Вне времени [Алексей Машевский] (fb2) читать онлайн

ВНЕ ВРЕМЕНИ

* * *

Тот девиз латинский ни дня без строчки

Вспоминаешь, видя свои с тревогой

Книги. Но это еще цветочки.

Если, пренебрегая методой строгой,

Обратиться к канувшему под спудом

(Почему же выбросить-то жалеем?!),

Станет просто страшно. Словесным грудам

Быть моим прижизненным мавзолеем.

Но ведь точно так отмирают клетки,

Те живые клетки живущей плоти.

И хотя, конечно, удачи редки,

Вдохновение лишь в самой работе.

Не корить же осенью лес, что много,

Слишком много листьев на ветках было.

И вообще, избыточно все у Бога

Твари, сонмища душ, светила.

Если что-то кажется, отмирая,

Нам, сейчас живущим, ненужным сором,

Подожди, очутишься сам у края,

В том мгновенье выделенном, в котором

Продолженья нет значит, нет сравненья,

И бесценно все, и всего так мало,

Словно жизнь свои перебрала звенья

И сама с собой наконец совпала.

* * *

Потому и вечернего солнца неяркого

Для меня упоителен свет поределый,

Что душа после дня иссушающе-жаркого

В приумолкшем саду отдышаться хотела.

И мелькание ласточек в небе темнеющем,

И невольное ветки ольхи колыхание

Так отрадно и успокоительно. Где еще

Будем счастливы? Впрочем, я знаю заранее:

Там, где нет н и ч е г о, а не только нас, любящих

И боящихся будущего одиночества.

Облака в бело-сизых разметанных рубищах,

Где же вы? Небосвод словно выметен дочиста,

Так синеет тяжелым стеклом застывающим,

Так лучами искрится последними, плещется,

Что и нам, назначения не понимающим

Этой жизни, она неслучайной мерещится.

* * *

Вплотную жизнь приблизилась к смертям

Родителей. И за чертою этой

Мир станет, кажется, на ощупь холодней,

Забудутся веселые минуты

Прощения, доверчивая жалость

Не станет больше в гости заходить.

И, глядя на взрослеющего сына,

Все будешь думать: так ведь и не спросит…

А, собственно, о чем? Не знаю… Мы

Спросить, по крайней мере, не решились.

Дела спешили, обрывая нить

Докучливого часто разговора,

Слова, опережая пониманье,

Казалось, предугадывали смысл.

И незаметно опускало время

Стыдливые глаза. И тот вопрос,

Тот самый главный, тот невыразимый

Незаданным доселе остается.

Но замерший ответ поцеловать,

Боюсь, в последний раз придется скоро.

* * *

И уже не увлечься надеждою никакой,

Никакой любовью себя не заворожить,

Ни в какой иллюзии не обрести покой,

Надо просто жить.

Жить, беря в ладони любой предмет,

Зная, что он тут же выскользнет, да и ты

Выскользнешь когда-нибудь. Утром свет

В окна, ночью – месиво темноты.

Что ж, сейчас и есть – то, что есть сейчас,

А вот цели нет, ибо нету ведь

Никаких причин, по которым нас

Стоило бы жалеть.

Видя, как от занавеси к стене

Солнечное тянется волокно,

С облегчением думаю, что и мне

Уже все равно.

* * *

Я дожил, наконец, до времени, когда

Воспоминания приобретают цену:

Вдруг извлекаются из прошлого года

И приглашаются на призрачную сцену

Знакомцы давние. Но как уныл и вял

Их круг разрозненный. Мне негде развернуться.

Когда бы раньше я мог знать и понимал,

Что вот в итоге лишь они и остаются!..

Друг, с юных лет, от самых первых дней

Усердно взращивай для памяти поживу.

Не будущим живи оно тогда полней,

Когда обратную имеет перспективу.

Затем, что бывшее однажды оживет

И все любимые, друзья, до самой ночи

Гулявшие, заглянут в свой черед

Шепнуть привет или закрыть нам очи…

* * *

Ни Блок, ни Анненский, ни Фет, ни Мандельштам,

Ни Пушкин… Всех всегда переживают жены.

Один Орфей в тоске все так и бродит там,

Где Эвридики след на почве обожженной

Теряется. И ты меня, не надо, не пугай,

Что ускользнешь, что не дождешься срока.

К тому ж не греки мы: а ну как кто-то в рай,

А кто-то в ад навек? Не слишком ли жестоко!

И вот теперь, когда лежишь и стонешь ты -

Давление опять и спазм, я цепенею.

Все сгустки ужаса, все клочья темноты

Сошлись, и боль, и что-то там за нею

Скрывающееся, о чем и толковать

Нельзя. Сижу с тобой, держу сухие руки.

И лодкой черною мерещится кровать,

Скользящей за черту последнюю - разлуки.

* * *

С утра лежать, лежать в постели,

Щекою и губой –

В подушку, чтоб не овладели

Дня призраки тобой.

Здесь, на подвижной грани ночи –

Еще ничей пока.

Длинней минуты, сны короче,

И холод сквозняка.

То, что не началось, свободно

От ожидания

Конца. Божественно-дремотно

Я, слитое с не-я.

Ну вот же, вот, пока зависла

Меж двух миров-теней,

Твоя душа не ищет смысла.

Он и не нужен ей.

* * *

Нет, так слышать, так видеть, как Фет-пантеист –

Каждый венчик цветка, каждый сорванный лист,

Не умею. К тому же с природой опять

Не хочу, воскресая, потом умирать.

И за ласточкой и за янтарной пчелой

Нет терпенья подглядывать. Где это слой

Детской пристальности, замираний, обид? -

Там, где мертвый кузнечик был нами зарыт,

Был положен в песочницы рыжий песок,

Замолчал его стрекот, его голосок.

А я скрипочку эту забыть не могу…

Лисий Нос, мне три года, на ярком лугу

Этот неповторимый, зеленый, живой

Цвет травы, отраженный небес синевой.

* * *

Видишь ли, все-все, все, о чем мечтал,

Все, чего хотел,

Время так же, как ржавчина – металл,

Как старенье тел –

Нашу плоть, возьмет. Вот и я забыл

На исходе дня:

Все, чем так страдал, все, что так любил,

Было у меня?

Кажется, что там в водной толще лет,

В смутной глубине

Есть все то, чего не было и нет,

Но так нужно мне.

И теперь, назад обращая взор

(Что там, за межой?),

Тихо, не дыша копошусь, как вор

В комнате чужой.

Это просто так, это ерунда,

Это о душе…

Было или нет? – пусто, ни следа,

Ни к чему уже.

* * *

Париж, в котором я, быть может, буду скоро...

Париж... Но нет уже ребячьего задора

И радости предчувствия. Париж...

Лет в двадцать пять событие какое!

А в сорок два, ничем не беспокоя

Себя, садишься в Пулково, летишь.

И будет Лувр, и будет Нотр-Дама

Зеленый сумрак... Кажется, что рама

Уже припасена для этих дел

Для Эйфелевой башни, Монпарнаса...

Не знаешь, как работает сберкасса?

Я завтра франки поменять хотел.

Нет, нет не равнодушие, а просто

Твоя душа своих пределов роста,

Наверное, достигла, и теперь

Ей некуда уже девать избыток

Благословенных встреч, любовных пыток,

Запечатленных памятью потерь

И впечатлений... Что мне делать с ними?

Одни не вытесняются другими,

А скапливаются. О том и речь!

Боюсь, уже не навести порядка.

И как подумать, жизнь настолько кратка,

Что и Парижем можно пренебречь.

* * *

А теперь вот, когда пишу,

никакого чувства не испытываю...

                  Анатолий Заславский

«А теперь нет чувства...» сказал художник.

Вспоминаю, гуляя, его картины.

Вот осока, папоротник, подорожник,

И растут себе сами, как мир единый.

Так же и на холсте образуют краски

Что-то призрачно-яркое, вырастая

Из самих себя, наподобье ряски,

И колышется масса ее густая.

Никакого чувства. Лишь к слову слово

Подбирать... А что вам мои-то чувства!

И щедра, витальна, как жизнь, основа

«Сотворяемого» вот оно, искусство.

Расточительно по своим законам

Гармоническим в небо взметает всходы.

И какая разница как легко нам,

Тяжело даются все эти оды?!

* * *

Стихи не напишутся нет настроения.

Пока был делами и склоками новыми

Я занят, нарушились эти сцепления

Души с эфемерными первоосновами

Сказать бытия так заумно получится,

Не знаю, чего... Объяснял же тем более,

Что нет настроенья возиться и мучиться

Со словом сейчас. У меня меланхолия!

Сижу да смотрю, как сороки ругаются,

Как движется туч запоздалых флотилия...

А если когда-то стихи получаются,

То без моего, полагаю, усилия.

* * *

Всю жизнь прожил, как будто около

Ходил чего-то, что-то ждал,

Спирало горло, сердце екало,

И тайный голос убеждал,

Что все еще случится, сбудется,

Придет любовь по уговору,

Протиснется в ушко верблюдица,

И с места верой сдвинешь гору…

А что теперь, гуляя вечером

Сегодняшним и предыдущим,

Мне ждать в унылом, опредмеченном

И как-то сжавшемся грядущем?

Оно идет походкой воина

И занимает оборону…

Зато, как инструмент, настроена

Отныне жизнь по камертону:

Минуты каждой замирание,

Придирчивая радость взгляда –

Как будто все уже заранее

Сбылось и больше ждать не надо.

* * *

В одной горсти две плещущихся рыбки,

Одно и то же уст дыханье пьем.

И лишь ночной блуждающей улыбки –

Увы – не вижу на лице твоем.

Не слишком ли ты, счастье, запоздало?

Мятежной кутерьмой не дорожа,

Мне все же одного согласья мало,

Желает быть желанною душа.

Не путаешь ли? – Да, душа и тело.

А, впрочем, как разделишь их сейчас,

Разъединишь... Когда бы ночь хотела,

Когда бы ночь сама хотела нас! –

Тогда… Но тсс… Поправлю одеяло

И напоследок к жаркому виску

Прижмусь. Пусть сон охватывает, вяло

Бубня, мою счастливую тоску.

* * *

Владимиру Паршикову

Уже без лиры, на границе двух

Пространств – слепящей тьмы, сухого света…

Мы все когда-то превратимся в слух,

В последний взгляд, в теряющийся где-то

В долинах мрака отблеск. Да – увы! –

Не различить погасшей Эвридики.

Здесь глухи звуки, запахи травы

Сильны, печальны тени, скалы – дики.

Куда же мы попали под конец,

Твердя мотивчик бодренький, веселый?

И ты молчишь подавленно, певец…

Уста, что медом наполняли пчелы,

Теперь какою горечью полны

Невысказанной нежности, вины!

ВЕЛИЧКА

Как мы долго спускались – ступень за ступенью

В соляные провалы земли,

Со своей соревнуясь мигающей тенью,

И все ниже и ниже вели

Переходы подземные. Света скольженье

По блестящей в наплывах стене

И соленого воздуха легкое жженье

В горле – так и запомнились мне.

Ну а там нас встречали волшебные гроты,

Храмы, словно из серого льда.

То, что в царстве Аида такие работы,

Не подумал бы никогда.

И, быть может, напрасна тоска по разлуке?

Эвридика, оставшись, права…

В этом мире, где блики контрастнее, звуки,

Где чуть кружится голова.

* * *

Может быть, для нормальной-то жизни как раз

И не нужно стихов никаких.

Безотчетное благополучие нас

Привечает, гостей дорогих,

Переводит часы, замышляет, как нам

Лучше отпуск с тобой провести.

Этим милым, семейным, случайным делам

Наполнять, отвлекать нас, пасти.

Оказалось, что счастье – всего лишь покой

Вместе с волей. Свободно дышать,

Никакою химерой, мечтой никакой

Не тревожить души, не решать

Тех вопросов, которых уже не решить,

Не копить ни обид, ни грехов,

И, мой бог, просто так, непосредственно жить

Без вот этих несчастных стихов!

ИТАЛЬЯНСКИЕ ФРЕСКИ

I

Только и может мечтою быть,

Чтобы, доставшись, игрушкой стать…

Сон: по Большому каналу плыть,

Плыть бесконечно и не устать.

Где и колонны качают-ся

В такт невысокой, ручной волне,

Где небеса не кончают-ся,

Как и цветы на стене.

Ты и утопленница давно,

И повелительница морей.

Гондолы веслами щупают дно

От дверей до дверей.

Так я все это и представлял,

Даже чуть разочарован был:

Ветер на пьяцце, влажен и вял,

Голубей теребил.

Впрочем, конечно, когда б тебе

Я посвятил бы дней пять иль шесть!..

Смысл в любопытствующей ходьбе

Есть.

Или же лучше оставим так:

Хрестоматийней, чем ад и рай,

Словно сусальной мечты маяк,

Издалека сияй!

II

Не Адриатикой, ленивою волной

Брега ласкающей, нездешней и не нашей,

Закрытой от Романьи остальной

Оградой бесконечных платных пляжей,

Весь жар песка, весь терпкий зной дневной

Впитавших загорелою спиной,

Ночных огней искрящеюся пряжей,

Не Адриатикой… Мне памятен иных,

Тирренских волн вращающийся ролик,

Холодноватых, как латинский стих

Вергилиевых пасмурных буколик.

И прямо в них, в колышущийся мрак

Закатное ложилося светило.

Я рядом плыл, и слышно было, как

Бубня на дно громада уходила.

А ночью сквозь открытое окно

Врывались стоны, рокоты и гулы,

Как будто кто-то, умерший давно,

Свои недоумения, посулы

И оправдания пытался досказать.

Зачем? Кому, бессонному? Не мне ли?

Ворочался, вставал. Светлело в пять.

И сумрачные воды розовели.

III

Мне серебряный перстень хотелось купить

Здесь с топазом или аметистом,

Чтобы так и тянулась Италии нить

Через жизнь мою светом огнистым.

Побоялся. Во-первых, и долларов жаль…

Во-вторых, как носить его буду? -

Не привык. На площадке небесная даль

Подступала, слепя, отовсюду.

В дымке горы, холмов набегающий ряд,

Свежий ветер смятение будит.

Не возьмет, к сожаленью, фотоаппарат,

А вот память, зато, не забудет.

Я уснуть бы хотел, прислонившись к стене

Неокрашенной, солнцем нагретой.

И не перстня, а жалко Италии мне -

Нескончаемой юности этой.

IV. КАПЕЛЛА МЕДИЧИ

Безликий День стыдится слепоты,

А Ночь, смежая пасмурные очи,

Застыв, все знает, но сказать не хочет…

И видишься себе здесь лишним ты,

Где все уже свершилось, несмотря

На то, что судорога пробужденья

Терзает Утра мраморную плоть;

И мышцы напрягающего зря

Беспомощны тоска и отвращенье

Скупого Вечера, и сна не побороть.

Чего тебе еще, свидетелей каких?

Все так же завершится горькой складкой

У губ, когда, задумавшись, притих

Над жизнью прожитой и над судьбою шаткой.

Ты и сейчас, сюда попавший бог

Весть каким изгибом своенравным

Случайности, любви не уберег,

Любви, казавшейся и бывшей самым главным

V. РОЖДЕНИЕ ВЕНЕРЫ

1

Ее рождение прощанию сродни,

Настолько члены хрупко-эфемерны.

Да, это ты, твой беспощадно-верный

Портрет, любовь. Прекрасней западни

И простодушнее не выдумать, зато

Уж и безжалостней, мучительней, жесточе.

А братья-ветры вот: целуют в очи

И сыплют розаны сквозь света решето.

Уже несут цветное полотно

Укутать стан прозрачной тканью долгой.

Когда б не раковины плотик, ты иголкой

Ушла бы, кажется, на сумрачное дно.

И я, покуда двигался и рос

Поток людей в уныло-душном зале,

Хотел спросить, но мне глаза сказали

Твои, что бесполезен мой вопрос.

Что может знать и чувствовать на миг

Проснувшийся и как призвать к ответу

Немую дурочку, наивнейшую эту

Девчонку, плеск волны, горячий солнца блик!

2

Вообще-то ведь она фотомодель

Пятнадцатого века. По журналам

Их столько наберется, точно хмель

Цветущих, телом выпуклым и впалым

Своим берущих с ходу города

И заполняющих мелованное поле

Пустых страниц. А ты уверен, да,

Что и она… не более? Не боле,

Но и не менее. У греков красота

Принадлежала не себе, а миру.

Пари, сияй с прекрасного холста

Безмолвным вызовом и морю, и эфиру,

Природе всей, тоске и пустоте

Убогой жизни, нищенского быта.

Из пены грез рожденные все те,

Чья стать земная каждому открыта.

VI

Мы опоздали на две минуты,

Касса закрылась, карабинер

Не пропустил, идиот надутый.

Я б заплатил и сверх всяких мер.

Так и остались сиять под спудом

Фрески Мазаччо. Сюда теперь

Сердцем тревожным стремиться буду,

Не выносящим любых потерь.

Словно ты спрятала в складках платья

Розу, Флоренция, ярче дня,

Вызнав, что юной любви объятья,

Как оказалось, не для меня.

Растиражированными юнцами

Буонарроти других морочь,

Стиснув соборы свои дворцами,

Днем потеснив беззаботным ночь.

В страсти, как все, не безгрешен, верно,

Я ли не сдерживал натиск свой?

Вот и Юдифь твоя с Олоферна

Свежеотрубленной головой.

VII

Нет, не Германия. Здесь даже Муссолини

Был словно сон, хотя и долгий, и пустой.

Что солнцу этому, что первородной глине

Приказы цезаря и варваров постой!

В гнезде фанатика, с его суровой жаждой,

В монастыре Сан-Марко оцени!

Картинка яркая на стенах кельи каждой,

Цветку волшебному, жемчужине сродни.

И простодушие противостать умеет

Унылой мрачности. Не слушая вождя,

Народ пред наготой святой благоговеет,

Титанов мраморных на площадь выводя.

Рассудку вопреки, наперекор стихии

(Пусть север корчится под грубой властью их!)

Природность Греции и роскошь Византии

Наследует, в крови храня латинский стих.

VIII. ОБРАТНО

Когда ты видишь столько городов

И столько стран в одном калейдоскопе,

Вопрос закономерный: где улов,

В чем смысл твоих блужданий по Европе?

Автобус спит, скользит сырая ночь,

Дробя огни, проглатывая зданья.

И память не способна превозмочь

Ни дремы, ни тоски, ни ожиданья.

Увидеть это значит как бы сбить

Настройку, поменять координаты,

Расставленные кем-то, спесь и прыть

Умерить, сократить немного штаты,

Раздутые, страстей или надежд.

Увидеть все равно что отразиться

В самом себе. Я не смыкаю вежд.

И скоро будет польская граница.

* * *

Боже мой, как время-то несется –

Жизнь всегда в пути…

Каждый день на все про все дается

Нам не больше восемнадцати

Бодрствования часов, а есть ночные.

Их укоротить?

Сны мои, невнятные, чудные,

Уводящие в миры иные, –

Может быть, единственная нить

В ту страну, где без конца и края

Все заполнил свет,

Где живут, часов не наблюдая,

Потому что нет

Времени. Вот там я и успею,

Там и завершу

Все, чем здесь страдаю и болею,

Все, о чем пишу.

* * *

Чтобы жить, так много надо:

Спать, работать, пить и есть,

Все откуда-то, куда-то,

С кем-то, как-то – лишь бы влезть,

Лишь бы только место это

За тобой оставил свет.

Позавидуй: для поэта

Никакого места нет.

Дар тебе подарен даром,

Жизнь вот только подвела.

Ничего, как стану старым,

Позабуду про дела.

Оборвется пуповина

С жизнью; западая в сон,

Буду славить дев и вина,

Как велел Анакреон!

* * *

Как давно не видел неба звездного!

В городе – туман и чад.

После дня томительно-нервозного

Только телевизоры кричат

По квартирам. Окна тускло светятся.

Вниз спущусь и в темноту войду:

Вон с Большою Малая медведица

Лижет соль – Полярную звезду.

Рядом ходят граждане с собаками,

Лунной пылью серебрится грязь,

Над домами, фонарями, флагами

Млечный Путь проносится виясь.

Кто мы здесь? – Случайные свидетели?

Но тогда зачем глядят на нас

Сверху, словно ждут, чтоб им ответили,

Пристальные миллиарды глаз?

* * *

Что такое взрыв сверхновой? –

Это розово-лиловый

След растущий, как цветок

С огненными лепестками,

Свет, несущий нам веками

Свой рентгеновский поток.

Смотришь снимки: как красиво!

Пена, золотая грива,

Слюдяные блестки звезд,

Формой – раковины, крабы…

Представляешь ли масштабы,

Габариты вес и рост?

Сотни лет полета свету,

Чтобы взорванную эту

Область как-то охватить.

Область, где одним ударом

Звездным выжжено пожаром

Все, что только может жить.

* * *

В тоске моей плоти, в печали сердца,

В темноте и во мраке, во вздохах и плаче

Вперед пойду я.

      Из эпоса «О все видавшем»

«В тоске моей плоти... во вздохах и плаче...»

Минуло уж пятьдесят столетий,

Но тем же, все тем же и не иначе

Путем идем мы, и стоны эти

Должны, казалось бы, как таблицы

В библиотеке Ашшурбанипала,

Стать глиняным крошевом, превратиться

В сухую пыль, чтобы их не стало.

Но даже клинопись, лапок птичьих

Следы хранящая, уцелела,

И ты, надежда во всех обличьях,

И ты, страдание без предела,

И ты, забывчивость, без которой,

Кто мог еще бы держаться веры,

Поскольку, вспомни: за нами горы

Костей, покруче, чем Кордильеры.

В слезах и вздохах - как слышать странно,

В тоске и страхе несчастной плоти,

Кто мы, застигнутые нежданно

Мгновеньем жизни в его полете?

* * *

Только ночью прохладной, прижавшись к стеклу

Лбом, пока вырывает из тьмы

Свет автобусных фар то ольху, то ветлу,

И куда-то несемся все мы,

Только ночью в пути бесконечном, когда

Почему-то ни спать, ни дремать

Ты не можешь, следя, как огни города

Зажигают и гасят опять,

Только ночью – с ее непонятной тоской

И восторгом один на один,

Только ночью, летя по мосту над рекой,

Ты как будто ничей и уже никакой,

Весь – в сиянии лунных седин.

В ПРАГЕ ПЕРЕД НАВОДНЕНИЕМ

2002 ГОДА

Я вспоминаю всё богемского стекла

Цветные переливы.

Хоть небо пелена заволокла

Над Прагой, мы с тобой счастливы

Вдвоем. И сын, которому купить

Пришлось ландскнехта в сувенирной лавке…

Дышать, смотреть, прогуливаться, пить,

Фотографироваться рядом с домом Кафки,

Закусывать в кафешке в двух шагах

От готики Святого Витта,

Еще покамест Влтава в берегах

Своих, а жизнь радушна и открыта…

Как все изменится на следующий день!

Но мы-то, мы уедем до потопа.

Лишь проливных дождей косую тень

На нас отбросит мокрая Европа.

Вот так бы и до роковых минут

(Поэт, не соблазняй мечтою дерзкой!)

Уйти в небытие, запомнив тут,

Как беззаботно голуби снуют,

Над площадью взмывая Староместской.

* * *

Вот лето! То пожары, то потопы.

Назад из захлебнувшейся Европы –

На пепелище. Как дома горят,

Я насмотрелся. Едкий запах гари.

И не добра, а жалко божьей твари –

Сгорела кошка. Опаленных гряд

И высохших деревьев тоже жалко.

На месте дома – яма, в яме – свалка,

Торчит трубы кирпичный обелиск.

А вспомнить, как всё это мы тушили,

Как с ведрами соседи мельтешили

В чаду и раздавался женский визг!..

Но толком помогали разве двое.

Меня достало это роковое

Душевности и равнодушья в нас

Сцепление, никчемности и силы:

Заткнем Чечню, не отдадим Курилы!

А дом и через сутки не погас.

* * *

Лишь вернувшись назад, понимаешь, как мы больны,

Видя лица в метро, словно соприкасаясь кожей

С неблагополучием каждого и всей огромной Страны,

На другие так убийственно непохожей.

Чем же? Свинцовою тяжестью сизых туч?

Зимней тьмой, накрывающей чуть ли ни на полгода?

Языком, который так велик, так могуч,

Что уж скоро, кажется, сможет и без народа

Обходиться этого. Я почти не шучу,

Потому что народ-то без языка обходится постоянно.

Мы больны, но чем? О симптомах сказать врачу

Стыдно. Можно лишь собутыльнику, заикаясь пьяно:

«Ты меня уважаешь?!» – Ах, вот где он, корень зла!

Как люблю я эту громадную, убеленную снегом землю,

Драгоценную эту, единственную, что меня родила,

Как люблю, мучительно, горько – и не приемлю…

* * *

Ну а в самом деле-то, что больному

Безнадежному говорить -

Продлевая жизненную истому,

Небылицею одарить?

Содержание жизни ведь не в итоге –

В том, что чувствуешь ты сейчас.

И хранят иллюзий благие боги,

Заслоняя от смерти, нас

Ежедневно. Вот же он, виртуальный

Сон! – Мы готовы все.

Человек играющий, беспечальный,

Развлекайся во всей красе!

Потому что что же еще осталось?

Разве каяться и страдать...

Но знакома нам лишь людская жалость,

А не Божия благодать.

ПРАГА

Почти уже совсем империи столицей

Была готова стать. Но не судьба, увы!

И лишь Рудольф II тут силится забыться

Последним сном, а Гус не клонит головы

На площади стоит, где, как иголки, шпили

Воткнулись в черный плюш вверх вознесенных крыш.

Зачем, зачем, скажи, здесь столько накупили

Мы всякой ерунды, зачем? – Но ты молчишь.

Как водится стекло. У Чехии хрустальным

Должно быть сердце. Эх, не довезем, смотри!

Мы видели фонтан со слухом музыкальным,

Танцующий в лучах, идущих изнутри.

Империя? – на что! Лишь мы себя неволим,

Пытаясь удержать рассохшийся ковчег.

И даже если здесь бродил когда-то Голем,

Я верю, что сейчас он тоже человек.

* * *

            Алексею Пурину

Как странно, что перед концом поют

Все так же Музы чисто и согласно.

А потому, наверное, прекрасна

И смерть сама усталого приют…

Россия – Атлантида, материк,

Готовый, чтоб над ним сомкнулись воды

Истории. И чуждые народы

Придут сюда, и голос наших книг

Умолкнет, и сотрутся имена

С могильных плит и триумфальной меди,

Останутся березки, да медведи,

Огромная равнинная страна,

Но безъязыкая. А звук уйдет, как вздох,

Туда, где что вам русский, что аккадский,

Где спят давно в одной могиле братской

Царь Соломон, Гораций, Архилох.

* * *

Пока не требует поэта!..

Ну мне-то говорить про это

Не стоит. Я как раз не Фет –

Помещик дельный, не Некрасов –

Делец, картежник, ас из асов,

Ловкач, я только что поэт,

А значит, человек ничтожный,

Излишний, со своей подкожной

Тоской, с невнятною судьбой,

В быту – чудовище, обуза

Для близких. Что ответишь, Муза,

Чем мы расплатимся с тобой

За все? Бряцанием на лире?!

Куда там! В современном мире

Другие звуки ловит слух.

Про вой толпы на стадионе,

Про пляски потные в загоне,

Про вечных девочек-старух,

Орущих о любви с экрана,

Не буду лучше. Даже странно,

Чего еще с тобою тут

Пытаемся добиться… песней?!

Всего жалчее, бесполезней

Как раз наш сладкогласный труд.

* * *

Моим стихам, которым не дано

Написанными быть и воплотиться,

Перебродить в столетнее вино,

Преодолеть, летейская граница,

Тебя, ворваться брызгами ракет

(Каких еще тинейджеровских фишек

Не перечислил?)… Видишь ли, их нет,

Их просто нет – в пыли забытых книжек.

Точнее, есть. Но, кажется, теперь

Небытие у нас неотличимо

От бытия. Не чувствуя потерь

Своих, идет слепое время мимо.

Ты в нем уже, как будто вышел срок,

Весь растворен, изглажен без остатка.

И как-то даже безутешно-сладко

Шептать обрывки выморочных строк.

* * *

Когда уже поздно что-либо исправлять,

Ты имеешь редкостную возможность, приглядываясь к неудаче,

Спокойно принять и понять,

Что все случившееся не могло случиться иначе.

И даже если могло… Это ровным счетом никак

Не изменило бы общего хода

Вещей… Потому что есть только мрак –

Только мрак и свет, до ближайшей звезды идущий четыре года.

Это не фатализм, а просто – вектор необратим.

Сколько бы ни задолжал – обрадуйся! – будет счет оплачен.

Потому что в те же самые руки передадим

Свой единственный опыт, удачен он был или же неудачен.

* * *

Не с тобой, не с тобой отношения я

Выясняю… А с кем же? – С собой?

Так душа, уязвленное чувство тая,

Ищет, бедная, повод любой,

Чтобы высказаться, чтобы как-то к себе,

Безутешной, вниманье привлечь.

Это так же нелепо, как те – на трубе

А и Б, не искавшие встреч,

Но сидящие смирно, покуда упасть

И пропасть им не выпадет срок.

Это впрочем, наверное, ревность и страсть

И боязнь, что совсем одинок.

Потому что пусты небеса и темны,

Потому что, зачем – не пойму –

Мы… И на сердце тяжесть вины,

Внятной только тебе одному.

Вот, о чем я пытаюсь… вот, что не могу

Удержать и твержу на бегу,

В неподатливые облекая слова,

Б, с которым повязано А…

* * *

Нитка у четок опять перетрется скоро,

Нам же с тобой телефонного разговора

Хватит, чтоб снова проснулся дремучий страх

Непонимания, горечь пустого спора.

Значит, себя и душу держать в руках

Надо. Коли ресница, слеза слепи и

Жги, как звезда, воссиявшая в небе вновь.

Знаешь, все в этом мире подвержено энтропии,

Держат одни лишь мужество и любовь.

К старости устаешь, но порядок в доме

Надо поддерживать, хоть закуси губу,

Хоть тут умри, никому не пеняя, кроме,

Кроме себя, не жалуясь на судьбу.

* * *

С опустошенною душою

Покинув остров Валаам,

Что вспомню? – Как над небольшою

Уютной бухтой божий храм

Взмывает в небо чайкой белой,

Как диабазовою стелой

Любой становится утес,

И как корнями в скалы врос

Сосновый лес, и берег дальний,

Теряясь в дымке, свой печальный

И нежный контур в синеве

Озерной глади намечает,

Как в дрему клонит, как качает

Волну, прижатую к волне.

И мне с тобой – тебе со мною

Довольно этого (рукою

Коснусь), довольно легких дней,

Живущих жизнью мотыльковой,

Такой бесстрашно-неготовой

К возне полуночных теней.

* * *

Там нету ничего. Все, что тебя томило,

Все, что твоим казалось навсегда, –

Лишь призраки души, и никакая сила

Не сможет их перенести сюда,

Сюда, где только страх сопутствует расчету,

Где друг за друга мы цепляемся во тьме,

Где слух устал одну, одну и ту же ноту

Фальшивую ловить: «Ты не изменишь мне?»

Любой такой вопрос – уже почти признанье,

Но и молчание красноречивей слов.

И есть лишь суррогат законный обладанья:

Для человека – брак, для общества – улов.

Куда же деться мне от слабости и лени,

От лжи, проникшей в кровь, таящейся, как СПИД?

И где святыня та, чтоб преклонить колени

Пред ней, святыня та, что в целости хранит

Твой дух, твою любовь, не сдавшуюся миру?..

А если Бога нет – то и не стоит жить!

Поскольку кто еще достойный выкуп, виру

За эту пустоту способен предложить?

* * *

Расставаясь с мечтою

И не видя замены ей впредь,

Пустотою литою

Облекаясь, стареть, цепенеть…

Репетиция смерти…

Жалки увещевания те:

Лишь надейтесь и верьте! –

Этой самой литой пустоте?

Как любовь за мгновенья

Счастья нам отомстила сполна!

Всю-то ночь и весь день я

Словно пьяный теперь – без вина.

И не скажешь: «Не надо!

Пошутили… Мне больно, пусти!»

Пустота – не преграда –

Между нами, и будет расти.

* * *

И это у тебя любовь,

У вас – любовь?! – Тогда не надо…

Уж лучше сердце обескровь,

Забудь! Пускай пасется стадо

Тупых, жующих жвачку, всем

Доступных чувств – зоофилия.

Так Якову досталась Лия

Во тьме, лежащей словно крем

На лицах, на телах. – Сквозняк

По потной, склеившейся коже…

И разберись, попробуй, кто же

Сейчас делил с тобою мрак. –

Рахиль?.. Касаясь, теребя,

Лгут губы, лгут твои ладони.

И в изможденной плоти стоне

Любовь не узнает себя.

* * *

Смысл имеет лишь спасать спасаемых,

С грустью вспоминая неспасенных.

Что до чувств, страстей неприкасаемых,

Упований, ветром унесенных –

Не жалей о них. Вдыхая вечером

Талый воздух осени усталой,

Оправдаться, защититься нечем нам

От того, что было и не стало.

В вышине мелькает, раззолочена,

Ветка клена, фонарем подсвечена.

Потому ль, что в сердце червоточина

Или боль ничем не обеспечена,

Потому ли, что вина не вложена

До конца – и каяться чего же?..

Тьма густа, как будто ночь створожена,

И туманом влажным липнет к коже.

И идешь, охвачен им, с пустеющей

Головой, ловя глухие звуки.

Где с тобою встретимся? – Во сне еще?..

Ничего не зная о разлуке.

* * *

Пытаясь объяснить, всю ночь шептали губы,

Пытаясь мрак пустой заговорить, всю ночь.

И сердце, словно в нем стучали лесорубы,

Вздымалось тяжело, и сон стремился прочь

От воспаленных глаз. Какие разговоры

Ведем с тобою мы неслышно столько дней!

Вы, слезы, – в никуда, вы – в пустоту, укоры,

В немую пустоту… И что же там за ней?

Я подходил к окну, и тополь посребренный

Луною, шелестя, казалось, отвечал

На смутный зов души, влюбленно-уязвленной,

Не знающей своих пределов и начал.

Ну вот, теперь и ты мои расслышишь вздохи…

Лишь ветра набежит воздушная струя

На кроны тополей и в листьев суматохе

Раздастся шепот губ запомни, это я.

* * *

Лишь когда ничего у тебя не осталось,

Как у Иова – жены… стада…

И на сердце такая, такая усталость,

Что ни боли уже, ни стыда

Ты не чувствуешь… Это и есть вдохновенье

И единственный повод. – Готов?

Обостряется слух, проясняется зренье,

Мысли, как бы не ведая слов,

В строку сами ложатся. А вот и Камена,

Не мешай, посиди в стороне!

Так и так все равно уж из этого плена,

Отчужденья не вырваться мне.

Потому что меня-то как раз здесь и нету,

Потому что хоть тут же порви

Эти строки, не ждущие – нет – ни ответа,

Ни сочувствия, ни любви.

* * *

Я так пишу сейчас, как будто никогда

Уже потом писать не буду,

Как будто в августе и у Камен страда,

Как будто строки сами отовсюду

Слетаются – поток эфемерид

К зажженной лампочке в беседке дачной,

А сад ночной с досадою стоит

В раздумии над рифмой неудачной.

И утро каждое летучая гряда

Волнистых облаков является с приветом.

Я так пишу сейчас, как будто никогда

Не будет так, как этим летом,

А что-то сдвинется или порвется нить,

Соединяющая землю с небесами,

Я так пишу сейчас, чтоб все договорить,

Пока слова приходят сами.

* * *

Потому что когда за окном завывает ветер…

Александр Кушнер

О любви получается плохо теперь. Пора

С ней заканчивать, право.

Потому что любовь, как Европа, как мир, стара,

И уже не главное блюдо, а лишь приправа,

Потому что ее, как выяснилось, и нет, -

То есть, есть, конечно, но изредка и недолго,

Потому что слишком мучительно ждать ответ,

Наконец, потому что в Каспий впадает Волга

(Тут и спрашивать глупо. Так – общий круговорот:

Были юны и трепетны – стали матеры, грубы),

Потому что жизнь нам больше не смотрит в рот,

Не целует в губы.

* * *

Как будто бы это последнее лето,

Я так не хочу, чтоб оно уходило.

Негреющего уже вечером света

Печального, августовского светила

Тяжелые, красные блики в остылом,

Но все еще ласковом воздухе ярком…

Распластанной кроной своей, как ветрилом,

Шумит облетающий тополь над парком.

Спокойно-спокойно сидеть на скамейке,

Следя за игрой мотыльков запоздалых

Над клумбой. Как тянут точеные шейки

Цветы! – Сколько белых, лиловых и алых,

Которые звездами мы по-латыни

Недаром назвали. Своими лучами

О чем-то сигналят небесной пустыне,

Пока не зажгутся их сестры над нами.

* * *

Зачем же песнопенье не врачует

Болящий дух, не умеряет страсть?

Пока пишу, бог знает где кочует

Моя душа, готовая пропасть.

Мешает до конца продумать строку,

Подсунуть образ чей-тоноровит.

И, в общем, до гармонии далеко

Стихам – далеко. Что тут делать вид!

Мне кажется, я все же верю в Бога,

Но вот с душой вопрос не так-то прост.

Нас слишком много, слишком, слишком много –

Живых существ и вековечных звезд.

А главное, зачем хранить все это,

Что разводить такую кутерьму,

Когда весь мир в одном потоке света,

В единой вспышке явится Ему?

* * *

Потом, когда переболит душа,

Все по своим расставит не спеша

Местам скупое время, наши силы

Трезвее, равнодушней оценив –

Кто был нетерпелив, а кто ленив…

Такими и пребудем до могилы.

За ней… Ну что же, утлых тел состав

Удобрит почву, корни летних трав

Насытит, по ветвям горячим соком

Все выше, выше ринется из тьмы

К ликующему солнцу, ибо мы

И рождены живым его потоком.

Когда-нибудь, чрез миллиарды лет

Мы снова станем звездами и свет

Вольется в свет, питающийся светом,

Тот, что навек с самим собою слит…

Когда душа моя переболит…

И легче, как подумаю об этом.

* * *

Ты вот что, не грусти. Когда я сам печален

Смотрю на облаков по небу легкий бег,

И блеск их белизны так чист, так изначален,

Как будто выпал снег, как будто выпал снег.

Воздушною рекой, сомлев, земля объята

И словно видит сны дневные наяву,

И хочется вот так – с рассвета до заката

Все позабыв, примять шуршащую траву.

Ты вот что, не грусти. Когда за голубою

Небесною волной придет другой черед

И мир затопит мрак – я помню… я с тобою…

На звезды погляди, на их прозрачный лед.

* * *

Еще по-настоящему удара

Ни одного не наносила мне

Судьба… Смотри, как облачного пара

Плывут обрывки в синей вышине.

Разметаны воздушною струею,

Вечернею зарей позлащены,

Они над цепенеющей землею

Плывут, как сны, как радужные сны,

Которым нет ни места, ни возврата,

Неровной цепью с запада на юг…

Я не терял ни матери, ни брата,

Меня не предавал мой лучший друг,

Еще все живы, все еще любимы,

Но впереди… Я опускаю взгляд.

А облака, что божьи серафимы,

По небу потемневшему летят.

* * *

Лишь когда пишу, соответствую

Самому себе, и не бедствую,

И у Господа не прошу

Ничего я, пока пишу.

Странно, это свобода, кажется…

Что там с чем, я не знаю, свяжется

В жизни… Впрочем, мне все равно:

Я не верю уже давно

Ни в любовь, и ни в дружбу вечную,

Ни в политику человечную,

Ни в науку, ни в то, что нам

Путь-дорога к другим мирам.

Ничего же ведь не останется…

Но пока еще как-то тянется

Жизнь живи, и люби, и знай:

Только здесь наши ад и рай.

* * *

В самый последний дачный

День среди гряд стоишь.

Падающий, невзрачный

Листик тревожит лишь.

В небе такая дрема,

Дрема и благодать,

Словно мне незнакомо

Горькое «покидать».

Медленно тянет муха

Сонную песнь свою,

Шепчутся ветки глухо,

Я замерев стою.

Сколько хватает взгляда –

Небо и провода.

И никуда не надо,

Веришь ли, никуда…

* * *

Пусть этой снежной пеленою,

Все охватившей за окном,

И станет бывшее со мною –

Сном, беспробудным зимним сном.

Вот сделаться б, как Гермиона,

Не мертвой, но и не живой,

Обид не знающей, урона

Любви, надежды роковой

Застывшей статуей! И веки

Смежив, не видеть, не желать

Тепла обманчивой опеки.

Гладь, белая слепая гладь…

С небес, нависших серой льдиной,

Пороша сыплется… Легко…

И не тревожит ни единый

Из тех, кто нынче далеко.

* * *

Что бы с тобой ни случилось, в моих стихах

Ты все равно останешься лучше всех.

Здесь нас с тобою не подкараулит страх,

Здесь нам любить дозволяется без помех,

Здесь у себя мы дома – и только здесь

Дом все равно что тот лучезарный край,

Где состоявшееся единожды вечно есть,

Сколько ни отрекайся, сколько ни умирай.

Книги истлеют, угаснут значенья слов,

Станет язык мертвей илионских плит,

Но неподвластный времени золотой улов

Смысла нас, приобщившихся, сохранит.

* * *

Остались стихи. И они говорят,

Что было: любил, и любили, и ждали.

Но я предпочел бы живые детали

Созвучьям, выстраивающимся в ряд,

Но я предпочел бы любить не слагать

Стихи о любви и тобой, а не словом

Владеть. Мне останется только тетрадь,

Исписанная, пузырек с корвалолом

Да горестное неуменье терять…

На самом же деле останется тот

Смысл, неуловимый и нужный едва ли,

Который покоя душе не дает,

Который, совпав, мы с тобой угадали…

Забыли… но все же он где-то живет.

Затем и бессмертна любовь, посмотри,

Что там в безуханных она, полумертвых

Цветах, в сердцевине надежды, внутри

Несбывшихся грез, в небесах распростертых,

Вне времени, вне отвердевших корой

Пространства пределов. И, значит, не нами

Хранима, а все-таки ими, свой строй

Удерживающими чудом стихами.