Его любовь [Владимир Иванович Дарда] (fb2) читать постранично

Его любовь

ВОЗВРАЩЕНИЕ

Люди Солнце разлюбили —

Надо к Солнцу их вернуть.

К. Бальмонт

1

Внезапно проснувшись, будто его облили ледяною водой, Микола вскочил с постели и мигом очутился у широкого окна веранды. Сразу он никак не мог понять: то, что ему почудилось, действительность или только сон, страшный и нелепый.

С тех пор как дом их стал партизанской конспиративной квартирой, он спал в углу застекленной веранды, на низком узеньком топчане, прикрытом старым ватником. И раньше, в студенческие годы, летом, любил он спать на веранде, а теперь, когда опасность могла появиться в любую минуту, это стало необходимостью: отсюда хорошо просматривался двор, узкая дорожка от крыльца к воротам, огород и в конце его — ветвистая яблоня.

Обычно Микола спал по-детски крепко, и, чтобы разбудить его, нужно было крикнуть над самым ухом или просто растолкать. Но и тогда он никак не мог стряхнуть с себя дремоту, упрямо натягивал на себя одеяло и даже отбивался ногами.

А теперь вскакивал от едва слышного стука в дверь, от легких шагов за окном, а в последнее время — еще и от страшных снов.

И в эту ночь навалилось такое жуткое и несуразное, что до сих пор не мог он припомнить, что же именно. Только отчетливо ощущал: приснившийся сон чем-то близок к действительности. И от этого гнетущего ощущения избавиться не мог никак.

Светлые, безмятежные сны, которые хотелось досматривать даже проснувшись, в полудреме, давно стали воспоминаниями, исчезли в первую же ночь войны, когда в каждую душу, в каждую хату ворвалась тревожная неизвестность. Теперь постоянно виделись какие-то кровавые расправы, убийства, расстрелы, и хотелось истошно кричать, а голоса не было, хотелось бежать, но не было сил, чтобы хоть сдвинуться с места. Очнешься среди немой тишины, весь в холодном поту, а сердце вот-вот вырвется из груди. Опомнишься, начнешь осознавать, что во сне смутно проступали, нелепо переплетаясь, события самой жизни и сон не очень-то преувеличивал ее ужасы.

Прозрачные юношеские сны отошли в невидимую даль, и порой начинало казаться, будто светлых, радостных мирных дней никогда и не было, а если и были, то очень и очень давно.

Но даже среди всех кошмаров, заполнивших теперь и сон и явь, сегодняшняя ночь казалась Миколе особенно зловещей. Не потому ли, что последнее время сердце будто бы предвещало что-то недоброе и он постоянно ждал непоправимо трагического? Понимал: тревожит предчувствие возможного провала. Но почему, почему оно возникло?

Может быть, потому, что становилось все более опасно заряжать аккумуляторы для партизанского радиопередатчика на лесопилке, где он работал электриком. Ведь только вчера, когда после работы нес он в мешке с картошкой заряженный аккумулятор, на мосту через Стугну оказался немецкий патруль. Мог остановить, проверить — и тогда… Не остановил, потому что знали его, и он не оглядываясь пошел дальше, чувствуя, как его ноша неимоверно потяжелела, и от этого или от чего-то еще потекли по лицу струйки холодного пота…

Вконец обессиленный, он донес аккумулятор до своего двора и, дождавшись темноты, спрятал его в убежище под старой яблоней в конце огорода. Убежище вырыли они с отцом, как только началась война, и все стали окапываться во дворах. По радио детально объясняли, как это делается. Убежище сделали они глубокое, удобное — буквой П; обшили досками стены, чтобы земля не осыпалась от взрывов (почва-то песчаная!), сверху навалили толстые длинные балки, которые лежали возле хаты, ожидая своего часа. Отец рассчитал так: присыпанный песком тес лучше сохранится: война это война, и мало ли кому он может ненароком попасться на глаза.

Через некоторое время отец ушел на фронт, мать с двумя младшими детьми уехала — переждать тяжелые времена — в Башкирию, к своей дальней родне, переселившейся в Белебеево под Уфу еще до революции.

Собирался на фронт и он, Микола, но…

До самой полуночи ждал он из леса, ребят.

Дорога к партизанам пролегала мимо его двора, шла от глухих, отдаленных сел, где не было немцев, через поля, потом — глубоким оврагом до кладбища на окраине Борового, а оттуда огородами, мимо рыжей будочки стрелочника, видневшейся на фоне вечнозеленой стены бора, к железной дороге. Поселок окружал густой бор. Сосны тянулись и вдоль улиц, маячили во дворах, высокие, бронзовые.

Партизан привел связной Коля-маленький, пятнадцатилетний хлопчик — худенький, щупленький, словно птенчик, с тонким девичьим лицом. А его, Миколу, звали в отряде Коля-большой, потому что вымахал каланча каланчой, высоченный, широкоплечий, куртка по швам расползается.

Когда ребята собрали все, что нужно, проверили оружие и собрались уходить,