Скиппи умирает [Пол Мюррей] (fb2) читать постранично, страница - 3

маленькие засахаренные венки. Стоит тишина; люди всматриваются в Рупрехта влажными, полными жалости глазами. Рупрехт отвечает им зверским взглядом. В нем все бурлит, все трясется, все горит от ярости. Ему хочется просто пойти к себе в комнату и бросить Скиппи здесь. Ему хочется выкрикнуть: “Что? Что? Что? Что?” Он снова уходит и глядит на несущиеся машины, он плачет, и тут он чувствует, как сотни и тысячи фактов, хранящихся в его голове, превращаются в вязкую слякоть.

Сквозь ветви лавров, в верхнем углу Сибрукской башни, можно разглядеть окно их спальни в общежитии, где меньше получаса назад Скиппи предложил Рупрехту устроить соревнование. Над автостоянкой большая розовая петля — вывеска пончиковой “У Эда” — струит в вечернюю темноту холодный синтетический свет; этот неоновый ноль затмевает яркостью и луну, и все созвездия бесконечного космоса, простирающегося в вышине. Рупрехт не смотрит в ту сторону. В это мгновенье Вселенная представляется ему чем-то жутким, жидким, ветхим и пустым; кажется, она и сама это сознает — и со стыдом отворачивается.

I Страна надежд

Эти мечты упорно длились, словно запасная жизнь…

Роберт Грейвз^[2]

Когда-то, в зимние месяцы, сидя на средней парте в среднем ряду в кабинете истории, Говард любил наблюдать, как всю школу охватывает пламя. Площадки для игры в регби, баскетбольное поле, автомобильная парковка и деревья позади нее — в одно прекрасное мгновенье все это должен поглотить огонь; и хотя эти чары быстро разрушались — свет сгущался, краснел и мерк, оставляя школу и окрестности целыми и невредимыми, — было ясно одно: день почти завершился.

Сегодня он стоит перед классом, полным учеников: ни угол зрения, ни время года не подходят для любования закатом. Но он знает, что до конца урока остается пятнадцать минут, и, потеребив себя за нос, незаметно вздохнув, делает новую попытку:

— Ну же, давайте. Назовите главных участников. Только главных. Есть желающие?

В классе по-прежнему стоит мертвая тишина. От радиаторов так и пышет жаром, хотя сегодня на улице не слишком-то холодно: просто устаревшая отопительная система работает как попало, как и почти все остальное в этой части школьного здания, и потому за день тут становится не просто жарко, а душно, как на малярийных болотах. Говард, разумеется, жалуется на духоту, как и остальные учителя, но в глубине души он даже доволен: такая жара, в сочетании с усыпляющим действием самого предмета истории, означала, что на его последних уроках беспорядок в классе вряд ли выйдет за пределы тихого гула и болтовни — ну разве что пролетит бумажный самолетик.

— Есть желающие? — повторяет он, старательно игнорируя поднятую руку Рупрехта Ван Дорена, под которой напряженно замер сам Рупрехт.

Остальные мальчики просто моргают, глядя на Говарда, как бы упрекая его за покушение на их покой. На том месте, где когда-то сидел сам Говард, сидит, окоченев, как будто под дозой, и глазеет в пустоту Дэниел “Скиппи”/“Неженка” Джастер; а в заднем ряду, у солнечного коллектора, Генри Лафайет устроил себе уютное гнездышко, сложил руки на парте и положил на них голову. Даже часы тикают так, словно наполовину дремлют.

— Мы же об этом толковали последние два дня. Значит, никто из вас не может назвать ни одной из стран-участниц? Ну-ка, вспоминайте. Я вас не выпущу из класса до тех пор, пока вы не покажете мне свои знания.

— Уругвай? — нараспев выговаривает Боб Шэмблз, словно выловив ответ из неких магических паров.

— Нет, — отвечает Говард, заглядывая на всякий случай в раскрытую книгу, лежащую на учительской кафедре.

“Ее называли в ту пору войной, которая положит конец всем войнам”, — гласит подпись под картинкой, изображающей бескрайний пустынный ландшафт, начисто лишенный всяких признаков жизни — и естественных, и рукотворных.

— Евреи? — высказывает догадку Алтан О’Дауд.

— Евреи — это не страна. Марио?

— Чего? — Марио Бьянки поднимает голову, похоже, отрываясь от своего телефона, который он слушал под партой. — А, ну как же… Как же… А ну прекрати! Сэр, Деннис трогает меня за ногу! Хватит меня щупать, отстань!

— Перестань трогать его за ногу, Деннис.

— Я и не думал, сэр! — Деннис Хоуи принимает вид оскорбленной невинности.

Написанные на доске буквы MAIN — Милитаризм, Альянсы, Индустриализация, Национализм, — переписанные из учебника в начале урока, медленно обесцвечивает снижающееся солнце.

— Ну так что, Марио?

— Э… — мямлит Марио. — Ну, Италия…

— Италия отвечала за поставки продовольствия, — подсказывает Найел Хенаган.

— Но-но, — предостерегающе говорит Марио.

— Сэр, Марио называет свой член “Дуче”, — докладывает Деннис.

— Сэр!

— Деннис!

— Но ведь это правда — да-да, я сам слышал. Ты говоришь: “Пора вставать, Дуче. Твой народ ждет тебя,