Жизнь удалась [Валерий Георгиевич Попов] (fb2) читать постранично

ЖИЗНЬ УДАЛАСЬ 

I. Воспоминание

Вечером я сидел дома, и вдруг телефон, проржавевший от безделья, задребезжал.

— Алле! — голос Дзыни раздался. — Ты, что ли? Все молчишь? Несчастье случилось, Леха утонул. В Бернгардовке я, на спасательной станции. Приезжай!

Та-ак! Чего-то в этом духе я и ждал! Примерно так все это и должно было кончиться...

Я стоял на платформе. Примчалась электричка, прожектором пожирая снежинки.

Я нащупал скамейку с печкой. Вагон дернулся...

Я сидел, пригревшись, и вспомнил вдруг одно утро, — какое теплое оно было!

Мы трое, Леха, Дзыня и я, шли по улице. Было тихо, только мычали голуби, будто кто-то тер мокрой губкой по стеклу. Из парадной далеко впереди показался человек с тазом горячей воды. Из таза валил пар. Человек пересек улицу и скрылся в доме напротив.

Мы пришли на вокзал. В вагоне электрички было свободно.

Постояв, электричка тронулась.

Потом мы с грохотом проехали мост. Вдруг в вагон вбежал человек.

— Опасность! — закричал он. — Опасность! Мы идем по одному пути со встречным!

С этим криком он пробежал дальше. А мы посидели молча, потом сощурили глаза и увидели, как по проходу вагона, деловито сопя, идет маленький встречный поезд высотой со спичечный коробок.

Два правила у нас было тогда: «Все, что можно придумать, можно и сделать!» и второе: «Нет ничего такого, чего нельзя было бы сделать за час!»

Потом помню только: мы лежим на каком-то причале, голыми спинами на шершавых горячих досках, закрыв глаза, время от времени чувствуя через доски быстрые дребезжащие удары пяток. Потом доски выпрямляются, пауза... Несколько ледяных капель шлепаются на живот, кожа живота блаженно вздрагивает.

Говорят, каждый день укорачивает жизнь. Не знаю. Такой день, может, и удлиняет!

...С Лехой, кузнецом своего несчастья, познакомился я давно, на первом курсе. Потрясающий был человек. Завтрак всегда с собой приносил, в аккуратном белом мешочке, и в перерыве между лекциями засовывал голову в мешок — чтобы никто ничего не видел — и все съедал.

Колоссально мне понравилась эта его привычка.

Однажды, мы не были еще с ним знакомы, оказался я возле него на лекции. Вижу вдруг: по тетрадке моей муравей бежит. До края страницы добежал, голову вниз свесил, усами пошевелил и быстро к другому краю страницы побежал. Сбросил я его, гляжу — по другой странице трое уже бегут. Покосился на Лехину тетрадь — она вся почти муравьями покрыта! Дальше посмотрел: целый муравьиный шлях через аудиторию тянется: от двери до потолка, мимо окна к нашему столу.

Леха заметил мой взгляд, ухмыльнулся и говорит:

— Это мои ребята. Деревня наша так и называется — Мураши. И вот сюда даже за мной прибёгли.

И действительно, где мы потом с ним ни были, всюду нас муравьи сопровождали!

В Эрмитаже — мчатся по уникальному паркету, в театре — лезут на четвертый ярус по бархату.

И везде здорово они нам помогали. Кто-нибудь нехорошее про нас скажет или подумает даже — в ту же секунду бешено начинает чесаться!

Честно говоря, приятно было на экзамене увидеть вдруг, как муравей по носу экзаменатора ползет: не робей, мол, если что!

Потом Дзыня к нам присоединился. Сначала Леха не хотел брать его в нашу команду, все спрашивал, морща нос:

— Дзыня этот, из простой, кажется, семьи?

— Да, он из простой семьи, но отец его известный дирижер.

— Да? Значит, я перепутал. Это мать его, кажется, совсем простая?

— Да, она простая, но она известная балерина.

— Неужто?

Все-таки полюбили они друг друга. Да и трудно было Дзыню не полюбить — таких людей теперь просто нет. Помню, как первый раз он в гости ко мне пришел... Семь кусков сахара в стакан открыто положил, а восьмой забросил незаметным баскетбольным движением из-за спины. После его ухода смотрю: две самые замечательные книжки увел. Третью почему-то не решился увести, но всю зато злобно искусал. Удивительный человек! На всех языках говорил, включая несуществующие, великолепно на ударных играл (за это его, наверное, Дзыней и прозвали) и параллельно с нашим вузом в Консерватории еще занимался. Исключительный голос у него был. И слух. Запоет, бывало, — все цепенеют. Иной раз ему даже из других городов звонили, по автомату, чтобы только пение его послушать, пятнадцатикопеечные одну за другой швыряли в автомат, а Дзыня на другом конце провода ртом их хватал, не переставая петь. На следующий день, ясно, тратили все.

Замечательно мы тогда жили: легко и в то же время наполненно. Однажды, помню, спорили, про все забыв, всю ночь до утра — обратимо ли время? Утром выходит Леха из парадной и видит — время идет назад: редкие прохожие в переулке пятятся, такси вдруг проехало задом наперед. Леха долго стоял оцепенев, а мы с Дзыней в булочной напротив подыхали от