Остров [Хуан Гойтисоло] (fb2) читать постранично, страница - 2

на день забыть обо всем на свете. Вечно лицо длинное, вечно ворчит.

Машина постепенно сбавляла скорость, пока наконец не остановилась на обочине, напротив бензоколонки.

– В Малаге я знаю чистый, солидный отель. Такси мое собственное. Потом я отвезу вас в Торремолинос – и квиты.

Он повернул ко мне набрякшее, красное лицо, и я резко сказала:

– Нет.

– Все останется между нами. Клянусь вам, я умею хранить секреты.

– Я сказала нет.

Когда он спросил почему, я едва не ответила: «Потому что вы не знаете, с кем имеете дело. Такую женщину, как я, не завоюешь речами. Приберегите их для вашей жены, может быть, вы ее уломаете». Но решила промолчать. Я боялась, что он начнет упорствовать и возобновит атаку, и была ему почти благодарна, когда он завел мотор и тронулся с места.

– У вас есть друг? – Он медленно вел машину, не глядя на меня.

– Да.

– Мне следовало об этом догадаться. Может быть, он вас ждет, а я… Извините. Сам не знаю, с чего это я.

Я сказала, что извиняться он не должен, ибо извинять нечего.

– Избаловали нас иностранки, – сказал он после паузы. – Они только за этим сюда и едут, а ты привыкаешь и иногда ошибаешься.

Теперь мне было жаль, что я обидела его, и я улыбнулась.

– И часто вы их приглашаете в этот ваш отель?

– Да.

– И они соглашаются?

– Не всегда. Например, на той неделе одна немка…

Среди деревьев на бугре показались первые дома Торремолиноса. На повороте в Весну промелькнула группа молодых людей. По мере нашего продвижения улицы становились все оживленнее и многолюднее.

Шофер закончил историю с немкой, – он помнил ее смутно, словно вычитал где-то, – и отыгрался за счет новых анекдотов. Я делала вид, что внимательно слушаю его, а сама, глядя куда-то мимо мелькавших за окном картин, старалась восстановить в памяти прежний облик города. Поля были застроены особняками. Все стало другим. Когда я очнулась от воспоминаний, мы уже пересекли площадь. Посетители в барах пили аперитивы и были одеты, как в Сен-Тропезе. Вдоль шоссе на Фуэнхиролу мелькали семиэтажные отели, рестораны люкс, девочки в предельно облегченных туалетах. Идиллический Торремолинос моего детства лопнул как мыльный пузырь.

Шофер свернул на асфальтированную улицу и остановился у двухэтажного особняка с оградой, окрашенной белой краской. Он помог мне вынуть чемоданы и виновато улыбнулся:

– Вы сами так хотели, – сказал он. – С вас сто десять песет.

* * *

Рафаэль только что встал и, пока служанка забирала чемоданы, повел меня прогуляться по саду. Он был небрит и спутанными волосами и опухшими щеками напоминал озорного пса после ночи неудачных похождений.

– Я лег в шесть часов, – сказал он. – Это было что-то совершенно невероятное, в жизни ничего подобного не видывал. – Причесав волосы рукой, он надел очки. – В Кариуэле открыли бар, и хозяин пригласил уйму народа. Было все, что хочешь, потом американцы пустили в ход кулаки…

Мы шли через газон по выложенной камнем тропинке. Рафаэль остановился в тени мимозы:

– А ты? Как там Париж?

Я сказала, что было очень жарко и я редко выходила из отеля.

– Хозяева приедут в августе, я все привел в порядок.

Глицинии взбирались по шпалере, закрывая весь южный фасад дома. В окне дровяного сарая была прикреплена мишень, и я заметила несколько стрел, валявшихся в саду.

– А как дети?

– Настоящие чертенята. Мария-Луиса все еще болеет, я не смог ей отказать.

Мы снова подошли к подъезду. Дом был обставлен просто: коврики из дрока, диваны, обитые зеленой тканью, мебель в андалузском стиле. Рафаэль повел меня в зал, куда принес виски, сифон и лед. Когда я спросила его о родителях, он пожал плечами. Сказал, что они чувствуют себя хорошо и очень хотят меня видеть.

– Я им ничего не рассказывал о наших делах, мы все еще примерная чета… Мама хочет, чтобы мы усыновили мальчика.

Он говорил насмешливым, немного вызывающим тоном.

– Я навещу их, – сказала я.

– Главное, не беспокойся. Если тебе не хочется, я что-нибудь выдумаю.

– Не понимаю, почему ты так говоришь.

– Просто привыкаю. – Рафаэль закурил, сигарета дрожала в его пальцах. – Мы ведь условились, что будем вежливы.

– Ты уже не вежлив.

– Хорошо, хорошо… Беру свои слова обратно.

Какое-то время мы отчужденно молчали, словно два незнакомых человека в приемной врача. Потом Рафаэль залпом выпил виски и улыбнулся.

– Помнишь Торремолинос после войны?

– Да.

– Он переменился, верно? – Это был праздный вопрос, и я ограничилась кивком головы. – Подожди, ты еще с людьми не знакомилась… Он превратился в оторванную от мира страну, настоящий остров… Мужья изменяют женам. Жены изменяют мужьям. Священник угрожает карами, но никто его не слушает. Чистота исчезла с лица земли.

Рафаэль старался говорить ярко, с вдохновением, которое обычно приберегал для публичных выступлений, и мне стало жаль его. Он был уже немолод и не так неутомим, как прежде, и знал, что каждое острое словцо, каждое удачное выражение требуют от него усилий, за которые он