На реках Вавилонских (СИ) [Анна Владимировна Курлаева cygne] (fb2) читать постранично, страница - 2

Андреевна Солопова – намедни скончалась.

Тася замерла, не в силах поверить услышанному. Не может быть! Как же так? Бабушка… единственный родной человек, что был у нее…

– Soyez courageuse!^[7] – Maman мягко положила широкие ладони ей на плечи и заглянула в глаза. – Подите соберитесь. Мадемуазель Дюбуа сопроводит вас на похороны.

И она легонько подтолкнула оцепеневшую Тасю к выходу.

***

Дорога до родного Чудова показалась бесконечной. По-прежнему падал снег, и, наблюдая за кружением белой карусели за окном почтовой кареты, Тася пыталась свыкнуться с обрушившимся на нее известием. То ей хотелось как можно быстрее добраться до места, и она едва подавляла желание крикнуть ямщику, чтобы подстегнул лошадей, то, напротив, душу охватывал ужас и почти непреодолимое стремление вернуться в институт.

Слез не было. Возможно, оттого, что Тася никак не могла по-настоящему осознать и принять новость. Она нервно теребила носовой платок и беспрестанно переводила взгляд с пейзажей, проплывавших за окном, на сидевшую напротив худую высокую мадемуазель Дюбуа. Последняя, к счастью, молчала, только сочувственно посматривала на свою подопечную. Когда же Тася слегка подпрыгнула на сиденье, в очередной раз охваченная желанием ехать побыстрее, мадемуазель Дюбуа вдруг быстро наклонилась и мягко сжала ее ладонь. От этого простого жеста почему-то сразу стало спокойнее – Тася благодарно улыбнулась и откинулась на спинку.

Родовое имение Солоповых за те годы, что Тася провела в институте, стало еще запущеннее, чем она запомнила. Господский дом – когда-то красивое строение с колоннами в классическом стиле – теперь производил жалкое впечатление. Краска облезла обширными пятнами, а там, где еще держалась, потускнела настолько, что невозможно понять, какого она была цвета. Камень обкрошился и пестрел выщерблинами, словно ранами. Парк одичал и стал напоминать небольшой лес, и уже не разглядеть, где проходили когда-то аллеи, обсаженные цветами и посыпанные белым песком.

Тасе вдруг стало страшно заходить в дом. Она замерла напротив родного особняка, не в силах сделать ни шагу. Снег всё шел, покрывая голову белой шапкой, тая на щеках и стекая по лицу, точно слезы, но она даже не замечала этого. Несколько минут, долгих, словно вечность, Тася боролась с желанием броситься бежать неважно куда, лишь бы прочь отсюда. Она растеряно оглянулась на мадемуазель Дюбуа и, встретив ее понимающий взгляд, взяла себя в руки и шагнула к дому.

Внутри царило то же запустение, что и снаружи. Холодные, давно не отапливаемые комнаты, мебель, покрытая белыми чехлами, пыль и сумрак. Только спальня бабушки на втором этаже хранила еще тепло человеческого жилья. Прасковья – горничная Марьи Андреевны, прожившая рядом с ней всю жизнь, и единственная оставшаяся в доме прислуга – встретила Тасю у дверей и сразу запричитала:

– Барышня! Сердешная! Горе-то какое!

Тася вздрогнула, губы ее скривились, и в следующее мгновение она уже рыдала в объятиях Прасковьи. Видела бы это Maman – немедленно устроила бы выговор. Но мадемуазель Дюбуа ничего не сказала: молча ждала, пока ее воспитанница и старая служанка успокоятся. За что Тася была ей глубоко благодарна.

Марья Андреевна лежала в гробу в окружении зажженных свечей и казалась спящей, разве что слишком бледная. Тасе отчаянно захотелось закричать: «Бабушка!» – подбежать к ней, потрясти за плечо, разбудить. Но она только изо всех сил вцепилась пальцами в юбку и закусила губу. Окружающая обстановка покачнулась, в глазах поплыло, и Тася вдруг обнаружила себя в кресле: над ней обеспокоенно склонилась мадемуазель Дюбуа, державшая в руке флакончик с резким запахом, рядом суетилась Прасковья.

Отпевание назначили на следующее утро, и всю ночь Тася не сомкнула глаз: в опустевшем доме было страшно и холодно; холодно не телу – душе.

Все события этого дня Тася воспринимала, будто во сне: церковь, пахнущую ладаном и воском, слова заупокойных молитв, какие-то люди вокруг, длинная дорога до кладбища. И только когда застучала земля по крышке гроба, она очнулась и снова заплакала, только на этот раз беззвучно и безнадежно.

Тася надеялась, что они с мадемуазель Дюбуа сразу же вернутся в институт, но пришлось еще присутствовать при чтении завещания и официально вступить в права наследства. Лысый плюгавенький чиновник нудно гнусаво читал:

– …завещаю всё свое движимое и недвижимое имущество моей внучке Преображенской Наталье Кирилловне…

Тася перестала слушать уже со второго слова: то, что бабушка всё, что у нее оставалось, передаст ей, она и не сомневалась, а в остальном всё равно не разбиралась. Вместо этого она думала, как поступить с имением. Возвращаться в опустевший дом совсем не хотелось, да и теперь, когда больше не было бабушки, Тася предпочитала остаться пепиньеркой в институте. Так не лучше ли дом сразу продать?

Мадемуазель Дюбуа, с которой Тася