Рассказы. Аллея Надыра. Похороны усто Акила. Поединок [Фазлиддин Аминович Мухаммадиев] (fb2) читать постранично

Фазлиддин Мухаммадиев РАССКАЗЫ (перевод с таджикского)

Аллея Надыра

Абдукадыру Маниязову

Просыпаясь с восходом солнца, дядюшка Абдувахид тут же направляется в сельскую чайхану.

Ему предстоит миновать аллею высоких серебристых тополей. Хотя и проложили на правой стороне гладкую пешеходную дорожку, старик все равно ходит по асфальтированной мостовой. В этот час еще не носятся шумные машины, и он ковыляет, прихрамывая, и с наслаждением вдыхает аромат полевой мяты, который, как кажется ему, растекся по всей долине.

Тополя высятся по обеим сторонам дороги, будто статные воины-исполины. Дядюшка Абдувахид то и дело останавливается, вглядывается в ровные ряды деревьев, в их белые стволы, которые как бы озаряют все вокруг мягким, нежным сиянием, и от их красоты, от их чарующей прелести у него захватывает дух. Порой, словно обращаясь к закадычным друзьям, он бормочет:

— Красивые вы, тополя… Потому что высокие… гордые…

Потом, прищурившись, он смотрит на небо и снова говорит деревьям:

— Молодцы, тополя…

Издали, с края долины, оттуда, где высятся снежные вершины, налетает неслышно легкий ветерок, и листья, с одной стороны нежно-зеленые, с другой — серебристые, точно покрытые белым пушком, дружно колышутся, и в этот миг старику чудится, что деревья отвечают ему.

— Наша гордость, амак,^[1] от того, что мы прямые, — шепчет одно.

— Высокими стали для того, чтобы видеть как можно дальше, — говорит другое. — Вон, к примеру, течет река. Даже видны ее серебряные волны, амак.

— Да, река течет, — согласно кивает головой дядюшка Абдувахид и продолжает свой путь. Скрипит его протез, заглушает шепот листвы.

Через некоторое время старик вновь останавливается, переводит дыхание и оглядывает, прислушиваясь, аллею.

— Приятно дышать воздухом высот, — снова шепчет одно из деревьев.

— И пение птиц тут хорошо слышится, — добавляет стоящее рядом.

Прежде, в дни молодости, тополиная аллея была для дядюшки Абдувахида частью родного пейзажа, не больше. Теперь же, на старости лет, она как бы стала частицей его бытия, чарующей и волнующей. За свою долгую жизнь он побывал и в других краях и видывал во многих городах и селах самые разные аллеи: платановые и сосновые, из пирамидальных тополей и даже кипарисовые и самшитовые. Но никакая не пленяла его так, как эта. На то, несомненно, имелись свои причины, ибо человек, как бы ни был стар иль задумчив, просто так с деревьями не беседует.

Лет двадцать—двадцать пять назад дядюшка Абдувахид всякий раз, когда проходил через эту аллею, непременно вспоминал тот холодный февральский день 1944 года и свою трудную поездку в кишлак. Но происходили новые события, набегали, наслаивались, и теперь, с годами, для того чтобы вспомнить те далекие дни, нужен был повод.

Вчера такой повод представился. В чайхане группа посетителей читала какое-то решение о строительстве на территории квартала большого двухэтажного магазина. В том решении это место называлось аллеей Абдувахида. А ведь на всяких скопищах-сборищах, при каждом удобном случае старик сто раз говорил и просил не связывать эту аллею с его именем, не называть аллеей Абдувахида-ака или Абдувахида-амака. Потому что закладывал аллею покойный Надыр и, значит, она должна называться его именем. В конце концов главное на свете — справедливость. В чем бы то ни было…

В сказках говорится, как некий юноша отправляется искать счастье в дальних краях. Он скитается долгие годы, и бедные родители его, томясь разлукой, становятся совсем убогими. Но как бы ни были велики горести, конец в сказках всегда счастливый. Сын в итоге возвращается с победой и вместе с прелестной женой или несметными сокровищами, золотом да серебром, привозит еще какое-то количество животворной воды, испив глоток которой жалкие старики тут же встают на ноги.

К тому времени, когда Абдувахид-ака вернулся с фронта на костылях и с деревяшкой вместо ноги, жена его вконец слегла. Ее свалили тревоги, печали и горести. Однако сказочными чудесами и не пахло. Неоткуда им было взяться в те тяжелейшие годы, когда все искусные доктора были заняты тем, что штопали на поле боя израненные тела.

В то морозное февральское утро сорок четвертого года жена сразу же после завтрака попросила взять из-под одеял, сложенных на сундуке у стены, письма сыновей и почитать ей. В первые дни после возвращения с фронта Абдувахид-ака делал это почти каждое утро. Он и теперь расположился в глубине комнаты и разделил сперва письма на две части: в одну стопку отложил письма старшего сына, который погиб, в другую — младшего, который служил в танковой части, и надежда, что он вернется живым, была единственной надеждой, согревавшей мать и отца.

Абдувахид-ака прочитал письма младшего сына, которые знали почти наизусть. Жена, утерев горькие обильные слезы, с