Часть четвертую я слушал необычайно долго (по сравнению с предыдущей) и вроде бы уже точно определился в части необходимости «взять перерыв», однако... все же с успехом дослушал ее до конца. И не то что бы «все надоело вконец», просто слегка назрела необходимость «смены жанра», да а тов.Родин все по прежнему курсант и... вроде (несмотря ни на что) ничего (в плане локации происходящего) совсем не меняется...
Как и в частях предыдущих —
подробнее ...
разрыв (конец части третьей и начало части четверной) был посвящен очередному ЧП и (разумеется, кто бы мог подумать)) очередному конфликту с новым начальственным мразматиком в погонах)). Далее еще один (почти уже стандартный) конфликт на пустом месте (с кучей гопников) и дикая куча проблем (по прошествии))
Удивила разве что встреча с «перевоспитавшейся мразью» (в роли сантехника) и вся комичность ситуации «а ля любовник в ванной»)) В остальном же вроде все как всегда, но... ближе к середине все же наступили «долгожданные госы» и выпуск из летного училища... Далее долгие взаимные уговоры (нашего героя) выбрать «место потеплее», но он (разумеется) воспрининял все буквально и решил «сунуться в самое пекло».
Данный выбор хоть и бы сделан «до трагедии» (не буду спойлерить), но (ради справедливости стоит сказать, что) приходится весьма к месту... Новая «локация», новые знакомые (включая начальство) и куча работы (вольно, невольно помогающяя «забыть утрату»). Ну «и на закуску» очередная (почти идиотская) ситуация в которой сам же ГГ (хоть и косвенно, но) виноват (и опять нажравшись с трудом пытается вспомнить происходящее). А неспособность все внятно (и резко) проъяснить сразу — мгновенно помогает получить (на новом месте службы) репутацию «мразоты» и лишь некий намек (на новый роман) несколько скрашивает суровые будни «новоиспеченного лейтенанта».
В конце данной части (как ни странно) никакого происшествия все же нет... поскольку автор (на этот раз) все же решил поделиться некой «весьма радостной» (но весьма ожидаемой) вестью (о передислокации полка, в самое «пекло мира»)).
Часть третья продолжает «уже полюбившийся сериал» в прежней локации «казармы и учебка». Вдумчивого читателя ожидают новые будни «замыленных курсантов», новые интриги сослуживцев и начальства и... новые загадки «прошлого за семью печатями» …
Нет, конечно и во всех предыдущих частях ГГ частенько (и весьма нудно) вспоминал («к месту и без») некую тайну связанную с родственниками своего реципиента». Все это (на мой субъективный взгляд)
подробнее ...
несколько мешало общему ходу повествования, но поскольку (все же) носило весьма эпизодический характер — я собственно даже на заморачивался по данному поводу....
Однако автор (на сей раз) все же не стал «тянуть кота за подробности» и разрешил все эти «невнятные подозрения и домыслы» в некой (пусть и весьма неожиданной) почти шпионской интриге)) Кстати — данный эпизод очень напомнил цикл Сигалаева «Фатальное колесо»... но к чести автора (он все же) продолжил основную тему и не ушел «в никуда».
Далее — «небрежно раздавленная бабочка Бредберри» и рухнувший рейс. Все остальное уже весьма стандартно (хоть и весьма интересно): новые залеты, интриги и особенности взаимоотношения полов «в условиях отсутствия увольнений» и... встреча «новых» и «бывших» подруг ГГ (по принципу «то ничего и пусто, то все не вовремя и густо»)) Плюсом идет «встреча с современником героя» (что понятно сразу, хоть это и подается как-то, как весьма незначительный факт) и свадьма в стиле «колхоз-интертеймент представляет» и «...ах, эта свадьба пела и плясала-а-а-а...» (в стиле тов.П.Барчука см.«Колхоз»)).
Концовка (как в прочем и начало книги) «очередное ЧП» (в небе или не земле). И ведь знаю что что-то обязательно будет... И вроде уже появилось желание «пойти немного отдохнуть» после части третьей... Ан нет!)) Автор самым циничным образом «все же заставил» поставить следующую часть (я то все слушаю в формате аудио) на прослушку. Так что слушаем дальше (благо пока есть «что поесть»))
«униженных и оскорбленных», но не людьми, а природой. Ее впечатлительность и вдумчивость выгодно отличают ее от ее сестер, самых заурядных представительниц буржуазного круга.
О своих сестрах Елена Андреевна упоминает в дневнике редко. Из женщин ее внимание привлекают главным образом передовые, как Л. Шелгунова, А. Энгельгардт, Е. Конради, первые студентки, сестры Сусловы, сестры Корсини и т. д. Из женщин интеллигентных, но порывающих с патриархальным бытом, особою ее симпатией пользуется Екатерина Павловна Майкова, наиболее подходящая к ее идеалу женщины.
Преследуя всюду позу и лицемерие, она придирчиво относится к некоторым передовым женщинам, например, к сестрам Сусловым. В мужчинах она тоже более всего любит искренность и непосредственность. Поэтому она так любит Полонского и с такой нежностью говорит о поэте М. Л. Михайлове. Литераторы привлекают ее особое внимание: о людях других профессии-художниках, актерах — она говорит гораздо реже и меньше. Зато в дневнике ее дан ряд мелких зарисовок, ряд характерных штрихов из жизни писателей Перед нами, как на сцене, проходят, говорят и действуют рассеянный до анекдотичности, незлобивый Полонский; желчный Щербина, задевающий всех своими эпиграммами и плачущий от малейшей царапины его самолюбию; жизнерадостные, подвижные и болтливые, порхающие из дома в дом Григорович и Данилевский; жертвы запоя Мей и Помяловский; замкнутый и молчаливый, воодушевляющийся только при чтении стихов Бенедиктов; воплощенное, самообладание и будущий крупный общественный деятель, по своим идейным запросам стоящий головой выше всех окружающих, Петр Лавров; спокойный Гончаров, мятущийся Достоевский и т. д.
Особенно ярко даны характеристики Щербины и супругов Глинок, а из людей, непричастных к литературной деятельности, как живой встает перед нами родственник и завсегдатай Штакеншнейдеров Иван Карлович Гебгардт, красноречивый толстяк, смелый на словах, трусливый на деле.
Слог дневника не всегда равноценен; иногда Елена Андреевна писала наспех, только для себя, может быть, рассчитывая впоследствии использовать написанное для воспоминаний и там раскрыть намеки, но в других случаях она достигает редкой среди современных ей писательниц и мемуаристок художественности. Такова, например, запись 17 сентября 1862 г., где дано сравнение Европы с Россией.
В не дошедшем до нас письме к Полонскому она сделала такую характеристику Достоевского, что Полонский пришел в восхищение и заявил, что отрывок этот надо поместить в хрестоматию, наравне с образцами наших классиков.
Необходимо указать еще одно достоинство ее дневника. Как человек вдумчивый и наблюдательный, она видит борьбу и противоречия там, где другой, более благодушный и поверхностный наблюдатель нашел бы тишь да гладь. Ее записи почти всегда говорят о борьбе: соперничество двух салонов, борьба студентов с правительством, борьба нигилисток с аристократками, раскол в семье Штакеншнейдеров между более передовыми и более отсталыми ее членами, внутреннее противоречие в самой Елене Андреевне, отказ от личного счастья и в то же время жажда семейного уюта и т. д.
В дневнике Штакеншнейдер мы находим богатый материал для характеристики и истории трех литературных салонов конца 50-х годов; прежде всего и больше всего, конечно, о салоне ее матери, Марии Федоровны Штакеншнейдер, затем о «понедельниках» у супругов Глинок, частой посетительницей которых была автор дневника, и, наконец, о салоне вице-президента Академии Художеств, скульптора, медальера и иллюстратора, графа Федора Петровича Толстого. Здесь рассказчица бывала реже, так как между хозяйками двух салонов — Настасьей Ивановной Толстой и Марьей Федоровной Штакеншнейдер — существовали соперничество и глухая вражда, прикрываемые светской любезностью. Наружно хозяева этих салонов были очень дружны между собой. Состав писателей, посещавших эти три дома, был почти однообразный, но тем не менее каждый из этих трех салонов имеет свой социальный профиль и свою идеологию. Особенно это следует сказать о «понедельниках» Глинок, где очень много народу было случайного, часто никакого отношения ни к литературе, ни к какой-либо области искусств не имевшего. Но руководящую роль в этой разношерстной публике играли хозяева — Федор и Авдотья Глинки, воинствующие представители идей самодержавия, православия и народности. Вокруг них группируются различные старички-мракобесы, вроде генерала Бурачка, издателя самого махрового реакционного журнала «Маяк», или олицетворение ханжества, вроде помещицы Ладыженской и артистки Орловой. Ни одной струи свежего воздуха не врывается в эту затхлую атмосферу даже в годы всеобщего общественного подъема. Напротив того, представители реакции еще ожесточеннее мобилизуют свои силы: Глинка открыто заявляет о ненужности для крепостных освобождения, его жена пишет повесть, плывущую «против течения».
Гораздо труднее отметить основную разницу между салонами
Последние комментарии
1 день 2 часов назад
1 день 4 часов назад
2 дней 1 час назад
2 дней 1 час назад
2 дней 7 часов назад
2 дней 11 часов назад