Казак Дикун [Алексей Михайлович Павлов] (fb2) читать постранично, страница - 89

содержалась правота того бе- риславского офицера, который узрел в смерти Федора Дикуна его спасение от новых непереносимых моральных и физических пыток. Ибо то, что дальше происходило с главными обвиняемыми, подтверждало самое худшее предположение.

Дикун и Шмалько как главные «зачинщики смятения», а Собокарь и Половый как первые их помощники в начале следствия обрекались на казнь через повешение, а остальных их ближайших сообщников предлагалось «бить кнутом и, вырезав ноздри, сослать в вечную работу на галеры».

В Усть — Лабинской тюрьме судебная комиссия прорабатывала массовое умерщвление через повешение 165 бунтовавших казаков. Двух казачат — подростков за участие в бунте хотели прогнать сквозь строй в тысячу человек с нанесением ударов шпицрутенами одному — восемь раз, другому — десять.

Царь не утвердил проект. Через два года выяснилось немало старшинских злоупотреблений, общий тонус наказаний рядовых казаков смягчился. И все равно относительно основных вожаков бунта царь остался отнюдь не милостив. Он приказал «Дикуна, Шмалько, Собокаря и Полового' высечь кнутом, поставить знаки и послать на крепостную работу в Сибирь, а прочих оставить без наказания свободными». Разумеется, без всяких компенсаций и реабилитаций, как будто их более чем двухлетнее заключение вообще ничего им не стоило.

Теперь Дикун сам ушел из жизни, до свершения над ним позорной процедуры приговора. Второй лидер движения за права сиромы Осип Шмалько тут же был водворен в Екатеринодарскую тюрьму и тоже до суда скончался. В начале ноября 1800 года публичной экзекуции подверглись Собокарь и Половый. Распластанные на «кобыле» — деревянной лавке — и накрепко привязанные к ней веревками, они получили по 71 удару тяжелым ременным кнутом, которые с профессиональным усердием на

носил дюжий палач Крюков, специально командированный из Акмечети, ибо в самой Черномории никто из казаков не пожелал исполнить роль палача. Затем одного в ноябре, другого в декабре порознь отправили в Омск на строительство крепостных сооружений.

За всю войсковую камарилью Черномории, недобросовестное командование Кавказской оборонительной линии, Астраханской морской базы и в целом экспедиционного корпуса ответчиком был сделан подполковник Иван Чернышев, перенесший и сам немало мытарств, принявший в обратный поход на Кубань вконец измотанный половинный состав войсковой казачьей группы. Вина за ним, конечно, нашлась: отлучка от команды при возвращении с Каспия, непринятие мер к сотнику Черкащенко и хорунжему Холявко за присвоение ими казенных порций вина. Чернышев и названные офицеры лишались воинских чинов и званий, ссылались на поселение в Тобольск. Игнат Кравец, «поноситель» знамени — упекался подальше, в Восточную Сибирь.

Получалось, что судебный приговор свалил в кучу и правых, и виноватых, овец и козлищ, агнцев и демонов. Ни у кого из высшей знати, кастовой офицерской элиты за преступное отношение к воинам — черноморцам ни один волос с головы не упал. Котляревский, наломав дров, сам запросился в отставку и ее получил. Обремененный громадой сотворенного зла по отношению к Дикуну и его товарищам незадачливый атаман и сам закончил свой жизненный путь еще до прибытия опальных черноморцев в Екатеринодар — 18 февраля, то есть спустя два дня после смерти Дикуна в Бериславе.

Судьба — индейка сыграла и с ним недобрую шутку. Она явилась к нему, как роковое возмездие за его вероломство и жестокость. Разница была в том, что он умер старым, на седьмом десятке лет, а те, кого он поставил под чудовищный меч «правосудия» — все были молодые, полные надежд и чаяний люди.

Для истории же сохранилась еще одна, определяющая разница: дело Дикуна и его товарищей — светлая страница в борьбе за народную свободу и счастье, ярость войсковой старшины любой ценой удержать свое господство и привилегии — черная хмара безвременья на пути к лучшему будущему Черноморского, позднее — Кубанского казачества.

После трагических смертей Дикуна в Бериславе, а его сподвижника Осипа Шмалько в Екатеринодаре и ссылки в Сибирь Собокаря и Полового брожение среди черноморцев не прекратилось. Весна наступила, дни жаркие пошли в поле и на рыбной путине, а люди все никак не могли. отвлечься от последствий волнения казаков. В апреле 1800 года Васюринский курень вдруг облетела невероятная весть:

— Дикун‑то Федор жив. В курене объявился.

Некоторые даже адрес указывали:

— У Кодашей он остановился.

Другие поправляли:

— Нет, он у своего друга Никифора Чечика квартирует.

А сторонний пришелец и в самом деле доставил васю — ринцам удовольствие лицезреть себя:

— Я — Дикун, спасся от смерти. Вот вам крест.

И молодой парубок с темно — русым чубом, в поношенной свитке, усердно крестился по православному обычаю, продолжая свою речь:

— Надо подниматься всем миром за наши права, идти в Екатеринодар, а там требовать изменения порядка наделения и пользования землей, участия в