Полевая практика с чудовищем [Алена Дашук] (fb2) читать постранично

Дашук Алена
Полевая практика с чудовищем

– Там его вместо чая пьют! Мы как бабку к себе перевозили, она два мешка этих корешков надёргала. Тряслась над ними, как Кощей Бессмертный! – Кирюха учился на техническом факультете, поэтому подробные изыскания в области ботаники были ему не по зубам. Мне же, будущему светилу естественных наук (в этом я в те дни не сомневался) иссохший крючок растительного происхождения в руки не дал. – Сам пить буду! – заявил он. – В этой деревне по полтораста лет живут. Так что извини.

Руководитель практики изумлённо изогнул бровь, когда я поделился с ним своими наполеоновскими планами. Отрываться от коллектива было не принято, тем не менее, пряча в бороду улыбку, согласился. Я расценил это как признание моей ранней мудрости. Ещё бы, первый курс на пятёрки!

Такова предыстория моего паломничества в таёжную деревушку, куда и вертолётом добраться было непросто.

Моё путешествие заслуживает отдельного повествования. Поведаю как-нибудь в другой раз. Отмечу лишь, что, когда попал на постой к бабке Пелагее, мнил себя уже настоящим покорителем тайги.

Пелагея – большая старуха с обветренным лицом и зычным голосом, способным перекричать циркулярную пилу – с первой секунды произвела на меня неизгладимое впечатление. Казалось, на тебя неумолимо надвигается огромный, потемневший от времени и непогоды стог сена. Одним словом, перед бабкой Пелагеей я робел.

Впрочем, ко мне, прозрачному недокормышу войны, она относилась благосклонно.

– Ешь, давай, не рассусоливай! – Пелагея подкладывала в мою миску куски мяса. – Сын у меня из тайги не вылазит. За шкурками-то вертолёт когда и прилетит, а мясо совхозу не надо. Мы ж в совхозе числимся. – Она усмехнулась. – А совхоз тот, почитай, тышшу вёрст от нас. Куда мы ему!

– Ну, не тысячу всё же… – усомнился я, уплетая сочное тёмно-бурое мясо.

– Может и не тышшу, – миролюбиво согласилась Пелагея. – А нам какая разница? Главно, не трогают. Нам тайга хозяйка. И накормит, и напоит, и денег не возьмёт.

– Сын нечасто навещает? – поёжился я, всматриваясь в монолитную темноту за окнами.

– Митяй мой тайгой больной, – вздохнула Пелагея. – Да здесь, слышь-ка, все мужики больные этой стервой. Приворожила. Сам ещё с башмак, а уж за отцом на охоту тянется. Зимовья там у них. Так месяцами и бегают. В селе одни мальчонки сопливые да старичьё. Иной раз и страшно становится. А ну как Ведьмак пожалует.

– Ведьмак?

Я с интересом воззрился на хозяйку. Ведьмак мог оказаться знахарем. А знахарь посвящён в тайны местной флоры как никто другой. Мне бы такой дока был очень кстати. Кроме того, хозяйке явно хотелось поговорить про здешнюю достопримечательность. Во взгляде старухи внезапно проскочили недобрые искры.

– Есть такой. Чёрный он. Мертвый.

– Что?

Мясо застряло в глотке. Светило светилом, но в неведомом таёжном мире услышать подобные откровения не пожелал бы никому. К тому же, при тусклом свете керосинки, сидя спиной к отверстому в ночную неизвестность окну.

– А ты не сомневайся. – Старуха встала и принялась возить кочергой в печи. Огоньки заворчали и осветили комнатушку злыми красными зрачками. – Его в гражданскую убило. Хороший был парень. А как вернулся… Лицо у него разрублено. Выживешь ли! Тогда всё и началось.

Помню, в девках ещё была. Ночью раз просыпаюсь, будто цепями скрученная. Лежу, шелохнуться не могу. Глаза, вроде, пальцами кто держит – не закрыть. Таращусь в окно. А там тень чья-то. То близко колыхнётся, то отлетит чуток. Чья тень не видать. Сама по себе. Нет живого человека при ей. Крикнуть хочу – рот, словно нежить лапой зажимает. И тут вдруг в окне лицо мёртвое! – Пелагея охнула, вспоминая пережитый ужас, и осела на скамью. От её вскрика ноги мои налились свинцом, волосы шевельнулись, точно по избе пробежал пронизывающий сквозняк. – Смотрит на меня мертвяк и глаз не отведёт. А потом так, знаешь, пальцем-то и поманил. Тут я и заголосила.

Мамка у меня на ту пору ещё жива была. Вскочила, увидела и ну креститься да "Отче наш" читать. Он и сгинул. Сунулась я к окошку, а там только хвост кошачий мелькнул.

– Ну-у, – я лихорадочно искал материалистическое объяснение. – Пограничное состояние между сном и бодрствованием… э-э-э…

Старуха пристально глянула на меня. Спорить не стала. Продолжила.

– Через месяц мамка на косу напоролась и померла. А помирала, про кота бормотала. Кот, говорит… кот виноват.

– При чём тут кот?

– При том. Нехорошо в деревне стало. Куда кот явится, там и смерть. Коты разные, а приметка у всех одна – глаза человечьи, только вот, значит, в темноте светятся.

Соседка у меня. На ту пору ребёночка родила. Утром слышу, вой на дворе ихнем. Я туда. Ксютка убивается, белугой орёт. Мальчонка её с вечера кричал, говорит. И сиську давала, и водичкой поила – не берёт. Умаялась, сама не заметила, как сморило. Просыпается. Тихо кругом. А над люлькой кот сидит и на младенчика смотрит. Я-то всё и смекнула! Не кот это, говорю, мертвяк приходил. Тут Ксютка вспомнила – кот