Пьесы [Ясмина Реза] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
ПЕРЕХОД ЧЕРЕЗ ЗИМУ
Персонажи:
АВНЕР МИЛЬШТЕЙН, 57 лет ЭММА МИЛЬШТЕЙН, 60 лет, сестра Авнера СЮЗАННА, 55 лет АРИАНА, 30 лет, дочь Сюзанны БАЛИНТ, 35 лет КУРТ БЛЕНСК, 60 лет 1985 год. Действие происходит в горах, в Швейцарии, место действия не меняется — это сад в пансионе гостиничного типа в городе Страттене. Декорациии минимальные, строгие. Важно, чтобы была обозначена местность (небо, горы...).
Посвящается Дидье Марини
- Почему ты все бегаешь по лесу ? - Я ищу Бога, — отвечает мальчик. - А разве Бог не повсюду ? - Повсюду, отец. - Разве он не повсюду одинаков ? - Да... но сам я не повсюду одинаков. Из преданий Хасидов.
— 1 —
— 2 —
БЛЕНСК . Сегодня днем я прочел забавнейшую статью о мелких млекопитающих. Представьте себе, что сурки в своих норках, готовясь к зиме, предусматривают комнатки для помета. иначе говоря, отхожие места!
— 3 –
СЮЗАННА. ...Ну что, вы навели порядок в этой местности, господин Бленск? БЛЕНСК (изменившимся голосом). Это дети. СЮЗАННА (все более фальшиво). Ну конечно дети!... БЛЕНСК . Это были дети. Я отдал им мяч. Они мне сказали, что этот мяч уже негодный, и что они специально бросили его сюда.
– 4 –
– 5 –
– 6 –
АВНЕР Ты меня придумываешь, Ариана. АРИАНА. Даже если я вас придумываю, даже если человек, за которым я следовала, не вы, сегодня вечером имеет значение только ваше отсутствие, этот пейзаж, в котором вас не будет, эта печаль, которая ждет меня, и которая уже сегодня ощущается во всем, на что падает мой взгляд...
– 7 –
– 8 –
— 9 –
ЧЕЛОВЕК СЛУЧАЯ
Персонажи:
- Женщина - Мужчина
Купе в поезде. Мужчина и женщина. Никакого реализма. Пространство. Местоположение.
Никаких указаний по мизансценам. Так же и (только в конце) не указаны в тексте неизбежные молчания и паузы.
Каждый сам по себе.
МУЖЧИНА. Как горько. Как все это горько. Как горька складка моих губ. Как горько время, предметы, эти пассивные вещи, которые я разложил вокруг себя, которые ожили только в момент перемещения. Вещи – ничто. Мой друг Юрий сейчас с японкой. Абсолютно плоской. Ему шестьдесят восемь лет, простата его весит 95 грамм, ну а ей сорок, этой плоской. Как все горько. Горька ночь. Ночь. Ни любви, ни постели, сон вроде бы пришел… Жан мне сказал, такой-то написал прекрасные страницы о бессоннице. Кретин. Сегодня ночью я проснулся в пять утра, чтоб в туалет сходить. Из-за него. Он запрещает мне принимать «Алл Бран». Поэтому я встаю в туалет в пять утра. Придурок полностью расстроил мой организм. Что мне с того, что кто-то что-то написал о бессоннице! А Юрий спит. Парню всегда хорошо спалось. Когда не сплю, я думаю о Юрии, он спит, расчетливо поместив столько-то спермы в японскую копилку. Как горьки женщины, с которыми мы спим. Я не могу больше быть с женщиной в постели. Разве что с некоторыми из них. С негритянкой из «Плазы», например. С негритянкой бывал кое-какой контакт. Не секс, а случка, телесный контакт. Чем женщины примитивнее, тем лучше я себя чувствую в постели. Чем они проще. Чем они мне неинтереснее в жизни, тем лучше мне в постели. Остается только животный контакт. В конце концов я задаюсь вопросом, не следовало бы мне спать с животным? Как горько заниматься сексом. И всегда было горько. Запрет на написание биографии. Категорически запрещаю писать биографию после моей смерти. Так и сказать этому адвокату. Что биография писателя ? Полнейший нонсенс. И кто что знает о чьей-то жизни? Кто может что- то связное сказать о чьей-то жизни? Кто может что- то связное сказать вообще? Писать, что я хотел. Нет, никогда. Писал, что мог писать, а не то, что хотел. Мы никогда не делаем того, что можем. И разве творчество, будучи приложением к этому миру – замечу в скобках , все главные законы вычитательны – так разве творчество не есть ни что иное как скопище приблизительностей и ограничений, которые мы делаем условными? И разве в итоге не всегда терпишь фиаско? Фиаско не приходится терпеть, лишь в случае, если занимаешься трудом анонимным. Эти болваны, рассуждающие о намерениях. Эти болваны, наваливающие горы смысла, ведь ни один не признается, что все забыл и потерял контроль над объектом, и что задумывал, сейчас уже не помню, а все оставшееся кое-как прибыло в порт. Эти бедняги, созерцающие свое прибавление к миру, насупив брови, величайшие поставщики смысла, что выступают в литературных программах. А ты стало быть этого не делал? Нет. Как нет? Нет. Я не приходил в литературные программы. Ноги моей не было на литературной программе. Из-за снобизма. Зато ты делал кое-что другое, старина. Ведь лекции же ты читал. И интервью давал, и сколько! А приемов, где ты бывал в центре внимания, не счесть. А что же до нахмуренных бровей, то не завидуй. Ты кстати тоже. Ты сейчас брови нахмурил. Морис Нежер рехнулся из-за своей дочери. Она 47-я из 83-х на скачках в Ивелин. Она –высокая девушка. Я думал, что жокеи должны быть карлики. На скачках в Ивелин… Что делать? И как поступить? Что делать – Повидать его? Экспромтом, как настаивает Жан? Кофейку где-нибудь, якобы просто так? И поговорить о погоде? Если она сказала, что ему пятьдесят один, то, значит, ему вдвое больше. С другой стороны, продолжать его игнорировать, будет ошибкой, это очевидно. В конце концов, отец имеет право не соглашаться, чтобы его дочь вышла за старика, черт побери! Жан говорит, он очень мил и даже интересен, вот только говорит бесцветным голосом. Бесцветным голосом – да среди нас, а мы орем из поколения в поколение. Человек с голосом бесцветным - это не зять. И раньше или позже человек с голосом бесцветным вас доведет до крайности. Ах, маленькая моя Натали, ну почему же ты не увлекаешься лошадьми, как дочь Мориса. Ты привела бы ко мне славного спортсмена. Парня славного, румяного от воздуха лесов, которого я смог бы обучить. Чему? Всему. Всему, что делает хорошего зятя. Кто сможет обучить парня, которому пятьдесят один год, вернее, семьдесят? У которого голос бесцветный.. Жан зря сказал мне, что у него бесцветный голос. Он окончательно его добил. Кофейку где-нибудь, якобы просто так? А как это возможно, просто так? Прежде всего я вообще не пью кофе где-нибудь. Дурацкая идея. Что же делать? Снова он ничего не понимает. «Капитан пропащего корабля».
ЖЕНЩИНА. Рассматривать ту же самую фотографию. Фотографию, сопровождающую вас в поездке. … В трамвае, в Праге, в … 1964, мужчина, сидит у окна. Смотрит на улицу. Лоб его чист, глаза грустны, и ему шестьдесят – Он держится рукой за подбородок в задумчивой позе, закрыв половину лица. Смотрит на улицу. На улице на тротуаре стоит мужчина, руки в карманах, смотрит на проезжающий трамвай. В том положении, в каком они находятся, можно подумать что они оба смотрят друг на друга. На самом деле они друг друга не замечают. Эта встреча не интересна им обоим. Они друг друга даже не замечают. На что же смотрят и тот, и другой? Да на привычное движение времени. Смотрят лишь на него, на время, проходящее в своем привычном движении. И если человек лишь человек случая, то нет смысла останавливаться на этом образе. Нет смысла останавливаться ни на чем. Мой друг Серж умер. Мир, который я вижу, это мир, где моего друга Сержа уже не существует. В больничной палате у него в ящике лежала фотография его матери. Моментальное фото. Он взял с собой мать, чтоб она его оберегала. На семьдесят шестом году. Мужчина, командовавший людьми всю свою жизнь, сам уже дед, мужчина про кого можно сказать, что он мужчина больше чем любой другой, и захватил с собою мать, чтобы она была в ящике, в тумбочке у кровати. Мне следовало бы это сделать. Я не смею. Да не все ли равно? Не все. Если пока мы едем, я осмелюсь с ним заговорить… Не могу же я молча, и не подчеркивая тем или иным способом этого совпадения, начать читать «Человека случая». Если я выну из своей сумки «Человек случая», придется наклониться к нему и сказать, простите, господин Парски, но дело в том, что я как раз читаю «Человека случая», и, разумеется, я не буду столь неделикатной, чтобы читать его в вашем присутствии – Он вежливо мне улыбнется. И все на этом кончится, поскольку невозможно представить себе более глупого разговора.
МУЖЧИНА. По палубе моряки носятся кто куда, одни кричат, капитан знает, другие - капитан не знает, я ухожу в каюту, китайчонок там, бери трещотку, говорю ему, эй китайчонок, давай терзай мой слух… Не буду я больше писать. «Капитан» станет последним. Юрий в Буэнос-Айресе сейчас. Отправился со своей японкой в круиз в Антарктику. Да. В подобное путешествие отправляются те, кто сотню раз объехал вокруг света, чья жизнь близится к закату, чего же им еще не достает? Ну да, пингвинов. Люди нервозные - это цвет человечества. Говорит бесцветным голосом. Нет и нет. Мадам Серда становится все несноснее. Жан говорит у всех секретарши как у людей, а у тебя мадам Серда. А у меня мадам Серда потому что мадам Серда у меня секретаршей уже двадцать лет, старик! И потому что она вещь совершенно незаменимая. Да, у меня мадам Серда, у нее месячные по тридцати раз в месяц и она не умеет даже включать компьютер. Это плюс! Плюс для нее! Какая глупость была купить этот компьютер. Все шло нормально. Так зачем нам сдался этот компьютер? И невозможно быть любезной с таким ростом и физиономией, как у нее. У нее комплексы, у бедняжки. У нее комплексы, Бог с ним, она не первая уродливая женщина на свете. Как горька складка моих губ. Стала такой, потому что я сам горек? Или стал таким благодаря созерцанию сей физиологической горечи? Как горько ощущение старости. Да. Как горько это усыхание. Я не писал в горькой манере. Нет. Нет, не писал я с горечью. И несомненно больше я писать не буду. «Капитан пропащего корабля» будет последней. «Капитан пропащего корабля», книга белая и высокая, человек, к которому меня все еще влечет.
ЖЕНЩИНА. Мой друг Серж не любил ваши книги. И это был единственный наш спор. Не любил ваши короткие фразы и повторы. Ставил вам в вину ваше видение мира. Негативное, говорил он. Я никогда вас не считала негативным, господин Парски, наоборот. Однако же какое совпадение, какое совпадение, что вы со мной в этом купе… Серж, не любящий ваши книги и не любящий из-за ваших книг вас самого, говорит, что вам повезло, что сумели заставить меня вас полюбить. Говорит, что читая вас, преследует невидимку, заставившего меня вас полюбить. То же и я, я никогда вам это не скажу, слушала и переслушивала пьесу «Орландо» Гиббонса, о которой вы все время говорите. Что привело меня к вам прежде всего, так это ваша – хотела сказать ваша любовь, но нет, это не так, совсем не так – а ваша близость к музыке, «обязательность» музыки как, словно ключ или отсутствие ключа от всего сущего именно в этом. Как если б музыка в мире была вещью наиболее несуществующей. А вы отыскивали бы ее, не будучи изначально сообщником вечности. Мои желания всегда были сильнее чем то, что приходило следом. И никогда и ничто не достигало высоты желания. Нет. И я не знаю, понимаете ли вы, почему мы можем так сильно желать, чтобы впоследствии так слабо чувствовать. И почему степень желания так высока по сравнению с тем, что наступает? Вы говорили об это господин Парски, в «Прохожем среди многих» и вы волнуетесь за Бога и опасаетесь, что, подобно всем известным вещам, как бы и сам Бог не был бы ниже вашего желания – Возвращаясь на землю, уважаемый и претенциозный господин Парски, не ниже ли вы моего желания? Вы сами в хорошо начищенных ботинках, с аристократическими ногтями и в элегантном стиле середины века. А если по-другому сделать, достать «Человека случая» и промолчать? Читать, не поднимая глаз, поглядывая время от времени в окно, как бы во власти мимолетной мысли… Я провела с вами жизнь, господин Парски. Вернее я хочу сказать, несколько лет последних моей жизни, с вами. Но все-таки всю жизнь провела я с вами, ведь чтоб к вам подобраться так близко , как у меня по-видимому вышло, следовало дожить до моих лет и проживать все так, как проживала и понимала я. Чтобы идти за вами по путям ваших мнимых излишеств, мне пришлось упражняться всю свою жизнь. Вот что я думаю. Мы изготавливаем себя сами, куем материю, которую предоставляем случаю. Долгое время я стремилась к тем, кто не любил мир и страдал все время. И мне казалось что исключительно люди отчаявшиеся были существами глубокими, истинно притягательными. Собственно, если честно, я их считала высшими. И долго я себя ощущала совсем неинтересной, и только потому, что я – любила жизнь. Вы же, вы говорите - не любите ничего, на все пеняете, но в вашей ярости, энергии поношения я вижу самое жизнь. И, не в обиду вам будет сказано, вижу также и радость. Я разговариваю с вами тайно. И в тайне говорю все то, чего не скажу на самом деле. Как обратиться к вам – вы ведь на закате вашей жизни, а я - своей – с подходящими возрасту словами? Читать, молчать. Заметите ли вы? Хоть раз вы посмотрели в мою сторону? С начала поездки хотя бы раз подняли на меня глаза? Когда я отворачиваюсь от вас, мне кажется, вы меня рассматриваете, а когда решаюсь молча к вам обратиться, оказываетесь далеко.
МУЖЧИНА. Возненавидел манеру Илии мне говорить о «Человеке случая». Возненавидел так, что не мог больше его видеть. Я повторяюсь. Ну и что? Я повторяюсь. Да. Конечно, повторяюсь. Я кстати только тем и занимаюсь. А что еше делать ? На самом деле ты не употребил ведь даже слово повторяться, дорогой Илия. Если бы ты мне сказал ты повторяешься, я бы ощутил милое дружелюбие, в этом «ты повторяешься» я бы почувствовал нежность, нежную резкость суждения друга. Ты мне сказал через силу, весь корчась, словно женщина, это напоминает, это напоминает то, что ты уже писал. Что я уже писал и что ты обожал, Илия Брейтлинг! Только объект поклонения поменялся. Ты ведь обожал то, что было ново, «не комментировано», в преддверии моды. Не оригинально, но ново. Я говорю именно ново, не оригинально. Два совершенно разные понятия. На самом деле тебе не хватало всегда терпения, скрытого терпения любить, и все. Безумие новизны. Что вы сказали? Нет. Но что сказали вы помимо? Помимо чего? И кому же ты теперь поклоняешься, милый Илия? Я бы узнал, прочтя твои статьи… Бог знает сколько я уже не читаю твоих статей. Да и читал ли? Даже когда ты, в твоих писаниях, открывши мою суперновизну, превозносил все худшее во мне . Горько. Могу ли я стать горьким человеком? Нет.
ЖЕНЩИНА. Вы человек, с которым мне хотелось бы поговорить о некоторых вещах. В общем-то не так часто встречаются люди, с которыми хотелось бы о чем-то поговорить.. Я была очень расположена к мужчинам, а после отказалась от их дружбы. И мои лучшие подруги, единственные редкие подруги, это женщины. Никогда бы не подумала, что в моей жизни будет именно так, что женщины для меня станут лучшими друзьями, чем мужчины. Помимо друга Сержа, теперь умершего, у меня был еще друг. Он звался Жорж. Жорж был слегка влюблен в меня. В той самой обаятельной манере, когда мужчины в вас немного влюблены, ни на что не надеясь. Я была замужем. И мы так жили в этой дружбе, чуть озорной, в сообщничестве, как бы сказать… игривом. Мы частенько смеялись вместе с Жоржем, господин Парски. Вы ведь знаете, как можно смеяться. Скажу в скобках, я смеюсь частенько вместе с вами. И вот однажды Жорж пришел с женщиной. Он посчитал естественной возможность ввести в наши отношения женщину. И допустил неосторожность - он сравнил нас. Я не из тех женщин, господин Парски, которых сравнивают. И не из тех, которых ставят на весы с кем бы то ни было. Шестнадцать лет дружили, а он этого не уловил. Хуже того, он со мной откровенничал. Еще хуже того, он спросил мое мнение. Шестнадцать лет приятно-двусмысленной дружбы обрушились в течение трех фраз. Бедняга этого даже не заметил – бедняга, это я конечно же с обидой – поскольку был, а это самое невыносимое, был счастлив. Счастлив, господин Парски. Я держалась в рамках. Возможно, это главная ошибка моей жизни, я слишком часто держалась в рамках. Жорж женился на этой женщине – одной из своих пациенток, Жорж дантист – и родился ребенок. Мы иногда обедали вдвоем. Мы оба делали по-прежнему вид, что близки. Жорж держался. Разговоры наши, хоть и бессмысленные, потому что смысл разговора разумеется не в словах, все еще напоминали наши прежние разговоры. Далее, обретя свободу, один Бог знает почему, со временем Жорж начал мне рассказывать о ребенке. О неком Эрике. То, что Жорж сподобился назвать сына Эриком для меня остается загадкой. Мы ни разу не говорили о моих детях – их двое у меня – но он несомненно сообразил, что я ведь тоже мать. Родители между собою могут изливаться как угодно, верно? Эрик был просто ангелом, господин Парски. Ангелочком. Его укладывали. Оп - и он спал. Его будили. И он щебетал. И сколько силы в маленьких его ручонках. Сколько нежности. И Эрик пел весь день с утра до вечера. И отец счастлив. И ребенок себя чувствует разумеется хорошо. Однажды Жорж сказал с серьезным видом, слезами на глазах, когда гуляем с ним в колясочке по улице, мне жалко тех людей, которые встречаются нам и не улыбаются ему. Слово колясочка у Жоржа на устах! Ну наименее домашний из мужчин. Так мне казалось . Мужчина, которого я видела скандальным, дерзким, стал ничем и растворился в своем отцовстве. И сам, не помня о себе и обо мне, хвалился своим растворением. Однажды вечером, и наконец я подхожу к тому, о чем хотела рассказать вначале, мы с ним пошли послушать сонаты Брамса. Мы уже давно не выходили вместе по вечерам. После концерта он пригласил меня в таиландский ресторан который я очень любила а после ужина мы зашли выпить в бар Крийон. Как вам рассказать? И под какой выпавшей из времени звездой прошел тот вечер? Не было ни слова об Эрике, ни о колясочке, ни о супруге-пациентке, словно в прошлом, парочка поддельных любовников держалась за руки, смеясь не без лукавства. Он проводил меня домой. Пешком. Пешком, у него не было машины. Пока мы шли, мне удалось дать волю своему прежнему кокетству, воздух был мягок. И у двери, где мы стояли бывало раньше долгие часы я вдруг почувствовала в нем торопливость… Мы попрощались друг с другом ничего не значащим поцелуем, и я увидела вдруг, господин Парски, как он бежит, бежит, летит на поиски такси, уносится как сумасшедший к своей семейке, к своим, бежит как человек освободившийся от обузы –
МУЖЧИНА. Не знаю, почему бы мне опять не принимать Микролакс. Я ведь был счастлив с Микролаксом. Жан говорит, это опасно. А он врач? В конце концов не понимаю, почему мне слушаться своего сына, который сам не врач и недоволен своей сутулостью да еще курит. Мне с Микролаксом было хорошо. Я удовлетворительно регламентировал свой кишечник. Странное слово, регламентировать. В мое время не говорили регламентировать. А Микролакс мне помогал. Хватит об этом. Не могу вспомнить имени этого гипотетического зятя. Анри? Жерар? – Реми? Реми Следц. Господин Следц, вы собираетесь жить с моей дочерью – глупо, они живут вместе не первый месяц. Господин Следц, вы собираетесь – ох, не хочу произносить слово жениться, слово жениться мне не нравится – Господин Следц, вы понимаете, я полагаю, беспокойство отца – если ответит что разумеется, я, на вашем месте, то придушу его этими вот руками. Быть сдержанным. Не задавать вопросы, которые заставят меня в это ввязаться. А прав ли я, что ввязываюсь в ее жизнь? Что важно? Продолжительность? Или момент? Что ценно? В поезде, везущем его из Парижа во Франкфурт, Поль Парски по-прежнему не осознает ценности времени. Не собираюсь я сдаваться. Я не сдамся.
ЖЕНЩИНА. Однажды вы высказали в одной беседе, что как писатель вы не имеете своего мнения и не хотели бы говорить что бы то ни было ни на какую тему, и что вы глубоко уважаете философов, великих математиков, всех тех, кто мыслит мировыми категориями, и что вы сам всего лишь только восприняли кое-какие вещи и изложили, что удалось воспринять, и что у вас ни разу и ни в коем случае не возникало стремление или желание осмыслить мир своим пером.. Вы сказали в этой беседе, что размышления о мире не имеют абсолютно никакой ценности в осуществлении литературы. Как лицемерно. Из всего написанного вами я не отыскала ничего, что не являлось бы исключительно вашими мыслями о мире. Сама жизненность ваша есть уже размышление о мире. И ваше неприятие оттенков есть размышление о мире. И ваша непригодность к мудрости есть размышление о мире. Читая запись вашей беседы, я в результате ухватила странность: вы опасаетесь быть понятым, господин Парски. Вы заметаете следы, вы сами фабрикуете защитное недопонимание, поскольку вами владеет страх, что вас могут понять. Вы можете быть искомым, да. Но понятым – нет. Рассчитанная доза непроницаемости вас избавляет от этого великого несчастья и сохраняет неприкосновенным ваш престиж. И в «Человеке случая», что в моей сумке, ваш герой, двойник ваш, заявляет что хотел чего-либо добиться лишь для того, чтобы иметь возможность отречься. И когда же вы предполагаете отречься, милый писатель? Я нигде не вижу следов отречения. Ни в изящной вашей самоизоляции, ни в тех непринужденных и неумеренных комментариях, что вы даете о себе самом. Ни, главное, в ваших писаниях. В «Человеке случая», который у меня в сумке, вы ни на йоту не отступаетесь от иллюзий человеческого сообщества. И если есть мальчик, не готовый к отречению, то этот мальчик – вы, мой бедный мальчик. Как глупо перед вами робеть. И как смешно. «Господин Парски, обстоятельства жизни, счастливые обстоятельства жизни – нет, просто обстоятельства – обстоятельства жизни сложились так, что я вас повстречала в этом поезде; я не могу вам не сказать…» А что ты скажешь? Как ты можешь нагромождать такую гору медоточивостей? «Господин Парски, я готова на любое безумство с вами». Только чтобы увидеть выражение его лица. Если станет смеяться, смеяться искренне, он тот, за кого я его принимаю. И тогда не оглядывайся, Марта, жизнь коротка. А если не рассмеется? Не рассмеется, значит он не тот, за кого ты его принимаешь, так опусти стекло и выброси «Человека случая» в окошко. И выбрасывайся сама, от стыда. Если он искренне рассмеется? Искренне рассмеется… Что за мучение!
МУЖЧИНА. Невозможно спать в поезде. Еще в постели, а уж в поезде. Странная женщина, ничего не читает. Женщина, ничего не читающая всю поездку… Ну хотя бы журнальчик «Мари-Франс». Написать для театра? Нет-нет-нет… Ну, нет! Как только эта мысль могла прийти мне в голову! Наверное, что-нибудь в мозгу испортилось. В театре, кстати, я переношу только бульвар. По-настоящему. В бульварном театре смеются естественно. И не смеются этим адским смехом, который слышится теперь в зрительных залах, очагах культуры. Смех, смеющийся оттого, что мудро знает, отчего смеется. Смех спорадический, «продвинутый». Смех Илии Брейтлинга в «Мере за меру». Ну да. Теперь Илия смеется именно так. Это ново. Он не всегда смеялся так. Нет-нет, ведь было время, когда Илия в толпе смеялся естественно. Время, когда Илия бы разговаривал со мной о «Человеке случая» на кухне в три часа утра с пятнадцатым бокалом, а я жадно его слушал. Да существует ли сегодня в целом мире, да, в целом мире хоть одно существо, способное эту книгу прочитать?
ЖЕНЩИНА. Я не в лучших отношениях с Надин, женою Сержа. У Сержа были увлечения, и она знала, что я это знала. Она думала, что я его благословляла. Жаль, что наши отношения не сложились. Надин уважала мою дружбу с Сержем. Она умная женщина. Все изменилось, когда у Сержа появились увлечения. Увлечения – слишком уж сильно сказано. Да ладно. Надин, старея, превратилась в тяжелый танк. А когда женщина становится тяжелым танком, мужчина начинает чаще поглядывать по сторонам. Я вам рассказываю о Серже, господин Парски, поскольку Серж – один из ваших персонажей. Он вас не любил, но разве б ваши персонажи, прочтя вас, полюбили? Представьте что Сраттмер читает «Человек случая». Наверное, он бы потерял терпение на второй странице. Как и Страттмер, Серж мучился бессоницей. Однажды ночью он не мог заснуть, ворочался-ворочался в постели, и чтобы успокоиться стал думать об Аушвице. Представил себе неудобные подстилки, запах параши, тесноту, ты-то вот здесь, говорил он себе, в мягкой постели, в чистых простынях, и нет вонючих ног соседа перед носом, и не надо вставать выносить поганое ведро – так спи же! Спи, мой славный Серж! И уже засыпая он вдруг сказал себе, как так! Мысли, которые должны меня преследовать и не давать мне спать – я применяю их вместо снотворного! Что же, ужас, в котором я не принимаю участие, стал для меня успокаивающей мыслью?! Он решил описать этот конфуз. Поднялся, чтоб найти бумагу. Не смог ее найти. Я разбудил Надин, сказал он мне, а ей же, отдадим ей справедливость, не надо думать об Аушвице, чтобы заснуть, и я сказал, да как же это можно, как можно, я сказал, сказал мне Серж, и ты ведь видишь, что я не волнуюсь, я говорю об этом не волнуясь, да как же можно чтобы во всем доме не было бумаги ? Да как же можно спать? И крепко спать! Вы Марта – мы всегда были на вы, Серж на семнадцать лет старше меня, так что мы с ним всегда были на вы – вы Марта спите плохо, да, я знаю, и это есть краеугольный камень нашей дружбы. А Надин спит. Это как мания. Все спит. А раньше с этой женщиной можно было общаться ночью. Когда-нибудь я сочиню теорию о спящих людях. В тот день мы обедали вместе – в ипохондрии Серж вас превосходил – и я сказала ему вы хорошо выглядите. Как так хорошо выгляжу! Да я не сомкнул глаз всю ночь и хорошо выгляжу?! Может быть дело в пигментации?! И вышел в туалет проинспектировать свой цвет лица. Перед смертью он мне сказал, я хочу чтобы на моих похоронах не было произнесено ни единого слова. Будьте любезны, будьте там и проконтролируйте. Что же до музыки, мне бы хотелось Шумана, но не хотелось бы быть излишне романтичным. Так если честно, господин Парски, что, Серж – не один из ваших персонажей? Боюсь я, господин Парски, что Сержа мне ужасно не хватает.
МУЖЧИНА. Подумать только, я не знал Дебюсси столько лет! За тридцать лет ни одной вещи Дебюсси. Позавчера я более-менее разобрался с «Лунным светом». Если учитель предложил «Затонувший собор», то был, наверное, под впечатлением моей игры. Правильно, что снова сел за рояль. Имело место созревание… Внутренний всплеск… Как только Натали могла сказать, что Юрий музицирует лучше меня? Вот дефект слуха! Да, конечно, я не берусь за те же вещи, что господин Юрий Коглофф. Я не берусь за Скрябина, не играю «Веселый остров». Я слишком люблю музыку. А он играет даже «Скарбо». И все фальшиво, все не в такт, и половину нот съедает. Как старый еврей, беженец, играющий в кабаках. Собственную мою дочь обвели вокруг пальца. Она говорит что я не умею пользоваться педалью. Она права. Я кстати пользуюсь ей все меньше и меньше. Мало пассажей, где требуется педаль. Даже у Шуберта. У Шуберта прекрасно - я обхожусь в этом «Экспромте», так сказать, без педалирования. Играю его очень чисто. Да, с педалью, конечно, идеально, если умеешь пользоваться. Но и без педали совсем неплохо, даже хорошо. Юрий умеет пользоваться педалью. Японка счастлива, когда Юрий садится к роялю. Юрий играет для кого попало. Ни капли целомудрия. Чем больше он растягивает, тем милее японке. Я ведь действительно могу приняться за «Затонувший собор». Успехами я обязан двум обстоятельствам. Во-первых я читаю лучше с каждым днем. Благодаря Баху я привык к разнообразию, скорости, опережению в левой руке. А во-вторых мне удается себя слышать. Легко слышать других. А вот самого себя слышать – в этом и есть самая большая трудность. Надо сказать учителю, чтоб проработал со мной несколько «Лесных сцен». Всегда чувствовал Шумана. Теперь созрел. «Вещая птица», вот что надо мне сыграть. Вот следующий мой кусок. Был бы художником, нарисовал бы это женское лицо. Лицо волнующее. Холодность… нет – безразличие волнующее. Женщина, отдающаяся фантазиям.
ЖЕНЩИНА. Когда Серж перед смертью мне сказал, что хотел бы, чтобы на его похоронах играли Шумана , но что он боится показаться слишком романтичным, я рассмеялась. Я рассмеялась естественно. Однако он мне сказал, как же вы можете смеяться? Вы разве сами не помните, когда вам оперировали бедро и вы были уверены, что не выйдете из наркоза, вы мне сказали, если вдруг умру, не публикуйте, главное, мой возраст в «Фигаро»! Так кто же из нас двоих легкомысленнее? Мы легкомысленны вплоть до того света. Принять то факт, что существо, нами любимое, умрет. Принять то, что мир не досчитается любящего нас существа… Мои родители ушли. Ушел любимый муж. Умерло несколько друзей. И умер Серж. Принять то, что ты не властвуешь над временем и одиночеством. Правильно решила, что надо покраситься перед отъездом. В прошлый раз вышла слишком светлой, но в этот раз все получилось хорошо. Правильно сделала, что одела желтый костюм. Совсем не холодно, я зря боялась, а придает таинственность. И если бы этот дурак-писатель соблаговолил поднять на меня взгляд, увидел бы меня во всей красе. Уже одно это приносит удовлетворение. Вы правда думаете, что человек не изменился с каменного века? Горю желанием у вас спросить. Вы утверждаете это на протяжении всего романа «Человек случая», и что же, вправду думаете, что развивалось только его знание? Разве не вы придумали теорию, что знание не меняет ничего. Конечно, нет, но излагаете ее с такою горечью. Так горьки ваши чувства. Что я рассказываю вам так настойчиво – хотя и тайно – про Сержа, так это потому что множество вещей ведут меня от вас к нему и от него к вам. Как-то я позвонила ему в дурацком возбуждении после падения Берлинской стены. Он мне сказал, хорошо, да, ну и что? Это падение изменит людей к лучшему? - В конце концов я спрашиваю себя, а не примешивалась ли толика ревности к его антипатии к вам; его наверное раздражало то, что я отыскивала в вашем творчестве черты его характера и его мысли – В другой раз он сказал мне о китайцах с площади Тяньянмень, плевать мне на студентов из Китая, мне больше по душе иранцы. Предпочитаю транс правам человека. Серж во всем чрезмерен, как Страттмер, и как вы. Ни капли меры. Притягательность, основанная главным образом на недостатках. В какой тоске я собирала вчера чемодан! А у мужчин похожая тоска? Тоска сегодня утром. Тоска на вокзале. Женщина, путешествующая из Парижа во Франкфурт с единственной книгой– «Человек случая» - такая женщина глубоко печальна. Хотелось бы, чтоб мне однажды объяснили, почему грусть набрасывается неожиданно, когда все вроде бы идет как надо. Итак, достаем книгу. Достаю книгу. Располагаюсь так, чтобы он видел. Не сможет оставаться равнодушным. Не сможет видеть, как я лезу в его душу в двух шагах и не отреагировать. Зачем вы едете во Франкфурт? Книжная ярмарка? Нет. Прежде всего сейчас вроде бы не сезон, а писатель вашего сорта, изысканный дикарь, не ездит на книжную ярмарку. Что можете вы делать в этом городе? Бог мой, сделайте так, чтоб он заговорил.
МУЖЧИНА. Зачем это она едет во Франкфурт? Встретиться с родственником? Работать? Любовник, работающий в нефтехимической промышленности. У этой женщины не муж, а любовник. В нефтехимической промышленности. Отлично. Если только она просто-напросто не немка. И возвращается к себе домой. Она не немка, нет. А почему? А почему она не немка? Во всяком случае, не из Франкфурта. Не немка, нет-нет-нет. Немки не смотрят вот так вот в окно. И эта женщина куда-то едет. Не возвращается. Заговорить с ней? Что сказать? Какая разница, немка она или кто-нибудь еще? Нет-нет, есть - червь меня гложет и я должен знать! Заговорю.
(обращается к ней)
Мадам, прошу меня простить, нельзя ли несколько приоткрыть окно?
ЖЕНЩИНА. Да, здесь жарко. Разумеется.
Вы вняли! Ради пустяка вы вняли! Ради трех слов, бессмысленных, ничего не меняющих в высшем течении вещей и времен. О Боже, я хотя бы раз молилась вам, ничего не прося? Возможно, нам не следует знакомиться, господин Парски. Зачем же рисковать, что же, если вы мне не понравитесь, к несчастью, мне придется разлюбить ваши произведения? Мне говорят, что творчество и сам человек не связаны столь тесно. Как это может быть? Мне следовало бы… следовало бы что-нибудь прибавить, а не фальшиво улыбаться. Так это было неожиданно. А сейчас он снова углубился в свои мысли. Невежа. Но в конце концов я тоже ведь имею право нарушать молчание. Хотя бы раз. Но что сказать? Ужасная легкомысленная банальность как раз и подошла бы. Только чтобы ему не показалось, что я очертя голову кидаюсь в разговор. Вслед за окном?…
МУЖЧИНА. Француженка. Я был в этом уверен. Француженка. Голос волнующий. Чуть странный. Любовник – дирижер. Почему бы и нет? Он будет дирижировать «Преображенную ночь». Потом поедете ночевать в Висбаден. А в пятницу в Майенс, где купите картину, вас изображающую, малоизвестного итальянца шестнадцатого века. Название картины «Портрет и сны Джиованны Альвисты». Слегка наклонились, на три четверти в сумерках и смотрите в окно на неразборчивый пейзаж с мостом. Вы встали словно вкопанные оба у антиквара перед этой картиной. Поскольку ведь там, на холсте, меланхоличные при лунном свете, но несомненно ваши черты, ваши особенные глаза, глядящие на вещи эдак настороженно-пренебрежительно. Вы покупаете картину. Нет, не вы, дирижер покупает картину. И говорит вам, что повесит к себе в спальню, где сможет ежедневно и совершенно безнаказанно ее разглядывать. А вы смеетесь. Вы смеетесь и пытаетесь припомнить, кем вы были, когда вы были Джиованной Альвистой. Веточка жизни среди многих прочих, малюсенькая точка времени среди иных ненужных одиночеств, наваленные веточки, вязанки сложенные на дороге… Горько. Зачем было оплачивать Биарриц для мадам Серда? Что вдохнуло в меня такую щедрость? Ее баклан-сынок там тоже был. Она надеялась спасти его от глупости, подарив мотороллер. Всегда жалел о вспышках добродетели. Всем «благородным» телодвижениям в дальнейшем мной всегда находились липовые мотивы их осуществления. Эта совсем никакая мадам Серда после развала коммунизма. Мадам Серда существовала лишь противопоставляя себя красным. Что может сделать в таком случае Биарриц? Натали говорит, что… как же все-таки его зовут? Следц. Следц без ума от «Прохожего среди многих». Мне говорят о книгах, написанных тридцать лет назад! Я уж не помню, что там. Честно не помню. Ему понравился «Прохожий среди многих», который всем понравился. Конечно, он прочел его две недели назад, для него это сейчас, Поль Парски сейчас, а для меня это произведение чужое. Недоразумение во времени. Все, что мы делаем, застаивается. Каменеет. И остается жить лишь для других. Произведение человека – это то, что наиболее удалено от него во времени. Во-первых, почему он прочитал «Прохожий среди многих»? Вместо «Ремарки», например, гораздо лучшей. Не говоря о «Человеке случая». Который бы я кстати не одобрил. Слишком ново. Как бы то ни было, по мне так лучше что он раскопал «Прохожего», а не накинулся на «Человека случая». Набрасываться на «Человека случая» до нашей встречи было бы чудовищной ошибкой. … «Господин Следц, поездка во Франкфурт предоставила мне возможность поразмышлять о нашем положении…» Как это нашем? Он плевать хотел на «мое» положение. Вот что меня в нем не устраивает! Он должен был подумать обо мне!
ЖЕНЩИНА. Люблю поездки. Выйдя во Франкфурте, я сделаюсь другой: человек приезжающий всегда меняется. Именно так мы превращаемся , из одного в другого, до конца. Господин Парски, вы обратили на меня взгляд особым образом, и был знак вопроса в свечении ваших глаз. На краткое мгновение вашей жизни, возможно даже неощутимого вами, уверена, что не была вам безразлична. Какой был ваш вопрос? Заранее отвечаю да. Да, это я. Да, та, которая однажды тайно унесет мир, где вы есть, да, это я, я унесу ваш свет, ваше лицо, ваши веселые и грустные часы, ночи и дни, что носят ваше имя, всю бездну времени, превращенную в прах. Да, это я. Да, та что вас любила, что разрисовывала вас по-своему, что рассматривала каждую вещь под вашим беспрестанным руководством, я вас сотру, вас унесу в свое забвенье и не оставлю ничего от вас и ничего вообще. Вот мой ответ пока вы обращаете на меня взгляд и разговариваете о сквозняке. У меня брат, и он живет в Париже. И он старше меня. Мы постоянно говорим о других людях, поскольку мы ведь слеплены из них, не правда ли? Вы как писатель знаете об этом лучше многих. Мой брат живет в Париже, в прекрасном здании в Семнадцатом округе. Холл его здания вымощен плитами белыми, бежевыми и черными. Он живет в здании двадцать пять лет, и все двадцать пять лет, в каждый день, данный нам Богом, брат шагает лишь по светлым плитам и чередует по очень точной и всегда неизменной схеме белые с бежевыми. Ни разу за двадцать пять лет не наступил на черную плиту. И не позволяет сопровождающим его ходить по черным плитам, хотя они гораздо притягательнее. Когда случайно он встречается с консьержкой – ей он не смеет навязывать свой запрет – то закрывает глаза, чтобы не присутствовать при святотатстве. О ней он мне сказал, что он , что просил хозяев дома, чтобы ее заменили, поскольку, я цитирую, она – женщина безответственная и попирает шахматную доску наперекор здравому смыслу. Мой брат уверен, что порядок в мире зависит от безупречности его прохода. Порядок в мире, что включает в себя все возможные встречи, в том числе, господин Парски, и нашу, в этом поезде Париж-Франкфурт. И если я посмею в свою очередь обратиться к вам , то только потому что средь великой путаницы мой брат и я поставили как полагается свою ступню на соответствующий камень. Ну ладно. Хватит философствовать. Проехали Страсбург. За дело. Фразу банальную. Нет. Я вынимаю книгу. (Вынимает из сумки «Человек случая»). Вот смеха будет, если он не заметит. Давай, Марта, манера чтения пооригинальней. Незаметно и неотвратимо наглядно. Ох, сердце бьется! Мне двенадцать лет – Ну и поездка!
МУЖЧИНА. Сколько раз в молодости я думал, ах старость! – счастие – покой – не печататься больше! Какой лопух! Ах старость! Ну и что я вижу? Парня со сварливой рожей. Типа, что закатывает скандал, как только старый друг Брейтлинг позволяет хотя бы тень сдержанности. Нет-нет. Это был вовсе не тень. Не следует недооценивать. И если то, что говорят о нас, нам безразлично, к чему упорствовать в занятии, подлежащем оценкам извне? Старик, подверженный суду себе подобных, приговоренный изображать удовольствие, что бы ни сказали. Но перед кем же? Перед кем? Она читает. …Она читает «Человека случая»!… Вот это да… Где она там? На странице… странице… 120?… Вот это да… Страттмер лежит в больнице. Он встретил Ревенса. Она уже прочла главу о счетной болезни. Или читает. Нет, не смеется, значит все, уже прочла. Хотя ведь может же она читать и не смеяться. Ну, нет. Она бы засмеялась, я уверен. Она уже прочла. Ведь невозможно хоть бы раз не улыбнуться на счетной болезни. Улыбается! Улыбается! Она на ней! Страттмер встречает Ревенса, а тот ему рассказывает о счетной болезни, которая и у Страттмера тоже – еще один больной. Не смотри так упорно. Она смутиться. Вот это да - Она не знает, кто я. Нет, конечно. Она не читала бы с таким невинным видом. Она не знает, кто я. А почему она не начала читать сразу после отъезда? Не интересно было. Нет. Достаточно увидеть ее лицо. Изображать удовольствие для кого? Для кого, малыш Парски? Для этой, стало быть, случайной спутницы по поезду, молчащей женщины, ниспосланной тебе судьбой, чей взгляд ты ловишь умоляющими зрачками? Она читает «Человека случая»! Действительно неординарно. Я знал, что в этой женщине есть что-то. Не открывать, кто я? Почему не начала читать сразу после отъезда? А потому что думала. Во Франкфурте она порвет со своим дирижером. Она раздумывала об условностях разрыва. Терминологических условностях разрыва. Слова в их отношениях всегда тщательно взвешивались. Она порвет со своим дирижером, а «Человек случая» - книга-свидетельство этих мгновений. Не открывать ей, кто я? Несомненно. Но не останется ли у меня потом горький осадок? В порядке разнообразия. И что мне даст эдакий изыск? Лишит очередного удовольствия, вероятно? Да это и не изыск вовсе, ох любишь ты себе польстить, скорее деликатность, даже робость. А приятные ощущения, что я смогу извлечь из этого нерядового события, путем обычного воспоминания о нем или упоминания в рассказах собеседникам, будут ли полными? Не будут. Я должен открыться. Только наверное в два такта.
ЖЕНЩИНА. «…Я, Страттмер, почитаю себя как бы загрязненным по отношению к своей дочери. Я постоянно боюсь ее инфицировать. Убирая на кухне рыбные очистки, я вижу треть зеленого лимона. Я облизываю его, потому что мне нравится этот вкус, он мне напоминает Мексику. Я кладу его на стол. Я говорю себе, ты же не можешь оставить эту грязь в таком доступном месте. Ты не можешь его выбросить, ты заплатил за него 1 франк 75 сантимов, это зеленый лимон, вещь редкая. Тогда я вгрызаюсь в него и высасываю до тех пор, пока он не становится годным к выбрасыванию. В течение пяти минут оральной кислотности я подчинялся электрифицированному танцу, который навязывали мне мои члены, и я воспользовался этим, чтобы подсчитать ручки стенного шкафа – детали, которые я как ни странно никогда прежде не пересчитывал». Как странно, что я говорила вам о своем брате. Счетная болезнь - именно то, чем болеет мой брат. Мой брат страдает счетной болезнью, и в этой связи он тоже принадлежит к вашему миру. О Боже мой, все что вы говорите мне так близко! А вы так далеки. Я сбилась с толку. Вы мне не скажете ничего. Было ведь время, господин Парски, когда мне не было необходимости пускаться в такие сложности, как книга, сумка, недостаток храбрости… Я обладала красотой, которая говорила все за меня. Он увидел. Он смотрит на меня, он видел книгу. Давай. Не зря одела я желтый костюм. Не зря забралась я в это купе. Досчитаю до двадцати и скажу… А что ты скажешь, Марта? Я скажу… Найди слова, а после досчитай.
МУЖЧИНА. Писатель с именем едет напротив незнакомки, читающей его последнюю книгу. Милый сюжетец для рассказа. Несколько староват. Мог бы быть написан каким-нибудь…, ну кем бы это?… Каким-нибудь Стефаном Цвейгом. Да… Или Мигелем Торга – да. Мужчина смущен. Мужчина, похваляющийся, будто покончил с ребяческими штучками, внезапно проникается нескромностью ситуации. Женщина привлекательна. Был бы он смущен, будь женщина непривлекательной? Будь женщина непривлекательной, он укрепился бы в своем отвращении к тому, что называют публикой, отродью этому, не дай Бог повстречаться. Будь откровенен. Ты никогда ни для кого, ни для чего не сделал. Творить в пустоте невозможно. Бутылки в море швыряют с яростной надеждой утопающего. Производить, давать чего-то миру значит ощущать магию возможного. Твой выход.
МУЖЧИНА.Мадам, чем объяснить эту потребность - сочинять или мечтать о других жизнях? Просто существовать по-вашему недостаточно?
ЖЕНЩИНА. Месье, не знаю, что вы подразумеваете под «просто существовать2. Просто не существует.
МУЖЧИНА. Ту книгу, что вы держите в руках, случилось так, что я ее тоже прочел –
ЖЕНЩИНА. Вот как?…
МУЖЧИНА. Вам нравится?
ЖЕНЩИНА. Могу ли я ответить столь же неприкрыто? Я с этим автором соприкасаюсь вот уже некоторое время…
МУЖЧИНА. Вы тоже.
ЖЕНЩИНА. Вы тоже?
МУЖЧИНА. Вот уже некоторое время. Да. Что вы прочли?
ЖЕНЩИНА. … «Прохожий среди многих»… Маленький сборничек коротеньких историй, название забыла… «Ремарка» и «Походка бедняка»…
МУЖЧИНА. А вам понравилась «Походка бедняка»?
ЖЕНЩИНА. Да… На мой взгляд наиболее волнующе. А вам?
МУЖЧИНА. … Помню, что это было близкое мне произведение.
ЖЕНЩИНА. Да, я сказала бы то же. Произведение близкое. Очевидное. И наверное очевидное для того, кто его написал.
МУЖЧИНА. Это возможно. Но нельзя писать все время в такой манере.
ЖЕНЩИНА. Нет. Разумеется.
МУЖЧИНА. Обнажиться можно только один раз.
ЖЕНЩИНА. Разумеется.
(пауза)
МУЖЧИНА. Вы не хотите мне рассказать об этой книге?
ЖЕНЩИНА. Могу ли я рассказывать, не дочитав?
МУЖЧИНА. Да. Конец, как вы знаете, не имеет значения.
ЖЕНЩИНА. Ну что ж… Книга рассказывает мне то же самое, что и эта фотография Праги над вами… Она дает мне, в который раз, почувствовать ностальгию по тому, чего не происходит. И ностальгию по тому, что могло быть. Говорит ли она о чем-нибудь еще?
МУЖЧИНА. Вы не находите, что это повторение раздражает?
ЖЕНЩИНА. Да, нахожу. Я не могу читать, не раздражаясь. Это глубоко раздражающий писатель.
МУЖЧИНА. Вот как.
ЖЕНЩИНА. Но вы ведь тоже раздражены.
МУЖЧИНА. Да, да, я раздражен. Ужасно раздражен. Вы едете во Франкфурт?
ЖЕНЩИНА. Да.
(пауза)
МУЖЧИНА. Это писатель раздражающий и на мой взгляд второстепенный. И зря вы им заинтересовались.
ЖЕНЩИНА. Раздражающий – да. Второстепенный – нет. Ведь раздражает то, что любишь.
МУЖЧИНА. Он - мелкий эгоцентричный ковыряльщик, не смогший сделать ни одно мгновенье подобным вечности, что есть отличительное качество поэтов, он говорил о смерти лишь в манере светской, хихикая, как жалкая юла, он ненавидит якобы число и массу, но он не смог сказать о людском горе, да и о грусти смог сказать лишь о своей, зато с каким неистовым постоянством! В одной элегии у Борхеса есть фраза, он ей завидует, «С другой стороны двери, говорит Борхес, человек, созданный из любви, из времени и одиночества только что оплакал в Буэнос-Айресе все сущее». Все сущее Полю Парски оплакать не удалось, видите ли.
(молчание)
ЖЕНЩИНА. Месье, я нахожу вас ужасно несправедливым. Но я не думаю, что вы откровенны, поскольку вы все это говорите с высокомерием, говорящем об обратном. В «Ремарке» он замечает в метро женщину средних лет, толстуху в косынке и грубом пальто. Она рыдает, прижавшись лицом к жестокой белой плиточной стене, а рядом с ней афиша «Холидей он айс». Она в домашних туфлях и в гольфах на раздувшихся икрах. Он пишет о ее ногах, о мягких тапках, о блеклой коже между гольфами и пальто и через это о всей ее жизни, всей жизни целиком в пяти строках… А в другой книге он рассказывает, как видит из окна своего деда, тот обходит вокруг дома и удаляется детской походкой, и прижимает к груди анализы для врача. А в «Человеке случая» вот, кстати, та женщина, которая обедает одна каждое воскресенье в «Синих Волнах» в Ройане, вся размалеванная, волосы крашенные, в розовом платье, над ней все потешаются и смеются, но вы ведь пишете о ней… что она - сама доброта… Над всеми этими вещами и еще многими рассказанными вами, господин Парски, я плакала… И у вас нет права на горечь. Когда читаешь вас, то тысячи мгновений подобны вечности. И если надо, чтобы я оказалась достойной дьявола, приведшего меня в это купе, то я должна признаться в том, что вы мне всегда нравились безумно и что я – не в этой жизни, чтобы вас не смущать – полетела бы с радостью на любое безумство вместе с вами…
(Он смеется)
РАЗГОВОРЫ ПОСЛЕ ПОГРЕБЕНИЯ
Персонажи
Натан, сорок восемь лет Эдит, сорок пять лет Алекс, сорок три года. Брат Натана и Эдит. Пьер, шетьдесят пять лет. Их дядя, брат матери. Жюльенa, пятьдесят четыре года, его жена. Элиза, тридцать пять лет. Бывшая любовница Алекса.
МЕСТО ДЕЙСТВИЯ
Имение в Луарэ. Никакого реализма. Открытое единое пространство. Лес, лужайка, дом обозначаются условно и последовательно. "Затемнения" между сценами должны быть как можно короче.
1
Полдень. Под кронами деревьев в полном молчании мужчина засыпает землей гроб отца. Затем отходит. Натан, Эдит и Алекс стоят неподвижно. В некотором отдалении стоит Элиза. Натан вынимает из кармана бумагу и громко зачитывает: НАТАН "Когда умерла моя мать, мне было шесть лет. Она поднималась по лестнице со своим чемоданом, я как сейчас помню чемодан, который волочится по каменным ступеням. Когда ушел мой отец, мне было одиннадцать лет, была война… Я оказался совершенно один в этом мире, я был так одинок и так внезапно повзрослел, что мне явился Дьявол… Я воспринял его как стратегическое подкрепление, как некий оплот, как крепость, где мне удалось укрыться. С того самого дня, и уже навсегда, я вступил в жизнь, безупречным и холодным, с головы до ног ощетинившись шипами. Своего воображаемого сына я нарек Натаном. Ради тебя, Натан, ради тебя, мой чудесный отпрыск, прошу Небо, послать мне не слишком скорую смерть. Симон Вейнбер, 1928." Папе тогда было 20 лет.
Затемнение.
Терраса, расположенная на одном уровне с домом, стол. Садовые стулья. Алекс и Натан стоят.
НАТАН. Откуда ты? АЛЕКС. Из своей комнаты.
НАТАН. Я звал тебя, ты не отвечал. АЛЕКС. Она уехала? НАТАН. Я не знаю. АЛЕКС. Кто ей сказал? НАТАН. Не знаю… АЛЕКС. Ты. НАТАН. Нет.
Входит Эдит.
ЭДИТ. Это я… это я ей сказала. АЛЕКС. Ты сказала, чтоб она приехала? ЭДИТ. Нет. (после паузы) Какое это имеет значение? АЛЕКС. Она уехала? ЭДИТ. Нет. АЛЕКС. Скажи ей, чтоб убиралась. ЭДИТ. Перестань. АЛЕКС. Скажи ей, чтоб убиралась. Пожалуйста.
Пауза.
ЭДИТ. Хотите, кофе сделаю? АЛЕКС. Это как-то неприлично! ЭДИТ. Слушай, Алекс, тебе не кажется, что сейчас неподходящий момент… НАТАН. Оставь его… ЭДИТ. Ты же знаешь, они виделись, она приезжала сюда даже без твоего ведома. АЛЕКС. Ну и что? ЭДИТ. Я просто хочу сказать, в том, что она сейчас здесь, нет ничего особенного… АЛЕКС. Потому что ты, если водишь с кем-то знакомство, непременно идешь на его похороны! Ты должно быть всю жизнь проводишь на похоронах, бедняжка! НАТАН. Сделаешь кофе, Эдит? ЭДИТ. Да… АЛЕКС. Оставь. Я сам пойду. (Уходя) На самом деле я сам ненормальный. НАТАН. Твое поведение ненормально.
Алекс смотрит на Натана, затем выходит. Эдит садится. Молчание.
Входит Элиза.
ЭДИТ. Садись… Иди садись… ЭЛИЗА. Нет, я не останусь, спасибо… Я только хотела попрощаться с вами… До свидания, Эдит… (Они целуются) До свидания, Натан…
Подходит к нему, после некоторого колебания протягивает руку. Она поворачивается, чтоб уйти. НАТАН. Элиза… ЭЛИЗА. Что? НАТАН. Побудь немного… ЭДИТ. Алекс пошел делать кофе, побудь немного… ЭЛИЗА. Он сейчас придет…
Пауза.
НАТАН. Где мой дядя? ЭЛИЗА. Пошел прогуляться с женой. НАТАН. Ты ее знала раньше? ЭЛИЗА. Нет. НАТАН. Садись.
ЭЛИЗА. Да нет… НАТАН. А если я сяду, тогда ты сядешь? ЭЛИЗА. Нет…
Слышится голос Алекса: Эдит, где фильтры?
ЭДИТ. Над раковиной… Она встает и выходит. Молчание.
НАТАН. Ты постриглась. ЭЛИЗА. Да… Уже давно. НАТАН. Тебе хорошо… ЭЛИЗА. Ты так считаешь? НАТАН. Да. ЭЛИЗА. Мне нужно ехать…
Пауза.
НАТАН. До свидания. ЭЛИЗА. До свидания…
Она уже поворачивается чтоб уйти, потом возвращается.
ЭЛИЗА(очень быстро) Натан, я думаю, мы больше никогда не увидимся, мне надо кое-что сказать тебе…Все эти годы я думала только об одном: увидеть тебя снова, это было как наваждение, снова увидеть тебя, смотреть на тебя, слышать твой голос…Ты преследовал меня повсюду, я была неспособна полюбить кого бы то ни было…
Она поворачивается и быстро выходит. Натан остается один. Затемнение.
Та же сцена, то же освещение. Натан один. Входит Эдит с кофейными чашками.
ЭДИТ. Она ушла? НАТАН. Да.
Она ставит чашки на стол.
ЭДИТ. Только что Жан звонил. Я хотела было позвать его завтра на обед, а потом подумала что… В общем я не так уж хочу его видеть, не то чтобы именно его… Его посылают в Лондон. НАТАН. Он доволен?
ЭДИТ. Думаю, да. (Улыбается) Он сообщил мне это зловещим голосом…
Натан улыбается.
ЭДИТ. Тебе не жарко? Не знаю почему, но мне жарко… (Снимает кофту) Будто сентябрь на дворе… Она правильно сделала, что ушла.
Входит Алекс с кофейником.
АЛЕКС. Он некрепкий, я выскреб остатки со дна банки. НАТАН. А в кладовке в шкафу? АЛЕКС. Там я не смотрел. ЭДИТ. Первый раз вижу, как ты готовишь кофе. АЛЕКС. А как ты думала я живу? ЭДИТ. Я ведь не сказала, что ты не умеешь. Ты все понимаешь в отрицательном смысле. АЛЕКС. Я не понимаю это в отрицательном смысле, что я такого сказал? Просто для тебя это такое открытие, что я умею варить кофе, любой идиот может сварить кофе, подумаешь, какой героизм… Ты еще в кухне меня спросила, умею ли я делать кофе! ЭДИТ(взволнованно) Я не спрашивала у тебя, умеешь ли ты, я спросила, не нужно ли тебе помочь. АЛЕКС. Это одно и то же. НАТАН (пока Алекс разливает кофе) Это моча, а не кофе.
Алекс пробует и с отвращением отставляет чашку.
АЛЕКС. Что они там делают втроем? НАТАН. Пьер с женой прогуливаются. Элиза уехала. АЛЕКС. Ты видел ее? НАТАН. Она зашла попрощаться с нами. АЛЕКС. Это вы попросили ее уехать? НАТАН. Нет.
Молчание. Алекс встает и делает несколько шагов.
АЛЕКС. Надо бы прополоть огород, он зарос крапивой. (Обращаясь к Эдит) Секатор есть? ЭДИТ. Ты хочешь полоть огород секатором?! АЛЕКС. Я не могу смотреть на этот лес и не думать о том, что под ним задыхается папа… Это просто безумие — похоронить его здесь… А на вас это не давит? Я представляю его голову, ноздри, забитые землей, и это глухое пение птиц…
ЭДИТ. Перестань… НАТАН. Секатор в гараже, на столе… АЛЕКС (Оборачиваясь к Эдит) Я хочу собрать чертополох. Вот зачем мне секатор. ЭДИТ. Ты помнишь букеты чертополоха? НАТАН. Он помнит. ЭДИТ. Сейчас не сезон… Что сделать на ужин? Ничего нет. Банка тунца, рис… НАТАН. Ну и хорошо. ЭДИТ. Ты думаешь, они сегодня останутся? НАТАН. Понятия не имею. ЭДИТ. Она такая утомительная… НАТАН. Она забавная, живая.. ЭДИТ. Ты считаешь? НАТАН. Да… Мне она нравится.
Пауза.
ЭДИТ. Помоги мне, Натан.
Затемнение.
3
Деревенская дорога. По ней идут Пьер и Жюльена. Она сняла пальто и повесила на руку.
ЖЮЛЬЕНА. Если бы я знала, что будет так тепло, одела бы габардиновый плащ… Согласись, что погода в ноябре непредсказуема! Как бы то ни было, незачем было одеваться в черное, это смешно, я одна в черном. Что будем делать вечером? Как по-твоему, останемся ужинать? ПЬЕР. По-моему не слишком удобно навязывать свое присутствие. ЖЮЛЬЕНА. Ты считаешь, что способен сегодня ночью проделать обратный путь? Честно говоря, по — моему можно остаться переночевать. ПЬЕР. Посмотрим. ЖЮЛЬЕНА. Какой же унылый здесь пейзаж! Ничего общего с Нормандией. А она хорошенькая, эта Элиза. Правда? ПЬЕР. Слишком плоская. ЖЮЛЬЕНА. Да, плоская. Это модно. Постой. Ты видишь, это ужасно, стоит мне пройти пятьдесят метров, я задыхаюсь. ПЬЕР. Ты не делаешь зарядку, так что это нормально. ЖЮЛЬЕНА. Нет, нет, это более серьезно, у меня что-то с сердцем, я уверена. На, пощупай… Да не так! (Смешок) Пьер, послушай, прямо на дороге!
ПЬЕР(просовывая руку под кофту) Сколько же на тебе всего надето!?
ЖЮЛЬЕНА. Три слоя, не считая пальто. Прямо перед выходом я еще поддела шерстяную майку. ПЬЕР. Ты же во всем этом просто задыхаешься!
ЖЮЛЬЕНА. Я задыхаюсь. Это из-за шерстяной майки мне так душно. ПЬЕР. Сними ее. ЖЮЛЬЕНА. Где? Прямо здесь?! ПЬЕР. Найдем какое-нибудь деревце… ЖЮЛЬЕНА. Ты видишь здесь деревце? ПЬЕР. Если ты смелая, сними ее в кукурузном поле, а я пока послежу за дорогой. ЖЮЛЬЕНА. А если меня заметит какой-нибудь крестьянин? ПЬЕР. Никого нет. ЖЮЛЬЕНА. Ты крестьян не знаешь, однажды Николя шел через поле, уж не знаю, что там росло, и кто-то преследовал его на тракторе! Все будет нормально, все будет нормально, не беспокойся. ПЬЕР. Давай вернемся, ты там ее снимешь. Сними хоть свитер. ЖЮЛЬЕНА. Ты думаешь?… Ой нет, видишь, рукам холодно. Нет, нет, это из-за белья… Они поворачивают. ЖЮЛЬЕНА. Он был женат на этой девушке? ПЬЕР. Кто? ЖЮЛЬЕНА. Алекс. ПЬЕР. Нет. ЖЮЛЬЕНА. Забавно, что никто из всех троих так и не женился. ПЬЕР. Да ЖЮЛЬЕНА. Особенно странно для людей их поколения. Это нетипично. ПЬЕР. Я женился на тебе в шестьдесят три года. ЖЮЛЬЕНА. Ты — не пример. Ну-ка, посмотри, не она ли это там?
Пьер надевает очки.
ПЬЕРО-о! ЖЮЛЬЕНА. Что она там делает? ПЬЕР. Похоже, машина сломалась. Они идут навстречу Элизе.
4
Место захоронения отца. Появляется Алекс. В одной руке у него секатор, в другой — три сухих пожухших стебля чертополоха. Он долго смотрит на землю. Затем садится на корточки. Пауза.
АЛЕКС. Папа, послушай меня. Ты вынужден меня выслушать, твои ноздри заполнены землей, ты не можешь заорать. Теперь я ору один, я только и делаю, что ору. Когда я смотрю на себя, мне кажется, что я старичок. Я ору, суечусь как шавка, что-то сжимает мне губы. Когда мне было двенадцать лет, ты дал мне пощечину, потому что я ел куриную ногу одной рукой. Ты не предупредил меня, не сказал даже "Ешь двумя руками", сразу ударил. Никто и бровью не повел. А я поднялся в свою комнату и плакал там как дурак. Пришел Натан — правда он пришел, когда уже закончил есть — он сказал "Он такой, потому что мама умерла", а я ответил: "Оставь меня в покое, пусть он тоже сдохнет…"
Появляется Пьер. Он молча останавливается в нескольких метрах.
АЛЕКС. Ты здесь? ПЬЕР. Извини… АЛЕКС. Ты тоже пришел навестить? ПЬЕР. Знаешь, я повинуюсь своим старым ногам. Они тянут меня, и я следую за ними.
Пауза.
ПЬЕРА чертополох для него? АЛЕКС. Нет. ПЬЕР. Это мне напомнило твою мать. Она делала замечательные букеты из чертополоха. Летом. АЛЕКС. Да. ПЬЕР. Мне жаль, что они не рядом похоронены. АЛЕКС. Он захотел здесь. ПЬЕР Я знаю. АЛЕКС Самая что ни на есть эгоистическая затея. ПЬЕР. Имение большое, тебе не обязательно сюда заходить.
Пьер садится на пенек.
ПЬЕР. Я могу остаться, или мне лучше уйти? АЛЕКС. Нет. Останься. ПЬЕР. Тебе сейчас сколько лет? АЛЕКС. Сорок три года. ПЬЕР. Сорок три… Я видел, как ты родился, а тебе уже сорок три года… В твоем возрасте мне казалось, что все уже позади, все кончено, завершено…Что-то вроде истлевшего рая. АЛЕКС. А сейчас нет? ПЬЕР. Нет!… Нет, нет, сейчас нет… АЛЕКС. Сколько мне тогда было лет? ПЬЕР. Когда мне было, сколько тебе сейчас? Тебе было около двадцати…
АЛЕКС. Ты жил в Нью-Йорке… ПЬЕР. В Бостоне… Я был безумно влюблен в одну американку. (Смеется)…Меня всего распирало от желания, аж подбрасывало!
Алекс улыбается.
АЛЕКС. Я помню Американку. ПЬЕР. Ты ее знал?! АЛЕКС. Нет, но это же было семейное предание — "Американка", "Американочка" Пьера. ПЬЕР. Ты только подумай! Это длилось шесть месяцев, а через шесть месяцев она уехала во Флориду с одним предпринимателем, производившим зубную пасту, АЛЕКС. Но ты ведь больше прожил в Штатах. ПЬЕР. Три года… Но без Американки! Были и другие, но эта была особый случай… Небольшая пауза.
АЛЕКС. Как ты объясняешь то, что мой отец никогда больше не женился? ПЬЕРУ него уже было трое детей, зачем же по-твоему ему надо было снова жениться? АЛЕКСУ него были романы? ПЬЕР. Я об этом ничего не знаю. Возможно… (После паузы) Может быть с Мадам Натти. АЛЕКС. С Мадам Натти? С педикюршей? ПЬЕРУ меня нет никаких доказательств… Бедный, если б он меня слышал! АЛЕКС. Мадам Натти! ПЬЕР. Она была очень мила, прелестное треугольное личико. Натан тоже подозревал. АЛЕКС. Ах так?! ПЬЕР. Конечно же мы ошибались. АЛЕКС. Мадам Натти… ПЬЕР. Знаешь, твой отец не был слишком… в общем это не было его главной заботой. Когда умерла Лиля, ему было столько, сколько тебе сейчас, я не знал его в молодости, но впоследствии он всегда производил на меня впечатление аскета. АЛЕКС. Который вызывал педикюршу. ПЬЕР. Да нет!… Хотя может быть. Я надеюсь!
Оба рассматривают свеженасыпанную землю. Пауза.
ПЬЕР. Знаешь, в минуты печали — тебе покажется это смешным — мне вспоминаются слова поэтов… глупо, да? АЛЕКС. Нет… ПЬЕР. Да нет, глупо…
Пауза.
АЛЕКС. Знаешь, что пожалуй самое необъяснимое?… Мне хочется просить у него прощения… Когда он болел, я садился к нему на кровать, но не мог найти нужных слов, однажды я хотел взять его за руку, но в этот момент он пошевелился, чтоб поправить простыню или одеяло… и я не взял его за руку…Он сказал: Как твоя критика, продвигается??" "Да…" "Ты читаешь хорошие книги?"… Сколько горечи было в его голосе!…
Пауза.
АЛЕКС. Ты думаешь я его еще увижу?…Тебе смешно? ПЬЕР. Нет, нет! Не в этом дело!… Я улыбнулся не от твоего вопроса… АЛЕКС. А отчего? ПЬЕР. Так…Просто эта манера… Твое высказывание мне кое-что напомнило…Некоторые из твоих высказываний, когда ты был маленьким…Вот. АЛЕКС. Ты хочешь сказать, что в моем возрасте не задают подобных вопросов, в этом дело? ПЬЕР. Да нет же, нет! АЛЕКС. Да. Ты улыбаешься с таким сочувственным видом, словно … ПЬЕР. Вовсе нет! Я не улыбаюсь ни с каким видом… прежде всего я вообще не улыбался, а я… "вздохнул", как пишут в книгах… Я вздохнул, улыбнувшись… И вообще ты мне надоел! АЛЕКСА что я сказал? Я ничего не говорю… ПЬЕРА я говорю черт знает что… Извини меня.
Пауза.
АЛЕКС. Ты мне так и не ответил… ПЬЕРА ты считаешь, я в состоянии тебе на это ответить? АЛЕКС. Ну у тебя же есть какие-то соображения. У всех есть какие-то соображения. ПЬЕР. Соображения… есть. АЛЕКС. Ну и что? ПЬЕР. Я думаю, что через некоторое время вопрос о том, чтобы увидеться снова, больше не будет возникать… Вот мои соображения… АЛЕКС. Когда я умру? ПЬЕР. Да нет! Гораздо раньше! АЛЕКС. Но я же хочу, чтобы ты сказал мне, что я еще увижу его! Черт, это ж так просто, ясно, я хочу, чтоб ты сказал мне: "Да. Ты его еще увидишь. "Мне это необходимо! Странно, что ты этого не понимаешь! Мне это необходимо! Это глупо, как угодно, но я хочу, чтобы мне сказали: "Да! Ты его еще увидишь!
Пауза.
ПЬЕР. Сообщаю тебе, что я все прекрасно понял… АЛЕКС. Ты знаешь, что он постоянно твердил мне! Не говоря уже о его навязчивой идее определить меня во Французскую Академию. "Тебе необходимо упорядочить свою жизнь!" Это было его любимое слово "упорядочить"… Как можно воспринимать жизнь, которая ассоциируется с этим словом? ПЬЕР. Когда увидишься с ним, спросишь. АЛЕКС(пытается улыбнуться) Все эти вещи нужно прояснить, иначе…
ПЬЕР. Да. АЛЕКС. Иначе… Я не мог с ним бороться, он меня не слышал…Никогда… Я не помню случая, чтоб он меня слушал, терпеливо… спокойно… ПЬЕР. Да… АЛЕКС. И если я его больше не увижу… (Он замолкает, не в состоянии продолжать) ПЬЕР. Тебе совсем необязательно говорить, ты знаешь… АЛЕКС. Я не могу привыкнуть к мысли, что бы ты не думал по этому поводу, эта мысль сегодня для меня невыносима… ПЬЕР. Да… конечно… Пауза.
АЛЕКС. А у тебя просто фантастическое терпение… ПЬЕР. Правда? АЛЕКС. Да. У тебя фантастическое терпение. ПЬЕР. Правда.
Пауза.
ПЬЕР. Мы сейчас встретили Элизу на дороге…У нее машина сломалась…Бедняжка была в отчаяньи. Мы пешком вернулись в деревню, всюду звонили, ни один мастер не хочет ехать в субботу, накануне праздника Всех Святых. АЛЕКС. Она там? ПЬЕР. А куда по-твоему ей идти? Мы привели ее, она хотела остаться в бакалейной лавке, сидеть и ждать там мастера из Жьена, который никогда не приедет. АЛЕКС. Я не видел ее три года… ПЬЕР. Три года… Так долго? АЛЕКС. Да. ПЬЕР. Да-а!… АЛЕКС. Я не ожидал сегодня ее увидеть… ПЬЕР. Может быть… АЛЕКС. Нет. ПЬЕР. Ты даже не знаешь, что я хотел сказать! АЛЕКС. Знаю. ПЬЕР. Ну что? АЛЕКС. Она приехала вовсе не за тем, чтоб утешать меня, успокойся. Она не ради меня приехала…Она приехала из приличия. Из уважения к буржуазным традициям. ПЬЕР. Это глупо. АЛЕКС. Да уж! ПЬЕР. Ты глупый.
Пауза.
АЛЕКС. Как тебе удается быть таким… ПЬЕР. Каким таким? АЛЕКС. Таким оптимистом. ПЬЕР. Оптимистом… По-моему ты выбрал не подходящее слово. АЛЕКС. Ты понял. Объясни. ПЬЕР. Ты хочешь сказать, что мне свойственно пребывать в хорошем настроении… Да… Да… Но когда я умру, никто не придет плакать на мою могилу из-за куриной ножки.
Алекс рыдает. Затемнение.
5
Где-то в саду. Элиза, Эдит и Жюльена прогуливаются.
ЖЮЛЬЕНА. А кто ухаживает за имением? Садовник? ЭДИТ. Теперь нет. Раньше был садовник. А сейчас все заброшено. ЭЛИЗА. А мне так нравится, такая беспорядочная растительность… ЭДИТ. Мне тоже. Все-таки деревня. ЖЮЛЬЕНА. У вас большой огород, жаль вы им не пользуетесь. ЭДИТ. Им всегда пользовались. Папа очень активно им занимался. ЖЮЛЬЕНА. Чудесно, когда можно есть свои собственные фрукты. Или овощи. Здесь, во всяком случае, речь идет об овощах! ЭДИТ. У нас и клубника была. И смородина. Но смородина не удалась, она была горькая. ЖЮЛЬЕНА. Я не очень люблю смородину. Или уж во фруктовом салате, с сахаром. ЭДИТ. Да…
Пауза.
ЖЮЛЬЕНА. Ну просто лето! Я с утра на всякий случай надела шерстяное белье, а сейчас сняла, было просто невозможно терпеть. ЭДИТ. Трава высохла, уже давно дождя не было… Можно сесть прямо на траву, если хотите. ЭЛИЗА. Давайте сядем! Садятся. Пауза.
ЭДИТ. Тебе очень идет короткая стрижка. ЭЛИЗА. Да? ЭДИТ. А Так видна твоя красивая шея, такая тонкая… ЭЛИЗА. Спасибо. ЖЮЛЬЕНА. У вас были длинные волосы? ЭЛИЗА. Да. ЭДИТ. У нее была длинная коса, чуть не до пола.
ЭЛИЗА. Когда я их отрезала, я была почти лысая, я стала похожа на сына Мадам Ваше. Так мне меньше шло. ЭДИТ. Сейчас очень хорошо. ЭЛИЗА. Да, так хорошо.
Пауза.
ЖЮЛЬЕНА. Когда я об этом думаю…(Она роется в сумке) Вот та самая шерстяная майка, я сунула ее в сумку, а то забуду… Не думаю, чтобы вы когда-нибудь это видели, я привезла вам фотографию вашего отца во время свадьбы, в Сен-Жане…Да где же она…А, вот! (Протягивает фотографию Эдит) Я вам конечно ее дарю.(С глубокой скорбью в голосе) Мне кажется, она просто чудесная. ЭДИТ. Просто прекрасная… ЖЮЛЬЕНА. Правда ведь? Мне кажется, она такая "теплая". Именно слово "теплое" пришло мне на ум.
Эдит рассматривает фотографию. ЭДИТ. Я могу ее взять? ЖЮЛЬЕНА. Она ваша. Я специально привезла ее. ЭДИТ. Можно подумать, что это Натан. То же выражение лица. ЭЛИЗА. Да, эта улыбка…
Пауза.
ЭЛИЗА. Это во время вашей свадьбы? ЖЮЛЬЕНА. Да. Два года назад, там дата на обороте… Я всегда ставлю на фотографиях дату, а то потом не помнишь, когда это было, где… ЭЛИЗА. Но вы ведь не забудете день своей свадьбы!
ЖЮЛЬЕНА. Кто знает… Конечно нет! Но такая уж у меня привычка, я ставлю дату на всех своих документах, фотографиях, счетах, и даже на почтовых открытках! ЭЛИЗА. У вас есть альбомы? ЖЮЛЬЕНА. Почтовых открыток?! Нет! ЭЛИЗА. Фотографий. ЖЮЛЬЕНА. А, да, конечно… А у вас нет? ЭЛИЗА. Нет. ЖЮЛЬЕНА. А у вас, Эдит? ЭДИТ. У меня есть. ЖЮЛЬЕНА. У меня их шесть или семь. Дети, внуки… Я запаслива как муравей.
Они улыбаются. Пауза.
ЭДИТ Жюльена, вы видитесь с вашим первым мужем?
ЖЮЛЬЕНА. Мой первый муж умер, бедный, в тридцать пять лет, от сердечного приступа. ЭДИТ. Извините, я не знала. ЖЮЛЬЕНА. Не извиняйтесь, вы и не могли знать. Потом я вышла замуж за зубного врача, с которым разошлась восемь лет назад. Но мы в хороших отношениях, мы иногда встречаемся. Когда я вышла замуж за Пьера, он даже прислал мне поздравительную телеграмму! ЭДИТ. Три мужа. вы за нас за всех поработали, если можно так сказать! ЖЮЛЬЕНА. В день моего восемнадцатилетия одна очень прозорливая ясновидящая предсказала мне монастырь. Я не была красавицей, но тем не менее! И тогда я предприняла что-то вроде контр-наступления… ЭДИТ. И успешно. ЖЮЛЬЕНА(скромно) В конечном счете да.
Пауза. Эдит смотрит куда-то вдаль, охваченная какой-то тайно печалью. Элиза и Жюльена пристально смотрят на нее, не осмеливаясь заговорить. ЭДИТ. Когда я была ребенком, я делала венки из маргариток. Ореол из маргариток над моей головой… Весной здесь все ими усеяно. ЭЛИЗА. Ты все еще встречаешься с Жаном? ЭДИТ. Более ли менее… Я говорю о маргаритках, а ты вспомнила Жана. ЭЛИЗА (улыбаясь) Нет… ЭДИТ. Мой вечный любовник…
Пауза.
ЭДИТ. Ты знаешь, как говорил папа: "Единственная удача в твоей жизни, единственный поступок, с которым ты можешь себя поздравить — это то, что ты не вышла замуж за Жана!"… Он называл его Месье Це-Це… (Улыбается)…Это было так глупо! Это было так глупо, что мы каждый раз невольно смеялись! (Невольно смеется)… Пригласи Месье Це-Це, это нас развлечет!"
Она смеется. Вслед за ней смеются Жюльена и Элиза.
ЭДИТ. Папа умер, у меня остался только Жан. А Жан уезжает в Лондон…Я просто старое высохшее яблоко.
Пауза.
ЖЮЛЬЕНА. Если вы старое высохшее яблоко, что мне говорить?… ЭДИТ. У вас дети, у вас внуки, у вас муж, семья… Вы краситесь, одеваетесь… ЖЮЛЬЕНА. Ну а что же вам мешает краситься и одеваться!… ЭДИТ А для кого? ЖЮЛЬЕНА. Ни для кого! Для всех… Для самой себя!
ЭДИТ. А мне бы хотелось для кого-нибудь, быть красивой для кого-нибудь… ЖЮЛЬЕНА. Простите мня, Эдит, но вы рассуждаете наоборот. Красьтесь, одевайтесь, и этот кто-то появится в свое время!… (Элизе) Разве я говорю глупости, Мадмуазель? ЭЛИЗА. Нет… ЭДИТ. У меня был один мужчина. Всего одна ночь… Мой начальник отдела кадров, самая банальная история… Однажды вечером, я подождала его около машины и сказала ему: "Я хочу провести с вами эту ночь…"Он ответил: "Всю ночь?" Я сказал" да"… (Пауза) Я была не накрашена, ничего… Такая как есть…
Пауза.
ЭЛИЗА. И что же? ЭДИТ. Не знаю, зачем я все это вам рассказываю. ЭЛИЗА. Все-таки расскажи… ЭДИТ. Мы пошли к нему. Он предложил мне выпить. Он разделся и мы легли, будто так и надо…
Пауза.
ЭДИТ. Я заплакала… Какое-то время мы лежали прижавшись друг к другу, потом он отстранился и я отодвинулась на другой край кровати… Он сказал: "В чем дело?" Наклонился, положил руку мне на волосы, погладил по щеке, и сказал "Иди сюда."… Он поднял меня, и я прижалась к нему… Он спросил: "В чем дело? Почему ты плачешь? Из-за меня?" Я хотела сказать "да", а сказала "нет", потому что его вопрос означал "Я не такой, как ты хотела?", а на самом деле, в каждом движении, в этой своей несколько утомленной страсти, он был именно таким, как я хотела…
Пауза.
ЭЛИЗА. Ты потом виделась с ним? ЭДИТ. На работе, да… И ничего больше. А потом он ушел.
Пауза.
ЭДИТ. В тридцать девять лет…Мне было тридцать девять лет… Я не была влюбленной женщиной… Я ничего не умела… Если бы этот человек посмотрел на меня, может быть я бы стала кокетливей…
Пауза.
ЭДИТ. Сегодня утром во время похорон — меня сегодня все время преследует это воспоминание — я представила себе, что он появился где-то за деревом… Он стоял в отдалении и не сводил с меня глаз… Все женщины рассказывают подобные истории. В этом нет ничего метафизического… ЭЛИЗА. Ты уверена?…
Небольшая пауза. ЭДИТ. Зачем ты приехала? ЭЛИЗА. Ты же знаешь. ЭДИТ. Нет. ЭЛИЗА. Тем хуже. ЭДИТ. Когда я увидела, что ты приехала, я решила, что ты сошла с ума… ЭЛИЗА. Ты и сейчас так считаешь? ЭДИТ. Да… ЭЛИЗА. Тогда зачем ты задаешь мне этот вопрос? ЭДИТ(Обрашаясь к Жюльене, которая несмотря на смущение и все возрастающее непонимание, пытается сделать вид, что все в порядке.) Из-за этой женщины, моя дорогая Жюльена мои братья просто сошли с ума.. ЭЛИЗА. Не преувеличивай. ЭДИТ. Если хочешь, совершенно потеряли голову!… Не делай такое лицо, знаешь ли, я не слепая… ЭЛИЗА. Ты ошибаешься, я бы хотела, чтобы ты была права, но ты ошибаешься… (Жюльене) Если позволите, Мадам, я вам изложу все как есть: просто я жила с Алексом, но сама "потеряла голову" из-за Натана. Вот так… Признайте, что это не одно и то же.
Жюльена вежливо улыбается.
ЭДИТ. Ты была его любовницей? ЭЛИЗА. Один раз… ЭДИТ. А Алекс знает? ЭЛИЗА. Нет, не думаю… Одна ночь любви и разлуки… (Улыбается). Так же как у тебя с твоим начальником отдела кадров… А у вас не было такой ночи, о которой вам хотелось бы рассказать, Жюльена? Я могу вас называть Жюльеной? ЖЮЛЬЕНА. Нет… то есть да, вы конечно можете называть меня Жюльеной… но ночи такой у меня нет… У меня не было ночи лю…конечно, у меня были ночи, но подобной не было… Я вдруг стала как-то ужасно изъясняться.
Она в большом волнении достает из сумочки носовой платок.
ЭДИТ. Мы очень неделикатны с вами. ЖЮЛЬЕНА. Да нет, вовсе нет. ЭЛИЗА. Она права, простите меня. ЖЮЛЬЕНА. Меня еще не пора сдавать в утиль, даже если на то похоже! ЭЛИЗА. Я совсем не то хотела сказать! Впрочем, вы никак не производите такого впечатления.
ЖЮЛЬЕНА. Я пошутила. (Небольшая пауза) Эдит, я хотела бы сделать небольшое замечание, хотя мое положение непроизвольного слушателя может быть и не дает мне такого права, но я считаю совершенно естественным, совершенно естественным в такой день цепляться за некоторые воспоминания. "Цепляться " — неподходящее слово, я не то хотела сказать… Как говорят, когда на что-то наталкиваешься?… Натолкнуться? Удариться? ЭДИТ. Мне стало легче от этого разговора. Я больше об этом не думаю.
Пауза.
Входит Натан, в руках у него корзина, из которой торчат стебли порея, морковка. Он останавливает, и какое-то время удивленно молчит.
НАТАН. Ты вернулась? ЭДИТ. У меня машина сломалась. К шести должен подъехать мастер… Ты ее не видел? НАТАН. Я ехал другой дорогой, я был в Дампьере. Что с ней? ЭЛИЗА. Ты у меня спрашиваешь? НАТАН. Хочешь, я посмотрю? ЭЛИЗА. Ты разбираешься? НАТАН. Нет. Совершенно не разбираюсь. ЭЛИЗА. Бакалейщик говорит, что это автоматическая коробка передач. НАТАН(С улыбкой) Месье Ваше специалист!… Я принес все для гигантского жаркого с овощами, ну что, женщины, пойдемте со мной?
Они уходят вслед за Натаном.
Затемнение.
6
Терраса. появляется Натан, а за ним- Эдит, Жюльена и Элиза. Он ставит корзину и выкладывает на стол ее содержимое.
НАТАН. Порей, морковь, говядина и мозговая кость, петрушка, помидоры… ЭДИТ. В жаркое с овощами не кладут помидоры. НАТАН. А мы положим… соленые огурцы, картошка… и репа! Годится? Я надеюсь вы остаетесь ужинать? ЖЮЛЬЕНА. Охотно, если Пьер не возражает. НАТАН. Где он? ЖЮЛЬЕНА. Где-то с вашим братом, я думаю. Я могу почистить овощи, если хотите? НАТАН. Их можно почистить всем вместе, правда? Воспользуемся солнечной погодой. ЭДИТ. Я поставлю мясо. Сейчас принесу ножи.
Она выходит, унося мясо, петрушку и банку с огурцами.
НАТАН (Элизе) Ты остаешься? ЭЛИЗА. Нет… НАТАН. Не будь дурой, как ты уедешь? ЭЛИЗА. Не знаю. Если машина действительно безнадежна, сяду на поезд. Должен же поезд останавливаться в Жьене. ЖЮЛЬЕНА. Оставайтесь. Мы вас отвезем. ЭЛИЗА. Да нет, спасибо… НАТАН. Но ты поможешь нам почистить овощи? ЭЛИЗА(Улыбается) Да, конечно… Ты накупил на целый полк. НАТАН. Я не имею понятия о пропорциях… Я попросил продавщицу дать мне все необходимое для жаркого с овощами, она и положила помидоры. А в жаркое действительно не кладут помидоры? ЭЛИЗА. В принципе нет. ЖЮЛЬЕНА. Сделаем салатик, будет очень мило. НАТАН. Вот так.
Входит Эдит с газетной бумагой. ножами, дуршлаком и двумя салатницами. Ставит все рядом с овощами.
ЭДИТ. Поставлю воду и вернусь.
Она снова выходит. Элиза, Натан и Жюльена раскладывают на столе газеты, садятся и начинают чистить овощи. ЖЮЛЬЕНА. У вас нет специального ножа для чистки овощей? Обратите внимание, обычным ножом получается так же быстро. НАТАН. Хотите, поищу? ЖЮЛЬЕНА. Нет, нет, не беспокойтесь. Это просто привычка, у меня и так прекрасно получается.
Появляется Пьер, за ним — Алекс.
ПЬЕР. Что я вижу! Что я вижу! ЖЮЛЬЕНА. Ты поможешь нам, милый? ПЬЕР. Будет ли от этого толк? АЛЕКС. Что это? НАТАН. Жаркое с овощами.
Пьер садится за стол. Алекс остается неподвижно стоять.
ПЬЕР (Элизе) В подобных делах я просто убийца. Я снимаю скальп! АЛЕКС. Твоя машина сломалась? ЭЛИЗА. Да… АЛЕКС. Ты вызвала мастера?
ЭЛИЗА. Он приедет за ней около шести часов. АЛЕКС. Что с ней? НАТАН. Господин Ваше считает, что это автоматическая коробка передач! АЛЕКС. Вот как!… У тебя автоматика? ЭЛИЗА (Улыбается) Да… АЛЕКС. Хорошо… В городе удобно, м-мм. ЭЛИЗА. Да… АЛЕКС. Это удобно. Это хорошо… (Пауза)… а где Эдит? НАТАН. В кухне. Сейчас придет. АЛЕКС. Ладно, хорошо… будем чистить овощи!…
Он садится за стол и берет репку. Молчание. Входит Эдит.
ЭДИТ А, вы все здесь? ПЬЕР. Лично я только наблюдаю. ЭДИТ. Подвинься, сяду рядом с тобой на солнышке. ПЬЕР. Давай, давай, давай! ЖЮЛЬЕНА. С самого утра я говорю себе, при любом положении вещей, я никогда не видела такой погоды в ноябре! АЛЕКС. Эта репа гнилая. ЖЮЛЬЕНА. Должна признаться, что репа действительно не самого лучшего качества. (Натану) Вы здесь не при чем!
НАТАН. По правде говоря. я действительно не чувствую себя за это ответственным. ЖЮЛЬЕНА. Во всяком случае, вы это делаете как настоящий профессионал! НАТАН. Вы считаете? АЛЕКС. Мой брат большой профессионал, Жюльена. Во всех делах, и во всех областях. Он то, что я называют типичным профессионалом. НАТАН. Что совсем не является комплиментом, как вы догадались. АЛЕКС. Почему? Это комплимент… (Берет другую репку). Со временем меняются только слова… Когда я был ребенком у всех моих героев была внешность Натана. Синдбад, Д,Артаньян, мой любимый Том Сойер, все это был Натан… Натан лучезарный, непобедимый, самый образцовый из всех примеров… Тоже гнилая! Абсолютно!…(Бросает репку и берет картофелину). А вы знаете, что в десятилетнем возрасте он давал фортепианные концерты. В гостиной. Вся семья благоговейно слушала. ЖЮЛЬЕНА. Вы и сейчас играете? НАТАН. Я и сейчас играю, но не даю концертов! АЛЕКС. Да!… Жаль… А я когда-то играл на флейте…
Все смеются.
АЛЕКС. Нет, нет, правда! На дудочке… Что-то вроде дудочки из полого бамбука, сдырочками, я купил ее в метро. Это был период моего увлечения горными восхождениями в Андах и вязаными шапочками. ЭДИТ. Не помню, чтобы я когда-нибудь слышала, как ты играешь. АЛЕКС. Правда? Заметь, я тоже. Мне не удалось извлечь ни единого звука. ПЬЕР. И ты это называешь "играть на флейте." АЛЕКС. Никаких проблем. Ставишь пластинку, типа Мачукамбос и играешь с ними вместе, перед зеркалом… НАТАН. В красном пончо… АЛЕКС. Да, и в вязаном шлеме, который мне очень шел… Папа таким образом дирижировал самыми знаменитыми оркестрами мира. ЭЛИЗА. В пончо? АЛЕКС. Нет в пижаме… Скажите, овощи увариваются в бульоне? Здесь на полгода хватит! ЭДИТ. Необязательно все туда класть. АЛЕКС. Вы остаетесь ужинать? То есть, я хочу сказать, вы остаетесь ночевать? ПЬЕР. Если никто не против, я предпочел бы уехать завтра утром. ЭДИТ. Твоя комната готова, можешь остаться даже до понедельника. ПЬЕР. Нет, нет… ЖЮЛЬЕНА. У меня с собой нет ни зубной щетки, ни ночной рубашки. ПЬЕР. Вот здорово!
ЖЮЛЬЕНА. Послушай!… НАТАН. Здесь вы найдете все что вам надо. ЖЮЛЬЕНА. Большое спасибо. ЭЛИЗА. Мне нужно позвонить на вокзал Жьена. ЭДИТ. Сегодня суббота… Есть поезд в восемь часов. НАТАН. Я тебя провожу. ЭЛИЗА. Спасибо… ЭДИТ. Стоп! Хватит, не стоит чистить все остальное, а то я не буду знать, что с этим делать.
Она встает и начинает убираться. Элиза, Жюльена и Пьер помогают ей. Натан отходит от стола и закуривает сигарету. Только Алекс остается сидеть.
ЖЮЛЬЕНА. А знаете, что вы забыли? Правда, это не имеет значения: лук! НАТАН. Ой да, виноват. ЖЮЛЬЕНА. Я дразню вас, но это придает особый привкус! НАТАН. Да, да.
Суета. Они удаляются, унося овощи, и очистки в дом. Остаются Алекс и Натан. Пауза.
АЛЕКС… "Это придает особый привкус!"
Эдит возвращается, чтобы забрать последние салатницы..
НАТАН. Я вам больше не нужен? ЭДИТ. Нет, нет, там нечего делать…
Она забирает нож и картофелину, которую все еще мусолит Алекс, потом выходит. Натан удаляется в сад. Алекс один. Затемнение.
7
Место захоронения отца. Натан стоит неподвижно, засунув руки в карманы. На земле валяются стебли чертополоха, чуть дальше — секатор. Молчание. Бесшумно, словно боясь подойти, появляется Элиза. Разговор завязывается лишь после долгой паузы.
НАТАН. Две недели назад я зашел к нему в комнату, он уже не поднимался… Он просил меня принести проигрыватель и динамики, он так и сказал… Все это я подключил возле его кровати. Он хотел послушать ариозо из опуса 110, предпоследней сонаты Бетховена, только этот фрагмент… Мы слушали молча, он приложил палец к губам, приказывая мне молчать. Я сидел на кровати. В середине там фуга, а потом снова звучит тема… Когда пластинка остановилась, он сказал мне: "Я уверен, что мы еще встретимся". Я спросил: "Да?" "Бетховен — настоящий гений…"Человек, который способен вселять в нас подобное предчувствие — не думаешь же ты что он умер!" В отличие от Алекса, я очень рад, что он похоронен именно здесь.
Молчание.
ЭЛИЗА. А кто так решил? НАТАН. Он сам. Он не хотел ни кладбища, ни похорон… Он жил здесь все время, после того как ушел на пенсию. ЭЛИЗА. Даже тогда, когда заболел? НАТАН. Да, с ним постоянно находилась сиделка.
Пауза.
ЭЛИЗА. А Алекс? НАТАН. Что Алекс? ЭЛИЗА. Был с ним? НАТАН. Он навещал его… Часто невовремя, бедняга. Он приносил книги, хотя отец не мог читать. Он поселился здесь в последние дни, когда отец уже никого не узнавал… А ты изменилась. ЭЛИЗА. Я постарела. НАТАН. Нет. Да, может быть.
Пауза.
ЭЛИЗА. Ты все еще в Нантере? НАТАН. Я теперь в Парижской Коллегии Адвокатов. ЭЛИЗА. А-а…
Пауза.
НАТАН. А ты? ЭЛИЗА. Так, ничего особенного… НАТАН. То есть?… ЭЛИЗА. Ничего… В моей жизни все по-прежнему.
Пауза.
НАТАН. Ты так и живешь на краю света? ЭЛИЗА. Да. НАТАН. На улице Сен-Бернар.
продолжение
ЭЛИЗА. Да. НАТАН. Хорошо…
Элиза улыбается.
НАТАН. Это было очень мило с твоей стороны, то что ты мне сегодня сказала. ЭЛИЗА. Спасибо за слово "мило"… НАТАН. А что я должен сказать? ЭЛИЗА. Ничего… НАТАН. Твоя машина сломалась, прямо как в романе. ЭЛИЗА. Клянусь тебе, это правда. НАТАН. Да я верю. По-моему, это он там на небесах постарался — поколдовал с мотором. ЭЛИЗА. Не говори глупостей. НАТАН. Это не глупости. Он это сделал, чтоб доставить мне удовольствие…
Пауза.
ЭЛИЗА. Тебе доставляет удовольствие то, что я здесь? НАТАН. А ты как думаешь?… Алекс забыл свой секатор…
Пауза. Натан подбирает секатор и кладет в карман.
НАТАН. Зачем ты здесь появилась? ЭЛИЗА. Сейчас? НАТАН. Сегодня? ЭЛИЗА. Ты лучше спроси, как я отважилась приехать… Я еще никогда не совершала ничего более безрассудного…
Пауза.
ЭЛИЗА. Хочешь, я уйду?
НАТАН. Нет, я не хочу, чтоб ты уходила… (Пауза) Сегодня ты еще более запретна, чем когда бы то ни было, Элиза. Но сегодня я не хочу, чтобы ты уходила… (Пауза) Знаешь, о чем я думаю? Тоже о чем-то совершенно безрассудном… О том, что я хочу быть с тобой. Прямо здесь. На могиле… Перебить одну боль другой.
Она подходит к нему совсем близко.
ЭЛИЗА. Я хочу быть твоей болью, Натан…
Он страстно целует ее и начинает раздевать.
Затемнение.
8
Терраса. Алекс так и сидит за столом. Появляется Жюльена, она очень спешит.
ЖЮЛЬЕНА. А где Элиза? АЛЕКС. Моего брата окучивает. ЖЮЛЬЕНА. Что?! АЛЕКС. Она занята окучиванием моего брата. ЖЮЛЬЕНА. Не понимаю! АЛЕКС. Да нет, Жюльена, вы прекрасно понимаете. Вы же не глухая? ЖЮЛЬЕНА. А где?! АЛЕКС. Ха! Ха! Ха!… Мне очень нравится ваш вопрос! Ха! Ха!… Вы однако слишком шустрая! ЖЮЛЬЕНА. Да я совсем не то хотела сказать!… Я хотела сказать, что вы здесь… и вот учитывая, что вы здесь, а я собираюсь выйти из дома… ах черт!
Она выходит, очень взволнованная. Входит Эдит.
ЭДИТ. Где Элиза? АЛЕКС. Понятия не имею. ЭДИТ. Ты сидел, как она выходила? АЛЕКС. Да, она ушла туда… ЭДИТ Пьер разговаривает по телефону с автомастером, он не может приехать раньше, чем в утром в понедельник!
Алекс пожимает плечами.
ЭДИТ. Что будем делать? АЛЕКС. Позвоните другому мастеру…
ЭДИТ. Это был единственный, кто мог приехать. В любом случае, никто не станет заниматься ремонтом в воскресенье!… Что ж нам делать? Соглашаться на понедельник? А если завтра вечером мы соберемся уезжать, кому мы оставим ключи? АЛЕКС. Делайте что хотите, мне на это совершенно наплевать. ЭДИТ. Можно оставить их Ваше, он знает, где машина. Он открыт в понедельник утром? АЛЕКС. Я не знаю. Мне плевать. ЭДИТ. Спасибо за помощь…
Она выходит.
АЛЕКС. Она может сама разобраться, или нет?!… Она достала нас со своей вонючей колымагой!!!
Какое-то время он сидит в одиночестве. Затем встает, делает круг, потом направляется было в сторону леса. Входит Пьер.
ПЬЕР. Ты куда? АЛЕКС. А что?! ПЬЕР. Сейчас дождь пойдет. АЛЕКС. Ты думаешь? Да… ПЬЕР. Погода предгрозовая. Вот почему так парило. АЛЕКС. Да…
Пауза.
ПЬЕР. Хочешь сигарку? АЛЕКС. Ты куришь сигары? ПЬЕР. Раз в полгода… (Протягивает коробку Алексу, тот берет сигару.) Подарок моей консьержки. Испанские сигары. Тебе нравится? (Алекс закашливается.) Крепкие, да? АЛЕКС (кашляет и смеется) Отвратительные! ПЬЕР. Да. АЛЕКС. Это как… ПЬЕР. Как самый вонючий сыр. У них запах "Пон л, Эвека"… Но заметь, и к ним можно привыкнуть… АЛЕКС. Когда вы уезжаете? ПЬЕР. Завтра утром. Тебя это не устраивает? АЛЕКС. Нет, нет… Есть ли по-твоему что-нибудь более угнетающее, чем осень в деревне?… Тишина… Никакого движения… Терпеть не могу деревню… Если б это только от меня зависело, я бы все продал… Завтра же.
Он прохаживается, покуривая сигару. Пьер неподвижен.
АЛЕКС. Натан обожает деревню… ПЬЕР. Ты очень несправедлив к Натану. АЛЕКС. Почему? Потому что я говорю, что он любит деревню? ПЬЕР. И поэтому тоже… АЛЕКС. По-твоему, это недостаток? ПЬЕР. По-моему, нет. АЛЕКС. Натан гуляет, может ходить часами… (Пауза) Размышляет, среди деревьев…
ПЬЕР. В то время как ты надрываешься в беспорядочной жизненной суете…
Алекс улыбается. Небольшая пауза.
ПЬЕР. Он делает хорошо все, что ты делаешь плохо. Его устраивает все, чего ты не переносишь… А тебя послушать, он самое респектабельное и самое негуманное существо на свете… АЛЕКС. Негуманное? Да нет… ПЬЕР. Именно так. Талантливый, глубокий, неуязвимый… Похвалы из уст гремучей змеи… Никто перед этим не устоит, поверь мне… АЛЕКС (после паузы, как бы переводя дыхание) Ты сегодня очень красноречив, Пьеро, но ты не очень хорошо понимаешь, что говоришь… ПЬЕР. Как всегда, ты же знаешь… Тебе холодно? АЛЕКС. Я заледенел. ПЬЕР Хочешь пойти в дом? АЛЕКС. Нет.
Пауза.
АЛЕКС. Три года назад Элиза ушла от меня. Все тогда считали меня идиотом. Слепым идиотом. Он постарался больше не видеться с ней. Из дружеских чувств ко мне, я полагаю…. Он устранился… так же, как когда-то отказался от музыки, как отказался от блеска, от своего безумия, от своего героизма…. Я конечно никогда не любил никого так, как его. Если Натан умрет, ты не можешь даже представить себе, чем будет для меня мое одиночество… Может быть тем же, чем сейчас стало для него его одиночество…. И как всегда он ничего не говорит. Он идет закупать продукты для ужина… Он возвращается с тонной овощей и все садятся их чистить, на солнышке, из-за него, только из-за него…
Входит Эдит. Молчание.
АЛЕКС. Все в порядке? ЭДИТ. Да… (Пауза) О чем вы говорили? ПЬЕРО Натане.
ЭДИТ. И что вы говорили? АЛЕКС. Ты тоже любишь деревню?
ЭДИТ. И что ж вы говорили? АЛЕКС. Ты тоже любишь деревню?
ЭДИТ. Странный вопрос!
АЛЕКС. Тебе не кажется все это угнетающим? ЭДИТ. Сегодня может быть и кажется. ПЬЕР. И этот неожиданный свет… ЭДИТ. Сейчас дождь пойдет. ПЬЕР. Мы как раз об этом говорили. ЭДИТ. Будь любезен, перестань считать меня идиотом. ПЬЕР. Да почему? Это правда. Именно об этом мы и говорили.
Пауза.
АЛЕКС. Вы уладили эту историю с машиной? ПЬЕР. Да… Я сказал этому типу, чтобы приезжал за ней в понедельник. Что делает моя жена? ЭДИТ. Смотрит телевизор. ПЬЕР. Что передают? ЭДИТ. Не знаю. Эстрада какая-то, не знаю… ПЬЕР. Я и не знал, что у вас тут есть телевизор, это недавно? ЭДИТ. Где-то с год… Мы его поставили для папы. ПЬЕР. Ну да, конечно…
Пауза.
ЭДИТ. В конце концов я поставила тушиться все. Разложила в три кастрюли, завтра доедим что останется… А мне можно сигарку? АЛЕКС. Я тебе не советую. ЭДИТ. Почему? ПЬЕР. Не слушай. (Протягивает Эдит коробку). Бери. ЭДИТ. Они плохие? АЛЕКС. Они "ни на что не похожи"… ЭДИТ(курит) Меня это не волнует.
Они смотрят, как она курит.
ЭДИТ. Да не смотрите на меня так! (смеется) У меня такое впечатление, что вы подсунули мне яд и ждете, когда я умру! АЛЕКС. Ты недалека от этого…
Входят Натан и Элиза. у него в руках секатор и стебли чертополоха, срезанные Алексом. Пауза.
АЛЕКС. Удачная прогулка? НАТАН. Это ты их срезал? АЛЕКС. Может быть я их специально оставил… НАТАН. И секатор тоже?… Поскольку я усомнился, я взял все.
Небольшая пауза. АЛЕКС (Элизе) Вы были вместе? НАТАН. Да. Ну и что? АЛЕКС. Я могу спросить. Почему "ну и что"? ПЬЕР(Элизе) Я разговаривал с вашим мастером по телефону. ЭЛИЗА. Который час? ПЬЕР. Успокойтесь, да успокойтесь же! он не может приехать сегодня вечером! он не может сегодня вечером. Мы условились на понедельник утром. ЭДИТ. Поскольку здесь никого не будет, я сказала, что мы оставим ключи у бакалейщика… А ты предлагаешь другое решение? ЭЛИЗА. Мне неудобно беспокоить вас в связи со всей этой историей… ПЬЕР. Беспокойство будет только для вас! Не говоря о том, что вам придется за ней приезжать. ЭЛИЗА. Да. ПЬЕР. Будем надеяться, что это не слишком серьезно. ЭЛИЗ. АДа… АЛЕКС. Она где-то витает… ЭЛИЗА. Что?! АЛЕКС. Ты где-то витаешь, Элиза… Я не ошибся? НАТАН. Мы все где-то витаем сегодня. Разве не так? АЛЕКС. Точно! НАТАН. Бывают такие моменты, когда плевать на разные истории с машинами… АЛЕКС. Лично мне на нее глубоко наплевать! НАТАН. Ну и прекрасно, ей тоже. АЛЕКС. Прекрасно, тем лучше!… (Пауза) Это очень мило по отношению к Пьеру и Эдит! ЭДИТ(Элизе) Не слушай его. ЭЛИЗА. Они говорят вместо меня, я ничего не сказала… НАТАН. Как там мое жаркое? ЭДИТ. Тушится. НАТАН. Сейчас дождь пойдет… ЭЛИЗА(Пьеру) Где ваша жена? ПЬЕР. В доме. Смотрит телевизор. НАТАН. А что если мы к ней присоединимся? ПЬЕР. Великолепная мысль. При условии, что телевизор мы выключим… (Элизе) Вы идете?
Элиза подходит к Пьеру, тот тащит ее в дом. Натан хочет пойти за ними, но его останавливает Эдит.
ЭДИТ. Ты можешь задержаться на минутку? Мне надо кое-что сказать тебе. АЛЕКС. Я вам мешаю? ЭДИТ. Да, пожалуйста, это ненадолго.
Алекс стоит в нерешительности. Делает несколько шагов, потом обрачивается.
АЛЕКС (Обращаясь к Эдит) Кстати… Я только что узнал кое-что о папе, думаю тебе тоже небезынтересно будет это узнать… ЭДИТ. Что? АЛЕКС. Спроси у него…
Подходит к Натану и шепчет не ухо. Натан улыбается.
АЛЕКС (Эдит) У каждого свои секреты… (отходит) Я в своей комнате. Если я кому-нибудь понадоблюсь. НАТАН (поднимая чертополох) Что с этим делать? АЛЕКС. Выкинь.
Он уходит. Эдит и Натан остаются одни.
ЭДИТ. Скажи мне. НАТАН. Сначала ты… ЭДИТ. Дождь начался… НАТАН. Нет… ЭДИТ. На меня упала капля… Поможешь мне убрать стулья? НАТАН. В чем дело?
Пауза.
ЭДИТ. Ты был с Элизой? НАТАН. Да. ЭДИТ. Она за тобой пошла. НАТАН. Да! ЭДИТ. Алекс казал Жюльене, что ты окучивал Элизу. Я цитирую слово в слово… НАТАН. Ты мне это хотела сказать? ЭДИТ. Да. НАТАН. И что же? ЭДИТ. Как это "и что же"? НАТАН. И что же? ЭДИТ. Ты считаешь, это нормально! НАТАН. Что нормально? Тебя смутила сама фраза или то, что под ней подразумевалось?
ЭДИТ. Ты чудовище…
НАТАН. Послушай Эдит, до сих пор день проходил без потрясений, если можно так выразиться… Оставь ты эти стулья!… Мы — цивилизованные люди, мы страдаем по правилам, каждый сдерживается, никаких трагедий… Почему в самом деле? Не знаю, но это так. Мы оба стараемся сохранять достоинство… Мы скромны, "элегантны", мы безукоризненны… Алекс не менее цивилизован, но гордость его в другом месте… В другом. ЭДИТ. Почему ты его защищаешь? НАТАН. Я его не защищаю… Пусть он говорит бедной Жюльене, что я окучиваю Элизу, это свойство его натуры, но то, что ты мне сообщаешь это по секрету, как в школе, как девчонка, что это заботит тебя именно сегодня, этого я не понимаю.
Пауза.
ЭДИТ. Я говорю тебе это для того, чтоб ты знал, в каком состоянии был Алекс… Она просто сумасшедшая, раз сегодня приехала. НАТАН. Нет. ЭДИТ. Да. НАТАН. Да нет. Ты мне передала это из любопытства. Потому что сомневалась… Он подходит к ней и обнимает)… А?… (Целует ее и нежно гладит по волосам.) ЭДИТ. Ты еще любишь ее? НАТАН. Ты ведь это хотела мне сказать.
Эдит отстраняется, озирается в растерянности. Погода поменялась. Стало пасмурно.
НАТАН. Пойдем в дом? ЭДИТ. А ты скажешь мне про папу?.. НАТАН(колеблется прежде чем сказать) Помнишь Мадам Натти? ЭДИТ. Педикюршу? НАТАН. Да… ЭДИТ. Ну и что? НАТАН В общем, оказывается, что папины сеансы педикюра, были — … это просто предположение — не просто сеансами педикюра… Видишь, несмотря ни на что, сюжеты все те же. ЭДИТ. Папа?!… НАТАН. Папа. ЭДИТ. С этой женщиной… НАТАН. Она хорошенькая…. ЭДИТ. Она на тридцать лет младше… НАТАН. Значит, он неплохо устроился… ЭДИТ. А ты знал?
НАТАН. Более ли менее. ЭДИТ. Он сказал тебе?
НАТАН. Нет… Однажды я был у него, на улице Пьер-Демур, пришла Мадам Натти, положила свои ножницы, свой тазик… а я ушел. Я забыл очки, вернулся через десять минут… Звонил, звонил, в конце концов папа открыл мне, слегка растрепанный, завернутый в свой желтый дождевик, знаешь в тот желтый дождевик для рыбалки, который сто лет висел в коридоре, мне показалось, что это довольно странная домашняя одежда…Он отдал мне очки через порог, даже не впустив меня… ЭДИТ. Ты ни о чем не спросил? НАТАН. Я только попросил очки. ЭДИТ. Почему ты ничего нам не сказал?
Неопределенный жест Натана. Пауза. ЭДИТ. Бедняга… НАТАН. Бедняга?… Почему? ЭДИТ. Потому что.
Какое-то время они стоят неподвижно. Затемнение.
9
В доме. Кресла, низкий столик. Низкий буфет. Сидят Элиза, Жюльена и Пьер. ПЬЕР. Я жил в маленькой квартирке на улице Лепик. В то время у меня не было ни гроша, но была очень богатая любовница, жена одного нотариуса из Дьеппа, у которого также была контора в Париже. Короче, он много разъезжал, и вот однажды она осталась в одиночестве на Рождество. А я ничем особенно не занимался, так по ерунде, и она предложила мне съездить на неделю в Межев. Романтическое путешествие. Хорошо. Она говорит мне: "Вот тебе деньги, купи все что надо, билеты, закажи гостиницу и т. д." Я беру деньги, иду в агенство на улице… не помню уж на какой улице, недалеко от Оперы. Заказываю гостиницу, спальный вагон, плачу, выхожу…
Появляется Алекс.
АЛЕКС. Продолжай! ПЬЕР. Я рассазываю историю с Пайо, ты ее знаешь… АЛЕКС. Давай, давай…
Пока Пьер рассказывает, Алекс стоит.
ПЬЕР. Ну на чем я остановился?… Значит выхожу. Иду по улице, хочу сесть на автобус около Оперы. Жду и когда подъезжает автобус, кто бы вы думали из него выходит? Пайо! Старый школьный приятель — очень славный, мы и сейчас дружим — и у него ни копейки!… Привет! как дела? А у тебя? Он спрашивает, что я делаю, а я говорю что завтра уезжаю в Межев. В общем… уф… он ничего не делал, у него было неважное настроение, он говорит: "Межев — это здорово! и я вдруг отвечаю: "А знаешь…" И я достаю конверт агентства… "У меня здесь, все что нужно для двоих, проезд, гостиница, полупансион, если ты свободен, поехали завтра вместе!" Он смотрит и говорит: "А девушка?" Не беспокойся, я не объявлюсь больше, шито-крыто, и вообще она мне надоела!" И мы уехали!
АЛЕКС. А что было дальше? ПЬЕР. В общем ничего, Межев, снег, великолепно… АЛЕКС. Я думал, она тебя потом преследовала, чтобы ты вернул деньги… ПЬЕР. Да, вроде того… Но ты же знаешь, я так ничего и не отдал! ЖЮЛЬЕНА. Это чудовищно! И ты считаешь, что развеселил нас, рассказав эту историю! АЛЕКС. Что здесь чудовищного? ЖЮЛЬЕНА. Ну не знаю! Мог бы по крайней мере вернуть деньги! ПЬЕР. Из каких доходов? ЖЮЛЬЕНА. Когда я представляю себе эту бедную женщину, которая осталась в Париже совершенно одна! (Смеется.) ПЬЕР. Видишь, ты смеешься. ЖЮЛЬЕНА. Я не права. ПЬЕР. Я вас шокировал, Элиза? ЭЛИЗА. Меня, вовсе нет! Я нахожу эту историю очень забавной. И Жюльена тоже, вот доказательство. ЖЮЛЬЕНА. Да нет, меня шокировало то, что он не вернул деньги. Мог бы хоть сделать какой-то подарок… Хотя бы послать цветы! Огромный букет! ПЬЕР. Я чуть не послал ей открытку оттуда, обрати внимание, надо было так и сделать. ЖЮЛЬЕНА. Не старайся казаться хуже, чем ты есть… (ЭЛИЗЕ). Элиза, он, бедный, хочет таким образом вам понравиться! АЛЕКС. Элизе очень нравится такого рода юмор. Она вообще любит мужчин циничных и аморальных. ПЬЕР. Не будем преувеличивать! АЛЕКС. Речь не о тебе, мой бедный Пьеро! ты просто младенец. (Подходит к воображаемому окну) Дождь идет… ПЬЕР. Они все еще в саду?
Пауза.
ЖЮЛЬЕНА. Странно, как быстро поменялась погода! ЭЛИЗА. Да… АЛЕКС. Вы уже видели карту, изданную в Советском Союзе? В середине — СССР, а мы повыше, как в проходе, ведущем в подземную тюрьму… Интересно! ПЬЕР. Можно узнать, почему ты вдруг об этом заговорил? АЛЕКС. Потому что я смотрю на деревню.
Входит Натан, он весь промок.
ЖЮЛЬЕНА. Боже мой! вы попали под ливень! НАТАН. Ничего, ничего, это даже полезно! ПЬЕРА твоя сестра?
НАТАН. Пошла переодеваться.
ПЬЕР. А у нас в разгаре лекция по географии! АЛЕКС. По философии… ПЬЕР. По философии! НАТАН. А мне можно поучаствовать?
Алекс улыбается. Пауза.
НАТАН. Ладно… Ну тем хуже! ЭЛИЗА. Тебе надо переодеться, простудишься. НАТАН. Нет, нет, сейчас все высохнет… ПЬЕР. Я им рассказал историю с Пайо!… НАТАН (Жюльене) Вы ее не знали? ЖЮЛЬЕНА. Нет! ПЬЕР. Она в ужасе. ЖЮЛЬЕНА. Да нет же! При любом положении вещей, я не понимаю, с чего бы это мне быть в ужасе! НАТАН. Темно… Тоскливо здесь. Вы ничего не пьете? Даже чай?
Входит Эдит.
ЭДИТ. Я переоделась, вся промокла… АЛЕКС. А что если во что-нибудь поиграть, чтобы как-то встряхнуться? А? Монополия, Скрэйбл, здесь есть все что нужно. НАТАН. Шашки, шахматы… ЭДИТ. Вы что играть будете? Здесь ни у кого нет желания играть! НАТАН. В Клюэдо… АЛЕКС. Клюэдо! В детективов! Ха-ха! Самая идиотская игра на свете!… Как ты вспомнил об этой игре?! НАТАН. Боюсь, Жюльена не умеет в нее играть. АЛЕКС. Умеет, полковник Мутард… НАТАН. Доктор Олив… ЖЮЛЬЕНА. Мадмуазель Перванш… АЛЕКС. Вот видишь! ПЬЕР. Ты знаешь эту игру? ЖЮЛЬЕНА. Конечно. Вы меня за дуру принимаете, но не забывайте, я уже два раза бабушка! НАТАН. И вы играете в Клюэдо со своими внуками? ЖЮЛЬЕНА. В Клюэдо и во все остальное… ЭДИТ. Сколько им лет? ЖЮЛЬЕНА. Три и семь. Я конечно играю только со старшим. Младший только начинает говорить. Он говорит "папа", говорит… В общем лепечет что-то по-своему, ведь дети, которые… я хочу сказать, дети, отстающие в развитии, часто очень разговорчивы, в конце концов!
АЛЕКС. Значит, вы поздно заговорили? ЭДИТ. Алекс! АЛЕКС. Что? Что такое, Элиза? ЭЛИЗА. Ничего… АЛЕКС. Нет! Ты сказала "Алекс!"… В чем дело?
Пауза. ЭЛИЗА. Успокойся… АЛЕКС. Я очень спокоен. Я выгляжу нервным? ЭДИТ. Ладно, хватит уже… АЛЕКС. Что " хватит"! В чем дело? Вы меня достали! НАТАН. Ты тоже видимо поздно заговорил… Но результат не очень убедительный. АЛЕКС" При любом положении вещей"!… О Жюльена, вы обязательно должны объяснить мне смысл этого выражения! Вы часто его употрбляете, вы даже меня заразили, но я как-то не улавливаю что называется его "этимологии"… ПЬЕР. Что не подобает литературному критику. АЛЕКС. Вот почему я обязательно должен узнать! ЭЛИЗА. Остановись, Алекс… АЛЕКС. Ты хочешь, чтобы я остановился? ЭЛИЗА. Да. АЛЕКС. Тогда я останавливаюсь.
Пауза.
ЭДИТ. Пойди сделай нам кофе, раз уж ты так хорошо умеешь это делать… НАТАН. Лучше травяной отвар!
АЛЕКС. Травяной отвар? Немного травяного отвара, Жюльена? Я пошутил. Я пошутил! Всем травяного отвара? ЭДИТ. Иди! АЛЕКС. Иду. (Уходит) Иду.
Пауза.
НАТАН. Он пошутил, Жюльена… Не надо принимать его всерьез. ЖЮЛЬЕНА. Вы очень любезны, но я думаю, ваш брат не испытывает ко мне симпатии. ВСЕ ВМЕСТЕ. Да нет же! ЖЮЛЬЕНА(Готова расплакаться) Да, да, но это неважно, совершенно неважно… ЭДИТ. Жюльена, он сегодня не в себе… ЖЮЛЬЕНА. Я знаю, я прекрасно знаю! Естественно, вы все сегодня опечалены, а я здесь как… (плачет) Пьер настоял, чтобы я приехала, но я чувствую себя чужой, я не член вашей семьи..
ЭЛИЗА. Жюльена, если здесь и есть кто-то, кто действительно не является членом семьи, так это я. А не вы. Вы им тетя, вы как раз член семьи…
ЖЮЛЬЕНА (сквозь слезы) Он сейчас мне такое наговорил… Будто я какое-то животное… НАТАН. Что он вам сказал? ЖЮЛЬЕНА. Ничего… Только чтоб посмеяться надо мной… Не говорите, Эдит, прошу вас! ЭДИТ. Я пойду за ним.
Выходит.
ЖЮЛЬЕНА. Нет! Зачем она пошла за ним? Оставьте его в покое, беднягу… ПЬЕР. Что за денек, дети мои! ЖЮЛЬЕНА. Я очень сожалею… Я очень сожалею, я выгляжу смешно.. НАТАН. Вам не о чем сожалеть. ЖЮЛЬЕНА. Вы все стараетесь… А я разревелась, как дура… (Рыдает). Ничего лучше не придумала!
Возвращается Эдит с Алексом. Алекс безмолвно останавливается перед Жюльеной. ЖЮЛЬЕНА (Алексу) Вы здесь не при чем… Все. Прошу у всех прощения.
Алекс берет Жюльену за руку и помогает ей подняться. Когда она встает, он обнимает ее и долго так стоит, прижавшись к ней. Когда он ее отпускает, Жюльена оказывается вся в слезах. Пауза.
ПЬЕР. У тебя нет чего-нибудь покрепче вместо травяного отвара?
АЛЕКС. Есть… С удовольствием!…
ЭЛИЗА. Я могу пойти с тобой? АЛЕКС. Идти некуда, все здесь.
С помощью Натана он открывает буфет и достает оттуда бутылки, которые ставит на низкий столик.
НАТАН. Выбор самый широкий, друзья мои…Я вам особенно рекомендую эту зеленую бутылку. Настойка венгерского артишока… ПЬЕР. Это же дижестив! НАТАН. Это все что угодно. Можешь разбавить водой, добавить льда, а кроме того, можешь отравить свою жену! ПЬЕР. Дай ей хоть передохнуть! НАТАН. Попробуй, сам увидишь. ПЬЕР. Невкусно? НАТАН. Мне принес ее один клиент. Она стоит здесь уже пятнадцать лет.
ПЬЕР. Налей мне лучше виски! НАТАН. А вы, Жюльена? ЖЮЛЬЕНА. Капельку порто…
Алекс наливает ей.
ЖЮЛЬЕНА. Спасибо. Хватит. Вы очень любезны. НАТАН Элиза? ЭЛИЗА. Дай попробовать эту венгерскую штуку. ПЬЕР. А, я так и знал! Я так и знал, что кто- нибудь попробует, и я был уверен, что это будете именно вы! ЭЛИЗА. Почему, у меня такой вид, будто я только и делаю, что пью артишоковую настойку? ПЬЕР. У вас вид первопроходца! Особенно глаза… У вас глаза любительницы приключений! ЭДИТ. Что ты говоришь? ПЬЕР. Нет. правда. Вы любите риск. Вам не нравится, когда вам навязывают образ жизни. я прав? ЭЛИЗА (улыбаясь) В данном случае, у меня нет ощущения, что я сильно рискую! НАТАН (протягивает ей стакан) Не говори раньше времени… ЭЛИЗА (поднимает свой стакан) Посмотрим… ЭДИТ. А мне не дадут выпить? АЛЕКС. Что ты будешь? ЭДИТ. Белое порто. (Пьеру) Ты так пьешь? Не хочешь со льдом?
ПЬЕР. Нет, нет, не беспокойся. Все прекрасно.
Алекс и Натан наливают себе. Элиза пробует артишоковую настойку.
НАТАН. Ну как? ЭЛИЗА… Сладкая, полная ностальгии и пикантности… (Допивает свой стакан.) НАТАН. Еще? ЭЛИЗА. Да… Ты мне дал на донышке.
Он снова ей наливает. Элиза улыбается Пьеру. Пауза. Звук дождя за окном.
ПЬЕР "Что для сердца, подобного гробу, милей, Чем, проснувшись под инеем, Видеть все ту же Наших стран королеву, Предвестницу стужи, Эту бледную мглу над безмолвьем полей - Разве только вдвоем, Под рыданья метели, Усыпить свою боль на печальной постели"
НАТАН. Чье это? ПЬЕР. " Туманы и дожди…" Догадайтесь. ЭДИТ. Твое. ПЬЕР. " Весны, осени, зимы, и грязь и хандра, Усыпительно скучные дни…"[2] Я очень польщен, дорогая, но это господина Шарля Бодлера! НАТАН. Скажите, Жюльена, он вот так, иногда, по вечерам ублажает вас чтением стихов? ЖЮЛЬЕНА. Время от времени. С ним это случается. Впрочем, чаще по утрам! ПЬЕР. По утрам Виктор Гюго! По вечерам Бодлер, Аполинер…. Вы опоздаете на поезд, Элиза. НАТАН. Еще полно времени, поезд в восемь. АЛЕКС (Элизе) Почему ты уезжаешь? ЭЛИЗА. Потому что не собираюсь ночевать здесь… АЛЕКС. Почему? ЭЛИЗА. Потому что… АЛЕКС. Потому что что? ЭЛИЗА. Потому что мне нужно возвращаться… АЛЕКС. Тебя ждут? ЭЛИЗА. Нет… АЛЕКС. Тогда почему?
Небольшая пауза.
ЭЛИЗА (Улыбается) Если я переберу артишоковой настойки, я в конце концов останусь! АЛЕКС. Ты хочешь остаться? ЭЛИЗА. Послушай, Алекс, я решила уехать, я сяду на восьмичасовой поезд, вот и все! АЛЕКС. Но я не понимаю, почему ты хочешь ехать… Из-за меня? ЭЛИЗА. Нет… АЛЕКС(Пьеру) Вы можете отвезти ее завтра утром? ПЬЕР. Конечно! АЛЕКС. Ты поедешь с ними завтра утром, в чем проблема? ЭЛИЗА. Я не понимаю, почему ты настаиваешь… АЛЕКС. А если я попрошу тебя остаться? ЭЛИЗА. Зачем? АЛЕКС. Нужна причина? ЭДИТ. Пусть она делает что хочет в конце концов! Какой ты зануда! ЭЛИЗА. Спасибо, Эдит… АЛЕКС. Ты меня должна благодарить. Не путай. ПЬЕР. Если вы дадите малышке подумать? (Элизе) Вы примете свое решение в последний момент, как того требует благоразумие! ЭЛИЗА. Принимаю ваше предложение… ПЬЕР. Ты молчишь, Натан! НАТАН. Дебаты закончены, так ведь? ПЬЕР. Я не знал, что твой отец пишет. Я перескакиваю с одного на другое, но я правда не знал, что Симон пишет. Когда ты сегодня утром прочитал этот текст, для меня это было открытием… НАТАН. Он в молодости писал… Не думаю, что он продолжал. ПЬЕР. Если и существовал человек… НАТАН. Которого ты не мог представить себе пишущим… ПЬЕР. Да! Это почти противоестественно… Как можно представить, что человек с таким совершенно абстрактным умом, как у него, интересующийся математикой, музыкой, вдруг может предаться литературным занятиям! АЛЕКС. Не вижу противоречия. ПЬЕР. Если только это не акт… Какое-то физическое влечение, сентиментальность… Наконец я понимаю самого себя! (Он наклоняется и подливает в стакан виски) О, старость! Когда стареешь, начинаешь говорить глупости! ЖЮЛЬЕНА. Вам не кажется, что пора взглянуть на жаркое, Эдит? ЭДИТ. Все в порядке. Я когда шла сюда, проверила. ПЬЕР (Алексу) Вот почему он так переживал, что ты не пишешь… АЛЕКС. Ну вот, видишь, я ждал этого заключения с самого начала, но все-таки надеялся, что его не будет. ПЬЕР. Зря надеялся! АЛЕКС. Да, зря. ПЬЕР. Извини! Все это не имеет никакого значения. Это все из-за ветра за окном. АЛЕКС. Мне нечего сказать. Мне всегда нечего сказать. Как можно писать, когда абсолютно нечего сказать? ПЬЕР. Не думаю, что тебе нечего сказать… АЛЕКС. Да?… Ты думаешь, мне есть что сказать? Но что? Скажи, что, мы сэкономим время. ПЬЕР. Я устал, старина, знаешь. У меня нет сил играть в дурацкие игры. АЛЕКС. Ты мне говоришь, что мне есть что сказать. Я спрашиваю тебя, что? Если ты знаешь лучше меня? ЭДИТ. Если тебе нечего сказать, заткнись! Не понимаю, зачем ты нас достаешь! АЛЕКС. Ого!… Я и не знал, моя нежная Эдит, что ты употребляешь такие выражения… ЭДИТ. Ну теперь будешь знать. АЛЕКС. Да, я тебя знаю… Ты приняла решение, Элиза? Незачем смотреть на Натана. Он конечно хочет, чтоб ты осталась… ЭДИТ. Если она остается, надо зажечь печку в нижней комнате, там страшно сыро. НАТАН. Ни к чему. Правда.
Пауза.
НАТАН. Если Элиза останется, она не пойдет спать в ту комнату. ЭДИТ. Куда же она пойдет?! НАТАН. Она пойдет в мою комнату. ЭДИТ. А ты? НАТАН. Тоже в мою, а куда ж еще? Иначе говоря, мы проведем ночь вместе… Если Элиза останется!
Пауза.
ЭДИТ. У меня такое впечатление, что я брежу… (Элизе) Что ты делаешь?! Скажи же что-нибудь!
Пауза.
ЭДИТ. Скажи что-нибудь! Все за тебя решают, а ты стоишь как статуя! Говори! НАТАН. Не понимаю, что привело тебя в такое состояние… ЭДИТ. Я ничего больше не понимаю! У меня такое впечатление, что я живу среди безумцев!… в день похорон папы! (Плачет). НАТАН. Уточни. ЭДИТ. Что уточнить? НАТАН. Что в день похорон папы… ЭДИТ. Необходимо спать с этой девкой?!… Да скажи же что-нибудь, Элиза! Умоляю тебя, скажи что-нибудь!… Папа… Папа, приди!… Мне хочется умереть… ЖЮЛЬЕНА (Обнимает ее) Успокойтесь, Эдит, успокойтесь… ЭЛИЗА. Алекс, проводи меня пожалуйста на вокзал. АЛЕКС. Ты не права… ЭЛИЗА. Пожалуйста… НАТАН. Я тебя провожу. ЭЛИЗА. Пошли…
Она встает.
АЛЕКС. Подожди! (Пауза) Минутку! Мне надо сказать тебе пару слов. Всего лишь пару слов… Ну может быть немного больше, чем пару слов… (Пауза) В этот траурный день…не хватало какого-то события… акта, слова… В этой пьесе есть некто, кого я считал совершенно отсутствующим… и кто только что доказал обратное… Вот и все (Элизе) А теперь делай что хочешь. ЭЛИЗА. Ты уверен, что это все? АЛЕКС. Она плачет. Ты уезжаешь… (Поворачивается к Натану и пристально на него смотрит). Я же напротив испытываю огромную благодарность… Это в самом деле все. (Пьеру) Дашь сигару?
Пьер протягивает ему коробку, Алекс берет сигару.
ЭДИТ. Мне тоже, пожалуйста… АЛЕКС. Видишь, в конце концов твои сигары…
Он зажигает сигару Эдит и отдает коробку Пьеру. Пауза.
НАТАН (Элизе) Я по-прежнему в твоем распоряжении. ЭЛИЗА. Пошли.
Подходит к Пьеру и протягивает руку. ЭЛИЗА. До свидания… ПЬЕР. Возьмите зонтик! ЭЛИЗА. До свидания, Жюльена… ЖЮЛЬЕНА. До свидания, Элиза… ЭЛИЗА. На мне было пальто?… ЭДИТ. Оно висит в шкафу в прихожей…
Элиза наклоняется, украдкой целует Эдит и собирается уйти.
АЛЕКС. А мне не скажут" до свидания"? ЭЛИЗА. До свидания…
Эдит хватает Элизу за руку.
ЭДИТ. Не уезжай…
Небольшая пауза.
АЛЕКС. Мы что, готовы совсем уж выставить себя на смех? (Элизе) Два мнимых ухода за один день, знаешь ли, это уже слишком! ЭДИТ. Не уезжай, пощади… У меня нет сил говорить… ЭЛИЗА. Два раза, Эдит, это уж действительно слишком, он прав… ПЬЕР. Вы еще не вышли из комнаты… АЛЕКС. И ты туда же! ПЬЕР. Не встревай. Я просто комментирую…
ЭЛИЗА (Алексу) Помоги мне… АЛЕКС. Я тем и занимаюсь… Знаешь, я наблюдал за тобой с утра. Я хорошо тебя знаю, твои жесты, лицо, манеру двигаться, говорить… Я точно знаю, как именно ты выйдешь, как ты закроешь дверь, наденешь пальто… В машине ты будешь молчать, ты закуришь сигарету… притворишься печальной… А мне все равно, абсолютно все равно… Я ожидал какого-то потрясения, если бы я увидел тебя в других обстоятельствах, у меня бы еще остались иллюзии… Давай, иди!
Элиза отступает, обходит Натана и выходит. Натан хочет уже идти за ней, потом останавливается и поворачивается к Алексу. Подыскивает слова… Наконец улыбается, жестом расписываясь в своей беспомощности.
НАТАН. Ты сегодня повел себя как старик… Берегись!
Алекс улыбается. Натан выходит. Пауза. Алекс делает несколько шагов и садится на место Элизы. АЛЕКС. Ну что, философ? Молчим? ПЬЕР. Это я, философ? АЛЕКС. Философ Пьеро… (Эдит) Не плачь. Высморкайся, все закончилось. ЭДИТ. Я все разрушила… АЛЕКС. Да нет… ЭДИТ. Да… АЛЕКС. Да нет!
Пауза.
АЛЕКС. Все в порядке, Жюльена? ЖЮЛЬЕНА. Да, да… АЛЕКС. Ничего себе, семейка, да? ЖЮЛЬЕНА. Послушайте, Алекс, прошу вас, перестаньте говорить со мной, как с умственно отсталой… АЛЕКС. Полноте! ЖЮЛЬЕНА. Уверяю вас, это очень неприятно. АЛЕКС. Вы считаете, они правильно сделали, что уехали? ЖЮЛЬЕНА. Что за вопрос! АЛЕКС. Здесь нет подвоха. Мне просто любопытно узнать ваше мнение. ЖЮЛЬЕНА. Что вы в конце концов хотите, чтобы я вам ответила? АЛЕКС. Пежо стоит за оградой, они промокли… Элиза злится, когда дождь у нее начинают виться волосы… (Пауза) Я прекрасно себя чувствую… Абсолютно пусто и прекрасно.
Пауза.
ПЬЕР. Пусто… Да. АЛЕКС. Где вы познакомились? ПЬЕР. Ай-ай-ай… Где же?
Жюльена вздыхает.
ПЬЕР. По объявлению. ЖЮЛЬЕНА. Никогда в жизни. ПЬЕР. Под аркадами Пале-Ройяля… ЖЮЛЬЕНА. Самым банальным образом у общих знакомых. АЛЕКС. Любовь с первого взгляда?… ПЬЕР. Она, да… ЖЮЛЬЕНА. Знаешь, ты утомителен.
Пауза.
ПЬЕР. На ней был шотландский плед… ЖЮЛЬЕНА. Плед! ПЬЕР. А как? Накидка? ЖЮЛЬЕНА. Накидка! ПЬЕР. Ну накидка, и мы действительно прогуливались под аркадами Пале-Ройяля, при этом я ни на секунду не мог взять ее под руку из-за специфической формы этого одеяния!… ЖЮЛЬЕНА. Ты прекрасно мог это сделать, мне было достаточно вынуть руку. ПЬЕР. Но ты же ее не вынула…
Пауза.
АЛЕКС. Продолжайте… Обожаю такие истории. ПЬЕР. Сладкий привкус воспоминаний… АЛЕКС. Еще… Доставьте мне удовольствие… ЖЮЛЬЕНА. Сладкий привкус!… Когда он в форме, в общем когда он в форме, я хочу сказать, когда слушатели многочисленны и естественно, благожелательны, он способен на самые ужасные выдумки по поводу наших отношений. Он при мне рассказывал истории, которые мало того, что вообще были ни на что не похожи, но еще и выставляли нас в самом смешном виде. ПЬЕР. А знаешь, что она делает в таких случаях? Она говорит: "Да нет! Что ты такое говоришь!" И какой я при этом имею вид? ЖЮЛЬЕНА. Неправда. Я вообще ничего не говорю. ПЬЕР. Ты сердишься… это еще хуже. ЖЮЛЬЕНА. Ничего подобного.
Пауза.
АЛЕКС. Еще… ПЬЕР. Еще? АЛЕКС. Еще… ПЬЕР. Знаешь, слушателей маловато… (Улыбается). Дефицит слушателей! (Обращаясь к Эдит, которая встает). Ты куда?
ЭДИТ. На кухню. (Выходит) ПЬЕР(Жюльене) Пойди что ли помоги ей… Не оставляй ее одну…
Жюльена встает.
ЖЮЛЬЕНА. Ваш брат вернется?… Что мы будем делать со всем этим количеством еды, когда нас всего четверо? ПЬЕР. Отдадим кошкам. ЖЮЛЬЕНА. У вас есть кошка? ПЬЕР. Бродячим кошкам, которые гуляют вокруг…
Жюльена выходит.
ПЬЕР. Ей претит всякий непорядок. Она не то чтобы уж идеальная хозяйка, но непорядка не переносит, вот так… Ты задумался? АЛЕКС. Я задумался?…
Слышится звук льющейся воды и мерное хлюпанье. Алекс вытянулся в кресле, его глаза полузакрыты.
ПЬЕР. Откуда этот звук? АЛЕКС. Из водосточной трубы. ПЬЕР. А-а… АЛЕКС. Я перевязал ее тряпками, с риском для жизни. Ты не видел? ПЬЕР. Да-да, я видел.
Пауза.
ПЬЕР. Твоя сестра все еще встречается с этим… не помню как его зовут, с агентом по продаже вин? АЛЕКС. Жан Сантини. Да. ПЬЕР. Корсиканец? АЛЕКС. Итальянец… По происхождению. ПЬЕР. У меня был один бухгалтер по фамилии Сантини. Тот был корсиканец. АЛЕКС. А-а… ПЬЕР. Истинный корсиканец… ты уверен, что этот не корсиканец? АЛЕКС. Уверен. ПЬЕР. Значит, это продолжается… Я не посмел задать ей вопрос, было как-то… Послушай, она действительно не в порядке, твоя водосточная труба! АЛЕКС. Мне нравится… Мне нравится этот звук. ПЬЕР. Да… Ну что ж…
Пауза.
ПЬЕР. Как хорошо быть старым… Черт побери!
Пауза. Возвращается Жюльена.
ЖЮЛЬЕНА (Пьеру, тихо) Она плачет… ПЬЕР (после паузы) Эдит! АЛЕКС. Оставь ее… Ничего не поделаешь… ЖЮЛЬЕНА. Она хочет побыть одна… Надо оставить ее одну… Здесь нет другого света? Почему вы не зажжете эту лампу? Она работает? АЛЕКС. Попробуйте…
Жюльена зажигает лампу.
ЖЮЛЬЕНА. Так ведь лучше, правда? ПЬЕР. Садись. ЖЮЛЬЕНА. Я уберу стаканы. ПЬЕР. Потом уберем. ЖЮЛЬЕНА. Хорошо. ПЬЕР. Тебе необходимо действовать, да? ЖЮЛЬЕНА. Нет, нет, я сажусь.
Пауза.
ЖЮЛЬЕНА. Что там стучит за окном? ПЬЕР. Водосточная труба. ЖЮЛЬЕНА. Водосточная труба издает такой звук? ПЬЕР. Да.
Пауза.
ЖЮЛЬЕНА. Я взяла эту шаль в коридоре, нельзя сказать, что она мне очень подходит… Тебе не кажется, что как-то прохладно? Я проверила, вроде батареи теплые. ПЬЕР. Это из-за влажности… ЖЮЛЬЕНА. Конечно. Стены влажные.
Входит Эдит, очень взволнованная.
ЭДИТ. Кто-то стоит у дверей… кто-то пытается войти! Вы слышите?!
Небольшая пауза. В комнату входят Натан и Элиза.
НАТАН. Это мы… (Пауза. Элизе) Проходи.
Берет ее за руку. Оба проходят вперед. НАТАН (Эдит) Мы видели, как по коридору пробежала какая-то тень. Это была ты? ЭДИТ. Я услышала какие-то звуки в замочной скважине… Подумала, что кто-то ломает дверь… НАТАН. Она не была закрыта на замок, мы просто толкнули ее. ЭДИТ. Я слышала шум.
Небольшая пауза.
ПЬЕР. Вы вернулись… или вы и не уезжали НАТАН. Мы уехали…и вернулись. (Элизе) Садись.
Элиза робко садится. Пауза.
ЖЮЛЬЕНА. Она вся продрогла, малышка! (Встает и отдает Элизе свою шаль.) Возьмите, завернитесь в нее… Вы извините, Эдит, я нашла ее у входа, она наверное ваша? ЭДИТ. Тебе холодно? Хочешь свитер? У меня наверху полно вещей. ЭЛИЗА. Нет, нет, совсем не холодно… Спасибо. Этого вполне достаточно.
Она накидывает на плечи шаль и улыбается Эдит. Эдит тоже улыбается.
ЭЛИЗА. Как приятно пахнет, когда возвращаешься… ЭДИТ. Да? ЭЛИЗА. Да. Очень приятно…
Пауза. Элиза смотрит на Алекса.
ЭЛИЗА. Два мнимых ухода… АЛЕКС. За один день… Почему бы и нет?
Пауза.
ПЬЕР. Значит, вы по-настоящему уехали и вернулись? (Жюльене) Что? Не буду задавать вопросов!… Моя жена не одобряет меня, но ведь я не задаю вопросов! НАТАН. Мы вышли из этого дома… Да… Эдит?.. Подойди… то ты там делаешь? Мы прошли через сад, под дождем… Мы сели в машину… я завелся… поставил дворники… включил фары… Элиза ничего не говорила… Она не закурила, она не притворилась печальной… Мы постояли на месте, может быть всего минуту?… И в течение этой минуты произошло что-то странное, что-то неожиданное… Вокзал Жьена, который по-нашему находился в Жьене, вдруг оказался здесь, перед оградой сада… На вокзальных часах было семь часов, у нас в запасе был еще час… (Пауза. Делает несколько шагов, подходит к окну… Потом оборачивается.) На перроне была много народу, какие-то тени с багажом в руках, силуэты шоферов, такси, огни гостиниц, шум тормозов в лужах… Я сказал Элизе: "Зайдем в кафе." Мы что-то взяли, не помню что… Я рассказал ей об одном воспоминании тридцатилетней давности, связанном с этим самым вокзалом, а она сказала: "Ненавижу вокзалы"… Мы решили, что ощущение, будто мы вне времени и пространства возникло из-за того, что вечер и мы в провинции…И пока мы разговаривали, стрелки часов вращались, и прошел час… Мы перешли через улицу, подбежали к окошку, чтоб купить билет… а потом перрон, свисток, первый вагон, в который она села… Звук хлопающих дверей, скрип железа, и поезд отошел… Я увидел, как она исчезла в полях, а она из окна увидела, как растворились поля… И вокзал исчез… Я выключил машину, потушил фары, и мы бегом проделали тот же путь в обратном направлении…
Пауза.
АЛЕКС (Пьеру) Знаешь, почему я так и не стал писать?… Именно поэтому… Из-за таких вещей… В этом месте страница всегда оставалась пустой… (Элизе) Вы уехали… Мы остались здесьвчетвером, в четырех стенах, я здесь, на этом самом месте, я не пошевелился… А потом тоже произошла очень странная вещь, очень странная… Я сидел в Пежо на заднем сидении, ты была впереди, Натан вел машину, он включил дворники на ускоренный режим, это я помню очень отчетливо, резина уже плохая, визжит на поворотах… Мы проехали через Дампьер, ты поставил касету, это был квинтет Шуберта… Ты обернулась, спросила, не слишком ли громко, а я ответил "Нет, нет, нет… Ничего не меняй, ни в коем случае ничего не меняй".Ты ничего не меняла, а я запрокинул голову, и увидел деревья, блуждающие огни, потоки воды обрушиваются на стекла, взгляд Натана в боковом зеркале, улыбающийся взгляд Натана, и ночь… Туман, ночь… И я был каким-то, как это сказать, опустошенным, в невесомости на заднем сидении, доверчивый, в полной безопасности, мне было необычайно хорошо… (Пауза)… Это и есть писать — уезжать куда-то, куда на самом деле не едешь… И что бы уже не произошло, на уже чистой странице существует возвращение и конец приключения… В двадцать лет я представлял себе собственное собрание сочинений, семь томов на тонкой бумаге, на какой печатают библию, целый мир титанов, громкоголосых, возвышаемых толпой, охваченных непонятным безумием… Беспокойные существа, способные улучшить человечество, в которых все — гений, сила, изнеможение… Такие фантазии были у меня в двадцатилетнем возрасте… А вместо этого — повседневность, мелкая обида в самом центре этого мира, нескончаемые желания, шаги, бесполезные жесты… Лабиринт бесполезных дорог… И нежность… нежность, которая сжимает мне сердце…
(Пауза). И великолепное жаркое, которое приготовила нам Эдит, и в которое я добавлю все живые ароматы кухни! ЭДИТ. Попробуй! АЛЕКС. Вот увидишь!
Пауза.
ЭДИТ. Я только что позвонила Жану. Он приедет. АЛЕКС. Месье Це-це приедет на ужин? ЭДИТ. Месье Це-це приедет спать… Он будет здесь не раньше полуночи… ПЬЕР. "Ни вечера без луны, вдвоем…" ЖЮЛЬЕНА. Остановись, Пьер. Помолчи хоть хоть сейчас.
Пауза.
АЛЕКС. За стол. ЭЛИЗА. Уже? АЛЕКС.Ты хочешь сказать "наконец"!
Последние комментарии
8 часов 57 минут назад
8 часов 58 минут назад
14 часов 16 минут назад
17 часов 58 минут назад
18 часов 19 минут назад
19 часов 13 минут назад