Врата джихада [Александр Чагай] (fb2) читать онлайн

Александр Чагай Врата джихада

Ешь суп с дьяволом — позаботься, чтобы у ложки ручка была подлиннее.

Пуштунская поговорка

Того же, кто вёл Священную войну,позовут через Врата джихада

Вместо предисловия

До знакомства с Ксаном я понятия не имел о стране, ко­торую называют Вратами джихада. Никогда не был в Паки­стане и не помышлял, что стану писать о людях, которые ре­шились туда приехать.

Ксан открыл мне другую жизнь, о которой я не подозре­вал. Его рассказы завораживали, действовали как крепчай­ший наркотик.

Готовясь к публикации, я не поленился и связался с ря­дом весьма уважаемых людей, которые работали в Пакиста­не примерно в то самое время, к которому относятся опи­сываемые события. Все в один голос заявили: ничего, мол,подобного там не происходило, и персонажи, выведенные в книге, ничем не напоминают российских разведчиков и ди­пломатов. Думаю, что моими собеседниками двигала про­фессиональная осторожность, которая заставляет отрицать очевидное. А я вот убежден — изложенное Ксаном докумен­тально и правдиво. Это так же верно, как то, что меня зовут Александр Чагай.

Наше знакомство длилось недолго. Однажды Ксан исчез и больше не появлялся. Может, получил очередное задание,которое исключало поддержание прежних знакомств и кон­тактов. Или сгинул в какой-нибудь азиатской глуши.

Александр Чагай

I. «Ни тоски, ни любви, ни печали...»

Ксаверий часто жаловался на родителей, которые при рождении дали ему «не то имя». Они мечтали о блестящем будущем для своего отпрыска, рассчитывали помочь ему вы­биться в люди, стать кем-то видным и заслуженным. На деле вышло иначе. От претенциозного имени веяло вычурностью,церемонными манерами забытого прошлого, и парень пред­почел короткое и звучное «Ксан», от которого за версту несло мальчишеством, тягой к приключениям и риску.

Выбор азиатского направления закрыл перед ним ком­фортный и стерильно чистый Запад, обрекая на скитания по беспокойным и загадочным странам. Имея в багаже урду,дари, фарси, пушту и разные диалекты, Ксан исколесил весь Средний Восток и Южную Азию, однако наибольшую привязанность испытывал к Пакистану.деляла этого чувства. Терпеть не могла грязных дорог, деше­вых дуканов^[1], крепкого чая, щедро заправленного адраком^[2]и жирным овечьим молоком, а также антисептических сал­феток, без которых не обходилось ни одно из их странствий.При этом ничего не делала, чтобы отвратить мужа от нена­вистной азиатчины, находя странное удовольствие в брюз­жании и рассуждениях о загубленной юности. С еще боль­шим энтузиазмом она стала предаваться этому занятию после того случая, когда ей пришлось вытаскивать мужа из ущелья за Малакандским перевалом — их джип сбросили с горной террасы, и Ксану переломало ноги.

Дождавшись выздоровления супруга, жена решила поста­вить точку в их браке. Они расстались без особых проблем (де­тей у них не было), и Ксан больше не пытался наладить, точ­нее, упорядочить свою личную жизнь. Он был женат на сво­ей работе, этого ему вполне хватало. А у его бывшей полови­ны все как-то не задалось. Еще раз вышла замуж, неудачно,развелась, постоянно испытывала нужду в деньгах и докуча­ла Ксану денежными просьбами. Потом заболела какой-какой-то тяжелойболезнью, Ксан устраивал ее в лучшие московские больницы, но лечение не дало результата.

Ксан похоронил ее на Востряковском кладбище, где мы и познакомились — я приезжал туда проводить в последний путь одного из старых друзей и заметил мужчину, стоявшего над могилой в абсолютном одиночестве. Если не считать зем­лекопов, разумеется. Тогда ему было лет сорок пять. Круп­ный, немного сутулый, он молча смотрел, как комья земли падают на крышку гроба.

Трудно сказать, что нас сблизило, наверное, общее чув­ство утраты. Ксану требовалось выговориться, а во мне он нашел благодарного слушателя. Кем я был, в конце концов?Пенсионером, бывшим инженером «Росводканала», словом,маленьким человеком. Со мной можно было безбоязненно делиться самым сокровенным, словно с котом или собакой.

Мы провели вместе несколько вечеров, которые стали для меня ярким событием. Допустим, в историях, рассказанных Ксаном, не было ничего необыкновенного, да только меня это не волновало. Они пробудили меня от спячки, в которой я пребывал вот уже не один год, подействовали как вспыш­ка света в непроглядной ночи.

Больше всего меня завораживали не острые сюжеты, а психологические коллизии. Попадая в острые переделки,люди ведут себя совершенно иначе, чем того требуют их ге­нотип, благоприобретенные навыки, моральные принципы,словом, все то, что вдалбливают в головы семья и школа.

Не скажу, что я во всем восхищался Ксаном. В нем были безжалостность, коварство, даже двоедушие. Но его вос­поминания заставляли переживать, по-иному смотреть на мир.

Я взялся за перо, чтобы сохранить услышанное. Понят­но, литератор из меня никакой, ведь все свои сознательные годы я посвятил инженерной работе и, помимо технико-экономических обоснований, сочинял разве что заявления об отпуске и служебные записки. Но бог с ними, с красота­ми стиля и совершенством письма: прежде всего я стремил­ся запечатлеть на бумаге голую суть и смысл того, что случа­лось с Ксаном.

В тот первый вечер все началось с того, что я выразил со­жаление в связи с кончиной его жены, обронив пару баналь­ных фраз о том, как трудно терять любимых. В первый мо­мент мой собеседник не отреагировал. Только желчная гри­маса застыла на его широком, грубой лепки лице, с неистре­бимым южным загаром. Затем внятно и четко (удивительно— к тому времени он опустошил не меньше бутылки) он про­декламировал четверостишие из хадиса «аль-кудси»^[3]: «

Для меня осталось совершенно неясным, какое отноше­ние это имеет к нашему разговору. Впрочем, Ксан не стал упрекать меня в недогадливости. Поудобнее устроившись на кухонном стуле (забыл упомянуть, что мы сидели на кухне, в моей «двушке» в Печатниках), стал рассказывать о том, как его угораздило оказаться в тюрьме Фейсалабада. Неприятное место. Камеры там зимой не отапливались, летом — не вен­тилировались. Канализация не была предусмотрена, и нечи­стоты выплескивались прямо в окно...

Чтобы не захлебнуться мерзкой, вонючей жижей, ему при­ходилось вставать на носки, тянуться вверх всем телом, от­чаянно сожалея о своем — увы! — недостаточно высоком ро­сте. Всему виной были муссоны, которые, начавшись пару недель назад, разошлись не на шутку. Страна, долго изны­вавшая от жары и засухи, получила сверхнормативный уро­вень осадков в виде ливневых многочасовых дождей, сопро­вождавшихся грозами и ураганами. Смывались целые дерев­ни, стихия свирепствовала и в больших городах. Она захлест­нула бедные районы Фейсалабада, одного из крупных горо­дов пакистанского Пенджаба. Десятками гибли люди и жи­вотные; на улицах валялись разлагавшиеся трупы буйволов.

Гражданские власти старались как-то помогать людям,наводить порядок, а вот усилий тюремного начальства не было заметно. В подвальных камерах плескалась вода, сме­шанная с помоями и нечистотами, заключенные отсижива­лись на нарах.

Когда надзиратель препроводил Ксана в камеру и плот­но закрыл за ним железную дверь, новичка тотчас взяли в оборот двое дюжих паков^[4]. Раджа и Исхан были дакойтами,то есть профессиональными бандитами и творили по свое­му разумению суд и расправу. Русский ничем не успел им до­садить, но европейцы так редко оказывались в зиндане, что грех было не воспользоваться подобной возможностью и не унизить представителя «расы господ».

Ксан получил свою порцию тумаков, затем его швырну­ли в яму, находившуюся в углу камеры и использовавшую­ся в качестве нужника. Сейчас она была до краев заполне­на зловонной жидкостью. В одном месте, рядом с узким за­решеченным окном, где земляной пол шел резко под уклон,глубина достигала почти двух метров, и русского оттеснили именно туда. Любая попытка выбраться из этой клоаки ре­шительно пресекалась: Раджа и Исхан били Ксана по голо­ве ногами как по футбольному мячу. Из носа и рассеченной брови шла кровь.

Дакойты не торопились, растягивая понравившуюся им забаву. Временами они отвлекались и начинали вспоминать,как разбойничали, ради выкупа похищая скот, а также мир­ных обывателей. Особенно красочно живописал свои дея­ния Раджа, который около года назад с десятком подельни­ков захватил пассажирский автобус. В ожидании денег, кото­рые должны были доставить друзья и родственники залож­ников, дакойты подвергли несчастных пыткам, оказавших­ся в автобусе трех женщин изнасиловали. Исхан держался не так кичливо и признавал, что при всей своей удали и бес­страшии, он всё же боится в жизни двух вещей: всемогуще­го Аллаха и армии.

Так прошло около трех часов. Помимо дакойтов, в каме­ре находился еще один заключенный — пуштун по имени Гульман. Постарше (не меньше сорока, лысоватый, слегка обрюзгший) и поспокойнее. Хотя Раджа и Исхан предлага­ли ему поучаствовать в зверском развлечении, Гульман лишь изредка тыкал в русского грязной пяткой и делал это с явной неохотой. Порой в его угрюмом взгляде Ксан улавливал не­что вроде сочувствия.

Надзиратель время от времени заглядывал в камеру че­рез глазок, но не препятствовал экзекуции. Мучители Ксана вслух рассуждали о том, как следует поступить с их беспо­мощной жертвой. Собственно, вариантов было два — ждать,пока «русская собака» не сдохнет, захлебнувшись дерьмом,или ускорить процесс, свернув ему шею.

В том, что Ксан угодил в зиндан, не было ничего удиви­тельного. В то время он трудился в качестве регионального представителя неправительственной организации «Хелп мессенджер», занимаясь поиском пропавших без вести и помо­щью в чрезвычайных обстоятельствах. Эту НПО финансиро­вали щедрые скандинавы, а использовали в своих — не всегда гуманитарных — целях несколько разведок, в том числе, рос­сийская. Впрочем, случай, о котором пойдет речь, никак не был связан со спецслужбами. Али Азгхар Шах говорил, что Ксан сам во всем виноват, что нечего идти на поводу у жен­щин. Возможно, он был прав.

Ксан занялся Мариной Стожковой по просьбе российско­го посольства, которое, в свою очередь, получило инструк­ции «с самого верху». Ситуация на первый взгляд казалась заурядной. Пожилая мама в Тамбове имела восемнадцати­летнюю дочь, которая влюбилась в пакистанского студента Манзура, учившегося в Тимирязевке. Невзирая на сопротив­ление родительницы, дочка вышла замуж по большой любви и укатила в Музафаргхар (городишко вблизи Фейсалабада),где реальность обманула ее ожидания. Юный муж честно пы­тался применять на практике знания агронома, но зарабаты­вал не более тридцати-сорока долларов в месяц. В семейной жизни он переменился радикальным образом, перестав по­зволять молодой жене то, что в Москве считалось абсолют­но приемлемым: общение с подругами и друзьями, самосто­ятельное посещение кафе и ресторанов. По сути, супруга со­держалась взаперти, если не считать вылазок в магазины. Ее интересы были ограничены кухней и уходом за двумя деть­ми. Третий уже «нарисовался» в проекте, что сулило Марине полное отсутствие личной жизни еще годиков этак на пять.

В общем, она обратилась к мамаше за помощью — сама, то денег даже на автобус наскрести не могла. Та разменяла квар­тиру, купила дочери отдельные апартаменты в Тамбове и от­ложила необходимую сумму на авиабилет. Оставалось решить самую ответственную задачу — вырвать Марину из лап «пси­хованного мусульманина», которого родительница стойко не­навидела с первых минут их знакомства. В ненависти она не знала границ и, желая досадить пакистанцу, кормила дочь в его присутствии исключительно свининой. Возможно, если бы госпожа Стожкова отличалась большей терпимостью, мо­лодые супруги остались бы в России, и Ксану не пришлось бы вызволять Марину из тенет исламского мира.

Родительница проявила необычайную настойчивость и энергичность, рассылая письма во все инстанции, и волею прихотливого случая одно из них оказалось на столе у главы президентской администрации. Чего на свете не бывает — к безвестной обывательнице, не имевшей ни денег, ни связей,проявили внимание в высшем эшелоне власти. В посольство ушла телеграмма, и там решили прибегнуть к услугам «Хелпмессенджер».

Ксан связался с окружными и уездными властями, нанял адвоката. Формальные препятствия для отъезда Марины от­сутствовали, однако проблем оставалось предостаточно. По­мимо дремучего пакистанского бюрократизма, на стороне мужа выступил могущественный феодальный клан Заведовав,к которому он имел честь принадлежать. Вдобавок сама Ма­рина проявляла чисто женскую непоследовательность. Стре­мясь в Москву, одновременно томилась любовью к Манзуру и периодически обнаруживала в себе силы терпеть ради это­го нищету и мужской шовинизм.

Встречи Ксана с супругами происходили в присутствии полицейских чинов, а также разнообразных родственников Манзура, среди которых имелись лица влиятельные. Разби­рательства сопровождались истериками и угрозами, кото­рые адресовались Ксану, ведь в глазах Джаведов он высту­пал главным обидчиком.

В очередной раз возненавидев мужа, его сородичей, а так­же их исламскую родину, Марина сумела выскользнуть из домашнего плена и добралась до полицейского управления.Оттуда позвонила Ксану, нервно потребовав «забрать ее от­сюда навсегда».

Спустя два с половиной часа (столько времени занял путь от Исламабада), Ксан обнаружил Марину в кабинете окружного комиссара, но не одну, а вместе с Манзуром и пароч­кой Джаведов: хозяином бензоколонки Навазом и менедже­ром «Аскари-банка» Таусифом. Хозяин кабинета благоразу­мно удалился, дабы не мешать мужскому разговору. Марина,заварившая всю эту кашу, сидела на стуле, хлопала глазами,определенно позабыв о своей недавней просьбе, и влюбленно смотрела на Манзура. Когда возмущенный Ксан спросил, что она, в конце концов, выбирает — маму в Тамбове или нищего мужа в Музафаргхаре, Марина потупила взор и промолчала.

Здесь, нужно сказать, Ксан дал маху. Вместо того, чтобы подняться и уйти, он решил переломить ситуацию. Уж боль­но велик был соблазн поставить точку в этой нелепой, затя­нувшейся истории, избежав дальнейшей переписки с офи­циальными лицами и неугомонной мамашей, изматывающих встреч и бесед. Оттеснив плечом малохольного мужа, Ксан приобнял Марину, как бы подталкивая на путь истинный.Разъяренный Таусиф не вынес подобного издевательства и сильно пихнул Ксана в грудь. Тот нанес ответный удар, и в ту же секунду в помещение ворвались полицейские. Не слу­шая объяснений регионального представителя, его скрути­ли, вытащили наружу и бросили в джип, покативший в го­родскую тюрьму.

Дно было неровным, Ксан наступал на какие-то склиз­кие камни, с трудом сохраняя равновесие, чтобы не оступить­ся и не погрузиться с головой в омерзительную жижу. Один или два раза он вскрикнул от боли, напоровшись на что-что-то остроеНельзя было сказать, насколько глубок порез. В го­лове мелькнула мысль: вдруг он истечет кровью здесь же, в яме, заполненной грязной водой и дерьмом? Такой же страх не раз посещал Ксана в детстве, когда ему приходилось про­бираться по илистому дну речки или пруда, чтобы освобо­дить крючок или столкнуть лодку с мели. Он старался сту­пать как можно осторожнее — вдруг под густым илом прита­ился кусок стекла или ржавая железяка? Однажды Ксан от­дыхал с родителями в Прохоровке, барахтался в Днепре на мелководье и чем-то вспорол себе колено. С тех пор отчет­ливо помнил, как ужасно выглядела рваная рана. Ему бин­товали ногу, а потом везли на телеге, запряженной ленивым мерином, в сельскую больницу.

.— Когда же ты умрешь? — равнодушно поинтересовал­ся Раджа. — Все барахтаешься. А это так просто: перестаешь сучить лапками, выдыхаешь воздух. Что скажешь, Гульман?

—    Ты знаешь, Раджа, я убиваю быстро. Ты любишь пытки и страдания, я — нет. Убей русского, и шабаш^[5].

—    Не любишь ты меня, Гульман.

Сказано было равнодушно, но в глазах Раджи застыла не­нависть.

—    Ладно. — Он повернулся к Ксану, который чувствовал,что силы его на исходе. — Хотелось, чтобы парень еще не­много пожил, но раз Гульман сказал..

Исхан что-то промычал в знак согласия, и дакойты обме­нялись гнусными усмешками. Раджа потянулся к Ксану, что­бы схватить его за волосы. Однако тот, не дожидаясь прикос­новения грязной ручищи, отпрянул и ушел с головой под воду.

В тюрьмах, даже в пакистанских, надзиратели и охранни­ки тщательно следят за тем, чтобы в камерах не было колю­щих и режущих предметов. Однако наводнение несло с собой груды мусора и обломков, которые проникали внутрь сквозь решетки помещений, расположенных на нижних этажах. Вот таким образом на дне ямы оказалось отбитое горлышко сте­клянной бутылки, о которое Ксан порезал ногу и сейчас пы­тался найти, лихорадочно шаря вокруг.

Когда он вынырнул, Раджа и Исхан синхронно издали глухой гортанный звук. Исхан размахнулся ногой, желто-коричневая пятка устремилась к виску обреченной жертвы. Однако, нео­жиданно для дакойтов, русский, который к этому времени дол­жен был полностью обессилеть и молить Аллаха о скорой кон­чине, перехватил ногу Исхана и резко рванул ее на себя. В сле­дующее мгновение ударил дакойта в лицо горлышком бутылки.

Раджа, попытавшийся броситься на выручку к прияте­лю, отреагировал с секундным опозданием. Этого оказалось достаточным, чтобы Гульман успел ударить его локтем в жи­вот. Дакойт явно не ожидал нападения с этой стороны. Изу­мленно прохрипел: «Ты что...», после чего сноровисто ткнул Гульмана растопыренными пальцами в глаза. Воспользовав­шись замешательством сокамерника, выхватил из-под рубахи лезвие бритвы. Ошибка Раджи была в том, что он на мгнове­ние упустил из виду Ксана. Тот, опершись руками о край ка­менного пола, выскочил из ямы, стремительным движени­ем обхватил дакойта за шею, рванул вниз, ломая позвонки.

Гульман перевел дыхание: — Где научился драть­ся? Бьешь не хуже дакойтов.

— Русский спецназ. — Ксан удостоился уважительного взгляда.

Он перевернул на спину плававшего в воде Исхана.Острый край горлышка застрял в глазной впадине.

В камеру ворвались надзиратель и двое дюжих охранни­ков с бамбуковыми дубинками. Оценив ситуацию, вопроси­тельно уставились на начальника, демонстрируя готовность расправиться с оставшимися в живых заключенными.

Гульман успел заговорить первым:

—    Они что-то не поделили, Подрались и убили друг друга.

Надзиратель нахмурился, явно что-то просчитывая в уме,

затем кивнул Ксану:

—Пойдешь со мной. Ты, — кивок в сторону Гульмана, —уберешь эту падаль. — Имелись в виду трупы дакойтов.

Тюремщики перешагнули порог камеры, но Ксан задер­жался, чтобы спросить Гульмана:

—    Почему ты помог мне?

Пакистанец пожал плечами; мышцы его лица оставались неподвижными.

—    Сааб хорошо держался.

Улыбнувшись, приоткрыл испорченные зубы.

—    Сааб —я люблю твою страну. Учился у вас на врача.

Изумленная физиономия Ксана заставила Гульмана по­яснить:

—    Был доктором в Балакоте. Давно это было. Прощай. —Ксан с энтузиазмом пожал жесткую, как наждачная бума­га, руку.

—    Ну, хватит болтать! — грубо вмешался надзиратель.

Он грубо схватил Ксана за шиворот и вытащил в коридор.

—    Воняет от тебя, как из задницы у буйвола...

В конце коридора они свернули налево и вышли в тюрем­ной двор. На противоположной стороне находился офис ад­министрации. За письменным столом, широким как палуба авианосца, восседал начальник тюрьмы. Энергичный, затя­нутый в полковничий мундир, он мог бы выглядеть грозными уверенным в себе, если бы не легкая растерянность во взгля­де. Возможно, она объяснялась присутствием в комнате дру­гого человека: в кресле для посетителей развалился Али Азг-хар Шах. По обыкновению, адвокат был элегантен и наду­шен. Белоснежный (традиционный пакистан­ский костюм — просторная рубаха и шаровары) отутюжен и накрахмален, из нагрудного кармашка торчит мобильный те­лефон. Азгхар Шах курил египетскую сигарету и стряхивал пепел на пол. При виде Ксана вскочил, принюхался и скор­чил гримасу. Ткнул сигаретой в сторону начальника тюрьмы:

—    Помыть, переодеть, вернуть личные вещи и деньги.

Заметив, что полковник колеблется, добавил:

—    Я могу предъявить вам обвинение в незаконном задер­жании, пытках и в действиях, наносящих ущерб отношениям Пакистана с зарубежными государствами. Вами может заин­тересоваться Комиссия по проверке госслужащих.

...Когда они подходили к машине, Азгхар Шах спросил,скорее для проформы: «В Исламабад?». И услышал искрен­не его удививший ответ: «В Музафарагхар!». Ксан едва дер­жался на ногах (он уже тогда заболевал, подцепив в тюрьме какой-то вирус), однако не собирался считать себя побеж­денным. К требованию ехать в Музафарагхар адвокат отнес­ся скептически, однако вынужден был повиноваться: в кон­це концов, его услуги хорошо оплачивались, а клиент всег­да прав. Азгхар Шах позволил себе лишь немного поворчать:«С Джаведами лучше не связываться. В этой стране полно мест, где труп может лежать годами».

.В Музафарагхаре явно не ожидали появления таких важ­ных персон. Огромный «ниссан патрол» распугал куриц, буй­волов, ослов и коз, которые бродили по главной улице город­ка. Собственно, это была и не улица вовсе — так, скверно рас­чищенное пространство между двумя рядами домов и лавок.

Пара зевак с готовностью вызвалась показать жилище Манзура, неказистое, обшарпанное. Отсутствие даже скром­ного сада, грубые бетонные стены, дверной проем без две­ри, — все это внушало уныние. Зажав нос (естественная ре­акция на вонь от коровьих лепешек) Азгхар Шах и Ксан пе­реступили порог. Некрашеные стены, протертый синтетиче­ский ковер у шаткой кровати, в другой стороне — стол хозя­ина. На нем — какие-то бумаги, пачка дешевых сигарет, раз­ная мелочь. Сам Манзур сидел рядом — напрягшись и рас­красневшись. Парня, верно, ошарашил приезд его недруга,которому полагалось гнить в тюремной камере. Слова выры­вались из растерявшегося пакистанца как воздух из проко­лотого шарика, который сдувают ритмичными нажатиями:«Не имеете права. Это мой дом. Частная собственность.Негодяй. Ты пожалеешь.».

Ксан не выдержал и с угрожающим видом шагнул к маль­чишке, но тот ловко выудил из ящика стола черный предмет,оказавшийся пистолетом «ТТ». Местного производства, дру­гих здесь не водилось. Грубая работа, даже издали это броса­лось в глаза. В оружейных лавках такие пушки, изготовлен­ные кустарями, стоили гроши. Иногда некачественная сталь не выдерживала, и оружие разрывалось прямо в руках.

Ксан позабыл об осторожности. Повернувшись боками, сокращая таким образом площадь своего тела, куда могла впиться пуля, бросился на пакистанца. Манзур все же успел выстрелить — за мгновение до того, как Ксан выбил у него пистолет, отлетевший в угол.

Пуля разорвала кожу на левом боку Ксана, задев одно из ребер. Это могло дорого обойтись Манзуру: он с искренним ужасом всматривался в бешеные глаза русского, который,забыв об одолевавшей его слабости, заключил юного паки­станца совсем не в дружеские объятия. У незадачливого мужа русской прелестницы затрещали ребра, он делал судорожные движения ртом, тщетно пытаясь наполнить воздухом легкие.

В общем, Марина появилась весьма кстати. Видно, она ходила за покупками. С ходу оценив ситуацию, молодая су­пруга обрушила на череп Ксана связку полиэтиленовых па­кетов с картошкой, морковкой и бараньей ногой. Страдая одышкой (объяснимой в ее положении) и напирая на обид­чика восьмимесячным животом, молодая супруга обруши­ла на Ксана поток непарламентских слов и выражений, озна­чавших примерно следующее: «Вот гад, откуда ты на нашу го­лову свалился, что за напасть такая!».

Ксан смешался и ослабил хватку, дав Манзуру шанс на дальнейшее прозябание в городе Музафаргхаре. Дело было не только в том, что столкновение с бараньей ногой оказалось слишком болезненным, но, главное, в самой личности фигу­рантки, атаковавшей человека, по сути, ею же нанятого. Ма­рина прокричала, что любит Манзура и ничто их не разлучит.

Я разлил остатки водки. Ксан выпил, вытер рот тыль­ной стороной ладони (руки у него были широкие, мускули­стые, такие могли раздавить насмерть) и бесстрастно глянул в потолок. На мою просьбу закончить повествование лениво потянулся, сузив глаза под припухшими веками.

—    Итак, мы вернулись в Исламабад, не солоно хлебавши.Но, знаешь, я был по-своему доволен, что ни черта у меня не вышло. Вот ведь... Дней десять провалялся в постели — тем­пература, жар, словом, полный набор. Потом выздоровел,составил рапорт, дело как-никак было сделано, не моя вина,что девушка заартачилась.

—    Посольство заплатило?

Ксан передернул плечами, будто отгонял муху.

— Спустя неделю после того, как эта парочка шуганула меня из Музафаргхара, Марина явилась в Исламабад с чемо­даном и обоими детьми. Третий все еще сидел в утробе, но,судя по всему, планировал вскоре оттуда выскочить. Марина попросила немедленно отправить ее на родину, заодно выра­зив сожаление, что я работал грубо и неуклюже.

—    А ты?

Ксан хмыкнул:

—    Я, действительно, сделал не все, что мог. Сломал бы пар­нишке пару ребер, руку или ключицу..Тогда бы эта девчон­ка не стала так торопиться, пришлось бы ей позаботиться о своем Ромео. Может, в конце концов, и сладилось бы у них.

II. Эмоциональный контроль

—    У вас благородная профессия.

По ироничному выражению лица Ксана я понял, что ска­зал глупость. Он отхлебнул ореховой настойки (в ее приго­товлении мне нет равных) и водрузил свои ноги на кухонную табуретку. Я ничего не имел против — в конце концов, мы от­дыхали, и соблюдение условностей было ни к чему.

Ксан явился час назад, захватив с собой объемистую сум­ку с деликатесами: красной икрой, лососиной, грибами, за­морскими салатами и прочими диковинами, которые пенси­онеру не по карману. Подкрепившись и выпив, мы развали­лись в продавленных креслах и принялись глазеть на падаю­щие снежинки. Был конец октября: снег скоро стает, но пока что он падал, настраивая поговорить на всякие важные темы.Вот тогда я и прокололся. С другой стороны, чего стеснять­ся? Ксан прекрасно понимал, что я простой обыватель. Мо­жет, именно поэтому он общался со мной, ценя возможность побыть самим собой и хорошенько расслабиться.

Ксан заложил руки за голову, изучая мутно-серое небо.

—    Благородная. Да только.

—    Да только?.. — с надеждой повторил я.

—    Разведка занимается получением информации, как жур­налистика или дипломатия. Но, в отличие от последних, она априори предполагает нарушение законов страны пребыва­ния, пренебрежение интересами личности. Обман, хитрость,насилие — нормальные рабочие инструменты. При вербовке нельзя думать о том, что ты ставишь под угрозу жизнь свое­го подопечного, благополучие его семьи. Выжать из него все,что требуется, а дальше — трава не расти. Необходим эмоци­ональный контроль. Стоит разок отпустить вожжи.

Ксан нацепил на вилку сочащийся жиром кусок семги,проглотил, после секундного раздумья отхлебнул водки.

—    Трудно вам, — заметил я с почтением.

Ксан покрутил головой, помассировал себе шею.

—Остеохондроз. Возраст — ничего не поделаешь. — По­молчал с минуту, и согласился: — Трудно, конечно.

Глаза его подернулись дымкой воспоминаний, и я замер в предвкушении очередного рассказа. Может и негоже при­знаваться в этом старому хрычу, да врать не стану, считайте, я снова стал мальчишкой, мечтающим о дальних странах. Су­ществование в привычном для меня городе, вдоль и поперек исхоженных Печатниках, казалось чем-то нереальным — бо­лее ярким и правдивым был мир Ксана.

Политика в Центральной и Южной Азии всегда опреде­лялась нефтяными и газовыми интересами. Европа, Амери­ка, Россия, Япония, а с недавних пор Аргентина и Австра­лия схлестнулись в борьбе за право эксплуатировать место­рождения углеводородов, тянуть трубы к терминалам пор­тов на Аравийском море. Российской компании «Нефтегаз»удалось выиграть тендер на поставки газа из Южного Ира­на: предполагалось, что газопровод пройдет через провин­цию Белуджистан.

Все бы ничего, если бы не безобразие, которое учинил Га-фур Осман Хайдери, вождь племени, обитавшего в межгор­ной котловине Ванну (округ Лоралай). С одной стороны ее обрамляли горы Макран, с другой — Драганское плато, здесь пролегал идеальный маршрут для трубопровода.

Нужно сказать, что в Белуджистане племена до сих пор пользуются практически полной автономией, и властям сними непросто сладить. Так вот, с Османом был подписан договор, разрешавший строительство на его территории за крупную сумму, которая переводилась на его счет в венском банке, а также за весьма соблазнительные роялти. Одна­ко вождь посчитал, что следовать понятиям чести попросту глупо. И когда австралийская «Брокенхилл-пропрайетори»,вознамерившаяся монополизировать всю нефтегазовую раз­ведку и добычу на территории Пакистана, предложила ему в полтора раза больше, он долго не раздумывал.

В руководстве «Нефтегаза» решили, что соревноваться с богатыми австралийцами бессмысленно. Вместо этого биз­несмены обратились к спецслужбам, что представлялось па­триотичным и менее расточительным. Газовики не прогадали— буквально за месяц была собрана информация, проливав­шая свет на некоторые стороны деятельности вождя племени.

В ходе последней избирательной кампании, невзирая на публичные заверения в верности военному режиму, Осман тайком ездил в Саудовскую Аравию, где вел переговоры о политическом союзе с опальным премьер-министром Па­кистана. Осман также контролировал контрабандную тор­говлю на одном из участков иранской границы и не раз пре­доставлял убежище отрядам одной из радикальных группи­ровок, которая враждовала с федеральным центром и бо­ролась за независимость своей провинции всеми средства­ми — включая обстрелы городов из тяжелых гранатометов и ракетных установок.

В Пакистане всем памятен скандал с Зафаруллой Бугти, главой другого племени, которого застукали в уютном гест-хаусе с двумя девицами сразу. Благодаря этомуон удостоился ласкового прозвища «Зафи-сандвич» и поте­рял место в парламенте. Предание огласке информации (за­документированной, подкрепленной свидетельскими пока­заниями, фото — и видеосъемкой) о политических и коммер­ческих контактах Османа могло иметь еще более суровые по­следствия, и правоверный мусульманин попал бы в зиндан быстрее, чем длится утренний намаз. Сам вождь разделял по­добную точку зрения. После просмотра малой части «кинох­роники», он охотно согласился со сделанным ему предложе­нием: ему передается весь компромат, а взамен подтвержда­ется договор с «Нефтегазом».

Непосредственно по Осману работал Володя Зайченко—мо­лодой сотрудник Ксана, с приятной наружностью и большими амбициями. Он был самоуверен и нагловат. В Исламабаде ему по статусу полагались отдельная вилла, дорогая машина, и он с ужасом думал, что рано или поздно придется лишиться этой ро­скоши. Возможно, именно это побудило Зайченко отправиться в Объединенные арабские эмираты, где он обосновался в Шар­дже, в гостинице «Карлтон». Связавшись с Ксаном, сообщил,что материалы на Османа у него, и вернет он их только после перевода на номерной счет в «Эмирейтс бэнк» внушительной суммы в долларах. В Москве разразился скандал, и начальство пришло к выводу, что главный виновник — Ксан.

Прежде уже случалось, что его карьера висела на волоске.Однажды один из его подчиненных исчез в Дубае. Не явился на рейс, покинул здание аэропорта. Ксана, отдыхавшего тогда в Сочи, выдернули с солнечного пляжа, срочно вызвали в Мо­скву и недвусмысленно уведомили о стоявшем перед ним вы­боре: отыскать пропавшего сотрудника либо покинуть службу.В течение пяти дней он обходил дубайские отели — от высше­го класса до тех, что не подходят ни под одну «звездную» ка­тегорию — и, наконец, обнаружил строго засекреченного ра­ботника. Тот не перебежал к врагу и не раскрыл тайны кодов.Лежал, абсолютно пьяный, на толстом ковре в номере-люкс,распространяя острый запах рвоты и экскрементов.

В нынешней ситуации на кон были поставлены государствен­ные интересы, и Ксану дали две недели для «решения вопроса».

Зайченко был холостяком, любовницы не имел, детьми не обзавелся. Из близких родственников у него оставалась мать, Зоя Никитична, проживавшая в Москве и пламенно любившая единственного отпрыска. Что удивительно, сын отвечал не менее сильным чувством. Проблема отцов и де­тей представлялась ему явно не актуальной: он следовал со­ветам мудреца Конфуция, призывавшего чтить родителей, и всегда консультировался с мамой. Это служило поводом для шуток среди коллег, которые не могли понять, почему, решая вопросы о смене жилья, покупке костюма или отпуске, Зайченко обязательно звонил в Москву.

Нетрудно было предположить, что, пускаясь в авантюру,обещавшую изменить всю его жизнь, послушный сын про­сто обязан был известить маму. Та могла знать, где спрята­ны видео и аудиокассеты или, по крайней мере, подсказать,в каком направлении вести поиски. Зайченко звонил матери по несколько раз в неделю, однако разговоры (которые тща­тельно прослушивались) шли об обыденных вещах: погода,здоровье, приветы знакомым.

Взвесив все «за» и «против», Ксан понял, что нужно ле­теть в Москву.

Приехав, не мешкая, отправился на встречу с Зоей Ники­тичной. Предварительно позвонив, представился сослужив­цем ее сына, приехавшим в командировку. Чтобы мама не смогла поделиться приятной новостью с Володей, все звон­ки в ее квартиру из Шарджи блокировались. Сама она сыну почти никогда не звонила (по соображениям экономии), но приди ей в голову такая мысль, ничего бы не вышло. Конеч­но, она могла пойти на Центральный телеграф, Главпочтамт,даже в районное отделение связи, не говоря уже о том, что­бы воспользоваться телефонными аппаратами знакомых. Од­нако Ксан рассчитывал, что молчание Зайченко в течение трех-четырех дней не должно ее встревожить. О том, что в та­кой срок можно не уложиться, ему не хотелось даже думать.

Ксан оставил машину рядом со станцией метро «Крас­ные ворота», ему захотелось пройти пешком. Медленно ша­гая по старым московским переулкам, он приблизился к пя­тиэтажному серому дому постройки конца девятнадцатого века. Завидное здание, странно, что у риэлторов до него не дошли руки. По виду, ремонт не делался давно, стекла в подъ­езде разбиты. Квартиры наверняка — огромные коммуналки.Рано или поздно их расселят, перепланируют, обновят на ев­ропейский манер и продадут местным богачам. Ксан вошел в подъезд, шмыгнул носом — отчаянно воняло мочой и куре­вом; придирчиво оглядел двери старенького лифта (еще толь­ко застрять не хватало) и стал подниматься по ступенькам.

Зоя Никитична оказалась далеко не старой, на удивле­ние стройной, одетой аккуратно, почти элегантно. Фигура не раздавшаяся, грудь бесформенной назвать нельзя. Да и ноги хороши, таким даже мини-юбка впору (она носила раз­умное «миди»).

Радушно приняв скромного, немного застенчивого кол­легу Володи, который привез ей в подарок от сына шелко­вый коврик ручной работы, Зоя Никитична пригласила Ксана выпить чаю. Тут же засуетилась, достала новую скатерть, вы­ставила коробку конфет, пирожные. За хлопотами не забыва­ла украдкой бросить взгляд-другой на гостя, который чинно сидел на диване, разглядывая семейные фотографии. Что ни говори — приятный мужчина. Чувствовалась в нем мужицкая закваска, лицо грубовато, но что-то в нем так располагает.

Потчуя Ксана, женщина без устали рассказывала о Во­лоде: как он поступил в институт (без всякого блата), лучше всех успевал, добился хорошего распределения.

— Тоскуете, конечно? — невинно поинтересовался Ксан.— Скоро вернется к вам Володя.

Зоя Никитична неожиданно смешалась.

—    Ой, да, он говорил, что на следующий год продлевать­ся не будет.

—    Ага, — кивнул Ксан, а про себя отметил: маме Зайченко что-то известно. Затем ловко перевел разговор на другие темы:театр, кино, культурная жизнь, прочно завладев вниманием Зои Никитичны. Ему быстро стало ясно, что эта моложавая жен­щина откровенно скучает. Работа в Тургеневской библиотеке,посиделки с немногими подругами, да редкие звонки сына,как еще разнообразить свое существование? Хотелось свет­ских мероприятий, презентаций, концертов, кино, наконец.

Ксан не тратил времени попусту.

—    Я в Москве ненадолго, а столько всего посмотреть хо­чется. Вот, два билета дали на концерт. Составите компанию?Мне больше не с кем — семьи нет, родственники в Старом Осколе. Не продавать же.

Щеки Зои Никитичны порозовели. Для приличия помяв­шись («не знаю, это так неожиданно»), она согласилась с эн­тузиазмом, который произвел на Ксана приятное впечатле­ние. Он неожиданно поймал себя на мысли, что ему нравит­ся эта женщина.

Посещение концерта прошло «на ура»: Зоя Никитична в вечернем платье, Ксан в темно-синем костюме, который вер­но служил ему с десяток лет, разговоры о литературе и искус­стве. В завершение вечера он пригласил ее в дорогой ресто­ран. На следующий день Зоя Никитична ответила домаш­ним ужином — при свечах, с салатом «оливье» и молдавским вином. Ксан расслабился, даже позволил себе фривольные мысли. Тело у нее, видать, все еще довольно крепкое.

—    О чем вы думаете? — раскрасневшись, Зоя Никитична пригубила из бокала.

—    О любви. — Ксан поигрывал вилочкой. — Никакие иные чувства не сравнятся с этим. Перед ним все отступает. — В его улыбке засквозило коварство. — Судя по всему, вы много любили, и вас любили тоже.

Зое Никитичне сказанное понравилось. Она еще больше покраснела и опустила глаза.

—    Ну, признайтесь, — настаивал неугомонный гость.

—Наверное, — прошелестела смущенная хозяйка. — Но,бывает, любовь помрачает сознание, и человек действует себе во вред. — На ее лбу собрались морщины.

Не теряя доброго расположения духа, Ксан осушил стоп­ку (водка на столе тоже имелась), закусил маслинкой: — Вас что-то тревожит?

—    Не стоит об этом. — Зоя Никитична потерла глаза и все-таки не сдержалась: — Я вспомнила о Володе. Мы заговори­ли о любви, и я вспомнила.

—    Вы просто боитесь за него. Первая командировка. Но уверяю, все будет хорошо. Ждать осталось недолго.

—    Вы так думаете?

Внезапно Зоя Никитична залилась слезами. Ксан под­сел к ней, обнял за плечи, принялся утешать: все образует­ся, волноваться ни к чему. Он и сам не заметил, как крепче привлек к себе женщину, она спрятала голову у него на гру­ди. Ксан почувствовал нарастающее желание.

.Преодолеть сопротивление Зои Никитичны оказалось не трудно. Когда он обнаружил на ней шелковое кружевное белье, то догадался: женщина не исключала, что вечер полу­чит сексуальное завершение. Страсть, с которой она приль­нула к нему, с которой отдавала свое тело, почти растрогала Ксана. В конце концов, он заслужил свои маленькие награды в этой несуразной истории. У него мелькнула мысль, что не вполне благовидно заниматься любовью с женщиной, кото­рая важна для него только как источник информации, одна­ко тут же успокоил себя — было бы еще хуже ничего не дать ей взамен. Хоть несколько недель будет думать, что жизнь пе­ременится к лучшему.

...Зоя спала, положив голову на его руку, и он старал­ся не шевелиться, чтобы не разбудить ее. Удивительно, на­сколько молодо она выглядела. Никаких подтяжек, а вид— очень даже..

Он осторожно взял сигарету с журнального столика, с на­слаждением затянулся. Было около девяти вечера, но спать не хотелось. Зоя — другое дело, притомилась от любовных утех. А он — каков молодец! Его тело ведет так, словно вспомнило моло­дость. А вдруг, ему просто нравится эта женщина? Может быть.

Зоя Никитична приоткрыла глаза, сладко потянулась.

—    Я и не заметила, как заснула. Так хорошо.

Ксан промычал что-то невнятное.

—    Ты не скоро уедешь?

—    Я вернусь, и мы снова будем вместе.

Глаза женщины подернулись влагой, она благодарно по­смотрела на любовника. Какое-то время они лежали молча,тесно прижавшись друг к другу.

— Милый, — доверительно прошептала Зоя Никитич­на, — я чувствовала, что так будет. С того момента как увиде­ла тебя. — Затем, поколебавшись, все-таки решила открыть­ся. — Только не сердись. Но я с самого начала знала, зачем ты пришел.

Ксан хотел возразить, но она закрыла ему губы жаркой ладонью.

—Сын прислал письмо, с Зиной Черевичко. Там он на­писал, что, скорее всего, ко мне придет человек, и, навер­ное, им будешь ты.

—    Он объяснил, почему? — спокойно осведомился Ксан.

—    Нет. Упомянул, что у него проблемы, но они, мол, раз­решимы, и все наладится. Он что-то натворил? Ты. вы не сделаете ему ничего плохого? Ну ответь же! — она принялась тормошить Ксана. — Я места себе не нахожу, как ты не по­нимаешь!!

—Да погоди ты. — Он попытался ее успокоить, но Зоя Никитична вырвалась, уселась на постели, уткнув подборо­док в колени, сдвинув брови и страдальчески скривив рот.

—    Ладно. — Ксан махнул рукой. — Я не имею права ничего говорить, но между нами. Да, мне нужна была информация о Володе. Мне и в голову не могло прийти, что.

Зоя Никитична резко приподнялась на постели. Кожа на ее лице покрылась пятнами, пальцы комкали простыню. —А-а. — только и смогла произнести она. Женщина мгновен­но постарела, рельефно прорисовались морщины, ее сотряс­ла мелкая, противная дрожь.

Ксан старался смотреть Зое Никитичне в глаза и как мож­но искреннее.

—Сейчас самое важное — судьба Володи. Ты — его мать,для нас — он верный товарищ, который совершил ошибку, и ее необходимо исправить. Ему были переданы важные мате­риалы, Володя вообразил, что сумеет самостоятельно прове­сти операцию, которую руководство пока даже не одобрило.Парень молодой, увлекающийся.

—    Да, да! — возбужденно подтвердила Зоя Никитична. —Он именно такой. — Внезапно она сообразила, что сидит на постели голая: простыня сползла с плеч.Судорожно при­крывшись, всхлипнула и вытерла глаза, размазав косметику.

—Ну вот, — Ксан был доволен тем, что его рассказ нахо­дит должный отклик, — возникло определенное противоре­чие. Володя не понимает, что в одиночку ему не выпутаться.Ну, а мне, его другу, очень не хочется доводить дело до кон­фликта. Вот я и попросил разрешения съездить в Москву,поговорить с единственным человеком, который мог бы на него повлиять. Ему кажется, что победителей не судят, и если дело выгорит, то его примут назад с распростертыми объяти­ями. Увы. У нас часто важен не результат, а дисциплиниро­ванность, послушание.

На лице Зои Никитичны отразилось облегчение. По край­ней мере, ситуация выглядела более определенной и не такой безнадежной. Главное, имелся союзник, которого она видела в Ксане. Соскочив с постели, прошлепала босыми ногами к бельевому шкафу, порылась на одной из полок и извлекла из-под стопки ночных сорочек несколько видео — и аудиокассет.

—    Это он прислал через Черевичко, вместе с письмом.

Ксан покачал головой. В действительности все оказыва­лось проще, чем это предполагали изощренные профессио­налы. Куда Зайченко мог спрятать похищенные им матери­алы, какой хитроумный способ придумал? Камеры хране­ния в аэропортах и на вокзалах, банковские сейфы, чемодан с двойным дном. А всего-то речь шла о несанкционирован­ном вложении в диппочту. Володя дружил с шифровальщи­ком Толей Черевичко, который систематически нарушал ин­струкцию и пересылал с дипкурьерами буквально все: от де­нег до сувениров.

Ксан поцеловал любовницу, и она благодарно затихла у него на груди. Разумеется, спустя какое-то время они пого­ворили, и Зоя Никитична окончательно успокоилась. Ксан вернет материалы, с Володей поговорят по душам. Взыска­ния ему, конечно, не избежать, отзыва из командировки тоже,но карьера не будет загублена и потом представится не один шанс восстановить свою репутацию.

Минут пять мой гость молчал, сосредоточенно дымя си­гаретой, глядя, как темнеет за окном. В отблесках городских огней снежинки приобрели лиловый оттенок. Они плани­ровали в сгущавшихся сумерках, чтобы растаять на слякот­ных тротуарах и мостовых. Не сумев сдержать распиравшего меня любопытства, я задал вопрос:

—    Чем же все кончилось?

—    Да ничем, — пожал плечами Ксан. — Материалы отдал,сам уехал.

—    А как. Зоя Никитична? — Спрашивать, конечно, было ни к чему, но уж очень хотелось вызвать Ксана на откровен­ность. Он нехотя оторвался от созерцания городского пейза­жа, глаза его отразили какое-то переживание.

— Такие, как я, не должны забивать голову сложными рефлексиями, важно уметь свести любую проблему на эле­ментарный уровень. Отчетливо видеть, к чему ведет тот или иной вариант, каковы затраты, практическая отдача. Эмо­циональный контроль вносит ясность, избавляет от внутрен­них терзаний. Зоя мне нравилась. очень нравилась, — доба­вил он, — но развивать наши отношения было бы глупо и не­честно. Правда, признаюсь, тогда я все-таки выпустил вож­жи из рук, чувства разгулялись. Стал подумывать, что можно оставить службу, устроиться в одну контору на хорошие день­ги... В общем, решил заехать к Зое накануне отъезда. Име­лась мыслишка — не сдать ли билет. Рейс, правда, был отлич­ный — через Франкфурт, стыковки удобные.

В тот раз Ксан не стал останавливаться у метро, а доехал прямо до серого дома на улице Чаплыгина. Быстрый взгляд на ее окно: сквозь занавеску просматривался силуэт строй­ной фигуры.

Встретила его как обычно: поцеловала, помогла снять пиджак, провела в комнату. Они пили чай с лимоном и саха­ром, лакомились шоколадным тортом, время шло, а Ксан все не решался сказать о главном. На него навалились сомнения.Ну, согласится она. Это значит жить не только с ней, но и с ее мыслями, воспоминаниями, которые так или иначе будут связаны с сыном. На что ему подобное самоистязание, кото­рое растянется до самой смерти? Ради домика в Подмосковье,прогулок по утрам, вечеров у камина, когда за окнами рас­ползается сырость? Но этим дело не ограничится. Какое-Какое-то времяон будет получать удовольствие от женщины, которая ему пришлась по вкусу, с которой ему хорошо в постели. Но это пройдет, и скоро. Допустим, она замечательно сохрани­лась, но годы сделают свое, недалек тот день, когда ее кожа станет дряблой, грудь обвиснет, рот западет, и никакие ухищ­рения не смогут приостановить этот процесс старения плоти. В любом случае рано или поздно ему придется с отвраще­нием взирать на собственное тело — обрюзгшее, немощное,разлагающееся. Стоит ли добавлять к нему еще одно, оболь­щаясь призрачными надеждами?

Ксан допил чай, аккуратно промокнул салфеткой рот и попрощался. Зоя Никитична откровенно расстроилась, ноне подала виду, предложив Ксану заходить, когда тот будет в Москве. Он твердо пообещал, хотя знал, что больше они не встретятся.

Я не стал задерживать Ксана, когда он засобирался домой.Было абсолютно очевидно, что правды от него не добиться.Судя по всему, мой гость и так решил, что чересчур разоткро­венничался перед, в общем-то, случайным собеседником.

После его ухода я сел за компьютер (единственная ценная вещь в моей квартире) и принялся отыскивать во всемирной паутине следы этой истории.

Вот, что мне удалось узнать.

Российский гражданин Владимир Зайченко возвращал­ся на родину из Пакистана и решил на несколько дней задер­жаться в Шардже. Кто же упустит возможность отдохнуть —поплавать в море, понежиться на солнце. Спустя неделю по­стоялец отеля «Карлтон» вызвал к себе в номер парикмахе­ра. Подровняв виски, затылок, тщательно выбрив подборо­док, цирюльник аккуратно перерезал своему клиенту горло.Как выяснилось, настоящий парикмахер в то утро опоздал на работу — его автомобиль попал в аварию, и разбиратель­ство с дорожной полицией затянулось на целый час.

III. ХАТФ-1

— Никогда не понимал талибов. — Ксан задумчиво раз­глядывал фотоснимок. На нем был запечатлен какой-то се­минар или конференция. В основном, мужская аудитория(преимущественно в шальвар-камизах), во втором ряду вид­нелась голова самого Ксана. За столом президиума парочка ученых-пакистанцев и дородный афганец: в чалме, скромной рубахе и шароварах, заканчивавшихся у щиколоток. Волоса­тые ноги красовались в кожаных сандалиях.

—Фанатики, — уточнил я, обрадовавшись, что могу под­держать беседу. О талибах я читал.

—    Что такое «фанатик»?

—    Ну, — замялся я, — тот, кто стремится к достижению сво­ей цели, не думая о других.

Ксан потер подбородок.

— Талибы хотели построить государство на основе «чи­стого ислама». Ради этого убивали. Закрыли бани — снача­ла женские, потом мужские, запретили светскую музыку, кто ходил без бороды — сажали в тюрьму. Отменили школы для девочек, разрушили буддийские статуи.

—    Фанатики, — удовлетворенно повторил я.

—    Вот этот, — Ксан щелкнул ногтем по афганцу в чалме, —талибский посол в Пакистане, мулла Заиф. Входил в число тех,кто считался опорой режима. За три дня до падения Кабула в ноябре 2001-го встречался с западным журналистом, тот был представителем одной спецслужбы, но это не важно. В общем,журналист предложил ему миллион долларов и убежище в ней­тральной стране за информацию о мулле Омаре, укреплениях вокруг Кандагара, считавшемся фактической столицей талибов.

—    И?

—Глупец отказался и угодил на Гуантанамо. Американ­цы держали его на спецпрепаратах, говорят, с тех пор Заиф сильно изменился.

Мы встречались в третий раз, на этот раз у него. Он жил в центре Москвы, в просторной и запущенной квартире —большую часть времени они с женой проводили за грани­цей, а сюда наведывались от силы раз в год. Теперь, когда она умерла, шансы на превращение этих помещений в уют­ное жилье свелись к нулю. Пройдет неделя, и Ксан снова от­правится в свои странствия, которые позволят забыть о по­тухшем домашнем очаге.

Обед он сервировал роскошный — все из ближайшего га­стронома. Не поскупился, выставил дорогие напитки, вся­чески за мной ухаживал. Несмотря на это, мы оба ощущали скованность: может, сказывались отсутствие штор на окнах,голые стены с потемневшими обоями, замершие напольные часы. Напрашивалось сравнение с залом ожидания на вокза­ле, где попутчики, разложив на газете прихваченные из дома припасы, коротают время в ожидании поезда.

Чтобы как-то разрядить атмосферу, Ксан достал фотоаль­бомы и стал показывать снимки той, настоящей своей жиз­ни. Голос его потеплел, от прежнего равнодушия во взоре не осталось и следа.

Я не знал, что сказать и решил сменить тему.

—    А это кто?

На нескольких фотографиях красовался молодой здоро­вяк с роскошной шевелюрой. С какой-то девицей в обним­ку, за рулем спортивного «лотоса», с веселой компанией на фоне горного пейзажа.

Ксан вздохнул и пригладил редеющие волосы.

—    Здорово я изменился. И не узнать.

Смутившись, я ненатурально закашлялся. Каков болван!

—    Да ты не расстраивайся, — засмеялся Ксан. — Я был мо­ложе и выглядел по-другому.

На одной из фотографий он был запечатлен со сломанной ногой, тщательно упакованной в гипс. Опираясь на косты­ли, красовался на фоне гор в заломленной набок войлочной шапке «пакколи», которую носят все пуштуны.

—    Бандитская пуля? — Затертая шутка прозвучала неудач­но. Ксан поморщился, затем, поудобнее устроившись в крес­ле, приступил к рассказу.

Это было еще до уничтожения Всемирного торгового цен­тра и создания антитеррористической коалиции. На талибов никто не думал нападать, а американцы и европейцы демон­стрировали явное снисхождение к кандагарским властям и поддерживали с ними тесные связи. Считалось, что с муллой Омаром можно найти общий язык, и проблемы создает один Усама бен Ладен, пользовавшийся гостеприимством одногла­зого лидера Движения Талибан.

—Тогда мы, — говорил Ксан,—пытались выяснить каналы по­ставок оборудования и технологий в ядерный центр талибов в аф­ганской провинции Пактия, и Москва дала добро на взаимодей­ствие с ооновцами. Не стану забивать тебе голову разными деталя­ми. Короче, поступила информация, что пакистанцы собирают­ся передавать талибам оперативно-тактическую ракету «Хатф-1».Это лучшее из того, что они разработали. Дальность полета—око­ло ста километров, предельный вес боеголовки — полтонны.

Ксан заулыбался так, словно «Хатф-1» была его люби­мым ребенком.

— Мы предполагали, что передача будет осуществлена на авиабазе в Харане, во время праздника ракетных войск...

Приглашенные летели пассажирским «фоккером». Само­лет зафрахтовало министерство обороны, и в салоне рябило от фуражек с разноцветными околышами, кокард и мужествен­ных усов, не оставлявших сомнений в непобедимости паки­станской армии. Гражданских тоже было немало — в основ­ном, из министерств, научных институтов и дипкорпуса. Ино­странцам впервые открывали доступ в те места, где взрыва­ли пакистанские ядерные устройства. Это делалось для того,чтобы продемонстрировать транспарентность национальной ядерной программы, надежность системы контроля, а заодно поиграть мускулами, показать, кто хозяин в регионе.

Удручающе серьезный голландский советник Алан Босворт считал, что из этого ничего не выйдет. «Помяните мои слова, — говорил серолицый дипломат из страны промоз­глой сырости и тюльпанов, — американцы возьмутся за Аф­ганистан и паков не пожалеют». Кое-кто с этим охотно со­глашался, другие спорили, однако серьезности Алана не раз­делял никто. Полет проходил беззаботно. Дипломаты и ооновцы лихо осушали бутылки со спиртным, пакистанцы взи­рали на них со смешанным чувством зависти и осуждения. В мусульманской республике потребление алкоголя каралось тюремным заключением, и люди, отдававшие должное это­му пороку, на публике старались сдерживаться.

—Эй! Ксюша! — заорал жирный австралиец Терри Мак-мэн. В посольстве он числился консулом, а кроме того был штатным сотрудником австралийской секретной службы.Слыл забиякой, выпивохой и обожал сальности. Недолю­бливал Ксана и нарочно коверкал его имя на женский манер.

—Не ожидал тебя здесь увидеть, — пролаял Макмэн, пе­рекрывая своим басом гул моторов. — Думал, ты только тер­рористами занимаешься. Теперь тебе бомбу подавай?

—Это ты у нас многостаночник, — отшутился Ксан. — А я просто турист, — тут он примирительно улыбнулся. — Нам прислали приглашение, как и всем.

— Ну-ну, — буркнул Макмэн. — Не знал, что ты такой лю­бознательный.

«Фоккер» летел три часа. Миновав густонаселенные равни­ны Пенджаба, перевалил через Соляные горы. Затем углубился на территорию Северо-западной пограничной провинции: вни­зу проплывало плоскогорье Таба Кахар. Наконец самолет во­шел в воздушное пространство беднейшей пакистанской про­винции — Белуджистана. После Кветты, Ранжпаи и Нушки^[7] до­стиг запретной зоны — бессточной и засушливой области Харан,расположенной на северо-западе. С одной стороны, ее ограж­дали от внешнего мира горы Чагай, с другой — хребет Рас Кох.

В 1998 году ядерные взрывы прогремели сразу на двух по­лигонах: чагайском и харанском. Где-то между ними затеря­лась авиабаза, куда доставили экскурсантов. Поманив их за­претным плодом, пакистанцы по обыкновению сплутовали.Гостей не повезли ни в Чагай, ни в Харан (там-де небезопасная радиационная обстановка), ограничив их передвижение пре­делами базы. Выбор оказался невелик: бродить под сенью ги­гантских шатров, разглядывая многочисленные стенды и экс­понаты (схемы центрифужного обогащения урана, обломки скалы, в которой долбили шурф для закладки ядерного заря­да) или выходить наружу и любоваться ржаво-коричневыми тонами пустынного ландшафта. Солнце палило нещадно, «зе­ленка» практически отсутствовала, и контраст с Исламабадом,утопавшим в буйной растительности, был разительным.

Среди публики выделялся грузный афганец — Абдул Раззак, талибский генконсул в Пешаваре. Он не слезал со сту­ла, демонстративно подремывая. Его выдавали только руки— тонкие, цепкие пальцы терзали изумрудные четки, цара­пали полированные бусины.

Абдул Раззак выполнял не только консульские обязан­ности, представляя также секретную службу В частности, он занимался поиском и ликвидацией афганских диссидентов, нашедших убежище в Северо-западной погра­ничной провинции. По сведениям Ксана, именно он должен был принять ракету от пакистанских военных.

На три были назначены выступления Афзала Илахи Мах­муда и Рустам Хана, директоров корпораций, занимавших­ся разработкой ракетно-ядерного оружия. Они попотчевали гостей безобидными байками из истории «исламской бом­бы» — аудитория позевывала и перешептывалась. Оживле­ние возникло, лишь когда настал черед вопросов.

Зал оживился, когда слово взяла Тасмина Азиз. Прежде она работала в одном из экспертных подразделений Объеди­ненного разведывательного управления (сокращенно — ОРУ),но, после того как армия сместила демократическое прави­тельство, была уволена. Новый шеф не простил ей свободо­мыслия и независимости.

Тасмина происходила из богатой аристократической се­мьи. Была умна, начитана, располагала ценными источни­ками информации, отличалась красотой и женственностью.Ей было тридцать с небольшим, а смотрелась она в худшем случае на двадцать пять. Шальвар-камиз — чуть более про­зрачный и обтягивающий, чем это дозволялось местными приличиями; яркая, сочная помада придавала блеск и выра­зительность нежным губам, густые волосы обрамляли лицо,сводившее с ума многих мужчин. Убежденная феминистка,Тасмина никогда не была замужем. Поклонников, тем не ме­нее, не отвергала и даже начинала тосковать в их отсутствие.К числу ее недостатков относились тщеславие и почти полное отсутствие таких качеств, как сдержанность, осторожность.

— Вопрос к любому из уважаемых докладчиков, — звонкий голос женщины заставил встрепенуться замшелых профес­соров и закрутить усы бравых вояк. — Наши ядерные устрой­ства создаются на основе урана-235, но урановый путь давно завел нас в тупик. Он не позволяет конструировать компакт­ные, легкие боеголовки, которые можно установить на раке­тах типа «Хатф». Так вот — не считаете ли вы целесообразным заняться плутониевыми боезарядами?

Отвечать взялся Илахи Махмуд. Он славился как ретро­град и ненавистник молодежи.

— Многоуважаемая Тасмина продемонстрировала свою осведомленность, честь ей и хвала. Создание ядерных устройств — процесс сложный, отрадно, что это понимают даже красивые дамы. Схемы на основе обогащенного урана наиболее дешевы и просты, наша родина не намерена обзаво­диться дорогостоящими плутониевыми боеголовками и тра­тить миллиарды на бессмысленную гонку вооружений. Глав­ное уже сделано: Пакистан получил оружие победы и величия.

Аудитория неистовствовала, хлопала в ладоши, по ручкам кресел и собственным коленям. Раздавались выкрики: «Па­кистан зиндабад! Пайндабад!»^[8]. Тасмина сидела с непроница­емым лицом, мяла и скручивала шелковыйВидно, нервничала, корила себя за неосторожный вопрос. Ксае про себя выругался. Привлекать к себе внимание таким обра­зом — что может быть глупее? Он завербовал Тасмину около года назад, она и сообщила о предстоящей передаче «Хатф-1».

.Ксан встал со стула, грузно прошелся по комнате, на­клонившись к батарее центрального отопления, пощупал ее ребристые бока. Они были едва теплыми, и хозяин недоволь­но прищелкнул языком:

—    Ничего не меняется: совок, бардак.

—    А там, у вас. лучше? — осмелился предположить я.

—Центрального отопления нет. — Заложив руки за спи­ну, Ксан пристроил свои ягодицы на батарее и сочувствен­но посмотрел на меня. — Жаль, что тебе не довелось побы­вать в Азии.

Выражение лица у него было самое что ни на есть бла­женное и удовлетворенное. Думаю, это объяснялось не толь­ко обильной выпивкой и закуской: на него действовали соб­ственные рассказы, ему нравилось вспоминать.

Выяснение деталей сверхсекретной военно-ядерной про­граммы неизбежно сопряжено с огромными трудностями.Любая неосторожная попытка войти в контакт с теми, кто имел доступ к нужной информации, могла с легкостью «за­светить» разведчика. Поэтому Ксан решил, что ему крупно повезло, когда однажды, на международном семинаре в Гер­мании он познакомился с Тасминой. Та была сексуально при­влекательна, а, завоевав сердце женщины, ее несложно пре­вратить в своего информатора. «Постельный вариант» был Ксан многократно опробован, однако на этот раз дал сбой.

Просидев с Тасминой четверть часа в полутемном баре отеля «Доринт», он сжал ее тонкую руку. Девушка не стала строить из себя оскорбленной невинности, но отреагирова­ла резко.

— Уважаемый господин, перед тем как вы попытаетесь засунуть мне руку под юбку, чтобы «поиграть с моей задни­цей» — так, кажется, у вас, мужчин, принято выражаться? — я обязана сообщить вам о трех обстоятельствах. Во-первых, я не затеваю тайные интрижки, а открытая связь с иноверцем,сделает меня парией в моей стране.

На этот счет Ксан был осведомлен. Согрешив с неверным,пакистанка могла подвергнуться уголовному преследованию,лишиться карьеры и каких-либо перспектив замужества.

—    Во-вторых, вы мне не нравитесь физически. Ваше при­косновение неприятно, и я не хочу, чтобы вы играли с моей задницей. Чтобы пережить кошмар, мне достаточно увидеть вас во сне голым. В-третьих, я отлично понимаю, что моя за­дница не так уж сильно вас занимает. Какой из вас ученый,вы же разведчик — это понятно.

—    Вы правы, — беззастенчиво соврал Ксан. — Ваша задни­ца меня не интересует.

Ему удалось добиться желаемого: Тасмина покраснела от гнева. Бросив на стойку несколько марок, Ксан слез с высоко­го табурета и неспешно удалился. Он не сомневался, что разго­вор не закончен. Спустя два дня молодая женщина позвонила ему и предложила прогуляться. Она держалась как ни в чем небывало. Упомянув давешнюю пикировку и важно сообщив, что личные отношения не должны мешать деловым, Тасмина со­гласилась работать на Ксана. Сказала, что ей не по вкусу воен­ный режим, и ядерное оружие нельзя отдавать одним генералам.

Мощные вентиляторы, установленные по углам гигант­ского шатра, плохо справлялись со своей задачей: диплома­ты и военные парились в официальных костюмах и мунди­рах. Чешский посол, отличавшийся необъятным брюхом и простотой нравов, сорвал с себя ненавистный пиджак и гал­стук, оставшись в пропитанной потом рубахе. Прочие терпе­ли, жадно поглощая ледяные напитки, которые только усили­вали потоотделение. В какой-то момент Терри Макмэн выру­гался, отшвырнул тарелку с едой, отдернул полог и выбрался наружу. Его безумному примеру последовали Алан и Ксан.

Сперва они почувствовали облегчение. Вместо спертого воздуха — бескрайние просторы под налившимся синевой небом. Но спустя мгновение облегчение проходит, жара об­рушивается на несчастного, который чувствует себя куском мяса на раскаленном противне. Тем, кто не вырос в этих Ал­лахом проклятых местах, остается лишь разевать рты, подоб­но задыхающимся рыбам, омывая легкие обжигающей сме­сью кислорода и углекислоты. В поле зрения — ни лесов, ни кустарников. Иссушенная земля, покрытая паутиной черных трещин, тянулась на сотни миль. Тусклое солнце приближа­лось к ломаной линии горизонта, однако пройдет еще не­сколько часов до наступления спасительных сумерек.

Алан обречено произнес:

— Здесь еще хуже. Вся ночь будет такая?

—     Говорят, нам приготовили приличные комнаты в казар­мах, — сказал Терри. — С кондиционером и душем.

—     Я заходил туда, — разочаровал коллег Ксан. — Душ мест­ного образца: бадья с водой и ковшик.

—     Ладно, — Алан махнул рукой. — Вернемся?

—     Куда спешить? — Терри был настроен философски. — Я предпочитаю быструю смерть мучительной пытке. Опять па­риться, смотреть на диаграммы?

—     Они действительно стали ядерной державой. — Алан снял рубашку, выжал и надел снова. — Без штанов, но с бомбой.

—     Может, оставить их в покое? — коварно предложил Ксан.

—     А вы им симпатизируете?

—Не надо передергивать. Просто нужно быть реалиста­ми: у пакистанцев есть большая красная кнопка, так что не стоит с ними конфликтовать.

—     Лишь бы этой кнопки не было у талибов и Усамы.

—Они бы с одним хранением замучились, — засмеялся Терри. — Нужны контейнеры из спецматериалов.

—     Хранить обогащенный уран сложно, — согласился Ксан.

—                Он легко вступает в реакцию с различными материалами.С плутонием — проще.

—     Хотите сказать, у этих мракобесов может быть бомба?

—                встревожился Алан.

Ксан пожал плечами.

—     В 1998 году они создали нечто вроде ядерного центра.Там работают иракцы, кое-кто из китайцев, корейцы. До­статочных ресурсов для ядерного производства, конечно,нет, а вот сборка небольших боезарядов из готовых полуфа­брикатов...

—     Вы просто ужас какой-то рассказываете! — закудахтал голландец. — Не дай бог, они и ракеты достанут!

Разговор шел минут двадцать, за это время в местном кли­мате можно не только поджариться, но и протухнуть. Алан и Терри вернулись на прием, где гости продолжали предавать­ся обжорству и банальному трепу. Улучить момент и погово­рить с Тасминой было немыслимо — повсюду шныряли со­глядатаи. Ксан покинул надоевшее ему общество и направил­ся к офицерским казармам — одноэтажному зданию в двух­стах метрах от шатров. Войдя в свою комнату, с наслажде­нием вдохнул прохладный воздух и мысленно поблагодарил тех, кто позаботился заблаговременно включить кандей. Сде­лав шаг, увидел лежавший на полу красочный проспект ту­ристического агентства. Судя по всему, просунули под дверь.На последней странице — календарь на текущий месяц. Пя­тое число обведено лиловым фломастером. Рядом аккурат­но пририсована единица.

Тасмина была одержима конспирацией, хотя мало что зна­ла о практической стороне агентурных мероприятий. Работа на Ксана представлялась ей занимательной игрой, о послед­ствиях которой молодая женщина не задумывалась. Разгадать придуманный ею ребус было не сложно. Скорее всего, речь шла о времени встречи. Первая цифра — «пять», но сейчас уже за полночь, а вот единица. Час ночи, похоже на правду.

Он вышел на улицу, огляделся. Вокруг никого, если не считать охранника, который со скучающим видом подпирал стену казармы. Форма оливкового цвета, берет с кокардой,широкий брезентовый пояс, на пузе — «калашников» с уко­роченным стволом. Странно, у парня лейтенантские погоны;обычно на часах стоят рядовые или сержанты. Услышав при­вычное «ассалям алейкум», Ксан брякнул наобум: «Где тут у вас номер «пятый»»? К его изумлению лейтенант невозмути­мо выпятил подбородок в сторону нескольких крупных со­оружений, силуэты которых почти сливались с черным не­бом. Секунду подумав, Ксан зашагал в указанном направле­нии. Под ногами скрипел песок, тонким слоем покрывавший асфальтовые дорожки. При ближайшем рассмотрении соо­ружения оказались самолетными ангарами.

Услышав позади шорох, Ксан обернулся. Его догонял лей­тенант — бежал, забросив автомат за спину, громко фыркал,сплевывая песок, попадавший в носоглотку.

—    Одному нельзя, сэр! — лейтенант отдышался и миролю­биво улыбнулся. — Я провожу, сэр.

—Провожай, — буркнул Ксан, и они вдвоем подошли к ангару, на котором красовалась цифра «пять». Завернули за угол, здесь было совсем темно.

—Сюда, сэр. — Лейтенант открыл узкую дверь и почти­тельно застыл, покрепче сжимая «калашников».

Ксан внезапно почувствовал опасность и невольно сде­лал шаг в сторону. В этот момент в темном проеме появилась ладная фигурка, и мелодичный голос произнес:

—Смелее, вы же не робкого десятка. Не разочаровывай­те доверчивую женщину.

Ксан не стал делать вид, будто давно обо всем догадался.Хлопнул себя по бедрам и тихо рассмеялся.

Они вошли внутрь. Тасмина щелкнула выключателем, сороковаттная лампочка осветила угол просторного помеще­ния. Стол, несколько стульев, стальной сейф, часы, показы­вавшие пять минут второго. Центральная часть ангара тонула в полумраке, в котором вырисовывались контуры самолета.

—Учебный «Мушак», — пояснила Тасмина. «Мушаком» назывался тренировочный самолет пакистанского произ­водства. — Кстати, — она положила руку на плечо лейтенан­ту, — это мой жених Рашид Усмани. Летчик-истребитель, на«ты» с «Ф-16» и «Миражами».

Ксан был ошарашен. Поборница женской свободы, ко­торая презирает священные узы брака и непринужденно та­сует колоду своих ухажеров, выходит замуж! Он прислонил­ся к стене из гофрированного металла, вытер пот со лба, до­стал сигарету.

Рашид смущенно улыбался.

«Еще скалится», — раздраженно подумал Ксанец.

—    Не беспокойся. Он в курсе и готов помочь.

«Безумное увлечение конспирацией сочетается в ней с безалаберностью и наивностью. Каждый новый человек дол­жен тщательно проверяться, каждый новый человек — это. »

—Не хмурься, — попросила Тасмина. — Без Рашида я не смогла бы организовать нашу встречу.

Лейтенант выудил из кармана пачку крепчайших «Голденлив», чиркнул спичкой.

—    «Хатф» будет передаваться этой ночью.

Деревня Билья Мина находилась в небольшом оазисе, в пятидесяти километрах от базы ВВС. У Рашида Усмани име­лись наготове пропуска, впрочем, их никто не останавливал.Ксан держал наготове видеокамеру с «телевиком». Помешать отправке ракеты вряд ли удалось бы, такая задача не стави­лась. Главным было сделать адекватную запись, чтобы после использовать полученные материалы.

В Билья Мине проживали несколько сот человек, в третьем часу утра все они крепко спали, одурев от дневной жары. Лишь один пастух поднялся спозаранку и гнал стадо овец к находив­шейся неподалеку горной гряде. Там, наверху, было прохлад­нее, и он торопился добраться до пастбищ. Скользнув равно­душным взглядом по армейскому джипу с тремя седоками, па­стух не проявил ни малейшего желания остановиться и затеять разговор (от чего не удержались бы его словоохотливые сооте­чественники из равнинных провинций — Пенджаба и Синда).Здесь считалось дурным тоном интересоваться чужим делами.

Усмани оставил машину на окраине деревни, во дворике одного из пустовавших домов. Понемногу светало, они спеши­ли добраться до нужного места. В сероватой дымке наступавше­го утра все явственнее проступали очертания убогих домишек с плоскими крышами, дуканов с опущенными металлическими шторами. Улицы грязные, замусоренные. В изобилии валялись полиэтиленовые пакеты, кучи отбросов. О канализации здесь и понятия не имели, ее заменяли открытые канавы и ямы, запол­ненные экскрементами людей и животных. Дожди смывали их на окрестные поля, однако дождей не было полгода — обитате­ли Билья Мины задыхались от жары и зловонных испарений.

За пятнадцать минут Ксан и его спутники пересекли деревню и оказались на краю поля, засеянного опийным маком. Мест­ные крестьяне предпочитали эту сельскохозяйственную культу­ру: неприхотливую, не требующую особых забот и приносящую хороший доход. На противоположной стороне поля — неболь­шой домик. У двери — велосипед, тут же дремлет парочка коз.

Укрывшись за пригорком, Ксан, Тасмина и Рашид всма­тривались в предрассветный туман. Усмани вооружился по­левым биноклем. Время шло, но ничего не происходило.

Неожиданно дверь домика распахнулась, в дверном про­еме показалась объемистая фигура хохотуна и бабника Тер­ри Макмэна.

—    Вот так новость, — прошептал Ксан.

Тасмина отобрала у лейтенанта бинокль и подкрутила ко­лесико резкости. — Ох! — вырвалось у нее. — Зачем он здесь?

Макмэн подтянул брюки, вздрогнув полными бедрами.Оглянулся на звук вновь хлопнувшей двери. Из нее выбе­жал пожилой пуштун, который возбужденно жестикулиро­вал, нервно и быстро шевелил губами. Он явно что-то тре­бовал. Терри терпеливо выслушал, расплылся в уклончивой улыбке и по-дружески раскрыл объятия. Пуштун увернулся,выпрямил спину и повернул назад.

— Одно из двух, — предположила Тасмина. — Или Терри тоже следит за Раззаком, допустим, у него такое же поруче­ние, как у нас. Или.

—    Или? — на этот раз подал голос Усмани.

—    Случайность. Бывают же совпадения.

Плюнув вслед старику, Терри скорчил презрительную гри­масу. Подойдя к краю поля, расстегнул штаны и принялся не спеша мочиться. Тасмина отвела глаза. Застегнувшись, ав­стралиец вернулся в дом.

Наконец донесся шум мотора. Ксан достал видеокамеру и приступил к съемке. Внутри подъехавшего трейлера долж­на была находиться ракета. Мощная оптика позволяла раз­личить стальные буквы на решетке радиатора — «Бедфорд», военного, выскочившего из машины. Судя по знакам отли­чия, это был капитан.

—    Сейчас и Раззак явится, — пробормотала Тасмина.

Талибский консул приехал и впрямь скоро — в малопри­метном «судзуки-потохар». «Телевик» давал нужное увели­чение, изображение было крупным и четким. Перебросив­шись парой слов, дипломат и военный похлопали друг дру­га по плечам. Затем произошел обмен транспортными сред­ствами. Капитан сел в «судзуки», запустил мотор, и малень­кий внедорожник зашуршал шинами по разбитой дороге и спустя несколько минут скрылся из виду.

—    Пора уходить, — прошептала Тасмина.

Ксан не торопился, хотя с учетом фактора времени оставать­ся здесь становилось опасно. Однако было важнее все в точности запечатлеть на камеру. Он должен был окончательно убедиться,что передача состоялась, и трейлер ушел к границе. Жизнь нау­чила его тому, что неожиданности нередко случаются в послед­ний момент, вот и в этой ситуации произошло нечто подобное.

Генконсул забрался в кабину, захлопнул дверцу. Вот сей­час он повернет ключ в замке зажигания. Но тяжелая маши­на стояла на месте. В видоискателе камеры было видно на­пряженное лицо Раззака. Можно было различить даже пот,выступивший на лбу. Судя по движению рук, афганец снова пытался запустить мотор. Тщетно.

—Что бы там ни было, — взволнованно сказала Тасми­на, — нам лучше уйти.

Ее поддержал Усмани. Поправил фуражку, приложив колбу два сомкнутых пальца — расстояние между козырьком и линией бровей должно быть четко выверенным — озабочен­но поджал губы. Миссия удалась, остальное их не касается.

Скоро станет совсем светло, улицы Билья Мины заполнят люди, и уехать незамеченными не удастся.

—    Интересно, что все это значит. — Ксан не рассчитывал на ответ, просто размышлял вслух. — Допустим, у «бедфорда»отказало зажигание, но при чем тут Макмэн?

Козы успели пробудиться и пощипывали чахлую травку.Голос муллы нараспев призывал к намазу. Начинало припе­кать. Все громче верещали птицы, жужжали вездесущие на­секомые.

Внезапно рассветную тишину разорвал пронзительный вопль. Не могло быть сомнений — кричал ребенок. Отчаян­ный, призывавший на помощь крик.

Ксан бросился через поле.

—    Что ты делаешь! Нельзя!.. — попыталась остановить его Тасмина.

Но Ксан пробивался вперед сквозь маковые стебли. Козы с изумлением уставились на него. Они не отличались упитан­ностью, и их морды могли выражать любые оттенки чувств, кроме сытости и удовлетворения собственной судьбой. На­дежда промелькнула в глазах животных при появлении че­ловека, но быстро угасла: в руках у того не было ни капусты,ни морковки.

Вопль раздался снова.

—    Что там?!

Ксан ворвался в дом и увидел жирную спину Терри, ко­торый склонился над девочкой-подростком, распростертой на грубом деревянном столе. Раскинутые ноги, тощий жи­вот, который лапала грубая пятерня.

Схватив австралийца за плечи, Ксан оторвал его от ребен­ка, но Терри отшвырнул нападавшего к стене, ударил в жи­вот. Хватая ртом воздух, Ксан упал на колени. Только сейчас он заметил пожилого пуштуна, безучастно сидевшего в углу.«Неужели, это отец девочки?».

Из груди вырвался хрип:

—    Что смотришь, разве это не твоя дочь?»

Пуштун поднял руки ладонями вверх и обратил свой взор вверх, будто сквозь прохудившуюся крышу можно было уви­деть Аллаха и услышать приговор своей никчемной жизни.

—Ты. шпион! Шею сверну! — прорычал Терри. Он вы­хватил из кармана пистолет, палец лег на спусковой крючок.Однако выстрел прозвучать не успел. Ксана спасло чудо, если чудом можно назвать неожиданное появление генконсула Абдул Раззака. Вот уж воистину

В один миг преодолев расстояние от порога до австралий­ца, Абдул Раззак сбил его с ног, рубанул по горлу. Вырвав ору­жие, схватил толстяка за волосы, надавил на глаза, исторгнув из глотки Макмэна крик боли и отчаяния.

— — выругался афганец. — Лю­бишь насиловать детей. Смерть тебе!

Австралиец умоляюще замычал. Но прежде чем раздал­ся выстрел, широкий крестьянский нож рассек камиз Раззака, нырнул под ребра и достал сердце. Афганец с бес­крайним изумлением смотрел в глаза пуштуна, который на­давливал на рукоятку.

—    Зачем. — Раззак хотел сказать что-то еще, но на губах у него появились розовые пузыри, потом хлынула кровь. Девоч­ка забилась в истерике, прикрывая наготу изорванным пла­тьем. Отец вытащил нож из тела афганца, отбросил на пол.Исподлобья глянув на Ксана, кивнул в сторону Макмэна:

—    Не трогай его. Я сам отдал ему дочь.

В этом месте Ксан закашлялся и сделал паузу. Он устал говорить и почувствовал необходимость «смазать» голосо­вые связки. Для этого отлично пригодились паштет из гуси­ной печенки и две рюмки водки. Разумеется, я сидел как на иголках, ожидая завершения истории. Однако Ксан не спе­шил. Подкрепившись, закурил, а после признался, что устали с удовольствием отправился бы на боковую.

—    Но чем все закончилось?

—    Мы покинули Билья Мину, вот и все.

—    А австралиец?

—    Это действительно оказалось совпадением. Тот самый случай. Терри и не подозревал о ракете, просто пакостил по своему обыкновению.

—    Его судили?

—    Слишком о многом пришлось бы рассказать пакистан­скому суду. К тому же Макмэн пользовался дипломатическим иммунитетом. Единственный прок от всей этой истории был в том, что талибы так и не получили «Хатф-1», и отряд Ис­ламской милиции зря прождал на границе.

— Раззак проявил благородство, — фраза прозвучала не­сколько патетично, но, на мой взгляд, уместно. Подумав, я добавил, чтобы не обидеть Ксана: — Так же, как и ты. Услы­шал призыв о помощи.

Я все забывал упомянуть, что Ксан не страдал от избытка хо­роших манер. Может, на дипломатических раутах он и держался в установленных рамках, но в моем обществе расслаблялся. Вот и на этот раз — запустил пальцы в рот и после некоторых уси­лий вытащил пару волокон говядины, застрявших между зубов. Прополоскал рот водкой, снисходительно посмотрел на меня:

—    При талибах Раззак был начальником службы безопас­ности провинции Кундуз и лично отдавал приказы о казнях.А казнили так: привязывали осужденного к стволам танков, потом разводили орудия. До тех пор, пока несчастного не разрывало пополам.

—    Привязывали за руки?

—    Или за ноги. Это дело вкуса. Я к тому, — он ощупал язы­ком рот, проверяя, не осталось ли где кусочков непрожеван­ной органики, — что благородство подразумевает милосер­дие, доброту. А Раззак...

—    Он спас девочку. Ей повезло, что афганец не сумел сра­зу завести двигатель.

—     Наверное, разволновался. С зажиганием было все в по­рядке. Так бывает, — Ксан привычно переключился на соб­ственный опыт. — Однажды я так разнервничался, что мину­ту ключом в замок не мог попасть.

—     Все равно. Это настоящее благородство.

—     Даже самые отъявленные негодяи способны на благо­глупости. Раззак предал товарищей по оружию ради какой-то оборвашки. Оспорил право родителя поступать с чадом по своему усмотрению. А пуштуны — гордый народ. Понятно,отчего тот схватился за нож.

—     Отдать Макмэну собственную дочь.

—     Они бежали из Нангархара^[10], мать у них умерла во вре­мя засухи. Выращивание опийного мака было для этой се­мьи единственным источником пропитания. Сластолюби­вый Терри знал об этом. Он был охоч до малолеток, и не в первый раз наведывался в Билья Мину. Припугнул бедолагу международной инспекцией и тюрьмой. Посулил денег. Пуш­тун обрадовался возможности откупиться. Такие вещи в тех краях в ходу. Правда, этому папаше хотелось больше разноц­ветных бумажек, а Макмэн был скуп.

—Что стало со стариком? — торопливо спросил я, чув­ствуя, что Ксану уже надоело рассказывать, и он не прочь поскорее выпроводить меня.

—     Попал в тюрьму, там и сгинул. Пакские тюрьмы — ге­енна, люди в ней исчезают без следа.

—     А ребенок?

—     У этой истории счастливый конец, — улыбнулся Ксан.— Рою, так звали девочку, отправили в лагерь беженцев в Назирбагхе, отдали в школу. За примерную учебу она была удо­стоена награды — распределения в неправительственную ор­ганизацию, занимавшуюся производством протезов. В Аф­ганистане столько покалечилось на минах.

—     Ты ее потом видел? — этим вопросом я попал в точку.

—    Два года назад, у меня была командировка в Кветту, сто­лицу Белуджистана. Роя жила в женском общежитии: скром­ная комната, но со всем необходимым. Даже компьютер.Меня она не помнила. Я представился сотрудником ЮНИ­СЕФ, занимаюсь, мол, помощью детям беженцев. Увы, раз­говора не получилось. Она держалась отчужденно, сказала,что ненавидит европейцев. За то, что они никак не оставят в покое ее родину, за высокомерие и спесь, за то, что убили отца. Я спросил, как это произошло. Роя засмущалась, а по­том призналась: ее хотели изнасиловать, отец вступился, и его ударили ножом. Я смотрел девчонке прямо в глаза и ви­дел — она верит, что говорит правду.

Пришло время прощаться, однако меня свербила мысль,будто я упустил что-то важное. Вспомнил, когда надевал бо­тинки.

—    А как все-таки случилось, что ты сломал ногу? — Натол­кнувшись на непонимающий взгляд Ксана, пояснил:

—    Ну, там, на фотографии у тебя нога в гипсе.

—    А-а! — засмеялся мой приятель. — То было в другой раз.Поехал кататься на горных лыжах в Малам-Джаббу^[11] и в пер­вый же день здорово навернулся.

Неожиданно я почувствовал обиду. Может, потому что никогда не катался на горных лыжах и не знал, где находит­ся Малам-Джабба.

IV. У лысого ногти не вырастут

—    Что ты уставился на эти хвосты? — вопрос прозвучал не­много грубо, но поверьте, у меня были к тому основания. Мы уже битый час толклись в этой мясной лавке, выбирая куски посочней, да пожирней. На следующий день Ксан уезжал, и никто из нас не ведал, доведется ли двум случайным знако­мым встретиться вновь. Пожалуй, он чувствовал в этой свя­зи нечто вроде сожаления — как иначе объяснить его реше­ние устроить напоследок лукуллово пиршество.

Свиные хвосты лежали в стороне от аппетитных стейков и вырезки. Даже с языками, ушами, печенкой, желудками и прочей требухой им не нашлось места. Скрюченные, заве­тренные, они сиротливо ютились на краю разделочного сто­ла. Мой приятель глядел на них с необъяснимым интересом,словно перед ними были не обтянутые потрескавшейся ко­жей отростки позвоночника, а. Что «а» я не мог сообразить,фантазии не хватало. Хватило ее только на глупую ремарку:

—    Смотришь на них так, словно хочешь съесть.

—    Мне известно единственное блюдо из свиных хвостов.Грузинский суп «мужужжи». Варится из свиных ножек, ушей и хвостов.

—    Интересно было бы попробовать. — я рассчитывал по­трафить Ксану, однако тот сказал, как отрезал:

—     А мне — нет.

За полчаса мы добрались до моего скромного жилища. Об­винив меня в полном незнании кулинарии, Ксан надел фар­тук и взялся за приготовление мяса с баклажанами. Сково­родка, кастрюля, ножи, ложки, банки с перцем и карри таки мелькали в его руках, с плиты потянуло волшебным запа­хом. За поварским занятием мой гость расслабился и при­нялся посматривать на меня благодушно, даже приветливо.Ободрав кожуру с печеных баклажанов, окончательно подо­брел и принялся говорить: неторопливо, со значением, в об­щем, в своей привычной манере.

—     Я никогда не ел свиных хвостов и не стану этого делать.Просто я кое-что вспомнил.

Поудобнее расположившись, я с воодушевлением вни­мал Ксану. Видно, и этот вечер не пропадет зря, и мне удаст­ся услышать очередную историю.

— Это случилось несколько лет назад. Правительство Пенджаба проводило кампанию поуничтожению кабанов,которые расплодились в этой провинции в великом множе­стве. Об отношении мусульман к этим животным ты знаешь:они считаются нечистыми, противными духу ислама. — Ксан кашлянул, размешивая кусочки обжаренного сладкого пер­ца с помидорами и луком. — Впрочем, отстрел был задуман не по религиозным соображениям. Дикие свиньи доставляли массу неприятностей крестьянам, уничтожая посевы, сады и огороды. В поисках пищи проникали даже в города, рылись в отбросах, разнося болезни, порой и на людей нападали.

—     Нехорошо, — сокрушенно заметил я, принимая из рук Ксана венчик и миску с болтушкой из муки и яиц.

—     Займись делом. — Он покрутил в воздухе пальцем, и я принялся взбивать эту смесь, стараясь в то же время не упу­стить ни слова из начатого рассказа.

— За каждого отстреленного кабана обещали тридцать рупий. Невелики деньги, но тогда на них можно было про­жить пару дней. Однако в какой-то момент власти обнаружи­ли, что свинское поголовье не сокращается, а призовой фонд тает буквально на глазах. Пенджабцы — хитрые бестии, они многократно предъявляли на приемных пунктах один и тот же хвост, так что цена кабана существенно возрастала.

Ксан сунул мне поднос с тарелками: мол, тащи в столо­вую. Опрокинув по стаканчику и утолив первый голод, мы на время прервали трапезу, чтобы покурить и поболтать.

— Вся эта затея завершилась ничем, однако чиновники не сразу сообразили, что к чему. А до тех пор антикабанья кам­пания доставляла немало неудобств тем, кто проживал в том районе, где свиней развелось особенно много. Ну, а я, надо сказать, жил именно там. Если прежде я рисковал повстре­чаться с этими клыкастыми тварями (одна из них стукнула мой автомобиль и помяла дверцу), то теперь мне портили на­строение их преследователи. Вооружившись дубинками, но­жами и винтовками, местное население неутомимо выслежи­вало кабанов в кустарниках и рощах, которых немало на окра­инах Исламабада. Именно туда горожане сбрасывали мусори нечистоты, привлекая охочих до этой мерзости животных.Это были еще те охотники, и если им удавалось прикончить кабана, счастью не было границ. Тушу несли на продажу в российское или китайское посольство, где свинина пользо­валась успехом, а хвост. Про хвост я уже говорил. Сегодня с ним шел Икрам, завтра — Имран, послезавтра — Ахтар и так далее, пока сей предмет не истирался в пыль.

Охота на кабанов не добавляла хорошего настроения Кса­ну, а дурного ему и так хватало. Ситуация в стране оставалась скверной. После того как Исламабад начал помогать США громить талибов, в Пакистане принялись без разбору хватать тех, кто каким-то боком имел отношение к Исламской мили­ции или просто бывал в Афганистане. В первую очередь по­страдали военные, затем наступил черед бизнесменов и вра­чей, имевших неосторожность лечить раненых талибов. Лю­дей держали в заключении по три-четыре месяца, не предъ­являя официальных обвинений, подвергали пыткам. Ксан тогда трудился в ооновской комиссии по контролю над нар­котиками и как-то осмелился покритиковать этот «новый маккартизм»: добился он только того, что к нему стали от­носиться с недоверием.

Начальница Фрида Маквин была пятидесятилетней ново­зеландкой с мучнистым лицом и желчным характером, кото­рый выдавал несварение желудка и — как полагал наглый рос­сийский сотрудник — хронический недотрах. Здесь Ксан ей ничем не мог помочь, демонстрируя равнодушие к ее женским прелестям: широченным бедрам, просевшей заднице и всто­порщенным соскам. Последнюю особенность трудно было не заметить с учетом пристрастия Маквин к легким хлопча­тобумажным платьицам. «Куда вы смотрите?» — грозно во­просила новозеландка в первое же знакомство. Надо сказать,взгляд подчиненного был действительно устремлен «туда», нов нем не было ничего эротичного. Новозеландка превосхо­дила Ксана ростом дюймов на пять (сказывались природа и молочные продукты ее благословенной родины), а задирать голову и изучать физиономию начальницы ему вовсе не хо­телось, так что поневоле он смотрел на уровне кончиков гру­дей Фриды. Позже доброжелатели донесли, что новозеланд­ка назвала его «маньяком», но Ксан предпочел не реагиро­вать — в конце концов, он сочувствовал старым девам. Как бы то ни было, работать ему стало труднее.

Скоро он почувствовал, что его выживают из комиссии.Для начала обвинили в уничтожении животных, занесенных в красную книгу и в нанесении ущерба экологии планеты.Месяца за два до приезда Фриды он задешево купил на ба­заре шкуру неизвестного животного — белую, в черных пят­нах — и использовал в качестве половика. Результатом явил­ся меморандум, в котором констатировался факт отстрела снежного барса, произведенный либо безжалостным Ксаном самолично, либо с его ведома. В очередной раз он под­ставился, отказавшись пожать руку пакистанцу-уборщику,который был грязен как черт и любил со всеми здороваться. В тот же день Фрида отбила шифровку своему руководству в Вене, информировав о «не демократизме» и «расовой спеси»русского. Коллеги сторонились его и ждали, когда он напи­шет заявление об уходе.

Ксан увлекся рассказом. Даже забывал подливать себе водки и пополнять съестное на тарелке. Я делал за него и то, и другое в надежде, что он не остановится на самом ин­тересном месте.

В один из дней, точнее, вечеров Ксан возвращался домой.Дорогу, что вела к его вилле, муниципальные власти уже боль­ше месяца приводили в порядок. Она была вся в рытвинах,на скорую руку засыпанных гравием. Мелкие камешки так и летели из под колес. Поэтому, когда что-то пробило ветровое стекло и, просвистев мимо виска Ксана, стукнулось о стенку салона, он поначалу не сомневался, что это камень. Однако,приехав домой и обследовав машину, обнаружил, что иско­мый предмет — пуля.

— Я прикинул, что и как, — сказал Ксан, очищая тарелку от мясного рагу, — надо же было понять, кому могло понадо­биться стрелять в меня. Первая моя догадка, что дело тут не обошлось без «Аль-Халидии». Это была такая компания, за­нимавшаяся разными махинациями. Я подозревал ее в кон­трабанде редкоземельных металлов, в частности, бериллия,из которого изготавливают нейтронные отражатели. Это важ­ный элемент в ядерном взрывном устройстве, позволяющий существенно уменьшить его вес, сделать бомбу в чемоданчи­ке. Именно это требовалось талибам и аль-кайдовцам.

— Сам понимаешь, — Ксан доверительно усмехнулся, —отслеживая связи «Аль-Халидии» можно было запросто сло­мать себе шею. Допустим, где-то я засветился. Ну и ребята решили меня убрать.

—    А вторая?

—    Что «вторая»? — пробубнил Ксан с набитым ртом.

—    Ну, вторая догадка.

—А, она тоже имела право на существование. Просто я подставился под пулю одного из охотников на кабанов. Я же говорил, их в округе была тьма-тьмущая. Эти крестьяне и люмпены стреляли как сапожники.

—    То есть ничего страшного, — пробормотал я.

—    Как сказать. Даже если это было не покушение, и цели­ли не в меня, это был своего рода знак. Предупреждение. Раз­ведчик обязан чутко улавливать любые мелочи, нюансы, через которые судьба доносит до нас свои планы. Нельзя пренебре­гать ее знаками, даже когда они материализуются в виде бре­довых меморандумов и телеграмм сумасшедшей новозеландки.

—    Добрых и дурных знаков не бывает, — со значением про­цитировал я. — Судьба не предупреждает о том, что должно случиться. Для этого она слишком умна или слишком же­стока.

Ксан вздернул брови и посмотрел на меня если не с ува­жением, то с изумлением, это уж наверняка.

—    Оскар Уайльд, — скромно пояснил я.

—    Теперь я вижу, старина, что ты настоящий пенсионер! —хохотнул Ксан. — О хлебе насущном думать не надо, сидишь целыми днями дома и классиков зубришь.

Я обиделся и покраснел.

—    По-моему, хорошее высказывание.

—    Что с того, что хорошее. Пусть хорошее, но неверное.Знаки есть и судьба предупреждает. Это я знаю точно, пото­му что тогда сам не внял ее голосу. Надо было уехать, хоть на время, переждать.

—     Почему же ты не уехал?

—     Любовь. Чувство, способное смешать все карты. «Пла­мя, которое сжигает все вокруг». Это сказал шейх Руми, один из известнейших суфиев. Раз уж ты заговорил цитатами.

—     Банально.

—     В нашей жизни все банально, и этот пример подтвержда­ет общее правило. Нельзя давать волю эмоциям. Когда выби­раешь такую профессию. На урду это означает: Господь лысому не дает ногти, или — у лысо­го ногти не вырастут. Смысл такой если Всевышний обделил тебя чем-то, не рассчитывай, что сможешь обрести это сам.

Ксан считал, что в личной жизни ему не повезло. После неудачного брака он так и не обзавелся семьей, детьми, лю­бимой женщиной. Однажды закрутил роман. Случилось это во время его командировки в одной из восточноевропейских стран. Оба, как говорится, потеряли голову, однако у Ирины имелись муж и дочка, и ей не хватало смелости разрушить се­мью. Так прошел год, потом второй. Ксану надоело в ответ на свои просьбы слышать избитую фразу: The answer is no, but keep trying^[12]. Жить в ожидании телефонных звонков. Конеч­но, она его любила. Что с того?

Командировка заканчивалась, становилось ясно: скоро начнется другая жизнь. Ксан стал ухаживать за другой, на­клюнулся матримониальный вариант. Накануне свадьбы на­значил Ирине встречу в одном из баров. Та пришла радост­ная, возбужденная. Не дав ей рта раскрыть, грубо брякнул: де­скать, женюсь. У Ирины кровь отхлынула от лица. Она схва­тилась за голову, несколько минут сидела молча. Потом, по­шатываясь, встала. Ксан чувствовал себя препаскудно, но что он мог? Любые слова только продлили бы мучение.

С тех пор они виделись всего лишь раз. Произошло это спустя восемь дней, в городском парке. Она исхудала, говорила монотонно, бесцветно. Когда Ксан сообщал ей о своей свадьбе, она тоже хотела ему кое-что сказать. Давно собира­лась, боялась, что не получится, она хотела преподнести сюр­приз, предвкушала, как он обрадуется, когда она объявит, что все же готова уйти к нему.Что может быть лучше неожидан­ного исполнения желаний! Была еще новость: она ждала ре­бенка, была уверена, что это мальчик и даже придумала ему имя — такое же, как у отца.

Ничего этого Ирина сказать тогда не успела, Ксан ее опе­редил. Когда пересекала площадь перед баром, еще надея­лась — догонит, окликнет. Старалась сохранять спокойствие— ей так не хотелось потерять ребенка, это была часть Ксана,любви, которая должна была остаться с ней. Но, несмотря на все старания, боль, зародившаяся глубоко внутри, усилива­лась, разрасталась, как опухоль, сжиравшая все вокруг. Ири­ну чудом удалось спасти. Хирург матерился как грузчик, вы­таскивая из нее куски неродившегося мальчика. Ее выпотро­шили как курицу. Сказали, что у нее больше не будет детей.

Молодая жена терпела Ксана два года, но вскоре бросила,заявив, что не вынесет его злобы и желчи. Прошло несколько лет, и он женился на Наташе, в общем, тоже неудачно. Ксан старался как можно чаще ездить в командировки — посто­янная смена впечатлений отвлекала от неприятных мыслей.

Рассказчик сделал перерыв, чтобы отдохнуло горло. Я со­орудил ему гоголь-моголь, щедро добавив туда рома.

— Ну вот, — Ксан вытер верхнюю губу, — в подобном со­стоянии запросто можно было сорваться, в конечном сче­те, так и произошло. И все из-за Тасмины. Не знаю, был я в нее по-настоящему влюблен, или уверил себя в этом, какая,в сущности, разница.

За долгое время это была первая женщина, с которой Кса­ну хотелось быть вместе. Не обязательно в постели. Просто держать за руку, ходить в кино, смотреть телевизор. Все это глупо и недопустимо, убеждал он себя, нельзя крутить шаш­ни с собственным агентом. С другой стороны, Тасмина, ско­рее, партнер. Не он ее завербовал, она сама предложила свои услуги, работала не за деньги. «Только не ври, себе не ври!»— вмешивался сидевший у него внутри строгий судья, и Ксан с неудовольствием соглашался: его отношения с Тасминой до сих пор носили сугубо профессиональный характер. Если раз­бавить их романтической любовью, получится адский кок­тейль, от которого никому не поздоровится.

Так или иначе, Ксан не внял голосу рассудка, решив на время задержаться в Пакистане. Он клялся, что уберется от­туда, как только «станет ясно с Тасминой», но смысл этого обещания ускользал даже от него самого. Он всячески ста­рался сблизиться с предметом своего обожания, и на одном из официальных приемов познакомился с ее отцом.

Завидев Ксана, Тасмина обрадовалась:

—    Просто замечательно, что я могу вас представить одному из моих лучших друзей. — Она подвела Ксана к статному го­сподину лет шестидесяти, в спортивных брюках и намокшей от пота рубахе (был разгар лета). Звали его — Навид Юсуф-зай. Крупная голова ловко посажена на широкие плечи, ис­тончившиеся седые волосы зачесаны назад и вбок. Набряк­шие мешки под глазами, тонкие черты лица. Во взгляде со­четались независимость, уверенность в себе с примесью рав­нодушия ко всему земному. Немало пижонов и франтов от­дали бы состояние за такой взгляд.

—    Вы хорошо знаете Тасмину?

—    Отцу положено знать свою дочь, — ответ прозвучал рез­ковато, и Ксан отпустил про себя пару крепких словечек в адрес той, что преподнесла ему такой сюрприз. Юсуфзай же неодобрительно взирал на Ксана, щеголявшего в джинсах ильняном пиджаке. Сдержав нахлынувшее на него раздраже­ние, тот взял отца Тасмины под руку и увлек внутрь дома. Там почти никого не было, только сновали расторопные слуги.Миновав анфиладу комнат, они прошли в курительную — с глубокими кожаными креслами и латунными пепельница­ми на длинных ножках.

Юсуфзай был известным хирургом (ему принадлежали клиники в Исламабаде, Карачи и Бхавалпуре) и слыл кудес­ником, сумев сохранить руки-ноги десяткам людей, каза­лось, обреченным на участь инвалидов. Среди исцеленных было немало кашмирских моджахедов и афганских талибов.Врач не скрывал симпатий к «борцам за свободу», подчерки­вал свою набожность и щедро жертвовал на нужды мечетей.

Юсуфзай признался, что ему внушает опасения чересчур вольное поведение дочери. Он не обскурант, хиджаб ему не по вкусу, мир не повернуть вспять. Но нельзя забывать, где они живут.

Ксан согласно кивал, разделяя отцовскую озабоченность.Посетовав на тревожную обстановку в Пакистане, сказал, что это не то место, где молодая женщина может чувствовать себя в безопасности. Почему бы не подумать о переезде в Европу.Неужели Юсуфзай так любит свою страну, чтобы оставаться здесь в такое время?

—    Любить? — в голосе врача прозвучала горечь. — Я не­навижу ее.

Ксанец решил было, что его разыгрывают, однако с изу­млением увидел, что с Юсуфзаем происходит разительная пе­ремена. Черты его лица заострились, губы сомкнулись, взгляд отразил фанатичную уверенность в своей правоте. Даже го­лос изменился: стал чеканным, механическим.

—    Ненавижу несвободу и невежество, лицемерие, ханже­ство. Юнас Шейх, из медицинского колледжа в Ништаре, посмел заявить, что до сорока лет пророк Мухаммед не брил подмышек и не делал обрезания. Спорный тезис, но можно ли за это обрекать человека на смерть? Юнаса казнили. Как после этого любить Пакистан?

Ксан пробормотал, что в прошлом на Западе религиозная ортодоксия тоже была всесильной, однако Юсуфзай продол­жал все более возбужденно и запальчиво.

—    Арестован издатель, поместивший в своей газете фото­графию женщины (не голой и вполне мусульманки) на той же полосе, где были напечатаны несколько строчек из Кора­на. Женщина — существо нечистое, подобное соседство неу­местно! А сами вершители исламского правосудия безнака­занно грешат и прелюбодействуют. Мулла, член Националь­ной ассамблеи, изнасиловал несовершеннолетнюю в мавзо­лее святого Баба Фарида.

—    Прискорбно, — Ксана утомляла экспрессивность со­беседника.

— Кто-нибудь считал, сколько женщин гибнет в резуль­тате убийств «ради чести»? Любой мужлан может прирезать свою жену, сестру, мать на том основании, что она его, якобы,обесчестила. Прошла по улице с другим — изменила, вовремя не улыбнулась — оскорбила, вышла замуж вторично — преда­ла сына от первого брака.

Внезапно Юсуфзай сник. Седые волосы растрепались,глаза налились болью. Он провел рукой по лицу, тряхнул го­ловой, будто освобождаясь от наваждения:

—    Пойдемте, мы слишком долго отсутствуем.

—    Уже тогда, в самую первую встречу, я должен был обра­тить внимание на эту странность в поведении Юсуфзая, на внезапные перемены в его настроении и поведенческих ре­акциях. — Ксан закурил, сделал несколько затяжек и помор­щился. — Слабый табак, не забирает. — Оторвав фильтр, набрал полные легкие дыма и на этот раз остался доволен результа­том. — Будь я повнимательнее, может, все сложилось бы иначе.

Они вернулся к гостям, которые без устали бродили по лужайке, болтали о политике и сплетничали. Поучаствовав в

—   

—

—   

—

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—    

—    

—

—    

—    

—

—    

—    

—    

—    

—    

—    

—

—

—   

—   

—   

—

—

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—

—   

—   

—

—   

—   

—   

—   

—   

—   

—

—

—   

—   

—   

—

—   

—   

—

—   

—

—

—

—   

—

—   

—

—   

—

—

—   

—

—

—

—   

—

—   

—

—   

—   

—               

—               

—   

—

—   

.

—   

—   

—   

—   

— 

, скука одна. Хотелось абсолютно иного.

—

—

.

—   

—

—   

—

—

—   

—   

—

—   

—

—   

—

—

—    

—    

—    

— Однажды ложь мне помогла, — сказал Ксан.

—Только однажды? — я позволил себе сострить, намекая на особенности профессиональной деятельности моего приятеля. Он недовольно сдвинул брови.

В тот день мы встретились в центре Москвы, пообедали и прогуливались по набережной. Была поздняя осень, однако солнышко пробивалось сквозь слоистые облака. Разговор поначалу шел пустой: о житейских мелочах, погоде и безвкусной московской архитектуре, потом перескочил на темы «рубля-доллара» и прочих котировок, которые не трогали моего сердца. Помимо пенсии, я ни на что не рассчитывал, о финансовых накоплениях не помышлял. Ксан, конечно, понаторел в бизнесе: однако меня с какой стати мучить скучными материями?

Уж не помню, какие мысленные ассоциации изменили направление нашей беседы, и мы заговорили о той роли, которую в жизни играют правда и ложь. Возможно, я отпустил язвительное замечание о финансистах и политиках, не стесняющихся обманывать наивное и глупое население, вспомнил заявления российского правительства весной и летом года о том, что дефолта быть не может, потому что не может быть никогда. А Ксан сказал, что нечего валить только на власть имущих: все, мол, врут или привирают. В быту («Ах, как вы хорошо выглядите»), на производстве («Наши автомобили самые надежные и быстрые»), в отношениях между людьми («Ты на мне женишься?»«Конечно»). Врут за здравие, за упокой, а также руководствуясь вполне низменными мотивами.

Меня приободрило философское течение разговора, я почувствовал себя в своей тарелке и не упустил шанса поддеть Ксана. «Куда мне с тобой тягаться, — заметил я с притворной скромностью, ты ведь эксперт в этом вопросе».

Ксан сказал, что я по своему обыкновению все упрощаю. В последующие десять минут он прочел мне лекцию о том, что дипломатия и разведка практикуют «специфические методы передачи и получения информации», поскольку со страной, против которой работаешь, нечего церемониться. Все подчинено высшей цели, ради нее приходится не скупиться на полуправду и недомолвки. За годы существования цивилизации сотрудники загранпредставительств так прониклись этой формой общения, что перестали адекватно воспринимать честные и открытые высказывания. Таковые усиливают подозрение к партнерам, воспринимаются как ширма, скрывающая тайные планы.

Я покачал головой:

—    Аморально. Обманывать своих знакомых, коллег..

— Речь не о морали, а об условностях профессии. Они общепризнанны и ни у кого не вызывают осуждения, разве что у таких простаков, как ты. — Тут я покраснел. — Дипломаты и разведчики кривят душей, им так проще понимать друг друга, в этом нет ничего личного.

—    Значит, в личном плане.

—Мы вели себя, как все остальные. Ложь порицалась, считалась безнравственной. Ты это хотел услышать?

Я отреагировал с сарказмом:

—    Переключаться было трудно?

Ксан не удостоил меня ответом.

—     А «персонально», — я подчеркнул это слово, — ты никого не обманывал?

Глядя на темную маслянистую воду, в которой отражался гранит набережной, Ксан обхватил рукой подбородок. Пауза длилась долго, и под конец я забеспокоился: неужели мой приятель предпочтет отмолчаться, и мы снова примемся болтать о пустяках? Я уже готов был не выдержать: похлопать его по плечу, подмигнуть и этак небрежно бросить — ну, что там у тебя, выкладывай — как он оторвался от созерцания водной глади:

—           Однажды я обманул своего знакомого. «Персонально», как ты выразился.

Его звали Аламзеб Нарази, и он был включен в спи­сок исламабадского дипкорпуса в качестве первого секретаря: в соответствующий раздел, на соответствующей странице. Тем не менее, его принадлежность к дипломатическому клану представлялась достаточно условной. Собственно, это относилось ко всем талибам, трудившимся в МИДе и за- гранучреждениях Исламского эмирата Афганистан.

После года профессиональных дипломатов в Афганистане не осталось: одни сбежали, других ликвидировали. А собственную плеяду «бойцов внешнеполитического фронта» мулла Омар и его окружение выращивать не торопились, что диктовалось идеологическими установками. Весь неисламский мир, в особенности, его западная часть, воспринимался как враждебное окружение, нуждавшееся в насильственной переделке. Примерно так же, в отношении капиталистических стран, думали большевики сразу после года: о мирном сосуществовании всерьез не помышляли, кричали, что буржуев надо бить, а не переговоры вести. В свете мировой пролетарской рево­люции дипломатия представлялась ненужной и вредной. Именно поэтому, став наркомом по иностранным делам, Троцкий откровенно халатно отнесся к своим обязанно­стям, заявляя, что занял этот пост лишь для того, чтобы «прикрыть лавочку».

Большевики были молодыми максималистами и романтиками, истово верившими в неосуществимые идеалы. Что в том странного? Все революции делались молодежью. Это относилось и к той, которую устроили в Афганистане ученики медресе. Мулле Омару в год падения режима было немногим за сорок, его соратникам — и того меньше.

Талибы установили дипломатические отношения с тремя странами: с Саудовской Аравией, Объединенными Арабскими Эмиратами и Пакистаном, но посольством располагали только в Исламабаде. В основном там трудились сотрудники спецслужб, координировавшие военную помощь, которую щедро оказывали пакистанцы, эмиссары, поддерживавшие связи с местными экстремистами. Аламзеб был единственным, кто мог с грехом пополам выполнять дипломатические функции: вести переговоры, общаться на приемах, не выглядя при этом заурядным бандитом. Помимо арабского, пушту и урду, он говорил по-английски, кое- как разбирался в международной политике и экономике.

И все же на полноценного дипломата не тянул. Протоколу был не обучен, на обедах и ужинах с трудом ориентировался во множестве столовых приборов. Своих симпатий и антипатий скрывать не умел, при встречах с представителями «вражеских» государств (скажем,

Ирана или Узбекистана) отбегал в сторону, а если не получалось упорно молчал и с ненавистью буравил собеседника черными, похожими на маслины, глазами.

Нарази выглядел внушительно. Лет тридцати пяти, высокого роста, плотный, с крупными чертами лица. Черный тюрбан (неизменный талибский атрибут) нависал над густыми бровями. С этими деталями плохо сочетались очки в простой оправе, которые постоянно сползали на кончик носа и придавали Аламзебу интеллигентно-застенчивый вид. Бороду он аккуратно подстригал, причем короче, чем это допускалось религиозными требованиями.

Некоторые из талибов и пакистанских клерикалов во­обще считали подобную заботу об этом важном предмете мужского туалета святотатственной. Фазл-ур-Рахман, ли­дер пакистанской религиозной партии «Джамиат-улема- и-Ислам», в свое время немало способствовавший воцарению муллы Омара, однажды сказал Ксану: «Разве можно стричь бороду? Ведь на каждом волоске висит по ангелу!». Разумеется, это был перехлест, и сам достопочтенный Фазл дозволял цирюльнику касаться ножницами растительности на своих щеках. Пророк призывал правоверных не носить бороду слишком короткую («будто вы просто небриты») и слишком длинную, «как у евреев». Поэтому в Исламском эмирате ее длина строго регламентировалась и определялась следующим образом: зажатая в кулак, она должна была высовываться из него не более чем на ладонь. Борода Нарази, однако, напоминала скорее элегантную бородку, и ухватить ее не смогла бы даже детская ручка.

Когда в году Ксан приехал в Исламабад в очередную командировку, он быстро уяснил: Аламзебединственный из тамошних талибов, с кем можно как-то общаться. А общаться приходилось, так как русские не хотели отставать от американцев и европейцев, поддерживавших контакты с представителями муллы Омара. Талибы никому не нравились, но они контролировали почти весь Афганистан, сумели навести там порядок, и не считаться с ними было нельзя.

Ситуация изменилась осенью, когда наступление рос­сийской армии в Чечне вызвало негативную реакцию со стороны многих мусульманских стран. Талибы особенно усердствовали, и в январе года признали «независимую Ичкерию».

Российскому посольству было поручено передать талибам резкий протест Москвы через их дипмиссию в Исламабаде. Выполнять эту миссию отправились старший дипломат по фамилии Хорунжий и Ксан.

Афганская миссия размещалась в двухэтажном особ­няке в центре города. Оставив машину у ворот, Ксан и Хорунжий прошли по узкой садовой дорожке, толкнули входную дверь. Они оказались в небольшом холле, где десять- двенадцать афганцев восседали вдоль стен на деревянных скамейках. Смотрели исподлобья и на традиционное «ассалам-алейкум» не ответили, что было дурным знаком. У Ксана мелькнула мысль, что эти молодцы могли прятать под своими просторными балахонами оружие.

Откуда-то прибежал юркий юноша и предложил визи­терам последовать за ним. Провел в просторную комнату для приемов, где на узком диванчике расположился Нарази. Он вполне вежливо, с уважением поздоровался с гостями. Страхи Хорунжего несколько улеглись, и он плюхнулся на стул напротив первого секретаря. Рядом устроился Ксан.

Аламзеб объяснил, что посол «занят», а потому будет лишен удовольствия выслушать демарш. Гости не возражали, понимая, что глава миссии ощущает определенное неудобство от сложившейся ситуации: еще недавно он заверял Россию, что Кандагар не намерен признавать Чечню.

Хорунжий зачитал перевод русского текста (корявый, зато ни на йоту не отступавший от оригинала), который иначе как вызывающим назвать было нельзя. Москва обвиняла талибов в подрыве российского суверенитета, а заодно делилась своими сомнениями в легитимности Исламского эмирата.

В процессе «читки» Нарази старался сохранять непро­ницаемое выражение лица. Правда, глаза-маслины выдавали определенное беспокойство, обескураженность и суетливо бегали над стеклами очков. Первый секретарь мучился вопросом: нужно ли продемонстрировать свое возмущение и попросить российских дипломатов выйти вон или дотерпеть до конца. Необходимых инструкций у него, как видно, не было, а брать на себя ответственность он не решался.

Хорунжий спешил, стараясь поскорее «добить» длиннющий демарш. Под конец стал глотать слова и даже пропускать абзацы. Документ от этого только выиграл.

Завершив трудную работу, Хорунжий с тревогой уставился на Нарази. Тот, однако, проявил сдержанность. Отметил только, что содержание демарша будет доведено до сведения руководства. Затем встал, давая понять, что беседа закончена. Хорунжий обрадовался, рысцой устремился к выходу. Уже у дверей его остановил низкий бас Ксана: тот решил хоть как-то оправдать свое присутствие и задал вопрос:

—Признав «Независимую Ичкерию», Исламский эмират ничего не приобрел, ну, отвесил России оплеуху, причем не такую увесистую. А вот потеряно многое. Налаживание нормальных отношений могло принципиально улучшить ваши позиции. Зачем было огород городить? Спрашиваю не из любопытства, России важно знать, как дальше себя вести с вами.

Хорунжий побледнел от негодования. С его точки зрения, говорить с талибами было бесполезно, вместо этого следовало поскорее выбираться из их миссии. Что касается Нарази, то он опешил и придвинул очки к переносице. Повращав глазами, сфокусировал их на физиономии Ксана.

— Наш главный принцип — защита мусульман, где бы они ни находились. Напав на Чечню, Россия сама.

Ксан не дал договорить.

—  Для того, чтобы защищать российских мусульман, нужны хорошие отношения с Москвой, а не плохие

Нарази моргнул, спустил дужку очков и, глядя сквозь собеседника, сказал, что у них, как он «надеется», еще будет возможность продолжить «интересную дискуссию». Дипломаты откланялись. На обратном пути Хорунжий брюзжал и ругал Ксана за то, что тот влез в разговор.

Следующая встреча Ксана и первого секретаря афган­ского посольства произошла неделю спустя, на иранском приеме. Там было столпотворение. В такой обстановке легко затеряться, без помех поработать с нужными людьми, не привлекая внимания. Совершая четвертый или пятый круг по гигантской лужайке, Ксан внезапно узрел забавную парочку: Аламзеба Нарази и российского советника Подпру- гина, отличавшегося необыкновенной словоохотливостью.

Минуты две Ксан наблюдал, как афганец озабоченно пробирался между гостями и гостьями, столиками, колоннами, чанами с пловом и кебабами, в надежде оторваться от Подпругина, но тщетно. Тот вел его с железной настойчивостью, не закрывая при этом рта. Губы и язык советника энергично двигались, выпускали в воздух бесконечную словесную вязь, заставлявшую Аламзеба вздрагивать и втягивать голову в плечи.

Ксан остановил маленького, юркого маврикийца, с которым у него установились доверительные отношения, что-то шепнул. Маврикиец улыбнулся и бодро устремился к Под- пругину. Тронул советника за толстое плечо, начал, не торопясь, здороваться. Подпругин тоскливо глянул вслед исчезавшему Нарази и остановился для ответного приветствия.

Афганец перевел дыхание, добрел до стульев в углу шатра, уселся и закурил. Там его настиг Ксан, и между ними состоялся короткий диалог:

—    Ассалям алейкум.

—    Ваалейкум ассалям, — без энтузиазма откликнулся Нарази.

—    В связи с нашей предыдущей встречей я хотел.

Тут Нарази оборвал Ксана:

—    Вы из разведки. — Это прозвучало резко, грубовато.

—     Даже если так, — пожал плечами Ксан, — что тут такого?

—Ваш напарник уже пытался меня разработать. Теперь вы взялись?

—    Это Подпругин-то? — Ксан расхохотался. — Почему вы так решили?

—    Языки знает. Пушту. Значит, из спецслужбы, — заявил Аламзеб, но уверенности в его голосе убавилось.

—    Замечательное доказательство! — Ксан продолжал смеяться, и Нарази смутился.

— Русские — враги афганцев. — Он поднялся со стула с явным намерением оставить Ксана в одиночестве.

—    Боитесь говорить со мной? Или это вам запрещено?

По лицу первого секретаря пробежала тень, и Ксан понял, что попал в точку.

—Если не общаться, то действительно можно навсегда остаться врагами.

—  Таково распоряжение муллы Омара. Не вступать в контакт с русскими дипломатами.

—    Почему?

—    Потому что вы убиваете мусульман! Мужчин, женщин и детей!

Это был решающий момент, и он требовал четкой, выверенной реакции.

Ксан подался вперед, выпалил нервно и зло:

—    С чего вы взяли, что я одобряю события в Чечне?

Нарази, уже собравшись уходить, застыл как вкопан­ный. Выдавил из себя:

—    Извините.

—  Принимается, — бросил Ксан, после чего сумрачно распрощался. Он подумал, что не стоит пережимать и продолжение беседы лучше отложить.

— Ты решил его завербовать? — спросил я с подкупающей простотой.

Ксан сбежал по каменной лестнице к самой реке и присел у грязно-бурой воды, которая накатывала на истертые гранитные ступени, оставляя на них клочья пены. Посидев так секунд двадцать (не исключено, что он предавался медитации, а может, искал близости с природой), Ксан выпрямился и повернулся ко мне.

—    Кое-какие планы у меня, конечно, имелись. Хотя это не было единственной целью, тем более что формального задания я не получал. Захотелось найти общий язык с этим парнем. В талибах мы видели людей с другой планеты, они жили в другом измерении, даже мыслили иными категориями. Я знал, что Нарази не простак и не такой «интеллигент», каким мог показаться. Может, его голову не так сильно забивала фундаменталистская дребедень, как у прочих талибов, но все равно — забивала. Он не был тепличным растением. Сражался под Кабулом, участвовал в захвате Мазари-Шарифа. И, тем не менее, — Ксан посмотрел на серую набережную, потом перевел взгляд на возвышавшуюся в отдалении кремлевскую стену, Аламзеб мог пойти на контакт.

Очередной встречи пришлось ждать долго. Специально искать ее Ксан не хотел, да и других дел было невпроворот. Он рассчитывал на удачный случай, который всегда его выручал.

В начале года Исламабадский институт политических исследований устроил семинар с участием профессора из США Джорджа Вейбаума. Присутствовали сливки местной академической элиты, дипломаты, в том числе — Нарази. Руководство института костьми легло, чтобы его заполучить. Еще бы! Заезжий американец вещал о перспективах афганского развития, и в отсутствие «живого талиба» настоящего обсуждения получиться не могло.

Вейбаум лысый человек в мешковатом костюме, сурово критиковал режим муллы Омара, который уводил Афганистан от столбовой дороги прогресса. Однако спорил с теми, кто предлагал ломать талибов «через колено», поскольку насильственные действия, мол, не могут дать долговременного эффекта. Политика международного сообщества нелогична: то Кандагару грозят дубинкой, то гладят по головке и снабжают «гуманитаркой». Нужны новые подходы — оказание Исламскому эмирату масштабной экономической и тех­нической помощи, что-то вроде плана Маршалла. С тем, что это будет прямым поощрением фашистского теократического режима, ученый категорически не соглашался. Талибы-де только воевать могут, к мирному строительству не приспособлены. Поэтому их вовлечение в это самое «строительство» выявит их несостоятельность, и они вынуждены будут либо уступить место более жизнеспособным элементам или сами трансформируются в «достойных представителей современной цивилизации». Словом, полная галиматья.

Ксан не удержался от комментариев. План, сказал, хо­роший, но не очень. Талибов в чем угодно можно обвинить, только не в глупости. Иначе они бы не добились того, чего добились. И не факт, что они не используют эту «масштабную помощь» к собственной выгоде. При этих словах Алам- зеб улыбнулся уголками рта.

Вейбаум проблеял, что «опасность такая есть», но все равно — нельзя сидеть сложа руки, и риск оправдан. От напряжения он вспотел и, продемонстрировав хорошее воспитание, попросил у аудитории позволения снять пиджак («ваши вопросы меня разогрели»). К этой фразе не преминул прицепиться замдиректора института — отставной бригадир, плейбой и задира, отличавшийся раскованной манерой одеваться. Он всегда расстегивал рубаху до пупа, выставляя на обозрение публики майку и волосатый живот. Так вот, этот самый бригадир громогласно выразил надежду, что на пиджаке Вейбаум остановится и дальше раздеваться не станет. Бригадир заразительно рассмеялся, довольный собственной остротой. Хотя никто его не поддержал, скептическое отношение к выкладкам американца усилилось.

Затем выступил Нарази. Он говорил на пушту, а на английский переводил один из научных сотрудников. Характерный штрих: талибское руководство обязывало своих чиновников изъясняться только на пушту, любые отклонения от этого правила рассматривались как опасная ересь.

Говорил гладко, по-своему убедительно. Похвалил Вей- баума, призвал расширять связи международного сообщества с Исламским эмиратом. Однако ни слова не сказал о превращении талибов в «цивилизованных представителей», на что так рассчитывал американец.

Для Ксана главным было то, что Нарази ни словом дурным не обмолвился о России и русских, хотя в те дни вся талибская верхушка честила Москву и ее политику. Собственно, это было защитной реакцией на воинственную риторику кремлевской администрации, грозившей Кандагару ракетными ударами. Единственное, что позволил себе афганец, так это напомнить о тяжелых последствиях советской агрессии в Афганистане, которая ввергла эту страну в пучину всяческих бед. Когда же переводчик допустил ошибку (возможно, сознательную), сказав, что речь идет о «российской агрессии», Аламзеб его поправил: «Вторжение в Афганистан осуществил Советский Союз».

После семинара Ксан подошел к Нарази, протянул руку:

— Спасибо за выступление.

Афганец смутился. Однако вокруг уже никого не было, последние из приглашенных усаживались в автомобили. Директор института и бригадир увлекли Вейбаума на зеленую лужайку перед зданием ИПРИ, где были расставлены столики и кресла. Угостив профессора чаем, пакистанцы затеяли важный для них разговор о грантах для стажировки в США.

Поколебавшись, Нарази пожал руку.

—    Я не сказал ничего особенного.

—    Вы кое-что не сказали, и для меня это важнее всего.

Нарази переминался с ноги на ногу.

—    За мной должны прислать машину.

Достав мобильник, набрал номер, после короткого разговора удовлетворенно хмыкнул.

—Забыл, бездельник, имелся в виду шофер.Скоро подъедет.

Они молча стояли, курили и наслаждались зимним солнцем, готовым закатиться за горизонт. Сразу похолодает, станет зябко и противно.

Возникшая пауза не тяготила, обоюдное молчание подчеркивало взаимную симпатию, которую внезапно почувствовали друг к другу русский и афганец. Трудно было сомневаться в том, что им никогда не быть друзьями, даже приятелями. Тем более ценными воспринимались эти минуты. Оба глубоко втягивали дым, стараясь не думать о той реальности, которая разводила их по разные стороны баррикад. Первый вспомнил о ней Аламзеб.

—    Насчет ракетных ударов это серьезно?

Имелись в виду обещания помощника российского президента и министра обороны повторить американскую акцию года. Тогда Билл Клинтон приказал выпустить по территории Афганистана серию «томогавков» в надежде уничтожить убежище Усамы бен Ладена и его самого. «То- могавки» взорвались среди голых скал, не причинив «террористу номер один» никакого вреда.

Трудно сказать, почему Ксан не стал увиливать от ответа. Может, в силу мимолетного ощущения «родства душ», которое подарило им хорошее настроение в этот ноябрьский день.

—    Нет.

Это прозвучало настолько определенно, что афганец вздрогнул. Он еще переваривал услышанное, когда во двор института вкатился «мерседес» талибского посольства. Из- за руля выполз шофер, страдальчески морщивший лоб. Наверное, ждал разноса. Однако Нарази было не до него. Наклонившись к Ксану, он шепнул:

—    Жаль, что наши правительства.

—    Не могут найти общий язык?

—    Возможно, когда-нибудь.

Прошло около года, и в течение этого времени они виделись только мельком, на официальных мероприятиях. Завязавшееся знакомство не получило развития, и не мудрено отношения между Россией и Исламским эмиратом продолжали ухудшаться. В мае года Ксану выпал шанс съездить в Афганистан с группой работников ооновских учреждений, однако талибы отказали в визе. Не формально, нет: просто медлили, всякий раз просили перезвонить, и так вплоть до того дня, когда ооновский «гольфстрим» поднялся в воздух без Ксана.

Американцы и европейцы гнули прежнюю линию на умиротворение талибов. От тех требовалась, казалось, мелочь: выдать Усаму и допустить в страну западный капитал. Однако мулла Омар, ссылаясь на законы гостеприимства, отказывался лишить убежища террориста и вообще испытывал терпение Запада. В борьбе за исламскую чистоту приказал уничтожить историко-культурные памятники, гигантские изваяния Будды в Бамиане. Десять дней подряд их расстреливали из пушек и пулеметов, рвали взрывчаткой. Пожалуй, именно тогда стало ясно, что «план Маршалла» и прочие химерические схемы обречены на провал. Событиясентября и начавшаяся следом боевая операция в Афга­нистане окончательно расставили все на свои места.

Нарази позвонил Ксану в самом начале ноября. Оставалось две недели до взятия Кабула войсками северян, в судьбе Исламского эмирата никто уже не сомневался. Его отряды не сумели оказать сопротивления американцам, которые не жалели денег на подкуп полевых командиров. Посольство в Исламабаде пока что действовало, однако пакистанские чиновники советовали послу Заифу и его подчиненным: убирайтесь отсюда, неровен час, придется выдать вас на заклание.

Никто из талибов не последовал этому совету: наверное, в силу преданности своим принципам, а может, потому что деваться было некуда.

Нарази звонил на один из открытых номеров посольства России, который прослушивался местными спецслужбами.

Первый секретарь не видел смысла таиться от пакистанцев, наружка и так отслеживала каждый его шаг. Могло быть и другое объяснение: он действовал с санкции Исламабада, который в то время еще окончательно не «лег» под американцев и не сбрасывал со счетов талибов как политическую и военную силу.

Нарази превосходно владел собой, для начала непри­нужденно побеседовал о самочувствии, погоде и прочих пустяках: за последний год он поднабрался опыта. Затем попросил о встрече «по неотложному делу». Ксан не сразу дал ответ. Россия выступала союзником США по антитеррористической коалиции, сепаратные контакты с талибами можно было интерпретировать как двурушничество.

В посольстве мнения разделились. Хорунжий и советник-посланник Баширов высказались категорически против любого контакта с Нарази, в крайнем случае, предлагая запросить Москву (в надежде на то, что пока придет ответ, все как-нибудь «само собой» рассосется). Ксан спорил, заявляя, что нельзя пренебрегать ценным источником информации. С этих же позиций рассуждал Рашид Аслано- вич Галлиулин, его непосредственный начальник.

Окончательный вердикт полагалось вынести послу. Ни один из предложенных вариантов Харцева не устраивал. Подставляться перед американцами и Центром не хотелось, но кто знал, как все сложится. Вдруг его обвинят в политической близорукости, в отсутствии профессиональной смелости, готовности идти на риск? Вот почему, поразмыслив, он принял соломоново решение: на встречу идти (объяснив Москве, что оперативные обстоятельства заставляли действовать без промедления), а после не только «отписать» о ее результатах, но и поставить в известность американцев.

Через полчаса Ксан перезвонил Нарази. Местом встречи назначили небольшой и уютный китайский ресторанчик, где днем почти не бывало посетителей. Со стороны посольства приняли необходимые «страховочные» меры. За десять- пятнадцать минут до того, как стартовал Ксан, из центральных и «хозяйственных» ворот выехали двое сотрудников, обычно пользовавшихся повышенным вниманием наруж- ки. Расчет оправдался — они увели ее, и до самого ресторана Ксан ехал без сопровождения. Однако Нарази, как и предполагалось, притащил за собой хвост, топтуны отирались у ресторанного крыльца на протяжении всего разговора.

Несмотря на осень, в помещении было жарко. Из-под тюрбана Нарази на лоб скатывались крупные капли пота.

—Тебя плотно опекают, — Ксан кивнул на топтунов. — Нельзя было «сбросить хвост»?

— Нам сейчас этого лучше не делать. — Под словом «нам» подразумевались талибы. — Их лучше не раздражать. — На этот раз речь шла о пакистанцах.

Нарази жалко улыбнулся. Вообще, он выглядел нехорошо. Лицо потускнело, щеки запали, некогда аккуратная бородка нуждалась в уходе. Глаза отражали внутреннее беспокойство и отсутствие особых надежд. Когда он заговорил, Ксан тотчас понял: предмет беседы иначе как бредовым, назвать нельзя. Скорее всего, это понимал и сам афганец, а потому говорил бесцветно, даже уныло.

Ему было поручено довести до сведения держав, которые талибы считали естественными соперниками США — России и Китая, — предложение объединиться «пока не поздно» и остановить американскую империалистическую экспансию. Другими словами, пригрозить Вашингтону и спасти Исламский эмират.

Ксан ответил точно теми словами, которые он услышал от Нарази при первом знакомстве: он обязательно передаст эту информацию руководству. А лично от себя заметил, что подобное предложение поступает слишком поздно, нужно было раньше думать. Ксан мог бы добавить, что ни Москва, ни Пекин не ста­нут ломать копья из-за талибов, ставя под угрозу свои экономические и финансовые интересы, в большой степени «завязанные» на США. Однако промолчал, полагая, что Нарази и так соображает, что к чему. Позже Ксан узнал, что китайцы на предложение Кандагара отреагировали еще суше и недружелюбнее.

Нарази плотно сцепил пальцы, уставившись отсутствующим взглядом в блюдо, к которому ни он, ни его сотрапезник так и не притронулись — цыпленок под миндальным соусом. Подняв голову, тихо спросил:

—     Вы нас так ненавидите?

Ксан покачал головой.

—  Лично мне вы нравитесь. Что касается отношений между государствами, то какие там могут быть эмоции. Голый расчет. Россия не мстит Исламскому эмирату, просто исходит из существующей политической реальности. У нее нет другого выбора.

—     Выбор всегда есть, — произнес Нарази.

—    Разве вы не понимаете, что, разгромив нас, американцы возьмутся за Россию, Китай? Разве американское присутствие в регионе выгодно Москве?

Ксан мог бы сказать, что российское правительство отлично понимает, чего хотят США, но противопоставить этому нечего. Не талибов же, которых взрастили сами американцы в надежде таким образом укрепить свое влияние в Афганистане. Даже в моменты самых острых противоречий с Вашингтоном мулла Омар предпочитал его Москве. Если бы Россия вытащила талибов из дерьма, едва ли можно было ожидать от них благодарности. Они все равно бы потянулись под крыло к дяде Сэму, у которого деньги и сила.

Не дождавшись ответа, Нарази расстроился.

—     У меня есть личная просьба.

—С удовольствием выполню ее. — Ксан действительно был бы рад чем-то помочь афганцу.

Нарази достал из бумажника снимок, запечатлевший темноволосую молодую женщину с ранней сединой и двух детишек лет пяти или шести. У женщины был утомленный вид, чада весело смотрели в объектив.

—Это моя семья. — Он бережно держал в руке фотографическую карточку. — Я их уже полгода не видел.

—     Где они живут?

—     В Самангане.

Ксан нахмурился. Этот город заняли отряды узбекского генерала Рашида Достума.

—Если это возможно, — Аламзеб замялся, — ну... выяснить по вашим каналам. У меня с ними нет никакой связи.

Ксан пообещал сделать все возможное, на этом они и простились.

—Увидимся, иншалла^[19], улыбнулся афганец, но улыбка вышла натянутой.

Ни один их них не допускал возможности новой встречи.

Узнать в то время о чьей-то судьбе в Афганистане, где свирепствовала гражданская война, представлялось немыслимым. Однако чудеса случаются. Ксан связался со своим знакомым, прикомандированным к штабу наступавших на талибов отрядов Северного альянса. Знакомый оказался добросовестным, сумел быстро навести справки и прислать ответ. Оставалось связаться до Нарази и передать ему полученную информацию. Тот растрогался, рассыпался в благодарностях.

Это было ноября года. На следующий день войска северян взяли Кабул, и созданный талибами Исламский эмират Афганистан перестал существовать.

—     Это все? я не скрывал разочарования.

Ксан замолчал и углубился в свои мысли. Мы свернули с набережной, перешли реку по Большому каменному мосту, приблизились к кинотеатру «Ударник». Ксан окинул его одобрительным взором, что- то пробормотал насчет «строгой красоты» конструктивизма и принялся названивать в таксомоторную компанию, собираясь вызвать машину.

После моих слов он удивленно склонил голову, будто был искренне озадачен прозвучавшим вопросом. Я давно понял, что Ксан, при всех его достоинствах, не лишен кокетства и питает определенную слабость к дешевым эффектам. Я охотно прощал ему эти качества и исправно подыгрывал, когда того требовал привычный сценарий. Ксан, например, любил интригующе прервать повествование в самый кульминационный момент, делая вид, что говорить, якобы, больше не о чем и так все ясно. Я настаивал на продолжении, и, в конце концов, рассказчик благосклонно уступал.

—    Конечно! Ты обещал рассказать, как тебе помогло вранье. Но не рассказал.

—     Прости, дружище, о главном запамятовал.

Примерно четыре месяца прошло после утверждения в Кабуле нового «демократического» правительства. Борьба с терроризмом продолжалась, но приобрела рутинный характер. В соседнем Пакистане все свыклись с постоянными операциями спецслужб, которые, впрочем, не мешали боевым группам талибов и аль-каидовцев продолжать сопротивление в районах, примыкающих к афганской границе. Иностранцы, одно время не высовывавшие носа из Исламабада, почувствовали себя вольготнее, вновь принялись путешествовать. Среди излюбленных туристических маршрутов (поездки в Лахор, по Каракорумскому шоссе, на горнолыжный курорт Малам-Джабба) особой популярностью пользовалось «сафари на паровозе». Так называлась железнодорожная экскурсия по знаменитому Хайберскому проходу, соединяющему Пакистан и Афганистан через хребет Сафедкох.

Небольшой состав тянул реликтовый локомотив, построенный в Великобритании в году на заводах компании «Кингстон». Паровоз, и три старинных вагончика были тщательно отреставрированы, заново выкрашены и вылизаны до блеска. Все латунные и хромированные детали огнем горели, столетний двигатель СГ (его называли «черной красоткой») фырчал ровно и успокаивающе. Игрушка, а не поезд.

Прохаживаясь перед серым фасадом «Ударника», Ксан курил сигарету за сигаретой:

—     После сентября года вся российская колония с тоски выла. Никаких развлечений, вылазок в горы, меры безопасности просто сумасшедшими были. Поэтому, когда ситуация слегка устаканилась и разрешили выезжать за пределы Исламабада, наша публика ошалела от запаха свободы. Особенно женщины неистовствовали, в общем, ударились в туризм. Их можно понять: старались успеть как можно больше. Кто его знал: любой новый теракт, вспышка напряженности, и всех снова заставят сидеть в столице. На это самое сафари, в основном, дамы отправились.

—     Это действительно стоило того?

—  Еще бы! Романтики и экзотики хоть отбавляй. Нач­нем с того, что эту «железку» строили с учетом возможного нашествия русских. Англичане всегда подозревали Россию в экспансионистских замыслах и не жалели средств на оборону.-километровая железная дорога от Пешавара до Ланди Котала, построенная в двадцатые годы, обошлась в шесть миллионов фунтов. С инженерной точки зрения, она не имеет себе равных. Проложена на высоте футов над уровнем моря. Первые двадцать километров поднимается вверх, затем стремительно опускается. Проехаться по нейнастоящий аттракцион. туннеля, моста. Крутые по­вороты, зигзаги. В одном месте изгибы полотна точь-в- точь повторяют рисунок буквы «дабл'ю».

Ксан задрал голову и устремил свой взор в небо, словно там можно было увидеть отражение «железнодорожного сафари».

—     А вокруг было небезопасно, территория племен, там никакие федеральные законы не действовали, ну, я тебе об этом прежде рассказывал. Самые замечательные места для дакойтов, убийц и террористов.

Ксана разбудили среди ночи. Не звонком, а примитивным и грубым стуком в дверь. В те дни работы была тьма, и усталость брала своё. Ксан пару дней разгребал «завалы» и решил устроить себе праздник. Отключил телефоны и рухнул в постель в надежде поспать часиков десять. Не вышло.

В дверь колотил его приятель, журналист Лева Иконников, который отправил на экскурсию супругу и дочку. С трудом сбросив с себя сонное оцепенение, Ксан посмотрел на часы: три ночи. Сначала подумал, что началась гроза гулкие удары напоминали громоднако быстро понял свою ошибку.

Иконников был бледен и всклокочен. С первых слов стало ясно, что произошла трагедия, страшная и обыденная. Страшная для любого человека и обыденная для Пакистана. Подобное случается там так часто, что начинаешь к этому привыкать. Пока это не случится с тобой или с твоими родными.

«Железнодорожное сафари» началось в девять утра, как и полагалось. Экскурсантов было человек тридцать, и они свободно разместились в пассажирских вагонах. В основном, русские женщины и дети, но среди них затесались два немецких туриста и семья итальянского дипломата.

Апрельское солнце припекало, однако одуряющая жара, характерная для пакистанского лета, еще не наступила. Воздух был пропитан весенней свежестью, за окнами сменяли друг друга красочные пейзажи: желто- бурые горы, острые как бритва скальные выступы, головокружительные ущелья, и все это под ярко-синим небом. В форте Джамруд поезд приветствовали музыканты-волынщики в шотландских килтах, в Шагае — фольклорный ансамбль. Два десятка юношей били в барабаны, подвешенные у них на груди, весело бегали по кругу и пели народные песни, выводя залихватские рулады.

К часу поезд добрался к Ланди Котала, где был запла­нирован сытный обед и пешая прогулка по окрестностям. Ни то, ни другое реализовать не удалось: станцию захва­тил отряд боевиков, который перебил немногочисленную полицейскую охрану и встретил экскурсионный поезд воинственными криками и пальбой. Помощника машиниста (бедняга пытался протестовать) прикончили на месте, но к пассажирам насилия не применяли. Их объявили заложниками, о чем тут же уведомили штаб армейского корпуса Северо-западной пограничной провинции. Оттуда ушли сообщения в Исламабад: в Объединенное       разведуправление,     в антитеррористическое управление МВД и в посольства.

Требования  бандитов не отличались оригинальностью: освободить нескольких участников «сил сопротивления», недавно захваченных рейнджерами. На размышление давалось сорок восемь часов. В случае отказа террористы обещали умертвить своих пленников и сражаться насмерть с коммандос, оцепившими железнодорожную станцию. Эта перспектива представлялась весьма вероятной: пакистан­цы обычно не шли уступки, предпочитая горы трупов об­винениям в мягкотелости. Генеральный директор ОРУ невозмутимо проинформировал об этом российского посла. Тот схватился за голову, отбил телеграмму в Центр и уже думал, что дни его пребывания в Пакистане сочтены. Трагедия с заложниками могла поставить крест на дипломатической карьере.

В надежде как-то повлиять на развитие событий он предложил послам Италии и Германии нажать на Исламабад, потребовав повременить с началом силовой акции, пока с террористами не переговорит дипломатический представитель. Пораскинув мозгами, пакистанцы согласились, решив, что такой вариант им на руку. Он снимал часть ответственности с армии и спецслужб в случае неудачного завершения операции и гибели иностранцев. Мол, никто не сомневался, что риск велик, но все мирные варианты отработали, вот и пришлось идти ва-банк.

В качестве переговорщика решено было направить Кса- на. Когда он выехал в Пешавар, до окончания ультиматума, предъявленного бандитами, оставалось двенадцать часов. Когда добрался до Ланди Котала, количество этих драгоценных часов сократилось до восьми.

Подъехало такси — малолитражный «москвич» одной из московских фирм, оказывавших транспортные услуги. Туда приглашали водителей-частников, и они подрабатывали на своих колымагах, обычно — не первой молодости. Вот и эта машина уныло вздрагивала побитыми боками.

Ксан подобрал полы плаща, чтобы не испачкать их о грязный порожек, и приготовился нырнуть в сомнительный комфорт дерматинового салона. Я молча смотрел на его могучую спину, обтянутую непромокаемой тканью. При этом твердо решил не просить, не унижаться и не лезть за ним следом в «москвич».

Словно почувствовав мое настроение, Ксан в последний момент остановился, высунул голову из автомобиля и повернул ее в мою сторону. Зафиксировав это движение, водитель раздраженно проворчал: «Ехать будем или как?». Ксан достал из бумажника пару смятых зеленых бумажек, кинул на переднее сиденье.

— Не бухти.

Старое сленговое словечко не вызвало удивления у шофера. Он приглушенно хрюкнул, ловко переместил бумажки в карман куртки, поднял воротник и, нахохлившись, принялся ждать.

—Я почти уже все рассказал. — Ксан одной рукой по- прежнему придерживал полы плаща, другой — опирался на открытую дверцу малолитражки. — Меня провели по вагонам, чтобы показать: заложники живы-здоровы, ничего с ними не случилось. Провели быстро, чтобы я не успел ни с кем вступить в контакт. У меня, конечно, кошки на сердце заскребли при виде наших женщин и детей: измученных, осунувшихся. Понимали, что их могут убить и отсчитывали оставшиеся им часы жизни.

— Потом меня доставили в здание станции, где расположился командир отряда. Ты, наверное, уже догадался — это был Нарази. Конечно, догадался. Я его не сразу узнал, он мало чем напоминал себя прежнего. Бородку сменила густая борода, на обветренном лице — печать жестокости и фанатизма, губы решительно сжаты. А когда узнал, то не стал сдерживать своего изумления. Не помню уж, как его выразил. Может, руками развел или сказал что-то вроде: «Надо же! Это ты!».

Ксан закурил сигарету, пробурчав, что на сегодня это последняя. Он гордился тем, что бросает курить (не первый год, между прочим).

—Нарази лучше владел собой, во всяком случае, никаких жестов или мимических движений с его стороны не последовало. Посмотрел на меня, скорее равнодушно, нежели враждебно, предложил изложить цель визита. Я озвучил заранее заготовленный текст: призвал проявить милосердие и здравый смысл, сославшись на то, что терроризм всегда вредил освободительным движениям. Получилось не столь убедительно, как я рассчитывал. Какого-нибудь неотесанного боевика еще можно было обвести вокруг пальца, заставить поддаться на посулы или уступить угрозам. Нарази был слишком умен и цепок. Он не для того затеял эту дьявольскую операцию, чтобы в последний момент дать задний ход из-за какого- то русского, к которому у него, кстати, имелся свой счет. Если человек ненавидит твою страну, ее идеалы, принципы, политику, с ним еще можно договориться. Если он ненавидит тебя лично, твои шансы как переговорщика падают до нуля.

Выслушав Ксана, афганец спросил:

—    Когда ты ехал сюда. Ты знал, что я здесь?

Ксану незачем было притворяться, он ответил, что не знал.

—    А если бы знал поехал?

Посмотрев Нарази в глаза, Ксан подтвердил:

—    Да. Даже если бы командовал не ты, а сам черт.

—Почему? В таких делах личные отношения могут

оказаться помехой.

— Могут. Но когда собираются убивать твоих близких, твою семью, ты бросаешься на помощь, наплевав на все.

Маска на лице Нарази дрогнула, и он часто заморгал.

—     Среди заложников женщины и дети. Ты убьешь их через восемь часов. Разве я не должен был попытаться спасти их?

С минуту Аламзеб ходил кругами по неуютному кабинету начальника станции и сверкал глазами- маслинами. Затем вплотную подошел к Ксану:

—    Я не забыл твоего обмана. В его голосе проскользнуло волнение.

—     Тогда я не мог сказать правду. Тебе и так было несладко, а такое известие. Ты мог просто сломаться. В той ситуации говорить правду было бы предательством.

—Предательство давать необоснованную надежду, которую потом приходится отнимать! вспылил Нарази.

Возникла пауза. Афганец колебался, в нем явно происходила внутренняя борьба. Чтобы как-то повлиять на ее исход, Ксан прибегнул к последнему, козырному доводу.

Неожиданно для всех бандиты отказались от своих требований. Они пообещали освободить всех пассажиров, при единственном условии: власти не станут преследовать террористов и предоставят им вертолет для беспрепятственного вылета. Пакистанцы, недолго думая, согласились, и Нарази получил «МИ с полными баками.

—  В ноябре года я и впрямь соврал, — признался Ксан. Тогда все эти талибы из посольства под Богом ходили, их вот-вот должны были сцапать и американцам отдать. Или оставили бы гнить в каком-нибудь зиндане.

Согласись, при таких обстоятельствах трудно сообщать человеку, к которому питаешь некоторую симпатию, что его семью убили, буквально растерзали. В Самангане головорезы Достума устроили настоящую резню. И первым делом пострадали те, кто служил талибам, их родственники.

—    Выходит, вранье тебя выручило. Нарази оценил «ложь во благо» и отплатил добром?

—Напротив, он разозлился на меня и был, в общем- то, прав. Скрывать от человека горькую правду, это не милосердие, а глупость. Что говорить, тогда я дал слабину, эмоции взяли вверх над разумом.

—Ничего не понимаю! Ты меня просто запутал! Нарази не отомстил тебе, значит, поступил благородно.

—     У пуштунов свой кодекс чести, который запрещает причинять зло друзьям, тем, кто к тебе хорошо относится. Ложью я обидел Нарази, но вместе с тем доказал, что он мне небезразличен. Разве станешь оберегать от неприятных известий человека, если полностью к нему равнодушен? Кроме того, Ксан посмотрел вокруг, не найдя урны, швырнул окурок на мостовую, не исключаю, что сработал мой последний довод.

Увидев в моих глазах вопрос, пояснил:

—Я сказал Нарази, что предложение талибов, которое он изложил в ноябре-го, рассмотрено положительно. Прошло несколько месяцев с начала боевой операции в Афганистане и русским стало ясно, что их пути с американцами расходятся, те все гребут под себя. Мы, мол, искали возможности довести это до сведения афганского сопротивления, а тут Нарази устроил теракт, который обязательно все пустит под откос. Вот так я сказал. Опять солгал. Ну, солгал, я от тебя ничего не скрываю.

—    И он попался на эту удочку?

Ксан поджал губы.

— Это я сейчас так упрощенно излагаю, а тогда я был очень убедителен.

—     Так Нарази поверил? — настойчиво повторил я.

—    Поверил, не поверил. — раздраженно протянул Ксан. Сомневался, конечно.

—    Но в таком случае.

— Допустим, он понял, что я очень о наших женщинах и детях забочусь и не хочу, чтобы они умирали. Не хочу, чтобы их постигла участь его собственной семьи. И ради этого даже готов втереть ему очки насчет политических планов России.

—Доброта и благородство всегда вознаграждаются, — с пафосом заявил я.

—Не всегда, сухо возразил Ксан. Нарази улетел на вертолете вместе со своим отрядом. До границы было всего несколько километров, однако пересечь ее им не удалось. «МИ сбили ракетой, он рухнул на землю и сгорел дотла.

Ксан влез в тесный салон «москвича», и водитель сорвал свой тарантас с места.

VII. Псих ненормальный

Мост Джинджа Чича взорвали в шесть часов вечера, через несколько секунд после того, как через него проехал лимузин президента. Ухнули двести пятьдесят килограммов пластиковой взрывчатки, заложенных в горизонтальные балки. В соседних домах полопались стекла, жильцы и прохожие на время оглохли.

У моста и у тех, кто на нем находился, не оставалось ни малейшего шанса. Бетонные плиты и обломки стальных конструкций посыпались в мутные воды речки Нулла Ле, а темное облако из мусора, пыли и каменной крошки взметнулось на десятки метров. Автомобиль с бойцами охраны (группа спецреагирования, созданная гендиректором военной разведки Тариком Маджидом) подбросило вверх, на пару мгновений он застыл в воздухе. Это было диковинное зрелище: черная махина, зависшая над разрушенным мостом, словно сказочный летательный аппарат. Очевидцы утверждали, что у автомобиля бешено вращались колеса, не находя соприкосновения с землей, а командир Шабир Мумтаз палил сквозь расколотое ветровое стекло.

Лимузин президента не успел далеко отъехать, трях­нуло его здорово. Да что ему сделается! Это настоящая крепость на колесах, способная двигаться с пробитыми, даже полностью изорванными шинами. Броня устоит против гранатомета, выдержит химическую или био­логическую атаку. Конечно, не успей президент проско­чить Джинджу Чичу, не помогли бы никакие ухищрения, сгорел бы как миленький.

Выручил установленный на лимузине джаммер. Этот прибор, относившийся к категории высокоточного кон­тртеррористического оборудования, испускал магнитные импульсы и блокировал радиосигналы, активировавшие взрывное устройство. Именно поэтому, когда лимузин приблизился к Джиндже Чиче, адская машина не сработала. Пятьдесят секунд спасли жизнь главы государства и погубили его охранников.

Случившееся стало сенсацией. В самом центре Равал- пинди, в двух шагах от резиденции председателя Объединенного комитета начальников штабов (президент занимал эту ключевую военную должность) и штаба десятого корпуса, террористы осмелились организовать беспрецедентное покушение. Власти ответили волной арестов, не щадя правых и виноватых. Репрессии проводились  бессистемно: правоохранительные органы в Пакистане не отличались эффективностью и современными методам сыска и дознания овладевали с трудом.

—    И что? — поинтересовался я. — Покушавшихся нашли?

Ксан возмутился.

—    Чем ты меня слушаешь, не могу понять. Объясняю еще раз: в том, что касается розыскных мероприятий, пакистанцы слабы. Облаву провести — это еще туда сюда.

В тот вечер мы случайно встретились в аэропорту. Я провожал свою двоюродную племянницу, отправлявшуюся на отдых в Испанию. Дождавшись, когда она пройдет погранконтроль, повернул к выходу и тут попал в медвежьи объятья Ксана. Я был ошеломлен, от неожиданности чуть не потерял дар речи. Помяв меня маленько, а заодно и облобызав, мой друг восторженно заявил, что мы давно не виделись, и встречу надо отметить. Он ждал делегацию пакистанских бизнесменов: рейс задерживался, и Ксан прохлаждался в баре ВИП-зала.

Разумеется, я не сумел отказаться (хотя планировал холостяцкий ужин у себя в Печатниках). Мы выпили, потом повторили, закусив креветками под чесночным соусом и цыпленком-гриль. Поговорив о всяких личных проблемах, перекинулись на философские темы (будущее человечества и прочая ерунда) а после третьей Ксана потянуло на воспоминания. Ну, все как обычно.

Расслабившись и откинувшись на спинку кресла, он заявил, что любые попытки объяснить мир «смешны и нелепы», и это пустая трата времени.

—Кто, кто объясняет? — вопрошал Ксан, подливая себе водки. Людишки, которые собственное существование не могут толком понять, в собственных поступках разобраться.

Осторожно попытавшись возразить (все-де зависит от конкретного индивида), я вызвал шквал насмешек. У меня, было сказано, мышление технаря, который все старается разложить по полочкам, во всем найти внутренний смысл.

—Жизнь непостижима, — разглагольствовал он, — и нечего подводить ее под общий знаменатель.

Я не стал напоминать о том, сколь избит и банален его тезис чтобы не сердить Ксана и не лишить себя возможности услышать очередную занимательную историю. Расчет оказался верным, и Ксан рассказал о покушении на президента. Но это было только начало.

Через неделю после покушения, а произошло онодекабря, Ксан отправился в один из дальних районов столицы. Солнце светило обманчиво ярко и не согревало ни тело, ни душу. Зима выдалась удивительно холодной: по Исламабаду гуляли свирепые ветры, ночью температура опускалась до минус четырех-пяти. Состоятельные горожане включали газовые и масляные обогреватели, а бедняки кутались в дешевые одеяла, вымаливая у Аллаха тепло и достаток.

В то время Ксан занимал должность консула и тратил немало времени на решение проблем росграждан, которых занесла нелегкая в Пакистан. В назначенном месте его ждала машина ОРУ, белая «тойота-королла». Номера замазаны то ли грязью, то ли темной краской. Ему предложили ехать следом, и тут он намучился. «Королла» двигалась по замысловатому маршруту, петляла маленькими улочками: очевидно, чтобы впоследствии Ксан не сумел проделать этот путь самостоятельно.

Почти в каждом квартале ОРУ располагало своим особняком, о точном местонахождении которого сотруднику российского консульства знать не следовало. Вообще-то, в данном случае это был не особняк, а убогая халупа: пленник, которого здесь содержали, рылом не вышел, чтобы претендовать на более презентабельное здание.

Ему было сорок с небольшим. Одет не по сезону: за­стиранный шальвар-камиз протерся на локтях и коленях, сквозь прорехи виднелось голое тело не особо приличный вид для мусульманина. Ни свитера, ни куртки. На босых ногах болтались резиновые шлепанцы, а более никаких предметов туалета на этом человеке не было. Лицо посинело от холода, а руки, скованные наручниками, он плотно прижимал к груди думал, наверное, что так можно согреться.

Ксану бы пожалеть его, да что-то останавливало: мо­жет, глаза, смотревшие изучающе-спокойно, или упрямый рот, выдававший натуру, не привыкшую пасовать под ударами судьбы. Звали человека Аббасом, и о его существовании Ксан узнал совсем недавно.

Аббаса вывели на улицу он подпирал обшарпанную бетонную стену, ежился от холода и щурился от яркого дневного света. Рядом красовались два угрюмых шпика, казалось, не обращавших внимания на своего пленника.

Один лениво хмыкнул при появлении Ксана и, не тратя времени на приветствие, коротко бросил:

Можете говорить.

Ксан представился, затем задал банальный и едва ли уместный вопрос: «Как поживаете?». Аббас усмехнулся, выпятив подбородок, указал на свои скованные руки.

За пять дней до этого Ксана, занимавшего в то время должность консула, вызвали в пакистанский МИД. Директор Третьего европейского департамента Сохейль Зак сообщил о задержанном российском гражданине, к которому пакистанцы готовы разрешить консульский доступ. Чиновник самодовольно вещал о том, как оперативно Исламабад откликается на российские просьбы. Врал, конечно.

Россия тогда интересовалась результатами боевой операции в приграничных с Афганистаном районах, где спецназ отловил кучу боевиков. Среди них были чеченцы, татары, башкиры и прочие «дикие гуси» с российских просторов. Пакистанцы обычно всячески тянули с разрешением консульского доступа, это занимало немало времени, до года, а то и больше. Поэтому в данном случае, как решил Ксан, речь шла о человеке, который не представлял для паков никакой ценности. Отработанный материал.

Агент расстегнул наручники, и Аббас принялся расти­рать руки.

—   Как поживаю. Неплохо.

В эту минуту из дома вышел статный пакистанец в европейском костюме. Шпики замерли, выражение их лиц приобрело угодливый оттенок. Очевидно, это был офицер.

Смерив Ксана пронзительным взглядом, презрительно выпятил нижнюю губу видно, внешний вид российского представителя показался легкомысленным. Тот явился на встречу в летних брюках, тенниске, да в мокасинах. В Пакистане обычно не соблюдали условностей, но иногда попадались экземпляры, воспитанные в достойных британских традициях. Особенно среди военных. Этот тип входил в их число.

Скорчив гримасу, вручил Ксану папку с документами.

—    Прошу подписать.

Пролистав бумаги, Ксан удивился. Речь шла о том, что с декабря сего года Аббас передавался русским, и Объединенное разведывательное управление более не имело к нему никакого отношения.

—Будьте любезны, — настаивал офицер. — Или вам не нужен ваш подданный? Тут он высокомерно улыбнулся. Это было бы, гм, непатриотично.

—    Нас не предупредили, пробормотал Ксан.

Офицер пожал плечами. Вопрос не к нему, он выполняет предписание. Что ж, паки «отработали» Аббаса и решили от него избавиться.

Тут вступил в беседу сам Аббас, который до сих пор молча переводил взгляд с консула на офицера.

—    Деньги у меня есть.

Ксан посмотрел на офицера, тот утвердительно кивнул.

—    Афгани и доллары, на гостиницу хватит.

Ксан лихорадочно соображал: оставить Аббаса одного. А если этому типу что-то взбредет в голову, и он запилит в Вану или Мирам Шах^[20]? Да с консула голову снимут. Оставалось вести к себе.

—Ладно. — Он подписал бумаги и подтолкнул Аббаса к машине.

Немного проплутав, они выскочили к торговому центру — марказу. Здесь сориентироваться было проще.

—    Куда едем? — равнодушно осведомился пассажир. Судя по всему, он был флегматиком или же приучил себя не выдавать своих чувств.

—    Домой.

Расслышав глубокий вздох (у этого человека своего дома давно не было), Ксан уточнил:

—    Ко мне домой.

В то время он жил один: особняк большой, свободных комнат предостаточно. Знакомые и друзья у него останавливались, так что лишние комплекты белья и прочие мелочи имелись. Несколько дней перетерпеть: отправится этот Аб- бас на свою богоданную родину — и дело в шляпе.

Аббас родился в Казани, в обычной татарской семье. Отец — слесарь-ремонтник, мать — медсестра. Жили — как все. Страдали от дефицита, пытались откладывать деньги из нищенской зарплаты, «химичили» по возможности, да все курам на смех. Ну, сколько левых рублей мог насшибать Гайнутдин за починку кранов? Жена подряжалась сиделкой, делал уколы «частным образом», состояние на этом не сколотить. Поэтому ютились в хрущобе, накоплений не имели и помочь сыну выбиться в люди не смогли. После десятилетки тот ушел в армию. Остался на сверхсрочную, дослужился до прапорщика и получил рекомендацию в Кали­нинградское ордена Ленина военно-инженерное училище. В звании лейтенанта отправился в Афганистан, где командовал саперной ротой. Вернувшись, оставил военную службу, как предполагал — навсегда.

Поужинав, Ксан предложил Аббасу пройти в гостиную, посидеть перед камином. Это было монументальное мраморное сооружение, однако вместо живого огня в нем мерцало синее пламя газового обогревателя. От спиртного гость отказался — настоящий мусульманин, поди ж ты! — а себе Ксан плеснул скотч.

— Что вас заставило пойти на эту авантюру? — он начал беседу, катая в ладонях стакан с виски. — С виду вы. — тут он запнулся, сообразив, что мог обидеть Аббаса.

Довольно долго тот не отвечал, уставившись на каминную полку, уставленную безделушками и фотографиями. Кроме того, там лежали две молельные шапочки: одна белая, наподобие ермолки, другая, вышитая разноцветными нитками — похожая на тюбетейку.

«Если он такой молчун и невежа, — подумал Ксан, — черт с ним, пусть держит рот на замке. Разрабатывать его нет нужды, вербовать — тоже».

Аббас выдавил из себя смешок:

—С виду я произвожу впечатление приличного человека?

Ксан смешался.

—    Иначе бы я вас не пригласил к себе.

Аббас попросил чай, и Ксан заварил крепкую, душистую каву^[21]. Указав на фото его жены и сына, татарин вежливо осведомился:

—    Семья?

—     Сейчас в России, там школа лучше.

—    В Москве?

—    Да.

—    А это. — Аббас мотнулголовой в сторону молельных шапочек. — Вы правоверный?

—    Сувениры.

— Сувениры, — с оттенком осуждения повторил Аббас, но от комментариев воздержался. Сделав несколько глотков, с удовлетворением причмокнул.

—Вещи называют разными именами, — негромко заговорил он. — Для вас — авантюра, для меня — осознанный выбор.

С этими словами придвинулся ближе к обогревателю. Подмерзал бедняга в своих шлепанцах. Полы в пакистан­ских домах каменные, от них тянет холодом.

— После армии я занялся бизнесом. Торговал машина­ми, открыл две заправочных станции. Жене место нашел.

Об этом Ксану было известно. Жене Аббас купил ме­дицинский диплом и определил на должность главврача в частную клинику.

— Средства были, уважение, а вот. — он сделал паузу,

—     не было сознания правильности избранного пути, а значит — покоя. Проснувшись однажды утром, я понял

—    нужно менять жизнь, помочь себе, людям очиститься от скверны, грехов, постигнуть суть ислама. Страшное было время, все строилось на обмане, подлости. Коммерция, управление государством — все.

Глаза Аббаса сузились, налились гневом.

— Я много читал. Коран, книги великих толкователей нашей веры. Шел с этим к людям. Говорил с ними в домах, на улице, в мечетях. Но гниль и зараза слишком глубоко проникли в их души.

Об этом тоже было в ориентировке. Развращенные и циничные муллы, сделавшие религию инструментом наживы и власти, испугались новоявленного проповедника. Его предупреждали, он не прислушался, тогда в ход пошли крайние меры. Поздно ночью на Аббаса напали, избили палками, обрезками водопроводных труб. После этого он месяц провалялся в больнице, о наставлении людей на путь истинного ислама пришлось забыть.

—Талибы обещали вернуться к истокам религии, возродить ее. Это была надежда, самая большая в моей жизни.

Аббас добрался до Ашхабада, пешком перешел туркмено- афганскую границу. Она, по сути, не охранялась и служила идеальным местом для контрабанды наркотиков и оружия.

—     Талибы оправдали ваши надежды?

—Не во всем. Меня поместили в лагерь для перемещенных лиц, долго проверяли, они там шпионов боялись. Я хотел приносить пользу, работать, был готов сражаться.

—    Умереть за чужую страну?

Вопрос вышел резковатый, и Аббас неприязненно покосился на Ксана.

—    Раньше я воевал против этой страны, против веры. Хотел искупить.

—     Уж больно по-книжному получается, — не удержался Ксан. «Искупить кровью», так что ли?

Аббас заносчиво вскинул голову:

—    А если и так?

—    Думаете, стоило того?

Взор Аббаса затуманился. Глядя куда-то сквозь Ксана, отрешенно, нараспев продекларировал:

— Смерть неизбежна. Это единственное, в чем можно быть уверенным в этой жизни. Всякая душа должна вкусить смерть, и в Судный день будет вознаграждена за свои страдания.

Это была цитата из Корана. Испугавшись, что беседа перейдет в русло теологической дискуссии, Ксан поспешил заявить:

—    Так или иначе, вы не погибли, и сейчас смерть вам не грозит.

Аббас прикрыл глаза.

—Они говорили, что им штыков хватает. Но, тем не менее, в иностранные бригады таких, как я, брали, после проверки, конечно. Жаль, не успел: когда осенью-го ударили американцы, сразу все стало ясно. Талибам не удалось организовать настоящего сопротивления, началось дезертирство, даже северяне стали их бить.

Это подтверждалось информацией российских спец­служб: в боях Аббас не участвовал.

— Выходит, все было зря? — жестковато спросил Ксан, решив спровоцировать собеседника на дальнейшую откровенность.

Тот поднял глаза, в которых отразились уязвленное самолюбие и обида. Не придумав, как отреагировать на выпад, спрятался за высказывание пророка: «Мы все пришельцы и чужаки в этом мире».

—     Сколько вы пробыли в Афганистане?

—    Ровно год.

—    И что — тамошние порядки, понравились?

Вопрос был задан с издевкой, Аббас это

почувствовал.

—    С какой стати вы со мной так говорите?

—Мы вытащили вас из дерьма, в которое вы попали по собственной прихоти. Вас в Афган никто силком не тянул. Так что имеем право. Поэтому спрашиваю — как вам там показалось?

На скулах Аббаса заиграли желваки.

—  Не все показалось. Талибы часто обращали внима­ние на форму, а не на суть. Запрещалось фотографироваться, продавать косметику, видеокамеры. Мужчинам предписывалось непременно носить белые шапочки или тюрбаны, галстуки и костюмы исключались под страхом уголовного наказания. Лавочников, торговавших женским нижним бельем, ждала тюрьма. Много там чего наворотили. Но отклонений не избежать, люди несовершенны.

Аббас перевел дыхание.

— Это не должно заслонять величия самой попытки — создать справедливое исламское государство. Талибам не дали времени. Но это еще ничего не значит. Борьба мусульман с забаньями, ангелами джаханнама^[22] длится вечность. Имам ал-Газали сказал: «Пусть дом мой будет разрушен, и я умру, и гроб мой опустят в могилу. Это не смерть, это часть жизни, которую никогда не постичь до конца».

—    Только в этой борьбе вам уже не поучаствовать,грубовато подчеркнул Ксан. Надо было отрезвить гостя, склонного витать в религиозных эмпиреях. — В Пакистане тоже исламское государство, но здесь вы пришлись не ко двору.

После разгрома отрядов муллы Омара в концегода Аббас скрывался на юге Афганистана, неподалеку от Кандагара, талибской твердыни. Когда же и туда вторглись американцы, ему дали адрес «надежных людей» в Пешаваре, переправили через границу.

В столице Северо-западной пограничной провинции он прожил меньше четырех месяцев, пока оставались деньги. Потом «надежные люди» сдали его властям, и Аббас попал в лапы ОРУ. Его многократно допрашивали (в том числе американцы, сотрудничавшие с местными спецслужбами), избивали, перевозили из одной тюрьмы в другую. Особое подозрение вызывала его военная квалификация, служба в советской армии. По мнению контрразведчиков, такой человек мог податься к талибам лишь в качестве высокооплачиваемого наемника. Был ли Аббас связан с «Аль-Каидой»? Встречался с Усамой бен Ладеном? Что знает об укрепрай- оне в Тора-Бора? На все вопросы татарин отвечал отрицательно, за что тумаки и оплеухи получал в избытке.

Около двух лет продолжались мытарства Аббаса, пока пакистанцы и их заморские коллеги не пришли к выводу, что он не представляет для них реального интереса. Вот тогда и уведомили российское посольство: забирайте вашего гражданина и разбирайтесь с ним сами.

—    Пакистанское правительство враг ислама,холодно сказал Аббас. — Тут все решают американцы.

— А российское правительство? ехидно поинтересовался Ксан. — Вы ведь возвращаетесь в Россию, а Москва дружит с Соединенными Штатами, даже объявила себя их партнером в борьбе с терроризмом. А вы от нас помощь принимаете.

— Россия до сих пор не определила свою судьбу,это прозвучало спокойно и бесстрастно, не знает, к какому берегу пристать. Поэтому ей не доверяют ни американцы, ни правоверные, она всегда может изменить свой курс. А вы, — татарин вперил в Ксана свой взор, — хороший человек, я это чувствую. Помощь от такого принять не зазорно.

—    Ну, — смутился Ксан, — вы мне тоже нравитесь.

Татарин склонил голову в знак благодарности.

— Вы должны принять ислам, — неожиданно горячо и проникновенно призвал он. — Любой хороший человек должен быть мусульманином.

Опешив от сделанного предложения, Ксан промямлил: «Ну, это как бы.»

—    Или на дипломатическую службу правоверных не берут?

—    Отчего же, у нас есть мусульмане.

—     Тогда в чем же дело?

Спасовав перед этой наивной логикой, Ксан ответил уклончиво:

— Нужно подумать, Аббас. А пока. — он посмотрел на настенные часы и на треть пустую бутылку виски. Шел первый час ночи.

Гость был не лишен наблюдательности и такта. Встал, вежливо откланялся, пожелав спокойной ночи. Ксан спал тогда крепко, без сновидений.

В посольстве всех устроило, что Аббас поселился у Кса- на. Никакой головной боли с выделением денег на гостиницу и пропитание. А Ксана присутствие бывшего талиба почти не стесняло. Он вел себя скромно, был аккуратен и старался не надоедать. Даже вызвался ходить в лавки и на базар: за овощами, фруктами и прочей снедью. В остальное время сидел в своей комнате и читал Коран в дешевом издании, который в первый же день приобрел на книжном развале.

Аббас сфотографировался — для нового паспорта. Прежний чудом уцелел, но едва ли годился для пересечения границы — здорово истрепался во время злоключений своего владельца и вдобавок размок в реке Кабул, когда лодка с беженцами перевернулась у города Чарсадда. Текст еще можно было разобрать, а изображение с карточки почти исчезло.

Однако оформление паспорта — дело техники, отправка Аббаса на родину задерживалась по другим причинам.

Во-первых, не на что было купить билет. Двести долларов, имевшиеся у него во время ареста, пакистанцы не тронули, однако этих долларов требовалось не менее пятисот.

Во-вторых, в консульство позвонил раздраженный чиновник из одного российского ведомства, возмутившийся самим фактом возвращения на родину «перебежчика и бандита». На это Ксан сухо заметил, что Аббаса гражданства не лишали и помешать ему проживать на родине нельзя. Это чиновника не убедило. Он отругал Ксана за «негосударственный подход» и повесил трубку. Ксан был вынужден доложить послу, который всерьез озаботился возможными осложнениями. А ну как натворит этот безумец что-нибудь в своем Татарстане или, пуще того, в первопрестольной, кто отвечать будет?

В-третьих, ожидались результаты проверки Аббаса, проводившейся ФСБ и Управлением «Т» ГУБОП, Главного управления по борьбе с организованной преступностью.

А пока суть да дело, Ксан с Аббасом мирно сосуществовали. Вместе ужинали, смотрели телевизор и беседовали на разные темы. Как-то в местной информационной программе разбиралось недавнее покушение на президента. Военные и политические эксперты единодушно считали, что главу государства спас джаммер, и техническая оснащенность службы охраны — решающий фактор.

Наблюдая за Аббасом, Ксан увидел, как тот оттопырил верхнюю губу: выражая скепсис и иронию в отношении сказанного.

—    У вас другое мнение?

Аббас медленно повернул голову.

—    Я насчет джаммера, что выручил президента.

—Президента выручила плохая подготовка организаторов покушения, — уверенно произнес Аббас. — Наверное, Ксан не сумел сдержать смешок, и татарин обидчиво добавил: — Я плохо знаком с местной ситуацией, в тюрьме даже газет не давали, но есть вещи очевидные. Я военный инженер, знаю саперное дело.

—    Ну-ну? — навострил уши Ксан.

—  При четкой и грамотной организации никакой бы джаммер не помог. О том, что им оборудован автомобиль президента, догадаться нетрудно. Поэтому не следовало полагаться на дистанционное управление. Боезаряд нужно было активировать вручную.

—   Воспользоваться услугами камикадзе, — догадался Ксан. — Протянуть провода и замкнуть их на расстоянии. Так поступали партизаны в Великую Отечественную, когда немецкие поезда рвали. Однако риск велик. Провода непросто замаскировать и легко обнаружить.

—    Нужно только постараться.

—    Жаль, что у террористов не было такого советчика как вы, — усмехнулся Ксан.

—    Жаль, что не было, — не принял шутки Аббас. — Мне не за что любить эту страну.

Ксан нахмурился и сменил тон.

—    Вам бы поскорее ее покинуть и забыть. В России у вас семья, займетесь каким-нибудь делом.

—    Едва ли. С женой мы перестали понимать друг друга, у нее своя жизнь. Конечно, можно вернуться в бизнес, деньги кое-какие остались. Но я сделал свой выбор.

—    В Афганистан вам путь заказан.

—    Разве в этом дело? — Аббас улыбнулся, как показалось Ксану, немного грустно.

На следующий день пришли результаты предварительной проверки, мало обнадеживающие Аббаса. В телеграмме ГУБОПа говорилось, что способствовать его возвращению в Россию не стоило. Но раз уж так сложилось, в аэропорту его «встретят», а дальше «разберутся». Таким образом, беднягу ожидали новые передряги, но сообщать ему об этом Ксан не стал: зачем раньше времени расстраивать человека.

МИД «отстучал» лаконичную шифровку: юридических препятствий для репатриации не имеется.

Наиболее подробной и конкретной была ориентировка из ФСБ. Контрразведчики опросили родственников и друзей Аббаса, все факты подтвердились. Его родители умерли, а жена шла в гору по коммерческой линии: оставив клинику, возглавила фирму по торговле мединструментами. Бывшего супруга называла не иначе, как «блаженным». Любопытнее всего было то, что она рассказала о своей взрослой дочери, которая, дескать, пошла по стопам отца, и кроме религии слышать ни о чем не хотела. Гюзели исполнился двадцать один год, и она обучалась на втором курсе Международного исламского университета в Исламабаде. Об этом Аббас ни разу не упоминал, что было, по меньшей мере, странно. Неужели отец не знал, что его родной ребенок находится в том же самом городе, где он сейчас проживает? Неужели после долгой разлуки не захотел увидеться?

Информационная служба сообщила, что самолет пакистанских авиалиний прибудет с опозданием на полчаса.

—    Вот и хорошо, — вздохнул Ксан, — я уж боялся, что тут заночевать придется.

Поднявшись с кресла, прошествовал к зеркалу, висев­шему на противоположной стене зала, и придирчиво осмотрел себя. Поправил расческой поредевшие волосы, которые проволочными нитями пересекали череп, подтянул галстук. Вернувшись, пояснил:

—Выглядеть надо тип-топ, среди паков такие экземпляры попадаются, прямо аристократы. Приходиться соответствовать.

Я согласился и машинально пригладил собственные волосы, хотя мне наводить красоту было ни к чему.

Опустившись на мягкое сиденье рядом со мной, Ксан прокряхтел:

—Отдохнем еще немного, заодно дорасскажу. Эй! — это относилось к бармену. — Еще водки.

Вернувшись домой, Ксан заглянул Аббасу в глаза и сказал примерно следующее:

—    Дорогой, что же вы не сказали, что у вас в Исламабаде дочь? Не соскучились? А может, не знали?

У Аббаса дернулся угол рта, он провел рукой по лицу, опустил голову.

«Знал», — подумал Ксан.

—Я не хочу создавать своей дочери никаких проблем, — тихо произнес Аббас. — Это мой единственный ребенок. Я люблю ее больше, чем. — Он похрустел пальцами и не стал договаривать. — Кроме нее, у меня никого.

«Ха, — внутренне усмехнулся Ксан, — а про Всевышнего забыл?».

—    Я хочу, чтобы все у нее было хорошо, — продолжал татарин. — Раз она выбрала для учебы эту страну.. Неужели вы не понимаете, что будет в университете, когда там узнают обо мне? Что я сидел в тюрьме, что меня подозревают в связях с террористами. На девочку ляжет клеймо, наверняка ей и так нелегко.

Однако Ксана было не разжалобить.

—    Все равно придется встретиться. — Заметив, что что лицо Аббаса словно одеревенело, смягчил тон. — Да вы не вол­нуйтесь. Организуем встречу без орушников. Раз лопухнулись, не добившись от вас столь элементарной информации, так пусть остаются в неведении. Ректору университета и подружкам тоже не расскажем.

Во взгляде Аббаса сквозило беспокойство, но возразить ему было нечего.

Разыскать Гюзель оказалось нетрудно, достаточно было позвонить в университетское общежитие. В женском корпусе царили свои порядки: мужчин там не жаловали и к звонкам лиц «сильного пола» относились с подозрением. Ксан это знал и попросил позвонить свою секретаршу, которая связалась с Гюзелью. Телефона в комнате у девушки не было, за ней сбегала дежурная по этажу.

Секретарше показалось, что известие об отце ошеломило студентку. Секунд десять молчала, слышно было только шумное дыхание. Затем срывающимся голосом произнесла: «Как.», добавив обязательное: «Аллах всемогущий».

Для встречи выбрали огромный и малолюдный Фатима- Джинна парк, где заметить наружное наблюдение было достаточно легко. Однако за Ксаном и Аббасом никто не следил, и Гюзель приехала без «сопровождения».

При виде отца замерла как вкопанная, только пальцы двигались — тонкие, как у пианистки. Девушка была красивая — стройная, тонкие брови, будто вычерченные циркулем, четкий рисунок носа и губ. Аббас тоже стоял неподвижно, уставившись на родную дочь. Затем, сделав шаг вперед, обнял ее за плечи. Гюзель не возражала: всхлипнула и спрятала голову на груди у отца. Тот зашептал что-то нежное, поглаживая ее по спине. Потом они направились к скамейке, уселись на нее, взявшись за руки.

Ксан отошел в сторону, однако при этом внимательно следил за счастливыми родственниками, подмечая все детали. Вот Гюзель что-то говорит, Аббас слушает, согласно кивает.

—    И что дальше?

Я торопил Ксана, до приземления самолета оставались минуты.

Ксан допил водку, на предложение бармена «освежить» ответил отказом. Вытер рот салфеткой, закурил.

—  Они виделись еще несколько раз. Сами созванива­лись, ехали в какой-нибудь парк или в недорогой ресторан. У Гюзели были свои накопления, и она не пожалела отцу денег на билет. Паспорт ему выписали, а что его ждало в России — об этом можно было лишь догадываться. Не исключаю, что ничего страшного. Ну проверили бы, помытарили пару недель.

—    А как вышло на деле?

—Улетел он благополучно, — сказал Ксан, заполняя легкие дымом, — мы его проводили, чин-чинарем. Гюзель не пришла: на аэродроме полно шпиков, стали бы потом донимать. Погрустила, поплакала, но потом согласилась, что так лучше. Подарила папе на прощание серебряное кольцо с гравировкой: «Прошу у Аллаха, чтобы ты всегда был на Истинном пути и чтобы Аллах даровал тебе полное спокойствие».

—    Стало быть, все благополучно завершилось, — подытожил я, однако мой друг отрицательно качнул головой.

—  Улетел благополучно, но не прилетел. В Москву не прилетел. Мы потом его маршрут устанавливали. В Дубае для него был билет в Доху заказан, а оттуда он направился в Сану. В Йемене следы Аббаса потерялись совсем.

—Значит, — взволнованно воскликнул я, — он вас обманул! — Тут меня осенило: — Может, вообще он никакой был не Аббас, а.

—    Может, — согласился Ксан.

Я принялся с упоением фантазировать:

—Познакомился с настоящим Аббасом в Афганистане, убил его и отнял документы.

—    К чему такие страсти, — Аббас мог просто умереть или пропасть без вести.

—Мог, — раздосадовано пробурчал я. Как мне казалось, к изложенному Ксаном сюжету банальные и скучные объяснения не подходят. — С тех пор ты о нем не слышал?

—    Через пару месяцев после его исчезновения произошло новое покушение на президента, на этот раз — удачное. Заряд заложили в городской коллектор, прямо под шоссе, не доезжая Джинджи Чичи. На этот раз террористы обошлись без радиосвязи: смертник находился там же, в канализации и держал руку «на кнопке». На поверхность была выведена система оптического наблюдения, позволявшая фиксировать приближение президентской кавалькады. Пластиковой взрывчатки в коллектор напихали столько, что всю дорогу разворотило.

—    Аббас имел к этому отношение?

— Мы раздобыли копию акта об осмотре места проис­шествия. Там нашли оторванную руку. На одном из пальцев — серебряное кольцо с изречением Пророка: «Прошу у Аллаха, чтобы ты всегда был на Истинном пути и чтобы Аллах дал тебе полное спокойствие».

Я ахнул.

— А еще через пару дней в Москву пришла диппочта. Эфэсбэшники показали фотографии жене Аббаса, и та своего супруга не признала. То есть, сказала, что нет у нее уверенности, дескать, столько времени прошло. Мало ли как люди меняются, но вряд ли это он.

Я развел руками.

—Стало быть, экстремист и боевик. Еще набросился бы на тебя в твоем же доме.

—Не думаю. Я ведь говорил, мне приглянулся этот парень. Интуиция меня обычно не подводит. Участвовать в покушении на президента? Допустим. Но он не из тех, кто убивает хозяина дома, в котором нашел приют. Как пить дать у него за плечами была своя история, может, еще похлеще, чем у настоящего Аббаса. Как видно, тоже из бывших военных, тоже знал саперное дело. А как к нему попали документы Аббаса, мы не узнаем никогда.

— Но дочь, дочь! — вскричал я. — Как она могла ошибить-

—    Она не ошиблась.

В это время объявили о посадке пакистанского рейса. Ксан встал, принялся застегивать пиджак.

—Я еще раз навестил ее. Предупреждать не стал, просто подъехал к факультету, дождался, когда закончится лекция. Гюзель особо не удивилась, видно, ждала. Отошли мы в сторону, и я вежливо, спокойно, чтобы не напугать девушку, задаю ей тот же вопрос: «Как ты могла ошибиться, милая?».

—Она потупилась, собираясь с мыслями, потом расхрабрилась, подняла свою прелестную головку и говорит: «Я сразу поняла, что это не отец. Поняла и то, что отца нет в живых. Если честно, я давно свыклась с этой мыслью, сколько лет никаких вестей... Хотела обо всем сказать, но когда посмотрела в лицо этому человеку, увидела в нем надежду, страдание. Не смогла себя заставить. У меня ведь никого не осталось. Матери я не интересна и не нужна, сестер и братьев нет. А он. Такой же, как отец. Псих ненормальный. Что поделаешь. — тут она запнулась, — я решила, пусть хоть такой будет, раз захотел назвать меня дочерью».

—    Ты сказал про кольцо?

—Зачем? — в голосе Ксана прозвучало недоумение. -­Разве ты не понял? Девчонке был нужен отец.

VIII. Врата джихада

Северные районы Пакистана в этой стране самые красивые и величественные. Вершины гор увенчаны снежными шапками. Изумительная, почти нетронутая природа. Горные реки и водопады, скалы, узкие, глубокие ущелья. В лесистых зарослях притаились волки, лисицы и снежные барсы; по ночам звери нападают на стада овец.

Цивилизация сюда пока не добралась. Местность труднодоступная, дорог мало, а те, что есть, не всегда пригодны для автомобильного транспорта. Это — зона расселения племен, которая практически не контролируется федеральными властями. Испокон веков тут находили пристанище разбойники и воры, те, кто бросал вызов власть предержащим. После вторжения американцев в Афганистан здесь, на пакистанском севере, скопилось немало боевиков — и афганских, и местных талибов. Однако положение исламистов было незавидным: их дожимала пакистанская армия и аме­риканцы. Исламабад спелся с Вашингтоном, и федеральные войска нарушали когда-то освященную конституцией неприкосновенность этих земель, расправляясь с боевиками.

Отряд полевого командира Муалима Дзардана нашел убежище в небольшой живописной долине в верховьях реки Точи. Точнее, это были остатки некогда многочисленного и боеспособного подразделения, которое не один месяц противостояло силам международной коалиции в афганской провинции Пактия. Сейчас бойцы были деморализованы и не питали иллюзий относительно своего будущего. Хотя долину со всех сторон окружали скальные массивы, никто не сомневался: даже в этой глуши долго не продержаться. Рано или поздно рейнджеры «додавят» воинов ислама.

В хижине, прилепившейся к склону горы, обстановка была самой что ни на есть скромной. Грубая деревянная кровать, потертые ковры, пять или шесть больших подушек. На табуретке возвышался пузатый медный самовар, рядом — чугунный котел с пловом. В углу полулежал, опираясь спиной на массивный сундук из почерневшего тика, Муалим Дзардан. Ему было около пятидесяти. Лицо грубое, с окладистой черной бородой. На нем застыло выражение иронии и скепсиса, возникшее в ходе беседы с другим человеком. По положению тот явно уступал Дзардану, но вел себя уве­ренно, напористо. Звали его Сакебом, и был он заместителем командира. Высокий, атлетического сложения, с решительным лицом, которое портили маленькие глаза, похожие на сочные плоды унаби: близко посаженные, бегающие.

—    У нас осталось больше сотни бойцов, оружие, — говорил Сакеб. — Мы здесь долго сможем бороться.

Дзардан брал финики из деревянной плошки, ловко отделял языком и зубами сладкую мякоть, сплевывал косточки прямо на ковер.

—    А дальше?

—Не нам гадать, что дальше, — недовольно ответил Сакеб. — Правоверный должен делать то, что может. Аллах всемогущ, он думает за нас. Мы — солдаты джихада. В святой книге сказано: «Устраши врагов Господа, собери для этого все силы свои.». Джихад — это борьба.

—     Джихад — не только борьба, — заметил Дзардан. — Это — путь самоочищения, изживания скверны. Не только в стране, в мире, но и в наших душах. Джихад может требовать мира, не войны.

—    Не мне объяснять эти тонкости, командир. Есть враги, надо их убивать. Драться до смерти или до победы. Нас достанут только с вертолетов, и то не везде. Уйдем вглубь гор.

—  Это погубит тысячи, — возразил Дзардан. — Власти пока не вернуть. Ни на чью помощь рассчитывать не приходится. Надо выждать, собраться с силами. Вот почему нужен мир, вот почему я согласился на приезд этой русской.

Сакеб неодобрительно хмыкнул.

— Кто не сумел победить, исчезает. Так угодно Аллаху. Неужели мы должны выторговывать у женщины жизнь и свободу? У русской, Муалим-сааб! Что русские делали в Афганистане, в Чечне.

Командир, однако, не внял аргументам своего подчи­ненного.

—    Слуги Сатаны не раз брали верх. Но времена меняются, и выигрывает тот, у кого хватает терпения ждать.

За тысячу километров от Точи и убежища, которое нашли в горной долине Дзардан и его отряд, просыпалась пакистанская столица. Квадраты и прямоугольники спальных районов, идеально прямая центральная авеню, деловые кварталы, торговые ряды. Было около десяти утра. Клерки уже успели удобно устроиться в офисах, лавочники подняли стальные шторы, закрывавшие витрины, расставляли на тротуарах образцы товаров. Но город пока что пребывал в полудреме. Солнце еще не успело высушить улицы после ночного муссона, они хранили воспоминания о ночной свежести, которая нехотя уступала напору подступав­шего пекла.

Размеры Исламабада гораздо больше, чем это представляется иностранцам. Их жизнь ограничена привычными маршрутами: отели «Марриотт», «Сирена», «Холидей Инн», два-три европейских супермаркета, с десяток ресторанов. Крутятся на пятачке, читают англоязычные газеты, полагая, что знают все о городе и о стране. Им не доводилось посещать районы бедноты, где не считается зазорным приютить боевиков из отрядов, разгромленных в зоне расселения племен или афганских провинциях Забуле или Кунаре. Они не рискуют совать свой нос на окраины, где лютуют шайки да- койтов, в деревушки-сателлиты, окаймляющие Исламабад вдоль линии гор. Белому человеку там появляться небезопасно: если в машину не кинут гранату, то она станет пред­метом внимания оборванной толпы, которая перекроет дорогу. Водителя вытащат из-за руля, будут ощупывать как заморскую диковину.

Международный исламский университет расположен в одной из неблагополучных и малонаселенных частей столицы. Посреди огромного пустыря высится с десяток крас- нокирпичных корпусов — общежития и факультеты. Растительности почти никакой. В летние месяцы здесь сущий ад, тщетно искать спасение от жары в крохотных боксах общежития, где кондиционирование воздуха не предусмотрено. Впрочем, снаружи еще хуже. Тени практически нет, и студентам остается надеяться только на собственные шляпы, которые хоть как-то защищают от свирепых лучей светила.

Удивительно, что, несмотря на жару, в то июльское утро на главной площади кампуса было многолюдно. По ней слонялись озабоченные студиозусы, собирались группами, что-то обсуждали, размахивали руками. Много пакистанцев, афганцев, попадались африканцы, китайцы, выходцы из Центральной Азии и кавказцы. Из аудиторий вытащили столы, на которых стопками разложили книги, иллюстрированные буклеты, куски разноцветной материи. Ребята резали, клеили, подбирали фотографии. Готовились импровизированные стенды и витрины. На кирпичной стене красовался транспарант, надпись аршинными буквами: «ПРАЗДНИК МИРА И ДРУЖБЫ». Шрифтом помельче: «Неделя национальных землячеств».

За одним из столов сидели российские студенты из Карачаево-Черкессии, Исмаил и Чотча. Исмаил — высокий, с решительным лицом. Чотча — маленький, по виду добрее и мягче. Оба немало озабочены. Исмаил недовольно хмурил брови.

— Ректор с президентом договорился, тот обязательно будет.

—    Да не нервничай ты так.

Исмаил ударил кулаком по столу.

—Все уже заказали флаги. Все хотят победить. У китайцев в два с половиной метра. У индонезийцев из настоящего шелка. Узбеки с шитьем сделали.

Карачаевцы с завистью смотрели, как другие студенты возятся с флагами. Здоровенный нигериец любовно прилаживал бахрому и кисти к необъятному полотнищу, нараспев бормотал себе под нос: «Возьму первое место. Приз возьму.. Почет и уважение. Самора умный, Самора сильный. Он победит».

—     У них деньга водится, — с завистью произнес Чотча. — А нам стипендию по три тыщи рупий, да из дома сто баксов, раз в полгода.

—    Им посольства помогают.

—Ты погоди, — Чотча приободрил приятеля. — Он еще позвонит.

На хоздворе российского посольства, в центре широкой асфальтированной площадки стоял черный «мерседес» новейшей модели. Машину раскаляло солнце, лаковые бока ослепительно сверкали, на них больно было смотреть. Кажется, еще вот-вот, и автомобиль взорвется, полыхнет черным пламенем. Мужчина, который расхаживал рядом, словно предчувствовал подобный исход и старался побыстрее завершить порученное ему задание. Щелкая затвором «най- кона» с «навороченным» объективом, он делал снимки каждого колеса «мерседеса» в разных ракурсах. Фотографа звали Игорем Сергачевым, и у него имелась достойная и неплохо оплачиваемая профессия шифровальщика. Занятие, которым Сергачев был поглощен в данный момент, не вызывало у него ничего, кроме отвращения. Он чертыхался и злобно пинал ненавистные колеса.

С грохотом отъехала в сторону стальная створка ворот. На территорию посольства вкатил БМВ, из которого вылез Ксан. Снял темные очки, удивленно протер глаза. Еще бы! Такую сцену не каждый день увидишь.

—Игорек! Для американцев стараешься? Так они давно все наши машины до винтика изучили.

Сергачев, однако, был не склонен шутить.

—Какое там. Всё Баш-Баш. Просит вежливо, а словно приказывает. Временный поверенный, мать его.

На физиономии Ксана нарисовался неподдельный ин­терес.

—    Ну-ка, подробнее.

— А чё — подробнее. — Сергачев включил режим перемотки и безрадостно вслушался в жужжание механизма. — Ты же знаешь, Баш-Баш ссыт по любому поводу. Недавно кресла офисные должны были выкупить, так он согласия не давал, боялся не тот цвет выбрать. Заставил по компьютеру фотки послу посылать, чтоб тот одобрил, значит, и по приезде холку не намылил. А колеса себе новые прикупил, за пять сотен, хотя и за двести можно было расстараться. Ладно, хозяин-барин. Но Баш-Баша немедля стал опасюк брать. Как бы в Москве не подумали, что он преждевременно машину в такую дороговизну обул, попижонить захотел, не дожидаясь, пока старая резина ресурс не выработает. Попросил меня отщелкать прежние покрышки. Да так, говорит, чтоб износ был виден, каждая трещинка, блин. Вот я ему трещинки и чпокал.

—    Я люблю твою каждую трещинку. — пропел Ксан. Это была популярная песенка, однако Ксан безбожно фальшивил, и шифровальщик поморщился.

—    Залудить бы ему во все трещинки.

Из соседней аллеи выплыл советник-посланник Джа- миль Джамильевич Баширов по прозвищу Баш-Баш, на время отпуска главы миссии возведенный в должность временного поверенного в делах. Еще не старый (нет и сорока пяти), но с пузцом, брыластый, уверенный в собственной непогрешимости. Росту невысокого, походка — шаркающая. Так ходят люди, которым в задницу вставили швабру, да позабыли вынуть.

Последние несколько минут Баш-Баш скрывался за толстым стволом эвкалипта, с интересом прислушиваясь к разговору, и размышляя об «оргвыводах», которые рано или поздно им будут сделаны. Он определенно насладился эффектом от своего неожиданного появления: у Сергачева отвисла челюсть, шифровальщик покраснел.

— Спасибо, Игорек. Выручил. Премного обязан, — голос у временного поверенного был ласковый, пропитанный обещанием скорой расправы

Он бросил быстрый взгляд в сторону Ксана: кивок, ни слова приветствия. Тот был явно не в фаворе. Джамиль Джамильевич повернулся, сделал шажок-другой, колыхнув оплывшими ягодицами. Его остановили слова Ксана:

—    Здравствуйте. Можно переговорить?

Баширов неизвестно почему испугался (скорее, реф­лекс, нежели осознанная реакция), голова по-утиному нырнула в плечи. Однако через мгновение временный поверенный взял себя в руки.

—Будьте так любезны, — взмах рукой. — У меня в кабинете.

Ксан не возражал, и спустя пять минут в кабинете Джа- миля Джамильевича состоялся короткий и резкий разговор.

— Но это обычная практика, — уверял Ксан. — Посольства помогают своим землячествам. У нас есть лишний флаг, дадим его ребятам, ну, на время.

—Флаг лишним не бывает, — возвышенно молвил Баш- Баш. — Это символ родины.

—     Так они ж вернут. В прошлом году мы так делали, у посла не было возражений.

— Прошлый год — это прошлый год, — весомо заметил Баширов. — Существуют специнструкции.

—    Взглянуть можно? — свирепея, попросил Ксан.

Джамиль Джамильевич с показным равнодушием отвернулся и посмотрел в окно.

—Вам не понятно, что это политическое мероприятие? — Ксан заговорил на родном для Баш- Баша казенном языке. — Все стенды будут украшены национальными флагами, все, кроме российского. Ведь президент приедет. Чего тут бояться, в конце концов?

Временный поверенный вскочил со стула, руки у него тряслись, голос дрожал, и вместо твердой и чеканной речи изо рта вырвался истерический клекот.

—Я ничего не боюсь! Это исламский университет! Там могут быть террористы! Мало ли кто там учится! Куда эти студенты потом подадутся.

Ксан неосторожно ввязался в полемику, которая в сложившейся ситуации представлялась абсолютно бесцельной.

—    В террористы из других учебных заведений тоже идут. Из Сорбонны, МГУ, например.

—    Вам виднее! — прогавкал временный поверенный.

Ксан все еще пытался держаться в рамках приличия:

—     Джамиль Джамильевич, не берусь судить, что там у вас за инструкции, но с российскими студентами мы обязаны работать.

—Тоже мне — «российские»! — эту реплику сопровождала презрительная гримаса.

Возмутившись, Ксан больше не сдерживался.

— А вы не забывайте, что Кавказ — часть России. Че­ченцы и карачаевцы — российские граждане, не хуже нас с вами. А среди русских, между прочим, бандитов и террористов в процентном отношении больше. Я об этом профессионально заявляю. И...

У Баширова на глазах выступили слезы, он явно входил в «вираж» (так в посольстве называли случавшиеся с ним приступы истерии).

—    Я вас больше не задерживаю!

Поскольку Ксан не торопился покинуть пределы личного кабинета и даже собрался еще что-то сказать, временный поверенный завизжал и в ярости замотал головой. Слезы ручьями заструились по его мясистым щекам.

—    Не задерживаю!!

Ксан шел по коридору посольства и никак не мог придти в себя. Был взвинчен, рассержен. Никак не мог вытащить сигарету; в конце концов, она сломалась, пачка выскользнула из рук. Попавшийся навстречу атташе Николай Реутов удивленно уставился на коллегу.

—    Что такой взъерошенный? Вербовка сорвалась?

—Пошел ты!. — грубо ответил Ксан. Но

опомнившись, постарался загладить грубость. — Извини. С Баш-Башем пообщался. Как вы только с таким трусом работать можете!

—А — протянул Реутов. — Видать, расстроил начальство. — Деловито осведомился: — Опять рыдал?

Ксан хмуро подтвердил.

—    Мы ему стараемся не перечить. Чуть что — в слезы.

Приходя в себя, Ксан сострил:

—     «Видели ли вы плачущего большевика».

—    Угу, — кивнул Реутов. — Это все, что у него есть от большевика. Из-за чего схлестнулись?

Ксан вкратце рассказал. Атташе посочувствовал и изрек несколько глубокомысленных фраз, которые должны были морально поддержать коллегу: «Бывает. Бог с ним, с этим придурком. Главное, не бери в голову». Затем стал вспоминать похожие истории из боевой биографии временного поверенного.

—    Когда выборы были, Баш-Баш чуть не обделался. Ты тогда еще не приехал. У нас же в посольстве избирательный участок, и его кошмары одолевали — а ну как студенты из Исламского университета выбирать президента придут? А заодно миссию разгромят и всех нас в заложники. Он их даже из списков вымарать пытался. Посла, как сейчас, не было, Баш- Баш за главного. А когда не вышло, избирательная комиссия воспротивилась — в ней председателем Володька Тушин был, кремень-парень — то Джамиль Джамильевич потребовал, чтобы студенты голосовали отдельно. Выстроили будку из досок, снаружи, у входа в консульский отдел, там ребята и голосовали. Обиделись, конечно. А внутри посольства, за стеной, трое комендантов с «калашниковыми» прятались. Временный поверенный распорядился. Тьфу! Временный потерянный.

Общежитие             Международного             исламского

университета мало чем отличалось от любого другого студенческого общежития. Правда, здесь проживали одни мужчины, у девушек имелись свои корпуса, и смешение полов не допускалось. Студенты болтали, курили, играли в настольный теннис, весело смелись. Кто-то возвращался из библиотеки, груженый стопкой книг, другие уже давно лихорадочно листали страницы, готовились к семинарам.

Во внутреннем дворике сушилось белье, в коридор выходили двери многочисленных боксов. У каждой — по несколько пар обуви. По мусульманским обычаям в помещение следует входить разутым. Каждая комната рассчитана на двоих. Здесь очень тесно. Из мебели — две кровати, два крохотных письменных стола, один шкаф для одежды. Оставшегося пространства едва хватало, чтобы жильцы могли разойтись — что называется, впритирку. Бросалось в глаза отсутствие телевизоров и компьютеров.

В одном из боксов на кровати сидели Чотча и Исмаил. У окна храпел наголо бритый афганец. По местным правилам представители одной страны должны были обитать в различных боксах. Русского селили с суданцем, узбека с афганцем, египтянина с китайцем и т.д. Исмаил делил комнату с афганцем, а Чотча — с турком.

Карачаевцы были озадачены и взволнованы. Исмаил нервно перебирал четки.

—    Я думаю. — начал Чотча.

—    Чего думать! Говорил же — на себя надо рассчитывать! Вот тебе и картиночка — все как короли, а мы. Ладно. — Исмаил шумно вздохнул. — Сколько там у тебя?

Чотча пересчитал содержимое кошелька.

—    Шестьсот восемьдесят пять.

— Не густо. У меня тысяча. Итого: не хватает. Пары штук, как минимум.

Чотча наморщил лоб.

—    А Хамзат! Этот куда запропастился?

Дагестанца Хамзата, третьего из российских студентов, обучавшихся в Исламском университете, приятели обнаружили в прачечной. Крутились барабаны машин, по бетонным желобам стекала грязная вода. Коренастый парень лет двадцати примостился на лавочке рядом с пластиковым тазиком (в нем он принес грязную одежду) и терпеливо ждал, когда завершится стирка. Юноша симпатичный, но чересчур робкий, застенчивый, немногословный. Разговор с карачаевцами ему был неприятен: он волновался, да так, что пошел пятнами.

—    Да не скупись! — настаивал Исмаил. — На такое дело не жалко.

—    Нет у меня ничего. Нету. Отстаньте от меня, — пытался отвязаться от карачаевцев Хамзат.

Исмаил в ярости замахнулся. Занесенную для удара руку успел перехватить Чотча, оттеснить приятеля.

—     Хамзат, дорогой. Я знаю: ты нас не очень любишь. Но это ничего. — Чотча напрягся, соображая, как бы получше вразумить сокурсника. — Мы же из одной страны. Откажемся от России, нас в грош ставить не будут. Презирать будут, понимаешь? Мы должны держаться вместе. Пусть видят, что у нас своя страна и свой флаг.

Хамзат отвернулся.

—    Нет у меня денег.

Ему стало настолько стыдно и неудобно, что он решил: терять нечего. Пропади все пропадом. Все равно карачаевцы терпеть его не могут, с ними никогда не сдружиться.

—     Да, да! Плевал я на эту Россию! — продолжил он в запале. — Я не хочу туда возвращаться! Мы там что — люди? Мы — черножопые, нас давят как клопов, отстреливают.

Дагестанца остановила пощечина, которую ему отве­сил Исмаил. Чотча добавил тумака. Хамзата отбросило к стенке. Он лежал в тесном закутке между подоконником и стиральной машиной, размазывал по физиономии кровь и слезы.

В посольстве Рашид Асланович Галлиулин пенял своему подчиненному:

— Зачем было идти к этой шмакодявке? Ты все-таки не у него работаешь.

—    Дело касается всего посольства, — объяснял Ксан, — а он поверенный в делах. Я обязан был...

—  Вот и нарвался. Твой вопрос решить не проблема. Возьми из подотчетных. как бы на агентурное мероприя­тие. А сейчас я тебе кое-что интересное почитаю. Вот. — Галлиулин порылся в газетных вырезках. — Послушай, мне понравилось: «В Карачи запрещены два популярных таблоида за публикацию фотографий обнаженных женщин. Редакторы арестованы.». Каково, а? Ханжи. Голые бабы им не по вкусу! По вкусу, знаю. А это тоже любопытно: в Рахноре какой-то псих объявил себя Иисусом Христом. В Исламской-то Республике! Ну, учудил.

Ксан из вежливости проявил интерес. Ему было отлично известно: Галлиулин рассказывает о всяких курьезах, когда у него есть серьезное поручение.

—    И где сейчас Сын Божий?

—Где ж ему быть, — Галлиулину надоело разыгрывать из себя весельчака, — в каталажке. Высшую меру Иисусу дали. На днях будут «вешать за шею, пока не умрет».

Ксан развел руками.

—И вот еще. Нам кое-что прислали из Центра. — Ра- шид Асланович ослабил узел галстука, налил в стакан воды, выпил. — Вот, посмотри. — Он протянул Ксану телеграмму. — Готового решения у меня пока нет.

БМВ Ксана двигался по одной из скоростных маги­стралей, протянувшихся вокруг Исламабада. Слева — ко­нусообразные горы, справа, за чахлыми перелесками — жилые кварталы. В какой-то момент ландшафт резко ме­няется: горы отступают, вдоль дороги тянется обширное равнинное пространство. Здесь строятся новые районы. Ксан свернул с моторвэя на прилегающее шоссе, через пару минут показался кампус Международного исламского университета.

Запарковав автомашину, разведчик зашагал в сторону общежития. Он отлично здесь ориентировался, было видно, что вуниверситете не впервые. Остановившись у бокса Ис- маила, скинул туфли и вошел внутрь. Карачаевцы встретили его восторженно, чуть не плакали от радости.

—Спокойно, ребята, спокойно, — повторял Ксан. Впрочем, при этом не скрывал, что теплый прием не оставил его равнодушным.

— Мы думали, вы уже не придете, забыли нас, — выпалил Исмаил.

—    Это он так думал, он! — Чотча указал пальцем на приятеля. — А я знал, верил.

Ксан сел на краешек постели Исмаила, покосился на бритого афганца (который так и не проснулся, несмотря на шумную встречу друзей) и принюхался.

—Ничего с ним не поделаешь, — извиняющимся тоном сказал Исмаил. — Не моется и все. Уже и кричал на него, не помогает. Со всем соглашается, кивает. Уу! — Двумя пальцами взял заскорузлые грязные носки, висевшие на лампе у изголовья, выбросил в окно. — Куплю ему новые.

— Покупай! — благосклонно разрешил Ксан. — Носки покупай, флаг покупай, все, что нужно для праздника. Посольство платит.

—Урра! — возликовали карачевцы. — Спасибо вам. Это просто здорово. А мы тут переживали, у всех почти все готово.

— Ничего. Успеете. Еще больше недели. — Ксан под­нялся. — Ну, мне пора. Кстати, где Хамзат?

—     Кто его знает. — Исмаил отвел глаза.

—     Стряслось что-то?

—     Ну.. Не хочет он быть российским! Понимаете?

Попрощавшись с карачаевцами, Ксан быстро зашагал по коридору общежития. Взбежал на третий этаж, вглядываясь в номера боксов. Постучал в дверь комнаты Хамзата. Никто не открывал. Толкнул дверь — заперта. Поколебавшись и убедившись, что вокруг никого нет, достал отмычку.

В комнате все было как обычно. Занавеска задернута, книги, блокноты аккуратно сложены на письменном столе. Сосед Хамзата, казах Шамиль, уехал к себе на родину. А хозяин, наверное, отлучился. Мало ли куда. За сигаретами, за молоком в магазин.

Неожиданно Ксан едва не упал. Здесь, как и в большинстве пакистанских домов, пол — каменный, отполированный до блеска. Обычно на него кладут ковры, однако денег у студентов немного, и в плане покупок есть другие приоритеты: книги, одежда. Все равно: пол не может быть таким скользким. Вот если проливаешь воду, сок, тогда — каток. Ксан посмотрел вниз. Так и есть. Какая-то жидкость. Темная, чуть вязкая. Наклонился, потрогал пальцем. Кровь.

Он нагнулся и принялся вытаскивать из-под кровати бесчувственное тело Хамзата. Парень перерезал себе вены.

Ксан распахнул шкаф, сдернул с плечиков одну из рубашек, разорвал на полосы и перевязал запястья дагестанца. Поднял его на руки и вынес из общежития. По пути почти никто не встретился. Было уже поздно. Дождавшись вечерней прохлады, большинство студентов разбрелось по городским паркам, ресторанам и кафе.

Лишь на траве, у самого входа, группа африканцев смолила «косячок». Без особого любопытства они проводили взглядами Ксана с его ношей.

Он отвез Хамзата в частную клинику, где хирург быстро и ловко залатал разрезанные запястья. Серьезных осложнений, по его словам, ожидать не следовало.

—Можете забирать, все в порядке. Мальчику нужен покой, хорошее питание. И никаких потрясений. Но я обязан поставить в известность полицию. Обо всех попытках самоубийства.

—Жалко парня, ему огласка ни к чему. Ксан проникновенно заглянул доктору в глаза. — В университете узнают выгонят. Влюбился в христианку, бедняга. По уши. Написал родителям, те ни в какую. Сами знаете, как это в молодости.

Врач задумчиво кивнул. Было видно, что он не верит сказанному ни на йоту. Тогда Ксан вытащил бумажник и положил на стол несколько стодолларовых купюр.

—     Для ваших пациентов, тех, кому нечем платить. — После паузы добавил: Так я могу его забрать?

Врач колебался недолго:

—    Забирайте и уходите.

Вечером того же дня Галлиулин снова изучал шифровку, которую уже показывал Ксану. Рашид Асланович с неудовольствием перечитывал скупые строчки: «Дата приезда Агаповой подтверждается:июля. В Исламабаде задерживаться не намерена, материально-техническую сторону визита обеспечивает неправительственная организация «Женщины против террора». Особую активность проявляет секретарь исполсовета Фарзана Ношаб. По имеющимся сведениям, у нее широкие связи в зоне племен, именно она до­говаривалась с Дзарданом. От вас требуется незамедлительно принять все необходимые меры для обеспечения безопасности Агаповой.»

Раздосадовано крякнув, Рашид Асланович потянулся к телефонному аппарату.

Ксан совсем недавно переехал в новую уютную виллу в одном из самых престижных районов Исламабада. Начальство расщедрилось, принимая во внимание активность, с которой он занимался своей работойсейчас, фактически, он стал вторым человеком после Галлиулина.

Когда прозвенел звонок, Ксан укладывал Хамзата: за­ботливо подоткнул одеяло, пощупал лоб (жар, слава богу, спал), поставил на прикроватную тумбочку стакан с водой. Дагестанец крепко спал — ему сделали успокаивающий укол. Телефон умолк и спустя минуту зазвонил снова. Ксан снял трубку.

Галлиулин, по своему обыкновению, обошелся без вступительных фраз. Спросил с места в карьер:

—    Что-нибудь придумал?

— Нет, — лаконично ответил Ксан. Ему пришелся не по вкусу поздний звонок, который мог обернуться «допросом с пристрастием».

—     Сейчас десять вечера, а я тебе еще утром.

—    Ближе к обеду, — поправил Ксан.

—Что ты меня поправляешь! — рявкнул Рашид Аслано- вич, который не мог справиться с расшалившимися нервами. — Зарплату повысили, виллу сняли. Что тебе мешает работать?! — Ксан молчал. — Конкретные предложения есть?

— Нет, — последовал по-прежнему краткий ответ. Ксан отлично знал: спорить с шефом бесполезно, он слишком устал и хотел хоть как-то выразить свое отношение к позднему звонку и необоснованному «наезду».

Чувствуя свою неправоту, Галлиулин постепенно остывал.

—     Ладно, все равно это не по телефону. Завтра жду тебя. Дай мне хоть что-то! Хоть какой-то вариант.

—И вы, пожалуйста, тоже подумайте, — преувеличенно вежливым тоном сказал Ксан.

С этими словами он положил трубку. В конце концов, шефу следует время от времени давать сдачи. А то, что получается — все валит на него, на Ксана. Будто он дед Мороз какой-то и в любой момент может из своего мешка любое решение выудить. Кто из них босс, в конце концов, у кого мозгов должно быть больше? Опыта? Конечно, он был резковат. С другой стороны, ну, разгневается Галлиулин, что дальше? Дальше Москвы не сошлют, да и это навряд ли. Слишком многое здесь зависело от Ксана.

Наутро Галлиулина попросил зайти временный пове­ренный. Джамиль Джамильевич был сама любезность и не скрывал, что рассчитывает на помощь коллеги. Речь зашла все о той же Агаповой.

—Щекотливое это дело. Мне бы твоя поддержка пригодилась. Ты сам-то ничего такого не получал в связи с ее приездом?

— Нет, — солгал Галлиулин, которому не хотелось облегчать жизнь Баш-Башу. Пусть в полной мере почувствует свою ответственность.

—    Жаль-жаль. Было бы разумным согласовать. Очень... Требуется вроде немного — встретить, разместить, организовать содействие. Там будет кому обслуживать... Платим не мы, поездку организовываем не мы. Но если чего не так, спрашивать ясно с кого будут.

Джамиль Джамильевич говорил слегка бессвязно, словно сам с собой, но при этом исподлобья бросал зоркие взгляды в сторону собеседника.

Галлиулин усмехнулся. Он давно раскусил Баш-Баша.

— Честно говоря, я тебе не завидую. Эта дамочка таких дел накрутит.

—    Вот и я так думаю, — взволнованно подхватил временный поверенный. — Она в Москве и в Питере притча во языцех. Вечно во все лезет. В собственной партии всем надоела.

—    За избыток либерализма?

— За то, что суется куда не надо. Либеральная рабочая партия. Тьфу! Мне в целом на них. — Джамиль Джамилье- вич старался избегать резких выражений, тем более, в адрес важных персон, но сейчас не сдержался. — Сгинет эта дура в зоне племен, так меня вообще.

У Галлиулина появилась мысль, что в сложившейся ситуации временного поверенного можно было бы использовать. Пусть хоть иногда что-нибудь полезное делает.

—    Тебе на нее биоданные присылали?

—    Да, да, конечно, — Баширов перебрал бумаги, лежавшие на столе, быстро отыскал нужную:

—    Наталья Владимировна Агапова, сорок два года, из Пятигорска. Была замужем, развелась. Работала програм­мисткой, потом подалась на вольные хлеба. В Питер. Создала веб-газету «Женщины — в политику!», которая неожиданно приобрела популярность. Дальше — больше.... Везде стала появляться, участвовать. Либералы тогда ее приметили — им голоса женщин понадобились. Думали поматро- сить и бросить, а Наталья Владимировна на удивление прочно встала на ноги, этого клоуна, их президента, потеснила. Ну, потом они как-то уживаться стали. Дамочка на лидерство не претендовала, все за какие-то сумасшедшие проекты хваталась. В Корею ездила, в Бирму, миротворчеством увлеклась.. Вот и к нам пожаловала.

—Читал, читал. «Цель визита — ликвидация последнего очага афганской войны». Журналюги — полные кретины, им бы только хлесткий заголовок. Этих очагов у нас хоть ж.й жри.

—    Все удивились, когда Дзардан согласился.

—    Ему это выгодно. Получает передышку, перегруппировывает свои силы, может восстановить связи с саудовцами или с кем там еще. или законсервирует свои базы, а сам на время исчезнет. Так что, не исключаю, что миссия госпожи Агаповой, скорее всего, не прекратит, а, в конечном счете, пролонгирует конфликт. Как ты понимаешь, американцам это не на руку. Они предпочли бы не экспериментировать, а прихлопнуть Дзардана раз и навсегда.

Баширов удивился.

— Вчера госдеп заявил, что США поддержат Агапову, если ей удастся.

— Они еще не то заявят. Американцы не дураки, постараются, чтобы у Агаповой ничего не вышло. Вот поэтому, сдается мне, главная угроза безопасности нашей гастролерши от них будет исходить. Не от боевиков или дакойтов, а от них, наших главных защитников демократии. — Галлиу- лин прищелкнул языком. — Злокачественную опухоль надо не лечить, а вырезать — в данном случае янки именно этого подхода придерживаются. Смысл просекаешь?

—  Слушай, это же отличный анализ, готовая телеграмма. — Баш-Баш сделал вид, будто его только сейчас осенило. — Как раз то, что от меня ждут. Даришь идею, а? — Уловив иронию во взгляде Галлиулина, понял, что зарвался. — Ну, за двумя подписями. Прямо сегодня и отправим, чтобы видели, как мы тут.

Рашид Асланович, умело разыгравший эту сцену, был доволен, что Баш-Баш попался на крючок:

—    Можно и за двумя.

Баширов радостно потер руки и собрался уже было распрощаться, но Галлиулин остановил временного поверенного.

— Только, знаешь, я ведь бесплатно идеи не раздаю. За идею и поработать не грех. Надо кое-что реальное сделать. Я имею в виду — сходить к американцам, поговорить аккуратно. Чтобы поняли нашу озабоченность и воздержались от жестких шагов. Не знаю, насколько это подействует, но попробовать надо. Как бы мы ни относились к Агаповой и к ее миссии, но о тетке надо позаботиться. От тебя же этого требуют?

—    Ну да, ну да, — закивал головой Баш-Баш. — Сейчас же запрошусь к ним в посольство на встречу. Это вообще потрясающе получится! Даем анализ, информируем о наших практических шагах. Потрясающая телеграмма выйдет! За двумя подписями.

—За двумя, за двумя, — поощрительно улыбнулся Рашид Асланович.

—Прямо сегодня, чтобы видели, как мы тут. Ну, а на­счет встречи в аэропорту я распоряжусь. Организуем.

После беседы с временным поверенным настроение Ра- шида Аслановича улучшилось: как будто все сделано правильно. Официально довести до сведения америкосов, что судьба Агаповой нам не безразлична — уже кое-что. Но этого мало, очень мало.

Когда Хамзат проснулся, Ксан накормил его бульоном, рисом и заставил проглотить таблетки, прописанные доктором. Юноша послушно выполнял все предписания, однако в его глазах читались тоска и безразличие. Это объяснялось не только физической слабостью: Хамзат чувствовал себя одиноким, никому не нужным. Полулежал в кресле, говорил безучастно:

—    Я не хочу быть предателем, не могу.. Это так трудно. больно.

—Мой мальчик, что за слова! Какой ты предатель! Наоборот, ты помогаешь своей стране. По-настоящему помогаешь. Мужественно, честно. — Ксан старался, чтобы его голос звучал уверенно и обнадеживающе. —

Конечно, тебе тяжело. Никаких друзей, безденежье, родители не помогают. Но я-то помогаю!

—Отца у меня нет, — тихо произнес Хамзат, — вы знаете. А где мать... Она бросила папу, была против того, чтобы я ходил в медресе.

— Ну, ее можно понять: не хотела видеть своего един­ственного сына муллой. Хотела, чтобы ты учился в Москве или Петербурге, и этот семейный конфликт...

—    Мне тогда еще десяти не было, а она так ставила вопрос: или с ней, или с отцом.

—Женщины вовсе не такие, какими хотят казаться, — принялся вразумлять парнишку Ксан, — когда взрослеешь, относишься к ним по-другому.

—Мой отец был мусульманином. Они поженились со­всем молодыми. Папа был фотографом, а ей был нужен. Это Кавказ, там женщины любят крутых. И она его бросила. Он так переживал, что решил переехать. Нашел работу в Махачкале. Скрывал от меня, где она, что с ней. Говорил, мы ей не нужны, она забыла о нас. Его убили, когда он вступил в ополчение, пошел сражаться с бандитами. Виновата она, она, потому что бросила его, это из-за нее он погиб!

Хамзат заплакал.

—    Хватит, не надо. — Ксан положил ему руку на плечо. — Тебе нельзя волноваться..

—    Мне муфтият помог, дал рекомендацию, денег.. У меня в России никого не осталось. И здесь никого не будет. Потому что вы.

— Потому что я предложил тебе свою дружбу? Потому что мы сотрудничаем? В жизни, мальчик, за многое надо платить. Сейчас ты платишь за свое будущее, и поверь — цена не такая уж высокая. Ну, встанешь вместе со своими однокурсниками под флаг — что ж, это будет красиво. Это будет приятно. Но тебя перестанут считать изгоем, ты уже не сможешь работать у Кази, и наше с тобой сотрудничество потеряет смысл.

Хамзат попробовал возразить, но Ксан оборвал его на полуслове.

—     Дослушай сначала. Кази доверяет тебе, ты вошел в его окружение. Твоя информация высоко оценивается. Мы тогда еще, год назад, все с тобой обсудили. Ну, поступил в университет. ну, закончишь. даже с дипломом ты здесь никому нужен. С тобой могут пообщаться, пропагандистски использовать, но продвигать не станут. Потому что ты русский, и карьеры тебе в Пакистане не сделать. А я даю тебе шанс отлично заработать, продолжить образование в Каире, в Джидде, реально стать человеком. Я уважаю тебя за то, что ты любишь Россию. Но любить можно по-разному. Можно стоять под флагом на неделе землячеств, перед президентом, местными властями, гордиться собой, тешить само­любие. А можно делать дело. Издержки не так велики, как тебе кажется. И то, что ты пытался наложить на себя руки — стыдно и недостойно мужчины. Я предлагаю обо всем забыть. Поживешь у меня пару дней, придешь в себя, потом вернешься в университет. Идет?

—    Идет, — вяло согласился Хамзат. Не со всем сказанным он был согласен, но не знал, как возразить, его подавляла воля взрослого друга. Да и аргументы Ксана звучали достаточно убедительно.

За завтраком Ксан и Хамзат смотрели выпуск новостей. Местный телеканал сообщал о приезде в Исламабад Натальи Владимировны Агаповой, депутата Госдумы, члена Комитета по международным делам. Ее встречали представители министерства иностранных дел, российский временный поверенный в делах и Галлиулин. Агапова недурно выглядела для своих лет. Моложавая, светлые волосы, сколотые на затылке. Фигура чуть расплылась, но ноги стройные. Ей впору мини носить, однако положение обязывает: депу- татша была облачена в строгую юбку чуть ниже колен.

Местный корреспондент трещал без умолку: «.Собы­тие особой важности, русские вновь готовы заявить о себе как о региональном арбитре. Госпожа Агапова входит в руководство одной из ведущих партий России... Она намерена сделать то, что до нее никому не удавалось. Ни Вашингтону, ни Пекину, ни пакистанским властям. Неужели красивая, элегантная женщина сумеет поставить точку в кровопролитном конфликте? Если ей удастся договориться.».

Хамзат буквально впился в экран. Даже о еде забыл — в правой руке сжимает вилку с куском омлета, который уже давно пора отправить в рот.

Ксан провел у парня ладонью перед глазами:

—    Эй! Ты чего?

Хамзат, словно очнувшись, невнятно ответил:

—    Что? Ничего.

—    Интересно?

— Интересно. — Дагестанец потыкал вилкой в остыв­ший омлет.

— Тут, брат, любопытный сюжетец развертывается. Эта дама.

Ксан оборвал фразу на полуслове. Внезапно он ясно и четко увидел решение мучившей его проблемы. Как про­сто! И главное, может сработать. Вот только парня, конечно, жаль. — Он потрепал его по плечу:

—    Ну, ты ешь, ешь.

Хамзат механически поглощал омлет, тосты. Взгляд у него отрешенный, мысли где-то блуждают.

— Э, да тебе, вижу вредно смотреть телевизор за едой. Смотри, выключу, новости закончились.

— У нас в общежитии нет телевизоров. Запрещено ис­ламскими обычаями. И компьютеров тоже нет. Мы элек­тронную почту отправлять на ближайший марказ ходим.

—    Тогда понятно, — усмехнулся Ксан. — А я думаю, что там парень углядел в этом ящике? Кайфуй, пока у меня. А вернешься — терпи. Но помни: у тебя и телевизор свой будет, и компьютер, и ди-ви-ди и все прочее. И вообще, давай, побыстрее заканчивай. Нам нужно поговорить.

Хамзат отложил вилку.

—    Спасибо. Я уже сыт. Что вы мне хотели сказать?

Ксан предложил перейти в гостиную и пересесть в кресла.

—    Дело серьезное, мой мальчик. Помнишь эту женщину, которую показывали по телевизору?

Хамзат вздрогнул, молча кивнул.

—    Так вот, ей грозит серьезная опасность.

Рашид Асланович был доволен и смотрел на своего помощника ласково, почти с восторгом.

—    Мысль тебе в голову пришла хорошая. Лежала на поверхности, а мы ее не замечали. Молодец! Итак, этот твой Хамзат, ссылаясь на тебя, расскажет Кази.

Что американцы могут угрожать Агаповой и мы этим обеспокоены.

—    Баширов посольство их посетил, они вроде как иносказательно дали понять, что тетку постараются поберечь.

—    То, что такой визит состоялся, конечно, очень полезно, — согласился Ксан, — но, сами знаете, насколько можно верить этим нашим друзьям.

—     Да знаю, знаю! — махнул рукой Галлиулин. — Только ты мне скажи, насколько все это подействует на Кази?

—Думаю, что подействует. Парню он доверяет, к его информации отнесется серьезно. Американцев ненавидит и не упустит возможности утереть им нос в зоне племен. Дзардана, правда, Кази тоже терпеть не может, его задача- максимум самому возглавить всех исламистов. Но в данном конкретном случае амбиции этого деятеля, пожалуй, могут сыграть нам на руку.

— Что ж, — медленно, словно продолжая размышлять, произнес Рашид Асланович. Иными вариантами не располагаем.

Хамзат шел пешком, и когда он добрался до цели, было уже темно. Это был один из самых дорогих особняков в Исламабаде, расположенный в тихом месте, неподалеку от центральной городской мечети, построенной на деньги саудовского короля Фейсала. У входа, как водится, дежурил чо- кидар, который знал юношу и пропустил его. Однако главная охрана внутри — бравые парни с автоматами, преградили путь.

—    У меня срочное сообщение для Кази! — возбужденно объявил Хамзат.

Охранник оттолкнул наглеца. Тот чуть не упал, однако упорно продолжал требовать встречи.

На галерее верхнего этажа появился элегантный паки­станец — в европейском костюме, туфлях из крокодило­вой кожи. Гладко выбритые щеки, подвижный рот. Это был Мушахид, личный секретарь муллы Кази Хуссейна Рах- мана, председателя религиозной партии «Джамиат- уль- Мохаммад».

—    Пропустите. — Мушахид сделал знак охранникам.

Хамзату и прежде доводилось бывать в этом доме, и всякий раз его поражала здешняя роскошь, обилие бронзовых статуй и картин, изображавших обнаженных женщин. Озираясь по сторонам, он поднялся вверх по лестнице, следуя за Мушахи- дом. Наконец, они вошли в комнату, где увидели Кази. В антураже столь необычном, что у Хамзата дух перехватило.

Знаменитый клерикал, известный своими требовани­ями о замене светских судебно-процессуальных норм Шариатом, о неукоснительном соблюдении закона о святотатстве, полулежал на широкой софе в обществе двух девиц. Кази был после бани — розовый распаренный. Вся его одежда ограничивалась простыней, прикрывавшей жирные чресла. Однако седую голову традиционно увенчивала каракулевая папаха, без которой Кази практически никто никогда не видел. Юные создания, вооружившись маникюрными ин­струментами, возились с руками и ногами лидера партии. Рядом восседала в кресле еще одна дама — дебелая, затянутая в прозрачный шальвар-камиз, сквозь который выпирали раскормленные груди. Это знаменитая на весь город мадам Тахира, содержательница элитного публичного дома, услугами которого пользовались представители местной знати.

Студент ошарашено пролепетал:

—    Кази.

Рахман сурово глянул на гостя и принялся его отчитывать:

— Ты везде искал меня, привлекая ненужное внимание. Явился без приглашения. Надо было обождать. Ты перешел допустимые границы.

Хамзат сглотнул слюну. Он растерялся, сник.

— Вторгся в мою частную жизнь, — не унимался мулла. — Я распорядился пустить тебя, потому что. Я считаю тебя искренним юношей, ты мне близок.

Хамзат стоял красный как рак, на парня было жалко смотреть.

Кази, решив, что пришла пора сменить гнев на милость, «сбавил обороты».

— Ну, ладно, ладно, надеюсь, это послужит тебе уроком. Ты не лицемер, не ханжа, все понимаешь. Почти все свое время я отдаю служению Аллаху, и только пару часов в неделю трачу на себя.

Повернувшись к девицам, Кази бросил:

—    На сегодня хватит.

— Кази-сааб — великий человек, — важно сказала мадам Тахира. — Его нельзя судить по обычным меркам.

—    Прошу тебя, бегум^[24], распорядись насчет ужина.

—        Когда бандерша удалилась, вновь обратился к Хамзату. — Так что у тебя стряслось? — Цепким взглядом охватил фигуру юноши, схватил за локоть, завернул рукав рубахи.

Хамзат потупился.

— У меня был нервный срыв. Меня считают предате­лем. Свои же. У нас будет неделя землячеств, а я отказался стоять под российским флагом.

Черты лица Рахмана смягчились, морщины разгладились.

— Россия — твоя страна, но не твое государство. Оно убивает мусульман, обрекает их на голод и лишения. Нечего стыдиться своей позиции. Нужно иметь мужество и силу, чтобы настоять на ней. Разве я, наша партия не помогаем тебе? Разве ты не черпаешь силы в нашей коллективной мудрости? — Кази укоризненно покачал головой.

— Это не все. не главное. Когда я это сделал. У себя в общежитии. Меня нашел этот русский. дипломат. Я рас­сказывал о нем. Он отвез меня к себе.

— Разведчик, — нахмурился Кази. — Ищет осведомителей и агентов. Как же ты допустил?

—    Я был без чувств. А потом. Я решил, это шанс кое- что узнать.

—    Он снова вербовал тебя?

—    Да. — нерешительно признался Хамзат.

—    А ты?

—    Сказал, что вообще-то не против, но должен подумать.

Во взгляде Кази просквозило одобрение.

— Я случайно увидел у него на столе одну бумагу.. По- моему, это важно, и я решил, что вы должны знать.

Внимательно выслушав Хамзата, Кази некоторое время напряженно размышлял.

— Вы всегда говорили, что не хотите кровопролития, —   напомнил студент. — Что осуждаете террористов.

—    Я приказал нашим боевым отрядам помогать рейнджерам, — рассеянно отозвался мулла.

— Военное крыло «Джамиат-уль-Мохаммад» — большая сила, почти десять тысяч. Сделайте что-нибудь. Американцы не хотят мира. Они хотят убивать всех, чтобы навсегда остаться в Афганистане, чтобы захватить Пакистан тоже.

— Это легче сказать, чем сделать, — помрачнел Кази. — Дзардан и ему подобные, русские, американцы, наш президент, все тянут одеяло на себя. Никто из них не в состоянии увлечь за собой людей, никого не заботит их духовное будущее, вера. Но это так, к слову. — Мулла испытующе посмотрел на Хамзата. — А тебя, вижу, заботит судьба этой русской.

Стараясь казаться спокойным, Хамзат ответил:

—    Я не хочу, чтобы пострадала женщина. Она ведь виновата лишь в том, что хочет мира. Но важнее всего, это проклятые амрике^[25] . Нечего им там хозяйничать, если их вовремя не остановить, потом будет поздно.

Кази потер лоб.

—    Ты прав. Я пошлю кого-нибудь к Дзардану. Каким бы он ни был.

—    Меня! Пусть это буду я! — горячо воскликнул Хамзат.

—     С какой стати ты рвешься в этот ад? — В голосе Рахмана почувствовалось недоверие.

— Доказать. — поторопился объяснить юноша. — Что я на что-то способен. — Заметив подозрительное выражение лица Кази, добавил: — Мне бы на время уехать из Исламабада. Мне здесь тяжело.

Последний аргумент вызвал у Кази понимание.

—   Будь по-твоему. Только знай — я расстроюсь, если ты погибнешь. — Он почти не кривил душей. Приподнявшись на диване, посмотрел на часы. — Пожалуй, пора ужинать. — Взял со стола золотой колокольчик, резко тряхнул. В ответ на мелодичные переливы на пороге возник Мушахид. Кази покосился на Хамзата. — Тебя одного отправлять нельзя. Поедете оба.

Маленькая кавалькада продвигалась на северо-запад. Она состояла всего из двух джипов. Один из них — старая «тойота» с охранниками — поднимал клубы пыли. В более комфортабельной машине (тоже «тойота», но последних лет выпуска) устроилась Наталья Агапова. С ней ее личный секретарь Рожков — пожилой дядька из думского управления международных связей, которому подобные приключения вовсе не по вкусу. Впрочем, он привык — доводилось сопровождать неугомонную депутатку и в Бирму, и в Корею, и на Восточной Тимор. В любых климатических условиях Рожков не менял манеры одеваться — в консервативную черную «тройку». Третий пассажир — Фарзана Ношаб, выполнявшая функции гида и переводчика.

В первый день пути они миновали Кохат, пересекли Инд, успели проскочить Ванну и заночевали в Мирам Шахе. Это уже зона племен, здесь нечего было рассчитывать на защиту армии и полиции, вся надежда на гостеприимство Муалима Дзардана. Фарзана связывалась с ним через надежных людей, и были получены заверения в том, что путешествие будет абсолютно безопасным.

Из Мирам Шаха выехали рано утром. Рожков привычно дремал на переднем сиденье, Фарзана и Агапова устроились сзади, беседовали — в основном, о пустяках. Однако пакистанка упорно переводила разговор на серьезные вопросы, ей хотелось узнать, что за человек русская гостья.

—    Все удивляются — что вас заставило приехать сюда. В России за это хорошо платят?

—Мне никто не платит, — терпеливо разъяснила Агапова, — на правительство я не работаю, хотя с его стороны мои усилия оцениваются положительно.

— Тогда, наверное, вы хотите прославиться. Но о вас и так пишут. В Европе, в Америке.

—Не это главное. Трудно жить в благополучии, комфорте, когда вокруг столько мерзостей, насилия. Конечно, этому нельзя положить конец, это будет всегда, но сидеть сложа руки и делать вид, что тебя ничего не волнует. Так тоже нельзя.

Фарзана авторитетно заявила:

— Это все от одиночества, Наталья-бегум. У вас нет семьи, а женщине нужно быть матерью, заботиться о детях. В вас столько неизрасходованной любви.

Агаповой ответила неопределенно:

—    Может и так.

—    А муж у вас был? — любопытствовала пакистанка.

—  И муж, и семья. Курбан был мусульманином, мы жили на Кавказе.

—    А почему расстались?

Агапова не отличалась словоохотливостью, но, бывает, с малознакомыми людьми тянет на откровенность. Через пять-шесть дней она навсегда уедет из Пакистана и больше никогда не встретится с Фарзаной. Так почему же не дать себе выговориться?

— Курбан довольствовался малым. Дом, жена, сын, немного денег. Жить в провинции, вдали от всего, наслаждаться семейным уютом. Я уговаривала его переехать в Петербург. Он согласился, но сказал, чтобы сначала поехала я, потом, мол, они с сыном подтянутся. Прошел месяц, два, полгода, Курбан не торопился. И я поняла: он не хочет расставаться с Кавказом. Писал, что можно жить порознь, навещать друг друга — летом, на Новый год. — Агапова горько усмехнулась. — Лгал и сам верил в свою ложь. В общем, мы расстались, хотя развестись так и не успели. Потом началась война. Курбан записался в ополчение, и его убили. Вот такая история.

—    Как печально, — посочувствовала Фарзана. — А сын?

Агаповой разговор стал неприятен, она уже пожалела о своей откровенности.

—    Деревню сожгли. Наш дом . — Она замолчала, потом резко оборвала беседу:

—    Все. Хватит. Я устала.

Наталья Владимировна расколола волосы, стянутые на затылке в узел. Фарзана с интересом разглядывала стальную шпильку. Она была сделана в виде тонкого клинка с маленькой рукояткой, украшенной крупным полудрагоценным камнем.

—    Чудесная работа.

—    Подарили в Бирме. «Тигровый глаз».

Оставалось меньше четырех часов до назначенной встречи, когда путь преградило неожиданное препятствие — два огромных валуна. Что еще хуже: рядом стояла группа вооруженных людей. Джипы остановились в нескольких десятках метров. Фарзана побледнела. Агапова ничем не выдавала своих чувств. Молча наблюдала за развитием событий, словно не ей суждено было стать их непосредственным участником.

Охранники вышли из джипа, грозно трясли «калашниковыми», что-то кричали, дали несколько выстрелов в воздух. Со стороны валунов им ответили автоматной очередью. От группы моджахедов отделился человек, по виду — начальник. Одет в расшитую курту — цельнокроеный кафтан с вышивкой. Это костюм городской знати, высших воинских чинов. Спереди — дорогая застежка. Он помахал рукой, потом сложил ладони рупором и громко заговорил на пушту. Охранники Агаповой озабоченно переглянулись, затем главный из них рысцой подбежал к ее джипу, начал взволнованно докладывать.

—    Что он говорит? — спросила Агапова.

—Это Сакеб, правая рука Дзардана, — перевела Фарза- на. — Говорит, ему приказано нас встретить. Мне это кажется подозрительным, такой договоренности не было.

Агапова упрямо мотнула головой.

—    Пошли.

Она вышла из джипа, уверенно двинулась вперед. Охранники едва поспевали за ней. Русская вплотную приблизилась к Сакебу, посмотрела на него в упор. Несколько секунд они молча стояли друг против друга. В глазах пуштуна — выражение ироничное, пренебрежительное. А как по- другому можно относиться к женщине, возомнившей себя мужчиной? Примчалась из другой страны, хочет нажить капитал на местных страданиях, раздорах. Можно подумать, ей удастся то, что уже много лет не удавалось здешним оби­тателям. У женщин иное предназначение.

Сакеб бесцеремонно мерил ее взглядом. Ишь, даже не потрудилась одеться, как полагается. Нацепила комбине­зон, купленный в европейском бутике, голова не покрыта. Хоть шею сподобилась задрапировать — шелковой дупат- той горчичного цвета. Но все же хороша. Старовата на вкус Сакеба, но хороша. Белокожая, густые брови, сочные губы.

—    Меня должен ждать Муалим Дзардан.

—    Зря ты сунулась к нам, — Сакеб с трудом подбирал английские слова. — Здесь всегда воевали. Это наша жизнь.

—    Меня должен ждать Дзардан. Мы поедем к нему?

—    Поедем. Садись в машину.

Рожкову и Фарзане вежливо, но настойчиво предложили пересесть в другой джип. Агапова оказалась в обществе Са- кеба и его неразговорчивых телохранителей. Причем Сакеб устроился рядом с водителем, а женщина оказалась зажатой между двумя верзилами. Попытки завязать разговор, что-то узнать ни к чему не приводили. Главарь отвечал односложно, он явно не был настроен на общение.

—     Если вы решили похитить меня. Потребовать выкуп.

Лениво обернувшись, Сакеб процедил сквозь зубы:

—     Я воин, не бандит. Пуштунвали^[26] свято, законы мелма- стийа^[27] нарушать нельзя.

Пейзаж менялся. Редколесье и каменистая почва, изрезанная стекавшими с гор потоками, уступали место плодородным полям, где выращивали пшеницу, просо. По краям дороги росли финиковые пальмы, фруктовые деревья. Начиналась долина, по которой протекала река Точа. Скоро взору путешественников открылась она сама — быстрая, изобилующая перекатами и порогами.

Рядом с излучиной машины остановились. Здесь их ждали около сотни вооруженных бойцов, люди Сакеба. Помимо них — пятнадцать американцев. Привычные к комфорту, они поставили несколько палаток и располо­жились со всеми удобствами. В их распоряжении — по­ходные столик и стулья, электроплитка, раскладушки и гамаки. Командовал группой капитан Маккалоу — высо­кий, чуть нескладный, с равнодушными глазами за сте­клами круглых очков. В тот момент, когда в лагерь при­были Сакеб и группа Агаповой, он брился. Не торопясь, скоблил щеки «жиллетом», жмурясь под лучами горного солнца. Рядом загорали коротко стриженые, «накачан­ные» морпехи.

В присутствие американцев Агапова и ее спутники сразу почувствовали себя увереннее. Вместе с тем, как выявила беседа с капитаном, он никоим образом не намеревался помогать Наталье Владимировне в осуществлении ее миссии.

—  У меня есть указание — проследить, чтобы с вами ничего не случилось. В том, что касается остального.. ин­струкций не имею. У нас свое задание.

—Какое же? — кокетливо улыбнулась Агапова. — Разве мы не союзники?

Сакеб отошел, чтобы не мешать беседе. Возможно, равнодушие моджахеда объяснялось тем, что ее содержание было известно ему заранее. А вот Фарзана внимательно прислушивалась. Рожков сидел на земле, облокотившись на обломок скалы. В этих диких местах он выглядел нелепо — все в том же чиновничьем костюме, темном галстуке.

— Союзники, мэм, — бесстрастно согласился американец. — Я знаю, что в России вы занимаете высокое положение, но здесь война, и.

— Капитан, — резко заметила Агапова. — Вы верно сказали насчет моего статуса. Когда я была в Штатах, меня принимал президент. И эта поездка предпринималась с учетом мнения и оценок посольства США в Москве. — Она блефовала, но только отчасти, президент ее действительно принимал.

На лбу Маккалоу выступили капли пота. Он нервничал.

— Война, мэм... Нам поручено уничтожить банду Дзар- дана. Была получена информация, что сегодня он спустится с гор и станет лагерем на излучине Точи.

—Хианат! Хианат!^[28]; — выкрикнула Фарзана. Потрясая маленькими кулачками, подбежала к Сакебу. Тот грубо ее оттолкнул, женщина оступилась и упала, заливаясь слезами.

Агапова произнесла с деланным спокойствием:

—Это предательство, капитан. Мы должны были встретиться с командиром Дзарданом, вступить в переговоры. Он хотел прекратить сопротивление. Моя миссия согласована.

Маккалоу надоело препираться.

— Об этом я уже слышал, мэм. Я выполняю приказы. Если есть вопросы — разбирайтесь в посольстве, в Белом Доме, в Кремле, раз вы туда вхожи. А встретиться с Дзар- даном не так трудно. Считайте, я вам уже помог. — Он щелкнул пальцами, подзывая бритоголового крепыша. — Сержант, проводи.

Сержант проводил Агапову в одну из палаток. Слегка нагнувшись, она забралась внутрь, за ней — Фарзана. Там, на брезентовом полу, сидел Муалим Дзардан. На ру­ках, просунутых под коленями — наручники. Рубаха по­рвана, на плече запеклась кровь. В такой же позе, со ско­ванными руками, в палатке находились еще два человека. Мужчина лет сорока, в котором не так уж легко было распознать Мушахида — грязные спутанные волосы, осунувшееся, измученное лицо, следы побоев. Хамзат выглядел лучше, как видно, его пока еще не били. Однако парень был изрядно напуган — уткнул нос в колени, старался ни на кого не смотреть.

—    Тепленького взяли, — ухмыльнулся сержант. — Схватил Дзардана за волосы: — Подставил тебя твой Сакеб?

—    Оставьте нас, — попросила Агапова.

—    Не могу, мэм.

—    Хотя бы отойдите.

Когда сержант удалился (встал у входа в палатку, внимательно наблюдая за пленными и русской), она обратилась к Дзардану: — Мы должны были встретиться с вами. Я из России.

Взгляд Дзардана ничего не выражал. Еще бы! Над его физиономией изрядно потрудились.

—    Я ошибся.. Не надо было. — Он закашлялся: долго, натужно, выплюнул темный сгусток. — Сакеб. Это Сакеб. Как я ошибся.

—    А вы кто? — Агапова обратилась к другим пленникам. Мушахид никак не отреагировал. У юного дагестанца дрогнули плечи, но и он промолчал.

В палатку заглянул Маккалоу.

—Это шпионы, хотели предупредить Дзардана. Напоролись на Сакеба, тот их скрутил. Откуда им стало известно. Словно язык проглотили. Ничего, заговорят.

—Мы их на Гуантанамо, — засмеялся сержант. — В «тигровую клетку».

Агапова вышла из палатки.

—Капитан, почему американцы не хотят мира? Как вы можете иметь дело с такими, как Сакеб?

Маккалоу покачал головой.

—    Это не предмет для разговора.

—    А, можете и не говорить! — воскликнула Наталья Владимировна. — И так все ясно. Вы. вы. вы мерзавец и подлец! Как и Сакеб!

Повернувшись, она хотела уйти, но Маккалоу схватил ее за плечо.

— Вы сами должны все понимать. Этим людям нельзя доверять. Нельзя верить. Ненавидят нас, но друг друга еще больше. Не надо было вам сюда приезжать.

Агапова дернула плечом.

—    Вы мне отвратительны.

Американец устало вздохнул.

—    Мы вас накормим. До утра останетесь здесь.

Вечером Агапова и Фарзана прогуливались по территории лагеря, стараясь не замечать любопытных и не особенно доброжелательных взглядов моджахедов. Наслаждались чистым горным воздухом, весело бурлящей рекой. От пока еще сильного солнца защищали заросли олеандров, дикого граната, фисташковых деревьев. Когда женщины дошли до палатки, в которой держали пленников, послышались голоса, звуки ударов.

Агапова и Фарзана встревожено переглянулись, уско­рили шаг. Им открылась малоприятная картина. Сержант и один из морпехов стояли на расстоянии метра-полутора друг от друга, водрузив на плечи толстую жердь. На ней, словно забитый барашек, за руки и за ноги был подвешен Хамзат. Рядом — Маккалоу, вооруженый бамбуковой палкой. Голова юноши откинута назад, глаза закрыты. На ягодицах брюки намокли от крови, однако американец продолжал безжалостно наносить хлесткие удары. Заметив Агапову и Фарзану, недовольно фыркнул, однако бить Хамзата перестал.

—    Хватит с него, все равно больше ничего не расскажет. Этот, — кивок в сторону Мушахида, которого тоже вытащили из палатки, — потверже оказался. Надо всегда искать слабое звено, ха!

Агапова не скрывала негодования:

—Я буду выступать в парламенте. Перед журналиста­ми. Расскажу о том, что увидела. как американские офи­церы прибегают к пыткам.

Маккалоу повел плечом:

—Сделайте милость, мэм. Нас каждый день могут убить, и ради того, чтобы это не произошло, грязному шпиону можно и по заднице врезать. Знаете, кто они? Из «Джамиат-уль- Мохаммад», посланы Кази Рахманом, чтобы спасти Дзарда- на. А Кази, небось, настучал кто-то из ваших. Русские всегда были двуличными: вы обхаживаете иранцев и североко- рейцев, только и ждете, что мы оступимся.

— Замолчите! в гневе воскликнула Агапова.Мальчик без сознания. Отпустите его, снимите наручники.

—Ладно. Проку от него больше нет. Делай, что она говорит, бросил Маккалоу сержанту. И этого,указал на Мушахида, — обратно.

Сержант сбросил Хамзата с жерди, снял с него наруч­ники. Над парнем начали хлопотать женщины: промывать раны, перевязывать. Хамзата трясло, он был словно в лихорадке. Агапова достала походную аптечку, занялась поиском лекарства.

Дело шло к полуночи. Тишину нарушали разве что шум реки и вой шакалов, которые в ближнем лесочке охотились на мелкую живность. В «тойоте» спали несколько человек. Спереди Рожков и водитель- пуштун, который доверчиво посапывал на коленях у русского. На заднее сиденье положили Хамзата. Агапова и Фарзана устроились в спальных мешках прямо на земле.

Дзардан тоже заснул, хотя его не расковали. Однако полевой командир был приучен засыпать всякий раз, когда представлялась такая возможность. А вот Мушахид бодрствовал. Он был доволен, все шло по плану. Ну, получил пару тумаков, не беда. И то, что мальчишка все выложил американцам, не страшно. Это уже не имело значения.

Мушахид тренированным движением выгнул правую руку: щелкнул сустав, большой палец спрятался в глубине ладони, стальное кольцо легко снялось. Личный секретарь Кази с удовольствием потянулся. Медленно ступая, приблизился к Дзардану, замер совсем рядом. Посмотрел на его шею, на пульсирующую артерию. «Плохо, что отобрали часы, — подумал Мушахид, — но ничего, нельзя только расхолаживаться. сейчас, наверное, около двух. ждать осталось недолго».

Мушахид действовал четко и быстро. Рубящий удар пришелся в то место на шее Дзардана, где находилась сонная артерия. Командир обмяк, завалился набок. Мушахид крепко обхватил его за голову, примерился, вывернул в сторону, ломая позвонки. Выскочив из палатки, набросился на американского часового. Вырвав у морпеха винтовку, прикончил его выстрелом в упор.

Стрельба шла по всему лагерю. На атакующих — чер­ные шальвар-камизы, это давало им огромное преиму­щество перед защитниками лагеря, которых легко было распознать по белым пятнам рубах. Сакеба и американ­цев застигли врасплох, это был не бой, а хладнокровное избиение людей, проявивших излишнюю самонадеян­ность. Не ожидая нападения, они особенно не заботились об охране, и сейчас их попросту вырезали: сонных, беззащитных.

Русским повезло. Когда лагерь атаковали, двое ча­совых, дремавших в десяти шагах от «тойоты», вскочили и ринулись на звук выстрелов. Вокруг никого не осталось. Джип находился на краю лагеря, рядом — лес, вдоль которого тянулась узкая дорога: вся в рытвинах и в ухабах.

Агапова какое-то время никак не могла понять, что происходит. Она привстала, стала озираться. Рожков протер заспанные глаза, долго водружал на нос очки. Хамзат тоже проснулся. Он чувствовал себя лучше: раны болели меньше, лихорадка прошла.

Быстрее всех сориентировалась Фарзана:

—В машину! Скорее! — Испуганный водитель затрясся, словно тушканчик, наткнувшийся на большую змею. — За руль! Живо!

Водитель закрыл руками лицо:

—С вами я погибну! Вас убьют! Всех! — Он выскочилиз машины, спотыкаясь, помчался прочь.

— Трус! — с досадой крикнула Фарзана. — Ста плар ла'анат^[29]! . Помогайте! — Последнее было адресовано

Рож- кову и Агаповой. — Пока нельзя включать двигатель, иначе нас услышат!

Фарзана села за руль поставила ручку переключения скоростей в «нейтраль». Агапова и Рожков принялись толкать джип, который нехотя тронулся с места. Самое трудное — первые несколько десятков метров. Дальше пошел уклон, и машина покатилась вниз, туда, где проходила дорога.

Неожиданно за «тойотой» бросился вдогонку рослый пуштун. Из одежды на нем были только широченные штаны пайджама, зато недостаток в туалете щедро восполнялся огромным кольтом «магнум», которым пуштун потрясал в воздухе. Это был Сакеб.

—     Эй! А ну стойте! Остановитесь! Мурда гау!^[30]. — Вперед! Скорее! — приговаривала Фарзана, прибавляя газу.

Они уже почти преодолели самый тяжелый участок пути и были у самой дороги. Фарзана притормозила, давая возможность забраться в машину Агаповой и Рожкову.

Спустя секунду преследователь догнал джип, вскочил на подножку, ударил кулаком по ветровому стеклу.

В лагере продолжалась резня. Выстрелы, стоны ране­ных, крики о пощаде перекрыл звучный бас Мушахида:

—    Прекратить огонь! Прекратить огонь! Оставшихся в живых согнали на поляну перед палаткой.

Вокруг валялись трупы американцев, кое-кто из морпехов еще дышал — таких докалывали ножами. Победители усмиряли пленных, охаживали прикладами, требовали тишины и порядка.

Мушахид поднял руку, призывая к вниманию:

— Сердце мое полно боли и горести. — Все затихли.

—    Братья мои! — он обращался к солдатам Сакеба. — Многие потеряли жизнь в эту ночь. Нельзя не скорбеть об этом. Но кто в том виноват? — Оратор сделал паузу.

—      Вы, и только вы! Вы предали своего командира! Продались проклятым амри- ке! Вы сами обрекли себя на гибель!

По толпе прокатился гул. Он отражал смешанные чувства: одобрения, подобострастия, почитания и облегчения —  нашелся, наконец, сильный человек, который говорит людям правду.

—Мы потерпели поражение в Афганистане, потому что были разделены. Сейчас мы здесь, на своей земле, и все повторяется. Каждый отряд действует сам по себе, вот почему врагам так легко с нами справиться. Мы должны подняться выше мелких амбиций, преодолеть свой эгоизм. Ведь есть то, что нас объединяет??!! — надрывно вопрошал Мушахид:

—    Есть?!!

—    Да!! Да!! — возликовала толпа. — Ислам!! Учение Пророка!

—    Только одна партия, одна сила ведет нас к пониманию этой истины! «Джамиат-уль-Мохаммад»! «Джамиат-уль» и ее великий вождь!!

Толпа восторженно взревела:

—    Кази!! Кази!!

—С Кази мы едины, — вдохновлено вещал Мушахид.

—   Наша задача — взять власть в стране, искоренить всех неверных и предателей! Тогда рейнджеры не будут бороться с нами, мы будем сражаться вместе! Тогда американская армия не посмеет ступить на священную землю ислама!!

—    Кази!! Кази!! — неистовствовали люди Мушахида и боевики Сакеба.

— Где амрике? — спросил Мушахид одного из «чернорубашечников».

К ногам посланца Кази бросили связанного капитана. Тот был избит, окровавлен, но все же ухитрялся демонстрировать некоторое достоинство, даже гонор.

— И чего ты добился, гора^[31]? — с презрением сказал Мушахид. — Умрешь на нашей земле, но нашей земли не получишь. Американской империи здесь не бывать!

У окружающих эти слова нашли полное понимание. Моджахеды кричали и визжали от восторга, стреляли в воздух.

Маккалоу поднялся на колени, с трудом встал на ноги.

—    Червяк. Ничтожество. Моя родина — великая страна, мы наведем порядок. всех вас.

Мушахид жестко улыбнулся:

—    В Гуантанамо? Или в Абу-Грейб?

Глядя в упор на капитана, он протянул в сторону руку — в нее услужливо вложили широкий нож.

Изуродованное тело Маккалоу оттащили к обрыву, сбросили вниз. В полете оно билось об острые скалы, затем упало в реку и исчезло в пенных бурунах.

Мушахид отдал приказ старшему из «чернорубашечников».

—  Всех пересчитать, проверить оружие, выдать день­ги, продовольствие. Отряд передислоцировать. Пойдешь вверх по реке, потом в Сулеймановы горы.

—    А что с русскими? С ними ушел Сакеб.

Мушахид пожал плечами.

—    Вот Сакеб о них и позаботится.

Переключив скорость, Фарзана надавила на акселера­тор. Джип бросило вперед, однако Сакеб удержался.

—    Ах ты!! — прорычал он и выстрелил.

Каким бы прочным стеклом ни был триплекс, он не способен остановить пулю, вылетевшую из «магнума». Она насквозь пробила голову Рожкова, чудом не задев никого из сидевших сзади. Ноги Рожкова нелепо дерну­лись, он сполз вниз. Фарзана в ужасе вскрикнула, нажала на тормоз, «тойота» остановилась. Сакеб распахнул двер­цу, вытащил труп русского, уселся на его место. Приставил ствол к виску Фарзаны.

—    Живо вперед!

Через час утомительной езды по ночной горной дороге, бандит приказал остановиться.

—Погони как будто нет. — пробормотал он, всматриваясь в темноту. — Что, поговорим?

—Почему ты пошел против Дзардана? — спросила Агапова.

Сакеб хмыкнул:

—Я никогда не верил в его мирные планы. Он потерял мужество, веру в наши силы. Американцы наши враги, но они хорошо платят. Эти деньги пойдут на справедливую борьбу. Я воин, а для того, чтобы одолеть врага все годится.

—    Предатель. — прошептала Наталья Владимировна.

—  Сколько тебе заплатили? Сколько? — выкрикнула Фарзана.

Агапова опустила голову.

—    Уже не имеет значения.

—    Отчего же, бегум, — Сакеб возбужденно облизнул губы. — Кое-что имеет. Я многое потерял. Отряд, оружие. Зато получил вас. За вас мне дадут хорошие деньги. Большие деньги.

—  Итак, мы заложники, — с показным спокойствием констатировала Агапова.

—    Заложница — ты, — ухмыльнулся Сакеб. — Эта. — кивок в сторону Фарзаны, — и мальчишка мне не нужны. За них много не дадут, а возни.

Глаза Фарзаны расширились, она не ожидала столь скорой развязки. Судорожно нащупала ручку двери.

Девушку можно было убить сразу, но Сакеб получал удовольствие, наблюдая страдания жертвы. Вначале он прострелил ей грудь и лишь затем, чуть помедлив, пустил пулю в голову.

Сакеб потребовал, чтобы Агапова и Хамзат вытащили мертвую Фарзану из машины и сбросили с дороги. Внизу зияла глубокая пропасть, дно которой нельзя было разглядеть в черноте ночи.

Моджахед в упор рассматривал русскую женщину.

—     Тебе нечего бояться, я не отниму твою жизнь. — Выдержав многозначительную паузу, добавил. — Разве что — честь.

Впервые Наталье Владимировне стало по-настоящему страшно. Она невольно поднесла руку к вороту рубашки, где голую кожу прикрывал шелковый шарф.

Сакеб, усмехнувшись, сделал шаг вперед. В этот мо­мент вступил в игру Хамзат. Точнее, попробовал это сде­лать, и неудачно. Ослепленный ненавистью к бандиту, дагестанец бросился на него — только для того, чтобы оказаться мгновенно поверженным наземь. Сакеб заломил парню руку, схватил за ворот и без всякого труда поднес к краю обрыва.

—    Нет! — вскричала Агапова.

Моджахед сделал шаг назад, но не отпускал Хамзата. Достал нож, приставил к горлу юноши.

—    Тебя заботит этот щенок?

— Как как всякий человек. — произнесла Агапова, за­дыхаясь от волнения.

— И тебе будет неприятно, если я его выпотрошу? А для начала отрежу пальцы на руках, на ногах.

Женщина была не в состоянии вымолвить ни слова. На глазах появились слезы, она умоляюще смотрела на моджахеда.

— Ты будешь моей заложницей не один день. И каждый день я буду обладать твоим телом, хочешь ты этого или нет. Я мог бы подождать до завтра, но. Мне очень хочется начать прямо сейчас. Раздевайся, или я сверну шею мальцу!

Делать было нечего, и Агапова продемонстрировала покорность.

—    Будь по-твоему.

Сакеб с силой швырнул Хамзата наземь, тот потерял сознание. Агапова подошла к бандиту.

—    У меня нет другого выхода.

Наталья Владимировна смотрела в упор на своего врага. Сакеб прерывисто дышал, протянул руку, коснувшись плеча женщины, но она его остановила.

—    Подожди.

Она расстегнула лямки комбинезона, не отрывая взора от лица Сакеба. Тот все больше возбуждался, его кулаки сжимались, он с трудом себя сдерживал. Агапова сдернула с шеи дупатту, взялась за пуговицы на блузке. Одна, вторая. Неожиданно улыбнулась, словно вспомнив о том, что следовало сделать еще раньше. Завела руки за голову, освобождая волосы. Извлечена скалывавшая их шпилька, они рассыпались по плечам.

Агапова тряхнула головой, словно освобождая себя от последних сомнений. Сакеб сглотнул слюну, сладострастно ощерился. Женщина сделала шаг вперед, одновременно поднимая руку, в которой была зажата шпилька. Бандит был настолько переполнен предвкушением ожидаемого удовольствия, что не успел отразить молниеносный удар. Сквозь правую глазницу стальной клинок вошел в мозг, словно в губчатую резину.

Сакеб умер мгновенно, так и не испытав последний раз в жизни радости победы и обладания женщиной.

Агапова склонилась над Хамзатом. Тот еще не пришел в себя. Она расстегнула ему рубашку, прислушалась к биению сердца. Голова юноши лежала у женщины на коленях. Действуя, скорее, инстинктивно, нежели осознанно, она поцеловала его в лоб. Затем внимательно вгляделась в его лицо, словно пытаясь что- то вспомнить. Хамзат открыл глаза, глядя на склоненную над ним женщину.

— Надо взять себя в руки, мальчик. Нельзя здесь оста­ваться.

Джип медленно полз по узкой террасе, вырубленной в скалах. В этих местах погода менялась внезапно, и вот полил дождь. Одновременно усилился ветер, он обрушивался на склоны гор резкими порывами. На дорогу скатывались камни, которые перекатывались в вязкой грязи и бились о днище «тойоты». Казалось, вот- вот пробьют картер двигателя или в клочья порвут шины. «Дворники» с удвоенной скоростью метались по стеклам, но не поспевали за потоками воды, хлеставшей с неба.

—Угораздило тебя сюда сунуться, — по-английски сказала Агапова.

Хамзат ответил на русском:

—    Я не думал, что так выйдет.

— Кто бы мог подумать? — удивилась женщина. — Знаешь русский? Учился у нас?

—    В школе, — признался юноша. — Я с Кавказа.

Агапова вздрогнула.

—    А что ты потерял в Пакистане?

—     Учусь. В Международном исламском университете.

—    Вот как. Муллой будешь.

—  Почему обязательно муллой? — обиделся Хамзат. — Могу в университетах преподавать. Да мало ли. Здешний диплом в арабских странах ценится. У нас ректор египтянин.

—    А здесь у тебя что, — усмехнулась Агапова, — студенческая практика?

Хамзат смешался.

—    Нет. Хотел вас предупредить.

Когда он закончил своей рассказ, Наталья Владимировна обняла его, прижала к себе и поцеловала в голову.

—Бедный мальчик, как тебе досталось. Что же ты те­перь будешь делать?

—  Я в «Джамиат-уль-Мохаммад» работал, у Кази. В университете стипендия маленькая, не проживешь. А это исламская партия, на факультете приветствуется. Но меня там больше не будет. Кази обманул меня. Я думал, он и вправду хочет прекратить войну.. Он Мушахиду другое задание дал. Они меня использовали. Кази всю зону племен под свой контроль взять хочет. Все боевые отряды подчинить себе. А сейчас не знаю. Что-нибудь придумаю.

—    А родители? Где они?

Вспомнив сокурсников, Хамзат быстро нашелся:

—    В Черкесске. Я там родился.

—     А. Карачаевец. Выходит, мы почти земляки: я из Пятигорска. Как тебя зовут?

—    Хамзат.

—    Так родители живы?

—Мать давно умерла, — солгал юноша. — А отец погиб в Дагестане. Когда чечены ударили, он на подмогу отправился, там у нас родственники.

—    Как Курбан. — прошептала Агапова.

—    Курбан?

—    Мой муж. Мы давно расстались.

—    Его тоже убили.

—Убили, — мертвым голосом подтвердила Наталья Владимировна.

—    На Кавказе многие погибли. А ваши дети.?

— Был сын, он остался с отцом. Сейчас ему могло бы быть столько же, сколько тебе. Если бы вырос, наверное, стал бы похож на тебя... Почему-то мне так кажется. Я плохая мать, знаю. Когда мы расстались, ему и десяти не было. А во время войны наше село сожгли. Все погибли. Ничего не осталось.

—    А вдруг.. Ну.. Вы не пытались искать? Вдруг он жив?

—    Я наводила справки. Тогда была такая неразбериха.

—    Всяко могло быть. Может, у него сейчас другое имя?

Представляете, вдруг бы он сейчас объявился. Живой.

—Жестоко подавать надежду, когда. — Агапова достала платок и промокнула сухие глаза. — Не знаю. Иногда у меня такое чувство, что все во мне перегорело. Когда молодой человек десять лет живет без матери, он ее забывает. Становится другим. Я сама виновата. Это расплата. Захотелось другой жизни. — Агапова говорила уже не для Хамзата, для себя. — Вот я ее и получила. Политика, поездки. все это миротворчество. казалось, если буду приносить облегчение другим людям, то сама стану счастливой. Не стала.

Слова Агаповой задели Хамзата. Ему не хватало жизненного опыта, чтобы понять: эта женщина до конца не разобралась в своих чувствах, но нельзя было сомневаться, она действительно глубоко страдает из-за потери сына и была бы счастлива его найти. Юноша воспринял сказанное, как свидетельство безразличия, и подавил в себе желание во всем открыться.

Они без приключений добрались до Мирам Шаха. Оттуда на военном вертолете их отправили в Исламабад.

На столичной базе ВВС «Чаклала» Агапову ждали старшие дипломаты российского посольства — Баширов и Галлиулин. Черный мерседес подкатил за депутатшей прямо на тармак. Джамиль Джамильевич и Рашид Асланович обходились с Натальей Владимировной с преувеличенной любезностью. К месту и не к месту охали, сокрушались в связи со злоключениями, которые довелось пережить женщине. Искоса поглядывали на измученного Хамзата, не выказывая никакого желания познакомиться с парнем, забрать с собой. Впрочем, Агапова едва ли бы стала прислушиваться к мнению посольских чиновников.

Она положила руки на плечи Хамзату, сказала ласково:

—    Может, поедешь со мной?

Дагестанец отрицательно покачал головой.

—    Это трудно было бы объяснить.

—    Наверное, ты прав. Но если захочешь. Я что-то могла бы сделать. Вернешься в Россию, устроим тебя на работу..

Но Хамзата было не убедить.

— Погоди отказываться, — заторопилась Агапова. — Это хороший шанс. Ты славный мальчик. И потом. меня не оставляет мысль, что будь мой сын жив, он мог бы оказаться на твоем месте.

Хамзат посмотрел ей в глаза, ответил зло и жестоко:

—    У вас больше нет сына.

Она отшатнулась, словно ее ударили. Ни слова не говоря, села в машину. «Мерседес» тронулся с места и исчез из виду.

К Хамзату подошел пакистанский солдат, хлопнул по плечу, сунул в руки рюкзак.

—    Держи. Паек, на первое время. А то худой как щепка. — Хамзат еле кивнул. — Да что ты такой квелый? Домой подбросить?

Праздник в Исламском университете был в самом раз­гаре. Вдоль большой лужайки выстроились стенды зем­лячеств: малайзийского, саудовского, египетского, индо­незийского, бангладешского. Разложены яркие буклеты, журналы, книги, всевозможные народные поделки, географические карты. У каждого стенда — национальные флаги. Студенты добросовестно потрудились, стараясь перещеголять друг друга. Флаги поражали своими размерами. Из тяжелого дорогого шелка, с бахромой, кистями. Были и подешевле, но тоже аккуратно пошитые. Российский, пожалуй, впечатлял более всего — длиной около трех метров, с окантовкой из золотистой материи. Рядом с флагом вытянулись, чуть ли не по стойке «смирно», Исмаил и Чотча. Ребята не­сколько напряжены, но это вполне объяснимо. Президент страны, прибывший на университетское торжество, как раз обходил стенды. У каждого задерживался на одну- две минуты, давая возможность музыкантам, расположившимся в центре лужайки, сыграть государственный гимн.

Военный джип подкатил прямо к арке, установленной у входа на лужайку. Ее украшали цветы и изречения Пророка. Хамзат спрыгнул на землю, поблагодарил солдата. Тот по- дружески потрепал его по плечу, газанул и скрылся в клубах пыли.

Юноша колебался. Он устал с дороги, от пережитых испытаний, одежда на нем была грязной, но. Хамзат сделал несколько шагов, и в этот момент услышал знакомый голос.

—    Не спеши.

Это был Ксан. Чтобы не бросаться в глаза, русский стоял чуть поодаль, в толпе зрителей. Он догадывался, что Хамзат придет сюда, и уже около часа высматривал парня.

Юноша инстинктивно отпрянул:

—    Не хочу.

— Хамзат, не торопись. Все мы ошибаемся. Ты от этого тоже не застрахован. Не ходи туда, ни к чему там светиться. Сядем, посидим, все спокойно обговорим. Хочешь — устроим тебя в другой университет, в другой стране. Деньги найдем, обещаю. Я хорошо к тебе отношусь, Хамзат, хочу помочь.

— Я тебе верю, — подумав, согласился дагестанец. — Правда. Может быть, действительно. Но сейчас просто не получается.

Он протянул Ксану руку. Тот был раздосадован, но все же ответил на рукопожатие. Хамзат повернулся, прошел через арку и зашагал через лужайку. К нему устремился один из охранников, схватил за рукав.

—    Эй, оборванец. Что ты себе.

Хамзат ответил спокойно и уверенно:

—    Я не оборванец, а студент. Немного опоздал, только и всего. Вот мои друзья — мы из России.

—    Эй! Он ваш? — крикнул охранник Исмаилу и Чотче.

Те опешили от неожиданного явления сокурсника, од­нако послушно кивнули.

— Ну, иди. — охранник нехотя отпустил дагестанца. — Помылся бы, что ли.

Хамзат молча подошел к карачаевцам, стал рядом — под широким полотнищем российского флага. В поведе­нии дагестанца, в его взгляде было нечто такое, что удер­жало ребят от расспросов. Да и какие могут быть расспросы, когда президент сейчас подойдет к ним! Вот он уже пожимает руки российским студентам, оркестр играет государственный гимн. Когда президент перешел к следующему «объекту», ребята сразу же начали выпытывать у Хамзата, где он был, да что делал. Тот дружелюбно улыбался, отнекивался.

— Извините, парни, устал. Боялся — не успею. Приму душ, переоденусь. Через полчаса, ладно?

Со стороны все это наблюдал Ксан. В его взгляде читалось уважение к дагестанцу, у которого нашлось мужество сделать свой выбор.

Быстро вымывшись, Хамзат вернулся в свою комнату и начал собирать вещи. Их было не так много. Достал из шкафа несколько пар рубашек, футболки. Там же, на одной из полок, лежала цветная фотография стандартного размера в деревянной рамке. Семья Хамзата. Он там совсем малыш, может пять лет, шесть. Улыбающийся отец — черноусый, лихой — подхватил сына на руки. Мама обнимает их. Видно, что все трое безмерно счастливы и верят, что останутся такими навсегда.

Хамзат всмотрелся в лицо матери. В нем, несмотря на разницу в возрасте, можно было узнать ту женщину, с которой он полтора часа назад попрощался на базе ВВС «Чаклала».

Он бережно спрятал фотографию в рюкзак, вместе с остальным своим нехитрым скарбом. Из общежития юноша вышел через другой выход: не хотел видеть ребят, что-либо им объяснять. Забросив рюкзак за спину, зашагал вперед через безлюдный пустырь. Постепенно его фигура уменьшилась, пока совсем не исчезла в мареве жаркого дня.

Примечания

1

Магазины (урду, пушту).

(обратно)

2

Имбирем.

(обратно)

3

Высказывания, считающиеся словами Аллаха.

(обратно)

4

 Пакистанцев.

(обратно)

5

Дело сделано.

(обратно)

6

Спасибо.

(обратно)

7

Города Белуджистана.                        

(обратно)

8

Пакистан победит! Пусть победит! (урду).

(обратно)

9

Подлый негодяй! Сволочь! (пушту).

(обратно)

10

Провинция Афганистана.

(обратно)

11

Зимний курорт в Пакистане.

(обратно)

12

 Ответ отрицательный, но не теряйте надежды (англ.).

(обратно)

13

Сторож, охранник (урду).

(обратно)

14

Пакистанское мясное блюдо и лепешки.

(обратно)

15

Разрешение на пролет через воздушное пространство страны пребывания.

(обратно)

16

Предупрежден значит, вооружен (лат.).

(обратно)

17

Струнный музыкальный инструмент, распространенный в Па­кистане и Индии.

(обратно)

18

В отсутствие одной из сторон.

(обратно)

19

(обратно)

20

Города в Зоне племен (район границы с Афганистаном).

(обратно)

21

Зеленый чай (пушту).

(обратно)

22

Преисподняя.

(обратно)

23

Т.е. сотрудников ОРУ. 

(обратно)

24

Уважительное обращение к женщине (урду, пушту).

(обратно)

25

Американцы (урду, пушту).

(обратно)

26

Свод пуштунских обычаев и традиций.

(обратно)

27

Гостеприимство (пушту).

(обратно)

28

Предательство (пушту).

(обратно)

29

Проклятие твоему отцу (пушту).

(обратно)

30

Дохлые коровы (пушту). Ругательство аналогичное русскому

(обратно)

31

Чужеземец (урду, пушту).

(обратно)

Оглавление

Вместо предисловия

I. «Ни тоски, ни любви, ни печали...»

II. Эмоциональный контроль

III. ХАТФ-1

IV. У лысого ногти не вырастут

V. Важнее фактов

VI. Талиб

VII. Псих ненормальный

VIII. Врата джихада

*** Примечания ***