Чужой клад [Александра Девиль] (fb2) читать онлайн

Александра Девиль Чужой клад

От автора

Романы, входящие в дилогию «Чужой клад», объединяет общая тема (клады, из-за которых совершаются преступления) и образ главной героини — Анастасии Криничной.

В «Озере страха» Анастасия — юная девушка, дочь казацкого полковника, увлеченная театром. Действие происходит в середине XVIII века в Глухове — столице Гетманщины. К приезду гетмана Кирилла Разумовского готовится театральная постановка. И вдруг одна задругой погибают две молодые актрисы. Опасность грозит и Насте, исполняющей в пьесе главную роль. Решить зловещую загадку берется человек, который в начале знакомства показался девушке весьма подозрительным.

В романе «Проклятое поместье» Анастасия Михайловна — уже пожилая вдова, озабоченная судьбой любимой внучки Полины. Полина — романтическая барышня начала XIX века, живущая в усадьбе, воспитанная на французских и английских романах. Пережив крушение своей первой любви, она неожиданно становится случайной свидетельницей преступления и теперь должна опасаться убийцы, который может в любую минуту возникнуть на ее пути.

Пятьдесят лет разделяют время действия первого и второго романов дилогии, но не меняется вечное противостояние добра и зла, любви и коварства. Название «Чужой клад» символично. Ведь и в первой и во второй истории герои сталкиваются не просто с охотниками за старинным золотом, но с людьми, которые по своей природе хищники и разрушители, способные только отбирать, а не создавать. Но, как сказано одним из персонажей, «чужое добро добра не принесет». И в итоге правы оказываются те, для кого существуют высшие ценности, которые не купишь за золото: любовь, дружбу, честь, внутреннюю свободу и красоту души.

Особенности обстановки и мировосприятия людей того времени отображены в колорите романов: сочетание светской и народной культуры, драмы и комедии, мистицизма и скептицизма.

Но есть в книге образ, имеющий особое значение, ставший символом духовного начала. Бродячий философ Григорий Сковорода появляется лишь в нескольких эпизодах романа «Чужой клад, или Озеро страха», но встреча с ним осветила души героев, помогла им распознать опасность и обрести счастье.

Недаром в финале романа «Проклятое поместье» Анастасия вспоминает прекрасную птицу Вечность из пророчеств степного мудреца, выбравшего себе эпитафию «Мир ловил меня, но не поймал».

Я стремилась показать героев, которых не поймал суетный мир наживы и тщеславия, не обманула лживая красота порока. Героев, у которых достаточно здравого смысла и душевности, чтобы разобраться и в себе, и в окружающих людях.

И мне бы очень хотелось, чтобы вы, дорогие читатели, нашли в моих романах то, что окажется близко вашему уму и сердцу.

ЧУЖОЙ КЛАД, ИЛИ ОЗЕРО СТРАХА

Глава первая Встреча в лесу

Солнце, вынырнув из-за облака, засияло сквозь кроны деревьев, бросило причудливые тени на траву лесной поляны, еще сырую после недавнего дождя. Начинался июнь, и лес манил той удивительно свежей и нарядной зеленью, какая бывает лишь на заре лета.

Анастасию не пугал лес. Здесь, в окрестностях Глухова, он был не настолько обширным и дремучим, чтобы в нем можно было всерьез заблудиться или нарваться на хищного зверя. Впрочем, в случае крайней опасности девушка могла воспользоваться пистолетом, из которого ее научил стрелять еще покойный отец. Казацкая дочь Анастасия Криничная вообще не чуждалась ратных премудростей, — хотя всякий, кто взглянул бы на ее хрупкую фигурку, ни за что бы о том не догадался. Трудно было поверить, что эта девушка с тоненькой талией, лебединой шеей и кошачьей грацией движений способна к скачке на резвой лошади или меткому выстрелу с расстояния двадцати шагов. Правда, в живую мишень ей пока не доводилось стрелять, но Настя сама себя уверяла, что если будет в том необходимость, то сможет, не оплошает.

Хоть лес и был невелик, девушка скоро поняла, что, кажется, немного заблудилась. Можно было аукнуть, позвать своих спутников, однако Настя решила пока этого не делать, а самостоятельно найти тропинку к лесному озеру, от которого уже легко было добраться до окрестностей Глухова.

Сия вылазка в лес была предпринята Анастасией совместно с ее новой подругой Ольгой, Ольгиным женихом Тарасом и его дядей — пожилым казаком Саввой, для того чтобы отыскать легкомысленную девицу Раину, ушедшую вечером на свидание с неким «гарным хлопцем», да так и не вернувшуюся утром домой.

Настя, Ольга и Раина не были связаны между собой родственными узами, их семьи не принадлежали к одному сословию, и познакомились девушки недавно, полмесяца назад, когда разными путями и по разным причинам оказались в Глухове — новой столице, где уже более пяти лет располагалась резиденция его ясновельможности гетмана обеих сторон Днепра и Войск Запорожских, президента Академии наук, подполковника лейб- гвардии Измайловского полка графа Кирилла Разумовского, старший брат которого, Алексей, был необъявленным супругом императрицы Елизаветы Петровны.

Через пятнадцать лет после смерти Даниила Апостола, бывшего гетманом еще в мрачные времена Анны Иоанновны и Бирона, Елизавета Петровна своим указом положила конец периоду межгетманства, и верховным правителем Украины стал юноша из простой казацкой семьи, волею судеб получивший и власть, и блестящее образование.

Гетман Разумовский не был похож на предшественников, носивших этот титул. Выучившись в Европе, привыкнув к жизни петербургского высшего света, он скучал в своей гетманской столице, а уж его высокородная супруга Екатерина Нарышкина — и подавно. Потому-то, наезжая сюда по мере необходимости, Кирилл Григорьевич хотел видеть вокруг подобие пышного северного двора. Стараниями многочисленных слуг гетмана, под руководством его ментора графа Теплова, Глухов стал маленьким Петербургом. Во дворце играли оперы и французские комедии, на которые приглашался знатный люд. Корпусное офицерство Гетманщины стремительно превращалось в дворянство, шляхетство. В гетманской столице появлялись кофейни, в которых любили проводить время глуховские дворяне, одетые и причесанные теперь по парижской моде. Балы, спектакли и охоты сопровождали каждый приезд Кирилла Григорьевича в его роскошную резиденцию. Коллежский советник Теплое, игравший при молодом гетмане важнейшую роль, сближался с местными аристократами и образованными людьми, менялся с ними книгами и старался показать себя главным лицом во всех увеселительных и просветительских кампаниях.

В начале июля ожидалось прибытие гетмана из Петербурга, и к его приезду готовилось театральное представление. Теплов распорядился, чтобы постановок было не меньше двух: итальянская опера и французская комедия. Главным исполнителем, отвечавшим за успех театрального дела, был Иван Леонтьевич Шалыгин, человек образованный, хоть и простого происхождения, но, главное — до самозабвения преданный музе театра.

Когда гетман подолгу пребывал в своей резиденции, придворная жизнь здесь кипела, одна итальянская труппа сменяла другую, во дворце играл личный оркестр Кирилла Григорьевича, а празднества, по примеру петербургских, сопровождались фейерверками и пушечной пальбой. Но сейчас в Глухове было затишье, поскольку гетмана надолго задержали в двух северных столицах его обязанности президента Академии наук. К огорчению добросовестного Шалыгина, не имелось малейшей возможности заполучить в ближайшее время хотя бы нескольких итальянских певцов, дабы поставить оперу. Единственным итальянцем, пребывавшим сейчас при гетманском дворе, был второразрядный музыкант и капельмейстер синьор Валлоне, на которого, однако, Ивану Леонтьевичу приходилось полагаться ввиду отсутствия собственного музыкального образования.

Застигнутый врасплох поручением Теплова, Иван Шалыгин стал спешно собирать местные таланты. Впрочем, недостатка в хороших голосах не было, — недаром певчих для придворной капеллы обыкновенно везли в Петербург из Украины. Но кроме голоса и красивой внешности требовался еще актерский талант и умение держаться, — и вот с этим-то было труднее всего. Особенно намучился Шалыгин с женской половиной труппы, — ибо девушки простого звания были неграмотны и слишком стеснительны, а знатных не пускали родители, считая актерство делом непочтительным и зазорным.

Так вот, именно театральная постановка, которую готовил Шалыгин к приезду гетмана, познакомила и отчасти сдружила Анастасию, Ольгу и Раину.

Ольга была дочерью священника из небогатого прихода, человека грамотного и успевшего дать ей некоторое образование. В тринадцать лет осиротев, девушка уже пятый год жила в Глухове у тетки, женщины суровой и равнодушной к судьбе племянницы. С Шалыгиным Ольгу познакомил ее жених Тарас, который сам хорошо пел и играл на бандуре. Тарас тоже рано остался сиротой, но брат его матери, старый бобыль Савва, был, в отличие от Ольгиной тетки, человеком добрым и отзывчивым. Он воспитывал племянника с десяти лет и, заметив способности парня к музыке, привел его в церковный хор, откуда Тарас попал и в гетманский театр.

Раина была из семьи многодетных глуховских мещан. Родители жили бедно, отличались безалаберным нравом, и в доме вечно царил шум, беспорядок и толкотня. Никто и не возражал, когда смышленую и голосистую Раину выбрали для театра. Домашние едва ли задумались о пристойности актерского ремесла, но зато обрадовались, что одним ртом в доме будет меньше.

Сложней всего обстояло дело с Анастасией. Ее мать, родовитая и уважаемая вдова Татьяна Степановна, даже и подумать не могла о выступлении дочери в театре. Но Насте поспособствовали некоторые обстоятельства. Месяц назад в Кринички приехал племянник Татьяны Степановны, сын ее старшей сестры Феодосии Илья Борович со своей молодой женой Гликерией. Супруги Боровичи, живя в Глухове, пытались изо всех сил приблизиться к гетманскому дому. Илья прилично знал французский и немного — итальянский, а Гликерия была обучена пению и танцам, — и сам Теплов попросил их поддержать растущий театр «маленького Петербурга». Приехав в Кринички, Боровичи стали уговаривать кузину Анастасию выступить на сцене если не в опере (голос у Насти был приятен, но не слишком силен), так хотя бы в комедии, где петь почти не надо, зато требуется уверенно двигаться по сцене, живо и четко выговаривать реплики, иметь хорошую память и красивую внешность, — а у Насти все это был о. Впрочем, девушку и уговаривать не пришлось, она сама давно бредила театром и поэзией, читала все книжки, какие попадались ей под руку, и не хуже брата знала французский язык. Но куда трудней было убедить Татьяну Степановну. Понадобилось все красноречие дочери, племянника и Гликерии, которую вдова называла «лукавой Лукерьей», чтобы растопить лед ее сопротивления. Ей говорили о том, что при французском дворе даже очень знатные дамы почитают за удовольствие играть в трагедиях и комедиях. Но пример маркизы де Помпадур не убедил вдову Криничную. Тогда напомнили о Сухопутном шляхетском кадетском корпусе, где молодые дворяне сами ставили любительские спектакли и играли в них. Этот довод несколько поколебал вдову — ведь в кадетском корпусе учился и частенько играл в спектаклях Мишенька Херасков^[1], покойный родитель которого был дальним родственником Татьяны Степановны по отцовской линии. И наконец, последним козырем явилось напоминание о том, что Алексей Григорьевич Разумовский, сам прекрасный певец, покровительствует театралам, а Елизавета Петровна во времена своей молодости пела и сочиняла песни, а сейчас собирается основать в Петербурге первый государственный театр, где играть будут не иноземцы, а свои, русские и украинские актеры.

Оглушенная тройным хором голосов, вдова сдалась и отпустила дочь в Глухов. Но перед отъездом, перекрестив ее на дорогу, все-таки не удержалась от ворчания и наставлений:

— Помни, что ты не простая казачка, а дворянского рода.

— Ах, мамочка, дворянского, боярского или шляхетского — это теперь все равно, — усмехнулась дочь и тут же процитировала Михаила Хераскова: «Не титул славу нам сплетает, не предков наших имена — одни достоинства венчают, и честь венчает нас одна».

— Господи, и откуда ты только набираешься такого… вольтерьянства, — вздохнула мать, качая головой. — Зря я тебе учителей нанимала, ох зря…

Долго стояла у дороги Татьяна Степановна и глядела, как коляска, запряженная двойкой резвых лошадей, увозит в неизвестность ее единственное дитя. Так уж распорядилась судьба, что никого, кроме Насти, да еще племянника Ильи, у нее на этом свете не осталось…

Отец Татьяны, молдавский боярин Стефан Фалешти, в молодые годы был среди тех, кто поднял восстание против турецкого владычества. После того как турецко-татарская армия в неравном бою разбила русские и молдавские войска под Яссами, Стефан, как и господарь Дмитрий Кантемир, как и боярин Матвей Херасков, вынужден был переселиться в Россию. После некоторых скитаний Стефан Фалешти (называвшийся уже Степаном Флештиным) осел на Полтавщине, где женился на дочери местного помещика. Здесь родились у него две девочки и сын, который в девятнадцать лет геройски погиб под Хотином. Когда дочери выросли и пришла пора определять их замуж, старшая, Феодосия, всегда желавшая знатности и славы, выбрала себе в мужья офицера из шляхетского рода. Татьяна же всех удивила, влюбившись в казака Михаилу Криничного и настояв на замужестве с ним. Правда, Михаила был из казацкой старшины и имел соответственные права и привилегии, но, тем не менее, родные Татьяны посчитали такой брак неудачным, а Феодосия называла его французским словом «мезальянс». Как бы там ни было, но младшая дочь дворян Флештиных, обвенчавшись, переехала в мужнино поместье, которое выросло из дедовской «займанщины» и после земельных пожалований за храбрую службу представляло не такое уж малое владение. Заселена земля в Криничках была, в основном, «подсуседками»^[2], которых Михаил не обижал, но умел строго держать в руках. В конце концов родители Татьяны, поразмышляв, смирились с ее браком и успокаивали себя тем, что казацкая старшина почти во всем приравнивается к наследственному служилому дворянству.

Михаил Криничный не был казаком только по названию; он свою военную службу исполнял честно, не прячась от опасностей. Был ранен поп Хотином, а во время войны за австрийское наследство погиб, отбиваясь от вербовщиков прусского короля Фридриха.

Тогда многое сделалось неладно в жизни Татьяны Степановны. Родители ее тоже вскоре умерли, а сама она не очень-то умела управляться с крестьянами и слугами по причине своей излишней доверчивости. Впрочем, кое-как она удержала имение и постепенно научилась быть настоящей хозяйкой. Что же касается Феодосии, то в ее судьбе уже давно полосой пошли несчастья. Знатный муж оказался пьяницей и игроком, промотавшим почти все состояние, а потом погибшим в нелепой трактирной драке. Феодосии пришлось обращаться за помощью к «неблагородной» сестре, и Татьяна ей, конечно же, не отказала. Восемь лет назад Феодосия умерла, а ее сын Илья, в то время семнадцатилетний юноша, стал частенько гостить у тетки, жалуясь на недостаток собственных средств. Потом, после обучения в Переяславском коллегиуме, он познакомился с ловким человеком по фамилии Заруцкий, и тот пошел в управляющие к Илье, быстро поправил его дела, а вскоре Илья женился на дочери Заруцкого Гликерии. Теперь Илья жил не хуже, хотя и не лучше соседних с ним мелкопоместных дворян, на которых смотрел свысока, ибо они уступали ему в происхождении и образованности.

Настя любила двоюродного брата и его веселую жену, хотя подсмеивалась над их «шляхетской» спесивостью и трусоватым нравом. Вот и сегодня они строго отговаривали ее идти «на поиски какой-то оборванки», твердили, что в лесу можно встретить разбойника и бродягу. Но Настина упрямая натура была такова, что, чем больше ей запрещалось, тем меньше она слушалась.

Показалась просека, и Настя поняла, что идет совсем не в ту сторону. Далее тянулась дубовая роща, стоявшая на рубеже гетманских владений; за ней уже начинались земли кого-то из местных дворян. Вздохнув, девушка повернула обратно. Кажется, она зашла слишком далеко, и вряд ли в этих местах могла оказаться Раина.

Насте послышался отдаленный собачий лай, иона вдруг почувствовала прилив необъяснимого страха. Почему-то подумалось о волках. Настя не была местной жительницей и не знала, можно ли встретить серого хищника в здешнем лесу; говорили, что их тут нет, но вдруг?.. Девушка невольно нащупала рукоять пистолета, висевшего у нее на поясе.

Торопливыми шагами пробираясь по лесной тропинке, Настя огляделась по сторонам, — и внезапно ей показалось, что между деревьями мелькнула человеческая фигура. Стараясь заглушить тревогу и невольный страх, девушка почти бегом устремилась на поляну и решительным голосом позвала:

— Ау! Раина, ты здесь?

В следующий миг из зарослей на поляну с громким лаем выбежала крупная собака и понеслась прямо на Настю. Девушка быстро отступила за ствол толстого дерева. Но тут собаку окликнул хозяин и, удерживая ее за поводок, сам пошел навстречу Насте. Спрятав руку с зажатым в ней пистолетом за спину, девушка на один шаг отступила от дерева и велела незнакомцу:

— Не подходите ко мне, стойте на месте!

Он остановился и окинул ее насмешливым взглядом. В первый момент она даже не разглядела его лица, заметила только, что мужчина молод и одет в охотничий костюм. За плечом у него был карабин, за поясом — нож.

— А я еще не верил в существование лесных фей, — усмехнулся он, продолжая разглядывать Настю с откровенным интересом. — Это ты сбила меня с пути, прелестная нимфа?

Бесцеремонный незнакомец, видимо, принял ее за поселянку. Настя ответила довольно резко:

— Если я нимфа, то вы, должно быть, сатир!

— Сатир? Ха-ха! — Незнакомец рассмеялся, слегка запрокинув голову. — Неужто я так похож на рогатое существо с хвостом? Нет, право, я еще не успел обзавестись рогами, поскольку не имею жены. Но твои слова наводят меня на мысль, что ты… вы образованная девушка. Простите, сударыня, за мое непочтительное обращение. — Он слегка поклонился. — Но, ей богу, ваш пасторальный наряд… и эти пятнистые волосы… могли кого угодно сбить с толку.

Тут Настя вспомнила, что отправилась в лес прямо с репетиции французской комедии, в которой она изображала пастушку, облачившись в соответственный наряд. А пудра на ее черных волосах не могла, конечно, не осыпаться, когда Настя пробиралась через заросли и ветки задевали ей прическу. Чувствуя невольную досаду и смущение, она в то же время успела заметить, что у незнакомца волосы не напудрены и не завиты в крутые локоны, как у знатных модников, а спадают на плечи густыми и слегка волнистыми прядями пшеничного цвета. Синие глаза его насмешливо блестели из-под темных ресниц, и Насте стоило большого труда выдержать этот взгляд, показавшийся ей дерзким и раздевающим. Незнакомец преграждал путь к нужной тропинке, которая, как рассчитывала Настя, могла привести ее к озеру, и девушка заявила решительным тоном:

— Кем бы я вам ни показалась, прошу освободить мне дорогу. И придержите свою собаку.

Но незнакомец не посторонился ни на шаг, а, прижав руку к груди, сказал:

— Простите, сударыня, я человек приезжий и не знаю здешних мест. И кажется, заблудился в этом заколдованном лесу. Может, вы меня выведете на дорогу?

— Не думаю, что нам по пути, — заявила Настя, мысленно примеряясь, с какой бы стороны обойти странного незнакомца. — Вы, наверное, гостите у здешних помещиков, а я… — Она запнулась, не зная, следует ли что-то рассказывать о себе.

— А вы? — подхватил любопытный собеседник. — Кто эта пастушка, которая изъясняется, как фрейлина? Почему вы ходите по лесу одна? А вдруг бы на моем месте оказался разбойник и насильник?

— Если вы сейчас же меня не пропустите, то я покажу вам, что совсем не фрейлина! — нервно воскликнула Анастасия, оглядываясь по сторонам. — Притом я не одна, здесь близко мои друзья!

Незнакомец бросил взгляд в сторону зарослей и передернул висевший за плечом карабин. Девушке почудилась угроза в его жесте, и она тут же вытащила из-за спины пистолет и направила его на охотника. Мужчина удивленно присвистнул и покачал головой. Увидев, что он даже недодумал испугаться, Анастасия совсем уж потеряла самообладание и закричала, надеясь привлечь внимание своих отдалившихся спутников:

— Уйди с дороги, разбойник, не то выстрелю!

— Да ты фурия! — сказал незнакомец с наигранным возмущением и потрепал по загривку свою ощетинившуюся собаку. — Вот только как ты успеешь уложить одним выстрелом и меня, и моего верного Пирата? Кто-то из нас двоих обязательно останется жив и отомстит тебе, лесное чудовище. Ладно уж, иди своей дорогой, ведьма с бархатными черными глазами.

Он сложил руки на груди и, подчеркнуто отвернувшись от Насти, удалился на несколько шагов в сторону. Она, не опуская пистолета, выбралась на тропинку и устремилась прочь от опасного места. И вдруг за ее спиной раздался выстрел и прямо перед ней упала на землю крупная сосновая шишка. От неожиданности девушка вскрикнула и невольно оглянулась. Незнакомец стоял посреди поляны и смотрел вслед Анастасии. Солнечный луч подсвечивал его пшеничные волосы, играл на вороненой стали карабина.

— Это салют в твою честь, дикарка! — объявил он громко, и Настя издали заметила, как блеснули в улыбке его белые зубы.

Он опять смеялся над ней, и это было обидно. Девушка постаралась ответить достойно и тоже с насмешкой:

— Хороший охотник не тратит пули на сбивание шишек.

Собака вдруг громко залаяла и помешала Насте расслышать ответную реплику незнакомца. Девушка стремительно понеслась вперед, надеясь избежать дальнейших неожиданностей. Удалившись на порядочное расстояние, она отдышалась и стала осторожно осматриваться по сторонам. Кажется, погони не было, нахальный незнакомец от нее отстал, и Настя вздохнула с облегчением. Определив, что лесное озеро должно быть слева, она направилась туда. Шаги ее были уверенными, но в голове царил сплошной сумбур, какая-то мешанина из тревоги, страха, волнения и совершенно непонятной радости. Почему-то перед мысленным взором вдруг ясно обрисовалось лицо только что встреченного мужчины. Препираясь с ним, она даже толком не рассмотрела, каков он из себя, теперь же вдруг отчетливо осознала, что, пожалуй, его можно назвать привлекательным. Он представлял собой тип суровой северной красоты — высокий, плечистый, светловолосый, с мужественным лицом и синими глазами. Именно такими Настя представляла древних варягов.

Интересно, кто он и откуда? Явно не простолюдин и, судя по разговору, человек образованный. Наверное, приехал в гости к кому-то из здешних помещиков. Но что-то опасное было в его взгляде и в насмешливой повадке, что-то такое, от чего всегда находчивая Настя терялась. «Странный, подозрительный, наглый человек, и не надо больше о нем думать», — мысленно приказала она самой себе.

Впрочем, ее размышления о таинственном охотнике продлились недолго, потому что вдруг со стороны озера послышались знакомые голоса, зовущие ее по имени. Девушка встрепенулась и бросилась на зов, радуясь, что наконец-то нашла своих спутников.

Между деревьями блеснула водная гладь, и скоро Настя уже была на берегу тихого лесного озера, заросшего лилиями и кувшинками. Навстречу ей выбежала Ольга, лицо которой напоминало маску испуга.

— Настуня! Слава Богу, хоть с тобой ничего не случилось! — воскликнула Ольга, обнимая подругу. — Говорила ж я тебе, чтоб не отставала от нас, не искала в одиночку. Видишь, к этому озеру девушкам нельзя и близко подходить…

Ольга в голос зарыдала, а Настя, глянув ей через плечо, увидела на берегу Савву и Тараса, склонившихся над чьим-то телом. Бросившись к ним, она с ужасом убедилась в страшной догадке: на земле лежала бездыханная Раина в изорванной одежде, покрытой пятнами запекшейся крови.

— Горло перерезано, — мрачно сказал пожилой казак Савва и почесал затылок. — Ох, не надо было ей в актерки идти. Пока жила в своей убогой хате, никто ее не трогал. А теперь нашелся какой-то леший. Эх, и родители-то ее непутевые, небось, не сильно о ней пожалеют… Вот небога-то…

— А может… ее загрызла озерная девка… — робко предположила Ольга, стараясь не глядеть на окровавленное тело Раины. — Ведь Ивана Купала приближается, утопленница скучает…

— Полно тебе бабьи сказки повторять, — строго сказала Настя, хотя у самой пробежал по телу холодок суеверного страха.

У лесного озера была таинственная и мрачная легенда. Местные старухи рассказывали, что когда-то в этом озере утопилась девушка, которую обесчестил один богатый барин. Случилось это во время игрищ на Ивана Купала: своенравная, взбалмошная девушка отстала от своих подруг, и насильник затянул ее в кусты на берег озера. С тех пор прошло уж много лет, но каждый год, как приближается день Купалы, несчастная девица по ночам выходит из озера и ищет себе подружек, без которых ей скучно. И беда той девушке, которая в эти вечера забредет к озеру. В иные годы, бывало, пропадали они неведомо куда, а потом люди видели по ночам на берегу не одну, а двух, трех, а то и больше девиц.

Услышав эти «бабьи сказки», Настя рассмеялась: «Ну, если утопленница каждый год затягивает хотя бы по одной подруге, так в озере, должно быть, уже образовался целый женский монастырь».

Но, как ни защищалась Настя насмешками от безотчетного страха, а все же и ей стало не по себе на берегу зловещего озера.

— Правда, Олю, не верь всяким дурным старухам, — сказал Тарас, обнимая невесту. — Я вот думаю, что какой-то недобрый человек заманил Раину в лес, снасильничал, а потом и убил.

— Мы того не знаем, снасильничал иль нет, — заметил Савва. — А я вот еще думаю, не мог ли ее порешить тот юродивый, что у попа живет? Он недавно грозился, когда мимо гетманского парка проходил. Кричал, что покончит с бесовскими игрищами… актерок называл блудницами вавилонскими…

Все приумолкли, вспомнив полусумасшедшего церковного служку Юхима, который и в самом деле не раз потрясал кулаком в сторону театра. Впрочем, трудно было поверить в серьезность его угроз.

И вдруг Настя подумала о незнакомце из леса. Почему-то разом всплыли в памяти и его раздевающие глаза, и карабин за плечом, и нож у пояса, и клыки его собаки… Недолго думая, девушка заявила:

— Я встретила в лесу одного подозрительного человека! Вдруг это он убил Раину? Если бы у меня не было с собой пистолета, го, кто знает… может, и я бы… — Настя замолчала, представив свою страшную участь.

— И где он, далеко? — забеспокоился Савва. — Кажется, вон с той стороны мы слышали выстрел. Уж не он ли стрелял?

— Да, он, — подтвердила Настя. — Хотел показать мне свою меткость. А может, просто пугал.

— Тогда скорей надо отсюда выбираться, — заявил Тарас. — Мало ли какие злодеи бродят по лесу. Давай, дядя Савва, положим Раину на мою свитку и понесем.

— Дорога тут рядом, попросимся на какой-нибудь воз, да и довезем небогу до места, — вздохнул Савва.

Пока шли, Ольга шепотом расспрашивала подругу о таинственном незнакомце, но Настя только пожимала плечами и отвечала одно и то же:

— Очень подозрительный и опасный человек. Такой вполне мог заманить девушку.

Глава вторая Ошибка Насти

В глубине обширного гетманского парка, окружавшего дворец, располагалось помещение для актеров. Здесь же, в двух небольших комнатушках, обитал главный театральный распорядитель Иван Шалыгин. Он был сыном бедного полтавского казака Леонтия Шалыги, некогда воевавшего против янычар и раненого под Яссами, где его храбрость была по достоинству оценена молдавским господарем Дмитрием Кантемиром. Впоследствии Кантемир поселился в России; царь Петр пожаловал ему поместья и титул светлейшего князя. А Иван Шалыгин, рано осиротев, был взят в услужение к Антиоху — сыну Дмитрия Кантемира. Способности Ивана и тяга его к наукам были замечены господами, и молодой князь назначил парня своим младшим секретарем. Тогда были темные, жестокие времена Анны Иоанновны, Антиох своими дерзкими сатирами пришелся ей не ко двору, и скоро его назначили послом в Англию. Вместе с князем Кантемиром в почетную ссылку поехали и его секретари.

Вот так и получилось, что сын простого казака Шалыги жил в Лондоне, а потом и в Париже, научился двум языкам и до страсти полюбил английский и французский: театр.

Но после смерти Антиоха Дмитриевича Ивану пришлось вернуться на родину, от которой он уже успел порядком отвыкнуть. Подвизаясь то учителем в богатых семьях, то секретарем Киевского и Переяславского коллегиумов, он: однажды был замечен Тепловым и приглашен на службу в гетманскую канцелярию, где занимался переводами английских и французских книг. А уж там и до театральной стези оказалось недалеко…

Иван Леонтьевич, ошеломленный известием об ужасной участи Раины, в мрачной задумчивости стоял возле боковых ворот гетманского двора. Впервые за тридцать шесть лет своей жизни он так близко столкнулся с преступлением. Слышал о страшных казнях, о разбойниках-душегубах, о жестоких войнах; видел леденящие кровь убийства на сцене и не раз представлял их в своем воображении, — но чтобы так, наяву, да в мирное время, — этого ему покуда наблюдать не приходилось, Бог миловал казацкого сына от столкновений с кровавыми зверствами. Конечно, Шалыгин послал людей за приставом, да только, будучи человеком умным, он не верил, что кто-то из чиновников сможет найти злодея. Скорей всего, и заниматься делом об убийстве бедной девушки всерьез не будут. А простые люди все спишут на ведьму из озера.

А тут еще Ивану Леонтьевичу докучали своими советами и предположениями помощники и всякие любопытные доброхоты. Ольга, другие актерки, а также дворовые бабы были уверены, что во всем виновата озерная нечисть, Тарас и Савва поддерживали версию о неизвестном насильнике, супруги Боровичи все валили на озлобленного дурачка Юхима, а их кузина, самонадеянная девица Анастасия, и вовсе подозревала какого-то странного охотника, встреченного ею в лесу. Суждения панны Криничной вызывали у Ивана Леонтьевича особенный скептицизм. Надо сказать, что Шалыгин, хоть и был человеком просвещенным, не очень-то жаловал чрезмерно независимых особ женского пола, которые, едва научившись грамоте, уже считали себя достойными заседать в ученом совете. Впрочем, Анастасия, для которой родители не поскупились на хороших учителей, была действительно образованная девица, да и собою очень хороша, но Иван Леонтьевич слишком ценил свою душевную свободу, чтобы позволить себе смотреть на девушку мужскими глазами и выражать ей восторг. К тому же он понимал, что ни происхождением, ни своей непритязательной внешностью никак не может рассчитывать на перспективы какой-то взаимности, а потому видел в Анастасии лишь актрису. Он вообще был холостяк по убеждению, а скромные потребности свои на ниве Эроса удовлетворял с собственной экономкой — приятной вдовушкой из простых мещан.

Выслушав все доводы доморощенных полицмейстеров, Иван Леонтьевич покачал головой и усталым голосом изрек:

— С озерной нечистью пусть попы разбираются. Юхима допросит пристав. Ну а на предмет насилия бедную Раину должен осмотреть врач. Что же до вашей версии, Анастасия Михайловна, так она самая ошибочная. Вы говорите, что встретили охотника незадолго до того, как подойти к озеру, так? Но, если б это он зарезал Раину, кровь бы еще текла из раны. А поскольку кровь давно запеклась, можно сделать вывод, что несчастную убили вечером или ночью.

Слегка пристыженная Настя на пару секунд замолчала, но потом все-таки нашлась:

— А если этот охотник и вчера бродил по лесу? Он мог убить Раину вечером, а утром отправиться на охоту за другими девушками.

И вдруг за спиной у Насти раздался зычный и слегка надтреснутый голос:

— Какой это охотник испугал нашу прекрасную панночку?

Настя с неудовольствием оглянулась на пришедшего. Тучный и краснолицый господин лет тридцати с лишком вытирал пот со лба и умильными глазами смотрел на девушку. Это был судебный заседатель Остап Борисович Новохатько, давний знакомый семьи Криничных, который в последнее время стал уж очень докучать Насте своим вниманием. Его деревня была по соседству с Криничками, и он в былые годы не раз приезжал в гости к родителям Насти. Потом, женившись на дочери нежинского сотника, он и сам поступил на службу, уехал в Нежин, а после — в Глухов. Года два назад Остап Борисович овдовел, детей у него не было, и жил он пока бобылем. Встретив в Глухове Настю, которую не видел уже лет шесть, он был поражен превращением угловатого подростка в прелестную девушку, что к своим двадцати годам достигла полного расцвета как внешностью, так и живостью ума. Теперь Настя не знала, как отбиться от его настойчивых ухаживаний, а Новохатько, всерьез считавший себя покорителем женских сердец, пребывал в полной уверенности, что девушка просто кокетничает, дабы набить себе цену. Он стал являться незваным на репетиции в театр, где его красноречивые взгляды и вздохи уже служили предметом насмешек актеров и слуг. А знаток языков Иван Шалыгин для смеха вздумал перевести фамилию Новохатько на итальянский лад и, заметив, что «хата» — это «каза», а «новая» — «нуова», говорил, что Настиного обожателя можно называть «синьор Казанова».

Давно ходили слухи, что гетман собирается отделить суд от войсковой управы и учредить для решения гражданских дел земские и подкоморные суды. Остапа Борисовича прочили на должность земского судьи от Глухова, потому и называли его многие заранее судьей, хоть он был пока только заседателем в сотенном суде.

— Пан судья, зачем вы утруждались приходить к нам? — захлопотал Шалыгин с показным почтением. — Мы бы сами пришли к вам в присутствие и доложили о злодействе, виновник которого известен, увы, только Богу.

Иван Леонтьевич, когда хотел, умел изъясняться складно и велеречиво. Боровичи ему вторили, обращаясь к важному чиновнику с еще большим почтением. Но Остап Борисович отличался тугодумием и не сразу понял, что к чему, да еще и стремился расспрашивать не всех, а одну только Настю. Предоставив Шалыгину и другим вести разговор с полицейским приставом, Новохатько отвел Настю в сторону, и она с досадой вынуждена была ему подчиниться. Разговаривая с назойливым поклонником возле беседки, девушка вдруг услышала со стороны ворот до странности знакомый голос:

— Ванька! Шалыга! Ну наконец-то я тебя нашел! Так ты теперь при гетмане, как был Мольер при Людовике XIV?

Настя повернула голову и увидела, что Шалыгин с распростертыми объятиями бежит навстречу тому самому подозрительному охотнику и радостно восклицает:

— Неужели это Денис Томский собственной персоной?

Настя, стоявшая поодаль от ворот, да еще в тени беседки, не была сразу замечена незнакомцем и успела шепнуть собеседнику:

— Глядите, Остап Борисович, это тот самый человек, охотник из леса.

— Он? Так это ж племянник помещицы Томской! Он вчера прибыл из Киева, заходил в городскую управу, я его видел. Так это его вы приняли за разбойника? Ой, не могу!.. — И Новохатько разразился оглушительным хохотом.

Настя от досады готова была разорвать влюбленного чиновника, потому что его нелепый смех тут же привлек внимание давешнего незнакомца, который, едва оглянувшись, сразу заметил Настю и, сделав в ее сторону один шаг, с усмешкой спросил у Шалыгина:

— Наверное, эта смуглянка исполняет в вашем театре роли злодеек? В лесу я ее принял сперва за нимфу, а потом — за фурию.

— Она о тебе тоже нелестно отозвалась, — заметил Шалыгин, уже сообразивший, что именно его приятель и был предметом Настиных подозрений. — И чуть не послала по твоему следу служителей Фемиды.

— Да? — «Охотник» обвел взглядом собравшихся во дворе людей и снова обратился к Шалыгину: — А что у вас тут стряслось? Кажется, я не вовремя?

— Сейчас расскажу, — вздохнул Иван Леонтьевич и, взяв приятеля под руку, почти на ходу отрекомендовал его окружающим: — Мой давний знакомец — дворянин Денис Андреевич Томский, ученый, путешественник, охотник и знаток изящных искусств.

Шалыгин увел Томского по аллее в глубину сада, а Насте пришлось терпеть докучные расспросы и еще более докучные любезности Остапа Борисовича. Она нетерпеливо переступала с ноги на ногу и почти не слушала собеседника. В ее голове вертелась неожиданная новость о том, что подозрительный незнакомец, оказывается, — племянник молодой и хорошенькой вдовушки Веры Томской.

Про Томскую говорили, что мужу нее был пожилым, намного старше ее, что после его смерти она почти не жила в своем глуховском поместье. Три дня назад Настя познакомилась с ней на «ассамблее», которую Новохатько вздумал устроить в своем доме. Там кто-то спросил Томскую, отчего она так редко украшает своим присутствием здешние места, и вдовушка кокетливо рассмеялась: «Знаете, когда привыкнешь к петербургской жизни, провинция немного скучна. Я потому в этот раз тут задержалась, что жду гостя. Должен приехать племянник моего покойного мужа. Он изучает древности, сейчас находится в Киеве, а потом обещает погостить у меня в имении. Посмотрит Глухов и окрестности». Одна бойкая девушка поинтересовалась: «А ваш племянник молод ли, хорош?», на что Вера с тонкой улыбкой ответила: «Не зарьтесь на него, красавицы, он мой жених». Старухи стали перешептываться: «Как же так, ведь нельзя, это грех, он же родич ее мужу». Но родство у Веры с «племянником» было не кровное, а потому вдовушка могла не бояться осуждения.

По обрывкам разговоров Настя даже узнала историю семьи Томских. Два брата — Андрей и Лев — при Анне Иоанновне были отправлены в ссылку за то, что участвовали в знаменитом «деле Волынского». Затем, после воцарения Елизаветы Петровны, когда многие опальные стали возвращаться из ссылок и восстанавливаться в прежнем значении, братьям Томским были пожалованы чины и земли. Старший, Андрей, вскоре умер, оставив жену и сына. Лев, не имевший семьи, женился на бедной уездной дворяночке Вере, пленившей его своей молодостью и красотой. Одно из новопожалованных имений Льва было на северо-восток от Глухова, и он иногда здесь бывал, неизменно привозя с собой молодую жену. Говорили, покойник отличался ревнивым нравом и ни на минуту не оставлял Веру одну. И, глядя на кокетливую красавицу, никто не удивлялся его ревности.

Все эти разрозненные сведения разом всплыли в Настиной памяти, и девушка слегка поморщилась, представив надменный взгляд и голос «столичной львицы». Вероятно, «жених» ей под стать. Вместе с тем Настю разбирало любопытство, хотелось послушать, о чем говорят Шалыгин и Томский. И при первой возможности, как только судейский чиновник отвлек Новохатько, она скользнула в сторону и, скрывшись за деревьями, пошла по аллее, вблизи которой могли находиться собеседники. Вскоре она услышала их голоса, приглушенные расстоянием и шелестом листвы. Они сидели на скамье, увитой шатром из дикого винограда. Настя приблизилась к ним сзади и, спрятавшись за широкий куст сирени, прислушалась.

Говорил Шалыгин:

— Вот такое у нас тут страшное происшествие. — Он тяжело вздохнул. — Ну, ладно, давай немного отвлечемся от мрачных дум. Значит, ты решил идти по стопам Василия Никитича Татищева?^[3] Что ж, Клио — муза хорошая и к Мельпомене очень близкая. А какие новости у петербургских театралов?

— В Петергофе представляли «Гамлета» Сумарокова^[4].

— Да ну? Это уж, кажется, третья постановка, — с оттенком зависти заметил Шалыгин. — А ведь знаешь, Денис, если по совести, так Александр Петрович трагедию Шекспирову уж слишком вольно переделал. А все потому, что не в подлиннике ее читал, а по французскому пересказу Лапласа.

— Да он и сам этого не скрывает, — заметил Томский, и в голосе его слышалась снисходительная усмешка человека, понимающего ревность одного творца к другому. — Александр Петрович так и говорит: «Гамлет мой, кроме монолога и окончания третьего действия и Клавдиева на колени падения на Шекспирову трагедию едва-едва походит». Это вот ты, Иван, по-английски свободно читаешь, так мог бы и Шекспира перевести.

— А я уже сделал попытку, — понижая голос, сообщил поклонник музы театра. — Только мне к приезду гетмана заказана не трагедия, а комедия. И знаешь, какое дело я задумал? Покажу наряду с французской одноактной пьеской сцены из Шекспировой комедии.

— Смелое новшество, — одобрил собеседник. — Какую же комедию ты выбрал?

— «Укрощение строптивой». Пьеса забавная, и в ней есть остроумные диалоги.

— И кто же у вас будет играть «the shrew»?^[5] Не эта ли черноглазая фурия?

— Я еще колеблюсь между нею и Гликерией Борович. Но Гликерия у нас поет в «Служанке-госпоже»^[6], она училась пению. Гак что, может быть, роль в комедии поручу все-таки Анастасии…

— Да у вас, гляжу, солидный репертуар! — рассмеялся Томский. — Ты здесь — как Александр Петрович в Петербурге. И вот ведь совпадение: Сумароков служит старшему Разумовскому^[7], а ты — младшему.

— Увы, я не столько Кириллу Григорьевичу служу, сколько Теплову, — вздохнул Шалыгин. — Он в отсутствие гетмана всем тут распоряжается и в гневе бывает очень лют. А грубость его известна. Даже дамы на него жалуются. Вот недавно помещица Авдотья Журавка говорила, что он отнял у нее место в карете и она осталась на улице стоять под дождем. Признаюсь, я со страхом жду его приезда из Киева.

— Да, Теплов в доброте не замечен, — усмехнулся Томский. — А сейчас у него появились особые причины для раздражения. Я ведь с ним ехал от Москвы до Киева, и он всю дорогу произносил гневные тирады.

— А что случилось? — живо заинтересовался Шалыгин, тяготившийся своей зависимостью от всесильного ментора.

— Дело в том, что Ломоносов еще зимой побранился с двумя нашими могуществами — Тепловым и Шумахером^[8]. Михайло Васильевич требовал более сильного участия ученого корпуса в управлении Академией. После этого Шумахер с Тепловым донесли нашему Президенту Академии, а вашему гетману Кириллу Григорьевичу, что не могут присутствовать вместе с «нахалом» Ломоносовым в академических собраниях. Кирилл Григорьевич послушалсвоего наставника, а также господина Коварнина, и запретил Михаилу Васильевичу являться в собрания.

— А «Коварнин» — это Шумахер?

— Да, это прозвище ему дал наш Михайло Васильевич. Оно бы, кстати, и Теплову подошло. Ну а дальше было так. Ломоносов написал Шувалову: «Я осужден, Теплов цел и торжествует. Президент наш добрый человек, только вверился в Коварнина. Президентским ордерам готов повиноваться, только не Теплова». Понятное дело, все дошло до Разумовского. Кирилл Григорьевич, слава Богу, обладает здравым смыслом, и сообразил, что жертвовать великим ученым в пользу коварного чиновника — дело неблагодарное и бесславное. И потому указание относительно Ломоносова он отменил и разрешил ему по-прежнему участвовать в собраниях. Теперь понимаешь, каков был гнев Теплова, когда он понял, что проиграл?

— Представляю, очень даже представляю лицо уважаемого ментора в эту минуту, — сказал Шалыгин с довольным смехом. — Надеюсь, его гнев уляжется к тому времени, как он приедет в Глухов.

— Думаю, что он еще задержится в Киеве недели на три, а то и дольше. Туда сейчас прибыли сербы, которых полковник Милорадович решил поселить между Бахмутом и Луганкой. Ну а Теплов, разумеется, желает лично поучаствовать в решении таких вопросов.

— Еще бы, без него в Гетманщине и вода не освятится, — усмехнулся Шалыгин.

Со стороны главной аллеи послышались приближающиеся голоса, среди которых Настя уловила и голос Новохатько. Подобрав юбки, девушка стремительно понеслась прочь, дабы не быть уличенной в подслушивании. Отбежав на расстояние, она какое-то время бесцельно бродила по парку, стараясь ни с кем не столкнуться, поскольку ей хотелось побыть в одиночестве. Настя, при всей ее внешней браваде, остро чувствовала любую неловкость в своем поведении и мысленно переживала те слова и поступки, из-за которых попадала впросак.

Вот и в этот раз она злилась на себя и краснела, представляя, как посмеется господин Томский над подозрениями глупой провинциальной барышни. Но кто бы мог подумать, что этот франт — не только столичный гость, но еще и ученый! Настя всегда испытывала особое уважение к людям, преуспевшим в науках и искусствах. До четырнадцати лет, пока живы были дед и бабка по материнской линии, она часто и подолгу гостила у них в Переяславле, где был знаменитый коллегиум, в котором обучались люди из разных городов. В те годы там учился и Михаил Херасков, с семьей которого дружили старики Флештины. Настя тоже пыталась проникнуть в стены коллегиума и послушать какой-нибудь ученый диспут, но девочек туда не принимали, и ей приходилось довольствоваться домашними учителями и чтением книг. Когда родители возили ее в Киев, она выбирала там места для прогулок обязательно возле здания Академии, завидуя студентам и желая в такие минуты превратиться в существо иного пола.

Родители, особенно мать, не перечили Настиной склонности к наукам и при любой оказии привозили ей «Петербургские ведомости» и французские газеты. Оттого-то Настя знала, кто такие Ломоносов, Сумароков, Татищев, Шумахер и многие другие. Она не упускала случая поговорить об ученых людях с Шалыгиным. И, будь свидетелем ее глупой ошибки только Иван Леонтьевич, она бы не особенно смущалась, ибо, уважая его, не чувствовала рядом с ним ни малейшего волнения. Но одно дело — Шалыгин, маленький, щуплый, с уныло нависающим над губой толстым носом, а совсем другое — этот высокий и стройный «варяг», которого Настя даже могла бы назвать красавцем, если бы не заимела против него странного предубеждения. От этого Дениса Томского словно исходила невидимый опасность, которую Настя ничем не могла объяснить.

Интересно, а как сама она выглядит в глазах «варяга», особенно после своего конфуза с подозрением в убийстве? Раздумывая над этим, Настя не заметила, как подошла к гетманскому дворцу. Остановившись на некотором расстоянии, привычно полюбовалась его красотой. Это трехэтажное каменное здание с колоннами служило местом паломничества для жителей маленького города, приподнявшего невысоко от земли свои соломенные, камышовые и деревянные крыши. Даже когда в Глухове не было гетмана с сопутствующими ему балами, охотами и театрами, дворец ясновельможного сам по себе являл для обывателей театр. Построенный в классическом стиле, дополненный с двух сторон каменными зданиями поменьше, окруженный английским парком, он днем гордо сиял на солнце, а вечером светился расточительным обилием огней («Иллюминацию устроили», — говорил знаток иностранных слов Шалыгин). Когда Настя в первый раз увидела этот дворец, смотревшийся в Глухове как драгоценный аграф на сером платье простого селянина, она вдруг подумала о недолговечности такой случайной, не укоренившейся красоты…

Повернув в сторону от дворца, Настя подошла к маленькому прудику, где бил ключ, и наклонилась попить воды. Мельком взглянув на свое отражение, вспомнила, что до сих пор не привела в порядок волосы. «Мало того что наговорила глупостей, так еще и предстала пегой, как кобыла. Ну уж и мнение будет обо мне у этого столичного франта!» Девушка плеснула воды на свои горячие от стыда щеки и быстро побежала к выходу из парка, желая поскорее попасть в дом брата, где она остановилась по приезде в Глухов.

Но ей не удалось без дальнейших конфузов добраться домой. Вначале Настя вынуждена была остановиться, услышав близкие голоса Шалыгина и Томского. Друзья приближались ко дворцу со стороны фасада и тем самым преграждали ей путь к воротам. Она стала пятиться за угол, но собеседники, как назло, тоже направлялись в эту сторону. До Насти долетели слова Томского:

— А дворец весьма недурен. И природа здесь пышная, и климат для здоровья неплохой. А в Петербурге много людей чахоткой болеет. Медик Фома Тихорский говорит, это оттого, что столица на болотах построена.

— Да ну? — с усмешкой откликнулся Шалыгин. — А вот наш гетман писал императрице: «Сырой климат Глухова мне вреден, я могу получить облегчение от своей болезни только в благословенном климате Петербурга».

Собеседники рассмеялись, и даже Настя не смогла сдержать улыбку, хотя про себя обозначила их разговор, как болтовню светских сплетников.

Продолжая отступать дальше за боковые пристройки, Настя вдруг наткнулась на какое-то препятствие — и тут же ее схватили сзади чьи-то руки. Девушка невольно вскрикнула и, оглянувшись, увидела прямо перед собой расплывшееся в улыбке лицо Новохатько.

— Вот вы где, панночка, а я вас ищу! — воскликнул он радостно.

Настя, конечно, тут же оттолкнула от себя влюбленного чиновника, но было уже поздно: Шалыгин и его спутник, повернув головы на голоса, успели все заметить.

— Теперь мне понятно, почему эта молодая особа меня обвиняла, — заявил Томский не без ехидства. — Ведь она, оказывается, невеста жреца Фемиды, а потому столь бдительна.

Новохатько не возражал против такого предположения, а Настя тут же возмутилась:

— Сколько можно попрекать меня моей ошибкой, сударь? Что же до Остапа Борисовича, так он мне вовсе не жених!

— А кто ваш нареченный, синьора? — полюбопытствовал Томский. — Есть такой в природе?

— Да уж не вы! — неожиданно для самой себя выпалила Настя.

— Бог мой, да я и не претендую на такую честь! — рассмеялся он, уперев руки в бока. — И, право, не завидую тому, кто ее удостоится.

— Да? А я не завидую вашей невесте — то есть Вере Томской! — продолжала дерзить Настя.

— А при чем здесь Вера? — удивился он.

— Здесь все знают, что вы ее жених! — сообщила Настя и оглянулась на судью. — Ведь правда, Остап Борисович, она это сказала на вашей ассамблее?

Новохатько послушно кивнул, а Томский с усмешкой заметил:

— Наверное, она пошутила. Или, может, хотела оградить меня от местных чародеек… таких, как вы.

— О, не волнуйтесь, я не буду на вас покушаться, даже если мне за это посулят золотые горы! — воскликнула Настя и, резко повернувшись, кинулась прочь со двора.

Вслед ей неслись какие-то остроты и восклицания, но она ничего не слышала, потому что в ушах громко пульсировала кровь. Остап Борисович пытался ее догнать и проводить до дома, однако девушка решительно отстранила назойливого поклонника.

В доме Настя немного успокоилась и даже мысленно побранила себя: «Ну зачем я так дерзко разговаривала с этим столичным гостем? Ведь он не какой-нибудь пустой повеса, а ученый человек. И не спесивый, если дружит с людьми из простого сословия, как Шалыгин. Другие-то петербургские дворяне, я слыхала, даже своего языка чуждаются, по-русски изъясняются ломано, а этот — складно, словно какой-нибудь пиит. А я-то показала себя перед ним дура дурой. Вот и подумает: дикарка, плебейка, темнота деревенская».

Потом Настя вспомнила о несчастной Раине и стала еще больше себя укорять: «Тут такое злодейство совершилось, а я думаю о всяких мелочах! Что значит моя репутация по сравнению с участью бедной жертвы!.. Да и Шалыгин тоже хорош: болтает с приятелем о столичных новостях, вместо того чтобы искать неизвестного злодея! Как же все люди себялюбивы и тщеславны!»

Еще немного пофилософствовав о суетности человеческой натуры, Настя уединилась в своей комнате и села писать письмо матери. Татьяна Степановна была в этом смысле строга и требовала, чтобы дочь давала ей письменные отчеты о своей жизни в Глухове не реже, чем через день.

Дом супругов Боровичей был одноэтажный, как почти все глуховские дома, и состоял из восьми комнат и многочисленных наружных пристроек и веранд. Настина комната выходила окном на улицу, и девушка могла, отодвинув занавеску, наблюдать за прохожими. Сейчас она тоже рассеянно посмотрела в окно — и заметила, что улица более оживлена, чем обычно. Люди по двое, по трое шли в сторону гетманского дворца… У ворот дома напротив, где жил богатый купец Кульбаба, стояла его кухарка и, отчаянно жестикулируя, переговаривалась со своими товарками из соседних домов.

Настя поняла, что, как ни старался Иван Леонтьевич, чтобы новость о страшном происшествии не вышла за пределы узкого круга, а уж все в Глухове знают о ней и спешат утолить свое любопытство. Еще бы, для маленького уездного города, пусть даже он гетманская столица, такое происшествие не может не дать обильную пищу для разговоров. Настя невольно пожалела Шалыгина, которому теперь придется что-то объяснять грубияну Теплову.

Тем временем приблизился вечер, и с наступлением сумерек у Насти на душе стало совсем неспокойно. Она хотела поделиться своими сомнениями с Гликерией и незаметно навести Илью на разговор о петербургском госте. Но дверь в супружескую спальню Боровичей оказалась закрыта, и девушка, вздохнув, вышла в сад, чтобы в одиночестве подышать вечерней прохладой. То сокровенное, что происходило в спальне между супругами или любовниками, было известно Насте только умозрительно. И, хотя ей уже шел двадцать первый год, девушка чувствовала себя наивной и глупой рядом с Гликерией, которая была ненамного ее старше. Соседи и знакомые давно прожужжали все уши Татьяне Степановне, что пора выдавать дочку замуж. И женихи поначалу находились, а потом Настя всех их оттолкнула своим дерзким и насмешливым нравом, а также излишней для девушки ученостью. Сама же Настя на упреки матери обычно говорила: «Зачем я буду привечать этих женихов, если точно знаю, что среди них нет моей судьбы?» На это мать со вздохом замечала:

«А где же найти кавалера тебе под стать? Образованные-то люди все знатны, на нашу простоту, небось, и не глянут». «Но ведь не все от рождения знатны! — восклицала Настя. — Есть и такие, что своим умом дошли до знатности. Вот, например, ученый Ломоносов — из поморских крестьян. А господин Дидро — сын бедного мастерового. А наш гетман разве не из простых реестровых казаков? Настали такие времена, когда науки людей выравнивают». — «Эк куда хватила! — усмехалась мать. — Что же, мне для тебя жениха искать в Париже или Петербурге?»

«В наших краях тоже немало образованных людей, не все же они в Петербург переехали», — отвечала Настя. «Да. Только большинство из них — люди духовного звания или писари какие-нибудь. А ты ведь хочешь, чтобы и ученый, и умный, и бравый казак со всеми мужскими доблестями — все в одном лице. Попробуй такого найти», — вздыхала мать.

Отгоняя мысли о досадной необходимости устраивать свою женскую судьбу и терять свободу, Настя вернулась в дом и стала готовиться ко сну, хотя чувствовала, что быстро не уснет.

И в самом деле, сон ее был прерывист и беспокоен, а под утро девушку еще и разбудили громкие причитания прислуги. Выйдя из спальни, Настя услышала леденящую кровь историю. Горничная Мотря (у Гликерии все домашние слуги назывались «по правилам»: «горничная», «лакей», «камердинер», «кастелянша») с круглыми от ужаса глазами поведала о том, что вчера поздно вечером некий селянин, вздумавший, видно, подворовать дровишек из гетманского леса, ехал мимо озера и в свете луны увидел на берегу две женские фигуры в белых одеяниях. Перепуганный бедняга с воплями побежал прочь из леса, а вслед ему неслись жуткие звуки дьявольского хохота. Так могла смеяться только ведьма. Прибежав в город, едва живой от страха крестьянин рассказал эту историю своим кумовьям, а они уже пошли разносить ее дальше, и к утру весь Глухов знал о том, что «озерная девка» заполучила-таки душу Раины в подруги и теперь вместе с ней пугает ночных путников.

Выслушав мистическую историю, Настя предположила, что виной всему была горилка, которой, очевидно, злоупотреблял незадачливый селянин. Однако Илья с Гликерией не были настроены столь же скептически и во время рассказа Мотри без конца крестились, а потом единодушно постановили для себя обходить десятой дорогой зловещее озеро. Настя только усмехалась, наблюдая такое трусливое суеверие у молодых и образованных людей.

Глава третья Еще одна жертва

На другой день после похорон Раины Иван Леонтьевич возобновил репетиции. Горевать было некогда, поскольку день приезда высоких гостей неумолимо приближался.

Что же до поисков преступника, то они, как и предполагал Шалыгин, велись по самому легкому пути. Для начала был арестован Юхим. Однако этот слабоумный детина не страдал телесной слабостью и в первую же ночь после ареста выломал решетку и сбежал через окно. Правду сказать, арестантская комната в суде отнюдь не была крепостью, да и охранник любил прикладываться к чарке, а потому ночью безмятежно храпел и не заметил исчезновения арестанта.

Поиски сбежавшего Юхима начались вяло, нерадиво, и Савва с Тарасом, решив помочь правосудию, сами отправились в те места, где, по их мнению, мог скрываться полусумасшедший служка.

Что же до женской части театральной труппы, то все кроме Анастасии были уверены, что дело не обошлось без нечистой силы. Даже грамотная Гликерия заколебалась, когда ей стали в оба уха нашептывать об озерных страстях.

Иван Леонтьевич, вверив постановку оперы «Служанка-госпожа» синьору Валлоне, иногда хватался за голову, понимая, как смешно звучат итальянские арии в исполнении супругов Боровичей, но других певцов ему некогда было искать. Он надеялся на то, что гости гетмана не слишком разбираются в операх, а сам Кирилл Григорьевич и его супруга — люди достаточно добрые, посмеются да и простят огрехи, но похвалят за старания.

Сейчас Шалыгина куда больше волновала судьба французской пьесы-интермедии, где наперсницу героини репетировала бедная Раина. Роль эта была почти без слов, зато требовалось очень выразительно танцевать и поводить плечами, ударяя в бубен, — наперсница по ходу пьесы притворялась уличной плясуньей. Могла бы сыграть и Ольга, но ее героиня должна была появляться на сцене одновременно с наперсницей.

— Может быть, мне попробовать? — предложила Настя. — Конечно, так плясать, как Раина, я не умею, но…

— Нет, насчет вас, барышня, у меня другая задумка, — возразил Шалыгин. — Собираюсь поставить сцены из английской пиесы. Это потрудней будет, чем в интермедии сказать несколько реплик и попрыгать по сцене. Там характер надо изобразить. Вы девица грамотная, вот я на вас и надеюсь.

Настя уже знала о Шекспировой комедии из подслушанного ею разговора и теперь была польщена таким предложением.

Трудностям Шалыгина попыталась помочь Ольга:

— А плясунью сможет изобразить Килина — дочь Гордея-кузнеца. Ей, правда, неполных пятнадцать годков, но во всей округе никто лучше ее не танцует. Говорят, у нее мать была цыганка, вот дивчине и передался такой талант.

— Хорошо, приведи эту Килину, — одобрил Шалыгин. — А отец ее отпустит?

— Когда узнает, что она в гетманском дворце будет плясать, — конечно, — сказала Ольга. — Так я тогда пойду на кузнечный конец?

Шалыгин послал Ольгу за новой актрисой, супругов Боровичей отправил в музыкальный павильон к господину Валлоне, а сам остался с Настей и еще одним актером — молодым парнем по имени Яков Чиж. Парень был из простых реестровых казаков, но грамотный, поскольку родители поначалу готовили его к духовному поприщу. Яков, наверное, мог бы стать неплохим священником, но для актера он был слишком застенчив. В присутствии знатных дам и барышень, таких, как Настя или Гликерия, Яков краснел, потел и не знал, куда руки деть. Иван Леонтьевич боялся, что на сцене, прямо посреди действия, парень растеряется и забудет слова, но делать было нечего, другого кандидата на роль не предвиделось. Тарас хоть и был посмелей, но едва умел читать, а выучить большую роль на слух затруднительно; к тому же выговор у Тараса был неважный, слишком простонародный.

— Ты, конечно, Яков, не совсем то, что мне нужно, — покряхтев, сказал Иван Леонтьевич. — Но уж больно хочу я поставить Шекспирову пиесу, которую самолично перевел. Итак, садитесь, господа актеры, напротив меня и слушайте, какие сцены вам надлежит играть.

Иван Леонтьевич принялся читать собственное изложение английской комедии и, все больше увлекаясь, даже вскакивал с места, выразительно повышал голос и смеялся. Насте очень понравилось, а Яков, разобравшись, что ему в этой комедии предстоит не петь и играть на бандуре, а спорить со знатной панночкой, совсем сник.

— Нет, у меня не получится, — безнадежно махнул он рукой. — Уж лучше вы, Иван Леонтьевич, изобразите этого… Петруся.

— Петруччо, — поправил Шалыгин. — Я бы, может, и изобразил, да ростом и красотой не вышел. И потом, мое дело — не актерское. Ежели я буду по сцене бегать, так не сумею за всеми постановками уследить. Нет уж, буду вас, олухов, учить правильной игре. Простите, барышня, к вам звание олуха не относится. — Он учтиво кивнул в сторону Насти.

— Прощаю. И думаю, что можно прямо сейчас попробовать одну сцену, — сказала девушка. — Очень уж у вас остроумно описано знакомство Катарины и Петруччо.

— Мой перевод — только бледная тень великого Шекспира, — вздохнул Иван Леонтьевич. — Хоть строгие французские театралы и говорят, что Шекспир не соблюдал сценических правил, но, на мой взгляд, он лучше всех понимал человеческую натуру.

По указанию Шалыгина Яков и Анастасия стали читать диалог Петруччо и Катарины, начиная со слов: «День добрый, Кет! Вас так зовут, слыхал я?» Чиж сбивался, краснел, а Настя произносила свои реплики свободно, бойко, сопровождая их выразительными жестами. Когда она дошла до слов: «Передвигать вас можно, как этот стул», Яков совсем смешался и вместо реплики стал хрипеть и покашливать.

И вдруг от двери раздался громкий и веселый голос:

— Садись же на меня!

Настя вздрогнула и не успела увернуться, как Томский, подбежав к ней, опустился на одно колено и резко притянул девушку к себе. Она оттолкнула его и едва не влепила ему пощечину, но удержалась, ограничившись словами:

— Вы, сударь, редкостный нахал!

— Не то, не то, сударыня! — рассмеялся Томский, вставая. — По-моему, там говорится что-то про ослов, которым привычна тяжесть.

— Как приятно, друг любезный, что ты прочитал выбранную мною пиесу, — улыбнулся Шалыгин. — Ну а каковы мои актеры?

— Актриса, пожалуй, справится, а вот актер, боюсь, слабоват для этой роли, — заявил Томский, с сочувствием оглядев Якова Чижа, который смущенно уткнулся в листок с текстом.

— Ничего, лиха беда начало, — бодро сказал Шалыгин и похлопал Якова по плечу. — Ты представь, хлопче, что играешь не с панночкой, а с простой селянкой, — и все у тебя получится.

Но развить свою мысль дальше Иван Леонтьевич не успел, потому что в комнату разом ворвались Савва, Тарас и гетманский лесничий. У Тараса в глазах застыли слезы, от горя он не мог вымолвить ни слова. Савва сбивчиво поведал о несчастье:

— Там, возле озера, Оля… зарезанная, как и Раина. Мы с Тарасом и с паном лесничим искали убежище Юхима, а наткнулись на бедную дивчину…

Настя вскрикнула и судорожно вцепилась руками в спинку стула. При этом она успела перехватить тревожный взгляд Томского, устремленный сперва на нее, а потом — на Галыгина.

— Боже мой, средь бела дня!.. — горестно вздохнул Иван Леонтьевич. — Ведь до вечера еще далеко! Ольга шла на кузнечный конец, чтобы привести Килину, дочку Гордея. Что же ее заставило свернуть в лес?

— Я думаю, пан писарь, что она туда пошла не своим ходом, а ее привезли к озеру, — сказал лесничий, который всех членов гетманской канцелярии называл писарями, хотя к служителю муз это название совсем не подходило.

— А почему ты так думаешь? — спросил Шалыгин.

— А потому, что на дороге между лесом и городом стояла телега с лошадью, а в телеге никого не было. А чуть поодаль нашли мы одного мужика, лежал на дороге без памяти. Вот он-то на этой телеге и ехал, а к нему, видать, кто-то подсел, стукнул его по голове и сбросил на землю. А потом втащил на телегу бедную Ольгу и отвез на озеро, а там зарезал. Или, может, вначале зарезал, а потом отвез. Ну а после того вернулся обратно, телегу бросил среди дороги, а сам куда-то убежал.

— А этот крестьянин жив? — спросил Томский, который тоже внимательно прислушивался к разговору. — Он что-нибудь смог объяснить?

— Жив, да только ничего не помнит, — вздохнул лесничий. — Видно, память у него отшибло от удара. Может, еще, конечно, очухается, но пока ничего не может рассказать.

— Неужто Юхим оказался таким душегубом? — пробормотал Савва, почесывая затылок. — Или в наших краях завелись разбойники? Может, татары?

— Да откуда у нас взяться татарам? — махнул рукой Шалыгин. — Давно их отсюда повыгоняли. Здесь же тебе не Крым, не Валахия.

— Это девка озерная подружек себе собирает к Ивана Купала! — заголосила со двора какая-то баба.

— Не уберег я свою бедную Оленьку!.. — воскликнул Тарас со слезами в голосе и, закрыв лицо руками, выбежал за дверь.

— Как бы Тарасик чего-нибудь с собой не сделал, — вздохнул Савва и бросился вслед за племянником.

Настя тоже вышла; ее первым побуждением было посоветоваться с Боровичами. Но Илья и Гликерия уже сами спешили ей навстречу со стороны музыкального павильона, куда тоже долетели крики дворовых слуг. Настя отвела родственников в сторону и, рассказав им о несчастье, предложила:

— Давайте все вместе искать убийцу. А. то ведь на судейских надежды мало. Они будут от всего отмахиваться и болеть только о том, чтобы гетман ничего не узнал. Или же найдут какого- нибудь нищего бродягу и все на него свалят.

Боровичи испуганно переглянулись, и Гликерия дрожащим голосом пробормотала:

— Да что ты такое говоришь, дорогая? Наше ли дело искать убийцу? Зачем тебе это надо?

— Мне Ольгу жалко. Я с ней успела подружиться. Раину тоже жаль, но про нее я думала, что она по легкомыслию пострадала, оттого что на свидание к плохому человеку пошла. Но Ольга вовсе ни в чем не виновата. Значит, в этих краях завелся какой-то разбойник. А если следующей жертвой он изберет кого-то из нас?

— Бог с тобой, не накликай беды такими словами, — сказала Гликерия и перекрестилась. — И слышать об этом не хочу.

— Значит, вы собираетесь прятаться в кусты? — упрекнула Настя. — Не думала я, что у меня такие трусоватые родичи. Ладно, найду себе других помощников.

— Интересно кого? — пожала плечами Гликерия. — Здешние мещане уверены, что во всем виноваты озерные ведьмы.

— Не сомневаюсь, что сегодня вечером возле озера увидят уже не две, а три фигуры в белом, — в тон жене добавил Илья. — И будут говорить, что третья — это душа бедной Ольги.

— Фигуры в белом… — повторила про себя Настя и призадумалась. — Если и вправду крестьянин там кого-то видел, то… вдруг это были не призраки, а живые люди?

Гликерия опять испуганно перекрестилась и промокнула вспотевший лоб изящным платочком. Илья тяжело вздохнул и прислонился к стволу дерева, не забыв при этом поправить кружевные манжеты на рукавах. Настя перевела взгляд с узкого, чуть горбоносого, своеобразно красивого лица Гликерии на полноватое, румяно-белое лицо Ильи и вдруг поняла, что в своих родичах не найдет сочувствия к бедным жертвам. Илья и его супруга слишком любят себя, чтобы думать о тех, кого подмяли жернова злого рока.

— Ладно уж, идите заниматься к синьору Валлоне, а то еще плохо споете перед гетманом, — сказала она язвительно.

В этот момент со стороны музыкального павильона показалась девчонка и сообщила:

— Пан, пани, немец рее очухался и что-то лопочет! Может, вас зовет?

— Ох, темнота, для них все иностранцы — «немцы», «немота», — усмехнулся Илья. — А за господином Валлоне надо следить, чтобы не упивался вином.

Боровичи ушли, а Настя, вздохнув, уселась на скамью и стала мысленно рассуждать.

Тем временем лесничий отправился в городскую управу оповестить о новом происшествии, Яков и Савва пошли в церковь, а Шалыгин и Томский остались в комнате одни.

— Это конец!.. Это провал, катастрофа! — воскликнул Иван Леонтьевич, бегая из угла в угол и хватая себя за волосы. — Теперь Теплов сживет меня со света!..

— Господи, да при чем здесь ты? — недоумевал Денис. — Пусть спрашивает с пристава, с судьи, с полковника, наконец! Ты за преступников не в ответе.

— За преступников не в ответе, но за актеров!.. — Шалыгин упал в кресло и стал обмахиваться листами бумаги с текстом пьесы. — Ты не понимаешь, Денис, что мне грозит!.. Боже мой!.. Простые люди обвинят меня в том, что я сманил девушек в актерки и тем самым их погубил. Теперь никто не пойдет играть в наш театр!.. Одна смерть еще может быть объяснена случайностью, но две…

— Успокойся, Ваня, давай мыслить здраво. — Денис сел за стол напротив Ивана Леонтьевича. — Того, что случилось, уже не поправишь, но надо думать наперед и искать выход из положения.

Шалыгин с надеждой взглянул на собеседника. Томский, хоть и был младше служителя Мельпомены на десять лет, но своей уверенностью и здравым смыслом годился ему в наставники.

— А выход в том, чтобы найти преступника, — продолжал Денис. — Тогда и твоя репутация не пострадает, и убийства прекратятся. Есть у тебя какие-нибудь соображения? Только не говори мне о зловещем озере, мы с тобой люди грамотные и не должны отвлекаться на сказки.

— Ну, какие тут могут быть соображения? — вздохнул Шалыгин. — Больше всех подозревают Юхима, церковного служку. Он юродивый, и наш священник его приютил из милости. Этот Юхим проклинает театры и другие увеселения, ненавидит всех актрис. Ну а отец Викентий, сам будучи строгим аскетом, не в пример иным попам, сочувствует бедняге.

— А с чего у Юхима такая ненависть к актерам?

— Не к актерам, а именно к актрисам, к женщинам, — уточнил Шалыгин. — Давняя это история, но мне ее когда-то открыл отец Викентий. Шестнадцать лет назад Юхим жил под Стародубом, имел свою кузню, счастливо женился на красивой девушке. А в это время в Стародубе стоял постоем младший брат Бирона. И если фаворит Анны Иоанновны был, по крайней мере, хорош собой, то его братец отличался отменным безобразием. Но при этом, видно, хотел доказать всему миру, что он тоже мужчина, и завел себе целый гарем из подневольных девушек. А молодых матерей заставлял кормить молоком щенков в своей псарне.

— Слыхали мы об этих злодеяниях, — поморщился Денис. — Мой отец за то и пострадал, что участвовал в заговоре против Бирона. Ну а ваш юродивый тут при чем?

— Сейчас объясню. Так вот, Биронов братец еще любил развлекаться на грубый манер и задумал устроить в своей усадьбе что-то вроде балагана с шутами и шутихами, как было модно при тогдашнем дворе. У него жило несколько приезжих гулящих девок, которые называли себя актерками. Вот они-то по его приказанию искали в окрестностях певуний и плясуний и сманивали их в театр, обещая роскошную и веселую жизнь. Среди этих обманутых оказалась и жена Юхима. Он недоглядел, и она ушла с «актерками» в барскую усадьбу. Ну а что с ней после случилось, — о том разные слухи ходили, один темней другого. Юхим пытался поджечь дом Биронова братца, но был пойман его холопами и жестоко высечен. С тех пор он тронулся умом и пошел бродяжничать, пока не оказался в наших краях. И, как видно, в его больной голове крепко засела ненависть к «актеркам», которых он всех без разбора считает блудни нами. Но при этом я не думаю, что Юхим способен кого-то убить.

— Кто знает… Медики говорят, что жажда мести может превратиться в манию. А если и в самом деле убийца — Юхим? Двоих он уже зарезал, кто теперь на очереди?

— То есть?.. — Шалыгин слегка растерялся. — Теперь у нас вообще-то осталось только две актрисы — Гликерия Борович и Анастасия Криничная. Правда, есть еще несколько молодых селянок и казачек, которые хорошо поют и танцуют. Для них даже пошили наряды на случай, если гетман захочет народных песен и танцев. Но я думаю, что эти девушки не в счет, они ведь совсем не актрисы.

— Выходит, черноглазая дикарка тоже в опасности? — пробормотал Денис так тихо, что собеседник его не услышал, а потом добавил уже погромче: — Прежде всего надо отыскать Юхима.

— Уже пытались, не нашли, — угрюмо заметил Шалыгин. — И не верю я, что это он. И не мое дело его искать. И времени у меня нет, понимаешь?.. — Служитель Мельпомены снова схватился за голову, машинально стянул парик и вытер им свой вспотевший лоб. — Убиты две актрисы, занятые во французской комедии, а мне их некем заменить!.. Я не успею найти других, и Теплое мне голову снимет!.. И перед гетманом опозорюсь!..

— Вот оно — себялюбие людское, — скептически заметил Томский. — Вопрос стоит о жизни и смерти, а ты думаешь только об успехе своей постановки.

— Ох, не трави мне душу, Денис, — горестно отмахнулся Иван Леонтьевич. — Я, конечно, жалею бедных девушек, но и о своем деле не могу не думать. Первый раз в жизни я занимаюсь тем, что люблю. И мне доверили ставить спектакли не на каких-нибудь деревенских подмостках, а в гетманском театре! Мне, простолюдину!..

— Но гетман — сам простолюдин, — заметил Томский.

— Был когда-то, а теперь он виднейший человек в государстве. И все опять же благодаря искусству. Если бы его старший браг не обладал музыкальными талантами и не очаровал своим пением Елизавету Петровну, то так бы братья и остались простыми казаками Розумами, сыновьями вдовы Розумихи. Вот великая сила искусства! Она может поднять человека от земли до небес! Когда мы творим — мы покидаем этот унылый мир и создаем свой собственный, который Бог вложил в нашу душу!

— Браво, браво, — усмехнулся Денис. — Блестящая речь во славу обитателей Парнаса. Однако же, как говаривал мудрый царь, вернемся к нашим баранам. Итак, я вижу перед тобой две задачи: найти убийцу и спасти театральную постановку. Первую задачу ты сам не решишь, а вторая тебе по силам. Ты собирался поставить две или три сцены из «Укрощения строптивой», так? Ну а теперь, когда у тебя нет актрис на французскую комедию, поставь Шекспирову более широко, чтобы она заполнила все отведенное время. Я думаю, что зрители и сам гетман не будут на тебя в обиде. Тем более что эта ваша… Анастасия играет весьма недурно.

— Пожалуй, так и сделаю, — сказал Шалыгин после короткого раздумья. — Вот только с Яковом придется крепко поработать.

— Главное, помни: пока не найдут убийцу, ты не можешь быть спокоен за других актрис. Их надо хотя бы охранять.

— Да, но что я могу? — развел руками Иван Леонтьевич. — Пусть этим займется пан судья. К тому же сей господин Казанова влюблен в панну Криничную.

— И пользуется взаимностью? — небрежно поинтересовался Томский.

— Не больше, чем другие. Барышне с таким характером, по-моему, вообще грозит участь старой девы. А в довершение к дерзкому норову родители еще дали ей образование, словно какой-нибудь герцогине Мальборо. Зачем девушке из Криничек читать французские газеты, скажи на милость? Чтобы повергать здешних казаков и мещан в состояние легкого столбняка? Нет, друг мой, образование без возможностей заставляет страдать даже мужчину, — тут Шалыгин вздохнул, — а уж для девушки это — беда и больше ничего.

Томский слегка улыбнулся и после паузы спросил:

— А ты всерьез считаешь, что этот влюбленный судья сможет кого-то защитить от убийцы? По-моему, он для такого дела слишком глуп. У него на лице написано, что он соображает не лучше барана. Мне кажется, мы должны ему помочь, если хотим, чтобы в твоей труппе не появились новые трупы… прости за мрачный каламбур. Но надо как-то действовать.

— Спасибо, что принимаешь участие в моих бедах, Денис, — с чувством сказал Иван Леонтьевич. — Я знаю, у тебя всегда был талант решать всякие запутанные задачи. Может, ты уже и сейчас о чем-то догадался?

— Так быстро? — Денис покачал головой. — Нет, пока нет. Тем более что в подозреваемых — один лишь Юхим.

— А еще тот парень, к которому Раина шла на свидание, — раздался звонкий голос Насти.

Девушка стояла в проеме открытой двери, и лучи уже склонившегося к западу солнца подсвечивали радужным ореолом ее стройную фигурку, играли золотыми искрами на извивах темных волос, которые в этот раз не были обсыпаны пудрой. Настя услышала последние реплики Шалыгина и Томского и почти обрадовалась, что есть еще люди, кроме нее, готовые заняться поисками истины. Томский посмотрел на девушку с интересом, а Шалыгин — с легкой досадой, да при этом не удержался от замечания:

— Вам, барышня, лучше не вмешиваться в поиски злодея, это не по женской части. Ваше дело — молиться за души невинно убиенных девиц.

Настя покраснела от обиды и хотела уже что-нибудь ответить, но тут за нее неожиданно вступился Томский:

— Отчего же такое недоверие к женскому уму, Иван Леонтьевич? Мадемуазель сейчас высказала очень здравую мысль. Действительно, таинственный ухажер мог оказаться преступником. Кстати, его кто-нибудь видел, кроме Раины?

— Увы, никто, — вздохнула Настя, избегая встречаться глазами с Денисом, но при этом чувствуя на себе его взгляд. — Мы знаем о нем только из рассказа Раины.

— А она называла его имя или какие-нибудь приметы?

— Нет, не называла ни имени, ни прозвища, только говорила, что он молодой, стройный, чернявый и с маленькими усиками. А больше ничего.

— Ну, это уже кое-что. — Томский переглянулся с Шалыгиным. — Ты такого не знаешь? Это не мог быть переодетый Юхим?

— Что вы! — засмеялась Настя. — Юхим — здоровый детина с рябоватым лицом и длинными седыми усами. Да и лег ему не меньше сорока, уж никак себя за молодого парня он не выдаст.

— По тем приметам, что называла Раина, мы вряд ли кого-то найдем, — заметил Шалыгин. — Мало ли стройных, чернявых, с усами? Мы же не можем проверить весь город с окрестностями. А этот парень, скорее всего, был приезжим, потому что местных Раина почти всех знала и могла бы назвать по фамилии. Так что, барышня, мы везде заходим в тупик.

Но Настя не сдавалась:

— Есть еще одна зацепка! После того как погибла Раина, возле озера были замечены две женские фигуры в белом. А что, если такова хитрость убийцы — все свалить на озерную ведьму? Простые люди верят во всякие легенды, но ведь эти поверья надо подпитывать, вот убийца и изображает призрака. Тогда в ближайшие дни возле озера будет уже не две, а три фигуры в белом.

— Да стоит ли верить россказням какого-то пьяного мужика? — отмахнулся Шалыгин. — Мало ли что ему померещилось. Может, в лунном свете он принял дерево за призрак.

— И я вначале не верила, — сказала Настя. — То есть в призраков я и сейчас не верю. Но после второго убийства стала думать, что призраками могут притворяться живые люди.

— И мне это не кажется таким уж несерьезным, — заметил Томский. — Что, если убийца — ловкий мистификатор? Но тогда у него должны быть помощники… вернее, помощницы.

— И не одна, если теперь он собирается изображать троих, — усмехнулся Шалыгин.

— Вот на этой мистификации мы и можем его поймать, — понизив голос, заявила Настя. — Надо с вечера пробраться к озеру, затаиться где-нибудь в кустах и проследить… В общем, я уже все обдумала… даже костюм, в который оденусь…

— Остановитесь, сударыня! — замахал руками Денис. — Вот уж этого делать не следует, это глупость совершенная. Если злодей достаточно ловок, то он всякие ходы предусмотрел, и никто не сможет подобраться к озеру незамеченным.

— Если даже и заметит, так что? — Настя упрямо тряхнула головой. — Ему нужны свидетели. Он для того и переодевается в призрака, чтобы об этом кто-то рассказал всему городу.

— Возможно, — кивнул Денис. — Но одно дело — темный крестьянин, а совсем другое — благородная барышня вроде вас. Может, он только и ждет вашего появления в недозволенном месте? Ведь он охотится за девушками.

— Ну, хорошо, тогда ступайте к озеру вы, сударь, а также господин Шалыгин, Савва с Тарасом и приставы, — сказала Настя.

— И вы думаете, что, увидев такой отряд отважных мужчин, злодей покажется им на глаза? — усмехнулся Томский. — Пожалуй, он умней, чем вы считаете.

— Вам бы только смеяться, а сами ничего не можете предложить, — с обидой сказала Настя.

— Главное предложение состоит в том, чтобы вы, барышня, не вмешивались в это дело, — хмуро заметил Иван Леонтьевич.

— С этим и я согласен, — подтвердил Денис. — Лучше думайте о своей новой роли в театре, чтобы не провалить постановку. А поиски злодея предоставьте господам полицейским.

Настя уже набрала в грудь воздуха, чтобы возразить, но тут появление нового лица прервало весь ход беседы, и боевой порыв девушки пропал зря. На пороге появился дворецкий, распоряжавшийся всеми делами во дворце гетмана, и строгим тоном потребовал у Шалыгина отчета о прискорбном происшествии, причиной которого, по его словам, был плохой надзор за актрисами. Также он выговаривал Ивану Леонтьевичу за господина Валлоне, якобы воровавшего вина из гетманских подвалов, за перерасход свеч и бумаги, за нестрогое отношение к швеям, которые тратят слишком много материи на театральные костюмы.

Настя, чтобы лишний раз не смущать и без того униженного мелочным присмотром Ивана Леонтьевича, вышла из домика и направилась по дорожке к боковым воротам гетманского парка. Почему-то она надеялась, что Денис Томский ее догонит и продолжит разговор о поисках убийцы. Но вместо этого Настя уже через несколько шагов чуть не столкнулась с торопливо шагавшей навстречу Верой Томской. Молодая вдова подняла на девушку свои чуть водянистые серые глаза с подкрашенными ресницами и церемонно сказала, обмахиваясь веером:

— Добрый день, сударыня. Если не ошибаюсь, мы знакомы? Кажется, вы служите актрисой под началом господина Шалыгина? Не у него ли сейчас мой… родственник?

Хорошенькое лицо Веры в обрамлении круто завитых напудренных волос казалось фарфоровым, как у статуэтки, потому что его покрывал гладкий слой белил и румян. Мушки на щеках были прилеплены так, что на придворном языке это означало: «Мое сердце свободно для любви».

— Ваш родственник? — переспросила Настя. — Вы имеете в виду господина Дениса Томского? Да, он там.

Она кивнула головой в сторону актерского домика и, обменявшись с Верой реверансами, последовала дальше. Уже у самых ворот Настя не утерпела, оглянулась — и увидела, что Денис, остановившись, разговаривает с Верой, которая старается повернуть его таким образом, чтобы он не мог смотреть в сторону ворот. Усмехнувшись, девушка вышла на улицу и мысленно произнесла: «Не волнуйтесь, госпожа Томская, я не претендую на вашего жениха. Он мне нужен лишь затем, чтобы помочь найти убийцу». Однако встреча с Верой еще больше усугубила мрачное настроение Насти. Немного подумав, девушка направилась в церковь.

Глава четвертая Ночное приключение

Крестьянин, на телеге которого убийца привез в лес Ольгу, через день очнулся и смог рассказать, что же с ним произошло. Оказывается, на подъезде к городу ему встретился хромой мужик в драной свитке, с большими усами и бородой, слезно попросил его подвезти, потому что, дескать, сам он сильно подвернул ногу и не может идти. Крестьянин по доброте душевной согласился, а хромой незнакомец, едва забравшись на телегу, стукнул хозяина по голове чем-то тяжелым и сбросил на землю. Хорошо еще, что не убил. Рассказ пострадавшего не приблизил к разгадке тайны, но навел на мысль, что злодей мог быть сообщником Юхима, а то и самим Юхимом, нацепившим бороду. Правда, крестьянин, знавший юродивого служку, утверждал, что это не он, но многие считали, что бедняга мог просто не разглядеть притворщика. Суеверные бабы тут же зашептались, что селянину встретился по дороге сам хромой бес, который и есть единственный виновник всех злодеяний, ибо озерная девка тоже находится у него на службе.

А вечером после похорон Ольги по городу снова поползли слухи, будто со стороны озера раздаются странные звуки, не то стон, не то вой. Какой-то особенный смельчак даже решился подойти поближе, но, увидев смутные очертания белых фигур, в страхе бежал.

Гликерия так боялась, что самолично проверяла все засовы, на ночь запиралась в спальне, и Насте велела делать то же самое.

Но именно теперь, когда, по слухам, «призрак» снова объявился, Настя не хотела сидеть взаперти. Она не смогла убедить ни родственников, ни Новохатько, ни Шалыгина в том, что надо бы ночью устроить облаву в лесу. Собиралась поговорить с приставом, в обязанности которого входили подобные дела, но он уехал в полковой^[9] город Нежин за указаниями от начальства.

Еще была у Насти затаенная мысль посоветоваться с Денисом Томским, но он второй день не попадался ей на глаза, а искать с ним встречи нарочно она не хотела. Возможно, он уже уехал из Глухова по делам своих научных изысканий, а возможно, отдыхает в имении «тетушки». Последнее вызывало у Насти особую досаду. Она, конечно, могла бы расспросить о Томском у Шалыгина, но не решалась этого сделать. Обычно смелая и открытая, в этом вопросе Настя проявляла страннуюсдержанность и чуть ли не робость. Ей казалось, что, расспрашивая о Томском, она нарвется на насмешку.

Но, несмотря на отсутствие поддержки, сидеть сложа руки Настя не могла. На могиле своей подруги в день похорон она мысленно поклялась отыскать убийцу. И теперь, когда зловещий призрак стал дразнить горожан, она, помолившись Богу, решила действовать.

Вначале у нее была мысль обратиться за помощью к родственникам, но, едва лишь она заикнулась о ночной вылазке к озеру, как Илья и Гликерия замахали на нее руками и заявили, что и сами не пойдут, и ей не позволят совершить такое безумие. Убедившись, что здесь поддержки не найти, Настя отправилась к Савве и Тарасу. Вначале казаки были обескуражены намерением благородной панночки, — ведь даже им не пришло в голову искать разгадку преступления среди «призраков», которых они считали плодом вымысла досужих баб и пьяных мужиков. Однако Настя сумела им доказать, что неизвестные убийцы вполне могут использовать страшную сказку для прикрытия своих преступлений. Тарас, горько оплакивавший невесту, воскликнул:

— Кто бы ни был этот злодей — призрак или живой человек, — пусть только попадется мне в руки! Уж я с ним посчитаюсь за Оленьку! Вы правильно сказали, панна: если властям до нашего горя нету дела, так будем сами себя отстаивать!

Настя, Савва и Тарас условились встретиться за два часа до полуночи в предместье возле старого дуба, от которого шла прямая дорога к лесу.

Теперь, когда действия были намечены, а помощники найдены, Настя почувствовала уверенность в собственных силах. Вернувшись домой, она не стала никому открывать своих намерений, поскольку, узнай о них Илья и Гликерия, они бы просто заперли ее в доме.

Вечером, дождавшись, когда брат с женой и прислуга отправятся спать, Настя принялась за сборы. В женском платье пробираться в темноте через лес было неудобно, а еще неудобней было бы убегать в случае опасности. И потому Настя надела штаны и рубаху, в которых поначалу собиралась изображать на сцене молодого казака, а волосы, закрутив в тугой узел, спрятала под шапку. После этого, тщательно проверив и зарядив свой пистолет, заткнула его за широкий пояс. На всякий случай взяла и нож, хотя еще ни разу в жизни им не пользовалась. Теперь можно было отправляться «в поход», на бой с таинственным врагом, который мог и ее, Настю, избрать следующей жертвой.

Пределы города Настя миновала без приключений, не встретив никого на пути и не услышав никаких угрожающих звуков, кроме собачьего лая со дворов. Горожане, напуганные загадочными убийствами, предпочитали не выходить из домов с наступлением темноты.

Погода была тихая, безветренная, ни одно облако не заслоняло сияющую круглую луну, при свете которой Настя легко находила дорогу. Лишь выйдя за городские предместья, девушка вдруг вспомнила, что, по всем поверьям, именно в полнолуние особенно ярятся все дьявольские силы. Но, стараясь не думать об этом, она шла все дальше и дальше, пока не приблизилась к дубу. Настя ожидала, что Савва и Тарас уже там. Однако возле дуба никого не было. Девушка обошла дуб со всех сторон, приблизилась к заброшенному колодцу, выглянула на дорогу, даже решилась негромко позвать казаков. Через несколько минут ей стало ясно, что поблизости никого нет. «Неужели струсили? — мелькнула у нее мысль. — А может, напились в шинке для храбрости, да и перепутали время и место? А вдруг с ними что-то случилось?»

Идти от предместья до Саввиной хаты было далеко. Притом же, по дороге можно было разминуться с казаками. Настя огляделась вокруг. Лес был хорошо виден на фоне освещенного луной неба, он возвышался за окружной дорогой, словно неровная темная стена. И озеро находилось сразу за первыми рядами деревьев. Обидно было отступать от намеченной цели, когда она казалась так близка. Настя вдруг подумала, что второй раз вряд ли отважится на подобную вылазку. Поколебавшись, она в конце концов решила, что перестанет себя уважать, если смалодушничает и не дойдет до озера. Нащупав холодную сталь пистолета, девушка глубоко вздохнула, подавила остатки сомнений и двинулась вперед.

Приблизившись к опушке леса, Настя ощутила холодок страха, пробежавший по спине, и невольно оглянулась. Все было тихо, лишь легкий ночной ветерок шелестел листвой, да монотонно жужжали сверчки. Теперь, когда ей предстояло ступить на лесную тропинку и пройти мимо деревьев, преграждающих путь к озеру, шаги Насти становились все более осторожными и нерешительными. Девушку не покидало жутковатое чувство, будто за ней кто-то следит, скрываясь за темной стеной зарослей. Потом сзади послышался легкий хруст веток, — и Настя, вскрикнув, оглянулась, но ничего не заметила. Она решила, что это был маленький зверек или ночная птица. И, словно в подтверждение этой догадки, глухо ухнул филин. Девушке безумно хотелось повернуть назад, но бросать начатое дело на полпути она не привыкла — тем более что уже через несколько шагов между деревьями блеснула в лунном свете гладь лесного озера. Настя сделала еще два шага — и теперь весь берег озера оказался у нее на виду. На прибрежном камне, прислонившись к стволу плакучей ивы, сидела женщина в белом одеянии; длинные волосы полностью закрывали ей лицо. В первую секунду Насте показалось, что эта нежить ей мерещится от страха, и девушка на миг зажмурила глаза; но, открыв их, опять отчетливо увидела призрачную фигуру. Первым порывом Насти было убежать без оглядки от зловещего озера, но усилием воли она заставила себя остановиться и мысленно произнесла: «Ты ведь для того сюда и пробралась, чтобы узнать правду, так не уходи же, не узнав».

Вытащив пистолет и направив его на белую фигуру, девушка срывающимся голосом крикнула:

— Эй, ты, злодей или злодейка! Открой лицо и назови свое имя, иначе застрелю!

Но «привидение» оставалось безмолвным и неподвижным, лишь ветер слегка шевелил его длинные волосы.

— Молчишь, убийца? — спросила Настя, стараясь громким голосом подбодрить саму себя. — Так вот тебе за Ольгу и Раину!

Девушка выстрелила и, как ей показалось, попала прямо в середину белой фигуры, но ни крика, ни падения тела за этим выстрелом не последовало. Отступив на шаг, Настя зацепилась головой за ветку, и шапка свалилась у нее с головы. А в следующий миг чьи-то крепкие руки схватили девушку сзади, а сбоку вынырнула из темных зарослей еще одна белая фигура, лицо которой скрывал колпак с прорезями для глаз. Ловким ударом выбив из Настиной руки пистолет, белая фигура сделала знак тому, кто держал Настю, и девушка краем глаза заметила блеснувшее в лунном свете лезвие ножа. Настя уже подумала, что смерть ее пришла, как вдруг откуда-то справа, со стороны леса, раздался громкий и знакомый ей голос:

— Отпустите девушку или стреляю! У меня двуствольное ружье, и я не промахнусь!

Тотчас неизвестные злодеи развернули Настю так, чтобы заслониться ею от охотника, и, набросив прямо ей на голову свои белые балахоны, бесшумно исчезли в зарослях. Вслед им прогремел выстрел.

Девушка, торопливо сдергивая с себя ткань, едва не запуталась в складках, а когда наконец глаза ее освободились от жутковатой пелены, она увидела прямо перед собой в призрачном свете луны гневное лицо Дениса Томского.

— Они… злодеи успели убежать?.. — спросила Настя заплетающимся языком.

— Какого черта вы притащились в лес, героиня безумная?! — воскликнул Денис, яростно сверкая глазами. — Вы хоть понимаете, что были на волосок от смерти?

— Да, понимаю… и очень благодарна вам, — Настя вдруг почувствовала, как дрожат ее руки и колени, и неожиданно для себя заплакала, вытирая слезы рукавом.

— Ну, полно уж вам, успокойтесь, — смягчился Денис, увидев ее тихую истерику. — Слава Богу, худшего не произошло.

Он вдруг шагнул к Насте, обнял ее за плечи и прижал ее голову к своей груди. Она даже почувствовала, как его рука осторожно гладит ей волосы. Настя устыдилась своей слабости и подумала, что Денис утешает ее из сострадания и в его глазах она выглядит заносчивой и самонадеянной дурочкой, которая не рассчитала своих жалких сил.

Отстранившись от него, Настя вытерла слезы, невольно всхлипнула и сказала:

— Какая досада, что я не видела их лиц. А вы тоже не разглядели?

— Конечно, нет. Злодеи ведь сразу же скрылись в темноте. Думаю также, что у них на лицах были маски. Свои белые наряды они предусмотрительно сбросили на вас, а попасть ночью в темные фигуры весьма нелегко. Так что, увы, мой выстрел пропал зря. Впрочем, как и ваш.

— Отчего же? — встрепенулась Настя. — Кажется, я попала в цель. Вот только… подозреваю, что эта женщина на берегу… уже была мертвой до моего выстрела. — Девушка опасливо оглянулась на белую фигуру возле ивы.

— Сейчас проверим, — сказал Томский и решительно направился к «призраку».

Настя пошла вслед за ним и, когда он сдернул белое покрывало, увидела, что под балахоном ничего нет, кроме широкой коряги, к верхушке которой были прилеплены нити и водоросли, изображавшие волосы.

— Видите, как все просто? — оглянулся на Настю Денис. — В лунном свете и деревяшку с травой можно принять за привидение. На то и был расчет убийц. Однако нам с вами надо поскорей отсюда выбираться. Мало ли какие ловушки может подготовить изощренный ум злодея.

— Да, конечно… только найду пистолет… Ага, вот он, в траве.

Они возвращались из леса, держа наготове свое оружие и зорко посматривая по сторонам. Наконец, оказавшись на дороге, ведущей в город, смогли немного отдышаться и расслабиться. Денис критическим взглядом осмотрел Настин костюм и с насмешкой спросил:

— Откуда такая склонность к маскараду? Можно подумать, что у вас петербургские привычки. Знаете, Елизавета Петровна и придворные дамы очень любят на балах переодеваться в мужское платье. Это модно.

— Не знаю, я в Петербурге не бывала, а сегодня так оделась для удобства.

— Кстати, мужской наряд вам к лицу. Впрочем, при такой стройной фигуре…

Денис вдруг обнял Настю за талию и слегка наклонился к ней. Девушка подумала, что он собирается ее поцеловать, и проворно отскочила в сторону, потому что никак не была готова к такому повороту событий.

— Чего вы испугались, дикарка? — Он рассмеялся. — Видит Бог, я не покушаюсь на вашу невинность. Просто хотел вас поддержать и поскорее довести до дома. Ведь вы же сейчас нуждаетесь в успокоительных каплях и хорошем отдыхе.

— Ничего, обойдусь без капель и без поддержки, — нервно передернув плечами, сказала Настя. — И знаете, Денис Андреевич… очень вас прошу, никому не говорите об этой моей вылазке. Особенно кузену и его жене, а то ведь они меня выбранят, да еще и матери напишут. Она женщина строгая, приедет и заберет меня отсюда, не даст и в спектакле сыграть.

Впервые Настя назвала Томского по имени; он это заметил и тотчас же откликнулся:

— Добро, Анастасия Михайловна, эту тайну я сохраню. А вы уверены, что никто другой не уследил вашего похода в лес?

— Нет, хотя… на опушке леса у меня мелькнула мысль, что кто — то смотрит мне в спину.

— Но как же вы решились на такую затею? Идти в лес одна, без спутников — это похоже на сумасшествие.

— Я договаривалась с Саввой и Тарасом. Мы должны были встретиться у большого дуба. Но они почему-то не пришли. А я, если уж соберусь что-то сделать, так не успокоюсь, пока не сделаю. Прыгаю, как в омут головой…

— Действительно… как в омут. — Денис быстро оглянулся. — Ну, все позади, мы уже в городе.

Некоторое время они шли молча, и Настя наслаждалась красотой тихой летней ночи и по-особому ощущала вкус жизни, едва не прерванной каких-то полчаса назад. В лунном сумраке каждый домик, каждое дерево, каждый плетень казались предметами из сказочного царства. Аромат ночной фиалки витал над дворами, легкой свежестью тянуло от пруда.

Насте почему-то хотелось, чтобы путь до городской усадьбы Боровичей был бесконечен. Она с досадой поймала себя на мысли, что ей нравится идти рядом с Томским.

— А почему вы оказались в лесу? — вдруг спросила она, чтобы прервать неловкое молчание.

— Хотел помочь Ване Шалыгину, — ответил он быстро. — Я же не могу позволить, чтобы какие-то злодеи перебили всех его актрис.

— И все только потому, что Иван Леонтьевич — ваш друг?

— А что вас удивляет?

— Странно, что такие разные люди, как вы и он, могут дружить.

— Разве вы можете судить обо мне, если совсем не знаете меня? — Он остановился и заглянул ей в глаза.

— Да, пожалуй… — Настя отвела взгляд. — Во всяком случае, сегодня вы показали себя благородным человеком.

— Не ждите, что я похвалю вас в ответ, — заявил Денис и свернул на улицу, где находился дом Боровичей. — Наверное, вы думали, что я буду восхищаться вашей необычайной смелостью? Да нисколько. Вы поступили очень глупо, рискуя своей жизнью. Притом же, помешали мне выследить и разоблачить злодеев. Хотя, возможно, без вас и они бы там не появились… — Он призадумался и замедлил шаг. — Черт, все так запутано… Над этой задачей придется поломать голову. Знаете, Настя, мне надо многое с вами обсудить… но сейчас не время и не место. Отложим все разговоры до завтра.

Он сам не заметил, как назвал ее «Настя», и ей почему-то понравилось такое простое обращение. Они уже стояли перед домом Боровичей, но никак не могли решиться сказать друг другу «до свидания». Денис бросил взгляд на запертые ворота, наглухо закрытые ставни и с удивлением спросил:

— Но как же вы попадете во двор незамеченной? Ведь придется стучать, кого-то будить.

— Ничего, я перелезу через плетень, здесь невысоко. Конечно, удобней было бы пробраться со стороны двора, но, раз уж мы пошли по улице…

— А как вы попадете в дом?

— У меня есть ключ от пристройки, а из нее можно пройти в комнаты, никто и не заметит. — Она посмотрела по сторонам и вдруг забеспокоилась: — А вы, Денис Андреевич? Где вы будете ночевать? Ведь усадьба вашей… тетушки далеко от города.

— Неужели вы приглашаете меня к себе? — усмехнулся Томский.

— К сожалению, не могу, это не мой дом, — сказала Настя, отводя глаза.

— Да я бы и не решился вас компрометировать, — с улыбкой заметил Денис. — Ничего, в городе у меня есть где переночевать.

Настя вспомнила, что вдова Томская снимает в центре Глухова дом у богатого казака Чобота. Воспоминание о фарфоровом личике Веры каждый раз вызывало у Насти приступ необъяснимого раздражения.

— Ну что ж, будем прощаться? — Денис протянул к ней руки, и Настя не стала жеманиться, ответила на рукопожатие своего спасителя, а он вдруг коснулся ее рук губами. — Сегодня мы стали почти побратимами, потому что вместе пережили опасность.

— Да… Спасибо вам еще раз, — с усилием произнесла Настя и, высвободив руки, шагнула к плетню.

Денис вдруг подошел к ней и, не спрашивая согласия, легко подсадил девушку к перекладине забора. Она торопливо перебралась на другую сторону, спрыгнула вниз и оглянулась. Томский стоял, опершись локтями о забор, и смотрел на Настю сверху вниз.

— Хотел убедиться, что вы не сломали ногу, — сказан он, словно оправдываясь. — Да, а еще попрошу вас ничего не говорить Ване Шалыгину. Зачем его волновать? И вообще, пусть сия ночная вылазка останется нашей с вами тайной. Даже казакам не следует говорить. Так будет лучше для всех. Вы согласны?

Она кивнула, пробормотала в ответ что-то невразумительное и, уже не оглядываясь, побежала к боковой пристройке, от которой у нее был ключ.

Эта ночь полнолуния завершилась для Насти так же бурно, как и началась. События, происшедшие с ней во внешнем мире, теперь причудливо преломлялись в ее сне и тревожили память в минуты бессонницы. До утра Настя плавала по бурному морю, падала в пропасти, уносилась от разбойников на необъезженном скакуне, взбиралась на высокие горы. И всюду рядом с ней был он — неведомый спутник, лицо которого она хотела и боялась узнать. Наконец, когда к утру пришло успокоение и девушка забылась в легкой полудреме, это лицо встало прямо у нее перед глазами, все приближаясь и завораживая пристальным взглядом. А потом она ощутила на своих губах его поцелуй, и по телу разлилась блаженная истома… Сквозь прикрытые веки пробивались лучи утреннего солнца, и Настя с сожалением подумала о том, что сон уже кончился, что опасно играть с явью и допускать в свое сердце пустую надежду.

Она поднялась с кровати и повертела головой из стороны в сторону, словно хотела стряхнуть остатки утренних грез. Но в памяти, как заноза, крепко держался один образ, от которого ей так хотелось уехать, уплыть, убежать. Если бы в эту минуту ей кто-то сказал, что она влюбилась в Дениса Томского, Настя решительно отбросила бы такое предположение, да еще и посмеялась бы над ним. Она и сама себе не хотела признаться, что ее чувство к Денису похоже на любовь. Это была благодарность, уважение, даже, может быть, восхищение, но только не любовь. А еще ей было приятно, что теперь у них с Денисом есть общая тайна.

К завтраку Настя вышла в столовую с затаенной робостью, опасаясь, что кто-то из домашних мог заметить ее ночные похождения. Однако все обошлось; ни Илья, ни Гликерия, ни, тем более, прислуга не сказали ни одного слова, которое бы свидетельствовало об их осведомленности. Зато разговор вдруг зашел о предмете, интересовавшем Настю, пожалуй, не меньше, чем жуткая тайна двойного убийства и покушения на ее собственную жизнь.

Началось с того, что Гликерия строго спросила подававшую блюда служанку:

— А почему ты, Мотря, вчера не прибралась в комнатах и не приготовила настойку для пана музыканта? Небось проболтала до ночи с подругами? — Повернувшись к Насте, она пояснила: — Господин Валлоне после вина совсем плохой, только наша настойка его и спасает. А эта лентяйка Мотря до вечера где-то хороводы водила.

— Простите, пани, я в церкви задержалась, — смиренно ответила Мотря. — Очень уж интересно было батюшку послушать, отца Викентия. А потом к нему еще этот приезжий пан пришел, который в Напрудном живет. Ну, такой молодой, гарный.

Напрудным называлось имение Томской, и Настя тут же навострила уши, слегка повернувшись к служанке.

— А при чем здесь этот молодой пан? — возмутилась Гликерия. — Если ты будешь часами засматриваться на всех приезжих господ, так наш дом скоро превратится в неубранный хлев.

— Да я не засматривалась, Бог с вами, — хихикнула Мотря, прикрываясь ладошкой. — Такие господа не про нашу честь. Пусть на него засматривается вдова из Напрудного. Я только послушала его разговор с попом. И Фрося тоже послушала, и Горпина.

— Разве уж такой интересный был разговор? — не удержалась от насмешливого вопроса Настя и тут же почувствовала, что краснеет.

— А то как же, панночка, интересный, — заявила Мотря, вытирая руки о фартук. — Вначале тот гарный русявый пан спрашивал батюшку про Юхима. Отец Викентий сказал, что не знает, где его служка подевался. А молодой пан продолжал и так, и этак выпытывать про Юхима. Ну, тогда отец Викентий не выдержал и говорит: «Не верю я, что Юхимка мог пойти на смертоубийство! А вы, господин хороший, чем бедного слабоумного человека обвинять, лучше на себя оборотитесь! Вот с тех пор, как вы приехали, так и убийства начались! А все потому, что вы и ваш друг Иван Галыгин потворствуете нечестивым игрищам и пробуждаете вокруг темные силы!» Так вот и сказал, я слою в слово запомнила! — важно кивнула Мотря с явной гордостью за собственную память. — А русявый пан стал насмешничать и говорить, что настоящий поп не должен верить во всякие языческие сказки. Ну, и еще что-то он говорил, я и не уразумела этаких слов. Потом ушел, а отец Викентий остался недовольный, что-то бурчал и даже не вышел к нам поговорить.

— Зато уж вы между собой, небось, наговорились всласть, — снисходительно усмехнулся Илья. — Приезжий господин был у попа каких-то пять минут, а вам, сплетницам, хватило разговоров на целый вечер.

— Добры мы с тобой слишком, Илюша, — вздохнула Гликерия. — Целый день занимаемся пением, готовимся достойно встретить гетмана, а слуги тем временем без строгого присмотра делают что хотят. Нет, чувствую, что придется вызывать в Глухов моего отца, чтобы поставил наш дом в надлежащее состояние.

Отец Гликерии, Харитон Заруцкий, даже после того, как его дочь вышла замуж за Илью, не переставал управлять имением: обязанности управляющего были ему по душе, он знал толк и в хозяйстве и в слугах.

Илья с женой продолжали обсуждать домашние дела, но Настя их уже не слушала, ее голова теперь была занята совсем другим. Выпад отца Викентия против Дениса Томского неприятно удивил Настю и дал ее мыслям неожиданное направление. Она вдруг вспомнила, что при первой встрече и сама посчитала Дениса человеком опасным, способным заманить и загубить любую девушку. Почему же потом все подобные подозрения разом развеялись для нее? Только потому, что Томский — давний знакомый Шалыгина? Но ведь простодушный Иван Леонтьевич мог не все знать о своем приятеле. А вдруг вчера вечером Денис только притворился, что пришел выслеживать преступников, а сам был с ними заодно? Но почему же тогда в последнюю минуту он спас ее от убийц? А может, она просто нравится ему как женщина, и он решил вначале соблазнить ее, а потом сделать то, что с предыдущими жертвами?.. Девушка потерла пальцами виски, отгоняя тягостные сомнения, но все-таки успела подумать и о другом: если Томский действительно причастен к убийствам, но не хотел трогать ее, Настю, то кого же тогда он вместе с сообщниками поджидал вчера у озера? Какую из молодых певуний или танцовщиц? А вдруг — Гликерию? Кто его разберет, этого столичного франта! Он приехал издалека. Как узнать, что у него на уме? Но почему, почему ей так хочется верить этому чужаку?.. Подняв глаза на беззаботно болтавшую Гликерию, Настя вдруг сказала:

— Раз уж здесь такое опасное место, так ты никуда не ходи одна. А уж как стемнеет — и подавно.

— Ну, обо мне можешь не беспокоиться, я и так осторожная, — отвечала Гликерия. — А вот ты, дорогая кузиночка, отличаешься легкомыслием и доверчивостью.

Настя не стала спорить, молча покинула столовую и на несколько минут задержалась в своей комнате. Следовало пойти к Савве и Тарасу и выяснить, что же с ними вчера произошло. А еще Насте хотелось сходить в церковь к отцу Викентию и расспросить его, почему он заподозрил Томского в причастности к убийствам. Пока она раздумывала, куда отправиться вначале, ее сомнения разрешились сами собой, потому что в дом к Боровичам постучались Савва с Тарасом и попросили у хозяев разрешения побеседовать с панной Криничной.

Настя притворила дверь своей комнаты, чтобы никто не слышал разговора, и, стараясь не повышать голоса, накинулась на казаков:

— Что же вы меня так подвели? Я на вас понадеялась, думала, вы серьезные люди…

— Простите, панночка, — вздохнул пристыженный Савва. — Мы и сами не знаем, как получилось. Выпили по одной лишь чарке — и свалились мертвым сном. Наверное, торговец-мошенник, дидько б его взял, что-то нам подсыпал в горилку…

— Какой торговец? — забеспокоилась Настя. — Когда он к вам приходил?

— А вчера под вечер. Продавал по дешевке добрую анисовку, вот мы и не удержались, купили у него бутыль. И выпили-то по ма-аленькой чарочке, только чтоб распробовать — и вот…

Настя задумалась, потом спросила:

— А каков из себя был этот торговец?

— Так обыкновенный, — пожал плечами Тарас. — Такой сгорбленный жидок, усы и борода седая, волосы седые торчат.

На голове камилавка. Вроде бы совсем старик.

— Ну а я его толком и не разглядел, потому как стал слабоват глазами, — вздохнул Савва. — Только запомнилось, что говорил он каким-то странным голосом, будто не своим. А теперь вот думаю, что нехристь хотел нас отравить.

— Что за чертовщина?.. — прошептала Настя. — Зачем какому-то торговцу вас травить? Или, может… А вы никому не проговорились, что идете со мной к озеру?

— Никому, панночка, вот вам крест, — заявил Савва, истово перекрестившись. — Мы и меж собой о том говорили только шепотом.

— А вы никогда раньше не видели того торговца?

— Никогда, — качнул головой Тарас. — Он ведь бродячий, не из наших краев.

— Эх, зарекался я что-то покупать у незнакомых, — вздохнул Савва, почесав затылок. — Правду говорят: «Дешева рыбка — погана юшка».

— Ладно, в следующий раз будете умней, — строго заметила Настя.

— А вы, панна… вы ходили в лес? — несмело поинтересовался старый казак.

— Не ходила и вам теперь не советую, — сказала девушка, отворачиваясь к окну. — Глупая была затея, я потом уже одумалась. Если какому-то пьянице привиделись белые фигуры, так нечего этому верить.

— И то правда, — обрадованно закивал Савва. — Я и сам не хотел идти, это вот Тарасик рвался…

— Ладно, закончим разговор, — прервала его Настя. — Об одном вас попрошу: никому ни слова о нашей затее. Обещаете?

Казаки поклялись молчать, и Настя их отпустила, велев идти к Ивану Леонтьевичу и помогать ему во всем, в чем смогут.

После ухода Саввы и Тараса она немного подумала о странном торговце, но ни к какому выводу не пришла и решила все-таки отправиться к отцу Викентию.

Настя, привыкшая все делать стремительно, тут же выскочила из дому и понеслась по улице, не оглядываясь. И когда навстречу ей из-за угла неожиданно вышел Денис, она чуть не столкнулась с ним нос к носу. Он удержал ее за плечи, и в этот момент их лица почти соприкоснулись.

— Добрый день, мадемуазель, куда вы так мчитесь? — спросил он шутливо.

Она отодвинулась от него и холодноватым тоном ответила:

— Добрый день, сударь, я иду молиться за то, чтобы Господь вразумил грешников покаяться.

— О! Похвальное решение. А можно мне пойти с вами?

— Ну, если хотите встретиться с нашим отцом Викентием… — пожала плечами Настя, искоса наблюдая за лицом собеседника.

— Нет, совсем не имею желания встречаться с этим глупым попом, — откровенно признался Денис. — Но я хочу составить вам компанию, потому что мне надо с вами поговорить.

— О чем поговорить? — быстро спросила Настя.

— А разве то, что произошло вчера, можно оставить просто так, без объяснений? По-моему, нам с вами надо очень многое обсудить. Я ведь для того и направлялся в ваш дом, а тут вдруг вы сами вышли мне навстречу…

Настя подумала, что совсем нежелательно беседовать с Денисом в доме Боровичей, где их могут подслушать любопытные служанки, и сразу предложила:

— Давайте поговорим не в доме брата, а где-нибудь в ином месте. Хотя бы в гетманском парке.

— Но там начнется суета, появится дворецкий, Иван Леонтьевич с актерами и другие… Если же мы с вами уединимся на какой-нибудь скамейке в укромном уголке, то это может вас… гм, скомпрометировать. А потому я предлагаю другую вариацию. Тут рядом есть модный магазин мадам Шато и при нем — кофейня. Место вполне приличное, и, я думаю, никто не обвинит вас в нескромности, если вы там немного посидите за чашкой кофе.

Магазин с кофейней действительно был самым изящным заведением в Глухове. Основанный обрусевшим французом Полем Шатонефом, который прибыл сюда еще в первой свите гетмана, магазин и теперь процветал, снабжая богатых горожанок модными вещами. Два года назад месье Поль почил в бозе, и все дела взяла в свои руки его расторопная жена, которая была француженкой лишь наполовину. С тех пор магазин и кофейню горожане стали для краткости именовать «Мадам Шато».

Взойдя на низенькое крыльцо, Денис учтиво распахнул перед Настей стеклянную дверь модного заведения. Прямо располагался открытый вход в кофейню, направо — дверь в магазин. Появившись на пороге, Настя с Денисом не встретили хозяйку, которая в этот момент в магазине расхваливала покупателям новый товар. Настя еще ни разу сюда не заходила и с интересом огляделась вокруг. В кофейне было чисто, уютно; столики, застеленные вышитыми скатертями, и высокая буфетная стойка выглядели весьма элегантно и ничем не напоминали провинциальный трактир. Народу в этот утренний час почти не было, лишь два купца беседовали в углу, попивая легкое токайское. К Насте и Денису подлетел расторопный молодой буфетчик, стал предлагать закуски, но посетители заказали только кофе. Купцы с интересом оглянулись на молодую пару; Настя была им знакома, да и о Томском они уже, вероятно, слышали.

— Давайте не будем затягивать нашу беседу, — сказала Настя вполголоса. — А то уже через полчаса весь город узнает, что я сюда заходила.

— Странно, что такая девушка, как вы, боится злых языков, — улыбнулся Денис. — Ну да ладно, постараюсь быть кратким. Так вот, сударыня, ваш вчерашний поступок можно назвать безумным, и вы, конечно, заслуживаете порки, как какой-нибудь непослушный школяр или бурсак.

— Вы об этом хотели поговорить? — вспыхнула Настя.

— Не только. Но и об этом тоже. В следующий раз советуйтесь, прежде чем решаться на такие безумства. Кстати, сегодня на рассвете я уже ходил к озеру. Хотел предъявить господину приставу то чучело, которое вчера соорудили убийцы. И что вы думаете? Ни покрывала, ни травяных волос на берегу не оказалось. Значит, преступники еще осторожней, чем я думал.

— А ко мне только что приходили Савва и Тарас. Оказывается, с ними вот какая история приключились… — Настя рассказала о бродячем торговце.

— Значит, во всей этой истории ухе трое неизвестных, — заметил Денис. — Первый назначил свидание Раине, второй столкнул с воза крестьянина и, видимо, убил Ольгу, а третий подсунул казакам сонное питье. О первом известно, что он молодой черноволосый парень, второй хромает, третий — седой и сгорбленный старик еврей. Не многовато ли странных незнакомцев?

Буфетчик принес кофе, и разговор на минуту прервался. Настя стала помешивать ложечкой дымящийся напиток, что позволило ей опустить глаза и не встречаться взглядом с Денисом. А он, продолжая пристально на нее смотреть, вдруг спросил:

— Вам не приходило в голову, что убийцы ждали именно вашего появления в лесу? Значит, им был известен ваш безрассудный характер. Они заранее подготовились и все рассчитали. Это не наводит вас ни на какие мысли?

Настя пожала плечами и отпила горьковатый напиток, потом неуверенным тоном ответила:

— Но, может быть, они охотились совсем не на меня? Может, им было все равно, какую девушку убить? А вдруг это… вдруг это какой-то сатанинский ритуал? Я читала о черных мессах…

— Что ж, догадка не хуже других, — заметил Денис и, опершись грудью о стол, приблизил свое лицо к Настиному. — А вы ничего не заметили, когда эти двое напали на вас? Может быть, какой-нибудь звук, или жест, или запах показались вам знакомыми?

— Нет, совсем ничего. Но это ведь и длилось несколько мгновений. — Настя немного помолчала, исподлобья поглядывая на Дениса. — А вот вы, господин Томский… почему вы там оказались? Я не очень верю вашим вчерашним объяснениям, будто вы так поступили из дружбы с Шалыгиным. Ведь даже те, кому следует по должности искать убийц, не стали бы ночью идти в лес.

— Но ведь вы же пошли, — хитровато прищурился Томский.

— Но я могла бы стать одной из жертв, вот и хотела узнать, кто мне угрожает. А вам-то это зачем? Или… — Настя запнулась, не зная, какими словами высказать своему спасителю подозрения на его счет.

— Продолжайте, — усмехнулся Денис. — Теперь догадываюсь, затем вы шли к этому глупому попу. Он готов обвинить меня во всех грехах, а вы, очевидно, хотели его расспросить, что он знает обо мне. Стало быть, и у вас я под подозрением. Так? — Денис откинулся на спинку стула и вытащил из кармана табакерку. — Вот она, неблагодарность людская. Поневоле тут станешь философом.

Настя покраснела до корней волос, но не успела откликнуться на слова Дениса, потому что в этот момент увидела через стеклянную дверь кофейни Боровичей. Девушка сидела лицом к двери и могла наблюдать, как Илья с Гликерией, проходя мимо, остановились и стали, видимо, обсуждать, войти или не войти в кофейню. Наклонившись к Денису, Настя быстро прошептала:

— Прошу вас, выйдите пока в магазин, а то сейчас сюда войдут мои родичи. Не дай бог, увидят нас, напишут матери…

Денис усмехнулся, качнул головой, но спорить не стал. Молча поднявшись из-за стола, он шагнул к боковой двери, ведущей в магазин, и скрылся за ней прежде, чем на пороге кофейни появились Боровичи. Настя, внезапно растерявшись, быстро пригнулась под стол, словно поправляя ленточку на ботинке. Она услышала, как Гликерия разочарованно сказала Илье:

— Я так и знала, что господина Валлоне здесь нет. Пойдем искать его в другом месте.

Боровичи не вошли в кофейню, и Настя облегченно вздохнула. Только теперь ей вдруг стало стыдно перед Томским из-за того, что показала себя такой трусихой, зависимой от людской молвы.

Через пару минут Денис вернулся и, убедившись, что Боровичей нет, снова сел за стол напротив Насти.

— Да не волнуйтесь вы так, милая барышня, — сказал он с усмешкой. — Я только что купил в магазине вот эти духи — смесь лаванды и розмарина. По-моему, чудесный запах, и к тому же он успокаивает душевное волнение. Некоторые дамы лечат такими духами свои нервы. Мне кажется, вам сейчас это тоже не помешает. Простите за дерзость, но хочу подарить вам сей душистый эликсир.

Денис протянул Насте флакончик с духами, и она, вначале сделав протестующий жест, потом все же приняла подарок, спрятала его в прикрепленном к поясу кошельке и пробормотала:

— Спасибо. Теперь моя очередь сделать вам подарок. Правда, я еще не придумала какой.

— Поверьте, сударыня, лучшим подарком для меня будет ваше благоразумие, — улыбнулся Томский. — И еще ваше доверие. Вы меня очень разочаруете, если станете повторять глупые домыслы отца Викентия и других сплетников.

— Не стану, — пообещала Настя, слегка смутившись. — Но и вы, пожалуйста, объясните, какой у вас в этом деле интерес.

— Может быть, вы сами когда-нибудь поймете, — вздохнул Денис и многозначительно посмотрел на Настю.

Девушка молчала, ожидая, чтобы он еще что-нибудь добавил к своим объяснениям. Но тут вдруг хлопнула входная дверь и на порог ступила Вера Томская. Быстрым, цепким взглядом охватив пространство кофейни, она ринулась к нужному столику, придерживая обеими руками свою пышную атласную юбку. Глаза Насти беспокойно заметались, а Денис, оглянувшись, встал навстречу «тетушке». Казалось, он неприятно удивлен ее появлением.

— Вот ты где, Денис! — воскликнула она, небрежно кивнув Насте. — А я тебя ищу! Почтмейстер принес письмо, оно из Петербурга, из Академии. — Вера потрясла объемистым конвертом. — Может быть, это что-нибудь важное, а ты ушел из дому и не сказал куда.

Денис не успел ответить, как Настя вскочила с места и, стараясь не выглядеть смущенной, торопливо пояснила:

— Прошу прощения, но мне надо спешить, Иван Леонтьевич велел сегодня прийти пораньше.

Томский сделал движение, чтобы остановить Настю, но девушка, словно не заметив ни его взгляда, ни жеста, почти бегом устремилась к двери, опрокинув по дороге стул. Она еще успела услышать, как Вера сказала «племяннику»:

— До чего неловки эти провинциальные девицы.

Глава пятая Разговор за ужином

Настя, примостившись в уголке музыкального павильона, невольно краснела и поеживалась от неловкости, слушая, как супруги Боровичи исполняют партии хитрой служанки Серпины и ее незадачливого хозяина, старого доктора Уберто. Синьор Валлоне, который, хоть и не выпил целебной Мотриной настойки, но был, как ни странно, трезв, тоже не приходил в восторг от их пения, хватался за голову, бегал из угла в угол и, размахивая руками, что-то пытался доказать неумелым артистам. Настя, в общем-то, многого и не ожидала от затеи поставить итальянскую оперу в исполнении четы Боровичей. Гликерия, правда, в юности брала уроки пения у какого-то иностранного учителя, но Илья, хоть и обладал довольно сильным голосом, годился в лучшем случае для роли певчего в церковном хоре. Коряво выговаривая итальянские слова, тщетно пытаясь освоить искусство затейливых рулад и фиоритур, супруги Боровичи выглядели до обидного беспомощными, но при этом были вполне довольны собой и не могли понять, отчего итальянец так сердится.

Впрочем, сам маэстро Валлоне тоже не производил впечатления большого умельца; наверняка в итальянских или французских театрах он подвизался где-то на третьих ролях. Настя представляла, каким убийственным конфузом могут завершиться все старания добросовестного Ивана Леонтьевича… Утешало лишь одно: зрители, настроившись на комедийный спектакль, не будут слишком строги и посмеются если не над героями «Служанки-госпожи», так над незадачливыми исполнителями.

Насте самой пора было идти на репетицию, но она медлила, опасаясь, что к Шалыгину может заглянуть Денис. После досадной сценки в кофейне девушке не хотелось лишний раз встречаться с Томским. Но тянуть время, слушая, как фальшивят ее родственники, становилось уже просто неудобно, и Настя тихо выскользнула из павильона.

В парке она увидела Савву и Тараса. Парень, горестно понурив голову, сидел на скамье, а пожилой казак неловко его утешал:

— Эх, да что уж тут поделаешь, боже ж мой!.. Не убивайся, хлопче, Господь правду видит и накажет иродов.

— Значит, мне на Бога надеяться и сидеть сложа руки? — вскинулся Тарас.

— А что мы можем поделать? — вздохнул Савва. — Это в прежние времена казаки собрались бы в одну компанию и по всем лесам, по всем полям стали бы ловить злодеев. А сейчас приставы — одно название, тьфу! Им бы только хабари брать. Раньше-то гетманы были с саблями, с булавами, а теперь что? В кружевах, с напудренными кучерями, с надушенными платочками… Все бы теятры, да балы, да болтать по-хранцузски… А что ж удивляться, когда в Питербурхе-то ихнем давно уже бабы правят? Говорят, наследник там из немцев, и жена его — нимкеня. Эх, одно слово — бабские времена настали!..

Настя, услышав столь обличительную речь, даже постеснялась своей принадлежности к женскому полу и обходным путем миновала скамью, возле которой беседовали Савва и Тарас. Вопреки ее опасениям, Томский на репетиции не появился. Очевидно, послание из Петербурга и в самом деле оказалось важным и Денису теперь было не до разговоров с приятелями. У Насти даже мелькнула мысль, что, возможно, Томский получил указание куда-то срочно ехать и уже не появится в Глухове.

От предположения, что он способен уехать, не попрощавшись, Настя почувствовала прилив обиды и даже гнева. Неужели этот столичный повеса смотрит на нее, как на темную провинциалку, с которой можно вот так, без лишнего слова и объяснения, расстаться? Девушка нащупала у пояса кошелек с подаренными духами, и от досады ей даже захотелось разбить флакон.

Как ни удивительно, но раздражение придало Настиной игре больше огня, живости и блеска; Шалыгин даже притих, боясь лишним словом помешать вдохновению новоявленной актрисы. Он молил Бога, чтобы во время спектакля девушка не растерялась и сыграла столь же искрометно, как на репетиции. Правда, Яков своей неуклюжестью портил впечатление, но при этом еще сильнее оттенял Настины способности.

После репетиции девушка хотела сказать Шалыгину, чтобы строже наблюдал за оперной постановкой, дабы она не закончилась провалом, но потом решила пока не огорчать служителя муз, только что похвалившего ее игру в шекспировской комедии.

Свои опасения Настя надумала сперва высказать брату и его жене, но тут ей помешал приезд отца Гликерии, Харитона Заруцкого. Его появление в доме означало, что теперь молодые супруги будут избавлены от всех домашних и хозяйственных хлопот и смогут полностью отдаться подготовке к празднику. Увидев, как они обрадовались прибытию Харитона Карповича, Настя вздохнула и решила отложить неприятный разговор до завтра.

В честь приезда отца Гликерия спешно устроила небольшой ужин, на который позвала Шалыгина и Новохатько как старого знакомого Криничных. За столом Настя оказалась рядом с Остапом Борисовичем и, хотя такое соседство ей порядком досаждало, старалась не подать вида, чтобы не портить настроение другим.

Разговор крутился в основном вокруг хозяйства, видов на урожай, цен на зерно и скотину. Говорили также об опасности дороги между Черкассами и Бахмутом, на которой хозяйничают воры и беспаспортные бродяги. Настя слушала вполуха. Машинально она отметила про себя, что Харитон Заруцкий, при некоторой внешней суровости лица с нависшими густыми бровями и горбатым носом, в разговоре производит впечатление человека добродушного, расторопного, хотя и несколько недалекого. Конечно, он мог освободить дочь и зятя от хозяйственных хлопот, но вряд ли это существенно улучшит их успехи на театральном поприще. Настя с невольной жалостью взглянула на Ивана Леонтьевича.

Под монотонный шум неторопливой беседы ей даже захотелось спать, но тут дверь в гостиную распахнулась и на пороге появился Денис. Гликерия требовала от горничной, чтобы та докладывала о гостях, однако Мотря оказалась в комнате почти одновременно с Денисом и объявила о нем прямо на ходу, да еще так неловко, что вызвала хохот Остапа Борисовича.

— Какой прыткий гость! — воскликнул чиновник с явной насмешкой. — Налетает без доклада, прямо как разбойник на изюмском шляхе. — Встретив удивленный и жесткий взгляд Дениса, Новохатько пояснил: — Вы уж не обижайтесь на шутку, просто мы с господином Заруцким только что вспоминали о разбойниках, которые разоряют изюмских обывателей. Так, к слову пришлось.

Илья, тут же представив Томскому своего тестя, расплылся в улыбке:

— Очень рады видеть вас, Денис Андреевич, вы пришли кстати.

— Нет, наоборот; кажется, я пришел не вовремя, — сказал Томский, чувствуя не то смущение, не то досаду. — У вас туг семейный ужин, а я буду лишним.

— Ну что вы, что вы! — захлопотала Гликерия. — Какой там семейный ужин? Вы же видите, здесь и Иван Леонтьевич. Мы еще хотели позвать и господина Валлоне, но он сегодня, кажется, не в духе и мог бы всем испортить настроение. А вас мы просто не решились пригласить, поскольку, к сожалению, еще не очень коротко знакомы…

Денис преподнес хозяйке коробку с восточными сластями, подошел к столу и занял свободное место между Ильей и Шалыгиным. Настя, Заруцкий и Новохатько сидели напротив; Гликерия же восседала в торце стола, распоряжаясь чаепитием. Денис бросил быстрый взгляд на Настю, и она не успела отвести глаза. Кажется, он остался этим доволен и оживленно включился в разговор:

— Так что вы там говорили о разбойниках, господа? Изюмский шлях… Я ведь, знаете ли, историк и совсем недавно изучал разбойничьи движения времен смуты. Хотелось бы сравнить их с нынешними. Тогда, в 1615 году, под Ярославлем орудовала большая ватага. Грабили священников, купцов, горожан.

— Совсем как сейчас под Изюмом, — вставил Заруцкий. — Там есть два сильных главаря — Журавель и Калга. Вот они-то бродячих людишек и сколачивают в банды.

— И сделать с ними ничего нельзя, эти черти неуловимы, — добавил Новохатько.

— Сделать всегда можно, было бы желание… да еще ум, — заявил Томский. — Тогда, в смутные времена, в знаменитой банде тоже было два главаря — Баловень и… кстати, — тут он повернулся к отцу Гликерии, — второй главарь был вашим однофамильцем — тоже Заруцкий.

— Уж не ваш ли родственник, Харитон Карпович? — хохотнул судья.

— Нет, я родом из-под Охтырки, а в Ярославле сроду не бывал, — вполне серьезно ответил управляющий.

— Да что вы, Харитон Карпович, я на вас даже в шутку не намекаю, — улыбнулся Денис. — Тот Заруцкий явно не мог быть предком такого мирного и хозяйственного человека, как вы. Так вот, тогда того Заруцкого и Баловня вызвали в Москву, там арестовали, а тем временем правительственные войска напали на банду. Жертв было много, но зато разбойный мир перестал быть силой, угрозой, источником смуты.

— Где б сейчас найти таких умных и смелых людей, чтобы всякие безобразия прекратили, — мечтательно сказал Новохатько. — И нам, судейским, было бы легче.

— Да ведь вы, судейские, как раз и должны бороться с безобразиями, — заметила Настя не без ехидства.

— Конечно, должны! — поддержал Илья. — А то ведь живем в вечном страхе: вдруг какие-нибудь Калга и Журавель заберутся и в наши края.

— А может, уже забрались, — вздрогнув, сказала Гликерия. — Иначе как объяснить то, что случилось возле озера?

На несколько мгновений в комнате установилась тревожная: тишина. Потом Иван Леонтьевич с досадой крякнул:

— Да-а… Теперь я и работать не могу спокойно, все думаю, как бы наших актрис уберечь. Ведь ваши господа приставы, Остап Борисович, нисколько этим не озабочены.

— А что они могут сделать? — развел руками Новохатько. — Они же только здешних людишек знают, а эти-то разбойники, видать, из приезжих молодцов.

Он бросил быстрый и косой взгляд на Дениса. Насте это не понравилось, и она тут же спросила Остапа Борисовича:

— Почему же тогда арестовали Юхима, если считаете, что убийца не из местных?

— Ну-у… разбойники могли подговорить Юхимку, и он им помог, — предположил Новохатько и, затянувшись изрядной понюшкой табака, чихнул. — Жаль, что нам не удалось как следует допросить дурачка. Может, чего-нибудь бы и рассказал.

— А я все-таки думаю, что на этом озере и в самом деле нечисто, — заявил Харитон Карпович. — Я ведь человек простой и, признаться, верю стариковским разговорам. Что бы вы там, ученые, ни твердили, а нечистая сила есть. И ведьмы — не выдумка, не сказка. Вот в селе, где я родился, была одна баба… если кто сделает что-то ей не по нутру, так она посмотрит на человека исподлобья и скажет: «Теперь ходи осторожно».

И вскорости тот человек умирает, да еще по-особенному: то молнией его убьет, то с дерева упадет и разобьется, то волки съедят. Что скажете, не ведьмины это проделки? Ту бабу все боялись, обходили стороной.

— В самом деле, бывают зловещие люди и нечистые места, — кивнул Илья. — Ведь простонародные поверья не родятся на пустом месте. К своему стыду, я тоже всегда побаивался разных ведьм и колдунов, у которых магия так сильна, что действует даже после их смерти.

— Ох уж эти ведьмы и колдуны, — вздохнул Денис и бросил выразительный взгляд в сторону притихшей Насти. — Вечно они оказываются во всем виноваты: и в засухе, и в болезнях, и в убийствах. Католики сжигали их на кострах, православные топили. И даже нынешние вольнодумцы иногда готовы их обвинить. Конечно, ведь легче все свалить на нечистую силу, чем искать настоящих преступников.

— Коль вы такой умный, так попробуйте сами найти, — заявил Новохатько, подбоченившись одной рукой. — А по мне, так в этом деле без черта не обошлось. Потому как людям, даже злодейским, никакой пользы в таких убийствах не было. Ольга и Раина жили в бедности, никому не мешали, ни у кого не стояли на дороге. Притом же, девушек…кхе… — тут он смущенно покосился на Настю, — их не изнасиловали, стало быть, убийца — не из тех разбойников, какие охотятся за женщинами. Так что уж тут получается? На кого можно подумать, а?

— Черт возьми, здравые рассуждения! — усмехнулся Денис. — Чувствуется, что вы изучали логику и римское право.

— Да, кой-чему и мы научены, — солидно сказал Новохатько, снова затянувшись табаком. — Не все же вам, столичным господам, щеголять своей ученостью.

Гликерия, видимо, недовольная тем, что о ней забыли, воспользовалась поводом вмешаться в разговор:

— Кстати, Денис Андреевич, сделайте одолжение, расскажите нам о своих научных трудах. Говорят, вы приехали сюда изучать славянские древности?

Томский чуть помедлил с ответом, и Настя, не сдержав любопытства, заполнила паузу вопросом:

— А это письмо из Академии., такое объемистое… наверное, в нем вам даны указания ехать в Киев или другие древние города?

— Нет, оно объемистое из-за упакованных в нем карт, — слегка улыбнулся Денис. — Я попросил одного друга, что путешествовал по Европе, сделать копии со всех карт причерноморских степей, какие только сможет найти, начиная с древних греков и арабов. Нашлось очень мало, да и рисунки весьма примитивны, неточны. Но для меня важно любое упоминание о наших степях.

— А что в степях-то интересного? — удивился Новохатько. — Степь — она и есть степь, никаких древностей там не найдешь. Город — это я понимаю, там церкви старинные, дома кое-какие остались.

— Но история наших предков начиналась в степи, — возразил Денис. — Городов там не найдешь, зато есть курганы, древние могильники. Они оставлены еще теми народами, которые были здесь до славян. Скифы, сарматы, анты…

— И вам интересна такая древность? — хмыкнул Остап Борисович. — Что за охота в могильниках копаться?

— Увы, нет другого пути выведать у госпожи истории ее тайны, — развел руками Денис. — А этих тайн очень много, они разбросаны по великой степи вдоль Днепра. Мы, славяне, все века только воюем и боремся, а заняться собственным прошлым недосуг. Вот, наконец, сейчас наступила коротенькая передышка, так и спешим ее использовать для изучения разных наук, истории в том числе.

— Дай Бог здоровья Елизавете Петровне, — сказал Шалыгин. — Недаром же Ломоносов написал: «Молчите, пламенные звуки^[10], и колебать престаньте свет: здесь в мире расширять науки изволила Елисавет^[11]». Хоть злые языки и шепчутся, что, дескать, нет порядка, только балы да гулянья во дворце, а я так скажу: никакому монарху не под силу сразу навести во всем порядок. Пусть уж лучше все идет потихоньку да своим чередом, нежели так круто и с такой кровью, как было при ее родителе, Петре Алексеевиче. Вот я, например, радости мирной жизни и искусства не променяю ни на какое военное величие. Жаль только, что Елизавету Петровну все время втягивают в войну то пруссаки, то австрийцы, то французы, то англичане… А ей ведь это вовсе не по душе, она женщина добрая. Вот и смертную казнь отменила. Был ли когда в наших землях правитель такой христианской души?

— Но не все мужчины довольны женским правлением, — ввернула Настя, вспомнив недавно услышанный разговор Саввы и Тараса. — Есть такие казаки, которые скучают по воинственной власти. Им хочется, чтобы гетман Разумовский держал в руках не книгу, а саблю.

— Не ведают, что говорят, — пробурчал Шалыгин.

— А вы считаете, что женщина может быть лучшей правительницей, чем мужчина? — спросил Денис, пристально и чуть насмешливо глядя Насте в глаза.

— Во всяком случае, не худшей, — ответила она решительно. — Женщины всегда стремятся к миру и благополучию, а мужчины — к военной славе. И знаете почему? Потому что правитель-мужчина смотрит на своих воинов и думает: «Вот столько-то всадников, столько пеших, столько ружей и штыков». А женщина смотрит и думает: «Вот этот — сын Марии, а тот — жених Катерины, а у этого — чудный голос, а у того — добрая улыбка…»

— Да просто женский пол неспособен к войне! — хохотнул Остап Борисович, прерывая Настю. — Вашей сестре надо детей рожать, за домом следить, да еще наряжаться, да с подружками болтать о всякой всячине.

— Помолчали бы вы лучше, Остап Борисович, — поморщилась Настя. — Когда надо, так женщины и воевать умеют. Вспомните хотя бы княгиню Ольгу или Елизавету Английскую.

— Да и нынешние… Елизавета Петровна и Мария-Терезия неплохо подбирают себе полководцев, — заметил Томский, с улыбкой наблюдая, как горячо отстаивает Настя свое мнение.

— Уж прямо мир перевернулся, повсюду женский пол у власти, — хмыкнул Новохатько.

— Но, однако, благодаря миролюбивому женскому правлению мы с Иваном Леонтьевичем имеем возможность посвятить себя наукам и искусствам, — сказал Томский, переглянувшись с Шалыгиным.

— И куда же направлен путь ваших научных изысканий? — светским тоном осведомился Илья. — Наверное, в запорожские Палестины? Говорят, на землях Самарской и Кодацкой паланок больше всего курганов и каменных баб.

— Да, именно в тех местах был древний Геррос, где хоронили скифских царей, — кивнул Томский. — Об этом есть описания у Геродота.

— Курганы можно найти и на Слобожанщине, возле Донца, — заметил Шалыгин.

— Даже у нас в Криничках есть холм, который все называют Кривой могилой, — сказала Настя. — Только вряд ли это скифский курган, ведь скифы обитали южней.

— А где расположены ваши Кринички? — заинтересовался Денис.

— Между Полтавой и Будищей, на левом берегу Ворсклы.

— Так это… — Денис наморщил лоб, мысленно рисуя карту левобережной Украины. — Знаете, а ведь именно возле этих мест закончился поход царя Дария на Скифию. Измотанные персы отступили с берегов Ворсклы на юг, в свой лагерь возле Меотиды^[12]. Вполне может быть, что, затягивая персидское войско вглубь степи, а потом изгоняя его, скифы на этом пути хоронили павших в бою вождей. Но больше всего царских могил в Крыму. Хорошо, что крымские ханы не изучают историю и не копаются в земле. Древние памятники ждут своего часа.

— Наверное, в этих могилах и золото можно найти? — спросил Остап Борисович, и глаза его азартно заблестели. — Да только кто ж его оттуда достанет? Там целая сотня нужна, чтобы такие глубины раскопать. А то, что неглубоко лежит, давно уже, небось, ограблено.

— Ценность древних могил состоит не в золоте… вернее, не только в золоте, — сказал Денис. — И копать мы пока не собираемся. Надо хотя бы осмотреться, разведать места. Это ведь работа не на один год.

— Дай Бог, чтоб эту работу не прервала какая-нибудь очередная война, — вздохнул Шалыгин.

— И когда же вы намерены ехать к запорожцам? — спросила Гликерия, передавая гостю новую чашку с чаем и тарелку с куском пирога.

— Я еще не решил, — уклончиво ответил Денис. — Жду прибытия Кирилла Григорьевича. С ним должны приехать два моих помощника.

— Скорей бы уж прибыл наш гетман, — заметил Илья. — Когда он здесь, все вокруг оживляется, в Глухове весело.

— Ваша правда, — поддержал его Новохатько. — Это прямо праздник, когда гетман с супругой приезжать изволят. А я так хорошо помню его первый приезд, как будто это было только вчера. Сколько тогда люду понаехало! А уж какие наряды, какие мундиры, я таких сроду не видывал! А подвод было штук двести и все с отличными лошадьми, по три рубля за каждую, не меньше.

Шалыгин, наклонившись к Томскому и понизив голос, сказал:

— А я еще помню, как Киевский архиерей разъезжал по Глухову, понапрасну добиваясь лицезреть сына достопочтенной вдовы Розумихи. Утром гетман еще почивал, а вечером уже поехал на прогулку.

— Представляю, как жителей Глухова веселила сия эпопея преосвященного, — в тон ему заметил Денис.

Настя невольно улыбнулась. А Новохатько, не обратив внимания на негромкие реплики, продолжал предаваться приятным воспоминаниям:

— А вот еще раньше, помню… в сорок втором году ездил я с обозами в Москву, к нашим депутатам… То есть вначале депутаты побывали в Петербурге, ходатайствовали перед императрицей по малороссийским делам. А депутатами были выбраны Апостол, Маркович и Горленко. К слову, Горленко — Михайле Криничному двоюродный дядька, так ведь, барышня?

Настя кивнула. События тринадцатилетней давности были памятны ей тем, что после поездки в Петербург и Москву родственник по просьбе Михаила и Татьяны Криничных привез для их дочери учителей по немецкому и французскому языкам. А еще Горленко договорился с московским почтмейстером, чтобы присылал в Полтаву парижские и амстердамские газеты. Такая просветительская роскошь недешево обошлась Криничным, но Настины родители, то ли почувствовав дух времени, то ли в силу своих природных наклонностей, верили в пользу и смысл хорошего образования.

— Так вот, — продолжал Остап Борисович, — в Петербурге наши депутаты были у генерала Ушакова, что заведовал тайной канцелярией, потом у канцлера князя Черкасского… он, говорят, из бывших казаков… потом у князя Куракина. Потом Алексей Григорьевич Разумовский их принял. А на шестой день были во дворце и имели аудиенцию у императрицы. Привет говорил пан полковник лубенский Апостол, а отвечал на привет тайный советник барон Миних. После этого депутаты были допущены к ручке императрицы. Потом их привечали, приглашали во дворец на оперы. Также ездили в Академию покупать книги. А в Академии ученый немец показывал им разные чудеса со стеклами зажигательными через мико… микроскопиум. Ну, еще, конечно, зверей всяких смотрели. А у Алексея Григорьевича выпивали по десять бокалов венгерского…

— Все это хорошо, — прервал его Денис, — но какова была ваша роль в тех достопамятных событиях?

Новохатько с явной неприязнью покосился на Томского и с оттенком раздражения ответил:

— Но я же сказал, что приезжал с обозами в Москву.

— А события в Петербурге вам знакомы только с чужих слов? — чуть насмешливо осведомился Денис.

— Ну, да… — Новохатько поморгал, пытаясь понять, нет ли подвоха в вопросе. — Горленко и Маркович рассказывали старшим казакам, а я тоже слушал. Зато в Москве я самолично присутствовал и знаю обо всем не понаслышке. Мы привозили депутатам горилку двойную, анисовую, вишневку, тютюн, сало, свечи восковые и сальные, сыры, прянички… А еще пригоняли волов и овец.

Насте почему-то стало неловко от столь подробного перечисления провианта, и она прервала Остапа Борисовича вопросом:

— А в опере вам довелось побывать?

— Да, имел удовольствие, — с важностью ответил Новохатько. — И не только в опере. Я вместе со всей казацкой старшиной присутствовал и на коронации. Еще мы ездили в немецкую слободу во дворец к Алексею Григорьевичу. Уж наши депутаты тогда вдоволь напились венгерского…

— Ну а в опере какое давали представление? — спросил Шалыгин.

— А я уж не помню, — развел руками Остап Борисович. — Ведь тринадцать лет прошло, забылось. Только запомнил, что там пели и танцевали с музыкою девки-италианки и… простите, барышня… кастрат, тоже италианец. Голос он имел тоньше, чем у девиц, а сам был толстый, как бочка.

Денис критическим взглядом окинул фигуру Новохатько, который тоже мог бы выдержать сравнение с бочкой, и сказал, обращаясь к Насте:

— Однако же до чего избирательная память у господина судьи. Он превосходно запомнил содержимое обоза, а вот содержание оперы полностью забыл.

Новохатько, видимо, почувствовал насмешку, метнул гневный взгляд на Томского и стал наливаться свекольной краской. Миролюбивый Иван Леонтьевич поспешил предотвратить ссору, с редкой живостью перехватив нить беседы:

— Ох уж эти оперы, их даже знаток не запомнит! По-моему, пан судья очень здраво подметил главную нелепость итальянских опер. Зачем уродовать мальчиков, чтобы они всю жизнь пели женскими голосами каких-то далеких от нас греков и римлян? На мой взгляд, игра жирных кастратов, выступающих в женских ролях, сильно отдает пародией. Ну а каковы они в мужских ролях? Об этом презабавно рассказал один датский капельмейстер: «Поднимается занавес. Слышен высокий женский голос, принадлежащий персонажу в костюме героя. Заглянем в либретто, кто эта переодетая женщина — амазонка или особа, потерявшая рассудок? Ни то ни другое. Это Александр Великий. Возможно ли? С каких пор могучий завоеватель мира превратился в кастрата или вовсе стал женщиной? А кто там противным дискантом сетует на жестокость судьбы и бесчувственность той замужней дамы? Без сомнения, какой-либо развратный дармоед. Мы вновь ошиблись. Это благородный Лизимах, который без оружия, голыми руками уничтожал львов. Вот, наконец, хор героев. Как? Дисканты и альты? Неужели Александр Македонский покорил мир, предводительствуя толпою баб?»^[13]

Все посмеялись, и благодаря дипломатическому вмешательству Ивана Леонтьевича вечер завершился мирно. Вскоре хозяева вышли проводить гостей на крыльцо. Когда Томский, прощаясь, поцеловал Насте руку, она почувствовала, как его пальцы сильнее, чем нужно, стиснули ей запястье. Это заставило ее посмотреть Денису в глаза, встретившись с его жгучим, пристальным взглядом. Новохатько, потоптавшись, тоже решился поцеловать руки Насте и Гликерии, но у него это вышло так неуклюже, что мало кто удержался от улыбок. Правда, сам «господин Казанова» своей неловкости не заметил.

Когда гости ушли, Гликерия со смехом обратилась к Насте:

— Ну, девонька, боюсь, что скоро из-за тебя тут разгорится жаркий спор. Как бы еще до дуэли не дошло.

— О чем это ты, не пойму? — спросила Настя, уставившись на далекую полоску догорающего заката и радуясь, что вечерний сумрак скрывает краску ее смущения.

— О чем? А то сама не знаешь? — лукаво заметила Гликерия. — Не видишь разве, как Томский и Новохатько из-за тебя задираются, словно петухи? Пока они только друг друга поклевывают, но если дело дойдет до драки, то тут и перья полетят.

— Да что ты чепуху говоришь, ей-богу, — пожала плечами Настя и отвернулась от смеющихся глаз Гликерии. — Остап Борисович — солидный вдовец, старый знакомый нашей семьи. Он для меня — что-то вроде забавного дядечки, но уж никак не жених. А Томский… это человек приезжий, чужой… Он побудет немного в наших краях, да и уедет по своим делам. К тому же у него есть невеста… Вера.

— Может, у него и есть невеста. Может, даже в Петербурге у него имеется и жена. Да только все равно видно, что ты ему нравишься.

Как ни крепилась Настя, как ни смиряла свое любопытство, а все же не удержалась от вопроса:

— Это тебе Шалыгин сказал, что Томский женат?

— Шалыгин? Да ничуть не бывало, — улыбнулась Гликерия. — Это просто я вспомнила одну похожую историю. Когда я еще жила в Харькове с родителями, была у меня там подруга… красивая и умная вроде тебя. Однажды приехал столичный кавалер, ухаживал за ней, даже подговорил с ним уехать. А после оказалось, что у него есть жена — дочка богатого и чиновного господина. Ну, и подружка моя осталась опозоренная, да еще и с пузом. Покритка, как говорят в народе. Вот так-то… Бедняжку родители сперва хотели из дому выгнать, а потом отдали в монастырь. Грустная вышла история.

— О, не беспокойся, со мной такая история не приключится! — заявила Настя и, сбежав с крыльца, направилась в сад.

Навстречу ей шел Илья, проводивший гостей до ворот. Чуть задержавшись возле Насти, он покачал головой и с улыбкой заметил:

— Ой, гляди, Анастасия, украдут тебя твои женихи.

— Мой жених еще не родился! — наигранно рассмеялась девушка и свернула на дорожку между рядами пышных яблонь.

Она быстрым шагом пошла через сад, в конец двора, к ручью, возле которого можно было посидеть и подышать вечерней прохладой. Прислонившись к широкому стволу дуба, Настя прикрыла глаза, прислушиваясь к странной, похожей на бурю музыке, что звучала у нее в душе… Потом какой-то звук извне заставил ее отвлечься. Словно бы тяжелый шаг и плеск воды раздался где-то рядом. Настя глянула по сторонам, и на мгновение ей показалось, будто у ручья между деревьями мелькнуло заросшее лицо Юхима. Впрочем, она могла и ошибиться. На всякий случай девушка поспешно вернулась в дом. Родичи уже ушли в свою комнату, и она решила не тревожить их сообщением о бродяге, который, может быть, ей просто померещился в неверном свете луны.

Глава шестая Разбойники в масках

Харитон Карпович Заруцкий оказался человеком весьма деятельным. За три дня он не только осмотрел Глухов, но и объездил ближайшие имения, в том числе Напрудное, перезнакомился со всеми управляющими. Он неутомимо носился по окрестностям на пролетке, запряженной парой резвых лошадей, которыми правил ловкий молодой кучер Василь. И лошади, и кучер прибыли в Глухов вместе с Заруцким из поместья Боровичей под Роменом. Настя не сомневалась, что при таком деловитом хозяине городское имение Боровичей скоро также преобразится, как и их деревенька. Правда, слуги недовольно косились на требовательного «старого пана», а Мотря однажды, не сдержавшись, при Насте обозвала его «пройдысвитом и харцызякой». Впрочем, Настю мало интересовали домашние заботы родственников. Все ее время было отдано репетициям, а мысли, как она от них ни отгораживалась, беспрестанно возвращались к Денису. После его визита в дом Боровичей прошло три дня, и за это время Денис почти не появлялся на ее пути. Лишь однажды пришел к Шалыгину во время репетиции, издали с улыбкой поклонился Насте, немного понаблюдал за ее игрой, да и ушел. Девушка терялась в догадках, силилась понять, почему он, столь явно показав ей свое неравнодушие, теперь не стремится к ее обществу. А вдруг и в самом деле, как предполагала Гликерия, Томский женат? Тогда понятно: он не хочет давать волю вспыхнувшим чувствам к молодой провинциалке, старается отдалиться от нее. Что ж, это, по крайней мере, свидетельствует о его уважении к девушке, которую он решил не смущать понапрасну и не компрометировать. Впрочем, сделав такой утешительный вывод, Настя отнюдь не успокоилась, а, напротив, загрустила и растревожилась еще сильней.

Томский не появлялся, зато однажды поздним вечером Настя снова увидела неподалеку от ручья заросшее лицо Юхима. Теперь она была уверена, что не обозналась. На всякий случай девушка окликнула беглого арестанта, но он не только не отозвался, но и мгновенно скрылся в густых зарослях ракит.

На этот раз Настя не стала скрывать от родичей правду о появлении возле их двора слабоумного бродяги, на котором до сих пор висит подозрение в убийстве. Однако Илья и Гликерия не приняли ее слова всерьез и даже посмеялись: дескать, вам, молодым девицам, вечно все чудится-кажется. Видимо, приезд деловитого Харитона Карповича придал Боровичам смелости и они перестали шарахаться от каждой тени и верить в страшные истории.

Однако Настя все равно не сомневалась, что видела именно Юхима и никого иного. Она решила рассказать об этом бывшему покровителю бродяги — отцу Викентию. Этот священник не вызывал у нее особого доверия, но девушка надеялась, что он, узнав о столь близком местонахождении Юхима, постарается найти своего служку и уговорить его сдаться властям.

Подойдя к отцу Викентию после заутрени, Настя почти сразу поняла, что все ее старания будут напрасны. Пожилой сухопарый священник посмотрел на девушку своими выцветшими глубоко посаженными глазами и суровым голосом изрек:

— Если хочешь исповедаться мне в своих грехах, то приходи попозже. Я сейчас спешу причащать одного праведника.

Настя знала, что при смерти находится отец богатого купца Кульбабы, щедро жертвовавший на церковь, и быстро сказала:

— Батюшка, я вас не задержу. Я только хочу сообщить, что заметила неподалеку от нашего двора Юхима. Значит, он в городе и не ушел далеко. Видимо, прячется от людей. Может, вы его найдете? От вас-то он не будет убегать.

Священник пошевелил седыми бровями и хмуро заявил:

— Юхим — божий человек, и Господь вразумит его без моей помощи. А вот вам, погрязшим в грехе лицедеям, не мешало бы почаще ко мне захаживать. И как я в простоте своей души мог подумать, что ты явилась на исповедь! У тебя другое на уме. Мой тебе совет: пока молода, приди в святой храм и удались от нечестивых вольнодумцев, которые поклоняются блудницам! А о Юхиме забудь, над ним рука Божья.

Высказав сию тираду торжественным голосом, воздев вверх указующий перст, отец Викентий удалился, оставив Настю растерянной и слегка пристыженной под любопытными взглядами прихожан, что издали наблюдали за их разговором.

Возвращаясь домой, Настя чувствовала досаду на саму себя. Вспомнила, как Денис называл отца Викентия «глупым попом», и поневоле согласилась с этим суждением.

Мысль о Томском опять подействовала на нее раздражающе. Девушке непременно хотелось узнать, какие чувства скрываются за его взглядами, улыбками, за странными намеками и загадочным молчанием. Неужели родичи ошибались, утверждая, будто Денис к ней настолько неравнодушен, что готов вызвать на дуэль незадачливого «синьора Казанову»? Неужели и она ошибалась, глядя в его глаза, чувствуя настойчивое пожатие руки?..

Девушка шла, не разбирая дороги, и едва не споткнулась, налетев на стайку семенивших через улицу гусей, которых босоногая девчонка с лозиной пыталась загнать в калитку. Приостановившись, чтобы пропустить длинношеюю ватагу, Настя взглянула в конец улицы — и застыла от удивления: возле пышного купеческого палисадника стояла дама с изящным зонтиком в руке и беседовала с Новохатько. Они были далеко от Насти, но девушка сразу узнала Остапа Борисовича по объемистой фигуре, а Веру — по модному платью и зонтику. Судя по жестикуляции, беседа явно была оживленной. Настя потопталась на месте да и повернула назад. Ей вовсе не хотелось попадаться на глаза ни назойливому ухажеру, ни даме, которая, видимо, считает ее своей соперницей. Хотя, может быть, Вера вовсе и не принимает всерьез молодую глупую провинциалку? Последнее было бы много обидней любого, даже самого злобного, соперничества.

Возвращаясь домой, Настя все гадала, о чем же могут беседовать Вера и Новохатько. Вроде бы ничего общего у них не имеется. Вера рядом с Остапом Борисовичем — как залетная птичка в ярком оперении, что села на одну ветку с серой вороной. Впрочем, «синьор Казанова» наверняка мнит себя орлом. А Томская, вероятно, просто решила посоветоваться с ним по каким-то делам. Может, хочет продать имение или сдать его в аренду.

А что Денис? Интересно, чем он занят, почему не появляется? Скорее всего, сидит над какими-то книгами, или картами, или старинными рукописями. Наверное, ждет не дождется приезда гетмана, чтобы вместе со своими помощниками отправиться, наконец, в научную поездку. Настя вдруг поймала себя на мысли, что ей самой вовсе не хочется, чтобы гетман поскорее приезжал. А ведь раньше она с большим интересом ожидала прибытия Кирилла Григорьевича, которого еще ни разу не видела.

Дома Настя застала только Гликерию; Илья с Заруцким уехали на пасеку за ранним медом, а потом еще собирались на пруды за рыбой. Чтобы как-то отвлечься от назойливых мыслей о Томском, Настя заговорила с Гликерией на тему, которую уже давно собиралась обсудить:

— Знаешь, Ликера, у вас с Ильей не очень-то получается оперное пение. Как бы вам не опозориться. А мне еще Ивана Леонтьевича жалко. Ведь тогда Теплов сживет его со света.

— Ты что?.. — Гликерия удивленно воззрилась на Настю. Нос с тонкой горбинкой и сурово сдвинутые брови придавали ее лицу величественное выражение. — Как ты можешь судить о нашем пении? Ведь даже господин Валлоне нас нахваливает.

— Видела я, как он вас нахваливает, — пробурчала Настя. — Бегает и волосы на себе рвет от отчаяния. А потом вам что-то выговаривает, а вы не понимаете.

— Ну, это один только раз было, — нараспев сказала Гликерия и, подскочив к зеркалу, поправила свои высоко взбитые напудренные локоны, которые от природы у нее были чернее Настиных. — Это он пребывал в плохом настроении. А в иные дни господин Валлоне нас очень даже хвалит.

— Это в те дни, когда он напивается или спит прямо на репетициях?

— Да что ты говоришь, не было такого!

— Но я же помню…

— Лучше расскажи, как у тебя дела с твоими женихами? — перебила Гликерия и, схватив Настю за руки, закружила ее по комнате. — Неприступная, непокорная Анастасия! Чует мое сердце, что скоро в наш дом пожалуют сваты. Вот только от кого будут вначале? Боюсь, что от Новохатько…

— Да полно тебе насмешничать! — отстранилась от нее Настя и уселась на маленький диванчик в углу комнаты. — Никаких сватов я не жду. Кстати, только что видела Остапа Борисовича, занятого весьма оживленной беседой… с кем бы ты думала? С Верой Томской! Может, он к ней посватается?

Гликерия упала рядом с Настей на диван и залилась веселым смехом.

Остап Борисович оказался легок на помине. И пяти минут не прошло, как он постучал в дом к Боровичам, и Мотря чинно о нем доложила. Увидев его, Настя и Гликерия переглянулись, едва сдерживая улыбки. Но «синьор Казанова» посчитал их веселое настроение признаком благосклонности и расположился в кресле явно для неторопливой, обстоятельной беседы. Гликерия тут же захлопотала об угощении и, лукаво подмигнув Насте, вышла из комнаты.

— Давно ли вы получали письма от вашей матушки, Анастасия Михайловна? — начал Остап Борисович издалека.

— Она мне через день пишет, как и я ей, — ответила Настя, досадуя, что приходится тратить время на пустую болтовню.

— И каковы сейчас дела в Криничках? Управляется Татьяна Степановна со своими работниками и с хозяйством?

— Управляется. Я бы так не сумела. Вот только здоровье у нее…

— Да, да, да, — вздохнул Новохатько, усиленно кивая головой. — Годы и пережитое горе берут свое. Трудно вдове с дочерью одним, без мужской руки, держать в порядке имение. Ведь управляющие — все мошенники, только и глядят, чтобы себе урвать, а хозяев пустить по миру. Нет, в этом деле свой человек нужен, близкий.

— Кто же, например? — рассеянно спросила Настя, поглядывая в окно. — У вас есть на примете честный управляющий?

— Честный? Да где ж такого найдешь? — хохотнул чиновник. — Нет, я вам про то толкую, что женщине одной без мужа тяжело.

— Вы намекаете, что маменьке надо выйти замуж? Она и слышать о том не хочет, потому что любила отца. Да и не желает, чтобы у меня был отчим.

— Татьяне Степановне, может, и не нужен муж… а вот вам, Анастасия Михайловна… — Новохатько разгладит усы и уставился на девушку умильным взглядом, — вам замуж выходить в самый раз.

Гликерия, появившись в комнате, услышала последние слова гостя и рассмеялась:

— Да вы, Остап Борисович, никак пришли сватать нашу Анастасию?

— А что, я… — Новохатько встал и приосанился.

Тут только женщины обратили внимание, что на нем новый щегольской кунтуш, а на боку болтается богато инкрустированная сабля.

— О, да вы сегодня прямо как воевода, — всплеснула руками Гликерия. — Ну, бравый казак, настоящий жених! А сабля-то какая!

— Ну, сабля, это я так… — замялся Остап Борисович.

Договорить он не успел, потому что в следующую минуту на крыльце послышался шум, взволнованные голоса и в комнату ввалились Илья и Заруцкий. Женщины так и ахнули, увидев, в каком плачевном состоянии прибыли зять и тесть. Потрепанные, грязные, со следами крови на лице, в изорванной одежде, они выглядели так, словно только что покинули поле битвы.

— Илюшенька!.. Отец!.. Что с вами? — кинулась к нему Гликерия. — Вы, наверное, напились и упали в пруд?

— Нет, дочка, до пруда мы даже не доехали, — измученным голосом сказал Харитон Карпович и упал на скамью.

— На нас напали разбойники, и мы от них еле отбились, — прошептал Илья и, держась за стену, опустился прямо на пол.

Гликерия заголосила на весь дом, позвала всех трех своих служанок, те бестолково принялись сновать туда-сюда, толкая друг друга и разливая напитки, предназначенные для пострадавших господ. Насте такая суета показалась излишней; она бы на месте Гликерии не стала звать прислугу, а сама напоила бы мужа и отца вином и прежде всего расспросила бы их о подробностях происшествия. Но прошло не менее четверти часа, прежде чем перепуганных Илью и Заруцкого удалось настроить на связный разговор.

Оказалось, что, когда они возвращались с пасеки и остановили пролетку возле родника, желая попить воды и немного прогуляться, из ближайшей рощи вдруг выскочило трое или четверо разбойников в масках. В руках у них были сабли и ножи.

— Хвала Господу, что я на всякий случай взял свою саблю, — сказал Илья и перекрестился. — Я, правда, не очень-то умею с ней управляться, но перед лицом смертельной опасности, клянусь вам, фехтовал не хуже запорожца. Да и Харитон Карпович не растерялся, схватил корягу и стал ею отбиваться. Но, конечно, быть бы нам порубанными, если б не успели вскочить в свою пролетку. А тут уж Василь не сплоховал: помчался так быстро, что его бы сам черт не догнал.

— Да, Василь — молодец, такой слуга на вес золота, — подтвердил Заруцкий, похлопав по плечу молчаливого здоровяка кучера.

— Вот спасибо тебе, Василий, за спасение моих близких, век благодарить буду! — воскликнула Гликерия. — Мы тебя достойно наградим.

— Плохо только, что мед разлился, теперь вся бричка липкая, — хмуро сказал кучер, глядя себе под ноги.

— Да откуда же в наших краях такие разбойники? — растерянно пожимая плечами, спросил Остап Борисович. — С саблями, с ножами, в масках… На мужицкий бунт это не похоже. Да и не значатся у нас нынче беглые мужики. Нет, это уж точно какие-то приезжие бродяги. Может, даже те, с Изюмского шляха… Калга и Журавель. Вроде и места у нас тут спокойные, укрепленные, а поди ж ты…

У Насти объяснения пострадавших не вызвали полного доверия. Она даже весьма скептически предположила, что непривычные к опасностям Илья и Заруцкий встретили не трех-четырех, а одного бродягу — как бы не того же Юхима, — и от страха он у них в глазах утроился. Возможно, они и махали саблей и корягой, но скорее для того, чтобы придать смелости самим себе. Она не стала разубеждать Гликерию в геройстве ее мужа, но слушала рассказ Ильи без особого интереса.

Зато Остапа Борисовича сия история весьма взволновала. Он тут же поведал о собственных тревогах, тоже связанных с неизвестными разбойниками:

— А со мною вот что приключилось… Сегодня утром подбегает на улице незнакомый парень и сует мне в руки записку. Я и опомниться не успел, как этот вьюн уже скрылся в какую- то щель. Разворачиваю записку, а там черным по белому: «Ты, такой-сякой, неподкупный пан судья, будешь покаран за то, что строго и сурово судил нас, беглых разбойников и воров. Мы тебе того не простим, что ты нас никогда не боялся и наказывал беспощадно». Вот такое, господа любезные, письмо. Я сперва подумал, что это чья-то дурацкая шутка. Но теперь, после такого ужасного приключения, какое с вами случилось, я поверю, что это были нешуточные угрозы. Видно, теперь придется мне повсюду с оружием ходить. — И Новохатько, положив руку на эфес нарядной сабли, горделиво вскинул голову и бросил на Настю выразительный взгляд.

— А где эта записка, Остап Борисович? — спросила девушка, сдерживая улыбку.

— Я вам ее не принес, чтобы вас не тревожить понапрасну.

— Да? Ну, что ж, теперь понятно, почему вы сегодня с саблей. — Настя перевела взгляд с Новохатько на Боровича. — А скажи, Илья, среди этих бродяг ты не заметил Юхима?

— Как я мог кого-то разглядеть, когда все они были в масках! — воскликнул Илья, все еще возбужденный пережитым приключением.

— Да откуда там взяться Юхиму, панночка? — заметил Новохатько. — Этот бедолага, небось, уже давно ушел в дальние края. Наверное, околел где-нибудь в канаве. Или побирается по монастырям.

— Нет, Остап Борисович, вы ошибаетесь, — возразила Настя. — Я уже два раза видела Юхима возле ручья, что за нашим двором. Правда, родичи считают, будто мне померещилось. Но я все-таки уверена, что это был Юхим. Я даже ходила к попу, у которого Юхимка служил. Однако этот отец Викентий Юхимом не заинтересовался, а меня строго отчитал за то, что занимаюсь лицедейством и дружу с нечестивыми вольнодумцами.

— Отчитал? Вас, панночка? Да как он смеет, самодур патлатый! — Новохатько стукнул кулаком по столу. — Этак он и самого гетмана обвинит во всех грехах! Ишь, куда хватил! Обличитель нашелся! Как можно не поверить такой достойной барышне? Как можно ее обидеть?

Гликерия, оторвавшись от протирания царапин Ильи, посоветовала Остапу Борисовичу:

— А вы пойдите к попу вместе с Настей, пусть он с ней при вас поговорит.

— Правда! При мне он не посмеет грубить! — заявил чиновник, выпятив грудь. — А если б еще ему сказать, что Анастасия Михайловна — моя невеста…

— Так за чем же дело стало? — улыбнулась Гликерия. — Скажите.

— Да полно тебе шутить, Ликера, — поморщилась Настя. — Я уж как-нибудь обойдусь своими силами.

— Нет, это дело так нельзя оставлять! — горячился Новохатько. — Наверняка поп что-то знает про Юхима, потому и не хочет о нем говорить! Уж теперь я, как служитель закона, настаиваю, чтобы вы, Анастасия Михайловна, помогли мне изобличить тех, кто укрывает беглых арестантов!

Боровичи и Заруцкий поддержали Остапа Борисовича и, немного поспорив, решили, что Новохатько и Анастасия после обеда должны пойти в церковь, поставить свечки за чудесно спасенных, а заодно и переговорить с чересчур суровым иереем.

Впрочем, обед, приправленный крепкими напитками, так затянулся, что идти в дальнюю слободскую церковь, где служил отец Викентий, стало уже поздновато. Настя хотела, воспользовавшись паузой в разговоре, встать из-за стола, но расхрабрившийся заседатель удержал ее со словами:

— Ничего, если поп ушел из церкви, то мы найдем его в доме! Уж меня-то он обязан принять! Я представитель власти! Идемте, Анастасия Михайловна!

— Может, не надо, Остап Борисович? — сопротивлялась Настя.

— Как не надо? Очень даже надо! — кричал бравый от хмеля «синьор Казанова».

Настя уже была не рада, что вспомнила про Юхима, но теперь ей не оставалось ничего иного, как подчиниться настойчивым уговорам Новохатько, которого полностью поддерживали Боровичи.

Глава седьмая Нападение

Как ни долог был июньский день, но и он уже начал клониться к закату, когда Настя и Остап Борисович вышли на улицу из дома Боровичей. Прохожие, что попадались на пути, почтительно раскланивались и задерживали любопытные взгляды на столь приметной парочке.

Настя знала, что глуховские купцы и мещане недолюбливали заседателя, считая его изрядным лихоимцем. Видимо, такое мнение о нем (как, впрочем, и о других чиновниках) не было лишено оснований, и Насте порой становилось неловко из-за своего давнего знакомства с Новохатько, которое со стороны могло показаться дружбой. Нетрудно было догадаться, что городские сплетники давно уже сосватали Настю и Остапа Борисовича, а сегодняшний их совместный поход к попу только укрепит подобное мнение.

Настя морщилась от досады, а «Казанова», напротив, горделиво выпячивал грудь и умильно поглядывал на свою хорошенькую спутницу, стараясь возле каждой кочки брать Настю под руку, словно поддерживая. На самом же деле захмелевший Остап Борисович сам нуждался в поддержке.

И, как на грех, когда они проходили мимо кофейни «Мадам Шато», прямо им навстречу со ступенек с его изящного заведения спустился не кто иной, как Денис Томский. Он оглядел Настю и ее спутника скептическим взглядом, и девушка почувствовала, что у нее уши запылали от смущения и досады. Надо же такому случиться, чтобы Денис, которого она не видела уже три дня, вдруг встретился ей именно сейчас, в такой неподходящий момент! Что он подумает о девушке, которую держит под локоток толстый пьяный чиновник, приписанный ей молвою в женихи? Ответив на приветствие Дениса, Настя выдернула свою руку из цепких пальцев «Казановы», но было уже поздно: Томский успел заметить ее жест и насмешливо улыбнулся. Настя и Остап Борисович проследовали дальше. Она чувствовала, что Томский смотрит им вслед, но не решилась оглянуться и проверить это.

— Видите, Анастасия Михайловна, столичный щеголь только и знает, что шататься по злачным местам, — сказал Новохатько и тут же споткнулся о придорожный камень. — Черт, вот дороги-то никудышные!.. Да, так я вам говорю, заметьте: никакой он, видно, не ученый, а так, гуляка и хвастун.

— Но кофейня — не злачное место, — возразила Настя. — И к тому же господин Томский вовсе не пьян.

— А вы откуда знаете? У него на лбу не написано. Ой, глядите, Анастасия Михайловна, не увлекайтесь залетными вертопрахами! — И Новохатько с пьяной улыбкой погрозил девушке пальцем.

— Я-то не увлекаюсь, а вот вы, Остап Борисович, что-то слишком внимательны к его родственнице, — сказала Настя, решив все-таки выведать у Новохатько содержание его разговора с вдовой. — Видела я давеча, как вы увлеченно беседовали с Верой Томской.

— Да? Вы подсматривали за мной? — игриво осведомился заседатель и покрутил ус. — Поверьте, милая панночка, меня никто, кроме вас, не интересует. А Вера Томская, представьте, сама меня остановила и разговор завела. Не мог же я отвернуться от такой знатной дворянки.

— И не просто дворянки, но и красавицы, — подзадорила его Настя и поинтересовалась наугад: — Вероятно, госпожа Томская спрашивала вашего совета по продаже имения?

— А она разве продает имение? — удивился Новохатько. — Вот не знал, я бы ей хорошего покупателя подсказал. Семен Кульбаба разбогател на торговле селитрой, так теперь уж и рвется завести имение. Хочет дворянство купить. Не знал я, не знал, что Томская…

— Значит, она спрашивала ваших советов по ведению хозяйства? — перебила его Настя.

— Ох, вы любопытная барышня! — Новохатько снова погрозил ей пальцем. — А вдова Томская о хозяйстве у меня не спрашивала. Вы не поверите, но разговор шел о вас. Она изволила интересоваться, кто вы, что вы, откуда, из какой семьи.

— Но что ей за дело до меня? — удивилась Настя.

— Да уж не знаю. Может, боится, что вы у нее жениха отобьете. — И Остап Борисович, по своему обыкновению, громко захохотал.

— Вот еще глупости приходят вам в голову! — рассердилась Настя и, не оглядываясь на спутника, ускорила шаг.

Церковь, где служил отец Викентий, стояла на небольшом пустыре, отделявшем город от казацкой слободы, и ее обыкновенно называли слободской, чтобы не путать с пышной церковью Святого Николая на центральной площади и с Успенским собором при монастыре. В этот поздний час церковьбыла уже закрыта, и священника, скорей всего, следовало искать в его доме, что располагался рядом с церковным двором.

По одну сторону пустыря тянулась рощица, а по другую на некотором расстоянии виднелись хаты ремесленного люда и казацкой бедноты.

Настя почему-то вдруг подумала, что именно по этой дороге шла Ольга, направляясь к дому кузнеца. Где-то поблизости на бедную девушку напали неизвестные злодеи…

И только Настя об этом подумала, как сзади ей почудился чей-то пристальный взгляд. Она быстро оглянулась, но ничего не заметила. Впрочем, за толстыми стволами дубов вполне мог спрятаться человек.

— Давайте идти быстрей, Остап Борисович, — сказала она, невольно ускоряя шаг.

— Неужели вы испугались? — спросил Новохатько, молодцевато расправляя плечи. — В городе, средь бела дня? К тому же я при сабле. Со мной, Анастасия Михайловна, вы можете ничего не бояться.

Однако уже через мгновение девушке пришлось убедиться, что у ее бравого спутника слова расходятся с делом. Прямо из придорожных кустов навстречу Насте и Остапу Борисовичу выскочили два человека в масках и с саблями наголо. Все было совсем как в рассказе Ильи и Заруцкого или как в страшном сне. Бандиты бежали прямо на Настю, а растерявшийся Новохатько даже не думал заслонять ее собой. Девушка метнулась к ближайшему дереву, и сабля, нацеленная ей в грудь, царапнула ствол. А в следующую секунду раздался выстрел, и бандит, едва не убивший Настю, зарычал от боли и упал, схватившись за живот.

Стрелял Денис Томский; однако он не успел перезарядить пистолет, как другой бандит и еще неизвестно откуда взявшийся третий, тоже в маске, пошли на него в атаку. Рукоятью пистолета Денис отбил клинок одного из нападавших и отскочил в сторону, спасаясь от следующего удара. А Новохатько застыл на месте, совершенно обездвиженный страхом.

— Помогите же, Остап Борисович! — крикнула Настя и, видя, что перепуганный заседатель вряд ли выйдет из своего столбняка, подскочила к нему, выхватила саблю у него из ножен и бросила ее Томскому: — Держите, Денис!..

Томский поймал оружие на лету и вовремя успел отразить атаку самого высокого и крепкого из нападавших, сабля которого лишь слегка оцарапала левую руку Дениса. Настя, испугавшись, что разбойники сейчас с двух сторон набросятся на Томского, стала громко звать на помощь, надеясь, что ее услышат жители ближайших домов. И вдруг второй бандит, оставив своего товарища расправляться с Томским, ринулся к Насте. Денис успел заметить этот маневр и, преградив дорогу нападавшему, крикнул девушке:

— Бегите, Настя, я их задержу!

Денис отбивался сразу от двух бандитов, и Настя не могла заставить себя спасаться бегством. Повернувшись в сторону казацких дворов, она еще раз позвала на помощь. И тут же увидела, что через плетень перескакивает молодой казак и с саблей наголо мчится навстречу дерущимся. Через пару секунд Настя узнала Тараса. Увидев, что явилась подмога, бандиты не стали продолжать драку, а кинулись в кусты. Денис и Тарас попробовали их догнать, но оказалось, что у нападавших в роще привязаны лошади. Пока более щуплый разбойник их отвязывал, крепыш отбивался от преследователей и задел саблей молодого казака, однако и сам был ранен. Ринувшись в заросли, Денис успел заметить, с какой быстротой разбойники унеслись по проселочной дороге.

— Эх, ушли!.. — досадовал Тарас, в азарте боя не обращая внимания на раненое плечо, из которого уже текла кровь. — Ушли, изверги!.. Может, это те, что мою Оленьку убили!..

— Спасибо за помощь, казак, — повернулся к нему Денис. — Без тебя бы мне трудно пришлось.

— Да что вы, пан… — смутился Тарас. — Вы и сами храбро сражались. Эти ж злодеи набросились вдвоем на одного…

— Нет, Тарас, не вдвоем, а втроем, — сказала Настя, указывая на поверженного выстрелом бандита. — И не на господина Томского они набросились, а на меня и пана судью. А Денис Андреевич пришел нам на выручку. Если бы не он и не ты, быть бы мне сейчас там, где Ольга и Раина. Однако вы с Денисом Андреевичем ранены, вам надо скорее к врачу. В гетманском доме живет медик Чубенко, самого Фомы Тихорского ученик.

— Я и сам у Фомы Трофимовича учился, — блеснув глазами на Настю, сказал Денис. — У меня на руке просто царапина, а вот у Тараса рана довольно глубока. Давай-ка я тебе перевяжу плечо, казак, чтоб остановить кровь. У меня платок большой, как раз хватит перетянуть.

Видимо, шум и Настины крики о помощи были услышаны не только Тарасом, потому что со стороны ремесленного посада уже неслось человек десять, среди них были Савва, а также Мотря со своими подружками Фросей и Горпиной. Увидев, что Томский перевязывает раненого Тараса, Мотря так и ахнула:

— Что тут случилось?.. Кто тебя ранил, Тарасик?..

Настя уже давно приметила, что горничная неравнодушна к молодому казаку. Пока жива была Ольга, Мотря изводилась ревностью и прятала свои чувства, но теперь они у нее то и дело прорывались.

Настя рассказала о нападении, и Савва тут же бросился к поверженному бандиту, сдернул с него маску и, заглянув в мутные глаза, сообщил:

— Отходит. Жаль, из него уж ничего вытрясти не удастся. Рожа-то незнакомая, никогда его в наших краях не видел.

Все столпились посмотреть на умирающего разбойника. Его никто не признал. Однако Настя обратила внимание, что Мотря, увидев бандита, вздрогнула и зажала рот рукой. Насте даже показалось, что горничная собирается что-то сказать, но в этот момент Тарас, которому Томский закончил перевязывать плечо, кинулся к бандиту и, в ярости пнув его ногой, воскликнул:

— Наверное, из тех душегубов, что убили мою Олю! Я б жизнь отдал, чтоб им всем отомстить за нее…

В глазах парня заблестели слезы, и Мотря, нахмурившись, отступила в сторону и отвернулась от Тараса, горевавшего по невесте над трупом убитого разбойника.

Перед мысленным взором Насти вдруг промелькнули фигуры двух убегавших бандитов, и девушке почудилось в одном из них что-то смутно знакомое. Но беглое воспоминание испарилось, не оставив следа, потому что Настя посмотрела на Дениса и встретилась с ним глазами. Сделав к нему несколько быстрых шагов, она сказала:

— Вы тоже ранены, Денис Андреевич, и вас бы надо перевязать.

Он глянул на порванный рукав камзола, слегка вымазанный кровью, и с усмешкой заметил:

— Пустяки, кровь уже остановилась. Вот камзол мне жалко. Все-таки шелковый и сшит у модного портного.

— Все бы вам шутить, Денис Андреевич, — покачала головой Настя.

— Кстати, когда вы так ловко бросили мне эту саблю, то назвали меня просто по имени, без отчества, — тихо сказал Денис. — И должен признаться, мне это понравилось.

Он все еще держал в руке саблю Остапа Борисовича, который неподвижно стоял в стороне, приходя в себя после страшного происшествия.

— Так кто ж эти изверги, зачем они напали? — вопрошал, оглядываясь вокруг, Савва. Заметив Новохатько, подскочил к нему: — Что скажете, пан судья? Может, разбойники хотели убить панну Криничную, как убили Олю и Раину? Я ведь так и думал, что это дело рук лихих людей, а не какой-то озерной ведьмы.

Остап Борисович наконец опомнился и, солидно откашлявшись, сказал:

— Эти разбойники охотились вовсе не за панной Криничной, а за мной. Сегодня утром мне передали записку с угрозами. Дескать, расправимся с тобой, судья, за то, что ты слишком строго нас судил.

Настя могла бы поклясться, что бандиты в масках бросились именно к ней, не обратив внимания на Остапа Борисовича, и она язвительно спросила трусоватого ухажера:

— А почему вы не защищались, пан судья, если разбойники на вас нападали? Ведь вы, кажется, даже не ранены, как Тарас и господин Томский.

— Я потому не защищался, что хотел подпустить их поближе и отвлечь от вас, — ответил Новохатько, запинаясь. — И, клянусь, я бы их всех уложил, если б вы, панна, не отдали мою саблю господину Томскому.

Даже мужчины стали давиться от смеха, услышав такой ответ. А Новохатько, строго посмотрев на хихикающих девиц, обратился к Денису:

— Кстати, господин Томский, верните мне оружие, я теперь всюду должен его носить, потому как моя жизнь в опасности.

Денис протянул саблю рукоятью вперед и с насмешкой заметил:

— Оружие надо не просто носить, но и пользоваться им, когда следует.

Новохатько не сразу нашелся с ответом, но, вложив саблю в ножны, внушительным голосом изрек:

— Если б не моя сабля, так и вас бы не было в живых.

Настя невольно возмутилась:

— Вы бы, Остап Борисович, хотя бы поблагодарили господина Томского за наше спасение! Ведь ему-то никто не угрожал, а он, рискуя жизнью, кинулся нам на выручку.

— Это дело темное, — проворчал Новохатько, глядя в сторону. — Кстати, мне непонятно, почему господин Томский вдруг оказался здесь.

— То же самое могу спросить у вас, — парировал Денис.

— Ну, я… мы с Анастасией Михайловной шли к попу, чтобы допросить его насчет Юхима, — ответил Новохатько, вытирая вспотевший лоб. — Панна Криничная на днях видела Юхимку возле своего двора. Может, он и сегодня был среди этих разбойников?..

Тут в разговор вмешался Савва:

— Да не мог Юхимка быть среди них! Он, хоть и здоровяк, а на саблях драться не умеет. И откуда бы у него лошадь взялась?

Поднялся настоящий спор, в котором не участвовали только Настя и Денис. Все же остальные наперебой высказывали предположения о разбойниках в масках, считая их то беглыми ворами, то татарскими работорговцами или даже турецкими янычарами.

Толпа любопытных продолжала прибывать, ибо слухи распространялись по маленькому городу с невероятной быстротой. Все разглядывали убитого разбойника, но никто его не признавал.

Среди общего шума и неразберихи Денис подошел к Насте и шепнул ей:

— А все-таки, сдается мне, разбойники охотились именно за вами. Уж не хотят ли вас продать в гарем какого-нибудь паши?

— Если б меня хотели продать в гарем, то не метили бы мне в грудь саблей, — быстро ответила Настя.

— Умоляю вас, будьте осторожной и никуда не ходите одна, — тихо сказал Денис, и в его всегда насмешливом взгляде блеснула неподдельная тревога.

Дальше их разговор прервался, потому что на Настю налетели взволнованные и перепуганные Боровичи.

— Господи, что за испытания на нашу семью? — воскликнула Гликерия, обнимая девушку. — И все в один день! Не успели муж с отцом отбиться от лиходеев, как уже и на тебя напали!

Услышав такие причитания, Томский заинтересовался, кто и когда покушался на жизнь Боровича и Заруцкого. Выслушав объяснения Ильи, он помрачнел и снова обратился к Насте:

— Вам не следует никуда ходить одной. Даже на репетиции.

— Обещаю вам, господин Томский, мы проследим за Настей, — поспешила сказать Гликерия. — Но, впрочем, она ведь такая упрямая, никого не слушается…

Несмотря на сопротивление, Настя была с двух сторон схвачена под руки заботливыми родственниками и уведена с места происшествия. Уходя, она невольно оглянулась на Томского.

Дома Гликерия принялась наставлять девушку:

— Не следует тебе, Настя, так уж любезничать с Денисом Томским. Конечно, спасибо ему, что выручил вас с Остапом Борисовичем, но, если с другой стороны поглядеть, так почему он вдруг оказался возле тебя? И без того, наверное, о вас с ним поговаривают, а теперь еще и новые сплетни пойдут.

— Какие сплетни, что за ерунда? — отбивалась Настя, хотя в душе ей было не так уж неприятно, что ее имя связывают с Томским.

— Гляди, Настя, чтобы эти слухи не дошли до Татьяны Степановны, — предостерег Илья. — Насколько я знаю свою тетушку, она тут же растревожится, расхлопочется и, будучи женщиной со слабым здоровьем, еще, не дай бог, сляжет.

— Ну что вы на меня накинулись? — рассердилась Настя и на всякий случай прикрыла дверь, чтобы не подслушала прислуга. — Разве я любезничала с Томским? Просто поблагодарила его и Тараса за помощь. И матушка моя, если бы узнала, была бы ему благодарна. А то, что он оказался поблизости, так это вполне объяснимо. Томский обещал Ивану Леонтьевичу охранять его актрис, вот и выполняет обещание.

— Ах, так он это делает из дружбы к Шалыгину? — спросила Гликерия, лукаво переглянувшись с Ильей. — Почему-то меня он так истово не охраняет.

— Но у тебя ведь есть муж, — заметила Настя.

— Правильно, мужу или жениху такое участие позволительно, — строго сказала Гликерия. — Но господин Томский тебе не жених. И никогда им не будет, позволю заметить. Не хотела я тебе говорить, но раз уж разговор так повернулся… Ты ведь знаешь, что мой отец познакомился с управляющим Веры Томской? Видела этого Устина?

Настя кивнула, вспомнив гундосого и вертлявого человечка лет сорока пяти — управляющего в Напрудном. На днях он приехал в Глухов закупать кирпичи и доски для строительных работ и уже успел побывать в гостях у Заруцкого.

— Так вот, — продолжала Гликерия, — вчера отец с Устином заглянули в шинок к Федорчихе. Ну а Федорчиха баба любопытная: как заметила, что Устин захмелел и язык у него развязался, так и подсела к нему, принялась расспрашивать про барина. Ну, тот и выложил, что господин Денис Томский, хоть и ученый, а по женской части весьма большой ходок. Уже нескольких девок обрюхатил да и бросил — и в Москве, и в Петербурге, и в деревне своей. Теперь, может, и в Киеве, и в Глухове оставит после себя незаконное потомство. А женится все равно на Вере, потому как давно мечтает соединить имения, оставшиеся после его отца и дяди. Кроме того, Вера очень нравится его матери.

— А мнение родителей следует уважать, — вмешался Илья. — Думаю, что Татьяна Степановна не одобрила бы такого кавалера, как Томский. Ей больше по душе человек степенный, надежный, давно знакомый. Такой, например, как Остап Борисович.

Настя, помрачневшая после рассказа Гликерии, с раздражением откликнулась на слова Ильи:

— Ваш Остап Борисович оказался отменным трусом. Если бы Томский не пристрелил первого бандита, лежала бы я на пустыре, порубанная саблей.

— Наш пан судья просто растерялся, — вздохнула Гликерия. — К тому же мы его за обедом уж слишком напоили… А что этот убитый бандит? Его хоть кто-нибудь узнал?

— Нет, никто. Следовало бы, конечно, всех горожан привести на опознание, но чиновники наши, я уверена, велят закопать злодея подальше и все это дело замять. Им бы только навести лоск к приезду ясновельможного, чтобы удостоиться похвалы. — Настя отвернулась и хмуро посмотрела в окно, за которым бегали по вечерней улице напуганные новым происшествием горожане.

— Боже, как я разволновалась… — Гликерия ожесточенно замахала веером, взметнув легкое облачко пудры с волос. — Так разволновалась, что совсем забыла про свое новое платье. А мне ведь непременно надо его надеть на завтрашнюю репетицию. — Она выглянула за дверь и громко позвала: — Мотря! Мотря, ты погладила мне красное платье с черным корсажем? Мотря! Ну, где опять эта лентяйка?

Горничная вбежала, запыхавшись, и выпалила с порога:

— Сейчас, пани, я уже утюг поставила! Но там еще рукавчики надо подшить.

Настя, оглянувшись на служанку, только теперь, словно впервые, заметила, что Мотря весьма недурна собой — пожалуй, если ее поярче одеть, так будет не хуже покойных Ольги и Раины.

— Рукавчики?! — вспылила Гликерия. — А что ж ты делала до сих пор? Опять болтала с подружками? Ох, смотри, бездельница, выгоню тебя в три шеи!

Мотря скромно потупилась и промолчала. Пожалуй, она не принимала всерьез угрозы своей хозяйки, потому что непросто было найти другую горничную, которая могла бы еще так недурно шить, как Мотря.

— Ладно, хватит уж тебе, Ликера, — вступилась за служанку Настя. — Не ругай девушку. Она с подругами тоже была на пустыре возле церкви и за меня переживала. И даже хотела поухаживать за ранеными.

— Что? Так ты еще и бегаешь глазеть на драки? — разгневалась Гликерия. — Разбойники тебе нужней, чем твоя работа? И кого же ты, интересно, хотела перевязать? Уж не того ли бандита, которого пристрелил господин Томский?

— Что вы, пани!.. — Мотря даже содрогнулась. — Да я к этому убитому и близко не подошла. Я страх как боюсь покойников.

— Ну, ладно, иди, заканчивай платье, — махнула на нее рукой Гликерия. — С этими девками просто беда. Наверное, я слишком мягкотела, потому они на голову и садятся. Они ведь совсем как Серпина, которую я играю в «Служанке-госпоже». Вот с мужиками мой отец умеет управляться, он им спуску не дает.

— Да, пожалуй… — Настя рассеянно оглянулась. — Кстати, а где Харитон Карпович? Наверное, еще не оправился после нападения разбойников? Мне тоже нелегко сразу отойти. Такое потрясение…

— Нет, отец у меня крепкий, он уже вполне оправился. Но, понимаешь ли, Настя… случилась еще одна беда. — Гликерия тяжело вздохнула. — Полчаса назад прискакал человек из нашего имения и сообщил, что там был пожар, Сгорела часть конюшни. Ну и отец с Василем, конечно, тут же помчались в деревню.

— Вот оно что… Выходит, никакой передышки Харитону Карповичу?

— Отец не ропщет. Быть управляющим в имении — это его стезя, как наша стезя — театр. Каждый выбирает то, что ему по нраву.

Настя слегка улыбнулась, засомневавшись в театральной стезе Боровичей, но спорить не стала. Ее мысли были заняты совсем другим.

Глава восьмая Закрытая коляска

Вера Томская отвела взгляд от раскрытого окна, вздохнула и взялась за перо. Мысль написать Елене Никитичне, матери Дениса, явилась ей на другой день после происшествия у слободской церкви. По городу с быстротой пущенной стрелы разлетелись слухи о том, как доблестный столичный кавалер спас от разбойников девушку, из-за которой у него и богатого чиновника Новохатько дело вроде бы чуть не дошло до дуэли. Кто-то видел, как Денис и Настя перемолвились словами, перебросились нежными взглядами. В подобных сплетнях было больше выдумки, чем правды, но Веру это не утешало, ибо внутренний голос нашептывал ей, что между ее предполагаемым женихом и Анастасией Криничной пробежала опасная искра.

Вера гордилась своей грамотностью, не столь уж частой даже среди фрейлин Елизаветы Петровны. Правда, писала она с ошибками, зато почерк у нее был отменный. Аккуратно обмакнув перо в чернильницу, вдова каллиграфическими буквами вывела:

Спешу Вам сообщить, дорогая и высокочтимая Елена Никитична, что Ваш сын, ожидая в Глухове приезда графа Разумовского, подвергает немалой опасности свою репутацию, а также свою будущность. Я, как самая нежная Ваша родственница, глубоко любящая Вас и Дениса Андреевича, не могу не тревожиться его судьбой. Здесь, в Глухове, он стал жертвой опасных чар некой девицы сомнительного происхождения и низкого воспитания. Эта самая девица подвизается на актерском поприще, где сильна не талантами, а бесстыдством в изображении разного рода вакханок и куртизанок. Один местный чиновник, долгое время бывший с ней в связи, рассказал мне о семье этой черкасской прелестницы. Оказывается, мать у нее — цыганка, а отец был из казаков-разбойников и погиб в какой-то стычке на большой дороге. Сия девица знается с мужичьем самого низкого звания, дружит с мещанками и поселянками, которые бегают в лес на свидания со своими дружками — ворами и колдунами. Две из них уже были зарезаны во время лесного шабаша. На днях Денис, рискуя жизнью, спас эту особу от разбойников, которые, видимо, не поделили ее между собой, а потому устроили драку. Вот какой опасности подвергается здесь Ваш сын. К этому добавлю, что сия девица черна, смугла, умеет ворожить, как все цыганки, отличается ужасными манерами и злым нравом. Такую ли пару Вы хотели для своего ученого, красивого и прекрасно воспитанного сына? Я, конечно, и сама могла бы открыть ему глаза на эту хищную чародейку, но разве он ко мне прислушается? Нет, Елена Никитична, только Ваш ум, Ваше влияние на сына поможет отвести его от гибельной пропасти, в которую он готов скатиться. Умоляю Вас, пока еще не поздно, отзовите Дениса к себе в деревню, скажитесь больной, либо испугайте его пожаром или иным бедствием. Напишите, что Дениса срочно вызывают по делам в Академию. Все, что угодно, лишь бы удалить его из Глухова, где с каждым днем его все сильней опутывают колдовскими чарами.

Остаюсь любящая Вас и почтительная Ваша подруга,

Вера Томская

Присыпав чернильные буквы песком^[14] и еще раз все перечитав, молодая вдова запечатала письмо и в тот же день отправила его с курьерской почтой в подмосковное поместье, где в это лето проживала Елена Никитична Томская, урожденная Крылова.

Затем Вера позвала своего управляющего Устина и потребовала у него отчета о делах в Напрудном. Вдове срочно требовались деньги, чтобы обновить свой выезд и улучшить обстановку в городском доме, дабы достойно выглядеть на торжестве в честь приезда гетмана. Кроме того, со дня на день в Глухов начнут прибывать окрестные помещики, многие из которых были знакомы Вере.

Устин, переминаясь и глядя себе под ноги, что-то гундосил о весенних заморозках, болезнях крестьян, жаловался на малые прибыли от имения. Молодая вдова подумала, что надо бы заменить управляющего: во-первых, Устин раздражал ее своим неказистым видом и вечным насморком, а во-вторых, в последнее время он стал явно приворовывать, поскольку, жалуясь на трудности, почему-то исхитрился купить себе недостроенный дом и участок земли на окраине города. Правда, свою покупку он объяснял наследством, якобы полученным от двоюродной бабки. Потребовав более подробного отчета и пригрозив судейскими чиновниками, Вера все-таки заставила управляющего выложить нужную ей сумму. Устин, кряхтя и охая, попросил отпустить его до конца дня, чтобы он смог осмотреть свой недостроенный дом и привезти туда мастеровых. Вера, получив деньги, не нуждалась более в услугах управляющего и не возражала против его отсутствия.

Зато отсутствие Дениса ее озаботило. Он с утра закрылся в кабинете, собираясь читать какой-то научный труд, но теперь кабинет вдруг оказался пуст, да и нигде в доме Дениса не обнаружилось. Горничная видела, как он ушел со двора. Вера только могла предположить, куда направил стопы ее несостоявшийся жених, но идти и проверять, там ли он на самом деле, казалось ей все-таки делом унизительным. Впрочем, она бы, возможно, и пошла, но в минуту ее тяжких колебаний к ней в гости вдруг нагрянула местная сплетница Феврония Журман, супруга бунчукового товарища. Пренебречь обществом и разговором этой влиятельной в Глухове особы Вера не могла, а потому, скрепя сердце, осталась дома обсуждать с Февронией Кузьминичной цены на рынке, новые моды и предстоящие торжества.

Вера не зря опасалась, что «племянник» пошел на репетиции в театр. Он и в самом деле был в эту минуту у Шалыгина и делился впечатлениями от перевода шекспировской пьесы, — ибо в кабинете Денис читал вовсе не научные труды, как думала Вера, а сцены из комедии.

— Скажу без лести: такому переводу и Сумароков позавидует, — заявил Денис, вызвав румянец гордости на бледных щеках Ивана Леонтьевича. — Я читал, дивясь остроумию реплик, и, признаюсь, запомнил их почти наизусть. Прямо хоть самому играй.

— О, это было бы прекрасно, если б ты согласился заменить собой Якова, — вздохнул Шалыгин. — Понимаю, что тебе недосуг, но жаль… Кстати, как твоя рана на руке? Заживает?

— Да какая там рана, царапина, — отмахнулся Денис. — Я о ней уже забыл.

— Ребяческая бравада, — усмехнулся Иван Леонтьевич, заметив у двери тихо вошедшую Настю. — Но, однако, он вел себя как рыцарь, не правда ли, Анастасия Михайловна?

Настя, недовольная скрытым лукавством Шалыгина, сдержанно кивнула. Ее черные глаза засверкали, скрестившись взглядом с синими глазами Дениса.

— Ты уж береги, Ваня, свою главную актрису, — сказал Томский, поклонившись Насте. — Без нее вся комедия развалится. А кого ты поставишь на роли второй пары — Бьянки и Люченцио?

— Боюсь, что придется обойтись без них, — вздохнул Шалыгин. — Думал Боровичей, но они не подходят по внешности, выглядят старше Анастасии и Якова.

— А если Мотрю и Тараса? — вдруг вмешалась Настя. — Правда, Мотря неграмотна, зато сообразительна и может запомнить роль на слух.

Настя предложила горничную в актрисы просто потому, что у нее из головы не шли фигуры Мотри и Тараса возле убитого разбойника. Ей все еще казалось, будто эти двое могли бы помочь в решении зловещей загадки.

— Мотря и Тарас? — скептически хмыкнул Шалыгин. — Нет, тогда уж лучше Боровичи.

— Да ведь у них и с оперой хлопот предостаточна, — возразила Настя. — Дай бог, чтобы справились со «Служанкой-госпожой». Я, конечно, не судья в этом деле, но мне кажется, что господин Валлоне просто в отчаянии.

— А ведь и правда, Иван, — поддержал Настю Томский. — Опера — дело непростое. Раз уж нет возможности сейчас же найти итальянских певцов, так, может, лучше заменить оперу народными песнями и танцами? Тем более что братья Разумовские по этой части большие ценители.

— Ох, не знаю, — вздохнул Иван Леонтьевич, сдвинув с потного лба парик. — Алексей Григорьевич — да, ценитель, сам прекрасный певец, а гетман… Если Кирилл Григорьевич будет недоволен, Теплое с меня голову снимет. Дай бог, чтобы Наталья Демьяновна приехала в Глухов раньше сына; она женщина простая, добрая, пожалеет меня.

— Наталья Демьяновна — это мать Разумовского? — уточнил Денис.

— Да, — кивнул Шалыгин. — Когда-то она была простая казачка, вдова Розумиха, а теперь… Да, так вот она уж точно за народные песни не обидится, даже спасибо скажет. А как прочие отнесутся — не знаю.

— А вы рискните, Иван Леонтьевич! — загорелась Настя. — Лучше складно исполнить свое, чем нескладно — чужое. И песни-то у нас какие красивые! Ведь правда? — Она быстро оглянулась на Дениса.

— Согласен, — сказал он с улыбкой. — Украинские песни на редкость мелодичны. А кто в вашей труппе лучше всех поет? Хотел бы я послушать.

— Лучше всех поет Тарас! — с готовностью сообщила Настя. — Он сейчас же споет вам и сыграет на бандуре, если только у него не болит рана.

Скоро нашли Тараса, который, хоть и был с перевязанным плечом, но охотно согласился спеть и сыграть. Подстроив бандуру, он вопросительно взглянул на Ивана Леонтьевича, ожидая указаний.

— А ну-ка, хлопче, спой нам «Їхав козак за Дунай», — предложил Шалыгин и, обернувшись к Томскому, пояснил: — Это песня харьковского казака Семена Климовского. Славная песня!

Голос у Тараса был сильным и приятным, а играл он на бандуре мастерски, даже больное плечо не мешало. Заслышав красивую песню, в залу стали подтягиваться новые слушатели; собралось человек двадцать, среди которых была и Мотря, принесшая платье для Гликерии. Настя заметила, как горничная, слушая пение Тараса, украдкой смахнула слезы с глаз.

Когда молодой казак закончил петь, раздались аплодисменты незваной публики, а Шалыгин тихо сказал Томскому:

— Вот так же когда-то Алексей Григорьевич тронул своим пением Елизавету Петровну.

Денис, оглянувшись вокруг и заметив в дверях Боровичей, воскликнул:

— Не правда ли, пять таких песен с успехом заменят чужеземную оперу?

Гликерия пожала плечами и небрежно заметила:

— Но эти песни простые, мужицкие.

Шалыгин тут же обратился к ней:

— А кстати, Гликерия Харитоновна, каковы ваши успехи в опере? Я спрашивал господина Валлоне, но из его слов ничего не смог понять. Теперь, хоть и не имею достаточных знаний, хочу сам послушать ваше пение. — Повернувшись к Томскому, он предложил: — Денис, ты лучше меня разбираешься в музыке, пойдем, послушаешь вместе со мной.

В зале возникло некоторое замешательство; Боровичи явно разволновались перед смотром своих талантов. Другие актеры, особенно Яков, растерянно смотрели вслед Шалыгину. Иван Леонтьевич, остановившись перед Настей, попросил ее:

— Анастасия Михайловна, повторите сцены с Яковом. А Мотре и Тарасу расскажите об их новых ролях.

— Значит, вы согласны, чтобы Мотря и Тарас играли Бьянку и Люченцио? — обрадовалась Настя.

— Пока не вижу иного выхода, — развел руками Шалыгин. — Объясните им, если сможете. Я скоро вернусь, тогда продолжим репетицию.

Оставшись в комнате с Мотрей, Тарасом и Яковом, Настя тяжело вздохнула. То, что будущие актеры не соответствовали возложенным на них ролям, ей было ясно, но она не теряла надежды на лучшее. Прежде всего Настя рассказала о пьесе Мотре и Тарасу. Содержание они слушали внимательно и даже порой улыбались. Но когда Настя объяснила, что им придется играть вторую пару возлюбленных, Мотря так смешалась, что чуть было не стала колупать стенку, как крестьянская невеста в присутствии сватов. Тарас, более привычный к театральным делам, не смутился, но высказал вполне резонные сомнения:

— А сможем ли мы заучить эти роли, да еще так быстро? Я вот едва умею читать, а Мотря, пожалуй, и вовсе не умеет.

— Это не страшно, — поспешила успокоить его Настя. — Ваши роли Иван Леонтьевич сократит до крайности, так что запоминать вам придется немного. А если вдруг совсем уж все забудете, так суфлер подскажет.

— Так тут надо играть жениха и невесту, да еще с такими чудными именами?.. — пробормотала Мотря. — И кто мне это разрешит? Разве ж ваши родичи меня отпустят?

— Об этом не волнуйся, Иван Леонтьевич им прикажет, — заверила Настя. — И родителей своих не бойся, он и с ними поговорит.

— Да отец-то у меня человек добрый, а вот мачеха… — вздохнула Мотря. — Это из-за нее я из дома пошла в наймы…

— Так ты тоже, выходит, сирота? — с сочувствием спросил ее Тарас.

Настя заметила, как встретились взглядами служанка и молодой казак, и слегка улыбнулась. Для начала она предложила «второй паре» посмотреть сцену знакомства главных героев. Тарас и Мотря следили за диалогом с большим интересом и посмеивались не столько над остроумными репликами, сколько над неловкостью краснеющего и потеющего Якова. После пощечины, которую героиня влепила герою, он (согласно указаниям Шалыгина) должен был схватить ее за руку и с гневом посмотреть в глаза. Но Яков этого сделать не смог и, уставившись себе под ноги, пробормотал:

— А что мне скажут ваши родные и пан судья, ежели я схвачу панну за руки?..

— Да ведь ты ж не меня схватишь, глупая твоя голова! — не сдержавшись, вспылила Настя. — Не меня, а Катарину! Это хоть ты понимаешь?

Яков совсем смешался и, проблеяв что-то невнятное, отошел в сторону. Тарас, хорошо понимавший его натуру, с усмешкой воскликнул:

— А вы поставьте на ваше место хоть Мотрю — и Яков чудным образом сыграет! А в паре с такой знатной панночкой, как вы, может сыграть разве что господин Томский. Но он-то не актер.

Настя, не желая заводить разговор так далеко, тут же его и прервала:

— Ладно, ты, Яков, успокойся и почитай текст Мотре и Тарасу. А я пока немного прогуляюсь, что-то голова болит.

Перед дверью она остановилась, секунду подумала и, жестом подозвав к себе Тараса, шепнула ему:

— Ты бы поговорил с Мотрей поласковей. Может, она тебе что-нибудь скажет про убитого разбойника. Сдается мне, она его видела раньше.

Стоял жаркий летний полдень, деревья в гетманском саду, казалось, притомились от зноя, и лишь легкий ветерок, пробегая по кронам, оживлял пышную листву. Настя остановилась посреди дорожки сада, раздумывая. Вначале ноги сами понесли ее к музыкальному павильону, где Шалыгин и Томский слушали Боровичей. Но потом девушка одернула себя, решив, что со стороны это будет выглядеть так, словно она лишний раз ищет встречи с Денисом. Настя остановилась, поправила платье — и невольно наткнулась рукой на крошечную сумочку у пояса, в которой все еще лежал подарок Томского. Настя вспомнила, что сегодня забыла надушиться, но не стала этого делать сейчас. Торопливо пройдя по парковой дорожке на улицу, она почувствовала, как горит ее лицо — не то от жары, не то от душевного смятения. Сейчас бы пригодился веер, но Настя забыла его дома. Топнув ногой от досады, девушка остановилась в тени раскидистого клена. Через дорогу, на другой стороне улицы, пристроился со своей кобзой старый полуслепой певец; рядом с ним топтался мальчик лет десяти. Улица в этот час была безлюдна, но Настя знала, что, если кобзарь заиграет и запоет, то скоро сойдутся люди и набросают бродячим артистам немного грошей на пропитание. Она решила сделать почин и, подойдя к певцу, протянула его маленькому поводырю пару серебряных монет. Мальчик наклонился к деду, что-то ему прошептал, и кобзарь, тронув дрожащими пальцами струны, тихо запел старинную думу:

Если бы кто сейчас глянул со стороны, то, вероятно, удивился бы такой картине: девушка, одетая по французской моде, в платье из переливчатого объяра^[15], с высокой пудреной прической, стоит, пригорюнившись, возле оборванных бродячих певцов и слушает уныло-певучую казацкую думу.

Но вокруг никого не было, чтобы удивиться странному сочетанию, возможному только в гетманской столице.

Впрочем, уже через минуту из-за угла показалась закрытая дорожная коляска, запряженная парой лошадей, которыми правил Устин — управляющий Веры Томской. Остановившись рядом с Настей, он проворно соскочил с козел и с поклоном обратился к девушке:

— Прошу, панна, пожаловать в гости к моей барыне, она вас приглашает для беседы.

— Как? Вера Гавриловна? — удивилась Настя. — И прислала тебя прямо сюда?

— А что ж такого? Она знала, что вас можно найти возле гетманского парка. Не извольте беспокоиться: она сказала, что это ненадолго, но весьма важно.

Настя несколько мгновений колебалась, а потом любопытство взяло в ней верх, и она, пожав плечами, заметила:

— Твоя барыня могла бы и сама прийти ко мне для разговора, а не присылать тебя. Но, раз уж ты приехал, так и быть… ненадолго я могу, пожалуй, отлучиться.

Настя обошла коляску и нырнула в услужливо распахнутую Устином дверь. Последнее, что она заметила на улице, были внимательные, исполненные любопытства глаза маленького поводыря.

Оказавшись внутри коляски, Настя и оглянуться не успела, как сзади ее сгребли чьи-то крепкие руки; одна ручища зажала ей рот, другая обхватила за шею. Тут же Устин, вскочив на козлы, пустил лошадей резвым шагом и через полминуты скрылся за поворотом, направляясь совсем не в ту сторону, где был дом Веры Томской.

А еще через пол минуты на улице стали появляться люди, привлеченные пением:

Вышли из парка на улицу Томский, Шалыгин и Боровичи, удивленные отсутствием Насти. Тарас и Мотря сказали им, что панночка собиралась прогуляться, чтобы развеять головную боль. А возившийся возле клумбы садовник заметил, что она прошла к воротам.

— Неужели решила уйти с репетиции, не предупредив? — удивился Шалыгин. — На нее это не похоже.

— Очень даже похоже, — возразила Гликерия. — Наша Анастасия — девушка своенравная, причудливая.

— Она, скорее всего, пошла домой, — заметил Илья. — Если хотите, Иван Леонтьевич, можем послать за ней Мотрю.

— Не надо, — покачал головой Шалыгин. — Она, вероятно, и впрямь нездорова, если решила уйти. Пусть отдохнет. А мы вернемся к нашим занятиям.

— А я, пожалуй, тоже пойду домой, у меня еще много дел, — сказал Томский.

Когда Шалыгин и Боровичи скрылись в парке, Денис, поглядев по сторонам, подошел к людям, окружившим кобзаря.

Замерли грустные звуки кобзы, люди стали бросать монетки в протянутую мальчиком шапку. Денис дал певцам серебряный рубль. Слушатели, удивленные щедростью знатного барина в расшитом камзоле, стали с интересом на него поглядывать.

— А скажите, добрые люди, — обратился он к ним, — вы не видели тут пару минут назад молодую красивую барышню в желтом платье и с высокой прической?

— Знаю, о какой панночке спрашиваете, — откликнулась быстроглазая молодка. — О той, что у Боровичей живет. Она им вроде какая-то родня. И тоже в театре играет.

— Точно, — подтвердил Денис. — Она была здесь?

— Может, и была, да только я ее не видела.

Остальные слушатели тоже пожимали плечами. Когда они разошлись, растерянного Дениса вдруг тронул за рукав мальчик-поводырь.

— Пане, а я видел панночку в желтом платье, — сказал он тихо. — Она нам с дидом две монеты дала. А потом подъехал какой-то дядька в закрытой бричке и увез ее.

— Какой дядька? — насторожился Денис. — Как он выглядел? Знатный пан или казак?

— Та нет, и не пан, и не казак, — покачал головой мальчик. — Он вроде похож на панского управителя. А из себя такой… плохенький. И говорит гнусаво.

— Гнусаво? Так, понятно… — Денис на секунду задумался. — А ты не заметил, в какую сторону они поехали?

— А чего ж не заметить? Вон туда. — Мальчик показал рукой.

— Спасибо, казачонок. — Денис бросил поводырю еще одну монету и быстро зашагал в указанном направлении.

Глава девятая Неудавшееся покушение

Настя, вырываясь из цепких рук неизвестного злодея, все-таки ухитрилась повернуться и заметить, что этим злодеем был не кто иной, как Юхим. «Значит, они разбойничают вдвоем с Устином, а я попалась к ним в ловушку!» — мелькнула у нее мысль.

Коляска ехала все быстрей, подскакивая на ухабах. Настя, обеими руками отодвинув ладонь Юхима, попыталась закричать, но тут же локтем ощутила холодную сталь ножа.

— Молчите, панна, а то мне велено вас зарезать, если будете кричать, — пояснил бывший служка, отводя взгляд от Настиного лица.

— Кто тебе велел меня зарезать? — спросила девушка в отчаянной надежде как-то воздействовать на слабоумного детину. — Ты же не злодей, Юхим! Отпусти меня, не бери греха. Разве отец Викентий учил тебя помогать душегубам? Вспомни Божью заповедь «не убий».

— Молчите, панночка, я вас не должен слушать, — глупо повторял Юхим, но по его бегающим глазам чувствовалось, что он растерян и начинает колебаться.

— Это тебя Устин научил меня схватить? — допытывалась Настя. — А ему зачем это надо? Может, его хозяйка хочет меня погубить или продать в рабство? Что ты об этом знаешь, Юхим? Скажи мне, Богом тебя прошу! Скажи, кому вы с Устином служите?

Но вопрос Насти остался без ответа, потому что коляска вдруг остановилась и в приоткрытую дверцу просунулась голова Устина.

— Тебе же приказано с ней не разговаривать! — прошипел управляющий, строго погрозив Юхиму. — Давай-ка помоги ее связать и заткнуть ей рот.

Настя не успела сказать слова, как вокруг ее головы обернулся платок, крепко зажавший ей рот. Она попыталась ослабить натяжение ткани, но тут Юхим сзади обхватил ее руки, а Устин связал их веревкой. После этого управляющий снова вернулся к роли кучера.

Остаток пути Настя провела в вынужденном молчании, со связанными за спиной руками. Напрасно она молила глазами сидевшего рядом Юхима, напрасно пыталась мычать сквозь плотную ткань. Бывший служка безмолвствовал и старался не смотреть на девушку.

Впрочем, путь оказался недолгим. Когда коляска остановилась, Юхим и Устин под руки вывели Настю наружу. Быстро осмотревшись, она увидела, что находится перед крыльцом одиноко стоящего недостроенного дома. Вокруг был пустырь, дом находился либо за городом, либо на самой окраине. Но разобраться, где именно, Настя не успела, потому что похитители силой затащили ее в дом и, проведя через длинный коридор, толкнули в маленькую комнатушку без окон. В этом пыльном чулане девушку привязали к тяжелой скамье и оставили сидеть в одиночестве и взаперти.

Впрочем, дверь была довольно тонкой, через нее хорошо прослушивался разговор похитителей. Настя похолодела от первых же слов Юхима:

— Все, пан, я свое дело сделал, а убивать не нанимался.

— А что, я, по-твоему, могу убить? — загнусавил Устин. — Ты черт здоровый, тебе только разок стукнуть ее по голове — и дело с концом. А у меня не получится.

— Нет, пан, увольте от этого дела. Мне и хозяева ничего такого не говорили. Дайте мне грошей на дорогу, и я пойду.

— Грошей? Да где ж я тебе возьму, пусть хозяева платят.

И того хватит, что тебя, дурака, от суда выгородят.

— Нет уж, пан, пока не дадите хоть немного на харчи, не уйду.

— Не уйдешь? Ну и сиди, пожалуй, тут, стереги ее, а я пойду навстречу хозяевам.

— Э, нет! — закричал поддавшийся на хитрость Юхим. — Я пойду навстречу, а ты тут сиди!

Когда смолкли громкие шаги Юхима, раздалось покашливание Устина, перешедшее в довольный смешок.

Настя лихорадочно обдумывала свое отчаянное положение. Кто эти таинственные «хозяева», велевшие ее похитить, чтобы затем убить? Устин служил в имении Томской и потому сам собой напрашивался вывод о том, что «хозяйкой» может быть Вера. Но у Юхима хозяином был отец Викентий, — так не он ли?..

Обе версии казались вполне правдоподобными. Вера могла покушаться из ревности, а поп — из своих инквизиторских убеждений.

Настя заерзала на скамье, пытаясь ослабить путы, но скамья была слишком тяжелой, а веревки — крепкими. Проклиная собственное любопытство и легковерие, толкнувшее ее сесть в коляску Устина, Настя с ужасом ждала появления зловещих «хозяев», которые, очевидно, и станут ее убийцами.

Через несколько томительных минут послышались шаги, а вслед за ними голос:

— Эй, Устин, это ты?

У Насти потемнело в глазах от болезненного предчувствия, ибо голос принадлежал Денису. «Боже мой, так это они с Верой — «хозяева»!..» — пронеслось у нее в голове. Кажется, ей уже не было страшно, потому что если все так — то мир, целый мир рушился для нее и собственная жизнь уже немного значила…

— Что ты здесь делаешь, Устин? Почему возле дома закрытая коляска? — продолжал спрашивать Денис. — Кого ты в ней привез?

— Да я ведь, барин… это же мой новый дом… Вера Гавриловна позволила мне сегодня по моим делам… — угодливо-растерянным тоном зачастил управляющий.

— А не в твою ли коляску возле гетманского парка села барышня Анастасия Криничная? — напрямик спросил Томский.

— Что?.. Какая барышня?.. Бог с вами, Денис Андреевич! Разве к таким, как я, шляхетные панны садятся? — И Устин натужно захихикал. — Да и не был я сегодня возлегетманского парка, мне это не по дороге. Я один сюда приехал, вот жду плотника и кровельщика, мне ведь надо дом свой доделывать.

— Значит, говоришь, ты сейчас один в этом доме?

— Один, как перст.

— И никого здесь не прячешь? Может, у тебя в подполе кто-нибудь сидит, а?

Чем больше вопросов задавал Денис, тем светлей становилось у Насти на душе. Мир снова открылся для нее и заблистал яркими красками. Да, она сидела беспомощная, связанная, на волосок от гибели, — но теперь ей хотелось бороться за свою жизнь, потому что она знала: Денис не в сговоре с похитителями. И он пришел сюда, чтобы ее выручить! Каким-то образом он узнал или догадался, что она села в злополучную коляску с гугнивым возницей, в котором нетрудно было распознать управляющего Веры.

— Никого здесь нет в подполе, можете проверить, Денис Андреевич, — тихо гнусавил Устин, удаляясь от двери, за которой сидела Настя.

Девушка поняла, что он хочет увести Томского подальше от чулана, боясь, что пленнице удастся замычать или топнуть ногой. Настя и рада была бы произвести хоть какой-нибудь звук, но прочно связанные ноги и руки, а также кляп во рту лишали ее этой возможности. Извиваясь на своей тяжелой, словно вбитой в пол скамье, Настя нащупала пальцами правой руки сумочку на поясе. В голове молнией сверкнула догадка: сейчас, скорей, пока Денис еще не удалился от этой двери!.. Ее запястья были туго стянуты веревками, но пальцы могли шевелиться, и этого оказалось достаточно, чтобы, выдернув пробку из флакона с духами, бросить его на пол. В чулане пол был завален сеном, и потому склянка упала бесшумно. Зато через мгновение аромат лаванды с розмарином волнами стал разливаться вокруг.

Устин с его вечным насморком этого не почувствовал, но Денис немедленно насторожился. Обойдя комнату, он тут же нашел место, из которого струился знакомый аромат. Неприметная дверка в чулан была наполовину скрыта старым шкафом, потому-то Денис ее не сразу обнаружил. Отодвинув шкаф и подергав запертую дверь, он обернулся к Устину и быстро спросил:

— Куда ведет эта дверь?

— Я, пан, не знаю… Я ж этот дом только на днях купил, еще сам не разобрался…

Но испуг в глазах управляющего свидетельствовал о явной лжи. Устин совсем растерялся, ибо не понимал, каким образом барин проведал о потаенном чулане.

— Что же, прежние хозяева не дали тебе ключи от всех дверей? — продолжал допытываться Денис, глядя в бегающие глазки Устина.

— Да какие там хозяева, — юлил управляющий, — ведь этот дом строил один проворовавшийся купчина, он потом все наскоро продал и бежал от долгов. Я и ключей-то у него не успел взять…

— Знаю, что дом ты купил за бесценок, но кому-то сунул взятку, — усмехнулся Денис. — Но я же не земский судья, чтоб с тобой разбираться. Давай ключи или тащи сюда ломик.

— Будете ломать дверь в моем доме? — насторожился Устин. — Так это же, барин, знаете… не по закону.

— А по закону держать в чулане похищенную девушку?

— Какую девушку, бог с вами!..

— Или неси лом, или я сейчас же веду тебя к приставу. — Денис выразительно положил руку на пистолет у пояса.

— Хорошо, хорошо, барин! — засуетился Устин. — Может, конечно, какие-нибудь злодеи кого-то спрятали в моем доме… но без моего ведома, видит Бог! — И он проворно выбежал из комнаты.

Денис, оставшись один, приложил ухо к дверце чулана, потом попытался заглянуть в щель. Ничего не увидев и: не услышав, он сказал, наклонившись к двери:

— Настя, я почти уверен, что вы здесь. Не бойтесь, я с вами. Я сейчас же попытаюсь вас освободить.

И вдруг из-за двери ему послышалось что-то вроде тихого мычания. Теперь Денис уже не сомневался а правильности своей догадки.

Однако управляющий не торопился. Потеряв терпение и к тому же убедившись, что дверь довольно хлипкая, Денис сперва приналег на нее плечом, а потом выбил несколькими ударами сапога. Дверь слетела с петель, и в приоткрывшейся темноте чулана Денис увидел связанную Настю. Из-под растрепавшихся волос сверкали ее испуганные, готовые подернуться влагой глаза. Томский быстро сорвал платок, закрывавший ей рот, разрезал веревки у нее на руках и ногах. Настя попыталась встать со скамьи, но тут же, потеряв равновесие, зашаталась и едва не упала на пол.

— Что такое? Неужели вы готовы лишиться чувств? — с шутливым испугом спросил Денис и, подхватив девушку на руки, вынес из чулана.

— Нет-нет, оставьте… Со мной все в порядке… — прошептала Настя, делая слабые попытки встать на ноги, но при этом невольно склоняясь головой к плечу Дениса.

Он коснулся подбородком ее волос, потом его губы приблизились к ее губам, еще миг — и поцелуй мог бы их соединить… Но тут со стороны двора раздался выстрел. Настя вздрогнула и отодвинулась от Дениса. Он поставил ее на пол и побежал на звук выстрела; она бросилась вслед за ним.

Остановившись на крыльце, Денис быстро и внимательно огляделся по сторонам. Двор был пустынным, если не считать коляски с лошадьми, на которой Устин и Юхим привезли Настю. Справа, за частоколом, высилась купа деревьев и кустов. Стрелявший мог убежать только через эту посадку, поскольку остальная местность хорошо просматривалась.

Денис и Настя осторожно обошли дом и возле недостроенного сарая, среди досок, обнаружили тело Устина. Незадачливый похититель был убит выстрелом в голову.

Настя, едва ворочая языком от испуга, прошептала:

— Эта пуля, наверное, предназначалась мне… «Хозяева» шли сюда меня убить. А Устина застрелили, чтобы молчал о них.

— Какие хозяева? — спросил Денис, вглядываясь в бледное, застывшее лицо девушки.

— Не знаю, кто они. Я, когда сидела в чулане, слышала, как Устин и Юхим о них говорили…

— Значит, и Юхим участвовал в похищении? — уточнил Денис. — Тогда не удивлюсь, если и его скоро найдут убитым. А нам с вами, сударыня, теперь уж без долгого разговора не обойтись.

— Я вам так благодарна, Денис Андреевич… — пробормотала Настя, отводя взгляд. — Вы уже в третий раз спасаете мне жизнь…

— Да, черт возьми, спасать вас делается моей привычкой, чуть ли не ремеслом, — усмехнулся Денис. — А все потому, что вы обожаете влезать во всякие авантюры.

— Вы зря меня упрекаете. В этот раз я, клянусь, совсем не виновата. Устин передал мне приглашение от Веры Гавриловны. Могла ли я подумать, что за этим кроется ловушка?

— От Веры? — нахмурился Денис. — Это очень странно. Не думаю, что она стала бы вас приглашать через Устина. Однако вы мне должны все рассказать в подробностях. Но здесь оставаться опасно. Предлагаю немедленно отсюда уезжать.

— В этой же коляске? — растерялась Настя.

— Почему бы и нет? Не бойтесь, я проверю, чтобы в ней никто не сидел. Подъедем к английскому парку, а там и поговорим… где-нибудь в беседке. После того, что с вами случилось, вы, надеюсь, уже не боитесь простой компрометации?

— Не боюсь. Было бы смешно думать о таких пустяках, когда только что находилась на волосок от смерти.

— Весьма здравое рассуждение. — Денис настежь распахнул дверцу коляски и, удостоверившись, что внутри никого нет, обратился к Насте: — Прошу в карету, принцесса! Ваш верный Ланселот похищает вас для важного разговора.

— Это просто чудо, что вы оказались здесь! — воскликнула Настя, ступив на подножку и обернувшись к Денису. — Но как вы узнали, где я?

— Мне было известно, что Устин купил недостроенный каменный дом за городом. И, когда мальчик-поводырь сказан, в какую сторону поехала коляска, я догадался, где надо вас искать. По дороге вскочил на бричку одного добропорядочного мещанина и велел ему ехать сюда. Хотя, откровенно говоря, я не был до конца уверен, что вы здесь, в этом доме. Но ваш трюк с разлитыми духами был весьма недурен.

Закрыв за Настей дверцу коляски, Денис взял на себя роль кучера и скоро доехал до северной окраины гетманского парка. Здесь между деревьями затерялась неприметная беседка, на которую никто не обращал внимания, потому что оживленная часть парка находилась ближе к дворцу. Место для уединенной беседы было как нельзя лучше.

Сорвав пышную ветку, Денис обмел ею пыль с круглой скамейки, на которой они с Настей могли сидеть, будучи одновременно и рядом, и чуть напротив друг друга.

Прежде всего Денис потребовал, чтобы Настя рассказала ему о похищении во всех подробностях, а выслушав ее, твердо заявил:

— Итак, Анастасия Михайловна, больше нет сомнений, что неизвестные убийцы охотятся именно за вами. Боюсь, что теперь у нас не будет спокойной минуты, пока не разгадаем эту страшную задачу. И полагаться на тупых равнодушных чиновников я не намерен.

— Может, мне лучше уехать? — спросила Настя и тут же пожалела об этом, испугавшись, что Денис и вправду посоветует ей бежать из Глухова.

Но он этого не сделал. Напротив, после некоторого молчания Денис внушительным тоном изрек:

— Уехать можно тогда, когда уверен, что опасность ждет именно в этом месте. Но в случае с вами такой уверенности нет.

— Значит, вы считаете, что я буду в опасности и за пределами Глухова? — невольно поежилась Настя.

— Увы, я пока ничего не знаю и не могу предсказать, — вздохнул Денис.

— Но что же делать?..

— Думать. Рассуждать. Иного выхода нет. — Денис вдруг схватил Настю за руки и пристально взглянул ей в глаза. — Вспомните, как говорили древние римляне: «Кому это выгодно?» Подумайте, кому может быть выгодна ваша смерть.

— Не знаю, право… — Настя чуть заерзала на месте, но не стала высвобождать свои руки из рук Дениса. — Я никому не мешаю, ни у кого не стою на дороге. Я не богата, даже, скорее, бедна… во всяком случае, для своего сословия. У моих родителей никогда не было кровных врагов. Я не вижу никакой причины меня убивать. И невольно склоняюсь к мысли, что эти убийства все-таки имеют ритуальный характер. Наверное, здесь надо искать сатанистов или преступных язычников.

— Но тогда почему они охотятся именно за вами? Для ритуального убийства куда проще поймать какую-нибудь бедную крестьянскую девушку. Нет, здесь чувствуется определенная цель.

— Пожалуй, вы правы. — Настя немного помолчала. — А знаете, участие Юхима навело меня на мысль, что это могут быть не безбожники, а, совсем наоборот, слишком набожные люди. Они вполне могли использовать слабоумного детину, запугав его рассказами о геенне огненной. И он, конечно, был уверен, что, уничтожая «актерок», борется с ересью.

— Неужто вы подозреваете отца Викентия? — усмехнулся Денис. — Нет, я не думаю, что сей глуховский Савонарола^[17] пойдет дальше своих обличительных тирад.

— Но кто-то же нанял Юхима и Устина, чтобы они меня похитили. Они называли этих людей «хозяева». Хозяин Юхима — поп Викентий, а…

— А хозяйка Устина — моя «тетушка» Вера, так? — подхватил Томский. — И наверное, вы втайне считаете, что Вера способна вас убить из ревности, ибо имеет на меня виды и подозревает, что я увлекся вами. Признайтесь же, вам приходила в голову такая мысль?

— Нет, с чего вы взяли? — Настя покраснела и резко выдернула свои руки из рук Дениса. — И Вера не настолько глупа, чтобы предположить, будто вы… интересуетесь провинциальной актеркой.

— Я не знаю, насколько Вера глупа, но то, что она трусовата для такого деяния, как убийство, — это несомненно. Тем более что я никогда не давал поводов считаться ее женихом.

Радость невольно отразилась на Настином лице, и девушка отвернулась, словно разглядывая сад, окружавший беседку.

— Не тревожьтесь, я тоже смотрю по сторонам, — заметил Денис. — Убийцы слишком осторожны, чтобы напасть в присутствии такого свидетеля, как я.

— Но они ведь уже один раз напали при свидетелях… в роще возле слободской церкви.

— Да, тогда с вами был господин Новохатько… Кстати, а почему бы не предположить ревность со стороны этого вашего… гм, поклонника?

— Смешно представить Остапа Борисовича в роли убийцы. Да и зачем ему меня убивать? Из мести, что не проявляю к нему благосклонности?

— Кажется, вы вообще ни к кому не проявляете благосклонности, — заметил Томский, бросив на девушку многозначительный взгляд. — А не было ли у вас какого-нибудь особо рьяного обожателя еще до отъезда в Глухов?

— Нет. И вообще я противница разных амурных интриг, — заявила Настя, отбросив назад растрепавшиеся волосы, с которых уже слетела вся пудра.

— Интересно почему? — улыбнулся Томский. — Девушка с такой наружностью, как у вас, могла бы водить за собой толпы поклонников. Однако вы держите себя столь недоступно и дерзко, что немногим отличаетесь от шекспировской Катарины. Отчего такое пренебрежение к мужскому полу? Или, может, в вашем прошлом была какая-то несчастная любовь, о которой вы не в силах забыть?

— А почему вас это интересует? — с вызовом спросила Настя. — Ведь я же не любопытствую, кем занято ваше сердце.

— Но я спрашиваю не ради любопытства. Мне надо знать о вашем прошлом, чтобы разгадать, кто и почему на вас покушается. — Денис помолчал, искоса поглядывая на Настю. — Сказать по правде, меня радует, что вы противница амурных интриг. Но это же не мешает вам иметь какую-нибудь тайную страсть… например жениха, союз с которым не приемлет его или ваша семья.

— У меня нет тайной страсти и никогда не было жениха, — сказала девушка, стараясь не смотреть на Томского. — То есть раньше ко мне сватались довольно часто, но я всем отказывала.

Потом о моем странном характере разошелся слух, и свататься перестали. Но, право, не стоит об этом говорить, никто из бывших поклонников не имеет причины меня убивать.

— Дай Бог, чтоб это было так, — вздохнул Денис. — Значит, ни в прошлом, ни в настоящем вы не видите решительно никого, кто мог бы желать вашей смерти? А если вы просто не замечаете какой-нибудь мелочи, но в ней-то и кроется разгадка?

— Но как ее заметить?..

— Давайте вспоминать все с самого начала. Убийства начались через неделю после того, как вы приехали в Глухов?

— Через десять дней, — уточнила Настя. — Я приехала в конце мая, а Раину убили в начале июня.

— Уверен, что убийства Раины и Ольги нужны были злодеям лишь для отвода глаз. А главной мишенью были вы. Вас предполагалось зарезать на берегу озера, чтобы в очередной раз все свалить на нечистую силу. Скажите, а по дороге или по приезде в Глухов с вами не произошло ничего неожиданного? Может быть, вы стали свидетельницей какого-то необычного происшествия?

Настя задумалась, припоминая. Потом пожала плечами и покачала головой:

— Нет, совсем ничего. Не только происшествия, но даже сколько-нибудь примечательной встречи или знакомства не было. По дороге нам не встретились ни зловещие гадалки, ни хитрые бурсаки, ни подозрительные бродяги.

— А перед отъездом? Может, припомните что-нибудь?

— Перед отъездом? В Криничках? Да! — Настя встрепенулась и старательно пояснила: — Дня за три до моего отъезда в Криничках действительно случилось одно несчастье… хотя ко мне оно не имело отношения. Нашего садовника нашли мертвым в саду недалеко от его хаты. Он лежал лицом вниз, и голова у него была размозжена. Все решили, что он вечером крепко выпил и в темноте оступился, упал и ударился головой об острый камень. Но, правда, иные поговаривали, что он мог с кем-то повздорить и голову ему разбили в драке.

— А он мог с кем-то драться? У него были враги?

— Не знаю. Он работал у нас недавно, мама его наняла, когда старый садовник умер. Так что о прошлом этого парная нам было известно немногое. Кажется, раньше он жил где-то в соседнем уезде. А разве это важно?

— Еще не знаю, — задумался Денис. — В этом деле неведомо, что может оказаться важным. А других неприятных вещей в вашем доме не происходило?

— Пожалуй, нет, если не считать маминой болезни.

— Ваша матушка серьезно болела?

— Нет, просто недомогание. У нее болела голова, стучало в висках, бросало в жар… Илья привел уездного лекаря, и тот, осмотрев маму, сказал мне, что нет ничего опасного, посоветовал сделать небольшое кровопускание. Илья и Гликерия меня совсем успокоили, а то ведь я поначалу не решалась уехать из Криничек, боялась оставить маму.

— И я могу вас успокоить, — кивнул Денис. — У моей матушки пару лет назад тоже случались подобные недомогания.

Я даже попросил самого Фому Тихорского ее осмотреть. И он сказал, что это обычное дело в зрелом возрасте. Впрочем, вам об этом еще рано знать. — Он улыбнулся и тут же перевел разговор: — А из Криничек вы ехали вместе с Боровичами?

— Конечно. Они-то и уговорили маму отпустить меня.

— И долго они уговаривали вашу строгую родительницу?

— Да всю неделю, как гостили у нас, так и уговаривали. И я вместе с ними.

— А есть ли у вас еще родственники, которые противились вашему участию в спектаклях? Может быть, по отцовской линии?

— Нет, со стороны отца у меня не сохранилось родни. Он был старинного казацкого рода, но его отец и братья погибли в сражениях, а сестра недавно умерла в монастыре. Да у меня и со стороны матушки никого, кроме Ильи. Он сын ее старшей сестры. Моя мама ведь из знатных молдавских дворян, — добавила Настя не без гордости. — Так что напрасно ваша… тетушка считает меня такой уж провинциалкой. Впрочем, и вы, вероятно, про себя называете меня черкашенкой или цыганкой…

— Что? Черкашенка? Цыганка? — Денис рассмеялся, не сводя с Насти пристально-раздевающего взгляда, который особенно ее смущал. — Нет, прелесть моя, к таким вещам я равнодушен. Для меня личные достоинства человека куда интересней его происхождения по крови. Здесь я рассуждаю почти как господа космополиты. Знаете, кто это такие?

— Знаю… — Настя кашлянула, слегка замявшись, — Но ведь космополит — это почти то же самое, что и масон?

— Нет. — А вы разве знакомы с масонами?

— Представьте, с Мишей Херасковым в детстве мы даже дружили, а однажды чуть не подрались.

— Но, надеюсь, в те годы он еще не был масоном. — усмехнулся Денис. — А вы были с ним знакомы, вероятно, через молдавскую родню?

— Да. Мои дед и бабка, у которых я подолгу гостила в Переяславле, дружили с его семьей. Старики Флештины вообще старались меня образовывать. Возили в Киев, Харьков, а однажды и в Москву. Правда, в Петербург не успели.

— У вас еще все впереди. Сейчас главное — уберечь вас от опасности, а уж потом… — Денис замолчал, и взгляд его вдруг стал серьезным, даже хмурым. — Рассудок мне подсказывает, что нам с вами надо немедленно ехать в Кринички. Кажется, именно там скрыт ключ от убийственной тайны.

— Нам с вами ехать? — встрепенулась Настя. — Разве это возможно?

— Но иного выхода нет, — твердо заявил Денис. — Поручить это дело кому-то другому я не могу, а ехать в Кринички без вас мне просто не имеет резона, потому что вы многое должны будете объяснить мне там, на месте. К тому же я боюсь оставлять вас одну в Глухове.

Настя посмотрела на его серьезное лицо и с волнением спросила:

— Значит, вы уже о чем-то догадались? Вы знаете, с какого бока мне грозит опасность?

— Эти догадки слишком смутные, чтобы о них рассказывать. Может быть, в поездке я кое-что вам скажу, но не здесь и не сейчас. А ехать надо завтра с самого утра. Решайтесь.

— Но что я скажу родственникам? Как объясню Ивану Леонтьевичу мое отсутствие? А мама, когда увидит, что я приехала вдвоем с незнакомым мужчиной, назовем мой поступок безрассудным и нескромным.

— Все это пустяки, все это можно решить. Главное, чтобы вы верили мне и помогали.

— Что ж, я готова, — прошептала Настя, судорожно сглотнув комок в горле. — Только очень не хочется сорвать спектакль и подвести Ивана Леонтьевича.

— А мы его не подведем, — заверил Денис. — Поездка наша не продлится больше недели, и мы успеем вернуться за несколько дней до приезда гетмана. Кстати, именно Шалыгин поможет нам уладить дело с этой поездкой. Я уже все обдумал. Завтра утром вы исчезнете прямо с репетиции, а Иван всем объявит, будто за вами приехали из Криничек двое слуг, передали вам письмо от маменьки, и вы тут же сели к ним в бричку и помчались домой. Никто не сможет придраться к девушке, которая едет к матери в сопровождении своих домашних слуг. И только Шалыгин будет знать, что вы уехали со мной. Но он нас не выдаст, — особенно если я ему пообещаю заменить в спектакле Якова.

— А вы действительно замените? — удивилась Настя. — А не зазорно ли для такого важного ученого, как вы, играть в комедии?

— Я рад, что вас это забавляет, — улыбнулся Денис, заметив веселые искорки в глазах девушки. — Скажу вам честно, что и в бытность свою студентом я увлекался игрой в комедиях.

А ученый я пока еще не важный. Но с такой прекрасной героиней, как вы, даже господа Декарт и Невтон, верно, не отказались бы сыграть.

— А теперь вы говорите, как столичный кавалер, который пытается обольстить глупую мешанку, — заметила Настя и отвернулась. — Не надо, Денис Андреевич, я этого не люблю.

— Черт возьми, вот странное создание! — воскликнул Томский и хлопнул себя по коленям. — Большинство дам обожает комплименты, а вы…

— Но я ведь не дама, — усмехнулась Настя. — Я по сути своей — простая казачка… пусть даже с дворянскими корнями.

— Простая? Вы что угодно, только не простая, — пробормотал Денис и надолго замолчал.

Они молчали вместе, не глядя друг на друга и не решаясь даже громко вздохнуть. Неловкую, пронзительную тишину нарушал только шелест листьев и щебетание птиц. Настя почему-то надеялась, что Денис вот-вот скажет что-то важное, затаенное. А он вдруг резко встал со скамьи и, глядя на девушку сверху вниз, требовательно спросил:

— Так вы поедете в Кринички? Вы будете играть со мною в пьесе? Или мое общество совсем уж вам чуждо и неприятно?

От неожиданности Настя тоже вскочила с места и, оказавшись лицом к лицу с Денисом, быстро ответила:

— Я поеду, я буду играть. Я с благодарностью принимаю вашу помощь.

Его лицо на мгновение прояснилось, а потом опять стало суровым. Насте показалось, что какие-то слова готовы были слететь с его губ, но он подавил свой порыв усилием воли. Учтиво протянув ей руку, он сказал:

— Пойдемте, Анастасия Михайловна, я провожу вас до дома.

— Пойдемте. — Она вздохнула и, легко опершись на его руку, вышла из беседки. — Представляю, как испугаются родичи и слуги, когда я расскажу им о происшествии…

Денис и Настя вышли из парка на улицу. Возле брошенной ими коляски уже собралось несколько человек, среди которых был кучер Веры, сетовавший, что управитель запряг лучших панских лошадей, да и бросил их посреди улицы. Подойдя ближе, Денис объявил, что управитель лежит застреленный возле своего нового дома. Тут же в толпе поднялся гвалт; люди наперебой спешили рассказать, как только что нашли на окружной дороге Юхима с перерезанным горлом. Денис бросил тревожный взгляд на Настю и кивнул, словно бы говоря: «Да, я это предвидел». Потом, еще пару минут послушав свидетелей несчастья, он велел кучеру:

— Отвези нас с барышней в дом ее родственников, а потом оповести пристава о двух убийствах.

Денис и Настя уехали, а возбужденная толпа все росла и еще долго не могла угомониться. У каждого были свои суждения по поводу загадочных убийств, которые вдруг обрушились на спокойный город за последние две недели. Обвиняли кого угодно: беглых разбойников, татар, ляхов, евреев, солдат-москалей, гайдамаков, бродячих цыган, даже иезуитов. Но больше всего, конечно, доставалось всяческим ведьмам — особенно местной, обитавшей в озере. Так и не придя к единому мнению, толпа поредела и окончательно рассеялась, когда приблизился известный своей бестолковой суровостью пристав.

Подъехав к дому Боровичей, Денис и Настя вместе вошли в калитку и не заметили на другой стороне улицы Остапа Борисовича. Между тем Новохатько как раз направлялся в гости к Настиным родичам, надеясь поговорить с ними о своих серьезных намерениях в отношении девушки. Но, увидев, как Настя ведет в дом Дениса, с которым, не стесняясь, ехала по городу вдвоем и в закрытой коляске, Остап Борисович передумал идти в гости. Он не хотел быть смешным, а главное, побаивался новой встречи с Денисом. Потоптавшись несколько минут на месте, он крякнул, махнул рукой и отправился восвояси.

А Настя, слишком возбужденная событиями дня, чтобы ходить неторопливо, вбежала в дом с присущей ей стремительностью и, увидев, что дверь в комнату Гликерии приоткрыта, кинулась туда со словами:

— Меня сегодня снова чуть не убили!

Гликерия в этот момент сидела перед зеркалом в мужском гриме. Быстро отцепив усики и стянув с головы парик, она оглянулась на Настю и Дениса и испуганно воскликнула:

— О боже, это какой-то злой рок!..

— Это не злой рок, а злые люди, — сказала Настя. — Не знаю, зачем им нужна была моя жизнь, но, если бы не Денис Андреевич, быть бы мне убитой в чулане недостроенного дома.

Настя сбивчиво рассказала о происшествии. Гликерия слушала, округляя глаза и без конца вскрикивая. Подошел Илья и тоже начал испуганно сокрушаться. Узнав, что похитителями были Устин и Юхим, Гликерия хмуро заметила:

— Недаром же мой отец говорил, что управляющий в Напрудном — плут и мошенник, каких мало. Ходили слухи, что раньше он продавал девушек татарам, а те везли их в Турцию.

— Странно, почему же Вера не знала таких подробностей о своем управляющем? — удивился Денис.

— А женский пол, не в обиду ему будет сказано, вообще плохо разбирается в управителях, — заметил Илья, тяжело опустившись на стул. — Вот и тетушка моя, Татьяна Степановна, еле- еле научилась управляться со своими работниками, чуть совсем не дошла до разорения.

— Не клевещи на женский пол, — шутливо хлопнула его по руке жена. — Просто такой хитрец, как Устин, кого угодно мог обмануть.

— Но кто же те «хозяева», о которых говорили Устин и Юхим? — задумчиво спросила Настя. — Если это татары, которые увозят девушек в гаремы, так зачем они собирались меня убить?

— Кто знает, для кого сейчас выполнял работу этот мошенник и его недоумок-помощник, — вздохнула Гликерия и многозначительно перевела взгляд с Насти на Дениса. — У такой красивой девушки, как ты, всегда найдутся враги. Не правда ли, Денис Андреевич?

— Но не каждый враг пойдет на убийство, — заметил Денис.

— Подумать только, какой опасности избежала наша сестра! — воскликнул Илья, и они с Гликерией принялись обнимать Настю.

Потом столь же дружно Боровичи обратились к Томскому со словами благодарности.

Настя после объятий родственницы слегка измазалась ее гримом и, вытирая лицо, спросила:

— А ты для какой пьесы гримировалась, Ликера?

— Да ведь Иван Леонтьевич поручил мне роль хитрого слуги Транио в вашей английской комедии. Говорит, что я справлюсь лучше актера мужчины. А мне, признаться, даже обидно это слышать. Ведь я же все-таки женщина! — И Гликерия кокетливо рассмеялась, стрельнув глазами в Дениса.

— А знаете, Гликерия Харитоновна, вам очень идут усики и мужской парик, — заметил Томский. — Вы просто очаровательны в образе мужчины и могли бы быть очень модной при императорском дворе.

— Увы, мы с Ильей, при нашей бедности, не скоро попадем ко двору, — вздохнула Гликерия. — А здесь, в Глухове, такие переодевания мало кто поймет.

— По правде сказать, и я не вижу ничего хорошего, когда бабы рядятся в мужчин, а мужчины — в баб, — грубовато заявил Илья. — Вся эта глупая мода пошла от французских и италийских куртизанов.

— Не только куртизаны, иные дипломаты подхватили эту моду, — заметил Денис. — Вот известный шевалье де Бомон^[18], выполняя тайное поручение Людовика XV, недавно явился в Петербург в женском костюме и вел переговоры с императрицей. Наши придворные до сих пор гадают, к какому полу он принадлежит.

Насте показалось, что Денис нарочно перевел разговор в игривую светскую болтовню. Она решила, что он старается отвлечь трусоватых Боровичей, дабы они не догадались о Настином отъезде и не помешали ей.

— Останьтесь у нас на ужин, Денис Андреевич, — попросила Гликерия. — Мы непременно должны отпраздновать чудесное спасение Насти.

За ужином Денис тоже старался избегать разговоров об убийствах и опасностях, а все больше болтал о вещах, которые могли бы составить ему репутацию легкомысленного придворного сплетника.

Зато Остап Борисович Новохатько был занят в своем доме делом отнюдь не шуточным. Он писал серьезное и даже слегка сердитое письмо Татьяне Степановне Криничной. От душевного расстройства буквы прыгали у него перед глазами и плохо складывались в строки:

Я бы не стал беспокоить Вас, достопочтенная Татьяна Степановна, но давнее знакомство и добрые чувства к Вашему семейству не позволяют мне равнодушно наблюдать, как невинное создание развращается, поддавшись влиянию порочного человека. Не так давно в Глухов явился некий господин Т. Он приехал из Санкт-Петербурга, а до этого побывал во многих европейских столицах. И повсюду на его пути оставались обманутые, брошенные в плачевном положении девушки и женщины. Это человек без всяких христианских понятий, он спит даже с собственной теткой. Уж не знаю, какой ереси, каких сатанинских навыков набрался он за границей, но только влияние его на женский пол поистине гибельно. Даже Ваша дочь, известная своей строгостью, поддалась его дьявольским чарам. А ведь он не смотрит на таких, как она, всерьез. Он из тех столичных щеголей, для которых все мы — провинциалы, хуторяне, хохлы, черкасы и просто нестоящие людишки. Знаю, что Вы, уважаемая Татьяна Степановна, ни за что бы не отпустили свою дочь в Глухов, если бы могли предвидеть, какому испытанию подвергнется здесь ее гордость и добродетель. Умоляю Вас как можно скорее приехать за дочерью и увезти ее подальше от чужого, порочного и надменного совратителя, который поступит с ней так же безжалостно, как и с предыдущими жертвами.

Преданный Вам Остап Новохатько

Довольный своим эпистолярным талантом, «синьор Казанова» запечатал и немедленно отправил письмо с нарочным.

Глава десятая Бродячий философ

Ленис и Настя не отступили от задуманного и утром следующего дня покинули Глухов. Для Веры Денис придумал складное объяснение своему отъезду: будто направляется он в Чернигов смотреть старинные рукописи, найденные в одной из тамошних церквей. Он взял в дорогу не «тетушкиного» кучера, а своего давнего слугу Еремея, который сопровождал его от Петербурга. О том, что между Денисом и Настей существует своеобразный заговор, Вера не заподозрила: ведь «племянник» выехал из города рано утром, когда Настя и Боровичи еще только собирались на репетицию в театр. Она даже обрадовалась, что научные дела отвлекли Дениса от общества красавицы казачки.

Настя надеялась, что никто не свяжет между собой ее отъезд и Томского, поскольку Чернигов и село Кринички возле Полтавы располагались по разные стороны от Глухова.

Иван Леонтьевич, с которым Денис накануне обо всем договорился, проследил за тем, чтобы исчезновение Насти из парка прошло незамеченным. Боровичи занимались в музыкальном павильоне, Яков сказался больным и ушел, других актеров и слуг Шалыгин под разными предлогами удалил. Единственный, кто встретил Настю возле ворот, был Тарас.

— Вы куда-то поспешаете, панна? — спросил он с удивлением. — А я тут хотел вам сказать…

— Я должна уехать в Кринички, это очень важно, — ответила Настя, с тревогой поглядывая по сторонам. — Но ты никому о том не говори раньше времени. После Иван Леонтьевич объявит, ему все известно. А у тебя какие новости, Тарас? Рассказывай, только быстро.

— Я уговорил-таки Мотрю назвать мне имя того разбойника, которого пан Томский застрелил. Это, оказывается, конюх Гаврила из имения ваших родичей. Мотря его видела, когда приезжала с панами в село. Говорит, он ей сразу показался разбойником.

— Отчего же она не назвала его раньше? — удивилась Настя.

— Боялась, что его дружки ей отомстят. Она думает, что этот самый Гаврила и поджег конюшню в панском имении.

— Ах да, конюшня… — вспомнила Настя. — Ведь Харитон Карпович вернулся в имение из-за этого пожара. Ну, пусть хоть теперь Мотря всем расскажет о Гавриле.

— Нет, теперь она еще больше боится, — вздохнул Тарас. — Говорит, теперь ее будут ругать за то, что сразу промолчала.

— Вот беда… И надо бы мне в этом разобраться, да пора ехать. Ладно, Тарас, вы уж с Мотрей до моего возвращения ничего не затевайте. Приеду — тогда все и обдумаем. А самое главное — старательно учите слова из пьесы, чтобы потом самим не опозориться да Ивана Леонтьевича не подвести. Ну, бывай, Тарас. Помни об осторожности, все примечай и Мотрю береги.

Расставшись с Тарасом, Настя выпорхнула на улицу и стремительно понеслась вперед, к тому месту, где под укрытием раскидистых дубов ее ждала дорожная карета, запряженная парой лошадей. Быстро оглядевшись по сторонам, девушка юркнула в заранее распахнутую дверцу. Задернутые шторы создавали внутри кареты полумрак, из которого загадочно и призывно блестели глаза Дениса.

— Доброе утро, мадемуазель, прошу вас, — сказал он скороговоркой и чуть отодвинулся, приглашая девушку сесть рядом.

Однако Настя, словно не заметив его жест, уселась напротив. Рядом с собой она положила небольшой узелок, в который были собраны мелочи, необходимые каждой женщине даже в самой короткой дороге.

— Никто не видел, как вы уходили? — спросил Денис.

— Только один Тарас, я встретила его возле ворот. Кстати, он сказал мне, что Мотря узнала того разбойника, которого вы застрелили. Это Гаврила, конюх из поместья Боровичей. Наверное, это именно он поджег барскую конюшню, а потом сбежал к разбойникам. Может, он был зол на Заруцкого. Ведь, по правде говоря, Харитон Карпович управляется с людьми очень круто.

— Но напали эти люди почему-то на вас, — пробормотал Денис. — А Мотря еще кому-нибудь рассказала, кроме Тараса?

— Нет, никому. И я велела Тарасу, чтобы они с Мотрей помалкивали до моего приезда.

— Вы очень правильно сделали, — одобрил Денис и после паузы с улыбкой добавил: — Представляю, как за время нашего отсутствия изведутся глуховские сплетники! Ваше похищение — это сейчас главная загадка в городе, а вы вдруг уехали! Кумушкам некого расспросить о подробностях. Да и приставы, наверное, будут недовольны. Как бы еще не кинулись вам вдогонку.

— И мне бы не хотелось, чтобы нас догнали, — забеспокоилась Настя. — Давайте ехать не по прямой дороге, а чуть на запад, через Ромен.

— Ромен? Кажется, где-то возле Ромена расположено поместье вашего кузена?

— Да. Кстати, может быть, нам следует заехать туда и расспросить об этом разбойнике Гавриле?

— Нет, не надо, — покачал головой Денис. — Лучше нам с вами держаться так незаметно, чтобы как можно меньше людей знало о нашей поездке.

Он замолчал, и Настя не нашла что сказать. Несколько минут они ехали в совершенном безмолвии. Чуть отодвинув край занавески, девушка поглядывала на проплывавшие мимо поля и чувствовала на себе пристальный взгляд Дениса.

До вчерашнего вечера она еще старалась себя убедить, что ее влечет к Томскому лишь благодарность, естественная в отношении человека, который уже не раз спасал ей жизнь. Но за прошедшую ночь, когда ее беспокойный сон то и дело прерывался волнующими грезами, девушка наконец призналась себе, что влюблена в Дениса; нет, не просто влюблена, а любит его пылко и страстно, как настоящая женщина! Теперь она боялась, что это чувство может оказаться безответным или того хуже: Денис захочет воспользоваться ее любовью, чтобы увенчать себя еще одной победой на амурном поприще.

Она уже не раз видела особый интерес в его взгляде, улавливала странную нежность в голосе. Да и выпады его против Новохатько, как и лукавые намеки Гликерии, подводили к мысли о том, что Настя небезразлична Денису. Но тогда почему за полмесяца их знакомства он ни словом не обмолвился о своих чувствах, даже не попытался перейти на «ты»? Почему то и дело в его обращении к ней проглядывает насмешка и снисходительность? И почему бывают минуты, когда он вдруг становится замкнутым и холодным?

Вот и сейчас Денис внезапно нахмурился и отвел взгляд от Настиного лица. Она заметила это краем глаза и, не поворачивая к нему головы, тщетно старалась сосредоточиться на придорожном пейзаже. Обоюдное молчание сделалось вдруг таким же пронзительным, как накануне в парковой беседке. Наконец, когда Настя уже не могла унять взволнованного дыхания, от которого высоко вздымалась ее грудь, Денис заговорил:

— Не кажется ли вам, Анастасия Михайловна, что нам с вами пора познакомиться получше? Мы вместе претерпели столько опасностей, а так мало знаем друг о друге.

Она взглянула ему в лицо — и тут же ее сердце радостно забилось, потому что в синих глазах Дениса снова плескалась знакомая, чуть снисходительная нежность. От его хмурой замкнутости не осталось и следа, словно только что в уме он решил сложную задачу и теперь снова мог быть открытым и оживленным.

— Да… пожалуй, — ответила она с заминкой. — Хотя, по-моему, мы уже знаем друг о друге самое необходимое.

— И все-таки расскажите о себе еще раз… Настя, — попросил он мягким, бархатным голосом, заглядывая ей в глаза. — Пожалуйста, говорите все, что вам взбредет в голову.

— Но что я могу рассказать? — Настя пожала плечами, стараясь избегать его опасного взгляда. — Я уже говорил а, что мой дедушка по матери — молдаванский дворянин, а бабушка — дочь полтавского помещика. А отец у меня из старинного казацкого рода. Он был значковым товарищем при полке. Это все равно что бунчуковый — при гетмане. Впрочем, вам это, наверное, не интересно.

— Почему же? Я ведь историк. Сейчас вот изучаю южнорусские степи, а как же тут без запорожского казачества?

Пока Настя рассказывала, Денис смотрел на нее не отрываясь, и от этого взгляда она порой замолкала или начинала путаться в словах. Дождавшись паузы, он спросил:

— А среди ваших соседей по имению не было ли человека, с которым вы могли поделиться сокровенными мыслями?

— Увы, — вздохнула Настя, — те подруги, что были у меня в Криничках, не понимали моей любви к чтению. А сейчас уже все они замужем и стали вовсе от меня далеки.

— Замужем… — повторил Денис. — Наверное, они удивлялись, почему вы не следуете их примеру?

— А я больше всего на свете ценю свободу, — заявила Настя, гордо вскинув голову. — Я люблю науки, искусства. Еще люблю вольную скачку по степям… А те мужья, которые могли бы у меня быть, непременно стали бы мешать моим занятиям и требовать, чтоб я превратилась в бабу или в даму. А я ни то, ни другое. Не знаю, понимаете ли вы меня…

— Черт возьми, ну и редкая вы птица, — с восхищением сказал Денис. — Даже в петербургском высшем свете таких немного. Пожалуй, только Екатерина Дмитриевна Кантемир отличается такой же независимостью и образованностью. А еще дочка Сумарокова, наша юная поэтесса.

— Про Екатерину Кантемир я знаю, Иван Леонтьевич рассказывал, он ведь у ее брата служил. Кажется, она уже не очень молода, замужем за князем и теперь живет в Париже? А вот про поэтессу Сумарокову не знаю… Неужто она сама пишет стихи, как итальянские и французские дворянки?

— А чем же славянские девы хуже романских? — улыбнулся Денис. — Правда, она их печатает без подписи, но разве в свете что-то утаишь?

— Наверное, барышня Сумарокова красива и умна? — спросила Настя с ревнивым интересом.

— Умна, но о красоте ее трудно судить, она пока еще очень юна и несколько угловата. Думаю, в скором времени она превратится в очень милую барышню…хотя, конечно, не в такую красавицу, как вы. Ну, да ведь с вами мало кто может сравниться. Просто вы еще, как видно, не знаете цену своей красоте.

Настя вспыхнула от невольного женского тщеславия, но тут же этого устыдилась и поспешила задать следующий вопрос:

— А нет ли у вас журнала с ее стихами?

— Журнала нет, но я помню несколько строк. Сейчас, погодите… — Денис слегка прикрыл глаза и, глядя на Настю из-под полуопущенных век, негромко продекламировал:

Карета подскакивала на ухабах, а вместе с ней, казалось, подскакивало Настино сердце. Девушка была поражена тем, как точно выразила неведомая ей юная поэтесса смятение души, охваченной тайной любовью. Или, может, все женщины мира, влюбившись, чувствуют одинаково?..

— А дальше вы не помните? — спросила Настя, слегка подавшись вперед.

— Увы, дальше в моей памяти некий пробел, — развел руками Денис. — Право, нелегко запомнить чувствительные женские стихи. Хотя, кажется, там есть еще такие строки:

Насте показалось, что Денис, читая эти стихи, заглянул прямо ей в сердце и угадал все о ее чувствах. Еще бы не угадать, когда незнакомая Насте сестра по сердечной печали выразила их с такою страстной силой!..

На мгновение девушке стало досадно, что она почти раскрылась перед Томским, в то время как он еще ничего не рассказал о своем прошлом и сердце его осталось для нее загадкой.

Но, словно почувствовав ее настроение, Денис вдруг сам, не ожидая вопросов, заговорил о себе:

— Я ведь, Анастасия Михайловна, хоть и первый раз в Гетманщине, а знаю о здешних местах еще по рассказам моего батюшки. Мне, правда, было только десять лет, когда его схватили бироновские палачи, но я все отчетливо помню. А потом матушка много о нем говорила. Отец мой побывал здесь еще в тридцать седьмом году, когда сопровождал Артемия Волынского на переговоры с турками. И был потрясен картиной обнищания и опустошения украинских земель. После турецкой войны здешние крестьяне много потерпели от набегов турок и татар, а также и от постоев московских войск, от реквизиции скота и зерна. Поля стояли незасеянными. Артемий Петрович доложил обо всем при дворе и убедил правительство, что надо завезти в Украину зерно для посева. Но впрочем, вряд ли бы он чего-то добился, если б Анна Иоанновна не была заинтересована в союзничестве с казаками против Крымского ханства и Османской Порты.

— Да. Потому и гетмана позволила выбрать — Даниила Апостола, — заметила Настя.

— Вы, я вижу, знаетеисторию и разбираетесь в политике. Это лишний раз свидетельствует в пользу вашего ума. — Денис немного помолчал, искоса поглядывая на Настю. — Так вот, еще тогда, слушая рассказы отца, я проникся сочувствием к этой благодатной земле, раздираемой со всех сторон алчными соседями. Может, еще тогда зародилось во мне смутное желание изучить эту древнюю степь, по которой прошло столько разных народов. Но до осуществления моих отроческих замыслов было еще далеко. После смерти отца, — а он погиб в ссылке, — матушка вместе со мной переехала к своим родителям в Архангельск. Дед мой по матери, купец Никита Крылов, был человеком умным и грамотным. Сына своего, моего дядю, послал учиться за границу. Это и неудивительно: ведь беломорский север никогда не знать рабства, а потому даже тамошние крестьяне были образованнее иных московских дворян. Ведь ничто так не способствует образованию человека, как свобода, при которой все надо самому обдумывать и решать. Помню, с каким уважением поморы относились к книгам. Недаром же и наш знаменитый Ломоносов родом из Архангельской губернии.

— А знаете, мой дедушка встречал его, когда Михаил Васильевич учился в Киево-Могилянской академии. Кстати, я так и думала, что вы северянин. Вы чем-то похожи на древнего варяга…

— Да? Это лестно слышать из уст такой жгучей южанки, как вы. — Денис окинул Настю долгим взглядом. — Когда я подрос, дед и меня отправил учиться за границу. Там я и познакомился с Иваном Шалыгиным, который тогда служил у князя Кантемира. За границей я также имел честь познакомиться и с Кириллом Разумовским. Молодой гетман, узнав о моем интересе к истории, приглашал меня в Киевскую землю. Ведь тогда, после воцарения Елизаветы Петровны, в России начинался расцвет науки, все были полны кипучих надежд… Помню, в каком приподнятом настроении я возвращался на родину. Однако вскоре мне пришлось во многом разочароваться… Но, впрочем, об этом долго и неинтересно рассказывать.

— А ваши разочарования касались карьеры или семейной жизни? — осторожно спросила Настя.

— Ни того, ни другого, — улыбнулся Денис. — К чинам я не стремлюсь, а семьей пока не обзавелся.

Настя понимала, что проявлять любопытство некрасиво и недостойно благородной барышни, но все равно не удержалась от вопроса:

— Откуда же взялись слухи о том, что вы были женаты?

— Неужели и такое говорят? — Денис сделал удивленную гримасу и почесал затылок.

— Говорят и другое: будто вы совратили многих женщин, а некоторых бросили в весьма-а… затруднительном положении. — Настя выпалила это, чувствуя себя как неумелый пловец, прыгнувший в бурную реку.

Денис расхохотался с самым искренним и веселым видом.

— И кто же вам такое говорил? — спросил он и, словно ненароком, взял ее за руку. — Наверное, господин Новохатько?

— Нет, хотя я уверена, что и он об этом знает. А мне рассказала Гликерия, которая перед тем слышала вашу историю от жены бунчукового товарища Февронии Журман, да еще от своего отца, которому все выложил покойный Устин.

— Устин? Надеюсь, после всего, что случилось, вы не принимаете на веру его слова? Что же касается мадам Журман, так тут и вовсе нечему удивляться: у подобных особ сплетни родятся даже во сне.

— Значит, это все неправда и у вас не было столь изрядных похождений? — сбивчиво спросила Настя, не решаясь освободить свою руку.

— Видит Бог, я никогда не стремился к лаврам Дон Жуана… хотя, может быть, вас это и разочарует. Ведь женщины любят мужчин, имеющих славу покорителей сердец.

— Ко мне это не относится, — нервно усмехнулась Настя. — А вот я знаю, что мужчины, привыкшие к столичному свету, любят женщин-сердцеедок, которые… которые…

— Откуда вы знаете? — спросил Денис, приближая свое лицо к Настиному. — Вы начитались парижских журналов? Вам кажется, что в столицах живут сплошь развратники вроде Лавласа или Манона Леско? В самом деле, наш век весьма ослабил нравственные путы. В Париже времен Филиппа Орлеанского и герцогини Беррийской было модно щеголять пороками. Эта мода удерживается до сих пор, да еще и пошла разрастаться по всем дворам Европы. Но, правда, наши православные законы, а они честнее пуританских, пока еще удерживают в некоторой узде славянских дам и кавалеров. А может, это объясняется нашей северной кровью, которая холоднее галльской? Впрочем, вряд ли холоднее…

Он прижал Настину руку к своей щеке, потом к губам. Маленькое пространство кареты словно раскалилось от этого прикосновения и от невысказанных слов.

Денис сел рядом с Настей и обнял ее за плечи. Она замерла, ожидая любовного признания.

Но тут внезапно карета остановилась, послышался окрик кучера, а через минуту голова Еремея показалась у дверцы. Конечно, Настя успела отгородиться от рук Дениса, пересесть на другое сиденье и быстро провести ладонями по волосам и горячему от волнения лицу.

— Барин, здесь дорога разветвляется, куда будем ехать? — спросил Еремей.

— Командуйте, Анастасия Михайловна, — повернулся к девушке Томский.

— Наверное, надо выйти, посмотреть, — заявила Настя, распахивая дверцу.

Денис спрыгнул первым и подал ей руку. Они огляделись вокруг, невольно залюбовавшись окрестным пейзажем. Солнце заливало ослепительным светом равнину, перемежавшуюся холмами, оврагами и рощицами. Слева колосилось поле, за ним белели хаты большого хутора. Справа блестела полоса реки, в которой купались светло-зеленые косы прибрежных ив. Знойный аромат степной травы, стрекотание кузнечиков, пение жаворонка с голубой безоблачной высоты, влажное дыхание реки, — все это сливалось в упоительную картину, манившую к неге, к ленивому полуденному отдыху. Волнение любви, охватившее Настю в карете, не отпускало и здесь, среди дивной природы, которая словно пела гимн сладострастному слиянию земли и неба. Взглянув на Дениса, она поняла, что и он охвачен тем же чувством.

— А может, нам немного отдохнуть у реки? — кашлянув, спросил он хрипловатым голосом.

Настя собрала всю свою волю, чтобы стряхнуть доселе незнакомое ей чувственное наваждение, и, кивнув на реку, сказала:

— Это Сейм. Сейчас надо двигаться к переправе, а потом сворачивать в правую сторону, чтобы не ехать по основной дороге. И отдыхать пока что рано: вдруг кто-нибудь и в самом деле решит меня догнать?

— Ну что ж, вы очень благоразумны, — Заявил Денис, тыльной стороной руки отбросив со лба влажные волосы. — А я, признаться, чуть не проявил слабость, непростительную для путника… Впрочем, у нас есть несколько минут, чтобы размяться, побродить по берегу. А ты, Ерема, пока напои лошадей.

Денис отвернулся от Насти и глубоко вздохнул. Она поняла, что его воля тоже подверглась немалому испытанию.

После этой короткой остановки между Настей и Денисом установилось волнующее и неловкое молчание. Вначале она взглядом пресекла его попытку взять ее за руку, а потом сказала напрямик:

— Вы ведете себя, словно придворный кавалер, задумавший обольстить простушку. И делаете это довольно ловко. Будь на моем месте более простодушная девица, вам бы это удалось.

— Зато вы кажетесь холодной Дианой-охотницей, — с легким укором заметил Денис. — Между тем в вас угадывается горячая южная кровь. Она сверкает в ваших глазах, покрывает румянцем ваши щеки… Неужели ни разу в жизни вы не теряли головы? Не верю. Наверное, просто я вам не по вкусу.

— Мне не по вкусу, когда на меня смотрят, как на предмет забавы, — объявила Настя. — И что удивительного в том, что я никогда не теряла головы? Мало ли на свете людей с горячей кровью, которые выбирают одиночество, чтобы служить Богу, или науке, или высокому искусству…

Настя хотела этими словами намекнуть, что и сам Денис больше думает о науке, нежели о своих сердечных увлечениях, но он понял ее по-своему и тут же спросил:

— А вы встречали таких людей?

— Во всяком случае, я читала о них. А может быть, и встречала. Вот наши знакомые, переяславские помещики Томары, хорошо знают одного такого учителя. Человек талантливый и весьма образованный, он мог бы заработать состояние на службе, обзавестись семьей и жить, как все. Но он избегает всякого служебного поприща, да и семьи не хочет иметь. Так ему удобней: он свободен, ничто не отвлекает его от дум, от занятий.

— И как зовется сей украинский Сократ?

— Разве это важно? Вряд ли вы слышали о нем. Я привела его просто как пример человека, равнодушного к мирским соблазнам.

Больше они не возвращались к разговору об одиночестве; сидели молча, посматривая то в окно, то друг на друга. И снова Настя терялась в догадках: почему Томский молчит о своих чувствах, а только изводит ее бесконечными намеками и заигрываниями? Если не любит, а только решил позабавиться, — так пусть найдет себе девицу другого сорта. А если его чувство так же серьезно, как и ее, — что мешает ему поговорить открыто, без шуток? Может, он не уверен в ответной любви? Или считает, что она недостойна быть его женой?

Пока девушка решала в уме эту непосильную задачу, карета ехала все дальше, дорога петляла то по лугам, то через лес, то мимо узких речушек и одиноких деревень.

Наконец, при подъезде к городку Константинову, путники решили сделать большую остановку и подкрепиться в придорожной харчевне. Сие заведение представляло собой длинную хату-мазанку с многочисленными пристройками и пышно цветущим палисадником. Во дворе стояло два чумацких воза с волами и легкая коляска, запряженная парой лошадей. С виду харчевня производила приятное впечатление, да и хозяин встретил путников с приветливой улыбкой. Внутри оказалось чисто, прибрано, хотя и немного темновато из-за маленьких окон. Слева от двери стояли три длинных стола, справа — два стола поменьше и поставцы с посудой и разными припасами. Один из небольших столов, придвинутый в угол, к окну, показался Насте самым удобным. К тому же там никого не было, а с левой стороны расположилось человек пять мужчин. Прежде чем пройти на облюбованное место, Настя и Денис ответили на приветствия других посетителей. Собственно, по-настоящему их поприветствовали только двое — пожилой усатый господин, с виду помещик, и его спутник, похожий на управляющего. Двое других были чумаками и, то ли по простоте своей, то ли из-за робости при виде знатной панночки, едва сумели пробормотать что-то нечленораздельное. Пятым посетителем был монах, сидевший в стороне от всех и погруженный в чтение молитвенной книги.

Изрядно проголодавшиеся путники велели трактирщику подать им то блюдо, которое у хозяйки получается повкусней. Тут же хозяйка, в распоряжении которой были кухарка и мальчик на побегушках, захлопотала у плиты. Скоро на столе перед Настей и Денисом стоял суп с галушками, жареная курица и пирог из медового теста с творогом. Все это щедро дополнялось молочным и ягодным киселем.

Настя заметила, что Денис, даже воздавая должное искусству местных кулинаров, не забывает зорко посматривать по сторонам. Еремея он посадил есть возле двери, чтобы тому сподручнее было наблюдать за входом в харчевню.

Девушка понимала, что не совсем прилично ей, знатной барышне, обедать в придорожной корчме, но другого выхода не было, поскольку, собираясь в дорогу тайно и поспешно, она не могла взять с собой съестных припасов. Настю немного смущало, что среди посетителей нет других женщин, но, впрочем, ее никто здесь не знал и, наверное, их с Денисом посчитали супружеской парой. Мысль об этом ей была даже приятна.

Посетители, как и хозяева, не отличались шумливостью; лишь негромкие голоса помещика и его управителя нарушали тишину харчевни. Иногда и чумаки между собой переговаривались. Потом мальчик-слуга сел в закутке и принялся играть на дудочке.

Когда Настя и Денис уже заканчивали трапезу, дверь тихо отворилась и в харчевню вошли двое мужчин. Один, лет сорока, был одет как простой казак. Другому было лет тридцать с небольшим, и он чем-то напоминал семинариста: строгое темное одеяние, застегнутое под самую шею, маленький белый воротник, высоко остриженные волосы. В этих людях не было ничего особо примечательного, но посетители как-то сразу вдруг оживились. Да и Насте лицо «семинариста» показалось знакомым.

— Здоров будь, Григорий Саввич! — обратился к «семинаристу» помещики подвинулся на скамье, приглашая его сесть рядом с собой, а затем повернулся к его спутнику: — Молодец, пасечник, что привел к нам такого славного человека!

— А Григорий Саввич у меня на хуторе ночевал, — с гордостью объявил тот, кого назвали пасечником.

Тут же на скамью поближе к новым гостям подсел монах и, протягивая Григорию Саввичу молитвенную книгу, сказал:

— Вот, мучаюсь, не знаю, как растолковать темным людям заповеди Священного Писания. Хочу заучить твои «Божественные песни», там оно понятней.

— Да погоди ты, отец Кондратий, — досадливо отмахнулся помещик. — Дай сначала пану учителю подкрепиться едой и питьем. Небось, давно ты в пути, Григорий Саввич? Издалека идешь?

— Немного погостил у своего старинного друга, — был ответ. — Мы с ним вместе в Академии учились. Теперь возвращаюсь в Переяславль, к Томарам.

— Все у них учительствуешь? — вздохнул помещик. — А не пошел бы ты в наставники к моему сыну? У меня, конечно, не такое богатое имение, как у Томар, зато места красивые.

— А в лесах полно всякой дичи, — добавил управляющий.

— Ну, Григорий Саввич охотой не интересуется, — сказал помещик. — Он ведь и мяса не ест, верно?

— Так вам, пан, ничего мясного не давать, даже супа? — крикнула от плиты хозяйка.

— Я не голоден, поел на хуторе у Степана. — Учитель кивнул в сторону пасечника.

— Так ведь это утром было, а мы уже сколько часов в дороге, — возразил Степан.

— Поешь, Григорий Саввич, я угощаю, — сказал помещик. — Негоже философу ходить голодным.

— Спасибо, — прижав руку к груди, ответствовал тот, кого назвали философом. — Пока у меня есть друзья, я не буду голоден. Но мяса и вина мне все-таки не надобно.

— Эх, Григорий Саввич, — вздохнул монах, — а ведь ты совершенно непонятный человек. Другие от невоздержанности гибнут, а ты из-за скромности своей пострадал. Ну что тебе стоило хотя бы в разговение есть мясо, да еще не отзываться: с презрением о золоте? Так нет же, не мог. За то и служил иным священникам живым укором. Помнишь, как епископ говаривал: «Бог ничего вредного не сотворил, а потому Сковорода — самый что ни на есть манихейский^[20] ученик. Он удаляется в пустынные местности, презирает людей. Да не живет среди моего дома творящий гордыню».

Настя и Денис тоже прислушивались к необыденному разговору. Уже после нескольких реплик девушка окончательно узнала «семинариста» и, наклонившись к Томскому, прошептала:

— Это Григорий Сковорода, тот самый бродячий философ, о котором я вам говорила.

— А, Сократ… — Денис с интересом поглядел на примечательную личность.

Философ сидел спиной к Насте и Денису, не мог их видеть, но один раз все-таки оглянулся и бросил на них пристальный и очень серьезный взгляд, от которого Настя почувствовала себя как прихожанка перед исповедью.

— Обидно не то, друзья мои, что пришлось мне уйти из Переяславского коллегиума, — сказал Сковорода, — а то, что клеветники несправедливо почли меня за манихея и человеконенавистника. Сносно было б, если бы мне приписывали обыкновенные слабости и пороки, а то ведь говорят, что я душегубитель, развращающий нравы.

— Да кто ж это смеет возводить такую напраслину! — возмутился помещик. — Как же ты можешь развращать нравы, когда сам человек святой! Да я такого скромника, такого праведника больше не встречал!

— Скромен я в мирских делах, но хулителям не нравится мой духовный поиск, — вздохнул Сковорода. — Духовные деяния для тиранов страшнее телесных. Разбойника помилуют скорей, чем сильного духом праведника.

— Вот уж и вправду Сократ, — тихо сказал Денис, придвинувшись к Насте. — Кстати, афиняне тоже обвиняли своих философов в развращении молодежи.

Хозяйка подала новым гостям кашу и творожники с киселем. Но пасечник, слегка утолив голод, тут же заторопился:

— Благодарствую, да и рад бы еще послышать мудрого человека, однако времени больше не имею. Ежели сейчас не тронусь обратно, то к вечеру на свой хутор не попаду. А уж вас, Григорий Саввич, здесь на ночь приютят, хозяева честные люди, я их знаю. А коли все-таки захотите в Ромене заночевать, так, может, этот добрый пан вас доставит? — Он кивнул на помещика.

Но тут вмешался управитель:

— То можно было бы, да у нас с паном коляска двухместная. И едем-то мы не в Ромен, а в Недригайлов. Вот, может, чумаки доставят?

Чумаки, которые тоже с любопытством слушали разговор, переглянулись, и один из них, почесав затылок, сказал:

— Так мы ж не до Ромена едем, а до Конотопа.

Настя тихо спросила Дениса:

— А не подвезти ли нам философа?

— Но тогда придется назвать себя и привлечь к себе внимание.

— Что же в том страшного? Нас никто здесь не знает. А назваться можно чужим именем.

— Ну, как хотите. Тогда назовемся супругами… скажем, Погарскими?

— Почему бы и нет?

— Хорошо. — Денис встал и громко обратился к компании: — А что, господа, не доверите ли вы нам с женой довезти до Ромена этого уважаемого учителя? У нас в карете места хватит.

Все, как по команде, развернулись в сторону Насти и Дениса. Один чумак прошептал другому: «Пан, видать, из москалей». Пасечник с поклоном поблагодарил за предложение:

— Вот уж обяжете вы меня, Панове, коли доставите этого мудрого человека в Ромен. И мне будет спокойней, и вам с ним дорога покажется короткой.

Помещик подошел к Денису и, щелкнув каблуками, протянул руку для приветствия:

— Позвольте представиться: Иван Лукич Валуйский, дворянин, землевладелец. Позвольте также узнать, с кем имею честь.

— Андрей Львович Погарский, — не моргнув глазом, солгал Денис. — А это моя супруга Елена Николаевна.

— Вероятно, вы приехали издалека? — поинтересовался Валуйский, переводя взгляд с Дениса на Настю. — Судя по говору, вы не здешний?

— У меня имение под Трубчевском, — продолжал сочинять Денис. — А говор имею северный, потому как учился в Москве и жил там долгое время.

— Так вы доверяете нам доставить в Ромен господина философа? — спросила Настя, приветливо улыбнувшись.

От ее улыбки и мелодичного голоса в корчме словно посветлело; посетители невольно улыбнулись в ответ, и даже на хмуром лице монаха появилось добродушное и мягкое выражение.

А сам философ скромно, но без робости поклонился и сказал:

— Благодарю вас, добрые господа, но только, сдается мне, вы сегодня не доедете до Ромена.

— Как не доедем, почему? — удивился Денис. — Тут расстояние совсем невелико, успеем еще до темноты. Или вы шутите, господин философ?

Сковорода промолчал, а Валуйский вдруг с самым серьезным видом обратился к Денису:

— Вы не думайте, что Григорий Саввич зря бросается словами. Недавно помещик Тевяшов мне рассказывал, как встретил пана Сковороду на дороге, хотел его подвезти, а Григорий Саввич отказался и заявил: «Я раньше вас прибуду на место». И точно: через пару верст у Тевяшова в коляске сломалось колесо и он провозился с ним до вечера. А Григорий Саввич шел коротким путем, через лес, вот и прибыл в деревню вовремя. Так ведь было дело? — Он повернулся к философу.

Тут уж забеспокоился Еремей:

— Это что же, господин учитель усмотрел какие-то неполадки в нашей карете? Пойду проверю все колеса и упряжь.

Верный слуга бросился к выходу, а философ тихо произнес:

— Дело не в колесах, а в людях. Может, вам самим не захочется ехать в Ромен.

— Почему вы говорите загадками? — обратилась к Сковороде Настя. — Если недовернете нам и не хотите с нами ехать, так прямо о том и скажите, мы не обидимся.

— Что вы, пани, я вам вполне доверяю, — сказал философ, слегка поклонившись. — И даже знаю, что сам я непременно буду ночевать в Ромене.

— Ну, если вы будете, то и мы тоже, — заметил Денис. — И потом, если мы сегодня не доедем до Ромена, то завтра не успеем засветло добраться до нужного нам места. Так что, господин учитель, прощайтесь с друзьями, а мы ждем вас в карете.

Расплатившись с хозяином, Томский повел Настю к выходу.

Во дворе Еремей возился с упряжью, потом долго осматривал колеса. Настя и Денис отошли поближе к палисаднику и стали обсуждать, где им лучше остановиться на ночлег.

— Что бы ни говорил философ, а ночевать нам следует в Ромене, — сказала Настя. — Все-таки это город, там есть приличная гостиница. Не в придорожной ведь корчме останавливаться на ночь.

— Кто знает… — тихо произнес Денис. — Может, в маленьком незаметном трактире нам будет безопасней.

Шум громыхающей по дороге брички несколько заглушил слова Дениса. Настя решила, что новые путники прибыли в корчму, но, оглянувшись, увидела, что бричка проследовала мимо; лишь на мгновенье мелькнула черная борода и соломенная шляпа возницы. Почти одновременно Настя охватила взглядом и одинокую фигуру философа, склонившегося над каким-то цветком. Казалось, он вовсе не интересуется «супругами Погарскими», с которыми ему предстояло проехать несколько верст. На секунду Насте стало тревожно: а не узнал ли он ее? Впрочем, вряд ли; ведь года два назад он лишь мельком мог видеть ее в Переяславле, в доме Томаров, среди других гостей. Но если даже он случайно запомнил Настино лицо, то уж, конечно, не знает ее имени, а потому не может уличить в обмане.

Движимая невольным любопытством, Настя приблизилась к Сковороде и спросила:

— Наверное, вы собираете гербарий для ученика?

Философ поднял на нее свои большие карие глаза и с легкой улыбкой ответил:

— Нет, просто любуюсь совершенством природы. Поглядите, до чего мудро устроена всякая мелочь: лепесток, стебелек, коробочка с семенами. И все точно, все соразмерно, нигде нет ошибки.

— Кажется, только в человеке природа ошиблась, — сказал Денис, подойдя вслед за Настей. — Наверное, не раз уж разочаровалась мать-природа в своем неразумном творении.

— У человека всегда есть надежда исправиться, — заметил Сковорода. — Только наложить в согласии с самим собой и заниматься тем, к чему расположена душа. Узнай самого себя и справься сам с собою — вот что бы я советовал каждому человеку.

— О-о, да ведь иные души до того темны, что дай им волю — самого Бога заточат в темницу, — вздохнул Денис. — И не каждый человек может справиться с той алчностью, что засела в его душе. А потому ваши советы, Григорий Саввич, — лишь для добрых людей. Людям же порочным нужна внешняя острастка — иначе они не остановятся в своем зле.

— Внешняя острастка — ничто, если не сумеем исправить внутреннюю натуру, — возразил Сковорода. — Потому-то я и веду жизнь человека простого и бесполезного, чтобы не бояться никакого зла. Я неимущий бродяга, который понимает жизнь как вечное странствие. Зато мое скромное положение позволяет мне проповедовать даже среди самых зловредных людей.

— Вы говорите о своей бесполезности, — усмехнулся Денис, — а между тем я вижу, как вас уважают люди разных сословий. На бесполезного человека так не смотрят. И не похожи вы на простого учителя малолетних барчуков.

Сковорода взглянул на Томского очень пристально и вдруг заметил:

— Да ведь и вы не похожи на простого помещика. Не надо быть пророком, чтобы угадать в вас человека ученого… господин Погарский. Наверное, вы знаете латынь и другие языки, учились в Германии или во Франции. Так?

— И вы тоже, — откликнулся Денис.

— А я и сейчас учусь.

— Здесь? Чему же?

— И здесь, и во всех местах, куда послала или пошлет меня судьба, я учусь благодарности, — сказал философ. — Учусь быть довольным тем, что дано мне в жизни от промысла Божия. Учусь обращать все во благо и радоваться сущему. Не люблю суеты и житейских хлопот, а потому научился простои убого жить.

— Да, вот и в самом деле умный человек, — пробормотал Денис словно про себя. — Если бы все так мыслили, меньше было бы неудачников и недовольных. Поистине, счастье — в нас самих… — Но тут его взгляд остановился на Насте, и он очень тихо добавил: — Только в любви человек не может быть философом и теряет всякую логику.

Еремей, закончивший осмотр лошадей и кареты, громко позвал:

— Барин, все готово, можно ехать!

— Прошу, Григорий Саввич, — обратился Денис к попутчику, указывая на карету.

Сковорода сел напротив Насти и Дениса, примостив на колени свою дорожную суму, словно боялся испачкать ею сиденье кареты. Приятное лицо с правильными чертами, скромная повадка, спокойный взгляд философа — все в нем привлекало простотой и неколебимым внутренним достоинством. На мгновение Насте показалось, что встреча с этим необычным человеком — не что иное, как знамение свыше. Может, Бог послал его, как иногда посылает ангела или пророка к тем, кому грозит беда.

Глава одиннадцатая Беспокойная ночь

Отдохнувшие и накормленные лошади бодро продвигались по проселочной дороге, что причудливо вилась между перелесками и пологими холмами. Объехав очередную рощу, путники даже догнали ту бричку, что ранее прогромыхала мимо корчмы; Настя узнала чернобородого возницу.

— Ишь, какой бородатый, — мельком оглянувшись ему вслед, сказал Григорий Саввич. — В здешних краях все больше усачи, а бороды носят редко.

— А вы откуда родом, господин учитель? — полюбопытствовала Настя.

— Я родился в селе Чернухи на Полтавщине, — был ответ. — Там чудные, красивые места. Впрочем, как и везде в Малороссии. Недаром Господь избрал нашу землю колыбелью всех русских народов. Но и ареной бедствий тоже…

— Мне кажется, такой человек, как вы, должен был родиться где-нибудь возле иерусалимских святынь, а не в воинственной казацкой степи, — заметил Денис.

— Не то важно, где человек родился и живет, а то, как он живет, — сказал философ. — Надо только верно угадать свою природу и заниматься тем, к чему она тебя предназначила. Тогда везде будешь счастлив. Вот вы понаблюдайте за малыми детьми: один лепит домики из песка, другой сабелькой размахивает, а третий книжицу разглядывает. Тут-то и должны родители и воспитатели заметить, к какому труду у него склонность. Да ведь мало кто замечает; даже состоятельные люди порой насильно отдают детей на чуждые поприща. А беднякам так и вовсе выбирать не приходится: им надо хлеб свой в поте лица добывать на той ниве, на которую судьба их забросила. Вот потому-то в мире так много несчастных людей. И мой вам совет, господа: когда у вас родятся дети, так вы уж непременно изучите, на какой дороге они будут счастливы. И не мешайте, даже если эта дорога покажется вам неудобной. Значит, так Бог велит. А Бог в человеке — как компас в корабле.

Слова о детях немного озадачили Настю, поскольку она была уверена, что философ, при его проницательности, давно уже догадался, что «господа Погарские» вовсе не супруги. Впрочем, у этого загадочного человека все слова звучали так странно, будто он не житейские советы давал, а рассказывал притчи.

— А у вас нет семьи? — спросила его Настя. — Должно быть, вы готовите себя к духовному поприщу?

— Та жизнь, которую я избрал, несовместна с семьей. Но следовать моему примеру могут немногие. И не должны следовать, иначе род человеческий иссякнет. Но, будучи одиноким, я все-таки не собираюсь становиться священником, потому что в их среде нет духовной свободы, а я без нее не могу.

— А разве должность домашнего учителя так уж хороша? — пожала плечами девушка. — Разве вам не хотелось бы каких-то перемен?

— Когда я хочу перемен, я их нахожу, — спокойно ответил философ. — Ведь я же не всегда был учителем. В юности пел в хоре императорской капеллы. Учился в Академии. Потом ездил как секретарь генерал-майора Вишневского в Венгрию по делам виноторговли. Также побывал в Италии и Германии. После в Переяславском коллегиуме преподавал поэтику, но не пришелся ко двору епископу. Он обвинял меня в ереси, даже до суда Консистории дошел. Я покинул коллегиум, сделался скромным домашним учителем и пару лед был вполне доволен этой ролью. Но теперь начинаю ощущать некую духовную жажду. Может, потому, что вошел в возраст Иисуса Христа.

— Вы бы хотели изменить свою жизнь? — спросила Настя.

— Нет. Просто я чувствую, что должен совершить, одно посильное мне паломничество. Поеду в Москву, чтобы расширить свои знания в библиотеке. Также проведаю и Троице-Сергиев монастырь.

На некоторое время в карете установилось молчание; попутчики поглядывали в окно, думая каждый о своем.

Справа выглянула из-за холма деревенька с церковкой, слева — возделанное поле. Потянулись фруктовые сады. По всему чувствовалось приближение пригорода.

И вдруг из-за поворота с боковой дороги на проселочную вынырнула знакомая бричка и помчалась впереди. Настя первой ее заметила и указала своим спутникам:

— Глядите, этот бородач ехал напрямик, по короткой дороге, и теперь нас обогнал!

Сковорода и Томский тоже посмотрели вслед громыхающей на ухабах бричке, которая уверенно двигалась впереди кареты и явно не собиралась уступать дорогу.

Между тем на поля и луга уже спускался вечер; длинные тени от деревьев ложились на траву, закатное солнце огненным диском клонилось к горизонту, подсвечивая края перистых облаков. Вечерняя свежесть приятно овевала путников после знойного дня, но вместе с этой приятностью пришла неизъяснимая тревога.

— Ночевать будем в Ромене, городок уже близко, — сказала Настя, стараясь выглядеть бодрой.

Сковорода и Томский молчали, наблюдая, как ехавшая впереди бричка вдруг свернула влево, к большой придорожной корчме, издалека манившей путников широким крыльцом и плетеным тыном, на котором торчали глиняные горшки.

— А может, лучше здесь заночевать? — спросил Денис. — Место тихое, незаметное, но при этом — рядом с городом. Вот и другие ездоки туда сворачивают.

— Нет-нет! — вдруг решительно заявил Сковорода. — Не следует вам здесь останавливаться. Это опасно.

— Почему? — удивился Денис. — Разве эта корчма хуже той, в которой мы с вами познакомились? Право, не вижу, что в ней такого зловещего.

— Глазами и я не вижу, — вздохнул Григорий Саввич. — Но внутреннее зрение мне подсказывает, что не надо этого делать.

Не думайте, что невидное и бессильное — это одно и то же. Увы, народ почитает только то, что может увидеть и пощупать. Боится там, где нет страха. И наоборот.

— Опять вы говорите загадками, господин философ, — слегка поморщился Денис. — Ранее сказали, что нам нельзя ночевать в Ромене, а теперь и здесь. Где ж нам, бедным, найти приют? Не спать же в степи.

— Иногда лучше в степи, — пробормотал Сковорода, высовываясь из окна и разглядывая местность. Минуту подумав, он твердым голосом заявил: — Послушайте меня, господа, я знаю, как вам поступить. Сейчас мы подъедем к роменской околице, будто бы въезжаем в город, а потом, за рощей, свернем вправо, к мельнице. Мельника Панаса я хорошо знаю, он человек надежный. У него на хуторе и заночуете. А лошадей ваших и карету он спрячет в лесок, так что никто и не догадается.

— Ночевать у мельника? Но почему? — встревожилась Настя. — Скажите, что вас теперь насторожило? Может, эта бричка с бородачом показалась вам зловещей? Так ведь они ж остановились в корчме, до Ромена не доехали. Какая опасность может грозить нам в городе?

— Дело не в этой бричке, пани, — покачал головой Сковорода. — Если бы я мог понять все до конца… Я бы рад объяснить, откуда вам грозит опасность, да не могу. Дар провидца необъясним. Даже наука не в силах этого растолковать.

— Но тогда скажите: мы сможем уберечься от опасности? — спросила девушка, невольно поежившись от холодящего предчувствия.

— Перестаньте пугать мою жену, господин философ, — сказал Денис и обнял Настю за плечи.

Теплая тяжесть его руки придала ей уверенности и одновременно заставила ее сердце забиться быстрее. Сковорода внимательно взглянул на «супругов», и Насте показалось, что его губы тронула улыбка. Потом он отвел взгляд в сторону и сказал с задумчивым видом:

— Вам нечего бояться козней тех людей, что принадлежат к лживому и суетному миру. Им недосущна прекрасная птица, парящая в небесах. Как ее имя? Истина? Любовь? Вечность? Да, вечность. Где же суетящемуся миру угнаться за вечностью, ему бы себя не потерять!

— И снова вы говорите загадками… — вздохнула Настя. — Как же нам, простым людям, вас понять? «Птица Вечность»… Что это за аллегория?

— Вы еще поймете, — пообещал Григорий Саввич и тут же обратился к Денису: — Теперь, сударь, велите кучеру остановиться. Я сяду рядом с ним на козлы и покажу ему дорогу к мельнице.

Повертев головой, Настя сообразила, почему философ посоветовал отклониться от города именно здесь: густая роща, начинавшаяся сразу за холмом, скрывала карету, и со стороны проселочной дороги не было видно, что путники миновали город.

Скоро легкий шум воды оповестил о приближении мельницы. Хутор Панаса стоял на широком уступе холма, скрытый с одной стороны этой возвышенностью, а с двух других — небольшим лесом, через который и шла к нему дорога. Лишь с восточной стороны, где протекала речка, можно было издали заметить две хаты, амбары и погреба Панасова хутора.

Мельник, видно, хорошо знал Сковороду и встретил его приветливо. Однако же появление кареты — хоть и простой, дорожной, но все-таки не похожей на казацкую бричку, его несколько озадачило. Когда же из этого городского экипажа вышли одетые по европейской моде господа, он и вовсе смешался, переводя растерянный взгляд с Григория Саввича на красивую молодую пару, неизвестно каким ветром заброшенную к ночи на его скромную мельницу. Из хаты вышла мельничиха, за юбку которой цеплялся малыш лет четырех, и тоже с нескрываемым интересом уставилась на путников.

— Здоров будь, Панас, и ты, Явдоха, — обратился к хозяевам учитель. — Примите на ночлег моих друзей — пана и пани Погарских, а заодно их кучера Ерему.

— Мы хорошо заплатим за ночлег, — сказал Денис.

— Ну, добре, да только… — мельник замялся, — только у нас тут простая хата, не для таких шляхетных гостей. Чего ж они в город не хотят, ведь город-то рядом?

— Так надо, Панас, — ответил учитель — Прими их, накорми ужином и дай ночлег, а утром они уедут. А ежели кто до утра сюда вдруг приедет и спросит тебя, не видел ли карету с паном и пани, то скажи, что видел, когда шел по дороге; паны, мол, спросили тебя, правильно ли едут в Ромеи. Ты все понял, Панас? И ты, Я вдоха?

— Та поняли, поняли, — кивнул сообразительный мельник. — Сам так отвечу и работникам своим прикажу. А ты, Григорий Саввич, не останешься ли у меня на ночлег? Хлопца моего старшего чему-нибудь бы поучил.

— Рад бы, Панас, да только мне сегодня непременно надо в Ромен, — сказал учитель. — Я должен встретиться там с паном Ковалинским, который завтра с утра выезжает в Переяславль. Если не успею на его экипаж, то придется самому добираться до места, а это долго; я же пообещал Томарам вернуться к концу недели. Негоже учителю слово свое не держать, ведь тогда с учеников какой спрос?

— И то правда, пан учитель, всегда-то ты прав. — Панас почесал затылок, раздумывая. — Тут, конечно, от города недалеко, всего-то пару верст. Может, до темноты и успеешь. Да только все-таки лучше я тебе дам в сопровождение своего работника. Оно и мне спокойней будет.

— Спасибо за хлопоты, хозяин, — сказал Денис и повернулся к Сковороде. — А вы, Григорий Саввич, как будете в Москве, так уж непременно погостите в нашем подмосковном имении. Матушка будет рада, она любит ученых богословов.

— Так ведь вы сказали, что ваше имение под Трубчевском, — заметил Сковорода, и Насте показалось, что в его серьезных глазах мелькнули лукавые искорки.

— Да… конечно… — слегка смешался Денис. — Однако позвольте сказать вам несколько слов…

Он на пару минут отвел философа в сторону и о чем-то тихо с ним переговорил. Насте очень хотелось бы послушать эту короткую беседу, но шум расхлопотавшихся хозяев ей помешал. Панас велел своему работнику отвезти карету в ближайший лесок, а там распрячь лошадей, привести их в конюшню и накормить. Явдоха же, в свою очередь, заходилась готовить приезжим панам ужин и постель, бегая из одной хаты в другую и покрикивая на свою помощницу — босоногую девчонку лет четырнадцати.

Прощаясь с Григорием Саввичем, Настя уже почти не сомневалась, что он все о ней знает, потому что этому человеку было дано видеть скрытое от глаз и ушей. Она невольно проводила взглядом стройную, прямую фигуру учителя, уходившего по вечерней дороге в сопровождении хуторянина. Когда путники скрылись за деревьями, Настя повернулась к Денису и успела заметить, что он тоже смотрел вслед необычному философу, которого, вероятно, никак не ожидал встретить в украинской степи.

На ужин хозяйка подала хлеб с салом, рыбу и целую миску дымящихся вареников. Денис ел и нахваливал, а Настя едва сумела проглотить два-три вареника с вишнями, поскольку была в волнении из-за предстоящего ночлега. Она слышала, как Явдоха сказала девочке:

— Христина, постелишь панам в этой хате, а ихнего кучера отведешь в камору.

Настя поняла, что их с Денисом, как супругов, собираются уложить вместе, на одну кровать в этом домике, состоявшем из двух комнат — столовой, где они сейчас ужинали, и спальни, дверь в которую маленькая служанка то и дело открывала, занося туда подушки, одеяла и посуду. Насте было понятно, что вся эта суета объясняется тем, что служанке любопытно лишний раз взглянуть на необычных гостей. Тут же крутился и хозяйский сын — мальчик лет десяти. Работник, которому было поручено спрятать карету, тоже беспрестанно заглядывал, а потом вызвал Ерему обсудить какой-то вопрос о лошадином корме. Кучер уже вполне успел насытиться, но, привыкнув к ненадежности существования рядом с беспокойным молодым барином, быстро сунул в карман кусок хлеба и сушеную рыбину, а уж после этого двинулся во двор вслед за работником.

Потом и хозяева, убрав со стола, ушли вместе со служанкой, пожелав пану и пани спокойной ночи. Они отправились ночевать в другую хату, предоставив эту в полное распоряжение знатных гостей.

Поздний вечер уже готовился перейти в ночь; на темносинем небе высветился золотой серп луны и все ярче проступали звезды. Денис закрыл наружную дверь на засов, а Настя плотно задернула оконную занавеску. Теперь домик освещался лишь двумя светильниками — в столовой и в спальне.

— Ну что ж, сударыня, пора нам укладываться в нашу супружескую постель, — игриво сказал Денис и взял девушку за руку.

Она не нашла что ему ответить и молча переступила порог спальни. Кровать здесь была только одна, но широкая и высокая. И, надо отдать должное хозяйке, застелено сие ложе было с опрятностью.

Самым щекотливым оказалось то обстоятельство, что в домике не было ни лежанки, ни достаточно большой скамьи, чтобы мнимые супруги имели возможность спать порознь. Кроме кровати в спальне имелся лишь маленький стол, шаткая скамейка, сундук у стены и поставец для посуды.

Настя беспокойно огляделась и, скрывая волнение, сказала:

— Кому-то из нас придется спать на сундуке. Или на столе в соседней комнате.

— Помилуйте, кому из живых можно спать на столе?! — с шутливым ужасом воскликнул Денис. — А на этом сундуке поместится разве что ребенок. Нет уж, сударыня, не заставляйте меня подозревать вас в трусости.

— В трусости?.. Что вы этим хотите сказать? — опешила Настя.

— А то, что вы боитесь улечься рядом со мной. Неужели подозреваете во мне насильника?

— Нет, но…

— Стало быть, вы боитесь собственной слабости. Боитесь, что, оказавшись рядом со мной, не устоите и…

— Что?!. — возмутилась Настя. — Да как вы смеете…

Он не дал ей договорить, быстро схватив ее в объятия и закрыв ей рот поцелуем. Несколько мгновений девушка сопротивлялась, а потом ее захлестнуло то глубокое и упоительное чувство, которое раньше она знала лишь во сне. За одним поцелуем последовал другой, и скоро Настя ехала сама не своя; ее губы горели, пальцы путались в его волосах, по телу пробегала дрожь… Сквозь оглушительное биение крови в висках она услышала прерывистый шепот Дениса:

— Настя… Настенька… любимая моя…

С трудом оторвавшись от него, она сдавленным голосом спросила:

— Чтобы… чтобы сказали?

— Не «вы», а «ты», — поправил он. — Я сказал, что люблю тебя. Люблю с первой встречи.

— Почему же вы… ты раньше не говорил? — прошептала она, глядя на него сияющими глазами.

— Я противился своему чувству, потому что боялся быть отвергнутым. И еще я всегда думал, как и этот степной философ, что семейная жизнь — не для меня.

— Но Сковорода — святой человек, а ты…

— А я не святой, — подхватил Денис, — я никогда не чуждался грешных удовольствий. Но женщины нужны мне были лишь на время. Я ни к кому не хотел привязываться, потому что более всего дорожил свободой. Я думал: любая жена будет мешать моим занятиям наукой, моим путешествиям. К тому же я с детства испытал многие превратности судьбы. Было время, когда я жил в бедности и без всякой надежды на успех. Потому и решил ни с кем себя не связывать, чтобы иметь возможность идти по жизни смело, не оглядываясь. А семья — она сковывает человека, заставляет быть осторожным, отвечать не только за себя, но и за существа более слабые…

— Зачем ты мне все это говоришь? — глухим голосом спросила Настя и отстранилась от него.

— Затем, что люблю тебя, — сказал Денис и снова крепко привлек ее к себе. — Думаешь, почему я так рьяно принялся помогать Шалыгину, почему задержался в городе? Да потому, что хотел уберечь тебя от опасности! И хотел всегда быть рядом. Ведь только встретившись с тобой, я понял, что еще никогда по-настоящему не любил. Других женщин я легко брал и легко оставлял. Но тебя не мог оскорбить легким отношением. Такая девушка, как ты, заслуживает только серьезного чувства, а я не мог предложить тебе руку и сердце. Потому и молчал.

— Отчего же сейчас заговорил? — спросила Настя, упираясь кулачками ему в грудь. — Или решил, что после твоих поцелуев я потеряю голову и тут же тебе отдамся?

— Нет, не то. — Он улыбнулся, заглядывая в ее сверкающие глаза. — Не гневайся на меня, моя красавица. Я признался тебе в любви, потому что окончательно покорен. Теперь я не боюсь потерять свою свободу, а с восторгом положу ее к твоим ногам. Без тебя мне не в радость будут любые труды и свершения. Раздели мою судьбу, будь моей женой!

Денис вдруг стал на одно колено и пристально посмотрел на девушку снизу вверх. Настя видела, как в его глазах мелькает тревога и неуверенность, и этотвзгляд убедил ее сильнее, чем слова. Она с невольной нежностью погладила его волосы, коснулась щеки; он перехватил ее руку, прижал к своим губам и с волнением спросил:

— Так ты согласна? Ты любишь меня?

— Люблю, — ответила она серьезно, без кокетства. — Да, люблю, скрывать не буду. Но женой твоей, наверное, не стану. Не потому, что не хочу, а потому, что ничего из этого не получится. Мы с тобой разные люди. Вряд ли наш брак благословит твоя матушка. Да и твое окружение будет смеяться, когда ты…

— Вот глупости-то какие! — прервал ее Денис, вскакивая с колен. — Даже слышать не хочу подобной чепухи! Матушка тебя полюбит, как только увидит. И друзьям моим ты понравишься. А хоть бы не понравилась — мне это все равно. Если же кто посмеет ухмыльнуться или слово плохое сказать, — пусть пеняет на себя! Денис Томский ведь не только над книжками сидел, но еще и научился неплохо владеть шпагой! — Он взял Настю за подбородок и добавил уже шутливо: — И потом, сударыня, проведя с вами ночь наедине, я, как честный человек, просто обязан жениться.

Настя хотела возразить, но Денис осторожно прикрыл ей рот ладонью и продолжал уже более серьезным тоном:

— Или, может, мое положение тебе не подходит? Да, я не очень богат. Среди твоих поклонников, наверное, есть более состоятельные люди. Но у меня большие надежды на будущее, я собираюсь в дальнейшем преуспеть. И не только как ученый; я вместе с Виноградовым буду заниматься производством фарфора. У меня и других задумок немало.

Настя отвела его руку и решительно заявила:

— Я даже не думала о деньгах! Мы с матушкой живем небогато, но нам вполне хватает. Я всегда считала, что человеку не надо излишнего. Но, если уж ты заговорил о состоянии, так должна тебя предупредить: я не подхожу тем женихам, которые ищут в невестах большое приданое.

— Прекрасно! Значит, ты подходишь мне! — воскликнул Денис. — Я-то как раз не ищу приданого. Мне нужна только твоя любовь. Если бы ты была богата, то я бы не рискнул сделать тебе предложение!

— Почему? — невольно удивилась Настя.

— Потому что Денис Томский всегда отличался несносной гордостью. Если бы кто-то предположил, будто я женюсь на любимой девушке ради ее приданого… нет, это было бы нестерпимо для меня.

— Ну, уж со мной тебе такое не грозит, — улыбнулась Настя.

Денис вдруг поднял ее на руки, отнес на кровать, а сам сел рядом и стал медленно снимать с нее туфли.

«Вот… сейчас оно и начнется…» — успела подумать Настя, чувствуя наплыв слабости, мешавшей сопротивляться этому опасному и притягательному мужчине. Денис наклонился над ней, стал страстно целовать ей губы, лицо, шею, а потом и грудь, которую успел незаметно высвободить из корсажа. Настя припомнила все внушенные ей заповеди и молитвы; также припомнила и сцены из французских романов, в которых герой соблазнял героиню. Она знала, что должна найти в себе волю для сопротивления, иначе может оказаться жертвой собственной слабости, — ибо даже страстно влюбленный мужчина, добившись близости с девушкой, может потерять к ней уважение, равно как и свежесть чувств. Судьба несчастной, совращенной Ловласом Клариссы Гарлоу^[21], о которой Настя прочла совсем недавно, промелькнула в ее памяти, и девушка из последних сил оттолкнула Дениса, воскликнув:

— Если ты любишь меня, так должен беречь!..

И тут Денис разжал объятия, вскочил с постели и, едва не опрокинув свечу, схватил со стола кувшин с водой. Он пил большими глотками, обливаясь, а остаток воды и вовсе вылил себе на голову. Настя села на кровати, дрожащими пальцами поправляя расстегнутый корсаж.

Через минуту Денис вернулся к ней и, с нежностью поцеловав ей руку, сказал:

— Прости, Настенька, за то, что я тебя так напугал. Но ты не думай, будто я какой-то пошлый совратитель. Просто слишком влюблен, а потому теряю голову. Но, клянусь, больше такого не повторится… до свадьбы. А уж потом… потом держись. Это ведь я только с виду северный варяг, а кровь у меня горячая, как у южанина.

— Да… я это почувствовала, — слегка охрипшим голосом сказала Настя.

— Я буду беречь тебя, моя любимая. — Он погладил ее растрепавшиеся волосы. — Все у нас будет по-человечески, как Бог велел. Ничего не бойся, я буду почтительным и честным женихом. Сейчас я выйду во двор покурю трубку, а ты пока разденься и ложись спать. Я тебя не потревожу. Вернусь и тихо лягу с краю, когда ты заснешь.

Он накинул на плечи камзол, схватил трубку и быстро вышел из хаты.

Настя какое-то время сидела молча, дожидаясь, пока выровняется дыхание и сердце перестанет колотиться. Спать ей не хотелось, и она, повинуясь невольному любопытству, выглянула в окно. В призрачном сиянии ночных светил двор казался таинственным, как в сказке. Фигуру Дениса она скорее угадала, чем увидела. Едва различимый огонек трубки перемещался, свидетельствуя о том, что Денис меряет шагами двор, желая успокоиться. Настя поняла, что он еще долго будет курить и дышать ночной прохладой. Выпив воды и раздевшись до рубашки, она забралась под одеяло. Вначале сон не шел, но потом, измученная дорогой и волнениями, девушка закрыла глаза и стала медленно погружаться в дремотное забытье. Восторги и опасности любви, пережитые ею столь, внезапно, во сне усилились десятикратно, и скоро Настя уже металась, призывая и одновременно отталкивая Дениса. Она не услышала, как он вошел и тихо присел на кровать. Но внезапно ее сонный голос, назвавший его по имени, заставил Дениса наклониться к ней и сказать:

— Я здесь, моя красавица. Если тебе приснилось что-то страшное — успокойся. Днем рассеются все кошмары.

Взволнованная его близостью, Настя затаила дыхание. Она старательно притворялась спящей. Денис снял сапоги и камзол, но дальше раздеваться не стал, а лег поверх одеяла, чуть отодвинувшись от Насти. Жар его тела обжигал ее даже на расстоянии. Она вдруг кожей ощутила, что еще минута — и неодолимое влечение толкнет их с Денисом друг к другу…

Но внезапно в раскаленной тишине послышались звуки, заставившие Настю и Дениса одновременно приподнять головы с подушек.

Вначале это был шум подъехавшей коляски, потом громкий стук в дощатые ворота. Денис вскочил и кинулся к окну в столовой, выходившему во двор. Сейчас, в темноте глубокой ночи, почти ничего не просматривалось. Наконец из хаты вышел хозяин, а за ним и работник. Они приблизились к воротам. Денис осторожно приоткрыл створку окна, чтобы лучше расслышать беседу с незваными гостями.

— Кто это стучится среди ночи? — закричал Панас, не открывая ворот.

— Не бойся, мельник, мы к тебе не просимся на ночлег, — отвечал довольно грубый мужской голос. — Ты нам скажи, есть у тебя в доме какие-нибудь гости?

— Никого нет. Отчего бы у меня гости останавливались? Здесь не шинок и не постоялый двор.

— А не заезжали к тебе молодые пан и панночка в шляхетской коляске? — продолжал допрашивать приезжий.

— А карета запряжена двумя гнедыми лошадьми? И кучер в зеленом кафтане? — уточнил Панас.

— Так! Значит, ты их видел?

— Видел, когда под вечер возвращался на мельницу. Они у меня спросили, по какой дороге ехать в Ромен. Ну, я им и подсказал, что дорога, мол, тут прямая, не собьешься. Так что ищите своих панов в Ромене.

— Мы уже искали, их там нет, — внезапно обозвался другой мужской голос, более тонкий и казавшийся немного странным.

— Значит, плохо искали, — не растерялся мельник. — Ромен — это вам не хутор, там человека сразу не найдешь. А я точно видел, как они въезжали в город.

Путники попросили воды, и хозяин подал им ковшик прямо через забор. Настя, стоявшая за спиной Дениса, тщетно пыталась хоть что-то высмотреть за окном.

— Сейчас уедут, и мы не узнаем, кто это, — пробормотал Денис и вдруг стал поспешно натягивать сапоги.

— Ты куда? — забеспокоилась Настя. — Хочешь с ними заговорить? Не надо, это опасно! Ведь Сковорода предупреждал, что мы должны быть осторожны!..

— А я и буду осторожен, — с улыбкой заверил ее Денис. — Но должен ведь я узнать, кто нас преследует! Должен разгадать, кто угрожает моей невесте!

— Но в темноте ты все равно их не увидишь! А вдруг они набросятся на тебя? Ведь это, может быть, отъявленные разбойники! А если их там много?

— Не бойся, я не стану себя обнаруживать, а только прослежу за ними. Должно быть, эти двое — просто мелкие воришки, но действуют по приказу кого-то крупного. Вот к нему-то они меня и приведут.

— Я поеду с тобой! — заявила девушка.

— Нет, нас двоих они скорее заметят. Не задерживай меня, Настя, я могу не успеть. Видишь, они напились воды и уже отъехали от ворот.

Денис быстро пристегнул шпагу, заткнул за пояс пистолет и, повернувшись к Насте, сказал ей с ободряющей улыбкой:

— Не тревожься, любимая, я всегда буду с тобой.

Она незаметно вышла вслед за ним на крыльцо и услышала, как Денис приказал мельнику:

— Скорее, дай мне оседланного коня, я должен проследить за этими ночными странниками.

Когда Денис выехал за ворота, Настя вернулась в дом и, накинув на плечи платок, присела у окна. Сон ее теперь уж вовсе улетучился. Ночная тишина казалась девушке нестерпимой и даже зловещей. Лишь соловьиные трели, порой доносившиеся из леса, немного оживляли ей душу. Чтобы хоть как-то погасить тревогу, она подошла к образам в углу и стала горячо молиться.

Летняя ночь была коротка, и скоро уже небо посветлело перед зарей, соловья сменил жаворонок, и мир с каждой минутой стал делаться ярче, обретая краски тихого солнечного утра.

Не дожидаясь полного рассвета, Настя оделась, взяла кувшин для умывания и вышла во двор, чтобы освежить лицо прохладной водой. Обитатели хутора еще спали, и во дворе она была одна.

С тревожным чувством девушка посмотрела на ворота и мысленно произнесла самую любимую свою молитву. И словно кто-то в небесах услышал ее: через минуту со стороны леса раздался негромкий топот копыт и сквозь неплотный забор девушка увидела знакомого всадника, что приближался к хутору. Еще через минуту Настя и Денис уже были рядом и, не думая о возможных свидетелях нежной сцены, бросились в объятия друг друга.

— Слава Богу, вернулся… — прошептала Настя и, слегка отстранившись, окинула его внимательным взглядом. — Ты не ранен?

— Клянусь, твой герой цел и невредим, — заявил Денис, с шутливо-бравым видом выпятив грудь. — Мне даже не пришлось вступать в смертельную схватку с врагом. Я только проводил наших преследователей до Ромена и оставил их там, на улице. Правда, в последний момент они, кажется, заметили слежку, но не решились пуститься за мной вдогонку.

— Ты их рассмотрел? Услышал, о чем они говорят? — нетерпеливо спросила Настя.

— Только один раз мне удалось их подслушать. На въезде в город они остановились, чтобы размяться. А я спрятался в придорожных зарослях и услышал, как молодой сказал бородачу: «Все, больше у меня нет времени, мне надо возвращаться. Передай пану, что мы их потеряли из виду. А вдруг они вообще едут не в усадьбу?» Бородатый ответил: «Ладно, передам. Может, хозяин что-нибудь придумает». И больше я ничего не услышал. Они насторожились, словно что-то почуяли, и двинулись дальше.

— А лицо молодого ты разглядел?

— Очень плохо, ведь было темно. Кажется, он такой… чернявый, усатый и стройный.

— Совсем как тот, что сманил бедную Раину, — прошептала Настя. — А ты нигде его раньше не видел?

Тут на крыльцо вышел мельник и, поприветствовав «пана и пани», кинулся к лошади. Убедившись, что после ночной вылазки его скотинка не пострадала, да еще и получив от Дениса вознаграждение за помощь, мельник успокоился и стал любезно спрашивать необычных постояльцев, когда им будет угодно отправиться в путь и собираются ли они завтракать.

Денис весьма охотно отвлекся на беседу с мельником, и Насте даже показалось, что он избегает ее настойчивых расспросов о преследователях. Мысль, что он чего-то недоговаривает, мелькнула у нее в голове, но тут же улетучилась от прилива радости, оттого, что беспокойная и опасная ночь сменилась ясным и полным надежд рассветом.

Глава двенадцатая Тайна погибшего садовника

Вторая часть дороги была для Насти куда веселей и спокойней первой. После признаний взаимной любви, когда исчез последний холодок сомнения, сердце Насти словно ожило и запело, не боясь грядущих невзгод. Теперь они с Денисом ехали не как попутчики, связанные неопределенными отношениями, а как жених и невеста. Они уже не играли словами и не подтрунивали друг над другом, а говорили откровенно, горячо, без конца прерывая свои речи поцелуями.

На пути им больше не попадались подозрительные брички и возницы; то ли преследователи искали их на другой дороге, то ли по каким-то причинам повернули обратно. Денис незаметно уходил от разговоров о своей ночной слежке, и скоро Настя перестала его расспрашивать. Приближаясь к Криничкам, они уже почти позабыли о цели своего путешествия, а все их разговоры были о том, как Денис попросит у Татьяны Степановны руки ее дочери, а потом повезет Настю знакомиться с Еленой Никитичной.

Но в Криничках, куда они приехали под вечер, их ждало разочарование: оказалось, что Татьяна Степановна рано утром отправилась в Глухов. Это означало, что Настя с Денисом, которые ехали не по основной дороге, попросту разминулись с вдовой Криничной.

— Вот уж досада, — сетовал Денис. — Я так настроился на серьезный разговор с твоей матушкой, а тут… Не люблю, когда осуществление моей мечты откладывается.

Настя, которая была уверена в доброте своей матери, способной уважать выбор дочки, переживала не столько из-за несостоявшегося разговора Дениса с Татьяной Степановной, сколько из-за того, что ей в отсутствие матери придется самой принимать в доме молодого мужчину. Конечно, рядом были слуги, да и отдельные комнаты для гостей в доме имелись, но все равно без Татьяны Степановны общение Насти с человеком, который ей пока еще не жених, в глазах деревенских сплетников могло выглядеть предосудительным.

Впрочем, девушка недолго об этом сокрушалась, памятуя о других, более важных заботах, которые, собственно, и были целью ее приезда в Кринички.

Так как Настя и Денис приехали в усадьбу поздно вечером, то все расспросы слуг и соседей им пришлось отложить до утра. Даже посмотреть место, где был убит несчастный садовник, уже нельзя было из-за темноты.

Первыми встретили панночку с неожиданным гостем управитель Фома и старая нянька Прися, которая в отсутствие хозяйки следила за порядком в доме и командовала женской частью прислуги, состоявшей из двух горничных, двух прачек, кухарки и швеи. Прися, хоть и была тучной женщиной шестидесяти лет, отличалась удивительной быстротой и подвижностью. Увидев свою «дытыну», или «зироньку», как называла она Настю, рядом со статным молодым незнакомцем, она только всплеснула руками и чуть укоризненно покачала головой, но ничего не стала говорить, ожидая объяснений Насти. Девушка заметила, с каким любопытством няня уставилась на Дениса, и поспешила пояснить и ей, и Фоме:

— Денис Андреевич Томский, ученый из Санкт-Петербурга. Он приехал в наши края, чтобы осматривать древности.

— Это какие же у нас древности? — недоуменно скривившись, пробормотал Фома. — Даже церковь Вознесения — и та не очень старая, при гетмане Самойловнче была построена.

Однако Настя не растерялась:

— А Кривая могила? Это, по-вашему, не древности? Пан ученый как раз и приехал, чтобы осматривать степные курганы.

Фома и Прися не нашли что возразить. Но, обнимая девушку, старая нянька все-таки ухитрилась недовольно проворчать ей на ухо:

— Чего это ты приезжаешь с молодым паном, когда мамы дома нет?

— Но я ведь не знала, что мама уехала, — быстро ответила Настя.

— Уехала, да еще так неожиданно, — вздохнула Прися. — Вот как письмо получила, так сразу и собралась в дорогу.

— Письмо? Какое письмо? — забеспокоилась Настя.

— А Бог его знает. Она ж мне не сказала, а я читать не умею. Но почтовый сказывал, что письмо из Глухова.

— Из Глухова? Странно… — удивилась Настя, однако долго раздумывать над этим ей было некогда.

Во время ужина Настя обратила внимание на одну из девушек, прислуживавших за столом. Эту молодую особу Татьяна Степановна не так давно взяла в дом из бедной крестьянской семьи, вменив ей в обязанность убирать в комнатах и помогать старшей горничной. Настя заметила, что у молодой служанки глаза на мокром месте и все валится из рук. Вспомнив имя девушки, Настя тут же к ней обратилась:

— Ты почему такая грустная, Галя? Тебя кто-нибудь в доме обижает?

Галя молча помотала головой и, прикрывшись рукавом, выбежала из комнаты.

— Что это с ней? — спросила Настя у няни.

— Не знаю. Дурь, наверное, — пожала плечами Прися. — Я вот велю ее выдрать, если такое будет продолжаться. Наверное, какой-нибудь проезжий молодец ее бросил, она и плачет.

Насте показалось, что Прися нарочно старается отшутиться, чтобы не озаботить панночку. Впрочем, скоро Настя и сама забыла о плаксивой служанке, потому что все ее мысли занимала предстоящая ночь. Вновь они с Денисом будут спать в одном доме, хотя уже в разных комнатах. Под взглядом бдительной няньки Денис и Настя даже на минуту не могли остаться наедине, чтобы поцеловаться на ночь. Прися велела старому домашнему слуге Евсею отвести пана Томского в комнату для гостей, а сама, как верный страж, пошла вслед за Настей в ее опочивальню. Влюбленные смогли только пожелать друг другу спокойной ночи и обменяться выразительными взглядами. Впрочем, глаза сказали им больше, чем слова.

Погружаясь в сон, Настя успела подумать, что это даже хорошо — вот так, не имея выбора, быть прочно отделенной от Дениса, опасная близость с которым могла свести на нет все внушенные ей правила строгой морали.

Утром, однако, влюбленным все же удалось на несколько мгновений ускользнуть из-под бдительного ока Приси. Нянька задержалась где-то на кухне, в то время как Настя и Денис, выйдя почти одновременно из своих комнат на длинное крыльцо, что опоясывало полдома, спрятались за широкий крылечный столб и крепко поцеловались. Их никто не видел; впрочем, оглянувшись, Настя успела заметить Галю, что, спотыкаясь, шла по двору мимо крыльца.

Снова невольно вспомнив об этой девушке, Настя еще раз расспросила о ней Присю, и нянька не смогла скрыть правды. Грустно подперев щеку рукой, она сообщила:

— Помнишь того садовника, Осипа, которого перед твоим отъездом нашли мертвого? Так вот, сдается мне, Галя с ним любилась. А может, просто он ей голову крутил, не знаю. Только очень уж она плакала, когда его хоронили. Я еще подумала, что это неспроста. Потом вроде она успокоилась, а вот сейчас опять стала сама не своя, даже похудела.

Настя и Денис, выслушав Присю, переглянулись и незаметно кивнули друг другу. Теперь им было ясно, что начинать расспросы надо с плачущей служанки. После завтрака они пошли прогуляться к Кривой могиле и по дороге встретили Галю. Девушка сидела на пеньке возле маленького пруда и с обреченным видом смотрела на воду.

— Ты что, Галя? — окликнула ее Настя. — Сидишь здесь, словно собралась топиться.

Служанка вздрогнула, вскочила, поклонилась панночке, — и вдруг слезы горохом покатились у нее из глаз.

— Поговори с ней ласково, — шепнул Денис и быстро отошел в сторону.

Настя взяла Галю за локоть и, заглядывая в ее полные слез глаза, спросила:

— У тебя какое-то горе? Расскажи мне, не таись. Хозяйка ведь должна не только командовать слугами, но и заботиться о них. Я помогу тебе, это мой долг перед Богом. Если же у тебя на сердце есть какая-то тайна, так можешь смело мне довериться, я тебя не выдам.

— Ох, панночка, — зарыдала Галя, — я ведь даже родителям не могу довериться, а уж вам…

— Я знаю, ты из бедной селянской семьи, у тебя суровые родители. Но я не буду суровой, какой бы грех ты ни совершила. Я заступлюсь за тебя перед своей матерью. Мы поможем тебе, только ты должна рассказать всю правду. Ну, говори! Ты любила садовника Осипа?

— Да… — всхлипнула Галя. — Наверное, любила… Он был добрый, не то что другие мужики… Никогда не дрался, дарил мне мониста и медовые пряники…

— Он сманил тебя, обещал жениться? Ты спала с ним?

Галя молчала, опустив голову, и ее дрожащие руки были красноречивей всяких слов.

— Ну, полно тебе, не плачь. — Настя погладила ее по голове. — Пойдешь к попу, покаешься. Или ты горюешь только потому, что тебе жалко Осипа? Наверное, ты крепко его любила, если до сих пор плачешь без остановки.

— Конечно, я любила Осипа, но я о нем уже отгоревала. Теперь плачу оттого, что мой грех не замолишь, не спрячешь. Скоро все будет видно… — И Галя зарыдала пуще прежнего.

— Ты беременна? — Настя взяла девушку за плечи и заглянула ей в глаза.

— Да… — прошептала Галя и вдруг повалилась Насте в ноги. — Спасите меня, добрая панночка, увезите меня куда-нибудь от моего позора! Я не хочу быть покриткой! Отец меня прибьет, а мать проклянет!

— Ну, хватит тебе, — сказала Настя, поднимая девушку и смущенно оглядываясь в сторону Дениса. — Конечно, я помогу тебе, как обещала. Увезу из Криничек в город, где тебя никто не знает. И ребенка твоего мы не бросим. Мы с мамой скажем, что тебе дали на воспитание сироту, которого родила твоя подруга. Мы что-нибудь придумаем.

— Спасибо вам, панночка, пусть вас Бог благословит! — воскликнула Галя, порываясь поцеловать Насте руку.

— Ладно уж, успокойся и вытри слезы, — сказала Настя, протянув служанке свой платок. — Я тебе помогу, но только уж и ты, будь добра, помоги мне.

— Да что же я могу, панночка? — удивилась служанка. — Я бы рада все для вас сделать, но что я могу?

— Ты можешь рассказать мне и пану Томскому все, что знаешь о гибели Осипа. Нам это очень важно знать.

— Про Осипа хотите знать? — Галя растерянно захлопала глазами. — Так все говорили, что он спьяну упал и ударился головой.

— А ты сама в это веришь?

Галя замялась, а Настя тут же подозвала Дениса. Втроем они пошли к ближайшей посадке, уселись на ствол поваленного дерева. Галя растерянно переводила взгляд с Насти на Дениса, не понимая, чего ждут от нее эти молодые красивые господа!

Так ты веришь, что Осип погиб оттого, что упал и ударился головой? — повторила свой вопрос Настя. — Ты не думаешь, что его могли убить?

— Убить?.. — вздрогнула Галя. — Кто бы мог его убить?

— А разве у твоего Осипа не было врагов? — спросил Денис стараясь не выглядеть строгим, чтобы не напугать служанку. — Подумай хорошенько, кому он мог мешать? Или, может, кто- то на него был зол? Может, он с кем-то дрался? Не могли кто-то побить его из-за тебя?

— Из-за меня? Упаси Бог! — Галя перекрестилась. — Нет, мы с ним скрытно встречались, никто и не знал. Вот, может, только Прися догадывалась. Нет, из-за меня его никто не бил. А враги у него, может, и были, да только я их не видела. Осип — человек приезжий, из Чугуева. В Криничках его почти никто не знал.

— Так уж и никто? С кем-то же он все-таки водился, с кем-то выпивал в шинке. Или нет?

— Правда ваша, пан, выпивал иногда. Но не так, чтобы часто. Он деньги зря не разбрасывал, бережливый был, прижимистый.

— А родные, родичи у него были?

— Говорил, в Чугуеве вроде брат и сестра живут. Но он с ними за целый год так и не встретился.

— А в последние дни перед своей гибелью чем он занимался? Может, ты замечала за ним что-то необычное?

Галя задумалась, наморщив лоб и пожимая плечами. Наконец, видимо, в ее памяти что-то прояснилось, и она неуверенным голосом сказала:

— Ну, помнится, за день до смерти он ездил в Будищу к лихварю Исааку. Вернулся веселый и подарил мне шелковый платок.

Денис посмотрел на Настю и спросил:

— А вы знакомы с этим ростовщиком?

— Сама я никогда не имела с ним дел, но, конечно, знаю, где его лавка. И видела его несколько раз. Он один такой ростовщик на всю округу.

Денис немного помолчал, раздумывая, потом обратился к Гале:

— Так, может, Осип взял у Исаака деньги под залог, а какие-то воры подсмотрели и убили парня? Такого не могло быть, как думаешь?

— Не знаю… — Галя с испуганным видом пожала плечами. — Мы в тот вечер сговаривались с Осипом встретиться возле пруда, а он не пришел.

Служанка переминалась с ноги на ногу и, как видно, не могла дождаться, когда собеседники ее отпустят. Насте показалось, что Галя чего-то недоговаривает. Понимая, что служанка напугана, да и по природе своей весьма боязлива, Настя ласково к ней обратилась:

— Не бойся рассказать нам всю правду. Мы желаем тебе добра и никому тебя не выдадим. А вот если что-то скроешь от нас — этим могут воспользоваться лихие люди. Ты не должна утаивать ни одной мелочи.

— Та то такое дело… — Галя, опустив голову, затеребила дрожащими пальцами фартук. Может, мне оно показалось… Я тогда все-таки осмелилась немного подойти к Осиповой хатке. Но услышала, что он с кем-то ругается, и тут же повернула обратно. Не хотела, чтобы кто-то знал, что я к Осипу хожу.

Настя бросила выразительный взгляд на Дениса и снова обратилась к служанке:

— Значит, говоришь, тебе показалось, что Осип с кем-то спорит. А не узнала ли ты голос того человека?

— Нет, панна, не узнала, я ж близко не подходила.

— А голос был мужской или женский?

— Да вроде мужской.

— А какие-нибудь слова ты расслышала?

— Не знаю… мне вроде почудилось, будто тот разбойник обозвал Осипа вором.

— А почему ты думаешь, что там был разбойник? — уточнила Настя.

— А кто ж еще будет идти к человеку на ночь глядя и ругаться?

— Занятный логический вывод, — усмехнулся Денис. — Почему же ты, Галя, никому об этом раньше не рассказала?

— Боялась, — вздохнула девушка. — Думала: а вдруг тот разбойник где-то близко, услышит мои слова, да и прирежет меня из-за угла.

— Но мне ведь ты могла признаться, — заметила Настя.

— Но вы же тогда, панночка, ни о чем меня и не расспрашивали…

Настя действительно мало интересовалась жизнью своих слуг, и сейчас ей вдруг стало неловко за это свое безразличие. Она подумала, что слишком уж полагалась в домашних делах на мать, а ведь мама нездорова… Тут же Насте пришло в голову, что надо бы поговорить с доктором Гурием Викуловичем, который смотрел Татьяну Степановну как раз перед Настиным отъездом.

Еще раз успокоив испуганную Галю и пообещав ей всяческую помощь, Денис и Настя с ней расстались. Затем, посовещавшись, наметили порядок действий. Они решили прежде всего отправиться к ростовщику Исааку и узнать, по какому делу приходил к нему садовник незадолго до своей странной кончины.

Дом Исаака располагался за несколько верст от Криничек, в городке Будища, и для поездки туда потребовались дрожки. Возницей Настя хотела взять все того же Еремея, но строгая Прися заявила, что отправит панночку в дорогу только с кучером из имения — старым Охримом. Свои строгости нянька объяснила тем, что, дескать, соседи, увидев панночку с двумя незнакомыми мужчинами, станут сплетничать и обсуждать девушку. При этом нянька даже не подумала о том, что некоторые соседи уже могли видеть Настю, приехавшую в карете с чужими людьми. У Приси имелись твердые убеждения насчет того, как воспитывать панночку, и спорить с нею было бесполезно.

Не прошло и часа, как Настя с Денисом подъехали к приземистому дому, окруженному множеством пристроек и сарайчиков. Именно здесь обитал старый ростовщик и шинкарь Исаак. Место для своего жилища он выбрал бойкое — как раз на перекрестке дорог, в окружении сел и казацких слободок.

Оглядевшись, Настя сказала Денису:

— Вероятно, Осип ходил сюда пешком, чтобы не привлекать внимания к своим отлучкам из имения. Работа садовника, да и его уединенная хата позволяли Осипу по целым дням быть не на виду.

Денис наклонился к Насте и с улыбкой прошептал:

— В который раз убеждаюсь в твоем уме.

Она стрельнула в него глазами, но ничего не сказала, только улыбнулась. Между Настей и Денисом уже установились такие отношения, при которых люди понимают друг друга без слов и боятся только одного — чтобы какое-нибудь происшествие не поссорило и не разлучило их.

В лавке ростовщика было тесно и пахло сыростью. Исаак был на редкость прижимист — вероятно, копил деньги, чтобы когда-нибудь выехать из Будиши в большой город. Поговаривали, что у него уже куплен дом не то в Киеве, не то в Харькове.

Служанка, впустившая Настю и Дениса в лавку, тут же куда- то исчезла, а из боковой двери выкатился маленький толстенький Исаак и, увидев хорошо одетых посетителей, приветливо захлопотал:

— Что угодно, Панове? Панна Криничная, если не ошибаюсь? А вы, пан… то есть господин, вы, вероятно, родственник панны? Или, может, вы друг пана Ильи Боровича? Старый Исаак хорошо знает все знатные семейства в округе. Всегда рад служить благородным людям. Желаете что-то купить или заложить?

Настя прервала поток его многословия:

— Нет, мы пришли не за этим. Нам требуется кое-что узнать.

— Узнать? — Ростовщик хитровато прищурил один глаз. — Почему вы думаете, что старый Исаак собирает новости и сплетни? Конечно, ко мне заходят разные люди, но я…

— А не заходил ли к тебе наш садовник Осип? — напрямик спросила Настя.

— Осип? Конечно, заходил. Я запомнил, потому что дня через два после того ваш бедный садовник был найден мертвым. Жалко, очень жалко человека, он был еще такой молодой…

— А ты можешь припомнить во всех подробностях, зачем являлся к тебе Осип? — вступил в разговор Денис.

Ростовщик, вероятно, сразу смекнул, что у посетителей в этом деле есть особый интерес, и, почесав голову, стал тянуть с ответом:

— Память у меня уже не та… В молодости, бывало, я помнил каждое слово, что мне говорили, и кто во что был одет и из какого кошеля доставал деньги… а теперь не помню, представляете? А вы, господин, наверное, знакомец этого Осипа? На родственника или друга вроде не похожи, вы ведь человек благородного сословия…

— Осип когда-то у меня служил, — заявил Денис. — В Чугуеве у него есть брат. Прослышав, что я еду в Кринички, он попросил меня узнать о последних днях Осипа. Он даже передал немного денег для человека, который что-нибудь расскажет о бедняге. — И Денис вытащил из кармана несколько монет.

Этот жест, видимо, освежил память Исаака, и ростовщик стал неторопливо выкладывать подробности:

— Осип ко мне приходил, чтобы взять денег под залог старинной золотой монеты. То есть это даже не монета, а какая-то бляшка, но золото настоящее, тут уж я могу поручиться. Я еще подумал: откуда у простого садовника такая вещь? Но Осип сказал, что это старинное украшение его покойной матери, которое он вынужден продать, чтобы выкупить из долговой тюрьмы своего брата. Не этот ли брат живет в Чугуеве? — Исаак снова хитровато прищурил один глаз.

— И что же, после смерти Осипа ты выгодно продал его монету? — с небрежным видом поинтересовался Денис.

— Я пока ее не продал. Вот на днях должен приехать человек от знакомого ювелира, которому я продаю золотые монеты…

— Так она еще у тебя? — уточнил Денис. — Любопытно было бы взглянуть. Я люблю старинные вещи.

— Почему ж не показать пану? Сейчас покажу. — Ростовщик юркнул за дверь и через полминуты появился с маленькой шкатулкой в руках. — Вот, прошу, смотрите. Золото хорошее, но сделана эта вещица грубо, да еще с дыркой посередине. Только для переплавки и годится.

Денис взял золотую бляшку, представлявшую собой треугольник с рядами выпуклостей, и стал внимательно осматривать ее со всех сторон. По особенному блеску в его глазах Настя поняла, что вещица не просто заинтересовала, но и весьма удивила Дениса.

— Сколько ты хочешь за эту бляшку? — спросил он ростовщика как бы между прочим.

— Зачем господину такое старье? — пожал плечами Исаак. — Это может пригодиться только ювелиру.

— И все-таки?

— Ну, что в ней интересного? — удивился ростовщик. — Вот и пан Борович спрашивал. Правда, покупать не стал, но рассматривал долго.

— Илья? — уточнила Настя. — Это когда же он был здесь?

— А в тот день, что и садовник, — пояснил Исаак. — Пан пришел после Осипа. Я как раз рассматривал эту вещицу и даже спросил пана: «Интересно, откуда у садовника вашей тетушки бляха из чистого золота?» Так пан Борович ее тоже долго рассматривал и спрашивал о цене.

— Послушай, Исаак, — внушительным тоном сказал Денис, — положи-ка эту бляху подальше и не вздумай никому продавать. Может статься, она краденая и скоро за ней явится настоящий владелец.

— Что пан говорит?.. — вздрогнул Исаак. — Чтобы я торговал крадеными вещами? Да никогда такого…

— Тебя никто не обвиняет, — прервал его причитания Денис. — Тебе даже вернут залог, который ты давал Осипу. Но вещицу эту покуда никому не показывай. И о нашем разговоре молчи, если не хочешь, чтобы в следующий раз за тобой явились с приставом.

Покинув дом напуганного ростовщика, Настя и Денис не сразу сели в свою пролетку, а некоторое время прохаживались по улице, обсуждая новые сведения.

— Я по твоим глазам поняла, что ты уже о чем-то догадался, заявила Настя. — Объясни мне поскорей, я сгораю от нетерпения.

— Видишь ли, Настя… — слегка нахмурился Денис, — я почти уверен, что этой золотой бляшке не одна тысяча лет.

— Неужели Осип откопал какой-нибудь старинный клад? Тогда вполне вероятно, что его убили грабители. Вот только как это может помочь нам решить загадку зловещего озера?

— Тут вопрос в том, где именно Осип нашел этот старинный клад. — Денис вздохнул и внимательно посмотрел на Настю. — У меня есть подозрение, что золото спрятано где-то недалеко от хижины садовника.

— Ты думаешь, оно еще на месте? Наверняка его уже забрали грабители, убившие Осипа.

— Я так не думаю. Однако пора нам возвращаться в Кринички и продолжать наши изыскания.

На обратном пути Денис был куда менее говорлив, чем обычно. Столь явный упадок его настроения удивлял Настю, но в присутствии кучера Охрима она не имела возможности приступить к Денису с расспросами.

По приезде в усадьбу Томский сразу же, не пожелав отдохнуть и пообедать, отправился к хижине садовника. Настя, разумеется, не стала от него отставать. Прися только глянула им вслед с сокрушенным видом и покачала головой.

Домик, в котором уже больше месяца никто не жил, был неказистым снаружи и заброшенным внутри. Толстый слой пыли покрывал стол, два стула и пустой старый сундук в углу. Лежанка была застелена какой-то ветхой дерюгой.

— Вряд ли в таких хоромах можно отыскать клад, — усмехнулась Настя и, посмотрев под ноги, добавила: — Разве что он спрятан в этом муравейнике.

Посреди земляного пола хаты основали свое жилище деятельные рыжие насекомые. Денис тоже смотрел некоторое время на муравьев, потом задумчиво произнес:

— Земля. Клад надо искать в земле. Он еще там, вот в чем разгадка.

— В земле? Ты считаешь, что садовник, вскапывая землю, наткнулся на старинное золото? Почему же ты думаешь, что он его там оставил?

— Это не просто старинное золото, — хмуро заметил Денис. — Это золото из скифского кургана и извлечь его оттуда не так-то просто, требуется время.

— Что?.. — Настя невольно рассмеялась. — Значит, Осип тоже знаток древностей, вроде тебя? Кто бы мог подумать! И где ж, интересно, он набрел на скифский курган?

— Пойдем. — Он взял Настю за руку и вывел из полутемной хижины. — Я думаю, что этот курган недалеко. Пожалуй, совсем рядом.

Они остановились на дорожке, ведущей из домика в сад. Денис молчал, и удивленная Настя проследила за направлением его взгляда. Он пристально смотрел на горизонт, который с правой стороны домика был скрыт невысоким холмом, скошенным к западу. Склон холма зарос травой, а внизу, у подножия, были посажены кусты смородины.

— Кривая могила, — тихо сказала Настя. — Так это она и есть — скифский курган?

— Да, — почему-то с грустью ответил Денис.

Глава тринадцатая Неожиданная ссора

В первую минуту Настя просто удивилась, что, оказывается, ее семья столько лет жила рядом с памятником древности и ни о чем не догадывалась. Потом, заметив, как помрачнел Денис, она удивилась еще больше:

— Тебе не нравится, что мы открыли скифский курган? Разве ты не за этим ехал в наши степи?

— Конечно, за этим, но… — Денис немного помолчал. — Для начала следует убедиться, что я прав.

— Убедиться?

— Надо найти лаз, через который Осип доставал золото. Кстати, я думаю, что он погиб именно из-за того, что не хотел открыть тайну этого лаза неизвестному вымогателю. Возникла ссора, драка, и противник мог толкнуть Осипа на землю, а тот ударился головой. Или, может, во время драки кто-то третий стукнул садовника сзади чем-то тяжелым.

— А после гибели Осипа эти неизвестные злодеи могли сами найти лаз?

— Вряд ли. Ночью это сделать невозможно, а днем такие работы бросились бы в глаза обитателям усадьбы. А Осип, видимо, раскопал только самую верхнюю из камер, а основные сокровища спрятаны более глубоко. Наверное, садовник обрабатывал землю вдоль косого склона. Там почву могло размыть дождями, и эта камера оказалась ближе к поверхности, чем другие.

Денис направился к Кривой могиле, и Настя пошла вслед за ним, не переставая удивляться:

— Значит, похоронные сооружения скифов состояли из нескольких камер? И они были на разной глубине? Интересно, почему древние хоронили своих вождей в таких обширных могилах?

Приостановившись, Денис пояснил:

— Скифы верили, что в загробной жизни вождям пригодится все то, с чем они захоронены. Их погребальная церемония описана у Геродота. В могилу клали одну из царских жен, предварительно задушив ее, затем виночерпия, повара, слугу, конюха, коней, скот, оружие, сбрую, золотые украшения. Погребальная яма была обычно с четырьмя камерами, что отходили от ее углов на разной высоте. Над этой ямой воины все вместе насыпали могилу. Через год вокруг могилы расставляли на конях несколько десятков убитых слуг. Но это, конечно, если хоронили очень знатного скифа и в мирное время. Такие царские могилы находятся южней, ближе к Крыму. Но здесь, — он указал рукой на Кривую могилу, — здесь, возможно, похороны проходили второпях, когда скифы отступали или, наоборот, преследовали персов. Потому и холм не такой высокий и погребальная камера может оказаться плохо укрепленной, без гранитной плиты у входа. Впрочем, такая неприметность кургана только пошла ему на пользу, иначе грабители давно бы его заприметили. Но, однако, я должен убедиться, что это действительно древний курган…

Азарт ученого уже блестел в глазах Дениса, и Насте невольно передавалось его нетерпение. Подойдя к косой части холма, Денис снял камзол, бросил его на ближайший куст, закатил рукава рубашки и, отыскав длинную суковатую палку, принялся разгребать ею заросли травы, смешанной с прошлогодними листьями. Настя молча ходила за ним вдоль склона, ожидая объяснений. Наконец, обнаружив что-то примечательное, Денис повернулся к Насте и сказал:

— Похоже, что это здесь. Но без лопаты не обойтись.

— Неужели мы и вправду набрели на сокровища? — прошептала девушка, прижав руки к груди. — Прямо чудо какое-то…

— Эта земля таит еще много чудес, — вздохнул Денис. — Только надо иметь время и силы, чтобы их добыть.

— Сейчас я позову слуг, они помогут вырыть яму! — вызвалась Настя.

— Нет, не зови, — остановил ее Денис, — Пока никто не должен знать об этих раскопках. Я сам все сделаю. В хижине садовника должен быть заступ, я пойду возьму.

— Я помогу тебе копать! — предложила Настя.

— Я не позволю благородной барышне марать ее нежные ручки, — отшутился Денис. — Ты лучше пока проследи, чтобы никто близко не подошел и не увидел меня за этой работой.

Примерно через четверть часа Денис, основательно запылившись, добрался до лаза, прикрытого камнями и толстыми грудами дерна. Внизу уже просматривалась корявая ступенька.

— Садовник проделал немалую работу, — сказал Денис, протискиваясь в яму. — И ведь бедняге каждый день приходилось тщательно маскировать этот вход. Может, здесь он и прятал свои находки?

Наклонившись, Денис пошарил рукой по стенам и дну ямы. Настя с любопытством ждала открытий.

— Ага, здесь что-то есть! — воскликнул он и, выпрямившись, разжал кулак.

На его ладони девушка увидела две фигурные бляхи и обломок гребня. Все это по виду было золотым.

— Неужели золото?.. — прошептала Настя.

— Это ценнее золота, это сама история, — произнес Денис с несвойственным ему пафосом. — Хотя для грабителей это всего лишь драгоценный металл, который можно выгодно продать.

— Странно… — Настя потерла руками виски. — Мне кажется, будто я сплю. Мы ехали сюда, чтобы раскрыть преступление, а вместо этого нашли древний клад…

— Боюсь, что этот клад и есть причина убийств, — пробормотал Денис.

— Да, Осипа уж точно убили из-за него. Но ведь убийца вполне мог вернуться сюда и попытаться найти золото. Странно, что он этого не сделал. Ведь ты же довольно легко добрался до лаза.

— Во-первых, я знаю, где и как надо копать. А во-вторых, убийца, видимо, не захотел довольствоваться крохами, а надеется заполучить целый пирог.

— Не понимаю, — насторожилась Настя. — Ты говоришь какими-то загадками. По-твоему, убийца хочет раскопать весь этот курган? Он что же, покушается на наши владения? Или…

Настя и Денис посмотрели друг на друга. В ее широко распахнутых черных глазах блестел испуг, горькая растерянность и нежелание признать почти очевидную правду.

— Да, Настя, да, — вздохнул Денис. — Они надеются заполучить имение по наследству и уж тогда выкопать все то, что так долго таилось в этой земле.

— Нет… нет!.. — Девушка отступила назад и прислонилась спиной к стволу дерева. — Я не хочу этому верить! Они были так добры ко мне! И они мои единственные родственники!

— Но ведь все сходится, Настенька, дитя мое. Посмотри правде в глаза.

Денис расстелил под деревом свой камзол и, усевшись на него рядом с Настей, обнял девушку за плечи. Она молчала, перебирая в уме подробности страшных и загадочных событий прошедшего месяца. После долгой паузы Денис заговорил:

— Первое смутное подозрение закралось у меня еще в тот момент, когда я познакомился с Заруцким. Я вдруг обратил внимание, что отец и дочь внешне очень похожи, — то есть у Гликерии по-мужски резкие черты лица. В этом было какое-то несоответствие той бабьей пугливости и глуповатости, которую она всячески изображала. Впрочем, тогда я не придал этому значения. Но после того, как на тебя напали неизвестные в масках, а Гликерия рассказала, что точно такие же злодеи покушались на Илью и Заруцкого, я уже задумался всерьез о твоихродственниках. В том, что Илья и почтенный Харитон Карпович врут, я почему-то не сомневался. И потом, нечто странное показалось мне в тех двух разбойниках, с которыми я дрался.

— Да, верно… — вспомнила Настя. — Я тоже тогда успела подумать, что в одном из нападавших есть что-то знакомое. Потом я об этом забыла, а теперь вот припоминаю, что фигурой и движениями он был похож на… Заруцкого!

— Резонно предположить, что вторым разбойником был кучер Василь. Ну а третьим, как подтвердила Мотря, оказался конюх из имения Боровичей. Становится понятным, почему Заруцкий вдруг так спешно уехал из Глухова. Они с кучером летели вовсе не на пожар; им требовалось скрыться из города, потому что Василь был ранен, и эта рана выдала бы его участие в драке. Но перед отъездом ловкий Харитон Карпович успел подкупить Устина, и тот согласился помочь с твоим похищением. Потом, когда мы с тобой вернулись в дом Боровичей и я увидел Гликерию в мужском гриме, у меня исчезли последние сомнения.

— Значит, все это задумали Гликерия и ее отец… — тихо произнесла Настя. — Теперь-то я понимаю, почему она так старалась внушить мне мысль, что ты обманщик, совратитель женщин… что ты вовсе можешь быть женат. Она хотела отдалить меня от тебя…

— Да, потому что видела во мне твоего защитника.

— Теперь еще припоминаю, что и раньше были мелочи, которые не нравились мне в Гликерии. Например, однажды я видела, как она прогнала нищего музыканта, не подала ему милостыни. Еще когда-то уколола булавкой служанку за то, что та нечаянно дернула ей волосы при расчесывании. А на Илью она всегда смотрела уж очень пристально, словно завораживая. Недаром же мама называла ее «лукавой Лукерьей».

— Но не обольщайся и насчет Ильи, — вздохнул Денис. — Он вовсе не был жертвой Лукерьиных чар. Может, конечно, она и подговаривала его, словно некая леди Макбет, но он с самого начала действовал с ней заодно.

— Не хочется этому верить! — Настя закрыла лицо руками и покачала головой. — Все-таки брат, сын моей тети, родная кровь… Неужели он мог стать моим убийцей?

Денис осторожно отвел ей руки от лица и, подождав, пока девушка успокоится и свыкнется с жестокой правдой, снова заговорил:

— Теперь-то уж мне почти все ясно, а до поездки в Кринички я многого не мог понять. И главное — не отгадывался мотив преступления. Ведь сколь веской должна была оказаться причина, чтобы из-за нее так упорно охотиться на тебя, загубив при этом еще несколько жизней! Когда ты рассказала о странной гибели садовника, совпавшей с пребыванием Боровичей в вашем поместье, я понял, что именно в Криничках таится какая-то загадка. И вот теперь, собрав все воедино, я, кажется, могу тебе рассказать по порядку, как действовали убийцы.

— Рассказывай… — прошептала Настя, тяжело вздохнув.

— Наверное, все началось в лавке ростовщика. Илья увидел у Осипа старинную золотую бляшку и заподозрил неладное. Вернувшись в поместье, он все рассказал Гликерии, и она посоветовала ему обыскать хижину садовника. Вероятно, они нашли там еще несколько бляшек и предположили, что Осип наткнулся на старинный клад. Илья — человек образованный, он вполне мог догадаться, что Кривая могила — не что иное, как древний курган. Поздним вечером супруги Боровичи решили последить за Осипом, когда он шел на свои раскопки. Но, видимо, садовник заметил слежку и насторожился. Возможно, Боровичи подступили к нему с допросом, но он был не менее жаден до золота, чем они, и упорно скрывал свою тайну. Поднимать шум и обличать садовника Боровичам было не с руки, потому что они не хотели говорить тетушке о сокровищах, которые хранятся в ее земле. Между Ильей и Осипом начался спор, отзвуки которого слышала Галя. Потом, очевидно, завязалась драка, во время которой Илья свалил садовника на землю и стукнул его головой о камень. Или, может, наоборот, — садовник стал побеждать Илью, и тогда Гликерия сзади ударила Осипа по голове чем-то тяжелым — топором или лопатой. Как бы там ни было, но Осип оказался мертв, а супруги Боровичи не смогли найти тайный лаз. Образованный Илья знает, что в древнем кургане могут храниться несметные сокровища. Стало быть, поместье тетушки превращается в вожделенный лакомый кусок, хотя все вокруг по-прежнему считают его небогатым и неприметным. Никому и в голову не придет, что из-за Криничек можно решиться на преступление. Только Илья и Гликерия знают тайну поместья и задумывают прибрать его к рукам, чтобы потом без помех раскопать сокровища. Но между Боровичами и скифским золотом стоят вдова Татьяна Степановна и девица Анастасия, которая в любое время может выйти замуж и нарожать детей — наследников поместья. Значит, этих двух женщин надо устранить, пока не поздно. Татьяна Степановна слаба здоровьем и после смерти дочери вряд ли долго протянет. К тому же местный лекарь, видимо, сказал Илье, что его тетушка очень больна. Кстати, Настенька, надо будет побеседовать с этим сельским эскулапом и узнать, что именно он говорил Боровичам. Вели пригласить лекаря на обед.

Настя кивнула, а Денис, глянув по сторонам и убедившись, что поблизости никого нет, продолжал:

— Каким-то образом Гликерия оповестила обо всем своего отца и заручилась его поддержкой. Хотя, наверное, поначалу она действовала вдвоем с Ильей, а Заруцкому все рассказала лишь после того, как он приехал в Глухов. Почтенный Харитон Карпович, видимо, недалеко ушел от своего старинного ярославского однофамильца и помощников подбирал себе под стать.

— Недаром Мотря однажды назвала Заруцкого харцызякой — то есть разбойником, — пробормотала Настя.

— Да, простые люди иногда бывают на редкость проницательны, — заметил Денис. — Так вот, по приезде в Глухов Боровичи стали действовать решительно, но при этом осторожно. Никто не должен был заподозрить, что убить хотят именно тебя, а потому ты должна была стать очередной в ряду других жертв. Легенда об озерной ведьме, которая собирает подружек ко дню Ивана Купала, пришлась убийцам очень кстати. Первой жертвой была выбрана легкомысленная Раина.

— А где ж они нашли «гарного хлопца»? Или он тоже из имения Боровичей?

— Неужели ты не догадалась? — Денис взял Настю за плечи и заглянул ей в глаза. — Нет, я вижу, что ты просто не хочешь этому верить. Но это так, у меня нет сомнений. Гликерия — талантливая актриса, что бы о ней ни говорили Шалыгин и Валлоне. Тем усатым чернявым парубком, что сманил Раину, была именно она. И в тот день, когда Устин с Юхимом тебя увезли, Гликерия была в гриме, да и Илья, наверное, тоже. Они ведь изображали неких «хозяев». Также подозреваю, что старый еврей, продавший Савве и Тарасу горилку с сонным зельем, тоже был переодетой Гликерией.

— Может быть, Гликерия и способна на такое, но Илья… ведь он такой неуклюжий, где ему кого-то сыграть?

— А по-моему, он тоже неплохой актер — под стать своей жене. Они ведь и в жизни играли, изображая боязливых, изнеженных господ, которые думают только о нарядах и сплетнях. Все убийства супруги Боровичи совершали дружно, вдвоем. Вначале заманили в лес и убили бедную Раину. Потом, когда Ольга пошла по окружной дороге на кузнечный конец, они кинулись вслед за ней, переодевшись в крестьян. Илья, изображая хромого, попросился на телегу к бедному селянину, потом оглушил его и сбросил вниз. После этого они подстерегли Ольгу, ударили ее по голове топором, втащили на телегу и отвезли к озеру. Хотя, может быть, вначале они убили девушку, а потом нашли крестьянина с телегой.

— Нет, здесь не сходится! — запротестовала Настя. — Как же они могли погнаться за Ольгой, если в это время репетировали оперу с синьором Валлоне?

— Но ведь этот синьор, кажется, любит крепко выпить, а напившись, долго спит?

Настя вспомнила, как после убийства Ольги беседовала с Боровичами в гетманском парке, а к ним прибежала дворовая девчонка и сказала: «Пан, пани, немец уже очухался и что-то лопочет. Может, вас зовет?» Еще ей почему-то припомнилась настойка, которой Боровичи иногда потчевали своего музыкального учителя. Настойку готовила Мотря. Она, конечно, старалась, но ведь в целебное питье Гликерия вполне могла подмешать сонный порошок. К тому же именно Боровичи подкинули Насте мысль о том, что возле озера могут оказаться люди в белом. Илья и Гликерия знали, что девушка не поверит сказкам о привидениях и в силу своего упрямого характера пожелает дойти до конца и узнать правду о ночных посетителях озера. Увы, все сходилось, и не было никакой возможности оправдать родственников.

— Да… — вздохнула Настя. — Похоже на правду. Значит, это Илья с Гликерией переодевались в призраков?

— Кто же еще? Ведь ты не видела их в доме в те вечера, когда на озере появлялись фигуры в белом?

— Не видела. То есть… я думала, что они у себя в спальне. Они запирались изнутри, и я не хотела их тревожить.

— Все это выглядело очень натурально — молодые супруги запираются в своей опочивальне. Но, наверное, из их комнаты был другой выход. Или, может, они выбирались в сад через окно. И в момент, когда цель уже казалась им так близка, когда они поднесли нож к твоему горлу, вдруг появился я со своим ружьем. Я стал для них досадной помехой. Супруги поняли, что теперь им не обойтись без помощи Харитона Карповича и его подручных. Резвый фатер был спешно призван в Глухов. Все было подготовлено для новой пиесы о разбойниках в масках. Но и эта постановка сорвалась. Тогда в ход пошли Устин и Юхим. Видимо, этих двух заранее предполагалось убить после того, как они сделают свое дело. А еще Устин и Юхим были полезны тем, что наводили подозрение на Веру и отца Викентия. Кстати, моя персона тоже долго была под подозрением, не так ли, прелестная мадемуазель?

Он улыбался, но как-то невесело, и Настя, вздохнув, покаялась:

— Ты казался мне таким… столичным, насмешливым, чужим… прости, что поначалу сомневалась в тебе. Но у меня так мало опыта и так много глупого самолюбия…

— Самолюбия у нас двоих в избытке, — почему-то нахмурился Денис. — Но слушай дальше. Итак, твое похищение сорвалось, и Гликерия с Ильей пришли в отчаяние. Помнишь, какое у нее было лицо, когда я привел в дом тебя, живую и невредимую? Но алчные супруги не думали складывать оружие. Они слишком много потратили сил, чтобы теперь отступать. Узнав от Шалыгина, что ты поехала в Кринички, решили догнать тебя на полпути и завершить начатое. Убийство тогда можно было бы свалить на дорожных разбойников, которые иногда промышляют близ постоялых дворов.

— Как же они объяснили свой отъезд Шаляпину?

— Поехала одна Гликерия, вновь переодевшись мужчиной. А Илья, наверное, сказал, что его жена заболела и дня два не сможет выйти из дому. Она же тем временем доскакала до своего поместья, взяла в помощники кого-то из людей Заруцкого… возможно, того же Василя, нацепившего бороду, и отправилась на бричке по всем придорожным корчмам.

— Неужели они вдвоем надеялись найти меня и убить?

— Да, вероятно. Ведь Гликерия не знала, что ты поехала со мной. Притом же, поместье Боровичей находится неподалеку от Ромена, и она всегда могла призвать на помощь еще кого-то из людей Зарупкого. Недаром же она сказала кучеру: «Мне пора возвращаться, а ты передай пану, что мы их потеряли из виду. Может, они вообще едут не в усадьбу». Наверняка после этого Василь обо всем доложил Заруцкому, и они вместе порыскали по окрестным дорогам. Конечно, напасть на Кринички они не осмелятся, но вот на обратном пути нам придется быть осторожными и взять с собой охрану.

— Значит, ты узнал Гликерию, когда ночью подслушивал ее разговор с кучером? Почему же мне не сказал?

— Не то чтобы я ее полностью узнал, но подозрение было основательное. Просто не хотел печалить тебя раньше времени. Мне ведь еще надо было понять, какая причина толкала ее на злодейство.

— А я по твоему лицу догадалась, что ты что-то скрываешь. Мне и самой показался подозрительным тот голос, который я слышала ночью в доме у мельника.

— Да, все сходится. Но ты не тревожься, теперь-то мы призовем преступников к ответу.

Настя снова помрачнела и, тяжело вздохнув, заметила:

— Страшно представить, как опечалится мама… Ведь Илья — по сути, наш единственный родственник. Даже не знаю, смогу ли я выступать его обвинителем…

— Что ж, я тебя понимаю. — Денис привлек девушку к себе, стал гладить по волосам. — Может, нам еще не придется доказывать их вину, преступники сами себя разоблачат.

— То есть?.. — Настя подняла голову и с удивлением посмотрела на Дениса.

— Так бывает. Когда злодеи чувствуют, что их раскрыли, они начинают суетиться и убегать от правосудия. А бегство — верное доказательство вины.

— Какой ты умный и опытный. — Настя коснулась ладонью его щеки и попыталась улыбнуться, но улыбка вышла грустной. Потом в глазах ее вдруг заметалась тревога, и девушка, порывисто вскочив, воскликнула: — А как же мама? Ведь она поехала в Глухов, а там поселится в доме Боровичей! Ей ведь тоже грозит опасность!..

— Нет-нет, не тревожься. — Денис встал и обнял девушку за талию. — Им нет смысла убивать мать, когда жива дочь. К тому же, видимо, Боровичи уверены в плохом здоровье Татьяны Степановны. Пойдем, наконец, поговорим с лекарем. В наших доказательствах недостает этого последнего звена.

Прежде чем уйти от подножия кургана, Денис тщательно замаскировал найденный ход. Золотые бляшки, взятые из тайника, он отдал Насте со словами:

— Возьмите, это часть вашего богатого наследства, мадемуазель.

По лицу Дениса блуждала странная, насмешливо-печальная улыбка. Настю это немного удивило, но она уже привыкла к причудливым переменам в его настроении и не стала ничего говорить.

Через полчаса местный врачеватель Гурий Викулович был найден. Его пригласили на обед, во время которого разговор вертелся вокруг погоды, цен на хлеб, а также бедности и скупости окрестных обитателей, не желающих лишний раз обратиться за помощью к многоопытному лекарю. Когда обед закончился и хлопотливая Прися повела Настю в кладовую похвастать хозяйственными припасами, Денис подошел к Гурию Викуловичу и негромко пригласил его прогуляться по саду. Заметив это, Настя через пару минут постаралась освободиться от Присиной опеки и, выскользнув из дому, побежала по садовой аллее, прячась за деревьями и кустами. У нее уже был опыт подобного подслушивания, когда в гетманском парке Денис беседовал с Иваном Леонтьевичем. Сейчас она тоже довольно удачно подобралась к толстому дубу, что рос за скамейкой, на которую уселись собеседники.

— Да, пани Криничную мне тоже доводилось лечить, — покряхтев, сказал Гурий Викулович. — Ее, правда, Прися от меня отговаривает. Эта нянька — темная баба, лечит хозяйку всякими травами и заговорами, а я ведь стараюсь по врачебной науке.

— И что же, давно ли вы смотрели Татьяну Степановну? — поинтересовался Денис.

— Да месяц с лишним, когда меня пригласил племянник ее, Илья Варфоломеич. У хозяйки тогда был плохой сон, боли в голове, приступы жара, да и вообще прескверное самочувствие.

— И какой же вы сделали вывод после врачебного осмотра?

— Должен вам сказать… — лекарь снова покряхтел, — вывод-то весьма неутешительный. У Татьяны Степановны жестокая хворь, которая происходит оттого, что застой желчи лишает кровь ее живительной силы и…

— Не надо объяснять мне этих тонкостей, — прервал его Денис. — Лучше скажите, что вы сообщили Илье Боровичу о здоровье его тетушки?

— Сообщил все как есть, — вздохнул Гурий Викулович. — Пришлось огорчить пана Боровича, что его тетушка очень больна и жизни ей осталось, очевидно, меньше года.

— И что же вам ответил Илья?

— Пан Борович просил ничего не говорить Анастасии Михайловне, чтобы не приводить сироту в отчаяние. Ну, и я, конечно, сказал панне, что у ее матери легкое недомогание.

Услышав столь неутешительные сведения, Настя не сдержалась, выбежала к собеседникам и ломким от слез голосом обратилась клекарю:

— Зачем вы солгали мне о мамином здоровье? Если бы я знала, насколько она больна, то ни за что бы не уехала из Криничек!..

Растерянный Гурий Викулович что-то проблеял в ответ и, неловко откланявшись, поспешил удалиться. А Денис взял Настю за руки, усадил на скамью и стал успокаивать:

— Настенька, поверь, этот лекарь — невежественный самозванец, не более. У твоей матушки, как я уже и говорил, обычное возрастное недомогание. А эскулапа я допрашивал лишь с одной целью: узнать, что именно он говорил Боровичу. Теперь все ясно до конца. Твои резвые родственники, узнав, что Татьяна Степановна будто бы смертельно больна, окончательно уверились, что единственным для них препятствием являешься ты. Чтобы выманить тебя в Глухов, они не стали сообщать тебе о якобы плохом здоровье твоей матушки. Вот и все. И не надо плакать, Татьяна Степановна скоро преодолеет свое недомогание. В Глухове ее осмотрит хороший врач, ученик Фомы Тихорского, даст ей лекарства…

— В Глухове?.. — вдруг воскликнула Настя, вскочив с места. — Но, если Боровичи узнают, что мама вовсе не так больна, они и ее могут… Ведь она остановится в их доме! Господи, надо спешить…

— Не суетись, — остановил ее Денис. — Это же не произойдет так быстро, у нас еще есть время. Поедем завтра утром.

— Не лучше ли прямо сегодня? Я сейчас же велю Охриму заложить карету. Возьмем с собой конюха и кузнеца, они поедут за нами верхом. Они крепкие люди, помогут отбиться, если вдруг какая опасность в дороге.

— Все это правильно, но лучше завтра утром. Кстати, я тоже поеду верхом, а в карету с собой возьми лучше няню.

— Ты не хочешь ехать со мной в карете? — удивилась Настя.

— Видишь ли… — Денис чуть замялся, — когда мы покидали Глухов, наш отъезд был тайным и нам с тобой резонно было прятаться в карете. Теперь же ты вернешься в Глухов открыто, и будет нехорошо, если тебя увидят вдвоем со мной. Я даже нарочно въеду в Глухов по другой дороге.

— Но почему?.. — Настя смотрела на Дениса округлившимися глазами, которые казались еще больше из-за удивленно поднятых бровей. — Неужели ты думаешь, что после всего случившегося с нами я буду такой глупой жеманницей, которая пуще всего боится компрометации? Чего мне бояться, если мы с тобой жених и невеста? Приедем в Глухов, ты попросишь у матушки моей руки, и какое нам дело до сплетников? Разве не так?

Денис вздохнул и, почему-то избегая Настиного взгляда, хмуро произнес:

— После того, что я здесь открыл, мне уже неловко будет просить твоей руки.

— Что?.. — Настя даже отступила на шаг, удивившись и возмутившись одновременно. — Что же такого страшного ты открыл в Криничках? Может, какой-то клеветник успел оговорить меня перед тобой? Или тебе страшно жениться на двоюродной сестре убийцы? Ты, может, думаешь, что склонность к злодеяниям у нас в роду? Так знай же, что плохое могло перейти к Илье и через его отца, который был хоть и шляхтичем, но пьяницей и беспутным игроком.

— Нет-нет, все это неважно для меня, — остановил ее Денис. — Я не стану слушать клеветников и не испугаюсь порочной родни. Вся беда в том, что ты оказалась слишком богата. Этого я никак не ожидал. Когда откроется правда о скифском золоте, люди будут говорить, что я женюсь на тебе по расчету. И Татьяна Степановна так будет думать. Да и ты однажды можешь упрекнуть. Прости, но моя несносная гордость восстает против этого твоего… приданого. Сей золотой курган меня просто придавил.

Несколько мгновений Настя молчала, пристально глядя на Дениса. Грудь ее высоко вздымалась от взволнованного дыхания, на щеках выступили красные пятна. Наконец, мысли девушки приняли определенный оборот, и она, нахмурив брови и уперев руки в бока, воскликнула:

— Вот, значит, как ты заговорил! А я-то, дура, поверила, что ты меня любишь! Поверила, что всерьез хочешь на мне жениться!.. Неужели Ликера говорила правду о твоих амурных похождениях? Если так, то все понятно! Ты надеялся по дороге соблазнить глупую провинциалку, потому и завел разговор о женитьбе!

А когда тебе не удалась легкая победа, ты утратил ко мне интерес. Делать меня своей женой ты никогда и не собирался, тебе смешна такая мысль.

— Настя, постой, погоди! — кинулся к ней Денис, но она ударила сжатыми кулачками по его груди и, отбежав в сторону, завершила обвинительную речь:

— Ты нарочно придумал это глупое препятствие в виде древнего золота! Ведь даже дураку понятно, что этот клад по-настоящему не наш, что мы можем его присвоить, лишь скрыв от властей. Но мы ведь не скроем. Да и Боровичи не будут молчать о золоте, когда мы их разоблачим. Ты же сам говорил, что главная ценность курганов не в золоте! Я бы могла преподнести тебе в приданое саму Историю, но ты… Твоя «несносная гордость», видимо, восстает против союза с такой сельской простушкой, как я.

И, не слушая больше возражений растерявшегося Дениса, Настя кинулась бежать к дому. По дороге ей встретилась Прися, несущая корзину ягод, и девушка срывающимся голосом велела няне:

— Собирайся в дорогу! Мыс тобой выезжаем в Глухов немедленно, так надо. Распорядись, чтобы конюх и кузнец тоже собирались, они будут нас сопровождать. А для пана Томского… — она мельком оглянулась на Дениса, — для пана Томского надо приготовить лошадь, он поедет верхом и немного раньше нас.

Растерянная Прися, выронив корзину, посмотрела вслед бегущей к дому панночке, за которой на некотором расстоянии шагал хмурый и явно взволнованный Денис.

Глава четырнадцатая Благородные вдовы

Татьяна Степановна уже несколько минут наблюдала за дорожным перекрестком, на котором прочно осела карета, запряженная четверкой лошадей. Дорога, размытая ночным дождем, могла сама по себе застопорить продвижение, а тут еще у одного из колес кареты треснула ось и солидный экипаж сделался совсем беспомощным, притом как раз в месте, где две дороги на Глухов сходились в одну. Пока кучер с форейтором стягивали треснувшую ось ремнями, из кареты вышла дама примерно одних лет с Татьяной Степановной, одетая в строгое темное платье; вслед за хозяйкой показалась служанка, или, скорее, компаньонка дамы. Подойдя к кучеру, дама стала давать ему отрывистые и дельные указания; ее звучный голос долетал до Татьяны Степановны. Скоро стало понятно, что, пока налаживали колесо, карета успела основательно увязнуть в грязи, перекрыв при этом дорогу экипажу Криничной и двум крестьянским телегам. Дама стала осматриваться вокруг — с интересом, но и с беспокойством. Ее взгляд остановился на Татьяне Степановне, которая сидела в коляске с откинутым верхом и, в свою очередь, тоже посматривала на незнакомку. Обе женщины, повинуясь невольной и необъяснимой симпатии, внезапно улыбнулись и кивнули друг другу. Татьяна Степановна вдруг поняла, что незнакомая дама едет издалека, здешних мест не знает и объясниться с селянами и казаками, которые уже стали понемногу собираться вокруг, ей будет затруднительно. Экипаж Татьяны Степановны представлял собой легкую бричку, запряженную парой лошадей, а потому был не столь зависим от качества дорог. При желании кучер Пилип, сын старого Охрима, мог бы и объехать злополучную дорожную карету с четверкой лошадей, но Татьяна Степановна подумала, что с ее стороны будет невежливо не помочь приятной незнакомке.

— Добрый день, сударыня! — сказала она громко. — Я вижу, вы в затруднении.

— Добрый день! — с готовностью откликнулась незнакомка. — Простите, что мой экипаж перекрыл вам дорогу.

Татьяна Степановна сошла с коляски, а дама-путешественница сделала к ней несколько шагов, стараясь ступать по камням и предохраняя юбку от дорожной грязи.

— Позвольте предложить вам помощь, — сказала Татьяна Степановна. — Мой кучер — опытный малый, да и здешние люди могут помочь. — Она кивнула на казаков.

— Буду весьма благодарна, — улыбнулась незнакомка. — Позвольте представиться: Елена Никитична Томская, вдова, дворянка, имею поместье под Москвой.

— Татьяна Степановна Криничная, тоже вдова и тоже дворянка, только поместье мое недалеко, под Полтавой. А я по вашему выговору сразу догадалась, что вы из северных краев.

— Даже из более северных, чем те, где я нынче живу, — подтвердила Елена Никитична. — Я ведь дочь поморского купца, из Архангельска.

— Это оттуда, откуда ученый Ломоносов?

— Да.

Обе женщины посмотрели друг на друга с еще большим интересом, ибо каждая угадала в своей собеседнице человека, равного себе по уму и образованности. Они и внешне производили приятное впечатление, но при этом выглядели совершенно разными. Елена Никитична — рослая, белокурая, с голубыми глазами, была несколько шире в кости и крупнее чертами лица, нежели тонкая, смуглая, черноглазая Татьяна Степановна.

Как часто бывает, дорожное знакомство завязалось быстрей и без тех церемоний, которые обычно сопутствуют знакомству в гостиных. Уже через несколько минут Елена Никитична и Татьяна Степановна вместе отдавали распоряжения кучерам и тем казакам, что оказались вовлечены в дорожные события. Общими усилиями экипаж Елены Никитичны удалось сдвинуть с места, и скоро дорожный перекресток был освобожден для других путников. Кстати, во время разговора выяснилось, что незнакомый со здешними местами кучер Елены Никитичны немного сбился с пути и заехал на курскую дорогу, хотя мог бы свернуть к Глухову раньше. Впрочем, благодаря этой ошибке вдовы познакомились, чему были весьма рады. Томская предложила:

— Прошу вас, Татьяна Степановна, проделать остаток пути в моей карете, не то мой бестолковый кучер снова собьется. К тому же мы с вами сможем поговорить, чего я очень бы хотела. Если вы не возражаете против более близкого знакомства со мной, то прошу…

Татьяна Степановна охотно согласилась. Оказавшись в одной карете с вдовой Томской и ее компаньонкой Феклой Герасимовной, вдова Криничная почувствовала себя отнюдь не скованно, а вполне непринужденно.

— Вероятно, вы едете в Глухов навестить родственников? — спросила она.

— Нет, я еду туда как мать, обеспокоенная судьбой своего взрослого дитяти.

— Какое совпадение! — всплеснула руками Криничная. — Меня тоже позвало в дорогу беспокойство за судьбу дочери.

— У вас дочь? Вам повезло, — вздохнула Елена Никитична. — Мне всегда хотелось иметь дочь, девочки ближе к матери. Но я рано осталась вдовой и успела родить только сына.

А второй раз не вышла замуж, потому что не встретила человека столь же достойного, как мой первый муж.

— И у меня то же самое. Я тоже довольно рано осталась вдовой. А что касается дочери… она у меня, конечно, хорошая девушка, но хлопот с ней не меньше, чем с сыном. Мой муж воспитал ее, как мальчика, и она с детства привыкла к самостоятельности. Представьте, вместо того чтобы вязать и вышивать, она ездит верхом, учится стрелять из пистолета и запоем читает все, что попадется под руку.

— Я в молодости была такой же, — улыбнулась Томская. — Только у нас в поморье вместо лошадей были баркасы. Бывало, как поссорюсь с домашними, так доказываю свой характер, в одиночку уплывая на лодке. Но потом это прошло. И ваша дочка со временем станет примерной женой, матерью и хозяйкой.

— Дай-то Бог, — вздохнула Татьяна Степановна и вдруг прижала руки к вискам. — Ну вот, опять начинается… Что за хворь ко мне прилепилась?.. Прямо в жар бросает…

Елена Никитична, взглянув на внезапно покрасневшее лицо Татьяны Степановны, погладила ее по руке и с ободряющей улыбкой сказала:

— Очень похоже на мои недавние недомогания. Что ж делать, такова природа. — Она наклонилась к уху собеседницы и что-то ей прошептала.

— Да? — Татьяна Степановна взглянула на Томскую — Пожалуй, я и сама могла бы догадаться. Теперь прямо стыдно, что показывалась местному лекарю, а он, мошенник, такое мне наплел…

— Не беда, я дам вам отличное лекарство, оно мне очень помогло. В Петербурге сын возил меня к известному медику Фоме Тихорскому, и тот прописал мне это лекарство.

— Благодарю вас. Кстати, Тихорский — наш земляк. А сын у вас, должно быть, заботливый юноша, да и ученый, если знаком с Фомой Трофимовичем.

— Да, мой Денис ученый, — с гордостью подтвердила Елена Никитична. — Он и за границей обучался разным наукам. Многие советовали ему заняться горным или оружейным делом, — ведь тогда он мог бы основать завод и иметь неплохие доходы. Но Денис выбрал историю — это ему больше по душе.

— И моя Анастасия такая же — выбирает не то, что полезно, а то, что ей нравится, — вздохнула Татьяна Степановна. — Очень уж она своенравная…

— А может, не своенравная, а свободолюбивая? — заметила Томская.

— Ваша дочка, наверное, красивая девушка? — не утерпела и вмешалась в разговор Фекла Герасимовна. — Похожа на вас? А вы не греческого ли рода?

Елена Никитична сердито глянула на компаньонку, но Татьяна Степановна не обиделась на излишнее любопытство, а ответила вполне миролюбиво и с достоинством:

— Нет, мой отец был молдавским боярином, а мать — полтавской помещицей.

— А ваш муж, наверное, был казацким офицером? — спросила Томская.

— Да, значковым товарищем.

— Почему же удивляться свободолюбию дочери? — улыбнулась Елена Никитична. — Казацко-молдавская кровь сказывается. Мы, поморы, тоже нелюбим утеснений. В Москве я столкнулась совсем с другим. Досадно видеть темных мужиков, забитых баб… Крепостное рабство отупляет людей.

— Дай Бог, чтоб наши земли миновала эта напасть, — прошептала Татьяна Степановна и перекрестилась. — Хоть некоторые здешние помещики не прочь, чтобы селян за ними намертво закрепили.

— Они не понимают, что рабский труд на самом деле нехорош, — заметила Елена Никитична. — Из-под палки никто хорошо не трудится. Да и не по-божески это — владеть людьми, как скотиной. Оттого ведь и мужицкие бунты случаются, во время которых гибнет много невинных людей. Вот у Феклы, — она кивнула на компаньонку, — отец ее, поп из бедного прихода, был убит бунтовщиками оттого, что дал пристанище в церкви детям одного барина. Барин был жестоким, но ведь детки-то малые ни в чем не повинны.

— И у нас недавно гайдамаки бушевали под Корсунем, под Белой Церковью, так вместе с жестокими панами погибло много и простых людей, — сказала Татьяна Степановна. — Нельзя озлоблять крестьян рабской жизнью.

— Впрочем, я не думаю, что Елизавета Петровна будет расширять рабство на все свои земли, — заметила Елена Никитична. — Она женщина боголюбивая. А вот наследники ее… они-то могут всех закрепостить, если увидят в том выгоду^[22]. Петр Федорович, хоть и из просвещенной Европы к нам привезен, но да ведь по натуре и воспитанию своему — чистый пруссак, ему русских людей не жалко. А супруга его… да кто ее разберет. Но, думаю, она себя еще покажет.

Татьяна Степановна с удивлением покосилась на собеседницу, удивляясь смелости ее речей. А Елена Никитична, словно угадав настроение собеседницы, рассмеялась:

— Не удивляйтесь, милая, моим крамольным словам. Я отвыкла бояться, ибо давно прошла через царские опалы. Муж мой погиб в жестокой ссылке во времена Анны Иоанновны. — Рассказав историю ареста Андрея и Льва Томских, Елена Никитична тяжело вздохнула и подперла щеку рукой.

— Вы сильная женщина, — невольно вырвалось у Татьяны Степановны.

— Да и вы не из слабых, — откликнулась Елена Никитична. — Одна, без мужа и родителей ведете хозяйство, присматриваете за взрослой дочерью. Наверное, уже нашли для своей Насти жениха?

— Какое там!.. — махнула рукой Криничная. — Об этом-то я и печалюсь более всего. Те женихи, что сватались раньше, все были не по ней, а потом и они ее стали побаиваться, избегать. Ну, думаю, видно, хочет моя Настя подольше в девушках оставаться, потому что свободой своей дорожит. Зная Настину строгость, я никогда не боялась за ее нравственность. Потому и позволила ей поехать к родичам в Глухов. Но прошло не более месяца, как я вдруг получила письмо от старого знакомого нашей семьи, который сейчас служит судейским чиновником в Глухове. Он пишет, что Настя увлеклась каким-то столичным вертопрахом, потеряла голову и теперь ее доброму имени и положению грозит непоправимый ущерб. Бог мой, я была просто сражена!.. Даже не верится, что Настя, которая всегда ценила людей серьезных, ученых, вдруг увлеклась каким-то пустым щеголем и повесой. Представьте, любезная Елена Никитична, с каким тяжелым сердцем я еду в Глухов, как я замираю от страха.

— Просто невероятное совпадение! — покачала головой Томская. — Меня тоже позвало в дорогу письмо. Вдова моего деверя пишет, что Денис увлекся некой сомнительной особой — не то куртизанкой, не то цыганской танцовщицей, не то колдуньей, которая бегает на лесные шабаши. И увлекся до того, что уже рисковал из-за этой особы своей жизнью. Представьте, милая Татьяна Степановна, каковы были мои чувства после чтения этого письма! Конечно, Денис не святой, у него случались в жизни увлечения, но при этом он никогда не терял голову из-за какой-нибудь пошлой девицы, никогда не забывал о своих делах. А тут, вместо того чтобы объезжать украинские коллегиумы^[23], как он собирался, Денис прочно засел в Глухове, где научных заведений нет, а есть только светские увеселения. И это мой Денис, который всегда так дорожил своей свободой! Я уж давно перестала присматривать ему невест, потому что он смеется даже над самыми выгодными партиями. Боюсь, что эта девица послана ему в наказание за тех, которыми он раньше пренебрегал. — Елена Никитична тяжело вздохнула.

— И я боюсь того же в отношении Насти, — эхом отозвалась Татьяна Степановна.

Карета въехала в предместья Глухова, медленно проплывая мимо казацкой слободы.

— Впрочем, я не до конца доверяю своей родственнице, — немного подумав, заявила Томская. — Вера совсем не любила деверя, вышла за него по расчету. А после его смерти я несколько раз замечала, как Вера посматривает на Дениса. Она явно имеет виды на него. Может, свое письмо она написала из чистой ревности? Кто знает… Я ведь и еду в Глухов, чтобы самолично все проверить.

— По правде говоря, и я не очень-то верю Остапу Борисовичу, который мне написал, — заметила Криничная. — Он, кстати, тоже вдовец и, вероятно, увлечен Настей, а она его, конечно же, отвергает. Ну, и этот господин в озлоблении вполне мог оклеветать мою дочь. Когда-то о нем поговаривали, что он написал подметное письмо, дабы завладеть участком земли. Так что и в этом деле мне надо разобраться самой. Может, все не так страшно, как о том написано.

— И я на это надеюсь, — кивнула Елена Никитична.

Карета затарахтела по глуховской мостовой, и Татьяна Степановна, выглянув в окно, сказала:

— Давненько я тут не была. А город-то, вижу, понемногу украшается. Посмотрите, вот новая церковь! А сейчас будем проезжать мимо гетманского парка. Ну, дальше, правда, опять пошли низенькие дома, но улицы чисто прибраны. Сразу видно, что все ждут приезда гетмана. А пуще Кирилла Григорьевича глуховские обыватели боятся господина Теплова.

— Слыхали мы про сего коварника, — заметила Елена Никитична и стала с любопытством осматриваться вокруг. — Однако же это все весьма недурно… Премилый городок… Только вот какое затруднение: мне надо найти дом, где живет моя родственница. В письме она назвала его «дом казака Чобота». Вы о таком не слыхали, Татьяна Степановна? Ну что ж, тогда придется мне ехать в городскую управу, там подскажут.

— Зачем в управу? Глухов — город маленький, здесь все друг друга знают. — Высунувшись из кареты, Татьяна Степановна обратилась к молодой мещанке, что несла на согнутой руке корзину с огородной зеленью: — Скажи, любезная, далеко ли отсюда дом казака Чобота?

— Тут рядом. — Молодица повела рукой в сторону перекрестной улицы. — За угол только свернуть, а там через три дома.

— А не знаешь ли, отчего в городе такая суета?

— Говорят, завтра сам гетман приезжает.

— Все ясно, — сказала Татьяна Степановна, повернувшись к Елене Никитичне. — Мы с вами прямо-таки попали на праздник. Кстати, дом вашей родственницы по ходу ближе, чем дом моего племянника, так что нам уж тут придется расстаться. Но милости прошу к нам в гости уже сегодня.

— И я вас приглашаю, — был ответ.

— Нет уж, сначала вы ко мне пожалуйте, я ведь все-таки почти здешняя, а вы приехали издалека, вам надо отдохнуть, осмотреться.

У ворот дома, где жила Вера Томская, стоял старый слуга, знавший и Елену Никитичну. Удивленно воззрившись на нее, он сказал вместо приветствия:

— Матушка Дениса Андреевича пожаловали… А Веры Гавриловны нет. Они недавно пошли к гетманскому дворцу, там будет какое-то представление.

— И Денис Андреевич пошел? — уточнила Елена Никитична.

— Денис Андреевич уехали в Чернигов.

— И надолго он уехал?

— Не могу знать, — пожал плечами слуга.

— Вот, значит, как… — Томская переглянулась с Криничной, которая, выйдя из кареты, еще не пересела в свою коляску. — Спешила мать к сыну, а сына-то в городе нет. Что ж, надо спрашивать о нем у Веры.

— Ничего; он, может быть, скоро вернется, — успокоила ее Татьяна Степановна. — Сейчас отдохните с дороги, а через часок, если не возражаете, я зайду за вами и мы вместе пойдем к гетманскому дворцу, там и встретитесь со своей родственницей. А по пути и город посмотрим.

— Сделайте милость, зайдите, буду очень рада.

Попутчицы расстались самым любезным образом, чуть не расцеловавшись. Каждая про себя подумала: «Вот бы мне иметь такую подругу. Жаль, что мы живем в разных краях и не связаны никаким родством».

Пересев в свою коляску, которая двигалась следом за каретой Елены Никитичны, Татьяна Степановна через несколько минут добралась до дома Боровичей. У нее было опасение, что они вместе с Настей тоже отправились во дворец. Но Илья с Гликерией оказались на месте и весьма любезно, хоть и с немалым удивлением встретили родственницу.

— Как, тетушка, вы решились на такое путешествие? — воскликнул Илья. — Ведь вы же больны.

— Ну, не столь уж я больна, — улыбнулась Криничная, по очереди обняв племянника и его жену. — Мошенник Гурий наговорил вам лишнего.

— Как же вы не больны, когда вызвали к себе Настю, да еще так спешно? — встревожилась Гликерия.

— Я? Вызвала Настю?.. — растерялась Татьяна Степановна. — Кто вам это сказал?

— Разве вы не прислали за ней слуг еще четыре дня назад? — спросил Илья почти с испугом. — Настя уехала в Кринички прямо с репетиции…

— Да никого я к ней не присылала!.. — теперь настал черед Татьяны Степановны испугаться. — Я не видела Настю с тех пор, как вы увезли ее в Глухов.

Боровичи переглянулись и стали дружно успокаивать тетушку, уверяя, что она просто разминулась с Настей в дороге и что девушка поехала в Кринички самовольно, беспокоясь о здоровье матери. Конечно, их уверения мало утешили Татьяну Степановну, и она, усевшись под навесом широкого крыльца, стала обмахиваться веером, чувствуя приступ легкой дурноты, вызванной волнениями, дорогой и послеполуденной жарой.

Гликерия засуетилась, побежала готовить тетушке лекарство, а Илья пошел распорядиться, чтобы конюх позаботился об экипаже Татьяны Степановны. Через несколько минут вышла Гликерия с пузырьком лечебных капель, но напоить Татьяну Степановну не успела, потому что к воротам вдруг подъехала дорожная карета, из которой торопливо выскочила взволнованная Настя. Увидев свою дочку целой и невредимой, Татьяна Степановна вскочила на ноги с такой радостной стремительностью, что нечаянно выбила из рук Гликерии пузырек.

Мать и дочь бросились друг к другу, обнялись, расцеловались, и Татьяна Степановна стала сыпать вопросами:

— Ну, кто это мог вызвать тебя в Кринички? Я ведь вовсе за тобой не посылала! И как ты не побоялась ехать одна? Или, может, тебя кто сопровождал?

— Потом, мамочка, все вопросы потом, — сказала Настя. — Я спешу, Иван Леонтьевич срочно требует меня на репетицию! Гетман приедет уже завтра — раньше, чем ожидали. А Теплов, говорят, уже сегодня здесь. Все волнуются, а я чуть не опоздала. Сейчас переоденусь — и бегом во дворец! Еремей, отвези карету к своему барину! — Она оглянулась на кучера, который Татьяне Степановне был совершенно незнаком.

Илья и Гликерия тоже кинулись навстречу Насте с расспросами, но девушка сдержанно отстранилась, сославшись на спешку, и только спросила:

— А вы разве не едете на репетицию?

— Едем, но позднее, — ответила Гликерия. — Оперу будут слушать в самом конце. Так что у нас еще есть время. А ты, если спешишь, можешь взять нашу пролетку. Мы пройдемся пешком. А то ведь эта карета, кажется, чужая?

Настя промычала что-то неопределенное и кинулась к крыльцу, чуть не наступив по дороге на кота, что вылизывал пролитое Гликерией лекарство. Татьяна Степановна пошла вслед за дочерью. Тем временем из кареты, кряхтя, выкатилась тучная Прися. Гликерия встретила ее весьма любезно, усадила на скамью и принялась расспрашивать:

— Значит, Настенька была в Криничках? И с кем же она приезжала? Наверное, с паном Томским? Это он нанял карету?

— Да, этот ученый пан приезжал к нам осматривать Кривую могилу, — ответила словоохотливая Прися. — Конечно, неудобно, что панночка принимала гостя без матери, но да ведь она же не знала, что Татьяна Степановна уедет.

— И что же, ученый пан сразу кинулся смотреть Кривую могилу?

— Нет, вначале они с панночкой поехали в Будищу. Охрим рассказывал, что возил их прямо к дому лихваря. Уж не знаю, что им там понадобилось. Может, пан хотел что-то заложить. А потом, как вернулись в поместье, так зачем-то пошли к хатке, где жил садовник Осип — тот самый, которого нашли с разбитой головой. Ну а уж после кто-то видел их возле Кривой могилы. Сидели под деревом и о чем-то говорили.

— А где сейчас пан Томский? Он что, остался в Криничках?

— Нет, он тоже вернулся в Глухов, только ехал отдельно от нас, на лошади. Они с панночкой вроде как поссорились. Да и я подумала, что не годится молодому мужчине ехать с девушкой в одной карете.

— Ну, ладно, Прися, ты посиди тут, отдохни, а я пока распоряжусь по хозяйству.

Гликерия подбежала к Илье и пошепталась с ним, после чего супруги, зайдя за угол дома, незаметно от слуг и приезжих скрылись за дверью пристройки.

Тем временем Настя, переодеваясь сама, без помощи служанки, быстро говорила матери:

— Горничная Мотря ушла на репетицию, она тоже играет в пьесе, а я вот чуть не опоздала, чуть не подвела Ивана Леонтьевича. Скорее, мама, помогите мне… и пойдемте со мною, если хотите.

— Я бы пошла с тобой, но сейчас не могу: обещала своей новой знакомой повести ее к гетманскому дворцу.

— Какая это знакомая?

— Очень милая дама, приехала сюда издалека. Мы с ней час назад познакомились в дороге, а мне кажется, что я ее знаюдавно.

— Что ж, так бывает, — сказала Настя, торопливо поправляя прическу. — А вы, мама, почему вдруг решили приехать? Прися говорила, вам пришло какое-то письмо?

— Да, письмо от пана Новохатько. Остап Борисович пишет, что ты увлеклась неким столичным повесой и…

— Как вы можете верить таким глупостям, мама?! — воскликнула Настя, сразу вспыхнув румянцем и сердито засверкав глазами. — Будто бы не знаете этого синьора Казанову — сплетника, труса и лихоимца!

— Какого синьора Казанову?.. — растерялась мать.

— Да Новохатько же! И вы плохо знаете меня, если поверили, что я могу наделать глупостей… Ну, все, спешу! — Настя чмокнула мать в щеку и, подбежав к двери, оглянулась и добавила: — Только умоляю вас, будьте поосторожней в разговорах с Ильей и с Гликерией. Вечером я вам кое-что расскажу.

Настя выпорхнула за дверь, а Татьяна Степановна посмотрела ей вслед, покачала головой и, вздохнув, вышла из Настиной комнаты, собираясь разобрать привезенный из Криничек сундук с вещами.

Дом Боровичей с его многочисленными пристройками Татьяна Степановна знала плохо, а потому, несколько запутавшись, пошла не в том направлении. Она уже хотела повернуть обратно, как вдруг услышала слова, заставившие ее насторожиться.

— Почему у тебя так мало решительности, Илья? — звенящим от раздражения голосом говорила Гликерия. — Если бы в тот раз, возле озера, ты успел взмахнуть ножом — все было бы кончено.

— Но ведь там же этот… защитник ее оказался, — растерянно пробормотал Илья.

— Он бы не успел сделать выстрел! Тебе не хватило духу на одно мгновение! Эх, надо было мне взять нож в свои руки!.. А этот «защитник» — прямо наше наказание. Из-за него все теперь пропало.

— Подожди, Ликера, может, все еще обойдется… Может, они не догадаются, что это мы с тобой… Подождем, пересидим… А потом отмолим свои грехи в церкви. Бог наказал нас за то, что позарились на чужое…

— Говорю же тебе, простак, что золото не чужое, а твое! Ведь ты же сам рассказывал, что твой отец незадолго до своей гибели гостил в Криничках. Так?

— Ну, было…

— Так вот, окольными путями я узнала, что твой отец в то время выиграл огромную сумму и некие разбойники стали за ним охотиться. Он знал, что его рано или поздно убьют, а потому накупил на все деньги золота и зарыл его в поместье у Криничных. И наверняка тетка об этом знает, но молчит, чтобы присвоить твое золото. Так что ты не вор, ты просто пытаешься вернуть свое.

— Но теперь что нас ждет?..

— Погоди, я уже обдумала…

Гликерия перешла на шепот, и Татьяна Степановна, ничего более не расслышав, в полной растерянности попятилась от двери и стала на цыпочках пробираться к выходу. Она пока ничего не понимала, но зловещие слова о ноже и золоте, как и совет Насти быть осторожной, заставили вдову ощутить совсем рядом смертельную и загадочную опасность.

Выйдя на крыльцо, она почти наткнулась на Присю и тут же велела ей:

— Разбери-ка мой сундук с вещами, а я должна немедленно идти во дворец. Да еще по дороге мне надо заглянуть к своей новой знакомой.

— Хорошо, пани, — кивнула Прися и показала рукой в угол крыльца, где, присев на корточки, с чем-то возилась служанка Гликерии. — Смотрите, какой непонятный случай: кот вдруг ни с того ни с сего сдох. Только что был живой, резвый — и вдруг…

Татьяна Степановна вспомнила пузырек с лекарством, выпавший из рук Гликерии, и застыла от внезапного и дикого подозрения. С трудом оторвав от пола задеревеневшие ноги, она сошла с крыльца и торопливо устремилась к воротам.

Глава пятнадцатая Сватовство на сцене и в жизни

Иван Леонтьевич был до дрожи в коленях напуган внезапным приездом Теплова, которого, как и гетмана, ожидали в Глухове лишь через неделю. Теплов явился в гетманскую резиденцию тихо, почти тайно, никого не оповестив о своем приезде. Он часто так делал, желая застать подчиненных врасплох. Сразу же вызвав к себе Шалыгина, объявил ему, что сегодня вечером должно провести генеральную репетицию, ибо уже завтра, самое позднее — послезавтра пожалует гетман в сопровождении своих высоких гостей. Иван Леонтьевич едва не хлопнулся в обморок, не решаясь сказать, что главные исполнители сейчас в отъезде и едва ли успеют к вечерней репетиции. Не смея перечить суровому и властному ментору, подавленный служитель Мельпомены вышел в коридор и побрел прочь из дворца, спотыкаясь и понурив голову.

Но, на его счастье, одновременно с Тепловым в гетманскую столицу вернулась Наталья Демьяновна — мать Алексея и Кирилла Разумовских. Она несколько месяцев гостила у родичей в Козельце, на околице которого когда-то жила семья простого реестрового казака Григория Розума. В память о чудесном возвышении своих сыновей старушка решила заложить в Козельце церковь Рождества Христова.

Наталья Демьяновна была уже не той неловкой селянкой, которая когда-то, много лет назад, приехав по приглашению императрицы в Петербург и побывав в руках горничных и парикмахера, сама себя не узнавала в пышных придворных нарядах. Сейчас она уже со смехом вспоминала свой давний конфуз: как, поднимаясь по лестнице, увидела идущую навстречу даму в богатом уборе и, приняв ее за государыню, кинулась кланяться, — а потом оказалось, что Наталья Демьяновна не узнала собственного отражения в огромном зеркале.

Впоследствии, устав от церемоний непривычной петербургской жизни, она вернулась на родину, поселившись сперва в Козельце, а потом в Глухове. Бывшая казачка уже вполне освоилась со своим высоким положением и ничуть не робела, но при этом оставалась женщиной доброй и не спесивой. На ее-то доброту и уповал Шалыгин, надеясь, что Наталья Демьяновна защитит его от гневливого ментора. Да и к тому же Иван Леонтьевич знал об особой неприязни Розумихи к Теплову. Зародилась эта неприязнь давно, еще при первом объезде Украины молодым гетманом. В Чернигове тогда ветер сорвал с Кирилла Григорьевича ленту ордена св. Андрея, и Теплов подхватил ее. Наталья Демьяновна увидела в этом зловещее предзнаменование и не раз говорила сыну, что его хитрый наставник-«коварник» будет причиной многих бед, которые постигнут гетмана, да и саму Гетманщину. Кирилл Григорьевич не внял этим предостережениям, но и Наталья Демьяновна не изменила своего мнения о Теплове.

И вот сейчас, увидев Шалыгина, к которому относилась с симпатией, старушка всплеснула руками и огорченно воскликнула:

— Что-то совсем ты, Иван, не весел! Не захворал ли от своих актерских дел? Или, может, — тут она понизила голос, — наш коварник уже успел тебя отругать? Не журись, я за тебя, сироту, всегда заступлюсь.

— Ну, для сироты уж я великовозрастный, — смутился Шалыгин. — А вот за ваше милостивое заступничество огромная вам благодарность.

Он рассказал о том, что приезд высоких лиц ожидался немного позже, а потому к генеральной репетиции еще не все готово.

— Не беда, отложим репетицию до завтра, — успокоила его Розумиха. — А сегодня велю объявить, что буду принимать во дворце всю глуховскую знать, да и простых мещан тоже. Пусть все приходят. Сойдутся и станут промеж собой хвастаться-величаться да спорить за места в театральной зале. Ну, и коварнику поневоле придется с ними со всеми говорить, а не терзать тебя с этой репетицией.

— Поверьте, Наталья Демьяновна, у нас уже все готово, только главные исполнители сейчас в отъезде. Но они должны вернуться не сегодня завтра. Как только появятся — так и начнем.

— Вот и славно, — сказала добродушная Розумиха. — Может, к вечеру они и прибудут. А пока велю Теплову назначить во дворце прием, пусть идут ко мне с поклоном все, кто пожелает.

Итак, час решительного смотра талантов был отсрочен, но это не могло спасти Ивана Леонтьевича в случае задержки Насти и Дениса. Приказав всем актерам, а также певцам и танцорам усердно повторять свои роли, Иван Леонтьевич бегал от дворца к музыкальному и актерскому павильонам, выскакивал на улицу, вздыхал от нетерпения и в мыслях молился за успех своего любимого дела. Савву и еще двух казаков он послал следить за въездными дорогами — с тем, чтобы при появлении Насти и Дениса последние были тотчас оповещены о срочной репетиции.

В послеобеденные часы, когда зной уже стал немного спадать, взмокший и взволнованный Иван Леонтьевич топтался перед фасадом гетманского дворца, поглядывая на распахнутые по случаю приема гостей ворота парка. Все знатные горожане, явившиеся на прием, уже прошли в большую залу, и теперь площадь перед дворцовыми воротами была пуста.

И вдруг раздался цокот копыт и за оградой замелькал знакомый всадник, при виде которого Иван Леонтьевич чуть не подпрыгнул от радости и, поспешив ему навстречу, закричал:

— Денис! Слава Богу, я спасен!

Томский спешился, отдал поводья казаку, стоявшему на воротах, и с улыбкой поприветствовал Шалыгина.

— Но где Анастасия? Она скоро явится? — кинулся к нему с расспросами Иван Леонтьевич. — А ваша поездка была не напрасной?

Томский остановился, быстро глянул по сторонам и приглушенным голосом ответил:

— Как я и думал, убийцы — Боровичи. А помогал им во всем Заруцкий с товарищами.

Шалыгин слегка опешил, но потом нахмурился, возмущенно дернул головой и спросил:

— И доказательства есть?

— Есть. Кстати, не болела ли Гликерия после нашего отъезда?

— Да… — Шалыгин удивленно поднял брови. — Да, она полтора дня не выходила из дому. А ты откуда знаешь?

— Так я и думал, — кивнул Денис. — Она лишь сказалась больной, а на самом деле облачилась в мужское платье и поехала за нами. Гликерия — неплохая актриса, да и супруг ее тоже…

— Но какова причина их злодейств? — в недоумении вскричал Шалыгин.

— Причина та, что сгубила многих людей и даже целые народы, — алчность, зависть. Брат идет на брата ради клочка земли — это ли не вечная трагедия? Боровичам хотелось избавиться от Анастасии, но умертвить ее у себя в доме они не могли, это было бы слишком подозрительно. Вот и решили использовать зловещую легенду о лесном озере. А когда не получилось с озером, придумали разбойников в масках.

— Неужели ради простого, небогатого поместья в Криничках они решились на несколько убийств?

— Надо послать стражников к дому Боровичей, — вместо ответа сказал Денис. — Они могут догадаться, что их разоблачили, и сбежать.

В этот момент во дворе появился Савва с двумя казаками, и Шалыгин, подозвав их поближе, велел:

— Идите к дому Боровичей и приведите сюда пана Илью и пани Гликерию. Скажите им, что сам Теплов желает послушать их пение. Да смотрите, чтобы по дороге ко дворцу пан и пани не потерялись.

Когда казаки ушли, Иван Леонтьевич повернулся к Денису и заметил:

— Эта стража, пожалуй, будет понадежней пристава. Да и Боровичи, увидев простых казаков, ничего не заподозрят. Но, однако, где же панна Криничная? Вам с ней надо одеваться для репетиции. Все остальные актеры уже готовы.

— Она сейчас прибудет, — сказал Денис, поглядывая по сторонам. — Я ведь ехал верхом, а потому примчался прямо сюда. А она в карете со слугами и нянькой заедет в дом переодеться, а уж потом… Но вот, кажется, и она.

Перед воротами остановилась легкая открытая коляска, из которой, подобрав юбки, ловко выпрыгнула Настя.

— Ладно, я пойду переодеваться, а ты пока поприветствуй нашу приму, — усмехнулся Денис и, оглянувшись на Настю, поспешил к боковому входу во дворец — туда, где располагались театральные комнаты.

Шалыгин, с удивлением отметив, что Денис как будто избегает Настю, поприветствовал девушку и не удержался от вопроса:

— Неужели и вправду злодеями оказались ваши родичи?..

— Увы, все правда, — сухо ответила Настя. — Но об этом — после. Сейчас ведь надо срочно выступить перед Тепловым, так?

— Да, слава Богу, не он один сегодня будет нас оценивать, — сказал Шалыгин, вздохнув с облегчением. — Наталья Демьяновна тоже приехала, и я надеюсь на ее благожелательность.

— Говорят, в парадной зале собралось много людей? Тогда я тоже пройду через боковой вход, чтобы с ними не встречаться. — Настя кивнула на дверь, за которой скрылся Денис.

— Да, так будет лучше. А почему Боровичи не захотели поехать вместе с вами? Они что-то заподозрили?

— Вряд ли. Они сказали, что им не к спеху, придут пешком.

— Значит, я правильно сделал, что послал за ними казаков… — пробормотал Шалыгин.

— И вот еще какое дело, Иван Леонтьевич. Сегодня в Глухов прибыла моя мама. По дороге она познакомилась с какой-то дамой и хочет вместе с ней идти сюда, во дворец. Пожалуйста, прикажите привратнику и лакеям, чтобы любезно их пропустили.

— Не беспокойтесь, слуг я предупрежу и сам представлю вашу маменьку Наталье Демьяновне и Теплову. А вы, панночка, извольте бегом переодеваться к выступлению.

Настя не заставила себя долго ждать, кинулась к боковому входу, только юбки мелькнули у двери.

Иван Леонтьевич немного потоптался на месте, решая, то ли сразу идти к актерам и готовить их для выступления, то ли искать пристава и вызывать стражу для задержания убийц. Но, поколебавшись, он решил, что до окончания репетиции не стоит омрачать зрителей и актеров ужасным известием.

Шалыгин уже направился к ступеням дворца, но шум подъехавшей коляски заставил его оглянуться. В экипаже прибыли две женщины — по виду благородные дамы. Присмотревшись внимательней, он узнал в одной из них мать Дениса Томского, с которой однажды встречался в Петербурге. Лицо другой дамы тоже показалось ему знакомым, но он еще не успел понять, кого она напоминает, как Елена Никитична, подойдя к нему быстрым шагом, воскликнула:

— Здоров будь, Ваня Шалыгин! Узнала тебя сразу, ничуть не изменился. Вот, любезная Татьяна Степановна, если еще не знаете этого молодца, так представлю его вам: Иван Леонтьевич Шалыгин, управитель гетманского театра.

Шалыгин, тут же догадавшись, кем была вторая дама, живо откликнулся на приветствие:

— Добрый день, Елена Никитична и Татьяна Степановна… Криничная, я думаю. Ваша дочь только что предупредила меня, что вы придете во дворец с новой знакомой. Вот уж не предвидел, кем окажется эта дама! Я ведь с Еленой Никитичной знаком через ее сына. А вас, Татьяна Степановна, знал пока что лишь по рассказам вашей дочери и… и племянника.

Лицо Криничной заметно помрачнело, и она, переглянувшись с Томской, тихо сказала Шалыгину:

— Мне надо срочно переговорить с Настей. А что до племянника и его жены, так тут, понимаете ли, какое дело… не знаю, как и сказать…

— Вы о Боровичах не волнуйтесь, я уже послал за ними людей, они тоже скоро прибудут сюда, — заявил Шалыгин.

— Да я не об этом волнуюсь, — махнула рукой Татьяна Степановна. — Мне не дает покоя разговор, который я сегодня нечаянно подслушала. Илья с Гликерией говорили о каких-то убийствах, ножах, золоте… Я уж прямо извелась. Что тут в Глухове случилось за это время? Настя мне ничего такого не писала…

— Вы подслушали какой-то странный разговор?.. — Иван Леонтьевич лихорадочно соображал, как бы выйти из затруднительного положения, ибо не хотел и не имел времени объяснять почтенным дамам столь ужасные вещи. — Это, вероятно, Илья с женой учили роли в новой трагедии.

— Вот, я же вам говорила, что это все диалоги из пьесы! — воскликнула Елена Никитична. — Напрасно вы, голубушка, разволновались и напридумывали разных страстей.

— А как же кот, который… — пробормотала Татьяна Степановна.

— Это всего лишь случайность, — успокоила ее спутница.

— О чем вы, какой кот? — рассеянно спросил Шалыгин и, с беспокойством оглядевшись по сторонам, заторопился: — Пойдемте, сударыни, я представлю вас Наталье Демьяновне и Теплову. Думаю, вам позволено будет присутствовать на репетиции, поскольку ваши дети исполняют главные роли.

— Но мне сперва надо поговорить с Настей! — возразила Криничная.

— Сейчас невозможно, поговорите после репетиции, — заявил Шалыгин и с поклоном препроводил дам в центральную дверь дворца.

Большая зала напомнила Елене Никитичне императорский дворец на Мойке, куда однажды Томская была приглашена Елизаветой Петровной. В гетманском дворце все было уменьшено по сравнению с петербургским, но пропорции оставались те же, да и отделка так же поражала роскошью. По одной стороне залы шли огромные окна, по другой — венецианские зеркала. Шелковые обои бирюзового цвета великолепно сочетались с тонкой позолоченной резьбой, потолок был расписан изображениями нимф и фавнов. Для вечера слуги уже приготовили множество восковых свечей, вставленных в бронзовые подсвечники. Можно было представить, как роскошно и таинственно заблестит парадное великолепие залы в мерцании свеч. Татьяна Степановна, хоть и не была здесь ранее, но почти не дивилась окружающей роскоши и красоте, потому что ее мысли были заняты совсем другим. Елена Никитична, поглядывая на сосредоточенное лицо своей спутницы, и сама невольно проникалась тревогой.

Между тем в зале было полно людей, которые только и делали, что осматривали и обсуждали обстановку дворца. Дворяне, купцы и знатные мещане Глухова, засвидетельствовав свое почтение Наталье Демьяновне, теперь разошлись во все концы, любуясь зрелищем парадной залы, в которую их допускали лишь по большим праздникам, да и то не всех. Наталья Демьяновна, доставившая им это удовольствие, теперь скромно стояла в стороне, возле двери, ведущей в театральный флигель. С ней радом, но как-то в тени, топтался с хмурым видом Теплов. Наталья Демьяновна беседовала со священником церкви Св. Николая, и никто из окружающих не решался прерывать эту беседу. Впрочем, у гостей хватало о чем говорить, и в зале стоял ровный гул голосов, иногда прерываемый восклицаниями и взрывами смеха.

Шалыгин, пройдя прямо к Розумихе и Теплову, был сразу же замечен и удостоен внимания.

— Ну что, нашлись твои актеры? — с добродушной улыбкой осведомилась Наталья Демьяновна.

— Да, они уже одеваются для репетиции, — кивнул Шалыгин и указал на благородных вдов: — А вот их родительницы приехали. Позвольте представить: Елена Никитична Томская и Татьяна Степановна Криничная.

Мать гетмана благодушно выслушала приветствия обеих женщин и, узнав, что сын Елены Никитичны — ученый-историк, радостно кивнула:

— Это хорошо, мой Кирюша любит ученых людей. С ним из Петербурга приедет несколько академиков.

Томская сказала, что Денис уже имел честь быть представленным Кириллу Григорьевичу, и Наталья Демьяновна, улыбаясь, подвела итог беседе:

— Ну что ж, с матерями я познакомилась, пора и на деток посмотреть. Веди нас, Иван Леонтьевич, в театральную залу.

Дверь во флигель бесшумно отворилась, и в нее вошли Наталья Демьяновна с компаньонкой, Теплов с двумя своими секретарями, а затем Шалыгин и Татьяна Степановна с Еленой Никитичной, которым было позволено, как матерям главных исполнителей, присутствовать на репетиции.

Остальные гости, побродив еще немного по большой зале, были вежливо, но настойчиво выпровожены оттуда дворецким. Мало кто из них успел заметить появление Криничной и Томской. Между тем среди гостей были двое, которых приезд благородных вдов мог бы живо заинтересовать. Но как раз именно эти двое в момент появления Татьяны Степановны и Елены Никитичны были заняты беседой друг с другом и находились не в той стороне залы, через которую прошли вдовы. Так и получилось, что Вера Томская и Остап Новохатько вовремя не узнали о приезде почтенных дам, вызванных в дорогу «доброжелательными» письмами.

Беседа, которою были так увлечены Вера и Остап Борисович, касалась, разумеется, Дениса и Насти. Их одновременное исчезновение из Глухова выглядело не просто досадным, но и весьма подозрительным и, конечно же, не могло не волновать Веру и Остапа Борисовича. Когда, перебрав все возможные толкования этого отъезда, Томская и Новохатько так и не пришли ни к какому выводу, в толпе гостей возникло шевеление, вызванное просьбами дворецкого следовать к выходу. Только оказавшись за пределами дворца, Вера и Остап Борисович узнали из разговоров в толпе о возвращении в Глухов Насти и Дениса и о приезде их матерей, которых Шалыгин успел представить Наталье Демьяновне, пока Томская и Новохатько были заняты беседой. Товарищи по несчастью кинулись было засвидетельствовать свое почтение вдовам, но театральный зал оказался закрыт, поскольку на репетицию были допущены лишь избранные. Пришлось Вере и Остапу Борисовичу набраться терпения и ждать.

Между тем на сцене театрального зала уже шел генеральный смотр. Чтобы сразу же расположить строгих ценителей, коими являлись Теплов и его секретари, Иван Леонтьевич решил начать с самой выигрышной сцены — знакомства Катарины и Петруччо.

Шторы на окнах были задернуты, и лица немногочисленных зрителей тонули в полумраке, а потому актеры, выступавшие на ярко освещенной сцене, не сразу могли разглядеть тех, кто оценивал их мастерство. Впрочем, увлеченные игрой, они почти не смотрели в зал. Зато Татьяна Степановна и Елена Никитична наблюдали за сценой с восторгом, не отрываясь.

И в самом деле, игра актеров стоила того, чтобы ею восторгаться. Настя и Денис играли увлеченно, с азартом, позабыв о том, что они на сцене. Их сверкающие взгляды, колкие реплики, порывистые движения, — все было подобно искрам от удара скрещенных клинков.

— И до чего ж славно играют… — прошептала Елена Никитична, наклонившись к Татьяне Степановне. — Ваша дочь — настоящая красавица. И у нее талант.

— Только характер у нее — не лучше, чем у этой Катарины, — вздохнула Криничная. — Она и впрямь нуждается в укрощении.

— Мой Денис тоже, — усмехнулась Томская. — Однако на сцене они неплохо укрощают друг друга.

— Если бы в жизни моя Настя встретила такого славного и умного парня, — пробормотала Татьяна Степановна, не сводя глаз со сцены.

— Красивая пара, ничего не скажешь, — заметила ее соседка. — Неужели эти герои так и не поладят между собой?

Сцена знакомства Катарины и Петруччо подходила к концу; из-за кулис появились актеры, изображавшие старика Баптисту и других персонажей; выглядели они слегка беспомощно, но искрометная игра главных героев отвлекала внимание зрителей от второстепенных фигур. Наконец, воскликнув свою прощальную реплику: «Целуй же, Кет, меня без опасенья, сыграем свадьбу в это воскресенье!», Денис схватил Настю в объятия и, преодолев отчаянное сопротивление девушки, крепко ее поцеловал. Поцелуй получился столь впечатляющим, что Наталья Демьяновна и сидевший в зале синьор Валлоне невольно зааплодировали. Шалыгин с вопросительно-довольным видом оглянулся на Теплова, но тот хранил непроницаемое выражение и лишь соизволил слегка ударить ладонью о ладонь в знак снисходительного одобрения. Елена Никитична и Татьяна Степановна тоже хотели бы воздать хвалу талантам своих чад, но не решились сделать это громогласно, а только лишь переглянулись с понимающими улыбками. Благодаря тому, что сидели они тихо, да еще и в полумраке, Настя и Денис их не заметили и убежали за кулисы, не ведая, что играли под взглядами своих родительниц.

Дальше наступила очередь Бьянки и Люченцио, которых не очень умело, но старательно изображали Мотря и Тарас.

Тем временем Настя и Денис продолжали свое бурное объяснение уже за кулисами. Пользуясь всеобщей суетой, Настя пробежала между декорациями и спряталась за шторой у окна. Она боялась и в то же время втайне надеялась, что Денис без труда ее здесь найдет. Так оно и случилось. Чуть отодвинув штору, он увидел девушку прямо перед собой — и тут же заслонил ей путь к отступлению. Она вздрогнула и прижала ладони к своим раскрасневшимся щекам. Ее дыхание было учащенным, огромные черные глаза влажно блестели в полумраке.

— Настя, это же глупо — бегать друг от друга, словно мы маленькие дети, — сказал Денис, отводя ей руки от липа. — Давай наконец объяснимся.

— Уже объяснились в Криничках, о чем еще говорить? — нервно дернулась Настя. — Вы сказали мне, что я не подхожу вам в жены, потому что…

— Это неправда! — горячо запротестовал Денис. — Только ты одна мне и подходишь в целом свете. Но я был так ошеломлен появлением этого золота, что вконец растерялся. Ты не захотела меня выслушать, а я сразу не смог объяснить. Умоляю, выслушай хотя бы теперь, и ты все поймешь.

Он приблизил свое лицо к Настиному, и она чуть отодвинулась назад. Ее губы все еще горели от поцелуя, к которому Денис принудил ее на сцене.

— Ладно, говорите, только кратко, — пробормотала она, стараясь не встречаться с ним взглядом.

— Помнишь, я говорил о разочаровании, которое пережил, вернувшись из-за границы на родину? Ты, наверное, подумала, что я это сказал в философическом смысле: вот, дескать, увидел, как скудно и грязно живет народ в родном отечестве, как правят всюду интриганы и лихоимцы, — да и запечалился. Так? Нет, я был слишком молод, чтобы мучиться мировой или общественной скорбью. Причина была вполне личная. Некий богатый самодур, вышедший в дворяне из откупщиков, однажды за столом стал бахвалиться, да при этом каждым словом выдавал свое невежество. Тут я поневоле вспомнил французскую комедию «Мешанин во дворянстве». А потом еще прочитал из Антиоховой сатиры: «Коли речь моя слаба, коли в ней ни чину, ни связи, — должно ль о том тужить дворянину?»^[24] Самодур озлился, стал оскорблять меня, вспомнил недобрым словом и моего отца. Тогда я вызвал его на дуэль, хотя это было чистым безумием с моей стороны: я знал, что этот невежа заядлый охотник и прекрасно стреляет, а я в то время еще не успел толком обучиться стрельбе. Но отступать уж мне было негоже. На дуэли мы выстрелили почти одновременно, и я, конечно, промахнулся. А он прицелился точно мне в грудь, и лишь каким-то чудом я успел в последний миг заслониться пистолетом, и пуля только задела мне плечо. После этой дуэли меня обуял стыд: мне вдруг стало казаться, что я выгляжу этаким ученым неженкой. Оправившись от раны, я каждую свободную минуту стал посвящать стрельбе и фехтованию. От природы я не был обделен силой и ловкостью, а потому в ратных упражнениях делал успехи. Но мой коварный враг теперь уязвил меня с другой стороны. Он свел знакомство с управителем нашего имения под Тверью. Два мошенника быстро нашли общий язык и повели дело так, что скоро наше имение было вконец разорено. Мой враг еще больше разбогател и с помощью своих денег переманил одну актрису-француженку, с которой у меня был роман. При этом он во всеуслышание заявил, что поправить свои денежные дела я смогу только с помощью выгодной женитьбы. И даже предложил мне в жены свою сестру, о которой все знали, что она стара и уродлива. Дело у нас с ним опять дошло до дуэли, и на этот раз я его ранил. Но, даже раненый, он со злобой кричал мне: «Дурак ты, хоть и ученый! Когда вконец разоришься — женись на денежном мешке, иначе своих дел не поправишь». С тех пор прошло три года, и враг мой вместе с выжигой управляющим попали в тюрьму за казнокрадство, а я все еще не могу забыть той насмешки, которой он меня словно припечатал. Да и как забыть, если приятели столько раз со смехом меня спрашивали: «Что, брат Томский, когда женишься на денежном мешке?» Будто на другой способ обогащения у меня ума не хватит. Вот так порой насмешка ущемляет самолюбие на долгие годы. Прости меня, Настенька, что сразу все не рассказал.

— Какая глупая история! — фыркнула Настя. — Вы, Томский, и вправду ученый дурак!

— Да, верно… Лишь дурак мог в чем-то засомневаться, когда такая девушка, как ты, согласилась стать его женой.

Порывисто преодолев не слишком сильное сопротивление Насти, Денис заключил ее в объятия и страстно поцеловал. Когда он оторвался от ее губ, она сказала уже более мягко и почти без насмешки:

— Не лучше ли золото оставить в земле, чем зарывать в землю любовь?

— Настенька!.. Так ты меня прощаешь? — спросил он с надеждой и, не дожидаясь ответа, снова ее поцеловал. Движение Настиных губ и ее руки, обвившиеся вокруг его шеи, были красноречивей всяких слов. — Я вновь прошу тебя стать моей женой. Ты согласна?

Настя секунду поколебалась с ответом, но тут громкий голос Якова прозвучал где-то совсем близко:

— Пан Томский! Денис Андреевич! Вас спрашивают Иван Леонтьевич и Теплов!

Денис бы, может, и помедлил уходить, но Настя мгновенно от него отпрыгнула и, заслонившись шторой, скользнула в соседнюю нишу. Денису ничего не оставалось, как, досадливо тряхнув головой, пойти на зов устроителей праздника. По дороге он успел мельком удивиться, зачем вдруг понадобился Теплову.

А дело было в том, что, пока Денис объяснялся с Настей, а Тарас и Мотря изображали на сцене влюбленную пару, к Теплову на цыпочках приблизился чиновник его канцелярии и что-то шепотом ему рассказал. Тут же Теплов, встрепенувшись и нахмурив брови, сделал знак актерам остановиться и жестом подозвал к себе Шалыгина. Иван Леонтьевич приблизился, предчувствуя строгое внушение. И в самом деле, гнев Теплова не заставил себя долго ждать.

— Что это здесь у тебя творится, Иван? Актрис гетманского театра убивают, а ты молчишь? Почему только сегодня к вам приехал исправник из Нежина?

— Мы и раньше ему сообщали, наш пристав ездил в Нежин, — скороговоркой пояснил Иван Леонтьевич. — Но эти господа полицейские чиновники не очень-то торопятся, ведь убитые девушки были простого звания…

Татьяна Степановна и Елена Никитична, прислушиваясь к разговору, пересели поближе к собеседникам. Тарас и Мотря, все еще стоявшие на сцене, тоже насторожились.

— Они не простые, поскольку играли в гетманском театре! — грохотал Теплое. — И потом, у тебя же, кажется, есть актрисы и из дворян. Вот эта, которая играла Катарину, она кто? Отец ее — из казацкой старшины, так? Представь, какой шум среди местной знати наделало бы ее убийство! Почему ты мне вовремя не сообщил? Если вы тут сами не можете навести лад, так хоть бы мне-то вовремя сказали, я бы уж отыскал убийц! А теперь время упущено, злодеев не найдешь.

— Простите, ваше сиятельство, — скромно потупился Шалыгин, — но мы надеялись обойтись своими силами, не беспокоя вас. И уже распознали убийц.

— Распознали? И кто же это у вас такой смекалистый? — насмешливо спросил Теплов. — Небось, какая-нибудь бабка-колдовка, которая увидела лицо злодея в чане с водой?

— Нет, ваше сиятельство, загадку разгадал ученый человек, — с поклоном ответствовал Шалыгин. — Да вы его только что видели, он играл на сцене.

— Денис Томский? — удивился строгий ментор. — Вот уж поистине чудеса с этими господами учеными. Приезжают изучать древности, а сами занимаются спасением хорошеньких актрис… — Теплов хмыкнул. — И что же, он разведал правду? У него есть какие-то доказательства? Впрочем, пусть он сам обо всем мне доложит. Вели его позвать.

Приказание Теплова было тут же исполнено, и Дениса вызвали из-за кулис как раз в момент его объяснения с Настей.

Когда Денис вышел в зал, Елена Никитична нарочно прикрылась веером, чтобы сын сразу ее не увидел. Почтенная вдова хотела послушать его беседу с Тепловым как бы со стороны. Не менее напряженно прислушивалась к беседе и Татьяна Степановна, которая уже поняла, что ее Насте совсем недавно грозила смертельная опасность. Криничная хотела и боялась услышать имена убийц.

— Что же, адъюнкт, ты тут, значит, по сыскному приказу, да еще по актерскому делу? — с насмешкой спросил Теплов, оглядев Дениса с ног до головы.

Томский, облаченный в старинный колет и шоссы, выглядел причудливо, но при этом весьма привлекательно. Ничуть не смутившись от язвительного тона Теплова, он ответил тоже с усмешкой:

— Кирилл Григорьевич давно приглашал меня в свою столицу, и я, как почтительный гость, хотел быть полезным хозяину. Мне кажется, наш президент не будет корить меня ни за сыскное дело, ни за актерское.

Теплов пошевелил бровями и, хмыкнув, заметил:

— Что ж, актер из тебя неплохой, это я подтверждаю. Ежели завтра будешь играть не хуже — гетману понравится. А что до твоих поисков злодея… тут уж, братец, ты явно занялся не своим делом. Хотя вот Шалыгин говорит, будто ты нашел убийц. Однако еще неизвестно, что на это скажет нежинский исправник.

Денис знал от Шаляпина, что чиновник из губернского города — большой приятель и доносчик у Теплова, а потому ответил незамедлительно:

— Погодите вмешивать в это дело исправника; сдается мне, что убийцы сами себя выдадут.

— Но мне-то ты можешь сообщить, кто они? — с оттенком раздражения спросил Теплов.

— Могу, хоть мне это весьма досадно. Убийцами оказались родственники той благородной барышни, что играла со мной на сцене. Их зовут Илья и Гликерия Боровичи.

Татьяна Степановна, хоть и ожидала такого ответа, все-таки не выдержала и, ахнув, схватилась за грудь. Елена Никитична стала обмахивать ее веером и успокаивать. Тут все оглянулись на женщин, и сердобольная Наталья Демьяновна воскликнула:

— Вот бедняжка Татьяна Криничная, ведь это ее племянник!

Денис, увидев мать, кинулся к ней с радостным удивлением:

— Матушка! Какое чудо вас привело сюда?

— Об этом после, — сказала Елена Никитична, приобняв сына. — Но, однако, я вижу, что приехала вовремя. Тут, право, такие события, такая кровавая драма… И в центре ее — дочь моей новой подруги.

Денис перевел взгляд на Татьяну Степановну, без труда догадавшись, что перед ним — мать Насти.

— Неужели и вправду Илья хотел убить Настю?.. — прошептала вдова, горестно покачав головой.

— Увы, сударыня, — вздохнул Денис. — Поверьте, мне очень жаль, но это правда.

— Да… недаром я их заподозрила сегодня, когда слышала этот странный разговор о ноже и золоте… — прошептала Криничная.

— Какой разговор? — тут же забеспокоился Денис.

Теплое, его секретарь, Наталья Демьяновна и даже синьор Валлоне с любопытством повернулись к Татьяне Степановне. Она постаралась объяснить как можно короче:

— Гликерия упрекала Илью, что у него не хватило духу вовремя ударить ножом. А потом они еще досадовали на защитника, который им все время мешает. Теперь я понимаю, что защитник моей дочери — это вы, Денис Андреевич.

— Не волнуйтесь, Татьяна Степановна, все уже позади. — Денис поклонился и поцеловал руку Настиной матери.

Теплов, желавший, видимо, и себе присвоить часть заслуг по поимке преступников, металлическим голосом провозгласил:

— Следует немедленно арестовать убийц! Я сам с ними поговорю! Надо же знать причины такого злодеяния.

— Видите ли, сударь, — быстро вмешался Иван Леонтьевич, — если прислать за ними ваших чиновников, так злодеи, пожалуй, сразу обо всем догадаются и сбегут. А потому я велел нашим казакам доставить Боровичей в театр, словно бы на репетицию оперы. Они ведь, знаете ли, в опере поют…

— Кстати, об опере, — недовольно поморщился Теплов и взглянул на синьора Валлоне. — Неужели вы надеялись с помощью ваших авантюрьеров и вот этого недоученного капельмейстера сыграть перед гетманом итальянскую оперу?

— Простите, ваше сиятельство, я ведь не думал, что так получится, — смутился Шалыгин. — Да у меня времени не было…

— Однако чем же ты теперь заменишь отдеру, несчастный? — поджал губы Теплов.

— У нас есть прекрасные певцы и танцоры, — скромно заметил Иван Леонтьевич.

Его тотчас поддержала Наталья Демьяновна:

— Это будет даже лучше, чем опера! Наших малороссийских певцов и в Петербурге любят посильнее итальянских!

— Но Кирилл Григорьевич… — начал было Теплов.

— Я объясню ему все как есть! — заверила Наталья Демьяновна. — Мои сыны не чураются казацких песен и танцев. Однако что-то мне тут стало жарковато от споров. — Розумиха принялась быстро обмахиваться веером. — Пойду-ка я выйду во двор. Сделаем перерыв, потом поглядим остальное.

Наталья Демьяновна в сопровождении компаньонки важно выплыла из зала, а вслед за ней двинулись, не переставая обсуждать будущее представление, Теплов с Шалыгиным.

— А где моя Настя? — забеспокоилась Татьяна Степановна. — Я хочу немедленно с ней поговорить!

— Сейчас я ее приведу, — вызвался Денис и тут же с завидной резвостью устремился за кулисы.

— Какой славный, почтительный молодой человек, — заметила Татьяна Степановна, глядя ему вслед. — Когда я мечтала о сыне, то представляла его именно таким.

— Ах, не всегда он бывает таким почтительным и милым, — улыбнулась Елена Никитична.

— По-моему, вы к нему слишком строги.

— А по-моему, это вы чересчур строги к своей дочери.

Тем временем Денис отыскал Настю, схватил ее за руки и, пристально глядя ей в глаза, объяснил:

— Там, в зале, сидят наши матери. Каким-то образом они познакомились в дороге и, по-моему, успели подружиться. О Боровичах всем уже объявлено. Татьяна Степановна называет меня твоим спасителем. Кажется, я ей понравился. Теперь твоя очередь пустить в ход свои чары. Думаю, у тебя это получится без труда. Еще несколько минут — и родительское благословение нам обеспечено. Иди, твоя матушка тебя зовет.

— Родительское благословение? — вскинулась Настя. — Да о чем ты говоришь? Ты разве уже сделал мне предложение и получил мое согласие?

— А разве нет?

Денис попытался ее обнять, но Настя ловко увернулась и стремительно понеслась из-за кулис в зрительный зал, лишь мелькнуло ее причудливое сценическое платье из розовой тафты. Денис посмотрел ей вслед и вздохнул с мечтательной улыбкой. Он был почти уверен в ее ответе, но маленький холодок сомнения все же оставался и тревожил ему душу.

Да и Настино сердце билось тревогой, когда она предстала пред очи Елены Никитичны и своей матери, которая тотчас набросилась на девушку с упреками:

— Ну как же ты могла скрыть от меня, что здесь такие дела творятся? Почему не написала мне? Ведь чуяло мое сердце, что с тобой неладно…

— Погодите, мама, — смущенно остановила ее Настя, взглянув на Елену Никитичну.

— Да, конечно… — опомнилась Татьяна Степановна. — Вот, любезная сударыня Елена Никитична, позвольте представить вам мою своенравную дочь Анастасию. Ведь говорила же я ей, чтобы не ехала в Глухов играть в театре. Мыслимое ли дело для девушки дворянского сословия выступать на сцене рядом с мещанками и поселянками? А она мне начала доказывать, что нынче другие времена, искусства и науки важнее происхождения. Ну и Боровичи, конечно, меня тоже в этом убеждали. Теперь понятно, какой у них был интерес… Вернее, совсем не понятно, зачем они на тебя охотились. Ведь имение-то наше невелико и небогато. И о каком золоте говорила Гликерия?.. Можешь ты мне ответить, своевольница?

— Ну, не браните свою милую дочь, — вступилась Елена Никитична. — Видите, девушка и без того растеряна. А что до игры на сцене, так ничего зазорного в том нет. Я вот даже обрадовалась, когда увидела, как славно мой Денис играет.

— Но он мужчина, ему позволительно, — заметила Татьяна Степановна. — А вот Анастасия, баламутка…

— Полно вам, дорогая, — улыбнулась Томская. — Я бы только радовалась, если бы имела такую дочь.

Настя с искренней благодарностью взглянула на Елену Никитичну, а за ее спиной вдруг раздался бодрый голос Дениса:

— Матушка, вы вполне можете иметь Настю своей дочерью, если посватаете ее за меня.

Все три женщины воззрились на Дениса не то удивленно, не то обрадованно. Но никто ничего не успел ответить, потому что в зал вдруг вихрем ворвались Вера и Остап Борисович. За время, пока шла репетиция, они, естественно, успели узнать о приезде благородных вдов и, едва дождавшись, когда из дворца выйдут Теплое и Розумиха, тотчас кинулись засвидетельствовать приезжим свое почтение. Увидев рядом с матерями их детей, авторы ревнивых эпистол в первое мгновение растерялись, но ничто не могло остановить их наступательного порыва. Новохатько, подлетев к Татьяне Степановне, старательно расшаркался и тут же что-то зашептал ей в ухо, искоса поглядывая на Дениса. Со стороны можно было расслышать его особенно настойчиво повторяемые слова: «Это же тот самый!» Вера, чмокнув в щеку Елену Никитичну, взяла ее под локоть и, стараясь увести подальше от Насти, зашептала: «Это же она, та самая…»

Между тем Татьяна Степановна, отбиваясь от Новохатько, с досадой ему говорила:

— Как вам не совестно, Остап Борисович, возводить этакую напраслину! Да ведь Денис Томский спас мою Настю! Полно вам наговаривать, я своим глазам верю больше, чем вашим измышлениям!

Чуть поодаль от нее Елена Никитична столь же решительно отвечала Вере:

— Негоже тебе было писать такое письмо! Ты все-таки Денису свояченица и должна желать ему добра. А кто может быть лучше для него, чем такая девушка, как Анастасия? Она мне сразу понравилась, а ведь я, как известно, людей насквозь вижу.

Вера и Остап Борисович еще не успели понять до конца, что их партия проиграна, как вдруг в зале появился Шалыгин и срывающимся от волнения голосом прокричал:

— Боровичи бежали! Ускользнули из-под носа у наших казаков, вскочили на лошадей и поскакали неизвестно куда!

— Значит, все-таки они… — простонала Татьяна Степановна, которая до этого последнего доказательства все еще таила надежду на невиновность племянника.

— Я знаю, куда они ускакали, — сказала Настя. — В свое имение. Там Заруцкий с его разбойниками помогут им скрыться.

— Их надо догнать! — Денис рванулся к выходу.

— Но за ними уже гонятся казаки и пристав! — крикнул Шалыгин.

Настя кинулась к Денису и, преградив ему дорогу, горячо зашептала:

— Не надо, прошу тебя, умоляю, не гонись за ними! Я не хочу, чтобы ты ловил моих родичей, вступал с ними в перестрелку! Пусть это делают те, кто должен по закону.

— Но Настя… — пытался возразить Денис, отодвигая девушку в сторону.

— Нет-нет! — Она невольно сорвалась на крик. — Пожалуйста, не надо! Не омрачай день нашей помолвки!..

Услышав такие слова, Денис остановился и на виду у всех заключил Настю в объятия.

— Ну вот, они все решили за нас, — с улыбкой вздохнула Татьяна Степановна.

— Нам остается только их благословить, — откликнулась Елена Никитична.

Однако двое в зале были явно раздосадованы таким поворотом событий.

— Только невоспитанная дочь поморского купчины могла согласиться на подобную партию, — прошипела Вера и, взмахнув пышными юбками, повернулась уходить.

За ней двинулся и Новохатько, ворча себе под нос:

— Чего еще ждать от дикой молдаванки с казацкого хутора.

Вдовы повернулись вслед разгневанным «доброжелателям» и сказали почти одновременно:

— А в письмах-то выражали такое почтение!

Глава шестнадцатая Праздничные заботы

— Что же, выходит, ты не французскую комедию поставил, а английскую? Смело, брат, смело! Этакоеновшество и в Петербурге не увидишь! — Кирилл Григорьевич подбоченился, с усмешкой поглядывая на смущенного служителя театральной музы.

— Так ведь это великий Шекспир, как не прельститься такой пиесой, — отвечал Иван Леонтьевич, краснея. — Да и актеры уж больно хороши, подходят для своих ролей так, что грех было и не поставить комедию.

— Кто же эти твои актеры? — поинтересовался гетман. — Из местных или ты где-то нашел иностранцев?

— Героиня из местных. Девица казацко-дворянского рода. А герой… вы его знаете, ясновельможный. Это адъюнкт вашей Академии, дворянин Денис Андреевич Томский.

— Значит, Денис Томский здесь? — Кирилл Григорьевич сделал вид, что удивился, хотя наверняка уже знал о Денисе от Теплова. — А я думал, что наш историк теперь у запорожцев, объезжает тамошние курганы. А позови-ка мне сюда этих… гм, актеров. Хотя, впрочем, поговорю с ними после спектакля. Они небось волнуются?

— Да, ваше сиятельство. После таких событий, как здесь были…

Кирилл Григорьевич уже слышал об убийствах возле лесного озера. Теплов, доложивший ему об этом, постарался, как мог, приукрасить свою роль в поимке преступников. А роль его заключалась только в том, что он послал солдат вдогонку за Боровичами. Погоня, однако, вышла неудачной, — в том смысле, что преступников не удалось доставить живыми и пригодными для допроса и суда.

Подробности ужасной истории сейчас обсуждали все жители Глухова — от знатных дворян до нищих оборванцев. В погоне участвовали и казаки, и солдаты, и приставы, — и, разумеется, при таком числе преследователей никакая тайна бы не сохранилась. Все уже знали, что перед большим оврагом возле речки Есмани лошадь Ильи была подстрелена кем-то из казаков, и тяжеловесный пан Борович так неудачно рухнул на землю, что сразу же лишился чувств от боли. Гликерия, оглянувшись на мужа, отчаянно крикнула и выстрелила в преследователей, но останавливаться не стала, помчалась дальше. Выстрел ее, однако, не пропал даром: пристав получил рану в плечо. Эта рана удвоила рвение служителей правосудия, и они еще быстрей помчались за отважной злодейкой. Возле речки Гликерия спешилась и вскочила в воду. На другом берегу были густые заросли камыша и ивняка, за ними начинался лес и, если бы беглянка благополучно переплыла речку, то скрыться от погони ей было бы нетрудно. Как только Гликерия очутилась в реке, загремели выстрелы, и вода вокруг беглянки вспенилась маленькими фонтанчиками. Наверное, один из выстрелов достиг цели, потому что голова преступницы исчезла под водой. Когда рассеялся дымок от выстрелов, преследователи стали осматривать все пространство вдоль берега, нырять, шарить по дну. Течение в этом месте было быстрым, дно речки — илистым и темным, а потому обнаружить тело Гликерии не удалось. Это породило слухи о том, что злодейка могла спастись и уйти от правосудия с помощью своего отца. Были посланы гонцы в имение Боровичей, но Заруцкого там не оказалось; Харитон Карпович вместе с его сообщником Василем исчезли в неизвестном направлении.

Теперь в руках правосудия оказался только Илья, да и тот был без сознания. Теплов приказал везти его в Нежин, дабы не вызывать лишних кривотолков в Глухове.

К приезду гетмана в его столице был наведен внешний порядок, но слухи и всеобщее возбуждение унять было невозможно.

Услышав обо всем лишь в самом кратком изложении, Кирилл Григорьевич не стал подробно разбираться в происшествии, отложил это дело до окончания праздника, устроенного в честь его приезда.

Гетман выглядел веселым, и, казалось, всецело был поглощен театральным представлением. Только Наталья Демьяновна, да Теплое, знавший Кирилла Григорьевича с отроческих лет, догадывались, что за внешней веселостью скрываются неотступные и, может быть, тяжкие раздумья. Улыбка гетмана порой становилась натянутой, взгляд — неподвижным, а рука, небрежно свисавшая с подлокотника кресла, вдруг сжималась в кулак. Этот вельможа в напудренном парике, в модном вышитом камзоле с кружевными манжетами, казался залетной райской птицей в краю, где был рожден двадцать семь лет тому назад. Но в душе его сохранилась привязанность к родным корням, внушенная то ли матерью и старшим братом, то ли самим духом земли, на которой жили его предки.

Увезенный с Украины в детском возрасте, Кирилл Разумовский обучался в университетах Германии и Франции, после чего получил должность президента Российской академии наук, имея от роду восемнадцать лет. Но, несмотря на столь юный возраст, бывший казак взялся задело старательно. С годами он приобрел в суждениях уверенность и твердость, требуя от ученых практических результатов работы. Как некогда Петр I, Кирилл Разумовский утверждал, что за словами ученых о неограниченном поиске истины и свободе дискуссий скрывается «желание получать побольше денег, но поменьше работать».

Столь же практично подошел он и к своим обязанностям гетмана. Получив указ Сената о подчинении Запорожского Коша гетману, старался разумно управлять Сечью, не допустив ее перехода под власть крымского хана. Двадцатитысячное казацкое войско распорядился реорганизовать, упорядочить обучение казаков военному делу, ввести унифицированную форму и вооружение. Также он заботился об образовании во вверенном ему крае: наметил открыть в Батурине университет с девятью кафедрами, охватить начальным образованием всех казацких сынов.

Теперь же его мысли занимала судебная реформа, которую он поручил разрабатывать своим советникам во главе с ученейшим юристом Федором Чуйкевичем. Понимая, что общество в Гетманщине стало слишком сложным для того, чтобы им могла по-прежнему руководить военная старшина, Кирилл Григорьевич задумал организовать отдельную систему гражданского судопроизводства.

Но, заботясь о нуждах общественных, ученый гетман прежде всего стремился обеспечить собственное благополучие. Близость к царскому престолу позволила ему стать одним из богатейших вельмож империи. Он владел обширными плодородными землями, более ста тысячами крепостных, десятью дворцами, редкостным собранием картин.

Несмотря на молодость, Кирилл Григорьевич хорошо разбирался в тонкостях придворных интриг и понимал, что благоденствие его, как и относительная самостоятельность Гетманщины, могут оказаться недолговечными. Собственно, самим своим возвышением Разумовские были обязаны предмету столь капризному и эфемерному, как любовь царственной девицы. Когда цесаревна Елизавета, руки которой искали французский король, португальский инфант, курляндский герцог, саксонский граф и даже персидский шах, вдруг отдала свое сердце придворному певцу из черниговских казаков, мало кто поверил, что это надолго. Однако чувства Елизаветы всегда были глубже, чем могло показаться со стороны, потому что внешнее легкомыслие сочеталось в ней с глубокой религиозностью. Потому и стал Алексей Григорьевич для нее не кратковременным фаворитом, а супругом, к которому она сохранила привязанность даже после того, как страсть ее прошла. Но в последнее время Елизавета Петровна стала все более склоняться к новому любимцу Ивану Шувалову, который своей образованностью и светской утонченностью выгодно отличался от казака Алексея Розума, любившего по-простому выпить и пошуметь. Хорошо еще, что Шувалов был также лишен спеси, как и Алексей Григорьевич, а вдруг к императрице приблизится кто-нибудь другой — Из тех вельмож, что называют братьев Разумовских «черкасски ми выскочками»? Да и здоровье Елизаветы Петровны заметно ухудшается, а ее преемники вряд ли будут благосклонны к фамилии Разумовских и к гетманату.

Понимая все это, Кирилл Григорьевич спешил закрепить и свое собственное благополучие и права Гетманщины. Однако даже при нынешнем милостивом правлении ему не удавалось осуществить многие свои задумки. Он просил у императрицы дозволения самому устанавливать дипломатические отношения с европейскими дворами, но эта его петиция была отклонена. Также Кирилл Григорьевич добивался права свободно распределять земли на Левобережье, но ему было объявлено, что это право имеет лишь императрица. А еще высочайшим повелением были упразднены внутренние таможни.

Молодой гетман почувствовал, что ему указали его место и пределы его свободы. Как придворный вельможа, он все трезво понимал и готов был не без ловкости лавировать в рамках дозволенного. Но как потомственный казак, в крови которого еще не угасла искра степной вольницы, он не мог унять бунт в своей душе. Потому-то и становился порой беспричинно задумчив и хмур.

Но в характере Кирилла Григорьевича была одна счастливая особенность — он мог стряхивать груз тяжких забот на время праздника и в короткий срок полностью восстанавливать душевное равновесие. Эта природная жизнестойкость казацкого сына не раз спасала его и от болезненного уныния, и от опрометчивых или отчаянных поступков.

Вот и теперь, все более погружаясь в мир шекспировской комедии, гетман постепенно отвлекся от тягостных мыслей, и уже ко второму действию был едва ли не самым веселым зрителем в зале.

Настя и Денис были особенно отмечены гетманом и его гостями. После окончания спектакля Кирилл Григорьевич позвал в свою ложу главных исполнителей.

Настя впервые в жизни увидела перед собой правителя Гетманщины. Кирилл Григорьевич был молод — лишь на год старше Дениса. Красивое лицо гетмана казалось добродушным, но острый взгляд и морщины между бровями выдавали в нем скрытую силу и жесткость. Этот европейски образованный вельможа умел быть решительным и напористым, но умел и обуздывать свои порывы, если понимал, что они напрасны.

Несмотря на молодость, гетман уже был отцом троих детей, и семейство его вновь готовилось к пополнению, о чем свидетельствовал выпирающий живот его супруги. Екатерина Разумовская, урожденная Нарышкина, легко переносила свое положение и была в меру весела и любезна. Сдержанно похвалив спектакль, она удалилась в сопровождении двух дам, приехавших с ней из Петербурга. Кирилл Григорьевич глянул вслед супруге, потом жестом подозвал к себе Теплова и Шалыгина и обратился к Денису:

— Недаром я приглашал тебя в гетманскую столицу. Ты, выходит, не только в науках силен, а и в изящных искусствах. Порадовали вы меня сегодня своей игрой, господа актеры, давно я так не веселился.

Денис отвесил поклон, Настя присела в реверансе. Гетман посмотрел на девушку более внимательно, потом перевел взгляд на Теплова и спросил:

— Значит, убийцы охотились за этой милой панночкой? Чем же она им помешала?

— Я пока не знаю, — был ответ. — Это вот господин Томский занимался раскрытием злодейства, у него и спрашивайте.

— Наслышан я, Денис, о твоих подвигах, — усмехнулся гетман. — Ну, рассказывай, в чем там дело.

Денис заколебался, не зная, должен ли раскрывать Настину тайну, но девушка вдруг сама выпалила:

— Родичи хотели меня убить, чтоб завладеть моим наследством! Они случайно узнали, что на землях моей матери зарыто древнее золото.

— Золото? — брови гетмана поползли вверх. — И кто же его зарыл? Неужели твои предки?

— Нет; оказалось, что на наших землях есть скифский курган, — ответила Настя. — Об этом никто не догадывался, а старый холм все называли Кривой могилой.

Гетман вопросительно посмотрел на Дениса, и тот кивнул:

— Это действительно так, ваше сиятельство. Подтверждаю, как историк.

Возникло всеобщее замешательство. Теплов, Шалыгин и все, кто прислушивался к разговору, застыли в удивлении. Кирилл Григорьевич спросил Дениса:

— Ты намеревался искать курганы далеко на юге, а нашел гораздо ближе? Значит, бывает такое везение?

— Иногда бывает, — невольно улыбнулся Денис. — Я нашел здесь также то, что для меня дороже всякого золота, — невесту себе по сердцу.

Гетман окинул Настю и Дениса оценивающим взглядом и после некоторого молчания изрек:

— Ну что ж, пара хоть куда. И приданое у твоей невесты редкое.

Настя заметила, как тень скользнула по лицу Дениса, и поспешила обратиться к гетману:

— Нет, ясновельможный, то золото, которое зарыто в нашей земле, принадлежит не нам с матерью, а стране, в которой мы живем. И только вы, как наш правитель, можете им распоряжаться.

— Какая умная девушка! — удивился гетман. — Как верно все понимает и знает законы!.. Право, ты, Денис, выбрал себе невесту весьма удачно и вовремя. Я непременно хочу, чтобы вы с ней обвенчались здесь, в Глухове. Я вам устрою славный праздник!

— Спасибо, буду счастлив, — поклонился Денис. — Наши матери нас уже благословили.

Настя молчала, и Кирилл Григорьевич спросил у нее с некоторым удивлением:

— А ты почему не радуешься? Тебя что-то тревожит?

— Мне печально, что убийцами оказались мои родственники, — вздохнула Настя.

Внезапно и гетман помрачнел, отвел взгляд куда-то в сторону. Потом тихо сказал, ни к кому не обращаясь:

— Да, это то, что и целую страну может погубить, — зависть и жадность. Если даже кровные родичи становятся опаснее врагов… — Кирилл Григорьевич не договорил и, согнав со своего лица хмурое выражение, с улыбкой обратился к Денису: — А скажи-ка мне, ученый человек, сколько нужно праведников, чтобы спасти город или целый народ?

— По Святому Писанию Бог требовал, чтобы праведников в городе было не менее десяти.

— И встречал ты в наших краях столько праведников?

— Да. И даже встретил одного пророка. Я думаю, что это именно он помог нам с Настей. — Денис посмотрел на девушку, и она серьезно ему кивнула.

— И как же звали этого пророка? — спросил гетман слегка рассеянно, явно перейдя мыслями на другой предмет.

Дослушать ответ Дениса Кирилл Григорьевич не успел, потому что его отвлекла делегация полковников, явившихся в Глухов из разных городов засвидетельствовать почтение гетману.

В большой зале Настя и Денис смешались с толпой гостей, но все равно чувствовали себя уединенно.

— Повтори, что любишь меня, — попросил он, обнимая ее за талию. — Ты так упорно от меня бегала, что я еще не насытился твоими признаниями. И не будь такой задумчивой, ведь нынче наш день.

— Люблю тебя и повторю это многократно, — улыбнулась Настя. — Но я еще не отошла ото всего, что на меня свалилось. И немного боюсь будущего…

— Не надо ничего бояться. Наше озеро страха уже позади. Все поправимо, когда есть любовь. Кажется, я понял теперь, что хотел сказать нам с тобой тот мудрец Сковорода…

— И я поняла! — подхватила Настя. — Прекрасная птица Вечность, за которой тщетно гонится суетный мир, — это наша любовь. Ничья зависть и злоба ее не одолеет.

— Виват! — весело воскликнул Денис.

В следующий миг за окнами дворца началась пушечная пальба и фейерверки: это горожане приветствовали гетмана. Настя и Денис рассмеялись такому совпадению и сказали друг другу, что этот салют — в честь их любви.

ПРОКЛЯТОЕ ПОМЕСТЬЕ

Глава первая Новый сосед

Полина оглянулась, и сердце ее от страха подпрыгнуло в груди: два зловещих всадника неотвратимо приближались. Их лошади скакали быстрей, чем ее молодая кобылка Фанни. «Спаси, ну спаси меня, милая», — обратилась Полина к лошадке, и та внезапно помчалась с головокружительной быстротой. Преследователи отстали, но девушка вдруг с ужасом поняла, что радоваться ей рано: впереди, подобно зеву огромного дракона, открылась скалистая пропасть. Лошадь, оказавшись на краю обрыва, не смогла удержаться и вместе с всадницей сорвалась вниз. Полина испытала томительно-жуткое чувство падения в бездну. Через миг она разобьется, погибнет, исчезнет… «Бабушка, бедная бабушка, что будет с тобой?..» — пронеслось у нее в голове, и в следующее мгновение Полина проснулась.

Первые несколько секунд она еще приходила в себя после испытанного во сне ужаса, а потом, сев на кровати, стала размышлять, к чему бы привиделся ей этот мрачный и, вместе с тем, романтический сон. Будучи барышней, начитавшейся французских и английских романов, Полина ценила все необычайное, даже если оно было пережито лишь во сне.

Впрочем, на этот раз сонное видение ее по-настоящему испугало, — может быть, потому, что Полина вдруг отчетливо представила, каким непереносимым горем будет для Анастасии Михайловны потеря любимой внучки.

После смерти родителей и деда бабушка осталась для Полины самым близким и родным человеком, и, заботясь о ее здоровье, девушка старалась ограждать Анастасию Михайловну от лишних тревог. А потому, стряхнув ночное наваждение, Полина решила не посвящать в него бабушку, хотя обычно рассказывала ей о своих снах и даже просила их истолковать.

Но, когда она вышла к завтраку, Анастасия Михайловна тут же заметила грустную задумчивость внучки и спросила:

— Наверное, Поленька, ты скучаешь в деревне? Какое тут для тебя общество: старая бабка да ее соседи — такие же скучные старые помещики.

— Ну что ты, бабушка, ты совсем не старая и не скучная! — заверила Полина, целуя ее. — Я не знала людей интересней, чем ты и дедушка Денис.

При воспоминании о покойном муже лицо Анастасии Михайловны омрачилось, словно Денис Андреевич умер не три года назад, а совсем недавно.

— Если б дедушка был жив, то, может, все у нас теперь бы складывалось по-другому, — вздохнула она. — Он был такой человек, рядом с которым всегда чувствуешь себя под защитой.

— Да ты ведь, бабушка, тоже сильная и храбрая — настоящая казачка! — улыбнулась Полина. — Хотела бы я быть похожей на тебя.

— Разве воспитанным барышням пристало быть похожими на казачек? — шутливо погрозила пальцем Анастасия Михайловна. — В нашем кругу ценятся скромность и благонравие.

— Ну да, конечно, для того чтобы удачно выйти замуж, — усмехнулась Полина. — Это же мечта всех уездных барышень: найти богатого, знатного мужа и умчаться с ним в Петербург, а еще лучше — в Париж.

— А ты разве не мечтаешь блистать в столицах? — спросила Анастасия Михайловна с легкой лукавинкой в глазах. — Твои родители любили светскую жизнь.

— А я с этой жизнью не знакома и не очень-то к ней стремлюсь. Мне нравится в деревне: природа, простор, чистый воздух. А книг в нашем доме поболее, чем в иных столичных домах. И потом, даже если б у нас были средства для выездов в свет, мне все равно в эту зиму нельзя было выезжать из-за траура по отцу.

— Да, траур… хотя твой отец, считай, с десяти лет тебя не видел, — пробормотала Анастасия Михайловна, которая недолюбливала покойного зятя.

Но Полина сделала вид, что не услышала бабушкиной реплики, и продолжала бодрым тоном:

— А теперь уж дело идет к лету, какие могут быть столицы? На лето, наоборот, все в деревню съезжаются. Вот и к Шубиным приехала внучка, и мы с ней быстро подружились.

— Да, теперь тебе будет веселей. Наташа славная девушка. Она мне нравится, а я в людях редко ошибаюсь.

— Жаль, что она скоро уезжает. Родители повезут ее на воды в Германию.

— А я тебя пока никуда не могу повезти, — вздохнула бабушка. — Ну ничего, осенью непременно отправимся в Петербург, к дядюшке твоему Дмитрию. Если, конечно, здоровье меня не подведет.

— Веселей, бабушка! — воскликнула Полина, схватив Анастасию Михайловну за руки и закружив ее по комнате. — Ты у меня очень бодрая и красивая! Мы еще с тобой попутешествуем.

Анастасия Михайловна Томская и впрямь старилась красиво: в свои семьдесят лет она имела прямую осанку, стройный стан, живые черные глаза и звучный голос. Темно-серое платье с простыми кружевами и без единого украшения придавало благородную строгость ее облику. Овдовев, она перестала носить нарядную одежду, но обещала надеть светлое платье в день свадьбы Полины.

В былые годы, когда Денис Андреевич еще служил в Академии, супруги Томские приезжали в свои родовые поместья лишь на лето. В подмосковной деревне Лучистое хозяйкой была мать Дениса Елена Никитична, а в полтавском селе Кринички — мать Анастасии Татьяна Степановна. Но после смерти Елены Никитичны Денис Андреевич и Анастасия Михайловна обосновались в Лучистом на постоянное жительство. В Криничках же поселился их старший сын Владимир Денисович, ушедший в отставку с военной службы после тяжелого ранения.

Восемь лет назад случилось у Томских большое несчастье: умерла в родах их дочь Нина, мать Полины, и ребенок родился мертвым. Муж Нины, гвардейский капитан Евгений Ромин, погоревав несколько месяцев, утешился с одной молодой вдовой, на которой вскоре и женился. Полина не поладила с мачехой и, проявив редкую для десятилетнего ребенка самостоятельность, сбежала от отца к бабушке с дедушкой. С тех пор и жила она вместе с ними в Лучистом, а отец ее, Евгений Гаврилович, уехал с молодой женой в Петербург, потом, выйдя в отставку, поселился в ее богатом имении близ северной столицы. Анастасия Михайловна всячески ограждала внучку от свиданий с отцом, а он не проявлял в этом вопросе особой настойчивости. Видимо, новая жена успела основательно прибрать его к рукам. Лишь из писем Полина узнала, что у Евгения Гавриловича родился сын; девушке так ни разу и не пришлось увидеть своего сводного брата. После смерти отца, случившейся год назад, мачеха вместе с сыном уехала за границу.

Глядя на обожаемую бабушку, Полина внезапно почувствовала какую-то подспудную обиду за то, что судьба не без помощи Анастасии Михайловны так жестоко развела ее с родным отцом. Конечно, Полина никогда и слова упрека не произнесла, но в глубине души порою горько раскаивалась, что не смогла убедить властную бабушку простить отцу его слабости, которые та считала пороками. И, словно искупая свой невольный грех перед покойником, Полина упорно выдержала год траура по отцу, отклонив приглашение поехать в Петербург к Дмитрию Денисовичу — младшему сыну Анастасии Михайловны.

После завтрака Полина собиралась выйти с книгой в сад, но тут увидела в окно подъехавшую к воротам открытую коляску и радостно сообщила бабушке:

— Наталья Шубина приехала! Вот хорошо! Я как раз собиралась сегодня показать ей наши окрестности.

Гостья легким шагом впорхнула в комнату, быстро огляделась по сторонам и, почтительно поприветствовав Анастасию Михайловну, с улыбкой подошла к Полине. Чмокнув друг дружку в щечки, девушки тут же принялись обсуждать лежавшую на столике книгу, а Анастасия Михайловна, отойдя в сторону, окинула собеседниц внимательным: взглядом.

Стройная, тонкая в талии Полина была чуть выше среднего роста и своей гибкой фигуркой, кошачьей грацией движений неуловимо напоминала бабушке себя самое в юности. Большие серые глаза девушки сверкали темным серебром, но в минуту гнева или печали могли наливаться свинцом грозовых туч. Светло-каштановые волосы ее на извивах отсвечивали золотыми искрами и при резком повороте головы взлетали легкими пушистыми локонами. Глядя на внучку, Анастасия Михайловна невольно вспоминала стремительную казацкую дочку Настю, бегавшую по лугам и рощам, скакавшую верхом через степь, бесстрашно пробиравшуюся в ночи к зловещему лесному озеру… Полина росла и воспитывалась в другой обстановке, но и в ней полыхал живой огонек свободы, сообщавший хрупкой девушке неуловимую внутреннюю силу.

Полину нельзя было назвать особенной красавицей, но, любуясь девушками со стороны, Анастасия Михайловна с гордостью отмечала, что ее скромно одетая внучка ничуть не хуже, а, напротив, даже милее и изящней столичной модницы Наташи. Впрочем, молодая гостья тоже была недурна собой и вовсе не кичлива, а потому Анастасия Михайловна и о ней подумала вполне одобрительно.

— Тебе нравятся «Удольфские тайны»?^[25] — спросила Наташа, взяв в руки книгу с закладкой посередине, и, не дожидаясь ответа, сообщила: — Что до меня, то мне больше по душе «Замок Отранто»^[26]. Когда его читаешь, так действительно замираешь от ужаса. Особенно, помнишь, эти сцены, где портрет выходит из рамы, а из статуи Альфонсо капает кровь. Да и то место на кладбище, когда Манфред по ошибке убивает собственную дочь. Это в самом деле необычно, таинственно. А в «Удольфо» все тайны и ужасы оказываются развенчанными, когда открывается, что их подстроил Монтони, чтобы завладеть состоянием Эмилии. Такая житейская проза, ничего возвышенного! Все тайны связаны с борьбой за имущество, а возлюбленные в конце концов соединяются в законном браке. Разве это романтично?

— А мне, наоборот, больше нравятся романы Энн Рэдклиф, потому что в них все леденящие ужасы находят реальное объяснение. Я, мой друг, почему-то совсем не люблю мистику.

— Ах нет, Полина, ты не понимаешь! Ведь это же модно! И это куда интересней, чем всякие нравоучительные житейские истории вроде «Тома Джонса» или «Тристрама Шенди». Может быть, и они тебе нравятся?

— А почему бы и нет? — улыбнулась Полина. — Моды меняются, а нравы человеческие остаются неизменны.

— Ну, тут мы с тобой не сойдемся во мнениях! — взмахнула руками Наташа и потянула подругу за собой. — Ладно, не будем спорить, пойдем лучше погуляем по парку.

Сады и рощи вокруг любого поместья Наташа на английский манер называла парками. Родители ее были англоманами, не любили «корсиканского выскочку» Буонапарте, воевавшего с Англией, и восхищались победой доблестного адмирала Нельсона, уничтожившего в прошлом году у мыса Трафальгар^[27] флот «узурпатора».

Перед фасадом дома открывался весьма живописный вид. Невысокие, поросшие лесом холмы с двух сторон огибали долину, между ними виднелись поля и приютившаяся у склона деревушка, а вдали — купола приходской церкви. Был конец апреля, и земля затравенела нарядным ковром, а деревья окутались зелеными облачками свежих листьев.

Миновав дубовую аллею, девушки вышли к пруду, погуляли по берегу, полюбовались полянкой первоцветов. Слева шелестела роща, справа место было открытое и виднелся длинный участок почтового тракта.

На некотором возвышении над дорогой, под сенью ив, стояла широкая деревянная скамейка, на которой подруги с удовольствием расположились. Обозрение здесь оказалось самое удобное: можно было видеть пруд, рощу, долину между холмами и одновременно наблюдать за почтовым трактом.

— Как здесь хорошо, прелестный уголок! — восторженно заметила Наташа.

— Да, нам с бабушкой здесь тоже очень нравится. Она давно распорядилась поставить эту скамейку, потому что место тут весьма удобное для обозрения.

— Не только это место, мне весь ваш парк очень понравился.

— Ты из любезности так говоришь, Наташа. Ведь у твоих родных поместье обширней нашего, и сад устроен на английский манер.

— Нет, поверь, я не льщу: у вас все очень мило, просто очаровательно! Да и ваши поселяне не такие угрюмые и неряшливые, как у нас. А нам с этим народцем не повезло — сплошь лентяи или злобные бродяги.

— Наверное, от барина тоже многое зависит, — заметила Полина. — Бабушка сумела поставить дело так, что крестьяне не бедствуют и не озлобляются. Она всегда следовала советам покойного дедушки, а он читал труды ученых экономов и говорил, что надо установить крестьянину твердый оброк, а остальное пусть оставляет себе, тогда ему выгодно будет хорошо работать.

— Мой дедушка тоже старается воспитывать поселян, но они все равно не меняются. Да, а твоя бабушка — совершенно замечательная женщина. Такая просвещенность, как у нее, редко встречается среди старых людей. И в усадьбе она умеет соблюдать порядок, и слуги выполняют ее распоряжения без всякой угрюмости, а даже вроде бы с охотой. И наверное, в молодости она была очень красива. У нее и сейчас такой величественный вид. Вот только одевается она мрачновато. Неужели до сих пор носит траур по дедушке?

— Да, хотя уже прошло три года. Они с дедушкой были замечательной парой. Они для меня — образец любви и верности. Вот уже мои родители были далеко не так счастливы в супружестве.

— Жаль, что мне не довелось видеть твоего дедушку. Но я слыхала, что он был очень достойным человеком, занимался науками в Петербургской академии.

— Да, дедушка был ученым, но при этом — отнюдь не книжным червем, а мужчиной весьма отважным. Ему немало в своей жизни пришлось повоевать — в том числе и с оружием в руках. Но больше всего он любил историческую науку. Они и познакомились с бабушкой, когда он приехал в казацкий край изучать древности.

— Наверное, это под его влиянием Анастасия Михайловна так полюбила книги.

— Нет, она смолоду была образованной барышней. А вот из троих детей бабушки и дедушки только дядя Дмитрий стал ученым и продолжает дело отца в Академии. Моя мама не слишком любила читать, ей больше нравились театры и балы, а дядя Владимир стал военным, дослужился до полковника, но после ранения ушел в отставку.

— А есть у тебя двоюродные братья, сестры?

— У дяди Дмитрия — два сына. А дядя Владимир много лет вел бивачную жизнь и женился только недавно, его дочери нет еще и двух лет.

— А вот у меня полно кузин и кузенов. Надо обязательно познакомить тебя с некоторыми из них. Когда ты будешь в Петербурге, то…

Наташа собиралась продолжить разговор о своих родственниках, но тут ее внимание отвлеклось на дорогу. Там как раз проезжала открытая коляска, в которой сидел элегантный молодой мужчина. Он, видимо, еще издали заметил собеседниц на скамейке и, поравнявшись с ними, велел вознице замедлить ход, приподнял шляпу, кивнул и улыбнулся девушкам. Даже на расстоянии нетрудно было разглядеть, что проезжий весьма недурен собой, а взгляд, который он бросил на барышень, мог показаться слишком пристальным и дерзким. Останавливаться и вступать в разговор незнакомец не стал, но, проехав немного вперед, еще раз с улыбкой оглянулся.

— Вот нахал! — фыркнула Наталья. — Он нам даже не представлен, а ведет себя с такой развязностью, словно мы его давние знакомые.

— То, что он издали нас поприветствовал, не кажется мне особой развязностью, — заметила Полина, невольно проводив взглядом проезжего. — Может быть, у этого господина сегодня просто очень веселое настроение и он не может его сдержать.

— А хочешь знать, куда он поехал? — спросила Наташа, когда коляска скрылась за купой придорожных деревьев. — Могу сказать совершенно точно: этот джентльмен едет в Худояровку.

— В Худояровку? А я думала, что там после смерти старика Худоярского никто не живет.

— Так оно и было. Но на днях там поселился племянник старика Худоярского. Видимо, он рассчитывал на дядюшкино наследство, а наследства-то, говорят, никакого и нет, у старика под конец дела пошли плохо, он болел, к тому же управляющий его обворовывал. Но, скорее всего, молодой Худоярский здесь надолго не задержится, продаст имение, расплатится с долгами — да и уедет.

— А может, наоборот, поселится тут и будет обустраивать Худояровку.

— Не думаю. Об этом поместье ходят дурные слухи, и вряд ли кому-то захочется здесь жить. Тем более что молодой Худоярский, говорят, привык к столицам.

— А я вот не верю дурным слухам о Худояровке. Что может быть там такого страшного? Это же не замок Удольфо или Отранто.

— Полина, ты живешь в этих краях уже несколько лет и не знаешь, что Худояровка — проклятое поместье? — Наташа удивленно подняла брови и посмотрела на подругу с легкой улыбкой. — Похоже, я осведомлена куда лучше твоего, хоть никогда не жила в деревне больше двух недель кряду.

— Нет, я, конечно, слыхала что-то такое о Худояровке, но не очень верю во всякие проклятия и прочую мистику.

— Очень жаль, что твои суждения столь прозаичны. Ну так вот, слушай. Рассказывают, что когда-то в этом поместье один свирепый предок Худоярских, застав свою жену с любовником, замуровал их обоих в подвале. И случилось это в ночь полнолуния. С тех пор тени несчастных любовников выходят в лунные ночи и своими стонами и проклятиями пугают людей.

— Какая душещипательная история! — фыркнула Полина. — Прямо «Франческа да Римини»^[28].

— Напрасно ты смеешься. А вот я этому верю. Говорят, даже фамилия Худоярских произошла от имени разбойника Кудеяра, который был их предком.

— Да неужели? А я думала, что от слов «худой яр» — то есть плохой овраг.

— Нет, с тобой решительно невозможно говорить! — сердито усмехнулась Наташа. — Ты надо всем иронизируешь. Неужели в тебе нет никакого романтизма? Может, это потому, что ты еще никогда не влюблялась? Впрочем, способна ли ты вообще влюбиться?

— Право, не знаю. — Полина пожала плечами и улыбнулась. — Наверное, способна, но пока не встретила предмета, достойного любви. В деревне выбор невелик. Это вы, столичные барышни, вращаетесь в вихре света. Ты, наверное, не раз уже влюблялась, а еще больше влюблялись в тебя.

— Ах, не говори! — махнула рукой Наташа. — Все это в прошлом, теперь у меня есть жених, и я не должна думать ни о ком, кроме него.

— Ты обручена? Я и не знала.

— Свадьба должна состояться осенью, после того как я съезжу с родителями в Европу.

— И ты любишь своего жениха? Он достойный человек?

— Разумеется. Он молод, недурен собой, одевается у лучшего портного, у него превосходный дом в Петербурге, он единственный наследник своих родителей, у которых имения в Саратовской и Тульской губерниях с годовым доходом…

Полине вдруг стало очень скучно слушать свою подругу. Ей казалось, что Наташа, с ее романтически-мистическими вкусами, должна была бы обращать внимание на душевные и умственные качества своего избранника, а не рассуждать о годовом доходе. Полина, при всей ее внешней ироничности, в душе была уверена, что с истинной любовью плохо вяжется расчет и практицизм.

Переменив тему разговора, Полина спросила подругу, не встречала ли та молодого Худоярского в гостиных Москвы или Петербурга и не знает ли, из какой он семьи.

— Нет, нашего нового соседа мне раньше не приходилось встречать, — живо откликнулась Наташа. — Говорят, он много путешествовал и никогда не задерживался на одном месте. Вообще же о нем и его покойном отце ходят темные слухи. У старика Худоярского была воспитанница, которая ему почти заменила дочь. Потом приехал его младший брат — отец нашего нового соседа — и соблазнил девушку. Бедняжка забеременела, не вынесла позора и отравилась. А старик Худоярский проклял и прогнал своего брата. Да и племянника много лет не хотел признавать.

— Почему? Ведь молодой Худоярский не виноват в грехах отца.

— Да, но старому вояке не нравилось, что племянник не пошел на военную службу, да еще, вроде бы, любил покутить. Старик называл его гулякой и бродягой. Но под конец жизни все-таки смягчился и отписал имение своему единственному наследнику. А почему бы и не отписать, если имение уже почти ничего не стоит?

— До чего же скучны эти наследственные распри, — с видимой небрежностью заметила Полина, хотя на самом деле ее заинтересовал рассказ Наташи о новом хозяине Худояровки.

Впрочем, Наташе, кажется, больше нечего было добавить в продолжение этой темы, и она перешла на другую. Блестя глазами и слегка понижая голос, подруга доверительным тоном сообщила:

— Ты знаешь ли, Полина, какую книгу я недавно прочла тайком от родителей? Если бы они узнали, то непременно отобрали бы ее, заботясь о моей нравственности, да еще и выбранили бы меня как следует.

— Что же это за опасная книга? — спросила Полина, сдерживая улыбку. — Уж не посчитали ли они таковой «Тома Джонса»? Там есть несколько щекотливых моментов, но…

— Нет, ты вряд ли ее читала. Это французский роман «Опасные связи», он у нас пока еще мало известен.

— Сочинение Шодерло де Лакло? В нашей домашней библиотеке есть этот роман, его недавно прислали нам вместе с другими, бабушка следит за новинками.

— И бабушка позволила тебе его читать? — удивилась Наташа.

— Отчего же нет? Бабушка считает, что осведомленность о разных сторонах жизни никогда не помешает молодой особе.

— Да? Ну, твоя бабушка и впрямь необычная женщина. Такие свободные и оригинальные взгляды, как у нее, редкость среди наших помещиков.

— Она ведь из вольтерьянского поколения. Но люди ее склада, при всей их вольнодумное, очень нравственны.

— Она и тебя так воспитала?

— Она мне никогда ничего не навязывала, но стремилась, чтобы я сама до всего дошла.

— Наверное, это правильно. Но вернемся к «Опасным связям», мне интересно узнать твое мнение.

Рассуждая о героях французского романа, девушки неторопливым шагом вернулись к дому, где Анастасия Михайловна усадила их выпить чаю со свежеиспеченными булочками.

Полина не возобновляла разговор о Худоярских, да и Наташа об этом словно бы забыла, и только перед самым своим отъездом, уже стоя на крыльце, вдруг сообщила Анастасии Михайловне:

— Знаете, а мы с Полиной сегодня увидели нового хозяина Худояровки, он проезжал по дороге.

— Это племянник покойного Якова Валерьяновича? — уточнила Томская. — Поздновато он приехал. Дядю без него похоронили. Ну, да Бог ему судья.

Взяв с Полины обещание приехать в имение Шубиных не позже чем через два дня, Наташа легким мотыльком вспорхнула на подножку своего экипажа, приказала кучеру трогать и уже на ходу помахала рукой подруге и ее бабушке.

Когда коляска, увозившая Наташу, скрылась за поворотом аллеи, Полина с иронической небрежностью заметила:

— Сегодня я узнала, что Худояровка — проклятое поместье, основанное разбойником Кудеяром.

— Это Наташа тебе рассказала? — улыбнулась бабушка.

— Да. И, по-моему, она очень гордится своей осведомленностью. Я, конечно, сделала вид, что ни о чем подобном раньше не слыхала, и Наташа почувствовала себя просветительницей. Знаешь, она всерьез верит этим слухам о старинном проклятии и привидениях.

— Многие молодые девушки охотно верят во все таинственное и романтичное. Ты ведь тоже начиталась романов и, наверное, хочешь найти в нашем прозаическом окружении что- нибудь этакое…

— Нет, бабушка, меня если что и интересует в этой истории, так только та реальная основа, на которой зародились слухи. Как ты думаешь, случалось что-нибудь плохое в этой Худояровке? Может, среди ее обитателей и вправду были злодеи?

— У каждого в роду могут случиться лихие люди, — вздохнула Анастасия Михайловна и, пройдя немного вперед, опустилась на скамейку под старым дубом.

Полина села рядом с бабушкой и, погладив ее по руке, сказала:

— Наверное, ты вспомнила сейчас своего кузена Боровича и его жену. Так, может, и в имении Худоярских произошло нечто подобное?

— Ну, насчет того, что их предком был разбойник Кудеяр, я сильно сомневаюсь, а вот о недавних обитателях этой деревни могу рассказать. Яков Валерьянович был человек неплохой, хотя немного угрюмый и с солдафонскими манерами, — нуда неудивительно, он ведь много лет провел на военной службе. Семьи у него так и не образовалось, но взял он на воспитание Варю, девочку-сиротку. Поговаривали, что Варя его незаконная дочь.

А еще у Якова Валерьяновича был младший брат Ульян. После смерти их отца братья сильно разругались и разъехались в разные места. Якову досталось отцовское имение Худояровка, а Ульяну — имение матери в Тверской губернии. А через много лет, когда Яков уже вышел в отставку и его воспитанница выросла, в Худояровку вдруг вернулся Ульян, вздумавший помириться с братом. Ходили слухи, что он пристрастился к игре, залез в долги и, возможно, хотел занять денег у Якова. Не знаю, так ли это, врать не буду. А Яков Валерьяныч, хоть и угрюм был с виду, но отходчив в душе и братца своего не стал выгонять, проявил гостеприимство. А Ульян в благодарность соблазнил Варю.

— Она потом покончила с собой, а брата старик Худоярский проклял и прогнал. Наташа мне рассказывала. Значит, это правда? И что, потом Ульян и его семья никогда не появлялись в Худояровке?

— Нет, не появлялись. Говорят, что Ульян Худоярский кого-то убил на дуэли — причем нечестно, с подменой пистолетов, за что был сослан в Сибирь. Оттуда он пытался бежать и погиб в лесу во время драки.

— Темная история. Выходит, из-за беспутства этого Ульяна пятно легло и на его семью, хоть жена и дети ни в чем не виноваты. А что о них известно?

— Жену Ульяна здесь так никто и не увидел; говорят, она давно умерла. А сынок его, похоже, немногим лучше отца: ни разу не навестил родного дядю, а за наследством вот приехал.

— Но, может быть, Яков Валерьяныч сам не хотел видеть своего племянника, обижался на него из-за отца.

— Ну да Бог с ними, какое нам дело до этих Худоярских? Мы ведь не собираемся их поместье покупать.

Разговор перешел на другие темы, потом Анастасия Михайловна занялась хозяйственными хлопотами, а внучке велела заканчивать вышивку алтарного покрова к празднику Троицы.

Но у Полины не шел из ума разговор о проклятом поместье, да и впечатление от мимолетной встречи с молодым Худоярским ее не покидало. Девушке почему-то казалось, что его лицо уже когда-то мелькало перед ней. А ближе к вечеру она вдруг вспомнила свой романтически-страшный сон и даже застыла на миг от удивления, мысленно сказав сама себе: «Да, определенно в лице этого человека есть что-то роковое. Он похож на одного из тех всадников, что преследовали меня во сне». Ей даже захотелось, чтобы сон еще раз повторился, дабы убедиться, что призрачный всадник действительно напоминает нового соседа. Однако наступившей ночью Полине ничего подобного не привиделось, и наутро она проснулась бодрой, спокойной, хотя и несколько разочарованной.

Почему-то ей захотелось непременно поехать на прогулку верхом в одиночестве. Девушка с легкой досадой сознавала, что ее влечет из дому любопытство: вдруг где-то в окрестностях повстречается этот загадочный новый сосед.

Бабушка неохотно отпускала Полину одну на дальние прогулки, опасаясь, что внучка, любившая быструю езду, может упасть с лошади или, отъехав слишком далеко, встретить на дороге каких-нибудь лихих людей. Наверное, и в этот раз бабушка стала бы возражать против одинокой прогулки, но тут Полине помог случай: в гости к Анастасии Михайловне неожиданно заехали жившие по соседству супруги Воронковы. Эта пожилая чета старинных деревенских помещиков отличалась редкой назойливостью, и для Полины их визиты были сущим наказанием. Ее раздражало бесконечное покашливание и покряхтывание Ивана Харлампиевича Воронкова и выводило из себя бестактное любопытство его жены Улиты Гурьевны. Поэтому, едва завидев у крыльца коляску с незваными гостями, Полина громким шепотом обратилась к Анастасии Михайловне:

— Бабушка, Воронковы пожаловали! Общаться с ними — выше моих сил, и я отправляюсь на прогулку. И пожалуйста, не возражай!

— Ладно уж, я тебя понимаю, — улыбнулась Анастасия Михайловна. — Хотя тынедооцениваешь Улиту Гурьевну: она всегда знает все новости и может дать много советов по хозяйству.

— Это уж, бабушка, твой крест — выслушивать ее новости и советы, а меня уволь!

— Ишь ты, птица какая! Смотри только, не носись галопом и не улетай слишком далеко.

Полина рассмеялась, чмокнула бабушку в щеку и умчалась через заднее крыльцо во двор, где старый конюх Ермолай подал ей оседланную кобылку Фанни.

Разгорался ясный солнечный день, располагавший и к прогулке, и к бодрым мыслям, и к приятному созерцанию нарядной весенней природы. Первые несколько минут Полина бездумно ехала куда-то вперед по проселочной дороге, поглядывая по сторонам и просто радуясь хорошему дню и ощущению собственной свободы.

Но потом какое-то смутное беспокойство прокралось ей в душу, и она вдруг поняла, что невольно сворачивает с дороги в сторону имения Худоярских. Девушка не стала таиться от самой себя и решила, что, раз уж ее неизвестно почему заинтересовал новый сосед, то не следует подавлять этот интерес, а лучше пойти ему навстречу. Ибо, лишь узнав Худоярского поближе, она сможет понять, действительно ли в нем есть что-то загадочно-роковое или это всего лишь игра воображения уездной барышни, начитавшейся романов, но не имеющей возможности вращаться в светском обществе.

Худояровка находилась от Лучистого на порядочном расстоянии, и Полина пустила Фанни резвой рысью, желая поскорее достичь цели своего маленького путешествия. Впрочем, девушка отнюдь не была уверена, что встретит нового соседа где- нибудь на границе его владений, а приблизиться прямо к его дому она бы не решилась.

Когда Полина заехала в рощу, примыкавшую к Худояровке, солнце вдруг скрылось за тучами, и погода, столь ясная с утра, начала стремительно портиться. Подул резкий ветер, зашумели кроны деревьев, а у Полины с головы слетела шляпка. Соскочив с лошади, чтобы поднять легковесный головной убор, готовый катиться вслед за порывами ветра, девушка попала каблуком на замшелый камень, поскользнулась, подвернула ногу и, вскрикнув от боли, упала прямо в сырую от росы траву.

Фанни испуганно заржала, и ей тут же ответила ржанием другая лошадь. Полина подняла голову и увидела выехавшую из-за кустов на дорогу открытую коляску, в которой сидел не кто иной, как новый хозяин Худояровки.

Девушка невольно смутилась, хотела встать, но при первом же движении скривилась от боли и прикусила губу, чтобы не застонать.

Худоярский велел кучеру остановиться, выпрыгнул из коляски и, подбежав к Полине, спросил:

— Что с вами, сударыня?

Девушка взглянула в его блестящие оливково-зеленые глаза и сдавленным голосом ответила:

— Я подвернула ногу. Надеюсь, это не вывих и не перелом.

— Попробуйте опереться на мою руку и встать, — предложил Худоярский.

С его помощью Полина поднялась с земли, даже сделала пару шагов, но тут же снова скривилась и застонала от боли. Худоярский обнял ее за талию и слегка прижал к себе.

— Пожалуйста, помогите мне сесть на лошадь, я доеду домой, мне здесь недалеко, — сказала девушка, отводя взгляд в сторону.

— Вам ни в коем случае нельзя сейчас ехать верхом, — возразил Худоярский, продолжая ее обнимать.

— Ничего, я доберусь; моя Фанни — смирная лошадка, она объезжена под дамское седло и хорошо знает дорогу домой.

— Нет, сударыня, я не могу допустить, чтобы вы подвергались такой опасности, — заявил Худоярский и вдруг, подняв Полину на руки, отнес ее к своей коляске и осторожно опустил на сиденье.

— Что вы, сударь, зачем, — пробовала протестовать Полина, но у нее это получалось довольно вяло.

— Наверное, вас смущает, что мы с вами не представлены друг другу? — спросил новый сосед и, щелкнув каблуками, слегка поклонившись, объявил: — Позвольте отрекомендоваться: Киприан Юлианович Худоярский, дворянин, новый владелец сего заброшенного поместья. А вы, вероятно, обитаете где-то по соседству?

— Да, в Лучистом. Моя бабушка — Анастасия Михайловна Томская.

— О, я слыхал об этой почтенной даме. Но позвольте узнать ваше имя?

— Полина Евгеньевна Ромина.

— Значит, мы с вами соседи и, стало быть, должны помогать друг другу, — улыбнулся Худоярский. — До Лучистого вам ехать далековато, а мой дом тут рядом, за рощицей, и в нем хозяйничает экономка Василиса — старая знахарка, она осмотрит вашу ногу и сразу определит, нет ли трещины в кости. А уж потом я отвезу вас на коляске домой, а мой кучер Федот позаботится о вашей лошади. Уверяю вас, мадемуазель, другого выхода все равно нет.

— Подайте, пожалуйста, мою шляпу, — вместо ответа сказала Полина. — Это из-за нее я спрыгнула с лошади и поскользнулась.

— Вот она — виновница всех бед, — пошутил Худоярский, отряхивая шляпку и галантным жестом протягивая ее Полине. — Впрочем, я даже рад, что этот внезапный случай позволил мне познакомиться с вами.

Полина ничего не ответила, только бросила быстрый, внимательный взгляд на соседа, успев отметить его стройную фигуру и красивое лицо. «Киприан… какое редкое и звучное имя», — пронеслось у нее в голове.

Киприан велел Федоту отвести во двор лошадь Полины, а сам занял место возницы и, оглянувшись на девушку, тронул поводья. Коляска плавно покатила к имению Худоярских. Скоро из-за деревьев показался дом — двухэтажный, довольно обширный, с полуготическими башенками по краям, но старый и запущенный, окруженный бурьяном. Остановившись у крыльца, Худоярский снова поднял девушку на руки и, тяжело ступая, пронес ее по скрипучим ступеням, войдя в такую же скрипучую дверь, услужливо распахнутую перед ним Федотом.

Внутри дом оказался не менее запущенным, чем снаружи. Облезлые стены, старая мебель, выщербленный пол, покривившиеся рамы на окнах — все свидетельствовало о бедности и безразличии прежнего хозяина, доживавшего здесь последние дни.

Киприан усадил Полину в кресло и, заметив, что она обводит взглядом комнату, со вздохом кивнул:

— Да, вы правы, здесь все очень убого.

— Я этого не говорила! — живо откликнулась девушка.

— Но вы так подумали, я заметил это по вашему критическому взгляду. Мне и самому этот дом не нравится. Мой дядя в последние годы своей жизни запустил все хозяйство, а выжига-управляющий ограбил его и сбежал. Ну, ничего, скоро я приведу это поместье в порядок, чтобы можно было его продать хотя бы с некоторой выгодой.

— Вы собираетесь продать Худояровку? — не удержалась от вопроса Полина.

— Да, у меня было такое намерение. — Киприан бросил на собеседницу пристальный взгляд и слегка улыбнулся. — Но, знаете ли, сейчас я заколебался в этом решении. Все-таки Худояровка — мое родовое поместье. Хоть о нем и ходят зловещие слухи, но, может быть, стоит здесь пожить какое-то время? Тем более что вокруг обитают весьма приятные соседи.

Полина не нашлась что ответить на это утверждение и невольно отвела взгляд от смеющихся глаз Киприана, которые словно пронизывали ее насквозь.

В комнату вошла пожилая, опрятно одетая толстуха, и Худоярский тотчас представил ее своей гостье:

— Вот и Василиса — наша знатная лекарка. Посмотри-ка, Василиса Лукинична, что у барышни с ногой, нет ли серьезных повреждений.

Василиса вопросительно уставилась на несколько смущенную Полину, и та поспешила пояснить:

— Я неловко спрыгнула с лошади и сильно подвернула ногу.

Молчаливая Василиса присела возле барышни, приподняла ей юбку и стала своими сильными, но осторожными пальцами ощупывать распухшую стопу девушки. В этот момент Полина заметила, что Киприан не сводит глаз с ее обнаженной ноги; перехватив взгляд девушки, он с улыбкой отвернулся и вышел в соседнюю комнату.

— Слава Богу, кость цела, только растяжка и сильный ушиб, — объявила Василиса. — Сейчас перевяжу, ходить будет легче. А ногу несколько дней надо поберечь.

Лекарка намазала пострадавшую стопу девушки прохладным бальзамом и крепко перевязала лентой тугого полотна.

Тут же в комнате вновь появился Киприан и бодрым голосом спросил:

— Ну что, приговор благоприятный? Василиса в таких делах не ошибается, у нее отец был костоправом.

— Благодарю вас, сударь, и знахарке вашей спасибо. Бабушка пришлет ей материи для перевязок.

— Какие пустяки, даже слушать не хочу о благодарности, — запротестовал Худоярский. — Это я должен благодарить за удовольствие видеть в своем доме такую гостью. Сейчас нам подадут чай.

Но Полина, взглянув в окно, тотчас возразила:

— Нет, благодарю, но не могу задерживаться у вас. Собирается гроза, и, если я не вернусь домой до ее начала, бабушка будет волноваться. Она и так не хотела отпускать меня на эту прогулку, а уж если я еще и задержусь…

— Я вижу, бабушка воспитывает вас в строгости, — заметил Киприан с тонкой улыбкой. — Наверное, она настоящая суровая барыня старых времен.

— Нет, моя бабушка просвещенная женщина, а не какая-нибудь барыня-самодурка, — немедленно возразила Полина. — Бабушка — мой лучший друг. Но я не хочу, чтобы она волновалась: это повредит ее здоровью. Поэтому мне надо вернуться домой как можно быстрее.

— Что ж, не смею вам возражать, — слегка наклонил голову Худоярский. — Но хочу быть уверен, что вы доедете благополучно, а потому сам отвезу вас до дома.

Он снова хотел поднять Полину на руки, но тут уж она решительным образом воспротивилась, заявив, что с обвязанной стопой вполне может передвигаться и сама. Но все-таки идти ей пришлось, опираясь на руку Киприана. Он усадил ее в коляску, на этот раз крытую, сам сел рядом и велел кучеру Федоту ехать побыстрей, а груму приказал доставить в Лучистое лошадь Полины.

Дорога прошла в непрерывных разговорах. Прежде всего Киприан спросил Полину:

— Вы гостите у бабушки или живете здесь постоянно?

— Живу постоянно уже восемь лет.

— А ваши родители?

— Умерли.

— Простите. Мои тоже умерли, так что у нас с вами похожие судьбы. А не скучно вам жить в деревне?

— Нет, мне даже нравится такая жизнь. Здесь очень красивые места.

— Да, я это заметил. Вот только, увы, наше родовое поместье имеет такую дурную славу, что и селиться в нем не хочется.

— А вы верите слухам о старинном проклятии?

— А вы не верите? — Он слегка улыбнулся, заглядывая ей в глаза.

— Нет, я не хочу уподобляться суеверным кумушкам.

— Это похвально. Я, пожалуй, тоже не суеверен, но с Худояровкой у меня связаны плохие воспоминания. Прежде всего там навеки рассорились мои отец и дядя. Потом, когда я вырос, дядюшке наговорили на меня, будто бы я веду разгульную жизнь, вместо того чтобы нести военную службу. Мне, правда, не нравится тупая казарменная жизнь, но, даю слово, я служил отечеству не менее преданно, чем какой-нибудь недалекий вояка, который только и умеет, что маршировать и муштровать.

— Вы были… вы выполняли секретные поручения? — быстро спросила Полина.

— Гм… я не хотел бы об этом говорить… да и не могу, не должен. Но, поверьте, дядюшка зря на меня обижался. Я стал жертвой клеветы злопыхателей, которых всегда немало найдется у честного человека. Но потом, в конце жизни, дядя все-таки поверил мне и простил.

— Вот видите, значит, Яков Валерьянович завещал вам Худояровку не с озлобленным сердцем, а потому… — Полина не докончила фразы, опасаясь, что Киприан усмотрит в ее словах желание отговорить его от отъезда из Худояровки.

— Да, вы правы. Прощение дяди даже обязывает меня не покидать поместье, а, напротив, обустроить его. Именно этим я и займусь в ближайшее время. Скоро вы не узнаете наш старый дом. А после того как я его обновлю, мне уже не стыдно будет пригласить вас в гости.

Коляску сильно качнуло на ухабе, и Киприан, прижавшись к Полине, словно ненароком обнял девушку за плечи, а у нее не было никакой возможности отодвинуться. Она чуть подалась вперед и кивнула на дорогу, ведущую прямо к ее дому:

— Кажется, мы успели вовремя, дождь польет с минуты на минуту.

Худоярский выглянул из экипажа и огорченно заметил:

— Увы, дождя не будет: туча прошла стороной.

— Почему «увы»?

— Потому что, если бы хлынул дождь, я мог бы рассчитывать на гостеприимство вашей бабушки… на время дождя, — с улыбкой пояснил Киприан.

Полина замешкалась с ответом, но тут коляска остановилась у крыльца и Худоярский, ловко спрыгнув с подножки, подал руку своей спутнице. Она вышла из экипажа, в некотором смущении оглядываясь вокруг. Ей сразу же бросилось в глаза строгое и встревоженное лицо бабушки, стоявшей на крыльце.

— Что это значит, милая? — спросила Анастасия Михайловна, недовольно поджимая губы. — Уехала на своей лошади, а возвращаешься в чужом экипаже? Да ты, кажется, хромаешь! Что с ногой?

Бабушка кинулась навстречу внучке, переводя беспокойный взгляд с нее на Киприана.

— Здравствуйте, сударыня, — с учтивым поклоном обратился к ней Худоярский. — Мадемуазель Полина подвернула ногу и не могла вернуться домой верхом.

— Да, я неловко спрыгнула с лошади, — пробормотала Полина, чувствуя на себе строгие взоры бабушки и любопытные поглядывания конюха Ермолая, который вышел принять лошадь у грума. — К счастью, поблизости оказался наш новый сосед Киприан Юлианович Худоярский.

— Вот как? — Анастасия Михайловна посмотрела на Худоярского внимательно и, как показалось Полине, немного скептически. — Значит, вы племянник покойного Якова Валерьяновича? Благодарю вас за помощь, оказанную моей внучке. Пожалуйте к нам в дом выпить чаю.

— Охотно, — тут же согласился Киприан. — Тем более что Полине Евгеньевне сейчас трудно подняться по ступеням одной, и я помогу ей.

Томская неодобрительно смотрела, как внучка входит в дом, опираясь на руку нового соседа. Пожилой даме что-то не понравилось в этом красивом и любезном молодом человеке.

— Воронковы уже уехали? — быстро спросила Полина, которой вовсе не хотелось, чтобы старые сплетники увидели ее в обществе нового соседа.

— Уехали, слава Богу, не задержались, — вполголоса ответила бабушка, понимавшая опасения внучки.

В гостиной Полина при поддержке Киприана уселась в кресло. Гостю же Анастасия Михайловна указала на стул возле стола, сама села напротив него и велела горничной Глаше принести чаю с булками. Полина чувствовала, что бабушку отнюдь не обрадовало появление нежданного гостя, и, чтобы сгладить неловкость ее холодноватого приема, девушка стала с преувеличенной бодростью рассказывать о своем маленьком приключении, которое закончилось благополучно благодаря любезности соседа и лекарским навыкам Василисы.

— Значит, Василиса никуда не уехала, осталась в Худояровке? — вдруг спросила Томская, обращаясь к Киприану.

— Да. А почему же ей не остаться? — Он пожал плечами. — Думаю, она уедет только после того, как я продам имение.

— Вы собираетесь продать Худояровку? — уточнила Анастасия Михайловна. — Пожалуй, это правильное решение: ведь вы не привыкли жить в деревне и заниматься хозяйством.

— Да, я склоняюсь к решению о продаже, — заявил Худоярский, бросив быстрый взгляд на Полину. — Только, боюсь, не просто будет найти покупателя на поместье, о котором ходят дурные слухи.

— Покупателя можно найти на любой товар, — возразила Томская. — А Худояровка — обширное поместье с хорошей землей и лесом. Если вы к тому же еще и обновите запущенный дом, то, я уверена, покупатели найдутся.

Полине почему-то стало досадно, что бабушка настраивает Худоярского на продажу имения, но вмешиваться в этот разговор она не стала.

Подали чай, и Киприан тут же придвинул к столу кресло, в котором сидела Полина. Гость был сама любезность, но Анастасия Михайловна все равно невольно хмурилась, глядя на него.

За чаепитием велись общие разговоры: о погоде, о хозяйстве, о военных кампаниях. Полина не столько говорила, сколько слушала, украдкой бросая пристальные взгляды на соседа. «И отчего мне вчера почудилось в нем что-то роковое, словно из зловещего сна? — мысленно задавала она вопрос самой себе. — Право, ни в его характере, ни в наружности нет ничего демонического. Разве что эти иссиня-черные волосы и нос с горбинкой… да еще взгляд такой пронзительный…»

Киприан быстро повернул голову к Полине и встретился с ней глазами. Девушка, невольно смутившись, тут же отвела взгляд в сторону окна. Худоярский посмотрел туда же и обратил внимание на стоявшее у окна фортепьяно. Это был, правда, не рояль, но хороших размеров пианино, изящно отделанное.

— У вас прекрасный инструмент, — заметил Худоярский. — Я уверен, мадемуазель, что вы отличная музыкантша.

— Отличной меня нельзя назвать, но музыку я люблю, — ответила Полина.

— Мне бы очень хотелось вас послушать, — сказал гость.

Полина сделала движение в сторону фортепьяно, но бабушка тут же накрыла ее руку своей и строго объявила:

— Только не сегодня. Какая может быть игра с больной ногой?

— Но я надеюсь, что еще буду иметь удовольствие услышать игру мадемуазель Полины, — тонко намекнул на приглашение Киприан. — Я и сам очень люблю музыку, но Бог не дал мне особого таланта. Правда, я немного пою. Могу принести вам ноты модных романсов.

Анастасия Михайловна ничего не сказала, а Полина, натолкнувшись на ее строгий взгляд, не взяла на себя смелость пригласить Киприана еще раз посетить их дом, чтобы вместе помузицировать. Она лишь пробормотала что-то невнятное и, глотнув чая, закашлялась.

Разговор явно затухал, и гость, почувствовав неловкость, встал, чтобы откланяться. Томская простилась с ним любезно, но несколько церемонно. Киприан перед уходом поцеловал руки ей и Полине. Взгляд, который он, прощаясь, бросил на девушку, показался ей загадочным и еще более усилил впечатление, произведенное на нее новым знакомцем.

После ухода нежданного гостя Анастасия Михайловна, ни к кому не обращаясь, проворчала:

— Ворон в павлиньих перьях.

— Бабушка, ну зачем ты так? — упрекнула ее Полина. — Киприан Юлианович помог мне и показался таким учтивым джентльменом…

— «Киприан Юлианович»! — передразнила Томская. — Скажите, как претенциозно звучит! Да Куприян Ульянович он! С виду, конечно, весьма любезный барин, но чувствуется фальшь в блестящей упаковке.

— По-моему, ты ошибаешься. — Полина слегка улыбнулась. — Помнится, ты рассказывала, что и дедушка тебе при первой встрече не понравился, показался чуть ли не злодеем.

— Это неподходящее сравнение, — покачала головой Анастасия Михайловна. — Твой дедушка мне как раз потому сразу не понравился, что очень даже понравился, а я упрямая была и не хотела сама себе признаться, что он покорил меня с первого взгляда. А вот Худоярский — совсем другое дело. Не знаю почему, но я не верю этому человеку.

— Просто ты, бабушка, решила, что Худоярский мне понравился, и в тебе заговорила ревность, потому что старшие всегда невольно ревнуют своих детей и внуков.

— Ишь, какой ты знаток душевных тонкостей! — усмехнулась Анастасия Михайловна. — Нет, дружочек, дело не в моей стариковской ревности, а в моем природном чутье. Оно мне почему-то подсказывает не доверять Куприяну. Впрочем, будем надеяться, что первое впечатление оказалось обманчивым и этот джентльмен совсем не плох. Наружность у него недурная, обхождение учтивое… Кстати, а он действительно тебе понравился?

— Да, но не в том смысле, в котором ты, наверное, подумала, — ответила Полина, чувствуя, что краснеет. — Просто мне показалось, что Киприан Ульянович — порядочный человек. Он рассказывал, что злопыхатели оклеветали его перед дядей, и потому он долгое время не приезжал в Худояровку. И знаешь, его рассказ звучит вполне убедительно.

Анастасия Михайловна молча прошлась по комнате, потом села рядом с Полиной, осмотрела ее перевязанную ногу и спросила:

— Значит, Василиса Лукинична уверена, что это не перелом?

— Да. А ты разве знаешь худояровскую лекарку? — слегка удивилась Полина.

— И ты бы ее могла знать, если бы имела привычку внимательнее смотреть на простых людей.

— Вообще-то я припоминаю, что, кажется, пару раз видела эту Василису в церкви. Но странно, что к такой знахарке не ходит лечиться вся округа.

— Василиса живет в Худояровке не так давно — лет пять, не более. Яков Валерьяныч тогда серьезно заболел, дали себя знать старые раны, и он позвал в имение своего давнего знакомого — бывшего полкового лекаря. Тот приехал вместе с сестрой, и они скоро поставили Худоярского на ноги. Но лекарь надолго остаться не мог, он служил у одного знатного барина, а вот его вдовая сестра Василиса с тех пор и поселилась в Худояровке. Яков Валерьяныч ее жаловал, она у него была вроде невенчанной жены. За пределы имения Василиса редко выезжала, а вот к ней туда многие захаживали, когда узнали ее таланты. Говорят, она и травница, и костоправ, и повивальная бабка.

— Странно, что я о ней никогда раньше не слышала.

— Может, и слышала, да пропускала мимо ушей, не вникала. Ты ведь, внученька, пока еще живешь не на земле, а в своем выдуманном мире красивых фантазий.

— Удивительно, как вы с Наташей совершенно по-разному оцениваете мою скромную персону, — усмехнулась Полина. — Наташа считает меня слишком прозаичной, а ты, напротив, — оторванной от жизни глупой фантазеркой.

— Я вовсе не считаю тебя глупой. Просто мне хочется, чтобы ты познала счастье не только в мечтах, но и в жизни, чтобы ты не оказалась разочарованной. А для этого тебе нужно внимательнее приглядываться к людям, разбираться в них.

Анастасия Михайловна погладила каштановую головку внучки, прижала ее к своему плечу. Полине показалось, что бабушка, говоря о возможном разочаровании, имеет в виду Худоярского. Девушка решила вслух не возражать и не защищать своего нового знакомца, но про себя была совершенно не согласна с бабушкиным мнением о Киприане.

Глава вторая Продолжение знакомства

Теперь из-за больной ноги Полина не могла посетить имение Шубиных в ближайшие дни, как обещала Наташе, а потому через Ермолая передала подруге записку, в которой несколькими фразами обрисовала свое маленькое приключение, постаравшись придать рассказу юмористическую окраску.

Как и ожидала Полина, Наташа сама примчалась к ней сразу же после прочтения записки и, едва сдерживая любопытство, принялась расспрашивать о «неожиданном спасителе», как полушутя стала называть Киприана Худоярского.

— Выходит, он не такой уж развязный наглец, как нам показалось, — заметила Наташа, узнав о происшествии во всех подробностях. — Или, может, просто притворился джентльменом, чтобы понравиться тебе и твоей бабушке.

— Да зачем ему это нужно? — пожала плечами Полина, изображая спокойствие и небрежность.

— Зачем? Ну а если предположить, что ты ему понравилась и он хочет произвести на тебя благоприятное впечатление?

— Что, влюбился с первого взгляда? Опять ты со своими романтическими выдумками, Наташа.

Полина смеялась и шутила, стараясь представить все в таком комическом свете, чтобы Наталье даже не пришло в голову, насколько глубоко и серьезно затронула душу Полины встреча с Киприаном.

— Но, право же, как обидно, что ты подвернула ногу, — со вздохом заметила Наташа. — Значит, не сможешь танцевать у нас на вечере.

— Вы собираетесь устроить бал?

— Бал в деревне — это звучит претенциозно. Нет, просто званый вечер с танцами. Кстати, приедет мой жених, так что познакомишься с ним.

— А когда состоится этот вечер?

— В следующее воскресенье.

— Ну, до следующего воскресенья еще почти десять дней, моя нога успеет излечиться. А если даже нет — не страшно: я просто не приму участия в танцах, посижу на стуле рядом с пожилыми дамами.

— Меня радует твое веселое настроение. Кстати, если за эти дни дедушка с бабушкой успеют познакомиться с Худоярским, то они и его пригласят на вечер. Ведь ты же не против потанцевать со своим спасителем? — Наташа лукаво подмигнула.

— Смотря каким он окажется танцором: а вдруг отдавит мне ногу? — смеясь, отвечала Наташа. — И вообще, «спаситель» — это слишком громко сказано, лучше не повторяй такое прозвище, а то кумушки его быстро подхватят.

Подруги еще немного поболтали, потом Наташа, заявив, что у нее много хлопот по устройству званого вечера, расцеловалась с Полиной и уехала.

Но после ее ухода Полине недолго пришлось скучать: прибыл человек из Худояровки и принес хозяйкам Лучистого записку от Киприана. Полине хотелось бы первой прочесть это послание, но в комнате как раз находилась Анастасия Михайловна, которая и приняла от посыльного записку и, развернув ее, тут же прочитала, но не вслух.

— Что там? — невольно вырвалось у Полины.

— Господин Худоярский просит разрешения навестить нас, чтобы передать тебе лекарство, приготовленное Василисой, а у меня спросить совета по хозяйственным делам, — ответила бабушка, бросив внимательный взгляд на внучку.

— И что, ты не против его визита? — с деланной небрежностью спросила Полина.

— Было бы невежливо ему отказать, — пожала плечами Анастасия Михайловна и повернулась к посыльному: — Передай барину, что мы ждем его завтра утром.

Полина, будь ее воля, не дожидалась бы утра, а приняла гостя уже сегодня вечером, но она не могла выказать бабушке, что ей не терпится поскорей его увидеть.

Разумеется, на следующий день Полина, едва проснувшись, уже стала готовиться к встрече с Киприаном. Платьем и прической она занималась особенно тщательно, в сторону окна поглядывала чаще обычного и непроизвольно поворачивала голову на любой звук шагов.

Но время завтрака миновало, а гость не появлялся, и девушка немного приуныла, решив, что какие-то важные дела помешали ему приехать. Бабушка с неудовольствием замечала беспокойство внучки, но ничего ей не говорила, даже не вспоминала о возможном визите соседа.

Ближе к полудню Анастасия Михайловна отправилась с приказчиком проследить за постройкой нового амбара, а внучке велела сидеть или лежать на диване и никуда не выходить, чтобы не тревожить ногу. Впрочем, опухоль от ушиба уже почти прошла, нога болела только при слишком резких движениях, и Полина могла осторожно передвигаться по комнате, что она и делала, время от времени выглядывая в окно. Наконец, устав от беспокойного ожидания, девушка села за пианино и стала рассеянно наигрывать недавно выученную сонату.

А через несколько минут дверь в гостиную распахнулась и без доклада вошел Киприан. На лице Полины непроизвольно отразилась радость, и Худоярский, по всей видимости, это заметил; он подошел к девушке с улыбкой уверенного в себе человека и задержал ее руку для поцелуя дольше, чем позволял этикет. Затем, опершись на край фортепиано и смущая Полину пристальным взглядом своих оливковых глаз, Киприан бархатным голосом произнес:

— Вы прекрасная музыкантша. Впрочем, я в этом не сомневался.

— Нет, играю я посредственно. Просто соната сама по себе очень хороша.

— Это Гайдн?

— Нет, Моцарт, — ответила Полина, слегка удивленная его ошибкой.

— Простите мое невежество, — с шутливо-сокрушенным видом сказал Киприан. — Надеюсь, с вашей помощью я усовершенствую свое музыкальное образование.

— Боюсь, из меня не выйдет учительница музыки, — усмехнулась Полина.

— Музыка — это только предлог, чтобы общаться с вами, — заявил Киприан, и веселость в его глазах сменилась серьезным и даже немного грустным выражением. — Но я догадываюсь, что ваша бабушка пока не прониклась ко мне доверием и вряд ли будет часто меня приглашать. Подскажите же, где я могу вас увидеть?

— Я бы приняла ваши слова за светскую любезность, — тихо сказала она, — но мне бы этого не хотелось. Я предпочла бы встретить в вас человека искреннего.

— О, поверьте, так оно и есть!

— Знаете… в следующее воскресенье у Шубиных будет вечер с танцами. Наташа, их внучка, — моя подруга. А вы не знакомы с Шубиными?

— Нет, но постараюсь в ближайшее время с ними познакомиться. Ради того, чтобы увидеть вас на этом балу…

Полине почудилось, что и голос, и взгляд его выдают то, что можно было бы назвать затаенной страстью. Ей хотелось, чтобы он продолжал так же пристально смотреть на нее, говорить таким же волнующим голосом и стоять так же близко, почти касаясь своими руками ее рук…

Но внезапно очарование этой минуты было прервано появлением бабушки. Анастасия Михайловна вошла в комнату решительным шагом и с неудовольствием взглянула на соседа, поведение которого считала фамильярным. Киприан тотчас отошел от Полины и, поцеловав руку Томской, поприветствовал ее с подчеркнутой любезностью. Анастасия Михайловна предложила ему сесть, сама села напротив и выжидательно посмотрела на гостя.

— Я принес мазь, приготовленную Василисой, — поспешно сказал Киприан. — Это целебное средство поможет Полине Евгеньевне поскорей вылечить ногу.

— Очень благодарны вам и Василисе, — кивнула Томская. — Но у вас ко мне еще, кажется, есть какое-то дело?

— Да, хотел с вами посоветоваться. Я ведь не очень сведущ в хозяйственных делах, да и местных условий не знаю. Хочу отремонтировать дядюшкин дом, а сад вокруг дома упорядочить на английский манер. Как вы думаете, что выгодней: поставить на эти работы худояровских мужиков или нанять подрядчиков?

— Свои мужики, конечно, дешевле обойдутся, — ответила Анастасия Михайловна с несколько ироническим выражением лица. — Но руководить работами по ремонту должен человек, сведущий в строительном деле. Могу порекомендовать вам такого, он живет в соседнем уезде. Что же касается английского сада, то тут я не советчик. По этому вопросу вам лучше обратиться к Шубиным — они в наших краях первые англоманы.

— Шубины? — переспросил Киприан и быстро переглянулся с Полиной. — Да, я давно хотел познакомиться с этими помещиками. Но кто бы меня им представил? Может быть, вы, Анастасия Михайловна?

— Почему бы и нет? — согласилась Томская. — Завтра я увижу их в церкви, могу и вас им представить.

Теперь Полина не сомневалась, что Киприан будет на балу.

После его ухода девушка сразу же начала готовиться к предстоящему событию, хотя никому в этом не признавалась. Решая, что надеть, она остановила свой выбор на недавно сшитом платье из бледно-лилового шелка с серебристым кантом. Она еще не выходила в нем на люди, и теперь был как раз удобный случай показаться в обновке, удачно оттенявшей ей волосы и глаза. Этот наряд также наилучшим образом сочетался с ее любимым жемчужным ожерельем и жемчужными сережками в серебряной оправе. Прическу она решила перевить серебристой лентой.

Впрочем, удовольствие от танцев и встречи с Киприаном могло быть испорчено болью в ноге, и Полина несколько раз надень смазывала стопу Василисиным бальзамом и стягивала полосой ткани. Лечение возымело действие, и в день бала Полина уже ступала свободно, не прихрамывая, и могла обойтись без повязки.

Большинство гостей на званом вечере было Полине знакомо, поскольку Шубины пригласили всех своих ближайших соседей. Впрочем, мелькнуло и несколько новых лиц, среди которых был и Наташин жених, тут же представленный Полине. Он не показался ей хорош собой и интересен, как его описывала Наташа, зато держался весьма надменно и, видимо, чувствовал себя столичным светским львом среди провинциалов.

К удовольствию Полины, среди гостей не было записных сплетников Воронковых; Наташа сообщила, что ей пришлось прибегнуть к героическим уловкам, дабы дедушка и бабушка их не пригласили.

Осматривая нарядную толпу гостей, Полина искала глазами того, кто единственный был ей здесь интересен. Но Киприан возник рядом с ней неожиданно, так что она даже вздрогнула при его появлении. И сразу же уездный праздник заблистал перед ней яркими красками и показался значительнее любого великосветского бала.

За столом Киприан сидел почти напротив Полины, и она не без удовольствия переглядывалась с ним, стараясь, однако, не выдать своего особого к нему отношения. Когда начались танцы, Киприан сразу же подошел к Полине. Наташа танцевала первый танец со своим женихом, а на втором подруги обменялись кавалерами.

Как часто бывает на деревенских балах, мужчин для танцев не хватало, но Полина этого даже не заметила, так как присутствие Киприана отвлекало ее от всего остального. Впрочем, другие кавалеры тоже не обходили Полину вниманием, и она охотно танцевала с ними, ловила на себе мужские взгляды и чувствовала, что приподнятое настроение придает ее облику особую яркость.

Киприан тоже танцевал и с другими дамами, но Полина была уверена, что он это делает только ради соблюдения приличий, дабы не давать повода для сплетен.

Полина давно не ощущала такого радостного подъема, такой легкости во всем своем существе. И лишь строгие взгляды бабушки, порой мелькавшие сквозь пеструю толпу, немного смущали девушку, заставляя быть осторожной и не выказывать своих душевных порывов.

Между вальсом и мазуркой Наташа отозвала Полинуй в сторону и, взяв ее под руку, с улыбкой заметила:

— А ведь мое предположение верное: Худоярский к тебе неравнодушен. Сегодня я в этом убедилась.

— Неужели это так заметно? — слегка обеспокоилась Полина. — Не хотелось бы давать пищу для разговоров нашим уездным кумушкам.

— Нет, он ведет себя вполне осмотрительно, а ты — тем паче. Но ведь я догадывалась о его чувствах, а потому кое-что заметила.

— Надеюсь, другие этого не заметят.

— Кстати, еще я обратила внимание, что местные барышни и их маменьки поглядывают на Худоярского с особым интересом. Наверное, видят в этом франте подходящего жениха. Да, он им определенно нравится. Он ведь недурен собой, хотя и не в моем вкусе. А тебе он нравится?

— Ну, как сказать… — слегка замялась Полина.

— Ладно, мы это еще обсудим.

После разговора с Наташей Полина внимательней пригляделась к окружающим и тоже заметила, что дамы и девицы поглядывают на Киприана с явным интересом. В какую-то минуту Полина даже ощутила прилив чисто женского тщеславия из-за того, что лучший в этом зале кавалер отдает предпочтение именно ей, а с другими дамами общается лишь для отвода глаз. И, словно в подтверждение этого, Худоярский снова подошел к ней и пригласил на очередной танец, во время которого успел шепнуть:

— Завтра ближе к вечеру буду ждать вас в роще на границе наших владений.

— Завтра не могу, это будет слишком заметно, бабушка догадается, — быстро ответила Полина.

— Тогда послезавтра.

— Не знаю… я подумаю.

Он вздохнул, и Полина почувствовала на себе его пристальный взгляд. Сама же она решилась взглянуть на Киприана лишь в конце танца, когда партнеры обменивались поклонами. Присев в легком реверансе, она шепнула:

— Больше не приглашайте меня, танцуйте с другими.

— Что ж, как прикажете, — прошептал он в ответ.

Удалившись от Киприана, Полина поискала глазами Наташу, но не нашла ее. Зато рядом оказалась бабушка, которая взяла внучку за руку и властным голосом сказала:

— Довольно на сегодня танцев, отдохни, не то больную ногу натрудишь.

Полина села возле бабушки, оказавшись в окружении пожилых дам; большинство здесь вовсе не танцевало, а чинно беседовало, наблюдая за танцующими парами.

Краем глаза Полина заметила справа от себя Киприана, которого тут же поймал за рукав Наташин дед Иван Александрович и принялся беседовать с ним об устройстве английского сада.

А рядом с Полиной дамы оживленно обсуждали местную новость — скорый приезд богатой помещицы Екатерины Павловны Дугановой, которая якобы должна прибыть в деревню со дня на день. Эта знатная барыня давно не посещала свое подмосковное имение Погожино, и ее приезда ждали с интересом — тем более что о судьбе и крутом нраве почтенной вдовы, как и о ее сыне Алексее, ходили разные слухи. Впрочем, Полину уездные сплетни не интересовали, и она больше прислушивалась к беседе Киприана с Иваном Александровичем. Старый барин в этот момент от английского сада перешел к своей излюбленной теме — опасностям, связанным с продвижением по Европе «корсиканца-узурпатора». Скосив глаза на Киприана, Полина с удивлением заметила, что у него встревоженный и какой-то бегающий взгляд. «Неужели он испугался слухов о Бонапарте? — мельком подумала она. — Нет, такие мужчины, как Худоярский, не боятся разговоров о войне. Наверное, он просто чем-то обеспокоен». Не без тайной гордости девушка предположила, что Киприана сейчас больше всего беспокоит неопределенность его отношений с ней.

Вскоре Анастасия Михайловна пожаловалась на головную боль и стала прощаться с хозяевами. Внучку, разумеется, огорчило нежелание бабушки досидеть до конца вечера, но возражать она не могла. Выходя под руку с Анастасией Михайловной из залы, Полина украдкой оглянулась — и встретила взгляд Киприана, глазами провожавшего ее до выхода. Сердце девушки радостно встрепенулось, и она тут же решила, что послезавтра не станет осторожничать, а непременно пойдет на свидание с Киприаном.

В карете бабушка какое-то время молчала, а потом вдруг без всякого вступления объявила внучке:

— Теперь уж я не сомневаюсь, что тебя заинтересовал этот вертопрах. Во всяком случае, тебе льстит его внимание. Конечно, я понимаю: ты молодая девушка и хочешь нравиться, это естественно. Однако веди себя осторожней.

— А разве я сделала что-то не так? — слегка растерялась Полина.

— Пока нет, но боюсь, что до этого недалеко.

— И все потому, что ты считаешь Худоярского легкомысленным франтом и повесой, — натянуто улыбнулась Полина. — Старшие часто так думают о молодых.

— Если бы только легкомысленным — это бы куда ни шло, — пробормотала Томская. — Но не забывай, что его отцом был бесчестный мошенник и убийца. И мне кажется, этот Куприян многое унаследовал от Ульяна.

— Бабушка, да ты просто предубеждена против Киприана, вот тебе и чудятся всякие опасности на моем пути.

— Хотела бы я в этом ошибаться, — вздохнула Анастасия Михайловна.

Больше они не возвращались к разговору о Худоярских, и вскоре опасения бабушки выветрились из головы Полины, занятой лишь волнующими мыслями о Киприане.

На следующий день у Полины все валилось из рук, она переходила от книг к фортепиано, потом к одиноким прогулкам у пруда, где мысленно готовилась к предстоящему свиданию, которое сама же отсрочила на целые сутки, а теперь не могла дождаться, когда они пройдут.

Вернувшись с прогулки, Полина застала бабушку за чтением письма от дяди Владимира. Узнав, что письмо из Криничек, Полина живо поинтересовалась:

— Ну, что нового на твоей отчине? Здоров ли дядюшка? А как там моя маленькая кузиночка?

— Пока, слава Богу, все здоровы, — сказала бабушка, снимая очки. — Приглашают нас в гости.

— В гости?.. — растерялась Полина, которой совсем не хотелось уезжать из имения. — Что, прямо сейчас?

— А зачем откладывать? Пора уж мне их навестить. Я ведь младшую внучку с рождения не видела, а у них скоро будет второй ребенок.

— Ну, так пусть они сюда приезжают.

— Это с малыми-то детьми? Нет, Поленька, это мне надо поехать в Кринички, посетить родные места. И тебе там полезно будет побывать.

— Но ведь ты не очень здорова, у тебя голова часто болит и сердце. Тебе бы надо сперва подлечиться, а потом ехать. Да и у меня нога еще побаливает.

— А плясать на балу нога тебе не мешала? — бабушка с лукавой усмешкой погрозила пальцем. — Что же до моего здоровья, так оно пока еще сносно, но с каждым месяцем, с каждым днем может становиться хуже. Если сейчас буду тянуть с поездкой, так потом могу и не успеть.

— Ну что ты, бабушка, даже не говори так! — Полина порывисто обняла Анастасию Михайловну.

— Все мы, внученька, не вечные…

— И слышать о том не хочу! Я же без тебя, бабушка, полная сирота.

— Но я все-таки надеюсь дожить до того дня, когда ты выйдешь замуж за хорошего человека, который будет тебе опорой в жизни, — улыбнулась Анастасия Михайловна.

— Ладно, не надо об этом, — вздохнула Полина, понимая, что под «хорошим человеком» бабушка подразумевает отнюдь не Киприана. — А когда ты решила отъезжать? Неужели прямо завтра?

— Нет, конечно. Дня два-три надо, чтобы подготовиться к поездке, да и по Лучистому отдать все распоряжения.

— А надолго ли мы уезжаем?

— Ну, меньше месяца мы там, наверное, не пробудем. Однако и на дорогу туда и обратно уйдет недели две. Мы же с тобой не можем двигаться с кавалерийской скоростью.

«Значит, почти два месяца я его не увижу…» — пронеслось в голове у Полины, и ей стоило больших трудов скрыть от бабушки свою досаду.

Остаток дня прошел в хлопотах и подготовке к отъезду. Ночью Полина многое передумала и наутро уже готова была бежать на свидание к Киприану, но следовало дождаться вечера, как было условлено. А тут еще, к ее большей досаде, вдруг явилась в Лучистое нежданная гостья — та самая Екатерина Павловна Дуганова, о которой вспоминали гости на балу.

Екатерина Павловна была лет на пятнадцать моложе Анастасии Михайловны, но этих двух женщин связывало что-то вроде дружбы или, вернее, взаимного дружеского уважения. Виделись они редко, потому что Дуганова жила то в одной, то в другой столице, а в свое подмосковное поместье почти не приезжала, доверив управление им чете пожилых бездетных бедных родственников, в честности которых могла не сомневаться. Впрочем, когда-то Екатерина Павловна бывала в своем Погожине чаще — и именно в те годы успела познакомиться с Томской и проникнуться к ней уважением. Полина не раз слышала, как бабушка отзывалась о Дугановой: «Эта барыня с головой. Из всех наших соседей она самая умная и образованная, но с крутым характером».

Полина запомнила Екатерину Павловну пышной осанистой дамой с величавой походкой и властным лицом. Теперь же девушка была несколько удивлена, увидев, как похудела и даже слегка ссутулилась эта далеко еще не старая женщина. Дуганова пояснила, что болеет и врачи посоветовали ей сменить нездоровый климат северной столицы на чистый лесной воздух подмосковной деревни.

— И правильно, и слава Богу, что вы послушались добрых советов, — заверила ее Анастасия Михайловна. — Здесь, на природе, любая хворь проходит быстрей. Да и скучно вам не будет, сюда на лето съезжается много людей, общество иногда собирается весьма интересное. Вот вчера у Шубиных был званый вечер. Кстати, там о вас вспоминали в связи с вашим приездом.

— Э, какое мне дело до общества, — махнула рукой Екатерина Павловна и бросила благосклонный взгляд на Полину, скромно сидевшую у окна с книгой в руках. — Вы с внучкой здесь живете — и этого мне достаточно для общения. Ну, еще Шубины, пожалуй. А остальные-то соседи — все сплошь дураки и сплетники. Да мне-то они безразличны. Своих забот хватает.

— Ну, Екатерина Павловна, голубушка, выуж слишком строги к соседям, — слегка улыбнулась Томская. — И я такой была, но потом научилась прощать людям их слабости. А что до нас с Полиной, так рады мы безмерно вашему приезду, но сами не сегодня завтра уезжаем месяца на два.

— И далеко? — спросила явно огорченная соседка.

— В мое родовое имение на Полтавщине, к старшему сыну. Надо же мне наконец с внучкой познакомиться, понянчиться, пока я еще жива. А в июле вернемся обратно. А на зиму, даст Бог, поедем с Поленькой в Петербург, к моему младшему сыну.

— Видела я вашего Дмитрия Денисовича в Петербурге, — сообщила Дуганова. — Весь в своего покойного отца пошел. И такой же ученый. И семья его мне понравилась. Жена, детки — все очень милы. А я, наверное, так и не дождусь внуков… — Екатерина Павловна тяжело вздохнула. — Оставил мне Бог единственного сына, который даже не стремится устроить свою судьбу…

— Рано вы печалитесь, голубушка моя, ваш Алеша еще молод, успеет и жениться и внуками вас наградить, — сказала Анастасия Михайловна. — И потом, он ведь служит, а военные все не спешат обзаводиться семьями. — Вот и мой Владимир поздно женился. Ничего, всему свое время.

— Да Алексей-то мой не мальчик, двадцать семь уже, — заметила Дуганова. — Но я бы не тревожилась, если бы он просто гулял, кутил, как другие гусары; я бы думала тогда: ничего, придет время, он остепенится и женится на хорошей девушке. Но ведь все не так, все куда сложнее.

— А в чем сложность? — участливо спросила Анастасия Михайловна.

— Не всем я об этом рассказываю, но от вас не буду скрывать. — Дуганова немного помолчала, сурово сдвинув брови и поджав губы. — Болит у меня душа за Алексея, нескладная у него жизнь. Уже несколько лет таскается он за одной фам фаталь и, кажется, влюблен в нее намертво. А эта роковая дама вначале была замужем за богатым стариком, потом овдовела, Алеша в то время был в полку. Прослышав о ее вдовстве, он, конечно, обрадовался, готов был подать в отставку и мчаться к ней с предложением руки и сердца. Но, когда он с ней встретился, оказалось, что она уже снова замужем. Как, почему, что ее к этому толкнуло? Кто ее новый муж? Какое у нее отношение к Алеше? Может, она просто хищница, которая тянет деньги из мужчин? Ничего мне о ней не известно, Алексей все от меня скрывает. Трудно мне, вдове, справиться с сыном. Но я буду не я, если сама обо всем не дознаюсь и не выведу на чистую воду эту авантюрную особу. Вот только дал бы Бог выдюжить, побороть свою хворь…

Полина слушала беседу бабушки с гостьей невнимательно, думая о своем. История сына соседской помещицы была ей мало интересна. Полина почти не помнила Алексея Дуганова, которого видела много лет назад, когда пятилетним ребенком приезжала в Лучистое с родителями. Из рассеянности девушку вывел обращенный к ней прямой вопрос Екатерины Павловны:

— А как твои дела, Поленька? Есть ли у тебя жених?

От неожиданности Полина слегка смутилась, но не подала виду и ответила шутливо:

— Боюсь, что мой жених еще не родился. Или, наоборот, остался в прошлых веках.

— Вот ты какая независимая остроумница, — с улыбкой заметила Дуганова. — Значит, пренебрегаешь современными молодыми людьми? А вдруг где-нибудь среди них, да еще совсем близко, бродит твоя судьба?

«Это уж точно: моя судьба близко, да только обстоятельства разводят нас в разные стороны», — пронеслось в голове у Полины, и сердце ее учащенно забилось от предчувствия скорой встречи с Киприаном.

— Молода она еще и жизнь знает лишь по книгам, — вздохнула бабушка.

— Молода, но для замужества вполне созрела, — прямолинейно заявила Дуганова. — Ведь вашей барышне Роминой уже восемнадцать, верно? По всем статьям невеста: красавица, умница, благородного нрава и происхождения. Повезет кому-то взять такую в жены.

— Не смущайте меня излишними похвалами. — Полина слегка нахмурилась, уловив в словах гостьи плохо скрытый намек на желание видеть «барышню Ромину» своей невесткой.

Бабушка, быстро взглянув на внучку, угадала ее невольный внутренний протест и поспешила перевести разговор на другую тему:

— А вы не сокрушайтесь из-за сына, дорогая моя. Нынче дети вообще не слушаются своих родителей. Мы и то были вольнодумны, а они куда поболе нас. Мой старший сын тоже вот выбрал жену, меня не спросясь.

— Но хоть невестка ваша не из бывших крепостных? И то слава Богу, — живо откликнулась Дуганова. — А то ведь нынче всего можно ожидать от молодого поколения. Вон, граф Шереметев женился на своей крепостной девке Параше, родословную ей придумал.

— Ну, Параша Жемчугова по крайней мере артистка, и, говорят, талантливая, — заметила Томская.

— Э, милая моя, вы слишком снисходительны к артистам, — покачала головой гостья. — Наверное, потому, что очень любите театр. Знаю, что в юности вы и сами баловались актерством при дворе Кирилла Разумовского. Но одно дело, когда девушка благородного происхождения увлекается искусством, а совсем другое — когда холопка через сцену и барскую постель впрыгивает в дворянское сословие. Простите, что говорю это при молодой девице, но мне кажется, ей тоже полезно знать о падении нынешних нравов. И откуда пошло это безбожное вольнодумство, отрицание порядка, смешение сословий? Должно быть, от французов или от франкмасонов. Чему удивляться, если там нынче этот выскочка Буонапарте назначает генералами мужиков, сам женился на креолке сомнительного поведения, а теперь еще возложил императорскую корону на себя и на нее. И ведь подобная зараза безнравственности проникает повсюду, и к нам уже проникла. Вначале дети не слушаются своих родителей, холопы — господ, потом подданные — государя и так далее. К чему это приведет? К такому же разгрому, какой случился во Франции. Выходит, зря наша матушка-императрица восхищалась Вольтером. Ни к чему хорошему его идеи не привели.

— А по-моему, дорогая, вы напрасно обвиняете Вольтера. Он то как раз предупреждал французских дворян о последствиях их легкомыслия и невнимания к народным нуждам. Вот послушайте его прозрачные намеки из «Царевны вавилонской». — Анастасия Михайловна подошла к книжной полке и, взяв томик Вольтера, нашла нужное место и стала зачитывать:

Приятное общество, веселье, легкомыслие были единственным, что их увлекало. Ими управляли, словно детьми, которым дарят игрушки, лишь бы они не капризничали. Когда им рассказывали о бедствиях, опустошавших их родину два века назад, о тех временах, когда одна половина населения вырезала другую из-за пустяков, они соглашались, что это действительно дурно, но затем снова принимались смеяться и петь куплеты. Чем любезнее были эти праздные люди, тем резче выступало различие между ними и людьми занятыми. Среди этих занятых или как бы занятых людей была толпа мрачных фанатиков, отчасти вздорных, отчасти плутов… которые, не задумываясь, разрушили бы весь мир, только бы добиться хоть некоторого влияния. Но, приплясывая и распевая, праздный народ заставлял людей труда скрываться в пещерах, подобно тому, как птицы заставляют серых сов укрываться в развалинах… Упадок вызван был той легкостью, которая мешала работать тщательно, а также пресыщенностью прекрасным и влечением к извращенному… Тщеславие, преследуя истинные таланты, вынуждало их покидать родину. Трутни изгнали пчел.

— Ну скажите, разве Вольтер не пророк? Ведь он в точности предсказал и упадок морали, и появление мрачных, жаждущих власти революционеров, и легкомысленное расточительство дворян, которые все веселились, все прыгали — и допрыгались до гильотины. — Помолчав, Анастасия Михайловна тихо добавила: — Так будет и с нашими, если ни о чем не задумаются.

— Может, Вольтер и пророк, но, вместе с тем, он породил безбожное вольнодумство, которое и привело к появлению разрушителей, — упрямо повторила Дуганова.

— Нет, он не призывал к революции, а предупреждал о ней, — возразила Томская. — А что до появления разрушителей… так ведь они всегда были, во все времена. Разрушители нравственности, порядка, государств. Есть люди — разрушители, а есть — созидатели. И вот, когда в обществе количество разрушителей перейдет определенную границу, начинаются всякого рода перевороты, бедствия.

Анастасия Михайловна бросила быстрый взгляд на Полину, и той вдруг подумалось, что к «разрушителям» бабушка причисляет и Киприана. Девушке был неприятен этот намек, и она нахмурилась, считая предубеждение бабушки против Худоярского беспочвенным и несправедливым.

Между тем приближалось время свидания, и Полина, воспользовавшись паузой в разговоре, встала и с вежливой улыбкой объявила:

— Простите, но разговоры о политике, на мой взгляд, слишком сложны, и у меня разболелась голова. Пойду немного прогуляюсь. К тому же мне надо еще написать письмо подруге.

Сделав легкий реверанс, Полина вышла из комнаты, сопровождаемая благожелательной улыбкой гостьи и внимательным взглядом бабушки. Когда девушка уже оказалась за дверью, до нее долетел приглушенный, но все равно достаточно звучный голос Екатерины Павловны:

— Ваша внучка была бы превосходной невестой для моего Алексея. Но, увы, об этом можно только мечтать.

Полина иронически улыбнулась и заспешила из дому, боясь, чтобы какое-то неожиданное препятствие не помешало столь желанному для нее свиданию.

Глава третья Прерванное свидание

Полина не стала брать лошадь, а отправилась к условленному месту пешком, чтобы меньше привлекать внимания к своей прогулке. Она шла осторожно, поглядывая по сторонам и стараясь петлять между деревьями.

Киприан уже ждал ее в роще, на границе Лучистого и Худояровки. Увидев девушку издали, он бросился к ней навстречу и, прежде чем она успела опомниться, заключил ее в объятия. Губы его приблизились к ее губам, но Полина, не решившись на столь быстрое развитие отношений, слегка отстранилась и ломким голосом произнесла:

— Бабушка весь день за мной следит, и, если бы к ней не пришла гостья, мне бы не удалось ускользнуть из дому.

— Спасибо этой гостье. Я так счастлив, что вы здесь. — Киприан смотрел девушке в глаза, не выпуская ее руки из своих. — Как жаль, что ваша бабушка настроена против меня. Но надеюсь переломить ее отношение, когда познакомлюсь с ней поближе.

— Вряд ли это удастся сделать в ближайшее время, — вздохнула Полина. — Мы с бабушкой послезавтра уезжаем к дяде в Полтавскую губернию.

— Уезжаете? — В его глазах отразилась растерянность. — И надолго?

— Месяца на два.

— И отказаться от этой поездки никак нельзя?

— Увы, нельзя. Бабушку мне не убедить. Уже все подготовлено к отъезду.

— Какое разочарование… — пробормотал Киприан и, словно невзначай приобняв девушку, увлек ее за собой: — Пойдемте сядем, так удобней будет говорить.

Полина не сопротивлялась и позволила ему увести себя под сень густой липы, где незаметно приютилась маленькая, но удобная скамья со спинкой.

— Я не могу здесь долго быть, бабушка хватится меня, — сказала Полина. — Но я рада, что мы встретились и я успела предупредить вас о моем отъезде.

— Не знаю, как я выдержу разлуку, что буду делать… — Киприан вплотную придвинулся к Полине и положил руку ей на плечо.

— У вас будет чем заняться, — поспешно сказала она, внутренне напрягаясь от опасной близости мужчины, который так сильно ее волновал. — Вы ведь собираетесь обустраивать свой дом, свое поместье.

— Да, это единственное, что отвлечет меня от тоски и скоротает время ожидания. Постараюсь устроить дом как можно лучше, чтобы не стыдно было пригласить вас и вашу бабушку. А вдруг, увидев мои старания, Анастасия Михайловна изменит свое ко мне отношение? Или, может, она уже все решила наперед и выбрала вам жениха, а на других мужчин даже запрещает смотреть? Уж не везет ли она вас знакомиться с вашим будущим мужем?

— Что вы? С чего вы взяли? Мы едем навестить близких родственников — и более ничего. Да бабушка не станет насильно навязывать мне мужа.

— Кто знает… Старые барыни часто бывают весьма деспотичны… — пробормотал Киприан себе под нос.

Полину так позабавили эти ревнивые предположения, что она не удержалась и решила немного подразнить собеседника.

— Моя бабушка строга, но не деспотична, она даже подруге откажет, если та будет сватать меня за своего родственника, а мне он придется не по вкусу. — Полина улыбнулась, искоса взглянув на Киприана. — Кстати, сейчас у бабушки в гостях одна важная барыня, которая прозрачно намекает, что хотела бы видеть меня женой своего сына.

— Вот как?.. — вскинулся Киприан. — А что это за барчук, который подсылает к вам свою маменьку? Вы его знаете?

— Нельзя сказать, что мы с ним знакомы. Виделись пару раз еще в детстве, и я его даже не помню. Он свою маменьку не подсылает, она действует по собственному усмотрению. А он уже много лет служит в полку.

— Офицер? — Киприан скептически усмехнулся. — И кто же сей бравый вояка? Улан или, может, гм… гренадер?

— Право, не интересовалась. Но, кажется, он гусар.

— Да? Значит, хвастун с молодецкими замашками. Все гусары почему-то считают, что неотразимы. Наши дамы и барышни прямо-таки теряют головы от них. Особенно в уездных городах.

— И вы причисляете меня к недалеким уездным барышням?

— Совсем наоборот. Я считаю, что вы слишком умны для всех этих тупых солдафонов, которые двух слов не свяжут, а только и умеют, что крутить усы и звякать шпорами.

— Однако вы суровы к военному сословию, — усмехнулась Полина. — Но ведь среди офицеров немало людей благородных. А сами вы разве не служили?

— Не будем говорить о моей службе. — Киприан слегка сжал плечо Полины. — Да, благородные люди есть везде. Но этот ваш… гм, предполагаемый жених вряд ли отличается благородством. Если за него даже в делах женитьбы все решает маменька, а сам он чуть ли не с детства причислен к полку, — так этот герой сродни Митрофанушке из «Недоросля». И кругозор у него не более широк, чем у недоросля.

Полина не удержалась от смеха, и Киприан засмеялся вместе с ней.

— Как быстро вы приписали сына нашей соседки мне в женихи, — сказала она, шутливо погрозив пальцем. — Но я уверяю вас, что до этого дело не дойдет. Да и потом, его матушка — женщина образованная и вовсе не похожа на героиню Фонвизина. Надеюсь, что и ее сын не похож на Митрофанушку.

— Значит, он сын вашей соседки? — уточнил Киприан. — И кто же это, если не секрет?

— Алексей Дуганов. Слыхали о таком?

— Дуганов? — Худоярский нахмурился. — Кажется, он богатый наследник. А раз так — у меня нет надежды. Ведь даже самый большой болван и тупица покажется привлекательным, если его украшают деньги.

Полина обратилась к собеседнику с напускной строгостью:

— Что вы себе нафантазировали, Киприан Ульянович? Значит, считаете меня жадной и корыстной дурой, которая охотится за богатыми женихами? Жаль, что я не взяла с собой веер и мне сейчас нечем вас побить за такие слова. Впрочем…

Полина весьма ощутительно ударила кулачком по его руке и вскочила со скамейки. Худоярский тут же поднялся следом и, преградив ей дорогу, с довольным видом зашептал:

— Буду счастлив, даже если ты меня побьешь — лишь бы только убедиться, что тебе не нужен другой мужчина.

— А разве мы уже на «ты»? — удивилась Полина, изо всех сил сдерживая улыбку.

— Если перейдем на «ты», то станем ближе друг другу, — заявил он и, шагнув к девушке, взял ее за руку.

Но в этот момент где-то совсем рядом послышались шаги, и Полина тотчас отпрыгнула от Киприана. Из-за кустов, закрывавших тропинку, появилась Василиса с корзиной трав в руке. Увидев Полину и Киприана, стоявших в двух шагах друг от друга, лекарка степенно поклонилась и произнесла:

— Здравия вам, барышня.

В пристальном взгляде Василисы девушке почудилось осуждение. Растерявшись и чувствуя, как румянец заливает щеки, Полина в ответ на приветствие смогла выдавить из себя лишь что-то невнятное.

Зато Киприан ничуть не смутился и резким голосом отчеканил:

— И ты не хворай, Василиса. Иди, куда шла.

Полине показалось, что худояровская знахарка что-то хочет ей сказать. Но, видимо, встретив суровый взгляд хозяина, женщина не решилась обратиться к барышне и, еще раз поклонившись, молча пошла дальше по тропинке, ведущей в усадьбу.

Когда Василиса скрылась из виду, Полина обхватила руками пылающее лицо и сокрушенно пробормотала:

— Боже мой, она ведь теперь все расскажет бабушке…

Киприан осторожно развел ее руки в стороны и вкрадчивым голосом заметил:

— Вряд ли она успеет рассказать, ведь вы с бабушкой послезавтра уедете.

— Да… может, бабушке и не успеет, но другим соседям или хотя бы вашей челяди — это уж непременно расскажет, не утерпит. И сплетни пойдут гулять…

— А ты так боишься сплетен? — улыбнулся Киприан. — Тебе ли, просвещенной девушке, обращать внимание на пересуды мелких людишек? Впрочем, могу тебя успокоить: Василиса, во-первых, женщина молчаливая, а во-вторых, она на следующей неделе уедет из Худояровки, так что никому ничего не успеет рассказать.

— Так Василиса уже не будет жить в Худояровке?

— Не будет. Брат у нее — вдовец, теперь заболел и зовет Василису к себе в Москву, чтобы она жила в его доме и вела хозяйство. А ее ведь в Худояровке ничто не держит: дядя умер, отца моего она терпеть не могла, а заодно с ним и меня недолюбливает. А я ее и не держу, пусть едет, она же не крепостная.

— Мне показалось, что Василиса посмотрела на меня с осуждением…

— А это для тебя имеет важность? — Киприан взял девушку за плечи и заглянул ей в глаза. — Но разве мы с тобой делаем что-то предосудительное? И разве мы кому-то должны давать отчет? Как странно, что ты опасаешься пошлой молвы. Словно запуганная боярышня старых времен, которая всю жизнь провела в тереме в окружении мамок и нянек.

— Ты разочарован во мне? — вскинула голову Полина, не заметив, что тоже перешла на «ты». — Наверное, думаешь: вот смешная жеманная провинциалка, которая на каждом шагу бережет свою драгоценную репутацию. Но, поверь, это совсем не так, и мнение толпы для меня ничего не значит. Просто я волнуюсь за бабушку, за ее здоровье, ведь она самый близкий для меня человек.

— Черт возьми, мне это нравится, — пробормотал Киприан, и глаза его сверкнули, приблизившись к ее липу.

— Что нравится? — Полина слегка отстранилась, выгнувшись назад. — То, что бабушка для меня — самый близкий человек?

— Нет, то, что ты назвала меня на «ты»! И теперь я надеюсь скоро стать самым близким для тебя человеком.

Его взгляд показался Полине раздевающим, а улыбка — немного хищной. Но это не оттолкнуло девушку, а скорее наоборот, привлекло и взволновало, показавшись проявлением страстной натуры. В следующую секунду, преодолев уже совсем не упорное сопротивление Полины, Киприан сжал ее в объятиях и поцеловал крепким, долгим поцелуем. Она почувствовала, как горячая волна, начиная от губ, прошла по всему ее телу. Впервые в жизни девушка, знавшая любовь лишь по романам, ощутила свое женское естество.

— Это уж слишком, — сказала она, слегка задохнувшись. — На первом же свидании… Вы посчитаете меня легкомысленной…

— Не «вы», а «ты», — поправил он с улыбкой. — И я не посчитаю тебя легкомысленной, а посчитаю глубокой, сильной натурой, способной на искренние чувства. Поверь, я бы не осмелился поцеловать тебя на первом же свидании, если бы нам не предстояла скорая разлука. Только из-за этого я так несдержан. Ведь невмоготу сознавать, что ты на днях уедешь и можешь меня забыть…

— Этого не случится! — невольно вырвалось у Полины. — Разлука ничего не значит, если… если…

— Если чувства настоящие? — подсказал Киприан. — Да, да! Тысячу раз правда! Это только начало нашей любви, а после разлуки будет продолжение! Но я хочу, чтобы ты еще лучше меня запомнила, а для этого…

Полина ничего не успела сказать, как он снова обнял ее и смял ей губы страстным поцелуем.

Теперь девушка испугалась не только возможных свидетелей тайного свидания, но также и самой себя. Почувствовав, что голова начинает кружиться, она призвала на помощь всю свою волю и, с силой оттолкнув Киприана, прошептала:

— Нет, достаточно, больше не надо… Мы не должны так поступать до того, как…

Она хотела добавить: «до того, как станем женихом и невестой», но не решилась, посчитав, что это прозвучит как намек с ее стороны, а Полина не раз слышала и читала, что мужчинам не нравится, когда женщины намекают им на женитьбу.

Киприан протянул к ней руки, снова собираясь заключить девушку в объятия, но она увернулась от него и скороговоркой произнесла:

— Нет, будем прощаться, мне пора домой. До свидания, Киприан!

— Постой, Полина!..

— Нет, пожалуйста, не иди за мной, я приказываю!

— Но хотя бы пообещай, что будешь думать обо мне!

Она уже на бегу оглянулась и, сверкнув глазами на Киприана, прошептала:

— Обещаю. А ты?

— Клянусь! — ответил он со странной улыбкой.

Больше Полина не оглядывалась и, стремительно повернув к роще, скрылась за деревьями.

Домой она прибежала взволнованная, запыхавшаяся, с пунцовыми щеками. Судя по отсутствию экипажа Дугановой, гостья уехала, что обрадовало Полину. Бабушка, вероятно, уже беспокоилась из-за долгого отсутствия внучки, а Полине не хотелось сразу показываться бабушке на глаза, и она прошлась по саду, стараясь выровнять дыхание и охладить под вечерним ветерком свое пылающее лицо. Подойдя к беседке, она услышала совсем рядом строгий голос Анастасии Михайловны:

— Долго же ты прогуливалась. Но хоть голова-то перестала болеть?

— Да… то есть… то есть не совсем, — запинаясь, пробормотала Полина. — Пойду прилягу.

— Вначале поужинаем.

— Нет, я не хочу есть. Пусть Дуня принесет чай мне в комнату, а больше ничего не надо.

— Где ты была? — прямо спросила Анастасия Михайловна. — Изволь объяснить, голубушка!

Но Полина, отводя взгляд от сурово-пытливых глаз бабушки, попросила:

— Пожалуйста, давай отложим объяснения до завтра, мне надо собраться с мыслями. И, поверь, ничего предосудительного я не совершала.

Чмокнув бабушку в щеку, Полина чуть ли не бегом устремилась к дому.

Когда горничная Дуня принесла ей чай и помогла раздеться, Полина почувствовала наконец расслабление после душевных тревог прошедшего дня. Закрыв дверь за Дуней, она бросилась на кровать и несколько минут лежала неподвижно, глядя в прямоугольник окна, открывавший вечернее небо, на котором уже проблескивали первые звезды.

Впечатления переполняли девушку: ведь сегодня ей почти объяснился в любви мужчина, которого она знала так мало, но который уже успел глубоко затронуть ее душу. Внешность Киприана, его загадочность, его страстные порывы, готовые сломать ограду условностей, и даже те зловещие слухи, что окружали его фамилию, — все давало пищу богатому воображению девушки, воспитанной на романах и не имеющей обширного круга знакомств. Полина и сама понимала, что ей недостает опыта, умения выбирать и сравнивать, но критический взгляд на саму себя все же не мог охладить ее чувств к Киприану.

Сегодня девушку впервые в жизни по-настоящему поцеловал мужчина. Ведь нельзя же было, в самом деле, считать настоящим поцелуем тот, происшедший прошлым летом на званом вечере у московских знакомых Анастасии Михайловны. Тогда один молоденький корнет, танцевавший с Полиной, подстерег барышню в укромном уголке террасы и, схватив в объятия, прижался губами к ее губам. Поцелуй получился неловким, хотя корнет и старался показать себя бывали молодцом и волокитой. Полина угадала скрытую робость неопытного мальчишки, а потому даже не рассердилась на него, а лишь со смехом оттолкнула и, погрозив пальцем, убежала прочь. В тот день она поняла, что ей не нравятся желторотые юнцы, особенно если они прикрывают свою неловкость бахвальством. Куда больше ее волновали зрелые, познавшие жизнь мужчины, которые ничего не стремились доказывать, ибо их опытность и уверенность говорили сами за себя. А вскоре после того вечера пришло известие о смерти отца, и Полина на год затворилась в трауре, решив никуда не выезжать из деревни. И вот, после года уединения, судьба послала ей неожиданную встречу — и как раз с таким мужчиной, которого она ждала.

Сейчас, в своей комнате, мысленно разговаривая сама с собой, Полина заново переживала каждый миг короткого, но страстного свидания с Киприаном.

Лишь одно темное пятнышко ложилось на яркие впечатления майского вечера: Полина не могла забыть осуждающего взгляда Василисы, столь некстати нарушившей зыбкое таинство свидания. Лекарка была простой женщиной, и ее мнение немного значило для барышни, но что-то в облике и повадке Василисы заставляло Полину настораживаться и испытывать перед ней какую-то неловкость, почти как перед гувернанткой в отроческие годы. Впрочем, сообщение Киприана о том, что Василиса скоро уедет, отчасти успокаивало девушку.

Помолившись и подумав напоследок о предстоящем разговоре с бабушкой, Полина стала медленно погружаться в волны смутных и тревожных сновидений. Ей грезились то светлые, то демонические образы, морские заливы перемежались скалистыми горами, бурные грозы сменялись солнечными лучами.

И над всем этим мятежным разнообразием снов царило лицо Киприана, наплывавшее из сокровенных глубин сознания…

Полина проснулась встревоженной, неотдохнувшей и первым делом подумала о том, что ей не удастся избежать расспросов бабушки.

Таки случилось. Сразу же после завтрака Анастасия Михайловна предложила внучке прогуляться. Девушка поняла, что бабушка хочет с ней переговорить наедине, чтобы даже прислуга не могла подслушать.

Они вышли к пруду, потом Анастасия Михайловна повернула направо, где над дорогой под ивами стояла широкая скамейка. С этого места Полина впервые увидела Киприана, и сейчас, вспомнив об этом, невольно улыбнулась.

— Садись, милая, побеседуем, — сказала Анастасия Михайловна, опускаясь на скамью. — Может, все-таки расскажешь, по каким местам ты гуляла вчера вечером? В нашем саду я тебя не нашла.

— Бабушка, а надо ли так строго за мной присматривать? Я ведь уже не маленькая.

— В том-то и дело, что не маленькая, — вздохнула Анастасия Михайловна. — Ты уже настолько выросла, что вполне можешь пойти на свидание к какому-нибудь ловкому ловеласу.

— Почему же сразу к «ловеласу»? — вспыхнула Полина. — Почему ты так плохо думаешь о Киприане?

— А, так, значит, это все-таки он, ты к нему ходила? — Томская строгим взглядом посмотрела внучке в глаза.

— Да, бабушка, я не могу от тебя скрывать, — вздохнула Полина, опустив голову и прижав к коленям стиснутые руки. — Да, я встречалась с Киприаном, чтобы попрощаться перед отъездом. И знаешь, он почти объяснился мне в любви…

— Сделал предложение? — уточнила Анастасия Михайловна.

— Нет, до этого еще не дошло, ведь он так мало с нами знаком. И потом, он видит твою неприязнь к нему. Но я прошу тебя, не будь суровой к Киприану, потому что… потому что он мне нравится. Разве я в этом виновата? — Полина быстро взглянула на бабушку и тут же опустила глаза.

— Девочка моя, так ты влюбилась? — Анастасия Михайловна ласково провела рукой по слегка растрепавшимся на ветру волосам девушки. — Да… рано или поздно это должно было случиться. Жаль, что предмет твоей первой любви не столь удачен, как мне бы хотелось.

— Бабушка, я уверена, что со временем твое предубеждение против Киприана развеется! — воскликнула Полина, целуя бабушкины руки. — Ты ведь всегда говорила, что мои друзья — это и твои друзья, что тот, кто нравится мне, будет мил и тебе. Разве не так?

— Да, внучка, ради тебя я готова благосклонно относиться к Худоярскому, если, конечно, он окажется порядочным человеком.

— Так, может быть, отложим отъезд, чтобы ты смогла лучше узнать Киприана? — спросила Полина, с надеждой заглядывая в глаза Анастасии Михайловне.

— Нет. Поленька, отъезд мы не отложим, это решено. Завтра на рассвете — в дорогу.

— Бабушка, ты, наверное, надеешься, что наши чувства несерьезны и развеются за время разлуки? Но Киприан взял с меня обещание, что я буду думать о нем все это время, и сам поклялся думать обо мне.

— Ну что ж, если вы с ним действительно любите друг друга, то ваше чувство в разлуке только окрепнет. Разве ты против такого испытания?

— Не знаю… Иногда мне кажется, что какие-нибудь сплетники или клеветники могут нам помешать…

— Кто помешает? Ведь о ваших чувствах пока никто не знает, кроме меня, разве не так?

— Да. Вот только…

— Что? Договаривай.

— Вчера нас случайно увидела в роще Василиса.

— Надеюсь, при ней вы не целовались, не обнимались?

— Нет.

— Тогда не страшно. Случайная встреча с соседским помещиком тебя не скомпрометирует.

Немного смущенная Полина отвернулась от бабушки и, окинув взглядом дорогу, увидела на ней знакомую тучную фигуру худояровской знахарки.

— А вот и Василиса, легка на помине, — пробормотала девушка, кивая в ее сторону. — Похоже, она идет к нам.

— Пойдем и мы к ней навстречу. — Анастасия Михайловна встала со скамьи. — Может, она к нам с каким-нибудь известием? Заодно и попрощаемся перед дорогой.

— Киприан сказал, что Василиса и сама скоро уезжает в Москву, к брату.

Приблизившись к дамам, лекарка поклонилась с почтительным приветствием и сказала:

— А я вот иду с вами попрощаться. Уезжаю послезавтра из Худояровки.

— Хорошо, что ты сегодня пришла, а то бы завтра нас не застала в Лучистом, — заметила Анастасия Михайловна. — Мы с утра уезжаем в гости к моему старшему сыну. А ты из Худояровки надолго?

— Я насовсем. Брат мой Егор Лукич Чашкин сильно хворает. А он ведь вдовец, ухаживать за ним некому, и дом его в Москве некому в порядке содержать, так что я там буду за хозяйку.

— А в Худояровке тебе не хочется остаться? — спросила Томская. — Или, может, новый барин обижает?

— Нет, не обижает, но без Якова Валерьяныча Худояровка осиротела, — вздохнула Василиса. — Молодой барин — человек чужой, и поместье ему не очень нужно, он продаст его, скорей всего. И что мне тогда делать? А в Москве, у брата, я буду полная хозяйка. Да и Николаша, его сынок, мне как родной. Я хоть и повитуха и много младенцев приняла, а своих детей Бог не послал. Так что ближе Николушки у меня никого нет.

— А твой племянник тоже в Москве живет?

— Постоянно — нет, но в отпуск приезжает. Он ведь служит в полку. Многие нонче на военной-то службе. А что, барыня, правду говорят, будто война скоро?

— Ну, мы же все время с кем-нибудь воюем. Однако большой войны пока не предвидится, наш государь с французом собрался мирный договор подписывать.

— Значит, Бог даст, до Москвы война-то не докатится. — Василиса перекрестилась. — А я вам, барыня, и вам, барышня, желаю всяческого благополучия. Люди вы хорошие, пусть вас Господь от худых людей убережет. А если будет вам какая надобность в моем лечении, то можете меня найти в Москве, тут адресок записан.

Василиса вытащила из-за пазухи листок бумаги и протянула его Полине. Девушка взяла записку с адресом, немного удивившись, что жест и взгляд Василисы был обращен к ней, а не к бабушке. Снова, как и вчера, у нее мелькнула мысль, будто Худояровская знахарка хочет ей что-то сказать, но не решается.

Расставшись с Василисой, бабушка и внучка направились к дому. После недолгого молчания Анастасия Михайловна сказала:

— Странно, что Василиса вдруг решила с нами попрощаться. Кажется, между нашими поместьями не было особой дружбы. Да и виделись мы с ней только изредка, в церкви. Не думаю, что Василиса со всеми соседями пошла прощаться. С чего бы это она прониклась именно к нам такой симпатией? Может, после того, как подлечила твою ногу?

Встретив вопросительный взгляд бабушки, Полина только пожала плечами. Ей и самой любопытно было узнать, чем вызвано такое странное и неожиданное внимание Василисы. Спрятав записку с адресом в кошельке у пояса, девушка решила при случае навестить лекарку в Москве и вызвать ее на откровенный разговор.

Глава четвертая Рассказ Егора Лукича

Егор Лукич Чашкин стоял у окна, выходящего во двор, и рассеянно наблюдал, как сестра его Василиса Лукинична дает указания служанке Федосье — высокой крепкой бабе лет пятидесяти.

Дом бывшего полкового лекаря Чашкина скромно смотрел на улицу тремя полуприкрытыми окнами. Длинная же часть дома с крыльцом выходила во двор, усаженный яблонями и кустами смородины. С тыльной стороны небольшой чашкинский двор примыкал к обширному двору купца Щетинина, дом которого выходил на соседнюю улицу.

Отойдя от окна, Чашкин медленно опустился на стул и ощутил знакомую тяжесть в груди, мешавшую глубоко вздохнуть.

В последнее время Егор Лукич чувствовал себя нездоровым: кашель, слабость и боль при дыхании не давали ему покоя, и помочь себе старый солдат, привыкший лишь лечить раны, ничем не мог.

В комнату вошла Василиса и, увидев, что брат сидит, понурив голову, и держится за грудь, всплеснула руками:

— Плохо тебе, Егорушка? Может, обед мой пришелся не по нутру?

— Да что ты, сестрица, кушанья у тебя получаются отменные. — Чашкин слабо улыбнулся. — С тех пор как померла моя Глафира Никитична, никто так вкусно меня не кормил. Из Федосьи-то никудышная повариха. Да и убирает она не тщательно. Но я ее держу, не выгоняю, потому что куда ж ей деться: баба немолодая, одинокая, да еще и дурноватая, соображает плохо. Пропадет ведь. Да и Глафире моей она приходилась родней.

— Ничего, братец, я Федосью приучу хозяйствовать. Она баба здоровая, работать сможет. А мне, если начну больных и рожениц принимать, нужна будет помощница, чтобы дом содержала в чистоте и белье стирала. Я уже сейчас дала ей поручение: вот пойдет на рынок, так пусть всем рассказывает, что приехала к Егору Лукичу сестра, которая и роды может принимать, и женские болезни лечить. Как начнут ко мне люди идти, так и жизнь у нас наладится. Будет лишняя копейка и для Николушки, и на твое лечение.

— Ты, Василиса, себя побереги, работой не перегружайся. — Егор Лукич помолчал и тихо добавил: — А деньги, даст Бог, у нас и так будут. И немалые.

— Что ты говоришь? — Василиса Лукинична уселась на скамейку возле стола и удивленно посмотрела на брата. — Откуда у нас деньги, да еще и немалые?

— А, знаешь ли… Матвей Кузьмич, благодетель мой, большое наследство мне оставил.

Матвей Кузьмич Гридин был тот самый помещик, в имении которого долгое время прожил Егор Лукич. Когда-то Чашкин служил лекарем в полку, где командовал Гридин, вместе они бывали в турецких походах, и не раз Егор Лукич лечил Гридина после ранений. Уйдя в отставку и поселившись в родовом поместье, Гридин и своего верного лекаря туда позвал, предложив ему хорошее жалованье. Егор Лукич к тому времени уже овдовел, а потому согласился и был принят в доме Гридиных почти как член семьи. А Николушку, сына Егора Лукича, отставной командир устроил на учебу в кадетский корпус.

Но полгода назад Гридин умер, и Егор Лукич переехал в свой московский дом, где после смерти его жены и родителей хозяйничала Федосья.

— Да с чего бы это Матвей Кузьмич Гридин, родовитый дворянин, оставил тебе большое наследство? — недоверчиво спросила Василиса. — Разве ты ему какой-то родственник?

— Не родственник, ну и что? Зато я всегда был ему верным другом и помощником. Он никому не доверял так, как мне. А близких родственников у него никаких и не осталось.

— Все равно странно. Близких нет, так дальние будут с тобой судиться, завещание оспаривать.

— Да ведь это наследство не по завещанию, оно тайное, — сказал Егор Лукич, понизив голос. — Слушай меня внимательно, сестра, и запоминай. Если со мною что случится, если умру раньше времени — ты будешь хранительницей этой тайны.

— Что ты такое говоришь, брат? — насторожилась Василиса. — Мне даже страшно стало… Какая тайна? Откуда наследство? Уж не связано ли это, не дай Бог, с каким-нибудь злодейством?

— Имей терпение выслушать, тогда все поймешь. Так вот. У Матвея Кузьмича старший сын погиб в турецкую войну, а младший, Лавр, выращенный маменькой в холе и неге, стал юношей капризным, избалованным, служить не хотел, а только развлекался. Когда полковник вернулся из своих походов домой, то обнаружил, что воспитание его младшего сына вконец запущено. Жена Матвея Кузьмича вскоре умерла, сам он болел после ранений, а Лавруша в городе кутил, безобразничал и в конце концов попал под влияние одного порочного человека, карточного игрока. Через какое-то время оказалось, что Лавруша проиграл большую сумму и ему грозит за это расправа или позорная долговая тюрьма. Старику Гридину пришлось заложить имение, чтобы уплатить сыновние долги. После этого Матвей Кузьмич совсем разболелся и однажды позвал меня к себе и говорит: «Чувствую я, Егор, что скоро умру и не успею перевоспитать, остепенить Лаврушку. Не такой он, как старший мой, Иван, царство ему небесное. И не хочется мне оставлять Лавру то наследство, которое кровью моих дальних предков омыто. Ведь промотает он его, и уйдет оно в руки карточных шулеров». Я, грешным делом, подумал, что старый мой командир заговаривается, потому что никаких богатств, кроме заложенного имения, у него уже не было. Но, оказалось, Матвей Кузьмич находился в здравом уме и знал, о чем говорит. И поведал он мне историю весьма занимательную и поучительную. Так вот. Боярский род Гридиных жил еще во времена Ивана Грозного и пострадал от царской опалы. А было у тех бояр фамильное достояние — клад золотых монет. И, чтобы не попало оно в руки псов государевых, бояре упрятали сундук с золотом где-то в подземелье. И тайну того захоронения знати только двое. Но один из них погиб, спасаясь от опричников, а другой после пыток сошел с ума и утратил память. Так и сгинула тайна боярского клада. Прошло время, царь умер, опала кончилась, и боярам, оставшимся в живых, вернули их имение. Но свое фамильное золото они так и не смогли найти. Ходили за советом к вещему старцу, и тот сказал: «То, что спрятано, найдется не скоро, и найдет его последний из рода Гридиных». Некоторые не верили пророчеству, продолжали искать, но безуспешно. А их потомки уже не верили в существование клада, считали все сказкой. Но запись об этой истории сохранилась в старых свитках, и однажды Матвей Кузьмич их прочел, но тоже не поверил и скоро забыл о семейном предании. Он бы, наверное, и не вспомнил, но вдруг случилось одно происшествие. Лавруша — а он тогда еще был маленьким — играл в прятки и спрятался так, что никто не мог его найти. Целый день искали, а вечером кто-то услышал детский плач словно бы из-под земли. Матвей Кузьмич со слугами тут же спустился в подвал, все обыскали, звали Лаврушу — и наконец он отозвался словно бы издалека. И тут Матвей Кузьмич заметил, что с той стороны, откуда слышен голос, стена подвала осыпалась. Когда разобрали завал, оказалось, что он прикрывает вход в какое-то боковое ответвление подпола, о котором раньше и не знали. Там нашли они Лаврушу, грязного и насмерть перепуганного. Оказалось, что мальчишка, прячась, случайно обнаружил боковой лаз, отодвинул пару камней и полез туда. Но потом земля за его спиной рухнула, фонарь у него погас, малец оказался запертым в темноте и чуть с ума не сошел от страха. Когда Лаврушу помыли, переодели, напоили и накормили, он наконец отошел от испуга и все подробно рассказал отцу и матери. Говорил, что «в той норе» было сыро, мокро, он боялся крыс и всяких гадов, но хорошо еще, что там стоял старый сундук, на который он взобрался с ногами, чтобы не мокнуть в грязи. Матвей Кузьмич сразу насторожился: «Какой сундук?» «Да такой старый, темный, я его не успел разглядеть, фонарь погас», — ответил Лавр. Мамаша на эти слова не обратила внимания, только охала и целовала своего Лаврушеньку, а у Матвея Кузьмича не шел из ума этот сундук; вспомнил он семейное предание. И под утро, когда в доме еще все спали, Матвей Кузьмич спустился в подвал с фонарем и лопатой, добрался до того сундука, вытянул его, с большим трудом открыл — и ахнул! Старинные золотые монеты так и сияли, словно положены были туда вчера, а не два с лишним века назад. Потрясенный до глубины души Гридин перепрятал свое фамильное достояние в особую нишу в кладовой, от которой лишь у него были ключи. Он не решился тронуть этот клад, не решился и обнародовать его наличие. А тут и отпуск закончился, объявили новый военный поход, так уж некогда было Матвею Кузьмичу думать, как распорядиться кладом. Время шло, он воевал, был ранен, о наследстве своем таинственном старался не вспоминать, все откладывал на потом. Ну а потом, когда домой вернулся, тоже не мог решиться кому-то рассказать. Ведь по закону-то Петра Великого всякий клад принадлежит казне, — стало быть, надо его отдать. А с другой стороны, клад был зарыт предками Гридина еще задолго до Петра Первого, — значит, императорский закон на него вроде бы и не распространяется. Как тут быть?

— Но никто ведь не может доказать, когда и кем был зарыт этот клад, — заметила сообразительная Василиса Лукинична.

— Тоже верно, — кивнул Чашкин. — Вот Матвей Кузьмич и мучился такими сомнениями. Совестливый был человек, богобоязненный. Мог бы тем золотом Лаврушкин долг уплатить, а вместо этого имение заложил. Так-то… В конце концов решился он все рассказать мне. Видно, надежней меня у него друга не было. Доверял он мне всецело, и я поклялся его доверие не обмануть. Гридин сказал так: «Будешь ты, Егор, моим душеприказчиком. Наблюдай со стороны за Лаврушкой. Если сын мой раскается, остепенится, будет меня добром вспоминать, то передашь ему этот сундук, пусть фамильное золото поможет Лавру стать счастливым. А если и дальше будет он пить, играть и безобразничать, — бери это золото себе и употреби его на добрые дела. Поклянись, что все исполнишь». Я сказал: «Матвей Кузьмич, клятву я дать готов, но надо ли так делать, как вы велите? Лавр Матвеевич — ваш единственный наследник, и, каким бы он ни был, ваше золото принадлежит только ему, а я не смею прикасаться к чужому кладу. Притом же, именно Лавр когда-то нашел тот сундук». Гридин вздохнул: «Праведный ты человек, Егор. Многие люди только и делают, что хватают чужое добро без спроса и зазрения совести, а ты отказываешься взять даже то, что тебе прямо предлагают. Именно потому только тебя одного я и посвятил в свою тайну. Что же касается Лавруши, то, хоть и жалко мне сына, а хорошего о нем сказать не могу. А еще тревожно на душе, когда вспоминаю старинное пророчество о том, что клад найдет последний из рода Гридиных. Выходит, Лавруша — последний, на нем наш род прервется?» Я стал убеждать Матвея Кузьмича, что нельзя верить всяким сказкам о пророчествах, чтоЛавр остепенится, женится, заживет богато и счастливо, будет иметь наследников, которые продолжат род Гридиных. «Твои слова бы — до Бога, — вздохнул Матвей Кузьмич. — Я и сам каждый день молюсь о том, чтобы Лавр поумнел и отвернулся от порочных людей. Но если этого не случится, — тогда и о наследстве он не должен знать. Не хочу я, чтоб оно перешло в руки людей, которые губят моего сына». Я спросил: «Но что же вы хотите сделать, Матвей Кузьмич? Отписать мне все по завещанию? Да кто же поверит такому завещанию? Меня по судам затаскают, скажут, будто я вам зелье какое подсыпал». «Я не так глуп, Егор, чтоб не подумать об этом, — ответил он. — Конечно, по завещанию свой дом и имение я оставлю сыну. Но главное мое богатство будет храниться не в доме. Мы с тобой отвезем сундук в такое место, о котором только мы двое и будем знать. И после моей смерти ты им распорядишься так, как между нами условлено». Скоро мы с Матвеем Кузьмичом поехали в одно известное нам место за Можайском и там закопали сундук возле старой часовни. На всякий случай, чтоб не ошибиться, мы начертили карту той местности и крестиком обозначили, где спрятан клад. Вскоре по нашем возвращении в поместье прибыл и Лаврушка. Да не один, а с тем самым своим другом, игроком, под влияние которого полностью попал. С виду тому человеку уже далеко за сорок, но похоть в нем сильней, чем в иных молодых. Я сразу заметил, как охоч он до женского полу. А в имении Гридиных служила одна девка по прозванию Рыжуха, красивая и бесстыжая, которая всегда не прочь была запрыгнуть в постель к какому-нибудь щедрому барину. Вот с ней-то Лаврушкин злой демон и загулял так неуемно, что вся дворня это видела и смеялась.

— А как звали того развратника? — полюбопытствовала Василиса.

Не знаю, Лавр при мне не называл его по имени, а обращался к нему «Мессир», а тот к Лавру — «Неофит». И все у них говорилось вроде бы в шутку, со смехом, но это был злой смех. Наконец Матвея Кузьмича возмутило каждодневное пьянство и безобразие, в которое «Мессир» втягивав его сына, и старик выгнал их обоих из дому. При этом сказал Лавру, чтоб не возвращался, пока не исправится и не покается. И тут наглецы заявили, что они и сами уже собирались уезжать из деревни, где им скучно и нечем заняться. Но перед их отъездом я случайно подслушал, как «Мессир» говорил «Неофиту»: «Твой старик уже плох; скоро унаследуешь его имение, продашь, и тогда мы с тобой уедем в те края, где кипит настоящая жизнь». Я не стал рассказывать о подслушанном разговоре Гридину, чтобы лишний раз не огорчать его, но про себя возмутился и понял, как мало надежды на исправление Лавра.

После их отъезда Матвей Кузьмич совсем слег, разболелся. Я ухаживал за ним, а в помощники мне все время набивалась Рыжуха. Так и лезла к нам с хозяином: то принести, то вынести, то подать, то убрать. Я почему-то стал бояться, что она может подсыпать старику какое-нибудь зелье, и все время отгонял ее от барской спальни. Но она, сукина дочь, все-таки успела мне навредить. Нет, барина она не травила, но подслушивала наши разговоры, и позднее это обернулось для меня большим злом. А перед смертью Матвей Кузьмич сказал мне: «Карту храни у себя, Егор, и не говори о ней Лавру, пока он дружит с тем шулером. Нельзя допустить, чтобы золото моих предков досталось злодею».

Когда Лавр приехал на похороны отца, то мне показалось, что он искренне горюет, даже слезы у него на глазах выступили. Ну, я подумал, что, может, даст Бог, молодой барин исправится, и тогда я с облегчением открою ему тайну клада. Но Лаврушка и двух недель в деревне не прожил, как пришло ему письмо из города, и он тут же собрался и уехал, а перед тем выгреб все деньги и ценности, какие мог найти в родительском доме. Мне он ничего не успел объяснить, и я ждал в деревне его возвращения. И вдруг месяца через полтора пришло такое известие: молодой Гридин напился, поехал к цыганам и погиб в пьяной драке. А перед этим успел отписать наследство своему «другу». И скоро этот самый «друг» приехал в гридинское поместье и заявил, что будет его продавать. А после того как пошептался с Рыжухой, нашел меня и стал допрашивать: что это, дескать, за карта такая, на которой обозначено гридинское золото, и почему ты мне ее не отдашь, если я законный наследник всего их имения? Услышав такое, я заявил: «Не знаю, что эта дура Рыжуха наплела, она вечно все путает. Мы со стариком если и говорили о карте, так только о военной, мы ведь с ним оба воевали». Тогда злодей понял, что на испуг меня не взять, и решил выведать хитростью. Усадил меня за стол, стал водки наливать и допытываться: кто ты таков, Егор, откуда родом, есть ли у тебя дом, семья? Но я ведь тоже не прост: наговорил ему, будто у меня есть родственники в Твери, где я недавно купил дом и собираюсь там жениться. Я только делал вид, что пью, а он по-настоящему напился и скоро заснул. Тогда я тихонько прошел в свою комнату, собрал вещи и прямо ночью, не дожидаясь утра, уехал из имения. Расчет у меня был на то, что гридинской дворне неизвестно, где мой дом, и никто не подскажет злодею, где меня искать. Хотя, конечно, та же Рыжуха могла слышать, что я живу в Москве, но ведь она не знала, на какой улице, в каком доме. А я запутал следы, сказав, что собираюсь поселиться в Твери. Вот такая история. Так и случилось, что я невольно стал наследником клада.

— Ох, лучше бы ты не брал на себя этакую тяжесть, — вздохнула Василиса. — Без чужого золота нам бы спокойней жилось.

— Я бы и не брал, да некому передать. Ведь все наследство Лавр отписал своему дружку, даже о дальних родственниках не вспомнил. Так что же, мне и клад отдать злодею? Тогда Матвей Кузьмич меня с того света проклянет.

— Ох, и почему злодеи имеют такую власть над людьми? — Василиса покачала головой. — Наверное, дьявол дает им силу и обаяние, чтобы ломать людские судьбы. Твоего барина довели до смерти, и мой Яков Валерьяныч из-за брата-проходимца раньше времени слег.

— А ведь хорошо, что Ульяна Худоярского убили, когда он бежал с каторги. Хоть и грех радоваться чужой погибели, но здесь я говорю: хорошо. Это справедливое возмездие свершилось.

— Да, но раньше Ульян успел испортить жизнь Якову Валерьянычу. Слышал ведь историю, как он бедную Варю погубил? После того Яков Валерьяныч разболелся, и ты его лечил, а вскоре и меня к нему привез… — Василиса вздохнула и подперла щеку рукой.

— Хороший был человек Яков Валерьяныч. Хоть с виду и угрюмый, а сердце имел незлое. Наверное, братец его был, наоборот, с виду мил и любезен, а душа — черная.

— Да, именно таков он мне и показался.

— А ты разве его видела? Мы же с тобой приехали в Худояровку, когда Ульяна там уже не было, Яков Валерьяныч его выгнал.

— Но мне однажды довелось увидеть Ульяна. Года три назад он вдруг явился в Худояровку и стал слезно умолять Якова Валерьяныча простить ему все прегрешения и дать денег. Хватило же наглости на такое! Яков Валерьяныч его выгнал, а Ульян ему все твердил: «Ты, брат, своим отказом обрекаешь меня на каторгу, а может, и на смерть!» Яков Валерьяныч был неумолим, тогда злодей упросил, чтобы брат позволил ему остаться в доме хотя бы до утра. Оставили его ночевать прямо в сенях. А наутро он исчез, уехал со своим кучером, да прихватил с собой столовое серебро. Ну а вскоре после этого мы узнали, что он таки попал на каторгу.

— Хорошо, что хоть его настигла Божья кара.

— Его-то настигла, однако он оставил после себя злое семя. Кажется мне, что сынок его, Куприян, ничем не лучше папаши.

— Что тебе до этого Куприяна, пусть Бог его осудит. Ты теперь от Худояровки далеко, живи себе спокойно и не вспоминай о проклятом поместье.

— Я бы не вспоминала, да жалко мне одну барышню, — вздохнула Василиса. — Боюсь, что Ульянов сынок успел влезть ей в душу. Он ведь, подлец, хорош собой и ловок, она могла в него влюбиться.

— Какое тебе дело до этой барышни? Пусть влюбляется, если глупа.

— Да барышня-то не глупая и хорошая, но… рассеянная. В облаках витает, грязи не замечает. Да и молода еще, мало видела в жизни. К тому же сирота, и поэтому мне ее жалко. Одна надежда, что бабушка у нее — женщина мудрая и благочестивая, она сумеет девицу наставить.

— Хорошо, если так. Хотя вот на Лаврушку никакие наставления не подействовали, загубил он сам себя…

— А я думаю, Егор, что дружок его загубил после того, как Лавруша на него составил завещание.

— И я так думаю, но доказать ничем не могу.

— А не боишься, что злодей может найти тебя и потребовать карту? Такой ведь ни перед чем не остановится, с ножом к горлу приступит.

— Я и сам того боюсь. — Чашкин невольно вздрогнул. — С тех пор как вернулся сюда из гридинского имения, живу с оглядкой.

— А может, пожертвовал бы ты этот клад куда-нибудь… хотя бы в церковь, — нерешительно сказала Василиса. — Не наше ведь это золото, чужое, добра оно нам не принесет.

— Думал я и об этом, сестра. Пожертвовал бы, если б точно знал, что золото пойдет на добрые дела, а не попадет в руки крючкотворов-казнокрадов. Да и в церкви тоже ведь попы разные бывают, не все праведники. Не знаю, как и поступить… Мы-то с тобой уже стары, нам немного нужно, обошлись бы без этого клада. Но мой Николушка — человек молодой, у него вся жизнь впереди, и в бедности жить ему, уж конечно, не хочется. Вот я и подумал: расскажу сыну всю правду, пусть он и решает, как быть. У Гридина наследников не осталось, так что мое это золото по праву, хозяин мне его завещал, а я сыну своему передам.

— И то правда. Николенька наш — человек достойный, он свое состояние не промотает и на худое дело не обратит. А что же ты до сих пор ему не рассказал?

— В письме об этом рассказывать опасно, а в отпуск Николай пока не собирается. Вот я и подумал: не буду ждать отпуска, а поеду к нему в полк, пока жив, да все и объясню с глазу на глаз. А то ведь здоровье у меня быстро убывает, этак могу не успеть с сыном попрощаться.

— Типун тебе на язык, не говори такого. — Василиса перекрестилась. — Как мы с Николашей будем без тебя?

— Да уж как-нибудь будете, не пропадете. — Егор ободряюще улыбнулся. — Николай — парень грамотный, он знает, где и как это золото можно обратить в деньги и сохранить. Уйдет в отставку, купит дом в местности, где его не знают, да и будет жить барином. И ты при нем. А женщина ты еще видная, здоровая, глядишь — и замуж тебя возьмут.

— Да какое там замуж. — Василиса махнула рукой. — Будем с тобой, братец, жить возле Николушки, внуков воспитывать. Только бы все получилось так, как мечтаем, чтобы никакой черт нас не попутал. И хочется пожить в богатстве — и страшно пользоваться чужим золотом. Все будет казаться, что кто-то за ним придет…

— Да, пока мы не уехали отсюда, есть опасность, что Лаврушкин злодей прознает, где меня искать, и явится за картой. И я вот что надумал: пока мы с Николаем не забрали сундук из тайника, нарисую-ка я другую карту, обманную. Настоящую мы с тобой спрячем в укромное место, а обманная будет лежать на полке, чтобы при первом же обыске вор мог ее найти. И обозначу я на этой карте, будто клад хранится возле Худояровки. Поедет «Мессир» к проклятому поместью — и столкнется с Куприяном. Пусть два лиходея между собой разбираются.

— Так-то оно так, а все равно страшно… Но ради Николенькиного счастья я готова эти страхи терпеть. Даст Бог, тот изверг не прознает, где ты живешь. А лучше всего было бы, если б он вовсе сгинул в какой-нибудь драке или на каторге и не терзал честных людей. Хорошо бы также, чтоб и Куприяна черти унесли подальше от наших мест.

— Ну, Куприян-то нам не страшен.

— Нам — нет, а барышню Полину мне жалко. И помочь я ей ничем не смогла. Да разве она бы меня послушала? Небось, Куприян ей совсем разум затмил. Сила-то порока велика…

— Полно об этом думать, нам с тобой своих забот хватает. — Егор выглянул в окно. — Вот и Федосья вернулась. Она баба глупая и болтливая, так что при ней о наших делах — ни слова.

Глава пятая Беседка искушений

Возвращение из Криничек в Лучистое было окрашено для Полины в самые радужные и волнующие тона, а все ее мысли занимала предстоящая встреча с Киприаном. Но девушка старалась не показывать своего приподнятого настроения, потому что Анастасии Михайловне, напротив, было грустно покидать родные места, где когда-то прошли ее детство и юность. Вообще же за время поездки имя Киприана ни разу не всплыло в разговорах бабушки с внучкой. Анастасия Михайловна вела себя так, будто соседа Худоярского не существовало в их жизни: сама не вспоминала о нем и даже, не проявляя естественного женского любопытства, не задавала Полине вопросов, которые могли бы навести на разговор о Киприане. Девушка предположила, что Анастасия Михайловна, обходя молчанием щекотливую тему, надеется, что внучка за время разлуки призабудет свое увлечение как нечто краткое и несерьезное. Сама же Полина не решалась первой заговорить о Киприане. Так и получилось, что ни в Криничках, ни по дороге домой не было упомянуто вслух то, что более всего волновало Полину.

Дорога шла через редколесье, и девушка, рассеянно поглядывая на проплывавшие мимо деревья и отвлекаясь от мыслей о Худоярском, старательно вспоминала свое пребывание в Криничках. По приезде туда Анастасия Михайловна и Полина застали в доме радостную суету: неделю назад жена Владимира Денисовича Саломея Ивановна разрешилась от бремени, родив здорового, крепенького мальчика. Полина пришла в полный восторг от двухлетней сестрички и крошечного братика, а бабушка не могла без слез умиления смотреть на младшеньких внуков. Да и дядя Владимир, суровый и уже немолодой полковник, растроганно улыбался при виде своих прелестных малышей. Владимир Денисович, хоть и вел теперь размеренную жизнь уездного помещика, но в душе оставался боевым офицером и отслеживал все военные кампании, перечитывая газеты и отмечая места баталий на картах. Прошлогоднее поражение союзных войск под Аустерлицем^[29] он переживал так, словно мог бы его предотвратить, если бы лично участвовал в битве. Полину искренне трогал старый вояка, сведущий в ратных делах, но чудаковатый и даже немного беспомощный в мирной жизни.

— Трудно, наверное, человеку военному превратиться в уездного помещика, — сказала она, вспоминая дядю.

— Да, — со вздохом откликнулась Анастасия Михайловна. — Часто бывает так: кто в бою смел, тому в быту не хватает ни опыта, ни терпения. Мой старшенький всю жизнь провел на службе, не научился за женщинами ухаживать, вот и получилось: вояка бравый окручен бабой лукавой. Его Солоха хоть и малограмотна, зато весьма хитра.

— Бабушка, да ты просто предубеждена против Саломеи Ивановны, — сказала благодушно настроенная Полина. — Ты же сама хвалила ее за то, что она женщина хозяйственная, домовитая. Или ты считаешь этот брак мезальянсом потому, что твоя невестка — дочь мелкого купца?

— Не купца, а мещанина.

— Что за сословные предрассудки, бабушка? Ты же вольтерьянка!

— Дело тут не в сословии. Не то плохо, что она мещанского рода, а то, что душа у нее мещанская и выше подняться не хочет. Скорее мужа до своего уровня опустит. Замечала ты, как она на слуг покрикивает, как крепостных селян в три погибели гнет? Будто невесть какая барыня родовитая, а не точка простого лавочника. Я с людьми так не обращалась, да и сейчас, в старости, не самодурствую. А люди-то в наших краях, особенно пожилые, помнят то время, когда там крепостного права еще не было, вот им и обидно, что теперь их стали бить и продавать, как скотину.

— Ну, Саломея Ивановна вроде пока их не бьет и не продает, она же не Салтычиха какая-нибудь. А что груба и криклива — так ведь и дядя бывает грубоват, да и шутит иногда по-солдафонски. Наверное, у отставных полковников такие порядки в доме — дело привычное. И жены им такие подходят. Зато Саломея Ивановна родила ему двух замечательных деток.

— Это правда, — не удержалась от улыбки Анастасия Михайловна. — За деток ей спасибо, детки славные. А Владимир, я знаю, особенно будет возиться с сынком, обучать его всяким ратным премудростям. Раньше, бывало, с Ваней, сыном нашего соседа Федора Паскевича, все беседовал о военных баталиях, да так, что мальчик прямо заслушивался. И вот ведь какое совпадение — стал Иван Паскевич видным офицером, уже и отличился в турецкую кампанию. Ну а теперь Владимир будет собственного сына воспитывать, готовить в полководцы.

— Немало славных людей вышло из-под Полтавы, — улыбнулась Полина и поцеловала Анастасию Михайловну. — Но лучше всех — моя бабушка!

— Что-то ты нынче больно весела и ласкова, — шутливо погрозила пальцем Анастасия Михайловна. — С чего бы это? Радуешься, что мы возвращаемся домой? Какая же особая радость ждет тебя в нашей деревне?

Впервые за время поездки бабушка намекнула внучке на ее сердечное увлечение, но Полина сделала вид, что не поняла ее намека, и ответила беспечным тоном:

— Просто радуюсь нашему благополучному путешествию и хорошей погоде. Да и когда радоваться, как не в восемнадцать лет?

— Тоже верно. В юности душа всегда ждет каких-то радостных событий. А только не спеши эти события приближать, не рвись им навстречу. Если это судьба — то сама к тебе придет.

— Я тоже так думаю.

Коляска мерно покачивалась, и Анастасия Михайловна задремала, откинувшись на подушки. Полина тоже прикрыла глаза, но радостное возбуждение не давало ей погрузиться в дремоту. Она вспомнила о том, что Киприан собирался к их приезду обустроить свой дом. «Интересно, успел? — подумала она. — Вряд ли. Но это не так уж важно».

Коляску подбросило на ухабе, и Полина, открыв глаза, посмотрела вокруг. Дорога теперь шла через живописную холмистую равнину, поросшую лиственными рощицами и прорезанную неширокой извилистой рекой. Красивый пейзаж был слегка подпорчен видом убогой деревеньки с покосившимися темными избами. Увидев, что бабушка тоже открыла глаза и осматривает местность, Полина заметила:

— А хаты-мазанки в Криничках мне нравятся больше этих изб, потому что светлые.

— Здесь леса много, вот и строят из бревен, а бревна темнеют. К тому же в этой деревеньке барин нерадивый, а управляющий — выжига и вор.

— Да, Кринички — премилая деревня, и этот курган Кривая могила его украшает. Наверное, он был еще живописней до того, как его раскопали.

— Да уж, раскопали… Думали много золота там найти, а его совсем мало оказалось. Видно, еще древние грабители постарались.

— Но даже то золото, что нашли, вы с дедушкой передали в Академию?

— Да, потому что оно имело ценность более историческую, нежели денежную.

— Знаешь, бабушка, я вот подумала: жаль, что мало таких справедливых и просвещенных помещиков, как ты. Большинство — как вот тот, хозяин несчастной деревеньки. — Полина оглянулась на убогие хижины.

— И с чего это ты вдруг стала обращать внимание на крестьянские избы? Это же по хозяйственной части, которая тебя не интересует.

— Не смейся надо мной, бабушка. Просто я вдруг подумала: а ведь это опасно, когда одни люди живут во много крат хуже, чем другие. Это для всех опасно — и для богатых, и для бедных.

— Верно. Из-за того и войны начинаются, что на всех не хватает хорошей жизни. Вон, во Франции, скольким людям головы срубили.

— А возможно ли такое справедливое устройство, чтобы все были довольны?

— Вряд ли. Всегда найдутся люди, которые хотят всего иметь больше других. И не только богатства, но и власти над чужими душами и умами.

Полине вдруг пришло в голову, что бабушка опять намекает на Киприана. «А я бы, может, добровольно отдала любимому человеку власть над моей душой», — подумала девушка и, поглядев куда-то вдаль затуманенным взором, улыбнулась своим мыслям.

В имение прибыли вечером, когда солнце уже склонялось к западу, подсвечивая огненными лучами набегавшие с востока тучи, что предвещали дождь и, возможно, ночную грозу. Июль в этом году был не такой жаркий, как обычно, и частые дожди обещали хороший урожай. Именно о видах на урожай и заговорил первым делом управляющий, встретив хозяйку с внучкой. Вообще же вся дворня была рада возвращению барыни, за которой давно укоренилась слава женщины толковой и справедливой.

Полина знала, что, едва отдохнув и выспавшись после дороги, Анастасия Михайловна завтра с самого утра погрузится в хозяйственные заботы, и девушку это вполне устраивало, потому что сама она предполагала провести завтрашний день по собственному усмотрению, избежав бабушкиного присмотра.

Предаваясь своим мыслям и мечтаниям, Полина почти до полуночи тревожно маялась без сна. Где-то вдали слышались раскаты грома, но гроза прошла стороной, и только дождь, освежающий и несильный, мерно застучал по крышам, и, убаюканная этими звуками, девушка наконец уснула.

Утро после дождливой ночи выдалось ясным, солнечным и при этом не предвещавшим утомительного летнего зноя. Самоцветы росы сверкали на буйной зелени, редкие облачка легкими перьями белели в голубом небе.

Настроение у Полины с утра было почти боевое, и нарядная ясность погоды только укрепляла девушку в принятом решении — непременно выехать из дому, да так, чтобы проехать недалеко от Худояровки, да чтобы как можно большее число окрестных жителей увидело, что барышня Ромина уже вернулась в Лучистое.

Как и предполагала Полина, бабушка с самого утра занялась хозяйственными хлопотами и даже не заметила, как внучка собралась на прогулку, велев оседлать Фанни. Впрочем, когда Полина уже была в седле, Анастасия Михайловна все-таки увидела ее с крыльца и крикнула вдогонку:

— Куда ты собралась?

— Поеду навестить Наташу, — ответила Полина, стараясь казаться веселой и беспечной.

— Наташу? — удивилась бабушка. — Да ведь она уже, наверное, уехала из деревни!

— Ничего, может, я ее еще застану!

И, не слушая дальнейших возражений Анастасии Михайловны, Полина умчалась со двора.

Она не обманывала бабушку: ее путь действительно лежал в имение Шубиных, хотя она и сделала небольшой круг, чтобы проехать поближе к Худояровке. С холма она окинула взглядом усадьбу Киприана и даже заметила фигурки людей во дворе, но издали не могла их разглядеть. Постояв немного на видном месте в тайной надежде быть кем-то замеченной, девушка отправилась дальше. И, едва она повернула на широкую дорогу, как услышала откуда-то со стороны почтительное приветствие:

— Здравия желаем, барышня.

Оглянувшись, Полина увидела, что возле купы придорожных деревьев стоит Федот, кучер Киприана. Девушку даже обрадовала такая встреча, и она с милостивой улыбкой кивнула Федоту, который тут же поинтересовался:

— Не к нам ли в гости изволите?

Полине такой вопрос в устах мужика показался довольно бесцеремонным, и в другой раз она бы, наверное, одернула кучера, но сегодня ее настроение было слишком благодушным, чтобы возмущаться.

— Нет, я еду навестить Шубиных, — ответила она спокойно и, отвернувшись от собеседника, пустила лошадь вскачь по дороге.

Теперь Полина была почти уверена, что Киприан сегодня же узнает о ее возвращении в Лучистое. Она радовалась, что все получилось так удачно и ей не надо искать способ сообщить о себе Киприану; теперь оставалось только ждать его скорого визита.

В усадьбу Шубиных Полина приехала оживленная и раскрасневшаяся от быстрой скачки. Как она и предполагала, Наташи уже не было в имении; впрочем, Полина и не рассчитывала на общество подруги; встреча с Наташей была лишь предлогом, чтобы выехать из дому.

Зато старики Шубины весьма радушно и приветливо встретили подругу своей внучки. Тут же, не принимая возражений, Полину усадили за стол, стали потчевать знаменитыми на всю округу пирогами и расспрашивать о поездке к дяде. Полина, в свою очередь, спрашивала о Наташе, хвалила угощение и усадьбу хозяев. Разговор с Шубиными был ей мало интересен, но правила вежливости заставляли ее делать вид, что она приехала сюда не ради самой поездки, а чтобы пообщаться с любезными Иваном Александровичем и Антониной Макаровной.

Она уже подумывала о том, как бы поделикатней прервать слишком уж словоохотливых хозяев и откланяться, как вдруг в разговоре прозвучало имя, заставившее ее внутренне насторожиться. Речь как раз зашла о соседях, и Антонина Макаровна сказала:

— Мы с Иваном Александровичем люди гостеприимные, нас повсюду знают, все соседи к нам любят ездить, даже покойный Яков Валерьяныч, уж на что был угрюм, а и то иногда приезжал. А вот племянник его Киприан Ульянович только один раз и побывал — на том балу, где вы с ним танцевали. По-моему, он весьма странный молодой человек. Вроде бы и нелюдимым его не назовешь, но вместе с тем… наверное, он заносчив.

— Да полно тебе, матушка, выдумывать, — возразил Шубин. — Может, просто некогда ему ездить с визитами, делами занят.

— Это какими же делами? — вскинула голову Антонина Макаровна. — Дом и усадьбу он не обихаживает, как было все запущено, таки осталось. Впрочем, подробностей не знаю, мы у него не бывали, он нас к себе не приглашал, как и других соседей. Хотя, говорят, какое-то общество у него иногда собирается.

— Кто ж это говорит, если никто из соседей у него не бывал? — уточнил Иван Александрович.

— Господа не бывали, а слуги между собой общаются, — наставительным тоном пояснила ему супруга. — Худояровка — не какая-то закрытая крепость, чтобы хозяева жили в ней совсем уж тайно. Даже вот стало известно, что Киприан Худоярский женат, хотя со своей женой он пока никого не знакомил. По всему видать, что жить в Худояровке он не собирается, продаст родовое поместье — и укатит в столицу.

— Не понимаю, что хорошего в этом столичном житье, одна суета, — заявил Иван Александрович. — Наши дворяне думают, что только столичный блеск может приблизить их к просвещенной Европе. А какой-нибудь английский джентльмен, ведущий свой род чуть ли не от Вильгельма Завоевателя, живет себе в своем поместье, занимается хозяйством, выезжает на охоту, по вечерам беседует с гостями у камина, да и вообще — ведет жизнь спокойную, упорядоченную, без суеты. Потому что у англичан есть такая великая вещь, как традиции! — И помещик-англоман назидательно поднял указательный палец.

— Право, друг мой, ты уж слишком идеализируешь британцев, — возразила ему супруга.

Разговор окончательно перешел с Киприана на другие темы, но теперь Полина совсем ничего не слушала, а только вежливо кивала и натянуто улыбалась. Душа ее была охвачена бурей растерянности и смятения.

Полине нестерпимо хотелось расспросить Шубиных, откуда, от кого им стало известно о женитьбе Киприана и не могут ли такие сведения быть простой сплетней, но она вынуждена была сдерживаться и не подавать виду, как болезненно взволновали ее вскользь брошенные слова.

Наконец, будучи уже не в силах слушать и поддерживать неинтересные ей разговоры, Полина под предлогом выполнить какое-то бабушкино поручение распрощалась с хозяевами и поспешила покинуть гостеприимный дом.

Едва выехав на дорогу, она пустила лошадь в галоп, словно быстрая скачка могла охладить ее пылающее лицо и накаленные до предела чувства. Гнев, обида, разочарование в ее душе ежесекундно сменялись отчаянной надеждой и нетерпеливым желанием поскорей узнать всю правду.

Она не помнила, как оказалась совсем недалеко от Худояровки, — словно неведомая сила сама собой влекла ее к роковому поместью. И лишь услышав за спиной знакомый голос, она опомнилась и осознала, что находится возле того самого места, где когда-то неловко спрыгнула с лошади и познакомилась с новым соседом. Теперь же Полина крепко сидела в седле и, судорожно сжимая поводья, не спешила оглянуться на столь волнующий и опасный для нее голос Киприана.

И тут Худоярский, который тоже был верхом, подъехал поближе и, остановившись лицом к Полине, с игривым удивлением спросил:

— После долгой разлуки ты меня не узнала?

— Отчего же? Не узнать вас невозможно, — сдержанно ответила она, отводя взгляд.

— Что за строгий тон? До отъезда мы ведь, кажется, были уже на «ты»? Что изменилось за это время? Или бабушка нашла тебе солидного жениха и ты теперь сторонишься такого бедного соседа, как я? Да, признаться, этого я и опасался.

Он смотрел на нее в упор, а Полина не могла взглянуть в его смеющиеся глаза и чувствовала себя неловкой провинциальной дурой. Наконец она пересилила свою растерянность и, стараясь казаться спокойной, проговорила:

— Странные у вас опасения. Не все ли вам равно, есть у меня жених или нет? Ведь вы сами, кажется, человек женатый.

Его веселый тон мгновенно улетучился, лицо помрачнело, и он со вздохом пробормотал:

— Вот оно что… Сплетники уже разболтали. А я-то надеялся на радостную встречу. Когда Федот доложил мне, что ты уже приехала, я поспешил перехватить тебя по дороге…

— И совершенно напрасно! Вам следует сидеть дома подле своей жены! — с вызовом заявила Полина.

— Ну, зачем так жестоко? Ты ведь ничего не знаешь! — В его голосе послышались нотки отчаяния.

— А что я должна знать? — спросила она, невольно смягчаясь и чувствуя, как в глубине души теплой волной всколыхнулась надежда.

— Ты очень многое должна узнать, чтобы понять меня! Но этого не расскажешь вот так, на ходу. Пойдем в беседку, там никто не помешает нам поговорить.

— В какую беседку?

— У меня в саду. Я обновил тут одно заброшенное сооружение, когда начал заниматься поместьем.

Полина наконец взглянула ему в глаза — и уже не могла противиться влекущей силе его взгляда. Она и не заметила, как оказалась в худояровском саду. Киприан помог ей спешиться и отдал лошадей неизвестно откуда появившемуся Федоту.

Полина даже не сопротивлялась, когда Киприан взял ее под руку и повел к беседке, окруженной пышными деревьями и кустарниками. Место здесь было укромное, так что беседка едва просматривалась с одной стороны. Внутреннее убранство садового павильона оказалось столь милым и уютным, что напомнило Полине будуар или даже спальню. Особенно смутило девушку наличие кушетки, застланной шелковым покрывалом. Киприан осторожно подтолкнул Полину к этой кушетке, но девушка отдернула руку, села на скамейку у противоположной стены и тут же потребовала:

— Говорите все, что хотели мне сказать! И не тяните время. Я не намерена здесь долго оставаться.

— Но, может быть, сначала что-нибудь выпьем? Ведь ты у меня в гостях, дорогая…

Он сказал это вкрадчивым голосом и указал на столик, где стояли сосуды с напитками и вазы со сластями. Полина сделала протестующий жест, но все-таки выпила предложенного Киприаном вина. Терпко-сладкий напиток подействовал на нее почти мгновенно, и девушка ощутила, как настороженность в ней сменяется каким-то расслабляющим и приятным томлением.

А Киприан, не сводивший с Полины внимательного взгляда, после нескольких секунд молчания заговорил тихим и печальным голосом:

— Я должен был рассказать тебе все до того, как ты это узнаешь от сплетников в перевранном виде. Но я не решался, не хотел до времени омрачать наши отношения…

— Вы боялись рассказать мне, что женаты? — с усмешкой спросила Полина и рассеянно откинулась на спинку скамьи.

— Да, боялся! Боялся тебя потерять, охладить твои чувства.

— Но это был нелепый обман. В народе говорят: «Шила в мешке не утаишь». Правда рано или поздно вылезет наружу. Итак, вы женаты?

— Не «вы», а «ты», — поправил он ее. — Да, есть женщина, на которой меня некогда женили обманом. Ее отец и брат были бесчестными людьми, они напоили меня, обыграли в карты… Но я не буду вдаваться в подробности, эти двое уже и так наказаны судьбой, их нет в живых. Но наказан и я. Наказан тем, что узы брака связали меня с женщиной глубоко безнравственной, некрасивой внешне и совершенной дурой, которая к тому же намного старше меня. Я имел несчастье прожить рядом с нею целых два года, и это были самые ужасные годы в моей жизни. Потом, когда она стала проявлять признаки безумия, я сбежал от нее и готов был покончить с собой, — но тут судьба избавила меня от власти ее опасных родственников, и я мог позволить себе хотя бы видимость свободной жизни вдали от своей безобразной фурии. А недавно я узнал, что она смертельно больна и ей недолго осталось жить. Именно поэтому я решил пока не посвящать тебя в подробности моей несчастной жизни, а дождаться того часа, когда буду окончательно свободен. Но, увы, не удалось… Лакейские слухи опередили меня, и теперь в твоих глазах я выгляжу подлецом. Прости меня, дорогая, единственно любимая!..

Киприан внезапно бросился перед девушкой на колени и стал целовать ей руки, не отрывая своего завораживающего взгляда от ее растерянных глаз. Полина сделала слабую попытку освободиться и пробормотала:

— Но ведь ты обманывал меня все это время… ставил под угрозу мою репутацию, мое доброе имя…

— «Репутация»! «Доброе имя»! Разве это так важно, когда речь идет о чувствах? Я люблю тебя, а со своей женой я глубоко несчастен!

— Но ведь это грех, вы с ней обвенчаны перед Богом…

— Бог простит грех, совершенный ради любви! — воскликнул Киприан и, схватив Полину в объятия, рывком перенес ее со скамьи на кушетку.

Она уперлась руками ему в грудь, но он развел ее руки в стороны и, навалившись сверху, стал пылко целовать девушку в губы, щеки и шею.

— Что ты делаешь?.. — прошептала она испуганно. — Ты хочешь соблазнить меня прямо здесь, сейчас…

— Я хочу доказательств твоей любви! Я так долго страдал! Жизнь моя безрадостна. Неужели ты хочешь лишить меня последней надежды? Я не могу больше терпеть, ведь я же мужчина!

— Но я девушка, я…

— Знаю, знаю, любимая, ты чиста, как ангел. Но именно это и привлекает меня к тебе. Чего ты боишься? Моя постылая супруга скоро умрет, и тогда мы с тобою сможем обвенчаться. Ты будешь моей женой по закону, а пока будь моей возлюбленной. Или ты так холодна и бездушна, что оттолкнешь меня, когда я схожу с ума? Неужели у тебя нет сердца? Нет, я не верю, что ты из тех расчетливых девиц, которые только и мечтают выгодно выйти замуж и не способны ничем пожертвовать ради любви. Если сейчас ты откажешься от меня, я упаду в бездну отчаяния, я загублю, проиграю, пропью свою жизнь! Только твоя любовь может меня спасти!

Во время этих страстных уговоров Киприан не переставал целовать Полину, и ее сопротивление постепенно ослабевало. Он незаметно развязал ей шнуровку на корсете, и скоро обнаженная грудь девушки была во власти его нетерпеливых рук и губ. Что происходило дальше, Полина смутно понимала и опомнилась лишь в тот момент, когда боль от потери девственности заставила ее вскрикнуть и широко открыть глаза. Но Киприан тут же заглушил эту боль новыми ласками и поцелуями.

Когда наконец сознание Полины полностью прояснилось, она увидела, что лежит почти раздетая рядом с Киприаном, который, опершись на локоть, смотрит на нее загадочным взглядом из-под полуприкрытых век. В фигурных окнах беседки колыхалась густая листва, подсвеченная вечерним солнцем, и казалось, будто эти яркие блики лукаво подмигивают любовникам.

Девушка поняла, что произошло нечто судьбоносное и непоправимое и отныне в ее жизни все пойдет по-иному. Теперь есть узы, которые неразрывно связали ее с Киприаном, и она уже не должна думать ни о грехе, ни о позоре, а только лишь о том, чтобы сохранить навечно его любовь.

Словно почувствовав ее настроение, Киприан обнял Полину и прошептал:

— Теперь мы с тобой любовники, невенчанные супруги. Ты принадлежишь мне своим юным телом, но имею ли я власть над твоей душой?

— Если б не имел, то я бы сейчас не была с тобой, — вздохнула Полина.

— Тогда скажи, что любишь меня! — потребовал он.

— Люблю тебя! Хотя сегодня я, наверное, проявила непростительную слабость. Но ты ведь не перестанешь меня из-за этого уважать?

— Конечно нет, моя глупая девочка! — рассмеялся он. — Теперь я счастлив: ты доказала мне свою любовь. Ты ведь придешь ко мне завтра? Пусть эта беседка будет местом наших встреч.

— Странная беседка… — пробормотала Полина. — В ней все устроено как будто нарочно для искушений и соблазнов.

— Я строил ее, думая о тебе.

— Но мы не должны встречаться, пока жива твоя жена. Нас может кто-нибудь увидеть, и тогда…

— О, не бойся, здесь нас никто не увидит!

— Но твои слуги…

— Слуг я удалю из поместья, оставлю лишь двух-трех самых преданных, которые не болтают.

— Но если о наших встречах узнает моя бабушка…

— Она узнает о них лишь после того, как умрет моя жена и мы с тобой обвенчаемся. А до этого сохраним все в тайне, чтобы не волновать твою бабушку.

— А что мне сказать ей, когда она узнает от соседей, что ты женат? Она ведь обязательно заведет со мной разговор об этом. Надо ли признаваться, что мне известна правда о твоей несчастной женитьбе?

— Я думаю, не стоит. Лучше скажи, что ты после приезда даже не виделась со мной и тебя все эти сплетни вовсе не интересуют. Избегай разговоров обо мне. Так будет спокойней.

— Да, пожалуй. Но, кажется, мне пора возвращаться домой…

Полина вдруг испугалась, что в беседку может кто-нибудь заглянуть, и, вскочив с кушетки, стала поспешно одеваться. Киприан неторопливо поднялся вслед за ней, привел в порядок свой костюм и хозяйским жестом привлек к себе уже одетую, но еще растрепанную и неловкую от волнения Полину.

— Пусти меня, мне надо спешить, — прошептала она, высвобождаясь из его объятий.

Сделав два шага в сторону, Полина почувствовала слабость во всем теле и села на скамью. Киприан, коснувшись ее груди, заметил:

— Думаю, тебе не следует сейчас ехать верхом, вернешься домой в коляске. Федот тебя довезет. Бабушке скажешь, что твоя лошадь понесла, ты упала, а Федот случайно оказался рядом.

— Но бабушке покажется странным, что я вдруг очутилась возле Худояровки. Она может догадаться, что это неспроста.

— А ты не говори, что твое падение случилось возле Худояровки. Скажешь, что ты возвращалась от Шубиных, а Федот ехал по дороге с почты. И он был один, так что со мной это приключение не связано. Вот как следует доложить твоей бабушке.

— Да, наверное, это прозвучит правдоподобно, хотя бабушка все равно что-нибудь заподозрит…

— Не беда, скоро ее подозрения развеются. А Федот — он самый надежный из моих людей, служил еще моему батюшке. Он ничего никому не скажет. Кстати, связь будем держать тоже через него. Во время твоих прогулок он словно случайно будет попадаться тебе навстречу, чтобы передавать записки от меня.

Полина молча кивнула, соглашаясь, хотя в душе ее оставался горький осадок сомнения. Пойдя навстречу своей любви и уступив страстным домогательствам Киприана, она почему-то не чувствовала себя счастливой и не была уверена, что поступила правильно, а необходимость лгать бабушке и вовсе ее удручала. Впрочем, чувства Полины пребывали в таком смятении, что разобраться в них сейчас было совершенно невозможно.

Она попрощалась с Киприаном сдержанно и даже слегка торопливо, потому что все ее мысли были уже о том, как скрыть от бабушки свершившуюся перемену в своей женской судьбе.

Киприан дал Федоту указание отвезти барышню в Лучистое и сразу же возвращаться домой. В присутствии кучера он ни словом, ни жестом не намекнул на свою близость с Полиной и тем избавил ее от ощущения неловкости.

По дороге из Худояровки в Лучистое Федот, к облегчению Полины, молчал и ни разу не бросил на нее любопытного взгляда. Правда, в какой-то момент у нее все же мелькнула мысль о том, что подчеркнутая деликатность кучера как раз может быть свидетельством его хорошей осведомленности об амурных делах своего барина.

Бабушка встретила внучку во дворе, куда вышла, увидев из окна подъехавшую коляску. Заметив, что в коляске нет никого, кроме Полины и кучера, Анастасия Михайловна подумала, что это Шубины предоставили Полине свой экипаж, чтобы она не возвращалась верхом. Впрочем, бабушка быстро догадалась, что коляска не шубинская, но возницу не успела толком разглядеть, потому что, едва высадив барышню, он тут же уехал. Полина поспешила объяснить:

— На обратном пути Фанни понесла, и я не удержалась и вылетела из седла. Хорошо, хоть успела высвободить ноги из стремян, да и упала прямо в копну сена, так что почти не ударилась. Фанни потом остановилась, успокоилась, но ехать домой верхом мне уже показалось опасно. Еще повезло, что по дороге как раз возвращался с почты соседский кучер, так он и с лошадью мне помог управиться, и довез меня до дома в коляске.

— Это, кажется, коляска Худоярского и его кучер? — кивнула вслед отъехавшему экипажу Анастасия Михайловна. — Странное совпадение.

— Бабушка, да я даже толком не разглядела ни коляску, ни возницу, так была напугана, — пробормотала Полина, скрывая смущение.

— И с чего бы это Фанни вдруг понесла? — удивилась Анастасия Михайловна. — Она же всегда была спокойной, да и сейчас не выглядит испуганной.

— Но, может быть, она просто отвыкла от седока, все-таки я больше двух месяцев отсутствовала, — поспешила высказать предположение Полина.

Пришел конюх Ермолай, стал оглядывать кобылу; тут же рядом с ним появились два добровольных советчика из дворовых людей.

Полина, желавшая поскорее остаться в одиночестве, устремилась к дому. Бабушка пошла следом и обратила внимание на нетвердую походку внучки.

— Да, видно, ты и вправду упала с лошади, — пробормотала она, войдя вместе с Полиной в комнату. — Уж больно у тебя вид какой-то… неловкий. Наверное, ушиблась?

— Так, пустяки, просто испугалась, — ответила Полина с вымученной улыбкой. — Отдохну, посплю, до завтра все пройдет.

— Ну а как там у Шубиных? Наташу застала?

— Увы, нет, она уже уехала. Но я очень мило поболтала с Иваном Александровичем и Антониной Макаровной, они угостили меня своими знаменитыми пирогами.

— Долго же ты у них задержалась. Неужели так интересно было общаться со стариками?

— Почему же нет? Они очень приятные люди. И потом, я медленно ехала, любовалась окрестностями, я ведь соскучилась по родным местам.

— Больше никого из соседей не видела?

— Нет, никого. Если, конечно, не считать худояровского кучера, который невольно мне помог.

— А он ничего не рассказывал тебе о своем барине?

— Нет, ничего. Да мне было не до разговоров, я же сильно испугалась.

— Ладно, успокойся и ступай отдыхать.

Анастасия Михайловна обняла Полину и на несколько секунд заглянула ей в глаза. Девушка с трудом выдержала этот проницательный, пытливый и любящий взгляд, от которого, казалось, ничего не могло укрыться. Но на этот раз Полине удалось сохранить свою тайну и не вызвать лишних подозрений.

Глава шестая Горькая правда

Полина сидела у окна с рукоделием, но не столько вышивала, сколько предавалась своим мыслям и зановопереживала все происшедшее с ней за последнюю неделю. Ее второе свидание с Киприаном случилось через три дня после первого. И эта встреча, начавшаяся с поспешных объятий и бессвязных разговоров, завершилась полной близостью в беседке искушений. Девушка, много начитавшаяся о восторгах любви, была удивлена и даже несколько разочарована тем, что и во время второго любовного соития, когда уже не было первой боли и страха, она все же не испытала чего-то похожего на страстное блаженство. Она не призналась в этом Киприану, но он, видимо, сам догадался, что его юная любовница еще не прочувствовала телесную сторону любви, потому что вдруг заговорил об этом:

— Кажется, дорогая, тебе не хватает пылкости. Но я надеюсь в дальнейшем ее пробудить, иначе…

— Что иначе? — вскинула голову Полина. — Иначе ты разочаруешься во мне? Неужели ты так ценишь в женщине пылкость?

— Да, признаться, ценю, — с усмешкой подтвердил Киприан. — Многие женщины, а особенно романтические девушки, считают, что мужчины ценят в них ум, душу, глаза мадонны и так далее. Но это все милые сказки, поверь мне, дорогая. Во всяком случае, для меня очень важно, чтобы женщина была прежде всего страстной и беззаветной в любви, чтобы она теряла голову в моих объятиях и забывала любые условности и расчеты.

— В твоей жизни много было таких женщин? — с ревнивым интересом спросила Полина.

— Я мог бы скрыть это от тебя, но не стану. Да, мне встречались женщины, которые были в моем вкусе. Помню, одна молодая и красивая вдова так боялась меня потерять из-за какой-то размолвки, что падала передо мной на колени, целовала мне руки и ноги. И эти порывы страстной мольбы воспламеняли меня сильней, чем ее красота. А одна хорошенькая девица, узнав, что я собираюсь ее покинуть, пыталась в моем присутствии покончить с собой. Я еле вырвал у нее нож, но она успела порезать себе руку, и эта кровь, пролитая из-за страсти, тотчас зажгла во мне угасающий огонь, и я не расставался с пылкой любовницей еще долго.

— Зачем ты мне все это рассказал? — Полина вскочила с кушетки и принялась поспешно одеваться. — Хочешь, чтобы я стала такой же, как твои прежние любовницы?

— А почему бы и нет? — Киприан схватил ее за руки, повалил на кушетку и больно поцеловал в плечо. — Если бы ты сейчас стала передо мной на колени, прижалась лицом к моим ногам, а я бы зарылся руками в твои пышные волосы, то это было бы восхитительно…

Он наклонился над Полиной, улыбаясь, и в этой улыбке ей почудилось что-то хищное. Она с силой оттолкнула его, вскочила на ноги и, краснея от возмущения, воскликнула:

— Ты сейчас говоришь, как пошлый сладострастник! Видно, ты такой же, как те ловеласы, которые, соблазнив девушку, тотчас начинают ее презирать!

— Но я же пошутил, моя голубка! — рассмеялся Киприан и преградил ей выход из беседки. — Ну, прости мне мои пылкие фантазии, они все — лишь от переизбытка любви и желания.

— Впредь так не шути, иначе моя любовь очень быстро может перейти в ненависть.

— Больше не буду. Просто мне очень хочется, чтобы ты поскорее стала настоящей женщиной, а не холодной девочкой, не умеющей откликаться на мужские ласки. — Преодолев сопротивление Полины, он крепко поцеловал ее в губы. — Итак, когда мы снова встретимся? Послезавтра на нашем месте?

— Еще не знаю, не могу обещать. Я и так сегодня смогла отлучиться только потому, что бабушка поехала к соседям.

— Ох, уж твоя бдительная бабушка! Кстати, до нее еще не дошли слухи о моем… гм, семейном положении?

— Нет, ей пока никто не сказал, что ты женат. Но она может узнать об этом уже сегодня.

— И тогда удвоит надзор за тобой? Это досадно. Ну, ничего, я надеюсь в скором времени приехать в ваш дом уже как свободный человек. Меня известили, что на днях я могу стать вдовцом. Может, тогда я буду принят в Лучистом как официальный жених?

— Не надо об этом говорить. Нехорошо строить свои надежды на ожидании чьей-то смерти. Пусть будет, как Бог решит.

И Полина, торопливо простившись с Киприаном, убежала из беседки.

Вечером того же дня Анастасия Михайловна, вернувшись домой, первым делом сообщила внучке:

— Сегодня я узнала две отнюдь не радостные новости. Одна из них — что Куприян Худоярский женат. Ты знала об этом?

Полина готова была к такому вопросу и ответила с деланным равнодушием:

— Да, я слышала об этом у Шубиных.

— Почему же мне не сказала?

— Но Шубины ведь точно не знали, правда ли это. Зачем же передавать тебе непроверенные слухи?

— И ты так спокойно об этом говоришь? Разве ты уже стала безразлична к Худоярскому? Он разонравился тебе?

— Не знаю. Но у меня на сей счет твердое мнение: если кто кому предназначен судьбой, то никакие препятствия не помешают, и чувства рано или поздно появятся. Тем более что мы ведь не знаем, кто его жена, какая она, когда и почему он на ней женился.,

— Может, ты чего-то мне недоговариваешь? — насторожилась Анастасия Михайловна.

— Нет, бабушка. Почему ты все время думаешь о плохом?

— Впрочем, новость насчет Куприяна отнюдь не самая плохая, — вздохнула Томская. — Гораздо печальнее другая новость. Две недели назад умерла Екатерина Дуганова. Соседи не сразу узнали об этом, потому что она месяц тому уехала из поместья в Москву лечиться у какого-то немецкого врача. Но, видно, врачебная наука тут оказалась бессильна.

— Как жаль… — Полина перекрестилась. — Царство небесное Екатерине Павловне.

Тот вечер так и завершился печальным сообщением о смерти Дугановой, и к разговору о Киприане Анастасия Михайловна больше не возвращалась.

Прошло еще три дня, за время которых ничего не происходило, и у Полины не было возможности незаметно отлучиться из дому. Да ей этого даже и не хотелось. Заглядывая в глубину своего сердца, она сознавала, что боится новых встреч с Киприаном, боится опять оказаться в плену той страсти, той слабости, которая охватывала ее в беседке искушений. Иногда девушке казалось, что вино, которым поил ее Киприан, имело особый, дурманящий вкус. Иногда ей вдруг становилось страшно и стыдно при мысли, что любовные свидания в беседке кто- то мог подсмотреть. Так много опасений и страхов слились для нее воедино, что она решила пока не делать никаких шагов в сторону Худояровки, а ждать, когда судьба все решит за нее и Киприан сам приедет в Лучистое.

Задумавшись, Полина отложила рукоделие и рассеянно взглянула в окно. И тут же сердце у нее подпрыгнуло в груди: к дому приближался всадник. Мелькающие сквозь листву яркие солнечные блики мешали его разглядеть, и в первые секунды Полине подумалось, что это Киприан. «Может, он приехал объявить, что его жена скончалась и теперь закон не запретит ему ухаживать за мной?» — пронеслось у нее в голове.

Но в следующий миг, когда всадник подъехал ближе, девушка разочарованно вздохнула: гусарский мундир и усы даже на расстоянии свидетельствовали о том, что это не Киприан.

В комнату вошла бабушка, и Полина, оглянувшись на ее шаги, кивнула в сторону окна:

— К нам кто-то приехал. Судя по мундиру — гусарский офицер.

— Кто бы это мог быть? — удивилась Анастасия Михайловна. — Ведь никого не ждем. Может, кто-то от Владимира?

В этот момент дверь в гостиную распахнулась и слуга доложил:

— Господин Алексей Дуганов!

Бабушка явно обрадовалась, а Полина не ощутила ничего, кроме душевной усталости. Она была в таком настроении, что ей совсем не хотелось изображать из себя радушную хозяйку и поддерживать беседу с гостем. А то обстоятельство, что визитер был молодым офицером, только стесняло ее, словно накладывало дополнительную обязанность быть привлекательной и нравиться.

В гостиную вошел стройный, довольно высокий мужчина лет двадцати семи. Даже если бы он не был облачен в гусарский мундир, по выправке и походке в нем легко угадывался военный и кавалерист.

Полина ожидала, что он поведет себя самоуверенно и развязно, в соответствии с установившейся за гусарами репутацией. Однако Алексей Дуганов держался на удивление учтиво и скромно.

— Простите, Анастасия Михайловна, что явился к вам незваным гостем, — сказал он с поклоном. — Но таковы обстоятельства.

— Что ты, что ты, голубчик Алеша, я всегда тебе рада, — ласково откликнулась бабушка. — Приношу тебе свои соболезнования. Я и сама всей душой скорблю, что Екатерина Павловна так безвременно ушла.

Алексей поцеловал бабушке руку, а она, легким жестом погладив его по голове, спросила:

— Помнишь еще меня, старуху? Я же тебе сказки сказывала, когда ты маленьким был.

— Конечно, помню, Анастасия Михайловна. Я всех хороших людей стараюсь держать в памяти, чтобы не потерять веру в человечество.

— Вот ты какой мудрый. А внучку мою Полину помнишь? Вы с ней, кажется, виделись в детстве.

Бабушка оглянулась на Полину, и та шагнула от затемненного шторой окна к центру гостиной. Тут только Алексей ее заметил и, сдержанно улыбнувшись, сказал:

— Здравствуйте, Полина. Рад встретиться с вами. Я помню вас еще малюткой, а теперь вы взрослая барышня.

По его тону Полина поняла, что он вовсе ее не помнит, а сказал так лишь из вежливости.

— Садись, Алеша, а я сейчас распоряжусь, чтобы подали угощение, — захлопотала бабушка. — Конечно, если б мы знали, что у нас сегодня будет такой редкий гость, то приготовили бы что-нибудь особенное, а так…

— Не надо, не беспокойтесь, Анастасия Михайловна, — остановил ее Дуганов. — Во-первых, мне сегодня некогда разделить ваше застолье, я спешу по делам. А во-вторых, я теперь для вас буду не редким гостем, а будничным соседом, поскольку решил пока пожить в своем имении.

— Ты останешься в Погожине? — обрадовалась бабушка. — Неужели подаешь в отставку?

— Еще не знаю. Впрочем, вряд ли я насовсем отойду от военной службы. Не такое нынче время.

— Да? Вот и расскажи нам, деревенским жителям, о веяниях времени и обстоятельствах большого мира, — предложила бабушка. — Может, все-таки посидишь у нас хоть часок?

— Простите великодушно, но сегодня не могу. В другой раз — непременно. А сегодня я приехал, чтобы передать вам письмо моей матушки. Она написала его перед смертью и просила как можно скорее вручить вам. Вот я и исполняю ее волю.

Дуганов протянул Анастасии Михайловне небольшой запечатанный конверт.

— Письмо — мне? — удивилась Томская. — Наверное, Екатерина Павловна хотела сказать мне что-то важное. Прошу тебя, Алеша, посиди, не уезжай, пока я не прочту письма. Может, у меня будут к тебе неотложные вопросы. А ты, Полина, займи гостя, пока я буду читать.

Бабушка разрезала конверт, надела очки и углубилась в чтение.

Алексей сделал пару шагов к Полине, и она, указав на фортепьяно, спросила:

— Не хотите ли, чтоб я вам сыграла?

— Нет, благодарю, в другой раз.

— Вы не любите музыку? — Полина, пребывавшая в нервическом состоянии, невольно подлила в свои слова долю сарказма: — Да, я слыхала, что большинство военных любой музыке предпочитают барабанную дробь и звуки боевой трубы.

— Видно, вы невысокого мнения о военных, — заметил Дуганов, усмехнувшись уголком рта. — Но, знаете ли, тупое солдафонское ухо тоже иногда любит побаловать себя хорошей музыкой.

Натолкнувшись на иронический ответ, Полина слегка растерялась, но не подала виду:

— Что ж, значит, вы просто не верите, что уездные барышни могут кого-то порадовать хорошей музыкой. Впрочем, насчет меня вы правы: я действительно не ахти какая музыкантша.

— Думаю, что вы скромничаете, Полина. В другой раз, когда мне не надо будет спешить, я обязательно попрошу вас что- нибудь сыграть. Я люблю слушать музыку не впопыхах, а когда есть время и настроение.

Говоря это, Дуганов сделал шаг к столику, где лежало рукоделие Полины и две книги, которые она перечитывала в последние дни, — «Опасные связи» и «Кларисса». Пока он, опустив глаза, небрежно перелистывал книги, Полина успела его как следует рассмотреть. Она помнила рассказ Екатерины Павловны о том, что Алексей уже несколько лет страдает от несчастной любви к какой-то красивой хищнице, и теперь девушка с тайным интересом пыталась отыскать в облике молодого гусара следы его роковой страсти. Впрочем, ни бледности, ни теней вокруг глаз, ни печальной складки в уголках губ она не увидела. У Алексея Дуганова было мужественное загорелое лицо с черными бровями и ресницами, твердо очерченным ртом, упрямым подбородком и широким лбом, на который спадали слегка вьющиеся темно-пепельные волосы.

Он перевел взгляд на Полину и спросил:

— Это вы читаете «Опасные связи»?

— Я. А что вас удивляет? — откликнулась она, прямо взглянув в его большие карие глаза.

— Анастасия Михайловна не ограничивает вас в чтении? Ведь многие матушки и бабушки уверены, что подобные книги развращают молодежь.

— А моя бабушка, напротив, считает, что такие книги учат жизни.

— Возможно. Ну а вы чему-нибудь научились благодаря книгам?

В его вопросе и слегка прищуренном взгляде Полине почудилась ирония, и девушка замешкалась с ответом, мысленно сочиняя какую-нибудь остроумную фразу. Но ответить ей так и не удалось, поскольку в разговор вступила бабушка. Читая письмо, Анастасия Михайловна не слушала разговор молодых людей, которые, впрочем, и говорили-то вполголоса. Теперь же, закончив чтение и отложив в сторону очки, она громко спросила:

— А скажите, Алексей Кондратьевич, вам известно содержание матушкиного письма?

Полину немного удивило, что бабушка, до этого обращавшаяся к гостю на «ты» и «Алешенька», теперь, прочитав письмо, вдруг перешла на официальный тон.

— Нет, я его не распечатывал, — ответил Дуганов. — Я не читаю писем, адресованных не мне.

— Похвальная честность, — заметила Анастасия Михайловна. — Но я полагаю, что об условиях матушкиного завещания вам, конечно, известно?

— Разумеется. — Дуганов слегка нахмурился. — А вы узнали об этом из письма?

— Да, Екатерина Павловна о многом написала. Конечно, вы огорчены ее завещанием?

Дуганов промолчал, только по лицу его пробежала неопределенная гримаса.

— Наверное, у вашей матушки были веские причины так сделать, — заметила Томская.

— Я бы не хотел это обсуждать, — заявил он с некоторым недовольством в голосе. — Не знаю, что она вам написала, но я, в отличие от покойной матушки, не привык откровенничать даже с самыми хорошими соседями. А теперь, с вашего позволения, вынужден откланяться и спешить по своим делам. Надеюсь, в скором времени мы с вами еще увидимся.

Дуганов поцеловал руку Анастасии Михайловне, потом Полине и, по-военному щелкнув каблуками и наклонив голову, быстрым шагом удалился.

Бабушка, немного помолчав, высказала предположение:

— А ведь вряд ли у него такие уж неотложные дела. Просто не захотел с нами долго разговаривать. Мы ему, видите ли, неинтересны. Зазнался он слишком за эти годы. А все потому, что попал под дурное влияние.

— Бабушка, ты чересчур сурово стала с ним говорить после того, как прочитала письмо. И, видимо, он почувствовал перемену в твоем настроении.

— Нет, он ведь с самого начала заявил, что не может у нас задержаться.

— Ну а если и правда у него есть какие-нибудь срочные дела? Например, по вопросам наследства.

— Кстати, о наследстве. По-моему, Екатерина Павловна правильно составила завещание. Хотя, конечно, мне по-своему жаль глупого Алешку…

— А что там с этим завещанием? — рассеянно спросила Полина, поглядывая в окно.

— А ты сама прочти, тебе это будет интересно. — Анастасия Михайловна протянула внучке письмо. — Прочти, прочти, тебя там тоже кое-что может затронуть.

— Меня? Любопытно. — Полина взяла письмо и уселась возле столика читать.

Она небрежно пробежала глазами первые полстраницы, пока не наткнулась на знакомую фамилию. Здесь внимание Полины обострилось, и она стала вчитываться в каждую строку, написанную слегка дрожащим от болезни, но все-таки четким почерком Екатерины Дугановой.

…Алексей теперь намерен поселиться в Погожине не из благородных побуждений, а потому, что поблизости недавно поселилась чета Худоярских. Мне удалось узнать, что Иллария, жена Киприана, — это и есть та самая инфернальная особа, из-за которой Алексей ведет такую беспутную жизнь. Прошу вас, дорогая Анастасия Михайловна, по-соседски приглядеть за моим неразумным сыном и помочь ему мудрыми советами. Хотя, конечно, я понимаю, вряд ли он к ним прислушается, как не прислушивался и к моим советам и наставлениям. Его будто чем-то опоили, и этот образованный дворянин, храбрый офицер теперь превратился в раба недостойной женщины, которая, скорей всего, даже и не любит Алешу, поскольку, овдовев, тут же вышла замуж за Киприана Худоярского. Не знаю, что задумал мой сын, но, боюсь, он хочет любой ценой отбить роковую красотку у ее мужа. А привлечь ее он может только одним способом — деньгами. Я уверена, что для таких безнравственных хищников, как Иллария и Киприан, не существует принципов, и ради денег они готовы изменять друг другу, обирая до нитки своих любовников и любовниц. Пока я жива, Алеша для Илларии не очень интересен, но она знает, что он единственный наследник, и после моей смерти она тут же набросит на него свои сети. Но я хочу оградить сына от нее и надеюсь, что он когда-нибудь — Бог даст! — все же поумнеет. Согласно моему завещанию Алексей вступит в права наследования лишь после того, как женится на девушке благородного происхождения. Если же его супругой станет разведенная или вдова, он лишается наследства и все состояние будет поделено между дальними родственниками и церковными приходами. Я сделала так, чтобы Худоярские в погоне за выгодой не пошли на хитрость, разведясь для виду или инсценировав Киприанову гибель. Я не смогла вразумить сына своими моральными наставлениями, так пусть хотя бы материальные трудности заставят его очнуться от губительного дурмана. Да и не хочу я, чтобы состояние нашего рода перешло в порочные руки.

Дальше еще шли какие-то просьбы, молитвы, слова уважения к Анастасии Михайловне, но Полина этого уже не читала, а лишь с тупой рассеянностью смотрела на лист бумаги. Почувствовав краем глаза бабушкин взгляд, девушка резко повернула голову и ломким голосом воскликнула:

— Нет, это какая-то ошибка! Сплетники ввели Екатерину Павловну в заблуждение! Что за роковая красавица Иллария?.. Нет, она не может быть женой Киприана! Его жена — немолодая, некрасивая, распутная и вздорная баба!

— Это он тебе так сказал? — с суровым лицом спросила бабушка.

— Но это не может быть иначе… не может быть!

Выронив письмо, Полина кинулась к двери, выбежала из дому, а за ее спиной раздался встревоженный голос бабушки:

— Куда ты? Куда?

— Никуда. Просто хочу побыть одна! — ответила Полина, оглянувшись на бегу.

Анастасия Михайловна стояла на крыльце и смотрела ей вслед, опираясь одной рукой о перила, а другую прижав к сердцу. У Полины мелькнула мысль о бабушкином нездоровье, но даже это не могло ее остановить; девушкой владело отчаянное желание поскорее убедиться, что Киприан ей не лжет.

Она бежала, не разбирая дороги, петляя между деревьями, перепрыгивая через кочки. Шляпа упала у нее с головы, волосы растрепались, подол юбки надорвался, зацепившись за колючий кустарник, — но Полина ничего этого не замечала. Она почти скатилась с холма, ведущего к худояровскому имению, промчалась через двор и остановилась лишь у самого крыльца. Тут только девушка почувствовала, что сердце у нее вот-вот выскочит из груди, а дыхание прервется от долгого бега. Согнувшись пополам, она прислонилась к дереву, потом присела на ступеньку крыльца, отдышалась, вытерла вспотевший лоб и, наконец, немного придя в себя, осмотрелась по сторонам. Во дворе никого не было, и Полина вспомнила слова Киприана о том, что он удалит из имения почти всех слуг, оставив лишь двух-трех самых преданных, которые не болтают. Похоже было, что он выполнил свое обещание, и это показалось Полине добрым знаком. Теперь она могла войти в дом без доклада, и сделала это немедленно, ибо ей не терпелось поскорей узнать всю правду.

Чувствуя одновременно страх и надежду, она прошла через сени, прихожую, еще одну комнату и решительным жестом распахнула дверь гостиной. Шторы на окнах здесь были задернуты, и в первую секунду Полине показалось, что эта затемненная комната пуста. А в следующее мгновение из глубины кресла, стоявшего между окном и шкафом, раздался чуть хрипловатый, но приятный женский голос:

— Входите, милая, не робейте.

Полина, чувствуя, как колотится сердце и пылает лицо, сделала несколько шагов вперед. Навстречу ей из кресла поднялась молодая, стройная, модно одетая дама. Полина вначале ощутила тонкий запах табака, а потом поняла, что он исходит от сигары, которую дама курила, изящно зажав между средним и указательным пальцами. Полина видела сигары лишь в Петербурге; мужчины, входившие в круг ее общения, обычно курили трубку или нюхали табак. Изредка даже дамы нюхали табак, но увидеть женщину с сигарой ей еще не доводилось.

— Вероятно, вы барышня Полина из Лучистого, — сказала модная незнакомка, выпустив колечко ароматного дыма. — Прошу вас, милая, раздвиньте шторы, чтобы нам с вами получше рассмотреть друг друга.

Полине вовсе не хотелось повиноваться этой просьбе, сказанной довольно властным тоном, но какая-то неведомая сила заставила девушку подойти к окну и, раздвинув шторы, впустить в комнату сноп лучей послеполуденного солнца. Сделав это, она быстро повернулась к незнакомке и спросила пересохшими губами:

— Вы Иллария?

— Да, — ответила та и почему-то рассмеялась. — Иллария Феоктистовна Худоярская. А что вас удивляет? Вы, вероятно, думали, что я злая и уродливая старуха, которая уже одной ногой в могиле? Когда Киприан в ссоре со мной, он именно так меня и представляет. Ну а вы какого мнения обо мне?

Страдая от душевной боли и унижения, Полина все же не могла не признаться сама себе, что ее соперница красива. Это была яркая и резкая красота, почему-то наводившая на мысль о диковинных тропических цветах — может быть, ядовитых, но притягательных даже в своей опасности. Огромные черные глаза смотрели на Полину немигающим взглядом, а капризно очерченные губы чуть изгибались в иронической усмешке. Темно-рыжие волосы Илларии длинными локонами обрамляли ее лицо — бледное, но с пятнами лихорадочного румянца на высоких скулах.

Чем дольше Полина смотрела на жену своего любовника, тем труднее было ей заговорить. Иллария, видимо, чувствовала себя полной хозяйкой положения и, насладившись замешательством соперницы, снисходительным тоном сказала:

— Не смущайтесь, дорогая, не вы первая оказываетесь в таком затруднении. Мой муж — человек непостоянный, у него часто меняется настроение. Вероятно, он говорил вам, что любит вас. И несомненно, в те минуты, когда он был с вами, он вас действительно любил. Он всегда увлекался женщинами со всей пылкостью своей натуры.

— И вы… вы так спокойно об этом говорите? — не сдержалась Полина.

— Почему же нет? — Иллария, усмехнувшись, поднесла к губам сигару, затянулась и выпустила голубоватую струйку дыма. — Такие люди, как мы с Киприаном, стоят выше ревности и прочих мещанских предрассудков. Он говорил мне, что вы девушка образованная и, стало быть, должны нас понимать. Я именно так думаю о вас.

Мысли путались в голове у Полины, и она даже не знала, что сказать в ответ, хотя все ее существо протестовало против слов Илларии.

В этот момент со стороны внутренних покоев раздались шаги, и Полина, не желая быть увиденной еще кем-то, пробормотала сквозь зубы: «Мне все равно, что вы думаете» и устремилась прочь из гостиной.

Но, когда она уже находилась за дверью, до ее ушей долетел голос Киприана:

— У нас кто-то был или мне показалось?

Иллария, рассмеявшись хрипловатым и несколько язвительным смехом, ответила:

— Любезная тебе барышня Полина почтила нас своим визитом.

— Да? И что ж она так быстро ушла? — удивился Киприан.

Полина, направившаяся было к прихожей, остановилась и на цыпочках приблизилась к неплотно закрытой двери гостиной.

Прижавшись к стене и ежеминутно опасаясь быть уличенной в своем неблаговидном занятии, она жадно прислушивалась к разговору, который столь близко касался ее особы.

— Наверное, я виновата, что не удержала ее, — насмешливо заметила Иллария. — Ты уже соскучился по своей деревенской красавице? Кстати, она и впрямь недурна, хотя я не думала, что такой тип женщин в твоем вкусе.

— Да, у нее нет твоей яркости, твоего огня, но ее нежные черты и холодноватая невинность тоже по-своему возбуждают.

— А ты, развратник, не мог удержаться, тут же и соблазнил неопытное создание.

— А ты меня упрекаешь? Что же мне оставалось делать все это время, пока ты сама ласкала своего гусарского майора?

— Но я-то сблизилась с Дугановым не ради забавы, а для нашей с тобой обоюдной пользы. А вот в твоих деревенских похождениях нет никакого расчета: барышня хоть и горда, но бедна. Даже наследство ее бабки будет поделено между нею и другими внуками.

— А разве мало я увлекал богатых дур, на денежки которых мы с тобой потом кутили? А от твоего Дуганова нам все равно не будет никакой пользы, зря старалась, женушка.

— Но кто же знал, что эта старая ведьма, его маман, составит такое завещание? Хитрая тетка, она, видно, что-то пронюхала о нас с тобой… А ведь Алексей мог быть сейчас уже богатым человеком, и тогда… О, тогда я помогла бы ему избавиться от лишних денег, которые он все равно не умеет тратить.

— А ты так уверена в своей власти над ним?

— Абсолютно. Он влюблен в меня, как безумец. Правда, был один эпизод, который мог слегка поколебать его чувства… Когда Алексей рассказал мне об условиях завещания, я не удержалась и выругалась довольно грубо. Он тогда как-то странно на меня посмотрел, нахмурился и долго молчал. Но потом я все-таки сумела его умаслить: сказала, что вспышка моего гнева была вызвана ревностью: дескать, теперь он женится на какой-нибудь девице, а я не смогу стать его женой, даже если выхлопочу развод или овдовею. А он спросил меня, соглашусь ли я развестись и выйти за него, если он будет беден. Тут мне, конечно, пришлось очень тонко сыграть: я прослезилась и сказала, что сама, конечно, согласна жить с ним и в бедности, но не хочу, чтоб он из-за мены лишался родительского наследия и был потом несчастен. После этой чувствительной тирады я заявила, что уеду в деревню к мужу, чтобы и самой быть подальше от соблазна, и Алексея не искушать. Проговорив это, я закрыла лицо руками и убежала, хотя он и пытался меня останавливать. Но я не могла что-либо решить, не посоветовавшись с тобой. И вот — я здесь.

— Ох и хитрая ты штучка! — Киприан рассмеялся. — Так искусно задурила голову этому бравому гусару! Из тебя бы вышла неплохая актриса.

— Но да ведь и ты не без актерских талантов. Так влюбил в себя благовоспитанную барышню, что она даже презрела законы морали, которые в нее, небось, втолковывали с детства. Ведь она знала, что ты женат, а все-таки отдалась тебе.

— То, что я женат, только помогло мне ускорить дело по соблазнению этой романтической дикарки. Ведь я описал себя жертвой заговора, человеком, которого насильно женили на безобразной и злой бабе. Я молил барышню о жалости, говорил, что умру без ее любви. А еще призывал быть выше предрассудков, мешающих счастью. И это подействовало. Ну и, конечно, я дал моей прелестнице вина, которое добавило ей пылкости.

— Развратный сластолюбец, — упрекнула Иллария, впрочем, без всякой злобы.

— Ну, не жури меня. Я ведь тоже страдал, представляя тебя в объятиях других мужчин. Оба мы не без греха, но ведь любим — то лишь друг друга, а прочих мужчин и женщин просто используем.

— Интересно, как ты собирался использовать эту барышню Полину? Она ведь ничего не могла тебе дать, кроме своей невинности.

— Погоди, мне пришла в голову удачная мысль. Ведь если Дуганов может получить наследство лишь после женитьбы на девице-дворяночке, так почему бы не на Полине? Ты вполне можешь внушить ему эту мысль. А Полина не из тех жен, которые способны оградить мужа от такой любовницы, как ты, и прибрать к рукам его состояние. Тем более если я буду рядом, чтобы утешить ее и отвлечь от семейных неприятностей.

— Гм… а захочет ли Полина разговаривать с тобой после того, как узнала отвоем обмане? Она-то, бедняжка, ожидала здесь

— Неглупая, и ко мне сразу почувствовала недоверие. Конечно, ее влияние на Полину будет нам мешать. Но да ведь эта барыня стара, больна и вряд ли еще долго протянет. Словом, я не вижу никаких помех для нашей с тобой обоюдной охоты. Увидеть старую уродливую бабу, а вместо этого наткнулась на меня. Кажется, она убежала в совершенной ярости.

— Ничего, я с ней уж как-нибудь улажу дело.

— Ты надеешься, что она доверчива и все еще безумно влюблена? Возможно. Но ведь у нее есть бабушка — по слухам, весьма неглупая барыня.

— Ах ты, вечный охотник за деньгами и наслаждениями! Что ты мне предлагаешь? Я буду любовницей Алексея, а ты — любовником его жены? Хороша семейная идиллия! А если новоиспеченные супруги обо всем догадаются?

— Ну, догадаются, что за беда? Мы к тому времени от них сбежим или еще что-то придумаем. А знаешь, вдруг мы сможем приохотить их к особенным удовольствиям? Например, заниматься любовными играми вчетвером, как это делают либертины. Конечно, потребуется время, чтобы наши простаки привыкли к таким вещам, зато потом… о, это были бы восхитительные забавы!

— Извращенный сластолюбец, тебе бы следовало посидеть в Бастилии, как маркизу де Саду. Может, тогда бы ты хоть чуть- чуть исправился.

— Но, моя прелесть, я же нравлюсь тебе таким, как есть, да и ты мне нравишься со всеми своими пороками.

— Распутник!

— Блудница!

Вслед за этими выкриками послышался смех, потом шлепки и еще какой-то шум. Полина не утерпела и, рискуя быть замеченной, слегка раздвинула створки двери и заглянула в гостиную. На ковре посреди комнаты полуголые Иллария и Киприан перекатывались друг через друга, возбужденно смеялись и обменивались пощечинами, перемежая их страстными поцелуями.

Не в силах выдержать такого зрелища, Полина бесшумно прикрыла дверь и кинулась прочь из ненавистного теперь ей дома.

Она стремительно пронеслась через двор, по-прежнему пустой (последнее обстоятельство хоть немного облегчало ее положение), вбежала под укрытие садовых деревьев — и тут внезапно почувствовала слабость, почти дурноту. Девушка испугалась, что может упасть от усталости и душевных потрясений где-нибудь посреди дороги.

Резные столбики беседки мелькнули в глубине сада, и Полина, осторожно раздвигая ветви, направилась туда. Здесь тоже никого не было, нигде не слышалось людских голосов, и девушка подумала, что сможет несколько минут передохнуть и отдышаться в садовом павильоне. Она почти без чувств упала на кушетку, где совсем недавно в безоглядном порыве своей первой любви отдалась Киприану. В беседке по-прежнему стоял графин с вином, и, чувствуя сильную жажду, Полина сделала несколько глотков терпковатого напитка. Вскоре дыхание ее выровнялось, сердце замедлило свой бешеный ритм, и на смену горячечному возбуждению пришла апатия. Полина даже прилегла на кушетку, решив побыть здесь еще немного, чтобы набраться сил для возвращения домой.

Через какое-то время ей показалось, что она может заснуть и не узнать всей правды о чем-то важном. Девушка рывком вскочила с кушетки и, выйдя из павильона, стала осторожно пробираться к дому, из которого еще несколько минут назад бежала без оглядки. Теперь ею вдруг овладело новое желание: отомстить тем, кто так жестоко ее унизил. Она решила убить супругов Худоярских именно теперь, когда они, посмеявшись над обманутой девушкой, предаются своей порочной любви. Полина еще не знала, как и чем убьет их; она решила найти орудие убийства в их же доме.

Девушка сама не заметила, как очутилась в каком-то странном помещении, похожем на чулан; здесь среди всякой рухляди она обнаружила сразу несколько ножей и топор. Но тут ей пришло в голову, что будет легче и красивей убить Худоярских огнестрельным оружием; вероятно, в доме есть комната, где хранятся пистолеты и охотничьи ружья. В глубине чулана виднелась винтовая лестница, и Полина решила взобраться по ней наверх, чтобы поискать оружие на втором этаже. Но, торопливо подбежав к лестнице, она поскользнулась на первой же ступеньке и скатилась в подземелье. Полина словно со стороны увидела себя сидящей на каменном полу подвала. Боли от падения она не почувствовала, но страх, леденящий страх овладел всем ее существом. Здесь было темно, и только сверху, из крошечного зарешеченного окошка, пробивался свет, похожий на лунный. Девушка вспомнила рассказ о любовниках, замурованных в подвале худояровского дома в ночь полнолуния. И в ту же секунду, подтверждая ее страхи, раздались чьи-то стоны, вздохи, и из стены напротив в луче лунного света обрисовались призрачные фигуры мужчины и женщины. У Полины от ужаса даже волосы зашевелились на голове. Не в силах произнести ни слова, она отползла к лестнице и ухватилась за перила, пытаясь подняться. А призраки тянули к ней руки и шелестящими голосами призывали:

— Спасайся, спасайся! Злоба и месть погубили душу этого дома. Разорви порочный круг, не отвечай злом на зло! Спаси свою душу и нас освободи! Беги отсюда, беги, спасайся!

Полине наконец удалось встать на ноги и, оглядываясь на призрачные фигуры, сделать шаг к лестнице. А дальше она уже не помнила, как взлетела наверх, как очутилась во дворе. Здесь почему-то было уже темно, хотя Полине показалось, что она провела в подвале лишь несколько минут. Позади она услышала какой-то топот; оглянувшись, увидела двух всадников, которые мчались прямо на нее. В то же мгновение она вспомнила свой давний страшный сон и узнала в первом всаднике Киприана. Лицо второго тонуло во мраке, но Полина поняла, что это не Иллария; нет, Иллария сидела за спиной у Киприана, а вторым всадником был мужчина. Полина знала, что надо убежать от преследователей, хотя бы отпрыгнуть в сторону, спрятаться за дерево, но ноги не слушались ее, она не могла оторвать их от земли. А всадники приближались, еще миг — и страшные копыта лошадей ее растопчут!.. Полина пошатнулась и с криком ужаса упала на землю.

Дальше в голове у нее возникло какое-то затемнение, и через несколько секунд девушка осознала, что лежит на кушетке в садовом павильоне, куда сквозь листву в резных окнах пробиваются косые лучи вечернего солнца. «Значит, это был сон?..» — прошептала она, вскочив с кушетки и поправляя разметавшиеся волосы. Взгляд ее упал на графин с вином, и Полина уже не в первый раз догадалась о дурманящей силе этого напитка. Она вдруг подумала о том, что Иллария и Киприан наверняка знают толк во всяких снадобьях, зельях, а возможно, и ядах. Голова у нее болела, в ногах ощущалась тяжесть, а чувства даже притупились от навалившихся потрясений.

Сейчас Полина хотела только одного: поскорее добраться домой, успеть до темноты, чтобы бабушка не начала ее искать и сходить с ума от волнения.

Лучистое находилось к западу от Худояровки, и девушка быстро шла на золотисто-розовый свет вечернего солнца, словно догоняя закат. Думать ей ни о чем не хотелось, да она сейчас и не имела сил думать. Объяснение с бабушкой тоже хотелось отложить до утра.

Полина успела вернуться домой засветло, но пройти незаметно в свою комнату ей не удалось, потому что уже на пороге ее встретила горничная Дуня и встревоженным голосом сообщила, что «барыня заболели и велят, как только вы вернетесь, сразу же идти к ней».

Душевные силы Полины почти иссякли, но надо было найти их еще, чтобы успокоить бабушку и, по возможности, хотя бы на время скрыть от нее горькую правду.

Увидев на высоких подушках бледное бабушкино лицо, услышав ее прерывистое дыхание, Полина похолодела: это были признаки того опасного сердечного недуга, от которого бабушка с трудом оправилась полтора года назад, когда дядя Дмитрий привез к ней из столицы известного врача.

— Бабушка, родная, что с тобой?.. — кинулась к ней Полина, пряча глаза и поневоле чувствуя себя виноватой.

— Ничего, выкарабкаюсь, — пробормотала Анастасия Михайловна посиневшими губами. — Лучше скажи, где ты была. Хотя можешь и не говорить, и так все понятно. Ну, убедилась, что Куприян тебе лгал?

— Да… убедилась. — Полина посмотрела куда-то в сторону и бесцветным голосом пояснила: — Киприан и его жена Иллария — порочные люди. Я это поняла, потому что случайно подслушала их разговор.

— Значит, правильно Екатерина Дуганова написала о ней?

— Да. Все правильно. Эта Иллария именно такая и есть — хищница, которой от Алексея нужны только деньги. Да и Киприан не лучше ее… Он притворялся влюбленным в меня просто со скуки, пока Иллария соблазняла Дуганова.

— А он… проходимец этот… он тебя не пытался совратить?

Боясь, что горькая правда сейчас может убить бабушку, Полина сделала над собой огромное усилие, даже выдавила некое подобие улыбки на лице и бодрым голосом ответила:

— Наверное, у него были такие мысли, но теперь, когда я узнала всю правду, он мне уже не опасен. Я к нему и близко не подойду.

— Правда? — Анастасия Михайловна взяла Полину за руку. — Не будешь больше думать о нем, страдать?

— Нет, никогда, я тебе обещаю.

— Ты собери свою волю в кулак — и очнись от тяжкого сна. Считай, что выздоравливаешь после недуга. А я тебе помогу, чем смогу.

— Ты, бабушка, главное, выздоравливай. Это для меня сейчас важней всего.

— А мне уже лучше. Твое затмение прошло — и мне полегчало. Иди спать, детка, ты выглядишь измученной. Утро вечера мудренее. Иди, тебе надо отдохнуть. А к утру мы с тобой обе наберемся сил и все обсудим.

Полина поцеловала бабушку и, стараясь выглядеть бодрой, тихо вышла из ее спальни.

Лишь закрывшись в своей комнате, девушка могла дать волю слезам. Потом, немного успокоив себя молитвой, она легла в постель и скоро забылась глубоким сном без сновидений.

Глава седьмая Поездка в Москву

Проснулась Полина внезапно и, еще не открывая глаз, в одну секунду вспомнила все события прошедшего дня. В душе ее уже не было того смятения и отчаяния, которые владели ею накануне; она почти смирилась с горькой истиной, что ей не суждено познать в жизни счастье невероломной, разделенной любви. Вытеснив глубоко внутрь сознания свою собственную боль, Полина хотела думать теперь не о себе, а о других: тревожилась о здоровье бабушки, собиралась написать родственникам в Петербург и Кринички; в какой-то момент у нее даже мелькнула мысль предупредить Алексея Дуганова о намерении Худоярских прибрать к рукам его состояние.

Вспомнив философские рассуждения о том, что не все люди рождены для счастья и надо уметь быть сильнее собственных страстей, Полина почти успокоилась, и первым ее порывом было убедиться, что здоровье бабушки пошло на поправку. Она открыла глаза, подняла голову от подушки, посмотрела в окно, за которым разгоралось жаркое июльское утро, и уже хотела звать Дуню, как вдруг память подсказала ей одну подробность, заставившую девушку похолодеть. Отбросив простыню, Полина вскочила с кровати и лихорадочным движением вытащила из ящика секретера тетрадку, в которую уже два года записывала некоторые свои мысли и наблюдения. Здесь же она под особыми значками отмечала даты своих месячных. Она стала это делать с тех пор, как прочла в одной книге, написанной медиком, что регулярность месячных есть признак женского здоровья. До сих пор у Полины не было сбоев в этом отношении, теперь же она вдруг вспомнила, что месячные у нее должны были начаться еще три дня назад. И отметки в тетради это подтверждали.

Полина схватилась за голову. Неужели испытания еще не кончились и судьба до конца хочет наказать ее за безоглядную доверчивость любви?.. Девушка знала, что отсутствие месячных является одним из первых признаков беременности, но она слыхала и о том, что существуют какие-то известные знахаркам способы оборвать беременность, пока срок еще очень мал. Раньше Полина считала это грехом, теперь же готова была пойти на что угодно, лишь бы скрыть от людей свой позор. Никому, кроме бабушки, она не могла рассказать о своем отчаянном положении и просить совета и помощи. То, что накануне Анастасия Михайловна почувствовала себя лучше, позволяло Полине надеяться, что у бабушки хватит сил выслушать ее признания и подсказать выход.

Девушка поспешно умылась, надела утреннее платье и собралась идти к бабушке, как вдруг, деликатно постучав, в комнату вошла Дуня и с порога запричитала:

— Барышня уже оделись? Что ж меня-то не позвали? А барыне-то нашей, бабушке вашей, худо стало с самого утра. Анисья ее травами поила, да толку мало. Ой, что ж с нами будет, ежели Анастасия Михайловна совсем сляжет! Она-то барыня добрая, справедливая, таких поди найди…

— Бабушке плохо?.. — испуганно вскрикнула Полина и, отстранив причитающую Дуню, кинулась к спальне Анастасии Михайловны.

В один миг рухнула надежда искать помощи и совета у бабушки. Теперь, когда не только здоровье, но и сама жизнь Анастасии Михайловны оказалась в опасности, нельзя было отягощать ее душу новыми горестями. Сознавая это, Полина лихорадочно пыталась найти выход, и в те несколько секунд, пока она шла от своей комнаты к бабушкиной, в голове у нее простучало: «Василиса»! Да, Василиса была знахаркой, повитухой и знала толк в женских делах. Кто же, как не она, мог помочь? Полина вспомнила, что до сих пор хранит московский адрес Василисы, и решила ехать к лекарке при первой же возможности, едва здоровье бабушки позволит.

Сегодня в голосе Анастасии Михайловны не было той бодрости, что накануне, когда она, успокаивая внучку, советовала ей отдохнуть и отложить все размышления до завтра. Теперь же бабушка, задыхаясь, жаловалась, что сердце у нее болит и стучит с перебоями.

— Не очень-то мне помогли травы, которые собирают местные травницы, — говорила она, судорожно сглатывая слова. — Тут более сильное лекарство надо — то, которое мне доктор Тихорский прописал. Но оно у меня уже закончилось, а за новым надо ехать в Москву, там его готовят в аптеке Шмидта. Возьми рецепт у меня в шкафу, в верхнем ящике. Отдай Ермолаю, пусть едет в Москву и найдет аптеку, которую держит Франц Иванович Шмидт. Там, на рецепте, и адрес записан. Объясни Ермолаю что к чему. Пусть берет себе в попутчики Нила — тот грамоте знает.

Решение пришло к Полине мгновенно, и она, присев перед бабушкиной кроватью, воскликнула:

— Да зачем же Ермолая с Нилом посылать? А вдруг они там что напутают? Лучше я сама поеду! Я-то уж точно ни в чем не ошибусь. А заодно и сВасилисой повидаюсь — может, она тоже даст совет, как тебя лечить.

— Нет, на твой отъезд я не согласна! — запротестовала бабушка. — Если ты уедешь, я еще больше буду волноваться.

— Да какие тут причины для волнения? Я же не на край света еду, до Москвы сорок верст, за день и управимся.

— И не сорок, а все пятьдесят. Сегодня к вечеру только и доедете. Да и как мне тебя отпускать одну?

— Почему ж одну, меня-то Ермолай повезет, а он человек надежный и крепкий. А чтобы тебе было спокойней, еще и Дуняшу с собою возьму. Если за один день не управимся, если лекарство не сразу будет готово, то переночуем на нашей квартире, а завтра — в обратный путь.

Учитывая, что поездки в Москву были нередки, Анастасия Михайловна уже несколько лет снимала там маленькую квартиру на втором этаже доходного дома, и сейчас ей в самом деле было спокойней оттого, что внучке со слугами не придется искать ночлег в городе.

Убедив бабушку в необходимости своей поездки, Полина спешно кинулась собираться. Через полчаса она уже сидела в дорожной карете, подгоняя Дуню, загружавшую в карету узлы с домашней снедью. На облучке важно восседал Ермолай, который всегда был рад поездкам в большой город.

Полина тоже любила перемены, связанные с дорогой, но в этот раз для нее не существовало интересных пейзажей и прочих дорожных впечатлений. Она не слышала ни Дуниной болтовни, ни протяжных песен, которые имел обыкновение напевать в дороге Ермолай. Полностью уйдя в себя, в свои мысли и переживания, девушка угрюмо молчала, словно отгородившись от всего мира.

В Москву прибыли около четырех часов пополудни. Скоро карета уже стояла у подъезда доходного дома, в котором еще при жизни Дениса Андреевича супруги Томские сняли квартиру.

Даже Ермолай и Дуня устали от долгой поездки и летнего зноя, но барышня, казалось, совершенно не замечала дорожных трудностей и неудобств, потому что сразу же, не присев, а лишь осушив залпом стакан воды, решила отправиться по делам. Дуня уговаривала ее хоть немного отдохнуть с дороги, но барышня тут же ее оборвала:

— Недосуг мне отдыхать. Ты оставайся здесь, приберись в квартире, а мне надо срочно заказывать лекарство, чтоб аптекарь как можно скорей его приготовил.

Аптека Шмидта располагалась недалеко от доходного дома, и Полина отправилась туда пешком. К счастью, старый аптекарь был на месте; он помнил Анастасию Михайловну и обещал приготовить лекарство к утру.

Итак, одна из главных задач поездки была выполнена Полиной довольно быстро, но оставалась еще другая, тайная.

Девушка хорошо помнила адрес, данный ей Василисой; улица, на которой жила лекарка, находилась в дальнем конце Москвы, и идти туда пешком молодой барышне было бы неудобно. Здесь уже Полина не могла обойтись без помощи Ермолая. Она сгорала от нетерпения, но все же вынуждена была дать немного времени на отдых кучеру и лошадям.

— А куда вы так торопитесь, барышня? — не удержался от вопроса Ермолай. — К аптекарю же вроде сходили.

— А это не твое дело, куда я тороплюсь, — ответила Полина с неожиданной резкостью. — У меня забот хватает. Повезешь, куда велю.

Полина не хотела говорить слугам, что собирается навестить бывшую худояровскую ключницу. Сознание уязвимости своего положения делало девушку очень осторожной. Она лишь назвала Ермолаю улицу, до которой надо ехать, но не сказала, кто на этой улице ей нужен. Расспросив местных кучеров, как проехать к искомой улице, Ермолай скоро довез барышню туда и, оглядываясь на нее, спросил:

— Так где останавливаться-то? Или дальше ехать?

Дом Василисы был четвертым от угла, а несколько дальше его, на противоположной стороне улицы, Полина заметила торговую лавку и велела кучеру остановиться возле нее.

— Так вы в лавку? Будто бы ближе к дому нельзя было найти, — проворчал Ермолай, помогая барышне выйти из кареты.

Полина, быстро осмотревшись по сторонам, заметила, что во двор Василисиного дома входит здоровенная баба с корзиной. Девушке не хотелось бы беседовать с лекаркой при свидетелях, и она решила немного подождать, покружить возле дома, — возможно, баба скоро уйдет. А еще какой-то непонятный страх, усиленный стыдом и волнением, мешал ей вот так, сразу, являться в дом к Василисе.

И потому для отвода глаз она решила сперва заглянуть в лавку. Перед крыльцом стоял приличный открытый экипаж, — видимо, местная барыня или купчиха подъехала сюда за покупками. Но, войдя в лавку, девушка обнаружила, что владелец экипажа — мужчина. Он стоял спиной к двери и, опершись локтем о стойку, беседовал с приказчиком. Первые же слова, услышанные Полиной, заставили ее насторожиться и, замедлив шаг, остановиться в углу возле дверного косяка. Покупатель спрашивал приказчика:

— А не подскажешь ли, голубчик, где здесь в вашем околотке проживает лекарь Чашкин? У меня управляющий — из старых солдат, знает Чашкина по полку. А сейчас вот заболел и говорит: найдите мне Чашкина, только ему одному доверяю.

— Чашкин Егор Лукич проживали-с через два дома напротив, — ответил приказчик. — Только его теперь выненайдете-с: уж скоро месяц как преставился.

— Вот жалость!.. — вздохнул собеседник. — Но, может, он после себя оставил какого-нибудь ученика или родственника?

— Про учеников не слыхали-с; а сынок его единственный Николай в лекари не пошел-с. Он в полку служит офицером-с, нынче в походе-с. Даже к батюшке на похороны не смог приехать. Но Василиса Лукинична его со дня на день ждут-с.

— Василиса Лукинична?

— Да-с, сестрица покойного. Она тоже лекарка, только больше по женской части-с, ее все знают-с как повивальную бабку.

— Так она одна теперь в доме хозяйничает?

— Одна-с, только еще Федосья при ней — баба здоровая, да бестолковая.

Полину, которая старалась ступать неслышно, собеседники не заметили, но тут в лавке появился второй приказчик, помоложе, и сразу же обратил внимание на посетительницу:

— Наше вам почтение, барышня, проходите, выбирайте товар!

Покупатель тотчас повернулся к Полине и окинул ее пристальным и, как ей показалось, оценивающим взглядом. Это был мужчина лет пятидесяти, но видный, моложавый и явно имеющий претензии нравиться женщинам. Правда, длинные усы и черная с проседью борода придавали его облику что-то купеческое, но по одежде, манере держаться и говорить он был истинный барин.

Быстро осмотрев лавку, Полина обнаружила, что здесь продаются ткани, платки, перчатки, пуговицы и еще какие-то мелочи. Первый приказчик предлагал разговорчивому барину перчатки, а второй указывал Полине на штуки тонкой разноцветной ткани и заливался соловьем:

— Такого шелка, как у нас, вы по всей Москве не найдете! Наша лавка хоть не на главной улице, а к нам сюда самые знатные барыни съезжаются за шелком. Гладите! Настоящий китайский!

Бородатый покупатель сделал пару шагов к Полине и, усмехаясь, заметил:

— Судя по всему, эта лавка находится прямо на Великом шелковом пути.

Полина поддержала его шутку:

— Возможно, ее основал сам Марко Поло.

— О! Приятно встретить на окраине Москвы красивую образованную барышню. — Покупатель приподнял шляпу и слегка поклонился. — Кстати, а я бывал в азиатских местах, где проходил Великий шелковый путь. Я вообще много путешествовал и чего только не повидал на своем веку.

— Что ж, рада за вас.

— Я мог бы рассказать вам много интересного.

— Простите. — Полина отвернулась от навязчивого собеседника и пощупала шелковистую ткань, разложенную на прилавке.

— Так что же, барышня, возьмете материи себе на платье? — спросил приказчик. — Или еще что вам угодно?

Полина подумала, что надо бы сделать какую-то покупку, чтобы ее появление в лавке не выглядело странным.

— Пожалуй, я куплю у вас эту шаль, — сказала она, выбрав большой платок благородной пурпурно-черной расцветки, который подошел бы бабушке.

С некоторой досадой девушка чувствовала на себе прилипчивый взгляд посетителя лавки и уже начала опасаться, что немолодой ловелас вздумает и дальше навязывать ей свое общество. Пока она платила за шаль, бородача позвал первый приказчик:

— Так как же, сударь-с, будете покупать перчатки-с?

— Разумеется. — Скосив глаза на Полину, покупатель подошел к приказчику.

Воспользовавшись этой минутной заминкой, девушка схватила свою покупку и стремительно кинулась к выходу. Кажется, бородач что-то крикнул ей вдогонку, но она даже не оглянулась.

Вскочив в карету, Полина приказала Ермолаю:

— Сворачивай на соседнюю улицу, да побыстрей.

Из окна кареты она оглянулась на крыльцо лавки. Там было пусто. Девушка вздохнула с облегчением, довольная тем, что, по крайней мере, назойливый барин не стал ее преследовать. Впрочем, благодаря его разговору с приказчиком она невольно узнала о том, что Василиса похоронила брата и теперь обитает в доме вдвоем со служанкой, ждет приезда племянника. Полине, желавшей поговорить с Василисой наедине, очень бы хотелось, чтоб даже служанки во время их беседы не было дома.

На соседней улице девушка обратила внимание, что усадьба, примыкавшая тыльной стороной к Василисиному двору, явно принадлежит богатому человеку, и велела Ермолаю спросить у прохожего, чей это дом. Прохожий охотно пояснил, что здесь живет купец Щетинин, разбогатевший на торговле солью и рыбой.

— Поехали дальше! — крикнула она Ермолаю, а через пять или шесть домов приказала ему вновь остановиться.

— Да кого же мы ищем-то, барышня? — удивился кучер.

Но Полина уже заметила впереди трактир и велела Ермолаю остановиться неподалеку от этого заведения, над которым красовалась слегка покривившаяся вывеска «Пирожник», подкрепленная старательно намалеванным изображением румяного пирога.

Ермолай только почесал затылок, помогая барышне выйти из кареты, и совсем уже скучным голосом спросил:

— Да неужто вы в трактир собрались?

— Нет, как тебе такое в голову пришло? — Полина пожала плечами. — Трактир «Пирожник» служит мне приметой. Здесь рядом живет бабушкина старая знакомая, мне надо к ней зайти. А ты ожидай меня в карете, никуда в сторону не отъезжай. Я поговорю с барыней, возьму у нее лекарства и вернусь.

— Так, может, мне вас прямо к дому сопроводить?

— Нет. Эта барыня — гадалка, она велит, чтобы к ней приходили в одиночку, без сопровождения. Жди меня здесь.

Полина пошла вперед и скоро скрылась от глаз Ермолая за выступом ближайшего дома. Оглянувшись, дабы убедиться, что ни кучер, ни какие-либо любопытные прохожие ее не видят, девушка накинула на голову густую вуаль и, свернув за угол, быстрым шагом поспешила к Василисиному дому.

День уже клонился к вечеру, но Полину это не пугало: наоборот, ей хотелось бы, чтоб как можно скорей наступили сумерки, в которых никто бы не разглядел ее лица.

Подойдя к дому лекарки, она слегка замедлила шаг, потом и вовсе остановилась, увидев, что из калитки выходит та самая здоровенная баба, которая давеча входила сюда с корзиной.

Дождавшись, когда баба скроется из виду, Полина быстро юркнула в калитку и закрыла ее за собой. В этот момент из будки выскочил дворовый пес на цепи и громко залаял. Полина невольно вздрогнула и, повернувшись к крыльцу, увидела на ступеньках Василису — строгую, заметно похудевшую, одетую в черное платье, с черным платком на голове.

Сделав к ней два неуверенных шага, девушка откинула вуаль и ломким голосом спросила:

— Ты не узнаешь меня. Василиса?

— Как же не узнать вас, барышня Полина? — Василиса сошла со ступеньки и слегка поклонилась. — Здоровья вам и вашей бабушке.

— И тебе здоровья, Василиса. Приношу свои соболезнования. От соседей я узнала, что брат твой умер. Пусть земля ему будет пухом.

Василиса вытерла глаза кончиком платка и вдруг сказала:

— А у меня было предчувствие, барышня, что вы ко мне скоро приедете.

— Ты же когда-то приглашала меня к себе, вот я и приехала.

— Вы одна или с бабушкой?

— Одна, бабушка осталась в Лучистом. Она заболела, и я приехала в Москву за лекарством. Его здесь в аптеке приготовят на завтра. А я вот пока к тебе пришла поговорить, посоветоваться.

— Что ж мы на пороге-то стоим? Входите в дом, барышня, разговор у нас, видно, будет важный.

— А ты одна в доме?

— Одна. Федосья, работница моя, пошла подсобить своей хворой подружке. А гостей никаких я сегодня не жду, так что можем с вами поговорить без помех.

Полине даже стало неловко оттого, что знахарка, кажется, догадалась о сокровенном характере того дела, которое привело сюда барышню из Лучистого.

Глава восьмая Свидетельница преступления

В доме Василисы все было проникнуто ощущением недавней утраты. Скромно обставленная комната едва освещалась двумя маленькими окнами, которые сейчас и вовсе были задернуты шторами. В этом печальном полумраке еще ярче казались огоньки восковых свеч перед образами. На маленьком столике стоял портрет мужчины, обвитый траурной лентой.

— Это твой брат Егор Лукич? — спросила Полина.

— Да… это его лет десять назад нарисовали, когда он еще служил. — Василиса всхлипнула и перекрестилась. — Царство небесное моему Егорушке, святая была душа…

— Царство небесное, — повторила Полина. — Но ты крепись, не плачь. Тебе еще силы нужны и здоровье, чтобы помочь племяннику. Ты же сама говорила, что он для тебя вместо сына.

— Да, Николушка — мой свет в окне. Жаль, что на похороны он не смог приехать, так был далеко… Но да ведь служба. — Наверное, Егор Лукич тосковал, что редко видит сына? — А он с Николашей виделся незадолго до своей смерти. Полк тогда еще был расквартирован недалеко, в соседней губернии, так Егор и поехал сына навестить, разговор у него был важный к Николаю. Егор уже тогда хворал, а после того, как проехал в жару, да по тряской дороге, и вовсе слег. Вскоре и скончался, а Николаша к тому времени уже был в дальнем походе.

— Ну, не плачь, не плачь. Скоро ведь племянник твой приедет, утешит тебя. — В порыве сострадания Полина даже обняла всхлипывающую Василису за плечи.

Этот жест барышни, видимо, растрогал лекарку, и она, словно спохватившись, всплеснула руками и воскликнула:

— Что же это я, старая квашня, расхныкалась, когда у вас и своих горестей хватает! Хороша я хозяйка, даже не усадила гостью, чаем не напоила.

Василиса придвинула к столу единственное в комнате старое кресло, указала на него Полине, а сама уселась на скамью напротив, но тут же опять вскочила на ноги.

— Не хлопочи, Василиса, — остановила ее Полина. — Чаю мне не надо. Я к тебе по важному делу пришла, давай его сразу и обговорим, а потом почаевничаем, если время останется.

— Да уж я поняла, что тяжкая забота вас гнетет, — вздохнула Василиса, опершись локтями на стол и сложив руки под подбородком. — И не только бабушкина болезнь тому причиной.

— Ты проницательная женщина, Василиса. — Полина невольно отвела глаза от пытливого взгляда хозяйки дома. — Не знаю, с чего и начать… Я даже бабушке пока об этом не говорила. В общем… хочу к тебе обратиться как к знахарке, сведущей в женских недомоганиях.

— Не сомневайтесь, рассказывайте, барышня, — подбодрила ее Василиса. — Если смогу — помогу, и тайну вашу никому не выдам.

— Я верю тебе, Василиса, и хорошо тебя отблагодарю, если поможешь. — Полина слегка замялась, а потом одним духом выпалила: — Дело в том, что у меня уже четыре дня нет месячных, хотя раньше они всегда появлялись четко, день в день. Что бы это значило?

Василиса нахмурилась, сжала губы и, помолчав, рассудительным тоном ответила:

— Это может быть простая задержка, такое случается от волнений, от всяких передряг. А может быть и признак некоторых женских болезней, которые надо лечить. Ну и, конечно, вы, наверное, слыхали, что это может означать беременность.

— Но ведь четыре дня — срок небольшой, это же можно как- нибудь исправить? — невольно вырвалось у Полины.

— Так, значит, вы именно этого и боитесь, — пробормотала Василиса, тяжело вздохнув. — Значит, все-таки было… Не зря я за вас тревожилась. — Она в упор взглянула на девушку и задала прямой вопрос: — Куприян все-таки сделал свое дело?

Полина не в силах была лгать женщине, у которой пришла просить помощи, и потому ответила без утайки:

— Я виновата в том, что поверила ему, но он умел казаться лучше, чем есть на самом деле. А еще наговорил мне о своей несчастной судьбе, о том, как его насильно женили… Но после я узнала… Нет, не буду об этом. Сейчас я хочу одного: чтоб моя беда, мой позор не имели последствий. И пожалуйста, не читай мне морали, Василиса. Я сама себя уже мысленно изругала последними словами. Помоги мне, если можешь, если еще не поздно помочь.

— Да… большое несчастье для девушки нарваться на такого прохвоста, как Худоярский. Но пусть Бог его накажет. А я уж постараюсь вам помочь. Только вы должны мне честно ответить: когда у вас было это дело с Куприяном?

Опустив глаза и теряясь от смущения, Полина сбивчиво пробормотала:

— Первый раз — десять дней назад, второй раз — семь…

— Ну, тогда… пожалуй, есть надежда, что все обойдется. Хотя, конечно, всякое бывает. Но у меня имеется сбор трав, которые уж точно вам помогут. Сейчас принесу и расскажу, как заваривать.

Василиса вошла в смежную комнату, меньше той, в которой принимала гостью. Через открытую дверь Полина увидела, что комната уставлена бутылями, пузырьками, увешана пучками трав.

Скоро Василиса вышла с небольшим платяным мешочком, наполненным измельченной сухой травой.

— Здесь у тебя прямо целая аптека, — кивнула Полина на дверь смежной комнаты.

— Да, мы с покойным братом разбирались в снадобьях почище иных ученых аптекарей, — сказала хозяйка не без гордости. — Это травку начинайте заваривать и пить прямо сегодня. Но, погодите… — Василиса озабоченно взглянула на Полину. — Бледная вы очень. Давайте-ка я на всякий случай осмотрю вашу грудь. Да не стесняйтесь, я же лекарка.

Полина нерешительно потянула шнуровку на своем корсаже. И в этот момент раздался стук в дверь. Вздрогнув, девушка спросила:

— Это, наверное, твоя служанка? А можно, чтоб она меня не видела?

— Спрячьтесь пока за ширмочкой, а я сейчас Федосью выпровожу на кухню.

Василиса указала Полине на дальний угол комнаты, который был отгорожен от окон выступом стены и тонул в полумраке. Там была натянута занавеска, служившая ширмой. Она состояла из двух половин, и в просвет между ними Полина могла видеть происходящее в комнате.

Василиса подошла к двери, спросила:

— Кто там? Ты, Федосья?

Ей ответил мужской голос с грубовато-простонародным выговором:

— Не, я от купца Щетинина, у него жена захворала, лекарства просит.

Василиса отодвинула засов, и в комнату, наклонив голову, вошел бородатый мужик в серой холщовой рубахе.

— Ну, чем она захворала, говори, — поторопила его лекарка.

— Щас, растолкую, дай только с мыслями соберусь, а то еще чего запамятую, — почесал голову мужик.

— Эх, темнота сермяжная, — пробормотала Василиса и пошла к столу.

Посетитель двинулся вслед за хозяйкой, и, когда он попал в полосу света из окна, Полина чуть не вскрикнула от удивления: в этом простом и неловком мужике она узнала франтоватого барина, встреченного сегодня в торговой лавке.

— Так что там стряслось с купчихой? — повернулась к нему Василиса.

И тут случилось неожиданное: мужик выпрямился, глаза его сверкнули, а голос зазвучал уже совсем не по-простонародному:

— А я не о купчихе с тобой пришел говорить, а о том наследстве, которое твой братец у меня украл.

Василиса ахнула, прижала руки к лицу и прошептала:

— Так ты тот самый… который Гридина погубил…

— Ага, ты про меня слыхала. Рассказывал твой братец обо мне, да? Значит, и карту он тебе оставил. Где она?

— Какая карта?

— Та, на которой указано место, где мой клад зарыт.

— Это не твой клад, а чужой! — дрожащим голосом заявила Василиса.

— Чужой, говоришь? — бородач рассмеялся коротким, сухим смехом. — Небось, племяннику его задумала передать? А это видела?

В руке незваного гостя блеснул нож, и Полина чуть не вскрикнула от ужаса, а Василиса, сделав два шага назад, прошептала:

— Разбойник…

— Я за своим пришел, и мне терять нечего. Не отдашь добром — силой возьму, весь твой дом разворочу, но карту найду. Только тебе тогда не жить. Или хочешь, чтоб я и до племянника твоего добрался?

— Нет! — вскричала Василиса и, метнувшись к шкафу, вытащила оттуда рулон, завернутый в бумагу. — Вот эта чертова карта, возьми ее и убирайся из моего дома.

— Так-то лучше, — хмыкнул опасный посетитель. — А это и впрямь та самая карта? Дай-ка я ее рассмотрю…

Он развернул рулон, подошел к свечам и стал разглядывать карту. Его лицо в этот момент оказалось ярко освещено. И вдруг Василиса, всплеснув руками, сдавленным голосом выдохнула:

— Так это вы!.. Узнала я вас, узнала, хоть и бороду отрастили! Память-то у меня не отшибло!

Незваный гость, положив карту на стол, с угрожающим видом двинулся к Василисе и пробормотал сквозь зубы:

— Ах ты, старая ведьма, для тебя же хуже, что ты такая памятливая. Или тебе не терпится попасть в преисподнюю?

— Это ты из преисподней вышел, туда и возвращайся! — крикнула Василиса и, перекрестившись, с поднятыми кулаками сделала шаг вперед.

И в этот момент гость бросился к хозяйке. Василиса стояла спиной к занавеске, и Полине не было видно ее лица, но она услышала хрип, и ей показалось, что бородач душит лекарку. Забыв об осторожности, девушка выбежала из своего укрытия и закричала:

— Не трогайте ее, отпустите!

Василиса повернула к Полине искаженное страхом лицо и прошептала:

— Беги, этот злодей…

Но назвать имя злодея она не успела, потому что в тот же миг рухнула на пол с перерезанным горлом. Убийца, спрятав за спину руку с ножом, в упор посмотрел на девушку и почти спокойным голосом сказал:

— Она сама нарвалась. Могла б еще пожить, если б язык свой глупый придержала. А вас, барышня, я даже рад повстречать. Вы давеча так быстро убежали, что я и познакомиться с вами не успел. А хотелось бы знать, как вас зовут. Интересно также, какая нужда привела вас к этой ловкой повитухе?

Оказавшись лицом к лицу с преступником, державшим за спиной окровавленный нож, Полина почувствовала себя в ловушке. Убийца преграждал ей выход из дома, и было ясно, что так просто он не отпустит свидетельницу преступления, успевшую хорошо разглядеть его наружность. Увидев, как заметались испуганные глаза девушки, бородач с усмешкой продолжал:

— Не бойтесь, я не убиваю молодых и красивых барышень вроде вас. Зачем убивать? Вы пригодитесь мне для более приятных занятий. Только уж вам, милашка, придется уйти отсюда вместе со мной, а потом я увезу вас в одно уютное место, где мы сможем предаться разнообразным наслаждениям. Не бойтесь, подойдите ко мне. Я дам вам таких капель, после которых вас покинут всяческие страхи и сомнения.

Полина с ужасом осознала, что у нее есть только два выхода: либо выпить дурманящих капель и стать игрушкой в руках злодея, либо нарваться на его нож, как Василиса. Девушка с тоской посмотрела на входную дверь, втайне ожидая, что там появится спаситель. Убийца заметил ее взгляд и, словно играя с жертвой в кошки-мышки, чуть отступил в сторону и усмехнулся:

— Не надейтесь, что кто-то войдет. Я запер дверь на засов.

И тут в голове Полины молнией мелькнула мысль: надо вбежать в смежную комнату, где хранятся лекарства! Дверь этой комнаты была незаметна в полумраке, и, если сделать пару шагов назад и вправо…

Чтобы на секунду отвлечь внимание преступника, девушка с удивленным видом глянула через его плечо — словно кого-то увидела на пороге. Бородач непроизвольно оглянулся, и Полина в тот же миг метнулась к укромной двери. Он с руганью кинулся следом, но девушка успела запереться изнутри. Забарабанив кулаками в дверь, убийца прорычал:

— Открывай, не то будет хуже!

Полина, лихорадочно оглядевшись по сторонам, подбежала к единственному в комнате окну и выглянула наружу. Окно выходило во внутреннюю часть двора и располагалось невысоко над землей. Протискиваться в это маленькое оконце придется боком, но это был единственный путь к побегу. Однако убийца тоже мог догадаться о таком пути и перехватить беглянку прямо во дворе. Стараясь отвлечь его внимание хотя бы на несколько секунд, Полина срывающимся голосом сказала:

— Я открою дверь, если вы пообещаете меня отпустить.

— Не бойся, ты уйдешь отсюда цела и невредима, — объявил он в ответ.

— Но вы сказали, что я уйду отсюда вместе с вами, а я так не хочу. — Полина, продолжая говорить, осторожно открыла окно. — Прошу, отпустите меня на свободу! Я никому ничего не расскажу о вас!

— Попробуй только расскажи — тогда и дня не проживешь. Не вздумай также заявлять в полицию, у меня там есть знакомые, которые живо мне обо всем доложат. Поняла?

— Да, да, я все поняла и буду молчать, — громко пообещала Полина, становясь на скамейку и влезая на подоконник.

— Имей в виду: я хорошо запомнил твое личико и найду тебя из-под земли, если обманешь, — прогудел за дверью угрожающий голос. — И не зли меня, а то выломаю дверь, тогда уж не жди поблажки. Ну же, открывай, обещаю тебя отпустить.

— Поклянитесь! — крикнула Полина и в следующую секунду, оцарапав руки и ноги, выпрыгнула из окна наружу.

Оказавшись во дворе, девушка сразу же решила, что бежать к калитке Василисиного дома нельзя, — там могут дежурить сообщники злодея. Она бросилась в сторону смежного двора, выходившего на другую улицу. Вместо изгороди на границе владений был лишь густой кустарник вперемежку с сарайчиками, увитыми диким виноградом, и Полина без особого труда проникла в соседний двор. Она вспомнила, что здесь живет некий купец Щетинин, и в первую секунду хотела кинуться к нему за помощью. Но потом у нее в ушах прозвучали угрозы бородатого убийцы, который говорил, что найдет свидетельницу из-под земли, что даже обращение в полицию ей не поможет, — и девушке стало страшно обнаруживать себя. Убийца пришел в дом Василисы, назвавшись купеческим слугой, и потому нельзя было исключить, что он знаком со Щетининым. Мысль об этом заставляла Полину быть вдвойне осторожной. Она пробралась через купеческий двор, прижимаясь к деревьям, — благо, вечерний сумрак делал ее незаметной. Ворота были открыты, в них въезжала телега, запряженная волами. Пока двое мужиков возле телеги о чем-то спорили, Полина бочком выскользнула на улицу. Вслед раздался громкий собачий лай, но теперь он был ей уже не страшен. Накинув на голову вуаль, девушка почти бегом устремилась по полутемной улице в сторону трактира «Пирожник».

Ермолай, ожидая молодую хозяйку, задремал на облучке, и Полина, толкнув его в бок, скороговоркой произнесла:

— Поехали домой, да побыстрее!

Садясь в карету, девушка огляделась по сторонам, дабы убедиться, что за ней никто не гонится и не следит.

В карете она немного отдышалась, сердце ее сменило бешеный ритм на более ровный. Пережитый ужас мешал ей собраться с мыслями, и девушке понадобилось немалое усилие воли, чтобы заставить себя трезво рассуждать. Полина с жестокой ясностью осознала, что сегодня к ее несчастьям прибавилось еще одно: оказавшись свидетельницей преступления, она сама едва не стала жертвой и теперь должна опасаться встречи с убийцей. Он не знает ее имени и адреса, но хорошо запомнил лицо, и, если судьба еще раз случайно сведет их в одном месте, то вряд ли такой безжалостный преступник ее пощадит.

Полина вспомнила перерезанное горло Василисы, окровавленный нож в руках убийцы и, схватившись за голову, застонала. Ее мучило собственное бессилие. Врожденное чувство справедливости подсказывало что-то предпринять для поимки злодея, но страх и растерянность подавляли ее волю. Она опасалась обратиться к служителям закона, помня слова убийцы о том, что в полиции у него есть свои люди. К тому же обращение в полицию могло обернуться долгим разбирательством и чиновничьей волокитой, а Полина должна была спешить в поместье, к больной бабушке, которая ждала из Москвы не столько лекарств, сколько благополучного возвращения внучки. После мучительных колебаний Полина решила, что Бог рано или поздно покарает злодея, а она сама не должна вмешиваться в это дело, пока не посоветуется с кем-то сильным и мудрым. Но кому, кроме бабушки, она решится рассказать о своем злосчастном посещении худояровской знахарки? Ни родственникам, ни соседям Полина не могла открыть всей правды. А бабушка больна, и ей тем паче нельзя давать повода для лишних волнений.

Девушка вдруг вспомнила, что так и не успела взять приготовленную Василисой траву, — и новая волна страха захлестнула ее. «Я сегодня ничем не облегчила, а, наоборот, лишь усугубила свою участь», — подумала она, цепенея от ощущения безысходности. В какой-то момент Полине даже захотелось умереть — просто уснуть и не проснуться, чтобы сам собой исчез груз неразрешимых проблем.

Она тут же мысленно обозвала себя малодушной дурой, встряхнулась, потерла пальцами виски и выглянула в окно кареты. Дом был уже близко. Девушка вздохнула, представив, насколько мучительной и бессонной будет для нее предстоящая ночь в этом доме.

И вдруг она почувствовала какую-то перемену в своем теле. Насторожившись и боясь поверить, что это случилось, девушка едва дождалась момента, когда карета наконец остановилась.

Стремительно взлетев по лестнице на второй этаж, Полина оттолкнула вышедшую ей навстречу Дуню и закрылась в своей комнате. Здесь она дрожащими руками приподняла подол юбки — и тут же вздох облегчения вырвался из ее груди. Никогда еще вид собственной крови не вызывал у Полины такого ощущения свободы. Она сама себе показалась птицей, вырвавшейся из сетей. А еще ей подумалось, что пережитые потрясения исполнили роль той самой травы, которую она так и не взяла у Василисы. А может, задержка месячных была лишь жестоким уроком судьбы, решившей раз и навсегда оградить девушку от порочной любви.

Когда через несколько минут Дуня осторожно заглянула в комнату, то увидела, что барышня стоит на коленях перед иконой Богородицы и со слезами на глазах шепчет ей благодарственные молитвы и какие-то обещания. Горничная и сама растерянно перекрестилась, потому что такая истовость обычно рассудительной барышни показалась ей странной.

Утром Полина проснулась раньше всех, — да она почти и не спала, мучилась то кошмарными, то тревожно-просветленными сновидениями, — и тут же принялась собираться в дорогу. Она не хотела лишней минуты оставаться в Москве, где ее мог выследить или случайно встретить бородатый убийца, лицо которого теперь уж вряд ли сотрется из ее памяти.

Даже в аптеку Шмидта Полина пошла, накинув на лицо вуаль и настороженно оглядываясь по сторонам. Она боялась, что ей теперь вообще придется жить с оглядкой.

Лекарство было готово, и, получив его, девушка тут же вскочила в карету, где уже сидела сонная Дуня, недовольная тем, что барышня слишком торопится уехать из города.

Но одна мысль не отпускала Полину, не позволяла ей покинуть Москву, так ничего и не узнав.

Ермолай немного удивился, когда барышня велела ему снова ехать на ту улицу, где она вчера посетила торговую лавку.

Из окна кареты Полина увидела большое скопление людей возле дома Василисы. В толпе мелькнуло несколько полицейских мундиров. Все указывало на то, что убийство уже обнаружено. Но вот найден ли убийца? Первым побуждением Полины было приблизиться к толпе и узнать о подробностях происшествия. Но потом она поняла, что это опасно, что в толпе может находиться никем не узнанный убийца, от которого не скроешься и под вуалью.

Полина решила, что будет безопасней узнать новости в лавке. Предлог, чтобы зайти туда, она нашла быстро: сказала приказчикам, что к купленной накануне шали хотела бы приобрести еще и веер под цвет. Один из приказчиков кинулся показывать ей веера, а другой в это время с любопытством наблюдал из окна за домом Василисы.

Полина словно между прочим спросила:

— А что это у вас на улице за толпа? Там, вроде, и приставы мелькают. Наверное, вора поймали?

— Хуже, барышня, хуже, — сказал приказчик, почему-то понижая голос. — Тут у нас убийство-с произошло.

— Да что вы? — всплеснула руками Полина, изображая испуганную барышню, готовую хлопнуться в обморок. — Какой ужас! И кого же убили?

— Василису, сестру лекаря Егора Чашкина, зарезали-с ножом насмерть. — Приказчик вздохнул. — Бедный его сынок Николай Егорович: только отец скончался, а тут и тетку убили-с…

— А убийцу нашли? — спросила Полина, оглядываясь по сторонам, словно в лавке мог кто-то прятаться.

— Не нашли-с, но Федосья, служанка-с, видела этого злодея. Она вчера вечером-с возвращалась, только в калитку зашла-с, а ей навстречу мужик выскакивает. Толкнул ее так, что она упала, а сам побежал. Другая, может, на ее месте и разбилась бы, но Федосья-то баба здоровая-с. Она тут же подхватилась на ноги и заголосила на всю улицу. Люди скоро сбежались, но злодея того и след простыл-с. Говорят, будто его на углу закрытая коляска ждала-с.

— Ну а хоть приметы убийцы служанка разглядела?

— Да какие приметы-с? Мужик в рубахе, патлатый, с бородой-с, глаза страшные-с. Похож на настоящего разбойника из лесу.

— А за что же он убил бедную женщину?

— Да, видать, ограбить хотел, а потом и дом поджечь-с. В доме все разбросано было, одна дверь выломана, свеча сброшена на пол, подстилка уже начала гореть-с. Федосья едва успела потушить пожар-с.

— Ограбить, говоришь? Да разве Василиса была богата?

— Ну, может, какие-то денежки ей братец и оставил-с, но немного-с. Однако ж разбойник, наверное, думал-с, что у нее что-то припрятано-с.

— А почему все решили, что убийца — разбойный мужик, а не какой-нибудь переодетый барин? — осторожно намекнула Полина.

— Ну, как же? Косматый, в рубахе, с бородой…

— Да мало ли знатных господ, которые носят бороды? Вот хоть вчера здесь, в вашей лавке, был такой покупатель.

— Да, верно… — приказчик почесал затылок и слегка призадумался. — А тот вчерашний барин чего-то нас тут про семейство Чашкина расспрашивал-с. Как думаешь, Кузьма, рассказать о нем приставам? — обратился он ко второму приказчику.

Тот, отвлекшись от окна, с расстановкой ответил:

— Ну, ежели спросят — расскажем, а сами не будем называться. Приставы-то, небось, всех соседей будут расспрашивать, да и в нашу лавку заглянут-с.

Полина подумала, что и вправду в лавку скоро могут зайти полицейские, встречаться с которыми ей вовсе не хотелось, и она, расплатившись за веер, поспешила удалиться.

Теперь, после разговора с приказчиками, у нее хотя бы появилась надежда, что приставы могут пойти по верному следу. Впрочем, вряд ли служители закона станут много трудиться, чтобы найти убийцу простой женщины.

Покидая роковую улицу, Полина еще раз оглянулась на толпу возле дома и заметила фигуру в офицерском мундире. «Наверное, приехал племянник Василисы, — подумала девушка. — Может, хоть он похлопочет, чтобы убийство тетки было раскрыто».

По пути из Москвы в Лучистое Полина, мысленно войдя в роль судейского чиновника, размышляла об обстоятельствах преступления.

Она вспомнила, что бородач требовал у Василисы карту, на которой отмечено место клада, будто бы оставленного ему в наследство, а Василиса заявляла, что это не его клад, а чужой. Отсюда можно было сделать вывод, что злоумышленник пытался отобрать чужое достояние, но ему это не удалось, поскольку карта каким-то образом попала в руки Чашкину. Еще Василиса говорила, что незваный гость погубил некоего Гридина — возможно, того человека, которому принадлежала карта. Но ведь напоминание о Гридине не встревожило пришельца, — он был озабочен лишь тем, чтобы получить карту. Кажется, он даже не собирался убивать Василису, когда она под угрозой отдала ему ценный свиток. Ярость убийцы была вызвана тем, что женщина, присмотревшись, кого-то в нем узнала. Видимо, именно это показалось ему самым опасным. А Василисе не хватило одной секунды, чтобы назвать имя преступника. Если бы Полина знала круг знакомых лекарки и ее брата, она могла бы сейчас строить какие-то догадки и, возможно, даже прийти к правильному выводу. Но неосведомленность и неизвестность делали ее беспомощной.

Девушка подумала о том, что когда-нибудь непременно должна встретиться с Николаем Чашкиным и рассказать ему о подробностях гибели его тетки — может, он догадается, кем был убийца. Но сделать это Полина могла лишь после того, как бабушка выздоровеет и согласится на участие внучки в опасном деле, связанном с семьей Чашкиных.

Размышляя о горестных событиях в этой семье, Полина старалась отвлечься от мыслей о собственных бедах и разочарованиях — как прошедших, так и тех, которые, возможно, еще уготовила ей судьба.

Глава девятая Друзья по несчастью

Уже через два дня после возвращения Полины из Москвы Анастасия Михайловна почувствовала себя значительно лучше и, едва окрепнув, тут же позвала внучку для серьезного разговора.

Теперь пожилая дама уже не лежала, а сидела, обложенная высокими подушками, и цвет ее лица заметно улучшился, а глаза приобрели характерный для нее живой блеск, который особенно радовал Полину, поскольку свидетельствовал о бодром состоянии духа бабушки.

— Ну, рассказывай, красавица, как съездила в Москву, — велела Анастасия Михайловна. — Только все рассказывай, без утайки.

— Да что рассказывать-то? — смутилась Полина, удивленная необъяснимой проницательностью бабушки. — Я ведь тебе уже говорила, что съездила благополучно, аптеку Шмидта нашла быстро. Или, может, лекарство тебе не подошло?

— Нет, лекарство хорошее, спасибо тебе и Францу Ивановичу. Если б не лекарство, я б еще долго в постели валялась и с тобой бы сейчас так бодро не говорила. А вот ты, милая моя, видно, многого мне недоговариваешь. Может, объяснишь своей старой бабке, какую гадалку ты искала в Москве возле трактира «Пирожник»?

— Ах, вот оно что, — пробормотала Полина. — Значит, это Ермолай тебе доложил…

— Не он доложил, а я его расспросила. Мои слуги не имеют привычки от меня что-либо утаивать. Ну, так зачем тебе понадобилась гадалка? Ты хотела поворожить на Куприяна?

— Нет, разумеется, нет! Полина чуть ли не с гневом отвергла подобное предположение. — Да я вовсе и не ходила ни к какой гадалке, я просто так сказала Ермолаю, для отвода глаз. На самом же деле я собиралась пойти к Василисе… правда, так и не дошла.

— К Василисе? А зачем это было скрывать от Ермолая? Ты ведь шла к ней за травами для меня? Или… — Анастасия Михайловна вдруг замолчала, пораженная внезапной догадкой. — Да… говорят, Василиса известна в Москве как повивальная бабка и лекарка по женским делам. Уж не ходила ли ты к ней за советом и помощью для себя? Признавайся, не молчи! Все равно я не успокоюсь, пока не узнаю всей правды.

— Бабушка, да я и не могу от тебя ничего скрывать, я только не хотела навредить твоему здоровью, тебе же нельзя волноваться!

— А я волнуюсь гораздо больше из-за неизвестности, чем из-за правды. И я уже достаточно окрепла, чтобы поговорить с тобой откровенно. Расскажи все, как было. И себе душу облегчишь, и мне.

Полина уже внутренне приготовилась рассказать бабушке о своей злосчастной связи с Киприаном, которая едва не закончилась беременностью. Девушка согласна была выслушать любые упреки, согласна была наложить на себя самую суровую епитимью, чтобы искупить свой грех. Но она не осмеливалась посвятить бабушку в страшные подробности своего визита к Василисе. Известие о том, что судьба столкнула внучку лицом к лицу с безжалостным убийцей, могло оказаться чрезмерным даже для сильного духа Анастасии Михайловны. И Полина решила пока об этом промолчать, ограничиваясь лишь откровенностью — и без того достаточно болезненной — о своих любовных разочарованиях. Опустив голову, она сбивчиво призналась:

— Я ходила к Василисе, потому что… потому что у меня на несколько дней была задержка месячных, и я хотела узнать… Что?..

Увидев, как вытянулось и побледнело бабушкино лицо, Полина тотчас поспешила добавить:

— Но мне не понадобился ее совет, у меня в тот же вечер все началось и прошло благополучно! Ты только не волнуйся, пожалуйста, с моим здоровьем уже все в порядке!

— А почему тебя настолько встревожила эта задержка, что ты даже мне не рассказала? Значит, было отчего тревожиться?

Под строгим и проницательным взглядом бабушки Полина не могла солгать. Теребя в руках платок, она пробормотала:

— Я виновата, прости меня. Не послушалась твоих советов, неосторожно и глупо влюбилась…

— Худоярский взял тебя силой или увлек? — Голос Анастасии Михайловны прозвучал резко, отрывисто.

— Он слишком хитер, чтобы применять силу. Конечно, он увлек меня, обманул, вызвал жалость своим рассказом о несчастной женитьбе и других бедствиях…

— Каков злодей!.. Ему, мерзавцу, вечное проклятие зато, что обидел сироту. А ты… ты от меня все скрывала, все таила в себе? Я-то думала, что ты во мне видишь друга, а оказалось…

— Бабушка, конечно, ты мой самый лучший друг! — воскликнула Полина, поцеловав Анастасию Михайловну в обе щеки. — Но я ведь боялась тебя испугать, растревожить! А еще боялась, что ты запретишь мне ехать к Василисе и брать у нее те особые травы…

— И запретила бы! Если бы оказалось, что ты беременна, пусть даже от такого негодяя, как Куприян, я не позволила бы тебе вытравить плод. Это грех, и это повредило бы твоему здоровью. Или ты думаешь, что твоя старая бабка не может быть выше молвы, выше предрассудков? — Анастасия Михайловна тяжело вздохнула. — Эх, милая моя Полинушка… Разве я когда-нибудь была ханжой и учила тебя прятаться от жизни? Разве я запрещала тебе читать откровенные книги — такие, как «Опасные связи», например? Я-то думала, что ты станешь умнее, научишься разбираться в людях. Неужели ты не заметила, что Куприян и Иллария похожи на виконта де Вальмона и маркизу де Мертей из «Опасных связей»? Что они так же играют судьбами людей и все вокруг разрушают? Но, видно, книжного опыта не хватит, пока не наберешься своего…

Я сама не знаю, как все произошло… словно меня опоили. Впрочем, Киприан действительно дал мне вина в своей беседке. Теперь я думаю, что в это вино было что-то подмешано. Мне вообще кажется, что Иллария и Киприан знают толк во всяких зельях.

— А если вдруг?.. — прошептала Анастасия Михайловна и, прижав руку к лицу, на несколько мгновений замолчала. Если вдруг твое подозрение верно, тогда и мне кое-что кажется подозрительным. Почему Екатерина Павловна, приехав в Погожино, такразболелась и быстро умерла? Не потому ли, что оказалась поблизости от худояровских помещиков, которые хотели ее скорой кончины? Наверняка Иллария ухитрилась что- то передать к столу Екатерины Павловны. Ведь проходимцы не знали, какое завещание оставила Дуганова, и надеялись после ее смерти прибрать к рукам Алешино наследство.

— Может, они и сейчас еще на это надеются, — пробормотала Полина, вспомнив разговор Илларии и Киприана. — Так ты подозреваешь, что Екатерина Павловна умерла не своей смертью? Но ведь она болела.

— Думаю, что ей помогли умереть. Она бы, наверное, могла выздороветь. Мне ее скоропостижная кончина сразу показалась странной. Но тут ведь такое дело, что не докажешь, можно только догадываться. Скорей бы уж эти негодяи продавали Худояровку и убирались бы из наших мест куда-нибудь подальше, а то ведь сколько бед еще могут наделать. И за тебя я боюсь. Вдруг он снова ради забавы начнет…

— Нет-нет, бабушка, даже не думай! — решительно прервала ее Полина. — То, что со мною случилось — урок мне на всю жизнь. Меня уже никто с толку не собьет. Мой грех — я и расплачиваться буду. Теперь у меня одна дорога — в монастырь.

— В монастырь? Что это ты надумала? Из-за какого-то подлеца на всю жизнь отгородиться от мира? Разве ты чувствуешь что твое призвание — быть монахиней?

— А разве у меня есть другой выбор?

— Да, есть. Ты можешь выйти замуж, стать матерью — и забыть своего совратителя как дурной сон.

— Замуж? А как я посмотрю в глаза своему мужу? Если он узнает о моем позоре, то всю жизнь будет меня попрекать.

— Не все мужчины таковы; ты можешь встретить хорошего, доброго человека.

— Доброго человека? — Полина горько усмехнулась. — Да много ли их на свете — добрых людей? Порой мне кажется, что они живут где-то в других мирах, а нашим миром правят только злые люди…

— Ты еще слишком молода, чтобы так мрачно смотреть на жизнь. Пройдет время, и твоя боль притупится, потом и вовсе исчезнет. Не одну тебя постигло такое разочарование. Если бы все девушки, пережившие несчастную любовь, уходили в монастыри, то и население мира скоро бы уменьшилось вдвое, некому было бы детей рожать. — Анастасия Михайловна ободряюще улыбнулась и погладила Полину по щеке. Но через несколько мгновений ее лицо вновь омрачилось тревогой, и, пытливо заглядывая внучке в глаза, она спросила: — Или ты опять от меня что-то скрываешь? Может, тебя огорчил разговор с Василисой? Что она тебе сказала? С твоим здоровьем все в порядке? Признавайся, не таи.

— Ах, бабушка, дело тут не в моем здоровье. — Полина тяжело вздохнула. — Не хотела я тебе говорить, но ты ведь все равно рано или поздно узнаешь. В доме Василисы — беда. Недавно брат ее умер, а потом Василису зарезал неизвестный злодей. Я узнала об этом в торговой лавке напротив дома Пашкиных. Так что ничего ни сказать, ни посоветовать бедная лекарка мне уже не могла.

— Василису зарезали?.. — прошептала Анастасия Михайловна, сжав руки на груди. — Но за что? Кому она мешала?

— Говорят, ее зарезал грабитель, который что-то искал в ее доме.

— Наверное, забрал те жалкие гроши, которые она копила для своего племянника. Бедная женщина. — Анастасия Михайловна перекрестилась. — Пусть Бог накажет злодея.

— Может, Бог его и накажет, но до этого преступник еще много бед успеет натворить.

— Да… рассеянно кивнула бабушка, и вдруг одна мысль заставила ее встрепенуться и, порывисто обняв внучку, воскликнуть: — Боже, какое счастье, что ты не оказалась у Василисы одновременно с убийцей!

— Ты не волнуйся, бабушка. — Полина через силу улыбнулась, стараясь успокоить Анастасию Михайловну, но при этом чувствуя гнетущую тяжесть на душе оттого, что не с кем поделиться убийственной тайной.

После разговора с бабушкой Полине не стало легче: напротив, новые проблемы и сомнения добавились к прежним. Слова Анастасии Михайловны о том, что Екатерина Павловна могла умереть не без помощи Худоярских, заставили Полину вспомнить подслушанный разговор Илларии и Киприана, и она вновь пришла к выводу, что надо бы предупредить Алексея Дуганова о хитром плане, с помощью которого его собираются ограбить.

Вначале Полина решила написать Дуганову письмо, но потом раздумала излагать столь опасные сведения на бумаге. Да и трудно было бы в письме объяснить, каким образом ей стали известны намерения Худоярских. Пожалуй, для доверительного разговора нужна была встреча с глазу на глаз, но поехать в Погожино самой, без бабушки, Полине казалось неудобным, а бабушка еще недостаточно окрепла для поездки. Оставалось только пригласить Алексея в Лучистое, но сделать это от своего имени и без ведома Анастасии Михайловны девушка опять же не могла.

Повздыхав и мысленно посетовав на цепь условностей, мешающих просто сделать доброе дело, Полина решила немного подождать. Впрочем, в глубине души она сознавала, что сама для себя выстраивает эту цепь, чтобы отстраниться от всего того неприятного и стыдного, что было связано для нее с Худояровкой. Полине хотелось бы, чтоб все решилось» само собой, чтоб Алексей Дуганов и без ее помощи не дал себя обмануть, чтоб Иллария с Киприаном поскорее продали свое проклятое поместье и навсегда исчезли бы из ее жизни.

Стараясь уйти от тягостных раздумий и сомнений, девушка весь день посвятила хозяйственным хлопотам, даже собственноручно варила сливовое варенье, чем заслужила похвалу бабушки и поварихи Анисьи.

А ближе к вечеру, когда спала дневная жара, в Лучистое вдруг нагрянули помещики Воронковы, которые всегда являлись в гости внезапно. Полина не успела придумать важный предлог, чтобы скрыться, и теперь долг вежливости заставлял ее присутствовать в гостиной при чаепитии и по мере сил принимать участие в разговоре. Впрочем, ей стараться не приходилось: Воронковым было достаточно, чтобы их просто слушали и время от времени кивали и произносили междометия. Бабушка, зная нелюбовь внучки к подобным гостям, уже сама была готова отослать ее из гостиной с каким-нибудь поручением, как вдруг разговор перешел к предмету, который не мог не заинтересовать хозяек дома.

— А вы не слыхали, что Худояровка будто бы продается? — спросила Улита Гурьевна, энергично обмахиваясь веером. — По мне, так удивительно, что нашелся покупатель на это проклятое поместье.

— Отчего ж не купить, если за небольшую цену? — покашляв, рассудил ее супруг. — Не все же люди верят сказкам о привидениях.

— Говорят, в Англии даже модно иметь в доме привидения, — с усмешкой заметила Томская. — Может, этот покупатель — иностранец?

— Не знаю, я его не видела, только слышала о нем, — сказала Воронкова. — Приехал какой-то человек в Худояровку, говорят, что с виду — важный барин.

— А почему вы решили, что это покупатель? — спросила Анастасия Михайловна.

— А Худоярский сам так объявил своему управляющему, а тот уже нашему рассказал по секрету, — пояснила Улита Гурьевна. — Да, кстати, Киприан всех прежних слуг повыгонял, даже ключника Терентия, который еще смолоду у Якова Валерьяныча служил. Терентий теперь пошел жить к своему двоюродному брату на постоялый двор в Косино. Да, новый-то хозяин Худояровки старых слуг не любит. Может, потому, что опасается при них разные темные делишки проворачивать.

— Так уж прямо и темные, — усмехнулась Анастасия Михайловна.

— А что ж вы думаете? — округлила глаза Воронкова. — Мы же не знаем, какое прошлое было у Киприана, чем он занимался до того, как приехал в Худояровку. А я вот думаю, что и с этим покупателем дело нечисто. Наш садовник вчера вечером подсмотрел, как Киприан со своим гостем что-то копали на краю Худояровки. Издали он не разобрал, что к чему, но мы с мужем заподозрили, что они кого-то убили и закапывали тело. Может, этот гость — сообщник Худоярского по прежним делам?

— А может, вашему садовнику просто померещилось? — предположила Анастасия Михайловна. — Вы же, помнится, говорили, что он иногда любит крепко выпить.

— Вот и я так подумал, — сказал Воронков. — Но Сенька наш клялся-божился, что ничего в тот день не пил.

Анастасия Михайловна не приняла всерьез зловещие выводы соседей, а для Полины они явились последней каплей, переполнившей чашу ее сомнений. Едва дождавшись ухода Воронковых, девушка тотчас обратилась к Анастасии Михайловне:

— Бабушка, подскажи мне, как поступить. Чем больше я узнаю о Худоярских, тем опаснее они мне кажутся. Эти люди способны на любое преступление. И если я уверена, что одному человеку они готовят подлую ловушку, должна ли я его об этом предупредить?

— А какого человека ты имеешь в виду? — насторожилась Томская.

Полина поведала о своих опасениях за судьбу Алексея Дуганова.

— Да, эти хитрецы могут обобрать Алешку, даже завещание Екатерины Павловны тут не поможет, — вздохнула Анастасия Михайловна.

— Но как быть? Поехать в Погожино, чтобы поговорить с Дугановым, мне неудобно, а доверять такие сведения бумаге я бы не хотела. Может, ты что-то посоветуешь?

— Надо пригласить Алексея к нам и все ему рассказать.

— Как я могу пригласить человека, с которым почти незнакома?

— Конечно, ты не можешь. Я его приглашу.

— И что мы ему объясним, когда он приедет? Я же не могу рассказать, что была в Худояровке и подслушивала разговор Киприана с женой.

— Скажешь, что услышала этот разговор случайно, когда гуляла в роще поблизости от Худояровки.

— Но это будет звучать неправдоподобно, такому может поверить лишь последний простак.

— А Дуганов и есть простак, если избрал предметом обожания такую, прости господи, сукину дочь, как эта Иллария.

Полина не стала объяснять бабушке, что инфернальное очарование Илларии способно ослепить не только простака, но и самого умного мужчину.

— Ладно, бабушка, будь по-твоему. — вздохнула она. — Поверит Дуганов или не поверит — это уж как ему угодно, а мой долг его предупредить. Так ты пошлешь записку с приглашением?

— Сейчас уже вечер, а завтра с утра пошлю в Погожино Ермолая с запиской.

После принятого вместе с бабушкой решения Полина почувствовала себя спокойней. Ей почему-то казалось, что, предупредив об опасности другого человека, она отчасти поможет и себе.

Видимо, рассказ Воронковых все же подействовал на впечатлительную натуру Полины, потому что ночью в ее беспокойном сне мелькали мрачные картины: Киприан при свете луны убивает ударом лопаты какого-то человека в военном мундире (Полине почему-то подумалось, что это Николай Чашкин), а затем вместе с помощником бросает его в вырытую яму. Лицо помощника было в тени, но Полина вдруг поняла, что он — тот самый бородатый убийца Василисы.

Проснувшись, девушка еще тверже укрепилась в своем решении предупредить Алексея Дуганова. Вспомнила она и о бедном Николае Чашкине, и, хотя его судьба никак не была связана с худояровскими делами, Полина чувствовала смутное беспокойство оттого, что не может встретиться с Чашкиным и рассказать ему правду о гибели его тетки.

Сразу же после завтрака Анастасия Михайловна послала Ермолая с запиской к Дуганову.

Полине с утра не сиделось на месте, и вскоре после отъезда Ермолая она вышла прогуляться по саду, да как-то незаметно дошла до той самой скамьи, с которой когда-то впервые увидела Киприана.

Сейчас ей хотелось бы повернуть время вспять, чтобы в тот злополучный день они с Наташей пришли сюда несколькими минутами позже и не увидели бы молодого хозяина Худояровки. Кто знает, как упала бы карта судьбы, не появись тогда на дороге привлекательный и окутанный тайной новый сосед…

Окинув рассеянным взглядом пространство почтового тракта, Полина вдруг встрепенулась: из-за деревьев на дорогу выехал всадник. Первые несколько секунд она не могла его разглядеть, и ей стало страшно, что история повторяется, что на дороге вновь появился Киприан. Но, когда всадник подъехал поближе, Полина поняла, что это не он, а еще через мгновение узнала Алексея Дуганова, который сегодня был не в мундире, отчего издали она и приняла его за другого.

Немного удивленная, что он откликнулся на приглашение так быстро, даже опередил посланного к нему с запиской Ермолая, Полина сбежала с пригорка ему навстречу. Дуганов, увидев девушку, остановил коня и вежливо приподнял шляпу. Полина, еще не приблизившись к нему, с расстояния в несколько шагов воскликнула:

— Алексей Кондратьевич, как хорошо, что я вас повстречала именно здесь!

— Добрый день, Полина Евгеньевна, очень рад вас видеть, — пробормотал явно удивленный Дуганов.

— Мне хотелось бы поговорить с вами еще до того, как вы увидитесь с моей бабушкой. И, поверьте, разговор у меня к вам очень серьезный и неотложный.

— Ну, если неотложный… — Дуганов спрыгнул с коня и осмотрелся вокруг. — Но как-то неудобно говорить посреди дороги.

— Да, действительно… Пойдемте в рощу, там можно поговорить без свидетелей.

Они свернули с дороги под укрытие зеленых зарослей. Дуганов привязал лошадь к дереву и прошел несколько шагов следом за Полиной. Набравшись, наконец, решимости для откровенного разговора, девушка резко повернулась к собеседнику и, запинаясь, объявила:

— Алексей Кондратьевич, вам угрожает опасность. Я случайно узнала об этом. Так вышло, что я невольно подслушала двух людей, которые говорили о вас.

— И кто же были эти люди?

— Иллария и Киприан Худоярские.

— Вот как? И вы подслушали их случайно?

Полина уже готова была повторить версию, предложенную бабушкой: о том, как гуляла в роще поблизости Худояровки и стала невольной свидетельницей разговора Киприана с Илларией. Но, глядя в умные, проницательные глаза собеседника, она вдруг поняла, что не сможет ему солгать, да он и не поверит ее беспомощной выдумке. И тогда Полина решилась рассказать всю правду. Был ли это внезапный порыв откровенности или в глубине души она давно, хоть и неосознанно, жаждала открыться человеку, который тоже пострадал от несчастной любви, — как бы там ни было, но девушка без утайки поведала историю своих отношений с Киприаном. Она говорила быстро, сбивчиво, не глядя в лицо Алексею, и закончила свой рассказ словами:

— Так и получилось, что я подслушала их разговор и потом решила, что должна открыть вам глаза на правду. Вас ведь могут обмануть, воспользовавшись какой-нибудь доверчивой или, наоборот, продажной девицей, на которой вы женитесь, чтобы вступить в права наследования. Ну вот, теперь вы все знаете…

Несколько секунд длилась пауза, во время которой Полина готова была сквозь землю провалиться от стыда. Потом Алексей медленно, глухим голосом произнес:

— Значит, вы отдались Киприану, а он не оценил вашей любви.

— Также, как Иллария не оценила вашей. Уж простите за откровенность, но мне известно, что вы уже несколько лет фатальным образом влюблены в эту женщину.

— Выходит, мы с вами — друзья по несчастью? — Алексей рассмеялся, и это был горький смех.

— Да… — вздохнула Полина. — И у Худоярских даже мелькнула мысль использовать меня для того, чтобы прибрать к рукам ваше наследство. Киприан ведь уверен в своей власти надо мной, а Иллария — над вами.

— А вы, сударыня, уверены, что снова не поддадитесь чарам Киприана?

— Уверена. — Полина даже удивилась, как твердо прозвучал ее голос. — Особенно теперь, когда почти не сомневаюсь, что Иллария и Киприан способны на любое злодейство. Вот сейчас я вспомнила, как они говорили о моей бабушке, и мне стало страшно за нее. Ведь, если бы она оказалась помехой в их намерении прибрать к рукам ваше наследство, они бы могли ее даже… отравить. Мне кажется, Худоярские разбираются во всяких зельях. Без сомнения, Киприан что-то подмешивал мне в вино. А уж убрать с дороги пожилую больную даму, которая им мешает…

Своими словами Полина старалась намекнуть также и на подозрительно скорую смерть Екатерины Павловны. Искоса наблюдая за лицом Алексея, она заметила, как потемнели его глаза и заходили желваки на скулах.

— А о моей матери они что-нибудь говорили? — спросил он резко.

— Они называли ее старой ведьмой и хитрой бабой.

— Дьявол!.. Но это еще ничего не доказывает… — пробормотал он и, отвернувшись от собеседницы, несколько раз стукнул кулаком по дереву.

Молчание немного затянулось, и Полина, чувствуя неловкость, осторожно заметила:

— Я понимаю, что огорчила вас своим рассказом, но… но ведь всегда лучше знать правду, даже горькую. Мне кажется, я исполнила свой долг. Именно ради этого мы с бабушкой и позвали вас в гости. И хорошо, что вы приехали так быстро, я успела поговорить с вами наедине. При бабушке у меня бы не хватило духу быть такой откровенной.

— Вы звали меня в гости? — Дуганов посмотрел на Полину с нескрываемым удивлением.

— Да. Ведь вы получили записку от бабушки? Ее повез вам наш конюх Ермолай.

— Нет, не получил. Наверное, мы с вашим Ермолаем разминулись.

— Значит, это просто совпадение, что я встретила вас здесь? — пробормотала Полина, невольно краснея. — В таком случае вы могли принять меня за навязчивую болтунью, которая задержала вас в дороге…

— Если это и совпадение, то весьма знаменательное, — сказал Алексей, хмуро вглядываясь куда-то в просвет между деревьями. — Я действительно выехал из дому по приглашению, но не вашему. Записку мне прислала Иллария. И теперь, после разговора с вами, я догадываюсь, зачем она хочет меня видеть.

— Иллария?.. — вздрогнув, прошептала Полина. — Прошу вас, не верьте этой женщине, не поддавайтесь ее чарам… если сможете. И пожалуйста, ничего не пейте из ее рук.

Алексей глянул сверху вниз на встревоженное лицо девушки и вдруг, улыбнувшись, теплым голосом сказал:

— Милая барышня, спасибо вам за вашу искренность. Теперь уж я как-нибудь сумею дать себе толк.

Полина невольно отметила, что у него добрая и приятная улыбка.

— Так вы к нам сегодня уже не заедете? — спросила она нерешительно.

— Возможно, заеду после разговора с Илларией, — ответил он, сразу помрачнев. — Если, конечно, вам еще интересно будет меня видеть.

— Я думаю, бабушка вам будет рада.

— А вы? — Он прямо посмотрел ей в глаза.

— Сказать по правде, теперь, после нашего разговора, мне будет неловко перед вами. Я поддалась порыву откровенности и слишком много рассказала о себе…

— Поверьте: все, что вы рассказали, останется между нами. И вы всегда можете рассчитывать на мою поддержку, Полина. Спасибо вам.

Он поцеловал ей руку, слегка поклонился и, отвернувшись, быстро зашагал прочь.

Полина медленно двинулась следом, издали наблюдая, какой вскочил на коня и поскакал по дороге в сторону Худояровки,

Она вернулась домой немного позже Ермолая, который уже успел сообщить бабушке, что был в Погожине, но не застал там барина и оставил записку его камердинеру.

— Наверное, Алексей уехал в город по делам, — решила Анастасия Михайловна. — Кто знает, когда он теперь вернется и получит нашу записку.

— Дуганов уже все знает, — сообщила Полина, оставшись с бабушкой наедине. — Я только что случайно встретила его на дороге и рассказала все так, как мы с тобой условились. И знаешь, куда он, между прочим, направлялся? К Илларии. Она прислала ему записку раньше нас.

— И что же, он поехал к ней даже после твоего рассказа?

— Да. Вероятно, хочет убедиться в ее коварстве. Но теперь он, по крайней мере, предупрежден и будет настороже.

— Да какое там настороже! — махнула рукой Анастасия Михайловна. — Если уж он поехал к этой ловкой бабе, то она не упустит случая снова его окрутить. Ну, что поделаешь, коли он такой дурак. Наше дело было его предупредить. Значит, сегодня Алешку можно и не ждать, он к нам не приедет?

Наверное, это будет зависеть от результатов его разговора с Илларией.

— Увы, я почти уверена в плачевном результате.

— Даже если так — значит, такова его судьба.

— Или такова его безвольная глупость, — поджав губы, проворчала Томская. — Бедная Екатерина Павловна, такой ли судьбы она хотела для своего сына…

— Что поделаешь, человек не может приказать ни судьбе, ни своему сердцу… — вздохнула Полина.

После обеда бабушка прилегла отдохнуть, а Полина, которой нс сиделось дома, с книгой в руках пошла в сад, к своей любимой скамейке возле ручья. Здесь она на некоторое время углубилась в чтение, но скоро почувствовала, что мысли ее далеки от книжных строк и содержание нового романа ее нисколько не волнует. Она подняла голову, рассеянно обвела глазами садовую аллею и уже хотела встать, идти в дом, — но тут до нее долетел какой-то звук, заставивший насторожиться. Через пару секунд она различила топот копыт и, выглянув из-за дерева, увидела, что к дому подскакал всадник — и это был не кто иной, как ее давешний собеседник Алексей Дуганов. Перед домом он спрыгнул с лошади, отдал поводья в руки лакея и уже хотел ступить на крыльцо, как сзади его окликнула Полина: «Алексей Кондратьевич!» Он оглянулся, она спросила:

— Вы приехали к бабушке? А бабушка сейчас легла отдохнуть.

— Ну что ж, так даже лучше, — пробормотал Дуганов. — Я хотел вначале поговорить с вами, а уж потом — с Анастасией Михайловной.

— Тогда прошу в дом. Или, если угодно, можем поговорить в саду.

— В саду, пожалуй, удобнее.

Полина повела его к той скамейке, которую только что покинула. Несколько секунд длилось молчание, и, сидя рядом с Алексеем, Полина чутьем улавливала, что он напряжен, как сжатая пружина, готовая распрямиться. Какие-то противоречивые чувства его обуревали, мешали ему говорить. Наконец он совладал с собой и сообщил Полине:

— Я виделся с Илларией. И она сказала мне: «Мой дорогой, я не хочу, чтобы из-за меня ты жил в бедности. Женись на какой-нибудь молодой благонравной дворяночке — хотя бы на Полине Роминой. Тогда ты будешь богат и, стало быть, — свободен. А эта наивная барышня не помешает нашей любви».

— Вероятно, она назвала меня не только наивной, но еще и глупой, и неприметной, и провинциальной, — невесело усмехнулась Полина. — Что ж, все вышло так, как я и предполагала. Худоярские начали осуществлять свой план по завладению вашим наследством. Наверное, когда вы говорили с Илларией, Киприан прятался в соседней комнате и подслушивал.

— Я тоже так подумал и, разыграв вспышку ревности, обыскал весь дом, но Киприана нигде не было. Иллария клялась, что он уехал по делам с каким-то родственником.

— Что ж, наверное, он начнет действовать немного позже. Ведь его задача — сделать меня послушной куклой, которая выйдет замуж, но будет любить Киприана. Этакая отмычка, с помощью которой Худоярские смогут добраться до вашего состояния. Вот только моей бабушки они опасаются, а во власти надо мной Киприан уверен. — Полина проговорила все эго, не глядя на Алексея, потом вдруг резко повернула к нему голову: — Надеюсь, вы не признались Илларии, что у вас был разговор со мной?

— Вы подозреваете, что я до такой степени глуп?

— Нет, я подозреваю, что вы слишком сильно влюблены.

— А вы? Вы могли бы ради Киприана обмануть и предать другого человека?

— Теперь — нет, — покачала она головой. — Раньше я по своей неопытности могла ему поверить, но теперь ни за что не поддамся, лучше убегу на край света, уйду в монастырь…

— Вы слишком волнуетесь, Полина, и это наводит на мысль, что ваши чувства к Киприану не до конца остыли. Хотя мне странно, что такая девушка, как вы, могла избрать своим кумиром Худоярского. Возможно, причина в том, что круг ваших знакомых невелик.

— Наверное, я была влюблена не в Киприана, а в тот образ, который нарисовала в своем воображении. Ведь и вы любили Илларию потому, что не знали ее истинного лица?

— Вы рассуждаете как дитя с чистой душой, — грустно улыбнулся Алексей. — Ваши представления о любви идеальны, и потому так жестоко разочарование. Что касается меня, то я почти не питал иллюзий, я знал, что Иллария — порочная и корыстная женщина. Но, как безумец, надеялся на чудо, надеялся, что она исправится, преобразится, полюбит меня. Смешно было на это надеяться, не правда ли?

— Так вы любили, зная все ее пороки? — Полина с искренним удивлением посмотрела на Алексея.

— А вам это кажется очень странным?

Вместо ответа она процитировала:

— Это что-то из английской поэзии? — спросил Алексей.

— Да, из Шекспира. Можно вспомнить и более древние стихи на эту тему:

— Что-то античное?

— Катулл. Он любил порочную женщину Клодию Пульхру, которую называл в стихах Лесбией.

— Вы умная, начитанная девушка, Полина, и достойны уважения.

— Но любят не тех, кого уважают, а… а тех, кого любят, — пробормотала она, отвернувшись.

— Вам сейчас трудно, так же, как и мне, — продолжал Алексей, словно не расслышав ее замечания. — Но мы с вами можем помочь друг другу.

— Помочь? Но каким образом?

— О, это подсказала мне, сама того не ведая, Иллария, — криво усмехнулся Дуганов. — Она расписала преимущества женитьбы на вас, и я подумал, что в моем положении лучшей жены, чем вы, мне не найти.

— Вы смеетесь? — Полина посмотрела на него почти с обидой.

— Нет, я говорю вполне серьезно. Худоярские хотят использовать нас к собственной выгоде, но мы сможем их унизить и оставить ни с чем, если заключим между собой дружественный договор. После женитьбы на вас я стану богат, и вы тоже будете обеспечены, как подобает моей жене. Подумайте об этом, Полина. Сейчас вы незамужняя девушка и, значит, беззащитны перед злыми языками и происками всяких проходимцев. Но после нашего венчания уже никто не посмеет сказать о вас худого слова, посмеяться над вами, потому что я буду вам защитой.

— Неужели это серьезное предложение? — растерялась Полина. — Вы хотите жениться на мне, зная, что я… что меня уже нельзя назвать невинной девушкой?

— Я знаю, что душа у вас чистая, а все остальное — предрассудки. Разве вы виноваты, что на вашем пути встретился такой растлитель, как Киприан? Давайте сразу условимся, что, поженившись, мы никогда и ни в чем не будем упрекать друг друга. Так вы принимаете мое предложение?

— Даже не знаю, что вам сказать… — Полина нахмурилась и опустила глаза. — Боюсь, что вами сейчас руководит мстительное чувство к Илларии. Но потом, когда вы опомнитесь, остынете от гнева и эта женщина снова завладеет всеми вашими мыслями, что будет тогда? Не получится ли так, что Иллария с Киприаном все-таки добьются своего, а наш брак превратится в посмешище? Для моей бабушки это будет настоящим ударом.

— Полина, почему вы думаете, что я не умею отвечать за свои слова? Вы считаете меня настолько слабовольным? Поверьте, мною руководит не мстительное чувство к Илларии, а лишь желание не потерять свое наследство. Можете считать меня корыстным, но я не хочу жить в бедности, это унижает образованного человека. Да и разве будет справедливо, если состояние моих родителей уйдет куда-то в чужие руки?

— Вы, стало быть, рассматриваете брак как простую сделку? Конечно, многие браки заключаются именно так, по деловым соображениям, но я всегда думала, что должно быть иначе. Мы с вами едва знакомы…

— Понимаю, что вы имеете в виду, Полина. Хотите сказать, что мы не любим друг друга и потому наш брак будет как бы ненастоящим. Но, говорят, что часто вполне благополучные браки заключаются не по любви, а по расчету. А нас с вами, Полина, соединит не расчет, а дружба — дружба двух товарищей по несчастью. Разве не так? И разве дружба — чувство менее благородное, чем любовь?

— Я бы даже сказала, что более благородное, — согласилась Полина. — Ведь любовь иногда насылается темными побуждениями плоти, а дружба — это всегда выбор души.

— Вот видите, как вы здраво рассудили, — улыбнулся Алексей. — Мне нравится ваш склад ума. Думаю, мы с вами будем хорошо понимать друг друга.

— Возможно. Но если через какое-то время вы встретите другую женщину… пусть не Илларию, а какую-нибудь вполне достойную? Встретите и полюбите, но будете уже женаты на мне? Об этом вы не думаете?

— Вряд ли я уже смогу кого-то полюбить, — вздохнул Алексей. — Мои чувства перегорели.

«Так же, как и мои», — с грустью подумала Полина, а вслух сказала:

— Впрочем, если вы кого-то полюбите, я не стану вас упрекать и дам вам свободу. Ведь существует развод, не так ли?

— Да, и я со своей стороны тоже обещаю дать вам свободу, если вы влюбитесь. Наш брак — союз двух друзей, желающих помочь друг другу. — Он немного помолчал, потом в упор взглянул на Полину: — Вы все еще колеблетесь?

Да, она колебалась. Слова Алексея о дружбе всколыхнули в ее душе то гнетущее чувство опасности, которое преследовало девушку после поездки в Москву и было тем неотступней, чем дольше она вынуждена была молчать. Полина не раз мысленно сетовала, что у нее нет такого друга, с которым можно было бы этим поделиться: бабушку она боялась растревожить, повредив ее здоровью, а Наташа и другие знакомые барышни казались ей слишком легкомысленными, чтобы доверить им мрачную тайну. Как у всякой девушки, рано оставшейся без отца, у нее была неосознанная потребность в сильном мужском плече, в поддержке взрослого и опытного человека, которому она могла бы рассказать о своих бедах и страхах. Теперь, когда Алексей Дуганов предложил ей свою руку и дружбу, Полине показалось, что он именно и есть тот человек. Немного помолчав и собравшись с мыслями, она ломким голосом произнесла:

— Я не уверена, что вправе принимать ваше предложение. Вы не знаете всех обстоятельств моей жизни. А ведь мне грозит опасность. Однажды я стала свидетельницей преступления, и теперь убийца, если найдет меня, непременно попытается уничтожить. Ну а если при этом вы будете рядом со мной, то и вам грозит опасность. Наверное, я вообще не имею права связывать с кем-то свою судьбу, а должна спрятаться от всего мира в монастыре.

Голос Алексея прозвучал мягко и ободряюще:

— Не торопитесь с выводами, Полина. Расскажите мне все по порядку.

Он, улыбнувшись, притронулся к ее плечу, и этот его жест и улыбка показались Полине немного снисходительными.

— Вы мне не верите, сударь? Считаете все это фантазиями барышни, начитавшейся романов? Но со мной действительно произошла страшная история, о которой я не могу рассказать даже бабушке. Вы первый, кому я открою эту тайну. Ведь вы должны знать обо мне всю правду, если собираетесь соединить со мной судьбу.

— Надеюсь, это не связано с Киприаном? — нахмурился Алексей.

— Нет, вовсе нет! Здесь совсем другая история. Не так давно я ездила к аптекарю в Москву за лекарствами для бабушки. Заодно решила зайти и к Василисе, бывшей экономке Якова Валерьяновича Худоярского. Она известная знахарка, травница, и я хотела у нее тоже взять какие-нибудь снадобья. И вот, когда я к ней пришла…

Полина рассказала о случившемся в доме Пашкиных, умолчав лишь о том, что к Василисе ее привел страх перед беременностью.

Выслушав девушку с самым внимательным и серьезным видом, Алексей сказал:

— Вы действительно попали в страшную историю, дитя мое, но неужели вы думаете, что из-за этого я побоюсь на вас жениться? Я ведь боевой офицер и привык к опасностям. Вам совершенно нет надобности прятаться в монастыре, Полина. Став моей женой, вы будете под надежной защитой.

Полину вдруг охватило чувство спасительной уверенности, какое могло быть у изнемогающего пловца, внезапно подсаженного в лодку чьей-то сильной рукой. «Вот он — выход, вот выход из моего положения! — простучало у нее в голове. — Судьба не дала мне счастья, но я не пропаду, сумею сохранить свое лицо, свое достоинство! И не предам человека, который будет мне опорой». Она благодарно улыбнулась и сказала:

— Если вы искренни в своих словах, Алексей, то я согласна на ваше предложение.

— Я очень рад. — Он поцеловал ей руку. — Я также рад, что вы назвали меня по имени. В дальнейшем нам с вами надо будет обращаться друг к другу просто, как давним друзьям, и даже перейти на «ты». А теперь нам следует явиться к вашей бабушке и попросить у нее благословения. Что до меня, то мне за благословением не к кому обращаться. Родители умерли, а единственный близкий родственник — дядя Галактион, младший брат отца, живет где-то за Оренбургом и давно потерял связь с нашей семьей.

— А что занесло его в такую даль? Служба? — поинтересовалась Полина из вежливости.

— Нет. Дядя Галактион любил играть и промотал ту часть наследства, которую ему оставил дедушка. Тогда он кинулся за помощью к брату — то есть моему отцу. Но отец в то время уже лежал при смерти, а матушка рассорилась с дядей Галактионом и выгнала его вон. И дядя отправился на Урал искать золото и самоцветы. Не знаю, нашел ли, но к матушке моей больше не обращался.

— Но теперь, узнав о ее смерти, он, наверное, захочет к вам приехать?

— Не думаю. Вряд ли он пылает ко мне родственными чувствами, я его едва помню. Да и в наследстве ему ничего не принадлежит, он может рассчитывать только на мою добровольную помощь. Впрочем, может, я и помогу дяде, как единственному родственнику, если он окажется хоть немного порядочным человеком.

— Да. Мне с дядьями повезло больше, чем вам, — заметила Полина. — И я могу пригласить их на свою свадьбу… если она, конечно, состоится. Но я бы не хотела никаких пышных торжеств. После венчания — скромное застолье в кругу самых близких людей, и не более.

— Согласен. А где бы вы предпочли венчаться? Здесь, в приходской церкви, или в Москве?

— Мне все равно. Но вам, наверное, будет удобней в Москве. Ведь там вы сразу сможете уладить все дела по получению наследства.

— А здесь, в Лучистом или в Погожине, вы не хотели бы устроить праздник? — Он посмотрел на нее испытующим взглядом. — Может, вам будет приятно, чтобы Худоярский увидел вас богатой и независимой замужней дамой?

— Я не стремлюсь произвести впечатление на Худоярского! — вспыхнула Полина. — Может, это вы хотите что-то доказать Илларии? Тогда лучше сразу признайтесь в этом и мне, и самому себе.

— Вы напрасно сердитесь, Полина. Я вырвал эту женщину из своего сердца навсегда. Она мне ненавистна. Скорее застрелюсь, чем позволю ей снова затянуть меня в свои сети.

Полина заметила, как сжались кулаки Алексея, а на лице его появилось жесткое и мрачное выражение. Она сказала дрогнувшим голосом:

— Признаюсь, такая ненависть меня даже пугает. Она опаснее, чем равнодушие, потому что… потому что может перейти в любовь.

— Вас пугает моя ненависть к Илларии или ваша к Киприану? — Алексей бросил на девушку косой взгляд. — Насчет меня можете не беспокоиться. Моя ненависть не такого рода, чтобы перейти в любовь.

— Неужели это после моего рассказа вы так сильно возненавидели Илларию?

Он несколько секунд молчал, словно не решаясь открыться собеседнице, потом заговорил отрывисто и резко:

— Не только. Давеча побывав в ее доме, я вдруг подумал, что именно она могла отравить мою мать. Я заметил на столике у Илларии флакон с нюхательной солью и вспомнил, что матушка тоже пользовалась такими флаконами. А ведь Иллария однажды посещала наш дом в Погожине. Матушка как раз отлучилась в церковь, меня тоже не было, а в доме царила суета, готовились к отъезду в Москву. Кто-то из слуг привел Илларию в гостиную, предложил подождать барыню. Но гостья не дождалась хозяйки и скоро уехала. В тот день, я думаю, у Илларии была возможность заглянуть в матушкину комнату и поменять у нее на столе флакон. Ей ведь не терпелось поскорей добраться до моего наследства…

— Но это всего лишь подозрения, — неуверенно возразила Полина. — Сотни женщин пользуются подобными флаконами.

— Да, это подозрения, я ничего не могу доказать, но и отделаться от этой мысли не могу… Сегодня был момент, когда я хотел убить Илларию… — Он снова непроизвольно сжал кулаки.

— Не сходите с ума, Алексей. — Полина осторожно накрыла его сжатый кулак своей ладонью. — Я все-таки думаю, что Иллария не могла этого сделать. А если сделала, то Бог ее накажет, рано или поздно. Но вы не берите на себя роль высшего судии.

— Вы верите в Божье возмездие, милая барышня. Как бы я хотел тоже в это верить… Но, однако же, не будем изводить себя горькими подозрениями и пустыми мечтами о справедливости. Осуществим то, что в наших силах. Итак, я сделал вам предложение, вы его приняли, теперь дело за Анастасией Михайловной. Ведь без ее согласия вы вряд ли на что-то решитесь.

— Да, это так.

— Тогда пойдемте.

Они направились к дому, но вдруг на полдороге Полина остановилась и сказала:

— Боюсь, что для бабушки это будет слишком неожиданно. Я должна ее подготовить. Вот что, Алексей. В вашем присутствии мы с ней не сможем поговорить откровенно, поэтому я сперва объясню ей все наедине, а потом уже позову вас.

Оставив Алексея в гостиной, Полина направилась в бабушкину комнату.

Анастасия Михайловна уже встала после своего послеобеденного отдыха и с некоторым удивлением взглянула на взволнованное, раскрасневшееся лицо внучки.

— Что с тобой, Поленька? Ты как будто чем-то смущена?

А еще мне показалось, что к нам кто-то приехал.

— Да, бабушка, у нас гость.

— Гость? — нахмурилась Анастасия Михайловна. — Это из-за него ты разволновалась? Не тот ли это гость, которого я и на порог не пущу?

— Нет, бабушка, это вовсе не Киприан, — быстро ответила Полина. — Его бы я и сама на порог не пустила. Но к нам приехал Алексей Дуганов.

— Приехал все-таки? Это хорошо. Значит, Иллария не до конца его окрутила. Где он, в гостиной? Сейчас выйду с ним поговорю.

— Нет, погоди, я прежде должна тебе кое-что сказать. Полина села рядом с бабушкой на диван и погладила ее руку. — Ты только не волнуйся, пожалуйста, и прими эту новость спокойно.

— Какую новость? — насторожилась Анастасия Михайловна.

— Алексей Дуганов сделает мне предложение, и я его приняла. Теперь мы с ним ждем твоего благословения.

— Предложение сделал? Томская сперва удивленно подняла брови, а потом слегка нахмурилась, — А что это он так скоропалительно? И ты тоже слишком быстро согласилась Уж не назло ли Худоярским вы хотите пожениться?

Бабушкина прямота не лучшим образом подействовала на Полину, и девушка ответила с некоторой досадой:

— Ты неправильно нас поняла. Мы хотим это сделать не ради Худоярских, а ради самих себя. Помнишь ведь условия завещания Екатерины Павловны? Так вот, женитьба на мне поможет Алексею получить состояние. Я же благодаря этому браку из обманутой уездной барышни превращусь в достойную и защищенную со всех сторон замужнюю даму. Но если ты не согласишься нас благословить, то мне останется только один выход — в монастырь. Другого я не вижу.

— Вот, значит, как… Анастасия Михайловна внимательно смотрела на внучку, словно изучая ее лицо. — Стало быть, брак по расчету. Многие бабушки, матушки были бы рады, если бы их барышни находили таких состоятельных женихов, как Алешка. Да и покойная Екатерина Павловна не прочь была вас поженить.

— А вот мне, старой ворчунье, что-то здесь не нравится. Все кажется, что вы с Алешкой не только по расчету женитесь, но и от горя, отчаяния. Ведь вы друг друга не то что полюбить, а даже узнать-то толком не успели. А если вдруг он через время опять начнет таскаться за Илларией, а у тебя снова вспыхнут чувства к Куприяну? А кстати… Дуганов знает ли, что ты и Худоярский…

— Бабушка, не надо! — прервала ее Полина. — Мы с ним все друг о друге знаем. И ты не скажешь мне ничего такого чего я сама себе уже не сказала и не обсудила с Алексеем. Я верю в его благородство, да и в себе уверена. Мы будем настоящими друзьями и не предадим друг друга.

— Супруги — это не просто друзья, — пробормотала Анастасия Михайловна и, немного помолчав, добавила: — В таком деле не надо бы спешить, родная. Брак — дело серьезное, это выбор на всю жизнь. Подожди, подумай, присмотрись к Алексею.

— Подождать? Да пойми же, бабушка, мне сила нужна именно сейчас! И чем скорей, тем лучше! Только сила поможет мне одолеть все мои невзгоды и унижения, иначе зачахну! А чем больше я буду ждать, думать, тем труднее будет сделать выбор. Ты же знаешь, что проблема выбора — самая мучительная. Лучше сразу принять решение — и не колебаться.

— Броситься как в омут головой?

— Но почему сразу «в омут»? Разве Алексей тебе не нравится?

— Важно, чтоб он нравился тебе, а ты — ему, — вздохнула Анастасия Михайловна. — Но если вы с ним уже все обдумали и решили, то я препятствовать не буду.

— Спасибо, бабушка. Пойдем, благословишь нас. Алексей ждет в гостиной.

Дуганов встал навстречу Анастасии Михайловне и, поприветствовав ее, с почтительным поклоном объявил:

— Я имею честь просить руки вашей внучки.

Пожилая дама строго взглянула на гостя и после некоторого молчания ответила:

— Если вы между собой объяснились и все друг о друге знаете, то я вас, так и быть, благословлю. Но только ты, Алеша, не обижай мою внучку. Если обидишь сироту — я тебя прокляну, а Бог накажет.

Полина, смутившись, воскликнула:

— Бабушка, да полно тебе выставлять меня этакой несчастной сироткой!

— Гордая ты, Полинка, — заметила бабушка и перевела взгляд с внучки на Алексея. — Ну, ладно, жених и невеста, значит, такова ваша судьба, а с судьбой не поспоришь.

Глава десятая События и чувства

Через месяц после свадьбы молодые супруги возвращались из Москвы в имение Дугановых Погожино. Гораздо раньше из Москвы в Лучистое уехали Анастасия Михайловна и ее сыновья с женами, бывшие на свадьбе племянницы. Полина понимала, что родственники нарочно оставили новобрачных одних, дабы не навязывать им своего общества на время медового месяца. Ей становилось неловко, когда ее и Алексея называли молодоженами, — ведь на самом деле за истекший месяц новоиспеченные супруги даже ни разу не ночевали в одной спальне, — благо, расположение комнат в московском доме Дугановых позволяло скрыться от вкрадчивого любопытства слуг. Впрочем, Полина чувствовала, что бабушка догадывается об истинных отношениях внучки и Алексея; другие же родственники вряд ли это понимали.

Весь месяц, называвшийся «медовым», Алексей был занят хлопотами по получению наследства. Он заранее нанял стряпчего и нотариуса, которые взялись оформить все бумаги в кратчайший срок.

Днем Полина почти всегда была предоставлена сама себе и заполняла время чтением и посещением модных магазинов, на которые Дуганов выделил ей изрядную сумму, пояснив при этом: «Моя женадолжна быть одета богато и по моде». Полину немного смущало и вместе с тем смешило, когда применительно к ней и Алексею употреблялись слова «муж» и «жена». Их брак был поистине союзом двух друзей-соратников, друзей по несчастью, — но не более. Она чувствовала благодарность к Алексею за то, что на протяжении всего месяца в Москве он ни разу не попытался опошлить и приземлить эти духовно-дружеские отношения.

По вечерам молодые супруги ездили в театры, иногда на рауты к своим немногочисленным московским знакомым, но чаше всего просто прогуливались по бульвару или беседовали дома возле книжной полки и за фортепиано.

Полина давно уже убедилась, что Алексея никак нельзя было назвать «тупым солдафоном», коим его пытался выставить Киприан. Теперь же, общаясь с Дугановым каждый день, она обнаружила, что он не только образованный, но и весьма интересный, оригинально мыслящий человек. Иногда, незаметно изучая его лицо, она сравнивала Алексея с Киприаном и отмечала, насколько они разные в своей привлекательности. Обаяние Киприана, имевшее налет некой хищности, заставляло настораживаться и ощущать невольный трепет — словно в ожидании коварного выпада или насмешки. Возможно, он сознательно придавал своему облику и манерам оттенок «демоничности» — как будто следуя моде, установившейся среди экзальтированных барышень и дам после чтения готических романов. Рядом с Киприаном Полина никогда не чувствовала себя легко и уверенно, и это изнуряло ей душу. Но поняла она это только сейчас, узнав ближе Алексея, ощутив ту надежность и добрую силу, которые угадывались в его мужественном лице и низком, спокойном голосе. Минутами Полине казалось, что они с Алексеем знакомы давно, много лет, и похожи друг на друга той природной простотой души, которая не защищена от таких апологетов утонченного порока, как Иллария и Киприан. «Потому-то Алексей и полюбил Илларию. что мужчин его склада привлекают противоположные им женщины, а не те, которые понятны и не кажутся опасными», — однажды решила Полина. При этом о причине своей любви к Киприану она уже перестала задумываться.

Дорога из Москвы в Погожино проходила мимо Лучистого, и Полина, разумеется, не могла не воспользоваться этим и не заехать к бабушке. Алексей не возражал, и скоро карета супругов Дугановых въехала во двор имения Анастасии Михайловны.

Стоял один из тех ясных, солнечных, но уже слегка прохладных дней, какие случаются между летом и осенью. Трава кое-где пожухла, да и в зеленых кронах деревьев замелькали желтые листочки. Зато поздние цветы перед домом, заботливо опекаемые бабушкой, казались особенно яркими и нарядными в преддверии осеннего увядания.

Анастасия Михайловна встретила гостей одна; ее сыновья с женами уже уехали из Лучистого. После приветствий, объятий и поцелуев она повела молодых супругов в гостиную, по дороге отдав распоряжение слугам нести угощение. Полине казалось, что, даже отвлекаясь на разговоры, бабушка зорко наблюдает за внучкой, словно пытается проникнуть в состояние ее мыслей и души. Проницательность Анастасии Михайловны и раньше немного смущала девушку, теперь же, когда рядом был Алексей, Полина и вовсе чувствовала себя в растерянности, боясь как все- понимающего молчания бабушки, так и ее прямых вопросов.

После нескольких дежурно-вежливых фраз о здоровье, погоде, дороге и делах в Москве Алексей вдруг поднялся с места и сказал:

— Анастасия Михайловна, вам, вероятно, хочется поговорить с внучкой наедине, а я пока пройдусь по саду и что-нибудь почитаю.

Взяв со столика в углу первую попавшуюся газету, Дуганов слегка поклонился и вышел.

Полина тихонько вздохнула: решив, видимо, проявить деликатность, Алексей только усилил ее растерянность перед бабушкой.

Анастасия Михайловна взглянула на внучку проницательным взглядом своих по-молодому ясных черных глаз и с чуть заметной улыбкой спросила:

— Ты как будто чем-то смущена или мне показалось?

— Нет, просто слегка устала в дороге. Лучше расскажи, как ты себя чувствуешь, как дела в Лучистом. — Полина стремилась отвести разговор от своей персоны, чтобы бабушка не задала вопрос о ее отношениях с Алексеем.

Но Анастасия Михайловна вдруг заговорила на не менее щекотливую тему:

— Знаешь, на днях мне пытался нанести визит некий господин. Догадываешься, о ком речь? Конечно, о Куприяне. Он дождался, когда твои дядья уедут — видимо, все же их побаивался, — и тут же прикатил под наше крыльцо в своем экипаже. Я, разумеется, его не приняла. Каков подлец! После всего, что было… Он, вероятно, думает, что мне ничего не известно, что ты от меня все скрыла.

«Наверное, Худоярские решили, что уже пора им действовать, и Киприан теперь будет искать встречи со мной, а Иллария — с Алексеем», — подумала Полина, а вслух сказала:

— Может, он хотел с тобой посоветоваться насчет продажи своего имения.

— Но пока не видно, чтобы они продавали Худояровку. А жаль. Скорей бы уж отсюда выбрались куда-нибудь подальше, — всем было бы лучше.

Чтобы переменить тему разговора, Полина спросила о других соседях и с преувеличенным оживлением встретила новость о том, что к Шубиным на днях приехала Наташа.

— Но бабушка, видимо, не склонна была отвлекаться от главного и, прервав щебетание Полины, вдруг спросила в упор:

— Ну а как вы ладите с Алексеем?

— Между нами — мир и согласие, — быстро ответила Полина, стараясь под шутливым тоном скрыть свое смущение.

— Это ничего, что ваш брак по расчету, — серьезно сказала бабушка. — Стерпится — слюбится, если, конечно, Алексей — благородный человек.

— Да, он благородный человек, — убежденно заявила Полина, а про себя добавила: «В отличие от Киприана».

— Ну и слава Богу, — вздохнула Анастасия Михайловна и, приобняв внучку, погладила ее по голове.

И Полина вдруг на мгновение почувствовала себя маленькой девочкой, которой ничего самой не надо решать и ни за что не надо отвечать. Поддавшись порыву, она капризно-детским голоском воскликнула:

— Бабушка, мне хочется немного пожить здесь, дома. Можно я на какое-то время останусь в Лучистом? Надеюсь, Алексей не будет возражать.

Но Анастасия Михайловна, слегка отодвинувшись от внучки, строгим голосом сказала:

— Нет, милая моя, ты теперь замужняя дама, учись быть хозяйкой дома, имения. Девичьи капризы кончились. Твое место — в Погожине, рядом с мужем. Чувства чувствами, а надо и уметь выполнять свой долг. Привыкай к Алексею и его приучай к себе.

Полина не знала, что ответить, и замолчала в некоторой растерянности, но тут, к ее облегчению, вошли двое слуг и принялись накрывать на стол. Это дало ей возможность упорхнуть из гостиной, чтобы позвать Алексея.

Он бродил недалеко от крыльца и был явно углублен в свои мысли. Сбежав со ступенек, Полина окликнула его:

— Алексей! Идите к столу, уже подали чай с пирогами.

Он оглянулся, сделал к ней несколько шагов. По его лицу скользили тени от листвы, просвеченной солнцем, и от этого выражение лица казалось каким-то неуловимым.

Подойдя к Полине ближе, почти вплотную, он сказал:

— А ведь пора нам, дорогая супруга, звать друг друга на «ты», иначе так никогда и не привыкнем к семейной жизни. Да и бабушка не поверит, что наш брак всерьез. При ней-то хотя бы не обращайся ко мне, как к чужому. Договорились?

— Конечно. — Полина улыбнулась и взяла его под руку.

Она нашла вполне разумным намерение Алексея изобразить перед бабушкой видимость настоящего семейного союза и потому на входе в гостиную нарочно спросила мужа довольно громким голосом:

— Так о чем ты прочитал в этой старой газете, мой друг?

— Ничего интересного, дорогая, — в тон ей ответил Дуганов. — Там снова пишут о Рейнском союзе. Но я почти не читал, любовался цветочными куртинами. Твоя бабушка знает в этом толк.

Анастасия Михайловна, жестом пригласив молодую пару к столу, заметила:

— Ну, в Погожине-то сад и куртины не хуже. Екатерина Павловна хоть сама постоянно там не жила, но умела так подбирать управителей, что и сад и все хозяйство содержалось в порядке.

— Матушка привыкла вести дела по-мужски — особенно после того, как овдовела, — сказал Алексей.

— А кстати, Алеша, — обратилась к нему Томская, — меня уже спрашивали, почему на свадьбе не было родственников жениха. Ведь у отца твоего покойного, Кондратия Тихоновича, есть родной брат. Правда, он с Екатериной Павловной не ладил, но ты-то мог бы дядюшку позвать на свою свадьбу, все б солидней было.

— Да я бы и позвал, но даже адреса его не знаю, — развел руками Алексей. — Посылал я письма в Оренбург и другие места, но дядя Галактион пока не объявился.

— А со стороны Екатерины Павловны почему никого не было? — продолжала допытываться бабушка. — У нее же, помнится, были кузины?

— Нет, кузина умерла, осталась только троюродная сестра, но и она далеко, живет в Одессе, вышла замуж за тамошнего негоцианта, — пояснил Алексей.

— В Одессе? — оживилась Анастасия Михайловна. — Да, много появилось новых городов в наших южных степях. Одесса, Херсон, Екатеринослав, Елисаветград… А раньше-то на юг от Полтавы только села были да казацкие паланки.

— Это все императрица Екатерина с Потемкиным основали новые города, — заметил Дуганов.

Бабушка слегка нахмурилась:

— Город основать — это хорошо, а вот крестьян закрепостить да запорожцев выслать из родной степи — это совсем не доброе деяние.

— Что поделаешь, не бывает во всем хороших государей, у каждого свои грехи, — рассудил Алексей.

— А по мне, так Елизавета Петровна была лучше других, — убежденно заявила Томская.

— Это потому, бабушка, что на период ее правления пришлась твоя юность, — улыбнулась Полина.

— Тогда вообще эпоха просвещения была, а теперь военная эпоха, — сказал Алексей.

— Ну, что до военного дела, так в этом Катерина, конечно, знала толк, — заметила Анастасия Михайловна. — Уж полководцев подбирать и ценить она умела. Ежели б сейчас Суворов был жив, так, может, не имели бы наши полки такого поражения под Аустерлицем. А то ведь выскочка этот корсиканский, глядишь, скоро и до России дойдет.

— Недаром же и Суворов сказал о нем: «Широко шагает мальчик, пора остановить», — напомнил Алексей. — Наполеон — не простой выскочка, это великий талант.

— Ты говоришь о нем с таким уважением? — удивилась Полина, привыкшая в политических вопросах прислушиваться к мнению бабушки и почтенных соседей. — Но ведь Наполеон — узурпатор, безбожник, всем приносит войну. Да и в делах морали он разрушитель устоев, как и его жена. Разве не так?

Алексей бросил на Полину один из тех неопределенных, снисходительно-ласковых взглядов, которые иногда казались ей насмешливыми, а иногда до странности волновали.

— Все не так просто, дитя мое, — сказал он с чуть заметной улыбкой. — И Наполеон не такой уж злодей-узурпатор, он пришел к власти под знаменем свободы. И безумие гильотины он остановил. Да и его Жозефину нельзя воспринимать столь упрощенно, как женщину сомнительного поведения. Она ведь немало настрадалась, сидела в тюрьме, ее могли казнить, ей пришлось спасать своих детей. А легко ли ей живется с корсиканцем? Ведь приходится ладить с его многочисленной родней. К тому же, говорят, у Жозефины слабое здоровье.

— Друг мой, да ты, кажется, сочувствуешь Бонапарту и Жозефине? — Полина недоуменно подняла брови и переглянулась с бабушкой.

Анастасия Михайловна заметила:

— Молодые офицеры часто восхищаются удачливыми полководцами.

— Дело не в удачливости, — покачал головой Алексей. — Он талантлив и ценит таланты в других, независимо от происхождения и состояния.

— Ну да, «свобода, равенство, братство», — пробормотала Анастасия Михайловна. — Лозунги, конечно, превосходные. Да только это не мешает Бонапарту быть тираном, по вине которого пролились реки крови. И еще, наверное, прольются.

— Тут я с вами согласен, — кивнул Алексей. — Беда в том, что герои-освободители и реформаторы слишком часто превращаются в тиранов. Таких примеров в истории немало.

Полина промолчала, в который раз про себя отметив четкость и оригинальность суждений Алексея. Ей вдруг припомнилось, что с Киприаном она никогда не говорила о чем-либо подобном и, в сущности, не знает его взглядов на многие вопросы бытия и общественного устройства. «Выходит, меня влек к нему только инстинкт?» — кольнула ее неприятная мысль. Полина ощутила, что недовольна собой и совершенно запуталась в собственных чувствах.

Она рассеянно слушала разговор бабушки с Алексеем и уже не хотела задержаться в Лучистом, а, напротив, стремилась поскорей оказаться в Погожине и там, погрузившись в новые для нее хозяйственные хлопоты, отвлечься от копания в самой себе.

Анастасия Михайловна, словно понимая состояние внучки, а может, стараясь поскорее приучить ее к новой роли, сама заговорила об отъезде:

— Ну что ж, дети мои, спасибо, что навестили старуху, но задерживать вас не смею. Вам будет удобней вернуться в Погожино до наступления сумерек.

Когда Полина, прощаясь с бабушкой, обняла ее, Анастасия Михайловна прошептала внучке на ухо:

— Постарайся быть хозяйкой своей судьбы.

— Ох, бабушка, если б я знала, как это сделать… — Полина вздохнула и одновременно улыбнулась.

На пути из Лучистого в Погожино она расспрашивала Алексея об имении, управляющих, слугах и крестьянах. Он отвечал с некоторым удивлением и, как ей показалось, с оттенком иронической снисходительности, а под конец спросил:

— Друг мой, ты, видно, вознамерилась стать образцовой помещицей?

— Ну, это мне пока не по силам, — слегка смутилась Полина. — Однако же будет стыдно, если люди в Погожине сразу поймут, насколько новая хозяйка беспомощна в сравнении с Екатериной Павловной.

— Ничего, я помогу тебе освоиться, — улыбнулся Алексей.

Как только приедем, сразу же познакомь меня с управляющим и всеми слугами.

— Разумеется.

Но осуществить это намерение сразу Полине не удалось, поскольку почти вслед за каретой супругов Дугановых во двор имения въехал изящный экипаж Натальи Шубиной. Полина даже не осмотрела дом и сад, а лишь успела распорядиться, чтобы распаковали вещи, да еще познакомилась с управляющим, который тут же отвлек Алексея на важный разговор о недавнем лесном пожаре.

Наташа, как всегда оживленная и слегка экзальтированная, кинулась Полине на шею, расцеловала ее и принялась щебетать:

— Поздравляю тебя, дорогая, ты теперь мадам Дуганова, это такая перемена в жизни! Как славно, что вы сегодня вернулись в имение, и я как раз успела к вашему приезду! Все так неожиданно! Удивительно, что ты вышла замуж раньше меня. А моя свадьба состоится через месяц. Жених сейчас в Москве, готовит к свадьбе новый дом. А как ты познакомилась и так быстро сошлась с этим Дугановым? Он ведь так редко бывал в своем имении и вообще он личность загадочная. Знаешь, мне говорили, что о нем ходят разные слухи…

Наташа, разговаривая с Полиной на крыльце, стояла спиной к ступеням и не видела, что в этот момент сзади подошел Алексей. Услышав последние слова гостьи, он с усмешкой заметил:

— Не следует верить слухам, мадемуазель, надо обо всем иметь свои суждения.

— О, я не имела в виду ничего плохого, — кокетливо смутилась Наташа и взглянула на Алексея с нескрываемым интересом. От души поздравляю вас, месье Дуганов, с женитьбой на моей подруге. Жаль, что я не успела побывать на вашей свадьбе, но надеюсь, что вы непременно будете на моей.

Алексей поцеловал протянутую Наташей руку и, переглянувшись с Полиной, сказал:

— Разумеется, непременно приедем к вам на свадьбу. Кстати, я, кажется, немного знаю вашего жениха. Вы будете венчаться в Москве?

— Да. Но прежде я хочу пригласить вас на еще одно торжество, — объявила Наташа. — Послезавтра дедушка с бабушкой устраивают в поместье мои именины. Это так удачно, что вы сегодня здесь и я имею возможность вас пригласить. Отказа я, разумеется, не приму, учтите, месье Дуганов. Ведь ваша жена — одна из моих лучших подруг.

— Да мы и не собираемся отказываться, не правда ли, друг мой? — Он посмотрел на Полину. — Но я думаю, что вы, мадемуазель, хотите сказать своей подруге еще что-нибудь секретное, а потому не буду вам мешать.

Поклонившись и щелкнув каблуками, Алексей удалился.

Наташа проводила его глазами и обратилась к Полине:

— А знаешь ли, твой муж недурен собой. И эта военная выправка его красит. И кажется, он хорошо воспитан. И, говорят, богат, что весьма немаловажно. Но все же удивительно, что вы с ним так быстро сошлись. Ведь, когда я уезжала, ты, кажется, была немного влюблена в Киприана Худоярского? Или он в тебя. Впрочем, ведь оказалось, что он женат…

— Ну, в моем отношении к Худоярскому не было и намека на серьезность, одни шутки, — сказала Полина с подчеркнутой небрежностью.

— Да? Это хорошо. Но ты так и не ответила, когда и как вы познакомились с Дугановым.

— История этого знакомства очень проста. Мы с ним когда- то виделись еще в детстве, поскольку моя бабушка была в дружеских отношениях с его матерью. А после смерти Екатерины Павловны Алексей приехал в свое имение и мы встретились просто как добрые соседи. Так и возобновилось наше полузабытое знакомство.

— И что же, вы с ним сразу понравились друг другу?

— Во всяком случае, мы почувствовали взаимное дружеское расположение. — Полина, не желая обсуждать щекотливую для нее тему, поспешила пригласить Наташу в дом: — Пойдем, дорогая, посидим в моем новом жилище за чашкой чая. Ты мне расскажешь о своей поездке за границу, о завтрашних гостях…

— Нет-нет, я тороплюсь, мне надо еще заехать к Чудновским. Я так рада, что вовремя к вам явилась и успела пригласить. У нас с тобой еще будет время поговорить по душам, но пока я вся в хлопотах. Послезавтра ладу непременно!

Расцеловавшись с Полиной, Наташа тут же сбежала с крыльца и порхнула в свой экипаж.

Полина сперва немного удивилась, что словоохотливая Наташа уехала так быстро, но потом ей пришло в голову, что подруга нарочно не захотела вести разговор о гостях, дабы не упоминать, будет ли среди них Киприан. Между тем Полина намеревалась попросить Наташу, чтобы та не приглашала на свои именины Худоярских. Вероятно, Наташа предвидела эту просьбу и хотела ее избежать, дабы иметь возможность как ни в чем не бывало пригласить Киприана с Илларией, которые вызывали у нее и других барышень немалое любопытство.

Полина вздохнула и успокоила себя надеждой, что хотя бы старики Шубины не позволят внучке пригласить гостей с такой репутацией, как у Худоярских.

Но эта надежда оказалась напрасной: когда в день Наташиных именин Полина под руку с Алексеем вошла в залу шубинского дома, взгляд ее тут же натолкнулся на раздражающе-знакомое лицо, мелькнувшее в толпе гостей. Киприан еще издали стал откровенно провожать ее глазами. Она старалась не смотреть в его сторону, но само присутствие бывшего любовника заставляло ее волноваться и ежеминутно ждать какого- нибудь подвоха. Оглянувшись на Алексея, она заметила недобрый блеск в его глазах, плотно сжатые губы и желваки на скулах. Нетрудно было догадаться, чем вызвано это столь явное недовольство, и Полина даже почувствовала досаду против Наташи, не посчитавшейся с настроениями подруги и ее мужа.

Полина и Алексей пришли на торжество в числе поздних гостей и перед застольем лишь успели поприветствовать хозяев и поздравить именинницу.

За столом Киприан оказался почти напротив супругов Дугановых и время от времени бросал быстрые, но цепкие взгляды на Полину. Он пришел один, без Илларии, что казалось странным, но Полина решила этим не интересоваться. Впрочем, ее невольное любопытство удовлетворилось само собой: сидевшая поблизости от Киприана Улита Гурьевна Воронкова вдруг громко его спросила:

— А где же ваша супруга? Нам всем хотелось бы с нею познакомиться.

— Иллария придет позже… если вообще придет, — ответил Киприан и снова искоса взглянул на Полину. — У моей жены случился приступ мигрени, она приняла лекарства и теперь ждет их действия.

Полина все больше внутренне напрягалась, в ней появилось предчувствие, что надо бы поскорее уйти с этого торжества. Смена блюд, тосты, поздравления, подарки — все казалось ей утомительным до раздражения, словно она присутствовала не на именинах подруги, а отбывала некую досадную повинность.

Когда начались танцы, Алексей пригласил Полину на котильон, во время которого она, видя мрачное настроение мужа, собралась предложить ему под каким-нибудь предлогом покинуть бал. Но тут к ним подлетела Наташа и, схватив Полину под руку, заявила:

— Теперь, дорогая, пойдем в малую гостиную, я познакомлю тебя с моими кузинами, они давно хотят с тобою поболтать.

Наташа повлекла Полину в конец залы, но в этот момент кто-то из гостей перехватил именинницу, и Полина на несколько мгновений осталась одна. Внезапно почувствовав чье-то прикосновение, она оглянулась и встретила пристальный взгляд Киприана.

— Наконец-то я тебя вижу, красавица моя, — прошептал он, приложившись поцелуем к ее руке. — Я и пришел сюда только ради этой минуты.

— А как же ваша супруга? — спросила Полина, скрывая под насмешливым тоном растерянность, и поспешила высвободить свою руку из его пальцев. — Не годится женатому человеку ухаживать за посторонними дамами.

— Для Меня не важно, что я женат, а ты теперь замужем. Ведь наши чувства друг к другу от этого не меняются.

— Ошибаетесь, месье Худоярский. У меня к вам вовсе не осталось никаких чувств.

— Ты лукавишь, ты храбришься, дорогая, — заявил он самоуверенным тоном.

Полина резко отшатнулась в сторону — и заметила, что с другого конца залы за нею наблюдает Алексей. Она уже хотела идти к нему, но тут вернулась Наташа и повела подругу за собой.

После короткого диалога с Киприаном настроение Полины было вконец испорчено, а потому общество Наташиных кузин с их манерными разговорами и хихиканьем ее не развлекало, а раздражало. Она почти ничего не слушала и отвечала невпопад, занятая своими мыслями. Ей пришло в голову, что Киприан нарочно явился один, без Илларии, чтобы проверить свои чары на бывшей любовнице и, возможно, рассорить ее с мужем.

Едва она подумала об этом, как в комнату влетела одна из местных барышень — кажется, племянница Воронковых — и с порога закричала:

— Боже, там такое творится!.. Худоярский шепнул что-то оскорбительное Дуганову, и тот дал ему пощечину. Теперь они будут драться на дуэли. Боже, какой скандал!..

— Скандал!.. И на моих именинах! — воскликнула Наташа и бросилась из комнаты.

Кузины, подхватив юбки, помчались за ней. Одна из них, взглянув на застывшее лицо Полины, возбужденным голосом сказала:

— Представляю, как вы испуганы, дорогая! Ведь это ваш муж дерется на дуэли! Ужас!..

Полина пару мгновений была словно в столбняке, но потом устремилась в залу так быстро, что даже растолкала бегущих впереди дам.

Она не сомневалась, что причиной дуэли была какая-нибудь скабрезность, которую сказал о ней Киприан на ухо Алексею. И вряд ли есть силы, способные остановить дуэль там, где задета честь боевого офицера, которого к тому же оскорбил его давний ненавистный соперник.

Посреди залы, в кругу расступившихся гостей, стояли друг против друга Алексей Дуганов и Киприан Худоярский.

— Так вы, сударь, настаиваете на дуэли прямо сейчас, немедленно? — спросил Киприан, стараясь выглядеть насмешливым и дерзким, хотя слегка дрожащий голос выдавал его испуг.

— Господа, господа, но зачем же немедленно? — воскликнула Антонина Макаровна Шубина. — В конце концов, наш дом — не место для поединков.

— Мы и не будем драться ни в вашем доме, ни в вашем дворе, — сказал Алексей. — Сейчас же отъедем куда-нибудь подальше, на пустырь.

— А может, не будем портить барышне именины? — спросил Киприан, кивнув на подошедшую Наташу. — Вы, сударь, назначьте день, час и место — и разговор окончен.

— Нет, я не отпущу вас, зная вашу хитрость и трусость, — заявил Алексей. — Вы найдете предлог, чтобы уехать, сбежать от ответа за свои гнусности.

— Видит Бог, я пытался все решить без скандала, но этакие оскорбления вовсе нельзя терпеть, — развел руками Киприан и оглянулся по сторонам, словно ища поддержки.

Полина быстро подошла к Алексею, тронула его за рукав и приглушенным голосом попросила:

— Друг мой, а может, обойтись без дуэли? Ведь если этот господин принесет тебе свои извинения…

— А мне, в сущности, даже не за что извиняться! — тут же вставил слово Киприан. — Я не сказал вашему супругу ничего такого, что нельзя произнести вслух и даже при дамах. Хотите повторю?

В прищуренных глазах Киприана плескалась дерзость отчаяния, и Полина поняла, что от страха он сейчас готов сказать любую непристойность. Видимо, понял это и Алексей, потому что вдруг бросился к Киприану, схватил его за плечи, основательно тряхнул и приказал:

— Закройте рот, иначе я спущу вас с лестницы! Извольте принять мой вызов, если вы дворянин и не трус!

— Хорошо, я принимаю, — сдавленно пробормотал Киприан, высвобождаясь из рук Алексея. — Но только тут еще надо рассудить, кто из нас трус. Вы человек военный, привыкли стрелять, а я давно в стрельбе не упражнялся. Стало быть, принимая ваш вызов, я рискую жизнью, а вы — нет.

— Мне не нужна ваша жизнь, — презрительно скривил губы Алексей. — Драться будем на саблях до первой крови. С меня хватит, если вы отделаетесь раной и попросите прощения.

— Что ж… — Киприан все еще тяжело дышал, но после слов Алексея, казалось, немного успокоился. — Когда-то я неплохо фехтовал и надеюсь, что судьба будет на моей стороне.

— Тогда извольте ехать на пустырь! — приказал Алексей.

Тут же нашлись и двое секундантов: отставной штабс-капитан Яковлев, известный в прошлом бретер, и месье Винуа — бывший учитель фехтования, который после женитьбы на богатой вдове стал солидным помещиком.

У Полины все плыло перед глазами, ей казалось, что она видит дурной сон. В какой-то момент, поддавшись порыву, она кинулась к мужу и воскликнула:

— Алексей, я поеду с тобой, хочу тебя поддержать!

Он посмотрел на нее странным взглядом, мягко отстранил ее руку и решительным тоном заявил:

— Нет, друг мой, дуэль — не дамское зрелище, изволь оставаться в доме, а я вернусь за тобой, когда все закончится.

Скоро открытый экипаж, увозивший дуэлянтов и секундантов, выехал за ворота.

Возбужденные гости сгрудились посреди залы, обсуждая скандальное происшествие. Но Полина не слушала ни громких возгласов, ни тихих шепотков; она стояла в стороне, растерянная и подавленная. Показное участие некоторых дам вызывало в ней лишь досаду.

Потом внезапно что-то изменилось в зале, словно ветерок пронесся над головами гостей. Они разом приумолкли, когда парадная дверь с шумом распахнулась и в ее проеме предстала стройная женская фигура в невообразимо эффектном серебристо-черном платье. Слуга, бежавший впереди, едва успел доложить:

— Иллария Феоктистовна Худоярская!

Все взоры устремились на загадочную красавицу, о которой ходило столько слухов, хотя мало кто в округе был с нею знаком.

Иллария шагнула в зал уверенной походкой, покачивая бедрами и с улыбкой оглядывая расступившихся гостей. Полину, которая стояла в углу, за спинами окруживших ее дам, Иллария сразу не заметила. Представившись хозяевам и поздравив именинницу, она огляделась вокруг и громко пояснила:

— Простите за опоздание, виновата моя ужасная мигрень. Надеюсь, муж об этом доложил. Кстати, где он? Я его не вижу. Уж не играет ли в карты?

На несколько мгновений в зале повисло напряженное молчание, а потом Антонина Макаровна и еще одна дама, ее родственница, с сокрушенным видом поведали новой гостье о дуэли.

— Киприан дерется с Дугановым до первой крови? — переспросила Иллария, глаза ее забегали, и в следующий миг она заметила Полину, к которой тут же и устремилась.

Все присутствующие с любопытством наблюдали, как Иллария, подойдя к Полине, взяла ее под руку и подчеркнуто громким голосом заявила:

— Наши мужья дерутся, но это не повод, чтобы мы с мадам Дугановой тоже поссорились. Поговорим, как добрые соседки, и постараемся примирить наших забияк.

Полине хотелось оттолкнуть Илларию, отказаться от ее фальшивой любезности, но она понимала, что это будет выглядеть глупо и вызовет еще большие кривотолки в обществе. А Иллария, незаметно уводя Полину в сторону, продолжала что-то говорить о добрососедском примирении.

В этот момент Наташа, раздосадованная тем, что на новую гостью стали обращать больше внимания, чем на именинницу, хлопнула в ладоши и воскликнула:

— Господа, а вы не забыли, что сегодня мой праздник, и я хочу танцевать?

Ее поддержали другие барышни и молодые дамы, и скоро музыканты заиграли мазурку, и зал оживился стремительным потоком танцующих пар.

Между тем Иллария, прохаживаясь с Полиной вдоль стены, подальше от танцующих, заговорила вдруг далеко не любезным тоном:

— Почему вы не помешали этой дурацкой дуэли? Хотите таким образом отомстить Киприану? Это нелепо, он все равно не полюбит вас, пока вы будете оставаться такой наивно-глупой провинциалкой. Да и Дуганов женился на вас не по любви, и вы это знаете. Так что не пытайтесь унизить одного, столкнув его с другим. Они оба влюблены в меня и будут подчиняться только мне.

Нашептывая эти язвительные слова на ухо Полине, Иллария продолжала невинно улыбаться, так что у окружающих могло сложиться впечатление, будто молодые дамы мирно беседуют.

— Но если все так, как вы говорите, то вам не в чем меня упрекать, — заявила Полина, пытаясь высвободить руку из цепких пальцев Илларии. — Получается, что кто бы ни победил — вы не внакладе.

— А ты еще иронизируешь, простушка? — Иллария на мгновение забыла притворяться, и ее красивое лицо исказила непривлекательная гримаса. — Посмотрим, кто из нас посмеется последним.

Полине наконец удалось вырваться от Илларии, и в этот миг музыка смолкла, а все гости устремили свои взоры на явившихся вдруг штабс-капитана Яковлева и месье Винуа.

— Дуэль окончена! — объявил штабс-капитан. — Господин Худоярский ранен и принес свои извинения господину Дуганову.

На мгновение в зале повисла тишина, потом раздался истерически-громкий возглас Илларии:

— Что с моим мужем? Он опасно ранен?

— Не волнуйтесь, мадам, — успокоил ее Яковлев. — Внутренности не задеты, рана не смертельна. Так что, если не считать некоторой потери крови, ваш муж отделался испугом.

— Но, может быть, еще задето сухожилие, однако и это не опасно для жизни, — добавил месье Винуа.

Медленно, тяжелой походкой в залу вошел Алексей Дуганов. Он был без сюртука; рубашка, порванная в нескольких местах, на рукаве была испачкана кровью.

— Ты тоже ранен, Алексей? — кинулась к нему Полина.

— Нет, это кровь соперника, — ответил он и, оторвав окровавленный обшлаг, бросил его на пол.

Штабс-капитан обратился к Илларии:

— Можете увозить мужа домой. Я перевязал ему рану, и кровь уже остановилась.

Иллария сделала несколько шагов вперед и, на мгновение задержавшись перед Алексеем, бросила на него странный, многозначительный взгляд. Окружающие, возможно, прочли в нем только враждебность, но Полина заметила еще и вызов, и намек, и скрытое обещание.

После ухода Илларии Полина и Алексей тоже надолго не задержались. Принеся извинения и сославшись на плохое самочувствие, что выглядело вполне естественным после неприятного инцидента, они скоро распрощались с хозяевами и покинули гостеприимный дом Шубиных.

Дорога домой прошла почти в полном молчании. Полина, одновременно угнетенная и возбужденная всем происшедшим, только искоса поглядывала на хмурое лицо Алексея, но не решалась с ним заговорить. Наконец, уже перед въездом в Погожи- но, она не выдержала и тихо, чтобы не слышал кучер, спросила:

— А ведь дуэль была из-за того, что он… Киприан сказал тебе о своей связи со мной? Рассчитывал нас поссорить?

— Да.

После некоторого молчания Полина пробормотала:

— Лучше бы ты его убил, чтобы навсегда закрыть ему рот.

Алексей посмотрел на нее с удивлением и ответил:

— Я бы так и сделал, но не хотел портить праздник твоей подруге.

Когда они уже подъезжали к воротам имения, внезапно поднялся сильный ветер, и Полина, схватившись обеими руками за шляпу, не удержала равновесия в качнувшейся коляске и прислонилась к Алексею. Он обнял ее за плечи и сказал:

— Такой ветер бывает перед грозой. Ты боишься грозы?

— Не знаю… иногда.

Ей действительно было если и не страшно, то как-то тревожно перед надвигавшейся грозой и перед лавиной тех мыслей и чувств, которые, она знала, будут ее мучить и, наверное, не дадут уснуть до самого утра.

Экипаж остановился у крыльца, Алексей подал Полине руку. Они вошли в дом вместе, но между ними снова было молчание.

И только оставшись одна в своей спальне, Полина вдруг вспомнила, что так и не сказала Алексею слов благодарности, которых он, безусловно, заслуживал. Ей стало досадно и немного стыдно; она решила, что утром непременно исправит свою оплошность.

Полина подошла к окну, за которым порывами проносился ветер, постояла, вглядываясь через покрытое дождинками стекло в ненастную темень, потом задернула занавески и, повернувшись к двери, застыла в нерешительности. Тревога ее все усиливалась; почему-то ей вдруг стало страшно оставаться в комнате одной на всю ночь.

«Что за трусость, я ведь никогда особенно не боялась грозы», — сказала Полина сама себе, но на всякий случай решила запереть дверь на засов.

Однако сделать этого она не успела: дверь вдруг открылась и в комнату вошел Алексей. Полина даже вздрогнула и невольно охватила руками свои обнаженные плечи. На ней не было ничего, кроме шелковой ночной сорочки, да и Алексей одет был в халат, распахнутый на груди.

— Прошу прощения за то, что забыл постучать, — сказал он, окинув ее пристальным взглядом. — Я, кажется, тебя смутил?

— Ты пришел пожелать мне спокойной ночи? — нервно усмехнулась она. — Или, может, хочешь подбодрить меня перед грозой?

Он ответил серьезно, без тени улыбки:

— Вот что, Полина. Нам надо спать вместе, иначе так и не привыкнем друг к другу.

Когда он запер дверь и шагнул к Полине, она звонким от волнения голосом произнесла:

— Алексей, я забыла тебя поблагодарить за то, что ты сегодня защитил мою честь и дал отпор этому негодяю… Худоярскому.

— Я только исполнил свой долг. Ведь муж обязан защищать жену. Кстати, я сегодня сказал Киприану, что понимаю все их с Илларией хитрости и впредь пусть не рассчитывают на меня и на то, что наш с тобой брак — ненастоящий.

— Но Иллария уверена, что ты в нее по-прежнему влюблен, — пробормотала Полина, отводя взгляд в сторону.

— Возможно, она своим бесовским чутьем угадывает, что мы с тобой еще не сблизились. Значит, сегодня пора нам наконец стать настоящими супругами.

Он подошел к Полине вплотную и сбросил халат. Тепло обнаженного мужского тела передалось ей через ее тонкую сорочку. В следующий миг руки их сплелись в объятии, а губы слились в осторожном, словно изучающем, поцелуе. «Мы целуемся так, будто спрашиваем друг у друга разрешения», — промелькнуло в голове у Полины.

Но за первым поцелуем последовал второй, более долгий и страстный. Потом Алексей отнес Полину на кровать. Его теплые руки, сдвинув с нее сорочку, гладили ей шею, плечи, грудь. Скоро она лежала перед ним полностью обнаженная, и он, окинув ее загоревшимся взглядом, прошептал:

— Как ты хороша!..

Дальше перед Полиной все плыло, словно в тумане. Близость с Алексеем была молчалива; лишь однажды, в минуту наивысшего напряжения страсти он повторил прерывистым голосом «дорогая, милая». Но слова любви в эту ночь не были произнесены ни разу.

Несмотря на свой малый опыт, Полина сознавала, что Алексей привлекателен как мужчина и любовник; иногда ей хотелось забыться в его объятиях, ощутить настоящую страсть, — но что-то мешало, что-то неуловимой преградой отделяло ее от мужа. Она все еще стеснялась его, словно он был чужим. Возможно, всему виной были сомнения в его чувствах. Полине почему-то казалось, что, обнимая ее, Алексей мечтает об Илларии.

После близости она лежала молча, сдерживая дыхание и не решаясь заговорить с Алексеем. Он тоже некоторое время молчал, потом поцеловал ей руку и пожелал спокойной ночи.

Слушая монотонный шум дождя за окном, Полина постепенно погружалась в дремоту. Кажется, ей снилось что-то тревожное — может быть, те два зловещих всадника, которые уже преследовали ее когда-то, — но, проснувшись утром, она не вспомнила свой сон.

Алексея рядом не было, и Полина решила, что, когда она уснула, он покинул ее спальню. Несколько мгновений она размышляла, считать ли такой его поступок учтивым или обидным. Но прийти к определенному выводу она не успела, поскольку дверь в спальню вдруг распахнулась и на пороге появился Алексей, уже полностью одетый. Полина, вспомнив, что так и заснула обнаженной, невольно покраснела и подтянула одеяло к самому подбородку.

— Доброе утро, дорогая, — сказал он и, подойдя к жене, поцеловал ее в щеку. — Я вот что решил. Нам с тобою надо отвлечься от неприятностей и пожить в уединении, пока не утихнет весь этот скандал. У меня есть охотничий домик на озере, верстах в двадцати отсюда. Об этом домике мало кто знает, и нас не потревожат. Почему бы не пожить там дней десять? Ты согласна?

— Конечно. Только надо сообщить бабушке, что мы уезжаем. Отъезд сегодня?

— Да, сразу после завтрака.

— Ну, тогда… — Она смутилась, не зная, как попросить его покинуть спальню. — Тогда я прямо сейчас начну одеваться.

— Одевайся, я пришлю горничную.

Алексей улыбнулся и вышел из комнаты.

Глава одиннадцатая Опасность

Еще никогда время не тянулось для Полины так медленно и, вместе с тем, не летело так быстро, как в эти десять дней, проведенных в охотничьем домике на берегу озера. Вначале ее смущало почти полное уединение с Алексеем, — ведь поблизости не было никого, кроме четы пожилых слуг, которые жили во флигеле и обслуживали хозяев незаметно, редко появляясь им на глаза.

Но скоро она почувствовала себя значительно свободней, потому что уединенная жизнь оказалась вовсе не скучна и почти не оставляла времени для сомнений и раздумий. Дни были заполнены пешими и конными прогулками по лесу, катанием в лодке по озеру, а также утиной охотой и рыбной ловлей, о которых раньше Полина не имела ни малейшего представления.

Погода установилась ясная, не дождливая, но солнце светило уже неярко, и осенняя прохлада давала о себе знать, а потому по вечерам Алексей разжигал камин, возле которого было приятно беседовать обо всем на свете.

Но приближалась ночь — и сердце Полины начинало учащенно биться. В домике у супругов была общая спальня с широкой кроватью, где они каждую ночь сближались, словно именно теперь, с опозданием, наступил их медовый месяц.

Полина уже не стеснялась Алексея и скоро почувствовала, что ей приятны его ласки. А потом, в одну из ночей, она вдруг испытала сокрушительный, ни с чем не сравнимый восторг: ей показалось, что стены раздвинулись и комната наполнилась звездами, гирляндами цветов и нежным шепотом ласкового моря. Задыхаясь, она всем телом прильнула к Алексею и сквозь стон произнесла его имя. И он что-то говорил ей между страстными поцелуями, — но это были слова о ее красоте и нежности, а вовсе не признания в любви.

В ту неистовую ночь Полина впервые в жизни почувствовала себя женщиной, а вскоре поняла, что любит Алексея, и это уже далеко не та любовь-дружба, на которую она рассчитывала, выходя замуж, а настоящая страсть, способная поднять на небеса и бросить в бездну. Осознание такого чувства было для Полины не радостным, а скорее мучительным, — ведь она почти не сомневалась, что ее любовь безответна, что Алексей испытывает к ней лишь нежную дружбу, а его ночные ласки — просто зов плоти и, обнимая жену, он думает о своей роковой любовнице. Такое предположение было для Полины нестерпимо, и ей много раз хотелось прямо спросить Алексея, тоскует ли он до сих пор о прошлом, — но она не решалась. Ведь, может быть, он борется со своими чувствами к Илларии, и не надо бередить ему душу лишними вопросами…

Теперь каждую минуту, каждой клеточкой своего тела Полина стала ощущать присутствие Алексея, и ей было от этого порою сладко, а порою — больно. Иногда она ловила на себе его взгляд и всякий раз с надеждой вскидывала голову, ожидая признаний, — но он молчал.

Приближался день отъезда из охотничьего домика, но теперь Полине уже не хотелось покидать уединенное место, и она с досадой отмечала, как неумолимо летит время. Она боялась, что по прибытии в Погожино новые и старые лица, а также дела и служба отвлекут Алексея и, возможно, даже потребуют его отъезда. В домике у нее, по крайней мере, была иллюзия, что муж принадлежит только ей, теперь же он отдалится от нее, так и не успев по-настоящему приблизиться…

К великой досаде Полины, сразу же в день их приезда в имение пожаловали гости — да еще такие, которых она бы меньше всего хотела видеть. Супруги Воронковы всегда каким-то чудом все узнавали первыми и тут оказались раньше всех осведомлены о приезде хозяев Погожина.

Видимо, Иван Харлампиевич и Улита Гурьевна решили получить двойное удовольствие от визита: во-первых, сообщить соседям новость, а во-вторых, понаблюдать за впечатлением, которое эта новость произведет. Ведь то, что они собрались поведать супругам Дугановым, разумеется, не могло оставить последних равнодушными, — в этом-то Воронковы были уверены.

— Вот, проезжали мимо, увидели вашу карету, а Сенька нам сообщил, что вы сегодня вернулись в Погожино, — пояснил Иван Харлампиевич, посмотрев на Улиту Гурьевну, которая уже явно сгорала от нетерпения приступить к последним новостям. — Далеко ль вы уезжали, если не секрет?

— Недалеко, верст двадцать будет, — ответил Алексей, который, как и Полина, был не в восторге от нежданных визитеров.

— А мы решили к вам наведаться на минутку, так, проездом, — сказала Улита Гурьевна, стреляя глазами по сторонам.

— Что ж, входите в дом, просим, — покоряясь правилам вежливости, пригласила Полина.

— Мы на минуту, право, никаких угощений нам ставить не надо, — замахала руками гостья, располагаясь поудобней в кресле. — Только перемолвимся с вами словом — так, по- соседски. Вы ведь были в отъезде и последних новостей, верно, не знаете.

— А что, есть важные новости? — небрежно поинтересовалась Полина.

— Да уж куда важнее, — покряхтывая,сообщил Иван Харлампиевич. — Вам, наверное, интересно будет узнать, что случилось в Худояровке.

Полина и Алексей, разом насторожившись, переглянулись.

— Конечно, интересно, — подхватила речь супруга Улита Гурьевна. — Ведь Алексей Кондратьевич дрался на дуэли с Худоярским и ранил его. Рана-то, говорят, сама по себе была не опасная, да только от нее пошло воспаление, началась горячка и через три-четыре дня после вашего отъезда Киприан Ульянович умер.

— Умер?.. — непроизвольно повторила Полина и снова посмотрела на Алексея, который весь напрягся и сжал подлокотники кресла так, что пальцы побелели.

— Умер, умер, отдал Богу душу, — подтвердила Воронкова. — А на похоронах Иллария грозилась отомстить за его смерть. Не знаю только кому, ведь дуэль-то была честная и рана не смертельная. Никто же не виноват, что у раненого началась горячка, такое бывает. Ну а после похорон вдова поручила стряпчему закончить дело с продажей имения, сама же уехала. Мы узнали подробности у бывшего худояровского ключника Терентия, который теперь живет в Косино, где у его родича постоялый двор. Терентия-то еще сам Киприан уволил, Иллария же перед отъездом прогнала и оставшихся слуг, ничего им не заплатила. Такая вот хитрая и жадная баба оказалась.

Вероятно, хозяева разочаровали гостей, потому что после первого невольного удивления уже никак не проявили интереса и не высказали своего отношения к ошеломительной новости. Воронковы продолжали на разные лады обсуждать нерядовое событие, а Полина и Алексей упорно молчали, всем своим видом давая понять, что не намерены поддерживать разговор.

Наконец Воронковы, видимо, догадались, что пора им оправдывать свое заявление, будто заехали «на минутку», и, явно раздосадованные, откланялись.

Оставшись вдвоем, Полина и Алексей некоторое время молчали; потом он, пройдясь из угла в угол, ударил кулаком по стене и глухим голосом пробормотал:

— Видит Бог, я не виноват в смерти Киприана.

— Никто тебя и не винит, — живо откликнулась Полина. — Это именно сам Бог его и покарал. А то, что Иллария грозится нам с тобой отомстить, — так это говорит лишь о ее природной злобе.

— Возможно, она сказала так от отчаяния. Видимо, их с Киприаном все же связывали какие-то чувства, а не просто корысть.

— Ты, кажется, готов ее пожалеть? — Полина подошла к Алексею, пытаясь поймать его взгляд, но он отвел глаза. — Может, это твои чувства к ней еще не угасли?

— Нет, Полина, ты меня не так поняла!

Он попытался взять ее за руку, но она резко повернулась и сделала несколько шагов в сторону.

— Вот что, Алексей. Я не собираюсь лезть к тебе в душу. Когда мы заключали наш союз, я сказала, что ты будешь свободен в своих чувствах и поступках. Если сейчас ты захочешь увидеться с Илларией, помочь ей, — я препятствовать не стану, хотя… хотя мне, может быть, будет больно.

И, побоявшись сказать что-то лишнее, невольно выдать свои сокровенные чувства, Полина быстро вышла из комнаты и, позвав горничную, принялась вместе с ней раскладывать вещи из дорожного сундука.

Перед ужином Алексей просмотрел почту, накопившуюся за время их отсутствия, и сообщил Полине:

— Есть одна неожиданность — объявился дядя Галактион. Вот, прислал письмо, что намерен приехать, поздравить меня с женитьбой и немного погостить. Уж не знаю, каким путем он обо мне узнал — может, все-таки одно из моих писем до него дошло. Интересно, с какими новостями приедет наш блудный родственник.

Стараясь казаться спокойной и делая вид, что уже забыла давешний разговор о Худоярских, Полина спросила:

— А скоро ли приедет твой дядя?

— Письмо пришло три дня назад, а он пишет, что отправил его перед своим отъездом, — значит, его прибытия можно ожидать в ближайшее время.

Полина вздохнула, подумав о том, что присутствие постороннего человека в доме будет ее стеснять и помешает уединенным беседам с мужем, к которым она так привыкла в охотничьем домике.

В этот вечер Полина отправилась спать раньше обычного и, когда в спальню вошел Алексей, притворилась спящей. Прильнув щекой к подушке и закрыв глаза, она чувствовала на себе его долгий и пристальный взгляд. Потом Алексей погасил свечу и лег рядом с Полиной, не потревожив ее ни словом, ни прикосновением. А она лежала, стараясь не шевелиться и даже глубоко не вздохнуть, чтобы не выдать своего притворства. Близость с мужем в эту ночь казалась ей невозможной.

Скоро Полина разобралась в природе своих чувств и поняла, что нестерпимая ревность терзает ей сердце и эти страдания прекратятся лишь тогда, когда любимый мужчина будет принадлежать ей не только телом, но и душой. Но, увы, их брак с самого начала был обозначен как союз двух друзей по несчастью. Да и можно ли ей в чем-то упрекать мужа, которому давеча она сама еще раз объявила, что он свободен?

Измученная этими переживаниями, Полина уснула уже далеко за полночь. Но перед тем как уснуть, решила, что утром улучит минуту уединения и обо всем начистоту поговорит с Алексеем. И дознается наконец, есть ли у нее надежда на его любовь или теперь до конца дней ей придется довольствоваться ущербным, призрачным счастьем: считаться женой Алексея, но не владеть его сердцем и в любую минуту быть готовой к разлуке с ним.

Однако то, что приходило в голову ночью, оказалось совсем не просто осуществить при свете дня. Утром Полина несколько раз порывалась начать разговор, но так и не нашла удобного случая. А сразу после завтрака к Алексею явился управляющий, чтобы доложить о делах в имении, и Полина, вздохнув, ушла в свою комнату.

Ей уже невмоготу было таить в себе обуревавшие ее чувства, хотелось с кем-то посоветоваться, излить душу, — но никому, кроме бабушки, она не могла довериться, — а впрочем, даже перед бабушкой ей было неловко. Помаявшись сомнениями, она все-таки решила ехать в Лучистое — тем более что Анастасия Михайловна, вероятно, давно волнуется, узнав о дуэли и смерти Киприана, но не имея никаких объяснений и известий от внучки. Полина уже собиралась надеть дорожное платье, как вдруг вошла горничная и объявила:

— Барыня, там к Алексею Кондратьевичу приехал его дядюшка, просят вас в гостиную.

— Дядя уже приехал? — с некоторой досадой переспросила Полина. — Хорошо, сейчас иду.

Она нехотя проследовала к гостиной, но перед дверью вдруг замерла, услышав знакомый голос и смех. Отодвинув штору, Полина осторожно заглянула в гостиную. Человека, беседовавшего с Алексеем, она увидела в профиль, — и тут же холодок страха пробежал у нее по телу, руки задрожали, а колени едва не подогнулись. В гостиной сидел убийца Василисы, от которого и сама Полина едва спаслась тогда, два месяца назад, в Москве. Правда, теперь борода у него была коротко подстрижена, но Полина его безошибочно узнала: это зловещее лицо навсегда врезалось ей в память. А в следующий миг она вдруг поняла, что бородатый убийца еще был и тем вторым всадником, который вместе с Киприаном мчался за ней в ее страшном сне.

Полина на цыпочках попятилась прочь от гостиной, потом, оглянувшись на горничную, приложила палец к губам, схватила девушку за руку и вместе с ней вернулась в свою комнату. Стараясь выглядеть спокойной и не выдать своего волнения, Полина приказала горничной:

— Дуняша, ступай в гостиную, скажи господам, что я нездорова, выйти к ним не могу. И попроси Алексея Кондратьевича, чтобы сейчас ко мне заглянул.

Немного удивленная Дуняша пошла исполнять приказание, а Полина, испугавшись, что вместе с Алексеем может явиться и его гость, накинула на голову покрывало и задернула шторы на окне.

Когда дверь отворилась, она невольно вздрогнула. Алексей пришел один, и Полина тут же попросила его запереть дверь.

— Что случилось? — Он был в полном недоумении. — Ты и вправду заболела? А зачем закрываешь лицо?

Она сняла покрывало и сообщила приглушенным голосом:

— Алексей, там, в гостиной, сидит тот страшный человек, убийца Василисы. Он не должен меня видеть, ведь я для него — опасная свидетельница, которую надо убрать.

— Дядя Галактион — убийца?.. — Алексей на мгновение растерялся. — Ты не ошиблась?

— Нет, это точно он, клянусь! И голос его, и лицо!

— Да… матушка называла его игроком, жуиром, мотом, а он за это время стал еще и преступником… Но какое отношение он мог иметь к несчастной Василисе?

— Я же тебе рассказывала, помнишь? Она его узнала и назвала убийцей какого-то Гридина. А еще он у нее забрал карту, по которой можно было найти клад.

— Но, видно, клада он не нашел, потому что приехал просить денег у меня.

— И ты ему дашь?

— Теперь, разумеется, — нет. Но вот что странно: кажется, ты говорила, что он убил Василису, когда она его узнала, так? Но где она могла видеть Галактиона, если он давно не появлялся в наших краях?

— А если появлялся, но ты об этом не знал, потому что был в полку? Вдруг Галактион по каким-то делам наведывался в Худояровку?

— Выходит, он как-то был связан с худояровскими помещиками? Но расспрашивать его об этом пока нельзя, чтобы не заподозрил неладное. Ведь тогда сбежит, и ты будешь в постоянной опасности… Черт возьми, вот незадача! Я должен выдать правосудию моего единственного родственника. Но и оставить его на свободе не могу. — Алексей на несколько мгновений задумался. — Сделаем так. Сейчас я пошлю человека за приставами. А пока они не приедут, постараюсь напоить дядюшку, чтоб он заснул и не расхаживал по дому. О тебе же ему скажу, будто ты сегодня больна и сможешь появиться перед ним только завтра. Когда приедут приставы, ты в их присутствии опознаешь убийцу.

— А они поверят? Ведь он наверняка будет от всего отпираться. Значит, мое слово против его слова?

— Но другого выхода я не вижу. Разве что отправить дядюшку за тридевять земель, но как его там удержать?

— Да, ты прав… Впрочем, если подумать, то всегда можно найти доказательства. Племянник Василисы, наверное, знает и об истории с Гридиным, и о карте с кладом. Ну а еще бородатого злодея могут опознать приказчики в лавке и служанка Василисы.

— Вот видишь, ты сама обо всем рассудила. Но тебе придется до приезда приставов посидеть взаперти. А я тем временем постараюсь занять Галактиона, чтоб он ничего не заподозрил. Не бойся, дорогая, ты под моей защитой.

Улыбнувшись и поцеловав Полину в щеку, Алексей вышел из комнаты.

После его ухода Полина не могла найти себе места. Она заперла дверь, но все равно ей казалось, что в любую минуту страшный человек может оказаться на пороге ее комнаты. Чтобы успокоиться, она принималась то за чтение, то за рукоделие, но все валилось у нее из рук, и тревожное нетерпение заставляло ее поминутно вскакивать и метаться из угла в угол.

Наконец, немного справившись со своим беспокойным состоянием, она уселась с книгой у окна и порой прерывала чтение, чтобы выглянуть из-за шторы во двор. Выглянув в очередной раз, она увидела, что Алексей с гостем возвращаются из сада в дом, — видимо, Галактион попросил племянника показать окрестности.

Полина отшатнулась от окна и подумала: «Вдруг он сейчас начнет настаивать на знакомстве со мной? И ведь может что- то заподозрить. А экипажа с приставами все нет и нет…» Время для Полины тянулось нестерпимо медленно.

Наконец раздался осторожный стук в дверь и голос Алексея. Полина тотчас впустила мужа в комнату и с тревогой взглянула на него:

— Ну, что там? Приставы не приехали?

— Нет, — хмуро покачал головой Алексей. — Боюсь, что или кучер Прошка заехал по дороге в кабак, или старший пристав Федюнин, который, говорят, тоже выпить не дурак. Но ты не волнуйся, я за ними еще одного человека послал. Быть того не может, чтоб они сегодня не приехали.

— Но когда же?.. Ведь уже скоро начнет смеркаться. И мне невмоготу сидеть тут одной в неизвестности.

— Потерпи еще немного, Поленька.

Он тронул ее за плечо, она тотчас прижалась щекой к его руке и тихо, почти шепотом, сказала:

— Ты впервые назвал меня моим уменьшительным именем… Алеша.

Кажется, он хотел обнять ее, но не успел, потому что она вдруг быстро скользнула к окну. Ее вопрос прозвучал немного нервно:

— Ну а что там Галактион, чем он занят?

— О, Галактион оказался на редкость дотошным субъектом: заявил, что скучает по имению и хочет вспомнить знакомые места. Он не успокоился, пока не осмотрел дом и усадьбу. Лишь после этого сел за стол и отдал должное вину и закускам. Я подливал ему напитки покрепче, а когда он достаточно опьянел, препроводил его в комнату для гостей и уложил на диван. Надеюсь, теперь он спит.

Выглядывая в окно, Полина увидела, что к воротам усадьбы приближается закрытый экипаж. Сразу оживившись, она воскликнула:

— Смотри, кажется, едут приставы!

Алексей, бросив беглый взгляд в окно, торопливо сказал:

— Пойду их встречу. А ты пока не покидай своей комнаты, я приведу их сюда.

Он вышел, Полина осталась стоять у окна. Когда карета свернула к крыльцу, Полина потеряла ее из виду, поскольку окно комнаты выходило не на фасад, а на боковое крыло дома. Ожидая появления Алексея и приставов с минуты на минуту, Полина скоро начала терять терпение. Ей не сиделось на месте, а Алексей почему-то не спешил прийти и успокоить ее. Наконец, не выдержав неизвестности, Полина осторожно приоткрыла дверь и выскользнула в коридор. Вокруг никого не было, и она спокойно проследовала в сени. Здесь ей повстречалась старшая горничная Глаша, спешившая к входной двери с каким- то флаконом в руках.

— Что случилось, Глаша? — остановила ее Полина. — Кто там у крыльца? Приставы приехали?

— Нет, сударыня, — ответила несколько удивленная таким вопросом Глаша. — Там какой-то барин проезжий, спрашивает у Алексея Кондратьевича дорогу. А барыня его в карсте сидит, ей дурно, и он попросил для нее нюхательную соль. Алексей Кондратьевич велел мне взять флакон из шкафа в столовой.

— А, вот оно что… Ну, иди, Глаша.

Полина рассеянно посмотрела вслед служанке, потом вернулась из сеней в коридор. Упоминание о флакончике с солью ее насторожило. Но она не успела задуматься об этом предмете, как вдруг одна из дверей в коридор открылась и навстречу Полине вышел тот самый человек, от которого она пряталась полдня. Теперь их разделяло всего лишь несколько шагов. Полина, непроизвольно вскрикнув, отступила назад. Холод ужаса сковал ее, когда она заметила, как стоявший напротив убийца сделал движение рукой за пояс, словно нащупывал нож.

— Я же говорил, что найду тебя из-под земли, — сказал он с кривой ухмылкой. — Я хорошо запомнил твое личико. Но ты не бойся, я тебя не трону, если будешь молчать. Не бойся, подойди ко мне.

Секунду Полина стояла на месте, парализованная страхом, потом с криком выбежала в сени, едва не наткнувшись на Алексея, который заслонил собою дверь и не дал преследователю кинуться за Полиной.

Прижавшись к стене, она услышала громкий голос Алексея:

— В чем дело, дядя? Почему вы гонитесь за этой дамой?

— А кто она такая? — возбужденно спросил «дядя».

— Эта дама искала помощи в моем доме, и я попрошу относиться к ней уважительно, — заявил Алексей.

— Но кто она такая, как ее зовут? — продолжал допытываться дядюшка.

— Не знаю, она проезжая, попросила дать ей лекарство. Сейчас со своим спутником она отъезжает в Косино, чтобы заночевать на постоялом дворе.

Дядюшка выглянул в окно и, убедившись, что карета действительно отъезжает, сказал:

— Прости, Алеша, я, может быть, повел себя немного неучтиво, но мне очень надо поговорить с этой дамой. Я узнал в ней подругу одного моего должника, который прячется от меня больше года. Вдруг она наведет меня на его след? Я, пожалуй, поеду, чтобы с ней договориться.

Полина, опасаясь, что дядюшка сейчас может выйти в сени и увидеть ее, кинулась к двери, ведущей в другое крыло дома.

За этой дверью она простояла несколько минут, дожидаясь, пока опасный гость выйдет из дому.

— Полина, он уехал, где ты? — услышала она голос Алексея.

Она бесшумно приблизилась к мужу и тронула его сзади за плечо. Он обернулся, порывисто обнял ее.

— Слава Богу, я успел вовремя! Но зачем ты вышла из своей комнаты раньше времени? Понимаешь, как это было опасно?

— Прости, я ведь думала, что приехали приставы. А кто были эти господа в карете? Я видела, как Глаша несла им флакон с нюхательной солью.

— Видишь ли, Полина, тут такое дело… Давай присядем.

Они сели на скамейку в углу, и Полина, вопросительно взглянув на Алексея, заметила:

— В связи с этим флакончиком я почему-то вспомнила Илларию. Какое-то странное предчувствие…

— Предчувствие тебя не обмануло. В карете действительно была она.

— Ты ее видел? — вскинулась Полина, вновь ощутив укол ревности.

— Нет, она не выходила из кареты. Со мной разговаривал ее спутник — совершенно незнакомый мне молодой человек. Он спросил, как доехать до постоялого двора, а потом еще сказал, что его спутнице дурно, и попросил дать ей нюхательную соль. Тут я, как и ты, вспомнил об Илларии. Я послал Глашу за солью, а сам отошел в сторону, чтобы из окна кареты меня не было видно. Но когда юноша подавал своей даме флакон, она высунула руку в окно и я заметил у нее на пальце кольцо, которое очень хорошо знаю, потому что сам когда-то подарил его Илларии. После этого у меня уже не оставалось сомнений.

— Значит, она так и не показалась, не заговорила с тобой? Интересно, зачем же она приезжала? Только из любопытства?

— О, такие люди, как Иллария, ничего не делают просто так. Перед тем как уехать, она через своего спутника вернула флакон. Юноша меня поблагодарил, сказал, что даме уже лучше, но показаться она не может, поскольку вынуждена пока сохранять инкогнито, — она якобы скрывается от своего жестокого опекуна. Выслушав эту душещипательную историю, в которую, очевидно, сам юноша свято верил, я попрощался с ним и про себя пожалел его как новую жертву Илларии. Ну а возвращенный флакон я в ближайшее время покажу аптекарю. Уверен, что Иллария проделала тот же фокус, что когда-то с матушкиным флаконом: подменила его на другой, в котором яд.

— Боже мой!.. — пробормотала Полина. — Если это так, значит, Иллария решила выполнить свою клятву о мести.

— Несомненно. Такие, как она, не прощают тех, кого не смогли обмануть. И, когда аптекарь исследует это вещество во флаконе, у нас будут доказательства против Илларии. Мы сможем отдать ее под суд.

— Нет! — вскрикнула Полина. — Я не хочу связываться с этой женщиной. Пусть Бог ее покарает. А у меня одно желание — никогда ее больше не видеть.

— Я тоже не хочу ее видеть, но как подумаю, что она, вероятно, отравила матушку и пыталась отравить тебя… нет, это нельзя оставлять безнаказанным. — Он взял Полину за плечи. — А ты, неосмотрительное создание, ты сегодня дважды подвергалась опасности.

— Да, я могла быть зарезанной и отравленной, но оба раза ты меня спас, — улыбнулась Полина. — И при этом еще направил преступника по ложному следу. Правда, на постоялом дворе он скоро убедится, что ты его обманул, и дама совсем не та, которую он ищет.

— А что было делать? Времени для раздумий у меня не оставалось, и я сказал первое, что пришло в голову.

— А как нам быть, когда приедут приставы?

— Но это даже лучше, если они арестуют Галактиона не в нашем доме. Главное, что с тобой все в порядке, Поленька. — Он посмотрел на нее пристальным взглядом, в котором ей почудилась нежность.

— Я так благодарна тебе, Алеша, — с волнением сказала она, коснувшись его руки. — Ты мой самый близкий друг, ты…

Полина и не подозревала, как хороша была в эту минуту, когда слова любви рвались у нее с губ и сдерживались последним усилием воли. Ее глаза сверкали, на щеках горел румянец, грудь колебалась от взволнованного дыхания.

— Да, Полина, до сих пор я думал, что мыс тобой — добрые, верные друзья, — сказал Алексей глуховатым голосом. — Но сейчас, когда тебе грозила опасность, я вдруг понял: потерять тебя для меня все равно что расстаться с жизнью. Я не просто друг тебе, нет… Мне мало твоей дружбы и благодарности, мне надо больше. Я люблю тебя!

Счастье подхватило Полину головокружительной волной, и, слегка задохнувшись, она прошептала:

— И я люблю тебя, Алеша! И поняла это не сегодня, а гораздо раньше…

Его сияющие глаза приблизились к ее лицу, и в следующий миг взаимное признание в любви завершилось объятиями и страстным поцелуем.

— А я боялась, что ты не любишь меня, — пробормотала Полина, чуть отстранившись от Алексея. — Думала, что до сих пор страдаешь по Илларии, и ужасно ревновала тебя к ней.

— А сама-то ты не думаешь больше о Киприане? — спросил он, пытливо заглядывая ей в глаза. — Не сравниваешь меня с ним?

— Если и сравниваю, то сравнение всегда в твою пользу, — улыбнулась Полина. — Я давно поняла, что мое чувство к Киприану было лишь глупым увлечением романтической барышни. А любовь к тебе — настоящая.

— И у меня к тебе настоящая. Иллария была моей болезнью, от которой я, слава Богу, излечился. А ты — моя судьба. — Он снова привлек ее к себе и поцеловал.

Глава двенадцатая Развязка

Поцелуй был прерван стуком входной двери. Полина непроизвольно вздрогнула и, оглянувшись, тут же вскочила с места. Алексей тоже встал, увидев, что на пороге появились давно ожидаемые лица — пристав Федюнин с помощником в сопровождении кучера Прошки. Все трое были слегка навеселе, но Алексею некогда было это замечать, он только успел бегло поприветствовать чиновников и тут же объявил приставу:

— Сейчас нам всем придется ехать на постоялый двор в Косино, там надо задержать преступника.

— А мы, признаюсь, продрогли на сыром ветру. — Пристав потер руки и поежился. — Хотели сперва чаю горячего откушать, а уж потом…

— Хорошо, сейчас вам подадут чай, — отрывисто сказал Алексей. — Но медлить нельзя, преступник может скрыться.

— А в чем его преступление-то? — спросил Федюнин, усевшись за стол и явно не собираясь проявлять служебного рвения.

Алексей дождался, когда слуга, подавший приставам чай, удалится, и кратко изложил суть дела:

— Два месяца назад в Москве он убил мещанку Василису Чашкину. Моя жена стала случайной свидетельницей преступления. Убийца хотел и с нею расправиться, но ей удалось убежать. И вот сегодня этот человек появился в нашем доме, и она его узнала. Я, конечно, сам бы мог его задержать, но решил послать за вами, чтобы было по закону. Тем более что, к сожалению, он мой родственник, — добавил Алексей хмуро.

— Ну а он вашу барыню сегодня видел? — поинтересовался пристав, допивая чай.

— Видел мельком. Мне удалось отвести его подозрения, я сказал, что это какая-то незнакомая барыня, которая следует на постоялый двор. Но скоро он убедится, что его обманули, и тогда подастся в бега. Теперь вы понимаете, что надо спешить? — Алексей шагнул к двери и жестом позвал. приставов за собой. — Все, задерживаться нельзя ни минуты!

Полина, уже успевшая облачиться в плащ и накинуть на голову покрывало, с решительным видом подошла к Алексею, давая понять, что не намерена оставаться дома.

— Барыня тоже с нами поедет? — оглянулся на нее пристав.

— Конечно, я ведь свидетельница! — заявила Полина.

Никто не стал возражать, и скоро хозяева дома вместе с приезжими чиновниками катили в карете по дороге к постоялому двору.

Сумерки уже опустились на землю, первые звезды заблестели в просветах между облаками, которые ветер гнал к истлевшему закату. Полине, томимой мрачными предчувствиями, сейчас все вокруг казалось тревожным: и этот порывистый ветер, и рваные тучи, и далекий крик ночной птицы.

Когда подъезжали к постоялому двору, внезапно где-то за горизонтом вспыхнула зарница, на мгновение охватившая местность призрачным светом. Полина невольно вздрогнула, а пристав рассудительно заметил:

— Гроза где-то начинается. Как бы до нас не докатилась.

— Нет, должно быть, стороной пройдет, — предположил его помощник.

Косинский постоялый двор считался самым большим в округе. Двухэтажный дом для гостей крыльцом выходил прямо к воротам, возле которых горел фонарь. Несколько окон в доме тоже были тускло освещены.

Пристав, подойдя первым к калитке, взялся за кольцо и постучал. Тут же раздались торопливые шаги и басовитый голос:

— Терентий, ты?

— Это не Терентий, а окружной пристав Никанор Федюнин, — суровым тоном отрекомендовался представитель власти. — Открывай, Емельян.

Емельян Щапов, хозяин постоялого двора, тут же распахнул калитку и с почтением поклонился важным гостям. Он хорошо знал пристава и умел ему услужить, благодаря чему Федюнин не раз закрывал глаза на некоторые подозрительные истории и сделки, в которых молва обвиняла заведение Щаповых. Поговаривали, например, что на постоялом дворе в Косино находят приют скупщики краденого, а то и сами воры. Да и богатые постояльцы, отъехав от двора и протрезвев, бывало, недосчитывались денег в своих карманах. Впрочем, разбоя и кровопролития на косинском дворе никогда не творилось, а воровство у любителей покутить, как и мошенничество, сам хозяин не считал большим грехом и умел откупиться от власть предержащих.

Немного озадаченный появлением приставов и незнакомого барина в сопровождении закутанной в вуаль барыни, Емельян своим басовитым голосом пророкотал:

— А я думал, это Терентий, брат мой, из города воротился, ему уже пора. Он за товаром ездил.

Полина вспомнила рассказ Воронковых о худояровском ключнике Терентии, который переселился к двоюродному брату на постоялый двор после того, как Киприан прогнал его из имения.

— Ты вот что, Емелька, говори потише, у нас дело опасное, тут осторожность надо соблюдать, — строго объявил пристав, входя в сени и оглядываясь по сторонам.

Навстречу гостям вышла хозяйка — жена Емельяна, и служанка. Они начали было приветствовать приезжих, но пристав, а за ним и Емельян, цыкнули на баб, приказав молчать.

— Скажи, Емеля, к тебе только что заезжал барин лет пятидесяти, важный, осанистый, с бородой? — вполголоса спросил пристав.

— Как же-с, приехал, он и сейчас здесь, снял комнату на втором этаже, — сообщил хозяин.

— А перед ним не приезжали ль в карете молодой барин и барыня? — продолжал допрашивать пристав.

— Приезжали-с, мы им тоже комнату дали на втором этаже, там у нас комнаты для важных господ. Барин молодой, в офицерском мундире, а у барыни на лице покрывало — вот как у них. — Щапов кивнул на Полину. — И тот барин, который с бородой, тоже меня спрашивал об этой паре: в какой комнате они остановились, да как их зовут. Но мы-то имен у постояльцев не спрашиваем — разве что они сами захотят назваться. Но эти не назвались. И даже еды никакой не попросили, сразу в комнату пошли.

— Наверное, в дороге поели, — предположила хозяйка.

Но тут, словно опровергая ее слова, наверху лестницы появился молодой постоялец и объявил:

— Эй, любезные, принесите-ка нам с барыней пирогов и вина.

Увидев приезжих, юноша слегка смутился и с легким поклоном невнятно их поприветствовал. На вид ему было лет двадцать с небольшим. Венгерка, наброшенная на плечи поверх рубашки, указывала на его принадлежность к военному сословию. Он был невысок ростом и наружность имел довольно неприметную, но, вместе с тем, в его простом и открытом лице было что-то весьма располагающее.

— А позвольте, сударь, поинтересоваться, — выступил вперед пристав, — каково ваше имя и звание, откуда вы родом?

Молодой человек немного растерялся от неожиданного допроса, но, видимо, привычка к дисциплине и почтение к официальным лицам были у него в крови, а потому он без всяких препирательств ответил:

— Зовут меня Николай Егорович Чашкин, мой отец был полковым лекарем, а я служу…

Но договорить он не успел: наверху вдруг раздался пронзительный женский крик. Юноша бросился к комнатам второго этажа так стремительно, что Полина даже не успела удивиться тому, что он — Николай Чашкин, племянник Василисы. А через несколько секунд наверху прогремел выстрел и почти одновременно с ним послышался стук в ворота. Приставы и Алексей, а следом и Емельян, тут же устремились вверх по лестнице. Перепуганные хозяйка и служанка подняли было крик, но Емельян, оглянувшись на них, приказал:

— Молчите, глупые бабы, всех постояльцев всполошите! Ступайте открыть ворота, слышите — стучат.

Полина на пару мгновений замерла в растерянности, а потом тоже побежала к месту происшествия.

Картина, открывшаяся взору во второй от лестницы комнате, была ужасна. На полу возле стола, неловко вывернувшись, лежала женщина, которую, несмотря на ее залитое кровью лицо, Полина без труда узнала: то была Иллария. Последняя не шевелилась, не издавала ни звука и, судя по всему, была уже бездыханна. На полу и возле стола поблескивали осколки разбитого зеркала. А возле самого порога стонал и пытался ползти бородатый убийца, чей зловещий образ преследовал Полину уже два месяца. Он был еще жив, несмотря на огнестрельное ранение в грудь. Его пальцы свело судорогой, и потому он не мог выпустить из руки окровавленный нож, которым, судя по всему, и была убита Иллария. А Николай Чашкин, выстреливший в убийцу, готов был сделать это еще не раз, но приставы держали его за руки, а Алексей пытался образумить:

— Пойми, парень: если ты его сейчас убьешь, мы так и не узнаем о нем всей правды. И себя подведешь под арест. Первый выстрел ты сделал, защищая женщину, а дальнейшие твои выстрелы уже не простятся.

— Что мне жизнь, что мне свобода без нее?.. — со слезами отчаяния проговорил Чашкин и опустился на колени возле тела Илларии.

Помощник пристава, осмотрев убитую, заметил:

— Прямо ножом в затылок попал, злодей, под кость черепа. Самый что ни на есть разбойный удар. Удивительно, как она еще закричать успела. Наверное, в последний момент увидела его в зеркале.

И тут раздался хрип раненого убийцы:

— Я не хотел убивать эту женщину. Она сидела спиной к двери, и в темноте я ее принял за другую. А потом, когда разобрался, то и сам оторопел…

Полина, повинуясь внезапному порыву, выступила вперед, откинула с лица покрывало и спросила:

— А за кого ты ее принял? Уж не за меня ли?

Убийца зарычал и, казалось, потерял сознание, но уже в следующий миг, собрав силы, стал умолять:

— Христа ради, перевяжите рану, остановите кровь… лекарство приложите… Спасите, а там пусть меня судят.

— Некому тебя спасти, я во врачевании не силен, — сказал Емельян. — Вот ежели бы брат мой Терентий был дома, то он бы помог. Он, когда у Худоярских служил, набрался премудростей от лекарки Василисы.

— Василису Чашкину тоже убил этот человек, — объявила Полина, указывая на раненого, и, повернувшись к молодому человеку, добавила: — Слышите, Николай? Перед вами — убийца вашей тетушки.

— Да кто ж он, этот злодей?! — вскричал юноша и в ярости снова хотел накинуться на преступника, но Алексей и приставы его удержали.

— Успокойтесь, остыньте, сударь, мы сами его допросим… если успеем, — сказал Федюнин и оглянулся на Алексея: — Может, здесь кто-то знает его имя?

И вдруг со стороны коридора раздался голос:

— Я знаю. Это Ульян Худоярский. А говорили, что он на каторге помер…

Все разом повернулись к двери. На пороге стоял крепенький мужичок со светильником в руке. Из-за его спины выглядывали любопытные лица хозяйки, служанки и нескольких постояльцев.

— А вот и брат мой вернулся! — обрадовался Емельян. — Ну, он вам тут поможет, а я пока успокою людей.

Он пропустил в комнату Терентия, а сам вышел в коридор, затворив за собою дверь.

— Ульян Худоярский?! — воскликнул Алексей. — А я боялся, что мне придется отдать под суд своего родственника. Ведь этот негодяй назвался моим дядей Галактионом, которого я давно не видел и забыл, как он выглядит. Но ты, Терентий, точно уверен, что это Ульян?

Терентий поднес светильник к лицу раненого и утвердительно кивнул:

— Точнее, сударь, не бывает. Я же у Якова Валерьяныча двадцать лет служил, пока вот ейный сынок Куприян меня не прогнал. Я ж хорошо помню время, когда Яков Валерьяныч с братцем этим разругались и выставили его из дому с проклятием.

Федюнин наклонился к преступнику с вопросом:

— Вы подтверждаете, что ваше имя — Ульян Худоярский? И вы сбежали с каторги?

— Подтверждаю… — прохрипел раненый. — Спасите меня, ведь умру…

— Сам умирать боишься, а как женщин убивать!.. — снова подскочил к нему Чашкин. — Злодей поганый!..

— Погодите, юноша, — остановил его Алексей. — Это хорошо, что злодей боится умереть. Значит, мы заставим его говорить. — Он повернулся к Худоярскому. — Вот что, Ульян. Тебе не окажут помощи, пока ты не расскажешь всей правды. Говори, как у тебя оказались бумаги моего дяди.

— Я не могу говорить, у меня нет сил… перевяжите, я теряю кровь, — стонал раненый.

— Ничего, у тебя хватит сил рассказать, что ты сделал с Галактионом Дугановым, — заявил Алексей. — Ты убил его?

— Так вышло… случай был такой, — задыхаясь, пробормотал Худоярский. — Я, когда с каторги сбежал, встретил Галактиона в придорожном трактире… возле Оренбурга… Мы с ним сели в карты играть. Я его обыграл, потом он напился… а дальше не помню… нет силы вспомнить…

— Ну, так я тебе скажу, теперь мне все понятно. — Алексей придвинул скамью и сел возле раненого, внимательно глядя ему в лицо. — Ты украл бумаги Галактиона, предварительно расспросив его о родственниках и знакомых. Когда он напился, ты увез его из трактира, по дороге поменялся с ним одеждой, потом убил его и, наверное, изуродовал ему лицо, чтобы несчастного не узнали и приняли за тебя. Так было дело? Я спрашиваю: так?

Худоярский, избегая прямого взгляда Алексея, молча кивнул.

— А ко мне в дом ты проник, чтобы меня обворовать, а может, даже и убить? — продолжал допрашивать Алексей. — Ты ведь, наверное, хотел отомстить мне за дуэль с твоим сыном?

Но раненый вместо ответа прикрыл глаза и замер, словно лишившись чувств.

— Ну что, барин, прикажете перевязать его? — спросил Терентий. — А то ведь, похоже, скоро околеет.

— Перевязывай, — равнодушно махнул рукой Алексей.

— А допрос об убийстве Пашкиной? — напомнил помощник пристава.

— Ладно, после допросим, — решил Федюнин. — От этого дела он не отопрется, тут свидетель есть.

— А мне уже и без допроса ясно, почему он убил Василису, — сказала Полина. — Бедная женщина узнала его. Ведь она видела Ульяна в Худояровке.

Терентий позвал служанку и с ее помощью и под наблюдением приставов принялся перевязывать раненого.

Полина с Алексеем, взяв под руки Пашкина, который, чуть отойдя от гнева и отчаяния, впал в прострацию, прошли вместе с ним в другую комнату, чтобы там без помех поговорить.

Алексей велел хозяйке принести вина и заставил юношу выпить полкружки, чтобы он хоть немного взбодрился. Усадив Пашкина возле стола, Алексей и Полина сами сели напротив него и, переглянувшись, кивнули друг другу.

— Николай Егорович, с вашей помощью мы хотим разобраться в преступлениях Худоярского, — начал Алексей.

— Но чем я могу помочь?.. — пробормотал Пашкин. — Я сегодня впервые увидел этого злодея и ничего не знаю о нем.

— Но, может быть, после моего рассказа вы о чем-нибудь догадаетесь, — сказала Полина. — Я была у вашей тетушки в тот день, когда вошел этот страшный посетитель. Меня он не заметил, поскольку я стояла за ширмой, и начал требовать у Василисы какую-то карту, на которой будто бы указано место, где спрятан клад. Василиса еще спросила: «Так ты тот самый, который Гридина погубил?» Разбойник угрожал ей ножом, и она отдала ему карту. Он стал рассматривать, подошел к свету, и тогда Василиса вскрикнула: «Так это вы! Я вас узнала, хоть вы и бороду отрастили!» Он кинулся к ней, начал душить, я попыталась ей помочь, но он успел ударить ее ножом, а потом и меня едва не зарезал, я чудом спаслась.

Выслушав рассказ Полины, Николай Чашкин несколько секунд сидел неподвижно, с напряженным лицом, потом хлопнул себя по лбу и пробормотал:

— Вот оно что… вот, значит, кто он такой… Да, этот человек — сущий дьявол. Мне отец о нем рассказывал. И об этой карте тоже, лучше б ее не было… Тетушка не зря говорила: «Чужое добро до добра не доведет». А клад-то этот — чужой, хоть и хозяина у него нет.

— Вы слышали о Худоярском от своего отца? — уточнил Алексей.

— Да, только настоящего имени злодея мой батюшка не знал. Незадолго до своей смерти отец приезжал ко мне в полк и рассказывал о человеке, который погубил Матвея Гридина и сына Матвеева Лавра. Но это такая длинная история…

— А вы изложите ее коротко, только самое главное, — предложила Полина.

Чашкин сбивчиво поведал о человеке, принесшем несчастье семье Гридиных, а также о старинном кладе и двух картах — настоящей и фальшивой. Выслушав его, Алексей заметил:

— Что ж, по крайней мере настоящая карта не попала в руки преступника и клад он искал там, где его нет.

А Полина, быстро связав в уме несколько разрозненных обстоятельств, воскликнула:

— Я догадываюсь, как было дело! Помнится, Воронковы рассказывали о том, что к Киприану приезжал гость — будто бы покупатель поместья, и садовник Воронковых видел, как Киприан со своим гостем что-то копали на краю Худояровки. Соседи даже заподозрили убийство. Но теперь-то понятно, что Худоярские не труп закапывали, а искали клад. Наверное, Егор Лукич нарочно указал на фальшивой карте проклятое поместье.

— Тогда и дальше все ясно, — продолжил мысль жены Алексей. — Не найдя клада, Худоярские поняли, что карта была фальшивой, а настоящая может находиться у наследника — Николая Чашкина. Они решили познакомиться с ним, выведать всю правду о кладе и, пользуясь неопытностью юноши, ограбить его. Для этой цели более всего подходила Иллария; видимо, она сама и вызвалась завлечь молодого человека в свои сети.

— Иллария?.. — Чашкин растерянно заморгал. — Она-то какое отношение имеет к Худоярским?

— Иллария была не то женой, не то любовницей Киприана Худоярского, а Киприан — сын Ульяна, — пояснил Алексей.

— Как же это?.. — испуганно вскинулся Николай. — Выходит, Ульян зарезал свою сноху?

— Но он ведь не знал, что это она, он принял ее за меня, — сказала Полина. — Похоже, что после смерти Киприана Ульян с Илларией действовали разрозненно, не договариваясь и не доверяя друг другу. Потому все так и получилось.

— А когда вы познакомились с Илларией, Николай Егорович? — уточнил Алексей.

— Примерно месяц назад в Москве. Я тогда продавал свой дом купцу Щетинину. Не хотелось мне оставаться в доме, связанном с такими тяжелыми воспоминаниями. Да и батюшка мне советовал продать дом и переселиться куда-нибудь подальше, чтобы никто моего нового адреса не знал. Видимо, боялся отец того страшного человека, которого я сегодня… который оказался Ульяном Худоярским… Да, так вот, мы с купцом уже ударили по рукам, и я собирался вскорости съехать в другое место. И тут вдруг в дом вошла она… Иллария. Она сказала, что ищет лекарку Василису. Я сообщил, что тетушка погибла, Иллария мне посочувствовала. Уж не помню, о чем еще мы говорили, я-то не столько говорил, сколько смотрел на нее. Через три дня после нашего знакомства я уже сделал ей предложение, но она со слезами пояснила, что не может выйти за меня, что жестокий опекун выдал ее за страшного человека и теперь, чтобы получить развод, ей нужны большие деньги. Я сказал, что скоро, наверное, стану богат и тогда смогу купить для нее свободу. Но сперва мне надо было поехать в полк, договориться об отпуске.

— Но хоть карту Иллария у вас не выманила? — спросил Алексей.

— Карту я к тому времени спрятал в надежном месте и ничего не говорил о ней Илларии. Но не потому, что не доверял ей, а просто боялся, что карта может попасть в руки ее мужа или опекуна. А с Илларией мы условились встретиться через месяц.

— И встретились? — уточнил Алексей. — Встретились и поехали вместе за кладом? А в пути она попросила вас завернуть в некую усадьбу, узнать дорогу на постоялый двор? И еще попросить флакон нюхательной соли, чтобы унять головную боль? Так ведь было дело?

— Именно так, — подтвердил Чашкин. — Откуда вы знаете?

— Я многое об этой женщине знаю, — криво усмехнулся Алексей. — Поверьте, юноша, вам еще повезло, что все окончилось именно так. Если бы Иллария не погибла, то погибнуть могли бы вы. Во всяком случае, очень скоро вы бы оказались выброшенным на обочину жизни — ограбленный, опустошенный, осмеянный и с разбитым сердцем.

— Почему вы так говорите о ней? — возмутился Чашкин. — Разве она виновата, что попала во власть таких страшных людей, как Ульян и Киприан?

— Не заблуждайтесь, ни под чью власть она не попадала, — возразил Алексей. — Иллария и Киприан жили в полном согласии друг с другом и с той моралью, которую они исповедовали. Что же касается Ульяна, то он возник в их жизни лишь после того, как приехал в Худояровку искать клад. А до этого он скитался по разным злачным местам под чужим именем и вряд ли искал встречи с сыном.

— Неужели она была со мной только ради денег, чтобы ограбить?.. — прошептал Николай и, обхватив голову руками, покачал ею из стороны в сторону. — Как после этого жить, кому верить?.. Я ведь ее так полюбил, готов был ради нее на все…

— Не отчаивайтесь, — попыталась успокоить его Полина. — Считайте, что вы переболели тяжелой болезнью. Да, вам еще больно, зато вы теперь набрались опыта и, может быть, станете лучше разбираться в людях.

Алексей похлопал Чашкина по плечу и сказал:

— Мой вам совет, Николай: поезжайте за своим кладом и, если этот клад окажется не мифическим, покупайте себе поместье с домом, женитесь на хорошей девушке, будьте счастливым семьянином и добрым хозяином. Если же вы пока не чувствуете склонности к семейной жизни, то продолжайте служить, добивайтесь славы и чинов. Но, в любом случае, не забывайте военных навыков, они всем нам могут скоро пригодиться. И поверьте, через несколько лет приключение с Илларией будет казаться вам дурным сном.

Чашкин поднял голову. Взгляд его прояснился, лицо немного посветлело. Похоже было, что слова Алексея подействовали на юношу ободряюще.

В этот момент дверь распахнулась и на пороге комнаты появился Емельян со сбивчивым сообщением:

— Там… этот… душегубец отходит. Приставы велели вас позвать.

Алексей, Полина и Николай тут же поднялись с места.

В комнате, которую они недавно покинули, тело Илларии было уже перенесено на скамью и накрыто простыней. А на лежанке корчился в предсмертной судороге Ульян Худоярский. Терентий, хлопотавший возле умирающего, объявил:

— Тут перевязка и бальзамы уже не помогут. Пуля в груди застряла. Я сразу понял, что он не жилец… Кажется, все… Скончался.

Нанесколько секунд в комнате повисло молчание. Потом Чашкин сдавленным голосом пробормотал:

— Значит, я убил его…

— Сама судьба вас к этому привела, — тихо сказала Полина. — Вы отомстили за гибель своей тетушки.

Почувствовав дурноту от зрелища смерти, она отвернулась, спрятав голову на плече Алексея. Он обнял ее, вывел в коридор и попросил хозяйку принести барыне мятного отвара.

Через полчаса супруги Дугановы уже ехали с постоялого двора к себе домой. Приставы, получив от Алексея плату за хлопоты, остались ночевать в Косино. Николай Чашкин, которого Полина и Алексей звали в Погожино, не принял их приглашения, заявив, что хочет сам похоронить Илларию, которой он, несмотря ни на что, был благодарен за несколько дней счастья.

Потрясение, пережитое Полиной, вначале сделало ее молчаливой, но под конец пути она вдруг пришла в какое-то возбужденно-нервическое состояние.

— Алеша, Алеша, — повторяла она, — ведь мы сегодня могли умереть! Ульян собирался тебя убить, Иллария хотела отравить меня. И все-таки мы живы! Значит, Бог нас хранил?

— Скорее, Бог подсказал нам быть умнее тех, кто нас ненавидит, — улыбнулся Алексей.

— А за что такие люди, как Худоярские, ненавидят таких, как мы?

— Наверное, за то, что мы на них не похожи. Они чувствуют другую породу. Ненавидят тех, кто им не поддался, и мстят тем, кто не дал себя обмануть. — Он привлек ее к себе. — Успокойся, родная, все уже позади. Сейчас будем дома, ты отдохнешь, отоспишься, а утром…

— Да разве у меня получится уснуть? — воскликнула Полина. — Нет, я чувствую, что даже дома не смогу успокоиться и буду говорить, говорить до утра…

Она не ошиблась: дома действительно ей предстоял долгий и основательный разговор, ибо в Погожино приехала Анастасия Михайловна.

— Ну, наконец-то явились, голубчики! — воскликнула бабушка не то с радостью, не то с упреком и поочередно обняла Полину и Алексея. — Ты что же, внучка, думаешь: отправила бабке письмо почти две недели назад — да и дело с концом? Она, старая, дескать, и так должна быть довольна. А то, что до меня дошли слухи о дуэли и смерти Куприяна, — это, по-вашему, не повод, чтобы я за вас разволновалась? А вы вернулись из своего охотничьего домика и даже записочки мне не прислали. Но, если гора не идет к Магомету, то я, как старый Магомет, сама явилась к молодым горам. А тут слуги говорят, что вы куда-то поехали с приставами и дядей Галактионом. Что это еще за история и куда дядюшка подевался? Или, может, приставы приезжали из-за той злосчастной дуэли? Это чем-нибудь грозит?

— Нет, успокойся, бабушка! — остановила поток взволнованной речи Полина. — Ничего нам не грозит. Наоборот, мы с Алешей сегодня избежали многих опасностей.

Полина посмотрела на Алексея, и он обнял ее за плечи. Бабушка, окинув их внимательным взглядом и словно догадавшись о чем-то важном, приумолкла и чуть заметно улыбнулась.

— Замечательно, что вы к нам приехали, Анастасия Михайловна, — сказал Алексей. — Нам нужно многое вам рассказать.

— Так рассказывайте прямо сейчас, я не дотерплю до утра! — заявила бабушка.

— Так и быть. Распоряжусь, чтобы подали чаю, а для вас приготовили комнату. — Алексей вышел из гостиной, на минуту оставив бабушку и внучку наедине.

Анастасия Михайловна взяла Полину за руку и, глядя ей в глаза, заметила:

— Что-то ты, внученька, сияешь, несмотря на все пережитые опасности. Признавайся, какая радость тебя посетила?

— Бабушка, а ты не догадываешься? — улыбнулась Полина. — Сегодня я впервые в жизни почувствовала себя счастливой. По-настояшему.

— Ты полюбила Алешу? — обрадовалась Анастасия Михайловна.

— Да. Но самое главное — он тоже любит меня! Ведь это чудо, правда?

— Слава Богу, у него хватило разума понять, какое ты сокровище.

— Бабушка, это для тебя я сокровище, а на самом деле — я обыкновенная девушка, я…

— Ладно уж тебе скромничать. И запомни: когда люди любят по-настоящему, они кажутся друг другу самыми необыкновенными на свете.

В гостиную вернулся Алексей, и скоро все трое, сидя за столом, вели оживленный и взволнованный разговор о событиях последних дней. Полина боялась, что ужасные новости испугают бабушку, но Анастасия Михайловна все выслушала со стоическим спокойствием, не выказывая страха.

— Слава Богу, что ты не имеешь привычки охать и причитать, как другие барыни. — Полина погладила бабушку по руке. — Ты у меня настоящая казачка.

— Причитать я не буду, а вот тебя, внучка, следует пожурить за то, что два месяца назад не рассказала мне всей правды об убийстве Василисы, — заметила Анастасия Михайловна. — Ну да ладно, все хорошо, что хорошо кончается. А еще не перестаю удивляться поворотам судьбы. Вот ведь как вышло: матерого волка Ульяна остановил неопытный юноша Николай, защищавший порочную женщину Илларию. При этом юноша не догадывался, что мстит злодею, который убил его тетушку, испортил жизнь его отцу и погубил отцова благодетеля Гридина. Ну разве не рука провидения вела к такой развязке? Это ли не подтверждение пословицы «не было бы счастья, да несчастье помогло»?

— Да… иногда, чтобы счастье познать, надо пройти через несчастье, — заметила Полина и, переглянувшись с Алексеем, подумала: «Не обожгись я на Киприане, а он — на Илларии, кто знает, нашли бы мы друг друга?»

— Вот и я о вас подумала, — улыбнулась Анастасия Михайловна. — Смотрю — и любуюсь. Прекрасно, когда достойных людей соединяет не только долг, но и любовь. Какие бы бури ни случились впереди, а вы — вместе, и мне теперь даже умереть не страшно.

— Бабушка, да тебе еще жить и жить! — воскликнула Полина, обнимая Анастасию Михайловну.

— Ладно, поживу, дождусь правнуков. А когда умру, на том свете расскажу о вас Денису Андреевичу. Да он и так, поди, с небес-то все видит и вас благословляет.

И Анастасия Михайловна вдруг на какое-то мгновение ощутила тот светлый душевный подъем, что когда-то охватил их с Денисом под звуки салюта и навсегда сроднился в памяти с прекрасной птицей Вечностью из пророчества степного мудреца.

Примечания

1

М. М. Херасков — известный русский поэт и драматург XVIII века.

(обратно)

2

Подсуседки — крестьяне, переселявшиеся в XVII–XVIII веках из Правобережной Украины на заимки («займанщины») и пустые земли левого берега. Отношение владельца к подсуседкам нормировалось договором или общей практикой.

(обратно)

3

В. Н. Татищев — один из первых историков России.

(обратно)

4

А. П. Сумароков — русский поэт и драматург, создатель канона русской классической трагедии.

(обратно)

5

«Строптивая» (англ.).

(обратно)

6

«Слушанка-госпожа» — одноактная опера-буфф Д. Перголези, итальянского композитора XVIII века.

(обратно)

7

А. И. Сумароков был адъютантом А. Г. Разумовского.

(обратно)

8

Шумахер — советник канцелярии Петербургской академии наук.

(обратно)

9

То есть губернский. Глуховский уезд относился к Нежинскому полку (губернии).

(обратно)

10

«Пламенные звуки» — пушечные выстрелы.

(обратно)

11

Ода написана в конце 1747 года, после того как императрица Елизавета Петровна утвердила новый устав и новые штаты Академии наук и отпускаемые на содержание Академии средства были увеличены вдвое.

(обратно)

12

Меотида — древнее название Азовского моря.

(обратно)

13

Описание, оставленное Иоганном Адольфом Шайбе, посетившим Италию в 1737 году.

(обратно)

14

В XVIII песок служил вместо промокательной бумаги, им присыпали написанное чернилами.

(обратно)

15

Объяр, объярина — шелковая ткань типа муаровой.

(обратно)

16

Из песни-думы XVII века, приведенной в «Иллюстрированной истории Украины» М. Грушевского (гл. 76).

(обратно)

17

Савонарола Дж. — доминиканский монах, живший во Флоренции XV века. Призывал к покаянию, очищению нравов, сжигал «: безбожные» книги и произведения искусства.

(обратно)

18

Эон де Бомон — французский авантюрист XVIII века.

(обратно)

19

Стихи Е. А. Сумароковой-Княжниной.

(обратно)

20

Манихейство — религиозное учение, возникшее на Ближнем Востоке в III веке, основным догматом которого являлось учение о добром и злом начале, лежащее в основе бытия.

(обратно)

21

Кларисса — героиня одноименного романа английского писателя С. Ричардсона (1689–1761).

(обратно)

22

Закрепощение украинского крестьянства было узаконено в 1783 г., в правление Екатерины II.

(обратно)

23

Коллегиумы были открыты в Чернигове (1700 г.), Харькове (1726 г.), Переяславле (1738 г.).

(обратно)

24

Сатира на хулящих учение» Антиоха Кантемира.

(обратно)

25

«Удольфские тайны» — роман английской писательницы Энн Редклиф (1764–1823).

(обратно)

26

«Замок Отранто» — роман английского писателя Горейса Уолпола (1717–1797).

(обратно)

27

Трафальгарская битва произошла 21 октября 1805 г.

(обратно)

28

Рассказ о трагической любви Франчески да Римини и Паоло приведен Данте в «Божественной комедии».

(обратно)

29

Битва под Аустерлицем, в которой войска третьей коалиции (Австрия, Россия, Англия) потерпели поражение от наполеоновской армии, произошла 2 декабря 1805 года.

(обратно)

Оглавление

От автора

ЧУЖОЙ КЛАД, ИЛИ ОЗЕРО СТРАХА

  Глава первая Встреча в лесу

  Глава вторая Ошибка Насти

  Глава третья Еще одна жертва

  Глава четвертая Ночное приключение

  Глава пятая Разговор за ужином

  Глава шестая Разбойники в масках

  Глава седьмая Нападение

  Глава восьмая Закрытая коляска

  Глава девятая Неудавшееся покушение

  Глава десятая Бродячий философ

  Глава одиннадцатая Беспокойная ночь

  Глава двенадцатая Тайна погибшего садовника

  Глава тринадцатая Неожиданная ссора

  Глава четырнадцатая Благородные вдовы

  Глава пятнадцатая Сватовство на сцене и в жизни

  Глава шестнадцатая Праздничные заботы

ПРОКЛЯТОЕ ПОМЕСТЬЕ

  Глава первая Новый сосед

  Глава вторая Продолжение знакомства

  Глава третья Прерванное свидание

  Глава четвертая Рассказ Егора Лукича

  Глава пятая Беседка искушений

  Глава шестая Горькая правда

  Глава седьмая Поездка в Москву

  Глава восьмая Свидетельница преступления

  Глава девятая Друзья по несчастью

  Глава десятая События и чувства

  Глава одиннадцатая Опасность

  Глава двенадцатая Развязка

*** Примечания ***