Цилиндр [Эдуардо де Филиппо] (fb2) читать онлайн

Эдуардо Де Филиппо Цилиндр

Действующие лица

Рита

Родольфо

Агостино Мускарьелло.

Беттина

Антонио.

Аттилио.

Микеле.

Роберто.

Артуро.

Мужчины и женщины переулка.

Квартира Агостино Мускарьелло — две комнаты и кухня. Расположенная ниже уровня земли, часть жилища, которую мы видим, отличается всеми признаками помещений, типичных для построек конца восемнадцатого века и предназначавшихся под склады, подвалы или в лучшем случае под «апартаменты» привратника.

В глубине комнаты, слева, начинается лестница ступенек в десять, поднимающаяся к правой стене, небольшая дверь в которой ведет во вторую комнату, расположенную из-за крутизны переулка выше первой.

Лестница заканчивается площадкой перед вышеупомянутой дверью; в центре площадки мы видим двустворчатые двери невысокого балкончика, а за ними, когда они открываются, — лавочки, подъезды, окна обшарпанных домов, карабкающихся вместе со ступенями переулка в гору, к улице Кристаллики.

Глубина ниши под лестницей около двух с половиной метров, ширина — три метра. Если бы дон Агостино Мускарьелло собственноручно не оклеил ее дешевыми обоями, эта часть комнаты была бы мрачнее Вифлеемской пещеры. Теперь же, после нехитрого ремонта, уголок под лестницей выглядит вполне подходящим местом для водруженного там широкого супружеского ложа. За исключением двуспальной кровати, обстановка в комнате убогая, но все блестит, и каждая вещь нашла, как говорится, свое место, В начале действия ниша под лестницей скрыта старой занавеской на туго натянутой бечевке, удерживаемой по бокам двумя крюками. Комната погружена в густой полумрак; неплотно прикрытые двери балкончика, забранные решетчатыми ставнями, пропускают слабый свет, которого, однако, достаточно, чтобы резко очертить вызывающе соблазнительную фигуру Риты: стоя босиком, в несвежей комбинации на превращенной в импровизированную умывальную комнату площадке наверху лестницы, она наливает воду из кувшина в таз, намыливает шею, руки, плечи, лицо, затем плескается в холодной воде до тех пор, пока ей не приходится снова взяться за кувшин, чтобы сменить воду в тазу, предварительно опорожнив его в ведро. Время от времени, главным образом когда она снимает со спинки стула полотенце, Рита открывает одну из створок балконных дверей. Иногда она делает это, чтобы оглядеть переулок, иногда — чтобы кому-то показаться. Она причесывается, смачивает под мышки одеколоном, обильно припудривается, взметая вокруг себя легкие облачка борного талька. Движения Риты искусственны, нарочиты; нетрудно догадаться, что спектакль с умыванием разыгрывается регулярно изо дня в день, в одно и то же время. В самом деле, мы видим, что, когда бедняжка не знает, что бы ей еще придумать, дабы привлечь внимание прохожих, она с видом скорее беспомощным, чем раздосадованным, вновь берется за кувшин — и все начинается сызнова.

Наконец робкий стук в стекло снаружи заставляет Риту торжествующе улыбнуться.

РИТА (притворяется испуганной и быстро отступает в угол, прикрывая грудь расправленным полотенцем). Кто там? Кто там?

Набравшись храбрости, Антонио, человек, который стучался, просовывает голову в комнату и устремляет на женщину восторженный, исполненный желания взгляд. Узнав юношу, Рита делает вид, что успокоилась, и отвечает на его взгляд ободряющей улыбкой.

Вы и вчера приходили.

АНТОНИО. И позавчера.

РИТА. Вчера я вас видела, а позавчера нет.

АНТОНИО. Я и завтра приду.

РИТА (разочарованная робостью Антонио). Неужели?.. И послезавтра?

АНТОНИО. В это же самое время, вот увидите.

РИТА. А нельзя ли узнать, что это вы надумали прогуливаться здесь каждый день? (Задавая вопрос, надевает халатик, уютно запахивает его, после чего извлекает из-за пазухи полотенце, которым прикрывала грудь.)

АНТОНИО. Я должен слышать запах.

РИТА. Запах?

АНТОНИО. Запах воды и мыла. И еще талька… Когда вы присыпаете себя тальком, он выходит через эту щелку, летит по переулку… и я останавливаюсь и гляжу на белые тучки, которые поднимаются к небу и становятся совсем белыми, как только попадают на солнце.

РИТА. Так вот почему вы приходите каждый день.

АНТОНИО. Не только поэтому.

РИТА. Есть еще причина?

АНТОНИО (уклоняясь от ответа). Завтра я принесу вам букет роз.

РИТА. Спасибо.

АНТОНИО. Майских роз. Кочанных, как мы их называем. Потому что они похожи с виду на кочанчики и у них много — много лепестков, которые делаются все меньше и меньше и становятся совсем крошечными в середке.

РИТА. Они душистые?

АНТОНИО. Еще бы! Они красивые, как огонь, и так пахнут, что иной раз от запаха начинает болеть голова. Потому-то неаполитанцы и дарят их женщинам.

РИТА. Чтобы у тех разболелась голова?

АНТОНИО. Боже упаси! Это старинный обычай нашего города. Женщина, которая получает майские розы от своего возлюбленного, а она получает их свежими-пресвежими, обрывает лепестки и складывает их в большой таз, полный ледяной воды; таз она выставляет с вечера на балкон, а на следующее утро моет лицо, руки, плечи и все, что захочет, в этой душистой воде. Такое бывает только весной, когда распускаются майские розы.

РИТА. Как это поэтично. Здесь, в Неаполе, все поэты.

АНТОНИО. А вы откуда будете?

РИТА. Я флорентинка.

АНТОНИО. Флоренция… До чего красивый город!

РИТА. Вы там были?

АНТОНИО. Нет, но моя двоюродная сестра ездила туда в свадебное путешествие и потом показывала мне полный набор цветных открыток. Во Флоренции я должен был проходить военную службу. Потом врачи меня признали негодным.

РИТА. Откуда же вы знали, что вас пошлют именно во Флоренцию?

АНТОНИО. Я всегда мечтал об этом. Я говорил про себя: когда меня призовут, я в лепешку расшибусь, чтобы получить назначение во Флоренцию. Я бы своего добился, потому как мой дядя фельдфебель…

РИТА (не видя больше прока в этом разговоре и решив взять быка за рога, возвращает Антонио к действительности), Простите, я должна закрыть дверь. Неприлично разговаривать на балконе с незнакомым человеком.

АНТОНИО. В таком случае я пошел.

РИТА (после непродолжительной паузы, притворяясь разочарованной). Вы хотите уйти?

АНТОНИО. Но вы сказали, что здесь неудобно разговаривать.

РИТА. Здесь неудобно.

АНТОНИО. А где же?

РИТА (решительно, чтобы побороть робость Антонио). В доме. Ты не зайдешь?

АНТОНИО. В дом?..

РИТА. Тсс! Говори тише. Ко мне.

АНТОНИО. К тебе?

РИТА (тоном, не допускающим возражений). Восемь ступенек вниз. Как войдешь в подъезд, первая дверь налево. Не звони, я сама открою.

Антонио, понимающе посмотрев на женщину, исчезает; Рита, закрыв двери балкончика, опускает легкую белую занавеску, через которую проходит свет, но снаружи нельзя увидеть, что происходит в доме. Затем быстро сбегает по лестнице, направляется к входной двери в левой стене комнаты, отпирает замок и, оставив дверь закрытой, ждет. Через некоторое время дверь открывается и в ней возникает, сначала по пояс, а затем в полный рост, Антонио.

АНТОНИО (смущенно). А вот и я.

РИТА. Входи.

Антонио подчиняется, Рита запирает дверь.

АНТОНИО (стараясь справиться с волнением). Я хотел принести розы сегодня утром…

РИТА. Как тебя зовут?

АНТОНИО. Меня зовут Антонио. Сегодня десятое мая, через тридцать четыре дня мои именины!

РИТА. Заранее поздравляю.

АНТОНИО. Спасибо.

РИТА. Уверена, что ты не преподносишь розы первой встречной.

АНТОНИО. Ты — другое дело.

РИТА. Пойми, Антонио, у меня нет другого выхода… Иначе я бы не делала то, что я делаю. У тебя есть деньги?

АНТОНИО. Чтобы купить розы?

РИТА. Какие там розы! (Терпеливо объясняет.) Для чего ты собираешься дарить мне цветы? Чтобы ухаживать за мной. А для чего ухаживают за женщиной? Чтобы спать с ней. Ясно, как божий день! А раз так, не будем терять времени: давай деньги и ложись со мной.

Антонио потрясен ее грубой откровенностью; он молчит, потупившись.

Не сердись… Я была груба, я не должна была так говорить… У меня такое горе, такое горе! Умоляю тебя на коленях: ложись со мной и дай мне немного денег.

Антонио молчит.

Я не проститутка, верь мне, я этим делом не занимаюсь… Антонио, ты у меня первый.

АНТОНИО (вытаращив глаза). Ты девушка?

РИТА. Откуда ты это взял? Ты у меня первый после мужа… Впрочем, моя жизнь тебя не касается. Будь великодушен, дай мне немного денег.

АНТОНИО. Но… примерно… сколько?

РИТА. Откуда мне знать… Я в этом ничего не смыслю. Мне сказали… Десять тысяч лир.

АНТОНИО (чья робость побеждена оскорбленным чувством справедливости). Ты забываешь, что это район Кристаллини, а не вив Рома!

РИТА (твердо). А ты забываешь, что ты первый.

АНТОНИО (не в силах устоять перед соблазном). Понятно, такое выпадает не каждый день… Десять тысяч у меня есть.

РИТА. Раздевайся.

АНТОНИО. Сначала ты.

РИТА. Мне ведь только скинуть халат. (Медленно поворачивается, подбадривая юношу взглядом и как бы приглашая его помочь ей, опускает руки, так что халатик распахивается сам по себе.) Хочешь?..

АНТОНИО (снимает с нее халат, мгновение любуется ее красивыми точеными плечами, нежно прикладывается к ним левой щекой, зажмурив от удовольствия глаза). До чего ты красивая…

РИТА (резко отстраняется, поднимает с полу халат и останавливается перед юношей, испуганная и в то же время нетерпеливая). Ну что ты стоишь как истукан? Чем быстрей, тем лучше. Пока я не раздумала.

АНТОНИО (готовый на все). Мне только снять галстук и пиджак и расстегнуть ворот… (Быстро подносит руки к галстуку.)

РИТА (не на шутку встревоженная). Оставь!

АНТОНИО (в замешательстве). Оставить галстук?

РИТА. И пиджак тоже.

АНТОНИО. Дело в том, что сегодня жарко..

РИТА. Ну конечно… ты можешь снять с себя все, что угодно, только после.

АНТОНИО. После?..

РИТА. После того как ты дашь мне деньги.

АНТОНИО (не сразу находит, что сказать). Ты мне не веришь?

РИТА. Я ведь тебе объяснила, что никогда не занималась этим делом. Мне сказали, что плату берут вперед. Да так оно и лучше, тебе не кажется? Лучше и для меня и для тебя. Я в отчаянии, мне нужны деньги. Если я буду спокойна на этот счет, я смогу быть ласковее с тобой. Когда ты уйдешь после того, что произойдет между нами, мы оба сможем считать, будто и впрямь любили друг друга.

АНТОНИО (на которого подействовали убеждения Риты, улыбается; вынимает бумажник). Да, ты права, права! (Достает кредитку в десять тысяч лир и протягивает ей.)

РИТА (с дрожащим от волнения подбородком и со слезами в голосе бормочет). Спасибо… (Это «спасибо» не вяжется, однако, с молниеносным движением, которым она прячет деньги в лифчик. Затем берет Ангонио за руку и решительно тащит за собой). Идем.

АНТОНИО. Куда?

РИТА (показывает на нишу под лестницей). Туда. Идем же! (Приблизившись к занавеске, останавливается, поворачивается на девяносто градусов так, чтобы оказаться лицом к лицу с Антонио, трагически смотрит ему прямо в глаза широко раскрытыми глазами, затем падает перед ним на колени и разражается рыданиями.) Мерзавка! Гнусная тварь! Паскуда! Но еще омерзительнее меня судьба, еще гнуснее рок! Еще паскуднее жизнь! Я больше не могу… Не могу!.. Не могу…

АНТОНИО (в недоумении). Что случилось?

РИТА (сгибается в три погибели, почти касаясь лицом пола и стуча по полу кулаками). Почему, почему, почему?

АНТОНИО. Успокойся…

РИТА. Почему жестокий ветер судьбы вдруг врывается к тебе в дом — и счастья как не бывало?.. У меня был муж — молодой, сильный, любящий… Сегодня ночью ворвался ветер и унес его. Смотри!

Решительным движением отдергивает занавеску, и Антонио предстает трагическое зрелище. На двуспальной кровати покоится тело молодого мужчины; единственная свеча, стоящая на мраморной крышке небольшого комода^ делает его мертвенно бледное лицо совсем прозрачным; пальцы юноши, переплетенные на груди, сжимают куцый букетик цветов. При виде этого мрачного алькова Антонио впадает в оцепенение; бедняга не верит собственным главам, и проходит некоторое время, прежде чем он снова начинает что-то понимать.

АНТОНИО (наконец обретает дар речи). Однако что здесь делает этот тип?

РИТА. Ничего, ровным счетом ничего. Он не может больше ничего делать. Сегодня ночью он в слезах признался мне, что больше не в силах каждое утро ломать себе голову над тем, как раздобыть кусок хлеба для наших трех малышей, трех… И после приступа отчаяния у него отказало сердце и он скончался. А ты спрашиваешь, что он делает! Он делает то, на что обрекли его такие сволочи, как ты, которые швыряют на ветер по десять тысяч лир, чтобы купить себе порядочных жен бедняков, вместо того чтобы великодушно протянуть руку помощи их мужьям. Он ничего не делает, это его сделали покойным отцом, покойным мужем, покойным служащим, покойным рабочим, покойным жуликом, покойным бездельником, покойным, который при жизни всем докучал. Ты доволен? (С неожиданной настойчивостью хватает Антонио за руку и тащит к кровати.) Ты заплатил, ты имеешь право. Получай свое и скорее уходи.

АНТОНИО (резко вырывает руку и пятится назад). Вы что, смеетесь? Рядом с ним?

РИТА. А почему бы и нет? Разве тебя пугают умирающие, когда ты встречаешь их на улице и они смотрят тебе в глаза, обвиняя тебя в своей неминуемой смерти? Неужели ты боишься его, его, который не может больше тебя обвинить?

АНТОНИО (оскорбленный в глубине души дешевой социологической демагогией Риты, находит в себе силы, чтобы возмутиться). Слушайте, что вы ко мне пристали? Нечего сказать, веселое утро! И какого рожна меня занесло в это чертов переулок… Слушайте, как вас там зовут, у каждого из нас свои неприятности. Если я начну вам расписывать что творится у меня дома, то к концу моего рассказа вы успеете состариться. Какое я имею отношение к умирающим, которые разгуливают по улицам, к их «глазам» и «обвинениям»? Безработица есть во всем мире. Искренние соболезнования — и выпустите меня.

РИТА. Дверь там.

АНТОНИО. А десять тысяч лир?

РИТА (решительно хлопая себя по груди). Они здесь. (После чего вынимает деньги из лифчика и подсовывает их под спину покойника.) А теперь здесь, и если у тебя хватит смелости, можешь взять их сам.

АНТОНИО. Да свершится воля божья! (Затем, повернувшись к женщине, грубым тоном.) Счастливо оставаться. (Открывает дверь и быстро выходит.)

РИТА. Скатертью дорожка, идиот!

Выдвигает ящик комода, берет сигареты и спички, зажигает одну сигарету для себя, другую для Родольфо, своего покойного мужа, который тем временем сел посреди кровати и протирает глаза.

РУДОЛЬФО (курит с не меньшим наслаждением, чем Рита, которая делает несколько глубоких затяжек, довольная удачным финалом; затем берет жену за руку и привлекает к себе). Ягодка моя…

РИТА. Котик, подожди… (Устремляется к входной двери, несколько секунд прислушивается, после чего открывает дверь и выглядывает, снова затворяет, быстро поднимается по лестнице и приоткрывает двери балкончика ровно настолько, чтобы просунуть в них голову и оглядеть переулок.)

С правой стороны площадки наверху лестницы появляется, выйдя из соседней комнаты, мужчина лет шестидесяти с мрачным, неприветливым, болезненным лицом, но крепкий и неплохо сложенный. На нем голубая майка — полурукавка, на которой бросаются в глаза ярко — красные старенькие подтяжки, поддерживающие некогда черные брюки, заштопанные на. коленях и на заду. Роста мужчина среднего, но со стороны он кажется очень высоким благодаря цилиндру на затылке. Он держится с исключительным достоинством, почти величественно, что поразительным образом согласуется с этим головным убором, столь ко многому обязывающим. Агостино Мускаръелло — таково его имя — молча подходит к тазу и выливает его содержимое в ведро, берет ведро и кувшин и направляется к двери, откуда он на наших глазах появился.

РИТА (оглядев переулок, закрывает двери балкончика). Его и след простыл: убежал от греха подальше. (К Агостино.) Извините… (Берет банку из-под талька и протягивает ему.) У меня кончился тальк. Большая коробка стоит у вас в комнате.

Агостино приподнимает правую руку и подбородком показывает, что делать с банкой; Рита сует ее под мышку Агостино, и тот молча, отрешенный от всего на свете, кроме этой банки, ведра и кувшина, переступает порог верхней комнаты. Во входную дверь стучат.

РИТА (встревоженная, спрашивает сверху). Кто там?

АНТОНИО (из-за двери). Свои, свои. Откройте.

РИТА (быстро подходит к двери, в то время как Родольфо гасит сигарету, прячет окурок под матрац и ложится, снова изображая из себя покойника). Что вам угодно?

АНТОНИО. Откройте на минуточку.

РИТА. Чтобы я открыла, не зная, кто вы такой?

АНТОНИО. Это опять я.

РИТА. Имя. Имя, фамилия, род занятий. «Это опять я» ничего не означает.

АНТОНИО. Вы открываете дверь только тогда, когда вам нужно получить десять тысяч лир? А когда вы должны вернуть деньги, вы спрашиваете род занятий?

РИТА (открывает и оказывается лицом к лицу с Антонио). Неужели ты не видишь, что со мной? Да я с ума схожу — хочешь ты это понять или нет?

АНТОНИО. Я ставлю себя на ваше место, мне очень больно за вас, но чего ради я должен терять на этом десять тысяч лир?

РИТА. Ты сделал доброе дело.

АНТОНИО. Я не настолько богат, чтобы позволить себе выкладывать десять тысяч лир на благотворительные цеди.

РИТА. А на подстилку для себя ты их мог потратить, кобель бесстыжий?

АНТОНИО. По крайней мере я бы выложил их с пользой для здоровья.

Из другой компоты появляется Агостино с полным кувшином, пустым ведром и коробкой талька. Освободившись от своей ноши, слушает.

РИТА. Где лежат деньги, тебе известно. Если ты не трус, можешь просунуть руку и взять их. (Дает ему время обдумать. Когда же она видит, что Антонио собирается последовать ее совету, подливает масла в огонь.) Труп еще теплый.

АНТОНИО (оробев). А вы бы не могли сами просунуть руку? (Обращает внимание на человека в цилиндре, который спускается по лестнице, преисполненный чувства собственного достоинства. Завороженный этой нелепой фигурой, этим устремленным на него взглядом, выражающим покорность судьбе, подобострастно улыбается Агостино, склоняясь перед ним в благоговейном поклоне.)

Миновав лестницу, Агостино останавливается.

(После секундного замешательства собирается с духом и апеллирует к человеку в цилиндре, решив избрать его судьей в споре с Ритой.) Может быть, вы не в курсе дела…

Агостино медленно кивает головой и двусмысленно улыбается, как бы внушая юноше, что не сомневается в своих провидческих способностях.

АНТОНИО На десять тысяч лир я живу три дня..

Цилиндр снова медленно покачивается два — три раза.

Десять тысяч лир могут выручить семью.

АГОСТИНО (мгновенно раздумывает, хмурится, затем невозмутимым тоном). Это борьба добра и зла, жестокая победа ненасытной алчности ночной стражи над справедливостью. Наступит день, когда солнце правды прорвет своими лучами мрачную завесу, развеяв зловоние, каковое тебя окружает.

АНТОНИО (в полном замешательстве). Да… но…

АГОСТИНО (берет Антонио за руку и провожает к выходу, не давая ему раскрыть рта). Борьба добра и зла…

АНТОНИО. Я понимаю, но ведь…

АГОСТИНО. Наступит день… Прощай, брат, (Закрывает дверь за спиной Антонио, который не заметил, как очутился за порогом.) Все в порядке.

РИТА. Этот тип вернется.

АГОСТИНО. Пусть только попробует: я спущу его со всех лестниц, захлопну дверь, а когда он начнет вопить и звать на помощь, я помогу этому нытику подняться и сволоку его в «Скорую помощь».

РУДОЛЬФО. Цилиндр себя оправдал.

АГОСТИНО. Дорогой Родольфо, наши отцы, наши деды, прадеды и еще более далекие предки…

РУДОЛЬФО. Я понял, продолжайте…

АГОСТИНО. Я хочу сказать, что эта шляпа (показывает на цилиндр) веками оправдывала себя; она выполняет свое назначение сегодня, и так будет даже тогда, когда атомный век станет для людей далеким воспоминанием.

РУДОЛЬФО. По-вашему, первой вещью, которую доставят на Марс или на Луну, будет цилиндр?

АГОСТИНО. Первой — нет. С цилиндра не начинают, к нему приходят. А ведь неизвестно еще, как отнесся тогдашний король к изобретателю этой удивительной вещи, когда тот представил ему свой проект. «Ваше величество, извольте взглянуть на этот рисунок». — «Это что, бочонок?» — «Никак нет, ваше величество». — «Кастрюля?» — «И не кастрюля, ваше величество». — «Значит, труба?» — «Не угадали, ваше величество». Ничего не попишешь, правители во все времена были чуточку тугодумы. «В таком случае скажи сам, что это за диковинное приспособление, не заставляй меня попусту тратить время». — «Ваше величество, это шляпа». — «И ты принес ее мне? Уж не прослышал ли ты часом, будто я не только король, но и шляпник? Поди прочь, шут» — «Успокойтесь, ваше величество. Это шляпа, которая в трудную минуту может спасти трон вашего величества, — ведь никогда не знаешь, как обернутся дела. Прежде всего нужно сказать, что могущество этой шляпы смогут оценить исключительно люди образованные. Неграмотные сочтут себя недостойными ее и никогда не позволят себе не только носить такую шляпу, но даже примерить ее. Эта шляпа в форме цилиндра, ваше величество, будет украшать в торжественных случаях головы министров; доктора будут надевать ее, отправляясь на консилиумы; женихи с положением и их близкие будут красоваться в ней во время венчания, чтобы все видели, что брак дело серьезное; без цилиндра не обойдется ни одна дуэль; похороны важной особы, на которых не увидишь людей в цилиндрах, никогда не будут в глазах толпы пышными похоронами; армия вашего величества удвоится, если на воинов надеть цилиндры, и, наведя ужас на неприятеля, обратит его в бегство». Словом, дорогой Родольфо, этот головной убор столь же вечен, сколь чудодействен. И каждая семья, если ей приходится туго, должна иметь наготове хотя бы одну такую шляпу, висящую до поры до времени на вешалке. Свой цилиндр я берегу как зеницу ока и никогда не расстаюсь с ним, потому что он не однажды выручал меня. На рождество или на пасху заявляется, к примеру, почтальон за подарком. Я надеваю цилиндр и говорю: «Милейший, у меня, к сожалению, нет мелочи… зайдите как-нибудь в другой раз». Он отвечает: «Не извольте беспокоиться… Счастливого вам рождества, с пасхой вас», — и уходит. Если я скажу то же самое и при этом у меня на голове будет какая-нибудь другая шляпа или кепка, он не только уйдет с постной рожей, но еще и облает меня про себя… Когда домовладелец приходил, чтобы получить с меня квартплату за несколько месяцев, цилиндр отлично делал свое дело… Хозяином дома был у нас неграмотный старик, который вместо подписи ставил крестик… Но как все темные люди, он хотел, чтобы его сын вышел в образованные, и беда грянула, когда вместо отца ко мне пожаловал сынок… Это закон: образованные люди рождаются от неграмотных отцов, а неграмотные — от образованных. Но мы и грамотеям не дадим себя в обиду. Сколько мы набрали?

РУДОЛЬФО. Семьдесят тысяч.

АГОСТИНО. Семьдесят тысяч у нас было вчера. Я еще сказал: семьдесят тысяч за три дня — не так уж плохо. Только что я принес тальк, сменил воду, — поэтому мне казалось, что у нас должно быть на десять тысяч лир больше.

РИТА. Десять тысяч взяла сегодня утром ваша жена.

АГОСТИНО. Это почему же?

РИТА. Она попросила, и я дала.

АГОСТИНО. Вот тебе и на!.. А если б она попросила все семьдесят тысяч, вы бы их выложили?

РИТА. Она говорила про какой-то срочный платеж.

АГОСТИНО (зовет, задрав голову). Беттина!

Голос Беттины за сценой. «Что?»

Выгляни на минутку! (Повернувшись к Рите и Родольфо) Вечная история: муж ничего не должен знать. Эта женщина или помешанная, или мой враг. (Зовет.) Беттина!

На площадке, которой заканчивается лестница, появляется Беттина. Ей лет сорок пять, у нее живые хитрые глаза, она еще достаточно привлекательна и полна энергии, о чем свидетельствует каждый жест ягой типичной простолюдинки. На одежду она тратит гроши, но это компенсируется ее умением выбрать цвет и рисунок, благодаря чему платья, придуманные и сшитые ею самой, вызывают постоянную зависть соседок.

БЕТТИНА. Агостино, ты меня звал?

АГОСТИНО. Что это еще за срочный платеж?

БЕТТИНА. Какой платеж?

АГОСТИНО. Не отвечай на вопрос вопросом, а то я подумаю, что ты хочешь выиграть время.

БЕТТИНА. Агостино, неужели тебе не надоело? Неужто мы с тобой до сих пор должны выигрывать время, чтобы придумать, как отвечать друг дружке?

АГОСТИНО. Не прикидывайся дурочкой.

БЕТТИНА. Я ничего не поняла, Агости, только и всего. И никем я не прикидываюсь, а если узнаю, что это делаешь ты, я схвачу первую попавшуюся вещь и расшибу ее об твой череп. Что ты хотел спросить?

АГОСТИНО. Куда ты девала десять тысяч лир?

БЕТТИНА. Слава тебе господи, мы уже все знаем.

АГОСТИНО. Не кипятись. Ты должна понять, что я, ты и эта бедная пара считаем минуты и гроши, чтобы собрать нужную сумму. У нас в запасе еще семь дней; если же ты начнешь платить долги, это будет все равно что одной рукой брать деньги, а другой отдавать, и, когда время выйдет, мы не сможем выложить нужной суммы, и все наши старания пропадут впустую.

БЕТТИНА. Но ты же не даешь мне слова сказать…

АГОСТИНО. Подожди, я еще не кончил… Я уж не говорю о том, что кредиторы в кои-то веки утихомирились и не морочат нам голову, но стоит расплатиться хоть с одним из них, об этом узнают остальные, и тогда ты увидишь, как штурмовали Бастилию.

БЕТТИНА. Я ни с кем не расплачивалась. Дай мне объяснить. Рано утром пришла донна Фортуната, ну та, что живет в доме семнадцать. Ты еще спал и поэтому не слышал. Она пришла вся перепуганная, мне даже страшно стало. «Донна Беттина, миленькая, выручите меня! Господь пошлет вам здоровья. Вот уж три дня, как мой муж не ходит на стройку: у него до того болит зуб, что он на стенку готов лезть…». Она сказала, что бедняга швырялся стульями, что он разбил стеклянный колокол святой Анны, который у них на комоде стоит… Но это еще не все. Он так измучился, что схватил вдруг лом — он ведь на стройке работает — и хотел убить жену и детей. «Донна Беттина, — сказала она, — если бы это был целый зуб, я б ему его вырвала или он вырвал бы сам, он ведь не трус, но там у него гнилушка корня сидит внутри, а снаружи видно только черную точечку». Она попросила три тысячи лир, чтобы сводить его к врачу.

АГОСТИНО. Бедный Маттео. Зубная боль страшная штука.

БЕТТИНА. Разве я могла ей отказать?

АГОСТИНО. Понятное дело…

БЕТТИНА. Как видишь, ни с кем я не расплачивалась, а дала в долг.

АГОСТИНО. Еще хуже! Пойдет слух, что мы одалживаем людям деньги, взбешенные кредиторы наперегонки бросятся сюда. Кто с ними будет объясняться?

РУДОЛЬФО. Вы, наденете цилиндр и объяснитесь.

АГОСТИНО. Не хватало, чтобы мне превратили цилиндр в лепешку.

БЕТТИНА (спускаясь по лестнице). Вот сдача с десяти тысяч лир. (Вынимает деньги из кармана передника и кладет на стол) Шесть тысяч сто.

АГОСТИНО. Как так? Ты ведь одолжила донне Фортунате три тысячи.

БЕТТИНА. Три с половиной. Пятьсот лир на такси.

АГОСТИНО. Он что, не мог добраться до врача на своих двоих?

БЕТТИНА. С такой болью?

АГОСТИНО. Разве у него зубы не во рту, а на ногах?

БЕТТИНА. Я не могла не дать денег. Она ведь тоже часто нас выручала.

АГОСТИНО. Ладно, три тысячи пятьсот. Значит, здесь должно быть шесть с половиной.

БЕТТИНА. Я приготовила сковороду картошки с луком и помидорами: попросим в пиццерии на углу, чтобы посадили ее в печь.

АГОСТИНО. Еще один ответ, чтобы выиграть время. Какое отношение имеет сковорода картошки к четырем сотням лир?

БЕТТИНА. Интересно, как бы я сделала картошку с луком и помидорами без четырехсот лир? Кстати, до обеда не так уж много времени. (Быстро поднимается по лестнице и исчезает за дверью справа.)

АГОСТИНО. Итак, здесь шесть тысяч сто…

РУДОЛЬФО. А это сегодняшние десять тысяч. (Кладет на стол кредитку, полученную Ритой от Антонио.)

РИТА. Шестьдесят тысяч у меня.

АГОСТИНО. Где вы их держите?

РИТА (показывая на комод). Там.

АГОСТИНО. Будьте осторожны.

РИТА (достает деньги из ящика и показывает ему). Вот они. Я пересчитываю их по три-четыре раза на день и еще раз перед сном.

РУДОЛЬФО (передавая Рите десять тысяч лир). Держи.

РИТА (по мере того как считает, кладет деньги на стол). Десять, двадцать, тридцать… тридцать пять, сорок, сорок пять, сорок шесть, сорок семь, сорок восемь, сорок девять, пятьдесят… шестьдесят. (Показывая купюру, которую дал ей Родольфо) С этими будет семьдесят. А с тем, что осталось от утренних десяти тысяч, — семьдесят шесть тысяч сто.

В дверях справа появляется Беттина. У нее в руках огромная медная сковорода, полная картофеля, лука и помидоров- овощи нарезаны, перемешаны, и остается только поместить их в печь.

БЕТТИНА (выходит на балкон и зовет). Микеле! Микё! Что ты делаешь?

Голос Микеле за сценой. «Ничего!»

АГОСТИНО. В этом переулке занятие у всех одно.

БЕТТИНА (к Микеле), Да не беги… Дон Винченцо в лавке?

Голос Микеле по-прежнему за сценой, но уже ближе: «Да-да. И донна Кончетта тоже». Микеле поравнялся с балконом, поднявшись по ступеням, переулка, и стоит сейчас прямо перед Беттиной.

МИКЕЛЕ. Что я должен для вас сделать, донна Бетти?

БЕТТИНА (показывая ему сковороду). Обычная просьба…

МИКЕЛЕ. Сбегать в пиццерию?

БЕТТИНА. Только не в первую, а к дону Орацио, в конце переулка.

МИКЕЛЕ. Будет сделано. (Берет сковороду и исчезает.)

БЕТТИНА. Через полчаса зайдешь за ней.

Голос Микеле за сценой: «Хорошо!»

Скажи дону Орацио, чтобы не беспокоился: я в долгу не останусь.

Голос Микеле уже издалека: «Хорошо, синьора!»

(Входит и спускается по лестнице) Ну вот, теперь о еде можно больше не думать. На сладкое я купила изумительный арбуз.

РУДОЛЬФО. Мы подсчитали деньги. Для трех дней неплохой улов. Если и дальше так пойдет, я думаю, мы наберем то, что нам нужно, быстрее, чем за неделю.

РИТА (убирая деньги в ящик комода). Дай бог. А то у меня начинают сдавать нервы.

АГОСТИНО. Дорогая синьора, вы проявили чудеса находчивости и присутствие духа, достойные великой артистки. А вы знаете, что перед моими глазами за тридцать семь лет прошли самые разные актеры — большие и маленькие, честные и проходимцы.

РИТА. Ведь это люди, которых я вижу впервые, типы, у Которых одно на уме… Когда вокруг творится бог знает что, среди них может попасться какой-нибудь маньяк или преступник… Понятное дело, встречаются дураки, которые отказываются от десяти тысяч лир в уходят с чем пришли, но ведь недолго нарваться и на такого, что пырнет ножом.

АГОСТИНО. А я для чего?

РУДОЛЬФО. И я?

РИТА. Вы? Не смешите меня. Пока вы спуститесь сверху, а он слезет с постели… А о том, сколько сил у меня забирает вся эта комедия, вы не подумали? Попробуйте оплакивать покойника с утра до вечера, попробуйте без конца мыться и вытираться… Кстати, замените чем-нибудь ваш вонючий тальк: от этого запаха меня выворачивает наизнанку.

РУДОЛЬФО (бросает взгляд на старые часы, висящие на стене). Сейчас без четверти двенадцать. Картошка будет готова через полчаса. Примерно в час, в час с небольшим мы сядем за стол. А пока можно заняться делом: я улягусь на кровать, а ты иди наверх и еще раз помойся.

РИТА. Уф!

АГОСТИНО. После обеда отдохнете два — три часика, а в половине пятого вас будут ждать вода, мыло и тальк.

РУДОЛЬФО. Около пяти — самое доходное время.

АГОСТИНО. Учтите, что вечером — ближе к двенадцати и после полуночи — такого рода купание может принести самые неожиданные результаты.

РИТА. Вот именно, а то нам больше нечего делать по ночам! Сегодня вечером я иду в кино.

БЕТТИНА. Правильно. Ты иди в кино, а я за тебя выкупаюсь разика четыре, если не пять.

АГОСТИНО (с двусмысленным намеком). Мы только и ждем случая тряхнуть стариной.

БЕТТИНА (не подавая вида, что уязвлена, переводит разговор на другую тему, Рите). У меня есть полпачки пудры без запаха, Я ее принесу и насыплю тебе в коробку вместо талька.

РИТА. Спасибо.

Беттина направляется к лестнице.

АГОСТИНО (понял, что Беттина обиделась, и раскаялся в своем поступке. Обогнав ее, первым подходит к лестнице и пытается вернуть расположение жены). Ты сказала, что купила арбуз?

Беттина, не удостоив его взглядом, проходит мимо.

Бетти! Я ведь к тебе обращаюсь.

БЕТТИНА (поднявшись на площадку перед балконом, свешивается над перилами). Я купила то, что хотела, и не собираюсь отвечать на вопросы всякого дерьма вроде тебя.

АГОСТИНО. Это все?

БЕТТИНА. Я делаю вид, что ничего не случилось, а он меня один раз подковыривает и другой.

РУДОЛЬФО. А что, собственно, случилось?

РИТА. Беттина…

БЕТТИНА. Не прикидывайтесь, будто свалились с луны: вы отлично знаете, в чем дело.

АГОСТИНО (Рите и Родольфо, идя на попятную). Когда я сказал «тряхнуть стариной»…

БЕТТИНА. Можно подумать, будто я от него что-то скрывала! Да он с первого дня, как мы познакомились, знал обо мне все, что я знала сама: что я делала, что говорила и как жила. И через столько лет он еще пытается острить и тянет из меня жилы, чтобы узнать, со сколькими мужчинами я спала.

АГОСТИНО. Неужели нельзя обойтись без этих подробностей? Кроме того, если мужчина задает такого рода вопросы, значит, женщина ему не безразлична.

БЕТТИНА. Я же тебе сказала, сколько их у меня было.

АГОСТИНО (Рите и Родольфо). Она говорит, пятнадцать…

РУДОЛЬФО. Но если так…

БЕТТИНА. А он не верит, — пройдет какое-то время, и опять спрашивает то же самое.

АГОСТИНО. Потому что число пятнадцать не внушает большого доверия.

РУДОЛЬФО. Дон Агостино, все цифры одинаковы.

АГОСТИНО. Чтобы пересчитать дни недели или партию бутылей с вином — да. Но тут речь идет о другом. К тому же она всякий раз называет новую цифру. Позавчера она сказала — восемьдесят.

БЕТТИНА. Просто мне осточертело слышать один и тот же вопрос.

АГОСТИНО (поднимаясь по лестнице, туда, еде стоит Беттина), Ладно, от меня этот вопрос ты больше не услышишь, и даю слово, что если моя жена отправится на тот свет, я на тебе женюсь. (Подходит к Беттине и раскрывает объятия) Обними меня, и кончим этот разговор.

БЕТТИНА (отвешивает ему пощечину, от которой цилиндр сваливается у него с головы и откатывается к дверям балкона). Вот тебе!

АГОСТИНО (потирая щеку). Бетти!..

БЕТТИНА. Подождем смерти твоей жены! И после всех рогов, которые она тебе наставила, мы услышим: «Вспомним то время, когда эта святая женщина была жива!» И он еще лезет ко мне: «Эта цифра не внушает большого доверия!» Он почти угадал: пятнадцать, восемьдесят… (Скрывается за дверью справа)

РУДОЛЬФО. Зря вы ее изводите.

РИТА. Донна Беттина чудесно к вам относится.

РУДОЛЬФО. В вашем случае, как и в тысяче других подобных вашему, число не имеет значения.

АГОСТИНО. Ты шутишь, Родо? По — твоему, пятнадцать и восемьдесят— все равно? (Выходит в соседнюю комнату, забыв поднять цилиндр)

В переулке перед балконом возникают силуэты двух мужчин, которые, встретившись, обмениваются сердечным рукопожатием. Голоса Артуро и Роберто за сценой: «Дорогой дон Роберто!», «Приветствую вас!»

Услышав мужские голоса, Родольфо подмигивает Рите и показывает на «рабочее» место, давая понять, что было бы непростительно упустить представившуюся возможность; женщина тут же поднимается на площадку перед балконом, а Родольфо входит в нишу под лестницей и задергивает за собой занавеску.

АРТУРО. По дороге в суд я решил проведать больную тетю, — она живет в этих краях. А вы? Взбираться по этой бесконечной лестнице в такую жару?

РОБЕРТО. Я веду дела фирмы Де Ферранте. Мне поручили посмотреть дом, который продается неподалеку отсюда — в районе святого Януария.

Тем временем Рита завершила «ритуал» умывания и уже раза два открывала балконные двери, чтобы развесить на солнце мокрое полотенце.

АРТУРО. Желаю удачи.

РОБЕРТО. Спасибо.

Артуро отправляется по своим делам; Роберто, обративший внимание на манипуляции Риты, толкает дверь, чтобы заглянуть в комнату и, если удастся, завязать знакомство с соблазнительной женщиной.

Умываетесь?

РИТА. А вы что, не видите?

РОБЕРТО. Так поздно?

РИТА. Слишком много вопросов. Выходит, раньше у меня не было времени умыться. А кроме того… каждый живет по — своему.

РОБЕРТО. Вы хорошенькая, я в этом кое-что понимаю.

РИТА. Спасибо.

РОБЕРТО (со значением). Что мы будем делать?

РИТА. Вам виднее.

РОБЕРТО. Вот оно что… В котором часу можно вас навестить?

РИТА. Была бы охота, тогда любое время подойдет.

РОБЕРТО. А ты забавная, мне это нравится. Сколько ты берешь?

РИТА. Сначала зайди.

РОБЕРТО. Нет — нет, лучше прежде сговориться о цене.

РИТА. Десять тысяч лир.

РОБЕРТО (с иронией). Только и всего? Но ведь это даром! Ты разоришься, дочь моя. Десять тысяч лир, два обеда, включая пирожное и кофе… (Грубым, оскорбительным тоном.) Обратись в агентство, через которое люди ищут служанок, и ты поймешь, как приходится из кожи вон лезть, чтобы заработать жалкие гроши, и позволительно ли, будучи проституткой, требовать с клиента по десять тысяч лир!

Рита захлопывает у него перед носом балконные двери и, привалившись к ним спиной, чтобы они не открылись, в отчаянии закрывает лицо руками.

РУДОЛЬФО (выглядывает из-за занавески и задирает голову). Что случилось?

Голос Роберто за сценой: «Десять тысяч лир… С ума сойти! И как назло — ни одного полицейского…»

Входит Агостино.

АГОСТИНО. В чем дело?

РУДОЛЬФО (подбегает к Рите и пытается оттащить ее от дверей, чтобы открыть балкон и «поговорить» с обидчиком жены). Пусти, не мешай.

РИТА. Нет, нет!

АГОСТИНО. Цилиндр… Вы не видели цилиндр?

За сценой слышится голос Аттилио Самуэли, еще одного знакомого Роберто, который, спускаясь по переулку, остановился, чтобы выразить ему свое сочувствие. Голоса Аттилио и Роберто: «Бывает, дон Робе, не огорчайтесь!» — «А я и не огорчаюсь. Я хотел, чтобы вы поняли, до чего мы докатились». — «Всего доброго». — «Будьте здоровы».

РУДОЛЬФО. Какая сволочь! Рита. Тсс!

В тишине освещенного солнцем переулка слышны удаляющиеся шаги Роберто; одновременно раздается стук в стеклянные двери балкончика.

РУДОЛЬФО. Кто там еще? Рита. Ступай вниз.

Родольфо начинает спускаться по лестнице.

АГОСТИНО. Я открою, только сначала найдите мой цилиндр. Стук в балконную дверь повторяется.

РИТА (Агостино). Уйдите.

РУДОЛЬФО (он уже на кровати; приподнимает занавеску). Тут не цилиндр нужен, а револьвер! (Опускает занавеску.) Рита (едва приоткрыв двери балкончика, робко). Кто здесь?

Голос Аттилио за сценой, негромко: «Я человек порядочный, вам нечего бояться, откройте». Успокоившись, но не настолько, чтобы ее поведение могло показаться неосторожным, Рита приоткрывает одну из створок чуть больше. Сквозь щель можно увидеть лишь тулью и частично — поля новой летней шляпы.

Голос Аттилио: «Я остановился посреди лестницы, чтобы перевести дух; раскрыл газету и принялся читать заголовки… Но не лучше ли будет, если вы пригласите меня войти? Лучше и для вас и для меня».

РИТА. Вы начали читать заголовки, и что дальше?

Голос Аттилио: «Поскольку я знаком с тем господином, который только что отошел отсюда, и поскольку, перед тем как уйти… Впустите меня, и я расскажу, что было потом».

Я женщина одинокая…

Голос Аттилио: «Почему я и хочу войти».

А я поэтому хочу знать, что вам угодно.

Голос Аттилио — «В таком случае я скажу. Если вы не против, я готов дать вам десять тысяч лир, которые пожалел для вас мой знакомый».

Коли это правда.

Голос Аттилио: «Где тут у вас вход?»

Восемь ступенек вниз. Как войдете в подъезд, первая дверь налево. Звонить не надо. (Закрывает балкон, подходит к входной двери, отпирает замок и ждет.)

Через некоторое время дверь открывается; Рита отступает в сторону, чтобы мужчина мог открыть ее до конца и войти, Аттилио входит, на мгновение останавливается на пороге, чтобы оглядеть помещение. Ему лет шестьдесят — шестьдесят пять, он хорошо сохранился, бодр, у него приятная внешность. На нем не только новая шляпа, но и новый, с иголочки светло — серый костюм из дорогого тонкого материала, прекрасно сшитый. Из старомодных вещей мы видим у него только золотую цепочку с часами, прикрепленную к жилету, — должно быть, он носит ее в память о ком-то из своих близких. Он учтив, но когда, прищурившись, смотрит людям в лицо, оценивая их, его взгляд становится настороженным и недоверчивым. Входя, он снимает шляпу.

АТТИЛИО. Это я… Можно?

РИТА. Конечно. (Запирает дверь.)

АТТИЛИО (он стоит уже посреди комнаты, снимая пиджак), Где у вас кровать?

РИТА (застигнутая врасплох, робко показывает на нишу под лестницей). Там…

АТТИЛИО (понимающе). За занавеской… Ясно. Чудесный альков. (Развязывает галстук.) Раздевайся.

РИТА. Но…

АТТИЛИО. Ты не хочешь раздеться?

РИТА. Я думала для начала получше закрыть балкон…

АТТИЛИО. Кто нас увидит там, внизу? Пусть будет открыт, а то здесь и так дышать нечем. (Вешает галстук на спинку стула, где уже висит его пиджак).

РИТА. Мне казалось…

АТТИЛИО (расстегивая жилет). Сейчас ты получишь свои десять тысяч лир, чтобы вам большене возвращаться к этому вопросу. (Складывает жилет и кладет его на стул, вынимает аз бумажника десятитысячную купюру и, спрятав бумажник, показывает ее женщине.) Если ты будешь мила со мной, я тебе потом кое-что прибавлю. Держи!

Рита, протягивает руку.

Нет, погоди: сначала сними халат.

Халат соскальзывает вдоль тела Риты, Аттилио прищуривает глаза и несколько секунд восхищенно разглядывает прекрасную фигуру женщины; затем решительным движением протягивает ей деньги; при этом глаза у него блестят.

Держи, малышка: ты стоишь этих денег.

Рита берет деньги и не успевает остановить Аттилио, который внезапным движением отдергивает занавеску. Увидев Родольфо, он на мгновение теряется, но тут же берет себя в руки.

(Глядя на кровать, явно раздосадованный.) Это еще что за история? (Рите.) Разбуди его и прогони.

РИТА (глядя на Аттилио грустными глазами). Прогнать?

АТТИЛИО. Ну хотя бы разбуди: пусть подождет за дверью.

РИТА (по-прежнему глядя на Аттилио глазами, полными скорби). Разбудить?

АТТИЛИО. А что, он так крепко спит, что его не добудиться?

РИТА (со слезами в голосе). Теперь уже никому его не разбудить.

АТТИЛИО. А кто он такой?

РИТА (падает на колени и разражается привычными рыданиями). Мерзавка! Гнусная тварь! Паскуда! Но еще омерзительнее меня судьба, еще гнуснее рок… жизнь… Я больше не могу!

АТТИЛИО. Что случилось?

(показывая на кровать). И вы еще спрашиваете, что случилось? Это мой муж… Он умер сегодня ночью, в одночасье…

АТТИЛИО (в ужасе). О господи! (Непроизвольно пятится.)

РИТА. И деньги мне нужны, чтобы его похоронить и расплатиться с долгами, которые он оставил… Я одна на свете, одна — одинешенька, как луна… (Плачет.) Аттилио (трясущимися руками хватает пиджак и жилет). Ты просто рехнулась от боли, дочь моя. Рядом с покойником? На той же кровати! У меня подкашиваются ноги. Будьте здоровы, дочь моя, дай вам бог… (Быстро семенит к входной двери.)

Родольфо берег Ритину руку, покрывает ее восторженными поцелуями.

(Инстинктивно подносит руку к шее обнаруживав, что на нем нет галстука; поворачивается к стулу и при атом замечает порыв Родольфо. Он потрясен, однако молчит и через несколько секунд, в течение которых оставался неподвижным, подбирает с пола укавший галстук, украдкой смотрит на жену и мужа, застывших в прежних позах и убежденных что старик ничего не заметил. Медленно направляется к двери. На пороге останавливается, оборачивается и, прищурившись, смотрит на Риту.) Если хорошенько подумать, ты, пожалуй, права. Что тут плохого? Он все равна не видит и не слышит. Хуже было бы, если бы он притворился мертвым… Но такое случается не часто. (Как ни в чем не бывало возвращается назад и с подчеркнутой аккуратностью пристраивает на стуле пиджак, жилет, галстук.)

РИТА (не на шутку встревожена). Вы бы хотели…

АТТИЛИО. Не хотел бы, а хочу. Десять тысяч я тебе уже дал… Поэтому чем быстрее мы управимся, тем скорее я уйду.

РИТА. Рядом с покойником?

АТТИЛИО. Мне все равно. Я согласен. Я ведь тебе сказал, что согласен.

На площадку перед балконом входят на цыпочках Агостино и Беттина. Остановившись, они ждут, что будет дальше. Аттилио их не видит.

РИТА (решительно), А теперь я не согласна.

АТТИЛИО. В самом деле?

Агостино и Беттина переглядываются.

РИТА. В самом деле. Вот ваши десять тысяч лир. (Кладет деньги на стол.) Можете взять их и оставить меня в покое.

АТТИЛИО. Понимаю, в первую минуту ты решила, что у тебя хватит сил, а теперь, ближе к делу, боишься, что это будет кощунством. Ты считаешь, что десять тысяч лир можно выманить и у кого-нибудь другого, кто испугается покойника и сбежит. Но я не из пугливых и, чтобы тебя не так мучила совесть, к этим десяти тысячам лир я прибавлю еще десять. (Кладет вторую десятитысячную кредитку поверх первой.)

РИТА. Нет-нет… Нет!

АТТИЛИО (серьезно, убежденно). Послушай, малышка, мне не пятнадцать лет. Прежде чем постучаться, я все как следует взвесил; и если я здесь, то для этого имеются серьезные основания. Здоровье есть здоровье.

РИТА. При чем тут здоровье?

АТТИЛИО. Ты слишком молода и многого не понимаешь. К тому же это мои личные обстоятельства, которые никого не касаются. (Решительно.) Слушай, я кладу сверху еще три бумажки по десять тысяч: ты получаешь пятьдесят тысяч лир, и мы переходим от слов к делу. (Отсчитывает и кладет на стол еще три десятитысячные кредитки.)

РИТА (смотрит на деньги, борясь с искушением). Я, право, не знаю… (Показывает на кровать.) Если бы не он…

АТТИЛИО. Он отошел в лучший мир.

РИТА. Но, может быть, теперь, после смерти, все в этом доме говорит о его присутствии, как никогда раньше.

АТТИЛИО (с иронией), В его присутствии никто не сомневается.

РИТА (напуская мистического туману). Вы тоже верите в бессмертие души?

АТТИЛИО (в тон ей). Разумеется…

РИТА. Тогда дайте мне посоветоваться с ним: если он ничего не решит, я решу сама.

АТТИЛИО. Правильно, правильно, посоветуйтесь с ним. Он ведь теперь пребывает в царстве истины, так что ему и карты в руки.

РИТА. Только вы отойдите… оставьте меня с ним наедине: я не могу молиться при вас.

АТТИЛИО. Пожалуйста, ради бога, договаривайтесь на здоровье. (Отходит и поворачивается к ней и Родольфо спиной.)

РИТА (опускается на колени перед мужем, сложив молитвенно руки). Святая душа, что мне делать? Ты все знаешь и все видишь, я уверена… Ты знаешь также, отчего ты умер и в каком положении меня оставил… (Повышая голос.) Это знаешь не ты один, но и все святые — в том числе и Санто Агостино!

Агостино не терпится прибавить к уже имеющейся сумме еще пятьдесят тысяч лир; смотрит на Беттину, которая ломает себе руки, уповая, как и он, на то, что деньги останутся в доме.

Знак, подай мне знак, твоя воля для меня закон! Помоги мне! Я жду одну минуту, и если за это время я ничего не услышу, значит, ты против. Удар далекого колокола, шуршанье ветра в комнате, какой-нибудь необычный шум… и я пойму, что ты разрешаешь мне принести себя в жертву… Аттилио (после продолжительной — около двадцати секунд — паузы). Скажи ему, что пятьдесят тысяч могут превратиться в сто!

Эта цифра настолько поражает Агостино, что он решается дважды хлопнуть балконной дверью, произведя тем самым необычный шум, о котором Рита просила мужа; тут же он скрывается вместе с Беттиной во второй комнате.

АТТИЛИО (овладев собой меле тою, кем неожиданный шум заставил его вздрогнуть; обращается к Рите; скептически). Он разрешил. Не будем терять времени.

РУДОЛЬФО (скривив рот, сквозь зубы, Рите). Выстави его, не то я за себя не ручаюсь.

РИТА (поднимаясь с колен, подходит к Аттилио. На этот рва ее голос звучит ласково, умоляюще, «подлинна»). Сжальтесь надо мной, перестаньте меня мучить… По всему видно, вы человек порядочный. Смотрите, я плачу, по — настоящему плачу. (Действительно, две крупные слезы скатываются по ее щекам.) Будьте великодушны, пожалейте меня… Я прошу у вас прощения; возьмите ваши деньги и уходите. (Плачет навзрыд не стесняясь своих слез; руки бессильно повисли вдоль неподвижного туловища, — так плачут дети.)

Родольфо садится на кровати и воинственно сжимает кулаки, намереваясь вмешаться в этот бессмысленный диалог, как того требуют права и обязанности мужа, понявшего, что пора наконец взять под защиту собственную жену и собственную честь. Некоторое время он остается в этом положении, сверля Аттилио взглядом. Старик не проявляет ни малейших признаков удивления или страха и в свою очередь смотрит на него, прищурившись и скрестив руки на груди.

РУДОЛЬФО (в конце концов решается высказаться). Извините, но ваша настойчивость кажется мне неуместной. Чего вы добиваетесь? Эта бедная женщина искренне огорчена, она плачет. Она просила у вас прощения. Я тоже прошу извинить меня. Чего вы еще хотите?

АТТИЛИО. Но, милостивый, государь.

На площадке перед балконом вновь появляются Агостино и Беттина.

Я не знаю, кто вы и как вас величать…

РУДОЛЬФО. Я муж этой женщины. Мое имя не имеет значения.

АТТИЛИО. И муж заставляет собственную жену заниматься такого рода ремеслом, а сам изображает покойника и воскресает, когда ему заблагорассудится?

РУДОЛЬФО. Совершенно верно. И тут я мог бы согласиться с вами. Но почему вы не хотите понять: жизнь иной раз бывает настолько невыносима, что человеку остается одно из двух — притвориться мертвым или умереть.

АТТИЛИО. Нашли кому рассказывать сказки! Как бы там ни было, нельзя доходить до такой дикости, тем более что это карается законом.

АГОСТИНО (отыскал наконец цилиндр, водрузил его на голову и решительно подходит к перилам). Нет, можно!

АТТИЛИО (удивленно). Кто там еще?

БЕТТИНА (пытается остановить Агостино, направляющегося к лестнице). Подожди.

АГОСТИНО. Не мешай мне, Бетти. (Вырывается из ее рук и быстро спускается по лестнице. Он в двух шагах от Аттилио.)

Беттина последовала за мужем и стоит сейчас у него за спиной.

Можно!

АТТИЛИО (к Родольфо). Кто этот тип?

АГОСТИНО. Вы неграмотный, а?

АТТИЛИО (обиженно). К вашему сведению, я окончил лицей и университет, причем — два факультета.

Разочарованный Агостино снимает цилиндр.

БЕТТИНА (к Аттилио). Милый человек, послушайте. В этом доме — замороженная квартплата. Мы въехали сюда еще до войны. Хозяин дома мог выселить нас только за неуплату.

РУДОЛЬФО. Этим все и кончилось. Он подал в суд, и судья решил дело в его пользу.

РИТА. Нам дали десятидневный срок: или мы погасим задолженность, или нас выбросят на улицу. Без права на апелляцию. И никаких отсрочек.

БЕТТИНА. Мы задолжали триста тысяч лир. Понимаете…

РИТА (достала из ящика комода лист бумаги и показывает его Аттилио). Вот уведомление.

БЕТТИНА. Мы всегда платили вовремя, но при том, что все дорожало…

АГОСТИНО (неожиданно разволновавшись). Мне так стыдно смотреть этим ребятам в глаза… что я отхлестал бы себя по щекам собственными руками.

РУДОЛЬФО. Что вы, дон Агостино? Вы-то здесь при чем? Мы ведь знаем, что небольшие деньги, которые мы вам давали каждый месяц, уходили на то, чтобы изо дня в день топить печку и чтобы у нас была тарелка макарон.

БЕТТИНА. Нам не удавалось сводить концы с концами, и в прошлом году мы сдали эту комнату им двоим.

РУДОЛЬФО. Я приехал в Неаполь на курсы официантов, чтобы подучиться еще немного и, попытав счастья на конкурсе, попробовать устроиться в вагон — ресторан. Конкурс уже был: меня признали одним из лучших, но места все нет и нет.

РИТА (ласково гладя Родольфо по голове). А пока что он должен браться за любую временную работу, чтобы не протянуть ноги.

РУДОЛЬФО. По выходным дням меня берут дополнительным официантом, я подменяю больных, иногда обслуживаю свадьбы… летом мою посуду в ресторане… Когда говорят о дикости и о законе, не зная причин…

АГОСТИНО. А что тут, собственно, знать?! Я тридцать семь лет проработал сторожем в театре «Аполлон». Пусть это был народный театр, но все равно театр… И разве его не снесли в один прекрасный день, чтобы построить на его месте гостиницу? Я получил свою жалкую толику денег и оказался на улице. Чем я разжился за тридцать семь лет работы? Барабанным револьвером, с которым я дежурил по ночам и который год назад продал на пьяцца Франчезе, да цилиндром, который оставил какой-то иллюзионист у себя в уборной. Учтите при этом две войны, инфляцию и подорожание жизни… не говоря о властях, которые не отвечают на письма и заявления… Вы настоящий синьор, сразу видно, что вы не знакомы с нуждой и что господь был милостив к вам и благословил ваш дом… Будь я на вашем месте, я бы, услышав такую невеселую историю, сказал: «Неужели я желаю зла этим и без того несчастным людям? Будем считать, что я переплатил на какой-то покупке, тем более что сто тысяч лир меня не разорят и не сделают богаче. Деньги, которые лежат на столе, — ваши. Счастливо оставаться, я пошел».

АТТИЛИО. Именно так я и хотел бы поступить, но, увы, не могу. Мое положение будет поотчаяннее вашего. Вот уже двадцать месяцев, как я овдовел. За тридцать лет, что мы прожили с женой, царствие ей небесное, она родила на свет семерых детей, да продлит господь их дни, и сделала двенадцать абортов, а от этого здоровее не станешь, и вот она умерла под ножом хирурга на пятом месяце беременности от преждевременных родов.

БЕТТИНА. Бедная женщина!

АТТИЛИО. После года строгого траура я носил траур еще шесть месяцев, соблюдая все правила, отказывая себе решительно во всем, воздерживаясь от того, от чего обязан воздерживаться мужчина, потерявший жену. Только два месяца назад я позвал портного и обновил гардероб, поскольку я имел уже право снять траур и ни в чем себе больше не отказывать. И вы хотите, чтобы я оставил деньги и ушел? Что такое сто тысяч лир по сравнению с моей жизнью? Да будет вам известно, что у меня есть врач, который каждый день проверяет мое здоровье и от которого я постоянно слышу, что отправлюсь на тот свет, если не вернусь к нормальному образу жизни. У меня никогда не было женщин, кроме моей жены, и смею вас заверить, что после покойницы это (показывая на Риту) единственная женщина, которая мне по — настоящему нравится и которую я хочу.

РУДОЛЬФО (взрываясь). Слушайте, вы, к чему вы клоните?!

АТТИЛИО. Вы знаете, к чему я клоню. И ваша жена знает, она поймала меня на удочку с балкона, а передо мной сговаривалась о цене с другим господином.

РУДОЛЬФО. Мы же признались вам, что это был трюк, уловка.

БЕТТИНА. Мы вам все объяснили.

АТТИЛИО. Но ведь она разделась! А вам лучше знать, что представляет собой ваша жена в раздетом виде. Неужели из-за ваших идиотских трюков я должен заработать кровоизлияние в мозг? У меня семь сыновей, столько же невесток в двенадцать внуков! Когда вся семья собирается вместе, для каждой из этих двадцати шести душ видеть меня праздник. Моя жизнь в ваших руках: не губите меня. К ста тысячам лир я прибавлю еще двести тысяч, и вы остаетесь в этой квартире, а я — на этом свете, к радости моей родни.

АГОСТИНО. Триста тысяч лир… (Вопросительно смотрит на Беттину.)

БЕТТИНА (недоверчиво). Триста тысяч… (Потрясенная, смотрит на Агостино.)

АТТИЛИО. Сто тысяч наличными и чек на двести тысяч. Чтобы не было никаких сомнений, я его подписываю и кладу на стол, а кто-нибудь из вас идет в банк и получает по нему деньги: чек на предъявителя. (Вынимает из бумажника чек, подписывает и кладет поверх лежащих на столе денег.)

Воцаряется растерянное молчание. Агостино и Беттина смотрят как завороженные на стол. Рита, кусая в кровь тыльную сторону ладони левой руки, устремляет взгляд на мужа, пытаясь предугадать его реакцию.

РУДОЛЬФО (правильно оценив значение того молчания, в особенности молчания Агостино и Беттины, ледяным тоном, скривив губы, обращается к ним). Ну? Дон Агостино… Донна Беттина… Что вы на это скажете?

АГОСТИНО (не сводя глаз с денег). А что мы можем сказать?..

БЕТТИНА (отряхивая легкими движениями платье — сначала на груди, потом рукав). Это дело тонкое… Тут, конечно… не нам, а вам.

РУДОЛЬФО (подпрыгивает как ужаленный и в истерике начинает метаться по комнате). О-о-о! Да вы что, рехнулись? Какого решения вы от меня дожидаетесь? Что я должен сделать? Взять собственную жену и уложить в постель с этим типом? Гады! Сволочи! Будьте вы прокляты! И дон Агостино хорош: молчит! Донна Беттина — молчит! Еще бы! Ведь дон Агостино убежден, что пятнадцать ничтожная цифра, а донна Беттина отлично знает, что можно начать с одного и спокойно дойти до восьмидесяти с лишним… Все только и ждут, чтобы этот осел наставил мне рога. Кто, по-вашему, должен вышвырнуть его за дверь? Если его не выставите вы, это сделаю я, но для начала я проломлю ему череп!

Со стороны балкона в комнату заглядывают несколько жителей переулка и человека два прохожих; предварительно кто-то из них толкнул балконные двери, и они приоткрылись.

ЖЕНЩИНА. Донна Бетти, что случилось?

МУЖЧИНА. Дон Агости?..

БЕТТИНА. Ничего-ничего… Ровным счетом ничего. Агости, закрой балкон.

РУДОЛЬФО. Как бы не так! Наоборот, откройте настежь. И входную дверь тоже. Пусть все знают, что происходит в этом доме. (Подбегает к входной двери и распахивает ее.) Так будет лучше: вход свободный! Подобные вещи не решаются при закрытых дверях. Этак недолго опорочить порядочную женщину и возвести напраслину на мужа: кто-то чего-то недослышит, а ты доказывай потом, что ты не верблюд. (Подняв голову к балкону) Подходите ближе, не стесняйтесь! Полюбуйтесь на этого старого сумасшедшего, который хочет переспать с моей женой.

АТТИЛИО. К вашему сведению, я вошел сюда не через балкон; к тому же меня пригласила в дом ваша жена, заранее обговорив со мной цену за вход. Вам угодно посвятить всех в ваши личные дела? Тем хуже для вас, мне же от этого ни холодно ни жарко.

Несколько человек — соседей по дому — собралось на площадке перед входной дверью; одновременно прибавилось народу перед балконом.

АТТИЛИО. Из того, что вы говорили, вы правы в одном. Вы сказали: «Полюбуйтесь на этого старого сумасшедшего». Так оно и есть: я сошел с ума. Я сумасшедший! Я сошел с ума!

Толпа перед балконом и перед входной дверью. Развязно смеются и выкрикивают: «Старый сумасшедший!..», «Старый сумасшедший!»

Товар полюбится — ум расступится. Только что я предлагал триста тысяч лир; если этого мало, я готов предложить полмиллиона.

Смех перед балконом и в дверях смолкает. Небольшая толпа голодранцев ошеломлена суммой, столь несоразмерной с тем, за что она предназначается в уплату. Молчание длится недолго; неожиданным свидетелям пришлись по вкусу дерзость старика и решительный тон, каким он бросал свой вызов, и в воцарившейся тишине проносится ропот, переходящий из уст в уста, от двери к балкону: «Полмиллиона… полмиллиона… полмиллиона…» Этот ропот, звучащий все громче, зажигает воображение возбужденной толпы и склоняет ее на сторону того, кто отныне выглядит в ее глазах подлинным героем этой щекотливой истории. Неожиданно люди начинают аплодировать Аттилио. Аплодисменты обрываются так же неожиданно, как начались; снова томительная тишина: все смотрят на Родольфо. После непродолжительной паузы кто-то из людей, столпившихся перед балконом, кричит хриплым голосом: «Пусть сначала заплатит!» Затем другой голос, более звонкий и молодой: «Деньги на бочку!» Потом голоса сливаются с голосами людей, стоящих в дверях; смысл выкриков примерно один и тот же. Наконец эту многоголосицу заглушает женский голос! «Что сказано, то сказано. Уговор дороже денег».

АТТИЛИО. Меня зовут Аттилио Самуэли, и я человек чести. Вот еще один чек на двести тысяч лир: я его подписываю и кладу на стол, где лежат остальные триста тысяч.

В то время как он подписывает второй чек и кладет его поверх первого, толпа приветствует своего героя новым взрывом аплодисментов.

Слово за вами, я жду. (Снимает пиджак и жилет и, швырнув их на стул, направляется под лестницу и наполовину задергивает занавеску, исчезая из поля зрения. Слышно, как он с размаху плюхается на кровать.)

Новый взрыв аплодисментов и крики толпы.

РУДОЛЬФО (когда толпа затихла, замечает нездоровое любопытство, с которым все ждут его решения; окончательно сломленный, раздавленный жестокой действительностью, бледный, как истинный покойник, еле слышно). Он победил. Кретин, неужели ты надеялся взять верх? Победить должен был он — под духовой оркестр и фейерверк… И когда он одержит полную победу, на этом доме прибьют мемориальную доску, и этот день станет памятной датой, которая будет торжественно отмечаться каждый год: соответствующие речи, лавровый венок и все такое. Первым выступит дон Агостино в цилиндре. Увидев его в цилиндре и с листочками бумаги в руке… поскольку свою речь вы попроси! о написать… в подобных случаях нужно говорить по бумажке, чтобы все было складно… увидев его, жители переулка, загипнотизированные цилиндром, захлопают в ладоши громче, чем хлопали этому старому сумасшедшему. Да вы наденьте его прямо сейчас. (Берет цилиндр и нахлобучивает его на голову Агостино, который остается неподвижным.) Возьмите мою жену за руку и отведите к этому благодетелю. (Взяв левую руку Риты, вкладывает ее в правую руку Агостино.) А я тем временем покурю. (Садится в стороне.)

Рита отходит от Агостино и останавливается рядом с Родольфо.

АГОСТИНО (приоткрыв занавеску и бросив взгляд на кровать, встревоженно). Бетти, старик не шевелится. И даже не дышит… Хорошенькое дело, скажу я тебе!

РУДОЛЬФО. Что там еще?

БЕТТИНА. Он говорит, что старик не шевелятся.

АГОСТИНО (все более обеспокоенный, полностью открывает занавеску и показывает подошедшим Беттине, Родольфо и Рите неподвижное тело Аттилио, распластанное на постели.) Не шевелится… (Слегка постукивает рукой по спинке кровати.) Господин хороший?.. Синьор?.. (Остальным) Не слышит.

БЕТТИНА. А вдруг он помер?

АГОСТИНО. Все может быть.

КТО-ТО ИЗ СТОЯЩИХ В ДВЕРЯХ. Что случилось?

АГОСТИНО. Старик не шевелится.

Новость передается из уст в уста — от двери к балкону. В толпе: «Старик помер…», «Помер старик…»

АГОСТИНО. Надо что-то делать, а то вон как все оборачивается.

БЕТТИНА (тихо, толпе). Тсс! Не шумите!

Все замолкают.

АГОСТИНО (сильнее стуча рукой по спинке кровати). Господин хороший?.. Синьор?..

Аттилио бормочет что-то невнятное, зевает, поворачивается на бок, устраивается поудобнее и начинает храпеть.

Да он заснул.

БЕТТИНА (людям в дверях). Он спит…

В толпе подхватывают новость: «Он заснул..», «Он дрыхнет.» Агостино, которого явно осенила какая-то идея, делает знаки Родольфо, Рите и Беттине, приглашая их по — смотреть, что он придумал, затем, выйдя на середину комнаты, обращается с тем же немым призывом к толпе в дверях и перед балконом. Заинтриговав всех до единого, взбирается на стул и переводит стенные часы на два часа вперед. То же самое он проделывает с часами Аттилио, вынув их из кармана жилета. Провожаемый десятками любопытных глаз, он входит под лестницу, задувает свечу и ножом ее на две неравные части; меньшую часть, размером с окурок, он вставляет в подсвечник и, зажигая, помещает на прежнее место. После этого берет Риту за руку и подводит к постели, развязывает пояс ее халата и жестом приглашает ее действовать. Затем вместе с Беттиной и Родольфо, молитвенно сложив руки и призывая людей, толпящихся в дверях и перед балконом, спрятаться и не шуметь, поднимается по лестнице. Входная дверь закрывается, но толпа не расходится все ждут> прислушиваясь, что будет дальше. Агостино, Беттина и Родольфо отходят в глубь площадки над лестницей. В это время перед балконом возникает фигура Микеле.

МИКЕЛЕ. Я принес картошку!

Все испуганно шикают на него, но уже поздно, Аттилио просыпается. Рита боится пошевельнуться, все остальные тоже… Аттилио потягивается, зевает, озирается. Увидев Риту, он, все еще сонный, улыбается ей.

АТТИЛИО (берет ее за руку и говорит с ней интимным тонам). Ты уже встала? Я долго спал? (Усаживает Риту на кровать, поворачивает ее голову к себе, чтобы видеть глаза.) Ты была неподражаема. Уф! Однако я сразу тебя оценил.

Рите непонятно, о чем он говорит, но она улыбается, ободренная дружеским тоном Аттилио, который вдруг начинает хохотать.

Ха-ха-ха! Ты все еще не можешь забыть шрам у меня на затылке! Это память об операции, я был тогда молодой… Мне вырезали карбункул… Я заметил, как ты брезгливо отдернула руку… Мне очень жаль! И моя покойная жена первые несколько ночей… А потом ничего, привыкла…

РИТА (сообразив, что Аттилио принимает за действительность увиденный им сон, с облегчением вздыхает). Вот-вот…

АТТИЛИО. Сделай мне одолжение.

РИТА. С удовольствием.

АТТИЛИО. Я бы не отказался от стакана воды. Очень хочется пить! Горло пересохло… Так было всегда, знаешь? Всегда…

РИТА. Сию минуточку. (Снимает с висящей рядом, полки бутылку и стакан, в который наливает воду.)

АТТИЛИО (глядя на нее восторженно и не без гордости). Если бы ты знала, малышка, что ты за женщина! Ты и впрямь напоминаешь мне жену, царство ей небесное.

РИТА (протягивая ему стакан). Прошу.

АТТИЛИО (выпив). Ох! Ну и жажда!

РИТА. Хочешь марсалы с яйцом? Можно послать в лавку дона Агостино.

АТТИЛИО. Да нет, зачем же? Я чувствую себя свежим, как роза… (Встает.) Но все-таки сколько я спал?

РИТА, Минут десять, может, пятнадцать…

АТТИЛИО (смотрит на часы, висящие на стене). И который же теперь час? Ого! Половина четвертого! Я должен бежать.

РИТА. Отдохнул бы немного.

АТТИЛИО. А к чему мне отдыхать, когда я нисколько не устал?.. Говорю тебе, что я свеж, как роза. (Надевает жилет и пиджак.) Значит, доктор правильно считает, что я должен вернуться к прежнему образу жизни. (Надевает шляпу, подходит и протягивает ей визитную карточку.) Это мой адрес и телефон. Звони в любое время, я живу один… Ты ведь понимаешь, что сюда я ходить не могу.

РИТА. Да, ты прав. (Прячет визитную карточку в лифчик.)

АТТИЛИО. Поцелуй меня на прощание.

Рита целует его, запрокинув лицо. Аттилио прижимает ее голову к груди.

Так ты позвонишь?

РИТА. Позвоню…

АТТИЛИО (идет к двери останавливается перед ней, оборачивается и посылает Рите воздушный поцелуй. Та отвечает ему), Всего хорошего, малышка! (Выходит, закрывает за собой дверь, за которой его шумно приветствует толпа.) Как, вы все еще здесь?

Значительная часть толпы, аплодируя, устремляется вслед за ним; оставшиеся наблюдают за Ритой, Родольфо, Агостино и Беттиной. Беттина спускается по лестнице, держа в руках сковороду, принесенную Микеле; вместе с другими достает тарелки и вилки, и вся четверка дружно усаживается за стол.

БЕТТИНА (властно, подняв голову к балкону). Микё!

МИКЕЛЕ (с услужливой готовностью перемахивает через перила балкона и сбегает по лестнице, чтобы получить распоряжения). Приказывайте!

БЕТТИНА (протягивает ему десять тысяч лир). Сходишь в тратторию и возьмешь четыре бифштекса с гарниром и фьяску кьянти «Руффино».

МИКЕЛЕ. Будет сделано. (Берет деньги и убегает).

АГОСТИНО. Прихвати по дороге пару сигар.

Голос Микеле за сценой: «Ладно!»

БЕТТИНА (деля содержимое сковороды на четыре порции и передавая тарелку мужу, Рите и Родольфо, весело обращается к толпе). Ну как, довольны?

В толпе: «Приятного аппетита!» Расходятся.

РИТА (отрываясь от еды, после того как толпа разошлась). Вы довольны, дон Агостино? Триста тысяч получает хозяин дома, остаются двести семьдесят шесть тысяч лир. Вы когда-нибудь видели такие деньги? Я куплю себе несколько платьев, две — три пары туфель… (К Родольфо.) Мы даже махнем на недельку во Флоренцию.

АГОСТИНО. Вы можете рассчитывать на семьдесят шесть тысяч сто лир.

РУДОЛЬФО. Вы ошибаетесь, дон Агостино: на двести семьдесят шесть тысяч сто.

АГОСТИНО (уклончиво). Сначала надо поесть, а потом уже заниматься арифметикой.

РИТА. Это почему же — потом? Давайте сразу.

БЕТТИНА. Дон Агостино хочет сказать, что за эти дни ты заработала семьдесят шесть тысяч лир. Их у тебя никто не отбирает.

РИТА. Что вы говорите, донна Беттина? С первого дня, как мы у вас поселились, мы аккуратно платили за комнату. И если всех нас выселяют, то в этом виноват дон Агостино и никто другой.

БЕТТИНА. Не забывайте, что каждое утро приходится топить печку.

АГОСТИНО. Мы все были в одинаковом положении.

РИТА. Чтобы я дважды платила за комнату?

АГОСТИНО, Ничего подобного. Деньга лежат там… Мы отдаем то, что с нас причитается, и продолжаем жить, как жили до сих пор. Если мы начнем покупать тряпки в туфельки…

РУДОЛЬФО. Дон Агостино, Рита хотела сказать…

РИТА (с иронией). Какая разница? Можно ходить и в рваных туфлях и в старых платьях…

АГОСТИНО. Ваше право мечтать о недостижимом, — вы ведь молодая, красивая, и, как говорится, ваши претензии нетрудно понять… Но вы не можете рассчитывать на все деньги, которые лежат там. Если бы я не перевел часы и не разрезал свечу…

РИТА. Неужели вы думаете, что старик оставил полмиллиона благодаря тому, что вы разрезали свечу? Да он бы поднял цену до миллиона, а если бы я захотела, то и до двух миллионов лир.

АГОСТИНО. Ну и что? Что? Таким, как он, место в сумасшедшем доме.

РИТА. На свете пруд прудя сумасшедшими. Если такая женщина, как я, объявит через газету: «Ищу сумасшедших стариков миллионеров», от них отбоя не будет.

БЕТТИНА. Отложим этот разговор: сначала надо поесть.

РИТА (вставая), Я уже сыта.

РУДОЛЬФО. Рита — Рита. Молчи. Ты мне осточертел не меньше других.

РУДОЛЬФО. Ягодка моя…

РИТА. Заладил как попугай: «Ягодка, ягодка!..» (Надевает пальто и туфли.) Старик уложил вас всех на лопатки…

РУДОЛЬФО. Рита, ты шутишь?

РИТА. Молчи, я сказала! Старик заплатил за то, что ему не досталось, не потому, что кто-то разрезал свечу, а потому, что он заснул, иначе бы…

РУДОЛЬФО. Иначе бы что?

РИТА. Ничего! Иначе бы ты сидел там и курил сигарету. Полмиллиона все равно были бы наши, и мы бы считались: «Это твое, а это мое» — точно так же, как считались минуту назад. Вот и считайтесь на здоровье… Донна Беттина, теперь ваша очередь плескаться перед балконом… Посмотрим, сколько миллионов вы заработаете. (Идет к двери.)

РУДОЛЬФО. Рита…

РИТА (отодвигает его с дороги). Ты останешься с этой паршивой парочкой, чтобы изображать покойника. Так будет лучше для тебя.

АГОСТИНО (надев цилиндр и встав перед дверью). Остановись, Рита!

РИТА (отстранив его, открывает дверь). Я вас не боюсь, дон Агостино. Пусть я неграмотная, но я поняла, у кого настоящий цилиндр: у старого сумасшедшего. (Выходит, поднимается по лестнице и идет направо по переулку.)

РУДОЛЬФО. Дон Агостино… Донна Беттина… Она уходит…

АГОСТИНО. Беги догони ее! (Помогает ему надеть фрак официанта.)

БЕТТИНА (спешит к балкону). Рита, Рита!

РУДОЛЬФО (взбегает по лестнице, выходит на балкон и замечает, что на нем нет туфель). Туфли!

БЕТТИНА (к Агостино, оставшемуся внизу). Туфли!

АГОСТИНО (хватает первую попавшуюся туфлю и бросает ее наверх). Держи!

РУДОЛЬФО (глядя в ту сторону, куда ушла Рита). Рита! Рита!

Занавес