Меланхолия и воображение [Мадлен Фелисите Жанлис] (fb2) читать постранично

Жанлис Мадлен Фелисите Меланхолія и воображеніе

.

Повѣсть Госпожи Жанлисъ.

Въ осенній вечеръ, Нельсонъ, молодой и прекрасной, сидѣлъ одинъ передъ каминомъ, облокотясь на столъ въ глубокой задумчивости, и держалъ въ рукѣ письмо друга своего, Вильгельма…. Сей другъ писалъ къ нему слѣдующее:

«Какъ часто люди несправедливо жалуются на судьбу! Я былъ въ отчаяніи, когда мнѣ надлежало разстаться съ Берлиномъ, и писалъ къ тебѣ, любезной Нельсонъ, что ты одинъ, съ своею вѣчною меланхоліею и романическимъ воображеніемъ, могъ бы безъ ужаса жить въ дикихъ окрестностяхъ Вармбруна, подъ тѣнію горы Кинаста. Я ѣхалъ въ Шлезію какъ въ ссылку, безпрестанно жалѣя о пріятной столицѣ и любезныхъ ея обществахъ. Уединеніе, сельская жизнь, красоты Природы, живописные ландшафты нравились мнѣ только въ хорошихъ описаніяхъ… Не удивишься-ли, когда скажу тебѣ, что свѣтъ и всѣ его блестящія веселья нынѣ забыты мною; что днемъ и ночью брожу по лѣсамъ, сижу на развалинахъ стараго замка и не чувствую, какъ летитъ время?… Эта новость предувѣдомляетъ тебя о другой, не менѣе чудной: я влюбленъ безъ памяти, первый разъ въ жизни моей и навѣки!

Одно мгновеніе Героя побѣдило:

„И въ самомъ дѣлѣ одно мгновеніе одинъ взоръ души Ангельской, кроткой и нѣжной, воспалили мое сердце… Но какіе глаза, лицо, красота и любезность:… Эльмина!…. Не правда ли, другъ мой, что одно это имя заключаетъ въ себѣ какую-то неизъяснимую прелесть? Можно ли произнести его безъ чувства?… Но ты желаешь знать подробности: ахъ! какъ мило говорить объ нихъ!… И, такъ слушай.

«На другой день по моемъ пріѣздѣ въ Варнбрунъ я отъ скуки захотѣлъ видѣть славную гору Кинастъ, которая составляетъ часть большой цѣпи горъ, называемыхъ Гигантскими (Riefengebürge). На ея вершинѣ открылся мнѣ великолѣпный видъ…. Я съ любопытствомъ разсматривалъ тамъ живописныя развалины огромнаго замка, построеннаго, какъ говорятъ, въ 15 вѣкѣ Герцогомъ Болькономъ храбрымъ. Нынѣ Природа тамъ снова утвердила свое владычество, и слѣды человѣческіе почти изгладились. Большія, густыя дерева, по крайней мѣрѣ современники разрушеннаго замка, стоятъ среди лежащихъ на землѣ колоннъ; всѣ тропинки заросли мохомъ и терновникомъ. Тутъ былъ нѣкогда блестящій Дворъ; тутъ Государь, славный въ свое время, радовался безсмертіемъ своего имени, нынѣ совершенно забытаго!… Остались еще нѣкоторые своды, часовня, башня, темница. Я ходилъ одинъ среди развалинъ, философствуя самъ съ собою о Дворѣ Герцога Болькона — и вдругъ женскій, нѣжный, меланхолическій голосъ отозвался въ моемъ сердцѣ… Любезная невидимка пѣла романсъ уединенной Кольмы… Ты знаешь эту Поэму Оссіанову…. Я слушалъ съ восторгомъ. Ничто такъ живо не представляетъ воображенію милаго лица, какъ пріятный, трогательный голосъ. Въ нетерпѣніи видѣть любезную пѣвицу спѣшу къ ней — и вдругъ стою неподвижно какъ мраморъ: вижу Эльмину!… Она сидѣла на развалинахъ аркады подлѣ своей матери… Описывать-ли ее? Конечно; но не теперь, а со временемъ: отнынѣ могу писать къ тебѣ объ одной Эльминѣ; ничто другое не занимаетъ меня… На сей разъ буду говорить только объ ея глазахъ… Одинъ человѣкъ на землѣ можетъ быть щастливъ ихъ взоромъ: горе всѣмъ другимъ! Природа въ глазахъ Эльмины трогательнымъ образомъ соединила все чему Небо велитъ намъ удивляться съ любовію, вѣрить, повиноваться. Атеистъ, смотря на нихъ, перемѣнялъ бы образъ мыслей своихъ; онъ увидѣлъ бы: душу, оживленную огнемъ небеснымъ; увидѣлъ-бы добродѣтель, я не могъ бы не обожать ея святаго образа. Большіе темно-голубые глаза Эльмины, сквозь черныя длинныя ресницы, сіяютъ умомъ и кротостію. Тишина невинности умѣряетъ, такъ сказать, пылкую и глубокую чувствительность въ ея взорахъ, страсть не могла бы украсить ихъ — нѣтъ, она ослабила бы выраженіе этой Ангельской непорочности. Никогда, никогда не осмѣлюсь желать, чтобы Эльмина одно со мною чувствовала; хочу единственно обожать ее и посвятить ей всѣ минуты жизни моей. Эльминѣ семнадцать лѣтъ; она составляетъ единственное утѣшеніе родителей, довольно богатыхъ, и свободна въ выборѣ супруга. Однакожь думаю, что щастливецъ долженъ сперва угодить матери: дочь безъ ея воли не отдастъ никому своего милаго сердца. Къ нещастію, вѣтреность моя извѣстна; знаютъ, что я былъ игрокъ… Мать Эльмины имѣетъ право быть строгою; она молчалива, важна, чувствительна и принимаетъ меня холодно; впрочемъ здѣшніе совмѣстники мнѣ совсѣмъ не страшны. Я увѣренъ, что сердце Эльмины свободно, оно въ невинности своей любитъ только однихъ родителей, а мать до чрезвычайности… Прости, мой другъ. Teперь уже не боюсь твоей строгой Морали: я въ шесть недѣль удивительнымъ образомъ сталъ благоразуменъ во всемъ — кромѣ любви.»

Это письмо сдѣлало сильное впечатлѣніе въ воображеніи и сердцѣ Нельсона. «Какъ щастливъ Вильгельмъ!» думалъ сей молодой человѣкъ: «онъ нашелъ предметъ достойный страсти, и знаетъ теперь, для чего живетъ въ свѣтѣ!»… Нельсонъ, сынъ