На реках Вавилонских (СИ) [Анна Владимировна Курлаева cygne] (fb2) читать постранично, страница - 4

услышать:

– Mesdames, перетяните меня.

В воскресенье все старались выглядеть особенно красиво. Форменные платья не оставляли возможности нарядиться, и институтки компенсировали это надевая корсеты и перетягиваясь «в рюмочку». Тася не стала затягиваться – настроение было унылое, и ничего не хотелось. Она умылась ледяной водой, слегка дрожа от утреннего холода – в дортуаре никогда сильно не топили. Рядом с ней Вера затягивала пухлую Настю, пыхтя от усердия.

– Выдохни, – сквозь зубы попросила она.

– Больше не могу, – простонала та.

Вера из последних сил потянула ленты передника и, смочив их водой, чтобы затяжка не разошлась, завязала узел и потом сразу – бант. Облегченно вздохнув, она вытерла лоб.

– Уж извини, душка, как смогла – затянула.

Тася невольно фыркнула – перетянутая Настя выглядела ужасно забавно – и побежала одеваться. Незаметно для нее самой настроение улучшилось.

Когда мадемуазель Дюбуа повела их в класс, Тася встала в пару с Лизой. К вчерашнему разговору они больше не возвращались, и всё же в Лизе чувствовалось расположение больше обычного – она даже взяла Тасю за руку, что считалось выражением особой дружбы.

На доске уже красовались имена лучших учениц, и началась выдача шнурков. Тася, как обычно, получила синий – знак особо отличившихся. Две самые большие хулиганки их класса – Вера Меняева и Шурочка Новосельская – остались вовсе без шнурков. Правда, ни та, ни другая не выказали ни малейшего огорчения по этому поводу.

В институтской церкви девочки чинно стали рядами, благоговейно вслушиваясь в песнопения. К Тасе вновь вернулись мучавшие ее вопросы: почему? за что? Но красота службы постепенно заставила увлечься, и тоска растворилась.

После завтрака начался прием родных. Девочки собрались в классе в ожидании, когда дежурная воспитанница вызовет их в приемную. Все годы, проведенные в институте, Тася с замиранием сердца ждала воскресенья и возможности увидеться с бабушкой. И чем реже происходили свидания, тем больше счастья они приносили. Но сегодня впервые она не высматривала, затаив дыхание, появления дежурной, не надеялась, что та крикнет:

– Преображенская – в приемную!

Ей больше некого ждать. Никто никогда к ней не придет. Тася сидела за задней партой, подальше от возбужденно галдящих одноклассниц, стараясь не обращать внимания на их веселое воодушевление. Она бездумно выводила карандашом в тетради фантастические цветы, невольно вспоминая свою последнюю встречу с бабушкой.

Задним числом Тася осознала, что уже тогда та выглядела слабой и больной. Но в радости долгожданной встречи она этого не заметила. Бабушка мало говорила, больше слушая ее болтовню об институтской жизни и уроках, и только ласково гладила по макушке, когда Тася прижималась к ее груди, стараясь надолго сохранить память об этом чувстве родного человека.

Класс опустел – все ушли в приемную, – и, оставшись в одиночестве, Тася тихо заплакала. Она низко склонила голову над тетрадью, чтобы мадемуазель Дюбуа, остававшаяся в классе присматривать за теми, к кому никто не пришел, не заметила ее слез. Тася терпеть не могла, когда кто-то видел, как она плачет. И даже в первые дни в институте, когда с непривычки невыносимо тосковала по дому, рыдала только ночью в подушку, когда все спали. Впрочем, мадемуазель Дюбуа не смотрела на нее, увлекшись чтением, и Тася могла свободно выплакать свое горе. Главное, не всхлипывать.

К тому времени, как начали возвращаться девочки – счастливые, раскрасневшиеся, шумные, – ее глаза уже были совершенно сухи, а лицо спокойно.

На обеде Тася единственная из класса начала сразу есть. Остальные ждали раздачи гостинцев. Считалось позором прикасаться к казенной еде, если приходили родные и принесли гостинцы. Так что, пока Тася ела суп, ее подруги с нетерпением поглядывали на двери, ожидая появления швейцара с корзинами.

И вот двери столовой открылись, и четыре солдата внесли две громадные корзины. Одну поставили к столам младшего отделения, другую – к столам старшего. Дежурные тотчас подошли помогать раздавать гостинцы. Тася грустно наблюдала за тем, как девочки разворачивали коробки и пакеты, перебирали сладости, обменивались с соседками. Фроловская со снисходительной величественностью раздавала дорогие конфеты своим почитательницам. Не то чтобы Тасе так уж хотелось полакомиться (хотя хотелось), больше удручала сама мысль, что отныне некому приносить ей подарки.

Доев суп, она отодвинула тарелку, изо всех сил стараясь не смотреть слишком пристально на подруг, чтобы кто-нибудь не подумал, будто она завидует или – еще хуже – выпрашивает подачки. И поэтому сосредоточенно уставилась в окно.

– Тася, – Лиза легонько подергала ее за пелерину, привлекая внимание, – хочешь леденцов?

Она удивленно повернулась к протягивавшей ей бонбоньерку и сочувственно улыбавшейся Лизе. Душу охватила горячая благодарность.

– Спасибо, – тихо