Призвание поэта [Роман Львович Шмараков] (fb2) читать постранично

Призвание поэта

Рассказ

Маркантонио Галладеи, в 1531 году в Ферраре получивший предложение читать лекции о «Божественной Комедии», принял его не без сомнения. Это было не то занятие, для которого он считал себя рожденным и от которого ждал нетленной славы; но волнение редко удовлетворяемого честолюбия, обычно принимаемое за творческий энтузиазм, побудило его согласиться. Он скоро охладел к важной затее, жаловался на нее в письмах друзьям и защищался ею перед любовницами, когда они укоряли его за невнимание. В его комментарии мало оригинального; он преимущественно следует за Ландино, оживляясь лишь там. где представляется повод поговорить о достоинстве и силе поэзии.

Одно из немногих мест, способных вызвать интерес не только в ученом исследователе ренессансных комментаторов, но и в читателе, который никому не обязан своим вниманием, — замечания Галладеи на загадочную обмолвку Вергилия в девятой песни «Ада». На осторожный вопрос Данте, сходил ли доселе кто-нибудь из академии безнадежных на дно преисподней, Вергилий отвечает, что этот путь совершили редкие, однако сам он однажды шел этой тропой, «заклятый той свирепой Эрихто, что призывала души обратно к их телам». Это принято понимать так, что Эрихто сыграла с Вергилием штуку, о которой едва ли забудет человек, читавший Лукана. Между тем, как мы помним, чтобы вернуть душу в тело, Эрихто требовался непосредственный доступ к свежему трупу и возможность беспрепятственно творить над ним все, что противно земле и небу. Однако Вергилий погребен далеко от краев, оскверненных ее славой, и едва ли фессалийская ведьма ездила за его прахом туда, где ему могут докучать лишь партенопейские поэты с их козлоногими буколиками. Кроме того, такому пониманию противоречит и следующая фраза Вергилия: «Вскоре после того, как плоть меня лишилась, она заставила меня войти в эти стены»: стоит ли говорить, что ты разделся, если ты тотчас же заново одеваешься?.. Ни словом не возражая тем. кто под «этими стенами» понимает не нижний Ад. а стены плоти, Галладеи либо не знает о таком толковании, либо слишком уважает своих слушателей, чтобы занимать их подобным вздором. (То же относится к людям, которые пытаются разрешить все затруднения во времени и расстоянии простым удвоением главного лица: это, говорят они, не та Эрихто, о которой пишет Лукан, ибо после той славной колдуньи ее имя стало чем-то вроде ученой степени, коей наделяются все, оказавшие на этом поприще славные успехи. Галладеи понимает, что в ученом путешествии по Аду у него будет возможность много кого третировать, и пользуется ею экономно.) Наконец, замечает он. зачем человеку спускаться в преисподнюю во плоти, если удобней и безопасней делать это без нее? Таким образом, слова «та, что призывала души обратно к их телам» не имеют отношения к тому, что Эрихто сделала с Вергилием, но лишь напоминают читателю, кто она такая, и показывают пределы ее возможностей.

Галладеи не видит трудностей в том. чтобы загробную участь Вергилия отяготила рука, действовавшая еще в пору Гражданской войны. Лукан не говорит о возрасте Эрихто; любой разговор о том, сколько времени нужно, чтобы добиться такой опытности в таком деле, лишен твердых оснований; а поскольку со дня. когда Секст, малодушная отрасль великого Помпея, прибег к ее услугам, до смерти Вергилия прошло не больше двадцати семи лет (он немного сбивается в счете), позволительно считать, что колдунья, чьи дни едва ли сократило сознание позора, обременяющего ее ремесло, благополучно пережила час. когда Рим потерял своего величайшего поэта.

Вслед за Имолезцем Галладеи понимает под «Иудиным кругом», к обитателю которого был послан Вергилий, весь девятый круг Ада, а не одну его срединную часть. От споров, почему Вергилий называет это место именем того, кто тогда ещё даже не родился. Галладеи отделывается остротой. Мы имеем дело с поэтом, говорит он. у которого в сенях Ада Палинур просит Энея отыскать Ведийскую гавань, чего Эней никак не может сделать, ибо она так назовется лишь лет через шестьсот. — стоило ли ждать, что Вергилий начнет церемониться с названиями лишь оттого, что в Аду теперь он сам, а не его герои? Галладеи вообще небрежен со своими предшественниками; он упоминает Боккаччо с его библейскими ссылками, но относится к нему как к святому, чья память сегодня празднуется, но на чью помощь ты не рассчитываешь. С удивительной резкостью, однако, отзывается он на чужие попытки указать имя того, за кем спускался Вергилий, будь то Брут, Помпей или кто-то еще. Он набрасывается и на самонадеянность тех. кто полагает, что ответ на любой вопрос, касающийся древности, находится в круге наших скудных сведений о ней. и низость тех, для кого любое событие, чтобы вызывать интерес, должно быть украшено знакомым толпе именем.

Наконец, Галладеи прямо заявляет, что история, упоминаемая Вергилием, ему известна во всех подробностях и он намерен ее изложить. Тщетно искать у