Моряк из Гибралтара [Маргерит Дюрас] (fb2) читать постранично, страница - 5

приятную свежесть. Он не ощущал этого, как я.

— Почему ты мне говоришь все это? — спросил я.

— Но ты ведь хочешь услышать все это, разве нет? — тихо сказал он. И повторил: — Твоя жизнь не удалась, и тебе никто не скажет этого, кроме меня.— Он мгновение поколебался и произнес, наконец решившись: — Так же, как и с твоей женщиной. Разве она нужна тебе?

— Я все время сомневаюсь. Но мы работаем вместе, целыми днями вижу ее, ты понимаешь…— Он не ответил.— Иногда вроде бы и нет желания выбраться из дерьма, признаться себе, что твоя жизнь — дерьмо.

Он понимающе молчал.

— Нет,— сказал он твердо. Чувствовалось, что моя ирония не понравилась ему.— Так нельзя.

— Многие поступили бы так же, как я. У меня нет веских причин не жениться на ней.

— Ну, и как она?

— Ты же видишь,— сказал я,— всем довольна. Оптимистка.

— Вижу.— Он скривился.— Я не люблю всегда довольных женщин. Они…— Он подыскивал слово.

— Утомительны,— заметил я.

— Вот именно, утомительны.— Он повернулся ко мне и улыбнулся.

— Часто спрашиваю себя,— сказал я,— что нужно для того, чтобы быть всегда довольным жизнью. Может быть, совокупности всего или лишь нескольких небольших условий…

Он еще раз повернулся ко мне с улыбкой:

— Нужно всего лишь несколько условий, и этого достаточно. Но время от времени требуется еще что-то, разве нет?

— Что?

— Быть счастливым. А любовь нужна для этого?

— Не знаю,— признался я.

— Нет, знаешь.

Я не ответил.

— Поехали в Рокку. Если приедешь в среду, я буду там. Вместе поныряем, поохотимся.

Он замолчал, и больше мы не возвращались к этой теме. Мы доехали до Ластры и выехали из долины Арно.

— Еще четырнадцать километров,— сообщил он, опустил боковое стекло, и свежий ветерок приятно обдувал лицо.

— Здорово,— сказал я.

— После Ластры всегда так, не знаю почему.

Ветер, казалось, подгонял нас. Теперь мы, в основном, молчали. Лишь иногда он объявлял почти крича:

— Еще полчаса, еще двадцать минут, еще пятнадцать минут — и ты увидишь его!

Он хотел сказать — город. Но мог бы сказать и другое, он мог бы сказать — счастье. Так хорошо было сидеть рядом с ним, под ветром, что мне захотелось сидеть так еще не один час. Но ему не терпелось показать мне Флоренцию, и его желание передалось мне.

— Еще семь километров,— прокричал он,— и ты увидишь ее внизу, когда мы въедем на холм.

Он, наверное, в сотый раз проделывал этот маршрут между Пизой и Флоренцией.

— Смотри,— провозгласил он,— она прямо под ногами!

Флоренция сверкала под нами, как перевернутое небо. Затем, поворот за поворотом — и мы спустились вниз.

Но я думал о другом. Я думал о том, что даже если только путешествовать вот так, из города в город и встречать таких людей, как он, то это уже много.

По прибытии мы все вместе выпили белого вина в кафе у вокзала. Жаклин вылезла из-под брезента растрепанная и разве что не изнасилованная. Несомненно, кому-нибудь она могла показаться красивой, но только не мне. Я увидел ее довольное лицо. Она была в прекрасном настроении.

В кафе он снова заговорил о Рокке. Я хорошенько рассмотрел его, пока он говорил,— в машине я видел его только в профиль. Мне показалось, что все рабочие похожи друг на друга, но он не походил ни на кого. И тут он немного смутил меня.

— Надо ехать в Рокку,— опять сказал он,— надо отдохнуть. Наступает самое жаркое время. Что такое восемь дней? Вместе покупаемся в Магре и, если будет время, займемся подводной охотой. У моего двоюродного брата есть маска и трубка. Ну, идет?

— Идет,— сказал я. Жаклин улыбнулась, ничего не понимая. Ей он не предложил ехать в Рокку.

Следующие дни были во Флоренции самыми жаркими в году. Я знал, что такое жара, так как родился и вырос в тропиках, в колонии, читал об этом в литературе, но именно во Флоренции, во время этих бесконечных дней я понял, что такое настоящая жара. Это было единственное событие. Ничего другого не происходило. Жара — и больше ничего, по всей Италии. Говорили, что в Модене ^[3] сорок семь градусов. Сколько же во Флоренции? Не знаю. На четыре дня город был принесен в жертву тихому пожару, без пламени, без криков. Но столь же опустошительному, как чума или война. Все население было озабочено лишь тем, чтобы выжить. Жара явилась невыносимым испытанием не только для людей, но и для животных. В зоопарке умер шимпанзе. От удушья дохли рыбы. Над Арно распространилось неистребимое зловоние, о чем писали газеты. Покрытие мостовых липло к ногам. Похоже, любовь стала изгнанницей. Ни одного ребенка не зачали в эти дни. Трудно было писать статьи — газеты пестрели лишь крупными заголовками. И собаки отложили случку до лучших времен. Убийцы воздержались от преступлений, возлюбленные сторонились друг друга. Размягченный разум не желал ни о чем размышлять. Личность превратилась в весьма относительное понятие, когда исчез смысл. Сам Господь Бог не