Александр и Любовь [Александр Сеничев] (fb2) читать постранично, страница - 4

сопровождались непрекращающейся чередой толков и пересудов. Отчего имеет смысл предположить, что передача ею переписки исследователям была не столько актом самоотверженности, сколько своекорыстным способом элементарной самозащиты перед будущим. Открыв их с Блоком письма для всех, она разом и навсегда лишила недоброжелателей единственного доступного противу неё оружия - возможности заполнять зияющие пустоты и пробелы самодельной клеветой. Но, согласитесь, даже такой расклад не обесценивает поступка вдовы поэта.

И исследование свое мы будем осуществлять на основе, прежде всего, именно этих сохранившихся 305 его писем к ней и 345 - её к нему.

Другое дело, переписка Блоков не была равномерной на протяжении всей их совместной жизни. Людям, обитающим время от времени в соседних комнатах нет нужды то и дело бегать на почту. И тут для реконструкции событий нам придется пользоваться фрагментами воспоминаний родных, знакомых, друзей и недругов - всех, кому довелось стать непосредственными участниками либо очевидцами отдельных эпизодов, благо, свидетелей более чем предостаточно, и люд это был по преимуществу зело писучий. И здесь нам снова никак не обойтись без низкого поклона Любови Дмитриевне. И здесь мы снова снимаем шляпы перед ее отвагой и прозорливостью. Вдова поэта ушла из жизни, не только сохранив и предав огласке их переписку. Она захотела и успела поделиться с нами собственной версией разгадки ее запутанных отношений с любимым. И сделала это так, как могла и сочла нужным. Появление незавершенной автобиографической повести «И были, и небылицы о Блоке и о себе» немедленно вызвало настоящий шок, как у близких, так и у сторонних наблюдателей. «Ну что Люба на себя наговорила!» -досадовал самый, пожалуй, преданных друг Блоков на протяжении всей их совместной жизни - Евгений Иванов. «Наговорила лишнее, совершенно напрасное из какого-то желания не щадить себя», - вторила ему Валентина Веригина, ближайшая приятельница Любови Дмитриевны, присутствовавшая при последних ее минутах на этой земле. А вот реплика Анны Ахматовой, познакомившейся с мемуарами Любови Дмитриевны в пересказе К.И.Чуковского: «Говорит, такая грязь, что калоши надевать надо. А я-то еще жалела ее, думала - это ее юный дневник. Ничуть не бывало: это теперешние воспоминания... Подумайте, она пишет: «Я откинула одеяло, и он любовался моим роскошным телом». Боже, какой ужас! И о Блоке мелко, злобно, перечислены все его болезни».

Две взаимоисключающие оценки «Былям и небылицам» дает в разные годы двоюродный брат поэта Г.П.Блок. В 1947-м он утверждает, что воспоминания Л. Д. подействовали на него очень сильно: «Они полностью подтвердили все мои догадки и «полузнания». Я не могу осуждать ее, как это делают некоторые. Мне кажется, что о всяком большом писателе надо знать по возможности всю правду, а эту правду знала только она».

Но уже через девять лет Георгий Петрович решительно перечеркивает сказанное давеча: «Осуждать Л.Д. за ее жизнь не могу, но ее мемуары непростительны; более того - преступны.   Было бы очень хорошо, если бы все условились молчать о них во веки веков». Одним словом, мы оказываемся перед весьма деликатной дилеммой. Вы можете принять условие о вековечном умолчании и оставаться в целомудренном неведении, продолжая довольствоваться скупыми, как выдержка из служебного личного дела, данными о жизни Блока и жены его Любови Дмитриевны. И все останется на своих местах. Да: такой брак был. Он был законным, бездетным и, кажется, не вполне счастливым. Но умер поэт все-таки на руках жены. Что означает, они все-таки любили, наверное, друг друга.

Любили. И еще как! - вторим мы и предлагаем попытаться вместе с героями пройти их долгий, полный тревог и отчаяний путь от первой встречи до последнего вздоха. Пройти и задать себе множество вопросов, кажущихся неприменимыми, когда речь идет о персонах такой величины - вопросов некрасивых, а порой и попросту жестких. И поискать ответы на каждый.

И обнаружить их.

Эти «преступные», как определил их кузен поэта, ответы дадут нам сами Блоки. Всё - буквально всё говорит о том, что они хотели, чтобы мы знали эту правду.

У поздней Ахматовой есть любопытная этическая задачка. Вот, дескать, если бы Пушкину предложили на выбор: или никто не копается в их с Натальей Николаевной интимных отношениях, взамен на его полное отречение от своей литературной деятельности, на отказ от всего, что написал; или оставить всё так, как есть: то есть - великий поэт, но исследователи бесстыдно ковыряются в его частной жизни, Пушкин, мол, ни минуты не задумываясь, «.  с радостью согласился бы умереть в полной безвестности». А вот тут - извините!..

При всем уважении к Анне Андреевне - и поэту, и пушкинистке - душеприказчицей своей Наше Всё ее вроде бы не назначало, и делать за себя подобного рода выбора не уполномачивало. И мы будем «копаться», благословленные уже только тем, что всё, чего Блок не хотел оставлять нам, он собственноручно уничтожил