2medicus: Лучше вспомни, как почти вся Европа с 1939 по 1945 была товарищем по оружию для германского вермахта: шла в Ваффен СС, устраивала холокост, пекла снаряды для Третьего рейха. А с 1933 по 39 и позже англосаксонские корпорации вкладывали в индустрию Третьего рейха, "Форд" и "Дженерал Моторс" ставили там свои заводы. А 17 сентября 1939, когда советские войска вошли в Зап.Белоруссию и Зап.Украину (которые, между прочим, были ранее захвачены Польшей
подробнее ...
в 1920), польское правительство уже сбежало из страны. И что, по мнению комментатора, эти земли надо было вручить Третьему Рейху? Товарищи по оружию были вермахт и польские войска в 1938, когда вместе делили Чехословакию
cit anno:
"Но чтобы смертельные враги — бойцы Рабоче — Крестьянской Красной Армии и солдаты германского вермахта стали товарищами по оружию, должно случиться что — то из ряда вон выходящее"
Как в 39-м, когда они уже были товарищами по оружию?
Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
вдвоем играть… Вслушайся, как шелестит кленовая листва. Какое таинственное шелестение, какой извечный шорох…
— Извечный? Не думаю, чтобы так шелестели древовидные папоротники палеозойской эры.
— Ты невозможная, Инга!
— Почему? Целиком признаю, что клен шелестит в самом деле довольно поэтически. Нам не хватает только соловья.
— Ты бы его сравнила с птеродактилем.
— Возможно. Я сейчас читаю и восхищаюсь происхождением жизни на Земле.
— Ты, Инга, восхищаешься? Мне трудно в это поверить, Инга. Ты такая…
— Прошу не останавливаться на полуслове. Какая я? Льдинка? Ерунда! Как и ты, я умею восхищаться. Люблю и соловья, и виды, и цветы. Но не раскисаю. Этим мы отличаемся. Я не умею сильно переживать.
— Инга, ты повторяешь мысли моих товарищей и одноклассников, а сама не хочешь меня ближе узнать. Я — лирик, это правда. Я глубоко чувствую красоту природы, красоту человеческих ощущений. Помнишь, как говорил наш завуч: «воспитывайте чувства»? Я — поэт! Я, может, даже стихи пишу. Но разве это значит, что я «раскисаю»? Ты плохо меня знаешь, Инга.
— Какая длинная тирада! В таком случае ты, прежде всего, должен вернуться к моему настоящему имени. Меня зовут Ира. Инга — это твоя выдумка.
— Что в ней плохого? В этом слове есть какая-то сладкая романтика, тревожная любовь, морские волны… Инга, неужели ты меня забудешь?
— Володя, какой ты… Думаю, что не забуду. А ты?
— Инга!
— Понятно без слов.
— Я видел, как ты улыбнулась! Ты смеешься над моим чувством!
— Владимир!
— Понятно… без слов.
Из-за крыш и деревьев выкатилась красная луна. Инга и Володя сидели, взявшись за руки. Ночная прохлада выползала из кустов. Инга посмотрела на часы.
— Володя! Два часа! — с ужасом сказала она.
Она провела его к калитке. Володя увидел возле окна стремянку.
— Кто это на крышу лазил?
— Я. Но не на крышу. Драла сегодня галок. Свили гнездо прямо над моим окном.
— Что ты говоришь? — остановился парень. — Ты уничтожала гнезда галок?
— Ну да, галок. Целый день кормят малышню — вопль, гам. Я не могла работать.
— Ты убила птенцов?
— Их кошка поела.
У Володи перехватило дыхание. Он не знал, что на самом деле было по-другому: Инга поставила стремянку для того, чтобы положить в гнездо галчонка, который выпал оттуда.
— Инга… Это же страшная жестокость. Как ты могла? Неужели ты такая бессердечная?..
Несколько мгновений она молча наблюдала за его бледным, освещенным луной лицом.
— Эти галки мешали мне работать. Понимаешь?
— Работать? Подумаешь, какой профессор! Девятиклассница…
— Ой-ра! Перешла в десятый, как и ты. И помню, как ты вздрогнул, когда пришлось в лаборатории резать лягушку. Представляю, что было бы с тобой, если бы ты увидел, скажем, раненного бойца, увидел кровь. Кстати, ты до сих пор не определился со специальностью?
— Еще взвешиваю, Инга. Ты будешь врачом, а я… Тянет к музыке. Может, в консерваторию? И поэтом быть тоже не плохо. Или геологом.
Инга захохотала.
— Я сейчас определю твою будущую профессию: нежно лирический кролик!
Володя вздрогнул:
— Я никому не разрешу себя оскорблять! Слышишь, Инга? А галченята…
— Галченята — ерунда. Чудак. Нельзя было работать, делать полезное человеческое дело.
Он задумался.
— Знаешь, ты немного… ну, как это сказать? Демонстрируешь свою резкость, подчеркиваешь свой, — Володя улыбнулся, — твердокаменный, железобетонный характер, наивно полагая, что это тебе присуще. А меня считаешь сентиментальным, мягкотелым…
— Класс брюхоногих, группа моллюсков!
— Не шути! Я вполне серьезно, Инга. Завтра я уезжаю. Сахалинская тайга — это не веселая прогулка. Может, я…
— Может, ты испугаешься гнуса, трясины, медведей… Посмотрим. Через два месяца я тебя жду.
— Посмотрим, Инга. Прощай!
— Будь здоров, Володя. Не сердись, но меня ты не убедил, и я мнения о тебе не изменила. Вообще, я не понимаю даже, за что ты мне нравишься.
Она выдернула пальцы из его руки, крутнулась и исчезла. Володя стоял, ничего не понимая. Инга возвратилась быстро.
— Это тебе.
Она подала удивленному и растроганному парню сонную, мокрую от росы розу.
НА «СИБИРЯКЕ»
Сквозь утреннюю кисею тумана синела бухта. Всходило солнце, и далекие скалистые берега острова Аскольда дрожали в розовых бурунах.
Разноголосый галдеж на пристани то и дело прорезали басистые и призывные гудки пароходов, скрежетание якорных цепей, удары парового молота. Туда-сюда слонялись китайцы в белых фартуках с кошелками на головах, мальчишки-газетчики врезались в гурьбу, выкрикивая названия газет. Горбатый кореец продавал зеленые мячи. Он стучал мячом о серый асфальт, а тот подскакивал выше головы, и кореец ловил его быстрым и ловким движением руки.
— Мяч! Мяч! — выкрикивал он, вращаясь в поглощенной заботами толпе пассажиров, матросов, грузчиков.
Туман рвался, как паутина, белые его космы, легкие, как облака, таяли над
Последние комментарии
8 часов 36 минут назад
17 часов 39 минут назад
1 день 17 часов назад
1 день 17 часов назад
1 день 17 часов назад
1 день 17 часов назад