Жорка Блаженный [Леонид Андреевич Габышев] (fb2) читать постранично

Леонид Габышев Жорка Блаженный

…Ибо не понимаю, что делаю; потому что не то делаю, что хочу, а что ненавижу, то делаю.

Послание к римлянам святого апостола Павла. 7, 15.

Говорят: если дурак, то надолго.

А я спрашиваю: если умный, то навсегда?

Жорка Блаженный

От издателя

Летом 1991 года получил по почте бандероль. В ней находилась толстая амбарная книга, исписанная красивым почерком, и записка:

«Уважаемый писатель Габышев. Я несколько лет вел дневник-исповедь. Больше вести не хочу, потому что здоровье мое ухудшается, а на извечный вопрос, ради чего живут люди, ответа не нашел и, ломая над ним свою не окрепшую от первой продолжительной болезни голову, вновь лишился рассудка. Теперь редко прихожу в себя. Если вам пригодится моя писанина, используйте по своему усмотрению. Претензий иметь не буду. Желаю творческих успехов.

г. Москва (длинная неразборчивая подпись)».

На бандероли московский штамп, обратный адрес и фамилия отправителя: Георгий Блаженный.

Прочитав амбарную книгу, сказал себе: «Ей-ей», — и позвонил приятелю в Москву. Он выяснил: отправитель по указанному адресу никогда не жил.

Итак, было ясно: Георгий Блаженный пульнул мне блажь!

Я задумался, как использовать дневник-исповедь. А что если сократить, отредактировать и…

Несколько месяцев просидел за рукописью, приводя в порядок столь оригинальный текст.

Закончив работу, вновь задумался: какую фамилию поставить на титульный лист? В тексте она не упоминается, на бандероли — кличка, и потому ставлю свою, полагая, что имею на это право.

Л. Г.

Господи, как я счастлив: снова в своем уме! Готов прыгать, как ребенок, и хлопать в ладоши от радости. Боже, я прозрел!

Голова у меня начала болеть, когда учился во втором классе. Осенью, после сбора урожая, проходил сабантуй в соседнем селе, и родители взяли меня с собой. В березовой роще кишмя кишело людей, столы ломились от яств, взрослые причащались, а мы, дети, ели мороженое, конфеты и пили лимонад.

К вечеру многие еле держались на ногах. Отец сидел в компании за столом и травил анекдоты. Я рядом крутился.

Вот выросла тучная фигура нашего участкового Пахомыча. Он весь день в форме, при пистолете, ходил от группы к группе и пил за урожай. К вечеру и он набрался и теперь по-простецки рассказывал анекдоты.

В деревне Пахомыча за глаза называли бабником. Я думал: его так зовут потому, что он любил свою бабушку, ведь я свою бабу Шуру так сильно любил.

А тут отец рассказал анекдот, добавив:

— А ты, Пахомыч, не будь как в анекдоте, а то приедешь — и сразу в магазин и около Насти крутишься.

Настя — это моя мама. Она продавцом работала.

Пахомыч от души засмеялся.

— Да-а, после тебя твою Настю только к Воронку подпускать…

Отец, побагровев, встал и наотмашь ударил Пахомыча ладонью. Участковый, выхватив из кобуры пистолет, выстрелил и, напугавшись, выстрелил вдругорядь. Отец рухнул.

Мужики остобенели. Пахомыч развернулся и быстро зашагал в сторону правления колхоза.

На выстрелы бежали люди. Меня кто-то отвел от лежащего навзничь отца.

Прибежала мама, с рыданиями кинулась отцу на грудь.

Я несколько раз слышал слово «наповал».

Труп отца отправили в район, а поздно вечером мама, дядя Назар, дядя Дима и я поехали на телеге домой. Ночь была звездная, и месяц острыми концами как бы указывал нам путь.

На полдороге раздался вой волков. Они были впереди, и мы остановились. Мне стало страшно, и я прижался к маме. Она перестала плакать и обняла меня. Вой прекратился. Мужики стегали Рыжко, но дорога была песчаная, и он, храпя, шел медленно, звеня колокольчиком.

За поворотом волки вновь завыли, но теперь не только впереди, но и сзади. В том месте, где лес обхватывает дорогу и ведет ее, крепко сжав, до самой реки, волки некоторое время бежали от телеги так близко, что я видел их горящие глаза. Страх завладел мною, и я дрожал, крепче прижимаясь к маме. Она гладила меня по голове и утешала. Мужики покрикивали на волков и всю дорогу курили, иногда чиркая спичками. Дядя Назар торопил Рыжко: «Давай-давай, родимой!»

У реки волки отстали, а я, ни живой, ни мертвый, приехав домой, с головой забрался под одеяло, но дрожь не унималась. Мне мерещилось: участковый убивает отца, горящие глаза волков, двурогий месяц, нацеленный на нашу деревню, а в ушах — отчетливый вой и звон колокольчика.

В школу не ходил. На меня налетал страх. Вечерами боялся выйти на улицу.

Отца похоронили, участкового уволили, а мама исходила слезами.

Во сне видел отца, но мертвого, над ним склонилась мама и выла по-волчьи.

Вскоре пошел в школу, но ночью приснился участковый, кровь отца и рыдание мамы. Проснулся — она и вправду рыдала, но я все же заснул. Опять снились волки. Вот они бегут по лесу, и горят их злые