Между молнией и вихрем [Кира Гофер] (fb2) читать онлайн

Между молнией и вихрем

Часть первая. Ось (осколок № 800008)

Глава 1. Ота

Сегодня Нербл сломал ее расческу. Нарочно сломал. Стоял, не мигая смотрел Оте в глаза, а пальцы его выламывали деревянные зубцы один за другим. Расческа беспомощно хрустела, сухой треск рассыпался по комнате, тыкался в бревенчатые стены, словно прятался, прижимался, искал защиты. Нербл возбужденно дергал носом, его серые глаза блестели нетерпением. Он явно ждал, когда Ота заплачет, когда начнет умолять. Ждал, чтобы увидеть, как она будет унижаться, просить и клянчить. Ждал, чтобы насладиться своей властью над ее вещами и, значит, над ней.

Ота молчала. Кусала губы изнутри, водила языком по болезненным припухлостям со вкусом крови. Не плакала и ни слова не сказала. А как хотелось! Как просились наружу слезы! Как рвался крик обиды!

Это ее расческа. От бабки осталась!

Не тронь!

Выломав зубцы до последнего, Нербл хрустнул в кулаке расческой, швырнул обломки на пол. Подождал. Ота застыла на пороге, стиснув зубы до боли, и сверлила его взглядом, которому позавидовал бы любой остро наточенный инструмент Эров-плотников.

Не дождавшись от нее ни слезинки, ни звука, Нербл процедил что-то про неблагодарную, прошел к двери, у порога зацепив плечом, да так сильно, что Оту отбросило.

Больно ударившись спиной о бревенчатую стену, она решила — хватит! Убежит! Убежит прочь из душного дома, от жестоких людей, от подлого Нербла, который все время на ней срывается! Чтоб ему из снежного зета́йна никогда не выйти! Или нет. Чтобы ему дожить до дня наступления лэ́йгана, когда вся природа начнет просыпаться от спячки, но без Нербла, потому что он бы умер прямо в тот день! Или чтоб ему тетка Нодра прямо сегодня мяса на ужин не положила, и тогда все бы увидели, что она им недовольна, стали бы коситься, шушукаться! Чтоб ему всю жизнь ходить мимо домов клана Эдов! А они — задиры, ни шага мимо не дадут сделать, чтобы тумака не отвесить или палкой не огреть… Чтобы на торгах в конце нивэ́йна, после сбора урожая, Нербл напился бы до беспамятства и свалился в огненный разлом! И никто бы его падения не заметил. А он бы зацепился за край разлома и, протрезвев от страха, звал бы на помощь. Но на торгах шумно, его не услышат. А когда он заревет от ужаса близкой смерти, из разлома рванет подземный огонь. Именно в этот момент рванет, не раньше и не позже…

Ота придумала еще много проклятий для Нербла, заслуживающего самой чудовищной участи. Даже устала. Когда злость утихла, она отлипла от стены, потерла сухие глаза. Поправила кофту, съехавшую с плеч после грубого толчка Нербла.

Давно ли они были детьми? Давно ли весело играли в фери-си? Она гонялась по двору за проворным долговязым мальчишкой, а он то петлял между рядов развешенного белья, заставляя ее метаться и уставать, то бросался соломой, останавливая ее, а сам отбегал подальше?

Все ушло, все исчезло. И вовсе перевернулось, когда прошлым нивэ́йном к Оте посватался один из старших Эсов-бумажников. Тетка Нодра отказала сватам. Стала к Оте суровей, а за ней и Нербл изменился. Обозлился, норовил задеть, обидеть. Бурчал, все чаще повторяя слова матери: «Неблагодарная. Пригрели, приютили, а она…»

Ота вышла в темный коридор, где, несмотря на жару снаружи, ощущалась сырость и прохлада. Двинувшись вперед, осторожно заглянула в приоткрытую дверь комнаты бабки Нинни. Комната была пуста, из нее как всегда пахло сухими травами и памятью о тех, кто таскается к клановой травнице. Ота отбежала подальше. Она очень боялась через эти запахи заразиться простудой или еще чем похуже.

Из кухни в конце коридора доносился приглушенный, но строгий голос тетки Нодры, командующей племянником, который и ведро с водой поставил не туда, и мешок муки раскрыл не тогда. Племянник приходился ей дальним родственником, но все же он и еще двое, занятые сейчас в поле, были ближе по крови, чем Ота, и явно милее по душе. Даже лопоухому, чье имя тетка всегда коверкала, она за ужином накладывала мяса больше, чем Оте.

Ота выбралась в тихий двор, под вытянувшуюся тень дома. Угадывалась близость вечера. В воздухе еще висела тишина, которую вот-вот разгонят голоса жителей, возвращающихся с работы в полях. Большая Звезда шла на закат, окрашивая редкие облака в серо-голубой. Трепетало на ветру высохшее за жаркий день белье. Оте поручили снять его и сложить в стоявшие невдалеке корзины, но она не стала этого делать. Вот еще!

Вдоль старого бревенчатого забора к воротам шла Лоа, горделиво подняв пушистый хвост и задрав белую морду. За ней плелась бабка Нинни, согнувшись в поклоне. Умильным голосом она уговаривала Лоа оказать честь, остановиться и отведать сливок, свежих и жирных, а за ворота не ходить и в коровник клана Эвов не убегать: нечего делать такой умнице и белоснежной красавице, как Лоа, у прохиндеев и голодранцев, живущих в навозе! Оту бабка Нинни в упор не замечала.

Сердито меряя шагами сухую утоптанную землю, Ота обогнула длинный бревенчатый дом. В неприметном закутке между курятником и прислоненными к дому шестами для будущего сарая присела на корточки. Подобрала щепку и принялась рисовать карту. Поселок и местность вокруг она невзлюбила сразу, но изучила подробно и прекрасно ориентировалась. Как говаривала бабка Нинни — нужно знать, что тебя отравляет, иначе отрава победит. А Ота, едва только ребенком вошла в ворота Энов-качельников, едва только оказалась под крышей дома тетки Нодры и получила на ужин тарелку разваренных овощей без единого мясного волоконца, твердо решила — не победите! Не дамся. Сбегу.

Первым делом Ота вычертила на земле их двор, затем окружила его, будто лепестками, другими дворами клана Энов. Получился очень плотный цветок — ни просвета, ни лазейки. Эны-качельники были небольшим кланом, но тетка Нодра принадлежала к старейшей ветви, поэтому вокруг ее двора строились те, кто создавал новые семьи.

И вот понастроили! Окружили! Не выскользнешь без пригляда… Ну да не на ту напали! Она знает, за каким забором кусты гуще, мимо чьих ворот можно проскользнуть незамеченной, кому не до того, что творится на улице, потому что недавно свадьбу сыграли и смотрят только друг на друга!

Ота медленно прочертила щепкой на карте путь в обход той стороны дома, где было много окон, и увела линию дальше, прочь от двора, через заросшие плющом соседские заборы. Линия выводила на узкую улочку прямиком к задирам-Эдам. Не очень это было здорово, хотя наверняка большинство Эдов разбрелось по подсобным делам. Сезоны сменились недавно, лишь несколько поворотов отсчитали от наступления нивэйна. Стояла жаркая пора, поля колосились. Еще двадцать поворотов осталось до сбора урожая, но работы у всех в поселке и за его пределами было много. Нербл как-то рассказывал за ужином, что оросительная система Элов на грани поломки: этот оборот она еще продержится, если ее сильно не гонять, но в следующий надо будет приглашать масов для ремонта. А это значит, что Эдов, у которых в клане много сильных мужчин, сейчас позвали на поливы, забыв, что характеры у них склочные да буйные, и на полях наверняка вспыхнут драки. В их дворах остались в лучшем случае пяток ребятишек, которые не вспомнят, что видели Оту, и пара старых подслеповатых бабок, которые ее и вовсе не увидят.

Да, все складывается отлично! И сезон нынче теплый, она не замерзнет, как в прошлый побег в самом начале лэ́йгана, когда еще не весь снег сошел. И ее никто не перехватит в поселке, как было, когда она сбежала, обидевшись на бабку Нинни, но дошла только до дворов Эсов-бумажников. Попробовала спрятаться в их конюшнях, но один из старших клановых нашел ее за сонной старой кобылой. Отвел домой. Ух, как она на него злилась! И еще больше злилась, когда он через сезон пришел свататься. Ненавидела наглеца! Но почувствовала себя до предела оскорбленной, когда тетка Нодра ему отказала и выставила за ворота. Якобы, мало предлагал. Это Эсы-то мало предложили!

С того сватовства тетка держалась подальше от Эсов, да и они, похоже, невзлюбили упертую Нодру со всей ее родней.

А что, если свернуть вот у этого двора задир-Эдов и убежать как раз мимо Эсов? Попасться бы на глаза… Как его звали? Снан, кажется. Или Стэн… А, неважно! Ух, как он на нее смотрел! Жадно смотрел, восторженно, глаза, как костры! Очевидно, стоит ей появиться, он рванет свататься опять. А то и всем кланом прибегут. Для верности. Перед всеми у тетки Нодры не хватит духу отказать и тем прослыть не заботящейся о своем клане и о новых семьях.

Интересно, какие были бы дети в их браке? Что бы они взяли от нее?..

Петляя между плотно стоящими заборами, Ота размечталась, воображая пылкое счастье с любящим мужем, который каждый день говорит, какая она красивая, носит ее на руках и по дому, и по двору, и по улицам на зависть соседям. Да так размечталась, что едва не забыла повернуть за Эдами.

— Хальм, ты, что ли, сорванец? — одернул ее скрипучий голос из-за калитки, и в щели между досками мелькнул подслеповато прищуренный глаз. — Уж матери скажу, что ты с поля сбежал! Тунеядничаешь!

— Мать сама сбежала, — подделав голос под мальчишеский, огрызнулась Ота. — С вашим племянником, между прочим.

— Это с кем? С Дагати, что ли, распутником?! — взвизгнули за калиткой. — Ой, позор-то! Ой, позор!

В щелях между досками задергалась тень, потом раздался глухой звук упавшего тела и надрывный плач.

Прежде чем из других дворов повысовывались охочие до сплетен старухи, Ота, создавшая им аппетитнейший скандал, свернула с улицы и прыснула за кусты у пограничного забора Эдов. Дальше она скользнула мимо бумажной фабрики Эсов и, бегом припустив прочь от ее глухой дощатой стены, выскочила к лесу.

И только укрывшись под низкими лиственницами, поняла, что из поселка-то она выбралась, но куда ей сбегать в этот раз, не придумала.

* * *

Первым порывом было броситься на землю и залиться горькими слезами от беспомощности и одиночества. Огромный поселок, сотни людей! Десяток подружек каждый вечер вьются вокруг Оты стайкой мотыльков, а сейчас не к кому побежать с горем, не у кого попросить совета! Нет у нее верных друзей, кто подсказал бы, кто направил. Нет добрых родственников, у кого она укрылась бы от обид и упреков, щедро рассыпаемых Энами…

Одна. Всегда одна!

Но едва только упавшая духом Ота опустилась на мох под лиственницей, лесная сырость прокралась сквозь ткань длинной юбки и тронула холодом и промозглостью девичью попу. Ота вскочила, отряхиваясь и ругаясь. И тут же нашелся выход.

Разлом!

Она убежит к разлому!

Если бы рядом была хоть одна подружка, Ота схватила бы ее за руки, они засмеялись бы в голос, как бывало, когда они кружились в паре под задорный ритм, отбиваемый каблуками и ладонями других девушек, стоящих вокруг кольцом.

Ух, как забегают Эны, обнаружив, что Ота исчезла! Ух, как будет кричать покрасневшая тетка Нодра и таскать за уши всех племянников, поварят и пастухов, мол, куда дармоеды смотрели! А уж когда они обойдут в ночи с фонарями все места, где Оту уже находили прежде, когда даже к Эсам вломятся и на фабрику, и в дома — а ее там не найдут! — вот тогда они запрыгают, как зерна кенры на горячем противне в печке. Заскачут, запляшут, задергаются!

Вприпрыжку Ота пересекла широкую полосу сосновника, легкого и прозрачного даже в сумерках и еще не отпустившего дневное тепло. Здесь было замечательно тихо и безопасно. Хоть сейчас падай на мягкую землю, покрытую желтой хвоей, протягивай руки к низким кустикам мираты и горстями уплетай налившиеся синим соком ягоды. А потом переворачивайся сытым животом вверх и смотри в темно-серое небо, высматривай золотые звезды. Среди девушек поселка живет поверье — если увидеть ночью над собой три золотые звезды, то встретишь своего суженого до наступления зетайна, до времени-без-времени, до того, как замерзнет мир и застынет жизнь. В зетайн ничего не празднуют, не устраивают гуляний, не ходят в гости — из домов-то не выходят! — и уж точно не встречают свою судьбу. В зетайн только боятся и горюют от тоски и одиночества.

Ота остановилась на границе соснового леса и старого поля, в этот оборот отдыхающего от посевов. Поле заросло полезной для почвы и скота, но несъедобной для людей длиннолистной тезией. Ота посмотрела в ночное небо: близко-близко плыла над ней огромная золотая звезда, сверкая отблесками с гладких граней. Красивая, величественная.

Одна. Лишь одна.

Никогда Оте не удавалось увидеть три таких звезды ночью. Днем, бывало, она и пять темно-золотых блестящих пирамид могла насчитать. Да попадались такие крупные, что свет Малой Звезды на четверть дня могли заслонить, пока ползли сонными улитками по небу. А ночью — одновременно не больше двух.

Не видать ей счастья в любви. Не узнать пламенного чувства, про которое поют баллады и шепчутся девушки с алеющими щеками. Не испытать вихря страсти, сводящей с ума, бросающей душу из ледяного мрака в обжигающее сияние.

Ох, как бы она хотела отдаться такому вихрю! Пусть бы он подхватил Оту, пусть закружил бы и увлек за собой в даль далекую, утащил, разрывая до глубин сердца. Она бы не противилась. Она побежала бы за любовью, навстречу всем пожарам, ветрам и ураганам, ничего не боясь и ни о чем не думая! Лишь бы вдвоем, лишь бы вместе и неразлучно!

Ота выскочила на старое поле и понеслась, раскинув руки и чувствуя, как развеваются выбившиеся из прически волосы, как путается в ногах юбка, как ботинки рвут мягкие и податливые листья тезии. Несколько раз она едва не упала, споткнувшись на кочках, но не останавливалась. В крови бурлило, дыхание сбивалось, хотелось петь громко-громко. Кружась и бегая туда-сюда, она трижды теряла направление к разлому, но ее это не огорчало. Разве можно огорчаться, когда сама ночь глядит и восторгается: какая молодая и красивая Ота бежит, рассекая воздух, наполненный запахами полевых цветов!

Ночь, смотри и любуйся!

Поле, чувствуй и радуйся!

Трава, прижмись к земле и не мешай танцу!

Было уже совсем темно, когда Ота прибежала к разлому и остановилась у самого края.

* * *

— Небо, слушай мою песню! — воскликнула Ота.

Она прижала ладони к груди, настраиваясь. Потом выгнулась, вскидывая руки и поднимая лицо, закрыла глаза. Она видела — однажды на давних торгах в конце нивэйна одна очень красивая девушка читала эту балладу именно так.

Ота начала сразу со своего любимого места:

Вдвоем идти через ветра,

По старым шатким переходам.

Нести мечту, любовь и страсть

Прочь, под другие небосводы.

Вдвоем шагать, к плечу плечо,

По паутине старых тропок.

Друг к другу жаться горячо

И слушать грозный звездный ропот.

Бежать вдвоем сквозь смерти крик,

Прочь от плетей коварных вихрей,

Туда, где счастье ждет двоих,

Туда, где боль души утихнет.

— Ерунда какая! — раздался строгий голос. — Чушь!

Ота поперхнулась продолжением баллады и возмущением одновременно. Огляделась. Кто смеет отвешивать дурацкие замечания?! Кого еще принесло нынче ночью к разлому?

Нельзя сказать, что разлом был запретным местом. Приходить сюда можно было, не опасаясь наказания, в любое время дня и ночи, в компании или без нее. Кто угодно мог прийти: поэт за вдохновением, ребенок на спор с приятелями доказать храбрость, опозорившаяся девица свести счеты с жизнью. Разлом принимал всех, давал каждому то, за чем пришли.

Разлом тянулся через все земли мира, охраняемого Духом-Шестигранником. Он начинался от угла в Мертвых Болотах, потом полз вперед, как река без притоков, оставляя слева угол с двумя гранями, вдоль которых громоздились скалистые горные хребты, а справа — обширные плодородные поля вокруг поселка и Сухие Равнины вдалеке за ним. Заканчивался разлом обрывом на еще одном углу. Перебраться с твердой земли до стыка двух граней мира можно было только через пропасть по воздуху, чего не умели даже Охотники за чудовищами. Говорили, что Охотники могут войти в их мир только со стороны равнин, где живут люди. В Мертвых Болотах отравишься насмерть. С Обрыва-без-моста разобьешься насмерть. Горный угол закрыт скалами из такой твердой породы, что даже масы не способны ее продолбить. И если в горы войдешь, застрянешь насмерть.

Из разлома вырывался огонь, словно земля ругалась с небом и грозила ему. Поговаривали, что разлом нарочно выпускает огонь из внутренностей мира, подобно лекарю, пускающему кровь у обморочных с пунцовыми лицами. Яркие красно-синие вспышки взлетали с невидимого дна, лизали обугленные края, взмывали вверх. Вспышки иногда сливались между собой и превращались в сплошную стену. Огненная стена могла держаться долго, до целого сезона. Но чаще из разлома вырывались отдельные сполохи, как ножом срезающие все, что попадалось им на пути: случайную птицу, наклонившуюся над краем пожухлую траву, товар, отправленный на другую сторону с помощью торговых качелей. Закономерности у сполохов не было. Над задачей, как угадывать время и место огненных вспышек, сотнями оборотов бились лучшие умы как людей, так и масов. В поисках способов, как безопаснее пересечь разлом, погибло немало народа. Но разлом выбрасывал огонь даже тогда, когда все указывало на то, что здесь и сейчас огня точно не будет, и постепенно смирились, что судьба сильнее всех расчетов и вероятностей.

Сколько мостов сгорело! Сколько торговых качелей пострадало — не сосчитаешь! Клан Энов, где жила Ота, занимался изготовлением качелей. Особенно хлопотно приходилось в последние обороты нивейна, в торги, когда перед морозами шли активные обмены. Кому-то обязательно не везло. Огонь выскакивал и сжигал товар, на качелях летящий на другую сторону, или поджигал веревку. Груз падал в разлом под стоны и ругань с обеих сторон. Но некогда горевать, надо смиряться с потерями и убытками. А тут уже напирают следующие торговцы, которым тоже надо всякое добро переправить к масам и другое добро от масов получить. И все готовы рисковать. А Энам самая работа — выравнивать качели, крепить новые веревки, переставлять утяжелители и чинить сорванные лебедки.

Но нивэйн начался совсем недавно, и до торгов, которые наполнят края разлома людьми, палатками, загонами для скота, ящиками и мешками, еще далеко — не меньше семидесяти поворотов. А просто так ни люди, ни масы к разлому не ходят. Незачем.

Однако, сейчас, в этой ночи, кто-то находится вместе с Отой именно здесь, где разлом искривляется и сужается до расстояния в шесть шагов. И этот кто-то имеет наглость делать грубые замечания о прекрасной балладе, которую сочинил величайший из поэтов!

Ота заозиралась, изучая поле за собой и по сторонам: никому не спрятаться на земле, где ничего нет, кроме низкой тезии и камней размером с кулак. Не подкрасться даже сурнаку, пусть бы он прельстился шнурками на ее ботинках и захотел бы утащить их в свою нору.

Значит, нахал на другой стороне!

Она присела и поднесла ладони к вискам — отгородить сполохи в разломе справа и слева от себя, чтобы не попадались на глаза и не слепили. Внимательно всмотрелась.

Новая вспышка, внезапная, красная, выскочила из-под земли совсем рядом, заставив невольно отпрянуть, завалиться назад, хотя в шаге от края Оте ничего не грозило. Упав на спину, она услышала хмыканье.

Это опять он!

— Ты меня видишь, а я тебя — нет! — вскрикнула она. — Так нечестно! Покажись!

— Прикажешь через разлом перепрыгнуть? Мне жить не надоело.

Ота решила не сдаваться. Она подползла близко-близко к краю разлома, но огонь перед ней вдруг разросся, поднялся слепящей стеной жара, полностью закрыв обзор. Пришлось отступить и забрать вправо. Добравшись до свободного от огня участка, Ота снова с напряжением уставилась в темноту другой стороны, выискивая наглеца.

Тот стоял в десятке шагов от разлома. Свет подземного огня до него не доставал, Ота разглядела во мраке лишь черный силуэт. Его длиннорукую худую фигуру кое-как очерчивал отблеск далеких белых звезд.

— Ты — мас? — спросила Ота, вставая.

— Почему бы мне не быть из предгорных селений?

— Всем известно, что ночью не спят только масы и хикэнхи, охотящиеся на сурнаков.

— Ну, выходит, еще не спят сурнаки. Иначе хикэнхам не на кого охотиться. И еще не спят девушки с ерундовыми балладами, — спокойно сказал он.

Огонь слева чуть утих, и Оте удалось разглядеть, как мас переложил из одной руки в другую длинную палку. На палке, над его головой, болталось что-то, похожее на пузатую флягу. Фляга поблескивала металлом в свете звезд.

— Ерундовыми? — выкрикнула Ота. — Да ты… ты… Ты ничего не смыслишь в поэзии!

— Чтобы понять, что твой стих — ерунда, смыслить в поэзии не надо. Достаточно просто подумать.

— «Понять», «смыслить», «подумать» — это все не про поэзию!

— Из твоего стихотворения выходит, — с нажимом сказал мас, — будто одна душа болела и заставила куда-то бежать вторую, которую ничто не мучило. И вот они вместе понеслись через все стихии: одна больная, но другая-то здоровая.

— Сухарь! Бесчувственный болван! Это баллада о любви, которую небо не знало!

— Да? Однако с учетом мироустройства, Борен и Карс в небо и ушли. Значит, небо-то как раз в курсе их любви.

Его голос был до безобразия серьезен. Лучше бы насмехался!

— Небо тут не при чем! Ты заявляешь, будто стихи талантливейшего Ноэна из Энов ерунда!

— Так тебе обидно за автора? Ты сама из клана Энов?

Ота собиралась крикнуть дураку, что он дурак, но поперхнулась, сбитая вопросом.

— Да, это мой клан, — ответила она осторожно.

— Как тебя зовут?

— Ота.

— Как-то не получается, что ты из Энов…

— Но меня именно так зовут, и я из Энов! — закричала она, обидевшись окончательно.

Он ей не верит! Мало того, что дурак, не ценящий прекрасного, так еще и недоверчивый.

На той стороне молчали. В ожидании ответа у Оты клокотало в груди, как в обеденном котле.

Молчали.

Злость захлестнула ее. Она присела, подобрала небольшой камень и швырнула через разлом. Едва камень пронесся над серединой разлома, как снизу выскочил короткий синий сполох, но схватить добычу не успел.

Да уж, с разломом так всегда: нельзя ждать, что он пропустит, и нельзя ждать, что опалит.

Камень упал на землю с легким стуком, но невидимый мас не шевельнулся. Повисла тишина, нарушаемая лишь злым сопением Оты.

— Подожди-ка, — сказал мас настороженно, когда Ота уже присаживалась, чтобы взять еще камень, поувесистей. — Ты — Ота?.. Всего три буквы в имени?

— Да.

— Дии из Долины Трех Ручьев тебе кем-то приходится?

Ох, сколько оборотов она не слышала этого имени!

— Знать ее не знаю! — выпалила Ота и отвернулась, сцепив руки на груди.

— И все-таки?

Она и не подумает отвечать! Пусть тоже помучается тишиной!

Вскоре, заскучав от разглядывания ночного поля, Ота повернулась обратно. Оказалось, что юноша приблизился к краю разлома и внимательно смотрит на нее через провал, свободный сейчас от подземного огня. Ростом он был ниже верзилы Нербла, да и в плечах не такой широкий, но в том, как он держал палку, чувствовалось, что в его руках она может быть серьезным оружием.

— Дии — моя сестра. Неродная, очень дальняя… Наше родство сложно объяснить… — Ота фыркнула, задирая подбородок. — И вообще, я тебя совсем не знаю! Не буду ничего говорить!

— И не надо. Я бываю в Трех Ручьях и знаю Дии и ее мужа, Шейми. Иногда она вспоминает о тебе. Не грустит, но будет рада узнать, что ты жива и с тобой, — он повел головой, оглядывая Оту от макушки до ботинок, — судя по всему, все в порядке.

— Ничего со мной не в порядке! — воскликнула Ота.

И вмиг, будто ведро с водой перевернули, на нее навалился весь день. С утренним визитом соседки, которая пришла к бабке Нинни с язвой на ноге. Ота до того перепугалась этой язвы, что не могла пройти по коридору, пока Нинни принимала болезную, и все казалось, что стоит вдохнуть, и язвы повыскакивают прямо в носу! С приказами тетки Нодры перестирать только что выстиранное белье, потому что, видите ли, на скатертях остались пятна. С Нерблом, которому она сделала замечание, чтобы он не ходил в надорванной на воротнике рубахе, как неряха. Слово за слово, и он сломал ее расческу…

— Ничего со мной не в порядке.

Она хотела зарыдать, даже присела и закрыла руками лицо. Но потом представила, как будет выглядеть на утро, с красными, опухшими глазами, да еще и лохматая, потому что теперь без расчески. И все станут коситься и шушукаться…

Мас молчал, а Ота поглядывала на него сквозь пальцы, прижатые к лицу.

Справа задрожал и угас огонь, быстро иссякнув. Совсем потемнело. Невдалеке слева новый сполох взметнулся в небо, высоко-высоко, но угас, как искра, вырвавшаяся из костра, и света почти не дал. В ночи, прерываемой то красными, то синими бликами пляшущего в неровном ритме огня, юношу было толком не рассмотреть. Но Ота отметила, что рубашка и штаны на нем черные, что руки действительно длинные, ей не показалось, а отросшие волосы почти достают до плеч. Ноги вот коротковаты. Ну да ей с ним в фери-си не играть.

Молчание маса становилось невыносимым. Почему он не интересуется, что с ней случилось? Только глухой и слепой мертвец может безучастно смотреть на человека, у которого очевидное горе и беда!

В Оте проснулась гордость, и она поднялась на ноги. Не будет она сидеть перед нахалом и ждать его внимания!

— Если увидишь Дии, передавай ей мои наилучшие пожелания! — крикнула она, бросив свое недовольство на ту сторону разлома, будто тяжелый камень, прямиком между двумя сполохами огня. — А я ухожу. Меня дома ждут.

— Угу… — неясно отозвался мас. — Буду в Долине Трех Ручьев, передам. Сама она к горе Гэрэуэр не ездит.

— Почему?

— У твоей далекой сестры, вообще-то, трое детей. И еще вместе с Шейми она владеет фабрикой сохранных продуктов. Банками с их фабрики забиты кладовые во всех поселениях на этой стороне. У нее в своем доме забот хватает, И они не отпускают ее далеко.

Оте показалось, что она слышит печаль и даже поэтичность в его словах. Заботы. Суровые стражи, охраняют пленника. Не вырваться…

Может, он не такой бесчувственный, каким она поспешила его считать? Кто он вообще такой?

Позабыв, что только что собиралась гордо удалиться, она решила узнать что-нибудь о нем.

— Что ты здесь делал?

— Работал.

Ох, ну разве это ответ!

Она указала на палку и усмехнулась:

— Бил подземный огонь?

— До того, как мне помешали, я проверял сплавы… Но мне уже пора. Надо успеть к горам до рассвета.

У Оты опустились плечи, и невольно вырвалось:

— Жа-аль.

— Увидимся нивэйном, на торгах, — заявил мас и отступил в темноту. — Фаэнэй, девушка с безвкусными стихами и коротким именем!

— Фаэнэй… — Она хотела ответить остроумно и ядовито, но думать было некогда, и Ота выпалила первое подвернувшееся: — …мас с палкой. Надеюсь, к нивэйну ты послушаешь еще баллады Ноэна из Энов и оценишь их красоту.

— Не послушаю. Масы не поют баллад, — донеслось из ночи, — а люди на нашу сторону не развлекаться приходят.

— Но откуда-то балладу о Борен и Карсе ты знаешь?

— Знаю. Но не как балладу.

Напротив Оты взметнулся новый сполох подземного огня, сожрав неосторожного мотылька и заставив ее отпрянуть. Когда сполох угас, другая сторона разлома уже опустела.

Предание о Борен и Карсе (версия масов)

— Много миров есть за пределами нашего, и все они в чем-то похожи, а в чем-то различаются. У каждого столько же углов, как у нашего, столько же граней. Но там, где у нас горы, в другом мире может быть равнина; где у нас река, у них могут быть голые холмы; где у нас пустошь, у них — густой лес или огромный город.

Есть мир, где от грани до грани раскинулось огромное море со множеством островов. Теми островами правит жестокий тиран. У него есть власть над огнем. Когда он улыбается, с его зубов сыплются искры. Огнем он запугал людей с островов и держит их под гнетом страха долгие и долгие обороты. Обогащает одних и разоряет других, меняет законы по своим капризам, ломает судьбы, калечит жизни. И уничтожает всех, кто идет против его воли.

На одном маленьком бедном острове жил юноша по имени Карс. Однажды он решил, что нельзя больше терпеть жестокого, несправедливого правителя. Нашел единомышленников, собрал друзей и стал готовить отряд, чтобы напасть на главный остров, где жил тиран. Карс был молод и нетерпелив, и не было рядом с ним того, кто указал бы ему на ошибки и просчеты. Однако своим мятежным духом он заразил многих, и много лодок однажды отплыло от маленького островка, взяв курс на остров с дворцом правителя.

На середине пути их встретили корабли. Среди суровых волн развернулась страшная битва. Велики и могучи были корабли, но и лодочники Карса были умелы и проворны. Они потопили один корабль и повредили еще два, но тут подоспел последний, самый большой. На палубе его стоял тиран.

Первым делом он сжег лодку Карса, но юноша с несколькими товарищами успели прыгнуть в воду. Волны быстро растащили их друг от друга. Потеряв Карса, лодочники растерялись, запаниковали. На них снова напали, и все они погибли в море или попали в плен.

Карс обгорел, едва не утонул среди пылающих обломков и захлестывающих волн. Все же ему удалось доплыть туда, где встречаются две грани мира. Презрев опасность, он подплыл к самому углу. Когда перед ним раскрылся переход в междумирье, он рванул вперед, навстречу судьбе, отдавшись на ее волю. А в переходах, как известно…

— Но он спасся? Скажи, дэдэра, скажи, что междумирье его не убило!

— Подожди, непоседа… Его вымыло в переход вместе с морской водой, и дорога, уходящая к другим мирам, провисла. Лишь это спасло Карса. Его болтало на дороге, как жука на веревке. Молнии не попадали в него, но его били безжалостные ветры, стегали искры, жгла Малая Звезда.

— Ему опасна Малая? Он из масов?

— Нет. С чего ты взял, глупый?.. Если будешь перебивать, я ничего не доскажу.

— Нет-нет, дэдэра! Рассказывай! Я буду сидеть тихо-тихо, как сурнак в норе.

— Несколько Охотников на чудовищ оказались на соседних дорогах. Они увидели беднягу Карса и поспешили на помощь. Когда его сорвало с провисшей тропы, пара Охотников перехватила его и втащила в ближайший мир. Этим миром оказался Иллион. Карс был страшно покалечен, обожжен, без сознания и готов был расстаться с жизнью. На его счастье, люди на Иллионе умные и сильные. Среди них нашлись хорошие лекари, они вылечили Карса. Но на его беду, Иллион славен Небесными Стопами, которые топчут землю и людей. И вот Карс, едва оправившись после сражения и междумирья, попал под удар Небесной Стопы.

— Его раздавило?!

— Ты обещал не перебивать.

— Прости…

— Люди Иллиона давно привыкли к ударам с неба. Но Карс оказался слаб и снова едва не погиб. Перед Охотниками, которые его спасли, встал трудный выбор. Они должны были сохранить жизнь разумного любой ценой, такие у них правила. Но они не могли ни увести Карса с Иллиона, ни оставить его там; что так что так Карсу грозила смерть — сгореть в междумирье или быть раздавленным Небесной Стопой. И тогда Охотники отправились за советом к Ведущей.

— Ведущая Охотница на чудовищ?! О-о! Дэдэра, а…

— О ней я расскажу тебе в другой раз. Это не ее история.

— Да-да, конечно.

— По совету Ведущей Охотники пока оставили Карса в центре Иллиона, на склоне горы. Туда Небесные Стопы опускались редко, и Карс был в безопасности. Он пообещал Охотникам не покидать каменных пещер, но он был молод и нетерпелив. Одиночество, чужбина, тоска по недосягаемой родине, по погибшим друзьям и родным убивали его вернее, чем яд острозубого хикэнха. Пожалуй, хикэнх не так терзает своих жертв, как мучила, глодала и выворачивала душу Карсу черная тоска.

Чтобы не поддаваться хандре, Карс принялся бродить по горе. Он излазал все склоны, истоптал все предгорье. Лишь на несколько скал он не залез и не посмотрел с них на огромный Иллион, держащий его в плену. Но однажды, возвращаясь в свои пещеры, он вышел на неизвестную ему тропу, что вела к маленькому домику высоко по склону. Карс очень удивился — неужели у него есть сосед?

Обрадованный и встревоженный, он бросился по крутой тропе вверх. Тропа виляла, а он так спешил, что полез по камням напрямик. Несколько раз упал, а потом камни под ним посыпались — и он рухнул между большими валунами, больно ударился и потерял сознание.

Там, полузасыпанного камнями и песком, его нашла Борен.

Борен жила на вершине горы, следила за небом и погодой. Она любила одиночество, любила читать. Дом ее был полон книг. Она удивилась — неужели кто-то, о ком она не знает, живет рядом с ней? — спустилась по склону, села рядом с Карсом и стала ждать, когда он очнется.

Когда Карс открыл глаза, он увидел рядом с собой девушку, печальную, как закатное небо, и прекрасную, как звездная ночь. Девушка тоже смотрела на него, так, как никто и никогда не смотрел. Карс почувствовал, будто на него упала звезда. Сердце чуть не выпрыгнуло из груди, в крови запылал огонь, заревело пламя, все тело превратилось в костер, вспыхнувший от искры. Так с ее взгляда началась их история.

«Зачем ты сюда залез?» — вздохнула Борен.

Карс выпалил: «Чтобы добраться до тебя!»

«В этом не было смысла. Я сама спустилась к тебе. А ты вывихнул ногу».

Карс пошевелился. Нога действительно вывихнулась в ступне. Боль в ней он почувствовал только сейчас. Но сильнее боли было желание развеселить девушку.

«Посмотри, как я упал! — воскликнул он. — Ты видела когда-нибудь что-то подобное?»

Она замерла. Потом несмело улыбнулась. Это была первая улыбка Борен с самого рождения. Но Карс этого не знал, иначе был бы невероятно горд.

Она позвала лекаря из поселка, и Карсу вправили ногу.

Потом они часто встречались и гуляли по горным склонам, не замечая под ногами ни осыпей, ни обрывов. Борен расспрашивала — как Карс попал в Иллион? зачем поднял мятеж против тирана? почему пошел в атаку на лодках, а не выбрал другой вариант? кто был его соратником, кто — противником? Карс поражался рассудительности Борен, ее уму. С ее помощью он увидел ошибки своего прошлого и свое безрассудство. Нападение на жестокого правителя было обречено на провал, потому что он, Карс, молод, неопытен и нетерпелив.

Они многое перенимали друг у друга: Карс становился сдержаннее, а Борен училась улыбаться. В те повороты не было для них большего счастья, чем видеться друг с другом на каменистых склонах, бродить, держась за руки, а расставаясь, ждать новой встречи. Но как нет подземелий без обвалов, так нет для любящих счастья долгого и безмятежного.

Настало время, и за Карсом вернулись Охотники на чудовищ. Но не те, кто привел его в Иллион, а личные посланники Ведущей Охотницы. Они забрали юношу из пещеры и повели к одному из углов мира.

— Дэдэра! Неужели ему не дали попрощаться с Борен?

— Так уж водится у Охотников, что прежде всего — дело. У них было дело: увести Карса на осколок, где нет Небесных Стоп, где он, разумный, смог бы жить без опаски. О Борен они не думали. Однако Карс решил, что Охотники желают ему зла. Ведь они разлучали его с любимой! Гордость и упрямство не позволили Карсу просить за себя и за нее, а молодость и нетерпение рвали его на части. Он убежал от Охотников обратно к горе и к Борен. Бегство огорчило и разозлило Охотников. Они догнали Карса, окружили силовыми щитами и снова повели к переходу на углу. Чем дальше он, принуждаемый, уходил от Борен, тем сильнее мучала его тоска, тем сильнее пылкая душа его рвалась обратно к любимой.

Когда он и двое Охотников, его щиты и проводники, вышли в междумирье и удалились от Иллиона, Карс не выдержал и бросился назад. Он разорвал связь с Охотниками. Тут же на него посыпались молнии, принялись трепать вихри, но Карс вцепился в дорогу между мирами и потянулся изо всех сил страдающего сердца.

В междумирье, где ничто не материя, его жгучая тоска стала канатами, которые потащили его назад. Дорога под ним поддалась и выгнулась, заворачивая обратно к Иллиону. Все затрещало, завыло, застонало. Огненные смерчи, будто тысячи голодных уру-панинов, ринулись на Охотников и Карса. Дорога натянулась как струна, готовая лопнуть.

Охотники растерялись.

И тогда случилось невероятное. Другой мир, куда от Иллиона вела дорога-струна, словно бы закричал от натуги. Его вопль потряс междумирье, оглушил даже Малую Звезду. Потом мир дрогнул — и сдвинулся со своего места. Он развернул свою пирамиду и сменил орбиту, переместившись ближе к Малой. Иллион же остался неподвижен.

Охотники бросились к Карсу, застывшему в изгибе разлохмаченной тропы. Сдернули его и втащили обратно на Иллион. Как ни важно было для них исполнить дело, они рассудили, что лучше оставить Карса на опасном Иллионе, чем погубить в междумирье. Они привели его обратно на гору, избегая ударов Небесных Стоп, а потом снова ушли к Ведущей Охотнице за советом.

Так Карс вернулся к Борен.

Но теперь их счастье омрачилось — влюбленные опасались возвращения Охотников. Карс решил, что им с Борен надо бежать с Иллиона, иначе их разлучат навсегда. Борен сомневалась: ее пугали отчаянные решения. Иллион был ее родным домом, а ее приемный отец, почитаемый человек, вел дела с Охотниками. Борен верила, что с ними можно договориться по-хорошему, но Карс был непреклонен. Он помнил, как его вывели под стражей, как тащили силой. Немало усилий стоило ему уговорить Борен отправиться вдвоем в другой мир, где Охотники не смогут навязать им свою волю.

Больше всего Борен боялась междумирья. Но Карс хвастался: «Я могу мирами ворочать! Сами там не пройдем, я возьму — и притяну к нам какой захочешь мир». Борен слушала недоверчиво, но любовь заставила ее забыть осторожность и доводы разума. И она согласилась. Ведь, в конце концов, Карс выжил в междумирье.

— Одни в междумирье? Без защиты? Они… они…

— Тише-тише. Рано плакать… Вот ведь еще один молодой и нетерпеливый! Разве я сказал, что они сгорели в переходе?

— Не сказал.

— И не скажу. Их любовь была такой огромной и сильной, что воплотилась там, где ничто не материя. Она создала для них крепкие щиты, прочнее щитов Охотников. Недоступные для бешеных вихрей и разъяренных молний, Борен и Карс ушли далеко-далеко. Охотники не преследовали их — ведь они не были им врагами. Говорят, что Ведущая Охотница сама встретила влюбленных на тропах междумирья и сама отвела их в подходящий обоим мир, где для умной Борен есть знания, а для непоседливого Карса — дело. В Библиотеку Мастеров. Видишь, во-он она, на два пальца над вершиной Гэрэуэра.

— А что мир, сдвинутый Карсом?

— Он так и кружит по новой орбите. На нем случились пожары, кое-где высохли реки, но остались на своих местах горы, равнины и даже города.

— Мы можем его увидеть?

— Нет. Он показывается над нами только вместе с Малой звездой.

— Жаль…

— Ну все? Насмотрелся на Библиотеку?.. Пойдем домой. Скоро Малая взойдет. Пора спать.

Глава 2. Торги

— …как назло, бабка Дезси! Идет себе спокойно от Этов, где насплетничалась на оборот вперед, да еще и творога выменяла.

Ота согнула спину, перекосила плечи, вжала голову и пошла туда-сюда мелкими шажками, оттопыривая носок правого ботинка. Девушки захихикали, потом засмеялись громче. Впечатлительная Летта даже захлопала в ладоши: «Ой, и правда, как Дезси!» У нее был странный смех.

— Тут Дагати вместе с Пришлым Хоггелем не придумали ничего лучше, чем бросить сундук посреди улицы и драпануть обратно домой. Были бы трезвее, хотя бы затащили сундук в кусты. Но они к тому моменту золотых звезд не видели. Ворвались во двор, да так, что двух кошек перепугали до полусмерти. Те уже десяток поворотов молока не пьют и чуть шум заслышат — падают в обморок.

Закатив глаза и заломив руки, Ота показала, как кошки Эдов нынче падают в обморок. Подружки расхохотались.

Трое молодых парней, таскающие неподалеку мешки с кенрой, заулыбались, запереглядывались. Из их лиц уходила усталость и недовольство тяжелой работой, появлялся интерес и оживление, какое способно вспыхнуть, стоит зазвенеть колокольчику женского смеха.

— И вот плетется бабка Дезси по улице, думает о твороге и как она у Этов хорошо посидела. И вдруг — на тебе! — ее сундук! Ее. Сундук. Длинный, широкий. Еще из таких, что нитанисом обивали! Тяжеленный, как мысли голодного хикэнха. И ни души вокруг! И ни следа!

Прижав руки к щекам и удивленно распахнув рот, Ота заходила, чуть подпрыгивая, вокруг воображаемого сундука. Ужас положения бабки Дезси ей явно удалось передать — с таким неподдельным вниманием и сочувствием смотрели на нее подружки, особенно Летта.

— Растерялась она. Что делать? И сундук не поднять. Даже не сдвинуть! И за помощью в соседний двор не бросишься. Упрут. Раз кто-то куда-то что-то дотащил, значит, кто-то это оттуда и стащить сможет. Бабка Дезси хоть и не знала, как ее сундук оказался посреди улицы напротив чужого двора, но догадывалась, что это не Дух-Шестигранник сердится, а дело это обычных людских рук…

Ота с подружками устроились возле палатки Эхов-хлебников. Девушки расселись под навесом на чурбачках, Ота стояла перед ними, вдохновленная вниманием. История, рассказываемая ею для подружек, собрала поодаль с десяток зрителей. Она приметила одного угрюмого и бородатого из Эдов, в бурой одежде. Все кланы старались разнообразить оттенки своих основных цветов. Эды же упрямо ходили все в одном тоне, скучном, буром, как огромные сердитые сурнаки.

Этот Эд непременно донесет Дагати, что она в людном месте рассказывает, как тот пытался пропить бабкино имущество!

Ух! Что будет!

Оту едва не взорвало от восторга, когда в воображении смерчем пронеслись возможные сцены будущих склок. И только она вдохнула поглубже, чтобы рассказать и показать, как бабка Дезси металась и искала сторожа для своего сундука, как от соседней палатки Энов замахал руками, привлекая к себе внимание, один из младших племянников тетки Нодры — тот, чье имя всегда путали: не то Нанин, не то Ненин. Его растрепанная рыжая шевелюра обычно вызывала улыбку и пробуждала желание пошутить, но сейчас Ота не испытала ничего, кроме раздражения. Ее прервали. Просто взяли и прервали! Да хоть бы прямо сейчас через палатки поперли чудовища, посылаемые Духом-Шестигранником людям в устрашение.

Ее не должны были прерывать!

— Эй! Ота! — закричал родственник, протискиваясь сквозь зрителей. — Би-хаа. Меня послали за тобой. Еле нашел. Ты почему не в нашей палатке?

— Би-хаа, —буркнула Ота. — Чего тебе?

— Тетке помощь нужна. На тридцать шестых качелях беда — лебедку сорвало, последнюю. Слишком упитанная корова попалась. Балка выдержала, веревки не лопнули, муфта целая. А вот лебедка сорвалась. Корову масы крюками-то поймали, едва успели. Огонь не пыхнул, так что убытков нет. Ну, кроме нашей лебедки.

Зрители, поняв, что представление закончилось, стали расходиться по своим делам; парни-грузчики с мешками уже не смотрели в сторону девушек под навесом.

— Я-то чем помогу? Вместо лебедки раскорячусь? — проворчала Ота.

— Лебедка на тридцать шестых будет. С сороковых возьмут запасную. Да и всех коров перевзешивают. Но тетка сказала, что надо… — вдруг он уставился куда-то Оте за спину, покраснел и принялся юлить, заикаясь от смущения: — Я не командую тобой, ты не подумай… Я только… слова передать. Сходи к тетке. От нее самой услышь, чего она хочет, а я… я свое поручение выполнил, да.

Оте и поворачиваться не надо было, чтобы узнать, почему ее лохматый родственник превратился в растопленное масло. Летта. Что у той все с лица читай, как из книги, что у этого все видно.

Эх, молодость! — вздохнула Ота, которой самой было едва ли на пару оборотов больше, чем Летте.

— Ладно, пойду, чего уж… — она отступила к подружкам. — Продолжим позже. Тетка вызывает. Срочное дело, без меня никак не обойтись.

Все пятеро девушек, как одна, вздохнули с грустным видом. Даже Люкза явно огорчилась. Хотя с недавних пор она нахально претендует на лидерство в их стайке и, по мнению Оты, должна была сейчас радоваться ее уходу. Возможно, Ота ошиблась на ее счет, и нет у Люкзы никаких замашек.

* * *

Торги — исключительное событие жизни по обе стороны разлома. Исключительное и вместе с тем успевшее для Оты превратиться в обыденность.

На торгах каждый менял свое, грызясь за каждую мелочь. Но, побывав уже на десятке торгов, Ота могла с уверенностью сказать, что если сложить все отправленное и все получаемое, то жители двух сторон разлома от оборота к обороту меняли одно и то же и примерно в одинаковом объеме, по постоянным и давно прописанным правилам. А раз так, думала Ота, почему бы старшим в кланах просто не собираться отдельно, договариваться с несколькими представителями полународа из предгорий и парой масов — и спокойно, без лишней суеты, переправлять товары? Не надо сбегаться толпой, бросив поселок, не надо толчеи и суматохи, не надо тягостного гвалта, после которого кажется, что даже сны кричат и ругаются. А саму переправку растянуть по времени на весь нивэйн и не впихивать ее как сейчас, в последние три десятка поворотов.

Ведь были же когда-то времена! Жили умнейшие люди! Например, Ран. Он понял, как людям будет надежнее и эффективнее жить в сообществе — и разбил жителей на кланы, велел строить дома и очерчивать дворы не так, как делали их предки. Перераспределил дела между кланами. Специализация! И сразу порядок наступил. А нынче — глупцы кругом. И хаос. Кто во что горазд, лишь бы скопом…

Нет, конечно, старшие кланов тоже собираются… Чтобы в общих цифрах подсчитать, какая сторона сколько чего отдала, не должен ли в итоге один народ другому. Собираются на Особой площадке, важно прохаживаются между коробками с книгами и бумагой, между ящиками с кимин-блоками и лекарствами. Важнейшие люди среди ценнейших вещей! И охрана, конечно, там же. Там. На самом узком месте разлома, где она однажды встретила маса с палкой…

Под конец нивэйна собрав выращенное на полях, которые тянулись за огромным поселком, люди свозили к разлому почти весь урожай. Оставляли себе немного зерна для посевов на следующий оборот, оставляли вяленого мяса из расчета двадцать и́нгинов на взрослого человека, оставляли часть сваренного сыра. Пригоняли на торги бо́льшую половину скота, за исключением особей, оставленных для разведения, и совсем молодняка. Потом на поле перед разломом ставили разноцветные клановые палатки, согласно давно установленной разметке. В них жили во время торгов, в них хранили отдаваемое или полученное. Еще привозили целыми телегами пустые иуратовые банки, содержимое которых съели за прошедший оборот. Обратно, со стороны жителей предгорий, поселок получал полные банки с уже обработанной для долгого хранения едой из сырья, которого сторговали в прошлый раз.

Что-то из сырья этих торгов разъедется по предгорным фабрикам (вроде той, что у Дии и ее мужа в Долине Трех Ручьев) и вернется сюда в следующие торги. А что-то более срочное, например, муку, изготовят и обработают на ближайших холмах. Конечно, жители предгорий вычтут и заберут свою долю за обработку сырья — кенры, пшеницы, овощей, молока и мяса. И конечно, поменяют какую-то часть на то, что недоступно обитателям поселка. Например, жирная и вкусная форель водится только в горных реках. Банка форели размером с кулак стоит восемь мешков кенры или две козы. Целое состояние!

Сами иуратовые банки считались универсальной валютой для мелких частных сделок. Синие, матовые емкости (разного объема, сплюснутые и вытянутые, квадратные и круглые, с плоским дном и такие, что не поставишь, завалятся) помнили времена, когда весь мир был другим. Оте всегда хотелось узнать, каким он был. Но даже герои легенд уже бродили и совершали свои подвиги в строго очерченном маленьком мире, за которым приглядывал Дух-Шестигранник. Дух ничего не расскажет о прошлом. Он лишь следит за людьми. Иногда насылает чудовищ. Его можно очень сильно попросить о помощи, тогда он впустит Охотников, и те уничтожат чудовищ. Но о прошлом мире все равно не расскажет никто: ни Дух, ни Охотники, ни легенды, ни банки.

Масы тоже молчат. Ужасный народ!

Того нахала с палкой она так ни разу и не встретила за все утомительные повороты этих торгов. А ведь обещал!

* * *

Поначалу Ота шла между палатками, иногда протискиваясь между двумя натянутыми вплотную пологами. Повсюду лежали горы мешков с зерновыми, трещали набитые овощами ящики, с равнодушием на длинных лохматых мордах козы щипали примятую тезию. Сквозь гомон голосов изредка прорывался пронзительный рев очень недовольного зизая в загоне, скрытого желтыми палатками Эвов-скотоводов, откуда-то с мировой скорбью мычали коровы.

Выбравшись из шумных палаток, Ота попала в полосу относительной тишины и зашагала по утоптанной земле старого поля к разлому. День стоял безоблачный, в белом небе ярко светили и Малая, и Большая звезды. Смешение их лучей придавало окружающему резкость и легкую обесцвеченность. Сырой воздух намекал на то, что грядет холодный зетайн, грядет, готовьтесь.

Готовились. Вовсю готовились.

Впереди Оту ждала огромная толпа, растянувшаяся по краю разлома. Почти все взрослое население поселка собралось! Казалось, она идет к морю, где вместо капель — люди, и их миллионы.

Ота вздохнула, поправляя себя: хоть глаза и отмечают размах, а воображению мерещится, будто она одна вышла против множества врагов, как легендарный Дойо, но это все — домысел и игра воображения. После Крысиного Пира в поселке осталось не больше девяти тысяч. Ну, еще родилось за минувшие с него три оборота около трехсот младенцев. Мало.

Но все-таки много. Стеклись, столпились, бегают, снуют, суетятся и орут. Орут!

На уши нещадно давил крик сотен глоток. Все громче и громче с каждым ее шагом. Ох, вот бы весь этот гам превратить в музыку!..

Чтобы договориться об обмене и поторговаться, не нужно было рисковать собой и прыгать через разлом. Был для перекрикивания отведен длинный участок; слева он ограничивался тем, что края разлома расходились и удалялись друг от друга так, что и камня не докинешь, а справа упирался в череду торговых качелей, где переправлялись товары.

На участке для договоров толпилось видимо-невидимо людей, в основном, мужчины, хотя и женщины, охочие поорать, тут тоже толкались. Многие держали в руках образцы своего товара: кусок сыра, мешочек с кенрой, яблоко, капустный кочан, лист бумаги или деревянный брусок. У кого-то подмышкой ерзала курица. Все это они показывали другой стороне, иногда на страх и риск бросали образцы через разлом.

И все лишь для вида, напускное, словно все засиделись и от скуки полезли кричать и что-то доказывать. Ведь ясно же — все равно всё сменяют, как всегда меняли.

На той стороне теснились и лезли друг на друга жители предгорий. Полународ, похожий и на людей и на масов одновременно и разительно от всех отличающийся. Они принесли с собой сапоги из кожи, обработанной так, что обувь не промокала, даже если опустить ее в бочку с водой, и в ней были нестрашны морозы грядущего зетайна. Принесли мотки веревок, которые почти не рвались; меняемые сейчас веревки остались от постройки качелей. Принесли керамические кружки, как образцы посуды.

За кур Эвов-скотоводов жители предгорий предлагали много, за бумагу Эсов — еще больше. Тонкая пачка бумаги менялась на полный набор кухонной посуды — от большого котла до ножика для яблок. Большая книга с чистыми листами могла поменяться на полный кимин-блок. Эсы были самым богатым кланом именно за счет своей бумажной фабрики. Надо ли говорить, что отказ тетки Нодры, когда к Оте сватался тот Эс, случился вовсе не потому, что предложили за Оту мало!..

Как же его звали? Стэм? Слар?..

Вокруг менял было душно, воздух, казалось, состоял из криков. Мелькали руки, толкались плечи, били крыльями домашние птицы. Через разлом летали проклятия и уговоры вперемешку с сыром и деревянными брусками. Кто-то с той стороны расхваливал свои шерстяные шапки, кто-то настойчиво предлагал сменять двадцать пустых иуратовых банок на бочку рассольного сыра. Иногда между торгующимися вспыхивал подземный огонь. Тогда на этом участке торги стихали, пережидая.

Над всем этим хаосом отчаянно и хрипло лаяла собака. Она ничего не меняла.

Ота постояла немного перед толпой, затем полезла в нее, как на штурм. Бурые куртки Эдов мелькали перед ней, курицы Эвов метили выклевать ей глаза, в несколько белых рукавов неизвестных Этов-молочников она вцепилась, протискивая себя вперед. Из Энов в охряной одежде была только она.

На расстоянии шага от самого края шел длинный забор, собранный из вкопанных в землю палок и положенных на них шестов. Укрепление слабое и шаткое, но оно помогало не упасть в огненную пропасть, если среди торгующихся кто резвый навалится со спины.

Кое-как Ота протолкалась к самому забору. Выпрямилась и поправила челку.

— Что меняешь, красавица? — крикнул ей с другой стороны высокий тип в большой белой шубе из горной козы. Он все время утирал пот с лица. Для шубы было еще тепло, только-только первая изморозь ложилась на землю по ночам. У высокого типа были очень маленькие и очень близко посаженные глаза. На расстоянии в два десятка шагов казалось, что у него только один темный глаз на переносице.

— Меняю печаль на радость! — бойко ответила Ота. — У вас есть радость?

Тип в шубе застыл:

— Редкий товар, — сказал он, теряясь.

— Я и не надеялась ее найти. Тем более на вашей стороне!

Отчаянно толкаясь, она полезла обратно, прочь от разлома. За спиной разрасталась тишина — на той стороне услышали ее крик, но что за товар искала молодая покупательница, не поняли. Поняли только, что предгорные виноваты в том, что у них чего-то нет.

Ну и ладно. Пока очухаются и выяснят, кто кого и за что высмеял, она будет уже далеко.

Выцарапавшись на пустое место позади толпы, она с удивлением обнаружила стиснутую в руке книжку: небольшой переплет, морщинистая кожаная обложка. Поозиралась, ища — у кого она прихватила книжку, протискиваясь. Наверное, вцепилась в чей-то рукав, а этот кто-то, из Эсов-бумажников, держал книгу подмышкой…

Но кто? Как тут что-то разберешь, когда перед тобой стена из разноцветных спин и все кричат?

Открыла. Страницы были заполнены, буквы напечатаны с тиснением, встречались узорные рисунки — значит, эта книга с той стороны, она вернулась в поселок из типографии масов.

«Легенды о Дойо. Битва за Вирасин» прочитала Ота на обложке.

Старая история и скучная для девочки. Ничего про любовь.

* * *

Что нужно иметь, чтобы от тебя зависели решения других? Волю. Положение. Умение быть справедливым.

Что имел разлом? Разлом имел ширину. Разную в разных местах. А еще в одном месте вдоль края у разлома была осыпь. Как будто гигантский небесный житель однажды опустил огромный палец и длинно провел по краю, счистив землю, ссыпав ее вниз. Потом убрал руку, и у разлома со стороны поселка осталась полоса ската.

Скат образовывал крутой спуск в пятнадцать шагов шириной. Тянулся он вдоль края шагов на пятьсот, а в самом глубоком его месте, прямо у обрыва, если поставить трех человек друг другу на плечи, то голова последнего сравнялась бы с уровнем старого поля, в начале спуска.

Эту длинную осыпь издавна использовали для постройки качелей-маятников и торгового обмена с другой стороной. Эны-качельники доработали скат с помощью Эдов. Углубили посередине по всей длине, создав из прямого спуска полукруглый, чтобы груз не цеплялся. Укрепили землю кольями и толстыми досками, чтобы не осыпалась. Внизу, у края разлома, поставили ряд высоких столбов с перекладинами между каждых двух — качели-маятники. С перекладин веревки, продетые в блестящие металлические муфты, тянулись над спуском к началу загнутой осыпи, к краю поля. Там веревки цеплялись пять же за перекладины, стоящие тоже на столбах, но покороче, чем те, что внизу.

Груз подтаскивали со стороны поля к этим верхним столбам, приподнимали на лебедке к перекладине, потом выбивали стопорный штырь, держащий длинную веревку, — и сетка с мешками кенры или корова, крепко обмотанная ремнями, ухали вниз, летели над осыпью, проносились между высоких столбов и бросались через разлом.

Жители предгорий немножко подкопали и занизили землю у края со своей стороны, чтобы удобнее было хватать грузы. Они, как хищники, стояли перед вбитыми в землю столбами, от которых тянулись цепи с крюками на концах. Груз достигал их стороны и замирал на полвдоха. За миг до того, как он принимал решение качнуться обратно к людям, ловцы из полународа цепляли крюками веревку над грузом, орали «Есть!» и тянули добычу к столбам. Эны у качелей быстро ослабляли веревку — и отдыхали, пока предгорные не снимут полученный груз и не поменяют его на свой отправляемый товар. Новую партию ловили уже Эны, стоя наготове на вершине осыпи, тоже с крюками.

Клан Энов-качельников был небольшим: всего триста двадцать три человека, живущих в двадцати дворах. Но он был одним из старейших и уважался за важнейшие работы в период торгов. Почти два сезона подряд Эны могли бездельничать, но тяжелая и беспрерывная работа под конец нивэйна окупала и оправдывала все. Тридцать поворотов торгов Эны вкалывали на два народа без продыха. Переправляли все, что могло понадобиться каждой из сторон на протяжении всего грядущего оборота, до следующих торгов. «То пустота, то полыхнет», говорили Эны про дело, доставшееся им при распределении клановых обязанностей.

К нынешнему повороту Эны уже заработали себе на переправах восемнадцать кимин-блоков. Еще два — и хватит в каждый дом. Еще два — и тетка Нодра, старейшина их клана, пойдет забирать у масов свое, положенное…

Плетясь к тридцать шестым качелям вдоль хвостов очередей на переправу, Ота считала шаги. Насчитала две сотни. Когда ей надоело это занятие, она пошла быстрее, размахивая в такт книгой, случайной добычей.

Очередь к качелям была чем-то общим для всего существующего. Если нужно равенство, то нет лучшего средства, чем очередь. Живой ты или неживой, человек или уру-панин, мешок с картошкой или корова — едва ты в очереди, ты вместе со всеми. Ты ждешь. Стой, лежи, сиди, броди, топчись — любую деятельность перекроет ожидание.

На качелях тоже было шумно. Натужно скрипели лебедки. Слышались команды выбивать стопорные штыри «Давай!». Волнительный вздох десятков людей, когда груз летел через разлом. Ота уловила несколько горьких разочарованных воплей и злой ругани: где-то огонь поднялся, и груз погиб. Мычали коровы, предчувствующие, что скоро с ними что-то проделают, для коров неестественное. Кудахтали куры. Блеял, крякал, трещал другой скот на свои разные голоса. Кряхтели грузчики, в основном Эды, ворча, что нынче урожай большой, вон аж как спины ломит от мешков, и нет им счета! Громко чихал незнакомый из Эхов-хлебников, полезший головой в мешок с мукой, полученной с той стороны.

В конце очереди на тридцатые качели Ота увидела Пришлого Хоггеля. Прищурилась. Хоггель был внеклановым бродягой, ходил где хотел, жил чем придется. Зетайны где-то пережидал. Говорили, он отсиживается в предгорьях и вроде как у него там вдовушка.

Но почему он тут? Еще и в «долговом ошейнике»?!.

Нельзя сказать, что не воровали, что не обманывали… Воровали, обманывали. Оговаривали. Даже убивали. Но со временем люди попривыкли к тому, что их мало, что друг от друга им никуда не деться, и что гадить там, где живешь сам и живет твой клан, себе дороже выйдет.

Допустим, украл ты — и куда с украденным бежать? В горы к масам? Они не откроют ворота своих подземелий человеку. В предгорья к полународу? Вот им радость — вор! Прогонят… Прочь от поселка на другую сторону мира, в Сухие Равнины, где нет воды, а трава бедная и такая острая, что режет подошвы ботинок, и только уру-панины умеют в ней охотится? Кому там сбыть краденное? Ветру? А самому чем жить? Тем же ветром?

И как-то так вышло, что смирение с безвыходностью и теснота навели порядка среди людей больше, чем все старые суровые законы, по которым ущерб оплачивался или имуществом, или жизнью, а порой даже несколькими. А бывало, что и тем и другим. Дед Оты был последним, с кого потребовали плату по такому закону и забрали как имущество, так еще и четыре жизни из семьи поверх его, дедовой жизни. После суда и казни призадумались. Закон суров, но справедлив, и что все молодцы, кто требовал, чтобы все было по закону. Однако такой приговор едва не лишил поселок целой родовой ветки. Древней и уважаемой, между прочим! Виноватая сторона после возмещения ущерба вдруг стала выглядеть пострадавшей. Но разве есть такой закон, по которому можно было бы вернуть жизнь?.. И старейшие кланов пришли к упрощенным правилам. Убил — убьют тебя, одного, скинут в разлом. Подговорил кого-то убить — все равно топай к разлому, скинут «голову» вместе с «руками». Украл — верни или отработай. Оклеветал кого — получи удары палкой от всего пострадавшего от твоих наговоров клана. Изнасиловал… Тут ходили слухи, будто в наказании насильника участвовал конь. Узнать наверняка, как участвовал (может, затаптывал), не представлялось возможным: за последнее изнасилование судили и наказывали еще до того, как Ота родилась. А если у кого спросить, то он сразу в ответ насторожится — что сидит в твоем интересе, юная Ота?..

Ота подошла к Пришлому Хоггелю, развалившемуся на мешках с зерном.

— Би-хаа, Хоггель. Как тебя угораздило? — спросила она, указывая на деревянное кольцо на его узкой морщинистой шее.

«Долговой ошейник» застегивался легко (две дырки в концах узкого кольца, небольшой клинышек для фиксации), и снять его не составляло труда. Он был лишь знаком. Что носи, что не носи — ты должник, это все знают. И никого не обманешь видимостью.

— Тилонсу в бочку со сметаной плюнул, — ответил Хоггель.

Ота удивленно округлила глаза.

— Иду, смотрю — бочка, — сказал Хоггель. — Думаю, если плюнуть в нее, заметят? — он повел руками, будто обрисовывая свое положение, и рассмеялся беззаботно. — Заметили.

— Ребенок не поверит, что ты не подстроил так, чтобы заметили. Зачем, Хоггель?

Тот посерьезнел:

— Холодает. На ту сторону идти… Я в прошлый нивэйн перепрыгивал, так мне огнем полкуртки срезало и волосы на затылке опалило, даже кожу зацепило. Ожоги — дело неприятное. Болел долго… Обратно перебирался — трясся, как сурначий хвост. В общем, опасаюсь. А куда-то прибиться надо. Если мне у Этов понравится, так я им в любую бочку еще раз плюну и буду отрабатывать новый убыток. Никуда они меня не выгонят!

— Не наплюй лишнего. А то захочешь куда-нибудь уйти, а придется продолжать на Этов работать.

— Это верно, Ота, — хмыкнул Хоггель. — Но вот ведь искушение — раньше мои плевки не стоили ничего! А тут вдруг за них мне дают место в сарае, возможность не слоняться без дела и даже зетайн переживу в тепле и при свете!.. Как тут не соблазниться и не наплевать?

От короткого разговора с Пришлым Хоггелем заерзало желание совершить что-то и преступное и безнаказанное одновременно. Такое, чтобы кому-нибудь захотелось надеть на Оту «ошейник», и это было бы невозможно по закону.

Порыв, сиюминутность, рывок шаловливой души! Ничего более.

Плевать в еду она уж точно не будет.

Взгляд ее забегал. Потом остановился.

Три уру-панина вяло копошились в низкой клетке, сквозь деревянные прутья торчали пучки их серой шерсти. Эти хищники Сухих Равнин напоминали длинные меховые шарфы. Очень маленькие ножки из-под меха были не видны, отчего казалось, будто уру-панин, извиваясь, плывет над самой землей. Что хвост, что голова — не поймешь: с обоих концов они выглядели одинаково, шерсть кругом. Только когда уру-панин куда-то устремлялся или когда ел или зевал, можно было догадаться, где у него рот. Быстрых и пронырливых зверей ловили в Сухих Равнинах, продавали на ту сторону. Масы держали их в пещерах вместо кошек. Кошку ни один двор не отдал бы даже за лишний кимин-блок!

Уру-панины в клетке были сытые, разморенные. Они шевелились, но больше, чтобы почесаться. Видно, их недавно кормили.

Владелец клетки, охотник из Эгов, в черной стеганой жилетке, жадно тянул шею, высматривая, как движется впереди очередь на тридцатые качели и нет ли кого, желающего из нее выйти. Заметив интерес Оты к своим уру-панинам, он окинул ее взглядом. Суетливое лицо подобрело.

— Нравятся? Сам ловил, — похвастался он.

Ота не любила хвастунов.

— Подержите, пожалуйста, — сказала она и сунула охотнику книгу прямо в руки. Потом присела возле клетки, прижав ладони к груди. — Хорошенькие. Особенно вот этот. Серый, с белым пятном на хвосте.

Зверь, на которого указывала Ота, лениво пошевелился, и сквозь длинный плотный мех на Оту уставился осоловелый черный глаз: как раз под тем пятном, куда она указывала.

Не опуская руку, она резко дернула пальцами, откидывая защелку на клетке. Дверца качнулась, приоткрываясь. Ота завернула нижнюю губу, прижала ее к зубам и свистнула. Негромко, но уру-панинам хватило, чтобы проснуться, напугаться и рвануть из клетки прочь, прямо в ноги охотнику. Он вскрикнул пронзительно. Вскрик только прибавил им скорости.

Три меховые молнии бросились от него в толпу людей и мгновенно затерялись. То тут, то там зазвучали вопли, охи, ругань. Кто-то визжал. Звери метались, кусая случайных встречных. У тридцать третьих качелей они наконец вырвались из очередей и устремились в поле.

Прежде чем охотник обрушил на Оту всю свою злость, она вскочила и побежала, петляя между людьми. Позади закричали:

— Ах ты дрянь!

Ота врезалась в очередь к тридцать шестым и заработала локтями, прокладывая себе дорогу к ее началу. Кому-то она наступала на ноги, кого-то хватило силы уронить. Сзади ее настигал охотник, лишенный своего товара. Казалось, он уже дышит ей в пучок на затылке.

Ота буквально упала на Нербла, стоящего у верхних столбов. Он поймал ее, чтобы она не скатилась вниз по осыпи, и протянул:

— Ты-ы…

Ота прерывисто дышала, вцепившись в Нербла. Сейчас она даже сочла встречу с ним приятной.

— Би-хаа, Нербл. Как тут у вас дела? — выпалила она.

Подскочила тетка Нодра — с усталыми покрасневшими от двух бессонных ночей глазами, волосы из-под платка выбились. Своей коренастой фигурой она остановила охотника в черной жилетке, будто стена вдруг выросла, не обогнуть, не перепрыгнуть. Охотник замер, переводя дыхание. Вокруг них толпа стремительно образовывала круг. Раздавались первые вопросы интересующихся. Скандал? Ругаться будут? А кто с кем? А из-за чего?

— Давай! — рявкнул Нилон у лебедки. Он даже не обернулся на суету.

Рослый бородатый Начинс ударил киянкой, выбивая стопор на перекладине. Большая сетка, наполненная зелеными кочанами капусты, рухнула по дуге и понеслась к разлому. Один короткий сполох огня выскочил снизу, как намек на самого себя. Над разломом разнесся испуганный вздох. Но огонь тут же исчез, и сетка пролетела нетронутой. Мелькнули крюки на той стороне.

— Есть!

Нилон дождался момента, когда сетка остановится и ослабил лебедку, помогая грузу опуститься на твердую землю.

Работу не прерывали, что ни случись.

— Би-хаа, Гаррит. Из-за чего шумишь? — спросила Нодра у охотника, наступая на него.

Слева, с двадцать восьмой, застонали-закричали. Ота вывернулась из рук Нербла и глянула туда. На перекладине у края разлома болтался короткий обрывок веревки, а прямо напротив двадцать восьмых и пяти качелей слева от них стоял огонь — опасные лепестки подземных прожорливых цветов.

— Твоя мерзавка? — напал охотник на Нодру. — Она моих уру-панинов выпустила только что. Я уже в очереди на отправку с ними стоял. И пшик! Кто мне убыток покроет?

Тетка Нодра, насупившись и наливаясь гневом, развернулась к Оте. Лицо ее быстро краснело.

— Лжет! Лжет! — закричала Ота, сжимая кулаки и показательно потрясая ими. — Я ему заплатила!

Охотник ошалело уставился на нее. Ота принялась тыкать пальцем в книгу, которую он все еще сжимал в руке:

— Вот! Вот! Видите? Я выменяла у него этих зверей на прекрасную книгу и выпустила их на волю из той ужасной тесной клетки, где он их мучал!

— Но ты… — охотник растерялся. — Но ты же попросила только подержать!.

Он набрал воздух в грудь, глаза его решительно заблестели, но в него ввинтился взгляд тетки Нодры. Смотреть на мужчин она умела так, что они становились перед ней как смущенные дети.

— Чего ж ты убегала? — спросил он у Оты. Явно искал поддержки.

Не нашел.

— А чего вы орали?.. Напугали меня до дрожи своими криками! И уру-панинов тоже распугали! Я одного хотела себе оставить, серого, с белым пятном. Но вы поглядите на него: плату взял, а сделку отменяет! — продолжала надрываться Ота. Для верности.

— Ничего я не отменяю, — забормотал охотник. Открыл книгу и пролистал ее, склонившись, будто пытаясь спрятаться между страниц от людей за спиной, начинающих посмеиваться и переговариваться.

В общем-то, сделка была неплохой. Книга, хоть и небольшая, и потрепанная, стоила больше трех уру-панинов. В ней была записана редкая легенда. С этой книгой клан Эгов-охотников станет теперь говорить гордо, что они учат своих детей грамоте по «Битве за Вирасин» в том числе!

Когда до охотника дошло, что он не остался внакладе, хоть и совершил сделку, которую не планировал, он ушел удовлетворенный.

— Давай! — заорали на соседних качелях.

Выбили. Ухнуло.

Тетка Нодра достала маленький блокнот из кармана толстой вязаной кофты. Сделала коротким карандашом несколько пометок мелким почерком.

— Есть! — раздалось с двадцать девятых, совсем рядом. Там поймали тюк с меховой одеждой, и Нербл ушел туда.

Еще пометка. Потом еще одна, видимо, на будущее.

Ота не выдержала:

— Тетя, в клане три сотни человек, а дергаешь ты меня одну!

— Я рассчитывала, что ты уже на полпути в поселок, а не здесь ошиваешься, — буркнула Нодра, не поднимая глаз от записей.

— Это я-то ошиваюсь! Да у меня дел по макушку, так еще все бросай…

— Знаю я твои дела. Бездельничать и людей баламутить… У нас назревает проблема с лебедками. Хватит прохлаждаться. Бери зиза́я. Попроси в загоне у Вевли, он не откажет, если скажешь, что для меня. Езжай в поселок. Возьми десяток лебедок, должно хватить на совсем запасной запас. Вернешься на повозке, с лошадью. Да Ладну запряги, а к Нардику не подходи! Опять укусит, примочками не отделаешься.

Оту передернуло от воспоминаний, и сразу заныла правая рука.

* * *

Каждый, кто видел зиза́я в первый раз, испытывал чувство, схожее с тем, когда видишь человека в одном ботинке: недоумение, настороженность и желание кое-что для себя прояснить. При виде зизая возникает ряд вопросов: если зверь, то почему так похож на огромную курицу, которая птица? если это птица, то где у нее крылья? если это такой вид бескрылых кур-гигантов, то почему они несъедобны, а их яйцами чаще можно отравиться, чем насытиться?

Взрослый зизай ростом был чуть выше мужчины из поселка. Выглядел он как упитанная курица, у которой выщипали перья на маленькой голове и длинной шее и переставили эти перья туда, где должны были расти два крыла. От этого переставления туловище казалось излишне широким и делало зизая похожим на сердитую старуху, упершую руки в бока. Спина была круглой и плоской, как тарелка, будто кто-то хлопнул эту курицу доской по хребту, а еще вытянул ноги и натолкал под кожу зерен кенры, делая лапы бугристыми и мощными. Водились зизаи в Сухих Равнинах, бегали там крикливыми стаями. Поймать их можно было у двух рек, куда животные прибегали на водопой. Эги-охотники ставили на них ловушки вдоль берегов. Зизай, попавший в ловушку, запутывался в веревках, падал, не мог подняться и, если оставался жив после того, как по нему пробежится орда уносящихся прочь сородичей, попадал в руки Эгов.

Приручались зизаи несложно и недолго, но дальше подчинения нескольким командам дело не доходило. Проявленную к ним ласку они переносили с видом лесной полянки, на которую выбросили ржавое ведро — уныние в смеси с оскорблением. Их вполне устраивали деловые отношения с людьми. Бегать в повозках они отказывались напрочь, седоков же принимали и несли их, держа спину на удивление постоянно ровной, и потому поселок использовал зизаев как ездовых. На них можно было поставить таз с водой, без крепления, и пустить зверя самым быстрым бегом, да еще петляя между сосен, например. Зизай ухитрялся пробежать и ничего не расплескать. Без седока или груза на спине бегущий зизай крутил туловищем весьма активно.

Масам в подземельях зизаи были не нужны. Их не брали, даже если приплатить чем-нибудь. В предгорьях их приспособили к почтовой службе, и между хуторами, фабриками и отдельными домами сновали курьеры верхом на большеногих птицах, разнося письма и мелкие посылки. Ровно сто зизаев бегало под курьерами по долинам и холмам по ту сторону. Бо́льшее их число почтовикам из полународа пока не было нужно. Можно было предположить, что Эвы, пастухи и животноводы, приручившие зизаев, пойманных Эгами-охотниками, в эти торги вернутся в поселок вместе со своими тремя птицами. Птицы переживут зетайн вместе с остальным скотом, в обогреваемых сараях, а дальше — время покажет. Может, Эвы выпустят их обратно в Сухие Равнины. Память у зизаев была недлинная, они отвыкали от дел с людьми так же быстро, как приручались.

Когда выпадал редкий случай покататься на зизае, Ота не отказывала себе в удовольствии.

Седло на плоской спине было для нее больше символическим, чем полезным, но она не стала отвязывать кожаный тюфяк с зизая в загоне Вевли, а просто уселась боком, как подобает девушке в юбке, махнула поводьями, скрепленными петлей на шее зизая, и потрусила прочь от разлома с самым деловым видом. Большой зизай с черным оперением и лысой головой с серым пятном на всю макушку, быстро переняв ее настроение, тоже горделиво задрал клюв. Мы едем по о-очень важному делу! — так, казалось, сообщали даже его большие ноги, ступающие солидно и уверенно.

Но едва старое поле осталось позади, а над головой сомкнулись кроны сосен, Ота потянула поводья-веревки и развернула зизая прочь от дороги к поселку, выводя на большой крюк.

Она подышала сосредоточенно, настраиваясь, будто перед тем, как нырнуть под воду. Потом хлестнула поводьями и завопила. Ее задорный вопль всколыхнул тишину леса, взметнул в небо птиц, присевших на ветках, и толкнул зизая вперед. Тот рванул с места и помчался, бухая мощными ногами по земле! Сначала он несся мимо сосновых стволов, но вскоре, разогнавшись и выставив голову строго вперед, бросился туда, где плотно росли осины, ели и кусты рябины. Прозрачный лес пропал, тесно обступила зелень и пожелтевшая листва и заполнила все вокруг. Ветки замелькали, угрожая ударить по лицу, вонзиться в глаза. От крупных Ота, забыв дышать, едва успевала наклоняться и уворачивалась в последний миг. Мелкие хлестали по плечам, по ногам, по зизаю, а ударив, взрывались желтыми, зелеными и красными листьями.

Ах, какой восторг так носиться по лесу! Какое удовольствие знать, что кто угодно другой, даже Нербл, давно бы уже свалился на землю, рухнул бы по инерции на любом повороте. Что он уже давно летел бы с позором, окруженный разноцветными листьями. А она… Она держится!

Выбравшись из кустов дикой и изрядно поредевшей яблони обратно в сосновник, показавшийся вдруг пустым и скучным, зизай остановился и встряхнул перьями, выбрасывая застрявшие листья и мелкие сухие ветки. Седока при этой встряске не качнул. В нем чувствовалось удовольствие от бега, будто он скучал по скорости. Эти птицы любят иногда поразмять ноги, но у Эвов в небольших загонах не больно-то побегаешь.

— Ну что, еще разок? — спросила Ота, похлопав зизая по основанию лысой шеи.

Он потоптался, примеряясь, и с готовностью вытянул голову вперед. Глубоко вдохнув, Ота заорала так, что уши заложило. Ее швырнуло назад, она едва удержалась — и снова ветки, снова листья, снова ветер, снова страшно, ох, как страшно!

Но как волнует и бодрит этот страх!.. Как сильно трепет и возбуждение охватывает душу, обнимает ее, крадет у всего мира. И ничто не властвует над ней, кроме скорости, ветра и лихо скачущего сердца!

Лишь когда ей в глаза ударили лучи почти ушедшей на закат Большой Звезды, Ота сообразила, что задержалась в лесу, а до поселка еще далеко.

Ох, как жаль, что в поселке не устраивают гонки на зизаях! А ведь Ота когда-то предлагала Эвам создать такое развлечение. Напряженные Эвы, на которых и так висела вся скотина поселка, отнесли холодно к лишней работе, буркнули «Вот еще возиться» — и идея пропала лоскутом тумана на ветру.

Поселок встретил тишиной, словно бы уснул в ожидании, когда его жители вернутся и наполнят дворы и улицы голосами. В доме слышался только кашель бабки Нинни, запершейся в своей комнате. Ота сначала взяла теплую куртку, схрумкала яблоко, постояв в кухне у холодной печки, и лишь потом направилась в сарай за лебедками. Было уже темно, и в сумраке сарая удалось найти только девять лебедок. Они были такие тяжелые, что Ота, устав их таскать волоком по земле, а потом еще поднимать на повозку, падала с ног. Чтобы найти еще одну, надо было вернуться в дом за светильником. На это ее уже не хватило.

Как ни дергало ее попробовать запрячь норовистого и вредного Нардика, Ота решила, что сейчас она слишком устала, чтобы играть с конем в игру «— Не дам к себе прикоснуться! — Не дам себя укусить!». Кое-как, несколько раз запутывая и с ругательствами, которые хорошо, что не слышала от юной девушки тетка Нодра или бабка Нинни, Ота с трудом нацепила упряжь на спокойную и покладистую Ладну. Лошадь все время, пока Ота тянула, ругала и даже пинала коварные путы кожаных ремней, косилась с тоской. Хомут на себе едва ли сама не поправила. Когда наконец Ота выровняла последнюю скрутившуюся постромку, Ладна без команды вышла из маленькой конюшни, где ее держали вместе с Нардиком, подошла к навесу с повозкой и встала так, что Оте оставалось только пристегнуть шлею к повозке.

Обратно ехали бодро, но без суеты. Ладна шла быстрым шагом, дорогу она знала хорошо, Ота могла даже отпустить вожжи. Позади повозки трусил зизай. Ота еще на дворе хотела было прогнать его, вернее, отпустить на волю, пусть бы бежал в свои Сухие Равнины, раз в этот оборот не продадут. Даже несколько раз шикнула на него и взмахнула руками. Но он не отреагировал. То ли не понял, а то ли понял, но выбрал вернуться к двум другим сородичам и разделить неволю.

Когда она вернулась к тридцать шестым качелям, на небе уже сияли далекие белые звезды, и еще медленно ползли, поблескивая, две темно-золотые граненые звезды.

Не три, чтобы наверняка встретить свою любовь до наступления зетайна.

Никогда не три…

Нагоняй от тетки Нодры она получила в таком объеме, в каком не ожидала.

— …можно столько пропадать?!

— Так я ж не пешком, я ж на повозке. А это в объезд леса и вдоль разлома, тетя! Или вы хотите, чтобы я лебедки через все овраги и буераки в сосновнике провезла? Много ли я тогда довезла бы?

Она не врала. Напрямик от поселка к разлому действительно человек мог дойти по лесу за десятую часть поворота, но ровная дорога для колесного транспорта шла окружным путем и занимала гораздо больше времени.

— Так ты и так привезла не десять! — надрывалась тетка Нодра, и Ота не могла уловить, что в ней больше кричит: усталость или злость на нерадивую родственницу. Тетка выглядела почти безумной, вдовьи косы едва сохраняли свое плетение. Похоже, расчесывалась она последний раз позавчера или даже еще раньше. На щеках лежали пятна, при свете факелов они дергано ползали по лицу, создавая жуткое впечатление. Ота и так не была рада выволочке, а тут еще картина страшная, глаза страдают.

— Неблагодарная! — тетка Нодра едва держала в руках тяжелую лебедку и чуть не падала с ног.

Словно бы призванный на это слово, подошел Нербл. Сплюнув на пыльную землю, поволок от повозки сразу две лебедки. От него возле женщин остался кислый запах биатао, и сам Нербл шел неровно.

Ота не любила пьяных.

— Приютили, кормим…

— Вместо того чтобы на мне срываться, — не выдержала Ота, — лучше бы шли спать, тетя! Или за сынком своим, пьяницей, присматривали.

Тетка Нодра поперхнулась следующими словами. И прежде чем пятна на ее лице слились бы в одно красное, залившее все яростью, Ота выпрямилась и заявила:

— Еще разобраться бы, кто тут неблагодарный! Разве вы меня к себе приняли по доброте душевной? Разве не вам всех коров с нашей усадьбы тогда отдали? Не вы ли на том нашем стаде принялись выгодно меняться и с Этами, и с Эвами? Не вы ли потом своего племянника за этовскую девицу пристроили? А чем выкупали невесту, забыли?.. Как утвердиться за счет моего родового имущества, так вы вперед всех пролезли, как если бы были проворной змеей, да еще и с локтями! А как время прошло, да коровы кончились, так я неблагодарная стала!

— Да как ты смеешь? — зашипела тетка Нодра. Выразительное лицо ее меняло цвет от напугано бледного в гневно красный, в конце концов потемнело от злости.

— Разорители! Захватчики!

Ота развернулась и, сжав кулаки, пошла прочь, вдоль очередей, которые не стали короче, чем были днем. Ночь вокруг помрачнела, и даже факелы на столбах не давали толком света.

* * *

— Ненавижу, — бросала Ота сквозь зубы. — Чтобы у них языки отвалились и ссохлись, ни слова дрянного тогда не пикнули бы. Чтобы весь их клан разлом поглотил. Чтобы им коровьи кости снились в кошмарах, и они все боялись бы ложиться спать. Чтобы на дворы этих хапуг золотая звезда упала и стерла бы их…

От нее шарахались.

— Давай! — закричали с сороковых качелей.

Надрывно и страдальчески замычала корова. Потом тишина, казалось, воздух замер в страхе — и взметнулся над полем горький стон множества голосов. И еще одинокий вопль: «Да что ж такое!»

Размахнувшись ногой, Ота с силой пнула небольшой кочан капусты, наверняка вывалившийся из сетки, которую недавно тащили здесь к качелям.

Не первая ссора. Не в первый раз тетка Нодра слышит такие обвинения, не первый раз ее в ответ называют хапугой, до чужого добра жадной. Ота не была бы собой, если бы молчала, когда кто-то из Энов начинал выливать на нее, будто она — из жалости пригретая сирота. Это была неправда, а с неправдой Ота не умела смиряться и отвечала любому злослову, что у него самого носик теплым шарфиком прикрыт, не мерзнет.

После приговора ее деду осталась только она, Дии (бывшая в ту пору уже подростком, но еще не девушкой на выданье), стадо коров в полтора десятка голов и небольшая усадьба, где еще утром жило семь человек, а к вечеру — уже никто.

Когда в возмещение ущерба из дома вынесли последнюю подушку, Дии, угрюмо посмотрев на пустой дом и растерянное стадо, подожгла усадьбу и ушла к разлому. Позже выяснилось, что она не бросаться в него отправилась, а перепрыгнула, уцелела и поселилась где-то среди полународа. Малолетнюю Оту, рыдающую на пепелище, едва не разыграли на коротких-длинных палочках. Вдруг выяснилось, что тетка Нодра приходится очень дальней и по мужу, но все-таки родственницей давно умершего дяди Оты. Суд старейшин вздохнул с облегчением — ну, пристроили сиротку! — и едва не приступил к дележу коров. Но тут-то Нодра и показала всем, что она на свою шею лишний рот просто так не повесит. И не повесила. И коров увела.

Да только Ота не собирается терпеть безобразие и пустые попреки до конца мира! Дураки! Жалкие жадные дураки. Забрали ее, заперли, не дают никакой воли. Каждый свободный вдох приходится буквально красть, будто он принадлежит кому-то другому, будто Ота не имеет право на время своей собственной жизни. Будто она зависит от клана Энов во всем, в каждом шаге.

Как это все несправедливо!

Ота догнала и пнула несчастный кочан еще раз. Один из Эсов-бумажников, угадывающийся по зеленой одежде, высунулся из очереди на сорок вторые качели, прыгнул к кочану и, низко наклонившись к земле, поймал его. Потом выпрямился во весь рост и, веселым взглядом посмотрев на Оту сверху вниз, улыбнулся приветливо:

— Твое богатство, милая?

— Я что, похожа на сурнака, для которого кочан капусты — уже богатство? — взвилась Ота.

Эс оторопело округлил глаза и стал очень похожим на того, кто сватался к ней… Может, это он и есть? — прищурилась Ота, но память не подсовывала образа того самого жениха, заслоняя его совсем другим, ни в чем не схожим. Да и как того жениха звали, она тоже не припомнила.

Кстати, а что вообще Эсы делают в общей очереди? Им здесь не место. Бумагу переправляют отдельно.

Досадливо махнув рукой, Ота отвернулась, оставив Эса с его растерянностью, и пошла дальше, к концу длинного ската с качелями. Он вдруг стал ей отвратителен, и все крики, все вздохи горя и облегчения, все команды «Давай!» и даже сигнал об удаче «Есть!» — все это превратилось в уродство, обмазанное нечистотами. Эны! Это все — их территория, их кусок жизни. Оставаться рядом Оте было противно, и она ускорила шаг.

Впереди заблестела светильниками и факеламиплощадка возле самого узкого места разлома. Места, где в самом начале нивэйна она встретила того маса с палкой. Вот — уже торги. Уже скоро закончатся. А она так и не увидела его снова…

Неподалеку от места, где заканчивался скат с качелями, начиналась Особая площадка. Здесь, в самом узком месте разлома, проходили важнейшие обмены и судьбоносные для всех народов разговоры. Здесь меняли бумагу со стороны людей, кимин-блоки от масов и лекарства в обе стороны. Сюда вскоре придет тетка Нодра. Наверное, следующей ночью придет, чтобы поменяться напрямую, без обмана, и кто-нибудь из масов перекинет ей из рук в руки двадцать коробочек. По одной. Хорошо бы, чтобы подземный огонь не сожрал ничего. А то была беда два оборота назад, когда, поредевший после Крысиного Пира поселок, кое-как собрал урожай, переправляли что было, а было чуть-чуть. Переправами Эны заработали только четыре кимин-блок — и это на девять выживших дворов! Да еще последнюю четвертую посылку подземный огонь лизнул с края, и коробка упала на землю испорченная, оплавленная. Масы развели длинными руками — по закону они не были ничего должны. Отдали же они четыре коробки. Дому тетки Нодры зетайн пригрозил смертью. Едва-едва успели до снежного безвременья перерасселиться на три дома и перетащить запас еды… Трудный был зетайн. Сидя буквально на головах друг у друга и экономя каждое включение кимин-блока едва до убийств не дошли…

Оказавшись перед низким забором из шеста и рогатин, Ота скривилась от досады. Назад ей дороги не было — там лишь Эны с их качелями и несправедливыми обвинениями. Направо теряется в темноте ночи старое поле, где ей не рады будут даже сурнаки. Налево — разлом. Примет что жизнь, что мусор, одинаково облизнется языками подземного пламени.

Вперед?

На Особой площадке тоже было шумно, но ее шум отличался от оглушительных криков торгового места или охов-вздохов у качелей. Здесь часто смеялись, здесь от посылки с другой стороны выражали бурную радость, здесь спорили солиднее.

Сегодня на Особой площадке собралось с полсотни желающих порешать жизненно важные вопросы. В основном, мужчины, но виднелись и пара женщин, внушительных и упитанных. Одна женщина в белой юбке показалась Оте знакомой. Не сразу, но она вспомнила ее — Тиме́ра, из Этов. Оту пару раз посылали к ней за сметаной, но она каждый раз давала меньше, чем оговоренный кувшин. Тетка Нодра решила, будто эта недовыдача связана с самой Отой и что Тимера таким образом показывает свое недовольство личностью посыльного. Тогда тетка решила, что выгодней посылать статного и рослого Нербла, на котором уже начинали останавливаться женские взгляды. Так и оказалось — Тимера наливала Нерблу сметаны по самые края, а Ота убедилась, что ее окружают крохоборные лицемеры, способные из мелочи раздуть целую проблему…

Важные люди поселка стояли группками у составленных деревянных ящиков и, выпятив животы, что-то медленно и гулко говорили друг другу. Многие держали в руках кружки с биатао. Кому надо было что-то разобрать в учетных записях, те облюбовали себе места под факелами и, склонившись к бумагам, недовольно спорили. Если с качелей ветер гнал запах труда и пота, то от Особой площадки веяло высокомерием и ботинками, в которых ноги устали от долгого стояния.

Но сколько бы поселковые старейшины или главы семей ни изображали важность, разве они интересны Оте? Ведь тут жители другой стороны! Самые смелые из масов и жителей предгорий — те, кто бросал вызов разлому и прыгал через него, а потом прыгал обратно, рискуя жизнью. Всем рискуя!

Настоящие герои!

Ота жадно смотрела на каждого, у кого не было клановых цветов в одежде, ловила каждое их движение, пыталась перехватить каждый взгляд. Масов отличали длинные руки и распущенные волосы — даже у мужчины с волосами ниже плеч не было ни хвоста, ни пучка, ни косы. Из-за вытянутых рук каждый жест казался бесконечными, а пальцы словно бы жили своей жизнью и постоянно ощупывали что-то невидимое.

Смельчаки! Храбрецы! Сердце ее замирало от трепетного чувства, в котором, будто ароматы в танце ветра, смешивались восторг, зависть и желание прикоснуться к их силе. Пусть в поселке не любят масов, считают их зазнайками, умниками, неизвестно чем занимающимися в своих подземельях. Пусть неуважительно отзываются о жителях предгорий, которые в основном — полукровки от браков этих же людей и масов, бросивших свои горы. Все — пусть! Но те, кто приходит на эту сторону — настоящие дерзкие, бесстрашные, удалые души, и они, как воины из старых легенд, выступают против законов, которые диктует их мир!

Глядя на одного маса, она даже вцепилась пальцами в поперечный шест ограды и подалась вперед. Он стоял, облокотясь на три составленных друг на друга ящика. Между узких досок торчали сухие стебли травы и маленькие листики — лекарственные травы, которые собирают бабки всех кланов, без специализации. Наверное, выменял на лекарства, уже обработанные масами — на порошки.

Может, он знает того, с палкой?

— Ты или уходи или заходи, — упал на нее голос.

Ота повернулась. В пяти шагах в проеме между двумя оградами из шестов стоял охранник с кожаными ремнями крест-накрест поперек груди и живота — ремни были больше символ, чем для чего-то приспособленными.

Отступить?

Никогда! Тем более что Эны в тылу!

— Я захожу! — объявила Ота, поправила челку, глянула на охранника и решительно пошла к концу ограды.

Она уже знала, как туман заволакивает мужские глаза, когда она вот так откидывает челку и вот так смотрит из-под полуопущенных век. Взгляд охранника и правда чуть поплыл, но все-таки страж выучено качнулся ей навстречу. Раньше, чем он спросил разрешение на вход, она выпалила:

— Подвинься. Я от клана Энов, помощница. Пришла узнать, что с нашими кимин-блоками. Тетка Нодра придет позже.

Ключевое имя прозвучало, и в голове охранника ее слова сошлись с другими правилами. Он кивнул головой в сторону трех светильников, горящих над большими столами:

— Иди сразу к Эбам. Они скажут насчет блоков.

За столами, составленными зигзагом и заваленными пачками мятой бумаги, сидели, стояли и бегали несколько пожилого возраста представителей клана Эбов-учетчиков. Подслеповато разглядывая бумажки, они сообщали людям в небольшой очереди, что и в какой куче ящиков их ожидает, что уже можно забрать, а что еще надо подождать, пока перекинут туда или оттуда. Очередь к ним состояла в основном из помощников старейшин кланов, самим старейшинам неохота было заниматься скучными мелочами. Под видом такого помощника Ота и прошла.

Как и Эны-качельники, Эбы не занимались урожаем или скотиной, но работали все сезоны без пауз. Они оправдывали свое существование в поселке тем, что дотошно считали все обмены, долги и договоры между дворами. Ложки сметаны не сменяешь на шпильку, чтобы Эбы не записали этот обмен в свои огромные толстые книги. Хотя о сегодняшней сделке с охотником и книгой Ота им не сообщит. Обойдутся.

Она прошла мимо, одарив охранника всего, вместе с ремнями, взглядом, от которого нитанис мог бы расплавиться. Лицо стража размягчилось.

Когда он отвернулся, Ота остановилась. Понятно, что она не пошла к столам Эбов — больно надо! Походила туда-сюда, прислушиваясь к разговорам о невкусном нынче биатао, о том, что погода меняется и колени ноют, о том, что с масами надо держать ухо востро, они хоть и прямые, но хитрые…

Сколько бессмысленности! Сколько пустых разговоров о временном!

Но что вечно? Точный ответ знает молодая душа — вечны лишь подвиг и любовь. Пусть у нее нет любви, пусть никогда она не видит над собой ночью три золотых звезды сразу. Но к подвигу она может прикоснуться хотя бы рассказом о нем, а от скуки и обыденности она будет изо всех сил держаться подальше.

Ота решительно схватила большой ящик, легкий, с травами. Подтащила к другому, соединила с глухим деревянным стуком. Еще один ящик… Она стащила вместе четыре, прежде чем к ней подошел грузный человек с перекрестными ремнями охранника.

— Тебе разрешали трогать чужие ящики? — спросил он.

— Это не столько чужие, сколько ящики, — выпрямилась Ота и откинула челку. — Я вообще не понимаю, почему мне приходится их таскать. Скоро здесь начнется представление, чтобы развлечь наших гостей. Почему до сих пор не составлена сцена? Почему нет зрительских мест? Времени осталось совсем чуть.

Охранник пожал плечами, ремни недоуменно скрипнули.

— Вы не знаете о будущем развлечении? — с сочувствием спросила Ота. — Может, другим охранникам сказали, а вам… Хорошо, я поищу кого-нибудь, кто в курсе. Ох, но если все эти выяснения затянутся!.. Только бы не вышло так, что масам придется ждать спектакля до рассвета! Не дай Дух оскорбятся…

Что из вываленного на него понял охранник, Оте неохота было разбираться. Она сделала несколько шагов вглубь площадки, в любой миг готовая остановиться. Она знала, что он что-то должен поймать и на что-то обязательно отреагирует. Будет ли это страх опоздать или упрек в неосведомленности, или тревога, что другие охранники его обошли, зная больше об обстановке на площадке, или положение, при котором какая-то девчонка управляется с ситуацией лучше, чем он. Много ли вариантов болезненных точек?

— Подожди, — дернул ее назад голос.

Для верности Ота прошла еще чуть-чуть, потом вернулась. Охранник, покрутив лысой головой, взялся за еще один ящик неподалеку:

— Большая сцена нужна?

— Ящиков на восемь. Составьте два на четыре. Но я уточню.

Она махнула рукой в сторону, где два клановых старейшины разговаривали под факелом на длинном шесте: старый седой Рэдэр опирался на трость с красивой резьбой и, кашляя и хихикая, что-то рассказывал мрачному, как лес в грозу, Баналу, держащему в руках ворох мятых потрепанных бумаг.

Неожиданно старик Рэдэр глянул вокруг, увидел Оту, узнал ее и в знак приветствия дважды махнул рукой. Заметив, что охранник с поднятым ящиком тоже смотрит на Рэдэра, будто ожидая от него сигнала, Ота выпалила:

— Вот! Рэдэр показывает, нужно ящики в два этажа ставить! Чтобы повыше.

Для пущего эффекта стрельнув в охранника распахнутыми глазами, Ота попросила двух Эдов, бредших мимо них к выходу с площадки, перетащить несколько факелов от столов Эбов-учетчиков к сцене. Сначала буркнули «Вот еще», но когда узнали о готовящемся представлении и оценили, перед сколькими важными людьми можно показать себя с хорошей стороны, зашевелились. Кажется, даже передумали уходить.

Дело, возникшее совершенно случайно и на пустом месте, захватило Оту, как захватывает упавшую листву в конце нивэйна внезапный порыв ветра. Она принялась командовать охранником, носящим ящики, потом пошла через площадку, выкрикивая приглашения стать зрителями.

Зрителями чего они станут, она еще не знала.

Разговоры о погоде, коленях и делах тут и там постепенно затихали, люди и масы потихоньку подтягивались к сцене из ящиков. Многие из людей держали перед собой кружки биатао. Масы попрятали свои суетливые руки в карманы кто штанов, кто курток. Они никогда не пили спиртного на этой стороне.

Ожидание повисло над площадкой.

Здесь все устали. Устали без сна по ночам, устали друг от друга, от однообразных разговоров, от одних и тех же лиц на Особой площадке оборот от оборота, торги от торгов… И от собственной важности тоже устали, которая очень может надоесть — а вы думали? от чего угодно можно устать, если его много одного и того же долгое время.

Ота не любила однообразие.

Она выбрала момент, когда вот-вот еще чуть-чуть и вспыхнет ворчливость. Влезла на сцену из ящиков и гордо встала перед десятками внимательных глаз и готовых растерзать ее за малейшую оплошность языков.

— Вашему вниманию, уважаемые собравшиеся, предлагается…

Еще вдох назад она не знала, что будет делать. Но, как всегда бывало, искрой бросилась в голову удачная мысль. Ота метнулась к краю сцены, с силой вырвала некрепко сидящий в земле шест с факелом и бухнула концом шеста о доски у своих ног. С факела упали горящие капли смолы, совсем рядом плюхнулись, потухли и почернели. Несколько, наверное, попали на юбку.

В толпу полетел ее звонкий и бойкий голос:

— …Легенда о Дойо, Смотрящем и Видящем!

Бухая ботинками по доскам, Ота прошлась туда-сюда с важностью и сосредоточенностью зизая, исполняющего ритуальный танец, и добилась тишины среди зрителей.

— Много-много оборотов назад с далеких гор, что растут на углу мира, спустился путник. Он был очень уставшим, много ран было на его теле, одежда его изорвалась. Он был из Охотников на Чудовищ, но он был один. Его друг погиб, застряв в горной породе, едва только они вдвоем вошли к нам. Таким — израненным, печальным и одиноким, и пришел в наш мир великий Дойо…

Оту подхватил азарт. Ей стало легко-легко. Над словами не приходилось задумываться — с вдохновенным блаженством она вспоминала историю, услышанную в детстве, и эта история сама себя рассказывала. Оте лишь оставалось взмахивать факелом на палке и говорить, говорить…

Ах, какое удовольствие чувствовать себя в центре внимания, да такого, что рты пораскрывали и дыхание затаили! Что молодой, что старик, что мас, что пекарь из Эхов — все глядели только на Оту. И все (она это чувствовала кожей!) восторгались только Отой.

Из задних рядов зазвучал низкий и гулкий звук зэнэнганна — кто-то из масов решил добавить музыки в ее выступление. Ах, как замечательно!

Она энергично сновала туда-сюда, показывая, как разбегаются несчастные жители подземного Вирасина. Вот она закрутила факел, и он опасно пролетел над головами зрителей первого ряда.

— Пожары, разрушения, обвалы творились повсеместно в Вирасине, когда в него ворвались чудовища. Масы схватились за оружие, но не тут-то было!

Она принялась бить концом шеста по доскам сцены, вроде бы и сильно, но только напоказ. Доски даже не трещали.

— Крепче, чем из нитаниса, была броня у тех чудовищ!..

Мас с зэнэнганном заиграл быстро и напряженно. Ота подхватила настроение музыки и усилила его, забегав по сцене и изображая, как жертвы нападения горели, падали, закрывали головы руками…

— Все напрасно. И за два поворота Вирасин опустел…

Музыкант оторвал пальцы от блестящего загнутого круга зэнэнганна. Стало тихо, как в погребе.

— Дойо пришел в Вирасин, не зная, что случилось в этом городе. Он встретил чудовищ и не испугался, потому что увидел их сущность, а она была слаба и ничтожна.

Момент, когда Дойо разыскал в подземельях масов-беженцев и принялся убеждать их вернуться в Вирасин с оружием и под его командованием, удался ей особенно красочно — судя по одобрительным и пылким выкрикам из толпы. Когда она рассказывала про сражения в городе, музыкант играл, самозабвенно откинув голову назад и закрыв глаза. Остальные масы выпрямили спины, развернули плечи и застыли в одинаковых гордых положениях, как сговорившись. Это была история победы их народа.

— …праздник, какого не видели и не слышали горы со своего создания! Песни, танцы, здравицы в честь победителя не стихали долго-долго.

Зрители улыбались и проникались радостью масов, вернувшихся в свои родные дома.

Она ловила эхо чувств, наполнялась круговоротом эмоций — и только в такие мгновения она чувствовала себя живой и свободной!

История приближалась к концу, и Ота чувствовала, как пылкое пламя в груди затрепетало быстрее. Яркими интонациями громкого голоса, эффектными жестами и опасными взмахами огненного шеста она держала зрителей в напряжении, но затягивать было нельзя. Она отошла на дальний край сцены и оттуда весело рассказывала, как провожали Дойо из гор, как с ним пошел один из масов, как они пересекали предгорья, уходя к разлому, сколько планов Дойо строил на будущее, в котором они вдвоем выйдут в большой мир и пойдут по его таинственным и опасным дорогам… Вдруг она напряженно выпрямилась, потом коротко разбежалась и прыгнула на край ящиков, прямо на зрителей! Носки ее ботинок повисли в воздухе. Она застыла, будто ловит потерянное равновесие.

— …вспыхнул подземный огонь, обхватил Дойо со всех сторон и обратил в пепел!

Ота отступила на шаг, рухнула на колени и сложилась, спрятав лицо. Шест с факелом упал в сторону, уткнулся огнем в разрыхленную землю, пошипел немножко — и погас. Мас-музыкант щелкнул по поверхности своего инструмента. Полая металлическая чаша с узкими прорезями загудела, застонала горестно. Звук постепенно стихал, будто из него уходила жизнь.

Сначала было тихо, никто даже не двигался. Но вот захлюпала носом, а потом зарыдала в голос какая-то женщина. Ота чуть извернулась и одним глазом посмотрела. Плакала Тимера, прижав рукав к лицу.

Старик Рэдэр, опираясь на трость при каждом медленном шаге, добрел до Оты:

— Молодец, девочка, скрасила скуку.

— Би-хаа, почтенный Рэдэр, — Ота наклонила голову в приветствии. — Как ваше здоровье?

— Пока хожу. Масы обещали новое лекарство для суставов. Вот, решил сам за ним прийти, но жду, жду… А ты как живешь? Как тетушка? Не обижает?

Ота вздохнула и прежде чем задумалась над ответом, из-за спины Рэдэра донесся крик:

— Почтенный Рэдэр! Он пришел!

Старик заволновался, заторопился и попрощался с Отой так быстро, как утекает талая вода в ручейке.

К ней еще подходили, хвалили, улыбались. Она улыбалась в ответ. Дважды молодой помощник из клана Этов-молочников пытался поймать ее за руку. Ота уворачивалась — незачем позволять такие вольности. Позади нее Тимера, всхлипывая, твердила, что история поразила ее в самое сердце, ах, какой был сильный и замечательный этот Дойо, как жаль, что разлом его погубил! Ота улучила момент, повернулась и, сделав многозначительное лицо, поймала взгляд толстой женщины. Кивнула ей с паузой и вроде как со значением. Тимера заулыбалась, как человек, который нашел то, что давно искал в доме. Потом ушла.

Что было в истории великого Дойо для Тимеры, всю свою жизнь занимающейся сквашиванием молока? Может, стоило бы спросить и узнать Тимеру с новой, глубокой стороны? Но даже если получится это узнать, между ними всегда будет стоять проклятая сметана и связанные с ее недовыдачей скандалы…

Ота нашла среди никак не желающих расходиться зрителей музыканта-маса. К ее разочарованию он оказался совершенно незнакомым — мужчиной изрядно старше нее, коротко стриженным, и его голос не содержал в себе ни капли невыносимой серьезности. Перекинувшись с ним парой слов, она поблагодарила за помощь в выступлении.

— А я тебя узнал, хоть ты и сильно изменилась, подросла, — шепнул кто-то ей прямо в ухо, и Ота содрогнулась всем телом от отвращения; она не любила, когда к ней близко подходили или прикасались. — Ты из внеклановых зазнаек, что жили на границе Сухих Равнин. Последняя, верно?.. Как живется тебе, внучка убийцы? По ночам папка-мамка не снятся? Ручки свои покойные к живой тебе из разлома не тянут?

Паника бросилась на нее и вонзила зубы не хуже, чем хикэнхи впиваются в свою жертву. Ота едва не лишилась чувств — так в мгновение почернело перед глазами, так глухо и тихо стало в ушах, так будто бы оторвалось и провалилось горло, оставив только тянущее ощущение.

Медленно-медленно Ота повернулась и увидела старика Гукару. Только у Эгов-охотников был навык подкрадываться незаметно. Но ладно бы к добыче! Ота-то тут при чем?

Гукара стоял перед ней, довольный своей выходкой. На его лысой голове танцевали отблески факелов. Морщинистое темное лицо улыбалось, но глаза были злющие. Сотня теток Нодр с тысячами упреков не могли сравниться по боли со словами этого гадкого старика!

— Нет, неверно, — выдавила она через силу. — Я не последняя.

— Последняя. Уж это точно. Все как я говорил, — засмеялся он тихим смехом. — Я слышал, замуж-то не отдают, верно?.. Это надо же еще, Эсы позарились! Ну ничего, опомнятся и будут ваш род стороной обходить! Изведетесь вы все, не найдется в мире места для вашей дурной крови.

— У Дии трое детей! — вспыхнула Ота. — Не будет по-твоему! Не будет!

Гукара наклонился вперед и почти уперся Оте в лицо длинным пористым носом:

— Дети-то от кого? От выродка из полународа? Ха! Вот не надо было деду твоему вредить моему клану. Глядишь, сейчас был бы жив и сам присматривал бы за тобой, и не шлялась бы ты в ночи…

Ота качнулась в сторону, порываясь убежать прочь от мучителя, от позора, от кошмара, но Гукара ловко поймал ее за локоть. Ота беспомощно пискнула. Сама возможность дышать сбежала, Оту обступила глухая пустота.

Длинная палка опустилась на узкое плечо Гукары, заставив того присесть. Кто-то спокойно и ровно, будто положил кусок льда на железо, произнес:

— Отойди от нее, старик. Руки убери и отойди.

* * *

Лицо Гукары перекосило, и в душе Оте вспыхнули искры надежды. Она спасена! Пальцы старика на ее локте разжались. Гукара отодвинулся, наливаясь гневом. Он явно собирался обрушиться на человека, который помешал ему. Но когда увидел за своей спиной молодого маса, прошипел что-то невнятное, в чем вяло угадывались извинения, и ушаркал прочь, оглядываясь на Оту и словно бы твердя: «Погоди, внучка убийцы, я еще не все тебе сказал!».

С масами старались не ругаться. Очень уж вспыльчивый, гордый и непонятный народ они были. И слишком привыкли люди к кимин-блокам, к лекарственным порошкам и к крепким инструментам, без которых поля можно было разве что руками копать.

Ота посмотрела на юношу. Тот неспешно отложил на ящики-сцену шест, с которым она выступала и который бросила в конце спектакля. На юноше была серая шерстяная рубашка под кожаным жилетом, даже не застегнутым, и черные широкие штаны, почти полностью закрывающие круглоносые ботинки.

О Дух-Шестигранник, чем же она умилостивила тебя! Это тот самый мас! Невыносимый зануда, ничего не понимающий в поэзии!

— Я не представился в прошлый раз, — сказал он, глядя на Оту глубоко посаженными глазами, и повел головой в непонятном жесте: то ли указывает на что-то в стороне, то ли кланяется. Густые черные волосы опустились на щеки, прикрыв лицо. — Меня зовут Харм.

— Харм, — повторила Ота с придыханием. Но быстро взяла себя в руки, напустила самый что ни на есть равнодушный и деловой вид и, повернувшись так, как не раз тренировалась перед зеркалом в комнате тетки Нодры, пошла к ограде Особой площадки. Спросила, не глядя на него: — Что привело тебя на нашу сторону, Харм?

Он пошел следом:

— Бумага. Мой учитель получил целый ящик в обмен на кимин-блок. Но мне самому нужны книги с пустыми листами. Я пришел по личной сделке.

— И что Эсы? Тебе уже все отдали?

— Да. Снан подготовил для меня несколько упаковок книг. Я менялся с ним в прошлые торги. Хороший человек, честный и открытый.

«Снан? Не он ли сватался?»

Оте стало кисло на душе от того, как пересеклись эти двое: имя одного она слышала часто, но никак не могла запомнить, имя другого узнала несколько вдохов назад и уже не забудет. И еще навалилась грусть от того, что Харм сразу объявил — у него нет повода тут задерживаться; все дела он уже сделал.

Они брели, держась возле забора из шестов и переходя от пятачка света под одним факелом к другому пятачку. Миновали невысокую палатку, где можно было у Эхов налить кружку-другую кваса или биатао и взять кусок пирога. Возле палатки стояла бочка с водой. Ота немного попила из привязанного к бочке ковшика. Харм остановился рядом, и она краем глаза видела, как он следит за проходящими мимо мужчинами. Если кто держал в руках кружку и нетвердо стоял на ногах, в того Харм цеплялся взглядом, как багром. Один из нетрезвых Эхов подмигнул Оте. Харм чуть двинулся вперед — пальцы его оживились, собираясь в кулаки.

Охраняет! — радостно подумала Ота и отложила ковшик, который держала у лица уже давно только для вида.

— Пойдем, — сказала она непринужденно. — Покажешь мне свои книги.

Под одним из факелов впереди них сидел прямо на голой земле кто-то из клана Элов. Он вцепился руками в голову, перед ним желала половина кимин-блока, оплавленная. Жалко. У Элов и так немного дворов, так еще тепла и света им досталось меньше, чем они заработали за оборот на своей оросительной системе. Масы честные, они все отдают по уговору. Но разлом вносит свои безжалостные правки.

Харм пересек площадку за столами Эбов-учетчиков, подошел к низкому длинному ящику. За ящиком стояла корзина, в которой лежали пачки бумаги, завернутые в картон и перевязанные веревками. Ота прикинула количество — если большая книга с пустыми страницами оценивалась масами в один полный кимин-блок, то Харм выменял на десяток. Страшно дорого! Целое состояние!

— Этого мне должно хватить на записи экспериментов с новыми сплавами нитаниса, — сказал он с важностью и гордостью, садясь на ящик и ставя корзину перед собой. — Когда мы встретились здесь в прошлый раз, я испытывал два сплава над разломом — сколько продержится каждый в огне. И едва не перепутал замеры, потому что пожалел листа бумаги, которой оставалось у меня меньше такой вот пачки.

Он трогал пачки медленно, по очереди, будто пересчитывал, и говорил о своих делах тоном человека, получающего от работы удовольствие больше, чем рассчитывающего на оплату или думающего о расходах.

— Ты видел мое выступление? — спросила Ота, улыбаясь.

— Видел. И не мог насмотреться.

— Любишь эту легенду?

— Легенду? — нахмурился Харм и растерянно поерзал на ящике. — Да я как-то…

Она села рядом с ним, попривыкла за несколько вдохов и подвинулась ближе. Они долго молчали. Оте было удивительно хорошо и спокойно.

— Ты думала обо мне, Ота? — тихо спросил Харм.

— Да.

— И что думала?

Все вдруг стало казаться сном. Его плечо прижималось к ее, волнуя и распаляя. Буря в крови набирала силу, трепет охватывал тело и подчинял разум. Уже миновала середина ночи, твердила Ота, как твердит заговор над порезом бабка Нинни, уже миновала середина ночи. Скоро все кончится, Харм уйдет, ему до рассвета надо достичь гор. И ей тоже придется возвращаться домой. Сегодняшние стычки с теткой Нодрой останутся в сегодняшнем повороте, как всегда оставались. Реальность выжидающе обступила ее, окружила неразборчивыми голосами клановых старейшин, помощников, охранников, наполнила воздух чадом факелом, кислыми запахами, пылью. В небе плыла одинокая золотая звезда, заслоняя собой крошечные белые звезды, наверное, еще более одинокие…

— Я думала… что хотела бы стать твоими глазами и видеть то, на что ты смотришь. Хотела бы стать твоими руками и помогать тебе. Хотела бы стать новой звездой, чтобы подарить тебе свет дня и чтобы ты не боялся выходить из своих пещер.

Харм застыл. Он долго сидел неподвижно, даже не моргая, потом выдавил:

— Мне…

Ота затаила дыхание. Что он скажет дальше? Мне очень приятно? Мне тоже хотелось бы того же?

— Мне пора идти, — сказал Харм.

Он вдруг дернулся, схватил ее за руку, крепко стиснул сильными горячими пальцами. Потом встал, поднял тяжелую корзину и прижал руки к бокам так неестественно, словно боялся рассыпаться на части.

— Проводи меня.

Ота поднялась на ноги лишь тогда, когда с ее руки исчезло ощущение его страстной хватки, и она была уверена, что, встав, не упадет. Голова кружилась.

Они пошли к разлому. Огонь полыхал, рвясь в темное небо, всего тремя короткими стенками. Пока они дошли до узкого места, где перебрасывали на ту сторону легкие ящики с лекарственными травами, огонь ревел уже в четырех местах. Новые всполохи растянулись на десяток шагов, люди, только что работавшие там, начали отступать.

Несколько охранников стояло вдоль линии разлома. Они следили не столько за очередностями (тут их не было), сколько за тем, чтобы никто не мешался соседу и не лез под руку.

Харм подошел к одному:

— Я прыгаю сам. Дайте коридор.

Охранник равнодушно кивнул, свистнул второму. Они встали в нескольких шагах от края, лицом друг к другу, но так, чтобы между ними даже толстый зизай смог проскочить, и ни одним широким боком не задел бы. Показательно развели руки.

Люди вокруг расступились. Те, кто занимались ящиками с травой, приостановились и внимательно наблюдали. Эбы подняли головы от своих столов.

Когда кто-то прыгал через разлом, страшно было не только ему. Всем.

— Мы еще увидимся, Ота, — Харм поклонился, а когда разогнулся, поймал ее взгляд. Его лица коснулась неуверенная улыбка. — Обязательно.

Он побежал вперед.

Когда он был от края всего за несколько шагов, впереди выпрыгнули сполохи сине-красного огня. Харм упал на спину и проехал по земле. Его ботинки едва не повисли в воздухе над разломом, он быстро подогнул ноги, чтобы они не угодили в пламя. Посыпалась земля.

Позади завизжала женщина.

— Да жив! Жив! — передавали люди друг другу. — Успел не прыгнуть.

Харм поднялся, отряхнулся и удивительно спокойным вернулся к Оте.

— Ничего, — сказал он, дыша часто. — Ничего. Сейчас еще раз попробую.

Охранники спросили, не хочет ли он выбрать другое место для прыжка. Харм отказался, а Ота вдруг вспомнила, что она сама стояла при их первой встрече именно в том месте, где сейчас упал Харм. Случайно он выбрал или нет?

Видимо, неслучайно, раз все время, пока восстанавливал дыхание, он крепко держал ее за руку. А она не сразу это осознала!

Вскоре огонь опустился, не отведав добычи. Харм повел плечами и побежал снова.

Она никак не могла справиться с головокружением. В душе раскручивался тревожный ураган. «Расстаемся, расстаемся», — шептали его жестокие вихри. «Прощай, прощай», — трещали молнии.

Чем дальше отбегал Харм, тем страшнее все крутилось. Казалось, он что-то взял у нее, что-то с ней давно срощенное, и теперь с каждым шагом вытаскивал это из Оты, утоньшая, натягивая. Вот-вот порвется струна, идущая от самого ее сердца! Было очень больно и удивительно сладко.

Разогнавшись, он оттолкнулся. Взмахнул руками и прыгнул. На какой-то миг его фигура, одетая в серое и черное, слилась с ночью, с небом, с горами, с землей — и исчезла.

Тут же Харм возник в ореоле желтого факельного света с той стороны, упал и уперся длинными руками в землю, чтобы не завалиться.

— Есть! — крикнул он, повернувшись. Помахал охранникам. — Теперь мой груз! Ота, иди сюда. Кидай пачки. По одной.

За грузом охранникам уже не надо было присматривать, чтобы не помешали — перебрасывали без разбега, с края на край. Ота смотрела, как два человека с перекрестными ремнями сначала сходятся, обмениваются короткими репликами, наверное, узнают, как дела. Потом один уходит вглубь площадки, а второй возвращается к тем, кому из лекарственных трав переправить осталось два ящика.

И вдруг лопнуло. Прорвало. Хлынула целая гроза желаний из прежде неведомого, недоступного для Оты источника, похожего на грузную тучу. Ей захотелось играть с Хармом в детскую забаву фери-си, делить ужин, гладить кошку, гонять на зизаях, петь песни, держаться за руки, молчать, говорить, дышать, спать, прятаться от Малой звезды, наблюдать, как появляются почки на деревьях с началом лэйгана, бить посуду и спать у ручья… Все-все, все на свете захотелось делать вместе с ним!

Она взяла тяжелую корзину с бумагой за ручку, подняла с натугой и обняла, прижав к животу. Потом встала туда, откуда Харм недавно брал разбег. Прикинула расстояние и отступила еще на восемь шагов.

— Ота! — испуганно крикнул Харм, застыв на самом краю разлома.

Она вцепилась в корзину, будто та могла ей помочь, и побежала.

— Ота! Стой! Стой!

Она бежала, чувствуя только, какая она из-за тяжелой корзины медленная, как неповоротливы ноги! Она не допрыгнет! Ни за что не допрыгнет! А еще сейчас бросится подземный огонь. Непременно бросится, вспыхнет именно перед ней. Он взметнется и опалит ее. Ведь только смелые и сильные удачливо перебираются на другую сторону. А она не смелая, она боится, ужасно боится, и от этого страха она слабая.

Изо всех сил оттолкнувшись за шаг до края, Ота ощутила, что летит. Справа полыхнуло синим. Ота раскинула руки, выпуская свой груз вперед и в сторону.

Харм с перекошенным лицом, тянул к ней длинные руки. Еще один удар испуганного сердца, еще один миг страшного полета над пропастью — и он поймал ее, крепко прижал к себе и ткнулся сухими губами в висок:

— Ты сошла с ума.

— Да, — сказала Ота. — Да.

Легенды о Дойо. Четвертая: битвы за Вирасин(в книги, отпечатанные для людей, включена с сокращениями)

— «Внутри горы Гэрэуэр масы живут издавна. Их единственный город Вирасин расположен в пещерах, по которым течет подземная река Брукбурн. Просторные галереи и улицы города вырезаны прямо в скалах, дивной красоты мосты перекинуты через бурную и шумную реку, колонны поражают тонкостью узоров и гладкостью полировки. Знаменит Вирасин еще и своими светильниками. Шесть огромных сфер на шести крепких столбах вознесены под своды просторных пещер. Они черпают свет из глубины нашего мира, оттуда, где заканчивается сила, удерживающая все на поверхности Оси. Оттуда, где начинаются энергии, подвластные древнейшему народу, от которого нам остались лишь крохи технологий, хранимые в глубинах мира, и память об их величии. Над прекрасным городом масов льется свет Малой Звезды, но пойманный, покоренный, прошедший множество фильтров, очищенный от вредного излучения. Он безопасен для горожан, для масов»… Дэдэра, а кимин-блоки мастера Донфа — это из той же глубины Оси, верно?

— Верно. Только светильники постоянно запитаны от нижней мировой пирамиды, а кимин-блоки — лишь ее отсоединенные крайние с нашей сторон части. Если тебя возьмут в ученики к мастеру Донфу, ты узнаешь больше. А если не возьмут… не задумывайся о глубине, непоседа.

— Хорошо… «Людям с поверхности не дано увидеть Вирасин, никогда не было дано и не будет. Но те из полународа, кого пускали в подземелья, рисковали завистливо задохнуться от роскоши, среди которой жили масы.

Однажды со второго угла пришло чудовище. Своим появлением оно разрушило горную гряду, осыпало несколько пещер, где шли старые тоннели грузовых пневмопоездов. Долго оно ворочалось в горах, прежде чем вылезло к верховьям Брукбурна. Оно рвалось к воде, и река утолила его страшную жажду. Напившись, чудовище спустилось по течению и ворвалось в Вирасин, где хотело утолить голод. Оно хватало все живое без разбора и пожирало, заливая острые жвалы кровью. Огромное, с крепким покровом, многолапое, с меткими ловкими хлыстами, растущими из головы, как щупальца, оно вмиг разломало мосты, раскрошило галереи, обрушило узкие тоннели, по которым горожане пытались спастись бегством. Много масов умерло тогда, а уцелевшие отступили по тоннелям пневмопоездов и забились в нежилые пещеры. Чудовище обосновалось в Вирасине и, став хозяином огромного города на реке, незамедлительно дало потомство — полсотни таких же кошмарных существ, как оно само.

Раненые и покалеченные изгнанники, без инструментов, без еды и лекарств, масы едва выживали. Они совершали редкие вылазки: кто-то наружу, через узкие лазы, чтобы поохотится и добыть в пищу хоть одну горную козу; кто-то в Вирасин, украсть что-либо чудовищам не нужное, а им жизненно необходимое. В опасных вылазках погибло немало храбрых масов, но они своей редкой добычей поддерживали жизнь в народе». Я устал. Дэдэра, когда уже будет про битву?

— Читай.

— Ох… «Но мир, загнавший масов под землю, все-таки милостив к ним. И однажды, когда надежды на спасение уже угасали, а дети пришедшего чудовища, движимые любопытством, стали ползать по пещерами и тоннелям все дальше и дальше от Вирасина, в мир пришел Дойо…» Согласная-гласная-согласная-гласная… Хм, дэдэра, у него странная последовательность букв в имени… Он не мас?

— Ты прав. Он не мас.

— Человек из поселка?

— Подожди, непоседа… Ты что, не читал первые три легенды о Дойо?!

— М-м-м…

— Понятно. Я поговорю с Шилл, чтобы она обратила внимание на твои пропуски в образовании. Читай дальше.

— Кх-м… «Он отважно вошел в Вирасин, где ползали огромные чудовища, долго наблюдал за ними. Никто не знает, как, но он сумел услышать масов, прячущихся в далеких пещерах. Он отыскал пути через подземелья и пришел к ним, волоча за собой одно из щупалец-хлыстов. Дойо был полон решимости и силы. В его глазах пылал неукротимый огонь.

«— Если найти слабые места, можно победить даже космос! — пылко говорил он. — Я покажу вам слабые места тех, кто изгнал вас из домов, кто едва не лишил жизни весь ваш народ. Не бойтесь, это всего лишь тараканиха. Искаженная в переходе, но только тараканиха. И ее выводок еще слаб. Я все вам укажу».

У масов не было воодушевления от речей Дойо, но не было и иной надежды. Собрав уцелевшее оружие, мужчины ушли с Дойо к Вирасину.

Вскоре они, изможденные, замерзшие в подземельях без огня, голодные, но сжимавшие в руках чудом прихваченные из города при бегстве луан-сины, вышли к берегам Брукбурна. Несколько чудовищ на другом берегу припали к потоку воды.

Над рекой раздался крик Дойо — сигнал зарядить луан-сины и приготовиться стрелять. Ответом из города был скрежет твердых панцирей и свист головных хлыстов. Дойо раскинул руки, обратил ладони к светильнику неподалеку — и тут же из его рук вырвались лучи яркого света. Лучи заметались, рыская по телам кишащих чудовищ. Потом остановились, указывая на места крепления толстых суставчатых ног.

Масы, держащие оружие, сосредоточились на указателях, выставили прицелы и отпустили рычаги, стреляя именно туда, куда точками света указывал Дойо. Они стреляли, а чудовища падали обезноженными, свистели и пищали от злости и беспомощности. Иногда он указывал в места, где под головой существ мелькала незащищенная панцирем шея». Дэдэра! Что это? Как он сумел собрать свет в ладони?

— Это знает лишь тот, кто сам, как Дойо.

— Есть еще такие же, как он?

— Должны быть… там, откуда Дойо пришел к нам.

— Хм-м… Это те, кого называют Охотниками за Чудовищами?

— Догадливый непоседа. Да. Но к нам в горы они не приходят. Им не войти. Средний вход в горах не работает, из крайних один ведет в Мертвое Болото, другой — в Обрыв-без-моста. Поэтому Охотники могут войти только со стороны людей.

— А Дойо?

— Он потому и великий, что единственный. Если бы ты читал первые три легенды, то знал бы, как он вошел на нашу сторону и с какими страшными потерями.

— Ла-адно, я прочитаю… «Вскоре масы во главе с Дойо пересекли Брукбурн, вошли в город и перебили остальных чудовищ. Вирасин был освобожден, хоть и страшно разрушен монстрами в хитиновой броне. От отряда, пришедшего с Дойо, осталось чуть больше половины. Победившие масы спешно отправили гонцов в пещеры, откуда можно было выходить без опаски. Но пока масы возвращались в Вирасин, несколько отсеченных частей тел чудовищ, крепких, но легких, воды Брукбурна вынесли наружу, под открытое небо, всем на обозрение. Так полународ в предгорьях узнал, что подземные чудовища повержены. И с новой силой загорелась в сердцах зависть к Вирасину. Они считали город опустевшим, и это подняло их и привело к воротам в подземелья.

В конце длинной дороги от ворот в город, под высокой аркой, их встретил незнакомец, с такими горящими глазами, которых они никогда прежде ни у кого в Оси не видели. Он не был похож ни на людей из поселка с другой стороны, ни на масов, ни на кого-то из них самих, со всеми причудливыми смешениями крови. Этот незнакомец встал у них на пути и сказал: «— Вирасин занят истинными владельцами, и чужакам нечего делать под его сводами».

Тогда особо упрямые из полународа выступили вперед и потребовали пропустить их, ибо они не верили на слово странному пришельцу. Но Дойо, а это был именно он, не отступил. Он воздел свои руки, опять из его ладоней вырвался свет, но теперь это не были указующие лучи. Высоченные щиты из света перегородили дорогу полународу от низа тоннеля до каменного потолка. Стоило нескольким настырным захватчикам приблизиться к щитам, как те вспыхнули ярко-ярко.

«— Я никому не хочу зла! — сказал Дойо, сочувственно глядя на тех, кто стонал, закрывая ослепшие глаза. — Но и вы со злом не приходите».

Полународ испуганно отступил, развернулся и покинул подземелья. Световые щиты за их спинами медленно гасли.

Две битвы было за Вирасин, и обе выиграл великий Дойо. Одна была сражением с жуткими чудовищами, страшнее, уродливее и крепче которых не видел мир от своего создания. Второй была та, которая не состоялась, которая не позволила начаться кровопролитной войне между соседями, в которой один народ уничтожил бы другой. И все это благодаря мудрости Дойо, его силе, его бесстрашию, его стремлению сохранить жизнь и его умению держать свет в кулаке». Все? Как все?! А что было с Дойо дальше?

— Есть последняя, пятая легенда о Дойо. Но она очень грустная, непоседа.

Глава 3. Предгорья

Зетайн для Оты, как для жительницы поселка, всегда собирался из страха, уныния и тесноты.

Когда природа укрывалась снежным одеялом и отправлялась спать, позабыв о жизни и совершенно не собираясь беречь эту жизнь, как берегла в другие сезоны, все боялись времени-без-времени и не знали других чувств. Было много тьмы, а морозы стояли такие, что редко кто из мужчин отваживался высунуться наружу. По меньшей мере, должна была обрушиться стена у сарая со скотиной, чтобы кто-то, закутанный в одежду, которую выменяли у полународа на торгах, вышел в стужу с топором и пилой.

Все книги читались и перечитывались именно в зетайн, все истории рассказывались и пересказывались в него же, все страдания влюбленных от невозможности увидеть друг друга до поворота, когда откроются двери домов, также принадлежали зетайну. Дети учились грамоте и нехитрым наукам тоже в него — не на что отвлекаться, не тянет бегать по занесенным снегом улицам, не ждут друзья у ворот, когда же ты дочитаешь нудную книгу про схемы засева полей кенрой.

Однажды темным промозглым вечером тетка Нодра, словно совершая важный ритуал, закрывала большую дверь, запирала ее на тяжелую щеколду, и все домашние, как по сигналу, становились сварливые и угрюмые. Им бы погрузиться в спячку, но сколько ни валяйся в кровати, больше нужного не проспишь. Рано или поздно скука и тоска выгонит тебя хотя бы в соседнюю комнату. Или голод приволочет на кухню. Или нужда — в холодное отхожее место.

В начале зетайна Ота часто смотрела в окно, наблюдая, как ложится белый снег на двор. Когда шесты, на веревки которых она вешала белье, почти исчезали, оставив от себя лишь небольшие колышки, снег наваливался и на ее окно, лишая возможности видеть мир до наступления лэйгана. И миром становился дом.Деревянный, растянутый на множество комнат, связанных множеством коридоров, отвратительно тесный, душный, пропахший горелым маслом и залежалыми травами бабки Нинни. Только возле разогретой кимин-блоком узкой трубы, с которой текла вода (вернее, талый снег с крыши) можно было глотнуть свежего воздуха. Этот воздух казался подарком.

Повороты тянулись однообразные, дел в доме почти не было, разве что женщины готовили еду, штопали одежду. Нербл бродил по коридорам, как клубок злющих хикэнхов. Только приблизься — кинется и растерзает. Порой, чтобы скоротать время, Ота дразнила его нарочно. Кидался, понятное дело. А кто б не кинулся, в двадцатый раз найдя в своей тарелке узелок из травинки, похожий на муху, или в тридцатый раз услышав какую-нибудь легенду в стихах?..

Сейчас нет Нербла. Нет духоты и страха, что припасенные и тщательно рассчитанные продукты закончатся раньше, чем вернется на небо Большая Звезда, и прежде чем она вдохнет жизнь в землю, в деревья, в людей. Нет гнетущих мыслей, способных превратить сон в кошмар, что запаса кимин-блока не хватит и всем придется мерзнуть в безвыходной темноте дома, заваленного снегом по самую крышу.

Сейчас есть новый мир. Он состоит из пронзительного белого снега и льда, из слепящего светло-желтого неба, раскинувшегося над головой, но на четверть закрытого подошедшей близко-близко золотой звездой — ее граненая вершина словно бы смотрит прямо на Оту; из морозного колючего воздуха, которым, оказывается, можно дышать и не умрешь от того, что заледенеют легкие! Можно дышать полной грудью!

Правда, потом будешь болеть, хрипеть и кашлять. Поэтому надо дышать осторожно и, желательно, через мех высокого воротника. И еще снег не надо есть, даже если разгорячишься, и если пить хочется.

В этом новом мире есть большая, но легкая шуба, пушистая, из длинношерстной горной козы. Есть широкие сапоги по колено, в которых тепло ходить, но если долго сидеть на зизае, то ноги все-таки мерзнут. Есть невероятный простор, которого раньше Ота и представить себе не могла. Не знало воображение подобных картин-без-конца, чтобы нарисовать их и насладиться и рисованием, и рисунком. Небо, снег, воздух — и никого рядом! Можно петь, плясать и кричать стихи, и никто не упрекнет, не одернет, не пригрозит вечером лишить за ужином мяса. Никто не увидит.

Никто.

Есть одиночество. Еще более глухое, чем было на той стороне. Там, в поселке, Оту окружали люди, которых она считала пустыми и глупыми. Здесь просто никого нет.

Что курьерский зизай? Разве он ответит, разве слово поддержки скажет, хоть всю душу перед ним выворачивай и все слезы выливай ему в голую шершавую шею.

Что редкие адресаты? Они не интересуются курьером, им надо поскорее получить то, что он привез, и что-то передать в ответ. Еще поворчать за задержку.

Что Дии? Она встречает Оту по возвращению с каждого ее маршрута. Открывает двери, впускает в свой дом. Она дала приют, крышу, еду — счастье, что теперь о них можно не думать. Дии дала бы и работу на фабрике, но Ота не захотела сидеть среди иуратовых банок и бесконечно тушащихся продуктов. Пробилась в курьеры. Рекомендацию тоже дала Дии. Еще дальняя сестра подарила семью, кровную, почти как раньше была. Хотя троих светловолосых родственников, шумных и непоседливых, Ота не могла принять как своих близких. Это были какие-то чужие дети. Из полународа.

Все вокруг было новое. Но все чужое.

Ну а что Харм?..

Ота сидела у разлома, в большом сугробе, прямо напротив Особой площадки. В центре длинной долины, уходящей от разлома к горам, почти незаметная в снежных заносах стояла фабрика по антисептической обработке муки. Еще дальше, после теснящейся свиты из суровых каменных холмов, возвышалась черно-серая, в плаще из снега и льда, гора Гэрэуэр. В дневном свете Малой Звезды, в прозрачном воздухе, гора казалась близкой, хотя от разлома до ее подножья порядка сорока дженанов, пешком доберешься за половину поворота, — и это еще в сухой день, где-нибудь в теплое межсезонье! Сейчас при глубоком снеге даже за зизае ох как непросто! Ота доехала сюда от масовских ворот в два этапа. Когда опустились вечерние сумерки, пробралась по сугробам и откопала вход в фабричную каморку, специально предназначенную для отдыха курьеров, заночевала под заледеневшей крышей. Зизай спал рядом, обвившись вокруг переносного кимин-блока и отогреваясь после ходьбы в снегу по самый живот.

Масы закрыли ворота. Зетайн же. Но для курьеров держали маленькую дверцу в каменной нише между двух высоких валунов. У дверки стоял ящик из нитаниса, ни иней, ни лед к этому металлу не приставали, и черный ящик был хорошо заметен издалека. Забирая и оставляя письма, Ота не видела ни одного из масов, но кто-то разгребал снег у дверки и расчищал тропку на холме.

Ота и сама не знала, что заставило ее вчера развернуть зизая от тропы, ведущей к перевалу Плумовы Брови, и приехать через заваленный снегом лес, через длинную равнину с хрустким настом сюда, к самому узкому месту разлома. К месту, где она выпрыгнула из старой жизни почти целый зетайн назад.

Широкое белое поле на той стороне было похоже на праздничную скатерть, на которую еще не налюбовалась отгладившая ее хозяйка, и еще никто не поставил ни одной тарелки. Поселка не было видно за темной полосой соснового леса, очерчивающего вдали край поля. Да и если бы не было леса — что она увидела бы? Большие сугробы вместо домов? Ведь даже чтобы заглянуть в чье-то окно, это окно сначала надо раскопать.

Хотела ли она быть курьером, которого облизывают все метели и на которого охотятся все ямы? Мечтала ли носиться через перевалы с сумкой, которую рвет из рук жестокий ветер, жадный до людских дел? Воображала ли, что рядом будет только снег, тишина горных склонов и пустота занесенных дорог?

И кто виноват в том, что ее желания, ее мечты и воображения остались по ту строну разлома, а сама она, оторванная, по эту?..

Ота разочарованно сгорбилась в сугробе и покосилась на зизая, топчущегося неподалеку. Он уже утрамбовал себе большую круглую площадку и теперь бродил по ней от края до края, приминая оставшиеся холмики из снега.

Похоже на каток. Вот только зачем он зизаю?

Она видела катки в Долине Трех Ручьев. Когда увидела первый раз, была глубоко напугана и удивлена: как так? играть на морозе? носиться наперегонки с колючей поземкой?

Потом дети Дии дали ей коньки и научили на них стоять… Именно дети открыли Оте радости жизни в предгорьях, показали зетайн со стороны, от которой восторженно замирало сердце — как здорово кататься на коротких полозьях из нитаниса по льду! как восхитительно лепить снежки и кидаться ими пара на пару с племянниками! как превосходно идти по горной дороге и слушать хруст снега под ногами! Это же музыка мира, прекрасная не меньше, чем дивное пение воды в ручье или трель влюбленной птицы!

Иногда от этого всего был жар и насморк. И еще тоска, что она хотела бы все это делать вместе с Хармом, даже насморком болеть.

Но нет…

Ота сгребла горсть снега толстой кожаной варежкой. Слепила большой снежок и долго его крутила, пока он не стал совсем круглым и плотным.

В нескольких шагах перед ней из разлома поднималось две стены подземного огня. Для разлома с его сполохами, казалось, вообще нет ничего проходящего — ни сезонов, ни смены дней и ночей, ни молодости и старости тех, кто населял две его стороны.

Прямо перед тем местом, где сидела Ота, в стене огня был просвет. Ота встала и подошла к самому краю. Вытянув шею, посмотрела на противоположную стену глубокой расщелины, уходящую вниз и теряющуюся в глубине. Дно разлома нельзя было разглядеть даже при таком безоблачном и светлом дне, какой стоял сейчас. Стена напротив пестрила черными жилами земли и выступающими округлыми валунами. Валуны с вмятинами и трещинами походили на лица любопытных старух поселка, и потому казалось, что они высовываются и ждут — что сейчас сделает юная и безрассудная Ота?

Голова ее коварно закружилась. Ота шагнула вперед. Из-под ее ноги в разлом посыпался снег с кусками наста. Что ждет внизу эти тысячи снежинок и сотни льдинок?

То же, что и все, попадающее в разлом. Гибель!

Ота отступила и взвесила в руке снежок. Огонь перед ней так и не появился, да и красно-синие стены по бокам словно уменьшились, утянулись вниз.

Она замахнулась и бросила снежок на ту сторону. Снежок перелетел и упал, проломив вмятину в ледяном насте. Хозяйка, которая гладила равнинную скатерть, наверняка нахмурилась бы, увидев складки, и не поблагодарила бы за них.

Ота наклонилась и слепила еще снежок.

— Первый перескочил удачно, — сказала она зизаю, чуть повернувшись. — Если второй тоже пролетит, то удачу третьего я возьму себе.

Она помедлила. Сердце билось, как человек, колотящий в ворота соседних дворов и кричащий «Пожар! Пожар!», потому что нужна помощь, срочная помощь, иначе все пропало. Она даже сняла варежки — так жарко стало. Руки тут же укусил мороз, ладони намокли снега.

Слева сполохи огня вскочили в небо, но тут же растаяли цветным дымом.

— Да! — крикнула Ота и толкнула ледяной шарик.

Он еще не успел оторваться от ее ладони, а из разлома уже вылез столб огня, похожий на палец воздетой руки. Узкий, всего в шаг. Невысокий, всего в два роста.

Но вылез именно там, куда летел снежок, которого было уже не вернуть. Огненный палец лениво шевельнулся навстречу снежку, словно бы солидный взрослый, которому не до игр, но вот приходится, отбивал мяч в куд-дани.

Ха! — и от снежка не осталось даже воды.

Столб огня застыл, покачиваясь. Еще что-то хочешь, девушка?

— Нечего тут брать. Никакой удачи, — бросила Ота, отворачиваясь, и побрела в снегу по колену к зизаю, сидящему посередине своего самодельного загона. — Поехали…

Поднявшись на узкую, низкую горную гряду и выбравшись на перевал с глупейшим по ее мнению названием Плумовы Брови, она остановила зизая и посмотрела назад, на разлом. Чувство пустоты и безжизненности обосновалось где-то внутри, словно частичка того зетайна, того умирания природы, в которое верят поселковые жители. Как снег покрывал равнины и склоны, так холодное безразличие покрывали коркой ее душу.

— Я понимаю твой страх, Хоггель, — сказала она. — Мне тоже не вернуться.

* * *

Вскоре ветер усилился. Засвистела метель, сначала тихонько, как ребенок, который несмело складывает губы трубочкой и больше сопит урывками, чем свистит. Потом осмелела, размыла контур горных пиков, подняла поземку. Вихри заплясали над заснеженной землей, как молодежь на пьяной свадьбе. Со склонов большими лохмотьями полезла пурга. Свет Малой Звезды придавал ей желтоватый оттенок, и казалось, что это не снег, а пыльца золотистых полевых цветов.

Спешившись с зизая и прижавшись к отвесной скале, Ота остановилась в конце расщелины, последней перед Долиной Трех Ручьев. Зизай стоял рядом, устало склонив голову. Ноги его были чуть согнуты в узловатых коленях, сумка на спине накренилась. Все-таки круг в сорок лишних дженанов по морозу — это слишком даже для его выносливости. Теперь надо будет отогревать и откармливать его почти полный поворот, да желательно где-нибудь в теплом доме. Детей он, конечно, развлечет, но не покусал бы их, когда они играться полезут. Дии не скажет спасибо за прокушенные руки своих чад.

Взяв поводья, Ота поплелась вниз, в долину. Дорога была широкой, метель сметала с нее снег, нападавший за пару прошлых поворотов, бросала его на каменные стены ущелья, будто атаковала вражескую крепость. Твердая земля под ногами дала зизаю возможность немного отдохнуть от снежных заносов, а редкие скользкие ледяные валуны он обходил с осторожностью бабки, несшей молоко в кувшине без крышки. Когда они вышли к мосту через Первый ручей, зизай уже шел ровнее и выглядел не таким потрепанным и уставшим, как когда они въехали в ущелье.

За мостом раскинулось расчищенное от скальных обломков поле площадью с десяток полных дженанов. Немало, посчитал бы любой поселковый, однако жители Долины жаловались на тесноту. Здесь, в парниках, рядами заполняющих почти все поле, выращивали растения для консервирования. Чтобы получить урожай трав и корений, нужный и поселку, и предгорьям, надо было бы освоить еще соседнее ущелье — что не воодушевляло самих предгорных — или достроить парникам вторые этажи. Достройка предполагала, что тепло и свет в парниках должны быть всесезонно и круглосуточно, и это заставляло полународ ходить к масам, просить много кимин-блоков дополнительно к выдаваемым — что уже не вызывало одобрения у масов. «Сидят они, что ли, на этих блоках?» — ворчали предгорные фермеры, каждый сезон получавшие отказ. «Все мы на них сидим», — неясно отвечали масы. Большего от них было не добиться.

Ужасный народ.

Заваленные снегом парники едва различимо светились изнутри через один. Ота брела по прямой дороге мимо смотрящих на нее с зизаем прозрачных дверей, за которыми прятались от стужи хрупкие посадки. На Втором мосту Ота поскользнулась и, упустив поводья, упала на спину. Охнуть не успела, как ее потащило боком по полукруглому мосту вниз и уронило на невысокий сугроб у дороги. Кое-как встала, хотя ноги разъезжались на льду, занесенном снежной крупой. Зизай съехал по мосту, неуклюже расставив ноги, но все-таки не упал. Оказавшись на дороге, он подождал, пока Ота отряхнется, и побрел рядом с ней — не пришлось даже вести.

Поле с парниками упиралось в длинную горную гряду без перевалов и проходимых троп. У ее подножья протянулась длинная фабрика Дии и Шейми: их работа, их дом. Чернели на фоне белого склона горячие трубы, дым из них поднимался, и его сносило к крутому склону — там обычно снег становился неприятно серым, но его иногда осыпало вниз. Тогда проходили уборщики, сгребали грязный снег и отправляли его в плавильню слева от последнего низкого здания фабрики. У фабрики была жесткая договоренность на отдельные кимин-блоки, которыми питались фильтры в глубоких ямах-плавильнях. «Чтобы никакого загрязнения!» — требовали масы, выдавая новые коробки. Прежний хозяин фабрики пытался хитрить и иногда отдавал блоки фермерам в парники: «Нам чеснок и хоно-трава нужнее!» Накопившуюся снежную сажу он сваливал прямо за фабрикой. А что, не пахнет, не гниет… Масы, прознав про свалку копоти и сажи, однажды просто не выдали новую партию блоков. Фабрика встала — и хозяин ушел вместе с испорченной репутацией.

Дии как-то говорила, что масы согласились поддержать фабрику с Шейми во главе только с условием, что он поклянется ни одного кимин-блока не снимать с очищающих фильтров, даже если ее вся Долина придет убеждать поступить иначе. Шейми поклялся.

Если нынешняя метель еще усилится, то обледенелые шапки снега сорвутся со склона, съедут вниз и развалятся, ударившись в каменный забор фабрики. А когда все утихнет, несколько рабочих выгонят из ангаров кряжистые снегоуборщики, будет много шума и черно-серых комьев слипшегося снега. Ота видела такую уборку уже трижды. Ух, какой это ужас и грохот!

Как Дии совсем этим управляется?! Да еще и с тремя детьми?

Наверное, это потому, что у нее есть Шейми — проворный, вездесущий, быстро мыслящий муж. Шейми был как ветер: легкий, и если уж подул, то всех затронет.

Наверное, все управляются с жизнью, какой бы суетливой и беспорядочной она ни была, только если у них есть кто-то рядом.

А для Оты все кругом — хаос. И душное губительное одиночество.

Когда она добралась до ворот фабрики, небо уже посерело, готовясь к вечеру, а метель разозлилась пуще прежнего и сердито толкала Оту в бока. Ворота были закрыты, но калитку держали незапертой специально для Оты. Никто больше из Долины не выезжал, а все семейство Дии крутилось так или иначе в длинном фабрично-жилом дворе.

Ота с усилием протолкала калитку — снега навалило, и пришлось немало побиться всем телом о покрытую инеем стальную дверь, прежде чем открылась щель, в которую смог протиснуться зизай. Он совсем замерз, глаза его прикрывались, он все чаще заваливался на сторону.

— Подожди, — шепнула ему Ота и пошла по двору, увязая в снегу, к ближайшей двери фабрики, легкой и разработанной.

Она протолкнула вперед зизая, потом зашла сама. За крошечной передней тянулся длинный коридор с высоким потолком, кое-как разделенный на рабочие зоны, но без стен: кладовая с ящиками пустых банок и стеллажами полных, кабинет Шейми (вернее, свалка, ограниченная и сдерживаемая двумя широкими шкафами), начало конвейерной ленты, которую тянули толстые ролики… Вдалеке гудели котлы, бряцали ножами измельчители. Воздух был полон самых противоречивых запахов, от сладких яблок до кислой капусты.

Вялого зизая Ота повела к кладовой и устроила его на толстом коврике рядом с ящиком пустых иуратовых банок. Потом взяла со стеллажа пузатую банку с овощной смесью, вскрыла ее. Зизай улегся и подобрал ноги в ожидании кормежки.

Черпая прямо пальцами — хотя жуть как противно наощупь! — мягкую липкую смесь, Ота скормила уставшей птице всю банку. Зизай дважды чуть не откусил ей пальцы, но каждый раз, когда прихватывал кожу мелкими зубами, изображал раскаяние.

Залихватски свистнула метель и бахнула дверь — кто-то вошел в фабрику с этого запасного входа. Через миг за Отой, сидящей перед зизаем с протянутой рукой, вихрем понесся человек. С его плеч летели снежинки, будто белый плащ развевался.

Ота поднялась и вытерла руки, бросила банку в ящик с пустыми. Зизай оценил ситуацию и сверкнул в полутьме черными круглыми глазами, показывая на стеллаж.

— Вторую утром, — строго сказала Ота. — А то мне тебя почтовикам сдавать объевшимся и сонным не очень-то хочется. Не поблагодарят они меня.

Он вытер клюв о плетеный коврик, на котором лежал, потом изогнул длинную шею и спрятал голову в ворохе перьев на правом боку.

Хоть бы как поблагодарил за заботу! Она так старалась!

Ота вышла из закутка с банками и добрела до кабинета между двух шкафов. Тут тоже было тепло, но запахи цехов усиливались и заставляли нос морщиться. Шейми рылся в ворохе бумаг и записных книг на столе. Длинные руки с короткими пальцами хватали все подряд, но не все удерживали. Несколько мятых листов уже валялось на полу.

— Ота? Ты? — он даже не обернулся.

Конечно, кто ему такая Ота, чтобы на нее смотреть! Ее и вовсе не существует!

Надувшись, она подошла и вручила ему небольшую записку, забранную у масовских ворот.

Шейми порывисто схватил, развернул, случайно надорвав край.

— «Каковы прогнозы по состоянию очистных фильтров на начало лэйгана?» — прочитал он с таким выражением, будто был девицей, которой сделали непристойное предложение. — Да чтоб их разлом поглотил, этих зануд-масов! У меня котел треснул, а они про фильтры! Котел!!!

Шейми схватил со спинки стула широкую меховую жилетку, на которой еще не успели растаять капельки, несколько вдохов назад бывшие снежинками, метнулся к выходу и исчез в морозном паре.

«Котел, фильтры… — вздохнула Ота с тоской. — Это не жизнь».

Ходить по фабрике Ота не любила и снова выбралась наружу, в мороз и метель. Ветер бился в забор с наружной стороны, но его не особо пускали. Тогда он перебрасывал через верхушку забора охапки колючего снега и пинал металлические ворота. Прижав капюшон покрепче к лицу, Ота заспешила вдоль длинной черной стены с редкими застекленными окнами. Два окна были приоткрыты на щелочки, из них тянулся пар и запах фасоли, тушеной с хоно-травой. Последние шаги до входа в квадратную жилую пристройку к фабрике, в самом ее конце, Ота проделала почти бегом.

На крыльце, покрытом наледью, она безотчетно глянула на небо. И замерла.

В темно-сером небе, между пятнами мутных облаков, над разошедшейся метелью, над холодным воздухом и над всем миром просматривались три золотые звезды. Три. Сразу три!

Ота прикрыла рот рукой в варежке и не могла отвести от них взгляда. Три звезды — две большие близко-близко, она маленькая поодаль слева, но ни с чем не спутаешь золотое величие граненых звезд.

— Да вы издеваетесь! — крикнула Ота. — Как я могу встретить своего суженого до начала зетайна, если скоро он заканчивается, а суженый заперт!

Она схватила охапку снега с деревянных перил, со злостью запустила его в звезды. Снег растворился в вихре.

Топнув ногой, Ота ворвалась в дом. Сбросила с себя шубу прямо на пол, сорвала тяжелые сапоги и босиком кинулась по узкому коридору к своей комнатке.

Из гостиной на шум высунулась Дии — ее редкие русые волосы были гладко причесаны, маленькие глаза на широком лице смотрели как всегда спокойно и пристально. Крупные бусы блестели в свете верхней лампы.

— Что-то случилось? — спросила она.

— Ничего! — крикнула Ота и рванула на себя дверь за холодную стальную ручку.

— От Харма есть известия?

— Нет!

И она со стуком захлопнула за собой деревянную дверь. Прижалась к ней спиной.

Издевается! И Дии тоже издевается!

Ота уселась с ногами на узкую кровать, смяла шерстяное одеяло, прижала комок к животу. От дверей раздался щелчок — и стена, прилегающая к коридору, осветилась по плинтусу цепочкой красных огоньков: это Дии включила обогреватель.

Съежившись на кровати, Ота долго смотрела на красные лампочки. Постепенно комната наполнялась теплом, а Ота все сидела неподвижно, обхватив колени руками и глядя перед собой.

Дии стукнулась в дверь, ненавязчиво, но серьезно:

— Ота, ужинать будешь?

— Нет. Не хочу. Я устала. Лучше посплю.

— Так нет совсем никаких вестей? — в голосе Дии прорезалось сочувствие.

— Совсем никаких. Спокойной ночи.

Больше ее не тревожили, и Ота улеглась под одеяло. Полежав немного без движения, она нащупала в изголовье кровати кнопку, нажала — и вдоль гладкой стены включилась еще одна цепочка лампочек на короткой гирлянде: маленьких, белых, висящих на проводе над кроватью. Они светили тускло, больше, чтобы не натыкаться на предметы в темноте, но читать возле них было можно.

Пальцами правой руки она долго шарила в рукаве левой, под плотной шерстью кофты. Наконец вытащила сложенную во много раз записку. Развернула.

На оборванной половине листа, не экономя место, он торопливо и размашисто написал: «Пока ничего не удается. Мастер Донф — невыносимый упрямец».

Ота закрыла глаза, сложила и спрятала записку обратно в рукав. Потом завернулась в одеяло с головой. Бумага, хоть и была мятая и мягкая, колола ее, врезалась в кожу.

«Вдвоем шагать, к плечу плечо», — прошептала Ота и, вдруг задохнувшись, заплакала от всего сразу: она устала, она промерзла, она ела последний раз сегодня утром, да и то мимоходом какой-то пирожок, потому что спешила на маршрут и надеялась поскорее добраться до горы Гэрэуэр, чтобы там узнать, хоть что-то узнать… И она растоптана этой запиской.

В комнате было уже почти жарко. К Оте никто не ломился, ее покой уважали в этом доме. Но, ах, как мало излечения для ее раненой души в том уважении! Равнодушие — вот что это такое на самом деле.

Наплакавшись, она незаметно уснула. Ей снилась стена из огня, которая поднялась между нею и горой Гэрэуэр. Все дороги от Долины Трех Ручьев к горе были расчищены до самой коричневой земли, снег лежал грудами на обочинах. Дороги ждали Оту, звали ее, говорили: «Иди вперед!», но они знали о стене, которая не позволяет ей пройти. И звали в эту стену.

Вредными были эти дороги. Они издевались.

* * *

Утром метель за окнами выла голосом бабки Нинни, выводившей заговор от бессонницы. Трое племянников (Ота не знала, называется ли как-то их дальняя степень родства, но для простоты считала детей Дии своими племянниками) сидели дома, планы вырваться в метель и покататься на катке напротив склада готовых банок не обсуждали, и было ясно, что проказничать они будут в этих стенах. Хорошо если Дии чем-нибудь их займет. Старшему миновало уже десять оборотов, младший скоро доберется до семи. Все мальчишки, все хулиганистые и непоседливые, хотя до непоседливости отца им далеко.

Фабричное семейство и Ота собрались в большой комнате в центре дома-пристройки. Комната служила сразу и столовой, и кухней, и абсолютным владычеством Дии, и частично деловым кабинетом Шейми. Шейми ерзал на стуле, будто его колол гвоздь, и хватал еду не глядя. На круглом столе валялись бумаги, в которых он иногда недовольно чиркал и ругал каких-то слесарей за кривые руки. Несколько мятых листиков лежали на полу, возле его ног, обутых в меховые полусапоги.

Не раз Ота слышала, как Дии серьезно отчитывала мужа за его лихое обращение с бумагой. Шейми то вставал в позу, что у него слишком много дел для одной его головы, и потому он доверяет дела бумаге; то каялся и обещал быть аккуратнее. Оте же казалось, что через такое глубокое погружение в даже мельчайшие дела фабрики и через показательно пренебрежительное отношение к бумаге, одному из самых дорогих материалов Оси, Шейми что-то рассказывает про себя окружающим. Зачем-то же он демонстрировал, как себя отдает фабрике без остатка. Мол, это не ему принадлежит дело, а он — делу. Вот только иногда Оте виделось, что Шейми не оставил себя своей семье и порой даже не замечает ни жены, ни детей, ни родственницы.

Ота лениво ковырялась в тарелке с густой кашей. Она не любила кенру ни в каком виде, пусть даже сейчас Дии приправила ее ароматным маслом. Рядом с ее левым локтем лежал большой кусок хлеба с густым яблочным джемом. Дети, пока Дии отвернулась, быстро слопали в первую очередь сладкое, а кашу игнорировали. Ота наблюдала за племянниками со смешанным чувством настороженности и неловкости. Вроде обычные дети, балуются, незаметно от родителей перекидали свои порции каши в тарелку младшего, размазали для верности по краям. Младший, разойдясь в веселье, извазюкал кашей себе половину лица.

Мальчишки. Обычные, но в каждом есть что-то неестественное, неправильное. У старшего пальцы словно без костей, удивительно гибкие. Нет, понятно, что с костями, но когда он смеясь положил руку среднему брату на плечо, то пальцы повисли как веревки. У среднего большие уши проступали из-под светлой кудрявой шевелюры. Дии стригла его, стараясь большие уши хоть немного прикрыть прядями, но они все равно торчали и из-за попытки быть прикрытыми казались еще больше. При взгляде на младшего Оте всегда хотелось уставиться в потолок. Его лицо было каким-то поплывшим, словно он, балуясь и гримасничая, однажды потянул щеки пальцами вниз, потом убрал руки, а гримаса осталась. Хотя при неярком освещении он был вполне симпатичным мальчиком. Но прямо сейчас в комнате хороший свет от трех потолочных ламп, а мальчик с кривым лицом еще и измазан в каше. Невыносимое зрелище!

Ота поискала глазами спасение и наткнулась на корешок книжки, торчащей из-под бумаг Шейми. Тот недавно что-то писал на листке, который положил на эту книжку. В какой-то момент Шейми отвлекся от записей, зачитался бумагой, захватанной по краям масляными руками. Дии у плиты заваривала травяной чай и поглядывала на панель с десятком лампочек и полусотней тумблеров вокруг кимин-блока — все ли в порядке в доме с отоплением. Дети шушукались.

Ота тихонько потянула книжку на себя. «Чеара. Выдержки из речей и поучений» прочитала она и открыла наугад.

«Женщине предгорий лучше дать то, чего она не хочет, чем не дать того, что она хочет. Вручив ей нежелаемое, вы пробудите в ней качество человеческой женщины — склонность к скандалу. Он громкий, но проходящий, как лед в холмах; полежит, да растает. А не вручив желаемое, вы всколыхнете в ней такое качество женщины масов, как скрытность и злопамятность; эти сестры, поселившись в вашем доме, изживут из него всю радость. Куда лучше жить рядом с той, которая поругается и утихнет, чем с той, которая будет злиться и она станет подобна ледяной шапке на вершине горы Гэрэуэр, неприступной и суровой».

— Ота! — сказала Дии строго. — Сначала тебя к столу не дозовешься, потом еще еды в рот не затолкаешь. Ешь, пожалуйста. Ты совсем исхудала, скоро тени отбрасывать не будешь.

— Буду, — упрямо ответила Ота, но ложку каши проглотила.

— Наступит лэйган, ты вылезешь из своей шубы, и как мне в глаза соседям смотреть? — давила Дии и от ее серьезности становилось стыдно с каждым вдохом, но стыд аппетита не прибавляет. — Одни будут думать, будто я свою сестру голодом морю, другие посчитают, будто курьерская служба совсем обнищала. Разве ты кого-то осчастливишь своими впалыми щеками?

Ота молча засунула в рот еще ложку остывшей каши, а Дии отвернулась к большому чайнику и кружкам. Ота посмотрела на старшего племянника, сидящего напротив. Он ответил взглядом, в котором прыгали проказливые искорки. Она быстро взяла свой кусок хлеба с джемом и подтолкнула к его руке. Мальчишка сцапал его длинными пальцами, разломал рыхлый хлеб, сунул половину среднему брату. Младший тоже потянулся, но ему молниеносным движением бросили кусок джема прямо в тарелку, и он принялся энергично скрести ложкой, вылавливая сладкое. Поймал и запихал в рот вместе с горкой каши.

Дии вернулась к столу:

— Молодец, кушай-кушай… Вкусная каша?.. Эй! — голос ее взлетел. — А это что такое? Я только что видела у Оты хлеб. Где он?.. Стащили?! — обычно спокойная, она грозно хлопнула широкой ладонью по столу. — Как вам не совестно, у родной тетки еду воровать!

— Да она сама отдала! — ошалел старший, быстро дожевывая.

Ота с невинным и самым увлеченным видом уткнулась в книжку. Над ее макушкой летал суровый голос:

— Ярлис, человек, который едва на ногах держится, не будет направо и налево хлеб раздавать. Хальм, а ты глаза не прячь. Я вижу, у тебя след от джема остался на губе… Как вы меня расстроили! Неужели я воспитала таких безобразников!.. Ну как бегом отсюда. Назавтракались.

Она выдала легкий подзатыльник старшему, среднего потянула за воротник. Мимоходом подобрала на полу возле Шейми лист бумаги и, бережно расправив его, положила на стол. Шейми, не глядя, поставил на него пустую иуратовую банку, которую до этого сосредоточенно крутил в руках, изучая. Потом буркнул: «Глупости, в порядке резьба. Это какая-то ошибка».

Мальчишки, приуныв и ворча что-то про чай и жажду, поплелись к двери в коридор.

Ну, хоть что-то! Все бодрее, чем унылый завтрак.

— А тебе, Ота, я еще один кусок намажу. Погуще.

На пороге старший Ярлис вдруг чихнул. Ота вздрогнула, быстро отодвинулась вместе со стулом. Книжка закрылась, Ота снова распахнула ее, наугад и уткнулась в страницу: «Масы близоруки. Мы должны сесть им на кончик носа, чтобы они увидели и признали нас. Люди дальнозорки. Мы должны отодвинуться от них и вырасти больше самих себя в делах, чтобы они смотрели на нас с интересом и уважением».

Перед ней стукнула тарелка с полукруглым ломтем теплого еще хлеба. На нем кусками лежал густой джем. У тарелки был отбитый край.

— Ешь. А книжку отдай. Зачем ты вообще ее притащила за стол?

— Это не я! — вспыхнула Ота.

— Ну не Шейми же. Он ненавидит читать что-то длиннее двух листов, к тому же он знает, что его бумаги я за столом еще терплю, а книгу возле еды не позволю.

Но так и есть! «Выдержки…» принес именно он! Шейми часто держал какую-нибудь книжку с картонной обложкой под бумагами и подкладывал ее, если надо было что-то записать: говорил, так сноровистее бежит карандаш.

Почему бы ему не подтвердить? Почему он молчит?

Оказалось, что Шейми опять куда-то сдуло. Вместе с его иуратовой банкой.

Ота посмотрела на младшего племянника, сидящего напротив нее и жующего кашу. Племянник широко улыбнулся в ответ. У него были плохие зубы. Или это разваренная кенра налипла?

Подавив желание скривиться от такой неприятной картины, Ота вздохнула и подняла глаза на потолок. Надо же, она раньше считала оскорблением своего взгляда, если у Нербла был перекошен воротник!

Вскоре младший приуныл, что остался один за столом, без веселых братьев, и Дии сжалилась. Она погладила его по макушке и отпустила из-за стола. Он выбежал из комнаты, и вскоре справа по коридору, от мальчишеской общей комнаты донеслись радостные вопли, и что-то упало.

Ота помешала в кружке чай, в который Дии бросила горсть сушеных ягод. Потом заговорила:

— Дии, все хотела спросить… насчет твоих детей и… ну вообще. Почему они такие… не такие?

Дии удивленно приподняла бровь: они прежде не разговаривали о ее детях.

— Шейми — полукровка. Его отец — полукровка. Его дед — чистокровный мас, покинувший Вирасин, — ответила она, помедлив. — За всеми масами, кто ушел из подземелий, бредут последствия облучения на поверхности. Мутации. Конечно, это сказывается на их детях. Дети не похожи на них, но… — она взяла тарелку младшего с размазанной по краям кашей и унесла в угол к столу с большим тазом для мытья посуды. — Но и на нас, людей, они тоже не очень похожи. Кое-что в неказистой внешности исчезнет с возрастом, кое-что останется.

— За зетайн я толком не видела других детей Долины. Все дети понарода такие… непохожие?

— Когда потеплеет, и они поскидывают шубки и шапки, ты разглядишь немало тощих шей, больших лбов или ног с короткими голенями. Хотя отклонения необязательны. У Шейми, например, нет никаких отличительных черт.

— Есть, — сказала Ота и осеклась, но, увидел вопросительный взгляд, все-таки пояснила: — У него глаза очень узкие.

Дии пожала плечами:

— Не замечала.

— Это из-за крови масов?

Дии вытерла руки полотенцем и села за стол напротив Оты. Когда она выровняла бусы на шее так, чтобы самая большая бусина оказалась точно между ключицами, Ота насторожилась. Разговор обещался серьезный до напряженности и, похоже, Дии собиралась не удовлетворять любопытство сестры, а говорить о чем-то своем, о чем хотелось ей поговорить давно.

— Я знаю, ты восторгаешься масами. Но что ты вообще знаешь о них?

— Они смелые, умные и надежные. Они не боятся прыгать через разлом, создают много важных и ценных вещей, охраняют свои секреты и традиции.

— Немного, — Дии напрягла лоб и покривила пухлые губы. — В смелости они не отличаются от остальных. Ты, я и, например, Пришлый Хоггель — все мы люди, и все мы прыгали через разлом. С их умом я тебя тоже разочарую. Масы ничего не создают, — она уставилась на Оту, ожидая ее реакции. Не дождалась. — Они пользуются тем, что осталось в горах от старого мира, что-то копируют. Еще могут усовершенствовать технологии, которым научил их Дойо, пока жил среди них… — она развела руками. — Но они не изобретатели.

— Харм говорил, что создает новый сплав нитаниса! — заявила Ота, вспомнив. — Он испытывал его над разломом!

— А он говорил, что у него что-то получилось?

Ота потупилась:

— Так что, они вообще ничего не создают?

— Ну, кое-что они все-таки создали, — Дии прокашлялась. — Это, конечно, слухи, но… говорят, что масы сотворили разлом. Я слышала рассказы от нашего с тобой деда. Ты вряд ли их помнишь.

— Не помню! — воскликнула Ота и, от удивления подавшись вперед, уперлась грудью в край стола. — Как это?

— Говорят, что однажды вода в предгорьях, от первого угла до третьего, поднялась над землей, ручьи и реки осушились, воздух сильно нагрелся и стал улетать в небо. Это продолжалось недолго, но вскоре все, что поднялось над землей, упало обратно. Многие в предгорьях погибли, расшиблись или задохнулись. А потом обнаружили разлом. Такой, каким ты его сама знаешь…

Ота сосредоточилась, повторила про себя эту историю еще раз — и не полюбила ее.

— Есть доказательства, что все это случилось по вине масов?

— Говорят, они до чего-то докопались в своих подземельях. До чего-то очень важного и едва это не сломали. Но повредили, и мир треснул.

— Говорят, ссылаются, рассказы… — скривилась Ота. — А я вот слышу, что масы настолько сильны, что могут расколоть мир! — она вскочила. — Я всегда верила, что это самый сильный народ на свете! Разве про слабаков говорили бы что-то подобное?

Дии строго и холодно глянула на нее, как в сугроб бросила, и Ота, угаснув, опустилась на стул.

— Не жди, что я разделю твой восторг масами. Советую прислушаться к моим словам — я все-таки дольше прожила рядом с ними и кое-то понимаю в этом народе. Опасения, что однажды масы действительно сделают что-то, что разрушит наш мир, кажутся тебе пустыми. Но эти опасения живут в поколениях. Не просто же так страхи хранятся, и ничто их не стирает из памяти и веры.

— Даже если и масы что-то и сделают, ничего дурного не случится. Дух защитит нас.

— Дух… Придумали же… — Дии усмехнулась. — Хотя, я тебя не виню. Я и сама выросла среди поселковых суеверий.

— Никакие это не суеверия! Не больше, чем твои наговоры на масов и то, что они зловредные разрушители мира.

Дии долго смотрела на нее молча, и Оте становилось с каждым вдохом все неуютней под ее спокойным, но леденящим взглядом.

— А что касается надежности… — вздохнула Дии. — Скажи, сестра…

Ух, как Ота ненавидела, когда она так обращалась! Во-первых, это была неправда, Дии не была сестрой. Их родство шло через мать Оты, но крайне окольными путями. Во-вторых, за этим обращением и за наполняющими его интонациями стояло то, что Ота принимала за унижение молодости зрелостью. Так свысока давят жизненным опытом.

— …сестра, не слишком ли в тебе сейчас много чувств и не слишком ли мало разума?

У Оты словно в кровь впрыснули саму злость! В глазах даже потемнело, а руки заболели от судороги.

— Не вспыхивай, — продолжала Дии. — Я вот слушаю тебя и… и хочу спросить, не слишком ли та страсть, которую ты поставила превыше всего, влияет на твою жизнь? Присмотрись к своей страсти хорошенько. Не погрузись в нее, не смакуй и не поддавайся грезам, которые она насылает на тебя. Просто посмотри — что она такое, эта твоя страсть?.. Ты видела масов издалека и восторгалась ими, толком не зная о них. Зачем знания, когда есть восхищение, верно?.. Появился Харм. Зачем знать что-то о настоящем Харме, когда есть его образ? Причем образ недоступный.

Ота едва не плакала. Едва не ругалась. Едва не вскакивала, опрокинув стул.

Держалась.

— Ответь мне честно, ты любишь Харма или его недоступность для тебя?

— Конечно, его, — пробормотала Ота, с трудом разлепив напряженные губы.

— А мне так не кажется, — недоверчиво нахмурившись, Дии покачала головой. — Ты не интересуешься самим Хармом, ты увлечена лишь своей любовью к нему и вашей разлукой. За весь зетайн только сейчас, за несколько поворотов до лэйгана, мы говорим о том, кто такие масы.

— Почему это я не интересуюсь Хармом?

— Ну и кто он? Кто его родители? Какой у него статус в народе? Чем он занимается? Что любит? Какой у него цвет глаз?..

Ота молча кусала губы.

— В общем, Ота, ты не знаешь ничего. Неосторожно иметь такую неосведомленность для девушки, которая собиралась свою жизнь связать с масом.

— Собиралась?! Я и сейчас собираюсь. И свяжу!

— Его и себя ты по рукам и ногам свяжешь. Его — сильнее и страшнее! — вспылила Дии, потом выдохнула и продолжила сдержанней: — Ты просто не понимаешь, что твоя глупая юношеская влюбленность заставит его заплатить такую огромную цену, которую ты себе даже не представляешь.

— О чем ты?

— Тебе покажется, что я начну издалека, но послушай… В нашей семье каждый заплатил чем-то за ее создание. Я уже давно не видела никого из людей, кроме нескольких соседей. Для поселковых я сначала была родственницей убийцы, потом стала чужачкой с другой стороны, мать выродков из полународа…

Ота вздрогнула. Это были точь-в-точь слова мерзкого старика Гукары! Откуда Дии их знает?

— …Мои дети иногда болеют какими-то своими полукровными болезнями, не помогают ни травы из поселка, ни порошки масов.

— Шейми тоже заплатил? — спросила Ота.

— Можно сказать, что мы взяли у него несколько десятков оборотов жизни. Он родился в Трех Ручьях, но мог напроситься в подземелья Гэрэуэра, там он старел бы медленнее. Не приравнялся бы к масам по долгожительству, конечно, но все же…

— Дии! — выдохнула Ота, прижав пальцы к губам. Мысли ее метались. Ее бросило в жар, но руки, казалось, покрылись коркой льда.

Дии продолжала спокойно, как говорят о вещах, о которых много думали и много поняли:

— Дед Шейми ушел из Вирасина на поверхность, женился. Ради женитьбы и ушел… Он умер, когда ему было почти сто. А убереги он себя от излучения Малой Звезды, прожил бы дольше. Гораздо дольше!

— Но тогда он уберег бы себя от любви, которую испытал с женой.

— А так за любовь он заплатил жизнью.

— Частью! — взвилась Ота.

— А что, — улыбнулась Дии грустно, — часть жизнь не жизнь?

Но Оту не так легко было сломить.

— Чем полна эта часть? Что в ней?.. Страх, как бы чего ни случилось. Мучительная тревога и постоянные опасения, что едва только осмелишься пойти за своим чувством, последовать за своим сердцем, как потеряешь теплое местечко и привычный мирок. Так сурнак боится высунуться за цветком тезии, распустившимся перед норой, и сидит голодный. Это невыносимо, ужасно, настоящий кошмар! Катастрофа, пустота, жалкое существование! Но не жизнь.

— Ну, сурнак, допустим, боится последовать за своим желудком, а не сердцем.

— Какая разница, быть голодным до еды или до любви? Голод будет мучить и терзать, каким бы он ни был.

— Я поняла тебя. Все или ничего, так? — с печальной улыбкой спросила Дии тоном очень взрослого человека, который глядит на молодежь и видит не столько ошибки юности, сколько дороги, по которым он сам когда-то не пошел. — Я верю, сестра, что ты готова так выбирать. Выбирать всё, отказываясь от полумер и частей. Но Харм… Когда ты прыгнула через разлом ему в руки, ты поставила его в зависимость от твоего порыва. А за твоим порывом, как я уже сказала, стоят молодость, самообман и любовная горячка. Все это проходящее. Но вдруг Харм выбрал бы долгую жизнь, полную труда в подземельях? Он мас — и он ценит дело больше чувств, как любой мас. Однако ты заставляешь его отказываться от дела, которому он много оборотов учится у мастера Донфа, и которым он должен был заниматься до конца жизни. Ты вцепилась в него и тащишь к несчастью. Ты пытаешься не построить с ним семью, а разрушить его жизнь — вот что я хочу до тебя донести! Отпусти его, Ота!

Оту словно бы схватили за горло и встряхнули невидимые силы. Они душили ее, били, выкручивали суставы. Она едва не падала в обморок. Перед ней сидела и с ней говорила какая-то другая, чужая Дии — совсем не та, которую Ота помнила с детства, совсем не похожая на ту угрюмую, но решительную девушку, которая сожгла их поместье, чтобы никому не досталось, которая пошла к разлому и прыгнула через него. Сейчас казалось, что та, настоящая Дии,погибла в разломе, сгорела, а в предгорья пришла, осталась и осела какая-то подделка, слабовольная и малодушная. Ее смелости хватало лишь на то, чтобы покрикивать на детей и безрезультатно ругать мужа. Немного…

— Ладно, я, пожалуй, наговорила тебе много резкого, — сказала Дии, отворачиваясь; наверное, что-то проступило у Оты на лице, хотя щеки и рот будто замерзли до бесчувственности. — Но прошу, подумай над всем этим до того, как масы откроют ворота. Лучше бы тебе было не бросаться туда и не виснуть на Харме, едва он выйдет наружу. К тому же, сама говоришь, от него нет никаких вестей… Одна ты не останешься, не бойся. Мы с Шейми найдем тебе мужа. Может, не в Трех Ручьях, но такого, кого брак с тобой не погубит.

Голова кружилась, мир плыл вокруг, терял очертания, будто заполнялся мутной водой. Как только удалось вздохнуть, Ота вскочила, но ее шатнуло, и она вцепилась в край стола:

— Какая низость! Какое бесчестие так лезть в мои дела, так ворочаться в них, так пачкать их дурными советами! Я пришла к тебе, как к единственно родной. Я доверила тебе все: свои мысли, переживания, страхи и секреты. А ты все вывернула, называешь мою любовь проходящей блажью! Сделала из меня чудовище, ломающее судьбы. Ну так давай, попроси Духа, чтобы он за мной, таким чудовищем, прислал Охотников. Пусть убивают. Смерть мне, такой твари!

Прижав руки к груди и открыв рот, Дии с ужасом смотрела на Оту. Она никогда не видела ее такой, да и Ота себя такой не знала. Она едва дышала, уже хрипела, но выплевывала горечь из оскорбленного сердца, как будто угорела и кашляла сажей.

— Жестокие, злые, подлые люди! Да чтобы вашу фабрику всю гарью со склона завалило. Чтобы в конвейерах все валы треснули и в пыль обратились. Чтобы иуратовые банки начали пухнуть и лопаться!..

Сорвавшись с места, Ота бросилась к дверям. Через два шага ее повело, она споткнулась, качнулась и пребольно ударилась рукой о дверной косяк. За спиной испуганно охнула Дии.

Ворвавшись в коридор, Ота побежала к выходу. Под ноги попадались и путались какие-то коврики, в два деревянных ящика Ота случайно наступила, не видя. Наконец, она очутилась в небольшой прихожей. Ноги ее не держали, и она упала на вешалку с тяжелыми шубами. Гвозди с треском вырвало из стены, доска вешалки вместе с одеждой рухнула, едва не завалила Оту — та успела броситься в сторону.

Колени подгибались, но ее тянуло, тащило прочь из этого страшного дома, прочь, прочь. Ота наклонилась и, теряя равновесие, вцепилась в дверную ручку. Навалилась.

Дверь поддалась с трудом. В образовавшуюся щелку пробился снежный вихрь, куснул Оте щеки, кожу на руках. Она навалилась сильнее. От мощного порыва метели дверь распахнулась, Ота едва успела выпустить ручку, чтобы ее не выбросило на крыльцо. Дверь бухнула о стену, на Оту метель резко высыпала целый мешок твердого снега.

И тут же новый порыв схватил морозными пальцами дверь и с силой толкнул ее, закрывая и одновременно впихивая Оту обратно в дом — нечего тебе тут делать, девочка! это моя стихия!

Ударило в бок, отшвырнуло в прихожую, прямо на валявшиеся шубы. Ота упала и замерла, боясь пошевелиться. Последние, самые яростные повороты зетайна не принимают ее, прогоняют! Но невозможно оставаться здесь, где ей невыносимо плохо без Харма, среди родственников, которые ее не понимают.

Какое одиночество страшнее — быть в разлуке с любимым или в окружении чужих?

Дверь снова распахнулась — и вместе с шумом ветра в прихожую ворвался Шейми. Ота ощутила волну холода, когда он пронесся мимо, даже не задержавшись и не обратив внимания на беспорядок, на Оту, лежащую в ворохе шуб. Пусть Дии говорила жестокие вещи и лезла поучать, но все-таки она ее замечала.

Ота закрыла глаза и спрятала лицо в длинном мехе. Под ребрами разливалась боль.

— Где мой набор молотков? — послышался в глубине дома требовательный голос.

Шейми никто не ответил. Даже дети не высунулись.

В тишине к Оте приблизились шаркающие шаги. Дии. Она постояла рядом молча, потом наклонилась — Ота услышала, как она дышит. Крепкие руки, привыкшие носить то подрастающих детей, то большие кастрюли, то тяжелые ящики, взяли Оту за плечи, стиснули больно, но уверенно. Потянули наверх.

— Ну-ка, вставай, сестра. Пойдем, надо умыться. А потом мы порядок наведем. Ты немало порушила, сумасшедшая девица со своей безумной любовью. Может, и еще порушишь, но так тому и быть…

Ота не сопротивлялась — не было сил.

* * *

Масы убирали снег. Просто. Убирали. Снег.

От открытия гэрэуэрских ворот в первый день лэйгана Ота ожидала больше торжественного и праздничного. Монотонной скучной работы не ожидала точно.

Едва в Трех Ручьях первое тепло задержалось, согрело крыши, и началась капель, Ота бросилась к сторожке курьеров в центре долины, ворвалась туда, сломав хлипкий замок. В ящике, где стояли карточки с именами, она устроила настоящий кавардак, но поставила свою карточку так, чтобы уже завтра ее маршрут пролег через перевал к Гэрэуэру! Без маршрута ей не дадут быстроногого зизая, а без зизая Ота доберется до Харма за шесть дней или даже больше.

Но вот Ота пробилась через подмену, через спешку, через ссору с Дии (которая встала на пороге, уперев руки в бока, и снова призвала опомниться) и стоит теперь в конце широкой дороги, неподалеку от огромной арки входа в подземелья масов, вырезанной прямо в скале. Высокие ворота — целиком из нитаниса! — она обычно видела засыпанными едва ли не до половины, а сейчас от них ведет дорога, как канава в снежных завалах. Дорога расширяется буквально на глазах, края ее становятся все выше — сюда уже отгребли снега, накидали и еще накидают. Ночь. Снова холодно, дневное тепло давно покинуло Ось. Кругом бродят масы: кто с лопатами в руках, коротко и громко переговариваясь, кто за рулем низкого и широкого снегоуборщика, рычащего как медведь. Летают охапки снега, светло от ярких фонарей на длинных палках, воткнутых в снег по границе расчищенного участка. Под ногами скользко, утоптанный и спрессованный снег почти что лед, а кое-где — и лед. Ее зизай несколько раз едва не поскальзывался и падал, и Ота отвела его в рощицу ниже по склону. Пусть отдохнет в ельнике.

Вокруг все ходили в шубах, тулупах, больших шапках: все одинаково чужие, не различаемые в толстой одежде. Некоторых масов, которые, как казалось Оте, двигались похоже на Харма, она догоняла, хватала, разворачивала к себе, но только чтобы разочароваться и извиниться.

Наверное, он тоже не может ее найти — ведь среди снежных стен толкутся сотни три масов, да и она в своей шубе ничем не отличается от женщин, которые прошли мимо нее, неся светильники на дальний край. А ведь она звала, кричала, но шум снегоуборщиков не перекричат даже их водители. Отчаявшись, она подбежала к одному из светильников, выдернула его из снега и принялась размахивать им: пусть Харм так ее увидит и придет!

Не пришел.

Светильник вежливо отобрали и воткнули на прежнее место. Потом попросили отойти — сейчас тут пойдет снегоуборщик, как бы или корпусом не зацепило, или снегом не засыпало.

Уже четверть ночи она бродит здесь, а Харма нет.

Ота едва не выла в голос, отказываясь смириться. Он есть! Он здесь! Он не может не прийти — ведь это первая возможность увидеться после изнуряющей разлуки!

Обидевшись сразу на все — на Харма, на лэйган, на масов, на черное беззвездное небо — Ота плюхнулась в сугроб и нахохлилась, спрятав лицо в пушистый воротник. Сейчас она немного отдохнет, а то устала метаться. Потом что-нибудь придумает. Например, можно будет ближе к рассвету встать напротив ворот. Пусть ее не пустят внутрь, пусть косятся и шушукаются, проходя мимо. Но среди тех, кто будет утром уходить с поверхности, обязательно найдется ее Харм. И пусть у них останется всего чуть-чуть времени, чтобы увидеться, но оно останется! Она никому не отдаст их время!

Очередной мас в меховой шапке и тулупе по колено прошел мимо, куда-то прочь от ворот. Он нес в руках широкую лопату, потом вдруг поскользнулся и заелозил ногами. Лопата упала. Сзади на него катилась маленькая квадратная машина с длинной телегой, полной снега.

— Посторонись! — крикнул водитель с открытого кресла.

Мас впереди изловчился, пнул лопату из-под широких колес к середине дороги, сам попятился к краю. В том, как он мелко переставлял ноги по утоптанному снегу, чувствовалось, что он очень редко сталкивается со скользкими поверхностями и не умеет держать на них равновесие.

— А еще говорят, ловкие и умелые, — фыркнула Ота. — Зизай на коньках стоит уверенней.

Мас повернулся, из-под шапки блеснули знакомые черные глаза.

— Харм! — пискнула Ота.

Она дернулась подняться, но в шубе выбираться из сугроба не мгновенное дело. Он бросился к ней и упал на нее раньше, чем она успела встать на ноги. Обнял ее сильно-сильно, хватка чувствовалась даже через толстую шубу. Он перекатился на спину, взвалив Оту на себя, и смотрел на ее с жадностью ребенка, который получил подарок: глаза совершенно счастливые, а улыбка безумная и недоверчивая. Ота никогда не видела его таким, и ей показалось, что в этом счастье и безумстве отражается она сама. Такая же.

— Я боялся, что лэйган не наступит, — сказал он хрипловатым голосом, будто недавно у него болело горло, — что ворота не откроют, что нас опять завалило, или механизм ворот заледенел. Но больше всего боялся, что ты не придешь, что забыла меня или нашла себе другого.

— Как бы я его нашла? Я — жительница поселка! — гордо воскликнула Ота. — Мы не назначаем свиданий в зетайн!

Харм обнял ее еще крепче и поцеловал так горячо, что вокруг, наверное, от жара весь снег сам расплавился и утек по склону до самой равнины.

— Ты больше не жительница поселка, — прошептал Харм, отстраняясь и сияя. — Ты живешь в предгорьях. И будешь там жить со мной.

— Мастер Донф отпустил тебя? — обрадовалась Ота.

Харм отвел глаза, следя за кем-то за ее спиной.

— Давай поднимемся на склон, — произнес он, поднимаясь и ставя Оту на твердую землю. — Там есть площадка, моя любимая. До нее уже можно добраться, тропа не завалена, хоть местами и скользкий лед.

Они побрели к воротам. Проходящие мимо масы смотрели на них неприветливо, кто-то осуждающе качал головой. Ота почувствовала себя голой и некрасивой, поежилась, замедлила шаг, и Харм, будто уловив ее настроение, молча взял ее за руку — я здесь, я с тобой.

Ах, как много силы и поддержки в одном этом простом жесте! Стократ больше, чем во всех словах утешениях Дии.

На склон Ота, казалось, взлетела. Ноги ее ступали легко, даже увязая в снегу, и стояли твердо, даже на подтаявшем за день и вновь замерзшем ночью льду. Они шли по четким следам — Харм уже поднимался и спускался здесь. Он освещал склон фонарем, держал Оту за руку крепко и надежно, и Ота радовалась, что ей не нужно глядеть под ноги, а можно глядеть только на Харма.

Вскоре они поднялись на небольшую ровную площадку, окруженную кольцом крупных валунов. Между двумя из них был просвет, и угадывалось, что тропа уходит выше, но Харм остановился тут, с размаху воткнул палку с фонарем у входа на площадку, а потом отвел Оту к ее дальнему краю. Она села на предложенный длинный валун, почти чистый от снега.

Внизу бродили маленькие масы, катались игрушечные снегоуборщики, бросающиеся струйками снежной пыли. Они уже расширили дорогу до отвесной скалы справа и сосредоточились на левой стороне. Вдалеке угадывалась тоненькая светящаяся паутинка разлома. За ним тянулся сплошной мрак, в котором спал поселок.

— Отсюда, должно быть, удобно наблюдать, — сказала Ота.

— Да. Мне всегда нравилось выходить сюда и смотреть на звезды. Небо очень красивое, особенно, как над нами плывет Библиотека. Дух захватывает! А уж когда она приближается, когда разворачивается не пирамидой, а поверхностью… Но такое ее положение будет позже, и я надеюсь показать тебе Библиотеку во всем ее величии ближе к середине лэйгана.

— Ах, было бы замечательно!

— И еще я слежу за огнями на ней. Последнее время там что-то стало светиться и довольно ярко.

«Последнее время, — подумала Ота. — Интересно, сколько он имеет в виду этого времени?»

— Харм… Я не знаю твоего возраста, — призналась она, когда он сел рядом.

— А сколько ты дала бы мне на вид?

— Не больше двадцати оборотов.

— Умножь на десять.

Она схватила ком снега и проворно засунула ему за шиворот:

— Вот тебе за то, что пытаешься меня обмануть!

Харм смеялся и отбивался шутя. Неуклюже замахнувшись, Ота свалилась с валуна, утащила за собой Харма. Когда они закончили возиться в снегу, он глянул на нее серьезными черными глазами.

«Сейчас скажет, что не обманывает… Нет, только не это! Не хочу!»

Харм молчал. На том ему спасибо, что дал передохнуть, унять пыл короткой игривой битвы и заодно попривыкнуть к его реальному возрасту. А на вид он не старше Нербла.

— Двести оборотов! — воскликнула Ота, отдышавшись и садясь обратно. — Невероятно! Сколько же всего можно сделать за такой срок!

— Последние тридцать я — лучший и единственный ученик мастера Донфа.

— Что лучший, я даже не сомневаюсь, — сказала она с улыбкой. — Но почему единственный?

Харм пожал плечами. В его жесте чувствовалась неловкость, а голос вдруг зазвучал виновато:

— Мастер Донф не может позволить набирать учеников, если они не лучшие. В коммуникациях поверхности надо найти участок, откуда можно без поломок и повреждений всей системы изъять блок, который потом заключат в киминовую коробку. Ученики в таком деле должны быть или хорошие, или их вообще не должно быть. Плохие сломают… все. А это недопустимо. Остаются только те, кто справляется с тестами. Сейчас один я на выемке блоков. И мастер Донф еще, конечно, но он больше следит за моей работой и страхует.

— Расскажи, как вы работаете, — с интересом спросила Ота. Она надеялась, что беседа о деле отвлечет Харма от его печали, которую не заметили бы только золотые звезды, да и то лишь потому, что они были закрыты глухой пеленой облаков.

— Сначала мы прогоняем выемку блока на расчетном тренажере, — сказал Харм, вопреки ожиданию довольно вяло. — После десятого положительного испытания спускаемся в шахты, углубляемся в тоннели и вынимаем энерго-блок. Увы, бывает так, что он уже разряжен… Часто бывает. Тогда меняем данные тренажера и гоняем его по новой, ищем, что можно изъять с пользой для нас и без ущерба для поверхности, например, для гравитации.

Он замолчал.

— Дии говорит, что вы ничего не создаете. Я поругалась с ней, ведь это неправда! Вы делаете лекарства, инструменты, без которых поселок давно погиб бы. Вы очень много делаете для всех.

Харм передернул плечами:

— Зря ты с ней поругалась. Мы действительно ничего не создаем. В широком смысле. Не творим. То же производство лекарств наладил Дойо. Он дал нам формулы, чертежи, объяснения, указания… А сами мы…

Он оправдывался.

Ота не любила оправданий. За ними всегда прятался страх. Она молча ждала, когда же из-за забора из оправданий этот страх покажет свое лицо, и наконец Харм тяжело произнес:

— Когда я объявил, что женюсь, мне никто слова поперек не сказал. Не ждал, что так легко будет. Но потом меня задавили вопросом, где мы с тобой будем жить? В Вирасин не впустят тебя. Из Вирасина не выпустят меня. Сегодня-то я выбрался наружу со скандалом.

— Я тоже, — вздохнула Ота и прижалась плечом к его плечу. — Ты сказал своим, что владелец фабрики по обработке муки не против, если мы будем жить на ней, пока она простаивает?

— Сказал. Мастер Донф пригрозил… «взгреть полународ, если будут искать себе выгоду в чужих делах», — Харм выдохнул со злостью. — Я не знаю, чем их еще убедить…

И в поселок не вернешься, даже если разлом пропустит обоих. И в Трех Ручьях тесно, а собственный дом им из воздуха не построить.

Где-то в горле собралось и уплотнилось желание кричать, ругаться и проклинать все подряд. Оно росло и тяжелело — вот-вот вырвется!

— Харм, — порывисто вздохнула Ота. — Что же выходит, что в Оси нет для нас места?.. Как же так? Мы есть, но нам негде быть. Это ужасно несправедливо! Пусть мир нам не помогает, но почему ему нравится так мешать?!

Распалившись, она сорвала с головы шапку, схватила кусок ледяного наста и запустила им в валун напротив. Наст с хрустом разлетелся и осыпался крошкой.

— Вредная, противная, жестокая Ось! — крикнула Ота и ударила пяткой землю перед собой, потом еще раз, сильно и отчаянно. — Сначала ты не даешь масам жить при свете, а потом мне не позволяешь быть с одним из них?

— Перестань пинать мой дом, — проговорил Харм. — К тому же при свете я жить могу.

— Но не будешь! Я знаю, чего тебе это будет стоить, и не позволю. Мучная фабрика была идеальной!.. Но почему все так устроено, что идеал можно только обговорить, но нельзя в нем оказаться?!

— Есть один мир, не вредный, не противный и не жестокий. Да, пожалуй, идеальный… — сказал он голосом человека, удивленного внезапной находкой. — Мне рассказывал дэдэра, когда я был маленьким… Там два неба.

Ота застыла, открыв рот.

— Однажды, давным-давно, над мирами вдруг поднялась Малая Звезда, и часть моего народа спряталась от ее света. Масы, которых ты знаешь, — это потомки тех, кто работал в подземных грузовых тоннелях, и кто привязал себя к подземельям и дальше. Тем же, кто остался на поверхности, пришлось измениться, и это было… Впрочем, неважно. Ведь я не про народы Оси, а про других… Малая взошла для множества миров и поразила своим светом всех, до кого смогла дотянуться. Но только в том мире жители оказались на какое-то время под защитой своего второго неба. Оно потом разрушилось, но, получив благодаря ему отсрочку, жителям удалось создать в себе защиту перед новым светом. И вскоре он стал им неопасен.

— Откуда знает про этот мир твой… э-э… дэ… дед?

— Дойо был оттуда. У нас сохранились записи его рассказов.

— И там много таких, как Дойо, великих и сильных?

— Да. Все.

Ота вскочила на ноги. Ей вдруг стало жарко, она дернула шарф, открывая шею:

— Ох, Харм! Мы должны отправиться туда! Если там умеют выживать в любом месте при любом свете, то нам надо туда. Ты научишься у них…

— Неужели ты не поняла? — спросил Харм с иронией. — Я же говорю про Охотников на чудовищ. Ты предлагаешь мне учиться у них, но это в принципе невозможно. Они совсем другие. Они могут ходить между мирами. Это значит, что они существуют там, где нет материи, понимаешь?

— И мы сможем! — не сдавалась она. — Борен и Карс смогли. И у нас получится.

Харм вздохнул терпеливо:

— Ота, я рассказал тебе про тот мир не потому, что считаю, будто мы туда пойдем. А потому, что этот мир иногда приходит к нам. Охотники приходят сюда, но раньше мы не приближались к ним, не искали даже. А сейчас мы с тобой дождемся кого-нибудь из них и узнаем, возможны ли в принципе какие-то изменения и возможно ли их добиться, не покидая Оси.

— «Дождемся»! — Ота всплеснула руками. — Я на целый зетайн постарела, пока ждала лишь того, что ты договоришься с мастером Донфом. С тем, кто перед твоим носом каждый поворот! И то ничего не дождалась. А сейчас ты предлагаешь ждать тех, кто неизвестно когда вообще последний раз к нам приходил. Может, они были еще до моего рождения? И еще сто оборотов не придут? А если даже придут прямо завтра, то как окажутся на нашей стороне? На Сухие Равнины хоть выйти можно, но что нам Охотник, который будет там. Мы-то здесь!

Она присела перед ним на корточки, шуба сложилась большими складками, приподнялась, воротник скользнул к макушке. Ота тряхнула головой, сбрасывая напряжение и одновременно набираясь смелости, чтобы сказать:

— Я не выдержу в Долине долго. Их робкие души убивают во мне желание что-то делать, к чему-то стремиться. Все убивают. Даже на тебя надежду они пытались убить!

Харм провел ладонью по ее щеке. Какие у него холодные пальцы! Или это у нее сейчас разгоряченные щеки?

— Вот почему ты так решительна и тороплива! Ты недовольна своей жизнью у Дии, а острое желание действовать обычно начинается с недовольства.

— Меня прямо зло берет, когда ты меня не понимаешь! Недовольство размером с гору, с десять гор — вот что я испытываю. Какая мука жить вдали от тебя! Как голодно сидеть за столом, где тебя нет! Как беззвучен, как мертв мир без твоего голоса!

Не дав ей продолжить, он наклонился и с силой прижался твердыми губами к ее губам. Ух, как закружилась голова! Чтобы не упасть, Ота ухватилась за отвороты его тулупа:

— Хочу сказать тебе кое-что, — прошептала она, едва поцелуй прервался. — Это знают все горы, все долины, каждый покрытый льдом ручей и каждый перевал. Но ты еще не знаешь. Я люблю тебя, Харм.

— Это одна из тех очевидных вещей, — сказал Харм с улыбкой, — которые совершенно незачем говорить.

— Как это незачем! Очень даже зачем. Затем, что это правда. А правда должна звучать и что-то делать с этим миром. С этим невыносимым, кошмарным…

Он снова поцеловал ее. Если он и впредь собирается часто ее перебивать и затыкать ей рот, пусть всегда делает это только так!..

Поднявшись и сев к Харму вплотную, Ота сказала:

— Не хочу биться в закрытые двери. Здесь нам нет места, и не надо. Пойдем искать твой мир с двойным небом. А не найдем — выберем другой и поселимся там.

— Хм… В теории, должны быть миры, где светит только Большая Звезда, — задумчиво проговорил Харм. — Но все равно я не смогу покинуть Ось, пока не найдется новый ученик.

Что ни скажи, он все ищет способы потянуть время!

— Знаешь, если бы я была взрослее, рассудительней и чаще озиралась, то предложила бы тебе следующее, — рассердилась Ота. — Мы могли бы жить там, где светит только Большая, а иногда приходили бы сюда. Возвращались, например, после каждого зетайна, чтобы вы вместе с мастером Донфом вынули свои блоки, а потом он снова бы тебя отпускал.

— Неплохой вариант. И почему ты его не предлагаешь?

— Потому что он мелкий. Крошечный. Ничтожный! Когда мы найдем мир, где два неба…

— Было, — поправил Харм знакомым и невыносимо серьезным тоном. — Там было два неба. Но уже нет.

Ота отмахнулась:

— Неважно! Когда ты научишься у Охотников не поддаваться Малой Звезде, мы вернемся сюда. И ты научишь новому умению всех масов Вирасина!.. Считаешь, что сам не справишься? — спросила Ота, чутко уловив в нем сомнение. — Хорошо. Заставь Охотников прийти к нам не в качестве охотников, а в качестве наставников! Убеди их, чтобы они помогли масам. Вдруг они раньше про вас и не знали толком, тем более не подозревали, что у вас такие проблемы со светилом!

— Но Дойо… — начал Харм.

— Дойо к ним не дошел! Единственный Охотник на чудовищ, который видел вас собственными глазами, погиб в огне разлома, — она вцепилась в его рукав, словно хотела часть своей силы, часть душевной вспышки передать без слов. — Это же так просто: если тебя не видят там, где ты стоишь, выйди на место, где тебя увидят. Вот ты и покажешься Охотникам сам и сам все им объяснишь.

Он молчал.

— Не бойся, Харм. Не бойся, как не боялся Дойо, вышедший против всех врагов.

— Борен, Карс, Дойо… — удрученно отозвался Харм. — Это все — лишь легенды.

— В легендах всегда есть правда. Всегда! Потому они и живут.

Харм опустил взгляд и покачал головой.

«Наверное, ему кажется, что я говорю глупости. Еще бы! Он в десять раз взрослее. Он смотрит на меня как на ребенка!»

Она склонилась, прижалась щекой к его сцепленным рукам и прошептала:

— Когда-нибудь ты убедишь меня, что история Борен и Карса — выдумка. Но то, что любовь сильна и способна стать щитом перед неприятностями — в это я буду верить, пока дышу.

— Ха-а-арм! — гулкий недовольный голос взметнулся по склону, улетел в небо.

Они оба вздрогнули: Ота посмотрела вверх на склон, не начался ли обвал от такого крика, Харм уставился вниз на площадку перед воротами.

— Вот ты где! А говорил, что пойдешь Вригу помогать. Соврал мне, значит, негодник!

Внизу, у самого начала тропы, гневно надрывался низенький мас. В распахнутой шубе, с большой шапкой в отставленной в сторону руке, он выглядел солидным и очень широким и был похож на все сундуки старух из поселка.

— Это мастер Донф, — тихо произнес Харм. — Нашел.

Отзываться Харм не стал. Вставать и уходить тоже. Оту это устраивало, а вот мастера Донфа не очень. Не дождавшись, пока непослушный ученик спустится по команде, он пригрозил, что сейчас поднимется сам.

— Есть предел моему терпению! — прокричал он и полез по тропе, неуклюже и удивительно медленно, после каждого шага останавливаясь на десять вдохов передышки. Фонаря у него не было.

— Ну, к утру, может, долезет, — сказал Харм, и Ота заметила на его губах мягкую улыбку. Теплое отношение к учителю не отменялось неприятностями, которыми тот наполнил жизнь ученика.

Время побежало быстрее, и Ота сказала:

— Чтобы быть с тобой, я прыгнула через разлом. Чтобы быть с тобой я выйду в междумирье. Мне нечего терять, кроме тебя. И мне нечего бояться, кроме как потерять тебя. Лучше уж погибнуть.

Харм выглядел подавленным. Он с грустью смотрел то на Оту, то на мастера Донфа, который преодолел уже целых пять шагов. Из, пожалуй, сотни-полутора.

Ота, желая приободрить его, добавила:

— У нас все получится.

— Что именно? Ты знаешь конкретный рабочий план, детали, прогнозы?

— Не знаю.

Харм покачал головой:

— Это не очень-то разумно — бросаться в дело, ничего не зная и ничего не продумав.

— Да сама разумная жизнь в Оси существует только потому, что неразумна любовь! — вспыхнула Ота. — Народ предгорий появился на свет вопреки планам и всем разумностям, вопреки традициям и привычкам. Целый новый народ! Навстречу любви люди прыгали через огненный разлом, а масы бросали свои подземелья. Влюбленные всегда выходят перед преградами, как на битву. И побеждают, — она сжала кулаки, наружу рвались слова, которые жгли ее: — Если видишь угрозу, сломай ее. Если чего-то боишься, напади на это. Но нельзя трусить, дрожать и просто стоять на месте, горько старея.

Харм задышал глубоко и часто. Ота взяла его руки в свои и почувствовала, как напряжены его пальцы. Он улыбнулся:

— Ота, милая, пылкая моя Ота! Ты неправильно приписываешь мне страх перед неведомыми угрозами. Но с какой восхитительной отвагой и упрямством ты идешь с ним биться!

Ота опешила, а Харм продолжал добрым уверенным голосом:

— Через разлом я прыгаю каждые торги, а свет светильников Вирасина померк для меня, когда я встретил тебя. Я боюсь вовсе не того, о чем ты думаешь. Я боюсь стать ненадежным, подвести мастера Донфа, а значит, и всех жителей и подземелий, и предгорий, и поселка. Вера каждого в то, что кимин-блоки будут и дальше, тянется ко мне и опутывает мое будущее. Если бы я не был единственным учеником!.. Тебя боюсь подвести — еще больше боюсь! Не хочу ошибиться так, чтобы эта ошибка ударила по тебе. Ты — моя сама дорогая ответственность. Моя радость и моя совесть. От междумирья я не жду ничего приятного и легкого и не разделяю твоей веры в неясные легенды и в щиты из чувств. Если бы выход с Оси грозил смертью только мне, а у тебя бы был шанс вернуться живой и целой, то я бросился бы прямо сейчас к…

Он переменился в лице, словно споткнулся о мысль, как о камень. Замолчал, уставившись в пустоту.

Ота даже дыхание затаила. Она и ждала и боялась спугнуть какое-то его осознание. Ах, какое оно было загадочное!

Внизу мастер Донф поскользнулся и съехал по тропе вниз вместе со снегом.

Харм поднялся на ноги. Потянул ее за собой и обнял:

— Раньше я ждал, что за меня решит мастер Донф. Ошибался!.. Искать решение нужно тому, у кого проблема, а у моего учителя нет проблем, пока я жду от него решения и ничего не меняется. Но теперь решать буду я. И я подумаю, Ота. Обязательно. Над всем: и как мы выйдем, и куда пойдем. Но у меня к тебе просьба, — он рывком залез за пазуху, вытащил оттуда небольшой теплый блокнот в потертом кожаном переплете, настойчиво сунул Оте в руки. — Я никогда не обращал внимания, а вот… Пожалуйста, нарисуй мне, как устроены качели Энов. В деталях. Когда закончишь, положи рисунок в почтовый ящик. Я выскользну завтра и заберу твои чертежи.

Она кивала, кивала…

* * *

Чтобы уйти к горе Гэрэуэр в этот раз, Оте не пришлось подменять карточки курьерской смены. Плевать на них! И с Дии она не спорила и не пробивала себе дорогу. Когда все спали, тайком выбралась из тихих комнат, даже не скрипнула тяжелыми воротами фабрики. А зизая она просто украла.

Однако настроение было хуже некуда. Ота ждала, что ее захватит восторженное предчувствие скорого их с Хармом освобождения, что она будет радоваться близкой встрече. Но чем больше она удалялась от Долины, тем сильнее становилось уныние. Словно бы она не приближалась к чему-то желанному, а покидала ценное.

Ночное небо было темно-серым, с яркими искорками белых звезд. Для середины лэйгана погода стояла неожиданно теплая. Но на перевале Плумовы Брови ветер вдруг поднялся, ударил ей в лицо.

— Ну уж нет! — крикнула Ота ветру. — Не надейся, что я поверну! Я здесь даже не остановлюсь!

Ветер поймал ее звонкий голос, унес прочь в горы. И уныние забрал заодно…

Предгорья Гэрэуэра встретили ее рассветной суетой: таял в оврагах холодный сырой туман, трава буквально на глазах из зеленой становилась желто-бело-розовой от распускающихся цветов, над ними сновали насекомые, на которых охотились быстрые стрижи, мелькающие туда-сюда, как торопливый карандаш всегда спешащего Шейми. Когда Ота добралась до мучной фабрики, был уже почти жаркий полдень. В отличие от низкой и вытянутой фабрики Шейми, эта была огромным серым кубом, без окон и с высокой острой крышей. На маленькой, но крепкой двери висел замок. Ота подергала его просто так.

А ведь они могли бы здесь жить с Хармом. Вот прямо сегодня бы и жили! Почему же все так сложилось, что она стоит у дверей, куда ей нельзя войти?

Побродив еще вокруг и погоревав так, что аж сама устала, Ота вернулась в деревянную пристройку, где отдыхал зизай. Четверть поворота в дороге, почти двести дженанов пути за один раз — он устал, но не сильно, выносливость позволяла сегодня проехать столько же. Однако Ота решила не рисковать, хотя время кусало ее за пятки. Завтра ей надо быть у Обрыва — Харм так назначил.

Поспать у Оты не получилось, хотя бессонная ночь давала о себе знать усталостью и ломотой в голове. В маленькое окно пристройки бился яркий свет, громко щебетали птицы, построившие себе гнезда под крышей. Под стеной фабрики кто-то скребся, похоже, крысы. В фантазиях крутились картинки одна страшней другой — то, как их с Хармом в переходе разрывает на кусочки мяса и крошки костей, была одна из самых невинных.

За вторую половину поворота они проехали еще двести дженанов и к вечеру снова остановились на привал. Земли за предгорьями Гэрэуэра были Оте совсем незнакомыми. Здесь густые рощи мешались с пустошами, где порой даже трава не росла. На пустошах хозяйничал ветер, из рощ доносились звуки звериной охоты. Ота пугалась и за себя, и за зизая. Вдруг их съедят неведомые хищники?

Она выбрала место для ночевки возле отвесной скалы, прикинув, что в случае опасности она взберется на безопасный выступ. Потом, с опаской вслушиваясь в ночные звуки, накормила зизая смесью дробленой кенры и овощного рагу, прихваченного с фабрики Шейми. Сама без аппетита съела кусок хлеба, который стащила с кухни, да и то лишь потому, что наткнулась на него в темноте, едва не уронила со стола, не сообразила, куда его положить, и взяла с собой.

Впереди лежал долгий путь через холмы. В ночи, на фоне серого неба, они казались большими спящими зверями с круглыми плешивыми спинами: короткая щетина лесов и рощ соседствовала рядом с лысинами пустых каменистых склонов. Вдали горела ниточка разлома. Ота смотрела на него, как на старого приятеля: ей было одиноко и страшно в этих грозных местах, а разлом стал казаться родным.

Новый рассвет словно толкнул ее в бок — эй, вставай! счастье проспишь! Край плато, на котором она устроилась на ночевку, при свете двух звезд выглядел совсем не так угрожающе, как ей показалось в вечерней темноте. Сухая серо-коричневая земля была усыпана кляксами низенькой зеленой травы. Мелкий кустарник качался на ветру, шелестели длинные лохматые соцветия тезии, будто перешептывались друг с другом. С отвесной скалы над головой свисали длинные сухие корни и тонкие лианы растений, которых Ота никогда не видела ни в поселке, ни в предгорьях.

Ота умылась, напоила зизая. Хотела было заставить себя доесть хлеб, но подумала, вдруг у Харма ничего нет из еды — и положила обратно в мешок. Ей надо учиться заботиться о нем.

Зизай позволил закрепить на себе сложенное одеяло без особой охоты. Не было видно, что он утомлен. Забег на полтысячи дженанов с двумя долгими остановками и хорошей кормежкой не вымотал его. Скорее, он перенял ее печаль и грусть и закапризничал. Бывало, если зизай не видел в седоке желания ехать, то и сам не стремился бежать.

Когда он очередной раз отшагнул в сторону, едва Ота попробовала на него сесть, она строго сказала:

— Да, меня охватывает паника, когда я начинаю воображать, к чему именно направляюсь. Харм не может думать без деталей, а я с ума схожу, стоит только задуматься об этих деталях. Но мы поставили себе цель и не свернем с нее. И ты не свернешь!

Зизай повел головой, словно бы неохотно протянул «Ну ла-адно».

Она села на него боком, и он потрусил вперед, забирая вправо от отвесной скалы, туда, где Ота наметила прямую дорогу через низинную пустошь между двумя пологими холмами. Постепенно валуны на пути уменьшались, сидели все глубже в твердой земле. Зеленый мох на них сменился серым лишайником. Чем ближе они подъезжали к Обрыву-без-моста, тем суше и безжизненней становилась земля под ногами зизая. Иногда встречались одиночные большие деревья с толстыми причудливо изогнутыми ветвями и большими корявыми корнями, выступающими из-под земли.

Малая Звезда уже начинала скатываться с неба, опускаясь позади, когда впереди показалась черная полоска леса, а над ней — голубая дымка края мира.

* * *

Тихое редколесье четко давало понять: все, здесь — конец мира. Неподвижные старые деревья, темные, с уродливыми наростами на коре, словно покрытые опухолями и бородавками, возвышались над Отой, заставляя чувствовать себя маленькой и неуместной. Пушистые заросли мха на валунах и непримятая трава говорили, что здесь не ходит ни зверь, ни человек.

Обострившимся от испуга зрением Ота заметила след в земле — сломаны сухие иголки, сдвинута земля носком широкого ботинка. Обрадовалась и поспешила по следу. Он привел ее к самому углу, где обрыв заворачивал в разлом. Дна не было видно ни с какой стороны — в разломе как всегда вспыхивал огонь, внизу обрыва клубился серый сырой туман.

На углу, на маленькой полянке между соснами валялись свертки, инструменты, большой рюкзак. Он пришел первым! Он где-то здесь! Ота осмотрелась и заметила Харма, сидящего в ветках на высокой сосне. Ноги его болтались над обрывом. Если он сорвется, то рухнет в пропасть — и не подберешь!

— Ха-арм! — закричала она, испугавшись.

Он спокойно развернулся, помахал ей рукой.

— Би-хаа! — прокричала Ота, взяв себя в руки.

— Ота! Рад тебя видеть! Ты быстро добралась. Не ждал тебя раньше вечера.

— Ты почему торчишь при свете Малой? Тебе же нельзя!

— Нельзя, верно, — отозвался Харм. — Но разовое облучение не причинит мне большого вреда, к тому же сегодня облачно. Да и наконец я вижу тебя не украдкой в полутьме.

Ота покрутилась, взмахнув длинной юбкой:

— И я как тебе при свете?

— Восхитительно. Очень хочется прикоснуться к твоей красоте. Например, расчесать.

Она охнула, вспомнив, что переплетала пучок на затылке лишь вчера. Бросилась к сумке, лежащей на спине зизая, выхватила оттуда расческу и быстро навела порядок на голове.

— А так? — спросила она снова и отработанным движением откинула челку.

Харм долго и серьезно смотрел на нее, заставляя нервничать. Потом полез за пазуху, вытащил оттуда маленький тряпичный сверток и метко сбросил его прямо Оте в руки.

— Я нашел его на выходе из последнего тоннеля.

Ота развернула сверток. На ладонь лег небольшой цветок, вытянутый, с тесно сомкнутыми длинными лепестками светло-розового цвета, похожий на узкий кубок для биатао, который берегли для праздничного стола. В сердцевине теснились несколько десятков крошечных бордовых соцветий, будто кто-то бросил в кубок горсть зерен кенры. Она никогда такого не видела и даже не слышала рассказов. Удивительный цветок!

— Если он тебе нравится, прими в подарок, — продолжал Харм, с напускной деловитостью крутя веревку. — А если нет…

— Нравится, — голос Оты сорвался и она, кашлянув, закричала громко, чтобы наверняка услышал: — Очень нравится, Харм! Очень!

Она с трепетом, боясь поломать стебелек, заправила цветок за одну из прядей у пучка. Ах, жаль, нет зеркала! Как бы хотелось узнать, идет ли ей этот подарок!

— Ты давно пришел?

— Не очень.

Ота вспомнила про оставленный для Харма хлеб:

— Ты ел?

— Да. И ты перекуси. В рюкзаке сверток с сыром и консервы.

Банкой консервированных овощей Ота накормила зизая, который еще вдох назад бродил между деревьями, кусая мох, а на звук открывшейся банки прискакал, бухая тяжелыми ногами. Сама съела кусок сыра, непривычно пряного, но вкусного.

— А что это за палки валяются? — спросила она, увидев две толстые связки металлических трубок.

— Это наши качели. Которых не будет.

Сердце едва не оборвалось. Да что ж такое! Что она ни делает, все не нужно! И хлеб не пригодился, и чертеж бесполезен!

— Как не будет?! Я что, зря тебе схему рисовала?

— Не больше зря, чем я собирал и тащил сюда эти трубы… Я не знал, что край порос лесом, на картах деревьев не было.

Он крепил молодую сосенку к стволу большой крепкой сосны. Харм спилил ее, срубил ветки, втащил наверх и устроил между двумя деревьями высокую узкую арку.

— Харм, какой ты молодец! Так гораздо выше, чем качели. И дальше!

— Да, это верно… — голос его был озабоченным. — Вот только в примечаниях к картам Обрыв описывается длиной в четыре роста, а здесь, похоже, все шесть. Или даже больше.

Ота подошла к самому краю обрыва, пнула круглый камешек вниз. Он скрылся в низком тумане, звук его падения так не раздался. Из сырой выемки, где лежал камень, выбежала коричневая блестящая многоножка. Ота отпрянула назад, едва не упав.

— Харм, — спросила она, прижав руки к груди и с ужасом следя за многоножкой, снующей у мшистого валуна в поисках нового укрытия. — А что если мы встретим в междумирье чудовище? На Оси нас защитил бы Дух-Шестигранник, но вне Оси разве он нам поможет?

Наконец насекомое исчезло в щели под валуном, Ота расслабилась и подняла голову. Харм смотрел на Оту долго, и под его взглядом она поняла, что он опять считает глупостью то, что она сказала. Было неловко, и одновременно это злило.

— Когда ты последний раз видела чудовище? — спросил он.

— На Крысином Пиру. Мертвое, правда. Разделанное, — сказала Ота скривившись. — Но я тогда провинилась, и в наказание мне не положили мяса.

— Потому и выжила. Из-за своей неугомонности, а вовсе не потому, что тебя кто-то защитил.

— Но тетка Нодра ела и выжила! Долго болела, но…

— А Охотников ты видела?

— Разве Дух стал бы присылать Охотников, если чудовище уже поймали и съели? — прищурилась Ота с ехидцой. Ей казалось это замечание веским.

— Будь вы интересны Духу или существуй сам Дух, он прислал бы Охотников уже затем, чтобы спасти вас от мяса, которым вы все едва не перетравились.

— А кого по-вашему, масовскому, мы должны благодарить, когда нас минует беда? Кому кланяться, чтобы урожаи оставались стабильными и богатыми? У кого просить защиты, в кого верить? На кого полагаться?

— На себя. Свой разум. Свой труд. Не надо лишнего.

Ота прищурилась:

— Ты нашел во мне веру в Духа-Шестигранника, в историю Борен и Карса… И теперь тычешь в них, пытаясь что? Разбить мою веру? Лишить меня ее? Но зачем? Станет ли лучше, если я решу, что нет сильной любви во вселенной? Или ты считаешь, что вера в любовь снижает мою разумность?

Харм застыл с веревкой в поднятых руках.

— Пожалуй, да! — сказал он вдруг. — Говоря о любви, которой должен подчиняться космос, и веря в разные непроверенные легенды, ты явно не думаешь головой.

Ота схватила шишку и запустила ею в Харма. Промахнулась, попала в основание толстой ветки ниже его.

— До чего же ты вредный и занудный!

— Я тебя тоже люблю, — сказал он так спокойно, словно бы попросил подать ему инструмент.

«Невыносимый представитель ужасного народа! — мысленно прошипела Ота, а когда подняла взгляд, то увидела, что Харм улыбается, плечи его трясутся от смеха. — Он издевается надо мной! Да чтобы у него… Чтоб ему… Ох, ничего не придумывается!»

От досады она пнула сосну.

— Отличная идея с шишкой, — произнес Харм. — Если ты достаточно разозлилась на меня, милая, брось еще одну во-он туда.

Он указал рукой туда, где краевая дымка собиралась в едва различимую туманную полосу, похожую на тонкую и длинную растрепанную косу.

Взяв увесистую шишку и представив, что там, вдалеке, стоит Харм, который сказал ей очередную занудную дерзость, Ота швырнула шишку. Уже на ее излете дымка задрожала, блекло-голубой свет резко сменился на сине-красные круги, они растеклись, как масло по воде, шишка улетела в центр водоворота и пропала. Круги уменьшились, сомкнулись и растаяли.

— Ага, работает, — сказал Харм, пока Ота стояла, ошеломленная.

Он неспешно спустился с сосны.

— Я скажу тебе, во что верю я, — проговорил он. — В продуманный план. У меня к сумке привязаны маски, а в самой сумке — две пары тонких сапог. Надежных. В них Мертвое болото не разъест наши ноги.

— Мертвое болото?! Это же на другом конце Оси!

— Именно. Если что-то пойдет не так, мы быстро вернемся обратно. Да, один наш план рухнет, но за счет другого мы спасемся. Дойо говорил, что войти в междумирье можно с любого угла, а выход из него случайный. Когда мы повернем назад, нас может выбросить не сюда же, в Обрыв, а в Мертвое болото, например. Тогда понадобится эта маска и сапоги, чтобы его пересечь и добраться до населенных долин. Ну, а если окажемся в Сухих Равнинах, то просто придем в поселок.

— А если нас выбросит в угол, где погиб напарник самого Дойо? — охнула Ота.

Харм молча развел руками.

Ота посмотрела на связку металлических трубок, которые Харм готовил для качелей. Они не пригодились, но стоит ли говорить Харму, что в ее глазах надежда на планы, которые нередко идут наперекосяк, выглядит не более убедительной, чем для него — ее вера в Духа… И промолчала.

Тем временем Харм подошел к другой сосне, поодаль от края. Он взобрался на большой валун, потом подпрыгнул и, уцепившись за нижнюю ветку, полез наверх. Пока он поднимался, Ота успела заскучать. Ну когда же кончится вся эта возня с веревками и деревьями! Невозможно же ждать!

— Привяжи этот конец к веревке с перекладины! — крикнул он сверху.

Ота взяла спущенную Хармом бечевку, пошла к веревке, свешивающейся с перекладины между соснами, привязала к толстой палке на ее конце.

— Что ты делаешь? — спросила она, глядя, как Харм подтягивает одну веревку на другой к себе.

— Испытание. Мы же не можем просто взять и сигануть.

Он отпустил веревку с палкой, та скользнула по дуге, вылетела над Обрывом, махнула свободным концом в воздухе. Угол не ответил цветными кругами — до столба дымки оставалось еще расстояние.

— Не хватает одного роста… Даже больше. Надо было вешать перекладину выше, — вздохнул Харм. — Теперь или поднимать ее, или подкапывать землю.

— Подкопаем, — сказала Ота. — Один ты поднимать ее будешь еще долго. А копать я тебе помогу.

Не дожидаясь его согласия, она огляделась в поисках лопаты. И застыла.

Вдали, среди редких деревьев, темнела группа мелких пятнышек, как кусты. Но они двигались. Приближались.

— Ха-арм, — протянула Ота. — Кому-то еще сегодня понадобился Обрыв-без-моста…

Он быстро спустился и встал рядом с ней. Сначала всматривался напряженно в маленькие фигурки, потом взял за руку, то ли ища опоры, то ли успокаивая.

— Это мастер Донф! — выдохнул он. — Я оставил ему записку, что ухожу. Написал когда и как.

— Зачем?

— Молчаливый уход похож на бегство, а разве мы преступники, чтобы убегать? Я написал ему все честно, про то, что хочу вернуться с Охотниками или со знаниями.

Ота с грустью покачала головой:

— Мастер Донф не кажется мне тем, кто способен хотя бы попытаться нас понять. Не для того пятеро масов рискнули выйти под свет Малой, чтобы просто мирно поговорить. Они не дадут нам уйти.

— Харм! Негодник! — гневный крик вспыхнул на равнине, покатился к лесу, проскочил между соснами и, ударив волной, скатился с Обрыва. — Дай мне только до тебя…

— На дерево! — скомандовал Харм, срываясь с места.

Он подсадил Оту на нижнюю ветку. Ей даже показалось, что подкинул, как легкую тряпочку. Откуда у него силы так ею бросаться? А у нее откуда, чтобы карабкаться по веткам, как белка, убегающая от пожара?

— Что ты задумал? — спросила она, вцепившись в ствол и переводя дыхание. Они были уже на последних ветках, способных выдержать их вес. Харм сжимал в кулаке веревку, тянущуюся с перекладины. Когда успел подхватить? Прижавшись спиной к стволу, он встал в основании ветки, подпихнул короткую палку под подошвы ботинок. Крепко сжал в руке веревку и потянулся к Оте.

— Так прыгнем. Нас качнет, потом мы отпустим веревку и инерция…

— Ты самоубийца! Куда ты собрался? — надрывался громогласный мастер Донф.

Он и еще четверо масов, укутанных в шарфы по самые брови, ворвались в лесок, пробухали сапогами по гулко отзывающейся земле и окружили сосну. Мастер Донф замер, задрав голову и придерживая широкую коричневую шляпу. Он тяжело дышал — Ота слышала громкое сопение и кашель даже на таком расстоянии. Потом он осмотрел соседние деревья. И, похоже, понял всю их конструкцию.

— Только не шевелись, Харм, — крик его потерял всю ярость. — Ничего не делай, слышишь? Прошу тебя. Хочешь жениться на ней — женись. Забудь, что я тебе говорил про людей. Женись хоть на коряге, отговаривать не стану.

У Оты вытянулось лицо. Людей приравнивать к корягам! Хороши масы!

— Пусть она живет в предгорьях, ты будешь ее навещать. Три раза в оборот. Четыре раза! Пять! Больше мне не снять тебя с выемки!.. Ну не могу я тебя совсем отпустить, пойми ты! — голос мастера стал умоляющим.

Ота замерла. Что Харм скажет? Обещает подумать? Но пять коротких свиданий в оборот — как это ничтожно!

Харм молча и угрюмо смотрел вниз.

— Ты ответишь им? — не выдержала Ота.

— Нет. Они торгуются, а я — нет… Иди сюда.

С восторженно и одновременно напугано колотящимся сердцем Ота сползла со своей ветки и прижалась к Харму. Носком одного ботинка она упиралась в основание ветки, но какая слабая опора!

Вдруг ее захлестнула важность и острота момента.

— Прощай, Ось, если мы уходим навсегда! — воскликнула Ота. — И до свиданья, если нам еще судьба увидеться! — она повернулась к Харму, впилась поцелуем ему в губы, потом выдохнула: — «Вдвоем идти через ветра…»

Он притиснул ее к себе одной рукой и оттолкнулся от ствола.

«Мы забыли сумку!» — хотела крикнуть Ота, но их уже бросило вниз, потом с силой дернуло на натянутой веревке. Воздух стал плотным, густым, сопротивляющимся. Близко-близко промелькнула шляпа мастера Донфа, и Ота испугалась — сейчас он схватит их, и прощай вся затея!

Ота крепко сжимала веревку над кулаком Харма. Еще можно остановиться, отступить — эта веревка не просто привязана к стволу дерева, она тянется дальше, убегает к предгорьям, к Гэрэуэру, к поселку, крепится ко всему, чем Ота жила. Еще держится эта связь. Еще можно вернуться, вернее, просто не бросать!

Харм крикнул «Да!». Ота, подчинившись, разжала руку и обняла Харма, как никого и никогда не обнимала. Еще раз ударил в лицо ветер, и все пропало — вспыхнуло сине-красными кольцами и исчезло. Словно они угодили в утробу жуткого хищника.

Ничего не осталось, кроме мрака, треска и боли. Вокруг бушевали тени, сплетались клубами, давились и толкались. Бил треск и хруст, но у Оты здесь не было ушей — звуки хлестали по ней целиком. Жгучая боль охватывала все существо, обрушиваясь безжалостными волнами. От первого же ее удара Ота пыталась кричать, сильнее вцепиться в Харма, но нечем кричать, и рядом ничего нет, кроме напряженно выгнутой лохматой тени, будто ребенок старой кистью что-то размашисто рисовал последней каплей краски.

Страх и боль вытеснили все остальные чувства. Визгливая волна ударила в них еще раз, толкнула, сбросила куда-то, закружила-завертела. Из ревущего хаоса вырвались тысячи невидимых пастей и вцепились миллионом зубов, принялись терзать свою добычу. Жизнь утекала из Оты, растворялась в голодной темноте.

Вдруг с резким звоном, будто лопнул колокольчик, еще одна вспышка взметнулась снизу, оттолкнула голодные пасти, заставила отступить треск и визг. Ослепительные длинные хлысты взвились, упали на Оту и Харма, опутали. Они обжигали и все теснее прижимали Оту к тени Харма и еще к чему-то новому, к какой-то медленно выступающей из мрака темно-золотой фигуре — вытянутой и наливающейся гудящей силой. Ота не знала, сколько раз жгучие белые кнуты ударили их с Хармом, пытаясь ухватить, сколько уцепилось и закрепилось на них, но ей перестало казаться, что от нее отрывают кусочки. Эти кнуты удерживали ее, не давали распадаться. Один из них где-то внизу заскользил, ослабляясь. Ота ухватилась за него, наверное, лишь мыслью. Рук, как и тела, она не чувствовала. Хлыст прижал ее сильнее, больнее. Прижег.

«Мы не допрыгнули. Мы упали в разлом, — с горечью подумала Ота. — Горим. Умираем».

Ошеломленная, она подчинилась новой силе, приняв от нее боль. Их подхватил ветер, подкинул, поволок, как недовольный путник тащит сумку по дороге за ремень.

Грохочущий мрак треснул, сверкнув напоследок синим и красным.

И тут все чувства разом ворвались в нее. Ударило по ушам, вспыхнули искры, возвращая зрение, закружилась голова. Тело ее бухнулось обо что-то твердое и неровное, по рукам зацарапали острые камни. Перед лицом сверкнули белые гибкие кнуты, срываясь с Оты и освобождая. Они прошлись по плечам и спине, как раскаленная проволока, вызвав крик боли.

Ота вжалась в горячую землю, покрытую пеплом. Здесь был пожар? Она приподняла голову. Насколько хватало взгляда, вокруг тянулась унылая выжженная земля, бугристая, вспученная… Черные гребни, похожие на вытянутые и застывшие речные волны, поднимались в горячее красное небо. Дышать было трудно.

Приглушенно кричал Харм. Он лежал на земле, покрытой шершавыми пузырями, дрожал и громко стонал, зажимая руками лицо. Ота бросилась к нему, но упала — боль пронзила ее правую ногу выше колена. Встать казалось невозможным, и Ота рывками доползла до Харма, схватила за плечо. Пальцы ее были черными от копоти и мокрыми от крови. Ее? Харма?

Краем глаза она увидела, как неподалеку из земли что-то растет, поднимается, грозное и неумолимое. Пискнув, Ота обернулась.

Между ними и углом этого мира стояла женщина, согнувшаяся, с опущенными вдоль тела руками. В ее ладони втягивались белые светящиеся кнуты. Широкие штаны ее были во многих местах порваны, рубашка — вся в прожженных дырах. Женщина сипло и напряженно дышала, медленно выпрямлялась, пошатываясь.

Когда она подберет свои кнуты и встанет ровно, хорошего не жди!

Ота прикрыла собой Харма. Того трясло.

— Вы кто такие? — раздался крик, будто всю злость вселенной собрали в одном человеке. — Эй, парень, ты совсем дурак? Кто тебя надоумил, чтобы Мастеру одному человека в переход тащить?

Харм все еще дрожал, но уже не кричал, а только хрипел и недоуменно хлопал правым глазом. Левый не открывался, заплыл. Наискосок через лицо пролег черный шрам, лицо пахло горелым.

— Куда вы полезли?

— Мы… Мы… — Ота вдруг поняла, что совершенно невозможно ни слова произнести про любовь, про планы или надежды. — Нам вдвоем не быть вместе на Оси, и мы хотели… как Борен и Карс…

— Как кто?!. — женщина тяжело провела рукой по лицу, размазывая сажу и копоть, потом вздрогнула. — Всегда знала, что от него будут одни беды… Вы хотя бы представляете, сколько проблем создали? Мне до Библиотеки оставалось всего два шага, но вдруг вы свалились прямо под ноги, порвали тропу. Теперь у меня на руках один со сломанной спиной и двое глупых детей! Что мне с вами делать?

Только сейчас Ота заметила, что у ног женщины кто-то лежит. Она присмотрелась: большой мужчина с безвольно раскинутыми руками и разметавшимися по земле длинными волосами. Он был без сознания, но, похоже, самым целым из всех.

— До Библиотеки? — выдохнул Харм.

Казалось, он что-то понял, но что? Ота не могла спросить у него сейчас — она боялась эту женщину, как боятся молний в грозу. Ударит?

А та, словно позабыв про них, упала на колени возле мужчины, быстро осмотрела его, ощупала руки и ноги. Вроде осталась довольна и вскоре подняла узкое перепачканное лицо, в котором уже не было ярости. Но взгляд оставался колючим и неласковым.

Она снова встала, глубоко и медленно вдохнула, грудь ее расширилась, плечи развернулись. А когда медленно и тягуче выдохнула, стала в усталости похожа на тетку Нодру, когда та на торгах по три-четыре поворота не спала.

— Влипла, — проворчала женщина, с тоской оглядывая Оту и Харма. — И ведь не бросишь вас тут, хотя и следовало бы. В наказание.

— Не бросите? — осторожно шепнула Ота.

— Здесь Малая очень близко. Выжигает… Не оставлять же мне вас… — она долго молчала и не сводила немигающих глаз с Харма, а когда заговорила вновь, голос ее был наполнен надежным спокойствием. — Мальчик, хорошо еще, что ты — Мастер… Может, мы с тобой доведем этих двоих до чего-нибудь.

— Но я… я не умею… доводить, — вымолвил Харм.

— И не надо. Наше спасение зависит не от того, что ты можешь, а от того, кто ты есть. И сейчас ты — второй щит.

— Я не смогу идти, — всхлипнула Ота.

— Почему?

— Нога… сломана.

Женщина уставилась на нее, черты ее лица изменились, уголки глаз поднялись, будто кто-то невидимый потянул кожу пальцами. Ота задрожала под этим взглядом.

— Не сломана, а только неглубоко рассечена, — строго сказала женщина. — Дохромаешь… Парень, вставай, помоги мне его поднять. Давай под руки с разных сторон. Ты — слева.

Харм кое-как поднялся, послушно приблизился к лежащему без сознания человеку. Вдвоем с женщиной они подняли его, хотя было видно, как обоим тяжело.

— Спину чуть выставь наружу… Левое плечо вперед. Вот так… Настройся сразу, что идти придется боком… Девочка, теперь ты. Встань посередине, под ним, как под навесом.

Ота перестала бояться. Четкие команды, ведущие к спасению, вселили в нее уверенность. Она подползла поближе, потом встала на обе ноги и доковыляла. Нога болела, но раз эта женщина говорит, что она не сломана, значит, так и есть. Ота поднырнула под водопад из черных спутанных волос, с интересом всмотрелась в лицо, нависшее над ней. Оно было чудовищно перепачкано гарью и измазано в черной и белой красках. Ей вдруг сильно-сильно захотелось, чтобы этот несчастный человек открыл глаза, чтобы раздался его голос, чтобы все было в порядке!

— Развернись, согнись, прижмись. Уцепись руками за наши ремни слева и справа.

Ота послушно выполнила все приказы. Она была закрыта почти со всех сторон телами, только под ногами могла видеть маленький пятачок черной земли. На голову, шею и плечи давил весом незнакомый человек. Ота немного уперлась спиной ему в грудь, приподнимая, чтобы Харму и женщине было легче его нести.

— Как вас зовут? — спросил Харм слева.

— Если дойдем — познакомимся, — фыркнула женщина. — Вперед, медленно.

Пять мелких семенящих шагов — и по земле под ногами пробежали красно-синие полосы.

Ота зажмурилась и сильнее вцепилась левой рукой в ремень Харма.

История Рани и Плум…

(…записана в Долине Трех Ручьев. Позже на обороте обоих листов появились расписки о получении семи ящиков хоно-травы, взятых на сушку, и двадцати ящиков чеснока для овощной консервации. Хранится как документ учета сырья)

«Если ты читаешь это, значит, я отдала тебе эту запись, а значит, увидела, что ты готова рассуждать здраво и избавилась от своей безумной блажи и любовной горячки.

Для начала объясню тебе, сестра, почему я вообще записываю эту историю. Допускаю, что каждый раз, когда я обращаюсь к тебе так, в тебе восстает желание меня поправить. Но все-таки ты мне именно сестра, младшая, и я должна заботиться о тебе и уберегать. Родных у нас с тобой нет, как нет и того, кто мог бы поведать нам о наших предках более полно, чем это сделаю я. Все, что осталось от нашего рода, — это история, которую я изложу ниже.

Трагедия, после которой мы с тобой остались одни, тебе известна, но ты была слишком мала, чтобы помнить что-либо из того, чем жила под общей крышей вся наша семья. Полагаю, ты не раз в поселке слышала, что нас называли внеклановыми выскочками, зазнайками, сторонящимися людей. Это и так, и не так.

Первое, на что обращают внимание люди, — это структура имени. В именах нашего рода было лишь три буквы. У тебя и у меня трехбуквенные имена сохранились. У моих детей уже не так. Я не смогла отстоять перед мужем эту традицию, хотя сейчас сожалею, что сдалась, ведь он не так уж и твердо настаивал на своих вариантах. Наш с тобой род изначально небольшой, в нем рождалось очень мало детей, многие ветки обрывались. Поэтому твое детство прошло всего лишь среди шести родственников. Наверняка ты была недовольна таким положением, особенно, когда смотрела на многодетные семьи поселковых кланов. А ведь именно наш предок создал все эти кланы… Горькая ирония — сотворить для других то, без чего жил сам!.. Но это был его сознательный выбор.

Помимо коротких имен есть у нас и кровь, которая, конечно, чем дальше, чем все больше растворяется, но все-таки кое-что в ней еще осталось, кое-что еще заявляет о себе, о чем свидетельствуют твои попытки с этим масом. Если назвать вещи своими именами, то в нашей крови живет стремление вести за собой, направлять, увлекать, указывать. Это свойство необходимо держать в такой узде, в какой оно не причинит вреда другим. Мы — самые обычные люди, и не стоит ни на что рассчитывать, если вдруг покажется, будто в нас есть что-то исключительное, отличительное. Сейчас ничем, кроме склонности выбирать пути и вести других по ним, наша кровь не обладает, а все иные способности и умения растеряны в поколениях. Увы, я даже не могу привести тебе примеры, настолько они недоступны. А наша тяга к дорогам, которые ни к чему не ведут и ни через что не идут, — редчайшая и опаснейшая бессмыслица.

И вот теперь я перейду к истории, которую мне рассказывал наш дед. Ты знаешь его, как убийцу главы клана Эгов, за что все мы заплатили непомерно дорого. Я плохо его помню, но все-таки «плохо» — это не совсем то же самое, что «никак», верно?.. Деду эта история досталась от его матери. Все обороты после того, как мы осиротели и стали бездомными, я держала ее в тайне, желала забыть и похоронить, но потом поняла, что мне легче дышится с мыслью, что если уж эта история пропадет и исчезнет, то не я это устрою.

Отдаю ее тебе. Если посчитаешь нужным, ты сохранишь и традицию имен нашей семьи, и передашь историю нашего предка дальше, в поколения… при условии, что за тобой встанут эти поколения, конечно, в чем я склонна сомневаться, учитывая твой выбор, приведший тебя в предгорья… Впрочем, сейчас это неважно, хоть и очень важно вообще.

Надеюсь, ты вынесешь из истории Рани и Плум урок и сделаешь правильные выводы. В противном случае ты меня сильно разочаруешь и заставишь пожалеть, что я не стерла эту историю из своей памяти.

Основатель нашего рода был и великим, и ущербным одновременно. Это противоречие было следствием как его натуры, так и судьбы, которую он принял, едва пришел в Ось. Тебе уже нетрудно догадаться, о ком я говорю?.. Да, хотя правильней было бы их называть Защитниками разумной жизни, а вовсе не Охотниками на чудовищ. То, что в Оси считается основой их дел, на самом деле, не первично.

Его звали Рани, и, как ты сама видишь, в его имени не три буквы. Его спутницей была женщина по имени Плум. Они пришли на шестой угол, и ближайшей бедой, которую Рани услышал в Оси, было Мертвое болото. Ни чудовище, ни разлом. Он посчитал, что разумной жизни в нашем мире больше всего угрожают именно земли с ядовитыми испарениями. У Плум не хватило здравомыслия поспорить с ним, она не нашла доводов, хотя они и были очевидными: ведь если столько времени Ось спокойно существует вместе с Мертвым болотом, то почему болото стало опасным вдруг, без видимых на то причин и перемен?

Но Рани был упрям и уверен, что он правильно ведет свою напарницу и правильно ставит цели перед обоими. Они с Плум пришли на болото со стороны поселка и уперлись в разлом, который резал первый угол пополам вместе со всеми его ядами и гнилью. Рани изучил болото достаточно быстро, чтобы принять решение на его счет, но недостаточно детально, чтобы решение было эффективным. Они с Плум попытались просто выбросить Мертвое болото за край мира. Но непредусмотрительность Рани не позволила ему учесть, что Плум, на которую ложится основная тяжесть этой работы, может просто не выдержать объема поднимаемой материи и надорваться.

Так и случилось. Болото поднялось и, толкаемое Плум, начало утягиваться на край, но подхватило и их самих. Рани потащило внизу, бросило на угол и вышвырнуло в междумирье, а Плум увлекло наверх, и край мира жестоко ее скрутил. Она погибла. Из-за своей поспешности Рани попытался вернуться прежде, чем нужно, и лишился обеих ног, когда его разрезало и выкинуло в Сухие Равнины. Итогом его решений, как ты понимаешь, стало искалеченное тело, потеря верной напарницы и плохо сделанная работа, ведь болото уменьшилось, но не исчезло до конца и отравляет Ось до сих пор.

Рани подобрали поселковые охотники, расспросили, как могли. Он потерял много крови, у него шло воспаление. В его бормотании они разобрали, что его имя Ран — так он и стал зваться в поселке, когда поправился и остался среди людей. Несмотря на увечья, он женился, но подлинную историю свою рассказывал только своим детям. Больше никто не знал, кто он такой, откуда и что может. С Охотниками на чудовищ, посещающих Ось, он встреч не искал.

Отринуть прошлое, наполненное страшной ошибкой, но сохранить предостережение о той ошибке — вот что стало его выбором. Единственное, в чем он позволил проявиться своей сути, стремящейся вести других к новому, это в том, что он разбил жителей на кланы, научил строить дома и очерчивать дворы не так, как делали прежде, и еще убедил разделить занятия между кланами. Поселок обрел правила и порядок, среди которого ты выросла. Но сам Ран посчитал себя недостойным присоединиться к этому порядку и жил в стороне. Как и все его потомки, которые приняли его кровь. Наш дед однажды пошел у нее на поводу, когда решился на убийство. Что лежит в основе его решения, никто не скажет, но то, что оно обернулось огромным горем, и говорить не стоит…

Для нас в этой истории имеет значение лишь одно: мы — потомки того, кто ошибался. Учитывай это, сестра, каждый раз, когда тебе захочется послушать свой внутренний голос и принять решение крошечной частью сущности, все еще сидящей у тебя в крови. Нам хочется вести, но никто не берется утверждать, что мы можем это делать в правильных направлениях и к верным целям. Ты неизбежно будешь чувствовать в себе тягу показать, куда можно наступить, чтобы перейти пропасть по краю. Но разве ты, будучи потомком Рана, способна видеть по-настоящему надежную тропинку?»

Часть вторая. Пятачок (осколок № 5555)

Глава. 1. Вивв

— Пилу взял?

— Она есть в комплекте на повозке.

— А лом?

— Там же. Вивв, ты еще про медицинский ящик спроси или про тросы с карабинами.

Вивв нахмурилась:

— Вдруг ты что-то принес домой с прошлого рейда, бросил куда-нибудь в угол, где я не заметила. При случае хватишься, да поздно будет… Я волнуюсь.

— И это выглядит немного глупо, — улыбнувшись, Эрли подошел к жене, заглянул ей в глаза. Он был высоким, и потому, даже когда он смотрел вот так, с нежностью и лаской, Вивв казалось, что все равно он смотрит на нее свысока и не воспринимает серьезно ее тревоги.

— Если тебя это успокоит, — сказал он, поцеловав ее в макушку, — можешь еще раз проверить три ли у меня факела в рюкзаке, наточен ли мистозо, и не повырывали ли девочки для рисунков страницы из Кодекса.

Вивв охнула, вспомнив:

— А твой оберег от молний? Он остался в спальне.

В больших темных глазах Эрли блеснули огоньки.

— Ты его с меня сняла, но ты его на меня утром сама надела. Забыла?

Вивв молча прижалась к его груди. Перед уходом мужа в рейды ее всегда мучила тревога и кошмарные фантазии: а вдруг он не спасет кого-нибудь в пожаре, а погибнет сам? а вдруг выпившие лишнего крестьяне в каком-нибудь поселке при виде их отряда не опустят глаза, признав, что нарушают порядок, а дружно схватятся за вилы? а вдруг, бродя по скалам в поисках не вернувшегося домой охотника, он оступится, сорвется и сломает ногу или спину? Впрочем, переломы — это не страшно. Переломы она излечит и сама. Лишь бы отряд доставил Эрли домой, к ней, а потом ушел бы с глаз долой.

Трудная работа у киугуо — половину жизни проводить в рейдах и проверках, следить за порядком в городе и десятках его деревень, смотреть, здоровы ли жители, нет ли заразы или эпидемии, тушить пожары и искать пропавших, ловить нарушителей, штрафовать и даже иногда казнить. Защита и наказание, спасатели и судьи, медики и палачи. Но не менее трудно жене члена такого отряда — жить в постоянном страхе.

— Когда твой рейд выпадает на время-свет, мне спокойней, чем когда ты уходишь в тень, — тихо сказала Вивв в свое оправдание. — Что вас ждет в этот раз?

Эрли спокойно повел плечами:

— Из Овсяной деревни пришел сигнал, будто кто-то отравляет колодцы, хотя думаю, что просто отходы с полей слили в неположенные места. В Сахарном поселке избили и изнасиловали девушку… А остальное — что встретим.

— Кто поедет вместо Оиги?

— Никто. Она сама едет.

— Беременная? — охнула Вивв.

— Разве она даст заменить себя кем-то? — улыбнулся Эрли. — Да и кем? Найдем мы насильников или нет, неизвестно. Восстановим справедливость или нет, тоже. Но Оига нам нужна. Все равно только она сумеет пострадавшей девушке прогнать страхи.

Она вздохнула и покачала головой.

— Да успокойся уже, Вивв, — ласка в голосе мужа сменилась легким раздражением. — Я вернусь к концу времени-тени! Ты же знаешь смены!

— Знаю, — печально отозвалась она. — Но когда тебя нет с нами, тень становится еще больше.

Позади них широкая дверь из прихожей в коридор скользнула по направляющим, в щель просунулась мордашка младшей дочери, Нявы.

— Папа, ты едешь в Сахарный поселок? — пискнула она. — Привезешь мне леденцов?

Вивв обернулась и погрозила дочери пальцем. Ишь, подслушивает! Эрли только рассмеялся.

Нява дернулась вперед, будто ее толкнули, вывалилась в прихожую. Из-под светлой ровно остриженной челки метнула через плечо сердитый взгляд. Дверь отъехала дальше, и в прихожую вышла Пуша, старшая дочь. На голову выше младшей, она при этом казалась худее, возможно, из-за острых скул и впалых щек. Ростом она немного не доходила Вивв до плеча и готовилась покинуть возраст, когда можно шумно радоваться, громко смеяться и отдаваться детским развлечениям. С материнского плеча начиналась сдержанность и серьезность, строгий спрос и ответственность. Пуша поглядывала на приближающееся плечо и настраивалась заранее со свойственной ей предусмотрительностью. На верхнем халате у нее цвел узор из ромашек, пока еще рисованных, лишь условно похожих на настоящие цветы полей. Но узор из цветов — почти как у взрослых женщин! — был предметом зависти маленькой Нявы, у которой на халате были нарисованы заячьи моськи, и которая доросла матери пока только до локтя.

Пуша, важно и даже торжественно выпрямив спину, прошла вперед и протянула что-то на ладони:

— Папа, я только что закончила. Это тебе и твоему отряду. На удачу.

— На удачу, — откликнулся Эрли и взял с ее ладони круглую эмблему с вышивкой.

Вивв наклонилась. В неярком уютном свете потолочного фонарика, спрятанного в стеклянный абажур, она с трудом разглядела и угадала выдру — символ их города Но. Стоящее на четырех лапах животное на вышивке напоминало сгоревший сарай.

— Великолепно! — воскликнул Эрли. — В лавке Тарши нет вышивки лучше! Непременно, теперь в рейде мы под охраной выдры, и нам повезет.

Пуша довольно засопела и потупила взгляд.

Эрли всегда хвалил дочерей, что бы они ни делали. Вивв не одобряла похвалы, оторванной от качества, хотя понимала, что девочки еще маленькие, и иголки в их руках еще непослушные. Но сама она росла и училась в мире, наполненном другой строгостью: там ошибку называли ошибкой, там требования к выполняемой задаче предъявляли самые высокие, а суровые наказание отучали от небрежности.

Отступив и поклонившись, Пуша сказала просевшим голоском:

— Поменьше тебе работы, папа.

Это было традиционное прощание перед его рейдами, и в этот раз произнести его выпало Пуше.

С неспешной солидностью Эрли взял плотно набитый рюкзак из угла возле порога, вышел на узкое длинное крыльцо, повернулся. Свет из дома уже не дотягивался до него, уже отпустил. Позади него о ступени крыльца разбивались потоки воды, падающие с черепичной крыши. На фоне серой стены дождя, в черном верхнем халате, он казался куском мрака, а ежик торчащих волос на макушке, создавал впечатление, словно эта высокая и широкая фигура теряет очертания и утягивается в небо. Из-за левого плеча Эрли, как узкий костяной вырост, торчала выгнутая рукоятка мистозо — меча, который никто не любил вынимать из ножен. Меча для наказаний. Для казней, проще говоря. Возможно, в этом рейде мистозо увидит небо и свет звезд, когда его занесут над головой преступника…

Вивв невольно поежилась и погладила туго затянутый шелковый пояс, хотя в этом не было нужды — ни единой складочки, как и полагается. Против всякого закона и рассудка в ней дрожала жалость к тем, кто ну очевидно же заслуживает кары.

Эрли медленно и уважительно поклонился по очереди дому, жене, дочерям. Потом, широко шагая и придерживая на поясе длинную дубинку, пошел под дождем по широким каменным плитам к воротам. На плитах было полно луж. Эрли, не сгибаясь и не петляя, шлепал прямо по ним, будто не обращал внимания ни на то, что ноги его в кожаных сандалиях погружаются в воду почти по щиколотки, ни на то, что с неба льет буквально потоками и халат с рубашкой уже промокли. Над верхним краем ворот виднелся полукруг теплого желтого света от факелов с повозки, в нем блестели потоки ливня. Там ждали. Наверное, Оига даже что-то забавное рассказывала про своего мужа, но за шумом дождя не было слышно ничего.

Когда Эрли притворил за собой боковую калитку, Вивв опустила напряженные плечи. Сырой прохладный воздух пролез ей в широкие рукава, тронул запястья, заставляя вздрогнуть.

— Отца не будет до наступления времени-света, — строго сказала она, задвигая легкую деревянную раму двери. — Но это не значит, что можно забыть про дисциплину.

— Ты каждый раз это говоришь, — буркнула Пуша. Скучая по отцу, она становилась особенно ворчливой. То ли еще будет, когда она подрастет…

Прощальный ужин был сытным и долгим, осталось много грязной посуды и бумажная скатерть, заляпанная и залитая соусом с той стороны стола, где сидела Нява. Вивв тщательно прибрала на кухне, сожгла скатерть в печке, залила мыльным раствором котел, чтобы отмыть его позже. Нарочито неспешно вымыла всю посуду и даже чистые чашки с полок, сказав себе, что на них осела пыль. Члены отрядов киугуо и их семьи без труда могли себе позволить нескольких слуг, но Вивв не нравилось, когда кто-то посторонний сновал по ее дому, и она взяла в свои руки все хозяйство. Эрли убеждал ее нанять хотя бы девушку для уборки двора, но Вивв говорила, что Пуша уже прекрасно справляется с метлой и не надо учить дочь лениться, когда можно научить работать.

Решив, что у дочерей уже прошло первое недовольство отъездом отца, Вивв оставила кухню и вышла в гостиную.

Огромный циферблат занимал стену напротив входа почти целиком. Другие стены были пусты, покрашены в неброский серый. Циферблат, отображающий полный оборот 55555-го осколка, сэйтай, делился на три равные части. Одна из частей была светло-голубой и показывала время-свет. Стрелки до нее доберутся еще нескоро, когда Большая Звезда покажется над краем мира и вернет свет на небо. Две трети циферблата, темно-серые, отвечали за учет времени-тени. Сейчас толстая стрелка с острым концом замерла на середине темного сектора. Внутренний маленький циферблат, тоже с делением на трети, показывал стрелкой на начало черного сектора. Пора спать.

День и ночь на Пятачке различались только благодаря механизмам.

— Девочки, спать! — крикнула Вивв в коридор.

Из спальни дочерей послышались стоны и глухие огрызательства. Время после ухода Эрли всегда было наполнено особенными капризами и нытьем. Вивв вошла в детскую, прошлась вдоль стен, подбирая игрушки Нявы и закрывая шкатулку с нитками Пуши. Потом вздохнула и предложила:

— Сказку?

Нява захлопала в ладоши и запрыгала, бухая босыми пятками по дощатому полу. У Пуши разошлись сердито нахмуренные русые брови, она быстро сняла верхний халат, сбросила нижнюю голубую рубашку и нырнула в пижаму так быстро, что движения ее слились в одно. Она прыгнула на низкую кровать, подтянула одеяло до пояса и замерла, всем видом показывая «Я — само внимание».

Все, капризам конец. Но Вивв уже давно прокляла момент, когда ей пришло в голову рассказывать им эти «сказки». Однако они прижились, действовали лучше лекарства, смешанного с сахаром, и теперь легче весь лес вручную выкорчевать в окрестностях города Но, чем заставить дочерей обойтись без историй о любимых персонажах.

Ей казалось, что дождь снаружи подслушивает каждое ее слово. Подслушивает — и доложит.

Как Уташ и Гвэт создали статую голодной власти

«— В одном из миров, на которые распалась наша огромная сфера, правил суровый и бессердечный человек. Он любил власть и жаждал ее все больше, хотя ему и так принадлежало все в том мире. Он повышал налоги, вводил жесткие законы и назначал безжалостные наказания. И все никак не мог насытиться.

Однажды в его земли ворвалось чудовище. Голодное, злое и испуганное, оно напало на ближайшие деревни, съело всех жителей и скот. Но ему было мало. Голод возвращался к чудовищу снова и снова. Постепенно в поисках еды жуткий зверь с длинными острыми клыками и десятком хвостов углублялся к центру мира, где стояла столица. Жители обратились к правителю, моля защитить их и избавить от напасти.

Правитель вышел с многочисленной армией против зверя, но когда увидел чудовище, то не испугался его, как сделали почти все воины его войска. Наоборот, он загорелся желанием подчинить себе зверя, показать свою власть над ним, чтобы в народе его еще больше уважали и почитали.

Коварство подсказало способ. Тысяча воинов с луками и копьями загнали зверя в узкое ущелье с отвесными скалами. Правитель подгадывал направление ветра, взбирался на высокую скалу и обливался соком растения с резким запахом. После чего посылал на чудовище малые отряды, не способные победить и неизбежно гибнущие в зубастой пасти. Так он приучал зверя получать еду из своих рук. Настал момент, когда чудовище, в очередной раз уловив с ветром запах со скалы, вылезло из ущелья и покорно застыло в ожидании кормежки.

С той поры начались черные времена для всех жителей.

Сначала в пищу чудовищу отправлялись преступники, но боясь погибнуть в пасти зверя, стали реже воровать и убивать. Правителя не устраивало, чтобы его зверь сидел голодным, и он ввел новые законы и наказания. Уже достаточно было просто обвинить любого жителя в любом преступлении, чтобы его арестовали, отобрали имущество и отправили чудовищу на съедение. Воцарились доносы, обманы, подлоги. Специальная стража хватала без разбора детей, стариков, больных… Зверю надо было мясо.

Но однажды пришли в тот мир Уташ и Гвэт. Их целью было чудовище: они должны были или убить его, или вернуть ему истинный безопасный облик. Но увидев кровавый кошмар, устроенный в ущелье, Гвэт пришла в ужас и негодование. Она не знала, за что хвататься. Им не добраться было по ущелью до чудовища через многочисленную строгую стражу, а если пойти напролом, то та же стража нацелит свои копья на них, и тогда работать со зверем все равно не получится. Помимо этой задачки, Уташ еще печалилась от того, что в этом мире слишком много чудовищ, не только искаженная голодная крыса в ущелье. Но она понимала, что нельзя уничтожить монстров, живших в самих людях и заставляющих писать доносы на соседей, тем самым убивая их.

Уташ и Гвэт поселились рядом с ущельем и стали ждать, когда правитель придет к своему питомцу. Правитель посещал ущелье часто, и ждать им пришлось недолго. Он приехал с пышной свитой, с вооруженной охраной и поднялся на скалу, под которой согнали полсотни жертв. На идущий со скалы запах зверь снова вылез из своей пещеры. Едва он увидел хозяина, радостно забил десятью хвостами.

По плану Уташ и по ее сигналу Гвэт запустила вихрь, который схватил правителя, будто длинной цепкой лапой. Ловко управляя вихрем, она бросила тирана прямо чудовищу в пасть. Как только зубы зверя сомкнулись, вторым вихрем, меняющим материю, Гвэт превратила два живых тела в камень, подобный скалам вокруг. Зверь застыл навсегда. Между его зубов осталась торчать половина окаменевшего тела жадного до власти человека.

Люди были спасены, стража, бросив копья, бежала. Вскоре порядок вернулся в города и деревни, вытеснив из домов страх, а из душ — желание оболгать ближнего. Все следующие правители, принимая власть, приезжали в ущелье и приносили клятвы верности народу у огромной статуи, в которой воплощалось, как одно ненасытное чудовище сжирает другое, такое же ненасытное.

Больше в том мире не правили жестокость и бессердечие».

* * *

Когда сказка кончилась, Пуша легла на спину, подтянула одеяло и с восторгом выдохнула в потолок:

— Уташ самая умная и понимающая!

— А мне Гвэт больше нравится, — возразила Нява и взмахнула ручонками, растопырив пальцы (совсем как Мастер, поднимающий простые вихри перемещения!) — Вырасту, стану как она!

Вивв вздрогнула, лоб ее мгновенно вспотел. Она не стала целовать перед сном дочек, чтобы они не заметили этой испарины, наскоро пожелала им приятных снов. Когда вышла в коридор, сползла на пол у стены. Ноги не держали ее.

Если вдуматься, ничего страшного не было в простых словах маленькой Нявы, и пальцы ее сложились в этот жест случайно.

И все-таки было.

* * *

В комнате за спиной спорили.

В сказках малышка Нява сразу выбрала любимым персонажем говорливую и вспыльчивую Гвэт, а Пуша зацепилась за Уташ: и в противовес младшей сестренке, и потому что ее имя звучало похоже, и из-за угрюмой немногословности Уташ, в которой девочке виделось воплощение взрослой мудрости.

Вивв уже собиралась встать и вернуться, чтобы велеть замолчать и спать. Но тут Пуша решительно заявила сдавленным шепотом: «Гвэт без Уташ и шагу ступить не может!» Ответом была тишина. Наверняка Нява была обижена и сидела сейчас в кровати, надув круглые губы и сердито скрестив руки. Будь она постарше, парировала бы, что Уташ без Гвэт тоже не всесильна, а одна может только ходить…

Ноги уже перестали дрожать, страх отступил. И девочки утихли.

Вивв прошла к комнате мужа. Медленно, стараясь, чтобы отъезжающая дверь не издала ни звука, ни скрипа, скользнула внутрь. Она наизусть знала, где что лежит, и не пришлось зажигать светильник. Из стенного шкафа она вытащила один из верхних халатов Эрли, свернула его на руке и на цыпочках пробралась в смежную комнату, свою. Здесь было светлее — в соседнем дворе горел фонарь на столбе, его свет переливался через низкий забор, пробивался сквозь мокрые стекла, обрисовывал контуры стола, кровати, подчеркивал темные рейки на решетчатых дверцах шкафа. Ничего на виду, ничего лишнего. «Тени больше, чем света», говорило небо и Большая Звезда. «Скрытого больше, чем явного», твердили архитекторы и мебельщики. И всё прятали за двери от потолка до пола, за бумажные ширмы, за полотнища, натянутые на рамы.

Прямо поверх цветного женского халата Вивв накинула черный халат мужа. Длинная тяжелая ткань легла у ее ног большими складками, рукава повисли как пустые мешки. Но это ерунда. Вивв хорошо знает, как подобрать халат на талии, как подтянуть ткань из-за первого витка шелкового пояса, как загнуть вниз и закрепить вторым витком, как подвернуть рукава внутрь и прихватить булавками. Потом она подняла со лба густую челку, завернула длинный хвост в пучок на макушке.

Пока она одевалась, ливень снаружи поутих немного, но все равно поливало.

Выйдя в прихожую, Вивв отодвинула панель стенного шкафа, сняла с крючка большую шляпу с покатыми краями, натертую воском и с крепким ремешком. Застегнуть ремешок под подбородком, вытащить отворот цветного халата так, чтобы он лег в треугольнике запаха, будто это нижняя мужская рубашка с рисунком — и вот Вивв похожа на низкорослого мужчину. В темноте и при дожде вообще не отличишь!

Осторожно прыгая между лужами по каменным плитам во дворе, Вивв постаралась добраться до ворот, не замочив ног. Высунулась из калитки и оглядела улицу. Никого. Блестят мокрые заборы, дрожат под ударами тяжелых капель листья деревьев, нависающие из садов над мощеной улицей. Вдалеке ярко светят фонари — на въезде в парк вокруг башни Но-Хиры. Даже патрули не ходят, ждут, пока дождь кончится. А погода на Пятачке меняется ча-асто…

Вивв прошла по безлюдной улице до Главной рыночной площади. Лавки были закрыты, фонари со стен поснимали — что зря тратиться, если город уже спит и идет дождь? Лишь в нескольких лавках светились огоньки за узкими стеклами. Тихо, ни одного голоса. Пойди она другой дорогой, через Веселую площадь, там ее поджидал бы пошлый шум и пьяный смех, не смолкающий ни в какое время.

В конце улицы несколько мокрых крыс цепочкой перебежало ей дорогу. Обычные крысы, видала она и похуже. Но все-таки ее дернуло остановиться и перевести сбившееся дыхание. Ну почему не кошка какая-нибудь? Почему именно крыса? Это знак?

Это глупости и нелепые страхи, — сказала себе Вивв и поспешила вперед. Вода стекала с полей ее шляпы, подолы халатов неприятно липли к ногам, в ботинках уже давно хлюпало. На Главной площади часть фонарей погасла, но кое-где в стеклянные плафоны не затекла вода, и оттуда лился желтый теплый свет.

Город Но стоял на равнине, в широком изгибе реки. От нее отвели несколько каналов, снабжая город водой и отсекая кварталы побогаче от окраин победнее. Через каналы выгнулись мосты с низкими перилами, в центральных кварталах мосты охранялись и ремонтировались, в небогатых ремесленных районах за мостами особо не следили.

За Главной площадью Вивв свернула к мосту, ведущему в соседний квартал, купеческий. У начала моста в деревянной сторожке два стражника прятались от дождя, их копья стояли прислоненными к наружной дощатой стене. Вивв проскользнула мимо, надеясь, что ее не окликнут. Под мостом бурлил канал, водоворотами смешивая воду из реки и ливень, как сильная и энергичная кухарка мешает варенье в котле. Его большие донные валуны сейчас были полностью скрыты. Шумные черные волны давились, лезли друг на друга. Вдалеке, напротив башни Но-Хиры, где горело много фонарей, на воде тряслось пятно света. Можно было подумать, что перед Но-Хирой даже вода трепещет! Вивв не удивилась бы, если бы во время-тень башня правителя тратила топливо на освещение именно ради дрожи, которую создают мельтешащие отблески в воде, в мокрой листве, в шелковых полотнищах, щедро развешанных по парку.

В конце моста Вивв едва не столкнулась с грузовой крытой повозкой, медленно ползущей вдоль канала.

— Глаза разуй, дурак! — прикрикнул возница из-под опущенного кожаного капюшона и стегнул лошадь.

Вивв хотела было ответить на грубость, но вспомнила, что она выглядит как мужчина, а голос ее выдаст. И скрылась молча в улочке, где двухэтажные дома тесно жались друг к другу.

Первый этаж нужного ей дома занимал склад. На второй, к жилым комнатам, вела отдельная лестница с задней стороны. Вивв обогнула дом, прячась под узким навесом, шедшим по всему периметру. Поднялась по мокрым проседающим ступенькам. Несмотря на близость соседнего дома, давящего черной стеной, здесьсвистел ветер, толкал Вивв в спину и противно холодил кожу под промокшими халатами. Уцепившись за обломок перил, она протянула руку и постучала. Потом, почувствовав скользкую липкую грязь, вытерла костяшки пальцев о халат. Кто-то с глиной на подошвах пинал эту дверь?

— Пошли прочь! — раздался грозный голос изнутри. — Я же сказал — верну, когда отыграюсь!

В два тяжелых рывка дверь отворилась, из темноты высунулась палка, обточенная, ровная и крепкая, но с черной трещиной прямо на конце.

— Проваливайте, подонки!

Вивв подняла лицо, придерживая край шляпы. С нее текла вода, шумно падая в лужи под лестницей.

— А, это ты… — Минок сник, опустил палку и лениво почесал бок. — Ну заходи.

Кажется, он был не прочь подраться, и теперь разочарован, что некого спустить с лестницы. От него пахло алкоголем, много смешанных запахов. Похоже, опять долго шел по всем кабакам от игрового дома до своего жилья.

Он отступил и двинулся вглубь комнат.

Вивв несколько раз дернула дверь, притворяя ее за собой, та с натугой протащилась по перекошенным направляющим. В прихожей с одним тлеющим фонариком на стене беспорядочно валялись сапоги, Вивв высмотрела один башмак без пары и без шнурков. На стене коридора темнела новая вмятина: то ли хозяин ударился головой случайно, то ли саданул кулаком нарочно. В большой комнате с железной печкой в углу было душно и пахло чем-то давно сгоревшим. Перед печкой накопилась горка золы, рядом стоял переполненный стальной таз с мусором. На стойке для одежды висел длинный темно-красный халат из дорогой шерсти, на рубашке, выглядывающей между отворотами, летели крупные соколы, тщательно вырисованные искусным художником. Плотные штаны с шелковой тесьмой по боковым швам были на хозяине. Внизу правой штанины тесьма оторвалась, скрутилась от сырости и висела, как мертвая змея.

— Тебе бы не пить, Минок, — сказала Вивв, останавливаясь у печки и протягивая к ней руки.

Холодно. А ведь ей достаточно одного движения, чтобы вмиг высушить одежду и взметнуть огонь или даже без огня сделать в комнате тепло и свежо. Сейчас ей стало даже жаль, что обещание, ничего такого на Пятачке не делать, Вивв давала себе, когда ей было тепло, сухо и комфортно.

— Тебе бы помалкивать и не учить меня жизни! — огрызнулся Минок и, упав поперек на узкую кровать, сложил руки на животе.

— Ни грубость, ни выпивка не решат твоих проблем.

— Можно подумать, ты знаешь способ, как жить по уши в обмане и не двинуться умом. Я пью — и потому остаюсь в своем рассудке! А кругом жулье, ворье и мерзавцы, которые только и норовят выкинуть перед носом честного человека три красные грани, когда ему досталось жалкие две синих… А-а, что с тобой говорить!.. — он махнул рукой и посмотрел на нее из-под сведенных бровей, потом показал в улыбке зубы: — Ты же пришла совсем не для того, чтобы слушать про мой проигрыш.

Вивв постояла немного, раздумывая.

У Минока было два состояния — когда он выигрывал и когда проигрывал. В обоих случаях за ним бегали кварталами. Выигрывая, он сорил деньгами, угощал в кабаках всех встречных, веселился без сна, пока не падал. Падал он обычно далеко от дома, и его благополучно обирали, оставляя в какой-нибудь подворотне. Проигрыши он принимать не умел, до последнего не мог остановиться, нервно ожидая удачную комбинацию на костях, и в конце за ним тоже бегали толпами, все те, кому он оказывался должен. По рождению он принадлежал к семье купцов и хвастался, что когда-то с невероятной выгодой продал целый табун лошадей. Вивв знала, что в той истории была всего одна лошадь, которую отец Минока собирался подарить Но-Хире. Минок эту лошадь потерял, пока вел из одной конюшни в другую.

Итак, Минок проигрался и пьян. Это удачно. Острые языки спишут на его нынешнее состояние то, что ближайшие круги циферблата она не будет выходить из дома.

Вивв потянула пояс халата, раздеваясь.

* * *

Дождь за окном перестал стучать. Когда Вивв глянула сквозь стекло, не знающее мыльных растворов, на небо, то увидела, что ветер утягивает остатки низких облаков и уже кое-где проглядывает звездное небо.

Надо торопиться. Она накинула мужнин халат.

— Зачем эта дурацкая маскировка? — заворчал Минок. — Полгорода знает, что ты ко мне бегаешь.

После их близости он становился жутким брюзгой. Сейчас Вивв показалось, что тяжелые тучи сползают с неба прямо в его душу и ворочают там валуны тяжелых слов. Полулежа на кровати с вытянутыми длинными ногами, он не смотрел на Вивв, крутил что-то мелкое между пальцами. И, похоже, не ждал от нее ответа.

Она была уже на пороге комнаты перед тускло освещенным коридором, когда он сказал негромко и угрюмо ей в спину:

— Я бросил бы пить и играть, если бы ты осталась со мной. Даже с отцом бы помирился. Все равно ему некому оставить дело.

Вивв постояла молча. Зная Минока, она могла сказать, что это невероятная жертва с его стороны. Он не был способен отдать большее. Ей даже стало жаль, что, оценив его предложение по достоинству, она совершенно в нем не нуждалась.

— Нет, Минок. Если посмотреть на это, как на сделку с условиями и платой, она была бы несправедлива…

— Я не из тех, кто несправедливо обходится с женщиной! — вспылил Минок.

— Успокойся. Но подумай вот о чем… Ты можешь попытаться отодвинуть свои привычки, но они не отпустят тебя. Рано или поздно тебя потянет выпить и бросить на стол кости. Мы наверняка поссоримся, я захочу от тебя уйти, потому что нельзя положиться, потому что слова ты не сдержал, подвел… — она почувствовала, как просел ее голос. — Несправедливость в том, что ты сделаешь шаг назад, а мне он будет недоступен. Ты вернешься к своим привычкам и к своей жизни, а мне к Эрли вернуться будет нельзя. Я окажусь брошенной, одинокой… Первыми на меня набросятся…

Чуть не вырвалось «…молнии», но Вивв сжала рот. Стоп! Он не поймет, но его подозрительность насторожится, захочет разъяснить, заставит уточнять, задавать вопросы!..

— В следующий раз жду, что ты не будешь выдвигать мне условий и требований, — сурово и холодно сказала Вивв. Будь Минок трезвее, он бы уловил, что холодность напускная.

Не оборачиваясь, Вивв покинула его дом и перевела дух только когда оказалась на узкой улочке. Глянула вверх из-под шляпы: по темному небу бежали два лохматых облака, уводя дождь к центру осколка, к городу Да. Медленно плыл, крутясь, большой 694-ый осколок, мертвый, закрытый, но все равно величественный и блестящий отражаемым светом Малой звезды. Вивв насторожилась. Этот осколок двигался по соседней орбите, навстречу их 55555-ому осколку и уже скоро должен будет опуститься за край. Неужели она так задержалась у Минока! Отвратительно, что у него нет циферблата. Невыносимый человек, совершенно не уделяет внимание ходу времени!

Вивв припустила по лужам к мосту. Едва 694-ый скроется, тут же покажется 2000038-ый. Проклятая Библиотека Мастеров. Нельзя остаться без укрытия, нельзя!..

На мосту она чуть не сбила с ног стражника, перегородившего ей путь копьем. Один взмах рукой с толстым браслетом — знак киугуо! дай дорогу! — и стражник поспешно отступил с поклоном.

Вивв уже обрадовалась, что доберется домой вовремя. Сердце колотилось от близости спасения и от быстрого бега. Но едва выскочила на их улицу, как увидела, что у ворот соседей стоит мокрая повозка с расписными полотнищами по бокам — из лавки Тарши что-то привезли и выгружают большие корзины.

Нашли время!

Вивв прижалась к стволу дерева, растущего на перекрестке. До ее ворот было всего несколько шагов.

Сколько можно копаться?! Тарши! Понанимает лентяев!

2000038-ый блеснул искрой над черной кромкой далекого леса, виднеющегося в просвете между домами и заборами. У Вивв подкосились ноги. Она улучила момент, когда грузчик, взяв две корзины, отошел от повозки за калитку, и бросилась вперед. Она успеет, успеет спрятаться, пока 2000038-ый доворачивается своей нижней золотой пирамидой и блестит, отражая свет Малой звезды.

Прыжками Вивв пересекла двор, дернула в сторону дверь. Сбросила в прихожей мокрые ботинки и, прижав их к груди, на цыпочках прокралась в свою комнату. Спешка спешкой, но нельзя разбудить дочерей, иначе они заволнуются — и станут задавать вопросы.

Из ее окна нельзя было увидеть, как плывет в небе далекая Библиотека, как постепенно золотая искра становится меньше, как совсем гаснет, потому что 2000038-ый развернулся к Пятачку плоской шестиугольной поверхностью, оставив скрытой нижнюю пирамиду… Свет фонаря из соседского двора заслонял часть неба, затирал звезды…

Спрятавшись в углу темной комнаты, возле дверцы распахнутого шкафа, Вивв стиснула руками колени. Ей не обязательно было видеть небо, она прекрасно знала расположение всех осколков и их движение. Если не хочешь, чтобы тебя заметили, не умоляй, чтобы не замечали, ведь так вернее заметят. И тем не менее, пока поверхности двух осколков были развернуты друг к другу, Вивв повторяла и повторяла шепотом, обращаясь к тем, в Библиотеке: «Пожалуйста, не смотрите на 55555-ый, не смотрите. Не вспоминайте про Мастера Вивв. Забудьте. Нет ее, нет».

Глава 2. Прочь из города ​

Время-свет началось с тревоги. Эрли не вернулся и не слал вестей.

Сегодня шел уже третий круг малого циферблата от начала светло-голубого сектора. Третий круг времени-света. Третий раз Пуша, едва проснувшись, садилась на пороге дома и смотрела через пустой серый двор на закрытые ворота, стараясь даже не мигать. Изредка Вивв уводила ее поесть, девочка ела вяло и неохотно, а потом спешила вернуться на порог. Неподвижность ее позы и ледяное упрямство, с которым она застывала, пугало Вивв. Нява хотя бы плакала, спрашивала, когда вернется папа. Пуша не разрешала себе даже этого, но Вивв заметила, что она держит за пазухой все свои вышивки с выдрами и иногда тискает их в руках — на удачу, на удачу.

Холодный желтый свет Большой Звезды еще не наполнил мир так, чтобы было больно глазам, и чтобы люди прятались под плетеные шляпы, под натянутые тенты и жаловались на жару. Пока неяркие лучи светила, встающего над краем Пятачка, бросали длинные тени, которые лезли всюду, искривлялись, падая со стен и заборов, гнулись и тянулись, словно полчища черных змей. Весь мир был перечеркнут темными линиями.

Весь отряд киугуо пропал. Оига не вернулась и о себе не сообщала. Наан не вернулся и о себе не сообщал. Мэйт, Луан, Фухха — Вивв обошла все их семьи и везде слышала только одно: не вернулись, не сообщали. Вивв казалось, что она не одна из многих жен, которые волнуются за мужей, и что она не оставляет в других домах частичку своего волнения, делясь им, а наоборот — ходит и собирает опасения, тревогу и страхи, набирает их на свои плечи, будто камни в рюкзак складывает, и потом, с грузом, тащится домой. Чтобы увидеть, как Пуша сидит и смотрит на ворота.

Под конец третьего круга Вивв ощутила, что любое известие о задерживающемся отряде киугуо ее уже напугает. Она готова была на крышу лезть со связанными за спиной руками — так извивалось и грызло ее отчаяние. Но перед Нявой она старалась спокойно дышать, следить за лицом и иногда шептать «Все будет хорошо». К Пуше она приближалась, молча стояла рядом, чтобы дочь не чувствовала себя одинокой в мучительном ожидании…

Вивв прибралась на кухне, долго терла травяной мочалкой сковородки. Третий раз за малый круг циферблата подмела в коридоре и, наконец, приблизилась к старшей дочери. Остановилась рядом с ней, перед выходом на крыльцо. Низкие округлые кусты во дворе были неподвижны, ни дуновения ветерка, могущего потревожить листья. И вдруг пронесся глухой крик, будто кто-то рассыпал дрова на каменные плиты.

— Вивв жена Эрли, зовется к Но-Хире! — проорали с дальнего конца улицы. — Вивв, жена Эрли, зовется к Но-Хире.

Голос катился от дворца вниз по улице, как сытый и слегка пьяный гуляка, только что вышедший из кабака и прогуливающийся по городу в веселом настроении.

Вивв никогда не понимала, почему глашатаи орут во всю глотку, если надо кого-то привести во дворец градоправителя. Можно же прийти к человеку просто так, передать записку или устное указание явиться. Но потом заметила, что человека, про которого объявили, что его зовут, никто не останавливает, наоборот, даже расчищают ему дорогу. Когда на их улице кого-то вызывали, торговые повозки прижимались к заборам и пережидали, пока этот человек поспешит мимо. Только после этого все возвращались к своим делам.

— Вивв жена Эрли, зовется к Но-Хире! — ударило в их ворота.

Пуша вскочила и схватилась за дверной косяк, удерживая равновесие: от долгого сидения ее ноги не держали.

Вивв нервно пригладила шелковый пояс и спустилась с крыльца.

— Мама, я с тобой!

— Нет, я одна схожу. Присмотри за сестрой.

— Но там ведь наверняка о папе!

— С чего ты взяла? — Вивв повела плечами и изобразила недоуменный взгляд. — Скорее всего, Но-Хира хочет поговорить со мной о празднике Выдры. Вам ведь скоро на нем выступать. Думаю, Мемира опять пыталась поставить свою дочь в первый ряд шествия, вытеснить вас. Уже третий праздник она не спит спокойно и атакует нашего правителя. Однако Но-Хира не может просто взять Мемиру и выбросить, как шкурку от цоратаса. Он попытается при ней убедить меня уступить, чтобы показать, будто он старается удовлетворить ее требования. Но не волнуйся, я вас в обиду не дам и не позволю задвинуть в середину.

— Да, я понимаю, — буркнула Пуша, опуская взгляд. — Конечно, праздник же…

Вивв легкими шагами вернулась к порогу, поцеловала Пушу в лоб и, улыбнувшись ей, пошла через двор. Пошла, кусая губы и нервно скалясь, ругая себя за детальную болтовню и нелепые предположения. Когда лгут, обычно выдают много подробностей и лишних деталей, и будь Пуша постарше и поопытнее, она бы это знала, она поймала бы мать за язык. А будь посведомленней в общественных укладах, она бы знала, что Но-Хира принимал горожан только в первой половине малого круга, а сейчас уже вторая отмерила свою середину

За воротами ее ждали двое глашатаев. Один держал длинную палку, на конце которой развивалась широкая лента с вышивкой символа Но — черной выдры. У второго в руках блестели две медные тарелки. Когда Вивв вышла из калитки, он ударил тарелками друг о друга. Оглушительный звон пронесся по округе. Это был сигнал о получении вызова.

— Вивв жена Эрли к Но-Хире! — заорал глашатай пуще прежнего, аж лоб покраснел от натуги.

Придерживая край верхнего халата, Вивв мелкими шажками побежала вверх по улице, косясь на напряженные лица соседей, отступивших к заборам. Длинные тени лезли из садов, свисали с заборов, ложились на застывших людей, будто не замечая их, как идущий по лесу не замечает, сколько муравьев он придавил башмаком, и делали мир вокруг похожим на рисунок, с которого начинает течь тушь.

* * *

Должности — Хиры во всех трех городах Пятачка были обезличенными символами. Лицо и прошлая жизнь правителя словно стирались, когда он садился в кресло главного человека города. Он лишался своего данного при рождении имени. — Хиры не нумеровались, им не присваивались говорящих прозвищ, не учили в школах даты их жизни. Если случалось что-то выдающееся, то запоминали только событие, а правители были чем-то постоянным, единым, безликим и вне времени, и ни про кого не говорили — «это было при таком-то — Хире». В соседнем городе, Да, расположенном ниже по течению реки и стоящим рядом с центром осколка, Да-Хирой была почтенная женщина, принявшая правление от старшего брата. Она руководила Да еще со времен, когда на Пятачок пришла Вивв. В конце длинной извилистой реки, неподалеку от глубоких пещер, куда вода уходила, чтобы вернуться по подземному руслу к Истоку, раскинулся третий город, Ри. Порой Ри-Хиры там менялись чаще, чем время-тень и время-свет. На счастье эта должность могла как наследоваться, так и передаваться по желанию, и Вивв давно подозревала, что чехарда в Ри связана с тем, что многочисленные претенденты сошлись на наиболее мирном способе и давали поруководить городом каждому из них по чуть-чуть…

В конце улицы у толстых квадратных столбов каменной арки стояли пять охранников — по двое с каждой стороны и один прогуливается туда-сюда с важным видом. Когда Вивв приблизилась к арке, а из-за ее спины послышались крики неспешно плетущихся глашатаев, охранники вытянулись, выпятили подбородки, подняли головы, уставив козырьки шлемов почти в небо.

Вивв на несколько вдохов задержалась под аркой с массивной перекладиной, выгнутой вверх и похожей на согнутую спину.

Парк Но-Хиры начинался с непроизнесенного приказа — поклонись!

От арки шла дорога, вымощенная гладкими плитами. Вдоль дороги волновались на ветру повешенные на высоких шестах длинные и широкие полотнища шелка. Полотнища крепились на шестах и сверху и снизу, а их тени изгибались в сумасшедших плясках на постриженной траве, скакали по парковым тропинкам, лезли на деревья и спрыгивали с них, чтобы наброситься на посетителя дворца на дороге.

Тоже приказ — трепещи! бойся!

Издалека дворец Но-Хиры, расположенный в глубине парка, казался сплошной тенью. Особняк на насыпном валу из черных камней стремился повторять устройство Пятачка. У него было пять шестигранных этажей, сужающихся от основания к верхушке, где торчала остроконечная крыша из черной черепицы. Над каждым этажом нависала полоса его крыши, огибающая по периметру шесть его стен и вытянутая так далеко вперед, что скаты всех крыш сливались в один, и дворец был похож на огромную пирамиду — уменьшенную копию той, которая находилась с другой стороны мира. Только вблизи, с подножья вала, можно было увидеть, что стены, прячущиеся под навесами черных крыш, белые, с большими окнами.

Помни — тени больше, чем света!..

Вивв ступила на начало длинной лестницы из серого с прожилками камня. Серый выделялся на черной насыпи, держащей особняк, как трещина. Предыдущему Но-Хире она как-то заметила, что если уж разговаривать с горожанами через предметы, то лучше от трещины в основании избавиться: или заменить ступени на черные плиты, или на вал наложить слой серых булыжников. Но принцип «Тени больше, чем света» победил, и все осталось по — прежнему.

Из высоких дверей вверху лестницы вышли двое мужчин в черных халатах киугуо. Они перешептывались, один озабоченно глядел на лист бумаги в руке. Вивв дернулась было к ним спросить… она сама не знала, что. Может, просто хотела оказаться поближе к знакомому черному одеянию?

Мужчины заметили ее на нижних ступенях. Потом зашептались, не сводя взглядов. Лица их погрустнели, плечи согнулись.

У Вивв чуть сердце не выпало. У них есть повод так смотреть на нее?!

Она бросилась вверх, во дворец. Пробежала мимо них, не чувствуя, что задыхается от быстрого подъема сильнее, чем от волнения и страха. Прямо, прямо! Через просторный холл, где пол выложен мелкой мозаикой с изображением выдры. Прямо. Вокруг никого, только стража на площадках внутренней лестницы, опоясывающей центральную шахту и ведущую к пятому этажу. Бегом наверх мимо белых стен с красными дверями и блестящими начищенными ручками. Придерживать халат и не шагать слишком широко, иначе нижняя длинная рубашка треснет в подоле. На последнем этаже выдохнуть страже у высоких дверей с коваными узорами «Вивв, жена Эрли!» и увидеть, как они разведут скрещенные копья и потянут в стороны тяжелые двери.

Задержав дыхание и медленно выпустив воздух сквозь напряженные губы, Вивв вошла в зал приемов. Надо успокоиться. Не будет же она бросаться на градоправителя с истошным криком «Что случилось?»…

Несмотря на то, что, принимая власть, правитель лишался имени и растворялся в череде своих предшественников, характер и особенности личности не спрячешь. На памяти Вивв Но-Хира, сидящий сейчас в высоком кресле, заваленном шелковыми подушками, был вторым градоправителем. Первого она почти не запомнила, он был скрытен и замкнут. Этот отличался болезненным отношением к роскоши: он позволял роскошь только себе, а его подданные могли быть просто богатыми, но ни за что не блистать. «Блистать», по его мнению, было — носить одежду с золотым цветом, собирать гостей в дом больше пятидесяти человек и, почему-то, под запреты попали украшения из стекла. На счастье, Но-Хира напряженно относился только к цветному стеклу, и потому окна, циферблаты и посуда из бесцветного стекла его не тревожили.

Мелкими шажками, как положено по этикету, Вивв приблизилась к креслу, стоявшему на возвышении. Прижала правую руку к животу, коротко, но почтительно поклонилась…

Почтение ее было обманным. Будь тут Основатель, он смог бы отличить, где заканчивается одежда Но-Хиры, а где начинаются подушки, где украшения, свисающие с головного убора, а где стеклянные серьги ярких оттенков. Но Мастер Вивв видела в кресле перед собой кучу набросанного разноцветного шелка и золотой тесьмы, сверкающую и звенящую башню с висюльками из стекла на вершине кучи, и между всем этим шуршащим и блестящим хаосом — бледное и худое лицо подростка, недовольного и сонного. Похоже, с приходом времени-света, когда воздух становился суше, мальчик опять начал мучиться кашлем и плохо спал.

В зале было сумрачно, лучи Большой звезды упирались снаружи в глухие стены этого этажа. Настойчиво полз резкий запах настойки из пиил-корня: где-то неподалеку правителю готовили лекарство.

У распахнутого окна стоял бородатый человек в бордовом халате. Вивв узнала его — хранитель личных почтовых птиц Но-Хиры. Перед креслом замер глава отрядов киугуо, Дееда. Он не раз приходил в их дом, все больше по делу к Эрли, чем на праздник в семье или в гости без повода, но к себе не приглашал никого и никогда. Низкорослый, пузатый, с круглым лицом и румяными толстыми щеками, он при всей добродушной внешности смотрел неживым взглядом. У него глаза были словно стеклянные, такие, что Но-Хира не запрещал, бесцветные. Казалось, будто он работает пекарем, раздает плюшки по доброте душевной, но тайком режет кошек. Может, глава спасательно-карательных отрядов и должен был выглядеть так полярно…

Дееда первым поклонился Вивв и сказал негромким и сиплым голосом:

— Мы благодарим тебя за поспешность, Вивв, жена Эрли. Печально, что торопиться тебе пришлось навстречу плохим новостям.

Он подошел к ней и протянул крошечный кусочек тонкой бумаги — на таких обменивались срочными сообщениями через редких почтовых птиц.

«Зверь убит. Эрли ранен. Не довезем. Если Вивв приедет — попрощаются. Долина Криоха».

— Что за зверь? — услышала Вивв свой голос.

Почему Мастер в ней говорит раньше, чем жена?

— Неподалеку от Истока отряд твоего мужа наткнулся на следы внешнего чудовища. Их давно не бывало в наших землях, и долгие сэйтаи мы думали, что избавились от них, — продолжал Дееда. — Отряд выслеживал зверя, потому и задержался в рейде.

«Крыса или таракан?» — живо поинтересовался внутренний Мастер.

— Как выглядел зверь?.. — спросила Вивв, но потом подумала, что это неважно. — Как его убили?

— Мы узнали бы подробности, если бы отряд уже вернулся. Но, как ты понимаешь, ранение твоего мужа не позволит им одолеть долгую дорогу.

— По реке? — заметила Вивв.

— Да, — вдруг еле слышно произнес Но-Хира из своей блестящей кучи. — Я посылаю за ними мои лодки. Твой муж зовет тебя, и ты поедешь на моих лодках и с моей охраной до Истока, оттуда дойдете в Долину Криоха. Сейчас соберись, поспи. С началом малого круга лодки отходят от моих причалов.

«Мое, мои, моим… Да твое, мальчик, твое, перестань так назойливо метить территорию», — проворчала Вивв.

Как ни странно, она была больше недовольна, чем расстроена или напугана. Когда выходила из дома — боялась. Теперь она знала, что именно случилось, и все превращалось из проблемы в задачу. Правильно, что Мастер в ней первым подал голос.

Она поклонилась, сказав: «Спасибо за новости, я поспешу готовиться к отъезду». Но-Хира в ответ вытащил из складок худую руку и трижды махнул в сторону Вивв гибким хвостом выдры, закрепленным на золотой ручке. На удачу. Он очень любил благословлять подданных.

Под перезвон стекла на его головной башне, Вивв ушла, стараясь, чтобы ее шаги не были похожи на бег.

Итак, надо покинуть город раньше, чем копуши Но-Хиры и Дееды соберут лодки и оснастят их всем, что нужно для путешествия нескольких десятков человек. Раз у нее нет времени, значит, она не будет его терять.

* * *

Спускаясь обратно к дому, Вивв выстраивала план.

Очевидно, что Эрли не прощаться звал. Он знал о ее сущности и надеялся, что она приедет и вылечит его. Страх, что у него может быть поврежден позвоночник, Вивв сразу отодвинула прочь. А со сломанными конечностями, порванными связками и рассеченными мышцами она справится. Для работы на таком уровне ей полезен, но не так уж необходим Основатель-указка. Она — неслабый Мастер и даже уши может вырастить новые на месте откушенных. Один раз вырастила. Тогда они с Эрли отправились в город Да, а за переправой через реку на Эрли напала сорвавшаяся с цепи собака. Ухо восстанавливать пришлось быстро, пока не набежали свидетели, а себя ругать последними словами за то, что не выставила защитный купол раньше, чем Эрли подставился под укусы. Сделанное наспех, ухо вышло нелепым, потом она еще долго корректировала форму…

Вот и сейчас надо аккуратно и без свидетелей. И надо спешить. Когда за отрядом киугуо прибудут лодки Но-Хиры, Эрли будет уже здоров, пусть и недоволен тем, что придется перед всеми изображать больного до конца времени-света.

Сунься к Вивв в момент этих размышлений кто-нибудь из соседок, спроси, откуда она идет и куда, потом удивись «И ты такая спокойная?! Он же там умирает!», Вивв сообразила бы, что в этом обществе полезнее быть слабой перед горем, чем решительной перед задачей. У тебя беда? Да. Рыдаешь и заламываешь руки? Нет. Почему? Потому что я могу сделать так, чтобы беда не стала катастрофой, могу ее исправить. Ты такая бесчувственная! Чувственная, но сейчас нужно другое. Никогда бы мы не подумали про тебя такое! Чего не подумали, что я тороплюсь вылечить мужа?! Нет, вы посмотрите на нее, а еще ее дочерей в первый ряд праздничного шествия поставили…

На Первом осколке ее бы обругали за слезы и обругали бы за долгие размышления.

А вот в Библиотеке приняли бы все одновременно и как должное, и как чужое. Ревешь? Ну, поплачь, поплачь, значит, надо. Тебе помочь?.. Не ревешь? Тоже хорошо, молодец. Тебе помочь?..

Вивв замерла посреди улицы. Неужели она скучает по Библиотеке? Отбросы, отщепенцы, полукровки и ослабевшие, признанные Первым осколком негодными, недостойными, списанными… И на тебе!

Скучай, не скучай, а без Рици ей не вернуться. Хотя, с Рици она тоже тогда не вернулась, так что уж теперь…

А теперь! — Она собрала волю в кулак и направилась к деревянным зеленым воротам соседей. — Разворачивайся, Мастер Вивв!

Заходить к Лилините не стала — соседка была болтливой и гостеприимной, а сейчас ни того, ни другого Вивв не нужно.

Все на улице знали, что Вивв ведет свои домашние дела в одиночку, но иногда она все-таки обращалась к соседям и просила одолжить ей слуг или помощников. Соседи охотно соглашались. Им было приятно видеть поражение Вивв в поединке с бытом. Ведь пока она домоводствовала одна, она ставила себя выше тех, кто не справляется без слуг, а когда она не справлялась, люди искренне радовались и относились к ней как к доброй подруге, прошедшей через схожие испытания. Сейчас на это отношение Вивв очень рассчитывала и через старого привратника передала просьбу к хозяйке отпустить к Вивв их помощницу, Шелну.

Она попрощалась с привратником и, пройдя вдоль длинного забора, оказалась перед своими воротами. Вошла в пустой и тихий двор с перекрестными дорожками из каменных плит; в квадратах между дорожками росла трава, торчало несколько кустов и клумб, обещающих зацвести, когда света станет больше.

Пуша по-прежнему сидела на пороге дома. В халате с яркими астрами на фоне стены, темной от долгой сырости времени-тени, она выглядела чужеродно. Вивв глубоко вдохнула, как перед делом, требующим экономии дыхания… И пошла вперед.

На крыльце в нее вилами уперся вопросительный взгляд Пуши, полный тревоги и нетерпения. У Вивв хватило выдержки сказать: «Все в порядке, милая», и велеть готовиться ко сну. Не отвечать на угрюмое ворчание. Пройти в свою комнату и увидеть, что Нява влезла в мамин шкаф и пытается завернуться в халат со взрослым рисунком — речные волны, рыбы и камыш. Отобрать халат, посмеяться и шлепком отправить озорницу в спальню.

Не рассказывать сказку! Некогда.

Все будет хорошо, уговаривала себя Вивв, когда, поцеловав и пожелав спокойных снов, задвигала дверь детской. Дочери проспят спокойно и не будут звать маму до сигнала из комнаты с циферблатом, проверено не раз. Да, с пробуждением их ждет сюрприз и чужой человек, утверждающий, что мама скоро придет. Да, Но-Хира тоже будет удивлен и разочарован, когда выяснит, что место в его лодках она не приняла. Но зато она будет далеко, на подходе к Долине Криоха.

Вивв уже хотела отправиться к Лилините за помощницей сама, но, едва вышла на крыльцо, увидела, как в их общем заборе открылась калитка между кустами сирени и появилась Шелна. Низенькая, пышнотелая женщина, знающая много песен и историй, нравилась детям, а они в свою очередь нравились ей. Пуша и Нява ее любят. Когда Шелна скажет им, что мама ушла по делам, но скоро вернется, расставание и ожидание пройдет мягче, чем если нанять девушку из лавки Тарши. Ну, насколько вообще возможно смягчить для девочек то, что от отца нет вестей, а мать вдруг сбежала.

— Госпожа Вивв, — Шелна поклонилась на ходу, — почту за честь присматривать за вашими дочурками, но прямо сейчас мне нужно немного времени. Аспела капризничает. Мы с ней договорились, что я спою подряд три ауа́о, после чего она обещала закрыть глаза и смотреть сны. Вы подождете?

Ауао — медленные тягучие песни, но даже три подряд не настолько долгие, чтобы Вивв отказалась от услуг Шелны из-за такой задержки. Вивв поблагодарила женщину, та заверила, что непременно придет вот уже скоро, и заспешила обратно к калитке.

Уходить сейчас неправильно, но ждать опасно. Вивв вернулась в дом, сунула нос в спальню девочек. Пуша лежала, как обычно, на спине, подтянув одеяло к подбородку. Нява разметалась, ее правая нога свешивалась с края кровати.

Спят…

«Пойду!»

Она юркнула к себе и быстро переоделась в плотную нижнюю рубашку, чтобы не замерзнуть на реке. Завернулась в скромный халат с мелкими серыми узорами: не нужно показывать себя женщиной из знати, когда будешь воровать лодку на Рыбацкой Полосе.

Чтобы добраться до пристаней короткой дорогой, она пошла вниз по улице до длинного бревенчатого моста через городской канал, сегодня маловодный, с большими круглыми камнями, наполовину высовывающимися из неторопливого потока. За мостом, на котором, несмотря на время сна, бродило много народа, она свернула на набережную, накрытую, словно вуалью, длинными тенями домов. По набережной проходила граница ремесленного квартала. Многие лавки были ухе закрыты, но в некоторых торговля только начиналась.

У винной лавки она увидела Минока.

* * *

Что-то глубокое, что-то паршивое, выращенное на ее постоянном страхе, заставило Вивв шарахнуться от знакомого темно-красного халата. Она метнулась за ползущую по набережной длинную телегу водовоза и спряталась за высоким колесом. Какое счастье, что она предусмотрительно надела неброский халат! Теперь никто не станет коситься и задавать вопросы — почему знатная женщина прижалась к заляпанной городской грязью телеге? разве ей здесь место?

Высовываясь из-за колеса и семеня за телегой, Вивв смотрела, как Минок, хохоча и выпячивая вперед широкую грудь, разговаривает с виноделом. Тот заискивающе отвешивал поклоны постоянному клиенту — значит, Минок выиграл, и у него завелись деньги. Если прежде Вивв упрекала гуляку за пьянство, то сейчас молила небо, чтобы он поскорее вошел в винную лавку.

Возница на телеге вывернул голову, уставился на сжавшуюся Вивв. Взгляд маленьких глазок, спрятанной в сети морщин, скользнул по фигуре, по халату, остановился на ее правой руке, на толстом браслете. Потом возница обернулся к винной лавке, к Миноку…

Его насмешливое хмыканье больно полоснуло по Вивв. Она запоздало одернула рукав, пряча браслет. Половина города знает, что она бегает к Миноку, а вторая половина города знает, что к Миноку бегает жена одного из киугуо.

До чего она докатилась? Окружила себя такой стеной вранья, будто живет с ним в браке, и это вранье — ее гнусный жестокий муж-отравитель. Но ведь все это — неправда! Минок хороший человек, он защищает ее слухами о себе от других слухов. И все-таки ложь — это вредно для жизни.

Минок наконец вошел в лавку, величаво, будто правитель удостаивал чести свой дворец. Выскочив из-за телеги, Вивв побежала вдоль перил набережной. Дыхание ее сбивалось, лоб вспотел, сердце билось неровно и болезненно тянуло. Все-таки ложь — это вредно еще и для здоровья.

Приближалась граница города. Дома становились беднее, фасады теряли красивые наличники на окнах и дверях. Когда носа коснулся запах тины, рыбы и мокрой древесины, Вивв поняла, что уже рядом.

Она миновала ряды складов — дощатых зданий без окон. Владельцы складов громко командовали грузчиками и возницами. Проскользнула между высоких поленниц с бревнами, которые сплавляли из верховий реки. Наконец вышла к участку на берегу, сплошь застроенному одинаковыми щитовыми домиками — они стояли друг за другом вдоль кромки воды. Их было сотни две, все одноэтажные, с покатыми крышами, все черные от сырости и старости. Вдоль линии домиков шел общий деревянный настил, упирающийся с одного края в берег и пороги домиков, а с другой поддерживающийся круглыми сваями, вокруг которых плескалась вода с ряской, травой и водорослями. Напротив каждого домика на коротком столбике торчала табличка с номером; к столбику крепилась веревка, она вела к лодке, покачивающейся в замусоренной береговой воде. Тоже своего рода разговор через предметы: «порядок и равенство», введенные для городских рыбаков одним из Но-Хир давным-давно.

Издалека, с начала Рыбацкой Полосы, лодки выглядели одинаковыми. Но стоило подойти ближе, и становилось заметно, что у какой-то лодки были черные нескобленые скамейки с налипшей рыбьей чешуей и грязью, у какой-то борта ощетинились колючими щепками, у какой-то на дне плескалось много воды, а у какой-то не хватало брезентового полотна, чтобы укрыть весла, шест, камень в сетке и ведро.

Вивв пришла на Рыбацкую Полосу, зная, что рыбаки начинают свою работу, когда все еще спят, а покидают причал до того, как закрываются лавки и школы. Она все рассчитала, никого за складами не встретила, как и ожидала, и ни одному рыбаку не захотелось именно сейчас возиться со своей лодкой. Но несмотря на это, ей было стыдно, и неприятность ситуации кусала душу. Обманщицей она уже привыкла быть, но воровкой становиться противно.

«Верну или заплачу за утерю», — решила Вивв, подходя к столбику с номером «15». Его лодка была в относительно ухоженном состоянии.

Подобрав подол халата и рубашки, Вивв спустилась на нос лодки. Лодка закачалась, но Вивв цепко держалась за настил и столбик. Попривыкнув, она развязала веревку и только развернулась, только проверила, на месте ли под брезентом весла, якорь и ведро, как:

— Ма-ам.

Вивв охнула. Дергаясь на голос, она едва не свалилась в воду:

— Что вы здесь делаете?

Пуша стояла на краю настила напротив столбика «14», напряженно выпрямив спину и стиснув ладошку младшей сестры в кулаке. Ее вопрос прозвучал требовательно и сурово, хоть и голоском детским и дрожащим:

— А ты, мама, что здесь делаешь? Проблема с Мемирой и с нашим местом в шествии привели тебя сюда?

— Вы следили за мной! — бросила в ответ Вивв. — Обманули, когда прикидывались спящими, а сами крались по пятам, как шпионы!

— Ты оставила в доме слишком много страха за папу, — сказала Пуша. — Ты бежишь к нему?

Как скверно! Они ломают все ее планы!

Но врать нельзя. Уже нельзя.

— Да, — призналась Вивв. — На их отряд напали, папу серьезно ранили. Но-Хира отправит за ними лодки, но его воины еще только собираются в путь. Папе нужна срочная помощь. Поэтому я тороплюсь. И совершенно не желаю терять время с двумя непослушными девчонками, которым кто разрешил выходить из дома?

— Мы хотим к папе, — протянула Нява, не пугаясь материного гнева.

Пуша тоже словно не заметила обвинения в непослушании, свела брови, сжала челюсти и выдавила угрожающе:

— Мама, или мы едем с тобой, или мы едем без тебя, — она повела острым подбородком, показывая на соседние рыбацкие лодки.

«На будущее, — пометила Вивв, — отучить ее корчить такие рожи… И интонации… У кого она их нахваталась?»

А вслух начала:

— Немедленно домой. Вы что себе позволяете? Пуша, ты же старшая и должна понимать…

«О, небо, что я несу! Пустословие».

Она замолчала на полуслове.

— Так мы едем? — буркнула Пуша.

Прогнать? Не уйдут. Чего доброго и впрямь полезут в соседнюю лодку. Полезут, не думая, что не справятся с лодкой и течением. У Пуши хватает упрямства и бесстрашия переть, куда ей хочется. Вся в отца, Эрли тоже иногда впадал в принципиальность.

Вернуть силой? Взять за шкирки, отвести домой и запереть, а ключ отдать Шелне? Она потеряет время. Если опоздает, если Эрли умрет, то Нява разделит горе потери, но Пуша никогда не простит мать — как за то, что опоздала, так и за то, что не взяла с собой.

Взять с собой?.. Как можно? И зачем? Чтобы они увидели что? Раненый отец — зрелище не для маленьких дочерей. Но с другой стороны, зверь убит, в записке отчитались… Значит, опасности для девочек не будет, разве только устанут и проголодаются в дороге. Поволнуются, конечно, но радость встречи с отцом перекроет волнение. Поездка в их компании угрожает лишь одному — тайнам самой Вивв.

Она зажмурилась:

— Я спешу. Значит, не будет остановок поспать, отдохнуть, поесть и прочее, что нужно вам обеим и без чего вы не одолеете дорогу. Когда начнете ныть и плакать, я не смогу вас бросить. И опоздаю.

— Я понесу сестру, когда она устанет, — сказала Пуша.

Какое трудное решение! Прижали, невозможно отступить!.. Волной накатила та усталость, когда кажется, что безразличие даже выдыхаешь. Вивв опустила плеч и кивнула на нос лодки:

— Забирайтесь, только осторожно. И… — она подумала немного, глядя, как Пуша примеряется, а потом неуклюже садится на настил и лезет в лодку тощими ногами вперед. Нет, пожалуй, предупреждать сейчас не надо, а может, и вообще не предупреждать. — И держитесь крепче за борта.

Дождавшись, когда девочки усядутся на узкой скамейке, она подняла шест и оттолкнула лодку. Ей пришлось сначала толкать сильно, чтобы приноровиться и выйти на глубину, а потом, сменив шест на весла, грести быстро и долго, чтобы отплыть и при этом не сползти вниз по течению. Вивв изрядно устала, спина и руки ныли. Она пожалела, что не взяла в дорогу ничего, даже перчаток.

До камышовых зарослей противоположного берега оставалось с сотню шагов — здесь из города их никто уже не разглядит. Бросив весла, Вивв посмотрела на камыш, на возвышающиеся за ним ивы. Потихоньку лодку сносило.

Вивв собралась с духом и опустила руку за борт, в прохладную воду…

Подогнуть мизинец, отвести указательный, чтобы получить «бег-волну». Один из первых жестов, начало обучения. Когда-то они играли в ученическом корпусе на Первом, на опережение гоняя в ручьях столовые приборы. «Волна или прямая или обратная, множитель задаете в зависимости от веса объекта, лежащего на волне, от желаемой скорости и от среды, в которой находится объект…» Сейчас против течения. Обратная. Множитель на этой воде «четыре с половиной», а когда город исчезнет из вида, можно будет увеличить до десяти.

— Мама! — воскликнула Нява, таращась на буруны, возникшие за бортом. — Лодка! Она плывет против реки. Сама плывет. Но как быстро!

Пуша распахнула рот и вцепилась в скамейку. Скоро она очнется и станет задавать вопросы!

— Да, — сказала Вивв, пялясь на камыш.

* * *

Надо отдать должное Пуше и Няве, они с удивлением, но без страха приняли сюрпризы в исполнении мамы. Вскрикивали, когда лодка понеслась, словно ласточка; пялились, когда Вивв жестом подняла воду со дна лодки и слила ее за борт; косились на резко развернувшееся и поплывшее в сторону толстое бревно, прущее им навстречу. Но Нява не плакала испуганно, а Пуша не пыталась выпрыгнуть из лодки.

И еще они не задавали вопросов.

Вивв готова была расцеловать дочерей за то, что они не спросили: «Мама, почему ты раньше ничего не говорила?» А привыкли к «чудесам» они быстро, как всегда дети привыкают к новому.

В какой-то момент дочери начали зевать. Их не впечатлила даже фигура Но-Хиры, созданная из воды и взмахнувшая двумя выдрами — по одному ошалевшему от такого обращения животному в каждой прозрачной руке. Когда Нява промямлила, что хочет спать, Пуша одернула ее и сказала: «Терпи, мы не должны задерживаться». Скажи ей это Вивв, Нява бы продолжала капризничать, но у Пуши с младшей сестрой разговор был короткий. К тому же сами напросились.

Завидев выше по течению чернеющие скалы, Вивв поняла, что Исток уже недалеко. В этих скалах большая река Пятачка выходила из-под земли, рассыпалась серией скалистых водопадов, а потом собиралась в единое русло и убегала петлять вокруг трех городов. Причаливать и ссаживаться на берег надо было до неприступных водопадов.

Когда на другой стороне последние деревни округа Но исчезли, а поля сменились глухим лесом, Вивв направила лодку через реку. Левый берег был обрывистый и плотно заросший кустами и ивами. Пришлось изрядно прокатиться вперед, но вскоре удалось найти пологий земляной спуск. Вивв сказала: «Держитесь», и проволокла лодку по мелководью, а потом еще, вздернув, протащила ее по суше на десяток шагов. Лодка остановилась, слегка завалившись на левый борт, и Вивв разрешила сойти на засыпанную лесным мусором траву.

При их шумном появлении в лиственном лесу какой-то черный зверек прыснул в чащу и исчез — очевидно, сталкивался с лесорубами и не хотел неприятностей. Птицы в густых кронах пронзительно переговаривались, один низкий и трескучий голос звучал так, будто ругался кто-то важный. Большая Звезда светила с реки. Ее лучи пересекали лес, всюду лежали тени.

Как помнила Вивв по картам мужа, что Долина Криохалежала за полосой леса у реки, за каменистой возвышенностью, среди скалистых гряд… Путь предстоял долгим, да еще по незнакомой местности. Вивв ругала себя, что, убегая, не взяла карту. Сама она когда-то пришла на Пятачок с противоположного угла, в окрестностях города Ри, а уходила… вернее, пыталась уйти, с того, что располагался правее Истока. Они с Рици тогда по реке спускались.

Сейчас оставалось полагаться на чутье и удачу.

Вивв попросила дочерей напиться речной воды, ведь на пути может не встретиться ручьев.

— Разве ты не сделаешь воду? — нахмурилась Пуша, которую вовсе не порадовала перспектива оказаться в глуши без воды.

Вивв покачала головой:

— Могу очистить. Поднять и придать форму, торопить или остановить. Быстро заморозить или испарить. Если нам попадутся ягоды, могу помочь им быстрее созреть, тогда будет что съесть. Но с водой лучше не рисковать.

Спустившись к реке, она зачерпнула воды в горсть, притянула к ладоням осадок и, сливая тонкой струйкой, дала дочерям напиться. Сама утолила жажду последней, потом вытерла руки от илистого налета…

Ходьба по лесу без тропинок разогнала кровь, согрела, заставила работать внимательность и лишила сонливости. В просветах между зелеными кронами мелькало бледно-желтое небо, по нему ползли лохмотья облаков, говоря, что дождя не обещается. Редкий порыв ветра тревожил листву, шелестел ею лениво — так человек перебирает пальцами, задумавшись.

Под деревьями было влажно и душно, но чем дальше от реки, тем воздух становился суше, ветки под ногами ломались с хрустом, а не давились в труху. Лиственные заросли и кусты, заполнившие низину у берега, постепенно редели, уступая место маленьким осинникам или одиноким лиственницам. Из земли то тут, то там высовывались серые валуны, зеленая трава сменилась вереском.

Вскоре местность стала холмистой. Приходилось петлять, подниматься на кажущееся издалека невысоким скопление глыб, карабкаться, помогая себе руками. Нява сначала задорно скакала с камня на камень, но быстро устала и побрела рядом с матерью, изредка наклоняясь сорвать цветочек.

Вивв шла буквально наугад. Только когда они оказались перед обрывом в пару человеческих ростов на валунах, покрытых лишайником, а чтобы спуститься вниз, надо было идти кругом еще тысячу шагов, Вивв принялась себя грызть — как не продумано! она знает лишь примерное место Долины Криоха! А ведь воины Но-Хиры наверняка доберутся короткой дорогой. Как бы она не пришла к Эрли позже них.

Отчаяние поднималось в ней, как вода в кувшине — вот-вот перельет через край. Неужели они заблудятся? Неужели им, отправившимся помогать, самим понадобиться помощь? Какой позор и неудача!

И тут вдруг в Пуше проснулся азарт путешественника и исследователя. То ли оценив их положение самостоятельно, то ли уловив напряжение матери, то ли почувствовав относительную свободу на просторе, она стала вырваться вперед, выбирала возвышенность, карабкалась на нее. Застыв на вершине, тщательно осматривалась. И когда Вивв с Нявой приближались, Пуша подсказывала, как лучше пройти вперед, чтобы не оказаться в тупике. И ни разу не ошиблась!

На плоской верхушке одной из скал Пуша задержалась надолго, потом замахала руками, призывая мать. Вивв поднялась по каменному склону, перешагивая мшистые участки, где можно было поскользнуться.

— Смотри, — указала Пуша тоненькой рукой. — Что там такое? Уже папин лагерь?

Далеко, у подножья нагорья с водопадами, между темными скалами что-то светилось, сверкало и дрожало. Будто гроза бушевала, если бы грозы умели подниматься с земли.

Вивв помедлила, всматриваясь в кружащееся и пульсирующее свечение. Единственное, что она могла бы предположить и чем готова была объяснить водоворот меняющихся красок — там работал Мастер. Зарево плясало и вертелось в ритме явных вихрей трансформации Йекса, поднятых и закрученных в тельсан-спирали, нужных для преобразования мышечных волокон млекопитающего в местах крепления с…

Она зажмурилась и тряхнула головой.

Глупости! Какой Мастер? Откуда ему тут быть? Если он пришел вместе с Основателем, тот бы «прощупал» Пятачок, а Вивв не раз ощутила бы характерное покалывание в голове. Да и было бы кого трансформировать! Ведь чудовище уже убил отряд Эрли.

— Нет, это не лагерь, — сказала Вивв. — Долина Криоха гораздо левее Истока. Думаю, это лесорубы разожгли большие костры, и мы видим отсветы.

Она взяла Пушу за руку и увела под сосну, где сидела Нява и поднимала куски мха, ища многоножек или жуков. Расстроенная Пуша вернулась к высматриванию дороги не сразу…

Постепенно они миновали гористую местность с валунами и вышли к длинным низким грядам. На их склонах, развернутых к Большой Звезде, зеленела и цвела трава. С последнего каменного обрыва эти гряды выглядели как узкие клумбы.

Пуша залезла на валун, возвышающийся на краю последнего обрыва. Сердце у Вивв замерло — не сорвалась бы, безрассудная девчонка!

— Мама! Я вижу Долину!

Пуша слетела вниз. Подол ее узкой рубашки был давно надорван по швам, и она скакала широкими шагами. Похоже, она нарочно разорвала рубашку и распустила запах халата, чтобы было удобней лазать и прыгать. А что ноги голые мелькают, так ерунда!

— Нам осталось пройти вдоль той гряды, третьей отсюда! — выпалила Пуша, задыхаясь и тыча пальцем вперед, потом спросила нетерпеливо: — Ма-ам, ты умеешь летать? Сделаешь так, чтобы мы не шли пешком?

— Нет.

И чуть было не уточнила: «Не летать и не в одиночку».

— У-у-у, — протянула Нява.

Подумать только! Они лишь недавно узнали, что их мать владеет чем-то нечеловеческим, а уже разочарованы, что она не соответствует их требованиям!

Вивв разозлилась:

— Знаете что? Я умею только размахивать выдрами и гонять на лодках! И больше ничего!

— А еще ты хорошие сказки рассказываешь, — улыбнулась Нява и прижалась к ее руке, заглядывая примирительно в лицо снизу вверх.

Ишь, плутовка!

При слове «сказка» Пуша пристроилась рядом, показывая, что больше она не собирается покидать мать и сестру ради маршрута. Да и сказку тоже явно ждала.

Вивв подняла Няву на руки, чуть уменьшив ее тяжесть жестом «вверх», и начала.

Как Уташ и Гвэт создали мирную войну

Есть мир с двумя землями, разделенными огромным озером. В одной земле живут сильные коты, а в другой — сердитые мыши. На озере рассыпано множество маленьких островков, которые не принадлежат ни одному из народов, но которыми все хотели бы владеть. Котам нравились островки, потому что с них удобно было ловить вкусную рыбу, а мыши любили островные растения, сочные и твердые, их было полезно грызть.

Чтобы перебираться по островкам, коты строили длинные мосты, но мыши их грызли. Мыши плавали на легких тростниковых лодках, но коты находили, ломали и топили лодки. Иногда коты с мышами встречались на островках, но никто не хотел уходить и уступать другому возможность ловить рыбу или грызть растения. Случались жестокие схватки, где коты побеждали ловкостью и длинными когтями, а мыши одолевали числом и острыми зубами. Кровь и шерсть плавали, покачиваясь на озерных волнах, которые оплакивали убитых зверей.

Когда в тот мир пришли Уташ и Гвэт, они увидели в этом затянувшемся противостоянии большую опасность для жизни. Островкам-то ничего не будет, а вот мыши с котами рисковали перебить друг друга и исчезнуть.

— Как думаешь, почему они убивают друг друга? Могли бы и рыбу ловить, и растения грызть, — спросила Уташ.

— Делать им больше нечего, — проворчала Гвэт.

Уташ уловила в ее ответе идею.

Они пришли к правителям кошачьего и мышиного народа по очереди и выдвинули условие: или все учатся выяснять принадлежность островков мирным способом, или островки будут потоплены и прекратят быть причиной убийственного раздора.

Правители приняли условие. В качестве мирного способа Уташ и Гвэт научили котов и мышей настольной игре. В ней на большом шестиугольном поле, разделенном на ячейки, две соперничающие стороны разыгрывали каждый островок. Потом на настоящий, не игровой островок, ставилась большая табличка с изображением головы мыши или кота. И островок принадлежал победителям на один полный оборот — лови рыбу или грызи растения сколько хочешь! После одного оборота коты и мыши снова встречались для игры и снова определяли владельца.

Не было больше кровопролитных стычек, наступил в том мире порядок. Многие спорные вопросы решались играми, где сталкивались умы, а не когти и зубы.

А Уташ и Гвэт отправились дальше.

* * *

«Но однажды, — про себя продолжила Вивв, — коты ушли из того мира. Мыши играют сами с собой, хоть и делают вид, что играют с котами. Они плавают в тростниковых лодочках с островка на островок, грызут полезные растения. Однако грустно им без котов, одиноко и тоскливо. И потому нет ничего удивительного, что однажды появилась мышь, которая начала ловить рыбу и строить мосты …»

Они брели по узкой лощине между двумя поросшими травой грядами уже довольно долго. Дороги здесь не было, но все уже были рады относительно ровной земле без камней и валунов.

У Пуши заплетались ноги, она часто оступалась. Нява вяло поглядывала с рук матери на мелькающих в траве мелких грызунов. Сказка немного взбодрила девочек, они стали спорить между собой, кем лучше быть — котом или мышью — и какие правила могли быть в той игре. Но вскоре спор затих, так ничем и не закончившись.

Сейчас в городе было уже время завтрака, а девочки еще не спали, и ни одного привала Вивв не позволила. Она сама изрядно устала. И все-таки, пойди они одна, добралась бы быстрее …

Вершина левой гряды изогнулась, пошла вниз, и вскоре открылась долина, вдалеке упирающаяся в черные скалы Истока. Покрытая длинными тенями горных гряд, долина, казалось, спала под огромным темно-серым одеялом. Небольшая, с редкими рощицами, разбросанными по краям у скальных подножий, она была прекрасным местом для небольшой деревушки. Может, когда-нибудь, если правление юного Но-Хиры позволит округу Но развиваться, здесь поселятся крестьяне или лесорубы с охотниками.

Где-то здесь предстояло искать отряд Эрли…

Выход нашла опять же старшая дочь. Она отбежала вперед, остановилась и, сложив руки у рта, завопила во весь голос:

— Э-ге-гей! Есть тут кто?.. Э-эй!

Ее крик разнесся над землей, а потом эхо прилетело слева. Вивв насторожилась. Нет, не эхо. Ответный голос!

Вивв заспешила вперед. Нява засучила ногами, требуя, чтобы ее опустили, и вприпрыжку побежала рядом. Пуша носилась кругами, как взволнованная собака, потерявшая след. Вскоре она трусцой направилась к небольшому леску, и Вивв едва успела ее догнать под кронами ясеней.

Новый крик, совсем близко, пробежал между стволов к ним. Пуша схватила мать за одну руку, Нява вцепилась в другую. Увлекаемые старшей дочерью, они цепочкой бежали вперед и вскоре оказались на краю большой поляны.

Здесь горели пять костров, стояла развалившаяся и разломанная повозка отряда киугуо, чернел с десяток палаток. У ближайшей палатки мужчина, имени которого Вивв не помнила, сидел на земле перед котелком и брился ножом. Деревья с правого края поляны были выломаны, вырваны из земли, на их скрюченных корнях засохла земля громадными комками. Похоже, именно здесь отряд наткнулся на чудовище, и именно здесь случился бой.

Но где туша зверя? — мелькнула короткая мысль.

Пуша вдруг застыла, нервно дернув мать за руку и глядя вперед, мимо всего на поляне. Потом прошептала: «Папа…».

— Папа! — закричала она и бросилась через лагерь к костру у дальнего края поляны.

Эрли покрутил головой, поднялся. Потом сорвался и побежал ей навстречу.

Целый и невредимый.

С левой руки сорвалась Нява. Вивв осталась на месте. Она не смотрела на мужа, внезапно оказавшегося вовсе не смертельно раненым. Не смотрела на старшую дочь, бегущую через лагерь; дважды она врезалась в людей и один раз споткнулась о палаточную растяжку. Не смотрела на их трогательную встречу и на Няву, которая лезла обнимать отца руками и ногами, и вскоре уже сидела у него на шее.

Вивв смотрела на двух женщин у костра, от которого отошел Эрли. Они были не из отряда киугуо.

Она заставила себя пойти вперед и на подкашивающихся ногах добрела до радостно кричащей семьи. Обняла и расцеловала мужа, едва не упав перед ним. Кажется, ни он, ни дочери не заметили ее ужаса и дрожи. Руки и ноги стали вялыми и слабыми, шея отказывалась держать голову прямо, звуки приглушились.

Мир расплывался, крутился и наконец собрался вокруг двух фигур у костра. Они тянули, требовали подойти. Вивв чувствовала себя проржавевшей, каждое движение отдавалось болью в непослушных суставах. Но шла.

У первой женщины были широкие плечи и черные волосы, собранные в тугой хвост. Она лежала на земле, приподнявшись и опершись на один локоть, и кормила пятнистую бело-серую крысу, сидевшую на ее согнутом колене. Крыса с аппетитом ела протягиваемые кусочки хлеба. Вокруг второй женщины, молодой, но довольно крупной, способной по росту сравниться с Эрли, трава была выщипана на расстоянии вытянутой руки. Женщина быстрыми и суетливыми движениями проворных пальцев собирала выдернутые травинки и складывала их в кучку перед собой. Иногда, когда какая-то травинка сползала. Женщина смотрела озадаченно, поднимала руку и дергала себя за рыжие кудрявые прядки.

Вивв кое-как дотащилась и опустилась на землю у костра. Женщины не посмотрели на нее: первую, казалось, интересует только крыса, вторая что-то неслышно бормотала и перебирала травинки.

Наконец черноволосая потащила из кармана куртки плоскую коробочку. Крыса на колене заинтересованно подняла мордочку, а женщина ленивым движением вынула из коробки белую курительную палочку и тягуче произнесла, не поворачиваясь:

— Привет, Вивв. Хорошо выглядишь.

«Не накинулись, не схватили! Просто поздоровались».

Страх ослабил хватку, и Вивв сказала:

— Я смотрю, Уташ, ты все еще не бросила привычку мутить себе разум.

Уташ хмыкнула и бросила ядовито:

— Если на каком осколке сохранилась речь, значит, там я непременно услышу указание, что мне не нужно курить. Лучше дай огня.

Вивв наклонилась к костру вытащить головню.

Глава 3. Долина Криоха

Эрли вернулся к костру. Дочери висли на его руках, будто два огромных рукава, оторванных от разных цветных халатов и пришитых к его черному. Он высвободил руки и обнял девочек за плечи:

— Для меня честь представить вас друг другу… Мои спасительницы, госпожа Уташ и госпожа Гвэт. Их приходу я обязан жизнью и здоровьем. Я ждал тебя, Вивв. но они пришли недавно и залечили мои раны не хуже, чем я надеялся, залечишь ты, — он поклонился. — А это мои дочери. Старшая — Пуша. Младшая — Нява.

Вивв он не представил. Хотя Вивв никогда не называла имен из своей прошлой жизни, Эрли почему-то считал, что все люди Внешнего Мира друг друга знают.

Пока он говорил, Уташ смотрела лишь на облачко дыма перед собой, а когда замолчал, повела головой, изучая девочек сквозь полуприкрытые веки:

— Пуша и Нява? Я правильно расслышала имена?

— Правильно, — тихо отозвалась Вивв.

Ей стало неудобно перед Уташ отчасти из-за того, что дочери стояли, распахнув рты, и таращились круглыми глазами. Скоро удивление пройдет, они полезут к героиням их любимых сказок. И тогда будет еще неудобнее.

— На чем выросло желание дать именно такие имена? — продолжила Уташ вязким смолистым голосом, поглядывая на девочек, усаживающихся у костра; Эрли погладил их по растрепанным головам и ушел за едой. — Последовательность букв четкая, хотя со звучанием не очень. Пу-ша, Ня-ва… Для начала, в них нет ничего от Основателей. А потом, они же вырастут, но ходить будут с такими именами… Не знаю… Основатели-крошки-малышки… Как-то нелепо.

— Что это нелепо? Ничего не нелепо, — вдруг подала голос Гвэт, оторвавшись от своих травинок. — Нормальные имена, у других и похуже будут, особенно если вспомнить 1864-ой, где кто-то придумал называть детей так длинно, что никакого терпения не хватает слушать, пока их представят или они назовутся сами, а уж как они произносят те имена и челюсти не вывихивают, так я вообще диву давалась, но длина — это еще пустяки, потому что полный кошмар начинался, когда подряд шло больше пяти согласных, и вот тут я уже не знала куда деться от того, как воздух трясся, пока несчастный ребенок, которые еще не все буквы умеет выговаривать, мучается, кряхтит и давится звуком, пытаясь произнести свое имя, похожее больше на грохот, с которым с обрыва в воду падает скала, разбитая на большие куски, и вот это, я вам скажу…

— Не отвлекайся, — Уташ выдохнула дым; он вытянулся тонкой лентой. — Ты еще не закончила.

Замолчав, Гвэт согнулась над травинками и стала похожа на грустного рыжего медведя в комбинезоне.

Нява издала восторженный вдох и передвинулась вбок, к Гвэт поближе.

— Что вы делаете? — осторожно спросила она, глядя на кучку травинок.

— Тормозит, — буркнула Уташ из дымного облака.

— Вот когда ты так говоришь, это звучит совершенно невыносимо, коряво и подумать можно что угодно, а меж тем, если бы ты не поленилась употребить слов больше, чем одно, то твой ответ звучал бы как «Упражнение, направленное на торможение деятельности» или «Задание, призванное обеспечить плавное замедление…»

— Где же ты разогналась, Гвэт? — спросила Вивв, по собственному опыту зная, что если Мастер работал долго, ему было трудно остановиться, хотелось еще как-то двигаться, еще что-то делать, еще к чему-то приложить руки, и это желание бурлило в крови, свербело в мышцах.

— Да мы как вошли на этот осколок, она сразу давай командовать, — затарахтела Гвэт, размахивая крупными руками; казалось, она разгоняет дым от палочек Уташ, хотя он до ее места не долетал. — Все началось, когда через реку мне пришлось ставить мост, да причем не просто абы какой, например, ледяной, ведь меня устроила бы простая льдина, маленькая, шаг на шаг, переправились бы с минимальным расходом сил. Нет, я не ленивая, но я просто не понимаю, зачем делать много там, где можно сделать меньше, хотя признаю, что на такой льдине, как я предложила и какая меня устроила бы, тесно, скользко и холодно, а стоит сделать одно неверное движение при переправе, как будет еще и мокро, потому что мы улетим в воду…

Пуша затрясла головой. Ну да, без привычки речь Гвэт мало кто выдержит.

Нява наоборот слушала со счастливым блеском в округленных глазах.

— Ладно, мост я собрала, подняла валуны, мелкие камни, сверху сделала ровным, чтобы не споткнулся даже слепой. Мы перешли на этот берег, я опустила камни обратно на дно, так кто мне даст покоя, когда мне можно дать команду, и опять разворачивайся, потому что мы уперлись в скалы, где кое-кто сказал, что высматривать дорогу и карабкаться ей тяжело, а создать тропу проще, и мне пришлось опять камнями ворочать, а ведь я на живой материи больше специализируюсь, чем на неживой, и мне с камнями труднее, чем, например, с земляникой, однако разве это кого интересует. Потом мы все-таки добрались до крысы, она валялась живая, но изрядно побитая, да и не столько валялась, сколько развалилась, пасть, что пещера, а лапы вытянула, машет ими, возит, воздух бьет и три сосны свалила, пока корчилась у водопада, все под воду пыталась подставить обожженный бок. И тут, считаю, надо было бы остановиться, задержаться, присмотреться получше, что именно у крысы попало под искажение в переходе, а что просто сломано, прорезано или обожжено позже. Даже мне было очевидно, что подпалины возникли уже после того, как крыса вывалилась на этот осколок, однако не помню случая, чтобы к моему мнению прислушались, ведь зачем слушать, когда можно приказать, вот мне указали и велели: «Разворачивайся, Мастер Гвэт». Я, конечно, развернулась, но меня вовсе не порадовало, что задние лапы пришлось исправлять дважды, потому что на разрезанные сухожилия мне сразу не указали, и когда я уже почти закончила, оказалось, что крыса получилась инвалидом, волочит лапы, они вывернуты, но разве это куда годится! И мне пришлось все по новой!

— Не все, а только сухожилия, — равнодушно заметила Уташ, бросила окурок в огонь и протянула грызуну на коленке еще кусочек хлеба.

— След, по которому крыса ползла к водопадам, нам навстречу, привел в эту долину, что, как вы понимаете, сопровождалось еще одним созданием мной пешеходной тропы по все тем же скалам. Добираемся мы, а тут — вот, — Гвэт махнула рукой на остатки повозки, — что-то порушено, что-то сожжено, что-то вывернуто, кто-то ранен, но если повозку можно не чинить, и деревья обратно не сажать, то раненому не откажешь, а значит опять «разворачивайся, Мастер Гвэт», будто мне после моста, тропы, крысы и опять тропы не нужен отдых, не нужны остановки, будто я могу гнать и гнать, гнать и гнать.

Она вдруг замолчала, явно осознав, что ее речь звучит как упрек семье Эрли и ему самому в том, что пришлось его спасать и лечить. Гвэт заморгала, потом сказала смущенно:

— И теперь мне надо замедлиться.

— Она надергала травы, — пояснила Уташ, чуть наклонив голову в сторону Пуши, — а теперь должна концентрироваться, определяя наощупь, по состоянию травинок, в какой последовательности эти травинки были сорваны.

— Хорошее задание! — сказала Вивв. — Получается?

— Не получится с травинками, — улыбнулась Уташ, — будет бегать по долине, пока не устанет. Одного оборота, думаю, ей хватит.

— У нас оборот называется «сэйтай», — сказала Вивв и тут же прикусила язык. «У нас».

Уташ это заметила и насмешливо сузила глаза. Гвэт нервно пошевелила крупными пальцами и запустила их в кучку травы:

— Вот эту я точно сорвала первой! — объявила она, вытащив на свет мятую пожухлую травинку. — Точно-точно!

— Верно, — кивнула Уташ. — Наконец-то. Ищи теперь вторую.

Вдруг Пуша спросила, указывая на грызуна, которого подкармливала Уташ:

— А это та самая крыса, из которой вы… как вы сказали? Выгнали искажение?

Уташ взглянула на Пушу, и в лице ее мелькнуло удивление.

— Верно. Она же ранила твоего отца и еще нескольких и поломала тут все.

Подошел Эрли. Он и Оига, из-за беременности шедшая вразвалочку, принесли три миски с горячей похлебкой. Вивв остро ощутила голод — они ведь ели последний раз в городе!

— Как получилось, что в записке вы сообщили «зверь убит», а на самом деле он был жив-живехонек? — спросила она у мужа, принимая тяжелую горячую миску.

— Лесорубы за Овсяной деревней пожаловались, что какая-то тварь бродит у Долины, портит лес. Мы отправились сюда. Только разбили лагерь, вижу, это чудовище несется к нам. Я на него и бросился. Оно меня… пожевало изрядно, — с неохотой признался Эрли и повернулся к Няве, сел рядом с ней, отдал дочери ложку, а сам поднял миску, чтобы девочке не пришлось ее держать навесу. — Я мало что помню после того, как увидел его зубы над собой. Было очень больно и страшно. Никогда такого страшилища не видел, а ведь однажды, в прошлом отряде, я уже встречал внешнее чудовище. Но то было совсем другим.

Медленно усевшись на поваленное дерево, Оига подозвала Пушу к себе, протянула ей еду. Пуша вгрызлась в кусок мятого хлеба, но уши держала навостренными и за разговором следила не менее жадно, чем ела.

— Мы не сразу поняли, что случилось, — сказала Оига, — Привал, отдых. А тут вдруг Эрли хватает мистозо и с криком убегает. Мы следом, но там уже… зубы… — она вздохнула. — Наан полоснул зверя по задней ноге, тот завизжал и выронил Эрли. Еще одно-два движения челюстями, и мы бы написали в записке совсем не про ранение… А потом зверь забился в судорогах, повалил несколько деревьев и затих. Мы решили, что он мертв. Сначала пересчитались, занялись ранеными. В основном легко отделались, синяки да царапины. Только Эрли был очень плох, много крови потерял, хотя мы перевязали его всеми бинтами, какие были. Он едва успел позвать тебя Вивв, как потерял сознание. Мы тут же послали докладную птицу. Потом Фухха предложил что-нибудь сделать с телом чудовища. Вдруг оно больное, а лесное зверье сбежится им лакомиться и разнесет заразу по округе. Не дело это. Решили сжечь. Обложили ветками, подожгли. А оно, похоже, прикидывалось мертвым…

— Стра-ашные люди, — протянула Уташ, почесывая крысу за ушком, — набросились на тебя, мечами избили, факелами закидали, шкуру подпалили, — она сунула зверьку еще корочку хлеба.

— И тут крыса вскочила и бросилась со своего погребального костра прочь, — догадалась Вивв.

— Верно, — кивнула Уташ. — Прямо к нам и водопадам.

— Значит, это не лесорубы были, — сказала Вивв. — Я правильно узнала вихри Йекса. Просто не смогла представить, что там работает Мастер.

— Да-да-да! — воскликнула Гвэт и энергично закивала. — Это как раз мне пришлось по новой заниматься сухожилиями и…

— Не отвлекайся! — хором сказали Уташ и Вивв.

За неспешными разговорами, за деловитым выяснением, за восторженными детскими переглядываниями и оханьем, первоначальный страх окончательно отступил, спрятался. Вивв чувствовала себя почти хорошо. И все же грызло то, что страх отступил лишь временно. У него скоро будет повод вернуться.

Доев и вычистив миску хлебом, Пуша несколько раз сосредоточенно вздохнула, поерзала на бревне рядом с Оигой, потом осмелилась начать:

— Мама часто говорила о вас. Мы думали, что вы из сказок, а вы на самом деле… Это удивительно! Вы… вы себе представляете? Это же вы!

Уташ недоуменно уставилась на Вивв.

— Госпожа Уташ! — выпалила Пуша. — Расскажите, как вы сделали статую из чудовища!

— И как наказали кровожадного правителя! — подхватила Нява с другой стороны костра: она уже совсем переползла к Гвэт и сидела у нее буквально под локтем.

«На четвертом», одними губами подсказала Вивв.

— Четвертый… Ну-у, какое там чудовище… крыса как крыса, разве что хвостов было десять, — сказала Уташ озадаченно, полезла за курительными палочками, задумалась, вспоминая, ее рука остановилась, так и не открыв коробку. — Насчет кровожадного правителя не уверена, да и нельзя сказать, что мы его наказали… Но вообще, да-а, староста Фрон был редкой гадости человек. Никто не плакал, когда он утонул.

Вивв закатила глаза.

* * *

Придерживая большой живот, Оига поднялась с бревна и сказала: «Еще немного, и твоих девочек, Вивв, можно будет относить спать на руках. Пока что они дойдут до постелей сами». Вивв была ей очень благодарна. Сама она сейчас, погруженная в напряженное ожидание тяжелого разговора, отвела бы Пушу и Няву отдохнуть лишь когда они начали бы открыто зевать. Разморенные сытым горячим ужином, успокоенные присутствием отца, они дали себя увести к одной из палаток. Пуша несколько раз оглянулась на мать. Эрли ушел с ними и Оигой. Напоследок поцеловал Вивв в макушку и подбадривающе сжал ладонь.

Дым от костра медленно полз вверх, ветра под деревьями почти не было — листва не заколышется, тень не дрогнет. Трясло только Вивв. Трясло-трясло, пока наконец не прозвучал низкий и медленный голос Уташ:

— Мы были бы не прочь послушать одну из своих сказок, Вивв.

И все миролюбие и покой недавней беседы рассыпались пылью. Спина Вивв заболела, плечи напряглись, будто в ожидании удара. Она молчала, боясь открыть рот.

Уташ терпеливо ждала. Она вообще умела ждать. Иногда казалось, что она переждет все события мира до его конца.

— Одна женщина, — шепотом начала Вивв, — полюбила человека из других земель. И он ответил на ее любовь, позвал в свой дом, пригласил в свою жизнь. Ей оставалось лишь прийти к нему, но путь был долгим и трудным, а одна она не могла путешествовать из своей родины в его край. Тогда с ней отправилась… ее сестра. Так женщина взяла с собой к мужу частичку родины… близкую душу, с которой иногда можно было говорить на языке… их земель.

Она напряженно подбирала слова, дрожа и чувствуя, как холодеют руки и ноги, как не слушается голос.

— Сестра поселилась в том же городе. Жила одна, ни с кем не сближаясь. А у той женщины с мужем родились дети. Однажды… сестры… решили, что пора навестить свою родину… и… — она запнулась, не в силах говорить дальше.

— М-м? — заинтересованно протянула Уташ, прищурившись. — Продолжай.

Вивв сосредоточилась:

— В дороге они попали в чудовищный ураган. Он крушил, ломал и рвал в клочья все, что ворочал в своих ветрах. Выжила только одна из сестер. Она вернулась к семье, раздавленная горем потери. На родину ей тоже было не добраться, одной, без… сестры… Время шло. Ее дети росли, и она гордилась, что они выступают в первых рядах на городских праздниках. Ее муж трудился на благо жителей их края, и она восхищалась им. Ее… — Вивв осеклась, но поймав пристальные взгляды слушательниц, продолжила: — Ее любовник был добрым малым, хоть и известным в краю гулякой, и она чувствовала себя с ним защищенной. Эта женщина жила, радуясь семье и надеясь, что когда-нибудь с ее далекой родины…

— Интересная история, — оборвала ее Уташ. — Любовь, надежда, гордость и защищенность… Так рассказано, что похоже на правду.

«Это и есть правда», хотела сказать Вивв, но слова застряли в горле.

— Мы тоже расскажем тебе, — сказала Уташ. — Нет, это будет не сказка. Для сказки в ней много правды.

Гвэт подозрительно отводила взгляд и молчала. Она уже не искала в травинках очередность, просто теребила их в пальцах, перетирала и разрывала на волокна.

От испуга у Вивв скрутило живот.

Как Уташ и Гвэт пошли поддерживать порядок

— Каков бы ни был хаос, он основывается на порядке, — начала Уташ. — Если что-то разбилось, то раньше оно было целым. Если что-то развеялось, то раньше оно было единым. Если что-то сломалось, то раньше оно работало.

— А если ты начнешь наводить порядок в хаосе, то рано или поздно все встанет на свои места, — тихо добавила Гвэт.

— Но что такое порядок и каким он бывает? — продолжала Уташ, поглаживая разлегшегося на ее бедре сонного грызуна. — Возьмем, например, некое общество. Оно наводило в себе порядок и выбросило мусор. Нашелся тот, кто подобрал мусор и наводит порядок среди него. Нашлись ему помощники. Нашлись те, кто не помогает, кто захотел быть сам по себе. Но нашлись и такие, кто вызвался помогать, а на деле вредит. Для них обмануть оказанное доверие в порядке вещей.

И вот однажды повеяло таким обманом. Нехорошо так повеяло. Та, кто наводит порядок в хаосе и мусоре, учуяла его, позвала к себе Уташ и Гвэт. Сказала им: «Искажение делает из крыс и тараканов тех чудовищ, которым мы возвращаем истинный облик. Из Мастеров и Основателей искажение тоже делает чудовищ. Отправляйтесь на 55555-ый осколок, там мучается одна искаженная душа». Уташ и Гвэт отправились в путь. Когда они вошли на осколок, Уташ прислушалась и принюхалась к нему. Нужно было узнать все, с чем можно столкнуться, выполняя свое задание.

— Не сразу прислушалась, — поправила ее Гвэт. — Сначала завалилась спать, а уже потом стала выслушивать осколок, иначе бы…

«— Приготовься к непростому делу, Гвэт. Здесь крыса, — сказала Уташ», — сказала Уташ. — «Мы за ней пришли и мы ее найдем. Все должно быть на своих местах…» И они ее нашли.

* * *

Вивв сидела едва живая. Над ее головой тихо и неодобрительно перешептывались кроны ясеней. На другой стороне поляны между палатками бродил Эрли и что-то искал, спрашивая у членов отряда. Он уложил дочерей и занялся своими делами. На жену не смотрел. Видимо, не хотел ее смущать слежкой.

— Муж, дети, это я понимаю, — задумчиво пробормотала Гвэт и засунула обрывок травинки в рот. — Но любовник зачем? Неужели человеческие мужчины так хороши, что за ними можно броситься в другую жизнь, но так плохи, что одного мало?

Прежде чем Вивв нашла, что ответить, заговорила Уташ:

— Дело не в мужчинах, а в том, кто такая для здешнего общества сама Вивв. Она — жена уважаемого спасателя и судьи. Она — мать детей, которые танцуют в первых рядах на празднике. Она — любовница знаменитого гуляки… Вполне достаточное количество ответов, в которых можно спрятаться, чтобы никто из местных не задавал вопросов, кто она такая.

Вот ведь сущность Основателя! Все-то видит!

Уташ замолчала, глядя на уснувшую серо-белую крысу, потом достала еще одну курительную палочку:

— Говорят, что крысы бегут, когда чуют беду. Но мир невелик, и, убегая от одной беды, крысы прибегают к другой. Они достаточно умны, чтобы понимать свое положение и бессмысленность забегов. Но бегают все равно. Почему, Мастер Вивв?

— Так вы за мной пришли в Долину Криоха или за крысой? — выдавила Вивв.

— Была бы здесь Инэн, она бы съязвила «Мы за тобой, крыса»… Но если честно, то этот зверь был ближе, он… немного заглушил тебя.

— Не заглушил, а ты не услышала, потому что ты много куришь и смотришь из тумана! — бросила Гвэт.

Уташ проигнорировала ее упрек. Как всегда.

— Мы пошли к крысе в скалах, потом по ее следу сюда. Мы не знали, что этот раненый человек — твой муж. Позже я услышала и тебя, приближающуюся. Инэн посчитала бы, что мир сам привел нас к тебе, и что это наилучшая встреча из возможных.

— Как считаешь ты? — спросила Вивв.

— Никак. Мне не надо считать. Мне надо слушать. Твою правду. Итак, слушаю.

Она закурила.

Никто не торопил, никто не угрожал и не задавал вопросов. Но Вивв чувствовала себя хуже, чем если бы сотня Деед с его неживыми глазами окружила ее и наступала, сжимая кольцо. И она не выдержала:

— Да, да! Да, я испугалась! Да, когда мы с Рици вышли в переход, я рванула обратно. Да, я бросила своего Основателя одну. Одну на растерзание ветрам и молниям. Да! Но я не могла расстаться с дочерями. Не могла! Не могла!

Уташ не выглядела удивленной. Похоже, она просто ждала, когда Вивв признается вслух, а сама все заранее знала.

— Ты убила одну из нас, — сказала она.

Этих слов Вивв боялась больше, чем появления Библиотеки в небе, больше, чем внимания соседей, больше, чем чьих-то вопросов…

— Это несчастный случай, — пискнула она.

— Можно и так сказать. — Уташ угрюмо фыркнула. — Даже Первый, когда выбрасывал нас, выбросил живыми.

Вивв пролепетала непослушными губами:

— Почему бы вам просто не забыть обо мне?

— Почему ты не вернулась с Рици, как договаривались, и не попросила забыть о тебе открыто, честно, выполнив свои же обещания?

Гвэт тряхнула рыжей головой, будто от озноба, и принялась загибать пальцы:

— В Библиотеке ты сама предложила отправиться на 55555-ый вдвоем, ты и Рици. Ты сама договорилась с Рици, что она будет ждать тебя здесь же, на 55555-ом, отложив все ее собственные дела. Ты сама уговорила Рици представляться твоей сестрой, жить скрытно между людьми и прятать свою природу. И ты сама предала ее… Вивв, я ни за что не связалась бы с тобой ни в чем! Не представляешь, с какой охотой я о тебе забыла бы!.. Но Инэн сказала: «Приведите, если жива».

— Скажите, что не жива, — ухватилась Вивв.

— Легко врешь, — протянула Уташ. — Но не думай, что твое вранье заразило нас.

— Я не хочу уходить от семьи. Мои дочери… я не могу…

— Если откажешься уйти с нами, нам придется что-то с этим делать. Как думаешь, что?

Вивв опустила взгляд:

— Схватите меня и рванете напролом к ближайшему углу, — пробормотала одна.

— Верно. И начало рывка пройдет прямиком через во-он те палатки.

Вивв проследила направление:

— Это безжалостно!

— Разве это наша безжалостность? Рывок начнется с твоего отказа. И продавит поверхность отсюда, где мы втроем сейчас находимся, — Уташ обвела вокруг себя ленивой рукой. — Ну вот так встретилось именно здесь: твой отказ, направление к углу и палатки с друзьями твоего мужа на пути… Или предлагаешь схватить тебя в месте, более удобном для твоей совести?

Вивв была раздавлена. Она смиренно опустила плечи и прошептала:

— Я предлагаю принять мое согласие. Я уйду вместе с вами.

— Тогда еще кое-что, — сказала Уташ. — Если в переходе ты снова отступишь к этому осколку, бросив нас, мы не погибнем, как Рици. Но нам и на этот твой шаг назад придется чем-то отвечать. Как думаешь, что…

— Чего ты хочешь от меня?! — закричала Вивв.

Люди у палаток обернулись. Уставились на нее, потом медленно по очереди отвернулись, возвращаясь к своим делам.

— Я хочу, — спокойно продолжала Уташ, — чтобы ты шла только вперед, чтобы не рыпнулась и чтобы за твое слабоволие никто не заплатил. Поэтому я хочу, чтобы твои дочери пошли с нами. У тебя не хватит сил бросить их в переходе, пусть даже на нас.

Вивв охватил ужас, вдоль позвоночника пробежала струйка пота:

— Но… что… что с ними будет?!.

— Ничего плохого, если ты всех не бросишь и не рванешь назад. Три щита — Основатель и два Мастера — прочная защита. А что касается дальнейшего… — Уташ выгнула бровь и дернула ртом в усмешке: — Ты когда охаешь и таращишь глаза, серьезно думаешь, что твоих дочерей в Библиотеке съедят? Да там каждого комара оберегают.

Вивв наклонилась вперед:

— Кто принес комаров? Зачем?

— О-о, потянуло к работе, верно? — Уташ хмыкнула и полезла в карман за курительными палочками. — Пока тебя не было, провели восстановление озера… ну-у, как провели. Получилось неплохо, стабильно и негромоздко, но с комарами на берегу. А потом они разлетелись… Нам-то ничего, а вот люди недовольны.

— Что люди делают в Библиотеке Мастеров?!

Гвэт открыла было рот, но Уташ повела рукой и велела:

— Поднимай дочек, прощайся с мужем, и пойдем.

— Я попрошу Эрли проводить нас до угла.

— Нам не нужно сопровождение. Прощайтесь здесь. Потом мы отойдем во-он за ту гряду, и я проложу дорогу для рывка.

— Я… я не смогу… не знаю, как увести Пушу от отца. Если она откажется идти? Упрется — и все. Она такая.

Уташ молчала и смотрела на верхушку гряды, просвечивающей между деревьями. Гвэт ерзала, но тоже ничего не говорила. Они не собирались ей помогать.

Вивв с трудом поднялась на ноги.

* * *

Она нашла Эрли во второй палатке от костра. Он лежал на боку, вытянувшись, а рядом, под одним шерстяным одеялом, пристроились девочки. Во сне Нява раскинулась, из-под одеяла торчала испачканная босая нога. Пуша не спала — она шепотом рассказывала отцу, как мама сделала статую Но-Хиры из речной воды и выдр.

Вивв пролезла под легкий полог палатки и устроилась, подогнув ноги. Пуша замолчала. В сумраке палатки ее глаза блестели встревоженно.

Начать было невыносимо трудно. Вивв казалось, что где-то в шее все окаменело, не вдохнуть, ни пискнуть. В переход впервые соваться было не так жутко.

— Уташ и Гвэт скоро уходят. Но не одни.

Эрли понуро опустил голову.

— Я знал, что это произойдет, — тихо сказал он. — Даже отсрочки заканчиваются.

— Ма-ам? — протянула Пуша.

— Девочки, вы уходите с нами.

Произнеся это, Вивв зажмурилась. Сейчас она соберется с духом и, когда начнется спор и упрямство, она что-нибудь соврет, что-нибудь убедительное. Не стоит, конечно, начинать что-то со лжи, ничего прочного не выстроишь на таком основании. Но она не умеет иначе — она закрывала глаза, пряталась и убегала от проблем так долго, что это стало ее частью, не вырвешь просто так.

— Мы? — взволнованно шепнула Пуша. — Мы пойдем с Уташ и Гвэт? Мы пойдем в небо к таким, как ты и они?!

Вивв осторожно открыла глаза. Пуша приподнялась на локте, взгляд ее бегал от матери к отцу и обратно, лицо было бледным и растерянным.

— А папа? Он пойдет с нами?

Эрли протянул руку и приобнял дочь за плечи:

— Нет, я остаюсь.

— Я так не хочу! — заявила Пуша, и от ее громкого голоса рядом завозилась Нява. — Тогда никуда не пойду! — она уставилась на мать. — И ты не уходи!

— Когда-то я обещала Уташ и Гвэт вернуться… — она помедлила, раздумывая, как бы объяснить без многословия, где каждое неясное Пуше слово надо будет пояснять новыми, тоже неясными. — Я обещала вернуться в небо, к таким как они. А обещания надо выполнять, верно?

— Они забирают тебя потому, что спасли папу? Теперь они требуют плату? — не утихала Пуша. — Пусть берут деньги, зачем им ты? Папа, дай им денег!

Вивв не знала, что говорить.

— Почему мы должны уходить без папы? А моя школа! Мои подруги! Мои вещи! Не хочу ничего бросать!

— По-другому не получится, — сказала Вивв и решилась все-таки соврать. — Но мы будем приходить к папе. Мы же не навсегда уходим. И подруги твои…

— Не хочу! — лицо ее искривилось, Пуша прижалась к отцу, раздалось приглушенное хныканье. Она редко плакала, но сейчас не могла с собой справиться.

Проснулась Нява и тонко заныла, еще ничего не понимая, но чувствуя, что вокруг горе.

Отчаяние билось и царапалось в груди стальными когтями. Вивв едва не выла в голос.

— Пуша, милая, не убивайся, — утешал Эрли. — Разве что-то трагичное? Что-то непоправимое и необратимое? Считай, что ты переходишь в другую школу, в ту, что за мостом, в купеческий квартал. Будешь там среди других учителей, заведешь новых подруг. Но всегда можешь перейти мост…

— Эрли, — шепнула Вивв, уловив, что муж врет и успокаивает Пушу выдумками, в которые едва ли верит сам. — Не знаю насчет школы… Если девочек возьмутся чему-то учить, то они станут совсем другими. Такими… какими ты видел нас с Рици.

— Я буду счастлив увидеть их такими, — добродушно сказал он и погладил Пушу по голове. — Даже больше скажу: я буду гордиться своими дочерями, когда они станут настолько сильными, что миру придется напрягаться, чтобы причинить им вред. Люди Внешнего Мира крепкие, умные и умелые. Разве я могу не желать своим детям сильного будущего?

Пуша вскинулась:

— Ты будешь гордиться мной, если я стану такой, как Уташ?

— Непременно. Но только если ты не начнешь курить, как она.

«Никем она не станет, если их вернут сюда сразу с Библиотеки, — вздохнула Вивв. — Слишком много обещаний, исполнение которых от нас не зависит».

Пуша не спорила, но еще всхлипывала и напряженно сопела. Эрли сел, его голова уперлась в полог палатки:

— Вам надо собираться. Скоро прибудут воины Но-Хиры. Лучше бы вам уйти до их прихода, не то начнутся вопросы.

Вивв содрогнулась, велела Пуше будить сестру и выбралась наружу. Эрли вылез следом. Обнял ее и прижал к себе крепко-крепко:

— Ты скучала, когда я уходил в рейды?

— Да. Страшно скучала, — ответила Вивв, вцепившись в его халат на спине.

— Настало время мне оказаться на твоем месте, Вивв. Теперь я буду скучать по тебе, пока ты… на работе.

— Я буду приходить, — соврала Вивв.

Она ничего не знала. Не знала,отпустят ли ее и захочет ли кто из Основателей иметь с ней дело, чтобы прийти сюда, ждать, пока она повидается с мужем. Не знала, что на Библиотеке станут делать с девочками, но надеялась, что выдумка с обучением обернется правдой. Она не видела четкого будущего для дочерей на Пятачке и, даже когда ее спрашивали соседи, не представляла его. Она любила своих девочек, растила и просто воспитывала, но не для какой-то определенной роли.

— Обязательно будешь приходить, — Эрли поцеловал ее в оба виска по очереди, как ей всегда нравилось. — Я отпускаю вас с болью в сердце, но все-таки на нем не висит тяжелый страх. И ты, и Рици не поселили во мне ужас от рассказов о Внешнем Мире, и я спокоен за тебя и девочек. Спокоен больше, чем ты была спокойна за меня в рейдах.

— Там вовсе небезопасно, — возразила Вивв, — хотя, если не высовываться с Библиотеки… — она задумчиво нахмурилась: — Я поговорю с Инэн. Не знаю, чем она меня встретит и что от меня хочет, но она не стремится причинить зло разумной жизни.

Он поцеловал ее, сильно обнял, лишив дыхания. Потом отодвинул и, отступив, поклонился. Сильный, спокойный. Сейчас он еще держится перед женой и дочерями, лишь тени в лице больше, чем света. Но когда он вернется в пустой дом, где висят ее халаты в шкафу, где разбросаны игрушки Нявы, где торчат из шкатулок нитки и незаконченные вышивки Пуши… А потом соседи спросят, куда пропала его семья. Они уходили в неизвестность, а он оставался на растерзание острым языкам и голодными сплетникам.

Вивв сжала кулаки в рукавах и опустила голову в долгом поклоне перед мужем, перед отрядом киугуо, покореженной поляной. И перед всем Пятачком. Он долго был ее домом.

* * *

— Три больших существа за один раз?! Уташ, ты сошла с ума. Совсем головой поплыла от своего дурмана.

— Не ной, Вивв. Всего-то два маленьких человечка и одна крыска.

— Но три! Три! Как мы доведем сразу троих!

Они стояли на склоне каменной гряды, поросшей низким кустарником и редкой травой. Долина Криоха осталась позади. Пуша и Нява, хоть одна не спала вовсе, а сон второй был коротким, не выглядели уставшими. Похоже, детская наивность создала в них веру, будто сказочные персонажи ведут их в сказку, и это придавало сил.

Гвэт сидела на траве и плела жгут из мелких цветов. Перед ней на корточках устроилась Пуша и, не мигая, смотрела, как пальцы Мастера быстро-быстро мелькают. Один готовый жгут Гвэт уже вручила Няве, и та крутилась неподалеку с такой радостью, будто получила заветный халат с взрослыми узорами.

Уташ топталась на склоне, поглядывая вдаль. Иногда дергалась достать коробочку с курительными палочками, но она прокладывала рывок до угла, невидимого за тремя лесистыми холмами, а потому мутить разум было нельзя. Из второго нагрудного кармана высовывалась мордочка серо-белой крысы. Из-за нее-то и разгорелся спор, когда Вивв заметила «довесок».

— Нормально мы их доведем, — сказала Уташ. — Переводили уже… просто ты не в курсе.

— И каким же образом?

— Инэн выяснила. Если не щиты выставить корпусами, а растянуть сферы в полный рост, каждый свою, замкнутую, и наложить их слоями друг на друга, то защита получается крепче. Инэн выясняла это на двух молодых людях, а у нас совсем дети, а еще она тогда была одна, а нас сейчас трое. В общем, мы повторим ее способ, а ей потом пригодится наш опыт.

Вивв проследила за взглядом Уташ. Длинные тени от все еще низкой Большой Звезды лежали у подножья гряды, тянулись, как лужа чернил. Вдалеке справа светлела ниточка реки, в ее втором повороте по серой утолщенной полосе угадывался город Да.

— Мне показалось, что Инэн уже знала о Рици, когда отсылала вас сюда, — сказала Вивв. — Она заходила на Пятачок?

Уташ непонимающе подняла бровь.

— Самоназвание этого осколка… Так что, заходила?

— Мы не знаем, куда заходит Инэн, и не знаем, откуда Инэн что-то узнает и что она знает, — ответила Уташ, помолчала, а потом добавила, будто про себя: — Я не могу определить границы диапазонов, в которых она воспринимает мир. Но они шире, чем у любого Основателя. Может, ненамного, но шире. Она спрашивает иногда, не случалось ли другим слышать тихий звон, как будто кто-то тронул струну. Допускает, что этот звон доступен, просто его пока не улавливают. Но одно скажу: по шкале Фоза она слышит выше, чем я, где-то на полтора шага. Это я заметила, когда вскрыли край Библиотеки и проломили дорогу в нижнюю пирамиду. Что же касается других волн… — Уташ развела руками.

— Дорогу в нижнюю пирамиду! — охнула Вивв. — В Накопитель Основателей?! Этого не может быть…

— Вот ты тут сидишь и не знаешь ничего, а она нашла уникальный осколок с исключительным народом, который умеет выдерживать скручивание на краю, даже более того, они без гравитационных ошибок жизни себе не представляют! — затарахтела Гвэт. — Их такими крепкими сделал ты даже представить себе не можешь кто, хотя, если скажу, что его зовут О-Моор Сияющий, ты все равно не поймешь, кто он такой, потому что никогда не догадаешься и не вспомнишь, что были такие Подмастерья…

— Хватит трепаться, — оборвала ее Уташ и, повернувшись к Вивв, прищурилась: — Если дойдем — познакомишься. Дойдем? Ты не бросишься наутек? Например, на углу?

— Нет, — сказала Вивв. — Нет.

Часть третья. Библиотека Мастеров (осколок № 2000038)

Глава 1. Инэн

Первыми в тихий и темный мир

зашли осторожность и ответственность.

Смотри в оба! Запоминай!

И ничего не трогай без надобности!

Инэн напрягла ноги, перенеся вес на левую, и скользнула вправо, вдоль стены лабиринта. Огоньки на стене смазались, превратились в разноцветные полосы на черном. Когда она остановилась, все снова стало ясным и четким. Позади вдалеке остался висеть голографический отчет высотой в десяток ростов, отсюда, с нового места, видимый как белая щепотка пыли. На стене медленно затухала волна света с панелей, вызванная ее движением.

Здесь за ней следили. Плитка на полу подсвечивалась, едва Инэн двигалась, и потому она всегда перемещалась в большом шаре света среди темноты. Стеновые панели при ее приближении спешили включиться и показать яркие шкалы на мерцающих экранах, выдвинуть пульты, развернуть дисплеи. Разноцветные табло разгорались интенсивнее, стоило Инэн замереть напротив них. Ты смотришь на нас? Так мы покажем себя в лучшем виде!

Отходила — затухало подсвеченное. Хорошо еще, не выключалось включенное.

Перестроить сильные рывки в короткие скольжения Инэн считала лучшим для себя способом для перемещения внутри Накопителя, хотя не любила, как мир вокруг менял очертания. Каждый такой рывок ей казалось, что она выпадает в какое-то чужое пространство, ненадежное как тени в сумраке. Но иначе двигаться можно было или пешком (что невыносимо на расстояниях нижней пирамиды), или на парящих платформах, которые они отыскали в лабиринте.

На одной из таких платформ, длинной, с пультом ручного управления и высокой треугольной лестницей, Борен сейчас тащилась вдалеке, в середине зала, похожего на отполированное горное плато. Она разматывала ленту для снятия данных работы Стержня и лабиринта и для передачи их в Библиотеку. На фоне Осевого Стержня платформа Борен выглядела, как песчинка у ног высокого человека. Казалось, она совсем не двигается.

Раньше Инэн думала, что ничего более громадного, чем шпиль с Первого осколка, просто не может существовать. Даже горные хребты или широченные равнины, тоже, как ей было известно, искусственные, не производили такого захватывающего дух впечатления. Весь ее выпуск из ученического корпуса не мог обхватить кольцом разведенных рук тот шпиль, когда по традиции вставал кругом вокруг высоченного черного обелиска, уходящего в само небо.

Золотой шестигранный стержень Накопителя тянулся через всю пирамиду 2000038-го осколка, к вершине, развернутой на Малую Звезду. Громадный энергоблок в тонкой бэйриетовой сетке, удерживающей силовые вихри подле него, своими размерами был похож на связанные в пучок сто шпилей с Первого. Когда Инэн выскальзывала поближе к Стержню, он заполнял все поле ее зрения, и лишь на периферию попадали далекие стены, с медленно угасающими экранами: все, что предназначено служить этому энергетическому монстру, следить за его состоянием, наблюдать и сигнализировать.

Громадный, как равнина, зал вокруг Стержня был началом сложного лабиринта, раскинувшегося по всему основанию пирамиды. Первое кольцо очерчивали три стены, длинные, немного загнутые к центру по бокам. Их верхний край терялся в темноте, увидеть его можно было, только перестроившись в нирное зрение. Между краями стен чернели проходы в следующее кольцо лабиринта, уже повторяющее общие границы шестигранного осколка. В чем-то его схема напоминала жилые кольца Первого Осколка. От этой схожести у Инэн неприятно тянуло внутри, но она объяснила себе, что два полюсных осколка древней сферы просто не могли сильно друг от друга отличаться. Наверняка в нижней пирамиде Первого тоже можно обнаружить похожий лабиринт и похожий стержень. Но это объяснение пока оставалось лишь теорией. Прийти на Первый можно было только с космическим скандалом.

Бедняга Морио десять раз заблудился в нижнем лабиринте Накопителя, пока составлял его общий план. На внешней стороне, в Библиотеке, с ним уже попрощались, но однажды он все-таки вылез через край, истощенный, но счастливый, что справился с порученной разведкой. Все его дыхательные маски были исчерпаны. Он утверждал, что выжил лишь потому, что осмелился подняться на второй уровень, а там на его присутствие среагировали несколько помещений, где он обнаружил генератор воды и воздуха и иногда ходил туда заряжать маски.

А на Инэн, на ее шаги, прикосновения и голос, на само ее присутствие среагировало в нижнем лабиринте все. Какая гордость пылала в ней, когда она ступала по зажигающимся под ботинками плитам! Смотрите, я лишь вошла, и на полу включается подсветка! Слушайте, я лишь тронула пару панелей, и в стенах уже гудит! Чувствуйте, я лишь прислонилась, а вокруг Стержня ожила и хлещет энергия! Вдохните, это воздух, созданный силой, которая возвращается! Это все я, я, я!

Ее охватила решимость. Немедленно, согнать сюда всех, кого можно — Основателей, Мастеров, людей, да хоть крыс. Посмотреть, на кого что откликнется, установить закономерность!

Но иллионцы, которые спокойно поднимались на край с Библиотеки и переваливались в нижнюю пирамиду, оказались бесполезны внутри Накопителя. На их присутствие только воздух подавался из дыр, открывающихся в полу. Свет от их шагов уже не включался, люди ходили с фонарями.

Пару добровольцев из Основателей и Мастеров при первом же подъеме на край скрутило так, что их, орущих и корчащихся, едва втащили обратно. Конечно, перед подъемом с ними поработал О-Моор Сияющий, поэтому они вернулись целыми. Но натерпелись, рассказывали какие-то безумные страсти, и больше никто не хотел лезть во что-то, что отличалось от привычных переходов. Пусть там ничто не материя, но они вдруг стали родными и понятными, а на край — чур меня! ну его!

Инэн оказалась единственной, кто не был с Иллиона и кто мог пережить мясорубку переправы. Да, она подтверждала — на краю страшно и больно, на краю рвется тело и взрывается сознание. Но она выносила этот страх и боль уже второй раз.

С прошлого ее прихода сюда миновал полный оборот. Ее гордость ушла, решимость угасла — ведь ничего кроме запуска нескольких систем Главного Накопителя они не добились, а сами системы толком не исследовали, Инэн даже на второй ярус не поднималась.

В этот визит они торчали в Накопителе уже четыре десятка поворотов. Торчали втроем: Борен снимала голограммы и устанавливала трансляторы; Морио уже давно уехал в верхние этажи, куда вела широченная спираль, обходящая все грани и стремящаяся вверх, к вершине пирамиды.

Не сразу, но они догадались, что нижний лабиринт был полностью производственным и малопосещаемым местом, как если бы строители пирамиды проложили коммуникации и инженерные модули, но только не стали закрывать эту подложку, а выстроили свой дом просто сверху. Похоже, даже транспортные платформы управлялись удаленно: Инэн нашла сотни три платформ, раскиданных по лабиринту, но только у шести оказались панели управления, подвластные рукам и голосу. Видно, очень редко кто-то спускался сюда лично. На пятидесяти трех платформах они обнаружили коробки с разворачивающимися манипуляторами и инструментами — явно ремонтные. Остальные были просто блестящими досками двадцать шагов в ширину и сто двадцать в длину, двигающимися над гладким полом быстрее летучки с Первого, но медленнее рывка любого из Основателей.

Морио как-то осторожно предложил найти сектора, откуда могли управлять платформами. Но Инэн отказалась — что толку искать удаленное управление, когда с прямым еще не разобрались? Но удерживать старого Подмастерье на месте не стала, и он ушел искать ответы на вопрос «Как жили Основатели?». Ответы, по его мнению, таились высоко над головой, в каменно-металлической громадине, погруженной в темноту и тишину. Инэн не могла уделить ей внимание, потому что она искала ответы на вопрос «Что и как работало на Основателей?», и пока что ей приходилось торчать на самом дне Накопителя…

Руки ее задвигались. В прямоугольной панели с зелеными столбцами индикаторов сдвинулась пластина, открыв узкую нишу. Сложив пальцы щепоткой, Инэн двинула запястьем и выудила из ниши очередную голограмму. Она выплыла облаком света, закрутилась, разворачиваясь и формируясь, и повисла, возвышаясь над Инэн, как огромный пузырь.

Найдя в переплетениях световых линий ниточку их орбиты, Инэн уцепилась за нее руками и начала проворачивать голограмму так, чтобы точка Библиотеки опустилась до ее роста.

— Кажется, я нашел море, — сказал в наушнике милый девичий голосок.

— Морио, перенастройте синтезатор речи, — вздохнула Инэн. — Вы опять сбили голосовой модуль.

Два щелчка. Потом звук, как если бы утка прокрякала «Извини». И наконец голос, подходящий пожилому возрасту Сияющего:

— Кажется, я нашел город.

— Вы только что сказали «море».

— Извини, эта перчатка… Жестовая система Химниса не всегда точна… Здесь много галерей и отсеков с жилыми помещениями. Двери в основном заблокированы, но я нашел одну открытую. Впервые увидел диван. Очень необычный материал. Я сел, а он не треснул, хотя… сложное чувство, когда под тобой вещь старше тебя раз… в четыре? в пять? Конечно, если бы ты села на этот диван, чувство было бы…

«Лучше бы он нашел лифты или транспортные тоннели, — подумала Инэн. — Что-то же тут было скоростное, какие-то шахты наверх».

— Удивительно, что нет пыли. Прошло столько времени, а… знаешь, сохранились вещи… Вот сейчас я держу в руках… это явно ложка. Но хоть бы один череп, хоть бы одна изгородь?

— Что? Какая изгородь?

В настройках своей коммуникационной перчатки, в модуле синтезатора речи и в управлении связью внутри 2000038-го старый Подмастерье путался так часто и нелепо, что через фразу или менял голоса, или оговаривался, и его было невозможно понять.

— Извини, я хотел сказать, «хоть бы одна кость».

— Морио, прошу, не развеивайтесь и не отвлекайтесь. Давайте попробуем обойти вниманием ложки и диваны, — она устало покачала головой и вернулась к панели на стене.

В зале было душно и прохладно.

— Если про меня еще кто-нибудь помнит в этом небом забытом месте, — раздался в наушнике унылый и требовательный голос Борен, — то хочу сказать, что лента развернута и замкнута, данные снимаются. Я проверила. Диапазон ленты — до витка второго яруса, или не знаю, как что называется в этом червями изъеденном холме, который висит у меня над головой и, я уверена, обрушится на меня, едва я чихну.

Она кашлянула и выждала. В ответ — тишина.

— Вообще, если кому-то интересно мое мнение, — продолжала Борен, ее платформа пересекала зал к Инэн, медленно увеличиваясь в размерах, — от разумной жизни большого мира, от легендарного Накопителя великих Основателей, от всего того, о чем наши ученые спорили так долго и с таким жаром, я ждала большего, чем мертвый муравейник, в которые воткнули палку, чтобы поворошить, но передумали и ушли… Как-то это все несерьезно, — из песчинки платформа стала горошинкой. — Нет, ну я не знаю… Опять тишина… Я опять говорю в пустоту. На Иллионе меня не слушали тысячи людей. Стоило уводить меня оттуда, чтобы здесь меня не слушали трое. Вот бы мне кто-нибудь объяснил, зачем брать человека и куда-то его волочь, чтобы…

Инэн отключила наушник и провела ладонью по лицу. Перед ней, как стена крутого оврага, стоял длинный экран, где на спокойных сине-голубых графиках Сиро отображались траекторий двух сотен осколков их сектора. От данных на графиках портилось настроение сильнее, чем от брюзжания Борен. Инэн уперлась лбом в холодный нижний край экрана.

Графики не показывали ничего из того, на что она рассчитывала весь прошедший долгий оборот. Траектории не менялись. Ни одна. Никакой динамики. Признавать, что работа и ожидание насмарку, что у них не получилось, что — да, да, лично она не справилась! — было страшнее и больнее, чем висеть скрюченной и едва не вывернутой наизнанку на краевой переправе.

Скоро у них закончатся припасы, пора будет возвращаться на поверхность Библиотеки. Даже на быстрой платформе до края лабиринта они будут добираться минимум поворот. Но с чем они вернутся? Конечно, вроде и дело сделали: проверили, что энергия Малой успешно собирается, что Накопитель работает, что вихри вокруг Стержня стабильны и контролируемы, несмотря на отсутствие в Накопителе какой-либо жизни. Еще Сияющий нашел ложку, будет чем прекратить споры среди желающих узнать, питались ли древние Основатели обычным образом или поглощали чистую энергию, просто вставая под поток звездного света.

Но как-то это все несерьезно.

«Сколько мы тратим сил, сколько ходим, скольких меняем — а где, где результат?» Когда Крин была жива, она именно это и именно так прямолинейно спрашивала. Ничего не изменилось с ее вопроса.

— Тогда я отвечала, что результат есть всегда, — шепотом сказала Инэн экрану с паршивыми графиками без динамики, потом наклонилась и ударила его лбом. — Не хочу сейчас отвечать по-другому. Не заставляй меня.

* * *

Инэн провела ладонью над краем большого квадратного стола, и на его поверхности развернулось изображение нескольких панелей из первого кольца лабиринта вокруг Осевого Стержня. Движение пальцем — и пыльный свет взметнулся над полом большого пустого зала, закружились вихри, выстраиваясь точками осколков и линиями орбит.

Их сектор с зафиксированной в центре Библиотекой. Данные за прошедший оборот. Заняв позиции, медленно и плавно осколки закружились на объемной карте. Вокруг сверкающей желтой искры, застывшей между полом и потолком из мелкой стеклянной мозаики, плыли сотни точек спокойного синего, настороженного красного и мертвого черного цвета. От каждой точки вперед и назад тянулись, как пара щупалец, тонкие ниточки. Все зеленые.

Сидевший по другую сторону стола Морио, развернулся, приподнял пластины своего шлема, чтобы открыть глаза. Он долго изучал облако голограммы, потом пошел в нее, крутя головой.

— Итак, оборот назад мы увеличили гравитационную тяжесть 2000038-го, — начала Инэн.

Едва слышно загудела массивная дверь зала, отъехавшая в сторону.

Т вошел широкими, но неспешными шагами. По тому, как он двигался, сразу было видно — идет вождь. Лишь он умел так ходить. Инэн пыталась как-то повторить его походку, его большие медленные шаги, но теряла равновесие или качалась вперед-назад рывками. Степенно и гордо передвигаться ей удавалось только семеня, а шагала широко — походка получалась или стремительной, или дерганой.

Вождь, разлученный со своим народом, находясь в Библиотеке, куда Инэн притащила его на себе, держался властно, но не вызывающе. На всех он смотрел свысока не только из-за большого роста. Его отношение к другим было полно мягкой снисходительности, но они не вызывали недоумения или негодования. От него неприкрыто веяло той силой, из-за которой Инэн его выделила и привела сюда. Каждый, кто встречался с Т, попадал под власть этой силы, погружался в нее, и не было вопросов, что здесь делает человек с осколка.

Правда, и ответов не было…

Они собрались в обзорном зале башни, по своему внутреннему устройству напомнившей Инэн ученический корпус. Первые пятьдесят этажей занимали совершенно одинаковые помещения с простейшей мебелью из твердого пластика. Многие принятые в Библиотеку Мастера поселились именно здесь.

Верхние девять этажей были подозрительно пусты. Что раньше находилось в просторных залах с колоннами, упирающимися в высокие белые потолки? В этих залах не работало ничего, даже внутренняя связь глохла.

На шестидесятом этаже располагалась круглая обзорная комната с — о радость! — наиболее узнаваемой системой голограмм, с понятными картами осколков и с чуткостью к привычной жестовой системе управления.

— Можем посмотреть полный отчет, — проговорила Инэн, провожая Т взглядом, — но скажу сразу: ни одна траектория не дрогнет даже в незначительный фиолетовый. Даже самый близкий 15-ый, подходя к нам дважды, не замедлился.

Уташ встала у границы голограммы, пошевелила пальцами, выделяя и утолщая все зеленые нити неизменных орбит. Голограмма откликнулась, и Уташ словно очутилась перед пышным зеленым кустом.

— Визуализация точно соответствует снятым данным? Ты проверяла? — спросила она, хмуро вглядываясь в «куст».

Доставая курительную палочку, она двинулась внутрь объемного изображения и приблизилась к центральной искре. Тонкие линии орбит касались ее, когда она их пересекала, плыли по серой одежде. Ее обычно невыразительное лицо зарумянилось, стоило Уташ остановиться напротив красной точки угасающего 643-го, и оттого Основатель казалась взволнованной. А это было не так.

— Да, проверяла, — сказала Инэн. — Я бы очень хотела, чтобы цветоотображение в отчете шло с ошибкой. Я бы хотела, чтобы в передаче данных с той стороны случился сбой. Я бы хотела любую неполадку… Увы.

— Но вокруг Библиотеки возмущение прежнее?

— Стабильней наших волн только траектории соседних орбит, — буркнула Инэн.

Т молча прошел вокруг цветастого облака голограммы, поглядывая, но без интереса — он не стесняясь признавал, что ничего не понимает в технологиях, царящих в Библиотеке. Его бы честность да самой Инэн!

Он пересек зал и остановился у широкого, во всю стену, окна. Поначалу слушал их разговоры, потом отвернулся и стал смотреть наружу.

Из окна открывался вид на то, что назвали Климатическим районом, а на нескольких картах осколка было отмечено как Сборка-МХ-17. Башни, башни, шпили, узкие пирамиды и снова башни… Район выглядел так, будто миллионы муравьев собрались в одном месте, чтобы устроить соревнование на самый высокий и тонкий муравейник, понастроили, понатыкали, понавозводили, и вот широкий участок земли занят постройками, тянущими свои десятки и сотни этажей в небо. Самые высокие башни терялись верхушками в перистых облаках и запускали ветер. По спиральным галереям, обернутым вокруг длинных шпилей концентраторов, ползли охряные отблески Большой звезды. Из круглых труб лился пар — неплохая замена дождям в черте плотных застроек. На некоторых узких пирамидах, как распустившиеся цветы, крутились раскрытые радары с прозрачными переливающимися лепестками-панелями. Погодники давно спорили о функции этих радаров.

Когда Т впервые оказался в Климатическом районе, он сказал: «Я словно букашка в траве. Твои предки любили все столь большое, чтобы чувствовать себя маленькими?» Она ждала, что он поразится мощи древних, ее предков, но не нашла что сказать на его слова. Наверное, не было способа эффектней щелкнуть ее по носу за то, что она пыталась так легко подмазаться к силе, к которой имела косвенное отношение. И ей сразу захотелось отстраниться, мол, Мастера — это совсем не мои предки. Мои — с другой стороны. Но там чувство себя крошечной было еще сильнее.

Сейчас Инэн могла угадать его мысли так же четко, как если бы слышала их. Он был недоволен. Когда Инэн уговаривала его прийти на это собрание, первое после ее возвращения из Накопителя, он с неохотой слушал ее и не проявлял интереса. По его мнению, если Инэн не искала способа вернуть его на обломок 5115-го, куда после его раскола не вела ни одна тропа, значит, она вообще ничего не делала. Но он все-таки пришел. Все-таки его природное любопытство победило.

У нее тоже не было причин быть довольной.

— Но мы же все высчитали, — вздохнул Морио. — Напряжение поля тяготения выросло, значит…

Инэн перебила его:

— Да! Значит! На графиках Сиро должно было зафиксироваться хоть одно сближение! Хоть один осколок должен был ответить на утяжеление соседа и сдвинуться со своей орбиты! Хоть на палец! Мы — скопление материи, у которого одномоментно возросла гравитация. Почему другая материя в этом секторе нас игнорирует?!

Они все молчали.

Т прошелся вдоль окна, приближаясь к ней немного, и Инэн почувствовала себя спокойней.

Уташ убрала зеленую подсветку и перебралась к столу. Морио побродил в голограмме, остановился у дальнего угла зала и, склонившись, уставился на маленькую тусклую разлохмаченную белую спираль, висящую над полом:

— А вот здесь что?

— Ничего, — сказала Инэн с тоской. — Отражение вспышки Малой от граней двух близко сошедшихся пирамид. Световой водоворот, мираж. Он короткий, повторяется каждый наши десять оборотов. Скоро исчезнет.

И правда, едва 967-ой и 156842-ой разошлись, как спираль угасла.

Т повернулся к голограмме и указал в центр:

— Земли, на которых мы находимся, — это вон та желтая искра?

— Да, — ответила Инэн.

— Почему желтая, если все остальные синие, красные и черные?

К столу вернулся Морио.

— Формально мы сейчас… такой объект, который… почти звезда, — заговорил он сначала тонким голосом, похожим на свист, но быстро подкрутил браслет на перчатке и выправил тембр. — Мы не светим, не греем, но мы тяжелые… мы искривляем пространство вокруг себя, выдавая себя за массивное плотное тело. Снаружи мы выглядим, как центр возмущенного гравитационного поля.

Инэн стукнула по столу костяшками пальцев:

— Которое ничего не притягивает.

— То есть, виншури? — спросил Т.

— Что?

— Виншури. У нас так называют… — он подумал, подбирая слова, — обман личностью. Один человек выдает себя за кого-то, кем не является. Когда его разоблачают, то кричат «Виншури!» Вернее, кричали… — поправился он. — Виншури нельзя устроить в поселке, где все друг друга знают, но я учил все наши старые законы и наказания. За виншури полагается долгое заключение в темницу.

— Но мы не обманываем! — возмутилась Инэн. — Мы действительно излучаем волны, по которым нас можно интерпретировать, как гравитационно тяжелый объект.

— Это как переодеться в другую одежду, верно? — сказал Т. — Яркую. Ради внимания.

Инэн кивнула.

— Личности внутри одеяния не изменит ни шелк, ни мех снаружи. Кто ты был, тот ты и есть.

— Мы — область пространства-времени с высоким притяжением, — сказала Инэн. — Для нашей ситуации неважно, что внутри.

— Всегда важно, — Т подошел к ней. — Представь, что ты пролезла на собрание старейшин, накинув на себя одеяло Старого Фича и спрятавшись за моим креслом. Одно дело, если ты просто сидишь там и молчишь. Но совсем другое, если подаешь голос, при этом ждешь, что тебя будут так же слушать, как слушали бы к Фича. Но в одеяле — ты. Открываешь рот — и все слышат, что ты виншури.

— Нам надо стать на самом деле тяжелыми? — спросил Морио.

— Как? — воскликнула Инэн. — Искать настройки в Хранилище и в Накопителе еще пятьдесят оборотов!

— Малая, конечно, слабеет, — потянула Уташ. — Рано или поздно сила, удерживающая осколки на своих орбитах, окажется слабее, чем сила, с которой тянет к себе утяжеленная Библиотека. Рано или поздно мы сможем увидеть динамику на графиках Сиро. Но осколки удаляются от Малой очень медленно. Чтобы дождаться, когда мы перетянем их к себе, уйдет не пятьдесят оборотов, а пятьдесят сотен.

— То есть поздно! — выдохнула Инэн.

Уташ вяло повела широкими плечами.

— Инэн, я пришел сюда, — сказал Морио, — всего пять оборотов назад. Из них один оборот я составлял карту лабиринта. Можно сказать, что мы только начали. Ты хочешь слишком быстрых результатов.

— Да, я хочу результатов, — с жаром сказала она. — Потому что лично я торчу в Библиотеке двадцать пять оборотов. А зачем торчу? Чтобы что? Чтобы ничего не происходило?

— Так ли многому ты научилась, чтобы так многое от себя требовать?

— Я должна была учиться лучше. И быстрее.

Морио улыбнулся в знак поддержки:

— Мне кажется, надо исходить из того, что есть в нашем сурнаке.

Инэн выгнула бровь. Морио опустил взгляд на свою руку в коммуникационной перчатке:

— Извини… в распоряжении. Что есть в распоряжении, с тем и работать. Пока что это — притяжение и умение его менять.

Инэн скривилась, но заставила себя промолчать. Чего еще ей от него ждать?

О-Моор Сияющий представлял собой уникальное сочетание энергий, с помощью которых он помог сформироваться уникальному народу. Инэн не знала, как собрались в нем такие энергии. Он тоже не знал. Но перед ней все-таки был Подмастерье — тот, в ком всегда говорила его узкая специализация. Он просто не мог думать шире, чем в рамках четко очерченной способности. Именно Подмастерье уцепился за гравитацию и не сможет просто так сползти на что-то, ему незнакомое. Он будет биться в понятное ему место.

— Что если сейчас еще увеличить нашу тяжесть? — продолжил Морио. — Какой нам доступен максимум во внешнем гравитационном возмущении?

— Предлагаешь надеть еще больше одежд, чтобы выдать себя за толстяка? — повернулась Уташ. — Но в какой-то момент повышения нашего притяжения мы сами не сможем покидать Библиотеку. Даже сейчас вокруг нас такая буря, что выходить с углов могут только вчетвером. Если мы утяжелим себя еще, то вообще никуда не выйдем. Ни вчетвером, ни вдесятером, ни сотней.

— Наказание — долгое заключение в темницу… — проворчала Инэн.

— А если повысим свое притяжение резко и коротко, но тут же вернем его в норму, согласно прежней модульной метрике? — не сдавался Морио.

Это звучало неплохо, но Инэн подумала, прежде чем задать встречный вопрос:

— Как отреагируют тропы вокруг нас на такой скачок? Мы резко дернем весь наш сектор за сотни струн. Но что будет с этими струнами?

— Ты имеешь в виду дороги? — нахмурилась Уташ и прикусила кончик очередной курительной палочки. Похоже, она понимала.

— Да. Они или закроются или оборвутся. Но они точно не останутся неповрежденными. И без того натянуты. Сейчас-то держатся на одном лишь уважении к жизни, по ним ползающей.

— Оборву-утся, — грустно вздохнула Уташ, прикуривая, — и мы окажемся в изоляции. Которую устроим сами себе.

Инэн устало прислонилась бедром к краю сенсорного стола.

— Но, допустим, дороги просто закроются, — сказал Морио. — Если щиты на углах сомкнутся, то пробить их сможешь ты, Инэн. Ты вскроешь нас так же, как вскрыла Иллион, Первый и саму Библиотеку. При условии, что заранее покинешь Библиотеку.

— Морио, а кого вы предлагаете отправить в Накопитель? Кто пойдет запускать этот скачок в действие? Вы сами? На вас не реагирует бо́льшая часть датчиков, вас не существует почти для всех панелей или голограмм управления. В лабиринте вокруг Стержня вам подчиняются только транспортные платформы и только те, у которых есть рукоятки. На ваших иллионцев не реагирует вообще ничего, кроме вентиляции… Прошлое повышение запускала я. И этот скачок должна буду осуществить тоже я. Но я же должна буду уйти с осколка, чтобы…

— Тупик, — протянула Уташ и бросила окурок на пол. Две плитки — с дымящимся окурком и следом рассыпанного пепла — перевернулись, сбрасывая мусор под пол. Плитки встали на место чистые, гладкие.

— Или дороги закроются и оборвутся одновременно, — негромко сказал Т.

Никто ему не возразил…

— Итак, — Инэн потерла переносицу. — Я прошу всех вас подумать, какие у нас есть выходы. Любые. Не отвергайте даже самые нелепые и безумные. Разбирайте все, крутите все. Что-то должно найтись крепкое, что-то, что не заведет нас в тупик, откуда нельзя будет ни выйти, ни проломиться… — она помолчала и добавила: — Пожалуйста.

* * *

Когда Уташ и Морио ушли, Т приблизился к столу, где по поверхности ползли ряды панелей со столбцами цифр, и внимательно в них всмотрелся.

— Эти знаки, — спросил он, — ты понимаешь их как изображение?

— Конкретно эти знаки, как карту, — кивнула Инэн. — А эти, — она перелистнула изображение на столе, выдвинув круглые диаграммы с показателями мощности Стержневых вихрей, — могу слышать, как музыку.

Он покачал головой:

— Все-таки это поразительно!

Она не раз пыталась объяснить ему, что Основатель «видит» мир далеко не только глазами. Он вроде понимал, но что-то не укладывалось. Будучи простым человеком, хоть и не похожим ни на кого из знакомых Инэн людей, он мог воспринимать немногое. Видел то, что перед ним, и не обладал задним зрением, как не мог отделить зрение от своих глаз. Скрытые процессы мог лишь представить в уме, а например, как гудит вода у дна озера и вовсе не поддавалось его воображению.

— Пойдем? — спросил Т, поднимая голову.

— Уже хочешь домой?

Он угрюмо промолчал, затем, тяжело ступая, пошел к выходу. Инэн мысленно пнула себя. Какая неосторожность!

Он не считал домом место, где они поселились. Его домом имели право называться земли его родины, осколок, который Инэн разбила от злости. Не справилась тогда с собой — и разбила. Задать ему такой вопрос было все равно, что открыто обидеть.

Инэн жестом свернула голограмму, выключила панель на столе. Комната опустела и затихла.

— Давай пойдем пешком, — примирительно сказала она, догоняя Т.

Он не отказал.

На внутреннем лифте они спустились на первый этаж и вышли наружу. Здесь было оживленно, полсотни Мастеров и Основателей сновали по круглой площади перед башней. Жильцы этой башни — погодники, взявшие на себя работу в Климатическом районе, — были заняты с утра до ночи.

Невдалеке Инэн увидела Орина, высокого худого Основателя, одного из первых приведенных ею сюда для создания воздуха. Орин посмотрел поверх голов Мастеров, собравшихся вокруг него, помахал Инэн длинной рукой, скользящим жестом показал, что оправил ей отчет за последний поворот. Инэн кивнула в ответ. Раз Орин не бежит к ней, округлив глаза, значит, все климатические зоны стабильны и нигде ничего не сломалось. Вечером она посмотрит отчет. Наверняка по его итогу Орин опять будет просить выделить им из Накопителя дополнительный энергетический канал на обогрев вершин шести горных пиков, стоящих у краев ровно посередине каждой из граней. Мол, там холодно и лед. Они так и назывались — Первая Серединная, Вторая… По мнению Инэн, греть необитаемые горы было незачем. И еще, когда она дважды лазала туда, по льду, кутаясь от мороза в три куртки и два комбинезона, одетые слоями, она испытывала прилив сил. Голова становилась ясной, ее покидали утомительные тревоги, которые опутывали ее в теплых и уютных условиях. Взять и отдать такое хорошее психическое лекарство? Но Орин не расставался с идеей равномерного прогрева…

С земли Климатический район выглядел менее впечатляюще. Одно дело смотреть на тонкие башни из обзорного окна с высоты шести десятков этажей. Совсем другое — оказаться среди серых стен, у подножья гигантских зданий.

Они пересекли оживленную площадь в молчании. Над головами промелькнули два вытянутых флеэена, блестя серебристыми корпусами в лучах Большой звезды. Из одного послышался мужской смех.

— Зачем ты привела меня сюда? — сердито спросил Т, когда они свернули с площади в проход между двумя башнями.

— На собрание? — уточнила Инэн.

— И на него тоже. Двадцать с лишним оборотов ты продержала меня в безвременьи. А потом вытащила, чтобы теперь я тут сидел, как в темнице. Чтобы слонялся туда-сюда и ждал, пока ты соизволишь заняться обещанным делом.

Инэн достаточно долгое время провела бок о бок с ворчливыми Мастерами, чтобы уметь держаться перед негативом ближнего. Но сейчас было не то, от чего просто отвернешься. Это не прилив плохого настроения Т. Это ее собственные долги и напоминание о них. Очень скверные долги.

— Не лучше ли будет отвести меня обратно? — спросил он.

— Ну, вывести тебя сейчас будет сложнее, чем было привести, — сказала Инэн неохотно.

Он замедлился:

— Из-за той бури снаружи?

— Да. Если ты будешь настаивать, я, конечно, сделаю, как ты хочешь…

Т промолчал, не сказав ни слова за или против. Но чувствовалось, что его сердитость отступила.

Они вышли к круглой площадке, заполненной толстыми переплетающимися белыми трубами. На одной из труб, на уровне третьего этажа, верхом сидел молодой Мастер и разговаривал по внутренней связи с кем-то многословным и смешливым.

Принцип этих плетеных труб даже единожды собравшаяся сотня Основателей не смогла разгадать. Клубок из матовых труб был большим, как густой лес: раскидистые деревья с белыми стволами и ветвями, которых опутывали змеи и лианы — и все очень условно, не отличишь растение от животного. Уташ однажды заикнулась, что это могут быть заготовки для новых форм… но чего? Расчетные модели? Что они рассчитывали? Визуализация каких-то формул? Каких?

Но место было спокойное и приятное.

Глядя на перекрестья белых труб над головой, заслонившее небо, Инэн сказала:

— Иногда мне слышится в твоих речах, будто все, что ты хочешь, это расстаться со мной. Если я не могу вернуть тебя на обломки 5115-го, то ты предлагаешь вернуть тебя на обломок без времени. В любом случае — от меня прочь. Что-то со мной не так?

Он взял ее за руку:

— С тобой все так.

— Наверное, должен быть в каждом какой-то центр притяжения, который не отпускал бы его силы, не давал бы разлетаться умениям, знаниям, энергии, желанию творить, думать, делать…

— Мысли и дела как раз надо отпускать. Иначе они никогда не наполнят мир вокруг тебя, не создадут его, — возразил Т.

— Может быть. Но что с людьми? Должно быть что-то, что удерживало бы все рядом со мной. И тебя тоже. Но я чувствую, что сама развеиваюсь. И ты удаляешься.

— Нет. Ты собираешь вокруг себя людей. Каждый в этих землях пришел к тебе.

— А кто соберет меня? — Инэн остановилась. — Меня словно тянет во все стороны сразу, — тихо проговорила она. — В весь мир тащит, разрывает на пылинки… Если бы не ты, Т, я разлетелась бы давным-давно, как наша сфера на осколки. Наверно, самолюбивым будет говорить о тебе через призму себя, но ты — единственное, что не дает мне развалиться, что держит меня, что составляет меня.

Т улыбнулся:

— В таком случае, я тоже самолюбив.

— Я не хочу, чтобы ты уходил. Хотя мне горько и грустно из-за твоей здесь тоски и скуки, — прошептала Инэн, прижимаясь к нему.

Вместо ответа он наклонился ее поцеловать…

Когда они вышли из белого клубка и свернули на виадук, выгибающийся высоко над землей и соединяющий два края широкого ущелья, Большая звезда ударила им в лица. Инэн приглушила зрение, долина под виадуком потемнела. Т просто прищурился.

Вдали на самой границе дымки виднелся сектор, который оправдывал название библиотеки больше, чем весь 2000038-ой осколок. Вот там было настоящее Хранилище знаний!

Оно представляло собой огромный темно-серый монолит, занимающий десятую часть всей поверхности осколка. Снаружи он было похоже на ежа — его треугольный корпус сужался к центру осколка и расширялся к грани, на выгнутой крыше топорщились бесчисленные вышки, комплексы антенн, радаров, генераторов… Внутри Хранилище было разделено на два слоя пирамид из толстого хрусталя. Верхний слой крепился к крыше, его вершины смотрели вниз, на вершины таких же хрустальных пирамид, составленных на полу. В промежутке среди направленных друг на друга полупрозрачных пиков можно было перемещаться только на флеэенах. На счастье, в эти транспортные капсулы был встроен каталог Хранилища, что сильно помогало ориентироваться. Там Инэн провела два десятка оборотов почти безвылазно. Внутри обширного комплекса она чувствовала себя блохой, ползущей через громадную пещеру. А потом попала в нижний Накопитель, и там, рядом со Стержнем, она стала еще меньше.

— Здесь красиво, — сказал Т, оглядывая глыбу Хранилища, долину под виадуком, заполненную круглыми бежевыми куполами почвенных лабораторий, и сверкающее пятно озера справа. — Но очень много всего. Зачем столько?

Инэн вздохнула и взяла Т под руку. Ей было не по себе на узкой дороге, проходящей на большой высоте.

— Мы сами не знаем, сколько здесь чего. Слишком широкий выбор перед нами открылся. Я бы сказала, обрушился. Это как если растягиваешь зрение широким спектром по большой площади. Все сливается, нет четкости, ты видишь хаос, не выделяя ничего определенного… — она крепче стиснула его локоть. — Так я получилось с тобой. Я надеялась, что ты — тот, с появлением кого все изменится. Мне представлялось, что сама жизнь вспыхнет, стоит тебе лишь войти в Библиотеку. Что весь мир закрутится по новым законам, исполняя старое предсказание. Все сразу и само собой! Но ничего не случилось…

— Хочешь сказать, что я подвел тебя?

— Нет! Вовсе нет, — воскликнула Инэн.

Помолчав, она продолжила:

— Никто не может подвести меня больше, чем я сама. Не первый раз я ошибаюсь. Как много выигрывали те, кто ставил на мои ошибки! От моей надежды на хороший исход, от моих ожиданий и планов откусывают большими ртами ложные претензии, оплошности и неправильные выборы. Как от яблока — хрум! хрум! Осталось совсем чуть-чуть. Что-то еще копошится под горой из моих неудач. Какая-то моя часть ждет, что здесь, в Библиотеке Мастеров, отыщется что-то, что откликнется именно на тебя. Поэтому я прошу тебя оставаться здесь как можно дольше. Вдруг что-то обнаружится? Хотя ничего конкретного, как это может быть и чем оказаться, я не могу даже представить.

— Но оно поможет мне вернуться к моему народу?

Инэн сжала челюсти. Ну вот что за человек! Все сведет к одному!

— Смотря, что это будет, и на что оно ответит: на касание, мысль, всплеск энергии… Каклюди признают твою власть над ними, так и это должна быть какая-то зона, признающая твою власть. Иногда достаточно просто подойти — и так работает подсветка в лабиринте Накопителя. Помнишь, я рассказывала.

Т кивнул:

— Или надавить. Вроде злости, с которой ты пробиваешь щиты.

— Или это будет сосредоточие знаний, как вышло с Морио, — подхватила Инэн. — Мы ведь занялись системой локальной гравитации в Библиотеке, уделив внимание именно ей, отчасти из-за того, что Морио и его иллионцы хорошо ориентируются в этой области. Результат мы получили, гравитационное возмущение вокруг нас изменилось. Жаль, что в итоге все равно ничего. Хрум.

Они неторопливо приближались к озеру, распростершемуся между ущельем и Хранилищем. В низине перед озером Мастера «замешивали» основание для учебной площадки. Зданий на осколке оказалось предостаточно, а вот открытых мест, пригодных для испытаний, не хватало. Многое из расшифрованных записей с кристаллов и дисков рьяные Мастера хотели попробовать на практике незамедлительно. Но пара таких быстрых опытов разрушила несколько галерей, соединяющих башни в Климатическом районе, снесла два виадука на его окраинах. Решили устроить специальную площадку на берегу озера, ограничив ее высокой стеной. Площадка должны была быть небольшой, в диаметре в пару тысяч шагов. За площадкой со стороны озера виднелась сетка из ярко-желтых пунктирных линий, поднимающихся вверх, как недорисованный забор — наметка защитной стены.

Тридцать Мастеров висели над бурлящим фундаментом на круглых дисках, каждый из которых парил над верхушкой широкого столба. Между столбами медленно и тягуче ворочалась серая пенистая масса. Застынув, она станет не менее крепкой, чем иурат. Но пока пена подвижна, Мастера гоняют матовые волны, тянут выросты, лепят на столбы охапки пушистой взвеси. На эту постройку они забрали солидную долю энергии, передаваемой из Накопителя — сорок пять грэнов, если брать по шкале Хасса. Дорого. Столько же ушло бы на создание искусственного мяса на все нынешнее население Библиотеки с запасом на двести поворотов.

Инэн приуныла. Ей что, жалко энергии?..

— И все-таки ты сделала очень много, — сказал Т, глядя на бурлящее строительство. — Многое от себя отпустила в создаваемый мир.

Инэн подняла руку, останавливая его:

— Прости, но я слышала все эти утешения. Пустое. Ничего я не сделала. Я всего лишь привела Мастеров туда, где есть для них работа! Все Основатели лишь этим и занимаются.

— Но ты недовольна?

— В Библиотеке все крутится, производится и преобразуется только благодаря Мастерам. Сейчас они там, куда поколениями только мечтали войти. Но мечты воплощенные быстро становятся обыденностью. Они возводят площадку, чтобы учиться. Значит, будут школы, оседлость, социализация… И вот вопрос — к чему я их привела? К чему пришла вместе с ними? Они все считают себя… дошедшими, достигшими. А я пришла сюда, чтобы выбраться потом в другое место или расширить это, нарастить. Здесь мне не дом. Мало и тесно.

— Ты — Ходящая. Может, твой дом — это целый мир?

— Целый — это просто весь или собранный воедино? — Инэн фыркнула. — По всему миру я уже находилась-набегалась, потеряла двух своих Мастеров. Единый мир? Да я состарилась на двадцать пять оборотов, ломая голову над этим единством, но лишь для того, чтобы потерпеть очередную неудачу. Теперь соседние осколки кричат «Виншури!» и тыкают в меня пальцами. И еще воротят от меня свои носы.

— У них нет носов, — сказал Т невозмутимо.

Подшучивал?

Инэн махнула рукой:

— В любом случая, кажется, будто пресловутый целый мир нужен лишь мне одной. А миру только и надо, чтобы завести меня куда-то, где он отвесит мне оплеуху и заявит «Ошибочка!».

— В любом случае, когда ты найдешь способ вернуть меня, сможешь уйти вместе со мной.

Нет, ну что за человек! Ее окружают одни упрямцы, одержимые каждый своей целью!..

Они миновали стройку и вышли на высокий берег озера, широкого, с кривыми краями и стеклянно-блестящей водой. Волны внизу лизали крутой обрыв, будто пробуя камень на вкус. Земля вокруг озера была потрескавшейся — последствия быстрой посадки береговых деревьев и слишком торопливый разгон их роста. Испортили и искорежили половину берега по неопытности и непродуманности. Хорошо еще подвернулся мальчишка-Мастер, который знал про коммуникации внутри поверхности достаточно, чтобы вмешаться и не дать разрушить вторую половину берега.

Полоса берега была узкой, и вскоре они вышли к долине с глубоким карьером в центре. С другой стороны карьера, будто частокол из выбеленных прутов, стояли очистные установки. Небо было безоблачными, но дымка над линией коллекторов имела розоватый цвет. В ней над воздухоочистителями кружились белые воронки, как будто метель гоняла лохмотья снега, засасывая их в сверкающие трубы, расширенные кверху.

Из дна карьера, как грибы, поднимались на столбах зеленые поросшие травой диски. Из них тянулись новые столбы, которые заканчивались такими же дисками с землей и травой, но поменьше. Диски соединялись между собой, образуя кривую и сложную дорогу через карьер.

С их стороны, по краю карьера, вела широкая дорога, заканчивающаяся длинным мостом через ущелье. Инэн и Т свернули на эту дорогу и зашагали, оставляя карьер слева. На мосту Инэн снова вцепилась в Т. В ущелье под ними шумела горная река.

В конце мост загибался вниз и переходил в длинную спираль, наматывающуюся на черный столб, вдоль которого скользила кабина лифта. У подножья скалы и находился «дом» — большая пещера с рассыпанными по ее стенам домиками в два-три этажа. В конце пещеры пролегал тоннель, по нему, короткой дорогой, они добрались бы гораздо быстрее. Т пришел на собрание именно этим путем — через тоннель, ярко освещенный длинными рядами ламп и засаженный тонкими березками и изящными кустами ланнирона. Тоннель пересекал скалу, которую они огибали широким кругом, и выходил с другой стороны на пологий склон, щедро освещаемый Большой звездой.

Можно было бы свернуть на круглую площадку перед лифтом. Десять вдохов — и ты внизу. Но они пошли пешком по покатой винтовой дороге вдоль обрыва. Неподалеку со скалы лился тонкий водопад. Его брызги разлетались водяной пылью, делая воздух свежим и влажным.

Остановившись на первом витке дороги, Т перегнулся через толстые перила, заглядывая в ущелье с рекой. Потом посмотрел вверх, в небо. Там темнело два осколка. Он облокотился на перила и сказал:

— Меня кое-что удивило в вашем собрании. Вы говорили про возмущение, тяготение… грав-в…

— Гравитацию, — подсказала Инэн. — Притяжение.

Он посмотрел на нее внимательно:

— Вот! Ты произносишь много разных слов вместо какого-то одного.

— Они схожи.

— И все же, с чем вы работаете?

— С гравитацией, — сказала Инэн. — Но она не работает так, как нам надо.

— Вы обращаетесь к одной силе, но она не отвечает. Почему не ищите другую силу?

— Мы уже нашли эту. На выбор и изучение другой силы уйдет много времени.

Т раздраженно свел брови и покачал головой:

— Ты похожа на человека, который стоит перед дверью, ему не открывают на стук, а он жалуешься, что не войти.

— Вовсе я не жалуюсь.

— Жалуешься. Перестань стучать и отойди от двери!

— Некуда мне отходить! — воскликнула Инэн, потом опустилась на корточки и взяла пару камней, отколовшихся от скалы над ними и упавших на дорогу. — Смотри! Показываю наглядно, раз ты считаешь, что я путаюсь в словах.

Округлый серый камень она накрыла ладонью:

— Вот этот камень — мы, Библиотека. А вот этот, например, 15-ый. Он к нам ближе всех дважды в оборот.

Она повозила на расстоянии вытянутой руки другим, узким камнем по твердому шероховатому покрытию.

— Какую силу должен проявить круглый камень, чтобы вот этот узкий направился к нему?

— Почему именно круглый камень? — строго спросил Т.

— Потому что мы умеем регулировать притяжение в своем ближайшем пространстве.

Т нахмурился:

— Если бы я лично высовывался из своей башни и кричал, прося всех приходить ко мне, лишь потому, что у меня есть голос, я был бы нелеп.

— Но как добиться, чтобы пришли?

Двинув ногой, вождь легонько пнул узкий камень к круглому носком широкого сапога:

— Так.

— Очень смешно! — скривилась Инэн, но тут же подобралась. — Импульс…

Что-то зашевелилось, зашуршало в ее сознании, будто трескалась стена. Т молчал, возвышаясь над ней как мрачная башня.

— Ты прав! — воскликнула Инэн, чувствуя, как внутри разжигается огонь, как мечутся мысли, вспыхивая и выстраиваясь цепочкой искр. — Другая сила! Притяжение, не гравитация… Притяжение. Прямое и… и встречное.

Она закрыла глаза, сосредотачиваясь, потом поднялась на ноги.

— Гравитация удерживает осколки на орбитах, не дает им сдвинуться. Но что сдвигает? Дернуть мы не может, оборвем дороги. Толкнуть тоже не можем, расколем сам осколок. Остается только изнутри, с самого объекта, — говоря, она чувствовала, как по венам спешит давящая горячая волна. — Что тянет людей друг к другу, тебя к твоему народу, Мастеров к материи, а Основателей к энергии?.. Что тянет все ко всему? Что тащит вперед через ветра, опасности, преграды? Навстречу боли, ошибкам, страданиям?

— Что?

— Любовь, — выдохнула Инэн, чувствуя, что улыбается. — Поэтичный ответ, правда? И совершенно не имеет отношения к гравитации. Но я вспомнила один случай… Несколько оборотов назад юный непоседа с осколка, куда из-за постоянных войн никто из наших не суется даже за тараканом, устроил кавардак. Я как-то совсем про него забыла. Непростительно!.. — она заходила туда-сюда поперек дороги между перилами. — Да, все верно… Непростительно. Меня не простят, но это может сработать. Это. Может. Сработать. Они должны сами захотеть прийти. Надо только рассчитать…

Т удивленно повысил голос:

— Рассчитать любовь?

— Рассчитать движение удаленных объектов, прямое и встречное притяжение друг к другу, — бормотала Инэн. — Тогда с Карсом проявила себя такая сила, что половину законов мира на ветер выбросила. Он… она, эта сила, по-настоящему сдвинула осколок с орбиты. Как я забыла! — она всплеснула руками. — Ведь я читала отчеты Орина о пожарах на том осколке, после его смещения! И Борен все время маячит у меня перед глазами. Непростительно!

— Твой голос дрожит, — заметил Т. — Ты боишься этой силы.

— Да, боюсь.

— Что она такое?

Инэн повернулась к нему и глубоко вдохнула, набираясь смелости:

— Сила расставания. Сила разлуки.

Глава 2. Подготовка

За осторожностью пролезло жадное любопытство.

Что там? Ого! Возьмем!

А что еще есть?

— Почему с этим ко мне? Почему не соберешь Основателей? Почему не посоветуешься с Уташ, наконец?

Инэн скосила взгляд на крутой склон, спускающийся от их площадки вниз, в долину, перечерченную широкой ровной дорогой, которой никто не пользовался. Склон был каменистым, поросшим мелкой травой и сухим мхом. Сейчас его заливал холодный свет Большой звезды. Родная и теплая Малая, умеющая обнять плотными лучами, способная подарить силы, воодушевить, редко появлялась над краем. Инэн ее очень не хватало.

Она ждала Сияющего долго, но не потому, что он опоздал, а потому что она пришла на встречу раньше. Маялась ожиданием, исходила всю покрытую мелкими камешками площадку, несколько раз заглянула под свод небольшой пещеры, посидела в ее полумраке — ей всегда нравилось неподвижно сидеть или лежать где-то в скрытом месте, поодаль от шума и суеты, но сейчас тишина и одиночество плохо поддерживало.

Сомнения пригнали ее сюда, в скальный закуток на крутом склоне на границе Климатического района и Застывшего сектора — согласно картам когда-то там были лаборатории твердых материалов, но почти все длинные приземистые корпуса изнутри были забиты иуратом. Он вытек бесконтрольно, возможно, тогда же, когда разрушился мир, и потом застыл намертво. Весь сектор никуда не годился.

К закутку из долины вели узкие каменные ступени, вырезанные в скале. Примитивность и почти дикость на фоне самоподнимающихся платформ и проворных флеэенов. Но Инэн решила устроить встречу именно здесь. Когда Морио, прилетевший в долину, пешком дошел до склона, потом одолел лестницу, он долго стоял, прислонившись спиной к скальной стене, порывисто дышал. Но не ворчал, что слишком стар для таких подъемов.

Он внимательно выслушал ее. Потом задал вопрос, почему с этим именно к нему.

— Я решаю задачу, — ответила она, — и выбираю решение. Любой свой выбор я могу объяснить, оправдать. Но я чувствую, что нуждаюсь в возражении. Мне не хватает сопротивления. Я хочу, чтобы со мной спорили, чтобы поправляли меня, корректировали, чтобы сбивали с того курса, куда меня тащит. Мне нужен тот, у кого мысли будут течь против моих.

— Я согласен, что Основатели Библиотеки предпочтут смотреть в одну с тобой сторону. Но почему не Т?

Инэн опустила голову:

— Он опять скажет, что я жалуюсь. Наверное, он опять прав… — она вздохнула удрученно. — С его позиции все несложно: если можешь сделать что-то явно полезное для своего народа, сделай это. Сейчас меня такая позиция больше подтолкнет к уже намеченным действиям, чем остановит или заставит повернуть в другую сторону. К тому же он опять будет склонять меня к тому выбору, который поможет ему вернуться на 5115-ый. Вот только моя задача вообще Т и его 5115-го не касается… Я вроде все решила, а теперь остается только броситься вперед, к намеченной цели. Но я не понимаю силу, с которой меня бросает. Она меня пугает. И потому я хочу встречного ветра в лицо.

Шлем Морио прорезала поперечная щель — открылась пластина, позволяющая Сияющему видеть мир, но ограничивающая мир от его лучистого взгляда тонкой и мелкой бэйриетовой сеткой. Он отстранился от скалы и пересек каменистую площадку, выбрав в качестве сидения плоский скошенный обломок камня. Устроился, сложил руки на коленях, обтянутых сине-серым плотным балахоном:

— Ладно… Тогда давай подробней. Слушаю тебя.

Площадка с неглубокой пещерой не была обустроена для долгих бесед, скорее, для уединенного созерцания. Сияющий занял единственный камень, пригодный, чтобы на нем сидеть. Немного поразмыслив, Инэн улеглась прямо на землю поближе к Подмастерью. Вытащила из-под бока пару острых камней, расчистила ладонью местечко, чтобы пристроить локоть, подперла голову рукой:

— Я обошла наш сектор. Весь. Хотела посмотреть, кого и как можно сдвинуть с места. Закрытые осколки пересчитала, открытые проверила. Вынуждена была поставить сто двадцать три знака «Угасание». А следовало поставить больше. Наши ближайшие соседи тоже заслуживают на своих подходах таких знаков.

— Так вот почему тебя так долго не было.

Она кивнула:

— Раньше я приходила на осколок, выслушивала-вынюхивала искаженное животное. Сейчас пришлось слушать шире, и снимать общие данные оказалось трудозатратным делом. А прогнозировать состояние наборов и того нелегче! Но где удавалось поймать излучение Малой, там я черпала ее свет, набиралась сил… Наше положение удручающее. Из сорока тысяч — тридцать две тысячи мертвы. На почти двух тысячах осталась только плесень… Относительно полноценных в нашем секторе, — Инэн подняла руку с растопыренными пальцами и дважды махнула ею, — чуть. Горсть. Мы — бедная жизнью и энергией область. Бедная, даже нищая! И мы беднеем и нищаем. То, что разваливалось при наших дэдэра, при нас развалилось окончательно. А сейчас мертвы даже те осколки, которые при моем обучении считались стабильными. На фоне такого развала, тянущегося в глубину времени, наши успехи с Накопителем кажутся нелепыми, ничтожными. Работа идет, но ничего не происходит. Вязко… Если же брать статистику по осколкам с разумной жизнью… Ну, хотя бы с такой, где люди еще носят одежду и не едят друг друга сырыми… — ее передернуло. — Если на осколке не угасает разум, то умирает сам осколок.

Она подняла лицо к небу и указала свободной рукой:

— Сейчас над нами плывет 800008-ой. Он треснутый. И судя по тому способу, которым местные добывают энергоблоки, скоро совсем развалится. Доломают. И еще на нем ядовитое болото…. А 5555-ый знаете? Он сейчас не виден, но мы к нему подходим весьма близко. Там утечка воды из единственной реки. Река замкнута по кругу, на поверхности течет с тремя изгибами, в которых стоят большие города. После третьего города река уходит под землю и возвращается к истоку. Но из-за утечки в подземном участке вода покидает осколок. Почти незаметно, я различила лишь тонкую дымку снаружи, на подходе. Морио, вы — самый старший из нас, но даже вы сможете дожить до поворота, когда там станет жутко из-за нехватки воды. Жутко уже потому, что это — один из самых населенных и культурных осколков. Там есть общество, структура, порядок… Пока есть.

Она помолчала, перебирая мелкие камешки кончиками пальцев. Морио ее не торопил.

— Я хочу стабилизировать наборы, объединив эти два осколка с нами. Пока не поздно. Замкнувшись в общий набор, мы все помогли бы друг другу. На 5555-ом в реке живут сетриинские бактерии, они нейтрализовали бы яд болота с 800008-го. Жители 800008-го, которые поколениями разбирают коммуникации под ногами, помогли бы убрать утечку воды с 5555-го, — она хмыкнула. — Просто красота, верно? Как они друг другу подходят! А нам-то как! Ведь если бы мы все втроем встретились, то решились бы все проблемы: Библиотека стала бы реально тяжелым гравитационным объектом, а не виншури, Пятачок получил бы подземных умельцев-ремонтников, а Ось, зажатая между двумя осколками, никогда бы не развалилась, да еще и яд бы на ней вывели! Ну просто космическая гармония!.. И когда я нахожусь в переходе, когда я вслушиваюсь в их голоса, я будто слышу прямое воззвание: «Да! Собери именно нас!» А мир гудит и шумит так, словно командует «Да! Собери именно их!

— Ты не станешь отрицать, что славишься умением слышать мир не так, как другие? — спросил Морио. — Значит, ты принимаешь, что мир сообщает тебе именно то, что ты слышишь.

— Это верно. В нужности сборки и в выгоде момента у меня нет сомнений.

— Тогда что тебя гложет?

— Способ сборки, который у меня есть. Хочется заявить, что это Т навел меня на такой способ, но придется ответственно признавать: этот способ — порождение моего ума и только моего. — Инэн опустила руку, подпирающую голову, и стиснула ее в кулак, сгребая в горсть камешки и песок. — Вот только этот способ очень напоминает методы Первого осколка! Если бы я изложила задачку и ее решение своей Старшей, Але, она одобрила бы ход моих мыслей… Поэтому я боюсь его. И поэтому я пришла к вам — отговорите меня и заставьте найти другой способ. Поспорьте со мной! Велите мне двигаться в другом направлении.

— Я ничего не знаю о твоем способе, — развел руками Морио и слегка улыбнулся извиняюще.

— Я его не распространяю в общей сети, — сказала Инэн негромко. — Способ таков… Взять людей, которые живут вместе и счастливы. Разлучить их, развести по этим осколкам. Разжечь тоску. Подождать, пока три осколка сблизятся как можно теснее, до прямой видимости, и, получив с каждого импульс, порожденный желанием быть рядом с любимыми, захватить осколки полем тяготения Библиотеки, — ответила она, в напряжении возя пальцами по земле.

— А как они будут соединяться?

— Главное, чтобы они сблизились. Соединением можно будет заняться отдельно. Снова перейти в Накопитель, уделить внимание уже конкретно краевым силовым полям.

— То есть осколки должны просто сойтись. Без столкновения?

— Без. Расчетная модель выдает хорошие прогнозы. Места разогнаться осколкам в нашем секторе просто нет. Задать импульс 5555-му посильнее, импульс 800008-го послабее, потом захват притяжением Библиотеки… Да, они должны просто сблизиться, встать в ряд и обрести общую орбиту, продолжая держать между собой расстояние не меньше суммы двух краевых полей. А дальше… Если получится с Осью и Пятачком — это их самоназвания, — можно будет подтаскивать и другие осколки, собирать их, стабилизировать.

— Но тебя не устраивает способ получения импульсов.

— Да.

Морио замолчал, повернувшись лицом к свету. Могло показаться, что он задумчиво глядит вдаль, но, скорее всего, он просто грел свой шлем. В долине было прохладно.

— Наверняка ты бывала на осколке, откуда я родом, — заговорил Сияющий. — Он закрылся недавно. Так вот там жители, рассеянные по берегам большого озера, переписывались друг с другом с помощью птичьей почты. У птиц-ноэцен, обитающих в высоких скалах, была удивительная особенность — жили они большими стаями, но если отловить пару хоть из разных стай, хоть из одной, затем подержать этих птиц подальше от всех, и чтобы они не видели и не слышали друг друга, а затем поселить их в общую клетку… Потом хоть на другой край озера отсылай одну птицу-ноэцен, вторая все равно отыщет к ней путь! Пол не имел значения. После долгого одиночества птица-ноэцен принимала первого же увиденного сородича за единственного и способна была отыскать где угодно именно его. Как ты понимаешь, способ общения людей между собой на озере за счет этих птиц был действенный. Мы пользовались им всю жизнь. Причиняли ли мы страдания птицам, разлучая их со стаей, потом изолируя, а потом отнимая сородича?.. Да. Но ведь мы гарантировали и встречу с тем, к кому рвалась птица, радость соединения.

Инэн недовольно махнула рукой:

— Я ждала, что вы будете спорить со мной! А вы только убеждаете, что подобное использование живых существ нормально, что не имеет значения, идет ли речь о людях с осколков или о птицах… вымерших.

— Инэн, ты считаешь, что твой способ плох лишь потому, что он напоминает тебе о Первом осколке, который ты ненавидишь, — сказал Морио, не переняв ни капли ее недовольства. — Я рассказал тебе про птицу-ноэцен потому, что ты можешь взглянуть на свой способ, как на нечто, похожее на птичью почту с моей родины, к которой у тебя нет ненависти…

Она молчала.

— К тому же надо учесть, мы с тобой помним Первый по-разному. Для тебя его методы неприглядны, но ты просто жила на нем в такое время… Я же помню времена, когда Первый защищал жизнь с напряжением и ответственностью, когда он ставил огромные задачи и решал их. Я был совсем юнцом, когда там работали над Большим переводом. Тысячи сильнейших умов думали, как все населения одного осколка перевести на другой за один раз. А это десятки тысяч людей!

Инэн ахнула и округлила глаза. И опять почувствовала себя крошечной.

Почему в программе их обучения не было упоминания о таком грандиозном деле?

— Мне не нашлось в проекте места, — продолжил Морио. — Специализация не та, да и я тогда был лишь недоученный Подмастерье … — он вздохнул, переплетя старые узловатые пальцы.

— Чем кончился проект?

— Не знаю. Никто не знает, кого ни спрошу.

Инэн долго молчала, потом сказала:

— Тысячи умов думали… Нас всего тысяча, — сказала она, оглядывая темнеющие за долиной матовые корпуса Застывшего сектора. — Привлечь к делу с полной информированностью я смогу… ну, может, десятерых. Остальных можно включить под конкретное задание, маленькое, без общей картины… Лучше, чтобы как можно меньше умов знали, что мы собираемся провернуть, чтобы не поползли слухи. В курсе должны быть только те, кто будет разводить людей по осколкам. Хотя… Даже им можно сказать, что просто надо отвести того-то туда-то, без подробностей. Итого нас пятеро: вы, я, Гвэт, Уташ и Т.

— Он почему?

— Я ему все рассказываю, — сказала она и почувствовала неясную обиду. Почему Сияющий задал вопрос таким тоном, будто хотел, чтобы она оправдывалась?

Морио крутанул браслет, отключая коммуникационную перчатку. Потом своим настоящим тихим добрым голосом повторил недавно произнесенные ею слова:

— Импульс, порожденный желанием быть рядом с любимыми… — он снова включил браслет: — Не о случае ли с Карсом речь?

— О нем, — неохотно признала Инэн. — Он сдернул осколок, как на веревке, схватился на тропу, как если бы она была материальной. И есть еще импульсы, похожие… Одна юная парочка с треснутого осколка тропу просто порвала, когда свалилась прямо на меня. Полезли в переход в одиночку — глупые дети! — и порвали тропу, как пояс старой куртки. А дети Вивв?

— Вивв? Я должен ее помнить?

— Нет, вы не пересекались. Она ушла на Пятачок к мужу-человеку с десяток наших оборотов назад. Недавно вернулась… Ну… Ее вернули. Вместе с дочерьми. Они не двигали осколки и ничего не рвали, но там та еще тяга оказалась! Девочки так стремились попасть на Библиотеку, что раскатали дорогу перед собой, сделали ее шире, хоть и тоньше. На выходе эти девочки вывалились, крича «Я первая! Нет, я первая». Какое рвение! Сколько энергии!. Разве я могу позволить себе пройти мимо силы, которая в переходах творит такие процессы? Но разве я не думаю о жестокости, которая сопроводит использование этой силы?

Морио насторожился и подался вперед:

— Жестокости? Ты предвидишь жертвы?

— Не смертельные. Пара разбитых сердец, пара заломленных рук, пара отравленных душ. Все временно, я же никого не буду томить в разлуке долго. Но все очень искренне и по-настоящему. Потому что все для них должно быть по-настоящему! Если люди будут верить в разлуку, страшную, пугающую, с неизвестным будущим, тогда они из себя вывернутся, чтобы вернуться. И вот это мне нужно.

Инэн подняла руку. Из браслета всплыла голограмма, на которой медленно и грациозно, как в танце, двигались вращающиеся пирамиды, сходясь постепенно в ряд. В конце танца они легонько соприкасались гранями, оставляя между собой голубоватую полоску пустого пространства. А потом, замерев, начинали другой танец, два крайних осколка медленно кружились вокруг серединного.

— Немного утешает, что не надо разлучать людей толпами, — продолжила Инэн. — Если эту расчетную модель запустить, будут страдать только семеро. Однако остается другая жестокость — угроза для местных жителей с самих осколков. Когда осколки сдвинутся с орбит, на поверхностях неизбежно начнутся ураганы, пожары, шторма… Еще при замедлении тоже тряхнет. Я сейчас даже не про столкновение, его не будет. Но вероятность землетрясений при схождении есть. Небольшая, а все же… И если на кого-то из Мастеров или Основателей Библиотеки обрушится башня, тот сам себя достанет и подлечит. А с людскими землями сложнее.

— Ну, с таким риском как раз справиться проще, чем с сомнениями, — улыбнулся Морио. — Поставь на Пятачок и на Ось отряды Мастеров. Если что-то пойдет не так, будет кому защитить людей.

— Сколько?

— По полсотни.

Она посмотрела на голограмму. Там продолжали танцевать пирамиды, все сходясь и сходясь.

— Лучше поставлю сотню на Ось и сто пятьдесят на Пятачок. Даже двести! Чтобы при случае развернули защитные купола над всеми тремя городами с окрестностями.

— Как объяснишь такое задание?

— Про Пятачок скажу, что туда ломанулось полчище крыс. А Ось… Ну, скажу, что разваливается и ее надо держать буквально руками…

Морио наклонился вперед и уперся локтями в колени, повисая над лежащей рядом Инэн:

— Кто все семеро? — спросил он с вежливым интересом.

— Вивв с двумя дочерями, влюбленная парочка с треснутого и… Морио, простите, но все-таки… ваш зять и ваша дочь.

Он помолчал. Потом приподнял сетчатую пластину на правом глазу. Пристально посмотрел на Инэн. Она выдержала жгучие жестокие лучи его открытого взгляда, хотя стиснула зубы от боли в голове.

— Не представляю себе Борен, энергично тянущуюся к Карсу, — хмыкнул он, отводя взгляд и опуская сетку. — Тебе придется внести в расчеты поправку, что Карс будет рваться за двоих.

Инэн почувствовала, как ее отпускает напряжение последних поворотов:

— Не придется. Я это уже учла. Борен отправится на треснутый — как раз он хрупкий и надо будет больше тащить к нему, чем трогать и тревожить его самого.

— А Карса куда?

— Хорошо бы на Пятачок. Вообще, Карс — самый энергичный из всей семерки, его расчетный рывок самый сильный. Но я не представляю, как его увести с Библиотеки. Опять рванет куда-нибудь.

— Я поговорю с виноградом.

Инэн подняла бровь, выжидая, пока Сияющий простучит свой браслет, чтобы поправиться:

— … с зятем.

— Спасибо, — сказала она. — Только сделайте так, чтобы он ничего не знал о том, зачем расстается с Борен. Иначе силе их разлуки не хватит отчаяния.

Морио покивал понимающе, затем круговыми движениями погладил колени. Инэн прищурилась, всматриваясь — нет, суставы Сияющего были крепкими и здоровыми, это просто бесконтрольный жест. Будто у него крутилась какая-то мысль, и он раздумывал, открывать ли рот, чтобы выпустить ее наружу.

Потом открыл.

— Ты не думала, что у тех, за кем ты заметила умение держать тропы, рвать тропы, раскатывать тропы, есть что-то общее?

— Нет, — сказала Инэн, пожав плечами. — А может что-то быть?

— Всегда что-нибудь может быть, о чем никто не подумает. Но вот это держать, рвать и раскатывать… Вдруг это частички Странников проявили себя через столько оборотов?

— Кого?!

— Народа, который… О небо! Инэн! И вы тоже про них забыли!

— Что значит, тоже? — опешила Инэн, но Сияющий не ответил, сидя с удрученно опущенной головой.

— Три народа, Инэн. Было три народа. Я застал память о трех народах! Тебе досталась только о двух.

— И достаточно, — заявила Инэн. — В мое время в самой базовой голограмме самого начального ученического уровня говорилось о двух народах. У Основателей зона их деятельности — это энергия. У Мастеров — материя. Что еще-то?

— Пространство. Соединения. Расположения.

Инэн молчала.

— Вокруг Малой звезды осколки держатся облаком за счет дорог, — продолжал Морио. — Они давно бы разлетелись, если бы удерживались вокруг только одной гравитацией звезды, из которой буквально выкачивали энергию. Ты сама говорила о натянутых тропах, которые держат осколки на орбитах упорнее, чем Библиотека тянет их к себе. Говорила, что эти тропы как струны.

— И-и?.. — протянула Инэн.

— Странники покинули сферу еще до того, как она разрушилась — это было в моих базовых голограммах начального уровня. Вдруг частички Странников сохранились в живущих на осколках? И сейчас они проявили себя в тех людях, кого ты привела в Библиотеку?.. Ты же именно их привела… Мир сам подсунул тебе тех, у кого горят пятки, кого тянет в дорогу и кто имеет хоть малую, но власть над тропами в переходах.

Она рывком села, вспахав каблуками землю и песок. Замерла на десяток вдохов. Выждала, когда утихнет рев в голове, пламя в руках, покалывание в позвоночнике…

Медленно погасив в себе желание сорваться с места, Инэн уселась поудобнее, согнув ноги в коленях и положив на них руки.

— Сияющий, то, что вы говорите — это потрясающе! — выдохнула она. — Мне мгновенно захотелось сгрести этих людей — да что мелочиться! всех вообще людей! — и проверить их показатели, вычислить тех, в кого могут быть крупицы… в крови… Найти и отсеять!.. Сделать точно так же, как Первый проверял наши силы, чтобы разделить нас на слабых и достойных! Он точно так же снимал показатели со всех, за исключением совсем безнадежных. И вот именно это вспыхнувшее рвение, в котором опять торчит Первый с его методами, меня останавливает, чтобы принять все ваши рассказы о Странниках за правду, которую можно положить в основание какого-то нового проекта… — она дернула головой, поворачивая напряженное лицо к Сияющему. — Ну их в пыль, этих Странников! Они ушли. Или вымерли. Все равно. Не до них. Сейчас у меня есть семь пылиночек, с помощью которых надо собрать три крупиночки в одну крошечку.

— Соберешь, — сказал Морио, поднимаясь, потом глубоко вздохнул и посмотрел вниз, в долину, где у серой пустой дороги поблескивали два длинных флеэена. — Хорошее здесь место. Я люблю забраться куда-нибудь на гору. Жаль, старый уже, и все больше летаю, чем пешком. Но иногда поднимусь на какую-то Серединную, померзну там… Хорошо! А потом вниз, в тепло. И еще лучше… А еще полезно иногда посидеть в пещере. Какой обзор! Из пещеры, которая на горном склоне лучше всего видно то, что можно сотворить в жизни. Где построить, что создать. Пещера — это то, что создала природа. А над всем остальным придется поработать самому.

— Если не хочешь довольствоваться пещерой, — буркнула Инэн.

— Ты-то явно не хочешь, — улыбнулся Сияющий.

* * *

Уташ в голограмме недоверчиво нахмурилась:

— Мне кажется, ты слишком рано велела увести людей на треснутый. Пока человек смотрит в прошлое, он тянется к тому, с кем разлучен. А потом он начинает ждать встречи — и разворачивается к будущему. Это уже совсем другие энергии.

Инэн встретилась взглядом с изображением в голограмме. Как Основателям, им с Уташ удобнее было общаться не только голосом, но и видя собеседника. Уташ вызвала на связь, когда Инэн шла по галерее, соединяющей горный склон, опоясанный дугами оранжерей, и край плато, на котором был разбит парк с ровными газонами и рядами деревьев. Сойдя с галереи в парк, Инэн выбрала одну из каменных беседок, разбросанных в рощицах, развернула боковые тяжелые стены, закрывая их и изолируясь от внешнего мира. Под круглым каменным сводом было тихо, тепло, и ароматизатор прыснул легким ароматом яблок. От этого запаха Инэн скривилась — она опять заработалась и давно не ела. Напоминание о еде не было уместным и своевременным.

Уташ продолжала:

— Но даже если исключить замену вчерашнего влечения завтрашним ожиданием, твои расчеты не содержат возможности того, что юный подземный Мастер или апатичная Борен успокоят свои чувства и уже потянутся к близким не так сильно, как сделали бы это в первый же поворот после расставания.

— Харм и Борен и не должны выдавать сильные импульсы, — возразила Инэн. — Не забывай, Ось — все-таки треснутый. Не хочу его расколоть резким воздействием. У всех, кто будет на нем, имеются послабления. Ось — это родина Харма, и его разлуку с Отой скрасит радость встреч с сородичами. Борен будет печалиться, но что для нее горсть печали, когда она сама — уныние? Дети Вивв будут тосковать по матери в те вдохи, когда не будут интересоваться новым миром. Но у них у всех будет тоска, и эта тоска должна слегка дернуть Ось. Слегка. Сильнее просто нельзя. Рискованно.

Уташ достала очередную курительную палочку, хотя Инэн казалось, что за их недлинный разговор Уташ накурила столько, что от угла, на котором она находилась, дым дополз до Инэн почти в центре Библиотеки.

— На Пятачке нам очень помог муж Вивв, — сказала Уташ, крутя палочку в руках. — Неожиданно и удачно. Мы с тобой планировали поселить двести наших в окрестностях второго витка реки, а Эрли подсуетился, выдал всю толпу за отряд его коллег, и теперь все две сотни гуляют по городу в самом центре осколка. Прекрасное расположение, если придется поднимать большой купол.

— Он спрашивал о жене и дочерях?

— Конечно, — полупрозрачное лицо Уташ дернулось в улыбке. — Их старшая как-то пыталась вышивать без иголки. Забавный процесс, занятный результат. Основатель из нее, конечно, никакой… Да и Мастер, судя по вышивке, тоже… Я эту вышивку взяла незаметно, отдала Ча́ди. Сказала, передать мужу Вивв, как подарок папе от дочки.

— То есть не такая уж неожиданная была его помощь?

Уташ потупила взгляд и прикусила курительную палочку передними зубами:

— Я не ожидала, что этот подарок заставит его пристраивать в чужом городе двести человек неизвестного происхождения и сметать сопротивление местного общества. Всего лишь решила сделать ему приятное. У него жизнь сломалась после того, как ты забрала его жену и детей.

— Это временно! — вспыхнула Инэн. Потом призадумалась и добавила: — Передай Чади, пусть когда Библиотека покажется над Пятачком из-за пирамиды Оси, муж Вивв узнает, где его дети и где жена. Небольшое притяжение от него не повредит.

— Ты же не хотела, чтобы вообще было какое-нибудь притяжение от Пятачка к Библиотеке, — нахмурилась Уташ, отодвинулась и развернула расчетную голограмму, которая на стороне Инэн выглядела совсем мутной. — Пятачок к Оси, Ось к Библиотеке — и все.

Инэн подняла из браслета свою копию голограммы.

— Так-то да… Соглашусь, но все же пересчитаю и скажу тебе точно, нужно ли что-то передавать ее мужу или нет. Однако предвижу, что дополнительная тяга по вектору к нам не повредит. Карс попрет к Оси так же, как он пер в прошлый раз к Иллиону. Тогда 86375-ый только сдвинулся, но в этот раз будет еще и Ота, а она тоже… девочка порывистая.

— Ее порывистость немного приглушена, — сказала Уташ. — Пока ее Харм копается в родных подземельях Оси, да еще предъявил своим сородичам большую группу наших из внешнего мира, Ота… — она прочистила горло — Мы обещали ей мир с красивыми одеждами и домами, которых она никогда не видела, и мы выполнили обещание. Девочка неугомонно бегает по городу Да и создает голограммы местных цветных халатов, себя в халатах, других людей в халатах… Признаюсь, я немного удивлена, что эти молодые люди в разлуке так глубоко погрузились каждый в свое дело. Вдруг их чувство не выдержало расставания, а мы их — в формулы…

— Ты можешь быть уверена, что когда над каждым из них покажется осколок, на котором сейчас находится его любимый, то они не вынырнут из пучины своих дел, чтобы все бросить и рвануть друг к другу? — спросила Инэн.

— Они не услышал голосов друг друга, не увидят лиц. Они увидят лишь земли, про которые мы скажем им, что там — их близкие.

— И все равно они потянутся. Не зря же они вдвоем вышли в переход.

Уташ молча покивала:

— Первые повороты Ота писала голографические письма своему Харму. Потом как-то они стали безадресными, и это заставило меня спросить тебя о преждевременности их разлуки. Но, возможно, ты права, и она избегает безделья, создавая базу записей, чтобы потом рассказать о своих переживаниях на далеких чужих землях. Может, нас даже ждет новая версия ее Баллады о Ведущей Охотнице, — Уташ хмыкнула и покосилась на Инэн. — Ты слушала первый вариант? Разошелся по внутренней связи за считанные повороты.

Инэн уловила в выражении ее лица подвох, на грани розыгрыша:

— Ты смотришь на меня так, что точно не хочу никаких баллад… А если эта похожа на ту, что я уже слышала…

— Какую?

— Про каменные глаза и хрустальное сердце.

Уташ многозначительно промолчала, сузив глаза.

— Мы отвлеклись, — сказала Инэн.

— Да. Не тяни с перерасчетами по мужу Вивв. Гвэт с девочками ждут меня, и мы хотели бы выйти уже сейчас. Чем дольше, тем сложнее нам будет объяснять Пуше и Няве, почему мама в этот раз с нами не идет. Ивиг дал нам шестерых, чтобы мы вывели девочек. Я попросила появиться всю команду в последний момент, и их пока нет. Тут только мы с Гвэт, и дети беспечны.

— Спасибо, Уташ. Ты — молодец. Я отвечу тебе про Эрли и Пятачок, когда ты вернешься.

— Как там Сияющий? Поговорил с зятем?

— Думаю, да. Карс послал мне сообщение, что хочет побеседовать. Я вызвала его сюда же.

Уташ стрельнула глазами по сторонам, словно искала, не подслушивает ли кто, потом прошептала:

— Я не хочу больше оказаться рядом с его непредсказуемостью. Он того… слишком… влюбленный.

— Ты хочешь сказать, дурак?

— Слишком. Влюбленный, — надавила Уташ.

Она подняла руку отключить связь, но потом посмотрела в сторону и спросила:

— Инэн, ты не видела мою крысу? Мне до центра не дотянуться, а вдоль нашей грани нащупать ее никак не могу.

— Сбежала?

Уташ медленно вдохнула, поднялись и опустились ее широкие плечи.

— Сначала ни на палец не отходила. Словно грелась возле меня. А потом… Нет ее. Стала сомневаться в своей энергетической привлекательности. Как думаешь, когда животное отворачивается, считает ли оно нас слабыми?

— Неожиданный вопрос. Но не первый. Был у меня один воробей… — сказала Инэн задумчиво. — Навел меня на мысль об использовании животных в качестве детекторов наших энергий. Он от меня упорхнул при встрече, только тронула. Что интересно, это было перед тем, как я разбила 5115-ый. Если он что-то тогда во мне и уловил, то предпочел от этого держаться подальше.

— Что это может быть в моем случае? — озадаченно протянула Уташ.

— Ну-у… Ты много курила при крысе. Ей надоел дым.

Уташ изобразила что-то похожее на улыбку.

— Рано делать выводы, — сказала Инэн примирительно, — пока мы не запустили проект по животным, который после проекта с притяжением я отдам тебе в полное руководство. А крысу поищу.

Кивнув друг другу, они выключили связь.

Инэн свернула голограммы и собиралась подойти к стенам, чтобы толкнуть одну из них, развернуть вокруг своей оси и выйти наружу, как вдруг одна из десяти узких стен задрожала и со звонким грохотом вырвалась наружу, в парк.

В проеме застыла Вивв.

— Где мои дети?! — ворвался ее крик под своды тихой беседки.

* * *

Инэн замерла на месте, пораженная и внезапным появлением Вивв, и ее резким вопросом.

Неизвестно, за что приняла ее молчание Вивв, но явно за что-то опасное для себя. Она неожиданно дернулась вперед, махнула руками и ударила Инэн по лицу «шар-толчком». Упав, Инэн раскинулась на полу. Она едва успела перекатиться направо, когда плитку на полу рядом с ней проломил и раскрошил еще один удар.

Поднявшись на четвереньки, Инэн провела ладонью по щеке — кожа была мокрой и липкой от крови.

— Где мои дети? — проорала Вивв и ударила снова, в спину. Инэн швырнуло лицом на пол, пребольно стукнуло лбом о каменную плитку, которая тут же треснула.

Тряхнув головой и возвращая зрение, Инэн обернулась через плечо. Вивв стояла в зале беседки, вокруг нее метались лихорадочные вихри. Руки, готовые подняться и ударить снова, напряженно подрагивали.

Инэн знала это состояние, когда пелена черной злости опускается на глаза, когда ничего не слышишь, кроме визгливого отчаяния… Только она знала это в себе, и растерялась, столкнувшись с этой своей частью в ком-то чужом.

Она потянулась зрением, слухом, чутьем — и нашла, что на всех шести углах нет ни дочерей Вивв, ни Уташ с Гвэт. Ушли!..

Инэн поднялась на ноги, стягивая чувства обратно и сосредотачиваясь на руках Вивв. Потом отступила.

— Где? — закричала Вивв и взмахнула правой рукой, в которой вспыхнуло красное пламя.

Инэн скользнула вбок, уходя от мощного огненного потока. Огонь ударил в стену, окрасил белое покрытие сажей.

— С твоими детьми все в порядке! — крикнула Инэн, забирая в сторону. — Им не причинятвреда, наоборот, охраняют и берегут.

— Где они?

— Скоро вернутся на Библиотеку.

Красное свечение на руках Вивв погасло.

— Таишься, прячешься. Но слухи бродят! Шепчут о твоей жестокости! — крикнула она. — Крадешь людей друг у друга в угоду своим планам. На что ты замахиваешься? Хочешь бросить мир к своим ногам? Но мир нужен тебе, чтобы топтать его, как ты уже топчешь чувства, судьбы, жизни.

— Вивв, все не так!

Вокруг пальцев Мастера закружились яркие воронки тельсан-спиралей — схватить противника и вывернуть его, как тряпку, чтобы сухожилия порвались.

— Я выкручу из тебя ответ! — рявкнула Ввив и бросила спирали вперед.

Инэн рухнула на пол, пропуская закрученные вихри над собой. Стена за ней взорвалась каменным крошевом, осыпалась. Инэн зажмурилась, защищая глаза от острых камней. Один обломок угодил ей по нижней челюсти, и Инэн зашипела от боли. По шее потекла кровь.

Снова поднимаясь, она выкрикнула:

— Я не хочу с тобой драться, Вивв! Просто поверь — все в порядке с твоими девочками!

Вивв махнула рукой, подняла Инэн над полом и резко швырнула ее в стену. Ударившись спиной и затылком, Инэн сползла вниз вместе с кусками каменной плиты. Удар головой был сильным, перед глазами вспыхнуло, сотрясенное сознание дрогнуло, глаза закрывались.

Ответить Вивв? Сказать, где ее дочери? Она прекратит нападать, может, даже просто уйдет…

Но тогда она потянется к Оси и собьется вся расчетная модель! Поломает все планы!

«Да как она смеет ломать мои планы!»

Злость закипела в голове. Инэн почувствовала, как нарастает ураган ярости, свирепая буря, которая поднимается против той, что встала у нее на пути. Зал потемнел, сумрак лег на стены. В ушах загудело, во рту появилось ощущение, будто лижешь острую кромку ножа.

Знакомое состояние. Близкое. В таком она разрушала и чувствовала себя сильной. Самой сильной! Нет других сил, кроме тех, что подвластны ей!

Убрать. Устранить. Скинуть с дороги преграду!

Инэн прикрыла глаза и повела напряженной шеей. Когда подняла веки, в тусклом темном мире вспыхнули две точки — руки Мастера Вивв, окутанной туманом.

Точки сдвинулись и стали подниматься, стягивая к себе тонкие бледные лучики, собираясь в колючие шары термического удара. Затрещали искры, зашипели.

«А Вивв сильна! Какой прекрасный встречный ветер в лицо! Жаль, что не тогда, когда я его искала».

Инэн почувствовала, как ее рот тянется в оскале. Ее тряхнуло знакомо, неприятно, но жгуче — будто лопнуло что-то тесное. Она повела пальцами, выпуская на свободу из своих ладоней пышущие жаром колючие белые кнуты — засиделись! давно не летали! — и уловила, как Вивв впереди дрогнула в замешательстве. Боится!.. Инэн с удовольствие втянула носом воздух, ловя нотки ее страха.

Правый кнут — в сторону! Он полоснул по стене, взметнув обломки плит. Большой обломок пролетел и врезался в Вивв. Она приняла его удар боком, пошатнулась. Инэн подняла левый кнут. Он визгливо просвистел над Вивв, и та отступила. Набирающие силу термические сферы в ее руках дрогнули, стекли по рукам и застыли на полу горячими фиолетовыми лужами.

Но Вивв не собиралась сдаваться. Она очнулась от первого удивления и потянула плечами, задирая пол. Плиты захрустели, вздыбились и пошли волнами, будто камень стал водой. Инэн потеряла равновесие.

— Глупо, Вивв! — крикнула она, подпрыгнув, и ударила кнутами одновременно. Пол взорвался пылью, даже самая большая центральная плита разлетелась в дым. Инэн ударилась ногами по оголенному фундаменту.

Все исчезло, скрывшись в пыли и песке. Где-то внутри этого хаоса кашляла Мастер Вивв.

— Успокоилась? — спросила Инэн.

Вдруг из клубящихся лохмотьев вырвался тонкий луч, направленный прямо в грудь Инэн. Вивв уже не пугала, не рвалась выпытать ответ болью. Она бросалась убить.

Кнуты Инэн, словно наделенные собственным разумом, ответили раньше, чем Инэн распознала в луче распадный заряд. Стремительные лохматые ленты взвились, схлестнулись и схватили луч, будто цепкими сильными руками. Сдавили, сломав его и задрав вверх за ладонь от груди. Загнутый луч резанул по куполу, рассек плитку, прорезал крышу. Инэн слышала, как трещит перекрытие, как осыпается сверху камень. Слева наклонилась и рухнула колонна вместе с частью крыши.

Инэн помедлила, вцепившись и душа луч, как живое горло. Она остро чувствовала, как медленно, но верно утоньшается в ее хватке губительный плотный свет, теперь плененный, покорный ей, а не Мастеру. Потом с силой хлестнула кнутами, разрывая луч и волной посылая часть распадного заряда обратно. Не весь. Только чтобы покалечило.

«Хотя, видит небо! Вивв, ты заслуживаешь полного заряда!»

Из тумана Вивв закричала, захлебываясь от боли. Упала, завозилась среди обломков, задергала ногами, пытаясь отползти.

Ураган внутри Инэн утихал, словно очень голодный, который сытно поел. Все вокруг посерело, замерло, будто без жизни и без времени. Инэн выдохнула, окончательно успокаиваясь. Кнуты замедлились, стали похожи на засыпающих змей. Потом неторопливо втянулись в ладони хозяйки, как в норы.

Когда миру вернулись прежние свет и звук, она почувствовала себя выжатой, обессиленной, как всегда после прилива разрушительной ярости. Ноги ее плохо держали, Инэн пошатнулась и упала на одно колено.

В развалинах вкрадчиво скользил ветерок, пролезший через проломы в стенах. Прохлада тронула раненое лицо.

Вивв выползла наружу и корчилась на ступенях, опоясывающих основание беседки. Инэн заставила себя подняться и добрела до Вивв, вцепилась в ее плечи, вглядываясь. Рукава куртки Мастера были смяты и тяжелы от крови. И пусты. Рук у Мастера Вивв не было по локти.

Инэн встала в полный рост. Вдалеке над корпусами Застывшего сектора самым краешком высовывалась Малая.

— Как же тебе повезло, Вивв, — выдохнула Инэн, выпрямляясь и протягивая к звезде раскрытые ладони.

Напряглись пальцы, руки сложились в треугольник, нацелившись. Два сосредоточенных вдоха — и позади Инэн похолодало. Между ладонями появился золотой клубок, собирающийся, как несмелый туман. В груди стало жарко-жарко. Инэн ощутила, что стала большой и мощной. Потом перенесла свою величину и силы вниз, на распростершуюся в крови и обломках Вивв.

Туманное золото разлилось на две части, лоскуты света опустились на искореженные остатки рук Мастера поверх рукавов куртки. Сомкнулись. Прищурившись, Инэн отметила, что кровь остановилась.

Вивв хлипко дрожала и расширенными от ужаса глазами таращилась на прозрачные золотые вытянутые капсулы, обхватившие ее руки от локтей до плеч. Она прохрипела что-то с придыханием и свистом, потом произнесла четче:

— Это… свет? — она задыхалась. — Так это правда… ты властна над звездным…

— Перестань, Вивв. Слушаешь всякие глупости, — сказала Инэн с трудом и опустилась на колени среди каменных обломков. — Тебе очень больно? Потерпишь, пока я найду Мастера, кто займется твоими руками?

— Больно, — Вивв дрожала и едва шевелила губами. — Потерплю… хочу знать… что… что это было?.. вокруг тебя?.. кнуты.

— Вивв, тебе не следовало меня злить. Это для всех бывает очень неприятно.

Она стиснула зубы и поднялась на ноги. Поймала новую порцию света Малой звезды в горсть. Часть света бросилась ей самой в лицо, на рассеченную щеку. Несознательное самолечение.

Инэн опустилась рядом с Вивв и занесла объятую золотым свечением ладонь надо лбом Мастера.

— Знаю, что ты потерпишь. Но не хочу тебя мучить больше, чем ты уже мучаешься.

Свет ласково потек вниз, скользнул по мокрой от пота коже Вивв, сполз по ее вискам. Лицо Вивв расслабилось, веки прикрылись.

Отпустив остатки света, Инэн согнулась, охваченная бессилием. Она застонала и легла на каменное крошево, не обращая внимания на боль от острых обломков под спиной. Ее руки и ноги были непослушными, словно они умерли, а в ней еще где-то в груди теплится жизнь.

Надо немножко прийти в себя, потом взывать флеэен и доставить Вивв… Да, подойдут оранжереи. Там должен быть Мастер Ерри. Полукровка, но по показателям «полной силы». Почему Первый его выбросил? Хороший же… Высокий, строгий, волевой… чем-то похож на Т…

Она медленно и глубоко дышала, чувствуя, как по капле возвращаются силы. Вивв рядом лежала бледная, но выглядела просто спящей. Легкое облачко золотого вокруг ее головы, казалось съехавшей на нос шапкой.

«Взять ее, что ли, в пару? — вяло подумала Инэн. — Я убила своего Мастера, потому что оставила ее одну. Она убила своего Основателя, потому что оставила ее одну. Вряд ли в мире найдутся более подходящие друг другу…»

Она заставила себя сесть, хотя казалось, что каменные стены беседки обрушились на не фундамент и ступени, а на нее. Завалили.

* * *

— Хорошо, что она не убила тебя, а то я зря торопился бы на встречу! — раздался громкий бодрый голос совсем рядом.

Из-за колонны, держащей обломанный кусок крыши, вышел невысокий крепкого сложения молодой человек с решительным взглядом серых глаз.

— Как ты здесь оказался, Карс? — удивилась Инэн и закашлялась. Ребра тут же отозвались болью.

Он приблизился.

— Явсезнаюпропроект!

По тому, как распахивался его рот, Инэн увидела, что он говорит, и говорит очень громко. Но звука не было. Вернее, был, но… если все звуки его речи нарисовать разными цветами, первое «я» вывести красным, а потом размазать пальцем жирную влажную краску, выдавая каждому следующему звуку частичку красного «я», то выходило именно все так смазано, растянуто и неразличимо.

Инэн тряхнула гудящей головой. Что это? Опять смещение диапазона слышимости? Такой был, когда она работала на краевой переправе, но сейчас почему?..

«Наверное, — решила Инэн, — Вивв меня все-таки изрядно приложила».

— Говори тише, — попросила она. — У меня сдвиг диапазона.

Карс кивнул и молча на нее уставился.

Сидеть перед ним среди каменного мусора не хотелось. А в состоянии ли она встать? Инэн подобрала ноги, потом осторожно поднялась. Карс вежливо подхватил ее под локоть и, дав на себя опереться, довел ее до уцелевшей колонны. Инэн прислонилась, переводя дыхание:

— Давно ты тут?

— Недавно. Как ты дралась! На острове, откуда я родом, ты сколотила бы состояние, участвуя в боях на кнутах!

— Это последнее, в чем мне хотелось бы участвовать… Карс, я сама вызвала тебя, но пока не могу… Надо отвезти Вивв в оранжереи… Потом я все расскажу.

— А я уже все знаю! — отмахнулся он.

— Что ты знаешь?

— Вы разработали большой план! Хотите ворочать мирами! И я вам нужен.

Инэн кивнула. Значит, Сияющий поговорил с зятем, как и обещал. Не совсем так, как поговорила бы она сама — не так открыто, — но подойдет.

— Явделе! Всетольковыиграютотмоегоучастия!

— Тише, — скривилась Инэн. — Я не понимаю тебя.

Карс повел головой, осматриваясь. Потом громким шепотом спросил:

— У нас еще будут враги, которых надо сокрушать? — он многозначительно посмотрел на лежащую Вивв.

Инэн устало выдохнула:

— Зачем тебе враги?

— А как же без врагов? Большое дело! Успех! Победы! Путькпобедележитчерезповерженныхврагов!

«Что ж он так кричит?» — Инэн потерла раскалывающиеся виски и даже позавидовала бессознательной Вивв.

— Тебе придется побеждать не кого-то материального, а пространство перехода, — сказала она. — Сделать то же самое, что ты делал, когда рванул вместе с тропой на Иллион, к Борен. Помнишь?

— Да! Как я тогда!.. Ух!.. РадиБоренясделаючтоугодно! — он гордо выпрямился и выдохнул, будто самую великую тайну мира: — Я сильно ее люблю.

— Никто не сомневается.

— Она сомневается.

— Вы поругались, что ли? — насторожилась Инэн.

Карс рассмеялся, откровенно гордый собой:

— Я неудачно пошутил над шлемом Сияющего, а она вдруг расстроилась. Я написал ей стих в знак примирения. Шикарный стих! Прочитал его со шпиля концентратора, все как положено. Она выставила меня из дома… Из того, что на границе Застывшего Сектора.

— Я знаю, где вы живете, — вставила Инэн.

— Борен сказала, что я показушник. А стих отличный, я полночи его писал… треть… Ну, немного вечером. Хочешь, прочту?

— Карс, я… — замялась Инэн.

Он выгнул спину и отставил назад правую ногу:

— «Хочу тебя в лучах закатных, при ярком свете и в ночи…»

— Э-э…

— «… держать за…»

— Достаточно.

— «…за руки и в объятьях…» — он приставил ногу. — Ну и зря. Превосходный стих!

— Пусть это личное останется между вами… и теми, кому ты прочитал стих со шпиля концентратора…

— Личное. Конечно. — Карс энергично кивнул. — Но тебе же именно оно нужно. Ты хочешь, чтобы я по Борен тосковал! Я уже тоскую… Она такая… Такая! — в его глазах засверкал восторг, взгляд расфокусировался, улыбка стала глупой. — Я сделаю ради нее все. Я для нее сорву мир со своего места. Я отправлюсь хоть на самый отдаленный мирок, чтобы оттуда…

— На отдаленный не понадобится, — заметила Инэн, но Карс, похоже, не обратил на ее поправку внимания. Он распалялся все сильнее.

— ОднаждыБоренвыйдетизнашегодоманагореуЗастывшегоСектора! Взглянетвнебоиувидиткаккнейлетитискра!

«Борен… выйдет… взглянет в небо… увидит… летит искра…» с трудом уловила она растянутые, размазанные и слипшиеся слова.

Карс перевел дыхание и снова заговорил, широко открывая рот:

— Это буду я! Ябудусамыйяркий!

— Карс, пожалуйста, — Инэн болезненно поморщилась и потерла уши.

Он уставился на Инэн, взгляд его стал более присутствующим.

— Повтори еще раз, как ты понял свое участие в проекте, — сказала она.

— Да все я понял! — раздраженно воскликнул Карс. — Я ухожу. Борен — там, — он махнул рукой куда-то себе за спину. — Потом миры сходятся. Она смотрит в небо. А там я еду… Все просто!

Инэн скорбно прикрыла глаза.

Однако она успокоилась. Удивительно, но в случае с Карсом бояться осведомленности разлучаемого оказалось лишним. Наоборот, он желал показать себя — и Борен, и всем. Для него тяга к славе была не слабее тяги к любимой.

Но для подстраховки она сказала:

— Карс. Замечательно, что ты все знаешь и согласен. Но если ты не повторишь свой прошлый рывок или выложишься неполностью, я оставлю тебя гнить в одиночестве на самом отдаленном мирке.

— А как же… ты же должна защищать разумную жизнь, — осклабился Карс, но во взгляде мелькнула тревога.

— Я сильно ударилась головой. Мало ли что-то выпадет из памяти.

Его опасения длились полвдоха и тут же растаяли.

— Не бойся. Я выложусь полностью! — заверил ее Карс и широко улыбнулся.

Инэн смерила его взглядом:

— Надеюсь.

— Давай же сделаем это! Побыстрее! — Он широко шагнул к ней и торжественно положил руку на ее плечо. — Дай мне своих людей! Полсотни! Пусть они сопроводят меня!

— Проводят, Карс, — хмыкнула Инэн, убирая его руку. — А будешь зазнаваться — выпроводят. И еще — обойдешься пятью.

— Несолидно. Хотя бы сорок!

— Пять.

— Тридцать восемь! На меньшее не согласен!

Она отстранилась от колонны и при первом же шаге тихо застонала от боли в спине и ногах.

Сверху бесшумно опустился узкий серебристый флеэен, завис между развороченной беседкой и парковыми кленами, потом услужливо опустил ряд ступенек.

— Хватит хвастаться и торговаться. Пятеро в сопровождение, — сказала Инэн. — Помоги мне поднять Вивв.

Вдвоем они подняли и дотащили искалеченного Мастера до сиденья в салоне флеэена, уложили. Перепачкались в крови и пыли, но Карса, казалось, совершенно не заботил ни его внешний вид, ни раны Вивв, ни разрушения в беседке.

— Отправь со мной Оту! — выдал Карс, по-хозяйски падая в кресло за панель управления. — Она запишет голограмму того, как я буду двигать осколок.

— Ота уже на Пятачке, — ответила Инэн, садясь рядом.

Флеэен беззвучно подобрал ступени, превратив их в борт кабины.

— Отлично!.. Борен говорит, что я выгляжу как мальчишка, — он махнул рукой, откидывая волосы со лба, и придержал челку. — Так солидней?

«Слишком влюбленный», мысленно закатила глаза Инэн.

— С прической тебе поможет Ота. И… — шутка кольнула Инэн под язык, и она не удержалась. — И еще попроси, чтобы Ота подобрала тебе соответствующий халат. Поторжественнее, побогаче. На Пятачке важно, как ты выглядишь и во что одет. Думаю, красный со звездами тебе подойдет. Я передам с тобой записку Оте, что такой расписной халат — моя личная просьба.

— Кра-асный. Со звездами, — мечтательно выдохнул Карс. — Отлично!

Он резко поднял флеэен в воздух и бросил его по дуге к оранжереям.

Инэн смотрела на проплывающие внизу верхушки парковых деревьев и думала о том, что ей очень хочется дождаться окончания их проекта уже затем, чтобы насладиться голограммой записи исторического момента: Карс, герой проекта, движущая сила их расчетной модели, стоит на самом пороге перехода, в окружении сине-красных волн перед черным овалом пространства без материи. Властно расставлены ноги, грозно нахмурены брови, его лицо выражает серьезность и страсть, а горящий решительный взгляд направлен на 800008-ой, плывущий в черноте междумирья. На Карсе красный цветастый халат, нижняя рубашка перетянута широким шелковым поясом — именно так, как и полагается на Пятачке одеваться взрослой женщине.

Глава 3. Сборка

А потом влезла требовательность.

Почему ты не работаешь так, как я хочу?! А ну-ка!..

Но за требовательностью тоже кто-то стоит.

Кто-то придет за ней.

Кто?

Инэн вернулась уже глубокой ночью. На флеэене она добралась до скалы, опустилась на широкую дорогу, спиралью уходящую вниз к пещере. Лифт плавно скользнул вдоль черного столба и едва ощутимо притормозил. Инэн вышла из лифта и оказалась на гладкой площадке с низенькими тонкими перилами по краям. Площадка вытягивалась вперед и переходила в ветвистую сеть длинных мостков, протянутых над спокойной речной водой. Тихое течение шевелило водоросли, закрытые кувшинки сонно покачивались, потревоженные мягкой волной. В водной ряби дрожали отсветы узких фонарей с прибрежного помоста, располагавшегося под сводом пещеры. Помост ограничивали матовые серые щиты высотой по пояс. На них было удобно облокотиться, если ты ждешь посетителей, спускающихся на лифте, или если остановился полюбоваться спокойной рекой и надежной скалой.

На краю помоста, отодвинув один из длинных щитов, сидел Т. Он свесил ноги в больших сапогах над водой, руки его были отведены назад и упирались за спиной — поза расслабленного созерцателя.

Ей захотелось думать, что он не ложился спать без нее, ждал. Но за обороты жизни вместе Инэн знала, что Т делал то, что сам хотел. Его суть вождя не заставляла оглядываться и озираться на других, и если он не спал ночью, то вовсе не из-за кого-то. Наверное, он просто недавно откуда-то вернулся и еще бодрствует, хотя небо уже полно далеких белых звезд.

Ведя на своем 5115-ом закрытый, даже запертый образ жизни, на Библиотеке Т много передвигался, открывая для себя большой, новый, чужой мир. Будучи вождем народа, численностью всего в один небольшой поселок, здесь, среди огромных строений, высоченных башен и плотных застроек, в нем проснулось желание поднять одинокий народец до уровня больших городов, отстоящих друг от друга на дальние расстояния. Возможно, ему стоило оказаться здесь, погрузиться в чтобы определить это желание. Но мир для него был именно что чужой — это четко ощущалось в его отношении к окружающему. Он жестко держал собственные границы и старался вторгаться в чужое по минимуму. Например, он на удивление мало пользовался технологиями Библиотеки, оставляя взаимодействие с голограммами и панелями управления другим, а сам не управлял флеэенами, хотя они были просты и послушны. Т нравилось, когда Инэн летала с ним, — и она летала…

Он не повернул головы, пока она шла через мостки к берегу. Однако было ясно, что он наблюдает. Инэн подошла сзади, опустилась на колени и, обняв его широкие плечи, прижалась лицом к затылку. От волос Т, спускавшихся на плечи, пахло горелым.

— Ты что-то жег? — тихо спросила Инэн.

— Планы, — ответил он медленно, потом уточнил. — Чертежи и карты. Я хорошо помню местность обломка, который остался от моего мира. Сегодня я думал, какой участок под какую застройку можно выделить, чтобы повыгоднее разместиться. Но трудно решать, не зная, что с людьми… — он помолчал. — Как там сейчас?

Осколок, который когда-то сдвинул с орбиты неугомонный Карс, 86375-ый, стал ближайшим к обломку 5115-го, единственному, где осталось население разрушенного поселка. Но даже с него на обломок не вело ни единой тропки.

— Не знаю, — сказала Инэн. — Недавно Хаги был на 86375-ом. Дождался, пока 5115-ый поднимется в небе. Говорил, что на его поверхности дымно. Может, производят что-то?

Т покачал головой, голос его треснул от грусти:

— Скорее, воюют. Я не могу больше отсиживаться здесь.

— Т, пожалуйста… Как только мы закончим с этим проектом, обещаю, возьмусь всеми силами за твое возвращение!

Он повернул голову. Инэн подалась в сторону, заглядывая ему в лицо, и уперлась в косой взгляд, полный насмешливого недоверия: ты-то возьмешься?

Жестоко с его стороны так смотреть? Да, но она врала ему, развешивая пустые обещания. И знала это. Самое отвратительное, Т тоже знал, что она врет. К изолированному обломку 5115-го было не подступиться.

Единственное, что могло разрушить обман, — это удачное завершение проекта по сближению осколков. Тогда они получили бы опыт, отрицающий старое знание. Раз говорили, что невозможно управляемо сдвинуть миры с места, а на деле окажется, что можно, то появлялась надежда, что можно будет добраться туда, куда говорили, что пройти нельзя.

Но последнее время Инэн стало казаться, что в Т этой надежды остается все меньше.

Решил ли Т, что Инэн достаточно раздавлена его мнением о ее обещаниях, или просто надоело молчать, но он поднял руку и, увлекая Инэн вперед, заставил ее улечься головой себе на колени. Она устроилась, положив одну руку себе на грудь, вторую опустив с помоста к воде. Вытянув ноги, ощутила, как они ноют после долгого дня. Можно было просто пойти спать, но такие спокойные моменты рядом с Т восстанавливали ее силы эффектней сна…

— Покажи мир, ближайший к моему, — сказал он.

В его тоне не слышалось просьбы. Он вообще не просил и вроде не приказывал, он просто говорил так, что хотелось сразу сделать.

Инэн подумала один вдох — как лучше развернуть голограмму, чтобы поменьше шевелить руками? Потом немного повела правой, запуская над водой картинку всей сферы. Облако светящейся пыли сформировалось, уплотнилось и превратилось в большой шар, обозначились точками осколки. Инэн убрала черные мертвые точки, чтобы не перегружали изображение — все-таки человек, лишнее его рассеет. Сфера наполнилась отдельными синими искорками живых и открытых миров, в глубине ее одна такая искра увеличилась, потом вспыхнула оранжевым огоньком.

— Вот он, 86375-ый.

— А где сейчас мы?

Не глядя на сферу, Инэн подожгла желтым точку Библиотеки в соседнем секторе, пониже и поближе к Малой звезде.

Он долго молчал, разглядывая объемную карту:

— Где осколки, которые вы ждете?

Она шевельнула пальцем, подсвечивая Ось и Пятачок.

— Близко, — сказал Т.

— Да. Послезавтра утром к нам поднимется Ось. И сразу за ней пойдет Пятачок.

— Уже послезавтра… — в его голосе прозвучало удивление. — Вы готовы?

— Насколько это возможно.

— И к неудаче?

Инэн поежилась:

— На стороне нашей удачи — расчетная модель, которая прогнозирует легкие землетрясения и ураганы низких степеней, и еще то, что созданное вокруг Библиотеки гравитационное возмущение не велико настолько, чтобы Ось и Пятачок, сходясь, просто упали на нас. Шансов на то, что мы втроем не сблизимся, больше, чем на то, что столкнемся и разнесем друг друга в крошку.

— В огромном деле и крах огромный, — сказал Т. — А ты затеяла именно огромное дело.

— И что мне теперь? — дернулась Инэн. — Забиться в угол и ждать провала?

— Тш-ш-ш, — проговорил Т, опуская спокойный взгляд, потом, сложив губы, легонько подул ей в лицо. — Но от провала неплохо бы уберечься. Ведь хоть и малые шансы, но они есть.

— С любым полезным предложением надо было приходить раньше, — фыркнула Инэн, но стоило ему поднять руку и пару раз провести по ее волосам, как взметнувшаяся ярость осела, будто волна, ударившаяся о камень.

— Не злись и слушай меня… У тебя было три случая. Ты увидела, что дороги, соединяющие миры, можно порвать, если напуган и мечешься; что дороги можно смять, если не хочешь уходить; что дороги можно расширить, если хочешь дойти по ним быстрее… Но это же еще не все. А если дороги можно удержать?

— Если что, например?

— Если… захотеть.

Инэн молча обдумывала услышанное.

— Я заговорил о провале, потому что очень не хочу увидеть его в твоем деле.

— Подстраховка?.. Ты говоришь об удерживании дорог, чтобы они, как амортизаторы, не позволили осколкам ударить друг об друга? Об укреплении, чтобы они не смялись и не порвались?

— Да.

— По укреплению чего-либо у нас Сияющий — большой специалист. Вот только сможет ли он там что-то укрепить? Переходы — это норы в энергии. Материального там нет. Ему там нечего делать.

— Я не о нем. Несколько людей с осколков показали, что они могут рвать и сминать дороги. Для вас я тоже человек с осколка, а еще ты твердишь о силе, которую якобы нашла во мне…

Инэн уточнила:

— Предлагаешь поставить тебя с группой на подходе к Библиотеке?

И тут же перестроила слух, чтобы поймать то, что стояло за ответом.

— Да.

Поймала. Нахмурилась.

— Я слышу голос, обладатель которого готов из собственных костей и сухожилий построить мост через пропасть, если это поможет кого-то спасти, — вздохнула она. — Но есть несколько возражений твоему способу… Первое. Не все, кто рвал и сминал дороги, именно люди. Харм, например. Его народ избегал излучения Малой звезды и потому сохранился таким, какими были древнейшие Мастера в еще целом мире! Правда, по энергетической структуре, а не по умениям, но… Силуэт Харма отображает триста сорок оттенков по Охайской классификации. Триста сорок! Даже Сатс со всей ее безумной родословной в расширенной проекции выдавала не больше двух сотен… А здесь триста сорок, при прямом нирном зрении, без масштабирования! А его подружка, Ота? Человеческая девушка, да! Но в ее даже поверхностной хосиниальной карте нашлись три поля…

Т тихо кашлянул, и Инэн заставила себя замолчать.

— В ее предках был Основатель, — пояснила она тише. — Дальше, Пуша и Нява… Они примерно как я. Ведь мой отец тоже — человек с осколка. А еще они выросли рядом с Рици, Основателем, и развивались в условиях силовых взаимодействий, которых, кстати, не хватало изолированному народу Харма. Потом Борен…

Он опустил теплую ладонь ей на лоб, останавливая:

— Второе.

— Второе. Сама идея удержать дороги волевым желанием была бы превосходной, если полоборота назад мы выстроили бы проект из идеи о резком скачке гравитационной тяжести Библиотеки. Но тогда мы отказались от этого направления именно потому, что побоялись оборвать тропы. И третье… Как ты собираешься донести до дорог свое желание?

Т повел бровями. Такое выражение лица бывало у него, когда он не видел проблемы там, где она была явной для Инэн.

Ну конечно, спрашивать властного человека о власти все равно, что ждать ответа от дерева, как оно растет!

Он недоуменно пожал плечами:

— Ты когда-нибудь говорила с тропами?

— Нет, — ответила Инэн. — Основатели слушают мир, смотрят на него, но не говорят с ним.

— Какое-то иное… воздействие?

— Нет.

— Значит, тебе было не надо. Когда ты стоишь замерзшая у костра, где тлеют угли, ты же не будешь просто смотреть. Ты начинаешь их раздувать, чтобы появилось пламя, которое согреет тебя.

— Ты не понимаешь природы Основателей. Мы не воздействуем. Мы принимаем. На множестве слоев.

— А что Основатели слышат в междумирье?

Инэн задумалась. Очередное объяснение мировосприятия Основателей грозило закончился чем-то, что опять не уложится у Т в голове.

— Я бы разделила звуки переходов на фоновые и путеводные, — проговорила она. — Путеводные я ловила, когда твой осколок позвал меня, отравленный искаженной свинкой и загибающийся от яда, или когда дорога к запертому Иллиону зазвенела, приглашая пойти по ней, и я нашла Сияющего… А фоновые… Тропы — они будто струны. Мы ступаем на них, они откликаются… Это музыка. Все новички слышат эту музыку в переходах. Со временем она для них стихает. Привыкнув, они становятся глуховаты.

— То есть люди с осколков, оказавшись в междумирье впервые, слышат музыку, — эхом повторил Т. — Ходящие слушали ее, соглашались или не замечали. Но некоторые люди ответили ей, заговорили… Как певец обратился к музыке, и родилась песня. Слова. И мелодия.

— Поэтичная идея! — хмыкнула Инэн, почувствовав себя уязвленной. — Совершенно не имеет отношения к энергиям и к связям в пространстве переходов.

— И все же ты не можешь быть уверена, что на меня дороги не откликнулись бы.

— Если бы ты что? Вышел с Библиотеки и спел?

— Донести свое желание можно по-разному. Я бы нашелся и справился.

— Придумаешь тоже… — она прищурилась. — Признайся, тебе бы лишь выйти отсюда — все только к этому сведешь!

Он опустил голову и уставился на нее с выражением, которому очень не хватало вопроса «Что ты несешь?!»

Но ни звука не издал! Не опроверг ее слова!

Значит, правда?!

В ней заворочалось раздражение, вызванное столкновением с чем-то, нарушавшим привычное положение вещей — с хаосом, который норовил влезть в так тщательно устраиваемый порядок. Злость поднималась в сердце, разливалась в крови, охватывала руки. Пальцы напряглись, в ладонях стало горячо, будто она взяла два камня из костра. Еще немного — и появятся кнуты, чтобы все разбросать по своим местам.

— Ты не просто так просил показать 86375-ый? — прошипела она и резко дернула рукой, разметывая в пыль голограмму сферы над речной водой. — Думаешь бросить меня и рвануть…

Он медленно опустил тяжелую ладонь ей на лицо — замолчи! угономись!

Гнев поутих.

Да уж. Он умеет донести желание без слов.

— Извини… меня заносит… — прошептала Инэн, когда сердце перестало колотиться.

Она поймала его руку, которую он начал было поднимать, вернула себе на лицо и прижалась губами к основанию широкой ладони. Т возвышался над ней, невозмутимый и темный в тусклом свете прибрежных голубоватых фонарей. Рубашка натягивалась на его груди при спокойном ровном глубоком дыхании. По его виду можно было решить: максимум, что он только что сделал — это отогнал комара. Его ладонь, прохладная, тяжелая, лежала у нее на лице, и, казалось, отгораживала Инэн от всего мира. Было удивительно хорошо, спокойно и тихо.

На запястье коротко завибрировал браслет. Инэн не шевельнулась, хотя наверняка это было важное сообщение.

— Мне кажется, я слышал музыку, о которой ты говоришь, — сказал Т негромко, будто начал древнюю легенду. — Правда, далеко-далеко и тихо-тихо.

— Вряд ли. Когда я тебя несла сюда, ты был без сознания и не мог ничего слышать.

— Я говорю про другое. Ведь однажды я был на краю мира…

— Помню! Любопытство… Тогда, да, может, поднявшись на край, ты и уловил какой-то отголосок.

— Да-а, — протянул Т, и от его низкого голоса навалилась сонливость.

«К чему он клонит?»

— Я не стану ничего не менять в проекте. Все расставлены по своим местам, — сказала Инэн.

Он молчал.

— Обещай, что не полезешь в переход в одиночку, если вдруг что-то пойдет не так.

— Я не дурак.

Вот что за человек! Нет бы уточнить: «Я не дурак, чтобы лезть» или «Я не дурак, чтобы обещать не лезть».

— Тогда хотя бы обещай, что дождешься меня, и ни шагу не сделаешь… Дождешься, когда я запущу новый проект, с тобой и с твоей поэтичной идеей.

Он снова промолчал, а Инэн, чувствуя, что совсем засыпает, и даже нет сил поднять голову с его уютных коленей, решила не давить. Едва только Т почует неуверенность, он будет увиливать от конкретного ответа, просто чтобы поиграть ее волнением, как мальчишка мячиком.

— Интересно, а кто-нибудь… повторял музыку мировых троп? — спросила она, зевая и прикрывая отяжелевшие веки. — Надо будет потом порыться в Хранилище, в культурных пирамидах.

— Сколько у тебя планов! — усмехнулся Т.

«А еще надо будет заняться народом Харма», — хотела произнести Инэн, но ее хватило только на мысль, и она уснула.

* * *

На вершине Третьей Серединной горы, у подножья скального возвышения последнего перед краем стояли два длинных флеэена. Погруженные в снег, они были похожи на гусениц, забравшихся в мороз и лед, чтобы застыть рядом друг с другом. Над скалой дрожала дымка краевого силового поля,

Сияющий сидел в большом кресле, собственноручно собранном из снега и уплотненном. Было холодно, и Сияющий, ссылаясь на старые кости, которым вреден мороз, кутался в толстый плед и лишь иногда крутил головой, показывая, что следит за Инэн, нервно топчущейся на маленьком плато. Ее привычки просили — ты на краю мира, как любишь, так присядь, замри. Но ноги не слушали их, требовали двигаться, переминались, отбивали быстрые ритмы и в конце концов заставили Инэн ходить кругами. Снег, который недавно лежал слоем по колено, был утоптан ровной площадкой шагов сто в диаметре.

Сияющий проводил ее взглядом, когда она пошла на очередной широкий круг, приминая снег высокими ботинками:

— Уже скоро. Мы просто рано прилетели. Ручаюсь, что некоторые Мастера, которых ты определила поднимать купол над центральной частью, еще даже не проснулись.

Инэн фыркнула и ускорила шаги.

— Перестань бегать, — взмолился Морио. — В глазах мелькает.

— Закройте.

— Глаза?

— Шлем.

— Тогда я не увижу момент, когда на небе появится торт.

Инэн остановилась и вернулась на два шага.

— Извини. Когда появится Ось, — сказал Морио, простучав злополучную перчатку.

Она кивнула и в тишине проделала еще пару кругов. Это спасало и от волнения и от холода, хотя две куртки и утепленные штаны тоже помогали. Остановившись напротив последней скалы, Инэн задумчиво посмотрела на дымку над ней:

— Интересно, когда мир еще только-только развалился, когда еще звучал каждый осколок и пела каждая тропа, какой тогда была музыка в переходах? Что слышали первые Мастера и Основатели, выходящие на путь?

— Наверное, твой дэдэра в его юности еще мог услышать многоголосую мелодию мира, — помолчав, ответил Сияющий. — А мы, пожалуй, сейчас ловим только эхо отдельных голосов.

— Ты хорошо его знал?

— Проводника Эара… почти не знал. Он указывал путь. И умел это.

— Я похожа на него? — спросила Инэн, подходя ближе к снежному креслу.

— Нет. Ты не указываешь дорогу. Ты хватаешь и тащишь по ней.

— Неприятное описание.

— Вовсе нет. В случае отказа пойти твоей дорогой, ты не будешь догонять, удерживать и настаивать.

Укол досады и грусти заставил ее скривиться.

— Буду. Настаивать точно буду… Пусть не на том, чтобы человек шел по моей указке, а чтобы он не шел по своей.

— Не помню такого… Что-то случилось?

Она потопталась на месте, носком ботинка приминая мелкие холмики снега:

— Недавно Т предложил в случае краха сближения с Осью и Пятачком отправить в переход его, мол, он будет собой тормозить осколки. — Она провела ладонями по лицу. — Как трудно иметь дело с необразованным человеком! Умным, но совершенно не владеющим предметными знаниями. У него богатый опыт правления, ни у кого из нас такого нет. Но что касается простейшей логики… Он ссылался на то, что люди воздействовали на дороги, и, мол, он тоже сможет.

— А он не сможет?

Инэн пожала плечами:

— Я не против проверки, но не за два поворота до схождения осколков. После — отдам этот проект вам, если хотите.

— Не хочу. Я слишком стар для больших начинаний.

— Перед первой переправой в Накопитель вы мне тоже так говорили…

— Так что с идеей Т?

— Я запретила ему куда-либо дергаться.

Морио глянул неодобрительно и напряженно:

— У тебя с ним не ладится?

— Нет, все в порядке, — сказала Инэн и поняла, что если бы смотрела сейчас на себя, то увидела бы ложь. — Он говорит, что чувствует себя чужим рядом с нами. А я порой чувствую себя чужой рядом с ним.

Сияющий покивал, потом плотнее завернулся в плед и стал похож на пушистый валун.

— Ты привыкла считать себя лишь частью чего-то. Тебя так воспитывали, — заговорил он. — А Т воспринимает себя совершенно иначе. В нем есть та самая целостность и полнота, которую ты не любишь…

— Вот что я люблю, так это целостность! — перебила Инэн.

— Не дослушала, — мягко упрекнул Морио. — Ты не любишь целое, в котором нет тебя … Конечно тебе трудно рядом с тем, кто собран без тебя, кто целостен без тебя. Как только он начинает показывать самодостаточность, ты вспыхиваешь возмущением. «Как он посмел!» И силовые кнуты, небось, хочешь развернуть.

Инэн стиснула челюсти. Его слова отозвались болью, словно она проглотила острый нож. Откуда в Подмастерье такое умение глубоко смотреть!

— Ты напоминаешь мне меня, юного и наивного, — продолжал он. — Когда я только прибыл на Иллион, то очень старался стать частью местного общества. Ведь у меня было задание, которое пошло бы всем на пользу! Непременно на пользу! Какими дураками и упрямцами я их считал за то, что в ответ на мою назойливость, они меня отодвигали, не слушали, не давали влезть в их дела. И лишь прожив многие обороты рядом с этим обществом, я дождался обстоятельств, в которых стал на Иллионе необъемлемой его частью. Мог не дождаться, конечно. Однако так случилось, что наши жизни переплелись… — Сияющий говорил глухо и немного печально. — Я знаю, каково это, когда тянет что-то ухватить в другом и выдрать это с корнем, а потом занять освободившееся место. Тогда он снова целостный, но уже с тобой… Не секрет для тех, кто смотрит на вас, что Т стал частью твоей жизни. Но я также вижу, что ты в свою очередь стремишься сделать его частью своей. А он не подчиняется. Чем больше ты на него давишь, тем больше он не признает твою власть. Не спорит, не сопротивляется. Просто не признает. А всего-то и надо перестать стучать в двери, которые не открывают.

Она слушала его спокойно и проникновенно, но на последних словах возмущение взорвалось в груди. Злость опустилась на глаза.

— Теперь еще и вы, Сияющий, говорите мне про двери! Сговорились?!

Морио опешил.

А Инэн закипала:

— Если бы я уходила от каждой двери, которую мне не открыли на стук, я вообще сидела бы где-нибудь на 15-ом и стирала белье за вареную курицу на ужин. Но так уж вышло, что если мне не открывают, я двери вышибаю. Прекрасный способ, проверенный! Так я входила на Первый, так я входила на Библиотеку. Если сейчас между мной и Т стоит его глупое желание тормозить осколки собой, то я вышибу и это!

— Как его здесь не хватает, — шепотом выдохнул Сияющий, отворачиваясь.

На разгоряченную Инэн словно надели большой сугроб. Гнев чуть ли не шипел, остужаясь.

— Да, не хватает, — признала она. — Но он сказал, что не хочет путаться под ногами в момент, когда все будут бегать туда-сюда.

Морио посмотрел на снег, утоптанный суетливыми нервными шагами, и хмыкнул:

— Мудрый человек. Все-таки напрасно ты не дала ему возможности проявить себя.

— Я не дала ему возможности погибнуть по-идиотски в самый неподходящий для этого момент.

— Он всего лишь хотел быть полезным.

— Конечно, бывают такие люди, которые предлагают сами — да, да, используй нас! Полагаю, что вы, мающийся на Иллионе, и Т на Библиотеке в похожем положении, чувствуете себя родственными душами. Но бывают такие, которых тошнит от одного слова «использование». Они видят подвох. Опасаются, что их используют, а потом выбросят. Вот я из таких, и потому пользоваться людьми не люблю. Не люблю!

Сияющий не перебивал ее вопросами и замечаниями, и, громко высказавшись, Инэн чуть успокоилась, а ее откровенность, встретившая тихое понимание мудрого слушателя, продолжила тише:

— Я плохо сплю, потому что семеро, вовлеченные в искусственно созданную разлуку, душат мою совесть. Сначала я боялась, что они меня не простят, но я сама себя за их использование не прощаю. Они смотрят на меня с упреком каждый раз, когда я разворачиваю расчетную голограмму. Они смотрят на меня десятки раз за один поворот. Да лучше бы я там сама сидела и со слезами тянулась к землям, где находится мой близкий и любимый человек. Было бы можно, я сделала бы все одна — не вовлекая, не волоча, не обманывая и не используя никого.

Морио помолчал еще, а потом вдруг сказал гулким басом:

— Нет!

Вздрогнул, постучал по перчатке, возвращая привычный тон голосовому модулю.

— Нет, — повторил он. — Одна бы ты ничего не сделала… Успокой в себе гнев и стыд. Они лишь мутят разум. Думай о том, что ты не используешь людей, а даешь им возможности и опыт, который они не получили бы без тебя.

— Не универсальная мысль, — буркнула Инэн.

— Нет.

Разговор затих, и Инэн снова пошла по снегу. Под ботинками мерно скрипело, и она старалась дышать в такт шагам.

— Инэн, тебе всегда надо было больше всех? — спросил вдруг Сияющий, не позволив ей отдалиться.

Она остановилась и, вздохнув, ответила:

— Нет. Все началось с Крин… С тех пор я только и делаю, что чувствую себя маленькой, становящейся чем-то еще более маленьким. И это меня ужасно злит, так, что тянет разрушить все вокруг, разбить.

— Это чувство естественно для отчаяния, так же, как смех естественен для веселья. — Сияющий плотнее закутался в плед, натянул его край на шлем, оставив снаружи только широкий нос, потом пробубнил из складок: — И как дрожь естественна для холода.

Инэн не успела улыбнуться, как Морио высунулся и повернул голову налево. Немного наклонился вперед и смотрелся во что-то далекое.

Инэн резко развернулась, взметнув ботинками снег:

— Что? Ось показалась?

К Третьей Серединной горе быстро приближался блестящий флеэен, в серо-голубом небе и среди белых снежных склонов заметный лишь из-за отблесков на корпусе.

Инэн дернулась потянуться и узнать, кто летит. Но остановилась.

Если это Т, пусть будет приятный сюрприз. И для него тоже, когда она скажет: «Раз таковатвоя воля, будь нашей подстраховкой. Непроверенной и полной наивной идеи о поэзии и музыкальности мира, но будь. Только не ходи один, дождись меня или группы».

А если не он… Ну что ж… Жаль. Его очень не хватало рядом.

* * *

Флеэен плавно снизился к плоской вершине, завис над краем утоптанной снежной площадки, медленно развернулся. Над его бортом показалась голова Вивв, с интересом смотрящей вниз.

Инэн нахмурилась — что ей здесь надо?

После мягкой посадки, борт флеэена опустился, став ступеньками. Последняя утонула в снегу за шаг до утрамбованного участка. Вивв, упираясь плечом в край борта, полезла наружу. Руки ее, выросшие, но еще непослушные, вяло болтались вдоль тела.

— Вивв, подожди, я тебе помогу! — раздался голос Мастера Ерри.

Ерри выскочил из-за серебристого корпуса, подхватил Вивв подмышки, стянул на снег.

Оказавшись на твердой земле, Вивв, не глядя на Ерри, коротко кивнула ему — спасибо. Потом, громко скрипя снегом, прошла мимо Инэн, показательно не замечая ее. Приблизилась к Сияющему, который вежливо поднялся навстречу. Над плато повисла неловкость.

— Не смог удержать, — над ухом тихо сказал Ерри. — Рвалась.

— Понимаю, — шепотом ответила Инэн. — Как она?

— Еще три поворота — и пойдет первая динамика в мышцах. А через десяток сможет запустить легкий «шар-толчок».

Инэн покивала одобрительно. Ерри был сильным Мастером, одним из лучших, помогающих восстановить поврежденные части тела. При этом он любит работать с растениями. Почти все время с момента, когда Инэн подобрала его на одном из угасающих осколков, где погиб его Основатель, Ерри проводил в оранжереях. До искр в глазах обожал водоросли и вообще водную флору. Именно из его исследования выросла идея вылечить ядовитое болото Оси сетриинскими бактериями с Пятачка.

Ерри немного постоял, с тревожной заботой наблюдая за Вивв, потом направился к ней. Короткими скупыми жестами он собрал снег в кресло с пологой спинкой. Сияющий, высунув руку из складок пледа, пощупал сооружение, укрепляя его. Потом Ерри сбегал к флеэену за рулоном утеплителя — то ли забыл, что может его просто поднять жестом и притянуть, то ли хотел обратить на себя внимание Вивв. Но та смотрела на его действия, как космос — с пустотой и отстраненностью.

Инэн почувствовала себя лишней в этой мастерской суете и пошла по периметру утоптанного участка, расширяя его еще на чуть-чуть. Ноги ее утопали в снегу по колени. В складках ткани на штанах налип лед. Но просить Ерри выгнать его она не стала — пусть кудахчет над Вивв.

И все же, зачем она прилетела? Чтобы полюбоваться крахом? Будет ли ей чем любоваться?

Присутствие Вивв и ее демонстративное отстранение поселяло в Инэн новую неуверенность. Ей начинало казаться, что ее проект глуп, идеи нелепы, теории безосновательны. И, конечно, ее ждет неудача.

Бредя в снегу и увлекшись унылыми мыслями, она не заметила, как улетел Ерри. Его флеэен блеснул над уходящим вниз снежным склоном, потом на миг показался над верхушками предгорного леса. Ерри спешил в центр Библиотеки, к оставшимся Мастерам, готовым накрыть куполом тонкие и хрупкие башни Климатического района.

«А ведь он пытался за Вивв ухаживать, — вспомнила Инэн, медленно заворачивая по кругу у последней скалы, покрытой снежными шапками на выступах и льдистыми наростами в трещинах. — Но отступил, едва Вивв рассказала, как один человек с осколка спасал ее из речной заводи, где она устроила себе и Рици бассейн с воздушными пузырями».

Она покосилась на Сияющего и Вивв, сидящих в снежных креслах и о чем-то беседующих, серьезно и немногословно.

Волосы у Вивв были убраны в хвост. Традиции, по которым Основатели ходили с хвостами, а Мастера — с распущенными волосами, изгои в Библиотеке сохранили. Почему — никто бы не сказал. Скорее, дань привычке. Однако Вивв заплетала волосы по традициям осколка, где остался ее муж. Это было словно в знак протеста, невысказанного, но брошенного всем в лицо.

Инэн задумалась — а ведь она сама носит волосы ниже плеч, и они висят как попало. Свою завязочку она когда-то оставила на запястье Т, перед тем, как уйти с обломка 5115-го, где оставались лишь вождь, пустая башня и выжженная покрытая сажей площадь перед ней. Оставила завязку в тоскливом порыве — вернусь! верну!

Вернулась. А завязка… Сначала забыла. Потом вспомнила и несколько раз намекала, что черная скрученная веревочка на запястье Т принадлежит ей. Он не понимал намеков. Однажды пыталась снять с него спящего. Проснулся, сгреб Инэн, сонно зевая, велел прекратить копошиться и спать.

Так и не вернула. Ходила растрепанная.

Она вышла перед сидящими и, одернув себя, когда захотелось ускориться и поскорее уйти с их видимости, побрела дальше в снегу. Между ними было с три десятка шагов.

— Когда все это закончится, — вдруг прозвучал громкий и злой голос Вивв, — ты ведь меня не отпустишь. Не дашь выйти с пути.

Нападение изменило Вивв, можно даже сказать, освободило. От напуганной и ожидающей наказания женщины с осколка 5555-го немногое осталось в развернутых плечах, в прямой спине, в цепком и холодном взгляде, где поблескивала целеустремленность. Возвращалась Вивв, которую Инэн когда-то отбила у одичавших местных на 997413-ом… Правда, с новыми руками в ней, казалось, растет новый ядовитый гриб, способный отравить не только того, кто его съест, но и сам воздух вокруг.

— Дам выйти, — сказала Инэн, не поворачиваясь. — Дам… Захочешь ли ты сама, Мастер Вивв, вернуться к прежней жизни? У нас же тут интересней.

Она про себя хмыкнула, зная, что попала в цель. Вивв поерзала на коврике, подаваясь вперед. Ее неживая правая рука соскользнула с бедра, повисла. Морио заботливо вернул ее.

— Когда все это закончится, — продолжала Инэн, поднимая взгляд и высматривая вдали, не поднялась ли над противоположной гранью Ось, — начнется другое. У меня множество планов. Под ноги тех, кто пойдет со мной, ляжет множество путей. Но если ты не захочешь, например, изучать энерго-диагностические способности животных и птиц, или учиться говорить с переходами, или собирать мир в кольцо…

— Кольцо? — заинтересованно переспросила Вивв, но тут же передернула плечами и фыркнула: — Нет, у тебя нет никаких планов. У тебя есть только самонадеянность и глупые мечты.

— Когда мы соберем вместе три осколка, мы получим больше, чем просто собранных три осколка. Для полной сферы, как было в старом мире, живых осколков не хватит. А на кольцо сможем набрать.

Вивв помолчала, изучая снег у ботинок, потом сказала:

— Нет, все равно не останусь. В первую очередь, у тебя нет прочной базы для твоих фантазий. И еще ты сама в них не веришь.

— Раз ты сейчас здесь, значит, даже ты в них веришь. Этого достаточно.

— Во-вторых, мне не нравятся твои методы, — строго бросила Вивв.

— Мне тоже. Бо́льшую половину вещей, которые я делаю, я делаю от злости. Не лучший источник энергии, но уж какой проснулся, такой и есть.

— Тень больше чем свет, — с неожиданным пониманием отозвалась Вивв. — Так говорят на Пятачке.

Сияющий подал голос:

— Или Застывший Сектор взлетает, или это Ось показалась.

Инэн и Вивв переглянулись, затем сорвались с мест и подскочили к краю плоской вершины.

Далекая противоположная грань Библиотеки заметно поднималась. Светло-серая полоса наползала на небо, и казалось, будто осколок треснул где-то посередине, и теперь поверхность складывается пополам.

Затаив дыхание, Инэн, Вивв и Морио стояли в ряд, в снегу по колено, и молча смотрели, как шестигранная поверхность Оси лезет в небо. Дети Вивв, находясь на Оси, уже сделали свою притягивающую работу, уже задали первый импульс — и две громады миров начали сходиться. Однако Инэн знала, что Ось, покинувшая сейчас свою орбиту, окруженная натянутыми дорогами, в любой момент может отступить и вернуться на прежнее место.

Вскоре стало видно, что вертикальной стеной поднимается именно чужая земля: с темными горами, с пятном выцветших степей, с яркой линией разлома. Инэн дождалась момента, когда Ось показалась целиком, и громко сказала:

— Вивв, твои дочери на Оси! С Уташ и Гвэт.

По расчетам, Инэн должна была послать Вивв сообщение, но раз она сюда прибыла сама…

Вивв не шелохнулась, лишь задышала чаще и глубже. А затем, родившись близко-близко на горе, по склону скатился и унесся навстречу Оси широкий и густой звук, будто кто-то тоскливо стонал под грохот.

Ось поднялась еще выше, закрыла небо наполовину, а потом начала заваливаться, грозя рухнуть своей поверхностью на поверхность Библиотеки. Внизу прошла волна по верхушкам деревьев — в предгорья ворвался ветер. Когда ветер начал терзать балахон Сияющего, тот принялся взволнованно переминаться с ноги на ногу, хотя сила ветра соответствовала плановым расчетам и не была опасна.

Вьюга усиливалась. Снег горстями сыпался в лица, приходилось прикрываться рукавами. Лишь Вивв стояла неподвижно, задрав голову вверх, с бессильно болтающимися руками.

Новый еще более сильный вихрь принес резкий холод, стало быстро темнеть. Ось почти заполнила небо, оставив у Третьей Серединной Горы полосу, в которую едва просачивался свет. Поверхности сходились, рыча друг на друга и посылая ветра и ураганную дрожь, как волны вздыбленной шерсти у двух котов, готовых к драке, но не начинающих ее.

На Оси уже мерцали два обширных купола: один круглый защищал поселок с десятью тысячами жителей, другой вытянутый и извилистый накрывал несколько предгорных поселений. Хорошо… Хорошо…

А что на Библиотеке?

Вдалеке, в центре, вспыхнул ярко-голубым первый защитный купол. Он поднялся высоким пузырем, потом расползся, снижаясь и захватывая участки с самыми уязвимыми строениями — башнями, оранжереями. И тут же по земле прокатила волна землетрясения.

Край их плато осыпался. Сияющий резко схватил Инэн и Вивв за куртки и заставил отступить к креслам. Коврик Вивв ветер уже давно унес куда-то.

Инэн чувствовала, будто она стоит на краю огромной плоской тарелки, а сверху надвигается еще одна, и сейчас они сомкнутся, наступит тьма и тишина. Она замерла, подняла взгляд, ладонями прикрывая лицо от снега и острых льдинок. Прямо над ней висел светящийся разлом — трещина, из которой неконтролируемо вырывалась энергия, неконтролируемо гуляющая по внутренней пирамиде Оси. Равнина с разломом казалась такой близкой, будто руку протяни — тронешь. Лишь знание, что сейчас между поверхностями огромное расстояние, разрушало мираж.

Ось поплыла дальше, наклонилась еще ниже к третьей грани, задрав противоположную сторону и впустив немного света.

Все шло строго по расчетной модели. Инэн ликовала, крепко вцепившись в ледяной подголовник кресла Сияющего.

Стремясь в порыве острого любопытства увидеть силы вокруг Вивв, она прищурилась. Ничего необычного, лишь подсвечены розовым руки. А если дальше?

Нирное зрение. В нем тоже все знакомо — живое существо в неизменном облаке искристого света, переливающегося радужными оттенками.

Инэн расширила зрачки. Дальше.

Карта воздействий. Ничего. Руки Вивв не работают, и волны Мастера вокруг ее силуэта неподвижны.

Дальше.

Глазам стало больно и горячо. Мир поблек, звуки отдалились. Пропал ветер, но низко загудели волны, расходящиеся из-под земли, из Накопителя. А Вивв стала тусклой и полупрозрачной.

Дальше?

Инэн никогда не глядела на живого разумного так глубоко. Но она мысленно выдохнула и еще шире раскрыла глаза.

Плато преобразилось. Снег потемнел, стал серым, затем вдруг заворочался клубами, будто туман закипел, и налился черным цветом. Звук исчез, даже гравитационные волны будто кто-то стер. Последняя перед краем скала поплыла, исчезла. За ней, вместо провала перехода, растянулась бескрайняя равнина черного дыма.

Инэн замерла не дыша, потом несмело потянула воздух. Клубы тумана зашевелились, словно в черноте заворочался большой зверь. Инэн глянула под ноги и увидела в просвете между лохмотьями тумана крошечную искру — Малую звезду!

Испуганная и осторожная, как одинокая мышь на пустом острове, Инэн всматривалась в окружающую черноту.

«Что-то должно быть в тумане», — подумала Инэн, гадая, как настроить зрение в этом месте. И еще сильнее напрягла глаза. Они отозвались острой болью.

Совсем рядом в тумане появились едва различимые светящиеся ниточки. Нити умножились, стали ярче, побелели, сгустились в вытянутую фигуру.

«Вивв!»

Вокруг фигуры Мастера Вивв появились десятки тонких огоньков. Инэн готова была плакать от боли в глазах, куда будто огромные раскаленные штыри воткнули, но терпела и всматривалась в колышущуюся сеть паутинок, выбивающуюся из черного подвижного туман.

Сбоку задрожало марево несмелых пятен.

«Сияющий!»

Под тонкой сетью, охватывающей голову Сияющего, Инэн ясно увидела его волнения, его опасения, его страхи. Они метались, будто в клетке. Зеленые быстрые искры, бегающие туда-сюда — нетерпение, поскорей бы, ну давай! Фиолетовые пульсирующие точки — мольба, только бы ничего не рухнуло, ну пожалуйста, небо, останься на месте! Серебристые молнии, дергающиеся ломаными зигзагами — жуткое воображение, все разлетится, все разрушится, всему конец!

Мысле-чувства вспыхивали по очереди — каждое горело ярче другого не больше вдоха. Сияющего терзало.

У Вивв же, казалось, будто длинные тонкие молнии рождались в голове, потом они вырывались на волю, растекались, теряли очертания, и их уносило ветром. Вытянутые и размытые, как дым, они устремлялись вперед и вверх. Инэн прикинула направление светящегося дымка — он тянулся на Ось!

Через боль она скользнула зрением вперед, проверить, верна ли догадка, что этот дымок — та самая тянущая тоска, на которой строился ее проект?

Еще чуть вперед.

Туман вокруг зашумел, задрожал, лохмотья угрожающе заколыхались. Боль в глазах Инэн усилилась, стала нестерпимой. Опора под ногами пошла волной. Инэн покачнулась, теряя равновесие. Она упала и ударилась о твердую поверхность, спрятанную под черным туманом. Ей хотелось плакать, казалось, что слезы остановят боль в глазах, погасят жжение.

Она прижала руки к глазам. Все тело охватил жуткий холод, лишь под веками полыхал костер. Ладони наполнились горячим.

Инэн завалилась на бок, теряя сознание среди тихого и печального шипения.

* * *

Она очнулась, хоть и осталась в темноте. Полежав немного, открыла глаза. Рассеянный свет, туман и боль.

Закрыла — темнота, и боль отодвинулась назад.

— Что с тобой было? — спросил рядом детский девчачий голосок.

Инэн подождала, пока Сияющий поправит перчатку. Он повторил вопрос своим обычным голосом вежливого старика.

— Не знаю… — ответила Инэн и облизнула сухие холодные губы. — А что со мной было?

— Ты побелела, как снег. Уставилась на меня, но словно не видела. Потом на Вивв. Потом… — Морио запнулся. — Глаза у тебя были огромными. Я боялся, что кожа порвется. А когда зрачок… когда зрачков стало два, ты закричала и упала.

Инэн подняла руку, провела по векам, под которыми пульсировало эхо горячей боли. На пальцах осталась липкая жидкость. Слезы смешивались с кровью, она склеила ресницы, поплыла по вискам.

— Два зрачка… Ужасно… — выдохнула Инэн, зачерпывая ладонью горсть спасительного снега и прикладывая его к глазам. Снег приятно охлаждал, капли воды стекали по коже, заливались в уши, прятались в волосах, смешиваясь с кровью, натекшей из глаз.

— Чем тебе помочь? — Сияющий, судя по изменению голоса, наклонился.

Инэн отказалась от его помощи, сославшись на то, что восстановится сама.

«Кажется, я зарылась в психические энергии», — думала она, краем уха вслушиваясь в тихий разговор Морио и Вивв над собой. Сияющий предлагал отвезти Инэн к ближайшему Мастеру, Вивв не спорила, но и предложение не поддерживала.

Про психические энергии в Ученическом корпусе рассказывать не любили. Сообщили об их существовании, назвали два диапазона и три частоты, так, для примера. Очень давили на то, что даже короткий выход на их частоты требует мучительной перенастройки и имеет высокий риск ослепить, поэтому обучение им прекращено в целях безопасности. Особо любопытным умам запрещали друг к другу присматриваться глубже карты воздействий. Строжайше запрещали. А карты воздействий разрешали только на объектах, с которыми работал Мастер, но не на самих Мастерах.

Да, перенастройка действительно мучительна, и слепота тоже наступает — тут не врали. Но какие перспективы! Ведь можно многое указать Мастеру, настроившись именно на него, а не только на объект, с которым он работает.

Ох, до чего она добралась! Это же глубокий слой разума живого существа!

Конечно, эмоциональное состояние или мысли порой улавливаются по голосу, по выражению лица, по движениям — и без переключения зрения. А ту же ложь, например, можно поймать, прищурившись, — и подсветятся розовым губы или шея. Но куда важнее (куда! важнее! — кричал в ней Основатель) уметь точно распознавать мысли такими, какими они рождаются, а не какими выражаются; видеть подлинные чувства, видеть их еще до того, как они осознаны и искажены обществом или обстоятельствами. А еще можно проводить коррекцию: ловить на начальных стадиях и подавлять одни эмоции-мысли или подталкивать другие… Воздействие! Да-а! Т как всегда прав — мало только принимать, надо еще уметь договариваться, управлять! Указывать!

И тогда ни Вивв, ни кто-либо еще из Мастеров никогда больше — никогда-никогда! — не бросит Основателя погибать и не нападет, чтобы убить.

Инэн охватила крупная дрожь.

А-а-а! В Хранилище! Срочно! Там непременно должна быть информация. Не могли в старом мире не уделять этому внимание. Изучали! Расшифровывали. Возможно, создали таблицы кодов или определения диапазонов.

А-а-а, какой доступ к базовым системам и процессам разума! Да в нем можно все!

Ха! Можно даже измерить любовь — и Т, пожалуй, сильно удивится, когда она припомнит ему старый разговор. А измерив, можно и…

«— Ты выбрала не тот путь!» — раздался звонкий крик Мастера Сатс. Лучшей в своем возрасте.

Инэн замерла, будто от оплеухи. Потом, очнувшись, медленно стерла с лица талую воду и снег.

Да, можно многое. Можно влиять на производные от базовых процессов: на мышление, поведение… То есть манипулировать.

«Спасибо, Сатс, что напомнила мне о методах Первого, дошедшего до промывания мозгов и контроля над созданием семей. Правильно нам запрещали лезть в чужие головы и души… Правда, интересно, почему именно нам запрещали, если кто-то все-таки в мозги лез и любовь контролировал… Хотя нет, неинтересно».

Она села. Не открывая глаз, продолжила умываться снегом. Кожу жег холод, кусали мелкие кусочки наста.

— Где Ось? — спросила Инэн, потирая руки друг о друга круговыми движениями.

— Прямо за нашей гранью, за краем, — отозвался Сияющий, и в голосе его послышалось удивление и восторг. — Прекратила движение и вращение сразу, едва перевалила через нас. Следует рядом с нами, точно по расчетной модели. Она так близко, что кажется, будто… между нами просто висит туман в большом ущелье… И если спуститься в туман, то можно пешком дойти… Это потрясающе! — воскликнул он высоким голосом. — Получилось! Унасполучилось!

«Ну вот, опять…»

Зажмурившись от неприятно размазанного крика, Инэн упала обратно в снег. Она чувствовала себя одновременно и полной радости от того, что расчетная модель сработала без ошибок — ведь как восхитительно увидеть, что все происходит так, как ты планировал! И вместе с этим было ощущение пустоты. Так бывает, если закрыть по очереди окна и двери в доме и оказаться в окружении глухих звуков, сумрака и неподвижности, хотя еще недавно в твой дом снаружи врывались ветер, шум листвы, пение птиц и запахи близкой реки…

— Даже не знаю, чем я больше довольна, — сказала Вивв, — тем, что все-таки этот безумный проект оказался толковым, или тем, что Основатель, отобравший у меня детей, валяется у моих ног.

— От безрукого Мастера слышу.

Вивв фыркнула носом.

Инэн полежала еще немного и наконец открыла глаза.

Мир расплывался, но свет от теней Инэн отличала. Слухом она потянулась по Библиотеке, подмечая ущерб. Треснутый берег озера на границе Климатического Района развалился, и теперь вода озера, рвясь к ущельям, с грохотом катала огромные валуны, хрустела вырванными деревьями. В карьере с почвенными лабораториями плескались волны. Затопило. Застывший Сектор окружили трещины в земле — поверхность под плотно стоящими корпусами просела, погрузив тяжелые здания в себя на три роста.

Паники нигде не звучало. Все более-менее в порядке. А с такими повреждениями справиться можно.

От затянувшегося лежания в снегу Инэн начало знобить. Она поерзала, глубже зарываясь нижней частью лица в воротник второй куртки, сложила руки на животе, просунув немеющие пальцы в рукава. Сейчас она дождется, когда появится Пятачок — и можно будет сесть во флеэен, улететь домой, погреться. Недавнее желание Сияющего, чтобы все поскорее закончилось, охватило Инэн так, что она едва не вскочила и не проложила дорогу рывком прочь отсюда.

«Зачем я вообще приперлась на Третью Серединную? Чтобы мерзнуть? Я ведь никаким образом не задействована в траекториях. К тому же самое зрелищное уже прошло — и прошло удачно. Я могла бы просто сидеть дома. Или лежать. Или наконец поесть и упасть спать. А оно пусть все само бы крутилось».

Что-то небольшое, темное, показалось в светло-голубом небе, как проступающее сквозь ткань пятнышко. Оно ритмично пульсировало, будто в закрашенной краской лампе изредка вспыхивал свет. Становилось ярче, больше, дрожало: пирамида Пятачка, направленная к поверхности Библиотеки, как кончик шестигранного сверла, крутилась, играя отблесками Малой Звезды.

— Пятачок, — вымолвила Вивв.

«Прекрасно! — подумала Инэн. — Сейчас он пойдет влево, навстречу поворачивающейся Оси… Надо попросить Морио, чтобы он отвез нас с Вивв, а то я слепая, а она — безрукая».

— Сияющий, — начала Инэн.

— Он приближается, — ошеломленно прошептал Сияющий. — К нам.

* * *

Инэн сначала не поверила своим ушам. Потом сосредоточилась, рискнула напрячь зрение, чтобы хоть по мутному пятну в небе сориентироваться, правду ли говорит Сияющий.

Через боль кое-как разглядела, что мерцающее пятно за десять вдохов стало больше, при этом с места не сместилось, хотя Пятачок должен был по расчетной модели идти налево и вниз, навстречу Оси.

— Карс тянет Пятачок сюда? — спросила Вивв. В ее голосе звучало искреннее недоумение. — Но почему?

— Либо он страшно скучает по своему тестю, — протянула Инэн, чувствуя, как немеют руки, но не от холода, а от накатывающего ужаса. — Либо он считает, что Борен находится на Библиотеке… Сияющий, что вы видите, опишите.

Морио кашлянул, потом, запинаясь, произнес:

— Я вижу вдалеке, но четко и ясно, нацеленную на нас пирамиду 5555-го осколка, и она увеличивается, — он охнул и добавил. — Похоже, Карс думает, что Борен здесь!

Инэн рассерженно вскрикнула:

— Но вы же разговаривали с ним. Вы должны были все объяснить!

— Я говорил ему, что запущен проект, в котором он сможет поучаствовать, если уйдет на другой осколок и оттуда потянется к Борен, как уже однажды тянулся к Иллиону.

— И? Вы не сказали, где будет Борен и куда надо тянуться?

Сияющий засопел задумчиво.

— Кажется, не успел, — пробормотал он. — Карс очень воодушевился и убежал к тебе. Я понадеялся, что ты сама поведаешь ему детали.

Инэн закрыла лицо руками, вспоминая тот разговор на руинах беседки:

— Он тогда так орал… — выдавила она. — Я вроде уточняла, переспрашивала… Он отвечал, конечно… Громко. А у меня… Дополнительная слышимость на шкале Фоза дает небольшую глухоту по Хаглу. Короче, слух сбоит на громких криках.

— То есть ты еще и глухая? — ядовито бросила Вивв.

Инэн пропустила плевок мимо и снова посмотрела на небо.

Мутно, больно. Но очевидно, что Пятачок неумолимо приближался.

— Там с Карсом должны быть наши! — встрепенулась Инэн. — Хоть кто-нибудь. Почему они его не перенаправят?

— На Пятачке все — в городах, чтобы поднять купола. С ним только Ота, а она…

«Она не знает. И даже не сообразит стукнуть этого слишком влюбленного по голове, чтобы вырубился и перестал тянуть».

— А сам он не видит, что творит? — вскрикнула Вивв.

— Возможно, Карс сразу выдал такой сильный импульс, что уже не может контролировать движение, — вздохнул Сияющий.

Где-то в животе заворочалась крыса, трусливая и готовая рвать когти в момент опасности. Благодаря этому зверьку, обычно дремлющему, но сейчас вскочившему на все тонкие лапы, Инэн поняла Вивв, когда та сжалась и пискнула:

— Мы пропали. Мы все пропали. Там мой Эрли, а я — тут… А Пуша, Нява… Что с ними? Что?

Ее одежда зашуршала, складываясь, когда Вивв испуганно опустилась в снег и скорчилась.

Сдавив в волевом кулаке своего внутреннего дрожащего грызуна, Инэн вскинула правую руку и, не глядя, привычным жестом вывела массовое уведомление: «Срочно! Покинуть Библиотеку. Бросайте все — и к переходам. Основатели! Хватайте ближайших Мастеров, иллионцев — и рывками на углы! Выходите группами по десять максимум…» Она помолчала, но потом все-таки рявкнула в микрофон браслета: «Спасайтесь! Бегом!!!»

Она знала, что приказ выполнят, и немного успокоилась. Теперь надо подумать, что может сделать она сама. Т получит ее сообщение-приказ как и все. Но вот только отреагирует ли?

— Сияющий! — велела она. — Берите Вивв и садитесь в мой флеэен. Из него свяжитесь с Ерри. Прикажите ему по пути из центра подхватить Т. Встретитесь у четвертого угла. Выходить будете все вместе.

— А ты остаешься? — удивился Морио.

Не ответив, она развернулась, оставив Подмастерье и Мастера стоять среди белого снега, а размытую пирамиду Пятачка — темнеть в небе, и зашагала к краевой скале. Даже если она не успеет, она хотя бы попытается.

Отчаянно хотелось ругаться. Так громко и красочно, как ругаются иногда люди на осколках, когда бросаются словами, наполненными горькой злостью. А ей сейчас эту злость неплохо бы не рассеивать, а поднакопить, раздуть, как угли костра. Пригодится.

Снег скрипел под равномерными шагами. Едва Инэн споткнулась о небольшой валун, едва только наощупь нашла каменную глыбу, на которую примерилась вскарабкаться, как в спину прилетел крик:

— Я знаю, что она задумала! Вивв, останови ее!

— Как?

Инэн ухватилась за выступ, покрытый колючим льдом, и подтянулась наверх.

— Сбрось ее! Сбрось сейчас же!

— Да как?! Мне рук не поднять!

Сияющий выругался, упомянув какую-то рыбу.

Инэн хмыкнула — ага, как же! сбросите! — повозила ботинком, нашла опору для ноги и оттолкнулась, снова цепляясь за холодные камни. Без зрения было очень трудно подниматься по скале, и всего через несколько вдохов кожа ладоней горела и болела, а мышцы тянуло от напряжения… Но уже загудело в голове, встали дыбом волосы, и она почувствовала, что до краевых дуг осталась всего пара ростов.

Сияющий чем-то схватил ее за ноги, проволок по склону и опрокинул в снег. На подбородке вспыхнула большая ссадина, когда Инэн скользнула по камню у подножья скалы.

Мерзавец, старый дурак! Засунул голову в ведро, думает, ему все теперь позволено!

— Ты не успеешь, — сказал он механическим голосом снова сбившегося модуля, а сам пыхтел и отдувался.

— Успею, — отозвалась Инэн, приподнимаясь на локтях. — Не мешайте.

— Тебе не пересечь лабиринт за столь короткое время. Слишком много стен придется объезжать.

— Я не собиралась объезжать! — она вдруг почувствовала себя глупой и бессильной. — Я собиралась переправиться и пробить дорогу к Накопителю. Проломлю стены в лабиринте, пусть все сломается! Выключится вся пирамида, и мы перестанем притягивать Пятачок. Он хотя бы нас не разобьет…

Морио и Вивв молчали, застыли двумя вытянутыми силуэтами напротив нее. Морио дышал часто, с хрипами.

«Разобьет», слышалось в их молчании.

— Отстаньте вы от меня! Убирайтесь! — крикнула Инэн и пнула каблуком снег. — Я все сделаю сама!

— Сама ты — разрушитель, — сказал Сияющий. — Даже сейчас хочешь что-то сломать. Но на нас движется огромный мир, вскоре он разрушит здесь все сам собою. Ищи другой выход, без глупых самоубийств.

Инэн подняла лицо. Пятачок расплылся еще больше, грани его вращающейся нижней пирамиды уже не играли отблесками. Ветер принес два больших белых облака, словно Библиотека старалась поднять хоть какую-то защиту от приближающейся катастрофы. Так человек закрывает голову руками, надеясь, что это убережет его от обвала в горах.

Глупости. Не поможет.

«В огромном деле и крах огромный», — сказал недавно Т.

Это полный провал. Провал и катастрофа, равную которой неизвестно, знали ли мир с момента своего разрушения. Пожалуй, не знал…

Т! Его предложение обратиться к дорогам! Как вовремя!

Только пусть оно будет с поправкой.

— Вы связались с Ерри? — спросила Инэн, поднимаясь на ноги. — Он забрал Т?

— Я не буду выполнять твои указания! — объявила Вивв.

— А я и не тебя просила. Сияющий?

Морио издал какой-то неясный свист, потом раздались нервные хлопки по коммуникативной перчатке.

Не дожидаясь, Инэн растянула слух и скользнула к дому в пещере у реки. Там оказалось тихо и пусто. Во всем секторе не было ни души. Значит, разбежались. Это вселяло надежду, но все-таки Инэн заставила себя размазать слух дальше и пройтись по всем углам в поисках.

Грохота на Библиотеке было много — сыпались продавленные горные склоны; рушились сбитые башни, цепляя соседние здания и увлекая их вниз, чтобы превратиться в перемешанные руины; трещали сминаемые деревья в рощах. Сотни Основателей прокладывали дорогу. Их рывки резали землю, будто ножи в быстрых руках кромсали огромный пирог. Поверхность стонала, лопалась и тряслась, грозясь и без падения Пятачка развалиться на лоскуты и лохмотья.

Ерри нашелся рядом с первым углом, у разрезанного пополам холма, в окружении Мастеров. Молодец! На первом углу уже собралось около полусотни Мастеров и Основателей, и они продолжали прибывать. Пространство наполняли взволнованные возгласы, кто-то плакал, многие надрывно взывали по внутренней связи, ища друзей и родных.

Инэн обнаружила Т на удивление недалеко — на четвертом углу, ближайшем к ним. Т мерно и медленно считал до десяти. Потом скомандовал «Пошли!», и через паузу снова начал отсчет громким, но спокойным голосом. Кроме его голоса у четвертого угла слышались только напряженные, но сдержанные разговоры в длинной очереди перед переходом и хлопки групп, заканчивающих рывки.

Плюнув на свои привычки, Т добрался до угла сам. И даже больше — он организовал примчавшихся туда Мастеров и Основателей, а теперь отправляет группы наружу, отсчитывая время, за которое предыдущая группа успеет отойти так далеко, чтобы тропа не перегрузилась от присутствующих на ней.

Потрясающе!

«И ведь тебя слушаются беспрекословно! Да уже ради одного этого их спасения я тебя держала здесь не зря!» — мысленно воскликнула Инэн и почувствовала прилив сил.

И тут же требовательность заявила — «жаль, что ты не на всех шести углах одновременно!»

Инэн отогнала ее как комара.

— Сияющий, разверните карту грани. Выведите участок от нас до четвертого угла.

Подмастерье закрутил меню на браслете:

— Готово. Но как…

— Теперь опишите мне его. Быстро, но подробно.

— Нам будет прокладывать путь слепой! — воскликнула Вивв. — К какой беде и гибели ты поведешь нас на этот раз?

— Вы пойдете сами. Втроем: Т, Сияющий и ты, Вивв. Переходите по ближайшей дороге на Ось. Там наверняка все наши с Библиотеки, там твои девочки, Вивв. Если Пятачок на нас рухнет, то отключится гравитационное возмущение, Ось отцепится и полетит свободно. Лишь бы не треснула.

Вивв задышала глубже и медленнее. Она думала.

— Если… Если, а не когда… Хочешь сказать, есть шанс, что Пятачок остановится и Эрли останется жив? — прошептала она наконец.

— Даже если Пятачок не остановится, то пропорет нас и пойдет дальше, а Эрли и остальные с большой вероятностью не пострадают, хотя их и потрясет, — честно ответила Инэн. — Но Библиотеку хотелось бы спасти. Попробовать. Что там с картой?

Со сбивчивого описания Сияющего она мысленно выстроила рывок к четвертому углу. Они встали плотно друг к другу. Инэн подняла руки и положила их на плечи Вивв и Морио. Стиснула. Велела закрыть глаза — и с толчка рванула вперед.

Вихрь, свист, знакомый тихий гул в фоне.

И вдруг удар обо что-то непреодолимо твердое. Все закружилось, их швырнуло и покатило, как банку с обрыва. Потом разметало в стороны — и стихло.

Придя в себя, Инэн тряхнула головой и растянула слух. Во что они врезались?

К четвертому углу с ревом уносилась группа из двух Основателей и десятка иллионцев. Столкнулись и просто перевесили их троицу по массе!

«Да что ж я все время лажаю!» — ругнулась Инэн, с трудом поворачиваясь, чтобы лечь на живот. Потом поднялась на четвереньки.

Слева ворочался и кряхтел Сияющий. В отдалении впереди Вивв натужно кашляла.

— Где мы? — спросила Инэн, приблизившись к Морио. — Откройте карту.

— Мы почти на месте. Угол по ту сторону холма, до него тысячи три шагов. Вон там, — его серая фигура пошевелилась, указывая.

Инэн растянула слух, на чуть-чуть.

«— … по десять человек, не больше.

— Мы не люди!

— Десять. Не спорь. Не время».

Пауза, недовольное, но тихое ворчание. Но ее тянуло только к его голосу:

«— Идите. Удачи… Один, два, три…»

Даже среди устроенного ею хаоса он создает хоть какой-то порядок!

Инэн переполнилась радостной нежностью к этому человеку — огромной растущей, наполняющей дыхание и не знающей границ нежности. И это она недавно хотела измерять? Зачем?

— Ну что, — хрипло спросила Вивв, — еще один рывок?

— Нет. Слишком короткое расстояние и там слишком много наших. Мы побежим. Вивв, ты поведешь нас.

Сияющий, кряхтя и сопя, поднялся на ноги:

— Я слишком стар для забегов. Оставьте меня здесь.

Инэн молча нащупала его сухую руку, стряхнула с пальцев налипшую влажную землю и несколько травинок:

— Если вы останетесь здесь, то не смогут выйти Вивв и Т. Вы справитесь, тут недалеко.

Размытый силуэт Морио дрогнул вверху — кивок.

Инэн все хуже видела даже силуэты. Она глянула наверх. Пятачок скрыл по меньшей мере четвертую часть неба над Библиотекой. Было сумрачно, мир вокруг быстро серел, теряя свет. Ее глаза с трудом различили несколько белых облаков, пока еще вершина пирамиды их не пронзила.

Вивв велела Сияющему уточнить направление, потом указала ему место впереди, сухо сказала Инэн: «Возьми меня за руку». В ее голосе звучали нотки матери, собирающей непослушных детей в важные гости…

В забеге Инэн довольно быстро выдохлась — сказались долгие повороты, пока она спала урывками, а ела только по чужому напоминанию. Она не видела, куда бежит, ее ладонь сжимала руку Вивв, похожую на безвольную веревку. Инэн сосредоточилась только на том, чтобы не споткнуться, перенесла все внимание на ноги и слух, растянутый на два шага вперед.

— Ты доверяешь мне? — сбивчиво спросила Вивв. — Вдруг я опять всех брошу и подведу?

— Не скажу, что доверяю, — задыхаясь, проговорила Инэн. — Но куда ты денешься? Бросишь кого-то из этих двоих, погибнешь сама. А если пойдешь не к дочерям на Ось, а к мужу на Пятачок, так мне нет разницы. Шансы уцелеть на их поверхностях схожие.

Начался подъем на холм, и дыхание окончательно сбилось. Под ноги Инэн подворачивались кочки, сбивающие с ритмичного бега.

— Шевелитесь, Сияющий! — прикрикнула Вивв темному пятну впереди. — Потом будет легкий спуск.

Ответом ей был кашель и хриплое упоминание какой-то рыбы.

Они взбежали на холм, поросший мягкой травой. У Инэн по спине текли струйки пота. Сияющий остановился, по его тяжелому дыханию Инэн определила, что он наклонился и упирается руками в колени. Силуэтов в наступившем сумраке она уже не различала. Пятачок накрывал их поверхность, как будто опускалась крышка низкой бочки. Вот только к этой крышке приделан огромный острый наконечник, и он скоро вонзится в них, расколов на куски…

— Дай перевести дух, — неразборчиво прошептал Сияющий.

— Десять вдохов! — скомандовала Вивв.

Инэн опустилась на корточки. Как же она устала! И от бессонных ночей, и от утомительных раздумий, и от бесконечных формул моделей и рисков, и от собственных ошибок. От ошибок — больше всего. Но даже если ее решение попробовать защитить Библиотеку способом, который она сама отвергла, тоже будет ошибкой, что ж. Значит, это и есть ее дорога, на которой вместо камней, выбоин и ухаб — сплошь неудачи, промахи и заблуждения.

— Вперед! Бегом! Осталось совсем немного — я уже вижу четвертый угол!

— Что ты видишь? — спросила Инэн.

— Уходит одна группа, осталось… осталось еще две.

Инэн скользнула слухом по Библиотеке. На первом и втором углах уже никого не было, на третьем шумела драка, на пятом и шестом оставалось еще по паре десятков.

В принципе, они успевали разбежаться.

Успевали же?

— Вивв, что с Пятачком? — спросила Инэн, ловя руку Мастера. — Насколько он близко?

Они уже бежали по склону холма вниз, когда Вивв ответила:

— Вершина скоро войдет в наши облака.

— Насколько скоро?

Вивв не ответила, но потянула вперед быстрее и сильнее. Хоть бы успеть добраться! Спуск показался Инэн бесконечным, и она даже удивилась, когда под ногами зашуршала сухая земля ровного участка перед четвертым углом.

Сияющий впереди застонал и выпалил:

— Облака пошли в спираль вокруг вершины! Все.

Ускорившись, Инэн моргнула и, превозмогая боль, заворочавшуюся в глазах, бросила вперед нирное зрение — хоть так коснуться Т, хоть так хлестнуть в него короткой мыслью «Один не суйся!» Она ведь помнила его план и очень боялась, что вождь не позволит ей сделать то, что уже наметил для себя.

«— Пошли! Берегите себя!» — сказал Т последней группе и замер, уловив ее касание. Потом Инэн почуяла, с каким напряжением он поворачивается, как высматривает три маленькие фигурки, спешащие к нему.

Она успела еще поймать тревогу, с которой он поднял взгляд. Она будто увидела его глазами — чудовищная воронка из облаков Библиотеки темнела, закручиваясь в вихрь вокруг торчащего граненого острия пирамиды. И своими ушами и его она услышала, как заревел вверху смертоносный шторм, предупреждая, что сейчас он спустится и сметет все в пыль!

Судорожный вдох — Т быстро обернулся к ним. Короткая дрожь — и он решительно шагнул к переходу, раскрывшему свои красно-синие круги.

В голову Инэн ударила жгучая боль. Она закричала, отпуская руку Вивв и закрывая глаза.

Нет! Стой!

«У тебя нет моей злости. У тебя нет в предках ни Основателей, ни Мастеров. У тебя ничего нет, что защитит тебя!»

Когда Т исчез в переходе, у Инэн подогнулись колени. Она упала и покатилась по земле. Разом кончились силы, ярость, гнев. Осталось только глухое раздражение, саднящее, как царапины, будто она продиралась голая сквозь колючий кустарник, а потом завязла в нем, лишившись надежды когда-нибудь выбраться.

Ее подхватили и потянули вверх две дрожащие руки старого Подмастерья. Ее пнула — несильно, больше для вида — нога сердитого Мастера. Два голоса крикнули «Вперед!».

Последний бросок, последние десятки шагов — и вдруг те же руки удержали ее на месте, схватив за локти. Вивв врезалась ей в спину, едва не опрокинув — она явно не смотрела себе под ноги.

— Что? Что происходит? — требовательно закричала Инэн, мотая головой.

— Пятачок, — выдохнул Сияющий. — Он… Он — Бергена.

— Что?! — заорала Инэн и едва не врезала Сияющему с его идиотской перчаткой.

— Он остановился, — подсказала Вивв. — И воронка… Она крутится, но облака…

Инэн не стала дожидаться объяснений. Она стряхнула руки Морио и бросилась вперед. Переход дал о себе знать привычной волной, прошедшей по телу, когда оно перестало быть материей.

Ворвавшись, она застыла на первом же шаге. Пространство вокруг Библиотеки, исхоженное вдоль и поперек, было незнакомым. Не было привычной тьмы, перечерченной тонкими тропками и пронзаемой молниями, которые стремились ударить и убить. Не было тишины с вкраплениями скромных тихих мелодий. Инэн очутилась в центре огромного клубка из слепящих лучей и оглушительных волн. От Малой звезды до далеких периферийных осколков переход наполнился запутанной сетью ярких линий, душащих друг друга. Междумирье рявкало громовыми раскатами, будто в приступах кашля.

Не сразу, но Инэн увидела, вокруг чего в их секторе ворочается хаос, охваченный гневом — кто посмел потревожить его покой?!

Это была какая-то прорезь в пространстве, она переливалась то разными цветами, то наполнялась тьмой, и иногда становилось неясно, объект это или дыра. Вокруг прорези мельтешили светящиеся ленты, как послушные животные возле ног хозяина. Инэн присмотрелась и узнала в лентах обрывки дорог, недавно окружавших Библиотеку.

Прорезь надвигалась и давила на Пятачок. Нити, тянущиеся с 5555-го, сыпали возмущенными искрами, прорезь в ответ звенела властью. Все, казалось, разваливается.

Вдруг переливающаяся прорезь зазвучала громче, звеня, как металл, упавший на металл. Пятачок ответил ревом сотен голосов — но затих первым. Его тропы осыпались и, оставляя багровый дымный след, лентами поползли к обрывкам кружащихся у прорези дорог Библиотеки, смешались с ними, наматываясь на длинную прорезь, тоже утихшую и ставшую похожей на кусок шестигранного шпиля с Первого.

Как удивительно Т выглядит в переходе! А ведь когда она тащила его бессознательного, он был совсем другим! Тогда он вообще никаким не был.

Множество лент обвивали вождя, скользили вокруг него спиралями. Радостно догоняя друг друга, ленты соединялись в длинные полосы и разрывались на более короткие куски.

Позади что-то лопнуло. Инэн обернулась — в переход ворвались Мастер и Подмастерье. Морио был похож на маленькую плотную тень, и ничего не позволяло думать о нем, как о Сияющем. Вивв походила на сердитую лохматую кляксу.

Интересно, а как выглядит она сама?

С появлением Вивв и Морио пространство вокруг Инэн и Т исказилось. Раздался жуткий рев, будто яростно заорал тысячеголосый хор. Мир взорвалсявсеми музыками сразу, какие только знал. Схлестываясь, толкаясь и вырывая друг у друга громкость, безумные звуки боролись, делили важное место. Оставаться в их безжалостной драке было смертельно опасно, хотелось бежать прочь, лишь бы не зацепили.

Инэн осталась на месте. Она прислушалась и с трудом выделила несколько музык, вроде бы берущих верх в сражении — и настроившись на них, перестала бояться.

Одна музыка, медленная и печальная, была наполнена тоской по давно погибшему миру, по навсегда потерянному дому. Другую музыку вела надежда на силу, которая не позволит расстаться, рассыпаться, разрушиться окончательно, и эта музыка пела о любви. В третьей Инэн слышала отголоски всех других музык, размножившихся, но бывших лишь копиями. Эта третья музыка была единой, гармоничной и повторяющейся, как сигнал, как зов — я здесь, приди ко мне, стань мной, стань всем!

Вчетвером они находились внутри четкой сферы, будто само их присутствие создало дыру в энергиях, бурлящих в переходе, и ни одна молния не смела приблизиться, ни один порыв опасного ветра не трогал их. Все жадное и голодное оказалось за пределами созданного шара.

А потом внутри сферы стихло. Даже три музыки отступили, будто убедившись, что их услышали, и потому успокоившись.

Т закружился, раскидывая яркие ленты. Они взметнулись, расширились облаком, замерли. Потом, как по команде, несколько десятков лент выстроились в длинный ряд, каждая хватала другую — и соединились в новую тропу. Тропа, змеясь и изгибаясь, протянулась от Библиотеки к Пятачку, и тот, подхватив свой конец дороги, натянул и выровнял дорогу. Потом затих.

Еще несколько лент рванули из облака вокруг Т, сливаясь в линию, соединяя темное пятно Оси с Пятачком и притягивая их друг к другу. Отодвинувшись от Библиотеки, Пятачок поднялся, встал на новое место, как короткий этаж над первым, более длинным, и сцепился с обоими соседями.

Она, конечно, планировала поставить их в ряд, а не одного на два других…

И снова требовательность прогнали — кыш, нахалка! Все и так хорошо. Пятачок больше никуда не упадет, ничего не разрушит. Значит, быть еще Библиотеке Мастеров и Накопителю Основателей! Вставать над его краями Большой и Малой звездам! Ловить еще его пирамиде сильный звездный свет! Дышать еще в нем людям, обращающимся к сохраненным знаниям и энергиям!

Поредевшее облако светящихся лент вокруг Т замедлило вращение. В сфере повисло ожидание.

«Что ты хочешь?» — спросила Инэн.

Мерцающая прорезь не ответила. Одна лента упала за ней, и Т, скользнув прочь, удалился на шаг. Еще одна лента легла ему под ноги — еще шаг.

Он пытался продолжить дорогу домой…

«Ты идешь не туда! — дернулась Инэн. — Твоя родина направо и ниже».

Т уронил еще один участок дороги, шагнул и поднялся в сфере.

«Подожди, и я провожу тебя!.. Только подожди. Дай мне увидеть, как наши возвращаются на Библиотеку, как чинят ее поверхность и строения. Дай посмотреть, как встретятся Ота и Харм, как она будет пылко рассказывать ему что-нибудь, а он — улыбаться и иногда подшучивать над ней. Дай услышать, как Борен ругается на Карса, а он — отмахивается и гордо вскидывает голову, как настоящий покоритель миров. Дай опустить руки в болото, исправленное Ерри…»

Развернулась и опустилась новая лента.

«Да подожди же!»

Инэн метнулась к Библиотеке и силой толкнула стоящих на ее пороге Вивв и Морио — возвращайтесь! назад, назад! Они отпружинили и остались на месте, немые, упрямые.

«Назад!»

Вот бы сейчас в Вивв победила мать и жена, а не Мастер с его любопытством и жаждой новой работы! Вот бы в Морио заныл возраст и нежелание куда-либо ходить просто так… Но клякса была неподвижна и не стремилась отступать, а в тени чувствовалось упорство, натренированное семью сотнями оборотов.

Инэн обернулась — Т не ждал ее. Он поднялся еще выше и правее по новому кусочку тропы. Он шагал спокойно, медленно и ровно — как ходил и в материи осколков. Только не туда.

Нет, он не дойдет куда хочет. Ни за что не дойдет.

Послав Вивв и Морио к мировой пыли, Инэн бросилась вслед за ним за границу защитной сферы, вырвалась — и тут же ударил ветер. Ее швырнуло в сторону, едва не сорвав с тропы, но она уцепилась, выровнялась. Яркие вспышки молний заискрили, почуяв, что добыча выскользнула из-под прикрытия.

Ей бы хоть каплю злости! Ну почему она сейчас наполнена счастливой силой, а не злой?

Слева ударила молния — и отскочила, будто наткнулась на щит.

Откуда щит?

Инэн обернулась. Вокруг снова висела сфера, охватывающая четыре разума, защищавшая их. Но сейчас она сдвинулась. Т находился на самой ее границе впереди, Инэн замерла в центре, а Вивв и Морио медленными шажками поднимались к ней от Библиотеки.

Почему они здесь? Она же велела им вернуться! Вот упрямцы!

Она снова дернулась, желая оторваться. Сфера сместилась вместе с ней, Вивв и Морио оказались у края, за которым поджидали голодные молнии.

Шагнув на очередную ленту, Т поднялся еще выше, еще дальше от своего долгожданного дома. Вивв и Морио, как крюками, уцепились за Инэн и подтягивали себя к ней.

Рядом с ними, в середине огромной сферы, Инэн все крепче опутывало чем-то удивительным и восхитительным, что долго ждало, но вот сумело громко заявить о себе — связи жизни, союзы энергий и материй, единение чувств и разумов. Нити, охватившие ее, свились в жгуты, уплотнились, протянулись сетью взаимосвязей, оплетающих мироздание.

У всех четверых такое чувство?

Искаженным эхом прошлого зазвучал тихий голос Старшей, Алы: «Ты из тех, для кого их сила не в них самих, а в единстве с другими».

Какое тут единство? Один все время ворчит о своей старости, другой нельзя доверять, третий вообще делает что хочет… А у нее из всего оружия — только злость, рвущаяся все разорвать, когда и так все наперекосяк.

И все-таки она — часть, ставшая целым вместе с другими частями. Маленькое, слившееся с большим.

Т отдалился еще на шаг, покинул сферу, и она тут же развеялась, снова обрушив на Инэн вой ветра и хлысты молний. Вокруг удаляющейся мерцающей прорези оставалось совсем немного лент. Еще несколько десятков шагов — и они закончатся, а Т заведет сам себя в тупик и застрянет там. Он мог повелевать тропами мира, но совершенно не ориентировался.

«Ниже и правее!» — громко бросила ему Инэн, и если бы они были на осколке, ее криком можно было бы сбить птицу.

Похоже, уловив если не мысль, то настроение, Т замер, выжидая. Сзади вплотную подступили две фигуры и тоже застыли — мы здесь! куда нам?

Направлять? Всех троих? Но по ней ли такая ответственность? Ее ли склонности к ошибкам брать на себя…

Сзади толкнули доверительно: «Веди».

Вперед потянул требовательно: «Ты идешь?»

Изнутри откликнулось пылко и возмущенно: «— Вы мне указываете?!»

«— Да!»

«— Да!»

«— Да!»

Инэн выдохнула: «Ну начинается», — и, подхватив нити, тянущиеся к Мастеру и Подмастерью, бросилась догонять Странника.

Оглавление

Часть первая. Ось (осколок № 800008)

  Глава 1. Ота

    Предание о Борен и Карсе (версия масов)

    Глава 2. Торги

    Легенды о Дойо. Четвертая: битвы за Вирасин(в книги, отпечатанные для людей, включена с сокращениями)

    Глава 3. Предгорья

    История Рани и Плум…

  Часть вторая. Пятачок (осколок № 5555)

    Глава. 1. Вивв

    Глава 2. Прочь из города ​

    Глава 3. Долина Криоха

  Часть третья. Библиотека Мастеров (осколок № 2000038)

    Глава 1. Инэн

    Глава 2. Подготовка

    Глава 3. Сборка