Марк Исаевич Волькенштейн [Владимир Владимирович Юрков] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Предисловие
Имена персонажей несколько изменены.Где жиды?
Теплый летний ленивый воскресный полдень. Мы стоим с Марком Исаевичем на балконе и курим, наслаждаясь видом соседнего многоэтажника. Откуда-то издалека доносятся звуки работающего телевизора. Безголосый певец монотонным и бесцветным голосом, вяло и скучно, как пономарь заупокойную, выпевает (иначе не скажешь) выпевает слова рефрена модной в то время песенки: «Где же ты и где искать твои следы...», при этом почему-то сливая в одно слово «же» и «ты». (имеется в виду перевод песни Et si tu n'existais pas на русский язык) Когда певец в третий раз повторяет эту фразу, Марк Исаевич как-то настораживается, а, затем, вынув сигарету изо рта, выпаливает: «Где жиды, где жиды? Жидов он, видите ли, найти не может! Да они - повсюду! Унас, вот, в доме - на двенадцатом Кронгаузы, на шестом - Абезгаузы, на первом этаже Ганины, а на втором Ханины...» - скороговоркою продолжает он и заливается раскатистым смехом. Потом, отсмеявшись, добавляет: «Вон там окно... видишь... В соседнем доме - Николай Иванов - махровый, как банное полотенце...» и снова хохочет, пытаясь сквозь смех выговорить: «где жиды... где жиды..»А шо за Лизе?
С песней связан еще один забавный случай из жизни Марка Исаевича. Я как-то привез его дочери пластинку Джо Дассена - как многие молодые люди того времени, я переторговывал дисками модной музыки (на которые был не просто страшный, а страшнейший дефицит), получая при этом неплохой для студента-первокурсника доход в размере пары стипендий. Марк Исаевич признавал только песни Высоцкого. Все остальное он как бы не замечал. Ни, в общем-то достойнейших, Визбора с Окуджавой, ни прочих бардов, ни уж, тем более, популярных певцов и модных ансамблей. Высоцкий был для него всем. Он собирал любые его записи от мелодиевских дисков до затерханных копий с магнитофона «Электроника», на которых толком и слышно то ничего не было. Но... Марк Исаевич был истый коллекционер, поэтому собирал абсолютно все. Вообще-то, он страстно любил поэзию и Высоцкого воспринимал только как поэта, читающего свои стихи в сопровождении гитары, но ни в коем случае не видел в нем певца. Марк Исаевич и сам любил декламировать, в основном, стихотворения Есенина и Пушкина. Ему, кстати, это хорошо удавалось. Он был прекрасным чтецом. Но Высоцкий в этом плане для него был табу. Когда мы просили его почитать из Высоцкого, то он категорически отказывался, размахивая при этом руками как ветряная мельница, будто бы он отгонял назойливых мух. А если мы напирали на то, что если Есенин и Пушкин у него получается замечательно, Маяковский, в общем-то, тоже неплохо - ну так давайте же, Марк Исаевич, почитайте нам из Высоцкого, то он опускал глаза и говорил: «Не ровняйте...» На этом все и заканчивалось. Марк Исаевич прослушал все песни с диска и, помолчав чуток, сказал: - Наверное, этот певец такой же одессит, как Юл Брюннер или Кирк Дуглас. - Почему? - хором, буквально, выкрикнули мы с его дочерью. - А послушайте, дети, как он поет: «А шо за Лизе...» (Aux Champs-Élysées) Наш гомерический хохот не дал ему договорить и что он хотел еще добавить навсегда осталось загадкой, поскольку, после того, как мы утихли, разговор перешел уже на другую тему. Но... прошло столько лет, нет уже и Джо Дассена и самого Марка Исаевича, да и я уже не студент-первокурсник, а почти пенсионер, но стоит мне только услышать звуки «Елисейских полей», и сразу же в голове звучит голос Марка Исаевича: «А шо за Лизе...»Прошлое - полбеды!
Мать Марка Исаевича, Юдифь Лазаревна, родилась в польском городе Лодзь, в самом начале двадцатого века, когда Польши, как таковой, не существовало, а было Царство Польское в составе России. И только с уничтожением России, снова возвратились на карту, и Польша, и Финляндия. В трехлетнем возрасте, родители перевезли Юдифь Лазаревну в Москву, поэтому Польша была ей совершенно незнакома и чужда, хотя там и оставалась лодзинская ветвь их обширной купеческой фамилии. Но советский режим разорвал связи между людьми, разделив весь мир на «ваших» и «наших», поэтому связаться со своими родными ей удалось только в середине 1980-х годов буквально за несколько лет до смерти. Не знаю, что было написано у Юдифь Лазаревны в паспорте ранее, но, когда она получила бессрочный советский паспорт (предсмертный, как она его называла), то в нем написали «родилась в ПНР». Это вызвало у нее сильнейший гнев - пусть Царство Польское и существовало в 1901 году, но ПНР уж точно не было до 1952 года. Получалось, что она, во-первых, родилась заграницей, а, во-вторых, в несуществующей стране. Молодая женщина, выдававшая ей паспорт, была очень удивлена этим фактом. Ей, родившейся перед войной, было невдомек, что карта мира совсем недавно была совершенно иная. Юдифь Лазаревна, как все пожилые люди, очень щепетильно относилась к подобным казусам, поскольку верила в магию слов и чисел. Поэтому, с ее точки зрения, рождение в несуществующей стране, ставило под сомнение сам факт ее существования. Неприятно. Она считала, что родилась в России - исторический факт, оспорить который было невозможно, но была согласна и на СССР, согласилась бы даже на просто Польшу, но только не на ПНР. Эта «народная республика» больно ударила по ее самолюбию. Все-таки московские купцы второй гильдии не считали себя «народом». Вернувшись домой, она долго возмущалась случившимся, и с собственным сыном и, с пришедшими в гости, друзьями. Вот, говорила она, родишься в одном месте, а потом его переименовывают и выходит, что ты родился черти где или же ты вообще не родился. Не могла же я родится в ПНР, когда той еще на свете не было. Это то же самое, что бабке быть дочерью своего внука. Просто бред. Начали вспоминать бесчисленные советские переименования городов и улиц. Замечу, что для Юдифь Лазаревны, переименования улиц были особенно болезненны. Ведь всю свою юность она провела в Москве и, с каждым местом, с каждой улицей, были связаны определенные воспоминания. Уничтожение старых названий она воспринимала как уничтожение своего прошлого, своей жизни. Она рассказывала мне, что той Мясницкой, где в подворотне дома номер восемь, ее пытался поцеловать молоденький гимназист уже не существует. «Я ищу Мясницкую и не нахожу» - с ужасом говорила она,- «нет Мясницкой, значит не было, и меня, и того мальчика, имя которого я за давностью лет позабыла». Поэтому, до глубокой старости она так и не привыкла к советским названиям, постоянно переспрашивая у нас, молодых: «А как это именовалось по-старому?» Знакомые, которые были моложе ее, не с таким сердцем воспринимали перемену названий и пытались смотреть на это с определенной долей юмора. Хохотали над анекдотом про то, что Ломоносов раньше был Ораниенбаум, вспомнили, что Гатчина, когда-то была Троцком, а потом снова стала Гатчиной. Один из гостей родился в Рыбинске, но учился в Щербакове, а потом работал снова в Рыбинске, хотя не покидал пределы своего города. Поговорили про Царицын - Сталинград - Волгоград и прочие казусы советской жизни. Время было такое - люди начинали разговаривать без страха - оттепель. Правда, к сожалению, недолгая, но все же оттепель. Стали обсуждать - как же поступать с людьми, которые живут в эпоху быстросменяющихся названий. Кто-то предложил в паспорте писать названия через черточку. И не только для городов, но и для стран, и улиц, выделив на каждый по странице - на всякий случай. Вспомнили анекдот: «Почему вы фамилию Иванов сменили на Петров - а чтоб не спрашивали - какая раньше была! Похохотали еще несколько раз. В общем - весело отметили получение бессрочного паспорта. И когда все гости уже разошлись, тогда еще молодой, Марк Исаевич, сказал своей матери: прошлое - полбеды, даже четверть беды, а беда в том, что нас ждет в будущем. Мать отругала его за такое мрачное настроение и сказала, что вперед надо смотреть с оптимизмом. Счастливая - ей так и не удалось узнать насколько был прав ее сын. Она умерла буквально за год до того, как рухнула Советская Страна и как отняли все честно заработанные накопления. А Марка Исаевича, родившегося в СССР, похоронили в России, собственно говоря, почти в той, в которой родилась его мать. Круг замкнулся.Какая у вас очаровательная внучка!
С Марком Исаевичем и Юдифью Лазаревной связана еще одна забавная история, которая звучит настолько невероятно, что может показаться, читающему эти строки, выдумкой, но все это - мсключительная правда. Марк Исаевич, учась в институте, жил в хоть и однокомнатной, зато отдельной квартире, вместе со своей матерью в самом центре Москвы и был, то, что называется, пай-мальчик. Учился прилежно, драться не дрался, не пьянствовал, не сквернословил, вот только курил почти с самого детства. Но в те годы курение не считалось большим пороком. Мне не представился случай спросить как Марк Исаевич познакомился со своей будущей женой. Где-то пересеклись их пути, ведь работала она ночной няней в детском саду, в котором, кстати, и жила, буквально в двух шагах от дома Марка Исаевича. Как бы то ни было, но после первой сессии, Марк Исаевич стал женатым человеком, а в начале второго курса - отцом. Но семейное счастье Марка Исаевича простым не было по двум причинам. Во-первых ни у него, ни у нее не было своей жилплощади. Хотя эта проблема, в принципе, была решаема, если захотеть и приложить усилия. Но была еще и вторая - гораздо более трудная и тяжелая. Женился Марк Исаевич без благословения своей матери, поскольку знал, что она вряд ли одобрит такой брак. Ведь его жена была русской, к тому же из рабочей семьи. По сравнению с Юдифь Лазаревной, окончившей женский пансион, свободно владеющей пятью языками, неплохо рисовавшей, вышивавшей и, в довершение, профессиональной пианисткой, жена Марка Исаевича выглядела, мягко говоря, очень скромно. Родившаяся в подмосковном городке, который был городом только по статусу, а по виду - обыкновенной деревней, без гроша в кармане приехавшая в Москву, учащаяся в институте и работающая больше за еду и проживание, чем за зарплату, она вряд ли могла составить достойную партию внуку московского купца второй гильдии. Поэтому Марк Исаевич про свою свадьбу смолчал, сделав вид, что ничего не произошло, решив открыться матери только тогда, когда подвернется удобный случай. Соответственно, в жизни молодых, после свадьбы, мало что изменилось. Марк Исаевич, по-прежнему жил с мамой, а его жена - в детском садике. Правда Марк Исаевич стал заметно больше кушать и пристрастился к вечерним прогулкам, хотя к ночи всегда возвращался домой, стараясь не волновать маму. Свой усиленный аппетит он объяснял нагрузками в учебе, а нежелание встречаться с девушками старался не объяснять никак, скромно отводя глаза. Хотя мать этому была даже рада. Пусть сначала выучится, а потом уже женится - решила она. А годы шли и шли. Вот уже Марк Исаевич вышел на диплом, скоро и его жена должна была закончить институт. Дочка тоже подросла - еще несколько лет и в школу. Но случай рассказать всю правду матери так и не подворачивалась. Неизвестно сколько бы еще лет это продолжалось, да, на их счастье, помощь пришла, как положено неожиданно, и оттуда, откуда ее совершенно не ждали. Марк Исаевич с женой и дочкой часто ходил на Страстной бульвар (в те годы тихий, зеленый, спокойный), где была небольшая детская площадка. Именно там их как-то заметила знакомая Юдифи Лазаревны, работающая с ней вместе в одной концертной программе, но к молодым не подошла, поскольку очень торопилась. Посмотрела на счастливое семейство и была такова. Прошло еще несколько месяцев, прежде чем, в каком-то разговоре эта женщина заметила Юдифь Лазаревне: «Какая у вас милая внучка. И уже такая большая. Ей, наверное, скоро в школу?» Юдифь Лазаревна недаром, что училась в пансионе - выдержка и самообладание у ней были на высоте. Не моргнув глазом, она продолжила разговор так, что ее знакомая даже предположить не могла насколько это известие было неожидано для нее, насколько оно поразило и взволновало Юдифь Лазаревну. Быстренько завернув разговор, чтобы, не дай бог, не пришлось называть имени внучки, которого она не знала, она поспешила домой, сразу поняв, чем объясняются некоторые странности в поведении своего сына. Не буду описывать чувства, которые в тот момент охватили Юдифь Лазаревну - это должна быть очень сложная смесь необычайной радости и, просто-таки панического, страха. Такое трудно вообразить - надо самому пережить и прочувствовать. Вот мне, как раз и посчастливилось (если можно так выразиться) узнать все это, когда, ни с того, ни с сего, я узнал, что у меня есть сын. И не просто какой-то маленький мальчик, а здоровый мужик, уже поступающий в институт. Марк Исаевич был дома, хотя собирался через некоторое время пойти прогуляться, после того, как весь день чертил свой дипломный проект. Его мать была совершенно спокойна, поэтому он ничего не заподозрил и только, подойдя к двери, услышал от нее: «Ну, пойдем, покажешь мне внучку!» У Марка Исаевича подкосились ноги, но, сделав над собой усилие, он, не сказав ни слова, вышел на улицу. По дороге оба молчали, о чем они тогда думали, кануло в Лету. Но сердце Марка Исаевича затрепетало, когда он увидел своих жену и дочь, стоящих на углу Столешникова переулка. Хотя он был даже рад, что наконец-то весь этот обман подходит к концу, правда к какому - еще не знал. Дочь, увидев отца, рванулась к нему навстречу, но была перехвачена сильными руками (недаром пианистка) Юдифи Лазаревны, которая вознесла ее вверх, прямо к своему лицу и, сквозь слезы, проговорила: «Как тебя зовут...» Но тут волнение взяло верх и она, поперхнувшись, продолжила - «...внученька...» Девочка от неожиданности молчала, а Юдифь Лазаревна прижавшись к ней щекой, не дожидаясь ответа, объявила - «Ну, вот - придется снова замуж выходить!» Квартирный вопрос был решен.Путевка в Освенцим
Перед Олимпиадой 1980 года в советском обществе наметилась некая либерализация. В продаже появилась Пепси-кола, советские фабрики стали производить джинсы и кроссовки, пусть и в ограниченном количестве, но все же, можно было встретить даже заграничные сигареты и пиво. Стали возможными даже турпоездки заграницу. На 1980 год выпали две даты - исполнялось сорок лет Марку Исаевичу и тридцать пять лет Победе во Второй Мировой войне. Это совпадение сыграло с Марком Исаевичем злую шутку. Как-то позвонив ему, я удивился услышав в трубке непривычно бесцветный голос. У Марка Исаевича был удивительно-неповторимый тембр, которого я больше ни у кого не слышал. Этот тембр сохранялся у него в любых ситуациях и мне стало ясно, что случилось нечто экстраординарное. - Меня к юбилею наградилии заграничной путевкой - промолвил он. - Так это же чудесно! - ответил я. - Вы не знаете всего - продолжал бубнить Марк Исаевич. - Чего? - Куда... - Чего куда? - окончательно запутавшись, спросил я. - Путевкой в Освенцим! - неожиданно громко, сказал Марк Исаевич. Я непристойно хохотнул, но быстро заткнулся, понимая все свинство своего поведения. А Марк Исаевич, тем временем, продолжал: - Вам смешно и всем смешно. Даже Леночка - эфемерное создание, которого не волнует ничего, кроме собственной внешности, и та, ужаснувшись, сказала: «О, господи!» В лицо, конечно, никто не смеется, хотя чужая душа, как известно, потемки, но я сам чувствую себя шутом гороховым - Волькенштейна посылают в Освенцим!.. Разве не смешно? Тут Марк Исаевич на мгновение примолк... (в чем я увидел добрый знак - знак возвращения старого Марка Исаевича, потому что мой разум отказывался признавать его в этом мямлющем существе), после чего засмеялся. - Нет, ведь и вправду смешно - переспросил он. Я деликатно промолчал, а он добавил: - Черт с ним, чего еще ждать от этой страны, как ни Освенцима, но я боюсь не заставили бы на собрании отчитываться о поездке. Этого я не вынесу. Тогда мне пиздец! Он неожиданно произнес матерное слово, что говорило о его тяжелом душевном состоянии. Волькенштейн матом не ругался, в отличие от меня, грешного. - Плюньте вы на это - сувениров привезете... - продолжил я. - Из Освенцима? Я снова непристойно хохотнул и добавил: «Из Польши.» Он выдержал значительную паузу, чувствовалось, что его волнует еще что-то, потом несколько раз попытался что-то сказать, пока, наконец, не произнес: - Вы же знаете про моего однофамильца... - Да! - Вот этого я и боюсь... - Надеюсь, что перекличку там не устроят. - Все равно стыдно... Не живых стыдно, мертвых... Стен стыдно... - Однофамилец - не родственник! - Кто знает, все это неспроста. Вдруг знак свыше. - Тогда обязаны ехать... - Я завис на какое-то мгновение, но решился и продолжил - искупить. Мой расчет оправдался - Марк Исаевич разом успокоился. Он понял - почему и зачем... Мы поговорили еще о чем-то отвлеченном, после чего Марк Исаевич то ли спросил, то ли сказал: - Зачем музей... Музей передает опыт предков потомкам... Уффици, Прадо, Британский, наш Политехнический... А это... Кому... Почему... Зачем... Голос его разом перешел на сип, он прокашлялся и снова начал говорить об отвлечённых вещах. О моей учебе, о опозорившейся Олимпиаде и еще о чем-то несущественном. На его счастье отчитываться о поездке ему не пришлось и никто - ни я, ни его дочь, ни его жена, ни разу при нем не вспоминали про Освенцим. Вроде бы все хорошо, но... Но мы и предположить не могли какая Марка Исаевича ожидает расплата. Пройдет несколько месяцев и в самый разгар Олимпиады умрет, боготворимый им, поэт Высоцкий, что отразится на его лице двумя глубокими морщинами.Жид
Сидим как-то мы с Марком Исаевичем за столом и попиваем красное вино, отмечая какой-то красный праздник. Может Первое мая, а может и Девятое. На улице тепло, значит уж точно не Седьмое ноября и не Новый год. По телевизору бравый певец с военной выправкой и маршальской внешностью чеканит патриотическую песню. Скучно... Марк Исаевич, вытащив из консервной банки золотистую шпроту, поморщился и, оставив ее висеть на вилке, произнес - Вевик (в отсутствии незнакомых людей он звал меня не Вовиком, а Вевиком), Вевик, я тут слышал по «Голосу Америки», что из нашего телевизора изгнали всех евреев. - Ну... да... - протяжно говорю я, не понимая к чему он клонит, но предчувствуя, что готовится какая-то хохма. - И, несмотря на него, - он махнул вилкой в сторону экрана с такой силой, что толстая шпрота, сорвавшись с нее, тюкнулась об экран и, оставляя на стекле желтоватый масляный след, поползла вниз прямо по шее певца. - И, несмотря на него - он повторил снова, ухмыльнувшись шпроте, - они абсолютно правы. - Почему, Марк Исааевич? - спросил я, так и не поняв хода его мысли. - Евреев выгнали, а это - ЖИД!Она под стол залезла
Марк Исаевич работал простым инженером в техническом отделе на автобазе, в двух шагах от собственного дома. Не могу сказать, что он звезд с неба не хватал, но... наверное ему просто всего хватало, что он не считал нужным вести борьбу за свое существование. Его дом не был полной чашей, но, как только ему чего-то хотелось, то оно у него сразу же появлялось. В те, голодные, годы, в конце 1980-х годов процветала открытая спекуляция на предприятиях. Никто уже так не боялся ОБХСС, как боялись ее, скажем, в начале 1970-х. Сотрудники, имеющие нужные связи, приносили товары на работу, развешивали их хоть в женском туалете и продавали. В такие моменты предприятие замирало. Все, даже те, кому либо ничего не было нужно, либо у кого не было денег, сбегались посмотреть на то, чем торгуют. Руководство глядело на это сквозь пальцы, поскольку им самим также приходилось покупать у тех же торговцев. И они знали, что, если не будут ерепениться, то смогут рассчитывать на значительную скидку, а то и вовсе - на подарок. И вот тогда, когда все сотрудники техотдела ушли разглядывать очередной «привоз», Марк Исаевич в одиночестве сидел за столом, занимаясь какими-то текущими делами. Неожиданно в отдела вошел один из руководителей предприятия, считающийся не то, чтобы круглым дураком, а так, то что называется, не от мира сего. Обведя глазами пустое помещение, он громогласно спросил, как бы ни к кому не обращаясь: «А где Любушкина?» Марк Исаевич, вначале, не обратил на это никакого внимания, поскольку вопрос не был адресован лично ему. Да и смысла спрашивать не было, поскольку каждый сотрудник знал, что если никого нет, то значит все снова собрались в «магазине», как называли большое помещение ленинской комнаты. Но поскольку вопрос настойчиво повторялся, то Марк Исаевич без тени смущения ответил: «Она под стол залезла, Игорь Сергеевич». Он сказал это так, даже не шутки ради, а просто потому, что глупые вопросы отвлекали его от работы и он надеялся, что Игорь Сергеевич, уловив в его ответе издевку, поймет несуразность вопроса и уйдет восвояси. Но того, что произошло не мог предположить даже такой шутник, как Марк Исаевич. Руководитель подошел к столу Любушкиной и, постучав по нему, заявил: «Ольга Ивановна, вылезайте! Я вас прошу!» Поскольку никто не вылез, он постучал вторично и повторил свою просьбу. Он бы наверное стучал так до самого вечера, но в этот момент дверь распахнулась и в отдел ввалились сотрудники, в том числе и Любушкина. Игорь Сергеевич посмотрел на нее так, как будто бы она только что восстала из мертвых. Его взгляд поразил Любушкину настолько, что она замерла в дверях и испугано смотрела на начальника, ни говоря ни слова. Игорь Сергеевич первым нарушил тишину, словами: «Мне, вот Марк Исаевич, сказал, что вы под стол залезли, я стучал по столу, а вы в дверь вошли...». Громкий хохот был ему лучшим ответом.Обоссали - обтекай
Ноябрьским утром Марк Исаевич сидел на своей любимой лавочке возле подъезда и дымил сигаретой - курение было его любимейшим занятием, и развлечением, и отдохновением, да порою казалось, что самим смыслом жизни его было курение. Не успел он докурить, как из дверей вышел соседский сын, только что окончивший какой-то технический вуз и работающий теперь на строительстве в центре Москвы. Неожиданно он присел рядом с Марком Исаевичем. Это было действительно неожиданно, поскольку за ним такого раньше не водилось. Как студент он понимал разницу между собой и дипломированным инженером, но теперь... теперь ранги сравнялись. Они оба были инженерами, а следовательно находились на одной ступени иерархической лестницы советского общества. Поэтому Коля, а именно так звали сына соседки, счел позволительным, без спроса, не только присесть рядом с Маком Исаевичем, а еще и первым заговорить с ним. Он начал рассказывать о стройке на которой работает, но слова у него не клеились в цельные фразы. По всему чувствовалось, что не про то он говорит, что он хочет рассказать о чем-то ином, том, что сильно его волнует или задевает, о чем-то личном, сокровенном и очень-очень важном. Походя вокруг да около, Коля резко выпалил на одном дыхании: - Маркисаич, а меня вчера на стройке боссом назвали. Иду я из прорабской и слышу сзади: «Смотри-ка Босс пошел». Марк Исаевич выдержал значительную паузу, чтобы подчеркнуть торжественность события и невозмутимо ответил: - Ну что ж, поздравляю, оБОССали - обтекай! И ловко закинул, вставая с лавочки, окурок в мусорницу.Избранное
Тот, кто помнит, ставшие теперь такими далекими, советские годы, тот наверняка вспомнит, активно насаждаемый властями, культ книги. Какова бы ни была идеология, но человеку всегда свойственно, и собирать, и накапливать. Сколь не трудились большевики, но изменить человеческую природу им так и не удалось, несмотря даже на «Институт Мозга» и другие подобные организации. Поэтому надо было дать людям какую-то погремушку, некий паллиатив, способный удовлетворить человеческую страсть к накопительству. Этим предметом коммунистические идеологи выбрали книгу, которая казалась им «меньшим злом», в том смысле, что она более утилитарна, и менее подвержена украшательству, чем та же, например, одежда или мебель. К тому же, книга, во время Октябрьского переворота, была единственным средством передачи информацию, что выделяло ее и ставило на новый уровень. На этом и сыграли большевики. Книга - носитель знаний - это так, но они-то втолковывали людям, что знания прибавляют ума, что, в корне своем, неверно, зато очень привлекательно для людей, поднятых революционной волной со дна общества. Обладание книгой, по-большевистски, должно было подчеркивать исключительность, советского человека. Пусть буржуины нежатся на мягких диванах, а мы владеем книгой - источником знаний. Значит мы умнее и на голову выше. Книги не запрещалось собирать, дарить и обменивать, и даже продавать. Причем не просто собирать, а еще и хвалиться собранным. Вспомним слоганы тех лет: «книга - лучший подарок», «самая читающая страна в мире», «чтение - лучшее учение», «хорошая книга - лучший друг», которыми власти привлекали людей к книге, отвлекая их, тем самым, от всего того, что создает уют, облегчает и, что немаловажно, украшает жизнь человека. Руководство страны можно понять, ведь советские люди, по их мнению, должны были находить упоение исключительно в бою. А солдат, как известно, с легкостью гибнет только тогда, когда на этом свете его ничего не держит. Ему не пристало иметь ничего личного, ничего того, что связывало бы его с этим миром и пробуждало бы в нем желание жить. Оттого так был сер и угрюм быт советской страны, всем своим видом утверждающий, что мы - всего лишь гости на этой земле, зашедшие буквально на минутку и готовые тотчас, по первому зову, уйти отсюда. А чтобы подчеркнуть утилитарное назначение книги в ней уничтожалось все, что говорило бы о роскоши. Наши, советские, книги, плохо сброшюрованные, на желтой и хрупкой бумаге с незамысловатыми обложками, почти всегда без иллюстраций, выглядели невероятно гадко. Был у них и еще один недостаток - слепой мелкий шрифт разобрать который порою было невозможно без увеличительного стекла. Зато стоимость книги в нашей стране была и впрямь ниже, чем на Западе, еще раз доказывая, что хорошее дешевым не бывает. Но с полной силой мода на книги захватила советский народ в хрущевское время. Вероятно сказался перезд из общежитий и коммунальных квартир в собственное жилье. Пришло время уюта и чтобы недопустить увеличение и так высокого спроса на мебель, ковры и бытовую технику, страна включила на полную катушку рекламу книги. И она сработала! Ведь впрям - дешево и сердито, а главное - не так труднодоступно, как, например, ковер или мебельная стенка, записываться на которые стояли ночами не взирая на погоду. С книгой было попроще. Книги, как не крути, в продаже были. Хотя и не те, которые, например, хотел бы прочитать я, но ведь были. Да и размах у людей был невелик. Они покупали книжную полку и заполняли ее книгами до отказа - и все. Я помню, как одна из моих коллег по МАДИ с удовлетворением произнесла - ура, книжная полка полна! Вот он - простонародный предел мечтаний. Для особо хитрых подпольщики выпускали набор корешков, склеенный в длинную ленту, которую ставили в книжную полку, заместо книг. Если не лазить руками, то отличить подделку от настоящих книг было невозможно. А корешки были красивые - с золотым тиснением и радовали глаз. То о чем я хочу рассказать, как раз и произошло в самый разгар книжного бума, когда мода на книги довлела над всей страной и многие советские люди собирали макулатуру, чтобы за нее получать талоны на дефицитные книги.* * *
Как-то к Марку Исаевичу зашла русская соседка Елена Петровна Костикова - женщина уже немолодая, но все еще яркая, интересная, щепетильно относящаяся к мужскому вниманию. Она не раз заходила к Волькенштейнам посудачить с Валентиной Борисовной - женой Марка Исаевича, которая, хоть и работала много лет в Минздраве, но по-прежнему оставалась прекрасным диагностом и грамотным педиатром, не скупившимся на бесплатные консультации. Хотя в этот раз Марк Исаевич был дома один, поскольку Валентину Борисовну позвали соседи этажом выше к своему заболевшему сыну. В ожидании ее, Елена Петровна бесцельно ходила вдоль длинной стены большой комнаты, где в ряд стояли фортепиано и два серванта без стекол, сплошь забитые книгами. Марк Исаевич книги не собирал - это было увлечение его жены. Он относился к ним прохладно, кивая на Козьму Пруткова, сказавшего, что нельзя объять необъятное. Марк Исаевич считал, что достаточно иметь дома несколько любимых книг, а остальные, если потребуется, можно взять в библиотеке или, например, у друзей. Зачем устраивать дома книжный склад? И вообще, Марк Исаевич, гораздо больше любил смотреть телевизор, будучи твердо уверенным в том, что лучше один раз увидеть, чем сто раз прочесть. Но у Валентины Борисовны было иное мнение, с которым он не спорил и разрешал ей покупать абсолютно любые книги, которые, ни один, ни другой, не читали. Зато к ним, как в библиотеку, ходили друзья и знакомые, в том числе (причем нередко) и автор этих строк. Походив туда-сюда с десять минут, Елена Петровна с раздражением заметила, что Марк Исаевич ведет себя так, как будто бы ее в комнате и нет. Смотрит себе телевизор и не пытается заговорить. Это ее, как женщину привыкшую к мужскому вниманию, сильно зацепило и она решила завести разговор сама, ставя целью малость (а может и не малость) уколоть Марка Исаевича, с которым ранее практически никогда не разговаривала, поскольку он чурался «бабьих сплетен» и к разговорам жены никогда не присоединялся. Поэтому, не зная с чего бы начать, Елена Петровна обратилась к тому предмету, который был, то, что называется, под рукой - к книгам. Она взяла в руку сначала одну книжку и лениво полистав положила. Потом - другую, третью... Марк Исаевич не реагировал. Тогда, поставив очередную книжку на место, Елена Петровна обратилась к нему: - Вот вы, Марк Исаевич, вроде бы образованный человек, а книги у вас какие-то разнокалиберные. Никакой направленности. То русское, то французское, «Госпожа Бовари» и «Деревянное зодчество Подмосковья», Морис Дрюон и томик Софокла, а тут - вообще - фантастика какая-то. Как-то несерьезно... - А я, Елена Петровна, только Есенина люблю, да Высоцкого, но его, к сожалению, не печатают. Вот, смотрите! - Он вылез из своего любимого кресла перед телевизором и подошел к правому шкафу, указывая рукою на множество аудиокассет, припрятанных за книгами. - Вот моя коллекция. Очень люблю Высоцкого. - Ну, Высоцкий это так... - в этот момент Елена Петровна сообразила, что то, что она хотела сказать, больно ударит Марка Исаевича. А она собиралась его всего лишь уколоть, но не обидеть. Поэтому, стушевавшись, она промолвила - ... современное - и вздохнула с облегчением. - Я классику люблю - Шолом-Алейхема, например, - поддержал разговор Марк Исаевич. Это было чистой правдой. Он был большим поклонником «еврейского Чехова» и не меньшим «русского Шолом-Алейхема» Чехова. Если бы Елена Петровна присмотрелась, то увидела в углу на нижней полке несколько затерханных книжек без обложки. Это было любимое чтиво Марка Исаевича - Чехов и Шолом-Алейхем. Вообще, Марк Исаевич обожал рассказы. Он твердо был уверен, что в маленьком рассказе талантливый автор способен описать больше, чем посредственность в громадном романе. Может быть кому-то это и не понравится, но эти слова Марк Исаевич произнес тогда, когда мы с его дочерью изучали «Войну и мир» Толстого. - Чехова почитываю тоже, но к поэзии как-то больше расположен... Пушкин... Есенин... - повторил Марк Исаевич и замялся не зная, что ответить. Но Елена Петровна уже сообразила, чем можно подковырнуть Марка Исаевича, не обидев его до глубины души. - Да я, как посмотрю, у вас тут одни только избранные произведения - укоризненным тоном произнесла Елена Петровна - а где же собрания сочинений, энциклопедия, БВЛ (библиотека всемирной литературы в двухстах томах, которая имелась только у обеспеченных людей, ибо каждый том стоил то ли 3 то ли 6 рублей)? Ведь вы не бедный человек - продолжила она сделав ударение на слове «небедный». Как-то так... было бы посолидней. - завершила она начатую фразу, явно стараясь задеть Марка Исаевича. Почувствовав подвох в ее словах, Марк Исаевич решил отомстить. Глаза его загорелись и, слава богу, что он смотрел в этот момент в сторону телевизора, а то бы Елена Петровна могла бы все понять и скомкать разговор. - Избранные... ну да... избранные, а как же... по другому... иначе нельзя - вяло промямлил он. Елина Петровна, не прислушиваясь к его словам, продолжала: - А стояли бы тут собрания сочинений - она махнула рукой вдоль полки - как было бы красиво! Корешки золотые, по размеру одинаковые. Загляденье. Сразу видно - квартира образованного человека! - Елена Петровна,- громко сказал Марк Исаевич - я ведь - еврей! - Еврей!.. Еврей?.. Да, еврей... - не понимая к чему тот клонит, она говорила растягивая слова - И что же? - А то, что мы ИЗБРАННЫЙ народ, поэтому нам положены ИЗБРАННЫЕ произведения, а не всякие там собрания, сборища и сборные солянки... Избранное для избранных - резюмировал свою мысль Марк Исаевич Елена Петровна вспыхнула и замолчала, не зная, что и сказать. Пауза обещала затянуться и стать невыносимой, но на их, обоюдное, счастье, возвратилась Валентина Борисовна, к которой Елена Петровна рванулась, как к своему спасителю. К ее чести она была не только симпатичной, но и умной женщиной, поэтому в дальнейшем никогда не вспоминала о этом разговоре и делала вид, что ничего не произошло. А Марк Исаевич... Марк Исаевич, иногда, в моем присутствии, подхихикивал над ней, но всегда очень добро...
Последние комментарии
21 часов 57 минут назад
1 день 4 часов назад
1 день 4 часов назад
1 день 4 часов назад
1 день 5 часов назад
1 день 5 часов назад