Все демоны моего мужа (СИ) [Евгения Райнеш] (fb2) читать онлайн

Глава первая. Канопус с корабля Арго

***

В-а-у-у….

Я подскочила на постели, ещё не вполне понимая, в какой реальности нахожусь. Звук был далеким, резким и тревожным. Сигнал охотничьего рога, знакомого мне только по историческим фильмам, в которых какие-нибудь знатные рыцари выезжали на охоту. Ветка мандаринового дерева прошелестела уже осенними листьями по стеклу. Деревня за окном спала темно и совершенно беззвучно. Я вспомнила, где собственно нахожусь, успокоилась, и снова собралась заснуть. Но не тут-то было.

Опять далеко и протяжно, но очень явно заныл где-то в горах все тот же рог. Вслед за ним пронзительно завыли шакалы, прятавшиеся в густых лесах, покрывавших эти горы, и сразу, почти без паузы, но в явном порядке очередности как-то странно запели петухи.

«Почему петухи закричали задом наперед?», - успела как-то очень глупо подумать я, снова провалившись в тяжелый сон. Потому что сразу после этого переполоха наступила обволакивающая сном тишина. Такая мягкая и теплая тишина, в которой абсолютно ничего не звенит и не располагает.

Глава первая. Канопус с корабля Арго

- Ты слышала, как странно ночью кричали петухи? – спросила я Лию, намазывая на хрустящий свежей корочкой хлеб чудесное масло.

Лия с удивлением посмотрела на мою жующую физиономию.

- Петухи не кричат по ночам, - как-то немного даже стесняясь говорить мне такие очевидные вещи, сказала она. А так как Лия была девушкой не просто научной, а прямо-таки энциклопедических знаний, то не удержалась и добавила:

- И они всегда кричат в строго определенное время. Первый крик – в предрассветную рань, второй – до зари и третий – на заре, когда уже рассвело. Все дело в звезде Канопус.

- В чем? – изящная непредсказуемость Лииной мысли озадачила меня.

- Когда люди попытались связать петушиный крик с определенным расположением звезд на небе, то выяснилось, что первые петухи даже в самом темном курятнике кричат, когда звезда Канопус встает над горизонтом. Это самая яркая звезда в созвездии Киля. И вообще вторая по яркости после Сириуса. Именно на неё ориентировалась американская автоматическая станция, когда летела в направлении Марса. Когда-то созвездие Киля было лишь частью огромного созвездия Корабль Арго.

- А сейчас?

- Сейчас Арго в том виде, как в древности, не существует. Распалось на четыре отдельных созвездия. Киль – одно из них. Так вот, «вторые петухи» кукарекают в те минуты, когда Канопус уходит с небосклона. Причем, в наших широтах эту звезду не видно.

- А где её видно? – заинтересовалась я.

Лия на секунду задумалась, и тут же выдала очередную порцию академических знаний.

- В южном полушарии. Самое частое упоминание о Канопусе встречается в ранних египетских и индийских текстах. Был Канопус – это ещё и исчезнувший город-порт в Египте. Ещё Геродот упоминал о нем, как о чем-то очень древнем.

Услышав слово «Египет», я испугалась, что Лия сейчас подсядет на свою любимую тему. Она – египтолог, в данный момент пишущий диссертацию по Древнему Египту, и с детства мечтающий попасть на раскопки в знаменитую «Долину царей». Это же просто невозможно остановить Лию, как только звучит это кодовое слово. Египет. В ней сразу же включается ничем не прошибаемая зануда. Теперь я понимаю, с чего вдруг моя подруга выдала целую астрономическую статью про созвездие Киля.

- А третий раз, по-твоему мнению, когда кричат петухи? – я постаралась, чтобы мой вопрос звучал не слишком уныло.

- Это пока не выяснено, равно как и то, каким образом петухи «видят» невидимую звезду. Например, здесь, в Аштараке.

- Очень интересно, - задумавшись, произнесла я, - и что, никак не могут они закричать ночью? От перепуга, например?

- Тебе показалось, - Лия повернула ко мне свое прекрасное, хотя и немного уставшее лицо. – Это случилось, наверное, перед самым рассветом, но так как сейчас светает поздно, ты решила, что глубокая ночь.

Я могла бы, конечно, проявить упрямство, но решила этого не делать. Было просто не к чему затевать глупый спор. Тем более доказывать, что петухи кричали как-то «наоборот». Пусть будет Канопус. Что-то ещё в этой ночи, кроме обалдевших петухов, тревожило меня, но тревога была какой-то смутной, размытой, никак не хотела оформляться в факты, и я решила не обращать на это внимание. Тем более, что поводов для беспокойства у меня и без того было больше, чем достаточно. И, почти обо всех мне хотелось забыть, таким образом, будто их совсем и не было.

- Хотя в одном ты права, - вдруг задумалась Лия, - что-то странное происходило этой ночью. Я сейчас вспомнила, что проснулась ближе к утру, хотя обычно сплю, как убитая. Но может это всего лишь перепады давления.

Я прыснула со смеху. Она, сдерживая улыбку, повернулась ко мне, стараясь говорить серьезно:

- Вот ты смеешься, а в нашем возрасте уже пора задумываться о таких вещах, как давление….

- Ли, - продолжала смеяться я, - у нас нет давления. И никогда не будет. Мы эфемерные существа, помнишь? У нас никогда не будет возраста.

- Не издевайся, и не кощунствуй, - Лия бросила в меня скомканной салфеткой. – Не девочка уже, поди, чтобы так легкомысленно говорить о возрасте.

- Ага. Только с придыханием, - я бросила салфетку обратно, но не попала. Тем не менее, Лия театрально схватилась за поясницу и охнула.

- Прекрати, - я внезапно испугалась. – Нам нет ещё и тридцати. У нас все впереди.

И тут же осеклась. Приятная безалаберность, когда можно нести всякую чушь, не задумываясь об утекающем времени и неизбежном внешнем давлении, осталась в детстве.

Так много всего осталось в детстве, с которым меня связывала сейчас тонкой нитью только Лия. Я не хотела признаваться себе, что закончилось не только детство, но и юность. Поэтому подруга, зеркальное отражение моих лет, не имела права даже в шутку хвататься за поясницу, стонать и болеть. Если бы могла, я бы запретила ей и взрослеть тоже, но с моей стороны это было бы слишком эгоистично.

Мы не виделись несколько лет. Как-то неожиданно обе вышли замуж, разъехались, и долгое время занимались устройством настоящей взрослой жизни, в которую вдруг попали. Лиина взрослая жизнь в виде Алекса в данный момент пребывала на работе, а моя….

Рано или поздно придется признать, что моя жизнь дала трещину. Иначе, зачем бы я внезапно ввалилась позавчера ночью в дом Лии и Алекса? Люди, у которых все в порядке, так не поступают. Они договариваются заблаговременно и приезжают в гости с мужем, кучей детей и вещей на все случаи жизни. Иногда они привозят с собой ещё и любимую собаку. Но последнее, это когда личная жизнь уже удалась без всяких сомнений. У них есть билеты на обратную дорогу, и все четко знают, когда придет пора счастливо прощаться.

Я же ничего подобного не делала. Просто приехала и все. С билетом в одну сторону. Пока автобус петлял по ночному серпантину, меня немного укачало (или даже не немного), и я не успела толком ничего рассмотреть, но по всем ощущениям это был прекрасный дом в горах. Практически на краю света (или в самом его центре, это зависит от точки зрения), куда мои друзья переехали совсем недавно из большого промышленного города. В городе было множество заводов, торговых центров и веток метро. Здесь был горный воздух, фруктовые деревья и полное отсутствие суеты. Видимо, у всех наступает момент, когда хочется тепла и тишины. Хоть немного.

Я сутки отсыпалась после дороги, а теперь сидела на утренней кухне, и горячий ароматный кофе со свежим хлебом и деревенским маслом был для меня утешением, которое на данный момент заслонило все невзгоды. Счастье «маленьких шагов». Я всегда пытаюсь следовать этому правилу: быть счастливой от того, что имеешь. Небольшая беленая печка была растоплена ещё со вчерашнего вечера, потому как к ночи ощутимо похолодало.

- Ты любишь мацони? – в затянувшейся паузе спросила меня Лия так, словно я знала, что это такое.

Подсознание услужливо подкинуло строки из стихотворения Евтушенко.

«Мы в сене.

Мы сони.

И дышит мацони

откуда-то снизу,

из погреба,-

в сон».

Поэтому я была уверена, что мацони – это какое-то сильно пахнущее растение, которое растет исключительно в погребах. Наверное, оно любит темноту и сырость, подумала я про это неизвестное мне растение. Оно могло быть даже цветком или небольшим деревом. Кустом, например, с раскрывающимися раз в столетие бутонами.

Лия засмеялась.

- Горе от поэтического запаса и романтического образа мышления. Все гораздо прозаичнее. Мацони – это местный кефир.

Мне представилось, как кефир дышит из погреба в сон, это показалось логичным. И немного смешным. И ещё я была уверена, что кефир тоже может быть поэтичным.

- Сама ты поэтический запас и романтическое мышление, - ответила я и рассмеялась.

Мацони густо сползал с ложки и остро кислил во рту до приятной рези где-то у основания языка. Чуть терпкий, приглушающий эту кислоту вкус орехов, которые Лия добавила к трапезе, создавал странную эклектику. Я покатала во рту ощущение слова «мацони», наложив его на собственно вкус, и поняла, что они очень подходят друг другу. В смысле, вкус и слово. Ещё сюда очень подходило название звезды Канопус. Пришлось и его тоже включить в свои ощущения. Лия смотрела на мои гримасы с непередаваемым наслаждением.

Я тоже принимала и смаковала каждый момент этой новой жизни, где осталось место в мире таким замечательным спокойным завтракам. Когда никуда не торопишься, ничего не боишься, а просто пробуешь неизвестный мацони и не торопясь рассуждаешь о какой-то невидимой звезде Канопус. Которая, оказывается, ещё и исчезнувший город.

- Помнишь, как мы строили шалаши за сараями? – на первый взгляд некстати спросила я. Но Лия поняла меня с полуслова. Это одно из самых отличительных качеств друзей детства, им не нужно долго объяснять, почему ты резко перескакиваешь с одной темы на другую. Потому что мысли у вас текут в одном и том же направлении, и любую можно внезапно вытащить за хвост на свет божий, зная, что она попадет именно в тот момент, когда друг детства думает о том же самом.

- Мы хотели построить за этими ветхими сараями целый город, и населить его воображаемым народом. Ещё спорили о том, как он будет называться, - вспомнила Лия. – Так ни к чему и не пришли. Город остался безымянным.

- И мы выдохлись на втором шалаше, - засмеялась я. – Получился город полутора домов. Население разделилось на целевиков и половинников. Из-за нашей лени могла вспыхнуть целая война. Закон истории: те, у кого чего-то меньше, идут восстанавливать справедливость. Призывают делиться. Может, и хорошо, что мы забросили наш город, не дав ходу пусть и воображаемой, но войне. Хотя будь ты тогда такая же умная, как сейчас, мы могли бы назвать его Канопусом. И судьба у него была бы совсем другая. По-моему, замечательное имя для города. Сказочное.

- Нет, милая, - улыбнулась Лия. – Сказки – это твое поле деятельности. Я предпочитаю научные факты, подкрепленные опытным путем. Для меня этот древний город в западной дельте Нила, а вовсе не за сараями на нашем старом дворе. До основания Александрии, это был главный центр торговли египтян с греками. Сейчас на его месте расположен Абукир – восточный пригород Александрии. Археологи предполагают, что большая часть древнего Канопуса была затоплена морем и лежит примерно в двух километрах к востоку от нынешней гавани. Так что, милая моя, только наука, и никаких домыслов.

На мгновение я затихла, переваривая новое чудесное название. Абукир…. Но тут же столкнулась с насмешливым взглядом подруги, которая, казалась, видела насквозь, как я пытаюсь новое название пристроить к какой-нибудь необыкновенной истории. Научная Лия всегда подсмеивалась надо мной и моими фантазиями. А сейчас ещё больше, чем в детстве.

Потому что я вообще-то сказочница. Не в плане отношения к жизни, а в плане профессионального занятия. Лия считает, что это потому, что я никак не хочу уходить из детства. Что я застряла в чудесном времени, как Алиса в кроличьей норе, и никак не могу выбраться оттуда. Она считает, что я не просто пишу сказки, а живу в придуманных мной же самой мирах.

Я с ней не спорю. По крайней мере, всегда верю, что все будет хорошо. Случится какое-то чудо, и выдернет меня из неприятностей, в которые я с настойчивостью, достойной лучшего применения, сама же и попадаю. Из-за своей неуемной тяги к чему-нибудь необычному. Только редко необычное оказывается чем-то вроде доброго волшебства. Чаще всего судьба по неизведанным и пленительным путям приводит меня в заросли колючек.

Может, поэтому я пишу сказки для детей? О добрых Подушечках и злых Иголочках. О капризных принцессах и самоотверженных принцах. О таинственных городах и невероятных полетах в небесах. Мы с детьми вместе ждем добрых волшебников. Крестных фей с волшебными палочками, старых бородачей, укутанных в плащи невидимки, восточных чернооких Алладинов на коврах-самолетах.

Но что-то явно идет не так, потому что, хоть и тяжело это признать, но большинство тщательно выстроенных волшебностей так и остается только в ноутбуке. Можно даже сказать, что мой ноутбук – это кладбище сказок. Лишь изредка какой-нибудь журнал печатает один из моих романтических приступов, что очень вдохновляет на некоторое время, но потом снова наступает тишина, а одновременно с ней – апатия и самобичевание.

Жить одновременно в мире сказочном и мире реальном, где твои сказки практически никому не нужны, очень тяжело. Хотя, впрочем, я подозреваю, что жить в реальном мире тяжело всем. И ещё, что сказочников в нем хватает. Только талантливых днем с огнем не сыщешь. А мне очень хочется быть талантливой. Кстати, сюда я приехала ещё и в смутной надежде, что в тишине и одиночестве, далеко от городского шума и суеты действительно смогу написать что-нибудь стоящее. И надежда ещё не умерла. Потому что это было свежее, новое время на новом месте, ещё не омраченное неудачами и разочарованиями. Место и время надежд.

Но одна из возрождающихся надежд тут же потерпела крах. Лия посмотрела на меня с гротескной тревогой:

- Лиза, милая, только не твоя принцесса Иголочка! Умоляю, никаких приключений принцессы Иголочки в Абукире!

- И чем тебе моя прекрасная Иголочка не угодила? – меня раскусили, и это было немного обидно.

- Иначе я буду чувствовать себя предателем, сдавшим прекрасный город нашествию дурацких сказочных героев. Наука мне этого не простит.

- А если ты будешь подвергать своему искрометному сарказму моих прекрасных героев и называть их дурацкими, тебе этого не простит литература.

- Ну, ну, - Лия поджала губы и замолчала в знак уважения к литературе, но весь её вид говорил о том, что она сомневается в моей причастности к чему-то действительно великому. Тому, что имеет право не прощать.

Ба-бах!

Дикий грохот откуда-то сверху вдруг раздался в этот момент наших прекрасных разговоров ни о чем. Животный ужас заставил съежиться, я машинально закрыла голову руками и присела, а Лия метнулась по лестнице наверх. Через секунду оттуда послышались её веселые ругательства:

- Арм, твою ж кошачью мать….

А ещё через секунду она появилась с большой круглой шкатулкой в руках.

- Коты уронили шкатулку с иголками и ножницами, - смеясь, доложила она. И тут же осеклась, увидев мое бледное лицо в испарине:

- Лиз, ты чего? – испуганно спросила она.

Я проглотила уже такой привычный, невидимый комок и с трудом пропихнула слова через сжатое спазмом горло:

- Нервы….

Глубоко вдохнула и выдохнула, как меня научил один мой знакомый букинист, и повторила:

- Нервы, только и всего.

Лия вздохнула. Тяжкий крест, лежащий на плечах моей подруги, проявлялся во времени и пространстве её способностью быть великолепной жилеткой для желающих поплакать. Это повелось ещё с «доисторических», «доаштараковских» времен. И не успели они с Алексом переехать в деревню Аштарак, как толпы страждущих поддержки и утешения ломанулись на самолеты и паровозы, чтобы добраться и получить свою порцию жизненной энергии. Может, у неё самой и были какие-то проблемы, только об этом никогда и никому не становилось известным. Такая она была всегда – ровная, ироничная, насмешливая, участливая. Я понимала, что долго не смогу водить её за нос. Хотя попытаться стоило.

Лия внимательно посмотрела на меня:

- Почему ты так неадекватно реагируешь на простой шум? Раньше ты вполне комфортно чувствовала себя в нашем балагане.

Признаться в том, что у меня случилось что-то страшное, значит, прекратить это чудесное утро. Значит, не болтать беззаботно ни о чем, поддразнивая друг друга, а долго и утомительно решать, что делать и как дальше жить. Я не была готова признать, что моя жизнь потерпела крах, и теперь требовались гигантские усилия, чтобы как-то выправить давший крен курс моего корабля. Конечно, все решу, но чуть позже. Чуть позже.

- Просто устала, и нервы расшатались. – Пусть пока будет так. – Просто во мне поселилась какая-то тревога.

Я подошла к окну, где в неразберихе зеленых мясистых листьев яркими пятнами мелькали маленькие шарики мандаринов. Мандариновое дерево было совершенно не похоже на новогоднюю елку, да и лучи ещё теплого солнца, прыгающие по пышной зелени листвы не способствовало ощущению самого зимнего праздника, но сердце уже замирало в ожидании сюрпризов, которые подготовила судьба. Вот только каких именно – плохих или хороших? Хотелось верить в счастливые сюрпризы.

Лия умела впитывать в себя вселенские проблемы, и я это знала и пользовалась этим ещё с детства. Вот и сейчас, не требуя немедленных объяснений, она подошла ко мне, заглянула в глаза, сдула со лба длинную, легкую, сбившуюся на глаза челку, и сказала:

- Две недели назад заезжала Хана. Ты не представляешь, насколько она ходячее сборище фобий. Она боится собак, коров, хулиганов, высоты, пауков.… И я ей сказала: «Может, ты не боишься на самом деле, а просто привыкла бояться?». Она подумала, и поняла, что часть страхов действительно живет в ней по привычке. Может, и ты просто привыкла тревожиться?

Я подумала, и упрямо произнесла.

- Нет, не привыкла.

И бросила тихий взгляд на свои руки. Только я знала, что на предплечьях, под теплым, мягким, уютным свитером дозревали, наливаясь желтым, большие синяки. И ещё знал он. Мой муж.

Глава вторая. Три года назад. Алик.

Глава вторая. Три года назад. Алик.

В моем муже жили демоны. Я спрашивала специалистов. «Бред ревности, отягощенный алкоголизмом», — так сказал знакомый психиатр. «И, очевидно, психопатия». А другие, не очень знакомые психиатры, сказали то же самое. Но я точно знала, что внутри моего мужа живут демоны, потому что, по крайней мере, с тремя из них была даже лично знакома. И ещё просто физически чувствовала, что Влад вынужден периодически их кормить. Мной.

Вообще-то, большую часть времени они спали. И все было просто прекрасно до тех пор, пока их не начинал мучить голод. Это происходило не сразу, не вдруг. Просто тихие, спокойные будни вдруг начинали постепенно наливаться чем-то тревожным, ещё не осознанным. А потом словно из переполненной, накренившейся, постепенно открывающейся шкатулки вдруг с ненавязчивым звоном выскальзывает то один предмет, то другой. Интересные, надо сказать, среди них попадались экземпляры.

Хуже всего в этом было то, что я очень любила своего мужа. И ненавидела инфернальных существ, которые никак не отпускали его. Чем дальше, тем наглее и безобразнее они себя вели.

И как я могла сказать об этом Лие? Вот так взять и ляпнуть: «Привет! В моем муже живут демоны, я поживу у вас немного, пока они собьются с моего следа?»....

***

— Лиза, — потянувшись, сказал Влад. — А почему бы нам не смотаться на два дня, например, в дивный древний город? Впереди долгие выходные, мы же не хотим пролежать их на диване?

Я с обожанием посмотрела на мужа. Мы были женаты несколько месяцев, но не переставала удивляться, насколько быстро пронеслось это время, и насколько с Владом моя жизнь стала напоминать чудесную повесть, полную замечательных путешествий и милых приключений. Судьба в его лице словно решила воздать мне за все годы одиночества, теперь восполняла волшебные мечты. И никакой принцессе Иголочке и не снилась такая сказочная жизнь.

— А ты не устал? — под конец рабочей недели Влад бывал очень вымотан, хотя и тщательно скрывал от меня это. — Только честно?

Он, тихо улыбаясь, покачал головой.

— Что брать? — спросила я Влада, прежде чем полезла обниматься от избытка чувств.

— Погода так себе, поэтому возьми теплые вещи на два дня, мы будем много гулять.

Середина марта была странной в этом году, и поэтому опасной. Вдруг теплое, яркое солнце, квасившее уже прошлогодний, слежавшийся снег, сменялось суровыми морозами, и действительность становилась промозглой, пробирающей до костей, в сочетании с едкими колющими заморозками. Поэтому я сгрузила в нашу старенькую, но еще очень бодренькую машину практически все, что попалось под руку теплого в доме. Нашла в интернете и забронировала комнату в небольшом домашнем отеле, и наполнила термос свежесваренным, обжигающим кофе. Пара бутербродов, на случай, если в дороге прихватит резкий голод, и все — мы были готовы отправляться в дорогу.

Я просто обожала эти наши внезапные решения, куда-нибудь выехать. Это было как.... Словно запылившийся, слежавшийся плед, мы перетряхивали этими поездками свои будни. Вносили в них тайну чужих, ещё неизвестных нам мест. Что может быть загадочнее и чудеснее незнакомых мест, где за каждым поворотом ожидает что-то такое, чего мы никогда в жизни не видели? Мы разгадывали чужие города, как ребусы, и это было намного увлекательнее, чем лежать со сборником кроссвордов в выходные на диване. Рисовали свою карту, отличную от типографских тем, что на нашей были нанесены не улицы и достопримечательности, а истории.

Были среди них и милые конфузные ситуации. Как-то Влад решил примерить кольцо у торговца, предлагавшего «ручную эксклюзивную работу» под стенами древнего Кремля, а кольцо намертво застряло на его пальце. Не помогло ни обильное поливание пальца водой, ни крепкие зубы Влада, которыми он неистово вцепился в «эксклюзив», пытаясь избавиться от намертво окольцевавшего его украшения. Торговец — розовощекий парень с льняными кудрями, перехваченными головной повязкой, и в псевдорусской, но колоритной косоворотке, морщился: «Вы же уже товар обслюнявили», и кольцо пришлось купить, несмотря на то, что ни мне, не самому Владу, оно совсем не нравилось. Самое интересное в этой истории то, что оно само соскользнуло с пальца через несколько дней, когда мы уже вернулись домой, легко и непринужденно, даже как-то немного виновато соскользнуло. Так что мы заподозрили подкремлевского коробейника в некоем мошенническом волшебстве, словно он специально заколдовывал свой товар для застревания, что вело к неминуемой продаже. Но кольцо осталось у нас, оно и сейчас лежало в шкатулке, как память о солнечном осеннем дне, белых в трещинах стенах небольшого Кремля и запаха земляничного мыла, которым мы безуспешно мылили палец Влада вечером в гостинице.

Нанесены на нашу карту и воспоминания о маленькой неприметной кафешке, где нас на удивление вкусно накормили. Больше нигде и никогда я не испытывала такого восторга от еды, и поняла именно там, что пища телесная может быть незабываемо божественной мелодией, вкус которой ты ощущаешь и через много-много лет. В конце концов, насколько мне известно из курса древнегреческой литературы, боги были тоже в полном восторге от амброзии, которую вкушали на небесах. Может, эти самые боги за какие-то неведомые нам наши заслуги и поставили на нашем пути кафешку, чтобы мы хоть раз в жизни приобщились к божественной пище. Ибо, что именно мы ели, я и не помню, а ощущение нереального и неуловимого послевкусия осталось.

Был на карте наших путешествий и восторг от вдруг упавшего ярко-розового заката в пути, и личные, очень интимные моменты, которые навсегда оставляли в нашей памяти обои с нежными цветами в гостиничном номере, пестрое лоскутное покрывало и непонятный медовый запах, просачивающийся с улицы даже сквозь плотно закрытое окно. Словно эта пыльца незримо окутывала все, и кожа Влада пахла цветочным медом, сначала чуть слышно, а затем, наливаясь страстью, все полнее, безоговорочней, требовательней.

Словно первые люди на Земле — Адам и Ева, — мы собирали из этих моментов наш собственный мир, и клянусь, ни с кем и никогда на нашей планете не случалось ничего подобного. По крайней мере, я думала так, и это было совершенно нормально, потому что так думают все влюбленные. А я была влюблена во Влада, как кошка.

***

Мы выехали в вечер пятницы, надеясь, как всегда, что унылая судьба завсегдатаев пробок нас минует. Многоэтажные спутники столицы весело проводили нас сверкающими праздничными огнями, промелькнули, сливаясь в один, и остались позади. Вскоре вдоль шоссе потянулись редкие деревья, постепенно переходящие в уже густой и довольно мрачный лес. Темнота за окнами авто становилась непроницаемой, радио, попытавшись выдать несколько прерывающихся случайных аккордов, замолчало окончательно. Мы включили плеер, но захотелось тишины, и мы, немного подхрипев Лео Коэну, выключили и плеер.

Дорогу отвратительно развезло днем, и в придачу к этому в лобовое стекло нашего автомобиля вдруг в темноте, разрываемой всполохами нечастых фонарей, густо повалил снег. Влад с трудом держал машину на полотне шоссе, мгновенно ставшим скользким и непредсказуемым. Когда нас в очередной раз занесло вбок, потащило, резко развернуло, он выровнял авто, и остановился на обочине. Включил аварийку, выскочил из машины, громко и напряженно стукнул дверью и грязно выругался. Затем сел на корточки под густо валившим снегопадом и нервно закурил.

Я вышла за ним.

— Влад, — тихо позвала мужа, и опустила руку на белые хлопья, тут же покрывшие его темную макушку. — Хоть капюшон-то надень.

На меня снизу вверх глянули два зеленых, пронзительных до густой бирюзы глаза. Я отшатнулась и убрала руку. Глаза моего мужа были серыми, и это я знала наверняка. Незнакомец с лицом Влада, но абсолютно чужими глазами, смотрел на меня внимательно и зло. Словно изучая проблему, вдруг возникшую на его собственном, неведомом мне пути.

— Отстань! — непривычно резко сказал Зеленоглазый. — Ты что совсем дура? Не понимаешь, что мы могли погибнуть?

В его голосе появились какие-то совершенно не свойственные Владу истеричные ноты. Я опешила, потому что во время наших путешествий мы не раз попадали в сложные ситуации, но муж всегда был хладнокровен и относился ко всему со спокойным юмором. Иногда, конечно, чуть черноватым, но в любом случае он берег меня, и всегда всем своим видом наоборот показывал, что ничего страшного не случилось.

— Боюсь. — Влад выбросил сигарету, которую он уже докурил до основания, но остался сидеть на корточках, теперь уже уронив лицо в колени. Его голос доносился глухо, и я едва различала, что он говорит. — Не могу сесть за руль. Я не справлюсь.

Захотелось его обнять, но тень, которая словно пробежала между нами, остановила меня.

— Владушка, — мой голос чуть дрожал, но я постаралась, чтобы он звучал, как обычно. — Ты же не раз водил машину в сложных ситуациях. И всегда оставался на высоте. Мы не можем сидеть на обочине и ждать, когда нас засыплет снегом. Мне холодно. Мы замерзнем.

— Это все из-за тебя! — он приподнял голову и снова сверкнул на меня бирюзовым огнем. — Какого лешего тебе понадобилась эта поездка? Я устал, я целую неделю работал. И теперь, вместо того, чтобы спокойно смотреть на диване в тепле какой-нибудь фильм, я должен с риском для жизни тащиться в твой дурацкий город.

— Но это же ты сам предложил, — удивлению моему не было предела.

— Потому что ты захотела. — Заорал на меня незнакомец с зелеными глазами. Мне показалось в темноте, что от его рта в разные стороны полетели слюни. Это было страшно и омерзительно. — Хочешь ехать, веди машину сама. Больше не могу.

— Я не умею. — У меня, действительно, не было прав, и никогда не было желания их получить. — Ты же знаешь, что боюсь водить.

— А я, значит, должен?! — Он орал уже, как резанный, и казалось, что этому не будет конца. — Принцесса какая нашлась! Я тебе, кто? Личный водитель? По первому твоему желанию я должен срываться и везти тебя, куда ты захочешь? Выкуси!

Перед моим лицом возникла большая, искусно скрученная фига. Над указательным пальцем мохнато и особенно обидно торчали вздыбленные волосины. Я посмотрела на фигу, но решила пока не обижаться. Тем более, что ситуация все меньше походила на реальную.

— Какая муха тебя укусила? Что с тобой? — спросила я, опять стараясь звучать ласково и успокаивающе. Получалось плохо, потому что продрогла, и зубы начали отбивать вне зависимости от моего желания барабанную дробь. — Пойдем хотя бы в машину. Там все-таки печка.

Фига убралась от моего лица. Жить стало немного легче. По крайней мере, не так обидно.

— Иди, иди, грейся! — тоном, не предвещавшим ничего хорошего, сказал Влад. — Принцессы должны жить в тепле, так ведь? А я не пойду. Не могу.

В интонации явно прочитывалось капризное «Замерзну тут, назло тебе». Я заскочила в машину, несколько секунд блаженно сворачивала резко наступившее тепло от печки, которая ещё не успела остыть, внутри себя. Когда мои зубы перестали жить своей собственной жизнью, я чуть приоткрыла дверь и сделала ещё одну попытку образумить вдруг ставшего странным мужа.

— Влад! Хватит там сидеть! Давай выпьем горячего кофе с бутербродами! У меня же есть! — радостно вспомнила я, и полезла за термосом.

— Пей свой кофе сама, — откуда-то из холода и темноты рявкнул Влад. — Я не буду.

Тогда я ещё не знала, что в этих случаях нужно спокойно продолжать заниматься своим делом. Поэтому открыла термос и выскочила из машины, чтобы соблазнить мужа запахом кофе. Он все так же сидел на корточках, вслушиваясь во что-то, происходящее внутри него. Когда около его лица оказался открытый сосуд, из которого соблазнительным горячим паром вырывался густой кофейный аромат, он словно озверел. Подскочил, внезапно ударил по термосу, и горячий черный кипяток обжог мои руки. От неожиданности я закричала, чем ввела Влада в совершенное озверение. Он выбил у меня из рук термос, и кофе радостной струей отправился смешиваться с холодным равнодушным, быстро таящим снегом. Я бы даже могла залюбоваться на эту философскую картину, как черное горячее смешивается с белым холодным, если бы мне не было в этот момент так больно. И физически, и морально.

Но Влад внезапно успокоился. Все ещё нервно, но все-таки поднялся, залез на водительское место и включил зажигание. Мне он не сказал ни слова, и машина стояла и фырчала на обочине большого и словно мертвого шоссе в тишине и темноте. Почему-то за это время, вдруг подумалось мне, ни единая душа не проехала по этой, по всей видимости, оживленной трассе. Это тоже было странно. Я подула на обожженные руки и подняла со снежного крошева термос. Он был горячим, но обидно легким. Все в той же оглушительной тишине я села с нелепым термосом в руках на свое место. Так же внезапно, как начался, перестал сыпать снегопад. Влад тронул авто с места, и вскоре мы опять неслись мимо ставших из окон нашего маленького дома на колесах нестрашными деревьев. Я молчала, нелепо и неудобно держа на коленях термос, боясь пошевелиться, чтобы не навлечь на себя снова гнев незнакомого зеленоглазого существа, которое расположилось вдруг в моем муже. Уже тогда я чувствовала, что в этой истории много ненормального, а вернее, она ненормальна вся — от начала, когда Влад выскочил из автомобиля, и до конца, когда я думала об этом, прижимая к себе грязный пустой термос. Но списала все это на усталость и перенапряжение.

Напряженно и молча, мы ехали по дороге, которая вдруг неожиданно стала очень оживленной. Неслись огромные фуры, подсвеченные квадратно мелкими фонариками, как новогодние елки, шмыгали мелкие по сравнению с ними юркие и наглые легковушки, весело катили тупомордые микроавтобусы. Словно неведомо кем наброшенные на уже ночное шоссе чары рассеялись, оживив всех зачарованных путников, и оставив только нас двоих в напряженном молчании. Поглощенные этим странным ощущением, словно что-то случилось, когда ничего не случилось, мы незаметно въехали в город. Сначала замелькали домишки частного сектора, потом вдруг где-то вдалеке, но совершенно явно и даже на расстоянии величественно возник огромный храм, как вишня на торте, вкусно высящийся на горе.

— Я хочу есть, — наконец-то прервал затянувшиеся молчание Влад. — Кажется, вон там, на пути есть магазин.

В ночном минимаркете, кроме нас, не было посетителей. Мы набрали аппетитно выглядящей колбасы, пышного хлеба, немного белого сыра, и, подумав, секунду, взяли ещё окорочка-гриль, уж очень румяная, по-хорошему прожаренная корочка светились сквозь покрывавшую их прозрачную пленку. На кассе сидел молодой симпатичный, но смертельно уставший парень. Он быстро посчитал наши покупки, и назвал цену. Влад протянул ему пятитысячную бумажку.

— Извините, у меня нет сдачи, — устало, но вполне доброжелательно сказал кассир, — Может, есть деньги мельче?

У меня были купюры помельче, и я полезла за кошельком. В этот момент Влад начал кричал. Зеленый огонь в его глазах вместе с криком пробивал ночное пространство и поднимался к потолку маркета. Я сжалась от этого напора, который словно крик баньши уничтожал вокруг все живое. Кассир тоже сжался и затих.

Что именно кричал Влад, я потом так и не могла вспомнить. Что-то вроде того, что все вокруг жулики, которые так и норовят обмануть и обругать его, что кассиру не стоило хамить ему, Владу, потому что он, Влад, сейчас вызовет полицию, чтобы зарегистрировать мошенничество и оскорбление. Все это он перемежал через слово грязной матерщиной. Ругательства он произносил с доселе не замеченным мной удовольствием. С каждым матом он словно освобождался от чего-то тяжелого, изнутри давящего на него, переваливая груз на тех, кто его слушал. В смысле, на тех, кто находился рядом.

— Влад, — я тронула его за рукав куртки, он грубо дернул рукой:

— Ну, что ты владкаешь? Иди ты со своим владканьем, знаешь куда? — Муж второй раз за сегодняшний вечер грязно выругался конкретно в мой адрес.

Кассир, совершенно обалдев от только что увиденного и услышанного, торопясь достал, очевидно, личное портмоне, и ничего не говоря, торопливо отсчитал сдачу с пяти тысяч. Муж удовлетворенно хмыкнул, собирая мелочь, подхватил покупки и пошел к машине. Я все ещё в шоке поплелась за ним, уговаривая себя, вспоминая кольцо Соломона, что и это тоже пройдет. Напряженное молчание между нами усилилось. Лично я просто представления не имела, о чем можно говорить в такой ситуации. Если бы я попала под шквал неистовых ругательств постороннего человека, просто навсегда исчезла бы из радиуса его воздействия. Как быть в подобной ситуации с собственным мужем, в салоне легкового авто, представления не имела.

***

Между тем, навигатор, поводив наше авто по извилистым, по-весеннему замызганным закоулкам, вывел к двухэтажному коттеджу. Светом от фар высветило адрес на высоком заборе, это был тот самый дом, который нам был нужен.

— Посмотришь? — уже совсем нормальным и даже слегка веселым голосом, словно ничего не произошло, спросил меня Влад. Вылезать из теплого салона не очень хотелось, но я кивнула. Ещё день назад могла бы покапризничать, и может выменять эту вылазку на поцелуй, но сейчас ситуация была совершенно не та. Липкий страх сказать что-нибудь не то уже вил свое щетинистое гнездо во мне.

После тщетных попыток вызвонить кого-нибудь в пимпочку звонка на воротах, пришлось толкнуть створку, которая, сначала чуть поелозив, все-таки отворилась. Дорожка была расчищена от снега, который очевидно накануне навалил густые махровые кучи по просторному двору. Я подошла к входной двери. Она была так же, как и весь дом — свежей, узорчатой, новой. Во влажной набухлости воздуха витал запах свежевыструганного дерева. Такой новенький был этот коттедж. Тем не менее, заходить в него, мне почему-то вовсе не хотелось. Что-то удерживало меня на пороге, и даже одну секунду, забывшись, хотела позвать Влада, настолько мне не нравилась тишина, царившая вокруг и ощущаемая даже через стены внутри. Но я удержалась. «Опять орать начнет», — промелькнуло на периферии сознания, и, толкнув резную дверь, я вошла. И сразу попала в просторный холл.

Он был светел. Мягкий свет от множества электрических лампочек, по-домашнему глазеющих откуда-то из-под потолка, мягкие диваны и большой стол — непременные атрибуты любого холла, так же, как и работающий со стены телевизор, — выдвинулись вперед, как шахматные кони, загораживая почти потайную лестницу, ведущую наверх, очевидно в спальные номера.

— Привет! Есть кто здесь?! — наконец-то догадалась крикнуть я, но получилось как-то не очень вразумительно, хотя даже на фоне работающего телевизора довольно громко. Ответом мне была тишина. Я ещё немного потопталась на пороге, заглянула в просторную кухню, за которой угадывалась прачечная, и даже слышался шум работающей стиральной машинки. Чайник на кухонном столе был горячий. Тут же маячили банка с растворимым кофе и сахарница. Словно специально выставленные для нас. Две чистые кружки с веселыми красными пятнами на белом фоне и две чайные ложки венчали картину ожидания кофепития. Я вернулась в холл и ещё несколько раз крикнула свой «Привет!» вверх по лестнице. Тишина, преследующая меня всю дорогу, в этом доме уже конкретно угнетала. Захотелось, чтобы время вернулось вспять, мы никуда не поехали, и ничего не случилось.

Кто-то сзади положил мне руку на плечо, и я непроизвольно вскрикнула. Влад поморщился:

— Да я это, я, перестань вопить.

— Влад, — пролепетала я, — тут, кажется, совсем никого нет. Мы одни в этом доме.

— Замечательно! — серые глаза моего мужа опять внезапно полыхнули зеленым огнем. — Никто не будет нам мешать, а за номер мы все равно заплатили. Пойдем выбирать тот, что нам больше понравится.

Он весело, но как-то совершенно не похоже на себя, подмигнул мне. Как-то.... Похабно. Не игриво, не интимно, как раньше. Именно похабно, словно пьяный матрос уличной девке. Словно мы были совсем незнакомы.

На втором этаже оказалось пять небольших, подготовленных к приезду постояльцев номеров. Все комнаты были гостеприимно распахнуты, все кровати застелены свежим бельем. В душевой комнате пыжился и махрился набор свежих полотенец всех размеров и предназначений.

— Вот видишь, — сказал Влад, бухнувшись на кровать в угловом номере. — Нас здесь ждали.

Я немного помялась:

— Мне как-то не по себе.

— Почему? — спросил муж, уже прикрыв глаза. Чувствовалось, что он действительно вымотан и от дороги, и от чего-то, не дающего ему покоя изнутри.

— Где хозяин? Где остальные постояльцы? Почему здесь все нараспашку?

Влад недовольно сел на кровати:

— Ты предлагаешь ночевать в машине?

Я отрицательно покачала головой. Ночевать в машине было выше даже моих сил.

— Ну, тогда все. Располагайся, пока машину во двор загоню. Там ворота тоже не закрыты на замок. Я проверил.

Влад вышел, и через несколько минут со двора послышался скрип отворяемых ворот, а затем урчание мотора. Я скинула свою бежевую пуховую куртку, объемный шерстяной шарф крупной вязки, затолкала в рукав шапочку с помпончиком. Разворошила пакет из магазина, который принес с собой Влад, и выложила на журнальный столик и колбасу, и хлеб, и окорочка. Обрадовалась, когда обнаружила, что мы купили ещё и печенье, о котором я забыла. Подумала, что лучше поужинать там, где есть горячий чай и кофе, но вниз тащить всю эту снедь было жутковато. Не то, чтобы я устала, хотя и это тоже, но страшно было пить из чайника, который неизвестно кто невидимый подогрел перед твоим приходом, под звуки телевизора, который тоже был включен непонятно кем. Я не сказала об этом чуть раньше Владу, но чувствовала я себя, как Машенька, зашедшая в пустой домик трех медведей. С одной лишь разницей в том, что я испугалась заранее. Не дожидаясь призрачного хозяина. Который, кстати, с такой же вероятностью мог оказаться и медведем.

— Вот дерьмо! — на пороге стоял Влад, обжигая меня бирюзовым взглядом. У него был вид глубоко пьяного человека. Ещё сутки назад я бы посмотрела на него с удивлением, но теперь я только вжала голову в плечи. Потому что была усталой, раздавленной морально, задерганной и ожидала всего, чего угодно.

— Дерьмо! — смачно и с удовольствием повторил Влад, и стукнул кулаком по столу. Все наши припасы, которые я выложила на этот стол, разлетелись в разные стороны.

— Зачем ты так? — все-таки пискнула я.

— Ты все делаешь мне назло! Тебе на меня глубоко наплевать!

На самом деле, мой муж употребил гораздо более грубое слово.

— Ты в магазине кинулась на защиту поддонка, который нахамил мне и пытался обмануть!

— О чем ты? Он не сказал тебе ни единого грубого слова! Это ты кричал, как сумасшедший. Мне за тебя было стыдно. Первый раз в жизни мне за тебя было стыдно, — я тоже сорвалась на крик, потому что не поддаться этому безумию было невозможно.

— Ты тварь! — мне показалось, что от Влада вязко и тошнотворно потянуло перегаром.

«Где бы он успел выпить? — подумала быстро я, — Он же весь день и весь вечер за рулем. Он только что был абсолютно трезвый!». Пьяное безумие из глаз Влада тут же исчезло.

— Ты мерзкая тварь, которая только и ждет, чтобы унизить меня. Я тебя недостоин?

Он схватил меня за руку.

— Скажи, падла, я тебя недостоин?

— Это сон, — пробормотала я ему в лицо, — это просто дурной сон.

Мне на самом деле все больше и больше переставало вериться в происходящее. Не слушая моих лепетаний, Влад потащил меня двери, распахнул её и сунул мне в руки мою куртку и сумочку.

— Убирайся с глаз моих, дрянь!

Мне действительно захотелось немедленно убежать отсюда, куда угодно, только бы не видеть и не слышать этого бреда, который все наращивал обороты. Но я почувствовала, что сумочка гораздо легче, чем обычно, и уже скорее по многолетней привычке раскрыла её.

— Влад, — сказала я растеряно, — а где мой кошелек, ключ от дома и телефон?

— Фигу тебе! — заржал зеленоглазый незнакомец с лицом Влада похабным смехом. — Добирайся, как хочешь, а я посмотрю. Увидим, кто кого не достоин. Узнаем, кто за кого теперь будет заступатьсяв маркетах.

Я начала говорить, как с тяжелобольным, или с маленьким ребенком, тщательно и ласково выговаривая каждое слово:

— Но на улице ночь, а ты не оставил мне абсолютно ничего. Как же я пойду и куда? Без денег, телефона и ключей от дома?

— Вот-вот, — опять раздался гогот, в котором явно ощущалась некая смесь лошадиного и трактирного. — Валяй, топай отсюда.

И муж в очередной раз за сегодняшний вечер употребил в отношении меня слово, которое никто никогда не произносил при мне. Он опять двинулся в моем направлении, а так как хотя его намерения были мне совершенно непонятны, но не сулили ничего хорошего, я выскочила в коридор, тут же нырнула в ближайшую открытую комнату. Слава богу, она закрывалась изнутри. Влад или то, что жило в этот момент в моем ироничном, светлом, интеллигентном Владе, несколько раз бухнулось всем телом в закрытую дверь и успокоилось. Из коридора раздались удаляющиеся шаги, и стало пронзительно тихо.

Сердце колотилось так, что я думала, что уж точно в эту ночь не усну. Но стоило мне коснуться головой подушки, как тут же провалилась в тяжелый сон. Одетая, с курткой и сумочкой, которые так и не выпустила из рук, я уснула на кровати в отеле призрачного хозяина, одна, больше всего на свете боящаяся и ненавидящая любимого до слез мужа.

Впрочем, среди ночи я проснулась. Прислушалась к тишине в коридоре, встала и подошла к двери. Чуть приоткрыла её, стараясь не издать ни шороха, коридор был темен и пустынен. Только откуда-то снизу, из кухни или из холла, доносились невнятным гудением голоса. У меня возникло ощущение, что собеседника два. На цыпочках я прошла к лестнице, в любой момент готовая опять ускользнуть в комнату, которую про себя уже называла «своей». Чуть свесилась вниз, стараясь оставаться на темной стороне, и прислушалась.

Разговаривали, действительно двое. Один был точно голос Влада, обычный, только чуть тревожный и напряженный, второй напоминал юношеский. Он словно ломался, срывался то в хрипотцу, то в нем появлялись визгливые нотки.

— Оставь её в покое. — Настойчиво сказал голос Влада.

Юнец похабно заржал, и, клянусь, этот смех я уже слышала сегодня. Только смеялся так непривычно мой муж.

— Да ладно, ты че?! Тут же как специально пусто сегодня! Отчего бы нам не оторваться по полной?! Можно и Генриха позвать, он такое ситуации очень любит. И благодарен тебе будет, сам знаешь как. А быть кредитором Генриха — это спасает от множества неприятностей, так ведь?! Та-та-да-дам! Бонус!

— Это ты все подстроил? — все так же тихо, но твердо спросил Влад.

— О чем ты? Меня здесь не было, и ты это прекрасно знаешь, — юноша перестал ржать, но теперь уже мерзко хихикал. Только по этому хихиканью я живо представила, какая у него прыщавая, нечистая физиономия и блудливый взгляд.

— Пустой отель, да? Оторвемся по полной? Где хозяин? — мой муж прервал хихиканье мальчишки.

— У хозяина появились срочные дела! — судя по всему, юнец совершенно не боялся Влада, хотя голос у моего мужа стал невероятно серьезный и напористым.

— Какие дела?

— Тебе-то что? Предлагаю оторваться по полной. Обещаю, что после того, как мне будет достаточно, я оставлю тебя в покое надолго. А если мы ещё и Генриха позовем! Да ладно, помню, помню. Больше трех не собираться. А смешная была поговорка, — тут мальчишка опять залился смехом. Казалось, он просто наслаждается ситуацией. В то время, как Влад, я чувствовала это даже издалека, совершенно не в восторге от того, что происходит. «Но почему он просто не пошлет пацана подальше?» — подумала я. — «Ему же явно не нравится этот разговор».

— А с Генрихом нас как раз трое и будет! — выкрикнул предполагаемый подросток. — И знаешь, кто ещё троицу любит?

В восторге от своего последнего вопроса, он просто закатился смехом, похрюкивая горлом.

— В общем, — я чувствовала, что муж выпятил вперед челюсть и говорит сквозь плотно сжатые зубы:

— Ты. Сейчас. Уходишь. Мы. Не. Будем. Отрываться. Ни по полной, никак вообще. Хватит с тебя на сегодня.

Я почувствовала, что муж поднимается с места, и шмыгнула вглубь коридора к комнате.

— Пожалеешь же! — теперь отчетливо веселый, хоть и чуть обиженный голос мальчишки был слышен и отсюда.

— Перетерплю! — крикнул ему на ходу, уже поднимаясь по лестнице Влад.

Затем я все-таки шмыгнула в комнату и опять плотно затворила за собой дверь, уже не беспокоясь, что меня кто-нибудь услышит. К двери, за которой я спряталась, подошел Влад.

— Лиза! — позвал он тихонько, и я затаилась, чуть дыша. — Ты спишь?

Я решила не отвечать. Он потоптался немного под дверью, затем с каким-то полным вселенской скорби вздохом произнес: «Родная моя, любимая!», и захлопнул соседнюю дверь.

А я опять упала на кровать, и верите вы мне или нет, но проспала без всяких снов теперь уже до самого утра.

***

Когда, проснувшись, я вышла в коридор, первое, что я увидела — это серые веселые глаза Влада.

— Соня засоня, — пропел он совершенно обычным голосом, и улыбнулся мне самой широкой своей улыбкой.

— А ты чего в другом номере ночевала? — почему-то спросил он.

— Как? — удивилась я, каким-то седьмым чувством понимая, что сейчас можно не бояться. — А ты разве не помнишь?

— Да я свалился, как подкошенный, даже перекусить не успел, сейчас голодный, как стая аллигаторов. Проснулся — тебя нет. Думал, уже кофе внизу пьешь. А ты тоже только встала!

— Влад! — я открыла рот то ли от удивления, то ли от его наглости. — Ты разве не помнишь, как себя вчера ужасно вел? И на дороге, и в магазине, где ты обругал кассира.

При упоминании о кассире глаза Влада вдруг стали наливаться опасной бирюзой, и я, наученная горьким опытом, вдруг отбросила мысль поговорить о том, что не давало мне жить, а быстро сказала:

— Ты храпел. Ты просто невыносимо храпел. Пойдем пить кофе.

И мы спустились вниз, прихватив с собой разбросанные по комнате колбасу и окорочка. Влад почему-то вел себя, будто все в порядке, ну и я тоже сделала вид, что ничего особенного не происходит. Включилось чувство самосохранения.

Хотя бы потому, что у него до сих пор были все мои деньги, ключи от дома и телефон.

На кухне было все так же пустынно, но чайник был горячим, и к кофе и сахарнице прибавилась тарелка с маленькими круассанами и масленка. Мы с удовольствием позавтракали, причем Влад был совершенно собой, и с ним, как и прежде было весело, приятно, и даже головокружительно.

Я помыла чашки, пока он грузил наши вещи в машину, и уже натягивала шапку на пороге, когда в дом вошел плечистый высокий мужчина в куртке защитного цвета, похожей на военную. На куртке красовался знак «МЧС».

— Здравствуйте, — улыбнулась ему я.

— Я хозяин отеля, — виновато произнес он, — извините, что не смог вас встретить. Срочно вызвали по службе. Жуткая авария, всю ночь дыры латали.

— Ничего страшного, — вежливо ответила я. — Кстати, спасибо за круассаны.

— Какие круассаны? — он смотрел на меня удивленно взглядом человека, который не спал сутки.

— Утром. Свежая выпечка. Очень вкусно.

— Я только что пришел, — опять же устало произнес он. — И ничего не знаю про круассаны.

Тут никого больше не было.

Последней фразой он посеял некоторую панику в моей душе, потому что я до последнего надеялась, что ночной разговор мне пригрезился во сне, и никого, кроме нас с Владом, в этой гостинице действительно не было. Но Влада почему-то спрашивать ни о чем не стала. И даже не намекнула, что меня тревожит кое-какое обстоятельство.

Он закрыл за собой широкие ворота и вернулся в машину.

— Итак, где сегодня начнется наше путешествие?

Я ответила:

— Знаешь, мне почему-то очень хочется домой. Поедем домой?

— Да ты что! — удивился Влад. — Мы так долго сюда ехали! Как же знаменитая крепостная стена?!

— Я .... плохо, — меня действительно тошнило, — плохо себя чувствую. Боюсь, что тебе одному придется бродить по стене.

Влад положил мне руку на лоб.

— Да, вроде, температуры нет....

— Говорю же, мне нездоровится.

Мы выкручивали на главную дорогу по запутанным извилистым улицам низкого района, и мне стало очень обидно, что после всего произошедшего, Влад весело крутит руль и мурлычет себе под нос какую-то песенку, как ни в чем не бывало. Отравив мне желание радоваться и воздух, который теперь вызывает тошноту, он собирается получать удовольствие от путешествия, в которое мы отправились вместе. Это было слишком.

Он хитро и лукаво улыбнулся:

— Ладно, на стену не поедем. Что мы на тех стенах не видели? В конце концов, кремлевские стены есть в каждом уважающем себя городе с историей. А вот.... Точно! У меня есть сюрприз для тебя! Я знаю, куда мы поедем сейчас!

И Влад развернул машину и остановился. Хитро поглядывая на меня, он что-то перенабрал в навигаторе, и мы опять заколесили по переулкам, выбираясь на трассу.

***

Дорога вывела нас сначала за околицу. Большой, просматриваемый из любого места города, сияющий массивными куполами храм остался за спиной, и мне почему-то совсем не хотелось к нему возвращаться. Теперь этот чудесный, ни в чем не виноватый храм остался у меня в памяти, как один из символов вчерашнего ужасного происшествия.

Влад был в прекрасном расположении духа, шутил, как обычно, мурлыкал обрывки каких-то песенок, иногда взглядом приглашая меня присоединиться к своему вокалу. Я молчала, хотя сидеть такой надутой мне самой не доставляло ни малейшего удовольствия. Но как-то не веселилось мне.

Печальные голые мартовские березки на обочине шоссе опять сменились лесом, не очень массивным, скорее домашним, для прогулок. Мы завернули по ходу указателя, на котором значилось «Тленово» в небольшую деревушку. Ничем особо не примечательную, как большинство из них в нашей глубинке ранней весной.

Впрочем, даже самые ухоженные города в марте становятся зачуханными, как беспризорники. Из-под начавшего таять снега вылезают все скрытые до поры до времени белым покрывалом грехи. Окурки, банки, клочки разлагающейся бумаги и прочие прелести человеческой жизнедеятельности. Серое тоскливое небо, опрокинутое на расквашенную тающими снегами землю, не прибавляет ощущения праздника жизни. Единственное, что греет душу, так это осознание того, что надежда нас не обманет, и скоро будет лето. Будет лето? Опыт прожитых лет и пробивающееся через хмарь робкое, и ещё холодное солнце, обещают, что будет.

Вскоре деревня закончилась. Остались позади низкие, пригнутые тяжестью бытия и времени дома с полузакрытыми глазами-окнами, большая машина почти на проезжей части с надписью «Флюорография», к которой тянулся хвост очереди из обреченно переминающихся с ноги на ногу терпеливых селян. Мы проехали небольшую импровизированную ярмарку, которая ярко-кислотным пятном из халатов, носков и каких-то невероятных юбок, зазывала печальных редких прохожих. Ещё немного отъехав из Тленово, мы притормозили перед указателем «Историко-архитектурный комплекс «Усадьба Менишевых», и свернули по стрелке.

— Усадьба Менишевых? — я с благодарностью посмотрела на Влада. Забитая радость тихонько начала подниматься из глубины моего существа. Муж, очень довольный собой, кивнул. И не смог удержать улыбку. Сюрприз получился.

Я выскочила из машины, как только Влад остановил авто, и оглянулась на него. Муж неторопливо снимал навигатор, и улыбнулся мне отражением в мутных от дорожной грязи окнах:

— Да беги уже, беги! Знаю, как тебе не терпится.

Такие места для меня — места силы. Я напитываюсь концентрированным волшебством. Потом эта энергетика, переработанная где-то в глубинах того, что называется мной, превращается в сказки.

Влад подошел, когда я стояла на подмерзшей скользкой тропке у холма, на котором необычной луковкой расположился Храм Святого духа. Лик Спасителя с западного фасада церкви взирал на меня выпуклой мозаикой рериховского взгляда, усиленный пустыми глазницами окон. Со Спасом нерукотворным хотелось говорить наедине, в пустоте и тишине. Эти выбитые фрагменты потрясающего геометрического оконного переплёта словно приближали небо к земле, храм не был чем-то помпезным и карающим. Он был своим, человеческим, так как познал страдание, унижение и насилие.

— Он может понять человека, — сказала я Владу, кивая на это ни на что не похожее сооружение, которое одновременно напоминало и египетскую пирамиду, и буддистскую пагоду.

Влад догадался, что я имею в виду.

— Ты знаешь, что храм так и не был освящен? — тихо спросил он, приобнимая меня за уже озябшие плечи.

— Читала, — кивнула я. — Княгиня Ольга Менишева и художники, поддерживающие идеи Лашкино, мечтали создать памятник, в котором бы сочетались многие конфессии. Не мудрено, что они нарушили каноны ортодоксальной церкви. Из-за этого храм и не был освящен.

Тишина. Слепящее, но холодное солнце. Под нашими ногами сразу заскрипел загородный первородный снег, мы поднялись на холм вместе. Смальтовая мозаика Спаса по мере приближения становилась все уязвимей, лик расплывался, становился все огромнее, из накрепко заколоченного здания храма повеяло запустением. Я хотела было заглянуть в одно из выбитых окошек внутрь, но поняла, что это ничего нового мне не даст. Просто уже знала, что увижу там. То же самое, что и во всех заброшенных творениях рук человека. Горькую пустоту.

— «Русские Афины», — произнес как-то горько, молчавший до этого Влад.

— Когда-то были, — мне тоже было ужасно жалко эту усадьбу, в которой сто лет назад кипела творческая жизнь и надежда на будущее.

— «Холмы, белые березы, золотые кувшинки, белые лотосы, подобные чашам жизни Индии, напоминали нам о вечном пастухе Леле и Купаве, или, как бы сказал Индус, о Кришне и Гопи», — Влад открыл смартфон и зачитал вслух слова Рериха об этих местах. — Ты пойдешь в музей?

— А ты — нет? — спросила я, уже предугадывая ответ.

— Не могу. — Опустил глаза Влад. — Я лучше у Храма ещё немного поброжу. Тянет он меня чем-то. Хочу посмотреть, где тут могла быть усыпальница князя Менишева.

Влада почему-то всегда тянуло к погостам. Он любил бродить по Новодевичьему кладбищу, в Троице-Сергеевой лавре его влекли усыпальницы, в Новоспасском монастыре — места захоронения династии Романовых. Тянул меня от надгробия к надгробию, вслух зачитывая имена и даты, а я всегда покорно плелась за ним. Что поделать, Влада влекла смерть, а меня — жизнь. В конце концов, утешала я себя, это две стороны одной медали под названием сущее.

Оставив мужа искать предполагаемую усыпальницу князя Менишева, я спустилась к «Теремку» с холма, на котором стоял так и не освященный храм. Его главный фасад с наличниками, пылающими разноцветием красок, был виден издалека. На ставнях улыбалось солнце, неслись куда-то вдаль сказочные коньки, шумели завитки трав, спутанные ветром и дождем, и горделиво высилась любимый малютинский символ: жар-птица с красным гребешком.

Посетителей, как таковых, в музее не было, несмотря на то, что было многолюдно. Я поняла, что приехала какая-то комиссия, поэтому ходила по дому в синих шуршащих бахилах тихо, стараясь не мешать работающим людям. Было даже как-то стыдно за свою такую выходную праздность.

И я даже, кстати, сразу поняла, почему Влад так и не захотел зайти сюда. Обломки бывшего великолепия вызывали почти такую же грусть, как и храм с уникальной мозаикой и выбитыми стеклами. Драгоценные коллекции Менишевой были национализированы. То есть пропали. Все, что осталось целым после варварского разграбления усадьбы, кусками и фрагментами было перенесено сюда. Спасенные обломки мира, так много обещающего грядущим поколениям, но так и не принятые ими. Потому что потомкам хотелось жрать, лениться и совокупляться. Из развлечений грядущим больше всего приветствовалось разрушение «культурного наследия» и пьяные танцы на обломках великой империи.

Сиротливые фрагменты красноречиво повествовали об этой отдельно взятой трагедии. Балалайки, расписанные самим Врубелем, посуда в «русском стиле», печки с керамическими образцами, балконная дверь с медведем, цветами и рыбками, панно с изображением Садко, несущегося по воле белых птиц. Дольше всего я задержалась перед порталом двери с Георгием Победоносцем в воинских доспехах и на белом коне. У ног героя извивался пронзенный и поверженный дракон с обиженным детским удивлением на морде. У Георгия же вид был, как и положено, победоносный.

Я вышла из небольшого музея с явным ощущением потери, которым мне очень хотелось поделиться с Владом. Думаю, он бы понял меня. Но его нигде не было.

Остановилась за несколько шагов от крылечка, навес над которым поддерживали резные витые узкоголовые драконы, полюбовалась немного на резьбу, и пошла искать мужа. Вдруг за моей спиной чей-то шипяще-свистящий голос явно произнес:

— Беги, дево-ч-ч-ч-ка, беги. Мы его задерж-ж-жим.... С-с-спасайся....

Я обернулась, но никого сзади не было. Только драконы продолжали равнодушно смотреть на меня искусно вырезанными из дерева, вытянутыми к вискам глазами. «Срочно домой! — подумала я. — «Кажется, я действительно простыла, и сейчас уже поднимается температура».

В поисках Влада я обошла несколько раз по скользкой дорожке вокруг неосвященного Храма. Сунулась в сумочку за мобильником, чтобы ему позвонить, но тут же вспомнила, что накануне Влад забрал мой телефон, и до сих пор так и не отдал его мне. Я прошла к нашей машине, которую муж оставил за воротами заповедника. В ней никого не было. Попробовала посмотреть сквозь стекла, не заснул ли он, но стекла были мутные и салон просматривался неважно.

Кричать здесь было как-то неудобно, и я решила подождать Влада на том, месте, где мы расстались. К этому времени уже продрогла и устала. И от свалившихся на меня накануне неожиданностей, и от новых впечатлений. Вокруг все так же было пустынно, только из стоявшего чуть поодаль «Теремка» отдаленно и гулко доносились голоса комиссии. Я начинала уже злиться на мужа и бояться, что с ним что-либо случилось, одновременно. А потом.... Потом мне почему-то пришла мысль все-таки заглянуть в одно из разбитых окон храма. Я неуклюже вскарабкалась по какому-то строительному мусору, засыпавшему бетонный приступок, немного подтянулась на сразу мелко задрожавших руках.

Я сразу его увидела. Влад сидел на полу в круге пыльного света, спрятав лицо в колени. Мне опять стало страшно. Во рту резко стало сухо и нечего глотать, как всегда бывает накануне беды. Я почему-то целую минуту не могла сказать ни слова, зависая в полном оцепенении на стене храма, расписанного Рерихом. В себя меня привели ломившие в плечах руки, которые тут же онемели и грозили больше не слушаться меня. Тогда я закричала.

— Влад! — закричала я в немой провал окошка. — Влад! Ты как там?!

Удивительно, но вопреки моим опасениям, Влад тут же вскинулся, открыл лицо на мой голос, и, щурясь от солнечного луча, залившего глаза, обрадовано крикнул в ответ.

— Лиза! Лизонька!

Тут я поняла, что висеть таким образом больше не в силах, и рухнула вниз, сообразив на лету сгруппироваться, чтобы не попасть на подозрительную кучу мусора, по которой взбиралась наверх. Приземлилась вполне удачно, и пока отряхивалась, в окне, из которого я только что практически выпала, показался Влад. Он вывалился следом, чуть не сбив меня с ног. Я помогла ему подняться.

— Зачем ты полез туда? — удивленно спросила я, убедившись, что муж цел и невредим. — А главное: почему сидел там все это время?

— Я ничего не видел, пока не услышал твой голос. То есть совсем ничего, словно ослеп. Когда ты закричала, что-то резануло в глазных яблоках, и вокруг меня все снова стало ясно и понятно.

— Хорошо. — Хотя все было совершенно не хорошо, а странно. Влад напоминал потерявшегося маленького мальчика, смотревшего на меня виновато и в то же время обвиняюще. В лучах уходящего солнца его глаза снова показались мне бирюзовыми. Но я тут же одернула себя. — Вернемся к первому вопросу. Зачем ты полез туда?

— Драконы, — прохрипел Влад. — Они загнали меня.

— Какие драконы?

Влад, перекосившись, махнул рукой в сторону «Теремка».

— Как? — удивилась я. — Как резные драконы так могли поступить с тобой?

— Они сказали, что больше ни один храм меня не примет. Место князя Менишева свободно, сказали они.

— Тело князя Менишева выбросили из усыпальницы сразу после революции, когда народ пришел грабить усадьбу. — Сказала я. — Ходят слухи, что крестьяне тайком перехоронили его где-то в лесу, под березками. Влад, если на то пошло, то место князя свободно уже много десятилетий как. Сто лет, как свободно!

— Знаю. — Согласно и уже немного раздраженно кивнул муж. — Мы вместе об этом читали. Только не понимаю, как вообще такое могло быть....

— Ты заснул, Влад. Полез искать место усыпальницы и устал. Тебе приснилось.

— Приснилось? — задумался Влад. — Как мне могло присниться? Как вообще в таком месте можно было заснуть и как такое вообще могло присниться?

— Не знаю, — пожала я плечами. — Но другого объяснения у меня нет. Ты как себя чувствуешь?

— Да вообще-то удивительно нормально для всего этого.

Влад описал в воздухе неопределенный круг рукой

— Машину вести сможешь? Нужно выбираться отсюда.

Он прислушался к тому, что, очевидно, происходило у него в голове, и уже уверенно ответил:

— Да, судя по всему, смогу.

***

И мы возвращались домой. Это странно, но после всех этих неприятных и непонятных событий, случившихся в нашем путешествии, обратный путь был солнечным, легким и веселым. Последние сутки казались просто дурным сном. «С кем не бывает?», — думала я, вытянув ноги вперед и нежась в тепле, исходящем от нашей прекрасной печки.

«Женятся люди для того, чтобы переживать вместе и радости, и печали. По сравнению с радостями, эти печали настолько малочисленны, что я могу и перетерпеть немного. Женщина должна быть мягкой и терпеливой».

Так думала я, и, как показали грядущие события, все это было бы справедливым, если бы не одно «но». Если бы это действительно было так. А именно: если бы в этот вечер Влад действительно устал и перенапрягся. На самом же деле я впервые столкнулась с зеленоглазым демоном, которого чуть позже назвала Аликом. Наверняка, у него было совершенно другое имя, но он не счел нужным представиться. Потому что никому в голову не придет представляться еде. Мне понадобился приблизительно год, чтобы понять: я для Алика была питанием. Он насыщался моим страхом, растерянностью, неуверенностью в себе. Так же, как и остальные демоны, с которыми я познакомилась чуть позже. Просто Алик был первым, и самым нетерпеливым.

Но откуда мне было знать это тогда? И, в конце концов, кто точно может определить, где та грань, которая отделяет терпение истинной любви от ломающей судьбу жертвы?

.Глава третья. Легенда о невесте Шакала

Лия и Джен пили чай за большим дубовым столом. Эрик, годовалый сынишка Джен, устав елозить по ковровому покрытию гостиной, карабкался на колени то к одной, то к другой. Иногда он принимался хныкать, но очень проверочно и недолго. Эрик был на редкость покладистый и доброжелательный мальчик. Из тех, что улыбаются беззубо обворожительно и сразу даже незнакомым людям.

— Встретила на остановке Ануш, — голос Джен плыл по комнате в ароматах мяты, сопровождающих это чаепитие, — она сказала, что люди слышали ночью звук охотничьего рога в горах.

Я стояла, отвернувшись от девушек, на веранде, с которой открывался чудесный вид. Две розовые полоски заката прочерчивали сгущающееся надвигающейся ночью небо, опрокидывали его на бесстрастные и невероятно величественные в своем равнодушии горы. За стеклянной стеной, погрузившись в полное инферно, я лицезрела это ежевечернее умирание солнца, которое горы видели, пожалуй, столько раз, что мне и не снилось. Не хотелось ничего не говорить, сложно было даже из вежливости поддерживать беседу. Голоса доносились до меня словно не сразу, а с опозданием. Как свет какой-нибудь далекой звезды до Земли. Конечно, я сразу вспомнила загадочный Канопус.

Лия откликнулась на новость:

— Это все из-за той старинной легенды?

Вопрос повис в сгущенном мятном воздухе. Я поняла, что Джен просто кивнула, потому что после небольшой паузы Лия рассмеялась.

— Ох уж мне эти деревенские страшилки, — сказала она. — Уверена, сейчас пойдет слух, что Волк Аштарака вернулся. Может, хоть теперь люди перестанут выпускать скотину безнадзорно бродить по окрестностям.

Коровы чувствовали себя хозяевами в Аштараке. Ходили они по деревне абсолютно свободно, нежились на солнышке, развалившись на шоссе, задумчиво взирали на машины, которые напряженно маневрировали между ними. Одна из этих священных где-то в мире созданий проломила забор где-то в недрах заброшенного сада, и с тех пор жизнь в Старом доме напоминала западный вестерн. Сначала прямо под окнами вдруг раздавался жуткий треск и тоскливо-торжествующее «му-у-у», затем Лия кричала «Пристрелю, скотина», заряжала самодельный пугач пульками, которыми стреляют в тире, и выскакивала во двор. Взору открывалась неизменно одна и та же картина: рыжая рогатая красавица нагло и неторопливо обгладывает все, что находит для себя вкусного на кустах и деревьях, не очень-то реагируя на внешние раздражители. С задумчиво-философским выражением на морде.

За Лией выскакивала Джаз, черная кошка с белыми лапками, а черный кот Армстронг устраивался на подоконнике с видом киномана, опускающегося в мягкое кресло перед огромным экраном. Только без поп-корна и кока-колы.

Джаз и Лия выбегали во двор, одна просто так, а другая кричала на индифферентную к угрозам рыжую, затем Лия вскидывала ружье, раздавался сухой треск, и корова, медленно поводя бедрами, с достоинством удалялась со двора. Чтобы непременно вернуться при первом же удобном случае. В дом забегала торжествующая Джаз и взъерошенная Лия с ружьем наперевес....

Итак, Лия с затаенной надеждой в глазах говорит:

— Люди перестанут выпускать скотину безнадзорно бродить по окрестностям. И все из-за того, что кому-то пригрезился звук охотничьего рога в ночи....

И Джен ей отвечает:

— Вообще-то власти объявили, что скоро беспризорно болтающихся коров начнут свозить на штрафстоянку.

А я все так же тупо пялюсь на закат, пока Джен не добавляет к вышесказанному:

— Ануш говорит, что люди видели на днях, как из трубы Дома Невесты валил дым. Кто-то топил печку в заброшенном доме.

Даже спиной я почувствовала, как Лия сладко потянулась:

— Понятно, все сходится. Сколько лет прошло с последнего явления Шакала?

— Наверное, лет сто, — не очень уверенно произнесла Джен. — По крайней мере, очевидцев последней трагедии я не встречала.

— Теперь в Аштараке будет, о чем рассказывать детям на ночь....

Несмотря на весь мой предзакатный сплин, любопытство все-таки нашло дорогу в моей душе и вытеснило все остальные чувства. Включая наслаждение от лицезрения простирающейся до бесконечности красоты. Я повернулась к девочкам:

— А что за легенда?

— Ну, местные тебе лучше расскажут, — Лия словно поддразнивала меня.

— Ли! — я внимательно посмотрела на неё, и даже сделала шаг в сторону стола. Запах мяты становился уже невыносимо притягательным, и мог вывести из какой угодно депрессии. — Неужели ты не понимаешь, что я сейчас не могу разговаривать с незнакомыми людьми? Не могу. Поэтому, будь добра, расскажи мне об этом Шакале. Я же собираю всякие такие легенды для своих сказок, ты же знаешь....

— А ты будешь после этого спокойно спать по ночам? — угрожающе произнесла Лия.

— Ну, ты.... — сказала я, из чего следовало, что мне не терпится послушать эту легенду.

Лия и Джен тут же приняли загадочные позы, и таинственными голосами, к которым прислушался даже Эрик (он сразу затих и перестал возиться на полу), нараспев стали рассказывать древнюю легенду Аштарака. А вернее, пересказывать её, как могли.

— Когда-то, давным-давно, — начала Лия, явно подражая кому-то, — люди умели понимать язык птиц и зверей, длина жизни измерялась не годами, а столетиями, а звёзды, видевшие те события, поседели от времени.

— Красиво! — одобрила вступление Джен. — Но, по-моему, это плагиат. Ты где-то вычитала это.

Лия загадочно улыбнулась, и замолчала, очевидно, предоставляя Джен дальше вести рассказ.

— Так вот, — продолжила подруга, посадив на колени Эрика, и сунув ему в руку песочную печенюшку. Эрик тут же, покряхтывая от удовольствия, принялся мусолить курабье. — В эти чудесные времена, о которых столь прекрасно сейчас рассказала Лия, люди часто охотились в горах. И вот однажды охотники вышли на след старого белого волка. А это был как бы ни совсем и волк.

— А кто? — тут же уточнила я.

— Существо. То ли полубог, то ли дух, охранявший мудрость древних. А, может, последний представитель некогда жившего в горах народа. Ещё с тех времен, когда мир ещё густо населяли эльфы, тролли и прочие гоблины. Почему бы в этих горах не могли жить предки, скажем, современных оборотней? Тут мы не совсем разобрались, — призналась Лия. — Мнений получилось несколько. Только он был совсем старым и уставшим, сил бороться с этими первобытными дикарями у него уже не было.

Лия сделала паузу, чтобы глотнуть чаю. Джен стряхнула крошки печенья, которыми её щедро осыпал Эрик, и продолжила:

— В общем, шли они, шли по следу, и, наконец, окружили его. Обессиленный мудрый полубог-полузверь упал на землю, и сказал, что он даст им себя убить без борьбы, потому что мир изменился, и он не хочет больше жить в чужом для него мире. Охотники, наверное, довольно заржали в этот момент, я так думаю, потому что старый волк посмотрел на них странно и добавил: " Тот, кто выпьет моей крови, получит мою душу. Это будет моим последним даром и проклятьем этому миру. Дар умения видеть то, что не могут видеть другие. Это дар власти. А проклятие — оборотная сторона дара. Непохожесть на других, добровольное изгнание из общества и одиночество. Для него и его потомков. Ну, кто из вас будет настолько смел, что обагрит руки моей кровью?«.

— Это о том, что все гении невыразимо одиноки, — скорее подчеркнула, чем спросила я.

— Может быть. — Пожала плечами Лея. — В общем, он пообещал, что они станут волками во владениях шакалов. Наверное, он видел неразвитых первобытных охотников в виде этих зверей.

— И все, конечно, испугались?

— Нет. Они были первобытными и тупыми. — Сказала Джен, опять пытаясь освободиться от все прибавляющихся крошек. — Они захохотали над всеми этими мудрыми речами, и просто убили волка. А один, то ли самый наглый, то ли самый бестолковый, все-таки испил по древнему обычаю крови жертвы.

— И с ним ничего не случилось? — несмотря на то, что Лия и Джен были сомнительными рассказчицами, меня все-таки захватила эта, на первый взгляд, немудреная история.

— А вот и нет! — торжествующе посмотрела на меня Лия. — Когда он повернулся к своим соратникам по охоте, он увидел, что на него скалятся шакальи морды. Вот так-то!

— Они превратились в шакалов?

— Да нет же, — фыркнула Джен, — все остались прежними. Это он стал мудрым волком в среде шакалов. Конечно, ему пришлось уйти из деревни, и жить в горах в одиночестве. Это же с ума сойти, если каждый день, вместо соседей, видеть чудовищ с шакальими головами. Ну и скучно ему с ними, наверняка, стало невыносимо. Говорят, где-то в горах, куда нет прохода, он оставил чудесный дом, разбил чудесный сад, в котором установил великолепные скульптуры.

— Никогда не поверю, что никто не пытался найти это место! — вскричала я.

— Конечно, пытались. Это же было очень давно, думаю, ещё за много тысячелетий до рождества Христова, — сказала Лия. — Точной даты никто не говорит, конечно, но когда у нас жизнь измерялась не годами, а столетиями?

— Это уже ты выдумала, — засмеялась Джен, и Эрик на её руках, уже раскрошивший печенюшку в пыль и прах, засмеялся тоже. — И про поседевшие звезды. И про язык птиц и зверей. На самом деле, говорят, что иногда кто-то пытается найти это место, но никому ещё не удалось. Хотя легенда передается, бог знает, с какого времени, это правда. Это, можно сказать, фишка Аштарака. Но не для туристов, для внутреннего употребления. Местные жители гордятся, между прочим, этой историей. И если кто-нибудь из деревни выбивается «в большие люди» про него так и говорят: «потомок шакала Аштарака».

— А при чем тут звук рога и дым из трубы заброшенного дома? — вспомнила я.

— А это уже продолжение истории, — Лия, когда хочет поддразнить, бывает невыносима. И куда только девается её добродушие и открытость сердца, граничащая со святостью? — Просто раз в несколько столетий, а, может, и раз в сто лет, потомок Шакала спускается с гор, чтобы найти себе жену.

— Так он до сих пор там живет? — обрадовалась я продолжению легенды.

— Не то, чтобы он. Наверное, его потомок. Раз в сто лет Волк Аштарака (как его называют одни) или Шакал (как его называют другие) спускается с гор. Он трубит в рог, возвещая округу, что он идет за невестой, а в заброшенном доме, который находится даже не на околице, а совсем за деревней, появляются признаки жизни.

— А, — догадалась я, — ему в жертву, как дракону, отдают самую красивую девушку деревни?

— Да, вроде, нет, — Задумалась Джен. — Я поняла, что девушка должна пойти добровольно. Никто её не принуждает. И, вроде как, желающие всегда находились, если верить легенде. Раньше же детей по многу в семьях было. Наверное, девушки из многодетных бедных семей хоть за волка, хоть за дьявола выйти замуж были готовы. С этим домом и ещё с кулоном какие-то ещё истории, с этой легендой напрямую не связанные имеются. Только про них ещё меньше говорят. Если тебе интересно, можешь пораспрашивать.

Я напряглась, потому что вспомнила про свою проявившуюся недавно социофобию. Это очень мучительно, потому что я всегда любила людей, новые знакомства, интересные истории, которые могли рассказать, например, попутчики в поезде. Сейчас же я не могла заговорить с незнакомцами ни за что на свете. Физически не могла.

Эрик захныкал, давая понять, что время девичьих вечерних посиделок вышло.

— Нам, наверное, уже пора? — спросила я, чувствуя себя немного виноватой за то, что заговорила девчонок.

Лия поднялась со стула, перехватила хнычущего Эрика у Джен.

— Ты дойдешь домой сама? — спросила она меня. — Я должна помочь Джен.

Я кивнула. Одной мне было даже легче. Хотя бы потому, что могла по пути хорошенько подумать об этой легенде. Например, моя принцесса Иголочка могла бы стать невестой Шакала. Я уловила в себе какое-то противоречие, и уже на пороге обернулась к Лие и Джен:

— А почему легенда о Шакале? Он же — волк? Волк Аштарака. — Гордо произнесла я.

— Его полное имя в легенде — Видящий шакалов. Просто сократили, так быстрее произносить. Люди же вообще любят все сокращать.

— Глупость получилась, — меня постигло разочарование, — смысл изменился прямо на противоположный.

Я закрыла за собой дверь, чтобы прохладный, осенний, уже совсем по вечернему налитый тьмой воздух не ворвался сквозняком в дом, где хныкал маленький Эрик. И подумала о странной логике жителей гор. Потом принялась думать о странной логике всего человечества в общем. А потом поняла, что заблудилась.

Оказалось, что идти по тому же пути, хоть и освещенному фонарями, льющими таинственный свет, совсем не то, что идти по нему днем. Каждая лужа становится неразрешимой проблемой, и ты непременно в эту проблему врюхиваешься. Каждый поворот кажется именно тем, что тебе нужен, и все время балансируешь в раздумьях, а туда ли ты идешь? И каждый шорох в таинственном темном «вне дороги», на который днем никто и не обращает внимания, пугает до трясущихся коленей.

Темные грозные кусты зашевелились. И это был не ветер. Ветра не было. Совсем. Ни единого дуновения. Сквозь эти кусты кто-то большой и страшный, шумно топая и пыхтя, двигался, очевидно, прямо на меня, застывшую на дороге.

Недолго думая, я дико заорала и побежала зачем-то в другую сторону. Не оглядываясь, и практически не разбирая дороги.

Выскочив на дальний перекресток и переведя дыхание, я поняла две вещи. Первая. Шумно ворочалась в кустах просто корова. Логика и кое-какой опыт сказали мне об этом, стоило чуть успокоиться и включить здравый рассудок. Второе. Оказалась я в месте совершенно незнакомом. Деревня осталась где-то позади, как у меня получилось свернуть куда-то совершенно не туда, я понятия не имела. Оставалось одно — идти тем же путем в обратную сторону на теплые огни деревни, которые терпеливо ожидали меня, заблудшую и испугавшуюся в ночи душу.

Но что-то, не менее призывное, мелькнуло на той стороне темной поляны, где я оказалась. Зрение, немного привыкнув к сумраку, обрисовало контуры небольшого домика, в окошке которого еле теплился, но все-таки имел место быть свет, а из трубы в небо с размытой неясной луной шел хиленький дымок. Явно там топилась печка.

Может, я сошла с ума, а, может, поддавшись очарованию древней легенды, очутилась в каком-то потустороннем мире, но иначе я никак не могу объяснить своего решения подойти к этому дому. Он был.... Какой-то совершенно сказочный. Как будто не на самом деле.

— Когда в следующий раз ты будешь взывать к небесам с вопросом, почему с тобой всегда случается всякая ерунда, вспомни этот вечер, — сказала я сама себе и направилась к дому, вполне себе, представляя, что там может жить злая колдунья, которая собиралась слопать Ганса и Гретель. Впрочем, на пряничный домик не тянул даже издалека. У него был вид, скорее, растительный. Он то ли ушел наполовину под землю, то ли не успел из этой земли до конца вырасти. Удивительно, как он вообще в таком состоянии до сих пор не развалился, никуда не провалился и выглядел довольно жизнерадостным.

В темноте моя нога куда-то вдруг поскользнулась, в тот же момент стало очень мокро. Я быстро вытащила мокрую сандалету из небольшой ямы, со дна которой бил явный родник. Зачерпнула воды из него, поднесла к лицу и, определив, что вода эта чистейшая и прозрачнейшая, с удовольствием напилась ей. Встреча с веселым, хулиганистым родником, который словно схватил меня за ногу, придала мне уверенности и ощущения, что все будет хорошо.

— Спасибо, — сказала я быстрому ручью, и тут же подумала, что теперь, кроме как с нарисованной птицей, я на равных общаюсь с родником. Если у тебя все фатальнее развивается социофобия, то это, наверное, и не удивительно. Вот когда я начну разговаривать с облаками, тут начнется туши свет. Наверное.

Осторожно и высоко поднимая ноги, чтобы больше не наткнуться на какую-нибудь неожиданность, я подобралась совсем близко к домику. То, что наполовину накренилось к земле, сложно было назвать забором. Поэтому через упавшую калитку я просто переступила. По высокой траве прошла к ещё довольно крепкому крыльцу, и поднялась на три имеющиеся ступеньки. Робко стукнула в дверь, но даже от моего слабого прикосновения она с тихим скрипом приотворилась.

И тут меня постигло состояние «дежа вю». Потому что в горнице никого не было. Тихо горел свет от угла, где притаился небольшой ночник под висюльчатым светлым абажуром, этого небольшого источника вполне хватало, чтобы осветить небольшую комнату. В печке потрескивали живым огнем и смоляным запахом дрова, ещё несколько сухих поленьев аккуратно лежали возле печки. Там же, около живого огня, стояло кресло-качалка, на которую был небрежно брошен клетчатый теплый плед почти с такой же бахромой, как на абажуре. Мне на секунду показалось, что старое, рассыхающиеся кресло с теплым звуком «скрип-скрип» ещё покачивается, словно кто-то только что встал с него. Но тут же поняла, что ощущения движения давали тени, отбрасываемые от огня, сквозь неплотно прикрытую заслонку. Посередине комнаты, как и положено, находился такой же старый, как и все остальное, деревенский большой стол, с двух сторон его стояли всего два стула, а на столешнице высилась большая супница, около которой лежали две большие деревянные ложки.

Не было ощущение запустения, свойственного покинутым домам, нигде не свешивалась паутина, кажется, не было даже пыли, а от супницы шел густой грибной запах.

«Со мной уже было такое», подумала я, и память услужливо подкинула мне картину, когда я стояла на пороге пустого, но не покинутого отеля под городом, где я впервые повстречалась с демоном. Только в отличие от той ситуации, мне совсем не было страшно. Наоборот, тут же захотелось жить в этом доме. Навернуть большой ложкой грибного супа, от пуза, пока не отвалишься от стола уже в сытой, сонной неге, а затем забраться с ногами на качалку, укутаться в этот, пахнувший чужой и странной историей плед, и смотреть, смотреть в приоткрытую створку на сполохи огня. Мне показалось, что могла бы так сидеть много часов подряд. А может, всю ночь.

Может, кстати, я бы и поддалась очарованию этого дома, и осталась тут ещё хотя бы на немножко, но в этот самый момент, нарушая сонное и затягивающее волшебство странной избушки, у меня в кармане зазвонил мобильный телефон.

— Ты где?! Ты вообще представляешь, как мы волнуемся? — всегда спокойная Лия была просто вне себя от испуга. — Я пришла домой, а Алекс говорит, что ты не приходила. И не звонишь даже. Ты заблудилась?

— Чуть-чуть, — сумела я вставить в гневный поток её слов. Мне действительно стало стыдно, что друзьям пришлось так поволноваться.

— А где ты? Скажи, что видишь такого приметного рядом, Алекс приедет за тобой на скутере.

Мне почему-то очень не хотелось говорить о том, что я, по сути, забралась в чужой дом. И так же не хотелось дергать уставшего после работы Алекса, который наверняка только-только расположился на своем любимом диване с тарелкой гречневой каши с мясом, и уже в полном предвкушении вонзил в горячую горку гречки ложку.

— Кажется, ушла недалеко, — сказала я, выходя из горницы и осторожно прикрывая за собой дверь. — Думаю, что смогу дойти сама. Не волнуйтесь. Скоро буду.

Я услышала, как Лия с тревогой сказала в сторону, очевидно мужу:

— Она же и спросить ни у кого не сможет, бедная моя.... Ты же знаешь....

И отключилась. Мне было горько, что доставляла друзьям беспокойство своим ненормальным состоянием, но ни рассказать всего, ни вернуться к себе прежней, я пока не могла. Достаточно было того, что у меня хватило духу обратиться к ним за помощью. Хотя бы на время спрятаться у них.

— Потом, — четко и командно сказала я сама себе, шагая по знакомой поляне, к светящимся уже совсем недалеко деревенским живым огонькам. — Я разберусь со всем этим чуть позже.

И непонимая сама, то ли имея в виду вопрос, как мне жить дальше, то ли любопытствуя относительно этого дома, легенды и всего, что вокруг этого творится, я ещё раз оглянулась на врастающую в землю избушку. Там ничего не изменилось, и он загадочно продолжал светить приглушенным светом в окнах, а из трубы белым рваным пухом поднимался в черное ночное небо белый дым. Наверное, к звезде Канопус, на которую так остро реагируют деревенские, с первого взгляда, совсем не романтичные, аштаракские петухи.

А ещё через секунду я услышала раздирающий рев скутера. Судя по звуку, он наматывал круги вокруг деревни, периодически пересекая её по диагонали. И искал Алекс меня, других вариантов просто не было.

Глава четвертая. «Лиза, это дом. Дом, это Лиза»

— Лиза, я ушла, — крик донесся с первого этажа, и я открыла глаза, ещё немного побалансировав на границе сновидений и реальности. — Завтрак на столе, кофе я тебе намолола, сама сваришь.

С какого момента я так полюбила эти пробуждения по утрам? Думаю, что сразу. Потому что именно со второго дня моего пребывания в Аштараке отчет времени пошел по утрам. Времени силы, планов и надежд. Просыпаться от настойчивого, дерзкого запаха разнотравья, врывающегося даже сквозь плотно прикрытое окно вместе с криком петухов и протяжного полустона-полуклича коров, и несколько секунд вспоминать, где ты находишься. А потом поежиться от счастья. Просто так, потому что ты живешь в этом чудесном утре, тебя окружают уже осенние, желтеющие и пламенеющие горы, небольшая деревушка и теплый, уютный дом. Вчерашнее таинственное посещение отдельного, но явно не одинокого дома, а потом — скорость за спиной Алекса на скутере по засыпающей деревне, россыпи звезд на бездонном небе, ощущение живого ветра только придало очарования моему пребыванию здесь.

Соскочив с кровати, я босиком и в пижаме кинулась к лестнице, и прокричала, перегнувшись через перила:

— Ты куда-то уходишь?

— Нужно спуститься в город за продуктами. Тебе что-нибудь нужно?

— Я пойду с тобой.

Лия улыбнулась:

— Отдыхай пока. Не успеешь собраться, автобус идет через десять минут. В следующий раз поедем вместе. Так тебе что-нибудь купить?

Я на секунду задумалась.

— Купи мне....

Мне очень захотелось, чтобы Лия мне чего-нибудь купила. То есть захотелось нежности и заботы.

— Кондиционер для волос. А то я просто шампунем голову мыть не могу. Мне обязательно нужен кондиционер.

Лия кивнула в знак согласия и тихо выскользнула за дверь. Через несколько минут тишину утра прорезало ворчание и чихание пригородного автобуса, и все опять погрузилось в самую тишайшую тишину. Даже кошки, обычно носящиеся по дому как стая антилоп и топающих как стадо бизонов, затихли, развалившись сонно на деревянных крашеных половицах веранды в пятнах теплых солнечных лучей.

Я осталась одна в доме, если не считать выключенных из реальности Армстронга и Джаз. И поняла, что пришло время познакомиться с ним. Представиться по всей форме. Потому что дом, несомненно, во всей этой истории был одним из главных действующих лиц. Это я ощущала незримо с первой же минуты, когда сняла с плеча и бросила дорожную сумку на его порог. Он наблюдал за мной внимательно все эти два дня, пока отсыпалась и приходила в себя. Теперь явно почувствовала, что он требует отчета о том, кто я такая. И я как была в пижаме, только надев пушистые розовые тапочки, пошла обходить его, дотрагиваясь руками до стен, поглаживая кончиками пальцев перила и впуская его внимательный взгляд в свою открывшуюся навстречу душу.

Дом был двухэтажным, большим, правда, чуть покосившимся от времени. Ноздреватые, пенящиеся лопнувшей штукатуркой трещины прорезали это некогда могучее здание. Время, дожди и ветра скомкали его оболочку, набросали едкие зеленые пятна мха и плесени на его стены, перекосили оконные рамы и дверные проемы. Но дом не сдавался. Это был могучий, все ещё надежный старик, утопающий в густо заросшем саду, который он вырастил и за которым внимательно приглядывал все это время и до сих пор. Иногда мне кажется, что он жмурится на солнце и приговаривает деревьям: «Я же помню вас, когда вы ещё пешком под стол ходили! Вы же выросли на моих глазах».

Все хозяйственные дворовые постройки — сараюшки, навесы, дровяники, — уже сдавали потихоньку, требовали немедленной замены, только сам дом стоял незыблемой древней скалой, по-хозяйски наблюдая все, что творилось вокруг него. Он словно держал своей старинной энергетикой и с трудом открывающуюся от перекоса литую калитку, и навес, обвитый виноградной трепетной лозой, и каменные глыбы, сдерживающие ползущий овраг, в котором уютно раскинулся сам дом со всеми постройками и садом, и бетонные растрескавшиеся ступени, которые вели вниз к ярко разрисованному входу.

Непонятный мне парадокс заключался в том, что чтобы попасть в дом, нужно было спуститься от ворот вниз по основательным, выщербленным ступеням. В доме прямо напротив входной двери расположились кухня, душевая и большой общий зал с некоторым количеством диванов, столом, вечно заставленным чем-то разнообразным, иногда — интересным, иногда — вкусным, и огромным, на полстены плоским телевизором. Алекс питал необъяснимую любовь к оранжевому цвету, поэтому диваны, накидки на диваны и даже огромный, пузатый холодильник были жизнерадостно оранжевыми. На экране телевизора, подключенного к компьютеру, вечерами все вместе, собравшись в зале, смотрели сериалы, закутавшись в многочисленные оранжевые пледы и попивая горячий чай. А когда вечерняя чернильная тьма за окнами начинала отражаться уже и в глазах, туманила сонным покоем мысли и чувства, желали друг другу «спокойной ночи» и поднимались по основательной, деревянной, чуть скрипучей лестнице с плотными, массивными перилами, наверх, где засыпали до утра. Сладко и глубоко, проваливаясь в горную непроходимую ночь и плотную деревенскую тишину.

Окна второго этажа, на котором находилось несколько спален, выходили в одной плоскости прямиком с дорогой, которую трудно было разглядеть из-за густой и разнообразной кроны вольнолюбиво живущего сада. Венчала этот вид из окна, торжествующе вздымаясь над легкомысленными фруктовыми деревьями, макушка дальней, зеленой и лохматой горы, навершием прорезающей синее небо.

У Лии и Алекса гостила недавно Хана, знакомая художница, иногда приезжавшая сюда, чтобы вдохнуть немного заряженной на добро атмосферы. Везде, где смогла дотянуться, она украсила стены и двери яркими, и немного странными на фоне обветшавшей обстановки картинами. Так как Хана — девушка довольно высокая, надо сказать, даже весьма и весьма высокая, то дотянуться она смогла практически везде, но разрисовала там, где дом это ей позволил сделать. Словно дедушка разрешил малым внукам причесать свою седую, всклокоченную бороду.

На ветхой, поддерживаемой большим камнем двери молчали оранжевые птицы в оранжевых же зарослях невиданных мной ранее нигде и никогда растений. Птицы прятались в огромных, распластавшихся по двери листьях и изгибах стволов, пронзительными глазами смотрели на небольшой дворик с двумя огромными пеньками, служившими и стульями и столами для желающих посидеть с чашкой кофе или чая на свежем воздухе. Плоско и равнодушно взирали птицы на две огромные бочки, служившие запасом дождевой воды для разнообразных хозяйственных нужд, на извивающиеся змеи шлангов, уходящих, уползающих куда-то за дом, в дебри заросшего сада.

Обход и проникающее в душу знакомство с домом было закончено. Я постояла немного, зажмурившись от осеннего, но все так же невыносимо яркого солнца, на пороге, и сказала нарисованным птицам:

— Будем теперь жить здесь, верно?

Птицы молчали, не отрывая от меня круглых строгих глаз.

— Вы не можете улететь, а потому так печальны? — спросила я, немного подлизываясь к картине. Привычка быть виноватой, казалось уже навсегда, внесла в мой голос робкую, оправдывающуюся, просящую интонацию. Поддержки, которой я питалась от Лии и Алекса, на данный момент не было, и я опять захлебывалась в темных волнах безнадежного безумия. Несмотря на все мои попытки не упасть в ощущение постоянной беды, без друзей я снова и снова скатывалась туда.

Чувствовали ли оранжевые птицы, что я пыталась выйти из этого состояния, как младенец, который делает свои первые шаги? Быть может. Природа мне помогала. Чуть коснулся теплом луч солнца, намекнув, что небо-то — голубое, первый маленький полушажочек. Заметила, что горы словно плывут в мареве неба, и это очень красиво, — второй шаг. Донеслось несколько приглушенных нот песни, которая так нравилась когда-то, — уже практически целая минута спокойствия. Душа, которая хотела жить, цеплялась за эти мгновения, выныривая из ощущения безнадежности и сводящей с ума тревоги, задерживалась на этой нейтральной полосе, насколько могла. Все существо мое стремилось вновь ощущать жизнь и радоваться любым её проявлениям. Но слишком долго я пребывала в засасывающем безвременье чужой душевной болезни. Поэтому и выход из этого состояния был тяжел и мрачен.

— Я, в отличие от вас, могу улететь, куда угодно, но не могу избавиться от боли, которая выжжена во мне красками ещё более яркими, чем твоя, — я выбрала из всех птиц одну, и обращалась уже к ней, потому что публичное выступление в данный момент мне было просто невыносимо. — Это словно разноцветное, веселенькое тавро, поставленное на мою душу. Знак дьявольской принадлежности, вот что такое моя боль. Но не могу избавиться от себя, и в этом — главная трагедия. Я не люблю себя такую. И мне больно от нелюбви к себе.

Птица передернулась от трагического пафоса, прозвучавшего в моих словах.

— Ты хоть понимаешь, что я уже дошла до того, что разговариваю с тобой? — уже с тщательно скрываемой досадой произнесла я. Самой было противно от нарочитого клокотания, вырывавшегося из меня. В мире столько же радости, сколько и горя. Когда что-то одно перевешивает в человеке, он становится невыносимым.

Птицы продолжали молчать, но показалось, или нет, только взгляд круглых глаз стал менее настороженным. Почему-то я услышала приглушенное хлопанье крыльев и шелест диковинных листьев, словно картина незнакомой мне художницы, оставленной, как привет на покосившейся двери, потянулась ко мне в желании утешить и помочь.

— Посмотри на этот дом, — пронеслось у меня в голове. — Ему больше ста лет. Он стар, он болен, он разрушается. Но он могуч какой-то внутренней силой, и все слушают его. За что он держится? За небо. Учись держаться за небо, за горы, за море, за воздух. Сначала это очень трудно, но ничего не дается без труда. Когда ты научишься этому, почувствуешь, как воздух начнет сгущаться, и выдержать груз проблем станет гораздо легче. Учись держаться за воздух. Хотя бы потому, что тебе просто больше не за что держаться.

Я погладила шершавый задорный хохолок ставшей моим собеседником птицы и отправилась по лестнице наверх, в свою комнату. Дом принял меня, и взял под свое крыло. И это была самая главная новость к этому часу. С единственно неясным моментом. Мне было совершенно непонятно, что значит держаться за воздух. И как этому учиться.

В этих раздумьях я попыталась разбудить свою принцессу Иголочку, но она вместе с моей творческой мыслью тяжелым камнем свалилась на дно подсознания, и не было ни малейшей надежды, что вот-вот меня посетит вдохновение. День незаметно и лениво докатился до своей середины, и приостановился, выжидая непонятно чего. В тот момент, когда я совсем уже отчаялась сделать это утро не только прекрасным, но ещё и полезным, с улицы донеслись какие-то взволнованные голоса. Голоса были женскими, и явно там происходило что-то очень интересное. Ну, или, по крайней мере, довольно необычное. Хотя бы потому, что человеческие голоса на этой улице раздавались очень редко. В основном, я слышала либо «му-у-у», либо «ку-ка-ре-ку», либо повизгивание на крутых поворотах автобуса.

Старый Дом вдруг зачем-то с тихим шуршанием облупившейся краски приоткрыл рамы окна. Они просто безо всяких на то причин медленно распахнулись, словно приглашая меня услышать что-то важное. Я и прислушалась, практически вывалившись наполовину из раскрытых створок. Голоса доносились со стороны автобусной остановки, и казалось, что разговаривают совсем близко от меня.

— Шу сар? Инч патаэц? — непонятно вопрошал один женский голос, и я было решила, что понятной для себя информации не получу, когда вдруг тот же голос повторил уже на понятном мне языке:

— Почему это произошло сейчас? Сатанан тани! Андак майя?

— Ле. Но Ануш сказала, что не стоит волноваться. Куллю тамам. Это ненадолго.

«Опять эта таинственная Ануш, которая всегда и везде что-то говорит», — подумала я, услышав уже знакомое имя.

— Ана ма бефхам алейк! Ян не сможет сегодня отправиться в горы. Он сломал ногу, и сразу вся деревня проснулась ночью от зова. Ты думаешь, это все простое совпадение? И сколько нам сидеть без воды? Ма нэфгэмш....

А, теперь немного понятней. Воды и правда в доме не было, я поняла это, когда попыталась умыться.

Женские голоса на улице вдруг сделались тише, говорящие словно выкрикнули в пространство свои претензии к окружающему миру, и теперь решили обсудить что-то более интимное.

— Это все случилось сразу после зова. Зачем Ануш говорит, что это не связанные между собой вещи?

— Затем, что нам давно уже обещают централизованное водоснабжение, — язвительно произнес голос более благоразумный. — И именно потому, что мы часто остаемся без воды. Зависим от настроения гор.

— Этот случай не имеет ничего общего с настроением гор. Он пришел, так или иначе. И Ануш связана с зовом, и ты это знаешь.

— Нет, чэ гитэм! Я вообще не хочу вмешиваться в дела Ануш. Если она сказала, не волноваться, чем узум хоранам. Чем узум кез лъсэл!

— А я — да. И очень боюсь того, что может произойти. Тебе легко говорить с двумя маленькими сыновьями. Миш айза... У меня все-таки дочь, и Дадик с раннего утра до позднего вечера крутится на рынке....

Голоса резко и разом умолкли. Вслед за резко наступившим молчанием раздалось фычание подходящего к остановке автобуса, резкий взвизг тормозов, Лиино звонкое «Здравствуйте», и опять затихающее в конце улицы фырчание.

Я радостно оторвалась от окна, и по скрипучим ступеням побежала встречать подругу. Лия разбирала покупки, словно Дед Мороз из мешка с подарками, доставая из пакета все новые и новые разности. Она достала кондиционер для волос и весело-дразняще покрутила яркой баночкой перед моим носом.

— Я не забыла, не забыла, — практически пропела она. Я выхватила у неё из рук баночку, и тут же печально вздохнула.

— Воды нет. И тетки на улице говорили, что что-то случилось в горах, и Ануш сказала, что воды долго не будет, но волноваться не стоит. И не смотри на меня так, да, я подслушивала. Лучше объясни, почему из-за того, что ночью кто-то дул в охотничий рог, у нас теперь нет воды. И при чем тут горные обвалы?

— Вот же суеверные! — засмеялась Лия. — Не при чем тут никакой звук рога. А вот обвалы....

И она объяснила, что водоснабжение в деревне несколько необычно. Дождевая вода глубоко в горах собирается в специальный резервуар, а потом оттуда она каким-то непостижимым образом распределяется по кухням и душам. И очевидно где-то произошел то ли обвал, то ли камнепад, который повредил эту систему, несущую в деревню из резервуара прекрасную дождевую воду. Проверить проблему было далеко и трудно. Значит, главный специалист по проверке сломал ногу, поэтому всей улице придется сидеть без воды и ждать, пока Ян поправится.

— Конечно, — объяснила Лия, — Алекс один раз порывался сходить проверить, но местные сказали, что он не сможет дойти. Заблудится. Уж не знаю, почему. Он, вроде, не такой уж бестолковый. Может, конечно, я ослеплена лучами супружеской любви....

— Нет, нет, — успокоила я её. — Он совсем не бестолковый, а даже наоборот.... Только....

Мысли настойчиво возвращались к подслушанному разговору.

— Только почему они говорили про Ануш? Я думаю, это про ту самую замечательную Ануш, о которой вы с Джен так много и с удовольствием рассказывали.

— Это как раз совсем не удивительно, — засмеялась Лия. — Ануш — сердце и кровь деревни. К ней стекается вся информации, и она распределяет энергетические потоки. Она держит в себе все тайны, секреты, и знает все обо всех. Мне кажется иногда, что она — нечто большее, чем местная аборигенка. И что она просто включает дуру, когда притворяется бестолковой сплетницей. Что-то в ней есть такое.... Иногда жутковатое. Но я просто её не очень хорошо знаю.

— А сколько ей лет? — спросила я.

— Это тоже сложно сказать. Думаю, за сорок. У неё есть маленькие внуки, это точно.

— Может, она действительно какое-то ирреальное существо? — я ухватилась с удовольствием за новую страшилку, которая могла бы превратиться в сказку, — если даже возраст невозможно определить? Может, она что-то вечное?

— Опять выдумываешь. — Сказала Лия. — Семья Ануш живет здесь с начала времен. Они очень уважаемые старожилы. Какое существо? Её тут с пеленок знают. В отличие, кстати, от нас. Это мы тут не очень опознанные существа. Наверное, очень для всех таинственные. Или даже жуткие и ужасные.

Лия сделала страшные глаза.

— Впрочем, — она тут же рассмеялась, и страшные глаза исчезли, — думаю, что жители Аштарака уже все знали даже про тебя, ещё три дня назад, как только твоя усталая нога переступила незримую границу их владений.

— Откуда? — удивилась я.

— Не знаю, — Лия пожала плечами. — Только с нами так и было. Не успели мы переехать, как по косвенным признакам поняли, что от Аштарака у нас секретов вообще никаких нет.

— А как вы вообще сюда забрались?

Лия подумала, словно вспоминала что-то напрочь забытое.

— Сюда сначала семья Джен переехала. Корни у её бабушки здесь какие-то давние. А мы приехали в гости, ну и чтобы помочь Джен с Эриком, который готовился родиться. Сразу и влюбились в это место. Алекс работу быстро нашел, а Ануш....

— Опять Ануш?! — мне уже становилось смешно от того, что эта женщина получалась всегда замешанной во всем.

— Да, представь себе. Ануш сорвала наше объявление на стене магазина и позвонила. Сказала, что у её родственника пустует дом. Родственник новый построил, этот-то совсем на ладан дышит, ну ты видишь, а нам, пока на свое жилье не заработали, пока сгодиться. Ты же знаешь мою детскую мечту: большой уютный дом, где могли бы собираться все друзья, и всем бы хватило места. Если не считать того, что дом осыпается, мечта практически осуществилась.

В большом промышленном городе Алекс с Лией ютились на двенадцати метрах коммунальной квартиры. Так что этот переезд мне был совершенно логически понятен.

— Дом этот живой, — сказала я тихо. — Он просто стар. Но еще крепок.

— Это он тебе сказал? — Лия посмотрела на меня так, что стало понятно: вот-вот на её языке появится моя принцесса Иголочка. Поэтому нужно было во что бы ни стало сворачивать беседу на что-то другое. И очень вовремя раздался звонок Лииного телефона. Таким образом, меня выручил Алекс.

Глава пятая. Не кидайте фейхоа в поэта

В день четвертый сотворения моего нового мира в Аштараке опять было совершенное восхитительное утро. Такие солнечные, полные птичьего гомона пробуждения особенно ценишь осенью, когда ощущение надвигающейся зимы становится явным и неотвратимым. Понимаешь, что иногда нужно просто вот так проснуться от солнечного луча, забравшегося к тебе на подушку, и быть счастливым просто от того, что ты живешь. Очень люблю быть счастливой.

— Какой чудесный начинается день! — первое, что я сказала, сбежав вниз, в холл, где все уже допивали утренний кофе. Суббота. Уже наступила суббота, поняла я по косвенным признакам в виде Алекса, вальяжно расположившегося на диване. И да, он никуда не торопился.

— Чтобы день был чудесным, его ещё нужно таким сделать, — глубокомысленно философски произнес он и подвинул мне поближе надломленную шоколадку.

Восхитившись его глубокомыслием, я выпила свой кофе в полной задумчивости. Потом, посмотрев на приготовленные ведра, произнесла:

— Мы сначала будем собирать фейхоа, или я пойду на прогулку? — утром я была готова практически к любым подвигам. Потому что когда не пишется, оно не пишется, и хоть ты тресни. Кроме того, мне очень нравилось говорить фразу «собирать фейхоа». Когда ещё представится такая возможность?

— Иди уже, гуляй, — засмеялась Лия, — без тебя справимся.

Она ничего больше не сказала, но мне и так стало понятно, что она счастлива тем обстоятельством, что я решилась самостоятельно выйти из дома.

— А мы разве не будем кидаться фейхоа в великую русскую сказочницу? — как-то особо глумливо спросил Алекс.

— Нет, не будем, — спасительно возразила Лия.

Но не успела я стать ей благодарной, как она добавила:

— Разве что хурмой. Она более эффектна и красочна.

— Так и далась вам великая русская сказочница, — не выдержала я этой семейной идиллии и тут же выскочила за дверь.

— Арина Родионовна, ты наша, — полетело за мной вслед, но так как я уже выскочила, смогла просто сделать вид, что ничего не услышала.

Я сразу полюбила эту одинокую прогулку на исходе невероятного для меня ноября.

Это странное ощущение тепла в начале уже зимы. Где-то там, где я всегда жила и привыкла жить, совсем лежит снег, и люди ходят в шапках, шубах и варежках. Там уже забыли, как теплый ветер туго и солнечно треплет свободные волосы, убегая, чтобы пошелестеть листвой.

Горы, конечно, меняли цвет. Сегодня они были ещё местами зелеными, но желтый, золотой уже теснил зелень по всем фронтам, ещё немного — зальет все рыжим, а затем и багровым. Уже сейчас лопается спелостью на осенних ветках хурма, а к январю, говорят, поспеют мандарины.

Я прошла к краю деревни, но не туда, где вчера вечером забрела нагло в дом без хозяев, а в другую сторону. Хотя мне очень хотелось посмотреть, что же там происходит сейчас, съеден ли суп, вернулись ли те, кто его сварил и растопил печку, но знакомство этими постояльцами или хозяевами решила отложить на все то же неопределенно грядущее «потом». Я так сейчас часто делала. Все, что вводило меня в недоумение, пугало или вызывало растерянность, откладывала на «потом». Раньше я себе никогда такого не позволяла. Лия пока ничего не говорила, но чем дальше, тем чаще я ловила на себе её испуганный взгляд, и по этому взгляду понимала, что изменилась. Очень сильно я изменилась за последние три года, что мы не виделись. А точнее, не виделись мы со дня моей свадьбы.

Вчера вечером я попыталась расспросить её ещё немного о том странном заброшенном, но ухоженном домике, но она знала о нем все так же не очень много. Жили они здесь совсем недавно, и покосившаяся изба за пределами деревни не входила в круг первоочередных интересов Лии и Алекса.

Какое-то время по краю дороги тянулись заброшенные чайные плантации с белыми лопнувшими бутонами, кое-где они раскрылись в нежные цветки. Их сменили колючие заросли со спелой и уже подсохшей ежевикой, переплетенной с не менее спелым, тугим и костистым шиповником. Затем кусты стали попадаться все реже, а вскоре и вообще абсолютно уступили территорию могучим, выгнутым мощными стволами в сторону солнца деревьев. На очень длинной, петляющей улице мне иногда попадались какие-то люди, местные жители. Они были очень приветливы, все громко здоровались, а один седой статный аксакал даже крикнул мне: «Посмотри, есть ли грибы!». Я прятала лицо, стараясь, чтобы это выглядело по возможности приветливо. Так, словно киваю в ответ. Потому что не могла, просто не могла выдавить из горла простое «Здравствуйте». Уже то, что я не сжималась в себя, было с моей стороны большим достижением.

Выйдя за околицу, по маленькой речушке, бурлящей по горному склону, я отправилась вверх, куда ещё и зачем, сама не очень понимая. Ощущение сказки, не оставляющее меня вот уже несколько дней моего пребывания здесь, звало вперед, и это ощущение просто уверяло, что главную, лучшую свою сказку, я напишу здесь. Потому что — гигантские, невероятных изгибов, поросшие мхом стволы деревьев, уходящих куда-то вверх по горе, и корни под ногами, которые уже непонятно — где корни, где стволы, где ветви, и все перепутано, как в самом настоящем сказочном лесу. И то, что я взяла с собой блокнот и ручку, и могу делать по ходу зарисовки — это просто удача!

Я села на поваленное дерево, практически прямо над водой и достала ручку. Фразы получались банальными, чего-то не находила в себе, чтобы описать чудо, которое происходило вокруг, так что скоро оставила все эти попытки. Просто сидела и смотрела на воду, на обрывы, на камни и деревья.

И тут я услышала песню реки. Очень-очень тихий напев, словно кто-то осторожно дышал и дул в бутылочные горлышки. Нежный, на одном дыхании звук сквозь бурлящее меццо-форте реки по перекатам.

Я наклонилась чуть ниже, чтобы лучше слышать эту главную партию, звучащую в унисон с моим дыханием, и тут в камерной идиллии мелькнуло на солнце странное пятнышко света. Что-то маленькое и блестящее несла по перекатам бурливая речка, и прямо у моих ног вдруг небольшая хрупкая цепочка зацепилась за острый угол камня. Я опустила ладонь в прохладную прозрачную воду, и через секунду уже держала тонкую затейливую вязь из непонятного металла. На цепочке чудом уцелел небольшой замысловатый кулончик с непонятными вензелями.

Посмотрела на солнце сквозь него. Лучи, отражаясь от неизвестного металла, рассыпались золотом на мои ресницы. И тут чувство вполне реальной тревоги заставило меня отвлечься от наслаждения прекрасным. Какое-то животное древнее чувство сигнализировало, что кто-то на меня смотрит. Очень внимательно, не отрывая взгляда. Оглядываться было бесполезно, но я все равно попыталась вглядеться в лесной калейдоскоп красок и предметов. Древний инстинкт охотника, умеющего различить в лесной пестроте малейшую деталь, особенно подозрительную, у меня, как оказалось, напрочь отсутствовал. Наверное, потому что многие поколения моих предков уже давным-давно определили в своей жизни лес только как площадку для пикников, разленились в городах, потеряли состояние ежесекундной настороженности. Поэтому, конечно же, ничего и никого подозрительного я не обнаружила, вернее не разглядела. Но чувство тревоги все равно не отпускало. И ощущение чьего-то взгляда — тоже.

— Эй, — крикнула я на всякий случай в это поплывшее перед моими глазами «никуда». — С вами все в порядке?!

Ничего, более подходящего моменту, придумать не смогла. Конечно, мне никто не ответил, собственно я этого и не ожидала.

В тот момент, когда я уже готова была сломя голову, бежать из этого ставшего вдруг опасным места, послышался шум мотора, плеск воды, и из-за поворота, прямо по мелкой речушке выехал джип. За рулем сидел счастливый и довольный жизнью армянин, рядом сидела русоволосая девушка, а с двух сторон джипа бежали тоже прямо по воде две счастливые собаки. Я с улыбкой проводила эту живописную процессию, и тут же вслед за ними отправилась назад.

На веранде меня поджидали два ведра уже собранного фейхоа. И никто в меня ими бросаться и не думал. Цепочка с вензелями осталась забытая в кармане походного флисового жилета.

За вечерним чаем я попыталась сделать ещё один заход:

— Лия, ты бы спросила у Ануш, что за легенда, связанная с Домом невесты...

Лия вздохнула и в очередной раз предложила:

— Давай, Джен тебя с ней познакомит. Если тебе нужны всяческие страшилки, то все равно больше Ануш, наверное, никто на свете их не знает. Это просто ходячая энциклопедия легенд. Как местных, так и всей округи. Я сама с ней знакома только шапочно. С какой стати вдруг полезу её расспрашивать?

— А я с какой? Я тут вообще абсолютно чужая. Всего несколько дней.

— Это же деревня! Я ж говорила тебе, что уже на следующий день все знали, что к нам приехала моя подруга. Знали откуда ты, и как выглядишь. А Ануш мы честно скажем, что ты писательница. Хотя....

Лия осеклась, а Алекс, до сих пор молча и сосредоточенно жевавший свой кусок пирога с рыбой и рисом, дополнил то, что она собиралась сказать:

— Если вы начнете тут распространяться, что Лиза — писательница, точно никто ничего не скажет. Начнут её обходить за три километра. И кидаться прочь, как от прокаженной.

С одной стороны, на самом деле, моя социофобия была бы совсем не против такого поворота событий, но, с другой стороны, я же собиралась хоть и постепенно, но вернуться к нормальной жизни в обществе. И начинать лучше всего это было действительно в этом маленьком, уютном, довольно замкнутом мире. Причем, полном легенд, сказок и неосознанного язычества. Того, от чего я бы ещё совсем недавно пришла в полный восторг.

— Просто постарайся с кем-нибудь подружиться, — почти умоляюще произнесла Лия. — Ты же смогла заговорить с Джен. И даже чувствовала себя довольно непринужденно. Как раньше....

Я задумалась:

— А как мне подружиться с Ануш?

Лия обрадовалась:

— Так ты думаешь, что сможешь преодолеть себя и подойти к незнакомому человеку?

Я пожала плечами:

— Ты была права в том, что с Джен у меня же получилось. Я даже и не заметила. Было здорово! И ни разу спазма горла не возникло, сколько мы у неё в гостях были.

— Спазма?!

Я наконец-то решилась хоть немного рассказать, что со мной происходит:

— Когда ко мне подходит незнакомый человек, меня охватывает страх, что он не настоящий. Что это какое-то чудовище, которое влезло в симпатичную людскую оболочку. Мне становится страшно просто панически. Особенно я боюсь мужчин.

Я посмотрела на напрягшегося Алекса, и быстро исправилась:

— Нет, нет, к тебе это не относится. Мы же знакомы сто пятьсот лет уже. Но обычно в последние несколько месяцев, когда ко мне обращается незнакомый мужчина, меня пробивает холодный пот, руки и ноги становятся ватными, горло перехватывает спазм. Я не могу ни пошевелиться, ни сказать что-либо. Да, не смотрите на меня! Я сама понимаю, что это полная чушь, с чудовищем. Глупость полная. Но что я могу с этим поделать? Все люди, даже взрослые, боятся кого-то под кроватью, когда остаются одни в темноте, начитавшись перед сном нового романа Стивена Кинга. Хотя твердо знают, что «того, кто сидит под кроватью, и хочет тебя схватить» не существует.

Алекс протянул нерешительно:

— Я, наверное, не боюсь кого-то под кроватью.

— Это потому, что ты сразу засыпаешь, — толкнула его ладонью в бок Лия, и посмотрела на меня широко открытыми глазами:

— А как ты вообще сюда добралась?

Я вспомнила только свой последний шаг. Как забилась в самый дальний угол электрички. После мучительного шума аэропорта, я просто наслаждалась малолюдностью вагона, всего два или три человека сидели где-то далеко от меня. Натянутые нервы, видимо, расслабились, стало болезненно сонно. И, вытаскивая себя из затягивающего сна усилием воли, я смотрела в окно сквозь ослепительное солнце. На непривычные взгляду пальмы, ютившиеся по склонам гор городки, белые арки и мосты, что проносились мимо моего уплывающего взгляда, на голубую полосу уже осеннего моря. На все это смотрела я, а в голове, как заезженная пластинка крутилось:

Если выпало в империи родиться,

Лучше жить в провинции, у моря....

Ком давил. Давил, давил горло.... И я всматривалась в эту прекрасную солнечную даль, все ещё надеясь, что он не послал своих демонов вслед за мной....

— Билет я брала по интернету, где-то, я не помню где именно, один раз мне стало очень плохо. Может, в самолете, может, на улице. Тогда даже, кажется, потеряла сознание. Кто-то сунул мне под нос ватку с нашатырем, я очнулась. Но лица вокруг сливались в одно серое пятно, не знаю, кто это был. В смысле, кто привел меня в чувство. Я просто шла, шла, шла дальше. Куда-то садилась, кому-то показывала билеты, паспорт. На каком-то автомате. Я вообще плохо помню, как добралась до вас.

— Ты приехала в ужасном состоянии, — призналась Лия. — Вся в холодном поту, глаза воспаленные и в то же время провалившиеся. Такие тени под ними, черные-черные. Мы тебя сразу положили спать, и ты спала сутки. Ночью кричала жутко, я тебя будила, поила водой с валосердином, ты пила, засыпала и опять кричала. О каких-то чудовищах, которые преследуют тебя. О том, чтобы Генрих оставил тебя в покое. Кстати, кто такой этот ужасный Генрих?

— Уже никто, — махнула я рукой. — Очень надеюсь, что уже никто.

Лия вздохнула:

— Ладно, не буду тебя пытать. В общем, приехала ты в том ещё состоянии....

— Я, наверное, и сейчас не очень....

— Лучше! — вмешался Алекс. — Ты выглядишь гораздо лучше! Всего несколько дней прошло, а ты уже почти, как раньше.

Раньше. Наверное, Алекс имел в виду нашу последнюю встречу, где я весело отплясывала рок-н-ролл на своей собственной свадьбе. Мой букет невесты, кстати, поймала уже к тому времени глубоко замужняя Лия, и над этим обстоятельством народ весело недоумевал весь вечер. Так что мне оставалось поверить Алексу на слово, потому что в зеркало я тоже не могла заставить себя посмотреть. Словно боялась, что увижу в нем не себя, а кого-то другого.

— Во мне, наверное, большой запас прочности и воли к жизни, — пробормотала я, скорее убеждая сама себя. Это я повторяла, как мантру уже несколько месяцев. — И у меня хорошая наследственность в плане устойчивости психики.

— Это как? — не удержался Алекс, и Лия, думая, что я не вижу, тихонько показала ему кулак. Думаю, за его бесчувственность и недостаточное сопереживание.

— Я просто хочу все забыть.

Лия повела плечами и сказала:

— Что-то душно, вам не кажется? Словно летом перед дождем?

И точно, воздух сгустился, и стало тяжелее дышать. А когда я вышла уже в темноте по известной нужде в туалет, то замерла, не дойдя до заветной будочки. В полной темноте в небе блестели звезды, а под ними, среди кустов и над садовой тропинкой мерцали, постоянно перемещаясь, крошечные огоньки. Сначала я хотела испугаться, но потом вспомнила, как Лия хвасталась, что у них в саду невероятно чудесно светятся маленькие светлячки. И это зрелище — росчерк блистательных точек и линий в темноте, право слово, был наградой за очередной тревожно прожитый день.

Глава шестая. Два года назад. Берта.

Кто точно может определить, где та грань, которая отделяет терпение истинной любви от ломающей судьбу жертвы?

Мне совсем не казалось, что это с моей стороны была такая уж жертва, когда я переехала «замуж» в другой город. Хотя я оставила все, что было в моей жизни до встречи с будущим мужем. Работу редактором в небольшом местном издательстве, друзей, знакомых и привычный дом, в котором я прожила большую часть своей сознательной жизни. Денег от продажи моей небольшой квартиры хватило на то, чтобы не чувствовать себя сидящей на шее у мужа, а наконец-то заняться тем, о чем мечтала всю жизнь. Не править чужие тексты, а попробовать создать что-то свое. Сначала было трудно перестраивать мозги с одного состояния на другое, но постепенно я расслабилась, выключила внутреннего цензора, и смогла отправиться по волнам своей фантазии.

Молодой муж заменял весь мир, нам было хорошо вдвоем. Одна моя мудрая подруга говорила: «В счастливых семьях друзей не бывает», и я в первые месяцы замужества сразу прочувствовала всю глубину этого высказывания, казавшегося мне каким-то слишком вымученным. Потому что, действительно, каждый, кто появлялся хоть на полчаса в нашем маленьком междусобойчике, сразу же становился лишними. Словно отрывал у нас минуты и секунды счастья быть вдвоем. Поэтому вскоре вдвоем мы и остались.

Вмешивался в нашу идиллию только город. Дело в том, что я, незаметно для себя, очень быстро полюбила это пространство. Хотя когда-то казалась кощунственной сама мысль, что мне будет где-нибудь лучше, чем на родине.

Это было такое время, когда я в полной мере прочувствовала неизвестное доселе состояние. Когда незнакомый город, бывший в тебе, как Вселенная в начале создания просто никаким пятном (ибо в начале не было ни света, ни тьмы), вдруг начинает покрываться точками. Сначала, конечно, это знакомые тебе дома, потом — необходимые и просто любимые магазины (ибо в чужом городе важно, что тебе где-нибудь рады, а в магазинах тебе точно рады), потом места, куда ты приходишь, потому что там уютно и тепло. Сначала для меня это было, как детская игра «соедини точки». Только в отличие от пронумерованных детских точечных головоломок, которые в результате превращались в котенка или лису, моя игра проявляла целый реальный город. И что самое главное — меня в нем.

Постепенно между точками начинают прорисовываться пунктирные черточки, затем пунктир сливается в линию, а пространство между линиями закрашивается то в радостные тона (здесь тебе сказали: «вы красивая, девушка»), то в тревожные (а тут тебе было больно и обидно). Когда эта карта начинает играть полными красками, приобретает законченный вид, возникает ощущение, что картину эту ты уже закончил, исчерпал. Твоя душа нарисовала, напитала это пространство, и пора уходить. Так происходит обычно, но не в этом случае.

Город был особенным. Казалось, что он никогда не кончится, словно поддразнивая, даже в местах, казалось уже знакомых, щедро сыпал пригоршнями новые открытия и приключения. Он был загадочной головоломкой сам в себе. И все время разный, глупо было заранее даже предчувствовать, чем он отзовется в тебе в тот или иной момент встречи с ним. Собираться на эту встречу почему-то приходилось, как на свидание. Казалось, что он непременно оценит твой внешний вид и внутренний настрой, и может похвалить, предоставив бонус в виде нежданного приятного приключения, или скорчив недовольную физиономию, облить неожиданным кратким дождем.

В общем, когда я полюбила этот город, он ответил взаимностью, отнесся ко мне тепло и нежно. Водил по своим запутанным, непонятно куда выводящим, улочкам, дразнил внезапно выскочившей из-за угла блестящей на солнце луковкой небольшой церквушки, вдруг перехватывал дыханье раскинувшимся широким, необъятным одним взглядом проспектом. В нем было все, что нужно, и он просто поражал разностью своих состояний. С бурлящей молодым бесшабашным беспорядочным движением улицы можно было сразу, без перехода, попасть в тихий переулок, по-стариковски доживающий свой век под старыми надежными кронами деревьев, бросающих рваные тени на фасады домов, больше напоминающих памятники. Обветшавший от времени закоулок, сохранивший в себе дыхание даже уже позапрошлого века, вдруг заканчивался огромной, уходящей в белесое небо площадью, от бескрайности которой захватывало дух. Бесконечно тянущаяся чопорная череда офисов, отгородившаяся от всего остального мира рядами черных грозных авто, вдруг заканчивалась пестрыми зонтиками и ажурными пластиковыми столиками легкомысленных кофеен.

А ещё в этом городе было удивительно близкое небо. И все время казалось, что достаточно чуть разогнаться, подпрыгнуть и — полетишь, непременно вот-вот ворвешься в это белесое низкое небо, которое начинается прямо у крыш зданий.

Такая вот бесконечная игра в салочки «дорого-богато» с «бедно, но весело» мне очень нравилась. Я рассматривала причудливые витрины и фасады, и они не обманывали мое ожидание, потому что взгляд постоянно цеплялся то за какую-нибудь, незаметную с налета финтифлюшку, то за причудливую надпись, то за изображение потертого временем мифического зверя. Или показывался робкий замысловатый флигель.

Да, ещё мне нравилось рассматривать маленькие балкончики и большие балконища, представляя, как бы сложилась моя жизнь, если бы каждое утро я выходила на тот или другой. Картина перед глазами всегда получалась разной, и мне казалось, что и повороты жизни самой зависят от того, с какого именно балкончика ты смотришь на мир. Это было мне почему-то очень важно, и вообще к балкончикам я всегда питала какую-то непонятную страсть. Ещё с детства, когда рисовала в альбомах крутые замки для принцесс, и все мои сказочные рисованные архитектурные сооружения, в конце концов, оказывались просто залепленные балконами и верандами. Чем-то это напоминало осиные гнезда. Но что поделаешь, жизнь принцесс я иначе не представляла, кроме как смотрящих в ожидании судьбы вдаль, зависнув в неопределенной, но довольно устойчивой точке между небом и землей.

Так проходили мои первые месяцы замужества. Сказки, которые я задумывала и начинала писать, путешествия с мужем в открытый тогда для нас мир и ежедневные свидания с новым городом.

Было так хорошо, что казалось, это продлится вечно. Тревожный звоночек — странная поездка — быстро забылся, сначала ещё некоторое время пульсировал слабо болевой точкой где-то в недрах души, затем начал затягиваться новыми днями, которые так же, как прежде, до мимолетного появления Зеленоглазого незнакомца, были прекрасны. Утром, даже не сразу открыв глаза, я нежилась в теплой постели, вдыхая запах свежего сваренного кофе, который Влад оставлял на прикроватной тумбочке перед уходом на работу. Вместе с запахом кофе, я вдыхала ощущение Влада, которое оставалось на подушке с минувшей ночи, и думала о том, как его люблю. В очередной раз, откладывала на завтра зарядку, которую все собиралась начать делать по утрам (я даже купила себе белые кроссовки, чтобы бегать в них в недалеком сквере перед началом очередного восхитительного дня). Потягиваясь и прихлебывая уже чуть остывший кофе, горчивший именно в той насыщенности, как люблю, включала свой ноутбук и не торопясь просматривала почту. Это было смешно и всегда безрезультатно с утра. Потому что ночью никто путевый не будет строчить тебе письма, а уж издатель, даже если придет в полный восторг от твоего произведения, все равно ответит только в рабочее время. Я это понимала, но главное во всем этом процессе был заведенный режим. А мне очень важно было оставить все, как есть, не перемещая ни на миллиметр мгновения этой моей чудесно протекающей реальности.

Все было прекрасным. Пока через несколько месяцев не появилась Берта.

— Ты используешь меня, — вдруг разбудила она меня среди ночи голосом моего мужа. Мужской баритон с женскими капризными интонациями зазвучал в ночи как-то дико и нереально.

— Как? — я удивилась сквозь сон, но пробовала поддержать разговор, прежде чем не свалиться в царство Морфея опять и уже до утра окончательно.

Голос стал ещё более капризным, и до объяснений он не снисходил.

— Ты меня никогда не любила.

Я проснулась и села на кровати.

— Почему?

Мнеказалась настолько очевидна моя любовь, что даже не нашла слова, чтобы опровергнуть предыдущее заявление.

— Знаю. Не ври мне. Я ненавижу ложь, а ты мне врешь все время. Мне все врут. Меня все используют.

— Как? — я тупо зашла на второй круг. Все-таки спросонья соображаешь очень туго. Пришлось включить ночник. Влад сидел на кровати абсолютно раздетый, придавив задом свою сторону одеяла, прижав голые волосатые ноги к груди и уронив подбородок в острые худые колени. Он посмотрел на меня как-то сбоку, странно выворачивая зрачки, и я с уже знакомым ирреальным ужасом увидела незнакомую голубую синь в радужке его глаз.

— Подумай, — Берта обиженно поджала губы моего мужа.

Я попыталась понять, какой из моих последних поступков можно было расценить, как вероломный. По всему выходило, что последнее преступление я совершила несколько месяцев назад, когда купив дорогой крем для лица, выдала его дома за дешевый. В смысле, озвучив половину стоимости. Не знаю, зачем так всегда делаю? Я редко покупаю себе что-нибудь, причем, всю жизнь за свои же деньги, но всегда оправдываюсь и занижаю действительную стоимость. Тут же вспомнила этот злосчастный крем, и подумала, что Влад узнал, сколько на самом деле стоят препараты этой фирмы, и разозлился из-за этого. Хоть это совсем не было похоже на мужа, он никогда не был ни скупым, ни мелочным. Но что-то в его изменившемся взгляде, как тогда, в неудавшемся городе, заставило меня оправдываться.

— Все равно мне гораздо дешевле обошелся, — залепетала я, — у меня скидка в этой сети, целых двадцать пять....

— Ты почему сегодня не ответила на мой звонок? — перебил меня Влад, и что-то в его голосе опять заставило меня съежиться.

— А ты звонил? — хотя он вечером не сказал насчет этого пропущенного звонка ни слова, мы весело поужинали рисом с курицей, которые я приготовила на быструю руку, а потом читала ему свежие отрывки из моей новой сказки, пока он с удовольствием валялся на диване, и мы весело смеялись. Тем не менее, я среди ночи бросилась проверять свой мобильный, и действительно, увидела, пропущенный в полдень звонок. — Да, Влад. Точно, есть пропущенный, извини, я, наверное, не слышала. И ты вечером ничего....

— Сука! — заорал Влад в каком-то ультразвуковом диапазоне, отчего у меня сразу заложило уши, — Ты чем это занята была, шлюха? Так, что некогда было на мой звонок ответить? Ну, ты хоть удовольствие получила, мразь?

Что-то я совершенно ничего не соображала. Поэтому решила лучше промолчать. Но это завело Влада ещё больше.

— Тебе абсолютно наплевать на меня! Тебе от меня что нужно?

— Ничего, ничего, Влад. Успокойся, — попробовала быть корректной я.

Голос опять перешел в ультразвук, и соседи слева забарабанили в стенку. Не мудрено, наши большие настенные часы показывали полтретьего ночи.

— Заткнитесь, мрази! — Влад изо всех сил бухнул кулаком в стенку в ответ. Мне показалось, что обои вот-вот расползутся от его удара. Тут же накрыло глухое одеяло безнадежности, и как тогда, в Смоленске, единственное, чего мне хотелось, это быть как можно дальше от этого ещё одного, незнакомого мне существа. Которое, судя по всему, было не менее чудовищно, чем Зеленоглазый подросток. Я бросилась в ванную, закрылась на задвижку, пустила воду и зачем-то заплакала. От ощущения, что что-то темное опять поглотило моего любимого чудесного мужа. Я словно оплакивала потерю или долгую разлуку. Наконец, плакать мне надоело, так же, как и сидеть в ванной комнате. Выключила воду и прислушалась. В комнате было тихо. Я вытерла глаза и вышла. Муж все в том же положении сидел на кровати. Только выражение на лице у него было уже не такое печальное. Он сверкнул на меня уже довольно весело голубым взглядом и произнес:

— Ну, отрыдалась? Успокоилась?

— Зачем ты меня обижаешь? — голос мой прозвучал тоненько и обиженно, как у маленькой девочки. Смысла в этом не было никакого — разжалобить Влада я не надеялась. Может, разве что пробудить его в недрах этого ужасного существа.

— Это я тебя обижаю? — Голубоглазая истеричка цинично хмыкнула. — И ты ещё смеешь говорить, что это я тебя обижаю?

И все пошло по новой. Упреки и истерики продолжались до утра. Потом удовлетворенная Берта заснула. А я, пытаясь не спать на ходу, пошла жарить ей яичницу.

— Нельзя игнорировать человека, которого ты эксплуатируешь, — возникла Берта на кухне, когда два желтых круга на белом фоне посыпанные мелкой зеленью, уже переместились со сковородки на тарелку. Нахмурив брови, она уставилась своими голубыми глазами в поставленную на стол тарелку:

— Она у тебя подгорела.

— Да где же? — ещё пробовала добиться справедливости я.

— И пересоленная, — Берта откинула от себя тарелку, и все полетело на стол и на пол. — И рис вчера у тебя был пересоленный. Для такого работающего человека, как я, нужна нормальная баба, которая готовит нормальную еду. А не эту гадость, которой ты меня кормишь.

Почему-то Берта, так же, как Алик, просто обожала переворачивать накрытую мной на стол еду на пол.

— Ты не будешь завтракать со мной? — возмущенно произнесла она в то утро, когда я, собрав размазавшуюся по полу яичницу, приготовила новую порцию, изо всех сил стараясь, чтобы не было и намека на подгорелость.

— Я не хочу.

— Почему, почему, мой единственный любимый человек не хочет сделать для меня такую малость? Я не прошу чего-то особенного, просто сядь и позавтракай со мной....

Влад отчитывал меня, замученную бессонной ночью, словно я совершила нечто совершенно ужасное. Скажем, призналась ему, что только что грохнула все семейные сбережения, отложенные на покупку более просторной квартиры, на путевку куда-нибудь на Бали. Покачиваясь от недосыпа, я терпеливо выслушивала все претензии к моим кулинарным способностям, и думала, что от Бали я бы сейчас не отказалась. На самом деле, мне хотелось, чтобы быстрее все закончилось, как в прошлый раз, и муж опять бы вернулся в свое нормальное состояние.

Тогда я еще не знала, что если Алик напитывался эмоциями буквально в течение нескольких часов, то Берта могла измываться надо мной неделю. Хмурый взгляд на пустом месте, недовольство обедом, затем криком, что на столе нет любимой ложки — есть другие, но не те, не любимые, и никто об этом не может позаботиться.

Потом в ход шли слова — язвительные, противные, бьющие по больному. Так выискивать самое интимное место и бить по нему словами может только женщина. Мне не верилось, что это произносит Влад. Я пыталась ему сказать, что нельзя, никогда нельзя бить того, кто беззащитен перед тобой, кто открылся и доверился тебе. Наверное, именно это и есть самое настоящее гнусное предательство.

Но все было бесполезно. Весь мир эти несколько дней для Влада состоял только из мразей, подонков и идиотов. Я тоже входила в их число. Он опять забрал у меня ключ и кошелек. Вместо телефона, на этот раз Влад забрал паспорт, а на телефон он мне, закрытой наглухо в квартире, постоянно звонил, проверяя, чем занимаюсь. Я сидела и смотрела на экран телефона, боясь пропустить его звонок, потому что абсолютно все вызывало у него новый приступ истерики.

Вечером Влад приходил в игривом настроении, смотрел с удовольствием в мои теперь постоянно перепуганные глаза и требовал накрывать на стол. То, что мне раньше доставляло удовольствие, теперь превращалось в тягостную обязанность. Сама жизнь, кстати, тоже. По ходу мрачно тянущегося вечера глаза Влада становились все мутнее, голубой оттенок радужки, так пугавший меня, переходил в мутно-синий. А ещё он пьянел прямо на глазах, проваливался в несвязность и угрюмость, речь его становилась тягучей и выматывающей. Хотя, что, когда и как он пил, я не знала, спиртного в доме, как мне казалось, не было. На фоне общего безумия, происходящего в нашей квартире, это была всего-навсего ещё одна непонятность.

Влад, скорчившись в темном углу на кухне, начинал звонить кому-то, в пьяном угаре кричал в телефон, какие все мрази, и что верить никому нельзя. Иногда принимался всхлипывать, а когда я подходила выяснить, что случилось, он смотрел на меня опухшими синими глазами с белками, налившимися кровью, и неразборчиво бормотал что-то всеобщем заговоре против него.

— Иди на ...., - грязное ругательство, это было то, что он под конец своей путаной речи произносил четко и понятно.

Это просто был какой-то странный фильм. Ужасов? Наверное, скорее, психологический триллер, который я смотрела как бы со стороны, и иногда с интересом — чем все это закончится? Кончилось все так же внезапно, как и началось. Однажды утром, через неделю, я проснулась от нежного поцелуя, и увидела привычно серые глаза Влада.

— Ты вернулся? — Вяло обрадовалась я.

— Ты о чем, Лиз? — засмеялся Влад. — Что тебе приснилось? Я никуда не уходил. А вот отгадай, что у меня для тебя есть?!

Он вытащил откуда-то из-за спины два небольших картонных четырехугольника и торжествующе помахал ими у меня перед носом.

— Мы пойдем мы с тобой сегодня в театр! И у меня уже есть два билета!

У Влада был вид мальчика, совершившего хороший пионерский поступок, и ждавшего за это одобрение. Я чмокнула его в щеку, все ещё опасаясь возобновления истерики и проявляющейся синевы в глазах, и робко сказала:

— Если буду вечером себя хорошо чувствовать.... Ты же отдашь мне кошелек? Мне нужно прокладки купить.

Влад огорченно нахмурился, но кричать не стал:

— Ну, вот, а я так старался! Почему ты себя плохо чувствуешь? И откуда у меня твой кошелек?

— Посмотри в своей сумке, — устало сказала я. Потому что такой слабой и разбитой я себя ещё никогда не ощущала. Словно из меня выпустили не то, чтобы кровь, а все радостные эмоции, надежды на счастье и самые сладкие мечты. Влад соскочил с кровати, подошел к своей сумке, висящей на ремне на спинке стула, и залез внутрь.

— Слушай тут точно твой кошелек. И паспорт тоже. А зачем ты мне отдала их? Я что-то должен был сделать? Извини, совсем забыл, зачем у меня эти твои вещи?

Я пробормотала:

— Положи кошелек на стол, ладно? Мне прокладки нужно купить, — и отвернулась лицом к стенке. Больше я ничего не хотела ему говорить.

Влад забеспокоился.

— Ты действительно выглядишь не очень хорошо. Может, к врачу?

— Оставь меня в покое, — вдруг выкрикнула я. — Просто оставь меня в покое.

И заплакала. Муж забегал вокруг плачущей меня, в волнении:

— Лиз, Лизонька, да что случилось-то? У тебя ПМС? Скажи, живот болит опять, да? Ну, он у тебя он всегда болит, ты же знаешь, что к вечеру пройдет. Я же не виноват.... Не кричи на меня, разве я заслужил? Вот билеты купил, чтобы тебя порадовать. А то какая-то странная в последнее время.

Я стиснула зубы, упершись лбом в стенку, а слезы, молча и безнадежно, текли по моим щекам. Он не слышал меня. И не понимал или не помнил, что происходило всю последнюю неделю. На каком-то невидимом условном перекрестке мы уже начали движение в разные стороны. И в глубине сознания я начинала понимать, что все не так просто. И само ничего не рассосется. Но в данный момент хотела только хотя бы передышки. Просто передышки. «Чуть позже мы обязательно с этим разберемся», — первый раз в жизни я отодвинула решение проблемы на неопределенное будущее. И это была самая первая крупная ошибка. Чуть позже я поняла, что судьба не прощает трусости. И то, что должно быть сделано сразу, должно быть сделано сразу. Решено и сделано. Отсрочка принятия решения не дает ничего, кроме новой волны проблем.

***

Вечером мы все-таки поехали в театр. Это была какая-то современная комедия. На самом деле, довольно веселая, и артисты старались играть хорошо, и сама режиссерская идея была просто замечательной. Кофе в буфете был прекрасен, а свежее шоколадное пирожное я умяла, сама не заметив как, и Влад мужественно придвинул мне половину своего. Ко второму акту настроение у меня начало выправляться, и мир снова начинал казаться не таким уж и коварным. Все-таки, несмотря ни на что (даже на нашествие демонов), в нем оставалось ещё так много прекрасных вещей, ради которых стоило жить.

Когда прозвенел третий звонок после антракта, и мы вместе со всем залом принялись шумно рассаживаться по своим местам, в кармане у Влада завибрировал телефон. Он недовольно вытащил его, с досадой посмотрел на номер и, бросив мне шепотом и торопливо «Нужно ответить, это по работе», выскочил из зала.

Уже раздвинулся занавес, и героиня начала свой страстный монолог, когда мне, тихо булькнув в сумке, пришла смс-ка от мужа. Он извинялся, и просил добираться после спектакля одной. Его срочно вызвали на службу.

В принципе, это была проблема, и все оставшееся действие, я вспоминала, хватит ли мне денег на такси. Потому что приехали мы сюда на своем автомобиле, и одета я была исключительно для похода в театр, а не для хождения по незнакомому темному району, в поисках ближайшей станции метро. Поэтому оставшаяся часть спектакля прошла мимо меня.

Выйдя из светлого, теплого здания, я немного постояла на крыльце с колоннами, кутаясь в очень относительную накидку, и констатируя, что на улице холодно, а скоро будет ещё хуже. Перчатки и шарф, которые могли бы хоть немного спасти положение, остались в машине. С грустью я вспомнила, что где-то на заднем сидении так же завалились теплый свитер и берет, которые я когда-то кинула туда на всякий случай. Случай теперь представился, но наше авто с моими теплыми вещами неслось где-то во мраке ночи по неведомым мне делам.

Я спустилась с торжественного крыльца, оставив тепло, свет и колонны за своей спиной. Посмотрев карту города в телефоне, поняла, что дело обстоит не так страшно, как мне показалось вначале, и до метро я вполне могу дойти пешком. Где-то рядом была станция. Конечно, я дошла бы быстро, если бы не мой врожденный пространственный идиотизм. И, вне всякого сомнения, я тут же заблудилась. Как только свернула с большой дороги, по которой с шумом неслись привычные, разгоняющие темноту и тишину автомобили, на тихую аллею. Кругом были только торчащие, уже почти голые деревья, откуда-то доносился шум цивилизации, но я не понимала, с какой стороны. Поднялся ветер. Повалила острая снеговая крошка, первая в этом году. Полуснег, полуград хлестал по лицу мелкими колючими осколками. Я брела какое-то время, скрючившись под немилосердными осадками и ветром, в сторону, которая казалась мне правильной.

Странным было только безлюдие этой аллеи. И немного жутким. Хотя, конечно, вполне логически объяснимым. Какой ещё идиот, кроме меня, отправится на променад по аллее в такую погоду? И очень понятной была моя радость, когда я увидела ещё одну согнувшуюся под ветром и градом фигуру, которая двигалась из темного пространства мне навстречу. По крайней мере, теперь можно было узнать, правильно ли я иду. Только очень скоро оказалось, что рано я радовалась. Потому что при ближайшем рассмотрении оказалось, что этот одинокий путник и в самом деле был идиот. Натуральный.

Мы остановились друг напротив друга. Очень живописная парочка, надо сказать. Я в вечернем платье, судорожно прячущая голые плечи в шелковую узкую накидку, и узких лодочках на каблуках, он — в шортах, сандалиях на босу ногу и старом ватнике, из которого в продранных местах торчало клочьями содержимое. Парень был лыс, отчего особенно явно подчеркивалась его частичная микроцефалия, взгляд его был чист, на губах играла жизнерадостная улыбка, тут же из раскрытого в улыбке рта по подбородку капали слюни. Мгновение он с восторгом смотрел на меня, затем жалобно произнес:

— Дай конфетку. Я конфетку хочу.

Я вспомнила, что в сумочке у меня лежали конфеты, заныканные опять же на всякий случай, быстро достала столько, сколько нащупала рукой, и протянула ему.

— На, вот тебе конфетки.

Он с удивительной быстротой и ловкостью развернул единым махом несколько бумажек, и отправил горсть конфет в рот. Я вздохнула от ставшей явно для меня бесполезности этой встречи, порадовалась тому, что он попросил всего лишь конфет, и они у меня были, и собралась идти дальше. И тогда вдруг городской сумасшедший схватил меня за руку и внятно, несмотря на полный рот сладостей, произнес:

— Подожди, я должен тебе сказать.

Он, все так же держа меня за руку, старательно прожевал и смачно, с гульканьем проглотил выданные мной конфеты (между прочим, кажется, это были «Белочки» — шоколадные и с орешками) и довольно крякнул. Все это время я стояла, боясь пошевелиться, и напряженно думая, что ждет меня дальше. Между тем, идиот вполне доброжелательно произнес:

— Ты хорошая. Мне велели тебе передать, чтобы ты убегала. Скрывайся, где можешь.

— Почему? — вдруг спросила я, смутно припоминая, что кто-то уже говорил мне это. И, кажется, на этот раз мое подсознание сразу включилось в то, что имелось в виду.

— Это не твоя война. — Вполне разумно сказал парень. В этот момент, очевидно, порывом ветра разорвало ночную тучу, и в прореху вывалилось отражение куска месяца. Лицо идиота на мгновение осветилось лунным светом, и я увидела, что глаза у него вполне разумные, внимательные и смотрит он на меня с настороженной жалостью.

— Кто тебе сказал передать мне это? — у меня хватило реакции, чтобы задать не менее важный вопрос.

— Она. — Идиот уже опять смотрел рассеянным блуждающим взглядом. И луна, показав на мгновение его истинное лицо, опять скрылась за тучей. — Дай конфетку. Я конфетку хочу.

Я полезла было в сумку, но опомнилась:

— А у тебя ничего не слипнется? Скажи, кто она, которая велела мне убегать, и я дам тебе конфетку.

Пошарив секунду рукой в сумочке, я уверенно добавила:

— Две.

Идиот захихикал, словно я произнесла перед ним задорный скетч, полный гэгов и умопомрачительных приколов:

— Слипнется! Попа слипнется! Я знаю, я знаю, что слипнется! Попа!

Подождав, пока у парня пройдет этот порыв чистой детской радости, я похлопала по сумочке рукой и повторила:

— Скажи, кто она, и я дам тебе две конфетки.

— Она — королева обиженных, и дает им успокоение. Через огонь дает.

Вдруг как-то сразу мой визави забился в припадке, поднимая плоское бледное лицо к темному небу, с которого, не переставая, сыпалась снежная крупа. Его перекосило, он схватился за меня уже двумя руками и повис на мне, словно собираясь вот-вот рухнуть на землю. Я еле удержалась на ногах, старательно отцепляя от себя его липкие грязные руки.

— Матушка, матушка, — бормотал он, словно сам себе, — спаси и сохрани, заступница! Демонов изгони, гони, гони демонов, назад в ад гони. Спасайся, беги, матушка придет, никого не оставит, всех чистым огнем польет. Освободит нас, неприкаянных, меня освободит, огнем освободит. Тебе не надо, можешь попасть, пропасть можешь. Жду твой огонь, жду огонь, жги демонов!

Парень совсем вышел из себя. У него бешено задергался глаз в невиданном мной доселе нервном тике, из перекошенного рта коричневой конфетной струей слюни полились без остановки.

— Конфетку-у-у, конфетку-у-у, — вдруг как-то совсем по-волчьи завыл он в сторону спрятавшейся луны, и я, малодушно сунув ему в ходуном ходящие, потные и липкие ладони остатки запасов «Белочек», кинулась прочь по аллее, все время на ходу прислушиваясь, не раздаются ли сзади звуки погони.

Удивительное дело, но, то ли от ужаса, то ли от чего-то, направляющего меня свыше на верный путь, я очень быстро выбежала из парка прямо к станции метро. Оглянувшись, поняла, что у моего страха были очень велики глаза, так как то, что ещё несколько минут назад казалось мне непроходимыми дебрями, со стороны смотрелось, как несколько чахлых безлистных кустиков, коротким рядом высаженных вдоль небольшой дорожки, ведущей от театра к станции метро. Фигуры столь малодушно оставленного мной сумасшедшего не просматривалось. И аллея как-то сразу наполнилась людьми, бегущими по своим делам вдоль чахлых кустов.

***

Дома, повесив на плечики испорченное платье, я отложила до утра выяснение степени его повреждения. Приняла горячую ванну, где немного успокоила бившую меня внутреннюю дрожь, и улеглась в постель, натянув одеяло до самого носа. Наверное, я все-таки быстро задремала, потому что как-то сразу пришел Влад. На часах, между тем, было уже опять те же самые роковые полтретьего ночи. Муж быстро разделся, и примостился рядом, как-то особенно тяжко вздыхая.

— Влад, — сказала я, опять закрыв глаза, — ты бросил меня едва одетую практически посреди холодной осенней улицы.

— Ну, с тобой же ничего не случилось? И я извинился. Не капризничай и не дуйся, — тоном, которым говорят с избалованным ребенком, сказал мне муж, и выключил светильник.

Вот таким образом Берта сказала мне «до свидания». И пообещала вернуться. Влад, немного поворочавшись, засопел ровно и спокойно. Я смотрела на сбившийся упрямый хохолок на нестриженом затылке, подмятую подушкой теплую, чуть тронутую щетиной щеку, и ком поднимался к горлу от любви, нежности и невозможности счастья. Скорчившись в углу нашей общей кровати, я вспоминала идиота, которого встретила сегодня на аллее и давила в себе рыдания. И думала, что все равно буду бороться. Чего бы мне это не стоило. Тогда я не подозревала, что борьба за близкого человека в некоторых случаях неминуемо переходит в борьбу с близким человеком.

Глава седьмая. Кто ходит ночью под дождем?

Ливень упал вдруг. Мощный, безжалостный и беспощадный. Вместе с ливнем на горы спустился не менее мощный ветер. За окном одновременно шумело и ухало. Порывы ветра бухали в стекла, струи ливня выгибали раму, а потом во всей деревне сразу и внезапно погас свет. На улицы и в дома упала кромешная тьма.

Я закрыла ноутбук, потянулась и сказала:

- Это что значит?

- Это значит, что света нет, - глубокомысленно сказал Алекс. Его стрелялки на экране компьютера предательски дрогнули, мигнули и тут же пропали. Он с обиженным недоумением уставился на абсолютно темный монитор. Лия сладко спала в спальне наверху, скорее всего, даже и не заметила упавшей вдруг на дом тьмы.

- Ну, теперь уже точно, спокойной ночи, - восприняла я отключение, как перст судьбы, который указывал на то, что работать на сегодня хватит.

- Я тоже иду спать, - чуть обиженно сказал Алекс. – Что мне теперь тут делать?

Я поднималась в кромешной тьме на второй этаж, сначала вытянув руки перед собой, затем нащупывая рукой лестничные перила – упругие, гладкие и как никогда спасительные. Потом, скинув теплый халат, нырнула под два одеяла, немного поворочалась, согревая собой свой уютный сонный мир, и, наверное, заснула.

Но только, наверное. Потому что буря даже во сне продолжала громыхать вокруг и во мне. Сквозь сон я ощущала даже на фоне шумного ливня и завываний ветра каждый шорох веток, бросавшихся в окно. И мне было страшно. Почему-то казалось, что кто-то чужой и страшный пытается заглянуть в окно, хотя это было бы проблематично для человека, например. Окно было на втором этаже. То есть невозможно было заглянуть в него мимоходом. С одной стороны, это было очень приятно – бояться не безработицы, безденежья и приступов безумия у близкого человека, а чего-то непонятного, бродящего в ночи. С другой…

- Ой, мамочки, - прошептала я, натягивая одеяло до подбородка. Потому что в окне действительно хоть и размытый дождем, без конкретных очертаний, но смотрел на меня чей-то лик.

Только что был, и исчез. Словно не был. Словно растворился в ливне. Словно ветер отнес клочками в неведомые выси и дали, словно вместе со струями впитался в рыхлую влажную землю. Осталось только ощущение пронзительно тоскливого взгляда. Такого одинокого, какого не бывает у детей Божьих.

Пробуждение же было вполне мирным. Только обнаружилось две досадные неувязочки: первая заключалось в том, что дома я совсем одна, а вторая настаивала, что выйти в большой мир, в частности, в деревенский магазин, мне все-таки придется. И прямо сейчас. И без Лии. Причина была достаточно уважительная: с вечера в доме не осталось ни кусочка хлеба.

Выйдя из дома, я старательно оглядела мандариновое дерево, кренившееся к стене дома с наружной стороны. На нем уже вовсю сияли оранжевым любимым цветом Алекса мандаринки, но никаких признаков того, что кто-либо мог забраться по дереву к окну моей спальне, не было. Все было, как всегда. Ветви шелестели, солнце светило, горы высились.

В местном деревенском магазине было только самое необходимое, за чем-то посложнее хлеба, молока и печенюшек, нужно было спускаться в город, который курортно раскинулся у подножия горы. Впрочем, в это время «бздыхов», то есть курортников, наблюдалось совсем немного.

Мой путь как раз лежал мимо автобусной остановки. И время было самое, что ни есть неподходящее - перед самым приходом автобуса. Это несколько напрягало. И вот почему. Остановка была в деревне чем-то, вроде клуба по интересам, светского салона и культурного центра. За полчаса до прихода автобуса здесь собиралось полдеревни. Некоторые дамы приходили с детьми. На самом деле, ждали автобус с намерениями уехать на нем обычно только два-три человека из компании. Остальные просто сидели на лавочке или стояли под плотным козырьком, защищающим от яркого даже в ноябре солнца. Насколько я понимаю, какого-то определенного плана или порядка у «остановочного кружка» не было. Думаю, они просто обменивались полезной информацией.

Ещё мной было замечено, что так же совместными усилиями здесь осуществлялось воспитание пса Мухтара, который жил как раз напротив остановки во дворе затейливого домика с узорчатой верандой и резной мансардой. Мухтар был овчаркой, молодой и жизнерадостной. Компания, собравшаяся на остановке, давала псу Мухтару советы. И команды. В прошлый раз, когда мы с Лией проходили мимо, пес получал основы курса хорошего тона «Как вести себя с хулиганскими собаками». Как раз к дому, где бодро познавал основы мира всеобщий любимец Мухтар, подвалили два беспутных песьих разгильдяя весьма задорной наружности. Оба коротконогие, с закрученными колечками тугими хвостами, и веселыми мордами. Они изощренно начинали дразнить честно сторожившего свою территорию Мухтара. Когда же пес начал реагировать на хулиганов громким лаем (надо сказать делал он это с большим удовольствием), с остановки сразу многоголосьем неслись команды:

- Фу, Мухтар!

- Нельзя, Мухтар.

- Мухтар, тихо!

В общем, каждый, сидевший на остановке в ожидании автобуса, считал своим не только правом, но и долгом принять участие в наставлении Мухтара на праведный путь, не вставая с лавочки.

В этот раз ещё на подходе я поняла, что на остановке подозрительно тихо. Люди собрались, как всегда, я это видела издалека, но не было слышно голосов, и ощущение какой-то всеобщей растерянности витало в осеннем воздухе. Я подошла ближе, уже взволнованная и, наверное, от этого несколько забывшая о своей социофобии, выхватила глазами невысокую плотную черноглазую женщину неопределенного возраста в светлых трикотажных бриджах до колен и просторной футболке. На голове у черноокой жительницы Аштарака на самой макушке торчал, как задорный хохолок, перехваченный резинкой явно обесцвеченный хвост. Почему-то она больше всех остальных сразу же располагала к себе. Преодолевая дрожь в коленях и спазм в горле, я зацепилась взглядом за неё, чтобы не обращаться сразу ко всем, и громко поздоровалась.

Все как-то неуверенно и растерянно в разнобой ответили мне. Я уже совсем собиралась спросить, что случилось, но тут весело подкатил автобус. Часть собравшихся, как всегда погрузилась в него, оставшаяся часть (надо сказать более многочисленная), как-то сразу стала расходиться по домам. Автобус все так же весело и стремительно умчался. Он эхом оставлял, как всегда, за собой угрожающий скрежет, заваливаясь на крутых поворотах горного серпантина. А на остановке остались только я, остолбеневшая от того, что все-таки получилось поздороваться с кучей незнакомых людей, женщина с выбеленным хвостом и ещё одна, очевидно её ровесница, хотя тоже довольно неопределенного возраста. Вторая отставшая от толпы аштараканка тоже была в очень похожих трикотажных бриджах, только вместо хвоста у неё на голове была короткая аккуратная стрижка. Говорили они то на своем языке, то переходили на русский. Несколько раз я слышала разговоры местных, и всегда поражалась этой особенности: они почти всегда, даже разговаривая между собой, чередовали фразы на двух языках. Впрочем, может, языков было и больше, я-то разбирала только знакомые слова. Но смысл, как ни странно, был понятен.

- Ануш, - обратилась короткостриженная к «хвосту», и я чуть не подпрыгнула. Так вот, оказывается, кого я сразу выделила из толпы – это легендарная, все знающая Ануш, о которой мне накануне говорили Лия и Джен. – А ночью ничего не было слышно?

Затем последовала фраза, мне совершенно непонятная.

- Ов карох ер мтацел!

- Ес шат зармацац ем, - расстроено проговорила Ануш, словно разговаривала сама с собой. – Сроду у нас собак со дворов не сводили. Если бы кто чужой был, так Мухтар бы шум поднял.

- Может, приманили, чем вкусным? Молодой был, дурной. Да и добрый, надо сказать….

Тут до меня дошло, что они говорят о Мухтаре. Я посмотрела на двор напротив остановки. Точно. Пса нигде не было видно. И его веселого лая, к которому привыкла вся деревня, приходящая на остановку, слышно тоже не было. Женщины покачали головами, развернулись и собрались расходиться. Очевидно, по домам, потому что, куда же ещё здесь расходиться? Я собрала силу воли в свой условный, но от этого не менее железный кулак и отчаянно крикнула:

- Ануш, а что случилось с Мухтаром?!

Видимо, что-то в моем крике было настолько несоизмеримо моменту отчаянно, что обе женщины посмотрели на меня с удивлением. Та, которая была Ануш, мягко и доброжелательно сказала:

- Со двора свели.

И опять что-то прибавила на своем языке. Может, по привычке перевела тут же фразу, а может и выругалась на местном диалекте.

- Ануш, - уже обнаглела я, - а кто свел?

- Да кто ж его знает?! Ворканов индз е хайтни, чужих у нас не бывает, а местные никогда так не поступят.

Тут мне подумалось, что я-то, наверное, на этот момент времени в деревне единственная не местная, и испугалась, что на меня может пасть подозрение. Угонщицей чужих собак мне казаться в людских глазах совсем не хотелось, поэтому я решила тут же оправдаться, не отходя от кассы:

- Так, а кому нужен пес-то чужой? Это же не ведро, не кастрюля. Как его в хозяйстве приспособить?

- Вот и мы не понимаем. – Пожала плечами Ануш. Скорее всего, она не склонна была подозревать меня в причастности к похищению Мухтара. – А только цепь порвана.

- Может, кстати и сам сбежал. – Добавила ее собеседница, - Ов гити? Молодой, дурной, кровь взыграла. Набегается, прибежит.

И женщины, тяжело вздыхая, пошли прочь от остановки. Их словно придавливала к земле одна только возможность факта воровства в такой знакомой и безопасной деревне. Пусть это и был молодой и глупый кобель, который, возможно, сам сорвался с цепи.

Я немного посмотрела им вслед, и зачем-то пошла за ними на некотором расстоянии. Через несколько домов они шумно попрощались, вторая женщина зашла за ярко-зеленую свежее покрашенную кованую калитку, Ануш пошла дальше, а я, как привязанная на веревочке, отправилась вслед за ней. Чем-то притягивала меня эта женщина, и то, что я слышала про неё, и сам её облик, и то, как она говорила, мешая русские слова с местным наречием. Меня тянуло к ней все. Набравшись смелости, я крикнула «Ануш!», совсем тихо, словно полушепотом и для себя, но она услышала. Остановилась, повернулась ко мне, почему-то совсем не удивившись, и внимательно посмотрела мне в глаза.

- Я хотела, извините, - невнятно бормотала я, на ходу пытаясь придумать, что же именно я хотела. – Я подруга подруги Джен, вы же знаете Джен, я гощу у ее подруги…. Меня Лизой зовут.

Ануш кивнула, не сводя с меня внимательного темного взгляда:

- Ты не зря здесь гостишь, верно?

Она подождала ответа ещё немного, но на меня как раз напал неподходящий ступор, и я не могла произнести ни слова, как ни старалась. Она вдруг расхохоталась:

- Заходи ко мне, поболтаем. Только, когда будешь в настроении.

И сказала адрес, который я сразу же запомнила. Затем Ануш пошла дальше, а я, сгорая от стыда за свой дебильный вид (мне не хватало только разжеванных конфет, текущих изо рта), постояла ещё немного и пошла. За хлебом. Впрочем, как и собиралась.

В деревенском магазине отвлекающих моментов было мало. Так что ничего не мешало погрузиться в раздумья, пока я покупала хлеб у такой же волоокой, как и все коренное население Аштарака, продавщицы, привели меня к пониманию странной и пугающей связи между ликом в моем ночном окне и исчезновением Мухтара. Осознание было прерывистым и нечетким, но что-то в этом было, так казалось мне.

И ещё, как бы мне не хотелось это осознавать, но, по всей видимости, странные дела начали твориться в деревне с момента моего приезда. Вернее, с той самой ночи в Аштараке, когда с вершины горы на деревню докатился звук охотничьего рога. Хотя надеялась, что это случайное совпадение. Я думала об этом столь усиленно, что так ни разу и не села за работу, и не заметила даже, как день перевалил за полдень, а затем устремился к сумеркам. Только наполовину съеденная мной буханка свежего хлеба говорила о быстротечности времени.

Своими мыслями я поделилась с Лией, когда она вернулась вечерним автобусом из города.

- Наверное, ты выдумываешь всякие глупости, - сказала она, но я поняла, что Лия все-таки задумалась. – С чего бы в честь твоего приезда местным мифическим существам трубить в охотничий рог и уводить псов со двора?

- А ещё – заглядывать по ночам в мои окна, - наябедничала я.

- Это вообще уже глупость. Тебе явно показалось со страху. Ливень был сильный, это правда. И шумный.

Похоже, что опять собирался дождь, небо, видимое в проеме окна, опять набухло тучами и грозовыми предчувствиями. Мы сидели на диване, закутавшись все в те же неизменные оранжевые пледы. Двигаться совсем не хотелось. Сырость, ощущавшаяся во всем доме ещё с ночи, так и не ушла, несмотря на топившуюся с утра печку. Я лично весь день приглядывала, чтобы огонь не погас, время от времени подбрасывая в неё пару-тройку небольших поленьев. К зябкости, уже имеющейся, прибавлялось ощущение грядущего холодного дождя.

- И пугающий. – Добавила я про ливень минувшей ночи. – Он был мистический, такой, от которого мурашки по коже.

Лия посмотрела на меня строго:

- Не выдумывай. Это был простой ливень. Только сильный, и с ветром. А Мухтара жалко. Если он сорвался с цепи и убежал в горы, его могут съесть шакалы.

- А разве маленький шакал может напасть на большую овчарку?

- Вообще-то, навряд ли, - задумалась Лия. – Хотя если их много….. А шакалы поодиночке и не ходят. Власть толпы. Толпа может съесть кого угодно. А ещё….

Она вспомнила что-то.

- Ещё они прекрасно поют, между прочим, - как-то не очень впопад произнесла она.

- Кто поет? – удивилась я. – Шакалы?

- Да. – Ответила Лия. - Икаждый шакал имеет индивидуальный голосовой репертуар.

- Это ты где-то прочитала?

- Я слышала, - коротко ответила Лия.

- Вот ещё и шакалы плюс ко всему, – интерес к жизни просыпался во мне медленно, но верно. Мне уже хотелось быть в курсе событий, которые происходили в деревне. Словно мне было мало моей собственной истории, так захотелось сразу же вляпаться в чужую. Или….

Или эти события все-таки каким-то совершенно непонятным образом были связаны именно со мной? Внутренний голос, который я пыталась задавить разумом, прорываясь через мое рацио, настойчиво говорил мне об этом.

- Есть что-нибудь ещё, что я должна знать?

- Если тебе будет интересно, я заходила в местный музей. – Вдруг сказала Лия. – Между прочим, сегодня исключительно для тебя. Узнавала некоторые особенности местной истории именно в интересном для тебя мифологическом аспекте.

- Ух, ты! – я действительна была признательна, удивлена и растрогана.

- Да, ух я! – довольно сказала Лия. – В принципе, я же сама интересовалась историей Аштарака. Кажется, совершенно непостижимым образом, у местных старожилов прослеживаются египетские корни. По общепринятому мнению когда-то давно здесь основали поселение понтийские греки, пришедшие с северного склона Большого Кавказского Хребта.

Лия достала телефон и стала зачитывать с экрана перефотографированную страницу.

- Вот что осталось в записках какого-то путешественника об этом поселении: «Избранное ими для поселка место, отличается и удобством, и красивым видом. Отрог, при незначительной вышине и плоской вершине, удобной для построек, понижается постепенно по направлению к морю. Вверх по течению реки находятся кукурузные поля и табачные плантации, принадлежащие греческому поселку, а также мельница». Но вот что интересно….

Лия оторвалась от экрана телефона, и повернула ко мне свое взволнованное лицо. Оно у неё сразу как-то резко одухотворилось, как всегда, когда она начинала говорить о страсти всей её жизни:

- Это само по себе обычное дело, потомки эллинов, заселявших территории вокруг Черного моря, составляют большинство в греческой диаспоре нашей страны. Но так как в нашей местности до сих пор говорят на странном диалекте, в котором я иногда явно слышу слова арабо-египетского происхождения, у меня есть основание предполагать, что наши «греки» как-то связаны с «понтийскими греками пустыни». И в местной мифологии то здесь, то там мелькают отзвуки древнеегипетских мистерий. Скажем, почему жители путаются в своей легенде о Волке Аштарака? Он появляется то Шакалом, то Волком, почему в их сознании соединились эти совершенно разные по поведению, назначению и символам звери?

- И почему?

- Анубис! – закричала Лия. – В египетской мифологии Анубис, сын Осириса и практически неизученной богини Нефтиды, появляется на изображениях с головой шакала!

Подруга смотрела на меня, прямо таки торжествуя. Я пожала плечами.

- Бог мертвых?

- И судья богов, между прочим.

- Лия, елки-палки, ты меня совсем запутала. То есть на самом деле в Аштараке живут потомки древних египтян? Хотя исторически все думают, что это потомки греков?

- Это ещё не доказано, но так думаю не только я. Со мной солидарна знакомая сотрудница музея, с которой я работаю по своей теме.

- В любом случае, что это меняет? Кому, кроме тебя, меня и твоей знакомой музейщицы, это интересно? И с какой стати в местном музее есть что-то по твоей теме? Где Древний Египет, а где наше нынешнее месторасположение?

- А с такой стати, что ты – темнота дремучая. Между прочим, мы переехали сюда, в том числе и из-за моей научной работы. Так что слушай и внимай умным людям. Тем более, что этого сейчас не найдешь даже в исторических документах. Все на уровне устных сказаний, практически сплетен. То есть все, как ты любишь.

Лия посмотрела на меня с таким выражением, словно пристрастие к сплетням должно было меня неимоверно оскорбить. «Три раза ха-ха», - сказала я про себя, и приняла вид задумчивый и внимающий.

- Речь идет о неизвестной широкой общественности богине Асие. Деве Гнева. Вроде, как несколько семей, скрывающиеся тут в горах, были адептами древнего культа некоей сейчас напрочь забытой богини. Якобы, поэтому они здесь скрывались, когда культ был уничтожен, а его последователи практически все устранены. Причем, физически. И Дева Гнева эта прямо уж очень напоминает мне одного персонажа из древнеегипетской истории. Вернее, мифологии.

При словах Дева Гнева у меня что-то щелкнуло в глубине подсознания. Словно я уже где-то уже об этом слышала. И при довольно запоминающихся обстоятельствах. Но следующая информация полностью поглотила мои воспоминания.

- Она, то есть научный сотрудник, откуда об этом знает?

- А были документы, - глянула на меня загадочно Лия. – Только они сгорели. Все упоминания об этих древнегреческих мистериях во всех уголках планеты воспламенились и превратились в пепел. Воспоминания, зафиксированные на листочке, хранящемся в музее, тоже вот так просто скукожились, затлели и обуглились. Так сказала музейщица.

Лия помолчала секунду и добавила:

- Шепотом и оглядываясь.

- Когда сгорели? – не поняла я.

- А давно уже. Но все разом.

У меня перехватило дыхание.

- Ли, это же вообще полное безумие.

- И я о том же, - торжествующе закричала Лия, сорвалась с места, роняя на пол плед, подбежала к окну и распахнула его. Промозглая комната вдруг наполнилась светом и теплом.

- Лизка, смотри, солнце!

И действительно вдруг резко и жарко стекла пронзило солнце. Лия обернулась ко мне, и её лицо в отблесках внезапного света стало действительно похоже на лик какой-нибудь древней богини. Только облик моей подруги был совсем не грозным и не гневным. Разве только чуть настойчивым:

- Прекрати сходить с ума и начинай уже нормально жить! Завтра мы едем в город. Кутить и радоваться жизни!

- И зайти к странной сотруднице музея, - сказала я сама себе под нос, так, чтобы Лия не услышала. Что-то мне подсказывало, что по законам жанра триллера смотрительница должна была к нашему приходу умереть какой-нибудь странной и внезапной смертью. Хотя, возможно, я просто в свое время пересмотрела фильмов на мистическую тематику. И не могла выбраться за рамки жанра. А кто бы смог на моем месте, вдруг оказавшись в самом эпицентре странных событий?

Глава восьмая. Об осликах и мечтах

На следующий день мы, как и было задумано, собирались в город. Кутить и радоваться жизни. Я наконец-то нашла в себе силы выползти из спортивных теплых штанов, надеть платье и накраситься. Сначала это было невероятно сложно, даже физически. Я ворчала и вздыхала, мне казалось уже, что все это совершенно ни к чему, и сидеть на мягком диване, закутавшись в плед с ноутбуком на коленях, гораздо продуктивнее, чем нестись непонятно куда и зачем, чтобы получить сомнительное удовольствие.

— Давай, давай! — стояла у меня над расползающейся душой непреклонная Лия. — Мы сначала прошвырнемся по магазинам, потом посидим на набережной, и завернем в одну чудесную, знакомую мне кафешку, чтобы выпить кофе. Представь, как две ещё довольно юные, и бесспорно прекрасные барышни романтично сидят в кофейне и ведут изящную беседу, отпивая кофе по-восточному из маленьких чашечек. При этом мы ещё можем смотреть на море....

Что-то пробудилось в моей душе, как раз, когда я докрашивала левый глаз. Все-таки, как бы там ни было, а у женщины всегда есть такое вот средство от невзгод. Замечено, что при любом недомогании вымытая голова и яркий макияж приводят в здоровое состояние лучшихлюбых таблеток. Лия говорит, что даже при сильной простуде нужно накраситься и выйти в люди, излечивает тут же на сто процентов. Я не пробовала, так что утверждать не берусь. Но при тяжести на душе макияж позволяет переносить трудности гораздо жизнерадостнее — это точно.

Когда мы, готовые к приключениям, подошли к автобусной обстановке, то оказалось, что Аштарак был переполнен новой информацией. Обсуждали исчезновение осликов. Предысторию мне чуть позже, уже в автобусе, рассказала Лия. Кто-то купил ослика в соседнем селе, рассчитывая организовать аттракцион для отдыхающих, катать на нем ребятишек. Ослик оказался ослицей, причем, упрямой чересчур даже для этого племени, то есть детишек катать она категорически отказалась. Кормить бездельницу оказалось чрезвычайно накладно, и хозяин выпустил её на вольные хлеба, в чисто поле. К уже свободно шляющимся по полям и весям коровам, лошадям и поросятам. У меня вообще сложилось впечатление, что все домашние животные в Аштараке сверх всякой меры самостоятельны и свободолюбивые. Но маленькая ослица побила все рекорды любви к свободе. Плюс к этому она оказалась очень компанейской девицей. Как там сложилось дело — тайна покрытая мраком, только ослики стали прибавляться в прогрессии. Через год их было уже два, а через два года — три. Они приспособились скакать по горам, обрели поступь ланей, и появился целый новый вид — вольные горные ослы. Так вот, никого из этой троицы уже какое-то время никто не видел в окрестностях Аштарака. Это взволновало жителей деревни ничуть не меньше, чем исчезновение Мухтара, потому что необычные ослики уже стали привычным атрибутом, и чуть ли ни одним из брендов Аштарака. Про них уже собирались сочинить легенду, а тут они вот так взяли и пропали.

— Может, их съели шакалы с индивидуальным голосовым репертуаром? — как можно тише шепнула я Лие.

Но меня услышали, несмотря на все предосторожности.

— Вот ещё, — фыркнула молодая, но уже начинающая полнеть селянка с толстой и, кажется, натуральной русой косой. — Несколько лет не ели, а тут взяли и съели? Миш макуля!

Народ зашелестел.

— Да анхнарина! — фыркнула её подруга с пышными губами уточкой. — Никто их не трогал, попробовали бы только! Эти ослы были очень даже себе боевые.

Остановка загудела одобрительно.

— Ну, тогда я не знаю, — пискнула я и спряталась за Лию.

Испугалась, что они подумают, что я плохо отношусь к ослам. На самом деле, с одним из них у меня были связаны даже самые теплые детские воспоминания. Когда-то давно по дворам городка, где я родилась, ездил старьевщик на тележке, запряженной маленьким осликом с большими глазами. Неопределенного возраста дядечка, казавшийся мне в то время безнадежно пожилым, принимал на вес груду тряпок — старую, вышедшую из употребления одежду, а взамен давал настоящее счастье — яркий шарик, покрытый разноцветной, блестящей фольгой. Шарик был на резиночке, его можно было пружинить — и вниз, и вверх, и в разные стороны. Мне было лет шесть, и от взгляда на это разноцветное, прыгающее чудо, у меня просто захватывало дух. Запах старых тряпок и ослика со смешно торчавшей жесткой холкой в то время для меня был самым замечательным на свете.

А ещё мне очень, просто невероятно хотелось этот шарик. Поэтому в очередной заезд ослика в наш двор, я со всех ног кинулась домой в поисках ненужного тряпья. Родителей не было дома, поэтому я собрала все, что попадалось под руку, и совершенно запыхавшаяся, но счастливая, вывалила груду вещей на тележку старьевщика. Глаза с волнением следили за делением безмена, которое, не торопясь так, что сводил меня своей медлительностью с ума, приближался к заветной черте, за которой меня ждало счастье. И в тот момент, когда стрелка, ещё качаясь, но уже останавливалась, не доходя к необходимой отметке, я замерла от неизбежности судьбы, и тут заметила внимательный, хитрый и добрый взгляд ослика. Он подмигнул мне, и стрелка тут же подпрыгнула вверх. И заветный шарик оказался у меня в руках. Он прыгал на резиночке вверх-вниз, и в разные стороны, он даже крутился, пружиня, кругами, и я ни на секунду не выпускала из рук это чудо.

А ещё спустя часа два папа бегал по дворам нашего городка, пытаясь догнать старьевщика, увозившего его новый пиджачный костюм, обменянный с кучей других тряпок на заветный прыгучий шарик из фольги.

Так что отношение к осликам у меня с детства осталось даже в некотором роде семейным, и никто не может сказать, что эти животные для меня что-то чуждое и безразличное. Я хотела рассказать этот случай всей остановке, но пока собиралась с духом, подошел автобус, и мы отправились в свой вояж.

Всю дорогу я пыталась ввести новые вводные в уже известную мне информацию. Эти происшествия как бы складывались в одну картину, но было совершенно не понятно, что стоит у основ происходящих событий. Или кто стоит. Что-то было в этой местной легенде, аналогов которой я до этого нигде не слышала. Казалось, что она была чем-то большим, чем просто волшебной поучительной сказкой, которую из поколения в поколение рассказывают детям по вечерам перед сном. И, хоть убейте меня, чем дальше, тем больше, я ощущала какую-то свою непонятную пока связь с этими событиями.

После горной деревенской тишины город показался шумным и суетливым, даже, несмотря на то, что курортный сезон закончился. Он развалился вальяжно вдоль морского побережья, и море, даже если не проступало явно синим проблеском в зазоры плотно примкнутых друг к другу домов и деревьев, все равно ощущалось влажным соленым покоем на всем протяжении нашего пути.

Мы вышли из автобуса, и прошли к переходу на побережье мимо расслабленных таксистов, которые в ожидании редких пассажиров, резались в карты прямо на бетонном приступке к угловому магазину. Тут же, за углом, стояли и сами такси, покорные малолюдному сезону. Автомобили словно отдыхали после большой работы, переговариваясь тихонько друг с другом о чем-то дорожном, известном только им.

Я не очень уж такая мореманка, хотя посидеть задумчиво на берегу иногда совсем не прочь, особенно хорошо это делать, кстати, на пустынном, как в это время года пляже. Мы заказали по чашке кофе, как и собирались, и в ожидание, пока принесут заказ, я зачем-то спросила Лию:

— Какое качество в мужчине тебе кажется самым отвратительным? Такое, которое бы ты вообще никогда не смогла ни принять, ни простить.

Лия стала говорить про жадность, гнев....

— Нет, — прервала я её. — Ты говоришь про общечеловеческие, библейские грехи. А я тебя спрашиваю о самом омерзительном качестве именно в мужчине.

— Неумение принимать ответственность. — Почему-то сразу, словно она тоже долго об этом думала, ответила Лия. — Когда мужчина, вместо того, чтобы решать проблемы, кивает на свое трудное детство, в котором были виноваты родители. Или на жену, которая поедом его ест и не дает развернуться его таланту. Или вокруг одни враги и недоброжелатели, которые из зависти к гению вставляют ему палки в колеса. Или.... Ну, ты понимаешь?

Я кивнула.

— Ты имеешь в виду инфантильность? Женоподобность в характере?

— Можно сказать и так, — мягко проговорила Лия, и взялась за чашку кофе, который нам только что принесла улыбчивая официантка. Может, подруга собиралась сказать что-то ещё, но официантка назвала её по имени и спросила, как дела. Между ними завязался какой-то неинтересный мне разговор об общих знакомых, и я просто перестала думать о чем-либо, а откинулась на спинку кресла, маленькими глотками цедила горький напиток и смотрела на пустое, бирюзовое море, которое уже начинало сереть, словно в ожидании зимы и штормов.

Когда их разговор и мой кофе подошли как-то одновременно к своему логическому завершению, я наконец-то смогла вплотную подобраться к вопросу, который мучил меня со вчерашнего дня. А именно, уговорить Лию пойти в местный музей и найти там её знакомую научную сотрудницу, которая накануне рассказала эту таинственную историю. Я понимала, что выдать свое нетерпение за вдруг проснувшийся интерес к экспонатам музея не могла, поэтому сказала об этом подруге честно и откровенно.

— Я почему-то подозревала, что ты просто так не успокоишься, — вздохнула Лия, с сожалением поднялась с места, и мы покинули ажурную веранду кафе.

Вопреки законам жанра, сотрудницу мы обнаружили в музее живую и невредимую. Судя по всему, она даже и не догадывалась, что я её волей или неволей уже записала в жертвы.

— Татьяна Романовна, здравствуйте! — улыбаясь, Лия протянула руки к подтянутой интеллигентной женщине, чуть за пятьдесят. Татьяна Романовна вовсе не походила на какую-нибудь детективную старушку, скорее, она напоминала актрису, только-только начинавшую переходить на роли мамы взрослых сыновей, и ещё не совсем привыкшую к новому амплуа. Практически незаметно, но эффектно подкрашенная, в довольно молодежном платье, которое сидело на ней идеально.

— Лия! — Судя по всему, они довольно давно знали друг друга. Впрочем, возможно Лие для её научной работы часто приходилось бывать в хранилищах. Я поняла, что даже ни разу не поинтересовалась у подруги, как продвигаются её дела с диссертацией, замороченная своими проблемами, и мне стало очень стыдно.

— Это моя подруга, Елизавета. Она очень интересуется историей Аштарака, не обессудьте, что привела её сегодня к вам и без предупреждения. Мы рядом оказались, вот и зашли.

Татьяна Романовна улыбнулась в ответ.

— Ничего страшного. У нас же все-таки музей, а не частная усадьба. Для этого мы и работаем. Так что вас ещё интересует, девочки? Кажется, я Лие вчера рассказала все, что знала. Про Аштарак не очень много сведений, это правда. Всегда была закрытая для посторонних территория.

— Прямо совсем закрытая? — удивилась я.

— Нет, конечно, шлагбаумы там не стояли на въезде, — ответила музейщица. — И местные жители к тем, кто появлялся в деревне, относились дружелюбно. Но всегда, насколько я понимаю, была какая-то черта, за которую новых людей не пускали. Да и кому нужно было раньше забираться в такую даль, в горы? Это сейчас автобус вас за сорок минут поднимет, а в прошлом подняться было не так-то просто.

Вот так неторопливо беседуя, мы прошли мимо стендов со старыми фотографиями, завернули в зал с чучелами животных, которые обитали в этих местах и вышли к небольшой комнатушке. Это был кабинет со старыми шкафами, забитыми бумагами, тут же находился стол и несколько деревянных стульев.

— Будете чай? — спросила Татьяна Романовна. — Присаживайтесь.

От чая мы вежливо отказались, но на стулья присели. Так было как-то уютнее и основательнее.

— Вы упоминали про Деву Гнева, — сказала я. — Меня очень интересует эта легенда. Главным образом потому, что где-то уже слышала это, но никак не могу вспомнить, где и при каких обстоятельствах.

-Дева Гнева... — смотрительница посмотрела на меня с пониманием. — Это интересная история. Только, увы, она осталась только в виде устной легенды. Никаких документальных подтверждений о том, что когда-то существовал такой культ, не осталось. И я знаю только, что было такое предание, а о чем конкретно идет речь, ничего сказать не могу.

— Но в музее были какие-то записи, вы же говорили?

— Это тоже из разряда легенд. Мне рассказывал наш бывший директор, сейчас его уже нет в живых, что однажды кому-то понадобились эти записи, стали искать, и в папке нашли только горстку пепла. Тогда все документы хранились в таких картонных папках с веревочными завязками, они, кстати, в некоторых учреждениях до сих пор используются. Так вот, на самой папке, все так же плотно завязанной, и внутри неё никаких следов пожара обнаружено не было. Как я сказала, там был только пепел, немного слежавшийся от времени. Но это было уже лет пятьдесят или шестьдесят назад. Сейчас это просто одна из музейных «страшилок», такие небольшие легенды имеет каждый уважающий себя музей.

Я подумала, что все-таки не совсем ошиблась, когда предположила вчера, что без умершего хранителя тайны музея здесь не обошлось. Но была все-таки рада, что случилось все много лет назад и естественным образом. Татьяна Романовна была мне очень симпатична, и мне совсем не хотелось, чтобы она пострадала из-за моей страсти к триллерам. В смысле, что я ничего такого ужасного «не накаркала».

— А как же все упоминания о богине Асаи, которые разом исчезли на всех уголках планеты? — спросила я, ощущая, что пауза затянулась.

— Как исчезли? — недоуменно спросила смотрительница.

Я быстро глянула, на потупившую взгляд и еле сдерживающую улыбку Лию. Татьяна Романовна тоже посмотрела на нас и все поняла. Она засмеялась.

— Может, так оно и было. Но представьте, наш маленький провинциальный музей, только начавший формироваться в то время. Откуда у нас были выходы в большой мир, чтобы узнать что-то ещё о легенде, прорвавшейся сквозь века в нашу горную деревушку, и тут же сгинувшую?

— А сейчас? — не унималась я.

— Может, кто сейчас и занимается этим, но только какой-нибудь энтузиаст, у которого много свободного времени. Да и то навряд ли. Разве людям сейчас до старинных, потерявшихся во времени легенд?

— Нет, — печально сказала я. — Совсем не до них. Людям.

На входе раздался какой-то шум, и Татьяна Романовна встала и вышла за дверь. Через несколько секунд крики и гомон перекрыл её голос:

— Тихо, тихо! Тишина! Здесь нельзя так кричать, это музей!

Детский голос, застенчиво, но пряча стеснительность за напором, пропищал:

— Митька сказал, что у вас мамонт есть! Как в мультике! У вас есть здесь мамонт?

Татьяна Романовна виновато вздохнула:

— Нет, деточка, у нас нет мамонтов. Зато есть волки, шакал и лисицы....

— А ты говорил, говорил....

— Да, ладно, давай шакалов позырим! Они тоже в мультике были.

Татьяна Романовна заглянула в кабинет, где мы сидели:

— Извините, тут у меня посетители. Подождите немного, ладно? Они хотят «позырить» шакалов и мамонтов....

Мы помолчали ещё несколько секунд. Мое рвение узнать что-то о таинственных событиях, происходящих в Аштараке, разбилось о закрывшиеся перед моим носом врата истории. Что ж, не я первая, не я последняя. История часто так поступает с людьми. Закрывает какие-то свои фрагменты от посторонних глаз и все. Хоть ты расшибись о закрытые ворота истории.

В холле музея Татьяна Романовна что-то, не торопясь, объясняла двум остроглазым мальчишкам лет восьми. Судя по всему, они собирались умчаться, но задержались, потому что им стало интересно. Мы решили не мешать акту просвещения, попрощались и направились к выходу.

— Подождите! — Татьяна Романовна догнала нас уже на крыльце музея и протянула мне какой-то листок. Это была свежая ксерокопия ещё одной ксерокопии рисунка из старой книги.

Из-за потертости оригинала рисунок был плохо различим, линии смазаны, коричневые пятна времени скрывали львиную долю изображенного на листе.

— Это все, что у меня осталось. Я не уверена, но это вполне может быть частью того, что вас интересует. Можете забрать себе.

Татьяна Романовна быстро скрылась за музейной дверью. Мы склонились над листком, чуть не стукнувшись лбами. На рисунке в окружении каких-то стилизованных зверей — то ли волков, то ли лисиц кружилась фигура в платье. Лица не было видно совсем, зато с ладоней неясного изображения явно срывались всполохи огня. Звери, на которых она направляла свой огненный гнев, корчились в муках на земле, остальные преданными глазами глядели на танцующую, и совсем не порывались убежать. Вдали виднелись вершины гор, и вот они-то были прорисованы тщательно и линии остались практически не тронутые временем.

— Это она? — Лия, заглядывающая на рисунок через плечо, подняла на меня глаза:

— Это Дева Гнева?

— Ты знаешь, — во мне поднималось какое-то странное чувство восторга. — Мне кажется, да. И я вспомнила, Лия! Я вспомнила, что о чем-то подобном мне говорил один сумасшедший в парке....

— Что?! — Лия явно не разделяла моего восторга. — Кто тебе говорил?

— Парень в парке, но он явно был не в себе. И он говорил про огонь. Что придет заступница и все очистит огнем. Точно. Именно так он и сказал. И здесь точно, смотри, огонь! Это точно она. Так вот, что он имел в виду....

Лия потянула меня за рукав плаща с крыльца.

— Да ладно, ладно тебе.... Успокойся. Это всего-навсего ксерокопия с какой-то старой книжки. Татьяна Романовна!

Лия вдруг ринулась обратно в здание музея, до меня донесся её слишком громкий для подобных учреждений крик:

— А что это за книга? Не знаете? Жаль....

Подруга выскочила обратно на крыльцо и сказала печально:

— Она не знает, слышала? И ты в это поверишь?

Возвращались мы в деревню молча, уставившись в окно на горы, каждая додумывала по дороге какую-то свою мысль.

Глава девятая. Гости и единороги.

Странно, но как только я немного пришла в себя и успокоилась, во мне начала зарождаться тоска по городу, который я оставила, и в который, очевидно, никогда больше не вернусь. Мои мысли с настойчивостью маньяка все время возвращались к самому первому моменту знакомства с ним, когда под крылом самолета развернулся урбанистический пейзаж, который ни с чем не спутаешь. Дома, улицы, башни — блестящая феерия, растянутая на невероятное множество километров, и самолет все готовился и готовился к посадке, а этот прекрасный вид никак не кончался. Мне опять и опять казалось, что самолет, приземляясь, кружит над городом, и уже могу различить все, что проявляется внизу до мельчайших подробностей.

Я гнала от себя видения плотно скованных пережитыми столетиями домов, навязчиво появляющиеся запахи раскаленного асфальта, смешанного с озоном перед дождем, вкус первой клубники, которую в больших прозрачных контейнерах привозил мне Влад, как только появлялись первые фургончики с яркими смешными ягодами, нарисованными на боку. Мне снились хитросплетения улиц и ненавязчивое обаяние уютных тупиков, золотые маковки многочисленных церквей, зимняя слякоть на блестящих тротуарных плитках и загадочные блики фонарей, отражающиеся в них. Ещё я начинала вспоминать Влада, но не с перекошенным лицом, а того, из самого начала, когда нам было просто невероятно хорошо вместе.

Гнала эту грусть, доказывая сама себе снова и снова, что это прошло и больше не случится в моей жизни, так зачем вызывать ненужные воспоминания? Но стоило расслабиться, утонуть в дневной полудреме, как они приходили ко мне и грустно маячили сквозь стекло времени, становясь все более размытыми и нечеткими, а от этого — ещё более прекрасными. И вдруг я поняла, что если приятные воспоминания приходят снова и снова, значит, отхожу от ужаса, который гнал меня так далеко, как только можно. Страх издевательств уходит, его заменяют приятные воспоминания. Только вот тосковать по несбыточному мне было совершенно не к чему.

Тем более, что в Старом Доме время от времени происходили совершенно неожиданные, но довольно симпатичные события. Пусть и не судьбоносные в своем величие, но очень по-домашнему уютные.

— Привет! — звонкий раскат задорного голоса на пороге пронзил сонную тишину.

В этот раз Старый дом застиг меня врасплох, потому что вдруг наполнился радостными голосами. Он зазвенел предчувствием чего-то замечательного, словно в бокал со льдом вливалась тугая хмельная струя золотистого вина. Мне показалось даже, что я слышу радостное хлопанье крыльев нарисованных птиц, и меня просто потянуло вниз, к порогу, где заклубилась остроглазая и быстроречивая жизнь.

Приехали Хана и Майя, это этих веселых и беззаботных художниц встречали птицы. Как и положено созданиям встречать своих творцов. Мелькали руки, дорожные сумки, кто-то разувался, разбрасывая белые кроссовки от нетерпения, кто-то обнимался, и все говорили разом, быстро, не слушая друг друга от полноты чувств. Во всем доме то тут, то там образовывались веселые вихри, Лия уже звенела чем-то на кухне, оттуда тут же потянуло запахом свежесваренного кофе, в душевой заплескалась вода, и все обитатели Старого дома оказывались сразу везде, наполнили каждый его угол, и одновременно собирались куда-то немедленно ехать, идти, что-то делать и дома, и вне его.

Размышлять о своем сложном внутреннем мире как-то сразу стало некогда, и я включилась в этот поток энергии, который нес уже сам, по инерции, как бурная река несет тебя вне желания в ей выбранном направлении. То есть моментально приникла к этой бурлящей всеобщей энергии, и неслась уже в общем стремительном векторе, не давая себе труда задуматься, зачем и почему. Смысл снова возвратился к жизни самой, а не к тому, что я о ней думаю. Словно мой разбитый вдребезги мир снова стал населяться различными людьми со своими радостями и проблемами. Иногда совершенно случайно, без моего на то участия.

— Я теперь словно магнит для всяких якобы остроумных высказываний, — быстро, словно боясь не успеть выложить все, что пришло в голову, рассказывала Хана. Высокая, худая бывшая жгучая брюнетка в самом центре комнаты просто светилась нежно-розовыми волосами. Это было, мягко скажем, несколько неожиданно. — Никто не может пройти мимо, я постоянно ловлю на себе странные взгляды. Это какой-то дикий опыт существования под пристальным вниманием.

Лия засмеялась:

— Они же не знают, что ты просто жертва неудачного обесцвечивания. Хотела убрать фатальность из образа, а получила ещё большую непохожесть на других.

— Ну почему люди никогда не могут оставить меня в покое? — закричала Хана, схватив чашку с кофе и большой бутерброд.

— Потому что ты выделяешься из толпы. — Подхватила мысль Майя. — И сама подчеркиваешь это своим обликом. Твои розовые волосы — знак того, что ты — другая. И поставила эту метку сама себе. Так что не возмущайся. Хочешь покоя — перекрашивайся в русый, черный, в любой обыкновенный цвет. Будешь как все, и сможешь растворяться в толпе.

Это была очень интересная тема, по моему мнению. Мне тоже захотелось участвовать в этом бунте против розовых волос или за них — я ещё не решила, на чьей стороне мне хочется выступать, но сказать что-нибудь по этому поводу определенно хотелось.

— Иногда, как ни старайся, толпа не дает тебе в ней раствориться. Даже если человек изо всех сил пытается мимикрировать под неё. Прямо выпихивает из себя. Есть такие личности, которые никогда и никак не смогут раствориться в толпе, — я задумчиво внесла свою лепту в разговор. — А есть такие, что изо всех сил пытаются выделиться, но все равно остаются её частью. Мне кажется, что дело не во внешней метке, которую человек ставит сам себе. А в какой-то глубинной, которую на личность ставит кто-то свыше.

Лия прищурилась:

— О, метка крови? Мы опять возвращаемся в нашей легенде? Поздравляю Хана, ты — потомок волка Аштарака. Твой дар непохожести, а вместе с тем отчужденности — розовые волосы.

— Чего? — Хана недоуменно воззрилась на нас с Лией, потому что мы как раз в этот момент обменялись понимающими взглядами.

— Все не так буквально, — произнесла вдогонку я, и мы с Лией рассказали девочкам местную легенду.

Хана верила в динозаврика Гошу и в единорогов. Гошу она сама создала и собирала с его историями кучу лайков в интернете, а единорогов никогда не видела. Поэтому она с восторгом приняла нашу версию событий.

— Я вот, правда, не смейтесь, все время чувствую, что какая-то другая. С самого детства. Люди всегда как-то странно смотрели на меня. Я чувствую, что им одновременно хочется ко мне прикоснуться и уйти куда-нибудь подальше.

— Ты их просто раздражаешь, — засмеялась Майя. — Потому что у тебя в голове — единороги, а не грядки с картошкой, и они чувствуют это.

— А что в этом такого? — искренне удивилась Хана.

— Про картошку можно всегда поговорить — как посадили, окучивали ли, удался ли урожай. А как обсуждать несуществующих единорогов? И главное — зачем? От этого нет никакой практической пользы. Бесполезная информация, которую никуда не применишь в жизни.

— Единороги существуют, — упрямо пробурчала Хана. — И их запросто можно применить в жизни. Только сначала их нужно встретить. А вот это уже проблема.

И вдруг, посмотрев на меня, выдала:

— А как тебе живется с твоей меткой?

— С какой? — опешила я. В тот момент вообще не поняла, что она имеет в виду.

— С меткой жертвы....

— Вот что ты сейчас сказала? — сердито вмешалась Лия. Она закончила собирать грязную посуду со стола, и теперь сидела как бы погруженная в пинание каких-то птичек на планшете. Но, судя по всему, нить беседы не упускала.

— Так у неё на лбу высечено: «Жертва», — виновато оправдывалась Хана. — Я же за неё переживаю. Лиза, тебе явно нужна помощь.

Я проглотила ком, опять поднимавшийся к горлу, и натянула улыбку на лицо. Улыбка, как дырявый чулок, пошла затяжками гримас, получилось что-то похожее на оскал. Я это чувствовала, но ничего не могла с этим поделать.

— Ха-ха три раза, — сбивчиво проговорила я. — Никакая я не жертва. Тебе показалось.

Хана прищурилась, но промолчала. В эту секунду мне послышалось хлопанье крыльев нарисованных птиц. «Это просто связь между художником и его картинами, — быстро подумала я. — Ничего она не видит, просто чувствует наши разговоры с птицами».

— Хана, твоя непосредственность иногда граничит с идиотизмом, — Лия отложила планшет и встала. Краем глаза я видела, как она делает какие-то угрожающие знаки Хане. — У меня есть предложение спуститься в город. Мне нужно по небольшим делам, а потом мы можем выпить кофе в кафешке. Или просто потолкаться по улицам.

Уж не знаю почему, но настроение у меня резко испортилось. Опять накрыло ощущение, что у меня какая-то заразная болезнь, которую чувствуют окружающие и сторонятся. Мне хотелось жить так, словно ничего не случилось. А эти взгляды и перемигивания....

— Я не пойду. — Резко погрустнев, сказала я девочкам. — У меня много работы.

— Принцесса Иголочка? — подмигнула мне Лия, и голос её опять стал насмешливым.

— Какая принцесса? — тут же взволновалась Хана. В данный момент она выпускала серию открыток со сказочными персонажами, и её очень волновал вопрос принцесс и прочих волшебных существ. Единорогов, да.

— Я тебе потом расскажу, — пообещала я и отправилась к своему ноутбуку. Потому что, как бы ни надсмехалась надо мной научная Лия, но моя капризная принцесса Иголочка уже начинала догадываться о том, что её крестная — злая ведьма. Я действительно не могла оставить её в такой драматический момент одну на перепутье. А девчонки отправились толкаться по улицам. Притягивая к себе взгляды, в основном, нежно розовым отсветом волос Ханы.

Я подумала немного и отправила Иголочку перекрашиваться в розовый цвет. В феемахерскую к волшебным мастерам феям. Теперь Иголочка стала удивительно похожей на Хану. Мне даже показалось, что моя принцесса стала выше и худее. И ещё у неё появилась вертлявая привычка постоянно оглядываться в поисках единорога. «Вы кто?», — спросила её на входе во дворец злая ведьма, притворявшаяся доброй крестной.

— Джора на твою голову, — вдруг донеслось с улицы в этот волнующий момент, и это был негодующий женский голос, обладательницу которого мне не было видно из-за вышеупомянутого мандаринового дерева, занявшего своей кроной все окно. Судя по интонации, с кричавшей происходило что-то из ряда вон выходящее, и я забыв обо всем, сломя голову, ринулась вниз по ступенькам. Когда я, запыхавшись, выскользнула из тугой калитки, моему взору предстало удивительное зрелище.

Это была Ануш, о которой я просто не могла не думать в последнее время из-за постоянных упоминаний. И эта самая Ануш тащила волоком прямо по дороге какой-то огромный мешок. Мешок был черный и блестящий, что выдавало в нем мусоросборник. Ещё в таких мешках просто замечательно перетаскивать трупы, подумала я по привычке. Впрочем, было понятно, что среди бела дня Ануш, несмотря на всю свою загадочность и непостижимость для меня, не стала бы перетаскивать труп на глазах у всей деревни. Даже если бы ей это было просто невтерпеж. Скорее всего, труп исключался, но любопытство из меня было исключить гораздо труднее.

— Что случилось? — крикнула я ей и помахала рукой, чтобы привлечь внимание.

— Сын шайтана, Додик, — задыхаясь, пояснила она мне, кивнув на мешок. Я внимательно посмотрела на него. Неужели я была права, и в мешке сейчас располагается расчлененный Додик, сын шайтана?

— Он там?- робко попыталась уточнить некоторые моменты я, все так же, не спуская глаз с мешка.

— Кто? — удивленно вытаращилась на меня Ануш. Её лицо раскраснелось, и даже как-то побагровело, а выбившиеся из неизменного перекрученного резинкой на макушке хвоста, пряди волос прилипали к влажному лицу. Ануш отплевывая очередную прядь волос, залезавшую ей в рот, и повторила:

— Кто там?

— Додик, — засмущалась я.

— Где?

— В мешке? — В каком мешке Додик? — испуганно спросила Ануш.

— В... вашем? — это было всего лишь предположение.

— В мешке грунт, — Ануш смотрела на меня с подозрением, как на не совсем нормальную. Хотя это было и несправедливо. Моя логика была безупречной. Это она сама говорила непонятно.— Додик так торопился, что выкинул мешок на краю Аштарака. И умчался дальше на своем авто. Подозреваю, что спешил к очередной своей пассии. Додик у нас влюбчивый. А мне теперь этот клад тащить до дома. Как назло, деревня словно вымерла.

Я дотронулась все ещё с опаской до предполагаемых останков Додика. Под ладонью сквозь нагретую поверхность мешка действительно ощущалось что-то крупно сыпучее.

— Могу помочь....

Не то, чтобы мне очень хотелось тащить этот уже изрядно пыльный мешок через всю деревню, но раз уж выскочила на призывный зов Ануш, что мне ещё оставалось сказать?

Она явно обрадовалась, хотя тут же изобразила недовольное лицо:

— Не надорвешься? Ты выглядишь хлипкой какой-то.

Я вздохнула и впряглась бурлаком в волочение мешка. Не то, чтобы она взяла меня на «слабо», хотя, очевидно, именно это она и пыталась сделать, просто отступать было уже некуда. Через пару минут мы с Ануш, несмотря на все внешние различия, стали напоминать сестер — с красными от натуги лицами и растрепавшимися волосами. Я стала отплевывать пряди, лезущие в рот, точно так же как она, и казалось, ещё немного и стану кричать что-нибудь вроде «Лёкунту алам ляу ариф!». Так во время нашего пути, остановившись на секунду передохнуть, вскрикивала жалобно и одновременно грозно Ануш. И как это у неё получается в одну фразу вместить столько противоречивых эмоций? Ещё мы вместе, практически хором, проклинали любвеобильного Додика. Хотя, может, и зря. Это было всего лишь предположение Ануш.

Вниз с горки, когда уже показалась ограда её дома, увитая каким-то пышным и одновременно ползучим растением, тащить мешок стало не только физически, но и морально гораздо легче. Мы кинули его прямо у той самой ограды, и Ануш, охнув уже вполне умиротворенно, махнула рукой в сторону веранды.

— Проходи, я сейчас.

Она заспешила куда-то внутрь дома, я присела прямо на ступеньки, смакуя каждую секунду такой прекрасной неподвижности после усиленного физического труда. Это было невероятно замечательно — вот так сидеть, и ровным счетом абсолютно ничего не делать. Проклинать Додика, пусть и про себя, стало вдвойне приятнее. Я не успела даже осмотреться, так быстро на пороге показалась Ануш с небольшим разносом, на котором стояли два высоких запотевших бокала с прозрачным напитком.

— Это сок. — Сказала она, присаживаясь рядом и протягивая мне один из стаканов. — Виноградный сок. Я не буду предлагать тебе вино, тебе сейчас это будет хуже. Пей сок.

Я благодарно взяла стакан из её рук. Напиток показался мне просто божественным. Я выпила его, казалось, одним глотком. Странно, но уходить мне не хотелось. И о чем говорить, тоже не знала. Просто так и осталась сидеть на ступеньках, вертя в руках уже пустой стакан. Разговор начала Ануш.

— Ты приехала к Лие, кажется?

Я кивнула.

— Мы встречались с вами. Я уже говорила....

— Помню. Спасибо тебе, Лиза.

Я обрадовалась, что она запомнила мое имя.

— А Додик, это кто? — черт побери, мое любопытство, но вопрос просто сам по себе вырвался из меня.

— Родственник. — Засмеялась Ануш. — Но у нас тут, у старожилов, альумур альмуакат, все между собой родственники. Акариб. Это последние несколько лет здесь активно стали дома покупать и переезжать люди из других мест. А ещё наши родители жили очень тесно и обособленно.

Я кивнула.

— Среди вновь прибывших встречаются довольно странные люди. — Задумчиво глядя в глубину окружающих гор, сказала Ануш. — Писатели. Или девочки с розовыми волосами.

— Вас беспокоят гости? — виновато спросила я.

— И да, и нет. Мне нравятся гости. Но иногда они появляются не очень вовремя.

Мне стало неудобно, словно деревня была вся во владениях Ануш, и я вторглась в её пространство, нарушив уединение. Тут же вспомнила, что приехала совершенно не к ней, а к Лие с Алексом и немного обиделась. А кто бы ей, например, помог сегодня, если бы не эти гости, которые не вовремя? Или она все ещё злится за пропавшего Мухтара? Но ни писателям, ни девочкам с розовыми волосами совершенно ни к чему сводить чужую собаку со двора. И вообще ни к чему совершать подобные глупости. Ануш поняла мое молчание, как обиду, и сказала уже немного извиняющимся тоном:

— Ничего личного, Лиза. Просто сейчас действительно такое время, что в Аштараке лучше всего не находиться посторонним.

— Это связано со звуком охотничьего рога по ночам? — осмелилась спросить я.

Ануш кивнула.

— И с этим тоже.

— Старинная легенда....

— Это просто легенда. — Ануш поднялась со ступеней, давая понять, что разговаривать на эту тему она не намерена. — А ты странная, Лиза. Что-то есть в тебе. Только очень слабая.

— Вы меня совсем не знаете, — тихо сказала я.

— Мне и не нужно долго знать. Я вижу....

Женщина неопределенно повертела рукой в уже вечернем воздухе.

— Вижу не только глазами. От тебя идет запах страха. И пота. Как от загнанной зверушки.

— И вы тоже....

Я вспомнила утренний выпад Ханы.

— Вы ошибаетесь. Вы все ошибаетесь. Я справлюсь с этим. Сама.

Мне показалось, что Ануш словно начала принюхиваться ко мне, чуть опустив глаза. Она делала это, стараясь как можно незаметней, но я все равно видела: она явно втягивала ноздрями запах, который шел от меня. Стало немного не по себе. «И это она мне говорит, что я странная», — промелькнуло в голове.

— Нет, — наконец-то Ануш открыла глаза и стала опять вполне нормальной. — С ЭТИМ ты сама не справишься.

Я поняла, что она вполне понимает, что со мной происходит. И ещё поняла, что ей ой как не хочется вмешиваться в мои дела. Хотя я собственно и не просила её об этом.

— Вы меня пугаете. Зачем? — посмотрела ей прямо в глаза.

— Предупреждаю. Потому что ты мне нравишься, — она горько вздохнула, словно только что подписалась на ненужное ей мероприятие. — Ты славная девушка. Хоть и слабая. А у меня совсем на это все нет времени и сил. Будь осторожнее, Лиза, ладно?

Несмотря на то, что я не совсем поняла, что именно она имела в виду, который раз за этот месяц пообещала совершенно постороннему человеку быть осторожнее. Хотя куда уж больше? Куда уж осторожнее?

От собственной никчемности и неопределенности хотелось завыть. Всю дорогу, которую я потная и пыльная, проделала от дома Ануш, хотелось выть, и даже в Старом Доме, когда бросилась ничком на кровать, все ещё хотелось выть. Я зависла, как вирусная компьютерная программа. Бежала от прошлого, пыталась переварить его в настоящем и понятия не имела, в какую сторону меня потянет будущее. Поймала себя на мысли, что даже походка у меня стала какой-то тяжелой, грузной. Почему-то я стала шаркать ногами и сутулиться. Такой походкой в будущее устремляться просто неприлично. Хотя о чем это я? Не неприлично, а просто невозможно.

Будущее.... Наверное, вскоре нужно будет искать земную работу и какое-то жилье в аренду. Сколько я могу ещё висеть на шее у Алекса и Лии? Деньги от продажи квартиры за эти несколько лет моего счастливого замужества и вдохновенного писательства уже растворились в просторах бытия, как будто и не были. Какую работу я могу найти здесь? Устроиться на время летнего туристического сезона горничной в отель? Или посудомойкой в кафе? Сейчас даже эти варианты казались мне нереальными. Обратиться опять к кому-нибудь за помощью? Папа давно жил с другой семьей в другой стране, ему было явно не до меня в борьбе за свой кусок места под солнцем. Мама...

Тут меня совсем прорвало. Я заплакала, стараясь зарыться как можно глубже в подушку, на особо яростных и неистовых подвываниях. У меня никого не осталось, кроме Лии и Алекса. «Будь осторожнее», — сказала эта совершенно незнакомая мне женщина. Что она знает о моей жизни и моем желании быть осторожной? Я разозлилась на совершенно неповинную в моих злоключениях Ануш, и резко села на кровати. За окном уже явно сгущались сумерки, и оказалось, что Дом вновь наполнился жизнью.

Снизу раздавались голоса, и мне как-то сразу расхотелось сидеть в своей комнате. Все мое жизнелюбивое, в общем, существо потянулось к людям, неторопливым разговорам, теням, которые отбрасывали уже в темноте густо сплетенными кронами деревья в заброшенном саду. Я спустилась вниз, и тихонько присела на свободный шезлонг. Очевидно, во двор были выставлены все шезлонги, которые имелись в доме.

Это было действительно очень неплохо: сидеть у мангала, смотреть на ограниченный жесткими гранями огонь, ждать, когда поленья прогорят до углей, предвкушая тронутые этим огнем куски мяса, уже замаринованные и выложенные на решетку. Скоро, очень скоро в запах костра сначала робко, а потом все настойчивее вмешается аромат поджаривающегося мяса, и что-то древнее, первобытное и животное просыпается в душе от одного только предвкушения.

— Здесь такой обычай, — продолжала начатый до моего появления рассказ Майя. — Мне рассказывала девочка, с которой я ходила в автошколу. Это такой древний обычай, но на современный лад.

— Похищение? — лениво спросила Лия, которая с расслабленным удовольствием потягивала пиво из бутылки. Готовка мяса на огне — чисто мужское занятие, и этим вечером она могла позволить себе переложить все хозяйственные хлопоты на мужа. — Неужели до сих пор крадут? Да, ладно....

Майю немного оскорбила недоверчивость в её голосе, и она принялась рассказывать торопливее. Девочки, включая и меня, и якобы недоверчивую Лию, слушали, затаив дыхание. В любом возрасте, хоть в сто лет, девочки будут внимательно слушать любовные истории. И переживать.

— Парень, который хочет украсть девушку, сговаривается с её сестрой или подругой. Или с братом, но непременно — двоюродным. Родной брат на это никогда не пойдет. Ничего не подозревающая девушка идет с предательницей в кафе или в гости, и тут нарисовывается этот крендель и предлагает подвести домой. Подругу доставляет по адресу, а девушку коварно привозит к себе. Её закрывают в комнате. Конечно, никто невесту и пальцем не тронет, и кормить будут, как королеву, и все прихоти выполнять. Если она провела ночь у него в доме, значит, считается украденной. К утру родственники не явившейся ночевать девушки понимают, что к чему, и находят её. Пленницу спрашивают, остается она или нет. Если говорит «да», то через несколько дней играют свадьбу. Если она не согласна, родители спокойно забирают её, но укравший парень считается опозоренным.

— Слушай, — Лия очень заинтересовалась этой историей, — а я ведь слышала что-то подобное. Там девушка была украдена в очень уважаемую семью, и не могла допустить, чтобы на этот дом легла тень позора. Это было бы достаточно чревато последствиями для всей деревни. Но и замуж очень не хотела. Тогда она утром при всем честном народе сказала да, а на следующую ночь вместе с сестрой, которую оставили для присмотра за ней, вылезла в окно и убежала. Неудавшийся жених все равно оказался опозоренным, но на семью тень не упала.

— Точно, — подхватила Майя. — Она же дому сказала «да», а жених сам виноват, что не смог удержать.

На пороге появился Алекс:

— Кто не смог удержать? — спросил он, и проведя рукой над углями, довольно хмыкнул. Щепки прогорели, как нужно.

— Мы про похищения невест рассказываем, — сдала нас всех Лия мужу.

Алекс положил решетку с основательными кусками мяса на мангал, и, глядя то ли на огонь, то ли на аппетитные мясные куски, сказал:

— Что-то в этом есть....

— Что есть? — не поняла Лия.

— В похищении что-то такое есть. Мне нравится.

— И кого ты собрался похищать? — ужаснулась Лия, а мы все рассмеялись.

— Мне жалко, что я тебя в свое время не похитил. Сейчас было бы, что вспоминать.

— И как бы ты сделал это в сибирском индустриальном городе, — засмеялась Лия, но, наверное, она все-таки была довольна ответом мужа.

— Не, — замотала головой Хана. — Это в тебе мужской шовинизм говорит. Ты хочешь относиться к женщине, как к жертве или добыче. Первобытный зов крови.

— Я же мужчина. — Сказал Алекс. — Значит, правильно отношусь.

Мы все дружно кивнули, соглашаясь, что он правильно относится, честно говоря, потому что спорить было лень. И ещё мясо уже начинало источать божественный аромат, а решетка была в руках у Алекса. Только я подумала вдогонку, что иногда понимаю первобытных женщин, сдавших свою свободу мужчине, у которого в руках была плошка, наполненная поджаренными кусками мяса.

В этот момент я вдруг почувствовала на себе какой-то пронзительно осуждающий взгляд. Посмотрела вверх, на небо, и увидела только яркие звезды. Странно, но казалось, лучи негодования идут именно оттуда. Свыше. Ещё немного и мне бы стало стыдно перед негодующими звездами за такие свои продажные мысли, но тут раздался крик Лии.

— Единорог! — закричала она, заглядывая куда-то за спинку своего шезлонга. Туда же моментально подлетел Алекс, отставив решетку с мясом на большой пенек, служивший столом, заглянул за шезлонг. Мы втроем тоже ринулись в эту сторону.

— Стоп! Стоп! — страшным угрожающим голосом крикнул Алекс, и даже в разные стороны развел руки, предупреждая, то никто к единорогу без соблюдения некоторых правил не пройдет.

— Ты девственница? — строго спросил он у Ханы.

Она почему-то сразу задумалась и погрустнела.

— Ты не увидишь единорога, если ты не девственница, — важно сказал Алекс.

Мы все дружно навалились на это ярое проявление неприкрытого и оголтелого мужского шовинизма, и Хана опустилась на колени за шезлонгом, взволнованновглядываясь в темноту. Все замолчали. Вдруг она выдохнула в торжественной тишине.

— Это, да... Это он. Единорог. Жук-единорог.

В голосе её дрожала встреча с долгожданным чудом.

— Вот видишь, — Алекс важно поднял указательный палец в небо, очень довольный собой. Словно это не он минуту назад препятствовал встрече Ханы с мечтой по нелепому, надуманному предлогу. — Ты мечтала о встрече с единорогом, и ты его встретила. У нас в саду. Только у нас водятся единороги.

Майя и Лия тихонько подошли к сидящей на коленях девушке, чтобы рассмотреть редкостного жука. А я не пошла. У меня было чувство, что Хану обманули. Она увидела своего единорога, но что-то в этом было не то. Почему-то в этот момент мне захотелось, чтобы из-за темного дерева вышел настоящий единорог. Он бы был весь белый, со светящейся холкой, а рог был бы у него прозрачный, словно хрустальный. С узорами. Память услужливо подсовывала вид фужеров в бабушкином комоде. Рисунки с бабушкиного хрусталя перешли в моем воображении на волшебный рог. И надо сказать, что-то в этом было невероятно притягательное. Этакое домашнее волшебство.

Я нисколько не удивилась, когда в темных деревьях что-то зашуршало и из темноты кустов на нас выглянула любопытная морда рыжей коровы. Она как всегда жевала что-то из обглоданного в нашем саду. Девчонки взвизгнули, Алекс выругался, а Лия метнулась в дом и через секунду появилась на пороге, вставляя пульки в свой знаменитый мушкет. Рыжая обиженно сказала «му-у», и, не дожидаясь уже привычного щелчка затвора, отправилась восвояси, все так же повиливая бедрами.

Лия в бессилии опустила руки и сказала:

— Алекс. Нам нужен новый забор. Вот делай что хочешь, но нам нужен новый забор. Она уже просто прогнившие доски рогом цепляет и проходит. Я каждый день латаю дыры, но все бестолку.

— Угу, — буркнул Алекс неопределенно. Видимо, ему не понравилась смена разговора с единорога на новый забор. Я же опять подумала про превратности судьбы, которая дает иногда мечту частями. В данном случае разделив рог и нечто, выходящее из темноты сада. В результате получается что-то совершенно третье. Не то, что задумывала ты, но и не то, что имела в виду судьба. Странно....

Утром девушки уехали, а во дворе ещё несколько дней сиротливо маячил закопченный мангал с остатками прогоревших углей, как напоминание о празднике. Казалось, он тщетно пытается сохранить головокружительные запахи вчерашнего ужина, но они беспощадно уплывают, растворяются в наступившем новом дне. А ещё чуть позже Алекс куда-то его спрятал. Наверное, до лучших времен. Можно было снова погрузиться в свои страдания и размышления о тщете всего сущего.

Глава десятая. Заезженных лошадей не всегда пристреливают

Этот день не обещал быть каким-то необычным. Никакие предчувствия не терзали меня, и даже ничего ни разу не екнуло в душе, когда я, позавтракав неизменным свежим хлебом с маслом и крепким кофе, сказала, что хочу сегодня пробраться по уже известному мне ручью выше в гору.

— Там замечательный водопад, — кивнула Лия, — туристов возят к нему на джипах. Прямо по реке.

— А ещё выше, что там?

— Не знаю. На моей памяти никто туда и не лазил. Что там выше делать? Все посмотрят водопад, сфотографируются на его фоне, и возвращаются назад. Но это летом, конечно. Сейчас там, по-моему, вообще никого не бывает.

— А ты не хочешь со мной? — ещё раз с надеждой посмотрела я на Лию.

Подруга покачала головой:

— Дела. А так бы прогулялась с удовольствием.

-Ну, ладно. В следующий раз, — обнадеживающе сказала я в большей степени сама себе.

Дорога была уже мне знакома, и я выходила на околицу привычной, обезлюдевшей после уехавшего автобуса деревни. Понятно, что гулять, в моем понимании слова, тут было не принято. Никто не ходил среди бела дня любоваться водопадом в горы. Даже детей на улицах не было видно. Школьники, очевидно, учились, а дети помладше играли вдали от длинной, виляющей вдоль всей деревни улице, в больших, огороженных дворах. Я сразу заметила не без удивления, в некоторых домах за высокими, но резными, просвечивающимися заборами (скорее всего, они ставились не для сокрытия хозяйства от чужих глаз, а от вольготно разгуливающей по деревне скотины) несколько самых настоящих игровых площадок. С башенками, лесенками и горками, которые летом должны были служить веселым спуском в надувные бассейны, а сейчас, осенью, были просто так. Единственным бойким местом, известным мне, была вышеупомянутая остановка, и то только перед приходом автобуса.

Улица опять вывела меня незаметно из деревни к небольшой речке. Мелькнула в кронах деревьев крыша, стоящего наособицу рыбацкого домика, на него с дороги указывала вручную сделанная надпись «Рыбалка». На деревяшке-указателе даже была нарисована чуть кривобокая, но симпатичная рыбка с вывернутыми, словно девушка после неудачного посещения пластического хирурга, губами. По своей недавно появившейся привычке разговаривать с изображениями, которые не могли мне ответить, я поздоровалась с рыбкой и даже спросила у неё, как дела. Рыбка многозначительно закосила круглым глазом в сторону сбегающей с горы шумной речки. Её движение по торчащим на пути булыжникам было слышно уже отсюда, хотя саму речушку видно ещё не было.

Так как дождь прошел уже несколько дней назад, окружающая действительность подсохла, и идти было приятно. По крайней мере, когда я карабкалась по особо крутым участкам склона, ноги не разъезжались в самый неподходящий момент на расквасившейся грязи.

Проделав все тот же путь, что и в прошлый раз, я дошла до конечной точки маршрута, дружелюбно дотронулась рукой до камня, на котором сидела неделю назад, и пошла дальше. Ландшафт особо не менялся, и был прекрасен со всеми своими угрюмыми нависшими над поймой реки деревьями, мхом всевозможного вида и цвета, покрывшего все, до чего он смог дотянуться, и темными пещеристыми стенами скал, тянувшихся вдоль реки. Иногда приходилось разуваться и переходить на другой берег, когда тот, по которому я шла, становился непроходим. Так, петляя и виляя, разуваясь и снова обуваясь, я продвигалась вперед.

Какой-то странный отдаленный грохот застал меня в очень неудачный момент. Я стояла на мелководном переходе прямо на середине реки на гладком камне, и раздумывала, на какой булыжник из имеющихся, мне ступить сейчас. Грохот заставил меня вздрогнуть, оглянуться, нога соскользнула с камня, я подалась за ней, и упала на груду подводных булыжников. Резкая боль в ноге заставила меня забыть о грохоте, а инстинкт, помимо моей воли, забил руками моими руками по воде, судорожными движениями тащил вперед, и, в конце концов, вытащил на берег. Я отдышалась, прогоняя остатки накрывшей меня недавно паники, глянула на ногу и оторопела. Вся ступня от запястья на глазах раздувалась, словно из кроссовка поднималось на дрожжах тесто. И это была моя родная нога. Мне даже не нужно было сравнивать её с другой, чтобы понять: с ней явно не все в порядке. А вернее, совершенно не в порядке. Абсолютно. Вторая волна паники попыталась накрыть меня, но я сказала сама себе твердо:

— Стоп. Первое: где телефон?

Твердость мне понадобилась и в этот момент, когда телефона я в кармане не обнаружила. Другого варианта не было: мой мобильный выскользнул во время падения из кармана куртки, и сейчас либо лежит на дне ручья, либо плывет по направлению к морю, весело подскакивая на перекатах. Попробовала двинуться с места, чтобы проверить первую версию (со дном ручья), но боль в ноге опрокинула меня обратно. Я поняла, что двигаться, может, и смогу, но не прямо сейчас. Ситуация стала ещё запутаннее, когда я вспомнила мимоходом про какой-то грохот, который собственно и явился виновником случившегося со мной.

— В общем, — сказала я вслух сама себе, — главное, не впадай в панику. Это тебя погубит.

— Это верно, — раздался вдруг голос откуда-то из непроходимого месива кустов, деревьев и трав.

Я подумала, что моя недавняя привычка разговаривать с неодушевленными предметами дает о себе знать. Что-то из леса уже разговаривает со мной, а ведь это, как минимум, ненормально. Видимо, я последнюю фразу я сказала вслух, потому что голос, словно эхо, повторил:

— Нормально!

И словно из ниоткуда передо мной появился человек. Словно вырос из-под земли. На нем были темные просторные штаны и кеды. Выше пояса он был совершенно раздетый, несмотря на ноябрь месяц. Загорелая и гладкая кожа. Он, наверное, приятный на ощупь, почему-то совсем некстати подумала я.

Появление человека меня с одной стороны, обрадовало, а с другой — нехило перепугало. Потому что.... Потому что.... Откуда-то я знала, кто это такой.

— Ты ... кто? — спросила я. — Шакал-оборотень?

Парень посмотрел на меня из-за густо нависших над темными круглыми глазами бровей и хрипло произнес:

— Скорее, волк среди шакалов.

Тем не менее, каждое слово давалось ему с трудом, он словно с невероятным усилием пропихнул эту короткую фразу, словно через зажатое долгим молчанием горло. Я приподнялась на руках, стараясь не тревожить опухшую ногу, но, тем не менее, движение вызвало острую боль, и, как бы это ни было унизительно, пришлось взвизгнуть.

— Значит, эти разговоры о тебе — правда? Ты съел осликов, а сейчас собираешься съесть меня?

Шакал молча и отрицательно покачал головой. Для ощущения безопасности мне этого жеста явно не хватило:

— Ты имеешь в виду, что не убивал осликов, или что не тронешь меня?

Опять хриплый, отрывистый полушепот:

— Ни это. Ни другое.... Кто тебе сказал такую глупость? Про осликов?

— Люди говорят, что пропали ослики. А перед этим собака пропала. Мухтар. Это не ты?

Он рассмеялся:

— Да нет же, — проговорил хрипло. — Как ты себе это представляешь?

— И ты не оборотень? — обрадовалась я.

— Да нет же, — повторил он предыдущую фразу. — Я просто.... Живу тут. В горах.

— А почему ты говоришь так странно? И, кстати, ты Мухтара в горах нигде не видел?

— Странно потому, что горло болит.

— А Мухтар?

— Думаю, у него случилась свадьба. Скоро вернется.

— А ослики?

— Знаю где. Живые и невредимые.

Я успокоилась немного.

— Можно тогда я пойду?

Опять попыталась встать, и, не сдержавшись, по-щенячьи взвизгнула.

— Как? Ты ранена.... Не сможешь сама.

Меня раздирали противоречивые чувства. С одной стороны, мне хотелось, чтобы этот странный парень, хотя и не оборотень (потому что их в реальном мире не бывает), убрался с моих глаз, как можно быстрее. Было в нем все равно что-то пугающее. А с другой стороны, страшно было оставаться совсем одной в лесу.

— Тогда, может.... Ты поможешь мне? — я сама не поверила, что только что попросила его об этом. Но он опять покачал головой, только на этот раз утвердительно.

— Я могу.

— Впрочем, если тебе трудно.... — попыталась я дать задний ход, потому как тут же пожалела о своей просьбе.

— Трудно. Но могу. Обопрись на меня. Не бойся.

Я с трудом, стараясь не задевать ногу, упала на него всей собой. Изобразить недомогающую леди у меня не получилось. Скорее, я напоминала куль с картошкой. Судя по тому, как он, стараясь, чтобы я не видела, поморщился, мои предположения относительно куля были верны.

— Я — Лиза. — Спохватилась я, думая, что познакомиться лучше поздно, чем никогда.

— Шаэль. — Имя ему и подходило, и не подходило одновременно. Если бы его звали Эль, наверное, это было бы идеально. Потому что он оказался высоким, стройным и достаточно мускулистым. Светловолосый и светлоглазый, в нем не было ничего восточного, разве что, кроме какого-то немного звериного разреза глаз. Самый настоящий Эль. А вот Ша как-то принижало его, делало уязвимым. Словно в старый добрый эль швырнули щепотку чего-нибудь низкого и недостойного. От чего старый добрый эль уже шипит, а скоро непременно скиснет.

Между тем, Шаэль, теперь уже основательно изучив масштабы бедствия, аккуратно оторвал меня от себя и осторожно посадил на мягкий мох у подножия дерева.

— Так не получится. Ты совсем не можешь идти. Подожди немного, сейчас вернусь.

— Может, ты сбегаешь в деревню и скажешь, что я здесь? — предложила я. — Я подробно рассажу, где живут мои друзья. Они сразу же придут за мной, что-нибудь придумают, и тебе не придется самоотверженно заниматься моим спасением.

Шаэль покачал головой. Он вообще старался как можно меньше говорить голосом, отчего постоянно, хоть и не очень резко и наглядно, но выражал свои мысли движениями.

— Подожди здесь, и не бойся. Скоро приду. — Он говорил мягко и успокаивающе, словно с неразумным ребенком. Мне хотелось ему верить, хотя бы потому, что другого выхода у меня не было.

Не дав мне опомниться, он тут же скрылся в плотных кустах чего-то очевидно колючего.

Я валялась на мягком ковре изо мха, немного подвывая от боли в распухшей ноге. Несколько раз мне приходила мысль все-таки ползти по направлению к дому, но, вспомнив буераки и каменные перекаты, поджидающие на обратном пути, вовремя себя останавливала.

Часов у меня не было, мобильника, чтобы посмотреть на нем время, тоже, и мне показалось, что я лежала на этом мшистом ковре с угрожающе опухшей ногой целую вечность. Наконец все так же бесшумно Шаэль возник передо мной.

— Мы не пройдем. Обвал.

— Как? Какой обвал? — спросила в ужасе я, но тут же осеклась, потому что вспомнила, что за секунду до своего падения услышала далекий, но внушительный грохот.

— Реку и тропу завалило. Ты никак не пройдешь.

— И что же теперь?

Шаэль метнулся быстрой молнией куда-то вбок и предстал передо мной уже с каким-то подобием садовой тележки. Даже при беглом взгляде на это сооружение — деревянный ящик на трех колесах — было ясно, что оно невыносимо скрипит и разъезжается само в себе при движении.

— Со мной. Пока не разгребут.

— Куда с тобой? — я понимала, что если дело обстоит так, как он говорит, я полностью в его руках. Это было очень тревожное чувство.

— Повезу тебя. — Сказал он. — Там, выше, есть дом. Тепло и еда. Ногу нужно зафиксировать.

Делать мне было нечего. Я терпеливо подождала, пока мой спаситель приладил к моей больной ноге какую-то найденную им, видимо по дороге сюда, деревяшку. Для этого он вытянул пояс из своих штанов, и меня не отпускало беспокойство, что наступит момент, когда эти штаны с него свалятся. Почему-то меня даже больше, чем все прочие странные обстоятельства, неприятно волновала возможность увидеть своего неоднозначного спасителя без штанов.

Затем с помощью Шаэля я перекинулась на тележку, причем даже это усилие далось мне с невероятным трудом. В глазах заплясали зеленые пятна, и я чуть не потеряла сознание, когда вынужденно потревожила распухшую и вытянутую на деревяшке ногу.

— А как же мои? Они с ума сойдут, — когда волна дурноты прошла, я вспомнила про Алекса и Лию. — У тебя есть мобильный, чтобы позвонить?

Шаэль напрягся в раздумье. Я прикусила язык, потому что с самого начала было ясно, что телефона у него нет. Глупо было спрашивать.

— А ты письменностью владеешь? — вдруг улыбнулся он. Улыбка была просто замечательная, белозубая и открытая. «Он пошутил?» — с удивлением подумала я. Как-то внешний облик этого парня совсем не вязался у меня с образом весельчака и балагура. От удивления я только кивнула.

— Напишешь записку. Я переброшу через завал. Они знают, куда ты пошла?

Опять кивнула. И поблагодарила бога, что подробно рассказала накануне Лие свой предполагаемый маршрут.

— Тогда придут тебя искать сюда. Ты готова ехать?

Я кивнула в третий раз и крепко сжала зубы. Шаэль тронулся с места, толкая перед собой тачку, в которой болталась я. Несмотря на то, что мы ехали очень медленно, путь был полон страдания и боли. Тачка подпрыгивала на кочках, тут же отдаваясь в ноге резкой болью, от которой на меня наваливалась дурнота. Шаэль старался идти, толкая перед собой тележку, очень аккуратно, но это мало помогало. Вскоре я, кажется, потеряла сознание. Вернее, я то теряла его, то приходила в себя. Сквозь боль, которая заполнила все мое существо, я уже плохо соображала, что со мной вообще происходит. Несколько раз Шаэль останавливался, чтобы дать мне попить воды из родника, обмывал мое потное, грязное, перекошенное от страданий лицо. Я делала несколько глотков прозрачной вкусной воды прямо из его больших ладоней, которые он складывал лодочкой, и снова откидывалась на спину. Так продолжалось, как мне показалось, несколько часов. Лес становился все угрюмей, а пути, которые выбирал мой спутник и неоднозначный спаситель, все извилистее. Иногда, вынырнув из забытья, я открывала глаза и видела над собой калейдоскоп густо перепутанных друг с другом веток мощных деревьев, с которых зелеными бородами свисал древний, совершенно потемневший мох. Один раз я спросила:

— Почему тут совсем не слышно, как поют птицы? — но что ответил мне Шаэль, и ответил ли он вообще, я не помню, так как сразу снова отключилась.

Когда казалось, я больше не вытерплю и шага этого пути, Шаэль остановился и, чуть перехваченным дыханием произнес:

— Мы пришли. Лиза.

Слова донеслись до моего сознания, как сквозь сон, я ничего не смогла ответить, и не смогла открыть глаз. Только почувствовала, что он подхватил меня осторожно на руки, и все сущее опять стремительно закрутилось в воронку по ту сторону сознания.

Глава одиннадцатая. Генрих. За год до событий в Аштараке.

Борьба за близкого человека в некоторых случаях неминуемо переходит в борьбу с близким человеком.

Если кто-то считает, что скандалы — это непременные атрибуты семейной жизни, то может, он и прав. Но в корне не прав тот, кто считает, что они не оставляют никаких последствий. По-моему, нельзя жить, как раньше, если ты видел свою половину с перекошенным от гнева лицом, кидающую в тебя обидные, бьющие по самому больному, слова. Разве можно забыть, что любимый человек может намеренно причинить тебе боль? С этим ощущением загнанного вглубь твоей сущности, скорчившегося в комочек зверька ожидания боли, приходится жить дальше, но это совсем не значит, что его нет. Можно сделать такой вид, но это все равно будет жить в тебе, и вскидывать руки в непроизвольной защитной реакции, как только твоя половина вдруг повысит голос. И это уже не ты. Это защищается зверек ожидания боли.

Так было со мной. После ухода Берты, которая гостила у нас больше недели, я уже не могла спать раздетой. Плотная флисовая пижама стала моим непременным ночным одеянием. Чувство опасности не покидало меня, как бы я ни уговаривала зверька ожидания боли, что это был нервный срыв, и Влад на самом деле, очень хороший человек, мое подсознание не верило мне. Зверек заставлял меня собрать сумку с вещами первой необходимости и держать её спрятанной от мужа в шкафу. Он же заставлял меня засыпать, спрятав под подушку мобильник, паспорт и пластиковую карту. Зверек не доверял моему мужу, все время держал меня в напряженной готовности ожидания боли. И подсказывал, что делать, чтобы свести её к минимуму.

Я старалась, конечно, делать вид, что ничего не случилось.

— Подумаешь, в каждой семье бывают ссоры, — сказал как-то Влад, когда я попыталась поговорить с ним откровенно. К этому времени жгучее ощущение несчастья уже как-то рассеялось в хороших днях, которые шли чередой один за другим. Его ответ дал мне понять, что разговаривать с ним на эту тему бесполезно, просто потому, что он не понимает, что происходит, не видит черноту, сгущающуюся в окружающем пространстве, когда в нем просыпается очередной демон.

Я стала задумываться над многими вещами, которые раньше не приходили мне в голову. Например, о том, почему у Влада нет друзей? В смысле, они есть, с кем-то он перезванивается время от времени, но как-то очень неохотно рассказывает о них. Почему Влад так часто меняет место работы, и рассказывает о своих делах с каким-то недоумением. Он был хороший профессионал, но что-то заставляло людей сторониться его, и работодатели, сначала принимающие его с восторгом, через несколько месяцев пытались избавиться любым благовидным способом. Я знала, что Влад был женат уже до меня, но о прошлой жене он говорил с какой-то странной ненавистью, и я так и не поняла, что же у него там произошло. Хотя очень старалась. Сначала. Я пыталась вытянуть его на разговор, но стала эти попытки делать все реже и реже.

— Однажды я проснулся от того, что она опустила со всей дури мне голову вазу с цветами, которые я ей подарил, представляешь? Разбила мне голову, дрянь, — такие были воспоминания Влада о его прошлой семейной жизни.

Мне же хотелось обезопасить от недоразумений свою семейную жизнь, а не слушать о том, что бывшая жена была сука и пыталась его убить.

Наверное, в каждых отношениях наступает момент «сбрасывания розовых очков», но в моей конкретной ситуации он был каким-то чересчур уж жестким. Хотя Владу казалось, что у нас все просто замечательно.

— Я люблю тебя, — говорил он с неизменной страстью и потаенной горечью на все мои попытки поговорить о том, что с ним и с нами вообще происходит, откровенно. Это вечное неистовое «я люблю тебя» было началом и венцом всему, что случалось в нашей маленькой семье. И словно давало ему право делать со мной все, что угодно.

— Никакой человек не может быть собственностью другого человека, — заметила я как-то на брошенную кем-то реплику.

Мы сидели в одной из тех замечательных летних кафешек под навесом, где столики стоят прямо на оживленном тротуаре. Это спокойное поедание гамбургеров среди бурлящей, непрестанно движущейся людской реки, мне очень нравилось. Эклектика, я любила её. Мягкий шоколад, тающий во рту, и жесткие нейтральные орехи, спокойствие в стремительно несущейся машине, нелепая смешная фраза в трагической ситуации. Во всем этом было какое-то пронзительное чувствование жизни, словно прикосновение к тайне бытия. Наверное, из-за этого странного жгучего ощущения неистовой страсти и нежности на кончиках пальцев, которые вызывал во мне Влад, я и влюбилась в него когда-то совершенно безумно.

Так вот, мы парадоксально наслаждались покоем в самом эпицентре непрестанно бегущих куда-то людей, я лениво потягивала кисло-сладкий лимонад, мешая трубочкой тающие кубики льда в стакане. Мне нравился их тихий прозрачный перезвон.

— Почему это? — Влад сразу напрягся на мой вопрос. — Я хочу быть твоей собственностью, и хочу, чтобы ты принадлежала только мне.

— Я не про измены, Влад, — черт меня дернул затеять этот разговор так не вовремя. — А про внутреннее ощущение свободы.

— Зачем тебе свобода? — Глаза Влада потемнели от нарастающей злости. — Тебе нужна свобода от меня? Ты хочешь расстаться?

Я не хотела совсем говорить на эту тему, но теперь пришлось. Впрочем, сама виновата. Последнее время я в разговоре с Владом тщательно подбирала слова, потому что не знала, какая из моих фраз может поднять демона из глубин мужа. Расслабляться не следовало.

— Просто у любого человека должно быть личное пространство. Иногда нужно побыть одному, подумать, — пыталась я объяснить ему, как маленькому. — Даже сильная любовь не делает двух людей единым целым. Все равно каждый — это отдельная личность. Только со своим индивидуальным жизненным опытом и реакцией на события. Со своими вкусами и желаниями. Со своими предпочтениями. Если помнить об этом, меньше будет обид и недоразумений.

— Почему нельзя думать вместе? — недоумевал Влад. Он говорил все громче, и дыхание у него сбивалось так, что казалось, что он вот-вот перейдет на крик.

— Потому что это ни к чему не приведет. Это невозможно, — я как-то сразу устала от этого разговора. — Впрочем, давай не будем говорить об этом здесь.

— Почему?

— Ты повышаешь голос. Люди оборачиваются. Мне неудобно.

— Ты меня стыдишься? — Влад кричал уже на всю улицу, а я машинально закрыла свое резко покрасневшее лицо листом меню. Все было испорчено. Этот прекрасный летний день пошел коту под хвост. Потому что, чтобы не случилось ещё сегодня, пусть даже самое прекрасное, ничто не сможет затянуть рубец от этого крика, прорезавшего мое прекрасное настроение. Я встала и пошла вдоль по улице, усиленно делая вид, что все это не имеет ко мне никакого отношения. Ускоряя шаг, свернула на какую-то улочку, потом ещё раз и ещё раз. Мне очень не хотелось, чтобы Влад догнал меня. Я знала, что дома мне придется ответить за эту попытку бунта, но сейчас хотелось только одного — побыть одной, не слышать этих криков. И впервые мне пришла в голову мысль о том, что чудесно было бы просто не возвращаться. Просто быть где-то отдельно от Влада. Это было странно и страшно одновременно.

Одно из чудес города, который я полюбила, и которого, в отличие от Влада, не стала бояться, заключалось, как я уже говорила где-то выше, в постоянных сюрпризах. И в этот раз, немного все-таки заплутав в уже знакомом районе, но, так и не разобравшись в изгибах переулков и тупичков, я вышла в закрытый непроходной двор. Дома были невысокие, прекрасные старые дома, каждый из которых сохранил свою историю и свое, пусть несколько поблекшее со временем, но индивидуальное лицо.

В глубине двора под большой мультяшной вывеской располагался букинистический магазинчик. Сначала, правда, мое внимание привлек симпатичный крошечный дворик возле «Букиниста». Две небольшие клумбы с цветами, огороженные разноцветными расписными камнями, и маленькая беседка с лавочкой, на которой мне сразу же захотелось посидеть. Я направилась к беседке и тут обнаружила собственно сам магазинчик. Из-за полуоткрытой двери доносились ленивые гитарные переборы, и еле уловимо тянуло запахом книжной пыли. Это был очень уважаемый мной запах, и меня просто неистово поманило заглянуть, что там происходит. Полуоткрытая дверь чуть скрипнула, когда я робко поднялась на крыльцо.

Два парня сидели в потертых креслах среди полок с небрежно наваленными книгами. Забитые литературой полки и стеллажи занимали все пространство магазина, что собственно было вполне логично, судя по его вывеске. В уголке с креслами так же находился миниатюрный столик, на котором стояли чашки с чаем и чуть тронутая бутылка бордового вина. Парень, который держал в руках гитару, не обратил на меня никакого внимания, второй же, кудрявый на всю голову, приподнялся и сделал шаг по направлению ко мне.

— Извините, но мы закрыты уже сегодня, — сказал он виновато, но настойчиво.

— Я просто заглянула, — оправдываясь, пробормотала я, — увидела ваш дворик, мне он очень понравился, и дверь была приоткрыта.

— А вы приходите завтра, — уже более дружелюбно улыбнулся кудрявый, — у нас есть много чего интересного.

— Обязательно, — сказала я. — А можно....

Почему-то следом я выпалила то, что совсем не ожидала от себя:

— Можно я тихонько в уголке посижу, послушаю гитару?

— У вас что-то случилось? — тон кудрявого парня стал внимательным и участливым.

— С мужем поссорилась, — почему-то честно призналась я, глубоко и горестно вздохнув.

— Помиритесь, — расслабился кудрявый и улыбнулся. — Вы такая славная. С вами нельзя не помириться. Я — хозяин магазина, Олег. А это мой друг — Горислав, для друзей просто Гарик. Он музыкант.

Олег гостеприимно махнул рукой на свободное кресло и предложил мне вина. На кресло я присела, а от вина отказалась. Музыкант Гарик одним махом опустошил полстакана бордового, кажется, Каберне Совиньона, и его пальцы яростно забегали по гитарной деке. Правой рукой он то бил по струнам со всей мочи, то срывался в нежный перебор, едва касаясь ладов. Мелодия вырисовывалась странная, непохожая ни на что слышанного мной до сих пор. Затем как-то незаметно для меня в эту то яростную, то полную печальной надежды мелодию вплелись слова.

В каждом из нас просыпается демон

Если ему не хватает чего-то

Никому не нужно пустого полета

Каждый на что-то давно нацелен

Иван Петрович пьет по утрам портвейн

Ему не нужно идти на службу

Петровичу больше никто не нужен

Когда в нем просыпается демон

Мой демон почти готов,

И только начнется гроза

Он пляшет на стыке миров

У него голубые глаза

Мой демон давно готов

Собирать урожай ваших грез

Ваших комплексов, ваших понтов

Вы не думайте, это всерьез

Эльвира Яновна любит смотреть сериалы

Где любовь выше всех привилегий

Ей крутят пальцем в виске деловые коллеги

В ней проснется демон пустых идеалов

Эльвира вечером накрасит губы

И постучится в дверь к Петровичу скоро

Но этому демону не нужны синьоры

Петрович будет с ней очень грубым.....

Песня была длинная, но я слушала её, затаив дыхание. Она словно давала ответы на какие-то мучавшие меня вопросы. Причем, вопросы, которые я даже сама себе ещё не задала, а ответы уже получила. Когда Гарик последний раз ударил боем по звенящим струнам и потянулся за стаканом, я тихо спросила его:

— А о чем ваша песня?

Прозвучало это почти неслышно, но Гарик все-таки понял, что я говорю. Он отхлебнул из стакана и многозначительно произнес:

— В каждом человеке живет метафорический демон. Лени, грубости, чревоугодия.... Если им не заниматься, то есть не давать себе труд бороться со своими пороками, он вырывается наружу. И насыщается хозяином, а когда ему не хватает человека, породившего его, то он начинает жрать окружающих.

— А может, — я замялась, испугавшись, что меня примут за ненормальную, — а может в человеке жить сразу несколько демонов?

— Вполне, — присоединился к нашей беседе Олег. — Только это очень тяжелый случай. Такой человек, вырастивший в себе этакий питомник, наверное, просто невыносим. Я бы точно сделал ноги, если бы в моем окружении оказался такой экземпляр. Он же уничтожит все вокруг себя, как пить дать. И сам погибнет. Его разорвет его же собственными демонами.

— Не скажи, — неожиданно горячо вступился Гарик, он даже чуть нервно стал постукивать кончиками пальцев по гитарной деке. — Если он просечет, в чем дело, он может научиться кормить своих демонов окружающими людьми. И тогда точно — или в психушку загонит, или до инфаркта доведет, или замордует так, что мама не горюй, но финал все один — больничка, и это, если очень повезет.....

Гарик пожал плечами.

— В ином случае — смерть, и поиск новой пищи для демона.

Я поразилась перспективам подобной ситуации, стало жутковато, и решила перевести разговор хоть немножко, но на другую тему:

— А чья это песня? Та, которую вы пели?

— Наша, — с гордостью сказал Олег. — Мы сочиняем и поем. У нас ещё есть клавишник и скрипач.

— Так вы группа? — почему-то обрадовалась я.

— Ну, это нельзя назвать так уж прямо группой. Скорее, друзья-любители музыки. Да у нас же здесь, прямо в магазине по вечерам пятницы концерты. Приходит узкий круг наших знакомых, и вы, Лиза, тоже приходите. Я пишу стихи, Гарик сочиняет музыку, а наш квартет все это безобразие исполняет.

Я обрадовалась:

— Конечно, приду. В ближайшую пятницу же и приду. А можно.... Мужа можно с собой взять?

— Если вы до пятницы помиритесь, — засмеялся Олег. — А то недовольные, поссорившиеся физиономии нам тут совершенно не нужны.

— Помиримся, — заверила я. — Куда мы денемся?

— Тогда приходите.

Я обрадовано попрощалась. И заспешила к выходу уже в совершенно радужном настроении. Букинистические музыканты подняли мне его до такой степени, что все произошедшее мне казалось в тот момент настолько неважным, а важным было творчество, музыка, интересные люди, с которыми я только что познакомилась.

— А вообще, тебе же сказано было — беги, — словно прошелестело у меня за спиной, в тот момент, когда закрывалась дверь, — два раза сказано. Почему ты никогда не слушаешь? Третий раз говорю, и больше предупреждать не буду.

Мне показалось, что это был голос Олега. Я в недоумении опять приоткрыла дверь, заглянула в зал. Музыканты все так же переговаривались о чем-то, уютно попивая бордовое вино. Я уставилась на Олега, думая, что он захочет повторить то, что только что прошептал мне вслед. Он посмотрел на меня с недоумением, отсалютовал стаканом и крикнул:

— Значит, до пятницы!

— Ага, — кивнула я, и в не меньшем, чем Олег, недоумении отправилась восвояси.

Дома меня поджидал сюрприз. Я совсем не ожидала, вернувшись, застать в облике мужа совершенно постороннюю личность, которая, сидя на корточках, рылась в корзине с грязным бельем.

— Милый, ты что-то потерял? — ещё не поняла я, что это значит, а, кроме того, была готова к примирению, и даже собиралась извиниться за в то, что резко ушла из-за столика и бродила в такой чудный вечер без него. Мне было неуютно и неловко от того, что мне было хорошо без него.

— А я договорилась, что мы с тобой в пятницу вечером пойдем на совершенно уникальный камерный концерт. Практически квартирник. Ты же свободен в пятницу вечером? Ну, скажи, что свободен, я же так надеюсь....

Существо, которое я приняла за Влада из-за просто разительного внешнего сходства, повернуло в мою сторону голову и просто ошарашило взглядом абсолютно черных глаз, с белками, налитыми кровью.

— Ты, сука, с кем кувыркалась? — прорычало существо. И стало пихать в меня моими же плавками, вытащенными из корзины с грязным бельем.

Я опешила:

— Ты вообще о чем?

— Посмотри на эти пятна! Кто их оставил? Не я — точно. Ты при мне их вообще не надевала, — существо надвигалось на меня, неся впереди как флаг мое исподнее. Я ошарашено отступала, ещё вообще не понимая, что это вовсе не сон.

— Почему на них такие кокетливые бантики? — вдруг вполне миролюбиво спросил меня демон, о котором я в тот момент думала, что это мой муж.

— Я, а, э, — пытаясь вспомнить природу бантиков и вообще понять, что происходит, я отходила и отходила, пока не уперлась в стенку. Отступать было некуда, и существо с диким храпом накинуло мне на шею то, что держало в руках и стало меня душить. Счастье, как ни парадоксально звучит это слово в подобной ситуации, но все-таки счастье было в том, что он просто ослабел от озверения. Плохо соображал, и с координацией были проблемы, когда Влад (а вернее, существо, которое уже совсем не напоминало Влада) сам начал задыхаться от ярости, которая душила в свою очередь его.

Я вырвалась и кинулась к спасительной входной двери. Все-таки оказалось, что животный инстинкт самосохранения у меня на высоте. А я об этом даже и не подозревала.

Куда идти теперь я не знала. Возвращаться в букинистический магазин было глупо, я бы лучше дала себя задушить, чем признаться кому-то, что я спасаюсь почти в ночи от разъяренного мужа. Который, кажется, ревнует меня до чертиков, но это почему-то мне совершенно не льстит. И собственно ревностью ЭТО мне было назвать не то, что трудно, но даже невозможно. Это было просто совершенное безумие.

Я вспомнила дерганного комплексующего Алика и истеричную Берту. Никогда бы не подумала, что предпочла бы их увидеть сейчас вместо искаженного лица с черными глазами незнакомца, в котором явно просыпались задатки садиста.

— Это пипец, — сказала я сама себе тупую фразу, которую слышала где-то по телевизору, и села на детские качели. Оказывается, я добралась до соседнего двора, и стояла посередине детской площадки, в задумчивости подталкивая ногой крутящуюся карусель.

— И что же мне теперь делать? — спросила я саму себя, но моя жизнерадостная сущность вдруг опять впала в какой-то странный ступор. Я опять была как кролик перед глазами удава, словно загипнотизированная собирающимся проглотить меня гадом.

И просто лениво покачивалась на качелях в полной прострации, когда позвонил муж и уже совсем нормальным голосом сказал:

— Ну, извини. Ты же знаешь, как я тебя люблю. Вот и ревную. А кого я ещё должен ревновать, как не тебя?

— Ты же меня душил, — пролепетала я, понимая, что вот сейчас действие гипноза продолжается и усиливается.

— Не может быть! Не преувеличивай. Ну, показалось, вспылил, с кем не бывает. Но что бы душить! Это ты палку перегибаешь.

Пытаясь понять, в каком именно моменте я сошла с ума, я поплелась домой. Хотя бы потому, что он застал меня врасплох, несмотря на все мои приготовления на случай такого бегства. И собранная сумка, и сумочка с паспортом и карточкой — все осталось в квартире, оккупированной диким зверем. У меня в кармане был только ключ от этой квартиры, который я сунула туда машинально. От квартиры, в которую мне совершенно не хотелось возвращаться. И мне предстояло сразиться с чудовищем с глазу на глаз. Ибо больше некому было с ним сражаться. Он — это все, что было у меня в жизни на тот момент.

— Привет! — Влад выскочил радостно-виноватый в коридор, как только услышал поворот ключа в замке.

— Влад. — Устало сказала я. — Нам нужно поговорить. И это очень серьезно.

— Не надо, не надо разговоров! — Закричал он и закружил меня по комнате, обхватив за плечи. — Я лучше выполню любое твое желание. Вот, все, что ты хочешь! Скажи, чего ты хочешь?

— Ничего! — закричала я, вырываясь из его рук. — Я ничего не хочу от тебя! И вообще, хочу только одного, быть от тебя как можно дальше!

Влад резко остановился, отпустил меня, как-то сразу поник:

— Ты.... Ты серьезно? Ты хочешь уйти? Тогда, уходи. Я не буду держать тебя.

Стараясь не смотреть в его глаза, я прошла в комнату, подняла с пола сумку, собрала её содержимое, рассыпавшееся в тот момент, когда Влад начал меня душить. На всякий случай переложила из неё паспорт во внутренний карман жакета, который был на мне, прошла в комнату и забрала из большого плательного шкафа сумку с собранными вещами. Все так же стараясь не смотреть на поникшую фигуру мужа, я бочком проскользнула к двери. Остался всего один шаг, чтобы выйти за дверь в неизвестность и оставить позади все эти странные отношения, когда Влад вздохнул и тихо произнес:

— Правильно, что я тебе не сказал, что меня сегодня уволили. Ты иди, иди. Зачем тебе переживать эти трудности со мной?

Я остановилась. Зачем? Просто потому что «в любви и горести». И никак иначе. Поставила назад занесенную за порог ногу, закрыла дверь и повернула ключ в замке. Опустила на коридорный коврик сумку и посмотрела Владу впервые за этот вечер прямо в глаза. В коридоре стоял полумрак, поэтому я не могла определить, какого они сейчас цвета. Поняла только, что они очень печальные, но об этом и не глядя можно было догадаться. А важно, ох как важно было знать мне, кто в данный момент смотрит на мир глазами моего мужа. Я подошла ближе, взяла его за руку:

— Это правда? Тебя уволили с работы? Почему? Что ты собираешься делать?

Влад обиженно, но не очень торопливо, выдернул свою ладонь из моей.

— Сказал же, ты можешь уходить. Не буду останавливать. Зачем я тебе теперь? Когда не смогу больше соответствовать положению. Что я тебе теперь могу дать?

— Влад, зачем ты это говоришь? — я искренне не понимала, зачем и почему эти обидные слова летели в меня, сбивая с ног. — Ты несправедлив, и даже не даешь себе труда понять это. Конечно, не уйду сейчас. Я и не знала, что у нас такие проблемы. Собралась уходить только потому, что ты был очень жесток со мной сегодня.

Протянула ему руки, показывая уже проявившиеся на запястье синяки. Он глянул искоса, тут же отвернулся.

— Разве я мог? Это тебя кто-то хватал за руки, пока ты шлялась....

— Ты опять за свое? — я схватила сумку, в гневе намереваясь выскочить за дверь, но тут же остыла, вспомнила, что у мужа сейчас стресс. А в стрессе можно наговорить что угодно. Наверное. Я точно не знала, потому что сама даже в стрессе предпочитала сдерживаться.

— Нет, нет, — торопливо произнес Влад. — Я не хотел, правда, не хотел. Не уходи. Я рад, что ты остаешься.

Что ж, весь оставшийся вечер я зато слышала только о том, какая я прекрасная. И как достойна самой трогательной любви. Его. Это было приятно. Правда, приятно. Мы говорили, что непременно переживем все трудности, что нужно кому-то звонить и что-то делать, темные полосы жизни бывают у всех, и нужно уметь принимать вызовы судьбы. Говорили о том, что работа эта ему не очень нравилась, и такого профессионала с руками, где угодно оторвут, нужно только немного напрячься и принять этот поворот, как благо, а не как трагедию. Мы заварили свежий вкусный чай, и открыли коробку хороших конфет, мы оба были сладкоежки. Полночи мы говорили о том, что мы сильны вместе. Только почему-то при его попытке обнять меня, я всякий раз вздрагивала, как от угрозы. А когда я, качающаяся от усталости, пошла спать, на кухне что-то тонко и подозрительно зазвенело, но, проваливаясь в сон, не придала этому значения.

Под утро на меня навалилась тяжелое, потное тело, и на меня отвратительно пахнуло перестоявшимся спиртным. Влад, завязавший алкоголик, которому нельзя было употреблять и глотка, был пьян в стельку. Ругаясь как портовый грузчик, он определенно хотел любви и нежности.

Все ещё только начиналось.

Глава двенадцатая. Вынужденные каникулы

Я открыла глаза. Сначала все было просто коричневым. Затем сплошное коричневое пятно стало распадаться на фрагменты помельче, определяя и уточняя картину моего нынешнего бытия. Все было странным и непонятным. Моя память поискала угол светло бежевого плательного шкафа, который я видела перед собой, просыпаясь, все последние годы. Шкафа не было. Это я не успела даже подумать, просто поняла в какую-то долю секунды. Потому что сразу на меня навалилась тупая ноющая боль. Она заставила меня тут же вспомнить, что я повредила ногу, а ещё был обвал в горах, отрезавший путь в деревню, а ещё.... Я попыталась резко сесть на кровати, но тут же со стоном опрокинулась назад.

Шаэль.... Если бы я не открыла сейчас глаза в абсолютно незнакомой мне комнате, я бы подумала, что все это мне приснилось. Тачка-тележка, ужасный выматывающий болью путь .... Куда? Где я вообще нахожусь? Насколько позволяла боль, я попыталась оглядеться. Прямо перед моими глазами на тоненькой паутинке спускался откуда-то сверху маленький паучок. Паутинка то серебрилась, то пропадала в свете, падающем откуда-то сбоку. Я немного повернула голову и увидела окно. Скорее поняла, чем увидела, что лежала у окна на чем-то среднем между диваном и кушеткой. Белье было чистым, но старинным, ветхим от долгих стирок. Кажется, у моей мамы были подобные простыни в мелкий ситцевый цветочек. Моя нога была плотно перебинтована, очевидно, разодранными на полоски простынями все из той же коллекции. Я почувствовала, что к ноге все ещё плотно примотана деревяшка, фиксирующая лодыжку. Моя мокрая накануне и грязная одежда отсутствовала. Намне была какая-то столь же древняя ночная ситцевая сорочка до пят. Чуть передохнув, я приподнялась, чтобы рассмотреть комнату. На глаза мне попался неизменный большой стол на середине избы и край старого комода. На комоде лежала вышитая салфетка. Это было все, что мне удалось разглядеть вот так с первого взгляда. Комната была пуста. По крайней мере, я поняла, что ни есть, ни мучить меня, пока никто не собирается. Сквозь тупую, навязчивую боль, я почувствовала, что в комнате тепло и хорошо пахнет чем-то свежим, чистым и природным. Дровами или деревянными бревнами.

«Наверное, эта изба срублена из бревен», — подумала почему-то я, и опять заснула.

Во болезненном, отрывочном сне ко мне приходили птицы, нарисованные на двери старого дома. Они смотрели на меня вытянутыми глазами и понимающе кивали хохолками. «Учись держаться за воздух», — словно повторяли они, и я опять хотела спросить, как это возможно в моей ситуации, но опять постеснялась даже во сне. Только и осмелилась, что предположить: «Этот странный, непонятный Шаэль — мой воздух сейчас?», но птицы недоуменно прикрывали глаза.

— Какой Шаэль? Мы не знаем никакого Шаэля. Держись за воздух.

Когда же в следующий раз открыла глаза, в комнате явно кто-то был. Коричневое сплошное пятно перед моим взором медленно рассеялось, и я увидела своего странного спасителя, сидящего на краю моего ложа с большой кружкой, из которой медленно поднимался пар. Теперь запахло травами, горькими и неизбежными. Шаэль заметил, что я открыла глаза, и попытался улыбнуться.

— Пей.

Он протянул мне кружку.

— Осторожно. Она тяжелая, а ты слабая.

Я попыталась протянуть руку, но даже это движение далось мне с трудом. Шаэль подсел ближе и наклонил кружку к моим губам.

— Помогу, ладно? Ты должна пить. Это необходимо.

Я честно постаралась отхлебнуть горячее горькое пойло, но тут же подавилась, закашлялась. Шаэль поддержал меня.

— Чуть позже еще немного, ладно?

— Что это? — смогла спросить я.

— Чтобы не болело. Убирает боль. Просто трава.

— Нога.... Что с ней?

— Ничего страшного. Ушиб. Но сильный, ладно?

— Почему мне так плохо?

— Лихорадка. Нервная, наверное. — Шаэль пожал плечами, демонстрируя свою полную непричастность к моей лихорадке. — И ушиб. Сильный. Как было сказано.

Я хотела спросить ещё много чего, но говорить расхотелось абсолютно. Просто откинулась на подушку, и прислушивалась к шагам Шаэля, которыми он мерил пространство, очевидно небольшой комнаты. Считала его шаги, и по приближению и удалению их, по шорохам и звяканьям пыталась определить, что он может делать в эти минуты.

Явно Шаэль не был тем легендарным волком Аштарака. Не мог такой героическо-мифический древний персонаж заниматься будничными делами. Причем собственноручно. По моему разумению, если ты полубог или мифический герой, то все эти помывки посуды, готовка еды, уборка комнаты, не должны тебя касаться. Либо все должно происходить по щелчку пальцев, либо кругом должны суетиться слуги или, на худой конец, адепты.

Шаэль же явно занимался будничными хозяйственными делами, размеренно, не торопясь, как человек, который привык это делать изо дня в день. Человек, у которого много свободного от общества времени и нет в доме хозяйки. Потому что он явно привык обходиться в одиночку.

На следующее утро я уже смогла сама взять в руки оставленную возле моей кровати кружку и выпить горький отвар. Мне хотелось побыстрее выздороветь, поэтому я была готова принимать все, что подсунет мне Шаэль. Не то, чтобы полностью положилась на него, но других вариантов у меня все равно не было.

Моего таинственного спасителя не было нигде ни видно, ни слышно с утра. А может и с ночи, я не знаю, потому крепко спала. Факт заключается в том, что проснулась я в доме совершенно одна. Так как чувствовала себя значительно лучше, настолько, что даже скривилась от запаха чего-то вонючего, очевидно, намазанного на мою ногу под импровизированными бинтами, я решила провести небольшую разведку. Сесть на постели я уже смогла, и теперь комната была передо мной вся, как на ладони. Обмазанные чем-то стены, пестрые занавески на высоком и небольшом окне, небольшое количество старой, разномастной мебели, из каких-то совершенно разных эпох, в углу, как и положено, печка. Кстати, наверное, почти остывшая с ночи, так как в доме становилось зябко. Я плотно куталась в одеяло, и все равно утренняя свежесть, стелящаяся по избе туманом, пробирала меня насквозь. Попробовала встать, и у меня это даже получилось. На столе стояла эмалевая кастрюлька с остывшей вареной картошкой, большой пузатый чайник так же был полон уже остывшей воды. Я посмотрела по сторонам, но не нашла ни плиты, ни розетки. Очевидно, ни газа, ни электричества в доме не было. Даже намека на то, что эти вещи существуют на свете, здесь не наблюдалось.

— Ну, да! — хлопнула сама себя по лбу, — я же сразу поняла, что что-то необычное во всей этой обстановке. Нет телевизора, который присутствует во всяком деревенском доме. Нет компьютера. И....

Я посмотрела на потолок:

— Нет абсолютно никакого намека на электрическое освещение.

На столе, в подтверждение моим словам, обнаружился огарок толстой свечи в граненом стакане, который, очевидно, служил подсвечником, ещё пачка свечей обнаружилась за занавешенной чистой веселенькой тряпкой полкой. Там же стояли большие банки с какими-то крупами (я разглядела гречку и перловку) и коробки со спичками. Собрав в кулак все оставшиеся от внутридомового исследования силы, я вышла в небольшой тамбур, где на стене вперемешку висели теплые старые, но добротные вещи и веники сушеных пахучих трав.

На крыльце голова у меня тут же закружилась, и я со всей оставшейся силой схватилась за крепкие перила, фундаментально вросшие в основания вдоль ступеней. Дом был построен на вертикальном горном склоне, и держался, насколько я поняла, на большой свае, вмонтированной в поверхность горы. Кому вообще могло понадобиться строить дом в таком месте и с такими невероятными усилиями? В голове у меня промелькнуло ощущение дежа вю, и тут же на смену странному чувству повторяющегося момента пришло воспоминание о традиционных китайских деревнях хмонг, в которых дома вот так же лепились в горе, как ласточкины гнезда. Только здесь я не видела других домов, казалось, что других людей вообще не существует в этом новом для меня мире.

Насколько позволяли увидеть глаза, везде простиралось желто-красно-зеленое море осенних вековых деревьев, чуть подсохшего после долгих дождей неба и рваной ваты облаков. Я даже приблизительно не могла определить, в какой стороне может находиться деревня. Вид был красивый, но угрожающий и я, все так же хватаясь за перила, вернулась в дом. Это небольшое путешествие вымотало меня окончательно, так что, добредя до своего ложа, я без ног свалилась на ситцевые мелкие цветочки. Усталость, какой-то мерный гул в голове и тупая ноющая боль в ноге притупляли чувство опасности. Теоретически я понимала, что мне стоило бы тревожиться за свое настоящее и будущее, но радость от того, что можно лежать, не двигаясь, притупила все прочие чувства.

Шаэль вошел совершенно неслышно. Не хлопнула дверь, не скрипнула половица. Он вывалил на стол явно магазинные пакеты. Сквозь прищуренный глаз я заметила круглую коробку, в которой явно проглядывался большой и, кажется, шоколадный торт.

— Не притворяйся. Ты не спишь. — Он стоял ко мне полубоком, и вроде как был увлечен разбором принесенной еды, но вот же, почувствовал, что я наблюдаю за ним.

— Да, я не сплю. — Согласилась послушно.

— Хочешь есть? — слова он проталкивал сквозь горло почти с все таким же трудом.

— А сколько времени я спала? — ответила я вопросом на вопрос. — И что творится в мире? Завал разобрали? Меня ищут? Имей в виду, меня обязательно будут искать.

Шаэль помолчал немного, затем неожиданно зевнул.

— Спала долго. Завал принялись разбирать недавно. Твоим я дал знать, что все в порядке.

— И что теперь? — я пыталась выяснить, каковы его планы насчет меня. Зачем я ему вообще была нужна?

— Ничего, — пожал он плечами. — Будем пить чай. Знаю, что ты любишь чай. Принес.

Он достал из пакета и продемонстрировал мне пачку чая. Даже издалека я поняла, что чай был с бергамотом, и на какое-то мгновение даже почувствовала его запах и вкус. Мне тут же очень захотелось этого чая. Все остальное тут же стало неважно. Удивительно, но это так.

— Хорошо. — Согласилась я.

Шаэль подвинул к моей кровати табуретку, расположил на ней все необходимые продукты и предметы, и через полчаса мы пили чай с бергамотом и ели шоколадный торт. Надо сказать, что Шаэль не очень отставал от меня в деле поедания тортика. Но, может быть, это объяснялось тем, что я все-таки ослабла за время болезни. Иначе фору ему могла бы дать.

— Шаэль, — я воспользовалась благостью момента и решилась спросить своего спасителя о том, что не давало мне покоя уже несколько дней. Ещё перед обвалом. А человек, с удовольствием поедающий тортик, не может сделать тебе ничего плохого. И даже нагрубить не может, наверное, в тот момент, когда у него сладко во рту.

— Скажи честно, ты следил за мной?

Я сказала это скорее утвердительно, чем вопросительно. Потому что он появился очень вовремя в самый пиковый момент, и потому что уверенно сказал про чай с бергамотом. И этот взгляд в окне ночью, в ливень. Я готова была предъявить все эти неопровержимые доказательства слежки, но Шаэль неожиданно сразу и миролюбиво кивнул.

— Зачем?

— У тебя оказалась одна моя вещь. Важная вещь.

Я удивилась. Стала перебирать в уме, какая такая вещь этого странного парня могла у меня оказаться, но ничего подходящего вспомнить не смогла. Он доел своей кусок, шумно отхлебнул чай из чашки и вытер руки о принесенное им заранее полотенце. Полотенце тоже было непонятной давности, с явно ручной вышивкой крестиком каких-то хвостатых животных по краям. Я продолжала смотреть на моего случайного преследователя вопросительно, ожидая продолжения. Шаэль не обманул моих ожиданий. Но не в полной мере. Он просто повторил:

— Важная вещь.

— Скажи, что это за вещь? Не могу понять, что ты имеешь в виду?

— Важная, я же сказал. Обыскал твою одежду. Её с тобой сейчас нет.

Я задохнулась от возмущения:

— Какое право....

— Все равно не мог оставить тебя так. Мокрую. У тебя жар уже начинался.

Шаэль пожал плечами, и вдруг неожиданно хитро подмигнул мне:

— Вот заодно и получилось.

Я бы хотела и дальше возмущаться и призывать к совести, но тут же поняла, что он был прав, и благоразумнее все-таки с моей стороны замять назревающий во мне скандал. И тогда тут же определился второй вопрос, волновавший практически так же сильно, как и первый:

— А эти вещи, которые на мне, они чьи?

— Мамины, — как-то особенно нежно протянул Шаэль. — Мамины....

Повторил он, и в глазах его затуманилась печаль. Это я так сразу подумала строчку из какой-то песни про то, как затуманилась печаль в глазах. Какое-то внутреннее чувство подсказало мне, что о маме лучше не спрашивать.

— А ты живешь здесь? Давно? Один? — любопытство прямо на глазах губило меня, как кошку, но я уже не могла остановиться.

— Хватит вопросов, — следуя моим предчувствиям, отрезал твердо Шаэль. — На сегодня хватит.

Тут мой взгляд упал на коробку с остатками торта и свежераспечатанную пачку чая. Странная мысль просто пронзила меня. И это же было на поверхности!

— А как ты попал в магазин, если там завал? Значит, можно его как-то обойти? Может, я сейчас смогу? Нога-то болит гораздо меньше.

Словно в доказательство этому, я повертела ступней, с которой уже начал спадать отек. Было ещё больно, конечно, но я мужественно улыбалась, стараясь показать, что у меня все в порядке.

— Нет, — сказал Шаэль, чуть запнувшись. — Это совсем в другой стороне. Ты не сможешь пройти. Никто не сможет.

— Почему?

— Никто не должен знать, — сказал мой визави и тут же осекся, словно выдал страшную государственную тайну. Он помолчал ещё немного и повторил:

— Никто не должен знать.

Шаэль вообще, судя по всему, очень любил повторять сказанные им же фразы. Словно прислушивался к звучанию своего голоса и любовался: «Ай, как здорово получилось!».

Сначала меня эта его особенность цепляла, затем я даже привыкла к ней. Так как мне пришлось остаться не по своей воле в гостях у странного парня на несколько дней, а говорить мне было здесь больше не с кем, пришлось получать удовольствие от бесед даже с таким мало и странно говорящим типом. Тем более, что он появлялся не так уж и часто. Обычно приходил к обеду, кормил меня, смотрел уже вполне сносно выглядящую ногу, приносил какие-то необходимые мне вещи, иногда варил кашу или картошку и заставлял меня есть, затем опять уходил, когда совсем темнело. Иногда, но очень редко, он оставался на ночь, выкатывал из-под комода что-то вроде матрасика, расстилал его в углу, ложился и затихал.

Несмотря на то, что мне по всем приметам должно было быть невообразимо скучно в этом чаще всего пустом доме, я как-то научилась даже наслаждаться спокойствием, одиночеством и тишиной. Выходила осторожно на крыльцо, ступени которого терялись где-то внизу, в зарослях то ли кустов, то ли низкорослых деревьев, садилась прямо прогретые к полудню доски пола и всматривалась в такие близкие здесь облака. Иногда мне казалось, что я могу при желании дотронуться до них рукой, но мне было лень вставать с теплых досок, и все сидела в блаженном ни о чем не думанье. Словно постигала какую-то древнюю буддийскую истину, растворялась в окружающем мире, не вычленяя себя из него. Я была и этим небом, и этими облаками, и ветром, и вековыми кряжистыми и солидными деревьями, и в то же время сама собой.

Иногда мне казалось, что домик этот вовсе не домик, а часть чего-то большего, что скрывается за той его стеной, которая подпирает скалу. Но изнутри стена была, как стена, а снаружи я никак не могла обойти дом, тем более по практически отвесному и даже на вид очень скользкому и непролазному через густые заросли леса пути.

Когда мое передвижение по пока небольшому периметру перестало причинять острую боль, я попробовала сделать что-нибудь полезное по дому, но здесь все было устроено так рационально и правильно, что вскоре оставила эти попытки.

Конечно же, я пробовала поговорить с Шаэлем всякий раз, когда он появлялся в доме. Но отвечал он, как правило, односложно. Казалось, что все, что мог, он выдал в день обвала, и теперь ему просто больше нечего сказать. Кто он? Откуда? Что тут делает? Это мне оставалось непонятным все время невольного пребывания у него в доме. Я была вполне уверена, что это именно он трубил в рог той ночью, что он так или иначе связан с легендой о волке Аштарака, но на прямые вопросы он не отвечал, а на все мои хитрости просто не поддавался.

Дня четыре спустя после нашего совместного поедания тортика, он вернулся домой в окровавленной одежде, хотя тщательно прятал это от меня, я заметила, что он ранен. Когда я неуклюже кинулась к нему, чтобы помочь, он отстранился, отвел мою руку, схватил остатки простыни, которую разорвал на бинты для меня, и скрылся на веранде. Я слышала звуки воды, очевидно, он промывал рану, затем наступили несколько минут полнейшей тишины, после чего Шаэль, чуть побледневший, но уже в чистом и без признаков крови на одежде зашел в комнату.

— Кто это?

Видимо, в моем голосе прозвучал такой неприкрытый ужас, что он соизволил мне все-таки ответить:

— Шакалы.

— Разве они нападают на людей? — удивленно и все так же испуганно спросила я.

— Вообще-то, на людей могут тоже. — Чуть подумав, ответил Шаэль. — Но в этот раз на осликов. Они не оставили этой мысли.

— Ослики погибли? — мне стало плохо, и очевидно я позеленела.

— Нет. — Выдавил из себя раненный герой. — Они испуганы, но не пострадали. Хотя могли.

Я хотела спросить его ещё о чем-нибудь, хоть о чем, лишь бы он не молчал, как всегда, но он уже полез за матрасиком. Видимо, ему действительно было плохо и очень хотелось прилечь. Я кинулась тащить Шаэля на его законную кровать, но он твердо сказал «Нет». И опять завалился на пол в углу. К утру на белой футболке проступила и засохла кровь, и я поняла, что у него была содрана кожа на боку. Тем не менее, это не остановило его, и чуть придя в себя, Шаэль опять отправился куда-то, оставив меня совершенно одну. Но с пакетиками «Доширака». «Никакой солидарности двух раненых людей», — с обидой подумала я тогда.

Через неделю такой жизни Шаэль наконец-то пришел с новостью, которую сразу же мне озвучил. Без всяких моих просьб и хитростей.

— Завал разобрали, — сказал он, и на его лице не отразилось никаких эмоций. — Собирайся, я отвезу тебя к деревне.

— Я, наверное, и сама уже могу, — робко сказала я, не зная, радоваться или огорчаться. Мне хотелось домой, но прямо сейчас осознала, что в этом странном домике мне было совсем не плохо. И на краткий миг во мне промелькнуло подозрение, что я буду скучать по этим странным, практически медитативным дням и уютным, хотя не менее странным вечерам.

— Нет, не можешь. Во-первых, нога ещё не совсем зажила. Во-вторых, извини, но я должен буду завязать тебе глаза.

— Зачем?

— Извини, я же сказал, что это не моя тайна. И, Лиза.... — Шаэль осекся, словно ему было неудобно говорить. — Ты должна пообещать, что никому не расскажешь об этом доме. И обо мне.

Это-то как раз, сама не знаю почему, но я понимала. Поэтому просто кивнула в знак согласия.

— Мы же увидимся ещё? — спросила я его.

— Конечно. Ведь у тебя осталась моя очень важная вещь. Ты же помнишь?

— Но ты так и не сказал мне, что это.

Честно сказать, я не ожидала, что он соизволит ответить, но мой неожиданный друг вдруг быстро произнес:

— Кулон. Кулон невесты.

— Что это значит?

И тут я осеклась, потому что вдруг вспомнила безделушку, которую, действительно, нашла в реке и которую благополучно так и забыла в кармане флисового жилета.

— Точно. Ты прав. Я нашла твой кулон. Это же твой, такой замысловатый, с витыми вензелями на цепочке?

Он кивнул.

— Мамин. Я видел, как ты его нашла. Был неосторожен и уронил. Поэтому все стало сложно.

— Что стало сложно? — я уже было собиралась в дорогу, но во время этого разговора забыла обо всем.

Шаэль отошел к окну, и сказал, повернувшись ко мне спиной и глядя в бесконечную зелень и синь, раскинувшуюся, насколько видно глазу.

— Мамин кулон. Я должен был отдать своей невесте. Пришел сюда за невестой. Должен был отдать той, которая придет ко мне. И полюбит меня. Но цепочка порвалась у меня на шее и упала в реку. Ты подобрала. Это неправильно. Но получается, что ты — моя невеста. Хоть и неправильно.

Я удивилась, во-первых, длинной тираде, которую он выдал впервые за все время нашего знакомства, а во-вторых, самим обстоятельствам, которые странным образом группировались вокруг нас.

— Не могу быть твоей невестой, Шаэль.

— Знаю, — ответил он. — Говорю же, что все неправильно.

— Я замужем, — зачем-то продолжила оправдываться.

— Ну, да, и это тоже. И ещё то, что ты не полюбила меня. А просто взяла кулон.

Тут я тоже не стала спорить. Потому что, хотя и не знала, что именно в этом странном обычае было таким важным для Шаэля, поняла вдруг, что нарушила какой-то базисный порядок вещей. Пусть и только одного человека. Шаэля.

— Я отдам тебе кулон, и все вернется на круги своя. — Попробовала утешить его. — Мы сделаем вид, что ничего не случилось. Так иногда можно сделать, не расстраивайся.

Парень покачал головой.

— Нет, ты не понимаешь. Ты дотронулась до него. После мамы может только одна женщина — невеста. Она отдаст сыну, а сын — своей невесте. Так было всегда.

— Разочек, а? — я не оставляла попытки успокоить его. — Только разочек мы сделаем так, словно ничего не было? Мы же не виноваты — ни ты, ни я, в том, что кулон сорвался и приплыл по речке ко мне. Это не наша вина. А ты найдешь девушку, которая тебя полюбит. Хорошую, красивую, добрую. Будет вам счастье. И дети, много детей. Ты же этого хочешь?

— Я вернулся, чтобы сделать круг. — Вздохнул Шаэль горестно. И от огорчения, наверное, опять заговорил рублеными фразами. — Этот путь. Сложный. Я бы мог проще. Не возвращаться. Хотел, как положено. Мама говорила, так положено. Идти в Аштарак. Пешком. По горам.

— Но я....

Он перебил меня, заговорил уже со злостью и гораздо быстрее и легче. Очевидно, от ярости, что съедала его изнутри и наконец-то стала вырываться наружу. В смысле, на меня.

— Мама сказала, растопить печь в доме за деревней и ждать невесту. Почему ты схватила то, что не твое?

— Он блестел....

— Ты сорока, что ли? Головой думаешь? Хватаешь все, что блестит. Теперь никто не придет ко мне.

Шаэль сразу стал похож на обиженного мальчишку

— А если придет, то мне нечего будет дать. Ты забрала все, что у меня было. Будущее.

Он весь поник, словно моментально заполнился грустью, которая тут же пропитала его облик. Впрочем, длилось это всего мгновение.

— Ладно. — Шаэль пришел в себя. — Ладно. Случилось. Извини. Пусть пока кулон у тебя. Я решу, что делать.

Мы в полном и горестном молчании вышли на крутое крыльцо, где Шаэль достал из кармана платок и завязал мне глаза. Затем я взлетела над землей, это он подхватил меня на руки и понес вниз по ступенькам. Непроизвольно обхватила его за шею, и почувствовала, что он весь как-то подобрался и напрягся. «Он молодой симпатичный мужчина, — подумала неожиданно, — а я хоть и очевидно старше него, но все-таки ещё не старая женщина». Вдруг поняла, что раньше в таком контексте о себе и Шаэле никогда не думала. Мне тут же стало стыдно за свои мысли, и я громко ойкнула, причем, довольно кстати, так как он в этот момент погрузил меня в уже знакомую тележку, и я, хоть и не сильно, но ударилась о её борт поврежденной ногой.

Всю обратную дорогу мы все так же молчали. Слышалось только его громкое, но ровное дыхание, он почти бежал по какой-то так и не увиденной мной тропе. О чем думал Шаэль, я не знаю, в моей голове крутилась легенда о невесте, подробности которой только что развернулись буквально на моих глазах. Даже забыла подсмотреть, как намеревалась, обратную дорогу в деревню, так тщательно пыталась вставить этот пазл в картину, происходящего со мной в последнее время. Очевидно, я все-таки, в конце концов, задремала, убаюканная мерным покачиванием тележки. Потому что очнулась от того, что тележка остановилась, и почувствовала, что руки Шаэля снимают с моих глаз плотный платок. Яркий непривычный свет резанул мне глаза, а потом я увидела перед собой счастливую собачью морду. Это был Мухтар.

— Отведешь его в деревню, ладно? — Шаэль осторожно помогал мне слезть с тележки. — Я еле его нашел. Он заблудился.

— Где? — Удивилась я, глядя на преданно виляющий хвост пса. Мухтар вился вокруг Шаэля и глядел на него с обожанием.

— Нельзя убегать на чужую свадьбу, — серьезно сказал парень, но я как-то поняла, что ему очень смешно. — Даже если тебя пригласили. Могут съесть.

Мы все трое посмотрели друг на друга, Шаэль протянул мне руку, а Мухтар все так же всем помахал хвостом и громко залаял. Я пожала протянутую мне руку, потому что больше не могла представить, что ещё с ней делать:

— До встречи!

— До встречи! — эхом повторил Шаэль, и строго сказал Мухтару:

— Иди за Лизой! Понял? За Лизой, глупый пес.

И мы с Мухтаром пошли по деревенской улице. Я ковыляла, припадая на больную ногу, не оглядываясь, пес то забегал вперед, то пытался вернуться назад, но все время возвращался, словно понимал, что мне нужна поддержка. Впрочем, доведя меня до ограды дома моих друзей, он сорвался, как заполошенный, и помчался в сторону автобусной остановки. Домой.

Я скрипнула калиткой, тоненькая фигурка, что-то делающая во дворе, обернулась на скрип.

— Лиза! — Закричала Лия, вне себя от радости, — Милая, Лиза! Где ты была?! Мы с ума сходили, хотя Ануш сказала нам, что с тобой все в порядке.

Подруга подбежала ко мне, схватила за руки, осторожно прикоснулась к перебинтованной ноге, гладила волосы, трепала одежду, и все это сразу. Она не могла остановиться, радость и пережитая тревога заставляли её суетиться, искать выхода в ненужных движениях, от которых мне было немного неловко. На крики выбежал из дома Алекс и тоже включился в радостное ликование. Наконец, Лия отстранилась, и посмотрела на меня словно со стороны.

— Выглядишь ты неплохо. Только осунулась и ....

— Я не мылась эту неделю, Лия, — засмеялась я. — Так что можешь называть вещи своими именами. То есть просто грязная и вонючая. Как вокзальный беспризорник.

Мы все втроем засмеялись, наверное, просто от счастья, что все страшное осталось позади.

— А где? Где ты была? — Лия отпустила мои руки.

— Там есть старая охотничья сторожка, — сказала я. — Глубоко в лесу.

— И как ты туда попала? — Алекс напрягся, и я это почувствовала. — В эту никому не ведомую сторожку? Никто там не видел никакую избу.....

— Алекс, Лий, давайте позже, ладно? Умираю, хочу чистой горячей воды и гель для душа. О, ещё кондиционер. Тот, который ты мне купила недавно. Он так чудесно пахнет. Я все вам расскажу, только потом....

Стоит ли говорить, что бойлер тут же был включен, и меня проводили с охами и ахами в душ, поинтересовавшись предварительно, справлюсь ли я сама? После моих горячих уверений, в душевую был принесен стул, и, несмотря на мои протесты, стул водрузился прямо под напором воды. Наконец-то Лия, похлопотав обо всем, вышла, и у меня наступила свободная минутка, чтобы подумать, как обставить свой рассказ, чтобы он выглядел наиболее правдоподобно.

Нежась под теплыми струями рассыпающейся воды, которая сверкала лентами новогоднего серпантина в закатном солнце, что заглядывало в узкую прорезь окна под прямо под потолком, я усиленно думала. И пришла к выводу, что выдать Шаэля не могу ни в коем случае. Во мне поселилась твердая уверенность, что он не заслужил предательства.

Глава тринадцатая. Темная сторона звезды

Джаз и Ара расслабленно лежали на небольшом бетонном парапете, поддерживающем холм от сползания на дом. Сквозь виноградную лозу светило уже усталое совсем предзимнее солнце, и на кошачьих черных, холеных шкурках играл калейдоскопом солнечный свет. Мы лениво существовали в этом саду — я, кошка и кот, и эта нега как-то объединяла нас. Хотя я никогда и на секунду не задумывалась, что меня может что-то объединять с семейством кошачьих. Потому что я всегда была собачницей. В смысле, собак я всегда понимала и чувствовала лучше, чем кошек.

Никогда не могла представить себя кошкой, но тут, может, из-за этой расслабленной неги, которая объединила и связала невидимыми потоками, я неожиданно и неуловимо почувствовала, что в воздухе появилось какое-то напряжение. Ещё не опасность, нет, просто напряжение. И в эту минуту в высокой траве из-за высокого и раскидистого дерева мушмулы показался рыжий кот. Осторожно, показался, и тут же застыл на месте. Вид у него был очень бывалый и достаточно потрепанный, чтобы понять, почему это напряжение вдруг возникло.

Я прямо одновременно с котами почувствовала, словно была действительно чем-то связана с ними, и вчерашнюю драку за придворовую территорию, на которую в последнее время стал посягать этот рыжий, и услышала яростные крики борьбы, и почувствовала, что пока нас много, нам никто не страшен. Потом я услышала странные лающие звуки, мне показалось, что Джаз подавилась травой, как часто случается с кошками, когда они чистят себе желудок, но я тут же поняла, что она .... лает на кота. И, верите или нет, я восхитилась этим её умением. Но не индивидуально восхитилась, а словно вместе с рыжим котом. И эти странные звуки сразу подняли в моих глазах эту черную кошку с белыми носочками на лапках на следующую ступень кошачьей иерархии. Рыжий кот неслышно опять растворился в траве. Напряжение спало.

— Джаз! — удивленно посмотрела я на кошку, — ты умеешь лаять?

Джаз посмотрела на меня с гордостью, но ничего, конечно, не ответила. Но мое минутное помутнение в голове, когда я стала членом кошачьего прайда, меня все-таки удивило. Особенно ощущение животного восторга от назревающей драки. Никогда я не испытывала никакого желания участвовать в каком-либо побоище. Честно говоря, меня всегда в прямом смысле слова тошнило даже от упоминания о каком-либо виде насилия. Так с чего это я с таким вожделением вдруг представила летающие клочья шерсти, вырванные из врага, почувствовала, как кровь приятно разгоняется в теле от точных бросков и прыжков, и даже где-то во мне начал закипать победный клич. Что-то типа «Ааууяяяяууу». Словно происходящие события подменяли во мне одно существо совершенно другим. Может, я уже становлюсь совсем не мной, а действительно кем-то ещё? Это было не просто странно. Это было просто нереально.

Настолько, что мне захотелось пройтись, и обдумать эту ситуацию. Тяжело опираясь на трость, встала, и направилась со двора. Мне все равно нужно было расхаживать ногу, и сидеть на одном месте я уже не могла. Крикнула Лие, что скоро вернусь. Она что-то заботливо буркнула из глубины дома, опять зарывшись в свои конспекты и первоисточники.

— Телефон! — единственное, что я разобрала из её напутственного слова, захватила выданный мне из старых запасов мобильный, и похромала по деревне. Редкие встречные с истинным добродушием бросались ко мне, чтобы выразить свою радость и сопереживание, но я быстро кивала в ответ, стараясь проковылять как можно быстрее, пока не начались долгие разговоры. После моего чудесного спасения из-за обвала деревня словно приняла меня под свое крыло. Эти люди искали меня по нехоженым тропам в горах несколько дней, и за это время каждый, даже не зная меня, прочувствованно сроднился с моими переживаниями. Дело шло к тому, что, очевидно, я стану еще одним артефактом Аштарака. Пройдет много-много лет, а дети нынешних детей будут вспоминать «Это было в ту осень, когда бестолковая сказочница Лиза осталась в горах на несколько дней». Не скажу, что мне очень льстила такая перспектива. Но что поделаешь, спасители очень любят спасенных ими. И могут ввести в бешенство беспрестанно повторяющимися воспоминаниями о том, как это было.

Я представила себя уже свершившейся героиней легенды, и начала мысленно смотреть на себя со стороны. Действительность как-то перевернулась, стала тягучей и отчетливой, в ней четко и контрастно стала прорисовываться каждая мелочь. Вот иду, присаживаясь периодически на все, что попадается по пути, когда нога начинает ныть. Сижу коряво, заваливаясь на здоровую ногу, черное платье-рубашка со сквозными пуговицами по всему переду нелепо топорщится между грудью и животом. Пуговицы торчат из петель, все время норовя выскользнуть. Волосы, которые давно забыли об укладке, вымыты и лохматы. Я чувствую чистый скрип волос и в то же время наблюдаю, как солнце подсвечивает отдельные, выбившиеся пряди. Каким-то отдельным зрением. Так вижу себя словно чужими глазами. Это похоже на то, как сама слежу за своими героями в творческом процессе. Только сейчас на месте героя, а кто тот загадочный автор моего романа, мне совершенно неведомо. Но он внимательно смотрит на меня, а я в то же самое время бесстрастно разглядываю себя в этом моменте с высоты его опыта и знания, и мир переворачивается. Качели: я — снаружи, я — внутри. Все мои предыдущие предчувствия сошлись в этом моменте, и я понимаю, что вот-вот разгадаю какую-то тайну. Но пока мысли в моей голове скользят по краю разгадки и срываются с неё, не успев зацепиться.

Остановка пуста сейчас, но во дворе напротив неё в мою сторону кидается с радостным лаем Мухтар, опять посаженный уже на угрожающе прочную цепь. Машу ему рукой, и радуюсь, что вне досягаемости его восторгов, потому что ясно вижу, как в ином случае он жизнерадостно валит меня с ног на пыльную деревенскую дорогу. От Мухтара ощутимо тянет в сторону, и я даже смутно ощущаю, куда ведет меня неведомый автор.

Прохожу мимо двора Ануш, вижу её торчащий на затылке хвост и мелькающие руки поверх белья, которое она развешивает на туго натянутой веревке во дворе. Словно кукольный театр разворачивается перед моими глазами, где главные действующие лица — хвост и быстрые руки.

— Мархаба! — громко здороваюсь я единственным местным словом, которое сумела выучить.

На секунду из-за мокрой ткани сверкают темные глаза и широкая улыбка.

— И тебе привет, катиба! — кричит мне хозяйка дома. — С чудесным спасением тебя! Мы волновались.

Я облокачиваюсь на ограду и смотрю вниз, где во двор ступенями вниз уходят огромные розовые кусты. Между кустами стоят красивые большие горшки с последними осенними цветами.

— Ануш, расскажи мне какую-нибудь местную сказку, — прошу я её, и выбеленный хвост, задорно перехваченный черной резинкой на затылке, отрицательно скачет взад-вперед, в то время, как хитрые темно-карие глаза с поволокой улыбаются согласием.

— Халлини райида, — смеется она, — оставь меня в покое. Не видишь, я занята. Хима дра жаманакы че!

— Ануш, но рот-то у тебя свободен, — практически ною я.

Ануш пришпиливает большую, белую простынь деревянной прищепкой, и простынь надувается на веревке, как большой белый парус. Мне кажется, что вот-вот ветер подхватит и унесет Ануш вместе с парусом, как Ремедиос Прекрасную из «Ста лет одиночества» Маркеса.

— Тебя унесет ветер, — кричу ей, а она опять смеется, и показывает рукой на прищепку, а затем на веранду дома, откуда слышатся голоса детей. Не могу определить, сколько лет Ануш, но знаю, что на закрытой веранде топают и визжат её внуки. Начинаю вспоминать, видела ли когда-нибудь её мужа, и понимаю, что никогда. И даже не слышала о нем.

— Я слишком тяжелая для ветра, — говорит мне она, и я понимаю, что её вознесение с белыми простынями, действительно, нереально. Она подхватывает подмышку красный пластиковый, уже пустой тазик, в котором несколько секунд назад ещё лежало тяжелое мокрое белье, машет рукой:

— Ладно, заходи.

Ануш садится на низкую скамеечку возле веранды, и достает из кармана неизменных трикотажных бриджей пачку сигарет. Я дергаю красивую резьбой калитку, она тугая, сил мне хватает открыть её только до половины, и просачиваюсь в образовавшийся проем. Конечно, мешка с гравием, который мы бросили здесь всего несколько дней назад, и в помине нет. Спускаюсь мимо розовых кустов вниз и присаживаюсь рядом с Ануш на перевернутом большом ведре.

— Будешь? — протягивает она мне пачку, и я отрицательно качаю головой. Ануш с удовольствием закуривает, и спрашивает:

— Что тебе рассказать?

— Что-нибудь такое, чего не найдешь в книгах.

— Ага, — говорит Ануш, практически обвиняюще, — фольклор, значит, собираешь?

Я не понимаю, что плохого в собирании фольклора, но на всякий случай делаю виноватый вид. И киваю.

— Очень нужно.

— В смысле, из какого направления? — сигарета у Ануш заканчивается очень быстро, она с сожалением смотрит на оставшийся фильтр и кидает его в жестяную банку из-под горошка. Банку прячет под низкую скамейку. Все в деревне знают, что Ануш курит, но все делают вид, что этого не замечают. Она тоже делает вид, что никто не знает, и старательно скрывает это.

— О страшных змеях-вишапах? Про человека, у которого от грехов лицо стало черное, как деготь? Или историю о том, как поп Слик в рай ходил?

— Ануш! Мне не нужны истории, которые я на любом сайте найду! Расскажи мне о Деве Гнева.

— Откуда ты знаешь о Деве Гнева?

Я не отвечаю на её вопрос, только долго смотрю, как много парусов надувает ветер из простыней и пододеяльников во дворе дома Ануш.

— Ветер унесет твой дом вместе с тазиками и внуками, — говорю я ей. — И ещё расскажи мне историю о Невесте Шакала. О прошлой невесте прошлого Шакала, — поправляюсь я, и чувствую, что начинаю краснеть. Хотя ничего такого я не имею в виду.

— Хорошо, — говорит Ануш. — Раз ты все равно знаешь, я расскажу тебе о Деве Гнева. Пока машинка докрутит ещё одну порцию белья, у меня есть время.

Она делает многозначительную паузу, я вся обращаюсь во внимание.

— Не знаю, нужна тебе эта информация, или нет, но она была самой младшей из пятерых детей, родившихся от союза Первозданных родителей, — хотя я ожидаю рассказ, когда Ануш произносит эту фразу после молчания, вздрагиваю от неожиданности. — И случилось это не в один из трехсот шестидесяти дней древнего календаря, а в пять дополнительных, которые бог времени хитростью выиграл у Луны в нарды.

Мне кажется, или Ануш тайком, за спиной, складывает свободную от сигареты ладонь в охранительный знак.

— Две сестры их было, — продолжает она. — Две сестры, рожденные от одного отца и разных матерей. Одна светлая, как день, другая темная, как ночь. Так и повелось с тех пор: когда сталкиваются свет и тьма, жди беды. Изначально.

— Что значит изначально? — недоумеваю я.

— С сотворения мира. Когда Тасия, Дева Надежды, рожденная от Солнца, и Асия, Дева Обреченности, рожденная от Ночи, не поделили брата своего — солнцеокого Рикуса. Он был мужем обеих, но только светлая Тасия родила от него сына. И таким образом, свет победил в нашем мире.

— Ануш, — спрашиваю, — как же свет победил в нашем мире? Посмотри, сколько гадких людей живет себе припеваючи, сколько убийств, предательств, грязи и порока нас окружает?

— Э, нет, — говорит мне Ануш. — Порок на фоне света просто ярче виден. Разве видит кто-нибудь, сколько матерей склоняется над колыбельками с небесным светом в глазах, сколько жен с искренней любовью и ужином ждут своих мужчин вечерами, сколько людей каждый день тихо и незаметно доказывают свою дружбу делами, а не громыханием слов?

Я задумываюсь над тем, что мне только что сказала Ануш, и меня пронзает свет. Вдруг понимаю, что она права, и этот мир не так уж мрачен и плох. Если уметь видеть в нем светлые стороны. «Красота — в глазах смотрящего», — не помню, откуда эта фраза, но сейчас она мне нравится невероятно. Тут я вспоминаю о цели нашего разговора.

— И что тогда Асия?

— Ей оставалось только спуститься на обратную сторону мира, стать женой повелителя Теней. Но жила в её душе любовь к солнцеликому Рикусу, и возревновал муж её, и убил соперника, расчленил его тело, и разбросал куски по свету. Асия покинула своего супруга и вместе с сестрой пустилась на поиски тела.

— Что-то мне очень напоминает, — перебиваю я Ануш. — Прямо очень напоминает. А именно....

В голове у меня возникает урок древней истории: «Сестра моя, это наш брат. Пойдем же и поднимем его голову. Пойдем же и соберем его кости! Пойдем же и соберем в нужном порядке все части его тела! Пойдем же и построим дамбу рядом с ним. Да не останется он безжизненным под нашим присмотром! Теки же, лимфа, исходящая из этого блаженного! Наполни каналы, создай имена рек!».

— Ты хочешь слушать легенду или показать, какая ты умная? — возмущается Ануш.

— Легенду. — Быстро говорю я.

— Тогда сиди и слушай. — Ануш в знак порицания даже цокает языком, но историю милостиво продолжает. — Они собрали все части тела, кроме одного....

— О, я догадываюсь, о чем идет речь, — опять я вмешиваюсь в разговор, но Ануш вполне миролюбиво кивает.

— Не смог воскреснуть Рикус. И не будет продолжения его. Он остался в загробном царстве судить мертвых, куда Тасия не может спуститься, и страдает в разлуке с любимым. Поэтому свет в нашем мире такой горький, и очищение идет через страдание. Но и Асию Рикус отверг. Разозлившись на весь род мужской, Асия нашла себе место на небесах, среди звезд.

— А не связана она со звездой Канопус? — вдруг приходит мне в голову. — С той самой звездой, с появлением которой петухи начинают петь задом наперед?

— Не знаю, — пожимает плечами Ануш. — Я не астроном. И никогда не слышала, чтобы петухи пели задом наперед. Но я знаю про Каноп. Прекрасный город древних, куда, действительно иногда спускались боги. Асия тоже бывала там, если тебе это интересно.

— Каноп, Канопус.... Мне говорила Лия, что этот город точно был в Древнем Египте. А почему её зовут Дева Гнева? Это же она, правда, Ануш?

— Слушай дальше. Это сложная история. Тому, кто постоянно отвлекается, её не понять. Тасия, получившая сына от любимого мужа, была сама любовь. Асия возненавидела все мужское, что есть на земле. Первую славили и прославляли, Асию сейчас даже упоминать считается небезопасным. Тасие строили храмы и поклонялись, имя Асии скрывалось под мраком запрета. Но когда гневная, поклявшаяся отомстить мужской безответственности Асия скрылась на небе, демоны вышли из преисподней и стали овладевать душами. Оказалось, что любовью нельзя сдержать демонов, с ними можно бороться только тем же — ненавистью. Земля погрузилась во мрак. Запылали костры, на которых вошедшие во вкус демоны сжигали женщин. Они питались эмоциями, а женщины гораздо эмоциональнее, поэтому сотни тысяч наших сестер пошли в жертву их ненасытности. Демоны становились все сильнее. Войны, эпидемии, пышным цветом расцвели пытки. И тогда, тайком от сына, Тасия, у которой вся душа изошла кровью от того, что творилось, призвала сестру.

— Есть такой ритуал, чтобы призвать богиню с неба?

— Есть, — думая о чем-то своем говорит Ануш. — Она может переродиться. Спуститься с неба в подходящий сосуд.

— В тело человека?

— В особенное тело. Такой сосуд не одно поколение посвященных должны взрастить и подготовить. Потому что гнев возрожденной Асии не знает предела. Чистым холодным огнем своей звезды она выжигает мужские страсти, вырвавшиеся наружу. Все, без разбора. Оказалось, что ослепленная гневом Асия не видит золотой середины. Любое проявление мужской силы, страсти или твердости, она уничтожает на корню. Женщин, которые в слабости своей потакают этим проявлениям, она уничтожает тоже. Как отступниц.

— Ну и зачем её Тасия призывает? — я недоумеваю. — Опять насилие, уничтожение.... А в общем, получается все то же самое. Вроде, Асия — защитница женщин, а вот симпатии она у меня не вызывает.

— Ты судишь весьма категорично, — отвечает Ануш. — На мир нельзя смотреть так однозначно. Он обманчив, и все наши суждения о нём, о Свете и Тьме заведомо ложны. Мозг порождает суждения и придаёт ситуациям и всему вообще эмоциональную окраску. Хорошее — плохое, белое — черное, злое — доброе.... Этого всего вообще не существует. Природа сама по себе не добра, и не зла, мораль — это чисто человеческое изобретение. А мир хитрее, чем мы думаем, и там, где ты видишь Асию, на самом деле стоит нечто противоположное, и наоборот. В общем, так было изначально,а как оно там было, я знаю сама только из легенд. Когда Асию перепуганный род мужской изгонял с земли, и пылали храмы, посвященные ей, и жестоко убивали жрецов, служивших темной богине, кучке из них удалось спастись. Они ушли далеко от всех людей, и хранили в своем тесном кругу священное имя. Несли в себе искру древних мистерий, так как род их был родом гонимых жрецов. Раз в несколько десятилетий рождалось в одной семье две сестры, разные настолько, словно две стороны мира столкнулись в одной точке времени. Когда случалось это, собирался род, и думал, много думал, потому что, как я сказала тебе, когда сталкиваются свет и тьма, жди беды. Но совершенно случайно нашли жрецы способ умиротворить гневную Асию. Хотя, впрочем, наверняка не случайно. Случилось это на земле, к которой вывела их темноликая богиня, земле, освященной кровью древнего мудрого зверя. С тех пор, когда в одной семье рождалось две разные девочки — свет и мрак, их не убивали, а посвящали древнему существу, живущему недалеко от места уединения общины. У одной из сестер и зверя рождался сын, и его семя могло возродить во плоти темноликую богиню. Если он сможет найти подходящую невесту, то мудрость древних и невинность ныне живущих, создаст идеальные условия для появления богини. Когда соединяются эти два элемента, тогда с богини спадает слепая ярость, она становится справедливой, мир уравновешивается светом и тьмой. Тогда на земле пусть недолго, но процветает благоденствие.

— Что это значит? — спрашиваю я. — И когда это случалось, Ануш? Какое время ты имеешь в виду?

Но Ануш не собирается мне пояснять очевидные для неё вещи. Кто может понять, тот поймет, кто не готов.... Есть ли смысл объяснять тому, кто не готов?

— Лав ераз кез ев бари гишер, — говорит мне она, — хороших снов и спокойной ночи.

Понимаю, что она имеет в виду, и не спорю.

— Тебе тоже хороших снов, — говорю я, и поднимаюсь, чтобы уйти.

Она делает знак рукой, ещё ненадолго задерживая меня.

— И ещё. Лиза, я тебе говорила уже, но ты не поняла меня. Повторю: ты странно себя ведешь....

— У меня социофобия, — смущаясь, объясняю я. — Боязнь общения с незнакомыми людьми.

— Нет, я имею в виду, что ты странно себя ведешь вообще. Особенно после твоего пребывания в горах. Думаешь не о том, о чем следовало бы. Не надо, Лиза. Згуйш ехек!

Я замираю, скорее от тона её голоса, чем от смысла того, что она сказала.

— Айлевс айт масин ербек чарцнес, вортегиц гитем миевнуйн э чем аси. Айт гахтник э, ес гитем гахтник паеел, — кидает она мне вслед таинственную длинную фразу, и я останавливаюсь в ожидании перевода.

Но Ануш не говорит мне больше ничего. Она демонстративно, с видом «Я все сказала», поворачивается ко мне спиной и исчезает за легкой занавеской на веранде, откуда слышатся детские радостные голоса. Постояв несколько секунд, я ухожу. Но всю дорогу домой пытаюсь понять, что же она хотела донести до меня. Внезапно я вспоминаю, как Лия напомнила мне совсем недавно, что у Нефтиды, сестры Исиды, чуть измененный египетский миф о которых только что поведала мне Ануш, был сын Анубис. И изображали его египтяне обычно с головой шакала. Все опять в моей голове путается от невероятного количества нитей, которые я никак не могу связать в единое целое. Но я четко понимаю, что Ануш только что дала мне какой-то хвостик разгадки, касающийся того, что сжигает мою жизнь уже несколько лет. А именно, она произнесла это слово. Демоны. Именно на них изливается вся ярость Асии. Девы гнева.

Когда я подхожу к дому своих друзей, мир снова перевернулся на отведенное ему место.

На крыльце стояла Лия, и выражение у неё на лице было очень странное.

Глава четырнадцатая. Нашествие демонов

Влад, завязавший алкоголик, которому нельзя было употреблять и глотка спиртного, был пьян в стельку. Ругаясь как портовый грузчик, он определенно хотел любви и нежности.

Все ещё только начиналось.

Я не открою Америки, если скажу, что отношения мужчины и женщины, по крайней мере, со стороны слабой половины, материя довольно тонкая. Она может порваться в любом месте и в любой момент. Никогда не знаешь, что именно зацепит коготком эту невесомую ткань, и когда поползет по ней все расширяющаяся прореха. Обидное слово, раздражающий жест, прикосновение, от которого вдруг вздрагиваешь. Мелочи, которые тоннами ежедневно и буднично проходят мимо тебя незамеченными, вдруг концентрируются, выпячиваются, приобретают вес и объем. «О, Боже, он опять делает это так», — возникает тревожный звоночек в голове, и уже живешь в постоянном напряженном ожидании, что вот-вот опять повторится то, что мешает нормально жить и радоваться жизни. Наверное, долгие отношения предполагают, что вы справитесь с этим «кризисом мелочей», и приучитесь любить эти раздражающие особенности. Но до этого нужно дожить.

Любовь когда-то, как писал классик, выскочила на нас как сумасшедший с ножом из-за угла. Не могу сказать точно, в каком именно часу это случилось и даже определенной даты не назову, когда я посмотрела в серые глаза, и поняла, что этот взгляд будет теперь со мной, если не навсегда, то на всю оставшуюся жизнь точно. И меня, и его в тот небольшой город занесла судьба, вроде бы совсем случайно. Но стоит мне подумать, сколько нитей, обстоятельств и ситуаций нужно было свести в одну точку, чтобы мы в ней встретились, я начинаю понимать, что мастер судьбы, держащий в руках все эти запутанные веревочки, гениальный логик, не упускающий ни одной детали.

Сколько всего нужно было заплести и расплести, чтобы в одно и то же время Влад приехал в командировку по каким-то железобетонным делам на местный завод, а я отправилась собирать фольклор по окружающим селам. Улыбчивая, круглая тетушка из местной администрации, сама того не подозревая, сыграла роль одной из Мойр, богинь судьбы, поселив нас независимо друг от друга в общежитие сельхозтехникума, которое в это время года пустовало. В общежитии только что сделали неприхотливый ремонт, замазав краской растрескавшиеся подоконники и побелив испинатые будущими аграриями стены, во всем здании ещё свежо и остро пахло влажной известкой. Щерились железными остовами бесприютные кровати в комнате, только тощая нагота одна из них прикрывалась серым матрацем и видавшим виды одеялом. На ней спала я. Впрочем, мне была совсем неважна окружающая обстановка, я остановилась здесь на сутки, в ожидание поезда, и распечатка билета лежала уже плотно свернутой тугой трубочкой в моем кармане. Лето катилось к закату, это ощущалась в уже начинающем промерзать по ночам воздухе, и в расслабленной перед прыжком в осень атмосфере, и в выжженном долгим летним солнцем небе.

«Завтра домой», — лениво думала я, щурясь на это выстиранное небо с общежитского подоконника. И именно в этом расслабленном состоянии, когда ты думаешь, что здесь все закончилось, судьба и ловит тебя на живца. До самой главной в моей жизни встречи с горьким счастьем оставалось несколько секунд, а я и не подозревала об этом. В тот момент, когда была уже не здесь, оставив в прошлом этот месяц хождения из села в село с диктофоном и записной книжкой наперевес и выслушивания песен, рассказов и притч, в основном, повторяющих друг друга, раздался стук в дверь. Властный, как сама судьба. Но это я сейчас понимаю, а тогда ни один тревожный сигнал не прозвучал в моей счастливой неведением душе.

На пороге стоял Влад. Вернее, тогда я не знала, что это Влад. Не знала, как он спит, приминая в подушку щеку, как смотрит виновато и лукаво, понимая, что сделал какую-то глупость, как вертит в воздухе ладонью, когда не может подобрать правильного слова. Я не знала тогда о нем совершенно ничего, но как рыбка на крючке в ту же секунду затрепыхалась на его всепоглощающем сером взгляде. Мы заговорили сразу и вместе. Он хотел сахара к чаю, я пыталась объяснить, что завтра уезжаю, он сказал, что очень любит эту песню, которая вдруг ворвалась в раскрытое окно, я сказала, что не успела посмотреть этот город. Мы сидели все на том же подоконнике вдвоем, а у меня было ощущение, что я осталась сама с собой, только с более целой, и вдруг поняли, что ночь прошла, и рассвет уже смеется над нами утренней августовской сыростью.

И тогда только он спросил, как меня зовут. Почему-то это было совсем неважно. До того момента, пока он не повторил за мной как-то незнакомо «Лиза», и мое имя вдруг обрело смысл. И он, этот смысл, повис в густом, горьковатом воздухе, когда Влад крикнул на железнодорожном перроне «Лиза», и добавил ещё что-то. Я не разобрала, потому что поезд уже уносил меня вдаль, согласно купленному билету, и пристанционные халабуды развалюхами потянулись вдоль путей, затем все стремительнее замелькали в окошке, а вскоре и вовсе исчезли, уступив место лесному пейзажу. А я долго ещё жила ощущением тайны, пытаясь не вспомнить, нет, это было невозможно, а прочувствовать, что же он крикнул тогда, словно швырнул очень важную фразу в последний вагон уходящего поезда. Почему-то невозможно было спросить его об этом по телефону.

Конечно, я узнала несколько позже, когда он приехал вслед за мной в мой город. Была совершенно нереальная радость встречи, и горечь от, того, что все прошло так быстро, и ему нужно возвращаться к каким-то своим делам, ехать, лететь в заоблачные дали, где был незнакомый и чужой мне, но родной для него дом. А тогда мы лежали на надувном матраце, который кинули прямо на моей лоджии, в комнате было душно, а на лоджии свежо и прохладно, среди цветов казалось, что мы лежим где-то в райском саду.

— Что ты сказал тогда на вокзале? — спросила я, разглядывая упавшую на щеку тонкую, длинную ресницу.

— Когда? — Влад явно дразнил меня. Все выдавало в нем впечатанный в память день нашей встречи.

— Когда провожал, — не нужно было поддаваться на провокацию, — там, в городе....

И назвала маленький районный городок, в котором мы впервые встретились. Влад сразу стал серьезнее.

— Я сказал только, что приеду к тебе. И видишь, сдержал обещание.

Он перевернулся с живота на спину, и я уютно поднырнула головой на его плечо. Было немножко жаль, что тайна раскрылась, и оказалась понятной и доступной. И зачем я только так хотела узнать ответ на этот вопрос? Все-таки в жизни должны существовать непрочитанные письма и недосказанные фразы. Они придают очарование горечи происходящему с нами изо дня в день. Сожаления и вариативность: а что, если бы то ....

Он уехал тогда, и это было понятно с самого начала, что он уедет, потому что его появление уже само по себе было сумасшедшим поступком. Теперь нас разделяли тысячи километров, и, несмотря, что я горячо убеждала себя, это скоро пройдет, ночью просыпалась от того, что Влада не было рядом. «Нельзя за неделю привыкнуть к человеку настолько», — опять убеждала я себя, и рыдала в подушку, из которой уже выветрился запах его волос. Подушка пахла моим кондиционером для белья и слезами вчерашней ночи.

Влад звонил утром, днем, ночью. Он кричал в телефон: «Бросай все и приезжай скорее!», и мне почему-то не становилось легче от того, что он страдает, по всей видимости, не меньше меня. Наоборот, и его непереносимость разлуки сваливалась мне на плечи, и вместе с моей тоской они добивали меня совсем. Мое привычное одиночество с появлением Влада в моей жизни усилилось многократно, вернее, я только теперь поняла, что очень одинока, а раньше это меня нисколько не тяготило. Общение с разъехавшимися в разные города и страны родными и друзьями свелось к виртуальному, но оно давало ощущение того, что все они рядом. И только с появлением Влада я поняла, как важно чувствовать рядом запах другого человека.

А была потом свадьба, и чувство опустошенности отпустило, казалось, все, теперь никогда мне не будет одиноко, тоскливо и безнадежно, словно Влад одарил меня бессрочными крыльями, которые поднимали над суетой всякий раз, когда становилось грустно. И был вид из иллюминатора самолета, когда огромный город вынырнул из-под крыла, раскрылся из облачной дали, осветился всей своей безбрежностью чем-то неземным. Я летела к Владу, уже к мужу, и до приземления оставалось всего каких-то несколько минут. И он встречал, взволнованный и соскучившийся в аэропорту, чтобы теперь вместе и навсегда.

Все это проносилось в одно мгновение в моем подсознании, когда вдруг глаза Влада меняли цвет, и он начинал говорить не своим голосом и совершать несвойственные ему поступки. Два человека в моем сознании расходились все дальше и дальше друг от друга. Я начала скучать по своему Владу, и иногда даже мне хотелось убежать к нему от этого только внешне похожего на моего любимого, незнакомого мужчины, который мучил меня и с которым, по совершенно непонятному стечению обстоятельств я должна была жить бок о бок. Дыхание в дыхание. Вдох в выдох.

Запах его волос и прикосновения к коже, когда хочется влиться через неё, проникнуть глубже — в кровь, лимфу, раствориться, стать им, чувствовать так же и думать о том же, все это вместе с моим Владом уходило из меня с болью и застоявшемся гноем, замещаясь страхом и неприязнью.

Теперь, когда Влад потерял работу, он как-то сник и потерялся. Хотя, насколько я понимаю, это было для него не впервой, этот раз был особенно болезненным. Что там случилось, я в точности не поняла, но его бывший работодатель не отвечал на звонки, а бывшие коллеги говорили что-то растерянно, путано и спешили закончить разговор, произнеся дежурные фразы, типа «Со всеми случается, ты там держись, если что, то, конечно, сразу же». Потом они вовсе перестали отвечать. Длинными гудками ожидания наполнились эти дни, затем Влад перестал им звонить. Была там какая-то непонятная мне история, и очевидно, очень неприятная.

Теперь Влад сидел целыми днями перед большим монитором компьютера и играл в какую-то мелькающую на экране стрелялку. Он мог сидеть так сутками, не обращая внимания на мои обращения к нему, перестал принимать душ, и, кажется, он совсем не спал. По крайней мере, в спальню на ночь он не приходил. Последнее как раз меня вполне устраивало, но остальное категорически не нравилось и пугало. Я сначала пыталась что-то сделать, чтобы вывести его из этого состояния, выдумывала какие-то прогулки и развлечения, но потом, не встретив никакого движения навстречу, решила оставить его в покое. Может, так будет и лучше, пусть придет в себя.

Один раз у него случилось что-то вроде момента просветления. Влад оторвался от монитора и обратился ко мне, как всегда строчащей на своем ноутбуке очередную сказку.

— Ты думаешь, что у нас с тобой ничего не получается? — грустно, но светло спросил он. — Я опять все испортил?

Я оторвалась от своей работы, стараясь скрыть удивление от его тона, словно возвращающего нас в былые времена, когда нам было так замечательно и ненасытно разговаривать друг с другом хоть ночи напролет.

— Не знаю, — тихо ответила ему. — Есть многое, происходящее в последнее время, что мне не нравится. И даже, честно говоря, пугает.

— Могу что-то исправить? Можно что-то ещё наладить?

Не знаю, откуда возникла во мне эта фраза. Ещё секунду назад я и понятия не имела, что скажу её сейчас, и сам смысл был настолько ужасен, что у меня побежали мурашки по коже, как только её произнесла:

— Все наладится, если ты перестанешь кормить мной своих демонов.

В комнате нависла напряженная пауза. Она зрела, спела, наливалась густым тягучим соком, чтобы прорваться вскриком Влада через минуту. Он побелел, опрокинулся на спинку компьютерного кресла, от чего оно заволновалось и завертелось в разные стороны.

Я поднялась испуганно со своего места, подошла к Владу, тронула его за плечо. Он открыл глаза и темный огонь промелькнул в них, насторожив уже наученную горьким опытом меня.

— О чем ты говоришь? — Влад говорил вкрадчиво и угрожающе. Словно он имел в виду еще что-то, кроме того, что только что сказал.

— Тебе плохо? — его состояние заботило меня больше в этот момент, чем все метафизические предчувствия.

— Я потерял работу и теряю жену. Как мне может быть хорошо? — Влад наклонил голову в сторону, резко, словно дернулся, и я поспешно убрала свою руку с его плеча.

— Все, чего я хочу, это, чтобы у нас опять все было как раньше. — И это была истинная правда.

Влад вздохнул и сказал:

— Ты прости меня, Лиз, ладно? Мне очень трудно, но я стараюсь.

Меня опять захлестнула волна нежности, и захотелось заплакать.

— А давай.... Давай сходим куда-нибудь? — мне очень хотелось сделать для него что-нибудь хорошее, и я выпалила первое, что пришло мне в голову.

— Мы же должны экономить, нет? — Влад беспомощно и виновато посмотрел на меня.

— Ладно, один раз же можно? — я подмигнула ему. — Иначе, откуда брать силы и энергию, если все время сидеть за стрелялками?

Влад явно хотел что-то сказать в защиту стрелялок, но опомнился тут же, и засмеялся:

— Наверное, мне нужно принять душ, как думаешь?

Я поцеловала его в радостном настроении:

— Да уж, не помешает.... Подобьем наши финансы? Мне нужно две тысячи на хозяйство, остальное можем прогулять.

И мы отправились в одно из наших чудесных пеших путешествий, хотя Влад выразительно несколько раз кинул взгляд на машину, стоявшую у подъезда. Я смеялась и тянула его в сторону от такого удобного авто:

— Давай, давай, ножками.... Совсем засиделся, разомни старые косточки.

На самом деле, мне очень хотелось познакомить Влада с моими новыми друзьями букинистами-музыкантами. Мне эта идея казалась просто великолепной. В этой книжно-пыльной и творческой атмосфере Владу станет гораздо легче. Наверняка, его истерзанная непонятными мне страстями душа отдохнет, и все будет, как прежде. Обязательно будет, нужно только немного постараться.

Я с хитрым видом творца сюрпризов тянула мужа в знакомый переулок.

— Оп-ля, — закричала, когда перед нашими глазами открылся уютный дворик с беседкой. Дверь в магазинчик была, как и всегда, чуть приоткрыта. Я уже знала, когда ребята приходят сюда, потому что не раз забегала хоть на полчасика. Олег узнавал меня, приветливо кивал, и продолжал заниматься своими делами. На концерт я тогда так и не попала, каждый раз он приглашал меня на следующий, но у меня опять случалась какая-нибудь история, и я опять пропускала зрелище. Просто сидела тихо, как мышка, среди старых потрепанных книг, пока Олег занимался редкими покупателями, брала какую-нибудь из них, и листала зачитанные страницы. Иногда в книгах попадались карандашные заметки на полях, и это приводило меня в восторг, словно я переговаривалась с бывшими хозяевами этих томиков через время. Больше всего меня влекла к себе, конечно, полка со сказками. Перебирая толстые томики и тоненькие тетрадки потрепанных детских книжек, я каждый раз приходила в волнение, когда обнаруживала что-то когда-то любимое, но теперь забытое. Словно встречалась со старыми добрыми друзьями, с которыми не виделась сто лет. Воспоминания детства сразу опрокидывались на меня запахами, ощущениями, и я словно опять хоть одну секунду, но смотрела на мир восхищенными детскими глазами.

К моему удивлению, Влад не выказал ни малейшего удивления или умиления, при предъявлении ему моего главного сюрприза. Он с подозрением глянул на меня и как-то не очень хорошо сказал:

— Это что?

— Это магазин. Но не очень обычный. Я тебя познакомлю с хозяином и его другом. Увидишь, это классные ребята.

Влад зашел в «Букинист» осторожно, как-то боком, мне показалось, что у него непроизвольно сжались кулаки, словно он чувствовал какую-то опасность.

Странно, но я сразу почувствовала, что обычно приветливый и добродушный Олег тоже напрягся, ещё даже не видя моего мужа. Вот только что он улыбался двум тонким девушкам, стоящим у полки с женскими детективами в мягких обложках, и явно кокетничал с потенциальными покупательницами, как вдруг резко выключил улыбку, и как бы прислушался к чему-то внутри себя. Он быстро повернулся к входу, и выражение его лица, когда он увидел нас, меня не очень вдохновило.

— Олег, привет! — я махнула ему рукой, — это Влад, мой муж, я тебе рассказывала про него.

Влад что-то буркнул и уставился на девушек, роющихся в женском остросюжетном чтиве. Олег поздоровался, и, воспользовавшись тем, что мой муж отвернулся, как-то вопросительно-выразительно посмотрел на меня. Я в ответ недоуменно вытаращила глаза. Происходило что-то мне совершенно непонятное. Потянуло сквозняком, и тут же захлопнулась с раздраженным стуком дверь. Словно только что магазин покинула обиженная тетушка, которую оскорбили в самых лучших намерениях. Несмотря на солнце, которое до этого момента закатно светило в окна, в зале заметно потемнело. Мне показалось, что в наступившей напряженной тишине зашуршали страницы книг. Видимо, это происходило на самом деле, а не только в моем воображении, потому что девушки, недоуменно оглядываясь по сторонам, заторопились к выходу. Когда они покинули зал, я решилась спросить:

— Олег, что-то происходит?

Олег смотрел на Влада, который стоял неподвижно на середине магазина с напряженным выражением лица. Казалось, он опять вслушивается во что-то внутри себя, и в нем происходит что-то настолько важное, что окружающего он просто не замечает. Я повторила вопрос уже испуганно, потому что мне показалось, что мой муж впал в какой-то ступор, и обращаться к нему было бесполезно.

— Происходит? — словно очнувшись, переспросил Олег. — Наверное, происходит.

И со значением посмотрел на Влада. От звуков его голоса мой муж как-то странно вывернул голову и посмотрел на нас. Взгляд его, откуда-то из глубины сознания, был неприятен сам по себе, но больше всего приводила в ужас резкая смена цвета его глаз. В одну минуту они чередовали свое свечение от серых в голубые, затем — в зеленые, их заливало чернотой, и все продолжалось по новой. Этот калейдоскоп казался настолько диким и страшным, что я попятилась. В сторону Олега.

Он тоже, не отрываясь, смотрел на происходящее с Владом, только в отличие от меня, кажется, понимал, что происходит.

Солнце, прощально мигнув в окне, тут же погасло. Резко упали сумерки. Шелест страниц становился все громче.

— Ты зачем привела меня к Букинистам? — вдруг чужим утробным голосом спросил меня Влад. — Уничтожить задумала?

Я начала говорить быстро, словно оправдываясь, хотя не понимала за что.

— Так это мой сюрприз был.... Это классные ребята, у них музыка...

При всей нереальности ситуации, мне было почему-то стыдно перед Олегом, словно зайти с мужем в общедоступный магазин оказалось неприличным. Но Олег нисколько не смутился.

— Привет, Генрих! — спокойно, но с внутренней силой ответил он вместо меня. — Со свиданьицем. Что привело тебя на мою территорию? А это ведь моя территория, ты же в курсе?

И молниеносно выхватил из ящика стола старый тяжелый серебряный треугольник. Влад закрутился на месте, пытаясь скрыться из поля зрения Олега.

— О, да ты не один сегодня? И кто тут у нас ещё?

Олег медленно и осторожно наступал на Влада, стараясь поймать его образ в центр треугольника. Эти странные слова букинист произносил даже как-то ласково, но у меня пошел мороз по коже от очередной крышесносной ситуации. Если раньше я могла спрятаться за убеждением, что мне все это кажется, то теперь этого сделать не предоставлялось никакой возможности. Все, что происходило вокруг, не могло происходить вот так, наяву, и в то же время оно происходило. Уже совершенно явно и панически шумели встревоженные страницы книг, вертелся на месте, молча и как слепой, ища выхода, Влад, а на него шел с большим серебряным треугольником Олег и приговаривал странные слова ласковым до ужаса голосом. Я стояла, вцепившись в край прилавка, острый угол больно давил в ладонь, но не могла ни пошевелиться, ни оторвать глаз от происходящего. Хотя мне очень хотелось не видеть этого.

Влад все-таки сумел заскочить за ближайший к входной двери стеллаж с книгами. Из-за стеллажа наконец-то раздался его голос. Хотя голос был совсем не его.

— Оставь меня в покое, букинист. Я попал сюда случайно. Из-за этой тупой курицы. Сейчас уйду. Дай мне просто уйти.

Я поняла, что Влад имеет в виду меня, но в связи с разыгравшимися событиями, решила не обижаться на тупую курицу. Олег осторожно двинулся в сторону стеллажа, за которым пряталось то, что совсем не напоминало моего мужа.

— Так уходи, Генрих. Совсем уходи. Оставь нас всех в покое.

За стеллажом что-то задвигалось, завыло, заухало, словно темный вихрь пронеслось к выходу. Дверь отворилась и снова захлопнулась с рассерженным скрипом. Тишина углубилась, расширилась и приобрела особое значение.

— Что это было? — наконец-то произнесла я.

Олег убрал свой треугольник обратно в ящик стола и повернулся ко мне:

— А ты не знаешь?

Он перешел на «ты».

— Нет, — я не могла сказать ему о своих догадках. Уж больно мои мысли смахивали на мысли сумасшедшего.

— Сколько времени ты знаешь своего мужа?

— Года три, — пожала я плечами.

— И ты ничего странного не замечала? Не может быть!

— Были какие-то моменты, — неопределенно ответила я. — Но они проходили. Нервные срывы у всех бывают.

Олег посмотрел на меня подозрительно:

— Нервные срывы? ЭТО ты называешь нервными срывами?

Он достал из другого ящика стола бутылку все того же бордового вина, прошел в гостевой уголок и сел на кресло. Показал мне на другое, и разлил вино на два бокала:

— Садись.

Я села.

— Вино не буду пить. Мне нужно найти мужа. С ним явно творится что-то не то. Ты прав. Для нервного срыва это слишком....

Олег пригубил бокал, отставил:

— Как знаешь.... Иногда вино помогает, иногда усугубляет ситуацию.

— Что это было? — опять, как заведенная пластинка, повторила я.

— Твой муж одержим. Давно и прочно. В нем живет целый клубок пороков.

— Ты хочешь сказать, что в нем живет демон? — наконец-то я смогла произнести это вслух.

— Несколько, — уточнил Олег. — И я даже не знаю, осталось ли в этом рассаднике хоть что-то от твоего мужа.

— А ты.... Ты экзорцист? Ты сможешь нам помочь?

Олег покачал головой.

— Я просто букинист. Храню старые знания. Сам ничего не могу.

— Но, может, кто-то может? Ты знаешь кого-нибудь? Церковь? Шаманы?

Олег опять покачал головой.

— Навряд ли. Мой совет тебе: беги, пока не поздно. Они проросли в нем корнями и дали всходы. Их теперь можно уничтожить только вместе с ним. Ты сможешь убить своего мужа? Или смотреть, как его убивают?

Меня передернуло. Кожа покрылась пупырышками, во рту сразу пересохло. Я схватила бокал, в котором плескалось вино, и выпила его залпом.

— Нет, — сказала я, чувствуя, что вино прогоняет холод.

— Наверное, если бы был психотерапевтом, я бы сказал тебе, что ты должна бороться за Влада до конца. Но тогда конец придет тебе. Выбирай.

— Это очень жестоко....

— Нет, это жестко, а не жестоко. Но это правда. Ты попала не в свою игру. Не знаешь правил, и уже не успеешь их выучить. Игра идет к концу, и ты неминуемо проиграешь.

— А все-таки попробую, — твердо сказала я, — когда мы встретились, в нем не было абсолютно ничего демонического. Это, может, длится не так долго, как ты думаешь.

— Демоны очень хорошо маскируются. И входят в доверие. Когда-то они по одному вошли в доверие к Владу. Не знаю, на что они его поймали. Обычно они ищут уже существующую трещину в душе. И заселяются в неё, постепенно занимая все больше и больше места. Трещина становится гротом, затем — пещерой. Для расширения своего пространства им нужна пища. Они подманили тебя, как зайца. Морковками и печенюшками. Тебя поймали на беспрецедентную любовь?

Мне на секунду стало безнадежно. Потом отступило. Говорить было больше не о чем. Я попрощалась и с сожалением покинула этот магазинчик, который стал для меня в последнее время чем-то вроде тихой гавани, где всегда можно было расслабиться и отдохнуть. Я понимала, что теперь не смогу вернуться сюда.

— Прости, — сказала я на прощание Олегу.

Он грустно и понимающе улыбнулся:

— Ничего. С кем не бывает.... Ты тоже меня прости. Я слаб и боюсь.

Влада я нашла в ближайшем к дому баре. Он грузно навалился на стойку и что-то кричал бесстрастному, не обращающему на него внимания, бармену. Я подошла и тихонько тронула его за рукав.

— Влад, пожалуйста, пойдем домой.

Черные, уже практически невменяемые глаза посмотрели на меня из-под обвисшей, словно влажной челки.

— Ты кто? — спросил меня Влад. Или... уже совсем Генрих?

— Уходи, шлюха, я тебя не знаю.

Может, если бы не полбокала вина, которые выпила полчаса назад, я бы стушевалась, но бордовое спиртное, бурлящее у меня в крови, почему-то было уверено, что я должна увести это существо, кем бы оно ни было, из кабака.

— Идем. Домой. — Повторила я твердым голосом, и удивилась сама себе.

— Ты стара-а-арая, — капризно протянул Генрих, который был Владом. — Отвали от меня. Есть девочки помоложе. И поинтереснее.

— Конечно, конечно, — убедительно сказала я, — только пойдем сейчас домой. Первым делом, первым делом.... Помнишь, такой старый фильм был?

Глаза на минуту стали серыми, и муж вдруг засмеялся смехом Влада, хоть и пьяным.

— «Ну, а девушки, а девушки — потом», — заплетающимся языком подпел он. Потом подмигнул мне, улыбнулся и сказал:

— Ладно, Лиза. Пошли.

И мы пошли. Я поддерживала его, насколько у меня это получалось, но Влад был тяжелый и совершенно неустойчивый, поэтому во время нашего движения он несколько раз падал прямо на асфальт, но всякий раз поднимался, цепляясь за меня. Но даже в эти моменты я чувствовала, что рядом со мной — мой муж, и это окрыляло меня.

До тех пор пока мы не дошли до подъезда. Там он остановился и вдруг совершенно трезвым голосом сказал:

— Прости меня за все, Лиза. И прощай. Ты ничего не понимаешь, но найди мои записи. Серая общая тетрадь в клетку. Я больше не могу....

И быстро, словно он не был до этого момента в стельку пьян, побежал в сторону шоссе. Я бросилась за ним, но он так моментально скрылся за углом, что я потеряла его из вида почти мгновенно. Целый час я безрезультатно бродила по округе, но, естественно, нигде не могла его найти. Центральная улица, ведущая к метро, была полна веселой пятничной молодежи, которая либо шла в ночные клубы, либо вышла покурить из ночных клубов. Всюду были лица, лица, лица, но того, которое я искала, среди них не было. Я зашла в бар, где он выпивал этим вечером, но там он тоже не появлялся, и бармен покачал головой на мой вопрос о Владе.

Я вернулась домой в надежде, что он уже там, но квартира была пуста и темна. Приняв душ, забралась под одеяло, меня бил озноб, и вообще было как-то нехорошо. Очевидно, я задремала, потому что очнулась в тот момент, когда почувствовала на себе чьи-то руки. Обрадовалась, что Влад вернулся, но что-то в его движениях было не то, а когда лунный луч скользнул из-под качнувшейся занавески по его лицу, я вздрогнула. Это перекошенное чудовище не могло быть Владом. Совсем не могло.

Незнакомый огромный мужчина навалился на меня, забившуюся в угол кровати, шумно дышал, скручивал над головой руки с такой силой, что на запястьях у меня не сходили синяки, жарко шептал в ухо похабные, грязные слова. Мое тело не принимало его, оно корчилось от боли, внутри все сжималось, и он опять грязно ругался. Чтобы потом, оттолкнув меня всю мокрую и опухшую от слез, сказать:

— Почему, сука, ты меня ненавидишь? Я же к тебе всей душой. Противен тебе, да? Я же люблю тебя, а ты, тварь, так ко мне относишься.

Садиста Генриха, кайфующего от сопротивления и слез, сменяла истеричка Берта. Генрих бы, как мне казалось, просто бы отвернулся и заснул, получив необходимую порцию адреналина, но Берта так просто не отступала. Вот ей-то как раз совершенно не нужно было физическое насилие, она сознательно вызывала выплеск негатива на эмоциональном уровне.

— Ты уже с кем-то сегодня трахалась, дрянь? И я знаю даже с кем. Ты бы хоть душ приняла, прежде, чем со мной ложиться....

Я уже не отвечала ничего, просто молча глотала слезы, отвернувшись к стенке. Единственное, о чем я мечтала в эти моменты, так это не вызвать чем-либо новый взрыв гнева. Поэтому молчать мне представлялось самым разумным в этой ситуации. Хотя молчание тоже могло стать поводом для скандала.

— Молчишь, гадина? — уже опять Генрих навис надо мной как потная скала. — Я недостоин твоего внимания? Сейчас я тебе покажу, кто из нас двоих недостоин.

Он схватил меня за руку, и, выворачивая её, поволок с кровати. По пути он зацепил другой рукой две тысячные купюры, которые накануне были отложены на хозяйство на прикроватную тумбу. Генрих швырнул меня на пол, и со злостью принялся засовывать мне купюры в рот. Я, молча и в прямом смысле слова сжав зубы, сопротивлялась. Острый край купюры прорезал мне тонкий уголок рта. Деньги, хоть и смятые, оказывается, могут сделать очень больно.

— Жри! — орал Генрих, — Денег ты просила?! Жри от пуза, сволочь! Не будешь больше себе искать кого-нибудь, кто накормить тебя ими досыта. Жри от горла! Или у тебя есть уже кто-то, кто обеспечит тебя ими? Как его зовут? Как его зовут, шлюха?! Продажная дрянь!

Во время всей этой безобразной сцены я думала только о том, чтобы он не начал меня бить по-настоящему. Видела в фильмах о насилии, что некоторые мужчины-садисты бьют женщин, которые добровольно взяли на себя роль жертв. Женщины в этих фильмах были избиты до синего цвета лица, у кого-то были сломаны ребра или руки, пробиты головы.

«Этого я уже никогда не выдержу», — думала я, закрывая лицо руками и отплевываясь от двух тысячных купюр, — «тогда я сразу умру». А вот умирать мне даже в ту минуту совершенно не хотелось. У меня все-таки были на жизнь другие планы. И, кстати сказать, заниматься сексом поневоле и жевать бумажные деньги в них совершенно не входило.

Внезапно злобные толчки сменились на страстные хватания. Ладони Генриха жгли сквозь одежду, которую он начал срывать на мне. Он начал утробно урчать, одной рукой зажав мне рот, второй спешно что-то делая со своей одеждой. Скорее всего, расстегивал штаны. Видеть я, прижатая животом к полу, не могла, но чуть выше колен почувствовала упавший на меня брючный ремень.

— Лежи тихо, — засопел мне Генрих прямо в ухо, обдавая горячим до невозможности, просто жгучим дыханием. — Если не будешь дурой, тебе не будет больно. Ты же не будешь дурой?

Я кивнула. Генрих убрал руку от моего рта, вдавил её в шею, и тут меня пронзила такая боль, что я захлебнулась тут же застрявшими в горле звуками. Чтобы не кричать прикусила губу, и начала медленно отсчитывать про себя секунды. «Пять... Двадцать, двадцать один....».

Глаза мои выскочили из орбит от ужаса, сердце дико и панически колотилось, а разум расчетливо и методично вычислял варианты выхода из ситуации. А точнее сказать, там, на полу моей спальни, под пьяной тушей Генриха во мне начал созревать план побега. Я поняла, что утробно ухающий от удовольствия Генрих меня просто так не отпустит, а Влад уже ушел навсегда и больше не вернется. А без него мне здесь делать было нечего. Может, когда-нибудь я как принц на белом коне вернусь и спасу его. Но это будет когда-нибудь потом.

Глава пятнадцатая. Пробуждение кулона

— Ты разве не сказала Владу, что едешь к нам? — спросила меня Лия, как-то странно наклонив голову. Я не могла понять, она меня осуждает или жалеет.

— Я....

Конечно, нужно было все сразу рассказать Алексу и Лие, но я никак не могла этого сделать. Они понимали, конечно, что что-то случилось, но что именно, им не было известно. Поэтому я запнулась, пытаясь найти какое-то оправдание, но вместо этого спросила в ответ:

— А почему ты спрашиваешь?

— Он звонил.

Мое сердце сжал тихий ужас. В какое-то мгновение мне показалось, что все пропало.

— И... что?

— Он спрашивал, как добралась, и как поживаешь. Говорил, как ни в чем не бывало, но мне показалось, что он не уверен, что ты здесь.

— И ты....

Горло опять перехватывал уже подзабытый спазм, и говорить можно было только вот такими обрывками.

— Лиза.

Лия взяла меня за руки, усадила в шезлонг, так и оставшийся стоять во дворе, и присела напротив, не отпуская моих ладоней.

— Лиза. Я знаю тебя стопятьсот лет. Неужели ты думаешь, что я не догадалась ему сказать, что тебя у нас нет?

Мир снова обрел звуки и краски, и я смогла дышать. Сначала глубоко и прерывисто, затем стала успокаиваться.

— Лия, ты... Спасибо! Большое тебе спасибо! Огромное! А как он отреагировал?

— Забормотал что-то, мол, ошибся, думал, что звонит кому-то ещё, назвал имя. Извинился и отключился.

Лия тихонько потянула меня за ладонь.

— Может, ты расскажешь, что произошло? Я должна знать, что говорить, когда он позвонит в следующий раз.

Я вздохнула.

— Конечно, расскажу. Чуть позже. А ты думаешь, что он позвонит ещё?

— Лиза, ты же не маленькая уже. Он обязательно обзвонит всех, кого знает из твоего окружения, а затем вернется на второй круг. И....

Лия немного помолчала:

— Он у тебя совсем не дурак.

С этим я вынуждена была согласиться.

— Ты права, Лия. И я действительно сбежала от него, и не сказала куда. Честно говоря, я сделала это тайком. И не спрашивай почему.

Лия заглянула мне в глаза:

— Лиз, я никогда не вмешивалась в твою личную жизнь. Но, извини, Влад всегда был немного..... Скажем так, немного настораживающим.

— Что ты имеешь в виду? — в полном изумлении я уставилась на подругу. Никогда она ни единым словом или жестом не говорила мне, что с Владом что-то не порядке. Они и знакомы-то были всего ничего, очень кратко.

— Я не думаю, что имею на это право, в конце концов, у всякой семьи есть свои скелеты в шкафу, но было несколько ситуаций, когда то, что делал или говорил твой муж, вызывало у меня ужас. А эти его глаза, меняющие цвет.... Бр-р-р-р....

Лию передернуло.

— Ты видела? — уже закричала я. Значит, это не было плодом моего воображения. У Влада действительно менялся цвет глаз. — Почему ты мне ничего не сказала?

— А ты разве нет? — она была удивлена ещё больше моего. — Я думала, ты заметила это ещё до свадьбы. Ты была так влюблена в него, он, кажется, тоже, зачем мне было лезть не свое дело? Да ещё основываясь просто на каких-то непонятных эмоциях? Мало ли, что мне может не понравиться.... Мне вот рыжая скотина, которая опять объедает мои плодовые деревья, совершенно не нравится. Убью, сволочь!

Из сада донесся уже до боли знакомый нам хруст ломающихся веток, сквозь которые продиралась, пыхтя, сопя и отдуваясь, настырная и наглая Рыжуха. Лия вскочила, и побежала за ружьем. А я осталась, полная сомнений и в раздумьях, что делать дальше. Мне нужно было подумать. Очень подумать. Но слишком много всего вертелось в моей голове. Хотя, конечно, не дать Генриху найти меня, было первоочередной задачей. Как я могла вообще подумать, что он так легко отпустит свою добычу? Ту, которую он приманивал, притворяясь и лукавя, не один год? И как мне не подставить под удар моих замечательных друзей? Пока прямой угрозы нам не было, но Лия была права. Он вычислит, где я нахожусь, и непременно придет за мной. На что был способен Генрих, я не знала до конца, и не хотела никогда узнать, настолько это было даже страшно представить. Единственное, на что надеялась, это на некоторое количество времени ещё остававшееся у меня. Вернее, я надеялась, что оно у меня осталось.

Неожиданно в мои панические мысли ворвалось чье-то недовольное урчание. Повернув голову, я оторопела от двух ярких кошачьих глаз, уставившихся на меня в немом укоре. Джаз, словно застывшее, недовольно урчащее изваяние, неподвижно сидела на своей любимой бетонной плите под уже поредевшей виноградной лозой, не отрывая желтых египетских глаз от моего скорбно скорчившегося образа, и явно была недовольна. А в меня, вместе с этим угрожающим урчанием, вдруг словно начало вливаться, наполняя уже знакомой силой, ощущение восторга победы. Только вместо изгнания Рыжего кота со своей территории в моем сознании вдруг полетели клочья черной шерсти, которую я с упоением выдергивала из Генриха. Откуда взялась эта шерсть в моей внутренней борьбе, я и представления не имела, так как видела демона только в образе моего мужа. Но провожающая на бой песня Джаз вдруг окрылила меня. И даже указала какой-никакой, но план действий.

Задачей номер один было поставить голову на место и прийти в себя. С этой задачей я почти справилась. Все прекрасные вещи, которые существуют в мире, снова встали на свои места. Запахи трав, цветов и моих любимых духов, дыма от костра в пламенеющих сумерках, жареных котлет, когда приходишь домой после утомительного дня голодная, как волк. Цвет и свет — солнца, неба, зелени, ослепительно белого платья Леи, в котором она уезжает в город, нежно розовых волос Ханы. Звуки — порыкивающего вертолета, пролетающего над низиной гор под утро, ошалелых птиц, на которых вдруг свалилось солнце и жизнь, неумолкающего водопада, пенно грохающегося с перекатов. Все это опять стало существовать для меня, словно я выписалась из больницы после долгой продолжительной болезни.

Уже по укрепившейся привычке посмотрела на нарисованных птиц. Они были спокойны.

— Что ты думаешь по этому поводу? — спросила я свою любимую собеседницу с торчащим хохолком.

— Не беспокойся. — Сказала она мне. — Живи. Пока он не появится здесь. Я предупрежу тебя.

— Может, мне уехать? — спросила я её.

— Куда? — удивилась райская птица. — Разве есть такое место на земле, где он не найдет тебя? Ты не можешь всю жизнь бегать. Да и не получится. Тебе нужно набраться сил. Тогда будешь готова дать ему отпор.

— Как? — недоумевала я.

— Воздух, Лиза! Научись держаться за воздух. — Сказала птица, и отвернулась, давая знать, что разговор окончен. Египетское изваяние Джаз в последний раз полоснув меня жизнеутверждающими звуками упоения боем, опять стало милой черной кошечкой с белыми лапками. Она тут же бесшумно растворилась в кустах.

Я зябко передернулась от вдруг пробравшего меня могильного холода. Машинально взяла с вешалки флисовый жилет, сунула руки в карманы и нащупала кулон Шаэля, о котором как-то немного забыла.

«Мне нужно отдать ему эту вещь», — подумала, — «В любом случае, мне не к чему вещи чужой, пусть и несбывшейся невесты». И в тот момент я решила, что отнесу кулон в Дом Невесты, что стоял уже не такой заброшенный за околицей. Я положу его там, а потом будь, что будет. У меня хватает своих забот, чтобы ещё вляпываться в чужие истории, не имеющие ко мне никакого отношения. Этот какой-то очень уж долгий день подходил к концу. Только вечер растянулся как-то невероятнонадолго. С того момента, как мы расстались с Ануш, пожелав друг другу спокойной ночи, прошло не больше часа, но я словно успела прожить несколько таких вечеров подряд.

— Ничего страшного не случится, если я сейчас отнесу кулон туда, где ему положено быть, — сказала сама себе, и немного — замолчавшей птице. — А меня, по крайней мере, не будет давить ещё и эта ситуация. Лия!

Я крикнула в уже сгустившееся сумерками пространство необъятного сада. В том направлении, где пропала моя подруга, поглощенная тьмой.

— Выйду ненадолго! Скоро приду! Не волнуйся!

— Телефон! — требовательно и безапелляционно донеслось до меня из темноты.

Я проверила наличие мобильного телефона в кармане, подхватила трость, на которую опиралась при ходьбе, и опять поковыляла со двора.

До околицы я добралась без приключений. Когда закончился свет от тусклых деревенских фонарей и окон домов, пришлось достать мобильник и подсвечивать им. Все-таки я его взяла не зря. Пятнышко света ныряло по сонной, ложащейся под ноги траве, своевременно обозначая кочки и впадины, мелькая то справа, то слева, в зависимости от того, в какую сторону дрогнет моя рука. Оно вело меня, жизнерадостно подбадривая, как веселый, не замороченный комплексами и сомнениями друг.

Избушку я, кстати, сказать, нашла не сразу. Так как не шел дымок из трубы, и окна её были темны и безжизненны, она сливалась в темноте своей вросшестью в землю с начинавшимся сразу за ней густым лесом. Словно она была одним из этих созданий, которые давным-давно пустили здесь корни, и даже проросли до середины земли. Настолько, что сдвинуть их с места не представляется никакой возможности. Двигалась я в её сторону, скорее по наитию. Когда изба вдруг внезапно очутилась перед моими глазами, словно выпрыгнула из леса, мне захотелось даже как-то поздороваться с ней, что я и сделала.

— Мир вашему дому, — зачем-то сказала торжественно и глупо, и толкнула сразу поддавшуюся дверь. В темноте и безжизненности комнаты опять же наугад прошла к столу, в прыгающем пятнышке света от телефона нашарила рукой свечу и спички. Маленький неуверенный в себе огонек задрожал в пустой и выстуженной избе. Моя тень тут же в такт дрожанию свечного огня радостно запрыгала по стене, заколыхалась в каком-то безумном, известной только ей самой танце.

От обжитости и уютности, поразивших меня в прошлый визит, не осталось и следа. Словно из избы выманили душу, комната взирала на меня пустотой изо всех своих углов бесстрастно и осуждающе. Я поежилась, потому что почувствовала свою вину перед Домом Невесты. И перед неизвестной мне невестой, которая должна была насладиться этим покоем и нежностью предсвадебного состояния.

И зачем я вообще заметила этот кулон и вытащила его из ручья? Вздохнула, и положила кулон рядом со свечой на стол.

Словно в оправдание за свой, в сущности, невинный поступок, я решила сделать что-нибудь хорошее для этого дома. Как минимум, наполнить его теплом. Около печки, так же, как в прошлый раз лежали дрова. Если ещё месяц назад я бы знать не знала, как к ним подступиться, то сейчас, после пребывания в доме Леи и Алекса, я довольно лихо управлялась с кочергой и заслонкой.

Скоро печка засветилась внутренним огненным светом, начала довольно и умиротворенно потрескивать, а изба наполнилась уже привычным для меня запахом горящих поленьев. Я нашла в углу старую тряпку и протерла стол. Затем взяла кулон, села в кресло качалку, закуталась в плед, который все так же висел на его спинке, и зачем-то начала рассматривать украшение в свете мерцающего огня.

И что интересно. Детали, которых не было видно в дневном свете, стали вдруг проявляться в таинственных отблесках печного пламени. Словно тайное послание, написанное симпатическими чернилами при воздействии на него определенными средствами.

Я увидела.... Небольшую сердцевину в виде рогатого иероглифа окружала тонкая, мельтешащая своим изобилием вязь. Показалось мне, или нет, но в этой суетливой вязи суетились странные существа с головами волкоподобными на человеческом теле, стремительными стрелами пронизывали узоры всполохи огня, в конвульсиях рыданий корчились женские фигуры. Словно какая-то извечная, непрекращающаяся война длилась и длилась, отражаясь своими основными фрагментами на этом кулоне.

Странные мотивы на женском украшении. Мне стало жутко, от предположения, что я сама невольно стала участником этих событий. Хотя понимала, что это, скорее всего, мне просто кажется. Ну, невозможно в такой полутьме разглядеть фигурки на кулоне, который спокойно помещается в центре ладони. Это все от моей впечатлительности, умноженной на обилие мифов и легенд, которые я за свою жизнь узнавала.

Тем не менее, мне расхотелось расставаться с кулоном даже на секунду. Встать и положить его на стол показалось просто невозможным. Чем дальше, тем приятнее было держать его в руках, он словно грел мою ладонь. Теплее и теплее, дойдя до идеальной для осязания температуры, состояние не перешло в жар, а словно остановилось. От кулона по всему моему телу расходился какое-то странное волнение. Кровь запульсировала в висках, но не давяще, как предвестник головной боли, а чуть головокружительно, вызывая ощущение восторга, как в детстве, когда карусели под тобой начинают кружиться все сильнее и сильнее. Сладкое предчувствие сжало сердце, томное тепло потекло по венам, нежная незнакомая мелодия тихо закрутилась в голове.

Я понимала, что со мной происходит что-то не то, что-то неправильное, но блаженство этого состояния в тот момент убеждало, что именно так — правильно, именно так — нужно, и по-другому никак быть не может. «В этом состоянии я могу пережить все, что угодно», — пронеслось отдаленно во мне какой-то ещё не задетой этим теплом части разума. Сердце накрыла очередная теплая волна, я застонала от приятной дрожи под кожей, и в этот момент от бурного натиска даже не творилась, а вылетела дверь.

На порог ворвался Шаэль. Казалось, он впечатался в эту дверь с разгона, не заметив её на своем пути. Его глаза горели странным огнем, и этот огонь был направлен на меня. Он словно с трудом сдерживал себя на этом пороге, хватаясь руками за дверные косяки, был очень зол и очень взволнован одновременно.

— Ты... — прохрипел он, — ты....

Я почувствовала, что кулон своими теплыми волнами мягко, но настойчиво толкает меня к Шаэлю. И в то же время чувствовала, что притяжение было взаимным. Мы оба не хотели этого, но нас несло, несло, несло. Я почувствовала руки на своих плечах, это было очень правильно и невыносимо приятно, как донесли до меня все те же теплые волны. Шаэль наклонился к моему лицу, кресло качнулось, перевернулось, мы оказались на твердом и совсем не чистом полу, но в тот момент меня это совершенно не интересовало. Я чувствовала упругость и сочность его губ, волосы пахли травами и ветром, мне до боли захотелось вдохнуть его всего, я рванула на нем футболку, ткань треснула, и через мгновение Шаэль уже сам скинул с себя клочья того, что только что было футболкой и даже с какой-то надписью. Я прижалась к нему вся, и мы оба со стоном выдохнули, и задержали дыхание от наслаждения.

Это правильно, это единственное, что может быть правильного в этом мире, — несло нас теплыми волнами все дальше, и все глубже, и уже первозданный океан смыкал над нами толщи воды, чтобы то ли упокоить, то ли окутать нас. Волны готовы были уже снести последний барьер между нами, когда вдруг раздался громкий и тревожный звонок моего мобильника.

Словно этот звук разбил несущую волну, нас с треском отшвырнуло друг от друга.

— Лия? — я схватила спасительный телефон. — Да, все в порядке. Скоро. Нет, я нормально дышу. Ничего не случилось. Ладно, скоро.

Стало невыносимо стыдно. Я, опустив глаза, спешно застегивала пуговицы на блузке. Тени плясали по стенам. Огарок свечи, уже догорая, прерывисто мерцал, от него вился темный, тонкий дымок. Ещё через секунду, свеча погасла совсем, погрузив комнату в ещё большую первозданную темноту. Тени, между тем, хоть и почти совсем смазанные, все ещё пытались двигаться на стене, проявляясь сквозь печную заслонку неугасимым огнем. Только треск поленьев в печи слышался в темной комнате, да наши все ещё прерывистые дыхания.

— Я... Ты .... Прости. — Наконец-то, но почему-то шепотом произнесла я. — Хотя и не понимаю за что. Это не я была. Честное слово, не хотела. У меня и в мыслях не было.

Некоторое время молчание сгущалось, наконец, я услышала в ответ:

— Кулон. Это его сила. Я услышал зов.

— Тебя звал кулон?

— Кулон звал, ты звала.... Какая теперь разница?

Мне стало ужасно обидно. Почему меня вечно впутывают в совершенно дикие истории, без всякого уведомления и моего на то согласия? А потом ещё и словно обвиняют в случившемся? Какое отношение я имею к кулону, который явно спровоцировал эту ситуацию, чуть не закончившуюся грехопадением? В конце концов, если бы я тогда не выловила его из реки, Шаэль просто потерял бы свой драгоценный символ чистоты и невинности. Я, действительно, и в мыслях не допускала, что у нас что-нибудь может с ним быть, и никогда не смотрела на него, как на мужчину. Честно говоря, после того, как из моего мужа вырвалась стая демонов, я вообще не смотрела на мужчин, как на мужчин. А о чем-то подобном....

В общем, мне стало одновременно так обидно, стыдно и растерянно, что я просто заплакала.

— А ты, — всхлипывала, посылая лучи ненависти и несчастья в темноту, — а ты сам....

В стороне, где чуть слышно дышал Шаэль, послышался шорох. Через секунду, я почувствовала, что кто-то осторожно, словно боялся обжечься, взял меня за мокрую руку, которой я размазывала слезы по щекам. По его прикосновению почему-то поняла, что он сильно озадачен.

— Лиза, — сказал Шаэль, — я....

Он словно поперхнулся.

— Ты — дикий неотесанный горец, — от обиды я забыла все правила хорошего тона, — как ты мог вообще подумать, что я...

— Лиза, — все ещё мягко, но уже властно повторил он. — Как бы нам этого ни не хотелось, мы уже никуда не денемся. Наверное.

— В смысле? — от изумления я перестала всхлипывать. Можно было ожидать каких угодно слов, но только не этих.

— В смысле, — повторил за мной Шаэль, — что кулон сам выбрал тебя. Впервые за много столетий, он сам выбрал нас.

— Зачем? — глупо спросила я, но сразу опомнилась — Ты в своем уме? Я же говорю тебе, я — замужем. Сейчас у моего мужа крупные неприятности, но тем более, у меня нет права уходить от него в такой момент.

От негодования я выдернула свою руку из его ладони и отшатнулась подальше, в угол. Мы почему-то все так же сидели на не очень чистом полу, не догадываясь подняться. А, может, стыд так придавливал нас к земле.

— Ты уже ушла от него, — устало вздохнул Шаэль. — Вернее, ты сбежала.

— Откуда ты знаешь? — до меня не сразу дошел смысл сказанного им.

— Я знаю больше, чем ты думаешь. И, кстати, я, может, и горец, но не совсем дикий. Вообще-то, у меня вполне цивилизованная специальность. Я невропатолог.

— Трындец! — понимаю, что это было не самое подходящее моменту слово, но больше я ничего сказать не могла. Это было то, чего меньше всего ожидала услышать от Шаэля. У меня, наверное, даже отвисла челюсть в тот момент.

— Чего-чего? — уже совсем неинтеллигентно произнесла я вслед за этим, и уставилась в темноту, в которой просвечивался темным сгустком энергии силуэт Шаэля. Надо сказать, все ещё притягательным сгустком энергии.

— Я оканчиваю медицинский институт.

— А все — это, — у меня не хватало слов. — Весь этот балаган... Звук охотничьего рога в ночи, избушка на скале, куда нужно завязывать глаза, кулон.... Это все что за цирк тогда?

Шаэль наконец-то встал, и подал мне руку. Я машинально встала с его помощью, но тут же зашипела, как рассерженная кошка, и гордо, и самостоятельно уселась в кресло-качалку.

— Кулон, действительно, мамин. Это правда. И легенда.... Есть такая легенда, и для мамы это было очень важно, чтобы я нашел себе жену именно таким способом. Мои предки из Аштарака, просто когда-то прадеду пришлось уйти из деревни. Домик на скале — это наше своеобразное родовое гнездо. Извини, я, правда, не могу рассказать тебе всего. Да ты и не поймешь. И для меня во всем этом много непонятного. Скажу только, что я не мог не выполнить последнюю волю мамы.

— Очень даже мог, — проворчала я, уже более спокойно.

— Это у нас в крови. — Грустно сказал Шаэль, рассеянно покачивая мою качалку. — Я же сказал, что ты не сможешь понять всего.

— Нет, ты только одно мне ещё скажи, чего ты говорил тогда таким странным голосом?

— Да я же объяснил сразу. Шел пешком, в лесу ночевал, простудился, охрип. С чего ты взяла, что притворялся?

Я вполне миролюбиво хмыкнула. Действительно, он же сказал мне при первой встрече, что у него болит горло. Просто я, наслушавшись легенд и находясь в состоянии несколько измененного сознания от боли, восприняла все в совершенно ином свете. Но это, как говорится, были уже мои проблемы.

— А....

Тут мы оба как-то напряглись, потому что, очевидно, подумали об одном и том же.

— Кулон!

Сказали в один голос.

— Он упал, наверное, на пол, когда качалка опрокинулась, — виновато сказала я. — Только, знаешь, я до него больше не дотронусь. Он действительно включает какие-то несвойственные мне эмоции. И желания.

Последнюю фразу я сказала совсем тихо, но, очевидно, Шаэль расслышал. Я чувствовала в темноте, что он как-то совсем не платонически улыбнулся. Но предъявить ему счет за пошленькую (так мне показалось в темноте) улыбочку я не могла.

Он отошел к дальней стене, немного повозился у навесной полки, и вскоре зажег ещё одну свечу. Стало светлее, и я не могла поднять на него глаз. Почему-то все ещё было невыносимо стыдно. Или я.... Боялась? Боялась опять испытать это непреодолимое внутреннее движение навстречу ему, совершенно постороннему мне человеку. Я не могла сказать точно, но чувствовала, что и Шаэль не очень-то в состоянии смотреть на меня. Он повозился немного на полу, и поднял за порванную цепочку кулон. Показал мне. Я кивнула:

— Нашелся, ну, и хорошо. Только будь добр, убери его с глаз моих.

Он засунул кулон в карман, и в этот момент даже сквозь закрытое окно послышался треск скутера Алекса, приближающийся со стороны деревни.

— Это явно меня уже ищут, — махнула я рукой на окно. Шаэль понял. Он отправился к двери, бросил на ходу:

— Все равно у нас теперь иного выхода нет.

И вышел.

Глава шестнадцатая. Предчувствие зимы

Утро выдалось туманным, мелко моросящим дождем. Из окна тянуло сыростью, и ещё даже с закрытыми глазами я ощутила, что горы накрыла влажная, пронизывающая взвесь из мельчайших капель, рассыпанных в тумане. Тем не менее, во мне, просыпающейся, ласково теплел приятный свет. Я наслаждалась этим ощущением точечного счастья, когда вдруг вспомнила, что именно случилось накануне, и резко села на кровати. Кулон, Шаэль, наши безумные поцелуи в заброшенной избе....

Бог мой, что это было? И почему мне одновременно и стыдно, и так сладко вспоминать об этом? Словно стараясь избавиться от этого ощущения, я соскочила с кровати, быстро накинула на себя как можно больше теплой одежды и спустилась вниз.

Утро оказалось в самом разгаре. Лия собирала мужа на работу, на столе уютным теплом исходил чайник и высился аккуратной горкой хлеб для бутербродов. Печка, остывшая за ночь, набирала пока ещё в себя новое тепло. Я поежилась. Лия бросила на меня быстрый взгляд и улыбнулась:

— Зима.

— Да пора бы уже, — я печально вздохнула. Не всегда хочется, чтобы наступило то, чему пора наступить. Это касается и холодных дней, и неумолимо с каждым днем приближающейся старости, и решения дел, за которые ты взяла на себя ответственность.

— С тобой произошло что-то хорошее? — вдруг спросила Лия, я удивилась, но ответить не успела, потому что Алекс громогласно закричал из коридора:

— Где мой зимний дождевик?

Мы все побежали искать его, конечно же, оранжевый зимний дождевик, и разговор о том, что случилось со мной, сам собой иссяк. Когда суматоха улеглась, дождевик был найден в коробке с теплыми вещами, Алекс фыркнул и умчался на своем скутере.

— Ты почему вчера так поздно вернулась? — спросила я опять собирающуюся куда-то Лию.

— Татьяне Романовне нужно было помочь, — ответила она, старательно чертя стрелку на правом веке. Неужели я тоже так старательно высовываю кончик языка, когда наношу макияж?

— Что-то случилось? — почему-то меня все ещё не оставляла мысль, что с музейщицой что-то должно случиться. Хотя это была довольно глупая мысль.

— Кто-то стены музея краской расписал. Наверное, мальчишки похулиганили. Мы с ней до ночи надписи оттирали. И представь, прямо на латыни расписали! Интеллектуальные тут хулиганы, — засмеялась Лия и, оставив в покое свой глаз, полезла в сумочку. — Сейчас покажу тебе. Порадуешься.

Подруга протянула мне свой телефон, на экране которого было запечатлено уже знакомое мне небольшое здание местного музея. Только оно было все действительно расписано стилизованным ярким граффити. Рисунков не было, только надписи. Со стен музея они громко кричали: «Angele mi, duce te, es ante me, et ego post te», «In hac spe vivo!», «Debellare superbos», «Est quaedam flere voluptas»...

Меня почему-то действительно уже затрясло:

— И что это значит? Эти надписи?

Лия пожала плечами:

— Я поняла только самую длинную, кажется, это слова из молитвы. Что-то вроде: «Ангел мой, будь со мной, ты впереди, иду за тобой». Думаю, другие в том же духе.

— Лия, с чего бы мальчишкам писать граффити на латыни?

— Да кто их знает? Может, какая секта сатанистов? Ты же знаешь, в молодежной субкультуре чего только не встречается. Не бери в голову, я хотела тебя повеселить, а вовсе не расстроить. Тем более, мы вчера хоть и намучались, но все уже смыли. Хочешь, я и из телефона удалю? Получится, что ничего и не было.

— Лучше перешли мне, — попросила я. Отчего-то мне было важно знать, что написали неведомые мне сатанисты на стенах музея. Словно это было послание именно мне. А вовсе не Татьяне Романовне.

— Хорошо. Оп! Сделано.

Лия, торопливо чмокнув меня в щеку, убежала по каким-то своим делам, я осталась в доме одна. Словно моментально включилась тишина, Старый дом, обхватив себя за плечи, свернул в себе жизнь и задремал. Я открыла фото и полезла в поисковик переводить значение фраз. Они были все какие-то не связанные между собой. «Подавляй гордыню непокорных», «В слезах есть наслаждение», и прочая нелепица в том же духе.

— Действительно, умильная подростковая глупость, — сказала я сама себе, и поругала за чрезмерную настороженность.

Затем походила немного по скрипучим половицам, поправила кочергой разгорающиеся в печке дрова. Впереди был целый зябкий день, и ничто не мешало мне устроиться у печки с ноутбуком и наконец-то хоть что-нибудь написать. Я подумывала о том, что неплохо бы сочинить сказку про Деву Гнева, но так как сама не совсем понимала эту запутанную легенду, то никак не могла взяться за неё. В то же время голова моя была забита новыми вводными, и старая история про капризную принцессу Иголочку отодвинулась куда-то на периферию сознания. Поэтому я сделала единственное возможное в этот момент. А именно открыла пасьянс «Косынку» и увлеченно заклацала по открывающимся картам. «Косынку» я уже не трогала сто пятьсот лет, может, поэтому забытый пасьянс показался мне невероятно увлекательным. По крайней мере, он позволял моим мыслям двигаться лениво и бесконтрольно, что в нынешней напряженной ситуации было как нельзя кстати.

Словно толчок в затылок. Я почувствовала, что в комнате есть кто-то ещё. Первобытное ощущение бессознательного страха не дало мне оглянуться. Словно если до того момента, пока я не увижу это пугающее нечто, его не будет существовать. Но тут же вслед за взглядом, качнувшим мой затылок, раздался уже знакомый, сдерживаемый в горле голос:

— Это я. Не бойся.

Я медленно повернулась. Он стоял на пороге — в теплой клетчатой рубахе, старой дубленой жилетке мехом наружу, просторных джинсах и серых, сильно замазанных землей кроссовках. В руках он держал целый сноп каких-то странных, чуть поникших запоздалых цветов. Увидев, что я пристально уставилась на повядший букет, он улыбнулся:

— Это тебе, — и протянул мне цветы. Я встала, машинально взяла букет, и молча пошла искать банку, способную вместить этот прощальный осенний подарок. Во мне боролись смятение, радость и стыд, и почему-то я не могла вымолвить ни слова. А вот Шаэль был сегодня на удивление разговорчив.

— Лиза, мы не можем делать вид, будто ничего не случилось.

Я тупо, все так же молча, кивнула. На самом деле, мне очень хотелось делать именно такой вид — будто ничего не случилось, но я уже была достаточно взрослая, чтобы понимать, что это невозможно. Ты можешь лгать сама себе, но если в деле замешан кто-то второй, или третий, или пятый, очевидное придется признать рано или поздно.

— Чаю? — наконец-то спросила я, поперхнулась этим коротким словом, и закашлялась.

Шаэль кивнул, по-хозяйски подошел к столу, взял чистую чашку и налил в нее горячий настой. В комнате шумно запахло мятой. Он сел на один из оранжевых диванов, с удовольствием отпил из чашки, и блаженно зажмурился.

— Тепло.

— А как у тебя там, в горах? — завела я светскую беседу, пытаясь отложить неизбежный разговор, в котором понятия не имела, что говорить.

— Печка старая. Больше дымит, чем греет, — словно пожаловался Шаэль.

— А в Доме.... — я осеклась, потому что не хотела давать ему повода говорить о вчерашнем вечере.

Но он понял.

— Я не могу жить там один. Так неправильно. Это дом для любви, а не для пережидания холодов.

Я забыла предосторожность, потому что именно в этот момент меня пронзила одна догадка.

— Значит, кулон может активироваться только там?

— Наверное, — рассеянно сказал Шаэль.

Чувствовалось, что его занимает совершенно другое. В то же время, у него был вид человека, который долго мерз и наконец-то начал отогреваться. Я, предположив, что прилив навязанной мне извне страсти, сейчас не грозит, расслабилась.

— Ты же понимаешь, что мы стали просто жертвами обстоятельств? — спросила его. — Нам просто нужно выйти из этой ситуации, и никогда её больше не вспоминать.

Шаэль посмотрел на меня с невиданным гневом. Меня словно отшвырнуло в сторону от этого его взгляда.

— Может, ты для разнообразия хочешь узнать, что я об этом думаю? — отставив чашку, со злым и в то же время веселым напором проговорил он.

Я удивилась:

— И что ты думаешь?

Он встал, не приближаясь ко мне, прошел по комнате туда-сюда, скрипя половицами, наконец-то остановился и твердо, чеканя каждое слово, сказал:

— Ты разводишься. Я тебя забираю. Мы уезжаем туда, где нас никто не найдет. И, Лиза, — он все-таки подошел ко мне, и посмотрел прямо в глаза. — Я беру за тебя ответственность на себя.

Рот у меня, очевидно, был открыт уже не одну секунду, когда я спохватилась, что вид имею невероятно дурацкий.

— И ты серьезно думаешь, что я уеду непонятно куда с практически незнакомым мне человеком?

Он серьезно кивнул.

— Да, и прямо сейчас. Твоим друзьям мы можем оставить записку.

Почему-то он нисколько не сомневался, что именно так я и сделаю. В который раз за последние несколько лет у меня возникло ощущение нереальности происходящего. И, что греха таить, ощущение перекрестка судьбы возникло тоже. Направо, налево, прямо. Голову потеряешь, коня, и.... Что там ещё предлагалось в качестве потери на выбор? Мне не хотелось терять ничего. Вообще ничего. Поэтому я стояла на месте перед распределительным камнем и только давилась тупым противным смехом, который вдруг разобрал меня.

— Ты меня абсолютно не знаешь, — слова с трудом проталкивались сквозь глупые, истеричные смешки. — Я тебя абсолютно не знаю. Глупая легенда.

Он на удивление терпеливо слушал. Мне удалось немного успокоиться.

— Шаэль, извини, но у меня столько проблем к моменту нашей встречи накопилось, что ещё одну я не потяну. Давай, ты со своим кулоном пойдешь в одну сторону, а я со своей запутанной жизнью — в другую? И всем будет счастье.

Я произнесла это, и вдруг почувствовала сладкую дрожь, словно ощущения вчерашнего вечера прокрались в какую-то образовавшуюся в моих твердых намерениях брешь. Мне даже стало немного грустно, что я больше никогда этого, по всей видимости, не испытаю.

— Просто прошу позволить помочь тебе, ладно? Принять нормальное положение вещей: мужчина решает, женщина подчиняется. И ни о чем не беспокоится.

— Ты опоздал, — сказала я ему, вздохнув. — Мне уже было больно, когда я имела наивность довериться мужчине. А тебе в жены нужна девочка, которая ещё ходит в детский сад. Я уже этого не хочу. Поздно.

— А ты думаешь, что по своей воле я бы выбрал тебя? — ухмылка Шаэля была просто оскорбительна. Но я сдержалась от предъявления обиды. Хотя бы потому, что сама задала тон этого разговора.

— В общем, я очень занята, — прибегла к последнему аргументу в споре. — У меня много работы.

— Ага, «Косынка» требует много самоотдачи, — черт, я не закрыла экран с пасьянсом, и сейчас экран предательски и радостно сияет моей почти проигранной игрой.

Шаэль подошел к ноутбуку, взял мышку, и парой кликов закрыл незамеченные мной карты. Карты на экране посыпались победным фейерверком.

— Ты должна быть внимательней, Лиза. Во всем. Великое — в мелочах.

Он развернулся, и как всегда резко и неожиданно вышел. Через две минуты в эту же дверь зашла Лия.

— Не скучала? — она сняла серебристый дождевик и стряхнула с него капли. — На улице моросит и моросит. Это, наверное, ещё на месяц. Печка не остыла?

Лия прошла мимо остолбенелой меня, поводила ладонью над разогревшейся уже как надо печкой:

— Кайф!

Как она могла не столкнуться с Шаэлем? Между его уходом и её появлением прошло не больше трех минут. В таком случае, почему она не интересуется, кто это гостил в её доме в отсутствие хозяев?

— Лиз, да что с тобой?

Я вздрогнула.

— А ты никого не встретила?

— О, точно, откуда ты знаешь? Ануш. Да, она просила тебя зайти как-нибудь. Что-то у неё есть для тебя. Я приглашала её к нам, но она торопилась. А так на наших пустых улицах стало ещё пустыннее. Аштарак впадает в зимнюю спячку. Это кажется немного грустным, но на самом деле тоже довольно неплохо. Люди ходят друг к другу в гости, коротают вечера в теплых компаниях. Знаешь, удивительно, но в Аштараке варят изумительный глинтвейн на сухом красном вине. Для местной кухни это необычный напиток, но именно здесь сохранились старинные фамильные рецепты. Такого вкусного глинтвейна я никогда и нигде не пила. Мне кажется...

Она хитро улыбнулась:

— Мне кажется, что тебе понравится. Там, кроме традиционных корицы, гвоздики, лимона и кориандра, есть какой-то ещё ингредиент. Мне так и не открыли, что это такое, но вкус придает....

Лия подняла глаза к уже чуть закопченному от печки потолку и поцокала языком.

— Все равно как-то печально, — вздохнула я, щелкая кнопкой чайника. — Теперь нельзя ходить гулять в горы, да?

Лия покачала головой:

— Нет, не стоит. На самом деле, скоро выпадет снег. И, честно сказать, прогулки отменяются вообще. Только от дома к дому.

— Снег?! Здесь?! — удивилась я.

— Да, представь себе. Он будет лежать совсем немного, недели две, но мы будем отрезаны от всего цивилизованного мира. Поэтому начинается время запасов. Сегодня Алекс привезет, наверное, целый мешок всего, что нам может понадобиться. В том числе свечи, кстати. Иногда от налипшего снега рвутся провода. А ремонтникам в такую погоду лучше не пробовать добраться сюда.

— И интернет? — жалобно пискнула я.

— Будем пить глинтвейн, рассказывать страшные истории и читать бумажные книги. О, ещё вспомнила! У нас в кладовке с прошлой зимы завалялась гитара. Как-то было не до неё. Так что готовься к старинной салонной жизни, подруга. Если тебе что-нибудь нужно, немедленно позвони Алексу и скажи. Или можешь спуститься вниз, пока не поздно, и автобусы ещё ходят.

— Да, куда мне? — пожала я плечами. И в тот же момент меня осенило, что это грядущее снежное время даст мне отдохнуть от всех мыслей и проблем. Потому что логично, если никто не сможет выбраться отсюда, то никто не сможет и добраться сюда. Я не знаю всех способностей демонов, но подозреваю, что они ограничены физическими способностями человека. В котором живут.

— А как же работа Алекса? — спросила я, успокоившись окончательно.

— Он будет эти две недели жить у друга внизу. Ох, и наустраиваем мы девичников за это время! — Лия, несмотря на предстоящую разлуку с мужем, явно все-таки наслаждалась грядущими событиями. — Точно! Нужно сказать ему.... Ай, нет! Я сама смотаюсь сегодня в город. Нужно набрать масок для лица, у меня красный лак заканчивается, и ещё....

Она глянула на меня:

— И ещё нам понадобится маска для волос. Лиз, ты какая-то бледная. И волосы у тебя тусклые. Ты выглядишь несравненно лучше, чем когда только что приехала, но будем делать из тебя прежнюю красотку. «Довладовскую».

В этот момент мне ужасно захотелось, чтобы выпал снег, и отрезал меня от всего мира. Захотелось бесконечными томными вечерами пить горячий глинтвейн под гитару, читать ужастики под теплым пледом, и знать, что никто, абсолютно никто не потревожит этот полусон наяву. Мне захотелось стать красоткой, прямо вот «послевладовской» красоткой, никому не принадлежащей, сонно и нежно утопающей в мягком снежном покрывале, накрывшем все пространство вокруг меня на много километров. Только вот меня тревожила одна мысль. А как в горах перезимует эти две недели Шаэль? Оказалось, что это мне совсем небезразлично. По крайней мере, это было первое, что пришло мне в голову, после радости от того, что демоны Влада не смогут пробраться через снежные заносы на горных дорогах.

Даже если это они оставили эти предупредительные странные надписи на стене музея, пугая и тревожа меня (особенно мне до сих пор приводило в ужас «Ангел мой, иду за тобой», хотя это была очень красивая молитва, призывающая ангела сопутствовать человеку в добрых делах и направлять его на них). Хотя страшно было и от того, что, сколько не скрывайся под белым укутывающим покрывалом, плохие вести из вне рано или поздно дойдут до тебя. И чем позже, тем стремительнее и безжалостнее будет их поток. Который снесет тебя.

Я бросила быстрый взгляд на ноутбук, совершенно машинально открывший ленту новостей. Первая же фраза в этом списке вызвала прилив крови к лицу. «Зверское убийство в магазине „Букинист“». Руки дрожали так, что я с трудом держала мышку, и все никак не могла попасть курсором в нужную точку, пока открывала страницу. Неизвестный зашел в магазин, пользуясь, что в нем не было посетителей. На меня обрушился поток даже не слов, а ощущений.

Кровь. Много. Ужас. Смерть. Гарик погиб, Олег в больнице. В коме. Правой руки, в которой он сжимал свой странный игрушечный треугольник, больше нет. Жгут перетягивает предплечье. Давит. Несуществующая рука страшно, просто невыносимо болит. Даже в глубине бессознания.

Я тупо смотрела на экран монитора. Буквы сложились в красивую рекламу «Зверская распродажа в магазине «Улыбнись». Мне все показалось, верно? Быстро закрыла и страницу поисковика и глаза.

Попыталась унять расколотившееся сердце. Глупость какая: все время ожидать беды. До такой степени, что вижу её уже даже там, где её нет. Это все из-за того, что в «Букинисте» в мое последнее посещение царило это предчувствие беды. В глазах Олега металась безнадега. Он словно знал, что случится, что-то ужасное. Вернее, даже не сомневался и готовился к чему-то страшному. Отдавая мне мои вещи, прощался как-то слишком отчаянно.

«Я нашел кое, какую информацию о бывшей жене Влада», — сказал он мне тогда как бы невзначай, — «Но тебе очень не понравится». — «Наверное, я теперь всегда готова к самому ужасному, так что говори» — «Самоубийство. Она выбросилась из окна восьмого этажа» — «Но у Влада квартира на первом».

— Теперь, — нажимая на это слово и внимательно глядя мне в глаза, сказал Олег. — Теперь у него квартира на первом этаже....

— Это, что бы я не....?

— Чтобы кто-нибудь из.... Будь осторожна, Лиза....

Такой жутковатый диалог состоялся у нас на прощание. И я была почему-то уверена, что в первый момент увидела именно то, что было на самом деле. Много дней я не открывала социальные сети, боясь, что каким-либо образом Генрих нащупает через них ниточку, ведущую ко мне. Но теперь мне показалось очень важным заглянуть в них. Словно там кроется ответ на вопрос, показалось ли моему воспаленному воображению за залихватской рекламой страшное событие, произошедшее в «Букинисте», или это действительно случилось на самом деле. Практически трясущимися руками я открыла «Фейсбук», и среди тысячи сообщений от Влада, которые я не стала даже открывать, чтобы не появился значок «Просмотрено» (я даже не могла заблокировать его почту, чтобы он не прочитал в этом какой-то знак), я увидела одно письмо от Олега. Оно было датировано уже почти месяц назад, и содержало только одну фразу: «Лиза, он знает, и идет за тобой». Никаких тебе смайликов. Мне стало безумно жаль, что я не могу пообщаться с Олегом. И пока никто не увидел зеленую точку моего нахождения в сети, быстро отключилась, для верности вырубив ноутбук вообще.

Что теперь? Я опять попыталась успокоить свое несущееся вскачь сердце. Сделала глубокий вдох и выход. Ничего не скажу Лие. Просто при первом удобном случае я покину этот гостеприимный дом. Но оставлю его в состоянии прежней безмятежности. Было ужасно осознавать вновь, что я словно граната с выдернутой чекой в любой момент могу взорвать прекрасный мир, где бы ни появилась. И от меня практически ничего не зависит.

— Лия, — вдруг спросила я подругу, — тебе не страшно?

Она удивленно посмотрела на меня, и пришлось пояснить:

— Тебе не стало страшнее жить с тех пор, как я приехала?

Кажется, Лия поняла, что имею в виду. Но сразу же отрицательно замотала головой:

— Не выдумывай, рыба моя! Это все случайные совпадения, твой муж никакой не Мефистофель, а ты — не Валькирия. Договорились? Вот и славно. И да, не забудь заглянуть к Ануш. Какие у вас там с ней секретные дела?

Я ничего не ответила. Потому что, честно говоря, даже не догадывалась, что именно хочет мне сообщить столь конфиденциально Ануш.

Но сразу вслед за Лией я собралась и вышла из дома. В туманной взвеси, которая все никак не хотела испаряться, я сразу же промокла и продрогла до нитки. Выданный мне Лией дождевик, хоть и укутывал меня от макушки до пят, не спасал от этой влажной взвести, которая роилась кругом и проникала со всех сторон в мой жаждущий тепла организм. Издалека я увидела на обычно популярной автобусной остановке одинокую худенькую фигурку Лии в таком же, как у меня дождевике. Предзимняя хмарь заставила всех обитательниц Аштарака, даже самых общительных, изнывать без обсуждения новостей по домам. Не было слышно даже жизнерадостного Мухтара, который не сбавил градус наслаждения жизнью даже после всех его приключений с исчезновениями. Наверное, сидел где-нибудь в будке, или сердобольные хозяева, предварительно отругав «бездельником», разрешили ему расположиться на теплой внутренней веранде.

Когда я доплелась до дома Ануш, степень моей вымоченности зашкаливала все возможные нормы. Предварительно выкрикнув несколько раз «Привет» перед калиткой жалобным голосом, я спустилась уже мимо пустых горшков из-под цветов ко входу под навес. Прошла летнюю веранду, непривычно тихую и поникшую, и остановилась перед входом в дом.

— Входи, — раздалось из-за двери. Голос у Ануш был какой-то чересчур грозный, и я даже на секунду замешкалась, подумав, что ещё не очень поздно повернуть обратно. Но Ануш тут же крикнула ещё раз:

— Заходи, заходи, знаю, что ты пришла....

Я толкнула дверь и опешила.

— И чего вы с моим племянником натворили, изверги?! — Ануш громоподобной скалой выросла прямо передо мной. Её невысокая, несколько расплывшаяся от времени фигура словно разрослась от гнева, изнутри распиравшего Ануш.

В руках она держала оборванную цепочку с древним кулоном, а за её спиной на плетеном белом кресле, заложив ногу на ногу, сидел Шаэль.

Глава семнадцатая. Побег

Там, на полу моей спальни, я поняла, что утробно ухающий от удовольствия Генрих меня просто так не отпустит. Я закусила губу, чтобы не кричать. Не хотела его кормить своей болью. Влад ушел навсегда и больше не вернется, а без него мне здесь делать было нечего. Может, когда-нибудь я как принц на белом коне вернусь и спасу его. Но это будет когда-нибудь потом. А в тот момент во мне начал созревать план побега.

Генрих выходил из дома редко. Меня он выпускал, только забрав мой паспорт и телефон. Ситуация была абсурдная. Я не могла попросить помощи, потому что сказать мне было нечего. Как это выглядело бы со стороны? «В моем муже поселились демоны, и теперь я вынуждена жить с совершенно посторонними мне сущностями, которые издеваются надо мной?». Это звучит совершенно дико, и, думаю, что подобное заявление поставило бы меня в очень невыгодное положение.

Знакомых у меня в городе практически не было. Кроме, разве что букинистов. Несколько недель я не решалась навестить Олега, меня пугала наша последняя встреча, но, преодолев стыд и смущение, я все-таки отважилась отправиться в магазин.

Генриху я сказала, что пошла за хлебом. Накануне он тыкал меня носом в плетеную хлебницу, указывая на то, что в приличном доме должен быть хлеб, как серый, так и белый. Он давил на мой затылок, к носу прилипали крошки, они щекотали ноздри, и от этого очень хотелось чихнуть. Но я сдерживалась изо всех сил, потому что чихать на хлеб, даже если тебя вдавливают в него, как-то невоспитанно. Не делают так в приличном доме. Генриху вообще очень нравилось куда-нибудь меня вдавливать. Ночью я особенно чувствовала на инстинктивном уровне, что рядом со мной не Влад. Мой муж даже в глубоком сне бережно охранял меня, и спать, свернувшись у его живота, было очень нежно и приятно. Существо же, которое жило ныне со мной, разметавшись по кровати, давило меня в стену, получая удовольствие от того, что я просыпалась, когда мне становилось совершенно нечем дышать.

Так что выйти за хлебом он мне вполне позволил. Пока Генрих шумно плюхался в ванной, я набила свою маленькую сумочку вещами, которые могли мне понадобиться первое время, и быстро выскользнула за дверь.

— Милый, я ушла, — крикнула уже со стороны лестничной клетки, как ни в чем не бывало. Даже если он меня сейчас не слышит, в любом случае, нужно сохранять вид, что все идет своим чередом, и я ни о чем не догадываюсь.

Телефон остался у Генриха, но паспорт мне удалось захватить с собой. Я думала, что Олег не откажет мне в хранении вещей, которые не занимают много места.

На улице меня сразу проняло холодным ветром. Первый колючий снег врывался на уже остывшую после теплого лета землю. Гоня от себя мысли, что мне предстоит скоро далекое путешествие в холодном вымерзающем пространстве, я спешила по знакомому пути, стараясь держаться узких переулочков. Там ветер не столь свирепо кололся смерзшимися снежинками.

Дверь «Букиниста» привычно скрипнула, и Олег резко кинулся к столу, в котором, как мне было известно, лежит его магический треугольник. Только убедившись, что я одна, он расслабился, и даже улыбнулся. Несколько натянуто и неискренне, но все-таки....

— Ну да, я — трус, — виновато сказал он вместо приветствия.

Я понимала его. И если осуждала, то только чуть-чуть, в самой глубине души.

— Я тоже, — призналась.

Мы немного помолчали, каждый сожалея о своей индивидуальной трусости.

— Что нового? — уже совсем глупо спросил меня Олег, указывая на гостевой уголок. Магазин был пуст, и мы прошли туда и сели на кресла. Я хмыкнула неопределенно и ответила:

— Не хуже, и не лучше. Я ходила к психиатру. Сказал «бред ревности», «алкоголизм», «психопатия». Вернее, подтвердил, что Влад лечился, и ему уже ставили диагнозы. По-моему, его пыталась привести в себя бывшая жена. Я хотела встретиться с ней, или хоть как-то связаться, но не могу найти. Честно говоря, вообще не знаю ни её имени, ни фамилии, ни как она выглядит.

— Влад не упоминал?

— Никогда. Только начинал грубо ругаться, стоило мне завести разговор об этой женщине. Впрочем, у меня одна просьба к тебе.

Олег напрягся опять. Я почувствовала себя бациллой, вторгающейся в пока ещё здоровый организм.

— Не бойся, с Генрихом тебе не нужно встречаться. Просто подержи у себя некоторые мои вещи. Я буду приносить всего понемножку, а когда решу уйти, заберу все у тебя.

Мне показалось, что букинист выдохнул с облегчением.

— Конечно, без вопросов. И куда ты? — спросил Олег, но осекся. Во-первых, судя по всему, ему было не так уж и важно, куда я денусь, только бы подальше со своими проблемами от его выстраданного мира. А во-вторых....

— Не знаю ещё, — тихо сказала я. И это было правдой, и было тем самым «во-вторых».

Мы замолчали. Я машинально водила глазами по корочкам книг, которые были у меня перед глазами, перечитывая названия. Мне очень хотелось увидеть в них какое-нибудь хорошее предзнаменование. Но глаза мои цепляли только безмятежные и нейтральные названия сказок. «Три повести о Малыше и Карлсоне», «Сказание о Ходже Насрединне», «Мафин и его веселые друзья».... Что они могли сказать мне о правильности принятого мной решения? Это был совершенно иной мир, мир уже не моего детства, в котором осталось все, что я так любила.

— А ещё скажи, — я с трудом оторвала взгляд от ярких корочек, мерное созерцание которых вводило меня в некоторое подобие транса. — Как ты встретился с .... Демонами?

Наконец-то я смогла произнести это слово. И в этот момент я упала в бездну окончательно и бесповоротно. Вернее, я наконец-то сама себе сказала, что нахожусь именно в преисподней, а все «кажется» и «не может быть» уже больше не сработают. Точки над «И» были расставлены.

— Мама.....

Тихо сказал Олег после паузы. И сглотнул ком, который словно стал у него поперек горла.

— Я знал с раннего детства. Тогда же научился и убегать.

Мне стало очень жалко его.

— Да, только убегать, — повторил Олег с невероятной грустью и нежностью в голосе. — Тогда я придумал этот треугольник. Зарывался в тонны книг, пытаясь найти объяснение, почему самый близкий человек на свете становится вдруг чужим и страшным.

— Твоя мама....

— Наркоманка. — Олег даже незапнулся на этом слове. — Была. Она давно умерла. Когда мне было четырнадцать. В ней поселилась Тайша. Блудливая тварь.

— А разве демоны поселяются в женщин?

— Гораздо реже.... Почти никогда.

Он неожиданно грязно выругался. И отвел глаза, переживая то, что никогда не сможет забыть. Теперь я чувствовала его, как никогда раньше. Олег опять вздохнул виновато.

— Лиза, я не смогу помочь тебе.

— Я знаю.

— Научился только убегать и прятаться. В старых книгах я нашел главное для себя. Покой. Безразличие. Охранные грамоты. Они меня просто спасают. Демоны являются иногда сюда, потому что чувствуют меня. Я для них надкушенное, но ещё вполне съедобное яблоко.

— То есть, на тебе метка жертвы? — догадалась я.

— На тебе теперь тоже. — Он поднял на меня свои грустные глаза. — Я не знаю, кто сможет противостоять демонам. Так же мне неизвестно, почему и откуда они приходят к тому или иному человеку. Знаю только, что рядом с ними не выжить. Демон из моей матери сожрал моего отца. Отец очень любил маму, и не мог сопротивляться тому, кто поселился в ней. Демоны используют любовь.

— Это же.... — Я задохнулась от негодования. — Это подло! Это против правил!

— О каких правилах ты говоришь? — покачал головой мой мудрый и трусливый собеседник. — Человеческие и демонические правила — это совершенно разные вещи. С их точки зрения, все очень логично и закономерно. Может, даже морально, я не знаю демонического кодекса чести. Они же не захватывают землю. Демоны просто заходят в того, кто готов их принять. Я понял одну простую вещь: просто так они не овладевают человеком. Самая большая трагедия даже не в том, что демоны в ком-то поселяются. Не знаю, что чувствует одержимый, но, как мне кажется, больше всего страдают близкие, которые становятся пищей. Вот это уже, действительно, невозможно печально. Они-то уж точно ни в чем не виноваты. И погибают, чаще всего так и не понимая, что случилось.

Я протянула Олегу небольшую косметичку с паспортом и запасной зубной щеткой.

— Вот, оставь у себя, ладно?

Он кивнул. Я уже было совсем собралась уходить в свой личный, выращенный на подоконнике нашего дома ад, когда вдруг вспомнила:

— А твой компаньон? Гарик?

Олег сразу понял, что я имею в виду.

— У него ситуация легче. Друг. Одержимость идеей сверхчеловека, перерастающая в фашизм. Гарик пытался его спасти, но не успел. Убийство трех афроамериканцев. Пожизненное. Не пожелал бы оказаться рядом с его демоном на нарах.

***

Что чувствует одержимый, когда в него вселяются демоны?

".... Я уже не жду никаких знаков. Хотя ещё совсем недавно, просыпаясь по утрам, первым делом вспоминал, что мне снилось, и раздумывал, как это повлияет на мой день. И толковал в сторону счастливых предзнаменований даже самые неприятные. Мне всегда казалось, что все можно обратить себе на пользу, даже самые безвыходные ситуации. И у меня же это получалось! Но только не сейчас.

С тех пор, как эти твари выпили мою удачу, я чаще всего молчу, хотя Элик все время пытается разговорить меня. Он чувствует себя предателем, и думает, что я на него злюсь. Только это совсем не так. Я, как и прежде, считаю его своим лучшим другом, только знаю, что он все равно не поймет, что со мной происходит. А если и поймет, то явно не согласится на ту роль, которая остается ему.

Эта тоска накатывает на меня в любой момент, и найти для неё подходящий просто невозможно. Осталась ли во мне жизнь? Только подобие. Исчезли краски, запахи, ощущения. Абсолютно все события, попадая в меня, становятся одним единственным липким комком грязного пластилина. И мне стыдно самому себе в этом признаться, но когда Элик, чувствуя себя виноватым, начинает оправдываться, мне становится легче. Мне явно нравится, что он становится подавленным, и в меня из него, словно песок в настольных часах пересыпается ощущение жизни.

Я хожу на занятия, и не пропустил с тех пор ни одной лекции, что само по себе уже не очень привычно для меня. Ловлю себя на том, что словно принюхиваюсь к окружающим людям, меня тянет ощущение страха, горя или неуверенности, которое исходит от некоторых из них. Иногда мне кажется, что у меня появились какие-то сверхспособности. И это происходит явно после той ужасной ночи. В больнице мне было не того, но когда я вышел из неё, то понял сразу — мой мир стал другим.

А вчера меня прорвало. Я кричал на Элика, меня словно несло на волне этих криков, не смог остановиться, и снова и снова возвращался к тому темному переулку и одному из гопников — тому, с лихорадочно блестящими глазами и зловонным запахом изо рта. Тому, которому не нужны были наши деньги и мобильники, а нужно было что-то другое, что отдать добровольно я не мог при всем своем желании.

Я кричал, вспоминая, как мой друг трусливо выворачивал карманы и, сверкая белыми подошвами своих кроссовок, метнулся прочь от этого места, где мое лицо и внутренности превращали в фарш, и собирались превратить в фарш мою душу, стягивая с меня джинсы.

— Этот годится только для еды, — произнес ему вслед каким-то утробным голосом один из этой своры, и я явно услышал каждое слово из этой фразы, и она впечаталась почему-то в моё сознание, кажется, навечно.

Элик съежился в углу нашей общежитской комнаты, потускнел, а мне стало невероятно радостно. Я опять увидел мир в красках, сердце мое выстукивало победный марш, качало кровь по венам, и я ощущал это бурление и движение крови.

Это единственное, что меня заставляет чувствовать себя живым. Впрочем, есть ещё кое-что, дающее мне успокоение. Это воспоминание о том, как его же собственный нож входил в живот зловонного гопника. Не знаю, выжил ли он, но мне очень хочется думать, что эта тварь сдохла. И это я ......«

«.... Сказала мама. Мне очень жалко её, но я уже ничего не могу сделать. И ещё я очень зол на Элика, который сообщил ей о том, что случилось. Зачем он это сделал именно сейчас, когда все позади? У меня уже все в порядке, рука срослась, головные боли почти прекратились. Зачем этому идиоту понадобилось вызывать сюда мою маму, спустя несколько месяцев после той драки? Она остановилась в гостинице, но каждый день таскается к нам в общагу, и прет на себе какие-то банки, склянки, коробки с едой. Словно успокаивает свое чувство ответственности за сына, напихав в него жратвы до отвращения. Меня это злит до невозможности, есть в этом какая-то фальшь и неправда. Может, поэтому я начинаю ломаться и капризничать, как прыщавый подросток в пубертатный период? Вчера я кинул в неё куском пиццы, и с одной стороны сам испугался тому, что сделал, а с другой, видя, как она побледнела и расстроилась, опять ощутил это живое бурление крови.

— Я не люблю пиццу с грибами, — закричало что-то чужеродное во мне, и оно же преисполнилось ликования, — идите в задницу со своей пиццей!

Элик с мамой как-то странно переглянулись, и почему-то оба промолчали. Ни увещеваний вести себя прилично, ни нудных нотаций. И это очень странно....»

«Мне приснился кто-то по имени Генрих. Это как-то очень необычно, хотя бы потому, что я никакого Генриха не знаю. И никогда не встречал раньше. Даже во сне я не видел его лица, хотя почему-то мне было очень важно разглядеть, кто скрывается под этим именем. Он сказал, что теперь он мой самый лучший друг. После того, как помог мне в том темном закоулке, когда ни одна живая тварь не пришла мне на помощь. „Теперь ты понял, кто твой лучший друг?“, — спросил он меня. „Теперь вместе мы горы свернем“, — так сказал он. Мы сидели с этим Генрихом без лица на голом пустынном холме, и с этого холма почему-то ничего не было видно. По обе стороны от нас расстилалась пустота. Мне было страшно и очень одиноко, но Генрих сказал, что я скоро привыкну, и буду получать удовольствие от этого состояния. Я спросил его про Элика, Генрих захохотал и сказал, что Элик мне больше не нужен. Почему-то я ему поверил, хотя что-то во мне хотело послать этого Безличного куда подальше. Я сказал ему, что хочу вернуться к своей прежней жизни, но Генрих сказал, что это невозможно. Так как я убил того вонючего парня, и после убийства прежней жизни не бывает. И что выбора у меня не было. Либо тот поддонок меня, либо я его. А если не хочу, чтобы кто-то узнал об этом, я должен слушаться Генриха. Потому что он.....»

«- Зачем ты записываешь всю эту шнягу? — раздалось у меня в голове, когда я открыл тетрадь. — Ты же не дряхлый пердун, чтобы кропать свои старческие мемуары?

Я не знал, что ответить этому противному голосу. Мне вообще все труднее разговаривать с собой, словно во мне поселилось сразу несколько человек, и каждый из них тянет мысли в свою сторону. Записи мне и нужны для того, чтобы дать мыслям хоть какое-то подобие порядка. Мне очень нужен порядок, потому что после больницы я очень отстал, и теперь моя участь — куча хвостовок и пересдач в каникулы. Диплом. Впереди — диплом, осталось совсем чуть-чуть, и я должен все-таки дотянуть до него. Мама говорит, что мне нужно отдохнуть, но я знаю, что тогда эти голоса примутся за меня с утроенной силой. Они мешают, они невероятно мешают мне. Но, кажется, я нашел хоть какой-то выход. Алкоголь. Он помогает мне отключиться»

«Они спорили сегодня всю ночь, разрывая мою голову на множество частей. Мне казалось, что у меня не осталось уже ни одной моей мысли, они вытесняли даже малейший проблеск сознания своими визгами, стенаниями и криками. Они словно сцепились в драке в один комок, не давали мне ни минуты покоя, устанавливая очередность владения моим телом. Ощущение безвольной проститутки было настолько невыносимым, что я отправился в ночной ларек, купил бутылку водки, и выпил её прямо там, на тротуаре. Наверное, водка была паленная, потому что очнулся я только утром на своей кровати, и мне было очень плохо, но зато я больше не слышал этих ужасных голосов. На кровати передо мной сидела мама, Элика в комнате не было.

— Владик, — мама, кажется, плакала, — ведь ты же был таким чудесным мальчиком. Что эти ублюдки с тобой сделали?

Я посмотрел на мамины опухшие заплаканные глаза, и меня вытошнило прямо на пол....»

«... потому что я уже не помню, что делал и что говорил во время этих провалов. Аля смотрит на меня как-то странно, я замечаю в её глазах тот же ужас, что замечал на лице мамы и Элика, после того, как я ничего не помню. Страшно ещё и то, что, очнувшись, я чувствую себя полным сил. Словно эти силы я беру у близких мне людей. Хотя этот подъем совсем ненадолго, и я опять....»

«... на кладбище. Можно было принести белые цветы, это был любимый цвет, но из какой-то вредности я взял гвоздики. Вернее, словно кто-то заставил меня взять гвоздики, вопреки моему сопротивлению. Впрочем, к этому чувству, когда кто-то словно руководит тобой, мне уже не привыкать....»

«Она такая тонкая, как веточка, и такая же трепетная. Мне хочется укрыть её от ветра, и я слышу музыку в её присутствии. Это такое блаженство и отдохновение — слышать только эту нежную мелодию, и вдыхать её запах, который тоже — музыка....»

" Такая же тварь, как все.....«

***

Несколько несуразно мятых, драных листов, это было все, что осталось от моей надежды хоть что-нибудь понять. Я тупо смотрела на то, что когда-то было тетрадью, про которую мне говорил перед тем, как попрощаться, Влад. Мне даже не пришлось её долго искать, и теперь понимаю, почему она лежала на самом верху стопки каких-то производственных бумаг в верхнем ящике стола Влада. Кто-то из них, и я думаю, что это была хитроумная и подозрительная Берта, уже нашел его записи, и глумливо оставил мне только загадочные обрывки. Может, Берта наделала из остальных бумажных голубей, может, пустила на самокрутки — с неё станется, но факт остается фактом — здесь больше ничего не узнаю. Я сунула тощую тетрадь в сумку, и зашла в социальные сети.

Это было не очень удобно, а вернее, неудобно совершенно. Потому что в этот момент я стояла под мокрым снегом на привокзальной площади около высокого бордюра с небольшой заплечной сумкой и рюкзаком с ноутбуком. В рюкзак я напихала как можно больше вещей, поэтому он сильно оттягивал мне плечи. Быстро пролистала свою френд-ленту. Посмотрела на красивые горно-водопадные виды, которые на зависть всем публиковала Лия, и написала ей в личке свой новый номер телефона. Мы не виделись и практически не общались, если не считать общением дежурные поздравления с праздниками, очень давно.

Лия позвонила тут же.

— У тебя что-то случилось? — спросила она сразу. Я закрыла глаза, слушая родной голос, знакомый с детства, она все так же нежно начинала фразу и жестко обрывала её

— Что-то вроде отпуска, — сказала я.

— Ты хочешь приехать? Мы будем просто безумно рады, — интонация была нейтральной, но это ничего не значило. Я знала, что Лия действительно очень рада.

— Да, — тихо сказала я. — Очень хочу приехать. Я уже выезжаю.

Лия наверняка заподозрила что-то неладное, но не стала выяснять это по телефону. Я подробно выслушала, как добраться до Аштарака и где найти Лию и Алекса, затем забронировала билет до ближайшего к ним аэропорта. Когда я дала отбой, телефон задребезжал резко и требовательно. На экране высветилась надпись «Любимый». Это было так давно, что сейчас смотрелось просто издевательски. И угрожающе. Влад (или уже совсем Генрих) должен был быть на собеседовании, и предупредил, что телефон он отключит до вечера. Но он звонил. Словно почувствовал что-то. И, кажется, он знал уже наверняка.

Два смешных карапуза врассыпную убегали от нагруженной сумками молодой женщины, которая пыталась их поймать. Она была измучена и устала, еле сдерживала гневные крики, а малыши веселились от души. Я вытащила симку и бросила ее в уже заледеневший привокзальный фонтан. Он набивался мусором, видимо с той поры, как в нем отключили на зиму животворящий оборот воды. В кучу всевозможной грязи полетела и моя карта. Карапузы заворожено остановились, глядя с любопытством на мое расставание с симкой. Женщина, воспользовавшись моментом, тут же схватила их за капюшоны курточек, с благодарностью посмотрев на меня.

Мне стало как-то не очень хорошо, голову, словно резко сдавил тугой железный обруч, и я подумала, что до аэроэкспресса ещё есть время, и мне не помешает перекусить. На всякий случай постаралась вспомнить, когда ела в последний раз, точно не вспомнила, но получалось, что это было не сегодня, и, кажется, даже не вчера.

Тут же на глаза мне попалась столовая самообслуживания, где не нужно было ни с кем разговаривать. Я поставила на разнос греческий салат и стакан с вишневым компотом, протянула на кассу двести рублей, и поняла, что у меня кружится голова. Мне стало страшно, что я упаду сейчас прямо здесь. Стараясь не выглядеть пьяной, я мужественно дорулила с подносом до столика в углу. А когда села, то поняла, что не могу съесть ни крошки. У меня потемнело в глазах, замутило сразу все и везде: в солнечном сплетении, у горла, в висках. Глаза тут же пришлось закрыть, потому что невыносимо больно было смотреть на светлые стены и столы столовой. Эти светлые разводы то дробились на отдельные фрагменты, то сливались в одно большое пятно, вызывая у меня новые приступы головокружения и тошноты.

Мне показалось, что умираю. Какой-то силой воли я заставила себя не упасть на этот грязный пол в разводах только что выпавшего и уже стаявшего снега, который принесли на башмаках многочисленные посетители. Честно говоря, и не подозревала, что у меня есть подобная сила воли. Кругом были люди, они торопливо что-то жевали, чем-то запивали прожеванное, и никому не было дела, что космос открылся во мне тянущей воронкой где-то в районе солнечного сплетения, и все, что было мной разумной, засасывается туда со страшной силой. В голове пронеслось: «Неужели это все?», я еще пыталась определить по симптомам, что со мной происходит, когда голова упала на сложенные на столе руки. Меня пробил пот. В первых заморозках я чувствовала, что со лба у меня катятся крупные капли больной испарины, так же и с затылка, они скатываются, чуть щекоча шею, под капюшон куртки, и начинаю чувствовать их за воротом. А ещё очень боялась, что сейчас кто-нибудь подойдет и заговорит со мной, хотя бы спросит: «Девушка, вам плохо?». Я бы, может, даже не могла найти в себе сил, чтобы кивнуть.

В тот момент я явно поняла, насколько меня уже физически пожевали демоны моего мужа. И если оставались ещё хоть маленькие тени сомнения в правильности моего побега, сейчас как раз я прошла точку невозвращения. Постепенно дурнота отступала. Мне даже не поверилось, что смогла поднять голову и, вытирая крупные капли пота, катившееся по моему лицу, оглядеть зал столовой, который тоже постепенно становился на свое место.

На салат, который я выбрала перед приступом, даже смотреть было тошно. Немного поборовшись с жадностью (было до слез жалко впустую потраченных денег, которых у меня оставалось не так уж много) и состоянием организма, я решила оставить еду на столе. Кому-нибудь, кому она нужна больше, чем мне. Прислушалась к себе. Было гораздо легче.

Тем не менее, это состояние через некоторое время вернулось ко мне, и я все-таки, несмотря на все попытки держать лицо, где-то упала в обморок. Просто все, что происходило после этой столовой, я плохо помню. Люди пугали меня, казались одним темным угрожающим роем, и я стремилась затиснуться куда-нибудь подальше от этого гудящего монстра. В таком состоянии я зашла в самолет, и пристегнула ремень. На секунду в толпе заходящих пассажиров мне почудилось искаженное лицо Влада, и меня опять пробил холодный пот, но, к счастью, мне показалось. Потом мне не раз казалось, что я вижу это лицо, и меня шарахало от любого, кто заговорит со мной во время пути. Жажда жизни и чувство самосохранения все-таки вывели меня на финишную прямую. Я стремилась к друзьям, как раненый человек держится в скорой помощи из последних сил, чувствуя, что ему сейчас помогут. Приглушат боль, промоют рану и наложат на неё повязку. Он не умрет, этот раненый человек, ни от болевого шока, ни от заражения крови, ни от потери, потому что уже воет над ним сирена, и машина с красным крестом мчит в ночи. Чтобы исправить ошибку судьбы, которая решила, что вот сейчас ему и самое время умереть. Но нет, эта пляска жизни ещё продолжится. По крайней мере, для меня — точно.

Это действительно была финишная прямая. Я забилась в самый дальний угол электрички. Космический голос что-то пробормотал с потолка вагона, двери закрылись и поезд тронулся. Стало болезненно сонно. И, вытаскивая себя из затягивающего сна усилием воли, я смотрела в окно сквозь ослепительное солнце. На непривычные взгляду пальмы, ютившиеся по склонам гор городки, белые арки и мосты, что проносились мимо моего уплывающего взгляда, на голубую полосу уже осеннего моря. На все это смотрела я, а в голове, как заезженная пластинка крутилось:

Если выпало в империи родиться,

Лучше жить в провинции, у моря....

Ком давил. Давил, давил горло.... И я всматривалась в эту прекрасну

ю солнечную даль, все ещё надеясь, что он не послал своих демонов вслед за мной….

Глава восемнадцатая. Деревню заметает снегом

На меня смотрят две пары очень похожих глаз. И как я только сразу не заметила сходство? Этот странный, немного хищный разрез, идущий в самое прямое противостояние со здешней повсеместной волоокостью.... Меня оправдывает только недавнее и, честно сказать, непродолжительное знакомство. Впрочем, рассуждать о генетических особенностях строения очей, передающихся по наследству, было особо некогда.

Почему всегда, когда я захожу к Ануш, что-то невидимо, но ощутимо меняется в мире? Кажется, что в её доме, обстановке, которая сосредоточилась в нем, время меняет направление своего течения. Вот только что было конкретное время, а вот оно начинает томно растекаться, становится плотным, густым. И все в нем то становится подчеркнутым, то наоборот, расплывается в словах и движениях.

Ануш пылает нешуточным гневом, Шаэля же, кажется, даже забавляет ситуация, хотя виновато-скорбный вид он держит стойко.

— Инч! — коротко произносит аштараканка, и я не понимаю, что она имеет в виду, но слово звучит коротко, резко и убийственно, как выстрел.

— Я ни в чем не виновата, — твердо и нагло иду я «ва-банк».

— Так уж? — прищуривается Ануш.

— Да, — не знаю, насколько хватит моей устойчивости перед её гневом.

И тут её прорывает, Ануш начинает бросаться в меня словами, от которых хочется увернуться, они бьют мелкой сечкой, и, кажется, лицо мое краснеет под этим шквалом.

— Десятки лет ожидания, когда сойдутся все знаки для пророчества! Десятки лет бессонных ночей, несколько поколений, хранящих сакральные знания, ждущих, чтобы звезды стали так, как необходимо! Эл аселу бан чунем... И все псу под хвост....

— Шакалу, — зачем-то вмешивается в её тираду Шаэль. Я удивленно смотрю на него. Зачем он вообще что-то говорит?

— Молчи уже! — замахивается на него попавшим под горячую руку пестрым махровым полотенцем Ануш. — Тоже мне, неудавшийся волк Аштарака! Жаманакы ыспарвец.... Ты кулон удержать не мог?

— Я не заметил, — смелость Шаэля на глазах улетучивается. И зачем он вообще говорил что-то против? Все-таки он чувствует себя очень виноватым, и это читается по его глазам. Мне же и неудобно, и страшно. С одной стороны, я включилась помимо своей воли в какую-то игру, которая казалась мне глупой, допотопной и неуместной. С другой стороны, меня накрывает прикосновение к какой-то вековой тайне. Опять ноет в области солнечного сплетения, словно там открывается воронка, засасывающая меня в древний космос. Очень неприятное ощущение.

— Моя сестра, упокой Господь её душу, — праведный пыл Ануш как-то сразу испаряется, сходит на нет. Она садится на другое плетеное кресло и закрывает лицо руками. Не рыдает, нет, просто как-то резко становится уставшей. Секунду мы зависаем в молчании, затем Ануш отнимает руки от лица, и я замечаю, что темные тени легли под её глазами. Сейчас она кажется совсем старухой, но не милой бабушкой, а вечной и древней, как сама жизнь.

— Что теперь делать? — спрашивает она растерянно, и я понимаю, что вопрос этот адресован не нам, а куда-то в пространство.

— Получается, что ничего. — Так же растерянно и тихо отвечает Шаэль. — Будем ждать еще несколько десятилетий. Может, через несколько поколений....

— Род угасает, — уже совсем буднично вздыхает Ануш. — Мельчает. Ты был нашей последней надеждой. Хамайн изур.

— Но почему бы нам не довериться выбору куладатана? — Шаэль смотрит на меня, и серьезность в его голосе входит в диссонанс с веселыми чертиками в глазах. — Лиза тоже ничего себе, крепкая девушка Нервная только немножко. Но это мы поправим.

— И думать не смей. — Кричит на него Ануш. — Чи карели! Аид масин хоск, ангам линел чи карох! У неё свой путь. У нас — свой. Анун анцялин! Её история не лишена драматизма, но к нашему делу не имеет никакого отношения. Мне тут ещё мусора, который тянется за ней, не хватало! Чистить, кто будет? Ты? Или опять «тетя Ануш»?

— Кулон активирован, — напоминает Шаэль. — Тетя Ануш, кулон активирован.... Я за Лизу теперь в ответе, что бы там ни было. Насколько я понимаю существующий закон Кулона, это сила взаимодействия между неподвижными точечными электрическими зарядами. Это один из базисных законов физики, тетя Ануш. Я могу ещё сопротивляться магии, но кто будет настолько глуп, чтобы идти против физики?

— Да знаю я, — в Шаэля все-таки летит пестрое полотенце, но не долетает и сваливается у ножки кресла. Я смотрю на это полотенце, ещё не до конца понимая, что происходит.

— И мы теперь обязаны пожениться. Так ведь? — теперь понятно, к чему ведет Шаэль. Я вскидываюсь, но ничего сказать не успеваю, потому что Ануш реагирует на его слова быстрее.

— Вы можете делать все, что захотите. Только не по предсказанию. Если ты решил, все равно так и будет. Но от меня ничего не жди. И кулон.... Я не знаю, кому теперь передать кулон. Индз са дур чи галис.

— Да, ладно, — Шаэль строит умильную физиономию, — так уж совсем ничего от тебя не ждать?

Я решаю взять в свои руки право голоса.

— Я замужем. — Говорю твердо. — С вами я знакома всего ничего. И не хочу связывать свою жизнь с малоизвестным мне Шаэлем. По крайней мере, пока.

— А чего ещё ты не хочешь? — Ануш смотрит на меня исподлобья. Я явно не нравлюсь ей в качестве родственницы, но мое взаимное нежелание этих уз выводит её из себя. — Ты вообще по жизни не хочешь ничего. Ты только ждешь, когда кто-нибудь придет и все сделает за тебя. Или убегаешь. Ты только и можешь, что убегать и прятаться.

— Тетя, не кипятись, — улыбается Шаэль. — Лиза ещё сама не поняла, во что она попала.

— Ни во что хорошее? — уточняю безнадежно я.

Шаэль кивает. Тут мне уже совсем надоедает этот спор, который начинает напоминать зависшую программу.

— Амен бан ир техн уни, — как-то очень уж ехидно произносит Ануш, и повторяет по-русски:

— Всему свое место!

— В общем, пока, — говорю я этим неожиданным родственникам, разворачиваюсь и выхожу из дома. Если они вот заранее определили мне место без всякого моего на то согласия, ничего хорошего здесь уже не ожидает.

Уже покидая веранду, я как в тумане слышу настороженный голос Ануш.

— Шаэль, что с тобой происходит, помимо Лизы?

— Ты меня давно не видела, тетя....

Ветер уносит вторую часть ответа Шаэля вдаль. Что с нами происходит? Со всеми? Может, от этой навалившейся беспомощности и беззащитности очень хочется заплакать? Когда тобой начинают играть неведомые силы, трудно отделаться от ощущения игрушки в равнодушных руках. Что происходит? «Может, хватит с меня?», — так думаю я, бредя через все ту же густую мерзлую взвесь по туманной улице.

И обращаюсь к кому-то мне неведомому, но сильному и мудрому: «Может, все эти ненормальности оставят меня в покое?». И тут же отвечаю сама себе: «А не лезь, куда не просят....». И дышать, и идти, и вообще жить становится гораздо легче.

***

Ночью меня разбудили дикие вопли. Сразу несколько голосов подтверждали свое существование на всякие разные лады и тональности. Попеременно плакал ребенок, тут же кто-то ворчал «ур-ур-ур», так же темнота и сонная истома пронизывалась пронзительным «иу!!!!». Я поворочалась ещё несколько минут, надеясь, что либо ситуация разрешится сама собой, либо Лия встанет и наведет порядок. Вопли то набирали обороты и децибелы, то снижали интенсивность, но не прекращались. Пришлось встать, ибо можно сколько угодно притворяться, что ничего не происходит, но заснуть вновь все равно не получается. Такова реальность. Сталкиваясь с нашим представлением о том, как все должно быть, она непременно побеждает.

Я прислушалась к дыханию Дома. Странно, но он, кажется, так и не проснулся. Вернее, он-то и не спал совсем в этом бедламе, но почему-то предпочел поднять на ноги и идти разбираться меня, а не Лию. Я вдохнула тишину в соседней комнате, и поняла, что подруга просыпаться и не думает.

«Ладно», — подумала я, сунула ноги в выстуженные за ночь меховые тапочки, и глянула на часы. Полпятого утра. По китайскому гороскопу это час Тигра. Логично. Два недотигра вопят под окнами. Я имею в виду, конечно же, Джаз и Армстронга. Кому ещё, кроме этих двух вечно свингующих кошаков, понадобилось оглашать окрестности дикими утробными звуками?

По лестнице я спустилась тихо, потому что очень хотелось застать ораторов на месте преступления, не вспугнув раньше времени. Вообще-то я была уверена, что третьим на этом утреннике непременно будет уже известный мне Рыжий. Соседский котяра, который с переменным успехом претендует на часть территории, доставшейся по праву первородства Джаз и Арму. Но я ошиблась. Серая, чуть распластанная тень метнулась за угол дома, как только я показалась на ещё темном и чуть заваленном спросонья горизонте. Я специально неудачно бросила вслед беглецу щепку, подобранную тут же с земли. Из чуть приоткрытого окна торчали четыре уха. Джаз и Арм сидели на подоконнике, продолжая что-то высказывать уже растворившейся в темноте сада серой тени неизвестного мне животного. Я укоризненно покачала головой, запихнула кошек в дом, и закрыла окно с внешней стороны. Воцарилась блаженная тишина. Повозившись на постели, чтобы уютнее укататься в одеяло, я вдруг подумала: «А почему кошки не вышли из дома, а прогоняли незнакомца из окна? Почему они его боялись?».

За завтраком, когда я рассказала эту историю, мудрая Лия тут же выдвинула свою прекрасную версию:

— Это, наверное, был енот. Он иногда приходит в наш сад, чтобы обобрать черешню. Алекс пытался охотиться на него, но этот мерзавец очень хитрый. Из-за него вот уже не первый год остаемся без черешни.

— Черешня же спеет летом?

— Ну, может, он что-нибудь забыл здесь летом, а теперь вспомнил и вернулся, — засмеялась Лия.

— В час Тигра.... — задумчиво произнесла я.

— Что?!

— Время между тремя часами ночи и пяти утра называется часом Тигра.

— Ух, ты! А ведь точно. Ну, такой вот тигровый енот хулиганит у нас в саду. — Тут же обыграла ситуацию моя подруга и шикнула на Джаз, которая, как всегда утром, болталась у неё под ногами, в справедливом ожидании еды:

— Идите мышей ловите, кошки! Ешьте то, что добыли, дармоеды! Тоже мне, тигры. Енота прогнать не можете.

Впрочем, кошачьего корма Лия им все равно насыпала. Она всегда так делает: сначала попрекает кошек куском хлеба, а потом все равно кормит. Но мышей они и так ловят. Не от голода, а от врожденного охотничьего азарта и хорошего расположения к хозяевам.

Но почему они так испугались знакомого им енота? Или это все-таки был не енот? Я вышла на крыльцо спросить у птиц. Но они молчали, зябко нахохлившись в ожидании неизбежных холодов. И холода не замедлили наступить.

Снег пошел через несколько дней. Он начал валить во второй половине дня, ближе к вечеру. Все сделалось белым-бело, словно на деревню накинули перьевое душное одеяло. Пока ещё работала связь, Лия передала бесконечные поцелуи Алексу, который остался зимовать эти снежные две недели внизу. На ещё не успевшие состариться и облететь листья некоторых очень оптимистичных деревьев комками ложился и застревал белый налет. Вскоре вся улица превратилась в пестрое бело-зеленое пространство. Она приняла вид таинственный и незнакомый. Словно мы за три часа переместились в иное измерение. В этом незнакомом доселе мире, словно в вате, тонули слова и мысли, а двигаться стало невыносимо лень.

— Нас уже пригласили на глинтвейн, — как-то уж слишком подчеркнуто жизнерадостно произнесла Лия, — соседи, которые через два дома от нас.

— Это в доме с острой, почти готической крышей? У них ещё собака такая мелкая, но очень брехливая. — Лениво прореагировала из-под пледа я. Чашка горячего чая приятно грела руки, которые постоянно зябли.

— Ну, да, — Лию словно обрадовала моя осведомленность. — Они самые. Я думаю, мы будем самыми востребованными девушками на этом глинтвейновом балу. Доставайте ваши танцевальные книжечки, барышни! — пропела она.

Я вздохнула. Доброта Лии не знала предела.

— Сомневаюсь. Я же говорила тебе, что, кажется, поссорилась с Ануш. Меня навряд ли теперь куда-нибудь пригласят. Так что доставай свою танцевальную книжечку сама. А мне и здесь хорошо, — по-старчески проворчала я, ещё больше уходя в теплый мягкий плед. — Нет у меня никакой книжечки. Ничего у меня нет....

— Бедная ты моя, несчастная, — опять запела Лия. — Неужели ты думаешь, что Ануш столь стервозна, что из-за какой-то ерунды объявит тебе бойкот? Что ты такого могла ей сделать? Розы её знаменитые обломала?

— Можно сказать и так, — я подумала, что с точки зрения Ануш совращение Шаэля, наверное, выглядит, как покушение на цвет розы. Ну, как там говорят в романе: «сорвал цветок моей девственности». Мне стало смешно, я даже хрюкнула, и высунула нос из пледа.

— Не валяй дурака, — Лия кинула в меня тапком, которым она всегда швыряла в разошедшихся Джаз и Арма. — Опыт пития аштаракского глинтвейна ты можешь получить только в Аштараке во время большого снега. И нигде больше. Даже если тебе придется сразиться с Ануш за право участвовать в этом событии, ты сделаешь это! Иначе никогда себе не простишь.

Я поймала тапок на лету и кинула его обратно в подругу, стараясь, между прочим, не попасть. В Лию я, как и было задумано, не попала, зато на пол с радостным звоном свалился стакан с недопитым томатным соком, тут же окрашивая половицы в густой кровавый цвет.

— Можно сказать, что мы повеселились? — жалобно спросила я, выражая всем своим видом готовность вернуться к исходной точке. То есть сбегать за тряпкой и вытереть кровавую лужу.

— В общем, завтра мы идем к готическим соседям, — тоном, не допускающим возражения, произнесла Лия. — И точка.

— А ты знакома с Шаэлем, с племянником Ануш? — вдруг спросила я. Вернее, спросить мне про Шаэля хотелось давно, но случай выдался только сейчас. Если про таинственного спасителя я рассказать не могла, то про племянника Ануш спросить могла. И ещё как!

Лия наморщила лоб.

— Может, и знакома. У Ануш много родственников.

— Шаэля бы ты запомнила, — почему-то обиженно произнесла я.

Лия посмотрела на меня с подозрением:

— Это благодаря незабвенному племяннику Ануш Шаэлю у тебя прошла социофобия? Подожди....

Лия быстро произвела какие-то нехитрые расчеты в уме.

— Ануш — раз. Ты боишься, что из-за неё тебя деревня подвергнет остракизму — два. Племянник, явно не пятилетний.... Лиза! Ты положила глаз на племянника Ануш?!

— Нет, нет, — заторопилась я, — скорее, это он.... Да, это он....

Бесцеремонно сдала я своего спасителя.

— Нет, — Лия покачала головой. — Не выйдет. Это очень закрытая система. Тебя не примут.

— Знаю, — почему-то расстроилась я, а подруга тут же поймала меня на слове.

— Значит, правда?! И Ануш.... Ух, ты! Я запасаюсь поп-корном. Моя ж ты скромница и мужененавистница....

Лия продолжала хохотать в совершенном одиночестве ещё несколько секунд, потом затихла, и уже серьезно сказала:

— Милая. Я была бы рада, чтобы ты опять начала жить и стала такой же кокеткой, как прежде. Только. Странная эта семейка, поверь мне. Боюсь, что там проблем будет не меньше, чем с Владом.

Ну что я могла сказать Лие? Поэтому я понимающе кивнула и промолчала.

Ночь была странной. Даже сквозь сон я ощущала, как давит на деревню снежное покрывало, какое оно тяжелое и душное. И как странно засыпать под ним, под небом, под звездами, чувствуя, как неотвратимо и равнодушно пялится на тебя звезда Канопус. Не было ничего, что могло бы скрыть меня от Вселенной, и пестрое синтепоновое одеяло, выполненное в стиле печворк, только на первый взгляд укрывало меня от взгляда беспристрастного снежного неба. Потолок тоже во сне казался мне иллюзией, жалкой человеческой попыткой спрятаться от чего-то огромного, истинного, безжалостного.

Я ворочалась и всхлипывала, сжималась в тугой эмбриональный комок, металась по кровати. И чувствовала все это даже сквозь сон. Словно было две меня. Две. Как, когда пишешь книгу, одновременно действуешь и наблюдаешь со стороны. И кто-то явно писал мою историю в этот момент. Или заканчивал, раздумывая, убить ли меня или все-таки допустить счастливое завершение истории.

— Милый, — сказала я кому-то во сне, — милый мой, эта история получается чересчур печальной. Мы должны что-то в ней поправить, и, скорее всего, давай поищем огрехи в самом начале. Может, как и положено хорошему психотерапевту, начнем с детских травм?

И, конечно, никто мне не ответил. А к утру изба была выстужена, и Лия вытащила теплые ватные ботинки, в которые мы впихнулись вместо тапочек.

— Связь ещё есть, — Лия переворачивала на сковородке уже подрумяненные оладушки, стараясь добиться того изумительного золотистого цвета, который нужно словить вовремя в какую-то долю секунды. — Алекс звонил, спрашивал, как у нас дела. Говорит дорогу, ещё завалило не сильно, он может приехать. Только это опасно, я ему сказала, чтобы он не рисковал.

-И...., — вдруг помрачнела и убрала сковородку с огня Лия, — Лиз, ты только не волнуйся. Все равно ты узнаешь рано или поздно....

Мне тут же стало очень страшно, и я почувствовала, что волосы на всем теле встали дыбом. Даже невидимые на руках.

— Он говорит.... В общем, Татьяна Романовна умерла.

Погруженная в свой ужас, я сначала не поняла, кого Лия имеет в виду. Она увидела мой вопросительный взгляд, и добавила:

— Музейщица. Сотрудница музея.

На меня словно обрушили ушат воды:

— Как так?!

В голове пронеслась совершенно безумная мысль, что это я виновата в её смерти. Ведь это у меня в голове придумалась тогда завязка триллера. Который начинается с того, что в музее погибает сотрудник, хранитель тайных знаний.

— Алекс подробно расписывать по телефону не стал. Говорят, что маньяк какой-то. — Уже совсем шепотом произнесла Лия, словно боялась, что её слова дойдут до ушей кого-то, кому это совсем не нужно знать. — Слушай, там, правда, странная история. Возвращалась поздно вечером домой, на неё в переулке напали. У нас отродясь таких ужасов не случалось. А главное, вроде, и не взяли ничего. По крайней мере, сумочка с кошельком с какой-то мелочью так и осталась около её тела.

Я знала, что по улицам иногда ходят убийцы, но не могла представить себе, что их жертвой может стать кто-то из моих знакомых. Пусть даже очень шапочно, как Татьяна Романовна.

Это невыносимо странно прозвучало ещё и именно здесь, где люди даже не закрывают на ключ двери дома, когда уходят. Самой большой преступницей здесь оказалась Лия, которая как-то по лету выстрелила в шкодивших в саду соседских поросят из травматического пистолета. Еще был вороватый енот, который обирал поспевшую черешню под покровом ночи. Я случайно попала в этот мир без преступлений, и, наверное, как-то сразу же срослась с ним. Месяца мне вполне хватило, чтобы всем своим существом впитать ощущение безмятежности и безопасности. В этот момент пронеслась мысль, что если и есть рай на земле, то он именно здесь, и люди сами его создали. Ну, конечно, на подготовленной кем-то свыше благодатной почве. Так что известие о смерти Татьяны Романовны прозвучало совершенно нереально. Словно привет из ада. Замысловатый такой приветик. Меня передернуло.

— Лия, может, это мы виноваты. Стали расспрашивать её о той легенде....

Подруга посмотрела на меня огорченно:

— Лиз, ну при чем тут мы? При чем эта старая легенда?

— Мне кажется, что она нам далеко не все рассказала. Что-то там все равно есть странное. И недосказанное. Меня со всех сторон обступили недосказанности, я не знаю, что с этим делать.

— Пить чай с оладушками, — категорично заявила Лия. — Просто пить чай. Иногда это помогает.

Чай с оладушками, если и помог, то не всеобъемлюще. Я думала об этом убийстве весь день и весь вечер. Если бы не вырубился так некстати интернет, я бы могла узнать намного больше. Но он все-таки вырубился, и мне оставалось только вручную чертить на листе бумаги схему событий, которые никак не хотели уходить из моей головы. Словно кто-то таким странным способом хотел что-то сказать именно мне. И я, конечно, знала, кто намекает, что он идет по моим пятам, оставляя за собой кровавый след. Пока как бы случайный. Из людей, которые не успели стать друзьями, и ненароком встреченных собеседников. Но это только пока.... Сколько времени я могу делать вид, что ничего не происходит? А когда я перестану успокаивать себя, что должна сделать, чтобы ничего не происходило?

Глава девятнадцатая. Аштаракский глинтвейн

На вечеринку в честь начала большого снега в Аштараке я все-таки отправилась вместе с Лией. Честно говоря, меня и уговаривать-то особо не пришлось, уж больно вкусно расписала мне подруга это событие.

Раф, сосед, в доме которого затевалась вечеринка, был человеком, на первый взгляд, может, даже не очень приветливым. Я часто сталкивалась с ним на улице, но никогда не видела, чтобы он улыбался, или хотя бы первым здоровался. В придачу к этому, он производил впечатление какой-то кустистости. Словно домовой-переросток, от времени и сырости покрывшийся взъерошенными пятнами мха. Жесткие темные волосы на голове у него торчали отдельными клочками, так же группками, видимыми даже издалека, торчали волосы из носа. Отдельно от всей остальной волосатости несколько не встречающихся друг с другом кустиков виднелись из носа. Руки, открытые до предплечий, — даже в прохладную погоду Раф носил белоснежные классические футболки — тоже кустились густыми жесткими волосами, разбавляемые загорелыми проплешинами.

В ответ на мое робкое «Здрасьте», он, не выходя из замкнуто-кустистого образа, сосредоточенно и угрюмо кивал, и шел дальше по своим многочисленным делам.

Лия говорила, что Раф имеет право быть неприветливым и угрюмым даже с посетителями кафе, которое он держит. Потому что когда-то его отцу удалось отхватить самый живописный кусок внизу у моря, на котором собственно он и открыл белоснежную кофейню. Я бывала там, и понимала, что можно потерпеть неприветливость хозяина, если перед тобой открывается возможность хотя бы полчаса посидеть с чашкой сваренного на песке кофе перед изумительной панорамой синего моря и белых теплоходов где-то вдали, но не настолько, чтобы не ощущать себя к ним причастной. Прекраснее этого уголка на всем побережье так и не было. Впрочем, сам Раф не так уж часто сам стоял за стойкой бара. Но мне всегда везло, и вместо улыбчивой официантки я сталкивалась с философским хмыканьем Рафа. Тем не менее, кофе он варил самый изумительный. Поэтому я надеялась, что глинтвейн у Рафа — это тоже прекрасное нечто.

Мы немного опоздали, так как решили собраться по всем правилам. Вечерних туалетов предусмотрено не было, но переодеться из ватных штанов в джинсы все-таки стоило. И помыть голову. А мытая голова влечет за собой желание хоть немного, но подкраситься. В общем, мы все-таки опоздали.

В просторном холле готического замка уже собрался весь цвет аштаракского общества. В основном, здесь были женщины, потому что работающие внизу мужчины на время большого снега оставались в городе. Владельцы пустующих между курортными сезонами домашних отелей с удовольствием предоставляли им комнаты, так как все были, так или иначе, в родстве или тесной дружбе. Алекса селили, кстати, за просто символическую плату, хотя он не был никому родственником. Просто с его легким характером он всюду заводил массу приятных и полезных знакомств.

Раф же вполне логично закрывал свою летнюю кофейню под белоснежными зонтиками на зиму, и оставался в Аштараке, занимался хозяйственными делами, до которых у него не доходили руки во время горячего сезона.Мне сразу понравился его дома. Уже в холле настигала приятность, так как тепло шло от подогреваемого пола, а печка, которая призывалась на службу в случае отключения электричества, была замаскирована под красивый, якобы декоративный камин. Прямо с порога явно слышался запах будоражащих кровь и вкусовые рецепторы специй, он тянулся из кухни, в которой уже вовсю варился пряный глинтвейн. Волей неволей я принюхалась к аромату, уловила знакомые нотки: корица, имбирь, гвоздика, лавровый лист, бадьян, душистый перец, немного цитрусового запаха. Но было там что-то ещё, мне абсолютно незнакомое, но вызывающее особое, праздничное настроение. Что-то бодрящее, манящее, свежее и горьковато-сладкое.

Общество чинно расположилось по мягким диванам и креслам, я внимательно осмотрелась, но Ануш нигде не заметила. Шаэля тоже видно не было, что не удивительно, учитывая, как тетка скрывает своего драгоценного племянника от людских глаз. Впрочем, незабываемый голос Ануш я вскоре услышала из кухни, он вместе с терпким и сладким ароматом врывался в комнату, и окутывал всех присутствующих приятным ожиданием.

Честно говоря, всех, кроме меня. Я все-таки немного побаивалась встречи с сумасшедшей теткой Шаэля. Хотя Лия совершенно убедительно мне доказала, что сказительница не будет устраивать прилюдный скандал из-за племянника, которого она почему-то прячет от всей деревни.

— На самом деле, оказывается, это именно она настояла, чтобы тебя, случайную гостью здесь, пригласили на этот вечер, — с удивлением заметила моя подруга.

Я открыла рот от изумления.

— Она на меня совсем не будет злиться?

— Ну, может, подуется чуть-чуть, — подумав, добавила Лия. — Все-таки....

«Подуется чуть-чуть» меня вполне устраивало, и я даже постаралась расслабиться. Села тихонечко на угол длиной скамьи, видимо принесенной по такому случаю из сада. На скамью никто не покушался, так как присутствующим хватало места на многочисленных пуфах, креслах и диванах. Я могла тихонько рассмотреть компанию. Тем более, что вечер шел своим чередом.

Жена Рафа была совершенной ему противоположностью. Вся маленькая, плавная, гладкая и круглая, с подобранными под тугую косынку волосами, она, то сновала деловито между гостями, поддерживая светские беседы о сваренных компотах и надвигающейся свадьбе кого-то из ещё незнакомых мне жителей Аштарака, то быстро, грациозно и незаметно удалялась на кухню, где происходило священное действо. Хозяйка Рафа кивнула мне с добродушием, собиралась, видимо, что-то спросить, но тут её отвлекли, и она заскользила на зов о помощи. Я вдруг поняла, что не помню, как её зовут, и мне стало неудобно. Лия затерялась где-то, пропала из моего вида, спросить у неё я не могла. Краем глаза я выловила в окружение одетых для выхода женщин Джен. Она о чем-то горячо и убедительно спорила с молодой девушкой. В общем, Джен тоже казалась глубоко занятой, поэтому я решила полагаться только на себя.

Постепенно разговоры стихали, в воздухе прямо начала ощущаться торжественность момента. А потом все замолчали разом, и со стороны кухни появились две женщины, несущие с двух сторон большой красивый чан, от которого даже на расстоянии шел медово-пряный одуряющий запах. Женщин сопровождала Ануш, словно плывущая над полом в своем длинном красивом платье, на которое она сменила неизменные трикотажные бриджи. Она выглядела непривычно сосредоточенно, вся поглощенная наблюдением за тем, чтобы действо прошло, как нужно, без лишних эксцессов. Идущая за ней маленькая жена Рафа, которая несла на голове большой разнос с яркими, разрисованными многочисленными фигурками керамическими пиалами, хоть и была хозяйкой дома, но казалась менее озабоченной приемом гостей, чем Ануш. Как-то сразу стало понятно, тетка Шаэля здесь главная.

Женщины поставили праздничный, одуряюще пахнущий чан на специально подготовленный стол, и Ануш кивнула. Как-то все сразу поняли, что она имеет в виду. Я вдруг осознала, что в комнате совсем не осталось мужчин. А присутствующие женщины стали подходить к столу по одной, каждой Ануш большой поварешкой наливала в пиалу исходящий горячий паром напиток, и, подавая его, что-то тихо приговаривала на ухо подошедшей. Когда дошла очередь до меня, почему-то затряслись руки, и необыкновенное волнение охватило всю мою сущность. «Это просто глинтвейн», — пыталась образумить я себя, но эти несколько шагов, сделанные мной в сторону Ануш, показались вечностью. Словно вот-вот случится что-то очень важное и значительное в моей жизни, — так ощущала я этот момент.

Я подошла так близко, что увидела, как в красном коралловом вине плавают кусочки фруктов и каких-то пряных трав. А ещё — честное слово — мне показалось, что глинтвейн ровно и мягко светится. В смысле, от него действительно исходило сияние, которое чувствовали и даже наблюдали все присутствующие. Но так как никто этому не удивлялся, все воспринимали как должное, то я решила не удивляться тоже.

Ануш внимательно посмотрела мне в глаза, но в её взгляде не было и капли осуждения. Это была какая-то совсем другая Ануш, не та, что кричала на меня совсем недавно из-за активации кулона, истории, в которую я так неожиданно и легкомысленно влипла. Этот взгляд был полон какой-то нездешней мудрости и отрешенности. И в то же время он познавал суть саму того, на кого был направлен. Ануш подала мне пиалу и приблизилась к моему лицу.

— Возьми силу, свет и ярость её, — тихо, но уверенно сказала она мне. — Воспользуйся с умом и отвагой.

Я думала, что сейчас обожгу руки об исходящую горячим паром посуду, но керамика совершенно чудесным образом сдерживала жар в себе, и сама пиала оказалась приятно-прохладной. Руки чувствовали набитые на ней объемные фигурки, я кинула быстрый взгляд и оторопела. Эти картины, кажется, видела на кулоне. Да, это была все та же техника исполнения, и насколько позволял судить мой беглый взгляд, сюжет повторялся в пиале, как зеркальное отражение. Ануш загадочно улыбнулась мне и молча кивнула.

Я отошла со своей долей напитка в полном недоумении. В полной тишине все находящиеся в комнате женщины медленно и торжественно, маленькими глотками пили глинтвейн. Казалось, что его аромат звенит в этой странной густой тишине.

Пришло время и мне осторожно попробовать горячий напиток. Целая симфония вкусов взорвалась у меня на языке и покатилась звучанием слаженного королевского оркестра в голову, а оттуда теплой, все согревающей и укрывающей волной — к сердцу. Это не стоило называть обыкновенным опьянением, потому что главным ощущением, накрывающим меня в этот момент, было явное видение открывающейся двери в другое измерение. Все главные понятия, такие как «рождение», «смерть» и «жизнь», приобретали совершенно иное по силе значение. В этом не было смещений эмоциональных полюсов, просто чувствовалось все по-другому. Словно кто-то сильный, с совершенно иной точкой зрения на все окружающее, открыл во мне глаза и смотрел сейчас с умилением и на эту комнату, и на женщин, тихонько пьющих глинтвейн, и на большой красивый чан с глинтвейном самим. И, кажется, все присутствующие чувствовали то же самое. Наверное, так оно и было, такое вот чувство одновременного и единения, когда ты — это часть чего-то, и явного осознания отдельности и неповторимости твоей сущности.

Ануш сделала едва заметный знак рукой, и все стали возвращать пустые пиалы на место. Торжественная тишина была прервана, но чувство чего-то необычного, объединяющего всех этих людей и выделяющего каждого, как особую ценность мироздания, не прошло.

Под мягкий стук пиал, возвращаемых на место, в комнату входили оставшиеся в деревне на сезон большого снега мужчины. Их было всего пять человек, и каждый из них держал в руках не похожий на остальные музыкальный инструмент. Это были какие-то совсем необычные и очевидно очень старые инструменты, но я не большой теоретик музыки, поэтому могу и ошибаться. Единственное, что мне пришло в голову, это откуда-то известное мне название «дудук», когда я увидела в руках у одного из вошедших большую деревянную трубу. Оказавшаяся вдруг совсем рядом со мной Лия шепнула: «Это гариби, сейчас будет музыка». Впрочем, про музыку я догадалась и без неё.

— Что такое гариби? — так же тихо спросила я её.

— Музыканты. Они поют и играют только раз в год. В сезон большого снега. Слушай, это просто замечательно, — успела шепнуть мне Лия, и в тот же момент по комнате поплыли странные, одновременно зовущие за собой и печальные звуки. Они витиевато огибали все, что находилось на пути их звучания, одновременно проникая в сердце, заставляя его стучать в унисон со своими кудрявыми переливами и перекатами. В этой мягкой лавине, увлекающей за собой, бурлила горная река, то стремительно несущаяся по камням, то свергающаяся водопадом с отвесной скалы. Слышался щебет птиц, а сквозь причудливый калейдоскоп смыкающихся крон древних кряжистых деревьев проникало солнце. Я снова сидела на прогретом случайным осенним солнцем камне, и то ли в музыке самой, то ли перед моими глазами блеснуло что-то яркое, и в тот момент мне стало понятно, что это река сама принесла мне дары свои — кулон и ..... Шаэля? Музыка объясняла все, что происходило со мной, как только могла она. Не словами, а образами, которыми она щедро делилась, пытаясь открыть не то, что я вижу, а то, что таилось в сердце. Она словно вытягивала истинные чувства и желания из самой глубокой глубины, не заставляла, а намекала принять верное решение.

Это была очень древняя, очень странная и очень опасная музыка. Она откатывалась к прошлому, соединяя его с настоящим. И намекала на будущее, но лишь намекала.

Откуда-то пришло понимание, что эту же самую музыку слышали стены древнего храма, что она сопровождала древние, ныне почти забытые служения прошлым богам. А затем, изгнанная из порушенных капищ, стала уделом бездомных скитальцев, не находящих дома и покоя. И служила, может быть, единственным утешением гонимых адептов уничтожаемой веры.

Она была мудра, как много поживший и почти все видевший старик.

Что-то было там ещё, почувствовала я. Не могла уловить, все время срываясь в самый последний момент с ощущения, что вот-вот пойму это очень важное. Люди и вещи, которые находились в комнате, словно растворились в звуках, уплыли за ними, стали нереальными. Осталась только я, словно обнаженная совершенно. На мне не было ни одежды, ни кожи, ни сухожилий, ни костей. Обнаженная душа с непривычки обжигалась о музыку, и это было состояние одновременно болезненное и сладостное. «Да» — подумала я, отвечая на вопрос, который мне не был задан. Собственно, в этот момент вообще не знала, чему сказала «да».

Не в силах больше смотреть в глаза самой себе, проявленной через эту музыку, я отвернулась к темному окну, у которого каким-то образом оказалась. По ту сторону бытия, отделенной всего-навсего куском хрупкого стекла, на меня из темноты ночи смотрели глаза. И я знала, чьи глаза это были. Знала настолько, что через мгновение уже не чувствовала ни холодный морозный воздух, ни порывы колкого ветра, ни режущего света хрустальных звезд с бездонности небес. Меня вынесло и музыкой, и зовущей силой, которой невозможно было сопротивляться простыми человеческими мыслями, и той бездной, которая только что открылась во мне. Только что стою у окна, обхватив предплечья беспомощными руками в последней попытке защититься от потока, в который увлекает меня эта музыка и таинственный напиток, а через мгновение я уже почти обвисаю в ждущих руках в темноте заметаемой снегом беседке во дворе.

«Это все аштаракский глинтвейн», — спасительно думала я сквозь невыносимо томительное и приятное головокружение, чувствуя его мягкие прохладные губы сразу всюду — на щеках, в уголках рта, шее, теплой ключице. И сквозь эту истому очень приблизительно доносилась трезвая мысль: «Хватит пенять то на кулон, то на глинтвейн. Тебе просто этого хочется. Вот и все». Я зацепилась за это уничижительное «вот и все», и с трудом, но отстранилась. Уперлась руками в его грудь, мягко отталкивая, не подпуская к слишком интимной границе, за которой заканчивается один человек и начинается другой. Попыталась заглянуть в его душу, но взгляд Шаэля был рассеянным, блуждающим, кроме того, у меня самой все плыло перед глазами.

— Это все аштаракский глинтвейн, — повторила я свои мысли вслух. Как можно серьезнее.

— Не пей больше эту отраву. На самом деле, это все — наша тяга друг к другу, — строптивым эхом отозвался Шаэль.

— Мы не будем этого делать, — собрав всю волю в кулак, сказала я.

— Будем, — вторил он мне, но как-то неправильно. Затем он словно соскочил со словесной колеи, которую я с таким усилием проложила, и сказал:

— Обязательно будем. Жду тебя в доме невесты. Ты скоро придешь.

Шаэль опять перешел на отрывистый, какой-то недоразвитый стиль изложения своих мыслей. Я помотала головой, давая понять, что не приду. Никогда и ни за что.

— Сегодня. Ночью. Просто не будет выбора.

Шаэль внезапно растворился в окружающей беседку тьме, и сразу поднялась низовая вьюга, запорошившая и его следы, и вообще сам факт его недавнего существования здесь. Осталось ощущение, что все это мне привиделось. Или.... Намечталось?

На пороге показалась хрупкая фигурка Леи, она отважно шагнула в начинающее печально завывать пространство.

— Лиза! — закричала она против ветра, и он тут же отнес её зов обратно в дом. Но я услышала, и изо всех сил начала махать ей руками. Затем я направилась к ней.

— Что ты тут делаешь? — удивленно спросила Лия. — Холодно.

— Думаю, — неопределенно ответила я. — Ты чего выскочила? Что-то случилось?

— Просто спать хочу. Может, нам уже пора?

Я согласилась.

Мы ушли из гостеприимного дома, и, оставляя позади теплый свет его окон и ощущение уюта, которое надолго сохранилось в нас, отправились по заснеженной улице. Идти было недалеко, но трудно. Потому что разыгралась самая настоящая вьюга. Таинственные тени, очевидно, подкрепленные волнительным кружением головы от знаменитого Аштаракского глинтвейна, метались в низких порывах ветра. Он бил куда-то довольно подло под коленки, и наши, и так некрепкие ноги, подгибались от каждого натиска. Тем не менее, нам было весело.

— Лия, а ты не заметила ничего необычного? Не почувствовала? — я хотела убедиться, что мне не показалась ни торжественность момента, ни ощущение проникновения в какую-то, тщательно спрятанную от непосвященных тайну.

— Разве что мы все-таки напились аштаракского глинтвейна, и теперь — совершенно пьяные, — Лия захохотала, вспоминая явно удавшийся вечер, и тут же, не удержавшись на ногах, упала, увлекая меня за собой. Мы покатились, как две снежные бабы вниз по намороженной улице, идущей под уклон, прямо к нашему дому. У меня промелькнула мысль, что и я, и Лия прекрасно вписываемся в снежную композицию «Зимнее возвращение двух подгулявших ведьм домой из гостей». Я немедленно поделилась этой мыслью с Лией, и мы опять захохотали, от бессилия, который вызывал смех, мы никак не могли подняться. Было настолько безмятежно, что я взмолилась Богу, остаться в этом состоянии, как можно дольше, и чтобы этот вечер никогда не закончился.

Но он закончился, причем резко и страшно. Когда мы, гонимые метелью, практически скатились по намороженным ступеням к входу, первое, что я увидела — нарисованные птицы на двери казались крайне обеспокоенными. Я просто почувствовала напряжение от них, вторгшееся в мой расслабленный счастливый вечер. Поэтому, пропустив Лию вперед, задержалась на минуту на входе. И птицы тут же забили крылами, райские кущи, обрамлявшие рисунок, зашевелились, словно живые ветви и листья под порывом ветра. И я услышала:

— Беги, спасайся! Он совсем близко.....

Глава двадцатая. Ухожу в горы

Я собиралась нервно и стремительно. Лия, вжавшаяся в угол дивана, следила за мной взглядом, преисполненным страдания и жалости. Все очарование аштаракского глинтвейна выветрилось из нас моментально, и реальность смотрела прямо в наши лица, щеря в издевательской улыбке желтые зубы.

— Ну, с чего ты вообще решила, что твой психопат нашел, где ты прячешься? Ты же первый раз приехала к нам сюда, да и мы сами переехали совсем недавно.....

У меня не было времени и желания объяснять, что меня предупредили птицы. Кстати, я понимала ещё, что такое объяснение выглядит не очень убедительным. Но птицам я верила.

— Лия, ты должна пойти со мной, — в который раз повторяла я. — Ты не знаешь, на что он способен. Забирай Джаз и Армстронга, мы уйдем в горы.

— Нет, — в очередной раз твердо и терпеливо повторила подруга. — Я не могу оставить Старый Дом. Мы должны дождаться Алекса. Моего мужчину должен кто-то ждать в семейном гнезде. Это незыблемое правило. Иначе наш мир рухнет.

— Но как ты ....

— У меня есть Дом, — сказала Лия, и в тот же момент Старый Дом застонал скрипучими сквозняками, захлопал дверьми и завыл щелями в окнах. Он словно клялся, что не оставит Лию. И я в этот момент поверила, что Дом будет сражаться до конца.

— Я больше волнуюсь за тебя, — сказала Лия, успокаивающе поглаживая рукой стену над спинкой дивана. По стене метались всполохи-тени от вырывающегося из печной заслонки блика живого огня.

— Лиза, ты не можешь вечно убегать и прятаться.

Это я уже слышала за последний месяц уже не один раз. Соглашалась с этим утверждением, но с собой ничего не могла поделать. У меня не хватало смелости. Ещё немного времени, ещё немного, — так все время просила я судьбу, оттягивая встречу с неизбежным.

— Здесь люди вокруг. — Продолжала спокойно Лия. — Появление чужака, особенно в сезон большого снега, не останется незамеченным. А вот что ты будешь делать одна в горах? Пусть даже в устроенной охотничьей избушке. Как ты вообще туда дойдешь по снегу?

— Я буду не одна, — рассеянно сказала я и тут, опомнившись, прикусила язык.

— Да? — посмотрела на меня Лия. — Интересное заявление....

— Не смей превращать все в шутку, — я разозлилась, — понимаю, что подставила тебя под удар, и это мне невыносимо тяжело сознавать. И я не знаю, что делать, чтобы исправить ситуацию. Никогда не думала, что он найдет меня здесь.

— Успокойся, — сказала Лия. — Просто успокойся.

Я почему-то вспомнила бедного Олега, который научился убегать от демонов вместо того, чтобы с ними бороться. В конечном итоге он так и не смог убежать. Меня передернуло, потому что именно в этот момент пришло ясное и беспощадное осознание: пока я не встречусь со своим демоном лицом к лицу и не дам ему отпор, всю жизнь придется убегать и прятаться. А того, кто убегает, его собственные страхи, в конце концов, все-таки настигают. Тут я поняла это ясно и пронзительно.

Совместными усилиями мы упаковали меня в теплые вещи, старясь предусмотреть все случаи жизни, хотя это практически невозможно было сделать в такой спешке. Лия напоследок сунула мне в руки маленький серебряный крестик. Он был ещё теплый, видимо, она только что сняла крестик с себя. Я заплакала, отвернувшись, чтобы подруга не видела моих слез, и с усилием побрела прочь со двора сквозь метель, которая все ещё сбивала с ног. Вслед мне уперся жесткий взгляд желтых египетских глаз. Только Джаз больше не осуждала меня. Она понимала, что на этот раз я не убегаю, а словно птица, притворившись раненой, увожу от гнезда опасность. И Дом, готовый предоставить мне убежище, тоже понимал, что мной руководит уже не трусость. Он провожал меня с грустью и тревогой, но и с уважением тоже. Схватке, так или иначе, быть. Но пусть там, где не пострадают те, кого я люблю. Может, во мне все ещё бурлил аштаракский глинтвейн, может, просто пришло время.

Когда закончился пусть и тусклый, но все же такой обжитой свет деревенских фонарей, я включила фонарик, и обернулась на деревню. Может быть, в последний раз, — подумалось мне, но так как слезы всю дорогу и так катились по моим щекам, выплеснуть боль так и не удалось.

Деревня светилась в белом мареве метели уютным светом окошек и пахнущим свежими дровами домом из труб. Запах вьюга относила в сторону, но я настолько вжилась в этот мир, что чувствовала отдушку свежей щепы на уровне подсознания. Сейчас она казалась мне ароматнее и желаннее любых, пусть и самым дорогих духов. Вместе с ароматом щепы ветер мне в спину чьим-то тоненьким хныкающим голосом выводил на навязчивый мотив: «Ангел мой, иду за тобой....».

С трудом переставляя ноги, пытаясь беречь ту, что повредила совсем недавно, я спотыкалась по полю. Наконец-то в белой гудящей и остро бьющей по щекам пелене мелькнуло пятно света. Значит, метели не удалось сбить меня с пути, и где-то совсем рядом меня ждет Шаэль. Топит избу и жжет плачущую свечу. Стало немного легче, несмотря на то, что странной показалась промелькнувшая мысль: откуда он знал, что я уйду сегодня из Старого Дома? Ничто не предвещало такого поворота событий. А ведь он знал наверняка! Впрочем, мысль эта, только появившись, растаяла в радости от того, что скоро будет тепло и не одиноко.

В жизни иногда случаются моменты, когда понимаешь, что все, что собираешь долгими годами вокруг себя, тебе вовсе не нужно. А нужно только, чтобы ничего не болело, не мерзло, не выворачивало душу одиночеством. Ну, может, ещё к этому на двоих хлеба с вареньем. Мандариновым. Я люблю мандариновое варенье. Может, именно из-за его нелогичности. В смысле, с точки зрения логики не очень понятно, зачем в горькое добавлять сахар? Можно есть просто горькое или просто сладкое. Это же проще простого. Думаю, что такая вкусовая головоломка под силу только таким вкусовым любителям эклектики как я. И к чему я про мандариновое варенье? Наверное, мне ужасно хотелось горячего чая, в то время как, высоко задирая колени, чтобы не провалиться в какую-нибудь яму на присыпанном порошей поле, уже довольно оптимистично шагала в сторону своей негаданной судьбы. Этакий корявый журавль, несущий в себе первозданную мысль о мандариновом варенье.

На пороге, словно почувствовал заранее мой приход, замаячил Шаэль. Он стоял красивым и стройным силуэтом, обрисованный сиянием свечи, просачивающимся из комнаты, закутанный в теплый плед, который обычно висел на спинке кресла-качалки. Ещё один журавль. Только изящный, гордый и хорошо закутанный.

— Закрой дверь, избу выстудишь! — крикнула я ему издалека, и ветер унес мои слова в неизвестном направлении так быстро, что сама не успела услышать их. Но Шаэль каким-то седьмым чувством догадался о том, что я ему прокричала. Он рванул мне навстречу, в два прыжка преодолел расстояние, и тут же, накинув на меня плед, укутал всю, подхватил, произнес четко:

— Волновался.

А я даже не поняла, летели мы или скользили до дома. Вьюга несла нас, вдруг резко переменив направление, уже не била колючими крошками в лица, а подталкивала в спину, призывая все-таки поторопиться.

В Доме Невесты я, отогреваясь, сбивчиво и жалобно рассказывала Шаэлю все, что случилось со мной за последние три года, пытаясь сжать в пятнадцать минут все события, растянутые в несколько лет. Я не боялась, что Шаэль заподозрит меня в ненормальности. Он и сам был, мягко говоря, не совсем адекватным с точки зрения обычного обывателя, поэтому говорила все как есть, называя вещи своими именами. Например, я не маскировала поведение мужа под медицинский диагноз «психопатия» или «алкоголизм». Так я объясняла два часа назад ситуацию Лие, стараясь поберечь её нервную систему. В смысле, чтобы она ещё больше не забеспокоилась о моем душевном здоровье. Шаэлю я так и сказала «в моем муже живут демоны», и он просто согласно кивнул. Вдруг в его глазах я прочитала, что он на самом деле откуда-то знает мою ситуацию, кажется, даже до мельчайших подробностей. Меня это опять удивило, как и то, что он знал про мое неожиданное бегство накануне.

— Теперь мне нужно уйти туда, где он не сможет меня найти, — закончила я, вопросительно посмотрев на Шаэля. — Нас найти....

Шаэль опять согласно кивнул.

— Я подумала о твоем охотничьем домике в горах, — добавила, и быстро произнесла, — понимаю, что о нем никто не должен знать, но это же, как раз и хорошо. Никто не знает, значит, никто не сможет рассказать Генриху, где я.

— Конечно, — ответил Шаэль, и задумчиво сказал, будто в никуда. — Любопытно, что ты уже не зовешь его Владом. Генрих..... Надо же! Сама придумала?

— Вообще-то имена мне букинисты сказали. До этого я звала его просто «садист-извращенец». А Берту — «ревнивая истеричка». Алика....

— «Закомплексованный озабоченный подросток»? — почему-то засмеялся Шаэль.

— Да. А ты откуда знаешь?

— Догадался. Мое мышление не лишено логики.

Он опять начал говорить фразами, выдававшими в нем интеллигентного человека.

Тут же поднялся с пола, где он сидел у моих ног все время, пока слушал мой рассказ, и мягкими шагами подошел к стулу, где расположился объемный, плотно набитый чем-то рюкзак.

— Наверное, нам нужно уходить немедленно.....

— Да, но я очень волнуюсь за Лию.

— Не стоит. — Уверенно сказал Шаэль. — её не дадут в обиду.

— Ануш?

— И она тоже. Я предупредил. Соседи смотрят за её домом. Если он взял твой след, ему некогда размениваться на кого-то другого.

— Но я тебе говорила о странных убийствах моих знакомых.

— Лиза. — Шаэль посмотрел на меня внимательно и нежно. — Во-первых, это просто твои домыслы, а состояние твоей психики, извини уж, не позволяет делать такие серьезные выводы. А во-вторых, если демон, который тебя «надкусил», рядом, то он уже чует свою метку. Ему теперь не нужна дополнительная энергия. Он не убивает просто так. В поступках демона всегда есть смысл, даже если мы этот смысл не видим.

Он прервался, и дотронулся нежно рукой до моих спутанных волос.

— Я очень хочу поцеловать тебя. Но сейчас не время для этого.

— Ты смешной, — зачем-то сказала я, и мы стали собираться. Вернее, Шаэль стал проверять, все ли он взял из того, что нам может понадобиться хотя бы первое время в горах, а я сидела на кресле-качалке и боялась. Мне не хотелось выдвигаться из теплого уютного дома, я боялась идти в горы в метель, до дрожи в коленях и тошноты было страшно, что Генрих меня найдет. В общем, я была воплощенным символом страха в этот момент.

— Ты готова? — спросил Шаэль. Он стоял уже практически на выходе, в толстом сером свитере крупной вязки, поверх свитера его облегал теплый дубленый жилет мехом внутрь. За плечами у Шаэля высился все тот же громадный рюкзак. — Тогда пойдем.

— Конечно, не готова, — с предательски подламливающимися коленками я все-таки поднялась с уютной качалки, — но пойдем.

Вздохнув трижды, словно от этого мне станет легче, я подхватила свой небольшой дизайнерски расписанный бабочками и цветочками рюкзачок. Укуталась в шаль, которую мне предусмотрительно сунула Лия, завязала мохнатые шалевые концы где-то на лопатках, и, перекрестившись, тоже направилась к выходу.

Вьюжный ветер опять ударил в лицо. Заныла уже зажившая нога, причем, я уже давно забыла, что она когда-то была повреждена. В придачу ко всему снежный порывистый ветер тут же принес с гор чей-то печальный то ли крик, то вой. Словно какое-то существо, умирая, пыталось оставить хоть что-то, хоть обрывок голоса после себя. Говорить было сложно, но так как я резко остановилась, Шаэль догадался о моем страхе. Он ободряюще взял меня за руку, а другой рукой достал откуда-то (мне показалось, что из-за пазухи) небольшой охотничий рог.

— Не бойся, — сказал он, и я скорее догадалась по движению его губ, чем услышала фразу. Все-таки шаль, укутавшая мою голову, была достаточно плотной, и завывания ветра тоже не способствовали улучшению звукопроницаемости.

— Почему я не должна бояться? Потому что у тебя есть замысловатая дудка?

— Это мое главное наследство, — уже громче сказал Шаэль. И засмеялся. — Как ты думаешь, я пробираюсь по горам, оставаясь цел и невредим?

— С помощью этого почти музыкального инструмента? — я недоверчиво уставилась на рог.

— Представь себе, да. — Сказал Шаэль, и спрятал его обратно.

— И как? — вести светскую беседу в чистом поле под порывами снежного ветра было, мягко говоря, не очень комфортно, но вопрос безопасности в горах меня все-таки волновал.

— Это то, что собирает волков. И то, чего смертельно боятся шакалы. — Шаэль дал понять, что беседу можно заканчивать и нужно двигаться дальше.

Опять двигаться. Опять дальше. Дежа вю. Это чувство преследует меня с не менее поразительной настойчивостью, чем персонально приставленный ко мне демон. Господи, ну и мысли! Никто не приставлял ко мне демона. Он сам за меня зацепился, а я позволила. И даже была счастлива в начале. Винить некого, хотя и жаль, что некого. Зато теперь-то я знаю, что счастье имеет обыкновение заканчиваться утомительным бегом в ночи, сопровождаемой снежной вьюгой. И ещё приходится использовать людей, которые ни в чем не виноваты. Шаэля.... Да, я использую Шаэля. Симпатичного молодого парня, который шел себе мимо по своим делам и вляпался со мной в историю, которая ещё совершенно неизвестно, чем закончится. Я с благодарностью смотрела в спину идущего впереди меня ребенка гор, которого две заботливые женщины растили для какой-то великой миссии. Впрочем, насколько я поняла из недавнего разговора, миссия его заключалась в чем-то вроде жизненной цели быка-производителя. Так что, может, наша с ним встреча не такой уж плохой вариант для него. По крайней мере, в этом приключении нет безнадежности неизбежного. И все можно повернуть в ту сторону, которая будет наиболее привлекательной. Нужно только постараться. Именно в эту минуту я почему-то поверила своим невесть откуда взявшимся оптимистичным мыслям.

Шаэль споткнулся, словно почувствовал на себе мой взгляд. Он обернулся и махнул рукой:

— Вон наша подмога.

Уже занесенная снегом тропинка, которая прорезала плато, нырнула к начинающемуся крутому подъему. На самом краю тропинки уже ощутимо маячили две приземистые ушастые фигурки. Это были ослики. Два ослика. Очень симпатичных. Это я тут же разглядела, когда мы подошли к ним совсем близко. Они словно терпеливо ждали именно нас и были рады, что мы, наконец-то, пришли.

Я издала короткий писк удивления, который ветер тут же унес вдаль. Шаэль остановился очень довольный:

— Я же говорил тебе, что не ел осликов?

Он засмеялся.

— Это они самые? — я робко дотронулась рукой до морды ближайшего из них. Он скосил на меня круглый и хитрый глаз, из чего можно было смело делать вывод, что осел этот сам себе на уме.

— Ага, — кивнул Шаэль. — Они знают дорогу. И помогут нам.

— С какой стати эти вольнолюбивые животные, ушедшие от людей из деревни, будут нам подчиняться?

— Долг чести, — неожиданно серьезно сказал мой напарник. — Я спас их.

— Долг чести у ослов? — удивилась я, и зря сказала это вслух, потому что вдруг ослики заволновались, закрутили головами и стали как-то недовольно отфыркиваться. Шаэль успокаивающе потрепал и одного, и другого по шее.

— Не обижай их, ладно? Ты говоришь просто оскорбительные вещи, как для людей, так и для ослов. Долг чести есть у всех живых существ.

Пришлось извиняться, как бы глупо это не выглядело.

— Ты опять завяжешь мне глаза? — спросила я у Шаэля, когда мне показалось, что мои извинения уже приняты.

Он удивился.

— Зачем?

— А зачем ты это делал в прошлый раз?

— Играл в шпионов, — опять засмеялся он.

— Что-то не похоже, — буркнула я, немного обидевшись, что он не собирается открывать мне все свои секреты, несмотря на то, что сразу согласился помочь мне в непростой ситуации.

Впрочем, вскоре я забыла и о своих, и об осликовых обидах. Потому что ехать на осле оказалось ещё труднее, чем на тачке. Приходилось одновременно и балансировать всем телом, и крепко держаться за короткую, жестко торчащую гриву. Мы поднимались по скользкому, то подмерзающему, то подтаявшему склону очень осторожно уже несколько часов. Устали все, и даже Шаэль, который шел пешком. Всю дорогу мы молчали, берегли силы, которых как-то сразу практически не осталось. Я с ужасом вспомнила, что Шаэль говорил о чадящей печке, и предавалась безнадежному унынию от предчувствия, что полностью согреться мне наверняка сегодня не придется. В зимних сумерках невозможно было узнать места, которые ещё совсем недавно я исследовала вдоль и поперек. Не видно было ни камня, с которого я увидела злополучный кулон, ни переката, у которого я во время обвала повредила ногу. Все кругом тонуло в белом плотном мареве, словно в густом ледяном тумане, и это была совершенно чужая, незнакомая мне местность. Наверное, мы действительно шли другой дорогой, но даже этого я со всей вероятностью не взялась бы утверждать. Все тело начало противно ныть, и я уже готова была объявить остановочную забастовку, когда ослики резко остановились за Шаэлем, возглавляющим нашу процессию. Я вдруг поняла, что мы стоим на краю обрыва, где на крошечном плато прикрепилось родовое гнездо моего спутника. Позади нас сомкнулся густыми соснами лес, тут же скрыв тайный путь, по которому мы забирались на этот край света.

— Уф, — смогла сказать я, и это было все, что я смогла сказать.

— Фыр, — сказал ослик, который вез меня, а его товарищ предусмотрительно промолчал.

— Ох! — передразнил меня Шаэль, и, поддерживая, потому что ноги у меня совершенно уже не двигались, повел к такому знакомому крыльцу. Я оглянулась, хотела позаботиться об осликах, но на маленьком, темном пятачке уже никого не было. Словно они растворились в снежном колючем крошеве. Шаэль заметил мой взгляд:

— У нас с ними уговор. Никто никому не принадлежит.

— Они заслужили хотя бы морковки, — негодующе сказала я.

— Они её получили. Честное слово. — Заверил мой спутник.

Мы поднялись по ступеням, с которых ветер тут же сдувал сыпавшийся снег, и очутились в доме, где уже великолепным было то, что не нужно сгибаться под порывами ветра.

Я бухнулась, не раздеваясь, на табурет у стола, Шаэль, так же, не снимая верхней одежды, завозился у печки.

— Я усилил тягу, — сообщил он мне через плечо, так и не повернув головы. — Сейчас согреемся.

Это была чрезвычайно приятная новость. Надежда на то, что скоро будет тепло, придала ускорение моей жизненной энергии. Я вскочила и принялась рьяно помогать Шаэлю растапливать печь. Соприкасались наши руки, грязные с дороги и ободранные щепой, которую мы отдирали от раскудрявившихся поленьев. Тем не менее, казалось, что мы играем на инструменте стихий в четыре руки, извлекая из немого доселе пространства музыку огня. Вскоре уже вовсю трещали поленья, и все те же грязные руки мы прислонили к нагревающемуся боку печи. Когда тепло проникло внутрь, нестерпимо потянуло в сон.

Перед глазами, путая сон и явь, бликами огня замельтешили оранжевые птицы, забили жаркими крыльями, всполошились, широко и беззвучно разевая клювы. Вместо голоса или клекота из птиц вырывался треск и жар, они плыли в красном мареве, превращаясь в птиц огненных, с каждой секундой все удивительней смахивающих на саламандр. Хотя, секундочку, что-то поразилось во мне, где я могла видеть саламандр вообще, откуда я это знаю? Но сон уже совершенно уносил меня из мира, где знают приблизительно, в мир, где чувствуют наверняка, и маленькая огненная саламандра, выпрыгнув из печки, уставилась на меня круглым зрачком вытянутого к виску глаза. То ли сказочная ящерка, то ли нарисованная птица....

— Ты что тут делаешь? — Строго спросила я её. — Ну-ка немедленно возвращайся на свое место! Ты путаешь порядок вещей в моем мире, поэтому иди обратно.

Саламандра распрямила невесть откуда взявшиеся крылья и тоненько, но внятно прошипела:

— Олег....

— Он жив? — обрадовалась я, но саламандра тут же строго перебила.

— Велел передать, что совсем рядом....

На саламандру опустился ботинок Шаэля. Я вздрогнула и проснулась. Подняла на него глаза, мой спутник и защитник действительно уже стоял рядом со мной, а не сидел, прижав руки к печному боку напротив.

— Зачем ты наступил .... — все ещё сонно пробормотала я.

Он открыто улыбнулся:

— Чуть заслонку приоткрыл, щепка горящая вылетела. А ты совсем спишь уже. И разговариваешь во сне. Смешная. Пойдем на кровать.

— Пойдем. — Послушно согласилась я. — Вот только умоюсь...

И все перед моими глазами уже совершенно не шутя, поплыло. В сон я провалилась в эту же секунду окончательно и бесповоротно.

Глава двадцать первая. Предательство?

Утро было добрым, несмотря ни на что. Сначала я поняла, что мне тепло и уютно, потом тут же вспомнила, что снилось что-то хорошее, но совершенно не помнила, что именно, затем осознала, что ощущение защищенности исходит от бока Шаэля, к которому я прижалась во сне. Мы спали грязные и одетые, съежившись на довольно узком диване, но это все равно было хорошо. Кто-то обычный, не пугающий был совсем-совсем рядом, и это давало мне ощущение счастья.

Шаэль как-то сразу, даже не вздрогнув спросонья, открыл глаза. Мы смотрели друг на друга, молча улыбаясь только глазами, несколько минут, и замечательное ощущение безмятежности продолжалась. Не было даже напряжения, которое возникает между мужчиной и женщиной, спящих на одном диване. Пронеслась мысль, что это все-таки странно, совсем недавно нас просто швыряло друг к другу волнами страсти, а тут вдруг внезапно шторм, переходящий в цунами, сам собой иссяк, затих, превратился в совершенно безветренный штиль. Словно мы были давними супругами, прожившими бок о бок несколько десятков лет и понявшими, что главный смысл отношений — это тихое, безмятежное лежание рядом в такое вот замечательное утро. О крайней мере, я чувствовала так.

— Привет! — наконец все так же тихо, то ли глазами, то ли уже вслух сказал Шаэль, который неизвестно что думал по поводу безмятежности.

Я наконец-то моргнула, и в пронзительной тишине мне показалось, что ресницы мои опустились с громким скрежетом. И тут я поняла, почему тишина кажется такой невероятной. Ветер стих. Совсем. Мы проснулись в белом безмолвии, очевидно, занесенные снегом в безразличных к любым событиям горах. Ни шороха, ни треска, ни робкого чириканья за окном. Ничего.

— Утро... доброе? — я еле шепнула, но опять же показалось, что мои слова покатились громовыми раскатами по половицам дома.

— Угу, — сказал одними ресницами Шаэль. И тихонько потащил из-под моей головы свою руку, на которой, как оказалось, я лежала. Попробовал её согнуть, немного поморщился. Наверное, моя голова своими тяжелыми мыслями все-таки отдавила ему предплечье.

— И? Что? — спросила я не очень внятно, но он понял.

— Займемся устройством быта. Неизвестно, сколько времени нам понадобиться куковать здесь. Кажется, мы все-таки оказались совершенно отрезаны от мира. В смысле, даже от Аштарака, который оказался отрезанным от мира. Славно, что успели. Прямо вот ещё бы чуть-чуть и не прошли.

Я все ещё никак не могла понять, почему все-таки между нами просто такое сестринско-братское тепло. Ровно такие отношения и ощущения, какие были в этой же комнате месяц назад, когда он привез меня сюда раненую. И вдруг до меня дошло.

— Кулон? — вопросительно посмотрела я прямо в глаза Шаэлю. И только сейчас заметила, что глаза у него золотисто-карие, золотого, необычного цвета.

— Ануш забрала, — кивнул он.

Мне стало ещё спокойнее, если это вообще было возможно. Казалось, что прямо вся растекаюсь по дивану от спокойствия. Таким образом, я стала неторопливо стекать на пол, чтобы подойти к окну и посмотреть, что там творится. Стекло оказалось совершенно заснеженным, и видно из него не было совершенно ничего. Белая пелена. В избе, даже отдельно от пышущего даром Шаэля оказалось вполне тепло. По крайней мере, на свитер, в котором я, как оказалось, спала, не нужно было надевать куртку и шаль. Шаэль уже опять колдовал около отдавшей нам тепло и остывшей к утру печки, я посмотрела на щепки, разбросанные вокруг, и внезапно вспомнила что-то важное. То, что, то ли приснилось, то ли пригрезилось.

В поисках следов призрачной саламандры я внимательно оглядела половицы вокруг печки. Шаэлю о своем вчерашнем видении почему-то мне совершенно не хотелось сообщать.

— Ты что-то ищешь? — он обратил внимание на мой сосредоточенный вид.

— Да так.... — ничего. Честно говоря, не знаю сама, зачем ему соврала. Ничего особенно на половицах, замусоренных щепками, не обнаружилось. Я стала помогать Шаэлю, сметать их в одну кучу.

Когда печка опять разгорелась, мы отправились разбирать рюкзак, брошенный вчера у порога. Там оказался приличный запас всяческих консервов и круп. Было даже три бутылки подсолнечного масла и два пакета с конфетами. Сначала я расстроилась, что это были карамельки, а не шоколадные конфеты, а потом обрадовалась, что они вообще были. Собственно, пока мы расставляли упаковки по полочкам в шкафу, я умудрилась незаметно съесть несколько карамелек, которые вдруг показались мне вкуснее даже шоколадных конфет. Шаэль, конечно, заметил, но ничего не сказал, только хитро усмехнулся.

Чудесное безмятежное утро продолжалось, и пока мы варили кашу на разгоревшейся печке, и пока наводили порядок в комнате, изрядно подзаброшенной с того момента, как я вынужденно тут гостила в прошлый раз. Шаэлю с трудом удалось немного приоткрыть дверь на крыльцо. Он присвистнул, когда выглянул наружу, и сказал:

— Славненько нас замело. Ну, ничего, завтра попробую убрать снег. Если только ночью опять снегопада не будет. А сегодня объявляю день отшельника.

И засмеялся, очень довольный собой.

Сквозь белое марево, окружавшее нашу заброшенность, незаметно стали пробиваться сумерки. Белый свет наливался блестящим серым, и хотя, судя по всему, до ночи было далеко, как-то сразу без перехода утро перевалило на вечер. Томность долгого пробуждения превратилась в вечернюю приятную усталость. Мобильный я отключила, поэтому времени не стало. Как и всего пугающего, что могло прийти из вне с резким звонком.

Мы наелись каши, и сытые, разомлевшие, сидели на одеялах, которые накидали на вымытый пол перед печкой, смотрели на огонь. Я устроилась в надежных руках Шаэля, спиной чувствовала его такое живое и теплое дыхание. Он был спокоен до какого-то совершенно неведомого мне доселе предела, и это было замечательно.

— А расскажи мне...

Шаэль опять словно подхватил мои мысли, как всегда, не давая закончить фразу.

— Ты хочешь узнать об Ануш?

— И о твоей маме. Извини, если это звучит грубо, но я действительно хочу знать о ней.

Он помолчал немного, но не трагично, а с легкой грустью. Огонь заметался чуть более тревожно, словновторил мыслям моего такого неожиданного друга.

— Ануш рассказала тебе легенду, я знаю. Наш род очень древний, это я слышал с самого детства, сколько помню себя. Потомки жрецов старинного, запретного культа, рассеянные после изгнания по миру. Может, где-то сохранились и другие общины, я не знаю, потому что все мы живем внешне обычной жизнью, не открывая своих корней. Единственное, что можно заметить, это особое почитание женщины в таких семьях. Женское священно в нашем культе. Так вот, моя мама и тетя Ануш — сестры. Это особый знак, который не проявлялся уже несколько столетий, насколько мне известно, когда в одной семье рождаются две девочки, близняшки. Похожие, как две капли воды, но одна темная, другая светлая. Есть ещё несколько примет, которые определяют знаковость этого события, но тебе об этом знать не нужно. Я и сам всего не знаю. Так вот моя мама родилась светлой, тетя Ануш — чернее ночи.

— А отец? Ты никогда не говорил об отце, — вдруг поняла я.

— Потому что я сам его никогда не видел. Вообще-то, в обычаях нашего рода отец не очень важен, честно говоря. С самых первых своих дней я помню только тетю Ануш и маму.

— А кто муж Ануш? Сколько я помню, у неё часто гостит целая куча внуков. Откуда-то они взялись, верно?

Шаэль вздохнул:

— Это не её внуки. У Ануш никогда не было ни мужа, ни детей.

— А чьи?

— Это просто дети. Ей при каждом удобном случае родственники и знакомые подбрасывают своих ребятишек. Ануш очень любит детей.

Я переваривала эту информацию:

— Но ты-то точно есть. И точно родился. Неужели тебе не было интересно, кто твой отец?

— Я спрашивал, конечно, про отца, но мама выдавала мне классический рассказ про погибшего летчика. Но так смеялась при этом, что сразу становилось понятно, что она чуть ли не издевается. А иногда говорила, что я — сын шакала, превратившегося в волка. А это уже она говорила серьезно.

— Слушай, мне кажется, эта история каким-то образом связана с легендой о волке Аштарака. Только я никак не могу выстроить эту связь, — опять перебила я Шаэля.

Он опять пожал плечами.

— Я рассказываю тебе то, что знаю. Как сейчас понимаю, меня с младенчества готовили к какой-то важной миссии, но в день четырнадцатилетия прошел обряд забвения. Мне разрешили жить обычной жизнью. Тетя Ануш вернулась в Аштарак, а я как все окончил школу, уехал в город учиться. Двенадцать лет я ничего не слышал и не помнил ни о каких обрядах и древних культах. А три месяца назад услышал внутренний зов. И во мне словно опять включилась какая-то программа. Мама звала меня вернуться в деревню, хотя ни разу по телефону не сказала мне об этом. Я просто почувствовал. Когда приехал, она умирала. Причем дома, не разрешая ни соседям, ни потом мне вызвать врача. Я понял, что это была онкология, но без обследований ничего не мог точно определить, и предпринять тоже ничего не мог.

— Как! — Я подскочила, практически вырвалась из его рук. — Твоя мама умирала, а ты сидел, сложа руки? Ты, врач?!

— Лиза, я не могу прекословить женщине. Особенно маме. Это тоже входит в часть программы, внедренной глубоко внутри меня.

— Робот? Ты робот?

— Может быть, — он довольно равнодушно пожал плечами. — Они сами заложили в меня эту программу. Кстати, я думаю, что в той или иной мере мы все заложники программы, которую в нас закладывают в детстве. Это называется воспитанием. В любом случае что-то настолько древнее, что мне и спорить-то с этой установкой страшно. Проще говоря, я не могу это делать. Мама умирала, сказав, что теперь пришло мое время. Дальнейшее ты знаешь. Мне кажется, что мама тоже выполнила какую-то свою программу и самоуничтожилась. Думаю, что тетя Ануш, дождавшись рождения моей дочери, тоже бы умерла. Мне так кажется.

— А почему именно дочери? — мне от всей этой истории и так было не по себе, а теперь вообще по коже пошли мурашки ужаса.

— Именно дочери. Они..... — Шаэль понизил почему-то голос, хотя смысла в этом в занесенной, оторванной от всего живого горной избушке, совершенно не было. — Лиза, они совершенно серьезно ждали рождения своей богини. А кулон — кстати, это очень древний амулет, — спутал им все планы. И наши с тобой тоже.

— По крайней мере, он спас тебя от унизительной роли быка-производителя, — наконец-то я смогла сказать ему о своем отношении к его месту в этой не вполне нормальной истории.- Твое драгоценное семя....

— Если ты хочешь таким образом уязвить меня или оскорбить, у тебя ничего не получится. — рассмеялся Шаэль. — У каждого своя роль в этом мире, и бык-производитель, между прочим, очень грозное и значимое существо. Можно сказать, он просто символ мужской силы и плодородия.

— Тупой мужской силы, — зачем-то продолжала упорствовать я.

— Но если мой отец — волк, хоть и превратившийся из шакала, то, может, мой символ плодородия не так уж и туп?

Фраза прозвучала несколько скользко, не без налета клубнички, но, кажется, Шаэль этого не заметил. Он действительно был горд своим предполагаемым волчьим происхождением. Хотя и скрывал это тщательно за усмешками. Я в тот момент точно уверилась, что он знал о связи этих двух старых легенд гораздо больше, чем я, но видно, и сам не подозревал об этом. Словно кто-то запечатал его подсознание и распорядился выпускать информацию небольшими порциями.

Надо же, волк.... При нашей первой встрече он мне и показался таким диким. Необузданным. И говорил-то совершенно по-другому. Словно совершенно иное существо. Сейчас же Шаэль выглядел обыкновенным парнем. Только что студентом последнего курса или свежим выпускником университета. Я быстренько подсчитала в уме его возраст, исходя из только что поступивших данных. Двенадцать лет назад ему было четырнадцать. Значит, он младше меня всего на два года.

Я как-то очень ушла в себя, не заметив, что Шаэль что-то сказал и теперь смотрит на меня удивленно и вопросительно.

— Извини, — я опять уютно устроилась у него в руках. — Задумалась.

— Я спросил тебя, не пугает ли мое происхождение?

— Нет, пожалуй, — тем не менее, я произнесла это и задумалась. — Только....

— Что только?

— Как раз думала об этом. Твоя заложенная программа.... Ты и сам не знаешь, что она может выдать в следующий момент.

— Лиза, никакой человек на самом деле не знает, на что он способен и как себя поведет в той или иной ситуации. Я уже говорил, что в любом из нас заложена та или иная программа. Только во мне она рукотворная. Именно. Как раз во мне программа человеческая.

— Это бессмысленный разговор. — Я потянулась и сладко зевнула. — Кто-то же изначально дал шифр к программе твоим родственникам. Это спор о курице и яйце.

— О какой курице? — недоуменно спросил Шаэль.

— Такая нескончаемая философская загадка: что было раньше курица или яйцо.

Я улыбнулась, поразившись, что он не знает её, и пояснила:

— Если первой была курица, то откуда она появилась, а если яйцо, то кто его снес?

— Ого! — восхитился парень. — Интересно.

— И бесконечно бесперспективно для спора, — засмеялась я. — У меня мозги кипят. Давай придумаем какую-нибудь другую тему для разговора?

Он кивнул, и вдруг неожиданно попросил:

— А ты расскажи мне свою любимую сказку. Можешь?

Я удивилась, но не стала выяснять, зачем Шаэлю вдруг понадобилась сказка, а просто ответила:

— Конечно.

И собравшись со всеми своими силами, я стала придумывать на ходу. Получалось само собой, легко и свободно. Словно кто-то диктовал мне слова.

— Жил был когда-то в горах сильный и свободный человек, который вел свой род от существа иного, чем другие люди. Он был умнее и величественнее их, поэтому его уважали и не любили.

— Почему?

— Потому что люди не любят тех, кто лучше их. Не перебивай. Он вынужден был уйти в горы и жить совершенно один, так как никто не понимал его. А это очень обидно, когда ты видишь и понимаешь то, что другим недоступно. Все гении очень одиноки, Шаэль, потому что они заглянули за грань человеческого понимания. Так и наш герой жил себе и жил один, когда понял, что век его, хотя и очень долгий по сравнению со средним человеческим, но все же когда-нибудь кончится. Он уже смирился с тем, что не оставит после себя никого на земле, когда вдруг в горы пришла группа людей, не похожих на тех, кого он знал раньше. Эти люди смотрели на звезды и пели волшебные песни, от которых душа воспаряла в небо. Что-то особенное было в этих замечательных людях. Они стали строить храм недалеко от его убежища. Видно было, что они пришли издалека, что они обессилены и нуждаются в отдыхе, но все-таки первым делом они стали возводить не жилые дома и загоны для скота, а стены для вознесения духа. Это удивляло и восхищало Одинокого. А ещё особенно часто стучало сердце у него, когда он видел двух сестер, когда вечерами они сидели у костра. Черную и светлую. Он смотрел на них, притаившись за большим камнем или толстым стволом дерева, не смея показаться на глаза. Одинокий понимал, что это неправильно, потому что сердце у него невероятно ускоряло ход и при взгляде на одну, и при взгляде на другую. Но это была данность, и врать сам себе он не мог.

— Темную и светлую.... — задумчиво повторил Шаэль, глядя в огонь, и что-то стало разгораться и в его глазах.

— Да, так и было. Замирало сердце от их смеха, словно колокольчики сразу на всех лугах и полянах наливались звоном, неслось сердце вскачь, когда они соприкасались головами, делясь чем-то друг с другом по секрету. Так бы и продолжалось это молчаливое созерцание вечно, но случилось что-то такое, что заставило Одинокого однажды выйти из укрытия и предстать перед глазами новых обитателей этих мест. И посмотрела на него древняя седая старуха слезящимися глазами и воскликнула, вознеся руки к небу: «Слава тебе, Дева! Вижу того, кто достоин явить твое возрождение!»....

Я перевела дух и посмотрела на Шаэля. Он сидел завороженный, казалось, даже рот приоткрыл от страха пропустить хоть слово из того, что рассказывала сейчас ему. Было такое ощущение, что не леплю на ходу какую-то небылицу, а открываю некую тайну, о существовании которой он догадывался, но не был твердо уверен. Шаэль был так похож на зачарованного ребенка в этот момент, что мне захотелось потрепать его ободрительно и покровительственно по затылку.

— Слушай, — удивленно сказал он, когда пауза уже затянулась настолько, что настало время прийти в себя. — А у меня такое ощущение, что ты рассказываешь о том, что было на самом деле. Кажется, ты уловила что-то в этой истории, о чем я знал, когда был ребенком, но волей моей тетки все позабыл. Ты молодчина, Лиза!

Он вскочил, но вдруг резко побледнел и схватился за голову.

— Что с тобой? — я даже испугалась.

— Что-то странное..... Не очень хорошо.

Шаэль подошел к дивану и лег на него. Увидев мой испуг, он, ещё бледный, постарался улыбнуться:

— Лиз, не беспокойся. Пройдет сейчас. Видимо, зря я попытался вспомнить что-то из пока запретного. Словно кто-то другой во мне открывает глаза и с удивлением пытается понять, где он находится....

Я присела на край дивана и положила ему на лоб ладонь. Лоб был в испарине, но не горячий.

— Температуры нет. Ты просто переутомился.

— Не может быть! Я же не барышня какая-нибудь сверхчувствительная. У меня, между прочим, физическая подготовка на высоте....

Было смешно и непривычно видеть, как Шаэль, мой таинственный спутник и неудавшийся жених, хвастается, словно обычный пацан. Наверное, ему действительно было не очень хорошо, раз он стал вести себя так необычно.

— Ладно, ты полежи все равно пока. — Сказала я ему. — Хочешь, кашу подогрею?

Он кивнул, и я отошла от дивана, чтобы заняться ужином, а заодно и подумать над тем, что только что неожиданно для самой себя выдала. Сколько нитей сплеталось здесь, в Аштараке! Сколько легенд и таинственных историй, начинавшихся совершенно самостоятельно, завязывались здесь в единый узел? Беглые адепты, ведомые духом своей Богини к месту силы, Волк Аштарака, пробудивший, очевидно, своей кровью эти самые силы на этом месте.... Это только то, о чем я могу прямо или косвенно догадываться.

И этот дом, в котором мы сейчас находились. То самое ощущение, не покидавшее меня, что это просто очень маленькая и незначительная часть чего-то несравнимо большего. А если.... Если здесь когда-то и был храм, который беглые жрецы возвели своей Асие? А избушка — только некая горница, в которой жил, скажем, сторож или смотритель? Почему бы и нет? Она упирается одной стеной в гору, но такое ощущение, что не очень плотно, словно там существует какой-то буфер. В первый раз мне не удалось ничего толком рассмотреть из-за больной ноги, и, кстати, я тогда и не думала, что это место станет для меня таким знаковым. С какой стати мне его было осматривать? В этот раз не могу выйти и глянуть на стену, подпирающую гору, снаружи из-за завалившего все кругом снега.

— Асия тебя возьми! — еле слышно выругалась я, но Шаэль услышал, встрепенулся:

— Ты что-то сказала?

— Нет, нет.... Сейчас хлеба нарежу.

Родовое гнездо, говоришь? Ах ты, Волк на заклании.... Почему-то какое-то шестое или седьмое чувство не давало мне поговорить о моих догадках с Шаэлем. Может, потому, что мне было страшно от мысли, что меня, спасающуюся от демонов, тоже непонятно почему привело в это самое место?

Быть этого не может! Я чуть не выронила из рук кастрюльку с кашей. Лия и Алекс приехали сюда жить пару лет назад. Наверное, через несколько месяцев после нашей с Владом свадьбы.... Почему они все-таки приехали именно в Аштарак? Случайность, что у Дженовой бабушки были здесь корни? Я так и не выяснила это. И теперь очень пожалела. Настолько была занята восстановлением своего внутреннего равновесия, что совершенно не интересовалась жизнью, происходящей вокруг. Эгоистичная инфантилка! Пока все, кому не лень управляли моей жизнью — Генрих и компания, притворяющиеся Владом, Ануш, даже совершенно неживой кулон — я пребывала в позиции маленького ребенка, которого ведут все, кому не лень, куда не лень.

Чем же я лучше Шаэля, которого совсем недавно дразнила быком-производителем? Мне стало стыдно, и я бросила в его сторону виноватый взгляд.

— И чего ты смотришь на меня, как на маленькую птичку, попавшую в силки? — видимо, Шаэлю стало лучше, потому что он рассмеялся уже совершенно нормально. Но вставать ещё не стал, из чего я сделала вывод, что ему очень понравилось, что за ним ухаживают, и вот-вот испорчу многолетние воспитание в духе поклонения и служения женщине.

— Один раз можно, — сказала вслух я, поднося к дивану поднос с едой, и Шаэль, очевидно, понял, потому что не стал переспрашивать.

— Утром я постараюсь прочистить дорожку, насколько могу. — Сказал он.

Я кивнула.

— Мне срочно нужно проверить ещё одну свою мысль, поэтому возможность выйти из дома будет весьма кстати. Только не спрашивай пока ничего, ладно?

Шаэль кивнул:

— Но ты же расскажешь мне утром?

Утром я проснулась опять от тишины. От ощущения, что кто-то склонялся надо мной, смотрел прямо в душу оценивающим взглядом, и я была настолько ничтожна перед этим кем-то, что не смела даже пикнуть против такой моей бесцеремонной оценки. Пробегали несколько раз саламандры на юрких огненных ножках, как-то бесцельно, суетливо, превращались в моем сне обратно в нарисованных птиц, которые пытались о чем-то меня предупредить, но не смели тоже перед этим оценивающим лицом. Только посылали умоляющими кругло-вытянутыми к вискам глазами все тот же, уже надоевший мне сигнал «Держись за воздух».

Когда я наконец-то с большим, надо сказать, облегчением открыла глаза, Шаэля в доме не было. Может, поэтому тишина была не такая умиротворяющая, как вчера, а напряженная и пугающая. В которой вот-вот что-то случится. И, кажется, я совершенно точно знала что.

В навалившейся тревожной тишине вдруг резко и гортанно закричала какая-то пронзительная птица, и тут же совершенно жутчайшим образом её крик перешел в кваканье. В этом одиноком клокочущем звуке раздался ещё один — скрип двери в сенях, и в комнату танцующей походкой вошел Влад. Хотя.... Нет, это был уже совсем не Влад.

— Привет, Генрих, — обреченно сказала я, и забилась в угол кровати. Я не собиралась бежать, и потому что уже приняла решение, и потому что это было бессмысленно. Я не могу с невероятной быстротой карабкаться по отвесным скалам, а демон, кажется, даже не запыхался, проделав такой длинный и тяжелый путь.

— Неужели ты уже не узнаешь своего мужа? — Генрих говорил как-то странно, словно рот у него был набит вязкой жвачкой. — Ах, ты, моя ветреница! Полтора месяца не виделись, и уже своего любимого чужим именем называешь.... Ну, теперь мы снова вместе, и, будь уверена, я-то уж напомню тебе, как меня зовут.

— Я не буду называть тебя Владом, — зачем-то решила пояснить я. — Никогда больше я не буду называть тебя Владом.

— И почему это? — Генрих остановился на пороге, и умильно склонил голову к плечу. — Чем тебе, моя красавица, не угодило это имя? Как сказал классик «Что в имени тебе моем»! Зови меня Владечкой. Или Владюшечкой.

Его издевательский тон вывел меня из себя. Как всегда он разбудил во мне бессильную ярость, и я стала истерично кричать, хотя понимала, что с этим существом говорить ни о чем вообще не стоит:

— Это ты.... Ты убил ребят-букинистов и Татьяну Романовну! Зачем?! Ты издевался надо мной, да, но ты не переходил черту. Зачем ты превратился в абсолютное чудовище?

— Милая моя, мне нужно было много энергии, чтобы до тебя дойти. Ты же сбежала, и оставила меня просто ни с чем. Опустошенного, безутешного и разбитого. А эта библиотекарша....

— Музейщица, — зачем-то, скорее по инерции, поправила я.

— Да фиг с ней, главное, что я попутно ещё одно доброе дело сделал. Закрыл источник ненужной информации.

— Если ты хочешь убить меня, то убивай. И прямо сейчас, — меня охватило какое-то сонное безразличие. Наверное, он уже начал тянуть из меня эмоции.

Генрих искренне удивился:

— Зачем мне убивать тебя, дорогая? Я пришел, чтобы вернуть тебя и жить в любви и счастье.

— Лия.... — произнесла я еле слышно, но он понял.

— Я не тронул Лию, — мне очень хотелось в это поверить, и я поверила. — Видишь, как люблю тебя? Знал, насколько она тебе дорога, поэтому не тронул. Хотя сдержаться было трудно. В ней столько.....

Генрих плотоядно облизнулся. Или мне это показалось?

— Так что теперь? Чего ты теперь хочешь от меня? — торопливо перевела я его мысли.

— Для начала.... — Генрих сделал шаг в мою сторону, и похотливый огонь, загоревшийся в его глазах, сказал мне все о его хотениях. — Так как я люблю, а ты — терпеть не можешь....

Он похлопал себя по карману:

— Я запасся детским кремом. Все для тебя, любимая....

Он сделал ещё несколько вкрадчивых пританцовывающих шагов в мою сторону. До соприкосновения с ненавистным мне существом оставалось несколько мгновений. Просто выворачивало наизнанку от мысли, что эта тварь сейчас коснется меня.

Он приблизился настолько, что я с ужасом заметила, что Генрих уже начал изменять и такое родное лицо Влада. На меня смотрели отекшие, резко постаревшие глаза, белки которых прорезали красные жилки, нос растекся у основания и почему-то заострился хищно к кончику, губы, раззявленными бесформенными лепешками, обнажали неровные, торчащие в разные стороны зубы, видны были так же воспаленные десны. Изо рта периодически вываливался распухший язык, и я поняла, почему он говорит так странно. По брезгливости, которая проявилась на моем лице, Генрих понял, что я очень хорошо разглядела его, и зло хмыкнул:

— Видишь, как без тебя я теряю человеческий облик? И ты ещё сомневаешься, что нужна мне как воздух?

Он остановился и вдруг жалобно посмотрел на меня, чуть наклонив к плечу голову:

— Как не поняла до сих пор, что любовь требует жертв? Разве ты можешь быть настоящей женщиной, если не готова к терпению и жертвенности?

Он мог выглядеть даже трогательно, если бы тут же не осклабился:

— Я помогу тебе стать настоящей женщиной. Теперь на моих исключительных условиях мы создадим семью. Только ты и я. И никого больше.

Если Генрих хотел вызвать у меня жалость и сочувствие, то явно не преуспел в этом.

— Кто это тебя так? — я отбросила его давление на мое чувство вины, как мячик. Он понял, что игра на сочувствие, действующая безотказно до сих пор, дала трещину. Правила изменились, и это понимание скрутило уже почти не человеческое лицо Генриха в ещё более отвратительную гримасу.

— Старый маразматик, — прошипел он куда-то в сторону, и я поняла, что он имеет в виду Старый Дом. Лиин защитник, очевидно, не подвел, и сумел дать отпор демону. Я с благодарностью подумала о его надежных, хоть и потрескавшихся стенах, и птицах-оберегах, нарисованных на входной двери.

В этот самый подходящий момент, почти как в хорошем триллере, с громким стуком распахнулась дверь, и в комнату ворвался взъерошенный и раскрасневшийся Шаэль. С одной стороны меня охватила жуткая радость, что я теперь не один на один с явившимся за мной чудовищем, с другой, очень испугалась за Шаэля. Даже и не знаю, какое чувство во мне было в этот момент сильнее.

— Ты... — задыхаясь, проговорил Шаэль, и я не поняла, к кому он обращается.

— Привет! — как-то уж слишком радостно сказал Генрих, и, опять склонив голову к плечу, с бесстрашным любопытством начал наблюдать происходящее.

— Шаэль, — крикнула я из своего пока ещё спасительного угла кровати, — осторожнее....

— Да, да, — глумливо передразнил меня еле ворочающимся языком Генрих, — ты уж как-нибудь поосторожнее, Шаэль.

Я махнула рукой в сторону Генриха, и тут удивилась тому, что Шаэль остановился у порога и странно молчит. А ещё через мгновение вздрогнула от понимания, что Шаэль стоит не против Генриха, а как-то рядом с ним.

— Почему ты? — еле смогла выговорить я, в глубине подсознания уже понимая, что происходит на самом деле.

— Потому что!!! — громогласно и издевательски захохотал Генрих.

— Потому что он — мой последний демон. Познакомься с ним, Лиза! И скажи: «Привет, демон бессилия!».

Глава двадцать вторая. Олег. Полгода назад

Когда-то давно я училась играть на гитаре. А так как не просто бренькала в уличной компании, а ходила в музыкальную школу, то это называлось учиться «по классу гитары». А так как меня получалось неважно, так как музыкальной одаренности я была лишена кем-то свыше напрочь, то воспринимала эти уроки, как муки вечные. Слух у меня всегда был слабенький, музыкальная память — и того хуже. Но, набив о струны мозоли на пальцах в первый год обучения, я все равно упорно продолжала таскаться с огромным гитарным чехлом и папкой для нот в двухэтажное, все время свежепокрашенное здание. «Школу искусств». Зачем-то мне это было нужно. Наверное, я тогда уже начинала верить, что если очень стараться, то даже непреодолимые обстоятельства (в данном случае — полное отсутствие музыкальной одаренности) можно преодолеть.

Однажды по дороге в музыкалку я поскользнулась и упала на заледенелом перекрестке. В одной руке у меня была зачехленная гитара, в другой — нотная папка. Ни то, ни другое отпустить не могла. Так как руки были заняты, опереться на них, чтобы подняться, было невозможно. Лежала распятая перед вздыбленными мордами автомобилей и думала, что сейчас мне конец и придет. Сжимала только судорожно ручку чехла и веревочки на папке. Кто-то выскочил из машины, поднял заледеневшую девочку, то есть меня. И я пошла дальше. В музыкальную школу.

Лия, через несколько лет после того как я получила синюю корочку диплома о своем начальном музыкальном образовании, сказала странную для меня в тот момент фразу: «Зачем ты все время приносишь себя в жертву?». Кажется, сказала она это именно по поводу лет, проведенных на ненавистных мне уроках музыки. Потом, много лет спустя, я иногда возвращалась мысленно к этой фразе. По всяким разным поводам. Гитару я забросила совершенно.

Олег же играл феноменально. Слышала я звучание его гитары всего один раз, но этого хватило, чтобы понять: он — виртуоз высокой пробы. В тот момент Олег думал, что его никто не видит, забыл, наверное, что я сидела за стеллажами, плотно заставленными книгами. В тот раз на глаза мне попалась растрепанная «Папа, мама, восемь детей и грузовик» Анне-Катрине Вестли, очередной прекрасный привет из детства. Я погрузилась в обнаруженное сокровище с головой, когда вдруг в мерном деловом гуле магазина услышала сначала тихие ноющие звуки настройки гитары, затем робкий перебор, который становился все звонче и ярче.

Олег играл явно фламенко. Это была какая-то очень интимная композиция, то, что касалось только его самого, чем он явно никогда не поделится даже с самыми близкими людьми. Нежные переливы стонущей души, переходящие в страсть, агрессию, напор. Из-под пальцев букиниста вырывались то нежные флажолеты, то сочное, полное жизненного напора тремоло. В Олеге явно клокотало, сметая преграды, вырывалось наружу в пыльное пространство букинистического магазина то, что испанцы называют «дуэндэ» — темная сила, зреющая в недрах любой человеческой души, превращающая любое произведение в магию, а просто отработанную технику игры на гитаре — в истинное искусство. То, чего мне никогда было не достичь, даже после многих лет занятия в музыкальной школе.

Олег играл фламенко. Музыку, преодолевающую беспощадные базисные правила жизни, древнее искусство сжигание темного начала в себе самом через боль, крик и страсть. Он кричал без слов, только одними прикосновениями пальцев к струнам, словно одной только внутренней силой преодолевая немоту, разделяя этим бессловесным надрывом мир на две части — живое и мертвое. Причем живое в его игре было неведением, безмятежным сном детства, а мертвое — все, что происходит при пробуждении. Любовь, страсть, кровь, движение. Перевернутый мир, который обрушивался на меня с каждым новым причудливым изгибом движения звуков, все дальше и глубже впутывал мои вены, сосуды, сухожилия, в рисунок, который проявляла на доселе безжизненном фоне пресного существования гитара. В тот момент, когда казалось, что от меня уже совсем ничего не осталось, что я вся растворилась в гитарных арпеджио, лигадо и тирандо, Букинист так же внезапно как начал, перестал играть. Я выпала в реальный мир в тот момент, когда сомкнулась граница жизни и смерти, и обнаружила, что сижу, все так же сжимая в руке детскую книгу, тяжело дыша, словно только что пробежала невероятный марафон.

С последним яростным аккордом в магазине наступила звенящая трепетная тишина. Она была настолько значительной, что словно давила на виски, на руки, плечи, обездвиживала все тело. Так мы с гитаристом сидели по разные стороны стеллажа минут десять. Потом, когда тишина немного отпустила, в приоткрытое окно стали вливаться птичьи трели, казавшимися такими слабыми и даже безжизненными по сравнению со все испепеляющей музыкой. Затем послышались вдалеке с шоссе звуки автомобилей. Они, наоборот, казались слишком живыми, слишком плотскими и приземленными, даже грубыми.

Настолько гитарные переливы, наполнявшие магазин ещё несколько минут назад, были настоящими и идеальными, что настоящее звучание реального мира казалось теперь подделкой. Я выдохнула наконец-то полной грудью. И тихонько вышла из-за книжного стеллажа.

Олег сидел как безвольная тряпичная кукла, свесив руки на деке гитары, склонив безжизненно голову к плечу. Я тихонько кашлянула, и он взвился, будто это был не чуть слышный предупреждающий звук, а внезапный ор пожарной трубы, нацеленной прямо ему в ухо.

— Ты... Ты здесь, — утверждающе и немного виновато произнес он.

— Извини, — сказала я. — Ты прекрасно играешь.

Тут же поняла, что одним словом я просто не могу определить чувства, которые его игра вызвала во мне, и добавила:

— Сказочно. Волшебно. Страшно.

Олег сделал предупреждающий знак рукой, чтобы я замолчала.

— Не надо, — он скривился, словно я сделала ему больно. — Пожалуйста, не говори ничего больше.

— Почему? — удивилась я. — Ты действительно играешь гениально. Я не просто так говорю, чтобы сделать тебе приятное. У меня пусть и начальное, но есть музыкальное образование. Могу оценить и технику, и драйв, и внутреннее наполнение. И ещё что-то, неподдающееся определению.

— Никогда не играю на людях. А теперь практически вообще не играю. Не знаю, что на меня сегодня нашло. Не надо держать гитару рядом с собой. Это невероятное искушение.

Я продолжала удивляться:

— Но почему? Что плохого в твоей игре? И извини, но мне кажется, что если тебе дано так много, ты должен делиться с другими людьми. У тебя талант, нельзя его похоронить вот так, под обложками пыльных книг.

Олег вздрогнул, словно я попала в ещё кровоточащую рану.

— Ты верно подметила. Это именно то, что я сделал. Похоронил мечту под стопками пыльных книг.

— Зачем? — я не могла не спросить у него это.

— Принес жертву. Отдал самое дорогое, что у меня есть. Чтобы меня оставили в покое.

— Но это.... Глупо? — все ещё продолжала недоумевать я. — Кому нужна такая бесполезная жертва?

— Мне. — Почему-то повысил голос Олег. — Эта жертва нужна мне.

— Но ты же, наверняка, хотел стать музыкантом? И много трудился для этого?

Олег грустно кивнул. Грусть его была темной и вязкой. Безнадежной.

— Хотел. Но это было очень давно. В прошлой жизни, где ещё есть место надеждам. И желаниям.

— Что тебе помешало? — я понимала, что пора прекратить этот разговор, который доставляет моему собеседнику боль, но почему-то в этот момент казалось самым важным выяснить, почему он свернул с пути. Который, судя по всему, с такой любовью подготовила ему судьба. Пути трудного счастья реализованной мечты.

— Ты, действительно, хочешь это знать? — вопрос Олега был не очень умным, мягко говоря. Зачем бы я его пытала с такой настойчивостью, если мне это неинтересно? Достаточно бы было обойтись вежливым кивком. И сменить тему на более светскую. Например, поговорить о погоде. Она была чудесна.

— Страсть. — Сказал Олег. — Я испугался страсти, которая овладевала мной, когда я начинал играть. Наступал какой-то момент, когда вдруг во мне открывалась бездонная воронка, ведущая в бесконечность. Что-то вроде грани между жизнью и смертью. В эту воронку затягивало все вокруг. Чем дальше, тем больше я впадал в это состояние. И не знал, какие именно силы стремятся в этот черный, закручивающийся внутрь вихрь моей души.

— Дуэндэ.... — задумчиво-утверждающе сказала я.

— Дуэндэ, — Олег посмотрел на меня с понимающей благодарностью. В его взгляде промелькнуло что-то вроде уважения к равному, умеющему разделить знание. — Испанцы, как никто другой, умеют устраивать игры между тем миром и этим.

— Но без этой страсти, без этого мятежного духа невозможно истинное творчество.

— В том-то и дело....

— И?

— Я боюсь этого. И не принимаю.

— Почему?

— Есть причина.

Казалось, что Олега раздирают противоречивые чувства. С одной стороны, его раздражали мои вопросы, с другой, ему, очевидно, очень хотелось поговорить с кем-то о волнующих его вещах, происходящих, как в нем, там и в окружающем мире.

— Понимаешь, — он сделал паузу, словно раздумывая, достойна ли я его откровений, потом вздохнул и продолжил. — Понимаешь, не у всех есть наследственное, прорывающее материю дуэндэ.

— А у тебя, значит, есть?

— Значит, есть. Я опасен в этом смысле, Лиза. Мой темный поток может вынести нечто не очень хорошее. Словно дверь с надписью «Открыто» для инферно. Поэтому держу себя закрытым для всего, что заставляет мою душу трепетать в творческом восторге.

— Но книги ведь тоже....

— Нет, книги, это другое. Если бы был писателем, это была бы творческая страсть. А так я всего лишь посредник.

Мы немного помолчали, вдыхая пространство магазина, наполненное вкусным, пыльным запахом старых книг. Этот запах был надежен, он стоял бастионом знаний и мыслей целых веков. Я думала о том, что принесла себя в жертву, убивая годы на музицирование, совершенно не доставляющее мне удовольствия. А Олег наоборот — принес свою страсть к игре на гитаре в жертву.... Чему?

— Чему? — сама того не замечая, произнесла я вслух. Он удивленно приподнял бровь.

— Ты можешь еще поиграть мне? Немножко? — мне действительно очень хотелось услышать его игру хотя бы ещё раз. Чем больше я об этом думала, тем больше мне этого хотелось. С каждой минутой казалось все больше и больше, что если не услышу его сейчас, моя жизнь будет обделена чем-то очень важным.

— Нет, Лиза, нет. — Олег смотрел на меня испуганно. — Ни в коем случае. Ты пугаешь меня...

— Почему я тебя пугаю?

— У тебя в глазах.... — у него перехватило дыхание, словно он только что сделал ужасное по своей сущности открытие. — У тебя в глазах отражается не то, что ты видишь. Смотришь сейчас не своим взглядом. Это очень опасно. Бог мой, зачем ты услышала это?!

Он схватился за голову.

— Значит в тебе.... Кто он тебе? Друг? Подруга? Отец? Брат?

— О чем ты? — я искренне недоумевала. — Ты себя вообще хорошо чувствуешь?

— Значит, ты ещё не догадываешься. Ничего, все нормально, — Олег глубоко вдохнул и выдохнул, успокаиваясь. — Только будь очень осторожна, Лиза. Смотри на людей, которые тебя окружают внимательней. Среди них явно есть тот, кто выдает себя не за того, кто он на самом деле.

— Инферно? — хмыкнула я. На самом деле мне очень хотелось рассказать этому, как оказалось, глубоко несчастному человеку, о том, что на самом деле, глаза моего мужа странно меняют цвет, и время от времени со мной случаются события, которые при всем желании нельзя назвать нормальными. Но ощущение, что если начну рассказывать, уже нельзя будет делать вид, будто все нормально, в тот раз так и не позволило мне пойти на откровенность до конца.

Поэтому я просто взяла гитару и сыграла, запинаясь и путаясь в пальцах, «Аллегро» Джулиани. Наверное, единственный этюд, который я запомнила из музыкальной школы. Из классического, старинного, потрепанного учебника Ларичева.

Глава двадцать третья. Схватка

Ощущение безнадежности, обиды и тоски, видимо, сильно приглушенное пустотой, которая осталась на месте выпитых из меня эмоций, заплескалось где-то под черепом, сдавило виски, плюхнуло горькой горечью в затылок.

— Привет! — как можно равнодушнее попыталась сказать я. — А где остальные?

— Далеко, — ухмыльнулся Генрих. — Пока этот красавец работает, они и пикнуть не смеют. У нас слаженная команда, ты не находишь?

Он опять захохотал и потрепал снисходительно Шаэля по затылку.

— Этот ещё новенький, но ничего, скоро пообтешется.... Тебе же он нравится, сука блудливая?!

Демон вдруг резко разозлился, глаза его, и без того красные, наливались нереальным малиновым оттенком. Это были уже не белки, испещренные лопнувшими сосудами, а самые настоящие нечеловеческие впадины, в которых плескались все ужасы ада. И, да, почему-то малиновый цвет их выглядел невероятно зловеще.

— И как тебе с ним покувыркалось, тварь?!

Я так и сидела, обхватив колени руками и не двигаясь. Сжалась в себя, пытаясь сообразить, как себя вести, чтобы было не так больно. Шаэль молчал все это время,

только все сильнее наваливался на косяк, краем глаза я заметила, что он почти сползает по дверному проему. Казалось, силы оставляют его. Хотя.... Я не знала, могу ли звать его, как прежде, Шаэлем. Наверняка у него уже какое-то другое имя.

Мое сознание словно разделилось. Причем, сразу на несколько фрагментов. Один фрагмент просто растекался по комнате вне себя от ужаса. Второй четко и со стороны наблюдал ситуацию. А третий.... Третий, не заглядывая в будущее и не паникуя, стремился отодвинуть момент боли, напряженно выискивая в глубинах мозга тему для разговора, чтобы заставить болтуна Генриха отсрочить свои намерения. Демон собственно никуда и не торопился, судя по всему. И поговорить ему очень хотелось. Как хозяину положения, в котором все сошлось к его пользе и удовольствию.

— Ты хочешь, чтобы я попросила у тебя прощения? — собственный голос слышался как бы со стороны, и я сама удивилась, насколько спокойным он был.

— А на фиг это мне? — Генрих говорил теперь намного лучше, словно распухший язык ему больше не мешал. Надо сказать, что его облик становился все привычнее прямо на глазах. Если бы не два малиновых ада, которыми он то плескал на меня, то поглядывал на невероятно бледного бездейственного демона, можно было сказать, что передо мной практически Влад.

— Какого ляда я могу хотеть твоих извинений?

Я пожала плечами, бросая короткие взгляды на Шаэля. Но он все так же был заторможен, ушедший в себя, казалось, уже за грань безумия. Мне показалось, что ещё немного, и изо рта у него закапает вязкая, коричневая конфетная слюна. Генрих все-таки перехватил мой взгляд. Садист-извращенец был очень наблюдательным.

— Лиза, наивная моя девочка! Чего ты от него хочешь? Видишь же, он не выдержал. Сломался. Если не придет в меня, то хана — отработанный материал. Ни туда, ни сюда.

Мне вспомнился безумец в парке, которого я угощала конфетами. Вот, значит, как выглядит с точки зрения Генриха отработанный материал. Бедный парень! Значит, он пробовал устоять перед демоном, вселяющимся в него. Какой ценой!

— А вообще-то, давай поговорим в непосредственной близости. — Генриху, видимо, надоело крутиться возле добычи, пуская слюни вожделения. Впрочем, я тоже была готова. Потому что уже сжимала рукой, пряча в колени, осколок стекла, который нащупала на подоконнике. Вчера, подметая пол, я зачем-то положила его сюда, а не выбросила вместе с другим мусором. Теперь поняла зачем.

— Подойди ко мне, мой сладкий.

Я резко изменила тон голоса на издевательски медовый, подражая демону. И это, хоть всего на секунду, но заставило Генриха остолбенеть.

— Ты... Ты чего? — как-то расстроено по мальчишески проговорил он.

— Ты же повеселиться хотел?! — безнадежность положения вдруг вызвала у меня отчаянное веселье. Терять было нечего, и это состояние словно вывело меня из-под непрерывного насоса перекачки энергии, которая все это время уходила к моему мучителю. Я просто разозлилась. Но очень.

В тот же момент злость, как распрямившаяся пружина, выбросила меня с кровати, в голове пронеслись слова, которые все время повторяли птицы «Научись держаться за воздух», и в это мгновения я вдруг явно ощутила, что они означают. С точки принятия мной пусть безрассудного, но деятельного решения, вдруг воздух действительно сам стал поддерживать меня, он загустел настолько, что я смогла использовать его как опору для прыжка.

Удивленные глаза Генриха, так и не потерявшие свой жуткий малиновый свет, заполнили собой всю комнату. Я словно втягивалась в эти неестественные адские озера, успев удивиться выбору цвета в Преисподней.

— Что же ты приуныл, мой сладкий?! — успела выкрикнуть я с веселой злостью, и резко выбросила вперед руку острым углом куска бывшего окна. В воинственной порыве я ничего не почувствовала, но на шее Генриха тут же прочертилась удивительно ровная линия, набухшая каплями малиновой крови. Он схватился рукой за место ранения, увидел кровь на ладони, и обиженно произнес:

— Мне же больно.... Как ты могла?

И тут я поняла, что мне пришел конец. Он больше не кричал, не ругался. Генрих просто молчал, но интуиция подсказала, что его единственное движение в мою сторону может стать последним для меня. Надо сказать, что умереть я вовсе не боялась. А ужас сковал меня перед чем-то страшным, таким, что за гранью простого человеческого понимания. И я понимала, что ужас будет долгим. Вечно долгим, если можно так перевести с демонического на человеческий. Боковым зрением я заметила тот же ужас в глазах Шаэля. Взгляд его отчаянно стремился ко мне, но тело безвольной марионеткой с обрезанными веревками все так же унизительно беспомощно обвисало по стене. И тут....

На пороге появилась Ануш. Меньше всего я ожидала увидеть её в этот момент.

— Ес араркум ем! — закричала она, и Генрих на минуту повернулся к ней. — Проклятый Каджи, пошел вон в свою Каджети! И как ты посмел явиться в Её храм?!

— Иди к черту, жрица, — зарычал он, облизывая налившиеся малиновым соком губы. И захохотал, видимо страшно довольный своей шуткой. — Твоя Дева давно мертва, и кто помешает мне в моей законной охоте? Тем более, твой выдохшийся мальчишка так кстати привел меня сюда сам!

Воспользовавшись тем, что Генрих продолжил светскую беседу с Ануш, я со всей силы ударила его ещё раз осколком. На этот раз по руке, которую он протянул было в сторону Ануш. Она громко и одновременно с рычанием Генриха вскрикнула:

— Держи крепко, куйр!

И в воздух, за который я все ещё держалась, через голову Генриха тут же полетела небольшая вещичка, а через долю мгновения я держала в руке знакомый кулон. В тот же миг через мою ладонь пошли уже знакомые мне теплые волны, но быстро, несравнимо быстрее, чем в Доме Невесты. Они несли уже не томное покалывание и телесную истому, а ощущение, словно через меня устремился холодный огонь. Он опалял всю мою душу, но тут же откатывался назад, оставляя прохладу стали на сердце. Ощущение было болезненным и мучительным, но вместе с ним через боль, жар и холод через меня вдруг прошел столб света, и я растворилась в ком-то, бывшем явно не мной. Ярость такой силы, какой я не испытывала никогда в жизни и даже не подозревала, что могу так ненавидеть, пронзила меня с головы до пят. И вместе с ней в меня пришла Сила.

Демон вместо того, чтобы отобрать у меня кулон, вдруг забился в истерике, закружился на месте, стал съеживаться, скукоживаться и вдруг тоненько и душераздирающе завыл. Но у меня не было к нему ничего, кроме невероятного презрения и брезгливости. Незнакомые слова заполнили меня, и я вдруг стала выкрикивать что-то ужасное, но до конца и сама не понимала, что я кричу. Не от кулона, нет, уже от меня во все стороны плескались искры холодного огня, и когда они попадали на Генриха, он пронзительно вскрикивал, съеживался и старался отползти от того, что в данный момент стало мной. «Это честно, — подумала я сама, — потому что сейчас на равных!». Хотя, конечно, не совсем на равных был этот бой. То, что рождалось во мне, было гораздо старше, сильнее, могучее, яростней и меня, и этого забулдыги-демона.

От света, безжалостно заполнившего всю комнату, ожил Шаэль. Он с трудом протянул руку и преградил дорогу Генриху, готовящемуся сбежать. Теперь уже Ануш стояла в каком-то странном трансе, словно держала происходящее на своих не таких уж могучих плечах.

Демон упал под напоромШаэля. Я подошла к нему. И что-то спросила на незнакомом мне языке. Генрих кивнул и заплакал. По детски, размазывая слезы по лицу. Слезы мешались с кровью, которой было перепачкано его горло и руки. Малиновый цвет и крови, и глаз сгущался, терял чистоту и прозрачность, становился больным и несвежим.

Генрих, подняв на меня умоляющий взгляд, в котором блестели слезы, о чем-то горячо начал просить.

— Нет, — обессилено шепнул Шаэль, но я его услышала. — Здесь нет твоего мужа. Совсем нет.

И тогда то, что набрало силу во мне, подняло руку с кулоном. Впрочем, я чувствовала, что кулон совсем был не нужен, чистая сила шла уже от моего собственного холодного света, даже не нужно было и руку-то поднимать. Скорее всего, это был просто красивый жест. Сила во мне могла просто пожелать, и она пожелала. Огонь прошел сквозь рыдающего Генриха, который тут же завизжал, волосы у него на голове стали дыбом, кожа истончалась на глазах. Демон горел в чистом холодном огне, что был полной противоположностью огню адову. И когда от него не осталось ровным счетом ничего, я почувствовала невероятную усталость. И тут же отключилась. Совсем. Даже не слышала звука своего падения.

***

Сквозь сон упрямым речитативом доносятся незнакомые чуть гортанные слова. Ощущение, что они произносятся не речевым аппаратом, а исходят из недр неземного существа. Слова, как надоедливые мухи, лезут в мой сон и назойливо вытягивают из блаженного состояния. Сон очень приятный. Из тех, что ещё долгое время сладким послевкусием разбавляют серые будни. Что-то из Древнего Египта. Странно, но мне нравится. Словно наконец-то попала домой. Вырвалась из того состояния, когда вдруг на собственном диване в собственной квартире мелькнет мысль: «Хочу домой». Так вот, тут ничего подобного произойти не могло. У меня ровно подстрижено каре, как у древнеегипетских танцовщиц, перехваченное обручем-диадемой, на ногах — хлипкие подобия сандалий, на плечах болтается просторная туника, которая спускается ниже колен, и очень мешает движению. Почему? А, вот оно.

Оказывается, что я, которая не совсем я, карабкаюсь на огромную, выжженную солнцем каменистую гору. Взбираться тяжело, но надо. Это не тяжелое, безнадежное «надо», а «надо» несколько даже веселое, залихватское.

— А вот так! Надо мне! — говорю сама себе я, которая не совсем я, и карабкаюсь дальше.

На самой вершине замечаю все в том же припадке странного веселья, что на меня смотрит огромный, только что открывшийся глаз, и понимаю, что покоряла я не горные вершины, а огромного дракона, который спал, наверное, здесь не одно столетие.

— Ух ты, — думаю, и на этом самом интересном месте в мой сон начинают вонзаться чужие слова, делая в нем все новые и новые прорехи. Когда от сна остается только ветхая, вся дырявая тряпочка, которую я из последних сил пытаюсь удержать, приходится открывать глаза.

Лежу на полу, и мне не то, чтобы больно, а как-то очень устало. Я устала. Когда? Кажется, совсем недавно произошло что-то странное. Пытаюсь пошевелить рукой, но тут же издаю протяжный неожиданный стон. Мышцы от каждого даже чуть заметного движения ломит так, словно я, пролежав всю зиму на диване, поедая халву в шоколаде, вдруг решила накануне посетить тренажерный зал и перезанималась на всех снарядах сразу. Даже не так, а гораздо сильнее. Я опять закрываю глаза, потому что толку от них все равно нет. Только пляшут какие-то серо-зеленые пятна, когда пытаюсь что-то рассмотреть в окружающем пространстве.

Кто-то кладет прохладную ладонь мне под затылок, помогает чуть приподняться. Я опять непроизвольно пищу, потому что на полноценный крик у меня сил не хватает. У моих губ оказывается теплый отвар, он пахнет очень приятно, и я делаю маленький глоток.

— Ещё немного, сестра, ещё....

Я пью маленькими глотками то, что мне так настойчиво предлагают, и чувствую, что с питьем в меня входит постепенно энергия. Когда в следующий раз пытаюсь поднять ресницы, пусть не очень резко, но вижу комнату, а не бестолковые пятна. Комната кажется мне знакомой. Обзор тут же заслоняет лицо какой-то женщины. Она смотрит мне в глаза внимательно, и почему-то одновременно с любовью и ненавистью.

— Ты смогла, сестра, — говорит мне через придыхание женщина, и я вспоминаю, что её зовут Ануш.

— Ануш.... — выдыхаю я, а на вдохе опять глотаю пробуждающий к жизни напиток.

— Молодец, — радуется она, но как-то опять со злостью в голосе. — Сколько пальцев?

Лицо исчезает, а вместо него появляется пухлая пятерня.

— Пять, — удивленно сообщаю я.

— Слава тебе, Дева! — вздыхает Ануш, и в тот же момент я чувствую, что она мягко кладет мой затылок опять на что-то твердое, и почти выпитый стакан убирается от моих губ.

Ануш произносит несколько слов на непонятном языке, и совсем выходит из поля моего зрения.

Я пытаюсь приподняться самостоятельно, и у меня это получается. Теперь в видимый мной ракурс попадает знакомая комната, и я вспоминаю....

— Ануш! — сиплю я настолько громко, насколько у меня это получается. — Ануш, где Влад? Где Генрих? Где Шаэль?

Откуда-то сбоку доносится шорох, и я с усилием поворачиваю голову на этот звук. Ануш склонилась над диваном, на котором лежит .... Шаэль? Влад? Мне не видно с пола, и я делаю ещё одну попытку приподняться, как можно выше.

— Здесь Шаэль, — успокаивает меня Ануш, видя мои неуклюжие старания.

— Он жив?

Ануш вздыхает.

— Жив. Но он ли? Жду, когда очнется.

— Что ты имеешь в виду? — Фраза у меня получается достаточно длинной, чтобы назвать наш разговор уже диалогом.

— Честно говоря, я не знаю, справился ли он с тем, что ты навела на него.

— Я? — Мне становится очень горько, и, видимо, эта горечь дает мне силы совсем сесть, хотя все ещё держась руками за ... пол? Мне кажется, что меня все ещё поддерживает воздух.

— Ануш, я сама пострадала....

— Ты исправила то, что могла. С помощью её силы. Но раз она дала её тебе, значит, имеешь на это право. Поэтому только разговариваю с тобой. Раз уже она отметила, значит, в тебе что-то есть. Только я не вижу ничего. Поэтому когда наберешься сил, уходи. Все ещё видеть тебя не могу. Вместо тебя тут должна была быть через год она. И мне стало бы несравнимо легче.

— Где Влад? — совсем не в русле нашей беседы, но вполне логично предлагаемым обстоятельствам спрашиваю я тогда.

— Нет его. — Все так же мрачно бурчит Ануш. — Не думаю, что ты когда-либо где-либо с ним встретишься.

— Но....

— Остальное тебе знать не нужно. Живи спокойно. Демоны тебя больше не потревожат. И оставь нашу семью...

Ануш делает паузу, и вдруг уже совсем мягко и просительно тянет:

— Пожалуйста. Шаэль — все, что у меня есть. Память о светлой сестре и разбитая надежда на возрождение. Дай нам спокойно жить. Если только...

Она бросает ещё один взгляд на бездвижное тело Шаэля.

— Если только очнется именно он.

— Может, Генрих.... — мой голос просто прерывается от предчувствия вероятных событий.

— Надеюсь, что нет. Хотя он очень хитер. Вонючий каджи, демон пустынных земель, пожиратель всего дерьма, что носят в себе люди.

Ануш переходит на ругательства на уже непонятном мне языке. Но это именно ругательства, как-то сомнений в этом не возникает.

Я приподнимаюсь уже совсем, хватаясь рукой за стену, чувствуя, что ещё очень слаба, чтобы куда-то сейчас идти. Тетка Шаэля бросает быстрый взгляд на меня, и нехотя цедит сквозь зубы:

— Там стоят ослики, которые умеют лазить по горам. Они отвезут тебя в деревню.

— Но я....

— Уходи. — Твердо говорит Ануш. — Ты не представляешь, с чем ему пришлось бороться. Будем надеяться, что он победил. В нем было нами заложено много чего, кроме слепого инстинкта размножения. Мы воспитывали.....

Она стоит уже практически на коленях над безжизненным телом Шаэля, словно слепая водит руками над его бледным, безразличным, словно восковым лицом. Я тоже застываю на месте, вжимаясь всем телом в придверной косяк, как несколько минут тому назад стоял демон бездействия, и смотрю на неё умоляющим взглядом, не смея ни сказать ничего, ни даже шевельнуться. Наконец она словно нехотя бросает через плечо:

— Я постараюсь сделать все, что возможно. Исправить....

Тут она осекается и добавляет как-то уже с задумчивым доверием:

— Каждый раз удивляюсь.... Такие есть мужчины.... Если выжечь в них демона, от них самих ничего не остается. Неужели в них изначально ничего не было, кроме насилия?

Так как вопрос звучал риторически, я решила, что могу на него не отвечать. Тем более, что и ответа-то у меня совершенно не было.

— А я...., — зато у меня появляется возможность вклиниться в её краткий монолог, — Ануш, что теперь делать мне?

Она резко оборачивается:

— Живи.

— И.... все?

— Все.

— А как.... Теперь?

— Как нужно. Ты это и сама знаешь. Теперь, когда научилась держаться за воздух, ты можешь все.

— А если я хочу .... Как вы?

Тут Шаэль вздрагивает, оживает, мы обе чувствуем это. Несмотря на боль и слабость, я бросаюсь к кровати.

— Ануш, пожалуйста, позволь мне....

Несмотря на то, что я чувствую к Шаэлю брезгливость и обиду, все во мне устремляемся помочь ему. Но Ануш сразу отодвигает рукой и меня, как таковую, и мой порыв, довольно, кстати, грубо и больно.

— Уходи, — уже кричит она, — остальное видно будет.

И я ухожу, пошатываясь, чувствуя, что меня только что практически приняли в жрицы Девы Гнева.

Лия сидела перед огромным костром из сухих гнилых досок. Моросил мелкий дождь, но был он приятен, особенно охлаждая возле жара, идущего от костра.

— Ты что делаешь? — спросила я.

— Коровы все-таки проломили забор окончательно, — задумчиво сказала она. — Алекс привез сетку рабицу, и я, убрав все гнилье, натянула новое ограждение.

Лия не задавала лишних вопросов, словно я выскочила на минуту в магазин за хлебом, а не провела несколько дней непонятно где. Только бросила быстрый взгляд, в котором читалось: «Все в порядке?». Я так же молча ответила, что да.

Села на обломок одной из доски, и оглянулась. Позади меня грудой лежали доски, оставшиеся от забора. Их была ещё целая куча. Костер предполагался надолго.

— Давно было пора расчистить этот бардак, — продолжила Лия какую-то свою мысль. — Тебе не кажется, что огонь, сжигающий старье, очень символичен?

Я кивнула, потому что мне казалось, и ещё как.

— Тут очень уютно. Хочется сидеть долго-долго и смотреть на костер. А когда он прогорит, смотреть на что-нибудь ещё, не менее прекрасное.

Лия посмотрела на меня с удивлением:

— Ты как чувствуешь. Раньше здесь была калитка, в этом уголке на большом мягком диване сидел старый хозяин дома, зазывал всех проходящих мимо на вино и разговоры. Так что место вполне напитанное.

Я подумала, что когда мы сожжем все старые доски, нужно будет убрать пепелище и поставить тут диван. Пить вино и зазывать гостей. В перерывах между.... Между чем, сказать не могла. Но мне захотелось состариться именно так. И что-то подсказывало, что теперь я имею на это право.

КОНЕЦ.

Оглавление

Глава первая. Канопус с корабля Арго

Глава вторая. Три года назад. Алик.

.Глава третья. Легенда о невесте Шакала

Глава четвертая. «Лиза, это дом. Дом, это Лиза»

Глава пятая. Не кидайте фейхоа в поэта

Глава шестая. Два года назад. Берта.

Глава седьмая. Кто ходит ночью под дождем?

Глава восьмая. Об осликах и мечтах

Глава девятая. Гости и единороги.

Глава десятая. Заезженных лошадей не всегда пристреливают

Глава одиннадцатая. Генрих. За год до событий в Аштараке.

Глава двенадцатая. Вынужденные каникулы

Глава тринадцатая. Темная сторона звезды

Глава четырнадцатая. Нашествие демонов

Глава пятнадцатая. Пробуждение кулона

Глава шестнадцатая. Предчувствие зимы

Глава семнадцатая. Побег

Глава восемнадцатая. Деревню заметает снегом

Глава девятнадцатая. Аштаракский глинтвейн

Глава двадцатая. Ухожу в горы

Глава двадцать первая. Предательство?

Глава двадцать вторая. Олег. Полгода назад

Глава двадцать третья. Схватка