Наркомэр [Николай Аникин] (fb2) читать постранично, страница - 4

больше выворачивались наизнанку. Кожемякин был в одних носках, без ботинок. Их сняли, пока он находился без сознания.

— Парит, как птица, — опять произнесли у окна. — Буревестник ты наш…

— Приготовь лампу, — распорядился «мастер». — Будем жарить шашлык.

— Мне ничего не известно, — произнес треснувшим голосом Кожемякин. — Все произошло не по моей вине…

— Рассказывай.

И полковник принялся рассказывать, с ужасом понимая, что тем самым сокращает отпущенное ему время. Он рассказывал, потому что не выдержал пыток, потому что почувствовал, как по ногам бежит теплая живая струя: он незаметно обмочился. Он не мог, как некоторые другие, «уходить» от допроса, искусственным образом теряя сознание. Он был простой смертный, из костей и мяса. И рядом гудела у ног упругая струя раскаленного газа.

А в углу, заметив это невеселое событие, вдруг принялись по-лошадиному ржать. Не ржал лишь «мастер». Он посмотрел на своих подмастерьев ледяными глазами, и те умолкли.

Полковник, вися на дыбе со связанными позади руками и еле дыша от боли, поведал, как в прошлом году случайно стал свидетелем преступления — утопления ученого-физика, из-за которого его чуть самого не упрятали за решетку. Согласен, впутался, куда не следовало, но так получилось. Прибывший на выручку напарник из Учреждения оказался предателем, и полковнику пришлось в дальнейшем действовать одному. Таким образом, поездка на родину чуть не оказалась роковой. Никто из посторонних в том деле не замешан. Полковник действовал один. Местное ОГПУ — ни сном ни духом, ФСБ то есть…

— Вот и славненько. А мы тут все думали: кто у нас виновник торжества? Так, значит, это ты устроил здесь катавасию. И цех спалил, и теплоход «Коршун» из гранатомета, забравшись на колокольню, подорвал. И тятю нашего, горячо любимого, на тот свет отправил. Местные в погонах здесь ни при чем. Не виноватые они… А мы думаем: откуда у местных вдруг прыть образовалась, резвость в коленках то есть. Один, значит?

— Один, — прохрипел Кожемякин. Он не сказал всей правды. Все-таки здешний опер помогал ему.

— Ну и прекрасно, — округлил глаза «мастер» и вдруг спросил: — Ты какую хочешь смерть — через повешение или благодаря утоплению?

— Лучше пулю…

«Мастер» сделал губы сковородником: пулю еще заслужить надо. И вновь произнес:

— Продолжай. Колись дальше. Может, мы тебя пожалеем. Что тебе еще известно, кроме того, что ты нам наплел? Опустите его. Я хочу посмотреть в лицо — может, он не боится.

Кожемякин смог распрямиться. Рядом, готовая к применению, гудела на полу паяльная лампа.

«С собой они привезли ее, что ли?» — подумал полковник, но дальше думать уже не смог. Он мог лишь воспринимать, потому что кованый крючок позади, на косяке вдруг еле слышно подскочил и дверь тихо отворилась.

В этот же миг лоб «мастера» вдруг облепили странные насекомые, превратив его в решето. Выстрел оглушил Кожемякина. За первым выстрелом с интервалом в доли секунды следовали другие. Картечь рвала податливые тела. Люди в ботинках и черной одежде корчились на полу. Черные береты слетали с голов. Неподвижен был лишь «мастер». Он лежал и с любопытством смотрел на лампочку. Взгляд у него стекленел, и на лице успело застыть подобие улыбки, словно он знал теперь самую главную тайну.

Полковник Кожемякин не шевелился. Раненые дергались в конвульсиях. Пара выстрелов прекратила судороги.

«Полковнику никто не пишет, полковника никто не ждет», — страшно звучало в доме. Телевизор продолжал работать.

Сзади кто-то подошел и принялся торопливо развязывать руки. Веревка оказалась затянутой на «мертвый» узел. Скорее всего ее не собирались развязывать. Наконец это было сделано, и человек помог Кожемякину стать на ноги.

— Здравствуй, друг…

Перед полковником стоял Бутылочкин. То есть, конечно, на самом деле у того была другая фамилия, Елизаров, но какая уж тут разница.

— Бутылочкин… Колька…

Они обнялись. И через тридцать, и через сорок лет полковник узнал бы его, этого Бутылочкина, то есть, конечно, Елизарова. Вот как свидеться пришлось.

Полковник мял затекшие руки. И дул на них, пытаясь привести в чувство. И трогал обмотанную голову.

Бутылочкин, не выпуская из рук помпового ружья, подошел к телевизору, выдернул из розетки вилку и, резко обернувшись, еще раз выстрелил. Оживший покойник выронил из рук тяжелый «ТТ». Картечь порвала ему череп.

— Не бойся. Никто не придет. В деревне лишь ты да я, — тихо произнес Бутылочкин, и на его лице мелькнула улыбка. Невысокого роста, все такой же худой и курносый. И все тот же широкий рыбий рот. «Как у налима», — вспомнил полковник.

— Я только сегодня прочитал твою записку. Приехал под вечер, порыбачить. Поднялся в деревню, а там записка: с лета живешь уже здесь…

Полковник ухмыльнулся: порыбачить, это с помповым-то ружьем.

— Подхожу, а у тебя гости — в щелочку-то всех и видно. Ну, я смикитил: пытают. Еле узнал снаружи. — Он смотрел на убитых. — Чо делать-то