РАЙ ЧИНГИСХАНА [Сергей Александрович Коралёв] (fb2) читать онлайн

РАЙ ЧИНГИСХАНА

СТИХИ

РАЙ ЧИНГИСХАНА

Звёзды ждали, что ветр ночной

Разметает снега в полях,

Молча слушали хруст стальной -

Так, вращаясь, скрипит Земля.

Я, как камень, озяб к утру

От бессмертья в твоей степи.

Степь закончится - я умру:

Это должен ты уступить!

Я напрасно тебя кричал -

Ты придуман самим собой.

Окровавленных стрел колчан

Ты рассыпал моей судьбой!

Лишь забрезжит по краю смерть -

Изнемогут ветра свистеть,

На оси сотрясётся твердь

От дробящихся там костей.

Я хотел побежать бегом -

Копья белые в грудь вошли!

Заколдованный снег кругом...

Несмолкаемый скрип Земли.

* * *

Больше не будешь меня поднимать среди ночи:

Образ и голос твой в памяти спящего стёрты,

Облик разъят, ледяной темнотой оторочен,-

Кажется канувшим в каменном холоде мёртвых.

В мире живых, круг сует в суете совершая,

Не приближайся ко мне, точно радиус к центру.

Будь между мной и ничем: никому не мешает

Тел удалённость - бездушная близость бесцельна.

Наша полярность поможет почти обессрочить

Миг узнавания в тёмных и узких воротах.-

Помни о нём, и меня не тревожь среди ночи.

Днём и подавно: деньские довлеют заботы.

* * *

Я твою землю проходил плугом,

Я пробирался в твою ночь - вором:

Мы коротаем вечность друг с другом,

Сейчас мне двадцать, через день - сорок:

Взведён не медлящий боёк - время,

Ты затаился и прицел движешь,

Ты - бережлив и не даёшь премий,

Я - шаг за шагом становлюсь ближе

К берлогам тех, кто не имут сраму...

Ты остаёшься - свежевать славу,

А мне утеха: я не весь - в яму,

И нам с тобой в одной воде плавать.

* * *

Над бабаевским вокзалом

далеко

тепловозов маневровых

голоса

семафоры

темнотой заволокло

и натружены бессонные глаза

машинистов

что увидят через миг

этот город

умещается в окне

вот и я

к стеклянной наледи приник

отражаясь в темноте

как в глубине

темноты не переплыть

не зачерпнуть

у неё ни островов

ни берегов

слишком многие пускались в этот путь

следом не было

ни всплеска

ни кругов

и не знали

темнота или вода

их следы одолевала на Земле

отражение пребудет навсегда

замерзать-мерцать-оттаивать

в стекле

Письмо командующего 2-й ударной армией генерала Власова - Юлию Цезарю

Ужо, забрались...забрели, подавились пространством:

Черна, неверна,- под ногами уже не земля,

Ещё не вода. Не дозваться вельможных засранцев -

Забыли про нас, им сытнее в амбарах Кремля.

Однажды змеиный - по рации - вкрадчивый шёпот:

“Прорвёте блокаду - и сразу...короче, Звезду...”

Но я оборвал, посылая усатого в жопу,

Я трубку швырнул, посылая грузина в пизду.

Империя, Цезарь: болота и дикие плёсы.

Немецкие мины целуют трясину взасос.

С турусов и танков вредители сняли колёса -

Куда нам катиться на голых осях без колёс?

Осоки и слёз навсегда нахлебались, до рвоты,

Обделав кальсоны, на слове прервав разговор,-

Лежат, раздуваясь, меж кочками вшивые готы

И наши в обнимку - о горе моё и позор!

Казённой махорки и жизни ещё на закрутку.

Беги хоть к врагу - упадёшь с кандалами судьбы...

Прощай, Магнум Цезарь, измена вождю и рассудку!

Падут легионы - останутся только рабы.

* * *

Побежала метла по плевкам,

По окуркам да по листве.

Вася - гений. Значит, пока

Вася дворничает в Москве.

В чём он гений? - Не знаю, в чём.

Верю: гений - и хорошо.

Тускло временем освещён,

Сам не знает, зачем пришёл.

Хоть Тверская и не Бродвей,

Даже вовсе в другой степи,-

Вася пьёт на Тверской портвейн,

На Бродвее бы - виски пил.

И, шатаясь, под чей-то смех

Ковыляет в сырую тьму

Бедной дворницкой - прочь от всех,

К вдохновению своему...

Ну-ка, солнышко, припекай!

Ну-ка, дождик, описай сквер!

Стой же, гений, с метлой в руках,

Или с пивом в тени ларька -

А не памятником в Москве!

* * *

Холодно в твоем средневековье.

Я здесь не останусь навсегда.

Не согреться ни огнём, ни кровью,

Хоть бы все сгорели города,

Хоть бы все изведало сраженья

Сердце алчное и злая длань...

Всё одно: ущелье, окруженье,

Без дыханья рыцарь Хруодланд.

Суть не важно, на каком ты свете

Предан другом, поражён мечём...

Стоит лишь живому умереть, и

Снится жизнь.

Недолго.

Ни о чём.

* * *

Ветеран ВОВ Н. Потапов -

Он за Родину в танке горел,

И в бараках Освенцима прел,

И у наших пошёл по этапу -

В общем, много чего посмотрел...

Изработался и постарел -

И его позабыли, как тапок

За диваном; всё как у людей:

Светлый праздник 9-е мая,

И единственный орден надраен...

С килограммом говяжьих костей,

Кривулями московских окраин

Он бредёт как та-ра-рам хозяин

Необъятной та-та-та своей.

* * *

И берётся Юра Серебряник

За свою верижную метлу...

Глаз его блестит, как подстаканник,

На аршин рассеивая мглу

Злого дыма от лесных пожаров,

Что клубится над добром и злом,

Над земным дурацки-круглым шаром...

Юра тоже машет, как веслом!

Как скинхед на дизельной пироге,

Он плывёт в окутавшем дыму

По бычкам и листьям на дороге...

Сигарету Юре моему!

В сигаретной синей струйке дыма

Видит Юра контуры лица

Своего начальника Ефима:

- Хорошо работаешь, пацан! -

Говорит лицо из струйки дыма

И, качаясь, тает до конца,-

Так что скоро рядом ни Ефима,

Ни его блаженного лица!

* * *

Хорошо, если вместе умрём.

Не хочу без тебя доживать.

Поседевшие стол и кровать,-

Даже пыль нас запомнит вдвоём.

Берег неба зажёг маяки,

А по берегу,- он и она,-

Как улитки, бредут старики,

И вот-вот их подхватит волна.

Что на память тебе подарю?

Что имею - давно не моё.

Не о смерти с тобой говорю,

Но о чём-то важнее её.

Если всех растворяет поток,

Ч с тобой непременно сольюсь.

Я боялся, что будет “потом” -

А теперь ничего не боюсь.

* * *

Если судить по бабкам да по дедам,

Так жизнь моя не пройдена на треть;

Они не торопились умереть,

И я не тороплюсь за ними следом.

Теряя счёт волнениям и бедам,

Под пулями сгибаясь до земли,

Они порой ложились и ползли,-

Но выползали к славе и к победам.

Мы переждали и взошли как зёрна:

У бабки народилась мать моя,

А после внучек - это значит я;

У бабушки был дом фугаской взорван,

Расстреляна, рассеяна семья...

Чего же я хандрю, щенок позорный?

ПЫЛЬ

Для чего ты, маленький, хотел

Подсмотреть, на цыпочки привстав,

Озарённый танец смертных тел

В жизни, что загадочно-проста?

Заблудившийся в своей судьбе,

Оглянись на мир, что посетил,-

И признай в неведомом себе

Пыль от пыли золотых светил...

Есть любовь, пока душа в цвету

И сырой прохладой не сквозит -

И стоишь в луче,как на мосту,

Высоко и высшего вблизи.

- Может быть, недолго греть лучу?

Может быть, возьмут и отсекут ?..-

Лишь произнесу - и замолчу,

И свалюсь под тяжестью секунд..

* * *

Вышел дворник из ворот,

Говорил: - Ебал я в рот! -

Он вгрустях от кассы шёл,

Было с ним нехорошо:

- Жрать - они, работать - я!

Прихожу - мне ни хуя!

Я хуярил целый день!..-

А в подсобке снял ремень,

Намотал, вздохнул, повис,

Уронил калошу вниз

И, бредя по небу вброд,

Всё цедил: - Ебал я в рот!

* * *

Он поставлен в околотке

чучелом на огород

красной харей хриплой глоткой

лигурировать народ

он стоит неотрезвлённый

с позапрошлого утра

и как будто свет зеленый

подавать ему пора

и давно да он всё медлит

озирается совой

и вращает оком медным

по и против часовой

пешеходы чуть не в драку

надувается скандал

мент зелёную собаку

на проезжеё увидал

ни с помойки ни с забора

посторонним не видна

на него из светофора

злобно лаяла она

трали-вали жили-были

воет скорая вдали

пешеходы позвонили

санитары увезли.

* * *

Не ест корова одуванчики -

Предпочитает клевера,

Аристократка. Вон и мальчики -

Подпаски. С раннего утра

Опохмеляются - стакнами!

Утробно воют и рычат,-

Они уже неделю пьяные,

И стали вроде лешачат...

Спасибо, видели и слышали,

Что не скудеет край родной!

Я прочь отправился и вышел

На кладбище. Над головой

Ворона пасть свою раззявила:

Мол, тоже выпью, как займу,-

За то, как сельские хозяева

Ушли безропотно во тьму,

Как честно прожили-закончили

Свою бесхитростную “жись”...

Дин-дин - по лесу колокольчики -

Ага, коровы разбрелись!

* * *

Птичка Божия узнает

Много разного всего.

А вернётся - не узнает

Даже дома своего.

Где летала, где бывала?

Надышалась дымом зла -

И до времени устала...

Видит - пепел и зола,

Нет земли - назвать своею.

Ночь. Бездомный скрип телег.

Звёзды корчатся над нею...

Будет старость, будет снег -

И вглядится не мигая

В наползающую тьму,-

Всё ещё не постигая

Смерти вечную тюрьму.

Только время ковыляет

Без заботы и труда.

- Птичка Божия не знает?

Замолчите! ерунда.

* * *

Что вы, струны, что вы, струны,

Не поёте для свиней?

Где Бояны и Перуны,

И дела минувших дней?

Во саду ли, в огороде?

Все, смеясь и колобродя,

По могилкам разбрелись.

Только мы бряцаем миру:

Ты - дурак, да я - дурак,

Как ни строим спьяну лиру -

Получается никак!

Вот допьём свои бутылки,

И, ненужный бросив труд,

Заберёмся под могилки -

И тогда нас позовут!

* * *

Вот ты разбежишься из окна...

(Разбежишься, дура и лохушка!)

И успеть подумаешь: - Весна!

Вспомнишь маму: - Спички не игрушка!

Вспомнишь и забудешь пёстрый сброд,

Добрых дядей с потными руками,

Телевизор - музыку - народ -

Облака - и там, за облаками,

Кинешь дураков и подлецов,

Кинешь детства радужные цацки...

А весна? - Летит тебе в лицо,

И, балдея, лыбится дурацки.

БЫТОПИСАНИЕ

Он выпивши - она не спавши -

Скандалят - их угомонят

Соседи, совесть потерявши,

Уже в милицию звонят.

Менты потопчутся в прихожей,

Посмотрят в пол и в потолок,-

У них всё так же и всё то же...

Едва уедет “козелок” -

Обнимутся, заплачут оба,

Она - Дюймовочка, он - жлоб,

останутся любить до гроба -

и загонять друг друга в гроб.

* * *

Фальшивая девушка из рекламы

в детстве мечтала броситься из окна;

девушка живёт без мамы,

в большой квартире одна.

Да нет - звонит и приходит поклонник,

но...так не похож на судьбу -

и ясно всегда, куда он клонит,

манекен со звездой во лбу.

Завистницы думают: живёт красиво!

А время летит в утиль.

Она запивает контрацептивы,

покупает курицу-гриль...

Никогда не копай, где гладко и чисто!

Постарайся забыть - суметь! -

Что жизнь - гигиеническая вещица,

идеально впитывающая смерть.

* * *

В провинциальных страшных городах,

Колючими крещенскими ночами...

(Где фонари горели не всегда,

А что горели, рано отключали) -

По всей Вселенной делалось темно,

И ветхий дом в пространство уносило,

И думалось, что смотришь не в окно,

А в чью-то не зарытую могилу.

И только печь пугала мертвецов,

И бабушка тесней к огню держалась -

Какое бы дремучее лицо

На аспидном стекле ни отражалось.

Я верю: это было в старину!

И в то, что снова повернётся детством

Большая жизнь: я запросто стряхну

Невинную задумчивость младенца,-

И повторится вечное кино,

Где бабушка с седыми волосами,

И после жизни мы в своё окно

Из смерти в жизнь заглядываем сами.

* * *

Кому - в унылом карауле

влачить служилую тоску,

и ждать, когда родная пуля

перебежит через реку:

закроет очи, поцелует,

повалит и прижмёт к траве -

и запоёт, и заворкует

в пробитой настежь голове.

Веди усталого солдата

в замысловатые края,

где ни тоски, ни автомата,

ни потной сбруи бытия.

* * *

Город сине-серый,

Как бушлат мента.

От осенних скверов -

Та же тошнота.

Но ларьки пивные

И церквей шатры -

Светят, как иные,

Высшие миры.

Мне туда не надо:

Я не дожил дня.

Время листопада,

Мрака и огня!

Огоньки и листья

Катятся во тьму...

Неуч я молиться:

Трудно одному -

Или духу мало?

Верить в Божий свет -

Тьма его объяла?

Или - нет.

* * *

Обнимая в ночи нелюбимых своих -

вспоминаем любимых своих:

далеко за морями огней городских

мы оставили их.

И теперь не учи меня жить по-уму -

лучше мне навсегда одному.

Но, позволь, напоследок тебя обниму -

перед тем как во тьму.

* * *

“Дядя Коля был тоже чудак:

Слишком рано убрался со свету...”

Я подумал о нём просто так,

Фотографии тех, кого нету,

Из родни, кого нету в живых,

В деревенском альбоме листая,

Элегантно грустя: - Что же вы,

Как по саду листва золотая,

Улетели - не знаю куда?

Растворился и запах домашний,

И без вас замерзает вода,

И без вас согревается пашня...

Две “на память” поблеклых строки,

Мертвецов залихватские позы -

Скоморохи мои, дураки!

Ничего не пошло вам на пользу:

Пили водку, любили девиц,

По волкам заряжали картечью...

Ваши фото похожи на птиц

Непонятною музыкой-речью.

Вспоминаю вас издалека,

ваши руки, размытые лица -

Память вечна, земля глубока,

Жизнелюбцы и самоубийцы.

* * *

Хорошо бы в родимом колхозе...

Хорошо, кабы если бы не

Опрокинутый трактор в навозе

С трактористом, утопшим в говне.

В беспробудном селе и суровом,

Где собаки не спят на цепи,-

Хорошо, если дети здоровы,

Хорошо, чтобы отчим не пил.

Хорошо... А иначе как птице

На скалистом пустом берегу:

Не спастись, не найти покормиться,

Но легко умереть на снегу.

Никакие не “вечные своды” -

Там суглинок да камень тяжёл,

Да дремучая темень природы,

Из которой однажды пришёл.

* * *

Я стал прозрачней и грустней:

Пустое зеркало не врёт.

Я начал думать по весне:

Когда же осени черёд.

Ходить-бродить незнамо где,

Ногами листья ворошить,

Прощаться с миром всякий день

И лишь с деревьями дружить.

Деревья нищие, как я -

Но перебьёмся, ничего!

Такая славная семья:

Они не любят никого.

Они живут безвестный век,

Качают лапами внучат,

И терпят дождь, жару и снег,

Живут - и боль свою молчат.

* * *

Миллионы одиночеств:

Чья-то кухня, свет и чай.

Ветер!ветер! к ночи, к ночи

Зыбку плача раскачай!

Буду плакать и качаться,

Таять в мире, убывать...

Никого не достучаться.

Никому не открывать.

* * *

Много одинаковых красавиц,

Много одинаковых красавцев,-

Что идут, асфальта не касаясь,

Ниже их достоинства касаться

Жизни неразбавленно-реальной,

И не отдаваться жизни даром -

Но идти с улыбкою журнальной

По весенним глянцевым бульварам,-

Над чужой бедой неутолимой,

Высоко над смертною угрозой,

И нести безликим-нелюбимым

Тоже одинаковые розы.

Повезло иметь глаза пустые

Цвета бледного спитого чая -

И прожить как птицы и святые,

Не касаясь зла, не замечая.

* * *

Мыши веруют в Кота,

Молятся Капкану,-

Кладовая их пуста,

Аще тараканы

Убежали с глаз долой

От такой облавы,

И кладёт хозяин злой

По углам отраву...

Незаметно по ночам

Сходятся под печкой,

Поклоняясь и шепча,

Молятся без свечки,-

Чтобы этот грозный Кот,

Кот, на Печке Сущий,

Пощадил бы их живот,

Дал сухарь насущный.

* * *

Рыба-Нюхтя плыла по озёрной реке,

Рыба-Нюхтя плыла по реке;

И несла Рыба-Нюхтя в прозрачной руке

Мышь в пустом узелке…

И запутались мысли в моём дураке,

Пали силы в силке, -

И не держит дурак ни перста на курке,

Ни червя на крючке:

Рыба-Нюхтя резвится в башке-в дураке

И совсем вдалеке.

* * *

Медленно перетекает в память

Жизнь - и станет памятью совсем,

И ложится в чемодан с клопами

Под сакральной цифрой 37.

...Ползали на джипах злые твари,

И не замечали нас двоих:

Мы сидели на Тверском бульваре

С ангелом, отставшим от своих.

Вместе пропивали его крылья.

Это было...самый первый год

Путин вёл в долину изобилья

Свой немногочисленный народ.

...Свет над зеленеющим поэтом,

Роскошь ни о чём не вспоминать -

Время прорастёт всему ответом,

Время даст другие семена.

* * *

Больше мы не посидим

За бутылками портвейна -

(Ты пускаешь синий дым,

Я молчу благоговейно),

Не прочтём стихи свои,

Ты да я, поочерёдно...

Глупо жить как соловьи,

Как поэты - старомодно.

Будь стряпуха и жена,

Будет муж и будет дача,-

Гонит ветер времена,

И глаза от ветра плачут,

И мутятся, как стекло.

Оставайся за чертою:

То, что было и прошло -

Чем не время золотое?

* * *

Когда героев не останется,

Когда последние уйдут -

Наверно, так же дворник-пьяница

Дорожки выметет в саду;

Подышит на ладони медные,

Ещё покурит-подождёт,

Окинет местность оком медленным -

И кучи листьев подожжёт.

Они займутся жёлтым пламенем

И будут пламенем цвести -

Кому теперь идти под знаменем?

Куда под знаменем идти?

Земля бездетная валяется,

Стоит единственный живой

Дурак с метлой - и ухмыляется

Героем третьей мировой!

* * *

Перед культом богов и героев

Неприлично считаться в живых;

Не гордиться своим геморроем,

За отсутствием ран ножевых,

Пулевых - и подобныхотверстий,

Почитаемых всюду людьми,

Приходящими порознь и вместе

Порыдать над гнилыми костьми

Незнакомцев и единородцев,

Убежавших от брачных сетей,

Притаившихся в виде уродцев

И пугающих этим детей,

Что дразнили облезлую кошку,-

А она напрягала крестец

И скребла по могилке ладошкой:

- Глубоко ли закопан мертвец?

* * *

Когда-то поэты

Ходили попарно...

Встречали рассветы

За стойкою барной;

Зимой на извозчиках

Кутались в бурки,

В метели полнощного

Петербурга...

Мы здесь уже были.

С тобой уже пили.

И крейсеры плыли,

И церквы звонили -

Кого-то венчали или хоронили.

Мы были поэты.

Младенцы, эстеты...

И впредь оставаясь уже без ответа,

Меня окликает знакомое: - Где ты?

Бессильное эхо нездешнего света.

* * *

За тобой и за мною придут:

Я уже напрягаюсь и жду.

Наверху вычисляют маршрут,

И звезда вызывает звезду:

- Не бросай меня. Слышишь? Ответь!

Но широк пустоты мавзолей

И высок одиночества мост;

Но теряются звёзды в траве,

Но теряются травы корнями в земле,

А Земля затерялась меж звёзд.

* * *

Это чьи-нибудь семнадцать лет:

Вечный город мой и мост висячий,

Небо и крадущийся рассвет...

И никто еще не накосячил

В жизни! и безвинны на миру.

- Повторите небо! повторите! -

Это я трагически ору,

Задремавший в кинозале зритель.

Но не повторяют ни черта.

А меня швейцары разбудили:

В зале гробовая темнота,

Фонари и дождь на Пиккадилли.

* * *

Время гниёт в старых часах.

Нет ни минуты на ерунду.

Мне - исчезать, тебе - исчезать,

Повремени - и я обожду.

Надо забыть про земное гнильё,

Чем-то заняться на целую жизнь.

Мается маятник, колокол бьёт,

За паутиною стрелка дрожит.

- Если разбиты твои корабли

Там, на зубастых камнях, на мелях...

- Значит, я шагом пойду до земли!

- Если когда-нибудь будет земля.

Колокол, колокол! бьёт ни по ком!

Всех утонувших разбудит на дне.

По морю, по морю - только пешком!

- Как маловеры пройдут по воде?

* * *

Дождь, и синие фонари,

Словно мыльные пузыри,

Тихо тают, пока ты спишь…

Наигрался ими малыш,

Или взрослый уже давно?

И другое видит кино,-

Про меня, или про кого…

И не смыслит в нём ничего:

Как любил тебя? Потерял?

И в безвремении застрял,

И брожу меж вас мертвецом

С улыбающимся лицом.

Сергей Королев. Повторите небо

Эхо нездешнего света

Сергей Королев. Повторите небо. — М.: Воймега, 2011.

Когда двадцатипятилетний автор выпускает книгу, ход мыслей потенциального рецензента довольно легко предугадать: почти с необходимостью надо похвалить заметный талант, отметить работу редактора, найти явные недочеты и выразить надежду на дальнейший рост. Ситуация меняется, если эта книга уже третья: здесь и спрос строже, и предустановленный уровень благожелательности ниже. Вероятно, еще менее позитивной будет рецензия в том случае, когда адресат ее — выпускник Литинститута.

Книга Сергея Королева действительно третья, на момент ее написания поэту было как раз 25 лет и он оканчивал Литературный институт. Меняет дело лишь одна существенная поправка: 14 января 2006 года Сергей Королев добровольно ушел из жизни. История его гибели, как это обычно бывает в схожих случаях, обросла легендами и слухами. Дабы не множить сущностей, доверимся официальной версии. Она все ж не слишком противоречива.

Обсуждать причины финального поступка Сергея было бы глупо и бестактно. Заметим лишь: столь типичным, очевидным и внушающим наименьшее сочувствие поводом, как “трагедия непризнанности”, здесь можно пренебречь. Первая книга, совсем, правда, крохотным тиражом, у Королева, уроженца города Бабаево, вышла авансом, когда ему было 17 лет. Ее он и предъявил на творческий конкурс в Литературный институт. Потом было разное, иногда грустное: отчисление, армия, восстановление, новое отчисление, переход на заочное отделение, работа по малоосмысленным специальностям… Печально, но, кажется, не трагичнее, чем у многих других.

Тем более что в Вологде напечатали еще одну книгу, вышли подборки в “Алконосте”, “Детях Ра”, “Литературной учебе”. Неутомимая Галина Щекина публиковала его в вологодской “Свече”. И среди сверстников, коим небезразлична поэзия, он имел определенную популярность. Свидетельством тому обилие посмертных публикаций в Интернете. Правда, чаще всего перепечатывают одни и те же “хиты”: “Побежала метла по плевкам…”, “Рай Чингисхана”, “Рыба-Нюхтя”, “В провинциальных страшных городах…”. Последние два текста стали своего рода визитной карточкой Сергея Королева. Заслуженно ли?

За три недели до гибели Сергея Королева в Литературном институте состоялось обсуждение проекта его дипломной работы. Обсуждение было бурным, и, слава Интернету, не сгинуло: доступно на институтском сайте. Кто-то ругал автора за увлеченность некорректной лексикой, кто-то вообще отказывал в таланте, ерничая на тему: “Два раза в Лит поступил, поступишь и в третий, молод еще; не поэт”. Аргументированнее других в защиту поэта выступали Марина Мурсалова, Александр Переверзин и руководитель его семинара Галина Седых, которая, помимо прочего, сказала: “Меня не покидает чувство досады при чтении стихов Сергея. Кому многое дано, с того много и спросится. Я реально вижу, что за последние два года все пошло вниз. Здесь много прекрасных стихотворений, которые нужно толково представить. У меня напрашиваются три раздела. Условно я их обозначаю так: 1) “Я стал прозрачней и грустней”, где идет откровенное лирическое “я”; 2) “Рыба-Нюхтя” — странные шукшинские чудики; 3) “Медленно перетекает в память” — тяжелые, философские, замогильные стихи. Правда, третий раздел перевешивает”.

Не открою великой тайны, сказав, что именно стихи из этого диплома и образовали основной корпус книги “Повторите небо”: поэт, конечно же, предъявлял наставникам и товарищам лучшее из написанного. Издателем, редактором и автором предисловия стал Александр Переверзин, а послесловие написала Галина Седых. Книга и вправду состоит из трех разделов, и первый из них, “Маятник”, действительно сугубо лирический, второй, “Бытописание” — вроде бы, “про чудиков”, а третий, — тот самый, тяжелый, философский. Только вот акценты сместились и воспринимаются по-другому. Как по-другому воспринимаются и слова Галины Седых о том, что все пошло вниз. Тогда, пять лет назад, она, скорее всего, говорила о качестве стихов, но оказалось все гораздо сложнее.

Вот и Рыба-Нюхтя теперь совсем не выглядит “легким” стихотворением про дурачка, укрытого внутри:

Холодом веет. Вообще, в системе образов Королева холоду отведена очень важная роль. Холод, он ведь трагичней боли. Боль — это всегда у живого, а холод часто оказывается нездешним. С другой стороны, холод — это граница. Недаром говорят о прохладных, например, отношениях. Вообще, двойственность смыслов чрезвычайно характерна для поэтики Сергея Королева. Причем характерна на самых разных уровнях — от строк до глав. Хотя, конечно, применительно к разделам книги за понимание надо благодарить составителя. И мы непременно его поблагодарим.

В первой, “лирической” части книги много говорится о смерти, расставании, о том, что неприлично считаться в живых, но ощущение от стихов светлое. Напротив, во всей финальной трети смерти вечная тюрьма упомянута лишь однажды, да и то сказать: что за смерть-то? Птичья… Но стихи этого раздела действительно трагичны. Дыхание смерти (оксюморон, кстати: откуда дыхание у бездыханности?) там действительно ощутимо.

Иногда двойственность раскрывается на протяжении целого стихотворения:

Что здесь свобода? Бог? По характеру написания с прописной, запрету упоминать и очевидной неявленности, кажется, да. Но отчего ж “желает убивать — и не приучена работать”?

Чаще мерцание делается заметнее на каком-то из фрагментов текста:

Куда не надо? В церковь? В пивнушку? В потусторонний мир?

Совсем часто мерцают отдельные словосочетания: уже упомянутое неприлично считаться в живых допускает, например, такую трактовку: будучи живым, нехорошо претендовать на особую роль среди прочих равных, рассчитываться на первого и остальных. Только выражено все четырьмя словами. Или несмолкаемый скрип Земли из стихотворения про рай Чингисхана — это скрип земной оси или скрип земли на зубах? Опять обе трактовки почти равноправны.

Иногда двойственность становится ясна со временем. На том, давнем уже теперь обсуждении стихов Сергея Александр Переверзин заметил — может быть, сгоряча, может быть, обдуманно: “Если меня спросят, что написал С. Королев, я вспомню: “Путин вел в долину изобилья Свой немногочисленный народ”. Теперь, когда народ Путина сделался действительно совсем немногочисленным и весьма изобильным материально, такое было б написать легко и неинтересно. А тогда — о чем это было?

Иногда образы оказываются парадоксальными на ином уровне: они легко представимы, но при этом невероятны с точки зрения обыденной логики: “Как скинхэд на дизельной пироге / Он плывет в окутавшем дыму”. Это про дворника. Про того же персонажа — и одно из самых знаменитых стихотворений:

Тут не человек красит место, а место человека: дворник-то литинститутский, стало быть, в литинститутской мифологии — дальний наследник Андрея Платонова. Тонкая надежда на гениальность. И другие чаяния высказываются не напрямую. Вот “под сакральной цифрой тридцать семь” при жизни Сергея, вероятно, смотрелось рисовкой: зачем отмерил себе столь малый срок? А получилось много короче…

При очень значительном, едва ли не абсолютном, совпадении по текстам, между дипломом и книгой Сергея Королева есть существенная разница. Диплом назывался “В провинциальных страшных городах”. Между тем на все том же достопамятном обсуждении о стихах Королева высказалась Марина Мурсалова. Высказалась, быть может, раньше и точнее прочих: “Большая тема у Сергея действительно есть, но это не тема существования в нищей и пьяной провинции. Это тема существования в пустом и холодном мире, где ни один зов не встречает ответа, где все теряется, чтобы не найтись никогда, где самая большая ценность на свете — человеческая душа, “искра в черной бездне” Паскаля — оказывается заброшенной или, хуже того, гибнет, гибнет в живом еще теле, где только смерть — спасение от “потной сбруи бытия”, где даже тот, кто наделен умом и властью, наг и беззащитен перед невидимым лицом истины”.

Книга составлена именно так, чтобы подчеркнуть эту главную тему. Тут с радостью, как и было обещано, отмечаю заслугу редактора. Увы, с такой любовью сборники ушедших составляют не всегда. Достаточно вспомнить книгу однокашника Королева по Литинституту, тоже рано ушедшего Сергея Казнова. В его книге — три десятка поздних и действительно очень хороших стихотворений потерялись между ранней невнятицей и воспоминаниями более успешных приятелей — Дмитрия Быкова, например.

Удалось составителю книги и другое, может быть, куда более важное: каждый из трех разделов трагически незавершен. Оборван на взлете. И теперь уже не завершится. Но зато

Тоже, между прочим, немало.

Хотя общее ощущение — трагическое, конечно. Особенно, как это ни парадоксально, от первого раздела. Чистая, ясная лирика. Недавно обретенный, но свой голос. Несомненные надежды. И такой финал. Будто шли рядом поэтическая биография и собственно жизнь, иногда ссорились, но друг другу не мешали. А потом раз — и разошлись навсегда, разорвались. Бывает. И каждый раз жаль. Особенно когда талант был вот так явлен и предъявлен.

Андрей Пермяков

Оглавление

СТИХИ

  РАЙ ЧИНГИСХАНА

  * * *

  * * *

  * * *

  Письмо командующего 2-й ударной армией генерала Власова - Юлию Цезарю

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  ПЫЛЬ

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  БЫТОПИСАНИЕ

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

  * * *

Сергей Королев. Повторите небо