Палачи и жертвы (Предыстория) (СИ) [Эйла Артуровна Бруно] (fb2) читать постранично

Annotation

Новеллизация по мотивам манги и аниме "Кровь+". Роман проходит редакцию, главы произведения будут выходить по одной.

Бруно Эйла Артуровна

Бруно Эйла Артуровна

Палачи и жертвы (Предыстория)

Запись 25 августа 1862 года

Ранее я не страдал болезненной аристократической блажью к ведению мемуаров, хотя, вообще-то, мог бы. В детстве грамоте меня учила бабушка, но и тогда я пользовался своим навыком для чтения ворованных книг, сочинения обидных словесных карикатур или дразнительных стишков. Собственные произведения казались мне не менее, чем гениальными в своем остроумии. А ноги у меня были достаточно быстрыми, чтобы умчаться от любого и даже справедливо заслуженного возмездия. Итак, теперь же я прискорбно скатился до уровня праздных господ лет шестидесяти, в жизни которых не осталось ничего, кроме охоты и мемуаров.

Только я не старик, не аристократ, и история моя выплескивается сюда чернилами лишь от того, что подобное нельзя забывать. Я положил начало войне, о которой никогда не напишут ученые историки. И я - единственный летописец.

Приближалась тяжелой поступью зима 1853 года. Ледяной голод понемногу охватывал бедные улочки Парижа, и от этого город выглядел, как трубы водостоков - коричневые и грязные. Эта-то ржавчина, эта грязь и есть то, чем были мы - цыгане.

Наше гадкое, гнилое общество являлось небольшим и жестоким, как переполненный желчный пузырь. Я был мал, но красив лицом и проворен, а потому меня не постигла участь менее удачливых - меня не искалечили, чтобы я мог выторговывать за жалость подаяния у церквей. Пока был совсем ребенком, занимался тем, что продавал на рынке ожерелья из цветных камней и ракушек, которые научила меня делать бабушка, а так же иногда мы собирали всем табором актёрскую труппу и давали представления. Я принадлежал к касте скоморохов - почти элитарное сословие цыган, повезло. Мы с мальчишками наряжались в герцогов и королей, в рыцарей и палачей, забывали про голод и то, что нам, вероятно, не скоро придётся его утолить, но полностью вживались в роли. Кто-то постарше в это время прятался в толпе, промышляя воровством, а его товарищ обходил зевак с шапочкой в руках. Мы не упускали возможность, подобно воронам, заработать любым мыслимым способом и превосходили друг друга в этой отвратительной гонке шакалов.

Мое развитие происходило со слов остальных как бы отстало. В семь лет многие из нас, если не все, осознают, что детство - кратковременная иллюзия рассудка, доступная лишь тем, у кого имеются деньги. Я тоже это понимал, но надеялся, что где-то существует другая сторона. Где-то за готическими шпилями соборов, в небесах, сумасшедше сияющих от звезд, которые, на самом деле, фонари ангелов. Они летают там и ищут достойных душ, забирают к себе на другую сторону. Словом, я был дурачком.

Как и все, я мог отличить по стону, кто кричит и почему. Я знаю, что вой ребенка, которому выжигают раскаленным железом глаз, доносится коротко, тонко, длинно и протяжно, как крик поросенка. Вопль мальчика, которому отпиливают ногу, звучит похоже на низкое рычание медвежонка. Я мог отличить проходимца, убийцу, вора и благородного, доверчивого господина так же легко, как любая гадалка, когда мне исполнилось шесть. Я верил, что на небесах горят фонари ангелов и ни капли не удивлялся тому, что меня не забирают. Я - падальщик.

Из табора можно уйти двумя способами, и это знает каждый, едва научившийся что-либо понимать. Первый - в землю. Второй - заплатив за себя золотом, которое ты должен ухитриться накопить, ибо весь твой доход уходит в семью.

Как я и сказал, бабушка научила меня грамоте, игре на скрипке, гитаре, карточным раскладам и многим-многим цыганским, воровским хитростям, какие вы не узнаете никогда и ни у кого, кроме отпетого проходимца. Она натаскала меня смотреть людям в глаза и видеть их насквозь. Научила пальцы ловкости, какой позавидует ювелир и мне были известны способы убийства, доступные лишь детям.

Когда ты растешь во зле, оно нормально. Когда кого-то из нас калечили, над ним смеялись. Мы не ведали иной жизни, и смотрели на зло, как смотрят на отражения в лужах.

И я думал ночами в шатре, пока спала моя бабушка, что мне повезло. Я думал, натягивая тугие струны гитары, для чего требовалась сноровка, сила и аккуратность, какими не обладает и иной взрослый, что моя бабушка совсем другая. Она - с той, с иной стороны неба. Упавшая звездочка. Возможно это потому, что лишь ее я видел однажды плачущей и никого более в таборе. Возможно потому, что она не слишком сильно колотила меня и защищала от прочих. А может - виной ее грамотность, которую она привила мне, в результате чего книги научили мое сердце