Терра инкогнита [marsuser] (fb2) читать постранично

marsuser ТЕРРА ИНКОГНИТА

Сельский староста произнес небольшую речь, в основном состоящую из междометий, пожелал нам ни рыбы, ни мяса (был вегетарианцем), и мы отправились в путь. В этом сезоне в моде винтажная реальность а ля рустик. Исчерченное проводами городское небо, огненные буквы неоновых реклам, пахнущие мочой и рыбой переулки, — все это было вчера, а сегодня деревенская дорога пускала нам пыль в глаза, спасающиеся от жары собаки бежали в тени лошадей, в безоблачном небе солнце горело как ведьма на костре.

С самого утра мой учитель пребывал в дурном расположении духа: судя по всему, новая реальность ему совсем не нравилась. Вообще-то, отрицательные эмоции не приветствуются в этом лучшем из миров, но верховный маг мог себе это позволить. Он нервничал, злился и обещал всем показать, где раки зимуют. Собственно говоря, они зимовали там, где среди камышей бесшумно скользила река, похожая на змею, поросшую зеленым мехом. По правую руку тянулись овсяные поля, живописные деревушки взбирались с холма на холм, в отдалении мрела размытая жарой полоска леса, где, я слышал, одомашненные селянами жар-птицы высиживают электрические лампочки (про лампочки и жар-птиц это уже мое собственное), а с левой стороны, за рекой…

Пока моя мысль с этого берега выкликивала слова, толпящиеся на другом, чтобы с их помощью описать увиденное, мастер Логос пытался раскурить трубку. Три века не курили табака и не носили юбок. Теперь это снова входит в моду. Упрямые спички не желали гореть, и в конце концов были заброшены в камыши в сопровождении таких проклятий, что по поверхности реальности побежала угрожающая рябь. Мастер Логос всегда имел склонность к пейоративам, я же на всякий случай скрестил пальцы, но ничего, обошлось. Потемневшая от пота шелковая рубаха, заправленная в шаровары, в свою очередь заправленные в сапоги, и похожая на необитаемую планету идеально лысая голова, вокруг которой, как спутники, кружились мухи. Во время нашей первой встречи он выглядел по-другому.

Пожалуй, не стану подробно описывать нашу образцовую во всех отношениях столицу, потому что места, настоятельно рекомендованные к посещению для таких провинциалов, как я, указаны в любой туристической карте: Проспект Мира, площадь Согласия, огромный заколоченный собор св. Рандома и сверкающая на солнце, как сахарная гора, Башня Очарования.

Уже час я толкался у ее подножья в компании себе подобных, дожидаясь аудиенции. Маги и волшебники, собравшись в кружок, играли в «Камень, ножницы, бумага». Так мне сначала показалось, но когда я подошел ближе, выяснилось, что они развлекаются тем, что материализуют разные предметы себе на потеху.

— Барк! Брак! Краб!

Из дыры в корме бракованного барка под свист и улюлюканье вывалился испуганный краб и бочком, бочком устремился к ближайшей луже.

— Бар! Бра! Раб!

Раб получился какой-то маленький, замученный. На него зашикали, и он поспешил дематериализоваться.

— Бром! Ромб! Борт!

— Э, нет, — зашумели зеваки, — борт не считается, борт — не анаграмма!

Проигравший выбыл. Игру продолжили двое.

— Бук! Куб!

— Икар! Икра!

— Апельсин! Спаниель!

— Блондинка! Надолбник!

Блондинка с надолбником удалась на славу. Зрители покатились со смеху. Волшебники разгорячились. Материализации становились все замысловатей.

— Буртоукладчик! Трубоукладчик!

— Ампервольтметр! Вольтамперметр!

— Ангиокардиография! Кардиоангиография!

К сожалению, мне так и не удалось узнать, кто же одержал победу, потому что распорядитель выкрикнул мое имя. Я поморщился: тот, кто пользуется псевдонимом, не любит, когда его называют по имени. Я понятия не имел, зачем верховному магу понадобился никому не известный писатель, живущий на самом краю физического мира, где реки, достигнув предела, низвергаются в бездну, как пролитые чернила с края стола…

Давным-давно, когда Земля по форме еще напоминала яйцо, философы одержали победу над учеными, а затем и сами передрались между собой. Гегельянцы побили стоиков, эпикурейцы дали прикурить все остальным. Философия — это любовь к мудрости, а не мудрецам. Никто из них не хотел уступать, противники несли потери: досократики сократились до сократиков, а гностики перебежали к агностикам. Гуманисты и скептики, материалисты и анархисты — все они уходили: большинство — в мир иной, и лишь немногие покинули поле боя на своих двоих… Во время войны Логос возглавил движение солипсистов^[1].

Они-то, в конце концов, и одержали победу. Сознание опрокинуло материю на спину. Субъективный идеализм взял верх над объективной реальностью, тем самым положив начало эпохе всеобщего счастья. Впрочем, все эти метафизические кровопролития трогали меня так же, как мои рассеянные пальцы трогают сейчас этот спичечный коробок.

Худой мир лучше толстой ссоры, мир иной лучше иной войны.

Укрывшись в длинной тени, которую на закате отбрасывала моя башня из слоновой