Потеря [Евгений Львович Войскунский] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
Евгений Войскунский Потеря
Лиде — жене и другуЗападный ветер, видно, задул надолго. Небо — в непрерывном движении. Плывут, плывут тучи, косматые, угрюмые, и каждая вполнеба, и каждая с дождем. Грязными дырявыми мешками проплывают они над городом, высыпая холодный дождь. Несмотря на собачью погоду, мне нравится этот город. Он тихий и уютный. Много аккуратненьких деревянных домов и заборов. Улицы сплошь обсажены деревьями — каштанами и липами. Сейчас у всех у них обрублены ветви — это чтобы лучше и прямее росли, — и кажется, будто деревья грозятся небу мокрыми корявыми кулаками. На центральной площади — треугольный сквер. С одной стороны на него надвинулась серая громада островерхой стрельчатой кирхи, с другой примыкает кораблестроительный техникум, с третьей — на некотором отдалении — ресторан «Якорь». Кирха не простая — памятник старины; доска, приколоченная у входа, извещает, что она, кирха то есть, охраняется государством. Ее высоченный шпиль торчит над городом, как указующий перст, и хорошо виден с моря. О техникуме и ресторане «Якорь» говорить нечего — они обыкновенные. Мы сейчас сидим как раз в этом ресторане и пьем пиво. По правде говоря, я предпочел бы в такую погоду что-нибудь покрепче, но мне неудобно перед моим собеседником: он человек в чинах и постарше меня. А он, может, заказал пива, а не коньяку, потому что стесняется меня? Кто его знает. На военной службе всегда очень не просто с выпивкой. Итак, мы медленно потягиваем пиво, ковыряем вилками не слишком аппетитные ромштексы и чинно беседуем о минувших учениях. Торопиться нам некуда: до поезда еще часа два с лишним. Капитан первого ранга Студенцов служит в Министерстве обороны. Сюда он приезжал инспектировать бригаду подводных лодок, которая стоит в военном городке, отделенном от города полем, реденькой сосновой рощицей и каналом. Кстати, когда-то, лет десять назад, он служил в этой бригаде. Ну, а я — корреспондент флотской газеты. Я приезжал сюда на учения. Редактор считает меня оперативным репортером. Так оно и есть, должно быть: я основательно набил руку на репортажах и информациях. Но, сказать по правде, мне это приелось. Надоело начинать свои немудреные статейки сакраментальной фразой: «Раздался сигнал учебно-боевой тревоги. Матросы быстро разбежались по боевым постам…» Ну и так далее, пока не появится во рту оскомина от частого употребления прилагательного «боевой». Затаенная моя мечта — написать хороший очерк. Такой, знаете ли, душевный и сдержанный, без «железобетонных» слов. Пока что я не уверен в своих силах. Но детали для будущего очерка заготовляю впрок. Вернее, просто я решил научиться видеть то, чего раньше не замечал. Мне и раньше доводилось плавать на подводных лодках. Но только в этом, последнем, походе я впервые заметил, как малиновый свет дифферентомера отражается в гладком теле перископной трубы. И как над штурманским столиком сухо пощелкивает счетчик лага и бегает быстрая красная стрелка, изогнутая коленцем. И как в тумане вокруг топового огня возникает какое-то сказочное сияние-мерцание… Кстати, о тумане. Лодка, на которой я выходил в море, прекрасно действовала на учении. Ее молодой энергичный командир дважды в очень трудной обстановке атаковал торпедами конвой «синих», и обе атаки были блестящие. Мы возвращались в базу в приподнятом настроении. Даже сдержанный капитан первого ранга Студенцов, который тоже выходил на этой лодке, сказал за обедом в кают-компании (мы обедали поздним вечером, потому что днем было не до обеда): — Недурственно, командир. Лодка была уже недалеко от базы, когда пал туман, плотный и липкий. Мы не видели ни шпиля собора, ни береговых огней. Будто в бидон с молоком попали. Лодка шла, посылая в белесую мглу туманные сигналы. Печальный звук тифона напоминал мне почему-то ночной вскрик электрички. Так было когда-то в детстве: мы жили в Люберцах возле вокзала, и гудки электропоездов то и дело раздавались под нашими окнами. Штурман Девятов, ведя прокладку по счислению, счел себя у первого буя и дал командиру курс на входной створ. Командир повернул на этот курс, не колеблясь, потому что полностью доверял штурману. Но штурман забыл внести поправку на дрейф, и это обнаружилось, к сожалению, слишком поздно. Лодка, оказавшись севернее фарватера, дважды ударилась килем о грунт. Была сорвана камера обтекателя гидроакустической станции. Теперь вместо победных лавров лодку ожидал док, а ее командира — серьезный «фитиль»… Это было ужасно. Командир, не сдержавшись, при всех обругал штурмана беспощадно и грубо. Я увидел, как худое бледное лицо штурмана с юношескими прыщами передернулось от боли и обиды, и поспешил отвести взгляд. Почти всю ночь лодка стояла в аванпорту на якоре, и в отсеках было холодно и сыро, и маялась команда — не столько от холода, сколько от печального финала учения. Покачивало. Штурман Девятов лежал на верхней койке, отвернувшись к переборке. Спал он? Не думаю. Под утро, когда туман немного рассеялся, лодке было разрешено сняться с якоря и войти в канал… Мы сидим с капитаном первого ранга Студенцовым в ресторане «Якорь», не спеша потягиваем пиво и говорим о штурмане Девятове. — Я его не виню, — говорит Студенцов хрипловатым начальственным баском. — Штурман он молодой, его еще контролировать надо. Виноват командир. — Но ведь штурман очень толковый, вы же слышали отзывы о нем, — возражаю я. — Командир вполне ему доверял. — Все равно. Как бы ни сплоховал подчиненный, виноват всегда командир. — Значит, командир не должен был доверять штурману? — Доверять должен. Но прежде всего — должен научить. Командир не имеет права ошибаться. Слишком многое ему вверено. Люди. Техника. Оружие. Учить людей надо. Самому учиться и людей учить. Если бы он этого Девятова как следует выучил, не подвел бы тот его. Научи, а потом доверяй. Ясно? Я смотрю на Студенцова, на его высокий невозмутимый лоб с залысинами, на его серые невозмутимые глаза, на жесткий воротник кителя, подпирающий оплывший подбородок. «Научи, а потом доверяй». Раз-два. Все по полочкам разложено. — Вообще, — говорю я, — пора бы уже на кораблях поставить кибернетические устройства. Этакий электронный мозг с заданной программой. Вот тогда была бы полная гарантия от ошибок. Капитан первого ранга Студенцов улыбается одной щекой. — Видите ли, — говорит он, — электронный мозг, конечно, справится с функцией управления. Но с функцией воспитания электронный мозг не справится. Я киваю. Все, что говорит Студенцов, абсолютно правильно. Я жалею, что увязался за ним сегодня. Вполне мог добраться из военного городка до города на автобусе — так нет, польстился на машину, которую дали Студенцову. Почему он разговаривает со мной так официально? Потому что между нами десять лет разницы и три ступеньки в чинах? Официантка, полная женщина, туго обтянутая коричневым платьем, приносит нам чай и булочки с маком. Тут со звоном распахиваются двери, и в ресторан вваливается шумная компания мужчин. Официантка, вздернув брови, восклицает: «Ох, горе мое!» — и рысью убегает к стойке. Компания, перекидываясь шутками, сдвигает два стола по соседству с нами, рассаживается и, не утруждая себя изучением меню, разноголосо зовет официантку. А один, невысокий, краснолицый и нечесаный (на голове у него — будто мокрый стог соломы), отправляется прямиком к стойке, обнимает официантку за талию и тащит ее к своей компании. Официантка вырывается и говорит ему что-то сердито. — Чего, Серега? — громовым голосом кричит из-за стола толстяк в кожаной куртке. — Не хочет обслуживать? Краснолицый, не оборачиваясь, делает жест рукой — мол, обожди — и, наклонившись к официантке, бубнит ей что-то в ухо. Затем он возвращается к столу, на его обветренном лице победоносная улыбка, светлые глаза смотрят нагло и весело. На нем мохнатый синий свитер. — Порядок! — кричит он. — Порядок на Балтике. Действительно, через несколько минут официантка тащит им на подносе батарею бутылок. Компания встречает ее приветственными возгласами, а краснолицый снова подбирается к ее талии. — Руки, руки, — говорит она, увертываясь. — Это рыбаки, — говорю я Студенцову. — Вчера вернулись с атлантического лова. Теперь будут пить минимум неделю. Студенцов не отвечает. Он пристально смотрит в сторону шумной компании, в прищуре его глаз я замечаю что-то настороженное. По оконному стеклу барабанит дождь. За окном ничего не видно. Только размытые пятна фонарей. — Что вы сказали? — спрашивает вдруг Студенцов. — Я говорю, это рыбаки. Вернулись из Атлантики. — Да-да. Рыбаки… — Он смотрит на часы. — Пожалуй, нам пора. Э-э, можно вас на минутку? — обращается он к официантке. Но она не слышит. Раскрасневшаяся, сердитая, она отбивается от деятельного краснолицего рыбака, который хочет выпить за ее здоровье и требует, чтобы она выпила тоже. — Как не стыдно, Бричкин! — возмущается официантка. — У тебя жена дома, три месяца ты ее не видел… — Да я дру-ужески, Клавочка! — Он дружески, Клавочка! — подхватывает вся компания, заливаясь смехом. — Убери руки! Думаешь, если ты селедку ловишь в океане, так тебе все дозволено? — А что я такого делаю? — заявляет Бричкин, откидывая рукой соломенные волосы, лезущие в глаза. — Просто выпить с тобой хочу. — Он выпить хочет! — заливается компания. — После селедки потянуло… А то все селедка да селедка… Ха-ха-ха! — Да ну вас всех! — У официантки стоят слезы в глазах. — Людей бы постеснялись. Не буду вас обслуживать! Она хочет уйти, но неугомонный Бричкин хватает ее за руку. Тут поднимается Студенцов. Он одергивает китель и подходит к соседнему столику. Я слышу его спокойный и властный голос: — Отпустите ее, Бричкин. Компания разом умолкла. Затем раздается громовой голос толстяка в кожаной куртке: — Вы, товарищ офицер, не вмешивайтесь. Я подхожу к Студенцову. Мало ли что. Глаза у Бричкина светлые, шальные, чуть навыкате. Так и впился взглядом в Студенцова, часто и жарко дышит, приоткрыв рот, — ни дать ни взять рысь перед прыжком. Вдруг его потрескавшиеся губы раздвигает улыбка. — А-а, товарищ… — скользнул взглядом по погону, — капитан первого ранга… Здра… Здравия желаю! — Здравствуйте, штурман, — тихо отвечает Студенцов. — Вот… Вот — ценю! — восклицает Бричкин и оборачивается к своим друзьям: — Слыхали? Штурман! Верно! Был Бричкин штурманом! А? — Знакомый он тебе, что ли? — интересуется толстяк. — Ещ-ще какой знакомый! — с силой произносит Бричкин. — А ну, Антон, освободи место!.. — Он спихивает соседа, молодого белокурого парня, со стула. — Прошу, товарищ каперанг. Дорогим гостем будете. — Он наливает водки в большой бокал, до края, через край. — Прошу. Студенцов не принимает бокала. — Спасибо, — говорит он. — Я бы посидел с вами, но времени нет. Я уезжаю. — Так. — Бричкин ставит бокал на стол. — Брезгуете, значит, с рыболовом?.. — Не брезгую. Просто времени нет, штурман. — Был штурман! — взрывается Бричкин. — Был, да весь вышел! В помощники капитана вышел, понятно? И в капитаны выйду! Р-рефрижераторное судно Бр-ричкину обещают, понятно? Всего хватает, не жалуюсь… Вот! — он выхватывает из кармана панку смятых денег, протягивает ее Студенцову. — Mo-могу одолжить! Студенцов молчит. — Брось, Серега, — говорит толстяк. — Товарищ офицер уезжает, ты его не задерживай. Бричкин сует деньги в карман, откидывает рукой волосы со лба. И — совершенно спокойно: — Верно. Уезжает. Он всегда уезжает. Часто я думал: вот бы встретиться. Ну, вот и встретились. Ну и все. Счастливого пути, товарищ капитан первого ранга. — Он садится, навалившись грудью на край стола, придвигает к себе тарелку с салатом. — Счастливо оставаться, — говорит Студенцов. Мы рассчитываемся с официанткой, надеваем шинели, а поверх шинелей — невысохшие дождевые плащи и выходим из ресторана. Моросит дождь, шуршат по мокрому асфальту покрышки автомобилей, деревья в сквере грозятся небу мокрыми узловатыми кулаками. Откуда берется столько туч? С Гудзонова залива, что ли, их нагоняет? Возле кирхи мы останавливаем такси. Залезая в машину, я вижу сквозь водяную пыль неоновую вывеску «Якорь», а под ней, у входа в ресторан, неподвижную фигуру в синем свитере, с розовой от неона непокрытой головой. Мы приезжаем на вокзал. До отправления поезда еще час с небольшим. Студенцов, видимо, не расположен к разговору. Он садится на скамью в зале ожидания. Лицо у него непроницаемое, глаза полуприкрыты красноватыми веками. Не стоит лезть с расспросами. Я покупаю в киоске «За рубежом» и сажусь на скамью рядом со Студенцовым. Напротив нас сидит молоденький матрос — он жует пирожок и с опаской косится на Студенцова. Дальше — двое парней в штатском коротают время за подкидным «дураком». По соседству со мной сидит семья — чернявый старший лейтенант с женой и мальчиком лет трех. Мальчишка капризничает, хнычет, стучит ногой по чемодану, и старлей вполголоса бубнит ему нечто успокоительное. Жена старлея сидит неподвижно, лицо у нее очень красивое, взгляд устремлен… бог знает, в какую даль устремлен ее взгляд. Раскрываю «За рубежом», но что-то мне не читается. Строчки бегут перед глазами вхолостую — их смысл не доходит до меня. Поскорее бы завалиться спать. Ведь вставать придется отвратительно рано, в шестом часу утра. Утром Студенцов пересядет в московский поезд, а я — в поезд, идущий в главную базу. Если бы не шторм, я отправился бы в главную базу кратчайшим путем — с морской оказией. А так придется кружить по железным дорогам. Я думаю о своем будущем очерке. Хорошо бы написать о сказочном мерцании топового огня в тумане и о том, как ошибся штурман Девятов и как командир обругал его, а потом сам, наверное, переживал, что не сдержался, и как Девятов лежал, отвернувшись лицом к переборке, и почему-то было нестерпимо больно смотреть на его узкую спину. Я думаю о том, как трудно быть подчиненным, но еще труднее быть командиром и как люди иной раз мучают друг друга только потому, что самолюбие или, скажем, чрезмерное чинопочитание мешает им поговорить по-товарищески, начистоту. Я снова вижу неприкаянного Бричкина, как он стоит под дождем и смотрит вслед уходящей машине. Что связывает его со Студенцовым? По всей вероятности, когда-то он служил на лодке, которой командовал Студенцов. Что же у них произошло? Молодой матрос, покончив с пирожком, идет к буфету. Проходя мимо нас, он вздергивает руку к виску и едва ли не переходит на строевой шаг. Я киваю ему в ответ, а Студенцов вроде не замечает матросского усердия. Уж не заснул ли он? Я чиркаю зажигалкой, прикуриваю. И вдруг слышу голос Студенцова: — Дайте, пожалуйста, сигарету. — Извините. — Я поспешно протягиваю пачку. — Я думал, вы некурящий. Некоторое время Студенцов молча курит. Потом он негромко говорит, обращаясь как бы не ко мне, а к картине, висящей перед ним на стене, — аляповатой копии с «Девятого вала» Айвазовского: — Пятнадцать лет назад здесь стояла бригада «малюток». Теперь-то этих лодок уже нет. А тогда я командовал здесь «малюткой». Бричкин был у меня штурманом. Ясно? — Ясно, — отвечаю. — Молоденький такой, тоненький. Только из училища. Работал в море весьма старательно. Толковый, в общем, был штурман. Но имел странности. — Студенцов улыбается. — Однажды пришел я домой, жена говорит: «Знаешь, я видела сумасшедшего. Мороз, снег, а на лыжах бежит голый человек, в одних трусиках». Я засмеялся, отвечаю: «Это мой штурман…» И снова молчит Студенцов. Матрос возвращается к своему месту и опять отдает нам честь. Он садится и принимается за следующий пирожок. — А потом было так, — продолжает Студенцов. — Лодка моя стала в док на ремонт. Как в одном стишке говорится: «Лодка стала на кильблоки на неведомые сроки». И вот как-то говорит мне старпом Матвеев: «Бричкин просит уволить его на три дня в город». — «Что такое?» — «Жениться, что ли, надумал». Ладно. Позже подходит штурман. Беседуем. «Что ж, — говорю, — для такого дела и неделю дам. Хорошая девушка?» — «Хорошая, товарищ командир». — «Где работает?» — «В ресторане «Якорь». Официантка она». Настораживаюсь. «Это какая же?» — спрашиваю. «Да невысокая такая, полная. С челкой». — «Зина, что ли?» — «Точно». — «Гм… А знаете вы, что она за человек?» — «Да вроде хороший». — «Родители ее кто?» — «Не знаю, товарищ командир». — «А фамилия ее как?» — «Не знаю…» — «Ну, вот что, штурман, — говорю. — Обижайтесь не обижайтесь, а я не отпущу вас. Глупость сделать просто, а потом испохабите себе всю жизнь. Не разрешаю увольнение». Надулся он. Однако потом, позднее уже, сам пришел, спасибо сказал… Студенцов тянется к урне, бросает погасший окурок. Малыш совсем раскапризничался, старлеева жена берет его к себе на колени, а сам старлей принимается подтягивать ремни на одном из чемоданов. — Прошло какое-то время, — продолжает Студенцов. — Не помню сколько. Старпом сообщает мне: «Штурман сегодня приглашает нас с вами к себе». «К себе?» — переспрашиваю. «К невесте, говорит. Жениться надумал. Смотрины, что ли, устраивает». Опять жениться! Вызываю Бричкина. На этот раз и фамилию знает, и с родителями знаком. Хорошая девушка, чертежница с судоремонтного завода. Что ж, пошли. Действительно: отец, мать, девушка. Толстенькая, миловидная. Штурман мой с нее глаз не сводит. Влюблен. Ну, посидели, поговорили, выпили. Вижу — семья вроде хорошая. Потом молодые пошли гулять. Мать говорит: «Симпатичный он, Сережа ваш. К Любочке хорошо относится. Но только должна я вам сказать… Предупредить, чтоб все было по-хорошему…» — «А что такое?» — «Да вот… ребенок у Любы. Два годика. Один офицер был, морской, сошлись они, а потом он бросил ее, уехал куда-то на Север, ни слуху ни духу…» — «Сергей об этом знает?» — «Нет, — говорит. — Не решится никак она сказать. А я, — говорит, — думаю, чего ж скрывать, надо все по-хорошему…» По дороге домой Матвеев, старпом, говорит мне: «Наплачемся мы с нашим штурманом. Какой-то он непутевый». «Просто очень зеленый, — отвечаю. — Инфантильный, если угодно». На другой день спрашиваю Бричкина: «Вы знаете, что у нее ребенок?» Вижу — поражен. «Не может быть, товарищ командир! Она девушка». — «Точные сведения, штурман. Мать ее сказала». «Почему, — говорит, — почему же она меня обманывает?» А у самого прямо-таки слезы в глазах стоят. «Слушайте, — говорю, — штурман, я просто хотел, чтобы вы правду знали. Может, она не сказала о ребенке только из боязни потерять вас. Может, она еще признается, честно все расскажет. Я к тому веду речь, чтобы вы не торопились, узнали бы ее получше». «Не нужна она мне! — отрезает. — Раз с самого начала не сказала, значит, она лживая. Все они лживые…» Пытался я его убедить, чтобы не обобщал поспешно. Что все еще у него впереди… Ну, известно, что говорят в таких случаях. Долгий был разговор… Голос по радио объявляет посадку. Старлей с чемоданами устремляется к выходу. Нам со Студенцовым торопиться некуда — багаж у нас невелик, у него — толстый портфель, у меня — маленький чемоданчик. Мы медленно продвигаемся за густой толпой к выходу на перрон. — Что же дальше с ним было? — спрашиваю я. Студенцов косится на меня, будто впервые увидел. — Дальше? Дальше назначили меня командиром новой лодки. Я должен был сформировать команду и выехать с ней принимать лодку после заводских испытаний. Штурманом хотел, конечно, Бричкина взять. Но у кадровиков был другой на примете. Я не стал спорить, и без того на меня обрушились тысячи забот. Закрутился… Накануне моего отъезда приходит ко мне Бричкин: «Значит, не берете меня, товарищ командир?» Объясняю ему: «Хотел взять, но кадровики утвердили другого. Ничего не поделаешь, штурман, продолжайте служить с Матвеевым. Будьте только поаккуратнее насчет знакомств и выпивки». Покивал он головой. Пожали руки, простились. Я уехал… Потом уже, через год или больше, случайно дошел до меня слух, что демобилизовали Бричкина. Командиром после меня назначили Матвеева, старпома моего. Что-то у них произошло. Не сработался, в общем, он с Бричкиным. А жаль. Потеря для флота. Последние слова Студенцов произносит уже на перроне. Мы идем под мелким дождичком вдоль зеленых вагонов с заплаканными окнами. Нам навстречу течет толпа, наплывают лица: озабоченные, смеющиеся, замкнутые, а вот красное, обветренное лицо с бесшабашными светлыми глазами… Студенцов останавливается, я тоже. Бричкин, чуть пошатываясь, подходит к нам, его нейлоновое пальто распахнуто, мокрые соломенные волосы выбились из-под кожаной кепочки. — А я в-вас ищу, Геннадий Андреич, — говорит он, раздвигая губы в напряженной улыбке и обдавая нас водочным духом. — Пр-роводить пришел. Если неприятно, вы скажите, я уйду. — Нет, ничего, штурман. Только дождь вот… Давайте в вагон войдем. — Как прикажете. Пожилая проводница проверяет наши билеты и неприязненно смотрит на Бричкина, когда он поднимается вслед за Студенцовым в вагон. В купе пусто. Мы садимся, Бричкин вытаскивает пачку «Варны», рассыпает сигареты и шаркает ногой, загоняя их под полку. — Выпить не хотели, так, может, покурим? — протягивает он пачку Студенцову. Тот берет сигарету, но после двух-трех затяжек гасит ее в металлической пепельнице. — Вот как встретились, Геннадий Андреич. — Да, встреча… — Студенцов обеими руками приглаживает жидкие волосы. — Как живете, штурман? — Сергей Михайлыч меня зовут. — Помню, что Сергей, а отчество забыл… Вот что, Сергей Михайлович, времени у нас мало. Вы мне расскажите, что с вами произошло… — Как меня с флота выгнали? — недобро усмехается Бричкин. — Извольте, дорогой Геннадий Андреич, расскажу. Не смотрите, что я выпивши, — я все хорошо помню… Когда вы уехали с новой командой, я решил это дело отметить. За родного командира не грех выпить, а? Не каждый день р-родной командир уезжает… А в «Якоре» — Зиночка, бывшая невеста, губки надутые, на бедного штурмана и не глянет. С одного борта он к Зиночке подходит, с другого — нет, отказано в швартовке. Как утешиться бедному штурману, куда ему податься? Дожидается он закрытия ресторана и вызывается упомянутую Зиночку до дому проводить, не скрывая своих пылких надежд. Тут проходит некий старший офицер и начинает урезонивать расшумевшегося штурмана: дескать, идите проспитесь, лейтенант. Послушаться бы благого совета — так нет. Надерзил я старшему офицеру. А дерзость дор-рогой Геннадий Андреич, наказания требует. Не оставил этого дела старший офицер, сообщил на бригаду о моем непотребстве — я ведь фамилии от него не скрыл. И, осерчавши, отвалил мне командир Матвеев пять суток при каюте. — Вы считаете, что он поступил неправильно? — спрашивает Студенцов. — Избави бог! — Бричкин выкатывает на него шалые глаза. — Все правильно. Я ведь, заметьте, никого не виню. Только себя. — Вы с такой усмешечкой говорите, что можно подумать… — Над собой у меня усмешечка! — прерывает Бричкин Студенцова. — Над грехами молодости! Ладно, разрешите продолжать? Стал я к этой Зине ходить, сменила она гнев на милость. Вроде бы даже семейная жизнь у нас пошла. Только не как у людей. Очень я хотел, чтоб она из «Якоря» ушла. Но она уж привыкла к такой жизни. А может, не верила в мою привязанность. Не знаю. Короче, плохо мы жили, с раздорами частыми, с выпивкой. И служба у меня нехорошо пошла. Чуть что — разнос, взыскание… Правда, как говорится, были и светлые минуты. Ходил на нашей лодке комбриг в длительный поход — принимал у Матвеева зачет на самостоятельное управление кораблем. Сидим мы как-то в кают-компании, обедаем, и вдруг комбриг кивает на меня и говорит Матвееву: «Да он у тебя вполне приличный штурман». А я и вправду работал в походе не щадя живота своего… Поверите, Геннадий Андреич, от похвалы комбрига у меня, черт его знает, слезы потекли… Уткнул я нос в гречневую кашу, сижу, как… не знаю, с чем сравнить… как шелудивый пес, которого вдруг погладили по голове… Суетливыми, нервными пальцами достает Бричкин из пачки смятую сигарету. — Вернулись мы с моря, — продолжает он, жадно затягиваясь и выдохнув толстую струю дыма. — Вечером я уволился и — домой. Открываю дверь своим ключом… Раньше только в книжках читал, а теперь вот… Короче, застаю у Зины главстаршину одного, из СНиСа. Я и раньше его примечал в «Якоре» — в буфет за сигаретами он приходил. Ну вот… Хотел я его с лестницы спустить, но он извернулся и — в драку… Кто-то из соседей позвонил в комендатуру. Дрянная история… Матвеев, извините за неуставное слово, остервенился до крайней степени. Крику было!.. — Бричкин машет рукой с зажатой сигаретой, осыпая пепел. — В общем, получил я предупреждение о неполном соответствии. — Провожающие, прошу освободить вагон! — раздается голос проводницы. Студенцов смотрит на часы. — Что, отправление? — спрашивает Бричкин. — Через пять минут. — Ладно. Не успел я вам все рассказать… Да что, собственно, рассказывать? — поднимается он. — Был лейтенант Бричкин, распрекрасный штурман в море, да не сладилась у него береговая жизнь… Когда уехала Зина с тем главстаршиной — запил я, Геннадий Андреич. Опоздал к выходу лодки в море — на том и закончилась моя военно-морская служба… — Сожалею, Сергей Михайлович, — говорит Студенцов. — Я вас предупреждал в свое время… — Точно! Предупреждали! — Бричкин нахлобучивает кепочку и выходит в коридор. — Никого не виню. Сам. Только сам… Поезд бесшумно трогается. Бричкин устремляется к тамбуру, придерживаясь обеими руками за стенки. — Скорей, гражданин! — неприязненно говорит проводница, уже собиравшаяся поднять подножку. — Напьются, а потом скачут тут… Бричкин прыгает… Уф-ф, благополучно… Он стоит на мокром уплывающем перроне, широко расставив ноги, в распахнутом пальто. Вспышки оконного света пробегают по его лицу.
Последние комментарии
11 часов 11 секунд назад
11 часов 35 минут назад
12 часов 28 минут назад
12 часов 33 минут назад
12 часов 44 минут назад
12 часов 57 минут назад