Малышка [Георгий Александрович Балл] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Георгий Балл МАЛЫШКА
КАК ОНИ ПОЗНАКОМИЛИСЬ
На подстилке, поджав ноги, лежал телёнок. Головка лопоухонькая, сам весь рыжий, с белым пятнышком на боку. Был он ещё совсем маленький. Ничего-то не понимал, ничего не знал. Он даже не знал, что его зовут Малышкой. Раз на ферму пришла дочка телятницы тёти Клани — Дуняша. Увидела она рыжего телёнка, обрадовалась: — Ой, мамочка, гляди, какой телок-то махонький! — Ну да, у него и прозвище такое — Малышка. — Вставай, Малышечка, — попросила Дуняша. Телёнок будто понял — поднялся на ножки. Смотрит по сторонам чёрными влажными глазами, удивляется: «А ведь я стою! Сам стою!» Дуняша погладила Малышку по крутому лбу. А он как боднёт её! — Ишь, прыткий какой! — засмеялась Дуняша. Она потрогала ладошкой ноздри телёнка. Ладошке стало тепло: Это телёнок дыхнул. И вдруг захватил губами Дуняшин палец. — Мам, слышь, он сосёт! Он мой палец совсем засосал. — Сейчас мы ему что-нибудь послаще дадим, — сказала мама. Она поставила перед телёнком бадейку с тёплым молоком. Телёнок фыркнул и принялся пить молоко. А Дуняша рядом на корточки пристроилась и глядит. Малышка торопится, фыркает, чихает. Боится, что молоко заберут. — Ох, глупый! Ох, смешной! — приговаривает Дуняша. Выпил телёнок всю бадейку, лёг на подстилку. На боку у него белое пятнышко дрожит. Устал, видно, наработался. Поглядела Дуняша на белое пятнышко, на Малышкину ушастую морду, и ей показалось, что она давным-давно его знает. Наклонилась к самому уху телёнка и шепнула: — Давай с тобой, Малышка, дружить. Я за тобой ухаживать буду, ладно? Малышка покосился на Дуняшу и мотнул головой, будто хотел сказать: «Ладно, ухаживай, а там поглядим, может, и подружимся».
ЛУЖИЦА МОЛОКА
На другой день Дуняша опять упросила маму взять её на ферму. День выдался морозный, звонкий — каждый шажок слышно. От мороза деревья постреливают. Закутали Дуняшу поверх шубки в большой пушистый платок, сзади крест-накрест завязали. Платок налез Дуняше на лоб и глаза, спрятал от мороза щёки и подбородок — один только нос торчит наружу. Шагает Дуняша, точно кулёк на ножках. — Эх, сидела бы ты, дочка, дома, — вздыхает мама. — Попила бы с бабушкой чаю, книжки с картинками поглядела. — Нет, — отвечает Дуняша и закрывает варежкой нос. — Я помогать Тебе буду за Малышкой ухаживать. — Мне помогать? Что ты, доченька, это дело трудное, сноровки требует. Тебе не суметь. Дуняша забежала вперёд, ухватила мать за пальто: — Сумею, мамочка, сумею. Я стану всё, как ты, делась… — Ладно, дочка, раз-другой сходишь, потом самой надоест. За разговором не заметили, как подошли к ферме. Мама взяла из тамбура вилы и пошла в загон. Посередине загона стояли покрытые снегом стога. У большого стога снег в одном месте был сброшен и выглядывало прочно свитое сено. Казалось, что под снегом схоронилось от мороза лето.
Тетя Кланя посадила на вилы чуть ли не целую копёшку сена и, подняв над головой, понесла в тамбур. — Отнеси-ка его, дочка, в кормушки старшеньким телятам, — сказала она, сбрасывая сено в угол. — Нет, я к Малышке сперва сбегаю. Мама усмехнулась: — Ну беги, беги, помощница! Дуняша побежала к Малышке. Обняла его за шею, шепчет: — Миленький Малышечка, как ты тут без меня? Хорошо ли тебе? Телёнок замотал головой: «Чего, мол, пристаёшь. Ты лучше меня молоком напои». Дуняшина мама уже хлопотала подле большого молочного бидона, расставила вокруг него десять пустых бадеек. «Точно грибки под берёзкой», — подумала Дуняша. Она отпустила Малышкину шею и выбежала из клетки, даже дверку не закрыла. Когда все бадейки наполнились молоком, Дуняша крикнула: — Мамочка, дай я теперь сама! Сама напою! Она подхватила две бадейки и побежала к Малышкиной клетке. Вдруг нога у неё поскользнулась и… хлоп! Упала Дуняша. Одна бадейка в сторону отлетела. А на полу — молочная лужа. — Эх, какая ж ты неспособная! — рассердилась мама. — Куда уж тебе за телёнком ухаживать? Иди-ка лучше домой. Заплакала Дуняша: — Мамочка, прости, больше не буду. — Я-то прощу. А что председатель Пётр Фокич скажет? Ведь колхозное молоко зря по полу разливаем. — А ты Петру Фокичу не рассказывай; вот он и не узнает! Мама улыбнулась: — Ох и помощница! Хорошо хоть другую бадейку не пролила. Она подошла к дочери. Подняла её с пола и принялась отряхивать ей шубку. Тем временем Малышка тихонечко вышел из клетки. Он подобрался к стоящей неподалёку бадейке, расставил пошире ноги, наклонил голову и принялся пить. Видно, решил так: «Пока дочь с матерью думают, как меня лучше накормить, я сам побольше выпью». Оглянулись тётя Кланя и Дуняша и руками всплеснули: ведёрко-то уже пустое громыхает. Только на дне молочко осталось.
ОДНАЖДЫ ПОД УТРО
Телята спали. Большая лампа, ночная стражница, неярко горела под потолком. Сторож дедушка Николай сидел на широкой лавке, в самом конце телятника, за перегородкой. Здесь была устроена кухня. Посередине кухни поднималась печь с большим котлом. В нём грели воду для телят. Но время было ещё раннее, и дедушка печь не растапливал. Напротив, на белёной стене, тик-такали часы-ходики. Их дедушка принёс из дому, чтобы время знать. С ними он и поговорить любил. Глядит на них, и чудится ему, будто часы выговаривают: «Тик-так, тик-так! Спи, дедушка, засыпай! И телята спят, и ребята спят. И ты, дедушка, спи!» — Что вы, что вы, усачи, нельзя мне спать. Я ведь сторож ночной. А часы опять своё твердят. Уж так они устроены — любят людей спать укладывать. И стало дедушке придрёмываться. Вдруг что-то с силой как хлопнет! У дедушки сразу дремота пропала. Слышит, телята замычали. Что такое? Открыл он дверь из кухни, заглянул в телятник. Никого. Может, померещилось? И тут он заметил, что у одной клетки дверка не прикрыта. «Э! Не ладно!» — подумал дедушка Николай. А сам осторожно ступает в своих валенках с калошами, точно в лесу по заячьему следу. Подкрался поближе. Заглянул через дощатый заборчик в клетку.
Видит — рыжий телок на подстилке лежит, а рядом, обняв его за шею, примостилась на корточках Дуняша. — Ты откуда взялась? — крикнул сторож. Дуняша даже вздрогнула: — Я, дедушка Николай, пораньше нынче собралась. — Пораньше? Да ещё ночь темна. Иди-ка ты. дочка, досыпай. В телятнике посторонним нельзя быть. Не положено. — Я же не посторонняя. — Кто ты такая, знать не знаю. — Как?! Дедушка Николай, да ведь я дочка Клавдии Ивановны. Ты же меня сто раз видел. — Днём верно встречал девчурку беленькую, вроде Дуняшей звать. А под утро спать ей полагается. Отправляйся-ка, дочка, домой. Дуняша поднялась. Пошла было из клетки, да остановилась. — Дедушка Николай, не гони, — тихо попросила она. — Мне приснилось, что Малышка заболел, я и прибежала. Рыжий телок вскочил на ноги. Глядит удивлённо на девочку, понять ничего не может: сначала разбудила, а только устроился получше, Пригрелся, она уж уходить собралась. Вытянул Малышка морду и недовольно замычал: «Мо-оу!» — О-о, затянули в два голоса, — улыбнулся дедушка Николай. Махнул рукой: пускай, мол, будет по-вашему, и пошёл опять к кухне. — Дедушка, я с тобой! — закричала Дуняша. — Мне делом заниматься надо. Печку пойду растоплю. Придёт твоя мама, а поить телят нечем. — Я тебе помогать буду. — Ладно, коли так, — согласился дедушка. Дрова у входа лежали заготовленные ещё с вечера. Дуняша взялась перетащить их к печке.
Старается захватить поленья, какие побольше да потяжелее, на щепу не глядит. Дедушка Николай смеётся: — Как же мы без щепы печь растопим? Ты поторапливайся, да с умом работай. Принесла Дуняша щепок и берёсты. Дедушка Николай зажёг несколько колечек берёсты и положил под дрова. Берёста сгорела, а дрова не горят. — Фу ты! — рассердился дедушка Николай. Встал на колени, подул в печь: — Фу-у-у! фу-у! Щепки затлели, а дрова опять не горят. Мокрые, что ли?
Дедушка ещё раз зажёг берёсту. Теперь и Дуняша рядом на коленки встала. Начали они дуть вдвоём. Дедушка совсем рассердился, как крикнет: — Фу-ты ну-ты, гори скорей! Дрова и правда загорелись. Тепло стало в кухне. Дедушка и Дуняша сели на лавку. Дедушка расстегнул тулуп, Дуняша сняла платок. Хорошо им — от печки жаром так и пышет. Только Дуняше не сидится на месте. Говорит: — Дедушка, а что я придумала? — Что, дочка? — Давай уберёмся в телятнике. Мама придёт, вот удивится! — Что ж, можно, — согласился дедушка Николай. Он принёс из чуланчика две большущие лопаты. Одну для себя, другую для Дуняши. «Ух ты, тяжеленная какая! Не справиться мне», — подумала Дуняша. Но сказать ничего не сказала. Дедушка показал Дуняше, как правильно отгребать мусор с настила. Потом взял свою лопату и ушёл в другой конец телятника. Теперь они двигались навстречу друг другу. — Дедушка, как у тебя? — спрашивала Дуняша. — Дело идёт, — откликался он. — Только стар я очень, быстро не могу. — А у меня ловко получается, — хвасталась Дуняша. — Держись, дедушка, сейчас я тебя обгоню. — Да это конечно: куда мне за тобой угнаться. Дуняша смеётся: уж она расскажет маме, как дедушку Николая обогнала.
Её смех разбудил телят. Они вытягивали шеи, мычали на разные голоса: «Му-у-у! Мо-о-о!» Дуняша и дедушка торопились. Скоро ведь и мама придёт. — Дедушка, ты только маме не говори, что я здесь, — попросила Дуняша. — Ладно, не скажу. — Я спрячусь, а как мама придёт, сразу и выскочу. Дедушка посмотрел на Дуняшу: — Ну и придумщица ты, дочка. Иди-ка пока в кухню, поспи немного. Дедушка отвёл Дуняшу в кухню, уложил её на лавку и прикрыл своим тулупом. — Нет, я не буду спать, — покачала головой Дуняша, — я маму дождусь. Но тут она вдруг почувствовала, как устала, точно целый день воду из колодца носила. Тёплая овчина ласково щекотнула Дукяшин подбородок: спи, мол, девочка. «Не буду», — упрямо подумала Дуняша. Она ещё заметила, как на белёной стене чуть шевельнули усами ходики и, точно живые, зачастили: «Тик-так! Тик-так! И телята спят, и ребята спят! И ты, Дуняша, скорей засыпай!» — Не… Она хотела рассказать часам, что телята уже проснулись, что она тоже маму дожидается. Но так ничего и не сказала. Она крепко-крепко спала.
ХАЛАТИК
Теперь Дуняша часто приходила в телятник. Погуляет на улице, покатается на санках да так с санками и идёт к маме на работу. Оставит их в тамбуре, рядом с вилами, а сама бежит в кухню. Там, в кухне, напротив часов-ходиков, были вбиты в стену два гвоздя — один повыше, другой пониже. На том, что повыше, висел мамин синий халат, а на другой Дуняша вешала своё пальтишко. Придёт, бывало, в телятник, разденется и сразу за дело: то поможет сено телятам раздать, то молоко по бадейкам разольёт, а то возьмёт в ладошку большую чёрную щётку и примется чистить Малышку. Водит щёткой по Малышкиной шее, по гладкой спине и налитым бокам. Телёнок удивляется: вот только-только была ладошка маленькая и мягкая, а тут вдруг выросла, стала шершавой. Чудно. Малышка чуть подёргивал кожей, словно ему было щекотно. Но вот Дуняша откладывает щётку и принимается гладить телёнка по голове, трогать его влажные ноздри. Малышка недовольно крутит мордой: чего, мол, ласкаешься? Не маленький. Верно, он не привык ещё к девочке, не подружился с ней. Дуняше, конечно, обидно: она за Малышкой ухаживает, чистит его, поит и кормит, а он не хочет дружить. Вечерами Дуняша жаловалась маме на Малышку: — Он думает, я не настоящая телятница, а просто девочка. Однажды пришла Дуняша в телятник, только собралась пальтишко скинуть, видит — рядом с маминым халатом, на нижнем гвоздике, висит маленький синий халатик. — Ой, мама, это чей же такой? — удивилась Дуняша. — А ты попробуй примерь. Надела Дуняша синий халатик, а он ей впору. Вот чудеса-то! — А можно, я его… — Конечно, дочка. Носи. Это твой. Дуняша посмотрела на маму и захлопала в ладоши: — Вот здорово-то! Теперь я как настоящая телятница, правда, мама? Тётя Кланя обняла Дуняшу: — Правда, дочка, правда. Ты у меня теперь помощница. Без тебя я бы не справилась. Когда мама вышла из телятника, Дуняша взяла со стола карандаш и забралась на лавку, что стояла возле стены. Она лизнула кончик карандаша, оглянулась — не смотрит ли кто? — и старательно нацарапала карандашом над тем гвоздиком, что повыше: «Мама». А потом над тем, что пониже: «Дуня». Спрыгнула с лавки, полюбовалась: хорошо получилось.
Теперь всякому видно: вот тут мамин халат, а тут Дунин — никак не перепутаешь. Вышла Дуняша к телятам. Кажется ей, что все они на неё смотрят. Наверное, удивляются: откуда у девочки такой халатик? А Дуняша ходит, будто ничего не произошло, будто так и надо. Прибрались они с мамой. Дуняша пол подмела.
А потом, когда мама пошла готовить телятам еду, забежала к Малышке в клетку. И зашептала ему в ухо: — Малышечка, нравится тебе мой халатик? Это мне мама сделала, а я и не знала. Малышка тряхнул головой, будто понял её. А сам морду вытянул, хочет лизнуть Дуняшу в лицо. Девочка отстранилась: — Не надо! Ты мне халат замараешь. Но только Дуняша отвернулась, как Малышка ухватил край её халата и начал жевать. — Отдай, что ты делаешь?! А Малышка не пускает. Дуняша потянула, вырвала халатик. Край у него был изжёван и разорван. — Эх, ты… Эх! Дуняша громко заплакала. Подошла к ней мама, стала её утешать: — Ничего, доченька, на работе всякое случается. Халатик-то у тебя для работы. — Я к Малышке по-доброму, а он что? — Да ведь глупый твой Малышка, одно слово — телёночек. Ты погляди, он и сам не рад. Дуняша сквозь слёзы глянула на Малышку. Вид у него и вправду был виноватый. Уши растопырены, голова опущена. Будто прощения просит. Дуняша покачала головой: — Нет, Малышка, сейчас не прощу. Потом когда-нибудь. — И ушла вместе с мамой. А Малышка опять остался один в своей клетке. Он был огорчён и удивлён: почему девочка заплакала, почему ушла? Ведь халатик-то был совсем невкусный.
ТЕТРАДКА
В телятнике была ещё одна очень важная вещь: голубая тетрадка. Она лежала на столе в кухне. Как все здесь вещи, она пахла сеном и молоком. В этой тетрадке у тёти Клани всё было записано про каждого телёнка: как зовут, хорошо ли ест, быстро ли растёт. — Мам, можно я тоже буду в тетрадку записывать, — попросила Дуняша. — Я ведь и буквы все до одной знаю. — Ладно, дочка, записывай, пусть это будет и твой дневник. Мама раскрыла тетрадь посередине и написала: «Дуняшин дневник». — А что такое «дневник»? — спросила Дуняша. — Это значит — всё, что за день важного произойдёт, то и запишешь. Понятно? — Конечно. А то я могу потом забыть и напутать. Дуняша тотчас же забралась на лавку. Вынула из кармана своего халатика карандаш и, подумав, написала: «Вчера у Малышки нос был мокрый. Сегодня тоже». На следующий день в Дуняшином дневнике появилась такая запись: «А Малышка хотел сломать доску у клетки». И больше ничего. Вся тетрадка была измята, некоторые страницы совсем вырваны, а на других налипли жёлтые сухие крошки от корма. В тот день вот что произошло. Лежал Малышка на подстилке. Глядел в окошки. Окошки в телятнике почти наполовину закрыло пушистыми горками снега. На ветках тополя, что рос рядом, тоже был снег. Малышка долго глядел на эти белые горки, удивлялся. «Вот так молоко! Не течёт, а сыплется, точно опилки какие-нибудь. Оно, наверное, сладкое да тёплое», — подумал телёнок и облизнул губы. Ему захотелось выйти на волю, погулять. Но где там — клетка мешает. Малышка боднул головой дверку. Может, забыли закрыть? Нет. Телёнок повернулся, подпрыгнул и ударил задними ногами по нижней доске клетки. Доска зазвенела: дзек-тра-ра-ра-ра… Малышке это понравилось: доска-то петь умеет! Он опять подпрыгнул и ещё сильнее ударил. Дзек-тра-ра-ра-бум! На шум прибежала Дуняша. — Ах ты, озорник! — Она открыла клетку и сгоряча — раз, раз! — ударила телёнка по рыжему боку: —Не балуй, не балуй!
Малышка повернул голову, глянул с укоризной: «Вот ты какая! А я-то думал — хорошая». Обиделся и лег на подстилку. А Дуняша сама не понимает, как у неё это получилось. Вышла из клетки, на глазах слёзы. Мама спрашивает: — Ты чего, дочка? Дуняша головой качает: — Так, ничего. Принялась было маме в уборке помогать, да только всё у неё из рук валится. Ходит мимо Малышкиной клетки, будто за делом. А сама смотрит, как там телёнок. Может, опять повеселел. Когда уборку закончили, Дуняша сказала маме: — Пойдём Малышку навестим. — А чего его навещать? — удивилась мама, — Разве он заболел? Дуняша не отвечает, тянет маму за рукав. Вошли они в клетку. Малышка на том же месте на подстилке лежит. Голову вытянул, на боку белое пятнышко вздрагивает. Глянула на телёнка Дуняша да как бросится к нему: — Малышечка! Телочек! Телёнок ткнулся мордой в её руку и начал лизать. Язык у него шершавый, точно маленькими камешками посыпанный. — Ах ты, бедненький, — приговаривает Дуняша, — обидела я тебя! Малышка головой кивает, будто соглашается. Потом опустил ниже морду, вытащил у девочки из кармана тетрадку — Дуняшин дневник — и начал потихоньку жевать. Увидела Дуняша — растерялась: опять рассердиться или простить? А телёнок поднял морду и глядит виновато. Ну что ты будешь делать с таким озорником! — Ой, мама, — сказала Дуняша, — это же не телёнок, а крокодил какой-то!
НА НОВОМ МЕСТЕ
Малышку перевели в новое помещение: из маленькой клетки в большую. Тётя Кланя называла ее хлевушком. Хлевушок очень понравился Малышке. В маленькой клетке и повернуться негде, а здесь и вертись, и прыгай сколько хочешь. Вот хорошо-то как! А главное — в хлевушке Малышка был не один: тут же, вместе с ним, жили две тёлочки: беленькая Зорька и пятнистая с чёрной спинкой и белой грудкой Звёздочка. Телята сразу же затеяли игру. Малышка наклонил голову и двинулся на тёлочек. Ух, какой грозный бычок! Сейчас всех забодает! Тёлки бросились в стороны, будто испугались бычка. Малышка и сам себе казался страшным зверем с огромными острыми рогами. Он раздувал ноздри, фыркал: «Берегись! Забодаю, забодаю!» И вдруг, быстро повернувшись, ткнул Зорьку в бок. Тёлочка насмешливо замычала: «Ох! Ох! Он меня ушами уколол!» Вот уж неправда: у Малышки уши хоть и большие, да мягкие. А вот рога ещё не выросли. Только бугорки на макушке. Да ведь он сам ещё маленький. Телок обиделся, отошёл от Зорьки и лег на подстилку. Ах, как приятно растянуться на ней! Малышка закрыл глаза. Можно было подумать, что он заснул. А он-то, хитрец, притворялся. Ждал. Чуть за дверью раздались шаги, уши у Малышки беспокойно зашевелились. Дверь со скрипом отворилась. Ну конечно же, он не зря ждал! Это тётя Кланя и Дуняша пришли. — Здравствуйте, ребятки-телятки! — крикнула Дуняша. Быстро вскочив на тонкие ноги, Малышка первым потянулся к ней. Дуняша подбежала к телёнку, погладила по шелковистой морде. Потом принялась за уборку.
Пока Дуняша меняла подстилку, Малышка тихонечко подобрался к ней сзади и — цап за косичку! Ну точно мальчишка какой. Дуняша рассердилась, пальцем грозит: — Ах ты, баловник! А Малышка доволен; «Что, ловко?» Зорьке, глядя на него, тоже захотелось поиграть с Дуняшей. И, когда девочка повернулась к ней спиной, тёлочка, вытянув губы, схватила Дуняшину косичку. Малышку словно пружиной подбросило. Подскочил он к Зорьке и тук головой в бок: «Не тронь! Мой хвостик!» Зорька выпустила косичку и сердито замычала: «Нужен мне больно твой хвостик! Это же смешно — у девочки хвостик… на голове!» Малышка совсем рассердился. У него зашевелились уши, глаза стали блестящими. Он топнул ногой: «Пусть смешно! Но она всё равно хорошая. Очень хорошая».
ХИТРЫЙ ЗВЕРЬ
Всё чаще и чаще в окна телятника заглядывало солнце. Тётя Кланя убрала вторые двери в тамбуре. И теперь тёплый ветерок пробирался на ферму. Он весело прокатывался по доскам настила, заворачивал к телятам в клетки. И тут, запутавшись в соломе, шуршал, точно мышка. Как-то раз телята услышали: открылась и захлопнулась дощатая дверь, привычно прошуршал ветерок в соломе, и сразу же раздался грубый голос: — Ну, кто здесь больной? Тоненький знакомый голосок ответил: — Вот тот, с белым пятном на боку. Малышка открыл один глаз и увидел Дуняшу, а рядом с ней высокого человека в белом халате, без шапки, с торчащими в стороны рыжими усами. — А что у него болит? Кхе-кхе! Человек закашлялся. — Всё болит, — зачастила Дуняша, — и ножки и головка. В обед молоко плохо пил. Вон он пригорюнился. Малышка взглянул печально на Дуняшу и закивал головой. — Кхе-кхе! Сейчас мы поглядим, какие такие болезни у него завелись, — громыхнуло над головой телёнка. Малышка зажмурился и глянул сквозь ресницы. Над ним топорщились рыжие усы. Они зашевелились, будто живые. Это было очень страшно. Телёнок закрыл глаза. Большие, сильные руки начали мять ему бока и живот.
Долго человек в белом халате ощупывал да осматривал телёнка и, наконец, спросил: — Скажи-ка, Дуняша, а утром он пил? — Утром-то пил, даже у Зорьки полбадейки отнял — вон у той беленькой тёлочки. — Дуняша указала пальцем в угол клетки, где стояли Зорька и Звёздочка. Прижавшись друг к дружке, они со страхом и интересом глядели на рыжеусого дяденьку. — А может, в обед он тоже к соседке в бадейку заглядывал? Ну-ка, ушастенький, скажи. Да ты встань! — Он не может, Василий Васильевич. Ножки подвернулись, не двигаются. Дуняша всхлипнула. — Как его зовут? — Малышкой. И вдруг Василий Васильевич засмеялся: — Ха-ха-ха! Не Малышкой его надо звать, а Притворишкой. Василий Васильевич неожиданно хлёстко шлёпнул телёнка по боку, как раз по белому пятну. Малышка вздрогнул и тут же вскочил на ноги. Он стоял перед рыжеусым человеком, низко опустив голову. — Ишь, морду воротит. Знает — напроказничал! Девочку обманул, — сказал Василий Васильевич. Ты думаешь, он простецкий? Куда там! Он хитрющий зверь, погляди только на него: шерсть-то, шерсть обезьянья, а уши заячьи, а хвост, как у льва, а глаза, как у Лисоньки Патрикеевны. Вот он какой! Василий Васильевич вытер усы, откашлялся и спокойно сказал: — А теперь, дочка, достань-ка нам сенца. Будем кормить твоего зверя. Что же его молоком баловать? Дуняша опять закачала головой: — Не станет, уж пробовала. — Это ему, наверное, кислое, осочное сено попалось. Вот он и не ест. А ты ему принеси мелкое, люцерновое да из рук дай. Дуняша достала из кормушки пучок душистого сена. — Ешь, Малышечка! — попросила она. Телёнок потянулся к сену, ухватил губами пучок и начал медленно жевать. Малышке теперь сено казалось особенно вкусным. Тонкие, дрожащие стебельки пахли мёдом. — Так-то лучше! И для здоровья полезно, — громыхал рядом голос Василия Васильевича. Но Малышка его уже не боялся. Этот дяденька с соломенными усами начинал ему нравиться. Василий Васильевич повернулся к Дуняше: — Видишь, как уплетает за обе щеки! А скоро и травку будет щипать. Весна уж на дворе. Телята тоже весну чувствуют. Хочется им и побегать, и пошалить. Верно, рыженький? Когда Василий Васильевич ушёл, Дуняша поменяла Малышке подстилку, почистила клетку. Потом подошла к телёнку и принялась гладить его пушистые уши, крутую шею, шелковистую шерсть на морде. — Ах ты, бессовестный зверь — лев, обезьяна, заяц и Лиса Патрикеевна, — приговаривала Дуняша. — Ишь, что надумал! Обмануть меня захотел? Из-за тебя вот ветеринара Василия Васильевича обеспокоила. Ну, теперь меня не проведёшь. Все твои проделки знаю. Малышка слушал, виновато склонив голову набок, хитро поглядывал, будто хотел сказать: «Ой, не зарекайся! Всех моих шуток не узнаешь». И вдруг лизнул Дуняшину щёку шершавым языком: видно, прощения просил. Но Дуняша вовсе и не сердилась. Уходя, она оставила в кормушке охапку душистого сена. Надвинулись предвечерние сумерки. За стеной, в поле, ветер молотил остатки снега. Где-то далеко тарахтел трактор. На ферме стало тихо-тихо. Малышка нежился, развалившись на свежей подстилке. На его широких зубах приятно похрустывали ссохшиеся головки люцерны. «Зачем это приходил дяденька с рыжей соломой над губами? — думал Малышка. — Он всё говорил: „Весна… весна…“ А потом велел дать мне вот это, вкусное, хрустящее. А-а-а! Наверное, это и есть весна».
ВЕСЕННИМ ДЕНЬКОМ
Двери фермы были широко открыты. Телята выбежали на волю, бросились врассыпную. Пастух Матвей Никитич зорко следил за ними. А телята на него и не глядели: шагает себе человек, кому какое дело? Матвей Никитич был невысокий, невзрачный, в больших сапогах, в телогрейке, туго схваченной широким ремнём. С одного плеча Матвея Никитича свесился длинный кнут, точно хвост тянулся за пастухом. Но вот взял Матвей Никитич кнут в руки — и тот будто ожил: просвистел над головой, метнулся чёрной змейкой хвостец, и вдруг грохнуло рядом. Вздрогнули земля и небо. Шарахнулись телята. Испугались. Вот он, оказывается, какой человек, Матвей Никитич. С ним шутки плохи. Постепенно телята собрались в стадо, стали двигаться ровнее — впереди Малышка, за ним Зорька, Звёздочка и все остальные. Рядом с Малышкой шагала Дуняша. Они с мамой помогали пастуху выгонять телят в поле. — Шевелитесь, ну! Ножками двигайте! — покрикивала сзади тётя Кланя. И голос её, такой знакомый и понятный, успокаивал телят. Земля тянула их к себе. Опустив голову, они принюхивались. Множество запахов — острых, сладких, горьких и ласковых — вливалось им в ноздри. Телята фыркали, чихали. Они глядели по сторонам. Незнакомые, непонятные вещи окружали их. Всё вызывало удивление — избы, речка, плотина. Ведь телята первый раз покинули свой дом. И ничего-то они ещё не видели, ничего не знали на этой большой земле. Дуняша будто догадалась. — Вон, гляди, — говорила она Малышке, — там колодец. Воду оттуда вёдрами берут и вас, теляток, поят. А за колодцем дом под зелёной крышей. Там тётя Фрося живёт. Вы её не знаете. Она работает свинаркой, за поросятами ходит. У неё дома тоже есть поросёнок, Боря. Ох и смешной: когда есть захочет, перевернёт корытце и давай барабанить рыльцем. Такой звон поднимет, точно пожар. За домом тёти Фроси живёт председатель колхоза Пётр Фокич. Он самый главный у нас. Главней его нет. А нашего с мамой дома отсюда не видно. Он на другом конце деревни. Малышка кивал головой: мол, всё понял. Обойдя деревню краем, телята вышли на широкую плотину. Кое-где из плотины торчали прутья лозняка. Телята вытягивали шеи и жевали губами: хотели попробовать, какие они на вкус, эти прутья. — Но! Не балуйте! — прикрикнула Дуняша. Вдруг откуда-то снизу, с крутого берега, на дорогу выскочил огромный лохматый пёс. Чёрная шерсть у него на загривке стояла дыбом. Он ощерился и залился глухим лаем. Это был самый злой деревенский пёс Жук, всегдашний заводила свар и драк. Заслышав Жука, залаяли собаки с ближайших дворов, а там и остальные подхватили. Поднялся невообразимый шум. «Гав! Гав!» — неслось с одного конца деревни. «А-а-ав! А-а-ав!» — раздавалось с другого. Жук преградил телятам дорогу, грозно зарычал, готовый пустить в ход свои острые, как у волка, клыки. Телята сбились в кучу. Задние, напуганные лаем собак, напирали. Зорька попятилась, стала толкать Звёздочку в воду. Ещё секунда, и Звёздочка упала бы, расшиблась. Но тут случилось вот что: нагнув голову и топая тонкими ногами, на Жука медленно стал надвигаться Малышка. Жук заворчал отступая. Малышка грозно сверкнул глазами, ещё ниже опустил голову, точно там уже выросли большие рога. Жук отпрыгнул в сторону, готовясь наскочить сбоку. На помощь другу уже спешила Дуняша. Она махала прутиком, кричала: — Пошёл отсюда, злющий! Вот я тебя сейчас прутом ожгу!
Жук зарычал напоследок, повернулся и побежал вдоль берега. Ребята, стоявшие на бугорке, всё это видели. И до девочки донеслись их слова: — Это Дуняшкин Малышка. — Ишь, смелый какой, Жука не испугался. — Вырос бычок. А был-то махонький.
Дуняша потрепала Малышку по шее. Она очень им гордилась. Ей хотелось оглянуться на ребят: вот, мол, как мы вместе идём. Но она не оглянулась и только громко крикнула по-маминому: — Шевелитесь, ну! Ножками двигайте! Стадо свернуло с дороги вправо. Среди голубых озёрец стаявшего снега пробивались зелёные побеги молодой травы. Малышка остановился, потянулся к свежим, зелёным стебелькам. — Ешь, Малышечка, не бойся! — говорила Дуняша. — Ах ты смешной! Попробуй, это же вкусно. Телёнок упрямо мотнул головой и, высоко подбросив задние ноги, точно козлик, пустился вскачь. Как хорошо прыгать и бегать на этой большой, большой земле! — Стой, куда же ты? — закричала Дуняша и замахала прутиком. Вдруг Малышка замер. Прямо под его ногами в неглубоком бочажке ярко горело солнце, а по голубой воде плыли пушистые белые облака. Что такое? Малышка понюхал воду и ударил копытцем прямо по солнцу. Тысячи золотистых брызг полетели в разные стороны. — Не балуй! Не балуй! — крикнула Дуняша. Малышка поднял голову: увидел солнце на небе. Вон оно где! Высоко, не достанешь. Поглядел вниз. Что. такое? Солнце опять горело на голубой воде, а рядом быстро-быстро бежали облака. Малышка раздул ноздри, фыркнул: ох, как много всего — земли, воздуха, солнца! И, по-бычьи вытянув шею, протяжно и радостно замычал: «М-у-у-у! Здравствуй, земля! Здравствуй, солнце! Я к вам иду!»
Последние комментарии
2 часов 54 минут назад
3 часов 34 минут назад
3 часов 36 минут назад
5 часов 35 минут назад
11 часов 41 минут назад
11 часов 52 минут назад