Фантастическое приключение городского лучника [Сергей serdobol] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Сергей (serdobol) Фантастическое приключение городского лучника, или Кровавый Кукиш
Краткое предисловие
Этот литературный эксперимент по погружению в прошлое состоялся совершенно неожиданно для всех его участников. В неожиданном месте — на форуме (современных) лучников «Лукомания». В 2014 году мы вдруг неожиданно были погружены по самую маковку, и вовлечены по самые дальние уголки наших душ в совершенно не оставившее никого равнодушными ПРИКЛЮЧЕНИЕ… …Казалось бы, излюбленный, и уже изрядно избитый фантастами приём про эдакого «трафаретного» и «картонного» «попаданца» в некий такой же «картонный» мир… Да только вот этот «картонный попаданец» вам на этих страницах не встретится! — Герой автора, по сути, по душе своей — каждый из нас, тех, кто искренне любит леса, поля, горы, тайгу, снежные сугробы, искрящиеся под зимним солнышком, кто ЛЮБИТ нашу Родину, Русь Изначальную, Русь Начинающуюся. НО! Любит не «лайково-соцсетево-гламурно», а любит, потому как сам — частичка своей Родины. Нашей Родины. …Представьте, что ваше любимое увлечение, которое всю жизнь, вас, с детства, будоражит, и заряжает интересом к жизни и миру вокруг, вдруг становится самым главным, тем, что придает истинное значение вашей жизни, помогает защитить и сохранить ваших родных и близких… Скажете, и это тоже был неоднократно? Конечно! Только вот ТАКОГО настоящего народного колорита, таких интересных народных старинных оборотов и «словец», таких сочных характеров, такой реалистичности и правдивости быта и жизни — бывших 800 лет назад, я лично не встречал в современной фантастике. А фанатом этого великолепного рода литературы я стал еще в 3-м классе, навсегда покоренный печатавшимся в журнале «Вокруг света» романом «Пасынки вселенной» Роберта Хайнлайна. Герберт Уэлс со своей «Машиной времени» был для меня уже после летящего в беспамятную бесконечность корабля-колонии, и двухголового интеллектуала мутанта Джо-Джима… С тех пор более трех десятков лет я с огромным удовольствием ловлю всё новое, талантливое и интересное, что появляется из-под чудесного пера этих невероятных мастеров Фантазии, тех, кто умеет вместить в себе «частичку той реальности», которая «могла быть» — вместе с теми «нами» — которыми МЫ могли быть, а что еще правильнее — ДОЛЖНЫ быть. С любовью, отвагой, искренностью, исканием себя в этом удивительном Мире… Автор (Сергей) — человек в меру романтичный. В ходе написания им «Кукиша» онлайн, и нашего увлечённого чтения, мы как-то быстро сдружились. Сейчас, большую часть времени он проживает за городом, работает руками, по хозяйству и мастерит традиционные луки. Обдумывает следующее произведение.…P.S. Да, должен отметить, что в тексте Автором приведены наречия, говоры, диалекты совершенно удивительные и уникальные, дающие повествованию совершенно живые, натуральные краски. Приятного Вам погружения в эту увлекательную историю!
Андрей (ака And Ray) модератор ресурса bowmania.ru
Часть первая. В путь!
Зовут меня Владислав Павлович Пеплов. Когда-то я был холостяк, ибо этот термин применим к разведённым мужикам. В своей жизни ничем, особо, себя не возвысил и не проявил. Жил как все. Ел, пил, спал, чистил зубы, ходил на горшок и на работу. Так бы и прозябал, если б не произошли чудные события, о которых хочу поведать.Началось всё, как я теперь понимаю, вечером, в пятницу. Пятница, для среднестатистического горожанина, светлый день, так как перетекает в долгожданные выходные. Придя вечером с работы, мы расслабляемся, строим планы на субботу и воскресенье и где-то в глубине души ликуем. Почему-то у меня, в этот пятничный вечер, предвыходной эйфории не было. Я сидел перед телевизором и внимал рассказчику, повествующему о древностях. Давило чувство беспокойства, смешанное со скукой. Не зная, чем заняться, решил настрогать овощей для салата и опрокинуть рюмашку. Принял пятьдесят грамм и дело пошло. Огурчики, зелень, помидориусы, и на тебе, порезал большой палец. Порез был самый, что ни наесть, не приятный. Ранка была совместима с жизнью, ампутация не требовалась, но это был тот самый, противный порез из которого льёт кровь и не хочет останавливаться, а по болевому ощущению напоминает укол, при взятии крови из пальца, только очень долгий. Вроде мелочь, но долго заживающая и не приятная, как звуки двухлетнего ремонта в соседней квартире, во время просмотра телика. Не противясь природным инстинктам, я засунул палец в рот и в таком виде стал протирать капли крови, которые изобразили на столе толи Микки Мауса, толи Олимпийского Мишку. Тут позвонили в дверь. За дверью стоял тот самый сосед Толян, который второй год, шумно делал ремонт, когда по телеку шли интересные передачки. Перемешивая слова с иканием, он заговорил: — Здоров, Владик, ик! У тебя, случаем, саморезов нет? Штук пять, а то вот кончились, а до, ик, магазина бежать поздно, — громко спросил он, обдавая меня свежим сивушным духом и распространяя эхо от иканий по подъезду. — Привет Толян, заходи. — Вздохнул я, и пошёл рыться на балкон. Сосед, получив желаемое, предложил по рюмахе домашнего самогона на сон грядущий, я в отказе мотнул головой, он оспасибил меня, навязчиво извинился и убыл, пошатываясь, оставляя икающее эхо. Нет, он не был алкашом, просто очень любил делать всякие хэндмейд настойки и наливки на базе народного продукта и как создатель дегустировал первым, а качество и вкус его продукта превосходило магазинные образцы, включая заграничные. Мне казалось, что он обладает какими-то тайными знаниями по этому вопросу. Бывало, придавит одинокая хандра, а Толик нальёт пятьдесят грамм и на тебе, хочется петь, а в мозгах чисто и трезво. Попросишь ещё пятьдесят, он откажет, мол, хватит и этого, ибо больше вредно. Мне стало тоскливо. Из пальца опять капала кровь. Я сел на диван, поднял кровящую руку вверх и уставился в телевизор, а там шёл разговор о крови, генетике, истории, месте человека в этом мире и средневековой жизни. Диктор утверждал, что труд крестьянина в средние века был тяжелейшим в сравнении с нынешним. И тут на меня рухнуло прозрение! Я понял, что устал жить по закону города, что нужно отдохнуть хотя бы пару недель на природе. Лето кончалось, а я так и не отдыхал. Позвонить начальнику было делом пяти секунд. Выслушав от него возможные последствия моего внепланового отпуска, я льстиво извинился и, ехидно сотворив фигуру из трёх пальцев, отключил телефон кровавым пальцем «фиги». Мысли злорадно представили, как на том конце «провода», начальник вытаращил глаза на вылезший из трубки кукиш, с кровоточащим главным пальцем. Сожалений не было, ибо я и так собирался уходить на другую работу. Всё, СВОБОДА! Кровавый кукиш усиливал зов предков, живших, когда-то на лоне природы. Засунув опять палец в рот, я бросился собирать дорожные вещи и всякие необходимые, по моему мнению, мелочи. Складной лук в чехле привлёк внимание, и был упакован в рюкзак. Три оставшихся стрелы, наконечники, пёрышки, хвостики, суперклей пять тюбиков… Та-а-к… Во мне закипала страсть охотника и земледельца одновременно и в сей момент, я вожделел ими стать, хотя бы на дачном уровне. Куда ехать я уже знал. Меня давно приглашал в гости приятель Вовка Пятёркин, по кличке (для своих) Пятак, живущей в Вологодской области. Лет пять назад, с его телефонных слов, он купил там домик на отшибе и стал хуторянином, можно сказать исчез. Год отстраивался, а потом привёз, неизвестно откуда, жену Ладу и зажил. Все это он рассказал мне по телефону. Я, конечно, не понимал, как он, прекрасный хирург, чудный механик-любитель, смог всё бросить, продать квартиру в Москве и утонуть в сельской жизни. Познакомились мы с Пятаком давно. Как-то оказались зрителями на историческом фестивале, разговорились, поболтали малость о стрельбе из лука, ибо обоих это интересовало и других исторических разностях, в которых не разбирались. Потом вместе ездили на пострелушки, в общем, стали товарищами по оружию. Знакомство переросло в дружбу, а пять лет назад жизнь разлучила, общение свелось к редким телефонным разговорам, причём один раз в год. Прошлый раз он звонил и приглашал, когда я, купаясь, на озере в июне, порезал ногу. Позапрошлый раз приглашение совпало с моим разбитым носом. По последним заморозкам, в марте, я поскользнулся и долбанулся о подъездную дверь. Первый раз тоже оказался кровавый и был связан со сдачей крови. Оказалось, что все три раза звонок друга пересекался с моей кровопотерей. Теперь, вот опять, порезав палец я вспомнил Вовку. Совпадение. Перебив мои размышления, прокукарекал мобильник. «Приезжай в гости. Владимир» — гласила эсэмэска. Волосы на голове встали дыбом, я нездорово хихикнул и сглотнул образовавшийся в горле ком. К свободе. Воскресным днём я уже шагал по Вологодчине. От ЖД станции до хутора приятеля было километров пятнадцать по трассе, плюс пять от трассы к деревне. Напрямик почти втрое короче. Решил идти короткой дорожкой, через лес по тропинке вдоль реки, как когда-то разъяснил мне в трубку Вовка, уверяя, что ошибиться невозможно, и я приду по назначению. Можно было поехать на автобусе, но хотелось именно пройтись. Недолго думая, я нырнул в прохладную тень леса.
По началу, шагалось бодро. Я даже вспомнил песенку Иванушки из фильма «Морозко» и выдал на весь лес:
Честно говоря, не ожидал, что щука ударит на первом забросе, но это произошло. Удилище изогнулось дугой и вскоре рыбка, около двух килограмм, была на прибрежном песке. Сердце заколотилось от такой удачи, я радостно хохотнул. — Деда, деда, видал? — Чуть не закричал мальчуган. Его восторгу не было предела! Он захлёбывался от удивления, шепча деду, как я поймал щуку. Я принялся чистить щуку, достав складной нож. У мальчонки снова округлились глаза, но, когда я натёр солью, нафаршировал рыбину луком и завернул в фольгу (!) малый, окончательно потеряв страх, подошёл ко мне и стал пытливо наблюдать за моими действиями, переминаясь берестяными лопаточками. Мне казалось, что он хочет спросить у меня что-то важное. Но он молчал и глядел, то на мои действия, то мне в глаза. Пока рыбка запекалась в углях, старик с мальчишкой поймали две щуки, одну такую как у меня, а вторую поменьше. Потом разобрали снасть и собрались уходить. Я не мог их отпустить, не выудив информации, поэтому вежливо предложил «староверам-отшельникам» отведать приготовленный мной улов. Мальчуган умоляюще посмотрел на деда и тот уступил. Щуку я поделил на три части. Старику голову с доброй частью рёбер, себе не большой кусочек серединки, а мальцу заднюю часть брюшины и хвост. Старик одобрительно крякнул и обратился к подростку: — Добряша, хлебца принесь. Вот это имя, подумал я. Не староверы они, а скорее «родноверы». Упёрли в леса, имён себе понапридумывали… Мальчуган вмиг подбежал к своему скарбу, лежащему в сторонке, и принёс пол каравая хлеба, завёрнутого в холстину. Дед чинно отломил кусочек хлеба, кусочек щучьего мяса, пошёл к реке и, пробормотав некие замысловатые слова, бросил эти крохи в воду. Добряша повторял за ним и что-то шептал. От меня, видимо, ожидали подобного, и я последовал их примеру. Рыбу и хлеб я бросил в реку со словами благодарности за доброту и угощение. После этой процедуры дед немного оттаял и стал смотреть на меня менее подозрительно. Ели молча. После трапезы пошли к реке мыть руки, перекидываясь словами о вкусном завтраке. Мой походный литровый чайник был извлечён из рюкзака, наполнен водой и водружён на угли. Ожидаемый фурор чайник не произвёл. — Сейчас чайку попьём! — Произнёс я, роясь в рюкзаке в поисках пакетиков чая. Не найдя оных, плюнул с досады и пояснил новым знакомым, что забыл взять заварку. Дед ухмыльнулся в усы и достал из мешочка на поясе сушёный пучок травы: — На-ка во, волшебной. Она и хвори изгоняет и к девкам тягу поддерживает. Мальчишка тихонько хихикнул и тут же получил от деда лёгкий подзатыльник. Я сразу узнал запах. Это был чабрец, смешанный ещё с какой — то травой. — Не уже ли вы, дедушка, тоже тягу поддерживаете? — Съехидствовал я. — А то как жа, — серьёзно буркнул дед, в людском теле всё должно бысьть во здравии, пока дух в нем удерживается. Я не знал, что сказать и полез в рюкзак. К душистому отвару я достал шесть помятых, подтаявших шоколадных конфет, сказав, что это волшебные сласти, к волшебному чаю. Дед с пацаном насторожились, но я пояснил, что просто вкус у них очень приятный и называются они шоколадом. Через чур они странные, «староверы» эти. — Подумалось мне. Конфеты вызвали у моих сотрапезников полный восторг, но дед констатировал, что много их есть нельзя, ибо появятся хвори, но по не многу можно. Пока заваривался чабрец, мы познакомились. Деда звали Буреем, а мальца Доброгой. За разговором я прояснил кое-какие вопросы, от которых волосы встали дыбом. Когда я спросил про железную дорогу и район нашего нахождения дед помолчал и ответил: — Не слыхивал я Владислав про чудо дорогу. … Рази токмо, в былинах про такое сказывали, али потомки измыслят? Можа в Вологде (с ударением на второе «О») знают? Там купцы Новеградские, можа слыхивали что. Ты мне вот что скажи, имя у тебя наше, язык наш, а не понять тебя. Одёжа странная, уда мудрёная… …откудава? Уж не ведун ли ты, или колдун? — Усмехнулся Бурей в усы. После этих слов, моё сердце упало в живот и запуталось в кишках. Какие, нафиг, Новоградские купцы, какие былины, какие ведуны??? — Нет Бурей, э-э-э, не знаю вашего отчества (дед в недоумении поднял брови), не ведун я. Обычный человек. А вы здесь откуда? Спросил я чувствуя как потеет лоб. — Из веси мы. Тут недалече. Пойдём, гостем будешь! Ты нас попотчевал, не откажись и нашего угощения отведать. Хоть и подозрительным мне всё казалось, но другой возможности выйти к людям у меня не было. А что? В деревне наверняка есть связь, или почта…! Там сориентируюсь и всё будет по плану. Ну не мог же я в прошлое попасть. Бред какой — то. Шли, минут десять вдоль, реки. Потом Бурей наказал Добряшке бежать вперёд, дескать, нечего за взрослыми слушать. Тот мигом улетел вперёд, сверкая жёлтыми лопаточками, не взирая на тяжесть улова. Дед спросил: — Что ныне на Москве? — Да всё, как всегда. — Эт как жа? — Пробки, нелегалы и всё такое… Дед задумался и опять спросил: — Сам то, на крест молишься? — Крещёный, крест ношу, но и Треглава уважаю, ибо он истина от великих пращуров наших, выдал тирадой я. Не хватало ещё на дыбу из-за местных религиозных пристрастий попасть. Бурей удовлетворённо кашлянул и произнёс: — Эт я в тебе сразу узрел. — Как же? — Спросил я. — По одёже вывернутой. Видать от лешего вывернулся. — Усмехнулся дед. — Истые заботники греческой веры до пота молятся, крест на себя перстами накладывают, а всё одно пропадают в лесах. А увидел лешак одёжу изнанную, сразу понимает, что православный славянин идёт и отпускает его, ибо свой он по духу… Я, огорошено, спохватился, остановился и начал переодеваться. — Какой, кокой славянин…? Метров через сто лес начал редеть и мы вышли на огромный луг. Деревенька, в десяток бревенчатых домов, одной стороной смотрела к лесу, а другой на берег реки. На лугу паслись коровы, козы, где-то раздавались звонкие удары молотка о железо, перекрикивались петухи. Лёгкий ветерок доносил запахи шлака, навоза, дыма, сена и чего-то вкусного. Всё выглядело как в современной деревне, только как-то проще и, я перестал дышать, не было столбов и проводов. Я покрутил головой, точно, электричества нет. Спросить у деда, какой год? А что мне оно даст? Это только в кино, герои помнят разницу лет и древних правителей. Школьная программа, давно забыта. — Скажите Бурей, а что, свеи лютуют? — С надеждой спросил я наобум, припоминая название шведов. — Бывает. Оттяпают кроху нашей землицы, пыжатся, зазнаются. Всё им мало, всё не уймутся. Ну да приде время и на них управа будя. Ныне свея только ленивый не бьеть. — А на Неве их не бивали, не слыхал? — На Неве? — Задумался дед, — не, не слыхал. Меня начало колбасить. Что ж выходит, я влип в историю раньше 1240 года, то есть, до невской битвы со шведами? Захотелось курить. Я вспомнил соседа, который второй год, ремонтными шумами, создавал уют и себе и мне. Это было так здорово, так чудно. Вспомнился Вовка Пятёркин, к которому я так стремился и не попал. Похоже, о сигаретах пока лучше забыть. Тут за куренье колдовство пришить могут и на костёр отправить. Рука в кармане самостоятельно разжалась, отпустив пачку сигарет. К домам шли молча. В нутрии меня, моё естество твердило что этого не может быть. — Ты не хворый паря? — Спросил Бурей. — Бел как мука. — Не дед Бурей не болен, просто устал малость. — Ответил я, а сам подумал, что, пожалуй, надо побеседовать с психологом. Бычьи пузыри на окнах домов, причем, вполне современных рубленых домов, вгоняли меня в истерику. Появился Добряшка и ещё какой — то бородатый, очень крепкий мужик. Я не знал, что говорить и когда меня повели к двери какого-то строения, кто-то долбанул меня сзади по голове. Теряя сознание, я успел запомнить, как меня уложили на сено и всё… Встреча. Провалялся я не долго, во всяком случае, мне так показалось. Голова болела. Открыв глаза, увидел только сено. Сел. Какая-то соломинка ткнулась в порезанный палец, рука рефлекторно дёрнулась и с моих губ слетело шипенье. — Во я попал! Ядрёна корень! Маленькое окошко на уровне человеческого роста давало не много солнечного света, но этого хватало, что бы рассмотреть помещение, в котором я находился. Этим помещением был обычный бревенчатый сарай. Потирая затылок, подошёл к двери, толкнул. — Заперли клоуны ряженые! — Задохнулся от негодования я. Расставив руки в стороны, покрутился на месте, поискал глазами рюкзак. Нету, забрали. В голову опять полезли дурные мысли. А что если эти психи меня в жертву принесут? Недаром же у Бурея, или как его на самом деле зовут, на шее всякие костяшки висели. Проверил карманы, там всё на месте. — Ну, вот тебе и кирдык! — Сказало внутри меня. Мысли лихорадочно забегали: — Не-е-т, живым не дамся. — Прошипел я, прикуривая сигарету. Немного подумав, достал складной нож, затянулся и, выпуская табачный дым, отрешённо взглянув на лезвие, потрошившее до этого только рыбу, подумал, что вот и настала очередь человеческого мяса. От этой мысли всё внутри похолодело. Начало тошнить. Я глянул порезанный палец. На нём была маленькая кровавая точечка, растревоженная случайной соломинкой. Я сотворил кукиш, сжал его, красная капля набухла и скатилась на сено. — Во вам ребята. Меня так просто не возьмёшь! Палец тут же оказался во рту, и бесноватые мысли начали приобретать смысл. Для начала нужно выбраться от сюда, да брёвна ножичком не перепилишь и башкой не прошибёшь. Задрав голову, я начал изучать потолок. Потолка как такового не было. Вместо него поперёк помещения лежали две бревенчатые балки, а над ними, сходилась скосами ввысь, двускатная крыша. Всё было построено из дерева и это открытие давало шанс выбраться через кровлю. Ухватиться за балку подпрыгнув? Не, не получится, ибо толстовата, но взобравшись на нее, я мог рассчитывать на побег через крышу. Все обезьяньи попытки влезть на потолочные перекладины ни к чему не привели кроме усталости. Я сел на земляной пол и начал скисать… Пол! Он земляной! — Подкоп! — прошептал я и превратился в землекопа. Разочарованию не было предела. Старые венцы уходили в землю, а на сколько, то одному богу известно. Уставший, испачканный в земле, одолеваемый мыслями о неизбежной кончине я искал выход, облокотившись о стену сарая, и разговаривал сам с собой с закрытыми глазами. Одно моё «Я» сказало: — Ну что, Монтекристо пластилиновый? Не можешь даже из деревянного сарая вылезти, а узник замка Ив в камне дыру проделал. Другое «Я» ответило: — Тык он с направлением лоханулся и попал к соседу измученным и в истлевшем рубище, а копал двадцать лет. Глаза радостно открылись: — Рубище, одежда! Вот выход. Штаны с курткой были сняты и связаны, а после успешно перекинуты через балку. Немного покорячившись, я взобрался на заветную перекладину и первым делом, развязав одежду, начал натягивать изрядно помятую куртку. Ликуя от счастья приближающейся свободы. Мой слух не сразу различил приближающиеся на улице голоса: — Успокойся Ладушка, нешто Горын не знает, как по темечку приголубить? Чай не первый год куёт, и завсегда удар рассчитывает. — Увещевал кого-то голос Бурея. — Хоть и ведун ты Бурей, а всё одно как все мужики телёнок. Зачем велел Добряшке Горына предупредить? У того ж силища бычья. — С переживанием и аханьем звенел, отчитывая Бурея, женский голос. — А вдруг у него, как говорит Володимир, «крыша поедет»? — Да я легонько, полешком в кожу завёрнутым. — Винился третий, басистый, густой голос. — Ни куды крыша его не денется. У Володимира же не делась, а наоборот поправилась. Он давича сам говорил… От этих слов я оторопел: — «Крыша поедет»? Да это ж современное выражение! Выходит, я дома, в две тысячи тринадцатом? Ну, слава богу! Хоть какое-то облегчение. В этот момент двери распахнулись и в сарай зашли Бурей, бородатый коренастый мужик и миловидная женщина. Одежда их была в одном стиле, в средневековом. — Ну и иде он горемычный? Куда гостя дели пни косматые? Ох, да он нору копал, хотел землёй уйти сердешный. — Причитала женщина. У меня опять помутилось в уме, и я крепче ухватился за балку, чтобы не брякнуться под ноги своих похитителей. Нападать у меня уже не было желания. Хотелось убедить себя в том, что это всё дурной сон и побыстрее проснуться. На звук моего шевеления все трое повернули головы. Глаза их расширились. Я потом представлял себе эту картину: «Сидит на корточках, под крышей, мужик тридцати шести лет от роду, сидит на балке ухватившись за неё же, измазанный в земле, без штанов, но в куртке и в ботинках, глаза бешено-перепуганные, в руке небольшой ножичек. Жуть! Тут даже психиатр не сразу диагноз поставит». — Точно, крыша поехала! Доигрались, лешаки бородатые! — Жалобно промолвила женщина. — Владушко, соколик, ты, что там творишь? — Спросил Бурей тихим и добрым голосом. В голове всплыл ответ из мульта «Жил был пёс»: — Птичку ловлю. — Оторопев, съехидничал я, вытаращив глаза. — Вот Горын, зри деяния рук своих. — Всплеснула женщина. Коренастый бородач попятился: — Не может того бысть Ладушка. Да я ж его легонько… да как жа так? К уговорам, ласково, подключился Бурей: — Ты слязал бы Владислав, бо неча как циплок на насесте сидеть. Пойдём в дом, молочка попьешь, каши поешь, хош ушицы щучей, а хош говяжьей. Чай солнце за полдень, пора и трапезничать. Тон моих собеседников подействовал успокаивающе. Моё тело, чувствуя усталость, само спрыгнуло вниз и больно саданулось задом о земляной пол. Сидя на земле и таращась на, участливо присматривающихся ко мне, людей я тихо спросил: — Люди добрые, какой сейчас год? — Шесть тысяч шесть сот восемьдесят восьмой от зарождения мира. — Произнёс степенно Бурей. — А по вашему, тысяча сто восьмидесятый, от рождества Христова. — Добавила Женщина улыбаясь. — По чьему "по-нашему"? — Отрешённо спросил я. — По твоему, с Володимиром. — Уточнил, улыбаясь бородой и глазами, Горын. — Порядок у тебя видать с головой. — Порты то одень — уже веселее усмехнулся он. — А кто такой Володимир, у которого крыша поправилась? — С безразличием спросил я, натягивая штанину. — Так друг твой, который тебя и пригласил, — а я жена его Лада, — улыбнувшись, ответила женщина. Я так и остался в одной штанине: — Вовка? — Воскликнул я. — Ну Пятачина, ну я ему! Да за такой розыгрыш я ему руки не подам! Ну, блин, уух! — Вылетело из меня негодование. — Какие уж тут игрища, да разыгрищи? — Пробурчал Бурей. — Всё взаправду. — Он поначалу тоже не верил. — Во что не верил? — Осёкся я. — Пойдём в дом. Володя вернётся сам тебе и расскажет, он же тебя встречать пошёл. Ныне третий день, должен вернуться. Он ить третий год тебя встрянуть ходит, в заветный час, да в заветное место… и по трое дён тебя ждёт. — Уже веселее прозвенела Лада. Дом, в который меня привели, показался обычным деревенским. Печь с лежаком, загнетком, плитой и всем полагающимся, сундуки, лари, добротный стол… Только вот лавки вдоль стен, вместо стульев и табуретов, смотрелись не привычно. На стенах висели деревянные полки, шкафчики, мелкая утварь. — Печка у Вас знатная, — обратился я к Ладе устало. — Да, теперь тут у всех такие, — улыбнулась она, — Володя сам и избу, и печь ставил, а потом и люд из Гудошной веси начал рядом строиться, да перенимать мужнины умения, так наш хутор превратился в весь. На-ка во, выпей, — Лада поставила передо мной ковш с каким-то питьём. — Не уж-то Вовка сам и дом, и печь сложил? — безразлично спросил я и порядочно отхлебнул. — Измыслил сам, а мужики Гудошнинские руками да могутой помогали. Да и как не помочь, ежели он ихних деток, да увечных лечил. — Каких увечных? — хмелея, спросил я, впадая в сонливость. — Третьего лета мужи Гудошные на торжище за солью ходили по реке, а до этого, в тех местах, ватага новгородская на ушкуях погуляла, да местных охотников на рухлядь обобрала до нитки и посекла, ну а те, на волоке, на наших и отыгрались. Выжившие говорили, что их за новгородских приняли, орали вот, мол, вам за наших… еле отбились. Как так? — всплеснула руками хозяйка. — Ведь ушкуйники то, и сброей, и одёжей побогаче выглядят, — вздохнула Лада. — Все, кто выжил, и были увечные. Еле до веси добрались. Из четырёх расшив две до дому еле дошли. А потом на весь черемисы налетели, пожгли, да пограбили. Народец то, кто в лесу, кто на болоте попрятался. Защищать было некому, у мужей раны свежие ещё не зажили. На наш хутор тоже тогда четверо черемисских воев вышли. Я чуть запереться успела. Муж троих стрелами побил, а одного рогатиной угомонил, но тот ему тоже бок порезал. Уж я плакала тада. Потом от черемисов послы приходили, замирялись, откуп приносили, мол тех татей наказали, за нарушение добрососедства…… Толи напиток подействовал, толи нервное напряжение прошедших часов, а скорее всего и то и другое, но я начал отключаться. Сквозь дрёму слышался приятный женский голос, рассказывавший мне про моего друга Вовку "Пятака". Потом всё стихло. Я спокойно спал. Наступил вечер. Проснулся я от топота ног и голосов на ступенях дома. — Где? Где он? — Громко спрашивал знакомый голос Пятака. — Спит, не ори оглашенный — отвечала Лада, — за столом уснул. Чуть умом не тронулся сердешный, тык я ему хмельного на травах подала, он и уснул. — Некогда Ладушка! Беда! Горын, собирай мужиков! — Раздавался голос Вовки. Я бросился в дверь, но кто-то дёрнул её снаружи и моё тело, поддавшись этому посылу, вылетело в сени, сбивая с ног Вована. — Здравствуй Влад, здравствуй дорогой, вставай друже, обниматься будем потом! Ты уж меня извини и давай вникай в обстановку. Ватага снизу рекой идёт, вроде Буртасы, около полусотни, можт поболи малость, все оружные, на двух лодиях. Ща в полдне от нас стоят, можт отдыхают, можт ждут кого. Откуда взялись сам не пойму. Они тут вроде никогда не появлялись. Да что я тебе рассказываю, ща сам всё узнаешь. — Кто идёт? — окончательно проснулся я. — Не знаю точно, но мерянский охотник сказал, что брони у них буртасские, что прибрежные селения грабят. Идут скоро, особо не задерживаясь. Эх, елы-палы! Говорил я мужикам, что крепостицу надо ставить, да не успели, — поднимая меня, сокрушался Владимир. — Какой охотник, что ставить? Вовка, мы в прошлом да? — Ошалело спросил я и поспешил за другом на улицу. Вовка обернулся и, взяв меня за плечи, посмотрел в глаза: — Да Влад, в прошлом. И я не сошёл с ума. Мы сейчас снова собираемся с тобой на пострелушки, но на выживание и с… Он замолчал. — С чем «с»? — Выдохнул я. — С поножовщиной, Влад, и мне страшно. — Обрушился громом тихий ответ. События начали развиваться с огромной быстротой. Я уже верил в то, что попал в прошлое, но в то, что здесь сейчас творилось, верить не хотелось, ибо в воздухе витал страх. Народ, сходился к центру селения, и кучковался вокруг Горына. Как выяснилось потом, Горын был бывший черниговский сотник и тут преподавал НВП (начальную военную подготовку) и мечный бой. Кузнечил по совместительству. Народу собралось человек шестьдесят. Боепригодных было не много, десяток мужиков как я и постарше, да десяток лет двадцати-двадцати пяти, остальные подростки разных возрастов, бабы да старики под стать Бурею. Горын, по-быстрому, разогнал лишних, раздав им указания, а остальных пригласил в свой дом на совет. Вовка положил мне руку на плечо и подбодрил: — Пошли, пошли. Может и ты, пособишь. Совет длился не долго и не громко. Всё это время я сидел на краю лавки и внимал говорящим. Решено было отправить в ночь разведку, а вокруг веси снарядить часовых в секреты. Это поручили молодым охотникам во главе с опытным Кириллом. — Ага, — подумал я, — тут и крещёные есть. Мало того, этот Кирилл ещё и заведует разведотделом. Значит в плане религии тут мир и дружба… Сидевший у печки Бурей прокашлял, все повернулись к нему. — Детишек малых, да баб ко мне в лес отправьте, да в провожатые пяток отроков оружных отрядите. — Друже Кирилле, дай на это дело троих сынов твоих, хоть и юны они ещё, но в ночном лесу аки совы, да и стрелы мечут не хуже взрослых. — А ты, Любим, своих двух чад дай. Те тоже лихие лесники. Кирилл и Любим тут же ушли, а Бурей обратился к Владимиру: — Твоего гостя мы не знаем куда применить, поэтому решай сам. — При луке будет, — кивнул Бурею Вовка и добавил, — втянется, а там посмотрим. — Добро! — Встал из-за стола Горын. Все быстро и тихо разошлись. Володька потащил меня к себе. Дома Лада собрала какой-то скарб и одевала двух детишек. Вовка сел на корточки к детям, улыбнулся: — Ну что воробышки мои? Охраняйте мамку то. Хорошо? — Хорошо, тятя, — ответил старший малец. — Тятя, а кода ты плидешь? — пискнула девчушка. — Когда-когда! — Начал учить сестру малец, — когда головы ворогам посечёт, тогда и придет. У Лады покраснели глаза. — Береги себя Володенька. Береги для нас, любый мой. — В её голосе послышался срыв… Я вышел в сени и закурил в раскрытую дверь, облокотившись о притолок. В моей голове был полный сумбур, к горлу подступил комок. Тут даже дети знают, что батя идёт головы рубить и это нормально, а у нас "Ну погоди" запрещали для показа малым детям, мол, опасно для психики… Возникшую обиду за прохладную встречу, я выбросил из головы, потому что только сейчас понял, за что Володька готовился стоять и, если понадобиться умирать. Я чувствовал переживания друзей и завидовал их чувствам друг к другу. А что со мной дальше будет? Захотелось вдруг себя пожалеть… Лада с детьми вышла и торопливо пошла к назначенному месту. Мне хотелось ей сказать что-нибудь доброе, но не нашлось чего. Проводив её взглядом я, расстроенный вернулся в дом. Вовка уже обряжался в кольчугу: — Одевайся Влад, сбруя на столе — и он кивнул на воинские причиндалы. Володька помог и объяснил что к чему, поэтому одевание было не долгим. — Я лук с собой привёз, — заикнулся я. — Какой? — Фирмы «Бэр», плечи шисят восемь фунтов. — Пойдёт. — Только стрел у меня нет. — На вот, сам делал, — Вовка достал из сундука берестяной тул набитый стрелами, — тридцать штук, я ими с местного лука, килограмм на сорок пять, стрелял. Думаю, тебе подойдут. Только под хвосты обмотку подгони. Минут через десять хвостовики садились на тетиву плотно. — Пошли. — Посерьёзнел Володька и улыбнулся уголками рта. — Пошли. — Почувствовал я его состояние и, наверное, побледнел. В этот миг мне очень сильно захотелось жить. На улице было тихо. Дальняя разведка давно ушла в поиск, ближняя слившись с темнотой, растворилась в лесу. Весь жила ночной жизнью, по своим правилам и правилам леса, по людским законам и законам природы. Мы сидели в загоне для коров и, наблюдая за улицей сквозь щели строения, тихо беседовали. Время тянулось мучительно долго. Я поведал Вовке свою историю, он мне свою рассказал, как Бурей открыл тоннель времени, что он Вовка туда попал, когда искал домик на продажу. Как он угрожал арестовать всю весь Гудошное и сдать куда следует, как бросился на Горына, выхватив у мальчишки тренировочную рогатину, а тот увернулся и голоменью меча влепил Вовке по лбу до потери сознания. Хорошо, что Бурей вступился. А потом у него «крыша ехала» и опухали мозги от нежелания верить в происходящее. … Среди ночи в лесу ухнул филин, ближе к деревне застрекотала белка. Вовка шикнул. Напряжение росло. У меня начался мандраж, сердце колотилось очень громко и казалось, заглушало все звуки в округе. Что ж, у хорошего бойца, всегда перед боем понос. Вовка тихонько коснулся моего плеча, это был сигнал к вниманию. По веси двигались тени, вызывая во мне дрожь, бурление в низу живота. Четыре силуэта, появились попарно, с разных сторон. Я шевельнулся, Пятак сжал моё плечо. Ещё минут пять не прошеные гости шныряли вдоль домов, потом всё затихло, через некоторое время прострекотала белка. — Расслабься пока. — Тихо сказал мой приятель, — ща будем новостей ждать. Через некоторое время напряжение спало. Я начал осмыслено различать звуки. Вот где-то корова вздохнула, вот ещё какая-то скотина топнула в хлеву… Сырая прохлада ночи забиралась под одежды и выгоняла тепло, вызывая мелкую дрожь. Краешком глаза я уловил какой-то блик и прильнул к щели. В ночном небе, чертя огненные полосы, загорались и тухли падающие звёзды. А я и забыл, что уже конец августа. Говорят, что август — месяц падающих метеоритов, но он, скорее месяц гибнущих звёзд. Вспышек было намного больше, чем в моём, современном времени, видимо до нас их сгорело огромное количество, а нам остались крохи. — Небо видал? — Шепнул я Вовке. Он промолчал, но его кивок был уловим. В стороне реки послышалась возня и лёгкий плеск, погодя прокрякала утка, ей вторила другая. В лесу опять коротко стрекотнула белка, а за ней ухнул филин. У меня возникло чувство беспокойства: — ВовкО, ты слыхал, что б белка ночью стрекотала? — ВладкО, а ты вообще слыхал, что б белка с утками и филином по ночам беседовала? Я выдохнул … — Отож. — подытожил дружок с тихимсмешком. — А что ж собаки молчали? — Бурей увёл. Вскоре раздался шорох, причём возле нашего укрытия. Волосы под шлемом встали дыбом, показалось что, натянулся подбородный ремешок. — Ну, што вы тут браты, скучаете? Порты ещё не замочили? — шёпотом, вползая к нам, проговорила тень, трясясь от смеха. — Данила, ты? — Убирая нож, ахнул мой товарищ. — Ты ж в дальнем дозоре был? — Тык был и уже назад обернулси-си-си. — Смеясь, шептал парень. — Впредь упреждай на перёд, а то я тя, чуть было, ножом не полоснул! — Прошипел Володька. Данила пискнул мышью: — Так годится? Ладно не серчай, — перестал трястись Данила, — меня Кирилл до Горына послал, а тот велел всех оповестить. Одна лодья, с тремя десятками воев, крадётся по Кубене к нашему плёсу. Тихо идут, видать вёсла чем-то обмотали, ишшо два десятка воев берегом идуть, все доспешные. Наши и тех и тех доглядывают. Вторая лодия, встала в пяти стрелищах, на том берегу Кубены, там ещё у них десяток остался, полон стерегут. — А что на нашем берегу случилось. — Тихо спросил Владимир. — Да засадные хлопцы, четверых ихних, возле наших расшив, повязали, да одного невзначай зарезали. Они челны пытались увести, видать мало им двух лодий то. Мне опять стало жарко. Что значит невзначай зарезать, спросил я себя. Выходит, и меня так же и кого угодно. Ну и времена. — Что порешили? — Спросил Вовка. — Как высадятся, наши у берега их пропустят, солому за спинами подпалят и по краю зайцами до вас, а вам по свету противников легче стрелами забросать будет, мы пешцев у леса встрянем. Горын наказал, чтоб сдуру в сечу не лезли, бо покрошат. Ща к заслону переползайте, там уже наши схоронились. Ежли татей стрелы не остановят, то отбегайте к избам, там Горын и други их в мечи примут, а вы пособите. А твой щит иде? — Шепнул Данила. — Сижу на нём. — Тихо ответил я. — А-а! Эт ты знатно удумал. Налетит хто, щитом прикрыться не успеешь.
…После разговоров с местными спецами, я остановился на биокомпозите. Пару турьих, вываренных рогов, сухожилия и рыбий клей я выменял у Кирилла на складной нож. Берёзовые ламели, шестьдесят миллиметров шириной и толщиной два миллиметра, я изготовил сам, изрядно попотев. По дороге в кузню к Горыну меня окликнул Данила: — Влад! Здрав будь. — Подошёл он с вёдрами на коромысле. — Гляжу несёшь чего то, что затеял? — Лук хочу изготовить. — Так ты лучник? А по што молчал? Хорошее дело затеял. — Не, не лучник, но пытаюсь им стать. Он осмотрел мою ношу и пригласил зайти к нему. Дома, из-за печки он достал горшок и протянул его мне: — Держи. Попробуй роговой клей. Себе делал, но ща не до него, бо каждый день спину в порядок привожу. — Всё ещё болит? — Малость. — Спасибо Данила. — На здравие! … … Плечи были собраны в бутерброд от живота — рог дерево, сухожилия, дерево, сухожилия, дерево, сухожилия, дерево… и со спины четыре слоя сухожилий. Толщина плеча получилась почти полтора сантима у рукояти и чуть тоньше к концам, то есть лук был цельным и кривым. Процесс был нудным и долгим. Ламель обильно покрывалась роговым клеем, укладывался слой сухожилий, опять ламель, сухожилия и т. д. Всё это обжималось и сушилось. Потом приклеивался рог, а уж потом четыре сухожилия на спину. В концы сразу крепились петли, зацепы для тетивы, эти места укреплялись роговыми пластинами и приматывались с пропиткой обмотки. Промежуточные и окончательная сушка происходила в закрытой кузне. Ох и напотелся я! Лук был готов за три недели. Ещё три дня было потрачено на тиллер по спине. Мы с Вовкой очень переживали за такое быстрое творчество и не были уверены в качестве нашего детища, хотя при тиллере лук гнулся и упирался как положено. С изготовлением рабочей тетивы были сложности и у нас ничего не получилось. Помог нам в этом, Любим. Он никак не мог сообразить, зачем их три, но всё же свил, две из конского волоса, и одну из шёлковой нити, за что пришлось ему подарить своё (современное) огниво. Обе тетивочки получились толще обычных, но мы за это особо не переживали. И вот наступил день испытаний. Моща нового изделия была в районе тридцати пяти кг и поэтому пришлось попотеть в сарае устанавливая волосяную тетиву и немного потягав изделие, мы завернули секретное оружие в тряпицу и пошли его испытывать. На встречу попался Доброшка с приятелями. — Здрастя! Поздоровались дети. — Привет парни! — ответили мы. … В качестве мишени мы выбрали бочку с проломанным дном, стоящую на берегу реки. Стрелком испытателем был Вовка. Он надел шелом, наруч, перчатки, выдохнул, с силой стронул тетиву, подвижные рога повернулись в петлях и Пятак удовлетворённо улыбнулся, радуюсь сбросу нагрузки. Первый выстрел он смазал, и стрела мгновенным пунктиром исчезла в траве. Потом подумав повторил попытку. Прицеливался долго. С сорока шагов калёная стрела пробила бочонок на вылет. Мы обрадовано переглянулись и тут за спиной раздался голос. — Ежели б своими очами не видел, не поверил бы! — Раздался хитрый голос Данилы. Мы оглянулись, за нами наблюдали наши помощники — снабженцы и пацаны и даже бабы. — Чему? Тому что новый лук бочку пробьёт? — Раздуваясь от гордости спросил я. — Та не. Тому что Волод да Влад по утрам в шеломах с бочками воюют. Все заржали, а Вовка покраснев лицом снял шлем и усмехнулся. Мужики подошли к бочке и увидели эффект выстрела. Потом было обучение, объяснения и пробы стрельбы. Стреляли все взрослые, дивились сбросу нагрузки и мощи выстрела. Одну стрелу Горын запулил на дальность. Как стрела набирала высоту видели все, но где упала не усекли. Искали долго, в итоге нашли на дистанции 636-ти моих шагов, это приблизительно 500 метров. Мы были довольны и луком, и довольством нашим товарищей. К сожалению Наша конструкция прослужила не долго. Потом, спустя месяц, лук подсел и перестал выдавать нужную мощь. Наши охотники тоже потеряли к нему интерес и мы раздосадованные разобрали конструкцию. Увлечённый процессом я продолжил свои изыскания и принялся за изготовление привычного, для местных охотников, лука, но с некоторыми своими доработками. Пролетел месяц. Похолодало. Частые дожди, наводили хандру. Конец октября был слякотным и промозглым. Весяне оделись в более тёплые одёжи, шапки и обулись в кожаные сапоги. Люди развлекали себя как могли, без отрыва от забот. Женщины ткали холсты, сучили пряжу, шили одежды, устраивали посиделки, пели песни. Мужская половина веси, включая детей, не прекращала заниматься воинским и охотным делом, упражнялись, стреляли, изготавливали силки и вили верёвки. Бурей часто рассказывал сказки и былины подыгрывая на гуслях, собирая слушателей всех возрастов. Вообще с музыкой всё было налажено. многие играли на гуслях, гудках, жалейках. Для музыки годилось всё, из чего можно было извлечь звук. Наконец, установилась сухая погода, с лёгкими ночными заморозками. Вовка предупредил меня сказав, что б я готовился к охоте и я не замедлил со сборами. Законченный лук, обмотанный жёлто-коричневой берестой, которым я был очень доволен, не терпелось испытать в деле, тем более, что наши охотники, постреляв из него сделали заказы, отметив его быстроту и постоянство выстрела. Биокомпозит, по мотивам археологических ноходок из швецкого Хольмгарда и русского Новгорода оказался очень стабильным и предсказуемым. Для не следующих, это укороченный, до метра шестьдесят пять, новгородский лук, на котором концы плеч являют плоскости перпендикулярные плоскостям плеч, как на хольмгаардском. Со спины приклеены четыре слоя сухожилий, а на животе турий рог. Лук почти прямой, с небольшим выгибом на спину, когда без тетивы. Я гордился своей работой и не отказывал заказчикам. Каждодневные тренировки в стрельбе с нового лука сделали своё дело. Собрать десяток стрел с сорока шагов в кожаный шар, растянутый на верёвках, для меня было просто. Попытки бить уток в лёт тоже радовали, ибо три-четыре из десяти сбивал, но мои товарищи в этом были искуснее, особенно Любимовы и Кирилловы сыновья. Те вообще почти не мазали, ни в уток, ни в шар, причём с вдвое, втрое большего расстояния…
Я сидел в сенях и готовил охотничьи причиндалы. На завтра намечался выход за мясом. Перебиралось всё, проверялась острота наконечников, короткого копья с висящей на ремешке, ниже наконечника, перекладиной, наличие ложки, и всяких нужностей. Во общем перепроверял то что было уже проверено и получал от этого удовольствие. Наверное, меня поймёт каждый рыбак и охотник. С копьём я научился обращаться достаточно сносно. Метал метров на десять и попадал в козий бурдюк набитый соломой. Хоть и занимался я любимым делом, а в душе была тоска. Даже песенки у меня были теперь больше грустные, чем весёлые:
… Май, чудное время. Всё кругом распускается, цветёт, птички пою-ют! Весь заканчивала посадки своих и общих огородов. Народ трудился на земле и был благодарен ей. …Я очищал от коричневой земли лопату и наблюдал как дочка, сидя на маленьком стульчике, покрытом шкурой, кормит крошками курей. Доче, всего то два с половиной годика, а уже хозяйка. Куры клевали у неё с рук, она смеялась и иногда, по-детски ойкала. Рядом с ней, отвалившись на бок, лежала рыже-серая собака Люля, коротко Лю. Вовкина Дуся принесла щенков в день рождения нашей дочки, и мы со Светлой решили взять одного себе. Собака на улице не отходила от маленькой Настёны ни на шаг и постоянно была на страже, даже мух отгоняла от дитя. Вот и сей час она, млела на солнышке, но как только девчушка переставала смеяться, сразу поднимала голову и напрягалась. Видя, что всё в порядке, я рядом, а Настя достаёт из туеска горсть крошева, глянув на кошку, которая лежала на её хвосте, падала головой на землю и закрывала глаза. Дверь ворот открылась, Лю подняла голову, появился Данила и Вовка. — Здрав будь Влад! Лю узнав своих, опять улеглась. — Здоров парни. — Ты всё молодишься? Какие уж мы парни? — Ну не знаю. Стареть, всяк рановато. — Ответил я, пожав друзьям руки. На пороге появилась Светла. — Здравствуйте гости, проходите в дом, отведайте угощение. — Пригласила жена поглаживая «новый» живот. — Здравствуй и ты Светлушка, и дети твои. Благодарствуем за предложение, но не досуг. Ещё свои все труды не вытрудили. — Да заходите. — Подтолкнул я друзей. — А чё ты толкаесся? — И Вован своей шапкой хлопнул меня по голове и заржал. — Ты чё на? — В шутку возмутился я и тут же получил шапкой от Данилы. Затеяв шапочную потасовку, смеясь, мы ввалились в горницу. Светла видя всё это развела руки: — Вроде взрослые мужи, а всё как жеребята бестолковые и брыкливые. — Что-то ты Влад припозднился ныне с огородом. Уж вечёр наступает, а ты ещё не отделался. — Спросил Данила садясь за стол. — Не юли! Давайте, выкладывайте, с чем пожаловали. Светла подала на стол горячие крапивные щи в глиняном горшке и деревянные ложки. Данила потянул носом, оценивая запах варева: — Да-а-а! Живёшь ты сладко Владко! — Так женись, и у тебя сладость прибудет. — Вставил Вовка ухмыляясь. Данила погрустнел: — Не браты, пока её не найду, на другой не женюсь. — Кого её? — Спросил я и отхлебнул из ложки. — Свою любовь. — Грустно улыбнулся весельчак. — Так до скончания века будешь искать… — Вставил Вовка. — Как знать. — Задумался Данил. — Ладно, давайте о деле, а дело такое, до купальницы пойдём на Кубенское озеро, там в Городке торжище будет. С Вологды купцы прибудут, с Волги, со степей, так что народу наберётся достаточно, что б с нас меха собрать, да облапошить. Что показать на торжище у нас имеется, да и слухи о наших изделиях наверняка распространились. — Ну и ещё одна мелочь. Помните татя что полонён был Могутовыми воями и умом тронулся? Ну, потом его дружки меня, як жеребёнка, из расшивы арканом выдернули… — Ну-ну, помним, — глянул на меня Пятак, — эт те бегунцы, что остались после ночной битвы, когда Пепел к нам пришёл. — Ну! — Не выдержал я, — Что случилось то? — Ты што так раскалилси-то? — Засмеялся Данилка, — прям хоть кувалду бери и куй по темечку. — Ни чё не случилось, просто оттаивать он начал, перестал метаться, плакать, но всё равно в головушке белки скачут. Пожалела его одна вдовица и приняла к себе жить. Он, по началу, как дитя звериное был, а потом отходить начал, видать женское сердце чудо сотворило. Она то теперь говорит, что любит его, а он об этом и понять не может. Ныне привела она его сюда, к Бурею, мол он может поможет, разум поправить, крышу так сказать подлатать. Ну Бурей-то вдовицу расспросил, а про то как лодии буртасские сто лет перемахнули, расспросил особо. — Рассказал Данила и принялся хлебать щи, поглядывая на нас с Вовкой. — Ну а мы-то тут причём? — Спросил я. — А при том браты, что Бурей нас приглашает в своё логово, на капище, так как мы тож через время шагнувшие были. — Облизнул ложку Данила и хлопнул ею по столу. Мы с Володькой открыли рты. — Ну што вылупились аки сычи? — Спросил, как ни в чём ни бывало, хохмач, приглаживая усы. — Ты что же чувак столько молчал? — Привстал из-за стола Пятак с шипеньем, — мне ж даже не с кем потрещать было о былом, о кино и прочем! Я ловил ртом воздух и не верил происходящему. — Тихо, тихо Вовко! — Выставил вперёд ладони Данила, — я ж из прошлого сюда попал, за сто пятьдесят годочков. Вовка плюхнулся на лавку, в горнице воцарилась тишина. Все думали про себя. Наконец Володька очнулся: — Всё равно мог бы сказать. — Помолчав добавил, — а как попал то? Данила собрался с мыслями и коротко рассказал. — Прибыл тогда на Русь митрополит — грек Феопемпт. В Киеве уже золотые врата стояли. Вроде всё нормально, но народец некий, роптать начал по разным углам Руси. Я тада уж крещёный был, а зазноба моя нет. Вышло так, что якобы язычники, осквернили Десятинную церковь. В Киеве началась охота на осквернителей. Народ старой веры начал уходить в леса и ещё по-далее. Докатилась и до нас в Курск эта жатва… …Я со своей Милёной, на купалу, у костров был и тут конные налетели… Никто не готов был, а как подготовишься, все на свету костров, а подсылы с тьмы ночной наехали. …Кого за волос ловили, кого верёвкой, кто отпор давал, того успокаивали мечом, аль копием… …Я кричал что крещёный и что Милёна моя, а что толку (?), они выполняли чей-то посыл. — Данила замолчал, переживая давние события, взъерошил волос и криво усмехнувшись продолжил, — Когда её за косу потащили, я уж не выдержал, одного скинул с коня, обезоружил, и дал отпор. Пятерых зарубил, меня тоже чутка зацепили, Мелёну потерял во тьме… а утром объявили, что чародеев и антихристов казнить будут прилюдно. Пошёл я искать милушку свою, а её на площадь с другими купальниками ведут… Ох и горько мне стало тогда! Горько за правду нашу, и за любимую. Это она то чародейка? Она антихрист? Она мыша в амбаре убить боялась. Унёсся я рысью домой, одел сброю и на площадь… Во общем вырвал я любимую из лап зверских, а за мной погоню отправили. — Данила вытер лоб и продолжил. — Целую седьмицу мы скрывались, потом, хвост мне, всё же, прищемили. Нагнали в лесу, а мы у реки отдыхали, их десяток я один. Ну думаю стрелами побьют, так нет, решили живьём брать. Я дал им бой, шестерых закрутил и посёк, остальные скрутили любушку мою и на коня… …я за ними, а их нет, исчезли. Спужался я тогда сильно, думал колдовство, но всё ж ринулся по следам и вот незадача след пропал. Я вперёд пробежал, нет следов. Ну думаю надо на-конь, и поискать, оборачиваюсь, а и коня нет, и полянка не та. Вот тада мне Бурей и встрянулся. Он мне всё разъяснил, я принял спокойно, и решил что здесь буду искать любушку мою Мелёну, а Бурею дал слово ни кому не говорить. Данила замолчал. Молчали все. Под потолком, жужжа, кружили мухи, Светла за спиной всхлипывала, закрыв лицо платком. — Ни хрена себе! — Прошептал я, — а нам что ж рассказал? — Ныне Бурей дозволил. Я резко обернулся на Светлу, та с легкой улыбкой проговорила: — Я уж давно знаю что вы с Володей не тутошние, а вот о Даниле не догадывалась. Не бойтесь, я никому… Обстановку разрядил детский плач и лай собаки. В горницу, по детски не уклюже перешагивая порог, плача огромными слезинами, зашла дочка Настя: — Тятя, мама, — всхлипывала она, крутя грязными кулачками глаза, — Петя Натю попу клюк. — Что-что? — Не понял Данила. — Пятух в попу клюнул. — ответила жена и повела дочку к кадке умыться. — Настя, а Люля за тебя заступилась? — Спросил Данила. — Да. — Резко констатировала малютка сквозь мамины умывающие ладони, — Люля на петю ав, ав, ав. Петя на заболе сидит и боися. Мы засмеялись. В хату зашла лохматая Лю, дождавшись Настю, лизнула её в щёку и вывела на двор кормить птиц. — А что ж мы Бурею понадобились? — Спросил я. — А хто его знает, можт узнать что хочет. — Задумался Вовка. — А когда? — Ноня звал. — отозвался Данил. — Ну давай сходим, может чем пособим. — Согласился я. — Светлушка, мы до Бурея обернёмся. На окраине селения, под лесом нас ждал Доброшка. Он уже был не тот восьмилетний мальчуган, он был подросшим, посерьёзневшим подростком. Как же он догадался что мы идём, подумал я, но спрашивать не стал. …Пройдя ельник, мы подошли к осиновому коридору. Конские черепа глядели на нас пустыми глазницами как бы спрашивая: «А ты» (?) Я молча поздоровался и двинулся за Доброшкой, за мной шли друзья. На поляне стояли прежние изваяния богов, горел большой костёр и на деревянном троне, от которого отросли ветки с молодыми листочками, сидел Бурей с посохом в руке. Возле него сидел тот самый человек, о котором говорил Данила. Он играл с мелкими косточками, какого-то животного иногда посмеиваясь. — Встань чадо ПрокОш, пришли твои друзья. Они хотят с тобой выпить и поиграть. — Добродушно произнёс ведун, обращаясь к безумному. Прокош подошёл к нам, оглядел, остановившись на мне спросил: — Почему ты в печали? Я не хочу пить, давайте играть. — Но они не будут играть, пока ты с ними не выпьешь. — Прозвучал, теперь уже властный, голос Бурея, отдавшись по спине мурашками. Мужчина расстроился, что-то тихо промямлил и согласился. Я был поражён пустыми, глуповатыми глазами человека, который когда-то был смелым войном. Доброга поднёс четыре берестяных кружки, одну подал персонально прокошу, три другие мы взяли сами. Молча выпили. Потом началось не вероятное. Безумец зашатался, лицо его покраснело, он заплакал говоря, что ему очень жарко, потом резко побелел и впал в беспамятство. Он зашатался, его ноги начали подкашиваться. Мы бросились поддержать, но Бурей остановил наши действия и велел отойти от подопытного. Лес накрыли сумерки. Лесные стены поляны казались чёрными. Лики богов, смотрели на происходящее, отражая играющий свет костра и казалось блюли правду действия, не допуская кривды. Они были строги, суровы и справедливы, страшны и добры. Мне стало не по себе, я задрал голову, отключившись от происходящего. Серое темнеющее небо принимало улетающие искры костра и растворяло их в себе. Справившись с суеверным, первобытным чувством я вернулся к происходящему на капище. Прокош шатался как пьяный, с трудом балансируя на подломившихся в коленях ногах. Казалось, что он вот-вот упадёт, но этого не происходило, он стоял, словно сопротивляясь не видимому ветру. Бурей начал говорить, перечислять богов, обращаясь к ним и отгоняя кого-то. Чуть отхлебнув из глиняного сосуда, он устроил допрос безумному. Тот хныкал, но рассказывал. Из бессвязной речи одурманенного, в конце концов, прояснилась картина давних событий… … Прокош и его брат Прокуд были изгоями из Новгорода, за поножовщину. Подрезали какого-то персида, но не просто так, а защищаясь, ибо тот требовал уступить ему и его четырём охранникам дорогу. Братья упёрлись, мол мы дома и тут хозяева, а тот, я ибн Раджа или как там у них наглец… Прокош ответил, что послать бы тебя на., да видать ты оттуда пришёл, толпа вокруг спорщиков ударилась в смех. Толмач перевёл слово в слово, завязалась перепалка, переросшая в схватку. Те сабли вон из ножен, а братья засапожники в руки и показали наглым «гостям» где раки зимуют, в живых остался один охранник. Потом судилище было, братьёв выгнали из города. Они помыкались и прибыли в Рязань.Начали обживаться, Прокуд женился, детки пошли… А потом было не довольство Новгородом и их как Новгородцев прижали на торге, послухи они. Когда братья домой доползли, от дома один пепел и жуткое зрелище осталось… Не стало у Прокуда жены и детей, погорели. Дальше мужиков ждала ватага на Волге, разбой, злость, кровь и обиды на судьбу. В одном из походов, ночью, их две лодии прошли сквозь густое воздушное марево, оказалось, что очутились здесь, на сто лет назад от своего времени… …Бледный как холст Прокош, казалось, вот-вот упадёт. Он выглядел очень уставшим. Ещё бы, ведь он пережил заново горькие события своей жизни. Бурей велел усадить его. Доброга тут же принёс лавку, и мы аккуратно усадили страдальца. Бурей накрыл голову бедолаги большим пучком, скомканных, конских, волос, начал что-то бубнить, вытягивая по волосине, вскоре от пучка остался тугой узел, размером с кулак. — Смотри Прокош! — Зычно воззвал ведун, — вот твоя хворь! Прокош открыл глаза и уставился на волосяной пук, лежащий у Бурея на ладони. — Ты славный вой Прокош! Разруби узел хвори своей! — Старик положил спутанный пучок на колоду и подал мужчине топорок. Одурманенный оживился, приняв боевой топор. Глаза заблестели, обрели смысл. Он обернулся на нас, по детски улыбаясь. — Руби! — Крикнул я, не выдержав. Прокош встал со скамьи, лихо размахнулся и, с оттягом, всадил топор в хворобный узел. Нити развалились, колода треснула, безумный рухнул на землю, кровь прилила к его щекам, а лицо приняло смысл и покой. Прокош спал, размерено дыша. Бурей подхватил тонкой кожей колоду с обрубками волос и бросил всё в огонь: — Сгорайте хвори в пепел, в тлен, безвозвратно! — Громовым голосом прогремел старик. В безстенном языческом храме заметалось эхо, у меня помутилось в голове, костёр полыхнул, вздёрнув пламя до небес. — Неситя его в избу. — Промолвил Бурей, превратившись в обычного себя. Прокош спал на Буреевом ложе укрытый шкурами, а хозяин проводил с нами инструктаж по будущему походу на Кубенское озеро. … — На купалу оконце ныне откроется, ибо четвёртый год пошёл, вы туды и сходитя. — Как так? — Спросил я, — ведь раз в четыре года! — Не в четыре, а на четвёртый и скользить окно по году как хоча. Не перебивай, я всяк на годок постарше! — Отчитал меня старик. — Ты Володьша пойдёш за нужностями разными в своё время. В спутниках тебе будут Кирилловы сыны, да Любимовы. — Пепел, дашь мне свою одёжу Московскую. Ныне в магазины пойду не один, что б принесть поболе. Благо деньги на карточке ещё есть. — Обратился ко мне Вовка. — Не перебивай! — Стукнул посохом об пол ведун, — недоросль! — и пожамкав усы губами продолжил, — вы же голуби, — обратился ко мне и Даниле Бурей, — пойдёте искать вот это, — ведун показал четырёх лучевую, закрученную в спираль, свастику, вырезанную на деревянном диске, — оно в сундуке дОлжно быть, на могучем дубу. — Эт што ж? Ни как смерть Кащея? — Снова влез с вопросом я. Бурей сурово глянул из под бровей: — Сам ты Кащей! Это образ мира. — Окно внутри устроено как светлая горница, со многими входами и выходами, — продолжал старик, — что б понять куда итить, нужно представить образы и эти образы проявятся у нужной тропы. Данила, я мыслю, что ты найдёшь, что ищешь. — Глянул на Данилку волхв. Наступил рассвет. Бурей велел отвести Прокоша к Кириллу, что б тот отвёл его на крещение в церквушку, ибо это излеченному во благо. Я был удивлён такому мнению язычника. — А почему бы ему не остаться в своей вере? — Обратился я к старцу. — Потому сыне, что теперь он будя жить в любви со своей спасительницей, а она крещёная, — поучительно молвил Бурей, — и всю жизнь вспоминать и детям рассказывать как его лечил волхв-ведун, а это и есть укрепление моей веры в умах потомков. — Поразил меня мудростью старик, подняв сухой палец. Данила потом рассказал мне, как Бурей с нашим священником вместе ведут беседы, читают древние книги, а иногда, в тихую, принимают за воротник и очень довольные друг другом спорят о мироздании. Прокош шёл с нами, мы отвечали на его вопросы, он кивал, восстанавливая в памяти события очень сокрушался и переживал, потом молчал в раздумьях и уже возле веси очнулся, остановился и произнёс: — Что ж други, значит будем жить здесь и ныне. Мы похлопали его по спине, пожали руки. У дома Кирилла его встретила та, которая его сюда привела. Мужчина заглянул ей в глаза, долго смотрел, потом обнял, а она заплакала. … Бурей творил чудеса. … Сборы к отплытию были не долгими. Весь следующий день народ сносил по мосткам будущий товар. Катили бочки, несли меха, железо, кожи, посуду, даже инструменты и станки в виде прялок, токарных станочков и не больших ткацких станов и всякую всячину. Я с Данилой переносил наши луки, полные тулы, древки и прочие лучные прибамбасы. Вовка пёр излишек овощей, резное дерево, кость, рубанки, фуганки. У причалов стоял гомон, смех, посулы и пожелания. Решено было идти на двух лодиях и тащить буксиром малую расшиву, гружёную, не большим, челном. Прощание было не долгим. — Ты ж береги себя Владушка, — сказала Светла поправляя мне на лбу волос, — ох чует моё сердечко не ладное. — Всё хорошо будет, роднуля. Отторгуемся и прибудем. — Успокаивал я жену. Люди вокруг поделились на пары, тройки, семьи. Все прощались с родными. На носу ладьи стоял в одиночестве Данила и наблюдал с грустью за берегом, поправляя иногда развивающийся на ветру вихор. — Ну всё пора. — Поцеловал я Светлу, — дочуля, до свидания, я скоро приеду, — поставил я Настёну на землю. Ну всё, родные мои, пошёл. Ладья отчалила, по уключинам застучали вёсла, становясь на свои места, судно набирало ход. Я ещё долго махал своим провожающим, пока они не исчезли из виду за лесом. — Пошли Влад, Бурей зовет. — Позвал меня Володька. — Как Бурей? Откуда? — Да мы пока на берегу лясы точили в прощаниях, старый хрыч уже на лодье обжился, за тюками. — Тихо ответил дружбан усмехаясь. Ведун сидел на тюках с кожей и хитро смотрел на нас. — Ты что ж дед с нами-то пошёл? — Спросил Вовка. — А хто вам окно укажет? А ежели меня хрычём величать будешь, превращу в мыша. Понятно?! — Понятно. — Отшатнулся Вован и уже степенно спросил — По што звал то, дедушка? — О тож. Да просто так, язык почесать. Ладьи, подгоняемые течением, уходили от родных дымов дальше и дальше. Мимо плыли родные леса, песчаные берега, затоны, поросшие камышом, в котором покрикивали лысухи, притоки и отмели на которых жировали утки. Иногда наш караван приставал к какой-нибудь прибрежной деревеньке, чтобы размяться, совершить мен товара и немного поторговать. Загребная команда, состоявшая теперь из молодых парней, менялась примерно через каждый час. Мы болтали с ведуном о разных вещах, даже о космосе. О нём Бурей особо внимательно слушал, иногда кивал головой в знак понимания, а иногда сам вставлял фразы, которые поражали нас истиной сказанного, например, то, что в космосе очень холодно и нечем дышать, что ярый свет солнца может сжечь глаза, если нет на шеломе забрала. Данила, все слушал с большим интересом, по нему было видно, что эта научная информация воспринималась им хоть и тяжело, но желанно и жадно. Когда мы сказали что земля круглая, а точнее шарообразная, Бурей укорил меня с Вовкой в невежестве: — Запомните голуби, вселенская утка снесла яйцо и образовалась земля матушка, сие означает что земля не шар, а яйцо! Не ляпните где про шар то, а то осрамитесь. Вовка глянул на меня: — А ведь точно! С полюсов то наш шарик приплюснут! — Откуда ты это ведаешь дедушко? — Ошарашено спросил я ведуна. — Поживёшь с мое, тоже познаешь. — Хитро прищурился старик и отослал нас, оставшись, наедине, со своими думами. На четвёртый день плаванья наш флот, миновав острова и отмели в устье Кубены, над которыми кружило множество чаек, вошёл в Кубенское озеро. Народ приободрился, послышался говор, смех, пошла движуха, прозвучала команда ставить парус. Мы находились на переоборудованной Вовкой, в плане парусного вооружения, ладье, поэтому с интересом и опаской ждали результата. Вместо привычного прямого паруса Пятак, ещё в прошлом году, решил поставить рейковый, разрезной парус, не много поднятый над палубой. Примерно одна треть рейкА располагалась перед мачтой, а парус был разрезан на две части, на носовую — меньшую (кливер) и кормовую — большую (фок). … Рей был поднят на мачту, паруса растянуты, вёсла убраны и… Сколько было тренировок дома на реке, изысканий, додумываний. Подбирался балласт, оттачивалась слаженность работы команды и кормчего. Получилось так, что на двенадцатиметровую лодию, поставили шлюпочный такелаж, с несколько увеличенными парусами… Судно, шло курсом юго-запад, к селению с названием Городок. Сильно кренясь одним бортом к воде и довольно уверенно совершая повороты, через час хода, мы привлекли внимание народа у причала. Вторая ладья, не смотря на свой прямой и большой парус, заметно отставала, не имея попутного ветра. Я был доволен Вовкой, хотя он наоборот хмурился, видя какие-то свои недоработки. — Что не так? — Спросил я? — Не знаю, но хотелось бы получше. В окно уйду, постараюсь литературку поискать по парусам и судам. — Ответил Володька глядя на надутые паруса. Над нами кричали чайки, а за бортом шумели волны. Это была ещё одна познанная, переполняющая радость, которая досталась нам с Вованом в этом мире. На пристани уже толпился народ, встречая неизвестное судно, лихо идущее к торгу. Мы убрали парус, и ладья аккуратно подошла к пристани. С носа и кормы полетели канаты, подростки на мостках их приняли и пришвартовали нас. От нашего борта перекинулся трап и мы, возглавляемые Любимом сошли на берег. Любима узнали, раздались приветствия, он ответил кивками, малыми поклонами и в сопровождении подошедших воев отправился оформлять торговое разрешение и что-то ещё к этому причитающееся. Пока мы осматривались, причалила вторая наша ладья, с неё сошёл Кирилл и переговорив с портовой службой отправился за Любимом, неся в руках берестяные грамоты. Наша команда вывалила из ладей что бы размяться и осмотреться. Как оказалось, здесь было много знакомых лиц, некоторых я помнил по именам. Кругом слышались приветствия, шутки, хитрые торговые вопросы, мол что торгуете, да что за цены. Сразу появились купеческие доверенные и начали разнюхивать, что да почём. Наши особо не болтали, а если кто-то наседал, отвечали с улыбкой, что на торгу все будет выставлено. Интересовались товаром и барышни, при чём разных возрастов и сословий. Наученные Володькой парни отвечали им заученными фразами в стиле нашего времени, типа новая зимняя коллекция мехов, аксессуары по уходу за волосами, для женщин ценящих свою красоту, будут представлены на торжище. Девицы и женщины, не совсем понимая, что им ответили, но услышавшие слово «красота» и показывая свою осведомлённость, чинно проходили мимо говоря друг другу, что наконец — то, чего — то дождались. Эти ответы вызывали всеобщий интерес, что было нам на руку. Где то играла музыка и слышалась многоголосая, задорная песня. Я, чуть пританцовывая, стал притопывать в такт. Вовка обратил на это внимание: — Помнишь Влад, мы на гитарах брыньчали песенки и мечтали послушать, да попеть древние, народные произведения? — Помню. Я бы с удовольствием щас сбацал, что-нибудь фольклорное, но в стиле двадцать первого века. Данила услышав наши страдания, как всегда, коротко вставил: — Ну так сбацайте, коль могёте. — Слушай, а точно! — Сверкнул глазами Пятак, — а что играть то? Я, от балды, предложил песенку из мульта «Три богатыря и шемаханская царица» отбивая такт ладонью по ляжке:
Часть вторая. Домой!
… Наш чёлн оказался в полупрозрачной, затемнённой сфере, с дышащими, текущими, то темнеющими, то светлеющими стенами. Сквозь струящуюся оболочку, тёмной зеленью размазанных красок, просматривался лес, переходя вершинами в размытое небо, а по берегу в тёмную мутноватую реку. Всё это было похоже на живую фотографию, но с очень плохой резкостью. — Ввоот — от-от онн-на-на! — Произнёс я и удивился, своему растянутому, басовитому, голосу и такому же эху. — Ктт-то-то-то? — Спросил Данила? — Ррекк-ка-ка-ка врр-мме-ни-ни-ни-ни. Поминая наставление Бурея, я представил чёрную, плавно закрученную свастику, моё представление проявилось на стенке сферы. Изображение становилось ярче и чётче, потом часть стены начала изменять геометрию, вытягиваясь в длинный коридор отросток, в который хлынула река, догоняя улетающую в даль прохода, голограмму Буреевой свастики. Я указал Даниле рукой на открывшийся тоннель, и мы налегли на вёсла. В тоннеле река понесла чёлн с большой скоростью, всё вокруг закружилось, быстро приближающийся свет заставил зажмуриться и наше судёнышко, потеряв скорость, выплыло на медленнотекущую поверхность кристально чистой реки. …Запах! Меня поразил запах. Пахло как в оранжерее, цветами, травами, свежестью. Из-за гомона птиц и треска насекомых казалось, что вокруг джунгли Амазонки. Воздух казался очень густым и влажным, но дышалось легко и хотелось вдыхать больше и больше. Данила похлопал меня по плечу и указал рукой на прибрежные леса. Я огляделся и от удивления замер. Дерева, достигавшие пять, шесть метров в диаметре, были огромны, их кроны уходили к облакам и терялись в светлой туманной выси. Кустарники, походили по размеру на привычные мне деревья. Огромные листья и стебли трав будоражили воображение, навевая мысли о возможном размере таящихся в них насекомых. В подтверждении этого, муха, размером с шарик для пинг-понга, ударилась в лопасть весла, сильно толкнув его, брякнулась в воду и поплыла, барахтаясь по течению. Я ошалело наблюдал за насекомым, провожая его взглядом и ожидая, что её слопает какая-нибудь рыба, но меня отвлёк Данил: — Чудеса-а. — Протянул он. — Ну и куда путь держать будем? Ни камушка на распутье, ни стрелочки указующей. …Куда податься славным витязям? А, Влад? Я засунул руку в суму и коснулся путеводного шарика, тот ответил лёгкой теплотой. Наверно мы на верном пути, коль есть тепло, подумалось мне: — Хрен его знает. Поплыли на авось. — А поплыли! Мы взялись за вёсла и медленно двинулись по течению реки, озираясь на прибрежные леса. Животные, выходящие из леса, без страха взирали на нас, даже если мы проплывали в двух, трёх метрах от берега. Такая близость настораживала, и мы отходили подальше. Дикие обитатели этого мира, а точнее времени, чем-то походили на наших, только были крупнее размерами, бархатистее шкурами, несколько тяжелее мордами и медлительнее. Я приложил ладонь к шару: — Блин! Он ледяной! Данила давай назад! Мы развернули чёлн и нажали на вёсла. Течение было слабым, поэтому плыть на встречу ему было не сложно. — Давай к брегу Владша, а то вдруг в оконце назад ухнем. — Не ухнем Даня. Бурей говорил, что только при сильном желании кого-либо, в него влететь можно. После часа гребли сопротивление течения усилилось, приходилось сильнее работать вёслами, к спинам прилипли рубахи и мне казалось, что мы худеем на глазах. Впереди, сквозь шум леса, приближался шум водопада. Путеводный «клубок потеплел». Кто бы мог подумать! Я офисный сиделец, сначала попал в прошлое, обжился, женился и теперь меня, опять куда-то запузырило время… …или Бурей. И всё из-за моей беспечности и бестолковости… …а может везения? — Даня! Как ты думаешь, где мы? — В началах! — Серьёзно ответил мне Данил. — В началах чего? В ответ приятель пожал плечами. За поворотом реки показался водопад. В ста метрах от нас, с высоты второго этажа, по всей ширине потока, низвергалась вода, создавая сверкающую, радужную дымку и неся на встречу челну завихрения с водоворотами. … Чёлн, шурша днищем о каменисто-песчаное дно, ткнулся в берег. У борта раздался гулкий всплеск и огромный плавник рыбины, скрылся в речных струях. Мы вытащили челнок подальше на сушу и двинулись берегом, вверх по течению и преодолев порог отдались от реки по звериной тропе. Идти в тоннеле из высоких трав и видя над головой лишь кроны деревьев, с редкими проблесками яркого, туманно-перламутрового неба, было не привычно. Шли сторожко. Иногда, пропуская животных, сходили с тропы в травяные заросли держа оружие наизготовку, я лук, а Данила рогатину. Животные, проходя мимо, останавливались, принюхивались, рассматривали нас сквозь высокую поросль. Зверюга, высотой около двух моих ростов, похожая на безрогую корову, заставила нас изрядно понервничать. Ей не хватило простого созерцания двух человек, и она двинула с тропы к нам. Мы начали пятиться, но запутавшись в травах становились. Я выставил лук и приготовился умереть. Животное опустило морду, шумно сопя обнюхало лук, потом руку и лизнув шершавым языком пялец, дотянулось влажным носом да моего лица, потом до Данилы. — Как порты? — Шепнул курянин, глядя с низу в верх зверюгу. — В них со спины течёт. — Выдохнул я, чувствуя дрожь в коленях. — Вот и у меня, токмо не пойму, со спины ли. — Хохотнул хохмач, отворачивая лицо от длинного «коровьего» языка, медленно приседая. У меня забегали на щеках желваки. Это ж надо, нас могут раздавить в лепёшку, а он шутит. Не исправимый! Данила, прошуршав сумой, медленно выпрямился и протянул зверю сухарь: — Зоря, Зорька, — тихо приговаривал дружок, — угощайся. Животное схрумкало засохший хлеб, коротко, по коровьи, мукнуло и принялось, шумно сопя, заботливо вылизывать Даньку, а оставив его в слюнях принялось за меня, потом ещё раз мукнув ретировалось. — Да тут рай. Переводя дух проговорил я, — зверьё миролюбиво. — Ой ли? — Утираясь бросил хохмач. … Мокрые в слюне с головы до пояса, мы продолжили путь, не рискнув вернуться по тропе к реке для купания. Путеводный «клубок» всё сильнее нагревался, а значит мы двигались в нужном направлении. На пути часто попадались ручьи, под ногами иногда шныряли небольшие, по местным меркам зверьки, похожие толи на мелких двуногих обезьян, толи на хвостатых человечков. Когда мы сделали привал, эти существа окружили нас прячась в травах. Данила поймал одно за хвост и нам удалось его рассмотреть. Росточком оно было 55–60 сантиметров, имело гибкий подвижный хвост, нижние конечности оканчивались четырьмя пальцами, каждый из которых оканчивался маленьким коготком, как у собаки, верхние конечности были похожи на беличьи лапки. Головка, размером с теннисный мяч, была шишковата, поэтому казалось, что на ней растут четыре рожка. Мордашка была скорее более человечья нежели обезьянья, но заячья губа придавала лику вид грызуна. Всё тельце было покрыто буроватым мелким мехом, похожим на кротовый. Животное издало жалобный звук, похожий на «аш-чуш-ка». — Ха! — Воскликнул Данила, — да это анчутка, бесёнок придорожный. — Ты видел их раньше? — Удивился я. — Не, бабка сказывала. Только она баяла, што рыло у них поросячье, а тут как у зайца. К вечеру лес начал редеть, растения несколько уменьшились в размерах, начали попадаться поляны, а Буреев шар-навигатор был уже терпимо горячим. Нужно было позаботится о ночёвке, и мы начали собирать сушняк. Данила зашёл в густой кустарник. Через некоторое время я услышал зычный призыв друга: — Влад, сюда, скорее-е! С оружием в руках я бросился на голос. Продравшись сквозь дебри, я вылетел на огромную поляну, поросшую высокой, почти в человеческий рост травой. Данила стоял, задрав голову и зачарованно смотрел на стоящее вертикально деяние разума. В центре поляны стояло тело похожее на космический корабль из фантастических рассказов. — Не может быть. — Прошептал я и зажмурив глаза тряхнул головой. Видение не исчезло. У меня захватило дух. — Вас ищут в будущем, а Вы в прошлом. Космическое тело, частично лишённое обшивки, обросшее различными лианами, стояло слегка накренившись, как Пизанская башня. В корпусе, зияли чёрной пустотой открытые, огромные люки. — Что не может быть? — Встревожено спросил Данил. — Я никогда в это не верил, но это небесная колесница, на которой прилетели боги. — Произнёс я трясущимися губами. — Прадеды значит? — Вытаращил глаза курянин и перекрестился. — Вот это, да-а! — Может быть. — Медленно кивнул я и заглянул в суму. Шар был слегка тёплым, но светился ярким голубоватым сиянием. — Нашли мы Даня дуб железный, на котором сундук должен висеть, в котором цель нашего путешествия хранится. С Бурея магарыч! — Тык стребуем. Пошли сундук искать. — Нет дорогой. Я пойду один, ибо (замялся я) … Ибо детишек у тебя ещё нет, а у меня есть. Хотя если тут есть радиация, то мы оба изрядно её получили. — Что получили? — Крутя головой, спросил мой спутник. — А, не вникай. Давай-ка к ночи готовиться, а то уж темнеет. А завтра уж будет видно. … Глядя в темноте на огонь, я размышлял об этом мире, о животных, о тех, кто прилетел на космическом судне. Где они, куда делись, живы ли? Не ужель это наши предки, или создатели? Мысли путались и заходили в тупик. Данила спокойно спал, он был уверен, что попал на землю во времена своих предков-богов. Ночь была очень долгой. Мне показалось, что она раза в два длинней нашей привычной, впрочем, как и вчерашний длиннющий день. Когда расцвело мы перебрались к космолёту. … Открытая «рампа» заросла толстыми мхами, и мы ступали достаточно тихо, как по ковру, поднимаясь внутрь корабля. Почему-то мне казалось, что небесное судно, очень, очень давно, совершило скорее аварийную, чем намеренную посадку и объяснить эту версию я не мог. Впереди, из темноты трюмов послышался шорох. Данила шедший впереди поднял руку и приготовился. Каким-то шестым чувством я ощутил опасность и отпрянул. Данька быстро семеня спиной, встретил нападение выставленной вперёд рогатиной. Поджарое животное, размером поболе нашего медведя, летело в прыжке из мрака отсека на курянина, выставив когтистые лапы. Мой товарищ принял его грудь на рогатину, подсел и выпустив из рук оружие откатился. Хищник тяжело приземлился и вогнал себе копьё ещё глубже. Казалось, зверь был удивлён своим промахом и начал медленно поворачиваться для новой атаки на непрошеных гостей. Данила дёрнул меч. Я, не дожидаясь повторного нападения, вскинул лук и вогнал, в шею зубастой громадине, две стрелы подряд. Медлительное существо взревело, пустило кровавую пену и разглядывая нас кошачьими глазами начало оседать, на качающихся лапах, заливая траву кровью из пробитой груди. — Похоже ты рогатину в легкие вогнал. — Обратился я к другу. — Похоже. А ты говорил рай… Мы простояли наготове, пока зверь не затих, около пяти минут, потом занялись изготовлением факелов, для дальнейшего исследования тёмных недр корабля. … Исследуя помещения космического судна, мы поражались их размерам. Здесь всё было огромно, дверные проёмы, трапы, кнопки… Я не успевал удивиться одному, как на глаза попадалось другое. В одном из отсеков с оплавленными стенами была зияющая рваная дыра. От останков какого-то пульта, в дыру, по наружной обшивке, свисали рваные жгуты проводов, на которых висели остатки оборудования, обросшие лианами. Шар в сумке начал вибрировать. Вот и цель путешествия. — Вот он, сундук на дубе висящий. — Облегчённо промолвил я и указал Даниле. Курянин взялся за топорок и принялся рубить жгуты удивляясь их материалу. Обрубленные провода скользили за борт и уносились к земле с высоты тридцатиэтажного дома. Последний жгут распался под топорком и за бортом раздался треск ломающихся лиан. Остатки пульта, ломая и разрывая растения, опутавшие корпус корабля, полетели вниз. — Ё-моё! — Вырвалось у меня, — побьём «сундук» то! Недолго думая мы поспешили вниз по трапам и лестницам. — Не побьём. В былине сказано, что он железный. Што ему будет то? — Отвечал на ходу Данил. Выбежав и обежав корпус космолёта, у меня вырвался вздох облегчения. Искорёженный пульт висел в десяти метрах от земли, на двух растительных канатах. — Как там в былине Даня? — Как, как? Медведь помог дуб завалить, вот как, но тут он не помощник. — А дальше? — А дальше, заяц, потом утка и обоих стрелочкой из лука. — Ну, так тому и быть. Произнёс я и достал стрелочку со срезнем. Стрелял я раз десять, пока две лианы не лопнули и к нашим ногам упало ожидаемое. Шар в суме завибрировал и мы, перевернув упавшую груду увидели свастику. Это был диск тёмного стекла, похожий на обоюдно выпуклую линзу, в тёмных недрах которого, мерцая множеством огоньков, медленно крутилась четырёх лучевая, плавно закрученная свастика, а на одной из её лучей теплилась оранжевая точка. От догадки меня бросило в пот: — Так это, это… Бурей, он знает… — Я захлебнулся от переживаний и закашлялся. — Что Влад? — Испугано спросил Данила. — Не знаю, поймёшь ли, но свастика — это модель нашего мира, а точнее, это модель нашей галактики!!! В одном из этих многозвёздных лучей находится наша солнечная система, наше солнце, наша земля! Понимаешь? — Выговорил я с выпученными глазами. — От куда знаешь? — Ещё в школе по астрономии проходили. Было видно, что Данила ничего не понял, но суть важности уловил. Потом был длительный процесс раскурочивания пультового короба и изъятия стеклянного, или из чего он там сделан, диска. Наблюдательный Данил сразу заметил, что если наш шарик-навигатор находился далеко от «стеклянной модели мира», то она потухала и становилась просто тёмным полупрозрачным стеклом, а когда шарик подносили ближе «линза» включалась, показывая спираль галактики. Касаясь стекла пальцем, как экрана на планшете, изображение увеличивалось до чёткого распознавания планет… …Я был восхищён находкой, но не мог понять, зачем она Бурею. Хотя он ведун, волхв, ему видней. Путь обратно к реке занял намного меньше времени, хотя мы и опасались, наученные опытом, местных могучих хищников. У воды стояло не большое стадо, гигантских псевдо-коров. Мы терпеливо выждали, пока те утолив жажду улеглись отдыхать, на узком пляже. Когда челнок был загружен нашим малым скарбом, сквозь шум водопада, послышалось призывное, приветственное му-у-у. К нам двигалось знакомое, огромное безрогое, которое облизывало нас вчера. Подойдя к Даниле оно, громко сопя, лизнуло его вытянутую руку, я быстренько положил на камень несколько сухарей, и мы спешно отчалили, дабы не быть зализанными. Челнок летел по течению, мы иногда отвлекались на псевдо-оленей и прочую береговую живность, выходящую к берегам… Мой друг был серьёзен и собран, ведь теперь мы шли искать его счастье, его любовь. — Данила, подходим к окошку, готовсь. — Предупредил я товарища, отдёрнув руку от ущипнувшего током путеводного шарика. На реке проявилась полоса безветрия и тишины, переходя на берега. ………………………………………………………………………………………………………………………………………. — Даня, ты ж учти, что прошли годы! Вы оба стали старше! Курянин гребанул веслом, направив чёлн к лесу. Судёнышко ткнулось носом в берег, Данила выпрыгнул на сушу, упал на колени и усевшись печально проговорил: — Ты прав Влад. Прошло уж десяток лет, мне тридцать восемь, ей тридцать второй годочек… …поди клянёт что не уберёг, если жива, а то и забыла на веки. — Он опустил голову на грудь, обхватил голову руками и затих. Господи, что я говорю, пронеслось у меня в голове, он же меня не понял! Разбрызгивая воду, я вылетел из челна, подтянул его на берег, опустился перед Данькой на колени, схватил его за плечи: — Что ты друже? Она любит тебя, помнит, ждёт! Я лишь хотел тебя упредить, что бы ты нужный образ представил, что бы мы не оказались в прошлом, в её прошлом, в её молодости! Понимаешь? Ты ж постаршел. Данила поднял на меня красные глаза. Я улыбнулся: — Бурею веришь? — Как себе. — Кивнул он. — Он же сказал, что ты найдёшь что ищешь! — Спасибо тебе Влад. Я верю. Я понял, но. — Он уткнулся мне в плечо. — Ни каких, но! Идём за ней! В небесах крикнула неведомая птица. С высоты своего полёта она видела сверкающую ленту реки, причаленный челнок в котором лежали два щита, оружие, брони и двух, сидящих на берегу, людей в серо-белых рубахах, держащих друг друга за плечи. Птица зычно крикнула, эхо вторило её голосу над рекой. — Слышишь Данила? Птица кричит «ДА»! — Сказал я вставая задрав голову. Странная птица, круглоголовая. — А вдруг это Гамаюн? — тихо спросил курянин, глядя в небо. — Откуда прилетела, ни с восхода ли? — Нет, с севера. — Хороший знак. — Ну, тогда вперёд… …Челнок влетел в дышащую, полупрозрачную сферу и почти остановился. На стенах начали появляться образы наших мыслей. Я постарался отключиться от дум, что б не мешать другу и увидел её, Данилову любовь. Всадник уносил девушку, перекинув поперёк седла, стена ожила, начала вытягиваться, образ быстро пропал и появился другой, её лик в суматохе каких-то событий, потом она же, но старше, в грязном рубище. Образ проявился, стал чётче, стена сферы вытянулась и голограмма понеслась в образовавшийся коридор, за ней хлынула вода, увлекая наше судёнышко… …Над лесостепью сгустились сумерки. Челнок плыл по течению, не нарушая покоя тёмной глади. Данила крутил головой принюхиваясь и прислушиваясь. — Что? — Прошептал я. Данька постучал пальцем по губам и шепнул. — Похоже я дома. — В Курске? — Да не, но запах этих трав, я помню. Похоже, что поюжнее. Дым впереди чуешь? Я сосредоточено втянул носом воздух: — Вроде да и что? — Степь. Кто здесь костры разводит? — Кто? — Ты шо с луны свалился? Копчёные тут разбоят. — Это хто? — Степняки. Может новые селяне, а может печенеги. Я молча открыл рот. Вот те на, до печенегов добрались. — А можт наши? — Ща узнаем. Данила направил чёлн к ивняку и пристал к берегу. — Облачайся. — Шепнул курянин. Челнок мы схоронили в зарослях камыша, натянули доспехи и тихо тронулись сквозь кустарник. Данила то останавливался, долго прислушиваясь, то не надолго исчезал в зарослях … К запаху дыма присоединился запах пищи. Видимо впереди варили мясо. Потемнело, не привычно резко, буквально минут за тридцать — сорок. Прибрежный лес оборвался и открыл взору горящие во тьме костры. Пахло конским потом и навозом. — Владко, я разведаю, а ты тут погодь. Потом решим, что и как. — Помолчав, хохмач добавил, — порты береги… — Сам береги. — фыркнул я. — А я и берегу, поясок то потуже перевязал, а вот ты нет, в сече то и спадут. Беззвучно трясясь от смеха, Данила исчез в сырой траве. Я сплюнул с досады. Это ж надо, впереди враг, а он ржёт. Сразу всплыла в памяти наша первая встреча. Тоже про порты шутил, про то, что я на щите сидел… После этих воспоминаний, пришлось, чертыхнувшись, Данилин щит из-под задницы. Хорошо, что Данил не видел, а то заклевал бы. Время шло, над головой иногда слышался свист утиных крыльев, где-то у реки квакали лягушки, в подлеске копошилась мыши, а с луговины, впереди, доносилось редкое, конское фырканье. В голове крутились тревожные мысли, сколь их там, хазар этих, у трёх костров то? Как вдвоём с ними воевать?… Прошёл час, где-то справа, от холма раздался шорох, пропищала мышь, наступила тишина, потом крикнула сова и снова тишина. Напрягая все свои способности, я затрещал по беличьи. Снова шорох, но уже ближе. Стрела тихо легла на тетиву. Сквозь ночную мрак я разглядел крадущуюся тень. — Влад, эт я. — Прошептала тень. — Ты шо такой чёрный? — Спросил я, вытирая пот со лба. — В болотине извалялся. — Шепнул разведчик садясь на землю. — Ты как в неё попал? — А шо я, белым к кострам попрусь? — А-а. — Протянул я, восхищаясь смекалкой друга, — ну и…? — Думал печенеги, но не они, полтора десятка отдыхают, многие спят, двое полон охраняют, один спал в пол-стрелища отсюда, на холме у края леса, — Данил хищно ощерился и похлопав по сапогу продолжил — один на холме сидит супротив костров и один на той стороне луговины, всего два десятка. Все при оружии и брони сняты, лошадей много. Полон человек пятьдесят, в основном бабы, да детишки, мужей не много, все повязаны. Я поближе подполз, послушал плачь полоненных, наши это, русские. Мы то на реке Бетюк (Нынешний Битюг) оказались, знаю я эти места, гуливали тут когда-то печенегов гоняючи. А злодеев этих наши половчанами рекут, кто такие мне не ведомо. Далёко меня занесло, аже степняки тут другие. — Ни фига се! — Удивился я. Так мы на половцев набрели. Что делать будем? — Маловато нас для нападения, посекут нас Влад, за зря пропадём. — С горечью выговорил друг. — Ох бабоньки, как же вас из беды вызволить? — Вздохнул он задумавшись. — Вот што, ты скидай с себя железа и подходи к ним с реки, ибо они там охрану не ставили, а я у них коней сведу. Как повскакивают в суматохе, бей копчёных. Во общем втянемся, а там ужо поглядим. Ежели на тебя нажмут, уходи рекой, в неё они не сунуться, я степью утеку. — Данила помолчав продолжил, — встрянёмся у челна, если что не поминай лихом. Мы обнялись, простились и разошлись. …В обуви и портах, по грудь в воде, тихо двигаясь вдоль стены тростника, осознавая всю горечь прощания, я содрогался при мысли о возможной гибели Данилы и не верил, что такой боец может умереть. О себе не думал, ибо верил, что река спасёт, что уплыву в ночи. Тростник кончился. Заняв позицию на отмели, за кочкой поросшей осокой, я начал ждать сигнала от друга. Через некоторое время начали ныть руки от неудобного держания лука над водой, потом начал донимать лёгкий озноб и комары. Противное гудение кровососущих раздражало и заставляло иногда вяло отмахиваться. Минут через сорок меня начало трясти от холода, шевеля губами, чтобы приободриться, я беззвучно напевал:В небе завис жаворонок привлекая моё внимание, солнышко пекло и слепило глаза. — А тот жаворонок вольная птица? — Спросил я. — Знамо дело вольная, пока копчик не налетел. — А как налетит? — На земь сядет и затаится. — Хм. Вот и вы так действуйте. Мужик почесал бороду и понимающе крякнул с ухмылкой, а я направился к реке, чтобы ополоснуться. — А табе стрелы в портах не мешают, кмет? — Крикнул с ехидцей вдогонку мужик. — Каки..? — слетело с моих губ, но две, застрявших в правой штанине, стрелы сказали сами за себя. Я сплюнул с досады, ведь вот что мне мешало. Бетюк, поразил прозрачностью вод. Вода была до того чиста, что было видно раков, ползающих в глубине по песчаному дну, проплывающих рыбёшек, ракушки перловицы. На воде, большие белые цветы кувшинок иногда сменялись жёлтыми кубышками, украшая закраины вод бело-жёлтым ковром. Желание окунуться в эту чистоту усилилось и моё тело рванулось в прозрачные воды реки. Купание было достаточно длительным. Сначала я понырял, потом тёрся сорванной травой, потом просто лежал в воде на отмели, отключившись от мира. В это время люди на берегу готовили пищу, делили добро, пере укладывали телеги. Знахари заваривали травы для промывки ран, суетились возле Данилы с Елизаром и других раненых. Жжение кожи вернуло меня к реальности. Солнце сделало своё дело, я сгорел. Грудь и плечи слегка болели, но как известно, это «слегка сейчас», вечером отзывается «сильно потом». Отругав себя мысленно за оплошность, я поторопился к возам и отыскав своего недавнего собеседника попросил рубаху или что-то подобное, на что тот ухмыльнулся и выделил половецкое облачение. Пришлось снова идти к реке и застирывать бурые пятна с продырявленного одеяния. Вскоре меня окликнули и я заторопился на зов. Елизар пришёл в себя и похоже держался молодцом, а вот с Данькой было плохо, он был в беспамятстве. — Владислав! — Позвал Елизар приподнявшись на локте. — Что Вам? — отозвался я, присев возле раненого. — Спасибо тебе? — Эт не мне, эт вон ему — и я кивнул на бессознательного Данилу. — Обоим вам спасибо, выручили. — Да ладно. Пустое это. Мы все свои. — Нет не пустое. Я уж третий раз с полона бегу. В этот раз с женой и дитями попал. — Елизар кивнул на двух девиц и двух парней, стоящих рядом. — Один бы я утёк, но семью бросить не мог. Выходит вы семью мою спасли, а значит и род… — Уймись Елизарушка. — Успокаивала его жена. — Погоди Авдотьица, человека отблагодарить хочу. — Мой дом завсегда примет тебя и твоего друга, дажа ежели нужда будет, всё одно примем. Помирать буду детям и внукам наказ дам… — Благодарствую Елизар, спасибо тебе. — Скажи за кого здравицу ставить? — За Владшу Пеплова и Данилу… — я задумался о фамилии Данилы и обратился к Милёне, обтиравшей смоченной в отваре тряпицей обнажённую грудь Даньки: — Скажите Милёна, как звать величать Данилу вашего. — Тык Данилой и величать, — она задумалась что-то припоминая и слегка улыбнувшись грустно добавила, — а раньше его Кочетком кликали, уж больно задиристый был в отрочестве. Я повернулся к Елизару: — … И за Даниила Кочеткова, Курского десятника, князя Мстислава Черниговского. Елизар уставился на меня вытаращив глаза и перекрестился, а я поняв что прокололся добавил: — Ну, или кто там ныне у власти? — Авдотьица, оставь нас на миг. — Обратился пахарь к жене. Женщина отошла, отведя детей и пахарь продолжил, — я сразу понял, что ты не прост. Вроде русский, но не тутошний. — Эт с чего же? — Занервничал я. — А с былины про Соловку — Разбойника. Истину все знают, даже чады малые, а ты нет, как с луны свалился. Кто ты кмете, откуда? — Тык ежель скажу ты не поверишь. — Поверю, вот те крест, поверю. Уж не ангел ли ты хранитель? — Нет, не ангел, не гневи бога. Я.… — я заглянул в глаза пахаря и тихо произнёс, — из будущего! — Эт как жа? — Ну, ща какой годок от рождества? — Тысяча сто восемьдесят четвёртый. — Перекрестился Елизар. — А я из две тысячи тринадцатого. Мой собеседник помолчал и с сомнением начал было: — Ты паря того, здоров… — Да здоров я, здоров. Говорил же что не поверишь. — А он? — Кивнул Елизар на Данилу. — А Даньша с тысяча тридцать пятого, кажись. — Эт как жа вы всренулись? — Сам не пойму. Ну да ладно, выздоравливай давай, на тебе лица нет, белый весь. Елизар замолчал тараща, на меня глаза. — Да шо ты меня глазами точишь как бабу голую? — Не выдержал я и встал собираясь уйти. — Погодь, — выдохнул пахарь и тронул меня рукой, — верю я табе. Потомкам своим в веках, коли род не оборвётся, накажу принимать тебя и друга тваво и детей и внуков ваших, как братьев. — Спасибо Елизар. Бог даст свидятся они, а тебя то как величать? — Елизарий, по прозвищу «Плетень». — А батьку как звали? — Егорием крестили. — Спасибо тебе Елизар Егорыч Плетнёв, за слова дружные. — Я улыбнулся и пошёл готовиться к отбытию, ибо меня торопили раны Данилы. За спиной пахарь удивлённо повторял своё новое, полное имя, на современный лад. — Эт что ж выходит, — крикнул раненый во след, — произнося на твой лад имя, отцы поминаются? — Ага! — откликнулся я не оборачиваясь. Сборы и обеды закончились. Мужики облачились в трофейные брони, нацепили на себя оружие по выбору и наш караван отправился обратно, до родных мест, выпустив перед собой разъезд, для упреждения внезапного нападения. К родным местам народ двигал повеселее. Под скрип телег, по всем колоне шли разговоры, слышались шутки, кто-то рассказывал о своих планах, а кто-то молчал упоённый свободой. Долга ли она свобода? Дома прижмут свои налоги, батоги и прочие беды, впрочем продолжится то, к чему привыкли. — Ты с нами, али как? — Обратился ко мне белобрысый мужик, которого я хлопнул голоменью сабли по лбу. — Нет, я до своих дымов подамся. Ты уж на меня обиды не таи. Не со зла я. — Я и не таю. — Скажи, а что там? — Указал я на юг. Чьи земли? — Там Бетюк в Воронеж вподает, а дале степи бескрайние. Так вот мы где, пронеслось в моей голове. Воронежская область. Понятно. Вскоре показось то место где мы с Данилой наткнулись в ночи на Половецкий стан. Колона спустилась к реке на роздых, я скоренько углубился в лес и вскоре нашёл наш челнок. Всё было на месте. Скинул половецкие одёжи, повесил на шею ладанку, облачился в свою рубаху. Стало как-то легче и приятней. Что ж, своё есть своё, от чужого толку мало. Пора подумал я и заспешил к Даниле… — Всё Елизар, пора мне. Давая прощаться. — Уходишь? — Да. Не поминай лихом. Пусть сыны твои помогут Даньшу до реки донести, у меня там челнок в лесу причалян. — Прощай Владислав. Бог даст свидимся. Данилу несли на доске от телеги. В спину глядели множество провожающих глаз. Не доходя до леса я не выдержал и обернулся. Люди стояли молча. Стало не по себе и моё тело согнулось в земном поклоне, а рука коснулась земли. Народ ответил мне тем же и замахал руками в прощании. Послышалось женские голоса: — Скатертью дорога. Это было как в сказке, по доброму, по нашему. В моём времени, так принято говорить когда люди ругаясь выпроваживают друг друга, а здесь наоборот от доброты и участия. Веко задёргалось, глаз помокрел. Что-то мягчат меня годы, всхлипнула мысль и ноги заспешили за носилками. Даньку аккуратно погрузили в челнок, Милёна уселась у его головы, я поблагодарил Елизаровых сыновей, поставил перед собой Буреев бутылёк, и нажал на вёсла в верх по течению, крутя головой, ища заветную тихую полосу… … Тёмно-зелёный еловый лес и не такая прозрачная как Бетюк Кубена облегчили душу. — Буре-ей! — Что было силы крикнул я и направил челнок к месту нашего расставания с ведуном. Челнок ткнулся в берег. Казалось ничего не изменилось, за время нашего отсутствия, даже время дня, похоже было тем же. — Буре-ей! В подлеске затрещали ветки и на берег выбежал запыхавшийся дед. — Эк вы скоро обернулись. — Проговорил он, глядя на обалдевшую Милёну и безмолвного Данилу. — Вовка прибыл, тут ли? — Тута. Ты вот что красавица, — обратился старик к Милёне, — вылазь с челна, мы с тобой по берегу пойдём, а ты Влад дуй вверх к нашим, передай яво, — кивнул на Даньку дед, — Вовше. Пущай он скорее его лечит. Женщина испугано мотнула головой. Опять потерять любимого, она явно не желала и готова была броситься в драку. — Не бойтесь Милёна, — успокоил устало её я, — мы друзья. Она доверилась и покинула челнок, я нажал на вёсла и облегчённая лодочка понеслась вверх по течению. …………………………………………………………………………………………………… Казалось, за время нашего отсутствия ничего не изменилось. Народ отдыхал, чистил оружие, пере укладывал закуп и прочую утварь. Вовка загружал в лодии материалы и товары из будущего. Кириловы и Любимовы сыны горделиво щеголяли в новеньком камуфляже отечественного производства. Они помогали укладывать Пятаку новые вещи и деловито одёргивали пятнистые куртки, с любовью и уважением выполняя указания хирурга. Как только я причалил, мой челнок подтянули на берег и подбежавшие Янгур и Володька засуетились над Данилой, перенося его под растянутый тент. — Ты как сам? — Спросил Пятак серьёзно и холодно, что не удивило, ведь хирург, занятый своим делом это мясник. — Цел. — Вяло ответил я. — А что весь в синяк покрыт? — Спросил Янгур не поворачиваясь, — где вы были, почему на помощь меня не звал? — …Упал. — Съехидничал я, — ты бы Янгурка нам точно пригодился, да поздно было… — И часто? — Уточнил Вован. — Что часто? — Падал! — Не издевайся. — Устало спросил я. — Я не издеваюсь, я переживаю. Вон Даньша, когда у него нервяк перед боем он шутки мочит, а я пытаюсь в себе жалость придушить, иначе оперировать не смогу. — Да я понял. — Где же Бурей делся? — Пешим идёт, с Милёной. — Нашли-таки! Как она перенесла переход? Янгур слушал и не мог понять, о чём мы говорим. — Не знаю. Судя по всему, после первого перехода у неё всё в порядке, а как ныне не знаю. Полагаю, Старик с ней сейчас по лесу не просто идёт, а свои психо-штучки применяет, проверяет. — Наверное. — Вовка задумался и продолжил, — а я что-то по дому заскучал… — Скоро будем. — Не, ты не понял, я про тот наш дом, про будущее… Я помолчал в раздумьях и произнёс: — Я об этом тоже много думал, тоже туда тянет. Что там в 2017-ом то? — Да как сказать, задница как была, так и осталось. Украина развалилась, пиндосы постарались, да немного просчитались, ибо Украина не Ливия, однако… За спиной раздались голоса: — Бурей, Бурей…. Я обернулся, увидел старика, вспомнил о задании волхва, и спохватившись поспешил к челну за сумой с заветным артефактом. Ведун ждал меня беседуя с Вовкой, который уже зашивал Данилину рану. Милёна стояла рядом, с тихой надеждой и горечью наблюдая за действиями костоправа-мясника Вовки. Я подошёл и передал суму ведуну: — Вот Бурей, прими. Старик загляну внутрь, благодарно глянул мне в глаза, удовлетворённо кивнул и удалился на ладью. Я устало расслабился и понял, что отдых мне нужен и срочно. — Пойду на лодью парни, что-то дрёма одолевает. …Погрузка и пере укладка была завершена, пора было идти дальше, к родным дымам. …Противно скрипело в уключинах. Мокрые от пота спины то наклонялись, то распрямлялись, в такт им махали вёсла толкая судно на встречу течению. Я смотрел на это сонными глазами и думал о жене и дочке. Правильно говорила когда-то моя матушка, земля ей пухом, утверждая, что любому мужику нянька нужна. Когда мужику плохо, просто необходимо что б его кто-то пожалел, поддержал, успокоил, взъерошил волос на голове, пошептал на ухо что-нибудь доброе, убаюкивающее, тем самым снимая напряжение, хандру, тоску. Никто не сможет это сделать, лишь она, одна единственная жена. Даже в гаремах басурманских, она такая одна единственная, по званию «любимая». Вот и Даньша её искал, свою самую желанную, свою Милёну. Я дремал и мысленно ждал встречи с ней, со своей Светлой, которая помоет моё усталое, ослабшее тело в большущей кадке, подаст чистые порты и рубаху, накроет на стол, а потом накроет покрывалом и сон сморит меня в ворохе мягких шкур, застеленных льняным холстом-простынёй. Усталость сомкнула веки и тяжёлые, не дающие отдыха, дневные сны вторглись в моё сознание. Снился Бурей размышляющий над древним стеклянным навигатором, Вовка, который заштопывал рубаху, говоря, что скоро она поправиться, Данила показывающий окровавленный кукиш, какие-то сечи, битвы, крестоносцы, американский флаг с черепом на дырявом полотне, украинцы, глядящие на него с низу вверх безумными глазами и держащие в окровавленных руках мечи. Я им кричал что бы они показывали флагу кровавые дули, мой голос разрывался, хрипел, но они не слышали и продолжали смотреть на флаг в ожидании чего-то обещанного, но тот на глазах гнил, превращался в тлен и молчал… Очнулся я от толчка: — Владка, Данилка очнулся, тебя зовёт. — Осведомил меня Янгур. — Спасибо друже что побудил, а то сны тяжкие сниться начали. — И мы поспешили, перелезая через скарб к Даниле. Милёна поила раненого горячим бульоном, Вован проверял пульс, что-то сам себе бубнил и кивал. — Довёз-таки нас Владша. — Вяло промолвил курянин пытаясь улыбнуться. — Как же любо вас всех видеть. — Ты молчи пока, бо нельзя тебе ща силушка потратить на разговоры… … А мы рядком посидим и за вас с Милёнкой порадуем, — широко улыбаясь сказал Янгур. Я одобрительно кивнул, в подтверждение слов «астраханца». Милёна молчала. По её лицу было понятно, что больше она не страшиться, что мы для неё уже не чужаки. — Ну как он? — Спросил я. Милёна с надеждой глянула на Вовку, тот ответил: — Да как? Как видишь, хорохорится. Хороший признак, но. — Вовка глянул с надеждой в небо, приподняв брови … Я понял Вована по взгляду. Его взор говорил, что всё в руках божьих. — Понятно, — я улыбнулся Даньше, — значит жить будешь, ибо он тебя любит, но на пианине песни играть не сможешь. По бледному лицу хохмача пробежало переживание: — Шо так? — Тихо спросил он. — Тык пианины у нас нет, ну а ты её ещё и в глаза не видывал! Данька улыбнулся и казалось порозовел. Шутка ему понравилась и подбодрила. Вовка хихикнул, потом хихикнул я, потом Янгур, потом застонал улыбаясь курянин. Настроение передалось Милёне, и она слегка улыбнулась. Будем жить коль так, подумал я и похлопал Даньку по руке… … Родной плёс встретил яркими бликами июньского солнца. К деревянной пристани сходился народ. Женщины, семеня ножками под длинными сарафанами, торопились встречать своих родных и любимых. Дети радостно кричали и повизгивали как мелкие поросята, узнавая отцов на прибывших судах. Собаки, чувствуя радость людей и приняв их настрой, громко лаяли виляя закрученными хвостами, игриво носились по берегу, иногда сбивая детишек и ловко уворачиваясь от наказующих ног хозяев. Я искал глазами Светлу и когда увидел её, чувство счастья и нежности захлестнуло разум. Она стояла среди односельчан, одной рукой поддерживая круглый живот, а другой держа за руку маленькую Настю. У ног дочки сидела верная Лю. Меня встречала вся семья. Да, да! Лю тоже член семьи. Судно дёрнулось, упёршись в причал. Мои ноги понеслись, подчинившись чувствам. Светла, увидев моё стремление, поспешила навстречу, и мы соединились в объятиях. Господи, спасибо тебе, как это всё приятно. Доча, будучи мной исцелована, радостно смеялась и что-то тараторила, лохматая Люля повизгивала и то перебирала передними лапами, то становилась на задние, то крутилась волчком, а жена… жена пускала слёзы и тёрла солёным платочком синяки и ссадины на моём лице. Так мы и стояли, обмениваясь взглядами и объятиями. Я был дома, мы все были дома, у родных дымов, садов, огородов. …Дома сталось так, как я и мечтал в дрёмах. Огромная деревянная кадка, чистые порты, рубаха, густые щи из печи, роздых, потом сидение во дворе на лавочке, разговоры с женой и Настенной. Светла справлялась о произошедшем, о моём побитом теле, о Даниловых ранах и его избраннице. Я рассказал обо всём, кроме задания Бурея. Всё было чудно, тихо и спокойно. Лю счастливо лежала рядом, положив остроухую морду на мои босые ноги, на её хвосте млела кошка, наступал вечер. Комары кусались и противно звенели, вечерняя сырость и прохлада окутывали землю и её обитателей. В темноте ночи, укрывшись льняным покрывалом, мы тихо беседовали. Светла расспрашивала меня о моём времени, то веря, то не веря, то сомневаясь или восхищаясь: — А бабы какия сарафаны носят? — Шёпотом, что бы не побудить дочь интересовалась она. — Никакие. — Шепнул я. — Как так? — Ну рубахи юбки, джинсы в обтяг. — Эт что ж за одёжа? — Джинсы то? Да порты узкие, облегающие. — Охо-х! Срам то какой! И куда ж ихние мужи смотрят? — А ни куда! Там все так ходят. Ни знаков различия родов, ничего нет из узоров. — Ой врёшь небось? — хихикнула Светла. — А что мне врать. Там все так одеваются, и мужи, и жёны, и дети… …а бабы ещё и на каблуках, высоченных ходять, толщиной с лучину. — Охо-х, да ведь не удобно, в землице небось вязнут? — Не, не вязнут, бо по землице твёрдые стёжки из камня уложены. — Как в Константинополе? — Ну, наподобие. А ты откуда знаешь? — Поднял брови я. — Попин наш сказывал после обедни. — А-а. — Делано успокоился я. — А скотину там держат? — В городах нет, а в деревнях держат, но теперь очень редко. — Что так? — Прокормить не могут. — Как так, трав нет на покосах? — Травы, то есть, но… — я задумался. — Что, но? Чёрт возьми, пронеслась в голове мысль, да мы разделились на собственников одиночек, работать не хотим, мотивируя тем что продать негде. Но тут то работам всей весью и продаём всей весью. — Но косить не кому, старики в деревнях слабы, а отроки все в города стремятся. — Я выдержал паузу и грустно добавил — умирают Русские веси, обезлюдели покосы. Светла задумалась, долго молчала и: — Не покосы обезлюдели, а люди обездушили. Обленились потомки то наши, закостенели их навьи, притупились их помыслы, но желания воспалились. Бросили они землицу кормилицу и видать ждут подаяния, а кто видать и рад бы, у того силушек нету ни телесных, ни духовных, съела их жизнь окаянная в погоне за гривной дармовой… Ничего себе, подумал я. А ведь права моя ненаглядная. — Ну не все. Люди в городах работают, дома строят, дороги, печи, телеги самокатные, телевизоры, утюги. — Вутюги? Эт што-ж за строение? — Эт не строение, эт помощник для женщин. Вот ты бельё рубелем охаживаешь после сушки, оно размечается, распрямляется, но складочки и помятости всё одно остаются, а утюгом пройдёшь по рубахе, и она гладкая, да ровная, разогретая и пахнет жаром. — Чудно. А по што у нас нет, или Вовша не сможет сделать такое? — Думаю Вован сможет, но не такой как там, а на угольях. А ещё есть стиральные машины, тоже хозяйкам большая помощь. А эт что ж? — Ну эт бочка такая. В неё стирку бросаешь, и она сама стирает, потом выжимает и остаётся только повесить досушить. Я ещё много рассказывал о своём времени сквозь дрёму, к концу концов уснул, а Светла лежала в темноте и переваривала услышанное, доселе не ведомое чудо нашего мира. Под утро я очнулся ото сна. Тело слегка ныло. Рядом сопела Светла, в кроватке спала дочка, в сенях скребла двери Люля, давая понять, что пора вставать. Что ж!.. Хочешь не хочешь, а надо, ибо скотина ждёт. Жена заворочалась и открыла глаза. Я чмокнул её в глаз и приступил нехотя к делам. Надо же, подумалось мне, стоило лишь поговорить о прошлой жизни, как появилась лень. Да! Мне хотелось домой, в моё будущее, я соскучился по современности, по телевизору, компу, микроволновке и эти мысли легли тяжёлым бременем на душе. Надо было поговорить с Вовкой, высказаться, успокоиться. ……………………………………………………………………………. Куры, гуси, корова, две козы, навоз, во общем обычное, трудовое крестьянское утро. Кошка Катя, подняв хвост трубой, тёрлась об ноги в ожидании утренней дойки. Что ж, она заслужила немного тёплого молочка, ибо у порога лежали несколько заигранных мышек. Люля не отступала от неё не на шаг, иногда отталкивала Катёну мордой, мол не мешай, скоро всё будет. Я засмеялся и погладил Катёну. Люля носом подковырнула мою ладонь на свою голову, мол гладь меня и виляя хвостом уставилась на кошку. За спиной хлопнула дверь, то вышла во двор жена. — Владушка, давай подою. — А как ты с пузом-то согнёшься? — Ну, до этого сгибалась не поломалась, чай сдюжу и ныне. Я уступил скотину жене, а сам принялся за прочие дела. Пока убирал навоз, всё думал о своём времени, поглядывал на жену, предполагал, как бы она там обжилась. Наверное, не смогла бы, хотя может и наоборот, приспособилась бы получше моего, голова то свежа и готова к ученью… Светла, угостив кошку, унесла молоко в дом и вскоре на пороге появилась умытая доча. Настя начала помогать мне что-то советуя и командуя. Через часок я закончил свои работы. — Светлушка, я чаю надо бы до Данилы сходить, проведать, к Владимиру заглянуть…? — Конечно сходи. Возьми одну козу, на кой нам две, отведи Даниловой хозяйке, пусть обживается хозяйством. Чай мы не чужие, пособим. Возьми ещё гостинцев, яиц там али ешо што… я в миг тебе соберу. Выйдя со двора, пройдя вдоль дощатого забора, я оказался перед Вовкиным домом. Стукнул в ворота и зашёл, затаскивая за собой козу. На встречу, принюхиваясь, поднялась Дуся. Я залез в карман достал прихваченный кусочек сушёного мяса: — Здравствуй Дусяна, вот тебе доча Люля гостинец передала. — …и потрепал собаку за ухом. — Ну а теперь, гавкни для порядка, Дуся, проглотив лакомство счастливо виляла хвостом и подозрительно поглядывала на козу. — Гавкни!!! — потребовал я снова, и она однократно гавкнула козе в морду, та офигела и выставив рога спряталась за меня. Дверь избы открылась, во двор вышла Лада с кадкой в руках: — Здрав будь Ладушка, хозяин дома ли? — И ты здоровей Владислав. Володька до Данилы побёг. Собрал свою «птичку» и побёг. — Какую «птичку»? — Не понял я. — Ну в которой его травы и снадобья. — А-а, аптечку? Понятно… А что побёг то? — Да детвора его с утра выкричала. Вроде как кровить Даньша начал, а Милёна его в слёзы, детей соседских послала… а ты шо с козой то? — Да вот решили подарить Милёне с Даньшей козу, для обжития так сказать… — А-а. Ну поторопись, а то можт и не успеешь. — Угу. — отозвался я и ретировался со двора. Что значит не успею, думал я, неужто Данька так плох? Вчера вроде ел…
Мне стало не по себе, а вдруг что серьёзное и я поспешил по улочке обходя церквушку. Скопление народа у Данилина дома заставило занервничать. Господи, не уж то помер? Ноги двигались на автомате, руки сопротивлялись рывкам козы, седце билось в испуге за жизнь раннего друга. — Что случилось люди? — Спросил не громко я. Народ стоял с козами, лукошками, кошёлками, как будто шёл с ярмарки. — Здравствуй, Владша! — Приветствовал меня Горын, держащий на одной руке своего трёхлетнего сына и корзину, а другой рукой придерживал за веревку козу. — Здравствуй Горын. А што с Данилой? Почему все с добром? Горын хитро прищурился: — А сам то, по што корзину, да козу за собой волочёшь? — Ты я это, Даниле, дабы хозяйство увеличить. — Вот и я с тем… …и все тута за этим, покуда. По мне пробежал какой-то нервяк: — Да с Даньшей то што?! Где Володьша?! — Тык тута, в хате. Я рванул сквозь толпу. — Да куды ж ты прёшь? — раздались голоса. Взлетел на крыльцо и грохнул в дверь: — Пятак! — Вырвалось из меня переживание. Дверь открылась, Милёна увидав меня поманила, я втащил козу в сени, и женщина задвинула засов. — А ты то что с козой? — спросила Милёна. — Тык гостинец. Как Данила? — Утром раздухарился, начал рукой махать, мол во как, уже зажило, ну шов то и потёк рудой. Я с перепугу за вашим знахарем послала детишек с улицы, а потом люди в гости пожаловали. Вона их кольки у крыльца. Все с добром! Уж я им, а так, и сяк говорила, что благодарна всем, но всё принять не могу, всё одно стоят с гостинцами. Не приму обижу, а как столь принять то? — Что с Данилой то? — перебил я её причитания. — Ничего, со знахарем разговаривают, смеются. Я успокоился. Коза дёргалась на верёвке. Тащить животное обратно не хотелось: — Ну, мою то козу примешь? Чай я не чужой Даниле. — Заводи во двор, — сказала Милёна, потеряно махнув рукой, и указала на открытую дверь во двор. Моему взору предстал Данилов двор, в котором базировалось стадо коз, голов в десять-двенадцать. Животные выедали невыкошенные травы под забором, сараями и вообще по периметру всего не богатого хозяйства. — Так вот что значило Ладино «не успеешь». — пробормотал я, — И откуда узнала то? — пожал я плечами. — Так ишо вчарась вечером, бабы со мной говорили, знакомились, сулили ныне пособить с обзаведением хозяйства. Я поглядев на свою козу, вздохнул: — Придётся тебе Галя домой топать, бо опоздали мы, — и привязав козу во дворе, дабы не навалила гороха в сенях, вошёл в горницу. Данила сидел на лавке в углу горницы, перемотанный бинтами. — Здрав будь Даньша! — приветствовал я. — Здарова, Влад, проходь, садись рядом с Вовшей.
…Постепенно страсти утихли, жизнь пошла своим чередом. В конце месяца липеня (июль), Светла родила мне вторую дочь. Рождение первой Настёны было встречено мной в не понятном нервяке и опаске, а папой я ощутил себя, когда первеница впервые сказала «тятя». Ныне нервяк был ещё больше. Данила с Милёной, Вовка с Ладой, Горын с Младой, Янгур с женой и дочерью сидели на лавках во дворе дома под окном. Настя играла в компании детей гостей. Лю сидела в ногах у Горына, а кошка Катя лежала на её хвосте. Сомкнув перед собой пальцы рук, я ходил, в зад — вперёд, по двору, не находя себе места, друзья наблюдали за мной молча, двигая в след головами. — Да усядься ты! — Буркнул Пятак. Горын вздохнул. Я сел. Начал дёргать коленом и потирать ладони: — Володь, ты-ж врач, может ты там поможешь? — Кисло спросил я. — Влад я могу голову к заднице пришить, а тут… — помолчав продолжил, — Лада рожала, тык я в дом войти боялся. Миланья ежели кликнет, так я чем смогу… Горын снова вздохнул. — Охолонись Влад, всё добрёшенько пройдеть. — Обратилась Милёна. — Я не, я ничё, всё нормально, — промямлил я и опять затряс коленом. — Ды всё хорошо будя, — подключилась Лада, — первый раз труднее, а второй уж легшее. — Да-да, я понимаю. Горын вздохнул и почесал бороду. — Скоро ты двойной тятя будешь, — улыбнулся Янгур, — и я тоже, погодя. Эта новость меня немного отвлекла: — И вы тож? А когда? Все сидящие перенесли взоры на жену Янгура Лею, та смутилась и покраснела: — РанА об том. — Тихо молвила она. Горын опять вздохнул. Я, переживая, на него уставился: — Что? — Вылетело из меня. Горынова Млада двинула мужа сухеньким локотком: — Та шош ты всё вздыхаешь? Нешто не видишь, что у человека крыша едет? Весь женский состав присоединился к Младе, обругав могучего черниговца. Испуганный могучий черниговец плюнул: — А шо я? Ты, когда рожала, оне тож вокруг меня вздыхали — и встав присоединился ко мне. Теперь мы топтали двор вдвоём. О, как мы слиплись в дружбе, подумал я, каждый переживает, участвует. — Да шож вы шарохаетесь? Усядтесь! — Встряла Лада, и толкнув Вовку, продолжила: — Скажи ты им. Пятак потёр бок, молча встал и пересел на бревно, лежащие у сарая, напротив. Мы с Горыном уселись рядом. Данила с Янгуром покрутив головами пересели к нам. Так мы некоторое время сидели разделённые на два лагеря, женский и мужской, а меж нас играли дети возле которых легла Люля. Я посмотрел на кошку: — Катя, а ты за кого? Та посмотрела на Лю и запрыгнула на лавку, на нагретое Горыном место. В доме раздался женский полу-крик, полу-стон. Я вскочил и опять начал мерить шагами двор, а друзья, собака и кошка наблюдали за мной как за маятником. Как только мой зад уселся на бревно, все вскочили. …Детский крик! Крик появившегося человека огласил дом, трубя миру о новой жизни, о новых слезах, о новых радостях. Встать я не смог, только дурашливо улыбался. Через некоторое время дверь дома отворилась, и баба Миланья поманила меня: — Иди дочь встревай. Я рванулся в дом, в уме договаривая за Миланьей «чуфыр-чуфыр». Даньша пошёл в присядку, закидывая ладони на затылок, потом ползунком:
Раньше мне думалось, что сын — это хорошо, а дочь не плохо. Ныне было всё наоборот. Я ликовал больше чем Кот Матроскин, который с двумя коровками стал вдвое счастливее. Радости было «полные штаны». Вторая дочь, это вторая нежность и доброта, это косички и бантики, это снова «петя в попу клюк» … А мальчишки, ну и их нарОдим, лишь бы женушка не хворала, дай ей бог. Вот она, ещё одна частичка счастья. Жизнь потекла рекой дальше. Забот чуть прибавилось. Ночные подъёмы, недосыпы, кормления, всё опять легло на плечи Светлы. Я конечно помогал чем мог, подменял на баюках пока она спала и так далее, но всё равно, чадо было всегда при ней, у её груди. Сколько ж в матерях выносливости и сил? Иной раз стыдно за нас мужиков. В заботах угасали мысли о возврате домой. Вовка тоже был отвлечён новой идеей прокладки дороги через лес к соседям. Данилова жена крестилась, взяв имя Мария и теперь у них, после венчания, был как бы медовый месяц, без отрыва от грядок и коз. Бурей заходил в весь реже и реже, отец Прокопий тож был загружен службами, да крещениями. Однажды я спросил у Бурея, почему он дал нам год для размышлений о переходе в своё время, он ответил, что надеется научиться открывать окошко сам, но ещё пока не властен, а тот прибор, что припёрли мы с Данилой, будет этому подмогой. Мне казалось, что наша весь изменилась. Нас часто навещали не знакомые торговцы, причём особо ничего не покупали, а так разнюхивали, мол готовились к большому торжищу. Мне иногда казалось, что все знают о нас, в окно ходивших, о том откуда мы, из каких времён прибыли. В воздухе чувствовалось какое-то напряжение, какая-то не видимая сжатая пружина. По этому поводу мы частенько беседовали. Подозрительнее всех были Янгур и Горын. Назвеневшись железом, отдыхая, мы делились мнениями. Горын твердил о грядущей беде. Не нравились ему эти не известные люди, приплывающие в челнах. Янгур тоже подозревал подвох. Мы с Вовкой не видели ничего плохого в гостях, ибо и раньше так бывало, но нехорошие предчувствия тоже имели. Данила отрицал наши переживания, видимо сказывалось обретение любимой, но одобрял наши бдения. …И беда всё же пришла. Вначале вересеня (сентябрь) собирались пойти снова в Городок, на торжище, расторговаться урожаями да ремёслами, да торжище само к нам прибыло, с огнём да сечей. …Однажды утром, охотники обнаружили в лесу убитого, опознали как рыбака из соседней веси. Он был завален валежником не далеко от берега Кубены, причём не очень аккуратно, видимо тать спешил. При осмотре определили, что мужчина убит стрелой в спину, стрелу убийца забрал. О происшествии доложили Горыну, тот велел знающим помалкивать и принял некоторые меры. К соседям были посланы договорщики о совместном походе на торжище и пара человек с острым глазом да резвым умом, дабы разнюхать об убиенном подробнее. Ушли большим челном, особо не сторожась, а следующим днём, к нашему причалу, прибыли три больших лодии. Наши дозоры сообщили о подходе гостей заранее. Чужаки, достаточно бесцеремонно, пришвартовались и начали высадку. Береговая стража попыталась пресечь их наглость, на что гости проявили деланное дружелюбие и согласились дождаться наших старшин и их разрешения. Как выяснилось, команды судов состояли из разного люда. Были и славяне, и свеи, и немчины, общим числом под сто человек. Кирилл с мужами, поговорив с пришлыми, дал им добро на установку палаток у пристани, в стороне от мостков. Гости принялись расставлять столы-прилавки, носили с лодей не приметный товар, растягивали холщёвые «дома». Наши мужики подтягивались к берегу, к столам, к товарам. Вскоре появились жёны, подростки. Торговля была вялой. Как не старались, как не расхваливали свой товар гости, а большого интереса, у весян не возникло. Слышались возгласы наших, что мол это мы и сами делаем, а это у нас лучше, а от этого старья давно отказались. Меня удивляло то, что торговцы не обижались на хулу их товара, а наоборот радовались и желали посмотреть наш. Наши убегали в городок, приносили свои изделия и с гордостью выпячивали груди на цоканье и похвалы иностранцев. Иностранцы представлялись купцами, всё выспрашивали чем торгуем, что изготавливаем, да кто научил. Видимо, кто-то из весян, взболтнул, по простодушию лишнего, взвалив на Вовку чрезмерное внимание гостей. Володьку, глядя на его изделия, расспрашивали о его инструментах и приспособах. Вовка нервничал и не понимал, почему возле него постоянно крутятся чужаки. — Да шош вы до меня прилипли? У нас все мастера «на все руки от скуки»! — А это как делать? — Показал иностранец современное сверло. — Откуда это? — Сдвинул брови хирург. — Тут купил, — ответил немчин, — очшень дорого. Вовка обернулся ко мне: — Всё, достали. Пошли отсель. Даньша где? — Та где-то тут с Янгуром был. — Влад, что-то тут не чисто. Пойду ка я с Горыном потрындю, а ты давай найди Даньку с Яном и до нас. — Добро. Вовка исчез в толпе. Было за полдень и мне хотелось быстрее найти друзей и выпить холодного квасу. Походив меж палаток изучая обстановку, я пошёл к лодьям. От судов двигались Данил и Янгур. Шли молча, не торопясь. Заметив меня, повернули навстречу и прибавили шагу. Подойдя ко мне, они приветствовали меня смеясь и хлопая по плечам. — Вы чё? — Улыбнулся я. — А ни чё! — Ответил Янша. — Разговор есть. — Добавил Даньша, сверкнув не хорошей улыбкой. — А — а, тык и я про то. Пошли до Горы. — Ответил я тише и тоже улыбнулся. Мы, по-приятельски закинув руки друг другу на плечи, шеренгой направились в горку, к воротам нашего городка. — Вот что браты, — начал я, — тут наше свёрлышко у гостей нашлось, говорят купили. — Свёрлышко? — Как бы переспросил Даньша, — у нас два деда пропали. Ушли с утра в лес, грибочки ягодки, к полдню обещали быть. Доброга нашёл, в пяти стрелищах, в лесу. Их кто-то кистенями… и лапником присыпал. — Думаешь эти? — Кивнул я на пристань. — Можт и эти… а можт и аще какия. — В лодиях, — вставил Янгур, — у некоторых кольчуги под рубахами… …………………………………………………………………………………… …В веси была заметна лёгкая суета. Народ не торопясь забирал крупный скот с пастбищ, заводил коров и лошадей за ворота, загоняя в хлева и стойла. Для меня это показалось странным. На стенах крепостицы тоже велась работа. Не торопливо, как бы обыденно, приносились кожаные свёртки со стрелами, сулицы, корзины с камнями. У Горынова дома лениво дремали два молодца. Это были караульные, поставленные здесь на время военного совета. Хоть вид у них был и не официальный, своё дело они выполняли отлично, следя за обстановкой. Мы не успели раскрыть в вопросе свои рты, как один из молодцов, вытащив изо рта соломину, слегка кивнул на крыльцо. Не задавая вопросы, мы вошли в дом. Совещание наших старшин проходило тихо. По горнице летали, довольные прохладой бревенчатых стен, мухи. Мужи беседовали иногда, отмахиваясь от крылатых насекомых. Вовка сидел со сдвинутыми бровями, да и лица всех присутствовавших не были светлы и расслаблены. — Будем говорить с «гостями». — Сказал Горын, подняв чёрную, треугольную бровь, собирая складки на лбу, — похоже, не чисты оне на намерения. С низу идёт ишшо одна лодия, похоже ихня… На лицах совета прочитался вопрос. — Доброга поведал, а ямУ наши передали. — Пояснил Горыня, — ежли шта, в лес не уйдём, поздно. Ихние уж везде шарохутся, — помолчав добавил, — наглеют, однако. — Как борониться будем? — Спросил Вовка, — их поболе сотни! — Так и будем. У нас одна печаль, не сгореть, по сему воду пусть по колодцам набирают. — Так можт, пока до сечи не дошло, в леса уйдём? — Вставил кто-то. — Узрят, что бабы да дети уходят, сразу в мечи и за ними, а мы из-за стен не помощник. Пока из ворота выйдем, головы потеряем… — встрял Янгур. Горын постучал пальцами по столу: — Что им надобно то? Не пойму. Ежли добро, то нападай и секи, ежли люд, тоже сеча… Я позволил себе предложить версию: — А можт и то, и сё, и передовые технологии? Уж больно буржуи падки на превосходство в экономической и технической сфере. Оне готовы на любую подлость за это. А буржуев на лодиях пруд-пруди! На меня глянули как иностранца, не поняв о чём я, только Горын посветлел взором, ибо общение с Вованом обогатило его технические познания и словарь. — А ить могет и так-то! — Почесал броду черниговец. — Ты всем то растолкуй. — Попросил Кирилл. — Да шо тут толковать, — отозвался Горын, — мы думали наш Володимир первый мастер — затейник в округе, а вышло шта и в немчинах, и свеях о нём узнали, вот и хотят энти тати оттяпать у нас и навыки, и струмент, и похоже Володьшу. Все замерли, уставившись на Пятака. Тот побледнел, на лбу появились капли пота. Мужики молчали. — Эт как жа так, братцы, — прохрипел хирург, — мы ж вместе всё делали, мы ж свои… Я не мог и предположить, что Горын так глубоко разовьёт мою версию. — Не-е, — протянул я с умным видом, — оне бы сначала его подкупить попытались, а уж опосля выкрасть. Вовка зыркал выпученными глазами. Кирилл глянул на него: — Охолонь Володьша, в обиду не дадим. Внезапно раздался голос Бурея: — У гостей, на лодье, пленник имеется. Все вздрогнули, ибо ведун умел появляться тихо и неожиданно. Он стоял у двери, старый, высокий, осанистый, с посохом в руке. — Прокуд углядел, человека повязанного, за щитами, — продолжил Бурей, — я пошёл на догляд и хоть прятали его, но воду всё ж давали… узнал я добра молодца, который на прошлом торжище, со товарищи, свару с нашими устроил… Я вспомнил бескровное рубилово с подпитыми молодцами в Городке. — …коль повязан, — вещал волхв, — то не волен он собой… тут и нам надоть готовиться к худу… После совета все разошлись по местам заведований согласно указаниям. Мы с Вовкой собирались по домам, но нас остановил Бурей. — Вот што мужи честные, соберите всё самое необходимое на случай отступления, мало ли … да и всем своим передайте. …Любим, Данила, Кирилл и я, в сопровождении четырёх воев направились к лодьям «гостей», минуя их палатки. У палаток нас остановили и узнав цель прибытия пригласили в один из шатров, где находились старшины противной стороны. Четверо наших воинов остались у входа в шатёр, в окружении чужаков. — Почему с оружием пожаловали? — Спросил немец через своего толмача. — Есть причины. — Тихо ответствовал Любим. Беседа длилась скользко и не долго. Обсуждались разные вопросы и в конце концов Кирилл заговорил о главном: — С вашим прибытием, у нас в веси произошли беды. Ныне пропали в лесах наши люди, — выдал надумано Кирилл, — а также убиты два почтенных старца. Хотелось бы знать, не причастны ли ваши люди к сим деяниям. Толмач перевёл нам ответ, мол гости люди мирные и не хотят никому зла, что прибыли только для торговли и распространения благ, а также для обращения заблудших дикарей в истинную веру Христову. — У нас есть свой проповедник веры, — ответствовал Кирилл и показав нательный крест продолжил, — ведомо нам, что есть у вас полоняники. Ежели они наши, то требуем их вернуть нам, ежели они злое содеяли, то заплатим за них виру и накажем сами, пред вашими взорами, а ежели вы зло затеваете, то быть вам битыми. — Нет у нас ваших людей. Мы никого не пленяли и не неволили. — А вязаные на лодьях? — Вставил я. — То наши люди. Воровали у своих, теперь ждут наказания за содеянное. — Дозвольте убедиться, что полоняники не наши сродники и мы уйдём в весь и успокоим родовичей. — Конечно, сейчас их приведут. — Нет, дозволь нам самим. — Хорошо, пусть двое из вас пойдут убедится в нашей честности, а остальных приглашаю отведать наше кушанье. Кирилл глянул на меня и Даньшу, мы встали, учтиво поклонились хозяину, тот что-то сказал своему поверенному и указал на выход. По пути к лодьям нас сопровождали чужаки, ибо наши вои остались у шатра. Нам показали связанного здоровяка, что лежал за щитами, которого мы сразу узнали, не смотря на побитое лицо. Это был тот самый детина, который затеял в Городке свару, зацепив Данилу. — За что тебя? — Обратился к пленнику Данила. — Утечь хотел. — Сплюнул лежащий на боку беспомощный здоровяк, не поворачивая головы. — А что содеял? — То и содеял. — Знаешь меня? — А хто ты таков, штоб о тебе знали? — Волк, с хвостом поджатым. — Ответил Данил. Пленник молчал, не понимая чужой интерес к нему. Я обратился к охране: — А где остальные вязаные? — Тута ишо двое, под холстиной. — Живы ли? — Живы, сцо им станется — ответил мужик с новгородским акцентом и край тента приоткрылся. Ну да, подумал я, та же компания. — А что сотворили? — Нанялись охраной, а вчарась ночью, мечи да брони на мель покидали и сами утечь хотели, да все не успели. Но трое всё ж утекли. Я поставил галочку в уме «было шестеро», вся компания из Городка. Провожатый немчин что-то сказал, а толмач перевёл: — Видимо те тати ваших и побили. Мы молча сошли на берег и направились к шатру, где «гостевали» наши старшины. За спиной раздался крик связанного здоровяка: — Помню волков, берегитесь волки! Мы с Данилой переглянулись, выходит узнал нас задира и предупредил. В шатре доложили, что пленники не наши, на что немчин льстиво улыбнулся. Кирилл задумался и обратился к чужаку: — Вас было больше сотни, а теперь чуть более половины, где остальные, не затевают ли замятню? — Нет. Мои вои ловят рыбу на реке и охотятся. — А кто дал добро на охоту вокруг нашего града? — О-о, нет, мы охотимся на другой стороне реки, далеко. — Понятно. Весь те места не трогает, бережёт, а вы значит хозяйничать начали? …Мы шли к стенам нашего городка и тихо рассуждали. Теперь было понятно, что весь окружена по лесу не большими отрядами и уводить баб, старцев и детишек в дебри поздно, ибо попадут в полон и начнётся шантаж. Надо было готовить оборону нашего городка, а по большому счёту готовиться к сожжению городка и наших домов. — Тут, братцы, серьёзные вои собрались, по ним видно. — Высказался серьёзно Данила, — лютые вои, не торговцы. Кирилл вздохнул. Настроение у меня было препоганое. Воевать не хотелось, да и не чувствовал я себя воякой, а вот тревога за семью усиливала беспокойство. Наверное, раньше мне показалось бы, что вот я, вот мы и где-то рядом романтика, но тут было не так, была сухая безысходность, говорящая только о сече, крови, смерти. Это я чувствовал от своих друзей и товарищей, от их серьёзности и сосредоточенности. Данила не шутил и не балагурил, но всем своим видом показывал серьёзность положения. За что, почему? Почему там, слева по карте, затевается зло против меня? Почему оттуда даже ветры поганые дуют, несущие дожди, слякоть, морось, болезни, мор? Почему оттуда идёт безбожие и гадость на нас, на всех нас? Мы зашли к Горыну и доложили о том, что узрели. — Обложили! — Стукнул по столу кулаком черниговец. Как так случилось? … На улице ударило, загудело било, в сенях послышался топот ног. В горницу залетел караульный: — От леса Кириллочи и Любимичи бегут, с ними люди, за ними вои, чужие. Наши со стен стрелы мечут, пытаются отсечь погоню, на пристани железо звенит. Похоже сеча у реки. Ворота открываем. Все рванули вон из дому… … Я торопливо облачился в железа, вспомнив совет Бурея о главном и необходимом, проверил документы, давно потухший телефон (вдруг пригодится), современную одежу, обувь и засунул всё это комом в рюкзак. …На стенах уже ожидали атаки. Ворота закрылись, Кирилловы и Любимовы сыны уселись на землю, тяжело дыша, ловя ртом воздух. Возле них повалились двое наших, которые были посланы с челном к соседям. Три облаченных в доспех чужака лежали пластом, не в силах подняться. Расспрашивать было некогда, ибо было понятно, что наши гребцы нарвались на лодии пришлых и были побиты. В трёх чужаках мы признали тех задир, что были в компании здоровяка на торжище. …………………………………………………………………………………….
Я рванул на стену. У реки, меж белых палаток чужаков, просматривалась битва. Звон железа, крики, русский мат доносились и с такого расстояния. — Хто ж там так рубится? А кричат как сердешные! — Раздался за спиной юный голос. — Ты что тут малец делаешь? — Обернулся я. За мной стоял мальчишка лет восьми. — Тятю ищу. Можт он там? Тык я пособить пришёл. — Кивнул он в сторону реки, поднимаясь на цыпочки к бойнице. — Может и там. И горько мне стало: — Иди в низ вой, охраняй мамку и матерей наших, от стрелы, от камушка прилётного, да от огня вражьего, я верю что ты превозможешь сей тяжкий труд, ибо слова твои не мальца, но мужа. Мальчонка убежал, осчастливленный речью взрослого. Подошёл Вовка. — Влад, ты со Светлой попрощался? — Да как то не успел в суматохе и она как-то быстро с детями в церковь собралась. — Обернись. Я обернулся и шаря глазами нашёл своих стоящих у ворот храма. Она стояла, устремив на меня взор, держа на одной руке меньшую дочу, подняв другую руку в прощании. Настёна стояла рядом, а собака сидела возле походной котомки у ног людей. Мне показалось, что семья со мной прощалась, прощалась навсегда. По моей спине пробежал холодок. Нет, не может так всё кончиться, пронеслась в голове мысль. Тело двинулось к лестнице, но Вовка удержал меня за рукав. …Я тоскливо уставился на пристань: — Сколь там наших? — Десятка полтора, можт чуть боле. — Ответствовал Пятак. — Сложат головы бедолаги. От реки донёсся, различимый сквозь битву, крик: — Ратуйте братцы, ратуйте!! Рядом появился Данила: — Помощи, защиты просят сердешные, гибнут. — Стукнул он кулаком по бревенчатому частоколу. Кучка доспешных бросилась к воротам, громовой голос Горына остановил помощников, запретив выходить за стены. Кто-то из воинов, чей порыв остановил Черниговец, зарыдал. На стенах кричали воины, прося прощения у друзей и родственников, которые рубились у реки. Как же тяжело слышать крик о помощи, о близкой смерти и не мочь помочь… Я злился о своей бесполезности, о безвыходности ситуации. Горын смотрел на реку плотно сжав губы и сдвинув брови. — Долго стоят браты наши, не гнуться. — Вырвалось, громко у него. — Видать превозмогли науку твою Горыня. — Отозвался Данила. — Ты тож к тому приложился Даньша. — Парировал Горын и помедлив заорал, — Кубеной, челнами!! — и тихо добавил, — Авось пробьются и по реке уйдут. Так и вышло. Видать услыхал береговой десятник Прокош совет Горына и дал команду своим уставшим воинам на пристани. Послышались злобные крики чужаков, пошла какая-то подвижка и через некоторое время по Кубене пошла большая расшива, закрытая щитами, как броненосец. За ней отчалила вторая, видимо в погоню. — Ого-го-о!! — Раздались радостные крики с нашей стороны. — Добре Проко-ош, добре-е! — Гаркнул Горын, довольный произошедшим. Вскоре, от реки двинулась кучка Иностранцев с белой овечьей шкурой на копье. Кто-то пустил стрелу. Горын матюгнулся и зычно скомандовал: — Не стрелять! — Что хотите? — Обратился он к парламентёрам, когда те подошли под стену. — Отдайте нам грант-магуса Бурегерта и его помощника, гроссе-найлера Вольдемара. — Перевёл толмач. — Нету у нас таких. — Мы знаем, что есть. Воину не пристало врать. Если отдадите этих людей, то мы уйдём с миром. — Кого они хотят? — Не понял я. — Кого, кого, Бурея и Вовшу. — Отозвался Данила. Вовка сидел на заднице облокотившись о стену с серым лицом, да и было с чего киснуть, ведь в эти времена, города и веси запросто откупались малыми людьми дабы сохранить жизни многих. Хоть за Вовку, который перелечил всю весь и скот, народ стоял горой, но мне стало страшно. — Чё Вован, порты взмокли! — Выдал Данила весело зыркнув, — Вышатка! — крикнул он отроку, принеси ка порты старые, да похужее, да в навозе извози. Мой взгляд остановился на Бурее. Он шёл к воротам. Неужели его выпустят? — содрогнулся я. Отрок был скор на ногу и в руках у Данилы уже были старые, порты. Он выглянул в бойницу и гаркнул: — Эй пиндосы, гейропейские! Вот вам подарок, мудрая грамота, от Бурея Святогорыча и Владимира Евгенича! — и, запихнув тряпьё в холщовый куль, швырнул его со стены. — Не будя у нас с вами договору, потому как мы задами не вышли. Желаю дух порток вдыхать! Друг друга на печи имать! — Похоже Данила готов руду лить. — Раздалось весело справа. — И дерьмо ворожье! — Раздалось хохоча слева. По стене прокатился хохот и матёрые ругательства в сторону противника. Я глянул на Пятака, тот смеялся. — Эт ты его научил? — Ухмыльнулся я. — Да не учил я его, просто рассказывал. — Кивнул Пятак, — он как узнал, что в нашем времени, у них мужики в жёны мужиков берут, хохотал и не верил, не верил и хохотал. На мостках появились отец Прокопий и Бурей. — Слыхал я твой ответ Даниил, — обратился священник к хохмачу, — после сечи зайдёшь ко мне причастишься, а пока будь как есть. Данила добродушно кивнул и глянул на Бурея. Тот стоял довольный, высокий и осанистый, всем своим показывая довольство от ответа курянина. …Наступал вечер. Противник работал топорами, колотил шиты, разбирая мостки, разжигал дымы, готовился к осаде. …Крики на берегу оповестили нас о каком-то происшествии, все прильнули к бойницам. От леса к стенам бежал человек. Кучка противников бежала ему в след, осыпая беглеца стрелами. Мы дали залп в ответ и открыли ворота. Запыхавшийся залетел в ворота и осел от устали. — Хто таков? — Спросил подошедший Горын. — Микула я, с Ярославля, — глотая воздух, представился беглец, — в Городке нанялся гребцом к немчинам, да злодействовать они начали. Решил утечь, да вот токмо ныне и вышло. — И много русинов вёсельных у ворогов? — Дюжина была, да не на одной лодии, а три поделены. — Как утёк? — На одной лодии повязанные были, да новгородец один путы им порезал, те охрану ближнюю прибили и в сечу, помогай кричат браты. Тут ваши на помощь кинулись, ну и мы пособили своих лодейщиков угомонили… Токмо мы бездоспешные были то, пришлось кулаком, да засапожником жилу резать… По лодиям, по воде к вашим пробились. Кое кто из нашего — живота лишились. А ваши крепко стояли, ой крепко. Место они заняли, на мостках. Спереду ворог, позади река, отступать не куда. Потом прижали нас дюжа, думали вы с крепости пособите, но смекнул ваш десятник видать, что помощь така всем смертью грозит и приказал расшиву отбить, благо она рядом… Ух что там началось, немчины горло дерут, ваши стену держат, — помолчав, отдышавшийся продолжил, — а я в лодочку не поспел, побросал железа и сиганул в воду то, да прикрылся покойником, течение отнесло, я в лес, а там на энтих нарвалси, и бечь… думал не поспею до вас, но Бог миловал. — Много ль наших полегло? — Спросил Данила. — Пяток точно посекли. — А ваших? — Трое, можт четверо остались. По стене пробежал гул, крики. Ворог атаковал. … Прикрываясь большими, дощаными щитами, противник подходил к стенам, осыпая весь стрелами. Наши отвечали поначалу залпами, а потом беспорядочно, но густо. Гуденье стрел и наших, и вражеских слилось в один глухой гул. Высунуться в бойницу для выстрела, было очень опасно. Деревянная, с железным наконечником, смерть была всюду, на каждом сантиметре, возле каждого человека. Стена крепости ощетинившись оперёнными древками издавала барабанную дробь, принимая в себя всё новые и новые стрелы. Появились убитые и раненые. Постепенно стрелы начали падать со всех сторон, городок был окружён и методично осыпался стрелами, теперь более редко, но прицельно. Спускались сумерки. Прохладный вечерний воздух, которому мы радовались после дневной жары не ощущался. Взмокшие одежды прилипали, пальцы тянувшие тетивы гудели, натруженные плечи просили отдыха. Всего то час-полтора стрельбы, а на тренировках и дольше приходились стрелять, но, наверное, не больше. … В наш маленький городок полетели зажигательные стрелы, горшки с маслом и грады камней из свеже сработанной камнемётки. Кое где занялся огонь. Женщины и подростки бегали с вёдрами, туша очаги пламени. Мальчишки залезали на крыши домов и поднимая на верёвках кадки с водой, тушили крыши. Разгорячённый, я стал замечать полёт стрел как в замедленном фильме. Они летели медленно, угрожающе, заставляя тело двигаться быстрее, чтобы увернуться, отойти. Женщины, старики, дети, накрывшись деревянными щитами, крышками от бочек, подбирали стрелы и подавали пучками нам, на пристенные мостки., не взирая на град камней. Повсюду на стены, строения, крыши лилась вода. Я отпрянул от бойницы провожая взглядом чужую стрелу и увидел, как она сбила мальчонку с крыши, того самого, что пришёл на стены тяте помочь. Тот упал и лежал маленький и тихий. К нему подбежала мать, отбросив плетёный щит и склонившись на коленях обняла его, что-то причитая… Очередной град камней накрыл их обоих, превратив голову женщины в кровавое месиво, а по крыше уже лез другой парнишка. От увиденного стало плохо. Вот были люди, матушка и дитятя, и нет их, умерли. "…И кто слабым был тот сильным стал, а кто сильным был стал ещё сильней…", — вспомнил я и утёр, чёрный от копоти, пот с лица. Весь горела, плакала, стонала. Мне стало страшно, я поискал глазами своих. Вовка, поняв мои страхи успокоил: — В церкви они Влад… … Мычание коров, ржание лошадей, блеянье коз говорило о беде. Не устоять нам, не удержать городок, — стучало в висках, — погорим. Противник, мелкими группами, распределился вокруг стен, закидывая огнём городок, и растягивая нашу оборону. Основная масса врагов скучковалась напротив ворот, готовя таран. Горын метался по стене раздавая указания, где-то помогал, а где-то и давал пинка для скорости. … И вот он остановился, призвав к себе десятников. …План Горына был дерзок и опасен. Решено было пробиться к реке, пустив перед собой и по флангам скот, а там попытаться захватить лодии. Вся домашняя живность была согнана к воротам. Мечники, при поддержке стрельцов, должны были выгнать скот навстречу врагу, и расклинив стадо на два крыла, пробиваться к реке, ведя за собой по живому коридору, весь люд, прикрывшись животными. План был доведён до всех жителей и вот животные, люди, птица, собрались на площади перед воротами. Тот, кто не нёс малых и слабых, все были вооружены. Над головами торчали, вилы, дубьё, в руках старые топоры, ножи. Народ готов был биться и спастись.
………………………………………………………………………………….
Горын дал указания по распределению воинов. Часть мечников и копейщиков, идя клином, должны были погнать стадо, их поддерживали лучники, а по флангам и в тылу шли самые опытные бойцы, дабы сдержать боковые и тыловые атаки противника. — БрАтушки, — раздался голос Микулы Ярославца, одевающего бронь, коль в реку попадаем, то потонем в сброе то, по сему ремни ослабьте, авось выпрыгнуть успеете, да и засапожником, шлейки прослабшие, легче поддеть, на себе спытано. — А кольчужникам как быть? — Спросил кто-то. Ярославец развёл руками. — Добре Микулша. Не плох совет. — Одобрил Горын и как-то сурово и отрешённо поправил пояс на кольчуге. …Время шло. Ночная тьма поедала остатки дня. Горын ждал сигнала со стены. И вот раздался крик от бойниц: — Идут, таран прут! Горын выжидал иногда, покашливая от дыма, город всё сильнее разгорался, глаза воинов, отражая блики пламени, пожирали черниговца, ожидая приказа к действию. Рёв скота усиливался, животные проявляли нетерпение и начинали метаться, вдыхая пугающий дым. — Сотня шагов! — Раздался крик со стены … даже за общим шумом был слышен глухой залп наших лучников. — Пора. — Буркнул в бороду старый воин. — Не подкачай браты! — Заревел Горын, — айда-а-а! Я бросил щит, закинул за спину рюкзак, ворота открылись. …Ржание и мычание перебивало общее, вечернее эхо, обезумевшие животные, почувствовав свободу, ринулись в проход, толкаясь и стесняя друг-друга. Мы рванулись вслед, на ходу надрывая пальцы тетивами, прикрывая наших передовых латников стрелами. … Животные неслись, спасаясь от нарастающего жара горевшего города. Неслись в темноту, освещённую вражескими факелами, неслись к прохладе реки и леса. Мы, что есть сил, старались не отставать. У таранной установки начали падать люди, которых достали наши стрелы. Коровы, быки, лошади врезались во вражьи ряды, рассеивая их по ночному лугу. Среди животных носился верховой демон Янгур, не пожелавший отпустить в стадо своего скакуна. В волчьей шапке, в небогатом доспехе, с саблей в руке, он старался поспеть везде, не давая животным рассыпаться по пойме, сшибаясь с вражескими копейщиками умело управляя конём. Видать не ожидал враг, что у нас была лихая конница, хоть и в лице одного конника, но была. Народ городка бежал меж воев следом. Женщины, дети, старики, все старались поспеть за воинами, прорубающими путь к реке. Враг голосил, кричал, орал, видимо призывая на помощь окруживших городок товарищей, и те не замедлили появиться. На обоих флангах шла сеча, не на жизнь, а на смерть. Козы, замыкающие наше бегство, все-таки мешали врагу двигаться более поспешно, и наши тылы, весьма результативно, осыпали догоняющих стрелами, задерживая их продвижение. — Замыка-а-ай!!! — Ревел Горын задним. Тылы попытались выстроить линию, но не получалось, ведь маневрировать приходилось бегом, да ещё и пятясь. Данила ринулся в хвост, бросившись на кучку преследователей, послышались его команды, которые немного поправили положение, но потом наши всё же завязли. Темноту оглашал мат-перемат, иноязычная ругань, стоны, крики боли… Мы приближались к мосткам причала. У меня кончились стрелы, я выхватил меч и встретил противника, не выпуская и лук. Отбив атаку, сам ответил с плеча по косой, враг ушёл, выставив свой клинок, и, обо что-то споткнувшись, засеменил, падая на спину, мой меч и моё тело последовали за ним в замахе, но ноги тоже встретили препятствие. Мы рухнули оба. Ворочаясь в траве, я торопливо поднимался и уже распрямляя колени увидел блик летящего, на меня меча. Противник оказался проворнее и выговаривая, что-то типа «доннерветтер» заканчивал атаку. Древко дружеского копья, подбило локоть немчина, меч просвистел мимо меня… Мой спаситель ударил грудью врага, тот потерял равновесие и получив окольчуженным кулаком в лицо завалился в траву. — Тягай все стрелы с маво тула! — Заорал Микула Ярославский — поправляя рукавицу на кулаке. С лука то у тя луче выходит! — Оскалился он. Лука у него не было, видать утратил в бою и теперь орудовал копьём. — Спаси тя бог! — Поблагодарил я Ярославца за спасение и дёрнул весь пучок его стрел.
— Данылу выруча-ай! — Расслышал я чей-то крик. — К лодьям! — Ревел командами Горын. — Сам погибай, а товарища выруча-ай! — Резанул слух знакомый суворовский девиз. Ага, Вован жив и рвётся в тыл к Даньке. Я бросился, сквозь толпу на призыв Пятака. Кучка наших замыкающих пыталась прорваться к уставшему, с трудом отмахивающемуся от троих наседающих противников, Даниле. Я огляделся, возле меня стояли молодые весяне, парни лет девятнадцати-двадцати. Мог ли я вести их в бой, наверное, нет, но эта необходимость была и мы, толкаясь плечами, бросились на выручку, ворог перестроился, уплотнился, не желая выпускать Даньшу. Тут лук был не нужен, ибо можно было зацепить своего. Меч взлетел в руке над головой: — Стрела тут дура, браты, но меч молодец! — Переделал я Суворовскую поговорку, стараясь не отстать от красноречия от Вовки, — а ну покажем ворогу, чему нас Данила учил! — Подбодрил я парней, и мы бросились в атаку… Хорошо, что Янгур на коне подоспел, подсобил, а то бы нас посекли. Запыхавшийся Данила, сразу принял командование над нашим арьергардом… …На причале наши теснили охрану лодей, разбив тылы противника. Народ скучковался за спинами наших передовых. Многие женщины и старики не оставались в стороне, помогая оборонятся, вытаскивать из-под ног раненых. Тот тут, то там мелькали вилы, дубьё, выручая своих воев в нужную минуту послышался топот ног по сланям и палубам лодок. — Баб и детишек в лодии! — Командовал, сквозь битву, громовым голосом черниговец. — Наподдай! — Орал Микула, у которого уже вместо копья были меч и засапожник. Освещённые, пожарищем родного города, весяне грузились в лодьи. Шесть судовзаполнялись народом, количество обороняющихся на берегу уменьшалось, с трудом сдерживая натиск противника. Где-то мелькнул окровавленный отец Прокопий с копьём в руке, Бурей с посохом на перевес … Обвешанные щитами суда отчаливали от пристани, выбрасывая концы канатов в воду. Мы стояли последними, теснимые неприятелем. — В воду браты! — Скомандовал Горын, — реж доспех. Наши посыпались в чёрную, ночную Кубену, на лету доставая засапожники. Враг разразился криками и с яростью бросился в атаку. Но было уже поздно. Что-то больно резануло меня поруке, потом грохнуло по голове и я, ошеломлённый, полетел в воду, выпуская меч. На лету я заметил, как потрёпанные Любим и Кирилл столкнули в воду, изрядно помятого Горына… … резанув по ослабленным ремешкам доспеха, я начал судорожно стягивать рюкзак, который надувшись пузырём, держал меня головой вниз. Сознание мутилось, уходило куда-то в даль… Вынырнул, глотнул воздух и увидел, как при свете догорающего городка в воде барахтались люди, цепляясь за волочащиеся за лодиями канаты. Людей подтягивали на палубу и вновь забрасывали канаты за борт. Лодочки удалялись. — Светла-а-а-а-а-а-а-а-а! — Вырвалось у меня. В одной из лодок, раздался женский крик и что-то свалилось с борта в Кубену. Тут же по башке что-то хлопнуло, я забарахтался, теряя сознание, ноги перестали болтать воду, промокший рюкзак уже не держал на воде, я тонул… …Что-то попало под руку я рефлекторно сжал кисть… рюкзак… надо бросить… Кто-то схватил за руку и потащил. Моя голова вынырнула из воды… кашель запершило горло… глаза открылись… — Лю!!! Ты моя собака, пробулькал я, — домой… сквозь ночную тьму, показалась светлая полоса через всю реку, и я отключился… появились не прозрачные сны, воспоминания, видения… — Влад, саморезов нет? — Спросил сосед… Домой — подумал я, — хочу домой…Течение подхватило моё тело, поволокло с большой скоростью, закрутило… но не топило, а я крепче сжал кисть…
…Очнулся от холода, лёжа на песчаном пляже. Лежал ничком уткнувшись щекой в песок. С трудом поднял голову, было утро, где-то крякали утки. Рука сжимала ремешок рюкзака. Голова, руки, пальцы, ноги, спина, ВСЁ сильно болело. Попробовал встать, но приступ тошноты бросил меня на колени… …вырвало… завалился на бок, схватился за голову и нащупал опухшую ссадину… — Костёр, нужен костёр, иначе болезнь и смерть. Огромным усилием воли я заставил тело двигаться. Раскрыл рюкзак и остановился, в памяти всплыла Люля. Она же меня спасала… — Лю! — Хрипло позвал я, озираясь вокруг. Тишина. Чуть потосковав начал рыться в рюкзаке и о счастье, коробка спичек, завёрнутая с документами в гермопакет, оказалась на месте, не забыл. Вскоре заполыхал костёр, и вся мокрая одёжа была развешана для просушки вокруг огня. Ласкающее тепло пламени нагнало на меня дремоту и погрузило в сон. Ночью проснулся от озноба, натянул на себя не до конца просохшие штаны, свитер, куртку-ветровку и подбросив дров в огонь отключился. …Какой-то знакомый звук, идущий издалека, медленно приближающийся, начал нервировать и мешать дрёме. Просыпаться не хотелось. Хотелось отогнать этот звук, отмахнуться как от назойливой мухи, но он упорствовал, он нарастал и вот он ревел у меня над ухом, и вдруг резко оборвался. — Пьяный что ли? — Раздался вопрос. … Я очнулся, открыл глаза. Передо мной стояли два мужчины, одетые в камуфлированные куртки. — Э-э, приятель, ты как? — Спросил один и пощёлкал перед глазами пальцами. Второй закурил и спокойно глядел на меня, дымя сигаретой. — Вы чьи будите? — Спросил я, — давно ли тут? — Мы то свои, а ты вот чей дядя? В голове всё перевернулось. Я медленно сел и задумался. Мысли, в бешеном вихре носились в голове и казалось, что вот-вот вырвутся наружу, пробив черепную коробку. Нет, не может быть. Что ж это, я спасся, а остальные нет? — А остальные? — Спросил я, глядя на мужчин. — Что остальные? — Спаслись? — Ты про кого, псих? Я прикусил язык, увидев моторную лодку с торчащими из неё концами удилищ. Я лихорадочно полез в рюкзак, нащупал телефон. — Во мужики, телефон сел, — лихорадочно затряс я мобилой, — дайте позвонить. Один из собеседников подал простенький мобильник. Мои пальцы, трясясь забегали по кнопкам, снимая блокировку и (!)… Я, наверное, побледнел, ибо на экране трубки стоял две тысячи тринадцатый год, август… — Ну ты что, звонить то будешь? — спросил меня курящий. — До Харовска долече, мужики? — Да не, километров двадцать. — Ответил хозяин мобилы, забирая телефон. — мы туда идём, садись подбросим. Я глянул на лодку: — С рыбалки? — Ага. — И как? Мужчина скривил губы, вместо ответа…
… В Харовске, отблагодарив своих извозчиков, я поплёлся на вокзал, всё ещё не веря произошедшему. Может мне всё снилось? Древняя Русь, Бурей, друзья…
На следующий день, вечером, я сидел на диване, в своей квартире в тоске и полном упадке духа…
Часть третья. Дома!
Чувство опустошения, от навалившейся современности, смога города, шума музыки из окон автомобилей, вони, гари, суматохи, смурных лиц взрослых и бестолковых криков молодёжи, вывело из равновесия, отняло силы, и положило на диван, заставив взор подпирать поток. Часы на стене показывали начало шестого. Спать было рано, но огромная усталость, в союзе с унылостью и чувством плена, потихоньку притупили восприятие действительности. — Может напиться? — Спросила одно моё я. — Тык легче не станет. — Ответило второе. — А что делать? — Выговориться. — Кому? — Прошептал я безнадёжно, — с кем говорить, кто поверит? Сочтут за психа и поминай как звали Влада Палыча Пеплова. Белая палата, решетчатые окна, в соседях Барак Обама, чтоб ему пусто было и Бонапарт… Дремота навалилась тяжёлым, чёрным покрывалом, накрыла с головой, отделив свет от тьмы… …Сны, тяжёлые, не понятные сны, винегрет из каких-то городских событий… …глубокое, яркое, слегка затуманенное небо, а в нём птица. Высоко, над гигантскими деревьями, парила птица с человечьей головой. — Уж не гамаюн ли? — Спросил голос Данилы. — Не с запада ль летит? То худо. — Переспросил я. — Не, Пепелац, с севера. Всё добре будя. — Успокоил голос Вовки. …Потом позвонил телефон, я вскочил, растирая слипшиеся глаза: — Да! — В надежде гаркнул я в трубку, дёргая зарядный шнур из мобилы. На том конце, призывно, лаяла собака, потом лай перешёл в поскуливание с присвистом. — Лю! — Радостно заорал я, узнав собаку. — Люля, ты моя, соба-а-ка! Ты где Лю, я приду, подожди, я одеваюсь. Связь оборвалась. Я заторопился, рыдая не то от радости, не то от горести и беспомощности. Одевая штаны запутался в штанинах и грохнулся на пол, сильно долбанувшись локтем… …Глаза открылись. Во сне моё тело сверглось с дивана, лоб был мокрым, локоть болел, телефон тихо заряжался на кресле. На часах было 19–30. — Час спал, а устал как час пахал. — Прошептал апатично я, — надо чё то пожевать. В сознании всплыли события сна, а именно лай лохматой Лю, зовущей меня прийти к ней на помощь. …Всё это был сон, подумал я. Русь, жена, мутная Кубена — всё сон. Жаль!В дверь позвонили. Ноги дошаркали до двери, а руки открыли замок. — Вла… Здрасте, а Владислав дома? — Подозрительно спросил сосед Толик. — Привет Толя, давненько не виделись, заходи. — Влад, это, э-э-э, это ТЫ?! — Ошарашено спросил сосед. — Узнал. — Апатично улыбнулся я. — Что с тобой? — А что? — Эт парик? — и Толян потянул меня за подкрученный, седеющий ус. — Да не… — я осёкся. Мысль настойчиво начала прогонять сонливость. — Мы с тобой, когда виделись Толя? — Позавчера, я саморезы брал. — Упал задом на обувной ящик, бывший прапор ВВС, отвесив челюсть. — Ты как умудрился, за сутки, так обрасти и поседеть? Вот он момент истины, всё не сон, сверкнула вспышка в голове: — Толя, не поверишь, но я, по-моему, был в прошлом, в древней Руси! Сосед коротко и дико хохотнул: — Опять на пострелушки свои, что ль, ездил? — Пытался, но попал в прошлое. Толик хохотнул, сглотнул слюну: — Погоди. — Сказал он не однозначно и исчез за дверью. Ща позвонит куда надо, подумалось мне. — Да не-е, — заговорил я сам с собой, — Толик свой мужик, бывший военный, трудяга и своих не сдаёт. Так и было. На лестнице хлопнула соседская дверь, открылась моя, и зашёл Толик, с пакетом в руке. Не расшаркиваясь на пороге, он, по-холостяцки — свободно, прошёл на кухню и поставил на стол ноль семь домашнего «сэма», настоянного на чём-то ягодно-красном: — Аля «АМГ»! — Гордо, с улыбкой, констатировал сосед, — под неё и расскажешь! — Эт чё, алюминиево-магниевое нечто? — Не, АМГ это гидравлическое масло в самолёте, почти такое по цвету. Закусь есть? Я пожал плечами, и открыл холодильник: — Не помню, ща глянем. Салат, почти свежий, колбаса, банка огурцов… — Годится! — перебил меня Толик и достал из своего пакета сало и зелень. — Не, так не пойдёт, — начал скучно хозяйничать я и отнёс два табурета в комнату, которые поставил перед диваном в виде стола. — Вот так пусть будет. — Ну пусть так. — Согласился гость и перенёс харч в комнату. … Потом мы пили. Толян слушал мою историю, иногда кивал, иногда ржал, а иногда сокрушался от услышанного. — А доказательства! — Вопрошал Толян. Тут же мной выворачивался рюкзак и предоставлялись артефакты — ещё влажные порты, рубаха, кресало, трут… Почему-то не было сапог. — Были сапоги на лосинной подошве! — Ответствовал я, — видно у костра забыл… — Не, это не доказательства. — Осаживал меня Толик. Я иногда пламенел речами, иногда плакал, а иногда замолкал, роясь в воспоминаниях. Толик наливал чарку и моё естество сново было на трибуне, и история лилась в уши соседа. … — Вот так Толя, хош верь, а хош нет. — Опустил я пьяную головушку. — Если б я тя не знал Влад, то не поверил бы, но я тебя давно знаю, поэтому верю, — отвечал, во хмелю, Толик. — Что мне делать Толь, лечиться? — За-а чем, ты ж здоров! — А сегодня мне сон приснился. — И я рассказал сон про Люлю. — Это знак Влад! Завтра же надо ехать искать твою… эту… ну как её — жизненную стезю, и Люлю. — Да Толя, ты прав, завтра… Спасибо что выслушал, что поверил… — Я с тобой поеду Влад. — Спасибо. А вдруг этого не было? — За два дня, Владик, такого не придумаешь, не поседеешь и усы не отпустишь! Понял? — Очень серьёзно и удивительно трезво сказал сосед. — Завтра едем. Потом мы тихо пели, уперевшись друг в друга:
… Чуть позже, хозяйская собачонка попросилась в дом и Владимир впустил свою любимицу. … Рано утром, перед рассветом, глухо кашлянула Лю, и коротко гавкнула. — На корову что ли? — Пробубнил во сне я и очнулся. Все проснулись и заторопились, поднимаясь с пола. — Кого там не лёгкая…? — Проговорил хозяин, открывая двери в сени, а его собачка вторила ему гнидодавным рыком. Скрипнула дворовая дверь и раздался удивлённый и одновременно настороженный голос Владимира: — А ну стой! Кто таков? Мы с Толяном заторопились на помощь нашему новому знакомому. Мало ли что! В конце двора, возле старенького хлева, дворовая лампочка слабо освещала прижавшегося к забору худенького не высокого человека в камуфляже. Возле него виляла хвостом Лю. Хозяйская Лилу, надрывалась хриплым визгливым лаем стоя на пороге у ног хозяина. Владимир двинулся к незнакомцу, но тот выхватил засапожный нож и присел, готовясь ни то к бою, ни то бегству. На крыше хлева что-то зашуршало и на фоне ночного неба я различил силуэт человека с луком. И что-то знакомое, родное повеяло от этой фигурки: — Кириллычи, вы ли? — Спросил я громко. Фигуры замерли. Из-за старой, покосившейся дровницы вынырнула тень, и осторожно вышла на свет: — Владислав? — Спросил молодой человек. — О как! — Ответил я, хлопнув себя по ляжкам не скрывая радости, — и Любимычи тут! Неразлучные парочки… По двору прошлось какое-то движение, каких-то сил и эмоций. Я обнимал подростков, ворошил им волосы, хлопал по спинам, расспрашивал их о весянах, о своей семье. Они коротко отвечали, что мол все тут, не далеко, в лесу, день ходу. Я лохматил их волосы, хвалил за смелость и тут же смеясь укорял что они так просто попались Владимиру. Они смеялись и обвиняли во всём дворовую лампочку, мол загляделись на чудо сие, и ждали пока погаснет, а оно не гаснет, «светило тягомотное», потом хотели потрогать и затушить насильно, но Лю их учуяла… …Моему счастью не было предела, казалось, что среди ночи воспылало солнце — так светло у меня было на душе. Владимир, хоть и понял, что боятся нечего, немного нервничал. Его что-то тревожило, но он не задавал вопросов.
…Потом хозяин пригласил всех в дом. Парни исчезли на минуту в утренних сумерках и явились в полном вооружении, неся луки, тулы, копья… вот только доспеха ни у кого не было. Поняв выражение моих поднятых бровей, Ефимша по-взрослому ответил: — Тык не в сечу шли, но в догляд, а по лесам без сброи сподручнее, бо телеса не тянет. Я понимающе кивнул: — И то верно, Ефим Кириллыч, верно вы собрались. В комнате подростки опять уставились на лампочку, потом попривыкнув к сему диву огляделись и осторожно уселись на подставленные табурет, стул и лавочку, не выпуская оружия из рук. За столом парней угостили лёгким завтраком, потом я завалил их вопросами, и они на перебой отвечали. Решив, что наш гостеприимный хозяин всё равно ничего не поймёт, я осмелел, и повёл более откровенную беседу. Анатолий молча слушал и казалось, очень переживал об услышанном, а Владимир застыл в одной позе и лишь хлопал глазами. Пусть хлопает, думалось мне, мы уйдём, а ему всё равно никто не поверит. Я коротко пересказал события, которые произошли со мной. Пацаны оживились и поведали как их корабли утром оказались на другой Кубене, как видели самоходный челнок, который с рёвом вёз по реке человека, как бурей вразумлял люд не чему не удивляться, слушаться Володимира, его и отца Прокопия, как все, кто способные роют землянки, собирают лес, валят дерева, охотятся, готовятся к зиме. Володимир скачет за всеми, лечит раны, и всё переживает что придёт какой-то большой лесник и большой «егорь» (егерь-догадался я), и начнут качать «праву». Как христиане просили бога помиловать их и отвести этих «правокачей» от оставшихся в живых весян, а язычники призывали лешего не пускать ни того ни другого в лес. Потом рассказали о Светле и моих дочках, и я почувствовал, как заколотилось, потом сжалось сердце. Как же я соскучился по ним… Всё это время Толик с интересом слушал рассказ парней, а Владимир ошарашено взирал на всё происходящее и видимо не понимал всего сказанного, язык то ещё тот — древний, а уж понять происходящее было и мне трудно… Так мы проболтали до светлого утра. …Утром, не дождавшись просыхания росы, мы собрались в путь. Сборы были коротки и не прихотливы. Владимир с неверием наблюдал за вооружением молодых древнерусских охотников в камуфляже, потом подошёл ко мне и спросил: — Послушай Владислав, если я правильно понял, вы все пришли из прошлого, или играете в реконструкции, или у меня помешательство? Я заглянул ему в глаза, как когда-то на меня глядел Пятак: (Владимир отшатнулся) — Да, они прошли сквозь восемьсот лет… Хозяин дома и единственный житель умершей деревеньки Плясово, выпучил глаза. На его лбу выступил пот. — За дурака меня ставить не надо! — Я и не смею. — Отвернулся я. …Я шел последним, а за мной брёл по заросшей тропинке приютивший нас абориген. — А ты от куда? — Неожиданно спросил Владимир, как-то дико глядя мне в глаза. — А ты поверишь? — Не знаю. — Я тутошний, в смысле современный. — Улыбнулся я, — там гостил и вернулся домой. — Этого не может быть, не верю! — Тык я и не настаиваю, и не собираюсь что-то доказывать. — Пожал плечами я, — ты спросил я ответил. — А они? — Пацаны да, они оттель, а Толян тож здешний, сосед мой. — Как же так? — Не уж то веришь? — Нет! — Некнул Владимир. — Ну как хош! — Усмехнулся я снова. — Да я с трудом разобрался в вашем старославянском, как тут не поверить…Кажется, что я схожу с ума… Не, не верю… А, может и верю. Ох плохо мне. — Не бери в голову Володь. — Так что, пресветлый гостеприимец, — лестно обратился к Владимиру Никеша, услышав наш разговор, — я, моит, твоим прадедом мозю бытии, а коли так, ты мне внучком придется моиш, — ощерил в усмешке зубы лихой подросток. Владимир открыл рот, пытаясь понять сказанное. Пацаны гыкнули смехом. — Что? — Переспросил наш хозяин. Я виновато поднял брови: — Никифор свет Кириллыч, бает что он может дедом тебе приходится, а ты соответственно ему правнуком. Охотники и разведчики они знатные, а вот важу к старшим иногда перебдевают. Подростки затихли, засмущались. — Понятно. Принимается! — пробормотал Владимир, — лучше перебдеть, чем недобдеть, можт он и прав. Не забывайте меня, заходите в гости, а может и рядом живите. — Нас много, где поселишь? — Спросил я улыбнувшись. — Но ты ж говорил, что тут деревня была. Я так понял, что это ваша деревенька была-то… тогда, давно. — Правильно понял. Ну там видно будет, если что жди в гости. …Вскоре мы попрощались с заброшенной, но всё ещё гостеприимной в лице одного жителя, деревенькой Плясово и углубились в лес… Лю бежала первой, за ней бравые подростки, потом я с Катей на плече и замыкал колону Анатолий. — Я с тобой Влад. — Тихо сказал Толик мне в спину. — Я не против, главное сам не пожалей. — А что жалеть то? …Иль там народ иной? — Иной Толя, иной. Там все с верой живут, ни как у нас. — Я всю жизнь с верой был и корил себя за… — За что? — Ой Владик, как-нибудь расскажу. — Зверя тут мало. — Заговорил один из Любимычей. — Но пушнины и птицы хватает. — Отозвался Кириллыч. — А вы что вообще тут делаете? — Доглядываем. — А тут что делаете. Вам небось затихориться велели, а вы по реке шлындаете. — Тык тут весь наша была. Я замолчал. Узнали, значит, Родину пацаны. Сорвал на ходу соломинку и сунул в рот. Вот пацаны, всё знают и уже не удивляются, не пугаются будущего, место родное помнят и видимо тянет их сюда. Далече ль идти? — Не. — А не заплутаете? — Не, места чай, знаёмые ужо. Щас в расшиву-то сядем, и пойдём. Тут на самом деле не далече, да на том берегу. …Из густого камыша, молодые охотники выгнали чёлн, Лю первой заняла место и удовлетворительно буркнула, приглашая людей в судёнышко. Лодочка приятно порадовала глаз своей знакомостью. — Откуда челн? — Спросил я. — Да за лодию был привязан, так вместе с нами сюда и закинулся. — Сколь идти то? — Десяток перестрелов. — Отозвались гребцы. Я кивнул и глянул на Толика. — Два с полтиной кэмэ сидя, эт не трудно. — Улыбнулся Толян. — Примерно так, — ответил я и осёкся. — А ты откуда знаешь, чему равен перестрел? — Так ты сам рассказывал. — А-а-а. — Успокоился я и попытался вспомнить, когда я это ему рассказывал… Так и не вспомнил. Вскоре, пройдя под огромной, скрывающей берег, ракитой, мы зашли в камышовый тоннель, который вывел наше судёнышко в довольно крупный затон, где нашёл пристанище весь наш флот, четы лодии, расшивы, челны. Чудное место, с реки и не углядишь. … От затона к родному стану шли не торопясь, следуя за Кириллычами и Любимычами, они в свою очередь шли осторожно, чутко прислушиваясь к лесу, к деревьям, животным и, наверное, к самой природе. Метрах в двухстах от реки по лесу раздался беличий стрёкот. Никешка ответил и остановив всех пошёл вперёд. Из-за корня поваленного дерева вышел подросток Торопка. Никифор поговорил с ним и махнули нам рукой. «Всё секретничают, всё играют» — подумал я и тут же вслух добавил: — А может уже и не играют вовсе, давно не играют. — Ты об чём, Влад? — Спросил Ефимка. Я потрепал его по шапке и улыбнувшись ответил: — О былом друже, о былом. Вскоре нос угадал запах дыма, потом послышался стук топоров, потом залаяла собака, закричал петух. Лю остановилась, заурчала и глянув на меня, вздыбив загривок, поспешила вперёд. — Надо же, петуха уберегли. — Пробубнил я. — А Янгурша и скакуна своего сохранил, тот чуть ноги не поломал. — Ответил мне Ефимка. — Эт как жа? — Да он из сечи коня направил прям на Лодью. Конь взлетел с пристани аки птица сказочная, под самые под облака, и на копыты ступил уже в лодии (Вот так и рождается былина, мелькнула у меня мысль), несколько досок треснули и сам подкосился, встать не мог, Янша с седла слетел, и головой об брус саданулся, аж искры из глаз. Янгур плакал по коняке своей, дажа про саблю, что в бою потерял, позабыл, так коня жалел… Но, скакун отлежалсы, и потом поднялсы, а Янгурша танцевать начал. Ночь на реке, раненые стонут, бабы и мужики всхлипывают, а он, танцуя, да чудно так. Одёжа в руде, руки в стороны, кистями крутит, про скакуна что-то напевает, так люди стонать перестали, увидев диво такое, а Данила возьми и ляпни, что мол, Янше не баба в жёнах нужна, а кобыла, тогда он всю жизнь от радости плясать будя, тут народ и заржал, а Ян в Даньшу горшок запустил, тот чуть увернулся.… Ефимка бубнил, его приятели помогали ему, а я их слушал. Лес начал редеть, открывая обширную поляну. На поляне велась работа. Строились шалаши, стучали топоры, варились котлы, пахло травяными отварами. Кругом шныряла детвора. Тот тут то там раздавались возгласы о моём появлении. Я здоровался с людьми, обнимался. Впереди, возле огромной кучи хвороста, всхлипывала и пищала мелкая, годиков трёх, девчушка, слушая дразнилки мальчишек. Утирая глаза кулачком одной руки, другой она прижимала к себе соломенную куклу. Толик поспешил к девочке, присел перед ней на корточки: — Ты что плачешь, краса ненаглядная? Девочка, увидев чужого человека, испуганно замолчала, кривя в страхе губки. — Ты угадал Толя, её Красавой зовут. — Поспешил я развеять испуг малютки. Та увидела меня, узнала, осмелела и опять пустила огромные слезины: — Меня мальцы дразнят гусеницей. — Пищала она. Стоящие рядом мальчишки захихикали. — Эй, тараканы, вы за что её гусеницей дразните? — Строго спросил Толян. — А у ей сарафан зелёный. — Отозвался один и хохотнул. — Как у гусеницы. — Засмеялся пацан помельче. Толик повернулся к девчушке: — Видишь ли дитятко, гусеница превращается в прекрасную, красивую бабочку. Так? Девчушка кивнула и шмыгнула носом. — А тараканы, — Толик кивнул в сторону пацанов, — как были тараканами, так и останутся. Так что ты на них не обижайся, они сами того не ведая, твою красоту хвалят. Девчушка всхлипнула, улыбнулась, показала язык пацанам, поклонилась Толику и деловито зашагала прочь. Мальчишки были ошарашены доводами Толяна, и ловили ртами воздух. А говорит-то мой сосед по тутошному, как плёткой хлестнула догадка… …Мурашки пробежали по моей спине, и я почувствовал себя голым. Мальчишек как ветром сдуло. Обернувшись мои глаза поймали взгляд Бурея. Он стоял худой, высокий, мудрый и буравил взглядом спину Толика. Тот медленно повернулся… Они смотрели в глаза друг другу около минуты. Толик первым опустил глаза, и пал на колени: — Прости мя, тятя! Прости дитя своё не разумное! — И Толик приложился лбом к ногам ведуна… У меня сорвалось дыхание. Как тятя? Неужель Бурей отец Толяна? — Наконец то, я тебя нашёл дитятко! — прохрипел Бурей, старея на глазах, — вот мать то обрадуется. — Прости меня тятя! — Громче застонал Толян. — Давно простил сыне, давно. Не было дня, что бы я не искал тебя, но не хватало чутья… Глаза волхва слезились. Моя голова кружилась от эмоций и энергий, исходящих от двух Святогорычей. Как в пелене я видел бегущую, плачущую бабу Миланью. — Толкуня, сынок! — Причитала она, вешаясь на шею Толику. Ничего себе, подумал я, робко отходя в сторонку. Они, трое, обнялись и плакали. … Потом Бурей рассказал, что Миланья была ему сестрицей в волховании, но в жизни они, не долго, были супружеской парой. Их единственный сын Толкун был одарён не хуже родителей и приобщаясь к делам отца исчез во времени в молодом возрасте. Не выдержав разлуки с сыном Миланья отошла от ведовства и рассталась с Буреем, винив ему пропажу сына. Лай Люли отрезвил сознание, и я повернулся. Ко мне бежала Светла, ведомая собакой. Раскинув руки, она бросилась в мои объятья… — Прости мя ладо моё. — Промолвил я сорвавшимся от счастья голосом. — За что? — Шепнула жена. — За то, что муж у тебя не рубака, не удачливый добытчик, не крепыш здоровяк, а так… — Як? — Раззяватый ротозей, попадающий в разные глупые передряги. — От твоего ротозейства у нас двое дочек, и это не конец. — Шепнула жена и чмокнув меня в щеку повисла на губах. Я отдышался и спросил: — Где они? — Спят… …………………………………………………………………………… …Вновь соединённая семья Бурея исчезла в лесу. Ученик Бурея Доброга остался в стане на сутки и помогал нам "погорельцам беженцам" в делах и хлопотах, а на второй день ушёл в лес к Бурею. — Видать настроения слушал, по поручению Бурея. — Обмолвился, усмехнувшись, о Доброшке Вован, — у старого хрыча везде глаза и уши. — И хорошо! — Ответил я. — Конечно хорошо — бардака нет… …Весь потихоньку отходила от трагических событий и переживаний. Уж такой это народ, что горевать долго не может, ибо велено ему богами не унывать в бедах и горестях. Помянут люди с утра ушедших сродников, и рукава засучивают. Всё чаще слышался смех, шутки и прибаутки. По просьбе женщин мы с Пятаком и Данилой добыли для детей молока. Сходили на челне в Плясово к уже знакомому мне Владимиру, а оттуда в два соседних посёлка за молочком. Не много не мало, но двадцать литров привезли. Вовкина Лада удивилась такому малому количеству, мол плохо мы просили, но когда узнала, что в двух деревеньках всего три коровы, то была удивлена до предела. — Народ русский совсем обленился! — Причитала она, — как же можно то, без коровы то… Данила был на седьмом небе от счастья, что увидел наши современные деревни, мотоциклы, лампочки и прочие мелочи нашего современного быта. Он просто балдел от разговора со мной по мобильнику Пятака. Отбежит шагов на сто и звонит, видит, как я трубку беру, отвечаю, а сам заливается радостным смехом как дитя и кричит в трубу, мол вот диво то дивное, да чудо чудное… После трудов мы с Вовкой ломали голову как устроить весь, как зарегистрировать и паспортизировать наших весян, ведь просто так они будут "никто и нигде". Выходило, что без паспорта, здесь у нас, можно жить лишь в глухой чаще, куда не достают блага цивилизации и радетели законов, которые не заклюют, так задёргают, мол это не стреляй, тут под елочкой не сядь, а этих не трожь, ибо они хозяева на земле русской и не мешай им «апэлсины торговат». Весяне умели жить в лесах и закон они блюли свой, человеческий, но нам с Вовкой уже не хотелось отказываться от благ нашего мира коль мы тут и поэтому ломали головы над тем как объединить современность с древностью в рамках современного законодательства. Однажды произошёл забавный случай. Все тесали брёвна, Вовка отошёл к бадье с водой утолить жажду и тут запел его "смарт". Данила с умным видом, копируя Пятака, принял звонок: — Данила Кочетков слухае! На том конце что-то спросили. — Нет, он пьёт… — кликну, передам… — Даньша плавал, Даньша знает, Даньшу нечева учить, — и выключил "смарт". — Ты с кем так? — Ухмыльнулся я. — Та Бог его знает, как горит к нам доехать. Хм!.. А то я ведаю где он?! Я засмеялся, подошёл Вовка, вытирая руки с улыбкой: — Мне тут звонят, а ты людей отваживаешь. Данила скривился и поглядел на Янгура, ища поддержки, но тот съехидничал: — Ты лошара, Даня! Курянин плюнул и сморщил нос… Вечером, уложив дочек спать, во временном жилище в виде полуземлянки, чмокнул жену: — Светлушка, пойду к Вовше поговорю. — Не долго, Владушка. Хорошо? — Да-да… Пятак был как раз шёл мне на встречу: — А я к тебе собирался, потрещать. — Вздохнул Вовка. — И я к тебе. Потом мы медленно шагая обходили стан тихо беседуя о делах и переживаниях: — Володь, ну откуда Ян "лошару" узнал? — Напал я на Пятака. — От меня, и что? — Ни чего, просто мы портим их язык. — Ну я ж не виноват, что они так быстро всё схватывают. Да ладно успокойся, это всё газы. — Что, какие газы? — Да все желания и понты, по медицинскому выражаясь, это газы. Газы отошли, и нет желаний и понтов, ты здоров… Понял? — Неа. А если газов много? — Усмехнулся я. — Тада надо перестать кушать и перейти на капельницы. — Тихо засмеялся хирург. — Ну да, ну да. — Тихо улыбнулся я задумавшись. В становище нас встретил Прокопий, причём появился на пути внезапно, тихо и загадочно, видать дружба с Буреем не прошла даром. Видимо, Прокоп от Бурея научился быть вездесущим и внезапным, а Бурей приобщился проповедям и пользовался библейскими примерами. Прокоп раненый в бою за весь носил перебинтованную левую руку на перевязи: — Отдыхаете чады божьи? — Можно сказать и так. — Ответил Владимир и перекрестился. — Да батюшка Прокопий, гуляем. — Осенил себя крестом и я. — То добро, перекрестил нас попин. По работе и отдых. Вот что я вам сказать хочу мужи честнЫе. Погорела наша весь, да ведь душа её жива… — Эт как жа? — Напрягся Вовка. — Церкву закладывали? — Закладывали. — Кивнули мы, — и что? — Весь погорела? — Ну погорела. Да не тяни отче? — Хм…не тяни, — в сумерках сдвинутые, чёрные брови священника показались суровыми, — церква-то цела! — Эт почему? Священник присел на поваленное дерево, отмахнулся от назойливыхкомаров: — Явилась ко мне вчарась во сне богородитца, и речёт, мол не бросай, Прокопий, прихода своего, не строй нового, но возвращайся в старый и собирай паству, что бы свята Русь крепла, что бы не угасла душа народа, что бы восстала из пепла весь ваша, чтобы земля эта бала не только полита русской кровью и слезами, но и покрыты и оборонена молитвами христианскими Руси, доды не будя конца правде русской и душе. Мы с Вовкой стояли молча, не зная, что сказать. Священник некоторое время ждал от нас слов, но не дождавшись продолжил: — Без вас тяжело будет… Вовка вздохнул: — Помилуй господи! А может тут осядешь, ты ж и тут нужен. — Охо-хох, — да я и хотел, да вишь что богородица наставляет? Видать так-то и правильно, видать корни рубить нельзя, а коль больны, то лечить надо, — уставился в тёмное, уже звездное небо священник и перекрестился. — Видать помереть я там должен, видать там меня бог призовёт, видать там я что-то не доделал, и мы все. Помолчав Прокопий продолжил: — Вот как жизнь понять, — задумался священник, — грек я наполовину, а за Русь переживаю, и русины родня мне и нет их ближе и не потому что когда то из полона ослобонили, так как уйти мог, и не потому что раны залечили, ведь все народы помочь готовы, а потому что душа светла у Руси, даже у последнего татя есть свет и все народы что живут тут, вскормленные этой землёй, все таковыми являются, светлыми да славными и я просветлел и раны получил кои мне в радость, бо бился как хрестьианин за правду русскую, хрестианскую. Прокоп кашлянул и замолчал. — Ты говоришь отче, что на половину грек, а вторая половина? — Спросил Вовка. — Иудейка матушка моя, со святый землИ приведена отцом, по любви христианской обоюдной. Ноня поминал я батюшку с матушкой, и чую, что рады они, что я Русью живу, бо свята Русь, и все народы, живущие в ней к свету идуть. Прокоп, крякнув, встал с бревна, и зашаркал по траве, продолжая свой обход стана. — Ну, что скажешь? — Спросил Пятак. — Похоже что народ назад захочет. — Во-во. Ладно, пошли народ навестим, который не спит. ……………………………………………………………………………………………………………………………………
Потом мы задержались у землянки Данилы, потрандили о том, о сём о Бурее, о мыслях Прокопия, о изрядно помятом и побитом Горыне, здоровье которого заметно покосилось после последней битвы, о том, как пацаны чудом подобрали мой лук, перебросили в лодию, и я до сих пор его не видел, и ещё о многом, насущном и нет. — Этого и следовало ожидать, — говорил Вован о здравии Горына и священника, — человеческий организм не железный. Я вот тоже начал хандрить, иной раз оба-на (!), а сил нет топориком потесать… скорее всего скоро все тут болеть и помирать начнут, без медпомощи. — Эт почему? Насторожился я, а Даньша, гыркнул прочищая горло. — Да потому! — Сделал паузу Пятак, — потому что у нас тут в воздухе всякой заразы болезной тьма! — Какой заразы? — Выдохнул Данила. — Маленьких, невидимых микробов. — Фу ты, напугал! У тебя ж «Левомиколь» есть. — Эт точно! — улыбка доктора расплылась в темноте, — да только этой мази маловато будет. — Да почему Володь? — Встрял я, — почему болеть то будут? Чем? — А чем угодно! Гриппом, ангиной и всем остальным. — Да почему? — Не унимался я. — Да потому, что воздух там, — мотнул головой хирург, — в прошлом, чище чем в хирургическом кабинете после кварцевания! Помнишь «Таёжный тупик», про семью староверов Лыковых, найденных в тайге? — Помню. — Так вот они вымирать начали, потому что мы их нашли и привезли к ним нашу заразу, а у них иммунитета к ней нет, понял. Тут выходит, что остатки нашей веси сами прибыли в рассадник бацилл и прочей современной заразы. Понял? — Понял. … — Здаров! — Кивнул я подошедшему Янгуру. — О чём баете браты? Данила вкратце изложил суть нашего разговора. — Что делать надА? — положил руку на сабельку степняк. — А ты всё с саблей? Я ж тебе говорил спрячь, — укорил степняка Вовка, — бо тут тебе там. — А я спрятал, но на ночь опять нашёл, — Ян сделал паузу и добавил, — ведь ночь, однако. Тык что делать надА. Все уставились на Вовку, как на главного знахаря, стараясь разглядеть во тьме его эмоции. Хирург помолчал, нервно сплюнул, хмыкнул: — Хм, валить надо! — Кого валить, на кой? — Не понял Янгур. — Вот кувшины ты, «нянька конская», чеканишь ладные, а и голова у тебя что кувшин, такая же ладная и такая же пустая. — Съязвил Янгуру Данил. — Тут некого (!) валить, а куда (!) Понял оглобля? — А-а-а, понял, — уразумел Ян и ответил на колкости курянина, — сама ты «конская». Все засмеялись. — Вот что браты, — тихо выговорил Пятак, — не хочется мне в полуземлянку возвращаться. Вот приду я щас, а в глаза жене посмотреть не могу. Конечно, я понимаю, что она и не такое терпела, но всё одно тяжко… Владша, я о нас в интернете рассказал… — Ё-кэ-лэ-мэ-нэ! Где? — На форуме стрелков. — И что? — Сначала посмеялись, потом пошла болтовня, что мол хорошая идея и т. д., и т. п.… — Когда успел-то? — На второй день как сюда вернуло. Данила и Янгур слушали нас не перебивая, пытаясь понять суть. — Ну да бог с ним, с интернетом, всё равно никто не поверил. — В том то и дело, что некоторые уже к нам едут. — В смысле к нам? Сюда? — возмутился я, — ну ты Вован даёшь! Люди из сечи, из огня спаслись, а ты к ним туристов зовёшь. — Да понимаешь, я помощи попросил, в личку. Несколько человек уже собираются, через несколько дней прибудут, надо будет встренуть в Харовске, — виновато отчитался Вовка. — Ну дела-а-а. — Что, что? — Встряли в разговор Данил и Ян. — Да ничего, скоро гости появятся, на нас поглазеть, а можа и помочь чем, — пожал плечами я… …Потом мы тихо поговорили о приближении осени, о детях, о делах и бездельях, о раненом Горыне и резко сдавшем попине Прокопии…
… Через три дня прибыл Бурей сопровождаемый Толиком и Доброгой. Мы сучковали стволы валеного сухого леса, как вдруг застрекотала сойка и ей ответила белка. Сведущие отложили топоры и осмотрелись. Бурей, Бурей — послышались голоса. Старик чинно шагал по вырубке к центру поляны, причём по правую руку волхва шёл Доброшка, а по левую шёл великовозрастный сын, и немного отставал. — Ты гляди, Доброшка одесно вышагивает, а чадо отстал ошуйно, — пробубнил рядом Микола с Ярославля. — Видать дело какое-то старик решать решил, а так-то он сына по прави поставил бы, — ответил Данила. Бурей подошёл к работающим, оглядел всех: — А иде отроки Кериллочи, да Любимичи, да други ихния? — Осведомился старик. — По птице в лес ушли. — Ты вот что, Доброша, — обратился ведун к подростку помощнику, — бяри лук, и догоняй другов своих, чай найдёшь их, бо не долече ходють. Паренёк расплылся в улыбке и хотел уж было слинять, но Бурей остановил: — К вечере будь, будь добёр, бо Прокопия надо уважить, службу его постоять, да и тебе надоть больше у него позновать. Доброшка растянул улыбку, кивнул соломенными волосами и исчез, тут же опять появился: — Владислав, дозволь твой лук взять? — молельно спросил юный ведун. — Тык я не знаю где он! — Тык я ведаю. — Сверкнул белыми зубами юноша, приподняв виновато брови. — Ну тык возыми! Но что б нежно с ним, понял? — Наиграно сурово наставил я. Белых зубов у Доброги стало ещё больше: — Да я с ним как, как… как дед Бурей с девками в младости. — И исчез, не дав нам шанса отчитать его за охальный ответ. Бурей только пыхтел губами от негодования, Толик хихикал, Вовка, боясь быть превращённым в мыша, отвернулся и смеялся в кулак. — От я ему, когда приде! — Сдвинул брови Ведун. — А што ж потом, а не щас? — Окликнула подошедшая Меланья, — догони охальника, да воспитай важу к себе. — Тьфу ты, — плюнул Бурей, — от всё не по её, всю жисть! — Да ладно серчать то, старый. Нам ужо пора их слухать, а не учить. Бурей улыбнулся старушке: — И то верно Милушка. Но всё одно, как приде, я яго направлю на скус. — На курс! — Поправил Вовка. — Во-во, на курс истинный! — Поднял указательный палец к небу Ведун. Да-а, постарел Бурей, подумалось мне, постарел. Превращается в добродушного обычного дедушку, со слезящимися глазами. Ведун вдруг глянул на меня: — А ты мене не торопи. — И что-то гордое, мощное сверкнуло в его красных очах. Свои знания я знаю, мне ещё истину Прокопа постичь надо, а ему мою! — и опять мои волосы встали дыбом, ибо взгляд Ведуна был как удар током. …Вечером народ собрался у общего костра. Потом было вече не вече, совет не совет, но общий разговор обо всём и всех. Люди переживали за своих сродников, оставшихся там, за живых и за мёртвых, за тех, которые успели первыми отбиться и переплыть на расшиве на другой берег. Всем хотелось назад. Прокопий говорил о церкви, о вере, о долге и чувствовалась в его словах прощальная нотка. Старик слабел и отказывался от всякого лечения, уповая лишь на свои молитвы, за себя и всех-всех весян поимённо. Бурей очень переживал за своего друга и товарища по цеху, всячески поддерживал его, не взирая на конфликтность вероисповеданий. Когда все разошлись Володька, сказал ведуну, что скоро приедут гости, которых он призвал. Бурей некоторое время жамкал ус, потом выдал: — Добре, пусть идуть. Когда и сколь? — Послезавтра четверых встренуть надо, в Харове (Харовск), эт вверх по течению, полдня ходу от нашей веси, на махАх. — Восем сотен с лишним лет, и пол дня. — Поправил ведун, — посля завтра говоришь? — оживился старик, — вот и ладно! Пойдеш ты, Владислав и Данила. Расшиву возьмите. Пусть бабы ваши, добро соберут какое есть ни то, мало ли дожди, аль грозы, пусть скарб в одном месте будет. Не ведал я тогда, что схитрил старый хрыч, во благо нам сделал, но обманул. Наступило то самое послезавтра. Ранним утром, ещё до восхода солнца мы отчалили от берега, вышли из заветного затона и направили расшиву против струй Кубены. Шли не спешно, наблюдая за лесом, за природой, прислушиваясь к звукам, прибрежной чащи, присматриваясь к живой водной глади. Часа через полтора послышался рокот мотора и из-за поворота вылетела надувная моторка. Сидевшие в лодке два рыбака с интересом проводили нас глазами и скрылись за излучиной. — Вот бы нам такую карыту, самоходную! — Завистливо воскликнул Данила. — Авось, когда и будет. — Отозвался Вовка. — До Харовска добрались без приключений, Пятак отзвонил гостям о прибытии и месте нашего положения, мол мы у пляжа ближе к Сплавной улице. Час мы пеклись на солнышке. Изредка к нам подходили местные рыбаки и отдыхающие, рассматривая наше судно улыбались, смеялись, некоторые цокали языками. Вскоре появились и гости. Один был с Москвы, один с Брянска, двое Питерцы. Знакомство было радостным и приветливым, ибо приятно было увидеть людей, с которыми долго общался на клавиатуре. Со слов прибывших товарищей, нужно было подождать ещё супружескую пару, прилетевшую аж из Красноярска. Пришлось потратить ещё пару часов. Как оказалось, все были отпускники и оставшиеся дни отпуска решили потратить по призыву Вовки. Думали, что это этно-тур, фестиваль или что-то наподобие. Прибыли, с фотиками, зачехлёнными луками, тубусами набитыми стрелами. Пока мы махали вёслами назад, гости узнавали краткую историю наших приключений, как говориться из первых уст, и после первого часа хода глаза их были выпучены, а сами они похоже немного напуганы. — Шо браты, порты тесны? — Засмеялся Данила, — тык вы все дома, а представьте каково нам было, када мы оказались не знамо где, да ишшо и не знамо, как! — Мужики, вы шутите? — Переспросил брянский гость. — Александр э-э-э, как тя по батюшке? — Спросил Вовка. — Плетнёв Александр Николаевич, но давайте на «ты» … — Я с интересом впёрся взглядом в Николаича. — Что? — спросил Александр. — Слушай, а у тебя прапрадеда из плена никто не спасал, лет так восемьсот назад? — Улыбнулся я. — Ну не восемь сот, а лет триста было дело. Бабушка матери рассказывала, что дед с бабкой были в плен угнаны в степи, да отбили их. Я оживился: — А случайно не так? — И поведал всем краткую историю, спасения Даниловой жены и освобождения полона. — Именно так, и что? Тык тогда, наверное, всех так спасали. Прискакали, порубали, ускакали. — Хм, — не сдержался я, — а деда не Елизаром величали? — Елизаром. — Осёкся Александр. — А случайно не Елизаром Егоровичем Плетнёвым? — Именно! Откуда знаешь? — Тык тот пахарь, который с лука полОву поливал, и есть твой пра-пра-прапрадед! Именно тогда мы с ним и познакомились, а вот он, — кивнул я на Даньшу, — и есть тот лихач. — Ребята, вы психи? — Спросила жена сибиряка. — Не, просто мы заигрались. — Грустно ответил Вовка. — Ладно придём к становищу сами послушаете говор, язык, посмотрите, а потом скажите, что думаете. Дальше шли молча, изредка отвечая на обыденные вопросы. …Вот последний поворот реки, последняя излучина, скоро заветный скрытый затон… Легко идёт расшива по течению, ходко, ещё и ветерок помогает. Гости смотрят вперёд, разгибая спины, смотрим назад… — О! — Воскликнул кто-то из новых друзей, — парусники! Мы, втроём, обернулись. Наши лодии, метрах в трёхстах уходили вниз по течению. — Не понял. — Пробубнил Вовка. Раздался глухой хлопок, и первая лодочка испарилась, потом вторая… — Не-ет! — Закричал Данила, — на вёсла! Мы нажали. Гости, не понимая происходящее, наблюдали за исчезающими корабликами. Расшива понеслась вдогонку за парусниками, к временному окну. — Стойте, стой! — Срывая голос гаркнул Вовка, — с нами же люди. Вёсла упали на воду и челнок, подчинившись Кубене, медленно поплыл к затону. Я смотрел на пустую реку и горечь подступала к горлу: — Да скоко ж можно, то, А? Расшива ткнулась в берег. Гости молчали, ошарашенные увиденным и их можно понять, ибо не каждый день они видят исчезающие во времени корабли. — Господи Боже наш, помилуй нас грешных, помоги вернуть сродников… — молился Данила, осеняя себя крестом. — И он тебя услышал! — Раздался голос Янгура. Он выехал из-за кустов на своей лошадке, грызя дикое яблочко и криво морщась от его кислоты: — Твой лицо кислее этот яблоко. — Судорожно сощурил глаз степняк и криво усмехнулся. — Янша! — Радостно крикнул Данила… …Потом Ян передал нам письмо от Бурея, корректированное Толиком. В нём он просил нас не гневаться на его решение, но он вынужден воспользоваться моментом и увести весян назад, в прошлое, ибо там их место. Время сильно растревожено частыми перемещениями в нём отрицательных эмоций, а это перемешивает информацию эфиров времён, что до добра не доводит. Могут начаться междоусобные войны, ибо идеи одного времени, попадают в другое, да не в те умы и не на том уровне. Надо дать времечку время успокоиться. Толик от своего лица добавлял, что мы скоро увидимся, что его пенсионная карточка и код в портмоне, а оно у Светлы, мол пользуйтесь, скоро буду. Осваивайтесь и осваивайте Данилу и Яна. — Светла где? — Запереживал я. — Да тут она, и Лада, и Твоя Мария, — кивнул Ян на Данилу, — и дети и собаки… …Теперь мы, а точнее моя семья, Вовкина семья, Янгурова семья, Данилина семья — живём в деревне Плясово, где когда-то была весь Гудошное. Вовка барским жестом выкупил четыре участка в этом заброшенном селении, и теперь оно нами возрождается. Сейчас ставим церквушку, которую называем Прокоповской. Дети наши растут, учим пока их сами. Вовка где-то раздобыл старые советские учебники, конца семидесятых годов, до пятого класса включительно. Сила-учебники, не то что нынешние. Данила всё свободное время их зубрит, потом в интернет лезет, сравнивает. Говорит, что в интернете проще, но в учебниках заковыристей, доходчивей и гущей. Всё в космос глядит. Янгур от него не отстаёт, в электрику лезет. Уже разок током садануло. Даньша хохотал минут двадцать, а Ян за ним с пассатижами бегал, и орал зарублю, потом похватали щиты, и начали на палках рубиться. …А, ведь взрослые люди …Помнится, вчера стреляли из луков. Гости то теперь к нам часто, бо поверили и сдружились. Так после пострелушек я погладил свой лук, и аккуратно засунул в чехол. — Как ты его ласково! — Заметил Сашка Плетнёв. А вечером, лёжа в постели, я поймал себя на мысли, что если бы не увлечение стрельбой из лука, если бы не лук (!), то и не попал бы я в прошлое, и не было бы у меня жены и дочек, и множества друзей, и моей любимой собаки люли и кошки Кати, и не узнал бы я как крепка моя Родина, когда мы друг другу БРАТЫ! А тем, кто нам станет мешать, али с мечом придёт, у нас есть что показать! КУКИШ! На том стояла и стоять будет Русская земля, а ныне Великая Россия и все её народы. Об этом ещё светлый князь Александр Ярославич Невский говаривал, мол «ВО вам»!
Калининград. Январь 2014 — сентябрь 2017 г.
Последние комментарии
16 часов 38 минут назад
16 часов 38 минут назад
1 день 4 часов назад
1 день 4 часов назад
1 день 6 часов назад
1 день 6 часов назад