Да и кто знает, что там, в этой мансарде? [Джин Рис] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Джин Рис Да и кто знает, что там, в этой мансарде?
«Она — несомненно самый талантливый романист наших дней в Англии… Нет другого писателя, произведения которого соединяли бы такую проницательность эмоций с художественностью стиля или которые проявляли бы такую недогматически откровенную правдивость. Чистота стиля Джин Рис и ее способность казаться одновременно и очень серьезной и небрежной придают ее работе какое-то особое чувство немеркнущей современности.» Эту похвалу в честь Джин Рис написал известный поэт А. Алварез. Джин Рис родилась в Доминике, Вест-Индии, в 1894 году и приехала в Лондон, когда ей было 16 лет. Она начала писать, когда ей было уже свыше 30-ти лет, выпустив пять романов, в том числе «Путешествие в темноте» и в 1939 году «Доброе утро, полночь». Во время войны она перестала заниматься творческой работой кроме коротких рассказов. В 1966 году ее роман «Широкое Саргассово море», написанный в пятидесятых годах, немедленно принес ей единодушное одобрение и удостоился литературной премии. Сборник ее ранних рассказов вышел в 1967 году под названием «Тигры более привлекательны». Может быть, силой произведений Джин Рис является ее способность выразить глубокие и часто тягостные переживания с ясностью и симпатией, но в то же время без сентиментальности. Нижеследующий рассказ взят из ее последней книги «Вам бы выспаться, мадам»Она сидела в одном из стоявших рядами шезлонгов, вместе с другими безмолвными, бесстрастными пожилыми людьми, которые смотрели на море. В отличие от неба оно было обычного темно-серого цвета, но спокойное — шум мягко набегавших на берег волн успокаивал. Пляж был совсем пуст: только играл в одиночестве маленький мальчик, да в отдалении какой-то мужчина бросал своей собаке палку. Снова и снова запускал он палку, снова и снова с лаем бросалась собака в воду, вне себя от восторга. Кошке, той могло бы надоесть — если бы ее прежде научили таким штукам, а собаки, наверное, оптимисты, каждый раз думают, что это впервые. А, может, просто-напросто глупы. — Я взял машину, — и он сел в соседний шезлонг. — Это ведь Атлантический океан, да? — спросила она. — Конечно. А вы что думали? — Думала, может, это — Бристольский залив. — Нет, нет. Посмотрите. — Он достал карту. — Вот — Бристольский залив, а вот где мы. Это — океан. — Очень уж серый, — сказала она. Но пока они ехали по тянувшейся вдоль берега дороге, она думала, какой приятный городок. Отчего бы ей не снять тут квартирку, выкрашенную в желтый или розовый, в зеленый или, может, голубой цвет? Их называют курортными квартирами. И не провести здесь с неделю? Потом она представила себе этот город, забитый людьми, машинами, междугородными автобусами. Совсем другое дело. А потом у нее такая масса планов. Когда они повернули от моря, он запел. Арии из разных опер, но язык был ей совершенно незнаком. Он то и дело останавливался и объяснял ей, о чем идет речь. — Это он поет, когда первый раз увидел ее. Это — когда он умирает. — Они всегда поют, когда умирают. И притом очень громко, — сказала она. Но он продолжал распевать. У него был хороший голос. Сколько времени прошло с тех пор, как она сидела рядом с мужчиной, который бы вел машину и пел. Годы, много-много лет. А может, это было только вчера и все, что случилось за это время, — всего лишь странный сон? За день до этого — то есть, опять-таки вчера — она сидела в кухне своего коттеджа, глядела в окно на жуткое небо и слушала тишину. Не проехало ни одной фермерской повозки. Ни одного грузовика. Услышав легкий стук в дверь, — «Должно быть, м-р Синг», — подумала она. Все остальные в деревне грохотали так, словно старались разнести несчастную развалюху до основания. Она притаилась, прислушалась. — Наверняка он подумает, что меня нет, и уйдет. М-р Синг время от времени появлялся в деревне — он продавал блузки, шарфы, нижнее белье; обычно ему удавалось убедить ее купить что-нибудь яркое и бесполезное. Это началось однажды, когда она чувствовала себя еще более одиноко и тоскливо, чем всегда — ей смертельно хотелось хоть как-то развлечься. Потом она видела его довольно часто. — Это стоит 5 фунтов, но вам я отдам дешевле. И еще я вам дам счастливую бусинку. Я святой человек, я буду молиться за вас. — Но эта вещь мне не нужна, м-р Синг. — Не говорите так. Не говорите так. Вы разбиваете мне сердце. Вы разбиваете мне сердце. Вы не обязаны покупать — вы только посмотрите, — говорил он мягко. Как ему удается запихнуть столько в один чемодан, размышляла она. — До свиданья, мэм, благодарю вас, мэм, благослови вас бог, мэм. Он всегда называл ее «мэм» или «мам».(Дойч, 1976).
Она вспомнила, что дверь не заперта. — Он войдет и будет меня искать, — подумала она, и решила выйти в коридор, сквозь стекло в верхней части двери покачать ему головой и запереть дверь. Но вместо белого тюрбана и черных усов, которые она ожидала увидеть, там терпеливо ждал незнакомый человек в сером костюме. — Я — Ян… — сказал он, улыбаясь. — Я писал вам. Не помните? Мы познакомились в Лондоне, в прошлом году, вы мне дали свой адрес и сказали, что если я еще когда-нибудь приеду в Англию, я могу к вам заехать. Вы не получили моего письма? Тут она вспомнила про письмо из Голландии. Оно было написано по-английски, на трех страницах. Пришлось немало потрудиться, разбирая трудный почерк и отрывки незнакомых стихов. Там сообщалось, что он едет в Лондон, так что нельзя ли ему будет зайти к ней — го мая, во вторник, где-то после полудня. Она ответила, что будет рада повидаться с ним, добавив только: «Но весной у нас дождливо». Во вторник, — а сегодня понедельник. — Конечно, конечно, — сказала она, стараясь, чтобы вышло приветливо. — Ну, входите. Как раз вовремя — выпьем. Но пить он отказался. В этот час в гостиной стоял полумрак, и он сел спиной к единственному источнику даже и этого света и принялся легко и плавно рассказывать про свой отель в Эксетере и про то, с каким трудом он ее отыскал. Одет он был по-лондонски гладко и опрятно. Он извинился за свой английский, но говорил совершенно без акцента. Порой колебался в выборе слова — и только. — Вы можете провести со мной завтрашний день? Может, мы смогли бы поехать к морю? Вы бы хотели? — Да, хотела б. Я так давно не видела моря. На следующее утро он явился одетый уже по-загородному, с большим букетом цветов. — Какие чудные гвоздики, — а сама размышляла о том, найдется ли у нее для них достаточно большая ваза. Уже сидя рядом с ним в машине, она увидела, что он старше, чем ей показалось вчера, и гораздо симпатичнее. — Вы писали, что здесь всегда идет дождь, а посмотрите, какой прекрасный день. — О да, правда? Такой прекрасный день. Палевое небо. Легкие, белые, невинные облака. Казалось неблагодарностью вспоминать ледяные ветры, постоянно моросящие дожди. Сейчас дул легкий, ласковый ветерок — почти теплый. «Южные ветры». Повсюду вокруг фруктовые деревья в цвету. Когда они проезжали мимо одного из них, она сказала: — Понятия не имею: вишня это, слива… — Я не знаю. Я человек не деревенский. Я человек городской. — Да, видно. Ее удивляло то чувство безопасности и счастья, которое она испытывала. Она очень редко чувствовала себя в безопасности, чувствовала себя счастливой, и если это случилось благодаря этому человеку, которого она видела только раз и то очень недолго, пока был выпит бокал, и больше никогда не ожидала увидеть, для чего все портить? И все равно его лицо было ей так знакомо. Потом она вспомнила — та фотография Модильяни и фотография на обложке. Он был почти как вылитый. Когда он спросил: — Вы устали? ответила: — Ну — я была бы не прочь вернуться домой и выпить чего-ни- будь. — Хорошо. Только вы не будете возражать, если мы поедем через Эксетер — я смог бы прихватить у себя в номере вино, которое, я думаю, вам понравится. Он вышел из отеля с двумя бутылками розового вина. Возвращаясь домой быстро мчались по пустынной дороге, почти не разговаривая. — Принести бокалы? Лед? Или, может, поставить их ненадолго в холодильник? — Бутылки еще совсем холодные, — сказал он. — Попробуйте. Она сидела лицом к свету. Он откупорил бутылку, зажег две сигареты: одну подал ей. Потом взял со стола томик голландских стихов. — Вы читаете по-голландски? — Нет. Там есть английский перевод. Я по-голландски ни говорить, ни читать не умею. — Но вы знаете Амстердам? — Немножко. Не очень хорошо. Гаагу — лучше. Я, конечно, помню каналы и прекрасные старинные домики. Но это было давно. Интересно, стоят там еще эти дома? — Да, некоторые стоят. В одном из них живет мой дядя со своей сестрой. — О, вот как? — Да, и каждый вечер они приглашают друзей и играют в карты до самого утра. Позвоните им в два, в три утра — они все играют. Ей нравилось его лицо, когда он рассказывал об этих людях. Казалось, что это его забавляло, но в то же время доставляло удовольствие и вызывало теплое чувство. Хорошо, что он так о них думал. — Они играют на деньги или из удовольствия? — спросила она. — Из удовольствия. Из удовольствия. Вы знаете, — сказал он, — я восхищаюсь своим дядей. Когда я был еще совсем маленький и умерла моя мать, он фактически вырастил меня. Это было в Индонезии. Мой отец — художник. У меня есть его картины, которые я очень люблю. И его я люблю. Но он чересчур — чересчур мягкий. Это нехорошо. — Да, пожалуй, нет. — А мой дядя другой. — Он достал из кармана бумажник и протянул ей маленькую фотографию. — Это — мой дядя. Вид у дяди, как ей показалось, был довольно хитроватый. — Понимаю, о чем вы говорите, — ответила она. — А вот — мой отец. — Вы на него похожи. — Да, я знаю. Я люблю его, я очень к нему привязан, но у него нет — как это сказать — настоящей хватки. — Да. Но какая выйдет бойня, если у всех будет хватка. Вы не думаете, что и без того все так ужасно? Он осторожно убрал фотографии. — Мне грустно, что мне завтра придется уехать в Лондон. — Мне тоже, — сказала она. Тут, откинувшись назад, он вдруг выпалил: — Скажите — что вам во мне нравится больше всего? Она удивилась, но ответила сразу. — Больше всего мне нравятся ваши брови. — Мои брови, — сказал он. — Мои брови? Он был так поражен, что она пояснила: — Видите ли, на таком лице, как у вас, ожидаешь — вернее, я ожидала — увидеть гладкие брови. И черные, почти что как бы нарисованные. А у вас — лохматые. И на солнце гораздо светлее волос. Это очень неожиданно, и мне очень нравится. — Мне никто никогда прежде такого не говорил. Несколько секунд они, не отрываясь, смотрели яруг на друга, потом оба рассмеялись. — О, я должен вас сфотографировать в таком виде. Я схожу за аппаратом: он в машине. — Нет, не фотографируйте меня. Я этого терпеть не могу. Никогда особенно не любила, а теперь это просто фобия. Пожалуйста, не надо. — Конечно, не буду, если вы не хотите. Но если вы позволите, я все равно хотел бы сделать несколько снимков коттеджа. — Чего угодно, кроме меня. У двери он обернулся. — Мы ведь узнали друг друга, правда? Она не ответила. Но подумала — да, я-то вас почти сразу узнала. Но никогда не представляла, что вы меня узнаете. Как часто сидела она в этом кресле, глядя на вечно моросящий дождь, прислушиваясь к шуму ветра. Всю ночь он свистел, завывал и стенал, громыхая окнами и дверями, и чтобы заснуть ей приходилось вставать и затыкать их газетами. Весь день он терзал деревья. Как он стал ей ненавистен, этот ветер, разбойник и предатель. Даже когда не было дождя, солнечный свет был просто тусклым мерцанием. Но сегодня солнце — настоящее солнце, а свет — золото. И трава кажется не зеленой, а желтой. Ничего удивительного, что ей чудится, будто она попала в другое время, другое место, другую страну. Увидев, как он вышагивает по лугу перед окнами гостиной, она подумала: — Что он там такого нашел для фотографирования? Уж не коров ли за изгородью? — Боюсь, луг очень неровный, там полно ям. Мне некогда заниматься садом. — Сегодня мне здесь нравится, но, наверное, в темный, сырой день здесь может одолеть тоска. Но у вас, конечно, много друзей. — Да нет, не совсем. Во всяком случае — не в деревне. Знаете, ведь это большое графство. — Значит, вы здесь одна. Так не годится. — Нет-нет, все в порядке. Ко мне довольно часто заходит одна очень милая женщина, у меня есть телефон. И потом я люблю быть одна. Не всегда, конечно, но нельзя иметь все. — А зимой, зимой вы тоже одна? — На самые плохие месяцы я стараюсь уехать, а потом — ну, все ведь немножко зависит от случая. — Я вот думал, я знаю в Италии одно место, которое бы вам понравилось. Тихое, красивое. — По описанию как раз то, что нужно. — И, как вы думаете, вы бы поехали туда? — Почему нет? — сказала. Конечно, она могла об этом думать. С озабоченным видом он ответил: — Я не смог бы быть с вами все время. Но я приезжал бы туда, как только смог бы вырваться. Но вы знаете, у меня работа. И еще жена. — Конечно. — Мы с женой не очень ладим. — Боже мой, какая жалость. — Да, мы решили остаться вместе ради детей, пока дети не подрастут. А пока мы не вмешиваемся в дела друг друга. Казалось, она все это уже слышала раньше, давно, когда все было иначе. — Хороший договор — по-честному для обеих сторон, — сказала она. — И может быть… — Вы не знаете моей жены. — Да. — Знаете, какая она. — Теперь он начал волноваться. — Несколько месяцев тому назад я был в Нью-Йорке. Я привез ей платье — очень красивое. Я хотел доставить ей удовольствие, но оно висит у нее в шкафу. Она ни разу его не надела. — Может, оно нехорошо сидит, — сказала она. — Разумеется, оно хорошо сидит, разумеется. Я бы не сделал такой ошибки. Она не желает его носить из-за того, что это я его купил, и так во всем. Поверьте, она так же хочет развода, как я, но мы договорились, ради детей. И поэтому… — Я просто пошутила. — А я вовсе не шучу. Я говорю то, что именно хочу сказать. — Да, это было бы прекрасно, только совершенно невозможно — я не могу. — Но почему? Разумеется, он должен был прекрасно понимать, почему, а если не понимал, то она, конечно, не собирается ему растолковывать. Это огорчало бы ее потом много дней или даже недель. Как мало людей, которые понимают, что она идет по канату и что случится, если она сорвется. Бездна. Отчаяние. Вот что. В качестве предлога она назвала первое, что ей взбрело в голову. — Столько возни. Паспорт. И потом — я ненавижу укладываться. — Я приеду за вами и подвезу. Я могу приехать в октябре. Я умею прекрасно упаковывать. Не будет никаких трудностей, вы сами увидите. — Вы не представляете, как бы мне этого хотелось. Но это действительно просто невозможно. Некоторое время он молчал, потом сказал: — Подумайте об этом хорошенько. Вы мне напишете, если передумаете? Мой адрес у вас есть. — Я, наверное, буду много думать об этом, но не передумаю. — В этом никто и никогда не может быть уверен, — ответил он и заговорил о другом. Но когда он пригласил ее пообедать с ним, она была вынуждена отказаться, потому что внезапно почувствовала себя страшно усталой — едва могла пошевелиться, слишком усталой, чтобы много говорить. — Благодарю вас за встречу и за сегодняшний день, — произнес он в дверях, вновь поклонившись и поцеловав ей руку. — Я буду надеяться, что получу от вас письмо. Желаю приятных бесед с соседними коровами. — Никогда ничего нельзя знать наверняка, — сказала она. Перед тем, как сесть в машину, он помахал ей рукой и крикнул: — Вы меня еще увидите. — Да-да, это было бы великолепно. Постарайтесь это устроить. Она вернулась в кухню и закрыла глаза. — Почему нет? Почему нет? Почему не уйти из этого дома, который так плохо переносит погоду и так скверно построен — для бедных. Четыре крошечных комнатушки и мансарда — только и всего. Как моя жизнь. — Она прикоснулась рукой ко лбу и рассмеялась. — Да и кто знает, что там, в этой мансарде? Только не я. Я бы не осмелилась заглянуть. Крошечный домик — она задыхалась в нем. Она прошла к двери и, распахнув, подперла, чтобы не захлопнулась. Почему нет? Почему нет? Неужели она забыла свое единственное теперешнее преимущество? Она может делать все, что ей заблагорассудится. Может сделать что-то в тысячу раз глупее, чем поехать отдыхать в Италию — только-то и всего — и знать про это никому не интересно и никому до этого не будет дела. Или вернее, она могла бы сделать так, чтобы никто не узнал. А уж дела до этого никому не будет, наверняка.
— Надеюсь, я не побеспокоил вас, промолвил чей-то голос. — Я увидел, что дверь открыта, и вошел. Я привез это специально для вас. Она поспешно вытерла глаза. — Ни капельки не побеспокоили. Я почти что заснула. — Она была счастлива видеть м-ра Синга. Во время шторма — любой порт. — Что вы мне сегодня покажете? Только дайте я здесь посмотрю. — Вот что я предназначал для вас. Прекрасный материал, прекрасный. Пощупайте. — Да. А что это у вас такое оранжевое? — Это… Он развернул. Короткая нейлоновая ночная сорочка. Как будто неплохой фасон. Без кружев. — Красивая, — сказала она. С несколько удивленным видом, он ловко покрутил сорочку, держа ее у нее под подбородком. — Этот цвет вам очень идет, — сказал он. — У меня есть еще одна такая же — черная. Когда он назвал ей цену за обе, она тут же заплатила. Больше он ничего не пытался ей продать и захлопнул чемодан. Она проводила его до дверей. Поднимался ветер — похолодало. Нечего ждать на завтра ничего хорошего, подумала она. — До свиданья, мэм, благодарю вас, мэм. Я буду молиться за вас. — Да, так и сделайте, непременно, — сказала она. И заперла дверь.
1976.
Последние комментарии
9 часов 56 минут назад
22 часов 28 минут назад
1 день 5 часов назад
1 день 6 часов назад
1 день 7 часов назад
1 день 8 часов назад