Мой злейший враг [Марк Твен] (fb2) читать постранично, страница - 6

ненавистник, твоя преданная совесть, впадаю в крепкий сон. Крепкий! Ему нет названия. Я в такое время не слышу грома. У тебя есть еще несколько таких пороков, штук восемьдесят, может быть, девяносто, действующих на меня таким же образом.

— Весьма лестно слышать; вы, вероятно, почти все время спите.

— Да, в прежние годы спала. Я бы и теперь спала все время, если бы не оказываемая мне помощь.

— Кто же тебе помогает?

— Другие совести. Когда личность, с совестью которой я знакома, старается уговорить тебя от снедающих тебя пороков, я прошу друга дать своему клиенту почувствовать угрызение в какой-нибудь собственной его глупости и это прерывает его вмешательство и заставляет искать собственного успокоения. Теперь поле моей деятельности ограничено бродягами, начинающими писательницами и т. п. прелестями. Но не беспокойся, я буду допекать тебя ими, пока они существуют. Можешь положиться на меня вполне.

— Думаю, что могу. Но, если бы вы, милорд, были так добры, что упомянули бы об этом факте лет тридцать тому назад, я бы обратил особенное внимание на свои грехи и думаю, что к настоящему времени не только навсегда усыпил бы вас и сделал не чувствительным к человеческим порокам, но превратил бы вас в гомеопатическую крупинку. О таком роде совести можно сожалеть. Разве я, превратив вас в гомеопатическую крупинку, посадил бы вас под стекло и сохранял бы на память? Нет, сэр, я бы отдал вас на съедение псу! Это самое подходящее место для вас и вам подобных и для всей вашей пакостной породы. По моему, вы сотворены не для общества. Теперь другой вопрос: много ли ты знаешь совестей в здешнем округе?

— Множество.

— Дорого бы я дал, чтобы увидать хоть одну из них. Не можешь ли ты привести их сюда? Могут ли они быть видимы для меня?

— Конечно, нет.

— Я бы сам должен был догадаться об этом, нечего было и спрашивать. Но все равно. Ты можешь описать их. Расскажи мне пожалуйста про совесть моего соседа Томсона.

— Очень хорошо. Я близко знаю ее, знаю много лет. Знал ее, когда она была одиннадцати футов ростом и безупречна на вид; теперь же она заскорузлая, липкая, безобразная и почти ничем не интересуется. Что касается до ее роста, то она спит в портсигаре.

— Очень вероятно, мало найдется в этом округе людей гнуснее, мелочнее Гуго Томсона. Знаешь ли ты совесть Робинзона?

— Да, это призрак от четырех до четырех с половиною футов ростом; был прежде блондином, теперь брюнет, но еще красивый и приятный.

— Верно. Робинзон хороший малый. Знаешь совесть Тома Смита?

— Я знаю ее с детства, лет с двух. Она была тринадцати дюймов ростом и несколько беспечна, как все мы бываем в этом возрасте. Теперь в ней тридцать семь футов, она самая величественная из всех нас в Америке. Ноги ее еще болят от вырастания; времени у нее много. Никогда не спит. Она самый энергичный и деятельный член ново-ново-английскогоклуба совестей. Она председательница клуба. День и ночь вы можете видеть, как она грызет Смита, надсаживаясь над своей работой с засученными рукавами, с лицом, оживленным радостью. Она теперь блестящим образом овладела своей жертвой. Она может заставить бедного Смита вообразить, что всякий самый невинный его поступок — отвратительное преступление. Тогда она садится за работу и чуть не вытягивает из него душу из-за этого.

— Смит благороднейший человек во всем здешнем округе, и самый невиннейший и вечно страдает о том, что не может быть хорошим! Только совесть может найти удовольствие мучить такую душу. Знаешь ты совесть моей тетки Лери?

— Я видел ее издали, но не знаком с ней. Она живет на открытом воздухе, потому что нет двери, в которую бы она могла пройти.

— Я могу поверить этому. Постой-ка, знаешь ли ты совесть этого публициста, который как-то раз выдал мои стихи за свой «сборник» и заставил меня заплатить судебные издержки, которые я навлек на себя, чтобы отстранить его?

— Да, он пользовался громкою известностью. Месяц тому назад его показывали на выставке вместе с другими достопримечательностями, в пользу нового члена кабинета совести, изнывавшего в изгнании. Входные билеты и провоз были дороги, но я проехала даром, назвавшись совестью издателя, и вошла за половинную цену, выдав себя за совесть священника. Однако, совесть публициста, служившая главною приманкою выставки, потерпела полное фиаско. Она была там, но что же толку? Управление поставило ее под микроскоп, увеличивающий только в тридцать тысяч раз, и никто не мог рассмотреть ее. Это возбудило вообще негодование, но…

Тут на лестнице послышались быстрые шаги. Я отворил дверь и тетя Мэри ворвалась в мою комнату. Встреча была радостная, посыпался веселый дождь вопросов и ответов относительно семейных происшествий. Наконец, тетя сказала:

— Но теперь я должна пристыдить тебя немножко. В последний день нашего свидания, ты обещал мне заботиться о нуждах этого бедного семейства, что живет в углу, так же усердно, как это делала я. Ну, я случайно