В поисках скифских сокровищ [Иосиф Беньяминович Брашинский] (fb2) читать онлайн

АКАДЕМИЯ НАУК СССР

Серия «Страницы истории нашей Родины»

И. Б. БРАШИНСКИЙ

В ПОИСКАХ СКИФСКИХ СОКРОВИЩ

Ленинград «НАУКА» Ленинградское отделение 1979

Книга посвящена одному из самых увлекательных и важных разделов археологии — исследованиям скифских древностей. Автор рассказывает об истории поисков скифских сокровищ, о замечательных шедеврах искусства, открытых в «царских» курганах скифов. Особое внимание уделено последним открытиям советских археологов.

Ответственный редактор академик Б.Б. Пиотровский.

И.Б. Брашинский. В поисках скифских сокровищ. Ленинград. 144 с.

Содержание

Введение. — 3

Открытие Тавриды. — 7

Исчезнувший народ. — 19

Смотритель соляных озёр и керчь-еникальский градоначальник. — 29

Куль Оба. — 88

Чертомлык. — 61

Солоха. — 74

«Тиара Сайтафарна». — 83

Новые горизонты. Мелитополь. — 103

«Пять братьев». — 116

Гайманова могила. — 124

Толстая могила. — 131

Поиск продолжается. — 140

Рекомендуемая литература —143

Введение

... Кругом все степь да степь.

Шумит трава дремотно и лениво.

Немых могил сторожевая цепь

Среди хлебов загадочно синеет.

И. А. Бунин

Необозримы степные просторы. Ещё совсем недавно, как и тысячи лет назад, ничто не нарушало их векового однообразия. Лишь курганы — эти непременные спутники степного пейзажа — встречаются то здесь, то там одинокими стражами, многоголовыми гнёздами или длинными цепочками. «Едешь час-другой… Попадается на пути молчаливый страж-курган, или каменная баба, поставленная бог ведает кем и когда, бесшумно пролетит над землёю ночная птица, и мало-помалу на память приходят степные легенды, рассказы встречных, сказки няньки-степнячки, и всё то, что сам сумел увидеть и постичь думою. И тогда в трескотне насекомых, в подозрительных фигурах и курганах, в голубом небе, в лунном свете, в степном полёте птицы — во всём, что видишь и слышишь, начинают чудиться торжество красоты, молодость, расцвет сил и страстная жажда жизни…» (А.П. Чехов. Степь). Неповторимое очарование степных просторов с их вековыми молчаливыми стражами — курганами вдохновляло многих выдающихся представителей русской литературы. Чехов, Брюсов, Бунин… Подлинным певцом курганов был И.А. Бунин. «Передо мной серело пустынное поле. Один сторожевой курган стоял вдалеке и, казалось, зорко глядел на равнины… Время его, думал я, навсегда проходит: в вековом забытьи он только смутно вспоминает теперь далёкое былое, прежние степи и прежних людей, души которых были роднее и ближе ему, лучше нас умели понимать его шёпот, полный от века задумчивости пустыни, так много говорящей без слов о ничтожестве земного существования… В южных степях каждый курган кажется молчаливым памятником какой-нибудь поэтической были» (И.А. Бунин. На Донце).

Молчаливо стоят курганы… Какие тайны и сокровища хранят они? Разгадыванием этих тайн, поисками сокровищ, скрытых в них, уже на протяжении двухсот лет занимаются археологи. Шаг за шагом проникают они в тайны курганов, и многие курганы. подчиняясь воле исследователя, уже рассказали много интересного, часто неожиданного, порою необыкновенного. Страницы этой «земляной книги» продолжают раскрываться и по сей день. И кто знает, о чём они ещё расскажут, какие неожиданные сюрпризы ожидают нас?

Миллионы людей со всех концов нашей страны и из самых отдалённых уголков земного шара, приезжая в Ленинград, устремляются на широкую набережную Невы, к величественному зданию Зимнего дворца, где в сотнях залов разместилось богатейшее собрание мирового искусства и культуры — Эрмитаж. Здесь, среди других многочисленных ценных экспонатов, неизменное внимание посетителей привлекают скифские сокровища, бережно к строго охраняемые за секретными запорами Особой кладовой. Столь богатым собранием античного ювелирного искусства и торевтики, часто именуемого «греко-скифским» искусством ввиду того, что неповторимые шедевры его были изготовлены греческими художниками специально по заказам скифской аристократии, не обладает ни один музей в мире. Подолгу стоишь как зачарованный перед витринами с сокровищами скифских царей, поражаясь красоте и изяществу золотых и серебряных издеделий. Перед некоторыми вещами установлены сильные увеличительные стекла — иначе невозможно рассмотреть тончайшие детали украшений.

До недавнего времени Эрмитаж был единственным хранилищем богатейших сокровищ скифских курганов. Теперь, в связи с огромным размахом археологических раскопок курганов на юге Украины, приведших к сенсационным открытиям новых шедевров «греко-скифского» искусства, всё более расширяется их коллекция по вновь созданном Музее исторических драгоценностей УССР в Киеве. Некоторые сокровища хранятся и в других музеях страны.

За последние годы сокровища скифов совершили триумфальное шествие по многим странам и континентам, неизменно вызывая восхищение и изумление у многих сотен людей, которым посчастливилось познакомиться с ними и открыть для себя новый, неведомый мир. Нью-Йорк и Лос-Анджелес, Токио и Осака, Париж и Рим, Флоренция, Венеция, Афины, Гаага, Цюрих, Эссен, Белград, София… Восторженные отзывы прессы: «Необыкновенные сокровища скифов среди нас» («Юманите»), «Воскресная ночь принесла „золотую лавину” в Лос-Анджелес» («Пипл»)… Только в одном знаменитом Метрополитен-музее в Нью-Йорке за три месяца выставку скифских сокровищ посетило более четверти миллиона человек. И в этом нет ничего удивительного.

Такие шедевры древнего искусства, как электровая ваза из кургана Куль-Оба, золотой гребень из Солохи или пектораль из Толстой могилы, не имели и не имеют себе равных ни в древнем, ни в современном искусстве. Эти изделия замечательны не только своей художественной работой, но и сюжетами изображений, открывающими перед исследователями и зрителями страницы далёкого прошлого нашей страны, знакомящими с жизнью, бытом, культурой таинственных и легендарных скифов, имя которых давно уже стало нарицательным.

История исследования скифских древностей знает немало ярких страниц. Здесь были и сенсационные открытия, и глубокие заблуждения, и разочарования. Порою рассказ об истории раскопок скифских курганов более похож на приключенческую повесть или детективный роман, чем на сухой научный отчёт. Археологам приходилось сталкиваться с грабителями древностей, с мошенниками, с искусными фальсификаторами, подделывавшими предметы древнего искусства. При исследовании курганов археологи нередко преодолевали большие трудности и опасности. Это были мужественные люди, отдававшие себя науке целиком, хотя часто, особенно на первых порах своей деятельности, они не обладали ни достаточным опытом, ни средствами, ни знаниями.

Среди первых исследователей наших древних курганов были люди разной судьбы — и энтузиасты-любители, и крупные для своего времени учёные, и путешественники. Многие из них, особенно на заре русской археологии, по неопытности, другие — в погоне за эффектными золотыми драгоценностями наносили большой вред науке. Раскопки не документировались, не велись дневники раскопок. Не составлялись планы раскопанных объектов, а обычно — лишь акт о количестве вырытых «кубов» земли и производилась запись находок по рубрикам: золото, серебро, медь… Многие находки, не представлявшие, с точки зрения раскопщиков, интереса, попросту выбрасывались. Все это — невосполнимые потери. При малейшей неудаче курганы бросали недокопанными и переходили к другим. Методы раскопок в то время мало чем отличались от простого кладоискательства. Их результат оценивался по количеству фунтов и золотников золота, найденного в могилах. Но это было не виной, а бедой тогдашних археологов. Царский двор в Санкт-Петербурге требовал драгоценных находок. Ничто другое в раскопках не признавалось достойным внимания, и только для этих целей царская казна отпускала средства.

После первых блестящих открытий в курганах в первой половине XIX в. толпы невежественных и алчных кладоискателей кинулись разрывать курганы и расхищать скрытые в них сокровища. Не имея представления о художественной ценности и научном значении находимых вещей, влекомые лишь блеском золота, сулившим богатство, эти хищники безжалостно уничтожали ценнейшие художественные произведения, переплавляя их в слитки золота и серебра для продажи скупщикам краденого. Многие замечательные произведения искусства безвозвратно погибли. Лишь упорный и самоотверженный труд археологов спас многие древние шедевры от расхищения и уничтожения.

Об этих тружениках науки — археологах, их судьбах, поисках, разочарованиях и борьбе поведём мы речь в этой книге. Читатель не найдёт в ней последовательного изложения истории археологического изучения скифских древностей или истории исследования скифских курганов, даже наиболее значительных из них. Такой задачи автор перед собой не ставил. Книга состоит из отдельных очерков, историй, которые, однако, связаны общей темой — исследованиями сокровищ скифских царских курганов. Эти исследования ведутся и в наши дни советскими археологами, вписавшими уже немало славных страниц в историю их раскопок. Как далеко шагнула вперёд наука со времени первых раскопок! Научная методика, современная техника предоставляют небывалые возможности для изучения курганов любой величины. О блестящих, порою сенсационных открытиях советских археологов в области изучения курганов скифской племенной знати мы также расскажем читателю на страницах этой книги.

Многое ещё впереди. Многие курганы ещё ждут своего исследователя. И можно не сомневаться в том, что продолжающиеся раскопки принесут ещё немало интересного и неожиданного.

Открытие Тавриды

Холмы Тавриды, край прелестный,Я снова посещаю вас…А. С. Пушкин

10 июля 1774 г. в деревне Кючук-Кайнарджа на берегу Дуная был подписан мирный договор, положивший конец шестилетней русско-турецкой войне. Графу Петру Румянцеву, подписавшему мир от имени России, он принес фельдмаршальский жезл, титул Задунайского и многочисленные другие царские милости, России — крепости Кинбурн в устье Днепровского лимана, Керчь и Еникале, первые опорные пункты на берегу Керченского пролива, и свободу рук в Крымском ханстве — татарском феодальном государстве, вассале Турции, которое теперь объявлялось независимым.

Последствия этих приобретений были весьма далеко идущими. Екатерина II искусно использовала выгоды, полученные Россией. Не прошло и десяти лет, как Крымское ханство, занимавшее обширные территории Крымского полуострова, Прикубанья, приазовских и северо¬черноморских степей, в 1783 г. было присоединено к владениям Российской империи. Этот акт, помимо важных политических и экономических последствий для истории России, положил, в частности, начало и русской археологии как науке.

Отношение Екатерины II ко вновь приобретенным южным землям определялось в значительной мере так называемым «Греческим проектом», разработанным фаворитом императрицы Потемкиным, будущим князем Таврическим. По этому абсурдному проекту, Россия, якобы призванная стать преемницей Византийской империи, должна была изгнать турок из Европы и создать на завоеванных землях Константинопольскую империю. Престол же этой империи предназначался второму внуку Екатерины великому князю Константину Павловичу, который с детства активно готовился своей самодержавной бабкой для предназначенной ему роли. Следы этого увлечения Екатерины сохранились до наших дней в названиях южных городов, таких как Севастополь, Симферополь, Феодосия, Евпатория, Херсон и др., которым во исполнение так и не осуществившегося «Греческого проекта» были присвоены греческие наименования. Этой же цели — утверждению самодержавной власти российского императорского дома на новых землях — служила и поездка Екатерины II в Новороссию и Крым в 1787 г. Поездка, обставленная с невероятной пышностью и помпой и вошедшая в историю благодаря ставшим притчей во языцех «потемкинским деревням», дала толчок многочисленным поездкам ученых и путешественников по новым областям Российской империи.

Одним из первых в этом ряду был выдающийся русский ученый конца XVIII в. академик Василий Зуев. Сын простого солдата, он, благодаря своим исключительным способностям, сумел выдвинуться в первые ряды молодой русской пауки. В 1781 г. Санкт-Петербургская Академия наук поручила ему исследование местностей между Бугом и Дпепром, незадолго до того присоединенных к России. В своих «Путешественных записках от Санкт- Петербурга до Херсона в 1781 и 1782 гг.» Зуев подробно описал все достопримечательности, встретившиеся ему па пути, привел обширные исторические, этнографические и статистические данные о новых землях и т. д. Большое впечатление произвело на него огромное число курганов, возвышавшихся в одиночку, группами или длинными цепочками на однообразной, ровной поверхности необъятных степных просторов и нарушавших ее скучное однообразие. «Дорога была ровною, черноземною степью, по которой одни только курганы в великом множестве были видны», — писал он.

Особенно большое впечатление на Зуева произвел всемирно известный теперь Чертомлыцкий курган, рассказ о раскопках которого впереди. «Выехав из Чертомлыка, — пишет он, — верст через пять увидели мы превеликий круглый курган, какого я ни прежде, ни после не видывал», — и далее приводит подробнейшее описание внешнего вида кургана.

К тому времени днепровские курганы уже привлекли к себе внимание и просвещенной публики и императорского двора. Обширный и пустынный Новороссийский край начал заселяться еще в 40-е годы XVIII в. беглыми крепостными крестьянами, а также выходцами из Сербии и Болгарии, бежавшими от турецкого ига. Курганы были овеяны легендами, сулившими скрытые в них несметные богатства. Надо полагать, что поселенцы не раз пытались их разрыть и, вероятно, далеко не все попытки этих кладоискателей были безуспешными. Кое-что становилось известным и в столице.

Большую роль в деле изучения античных памятников Северного Причерноморья сыграл знаменитый ученый и путешественник, петербургский академик Петр Симон Паллас. По поручению Екатерины II он объездил многие области России и составил подробное их описание. Посетил он и причерноморские области после их присоединения к России. В 1794 г. Паллас побывал на берегах Бугского лимана и первый правильно определил у села Парутина местоположение древней Ольвии, одной из крупнейших и процветавших греческих колоний на северном берегу Черного моря, основанной еще в начале VI в. до нашей эры. «Местность но Бугу ниже города (Николаева, — И. 5.), — писал он, — замечательна еще по сохранившимся там греческим древностям. Около 20 верст вниз по течению … подле самого правого берега между Волошской и Широкой балками находятся остатки греческого города, от которого видны еще подвалы и развалины. Судя по найденным там монетам … , из коих некоторые имеют на себе ясную надпись Ольвиополя, здесь следует собственно искать остатки милетской колонии Ольвии».

Интересные сведения приводит Паллас и о крымских и таманских древностях. При этом важно подчеркнуть, что он не питал специального интереса к истории и археологии —- задачей его путешествия было изучение природы и климата посещаемых им областей. Но Паллас как истинный ученый и первооткрыватель никогда не обходил вниманием ничего из того, что могло дать дополнительную характеристику изучаемого края, и добросовестно фиксировал все его достопримечательности, сколь бы далеки они ни были от его непосредственных научных интересов.

Через пять лет после Палласа Ольвию посетил другой путешественник — Павел Иванович Сумароков, Не зная сочинения Палласа, он также правильно локализовал развалины «древнего и известного города Ольвии, что ныне называется урочищем Ста могил (по огромному курганному могильнику, — Я. В.) и принадлежит графу Безбородке». «13 сем месте, — отмечает Сумароков, — попадались и древнейшие монеты, отломки карнизов и колонн, служащие к заключению о бытии здесь оного града».

Но особенно интересны его описания керченских древностей и суждения о них. В своем сочинении «Досуги крымского судьи или второе путешествие в Тавриду» Сумароков подробно рассказывает о самой Керчи и ее окрестностях, тщательно отмечая все виденные им древние памятники. Большое впечатление произвело на него обилие обломков мрамора, которые встречались здесь повсеместно. «Изобилие мрамора, — пишет он, — было весьма велико, так что иные во многих униженных хижинах отломки оного появляются закладенными между натесанных камней». И Сумароков приходит к правильному заключению: Керчь — это древний Пантикапей, тысячелетняя столица некогда могущественного Боспорского царства, одного из древнейших государственных образований на территории нашей страны, возникшего более двух с половиной тысячелетий тому назад. «Великое пространство его пустырей, — заключает Сумароков, — древность церкви (греческой), множество мрамора … подадут нам живые уверения о существовании тут знаменитого града. К чему споры? В каком другом месте по Боспору мы встретим надежнее их свидетельства? Итак, не усумнимся утвердить породу бедной Керчи от величавой Паптикапеи».

«Крымский судья» Сумароков рассказывает и о том, как местные жители принесли ему, знатному путешественнику, в дар керченские древности: недавно вырытую из земли «урну», в которой стояла другая, меньших размеров. Скорее всего, это были случайные находки, сделанные при строительных или хозяйственных работах, но не исключено, что уже в то время керченские жители стали сознательно заниматься поисками древних могил, надеясь на находки ценных вещей, которые можно было выгодно сбыть путешественникам-коллекционерам.

Павел Сумароков оставил также описание величественного Золотого кургана, или Алтын-Обы, расположенного в нескольких километрах от Керчи, имевшего высоту более 20 м: «Он как колосс стоит посреди двух долин на гряде, уставленной почти в прямую черту иными, низшими его курганами, на одном из которых правильная окружность свидетельствует дела рук человеческих». Он пытался даже проникнуть в гробницу кургана, что оказалось, однако, делом слишком рискованным. Вот как он описывает эту попытку: «Вход, или лазея, в мрачную ту пустоту вышиною не более аршина призывал любопытство наше, мы высекаем огонь, зажигаем помощию сена свечи и идем в подземное то здание. При самом входе отделившийся камень, на котором почти единым прикосновением держалась вся громада, привел нас в ужас. Потребно мгновение, чтоб сия слабая подпора уступила тягости, потребно было падение одного отломка сверху, чтоб погребсти нас в готовом мавзолее. Бодрость преодолела страх и мы, скорча тело до половины, двигались в унылой пустоте». Но добраться до склепа все же оказалось невозможным, и любопытным путешественникам пришлось повернуть назад.

Несколько позднее, в 20-е годы XIX столетия, в Крыму побывали великие русские писатели — Александр Сергеевич Пушкин и Александр Сергеевич Грибоедов.

5 мая 1820 г. Александр I утвердил высылку Пушкина из Петербурга на юг, замаскированную служебным переводом по ведомству иностранных дел в Екатеринослав, в канцелярию генерала Инзова. Этой сравнительно мягкой карой за вольнодумство поэт был обязан горячим хлопотам своих влиятельных друзей, которым удалось добиться у царя замены уже решенной ссылки в Сибирь или Соловецкий монастырь. Летом 1820 г. по пути с Кавказских минеральных вод в Кишинев, куда была переведена канцелярия Инзова, Пушкин приехал в Корчь. С огромным душевным волнением ступил он на землю древнего Паптпкапея. «Здесь увижу я развалины Митридатова гроба, здесь увижу я следы Пантикапей, думал я», — писал Пушкин в письме к брату. А в своем дневнике он отмечает: «Я тотчас отправился на так названную Митридатову гробницу (развалины какой-то башни); там сорвал я цветок для памяти и на другой день потерял без всякого сожаления». Пушкин был крайне разочарован тем, что он увидел; он ждал совсем другого. «Развалины Пантиканей не сильнее подействовали на мое воображение, — записывает он в дневнике. — Я видел следы улиц, полуразрушенный ров, старые кирпичи и только». То же разочарование звучит и в письме к брату, написанному уже после прибытия Пушкина из Крыма в Кишинев: «На ближней горе посреди кладбища увидел я груду камней, утесов, грубо высеченных, — заметил несколько ступеней, дело рук человеческих. Гроб ли это, древнее ли основание башни — не знаю. За несколько верст остановились мы на Золотом холме. Ряды камней, ров, почти сравнявшийся с землею, — вот все, что осталось от города Пантикапей».

Разочарование Пушкина нетрудно понять. Воспитанный в духе глубокого преклонения перед классической древностью, великий поэт сам нередко, особенно в раннем периоде своего творчества, обращался к образам древнегреческой мифологии, античным поэтам — Анакреону и особеппо Овидию. Как и знаменитый римский поэт, Пушкин оказался в изгнании на далеких берегах Черного моря:

В стране, где Юлией венчапныйИ хитрым Августом изгнанныйОвидии мрачны дни влачил.

В ряде стихотворений он сравнивает свою судьбу с судьбой древнего поэта. И поэтому Овидий особенно близок ему. К нему он часто обращается в период своего изгнания на юге.Глубокое преклонение перед великим наследием античной культуры, знакомые картины Афинского акрополя с его Парфеноном и другими величественными храмами, раскопок Помпеи рисовали его воображению подобные же картины па черноморском берегу. Плохо представляя себе состояние археологических памятников Причерноморья, Пушкин ожидал увидеть и на овеянных древними легендами берегах Черного моря величественные остатки тех далеких времен, осязаемые и зримые остатки славы древних греков — руины городов с колоннадами храмов, театрами, площадями и статуями. Естественно, что увиденные жалкие остатки поначалу должны были глубоко разочаровать его пылкое воображение. Тем не менее Пушкин не сомневался в том, что «много драгоценного скрывается под землею, насыпанной веками», но что для исследования этих богатств правительство не отпускает достаточных средств и не хватает опыта людям, занимающимся этим.

Несмотря на первоначальное разочарование, посещение Крыма оставило глубокий след в сознании великого поэта. Он неоднократно вспоминает «волшебный край», «холмы Тавриды, край прелестный». Разочарование прошло, Пушкин тоскует по крымским берегам, он мечтает вновь вернуться туда:

И вновь таврические волныОбрадуют мой жадный взор.Волшебный край! Очей отрада!

И еще через десять лет, в 1830 г., в «Путешествии Онегина», Пушкин вспоминает о своем знакомстве с Тавридой:

Воображенью край священный;С Атридом спорил там Пилад.Там закололся Митридат…

Спустя пять лет после Л. С. Пушкина, в 1825 г., Крым посетил н Л. С. Грибоедов. Он добывал в Херсонесе возле Севастополя и Феодосии, где «местами торчат обрушенные, ветхие стены италийцев, греков и готфов (готов, — II. />.), судя по тому, кто какие книги читает и которым верит». В Феодосии были более заметны следы средневековых генуэзских памятников, чем античных, и в связи с этим недоумение Грибоедова вызывает присвоение городу его древнегреческого названия — Феодосия. «Отчего, однако, — вопрошает он, — воскресло имя Феодосии, едва известное из описаний древних географов, и поглотило наименование Кафы, которая громка В стольких летописях европейских и восточных?». С горечью отмечает Грибоедов варварское отношение к памятникам древности, «дух разрушения»: «Ни одного здания не уцелело, ни одного участка древнего города не взрытого, не перекопанного. Что ж? Сами указываем будущим народам, которые после нас придут… , как им поступать с бренными остатками нашего бытия».

В том же году, что и Пушкин, путешествие в Крым совершил известный писатель и переводчик, член Российской Академии, отец трех сыновей-декабристов Иван Матвеевич Муравьев-Апостол, материалами которого пользовался великий поэт при написании «Бахчисарайского фонтана». Страстный поклонник античной древности, Муравьев-Апостол облек свое сочинение «Путешествие в Тавриду в 1820 году» в романтическую форму. Виденное часто разочаровывало его, как и Пушкина, и он описывал не то, что видел на самом деле, а то, что представлялось его воображению, что он ожидал увидеть. Особенно ярко этот прием проявился в описании Ольвии, которую Муравьев-Апостол посетил по пути из Одессы в Крым. Голую степь он покрывает храмами и богатыми домами, некогда бывшими здесь; ему видятся многолюдные шумные площади, встречи друзей, оживленная торговля и корабли, стоящие в гавани. Он не мог примириться с «печальным впечатлением», Ольвиею на него произведенным. «Все изрыто здесь! все ископано! увы! нет покоя и праху бедных ольвиополитанцев, — восклицает он, — от потомства угнетавших некогда их варваров!». Очень интересны сведения Муравьева-Апостола о хищнических раскопках на территории древнего города. «Вместо того, — пишет он, — чтобы, следуя методе, систематически делать ископания, которые, без всякого сомнения, довели бы до какого-нибудь весьма любопытного открытия, здесь мужик с заступом идет, куда ему заблагорассудится, добывать денежек и горшков. Разроют ли где могилу и найдут ли основание здания, тут берут камень на строение, мрамор на известь, и оттого, где ни ступишь здесь, то увидишь обломки камня или отбитые от урн ушки. Нельзя в этой картине без ужаса видеть, что то, чего не успело и все разрушающее время, то довершается теперь рукою невежества!». Не менее интересно описание того, как местные мальчишки отыскивают монеты и лимане: «Мальчики с решетами идут на реку; входят по пояс в воду; берут со дна песок, насыпают его в решета, трясут, промывают и — возвращаются домой с пригоршнею медалей, а иногда и с двумя. Это неминуемо удается каждый день и сделалося промыслом для здешних поселян, которые часть находки своей отдают управителю, а другую продают любопытным посетителям сего места». Такую картину можно иногда наблюдать и сегодня — и по сей день парутинские ребята после сильных восточных ветров спускаются к лиману и собирают между камнями древние монеты, и сегодня, как и полтораста лет тому назад, редко они возвращаются с пустыми руками. Можно себе представить, сколько тысяч, а скорее десятков тысяч, монет было здесь найдено за полтора столетия.

Раскопки конца XVIII и начала XIX в. можно охарактеризовать как период «генеральской» археологии. На Керченском и Таманском полуостровах, в низовьях Днепра и Буга, лишь недавно отвоеванных у Турции, власть находилась в руках военных. Здесь возводились укрепления, строились казармы, для чего добывали камень и глину для выделки кирпича. При этих работах из земли нередко извлекались древние предметы, среди которых попадались и художественные изделия из серебра и золота. Большая часть их растаскивалась солдатами: для них золото было лишь драгоценным металлом, который можно было продать. Таким образом безвозвратно погибло немало ценных предметов древнего искусства. Но кое-что из находок приходилось передавать и в руки высших офицеров, отправлявших ценности по инстанциям в Петербург, где они попадали в императорский Эрмитаж. По распоряжению воинских начальников кое-где стали производить раскопки и со специальной целью отыскания древних драгоценных предметов. В роли «археологов» в то время обычно выступали генералы и полковники, не имевшие, разумеется, ни малейшего представления ни о том, как следует производить раскопки, ни о научной ценности находок. Их интересовал лишь блеск золота, все же остальное, как не представляющее, с их точки зрения, художественной ценности, попросту выбрасывалось и уничтожалось. Разумеется, раскопки эти никак не документировались и поэтому «генеральские» раскопки ничего для науки сегодня не дают — о раскопанных памятниках судить невозможно, в лучшем случае от них сохранились лишь разрозненные драгоценные предметы древности.

Первые раскопки большого скифского кургана, о которых нам известно, были произведены более двухсот лет тому назад. В 1763 г. по поручению генерал-поручика Алексея Петровича Мельгунова, по словам Екатерины II, «очень и очень полезного человека государству», бывшего в то время губернатором Новороссийского края, приступили к раскопкам так называемой Червонной могилы, или Литого кургана, в 30 верстах от Елисаветграда (современного Кировограда). Хотя раскопки не были доведены до конца (они были прекращены «за наступившим холодным временем», и специальным ордером было приказано распустить рабочих, уплати» им 70 рублей), в кургане были найдены замечательные драгоценные вещи. Их было приказано передать коменданту крепости Святой Елисаветы для дальнейшего препровождения в Петербург Екатерине II. Наиболее интересной находкой из могилы скифского вождя VI в. до п. э. является меч в обложенных золотом ножнах. Золотая обкладка украшена изображениями фантастических существ с туловищем быка и хищника, хвостом в виде скорпиона, головой то барана, то орла, то льва и с крыльями в виде рыбы со звериной головой. У каждого чудовища в вытянутых руках натянутые луки. Вещь эта древневосточного переднеазиатского происхождения, а о том, каким образом она могла попасть в могилу скифского вождя, речь впереди. Помимо меча, в Литом кургане была найдена золотая диадема и множество других украшений, которые вошли в науку под названием Мельгуновского клада. Предпринятые в конце прошлого века поиски Литого кургана с целью его доследования не увенчались успехом — курган найти так и не удалось.

Меч из Литого кургана

В самом конце XVIII в. начальником инженеров в Тамани генералом Вандервеиде были произведены первые раскопки курганов на Таманском полуострове. О них известно лишь из книги английского путешественника Эдварда Дэниэла Кларка, посетившего Керчь и Тамань в 1800 г. Судя по описанию Кларка, Вандервейде раскопал большой курган возле станицы Сенной па Таманском полуострове (древняя Фанагория — столица «азиатского» Боспора). В нем оказался каменный склеп, в котором был погребен, по-видимому, весьма знатный человек, о чем можно судить по тем немногим вещам, что удалось сохранить из найденных в нем. Как сообщает Кларк, солдаты, производившие раскопку кургана, украли все, что сочли ценным, и успели скрыть от начальства, остальное же, не казавшееся достойным внимания, было уничтожено. Генералу Вандервейде достался только массивный золотой браслет в виде свернувшейся змеи с двумя украшенными рубинами головками на концах.

В самом начало XIX в. первые раскопки были проведены и в Ольвии. Их вел инженер-генерал Петр Корнильивич Сухтелен. Сделанные им открытия (о которых почти ничего неизвестно), в частности находки ольвийских монет, окончательно подтвердили правоту Палласа и Сумарокова в определении местоположения Ольвни у села Парутина.

В 1811 г. недалеко от Керчи производил раскопки командир 12-го егерского полка генерал Семен Георгиевич Гангеблов. Затратив 600 рабочих дней, он срыл курган, но ничего в нем не нашел, так как попросту не дошел, да и не мог дойти до могилы: он приказывал копать, не углубляясь ниже современного уровня дневной поверхности.

Еще через несколько лет, в 1817—1818 гг., раскопками курганов на Тамани занимался инженер-начальник Фанагорийской крепости полковник Парокия. О его раскопках сохранились самые скудные сведения. Известно лишь, что в одном из курганов он нашел золотой венок, перстень и несколько серебряных чаш, а в другом — золотую цепь и серьги. Достойными упоминания в то время, как мы уже могли убедиться, считались только изделия из благородных металлов.

В эти же годы были сделаны и многие случайные находки, порою весьма интересные и ценные.

Отчеты путешественников, драгоценные находки, поступившие в Петербург и поднесенные Екатерине II, а затем и ее преемникам, заставили высшие власти обратить внимание на памятники древности Причерноморья. К этому побуждало прежде всего стремление пополнять сокровищницу императорского Эрмитажа. Впрочем, в России интерес к древностям пробудился значительно раньше…

Еще в 1718 г. Петр I издал специальный указ, в котором между прочим говорилось: «.. .ежели кто найдет в земле или воде какие старые вещи, а именно: каменья необыкновенны… какие старые надписи на каменьях, железе или меди, или какое старое, необыкновенное ружье, посуду и прочее все, что зело старо и необыкновенно, — також бы приносили, за что будет довольная дача, смотря по вещи, понеже, не видав, нельзя положить цены». Эти древности должны были пополнять петровскую Кунсткамеру — музей самых разнообразных редкостей, основанный в Петербурге в 1714 г. Они заложили основу и так называемой Сибирской коллекции Петра, содержащей многие замечательные произведения скифского искусства. Петр требовал не только доставления ему найденных древних раритетов, но и точных данных об условиях и место находок. «Где найдутся, — указывал он, — такие, всему делать чертежи, как что найдут». Но к концу XVIII в. петровские указы были забыты. Памятники древности разрушались, безжалостно расхищались и гибли безвозвратно. Особенно ярко это проявилось на недавно присоединенной к России территории северного Причерноморья — Новороссийского края.

В 1804 г. на юг был командирован петербургский академик Г. К. Э. Келер с целью обследования древних памятников, а в следующем году по его докладу было издано правительственное распоряжение об ограждении от уничтожения и расхищения крымских древностей. Однако начавшийся в 20-е годы XIX в. быстрый рост Керчи привел к началу и массового уничтожения, и расхищения памятников древности, которые разбирались местными жителями, часто по распоряжению самих местных властей, для возведения казенных и частных построек.

В 1821 г. Келер был повторно командирован в Крым. Результатом этой поездки была составленная им записка «О сохранении и возобновлении о Крыму памятников древности и об издании описания и рисунков оных». В ней содержался перечень памятников, «коих сохранение должно быть поручено губернаторам и местному начальству». Записка Келера имела большое значение в деле организации планомерных исследовании па Керченском полуострове и охраны древних памятников.

Так путешественники и академики, выдающиеся деятели русской культуры, генералитет разными путями и побуждаемые разными стремлениями привлекали внимание общественных кругов и высших властей сановного Санкт-Петербурга к южнорусским древностям. Это были первые, еще весьма неуверенные, шаги в их исследовании.

Исчезнувший народ

Мы — те, об ком шептали в старину,

С невольной дрожью, эллинские мифы:

Народ, взлюбивший буйство и войну,

Сыны Геракла и Эхидны, — скифы.

В. Я. Брюсов

О нем, об этом исчезнувшем народе — скифах в страхе вопрошает богов великий и грозный царь Ассирии Асархаддон (681—668 гг. до п. э.). Как божью кару характеризует его нашествие библейский пророк Иеремия. О нем оставил подробный рассказ великий древнегреческий историк Геродот (484 — ок. 425 гг. до н. э.), названный «отцом истории».

Две с половиной тысячи лет тому назад бескрайние степи от Дуная до Дона населяли многочисленные и воинственные племена скифов, наводившие ужас не только на своих соседей, но и на могущественные государства Древнего Востока, куда их несметные орды совершали опустошительные и победоносные походы, доходя до границ Египта. Пророк Иеремия описывает их нашествие как страшное бедствие: «Вот я приведу на вас, дом Израилев, народ издалека, говорит господь, народ сильный, народ древний, народ, языка которого ты не знаешь и не будешь понимать, что он говорит. Колчан его как открытый гроб. Все они люди храбрые. И съедят они жатву твою и хлеб твой, съедят сыновей твоих и дочерей твоих, съедят овец твоих и волов твоих, съедят виноград твой и смоквы твои; разрушат мечом укрепленные города твои, на которые ты надеешься».

А Геродот сообщает: «28 лет властвовали скифы в Азии и своей наглостью и бесчинством привели все там в полное расстройство. Ведь помимо того что они собирали с каждого народа установленную дань, скифы разъезжали по стране и грабили все, что попадалось».

Скифы слыли самым воинственным и непобедимым народом: «Среди всех известных нам народов только скифы обладают одним, но зато самым важным для человеческой жизни искусством, — пишет Геродот. — Оно состоит в том, что ни одному врагу, напавшему на их страну, они не дают спастись; и никто не может их настичь, если только сами они не допустят этого». Около 514 г. до и. э. это испытал на себе «великий царь царей» Дарий — властитель могущественнейшей в тогдашнем мире Персидской державы, вознамерившийся покорить скифов. Несмотря на свои огромные военные силы — гигантское семисоттысячное войско и 600 боевых кораблей, он не сумел их одолеть и вынужден был с позором повернуть назад, понеся огромные потери.Военная слава сопутствовала скифам и в дальнейшем. Младший современник Геродота Фукидид, великий летописец Пелопоннесской войны 431—404 гг. до н. э., пишет, что с царством скифов по военной силе и численности войска «не может сравниться ни один народ не только в Европе, но и в Азии; и ни один народ сам по себе не в силах устоять против скифов, если все они жили между собой в согласии».

Кто же он, этот таинственный народ, перед одним именем которого некогда трепетали самые могущественные владыки, покорявший народы, а затем под ударами новых завоевателей сам исчезнувший с лица земли?

«Скифская проблема» вызывает глубокий интерес ученых уже не одно столетие. И это не случайно. Слишком заметный след оставили скифы в мировой истории. Слишком волнующей была история самого этого народа. Слишком много вопросов возникает и слишком мало мы все еще знаем об этом великом народе древностн.

Горячие споры до сих пор вызывает сам вопрос о происхождении скифов. Одни ученые считают их коренным, автохтонным населением Северного Причерноморья, приводя в пользу этой гипотезы ряд веских аргументов. Другие не менее убежденно считают скифов народом пришлым, перекочевавшим в причерноморские степи с востока. Третьи пытаются примирить обе крайние точки зрения…

Вопрос этот был спорным уже в древности, что нашло отражение в трех различных легендарных версиях о происхождении скифов, передаваемых Геродотом: скифской, греческой и третьей, которую, но словам «отца истории «передают одинаково как эллины, так и варвары».

По скифской версии, первым жителем прежде необитаемой страны был Таргитай, родителями которого был сам бог Зевс и дочь реки Борисфена (Днепра). У Таргитая было три сына: Липоксаис, Арпоксапс и Колаксаис. В их царствование на скифскую землю с неба упали золотые плуг, ярмо, секира и чаша. Первым их увидел старший брат, но когда он приблизился, чтобы поднять их, золото запылало огнем и он вынужден был отступить. То же повторилось и со средним братом. Когда же к золотым предметам приблизился младший, пламя погасло, и он отнес золото к себе в дом. Поэтому старшие братья согласились отдать ему царство. От каждого из братьев произошло племя, а все вместе они называются сколотами, т. е. царскими. Греки же называют их скифами.

Согласно греческой версии, скифы произошли следующим образом. Геракл, гоня быков Гериона, чудовища с тремя туловищами, прибыл в необитаемую страну, где его застала непогода. Закутавшись в львиную шкуру, он заснул, а в это время исчезли его кони. Проснувшись, он исходил всю страну в поисках коней и наконец прибыл в землю, называвшуюся Гилоей. Там в пещере он обнаружил фантастическое существо: полудеву-полузмею («ехидну»). На вопрос, не видела ли она его коней, последовал ответ, что кони у нее, но вернет она их лишь после того, как Геракл вступит с нею в любовную связь. Тогда Геракл ради получения своих коней соединился с нею. После долгих проволочек змееногая дева отдала ему коней, сказав: «Коней этих, пришедших ко мне, я сохранила для тебя; ты отдал теперь за них выкуп — ведь у меня трое сыновей от тебя. Скажи же, что мне с ними делать, когда они подрастут? Оставить их здесь … или же отослать к тебе?». Геракл ответил: «Когда увидишь, что сыновья возмужали, то лучше всего тебе поступить так: посмотри, кто из них сможет вот так натянуть мой лук и опоясаться этим поясом, как я тебе указываю, того оставь жить здесь. Того же, кто не выполнит моих указаний, отошли на чужбину». Геракл показал, как выполнить задание, оставил одни из своих двух луков и пояс, на конце которого висела золотая чаша, и уехал. Когда сыновья выросли, мать дала им имена: Агафирс, Гелон и Скиф. Затем выполнила указание Геракла. Агафирс и Гелон с заданием не справились, и мать изгнала их из страны. Младший же, Скиф, справился, и он остался. От Скифа произошли все скифские цари.

Эту легенду мы пересказали так подробно потому что нам еще придется вспомнить ее в нашем дальнейшем повествовании.

Наконец, согласно третьему сказанию, которому Геродот доверял больше всего, кочевники-скифы пришли из Азии и вытеснили из Причерноморья обитавших там до них киммерийцев.

Как видим, «рациональное зерно» первых двух версий состоит в том, что скифы — исконные обитатели причерноморских степей, третьей — что они народ пришлый. Косвенные данные легенд, дополняемые археологическими материалами, привели большинство исследователей к мнению, что основное ядро скифов пришло в Причерноморье в конце VIII в. до н. э. из Азии, ассимилировав при этом население, жившее там до их прихода.

Не менее сложен и вопрос о понимании самого этнического термина «скифы». И он еще в древности понимался по-разному, а следовательно, и по-разному определялись границы расселения скифских племен.

Согласно Геродоту, скифы занимали обширные степные пространства между Дунаем и Доном. «Страна их представляет собой богатую травой и хорошо орошаемую равнину», — сообщает он. По условиям жизни и хозяйству скифские племена отличались друг от друга. Геродот называет и скифов-пахарей, сеющих хлеб «не для собственного пропитания, а на продажу», и скифов-земледельцев, и даже «эллино-скифов». Но главные племена — это скифы- кочевники и особенно «самые многочисленные и доблестные скифы», населявшие так называемое «Царство» (их в современной литературеобычно называют «скифами царскими»). Эти последние считают всех прочих скифов подвластными себе. «Все они конные лучники,— пишет Геродот, — и промышляют не земледелием, а скотоводством». Свои жилища-кибитки они возят с собой, кочуя по своим обширным владениям.

Но несмотря на эти различия, все скифы были родственны по культуре и языку, принадлежавшему к северо-иранской языковой группе (реликты скифского языка сохранились в современном осетинском). Геродот четко отличает скифов от других народов, подчеркивая единство всего скифского мира. Скифию Геродот представляет в виде квадрата, южную границу которого образует Черное море, западную — линия Днестра, северную — реки Конская и Донец, восточную — Дон. Искусственность этого географического построения — строгая геометричность и равенство всех границ — не позволяет серьезно оперировать им. Скифами оказываются не только степные племена, но и лесостепные, а частично даже народы, обитавшие в лесной полосе.

В античной литературной традиции существовало и другое представление о скифах — их имя распространялось на многие народы Восточной Европы и даже Азии, близкие скифам по культуре, но отличные по языку и происхождению. Такое представление также нашло отражение в науке.

Итак, скифы — и кочевники-степняки, и оседлые земледельцы, и просто многочисленные народы, обитавшие на огромных пространствах…

Очень мало известно и об общественном строе скифов. Скифское общество характеризовалось и как первобытно-общинное, и как рабовладельческое, и как феодальное. Хотя на этот счет и сегодня нет единого мнения, все же большинство ученых на основании сопоставления скудных письменных источников с археологическими материалами считает, что в середине I тыс. до н. э. скифское общество характеризуется распадом родоплеменных и возникновением классовых отношений. Начинает использоваться и рабский труд, но основой производственных отношений у скифов рабство никогда пе было, а всегда играло второстепенную роль. Но в скифском обществе в это время существовало резкое имущественное и социальное неравенство, нашедшее особенно яркое отражение в скифских погребениях.

Хозяйство, быт, внешний облик скифов известны нам довольно хорошо благодаря археологическим материалам, прежде всего драгоценным предметам из скифских сокровищ, о которых подробный рассказ пойдет на страницах этой книги. Основой хозяйства скифов было кочевое скотоводство, и особая роль в нем принадлежала лошади. Исключительно важной была ее роль в военном деле («все они конные лучники», по Геродоту), использовалась она и как транспортное средство, а также и в пищу. Скифским царям, аристократии принадлежали несметные конские табуны. По преданию, македонский царь Филипп II в числе добычи захватил у скифов 20 тысяч чистокровных кобылиц, отправленных им в Македонию для улучшения породы. Во многих погребениях скифской аристократии имеются обильные конские жертвоприношения. В одном из них — погребении Ульского кургана на Кубани — вместе с вождем было погребено 400 принесенных в жертву коней. Разумеется, они составляли лишь небольшую часть его табуна. Кочевое хозяйство постоянно требовало новых пастбищ. «На одном месте они остаются столько времени, пока хватает травы для стад, а когда ее не хватает, переходят в другую местность», — пишет Псевдо-Гиппократ, греческий автор V в. до н. э. Захват новых пастбищ был связан с постоянными войнами, которые были для скифов, как и для многих племен, стоявших на той же ступени социального развития, постоянным и обязательным делом. С военным делом связаны и многие обычаи скифов. По сообщению Геродота, они пьют кровь первого убитого врага, головы всех убитых в бою приносят царю, так как по числу убитых они получали свою долю добычи и почестей; из черепов убитых врагов делают чаши для питья, а скальпами пользуются как полотенцами для рук и, привязывая к уздечке коня, «гордо щеголяют» ими. «У кого больше всего таких кожаных полотенец, тот считается самым доблестным мужем», — пишет Геродот. Оружие скифов — мечи, копья, дротики, секиры — было железным; исключение составляли лишь наконечники стрел, изготовлявшиеся из меди или бронзы.

О времени создания скифского государства нет единого мнения. Некоторые исследователи полагают, что оно существовало уже в VI в. до н. э., большинство считает первым скифским государственным объединением державу царя Атея, сложившуюся в середине IV в. до и. э., третьи относят возникновение скифской государственности к еще более позднему времени — к III—II вв. до н. э., когда территория, контролируемая скифами, сузилась до территории Крыма и Нижнего Поднепровья. Столицей этого государства был Неаполь на Салгире, на окраине нынешнего Симферополя, называемый в литературе Неаполем Скифским. Столицей же государства Атея некоторые ученые считают так называемое Каменское городище на Днепре.Политическая история скифов известна весьма фрагментарно: лишь ее яркие эпизоды, так или иначе связанные с историей «культурных» народов древности (а такими событиями были только войны), нашли отражение в древней письменной традиции. К этим эпизодам скифской истории относятся уже упоминавшиеся походы скифов через Кавказ в Переднюю Азию, где они приняли участие в разгроме могущественнейшей древневосточной державы — Ассирии. Доходили они вплоть до границ Египта. 28 лет владычествовали скифы в Передней Азии, наводя ужас и смятение своими бесчинствами. Наконец терпению тамошних властителей пришел конец, и мидийский царь Кпаксар нашел радикальное, хотя и весьма коварное, решение проблемы. Пригласив скифских вождей на пир, он напоил их, а затем всех перебил. Оставшиеся без руководства остатки скифов ушли обратно в причерноморские степи, разгромив по пути Урарту — древнейшее государство на юге нашей страны, в Закавказье. Отголосками пребывания скифов в Закавказье и Передней Азии являются некоторые находки в древнейших курганах скифских вождей, открытых в различных частях Северного Причерноморья. К ним относятся меч с обложенными золотом рукояткой и ножнами из Литого кургана (Мельгуновский клад), подобный же меч и секира с золотой рукоятью из Келермесских курганов на Кубани. В содержащихся на этих предметах украшениях сочетаются скифские элементы (лежащий олень — «звериный стиль») с древневосточными (фантастические животные, священное дерево с божествами по его сторонам).

Следующий эпизод — поход Дария против скифов (ок. 514 г. до н. э.), о котором речь шла выше.

Затем опять длительный перерыв. Завеса приподнимается снова лишь в 339 г. до п. э., когда против скифов, все более расширявших свои владения на запад, выступил македонский царь Филипп II, отец Александра Великого. Этот эпизод связан с трагической судьбой престарелого скифского царя Атея. Девяностолетний Атей сам повел свое войско в бой и нашел в нем свою смерть. Скифы были разбиты, и это было первым поражением их в открытом бою. Но покорить Скифию македонянам все же не удалось.

Опасность надвигалась с востока. Несметные полчища сарматов, родственных скифам племен, уже давно зарившихся на их пастбища и богатства, пошли с конца IV в. и особенно в III в. до н. э. в решительное наступление на запад из-за Волги и Дона. По словам древнегреческого историка Диодора, они «опустошили значительную часть Скифии, поголовно истребляя побежденных, и превратили значительную часть страны в пустыню». С этого времени начинается упадок Скифии. Территория ее сокращается до пределов Крыма и Нижнего Поднепровья. Правда, они еще ведут активную борьбу против греческих государств Северного Причерноморья — Ольвии, Херсонеса, Боспорского царства, но борьба эта шла с переменным успехом и былого могущества скифам уже никогда не удавалось достичь.

Вместе с тем скифы на протяжении всей их истории находились в тесных экономических и культурных взаимоотношениях с причерноморскими греческими городами, откуда к ним в огромных количествах поступало вино и различная посуда, украшения и т. п. Именно оттуда поступали и замечательные произведения торевтики, ювелирные изделия, составившие те сокровища скифских властителей, о которых пойдет речь в этой книге. В обмен скифы поставляли грекам продукты своего хозяйства — скот и продукты животноводства, зерно, а также рабов.

О заключительном периоде скифской истории почти ничего не известно. Скифы все более смешиваются с окружающими народами, культура их постепенно теряет своеобразие. Примерно в III в. н. э. прекращается жизнь в последней столице скифов — Неаполе и они окончательно исчезают с исторической арены. Только название Скифия долго еще живет в средневековой Западной Европе, но уже совсем в другом значении: так называют всю Восточную Европу, населенную в то время уже главным образом славянскими народами. О таинственных исчезнувших скифах у далеких потомков, пришедших на их земли, складываются самые противоречивые представления. То их объявляли чуть ли пе прямыми предками русских, то врагами славян, чем-то вроде печенегов и половцев (вспомним хотя бы знаменитую картину В. Васнецова «Битва славян со скифами»), то наделяли чертами татаро-монгол «с раскосыми и жадными очами» (А. Блок). Все это не имеет ничего общего с действительностью. Как показывают антропологические исследования, «раскосых глав» и других монголоидных черт у скифов не было, они — типичные европеоиды. Что же касается их непосредственных связей со славянами — в качестве предков или противников, то это — чистейший вымысел.

Как уже говорилось, наиболее подробные и разнообразные сведения о скифах сообщает Геродот, посетивший во время своих многочисленных путешествий и Скифию и имевший возможность кое с чем познакомиться лично, а многое узнать от греков — жителей Ольвии, где он остановился, и от самих скифов, часто приходивших туда для торгового обмена. В повествовании Геродота содержатся ценнейшие сведения о климате, природных богатствах Скифии, религии, хозяйстве, обычаях скифов. Хотя многое казалось фантастическим вымыслом, недостойным доверия, с течением времени ученые все более убеждались и убеждаются в правдивости его описаний. Замечательнее всего то, что они постоянно все более подтверждаются результатами новых археологических раскопок. Поэтому теперь достоверность сведений Геродота ни у кого уже не вызывает сомнений.

В связи с вопросами, которые будут рассматриваться в настоящей книге, особый интерес представляет описание Геродотом похорон скифских царей. «Когда у скифов умирает царь, — пишет Геродот, — то там вырывают большую четырехугольпую яму. Приготовив яму, тело поднимают на повозку … и везут к другому племени. После объезда всех владений снова прибывают … к царским могилам. Там тело на соломенных подстилках опускают в могилу, по обеим сторонам втыкают в землю копья, а сверху настилают доски и покрывают их камышовыми циновками. В остальном обширном пространстве могилы погребают одну из наложниц царя, предварительно задушив ее, а также виночерпия, повара, конюха, оруженосца, вестника, коней … а также кладут золотые чаши (серебряных и медных сосудов скифы для этого вовсе не употребляют). После этого все вместе насыпают над могилой большой холм, причем наперерыв стараются сделать его как можно выше». Археологические раскопки скифских царских курганов подтвердили рассказ Геродота, за исключением некоторых деталей: так, в могилах обнаружены не только золотые, но и серебряные и медные сосуды; сама могила чаще всего представляет собой сложное подземное сооружение, а не просто яму. Но следует иметь в виду, что все открытые до сих пор царские курганы относятся к IV в. до н. э., преимущественно ко второй его половине и, следовательно, на целое столетие позднее геродотова описания, а за это время в погребальиом обряде могли произойти, и несомненно произошли, изменения. Могилы же скифских царей V в. до н. э. до сих пор обнаружить не удалось, и все усилия археологов в этом направлении пока не увенчались успехом. Поиски этого кладбища продолжаются, и кто знает, какие еще сюрпризы ждут археологов.

Исчезнувший народ… С каждым годом он все более «возвращается к жизни». Весьма значительный след оставил он в истории человечества. Сегодня мы знаем о скифах уже довольно много, но многое еще остается спорным, неясным, неведомым. Однако можно не сомневаться, что скифы будут еще раскрывать свои тайны, еще многое поведают о себе.

СМОТРИТЕЛЬ СОЛЯНЫХ ОЗЕР И КЕРЧЬ-ЕНИКАЛЬСКИЙ ГРАДОНАЧАЛЬНИК

И вот миновалися годы,

Столетия вслед протекли,

Народы сменили народы,

Лицо измелилось земли.

А.К. . Толстой

Первое выдающееся открытие скифских сокровищ в Северном Причерноморье связано с именами Павла Дюбрюкса и Ивана Алексеевича Стемпковского. Судьбы их были очень различными.

«С начала февраля у меня нет огня в комнате; случается часто, что по два, по три и по четыре дня сряду я не знаю другой пищи, кроме куска дурного хлеба. Давно уже отказался я от моей бедной чашки кофе без сахару, которую пил я по утрам. Солдатский табак покупаю я тогда, когда у меня есть лишние две копейки». Это строки из письма П. Дюбрюкса, одного из первых исследователей древностей Северного Причерноморья, написанные незадолго до смерти, в 1835 г. Нелегким и извилистым был его жизненный путь.

Поль Дю Брюкс родился во Франции в провинции Франш-Конте в 1774 г. Дворянин по происхождению и роялист по воспитанию, он открыто враждебно встретил Французскую буржуазную революцию. В 1792 г. 18-летним юношей в чине младшего лейтенанта вместе со своим отцом-полковником Поль примкнул к контрреволюционным войскам, которыми командовал глава роялистов принц Конде, и вступил в Корпус благородных егерей. Но надежды на реставрацию старых порядков и привилегий были развеяны в дыму сражений, и вскоре молодой Дю Брюкс вместе с отцом и братом оказался на чужбине среди эмигрантов-роялистов, которых победоносные войска революционной Франции вышвырнули из страны. Контрреволюционное воинство принца Конде, а с ним и Дю Брюкс, встает под знамена Австрии, вдохновительницы интервенции европейских монархий против революции. Однако австрийцы, а с ними и войска Конде, были разгромлены войсками молодого генерала Наполеона Бонапарта, и в Кампо-Формио Бонапарт продиктовал Австрии тяжелые условия мира.

1797 год застает Дю Брюкса в Польше, где он зарабатывает на жизнь частными уроками. В том году, после заключения мира между Австрией и Францией, принц Конде с остатками своих войск переходит с австрийской службы на русскую. В чине капитана на русскую службу вступает и Поль Дю Брюкс. Но уже через три года он оставляет военную службу и переходит на гражданскую.

В те годы многие французские дворяне-эмигранты находили приют в России — оплоте монархизма в Европе, Целый ряд из них так и остался в России навсегда, обретя в ней вторую родину. Эту участь разделил и Поль Дю Брюкс, ставший отныне Павлом Дюбрюксом.

О жизни Дюбрюкса в первые годы его пребывания в России никаких сведений не сохранилось. Можно лишь предполагать, что он обосновался в Петербурге и влачил там весьма жалкое существование. За эти годы Дюбрюкс, однако, познакомился и сблизился в столице с влиятельными людьми, которые, оценив его природный ум, способности и скромность, приняли участие в судьбе молодого человека. Не имея средств к существованию, Дюбрюкс принял в 1811 г. первое же предложенное ему место — пост начальника только что учрежденной Керченской таможни — и через несколько недель длинного и утомительного пути на перекладных очутился в Керчи, маленьком захолустном пыльном местечке, бывшим в то время городом лишь по названию.

До присоединения к России Керчь была довольно значительным городом. В ней имелась крепость с турецким гарнизоном и многочисленное население, состоявшее из турок, татар, греков и армян. Интересные сведения о населении Керчи до и после включения города в состав Российской империи приводятся в «Описании городов, отошедших по мирному 1774 г. с Оттоманскою Портою трактату в Российское владение и принадлежащей к ним земли, с некоторым географическим известием», составленном ииженер-подполковником Томиловым. Томилов посетил Керчь с отрядом русских войск князя Долгорукова, овладевших городом еще в 1771 г. Он сообщает, что до прихода русских в Керчи было 780 семей турок и татар, 8 семей армян и 16 — греков. Все турки и татары бежали из города за два дня доприхода русских войск» и к моменту его оккупации там оставалось лишь «греков мужеска полу 70, грузин 2, армян 38; гречанок с детьми 5, грузинок 1, армянок и детей их 25». Греки и армяне были переселены Екатериной во вновь основанные города Мариуполь и Нахичевань. П. Сумароков в своих «Досугах крымского судьи» писал, что при его посещении Керчи на рубеже XVIII и XIX вв. в ней было всего 80 скудных дворов и городом она была лишь по названию. Имея в длину не более полуверсты, Керчь состояла из двух улиц. Жители ее промышляли рыбной ловлей, скупали с судов, проходивших из Черного моря через пролив в Таганрог, разные мелочные товары: сушеные фрукты, бакалею, табак, курительные трубки и т. д., и жили перепродажей этих товаров. Нередко, как отмечает Сумароков, стоимость лавки со всем содержимым не превышала тридцати-сорока рублей, «после чего можно заключить, что приморское положение почти здесь бесполезно».

Должность начальника Керченской таможни, которую занял Дюбрюкс, была скорее номинальной, ибо таможня здесь в то время не имела никакого значения. Поэтому и жалованье за службу было мизерным: всего 400 рублей в год, чего едва хватало на самое скромное существование. Иногда шкипера рыболовных шхун давали Дюбрюксу соленую рыбу, и даже эти скромные дары были, по его словам, большим подспорьем в его полунищенском бюджете.В 1812 г., когда в Новороссийском крае свирепствовала чума, Дюбрюкс некоторое время занимал должность комиссара по медицинской части в Еникале, где в то время размещались административные органы Керчь- Еникальского градоначальства (лишь в 1825 г. они были переведены в Керчь). В Керчи у Дюбрюкса, не имевшего ни специального образования, ни знаний, пробуждается глубокий интерес к древностям, к археологии. Этот интерес вскоре превращается в поистине фанатическую страсть, целиком поглотившую его. Почва для этого была самая благоприятная: все здесь напоминало о былом величии города, было окутано романтической тайной и звало своего открывателя и исследователя.

Должность начальника Керченской таможни в то время, как уже говорилось, была чисто номинальной, и у Дюбрюкса было достаточно свободного времени, чтобы отдаться захватившему его увлечению. Во время частых прогулок по окрестностям города то здесь, то там находил он различные древние предметы: от монет и маленьких глиняных статуэток или черепков красивых расписных ваз до огромных мраморных плит с греческими надписями. Все это он доставлял домой, заполнял полки шкафов и складывал прямо под открытым небом. Чудак, бредущий с палкой и то и дело поднимающий с земли и внимательно рассматривающий какие-то вещи, скоро стал в Керчи и ее окрестностях приметной фигурой. Местные жители, узнав о странном, но безобидном увлечении начальника таможни, стали приносить ему различные случайные находки, которые пополняли его домашний музей. Собрание древностей Павла Дюбрюкса стало первым керченским музеем — «древлехранилищем».

В 1818 г. Керчь проездом посетил Александр I. Среди прочих достопримечательностей осмотрел он и раскопки Дюбрюкса и его «древлехранилище», в котором к тому времени были собраны многочисленные ценные экспонаты. Сам Дюбрюкс так описывал свой музей: «В пем хранится много золотых вещей, как-то: браслеты, серьги, кольца, фигуры животных, женщин и прочее; обломки статуй… Много надгробпых камней с фигурами и надписями, два из них мраморные; драгоценнее всего надписи памятников, воздвигнутых в царствование царей Боспора. Медалей (так Дюбрюкс называет монеты, — И. Б.) должно быть до 200, большая часть коих прекрасно сохранилась и чрезвычайно интересна. Кроме упомянутых вещей, в музеуме хранится значительное количество стеклянных сосудов и глиняных ваз различной формы и величины; три шкафа, наполненные статуэтками и бюстами из глины и гипса».

В знак монаршей «милости и благоволения» Александр I даровал Дюбрюксу все собранное им и поручил ему вести дальнейшие исследования, не отпустив на это, однако, никаких средств.

Постепенно Дюбрюкс расширяет поле своей деятельности. Начиная с 1816 г. он приступает к раскопкам древних могил, вкладывая в это все свои скудные средства.

В 1817 г. Павел Дюбрюкс получает новое назначение.

В окрестностях Керчи расположено множество соляных озер, летом обычно целиком высыхающих, так что вся их поверхность покрывается белой коркой соли. Добыча соли в них тогда и удобна, и дешева, что было хорошо известно еще в глубокой древности. Это и привело к возникновению здесь в начале XIX в. ряда казенных соляных промыслов. Дюбрюкс был назначен смотрителем Керченских соляных озер и промыслов. Новая должность несколько улучшила его материальное положение, чем он не замедлил воспользоваться для расширения своих археологических разысканий.Некоторые из найденных им ценных древних предметов Дюбрюкс преподнес императрице Марии Федоровне и государственному канцлеру графу Воронцову. Вещи, особенно имевшиеся среди них золотые изделия, привлекли внимание высокопоставленных лиц к керченским древностям, и в 1817 г. Дюбрюкс по поручению великого князя Михаила Павловича продолжал их поиски, на что ему была отпущена небольшая сумма денег. Однако деньги скоро кончились, а надежды на богатые и ценные находки, в первую очередь золотые вещи, не оправдались, и в дальнейших субсидиях Дюбрюксу было отказано. Новые раскопки приходилось вести на собственные средства.

Не обладая достаточными знаниями и средствами, Дюбрюкс мог лишь отыскивать древние памятники, но не был в состоянии ни истолковать их, ни понять их истинного научного значения, ни опубликовать. Со стороны многих деятельность его вызывала весьма настороженное, если не враждебное, отношение. Граф A.Л. Перовский, будущий крупный государственный деятель николаевской эпохи и глава Комиссии для исследования древностей, писал в то время министру народного просвещения князю Голицыну из Феодосии, сетуя на отсутствие внимания со стороны правительства к крымским древностям, что это дает возможность вести археологические раскопки разным случайным людям, среди которых имеется некий Дюбрюкс, «не обладающий никакими знаниями». По мнению Перовского, Дюбрюкс не может устраивать ни правительство, ни генерал-губернатора, «и способы, какими он ведет свои исследования, не обещают ничего».

Упоминает о Дюбрюксе и Пушкин. Великий поэт, побывавший в Керчи, как уже упоминалось, летом 1820 г., говоря о деятельности Дюбрюкса, отмечает пренебрежительное отношение властей к исследованию древностей. В письме к брату он пишет, что «какой-то француз прислан из Петербурга для разысканий — но ему недостает ни денег, ни сведений, как у нас обыкновенно водится».

А Павел Дюбрюкс тем временем продолжал свои розыски новых памятников древности.

В 1828 г. судьба свела его с человеком, ставшим на долгие годы его наставником в археологических изысканиях. Этим человеком был полковник И. А. Стемпковский.

Иван Алексеевич Стемпковскпй (1789—1832) родился в мелкопоместной дворянской семье в Саратовской губернии. После смерти отца он унаследовал небольшое имение с 32 душами крепостных. Пятнадцатилетним юношей был зачислен подпрапорщиком в Ладожский пехотный полк, расквартированный в Одессе. Здесь Стемпковский обратил на себя внимание герцога Ришелье, бывшего в то время генерал-губернатором Одессы и Новороссийского края, и тот предложил ему в 1808 г. должность адъютанта. С этого времени начинается период быстрой и блестящей карьеры молодого И. А. Стемпковского. То было бурное время наполеоновских войн, когда «Каждый солдат носил в своем ранце маршальский жезл». В 1810 г. Стемпковский отличается при взятии крепости Анапы, в 1810—1812 гг. он участвует в походах против кавказских горцев, за что производится в поручики и переводится в лейб-гвардии Измайловский полк. В 1814 и 1815 гг. И. А. Стемпковский участвует в заграничных походах русских войск, в сражениях в Германии и Франции, и остается, уже в чине полковника в составе русского оккупационного корпуса, в Париже. Здесь он прожил несколько лет, оказавших большое влияние на всю его дальнейшую жизнь. В отличие от большинства своих сослуживцев, проводивших время в Париже в бесконечных кутежах и развлечениях, молодой полковник Стемпковский посвящает все свободное от службы время пополнению своего образования. Получив доступ в Парижскую Академию надписей и словесности, он подружился с ее непременным секретарем, знаменитым археологом Рауль-Рошеттом, по представлению которого оп позднее был избрал членом-корреспондентом этой академии.

В течение четырех лет в Париже полковник Стемпковский усердно занимается изучением трудов древних писателей, с которыми он, правда, мог знакомиться лишь в переводах, так как ни греческого, ни латыни не знал. Преимущественно его интересовали сведения, относящиеся к Северному Причерноморью, которые он надеялся использовать по возвращении в Россию.Уже в то время у И. А. Стемпковского складывается убеждение в необходимости углубленного археологического изучения южнорусских областей. Он полагал, как отмечает его биограф, что «почва Греции и Рима отощала, а богатства нашей ученой новороссийской почвы неистощимы». Эти мысли легли в основу составленной Стемпковским после возвращения в Россию записки «Мысли относительно изыскания древностей в Новороссийском крае», поданной им в 1823 г. новороссийскому генерал-губернатору графу Воронцову, в которой он высказывал свои соображения о необходимости спасения памятников древности. По его мнению, для надлежащей организации раскопок, описания и изучения древних памятников следовало организовать специальное общество, а также музеи на юге страны. Часть этой программы была осуществлена еще при жизни Стемпковского: в 1825 г. был открыт Музей древностей в Одессе, а в следующем году — в Керчи. Спустя семь лет после смерти Стемпковского, в 1839 г., было основано и Одесское общество истории и древностей, сыгравшее выдающуюся роль в изучении археологии и древней истории Северного Причерноморья.

В 1826 г. полковник Стемпковский по состоянию здоровья был уволен в отставку «с правом ношения мундира» и до 1828 г. оставался в Одессе, целиком отдавшись изучению древностей и собиранию древних монет. Им была собрана превосходная коллекция античных монет, приобретенная после его смерти Эрмитажем. За годы, проведенные в Одессе, Стемпковский написал ряд научных исследований, главным образом по вопросам истории Боспорского царства; первая его научная публикация относится еще к 1820 г. В эти же годы Стемпковский много путешествует по югу России по «казенной надобности» или из личных побуждений. Во время одного из таких путешествий на родину, в Саратовскую губернию, проезжая из Таганрога в Ростов, он обратил внимание и на маячившую вдали группу больших курганов — так называемые «Пять братьев», с которыми и нам еще предстоит познакомиться ближе на страницах этой книги.

В начале 1828 г. Ивану Алексеевичу Стемпковскому, теперь уже отставному полковнику, была предложена должность керчь-еникальского градоначальника, которую он охотно принял. К этому его побуждала в первую очередь его страстная любовь к античным древностям, одним из главных центров которых была древняя столица Боспорского царства Пантикапей. Теперь он попадал в самое сердце овеянного легендами древнего царства. В должности градоначальника И. А. Стемпковский оставался вплоть до своей смерти — он умер в конце 1832 г. от чахотки, безжалостно уносившей в те времена так много жизней, оставив у сограждан самую добрую память по себе. Он был похоронен на вершине горы Митридата в Керчи, где ему был сооружен памятник-часовня.

В России в то время было лишь четыре градоначальства: Санкт-Петербургское, Одесское, Севастопольское и Керчь-Еникальское. Из них последнее было самым захолустным, и новый градоначальник, человек просвещенный и гуманный в отличие от многих своих коллег, положил много сил и энергии в деле возрождения Керчи.

После периода упадка Керчь в конце 20-х годов XIX в. стала приобретать важное значение одного из главных русских портов на Черном море (именно этим и объяснялось пожалование ему столь редкого в то время статуса градоначальства). Бурный рост города и быстрый приток нового населения приводили к массовому уничтожению памятников древности: для возведения новых построек был нужен камень, который легче и проще всего было добывать, разбирая остатки древних строений или собирая древние надгробные камни. Но, с другой стороны, эти же обстоятельства создавали благоприятную почву для оживления археологических исследований.Ивана Алексеевича Стемпковского и Павла Дюбрюкса — этих двух совершенно разных людей — свела их общая страсть к древностям. Блестящий преуспевающий полковник, образованный ученый, член-корреспондент знаменитой Парижской академии, и влачивший жалкое существование археолог-самоучка прекрасно дополняли друг друга. В течение многих лет они вели успешную совместную работу по исследованию керченских древностей. Стемпковский был вдохновителем и руководителем этих работ, Дюбрюкс — их исполнителем. Особенно тесным это сотрудничество стало тогда, когда первый получил должность керчь-еникальского градоначальника, а второй — смотрителя Керченских соляных озер. Венцом этой совместной деятельности было замечательное открытие Куль-Обы, о котором речь пойдет в следующей главе.

Куль-Оба — скифский царский курган

Курган разрыт. В тяжелом саркофаге

Он спит, как страж. Железный меч в руке.

Поют над ним узорной вязью саги,

Беззвучные, на звучном языке.

И. А. Бунин

Из книги И.Б. Брашинского «В поисках скифских сокровищ».

В последних числах декабря 1820 г. один из жителей Керчи, добывая в окрестностях города камень для постройки, неожиданно наткнулся па великолепный склеп, построенный из тесанных камней. Пробравшись в него, «грек, ослепленный массою находившихся в нем предметов, — доносили из Керчи А. Н. Оленину, известному историку и государственному деятелю того времени, — поспешно захватил один или два золотых листка … несколько пуговиц из того же металла и глиняный сосуд с аршин высоты и поспешил выйти, побуждаемый обвалом земли».Через некоторое время, 12 января 1821 г., в склеп проникли матросы гребной транспортной флотилии, работавшие здесь па добыче камня. Они захватили все, что там находилось, и отнесли своему командиру. Командиром флотилии был капитан-лейтенант Н. Ю. Патипиоти, по имени которого в науку вошли и находка, и сам курган, в котором она была обнаружена.

Патиниоти отослал находки графу де Ланжерону, тогдашнему генерал-губернатору Новороссийского края, от которого они позднее якобы поступили в Одесский музей. Дальнейшие следы их потеряны. К счастью, сохранились описание и рисунки вещей, среди которых были массивный шейный обруч — так называемая гривна — из электра (естественного сплава золота и серебра), украшенный на концах львиными головками, два золотых браслета, небольшая электровая «статуйка» скифа с рогом для питья вина (ритоном) в руке и множество золотых бляшек с дырочками по краям — нашивных украшений одежды. В склепе были также медные котлы с бараньими костями, большое количество бронзовых наконечников стрел и глиняная амфора с клеймом на горле (вторую амфору — «глиняный сосуд в аршин высоты» — унес первый посетитель гробницы).

Совершенно очевидно, что в склепе кургана Патиниоти было похоронено весьма знатное лицо, которое, судя по этим находкам, скорее всего, было представителем высшей скифской знати. Клеймо на амфоре позволяет довольно точно датировать захоронение примерно серединой IV в. до н. э.

Археология, как и любая другая наука, а возможно даже и в большей степени, знает немало случайных открытий, вносивших в нее существенный вклад и имевших порою первостепенное значение для ее дальнейшего развития. Случайная находка в кургане Патиниоти прошла незамеченной современниками и лишь значительно позднее привлекла внимание ученых в связи с новой замечательной находкой, сделанной тоже случайно спустя десятилетие в непосредственном соседстве с курганом Патиниоти. Открытие это поразило современников своим невероятным богатством и блеском, огромным количеством драгоценных, дотоле невиданных вещей. Этим блестящим открытием были раскопки кургана Куль-Оба.

В марте 1830 г. Главный штаб его императорского величества по военным поселениям принял решение переселить 108 семей отставных матросов из Севастополя в Керчь. Для них предполагалось построить за счет казны небольшие домики «с малыми расходами». Поспешность, с какой следовало провести строительство, и стремление сократить расходы до минимума привели местное начальство к решению отрядить двести солдат резервного батальона Воронежского пехотного полка, расквартированного в крепости Еникале под Керчью, собирать камень на большом холме, расположенном в шести верстах от города по дороге на Феодосию и носившем у местного населения название Куль-Оба, что по-татарски означает «холм пепла».

Этот холм уже давно привлекал внимание окрестных жителей, которыми он был облюбован в качестве удобного места для легкой добычи камня. Особенно интенсивному разрушению Куль-Оба стала подвергаться с начала XIX в., когда началось широкое строительство Керчи: порою курган превращался в настоящую каменоломню. Так, например, известно, что некто Рафаил Скасси, генуэзец, создавший в Керчи контору по ведению меновой торговли с кавказскими горцами, взял с Куль-Обы для постройки ограды своего сада 400 куб. саженей камня. Но несмотря на нещадное разрушение, Куль-Оба, покрытая огромной шапкой каменных глыб, продолжала величественно возвышаться в окружающей степи.

Для постройки матросских домов камня требовалось много, и приказано было доставить в Керчь от трехсот до четырехсот куб. саженей его. Работа началась в первых числах сентября, и, ввиду того что к наступлению зимы домики должны были быть готовы, офицеры торопили своих подчиненных. В Керчь потянулись обозы с камнем, и вскоре, заготовив достаточное его количество, солдаты прекратили работу. Лишь несколько «нижних чинов» было оставлено на холме для сбора оставшегося щебня.

При этих работах в качестве наблюдателя, посланного градоначальником И. А. Стемпковским, присутствовал и смотритель керченских соляных озер Павел Дюбрюкс. Чутье и накопленный опыт исследователя подсказывали ему, что Куль-Оба представляет собой не естественный холм, а является творением рук человеческих — курганом, а в таком случае под насыпью и каменным навалом должна была находиться древняя гробница. «Занимаясь более четырнадцати лет раскапыванием курганов в окрестностях Керчи, — пишет Дюбрюкс, — я был уверен, что не ошибся и сообщил свое замечание господину Стемпковскому». Градоначальник приказал капитану, руководившему заготовкой камня, увеличить количество солдат на северной стороне кургана, где Дюбрюкс предполагал вход в гробницу. Распоряжение было выполнено, и 19 сентября Стемпковскому доложили об открытии угла строения из тесанного камня. Градоначальник в сопровождении целой свиты, в состав которой входили и все керченские археологи и любители древностей, немедленно выехал на место. Здесь взору прибывших открылся узкий проход в склеп и в конце его вход, заложенный камнями. Никто не отваживался спуститься в коридор: над ним нависал тройной ряд огромных камней, грозивших раздавить любопытного смельчака. Камни подпирались наполовину истлевшими бревнами и едва держались.

По приказу Стемпковского этот свод из камней был разобран, что стоило немалого труда. Три дня трудились солдаты, пока наконец 22 сентября в 4 часа пополудни коридор, так называемый дромос, ведший в камеру, не был расчищен и через отверстие, проделанное в верхней части заложенного камнями входа, можно было проникнуть в склеп. Оп представлял собой квадратную камеру площадью около 20 м2, сложенную из огромных, прекрасно отесанных и тщательно пригнанных друг к другу известняковых блоков. Свод камеры возвышался в виде ступенчатой пирамиды: каждый верхний ряд камней несколько выступал над нижним, образуя ступеньку.

Когда археологи с опаской спустились в склеп, они были разочарованы: при тусклом свете свечей их взору открылась ужасающая картина полного хаоса. Дюбрюкс позднее писал: «Разрушенные доски и бревна, изломанный катафалк, вероятно служивший ложем трупу погребенной здесь женщины, повреждение стен, частью уже обрушившихся, частью угрожавших падением, — все это заставило меня сказать г. Стемпковскому, оставшемуся наверху, тогда как я с работниками вошел в склеп, что он уже обыскан». Однако это заключение Дюбрюкса оказалось преждевременным. Едва только начали расчищать погребальную камеру с целью ее обмера и зарисовки, как тотчас, словно из рога изобилия, посыпались находки одна неожиданней, богаче и интереснее другой.

Погребения оказались совершенно нетронутыми. Все здесь лежало в таком состоянии, как в момент похорон тысячелетия назад. Лишь дерево, ткани и кости частично истлели и рассыпались.

В склепе были похоронены три человека. Главное захоронение принадлежало знатному воину, лежавшему на деревянном катафалке. Это, должно быть, был человек очень высокого роста. В отчете Дюбрюкса указано, что длина его бедренной кости равнялась десяти с половиной вершкам (46.67 см — размер бедра человека ростом 193 см). Покойник был облачен в праздничный роскошный наряд. На голове — остроконечная войлочная шапка в форме башлыка, богато украшенная нашитыми на нее золотыми бляшками. На шее — массивная золотая гривна весом 461 г, скрученная в виде жгута из шести толстых проволок; концы ее украшены скульптурными фигурками всадников-скифов. На руках и ногах — золотые браслеты тончайшей ювелирной работы. Все платье погребенного было расшито множеством золотых тисненых бляшек.

Скульптурные изображения скифских всадников (деталь золотой гривны). Куль-Оба. IV в. до п. э. Эрмитаж.

Рядом лежало его оружие: меч, лук и стрелы, кнемиды. Рукоять и ножны меча, а также футляр для лука и стрел, так называемое налучье, или, по-гречески, горит, были обложены золотыми пластинами с вытисненными на них изображениями борющихся зверей и фантастических животных; бронзовые поножи покрыты позолотой. Рядом с оружием лежали рукоятка кожаной нагайки, оплетенная золотой лентой, точильный камень в золотой оправе и роскошная золотая чаша — фиала — весом 698 г, сплошь украшенная чеканными изображениями многократно повторяющихся бородатой головы скифа и маски мифической медузы Горгоны.

Золотая фиала. Куль-Оба. IV в. до н. э. Эрмитаж.

Все свидетельствовало о том, что погребенный здесь воин был лицом самого знатного происхождения, представителем высшей власти, возможно, скифским царем.

Рядом с ним, на полу, лежал скелет женщины, очевидно, его жены или наложницы. Некогда ее тело покоилось в саркофаге из кипарисового дерева с росписью, украшенном пластинами из слоновой кости. Часть этих пластин орнаментирована поразительными по тонкости и изысканности исполнения гравированными рисунками. На них изображены сцены из древнегреческой мифологии («Суд Париса» и др.)» охота скифов на зайцев и т.д.

Как и «царь», «царица» была похоронена в роскошном праздничном наряде, расшитом множеством золотых бляшек, число которых достигало нескольких сотен. Голову ее украшала электровая диадема. К ней принадлежат, вероятно, и тяжелые золотые подвески, найденные у пояса женщины. Это — всемирно известные два замечательных медальона с изображением головы богини Афины Девы (Партенос) в шлеме. Изображение воспроизводит голову знаменитой хрисэлефантинной (т. е. сделанной из золота и слоновой кости) статуи богини, изваянной великим скульптором Фидием в 40-е годы V в. до н. э. для храма Парфенона в Афинах. Здесь же были обнаружены еще две пары золотых подвесок — подлинных шедевров античного ювелирного искусства. Подвески сделаны столь поразительно тонко, что изображения на них можно рассмотреть лишь через сильное увеличительное стекло. В медальонах одной пары между лепестками розеток удивительно гармонично размещено по четыре миниатюрных женских фигурки, иллюстрирующих сцену из «Илиады» Гомера: морская богиня Фетида и морские божества Нереиды приносят сыну Фетиды, одному из величайших греческих героев Ахиллу (Ахиллесу) оружие, выкованное специально для него богом огня и кузнечного ремесла Гефестом. Изображения оружия — шлема с перьями, щита и лат — столь миниатюрны, что они едва различимы. Вместе с тем фигурки богинь и оружие переданы так реалистично и точно, что просто поражаешься человеческому гению, сотворившему их. Эти поистине изумительные ювелирные изделия, как и некоторые другие произведения античного ювелирного искусства, найденные в Северном Причерноморье (шедевром среди них являются золотые серьги из Феодосии), заставляют вспомнить рассказ римского писателя Плиния о знаменитом мастере Феодоре с острова Самоса, который будто бы изобразил в статуэтке самого себя, держащим в руке колесницу, запряженную четверкой коней столь малых размеров, что и колесница, и ее возница целиком прикрывались крылышком им же изваянной мухи. Эти замечательные изделия невольно вызывают в памяти известную сказку о знаменитом тульском кузнеце-умельце, который блоху подковал.

Золотые подвески с изображением головы богини Афины. Куль-Оба. IV в. до н. э. Эрмитаж.

На шее «царицы» были ожерелье и тяжелая золотая гривна весом 473 г. Возле погребенной лежали два широких золотых браслета и бронзовое зеркало, ручка которого обложена золотым листом. Они, подобно оружию царя, украшены изображениями в скифском «зверином» стиле.

У ног «царицы» была обнаружена самая выдающаяся находка Куль-Обы — всемирно известный теперь круглый электровый сосуд, украшенный четырьмя сценами, изображающими скифов: тремя парными и одной одиночной. Первая сцена изображает величественную фигуру сидящего скифского царя или военачальника с диадемой на голове, опершегося обеимируками на копье и беседующего с сидящим на коленях воином в остроконечной шапке — башлыке, держащим копье и опершимся па щит. Следующая сцена — воин, натягивающий тетиву на лук. Остальные два парных изображения — сцены врачевания скифов. На одной стоящий на коленях скиф лечит другому больной зуб пли челюсть. На лице пациента выражение боли и страдания, правой рукой он схватил руку лекаря. Наконец, в последней сцене стоящий на коленях воин перевязывает ногу другому, сидящему на земле и помогающему ему.

Электровый кубок. Куль-Оба

С поразительным реализмом и этнографической точностью художник передал внешний облик скифов, их костюм, предметы вооружения. Изображения на куль-обском сосуде впервые дали реальное представление о скифах — этом таинственном исчезнувшем народе, об их облике, одежде, вооружении и т. д. Что же мы видим? Скифы носили длинные волосы, бороды и усы, они одеты в кожаную или льняную одежду — кафтан с поясом и длинные штаны-шаровары; обуты они в мягкие кожаные сапоги, перехваченные на щиколотках ремешками; головы их покрыты остроконечными войлочными шапками. Основное вооружение скифов состояло из короткого лука и стрел, вкладывавшихся в налучье, копья, четырехугольного щита.

Электровая ваза со сценами из скифской жизни. Куль-Оба. IV в. до н. э. Эрмитаж.

Что же представляют собой сцены, изображенные на куль-обском сосуде? Как их истолковывать?

Долгое время широко распространено, едва ли не общепринято, было мнение, что здесь изображены сцены скифского военного быта — скифский лагерь после боя. В пользу такого понимания могут говорить все четыре сцены: первую можно толковать как донесение воина, которого обычно именуют лазутчиком, царю об увиденном в стане врага или о результатах боя, две другие — как оказание помощи раненным в сражении, а одиночную — как починку лука, испорченного в бою.

Существовало и другое толкование, пришедшее на ум людям, участвовавшим в открытии склепа. «Замечательнее всего то, — сообщает Дюбрюкс, — что на сосуде из электрума в одной группе изображен человек, которому, кажется, рвут зуб, и что в нижней челюсти царя недоставало двух коренных зубов, а третий, возле них, был больной, отчего челюсть в этом месте напухла; этот последний зуб лежит гораздо глубже остальных, которые очень хороши, совершенно здоровы и принадлежали человеку от тридцати до сорока лет». Отсюда невольно напрашивался вывод, что сцена на вазе передавала реальный эпизод из жизни царя, страдавшего болезнью зубов. Это заключение, естественно, приводило к другому: на куль-обском сосуде все сцены связаны с жизнью самого царя, какими-то запомнившимися ему эпизодами, которые он и заказал изобразить греческому художнику, иными словами, — это своеобразная «биография в картинках». Правда, некоторое удивление должно было бы вызвать то, что царь мог счесть свой зубной недуг столь ярким и важным событием своей жизни, которое было достойно увековечения.

Однако вместе с тем некоторыми учеными, и прежде всего крупнейшим советским скифологом Б. Н. Граковым (1899—1970), было обращено внимание на то, что на ритуальном сосуде — а куль-обская ваза, несомненно, является именно таковым — скорее следовало бы ожидать изображений, сюжеты которых связаны со скифским эпосом. Эта точка зрения разделяется теперь подавляющим большинством специалистов. К сожалению, скифский эпос нам почти неизвестен, и поэтому истолкование сцен на сосудах очень затруднительно. Недавно Д. С. Раевский предложил весьма остроумную, хотя далеко не бесспорную, трактовку изображений па куль-обском сосуде. Согласно его толкованию, изображенные здесь сцены являются иллюстрацией «греческой версии» легенды о происхождении скифов, переданной Геродотом. Он полагает, что выбор сюжета для каждой сцены и последовательность их расположения на сосуде указывают на повествовательный характер изображений, заставляют предполагать за ними какую-то фабулу. Д. С. Раевский предлагает «читать» куль-обский фриз следующим образом.

Началом повествования, с его точки зрения, может считаться одиночная фигура — скиф, натягивающий тетиву на лук. Эта сцена показывает сущность испытания, которому должны подвергнуться три сына прародителя скифов Геракла-Таргитая. В таком случае остальные сцены должны последовательно показывать, как каждый из сыновей справился с выполнением задания. Следующие за одиночной фигурой две парные группы, так называемые сцены врачевания, по мнению Раевского, показывают лечение травм, неизбежных при неумелых и безуспешных попытках натянуть тетиву тем способом, который показан в первой сцене. При такой трактовке в сценах врачевания показано взаимное лечение неудачливых старших братьев — сыновей Геракла. Последняя парная сцена — главная во всем сюжете, что определяется наличием в ней фигуры царя с повязкой-диадемой на голове. В этом царе Д. С. Раевский, следуя своему толкованию всего сюжета, предлагает видеть Геракла-Таргитая, а в его собеседнике — младшего сына, Скифа, выдержавшего испытание и натянувшего тетиву отцовским способом, в момент передачи ему власти отцом. Вместе с тем последняя сцена, будучи эпилогом ко всему повествованию, становится при дальнейшем вращении сосуда его прологом: она изображает Геракла в тот момент, когда он излагает одному из своих сыновей сущность предстоящего испытания.

Но при всей заманчивости предложенной трактовки следует указать на ее слабые стороны, в частности на небольшую, но весьма существенную деталь в изображении «Геракла» на куль-обском сосуде. В изображении греческого художника Геракл (а ведь именно он фигурирует в приводимой Геродотом «греческой версии» легенды в качестве прародителя скифов, и это очень важно) не мог быть лишен своих обязательных атрибутов: львиной шкуры и палицы. Эти атрибуты, или хотя бы один из них, обязательно присутствуют в любых изображениях героя — исключения здесь невозможны. На куль-обском же сосуде их нет, и это заставляет с осторожностью отнестись ко всей приведенной трактовке. Таким образом, следует признать, что вопрос о смысле сцен на сосуде остается пока в полной мере открытым.

С изображениями на куль-обской вазе во многом перекликаются сцены на другом скифском ритуальном сосуде, найденном спустя 80 лет после нее. В 1910—1911 гг. в урочище «Частые курганы» под Воронежем местные археологи-любители, члены Воронежской ученой архивной комиссии доктор Мартинович, священник Зверев и подполковник Языков раскопали три кургана. В одном из них оказалось «царское» погребение, в котором была найдена серебряная позолоченная ваза, очень сходная с куль-обской. Сосуд украшен фризом с изображениями трех групп, каждая из которых состоит из двух воинов. Их внешний облик и одежда полностью соответствуют тому, что мы видели на сосуде из Куль-Обы: те же длинные волосы, усы и бороды (лишь один юный воин безус и безбород), те же подпоясанные кафтаны, длинные облегающие штаны, мягкие сапоги, подвязанные ремешками у щиколоток, такие же гориты, копья, щит — всеполностью соответствует тому представлению об облике скифских воинов, которые дала куль-обская ваза.

В одной группе безбородый юноша-скиф, сидящий закинув нога на ногу на возвышении из камней и придерживающий рукой боевую секиру, на рукоять которой опирается подмышкой, внимательно слушает сидящего напротив бородатого воина, также восседающего на возвышении из камней и протягивающего юноше лук. На боку у него висит горит с таким же вторым луком. Во второй сцене изображен такой же бородатый скиф с горитом на боку. Одной рукой он опирается на рукоятку боевого топора, а другую с двумя загнутыми пальцами протягивает в сторону собеседника, стоящего спиной к нему на коленях. В правой руке тот держит два копья, уперев их наконечниками в землю, а под мышкой левой руки у него прямоугольный щит. Третья сцена изображает двух сидящих друг перед другом бородатых воинов. Один опирается на рукоятку упершейся в камень боевой секиры, другая его рука опущена; он внимательно выслушивает сидящего напротив воина, упирающегося одной рукой о камень, а в другой держащего двухвостую нагайку. У обоих на боку гориты с луками.

При сравнении обоих сосудов — куль-обского и воронежского — с первого взгляда бросается в глаза их большое сходство: они близки по форме, очень много сходного и в изображениях на них. Несомненно, мастера обеих ваз были весьма хорошо осведомлены в деталях скифского вооружения, прекрасно знали, как выглядят скифы, во что и как они одеваются и т. д. Это знакомство они могли приобрести как в военных столкновениях со скифами, которые были нередки, так и в мирном общении с ними. Вместе с тем бросается в глаза и несомненное превосходство куль-обского сосуда над воронежским, по сравнению с которым первый — это подлинный шедевр. В фигурах, изображенных на нем, несравненно больше экспрессии, гораздо более тонко переданы индивидуальные черты, различные детали и т. д. Но воронежский сосуд дал и некоторые новые представления о скифах по сравнению с куль-обским: в частности, это касается их вооружения. Здесь мы впервые видим широкое применение боевых секир в военном деле, впервые видим нагайку и т. д. Обе вазы относятся к одному времени (IV в. до п. э.) и отображают жизнь скифов-современников.

Как и сцены па куль-обской вазе, изображения па воронежском сосуде до недавнего времени истолковывались большинством исследователей как сцены военного быта скифов. Посвятивший этому сосуду специальное исследование выдающийся русский ученый М. И. Ростовцев полагал, что на нем показан скифский лагерь перед боем. Признавая связь изображений на вазе со скифским культом, он усматривал ее только в выборе темы — военном быте, характерном для скифской аристократии. Все три группы скифов на воронежском сосуде он считал композиционно равноправными и ничем не связанными друг с другом.

Иначе подошел к толкованию смысла изображений Д. С. Раевский. Исходя из убеждения, что «скифские сцены» на культовых сосудах связаны со скифской мифологией, он попытался истолковать и воронежские сцены с этих позиций. Между всеми тремя сценами он усматривает тесную связь и считает, что выбор сюжета для каждой и их последовательность указывают на повествовательный характер изображений. О чем же повествуют сцены на воронежском сосуде? Д. С. Раевский доказывает, что, как и на куль-обской вазе, они являются иллюстрацией к «эллинской» версии скифской этногонической легенды: во всех трех сценах Геракл-Таргитай показан беседующим со своими тремя сыновьями непосредственно после испытания — натягивания тетивы на лук. Первого, не выдержавшего испытания, он изгоняет из страны — тот показан спиной к отцу, удаляющимся. Второго он уговаривает покинуть страну. Наконец, младшему сыну, молодость которого в изображении на вазе подчеркнута безбородостыю, победившему в соревновании с братьями, отец передает свой второй лук — атрибут власти. Но, как мы уже говорили при рассмотрении куль-обского сосуда, точка зрения Д. С. Раевского имеет слабые стороны, не позволяющие безоговорочно согласиться с ней.

Раскопщики, нашедшие воронежский сосуд, выразили «верноподданническое пожелание поднести найденную вазу, как весьма редкую вещь, его императорскому величеству государю императору Николаю II», пребывавшему в то время в Ялте. Вскоре оттуда пришла телеграмма оттаврического губернатора графа Апраксина, сообщавшего «о величайшем счастье: государь император всемилостивейше соизволил согласиться на принятие вазы при личном вашем участии». Нашедшие вазу выслушали это «радостное известие стоя, с глубоким вниманием». Таково газетное сообщение о воронежской находке и ее дальнейшей судьбе. Некоторое время ваза хранилась в Ливадийском дворце, а затем по достоинству заняла свое место в Эрмитаже среди других скифских сокровищ.

Воронежская ваза отвлекла нас, однако, от Куль-Обы и связанных с нею событий. Вернемся в 1830 г., в Керчь, к Куль-Обе и ее сокровищам.

Помимо электровой вазы, изображения скифов были па ряде других предметов из куль-обского погребения: на золотой бляшке изображены два скифа, пьющие обнявшись из одного ритона — сосуда в форме рога для питья вина. Это — сцена обряда побратимства, описанного древними писателями в рассказах об обычаях скифов. Греческий писатель Лукиан (II в. н. э.) повествует устами скифа Токсарида об этом обычае: «… когда кто-нибудь избран в друзья, происходит заключение союза и величайшая клятва: жить друг с другом и умереть, если понадобится, друг за друга. При этом мы поступаем так: надрезав себе пальцы, собираем кровь в чашу и, обнажив острия мечей, оба, держась друг за друга, пьем из нее; после этого нет ничего, что могло бы пас разъединить».

Золотые бляшки с изображениями скифов. Куль-Оба. IV в. до н. э. Эрмитаж.

Другие золотые бляшки изображают скифов с горитами на поясе и чашами в руке, двух скифов, стреляющих из луков, всадника с занесенпым копьем. Таким образом, куль-обские находки впервые подтвердили реальность сообщений древних писателей о скифах и их обычаях.

Золотые бляшки с изображениями скифов. Куль-Оба. IV в. до н. э. Эрмитаж.

За саркофагом царя в склепе лежал скелет раба конюха. За его головой в специальном углублении лежали кости лошади, греческие бронзовые поножи и шлем. Возле стен стояли два серебряных позолоченных таза и большое серебряное блюдо, а в них — целый набор серебряных сосудов (на одном из них — чеканные позолоченные изображения львов, терзающих оленей, на другом — дикие гуси, ловящие и поедающие рыб) и, кроме того, два ритона и килик — чаша для питья вина. По обеим сторонам дверей стояли большие медные котлы, а вдоль стены — четыре глиняные амфоры для вина. На полу склона было найдено несколько сотен бронзовых наконечников, стрел и железные наконечники копий.

Серебряные с позолотой кубки с изображениями по окружности. Куль-Оба.

Легко представить, какое впечатление произвели сокровища Куль-Обы на людей, присутствовавших при их открытии. Это была первая находка подобного рода. Никогда ранее глаз археолога не видел таких несметных богатств, извлеченных из глубины веков. Современники были ошеломлены. Вот краткая заметка, напечатанная 8 октября 1830 г. в «Одесском вестнике»: «Спешим известить читателей наших об археологическом открытии, весьма важном даже в такой стране, которая издавна славится сокровищами древности, скрытыми в ее недрах. Солдаты, заготовлявшие для матросских землянок камень в 6 верстах от Керчи, 22 минувшего сентября отрыли, по выборке камня с вершины горы, древнее, из огромных камней складенное здание. Когда проникли во внутренность оного, заметили, что это была древняя гробница. В ней найдено множество различных бронзовых, серебряных и золотых сосудов и вещей, коих некоторая часть самой изящной работы и цены по археологическому достоинству и качеству металла… Никогда еще в сем краю не было сделано подобного открытия в отношении к древностям. Золота разных достоинств содержится в них до 8 фунтов».

Три дня усердно трудились археологи: расчищали склеп и находившиеся в нем вещи, извлекая их оттуда со всяческими предосторожностями. Работа велась в опасных условиях — в любой момент свод и стены склепа могли обрушиться. Дюбрюкс, сообщая об этом, пишет: «. .. я чуть не сделался жертвою моей страсти к древностям и точности в исполнении поручения г. Стемпковского, приказавшего исследовать склеп и снять с него план». Очень мешали работе сотни любопытных, постоянно толпившиеся вокруг гробницы, нахлынув из Керчи и окрестных деревень, как только весть об открытии сокровищ разнеслась по округе. «Этих любопытных, — продолжает Дюбрюкс, — собралось тут несколько сот человек. .., они были свидетелями, как . .. огромный камень, отделившийся от свода . .. упал на то место, где я находился с двумя работниками несколько минут перед тем и которое было мною оставлено по случаю жаркого спора с офицером, заградившим свет, чтобы самомулучше видеть, и таким образом спасшим нам жизнь». Но несмотря на все эти затруднения, к концу дня 24 сентября работа была в основном закончена. Лишь небольшая часть склепа оставалась нерасчищенной и неисследованной из-за обвалившихся камней. Дюбрюкс, по его словам, был уверен, что ночью никто не посмеет войти в гробницу, так как любопытные зрители видели, как обрушилась южная стена склепа, чуть не задавившая работавших в нем, видели, «с каким страхом работники оставили меня (Дюбрюкса, — И. Б.) одного в склепе, бросились к дверям, толкая друг друга, чтобы скорее выйти». Тем не менее в целях предосторожности вход в склеп был завален большими камнями и поставлен караул — полицейский чиновник с двумя служителями. Те не хотели оставаться, ссылаясь на холодную ночь, на отсутствие пищи и другие неудобства, и, как только с кургана ушли археологи, покинули свой пост и караул. Судя по отчету Дюбрюкса, караул оставил вверенный ему пост самовольно, но вместе с тем в нем не отрицается и то, что Дюбрюкс лично присутствовал при рапорте Стемпковскому о снятии караула и не возражал против этого. Столь сильным, очевидно, было его убеждение, что никто не решится ночью проникпуть в гробницу. Однако он, как и власти, согласившиеся со снятием караула, ошибся, и эта ошибка обошлась науке очень дорого.

Когда утром следующего дня Дюбрюкс вернулся на курган, глазам его предстала ужасная картина разорения. Вход в склеп был расчищен от камней. Неисследованная его часть была очищена и отвалены все камни, угрожавшие падением со стен. Вход был расширен, а плиты пола были, несмотря на огромную величину, целиком выворочены. Ночью в склепе хозяйничали грабители. Обстоятельства ограбления стали известны лишь гораздо позже.

Вскоре распространился слух, что в городе тайно продают мелкие золотые предметы. Но лишь в начале зимы, и то с обещанием сохранить тайну, Дюбрюксу удалось увидеть у скупщиков краденого большую часть похищенных сокровищ. Он также узнал имя одного из грабителей. Им оказался некто Дмитрий Бавро, грек но происхождению, обязанный кое-чем Дюбрюксу и поэтому давший себя уговорить рассказать об обстоятельствах ограбления, а также отдать Стемиковскому имевшуюся у него золотую бляху в виде оленя и львиную головку, украшавшую конец шейной гривны, — единственные вещи, которые удалось спасти. Вот что рассказал Дмитрий Бавро.

После того как 24 сентября археологи покинули курган и караул оставил свой пост, едва стемнело, восемь или десять человек, прятавшихся за холмом, разобрали камни, которыми был завален вход в склеп, и проникли в него. Там они, сдвинув на середину камеры камни, оставшиеся в нерасчищенной ее части, нашли большое количество золотых бляшек. Не удовольствовавшись своей добычей, они, заметив несколько таких же бляшек в щелях пола и желая их достать, принялись выворачивать плиты пола. Под одной из них открылся тайник, содержавший несметные сокровища.

В тайнике грабители нашли тяжелую шейную гривну, украшенную на концах золотыми львиными головками, сама же она была сделана из бронзы и лишь обернута тонким золотым листом. Однако грабители, не зная этого и видя лишь блеск золота, ухватились за нее втроем и стали вырывать ее друг у друга из рук. Страсти накалялись, назревала кровавая драка, по шум поднимать было опасно — это понимали все, и эти трое согласились разделить гривну между собою. Схватив топор, один из них разрубил ее на три части. Так погибла эта ценная находка. От нее сохранились лишь украшавшие ее концы скульптурные львиные головки. Одну пз них, как сказано, Дмитрий Бавро вернул Стемпковскому, а вторая, совершенно сходная с первой и, кроме того, полностью совпадающая с описанием Дюбрюкса, была уже значительно позднее приобретена у французского нумизмата Сабатье, состоявшего на русской службе, и также поступила в Эрмитаж.

Та же участь, что и гривну, постигла и золотую обкладку горита, обломки которой Дюбрюкс еще успел увидеть у скупщиков краденого. Это замечательное произведение искусства также было варварски уничтожено грабителями при дележе добычи. По-видимому, еще многие другие бесцеппые творения искусства были похищены. Часть из них была переломана и переплавлена в слитки золота, часть продана, иные находки — надежно схоронены похитителями. Еще и много лет спустя, в 1859 г., в Керчи было куплено восемнадцать золотых бляшек из Куль-Обы.

Единственная ценная находка, которую удалось спасти, — это золотая бляха в виде оленя, возвращенная Дмитрием Бавро. Эта массивная бляха (вес ее 266 г), служившая центральным украшением кожаного щита, представляет собой стилизованную фигуру лежащего с подогнутыми ногами оленя. На его туловище помещены рельефные изображения льва, сидящего грифона и прыгающего зайца. Под шеей оленя — лежащая собака; один из его ветвистых рогов заканчивается головой барана. Вместо хвоста —- птичья голова.

Золотая бляха в виде оленя — украшение щита. Куль-Оба. IV в. до н. э. Эрмитаж.

Царь Николай I повелел дать Бавро за возвращенную находку вознаграждение в размере 1200 рублей — огромную по тому времени сумму — и объявить всем жителям Керчи, что если кто из них найдет ценности и представит их начальству, то получит за это достойное вознаграждение. Но на царские посулы никто не польстился, несмотря на приманку в виде крупного вознаграждения, выданного Бавро.После ограбления Куль-Обы Стемпковский отдал строжайшие распоряжения для надлежащей охраны входа в гробницу: на день выставлялся караул, а ночью курган охранялся конным патрулем. Но несмотря на принятые меры и на то, что в склепе находили уже только единичные мелкие бляшки, «жажда к добыче золота, — пишет все тот же Павел Дюбрюкс, — превозмогла страх тюрьмы, а тем более смерти», и каждую ночь человек пять-шесть отправлялись на курган, ставили караульного и, когда приближался патруль, прятались за горой. Так продолжалось до 28 сентября, когда рухнувшая северная стена сильно ранила в ноги двоих из непрошенных посетителей, вошедших, как замечает Дюбрюкс, «в склеп не с тем, чтобы подивиться древнему строению, но поискать золота, ускользнувшего от нашего внимания». После этого случая ночные посещения прекратились, тем более что склеп к тому времени представлял из себя уже лишь груду камней. Прекратились поиски также и археологами.

Однако лопата исследователя коснулась кургана еще раз. Сорок пять лет стояла Куль-Оба, забытая археологами, твердо убежденными в тщетности и бессмысленности новых поисков. От кургана, с которого с течением времени жители окрестных селений продолжали разбирать камень на разные строительные нужды, остались нетронутыми лишь незначительные части. На том мосте, где некогда был обнаружен знаменитый склеп, между скал, окружавших его со всех сторон, образовалась небольшая впадина. Ничто здесь больше пе напоминало о блестящем открытии. Но в народе слава Куль-Обы не была забыта, курган был овеян таинственными легендами. Керченские жители перекрестили Куль-Обу в «Золотой курган». Директор Керченского музея Ашик писал в 1848 г. о путанице, которая возникла в связи с этим: ведь возле Керчи был другой курган, испокон веков носивший название Золотого — знаменитая Алтын-Оба. Ашик указывал, что теперь керчане смешивают эти два кургана, так что «если речь идет об одном из них, то надобно спросить, о котором: о ближнем ли или о дальнем».

Но в 1875 г. тогдашний директор Керченского музея А. Е. Люценко решил предпринять новые раскопки кургана с целью его доследования. На это предприятие его толкнуло прежде всего содержавшееся в опубликованном к тому времени отчете Павла Дюбрюкса упоминание о том, что тот видел нетронутую насыпь из мелких камней и под ней предполагал наличие еще одного захоронения, которое ему не удалось, как он сообщал, исследовать из-за того, что степы склепа завалились. Кроме того, Люценко решил удостовериться, нет ли в кургане еще и других погребений, как это обычно в больших курганах.

Куль-обский склеп был снова вскрыт и очищеп от завалов. Стены его оказались наполовину разобранными. Весь пол, выложенный, как упоминалось выше, огромными каменными плитами, был взломан, плиты расколоты на части и вывезены. Под полом Люценко обнаружил несколько ям в скалистом материке, но никаких следов погребений там не оказалось. Весьма возможно, что при возобновившейся после 1830 г. добыче камня с Куль-Обы окрестные жители сделали здесь еще не одну ценную находку. Не исключено также, что на кургане повторно хозяйничали кладоискатели — к тому времени в Керчи возникла и расцвела «профессия», представителей которой называли «счастливчиками». Они раскапывали древние могилы с целыо грабежа и наживы и сбывали награбленное торговцам древностями, что также превратилось в особую «профессию». Однако никаких сведений о находках, которые можно было бы связывать с Куль-Обой, до нас не дошло.

Раскопки Люцепко оказались, таким образом, безуспешными. Нe нашлось новых погребений и в тех траншеях, которые Люценко прокопал в кургане. Было найдено лишь несколько мелких золотых бляшек, таких же, как в 1830 г.

Неудача Люцепко окончательно отбила интерес к Куль-Обе. Однако курган и до сих пор остается недоследованным. Лишь после того, как будет удалена вся его насыпь, можно будет твердо сказать, что он изучен полностью и открыл все свои тайны. Пока же этого утверждать нельзя. Пока он, возможно, таит в себе еще не одну загадку. В наши дни, когда археологи при раскопках кургапов пользуются современной техникой — мощными бульдозерами, скреперами и т. п., полное исследование Куль-Обы стало вполне реальным и представляется весьма заманчивым и крайпе необходимым. Последняя точка в исследовании кургана еще не поставлена.

Кто же был похоронен в Куль-Обе с такой поистине царской пышностью? Первые исследователи высказывали по этому поводу самые различные, взаимоисключающие и порою фантастические предположения. Некоторые полагали, что в кургане был похоронен боспорский царь. Такое предположение казалось естественным, поскольку курган был сооружен в самой непосредственной близости от столицы Боспорского царства Пантикапея. Называли даже имя этого царя — Перисад. Дело в том, что на золотом олене — нащитной бляхе — процарапаны греческие буквы «ПАI», по-видимому, сокращение имени мастера, изготовившего его. Кое-кто из исследователей же решил, что эти буквы представляют собой начало имени боспорского царя Перисада I (по-гречески — Пайрисадес), правившего на Боспоре с 349 по 311 г. до н. э., при котором государство достигло большого могущества.

Однако такое толкование куль-обского захоронения не может быть принято. Дело в том, что здесь во всем видны обряды и черты, свойственные не грекам, а скифам. Боспорские же цари, хотя они, вероятно, и не были чисто греческого происхождения, вели внешне греческий образ жизни» поклонялись греческим богам и т. д. О скифских обычаях мы хорошо осведомлены благодаря Геродоту, который, как мы уже говорили, подробно описал и обряд похорон скифских царей. Напомним его слова о том, что скифы после того, как положат в могилу тело самого царя, «в остальном пространстве могилы хоронят одну из наложниц царя, предварительно задушив ее, а также випочерпия, повара, кошоха, слугу, вестника, лошадей, по отборной штуке всякого другого скота и золотые фиалы..после всего этого они все вместе насыпают большой курган, всячески стараясь сделать его как можно больше».

Скифские черты видны в Куль-Обе во всем. Царь похоронен не один; вместе с ним лежит его супруга или наложница и слуга, которого умертвили, т. е. принесли в жертву, чтобы он сопровождал своего властелина в потусторонний мир. В могилу было положено оружие, большие запасы пищи (мясо в котлах) и вина, что соответствовало скифским обычаям и верованиям о загробной жизни. Царя сопровождает и его конь. Правда, в склепе оказалась только часть конского скелета, что является отступлением от чисто скифских обычаев. Но не исключено, что в кургане были и отдельные конские захоронения, не открытые пока. Они, как мы увидим, характерны для скифских царских курганов и нередко сопровождаются захоронениями конюхов.Скифские черты преобладают и в погребальном инвентаре. Не говоря уже о культовых сосудах, прежде всего об электровой вазе с изображениями скифов, мы видели, что и большая часть оружия царя и его праздничный наряд — скифские. Вместе с тем ряд черт куль-обского погребения — греческие: само сооружение каменного склепа, часть предметов погребального инвентаря. Очевидно, перед нами скифский царь, испытавший на себе сильное влияние греческой культуры. Почему он оказался погребенным не в Скифии, а на Боспоре, можно только гадать. Здесь возможны самые различные предположения, ни одно из которых не может, однако, быть доказано.

Кулъ-обское погребение относится к последней трети IV в. до н. э. — времени, когда скифское общество достигло уже сильного социального расслоения, когда существовало могущественное скифское государство. Скифские цари в это время окружают себя большой роскошью, после смерти их останки хоронят с поистине царским блеском и пышностью, свидетелем чего является не только Куль-Оба, но и многие другие скифские царские курганы, рассказ о которых впереди.

О неожиданном и блестящем открытии в Куль-Обе надлежало немедленпо донести в Петербург царю, поскольку все ценные древности, а в особенности такие уникальные, как куль-обские, должны были доставляться в столицу для «высочайшего обозрения и распоряжения». Однако керченский градоначальник почему-то не спешил с этим, хотя, казалось бы, он сам должен был быть заинтересован в скорейшем уведомлении царя о находке сокровищ и доставке их в Петербург. Почему Стемпковский не сделал этого, решить теперь трудно. Возможно, что он, страстный любитель, тонкий знаток и ценитель древностей, хотел как можно дольше задержать их у себя. Но об этом можно лишь гадать. Возможно, впрочем, что вины Стемпковского здесь и не было, а «недонесение» о находке лежит на совести властей генерал-губернаторства. Чиновник градоначальства Дамиан Карейша в своем отчете, представленном позднее Министерству внутренних дел, уверяет, что керченский градоначальник немедленно уведомил новороссийского и бессарабского генорал-губернатора об открытии в Куль-Обе. Мы теперь можем лишь констатировать тот факт, что еще в середине поября 1830 г., т. е. спустя почти два месяца после открытия, Николай I не имел о нем еще никаких сведений.

Однако через каналы Военного ведомства весть о находке, сделанной с помощью солдат, дошла до Главного штаба и Главноначальствующий всеми военными поселениями генерал от инфантерии граф Петр Толстой доложил о ней Николаю I. Поскольку царь, как сказано, ничего не знал об этом, он был весьма разгневан. Немедленно началось расследование причин «недонесения» о находке. Застрочили гусиные перья писарей. В разных направлениях помчались фелъдъегери.

В Ленинградском отделении архива Института археологии Академии наук СССР хранится пухлая папка, заключающая в себе десятки пожелтевших страниц, содержание которых целиком посвящено куль-обской находке. Ею занимаются Главный штаб его императорского величества, Министерство внутренних дел, Министерство императорского двора, Новороссийское и Бессарабское генерал-губернаторство… На запросах и отношениях стоят подписи князей, графов, генералов. Переписка длится девять месяцев! Царь требует ответа.

Генерал Толстой 17 ноября 1830 г. в донесении управляющему Министерством внутренних дел пишет, что он докладывал царю о куль-обской находке и что «государь император, по всеподданнейшему моему о сем докладе, не имев доныне о таковом открытии донесения, повелеть мне соизволил: спросить Ваше высокопревосходительство, почему не доведено об оном до высочайшего сведения?». В министерстве растеряны — там тоже ничего не знают. Немедленно в Одессу с фельдъегерем летит письмо управляющему Новороссийской губернией и Бессарабской областью, в котором управляющий министерством сетует на то, что ни от его прямого подчиненного, ни от генерал-губернатора графа Воронцова, ни от керчь-епикальского градоначальника не поступило никаких сведений об открытии в Куль-Обе. Он строго требует без промедления доставить о нем подробные сведения для доклада царю «с объяснением, почему о сем толико важном открытии не было донесено в свое время государю императору и Министерству внутренних дел и каковое об оных древностях сделано распоряжение».

Через десять дней граф Толстой снова пишет в Министерство внутренних дел, сообщая, что он вторично докладывал Николаю об отсутствии донесений о находке, на что царь приказал все найденные «в земле близ Керчи редкости и прочие вещи, находящиеся в ведении керчь-епикальского градоначальника, вытребовать в Санкт-Пе¬тербург и по доставлении испросить об оных высочайшее повеление».

А из Одессы все нет ответа. И туда мчится новый гонец. Лишь 23 декабря Управление новороссийского и бессарабского генерал-губернатора посылает наконец в Петербург письмо с оправданиями. В нем сообщается, что «керченская почтовая экспедиция, основываясь на предписании своего начальства о непринятии к отправлению посылок по случаю существования в Таврической губернии холеры, не приняла разных древних вещей, найденных 22 сентября в открытой близ Керчи древней гробпице». Оправдания эти со ссылками иа свирепствовавшую холеру по меньшей мере смехотворны. Во-первых, они никак неоправдывают отсутствия письменного доклада в столицу об открытии, а главное, трудно поверить, чтобы куль-обские бесценные сокровища действительно намеревались отправить в Петербург простой почтовой посылкой. И не помешала же холера вскоре после этого послать сокровища Куль-Обы в столицу с чиновником градоначальства Дамианом Карейшей! До этого можно было и раньше додуматься.

Во всей этой волоките с сокровищами Куль-Обы много непонятного и загадочного. Думается, что в определенной мере здесь мог действовать и своеобразный «местный патриотизм». На такую мысль наводит содержание письма, отправленного в Министерство внутренних дел генерал- лейтенантом Красовским, исполнявшим обязанности новороссийского и бессарабского генерал-губернатора, в котором он сообщает о посылке вещей с Карейшей. В этом письме содержится настоятельная просьба оставить для Керченского и Одесского музеев те ценности, которые не будут сочтены необходимыми для Эрмитажа.

Здесь уместно напомпить в нескольких словах о личности самодержца всея Руси Николая I. Известно, что он был человеком невежественным. Блестящие воспитатели не смогли привить ему никаких знаний, поскольку все их старания разбивались о неуемное увлечение Николая одной лишь военной муштрой, которая была его единственной страстью. Его мечтой было превратить всю Россию в гигантскую казарму или военное поселение. Больше всего на свете он боялся образования, которое считал чрезвычайно вредным, особенно для простых людей, ибо «составляя лишнюю роскошь, оно выводит их из круга первобытного состояния без выгоды для них и государства». Николай и сам не пытался казаться образованным — это был законченный солдафон, однако очень любил окружать себя царской пышностью, и одним из средств достижения этой цели было приумножение сокровищ императорского Эрмитажа. В его Эрмитаже должны были быть такие сокровища, которые затмили бы богатства любой другой европейской коронованной особы. Этим и следует объяснить повышенный интерес, проявленный царем к открытию в Куль-Обе. С другой стороны, он, естественно, не мог допустить, чтобы его царская воля могла быть кем-то не исполнена без всякого промедления.

Наконец, 18 февраля 1831 г., спустя пять месяцев после открытия куль-обского погребения, сокровища, обнаруженные в нем, были доставлены Карейшей в столицу и предстала перед царем для «высочайшего обозрения и распоряжения». Николай был доволен. Вещи произвели на него большое впечатлепие. Еще бы, подумать только — столько золота. Ведь это была первая столь богатая находка не только в России, но и во всем мире. Она была достойным украшением императорского Эрмитажа и сразу же стала жемчужиной собрания. Подобных древних сокровищ не имел ни один европейский монарх. Царь был польщен, в нем разгорелись честолюбивые стремления, он жаждал новых блестящих находок.

Карейша доставил в Петербург н отчет Стемпковского о раскопках Куль-Обы, из которого Николай впервые узнал, что часть сокровищ из кургана была расхищена грабителями. Он был крайне разгневан: ведь вещи принадлежали ему, «хозяину земли русской». Царь приказал отобрать их и немедленно доставить в Петербург, не подозревая, что большинство вещей давно уже безвозвратно погибло. «А между тем, — приказал царь, — запретить открывать впредь подобные вещи без особого на то разрешения правительства: ибо разрытие гробниц всегда было воспрещено».

Безвестный чиновник девятого класса Дамиан Карейша, доставивший куль-обские находки, становится героем дня. Царь жалует ему бриллиантовый перстень «за участие в отыскании большей части тех вещей». О Дюбрюксе, истинном герое Куль-Обы, никто не вспоминает. Имя его ни разу не упоминается ни в одном официальном документе. А ведь именно ему наука обязана наиболее подробным и достоверным описанием раскопок этого замечательного кургана, описанием погребального склепа и всего того, что в нем находилось. Лишь много лет спустя, когда Дюбрюкса, умершего в страшной нищете, давно не стало, о нем вспомнили и имя его было справедливо восстановлено во главе списка исследователей Куль-Обы.

Карейше Николай повелел вернуться в Керчь н продолжать там под руководством Стемпковского отыскивать «подобные куль-обским древности в гробницах», а на расходы ему было выдапо две тысячи рублей.

Начиналась новая глава русской археологии.

Чертомлык — скифский царский курган

Безмолвен курган одинокий...

Наездник державный забыт,

И тризны в пустыне широкой

Никто уж ему не свершит!

А. К Толстой

Блеск золота Куль-Обы ослепил царский двор в Санкт-Петербурге. Царь Николай I теперь не жалел денег на новые археологические исследования в Керчи. Но он требует и новых золотых сокровищ. Начинается золотая лихорадка в русской археологии, длившаяся многие годы и связанная главным образом с деятельностью и соперничеством двух керченских археологов — Дамиана Карейши и Антона Балтазаровича Ашика, директора Керченского музея.

О плачевном итоге «золотой лихорадки» яркое представление дают слова преемника Ашика на посту директора Керченского музея А. Е. Люценко, инженера путей сообщения по образованию и специальности, высокообразованного человека, в отличие от своих предшественников правильно понимавшего цели и задачи археологического исследования Северного Причерноморья. Он писал, что «из сотни раскопанных курганов едва ли найдется десять разрытых порядочно; производили раскопки без всякой системы, беспрестанно переходя с одного места на другое. В описаниях раскопок редко определяли с точностью положение разрытых курганов и даже самих местностей, так что, обозревая их теперь на пространстве более 100 квадратных верст, невозможно судить, когда и кем они были раскопаны, что найдено было в них замечательного и все ли они расследованы как должно».

Конечно, не все раскопки Ашика и Карейши были бесплодными. Золотые сокровища пополняли царскую коллекцию Эрмитажа. Но это были не скифские, а греческие сокровища — ведь Керченский полуостров в древности принадлежал не скифам, а Боспорскому царству. «Кладбище» скифских царей следовало искать в другом месте, где-то в центре необъятных причерноморских степей, там, где кочевали скифские орды, и прежде всеготак называемые царские скифы. И вскоре поиски археологов увенчались успехом.

Примерно в 20 км от Никополя, у днепровских порогов на речке Чертомлык, возвышается огромный курган, издавна именовавшийся народом «Толстой могилой», а позднее получивший всемирную известность как Чертомлыкцкий курган, или Чертомлык.

Мы уже упоминали о том впечатлении, какое этот курган произвел па знаменитого путешественника XVIII в. Василия Зуева, который писал: «Выехав из Чертомлыка верст через пять, увидели мы превеликий круглый курган, какого я ни прежде, ни после не видывал. Его называют здесь Толстою могилою. Вокруг, видно, он также был окладен известковым каменьем, потому что сколь много по степи подъезжая к нему его валялось, больше того на сей художественной горе его было. Взошед на оный, довольно круто посреди самого верха представляется ямина, которая, однако, не от чего иного есть, как что земля осела, и в опой ямине стоит каменный болван увеличенного росту». Неудивительно, что курган произвел на Зуева столь большое впечатление. Он удивлял и многих позднейших ученых и путешественников: ведь высота его достигала почти 20 м, а окружность составляла около 350 м! Это был действительно гигантский курган, равный по высоте современному шести-семиэтажному дому.

Издавна распространялись легенды о схороненных в нем сокровищах. В народе ходил слух, будто на глубине трех саженей «лежит золота сорок мешков» и будто охраняет его икона богородицы, также украшенная золотом и драгоценпыми камнями. С целью добыть этот клад какой-то старик пытался даже произвести раскопки кургана, которые, разумеется, были бесплодными.

Не более достоверным был и рассказ одного из окрестных помещиков, некоего Воротынцева. Оп утверждал, что лет за 30 до описываемых ниже событий, когда он случайно проезжал мимо «Толстой могилы», чабан, живший подле самого кургана, предложил ему купить седло с серебряными стременами, будто бы выкопанное им в нем. Пастух, кроме того, якобы, выкопал целый клад старинных монет.

Легендами был овеян и каменный «болван» (такие надгробные памятники в форме грубо высеченной изкамня человеческой фигуры получили у археологов название «каменных баб»), стоявшим на вершине кургана. Существовало поверье, что «болван» обладает чудодейственной силой, исцеляя от лихорадок. Когда его однажды свезли с кургана, якобы началась засуха, а когда его снова водрузили на место, засуха прекратилась.

В 1853 г., накануне Крымской войны, Археографическая комиссия, которая в то время ведала и археологическими раскопками в России, обратилась к генерал-майору Зейфарту, помещику, на земле которого находился Чертомлыцкий курган, с просьбой разрешить егораскопки. По царским законам, свято охранявшим право частной собственности, даже высшие органы государственной власти империи не могли посягать на помещичью собственность. А помещик был хозяином не только земли и крепостных, но и земных недр.

Генерал Зейфарт свое согласие на раскопки кургана дал, но поставил при этом условие, чтобы третья часть драгоценных предметов, которые будут найдены при раскопках, была предоставлена ему как владельцу кургана согласно существовавшим правилам. Однако начавшаяся вскоре война помешала осуществлению намеченных Археографической комиссией работ.

Прошло несколько лет. Война закончилась. В 1859 г. была образована императорская Археологическая комиссия при Министерстве двора, в ведение которой было передано производство раскопок и исследование древностей, «преимущественно относящихся к отечественной истории и жизни народов, обитавших некогда на пространстве, занимаемом Россией, собирание сведений о памятниках старины и ученая оценка открываемых древностей». В Комиссию должны были поступать все археологические находки, сделанные на казенных и общественных землях. Позже, с 1889 г., права Комиссии были еще более расширены. Ей было предоставлено исключительное право давать разрешения на производство раскопок на землях казенных и общественных. Раскопки на частных землях также могли производиться лишь с ведома Археологической комиссии после получения «Открытого листа». Таким образом, дело археологических раскопок на территории всей Российской империи было сосредоточено в руках Комиссии.

Одним из первых крупных мероприятий Археологи¬ческой комиссии была организация раскопок Чертомлыцкого кургана. В 1862 г. Комиссия обратилась к вдове генерал-майора Зейфарта с новой просьбой о разрешении производства раскопок «Толстой могилы». Помещица согласилась, но подтвердила при этом требование покойного мужа к Археографической комиссии — предоставить ей треть находок. Кроме того, она просила Комиссию организовать свои работы так, чтобы они «не могли отрывать крестьян от полезных занятий в летнюю рабочую пору».

Археологическая комиссия с этими условиями согласилась, обещав отдать каждую третью одинаковую вещь, а за предметы, найденные в одном экземпляре, уплатить треть стоимости драгоценного металла. Кроме того, было обещано отдать госпоже Зейфарт все вещи, «не имеющие археологического интереса». А такими вещами в то время считалось все, что недостойно было украсить императорский Эрмитаж. Главной целью археологов продолжала оставаться погоня за драгоценностями, за золотом.

Итак, все формальные трудности были преодолены и согласие с хозяйкой кургана достигнуто. 26 мая 1862 г. раскопки кургана начались. Руководство ими Археологическая комиссия поручила своему «младшему члену» Ивану Егоровичу Забелину, археологу-самоучке, одному из крупнейших представителей русской археологии XIX в.

Путь И. Е. Забелина (1820—1908) в науку был нелегким. Родился он в Твери, в бедной семье мелкого чиновника Казенной палаты. Когда Забелину было шесть лет, семья потеряла кормильца и положение ее еще более ухудшилось. С огромным трудом ему удалось определиться в Преображенское училище Московского приказа общественного призрения, которое он окончил семнадцатилетним юношей. О продолжении образования не могло быть и речи, поскольку нужно было зарабатывать на пропитание себе и семье. И вот в 1837 г. Забелив поступает на службу в Оружейную палату канцелярским служащим второго разряда. Никакой карьеры, никаких перспектив перед ним не открывалось. Жалкое существование мелкого чиновника без чина и звания, грошовое жалованье — таким был его удел. Двадцать два года провел И. Е. Забелин за отупляющим переписыванием бумаг и в пыли архивных дел. Но годы эти пе пропали даром. Забелин упорно и увлеченно накапливал знания, становясь постепенно все более компетентным знатоком древностей. К концу жизни И. Е. Забелин ценой лишь собственного труда достиг самых высоких ученых званий, почета и всеобщего признания: он был почетным ретором русской истории Киевского университета, товарищем председателя Управления московского исторического музея, одним из организаторов которого он был, председателем императорского Общества истории и древостей Российских, почетным академиком Российской Академии наук, почетным членом многих ученых обществ. Забелин оставил после себя около 200 научных работ. Особенно велики его заслуги в области скифской, славяно-русской археологии и истории.

Но все это было еще впереди. Пока что И. Е. Забелин был всего лишь младшим членом императорской Археологической комиссии, приглашенным сотрудничать в ней первым председателем Комиссии графом С. Г. Строгановым сразу же после ее основания в 1859 г. В том же оду он был командирован для осмотра Толстой могилы. А через три года, в 1862 г., как мы уже говорили, Забеину было поручено провести раскопки Чертомлыцкого кургана. В помощь ему, а скорее, возможно, и для контроля над ним или для «представительства» Археологическая комиссия командировала академика Вольского, профессора политической экономики и статистики Новороссийского (ныне Одесского) университета, не имевшего ни малейшего отношения к археологии. Правда, роль его была чисто символической, в дела раскопок он не вмешивался и открытие Чертомлыка с его именем никогда не связывалось.

На раскопки Министерством императорского двора была отпущена крупная по тому времени сумма — 1OOO рублей. Работа на кургане началась 26 мая 25 конноподводными «грабарями». 30 мая работало же 86 «грабарей», каждый с конной подводой. Работать было трудно. «Лошади часто скатываются кубарем с крутизны, — доносил Забелин, — или скользят вниз на задних ногах». Вскоре, несмотря па успешный ход раскопок, стало ясно, что за год с ними не справиться — лишком велика была громада кургана. За полтора месяца работы было вынуто 2178 кубических саженей, т. а более 17 ООО м3 грунта, а до конца было еще очень далеко. «Могила (т. е. курган, — И. Б.) так огромна, — писал Забелин в отчете Археологической комиссии, — что, несмотря на достаточное число рабочих и отличную спешность работы, мы нынешним летом не успеем окончить ее расследование и едва ли можем дойти к сентябрю даже до материка. Во всяком случае тогда продолжать исследования будет весьма затруднительно по случаю осенней погоды». Поэтому он предложил прервать работы не доходя до материка, так как оставлять неисследованную могилу на зиму «опасно ввиду посторонних исследователей», т. е. грабителей-кладоискателей.

В середине июля работы были прекращены, Чертомлык продолжал хранить свои тайны.

В начале 1863 г. граф Строганов предписывает Забелину во что бы то ни стало закончить исследование кургана в этом году. Казна не жалеет денег, она отпускает на раскопки еще 5000 рублей и в случае необходимости обещает дополнительно еще 2000. Первое крупное предприятие Археологической комиссии должно было увенчаться успехом, и на него не жалели средств.

В июне работа на кургане была возобновлена. На этот раз было нанято 116 землекопов с подводами и раскопки пошли быстрым темпом. Вскоре дошли до могильной ямы. Она была огромной: глубина ее достигала почти 12 м от уровня материка. Легко представить, каких трудов стоило извлечь с такой глубины сотни кубометров грунта. Наконец дно могилы было очищено. Могила оказалась совершенно пустой — она была ограблена начисто. Была обнаружена грабительская мина (лаз), по которой грабители проникли к погребению вскоре же после похорон. Можно было определенно утверждать, что это были люди, знавшие, зачем они идут и куда им направить свой подкоп: Возможно, это были люди, сами участвовавшие в похоронах и сооружении кургана и знавшие, что игра стоит свеч.

Судьба, однако, помешала им безнаказанно совершить преступление. Во время ограбления кургана произошел обвал земли в грабительской мине и один из злоумышленников был задавлен. Его скелет нашли археологи. Этот обвал помешал грабителям вынести все вещи из могилы — часть их была погребена обвалом вместе с неудачливым похитителем.В грабительской мине археологи нашли, помимо множества золотых бляшек — украшений одежды, шесть мечей с обложенными золотыми листами рукоятями, а также золотую обкладку деревянных ножен меча с чеканными изображениями битвы греков со скифами. Подробнее о сцене этой битвы мы расскажем в связи с раскопками другого кургана (около станицы Елизаветинской на Дону, открытого сравнительно недавно, в 1959 г.), где была найдена точно такая же обкладка ножен, как и чертомлыцкая, но лучшей сохранности. Но самой значительной и богатой находкой в грабительском ходе была замечательная золотая обивка горита для лука и стрел. Тонкая золотая пластина украшена несколькими поясами рельефных изображений. На верхнем фризе показаны сцены борьбы животных: львицы и быка, вепря и льва; здесь же можно увидеть, как пантера терзает дикого козла, а на другой сцене пантера и лев — оленя. Наибольший интерес представляют два широких средних фриза, целиком заполненные различным сценами из мифов о жизни величайшего из греческих героев — легендарного Ахилла, сына морской богини Фетиды и царя мирмидонян Пелея. Наверху слева изображено обучение еще совсем юного героя стрельбе из лука. Центральное место на этом фризе занимает драматическая сцена обнаружения Ахилла на острове Скиросе среди дочерей царя Ликомеда. Сюжет этой сцены заимствован из легенды, по которой мать героя богиня Фетида, желая спасти его от участия в троянской войне, где, по предсказанию, ему суждено было погибнуть, скрыла Ахилла у царя острова Скироса. Там он проводил время среди царских дочерей, облаченный в женскую одежду. У одной из них, Дидамии, от Ахилла родился сын Неоптолем. Между тем война с троянцами, которая, как известно, велась греками из-за прекрасной Елены, похищенной супруги царя Менелая, складывалась для них неудачно. Тогда они решили во что бы то ни стало разыскать храбрейшего из героев и привлечь его к участию в войне. На поиски был отправлен «хитроумный» Одиссей, придумавший такую уловку для разоблачения Ахилла. Оп явился во дворец Ликомеда под видом торговца, разложил перед дочерьми царя женские украшения и, подложив к ним оружие, приказал неожиданно поднять боевой клич. От неожиданности Ахилл, охваченный воинственным душевным порывом, схватил меч и сбросил женское платье. Разоблачив себя таким образом, он был вынужден примкнуть к походу греков.

Сцена на горите изображает Ахилла, сбрасывающего женские одежды и хватающего меч. Слева от него сидит Одиссей со своими товарами. Справа — женщина, удерживающая за развевающиеся одежды испуганную Дидамию, порывающуюся в отчаянии куда-то кинуться. Левее Одиссея сидит жена царя Ликомеда и утешает приникшего к ней испуганного мальчика — Неоптолема.

Золотая обивка горита для лука и стрел.

Следующая сцена занимает правую часть верхнего фриза и левую нижнего. Здесь изображены проводы Ахилла семьей царя Ликомеда. Почти вся остальная часть нижнего фриза занята изображением другого эпизода из легендарной жизни Ахилла — примирения его с царем Агамемноном, верховным вождем греков под Троей. Ссора между ними произошла из-за пленницы Ахилла прекрасной Бризеиды, на обладание которой Агамемнон заявил притязания. Разгневанный Ахилл отказался от дальнейшего участия в войне, а Фетида, желая отомстить Агамемнону за обиду, нанесенную ее сыну, умолила Зевса даровать победу троянцам. Ни поражения греков, ни мольбы Агамемнона не смогли смягчить гнева героя. Только когда троянцы вторглись в самый лагерь греков, Ахилл разрешил своему другу Патроклу повести на помощь грекам войско мирмидонян, а для устрашения врагов приказал ему облачиться в свои доспехи. Патрокл пал в бою. Тело его было отбито греками, но доспехи героя достались победителю — Гектору, сыну троянского царя Приама. Тогда безоружный Ахилл в сопровождении богини Афины появился на поле брани, и один его грозный вид обратил врагов в бегство. Смерть друга и привела Ахилла к примирению с Агамемноном. Фетида принесла своему сыну новые доспехи, выкованные для него самим Гефестом, богом кузнечного ремесла. Художник изобразил на обивке чертомлыцкого горита момент, когда Ахилл, сидя на табурете, начинает облачаться в доспехи, принесенные ему матерью. В руках он держит кнемиды — поножи. Слева па тропе восседает Агамемнон. Заключает фриз поникшая фигураФетиды со скорбно склоненной головой, уносящая урну с прахом своего сына Ахилла: предсказание сбылось, и он в конце концов погиб, пораженный в единственное свое уязвимое место — пятку — стрелой Приама.

Нам пришлось, возможно, слишком подробно остановиться на мифах о жизни Ахилла, так как без этого трудно понять картины, изображенные на замечательной находке из Чертомлыка. Мастер горита был прекрасно осведомлен в греческой мифологии. Ясно, что он был греком, но греком, работавшим в Северном Причерноморье для нужд верхушки скифского общества.

Может возникнуть вопрос: почему на предмете, предназначенном для скифа, были изображены сцены из жизни греческого героя? Вероятно, это объясняется тем, что культ Ахилла был весьма популярен в северо-западном Причерноморье и мог проникнуть оттуда и в скифскую среду. Дело в том, что, согласно одной из версий легенды, Фетиде удалось увести Ахилла с горящего похоронного костра и перенести его на остров Левку (современный о. Змеиный) у устья Дуная, где он еще долго продолжал жить в обществе других обожествленных героев.

Весьма любопытно, что после находки золотой обивки чертомлыцкого горита в разных местах на далеком расстоянии друг от друга были найдены еще три абсолютно такие же — в курганах у села Ильинцы (теперь в Винницкой обл.), а затем в Мелитополе и около станицы Елизаветинской в дельте Дона. Как видим, территория их распространения весьма широка — от Днепра до Дона. Выяснилось, что это копии одной вещи. Как же они изготовлялись?

По восковой модели отливалась бронзовая матрица. Затем на эту матрицу накладывался тонкий золотой лист и оттискивалось изображение. С обратной стороны высокий рельеф заполнялся своеобразной мастикой — гипсом с какой-то клейкой примесью. Когда масса застывала, золотую обкладку при помощи золотых гвоздиков прикрепляли к деревянной основе горита. Таким образом, одна матрица могла служить для изготовления целого ряда одинаковых вещей. Сейчас мы знаем уже четыре оттиска с этой матрицы. Сколько их было изготовлено всего — на этот вопрос, очевидно, ответ никогда не будет получен. Можно лишь предполагать, что еще не одна копия этого замечательного произведения искусства покоится или покоилась в курганах наших южных степей. Как полагают, мастерская, изготовлявшая дорогие золотые украшения для высшей скифской знати, находилась в Пантикапее и в ней работал выдающийся греческий художник.

Нетрудно представить себе, какие несметные богатства находились в ограбленной могиле, если даже то, что не успели унести грабители, было столь ценным.

Терпение археологов, все же продолжавших изучать разграбленное погребение, было вскоре щедро вознаграждено. Погребальное сооружение Чертомлыцкого кургана представляло собой сложное подземное сооружение: от каждого из углов центральной могильной ямы отходили большие боковые подземелья — ниши, которые оказались не тронутыми расхитителями. По-видимому, к моменту ограбления входы в них были завалены землей, что и спасло их от хозяйничанья непрошенных посетителей, или же неожиданный обвал земли в грабительской мине, задавивший, как мы знаем, одного из них, не дал довести преступный замысел до конца. В трех нишах также были захоронения, и в каждой — множество различных предметов: золотых и серебряных украшений — шейных гривен, перстней, браслетов, бляшек, украшавших одежду (одних золотых бляшек было найдено около 2500), бронзовых наконечников стрел, ножей и т. д. Особенно богатым было одно из погребений, где были похоронены женщина и мужчина — наложница царя и его виночерпий. Тело «царицы» было украшено золотой гривной, браслетами, серьгами. На каждом пальце — по золотому перстню. Она была одета в роскошный праздничный наряд. Но самой выдающейся находкой здесь оказалась прославившая курган большая серебряная с позолотой ваза, известная теперь во всем мире под названием чертомлыцкой амфоры. Ее особый интерес состоит в том, что она, как и куль-обская электровая ваза, украшена сценами из скифской жизни, только куль-обский сосуд рисует военный быт скифов, а чертомлыцкий — их мирные занятия.

Серебряная с позолотой амфора со сценами на жизни скифов. Чертомлык. IV в. до н. а. Эрмитаж.

Вся поверхность амфоры украшена чеканными позолоченными рельефными изображениями. На ее туловище изображены цветы и побеги с сидящими па них птицами. В нижней части — три слива, украшенные скульптурными головками львов и мифического крылатого коня Пегаса. Разинутые пасти животных, через которые вытекало вино, затыкались пробками на серебряных цепочках. В сливах и горле сосуда имеются серебряные же ситечки для процеживания вина. Плечи амфоры украшены двумя поясами изображений. На верхнем — крылатые фантастические чудовища — орлипоголовые грифоны с львиными телами терзают оленя. Но наиболее интересен второй пояс. На нем удивительно реалистично и живо показаны сцены ловли скифами диких коней из табуна. Сначала мы видим двух мирно пасущихся, а затем двух уже заарканенных коней. Они пытаются высвободиться, но поймавшие их скифы туго натянули аркан. Вот три скифа с усилием сдерживают особенно норовистого скакуна. А вот, наконец, животные покорены и взнузданы. Одного коня табунщик пытается поставить на колени, а другую, уже оседланную, лошадь бородатый скиф стреножил. Художник с удивительным мастерством и прекрасным знанием дела последовательно изобразил все этапы процесса ловли и приручения лошадей — одного из важнейших занятий в жизни степных кочевников скифов.

Детали фриза чертомлыцкой амфоры.

Мы видим здесь уже известные нам по Куль-Обе характерные внешние черты скифов — их длинные волосы и бороды, кафтаны и шаровары, мягкие сапоги-чувяки. По всему видно, что и мастер чертомлыцкой амфоры был прекрасно знаком со скифами, с их жизнью и бытом.

Можно предполагать, что и на чертомлыцкой вазе изображен какой-то мифологический или эпический сюжет. Если это так, то истолкование его весьма сложно и нет пока достаточно четкого и ясного объяснения.По времени Чертомлыцкий курган близок Куль-Обе. Он относится к последней четверти—концу IV в. до н. э.

Кто же был здесь похоронен?

Чертомлык был усыпальницей могущественного скифского царя, похороненного со всей пышностью скифского царского погребального обряда. Мы уже говорили, что в Куль-Обе черты скифского обряда переплетаются с греческими, что там мы имеем дело со скифским вождем, испытавшим определенное воздействие греческой культуры. В Чертомлыке же мы наблюдаем скифский обряд в чистом виде. Рассказывая о Куль-Обе, мы уже ссылались на описание Геродота похорон скифского царя. Напомним слова греческого историка, который пишет, что после смерти царя скифы «выкапывают большую четырехугольпую яму; изготовив ее … берут труп и на повозке везут к другому племени». После того как объедут владения царя, возвращаются к заготовленной могиле и «кладут труп в могилу на подстилке, по обеим сторонам его втыкают копья, на них кладут доски и покрывают камышом, а в остальном пространстве могилы хоронят одну из наложниц царя, предварительно задушив ее, а также виночерпия, повара, конюха, слугу, вестника, лошадей…» и т. д. Многое из сказанного Геродотом мы находим и в Чертомлыцкой кургане.

В главной, ограбленной, могиле был похоронен царь, а в боковых нишах — его супруга и слуги. В этих боковых могилах, кроме захоронения женщины, оказалось еще четыре мужских. Помимо центральной могилы, сложной по своему плану, под курганной насыпью было открыто еще пять могил: в трех из них было похоронено одиннадцать царских коней в богатых уздечных уборах, украшенных золотыми и серебряными бляхами, а в остальных двух — конюхи или оруженосцы с полными стрел колчанами и в богатых нарядах. Похороны царя в Чертомлыке были совершены с невероятной пышностью, соответствующей их описанию у Геродота.

Хотя главное погребение и оказалось разграбленным, находки в кургане превзошли все самые смелые ожидания. Они представляли огромную ценность не только как отдельные замечательные произведения искусства, но прежде всего как единый археологический комплекс. Естественно, что для дальнейшего изучения кургана и научной публикации материалов из него крайне важно было сохранить все вещи как единое целое, а не распылять их в разных руках. Забелин и Археологическая ко¬миссия прекрасно понимали это, но они были связаны соглашением с помещицей Зейфарт, по которому треть всех находок принадлежала ей. К ней обратились с просьбой продать причитакуцуюся ей часть вещей Эрмитажу, иными словами, самому царю, однако госпожа Зейфарт не согласилась на это и Комиссия была вынуждена передать ей оговоренную долю. «Священное» право частной собственности торжествовало победу над наукой. Помещица Зейфарт знала, что помещик Романов, царь Александр II, не посягнет на помещичьи права. Такимобразом, значительная часть предметов была изъята из чертомлыцкого комплекса и потеряна для науки. А они могли бы иметь чрезвычайно важное значение для решения многих проблем, связанных не только с историей кургана.

Открытия в Чертомлыке прогремели на весь мир. Замечательные находки из кургана заняли свое место в залах Эрмитажа рядом со своими предшественниками из Куль-Обы, восхищая миллионы людей.

А спустя пятьдесят лет, в 1912—1913 гг., недалеко от Чертомлыка было сделано новое археологическое открытие, снова удивившее мир. Этим открытием были раскопки кургана Солоха.

Солоха — царский скифский курган

Чертомлык, поразивший мир богатством своих сокровищ, был далеко не единственным большим курганом на берегах Днепра. Здесь расположены сотни курганов; некоторые по величине немногим уступают Чертомлыку. Однако в течение долгого времени археологи, при всей соблазнительности богатых находок, неохотно брались за их раскопки. Богатый опыт, накопленный в течение XIX в., показывал, что большинство курганов разграблено и вероятность блестящих находок весьма невелика. М. И. Ростовцев писал: «Тяжел и часто неблагодарен труд ученого, открывающего заступом и киркой остатки прошлой жизни. Неделями копают землю десятки рабочих и часто находят давно уже разграбленную могилу».

В 1865 г. И. Е. Забелин раскопал 14-метровый курган Козел. Он был ограблен. В 1891 — 1894 гг. И. И. Веселовский раскопал 20-метровый курган Огуз, один из крупнейших в Скифии. Он был ограблен…

Особое внимание археологов привлекал огромный курган, стоящий на левом берегу Днепра, неподалеку от Никополя, вблизи села Большая Знаменка, на наделах крестьян Трофима Грязева и Ивана Борейко. Окрестные жители почему-то окрестили его Солохой, и под этим именем он вошел в мировую науку.

Еще летом 1882 г. Археологическая комиссия сообщала таврическому губернатору о своем намерении в следующем году приступить к раскопкам кургана. Для этой цели предполагалось отпустить три с половиной — четыре тысячи рублей и нанять 30—40 конноподводпых «грабарей». Завязалась оживленная переписка по найму подрядчиков и по выяснению различных обстоятельств, связанных с готовящимися раскопками. Однако в мае 1883 г. Археологическая комиссия объявила, что в этом году «по непредвиденным обстоятельствам» работа проведена не будет.

Исследования Солохи началась лишь через 30 лет, в 1912 г., спустя полвека после открытия Чертомлыка. Раскопки кургана связаны с именем профессора Петербургского университета Николая Ивановича Веселовского (1848—1918).

Востоковед по образованию и основной специальности, Н. И. Веселовский прославился главным образом своими археологическими открытиями. Это был один из наиболее удачливых русских археологов. Деятельность его как археолога началась в 1884 г. и с тех пор редко проходил год, чтобы он не возвращался из поля с богатой «жатвой». Поле археологической деятельности Н. И. Веселовского было чрезвычайно обширно. Им были раскопаны многие и многие десятки курганов на Днепре, в Крыму, на Кубани и Дону. И среди них такие известные, как Майкопский курган, Келермесский, Елизаветинский, Чмырев, наконец Солоха и многие другие. Импозантную фигуру Веселовского можно было встретить в самых разных местах юга России. Энергия этого человека была поистинне неиссякаема. Достаточно сказать, что он провел без перерыва 29 полевых кампаний — невиданный случай для дореволюционного археолога. Заключительным аккордом археологической деятельности Н. И. Веселовского, ее апогеем, было исследование Солохи.

Курган был столь грандиозным (высота его превышала 18 м), что за один год его исследование оказалось не под силу археологам. Раскопки длились два сезона — в 1912 и 1913 гг. Уже первый впешний осмотр Солохи показал, что и она не избежала участи большинства курганов: на склонах курганной насыпи были заметны ямы и западины — остатки заплывших грабительских ходов, верные свидетели хозяйничанья злоумышленников. По всем признакам, курган был ограблен. Это, однако, не смутило Н. И. Веселовского. Богатый опыт археолога подсказывал ему, что грабителям редко удавалось ограбить могилу начисто, что-нибудь да оставалось ими незамеченным — тайник ли, боковая ли могила или что-нибудь еще. Кроме того, исследователь знал, что под столь могучей насыпью чаще всего бывает не одно, а несколько захоронений, и маловероятно, почти исключено, чтобы ворам, орудовавшим под толщей земли вслепую, подобно кротам, да притом еще в страшной спешке из-за боязни быть застигнутыми на месте преступления, а тои погребенными заживо, удалось найти и опустошить сразу все могилы.

Раскопки велись еще по старинке, так называемой «глухой траншеей». В центральной части кургана как бы вырезалась широкая полоса до его середины, и ее углубляли постепенно до материкового грунта. По бокам этой траншеи оставались, таким образом, высокие отвесные земляные стенки (в данном случае их высота достигала 18 м), грозившие обвалом. Для его предотвращения стенки делались наклонными: чем ближе ко дну, тем уже становилась траншея, а следовательно, тем больше сокращалась исследуемая площадь кургана. Для раскопок иным способом, для полного сноса всей насыпи кургана — единственного способа полного и окончательного его исследования — не было в то время еще технических возможностей. Они появились лишь в наши дни, в век техники, когда в распоряжении археолога имеются мощные землеройные машины — бульдозеры с широкими железными ножами-лопатами, скреперы с огромными ковшами и т. д. Вернемся, однако, в 1912 год, к началу исследований Солохи.

Когда в результате долгого и изнурительного труда была наконец снята часть насыпи кургана и достигнут уровень материка, в нем обнаружились очертания огромной могильной ямы, площадью около 27 м2. Извлечение засыпавшей могилу земли заняло много сил и труда — глубина ее достигала 6 м. Когда могила была наконец очищена, оказалось, что она, как и следовало ожидать, ограблена. О былом ее богатстве давали представление оброненные грабителями золотые нашивные бляшки от одежды, золотая иголка, а также серебряная чаша для питья вина — килик с греческой надписью на нем. Судя по найденной игле, здесь была похоронена знатная женщина, возможно, скифская царица. В боковом подземелье могилы археологи нашли большой медный котел для варки мяса и небольшую железную тележку па колесах с сеткой для поджаривания мяса и его развозки между участниками пиршества. Рядом с центральной могилой обнаружили захоронения двух коней в богатом уборе: здесь были найдены золотые налобники в виде рыб, нащечники в виде крыльев и т. д.

Многие признаки, однако, подсказывали, что открытыми погребениями тайны Солохи не исчерпывались.

Можно было предполагать, под курганом должна быть по меньшей мере еще одна могила. В 1912 г. средства и время не позволили продолжить раскопки, и к ним приступили вновь лишь в следующем году.

Второй год исследований Солохи принес сенсационные открытия. Раскопки показали, что через некоторое время после насыпки кургана (его высота тогда составляла 15 м) над могилой, открытой в 1912 г., часть курганной насыпи сбоку была снесена до основания и вырыта новая, по менее грандиозная могила. После совершения в ней погребения курган был досыпан уже над обеими могилами и еще более увеличен в размерах. В этой второй, боковой могиле был похоронен скифский царь. Его могила, как и могила царя, похороненного в Чертомлыцком кургане, представляла собой сложное подземное сооружение. Длинный (более 10 м) подземный коридор вел из глубокой шахты, или колодца со ступеньками, в обширную погребальную камеру — пещеру с тремя боковыми нишами. В самую большую из этих ниш и был помещен труп царя, а две другие предназначались для погребального инвентаря: сюда были положены различные предметы, главным образом посуда. Кроме того, в боковой стенке главной пиши был вырыт еще и тайник, в который были спрятаны особенно ценные вещи. Царское погребение оказалось совершенно непотревоженным — все лежало здесь в том порядке, как было положено тысячи лет тому назад.

Снова, как и при раскопках Куль-Обы и Чертомлыка, исследователи были ослеплены обилием золота и серебра. Оружие царя было сплошь украшено обкладками из благородных металлов. Его горит, в котором оказалось 180 бронзовых наконечников стрел (их древки истлели и не сохранились, так же как и лук), был обит серебряной пластиной, украшенной рельефными изображениями. Как обычно, обкладка горита имеет несколько поясов украшений. На верхнем — уже знакомая по другим памятникам сцена: лев и грифон терзают оленя. Особенно интересен средний, широкий фриз. Здесь изображена сцена схватки конных и пеших воинов. Судя но одежде и вооружению, и те и другие являются скифами: у них длинные, ниспадающие на плечи волосы, короткие, типично скифские мечи-акинаки, боевые секиры; одеты они в подпоясанные кафтаны, отороченные мехом, длинные штаны. Однако если всадники бородаты, то пешие воины все безбороды. Вероятно, художник изобразил здесь сцену битвы между воинами двух различных скифких племен. В отличие от реалистического изображения скифов на куль-обском сосуде или чертомлыцкой амфоре, на солохинском горите мы видим идеализированные, как бы собирательные, образы. Юные пешие воины могучи и красивы, между тем как их конные противники изображены нарочито безобразными: у них выпученные глаза, толстые губы, носы «картошкой». Таков же облик и третьего пехотинца, в правом углу сцены, который, очевидно, лишился коня в ходе боя. Победа явно на стороне пеших воинов. Один из них замахнулся боевым топором на преследуемого им всадника, прикрываясь от его занесенного копья щитом. Юный воин оголен до пояса — то ли он в пылу схватки сбросил кафтан, то ли не успел одеться, застигнутый врасплох внезапным налетом неприятельских всадников. Другой пеший скиф стаскивает за волосы второго всадника, раненый конь которого падает, Тот силится вытащить свой меч из ножен, но судьба его предрешена, хотя на помощь ему и спешит его спешенный соплеменник с обнаженным акинаком в руке.

Надо полагать, что и сцена, изображенная на горите из Солохи, отображает какой-то неизвестный нам сюжет из скифского героического эпоса или мифологии.

Серебряная обкладка горита со сценой боя скифов. Солоха. IY в. до н. в. Эрмитаж

Как и в других скифских царских погребениях, рядом с погребенным лежал его меч с золотым эфесом в обложенных золотом ножнах, украшенных изображениями зверей.

Ножны меча-акинака в золотой обкладке с рельефным тиснением.Длина – 59 см, наибольшая ширина с выступом для подвешивания к поясу –12,8 см. На ножнах ина двух выступах изображены хищники, терзающие оленей и других животных.

На руках его были пять золотых браслетов, на шее — золотая гривна, с украшенными цветной эмалью львиными головками на концах. Одежда расшита золотыми бляшками с рельефными украшениями. Здесь мы снова встречаем бляшки с изображением обряда побратимства, знакомого нам по бляшкам из Куль-Обы: двое скифов пьют из одного рога. Здесь же стояла и парадная посуда — шесть серебряных сосудов и большой деревянный, обитый золотыми рельефными пластинками.

Особенно большой интерес представляет один из серебряных сосудов, украшенный изображением сцены охоты конных скифов на львов. Как и мастера других шедевров античного искусства, изображавших жизнь скифов (куль-обская и воронежская вазы, чертомлыцкая амфора), греческий художник, создавший солохинскийсеребряный сосуд, превосходно знаком с обликом скифов, их одеждой и вооружением. На сосуде изображена охота скифов на львов. Перед нами две пары всадников, охотящихся на льва и львицу. Лев нападает на одного из охотников, который занес копье, готовый поразить разъяренного зверя, а сзади на помощь ему спешит другой всадник, изготовившийся для выстрела из лука. Вторая сцена изображает рогатую львицу, готовую наброситься на охотника, который занес короткое копье над зверем. Его вздыбившийся конь храпит, отвернув в испуге голову. А сзади львицы другой верховой скиф на полном скаку стреляет в нее из лука. В охоте принимают участие и собаки, которые присутствуют в обеих сценах.

Серебряная позолоченная чаша со сценами охоты скифов на львов.

При всей внешней реалистичности изображения охоты, что могло бы навести на мысль о реальности и самого сюжета, обращает на себя внимание фантастическое изображение рогатой львицы. По-видимому, и на солохинской чаше изображен какой-то сюжет из скифской мифологии.

У головы царя лежал греческий бронзовый шлем. Вместе со своим владыкой были похоронены и его насильственно умерщвленные слуги — оруженосец и виночерпий, а также пять царских коней с конюшим. В больших медных котлах лежали кости животных — остатки напутственной мясной пищи; здесь же стояли глиняные амфоры, в которых некогда было вино. Одним словом, в Солохе все соответствовало описанию Геродота похорон скифского царя.

Но самой выдающейся находкой в кургане, прославившейся на весь мир, был золотой гребень, лежавший у изголовья царя.

Золотой гребень со сценой боя скифов. Солоха. IV в. до н. э. Эрмитаж.

Массивный гребень весит 294 г, его высота 12.3, а ширина 10.2 см. Девятнадцать длинных четырехгранных зубьев соединены фризом из фигур лежащих львов. А над ним — изумительная скульптурная группа трех сражающихся воинов. С первого же взгляда не остается сомнения в том, что это скифы. Они длинноволосы и бородаты, одеты в характерные скифские одежды — кафтаны, длинные шаровары, а обуты в мягкие сапоги. Но у двоих из них поверх кафтанов надеты панцири, а у верхового скифа, по-видимому царя, — на голове греческий шлем, а на голенях поножи-кнемиды. С большой точностью переданы предметы вооружения скифов—щиты разной формы и конструкции, гориты-налучья с луками и стрелами, короткие скифские мечи-акинаки и их ножны, копье.

Золотой гребень. Вид с другой стороны.

С живой непосредственностью изображена сцена боя двух всадников и пешего воина. Один из всадников уже вынужден продолжать сражение пешим — раненый конь его лежит на земле, истекая кровью. Прикрываясь щитом, воин пытается защищаться от всадника, который занес над ним копье. А тому на помощь спешит пеший воин с обнаженным акинаком. Таким же коротким мечом вооружен и их противник. Ясно, что воин, потерявший коня, обречен, он не в состоянии дать отпор двум своим врагам, и гибель его неминуема.

С поразительным реализмом исполнены фигуры людей и животных. Лицо всадника сосредоточенно и сурово — он уверен в победе и спокоен за исход схватки. Между тем па лицах его врага, а также и помощника — гнев и ярость. Мы видим предсмертные судороги поверженного коня, видим кровь, струящуюся из его открытых ран, вздувшиеся вены на ногах вздыбленного коня — настолько тонко передал художник мельчайшие детали.

Отдельные фигуры — воины, кони, а также предметы вооружения и т. д. — чеканены из кусочков золота, а затем спаяны. После этого весь гребень был отполирован и дополнительно отделан при помощи острого резца. Солохинский гребень — уникальный шедевр древнегреческого искусства, не имеющий себе равных во всем мире. Он, как и другие замечательные золотые изделия из скифских царских курганов, является произведением выдающегося греческого мастера, работавшего в Северном Причерноморье, прекрасно знакомого с жизнью и бытом скифов и выполнявшего заказы окруженной неимоверным богатством и роскошью аристократической верхушки скифского общества.

Сокровища Солохи вызвали огромный интерес и отклик во всем мире. Ученые разных стран предлагали свое толкование сюжетов, изображенных на драгоценных вещах. Дело не обошлось и без невероятных фантазий, в которых особенно преуспел директор Национального музея в Афинах, знаменитый нумизмат Своронос, объявивший Солоху усыпальницей боспорских царей. Домыслы Свороноса вызвали резкую отповедь выдающегося русского ученого М. И. Ростовцева, озаглавившего свой ответ греческому нумизмату «Ученая фантазия». Не вступая с афинским профессором в научный спор, «так как доказывать абсолютную невозможность „открытий» Свороноса значило бы учить грамотных людей азбуке», Ростовцев показал всю безграмотность и беспочвенность его «доказательств», назвав их «рафинированными антинаучными измышлениями», «болезненным стремлением Свороноса к поразительным открытиям».

Если сравнить погребения в Солохе, Чертомлыке и Куль-Обе, то сразу же бросится в глаза их очень большое сходство. Все три кургана обнаруживают одинаковые черты погребального обряда, очень много общего и в погребальном инвентаре их захоронений. Очевидно, что эти скифские царские курганы относятся примерно к одному времени. Говоря о Куль-Обе, мы уже указывали, что этот курган, по-видимому, был сооружен в последней четверти IV в. до и. э. Солоха, очевидно, несколько древнее и относится к середине IV столетия, а Чертомлык, вероятно, несколько моложе Куль-Обы и датируется концом IV в. до п. э. Эти три кургана рассказали нам очень многое о скифах, которые жили в причерноморских степях две с половиной тысячи лет тому назад. Они познакомили нас с непревзойденными творениями античного искусства, которые восхищают миллионы людей, имевших возможность видеть их в витринах Эрмитажа, а теперь и на выставках во многих городах разных континентов.

Геродот, сведения которого о похоронах скифских царей мы уже неоднократно приводили, сообщает и о том, что скифы хоронят своих властителей «в области Геррос», недалеко от Днепровских порогов. И действительно, как уже отмечалось, и Солоха, и Чертомлык расположены сравнительно недалеко друг от друга, вблизи города Никополя на Днепре. В этом же районе находится и ряд других крупных курганов — целое огромное древнее кладбище. Это, очевидно, и есть то «кладбище» скифских царей, которое тщетно искали археологи первой половины XIX в.

Многие курганы уже раскрыли ученым свои тайны, иные, разграбленные еще в древности и в последующие века, сохранят их навсегда. Многие другие, продолжающие и сегодня хранить глубоко скрытые в них тайны, готовы раскрыть их пытливому исследователю. Среди них и недокопанные археологами прошлого скифские курганы, в числе которых на первом месте стоят знакомые нам Куль-Оба, Чертомлык, Солоха. Кто знает, что еще скрыто под их неисследованными гигантскими насыпями? Полное исследование этих курганов, которое, без сомнений, приведет ко многим важным открытиям, — неотложный долг современных археологов.

Раскопки Солохи заключают дореволюционный период исследований скифских древностей. Следующая страница этой «подземной книги» была прочитана уже советскими археологами.

Тиара Сайтаферна

Замечательные археологические открытия, сделанные в XIX в. в Северном Причерноморье, дали толчок широкому развитию коллекционирования древностей. Увеличение спроса на древние предметы привело к их вздорожанию, а это в свою очередь сделало торговлю древностями весьма выгодным и прибыльным делом. Такой своеобразный «бум» вынес на гребень волны и мутную пену — разного рода мошенников, начавших изготовлять и продавать фальшивые древности.

Тиара Сайтаферна. Подделка.

Подделка древностей в России начинается вскоре после первых блестящих археологических открытий. С конца 60-х годов XIX в. центрами этой деятельности были Новочеркасск, Ростов-на-Дону, Керчь, Северный Кавказ. Подделывали самые различные вещи: глиняные вазы, надписи на мраморе, монеты, золотые и серебряные украшения. С течением времени промысел этот ставится на все более широкую ногу. В 90-е годы появляются уже настоящие «фабрики» подделок в Очакове и Одессе, где были центры торговли южнорусскими древностями.

Чаще всего качество подделок было низким, что обусловливалось не в последнюю очередь культурным уровнем фальсификаторов, не обладавших достаточными познаниями в области античности. Так, например, доказать поддельность надписи для специалиста обычно не представляло особого труда, если в ней были грубые грамматические ошибки или смешивались стили письма различного времени, что немыслимо в подлинном документе. В качестве «авторов» таких надписей часто выступали недоучившиеся гимназисты или студенты, и опытный специалист мог даже определить, какие разделы греческой грамматики остались неизвестными сочинителю надписи, до какого класса гимназии он успел доучиться.

Были, однако, среди фальсификаторов и весьма сведущие люди, обладавшие широкими и разносторонними познаниями. Что толкало их на преступный путь? На этот вопрос трудно дать однозначный ответ. Причины, очевидно, могли быть самые разнообразные, но чаще всего, вероятно, фальсификаторами были отчаявшиеся бедняки, искусно эксплуатировавшиеся хитрымимошенниками — скупщиками и торговцами древностями.

Особого размаха подделка древностей в России достигла в 90-е годы прошлого столетия. Известный русский ученый Л. Л. Портье-Делагард писал в 1896 г.: «В последние годы поддельные вещи стали появляться в большом изобилии, преимущественно очень ценные, причем они заметно и быстро улучшаются в качестве и увеличиваются в количестве». Объяснял он это значительным повышением цен на древности как на внутреннем, российском, так и на международном рынке.

Часто фальсификаты были столь высокого качества, что вводили в заблуждение даже самых искушенных знатоков.

Славились так называемые «сазоновские» монеты — чрезвычайно искусно изготовленные подделки. Делал их бывший ротмистр керченской пограничной стражи М. Сазонов. Позднее он сам рассказал о том, что в 1868 и 1869 гг. в течение трех месяцев изготовил до пятидесяти золотых и отчасти серебряных «древних» монет; продолжал он заниматься подделками и позднее. Рассказал он и о том, каким способом делал свои фальсификаты. Сазонов обычно подделывал редкие монеты и поэтому, чтобы не вызвать подозрений и не сбить цену, чеканил всего по 3—4, редко более 7 экземпляров каждой монеты. Сбывал он их в Одессе и Херсоне. В течение очень долгого времени его монеты не вызывали ни малейших сомнений в подлинности.

Фабриковались также «этрусские» расписные вазы, терракотовые статуэтки и т. д. Но особенно прославились подделки из драгоценных металлов, в первую очередь из золота.

Широкий размах производство поддельных древностей приобрело в Одессе и Очакове, где они выдавались за находки из близко расположенной Ольвии. В доме одного парутинского крестьянина (напомним, что остатки этого древнего города расположены около современного села Парутина, которое стоит на древнем ольвийском некрополе) полиция открыла целую мастерскую по изготовлению монет. «Ольвийские древности» было особенно легко сбывать: Ольвия в то время еще не исследовалась археологами систематически, и действовать там можно было более или менее бесконтрольно. Местные крестьяне вели хищнические раскопки, и поэтому без особых подозрений можно было выдавать и подделки за «ольвийские древности», якобы случайно найденные крестьянами. В Одессе и Очакове орудовали торговцы поддельными древностями братья Гохманы, сумевшие привлечь к их изготовлению весьма умелых и талантливых, а порою выдающихся мастеров, часто и не ведавших о том, как используется их труд и искусство. Иногда братья-мошенники действовали через подставных лиц. Одним из таких агентов была парутинская крестьянка, некая Анюта. Принося в музей или коллекционерам «древние» золотые изделия, чаще всего смешанные с подлинными древними предметами, она подробно рассказывала о месте и обстоятельствах их находки. Одному из любителей древностей однажды даже дали возможность самому найти поддельную вещь: ее просто незаметно подсунули в раскопанную при нем древнюю могилу. И эта «находка» непосредственно при раскопках долго служила неотразимым аргументом подлинности очевидной подделки.

Мошенники действовали хитро. Дорогую подделку искусно обрабатывали, придавая ей вид древней: вазы разбивали и затем склеивали, вещи помещали в такие условия, чтобы они покрывались окислами, подобно предметам, долгое время пролежавшим в земле, и т. д. Поддельную вещь обычно пе продавали в одиночку, а чаще всего предлагали ее покупателю вместе с подлинными древностями, которые должны были ее замаскировать. Нередко это удавалось. Порою в заблуждение вводились даже самые опытные, маститые специалисты. Изделия фальсификаторов появились в русских музейных собраниях. Вскоре они вышли и на международную арену: через посредство Гохманов или их подставных лиц ольвийские подделки были приобретены, и притом по очень высокой цене, музеями Кракова, Франкфурта-на-Майне, Парижа. Поветрие приобретало угрожающие масштабы, но борьбу с ним вести было чрезвычайно трудно. Власти не боролись с мошенниками.

Единственным способом пресечь или хотя бы ослабить преступную деятельность фальсификаторов в тогдашних условиях было привлечение к ней внимания общественности, разъяснение способов фальсификации, предостережение от приобретения подделок. Появился целый ряд статей видных русских ученых — В. В. Латышева, Н. И. Веселовского, Э. Р. Штерна, Л. Л. Бертье-Делагарда, в которых рассматривались различные виды поддельных древностей. Один лишь неполный перечень названий статей показывает шпроту «промысла»: «О поддельных греческих надписях», «О новом способе подделки античных расписных ваз», «О новом способе фальсификации в серебре и мраморе», «О новейших подделках в области керамики на юге России», «Подделка греческих древностей». .. Вопрос о подделках был специально поставлен на X Археологическом съезде в Риге в 1896 г., где директор Одесского музея Э. Р. Штерн выступил с обширным докладом «О подделках классических древностей на юге России». Однако ничто не помогало.

Среди подделок были подлинные шедевры искусства, свидетельствовавшие о выдающемся мастерстве их творцов. Одним из них был одесский ювелир И. Рухомовский, имя которого связано с так называемой тиарой Сайтаферна — венцом фальсификаций на юге России. О ней мы расскажем подробнее. Но сначала несколько слов о ее творце.

И. X. Рухомовскпй (или Рахумовский, Рухумовский) родился в 1860 г. в небольшом провинциальном городке Мозыре в Белоруссии. Никакого художественного воспитания он не получил, но с раннего детства страстно увлекся искусством, хотя родители готовили его к карьере раввина. Этот самородок без чьей бы то ни было помощи достиг такого совершенства в ювелирном искусстве, что в киевских граверных мастерских, куда он приехал учиться, не оказалось никого, кто мог бы его еще чему-нибудь научить.Начало творческой деятельности Рухоовского относится к 1891 г. В 1892 г., после знаменитого мозырского пожара, он переселяется в Одессу. И здесь его мало кто знает, но зато он ловко эксплуатируется торговцами и владельцами ювелирных магазинов, которые наживают на его искусстве огромные деньги. Девять лет трудился он над золотым «саркофагом со скелетом» — самым выдающимся своим произведением. Миниатюрный саркофаг был покрыт тончайшимн рельефами, аллегорически изображавшими различные этапы человеческой жизни. В саркофаге помещался скелет величиною с палец, составленный из 167 частей, причем каждая из этих миниатюрных золотых «костей» двигалась в том направлении и ровно настолько, как у натурального скелета. За это замечательное произведение Рухомовскому была присуждена золотая медаль па выставке Салона французских художников в Париже 1903 г.

Рухомовский сочетал в своем лице гравера, чеканщика и ювелира и одинаково превосходно работал в каждой из этих областей. В то время как произведения, подобные изготовленным им, обычно могли быть созданы только общими силами скульптора, чеканщика и ювелира, он всегда работал один. Ему принадлежит и целый ряд вещей античного образца, самой выдающейся среди которых была «тиара Сайтаферна» (или Сайтафарна). Рухомовский не был мошенником, сознательно изготовлявшим подделки, он работал по заказам и обычно не знал об истинных целях своих заказчиков. Так, в частности, «тиара Сайтаферна» была ему заказана якобы для подарка к юбилею одного известного харьковского профессора. И не его вина, что им часто пользовались для крупных мошенничеств.

В апреле 1896 г. появились сообщения о том, что парижский Лувр за огромную сумму приобрел замечательную, уникальную находку из южной России. Речь шла о золотой тиаре скифского царя Сайтаферна, найденной якобы крестьянами села Парутина в составе клада на месте древней Ольвии. Тиара (высота ее 18 см, а вес 443 г) изумительно тонкой работы состоит из нескольких поясов — фризов. На нижнем изображены идиллические сцены из жизни скифов, на среднем, самом широком, — мифы из «Илиады». Оба фриза отделены друг от друга круговым изображением городской оборонительной стены с башнями, а на нем греческая надпись: «Царя великого и непобедимого Сайтаферна. Совет и народ ольвиополитов». Таким образом, тиара сама сообщала о себе все сведения — она была преподнесена в дар скифскому царю Сайтаферну жителями Ольвии по постановлению народного собрания и совета города. О царе Сайтаферне было известно из знаменитого ольвийского декрета в честь Протогена, что он «прибыл в Канкит и требовал даров» (Ольвия с конца III в. до н. э. была данницей скифов). Тиара как будто являлась прямой иллюстрацией к декрету в честь Протогена. К этому можно добавить, что шрифт надписи на тиаре во всех деталях совпадает со шрифтом Протогеновского декрета и надпись с точки зрения греческой эпиграфики безупречна. Что и говорить, Лувр мог, казалось бы, гордиться приобретением первостепенной ценности и значения. Тем не менее покупка никакой сенсации пе произвела. Сенсацию она вызвала много позднее, спустя семь лет, в 1903 г. Но прежде необходимо рассказать о событиях, связанных с покупкой тиары.

Весной 1896 г. в Вену приехал одесский торговец древностями Ш. Гохман и предложил императорскому придворному музею приобрести вещи, происходящие якобы из случайно обнаруженного в Ольвии клада. Наиболее ценной вещью среди привезенного Гохманом была золотая тиара с надписью. Еще раньше предприимчивый торговец пытался сбыть ее Британскому музею, но там, зная его дурную славу торговца поддельными древностями, отказались даже посмотреть предложенные вещи. У австрийских специалистов подлинность тиары не вызвала сомнений, хотя директор музея и высказался против ее покупки. Однако цена, которую запросил Гохман, была столь высока, что требуемую сумму собрать не удалось и Венский музей с сожалением вынужден был отказаться от покупки.

Дальше события развивались так. Гохман, который сам должен был вернуться в Россию, так как у него кончался срок визы, передал тиару двум венским антикварам Фогелю и Шиманскому, поручив продать ее за 30 тысяч франков с условием, что если им удастся получить больше, то прибыль поделят. Те отправились в начале марта в Париж, где при посредничестве некоторых влиятельных лиц предложили тиару Лувру. Там она была подвергнута тщательной и всесторонней экспертизе, и среди всех ученых мужей, которые ее изучали, не нашлось ни одного, высказавшего хотя бы тень сомнения в ее подлинности. И среди них были такие авторитеты, как знаменитые братья Теодор и Саломон Рейнаки, крупнейшие эпиграфисты Фукар и Олло и др. Одобрил покупку и директор национальных музеев Франции Кемпфен.Торговцы запросили баснословную цену, но стремление приобрести шедевр было так велико и уверенность в его подлинности столь глубока, что Лувр согласился уплатить за нее огромную сумму: называли цифру 200 000 франков и даже четверть миллиона (более 90 тыс. рублей золотом). Сделка состоялась по иронии судьбы 1 апреля. «Тиара Сайтаферна» заняла место в витрине Лувра среди национальных сокровищ Франции.

Как только появились сообщения о луврском приобретении, в России сразу же раздались голоса, высказавшие сомнения в подлинности тиары. Русские ученые хорошо знали цену «ольвийским древностям», поступавшим на рынок через посредство очаковских и одесских торговцев. Казалось совершенно невероятным, чтобы о столь значительной ольвийской находке ничего не было известно в России. А о тиаре ее слышали ни парутинскне крестьяне, ни коллекционеры и антиквары, ни археологи. Кроме того, было известно, что в недавнем прошлом аналогичные «находки» были приобретены музеями Кракова и Франкфурта и все они оказались подделками. Первым против подлинности «тиары Сайтаферна» высказался Н. И. Веселовский, выступивший на страницах столичной газеты «Новое время». В том же духе высказался и директор Одесского музея Э. Р. фон Штерн еще в 1896 г. на X Археологическом съезде в Риге. Одним из аргументов против подлинности тиары служила и ее надпись, безупречная, как сказано, с точки зрения греческой эпиграфики. В одной статье по поводу надписи говорилось: «Вероятно ли, даже возможно ли, чтобы ольвийцы осмелились грозному царю написать на лбу такую штуку? Поистине подобная идея может прийти в голову только современному поддельщику, у которого она, впрочем, и совершенно понятна, так как его воззрения не идут далее понятия о портсигаре с надписью, подаренном на именины». Вскоре к выводу о поддельности тиары пришел и известный немецкий ученый Фуртвенглер, который имел возможность лично осмотреть тиару в Лувре. Он доказывал, что в изображениях на тиаре наблюдается смешение разнородных и разновременных стилей, что там допущены ошибки, которые античный мастер допустить не мог, и т. д.

На высказывания русских ученых французы не реагировали — французской широкой публике они были мало известны. Но Фуртвенглера во Франции знали, и его мнение замолчать было невозможно. Против него ополчились хранитель Лувра Эрон де Вильфос, братья Рейнаки, Фукар. Много остроумия и еще больше язвительности было в их споре с немецким ученым. Одним из важных «аргументов» в пользу подлинности тиары было глубокое убеждение, что в России, как и во всей Европе, нет современного мастера, который был бы способен на столь высокохудожественную подделку с таким глубоким знанием и чувством античности.

Тиара привлекла внимание общественности. 28 ноября Паскаль Груссе, депутат от департамента Сены, сделал заявление в Национальном собрании: сомнительные вещи не должны покупаться и экспонироваться в Лувре. Результатов это не имело.

А ученый спор тем временем продолжался.

За пределами Франции события развивались в другом направлении. В начале 1897 г. венские антиквары Фогель и Шимапский были привлечены к суду Гохманом, так как они не поделили барышей. А в Одессе вскоре состоялся другой судебный процесс — уже против самого Гохмана. Известный русский коллекционер П. Суручан, живший в Кишиневе, обвинял Ш. Гохмана в продаже ему поддельных «древностей». В качестве эксперта судом был привлечен Э. Р. Штерн. Здесь впервые всплыло имя Рухомовского. О нем стали говорить как об авторе «тиары Сайтаферна».

Но 3 октября 1807 г. французский «Журналь де деба» опубликовал письмо Рухомовского, в котором тот категорически отрицал свою причастность к луврской покупке.

Дело о тиаре как будто стало затихать. В течение последующих лет лишь изредка появлялись статьи в научных журналах, где одни ученые доказывали поддельность тиары, а другие, главным образом французские, с жаром отстаивали ее подлинность. А «тиара Сайтафарна» продолжала сиять в витрине Лувра.

Но вот, спустя семь лет после покупки, внезапно разразился скандал, взбудораживший весь Париж. Некий монмартрский художник Элина, привлеченный к суду за подделки древностей, категорически отрицая предъявленные ему обвинения, написал судье, что хотя он и непричастен к данному случаю, но является автором «короны Семирамиды» (имелась в виду «тиара Сайтаферна»), купленной Лувром в 1896 г. События, последовавшие за этим сенсационным заявлением, как и все, связанное с «тиарой Сайтаферна», могли бы стать сюжетом захватывающего детективного романа. Мы здесь постараемся рассказать о них лишь в самых общих чертах.

18 и 19 марта 1903 г. влиятельная парижская газета «Матэн» опубликовала интервью с Элина, который заявлял, что он работал для «фабрики» подделок произведений античного искусства на Монмартре. По словам Элина, он в 1894 г. изготовил золотую корову по заказу некоего господина Шпицера, заплатившего за нее 4500 франков.

Дискуссия о тиаре вышла таким образом за пределы ученых споров. Она стала предметом внимания широкой прессы, искавшей сенсации на потребу читателей.Ученые Лувра поначалу встретили газетную шумиху снисходительными улыбками. Все приобретаемое Лувром, заявляли они, проходит тщательнейшую экспертизу со стороны виднейших специалистов; Элина — не более чем мистификатор. И в этом, как мы увидим, они были правы. Хранитель Лувра Эрон де Вильфос иронически заметил корреспонденту одной из парижских газет, что теперь тиара имеет уже трех авторов: Гохманов, которых Штерн называл сначала, Рухомовского и Элина. А маститый Саломон Рейнак, запрошенпый газетой «Матэн», просто расхохотался.

Вскоре действительно выяснилось, что Элина был самозванцем — он все выдумал от начала до конца и был легко разоблачен. Прежде всего, Шпицер, якобы заказавший тиару в 1894 г., никак этого сделать не мог, так как он умер за четыре года до того. Однако «афера с тиарой Монмартра» взбудоражила весь Париж. Экспансивные парижане бурно выражали свои чувства. В популярной «Фигаро» появились сатирические стишки и карикатуры, парижские мальчишки, эти знаменитые гамепы, никогда не упускавшие случая поиздеваться над власть имущими, распевали на улицах куплеты о тиаре, в которых не щадились ни ученые, ни правительство. За три дня, с 19 по 21 марта, в Лувре побывало более тридцати тысяч человек, чтобы посмотреть на ставшую вдруг знаменитой вещь.

Но скоро в этом шуме появились голоса, которые смогли внести ясность.23 марта «Матэп» опубликовала письмо, а затем и интервью одного русского ювелира, жившего в Париже. Тот заявлял, что луврская тиара является произведением его лучшего друга Рухомовского, которому он сам помогал на протяжении восьми месяцев в течение всей его работы. Ювелир ручался за личную честность Рухомовского, который, по его словам, изготовлял тиару, не ведая, что она предназначается для мошеннической продажи в качестве «подлинной» древней вещи. Другое аналогичное письмо поступило в газету от жившей в Париже русской дамы, по словам которой, Рухомовский говорил ей, что видел свое произведение в Лувре, но не в силах доказать свое авторство.

Эти заявления произвели впечатлепие разорвавшейся бомбы. Ведь Рейнак заявлял публично, что никакого Рухомовского в Одессе найти не удалось и такового вообще не существует. Теперь же газеты сообщили, что после поступивших писем Рухомовский был допрошен в Одессе русской полицией и подтвердил, что является автором «тиары Сайтаферна», но вместе с тем отрицал какую бы то ни было причастность к ее продаже. Выяснилось также, что русские ученые Орешников, Штерн и Кизерицкий неоднократно информировали Лувр о своей уверенности в поддельности тиары, по руководство музея упорно держало это в секрете.

Теперь дольше отмалчиваться было нельзя. В тот же день, 23 марта, Совет национальных музеев Франции собрался в Лувре на экстренное секретное совещание и после длительного заседания министр Шомье передал представителям печати следующее официальное коммюнике: «Министр народного просвещепия решил создать комиссию с целью рассмотрения подлинности объектов наших национальных собраний». Вечером того же дня официальное агентство новостей «Гавас» передало новое сообщение: Эрон де Вильфос просил у министра из-за серьезных сомнений в подлинности тиары разрешения изъять ее до выяснения этого вопроса из коллекций Лувра. Он получил его немедленно. Тиара была извлечена из витрины, где она красовалась около семи лет.

Через несколько дней «Фигаро», сделавшая запрос в Одессе, опубликовала сепсационпую телеграмму: «Гравер Израиль Рахумовский, проживающий в Одессе, Успенская улица 36, категорически заявляет, что он является автором тиары, изготовленной им в 1896 г. по заказу лица, прибывшего из Керчи. Рахумовский готов по получепии 1200 франков прибыть в Париж. Лувр, заявил он, может потратить 1200 франков, чтобы выявить подлинность вещи, за которую он уплатил 100 тысяч».

После этого Элина признался, что он выступил самозванцем, чтобы, как он заявил, обратить наконец внимание общественности на «тиару Сайтаферна».Министр народного просвещения назначил Клермона-Ганно, профессора Сорбонны, члена Академии, уполномоченным по расследованию вопроса о подлинности тиары.

Братья Рейнаки тем не менее продолжали отстаивать подлинность луврской покупки. Саломон Рейнак, как более решительный, упорно доказывал, что во всем мире неизвестно ни единого предмета или публикации, с которой тиара могла бы быть скопирована. Фальсификатор же, утверждал он, не способен на создание оригинальной вещи, он всегда только копиист и не более того.Пресса неистовствовала. Она даже обвинила С. Рейнака в том, что он якобы сам одессит, связанный с фальсификаторами, и поэтому сознательно заметает следы. Здесь уже газетчики переборщили. Саломон Рейнак, знаменитый французский археолог, несомненно не имел никакой связи с мошенниками-фальсификаторами. Он действительно верил в подлинность тиары.

5 марта 1903 г. в Париж инкогнито приехал Рухомовский и поселился в отеле «Централь» под вымышленной фамилией Барде. Но от вездесущих репортеров не так-то легко было укрыться, и они очень скоро разыскали его. Рухомовский стал героем дня, кумиром парижан, которым очень импонировало то, что этот маленький человек дал им повод посмеяться над сильными мира сего. Портрет Рухомовского появился во всех парижских газетах. Когда корреспонденты спросили его о предстоящем расследовании, которое Клермон-Ганно держал в строжайшей тайне, он со смехом ответил: «Тиара? Но это не искусство, это мелочь, это ничего… Ах! если б вы видели мой саркофаг!». Речь шла об уже упоминавшемся нами миниатюрном золотом саркофаге с рельефами, в котором помещался скелет, подлинном шедевре ювелирной техники, выставленном во время описываемых событий в Салоне французских художников; автору, как сказало выше, была присуждена золотая медаль.Расследование длилось около двух месяцев, и на конец 2 июня Клермон-Ганно доложил о его результатах министру. 11 июня «Ле Тан» опубликовала следующее коммюнике. Рухомовский предъявил 4 подлинные фотографии тиары в момент, когда она была передана Гохману, а также эскизы четырех фрагментов, сделанных им для памяти. Прежде чем показать Рухомовскому тиару, Клермон-Ганно допрашивал его в течение восьми часов, выясняя различные мелкие детали и т. д. Рухомовский выдержал это испытание. Он рассказал, что работал над тиарой в течение 7—8 месяцев и получил за нее 1800 рублей. Он указал и на источники, служившие ему образцами при создании тиары. Это были широко известные в то время «Русские древности в памятниках искусства» Толстого и Кондакова — для скифских сюжетов и популярный «Атлас в картинках к всемирной истории» Вейсера — для мотивов из «Илиады». В этих изданиях были допущены некоторые графические ошибки, и все они оттуда перешли на тиару. Далее Рухомовскому было предложено сделать несколько вещей с этих изданий. Он выдержал и это испытание — вещи были изготовлены точно в той же технике, что и тиара. Наконец, последнее испытание заключалось в том, что Рухомовский должен был изготовить часть самой тиары. Обе вещи оказались абсолютно идентичными. Больше никаких сомнений в авторстве Рухомовского не оставалось.

Выводы Клермоп-Ганно сводились к следующему: «1) тиара Лувра фальшива; 2) она изготовлена по указанию некоего X (Гохмана) современным мастером; 3) этот мастер — Рухомовский».

Но братья Рейнаки, несмотря ни на что, продолжали спорить. Они доказывали археологическую ценность тиары, указывая на то, что она якобы частично все же древняя, но «доделанная» современным «реставратором» и таким образом является тем же, что и античные мраморные статуи, в большинстве своем подвергшиеся реставрации. Но к их голосам никто уже не прислушивался. Вопрос с «тиарой Сайтафарна» был решен окончательно. Она была сначала передана в музей современного искусства, а затем вернулась в Лувр, где вот уже более семидесяти лет хранится среди подделок.

Так закончилась крупнейшая афера с подделками древностей. На этом рассказ о «тиаре Сайтаферна» можно было бы и закончить. Упомянем лишь еще об одном любопытном эпизоде, происшедшем во время пребыванияРухомовского в Париже. Некий предприимчивый американский бизнесмен предложил Рухомовскому совершить кругосветное турне с демонстрацией тиары. Для этой цели он был готов купить ее у Лувра за ту цену, которая была за нее уплачена. Проект этот не был, однако, осуществлен — то ли не дал согласия Рухомовский, то ли французское правительство предпочло финансовый убыток новым насмешкам над французскими учеными.

О дальнейшей судьбе И. X. Рухомовского, этого несомненно выдающегося художника, известно мало. После опубликования материалов о «тиаре Сайтаферна» в 1967 г. автор этих строк получил много писем читателей, в числе которых было и письмо племянницы И. Рухомовского, проживавшей в Минске. По ее словам, Рухомовский остался в Париже, где он жил в бедности и умер там в 1936 г. в возрасте 76 лет.

Разоблачение аферы с «тиарой Сайтаферна» нанесло тяжелый удар по торговцам поддельными «древностями». Старший из братьев Гохманов, непосредственно замешанный в продаже фальшивой тиары, совершенно отошел от дел. Младший, правда, продолжал свою деятельность, но и он не решался больше торговать золотыми «древностями», поскольку доверие к ним было полностью подорвано. Теперь он перешел на торговлю подделками из серебра и, надо сказать, немало преуспел на новом поприще.

Первая подделка из серебра (маска бородатого бога) была продана Одесскому музею. Даже такой специалист, каким был директор музея Э. Р. Штерн, имевший огромный опыт разоблачения подделок, был на сей раз обманут: с серебряными фальсификациями ему еще не приходилось сталкиваться. В 1906 г. первая крупная серия поддельных серебряных сосудов была продана Л. Гохманом через подставное лицо одному высокопоставленному лицу в Крыму. Два года спустя вторая крупная серия поддельных серебряпых ваз с рельефными украшениями, среди которых были ритоны со сценами из жизни скифов, напоминавшими изображения на куль-обской вазе, была продана московскому Историческому музею, где фальсификация была вскоре обнаружена. Разоблаченный в России, Л. Гохман перенес свою деятельность за границу. Уже в 1908 г. в Германию был направлен большой «транспорт» подделок, из которых Штерн упоминает еще один серебряный ритон и бронзовое зеркало с золотой рукояткой. Когда Штерн показал фотографию этого зеркала, присланную ему ввиду возникших сомнении в его подлинности, Ш. Гохману, тот признал в нем работу своего младшего брата. Преступная деятельность Л. Гохмана в России продолжалась вплоть до установления Советской власти в Одессе. После революции он эмигрировал в Берлин, Имеются основания предполагать, что он вывез из Одессы или готовые подделки, или даже работавшего на него мастера и продолжал заниматься своими мошенническими делами. Отголоски этой деятельности живы вплоть до настоящего времени.

В 1962 г. в печати появились сообщения о приобретении Лувром «памятника античной торевтики первостепенного значения». Речь шла о серебряном позолоченном ритоне в форме кабаньей головы с рельефными фигурами скифов на горле. Проведенный через несколько лет крупным знатоком античной торевтики Северного Причерноморья А. А. Передольской тщательный анализ изображений на луврском ритоне и их сравнение с куль-обскими показал, что и этот ритон едва ли может считаться подлинным — он является не более чем весьма искусной подделкой. Подобный же поддельный ритон с изображениями скифских воинов хранится в Историческом музее в Москве (там, как и в других крупнейших музеях, имеются особые коллекции подделок, некогда приобретенных в качестве подлинных вещей) — это один из серебряных сосудов, приобретенных у Л. Гохмана в 1908 г. Прототипом изображений московского ритона, так же как и луврского, послужили изображения на куль-обской вазе. Едва ли можно сомневаться в том, что оба они вышли из рук одного фальсификатора древностей.

О происхождении луврского ритона ничего не известно. Известно, однако же, что между 1910 и 1920 гг. он находился в одной частной коллекции в Германии, а это наводит на след деятельности все того же печально известного Л. Гохмана. Можно предполагать, что ритон скорее всего попал в Германию с упоминавшимся выше «транспортом» подделок в 1908 г.

Борьба с фальсификаторами и торговцами поддельными древностями была длительной и упорной. Но не они представляли главную опасность для развивающейся археологии на юге России. Куда более опасными были так называемые «счастливчики», преступная деятельность которыхв конце XIX и начале XX в. приобрела угрожающие размеры. Подделку можно было разоблачить, и в большинстве случаев это удавалось довольно легко. Грабители же в любом случав наносили огромный и непоправимый ущерб науке, поскольку они разрушали археологические памятники, выхватывали из комплексов лишь наиболее ценное с материальной точки зрения, и если даже позднее похищенные ими вещи попадали в руки ученых, они уже были обесценены отсутствием точных сведений об обстоятельствах и условиях их находки и т. д. Если центрами фальсификации древностей и их сбыта, как уже говорилось, были Очаков и Одесса, то «счастливчики» орудовали главным образом в районе Керчи. Никакие запреты и угрозы не могли унять грабителей. Риск всегда окупался и сулил легкую наживу.

Многие «счастливчики» приобрели огромный опыт в раскопках древних могил; у них выработались разнообразные приемы поисков этих могил, своеобразная интуиция. Еще в конце 40-х годов автору этих строк приходилось встречаться в Керчи с последними представителями этой «профессии», тогда уже глубокими стариками. В то время они были уже многолетними и весьма ценными помощниками Керченского музея и археологов. Один из них водил нас по замечательным керченским расписным склепам, которые в те годы было уже чрезвычайно трудно отыскать, а он находил их по одному ему ведомым признакам. Попутно он показывал и целый ряд могил, некогда открытых «счастливчиками», и всякий раз вспоминал: «наш грабеж» или «не наш грабеж».

Закон был бессилен приостановить деятельность грабителей древностей, но археологи вели с ними жестокую борьбу в буквальном смысле не на жизнь, а на смерть. Грозой для «счастливчиков» являлся бывший с 1901 по 1918 год директором Керченского музея крупный ученый-археолог В. В. Шкорпил. Он преследовал их и днем и ночью, не давая ни минуты покоя. Многие «счастливчики» вследствие его неустанной борьбы с ними оказались совсем не счастливыми — они были переданы в руки полиции и оказались за решеткой. Борьба была опасной и в конце концов закончилась для Шкорпила трагически. В 1918 г. «счастливчики» зверски убили его.

Обычно грабителями могил были люди невежественные, не понимавшие, какой огромный вред они наносят науке. Ими руководило лишь одно стремление — обогатиться. Путь кладоискательства казался им простым и легким, а в замечательных золотых произведениях искусства, которые оии находили, они чаще всего видели не более как драгоценный металл; художественной и научной ценности вещей «счастливчики» просто не понимали.

Но были и иного рода хищники — авантюристы и мошенники, причастные к археологии, которые, прикрываясь именем науки, уничтожали бесценные сокровища в целях личной наживы. Такие мошенники наносили науке особенный урон, поскольку они сознательно вредили ей. Особенно прискорбной и вопиющей была история «горного техника» Д. Г. Шульца, с печальной памяти именем которого связана гибель замечательных Келермесских курганов недалеко от Майкопа.

Еще в 1897 г. «горный техник (практик)», как он себя именовал, Шульц вел раскопки в Закавказье по Открытому листу, выданному ему императорской Археологической комиссией. Но поскольку отчет его о раскопках оказался неудовлетворительным и безграмотным, ему было отказано в возобновлении разрешения на дальнейшее ведение раскопок. Однако Шульц упорно продолжал добиваться права на археологические исследования, и когда он в 1903 г., уже будучи на Кубани, вновь обратился в Археологическую комиссию с очередным ходатайством, ему было предложено поработать под руководством Н. И. Веселовского, который в то время вел там раскопки курганов. Н. И. Веселовский поручил Шульцу раскопать несколько разоренпых грабителями курганов возле станицы Апшеронской, но тот самовольно расширил поле своей деятельности и стал копать курганы около станицы Келермесской, В конце 1903 г. он раскопал здесь несколько курганов, и ему удалось обнаружить роскошное нетронутое погребение скифского вождя VI в. до п. э., о чем свидетельствовали изумительные золотые и серебряные изделия, присланные Шульцем в Петербург в Археологическую комиссию. Победителей не судят. Комиссия возместила Шульцу расходы на работу и выдала ему Открытый лист на право раскопок в 1904 г.

Келермесские находки представляли первостепенный научный интерес. Наряду с вещами из так называемого Мельгуновского клада они были наиболее древними остатками скифских царских сокровищ на юге нашей страны, относящихся, вероятно, еще к началу VI в. до н. э. Очевидно, в Келермесском кургане был похоронен вождь скифского племени, осевшего в Прикубанье при возвращении скифов из походов в Малую Азию в VII в. до н. э. Трудно переоценить научное значение Келермесских курганов, если бы они были исследованы добросовестно и на научной основе. Исключительно велика была и художественная ценность келермесских находок — серебряного позолоченного зеркала, серебряного ритона, золотых чаш, ножен меча, секиры. Здесь наблюдается сочетание мотивов скифского искусства с мотивами древневосточного переднеазиатского, преимущественно ассиро-вавилонского, а также греческого малоазийского. Легко вообразить, какую огромную художественную ценность представляли бы сокровища Келермеса, если бы все они сохранились. Если бы!

Келермес, курган № 1. Железный меч с обложенной золотым листом рукоятью, в ножнах с золотой обкладкой. Общая длина 61 см, длина ножен около 47 см. На обкладке перекрестия рукояти и устья ножен одинаковые пары мужских крылатых фигур перед передневосточно-урартским символом древа жизни. С обеих сторон золотой обкладки ножен по 8 чеканных изображений фантастических зверей с туловищами львов и быков, с головами грифонов, львов, быка и с крыльями в виде зубастых рыб

Уже во время работы Шульца в Келермесе деятельность «горного техника» вызвала подозрение местных властей: в конце декабря 1903 г. Кубанское областное правление послало о нем запрос в Археологическую комиссию. А еще раньше Комиссия получала из Тифлиса, где в то время проживал Шульц, сообщения, что человек он недостойный доверия, авантюрист. Но победителей не судят! Археологическая комиссия заверила кубанские власти, что Шульц действует на законном основании, по всем правилам, и нет причин быть недовольными его деятельностью.

Между тем некоторые из раскапывавшихся Шульцем» курганов, законсервированных на зиму, были разграблены казаками, и вещи из них проданы в Майкопе. Часть этих вещей Археологической комиссии удалось приобрести за весьма высокую цену.

Шульц повел активную борьбу против кладоискателей. Он нещадно преследовал их, составлял на них протоколы, передавал дела в суд, постоянно жаловался в Археологическую комиссию, что местные власти не желают препятствовать хищническим раскопкам курганов, а мировые судьи по существу оправдывают пойманных грабителей, ограничиваясь наложением на них штрафа в размере одного рубля. Своей борьбой с кладоискателями, чрезвычайно раздувавшейся и постоянно подчеркивавшейся им, Шульц стремился войти в доверие к Археологической комиссии. При этом, как будет видно, он был движим корыстными и преступными побуждениями.

Шульц упорно добивался от Археологической комиссии признания себя ее сотрудником. В апреле 1904 г, в прошении, направленном в Комиссию, он пишет: «Осмеливаюсь просить … записать меня в своего постоянного члена сотрудника при Комиссии и благоволить мне выслать аттестат, а также везде при деле поименовать меня не как частное лицо, а своего служащего по археологии. Нося имя как действительного сотрудника при императорской Археологической комиссии мне будет гораздо легче бороться… с хищниками курганокопателями, в противном случае представляется затруднение действовать целиком в интересах Комиссии. Благоволите также выслать мне (если возможно) печать для пакетов и казенную печать для отправки посылок по почте или же выслать мне разрешение на заказ таковых печатей».

Хотя Шульц, разумеется, не получил просимого, он всюду именовал себя «сотрудником императорской Археологической комиссии», а вскоре заказал и штамп. Получив Открытый лист на право ведения раскопок в 1904 г., Шульц продолжал раскопки Келермесских курганов.

И вдруг стало ясно, что Шульц — авантюрист и мошенник, ловко одурачивший Археологическую комиссию.

В начале мая в Комиссию поступило письмо из Ростова-па-Дону от коллекционера книготорговца Романовича. В нем сообщалось, что в Ростове появились в продаже золотые курганные древности. Из переписки с Романовичем выяснилось, что проданы были золотые чаши, массивная шейная гривна весом 180 золотников (768 г) и ряд других украшений, а продавцом их оказался… Шульц. Через Романовича часть этих чрезвычайно ценных вещей Археологической комиссии удалось приобрести за 5000 рублей. Их сопоставление с келермесскими, присланными Шульцем ранее, не оставляло сомнения — они происходили из одного комплекса.

Это был невиданный скандал. Нужно было срочно принимать меры. Археологическая комиссия немедленно сообщила начальнику Кубанской области, что Открытый лист, выданный Шульцу, «комиссиею объявлен впредь недействительным», о чем она просила известить атамана Майкопского отдела. Н. И. Веселовскому, ведшему в то время раскопки на юге, поручается срочно выехать в Ростов, выяснить все обстоятельства дела и, если подозрения в отношении Шульца подтвердятся, разыскать его, отнять Открытый лист и возбудить против него судебное преследование «по обвинению в утайке древностей, добытых путем раскопок».

В Ростове Н. И. Веселовскому удалось выяснить следующее» В конце апреля 1904 г. Шульц в сопровождении какой-то женщины прибыл туда под вымышленной фамилией и привез курганное золото, частью в слитках, частью в виде вещей. Здесь он предложил купить золото некоему часовщику, но, поскольку у того не оказалось денег, продал вещи одному ювелиру. При этом обязательным условием он ставил, чтобы все было переплавлено в слитки. Золотую шейную гривну ювелир переплавил, но чаши продал Романовичу. Всего Шульц продал 8 фунтов золота и выручил 4500—5000 рублей. Довольный проделанной операцией, Шульц обещал привезти новую партию золота.Из Ростова Н. И. Веселовский поехал в станицу Келермесскую, где он застал Шульца. Вскоре оттуда в Петербург прибыла телеграмма: «Сознался лист отобран Веселовский».

Оказалось, что Шульц с самого начала обманывал Археологическую комиссию. Он сознательно сообщал неправильные сведения о местах находок вещей, утверждал, что они найдены в курганах, расположенных на частных землях, между тем на самом деле курганы были на общественных землях. Дело в том, что, как уже говорилось, древности, найденные на казенных и общественных землях, считались собственностью казны, в то время как найденные на землях частных считались принадлежащими хозяевам земель и могли быть приобретены Археологической комиссией лишь путем покупки. Ясно, что Шульц, который все время прикидывался простаком, на самом деле сознательно готовился к преступлению. В своих отчетах он все умышленно искажал.

Ввиду того что погубленные Шульцем вещи вернуть уже все равно нельзя было, а также во избежание скандала судебное дело против Шульца возбуждепо не было. И тут Шульц совсем обнаглел. В течение десяти лет он с упорством, достойным лучшего применения, буквально засыпает Археологическую комиссию заявлениями, рапортами, прошениями, в которых изображает себя сначала жертвой ошибки, затем оклеветанным сознательно, из зависти очерненным и т. д. Он не только оправдывается, но и требует, угрожает. Видя, что Археологическую комиссию ему больше не провести, он начинает посылать «верноподданнические прошения» самому царю и царице. Сорок прошений послал он Николаю II. Постепенно в них все более начинает вырисовываться его облик ярого черносотенца и негодяя. Здесь постоянно фигурируют фразы вроде «лживые враги России», «готовые потопить всю Россию», «неразумные забастовщики» и т. д. В ходе этой многолетней тяжбы выяснились многие подробности жизни авантюриста Шульца. На всех прошениях Шульца, однако, неизменно стоит одна и та же резолюция: «Оставить без внимания».

Так в результате «деятельности» этого мошенника были погублены ценнейшие и интереснейшие Келермесские курганы.

Преступной деятельности грабителей и мошенников, фальсификаторов и скупщиков древностей был положен предел лишь после установления Советской власти на юге нашей страны.

Началась новая эра в археологии — новая эра и в исследовании античных и скифских древностей Северного Причерноморья.

НОВЫЕ ГОРИЗОНТЫ. МЕЛИТОПОЛЬ.

Прошли века, но слава древней были Жила в веках... Нет смерти для того, Кто любит жизнь, п песни сохранили Далекое наследие его.

И. А. Бунин

Со времени раскопок Куль-Обы, Чертомлыка и Солохи прошло много лет. Гигантские изменения произошли за это время в нашей стране. Победила Октябрьская революция, в корне изменившая весь жизненный уклад страны. Страна строилась и развивалась. Затем — Великая Отечественная война, стоившая неисчислимых жертв, а после победы и восстановления разрушенного хозяйства — новый гигантский подъем экономики и культуры. За эти годы родилась, окрепла и успешно развивалась и советская археологическая наука. Наследницей императорской Археологической комиссии явилась созданная в 1919 г. по декрету, подписанному В. И. Лениным, Российская Академия истории материальной культуры — ныне Институт археологии Академии наук СССР.

Первоначально советские археологи-скифологи уделяли раскопкам курганов мало внимания — на очереди стояли другие задачи. Дело в том, что дореволюционная русская археология очень мало занималась исследованием древних городов и поселений, почти целиком обратив свое внимание на раскопки курганов. Не в последнюю очередь это было вызвано определенной ориентацией тогдашней археологии. Вспомним, что с самого начала развития археологических раскопок в России, особенно после первых случайных открытий богатейших захоронений, главной целью раскопщиков всегда оставалось отыскание драгоценных вещей, достойных украсить собрание императорского Эрмитажа, а такие предметы могли бытъ найдены только в богатых могилах.

Между тем воссоздать историюдревних народов, что и является одной из главных задач археологии, можно лишь в результате изучения их хозяйства, жилищ, быта, повседневной жизни. Это же возможно только путем археологического изучения, раскопок мест их обитания — городов и поселений. Одной из причин отхода от раскопок больших многометровых курганов было, вероятно, и то, что это всегда было делом «рискованным»— при больших затратах материальных средств и сил результат всегда оставался сомнительным: курган мог оказаться разграбленным, так оно чаще всего и было. Здесь имели дело с «котом в мешке», здесь в определенной мере действовал принцип лотереи: среди множества пустых билетов лишь немногие были «счастливыми». А где гарантия, что именно ты его вытащишь? Раскопки же городов и поселений были «беспроигрышными», они давали верные и надежные результаты.

Раскопками советских археологов в предвоенные и особенно послевоенные годы исследовано большое число скифских городищ (остатков древних укрепленных поселений) и селищ (неукрепленных поселений). Достоянием науки стал огромный археологический материал, позволивший заполнить многие белые пятна в истории Скифии. Весьма примечательно при этом, что работы археологов все более подтверждают достоверность сведений Геродота о скифах.

«Отец истории», говоря о степных скифах, дважды отмечает, что в их стране нет городов и укреплений. И действительно, археологи не обнаружили в обширной степной полосе Северного Причерноморья ни одного скифского города, ни одной крепости, которые относились бы ко времени Геродота, к V в. до н. э. Но выяснилось также, что в послегеродотовское время, с конца V и особенно в IV в. до н. э., положение в корне меняется — в степной Скифии появляются крупные и сильно укрепленные города, прежде всего города-ставки скифских «царей».

Весьма крупным достижением советской скифологии явилось открытие и раскопки огромного укрепленного скифского города, возникновение которого относится к концу V в. до н. э., известного под названием Каменского городища. Раскопки его проводились в 1938— 1950 гг. Б. Н. Граковым (1899—1970), одним из основоположников и крупнейшим представителем советской скифологии.

Каменское городище, занимающее огромную площадь — 12 кв. км, расположено на левом берегу Днепра, недалеко от Никополя, на землях Каменки, давшей ему имя, и Большой Знаменки. Этот район — самое средоточие древнего Герроса — области, где, как говорит Геродот, находились могилы скифских царей. И действительно, территориальная связь Каменского городища во знаменитыми царскими курганами Чертомлыком, Солохой и рядом других (о некоторых из них речь впереди) несомненна. Очень заманчиво было бы также усматривать здесь и историческую связь, но на этот вопрос, к сожалению, пока удовлетворительного ответа дать нельзя.

Что же показали раскопки Каменского городища? Археологи установили, что этот скифский город был обнесен огромным земляным валом и глубоким рвом. По гребню вала в древности тянулась стена из сырцового, т. е. необожженного, кирпича. В южной части города было еще дополнительное укрепление — своего рода акрополь, также обнесенный валами и рвами. Это было последнее убежище па случай, если бы врагам удалось овладеть остальной частью города. На акрополе жила скифская аристократия — это наиболее богатый район города. При раскопках были обнаружены многочисленные остатки жилых и производственных зданий. Они сооружались из дерева и глины: между деревянными столбами возводились стены из плетней, обмазанных глиной. На акрополе обнаружены и каменные фундаменты домов: знать, очевидно, жила в каменных домах, простое население — в землянках. Постройками была занята площадь, лежавшая на значительном удалении (до 1 км) от внешней полосы укреплений. Такая мера предосторожности была весьма целесообразна и продумана — зажигательные стрелы врагов не могли достигнуть построек.

Каменское городище было в IV в. до и. э. главным ремесленным центром и столичным городом днепровской Скифии. При раскопках здесь найдено много разнообразных орудий труда, предметов вооружения, посуды, украшений. Часть их изготовлялась для продажи. Особенно развито было металлургическое производство, о чем говорят остатки многочисленных горнов, тиглей, железные и медные шлаки, куски руды и т. д., найденные в процессе раскопок. Вместе с тем раскопки показали широкие экономические связи жителей Каменского городища с причерноморскими греческими городами и внутренними районами Скифии.

Каменское городище дает представление о социально-экономическом положении скифского общества в IV в. до н. э., в то время, когда скифское общество достигло качественно новой ступени в своем развитии: завершился процесс распада первобытнообщинного строя, возникло классовое рабовладельческое общество, скифское государство. Это время наивысшего расцвета Скифии. Именно к этому времени относятся и скифские царские курганы. Поэтому мы и сочли уместным рассказать хотя бы в самых общих чертах о Каменском городище. Не исключено, что жители этого города могли видеть похороны царей и в Солохе, и в Чертомлыке… Возможно, они сами были участниками этих похорон и сооружения курганов.

Но, разумеется, Каменское городище было далеко не единственным скифским поселением, которое подверглось раскопкам. На окраине Симферополя в первые послевоенные годы проводились широкие раскопки новой столицы Скифского царства — Неаполя (что по-древнегречески означает «Новый город»), известного в науке как Неаполь Скифский. Руководил раскопками известный ленинградский археолог П. Н. Шульц. Пять лет упорной работы привели к открытию монументальных каменных оборонительных сооружений, общественных сооружений и жилищ и, наконец, знаменитого мавзолея Неаполя Скифского, в котором в ряду захоронений представителей высшей знати была открыта каменная гробница с погребением скифского царя. Неаполь стал столицей Скифии в III в. до н. э., в то время, когда расцвет могущества скифов был уже позади и территория их государства сильно сузилась, центром его стал центральный Крым. Хотя погребение царя (предполагают, что им был царь Скилур, правивший во II в. до н. э.) весьма богатое, оно не идет ни в какое сравнение с захоронениями царей IV в. — и могущество скифов было уже не то, и цари стали победнее.

В последнее десятилетие развернулись широкие раскопки третьего крупнейшего центра степной Скифии — Елизаветовского городища в дельте Дона, современного Каменскому городищу на Днепре. В результате продолжающихся из года в год раскопок под руководством автора этих строк все более выпукло и ярко вырисовывается исключительно важная роль этого крупнейшего скифского торгового и ремесленного центра в жизни восточном части геродотовой Скифии и сопредельных с нею территорий. Исследования позволили также ответить на ряд важных вопросов истории Скифии.

Скифология сделала большой шаг вперед. Были выяснены многие важные вопросы общественного строя скифов, их хозяйственного уклада, взаимоотношений с греческими городами Северного Причерноморья. Вместе с тем по мере роста знаний о скифах все более ясным становилось, сколько еще остается нерешенных и спорных проблем: проблема происхождения скифов, их искусства, идеологии… По мере развития скифологии появлялись новые проблемы и вопросы, на которые раскопки поселений не давали ответа. Наступил момент, когда стала ощущаться явная диспропорция в исследованиях, стала ясной необходимость исследования скифских курганов, в том числе и царских, так как ответ на многие вопросы истории скифов могли дать только их раскопки. Особенно важны и необходимы новые раскопки курганов были потому, что в прошлом ни один большой скифский курган по существу так и не был исследован до конца, в соответствии с современными требованиями науки. Ни Солоха, ни Чертомлык, ни Куль-Оба не были раскопаны полностью. И кто знает, какие тайны, какую ценную информацию они еще продолжают хранить… Не менее важно и еще одно обстоятельство: даже то, что было раскопано, в течение многих десятилетий и очень многими раскопщиками делалось на таком уровне, который уже никак не мог удовлетворить современных требований. От многих курганов, раскопанных в XIX в., по существу остались лишь собрания найденных в них драгоценных вещей, да и то далеко не всегда полные, нередко перепутанные. Порою требуются многие годы кропотливого труда исследователей, чтобы хотя бы более или менее точно и достоверно восстановить картину того или иного древнего захоронения. При этом, конечно, всегда остается много неясного. Целостную картину скифских царских курганов могли дать только новые раскопки.

И вот в пятидесятые годы, когда появились недоступные дотоле археологу технические средства, позволявшие с неизмеримо меньшей, чем прежде, затратой сил и средств раскапывать самые большие курганы, советские археологи приступили к их исследованию. Вместо сотен «конноподводных грабарей», месяцами растаскивавших курган, на курганные поля вышли мощные бульдозеры и скреперы. Теперь один опытный бульдозерист делал столько же, сколько добрая сотня, а то и более, землекопов с заступами. К тому же теперь впервые появилась возможность полного снятия всей многометровой насыпи кургана, что прежде было совершенно невозможно и никогда не делалось.Начался новый, принципиально новый этап в исследовании скифских царских курганов, приведший к неожиданным и сенсационным открытиям. Появились новые имена и названия, ставшие в науке не менее знаменитыми, чем Куль-Оба, Солоха, Чертомлык, Мелитополь, «Пять братьев», Гайманова и Толстая могилы… Теперь не только техника раскопок была на неизмеримо более высоком уровне, чем прежде, но, что еще более важно, несравненно выросла методика раскопок. Стала вестись всесторонняя и детальнейшая фиксация всех мельчайших особенностей погребального обряда, любой находки, сколь бы незначительной она ни казалась на первый взгляд. Результаты раскопок быстро становились достоянием специалистов и подвергались широкому и всестороннему обсуждению.

Как и в первом «раунде» исследования скифских царских курганов, начало которого было ознаменовано случайным открытием блестящей Куль-Обы, первым советским раскопкам «царского» кургана также помог случай.

Мелитополь. Город на берегу Молочной. Кругом степь. Там, где еще в начале века стояли группы курганов, теперь дома, хозяйственные постройки, приусадебные участки.

Весной 1954 г. житель Мелитополя, проживавший на Первомайской улице в северо-западной привокзальной части города, в так называемой Юровке, где еще в начале нашего столетия в степи стояла большая группа курганов, копал колодец во дворе своего дома. Внезапно он провалился в подземелье, покопавшись в котором, нашел несколько золотых бляшек. Извещенные об этом работники местного музея поспешили на место. Нетрудно было определить, что золото древнее, и, проведя в «подземелье» предварительные раскопки, музейные работники обнаружили в нем еще не один десяток золотых бляшек.

В конце мая об этом стало известно в Академии наук УССР, и в Мелитополь немедленно выехала экспедиция во главе с известным киевским археологом Алексеем Ивановичем Терепожкиным. Сразу же было установлено, что «подземелье» является не чем иным, как погребальной катакомбой большого кургана, в которой, судя по предварительным находкам, в IV в. до нашей эры было богатое, возможно «царское», погребение.

От самого кургана мало что осталось: большая часть насыпи была полностью срыта и почти сплошь застроена. Лишь в центральной части сохранился останец высотой в 3 м и примыкающая к нему часть полы кургана, запятая садом. Уже первый осмотр показал, что раскопки будут связаны с большими трудностями: технике здесь негде было развернуться — остатки кургана были со всех сторон зажаты жилыми и хозяйственными строениями. Копать можно было, как и во время Забелина и Веселовского, только вручную.

Даже беглое знакомство с условиями находок обнаруженных уже золотых бляшек не оставляло у такого опытного археолога, как А. И. Тереножкин, никакого сомнения в том, что курган был ограблен еще в древности; об этом недвусмысленно свидетельствовали и явные следы грабительского прокопа (мины). И тем не менее А. И. Тереножкин принял решение приступить к исследованию кургана. При этом он руководствовался тем непреложным правилом современной методики археологических раскопок, что курган может считаться исследованным лишь тогда, когда его насыпь будет полностью удалена и все, что под ней сохранилось, раскопано до последнего сантиметра. Как бы ни был нарушен курган и его погребения временем и грабителями, он не может не сохранить для опытного исследователя ценной информации. И ученый не ошибся. Позднее он с полным правом писал: «Подтверждается общее правило, что каждый большой скифский курган Северного Причерноморья, можно сказать, почти независимо от его сохранности, по-своему существен для понимания материальной культуры, социально-экономического строя, торговли и культурных связей, быта и религиозных верований скифов».

Раскопки кургана длились три с половиной месяца. Это были первые советские раскопки скифского царского кургана.После полного удаления остатков насыпи кургана выяснилось, что под ней находились две погребальные катакомбы: одна (то самое случайно обнаруженное «подземелье») под северной полой кургана, другая в центре. Кроме того, рядом с центральной катакомбой находилось захоронение двух коней. Не будем подробно описывать устройство могил, отметим лишь, что они представляли собой сложные подземные сооружения, во многом схожие с аналогичными сооружениями других царских курганов, в частности Солохи.

Многое в сооружении могил, особенно центральной, указывает на то, что соплеменники тех, для кого строился последний, вечный «дом», опасались его разграбления и поэтому старались его надежно скрыть от возможных осквернителей. Ведь осквернение могил царей, вождей нередко самими участниками похорон, хорошо знавших, какие богатства таят в себе могилы, было в древности обычным. Вспомним хотя бы гробницы египетских фараонов, в которых принимались всевозможные хитроумные меры для обмана грабителей. Чаще всего, однако, «обман» этот не удавался.

Долина царей (или Царские гробницы Бибан аль-Мулука) на западном берегу Нила в Египте, напротив Карнака и Луксора с их знаменитыми колоссальными храмами трехтысячелетней давности… Благодаря случайной, счастливой и, добавим, незаконной покупке одним американским любителем древностей в 1881 г. папируса чудесной сохранности и красоты стали известны удивительные события, происходившие в Долине царей в XII в. до нашей эры. Подробно и увлекательно рас¬сказывается о них в широко известной замечательной книге западногерманского журналиста Керама (К. В. Марека) «Боги, гробницы, ученые». Книга эта, снискавшая ее автору мировую славу, переведенная и на русский язык, кстати, в немалой степени вдохновила и автора этих строк на то, чтобы дерзнуть написать о поисках сокровищ скифских царей.

Мы не будем подробно пересказывать те удивительные события, которые развернулись в Долине царей более трех тысяч лет тому назад и стали известными издошедших до нас папирусов, а приведем лишь в пересказе Керама любопытнейшую историю о судебном процессе, происходившем в те далекие времена над шайкой грабителей — осквернителей царских могил, арестованной властями. В шайку входило восемь человек, имена пяти из них сохранил нам папирус: каменотес Хени, художественный ремесленник Ирамуп, крестьянин Аменемхеб, водонос Хамуас и негр-невольник Эcнофер. Подвергнутые пыткам (их «били плетьми по рукам и ногам»), они признались в следующем: «Мы вскрывали их гробы и срывали покровы, в которых они покоились… Мы нашли священную мумию этого царя… На шее у него было множество амулетов и золотых украшений, голова его была покрыта золотом. Покровы мумии были внутри и снаружи вышиты золотом и серебром и выложены драгоценными камнями. Мы сорвали все золото, которое нашли на священной мумии этого бога, и амулеты, и украшения, и покровы, в которых она покоилась. Мы нашли также супругу царя, и мы сорвали с нее все ценное, что было на ней… Мы украли всю найденную подле них утварь, среди которой были сосуды из золота, серебра и бронзы. Золото, найденное на мумиях этих обоих богов, амулеты, украшения и покровы мы разделили на восемь частей».

Воистину такой же, почти слово в слово, рассказ мог бы исходить из уст осквернителей скифских царских могил!

Знаменитый английский археолог Говард Картер, прославившийся открытием гробницы Тутанхамона, так рисует мрачную картину хозяйничания грабителей в Долине царей: «Можно представить себе, как на протяжении многих дней обдумываются планы, как обсуждаются они на тайных ночных совещаниях на скале, как подкупается и подпаивается стража, как затем напряженно роют в темноте, с трудом пролезают сквозь узкий подкоп к погребальной камере, а потом при слабом мерцании огонька лихорадочно ищут драгоценности, такие, которые можно бы унести с собой; в предутренней мгле грабители возвращаются с добычей домой. Все это мы можем себе представить и одновременно понять, насколько это было неизбежно. Ведь фараон, заботясь о том, чтобы достойным образом и в соответствии со своим саном похоронить свою мумию, тем самым обрекает её на гибель. Искушение было слишком велико. В гробницах покоились сокровища, превосходящие даже самые смелые мечты, и, чтобы добыть их, нужно было только найти способ. И грабители рано или поздно приходили к цели».

Мы позволили себе сделать это обширное отступление в иную эпоху и другую страну потому, что все сказанное выше в полной мере приложимо и к занимающей нас теме. И хотя в одном случае события развертывались в долине Нила, а в другом — в скифской степи, хотя отделены они во времени многими сотнями лет, суть их была одинакова вплоть до деталей.

Однако вернемся к Мелитопольскому кургану. Итак, могилы в нем старались надежно скрыть от грабителей. На всю высоту центральная часть насыпи была выложена чередующимися прослойками морской травы (камки) и земляных кирпичей, так называемых вальков. Почвоведы установили, что вальки были изготовлены из болотной почвы в долине реки Молочной, взятой на расстоянии не менее 4 км от кургана. Камка же была привезена с берега Азовского моря, с расстояния в целых 40 км. В результате получился весьма трудно проницаемый щит толщиной в несколько метров. А. И. Тереножкин пишет: «Хорошо сохранившаяся трава в этих прослойках очень сильно спрессовалась, и это создавало немалые трудности при производстве земляных работ. Не меньшей помехой явилась и твердая кладка из вальков». Входная яма в катакомбу, которая была выкопана на глубину более 12 м от древней поверхности, была завалена камнями и плитами, под которыми на дне находилась узкая щель, служившая входом в погребальную камеру. Закрытая вальками, эта щель была таким образом тщательно замаскирована. Все было сделано, чтобы затруднить доступ к погребальной камере. Ничто, однако, не смогло остановить грабителей. И хотя время не оставило нам документов, которые бы, подобно египетскому папирусу, рассказали о том, как было произведено ограбление, в процессе раскопок удалось детально восстановить ход действий грабителей. Толстый щит из вальков и камки был пробит широким грабительским ходом, ведшим к входной яме в гробницу. Возможно, грабители действовали не совсем вслепую, хотя, как показывают их дальнейшие действия, деталей погребального сооружения они не знали. Но предоставим слово А. И. Тереножкину. «Прокопав входную яму до дна, — пишет он, — они не смогли найти замаскированный вход в камеру. На высоте 2 м от её дна они сделали широкую пробоину в северной стене входного колодца. Прокопав ее в бок на один метр в материковой глине, они свернули в западную сторону и почти случайно, проломив сводчатый потолок катакомбы, проникли в нее через узкий ход сверху».

После того как погребальная камера была расчищена археологами от завалов, открылась картина полного опустошения ее грабителями. Если не считать находок отдельных бронзовых наконечников стрел, чешуек панциря, костей да мельчайших золотых лепестков, камера была пустой. Лишь поперек коридорчика из входной ямы в погребальную камеру лежал неполный скелет ребенка 7—8 лет, при котором также никаких вещей не было найдено. На этом как будто можно было поставить точку. Но оказалось, что это не так. После полной расчистки пола камеры археологам удалось заметить то, на что грабители не обратили внимания — едва заметное понижение. Здесь был небольшой тайник, глубиной всего лишь в 20 см, но этот ускользнувший от внимания грабителей тайник во многом вознаградил упорный и нелегкий труд археологов. В нем лежал истлевший горит с превосходно сохранившейся золотой обивкой, украшенной уже знакомыми нам по Чертомлыку сценами из сказаний о жизни Ахилла. В горите было до 70 наконечников стрел с остатками древков, украшенных поперечными красными полосками. На горите и под ним лежало 50 золотых бляшек с вытисненными изображениями сидящей на троне богини и стоящего перед ней скифа с ритоном в руках — остатки портупеи. Кроме того, здесь лежал бронзовый боевой пояс.

Мелитопольский курган. Раскопки А.И.Тереножкина 1954 г. в городе Мелитополе (Украина). Во второй могиле, в«тайнике», среди других золотых предметов находился горит (футляр для лука) с золотой обкладкой, на которой изображенамифологическая сцена из Троянской войны.

Мелитопольская золотая обивка горита оказалась точным повторением обивок налучий, найденных ранее в Чертомлыцком и Ильинецком курганах. Стало совершенно очевидным, что ильинецкая находка не была случайной, что роскошное налучье со сценами из мифологического цикла об Ахилле было не уникальным произведением искусства, а изготовлялось серийно с одной матрицы. Через несколько лет это подтвердилось четвертой находкой точно такой же обивки. Но об этом речь впереди.

Мелитопольский курган. Фрагмент сцены на золотой обкладке горита. По результатам исследованийА.И.Тереножкина курган датируется IV в. до н.э., А.Ю.Алексеев уточняет эту дату – 340-320 гг. до н.э. (Алексеев, 2003)

Рядом с центральным погребением была обнаружена могила с захоронениями двух коней, на которых сохранились остатки богато убранных бронзовыми украшениями уздечек и седел.

Даже то немногое, что сохранилось в центральном погребении Мелитопольского кургана, прежде всего, конечно, вещи из тайника, не оставляет сомнений в том, что это — погребение «царское», аналогичное тем скифским царским захоронениям, которые нам хорошо известны по Куль-Обе, Чертомлыку, Солохе. Но в отличие от них курганная насыпь здесь была значительно меньше: первоначальная высота ее едва ли превышала 6 м, между тем как три названных гиганта имели высоту 18—20 м. Менее сложным и грандиозпым было и само погребальное сооружение под насыпью. Вероятно, в Мелитополе был похоронен «царь» более низкого ранга. И в жизни он занимал более скромное положение, и в потустороннем мире ему была уготована та же участь.

Второе погребение в кургане принадлежало знатной скифянке — «царице». Оно тоже было ограблено, но не так чисто, как первое. От полного разграбления «царицу» спасло то, что к моменту, когда к ней проникли грабители, потолок гробницы обвалился и покрыл собою ее останки. «Чтобы добраться до скелета, — пишет А. И. Тереножкин, — грабители вынуждены были копать над ним землю. Орудуя в темноте, в опасных условиях, они смогли, очевидно, выбрать из могилы лишь крупные целые вещи, выбросив при этом с землею много мелких золотых украшений и других предметов». Несмотря на ограбление, при расчистке могилы археологи нашли более 3500 различных золотых предметов: бляшек, подвесок, бус и т. д. Каким же богатым должно было быть захоронение до ограбления! Ведь можно не сомневаться, что самое ценное было украдено грабителями.

Грабители не полностью потревожили погребение, так что картину похоронного ритуала удалось более или менее точно восстановить. «Царица» — это была пожилая женщина — лежала в большом деревянном гробу. У головы ее, очевидно, стояли различные ритуальные сосуды. Одета она была в платье и головной убор, сплошь унизанные нашитыми на них золотыми украшениями. Так же украшена была и ее обувь. Столь же богатыми были и украшения в ее ушах, на шее, руках и ногах. Все свидетельствовало о поистине царской пышности погребения.

Коридор, ведший в погребальную камеру, не был затронут грабителями — по опыту они знали, что эдесь едва ли можно рассчитывать на богатую поживу. Здесь на узком деревянном помосте лежал скелет рабыни, покрытый циновкой из камыша. Кисти рук рабыни были конвульсивно сжаты, что свидетельствовало о ее насильственном умерщвлении. Рядом с рабыней лежали остатки деревянного ярма, а вокруг нее стояло 11 амфор и бронзовый котел, наполовину заполненный костями разрезанной на большие куски овцы. Во входной яме лежали остатки погребальной повозки.

Раскопки мелитопольского кургана были первыми раскопками скифского царского кургана в причерноморских степях, проведенными на строго научной основе: впервые скифский царский курган был исследован полностью. Информация, полученная в результате этого исследования, несравнима с той, что давали раскопки скифских царских курганов в XIX и начале XX в. Были получены многие новые и важные данные для правильного понимания истории скифов.

Но это было только начало. Главные открытия были еще впереди, и они не заставили себя долго ждать. Через несколько лет после Мелитополя, на другом краю Скифии, в донской дельте, открыл свои тайны еще один царский курган.

Пять Братьев

.

От жизни той, что бушевала здесь,От крови той, что здесь рекой лилась.Что уцелело, что дошло до нас?Два-три кургана, видимых подпесь ..Ф. И. Тютчев

Группа курганов «Пять братьев», об одном из которых мы поведем речь, еще совсем недавно гордо возвышалась на берегу Дона в его дельте, возле хутора Колузаево, недалеко от известного Елизаветовского городища. Своими размерами (высота их достигала 7—12 м, а диаметр 60— 70 м) эти курганы заметно выделялись среди окружающего их множества более мелких, придавая неповторимый колорит простирающейся вокруг плоской равнине. Плывущему по широкому извилистому Дону за каждым поворотом реки, на протяжении многих километров, эти огромные курганы открывались с разных сторон, постоянно меняя свое «лицо», неизменно вызывая восхищение своей суровой красотой.

Теперь, в результате раскопок и строительных работ, почти все они исчезли. Сиротливо продолжает нести свою тысячелетнюю вахту лишь один, самый большой из них. На нем расположено современное кладбище, и он все еще ждет разгадки погребенных под его гигантской шапкой тайн.

Донские «Пять братьев» издавна привлекали к себе внимание путешественников и исследователей. О них высказывались самые различные, порою фантастические, мнения. Так, например, уже упоминавшийся нами английский путешественник Кларк, видевший эти курганы в начале прошлого столетия, полагал, что они представляют собой… алтари Александра Македонского для жертвоприношений (!?). Другие видели в них сторожевые вышки разных народов. Интерес к «Пяти братьям» возрос во второй половине XIX в. в связи с поисками в низовьях Дона древнего города Танаиса, и некоторые ученые полагали, что эти курганы принадлежат некрополю Танаиса (заметим, что мнение о локализации Танаиса у станицы Елизаветовской оказалось ошибочным — город всегда был расположен у хутора Недвиговки на правом берегу Мертвого Донца).

К раскопкам Пятибратних курганов в 1871 г. приступил сотрудник Археологической комиссии Петр Иванович Хицунов, живший в Таганроге и имевший уже опыт раскопок курганов в Крыму и на Таманском полуострове. Раскопки его затронули два больших кургана в группе и четыре маленьких. Как было принято в то время, Хицунов копал их «глухой траншеей», как бы вырезая кусок кургана до его центра. В своей работе он столкнулся с большими трудностями. Был ноябрь, шли проливные дожди, ощущалась постоянная нехватка рабочих. Для раскопок нанимались главным образом пришлые из средней России рабочие, а у них, как пишет Хяцунов в своем отчете, был «обычай наниматься на сроки до Покрова, Михайлова или Филиппова дня». Эти затруднения во многом предопределили неудачу работ Хицунова — его раскопки не были доведены до конца и не дали достойных упоминания результатов.

О раскопках интересующего нас большого кургана Хицунов писал в своем отчете: «Когда в глубину достигли еще 3 саженей (т. е. 6.4 м, — И. Б.) при самой трудной и опасной работе, то показались толстые, совершенно истлевшие пласты тростника, куги и камыша, которыми, вероятно, покрыта была гробница, она действительно вскоре и обнаружилась под тростниковой настилкой; заметны были деревянные перекладины на бывшем потолке гробницы, представлявшиеся, впрочем, в виде мельчайших кусочков или комков красноватого порошка. Итак, на глубине 4,5 саженей (9.6 м, — И. Б.) от поверхности кургана, не в центре, однако же, оного, а на окружности, на материке, оказалась обширная каменная гробница… Грубо, без цемента сложенные стенки ее из дикарного камня, вероятно, от тяжести налегавших верхних слоев кургана местами покосились и разрушились. Вся правая сторона этой гробницы и середина оказались пустою и ничего, кроме песка и глины, перемешанных с истлевшим деревом и камышом, не содержащей, даже костей человеческих и лошадиных не оказалось, между тем как в левой стороне ее собрано несколько лошадиных костей и при них беспорядочно раскиданных бронзовых, более похожих на медные, украшений от конской сбруи». Решив, что гробница ограблена, Хицунов прекратил раскопки и, как увидим, ошибся.

В 1954 г., и том же году, когда был раскопан и Мелитопольскип курган, в дельте Дона начала работать экспедиция Ленинградского отделения Института археологии Академии наук СССР и Ростовского областного музея краеведения, которую возглавил Валентин Павлович Шилов. Решив приступить к раскопкам «Пяти братьев», В. П. Шилов прежде всего занялся детальным изучением всех материалов об этих курганах, всего того, что было сделано его предшественниками. В архиве Института археологии в Ленинграде он тщательно изучил дела, касающиеся исследования Курганов Елизаветовского могильника, и в первую очередь отчет П. И. Хицунова. Прежде всего, следовало установить, какие же курганы раскапывал Хицунов. Задача осложнялась тем, что тот не составлял планов раскопанных круганов, а тем более всего могильника в целом. Предстояла большая, кропотливая работа, нужно было внимательно осмотреть курганы на месте, заметить нарушения, которые могли быть вызваны раскопками Хицунова, и сопоставить все это с архивными материалами. А ведь со времени раскопок Хицунова прошло более 80 лет, и раскопы его заплыли и снивелировались.

В 1954 г. экспедиция В. П. Шилова раскопала семь небольших курганов в Пятибратней группе, не трогая пока больших — самих «братьев». В число этих семи курганов входили и четыре раскапывавшиеся некогда П. И. Хицуновым. И сразу Шилову бросилось в глаза чрезвычайно важное обстоятельство: все курганы, копанные Хицуновым, содержали значительное число находок — раздавленные винные амфоры, железные и бронзовые наконечники стрел, обломки медных котлов и т. д. Стало совершенно очевидно: Хицунов ни в одном случае не довел исследования раскапывавшихся им курганов до конца, все они требовали доследования.

Внимательно исследовав большие курганы на местности и сопоставив увиденное с архивными данными, В.П. Шилов смог определить и те два из них, которые копал Хицунов. Особенное внимание привлек курган, о котором речь шла выше, где Хицунов обнаружил каменную гробницу. Многое в отчете Хицунова настораживало, и прежде всего его утверждение, что в могиле «даже костей человеческих … не оказалось». Если это действительно так, решил В. П. Шилов, то, по-видимому, человеческое захоронение не было открыто Хицуновым.

В пользу такого предположения говорило и то что, по утверждению Хицунова, открытая им в кургане гробница была расположена «не в центре, однако же, оного, а по окружности». Можно было надеяться, что этот считавшийся уже раскопанным курган продолжает хранить под гигантской девятиметровой насыпью тайну своего хозяина.

Для того чтобы проверить свое предположение, Шилову предстояло снять всю огромную насыпь кургана целиком. Ни один квадратный метр площади не должен был остаться неисследованным. Для этого требовалась мощная техника, большая подготовка.

Раскопки кургана начались лишь пять лет спустя: осенью 1959 г. в его насыпь начали вгрызаться бульдозер и скрепер. Еще до раскопок кургана на нем была отчетливо видна огромная заплывшая грабительская воронка. Но воронка была несколько смещена от центра кургана (грабитель чуть-чуть ошибся), и оставалась, хотя и слабая, надежда, что эта ошибка могла спасти погребение от полного разграбления. Как мы увидим, надежда эта оправдалась: значительная часть погребальной камеры оказалась нетронутой грабителями.

Раскопки велись в чрезвычайно сложных условиях: шли проливные осенние дожди, подула «низовка» — западный ветер, нагоняющий воду из Азовского моря в Дон, в результате чего он широко разливается и затопляет все низменные части дельты. Часто лишь с трудом удавалось пешком подойти к кургану — кругом все было залито водой; бывало, и: лодкой приходилось пользоваться. Тем не менее работа продвигалась успешно.

Когда была снята насыпь толщиной 6.75 м, показался верхний край каменного склепа. Здесь бульдозер и скрепер уже сделали свое дело, дальше начиналась более «тонкая» работа. На смену бульдозерному ножу пришла лопата. Самая кропотливая работа — при помощи скальпеля и кисточки — была еще впереди.

Склеп представлял собой большую квадратную камеру, к которой примыкал длинный коридор — дромос. Степы, сложенные из необработанных камней известняка, имели высоту до 2 м. Пол был выложен такими же необработанными плитами, а сверху все сооружение было некогда перекрыто накатом из толстых дубовых бревен. Одно из частично сохранившихся бревен имело в диаметре 60 см!

Когда камора была расчищена, археологи увидели, что здесь был похоронен пожилой мужчина, от скелета которого сохранились лить череп (он-то и позволил определить его возраст) и разбросанные рядом кости ног. Вся южная часть склепа была начисто ограблена. Грабители орудовали в склепе в то время, когда перекрытие уже рухнуло внутрь камеры, и это спасло ее от полного ограбления. Возможно, кладоискатели, откопав человеческий скелет и захватив богатую добычу, решили, что больше в склепе искать нечего и что не стоит дальше рисковать. Возможно, их спугнуло что-то и они решили удовольствоваться захваченным: ведь грабителям всегда приходилось действовать в крайне опасных условиях, ежеминутно рискуя жизнью — в любой момент они могли быть пойманы с поличным, а то и оказаться погребенными заживо под многометровой толщей земли. Не довел до конца раскопки и П. И. Хицунов, обманутый своим ошибочным заключением. В. П. Шилов так поступить не мог: непременным и обязательным правилом современной археологии, как мы уже говорили, является полное исследование раскапываемого памятника, каковыми бы ни были предварительные заключения археолога о вероятных результатах, к которым он может прийти в ходе работы. И раскопки Пятибратнего кургана лишний раз подтвердили справедливость этого требования.

После полной расчистки погребальной камеры оказалось, что в ее северной части было второе, совершенно не потревоженное захоронение: здесь лежали останки молодого воина в роскошном царском убранстве. Все здесь соответствовало уже известному нам по другим царским курганам погребальному инвентарю скифских вождей: роскошный наряд и драгоценные украшения, парадное оружие, богатые культовые сосуды.

Погребение царя в склепе кургана «Пять братьев» . Золотые украшения из ларца на полу погребальной камеры. IV в. до н. э.

От парадной одежды «царя» сохранились многочисленные золотые нашивные бляшки, украшавшие ее; на них были изображения лани и борющихся варваров. Один лишь головной убор был украшен семьюдесятью восемью золотыми бляшками. На шее погребенного была массивная золотая гривна, украшенная на концах фигурками лежащих барсов, а кроме того, золотое ожерелье, на пальцах — золотые перстни и т. д.

Золотой перстень с грифоном. Пять братьев.

Возле погребенного, как обычно у скифов, лежало его оружие. В разных местах нашли остатки колчанных наборов — бронзовые наконечники стрел: всего их было собрано 827 штук! У левого бедра царственного покойника лежали золотая обкладка горита, в которой оказался пучок из 108 наконечников стрел, и железный меч в деревянных ножнах, обложенных золотым листом; так же украшена и рукоять меча. И горит, и ножны идентичны найденным в Чертомлыцком кургане; идентичные гориты, как мы уже говорили, были найдены также в Ильниецком и Мелитопольском курганах.

Сцены, изображенные на золотой обкладке горита, рассмотрены выше. Остановимся подробнее на ножнах меча, которые оказались лучшей сохранности, чем в Чертомлыке.

Меч и ножны из Курганной группы «Пять братьев»

Вся поверхность золотой обкладки ножен покрыта рельефными изображениями. Здесь представлено пять сцен битвы скифов с греками. Сражение в самом разгаре и складывается, судя по всему, не в пользу греков: их военачальник в шлеме и панцире (он стоит первым слева) обернулся назад с вытянутой рукой и, очевидно, призывает на помощь подкрепление. Он не замечает опасности, грозящей ему со стороны предводителя скифов, который уже занес над ним свой короткий меч — акинак.

Фрагмент золотой обкладки ножен. Курганная группа «Пять Братьев».

Следующая группа изображает схватку двух греков со скифом. Безбородый грек лежит на земле. Он еще жив, поддерживаемый бородатым товарищем, который пытается копьем отразить удар скифа, стремящегося добить копьем раненого юношу.

Фрагмент золотой обкладки ножен. Курганная группа «Пять Братьев».

На третьей сцене показан бой пешего грека с двумя скифами — пехотинцем и всадником. Пеший юноша-скиф ранен и упал на колени. Греческий воин пытается его добить, а раненый готовится к отражению удара своим боевым топором. На помощь ему спешит скиф на коне с длинным копьем в руке, но лошадь его споткнулась и упала на передние ноги. Всадник натянул поводья, пытаясь поднять коня, но безуспешно. Юный скиф, по-видимому, обречен.

Четвертая группа, расположенная на наиболее узкой части ножен, весьма любопытна. Здесь изображены два грека, один из которых ранен и полулежит облокотившись, другой же, склонившийся над ним, оказывает ему «первую помощь»: зубами он пытается вытащить из колена раненого вонзившуюся туда стрелу. Перед нами сцена врачевания в бою. Подобные сцены, как, вероятно, помнит читатель, мы могли наблюдать на куль-обской электровой вазе.

Фрагмент золотой обкладки ножен. Курганная группа «Пять Братьев».

Наконец, последняя сцена изображает мчащегося во весь опор коня, волокущего раненого молодого скифа, который крепко держит в руке повод. Перед конем на земле лежит греческий шлем.

Фрагмент золотой обкладки ножен. Курганная группа «Пять Братьев».

Все изображения на ножнах очень реалистичны, детально переданы особенности скифского и греческого вооружения, одежды и т. д. Скорее всего, на ножнах изображены сцены скифского героического эпоса в передаче греческого мастера, но в основе этого изображения лежит хорошее знание особенностей ведения боя как греками, так и скифами. Весьма вероятно, что греческий художник, создавший это замечательное произведение искусства, сам участвовал в военных столкновениях со скифами и воспроизвел боевые эпизоды, виденные им воочию.

Помимо перечисленного оружия, в могилу были положены три копья, дротики и кинжал. Там были найдены греческие бронзовые кнемиды и другие предметы вооружения, в частности два длинных боевых пояса, состоявших из бронзовых пластинок, прикрепленных к кожаному ремню. Все указывало на то, что покойный был очень знатным воином.

В могилу были также положены драгоценные серебряные сосуды: ваза, схожая по форме со знаменитой куль-обской и другими аналогичными ритуальными сосудами, и килик. Около входа в камеру на небольшом пространстве пола в беспорядке лежала целая куча драгоценных предметов: золотых пластинок и бляшек с различными рельефными изображениями, разнообразных бус и т. д. Всего здесь было найдено 1273 золотых предмета. По мнению В. П. Шилова, здесь стоял деревянный ларец, в который были уложены парадная одежда, головные уборы и украшения.

Как и в других скифских курганах, в могилу были положены запасы пищи и вина: в дромосе, по обе стороны входа в склеп, стояли 14 амфор, вмещавших около 120 л. вина. Вино было привезено из южночерноморских городов Гераклеи и Синопы. На большинстве амфор имеются клейма мастерских, в которых они были изготовлены, позволяющие достаточно точно определить дату захоронения: оно было совершено в последней трети IV в. до н. э.Вместе с «царем» были похоронены и его боевые кони: одна лошадь в дромосе, другая — в отдельной могиле вне склепа. Человеческих жортвоприношений, характерных для днепровских царских курганов, здесь обнаружено по было.

По сравнению с Куль-Обой, Чертомлыком или Солохой Пятибратний курган в дельте Дона куда более скромен; Но многое и роднит его с ними. Очевидно, что во всех случаях мы имеем дело с могилами высших представителей скифской аристократии, которых мы, вслед за Геродотом, называем царями. Поэтому и Пятибратний курган с полным основанием причисляют к скифским царским курганам, но он принадлежит «царю» иного племени или объединения племен, чем Чертомлык и Солоха.

Гайманова Могила

В степи на равнинеоткрытой

Курган одинокий стоит;

Под ним богатырь знаменитый

В минувшие веки зарыт.

А. К. Толстой

В 60-е годы, в связи с проектированием и началом сооружения гигантских мелиоративных систем на степных просторах юга Украины, перед археологами встали задачи срочного исследования памятников в зонах будущего обводнения. Среди них были и сотни скифских курганов, из коих некоторые, судя по размерам, могли быть «царскими». Для археологических спасательных работ в зонах новостроек Институт археологии Академии наук УССР создал экспедиции, объединившие специалистов разного профиля. Одной из таких экспедиций была Северо-Рогачикская, которую возглавил А. И.Тереножкин. Экспедиции было поручено исследование курганов в Запорожской области. Здесь, у села Балки, было зафиксировано около 20 курганных групп. Особое внимание привлекла одна, состоявшая из 46 небольших насыпей, среди которых одиноко возвышался восьмиметровый исполин с загадочным названием Гайманова могила. В 1967 г. А. И.Тереножкин приступил к раскопкам малых курганов. В следующем году руководство экспедицией было поручено В. И. Бидзиле, киевскому археологу, научные интересы которого до этого были весьма далеки от скифской тематики.

Василия Бидзилю еще с университетской скамьи интересовали древние славяне. Однако свою кандидатскую диссертацию он посвятил галлам, следы обитания которых обнаружил у себя на родине, в Закарпатье, проводя там раскопки совсем еще молодым археологом. Скифами он никогда не занимался. Но когда бурно развивающиеся стройки требуют безотлагательного и срочного проведения огромного объема археологических исследований, чтобы спасти, возможно, уникальные памятники, которым грозит уничтожение, нередко многих археологов бросают «на прорыв», и им приходится по «археологической мобилизации» иногда на время, а порою и надолго переквалифицироваться. В. И. Бидзила был уже опытным археологом, которому можно было спокойно доверить исследование памятников любых эпох. И он со свойственной ему добросовестностью, но без особого энтузиазма принялся за выполнение возложенного на него поручения.

Летом 1969 г. он принялся сначала за исследование малых курганов и, приближаясь к Гаймановой могиле, раскопал 22 небольших кургана. Все они оказались ограбленными. Это не вселяло больших надежд и по отношению к Гаймановой могиле. Горький опыт показывал, что особой приманкой для грабителей всегда и везде были именно большие курганы, где сама логика подсказывала им надежду на богатую добычу. Здесь же, где и малые курганы привлекли к себе их внимание, едва ли можно было надеяться, что стоявший рядом исполин был обойден. Гайманова могила и манила к себе археологов, и отпугивала: раскопки кургана требовали огромной затраты сил, а успех был весьма сомнителен. Правда, опыт подсказывал, и это прекрасно подтвердили последние раскопки Мелитопольского и Пятибратнего курганов, что до тех пор, пока курган не снесен и не раскопан полностью, любые заключения о нем будут преждевременными и опрометчивыми.

И вот В. И. Бидзиля приступил к исследованию Гаймановой могилы. Курган представлял собой огромное конусовидное сооружение высотой более 8 метров; диаметр же его превышал 70 метров. Слой за слоем снимали бульдозеры землю с огромной шапки кургана, археологи же тщательно фиксировали все, что попадалось на пути.

На глубине 4 м от вершины кургана показалась каменная крепида — огромная кольцевая стенка, сооруженная для предотвращения оползания насыпи из огромных, вертикально вкопанных в землю белых известняковых плит. Еще ниже стали открываться следы заупокойной тризны: огромное количество лошадиных и овечьих костей, раздавленные амфоры, остатки уздечных наборов, наконечники стрел.

Обнаружили и грабительский лаз. Как выяснилось несколько позднее, он вел прямо в погребальную камеру. Археологи же все дальше углублялись в землю и наконец, на глубине 8 метров от уровня древнего горизонта, через две входные ямы вошли в эту камеру. Во входных ямах лежали остатки деревянной погребальной повозки. В наиболее опасных местах на помощь археологам приходили опытные шахтеры: они надежно крепили кровлю от опасности обвала. На долю шахтеров пришлась и первая важная находка: в стенке камеры они обнаружили пустоты и открыли хозяйственную нишу, заполненную разнообразной утварью. Сюда были положены большой медный котел для варки мяса, крюк, бронзовое блюдо, большой поднос, на котором лежали кувшин для вина (ойнохоя), килик, ситечко для процеживания вина, небольшая ажурная жаровня и железные щипцы. Рядом с подносом — бронзовое ведерко (ситула), железный черпак для вина. В передней части ниши стояли греческие глиняные амфоры, а под ними — железная жаровня. В нише лежал также скелет удушенного повара или виночерпия. Можно себе представить, какие сокровища должны были находиться в погребальной камере, если достаточно ценные предметы в нише не привлекли внимания грабителей.

Сама погребальная камера была полностью ограблена. Несколько сот оброненных грабителями мелких золотых украшений да золотой перстень, хотя и не давали возможности восстановить обряд погребения, свидетельствовали об огромных богатствах, бывших в камере. Удалось установить, что в ней были похоронены четыре знатные особы, вероятно двое мужчин и две женщины. Большего, к сожалению, из-за полного ограбления сказать было невозможно.

Казалось, что исследование погребения завершено и можно готовиться к дальнейшей работе. Ведь открытое погребение было лишь одним из боковых погребений кургана под его северной полой. Предстояло снять всю южную половину насыпи кургана, под которой должно было быть центральное погребение, а возможно, и еще другие боковые. Но пошли осенние дожди, и было принято решение отложить дальнейшее исследование Гаймановой могилы на следующую весну.

Перед отъездом наводили лоск на раскопанные объекты для их детального фотографирования и зарисовки. И вот тут-то археологов ждал большой сюрприз. Один из сотрудников экспедиции, Борис Мозолевский, с которым нам еще предстоит познакомиться поближе, осторожно зачищал плотную земляную стенку катакомбы. Вдруг под ножом кусочек глины легко поддался. «Здесь что-то есть! — крикнул Мозолевский Бидзиле. — По-моему, здесь тайник». Однако в это время позвали обедать, и археологи поднялись на поверхность.

Кладоискатель, конечно же, немедленно стал бы рыться в земле, чтобы поскорее удовлетворить свою алчность. Иное дело — археолог. Археологи — народ хладнокровный. Порою они нарочито подчеркивают это, особенно перед новичком. Торопливость несвойственна настоящему археологу. И хотя все мысли Бидзили и его сотрудников безусловно целиком были заняты предположением Мозолевского, они как ни в чем не бывало не торопясь сели обедать, шутливо обсуждая, что же в этом тайнике может быть скрыто, если, конечно, он существует. А если существует, то никуда не денется, подождет еще немного. Пообедали, перекурили и снова спустились в глубокое подземелье. Чутье, помноженное на опыт, не обмануло Мозолевского, оно и в будущем не раз приносило ему удачу. В стене действительно был тайник.

Драгоценный сервиз на тайника погребения Гаймановой могилы IV в. до н. а.

Спрятанные сокровища лежали в нем горизонтальными рядами: наверху — деревянная чаша с золотой обивкой, ниже — серебряный килик и чашечка, под ними — еще две деревянные чаши, обитые золотыми пластинами, под чашами — серебряный ритон с золотым раструбом и наконечником в виде головы барана. Самые ценные вещи лежали на дне тайника: здесь были большой серебряный ритон с широким золотым орнаментированным раструбом и золотым наконечником, серебряная ритуальная чаша, в которую был помещен серебряный же кубок, и, наконец, самая замечательная находка, прославившая Гайманову могилу, — серебряная с позолотой чаша, украшенная широким фризом с рельефными изображениями шести фигур скифов. По форме сосуд совершенно подобен чаше со сценами охоты из Солохи, и оба они несомненно ритуальные.

Впервые за последние более чем полстолетия скифы, стряхнув с себя прах тысячелетий, снова, как живые, предстали перед глазами наших современников. На гаймановой чаше они величественны. Здесь изображены две парные сцены и две одиночные фигуры скифов. Основу композиции составляют парные сцены. Одиночные фигуры, очевидно, выполняют вспомогательную роль в сюжете. На одной стороне чаши изображены два сидящих бородатых скифских воина, занятых мирной беседой. Роскошная одежда, парадное оружие, атрибуты высшей власти (плетка в руке одного из них и булава в руке другого), весь их облик — все указывает на то, что перед нами представители высшей власти. Детали костюма и оружия вносят много новых ценных дополнений к известным нам. Фигуры, переданные в технике высокого рельефа, позолочены; в серебре оставлены лишь лица и кисти рук.

На противоположной стороне чаши — также парная сцена. Возможно, она — центральная во всей композиции. К сожалению, именно эта часть чаши сильнее всего пострадала от времени, поэтому изображения здесь не столь четки и некоторые важные детали утеряны. Здесь также сидят два знатных скифских воина — пожилой и молодой, одетые в такие же, как и скифы, о которых речь шла выше, роскошные костюмы и при парадном оружии. У молодого на шее гривна, в правой руке он держит чашу — символ верховной власти, левая же рука его вытянута в сторону собеседника.

Пожилой воин протянул правую руку в сторону молодого, как будто передавая ему что-то.

Под одной ручкой чаши изображен стоящий на коленях молодой скиф, припавший ртом к бурдюку с вином, под другой помещен пожилой воин, также стоящий на коленях; одной рукой он держится за лоб, а другой сжимает что-то на земле.

Очевидно, что на чаше из Гаймановой могилы изображен какой-то сюжет из скифского героического эпоса. Истолкование его сложно и, как и в других аналогичных случаях, гипотетично. При первом взгляде на только что найденную чашу А. И.Тереножкин, например, высказал предположение, что на ней, возможно, изображены могущественные степные владыки, съехавшиеся для заключения вечного мира между враждующими племенами. Д. С. Раевский предполагает, что и здесь изображены сцены из легенды о происхождении скифов. Одна (плохо сохранившаяся) показывает момент передачи Таргитаем-Гераклом лука своему младшему сыну Скифу: в вытянутой руке пожилого воина якобы был лук, изображение которого испорчено и не сохранилось. Сцену на противоположной стороне чаши он предлагает толковать как изображение изгнанных из страны старших братьев — сыновей Геракла от змееногой богини. Возможно, они совещаются о том, как расправиться со своим удачливым младшим братом. Но, как признает и сам автор гипотезы, предлагаемая трактовка — лишь одна из возможных. Поиски истины продолжаются.

Однако следует подчеркнуть, что как бы ни истолковывать сцены на чаше из Гаймановой могилы — они очень реалистичны и индивидуальны, этнографически точны и обнаруживают глубокое и детальное знакомство художника со скифами, представителями различных слоев общества, скифским бытом.

Чаша из Гаймановой могилы — выдающееся произведение греческой, или «греко-скифской», торевтики, изготовленное большим художником по заказу скифского владыки, желавшего изображениями на этом священном сосуде подчеркнуть свои исконные, божественные права на власть. Чаша впервые дала представление о внешнем облике скифских «царей». В отличие от прежних находок здесь показаны их парадная одежда и оружие, символы власти. Многие детали новы и важны для изучения скифского общества.

Как мы уже говорили, в 1969 г. была исследована лишь северная половина Гаймановой могилы. Центральное погребение не было там открыто. Южная половина кургана продолжала хранить свои тайны. Глубокой осенью археологи уезжали в Киев с неожиданно богатой добычей. Кто знает, что ожидало их впереди? Блестящие находки из тайника боковой гробницы вдохновляли, они вселяли радужные надежды.

Зима ушла на обработку результатов проделанной работы и подготовку экспедиции к новому сезону. С нетерпением ждали выезда в поле…

Весной 1970 г. приступили к снятию южной половины насыпи. Все глубже и глубже в грунт вгрызались мощные механизмы, метр за метром снимая тысячелетние пласты земли. Когда вся насыпь была снята, выявились очертания трех погребений: центрального и двух боковых.

На ступеньке входной ямы центральной гробницы открыли захоронение двух коней в богатых уборах, украшенных золотыми и серебряными бляхами. Начало было неплохое! Напряжение нарастало. Вошли в гробницу… Но увы! Она оказалась полностью ограбленной. За исключением мелких золотых бляшек, здесь не сохранилось ничего. Поиски тайника тоже ни к чему не привели — здесь его обнаружить не удалось.

В южной части кургана было погребение ребенка, возможно «царевича», также целиком ограбленное (здесь были найдены золотой браслет и бляшки, свидетельствовавшие о его былом богатстве).

Наконец, третье погребение, разграбленное, как и первые два, принадлежало знатной скифянке. В нем был обнаружен скелет умерщвленного слуги.

Таким образом, раскопки Гаймановой могилы в 1970 г., хотя они и не привели к открытию новых выдающихся скифских сокровищ, сравнимых с чашей 1969 г., дали очень важные сведения о кургане в целом. Гайманова могила предстала перед исследователями как семейная скифская царская усыпальница. Курган значительно уступал по размерам таким колоссам, как Чертомлык или Солоха. Вероятно, похороненный здесь скифский царь с семьей был менее могущественным, имел меньше подданных, чем некоторые его другие царственные собратья. Не следует забывать, что Скифия не была единым централизованным государством. Разные скифские племена обладали различным могуществом и занимали различное положение. Этому положению соответствовало и место племенных вождей — царей — на общей иерархической лестнице скифского общества.

Вслед за Мелитопольским курганом — первым скифским царским курганом, исследованным на современном научном уровне, курган, раскопанный В. И. Бидзилей, дал много нового для изучения истории скифов.

А следующий год принес новую сенсацию. Она была вызвана раскопками кургана Толстая могила.

Толстая Могила

К оглавлению книги «В поисках скифских сокровищ».

Молодой киевский археолог Борис Николаевич Мозолевский имел уже немалый опыт раскопок скифских курганов. Вместе со своим учителем А. И. Тереножкиным он раскопал их не один десяток.

Еще в 1964 г., при раскопках курганов у шахтерского городка Орджоникидзе недалеко от Никополя, всего в 10 километрах от знаменитого Чертомлыка, его внимание привлек огромный 9 метровый курган, именовавшийся местными жителями Толстой могилой. Мысли о нем захватили Мозолевсиого, но все отвлекали другие дела. Решение копать пришло в 1970 г., но брало и сомнение: а скифский ли это курган? Ведь еще в 1964 г. А. И.Тереножкин, изобретатель метода ручного бурения курганов для определения их возраста, пробил на Толстой могиле две скважины, оказавшиеся пустыми: в них не было следов глины – верного признака скифской могилы. Быть может, это и удержало Тереножкина от очень сложных раскопок огромного кургана.

Мозолевский решил еще раз попытать счастья и пробурить курган повторно. В феврале 1971 г. под леденящим ветром он пробурил еще две скважины. Результат – тот же, что и семь лет назад: глины не было. Но, как пишет сам Мозолевский, «вопреки всякому здравому смыслу, несмотря на каторжную усталость», он решил пробить еще одну скважину – последнюю. И вдруг на глубине 7 м появилась глина! Повторное бурение окончательно подтвердило, что Толстая могила – скифский курган.

Раскопки Толстой могилы были необычными. Требовалась техника. Мозолевский приступил к подготовке экспедиции. И вдруг в конце марта руководство Орджоникидзевского горнообогатительного комбината, финансировавшего экспедицию, предложило немедленно использовать освободившиеся из-за весенней распутицы механизмы. В противном случае их предоставление археологам откладывалось на неопределенное время. Экспедиция не была еще подготовлена. Мозолевский встал перед трудным выбором: либо одному начать работу, которую в обычных условиях ведет целый коллектив, либо отказаться от представившегося случая и, быть может, надолго отложить возможность исследования кургана. Третьего решения быть не могло: о раскопках кургана без мощной землеройной техники нечего было и помышлять – ведь громада его состояла, как выяснилось уже потом, из 15 тысяч кубометров земли, которую следовало полностью удалить. И Мозолевский принял единственно возможное для него, археолога до мозга костей, человека необыкновенного энтузиазма, решение: приступить к раскопкам немедленно.

Начальный этап раскопок был невероятно напряженным. Сам Мозолевский так писал о нем: «На восходе солнца я был на кургане. Оглушая степь, к нему уже двигалась бригада скреперов и бульдозеров… Две недели подряд я поднимался в 5.30 и по 16 часов ежедневно, без отдыха и выходных, до ломоты в глазах вглядывался в землю, стараясь прочесть каждый ее комок, орудовал лопатой и ножом, чистил и замерял, снова все бросал и бежал от скрепера к скреперу, умудряясь найти еще время для чертежей и описаний. Вскоре ко мне присоединился Саша Загребельный, недавно демобилизованный из армии. Мы возвращались с ним около 12 ночи в гостиницу, окоченевшие и оглохшие от рева машин, пропыленные, и, даже не умываясь, замертво падали в постель, чтобы завтра снова продолжить поединок с вечностью».

Высота Толстой могилы составляла около 9 метров, диаметр – 70 метров. И хотя он, как видим, значительно уступал по размерам Чертомлыку или Солохе, раскопки его были не менее трудоемкими, а результаты их – сенсационными.

Когда вся насыпь была удалена, наступила передышка. Теперь уже можно было не торопиться, можно было полностью укомплектовать экспедицию и вести дальнейшую работу в нормальном темпе и нормальных условиях.

Работы на кургане были возобновлены в конце апреля. Большую помощь археологам, как и при раскопках Гаймановой могилы, оказывали опытные шахтеры, взявшие на себя основные земляные и крепежные работы. Под курганной насыпью обнаружились две гробницы в виде глубоких катакомб: центральная и боковая. Первую сопровождали две конские могилы с тремя погребениями конюхов возле них. Курган был окружен широким рвом, в котором после частичной его расчистки (большая часть его была под современными постройками, и исследовать ее не удалось) были обнаружены следы грандиозной заупокойной тризны: множество костей животных – лошадей, диких свиней, благородных оленей, десятки разбитых винных амфор. По этим остаткам удалось установить, что общий вес съеденного на поминках мяса составлял около 6500 килограммов, а если принять очень вероятное допущение, что в нераскопанную часть рва были сброшены кости примерно такого же числа животных, что и в исследованную, – то целых 13 тонн. Такого количества мяса должно было хватить примерно на три тысячи человек, учитывая, что, судя по этнографическим данным, на больших пиршествах один человек съедал до пяти килограммов мяса в сутки. Возможно, поминки на Толстой могиле продолжались не один день, но и в этом случае в них участвовали многие сотни людей.

Исследование погребений начали с боковой гробницы. Вскоре открылся ход в могилу, заполненный черноземом. Неужели могила ограблена? Ведь по опыту археологи хорошо знали, что именно так обычно выглядели грабительские ходы. На этот раз, к счастью, опасения оказались напрасными. Открытый ход был входом в гробницу, выкопанную уже после насыпки кургана над центральным захоронением. Но пока это выяснилось, археологам пришлось немало поволноваться.

Дальнейший ход событий Борис Николаевич Мозолевский описывает так: «Когда экспедиция уехала отдыхать, я снова спустился в гробницу и тыкался по ней до тех пор, пока в одной из стен не обнаружил вход в хозяйственную нишу, в глубине которой лежали явно но потревоженные никем кости от жертвенной пищи и бронзовая посуда. Конечно, это еще не могло быть свидетельством целости склепа, но вера моя окрепла».

На следующий день на курган приехал директор Орджоникидзевского горнообогатительного комбината. «Он долго подшучивал над нашей незадачливостью, уверяя, что могила разграблена. Тогда я не выдержал, – рассказывает Б. Мозолевский. – Пожалуйста, копайте здесь, и сейчас вы найдете золото… Григорий Лукич отмахнулся от меня, как от сумасшедшего, и копать не стал. Вскоре он снова принялся за свое. Тогда я взял нож и начал копать. Через несколько секунд в моей руке была золотая бляха. Рядом с ней лежали вторая, третья…»

В склепе оказалось совершенно не потревоженное погребение молодой скифской «царицы». Наряд ее – самый богатый из когда либо открытых в скифских царских курганах. Все здесь блестело золотом: головной убор был расшит крупными золотыми пластинами, золотыми бляхами была расшита и вся ее одежда и башмачки. Не менее богатыми были и украшения «царицы». На шее ее была массивная золотая гривна весом в 478 г, украшенная на концах семью фигурками львов, крадущихся за молодым оленем. На висках – крупные золотые подвески с изображением сидящей с поднятыми руками богини; на руках – три широких золотых браслета. Все пальцы рук «царицы» были унизаны золотыми перстнями – всего их было одиннадцать (на одном пальце – два).

Височные украшения «царицы».

Головной убор «царицы»

Рядом с «царицей» был погребен ребенок, которому, судя по размерам костей, в момент смерти едва ли было больше двух лет. Погребение ребенка было еще более поразительным. По видимому, это был малолетний наследник престола. Он умер и был погребен позже матери, для чего в гробницу был прокопан второй вход. Похоронен царевич был в отделанном алебастром деревянном саркофаге. В изголовье у него стояли три драгоценных миниатюрных серебряных сосуда для питья вина: килик, ритон и кубок – символы знатности рода. В руке ребенка был зажат большой золотой браслет – символ передачи власти. В саркофаг был также положен пояс, расшитый золотыми пуговками, – тоже символизировавший знатность рода погребенного. На его шее – золотая гривна, в ушах – золотые сережки, на безымянном пальце правой руки – маленький золотой перстенек. Весь скелет малолетнего царевича был усеян золотыми бляшками – украшениями одежды.

Вместе с царицей и царевичем были похоронены их убитые слуги: девочка служанка, «кухарка», воин «охранник» и «возничий» (так они названы по сопровождавшим их атрибутам). Картина их расположения в могиле ужасна: руки – неестественно вывернуты, словно они были выкручены, ноги – неестественно раскинуты. Особенно потрясает рука воина: пальцы судорожно сжаты и впились в землю – очевидно, он был еще жив, когда его бросили в могилу, и агония длилась в уже засыпанном подземелье. Все сказанное о погребенных слугах удивительно соответствует описанию Геродота похорон скифских царей.

Когда исследование боковой гробницы было завершено (погребения царицы и царевича были вырезаны монолитами с целью их дальнейшего изучения и реставрации в лабораторных условиях и последующего экспонирования), археологи приступили к раскрытию центрального погребения – погребения царя. То, что в нем побывали грабители, было ясно с самого начала. Туда вел грабительский ход длиной в 22 метра. Грабители точно рассчитали его направление и вышли как раз на угол основной погребальной камеры. Но к тому времени свод камеры и коридора дромоса, ведшего в нее, частично уже обвалился, и грабителям пришлось выбирать сокровища из под обвалившейся земли.

В погребальной камере царили полный хаос и разорение. Хотя и здесь из земли было извлечено множество золотых нашивных бляшек и пуговок от парадной одежды царя, не замеченных или оброненных грабителями, те поработали «на совесть», унеся все самое ценное: парадную утварь, украшения, оружие и т.д. И тем не менее самые сенсационные находки, принесшие Толстой могиле всемирную славу, были сделаны именно здесь, в центральной гробнице. Может быть, этим мы обязаны тому, что грабители были очень, даже слишком, хорошо осведомлены обо всех деталях скифского царского погребального обряда: они до мелочей знали традиционное расположение всех ценных вещей в могилах и искали их только там, где им надлежало быть. Парадное оружие должно было лежать рядом с покойным, шейные украшения – на шее, сосуды – в головах и т.д. Иного их размещения в могиле они не могли допустить. Это и оказалось, как выяснилось, спасительным для археологов.

Как мы уже знаем, свод камеры и ведшего в нее коридора дромоса частично рухнул. В погребальной камере грабители перерыли обвалившуюся землю, а вот землю в дромосе они ворошить не стали – по опыту они знали, что там ценных вещей быть не должно. Там могли быть простые глиняные амфоры для вина, остатки погребальной колесницы, мог, наконец, быть похоронен кто либо из умерщвленных слуг царя – не более того. Поэтому едва ли стоило рисковать и тратить силы на заведомо пустое дело. На этот раз грабители ошиблись.

Толстая Могила. Золотая обкладка ножен меча-акинака с изображениями терзания хищниками и грифонамикопытных животных. Длина 53 см. МИСУ, Киев.

В дромосе, совсем рядом со входом в погребальную камеру, всего лишь в 30 сантиметрах от нее, лежал меч с обложенной золотом рукоятью, в ножнах, также покрытых золотой обкладкой с рельефными украшениями, а еще ближе к камере, буквально у самого входа в нее, – самая выдающаяся находка Толстой могилы, принесшая кургану мировую известность: золотая пектораль – парадное нагрудное украшение похороненного здесь царя. Грабители остановились в десяти сантиметрах от нее! Почему, каким образом эти ценнейшие предметы оказались в дромосе, а не там, где им надлежало быть? На это едва ли можно ответить вполне определенно. Возможно, они были намеренно припрятаны. Во всяком случае, это спасло их.

Толстая Могила. Детали золотой обкладки ножен меча-акинака. На устье ножен изображения дерущихся петухов. На выступедля подвешивания к поясу – крылатый грифон с мордой козла и с хвостом в виде змеи. По форме ножны очень близки ножнамиз Солохи и Чертомлыка. Датировка – вторая половина IV в. до н.э.МИСУ, Киев.

Однако «гвоздем» Толстой могилы является, как было сказано, золотая пектораль – поистине гениальное творение античной торевтики. Вес пекторали 1150 граммов, диаметр – 30,6 сантиметра. Она состоит из четырех жгутообразных трубок, скрепленных на концах обоймами, к которым при помощи штифтов прикреплены изящные плетенки, также заправленные в орнаментированные обоймы с наконечниками в виде львиных голов. Трубки делят пектораль на три месяцеобразных яруса. Средний заполнен растительным орнаментом, нижний и верхний – многочисленными скульптурными изображениями.

Детали пекторали из Толстой могилы.

На нижнем ярусе – сцены борьбы животных: в центре – три сцены терзания коней грифонами, по бокам – лев и леопард, нападающие на оленя и на дикого кабана, погоня собак за зайцами и, наконец, по два сидящих друг против друга кузнечика.

Толстая Могила, пектораль. Центральное место во внутреннем (верхнем) ряду занимают два обнаженных по пояс скифа –левый и правый, шьющие что-то из овечьей шкуры («золотое руно»?). МИСУ, Киев.

Наибольший интерес представляет верхний ярус. Здесь помещены изумительные по реализму и тонкости исполнения сцены мирной жизни скифов. В центре два обнаженных по пояс скифа, снявшие свои ториты с луками, шьют меховую рубаху. Лица и прически их настолько отличны, что можно предполагать в них представителей разных этнических групп разных племен. Гордые лица и повязка на голове одного из них выдают в них племенных вождей. Не символизирует ли совместное шитье одной рубахи, безоружность, весь окружающий фон мирной кочевой жизни союз двух прежде враждовавших племен? По обе стороны этой центральной сцены – мирно стоящие животные с детенышами, жеребенок, сосущий кобылу, теленок – корову, юный скиф, доящий овцу, и другой, сидящий. Одной рукой он держит амфору, в другой что то зажато. Возможно, он намеревается заткнуть амфору со слитым в нее надоенным молоком, возможно – сбивает молоко, как об этом сообщает Геродот. Картина завершается летящими в разные стороны птицами.

Толстая Могила, пектораль. За шьющими скифами, с обеих сторон расположены удивительно точные и живыеизображения двух лошадей. Правая – явно кобыла с сосущим вымя жеребенком. Пол левой лошади не вполне ясен, но и здесьлежит жеребенок. МИСУ, Киев.

Композиция, заполняющая верхний ярус, безусловно имеет сложное символическое значение, пока не разгаданное. Но в основе ее несомненно лежат реальные образы, переданные с удивительным мастерством и изяществом, образы людей, занятых повседневными привычными делами, и животных, характерных для скифского стада. Каждая из миниатюрных скульптур пекторали является подлинным шедевром, а вся она в целом – непревзойденным творением выдающегося греческого мастера, жившего в одном из городов Северного Причерноморья в первой половине – середине IV в. до н. э. К такому заключению приводит внимательное изучение одной, казалось бы, малозначительной детали. Речь идет об амфоре, которую держит один из юных скифов. Несмотря на свои миниатюрные размеры, она представляет совершенно определенный индивидуальный тип, со всеми присущими только ему особенностями. Это – амфора Гераклеи Понтийской, тара, имевшая особенно широкое распространение в Скифии в IV в. до н. э. За пределами Причерноморья такие амфоры неизвестны, ее мог хорошо знать только художник, живший здесь же, скорее всего – в Ольвии или Пантикапее. Время же бытования амфор изображенного на пекторали типа лежит в пределах первой половины – середины IV в. до н. э.

Толстая Могила, пектораль. По обе стороны от лошадей стоят две коровы, левую из которых сосет теленок (рис. 3.74), а правая– оглянулась на лежащего теленка. Далее за коровами скифы, левый из которых держит амфору.

Итак, Толстая могила – это царская семейная усыпальница, в которой были последовательно захоронены царь, его супруга и их малолетний сын наследник. Судя по амфорам, разбитым на тризне, царь был похоронен не позднее середины IV в. до н. э., царица и царевич – немного позднее. Судя по сравнительно скромным размерам кургана, значительно уступающим грандиозным Чертомлыку и Солохе, похороненная в Толстой могиле царская семья значительно уступала по могуществу, власти и богатству своим царственным собратьям, погребенным в гигантских курганах. И если здесь были найдены столь значительные сокровища, то нетрудно представить себе, сколь несметными они должны были быть в крупнейших царских курганах, опустошенных грабителями полностью или частично.

Толстая могила – богатейший из известных в настоящее время скифских царских курганов. Вес золотых изделий, найденных в нем, – четыре с половиной килограмма – намного превышает вес золота, найденного в самом богатом до того кургане – Куль Оба. Но значение кургана, конечно же, определяется не этим. Главное – это то, что Толстая могила, раскопанная в отличие от царских курганов, открытых в XIX и начале XX в., в соответствии со всеми требованиями современной науки, принесла огромную информацию, имеющую первостепенное значение для дальнейшего изучения истории Скифии.

Поиск продолжается

.

Курган же с высокой главою,Где витязь могучий зарыт,Еще не сравнялся с землею.По прежнему гордо стоит.А. К. Толстой

Рассказ наш подошел к концу. Мы совершили длинное путешествие и во времени, и в пространстве: спустились в глубь тысячелетий и вместе с неутомимыми исследователями, археологами прошлого и сегодняшнего дня, кочевали в поисках скифских сокровищ по необозримым степным просторам Северного Причерноморья от берегов Днепра до Дона и Кубани, по тем землям, где, по словам поэта:

Рожденные в снегах для ужасов войныТам хладной Скифии свирепые сыны.За Истрой утаясь, добычи ожидаютИ селам каждый миг набегом угрожают.А. С. Пушкин. К Обилию.

Поколения сменялись поколениями, одни народы гибли, другие приходили им на смену. Лишь земля продолжала бережно хранить страницы давно ушедшей жизни. Тому, кто научился читать эту земляную книгу, кто неутомимо, не боясь трудностей и лишений, проникает в ее загадочные глубины, она щедро раскрывает тайны ушедших поколений, исчезнувших государств и народов.Мы познакомились с очень небольшой частью лишь одной из страниц этой книги, лишь с несколькими ее строками. Мы узнали лишь немногих из тех, кто годами трудился и трудится над расшифровкой тайн, скрытых землею. Все это лишь небольшая частица того, что сделано в области одной только скифской археологии. Наряду с богатейшими, блестящими «царскими» курганами, о которых речь шла на страницах этой книги, археологи раскопали и десятки других захоронений скифской племенной знати, тысячи курганов, в которых были погребены рядовые скифы, создавшие своим потом и кровью богатство, могущество и славу своих властителей. Раскапываются города и поселения скифов, открывающие широкую картину их повседневной жизни, занятий, культуры и т. д. Сегодня мы знаем о скифах неизмеримо больше, чем вчера. При этом мы постоянно поминаем добрым словом «отца истории», ценность и достоверность сведений которого все более и более подтверждаются.

Карта Скифии по Геродоту с указанием упоминаемых в книге памятников. 1 — курганы; 2 — городища.

Но очень многое в истории скифов остается еще неизвестным и неясным. Мы видели, что едва ли найдется проблема их истории, которая не вызывала бы споров, но сохраняла бы неясностей. Многое еще скрыто землей. Это в полной мере относится и к скифским сокровищам. С каждым годом раскопки скифских курганов приносят все новые и новые, часто неожиданные, порою сенсационные открытия. Интерес к ним все более возрастает, сообщения о них все чаще мелькают в широкой печати. Если раньше между выдающимися открытиями скифских сокровищ проходило по нескольку десятилетий, а то и полвека, то в наши дни они стали появляться на свет едва ли не каждые несколько лет, а то и чаще. Поток информации, выдаваемый курганами, бурно растет. Причина этого — все более расширяющиеся интенсивные археологические раскопки, местами продолжающиеся едва ли не круглый год. Буквально в те дни, когда писались последние строки настоящей книги, появились сообщения об открытии нового богатейшего скифского царского захоронения. Раскопки его еще не завершены, но археологи уже открыли конское погребение, в котором найден золотой конский налобник длиной 43 см. Что же скрывает могила этого кургана, стоявшего в степи в 3 км от Бердянска? Об этом нам еще предстоит узнать. Кто был похоронен в уже открытых курганах? Где могила могущественного царя Атея? Может быть, она уже открыта? Не Чертомлык ли это? Вопросов много. Ответы на них — впереди. Поиск продолжается…

РЕКОМЕНДУЕМАЯ ЛИТЕРАТУРА

Лвфямов Н. В. Кургапы рассказывают… Краснодар, 1972. Артамонов М. И. Сокровища скифских кургапов. Прага— Ленин¬град, 1966.Артамонов М. И. Киммерийцы и скифы. Л., 1974.ЯрпшинскнЯ И. Б. Сокровища скифских царей. М., 1967.Граков Б. П. Скифы. М., 1971.Смирнов А. П. Скифы. М., 1966.Формозов А. А. Археологические путешествия. М., 1974.Xазанов А. М. Золото скифов. М., 1975.Пветасвя Г. А. Сокровища причерноморских курганов. М., 19в8. (Нелов Д, Б. Аптпчпый мир в Северпом Причерноморье. М., 195в. (Полов Д. Б. Северпое Причерноморье 2000 лет назад. М., 1975.

Содержание

Введение. — 3

Открытие Тавриды. — 7

Исчезнувший народ. — 19

Смотритель соляных озёр и керчь-еникальский градоначальник. — 29

Куль Оба. — 88

Чертомлык. — 61

Солоха. — 74

«Тиара Сайтафарна». — 83

Новые горизонты. Мелитополь. — 103

«Пять братьев». — 116

Гайманова могила. — 124

Толстая могила. — 131

Поиск продолжается. — 140

Рекомендуемая литература —143

Иосиф Беньяминович Брашинский

В ПОИСКАХ СКИФСКИХ СОКРОВИЩ

Утверждено к печати

Редколлегией научно-популярных

изданий Академии наук СССР

Редактор издательства И. П. Палкина. Художник Г. В. Смирнов

Технический редактор Г. А. Смирнова. Корректор А. И. Кац

ИБ 8703

Сдано в набор 21.03.79. Подписано к печати 22.05.79. М-41073. Формат 84x108

Бумага типографская № 1. Гарнитура обыкновенная. Печать высокая. Печ. л. 4‘/, 4-12 вкл. (3/4 печ. л.) = 8.52 усл. печ. л. Уч.-ивд. л. 8.88.

Тираж 50 000. Изд. М 7097. Тип. зак. 1040. Цена 45 коп.

Ленинградское отделение издательства «Наука»

199164, Ленинград, В-164, Менделеевская лин., 1

Ордена Трудового Красного Знамени

Первая типография издательства «Наука». 199034, Ленинград, В-34, 9 линия. 12

Оглавление

Содержание

Введение

Открытие Тавриды

Исчезнувший народ

СМОТРИТЕЛЬ СОЛЯНЫХ ОЗЕР И КЕРЧЬ-ЕНИКАЛЬСКИЙ ГРАДОНАЧАЛЬНИК

Куль-Оба — скифский царский курган

Чертомлык — скифский царский курган

Солоха — царский скифский курган

Тиара Сайтаферна

НОВЫЕ ГОРИЗОНТЫ. МЕЛИТОПОЛЬ.

И. А. Бунин

Пять Братьев

Гайманова Могила

Толстая Могила

Поиск продолжается

Содержание