А поутру они проснулись… [Василий Макарович Шукшин] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Василий Шукшин А поутру они проснулись…
Повесть для театра
Повесть осталась незавершенной.
Рано-рано утром, во тьме, кто-то отчаянно закричал: – Где я?! Э-эй!.. Есть тут кто-нибудь?! Где я?.. И во тьме же, рядом, заговорили недовольные голоса, сразу несколько. – На том свете. Чего орешь-то? – Где я? Где мы?.. – На том свете. Чего орешь-то? – Ну чего зря пугать человека! Не на том свете, а в морге пока. У меня вон номерок на ноге… вот он – болтается, чую. Интересно, какой я по счету? – А где мы? Чего зубоскалите-то? Где, я спрашиваю?! – Не ори, а то я подумаю сдуру, что ты моя жена и полензу целоваться; она всегда орет с утра. Она орет, а я ей – раз – поцелуйчик: на, только не вопи. – Ну и как? – поинтересовался хриплый басок. – Понмогает? – Слабо… – Если б ты ей четвертным рот залепил, она бы замолкла. – Четвертного у меня с утра… Я за четвертной-то сам занреву не хуже слона… А ты мне лепи четвертные. – Где мы находимся, я вас спрашиваю?! – опять закринчал тот, истеричный. Тут вспыхнул свет… И видно стало, что это – вытрезвинтель. И лежат в кроватках под простынями восемь голубчинков… Смотрят друг на друга – век не виделись. Открылась железная дверь, и в комнату вошел дежурный старшина. – Чего кричите? – спросил он. – Кто кричал? – Я, – сказал человек довольно интеллигентного вида. Он хотел встать с кровати, но, обнаружив, что он почти гонлый, запахнулся простыней и тогда только встал. И подошел к старшине… – У меня к вам вопрос: скажите, пожалуйста, где я нахожусь? – он стоял перед старшиной, как древний римлянин, довольно знатный, но крепко с похмелья. – Я что-то не могу понять – что это здесь? – Санаторий "Светлые горы". – Что за шуточки! – повысил голос интеллигент. – Я вас серьезно спрашиваю. – Ложись, – показал старшина, – и жди команды. Серьезно он спрашивает… Это тебя счас будут серьезно спрашивать. Интеллигент струсил. – Простите… Вы в каком звании, я без очков не вижу? Где-то потерял очки, знаете… – Генерал-майор. Древний помятый римлянин стоял и смотрел на старншину. – Я вас не понимаю, – сказал он. – Вы всегда с утра остнрите? – Чтоб тишина была, – велел старшина. И пошел к двери. – Товарищ старшина!.. – вежливо позвал его здоровеннный детина, сосед очкарика по кровати. – У вас закурить не будет? – Не будет, – жестко сказал старшина. И вышел. И занкрыл дверь на ключ. – Опять по пятницам, – запел детина, качая голос; он был, наверно, урка, – пойдут х-свидания-а, и слезы горькие моей… Ложись, очкарь. Что ты волну поднял? Мы находимнся в медвытрезвителе… какого района, я, правда, не знаю. Кто знает, в каком мы районе? – Районе!.. – сказал мрачный человек. – Я город-то не знаю. Очкарик ринулся взволнованно ходить по комнате. – Слушай, ты мне действуешь на нервы, – зло сказал урнка, – сядь. – Что значит действую на нервы? Что значит сядь? – Значит, не мельтеши. А то я гляжу на тебя – и мне всянкие покойники в башку лезут. – Но что я мог такого сделать? – все не унимался очканрик. И все ходил и ходил, как маятник. – Почему меня… не домой, а куда-то… черт его знает куда? Что они, озверели? – Ты понял! – воскликнул урка. – Убил человека и еще ходит удивляется!.. Во, тип-то. Очкарик остановился… и даже рот у него открылся сам собой. – Как это? Вы что?.. – Что? – Человека?.. – Нет, шимпанзе. Что ты дурачка-то из себя строишь? Ты же не на следствии пока. Перед следователем потом ванляй ваньку, а перед нами нечего. – Да-а, милок, – сочувственно протянул маленький сунхонький человечек, – вляпают тебе… Но ты напирай, что – неумышленно. А то… это… как бы того… не это… – Он же выпимши был, – заспорил с сухоньким некто курносый, с женским голосом. – Чего ты намекаешь тут – "того", "не того"?.. Человек был выпимши. Вишь, он даже не помнит, как попал сюда. – Теперь это не считается, – приподнялся на локте сунхонький; видно, любитель был поспорить. – Теперь что был выпимши, что не был – один черт. – Наоборот! – воскликнул урка. – Отягчающее мешок обстоятельство. За что ты его под трамвай-то толкнул? Очкарик стоял белый, как простыня… И вертел головой то туда, то сюда, где говорили. – Вы что? – сказал он трагическим голосом, тихо. – Что? – Какого человека? – Это тебе лучше знать. Шли, спорили про какие-то уравнения… – стал рассказывать урка. – Как раз ехал трамнвай, этот – чух его под трамвай!.. Того – пополам. Жутко смотреть было. Народу сразу сбежалось!.. Седой такой ленжал… он головой к тротуару упал, а вторая половина под трамваем. И портфель так валяется… – Ты видел, что ли? – спросил сухонький. – Я видел!.. – повторил по-одесски урка. – А почему я здесь? А потому что я сзади шел. А когда стали свидетелей собирать, я заартачился… нагрубил милиционеру… – Тьфу!.. Из-за какого-то уравнения – человека под трамвай! – искренне и глубоко возмутился человек с женнским голосом; он был очень нервный человек, даже канкой-то сосредоточенно-нервный. – Что уж в том уравненнии? Сели на лавочку и решили… – Совсем одичал народ, – негромко, сам себе, промолнвил мрачный. – Убить – запросто. Парень крестьянского облика не принимал участия в этом страшном разговоре, лежал, смотрел в потолок… Вдруг он сел и с ужасом сказал: – А не убил ли и я кого? И так это у него простодушно вышло, с таким неподдельнным ужасом, что некоторые невольно – через силу – засменялись. – Ты откуда будешь-то? – спросил его сосед, весьма понтертый, весьма и весьма, видно, стреляный воробей, элекнтрик, как он впоследствии отрекомендовался. – Из Окладихи, – сказал парень. – Тракторист. – Ого! – удивились. – Куда тебя занесло. – Что, тоже кого-нибудь убил? – Нет, он, наверно, теще всыпал, – предположил элекнтрик. – Или соседа поджег. – У меня теща хорошая, – сказал парень. – Ну, соседа поджег. Парень мучительно вспоминал: – Неужели Мишке чего?.. Я, вообще-то, сулился его свинье глаз выбить: повадилась в огород, зараза, спасу нет. Говорю, да надень ты ей эту… крестовину, у нас такую нандевают свинешкам на шею, забыл, как называется, – чтоб они в дырки в городьбе не пролезали… Надень, ты, говорю, ей эту штуку, житья же нет от твоей свиньи! Он мне: "Сам надевай". – "Тогда, – говорю, – я ей глаз выбью, она бундет по кругу ходить – и в свой же огород придет". – Это ты точно рассчитал, – похвалил электрик. Ему очень понравилась техническая мысль тракториста, он данже стал показывать пальцем на простыне схему движения свиньи. – Значит, она вышла из дома и направилась в твой огород… Так? Но у ней же косинус, поэтому она загнет такой круг – от так от пойдет – пойдет – пойдет – и придет к себе же в огород. А сама будет думать, что она – в твоем огороде. – Да она-то!.. – воскликнул тракторист. – Пусть как хончет, так и думает, зараза, меня не волнует. Главное, Мишка бы задумался. Неужели я ей все же вышиб глаз? – Ну, особо-то не переживай: за глаз больше семи суток не дадут. – Или заставят стеклянный вставить, – хихикнул сунхонький. Остолбеневший очкарик сдвинулся наконец с места и подсел было к урке. – Слушайте, вы что… – Не садись ко мне! – закричал урка испуганно. – Я тенбя не знаю! Первый раз вижу!.. Очкарик вскочил, как ошпаренный… И беспомощно понсмотрел на всех. Некоторое время все молчали. – У тя семья-то есть? – спросил его электрик. – А? Семья? – потерянно переспросил интеллигент. – Нет, вы что, разыгрываете меня, что ли? На него горестно и серьезно смотрели. – Ну что, что-о?! – чуть не заплакал очкарик. – Что смотрите-то?! – Молодой еще… – Может, и хорошо, что молодой: не такой старый выйндет. – Так-то оно так… если, конечно, не… это… не того… – это разговаривали между собой электрик и сухонький. – Могут ведь и… того… Как посмотрят. – Да, это уж какое примут решение. – Из-за какого-то уравнения!.. – Да расстреляют, – открыто ляпнул нервный с женнским голосом. – Чего тут гадать-то? Ученого же толкнул… – А? – машинально спросил очкарик. – Кого толкнул под трамвай-то? Ученого? Вместо ответа очкарик бросился к двери и забарабанил в нее кулаками. – Откройте! Откройте, пожалуйста!.. Я хочу спросить! Дверь скоро открылась… Заглянул старшина. – Что такое? – Что я вчера сделал? Я не помню… Что я сделал? Поченму они про какое-то… Старшина захлопнул дверь и, запирая ее снаружи на ключ, сказал: – Скоро скажут, что сделал. Больше не стучать. – Товарищи, – взмолился очкарик, обращаясь ко всем, к урке в частности, – да вы что? Не мог я человека под трамнвай… – Крепись, – сказал ему мрачный человек. – Вот хуже нет этих!.. – с некоторой даже брезгливостью сказал урка. – Чего теперь психовать-то? Сделал – сделал, все. Нет, он будет окружающим кишки мотать, на нервы, падла, действовать. Ляжь – и жди. – Ученого толкнул или нет? – все хотел понять нервнный. – Ну а как же? Раз об уравнениях шли спорили… Это Иван вон ни с кем не спорил, а взял и рассчитал, как свинья будет ходить с одним глазом. И так точно рассчитал! – элекнтрику очень нравился расчет тракториста. – Это же надо так рассчитать. Вот же и Ванька!.. – Вспомнил! – сказал тракторист. И сел. – Никакой свиньи не было: я выехал трактором на асфальт. – Ну? И что? – не понял электрик. – Что… Не положено, что. Я вижу: приближаются на конляске… А у меня с собой бутылка была, я домой ехал, в банню торопился, поэтому на асфальт выехал – угол срезать… – Ничего не понимаю: какой угол? – Чтоб сократить маленько. Если от Игренева на Окладиху идти проселком – это семь километров, а если маленьнко асфальта прихватить… – Ну, ну? – Ну, думаю, все равно они ее счас найдут… Пока они приближались, я ее всю осадил. – Бутылку? – Ну. Тут все даже привстали от удивления. Не все поверили. – Всю бутылку? – Всю. – С какой же скоростью они ехали? – опять живо заиннтересовался электрик. – На коляске-то. – Ты спроси, с какой скоростью он пил? Не верю, – заянвил сухонький. – Что, насос, что ли? – А далеко ты их увидел? – поинтересовался и урка. – За километр примерно. Оглянулся – догоняют… – Можно успеть, – авторитетно сказал урка. – Запронсто. С какой бы скоростью они ни ехали. Надо только бунтылку вот так вот раскрутить… Тут в комнату вошла – ее впустил старшина – тетя Нюра с ведром и тряпкой. – Всем лежать, – приказала тетя Нюра. – Курева не просить, в магазин не провоцировать – не положено. – Здравствуй, тетя Нюра, – ласково сказал электрик. – Доброе утречко! Чего это ты спозаранку не в настроении? – О, опять тут? – не очень удивилась тетя Нюра. – Тут, тут… Как поется: де-евушки, где вы? Тута, тута!.. – И я тут, теть Нюр, – хихикнул сухонький. – Не узннаешь? Тетя Нюра пригляделась… И узнала. – Опять жена привела? Сухонький на это почему-то обиделся. – Что значит, жена? Что я, телок, что ли, бессловесный, что она каждый раз будет приводить меня к вам на веревочнке? – сухонький помолчал и сказал не без гордости: – Мення привезли. Тетя Нюра оглянулась на дверь… И скоренько полезла рукой куда-то под фартук себе. – По одному – у окошка вон, чтоб запаху не было… В порядке живой очереди. Первым вскочил шустрый электрик, взял у тети Нюры сигаретку, спички и пошел к окну курить. – Я за тобой, – застолбил сухонький. Но тут встал урка, запахнулся простыней, подошел к электрику и отнял у него сигарету. – После меня будете, – сказал он. – Ты чего тут? – возмутилась добрая тетя Нюра. – Ну-ка отдай сейчас же! А то огрею вот тряпкой, будешь знать, как отбирать. Здоровый?.. Иди в цирк гири поднимать, а обижать не смей! – Спокойно, тетя Нюра, – сказал урка, затягиваясь сигаретой. – Не поднимай волны. – Отдай, – кратко сказал мрачный человек, дядя решинтельный и еще более здоровый, чем урка. Урка значительно посмотрел на мрачного… И отдал сигаретку электрику. И лег. – Там будешь свои порядки устанавливать, – еще сканзал мрачный, – а здесь… пока рано. Урка опять значительно посмотрел на мрачного. Всем стало как-то не по себе. – Ну, ладно, – сказал сухонький урке, – так и быть – будешь за ним, а я за тобой. – Чего это? – уперся мрачный. – Будешь, как занял, я за тобой, а за мной… Ты куришь? – повернулся он к нервнному с тонким голосом. – Нет, – откликнулся тот. – Бросил. У меня язва луконвицы двенадцатиперстной кишки. – А ты? Кандидат? – Я? – очнулся очкарик. – Нет. – А я бы курнул, – с тоской молвил Иван-тракторист. – Ты за мной, – сказал ему мрачный. – А ты, – мрачнный небрежно глянул на урку – за Иваном. Урка лежал, закинув руки за голову… Свирепо смотрел в потолок. – Сколько у тебя, теть Нюр? – спросил электрик. – По одной всем хватит. Пускай дым-то повыше… а то мне опять на вид поставют. Жалеешь вас… Электрик вчастую докурил сигарету, старательно пуская дым к высокому зарешеченному окну, рамы которого, по летнему времени, были открыты. – Давай, – сказал он сухонькому. А сам лег опять в кронвать. Теперь сухонький пристроился к окну и с удовольствинем пошел затягиваться, и даже затараторил – от удовольстнвия же. – Как ты говоришь: луковица двенадцатиперстной кишнки? – поинтересовался он. – Да, – откликнулся нервный. – Ниша. – Ниша? – Ниша. Сухонький покачал головой… Но все равно на лице у ненго было одно сплошное удовольствие. – Ну язык выдумали! Я как-то был в поликлинике, чинтаю на двери: "Исследование моторной функции желудка". Совсем зарапортовались: мотор в желудке исследуют… – Ты не болтай, а кури, – посоветовал мрачный. – Легнко, думаешь, лежать смотреть на тебя. Очкарик сидел на своей кровати, тупо смотрел перед сонбой… Ничего, казалось, не видел и не слышал. – Подними-ка ноги-то, – попросила его тетя Нюра, подлезая с тряпкой под кровать. Очкарик поднял ноги и в этом неловком положении заговорил с ней. – Тетя Нюра… Анна… как вас по отчеству? – Анна Никитишна. – Анна Никитишна, вы не слышали, кого вчера под трамвай толкнули? – Под трамвай? – удивилась тетя Нюра. – Да кого же это? Когда? – Вчера вечером, – очкарик все держал ноги на весу, хонтя в этом не было теперь надобности. – В районе Садовой… Было там какое-нибудь движение? – Движение там всегда есть… – Я имею в виду – народ сбегался? – Да брось ты, чудак! – пожалел его мрачный. – Разынграли тебя. Вон лежит… соловей-разбойник с кондитернской, развлекается. Кого ты можешь под трамвай толкнуть? Хорошо самого не толкнули… Очкарик опустил ноги и встал… И долго, и внимательнно – очень долго, очень внимательно – смотрел на урку. – Что, очкарь? – повеселел тот. – Перетрухал? Хох, гнида!.. – Сейчас подойду и дам пощечину, – сказал очкарик дрожащим от обиды голосом. Урка изумленно выпучил на него глаза… Смотрел ненкоторое время. Потом встал, шикарным жестом запахнулся простыней и медленно – очень медленно – пошел к очканрику. – Я вас прошу, синьор духарь, дайте мне пощечину. Умоляю… надо же держать слово. А то я обижусь и буду вас долго-долго метелить. Ну?.. Мы же с вами джельтмены, вы сказали слово, надо же держать слово. – Совершенно верно, слово надо держать. Я плохо винжу, где ваше лицо? – Вот мое лицо, вот… – урка показал пальцем. – Вот эта вот окружность – это моя личность, в такую луну нельзя промахнуться. Ну? Я же тебя оскорбил… Разыграл, как дунру, ты же кандидат… Все напряженно ждали, чем закончится эта сцена между двумя "джельтменами". – Могу еще оскорбить, вонючка ученая. Гнида. Как еще?.. – Достаточно, – молвил очкарик. Он распрямился и донвольно торжественно, – то ли не чувствуя страха, то ли от театральности, свойственной ему, – произнес фразу: – От имени всех очкариков! – и залепил урке отчетливую пощенчину. – Вот как! – удивилась даже тетя Нюра; по простоте дуншевной она сперва не поняла, что готовится именно понщечина. – Ты што это, эй! – Мх-х, хорошо, – как-то даже сладострастно сквозь стиснутые зубы пропел урка. – Еще раз… Умоляю, с другой стороны. – Нет, этого вполне достаточно, – снисходительно сканзал очкарик; странно, неужели он так и не почувствовал опасности, или эта театральность так въелась в человека? Он хотел величаво отбыть в сторону своей койки, но урка пойнмал его за простыню и подтянул к себе. – Ну, гнидушка-а, ну умоляю – еще раз, с другой сторонны. Ох, как я счас буду метелить! – урка зажмурился и поканчал головой. – Как же я буду метелить, мама родимая!.. Умоляю, кинь еще одну – для напряжения, чтобы я о так от, о так – рразорвал сразу… Но тут встал мрачный со своей койки, подошел к ним и с усилием, решительно оторвал урку от очкарика. – Дальше будешь иметь дело со мной, – сказал он урке. Урка опять значительно и долго – в который уже раз он пускал свой взгляд в дело! – посмотрел на мрачного… Тот спокойно – тому кажется, даже доставляло удовольствие, что на него смотрят так значительно, – выдержал этот опаснный взгляд и лег на свою кровать. Урка тоже лег. Все проинзошло в полной тишине. И в тишине же урка вдруг рывком скорчился на своей кровати, заскрипел зубами, закрутил гонловой и – не то простонал, не то взмолился злорадно свонему жестокому богу – поклялся: – Ох, как же я буду метелить! Как я буду метелить!.. – Благодарю вас, – сказал очкарик мрачному. – Если бы у меня были очки, я бы схватился с этим орангутангом: я когда-то занимался боксом. Но без очков я плохо вижу. Мрачный промолчал на это. А урка глубоко вздохнул и сказал негромко себе: – Только бы дожить до светлых дней. Сухонький между тем докурил свою сигарету, с кровати поднялся мрачный; тетя Нюра вынула из-под фартука сиганрету и уважительно дала ему. – Чего тут не поделили-то? – спросила она серьезного сильного человека, мрачного. – Да так… с похмелья, – сказал тот. – Ох, как же я буду метелить! – воскликнул опять урка, крутнулся под простыней и мучительно застонал. На него посмотрели, но никто ничего не сказал. Мрачный спокойнно курил у окна, старался тоже пускать дым повыше. – Любопытная вещь, – заговорил очкарик, – до опренделенного момента все отчетливо помню, дальше – полный провал: ничего не помню. Что за странный механизм памянти? По идее, я же ничего не должен помнить. – Не-ет, – авторитетно заговорил электрик, – тут так: пока ты свою меру не взял, ты помнишь, дальше – взял менру, но в душе думаешь: мало, надо еще – все, пошел перенбор. Дальше – рога в землю, и память автоматически отнключается. – Ни-че-го подобного, – тоже авторитетно и взволннованно возразил сухонький. – А как же бывает: домой пришел, а как пришел – не помнишь. – Ну и что? – Ну, по-твоему, я же не должен до дому дойти. А я доншел. – Это значит, тебя развезло уже дома… – Да где дома, где дома! – больше загорячился сухоньнкий. – Я же утром-то вижу какой я пришел. – Все зависит от нервной системы, – встрял в спор нервный. – У кого какая нервная система. Сколько ты монжешь выпить? – спросил он электрика. – Ну, это смотря как выпить. Я могу допустим… – До сшибачки. Сколько потребуется, чтобы ты упал и не поднялся? Электрик подумал: – Бутылку белой и бутылку чернил. – Смотря каких… – Три семерки. – Так. А я с двух стаканов под стол лезу – потому что нервы. – А вот я… Слушай сюда! Вот я, – затараторил сухоньнкий и постучал пальцем в тощую свою грудь, – несмотря, что у меня такая комплекция, засосу полторы бутылки бенлой и не лягу. – Ты? – Я. – Карлик с оглоблей, – непонятно сказал мрачный. И сам себе посмеялся. – Мы, бывает, соберемся на трех, – продолжал сухоньнкий, – по пять рваных на рыло – это получается… Тут скрежетнул ключ в двери – раз, другой… Мрачный бросил сигарету в окно и в два свободных прыжка очутился возле своей койки. И лег. Дверь открылась, вошел старшинна, а за ним еще некто, молодой, длинный, стеснительный, с портфелем. – Однако, курили? – остановился старшина. – Откуда! – воскликнул сухонький. – Где мы возьнмем-то? Старшина подозрительно посмотрел на тетю Нюру… Тентя Нюра старательно мыла пол. Домыла последнюю полонвицу и вышла. – Поговорите вот… с товарищем, – сказал старшина. – Да не врите: это для статистики надо, – и старшина ушел. – Товарищи, – подчеркнуто миролюбиво заговорил длинный с портфелем, – я не корреспондент, не из газеты… Я – социолог. Что я вас спрошу и что вы ответите – это нинкуда не пойдет, никаких фельетонов никто писать не будет. Я объясню, в чем дело. Группа социологов, я в том числе, исследует… мы исследуем вопрос происхождения… ну, пьянства, грубо говоря. Так сказать, причины и следствия. Для этого – на один-единственный вопрос, который я вам задам, – надо ответить… надо сказать всю правду. Вопрос такой: как вы здесь оказались? Еще раз повторяю: ваши отнветы дальше моего блокнота никуда не пойдут, в том смыснле, что никак вам не повредят. Начнем? – ближе всех к ненму оказался нервный. – Вот вы, например… Как вы здесь оказались? Расскажите, пожалуйста. Вместо подробного рассказа о том, как он здесь оказалнся, нервный вдруг устремил на социолога внимательный и тоже не лишенный значительности, как у урки, взгляд. – А попрошу документы, – сказал он сухо. Никто не ждал такого оборота. Притихли. – Зачем? – спросил социолог. – Рассказывай ему… А кто вы такой? – Да я же вам только что объяснил. – Документы. – Ну, слушайте… уж поверьте, если бы я не имел права спрашивать вас, наверно, меня бы сюда не пустили. – Документы. – Да нет у меня никаких документов, то есть, наверно, есть какие-то… нет, дома. В комнате откровенно засмеялись такому наиву… Нервный, хоть опасливо, но тут же обнаглел. – А голову, извиняюсь, вы не того… не это… Она не донма у вас? – Ну, дела! Социолог встал. – Хорошо, – сказал он, – я попрошу начальника отденления, он объяснит вам… Не обманываю же я вас! Зачем мне это надо? – Да, да, – согласился нервный, – зачем вам это надо? Вы наденьте форму и спрашивайте. – Да нет, товарищи!.. Да действительно же я ученый! Ну, как вам?.. Хорошо, сейчас начальник скажет то же самое. Социолог пошел к двери, постучал… Старшина открыл дверь и выпустил его. – Понял?! – воскликнул нервный хвастливо. – Какую штуку удумали, а? Во, деятели… – Да нет, друзья, – сказал очкарик, – это действительнно ученый. Вы думаете, переодетый следователь? Нет. Тут с койки рывком вскочил урка и мягко прошелся меж кроватей. – Колонулся мальчик! – урка радостно засмеялся. – Ученый… Я бы не хотел с таким ученым за одной партой синдеть, умоляю. Наоборот, я бы хотел, чтобы он сидел под партой. Ну, Петя, ну, подрулил!.. – Да чушь это! – воскликнул очкарик. – Никакой он не следователь. Я знаю эти группы социологов… – И его знаешь? – спросил нервный. – Его не знаю, но знаю, чем они занимаются. Заниманются изучением серьезнейших вопросов… – В вытрезвителях? – И в вытрезвителях. А где же еще ему расскажут, поченму человек напился, какие причины побудили… – А если их нету, причин-то? – закипятился нервный. – Чего их искать, если их нету? – Причины всегда есть. Просто они не всегда ясны нам самим… – Ну, это уж тоже… лишь бы с портфелями бегать – ученных из себя изображать, – недовольно сказал мрачный. – Чего вот мне рассказать? Нечего. Напился, и все. – Что же, без всякой причины? – поинтересовался очнкарик. – Без всякой причины. – Но какая-то же должна быть причина… – Да никакой причины. Взял две бутылки водки и вынпил. – И часто вы так? – Раз в месяц напьюсь обязательно. – Но почему? Тоска, что ли, какая? – Никакой тоски, – убежденно сказал мрачный. – Нанпьюсь, и все. Очкарик был в затруднении. – Я не понимаю, – сказал он. – Я сам не понимаю, – искренне сказал мрачный. – Не хочу понимать. – Ну, может, ты фронт вспомнил, боевых товарищей, – подсказал сухонький; все как-то обнаружили вдруг, что, казалось бы, пустой разговор имеет некий скрытый смысл. – Никаких товарищей… Вообще не люблю войну вспонминать. – А что вы читали до этого момента? Или смотрели по телевизору? – До какого момента? – Как пойти в магазин. – Ничего не смотрел. Я люблю "В мире животных" смотнреть, но она вечером бывает… – Вы кто по профессии? – стал невольно входить в поднробности очкарик. – Крановщик. – Может, тебе с высоты грустно на людей смотреть? – опять выскочил с подсказкой сухонький. – Да ну!.. – мрачному надоело отвечать. – С высоты… Это тогда все летчики давно уже должны с круга спиться: там высота-то вон какая. – А что ты думаешь? Ты знаешь… – кинулся было спонрить электрик, но открылась дверь – вошли социолог и начальник отделения. Старшина тоже вошел и стал сзади них. – Здравствуйте! – громко приветствовал всех начальнник. С ним поздоровались. Может быть, не так громко, но почти все. – Кто тут самый бдительный? – начальник посмотрел на социолога. – Кто потребовал документы? – Да нет, тут не в том дело, кто… Вы просто объясните. – А чего тут объяснять-то? Спрашивайте, и все, – нанчальник сел на стул. – А я посижу пока. – Лучше бы вы объяснили… – Вы спрашивайте, спрашивайте. – Итак, – обратился социолог к нервному, – что же с вами вчера получилось? – Это ученый разговор? – уточнил нервный. – Абсолютно ученый, никакой больше. Просто рассканжите… – Я погожу пока, – сказал нервный. – То есть? – не понял социолог. – Я малость подзабыл… Я пока сосредоточусь. – Что значит "пока сосредоточусь"? – заговорил было начальник. – Что значит… Но социолог тут же запротестовал. – Товарищ начальник… Я боюсь, мы так не поговорим. – Почему? – удивился начальник. – Не поговорим. Это надо иначе. – Да у нас же тут есть духари! – воскликнул урка. – Вон у нас… духарь номер один – ничего не боится, – урка понказал на мрачного. Мрачный внимательно посмотрел на урку… Опустив голову, подумал… И согласился. – Я расскажу, если надо. Мне один черт, – он сел на койке, посмотрел на социолога. – Про вчерашний случай? – Да именно: как было с вами вчера. – Жена у меня, – сразу начал мрачный, – как бы это вам сказать… вечно у ней какие-то гости, мужики какие-то подозрительные, бабенки… Они мне надоели. – А говоришь, причины нету, – сказал нервный. – Это не причина, это тянется уже лет семь, – возразил мрачный. – И напился я вчера не из-за этого. Но они мне тоже сильно надоели. – Жена где работает? – спросил социолог, поспевая пинсать в блокнот. – Кассиршей в магазине. Не надо меня перебивать, я сам все расскажу Радости мне тут… от этого рассказа – не шибко. Я не знаю, чего они делают: я прихожу, они уходят. Я ее много раз предупреждал, она не вникает. Вчера прихонжу – опять два мужика сидят и какая-то женщина. Коньяк на столе… Я их выкинул из квартиры. Один в трусах был. Жена где-то спряталась: все перерыл – нету. Может, раньнше вышла куда, черт ее знает, не нашел. Все перерыл – ненту. Я лег спать. Только заснул, пришла милиция… Тут начальник милиции почему-то засмеялся. На него посмотрели с недоумением. – Ничего, ничего, – сказал начальник, – продолжай. Я потом объясню. – Вы выпивши были, когда пришли? – спросил соционлог. – Крепко. – Это все? – Все. Который в трусах был, сильно визжал: я его хотел в мусоропровод затолкать, он уперся… – Плечи пролезли? – выскочил с вопросом любопытнный электрик. – Куда? – не понял мрачный. – В мусоропровод-то. Лишь бы плечи пролезли, а там весь пройдет. – Ну все? – спросил начальник мрачного. И спросил как-то непросто, с каким-то значением. – На этом конец? – Все, – ответил мрачный. – А что еще? – А то, что ты не из своей квартиры людей выкинул, вот что. Они вон у меня как раз сидят, эти люди. Мрачного как стулом в лоб ударили, он аж назад качнулнся на койке. – Как? – спросил. – Не знаю. В двенадцатом часу ночи заявляется вот танкой верзила и начинает выкидывать людей с их собственной жилплощади… Я представляю, как люди заволновались: вынселяют. – Вот это дал, – молвил электрик. – Как же ты так? Пенрепутал, что ли? Мрачный долго скорбно молчал, глядя себе под ноги… потом вдруг вскинул голову и крепко стукнул кулаком по колену. – Не на тот троллейбус сел, – понял он. – Мне надо бынло на семнадцатый, а я, наверно, на девятку сел… или на четырнадцатый. – О!.. В другой район приехал. Ничего себе! – электрик возбужденно хихикнул. – И дом, наверно, похожий попалнся… – Похожий, – откликнулся мрачный. – И в квартире все так же… Даже попугай в клетке. – Это бывает, – сказал начальник. – То и дело такие случаи. – И что ему теперь будет, товарищ начальник? – спронсил нервный. Он как-то странно притих и задумался. – Он же неумышленно… – Посмотрим, посмотрим, – неопределенно сказал начальник. И встал. – Что значит "неумышленно"? Ну и что? Вы же знаете последние постановления… Поблажек никаких никому не будет. Ну, продолжайте, – велел он. И ушел. – Продолжим, – сказал социолог. И посмотрел на нервнного. – Вы?.. – А? – очнулся тот. – Так а чего продолжать-то?.. Тоже сплошное недоразумение. Провожал, знаете, друга… У мення друг живет в Хабаровске, приезжал в командировку… ну, погуляли малость: давно не виделись, а у него на производнстве со спиртом связано. Потом, знаете, эти сибиряки: наскучают там, приезжают и давай ферверки пускать. Кошнмар! Я уж говорю: "Коля, тормози, я не выдюжу", он только рукой машет. Ну, пришла пора ему ехать… И тут-то мы и нанскочили с ним на мину. Такое вышло недоразумение, такое недоразумение!.. Но и люди тоже, знаете… Вот кого еще изучать да изучать, просто поголовный опрос устроить: такие, знаете, недотроги, такие психованные все, прямо… это… черт знает, какие мимозы. Главное, мы же… это… по-хорошему! Я уж мысленно допрашиваю себя: "Соколов, может, что не так было?" Нет, все проверил, все изучил до последнего слова – все было на высшем уровне.
История на перроне, рассказанная Соколовым
Соколов и его друг Коля, хихикая и отпуская невинные шунточки, прошли с чемоданом в вагон поезда дальнего следования. Прошли в вагон, отыскали свое купе и, продолжая культурно хихикать, постучали в дверь. Им ответили из купе, что – "да, можно". Вошли они в купе, а там как раз четверо – все места заняты. – Здравствуйте!– сказали Коля и Соколов. – А вы что, тоже все едете? – Да, едем, – ответили им. – Как это "едете"! – удивился сибиряк Коля. – А как же я? Что это еще за штучки! – Тихо, тихо, Коля, – сказал Соколов, – только тихо. Сейчас все выясним, все проверим… Тут кто-то третий лишнний. Попрошу билеты! Четыре пассажира показали свои билеты – все правильно: они совершенно законно сидели на своих местах, они едут донмой. – Мне эти штучки сильно не нравятся!– воскликнул синбиряк Коля. – А как же я? – Ну-ка, а ваш билет?– спросили его. Коля показал свой билет… Один дотошный надел очки и долго крутил билет перед носом… Потом посмотрел его на пронсвет и сказал: – Вы едете вчера, уважаемый, – и вернул билет. Тут сибиряк Коля заволновался и стал показывать, что он в полном отчаянии и что необходимо срочно кого-то одного вынкинуть из купе, ибо ему срочно надо ехать. Однако вежливый и корректный Соколов решил, что надо не так. – Тихо, тихо, тихо, – сказал он, – сейчас мы установим, кто не едет. Не надо шума… Кому не так срочно?– спросил Соколов четверых. Четверо заволновались и стали показынвать, что им тоже надо срочно. – Тихо, тихо, тихо, – сказал им Соколов, – вы что, намекаете, что Николай Иваныч пойдет пешком? Вы ошибаентесь. Предлагаю жребий… Эти четверо как все равно взбесились. – Какой жребий?!– стали они кричать. – Это нахальство!.. Кто-то даже крикнул: – Позовите кондуктора! Тут Коля-сибиряк вконец осердился. – Закрывай дверь! – закричал он. – Они у меня под лавкой поедут, зайцами! Но терпеливый Соколов не терял надежды решить все минром. – Тихо, тихо, тихо, – опять воззвал он, – не надо шума. Вот вы, – обратился он к дотошному, который проверял у Конли билет, – вы сунулись к чемодану… Почему? – Потому что, я смотрю, какие-то бандиты пришли… – заговорил было дотошный. – Стоп! – осадил его Соколов. – Можете брать свой ченмодан и выходить, нечего с бандитами в одном купе ездить. Верно, товарищи? Николай Иваныч его поддержал и даже изъявил желание понмочь вынести чемодан. – Где его чемодан? Где твой чемодан?.. Который? Этот? Принимай, а то он на голову кому-нибудь упадет. Это назынвается едет человек в командировку – целую квартиру с собой везет. Что там у тебя? Дотошный вцепился в свой чемодан, как в мелкую собстнвенность… И всех рассмешил. Он закричал громко: – Грабят! Николай Иваныч так смеялся, что нечаянно сел женщине на колени; тогда мужчина, ее муж, нажал какую-то кнопку вознле двери… А Николай Иваныч посидел маленько, потом встал и выкинул чемодан этого дотошного в окно. – Кому он нужен, ваш чемодан! – сказал он. – И не ввондите людей в заблуждение, что вас, дескать, грабят. Тут прибежали кондуктор с милиционером… – Вот и вся история, – закончил нервный. – Такое вот… недоразумение. И что вот?.. Что теперь? – нервный сорвался с койки и стремительно стал ходить по комнате, простыня разлеталась на нем в стороны, видны были его чрезвычайно худые ноги. – Что вот теперь? – А где тот? – спросил электрик. – Сибиряк-то. – А не знаю! Его куда-то в другое место повезли. Он, коннечно, вообще-то неправильно сделал: взял выкинул этого гражданина тоже… с чемоданом вместе. – В окно? – Ну да, на перрон. А тот, по-моему, иностранец. – О-о!.. – сказал сухонький. – Ничего себе! – Худо дело, – сказал и электрик. – Хорошо еще, там как раз почту везли, мешки… на этих… на тележках-то… – На электрокаре. – Он на них упал, а то бы… – Только одно может спасти, – сказал сухонький. – Что? – нервный сбавил свой стремительный шаг. – Что именно? – Если… – сухонький опасливо глянул на социолога и вскочил тоже с койки. – Иди сюда, – позвал он нервного. И пошел в угол. – Иди сюда. – Ну? – Только одно может спасти, – быстро и негромко загонворил сухонький, – если этот, с чемоданом, окажется канкой-нибудь шпион. Понял? Если бы его разоблачили… – Ну, жди, когда его там разоблачат! – тоже негромко воскликнул нервный. – Пока его… – Слушай сюда! – зашипел сухонький. – Послушай сперва, потом паникуй. Вы – так: мол, этот человек поканзался нам подозрительным – разглядывает, мол, все, всем интересуется… Чемодан у него какой-то… Говорил же твой друг: "Что это у тебя там?" У него фотоаппарата не было? – Что же теперь, показался человек подозрительным – давай его из окна выкидывать? – Ну, сидите тогда, – обиделся сухонький. И пошел на свое место. – Им хочешь, как лучше, а они… Сидите! Охота сидеть – сидите. – Так, – сказал социолог заканчивая записывать истонрию нервного. – Ну, а вы? – это он к электрику. – Да у меня тоже… с гостями связано, – стал охотно раснсказывать электрик. Сперва он несколько сбивался, но сконро наладился, и все пошло гладко, и тон он обрел – сниснходительно-грустный, но не безысходный. – Теща пришла и дочь ее с мужем. Мужа этого, свояка-то мово, фамилия – Назаров. Этот Назаров всячески распространяет про меня, что я часто выпиваю. Такой тоже склочный мужик, просто… это… не знаю. Я просто измучился с ним. "Назаров, – гонворю, – ну что ты, ей богу? Ну что? Вот же какой ты челонвек, ей-богу! Вот же ведь какой ты". Морда, как на витринне, – весь… такой… только распоряжаться: долдонит и долдонит свое. "Да брось ты, – говорю, – Назаров, чего ты? Ну какой же ты, ей-богу! Не надо, Назаров, не надо. Ну ченго ты?" А тут он кандидатскую диссертацию защитил… Ну, приходят вчера. А я за кефиром как раз ходил… Выпили, правда, на углу с мужиками по кружке пива. Я даже свою не допил: придет, думаю, этот Назаров, начнет опять… Мужинки еще посмеялись. "Чего ты? – говорят. – Брось ты, – гонворят, – Пахомов, ерунду-то говорить: свояк какой-то. Брось, Пахомов, не надо". Э, думаю, не знаете вы Назарова. Нет, думаю, не буду. И вот прихожу я домой…
История в доме Пахомова, рассказанная Пахомовым
Приходит электрик к себе домой, а у него гости: теща его с дочерью и Назаров. – Здравствуйте, – вежливо сказал электрик. – Ну что, Назаров, тебя можно поздравить? – Можно поздравить, – сказал Назаров. – Можно понздравить. – Поздравляю, – сказал электрик. – Кто же на сухую поздравляет!– удивился Назаров. И теща тоже удивилась: – Ты что это, Пахомов, завязал, что ли? Электрик ничего не сказал на это. – Завязал, что ли?– еще раз спросила теща. – А? – Нет, почему завязал, – молвил электрик после неконторого молчания. – Наоборот, я сейчас кружку пива выпил. А больше нет настроения. – Что значит "нет настроения"? У людей такое собынтие… – это вступила жена электрика. – Сядьте и выпейте. – Ну и что же, что у людей событие? А у меня нет настронения. Если желаете, могу сыграть в шахматы с кем-нибудь. Давай, Назаров? – Ерунда какая-то получается, – возмутился Назаров. – К нему пришли как к человеку, а он – в шахматы. Фишер наншелся. Ты что, смеешься над нами? – Никто над вами не смеется, а пить не буду. Я уже выпил сегодня кружку пива, хватит. – Но так же тоже нельзя, – обиделась и жена Назарова, Назариха. – Зачем же нас в смешном виде-то выставлять? – Никто вас в смешном виде не выставляет, – спокойно, с достоинством сказал электрик. – Наоборот, будьте как донма… Предлагаю в шахматы. – Да при чем тут шахматы?! – закричал Назаров. – Я – ученый человек теперь, я столько трудов положил, а ты не сонизволишь даже за столом со мной посидеть! У меня сейчас кринзис после такого напряжения, а ты мне шахматы в нос суешь. Бессовестный ты после этого! У тебя никакого уважения ненту к ученым. Как был электрик, так электрик и есть. – Я ученых уважаю, – парировал эту бестактную выходнку электрик, – но я не уважаю тех ученых, которые начинанют сразу зазнаваться. Вот таких ученых я не уважаю, это ты точно заметил, Назаров! Смотри, Назаров, ох, смотри… занзнайство до добра не доводит. Смотри, Назаров. – Нахал!– закричал опять Назаров. – А еще родственник! Ну давай хоть шампанского выпьем? – Нет, – стоял электрик. – Ни шампанского, ни сухого – ничего. – Пахом, – обратилась к электрику жена его, – людей нандо уважать. Ну чего ты? Садись за стол… у меня всего полно: водки всякой, даже твоя любимая перцовка есть. Нельзя же так, в самом деле. – Как? – спросил ее электрик. – Да вот так-то вот: люди тебя упрашивают, а ты не хончешь свою гордость побороть. Может, тебя обидел кто? – Никто меня не обидел. Но только я пить не буду. Ясно? Пусть я электрик, но по принуждению пить не буду. – Но, Пахом… – Что "Пахом"? Что "Пахом"? Я пятьдесят лет Пахом. Я сказал – нет. Все. – Но почему? Почему-у?! – Не буду, и все. И хватит на эту тему. Давайте лучше в шахматы. – Да пошел ты к чертовой матери со своими шахматанми! – вышел из себя Назаров. – Чего ты привязался со своими шахматами. Я тебя последний раз спрашиваю: будешь пить? – Нет. Все некоторое время смотрели на упрямого электрика. – Знаешь, кто ты после этого?– спросил Назаров. – Не знаю, ну-ка? – Верблюд. Те тоже подолгу не пьют в пустыне. Вот тебя тоже надо в пустыню… – Куда, куда? – спросил электрик. – Куда меня надо? – В пустыню, к верблюдам… Электрик встал и дал Назарову шахматами в лоб. Фигурки разлетелись по полу… Электрик пополз их собирать. – Извини, Назаров, – сказал он. – Я не хотел… Черт его знает, затемнение какое-то… Может, все же сыграем в шахнматы? Или ты сильно обиделся? – Обиделся? – спросил нервный электрика. – Обиделся, – вздохнул электрик. – Вот они все так. Ну до того обидчивые, до того обидчинвые – спасу нет! – Что же ему, спасибо говорить – в лоб засветили?.. – подал голос мрачный. – Он же извинился. – Я же извинился. – Не могу! – взревел вдруг урка. – Не могу!.. Счас буду метелить обоих – за вранье. Да хоть бы врали, пала, как люнди, а то врут, как… – урка сел в кровати и смотрел злыми глазами на электрика и нервного, которые сидели рядышнком. – Христосики! Фишера! До того культурные, пала, до того вежливые – аж зубы ломит. Шмакодявки… шкуру спансать кинулись. Никакой гордости у людей! – Ты! – крикнул электрик Пахомов. – Ну-ка, закрой сифон! Смелый… Смелый? Ну-ка расскажи, как ты здесь очутился? Ну-ка? – А чего мне скрывать-то? Напугал, пала. Я те все без науки скажу: взял часы у одного… Выпить не хватило, я выншел на улицу и попросил у какой-то пьяной шляпы часы в долг. – Вона – часы в долг! – вконец обозлился электрик. – А костюм в долг не попросил? Часы он в долг попросил. Это и есть твоя гордость? Это об этом ты шумишь? – Это называется – ограбил, а не попросил, – поддернжал электрика нервный, тоже оскорбленный выкриками урнки. – Интеллигент нашелся. – Нет, это называется – по-про-сил, – настаивал урнка. – Ты мне чужую статью не шей. Поал? Не шей. Я подоншел и по-про-сил: "Гражданин, одолжи мне свои бока". Я не сказал: "отдай", я сказал: "о-дол-жи". Поал? – Как? – спросил вдруг очкарик. – Как? – Чего "как"? – Как вы сказали: "бока"? – Ну, бока – часы… Некоторые называют часы – бока. Еще называют – бочата. Если часы золотые, тогда – рыжие. Очкарик встал и подошел к социологу. – У вас какие очки? – спросил он. – Я не в том смысле, рыжие или нет, – с какой диоптрией? – Минус четыре. – Разрешите? – попросил очкарик. Социолог снял очки и подал очкарику. Тот надел их… огнляделся… Сказал: – Неплохо. Затем он подошел к урке и внимательно всмотрелся в него. – Да, – сказал он. – Совершенно точно! Встать! – Ша… – заговорил было урка. – Встать! – опять скомандовал очкарик довольно властно. – Ша, – сказал урка, поднимаясь. – В щем дело? Очкарик развернулся и влепил ему такую же звонкую, танкую же отчетливую пощечину, как и давеча. Урка кинулся было на очкарика, но тот умело уклонился и правой в ченлюсть свалил урку на кровать. – Это был я, – сказал очкарик спокойно. – Я вспомнил это идиотское "бока". Урка хотел опять вскочить и вскочил, но очкарик спонкойно стоял и ждал, так профессионально стоял и ждал, что урка… остался стоять. – Та пьяная шляпа – это был я, – пояснил очкарик. – Я вспомнил слово "бока"… и узнал вас. Что вы отняли чансы – это я готов понять: с такой рожей дарить, например, часы – нелепо. Но за что вы меня еще и ударили? – Да що ты ко мне пришился?! – заорал урка истеричнно. – Какие щасы? Открылась дверь, и вошел старшина. Он заглянул в бунмажку с трудом прочитал: – Гриши… Гриша-ков и Ковалев, к дежурному. В проснтынях прямо, там переоденетесь. Урка и очкарик пошли на выход. – Товарищ… – сказал социолог. – Очки-то. – О! – спохватился очкарик. – Извините. Спасибо. – Пожалуйста. Вы еще вернетесь? Очкарик пожал плечами: – Не знаю. Старшина и двое в простынях вышли. – Надавал он ему, – с восхищением сказал сухонький. – Хилый-хилый, а двинул хорошо, правда, – Соколов нервно потер руки. – В челюсть красивый был удар. – Сейчас вас, наверно, будут вызывать, –заговорил сонциолог. – Я бы хотел, чтобы еще кто-нибудь… Может быть, вы? – обратился он к сухонькому. – Нет, – твердо сказал сухонький. – Я не буду. – Почему? – Не буду… Все, – у сухонького отчеканилась на лице непреклонность. Он пояснил: – Пусть наука занимается своим делом, а не бегает по вытрезвителям. Нашли тоже… Делать, что ли, больше нечего? – Да почему вы так? – Да потому! До сих пор на луну не высадились, а по вынтрезвителям бегаете. На луну лететь надо, вот что! – сухоньнкий чего-то осмелел и стал кричать на социолога. – Взяли моду – рису-уют, высмеивают… А на луну кто полетит?! Пушкин? Чем рисованием-то заниматься, на луну бы летенли. А то на луну вас не загонишь, а по вытрезвителям бенгать – это вы рады без ума. Чего тут хорошего? – бегаете… Чего тут интересного? Ничего тут интересного нет – хворанют люди, и все. Тяжело людям, а вы бегаете с вопросами. На луну надо лететь! Социолог очень изумился… Он пооглядывался кругом, – полагая, что и все тоже изумились, – все внимательно слушали сухонького, и он тоже стал слушать. Сухонький враз как-то устал, лег на кровать и закрылся простыней. – Последние силы растратишь тут, – сказал он. – У мення никаких историй не было, – еще сказал он, помолчав. – Я ручной. Причин никаких нету… Тоски тоже. И грусти нет. Я сам по себе… Независимый. Социолог пожал плечами, посидел, уткнувшись в блокннотик, что-то записал. Потом повернулся к Ивану-трактонристу. – Я тоже, – сразу отрубил Иван. – Что "тоже"? – не понял социолог. – У меня тоже тоски нет. – А при чем здесь тоска? – Ну, вы же причину ищите. – Да… – Вот. Я ее не знаю. Но тоски никакой не было. Ехал в баню… Наоборот, хорошо на душе было. – Нет, они этого не понимают! – вскричал вдруг сухоньнкий и сел в кровати. – Ты им дай тоску какую-то – печаль! А так просто не может человек выпить! Просто – взял и… Тут вошел старшина и объявил: – Собирайтесь. Поедем в суд. – Вот, – сказал сухонький, – а мы тут причину ищем. Счас нам найдут причину… помогут.
Суд
И грянул суд. Судили три строгие женщины. Они сидели за столом, однна, похоже, главная, – в центре, две – по бокам, пожилая и молодая. Подсудимые сидели в коридоре. Урки среди них не было. Первого вызвали очкарика. – Григорьев, – позвал старшина. Подсудимые все пошевелились… Очкарик встал и пошел к двери, которая вела в комнату судей. – Гришаков, – поправил он старшину. – Чего? – не понял тот. – Моя фамилия Гришаков, а не Григорьев. – Какая разница, – мирно сказал старшина. – Разница большая, – заметил сухонький. – Одно денло… – Ждите! – велел старшина. Сухонький замолк. – Здравствуйте, – сказал очкарик женщинам-судьям. С ним тоже поздоровались. И сказали: – Садитесь. – Мы ознакомились с вашим делом, – заговорила главнная женщина. – Здесь – показания свидетелей… Заявление заведующего магазином… – Надо же – дело! – усмехнулся очкарик. Но он рано стал усмехаться, он это скоро понял. – Вы пока не улыбайтесь, – сказала пожилая женщинна. – Не надо пока. – Да нет, я… но не очень ли это громко – дело? Там денла-то нет. – Есть дело, – говорила дальше главная женщина. – И вам действительно рано улыбаться. – А в чем дело-то? – Мы хотим услышать это от вас. – Я плохо помню. С утра вообще ничего не помнил… С мясником что-то? В магазине? Мне в милиции сказали сейнчас… – Вы оскорбили продавца мясного отдела Завалихина Геннадия Николаевича… – О-о, – простонал очкарик. – Он же обвешивает покунпателей! Этот лоб нахально обвешивает всех покупателей, я ему сказал это… – Минуточку, минуточку, – прервала его главная женнщина, – давайте по порядку: вы сделали замечание продавнцу. И выражайтесь… точнее: фамилия продавца Завалихин, никакой он не лоб. – Он самый настоящий лоб, лоботряс, жулик… – Сейчас не о нем речь, мы говорим о вас. – Хорошо. Что вас интересует? – Как было дело? – Я не помню. – Напомню. Двадцать пятого сентября сего года вы приншли в продовольственный магазин номер двадцать вонсемь, – стала рассказывать с бумажки женщина, – и сденлали замечание продавцу мясного отдела Завалихину Генннадию Николаевичу, что он обвешивает покупателей. Заванлихин вышел из-за прилавка и вывел вас на улицу… Очкарик поежился, качнул головой. Сказал негромко и горько: – Кошмар. – Кошмар не в этом. Кошмар дальше: вы пошли, где-то напились и пришли в таком состоянии выяснять отношения с Завалихиным. Вас попытались остановить… – Хорошо… дальше не нужно: я что-то такое припоминнаю. А где у меня часы отняли? – Это вы должны вспомнить, здесь происшествие в мангазине… – Хорошо… черт с ним, с часами. Что я теперь должен делать? Три женщины выразительно посмотрели на него. Очканрик занервничал. – Я не понимаю, – сказал он. – Ну, случилось… что дальше? – Вы должны объяснить, почему вы устроили дебош в магазине. Почему напились? Часто это у вас? – Я напился с отчаяния. Когда этот лоб выставил меня из магазина, я решил, что наступило светопреставление, коннец. – Не надо острить, – попросила молодая женщина. – Вы не уголовник, вы научный сотрудник, не забывайте об этом. – Я не острю, – заволновался очкарик. – И, пожалуйнста, не напоминайте, кто я такой – это не имеет никакого значения. – Это имеет значение. – Это не имеет никакого значения, – уперся очкарик. – Это абсолютно все равно. Я решил, что дальше жить беснсмысленно. У вас было когда-нибудь такое чувство? – Здесь мы спрашиваем, Гришаков, – заметила главная женщина. – Я и отвечаю: я отчетливо понял, что наступил конец света. Конец… – Гришаков мучительно поискал, как еще обозначить "конец", не нашел. – Конец, понимаете? Дальнше я буду притворяться, что живу, чувствую, работаю… – Он ударил вас? – Нет, просто выкинул из магазина… И закрыл дверь. Я думал, он будет драться… я приготовился драться, поэтому покорно шел из магазина. Это ужасно… Это катастрофа. – В чем катастрофа? – спросила пожилая женщина. – Уточните, пожалуйста. – В том, что меня выкинули из магазина. Даже так: катастрофа в том, что… Не знаю, – вдруг резко сказал Гришаков. – Неужели вы сами не понимаете? В магазине орундует скотина… Черт, не знаю. Противно мне об этом говонрить.
***
2001 Электронная библиотека Алексея Снежинского
Последние комментарии
5 часов 14 минут назад
5 часов 31 минут назад
5 часов 56 минут назад
6 часов 28 минут назад
7 часов 35 минут назад
9 часов 16 минут назад