Сочинения. В 2-х томах [Николай Алексеевич Клюев] (fb2) читать онлайн

- Сочинения. В 2-х томах 1.7 Мб, 422с. скачать: (fb2) - (исправленную) читать: (полностью) - (постранично) - Николай Алексеевич Клюев

[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]

НИКОЛАЙ КЛЮЕВ

Только во сто лет раз слетает с Громового дерева огнекрылая Естрафиль-птица, чтобы пропеть-провещать крещенному люду Судьбу-Гарпун.

И лишь в сороковую, неугасимую, нерпячью зарю расцветает в грозных соловецких дебрях Святогорова палица — чудодейная Лом-трава, сокрушающая стены и железные засовы. Но еще реже, еще потайнее проносится над миром пурговый звон народного песенного слова, — подспудного, мужицкого стиха. Вам, люди, несу я этот звон — отплески Медного Кита, на котором, по древней лопарской сказке, стоит Всемирная Песня.

Николай КЛЮЕВ

Присловие к книге стихов «Медный Кит», 1919.

* * *

Песни мои Олонецкие журавли да болотные гагары — летите за синее море, под сапфирное небо прекрасной Италии! Поклонитесь от меня вечному городу Риму, страстотерпному праху Колизея, гробнице чудного во святых русских Николы Милостивого, могилке сладчайшего брата калик перехожих Алексия-человека Божьего, соснам Умбрии и убрусу Апостола Петра! Расскажите им, песни, что заросли русские поля плакун-травой невылазной, что рыдален шум берез новгородских, что кровью течет Матерь-Волга, что от туги и скорби своего панцырного сердца захлебнулся черной тиной тур Иртыш — Ермакова братчина, червонная сулея Сибирского царства, что волчьим воем воют родимые избы, замолкли грановитые погосты, и гробы отцов наших брошены на чумных и смрадных свалках.

Увы! Увы! Лютой немочью великая, непрощёная и неприкаянная Россия!

Николай КЛЮЕВ

День Похвалы Пресвятыя Богородицы 1929 года.

(Из посвящения «Этторе Лё Гатто — Светлому брату» Песнослова)

(АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА)

Мне тридцать пять лет, родом я по матери прионежский, по отцу же из-за Свити-реки, ныне Вологодской губ.

Грамоте, песенному складу и всякой словесной мудрости обучен своей покойной матерью, память которой чту слезно, даже до смерти.

Жизнь моя — тропа Батыева. От Соловков до голубиных китайских гор пролегла она: много на ней слез и тайн запечатленных… Родовое древо мое замглено коренем во временах царя Алексия, закудрявлено ветвием в предивных строгановских письмах, в сусальном полыме пещных действ и потешных теремов.

До Соловецкого Страстного сиденья восходит древо мое, до палеостровских самосожженцев, до выговских неколебимых столпов красоты народной.

Первая книга моя «Сосен перезвон» напечатана радением купца Знаменского в Москве 1912 года.

Мои книги: «Сосен перезвон», «Братские песни», «Лесные были», «Мирские думы», «Медный Кит», «Песнослов» (I и II кн.), «Избяные песни», «Песнь Солнценосца», «Четвертый Рим», «Мать-Суббота» и «Ленин».

(1925)

(АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАМЕТКА)

Говаривал мне мой покойный тятинька, что его отец, а мой — дед, медвежьей пляской сыт был. Водил он медведей по ярмаркам, на сопели играл, а косматый умник под сопель шином ходил. Подручным деду был Федор Журавль — мужик, почитай, сажень ростом: тот в барабан бил и журавля представлял. Ярманки в Белозерске, в Кирилловской стороне, до двухсот целковых деду за год приносили.

Так мой дед Тимофей и жил. Дочерей, а моих теток, за хороших мужиков замуж выдал. Сам жил не на квасу да редьке: по престольным праздникам кафтан из ирбитского сукна носил, с плисовым воротником, кушак по кафтану бухарский, а рубаху носил тонкую, с бисерной надкладкой по вороту.

Разоренье и смерть дедова от указа пришла. Вышел указ: медведей-плясунов в уездное управление для казни доставить… Долго еще висела шкура кормильца на стене в дедовой повалуше, пока время не стерло ее в прах.

Но сопель медвежья жива, жалкует она в моих песнях, рассыпается золотой зернью, аукает в сердце моем, в моих снах и созвучиях… Я — мужик, но особой породы: кость у меня тонкая, кожа белая, и волос мягкий. Ростом я два аршина восемь вершков, в грудях двадцать четыре, а в головной обойме пятнадцать с половиной. Голос у меня чистый и слово мерное, без слюны и без лая, глазом же я зорок и сиз: нерпячий глаз у меня, неузнанный. Не пьяница я и не табакур, но к сиропному пристрастен: к тверскому прянику, к изюму синему в цеженом меду, к суслу, к слоеному пирогу с куманичным вареньем, к постному сахару и ко всякому леденцу.

В обиходе я тих и опрятен. Горница у меня завсегда, как серебряная гривна, сияет и лоснится. Лавка древесным песком да берестой натерта — моржевому зубу белей не быти…

Жизнь моя — тропа Батыева: от студеного Коневца (головы коня) до порфирного быка Сивы пролегла она. Много на ней слез и тайн запечатленных. Труды мои на русских путях, жизнь на земле, тюрьма, встречи с городом, с его бумажными и каменными людями, революция — выражены мною в моих книгах, где каждое слово оправдано опытом, где все пронизано Рублевским певчим заветом, смысловой графьей, просквозило ассисом любви и усыновления.

Из всех земных явлений я больше люблю огонь. Любимые мои поэты — Роман Сладкопевец, Верлэн и царь Давид. Самая желанная птица — жаворонок, время года — листопад, цвет — нежно-синий, камень — сапфир. Василек — цветок мой, флейта — моя музыка.

(1926)

«ПЕСНОСЛОВ» ^[1]

Сосен перезвон

Александру Блоку –
Нечаянной Радости

1 В златотканые дни сентября

В златотканные дни Сентября

Мнится папертью бора опушка.

Сосны молятся, ладан куря,

Над твоей опустелой избушкой.

Ветер-сторож следы старины

Заметает листвой шелестящей.

Распахни узорочье сосны,

Промелькни за березовой чащей!

Я узнаю косынки кайму,

Голосок с легковейной походкой…

Сосны шепчут про мрак и тюрьму,

Про мерцание звезд за решеткой,

Про бубенчик в жестоком пути,

Про седые бурятские дали…

Мир вам, сосны, вы думы мои,

Как родимая мать, разгадали!

В поминальные дни Сентября

Вы сыновнюю тайну узнайте,

И о той, что погибла, любя,

Небесам и земле передайте.

2 Весна отсияла. Как сладостно больно

Весна отсняла… Как сладостно больно,

Душой отрезвяся, любовь схоронить.

Ковыльное поле дремуче раздольно,

И рдяна заката огнистая нить.

И серые избы с часовней убогой,

Понурые ели, бурьяны и льны

Суровым безвестьем, печалию строгой —

«Навеки», «Прощаю», — как сердце полны.

О, матерь-отчизна, какими тропами

Бездольному сыну укажешь пойти;

Разбойную ль удаль померять с врагами,

Иль робкой былинкой кивать при пути?

Былинка поблекнет, и удаль обманет,

Умчится, как буря, надежды губя;

Пусть ветром нагорным душа моя станет

Пророческой сказкой баюкать тебя.

Баюкать безмолвье и бури лелеять,

В степи непогожей шуметь ковылем,

На спящие села прохладою веять

И в окна стучаться дозорным крылом.

3 Наша радость, счастье наше

Наша радость, счастье наше

Не крикливы, не шумны,

Но блаженнее и краше,

Чем младенческие сны.

В серых избах, в казематах

В нестерпимый крестный час

Смертным ужасом объятых

Не отыщется меж нас.

Мы блаженны, неизменны,

Веря любим и молчим,

Тайну Бога и вселенной

В глубине своей храним.

Тишиной безвестья живы,

Во хмелю и под крестом,

Мы — жнецы вселенской нивы

Вечеров уборки ждем.

И хоть смерть косой тлетворной

Нам грозит из лет седых,

Он придет, нерукотворный

Век колосьев золотых.

4 Вечер ржавой позолотой

Вечер ржавой позолотой

Красит туч изгиб.

Заболею за работой

Под гудочдый хрип.

Прибреду в подвальный угол —

В гнилозубый рот.

Много страхов, черных пугал

Темень приведет.

Перепутает с просонка

Стрелка ход минут…

Убаюкайте совенка,

Сосны, старый пруд!

Мама, дедушка Савелий,

Лавка глаже щек…

Темень каркнет у постели:

«Умер паренек».

«По одежине — фабричный,

Обликом — белес»…

И положат в гроб больничный

Лавку, старый лес.

Сказку мамину на сердце,

В изголовье — пруд,

Убиенного младенца

Ангелы возьмут.

К деду Боженьке, рыдая,

Я щекой прильну:

«Там, где гарь и копоть злая,

Вырасти сосну!»

«Страшно, дедушка, у домны

Голубю-душе…»

И раздастся голос громный

В Божьем шалаше:

«Полетайте, серафимы,

В преисподний дол!

Там для пил неуязвимый

Вырастите ствол.

Расплесните скатерть хвои,

Звезды шишек, смоль,

Чтобы праведные Нои

Утолили боль.

Чтоб от смол янтарно пегий,

Как лесной закат,

Приютил мои ковчеги

Хвойный арарат».

5 Я говорил тебе о Боге,

Я говорил тебе о Боге,

Непостижимое вещал

И об украшенном чертоге

С тобою вместе тосковал.

Я тосковал о райских кринах,

О берегах иной земли,

Где в светло-дремлющих заливах

Блуждают сонно корабли.

Плывут преставленные души

В незатемненный далью путь,

К Материку желанной суши

От бурных странствий отдохнуть.

С тобой впервые разгадали

Мы очертанья кораблей,

В тумане сумеречной дали,

За гранью слившихся морей.

И стали чутки к откровенью

Незримо веющих сирен,

Всегда готовы к выступленью

Из Лабиринта бренных стен.

Но иногда мы чуем оба

Ошибки чувства и ума:

О неужель за дверью гроба

Нас ждет неволя и тюрьма?

Все так же будет вихрь попутный

Крутить метельные снега,

Синеть чертою недоступной

Вдали родные берега?

Свирелью плачущей сирены

Томить пугливые сердца,

И океан лохмотья пены

Швырять на камни без конца?

(1908)

6. ПАХАРЬ

Вы на себя плетете петли

И навостряете мечи.

Ищу вотще: меж вами нет ли

Рассвета алчущих в ночи?

На мне убогая сермяга,

Худая обувь на ногах,

Но сколько радости и блага

Сквозит в поруганных чертах.

В мой хлеб мешаете вы пепел,

Отраву горькую в вино,

Но я как небо мудро-светел,

И не разгадан как оно.

Вы обошли моря и сушу,

К созвездьям взвили корабли,

И лишь меня — мирскую душу,

Как жалкий сор пренебрегли.

Работник Господа свободный

На ниве жизни и труда,

Могу ль я вас, как терн негодный,

Не вырвать с корнем навсегда?

7 Я был прекрасен и крылат

Я был прекрасен и крылат

В Богоотеческом жилище,

И райских кринов аромат

Мне был усладою и пищей.

Блаженной родины лишен

И человеком ставший ныне,

Люблю я сосен перезвон,

Молитвословящий пустыне.

Лишь одного недостает

Душе в подветренной юдоли,

Чтоб нив просторы, лоно вод

Не оглашались стоном боли,

Чтоб не стремил на брата брат

Враждою вспыхнувшие взгляды,

И ширь полей как вертоград

Цвела для мира и отрады,

И чтоб похитить человек

Венец Создателя не тщился,

За что, отверженный навек,

Я песнокрылия лишился.

8. ГОЛОС ИЗ НАРОДА

Вы — отгул глухой, гремучей,

Обессилевшей волны,

Мы — предутренние тучи,

Зори росные весны.

Ваши помыслы — ненастье,

Дрожь и тени вечеров,

Наши — мирное согласье

Тяжких времени шагов.

Прозревается лишь в книге

Вами мудрости конец, —

В каждом облике и миге

Наш взыскующий Отец.

Ласка матери-природы

Вас забвеньем не дарит, —

Чародейны наши воды

И огонь многоочит.

За слиянье нет поруки,

Перевал скалист и крут,

Но бесплодно ваши стуки

В лабиринте не замрут.

Мы как рек подземных струи

К вам незримо притечем,

И в безбрежном поцелуе

Души братские сольем.

9 Просинь — море, туча — кит,

Просинь — море, туча — кит,

А туман — лодейный парус.

За окнищем моросит

Не то сырь, не то стеклярус.

Двор — совиное крыло —

Весь в глазастом узорочьи.

Судомойня — не село,

Брань — не щекоты сорочьи.

В городище, как во сне,

Люди — тля, а избы — горы.

Примерещилися мне

Беломорские просторы

Гомон чаек, плеск весла,

Вольный промысел ловецкий:

На потух заря пошла,

Чуден остров Соловецкий.

Водяник прядет кудель,

Что волна, то пасмо пряжи…

На извозчичью артель

Я готовлю харч говяжий.

Повернет небесный кит

Хвост к теплу и водополью…

Я как невод, что лежит

На мели, изьеден солью.

Не придет за ним помор —

Пододонный полонянник…

Правят сумерки дозор,

Как ночлег бездомный странник.

(1911)

10 Осенюсь могильною иконкой

Осенюсь могильною иконкой,

Накормлю малиновок кутьей,

И с клюкой, с дорожною котомкой

Закачусь в туман вечеровой.

На распутьях дальнего скитанья,

Как пчела медвяную росу,

Соберу певучие сказанья

И к тебе, родимый, принесу.

В глубине народной не забытым

Ты живешь, кровавый и святой…

Опаленным, сгибнувшим, убитым,

Всем покой за дверью гробовой.

11 В морозной мгле, как око сычье,

В морозной мгле, как око сычье,

Луна-дозорщица глядит;

Какое светлое величье

В природе мертвенной сквозит.

Как будто в поле, мглой объятом,

Для правых подвигов и сил,

Под сребротканным снежным платом

Прекрасный витязь опочил.

О кто ты, родина? Старуха?

Иль властноокая жена?

Для песнотворческого духа

Ты полнозвучна и ясна.

Твои черты январь-волшебник

Туманит вьюгой снеговой,

И схимник-бор читает требник,

Как над умершею тобой.

Но ты вовек неуязвима

Для смерти яростных зубов.

Как мать, как женщина любима

Семьей отверженных сынов.

На их любовь в плену угрюмом,

На воли пламенный недуг

Ты отвечаешь бора шумом,

Мерцаньем звезд да свистом вьюг.

О изреки: какие боли,

Ярмо какое изнести,

Чтоб в тайники твоих раздолий

Открылись торные пути?

Чтоб, неизбывная доселе,

Родная сгинула тоска

И легкозвоннее метели

Слетела песня с языка?

12 Сердцу сердца говорю:

Сердцу сердца говорю:

Близки межи роковые,

Скоро вынесет ладью

На просторы голубые.

Не кручинься и не плачь.

Необъятно и бездумно,

Одиночка и палач —

Все так ново и безумно.

Не того в отшедшем жаль,

Что надеждам изменило,

Жаль, что родины печаль

Жизни море не вместило.

Что до дна заметено

Зарубежных вьюг снегами,

Рокоча как встарь, оно

Не заспорит с берегами.

13 Холодное как смерть, равниной бездыханной

Холодное как смерть, равниной бездыханной

Болото мертвое раскинулось кругом,

Пугая робкий взор безбрежностью туманной,

Зловещее в своем молчаньи ледяном.

Болото курится как дымное кадило,

Безгласное как труп, как камень мостовой.

Дитя моей любви, не для тебя ль могилу

Готовит здесь судьба незримою рукой!

Избушка ветхая на выселке угрюмом

Тебя изгнанницу святую приютит,

И старый бор печально-строгим шумом

В глухую ночь невольно усыпит.

Но чуть рассвет затеплится над бором,

Прокрякает чирок в надводном тростнике,

Болото мертвое немерянным простором

Тебе напомнит вновь о смерти и тоске.

14 Ты все келейнее и строже,

Ты все келейнее и строже,

Непостижимее на взгляд…

О кто же, милостивый Боже,

В твоей печали виноват?

И косы пепельные глаже,

Чем раньше, стягиваешь ты,

Глухая мать сидит за пряжей

На поминальные холсты.

Она нездешнее постигла,

Как ты, молитвенно-строга…

Блуждают солнечные иглы

По колесу от очага.

Зимы предчувствием объяты,

Рыдают сосны на бору;

Опять глухие казематы

Тебе приснятся ввечеру.

Лишь станут сумерки синее,

Туман окутает реку, —

Отец, с веревкою на шее,

Придет и сядет к камельку.

Жених с простреленною грудью,

Сестра, погибшая в бою, —

Все по вечернему безлюдью

Сойдутся в хижину твою.

А Смерть останется за дверью,

Как ночь, загадочно темна.

И до рассвета суеверью

Ты будешь слепо предана.

15 О ризы вечера, багряно-золотые,

О ризы вечера, багряно-золотые,

Как ярое вино пьяните вы меня!

Отраднее душе развалины седые

Туманов — вестников рассветного огня.

Горите же мрачней, закатные завесы!

Идет Посланец Сил, чтоб сумрак одолеть;

Пусть в безднах темноты ликуют ночи бесы,

Отгулом вторит им орудий злая медь.

Звончее топоры поют перед рассветом,

От эшафота тень черней — перед зарей…

Одежды вечера пьянят багряным цветом,

А саваны утра покоят белизной.

16. ПРОГУЛКА

Двор, как дно огромной бочки,

Как замкнутое кольцо;

За решеткой одиночки

Чье-то бледное лицо.

Темной кофточки полоски,

Как ударов давних след,

И девической прически

В полумраке силуэт.

После памятной прогулки,

Образ светлый и родной,

В келье каменной и гулкой

Буду грезить я тобой.

Вспомню вечер безмятежный,

В бликах радужных балкон,

И поющий скрипкой нежной

За оградой граммофон.

Светло-крашеную шлюпку,

Весел мерную молву,

Рядом девушку-голубку —

Белый призрак наяву…

Я все тот же — мощи жаркой

Не сломил тяжелый свод…

Выйди, белая русалка,

К лодке, дремлющей у вод!

Поплывем мы… Сон нелепый!

Двор, как ямы мрачной дно,

За окном глухого склепа

И зловеще и темно.

(1907)

17 Я надену черную рубаху,

Я надену черную рубаху,

И вослед за мутным фонарем

По камням двора пройду на плаху

С молчаливо ласковым лицом.

Вспомню маму, крашеную прялку,

Синий вечер, дрему паутин,

За окном ночующую галку,

На окне любимый бальзамин,

Луговин поемные просторы,

Тишину обкошенной межи,

Облаков жемчужные узоры

И девичью песенку во ржи:

Узкая полосынька

Клинышком сошлась, —

Не во-время косынька

На две расплелась,

Развилась по спинушке,

Как льняная плеть, —

Не тебе-детинушке

Девушкой владеть.

Деревца вилавого

С маху не срубить, —

Парня разудалого

Силой не любить.

Белая березынька

Клонится к дождю…

Не кукуй, загозынька,

Про судьбу мою…

Но прервут куранты крепостные

Песню-думу боем роковым…

Бред души! То заводи речные

С тростником поют береговым.

Сердца сон кромешный как могила!

Опустил свой парус рыбарь-день.

И слезятся жалостно и хило

Огоньки прибрежных деревень.

(1911)

18 Темным зовам не верит душа,

Темным зовам не верит душа,

Не летит встречу призракам ночи.

Ты как осень ясна, хороша,

Только строже и в ласках короче.

Потянулися с криком в отлет

Журавли над потусклой равниной.

Как с природой, тебя эшафот

Не разлучит с родимой кручиной.

Не однажды под осени плач,

О тебе — невозвратно далекой,

За разгульным стаканом палач

Головою поникнет жестокой.

19 Безответным рабом

«Безответным рабом

Я в могилу сойду,

Под сосновым крестом

Свою долю найду».

Эту песню певал

Мой страдалец-отец,

И по смерть завещал

Допевать мне конец.

Но не стоном отцов

Моя песнь прозвучит,

А раскатом громов

Над землей пролетит.

Не безгласным рабом,

Проклиная житье,

А свободным орлом

Допою я ее.

(1905)

20 Есть на свете край обширный

Есть на свете край обширный,

Где растут сосна да ель,

Неисследный и пустынный, —

Русской скорби колыбель.

В этом крае тьмы и горя

Есть забытая тюрьма,

Как скала на глади моря,

Неподвижна и нема.

За оградою высокой

Из гранитных серых плит,

Пташкой пленной, одинокой

В башне девушка сидит.

Злой кручиною объята,

Все томится, воли ждет,

От рассвета до заката,

День за днем, за годом год.

Но крепки дверей запоры,

Недоступно страшен свод,

Сказки дикого простора

В каземат не донесет.

Только ветер перепевный

Шепчет ей издалека:

«Не томись, моя царевна,

Радость светлая близка.

За чертой зари туманной,

В ослепительной броне,

Мчится витязь долгожданный

На вспененном скакуне».

21 По тропе-дороженьке

По тропе-дороженьке

Могота ль брести?..

Ой вы, руки, ноженьки, —

Страдные пути!

В старину по кладочкам

Тачку я катал,

На привале давеча

Вспомнил, — зарыдал.

На заводском промысле

Жизнь не дорога…

Ой вы, думы-розмысли,

Тучи да снега!

22 Я пришел к тебе убогий,

Я пришел к тебе убогий,

Из отшельничьих пустынь,

От родимого порога

Пилигрима не отринь.

Слышишь, — пеною студерой

Море мечет в берега…

Приюти от ночи темной,

Обогрей у очага:

Мой грозою сорван парус,

И челнок пучиной взят, —

Отложи на время гарус,

Подыми от прялки взгляд…

Расскажи про край родимый,

Хорошо ль живется в нем,

Все лежит он недвижимый

Под туманом и дождем?

Как и прежде, мглой повиты,

В брызгах пенистых валов,

Плачут серые граниты

У пустынных берегов?

Если «да» в ответ услышу

Роковое от тебя, —

Гробовую буду нишу

Я готовить для себя.

Если ж «нет»… Рокочет злая

Непогода без конца.

Ты молчишь, не подымая

Бездыханного лица.

К заповедному приходу

Роковое допряла,

И орлиную свободу

Раньше родины нашла.

23 Старый дом зловеще гулок,

Старый дом зловеще гулок,

Бел под лунным серебром.

Час мечтательных прогулок,

Встреч и вздохов о былом.

Но былому неподвластны —

Мы в грядущее глядим,

Замок сказочно прекрасный

Под луною сторожим.

Выйдем в сад, с тобою рядом

Мне так ново, так светло.

Под луны волшебным взглядом

Ты как белое крыло.

Оттого ли, как в темнице,

Сердцу плачется с утра,

Что тебе — урочной птице

Отлететь на Юг пора?

Иль душе поверить тяжко,

Что, забыт в саду глухом,

Твоего возврата, пташка,

Не дождется лунный дом?

24 Любви начало было летом,

Любви начало было летом,

Конец — осенним Сентябрем.

Ты подошла ко мне с приветом

В наряде девичьи-простом.

Вручила красное яичко,

Как символ крови и любви:

Не торопись на Север, птичка,

Весну на Юге обожди!

Синеют дымно перелески,

Настороженны и немы,

За узорочьем занавески

Не видно тающей зимы.

Но сердце чует: есть туманы,

Движенье смутное лесов,

Неотвратимые обманы

Лилово-сизых вечеров.

О не лети в туманы пташкой!

Года уйдут в седую мглу —

Ты будешь нищею монашкой

Стоять на паперти в углу.

И может быть, пройду я мимо,

Такой же нищий и худой…

О дай мне крылья херувима

Лететь незримо за тобой!

Не обойти тебя приветом,

И не раскаяться потом…

Любви начало было летом,

Конец — осенним Сентябрем.

(1908)

25 Не оплакано былое,

Не оплакано былое,

За любовь не прощено.

Береги, дитя, земное,

Если неба не дано.

Об оставленном не плачь ты» —

Впереди чудес земля,

Устоят под бурей мачты,

Грудь родного корабля.

Кормчий молод и напевен,

Что ему бурун, скала?

Изо всех морских царевен

Только ты ему мила. —

За глаза из изумруда,

За кораллы на губах…

Как душа его о чуде,

Плачет море в берегах.

Свой корабль за мглу седую

Не устанет он стремить,

Чтобы сказку ветровую

Наяву осуществить.

(1912)

26. ОТВЕРЖЕННОЙ

Если б ведать судьбину твою,

Не кручинить бы сердца разлукой,

И любовь не считать бы свою

За тебя нерушимой порукой.

Не гадалося ставшее мне,

Что, по чувству сестра и подруг»,

По своей отдалилась вине

Ты от братьев сурового круга.

Оттого, как под ветром ковыль,

И разлучная песня уныла,

Что тебе побирушки костыль

За измену судьба подарила.

И не ведомо, я ли не прав,

Или сердце к тому безучастно,

Что, отверженной облик приняв,

Ты как прежде, нетленно прекрасна.

27 Ты не плачь, не крушись

Ты не плачь, не крушись.

Сердца робость избудь,

И отбыть не страшись

В предуказанный путь.

Чем ущербней зима

К мигу солнечных встреч,

Тем угрюмей тюрьма

Будет сказку стеречь.

И в весенний прилет

По тебе лишь одной

У острожных ворот

Загрустит часовой.

28 Сегодня небо, как невеста,

Сегодня небо, как невеста,

Слепит венчальной белизной,

И от ворот — до казни места

Протянут свиток золотой.

На всем пути он чист и гладок,

Печатью скрепленный слегка,

Для человеческих нападок

В нем не нашлося уголка.

Так отчего глядят тревожно

Твои глаза на неба гладь

Я обещаюсь непреложно

Тебе и в нем принадлежать.

Ласкать как в прошлом, плечи, руки

И пряди пепельные кос…

В неотвратимый час разлуки

Не нужно робости и слез.

Лелеять нам одно лишь надо:

По злом минутии конца,

К уборке трав и винограда

Прибыть в обители Отца.

Чтоб не опали ягод грозди,

Пока отбытья длится час,

И наших ног, ладоней гвозди

Могли свидетельствовать нас

29 Я — мраморный ангел на старом погосте,

Я — мраморный ангел на старом погосте,

Где схимницы-ели да никлый плакун,

Крылом осеняю трухлявые кости,

Подножья обветренный, ржавый чугун;

В руке моей лира, и бренные гости

Уснули под отзвуки каменных струн.

И многие годы, судьбы непреклонней,

Блюду я забвение, сны и гроба.

Поэзии символ — мой гимн легкозвонней,

Чем осенью трав золотая мольба…

Но бдите и бойтесь! За глубью ладоней,

Как буря в ущельи, таится труба!

(1912)

30 Нам закляты и заказаны

Нам закляты и заказаны

К пережитому пути,

И о том, что с прошлым связано,

Ты не плачь и не грусти:

Настоящего видениям —

Огнепальные венки,

А безвестным поколениям —

Снежной сказки лепестки.

31 Не говори — без слов понятна

Не говори — без слов понятна

Твоя предзимняя тоска,

Она как море необъятна,

Как мрак осенний глубока.

Не потому ли сердцу мнится

Зимы венчально-белый сон,

Что смерть костлявая стучится

У нашей хижины окон?

Что луч зари ущербно-острый

Померк на хвойной бахроме…

Не проведут ли наши сестры,

Как зиму — молодость в тюрьме?

От их девического круга,

Весну пророчащих судьбин,

Тебе осталася лачуга,

А мне — медвежий карабин.

Но, о былом не сожалея,

Мы предвесенни как снега…

О чем же, сумеречно тлея,

Вздыхает пламя очага?

Или пока снегов откосы

Зарозовеют вешним днем —

Твои отливчатые косы

Затмятся зимним серебром?

32 Я за гранью, я в просторе

Я за гранью, я в просторе

Изумрудно-голубом,

И не знаю, степь иль море

Расплеснулося кругом.

Прочь ветрила размышленья,

Рифм маячные огни,

Ветром воли и забвенья

Поле-море полыхни!

Чтоб души корабль надбитый,

Путеводных волен уз,

Не на прошлого граниты

Драгоценный вынес груз!..

Колыбельны трав приливы,

Кругозор, как моря дно.

Спит ли ветер? Спят ли нивы? —

Я уснул давно… Давно.

33 Мы любим только то, чему названья нет

Мы любим только то, чему названья нет,

Что как полунамек, загадочностью мучит:

Отлеты журавлей, в природе ряд примет

Того, что прозревать неведомое учит.

Немолчный жизни звон, как в лабиринте стен,

В пустыне наших душ бездомным эхом бродит;

А время, как корабль под плеск попутных пен,

Плывет и берегов желанных не находит.

И обращаем мы глаза свои с тоской

К Минувшего Земле — не видя стран грядущих…

. . . . . .

В старинных зеркалах живет красавиц рой,

Но смерти виден лик в их омутах зовущих.

34 Вы обещали нам сады

Я обещаю вам сады…

К. Бальмонт

Вы обещали нам сады

В краю улыбчиво-далеком.

Где снедь — волшебные плоды,

Живым питающие соком.

Вещали вы: «Далеких зла

Мы вас от горестей укроем,

И прокаженные тела

В ручьях целительных омоем».

На зов пошли: Чума, Увечье,

Убийство, Голод и Разврат,

С лица — вампиры, по наречью —

В глухом ущелье водопад.

За ними следом Страх тлетворный

С дырявой Бедностью пошли, —

И облетел ваш сад узорный,

Ручьи отравой потекли.

За пришлецами напоследок

Идем неведомые Мы, —

Наш аромат смолист и едок,

Мы освежительней зимы.

Вскормили нас ущелий недра,

Вспоил дождями небосклон,

Мы — валуны, седые кедры.

Лесных ключей и сосен звон.

35 На песню, на сказку рассудок молчит,

На песню, на сказку рассудок молчит,

Но сердце так странно правдиво, —

И плачет оно, непонятно грустит,

О чем? — Знают ветер да ивы.

О том ли, что юность бесследно прошла,

Что поле заплаканно-нище?

Вон серые избы родного села,

Луга, перелески, кладбище.

Вглядись в листопадную странничью даль,

В болот и оврагов пологость,

И сердцу-дитяти утешной едва ль

Почуется правды суровость.

Потянет к загадке, к свирельной мечте,

Вздохнуть, улыбнуться украдкой —

Задумчиво-нежной небес высоте

И ивам, лепечущим сладко.

Примнится чертогом — покров шалаша,

Колдуньей лесной — незабудка,

И горько в себе посмеется душа

Над правдой слепого рассудка.

36

Я молился бы лику заката,

Темной роще, туману, ручьям,

Да тяжелая дверь каземата

Не пускает к родимым полям

Наглядеться на бора опушку,

Листопадом, смолой подышать,

Постучаться в лесную избушку,

Где за пряжею старится мать…

Не она ли за пряслом решётки

Ветровою свирелью поет…

Вечер нижет янтарные четки,

Красит золотом треснувший свод.

(1912)

37-38. АЛЕКСАНДРУ БЛОКУ

I Верить ли песням твоим –

Верить ли песням твоим —

Птицам морского рассвета,

Будто туманом глухим

Водная зыбь не одета?

Вышли из хижины мы,

Смотрим в морозные дали:

Духи метели и тьмы

Взморье снегами сковали.

Тщетно тоскующий взгляд

Скал испытует граниты, —

В них лишь родимый фрегат

Грудью зияет разбитой.

Долго ль обветренный флаг

Будет трепаться так жалко?..

Есть у нас зимний очаг,

Матери мерная прялка.

В снежности синих ночей

Будем под прялки жужжанье

Слушать пролет журавлей,

Моря глухое дыханье.

Радость незримо придет

И над вечерними нами

Тонкой рукою зажжет

Зорь незакатное пламя.

II Я болен сладостным недугом –

Я болен сладостным недугом —

Осенней, рдяною тоской.

Нерасторжимым полукругом

Сомкнулось небо надо мной.

Она везде, неуловима,

Трепещет, дышит и живет;

В рыбачьей песне, в свитках дыма,

В жужжаньи ос и блеске вод.

В шуршаньи трав — ее походка,

В нагорном эхо — всплески рук,

И казематная решетка —

Лишь символ смерти и разлук.

Ее ли косы смоляные,

Как ветер смех, мгновенный взгляд…

О, кто Ты: Женщина? Россия? —

В годину черную собрат!

Поведай: тайное сомненье

Какою казнью искупить,

Чтоб на единое мгновенье

Твой лик прекрасный уловить?

39

Простятся вам столетий иго,

И все, чем страшен казни час,

Вражда тупых, и мудрых книги,

Как змеи, жалящие нас.

Придет пора, и будут сыты

Нездешнеймудростью умы,

И надмогильные ракиты

Зазеленеют средь зимы.

40. ЗАВЕЩАНИЕ

В час зловещий, в час могильный

Об одном тебя молю:

Не смотри с тоской бессильной

На восходную зарю.

Но, верна словам завета,

Слезы робости утри,

И на проблески рассвета

Торжествующе смотри.

Не забудь за далью мрачной,

Средь волнующих забот,

Что взошел я новобрачно

По заре на эшафот;

Что, осилив злое горе,

Ложью жизни не дыша,

В заревое пала море

Огнекрылая душа.

Братские песни

ОТ АВТОРА

«Братские песни» — не есть мои новые произведения. В большинстве они сложены до первой моей книги «Сосен перезвон», или в одно время с нею. Не вошли же они в первую книгу потому, что не были записаны мною, а передавались устно или письменно помимо меня, так как я, до сих пор, редко записывал свои песни, и некоторые из них исчезли из памяти.

Восстановленные уже со слов других, или по посторонним запискам, песни мои и образовали настоящую книжку.

Николай Клюев

41 Я был в духе в день воскресный

«Я был в духе в день воскресный».

Апокалипсис, гл. 1, 10.

Я был в духе в день воскресный,

Осененный высотой,

Просветленно бестелесный

И младенчески простой.

Видел ратей колесницы,

Судный жертвенник и крест,

Указующей десницы

Путеводно-млечный перст.

Источая кровь и пламень,

Шестикрыл и многолик,

С начертаньем белый камень

Мне вручил Архистратиг.

И сказал: «Венчайся белым

Твердо-каменным венцом,

Будь убог и темен телом,

Светел духом и лицом.

И другому талисману

Не вверяйся никогда —

Я пасти не перестану

С высоты свои стада.

На крылах кроваво-дымных

Облечу подлунный храм,

И из пепла тел невинных

Жизнь лазурную создам».

Верен ангела глаголу,

Вдохновившему меня,

Я сошел к земному долу,

Полон звуков и огня.

42. БЕГСТВО

Я бежал в простор лугов

Из-под мертвенного свода,

Где зловещий ход часов —

Круг замкнутый без исхода.

Где кадильный аромат

Страстью кровь воспламеняет,

И бездонной пастью ад

Души грешников глотает.

Испуская смрад и дым,

Всадник-смерть гнался за мною,

Вдруг провеяло над ним

Вихрем с серой проливною —

С высоты дохнул огонь,

Меч, исторгнутый из ножен, —

И отпрянул Смерти конь,

Перед Господом ничтожен.

Как росу с попутных трав,

Плоть томленья отряхнула,

И душа, возликовав,

В бесконечность заглянула.

С той поры не наугад

Я иду путем спасенья,

И вослед мне: свят, свят, свят, —

Шепчут камни и растенья.

43 Костра степного взвивы,

Костра степного взвивы,

Мерцанье высоты,

Бурьяны, даль и нивы —

Россия, — это ты!

На мне бойца кольчуга,

И подвигом горя,

В туман ночного луга

Несу светильник я.

Вас люди, звери, гады

Коснется-ль вещий крик:

Огонь моей лампады —

Бессмертия родник.!

Все глухо. Точит злаки

Степная саранча…

Передо мной, во мраке,

Колеблется свеча; —

Роняет сны-картинки

На скатерчатый стол, —

Минувшего поминки,

Грядущего символ.

44. ПОЛУНОЩНИЦА

(Зачало. Возглас первый.).

Всенощные свечи затеплены,

Златотканные подножья разостланы,

Воскурен ладан невидимый,

Всколыбнулося било вселенское,

Взвеяли гласы серафимские;

Собирайтесь-ка, други, в Церковь Божию,

Пречудную, пресвятейшую.!

Собираючись, други, поразмыслите,

На себя поглядите оком мысленным,

Не таится ли в ком слово бренное,

Не запачканы ль где ризы чистые,

Легковейны ль крыла светозарные?

Коль уста — труба, ризы — облако,

Крылья — вихори поднебесные,

То стекайтесь в Храм все без боязни!

(Лик голосов)

Растворитеся врата

Пламенного храма,

Мы — глашатаи Христа,

Первенцы Адама.

Человечий бренный род

Согрешил в Адаме, —

Мы омыты вместо вод

Крестными кровями.

Нам дарована Звезда,

Ключ от адской бездны,

Мы порвали навсегда

Смерти плен железный.

Вышли в райские луга,

Под живые крины,

Где не чуется Врага

И земной кручины.

Где смотреть Христу в глаза —

Наш блаженный жребий,

Серафимы — образа,

Свечи — зори в небе.

(Конец. Возглас второй).

Наша нива — тверди круг,

Колосится звездной рожью,

И лежит вселенский плуг

У Господнего подножья.

Уж отточены серпы

Для новины лучезарной,

Скоро свяжется в снопы

Колос дремлюще-янтарный.

(Лик голосов).

Аминь!

(1912)

45 Есть то, чего не видел глаз,

Есть то, чего не видел глаз,

Не уловляло вечно ухо:

Цветы, лучистей, чем алмаз,

И дали призрачнее пуха.

Недостижимо смерти дно,

И реки жизни быстротечны, —

Но есть волшебное вино

Продлить чарующее вечно.

Его испив, не меркнущ я,

В полете времени безлетен,

Как моря вал из бытия —

Умчусь певуч и многоцветен.

И всем, кого томит тоска,

Любовь и бренные обеты,

Зажгу с высот Материка

Путеводительные светы.

46. ОЖИДАНИЕ

Кто-то стучится в окно:

Буря ли, сучья ль ракит?

В звуках, текущих ровно —

Топот поспешных копыт.

Хижина наша мала,

Некуда гостю пройти;

Ночи зловещая мгла

Зверем лежит на пути.

Кто он? Седой пилигрим?

Смерти костлявая тень?

Или с мечом Серафим,

Пламеннокрылый, как день?

Никнут ракиты, шурша,

Топот как буря растет…

Встань, пробудися, душа —

Светлый ездок у ворот!

47 Спят косогор и река

Спят косогор и река

Призраком сизо-туманным.

Вот принесло мотылька

Ночи дыханьем медвяным.

Шолом избы, как челнок,

В заводи смерти глядится…

Ангелом стал мотылек

С райскою ветвью в деснице.

Слышу бесплотную весть —

Голос чарующе властный:

«Был ты, и будешь, и есть —

Смерти во-век непричастный».

48 За лебединой белой долей,

За лебединой белой долей,

И по лебяжьему светла,

От васильковых меж и поля

Ты в город каменный пришла.

Гуляешь ночью до рассвета,

А днем усталая сидишь,

И перья смятого берета

Иглой неловкою чинишь.

Такая хрупко-испитая

Рассветным кажешься ты днем.

Непостижимая, святая, —

Небес отмечена перстом.

Наедине, при встрече краткой,

Давая совести отчет,

Тебя вплетаю я украдкой

В видений пестрый хоровод:

Панель… Толпа… И вот картина,

Необычайная чета:

В слезах лобзает Магдалина

Стопы пречистые Христа.

Как ты, раскаяньем объята,

Янтарь рассыпала волос, —

И взором любящего брата

Глядит на грешницу Христос.

49 Позабыл, что в руках:

Позабыл, что в руках:

Сердце, шляпа иль трость?..

Зреет в Отчих садах

Виноградная гроздь.

Впереди крик: «нельзя»,

Позади: «воротись».

И тиха лишь стезя,

Уходящая ввысь.

Не по ней ли идти?

Может быть, не греша,

На лазурном пути

Станет птицей душа.

(1912)

50. ВАЛЕНТИНЕ БРИХНИЧЕВОЙ

Заревеют нагорные склоны,

Мглистей дали, туманнее бор.

От закатной черты небосклона

Ты не сводишь молитвенный взор.

О туманах, о северном лете,

О пустыне моленья твои,

Обо всех, кто томится на свете,

И кто ищет ко Свету пути.

Отлетят лебединые зори,

Мрак и вьюги на землю сойдут,

И на тлеюще-дымном просторе

Безотзывно молитвы замрут.

(1912)

51. БРАЧНАЯ ПЕСНЯ

Белому брату

Хлеб и вино новое

Уготованы.

Помолюсь закату,

Надем рубище суровое,

И приду на брак непозванный.

Ты узнай меня, Братец,

Не отринь меня, одноотчий,

Дай узреть Зари Твоей багрянец,

Покажи мне Солнце после Ночи,

Я пришел к Тебе без боязни,

Молоденький и бледный как былинка,

Укажи мне после тела казни

В Отчие обители тропинку.

Божий Сын, Невидимый Учитель,

Изведи из мира тьмы наружной

Человека — брата своего!

Чтоб горел он, как и Ты, Пресветлый,

Тихим светом в сумраке ночном,

Чтоб белей цветов весенней ветлы

Стала жизнь на поприще людском!

Белому брату

Хлеб и вино новое

Уготованы.

Помолюсь закату,

Надем рубище суровое,

И приду на брак непозванный.

52

«Не бойтесь, убивающих тело,
Души же не могущих убитъ».

Еванг. от Матф., гл. 10, 28

Как вора дерзкого, меня

У града врат не стерегите,

И под кувшинами огня

Соглядатайно не храните.

Едва уснувший небосклон

Забрезжит тайной неразгадной,

Меня князей синедрион

Осудит казни беспощадной.

Обезображенная плоть

Поникнет долу зрелым плодом,

Но жив мой дух, как жив Господь

Как сев пшеничный перед всходом.

Еще бесчувственна земля,

Но проплывают тучи мимо,

И тонким ладаном куря,

Проходит пажитью Незримый.

Его одежды, чуть шурша,

Неуловимы бренным слухом.

Как одуванчика душа,

В лазури тающая пухом.

53 Дремны плески вечернего звона,

Дремны плески вечернего звона,

Мглистей дали, туманнее бор.

От закатной черты небосклона

Ты не сводишь молитвенный взор.

О туманах, о северном лете,

О пустыне моленья твои,

Обо всех, кто томится на свете,

И кто ищет ко Свету пути.

Отлетят лебединые зори,

Мрак и вьюги на землю сойдут,

И на тлеюще-дымном просторе

Безотзывно молитвы замрут.

54

Не верьте, что бесы крылаты, —

У них, как у рыбы, пузырь,

Им любы глухие закаты

И моря полночная ширь.

Они за ладьею акулой,

Прожорливым спрутом плывут;

Утесов подводные скулы —

Геенскому духу приют.

Есть бесы молчанья, улыбки,

Дверного засова, и сна…

В гробу и в младенческой зыбке

Бурлит огневая волна.

В кукушке и в песенке пряхи

Ныряют стада бесенят.

Старушьи, костлявые страхи —

Порука, что близится ад.

О, горы, на нас упадите,

Ущелья, окутайте нас!

На тле, на воловьем копыте

Начертан громовый рассказ.

За брашном, за нищенским кусом

Рогатые тени встают…

Кому же воскрылья с убрусом

Закатные ангелы ткут?

55 Вы деньки мои — голуби белые,

Вы деньки мои — голуби белые,

А часы — запоздалые зяблики,

Вы почто отлетать собираетесь,

Оставляете сад мой пустынею?

Аль осыпалось красное вишенье,

Виноградье мое приувянуло,

Али дубы матерые, вечные,

Буреломом как зверем обглоданы?

Аль иссякла криница сердечная,

Али веры ограда разрушилась,

Али сам я — садовник испытанный

Не возмог прикормить вас молитвою?

Проворкуйте, всевышние голуби,

И прожубруйте, дольние зяблики,

Что без вас с моим вишеньем станется:

Воронью оно в пищу достанется.

По отлете ж последнего голубя

Постучится в калитку дырявую

Дровосек с топорами да пилами,

В зипунище, в лаптищах с оборами.

Час за часом, как поздние зяблики,

Отлетает в пространство глубинное…

Чу! Как няни сверчковая песенка

Прозвенело крыло голубиное.

56 «Не жди зари — она погасла,

«Не жди зари — она погасла,

Как в мавзолейной тишине

Лампада чадная без масла»…

Могильный демон шепчет мне.

Душа смежает робко крылья,

Недоуменно смущена,

Пред духом мрака и насилья

Мятется трепетно она.

И демон сумрака кровавый

Трубит победу в смертный рог.

Смутился кубок брачной славы

И пуст украшенный чертог.

Рассвета луч не обагрянит

Вино в бокалах круговых,

Пока из мертвых не восстанет

Гробнице преданный Жених.

Пока же камень не отвален

И стража тело стережет, —

Душа безмолвие развалин

Чертога брачного поет.

57 Отвергнув мир, врагов простя,

Отвергнув мир, врагов простя,

Собрат букашке многоногой,

Как простодушное дитя,

Сижу у хижины порога.

Смотрю на северный закат,

Внимаю гомону пингвинов,

Взойти на Радужный Фрегат

В душе надежды не отринув.

Уже в дубраве листопад

Намел смарагдов, меди груду…

Я здесь бездумен и крылат

И за морями светел буду.

58 Помню я обедню раннюю,

Помню я обедню раннюю,

Вереницы клобуков,

Над толпою покаянною

Тяжкий гул колоколов.

Опьяненный перезвонами,

Гулом каменно-глухим,

Дал обет я пред иконами

Стать блаженным и святым.

И в ответ мольбе медлительной,

Покрывая медный вой,

Голос ясно-повелительный

Мне ответил: «ты не Мой».

С той поры я перепутьями

Невидимкою блуждал,

Под валежником и прутьями

Вместе с ветром ночевал.

Истекли грехопадения,

И посланец горних сил

Безглагольного хваления

Путь заблудшему открыл.

Знаки замысла предвечного —

Зодиака и Креста,

И на плате солнца млечного

Лик прощающий Христа.

59 Отгул колоколов, то полновесно-четкий,

Отгул колоколов, то полновесно-четкий,

То дробно-золотой, колдует и пьянит.

Кто этот, в стороне, величественно-кроткий,

В одежде пришлеца, отверженным стоит?

Его встречаю я во храме, на проселке,

По виду нищего, в лохмотьях и в пыли,

Дивясь на язвы рук, на жесткие иголки,

Что светлое чело короной оплели.

Ужели это Он? О, сердце — бейся тише!

Твой трепетный восторг гордынею рожден:

По Ком томишься ты, Тот в полумраке ниши,

Поруганный мертвец, ко древу пригвожден.

Бесчувственному чужд Пришелец величавый,

Служитель перед Ним тимьяна не курит,

И кутаясь во мглу, как исполин костлявый,

С дыханьем льдистым смерть очей Его бежит.

60-61. НА КРЕСТЕ

I Лестница златая

Лестница златая

Прянула с небес,

Вижу, умирая,

Райских кринов лес.

В кущах духов клиры, —

Светел лик, крыло…

Хмель вина и мирры

Ветром донесло.

Лоскуты рубахи

Треплются у ног…

Камни шепчут в страхе:

«Да воскреснет Бог».

II Гвоздяные ноют раны,

Гвоздяные ноют раны,

Жалят тернии чело.

Чу! Развеяло туманы

Серафимское крыло.

К моему ли, горний, древу

Перервать томленья нить, —

Иль нечающую деву

Благовестьем озарить?

Ночь глуха и безотзывна,

Ко кресту утрачен след.

Где ты, светлая отчизна —

Голубиный Назарет?

62 О поспешите, братья, к нам,

О поспешите, братья, к нам,

В наш чудный храм, где зори — свечи,

Где предалтарный фимиам —

Туманы дремлющих поречий!

Спешите к нам, пока роса

Поит возжаждавшие травы,

И в заревые пояса

Одеты дымные дубравы.

Служить Заутреню любви,

Вкусить кровей, живого хлеба…

Кто жив, души не очерстви

Для горних труб и зовов неба!

В передрассветный тайный час,

Под заревыми куполами,

Как летний дождь, сойдет на нас

Всеомывающее пламя.

Продлится миг, как долгий век, —

Взойдут неведомые светы…

У лучезарных райских рек

Сойдемся мы, в виссон одеты.

Доверясь радужным ладьям,

Мы поплывем, минуя мысы…

О поспешите, братья, к нам

В нетленный сад, под кипарисы!

(1912)

63. БРАТСКАЯ ПЕСНЯ

Поручил ключи от ада

Нам Вселюбяший стеречь.

Наша крепость и ограда —

Серафима грозный меч.

Град наш тернием украшен,

Без кумирен и палат.

На твердынях светлых башен

Братья-воины стоят.

Их откинуты забрала,

Адамант — стожарный щит,

И ни ад, ни смерти жало

Духоборцев не страшит.

Кто придет в нетленный город, —

Для вражды неуязвим.

Всяк собрат нам — стар и молод,

Земледел и пилигрим.

Наш удел — венец терновый,

Ослепительней зари. —

Мы — соратники Христовы,

Преисподней ключари.

Ада пламенные своды

Разомкнуть дано лишь нам,

Человеческие роды

Повести к живым рекам.

Крест целящий, крест разящий,

Нам водитель и завет.

Брат, на гноище лежащий,

Подымись, Христос грядет!

Он не в нищенском хитоне,

И не с терном вкруг чела…

На рассветном небосклоне

Плещут ангелов крыла.

Их заоблачные гимны

Буреветрами звучат…

Звякнул ключ гостеприимный

У предвечных светлых врат.

(1911)

64 В Моем раю обитель есть,

В Моем раю обитель есть,

Как день лазурно беспотемна,

Где лезвия не точит месть,

Где не выносят трупов волны.

За непреклонные врата

Лишь тот из смертных проникает,

На ком голгофского креста

Печать высокая сияет.

Тому в обители Моей

Сторицей горести зачтутся,

И слезы выспренних очей

Для всезабвения утрутся.

Он не воротится назад —

Нерукотворных сеней житель,

И за него в тиши палат

Не раз содрогнется мучитель

65 Он придет! Он придет! И содрогнутся горы

Он придет! Он придет! И содрогнутся горы

Звездоперстой стопы огневого Царя,

Как под ветром осока, преклонятся боры,

Степь расстелет ковры, ароматы куря.

Он воссядет под елью, как море гремучей,

На слепящий престол, в нестерпимых лучах,

Притекут к Нему звери пучиной рыкучей,

И сойдутся народы с тоскою в очах.

Он затопчет, как сор, вероломства законы,

Духом уст поразит исполинов-бойцов,

Даст державу простым, и презренным короны,

Чтобы царством владели во веки веков.

Мы с тобою, сестра, боязливы и нищи,

Будем в море людском сиротами стоять:

Ты печальна, как ивы родного кладбища,

И на мне не изглажена смерти печать

Содрогаясь, мы внемлем Судьи приговору:

Истребися, воскресни, восстань и живи!

Кто-то шепчет тебе: «к бурь и молний собору

Вы причислены оба — за подвиг любви».

И пойму я, что минуло царство могилы,

Что за гробом припал я к бессмертья ключу…

Воспаришь ты к созвездьям орлом буйнокрылым,

Молоньей просияв, я вослед полечу.

(1912)

66 Как звезде, пролетной тучке,

Как звезде, пролетной тучке,

Мне отчизна — синева.

На терновника колючке

Кровь, заметная едва.

Кто прошел стезею правой,

Не сомкнув хвалебных уст?

Шелестит листвою ржавой

За окном колючий куст:

«Чтоб на Божьем аналое

Сокровенное читать,

Надо тело молодое

Крестным терном увенчать».

(1912)

67-69. РАДЕЛЬНЫЕ ПЕСНИ

I Ах вы други — полюбовные собратья,

Ах вы други — полюбовные собратья,

Обряжайтеся в одежу — в цветно платье.

Снаряжайтесь, умывайтеся беленько,

Расцвечайтеся, как зорюшка, аленько.

Укрепитеся, собратья, хлебом-солью,

Причаститеся незримой Агнчьей кровью!

Как у нас ли, други, ныне радость:

Отошли от нас болезни, смерть и старость.

Стали плотью мы заката зарянее,

Поднебесных облак-туч вольнее.

Разделяют с нами брашна серафимы,

Осеняют нас крылами легче дыма,

Сотворяют с нами знамение-чудо,

Возлагают наши душеньки на блюдо.

Дух возносят серафимы к Саваофу,

Телеса на Иисусову голгофу.

Мы в раю вкушаем ягод грозди,

На земле же терпим крест и гвозди.

Перебиты наши голени и ребра…

Ей, гряди ко стаду, Пастырь добрый!

Аминь.

(1912)

II Мне сказали — Света век не видать, –

Мне сказали — Света век не видать, —

Белый Светик и поныне во глазах.

Я возьму каленовострую стрелу,

На полете звонкоперой накажу.

«Не кровавь, стрела зубчата, острия,

Ни о зверя, ни о малого червя».

Не послушалась каленая меня,

Полетела за туманные моря.

За морями синий камешек лежит,

Из-под камня быстра реченька бежит,

Вдоль по речке лебедь белая плывет,

Выше берега головушку несет,

Выше леса крылья взмахивает,

На себя водицу вспляскивает.

Угодила звонкоперая стрела

В жилу смертную лебяжьего крыла.

Дрогнул берег, зашаталися леса,

Прокатилися по взгорьям голоса:

«Ныне, други, сочетался с братом брат:

С белой яблоней — зеленый виноград!»

III Ты взойди, взойди, Невечерний Свет,

Ты взойди, взойди, Невечерний Свет,

С земнородными положи завет!

Чтоб отныне ли до скончания

Позабылися скорби давние,

Чтоб в ночи душе не кручинилось,

В утро белое зла не виделось,

Не желтели бы травы тучные,

Ветры веяли б сладкозвучные,

От земных сторон смерть бежала бы,

Твари дышущей смолкли б жалобы.

Ты взойди, взойди, Невечерний Свет —

Необорный меч и стена от бед!

Без Тебя, Отец, вождь, невеста, друг,

Не найти тропы на животный луг.

Зарных ангельских не срывать цветов,

Победительных не сплетать венков,

Не взыграть в трубу, в гусли горние,

Не завихрить крыл ярче молнии.

(1912)

70 Путь надмирный совершая,

Путь надмирный совершая,

Посети меня родная,

И с любовью

К изголовью,

Как бывало, припади,

Я забуду смерти муку,

С жизнью скорую разлуку,

Прозревая,

С верой чая,

Кущи рая впереди.

Не отринь меня, Царица,

Ангел, Дева, Дух и Птица,

Одиноким не оставь!

Предавая тело Змею,

Я затишья вожделею

Кипарисовых дубрав

Нераздельные судьбою,

Мы увидимся с Тобою

Средь лазоревых полей

И, грозя кровавым жалом,

На триумфе запоздалом

Зашипит тлетворно Змей.

(1912)

71 Под ивушкой зеленой

Под ивушкой зеленой,

На муравчатом подножьи травном

Где ветер-братик нас в уста целует,

Где соловушко-свирель поет-жалкует,

Доберемся-ка мы, други-братолюбцы,

Тихомудрой, тесною семейкой

Всяк с своей душевною жилейкой.

Мы вспоем-ка, друженьки, взыграем,

Глядючи друг другу в очи возрыдаем

Что-ль о той приземной доле тесной,

Об украшенной обители небесной,

Где мы в Свете Неприступном пребывали,

Хлеб животный, воду райскую вкушали,

Были общники Всещедрой Силы,

Громогласны, световидны, шестикрылы…

Серафимами тогда мы прозывались,

Молоньею твари трепетной казались…

Откликались бурей-молвью громной,

Опоясаны броней нерукотворной.

Да еще мы, братики, воспомним,

Дух утробу брашном сладостным накормим,

Как мы, духи, человечью плоть прияли,

Сетовязами, ловцами в мире стали,

Как рыбачили в водах Генисарета

Где Ты — Альфа и Омега, Отче Света?..

Свет явился, рек нам «мир вам, други!»

Мы оставили мережи и лачуги,

И пошли во след Любови-Света,

Воссиявшего земле от Назарета.

Рек нам Свете «с вами Я во веки!

Обагрятся кровью вашей реки,

Плотью вашей будут звери сыты,

Но в уме вы Отчем не забыты»,

Ныне, братики, нас гонят и бесчестят,

Тем Уму Христову приневестят.

Мы восплещем, други, возликуем,

Заодно с соловкой пожалкуем

С вешней ивой росно прослезимся,

В серафимский зрак преобразимся:

Наши лица заряницы краше,

Молоньи лучистей ризы наши,

За спиной шесть крылии легковейных,

На кудрях венцы из звезд вечерних!

Мы восплещем зарными крылами

Над кручинными, всерусскими полями,

Вдунем в борозды заплаканные нови

Дух живой всепобеждающей любови —

И в награду, друженьки, за это

Вознесут нас крылья в лоно света

(1912)

72 Ты не плачь, моя касатка,

Ты не плачь, моя касатка,

Что на Юг лететь пора,

Мне уснуть зимою сладко

Под фатой из серебра.

Снежный бор от вьюг студеных

Сироту оборонит,

Сказкой инеев узорных

Боль — любовь угомонит.

И когда метель-царица

Допрядет снегов волну,

О невесте-голубице

Я под саваном вздохну. —

Бор проснется, снег растает,

Улыбнется небосвод,

Сердце зимнее взыграет,

Твой предчувствуя прилет.

73. ПЕСНЬ ПОХОДА

Иисуса крест кровавый —

Наше знамя, меч и щит,

Зверь из бездны семиглавый

Перед ним не устоит.

Братья-воины, дерзайте

Встречу вражеским полкам!

Пеплом кос не посыпайте,

Жены, матери, по нам.

Наши груди — гор уступы,

Адаманты — рамена.

Под смоковничные купы

Соберутся племена.

Росы горние увлажат

Дня палящие лучи,

Братьям раны перевяжут

Среброкрылые врачи…

В светлом лагере победы,

Как рассветный ветер гор,

Сокрушившего все беды

Воспоет небесный хор, —

Херувимы, Серафимы…

И как с другом дорогим,

Жизни Царь Дориносимый

Вечерять воссядет с ним.

Винограда вкусит гроздий,

Для сыновних видим глаз…

Чем смертельней терн и гвозди.

Тем победы ближе час…

Дух животными крылами

Прикоснется к мертвецам,

И завеса в пышном храме

Раздерется пополам…

Избежав могильной клети,

Сопричастники живым,

Мы убийц своих приветим

Целованием святым:

«Мир вам, странники-собратья

И в блаженстве равный пай,

Муки нашего распятья

Вам открыли светлый рай.»

И враги, дрожа, тоскуя,

К нам на груди припадут…

Аллилуя, аллилуя!

Камни гор возопиют.

(1912)

Лесные были

74 Пашни буры, межи зелены,

Пашни буры, межи зелены,

Спит за елями закат,

Камней мшистые расщелины

Влагу вешнюю таят.

Хороша лесная родина:

Глушь да поймища кругом!

Прослезилася смородина,

Травный слушая псалом.

И не чую больше тела я,

Сердце — всхожее зерно…

Прилетайте, птицы белые,

Клюйте ярое пшено!

Льются сумерки прозрачные,

Кроют дали, изб коньки,

И березки — свечи брачные

Теплят листьев огоньки.

(1914)

75. СТАРУХА

Сын обижает, невестка не слухает.

Хлебным куском да бездельем корит…

Чую — на кладбище колокол ухает,

Ладаном тянет от вешних ракит.

Вышла я в поле, седая, горбатая, —

Нива без прясла, кругом сирота…

Свесила верба сережки мохнатые

Меда душистей, белее холста.

Верба-невеста, молодка пригожая,

Зеленью-платом не засти зари!

Аль с алоцветной красою не схожа я —

Косы желтее, чем бус янтари.

Ал сарафан с расписной оторочкою,

Белый рукав и плясун-башмачок…

Хворым младенчиком всхлипнув над кочкою,

Звон оголосил пролесок и лог.

Схожа я с мшистой, заплаканной ивою,

Мне ли крутиться в янтарь-бахрому?

Зой-невидимка узывней, дремливее,

Белые вербы в кадильном дыму.

76. ОСИНУШКА

Ах, кому судьбинушка

Ворожит беду:

Горькая осинушка

Ронит лист-руду.

Полымем разубрана,

Вся красным-красна,

Может быть, подрублена

Топором она.

Может, червоточина

Гложет сердце ей,

Черная проточина

Въелась меж корней.

Облака по просини

Крутятся в кольцо.

От судины-осени

Вянет деревцо.

Ой заря-осинушка,

Златоцветный лет,

У тебя детинушка

Разума займет!

Чтобы сны стожарные

В явь оборотить,

Думы — листья зарные

По ветру пустить.

(1913)

77 Я люблю цыганские кочевья,

Я люблю цыганские кочевья,

Свист костра и ржанье жеребят,

Под луной как призраки — деревья,

И ночной железный листопад.

Я люблю кладбищенской сторожки

Нежилой пугающий уют,

Дальний звон и с крестиками ложки,

В чьей резьбе заклятия живут.

Зорькой тишь, гармонику в потемки,

Дым овина, в росах коноплю…

Подивятся дальние потомки

Моему безбрежному «люблю».

Что до них? Улыбчивые очи

Ловят сказки теми и лучей…

Я люблю остожья, грай сорочий,

Близь и дали, рощу и ручей.

(1914)

78. ПОВОЛЖСКИЙ СКАЗ

Собиралися в ночнину,

Становились в тесный круг:

«Кто старшой, кому по чину

Повести за стругом струг?

Есть Иванко Шестипалый,

Васька Красный, Кудеяр,

Зауголыш, Рямза, Чалый

И Размыкушка-гусляр.

Стать не гоже Кудеяру,

Рямзе с Васькой-яруном!

Порешили: быть Гусляру

Струговодом-большаком!

Он доселе тешил братов,

Не застаивал ветрил, —

Сызрань, Астрахань,

Саратов В небо полымем пустил».

В япанчу, поверх кольчуги,

Оболок Размыка стан

И повел лихие струги

На слободку — Еруслан.

Плыли долго аль коротко,

Обогнули Жигули,

Еруслановой слободки

Не видали — не нашли.

Закручинились орлята:

Навожденье чем избыть? —

Отступною данью-платой

Волге гусли подарить…

Воротилися в станища, —

Что ни струг, то сирота:

Буруны разъели днища,

Червоточина — борта.

Объявилась горечь в браге.

Привелось, хоть тяжело,

Понести лихой ватаге

Черносошное тягло.

И доселе по Поволжью

Живы слухи: в ледоход

Самогуды звучной дрожью

Оглашают глуби вод.

Кто проведает — учует

Половодный вещий сказ,

Тот навеки зажалкует,

Не сведет с пучины глаз.

Для того туман поречий —

Стружный парус; гул валов —

Перекатный рокот сечи,

Удалой повольный зов.

Дрожь осоки — шепот жаркий

Огневая вспышка струй —

Зарноокой полонянки

Приворотный поцелуй.

(1913)

79 В просинь вод загляделися ивы

В просинь вод загляделися ивы,

Словно в зеркальце девка-краса.

Убегают дороги извивы,

Перелесков, лесов пояса:

На деревне грачиные граи,

Бродит сонь, волокнится дымок;

У плотины, где мшистые сваи,

Нижет скатную зернь Солнопек:

— Водянице стожарную кику, —

Самоцвет, зарянец, камень-зель…

Стародавнему верен навыку,

Прихожу на поречную мель.

Кличу девушку с русой косою,

С зыбким голосом, с вишеньем щек.

Ивы шепчут: «Сегодня с красою

Поменялся кольцом Солнопек.

Подарил ее зарною кикой,

Заголубил в речном терему»…

С рощи тянет смолой, земляникой,

Даль и воды в лазурном дыму.

(1912)

80. ЛЕС

Как сладостный орган, десницею небесной

Ты вызван из земли, чтоб бури утишать,

Живым дарить покой, жильцам могилы тесной

Несбыточные сны дыханьем навевать.

Твоих зеленых волн прибой тысячеустный

Под сводами души рождает смутный звон.

Как будто моряку, тоскующий и грустный,

С родимых берегов доносится поклон.

class="stanza">

Как будто в зыбях хвои рыдают серафимы

И тяжки вздохи их, и гул скорбящих крыл

О том, что Саваоф броней неуязвимой

От хищности людской тебя не оградил.

81 Прохожу ночной деревней

Прохожу ночной деревней.

В темных избах нет огня.

Явью сказочною, древней

Потянуло на меня.

В настоящем разуверясь,

Стародавних полон сил,

Распахнул я лихо ферязь,

Шапку-соболь заломил.

Свистнул, хлопнул у дороги

В удалецкую ладонь,

И, как вихорь, звонконогий

Подо мною взвился конь.

Прискакал. Дубровым зверем

Конь храпит, копытом бьет;

Предо мной узорный терем,

Нет дозора у ворот.

Привязал гнедого к тыну;

Будет лихо, али прок, —

Пояс шелковый закину

На точеный шеломок.

Скрипнет крашеная ставнями!

«Что, разлапушка, — не спишь?

Неспроста повесу-парня

Знают Кама и Иртыш!

Наши хаживали струги

До Хвалынщины подчас, —

Не иссякнут у подруги

Бирюза и канифас…»

Прояснилися избенки,

Речка в утреннем дыму.

Гусли-морок, всхлипнув звонко,

Искрой канули во тьму.

Но в душе как хмель струится

Вещих звуков серебро —

Отлетевшей жаро-птицы

Самоцветное перо.

(1912)

82 Певучей думой обуян,

Певучей думой обуян,

Дремлю под жесткою дерюгой.

Я — королевич Еруслан

В пути за пленницей-подругой.

Мой конь под алым чепраком,

На мне серебряные латы…

А мать жужжит веретеном

В луче осеннего заката.

Смежают сумерки глаза,

На лихо жалуется прялка…

Дымится омут, спит лоза,

В осоке девушка-русалка.

Она поет, манит на дно

От неги ярого избытка…

Замри, судьбы веретено,

Порвись, тоскующая нитка!

(1912)

83 Тучи, как кони в ночном,

Тучи, как кони в ночном,

Месяц — грудок пастушонка.

Вся поросла ковылем

Божья святая сторонка.

Только и русла, что шлях —

Узкая, млечная стёжка.

Любо тебе во лесях,

В скрытой избе, у окошка.

Светит небесный грудок

Нашей пустынной любови.

Гоже ли девке платок

Супить по самые брови?

По сердцу ль парню в кудрях

Никнуть плакучей ракитой?

Плыть бы на звонких плотах

Вниз по Двине ледовитой!

Чуять, как сказочник-руль

Будит поддонные были…

Много б Устёш и Акуль

Кудри мои полонили.

Только не сбыться тому, —

Берег кувшинке несносен…

Глянь-ка, заря бахрому

Весит на звонницы сосен.

Прячется карлица-мгла

То за ивняк, то за кочку.

Тысяча лет протекла

В эту пустынную ночку.

84 Я борозду за бороздою

Я борозду за бороздою

Тяжелым плугом провожу

И с полуночною звездою

В овраг молиться ухожу.

Я не кладу земных поклонов

И не сплетаю рук крестом, —

Склонясь над сумрачною елью,

Горю невидимым огнем.

И чем смертельней лютый пламень,

Тем полногласней в вышине

Рыдают ангельские трубы

О незакатном, райском дне.

Но чуть заря, для трудной нови

Я покидаю дымный лог, —

В руке цветок алее крови —

Нездешней радости залог.

85 Ноченька темная, жизнь подневольная…

Ноченька темная, жизнь подневольная…

В поле безлюдье, бесследье да жуть.

Мается душенька… Тропка окольная,

Выведи парня на хоженый путь!

Прыснул в глаза огонечек малешенек,

Темень дохнула далеким дымком.

Стар ли огневщик, младым ли младешенек,

С жаркою бровью, с лебяжьим плечом, —

Что до того? Отогреть бы ретивое,

Ворога тезкою, братом назвать…

Лютое поле, осочье шумливое

Полнятся вестью, что «умерла мать».

«Что не ворохнутся старые ноженьки,

Старые песни, как травы, мертвы»…

Ночь — домовище, не видно дороженьки,

Негде склонить сироте головы.

(1914)

86 Изба-богатырица,

Изба-богатырица,

Кокошник вырезной,

Оконце, как глазница,

Подведено сурьмой.

Кругом земля-землища

Лежит, пьяна дождем,

И бора-старичища

Подоблачный шелом.

Из-под шелома строго

Грозится туча-бровь…

К заветному порогу

Я припадаю вновь.

Седых веков наследство,

Поклон вам, труд и пот!..

Чу, песню малолетства

Родимая поет:

Спородила я сынка-богатыря

Под потокою на сиверке,

На холодном полузимнике,

Чтобы дитятко по матери пошло,

Не удушливато в летнее тепло,

Под морозами не зябкое,

На воде-луде не хлябкое!

Уж я вырастила сокола-сынка

За печным столбом на выводе,

Чтоб не выглядел Старик-Журавик,

Не ударил бы черемушкой,

Не сдружил бы с горькой долюшкой!

(1914)

87 Месяц — рог олений,

Месяц — рог олений,

Тучка — лисий хвост.

Полон привидений

Таежный погост.

В заревом окладе

Спит Архангел Дня.

В Божьем вертограде

Не забудь меня.

Там святой Никита,

Лазарь — нищим брат.

Кирик и Улита

Страсти утолят.

В белом балахонце

Скотий врач — Медост…

Месяц, как оконце,

Брезжит на погост.

Темь соткала куколь

Елям и бугру.

Молвит дед: «не внука ль

Выходил в бору?»

Я в ответ: «теперя

На пушнину пост,

И меня, как зверя,

Исцелил Медост».

88 Я пришел к тебе, сыр-дремучий бор,

Я пришел к тебе, сыр-дремучий бор,

Из-за быстрых рек, из-за дальних гор,

Чтоб у ног твоих, витязь-схимнище,

Подышать лесной древней силищей.

Ты прости, отец, сына нищего,

Песню-золото расточившего!

Не кудрявичем под гуслярный звон

В зелен терем твой постучался он.

Богатырь душой, певник розмыслом,

Раздружился я с древним обликом,

Променял парчу на сермяжину,

Кудри-вихори на плешь-лысину.

Поклонюсь тебе, государь, душой —

Укажи тропу в зелен терем свой!

Там, двенадцать в ряд, братовья сидят —

Самоцветней зорь боевой наряд…

Расскажу я им, баснослов-баян,

Что в родных степях поредел туман,

Что сокрылися гады, филины,

Супротивники пересилены,

Что крещеный люд на завалинах,

Словно вешний цвет на прогалинах…

Ах, не в руку сон! Седовласый бор

Чуда-терема сторожит затвор:

На седых щеках слезовая смоль,

Меж бровей-трущоб вещей думы боль.

(1911)

89 Галка-староверка ходит в черной ряске,

Галка-староверка ходит в черной ряске,

В лапотках с оборой, в сизой подпояске,

Голубь в однорядке, воробей в сибирке,

Курица ж в салопе — клеваные дырки.

Гусь в дубленой шубе, утке ж на задворках

Щеголять далося в дедовских опорках.

В галочьи потемки, взгромоздясь на жердки,

Спят, нахохлив зобы, курицы-молодки;

Лишь петух-кудесник, запахнувшись в саван,

Числит звездный бисер, чует травный ладан.

На погосте свечкой теплятся гнилушки,

Доплетает леший лапоть на опушке,

Верезжит в осоке проклятый младенчик…

Петел ждет, чтоб зорька нарядилась в венчик.

У зари нарядов тридевять укладок…

На ущербе ночи сон куриный сладок:

Спят монашка-галка, воробей-горошник…

Но едва забрезжит заревой кокошник —

Звездочет крылатый трубит в рог волшебный:

«Пробудитесь, птицы, пробил час хвалебный!

И пернатым брашно, на бугор, на плёсо,

Рассыпает солнце золотое просо!»

90. ВЕШНИЙ НИКОЛА

Как лестовка в поле дорожка,

Заполье ж финифти синей.

Кручинюсь в избе у окошка

Кручиной библейских царей.

Давид убаюкал Саула

Пастушеским красным псалмом,

А мне от елового гула

Нет мочи ни ночью, ни днем.

В тоске распахнула оконце:

Все празелень хвои да рябь вод.

Глядь — в белом, худом балахонце

По стежке прохожий идет.

Помыслила: странник на Колу,

Подпасок, иль Божий Бегун, —

И слышу: «я Вешний Никола» —

Усладней сказительных струн.

Было мне виденье, сестрицы,

В сне тонцем, под хвойный канон.

С того ль гомонливы синицы,

Крякуши и гусь-рыбогон.

Плескучи лещи и сороги

В купели финифтяных вод…

«Украшенны вижу чертоги» —

Верба-клирошанка поет.

91. РОЖЕСТВО ИЗБЫ

От кудрявых стружек тянет смолью,

Духовит, как улей, белый сруб.

Крепкогрудый плотник тешет колья,

На слова медлителен и скуп.

Тепел паз, захватисты кокоры,

Крутолоб тесовый шоломок.

Будут рябью писаны подзоры

И лудянкой выпестрен конек.

По стене, как зернь, пройдут зарубки:

Сукрест, лапки, крапица, рядки,

Чтоб избе-молодке в красной шубке

Явь и сонь мерещились легки.

Крепкогруд строитель-тайновидец,

Перед ним щепа, как письмена:

Запоет резная пава с крылец,

Брызнет ярь с наличника окна.

И когда оческами кудели

Над избой взлохматится дымок —

Сказ пойдет о Красном Древоделе

По лесам, на запад и восток.

92 Посмотри, какие тени

Посмотри, какие тени

На дорогу стелют вязы!

Что нам бабушкины пени,

Деда нудные рассказы.

Убежим к затишью речки

От седой, докучной ровни…

У тебя глаза, как свечки

В полусумраке часовни.

Тянет мятою от сена,

Затуманились покосы.

Ты идешь, бледна как пена,

Распустив тугие косы.

Над рекою ветел лапы,

Тростника пустые трости.

В ивняке тулья от шляпы:

Не вчерашнего ли гостя?

Он печальнее, чем ели

На погосте, в час заката…

Ты дрожишь, белей кудели,

Вестью гибели объята.

Ах, любовь, как воск для лепки,

Под рукою смерти тает!..

«Святый Боже, Святый крепкий» —

Вяз над омутом вздыхает.

(1915)

93 Разохалась старуха

Разохалась старуха

Про молодость, про ад.

В зените горы пуха

Пролиться норовят.

Нет моченьки на кроснах

Ткать белое рядно.

Расплакалося в соснах

Пурги веретено.

Любовь, как нитку в бёрде,

Упустишь — не найдешь.

Запомнилося твердо,

Что был матер, пригож.

Под таежным медведем

Погиб лихой лесник…

Плакучих дум соседям

Не вымолвил язык.

Все выплакано кроснам —

Лощеному рядну.

Не век плясать по соснам

Пурги веретену.

Изба — гнездо тетерье,

Где жизнь, как холст доткать…

А тучи ронят перья

В лесную темь и гать.

94 Дымно и тесно в избе,

Дымно и тесно в избе,

Сумерки застят оконце.

Верь, не напрасно тебе

Грезятся небо и солнце.

Пряжи слезой не мочи,

С зимкой иссякнет куделя…

Кот, задремав на печи,

Скажет нам сказку про Леля.

«На море остров Буян,

Терем Похитчика-Змея»…

В поле редеет туман,

Бор зашептался, синея.

«Едет ко терему Лель,

Меч-кладенец нагот-еве»…

Стукнул в оконце Апрель —

Вестник победной любови.

95 Невесела нынче весна:

Невесела нынче весна:

В полях безголосье и дрема,

Дымится, от ливней черна,

На крышах избенок солома.

Окутала сизая муть

Реку и на отмели лодку.

Как узника, тянет взглянуть

За пасмурных облак решётку.

Душа по лазури грустит,

По ладану ландышей, кашек.

В лиловых потемках ракит

Не чуется щебета пташек.

Ужель обманула зима

И сны, что про солнце шептали?

Плывут облаков терема

В рябые, потусклые дали.

(1911)

96 Талы избы, дорога,

Талы избы, дорога,

Буры пни и кусты.

У лосиного лога

Четки елей кресты.

На завалине лыжи

Обсушил полудняк.

Снег дырявый и рыжий,

Словно дедов армяк.

Зорька в пестрядь и лыко

Рядит сучья ракит.

Кузовок с земляникой —

Солнце метит в зенит.

Дятел — пущ колотушка —

Дразнит стуком клеста,

И глухарья ловушка

На сегодня пуста.

97 Ветхая ставней резьба,

Ветхая ставней резьба,

Кровли узорный конек.

Тебе, моя сказка, судьба

Войти в теремок.

Счастья-Царевны глаза

Там цветут в тишине,

И пленных небес бирюза

Томится в окне.

По зиме в теремок прибреду

Про свои поведать вины,

И глухую старуху найду

Вместо синей звенящей весны.

(1912)

98 Мне сказали, что ты умерла

Мне сказали, что ты умерла

Заодно с золотым листопадом,

И теперь, лучезарно светла,

Правишь горним неведомым градом.

Я нездешним забыться готов, —

Ты всегда баснословной казалась,

И багрянцем осенних листов

Не однажды со мной любовалась.

Говорят, что не стало тебя.

Но любви иссякаемы ль струи:

Разве зори — не ласка твоя,

И лучи — не твои поцелуи?

(1913)

99 Косогоры, низины, болота,

Косогоры, низины, болота,

Над болотами ржавая марь.

Осыпается рощ позолота,

В бледном воздухе ладана гарь.

На прогалине теплятся свечи,

Озаряя узорчатый гроб,

Бездыханные девичьи плечи

И молитвенный с венчиком лоб.

Осень — с бледным челом инокиня —

Над покойницей правит обряд.

Даль мутна, речка призрачно-синя,

В роще дятлы зловеще стучат.

(1915)

100 Октябрь — петух медянозобый

Октябрь — петух медянозобый

Горланит в ветре и в лесу:

Я в листопадные сугробы

Яйцо снеговое снесу

И лес под клювом петушиным

Дырявым стал. Курятник туч

Сквозит пометом голубиным, —

Мол Духа Божьего не мучь,

Снести яйцо на первопутки

Однажды в год тебе дано.

Как баба, выткала за сутки

Реченка сизое рядно

Близки дубленые Покровки,

Коровьи свадьбы, конский чес,

И к звездной кузнице для ковки

Плетется облачный обоз.

101 Болесть да засуха,

Болесть да засуха,

На скотину мор.

Горбясь, шьет старуха

Мертвецу убор.

Холст ледащ наощупь,

Слепы нить, игла…

Как медвежья поступь

Темень тяжела.

С печи смотрят годы

С карлицей-судьбой.

Водят хороводы

Тучи над избой

Мертвый дух несносен,

Маята и чад.

Помялища сосен

В небеса стучат.

Глухо Божье ухо,

Свод надземный толст.

Шьет, кляня, старуха

Поминальный холст.

(1915)

102 Чу! Перекатный стук на гумнах

Чу! Перекатный стук на гумнах

Он по заре звучит как рог.

От бед, от козней полоумных

Мой вещий дух не изнемог.

Я все такой же, как в столетьях,

Широкогрудый удалец…

Знать, к солнцепеку на поветях

Рудеет утренний багрец.

От гумен тянет росным медом,

Дробь молотьбы — могучий рог

Нас подарил обильным годом

Сребробородый древний Бог.

103 Снова поверилось в дали свободные,

Снова поверилось в дали свободные,

В жизнь, как в лазурный, безгорестный путь.

Помнишь ракиты седые, надводные,

Вздохи туманов, безмолвия жуть?

Ты повторяла. «Туман — настоящее,

Холоден, хмур и зловеще глубок,

Сердцу пророчит забвенье целящее

В зелени ив пожелтевший листок».

Явью безбольною стало пророчество:

Просинь небес и снега за окном

В хижине тихо. Покой, одиночество —

Веют нагорным, свежительным сном.

104 Набух, оттаял лед на речке,

Набух, оттаял лед на речке,

Стал пегим, ржаво-золотым.

В кустах затеплилися свечки

И засинел кадильный дым.

Березки — бледные белички,

Потупясь, выстроились в ряд.

Я голоску веснянки-птички,

Как материнской ласке, рад.

Природы радостный причастник,

На облака, молюся я.

На мне иноческий подрясник

И монастырская скуфья.

Обету строгому неверен,

Ушел я в поле к лознякам,

Чтоб поглядеть, как мир безмерен,

Как луч скользит по облакам,

Как пробудившиеся речки

Бурлят на талых валунах,

И невидимка теплит свечки

В нагих, дымящихся кустах.

(1912)

105 Пушистые, теплые тучи,

Пушистые, теплые тучи,

Над плесом соловая марь.

За гатью, где сумрак дремучий,

Трезвонит Лесной Понамарь.

Плывут вечевые отгулы…

И чудится: витязей рать,

Развеся по ельнику тулы,

Во мхи залегла становать.

Осенняя явь Обонежья

Как сказка, баюкает дух.

Чу, гул… Не душа ли медвежья

На темень расплакалась вслух?

Иль чует древесная сила,

Провидя судьбу наперед,

Что скоро железная жила

Ей хвойную ризу прошьет.

Зовут эту жилу Чугункой, —

С ней лихо и гибель во мгле…

Подъёлыш с Ольховой лазункой

Таятся в родимом дупле.

Тайга — Боговидящий инок,

Как в схиму, закуталась в марь.

Природы великий поминок

Вещает Лесной Понамарь.

106. ВРАЖЬЯ СИЛА

Возят щебень, роют рвы,

Понукают лошаденок.

От встревоженной травы

Дух идет, горюч и тонок.

В лысый пень оборотясь,

На людей дивится леший:

Где дремали топь и грязь,

Там снуют ездок и пеший.

И береза, зелень кос

Гребню ветра подставляя,

Как вдова, бледна от слез:

Тяжела-де участь злая.

Камни-очи луговин

От тоски посоловели,

Прячут изморозь седин

Под кокошниками ели.

И звериный бог Медост

Пришлецам грозит корягой:

Мол пробыть до первых звезд,

Опосля уйти ватагой.

Вот и звезды, как грибы,

На опушке туч буланых.

Вторя снам лесной избы,

Дед бранит гостей незваных:

«Принесло лихую рать,

Зайцу филина-соседа!..»

И с божницы Богомать

Смотрит жалостно на деда.

А над срубленной сосной,

Где комарьи зой и плясы,

«Со святыми упокой»

Шепчет сумрак седовласый.

107 Обозвал тишину глухоманью,

Обозвал тишину глухоманью,

Надругался над белым «молчи»,

У креста простодушною данью

Не поставил сладимой свечи.

В хвойный ладан дохнул папиросой

И плевком незабудку обжег;

Зарябило слезинками плесо,

Сединою заиндевел мох.

Светлый отрок — лесное молчанье,

Помолясь на заплаканный крест,

Закатилось в глухое скитанье

До святых, незапятнанных мест.

Заломила черемуха руки,

К норке путает след горностай…

Сын железа и каменной скуки

Попирает берестяный рай.

108 От дремы, от теми-вина

От дремы, от теми-вина

Накренились деды-овины.

Садится за прясло луна,

Как глаз помутнело-совиный.

На просини елей кресты,

Узорно литье и чеканка…

Пробрезжило. Будит кусты

Заливчатым криком зарянка.

Загукала в роще желна,

Витлюк потянул на болото…

В избе заслюдела стена

Как риза, рябой позолотой.

Встречая дремучий рассвет,

В углу, как святой безымянный,

По лестовке молится дед,

Белесым лучом осиянный.

(1914)

109 Радость видеть первый стог,

Радость видеть первый стог,

Первый сноп с родной полоски,

Есть отжиночный пирог

На меже, в тени березки,

Знать, что небо ввечеру

Над избой затеплит свечки,

Лики ангелов в бору

Отразят лесные речки…

Счастье первое дитя

Усыплять в скрипучей зыбке,

Темной памятью летя

В край, где песни и улыбки,

Уповать, что мир потерь

Канет в сумерки безвестья,

Что как путник, стукнет в дверь

Ангел с ветвью благовестья.

(1913)

110 Запечных потемок чурается день:

Запечных потемок чурается день:

Они сторожат наговорный кистень, —

Зарыл его прадед-повольник в углу,

Приставя дозором монашенку-мглу.

И теплится сказка… Избе лет за двести,

А все не дождется от витязя вести,

Монашка прядет паутины кудель…

Смежает зеницы небесная бель.

Изба засыпает… С узорной божницы

Взирают Микола и сестры Седьмицы,

На матице ожила карлиц гурьба,

Топтыгин с козой — избяная резьба.

Глядь, — в горенке стол самобранкой накрыт,

На лавке разбойника дочка сидит,

На ней пятишовка, из гривен блесня,

Сама же понурей осеннего дня.

Ткачиха-метель напевает в окно:

На саван повольнику ткися рядно, —

Лежит он в логу, окровавлен чекмень,

Не выведал ворог про чудо-кистень…

Колотится сердце… Лесная изба

Глядится в столетья, темна как судьба,

И пестун былин, разоспавшийся дед,

Спросонок бормочет про Тутошний Свет.

111 Сготовить деду круп, помочь развесить сети,

Сготовить деду круп, помочь развесить сети,

Лучину засветить, и слушая пургу,

Как в сказке, задремать на тридевять столетий,

В Садко оборотясь, иль в вещего Вольгу.

«Гей, други! Не в бою, а в гуслях нам удача, —

Соловке-игруну претит вороний грай…»

С палатей смотрит Жуть, гудит, как било, Лаче,

И деду под кошмой приснился красный рай.

Там горы-куличи и сыченые реки,

У чаек и гагар по мисе яйцо…

Лучина точит смоль, смежив печурки-веки,

Теплынью дышит печь — ночной избы лицо.

Но уж рыжеет даль, пурговою метлищей

Рассвет сметает темь, как из сусека сор,

И слышно, как сова, спеша засесть в дуплище,

Гогочет и шипит на солнечный костер.

Почуя скитный звон, встает с лежанки бабка,

На ней пятно зари, как венчик у святых,

А Лаче ткет валы размашисто и хлябко,

Теряяся во мхах и в далях ветровых.

112 В овраге снежные ширинки

В овраге снежные ширинки

Дырявит посохом закат,

Полощет в озере, как в кринке,

Плеща на лес, кумачный плат.

В расплаве мхов и тине роясь, —

Лесовику урочный дар, —

Он балахон и алый пояс

В тайгу забросил, как пожар.

У лесового нос — лукошко,

Волосья — поросли ракит…

Кошель с янтарного морошкой,

Луна забрезжить норовит.

Зарит… Цветет загозье лыко,

Когтист и свеж медвежий след,

Озерко — туес с земляникой,

И вешний бор — за лаптем дед.

Дымится пень — ему лет со сто,

Он в шапке, с сивой бородой…

Скрипит лощеное бересто

У лаптевяза под рукой.

(1915)

113 Черны проталины. Навозом,

Черны проталины. Навозом,

Капустной прелью тянет с гряд.

Ушли Метелица с Морозом,

Оставив Марту снежный плат.

И за неделю Март-портняжка

Из плата выкроил зипун,

Наделал дыр, где пол запашка,

На воротник нашил галун.

Кому достанется обнова?..

Трухлявы кочки, в поле сырь,

И на заре, в глуши еловой,

Как ангелок, поет снигирь.

Капели реже, тропки суше,

Ручьи скатилися в долок…

Глядь, на припеке лен кукупщй

Вздувает сизый огонек.

(1913)

114 Облиняла буренка,

Облиняла буренка,

На задворках теплынь.

Сосунка-жеребенка

Дразнит вешняя синь.

Преют житные копны,

В поле пробель и зель…

Чу! Не в наши ли окна

Постучался Апрель?

Он с вербой монашек,

На груди образок,

Легкозвоннее пташек

Ветровой голосок.

Обрядись в пятишовку,

И пойдем в синь и гать

Солнце-Божью коровку

Аллилуйем встречать,

Прослезиться у речки,

Погрустить у бугров…

Мы — две белые свечки

Перед ликом лесов.

(1915)

115 Осинник гулче, ельник глуше,

Осинник гулче, ельник глуше,

Снега туманней и скудней.

В пару берлог разъели уши

У медвежат ватаги вшей.

У сосен сторожки вершины,

Пахуч и бур стволов янтарь.

На разопрелые низины

Летит с мошнухою глухарь.

Бреду зареющей опушкой, —

На сучьях пляшет солнопек.

Вон, над прижухлою избушкой

Виляет беличий дымок.

Там коротают час досужий

За думой дед, за пряжей мать…

Бурлят ключи, в лесные лужи

Глядится пней и кочек рать.

(1913)

116 Я дома. Хмарой тишиной

Я дома. Хмарой тишиной

Меня встречают близь и дгиЫ.

Тепла лежанка, за стеной

Старухи-ели задремали.

Их не добудится пурга,

Ни зверь, ни окрик человечий…

Чу/ С домовихой кочерга

Зашепелявили у печи.

Какая жуть… Мошник-петух

На жердке мреет как куделя,

И отряхает зимний пух —

Предвестье буйного Апреля.

(1913)

117 Не в смерть, а в жизнь введи меня,

Не в смерть, а в жизнь введи меня,

Тропа дремучая лесная!

Привет вам, братья-зеленя,

Потемки дупел, синь живая!

Я не с железом к вам иду,

Дружась лишь с посохом да рясой,

Но чтоб припасть в слезах, в бреду

К ногам березы седовласой,

Чтоб помолиться лику ив,

Послушать пташек-клирошанок,

И, брашен солнечных вкусив,

Набрать младенческих волвянок.

На мху, как в зыбке, задремать,

Под баю-бай осиплой ели…

О пуща-матерь, тучки прядь,

Туман, пушистее кудели, —

Как сладко брагою лучей

На вашей вечери упиться,

Прозрев, что веткою в ручей

Душа родимая глядится!

(1915)

118 Растрепало солнце волосы –

Растрепало солнце волосы —

Без кудрей, мол, я пригоже,

На продрогший луг и полосы

Стелет блесткие рогожи.

То обшарит куст ракитовый,

То распляшется над речкой!..

У соседок не выпытывай,

Близко милый, аль далечко.

За Онежскими порогами

Есть края, где избы — горы,

Где щетина труб с острогами

Застят росные просторы.

Там могилушка бескрестная

Безголосьем кости нежит,

И луна, как свечка местная,

По ночам над нею брезжит.

Привиденьем жуть железная,

Запахнувшись в саван бродит…

Не с того ль, моя болезная,

Солнце тучи хороводит?

Аль и солнышко отмыкало

Болесть нив и бездорожий,

И земле в поминок выткало

Золоченые рогожи.

(1915)

119 На темном ельнике стволы берез –

На темном ельнике стволы берез —

На рытом бархате девические пальцы.

Уже рябит снега, и слушает откос,

Как скут струю ручья невидимые скальцы.

От лыж неровен след; покинув темь трущоб

Бредет опушкой лось, вдыхая ветер с юга,

И таежный звонарь — хохлатая лешуга, —

Усевшись на суку, задорно пучит зоб.

(1915)

120 Под низкой тучей вороний грай,

Под низкой тучей вороний грай,

За тучей брезжит Господний рай.

Вороньи пени на горний свет

Под образами прослышал дед.

Он в белой скруте, суров пробор,

Во взоре просинь и рябь озер…

Не каркай, ворон, тебе на снедь

Речное юДо притащит сеть!

Поделят внуки счастливый лов,

Глазастых торпиц, язей, сигов…

Земля погоста — притин от бурь, —

Душа, как рыба, всплеснет в лазурь.

Не будет деда, но будет сказ,

Как звон кувшинок в лебяжий час,

Когда в просонки и в хмару вод

Влюбленный лебедь подруг ведет…

Дыряв и хлябок небесный плат,

Лесным гарищем чадит закат.

Изба, как верша… Лучу во след

В то-светный сумрак отходит дед.

(1916)

121 Лесные сумерки — монах

Лесные сумерки — монах

За узорочным часословом.

Горят заставки на листах

Сурьмою в золоте багровом.

И богомольно старцы-пни

Внимают звукам часословным.

Заря, задув свои огни,

Тускнеет венчиком иконным.

Лесных погостов старожил,

Я молодею в вечер Мая,

Как о судьбе того, кто мил,

Над палой пихтою вздыхая:

Забвенье светлое тебе,

В многопридельном хвойном храме»

По мощной жизни, по борьбе,

Лесными ставшая мощами!

Смывает киноварь стволов

Волна финифтяного мрака,

Но строг и вечен часослов

Над котловиною, где рака.

(1915)

122 Оттепель — баба хозяйка

Оттепель — баба хозяйка

Лог, как беленая печь.

Тучка — пшеничная сайка —

Хочет сытою истечь.

Стряпке все мало раствора,

Лапти в муке до обор.

К посоху дедушки-бора

Жмется малютка-сугор:

«Дед, пробудися, я таю!

Нет у шубейки полы».

Дед же спросонок: «Знать к Маю

Смолью дохнули стволы».

«Дедушка, скоро ль сутёмки

Косу заре доплетут?..»

Дед же: «Сыреют в котомке,

Чай, и огниво и трут.

Нет по проселку проходу,

Всюду раствор, да блины…»

В вешнюю полую воду

Думы как зори ясны.

Ждешь, как вестей, жаворонка,

Ловишь лучи на бегу…

Чу! Громыхает заслонка

В теплом, разбухшем логу.

123 Льнянокудрых тучек бег –

Льнянокудрых тучек бег —

Перед ведреным закатом.

Детским телом пахнет снег,

Затененный пнем горбатым,

Луч — крестильный образок —

На валежину повешен,

И ребячий голосок

За кустами безутешен.

Под березой зыбки скрип,

Ельник в маревных пеленках…

Кто родился иль погиб

В льнянокудрых сутемёнках?

И кому, склонясь, козу

Строит зорька-повитуха?..

«Поспрошай куму-лозу»,

Шепчет пихта, как старуха.

И лоза, рядясь в кудель,

Тайну светлую открыла:

«На заранке я Апрель

В снежной лужице крестила».

(1916)

124 Теплятся звезды-лучинки,

Теплятся звезды-лучинки,

В воздухе марь и теплынь.

Веселы будут отжинки,

В скирдах духмянна полынь.

Спят за омежками риги,

Роща — пристанище мглы.

Будут пахучи ковриги,

Зимние избы теплы.

Минет пора обмолота,

Пуща развихрит листы.

Будет добычна охота,

Лоски на слищах холсты.

Месяц засветит лучинкой,

Скрипнет под лаптем снежок…

Колобы будут с начинкой,

Парень матер и высок.

(1913)

125 Сегодня в лесу именины,

Сегодня в лесу именины,

На просеке пряничный дух,

В багряных шугаях осины

Умильней причастниц-старух,

Пышней кулича муравейник,

А пень, как с наливкой бутыль.

В чаще именинник-затейник

Стоит, опершись на костыль.

Он в синем, как тучка, кафтанце,

Бородка — очесок клочок:

О лете, сынке-голодранце,

Тоскует лесной старичок.

Потрафить приятельским вкусам

Он ключницу-осень зовет…

Прикутано старой бурнусом

Спит лето в затишье болот.

Пусть осень густой варенухой

Обносит трущобных гостей, —

Ленивец, хоть филин заухай,

Не сгонит дремоты с очей!

(1915)

126 Уже хоронится от слежки

Уже хоронится от слежки

Прыскучий заяц… Синь и стыть,

И нечем голые колешки

Березке в изморозь прикрыть.

Лесных прогалин скатеретка

В черничных пятнах; на реке

Горбуньей-девушкою лодка

Грустит и старится в тоске.

Осина смотрит староверкой,

Как четки, листья обронив;

Забыв хомут, пасется Серко

На глади сонных, сжатых нив.

В лесной избе покой часовни —

Труда и светлой скорби след..

Как Ной ковчег, готовит дровни

К веселым заморозкам дед.

И ввечеру, под дождиксыпкий,

Знать, заплутав в пустом бору, —

Зайчонок-луч, прокравшись к зыбке,

Заводит с первенцем игру.

(1915)

127. СМЕРТНЫЙ СОН

Туча — ель, а солнце — белка

С раззолоченным хвостом.

Синева — в плату сиделка

Наклонилась над ручьем.

Голубеют воды-очи,

Но не вспыхивает в них

Прежних удали и мочи,

Сновидении золотых.

Мамка кажет: «Эво, елка!

Хворь, дитя, перемоги…»

У ручья осока — челка,

Камни — с лоском сапоги.

На бугор кафтан заброшен,

С чернью петли, ал узор,

И чинить его упрошен

Пропитуха мухомор

Что наштопает портняжка,

Все ветшает, как листы,

На ручье ж одна рубашка

Да посконные порты.

От лесной, пролетней гари

Веет дремою могил..

Тише, люди, тише, твари, —

Светлый отрок опочил!

(1915)

128 Ель мне подала лапу, береза серьгу,

Ель мне подала лапу, береза серьгу,

Тучка канула перл, просияв на бегу,

Дрозд запел «Блажен муж» и «Кресту Твоему».

Утомилась осина вязать бахрому

В луже крестит себя обливанец-бекас,

Ждет попугного ветра небесный баркас

Уж натянуты снасти, скрипят якоря,

Закудрявились пеной Господни моря,

Вот и сходню убрал белокрылый матрос

Не удачлив мой путь, тяжек мысленный воз"

Кобылица-душа тянет в луг, где цветы,

Мята слов, древозвук, купина красоты

Там, под Дубом Покоя, накрыты столы,

Пиво Жизни в сулеях, и гости светлы —

Три пришельца, три солнца, и я — Авраам,

Словно ива ручью, внемлю росным словам

«Родишь сына — звезду, алый песенный сад.

Где не властны забвенье и дней листопад,

Где береза серьгою и лапою ель

Тиховейно колышут мечты колыбель».

Мирские думы

Памяти храбрых

129 В этот год за святыми обеднями

В этот год за святыми обеднями

Строже лики и свечи чадней,

И выходят на паперть последними

Детвора да гурьба матерей.

На завалинах рать сарафанная,

Что ни баба, то горе-вдова;

Вечерами же мглица багряная

Поминальные шепчет слова.

Посиделки, как трапеза братская, —

Плат по брови, послушней кудель,

Только изредка матерь солдатская

Поведет причитаний свирель:

«Полетай, моя дума болезная,

Дятлом-птицею в сыр-темен бор…»

На загуменьи ж поступь железная —

Полуночный Егорьев дозор.

Ненароком заглянешь в оконницу —

Видишь въявь, как от северных вод

Копьеносную звездную конницу

Страстотерпец на запад ведет…

Как влачит по ночным перелесицам

Сполох-конь аксамитный чепрак,

И налобником ясным, как месяцем.

Брезжит в ельник, пугаючи мрак.

1915

130 Что ты, нивушка, чернешенька,

Что ты, нивушка, чернешенька,

Как в нужду кошель порожнешенька,

Не взрастила ты ржи-гуменницы,

А спелегала — к солнцу выгнала

Неедняк-траву с горькой пестушкой?

Оттого я, свет, чернотой пошла,

По омежикам замуравела,

Что по ведру я не косулена,

После белых рос не боронена,

Рожью низовой не засеяна…

А и что ты, изба, пошатилася,

С парежа-угара, аль с выпивки,

Али с поздних просонок расхамкавшись,

Вплоть до ужина чешешь пазуху,

Не запрешь ворот — рта беззубого,

Креня в сторону шолом-голову?

Оттого я, свет, шатуном гляжу,

Не смыкаю рта деревянного,

Что от бела дня до полуночи

«Воротись» вопю доможирщику,

Своему ль избяному хозяину.

Вопия, надорвала я печени:

Глинобитную печь с теплым дымником.

Видно, утушке горькой — хозяюшке

Вековать приведется без селезня…

Ты, дорога-путинушка дальняя

Ярый кремень да супесь горючая,

Отчего ты, дороженька, куришься,

Обымаешься копотью каменной?

Али дождиком ты не умывана,

Не отерта туманом-ширинкою,

Али лапоть с клюкой-непоседою

Больно колют стоверстную спинушку?

Оттого, человече, я куревом

Замутилась, как плесо от невода,

Что по мне проходили солдатушки

С громобойными лютыми пушками.

Идучи, они пели: «лебедушку

Заклевать солеталися вороны»,

Друг со другом крестами менялися,

Полагали зароки великие:

«Постоим-де мы, братцы, за родину,

За мирскую Микулову пахоту,

За белицу-весну с зорькой свеченькой

Над мощами полесий затепленной!..»

Стороною же, рыси лукавее,

Хоронясь за бугры да валежины,

Кралась смерть, отмечая на хартии,

Как ярыга, досрочных покойников.

Ах ты, ель-кружевница трущобная,

Не чета ты кликуше осинушке,

Что от хвойного звона да ладана

Бьет в ладошки и хнычет по-заячьи;

Ты ж сплетаешь зеленое кружево

От коклюшек ресниц не здымаючи,

И ни месяц-проныра, ни солнышко

Не видали очей твоих девичьих.

Молви, елушка, с горя аль с устали

Ты верижницей строгою выглядишь?

Не топор ли тебе примерещился,

Печь с беленым, развалистым жарником:

Пышет пламя, с таганом бодается,

И горишь ты в печище, как грешница?

Оттого, человече, я выгляжу

Срубом-церковкой в пуще забытою,

Что сегодня солдатская матушка

Подо мною о сыне молилася:

Она кликала грозных архангелов,

Деву-Пятенку с Теплым Николою,

Припадала как к зыбке, к валежине,

Называла валежину Ванюшкой,

После мох, словно волосы, гладила

И казала сосцы почернелые…

Я покрыла ее епитрахилью,

Как умела родную утешила…

Слезы ж матери — жито алмазное,

На пролете склевала кукушица,

А склевавши она спохватилася,

Что не птичье то жито, а Божие…

Я считаю ку-ку покаянные

И в коклюшках как в требнике путаюсь.

(1915)

131 Без посохов, без злата

Без посохов, без злата

Мы двинулися в путь;

Пустыня мглой объята, —

Нам негде отдохнуть.

Здесь воины погибли:

Лежат булат, щиты…

Пред нами Вечных Библий

Развернуты листы.

В божественные строки,

Дрожа, вникаем мы,

Слагаем, одиноки,

Орлиные псалмы.

О, кто поймет, услышит

Псалмов высокий лад?

А где-то росно дышит

Черемуховый сад.

За створчатою рамой

Малиновый платок, —

Туда ведет нас прямо

Тысячелетний рок.

Пахнуло смольным медом

С березовых лядин…

Из нас с Садко-народом

Не сгинет ни один.

У Садко — самогуды,

Стозвонная молва;

У нас — стихи-причуды,

Заморские слова.

У Садко — цвет-призорник,

Жар-птица, синь-туман;

У нас — плакун-терновник

И кровь гвоздинных ран.

Пустыня на утрате,

Пора исчислить путь,

У Садко в красной хате

От странствий отдохнуть.

(1912)

132. НЕБЕСНЫЙ ВРАТАРЬ

Как у кустышка у ракитова,

У колодечка у студеного,

Не донской казак скакуна поил, —

Молодой гусар свою кровь точил,

Вынимал с сумы полотенышко,

Перевязывал раны черные…

Уж как девять ран унималися,

А десятая словно вар кипит…

С белым светом гусар стал прощатися,

Горючьми слезьми уливатися:

«Ты прощай-ка, родимая сторонушка,

Что ль бажоная теплая семеюшка!

Уж вы ангелы поднебесные,

Зажигайте-ка свечи местные, —

Ставьте свеченьку в ноги резвые,

А другую мне к изголовьицу"

Ты, смеретушка — стара тетушка,

Тише бела льна выпрядь душеньку».

Откуль-неоткуль добрый конь бежит,

На коне-седле удалец сидит,

На нем жар-булат, шапка-золото,

С уст текут меды — речи братские:

«Ты признай меня, молодой солдат,

Я дозор несу у небесных врат,

Меня ангелы славят Митрием,

Преподобный лик — Свет-Солунскивш.

Объезжаю я Матерь-Руссию,

Как цветы вяжу души воинов…

Уж ты стань, солдат, быстрой векшею,

Лазь на тучу-ель к солнцу красному.

А оттуль тебе мостовичина

Ко Маврийскому дубу-дереву, —

Там столы стоят неуедные,

Толокно в меду, блинник масленый;

Стежки торные поразметены,

Сукна красные поразостланы».

(1915)

133 Луговые потемки, омежки, стога,

Луговые потемки, омежки, стога,

На пригорке ракита — сохачьи рога,

Захлебнулась тальянка горючею мглой,

Голосит, как в поминок семья по родной:

«Та-ля-ля, та-ля-ля, ти-ли-ли.

Сенокосные зори прошли.

Август-дед, бородища снопом,

Подарил гармониста ружьем.

Эх-ма, старый, не грызла б печаль,

Да родимой сторонушки жаль.

Чует медное сердце мое,

Что погубит парнюгу ружье,

Что от пули ему умереть,

Мне ж поминные приплачки петь.

Луговые потемки, как плат;

Будет с парня пригожий солдат,

Только стог-бородач да поля

Не услышат ночного «та-ля»…

Медным плачем будя тишину,

Насулила тальянка войну,

134. СОЛДАТКА

Скучно молодешеньке у свекра жить в дому,

Мне питье в досадушку, еда не по уму,

Русы мои косыньки повысеклися,

Белые руки примозолилися,

Животы-приданое трунь взяла!

Погляжу я, беднушка, в стекольчато окно, —

Не увижу ль милого за рядой во торгу.

Ах, не торг на улице, не красная гульба,

А лежит дороженька Коломенская!

Как по этой ли дороге воевать милой ушел,

Издалеча слал поклоны, куньей шапкою махал,

На помин зеленой иве часто ветье заломал:

«Мол, пожди меня, сударка, по куль ива зелена,

А как ива облетит, втымеж я буду убит,

Меня ветер отпоет, полуночь глаза сомкнет,

А поплачут надо мной воронье с ковыль-травой!»

(1914)

135. ОБИДИН ПЛАЧ

В красовитый летний праздничек,

На раскат-широкой улице

Будет гульное гуляньице —

Пир — мирское столованьице.

Как у девушек-согревушек

Будут поднизи плетеные,

Сарафаны золоченые.

У дородных добрых молодцев, —

Мигачей и залихватчиков,

Перелетных зорких кречетов,

Будут шапки с кистью до уха,

Опояски соловецкие,

Из семи шелков плетёные.

Только я, млада, на гульбище

Выйду в старо-старом рубище,

Нищим лыком опоясана…

Сгомонятся красны девушки —

Белолицые согревушки,

Как от торопа повального

Отшатятся на сторонушку.

Парни ражие, удалые

За куветы станут талые.

Притулятся на завалины

Старики, ребята малые —

Диво-дивное увидючи,

Промежду себя толкуючи:

«Чья здесь ведьма захудалая

Ходит, в землю носом клюючи?

Уж не горе ли голодное,

Лихо злое, подколодное,

Забежало частой рощею,

Корбой темною, дремучею, —

Через лягу — грязь топучую,

Во селенье домовитое,

На гулянье круговитое?

У нас время не догуляно,

Зелено вино не допито,

Девицы не доцелованы,

Молодцы не долюбованы,

Сладки пряники не съедены,

Серебрушки не доменены…»

Тут я голосом, как молотом,

Выбью звоны колокольные:

Не дарите меня золотом,

Только слухайте, крещеные:

Мне не спалось ночкой синею

Перед Спасовой заутреней.

Вышла к озеру по инею,

По росе медвяной, утренней.

Стала озеро выспрашивать,

Оно стало мне рассказывать

Тайну тихую, поддонную

Про святую Русь крещеную.

От озерной прибауточки,

Водяной потайной басенки

Понабережье насупилось,

Пеной-саваном окуталось.

Тучка сизая проплакала —

Зернью горькою прокапала,

Рыба в заводях повытухла,

На лугах трава повызябла…

Я поведаю на гульбище

Праздничанам-залихватчикам,

Что мне виделось в озерышке,

Во глуби на самом донышке:

Из конца в конец я видела

Поле грозное, убойное,

Костяками унавожено.

Как на полюшке кровавоём

Головами мосты мощены.

Из телес реки пропущены,

Близ сердечушка с ружья паля,

О бока пуля пролятыва,

Над глазами искры сыплются…

* * *

Оттого в заветный праздничек,

На широкое гуляньице

Выйду я, млада, непутною,

Стану вотдаль немогутною,

Как кручинная кручинушка,

Та пугливая осинушка,

Что шумит-поет по осени

Песню жалкую свирельную,

Ронит листья — слезы желтые

На могилу безымянную.

136. МИРСКАЯ ДУМА

Не гуси в отлет собирались,

Не лебеди на озере скликались, —

Подымались мужики — Пудожане,

С заонежской кряжистой Карелой,

С Каргопольскою дикой Лешнею,

Со всею полесной хвойною силой,

Постоять за крещеную Землю,

За зеленую матерь-пустыню,

За березыньку с вещей кукушкой…

Из-под ели два-десять вершинной

От сиговья Муромского плёса,

Подымался Лазарь преподобный

Ратоборцам дать благословенье,

Провещать поганых одоленье…

Вопрошали Лазаря Лешане,

Каргополы, Чудь и Пудожане:

«Источи нам, Лазаре всечудный,

На мирскую думу сказ медвяный:

Что помеха злому кроволитью, —

Ум-хитрец аль песня-межеумка,

Белый воск, аль черное железо?»

Рек святой: «Пятьсот годин в колоде

Почивал я, об уме не тщася;

Смерть моих костей не обглодала,

Из телес не выплавила сала,

Чтоб отлить свечу, чей брезг бездонный

У умерших теплится во взоре,

По ночному кладбищу блуждает,

Черепа на плитах выжигая;

А железо проклято от века:

Им любовь пригвождена ко древу,

Сожаленью ребра перебиты,

Простоте же в мир врата закрыты.

Белый воск и песня-недоумка

Истекли от вербы непорочной:

Точит верба восковые слезы

И ведет зеленый тайный причит

Про мужицкий рай, про пир вселенский,

Про душевный град, где «Свете Тихий».

И тропарь зеленый кто учует,

Тот на тварь обуха не поднимет,

Не подрубит яблони цветущей,

И веслом бездушным вод не ранит…»

Поклонились Лазарю Лешане,

Каргополы, Лопь и Пудожане:

«Сказ блаженный, как баю над зыбкой,

Что певала бабка Купариха

У Дедери Храброго на свадьбе».

Был Дедеря лют на кроволитье,

После ж песни стал, как лес осенний,

Сердцем в воск, очами в хвои потемки,

А кудрями в прожелть листопада.

137 Кабы я не Акулиною была,

Кабы я не Акулиною была,

Не Пахомовной по батюшке слыла,

Не носила б пятишовки с галуном,

Становицы с оподольником,

Еще чалых кос под сборником, —

Променяла бы я жарник с помелом

На гнедого с плящим огненным ружьем,

Ускакала бы со свекрова двора

В чужедалыцину, где вражьи хутора,

Где станует бусурманская орда,

Словно выдра у лебяжьего гнезда;

Разразила бы я огненным ружьем

Супротивника с нахвалыциком-царем.

«Не хвались-де, снаряжаючись на рать,

На крещеную мирскую благодать?

Лучше выдай-ка за черные вины

Из ордынской, государевой казны

На мужицкий полк алтынов по лубку,

А на бабий чин камлоту по куску,

Старикам по казинетовым портам,

Бабкам-клюшницам по красным рукавам,

Еще дитятку Алешеньке

Зыбку с пологом алешеньким,

Чтобы полог был исподом канифас,

На овершьи златоризый чудный Спас,

По закромкам были б рубчаты мохры,

Чтобы чада не будили комары,

Не гусело б его платьице

В новой горенке на матице!»

138. ПОМИННЫЙ ПРИЧИТ

Покойные солдатские душеньки

Подымаются с поля убойного:

До подкустья они — малой мошкою,

По надкустью же — мглой столбовитою,

В Божьих воздухах синью мерещатся,

Подают голоса лебединые,

Словно с озером гуси отлетные,

С свято-русской сторонкой прощаются.

У заставы великой, предсолнечной

Входят души в обличие плотское,

Их встречают там горние воины

С грознокрылым Михаилом архангелом,

По три-краты лобзают страдателен,

Изгоняют из душ боязнь смертную.

Опосля их ведут в храм апостольский —

По своим телесам окровавленным

Отстоять поминальную служебку.

Правит службу им Аввакум пророк,

Чтет писание Златоуст Иван,

Херувимский лик плещет гласами,

Солнце-колокол точит благовест.

Как улягутся вей сладкие,

Сходит Божий Дух на солдатушек,

Словно теплый дождь озимь ярую,

Насыщая их брашном ангельским,

Горечь бренных дней с них смывают,

Раны черные заживляючи…

На последки же громовник Илья

Со Еремою запрягальником,

Снаряжают им поезд огненный, —

Звездных меринов с колымагами,

Отвезти гостей в преблаженный рай,

Где страдателям уготованы

Веси красные, избы новые,

Кипарисовым тесом крытые,

Пожни сенные — виноград-трава,

Пашни вольные, бесплатежные —

Всё солдатушкам уготовано,

Храбрым душенькам облюбовано.

139 Гей, отзовитесь, курганы, –

Гей, отзовитесь, курганы, —

Клады, седые кремли, —

Злым вороньем басурманы

Русский рубеж облегли!

Чуется волчья повадка,

Рысье мяуканье, вой…

Аль булавы рукоятка

С нашей не дружна рукой?

Али шишак златолобый

Нам не по ярую бровь?

Пусть богатырские гробы

Кроет ковыльная новь, —

Муромцы, Дюки, Потоки

Русь и поныне блюдут…

Чур нас! Вещуньи-сороки

Щокот недобрый ведут,

В сутемень плачут гагары,

Заяц валежник грызет, —

Будут с накладом товары,

Лют на поганых поход.

Гром от булатных ударов

Слаще погудной струны…

Радонеж, Выгово, Сэров, —

Наших имен баюны.

Гей, отзовитеся, деды, —

Правнуков меч не ослаб!

Витязю после победы

Место в светелке у баб.

Ждут его сусло, что пенник,

Гребень-шептун перед сном,

В бане ж духмянистый веник,

Шайка с резным ободком.

Хата чужбины не плоше,

К суслу кто ж больно охоч, —

С первой веселой порошей

Зыбку для первенца прочь.

Ярого кречета раны

Сыну-орлу не в изъян…

Мир вам, седые курганы,

Тучи, сказитель-бурьян!

1915

140. СКРЫТНЫЙ СТИХ

По крещеному Белому Царству

Пролегла великая дорога,

Протекла кровавая пучина —

Есть проход лихому человеку,

Чтоль проезд ночному душегубу.

Только нету вольного проходу

Тихомудру Божью пешеходу.

Как ему — Господню — путь засечен,

Завален проклятым Черным Камнем.

Из песен олонецких скрытников

Не осенний лист падьмя падает,

Не березовый наземь валится,

Не костер в бору по моховищам

Стелет саваном дымы-пажегу, —

На Олон-реку, на Секир-гору

Соходилася нища братия.

Как Верижники с Палеострова,

Возгорелыцики с Красной Ягремы,

Солодяжники с речки Андомы,

Крестоперстники с Нижней Кудамы,

Толоконники с Ершеедами,

Бегуны-люди с Водохлёбами,

Всяка сборица-Богомолыцина:

Становилася нища братия

На велик камень, со которого

Бел плитняк гагатят на могилища,

Опосля на нем — внукам памятку —

Пишут теслами год родительский,

Чертят прозвище и изочину,

На суклин щербят кость Адамову…

Не косач в силке ломит шибанки,

Черный пух роня, кровью капая,

Не язвец в норе на полесника

Смертным голосом кличет Ангела, —

Что ль звериного добра пестуна, —

Братья старища свиховалися,

О булыжину лбами стукнули, —

Уху Спасову вестку подали:

«Ты, Пречистый Спас, Саваофов Сын, —

Не поставь во грех воздыхания:

Али мы тебе не служители,

Нищей лепоты не рачители,

Не плакиды мы, не радельщики,

За крещеный мир не молельщики,

Что нашло на нас время тесное,

Негде нищему куса вымолить,

Малу луковку во отишьи съесть?

Во посад идти, — там табашники,

На церковный двор, — всё щепотники,

В поле чистое, — там Железный Змий,

Ко синю морю, — в море Чудище.

Железняк летит, как гора валит,

Юдо водное Змию побратень:

У них зрак — огонь, вздохи — торопы,

Зуб — литой чугун, печень медная…

Запропасть от них Божью страннику,

Зверю, птичине на убой пойти,

Умной рыбице в глубину спляснуть!»

Покуль старища Спасу плакались,

На кажину тварь легота нашла:

Скокнул заюшка из-под кустышка,

Вышел журушка из болотины,

Выдра с омута наземь вылезла,

Лещ по заводи пузыри пустил,

Ель на маковке крест затеплила.

Как на озере Пододонница,

Зелень кос чеша, гребень выронит,

И пойдет стозвон по зажоринам,

Через гатища, до матерых луд,

Где судьба ему в прах рассыпаться,

Засинеть на дне ярым жемчугом, —

Так молельщикам Глас почуялся:

«Погублю Ум Зла Я Умом Любви,

Положу препон силе Змиевой,

Проращу в аду рощи тихие,

По земле пущу воды сладкие, —

Чтобы демоны с человеками

Перстнем истины обручилися,

За одним столом преломляли б хлеб,

И с одних древес плод вкушали бы!..»

Старцы Голосу поклонилися,

Обоюдный труд взяли в розмысел:

Отшатиться им на крещену Русь, —

По лугам идти — муравы не мять,

Во леса ступить — зверю мир нести,

Не держать огня, трута с плоткою,

Что ль того ножа подорожного,

Когда Гремь гремит, Тороп с Вихорем

В грозовом бою ломят палицы

Норовят сконать Птицу-Фиюса,

Вьюжный пух с нее снегом выперхать,

Кровь заре отдать, гребень — сполоху,

А посмертный грай волку серому, —

Втымеж пахарю тайн не сказывать.

Им тогда вести речи вещие,

Когда солнышко засутемится,

И черница-темь сядет с пяльцами

Под оконце шить златны воз духи, —

Чтоб в простых словах бранный гром гремел,

В малых присловьях буря чуялась,

В послесловии ж клекот коршуна,

Как душа в груди, ясно слышался, —

Чтоб позналась мочь несусветная,

Задолело бы гору в пястку взять,

Сокрушить ее, как соломину.

(1914)

141. СЛЕЗНЫЙ ПЛАТ

Не пава перо обронила,

Обронила мать солдатская платочек,

При дороженьке слезный утеряла.

А и дождиком плата не мочит,

Подкопытным песком не заносит…

Шел дорогой удалый разбойник,

На платок, как на злато, польстился —

За корысть головой поплатился.

Проезжал посиделец гостиный,

Потеряжку почел за прибыток —

Получил перекупный убыток…

Пробирался в пустыню калика

С неугасною свеченькой в шуйце,

На устах с тропарем перехожим;

На платок он умильно воззрился,

Величал его честной слезницей:

«Ай же плат, много в устье морское

Льется речек, да счет их известен,

На тебе ж, словно рос на покосе,

Не исчислить болезных слезинок!

Я возьму тебя в красную келью

Пеленою под Гуриев образ,

Буду Гурию-Свету молиться

О солдате в побоище смертном, —

Чтобы вражья поганая сабля

При замашке закал потеряла,

Пушки-вороны песенной думы

На вспугнули бы граем железным,

Чтоб полесная яблоня-песня,

Чьи цветы плащаницы духмянней,

На Руси как веха зеленела,

И казала бы к раю дорогу!»

(1916)

142. РУСЬ

Не косить детине пожен,

Не метать крутых стогов, —

Кладенец из красных ножен

Он повынул на врагов.

Наговорна рукоятка,

Лезвие — светлей луча,

Будет ворогу не сладко

От мужицкого меча!

У детины кудри — боры,

Грудь — Уральские хребты,

Волга реченька — оборы,

Море синее — порты.

Он восстал за сирых братов,

И, возмездием горя,

Пал на лысину Карпатов

Кладенец богатыря.

Можно б вспять, поправши злобу,

Да покинешь ли одну

Русь Червонную — зазнобу

В басурманском полону!

Гоже ль свадебную брагу

Не в Белградской гридне пить,

Да и как же дружку-Прагу

Рушником не подарить!

Деду Киеву похула

Алый краковский жупан…

Словно хворост, пушек дула

Попирает великан.

Славься, Русь! Краса-девица,

Ладь колечко и фату, —

Уж спрядает заряница

Бранной ночи темноту.

Вспыхнет день под небосклоном, —

Молодых в земле родной

Всеславянским брачным звоном

Встретит Новгород седой!

1914

143. ПЕСНЯ О СОКОЛЕ И О ТРЕХ ПТИЦАХ БОЖИИХ

Как по озеру бурливому,

По Онегушку шумливому,

На песок-луду намойную,

На коряжину надводную,

Что ль на тот горючий камешек, —

Прибережный кремень муромский, —

Птицы вещие слеталися,

От туманов отряхалися.

Перва птица — Куропь снежная,

Друга — черная Габучина,

А как третья птица вещая —

Дребезда золотоперая.

Взговорила Куропь белая

Человечьим звонким голосом:

Аи же, птицы вы летучие, —

Дребезда и ты Габучина,

Вы летели мимо острова,

Миновали море около,

А не видли ль змея пестрого,

Что ль того Лихого Сокола?

Отвечали птицы мудрые:

Аи же, Куропь белокрылая,

Божья птица неповинная,

У тебя ль перо Архангела,

Голос грома поднебесного, —

Сокол враг, змея суровая,

Та ли погань стоголовая,

Обрядился не на острове,

Схоронился не на ростани,

А навис погодной тучею,

Разметался гривой долгою

Надо свят-рекой текучею —

Крутобережною Волгою.

От налета соколиного,

Злого посвиста змеиного

Волга-реченька смутилася,

В сине море отшатилася…

Ой, не звоны колокольные

Никнут к земи, бродят около, —

Стонут люди полоненные

От налета злого Сокола.

И не песня заунывная

Над полями разливается, —

То плакун-трава могильная

С жалким шорохом склоняется!..

* * *

Мы слетелись птицы умные

На совет, на думу крепкую,

Со того ли саду райского —

С кипариса — Божья дерева.

Мы удумаем по-птичьему,

Сгомоним по-человечьему:

Я — Габучина безгрешная,

Птица темная, кромешная,

Затуманю разум Соколу,

Очи выклюю у серого,

Чтоб ни близ себя, ни около

Не узнал он света белого.

Дребезда тут речь сговорила:

Я развею перья красные

На равнины святорусские,

В буруны озер опасные,

Что ль во те ли речки узкие.

Где падет перо небесное,

Там слепые станут зрячими,

Хромоногие — ходячими,

Безъязыкие — речистыми,

Темноумные — лучистыми.

Где падет перо кровавое,

Там сыра земля расступится,

Море синее насупится,

Вздымет волны над дубравою —

Захлестнет Лихого Сокола,

Его силищу неправую,

Занесет кругом и около

Глиной желтою, горшечною,

И споет с победной славою

Над могилой память вечную.

Прибредет мужик на глинянник,

Кирпича с руды натяпает

На печушку хлебопечную,

На завалину запечную,

Станет в стужу полузимнюю

Спину греть да приговаривать:

Вот те слава Соколиная —

Ты бесславьем опозорилась.

Напоследок слово молвила

Куропь — птица белоперая:

А как я, росой вспоенная,

Светлым облаком вскормленная, —

Возлечу в обитель Божию,

К Саваофову подножию,

Запою стихиру длинную,

Сладословную, умильную.

Ту стихиру во долинушке

Молодой пастух дослушает,

Свесит голову детинушка,

Отмахнет слезу рубахою,

И под дудочку свирельную

Сложит новую бывальщину.

Аминь.

144. СВЯТАЯ БЫЛЬ

Солетали ко мне други-воины

С братолюбным уветом да ласкою,

Приносили гостинцы небесные,

Воду, хлеб, виноградье Адамово,

Благовестное ветвие раево.

Вопрошали меня гости-воины:

Ты ответствуй, скажи, добрый молодец,

Отчего ты душою кручинишься,

Как под вихорем ель, клонишь голову?

Износилось ли платье стожарное,

Загусел ли венец зарнокованный,

Али звездные перстни осыпались,

Али райская песня не ладится?

Я на спрос огнекрылым ответствовал:

Аи же други — небесные витязи,

Мое платье — заря, венец — радуга,

Перстни — звезды, а песни, что вихори,

Камню, травке и зверю утешные;

А кручинюсь, сумлююсь я, друженьки,

По земле святорусския-матери:

На нее века я с небес взирал,

К ней звездой слетев, человеком стал;

Двадцать белых зим, весен, осеней

Я дышу земным бренным воздухом,

Вижу гор алтарь, степь-кадильницу,

Бор — притин молитв, дум убежище, —

Всем по духу брат, с человеками

Разошелся я жизнью внутренней…

Святорусский люд темен разумом,

Страшен косностью, лют обычаем;

Он на зелен бор топоры вострит,

Замуруд степей губит полымем.

Перед сильным — червь, он про слабого

За сивухи ковш яму выроет,

Он на цвет полей тучей хмурится,

На красу небес не оглянется…

* * *

Опустив мечи и скрестив крыла,

Мой навет друзья чутко слушали.

Как весенний гром на поля дохнет,

Как в горах рассвет зоем скажется,

Как один из них взвеял голосом:

Мир и мир тебе, одноотчий брат,

Мир устам твоим, слову каждому!

Мы к твоим речам приклонили слух,

И дадим ответ по разумию.

Тут взмахнул мечом светозарный гость,

Рассекал мою клеть телесную,

Выпускал меня, словно голубя,

Под зенитный круг, в Божьи воздухи.

И открылось мне: Глубина Глубин,

Незакатный Свет, только Свет один!

Только громы кругом откликаются,

Только гор алтари озаряются,

Только крылья кругом развеваются?

И звучит над горами: Победа и Мир!

В бесконечности духа бессмертия пир.

(1911)

145. БЕСЕДНЫЙ НАИГРЫШ, СТИХ ДОБРОПИСНЫЙ

«Его же в павечернее междучасие

пети подобает, с малым погрецом

ногтевым и суставным».

Из Отпуска — тайного свитка

олонецких сказителей-скрытников

По рожденьи Пречистого Спаса,

В житие премудрыя Планиды,

А в успенье Поддубного старца, —

Не гора до тверди досягнула,

Хлябь здынула каменного плешью,

В стороне, где солнышко ночует

На кошме, за пологом кумачным,

И где ночь-горбунья зелье варит,

Чернит косы копотью да сажей,

Под котлом валежины сжигая, —

Народилось железное царство

Со Вильгельмищем, царищем поганым.

У него ли, нечестивца, войска — сила,

Порядового народа — несусветно;

Они веруют Лютеру-богу,

На себя креста не возлагают,

Великого говения не правят,

В Семик-день веника не рядят,

Не парятся в парной паруше,

Нечистого духа не смывают,

Опосля Удилёну не кличут:

«Матушка ржаная Удилёна,

Расчеши солому — золот волос,

Сдобри бражкой, патокою колос…»

* * *

Не сарыч кричит за буераком,

На свежье детенышей сзывая,

И не рысь прыскучая лесная

В ночь мяучит, теплой кровью сыта, —

То язык злокозненный глаголет,

Царь железный пыхает речами:

«Голова моя — умок лукавый,

Поразмысли ты, пораскумекай,

Мне кого б в железо заковати?

Ожелезил землю я и воды,

Полонил огонь и пар шипучий,

Ветер, свет колодниками сделал,

Ныне ж я, как куропоть в ловушку,

Светел Месяц с Солнышком поймаю:

Будет Месяц, как петух на жердке,

На острожном тыне перья чистить,

Брезжить зобом в каменные норы

И блюсти дозоры неусыпно?

Солнцу ж я за спесь, за непокорство

С ног разую красные бахилы,

Желтый волос, ус лихой косатый

Остригу на войлок шерстобитам;

С шеи Солнца бобчатую гривну

Кобелю отдам на ожерелок,

Повалю я красного спесивца

На полати с бабой шелудивой —

Ровня ль будет соколу ворона?»

Неедуча солодяга без прихлебки,

Два же дела без третьего не гожи,

Третье ж дело — гуменная работа,

Выжать рожь на черниговских пашнях,

Волгу-матку разлить по бутылям,

С питухов барыши загребая,

С уха ж Стенькина славного кургана

Сбить литую куяшную шапку,

А с Москвы, боярыни вальяжной,

Поснимать соболью пятишовку,

Выплесть с кос подбрусник златотканный,

Осыпные перстни с ручек сбросить.

На последки ж мощи Макавея

Истолочь в чугунной полуступе,

Пропустить труху через решета

И отсевком выбелить печища,

А попов, игуменов московских

Положить под мяло, под трепало —

Лоско ль будет черное мочало!..

* * *

Не медушник-цветик поит дрема

Павечерней сыченой росою,

И не крест — кладбищенский насельник,

Словно столпник, в тайну загляделся —

Мать-Планида на Руси крещеной

От страды келейной задремала.

Был ли сон, аль малые просонки,

Только въявь Планидушке явились

Петр апостол с Пятенкою-девой.

И рекли святые: «Мать-Планида,

Под скуфьей уснувши стопудовой,

За собой и Русь ты усыпила!

Ты вставай-ка, мать, на резвы ноги,

Повести-ка Русь о супостате.

Не бери в гонцы гуляку-Вихря,

Ни сестриц Сутемок чернокосых,

Ни Мороза с Зоем перекатным:

Вихрю пляс, присвистка да присядка,

Балалайки дробь — всего милее;

Недосуг Сутемкам, — им от Бога

Дан наказ Заре кокошник вышить,

Рыбьи глазки с зеньчугом не спутать,

Корзным стегом выпестрить очелье.

У Мороза же не гладки лыжи,

Где пройдет, там насты да суметы,

В теплых пимах, в малице оленьей

На ходе Морозушко сопреет,

А сопрев, по падям, по низинам

Расплеснется речкой половодной

Звонаря же Зоя брать негоже, —

Без него трущоба — скит без била,

Зой ку-ку загозье, гомон с гремью

Шаргунцами вешает на сучья;

Ввечеру ж монашком сладкогласным

Часослов за елями читает…

Ты прими-ка, матушка Планида,

Во персты отмычки золотые,

Пробудившись, райскими ключами

Отомкни синь-камень несекомый,

Вызволь ты из каменной неволи

Паскарагу, ангельскую птицу,

Супротив стожарной Паскараги

Бирюча на белом свете нету!..»

От словес апостольских Планида

Как косач в мошище, встрепенулась,

Круто буйну голову здынула,

Откатила скуфью за Онего.

Кур-горой скуфья оборотилась,

Опушь стала ельником кромешным,

А завязка речкою Сорогой…

* * *

class="stanza">

Ой люди крещеные,

Толико ученые,

Слухайте-внимайте,

На улицу баб не пускайте,

Ребят на воронец —

Дочуять песни конец,

На лежанку старух,

Чтобы голос не тух!

Господи благослови,

Царь Давид помоги,

Иван Богослов,

Дай басеньких слов,

В подъязычный сустав

Красных погрецов-слав,

А с того, кто скуп,

Выпеть денежек рубь!..

Последние комментарии

Впечатления

Сочинения. В 2-х томах [Николай Алексеевич Клюев] (fb2) читать онлайн

НИКОЛАЙ КЛЮЕВ

* * *

(АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ СПРАВКА)

(АВТОБИОГРАФИЧЕСКАЯ ЗАМЕТКА)

«ПЕСНОСЛОВ» [1]

Сосен перезвон

1 В златотканые дни сентября

2 Весна отсияла. Как сладостно больно

3 Наша радость, счастье наше

4 Вечер ржавой позолотой

5 Я говорил тебе о Боге,

6. ПАХАРЬ

7 Я был прекрасен и крылат

8. ГОЛОС ИЗ НАРОДА

9 Просинь — море, туча — кит,

10 Осенюсь могильною иконкой

11 В морозной мгле, как око сычье,

12 Сердцу сердца говорю:

13 Холодное как смерть, равниной бездыханной

14 Ты все келейнее и строже,

15 О ризы вечера, багряно-золотые,

16. ПРОГУЛКА

17 Я надену черную рубаху,

18 Темным зовам не верит душа,

19 Безответным рабом

20 Есть на свете край обширный

21 По тропе-дороженьке

22 Я пришел к тебе убогий,

23 Старый дом зловеще гулок,

24 Любви начало было летом,

25 Не оплакано былое,

26. ОТВЕРЖЕННОЙ

27 Ты не плачь, не крушись

28 Сегодня небо, как невеста,

29 Я — мраморный ангел на старом погосте,

30 Нам закляты и заказаны

31 Не говори — без слов понятна

32 Я за гранью, я в просторе

33 Мы любим только то, чему названья нет

34 Вы обещали нам сады

35 На песню, на сказку рассудок молчит,

36

37-38. АЛЕКСАНДРУ БЛОКУ

I Верить ли песням твоим –

II Я болен сладостным недугом –

39

40. ЗАВЕЩАНИЕ

Братские песни

ОТ АВТОРА

41 Я был в духе в день воскресный

42. БЕГСТВО

43 Костра степного взвивы,

44. ПОЛУНОЩНИЦА

45 Есть то, чего не видел глаз,

46. ОЖИДАНИЕ

47 Спят косогор и река

48 За лебединой белой долей,

49 Позабыл, что в руках:

50. ВАЛЕНТИНЕ БРИХНИЧЕВОЙ

51. БРАЧНАЯ ПЕСНЯ

52

53 Дремны плески вечернего звона,

54

55 Вы деньки мои — голуби белые,

56 «Не жди зари — она погасла,

57 Отвергнув мир, врагов простя,

58 Помню я обедню раннюю,

59 Отгул колоколов, то полновесно-четкий,

60-61. НА КРЕСТЕ

I Лестница златая

II Гвоздяные ноют раны,

62 О поспешите, братья, к нам,

63. БРАТСКАЯ ПЕСНЯ

64 В Моем раю обитель есть,

65 Он придет! Он придет! И содрогнутся горы

66 Как звезде, пролетной тучке,

67-69. РАДЕЛЬНЫЕ ПЕСНИ

«ПЕСНОСЛОВ» ^[1]