Том 3. Рассказы 1906–1910 [Александр Серафимович Серафимович] (fb2) читать постранично, страница - 4

хриплый грубый, и за рекой нехотя и глухо повторило его.

– А тебе что?.. – лениво и небрежно бросил длинный, таская ложкой молоко.

– Что за люди?! Мать… – И грубая ругань оскорбила насторожившуюся ночную тишину.

Длинный по-медвежьи, неповоротливо поднялся.

– Чего надо?.. Ступай… отчаливай… Неположенного ищешь…

Костер осторожно глянул из-под полуспущенного красневшего века, и на минуту можно было различить над самым обрывом в красноватом отблеске конскую голову и над ней человеческую и рядом еще конскую голову и над ней человеческую. В ту же секунду блеснул длинный огонь, и грянул выстрел, и, негодуя, понеслись по реке, по лесу, будя ночную тишь, рокочущие отголоски, долго перекликаясь и угрюмо замирая.

И уже не было тихой ночи, ни темной реки с дрожащими звездами, ни дремотного шепота, ни обрыва, ни смутной степи, откуда неслись крики перепелов и медвяные запахи скошенных трав. Стояло тяжелое и жестокое в своей бессмысленности.

– Казаки!.. – шептал наборщик, поднявшись. – Прощайте, побегу…

Старик придержал за руку:

– Погодь…

– Ничего…

– Не пужай… не из пужливых… А вот только кого-нибудь зацепишь версты за три, за четыре позадь леса, неповинного, – так это верно… Пуля-то куда летит… Сволочи!.. – Длинный тяжело и злобно погрозил кулаком.

Костер снова подернулся пеплом, и темные силуэты над чернотой обрыва шевельнулись, стали делаться меньше, понижаясь и прячась за край.

Звезды снова играли небеспокоимые, из степи несся удаляющийся, замирающий топот, оставляя в молчании и темноте неосязаемый след угрозы и предчувствия. Напрасно торопливый, бегущий шепот воды старался по-прежнему заполнить тишину и темноту дремой и наплывающим забвением, – молчание замершего вдали топота, полное зловещей угрозы, пересиливало дремотно шепчущий покой.

Снова сели.

– Поисть не дадут, стервы!

– Подлый народ!.. Земли у него сколь хошь, хочь обожрись, ну и измываются над народом…

Было тихо, но ночь все не могла успокоиться, и тихий покой и сонную дрему, которыми все было подернуто, точно сдунуло; стояла только темнота, с беспокойной чуткостью ждущая чего-то. И, как бы оправдывая это напряженное ожидание, среди тьмы металлически звякнуло… Через минуту опять. Головы снова повернулись, но теперь они внимательно глядели низом в темь вдоль берега.

Снова звякнуло, и стал доноситься влажный, торопливо размеренный хруст прибрежного песку. И в темноте под обрывом над самой рекой зачернело, выделяясь чернотой даже среди темноты ночи. Ближе, ближе. Уже можно различить темные силуэты потряхивающих головами лошадей и черные фигуры всадников.

Они подъехали вплотную к костру, сдерживая мотающих головами, сторожко похрапывающих лошадей, сидя прямо и крепко в седлах, и концы винтовок поблескивали из-за спин.

– Что за люди?

– А тебе что?

Все трое поднялись.

Сыпалась отборная ругань.

– Шашки захотели отведать? Так это можно… Две половинки из тебя сделаю… Что за люди, спрашиваю?

– Ослеп, что ль?.. Сторожа при барже.

– Рябов, вяжи их, дьяволов, да погоним к командиру.

Молодой казак, с серым лицом, выпятившимися челюстями, спрыгнул с коня и, держа его в поводу и звякая оружием, подошел.

– Знаем мы этих сторожов. Поворачивайся-ка…

– А тебя, сволочь длинная, всю дорогу нагайкой буду гнать, чтоб ты не огрызался, погань проклятая.

– Связать недолго, – спокойно заговорил старик, – и угнать можно, самое ваша занятия, но только кто кашу-то потом расхлебывать будет? Нас-то угонят, а баржа доверху товаром набита, к утру ее ловко обчистят. Пароход-то придет, голо будет, как за пазухой… нда-а! Пожалуй, смекнет народ, – казачки и обчистили, для того и сторожов угнали, они на этот счет мастаки…

– Бреши больше, старый черт, – и в голосе бородатого казака послышалась неуверенность, – погоди, Рябов… Покажь пачпорт, ты, сиволдай.

– Да ты что, али только родился, мокренький… – усмехнулся длинный, – пачпорта обыкновенно у хозяина, ступай к капитану, он те и пачпорта даст.

Казак в нерешительности натягивал поводья.

– А этот?

– И этот сторож… водоливом на барже…

– Брешешь, сучий подхвостник… Не видать, что ль, – из городу убег. Ага!.. Его-то нам и надо… Погляди, Рябов, може, которые разбежались. Поглядим, нет ли следов от костра в энту сторону.

Молодой сунул в уголья хворостинку, подержал, пока вспыхнул конец, и, наклонившись и освещая, прошел несколько шагов, внимательно вглядываясь в песок, по которому судорожно трепетали тени.

– Нету, оттуда следы, как раз из города шел.

– А-а, сиволапые, отбрехаться хотели, люцинеров укрывать. Погодите, будет и вам, не увернетесь! А между протчим, Рябов, обратай-ка этого.

– Веревки-то нету.

– А ты чумбуром [чумбур – длинный ремень к уздечке], чумбуром округ шеи. Погоним, как собаку.

Молодой взял свободный конец свешивающегося от уздечки длинного ремня, за который водят лошадь, и подошел к