2medicus: Лучше вспомни, как почти вся Европа с 1939 по 1945 была товарищем по оружию для германского вермахта: шла в Ваффен СС, устраивала холокост, пекла снаряды для Третьего рейха. А с 1933 по 39 и позже англосаксонские корпорации вкладывали в индустрию Третьего рейха, "Форд" и "Дженерал Моторс" ставили там свои заводы. А 17 сентября 1939, когда советские войска вошли в Зап.Белоруссию и Зап.Украину (которые, между прочим, были ранее захвачены Польшей
подробнее ...
в 1920), польское правительство уже сбежало из страны. И что, по мнению комментатора, эти земли надо было вручить Третьему Рейху? Товарищи по оружию были вермахт и польские войска в 1938, когда вместе делили Чехословакию
cit anno:
"Но чтобы смертельные враги — бойцы Рабоче — Крестьянской Красной Армии и солдаты германского вермахта стали товарищами по оружию, должно случиться что — то из ряда вон выходящее"
Как в 39-м, когда они уже были товарищами по оружию?
Дочитал до строчки:"...а Пиррова победа комбату совсем не требовалась, это плохо отразится в резюме." Афтырь очередной щегол-недоносок с антисоветским говнищем в башке. ДЭбил, в СА у офицеров было личное дело, а резюме у недоносков вроде тебя.
Первый признак псевдонаучного бреда на физмат темы - отсутствие формул (или наличие тривиальных, на уровне школьной арифметики) - имеется :)
Отсутствие ссылок на чужие работы - тоже.
Да эти все формальные критерии и ни к чему, и так видно, что автор в физике остановился на уровне учебника 6-7 класса. Даже на советскую "Детскую энциклопедию" не тянет.
Чего их всех так тянет именно в физику? писали б что-то юридически-экономическое
подробнее ...
:)
Впрочем, глядя на то, что творят власть имущие, там слишком жесткая конкуренция бредологов...
сто раз подряд; так она мне по душе пришлась, кажется, лучше сказки и на свете нету. Был у Красного Быка хозяин: кривой на один глаз, хромой на одну ногу да злой — больно палкой дрался. Красный Бык как боднет его — и дух вон. Пошел Красный Бык куда глаза глядят, очутился в дремучем лесу, стал сочной травой лакомиться, подкрался к нему серый волк, хотел загрызть его, да Красный Бык изловчился и ноги переломал серому волку. Напал на Красного Быка кровожадный мясник. А Красный Бык его на рога поддел и прямо в реку сбросил. И мясник утоп. И нож его утоп. А еще я люблю сказку про лысого попа, бесенка и попадью. Задурил бесенок попу голову: заставил крестить покойников, венчать новорожденных, утопить отару овец, распугать табун лошадей. Опомнился поп, хлоп оземь камилавку, запустил в бесенка топором — да промахнулся. А бесенок у попа в бороде спрятался. А что с попадьей-то было? Попадью бесенок донимал еще пуще. Был он росточком не больше кочки, залез попадье под юбку — и ну оглаживать то, что лишь лысому попу дозволялось гладить, и глазенками своими с булавочную головку разглядывать то, что одному попу видеть надлежало…
— Ха-ха-ха!.. Ха-ха-ха-ха…
— Хи-хи-хи!.. Хи-хи-хи!..
Мы хохочем, животики надрываем, скулы сводит, рот набок перекашивается. И с чего — не знаю, но только пока хохотали, припомнили историю с намордниками. Наверное, потому что скулы свело, припомнили. Уморительная история: боярин Герасие Милан Милиарези, когда мы у него виноград собирали, велел нам надеть намордники. Жуткая история, ей-богу, потому что так оно и было, надели мы их. Увидел бы нас тогда Красный Бык, ох и разъярился бы! Глаза бы у него кровью налились. Нагнул бы он голову и поднял на рога боярина Герасие. Потом шмякнул об землю и растоптал копытами. Пока с землей не смешал, не успокоился бы Красный Бык. Жалко, нет у нас Красного Быка, что бывает он только в сказках…
Нам уже не смешно. Нам грустно. Вот бы во двор выбежать, чтобы потолок не давил! Не теснили стены! Чтобы небо над головой раскинулось. Чтобы дали дальние распахнулись!
На улице мороз. Об улице и подумать страшно. Мы сгрудились у окна. Опять толкаемся.
Я думаю о Красном Быке. Думаю о Фэт-Фрумосе. А что, если бы Красный Бык из сказки да вдруг сделался настоящим? Научить бы его, чтоб из поместья в поместье ходил и бодал хозяев рогами. А Фэт-Фрумосу, что рубит в сказках драконам головы, я сказал бы, что давным-давно никаких драконов у нас нету; Фэт-Фрумос нахмурился бы и спросил:
— Если нет у вас драконов, зачем ты вызвал меня из сказки, Дарие? Есть ли для меня дело? Кому мечом рубить головы?
— Никифору Буду, Жувете — всем жандармам руби головы. Всем боярам.
— Так они ж не драконы, Дарие. Они люди.
— Нет, драконы — они, Фэт-Фрумос!..
Окошко! Оно на свет смотрит, на простор глядит. Окошко серое-серое. Льдом затянуто, заковано. Заслоняет от нас окошко серый зимний воздух. От села оно нас отгораживает. От всего мира отделяет.
Акации у нас на гумне, на соседских гумнах акации. Раскачиваются на них длиннохвостые сороки. Качаются, каркая, вороны, черные, как ряса у нашего батюшки, что плюется и ругается, когда я с ним здороваюсь. Я и перестал здороваться с Томице Булбуком, нашим батюшкой.
Под окно слетаются птички. Никто их не звал, сами прилетели. Стучат клювами в стекло. О чем они говорят? Что им голодно. Что хочется мамалыги. Что поклевали бы ее и насытились.
Воздух зимой — серый. И птицы серые. Птицы даже серее, чем воздух. У одной — только бы не сглазить — грудка красная. У другой темно-синяя. Было бы у меня вдоволь мамалыги, я бы открыл окно, угостил птичек. Они голодные они бы не испугались, не улетели. Клевали бы прямо с ладони. Но нет у нас лишней мамалыги. И окошко не открыть. Оно гвоздями забито. Терпи, птичка-красногрудка! И ты, птичка в синем платьице — кто ж это тебя так нарядил? — терпи и ты. Все терпите. Ведь и мы терпим. Все село наше терпит. Вся долина Кэлмэцуя.
Метет метель. Растут сугробы. Должно быть, земля болеет. Ветер разносит снег. Ветер укутывает землю. Потеплее укутывает, чтобы поправилась. Чтобы к весне поздоровела, развеселилась…
— Нет, нет, Дарие, земля не болеет. Только мы болеем.
О господи! Опять завечерело. Опять в потемках сидеть. Были бы мы кротами — только порадовались бы. Но мы же люди, пускай пока еще и маленькие. Мы по солнышку соскучились. А оно целыми неделями не показывается.
Хриплым яростным лаем заливаются собаки — неужто волк забежал во двор? Или они сбесились? Лают, лают без передышки, захлебываются хриплым лаем. Отец берет дубинку, выходит на крыльцо. Тощая Чернуха примолкла, Урсэй скалится и рычит.
— Кто там?
— Это я, нене[1] Тудор.
Голос знакомый. И отец, и мы сразу узнаем его.
— Входи!
Снег мягкий, пушистый, шагов не слышно. Стук-стук — слышно, как обивают о порог ноги. Отец подталкивает гостя в спину, и тот уже стоит посреди горницы. Вежливо снимает шапку. Пеструю высокую барашковую шапку, всю в снегу. И на
Последние комментарии
3 часов 53 минут назад
1 день 3 часов назад
1 день 3 часов назад
1 день 3 часов назад
1 день 3 часов назад
1 день 3 часов назад