Облажаться по-королевски [Эмма Чейз] (fb2) читать онлайн

ОБЛАЖАТЬСЯ ПО-КОРОЛЕВСКИ ЭММА ЧЕЙЗ

Перевод: Алла

ПРОЛОГ

Мое первое воспоминание ничем не отличается от любого другого. Мне было три года, и это был мой первый день в детском саду. По какой-то причине мама проигнорировала тот факт, что вообще-то я мальчик, и одела меня в ужасный балахон, рубашку с оборками и лакированные башмаки. Я планировал намазать краску на одежду при первой же возможности. Но это не то, что больше всего мне запомнилось. В то время видеть направленный в мою сторону объектив камеры было так же привычно, как видеть птицу в небе. Я уже должен был привыкнуть к этому — и, думаю, привык. Но в тот день все было по-другому. Там были сотни камер. Выстроившись вдоль каждого сантиметра тротуара и улиц, они сгрудились у входа в мой детский сад, словно море одноглазых монстров, ожидающих нападения. Помню голос своей матери, успокаивающий и размеренный, когда я цеплялся за ее руку, но не мог разобрать слов. Их заглушал рев щелкающих объективов и крики фотографов, зовущих меня по имени.

- Николас! Николас, сюда, улыбнись! Посмотри вверх, парень! Николас, сюда! - это была первая догадка, что я... что мы... другие. В последующие годы я узнал, насколько отличается моя семья. Всемирно известные, мгновенно узнаваемые, наша повседневная деятельность рождала заголовки в прессе. Слава - странная штука. Мощная вещь. Обычно она похожа на приливы и отливы. Она увлекает людей, их ею захлестывает, но, в конце концов, известность идет на убыль, и прежний объект привязанности становится тем, кто когда-то был кем-то, но больше им не является.

Со мной такого никогда не случится. Меня знали еще до моего рождения, и мое имя вошло в историю еще задолго до того, как я стану прахом. Бесчестье временно, известность мимолетна, но королевская власть... королевская власть вечна.

ГЛАВА 1

Николас

Можно подумать, я привык к тому, что за мной наблюдают, и на меня не действует ощущение, что кто-то смотрит на меня, пока я сплю.

Это было бы неправдой.

Мои глаза распахиваются, и всего в нескольких сантиметрах от своего лица я вижу тощее морщинистое лицо Фергюса.

- Черт побери!

Вид не из приятных. Один его здоровый глаз смотрит неодобрительно, в то время как другой - косящий, который, как мы с братом всегда подозревали, вовсе не был «ленивым», а обладал причудливой способностью видеть все сразу, смотрит в противоположную сторону комнаты.

Каждый стереотип начинается с чего-то, с какой-то смутной, но затяжной крупицы истины. Я давно подозревал, что стереотип снисходительного, сварливого слуги начался с Фергюса.

Видит Бог, этот сморщенный ублюдок достаточно для этого старый.

Он выпрямляется у моей кровати, насколько позволяет его сгорбленный древний позвоночник.

- Потребовалось достаточно времени, чтобы вас разбудить. Думаете, у меня нет дел важнее? Я как раз собирался вас пнуть.

Он преувеличивает.

О том, что у него есть дела поважнее, а не о том, чтобы пнуть меня.

Я люблю свою кровать. Это был подарок короля Дженовии на восемнадцатый день рождения. Это четырехстолпное сверкающее произведение искусства, вырезанное вручную в шестнадцатом веке из цельного массива бразильского красного дерева.

Мой матрас набит мягчайшими венгерскими гусиными перьями, простыни из египетского хлопка настолько тонкого плетения, что в некоторых частях света это было бы незаконно, и все, чего я хочу, это перевернуться и зарыться под ними, как ребенок, решивший не вставать в школу.

Но предупреждение Фергюса скрежещет по моим барабанным перепонкам, как наждачная бумага.

- Вы должны быть в Зеленой гостиной через двадцать пять минут.

И нырнуть под простыни больше не вариант. Они не спасут вас от психопатов с мачете в руках... или плотного графика.

Иногда мне кажется, что я шизофреник. С диссоциативным расстройством. Возможно, с раздвоением личности. Это не было бы сюрпризом. Всевозможные расстройства проявляются в древних генеалогических древах - гемофилии, бессонницы, лунатики... рыжие. Полагаю, мне повезло, что я не один из них.

Моя проблема - голоса. Не такие голоса - скорее ответы в моей голове. Ответы на вопросы, которые не соответствуют тому, что на самом деле выходит из моего рта.

Я почти никогда не говорю то, что думаю. Иногда я настолько полон дерьма, что мои глаза могут стать карими. И, возможно, это к лучшему.

Потому что я думаю, что большинство людей – гребаные идиоты.

- И мы возвращаемся к разговору с Его Королевским Высочеством принцем Николасом.

Кстати, об идиотах... светловолосый, тонкокостный мужчина в очках, сидящий напротив меня и ведущий это захватывающее телевизионное интервью? Его зовут Тедди Литлкок («Little Сock» в пер. с англ. – маленький член). Нет, правда, это его настоящее имя — и, насколько я слышал, это не оксюморон. Представляете, каково ему было в школе с такой фамилией? Этого почти достаточно, чтобы мне стало его жаль. Но не совсем. Потому что Литлкок — журналист, а я испытываю к ним особое отвращение. Миссия средств массовой информации всегда заключалась в том, чтобы отыметь сильных мира сего всеми способами, и засунуть их проступки в их аристократические задницы. Что, в некотором смысле, прекрасно - большинство аристократов первоклассные придурки, это всем известно. Меня беспокоит, когда это происходит не заслужено. Когда это даже не правда. Если вокруг нет грязного белья, СМИ будут тащить свежую накрахмаленную рубашку по дерьму и создавать свои собственные истории. Вот вам оксюморон: журналистская честность. Старик Тедди не просто репортер - он одобрен Дворцом. Это означает, что в отличие от своих подкупающих, шантажирующих, лживых братьев, Литлкок получает прямой доступ — как и это интервью — в обмен на самые глупые чертовы вопросы.

- Чем вы занимаетесь в свободное время? Какие у вас хобби? – теперь понимаете, что я имею в виду?

Это похоже на интервью девушек для «Playboy»: «мне нравятся ванны с пеной, бои подушками и долгие прогулки голышом по пляжу». Нет, ей это не нравится. Но суть вопросов не в том, чтобы сообщить, а в том, чтобы усилить фантазии парней, дрочащих на нее. То же самое и со мной. Я ухмыляюсь, сверкнув намеком на ямочки - женщины падают с ног, засматриваясь на ямочки.

- Что же, обычно по вечерам я люблю читать. - Я люблю трахаться. Это, вероятно, тот ответ, который мои поклонники предпочли бы услышать. Дворец, однако, выжил бы из ума, если бы я сказал это. Так, где я остановился? Точно — трахаться. Мне нравится долго, жестко и часто. Удерживая руками упругую, округлую задницу, притягивая какой-нибудь прекрасный лакомый кусочек к себе, слыша ее сладкие стоны, отражающиеся от стен, когда она кончает, сжимаясь вокруг моего члена. Эти столетние комнаты обладают фантастической акустикой. В то время как некоторые мужчины выбирают женщин из-за их таланта держать ноги широко раздвинутыми, я предпочитаю тех, кто умеет держать рот на замке. Благоразумие и железное соглашение о неразглашении скрывают большинство реальных историй из газет.

- Я люблю верховую езду, поло, стрельбу по тарелочкам с королевой. - Я люблю скалолазание, ездить так быстро, как только могу, чтобы не разбиться, летать, хороший скотч, второсортные фильмы и язвительный пассивно-агрессивный словесный обмен с королевой.

Скрещиваю руки на груди, демонстрируя загорелые руки под закатанными рукавами моей бледно-голубой рубашки оксфорд. Мне сказали, что в Твиттер они пользуются бешеной популярностью - наряду с несколькими другими частями моего тела.

- В мае этого года исполнится тринадцать лет со дня трагической авиакатастрофы, унесшей жизни принца и принцессы Пембрук. - Вызов сделан. Я молча киваю. - Вы часто о них думаете?

Резной браслет из тикового дерева давит мне на запястье.

- У меня много счастливых воспоминаний о моих родителях. Но для меня важнее всего то, что они живут в тех делах, которые отстаивали, благотворительности, которую поддерживали, пожертвованиях, которые носят их имя. Это их наследие. Создав фонды, которые они защищали, я гарантирую, что их всегда будут помнить. - Слова, слова, слова. У меня это хорошо получается. Говорить много, но ничего не отвечать. Я думаю о них каждый день. Быть чрезмерно эмоциональным - это не для нас – крепость духа, вперед и только вперед, Король мертв — да здравствует король. Но в то время как для всего мира они были Их Королевским Высочеством, для меня и моего брата Генри они были просто мамой и папой. Они были хорошими, веселыми и настоящими. Часто нас обнимали и шлепали, когда мы этого заслуживали, что тоже случалось довольно часто. Они были мудры, добры и горячо любили нас, а это большая редкость в моем кругу. Интересно, что бы они сказали обо всем и как бы все изменилось, если бы остались живы. Тедди снова заговорил. Я не слушаю, но мне и не нужно - последние несколько слов - это все, что мне необходимо услышать.

- ...Леди Эсмеральдой в прошлые выходные? - я знаю Эззи со школьных времен в Браяр-Хаус. Она молодчина - шумная и буйная.

- Мы с Леди Эсмеральдой старые друзья.

- Просто друзья?

Она также убежденная лесбиянка. Факт, который ее семья хочет скрыть от прессы. Я ее любимая «борода». Наши взаимовыгодные свидания организуются через секретаря Дворца. Я очаровательно улыбаюсь.

- Я взял за правило не рассказывать о личной жизни. - Тедди наклоняется вперед, уловив запах истории. Истории с большой буквы.

- Значит, между вами может возникнуть что-то более глубокое? Страна так радовалась, наблюдая за ухаживаниями ваших родителей. Люди как на иголках ждут, что вы, «Ваше Королевское Великолепие», как они называют вас в социальных сетях, найдете свою возлюбленную и остепенитесь.

Я пожимаю плечами.

- Все возможно.

За исключением этого. Я не собираюсь остепеняться в ближайшее время. Он может поставить на это свой Литлкок.

Как только жаркий луч освещения и красный сигнал на камере гаснут, я встаю со стула, снимая микрофон, прикрепленный к воротнику.

Тедди тоже встает.

- Спасибо, что уделили мне время, Ваша Светлость.

Он слегка кланяется - таков протокол. Я киваю.

- Всегда рад, Литлкок.

Бриджит, моя личная секретарша - полная, средних лет, хорошо организованная женщина, появляется рядом со мной с бутылкой воды.

- Спасибо. - Я откручиваю крышку. - Кто следующий?

Темные костюмы думали, что это хорошее время для пиара - что означает дни интервью, туров и фотосессий. Мой личный четвертый, пятый и шестой круги ада.

- На сегодня он последний.

- Аллилуйя.

Она идет рядом со мной по длинному, устланному коврами коридору, который, в конце концов, приведет меня в Гатри-Хаус - мои личные апартаменты во Дворце Вэсско.

- Лорд Эллингтон скоро прибудет, и все приготовления к обеду в Бон-Репасе подтверждены.

Дружить со мной труднее, чем вы думаете. Я имею в виду, я-то отличный друг; а вот моя жизнь, наоборот, заноза в заднице.

Я не могу в последнюю минуту просто зайти в паб или в новый клуб в пятницу вечером. Эти вещи должны быть заранее спланированы, организованы.

Спонтанность - единственная роскошь, которой я не могу наслаждаться.

- Хорошо.

С этими словами Бриджит направляется к кабинетам дворца, а я вхожу в свои личные покои.

Три этажа, полностью модернизированная кухня, утренняя комната, библиотека, две гостевые комнаты, комнаты для прислуги, две хозяйские спальни с балконами, с которых открываются самые захватывающие виды на территорию. Все полностью отреставрировано и обновлено - цвета, гобелены, каменная кладка и лепнина сохраняют свою историческую целостность.

Гатри-Хаус является официальной резиденцией принца или принцессы Пембрук – наследника - кем бы он ни был. Он принадлежал моему отцу до того, как стал моим, бабушке до ее коронации.

Члены королевской семьи большие любители подержанных вещей.

Направляюсь в хозяйскую спальню, расстегиваю рубашку, с нетерпением ожидая горячего душа, стучащего по мне из восьми леек, включенных на полную мощность. Мой душ чертовски фантастический. Но не могу пройти дальше. Фергюс, мой слуга, встречает меня на верхней площадке лестницы.

- Она хочет вас видеть, - хрипит он. И «она» не нуждается в дополнительном представлении. Провожу рукой по лицу, почесывая темную пятичасовую щетину на подбородке.

- Когда?

- А как вы думаете? - усмехается Фергюс. - Вчера, конечно.

Конечно.

В старые времена трон был символом власти монарха. На иллюстрациях он был изображен с восходящим солнцем позади него, облаками и звездами под ним - место для нисхождения самого Бога.

Если трон был эмблемой власти, то тронный зал был местом, где этот суверенитет осуществлялся. Там, где издавались указы, объявлялись наказания, и приказ «принесите мне его голову» эхом отдавался от холодных каменных стен.

Это было тогда. Сейчас работа ведется в королевском кабинете - тронный зал используется для общественных экскурсий.

А вчерашний трон - это сегодняшняя исполнительная власть.

Сейчас я сижу напротив него. Он блестящий, массивный красного дерева и смехотворно огромный. Если бы моя бабушка была мужчиной, я бы заподозрил, что она кое-что компенсирует.

Кристофер, личный секретарь королевы, предлагает мне чай, но я отказываюсь, махнув рукой. Он молод, лет двадцати трех, такого же роста, как и я, и привлекателен, наверное, как звезда боевика. Он не ужасный секретарь, но и не слишком умный. Думаю, королева держит его здесь ради забавы - потому что ей нравится смотреть на него, грязная старушенция. Мысленно я называю его Игорем, потому что, если бабушка велит ему до конца жизни есть только мух, он спросит: «с крыльями или без?» Наконец, дверь, ведущая в Голубую гостиную, открывается, и на пороге появляется Ее Величество Королева Ленора. В Колумбийском тропическом лесу есть вид обезьян, который является одним из самых очаровательных животных, которых вы когда-либо видели — их милота бесчестит пушистых хомячков и маленьких собачек в Pinterest. За исключением скрытых острых как бритва зубов и аппетита к человеческим глазным яблокам. Те, кого привлекает благородная внешность зверя, обречены их потерять. Моя бабушка очень похожа на этих злобных маленьких обезьян. Она похожа на бабушку - на любую бабушку. Невысокая и миниатюрная, с мягкими пушистыми волосами, маленькими красивыми ручками, блестящим жемчугом, тонкими губами, которые могут посмеяться над грязной шуткой, и мудрым лицом. Но глаза ее выдают. Темно-серые глаза. Из тех, что в прежние времена заставили бы противоборствующие армии бежать. Потому что это глаза завоевателя... непобедимого.

- Николас. - Я встаю и кланяюсь.

- Бабушка. - Она проносится мимо Кристофера, даже не взглянув на него.

- Оставь нас. - Я сажусь после нее, закинув лодыжку на противоположное колено и небрежно положив руку на спинку стула. - Я видела твое интервью, - говорит она мне. - Тебе следует больше улыбаться. Ты казался таким счастливым мальчиком.

- Я постараюсь запомнить, чтобы притворяться быть счастливым. - Она выдвигает средний ящик стола, достает клавиатуру и стучит по ней с большим мастерством, чем можно было бы ожидать от человека ее возраста.

- Ты видел вечерние заголовки?

- Нет. - Она разворачивает экран ко мне. Затем быстро щелкает один новостной сайт за другим.

ПРИНЦ ВЕЧЕРИНКИ В ОСОБНЯКЕ PLAYBOY 

ГЕНРИ СЕРДЦЕЕД 

ДИКИЙ, БОГАТЫЙ И МОКРЫЙ 

На последнем снимке мой брат ныряет в бассейн - голый, как в день своего рождения. Я наклоняюсь вперед, щурясь.

- Генри придет в ужас. Освещение кошмарное - здесь едва можно разглядеть его татуировку. - Губы бабушки вытягиваются в тонкую линию.

- Ты находишь это забавным?

В основном меня это раздражает. Генри незрелый, немотивированный бездельник. Он плывет по жизни, как перышко по ветру, куда бы тот его ни унес. Я пожимаю плечами.

- Ему двадцать четыре, он только что уволился со службы…

Обязательная военная служба. Каждый житель Вэсско - мужчина, женщина или принц — обязан отдать ей два года.

- Его отпустили несколько месяцев назад. - Обрывает она меня. - И с тех пор он объехал весь мир с восьмьюдесятью шлюхами.

- Ты пробовала звонить ему на мобильный?

- Конечно, пробовала. – Кудахчет она. - Он отвечает, издает этот нелепый статический звук и говорит, что не слышит меня. Потом говорит, что любит меня, и вешает трубку.

Мои губы растягиваются в улыбке. Негодник умеет устроить представление - надо отдать ему должное. Глаза королевы темнеют, как надвигающаяся буря.

- Он в Штатах, в Лас-Вегасе, и скоро собирается на Манхэттен. Я хочу, чтобы ты поехал туда и привез его домой, Николас. Мне все равно, даже если тебе придется стукнуть его по голове и засунуть в мешок.

Я побывал почти во всех крупных городах мира, и из них Нью-Йорк я ненавижу больше всего.

- Мое расписание…

- Изменено. Во время твоего пребывания там, ты будешь присутствовать на нескольких мероприятиях вместо меня. Я нужна здесь.

- Полагаю, будешь работать в Палате общин? Убедишь этих засранцев наконец-то выполнить свою работу?

- Рада, что ты заговорил об этом. - Бабушка скрещивает руки на груди. - Ты знаешь, что происходит с монархией, у которой нет стабильной линии наследников, мой мальчик?

Мои глаза сужаются.

- Я изучал историю в университете - конечно.

- Просвети меня.

Я поднимаю плечи.

- Без четкой преемственности неоспоримых наследников может произойти захват власти. Диссонанс. Возможно, гражданская война между различными домами, которые видят возможность взять власть на себя. - У меня волосы на затылке встают дыбом. Ладони начинают потеть. То чувство, когда ты почти на вершине первого подъема американских горок. - Куда ты клонишь? У нас есть наследники. Если нас с Генри настигнет какая-нибудь катастрофа, всегда есть кузен Маркус.

- Кузен Маркус - идиот. Он женился на идиотке. Его дети - дважды проклятые идиоты. Они никогда не будут править этой страной. - Она поправляет жемчуг и вздергивает нос. - В парламенте ропщут по поводу перехода к церемониальному суверенитету.

- Ропот есть всегда.

- Нет, - резко отвечает она. - Здесь совсем другое дело. Они задерживают торговое законодательство, безработица растет, зарплаты снижаются. - Она стучит по экрану. - Эти заголовки не помогают. Народ беспокоится о еде на своих столах, в то время как их принц скачет из одного роскошного отеля в другой. Мы должны предоставить прессе что-то позитивное. Должны дать людям повод что-то отпраздновать. И мы должны показать парламенту, что мы четко контролируем ситуацию, так что им лучше играть по правилам, или мы будем грубо с ними обращаться. - Я киваю. Соглашаюсь. Как глупый мотылек, радостно хлопающий крыльями в сторону пламени.

- А как насчет Дня гордости? Мы могли бы открыть залы для публики, парад? – предлагаю я. - Народ любит подобные вещи.

Она постукивает себя по подбородку.

- Я думала о чем-то... большем. Чем-то, что привлечет внимание всего мира. Событие века. - Ее глаза сверкают предвкушением, как у палача перед тем, как он взмахнет топором. А потом топор опускается. - Свадьба века.

ГЛАВА 2

Николас

Все мое тело сжимается. И такое чувство, что мои органы начинают схлопываться. Мой голос хриплый от бессмысленной, нелогичной надежды.

- Бабушка Мириам снова выходит замуж?

Королева складывает руки на столе. Ужасный знак. Это говорит о том, что она приняла решение, и даже штормовой ветер не сможет сбить ее с курса.

- Когда ты был мальчиком, я обещала твоей матери, что дам тебе возможность самому выбрать себе жену, как твой отец выбрал ее. Влюбиться. Я наблюдала и ждала, а теперь перестала ждать. Твоя семья нуждается в тебе, твоя страна нуждается в тебе. Поэтому ты объявишь имя своей невесты на пресс-конференции... в конце лета.

Ее заявление выводит меня из шока, и я вскакиваю на ноги.

- Через пять чертовых месяцев!

Она пожимает плечами.

- Я хотела дать тебе тридцать дней. Можешь поблагодарить дедушку за то, что он меня отговорил.

Она имеет в виду портрет на стене позади нее. Дедушка умер десять лет назад.

- Возможно, тебе следует меньше беспокоиться о моей личной жизни и больше о том, чтобы пресса не узнала о твоей привычке разговаривать с картинами.

- Это меня утешает! - теперь она тоже встает - руки на столе, наклоняется ко мне. - И это всего лишь картина - не будь таким несносным, Ники.

- Ничего не могу поделать. - Многозначительно смотрю на нее. - Я учился у лучших.

- Я составила список подходящих молодых леди - некоторых из них ты уже встречал, некоторые - окажутся для тебя незнакомы. Это наш лучший план действий, если только ты не дашь мне повод думать иначе.

А у меня ничего нет. Мой ум покидает меня так быстро, что в мозгу остается пыльный след. Потому что с политической точки зрения, с точки зрения связей с общественностью, она права – королевская свадьба убивает всех зайцев одним выстрелом. Но зайцам наплевать на то, что правильно - они просто видят, как пуля приближается к их гребаным головам.

- Я не хочу жениться.

Она пожимает плечами.

- Я тебя не виню. Я не хотела надевать тиару твоей прапрабабушки, королевы Бельведер, на свой двадцать первый день рождения - она была безвкусная и тяжелая. Но все мы должны выполнять свой долг. Ты знаешь это. Теперь твоя очередь, принц Николас.

Есть причина, по которой долг - это омофон слову «дерьмо».

И она спрашивает не как моя бабушка, а как моя королева. Пожизненное воспитание, сосредоточенное на ответственности, наследстве, праве по рождению и чести, не позволяет мне отказаться.

Мне нужно выпить. Прямо сейчас.

- Это все, Ваше Величество?

Она смотрит на меня несколько секунд, потом кивает.

- Да. Хорошей дороги; мы поговорим, когда ты вернешься.

Я встаю, опускаю голову и поворачиваюсь, чтобы уйти. Как только дверь за мной закрывается, я слышу вздох.

- О, Эдвард, где мы ошиблись? Почему с ними должно быть так трудно?

Час спустя я снова в Гатри-Хаусе, сижу перед камином в утренней гостиной и протягиваю свой пустой стакан Фергюсу, чтобы он его наполнил. Еще одна порция. Не то чтобы я не знал, чего от меня ждут - весь мир знает. У меня одна работа: передать свою кровь победителя следующему поколению. Зачать наследника, который однажды заменит меня, как я заменю свою бабушку. И управлять страной.

- Вот он где!

Я могу по пальцам пересчитать людей, которым доверяю, и Саймон Барристер, четвертый граф Эллингтон, один из них. Он приветствует меня крепким объятием и светящейся улыбкой. И когда я говорю «светящийся», я имею в виду буквально - его лицо ярко-красное и с хрустящей корочкой.

- Что, черт возьми, случилось с твоим лицом?

- Проклятое Карибское солнце ненавидит меня. Независимо от того, сколько солнцезащитного крема я использовал, оно нашло способ поджарить меня, как чипс! - он толкает меня локтем. - Готов для креативного медового месяца, если понимаешь о чем я. Процесс нанесения крема от ожогов может быть довольно чувственным.

Саймон женился в прошлом месяце. Я стоял рядом с ним у алтаря, хотя изо всех сил пытался заставить его сбежать.

У него большое сердце и блестящий ум, но ему никогда не везло с женщинами. Медные волосы, молочно-белая кожа и пузико, которое не уходит ни от тенниса, ни от езды на велосипеде. А потом появилась Фрэнсис Олкотт. Фрэнни меня не любит, и это чувство взаимно. От нее захватывает дух - надо отдать ей должное: темные волосы и глаза, лицо ангела, кожа фарфоровой куклы. Из тех, чья голова крутится на шее прямо перед тем, как утащить тебя под кровать, чтобы задушить.

Фергюс приносит Саймону выпить, и мы садимся.

- Итак, я слышал, что Стреляный Воробей наконец-то обрушила молот на всю эту историю с браком.

- Как быстро.

- Ты же знаешь, как здесь это происходит. У стен есть уши и большие рты. Какой у тебя план, Ник?

Я поднимаю бокал.

- Быстро напиться. - Потом пожимаю плечами. - Кроме этого, у меня нет плана.

Я бросаю ему бумаги.

- Она составила мне список потенциальных кандидаток. Очень мило с ее стороны.

Саймон листает страницы.

- Это может оказаться весело. Ты мог бы проводить прослушивания, как в «Х-Факторе»: «Покажите мне таланты своего четвертого размера».

- И вдобавок ко всему, мы должны поехать в чертов Нью-Йорк и отыскать Генри.

- Не знаю, почему ты так не любишь Нью-Йорк: хорошие шоу, вкусная еда, длинноногие модели.

Мои родители возвращались из Нью-Йорка, когда их самолет упал. Это ребячество и глупость, я знаю - но что я могу сказать, я держу обиду.

Саймон поднимает ладонь.

- Погоди, что ты имеешь в виду, говоря, что нам надо ехать в чертов Нью-Йорк?

- Страдание любит компанию. Значит - поездка.

Кроме того, я ценю мнение Саймона, его суждения. Если бы мы были мафией, он был бы моим советником.

Он смотрит в свой стакан, будто в нем хранятся тайны мира… и женщин.

- Фрэнни не обрадуется.

- Подари ей что-нибудь блестящее из магазина.

Семья Саймона владеет «Barrister's», крупнейшей сетью универмагов в мире.

- Кроме того, вы провели вместе целый месяц. Ты, должно быть, уже устал от нее.

Секрет долгих, успешных отношений - частые отлучки. Это сохраняет новизну, забаву – нет времени для неизбежной скуки и раздражения.

-В браке не бывает тайм-аутов, Ник. - Он хихикает. - Ты и сам скоро в этом убедишься.

Я показываю ему палец.

- Ценю твое сочувствие.

- Я здесь для этого.

Осушаю свой стакан. Снова.

- Кстати, я отменил наши планы на ужин. Потерял аппетит. Я сказал охране, что мы проведем остаток ночи в «Козле».

«Рогатый козел» когда-то был публичным домом, сегодня это паб. Стены покосились, крыша протекает, но, по-моему, это лучший паб в стране. Не знаю, как Макалистер – владелец - делает это, но после ночи в «Козле» ни одна история обо мне или моем брате ни разу не появлялась в прессе.

А они были дикими.

Мы с Саймоном уже пьяны в стельку, когда машина подъезжает к дверям. В пабе пахнет несвежим пивом и сигаретами, но это так же приятно, как свежее печенье из духовки. Мы с Саймоном сидим в баре, а Мэг - дочь Макалистера - вытирает стойку и сексуально улыбается.

- Добрый вечер, Ваше Высочество. - Саймон получает кивок, но менее сексуальную улыбку. - Лорд Эллингтон.

Затем ее светло-карие глаза возвращаются ко мне.

- Видела тебя по телевизору сегодня днем. Ты хорошо смотрелся.

- Спасибо.

Она слегка качает головой.

- Я и не знала, что ты читаешь. Забавно, за все время, что я провела в твоих покоях, я не видела ни одной книги.

Я ухмыляюсь.

- Ты, должно быть, не заметила их. Тебе было неинтересно смотреть на книги, когда ты была там, милая.

Женщины, живущие от зарплаты до зарплаты, могут справиться с одной или тремя ночами лучше, чем те, кто в моем классе. Благородные дамы избалованы, требовательны - они привыкли получать все, что хотят, - и становятся мстительными, когда им отказывают. Но такие девушки, как моя хорошенькая барменша, привыкли знать, что в жизни есть вещи, которые никогда не смогут произойти.

Мэг улыбается - тепло и понимающе.

- Что бы вы хотели выпить? Как обычно?

Не знаю, был ли это день, наполненный интервью или пинта виски, которую я проглотил, но внезапно меня пронзает адреналин, сердцебиение учащается - и ответ так ясен.

Королева держит меня за яйца, но, кроме того, у меня еще есть время.

- Нет, Мэг. Я хочу чего-то другого… чего-то, что я раньше не пробовал, удиви меня.

Если бы вам сказали, что мир, каким вы его знаете - жизнь, какой вы ее знаете - закончится через пять месяцев, что бы вы сделали?

Конечно, постарались бы использовать оставшееся время по максимуму. Делали бы все, что хотели – имели всех, кого хотели - так долго, как это возможно. Пока время не истечет.

Ну... похоже, у меня все-таки есть план.

ГЛАВА 3

Оливия

Дни, меняющие вашу жизнь, почти никогда не случаются с обычными людьми. Я имею в виду, знаете ли вы кого-нибудь, кто бы выиграл в лотерею, кого в торговом центре обнаружил бы голливудский агент, кто унаследовал бы от давно потерянной, умершей двоюродной бабушки готовый к проживанию особняк без налогов? Я тоже.

Но дело вот в чем, когда для редких счастливчиков эти дни наступают, мы даже не узнаем их. Мы не знаем, что происходит что-то эпичное, грандиозное. Меняющее жизнь.

Только позже - после того, как все будет идеально или же все развалится - мы оглянемся назад, проследим наш путь и осознаем точный момент, разделивший нашу историю и наши сердца на две части - до и после.

В «после» меняются не только наши жизни. Меняемся мы сами. Навсегда.

Мне бы следовало это знать.

День, изменивший всю мою жизнь, был одним из таких. Из дерьмовых. У обычных людей их много.

Все начинается, когда я открываю глаза - на сорок минут позже, чем положено. Дурацкий будильник. Он должен был знать, что я имела в виду четыре утра. Кому, черт возьми, нужно просыпаться в четыре вечера? Никому, вот кому.

Мой день продолжает свой нисходящий виток, когда я надеваю единственную одежду, которую ношу в эти дни, свою рабочую одежду - белую блузку, выцветшую черную юбку, слегка порванные колготки - затем сворачиваю массу непослушных черных кудрей в пучок и иду в нашу мини-кухонку, все еще прикрыв глаза. Насыпаю себе чашку хлопьев из злаков с корицей - лучшего завтрака на свете, но когда поворачиваюсь, чтобы взять молоко, мои хлопья за три секунды поглощаются нашим дьявольским псом Боско.

- Ублюдок! – говорю я шепотом, потому что моей сестре и отцу не нужно вставать еще несколько часов.

Боско был бродягой, дворнягой, и выглядит он соответственно. Тело чихуахуа, широко расставленные глаза мопса и каштановая шерсть лысеющего ши-тцу. Он один из тех псов, кто так же уродлив, как и мил. Моя мама нашла его в переулке за нашей кофейней, когда он был еще щенком.

После завтрака, состоящего из яблока и тостов, хватаю розовый блестящий поводок Боско, купленный моей сестрой — будто у бедняжки и так недостаточно причин для комплексов — и защелкиваю его на ошейнике.

Наш дом был построен в 1920-х годах и был многоквартирным, до того как первый этаж переоборудовали в ресторан, примерно в то время, когда президентом был избран Джон Кеннеди. Есть еще одна лестница, ведущая на кухню кафе, но Боско туда не пускают, поэтому я веду его к входной двери и спускаюсь по узким, выкрашенным в зеленый цвет ступенькам, ведущим на тротуар рядом с входом в кафе.

И ни хрена ж себе, как холодно!

Это один из тех странных мартовских дней, которые приходят после того, как безрассудность теплой погоды убаюкала вас ложным чувством безопасности, что зима закончилась. Не успеешь ты сложить свитера, ботинки и зимние пальто в ящик, как мать-природа говорит: «Извините, лошары», - и швыряет тебе под задницу ледяной северо-восточный циклон.

Небо серое, а ветер пронизывающе резкий. У моей бедной блузки, криво застегнутой только на две пуговицы, не было ни единого шанса.

Она распахивается.

Прямо перед Питом, извращенцем-мусорщиком. Мой белый кружевной бюстгальтер прозрачен донельзя, и мои соски провозглашают арктические температуры во всей их остроконечной славе.

- Хорошо выглядишь, детка! - кричит он с таким сильным бруклинским акцентом, что можно подумать, будто он пытается высмеять людей с бруклинским акцентом. Он шевелит языком. - Дай мне пососать эти сладкие кувшинчики. Мне не помешало бы немного горячего молочка к кофе.

Фууу.

Одной рукой он держится за кузов грузовика, а другой потирает промежность. Господи, парни отвратительны. Но я - жительница Нью-Йорка, родилась и выросла здесь. Так что есть лишь одна подходящая реакция.

- Иди нахрен! - кричу я во всю глотку, поднимая обе руки над головой с гордо выставленными средними пальцами.

- В любое время, милая!

Когда грузовик грохочет по улице, я выпускаю все непристойные жесты, которые знаю. Единственная проблема в том, что, когда я хлопаю себя по руке, я также бросаю поводок, и Боско вырывается, словно летучая мышь из ада. Застегивая блузку, и одновременно пытаясь бежать, я думаю: «Боже, какой паршивый день». А ведь еще нет и пяти утра.

Но это была только верхушка дермоайсберга.

Мне требуется пробежать три квартала, чтобы поймать мелкого негодника. К тому времени как я возвращаюсь домой, маленькие снежинки начинают падать, словно перхоть с неба. Раньше мне нравился снег, я его обожала. Как он покрывает все сияющим алмазным блеском, делая все чистым и новым. Превращает фонарные столбы в ледяные скульптуры, а города - в волшебную зимнюю страну чудес.

Но это было раньше. Раньше не надо было платить по счетам и заниматься бизнесом.

Сейчас, когда я его вижу, то думаю только о том, какой это будет длинный день, как мало денег он принесет... единственное волшебство будет заключаться в том, что все клиенты исчезнут. Хлопающий звук заставляет меня повернуть голову и обнаружить бумагу, приклеенную снаружи к двери кафе. Уведомление об изъятии имущества - второе, нами полученное, не считая десятков телефонных звонков и электронных писем, которые в двух словах можно описать так: «Сучка лучше отдай мои деньги». Что же, у этой сучки их нет. В течение нескольких месяцев я старалась посылать в банк как можно большие суммы, даже если они были ничтожно малы. Но когда дело дошло до заработной платы наших сотрудников и оплаты заказов поставщиков, я перестала что-либо отправлять. Срываю «Алую букву» с двери, радуясь, что добралась до нее до прихода клиентов. Затем оставляю Боско за дверью квартиры и направляюсь на кухню. Вот реальное начало моего дня.

Включаю старую духовку, разогревая ее до четырехсот градусов. Затем надеваю наушники. Моя мама была большой поклонницей 80-х - музыки и кино. Она говорила, что такое больше не повториться. Когда я была маленькой, я сидела на табуретке на кухне и смотрела, как она делает свое дело. Она была словно художник, создавая один съедобный шедевр за другим, под баллады о силе женщин в исполнении «Heart», «Scandal», Джоан Джетт, Пэт Бенатар и Литы Форд, взрывающихся на заднем плане.

Те же самые песни заполняют и мой плейлист и стучат в барабанные перепонки. В Нью-Йорке более тысячи кофеен. Чтобы оставаться на плаву против таких тяжеловесов, как «Starbucks» и «Coffee Beanery», у нас, небольшого семейного бизнеса, должна быть своя ниша – что-то, что отличало бы нас. Здесь, «У Амелии», это наши пироги. Ручной работы, свежие каждый день, по рецептам моей мамы, переданным ей от бабушки и двоюродных бабушек в «старой стране». Что это за страна, мы точно не знаем. Моя мама называла нашу национальность «Хайнц 57» - всего понемногу. Но пироги - это то, что держит нас на плаву, хотя с каждым днем мы погружаемся все глубже и глубже. Когда «Vixen» поет о том, что находится на краю разбитого сердца, я смешиваю все ингредиенты в массивной миске - котле, на самом деле. Затем замешиваю липкое тесто, сжимая и сжимая. Это довольно хорошая тренировка для мышц предплечья - никаких вам цыплячьих ручонок.

Как только оно приобретает нужную консистенцию и ровный темно-золотистый цвет, я переворачиваю миску на бок и выкатываю гигантский шар на середину большого, покрытого мукой разделочного стола. Расплющиваю его в большой прямоугольник, сначала ладонями, затем скалкой, останавливаясь каждые несколько минут, чтобы снова посыпать мукой. Как только он равномерно раскатан, нарезаю его на шесть идеальных кругов. Этого хватит на три пирога с двойной корочкой - и до открытия кафе я сделаю еще четыре захода.

По вторникам, четвергам и воскресеньям для начинки я смешиваю обычные яблоки, вишню, чернику и персик вместе с лимонным безе, шоколадом и банановым кремом. Я мою руки и направляюсь к холодильнику, откуда достаю шесть пирогов, которые сделала вчера, и ставлю их в духовку, чтобы разогреть до комнатной температуры. Эти будут поданы сегодня - пироги всегда лучше на второй день. Дополнительные двадцать четыре часа дают корке достаточно времени, чтобы впитать подслащенный коричневым сахаром сок.

Пока они разогреваются, перехожу к яблокам, очищая и нарезая их так же быстро, как японские повара в ресторане хибати. Я безумно ловко управляюсь с ножом, но фокус в том, что лезвия должны быть острыми как бритва. Нет ничего опаснее тупого лезвия. Если вы хотите потерять палец, это способ сделать это.

Я высыпаю горсть белого и коричневого сахара на яблоки, затем корицу и мускатный орех, и бросаю в содержимое большой миски, чтобы покрыть ломтики. Я не следую рецептам и не измеряю ингредиенты - я могла бы сделать это с закрытыми глазами. Раньше этот процесс был сродни медитации, бессознательная компоновка пирогов - покрывать фрукты под рыхлым слоем верхней корки, будто они устраиваются для сна, придавая краям форму совершенного гребешка, а затем делая красивый узор вилкой.

Но сейчас в этом нет ничего расслабляющего. С каждым движением у меня в голове звучит пронзительная тревога - как сирена полицейской машины - что эти пироги даже не будут проданы, а водонагреватель внизу, наконец, сдастся, и мы окажемся на улице. Мне кажется, я чувствую, как морщины расползаются по моему лицу, словно злобные микроскопические родинки. Знаю, что за деньги счастья не купишь, но возможность купить душевное спокойствие относительно недвижимости сейчас была бы очень кстати.

Когда густой маслянистый сок, как карамель, пузырится через надрез в форме цветка в центре пирогов, я вынимаю их и ставлю на стол. В этот момент моя сестра прыгает вниз по лестнице на кухню.

Все в Элли бодрое - ее длинный светлый хвост, энергичная личность... свисающие серебряные с жемчугом серьги.

- Это мои серьги? – спрашиваю я, как может спрашивать только сестра.

Она хватает чернику из миски на столе, подбрасывает ее в воздух и ловит ртом.

- Mi casa en su casa. Технически это наши серьги. (Прим. переводчика: «Mi casa en su casa» в переводе с испанского - «Мой дом – твой дом»).

- Они лежали в шкатулке в моей комнате! - Они единственные, от которых у меня не зеленеют мочки.

- Пффф. Ты их даже не носишь. Ты в них никуда не ходишь, Ливи.

Она не пытается быть засранкой - ей всего семнадцать, так что это неизбежно.

- А жемчуг любит, чтобы его носили, это факт. Если он лежит в темной коробке слишком долго, то теряет свой блеск.

Она всегда выбалтывает странные маленькие факты, которые никто, кроме Опасность! участниц конкурсов не знал. Элли «умная» - подготовительные занятия, Национальное почетное общество, ранний прием в Нью-Йоркский университет. Но книжный ум и здравый смысл - две разные вещи. Кроме того, что моя сестра умеет пользоваться стиральной машиной, она понятия не имеет, как устроен реальный мир.

Она засовывает руки в поношенное зимнее пальто и натягивает на голову вязаную шапочку.

- Мне надо идти - у меня первый урок по математике.

Элли выскакивает через заднюю дверь как раз в тот момент, когда в нее входит Марти, наш официант, посудомойщик, вышибала и превосходный ремонтник.

- Кто, черт возьми, забыл сказать, что зима закончилась? - он стряхивает с кудрявых черных волос дюйм белой слякоти, как собака после ванны. Она действительно обрушивается стеной белых крапинок. Марти вешает пальто на крючок, а я наполняю первый за день фильтр свежемолотым кофе.

- Лив, ты же знаешь, что я люблю тебя, как сестренку, о которой всегда мечтал...

- У тебя есть сестренка.

Вообще-то у него их трое... тройняшки ... Биббиди, Боббиди и Бу. Мама Марти все еще летала высоко, когда заполняла свидетельства о рождении, немного перепутав лекарства во время родов. А отец Марти, раввин из Квинса, был достаточно умен, чтобы не спорить с женщиной, у которой только что вырвали эквивалент трех арбузов.

- Ты меня не бесишь, как они. И потому что я люблю тебя, я чувствую себя вправе сказать, что ты не выглядишь так, будто только что вылезла из постели - ты выглядишь так, словно только что вылезла из мусорного бака.

То, что хочет услышать каждая девушка.

- Это было тяжелое утро. Я поздно проснулась.

- Тебе нужен отпуск. Или хотя бы выходной. Тебе следовало сходить выпить вчера вечером. Я поехал в новое заведение в Челси и встретил самого фантастического мужчину. Глаза Мэтта Бомера с улыбкой Шемара Мура. - Он шевелит бровями. - Мы должны встретиться сегодня вечером.

Я передаю ему кофейный фильтр, когда в переулок въезжает грузовик. Затем следующие двадцать минут я провожу за спором с толстошеим качком о том, почему я не принимаю или не плачу за плесневелый мать его, товар, который он пытается мне втюхать.

И день становится все лучше.

Я включаю свет у входа и переворачиваю табличку «ЗАКРЫТО» на «ОТКРЫТО», чтобы сделать это ровно в шесть тридцать. Я по привычке поворачиваю замок на двери - он сломан уже несколько месяцев; у меня просто не было возможности купить замену.

Сначала не похоже, что снег будет полной катастрофой - мы получаем наших, жаждущих кофе по пути на работу, местных жителей. Вместе с маленькой миссис Макгиллакатти, девяностолетней женщиной, живущей за два квартала отсюда, которая каждый день ходит сюда для утренней разминки.

К девяти часам я включаю телевизор в конце стойки, чтобы не было слышно посторонних звуков, и мы с Марти смотрим в окно, наблюдая, как снежная буря превращается в метель века. Там нет даже слабого намека на клиентов - все умерли - так я это называю.

- Как насчет того, чтобы вместе со мной почистить холодильник и кладовку и помыть духовку?

Марти поднимает кружку с кофе.

- Показывай дорогу, подруга.

В полдень я отправляю Марти домой. В час объявляют чрезвычайное положение - на дорогу допускаются только служебные автомобили. В два моя семнадцатилетняя сестра Элли, как вихрь, врывается в магазин, ликует, что школу так рано закрыли, а затем сразу же уносится прочь, чтобы устроить бурю в квартире своей подруги. Во второй половине дня несколько случайных клиентов останавливаются, запасаясь для себя пирогами, чтобы перезимовать во время шторма. В шесть я работаю над счетами - то есть раскладываю бумаги, гроссбухи и банковские извещения на одном из столов перед входом и смотрю на них.

Стоимость сахара – охренительно высока. Кофе и того больше. Я отказываюсь экономить на фруктах. Еженедельно посылаю Марти в Максвелл-Фармс - они выращивают лучшие продукты в штате. К половине десятого мои глаза начинают закрываться, и я решаю, что на сегодня хватит. Я нахожусь в задней части дома, на кухне, засовываю завернутый в пластик пирог в холодильник, когда слышу звон колокольчика над дверью и голоса - два разных голоса входят, споря, как этоделают мужчины.

- Знаешь, у меня замерзли пальцы. Об обморожении не может быть и речи - мои пальцы - третья любимая часть тела у Фрэнни.

- Твой банковский счет - первая, вторая и третья любимые части Фрэнни. И ты ворчишь, как старуха. Мы даже не шли так долго.

Мое внимание привлекает голос второго парня. У них обоих акцент, но его голос глубже и мягче. Звук похож на теплую ванну после долгого дня, успокаивающую и блаженную.

Выхожу из кухонной дверь. И думаю, что мой язык вывалиться изо рта. На нем смокинг, черный галстук небрежно болтается на шее, две верхние пуговицы белоснежной рубашки расстегнуты, дразня видом бронзовой груди. Смокинг облегает его так, что под ним видны твердые, рельефные мышцы и упругую, разгоряченную кожу. Его челюсть словно высечена из теплого мрамора. У него волевой подбородок под выступающими скулами, за которые модель с обложки GQ могла бы убить. Прямой нос, полные губы, идеально подходящие для того, чтобы шептать темные непристойности. Мужественные брови нависают над серо-зелеными глазами, обрамленными длинными ресницами. Его волосы темные и густые - несколько прядей падают на лоб, придавая непринужденный, резкий, лучше-со-мной-не-шути вид.

- Привет.

- Ну... привет. - Уголок его губ приподнимается. И это выглядит... игриво. Мужчина рядом с ним - рыжеволосый, немного пухлый, со светлыми искрящимися голубыми глазами - говорит:

- Скажите, что у вас есть горячий чай и все мое состояние ваше.

- Да, у нас есть чай, и он обойдется вам всего в $ 2,25.

- Вы официально моя любимица.

Они выбирают столик у стены, темноволосый двигается уверенно - как хозяин заведения, как хозяин всего мира. Он садится в кресло, откинувшись на спинку, расставив колени, его глаза скользят по мне, словно у парня рентгеновское зрение.

- Вам тоже нужен столик? - спрашиваю я двух мужчин в темных костюмах, стоящих по обе стороны двери. Держу пари на чаевые, что это телохранители - в городе я видела достаточно богатых и знаменитых людей, чтобы их узнать - хотя эти двое слишком молоды.

- Нет, только нам, - говорит темноволосый.

Интересно, кто он. Может, сын какого-нибудь богатого иностранного инвестора? Или актер - для этого у него есть тело и лицо. И... представительный вид. Это безымянное качество, говорящее: «Обрати внимание - ты захочешь вспомнить меня».

- Вы, парни, довольно храбры, чтобы выйти в такую погоду. - Я кладу на стол два меню.

- Или глупы, - ворчит рыжий.

- Я вытащил его, - говорит темноволосый, его язык слегка заплетается. - Улицы пусты, так что я могу прогуляться. - Его голос заговорщически понижается. - Меня выпускают из клетки всего несколько раз в год.

Понятия не имею, что это значит, но то, что он сказал, может быть самым волнующим событием за весь день. Черт, звучит жалко. Рыжий просматривает меню.

- На чем специализируетесь?

- Пироги.

- Пироги?

- Я делаю их сама. Лучшие в городе.

Темноволосый произносит нараспев.

- Расскажи мне еще о своем великолепном пирожке. Он вкусный?

- Да.

- Сочный? - я закатываю глаза.

- Оставьте это.

- То есть?

- Я имею в виду, можете оставить свои намеки с пирожком. - Мой голос делается ниже, имитируя жуткие реплики, которые я слышала слишком много раз. - «Ты подаешь пирог с шерсткой, я буду поедать твой пирожок всю ночь, детка» - я поняла.

Он смеется, и его смех звучит даже лучше, чем его голос.

- А как насчет твоих губ? - мои глаза устремляются на него.

- А что с ними?

- Они - самое милое, что я видел за очень долгое время. На вкус они так же хороши, как выглядят? Держу пари, так и есть. - У меня пересыхает во рту, и мое остроумие сникает.

- Не обращайте внимания на эту жалкую развалину, - говорит рыжий. - Он надирается уже три дня подряд.

«Простите развалину» поднимает серебряную фляжку.

- И на пути к четвертому.

Я повидала немало неряшливых пьяных парней из братства, попавших в рабство после вечеринки и ночных попоек. Этот парень хорошо это скрывает. Рыжий закрывает меню.

- Я буду чай и пирог с вишней. И с персиком. А, черт возьми, давайте еще и чернику а-ля мод.

Его друг фыркает, но не извиняется.

- Я люблю пироги.

Поворачиваюсь к другому.

– С яблоком, - тихо произносит он, стараясь, чтобы слово звучало сексуально. Мои бедра падают в обморок, как героиня любовного романа, которая только что увидела своего Брэда Питта в «Легендах осени», когда герой едет к ней верхом. Либо у него есть амулет, голосом вызывающий похоть, либо я серьезно нуждаюсь в перепихоне. Ох, кого я обманываю - конечно, мне нужен перепих. Я получила свой членский билет, когда мне было семнадцать, с парнем из своей школы. После Джека у меня никого не было - вполне возможно, что моя девственная плева снова заросла. Я не люблю секс на одну ночь, но у кого есть время для отношений? Только не у этой девушки.

У рыжего звонит телефон, и когда он отвечает, разговор следует за мной на кухню, пока я готовлю заказ.

- Здравствуй, дорогой! Такое чувство, будто я ждала целую вечность, когда ты наконец позвонишь, и боялась, что засну, поэтому я позвонила тебе.

У женщины по телефону тоже акцент - она говорит очень быстро и звучит очень бодро.

- Сколько энергетиков ты выпила, Фрэнни?

- Три, и я чувствую себя потрясающе! Скоро я собираюсь принять пенную ванну, а я знаю, как ты любишь меня в пузырях, так что мы можем поговорить по FaceTime, пока я это делаю!

- Прошу, не надо, - саркастически произносит чувственный голос.

- Саймон, это Николас?

- Да, он здесь, со мной. Мы хотим перекусить.

- Медвежонок, я думала, ты один. Тогда пузырькам придется подождать. О, и я сшила тебе две новые рубашки - они получились великолепными. Не могу дождаться, когда ты их увидишь!

В голосе Саймона слышится пожатие плеч, когда он объясняет своему другу:

- Она занялась шитьем в качестве хобби. Ей нравится шить мне одежду.

А тот отвечает:

- Может она сошьет себе кляп?

Фрэнни, по-видимому, подслушивает.

- Отвали, Ники!

После того, как Саймон положил трубку, пообещав принять ванну с пеной в номере отеля, двое мужчин продолжают говорить приглушенными голосами. Я улавливаю конец разговора, когда выхожу из кухни с чашкой в руке и тарелками с пирогами.

- ...узнал на собственном горьком опыте. Все продается и все имеет цену.

Чувствую, как эти серо-зеленые глаза смотрят на меня, когда я ставлю тарелки на стол. Возможно, теперь, когда я знаю его имя, он стал еще сексуальнее. Николас - хорошее имя.

- Как думаешь, голубка? - спрашивает он меня. Я ставлю перед ним кусок пирога, а Саймон принимается за чернику.

- Что я думаю о чем?

- Мы тут поспорили. Я считаю, что всё и вся можно купить по правильной цене. Как ты думаешь?

Было время, когда я была моложе, глупее и гораздо невиннее - как Элли - тогда бы я сказала «ну уж нет». Но в реальном мире, идеализм - это первое, от чего следует избавляться.

- Согласна с вами. Деньги решают всё.

- Черт возьми, теперь вы оба меня расстраиваете, - говорит Саймон. - Возможно, мне потребуется еще один кусок пирога.

Николас восхитительно-медленно улыбается. Это вызывает у меня головокружение и чувство слабости в коленях. И у него ямочки на щеках - как я раньше их не замечала? Они - идеальный фон к его сексуальности, добавляют игривую, мальчишескую красоту к его уже разрушительному воздействию.

- Рад, что ты это сказала, конфетка.

И я в наносекунде от того, чтобы захихикать как дурочка, поэтому я начинаю выбираться оттуда. Пока этот голос - который я бы с удовольствием слушала, пусть бы даже он зачитывал им телефонную книгу, если кто-то еще ею пользуется - не останавливает меня.

- Десять тысяч долларов.

Я поворачиваюсь, наклонив голову. Он уточняет.

- Проведи со мной ночь, и я заплачу тебе десять тысяч долларов.

- За что? – смеюсь я, потому что он, верно, шутит.

- Кровать большая и пустая. Давай начнем с нее и посмотрим, что получится.

Я перевожу взгляд с него на Саймона - на двух парней у двери.

- Это что, шутка?

Он делает еще глоток из фляжки.

- Я никогда не шучу о деньгах или сексе.

- Вы хотите заплатить мне десять тысяч долларов за секс с вами?

- Больше чем за один раз и в десятке разных позиций. Я бы мог, - он ставит воздушные кавычки, - «поухаживать» за тобой, но на это требуется время. - Он стучит по часам. Ага, Rolex - бриллианты и платина - запросто могут стоить $130 000. - А у меня сейчас катастрофически мало времени.

Я фыркаю, преодолевая шок.

- Я не буду спать с вами за деньги.

- Почему нет?

- Потому что я не проститутка.

- Конечно, нет. Но ты молода и красива, я красив и богат. Более приемлемый вопрос: почему мы уже не трахаемся?

Это сильный аргумент. Подождите, нет-нет, не так. Это плохой аргумент. Плохой, грязный, дикий - дерьмо! Николасу, кажется, нравится смотреть, как я все обдумываю. И, Боже, я думаю об этом. После того, как они уйдут, я буду думать об этом вновь и вновь, вплоть до мельчайших деталей. Но если отбросить фантазии, я просто не из тех девушек, которые идут на что-то подобное в реальной жизни.

- Нет.

- Нет? - он выглядит искренне потрясенным. И разочарованным.

- Нет, - повторяю я. – Это было бы неправильно.

Он проводит пальцем по нижней губе, оценивая меня. Говоря о размерах, у него большие пальцы. Длинные, с чистыми, подстриженными ногтями.

- У тебя есть парень?

- Нет.

- Лесбиянка?

- Нет.

- Тогда это самое правильное, что ты можешь сделать.

Я вздергиваю подбородок и скрещиваю руки на груди.

- Мое достоинство не продается.

Николас наклоняется вперед, пожирая меня глазами.

- Я не хочу вставлять член в твое достоинство, любовь моя. Я хочу вставить его в другие места.

- У вас на все есть ответ?

- Вот ответ - двадцать тысяч долларов.

Черт возьми! У меня отваливается челюстью, и если бы у нас летали мухи, я бы поймала их все. Эти великолепные глаза заглядывают в глубину меня, притягивая.

- Ты не пожалеешь, клянусь.

И теперь мысли о деньгах - обо всех этих деньгах - затмевают мысли о сексе. То, что я могла бы сделать с такими деньгами... заменить водонагреватель, оплатить долги, отложить немного на обучение Элли во втором семестре. Господи, как заманчиво. Но после того, как деньги уйдут - а они уйдут быстро – останется мое отражение в зеркале. Мне придется смотреть на него каждый день.

- Думаю, мы оба ошибались. - Я пожимаю плечами. - Некоторые вещи не продаются ни за какие деньги.

Саймон хлопает в ладоши.

- Молодец, милая. Оптимизм побеждает. Кстати, этот пирог фантастический - вы сказали, что сами их делаете? Вам следует написать поваренную книгу.

Я ему не отвечаю. Николас все еще смотрит мне в глаза - я не могу отвести взгляд.

- А может, я просто пытаюсь купить что-то не то. Иногда корова не продается, но молоко не всегда должно быть бесплатным.

Ладно, теперь видно, что он пьян, потому что в этом нет никакого смысла.

- Не хотите объяснить, что это значит? - он смеется.

- А как насчет поцелуя? - дыхание покидает мои легкие одним большим свистом. И то, что он говорит дальше, перекрывает доступ новому глотку воздуха. - Если я не попробую их в ближайшее время, то сойду с ума.

Я никогда не задумывалась о своих губах. Думаю, они красивые, естественно пухлые и розовые - пару раз в день я использую бальзам для губ с малиновым вкусом, иногда масло ши.

- Пять тысяч долларов.

Я бы поцеловала его бесплатно. Но есть что-то волнующее - почти лестное, в больном, извращенном смысле - в том, что он делает подобное предложение. Потому что он хочет этого достаточно сильно, чтобы заплатить за него.

- Пять тысяч долларов? За поцелуй?

- Именно это я и сказал.

- С языком?

- Без него это не настоящий поцелуй.

Я колеблюсь еще мгновение. Достаточно долго, чтобы Николас... все испортил.

- Просто скажи «да», детка. Тебе явно нужны деньги.

Охаю, прежде чем успеваю остановиться. Не думала, что четыре слова от незнакомца могут причинить такую боль. Вот мудак. Тысячи разных вещей - унижение от того, что мне в лицо бросают обстоятельства, в которых я оказалась, разочарование, что этот мужчина - этот великолепный, соблазнительный мужчина - думает, что я какой-то благотворительный случай, стыд, который приходит вместе с борьбой. В мгновение ока я вижу кофейню со стороны: облупившаяся краска, сломанный замок, потертые стулья и потрепанные занавески, которые перестали быть шикарными много лет назад.

- Черт возьми, Николас, - говорит Саймон.

Но тот просто смотрит на меня, ожидая, эти высокомерные зеленые глаза светятся предвкушением. Поэтому я даю ему то, чего он ждет.

- Руки под стол, - приказываю я. Он улыбается еще шире, кладет фляжку в карман и делает то, что ему говорят. - Закрыть глаза.

- Мне нравятся женщины, которые не боятся брать дело в свои руки.

- Больше никаких разговоров.

Он сказал более чем достаточно. Я наклоняюсь, все время держа глаза открытыми, запоминая каждую черточку этого лица, чувствуя на своей щеке его теплое дыхание. Так близко, что вижу тень щетины на его подбородке и на секунду позволяю себе задуматься, каково это – чувствовать ее на животе, бедрах - везде. Потом одним движением беру его тарелку… и размазываю яблочный пирог о его глупое красивое лицо.

- Поцелуй это, засранец. - Я выпрямляюсь и швыряю чек на стол. - Вот ваш счет, оставьте деньги на столе. Вот дверь - воспользуйтесь ею, прежде чем я не вернулась с бейсбольной битой и не показала вам, почему меня прозвали Бейбом Рутом.

Я не оглядываюсь, когда иду на кухню, но слышу бормотание.

- Хороший пирог.

И если я еще об этом не знала, теперь я уверена: мужики - отстой.

ГЛАВА 4

Николас

В замке Анторп есть стена, на котором развешено оружие, используемое королевской семьей на протяжении веков. Мечи, сабли, кинжалы - на лезвиях некоторых еще осталась кровь. Одним из таких видов оружия является булава, известная как шар на цепи, - двухфутовая дубинка, к которой цепью прикреплен тяжелый, шипастый шар.

Эта громоздкая булава, которая на самом деле редко использовалась в бою из-за опасности для владельца и долгого времени замаха, прежде чем можно было снова нанести удар.

Однако, когда ею пользовались, ущерб, который она наносила, был смертельным - шипы пронзали броню и вонзались в грудные клетки и черепа.

Булава - первое, что приходит мне в голову, когда я открываю глаза, потому что чувствую, будто она засела в моем мозгу. Яркая полоска белого света, просачивающаяся сквозь шторы в темной комнате, заставляет агонию в моих глазах взорваться. Стону, и через мгновение дверь открывается, и из холла появляется силуэт Саймона.

- Значит, ты жив? Какое-то время я не был в этом уверен.

- Спасибо за заботу, - хриплю я. - Что, черт возьми, ты позволил мне выпить вчера вечером?

Саймон смеется без тени сочувствия.

- Позволил тебе? Ты глотал то, что пил в «Козле». Водку - прямо из горла. Варвар.

Больше никогда. Клянусь своей печенью, что если она переживет это, с этого момента я буду добрее, умнее.

Я потираю виски.

- Ночью мне приснился странный сон.

- Розовые слоны и Фергюс в балетной пачке? Он постоянно мне докучает.

Я смеюсь - не самая умная вещь, так как боль эхом отдается в моих костях.

- Нет, - тихо отвечаю я. - Мне снилась мама.

- О?

- Она... ругала меня. Даже дернула за волосы на затылке. Помнишь, как она делала это, когда мы плохо себя вели на людях?

- Помню. - В голосе Саймона звучит ностальгия. - Пока Генри не испортил все на глазах у прессы, закричав: «Мама, зачем ты дернула меня за волосы?»

Я снова посмеиваюсь, несмотря на дискомфорт.

- За что она тебя ругала? Ты понял?

- Она сказала... она сказала, что я заставил ангела плакать. - Закрываю лицо рукой, чтобы не видеть света.

- Ну, она действительно выглядела как ангел, и ее пирог был божественным. Слез я не видел, но ты определенно ранил ее чувства.

Убираю руку и с трудом сажусь.

- О чем ты говоришь?

- Официантка, - объясняет Саймон. - Мы остановились в кофейне после того, как ты протащил меня по городу, потому что мог гулять, не будучи окруженным камерами и фанатками. Разве не помнишь?

В моей голове мелькают образы. Останавливаюсь на одном - раненый вздох, и темно-синие глаза, цвета неба в сумерках, борющихся со слезами.

- Это... это было по-настоящему?

- Да, чертова задница, все было по-настоящему. Ты предложил ей двадцать тысяч, как какой-то сутенер. Она тебе отказала. Умная девочка.

Провожу ладонью по подбородку, чувствуя сухие крошки и остатки сахара. На языке остался сладкий вкус яблок. И все возвращается - каждое слово.

- Боже правый… история уже в сети?

Я уже вижу заголовок:

ПРИНЦ-СУТЕНЕР ПОКОРЯЕТ НЬЮ-ЙОРК 

- Нет. Ни слова. - Саймон смотрит на часы. - Сейчас половина третьего пополудни, так что ты, вероятно, в безопасности. Если бы птичка запела, думаю, история бы уже просочилась.

- Какое облегчение, полагаю.

Но все же... будь то из-за сна или моего собственного поведения, сожаление поднимается вокруг меня, как пар. Он просачивается внутрь с каждым вдохом, цепляясь за мои легкие.

- Снаружи все еще метет. Адский шторм. Можешь закончить отсыпаться; мы никуда сегодня не поедем.

- Хорошая идея, - бормочу я, уже засыпая, с видениями восхитительных сочных губ и вихря темных волос, пляшущих в моей голове.

Ранним утром следующего дня я снова чувствую себя почти человеком - хотя голова все еще болит и все как в тумане. У меня встреча на севере штата с руководителями военной благотворительной организации, и мы планируем выехать до восхода солнца. Чем раньше прибудем к месту назначения, тем меньше вероятность, что нас встретит толпа.

К счастью, проклятый снег наконец-то прекратился, и если есть одна вещь, которую я ценю в этом городе, это его способность подняться и бежать не смотря на любую катастрофу. Хотя дороги кажутся проходимыми, Логан все же обменивает лимузин на внедорожник. На заднем сиденье я поправляю галстук и запонки, в то время как Саймон упоминает о желании позавтракать чаем с кусочком - или двумя - пирога.

Я искал причину, чтобы вернуться, не то, чтобы мне нужен был предлог. Потому что я не могу перестать думать о хорошенькой официантке и о том, как я с ней обращался. После того, как я киваю, Саймон дает Логану указания, и через несколько минут мы подъезжаем к «У Амелии». Уличные фонари все еще горят, тротуар пуст, но дверь не заперта, поэтому мы заходим внутрь, и надоедливый колокольчик звенит над нашими головами.

Здесь тихо. Я не сажусь, а стою посреди помещения среди столов.

- Мы закрыты, - говорит она, входя через вращающуюся дверь. А потом резко поднимает голову и останавливается. - А, это ты.

Она даже красивее, чем я помнил, чем мечтал. Нежные завитки цвета полуночи обрамляют лицо - которое должно принадлежать музею - с потрясающими темными сапфировыми глазами, которые должны быть увековечены в ярких маслах и нежных акварелях. Эта девушка может вызвать тысячу эрекций.

Она прекрасно сложена, ее макушка доходит мне лишь до подбородка, но фантастически соблазнительна. Большие полные груди, натягивающие пуговицы мятой белой блузки, стройные бедра в черной юбке, тонкая талия, которую я мог бы обхватить руками, и ноги, облаченные в прозрачные черные колготки, прекрасно завершают весь набор.

Незнакомое беспокойство шипит у меня в животе, как газировка.

- Дверь была открыта, - объясняю я.

- Она сломана.

Логан щелкает замком. Безопасность - это его жизнь, поэтому сломанный замок будет раздражать его, как паззл с недостающим последним кусочком.

- Чего ты хочешь?

Она понятия не имеет, кто я. Все дело в том, как она защищается, и в обвинительной нотке в ее голосе. Некоторые женщины пытаются притвориться, что не узнают меня, но я всегда могу это распознать. Ее неведение довольно... волнующе. Нет никаких ожиданий, никаких скрытых планов, никаких причин притворяться - она видит то, что видит. А видит она только меня.

Мое горло внезапно превратилось в бесплодную пустошь. Сглатываю, но с трудом.

- Ну, ему отчаянно нужен пирог. - Тычу большим пальцем в Саймона. - А я... хотел извиниться за тот вечер. Обычно я так себя не веду. Я слегка ушел в запой…

- По моему опыту, люди не делают в пьяном виде того, чего бы не сделали в обычном состоянии.

- Да, ты права. Я бы подумал об этом, но никогда бы не сказала вслух. - Медленно подхожу ближе. - И если бы я был трезв... моя начальная ставка была бы намного выше.

Она скрещивает руки на груди.

- Пытаешься быть милым?

- Нет. Мне не нужно пытаться... так оно и есть.

Она слегка хмурит брови, словно не может решить, злиться ей или смеяться. Чувствую, что улыбаюсь.

- Как тебя зовут? Не знаю, спрашивал ли я раньше.

- Не спрашивал. И меня зовут Лив.

- Странное имя. Ты что болела в детстве? Я имею в виду, «жить» (Имя «Liv» созвучно с «live» - жить) - это то, на что надеялись твои родители, или ты им просто не нравишься?

Она поджимает губы, словно борется с усмешкой. Юмор рулит.

- Лив, Ливи - сокращенно от Оливии. Оливия Хэммонд.

- А. - Я медленно киваю. - Красивое имя. Подходит гораздо больше. - Я не могу отвести от нее глаз. Не хочу ни в малейшей степени. – Что же, Оливия, я сожалею о своем поведении при нашей первой встречи, и надеюсь, ты примешь мои извинения.

Ее лицо чуть заметно дрогнуло - на долю секунды, - но я это увидел. Потом она подходит к столу и теребит завернутый в бумагу пирог.

- Как скажешь. Проехали. Не все из того, что ты сказал, неправда. Совершенно очевидно, что мне нужны деньги.

Из-за самоуничижения, звучащего в ее голосе - и знания, что это по моей вине - я резко окликаю:

- Оливия.

Она смотрит вверх, на мое лицо. И мой тон смягчается.

- Мне очень жаль. Правда.

Темно-синий взгляд на несколько секунд задерживается на мне, прежде чем она мягко говорит:

- Хорошо.

- Хорошо, - отвечаю я так же мягко.

Потом моргает и протягивает пирог Саймону.

- Можешь взять этот - ему два дня, так что мне его не продать. Он может быть немного суховатым, но это за счет заведения.

Он улыбается, как волк, которому только что дали раненую овцу.

- Ты действительно ангел, милая.

- Он может взять с собой вилку? - спрашиваю я. - Чтобы мне не пришлось всю дорогу слушать, как урчит его желудок.

Ухмыляясь, она протягивает вилку.

И я иду до конца.

- Хочешь как-нибудь выпить кофе, Оливия? Со мной?

Прошли годы с тех пор, как я приглашал женщину на настоящее свидание. Это странно - одновременно возбуждает и нервирует.

- Я не люблю кофе. Даже не притрагиваюсь к нему.

Я окидываю взглядом помещение.

- Ты работаешь в кофейне.

- Вот именно.

Я киваю.

- Хм, понимаю о чем ты. Значит, ужин. Ты свободна сегодня вечером? Я могу заехать за тобой на обратном пути.

Она нервно смеется.

- Я думала, у тебя нет времени на... - она изображает пальцами воздушные кавычки, - «ухаживания»?

- Есть вещи, на которые стоит потратить время.

Это застает ее врасплох, и она запинается.

- Ну, я... не... хожу на свидания.

- Господи, почему нет? - в ужасе спрашиваю я. - Это чертов грех.

- Грех?

- Ты сногсшибательна, очевидно, умна - тебе следует чаще ходить на свидания, и желательно с мужчиной, который знает, как это делается. - Я кладу ладонь себе на грудь. - Так совпало, что у меня это здорово получается. Каковы мои шансы?

Она снова смеется, коротко и легко. И это похоже на восхождение на последнюю горную вершину. Удовлетворенно. Более чем победоносно. Прежде чем она успевает ответить, рядом с ней появляется мохнатая головная боль на четырех ногах, издающая тявкающий, рычащий звук.

- Элли! - кричит она через плечо. - Боско нельзя сюда!

- Что это? - спрашиваю я.

- Моя собака.

- Нет. Нет, у меня есть собаки. Собаки произошли от волков. Это произошло от крысы. - Смотрю снова. – От уродливой крысы.

Она поднимает маленького монстра на руки.

- Не оскорбляй мою собаку.

- Даже не пытаюсь - просто говорю правду.

На этот раз. И это чертовски здорово.

Но лай должен прекратиться. Приближаюсь рукой к его глазкам-бусинкам и щелкаю пальцами, приказывая:

- Ш-ш-ш!

И благословенная тишина наполняет воздух.

Оливия переводит взгляд с меня на животное.

- Как… как ты это сделал?

- Собаки - стайные животные, они подчиняются вожаку. Этот достаточно умен, чтобы понять, что вожак здесь - я. - Подхожу к ней ближе, ощущая чистый, приятный аромат - как свежий мед. - Посмотрим, сработает ли это с тобой. - Я щелкаю пальцами. - Ужин.

- Я не собака.

Мои глаза непристойно скользят по каждому прекрасному сантиметру ее тела.

- Нет... определенно нет.

Ее щеки розовеют, а глаза становятся почти фиолетовыми. Это прекрасно.

Но тут в комнату влетает еще один клубочек - маленький белокурый, закутанный в пушистый бирюзовый халат, в тапочках с изображением Губки Боба.

- О-О-О, да... школа снова закрыта. Йу-ху…

Пока не видит нас, и замирает.

А вот она точно знает, кто я.

- Привееет. Круто. - Она указывает на Логана и говорит тонким, смущенным голоском. - Мне нравится твой галстук.

Он бросает взгляд на галстук, затем благодарно кивает.

И она, кажется, хочет провалиться сквозь землю. Но вместо этого берет у Оливии «собаку» и признается приглушенным голосом:

- Пойду повешусь у себя в шкафу.

После того, как она уходит, я спрашиваю:

- Это она так шутит?

- Ей семнадцать. День на день не приходится. - Затем она вытирает свои маленькие ладошки о перед юбки. – Что же, было забавно. Спасибо, что заглянули.

Она машет Саймону.

- Наслаждайся пирогом.

Уже. Он улыбается, рот полон крошек от персикового пирога.

- Увидимся... наверное, - говорит она мне.

Делаю шаг вперед и беру ее теплую ладонь в свою, прежде чем поцеловать костяшки пальцев.

- Рассчитывай на это, любовь моя.

ГЛАВА 5

Оливия

«Рассчитывай на это, любовь моя».

Ого. Что, черт возьми, только что произошло? Поднимаясь в квартиру, чувствую себя мартини Джеймса Бонда - встряхнутой, но перемешанной. Большинство парней, которых я знала, включая Джека, были спокойными и беззаботными. Пассивными. Чем ты хочешь заняться сегодня вечером? Не знаю, а ты чем? Не знаю. Но Николас... другой. Решительный. Мужчина. Мужчина, привыкший, чтобы его слушали.

Видя его трезвым, я вижу разницу. В том, как он держался - широкие плечи, прямая спина, его присутствие почти как гравитация, притягивающая все на своей орбите, заставляя всех нас хотеть позволить ему обладать нами, где он захочет. Даже Боско слушал его, что определенно делает маленького зверька предателем, но я понимаю. Было чертовски жарко. Я все еще чувствую его губы на своей руке. Кто целует женщине руку? Никого из тех, кого я когда-либо встречала, это уж точно. В месте, куда он поцеловал, тепло и ощущается покалывание.

- Знаешь, кто это был? - кричит Элли, практически прижимая меня к стене в гостиной.

- Тсс! Папа спит.

Она спрашивает снова, на этот раз шепотом.

- Э-э, богатый придурок с другом, который и правда любит пироги? - ее большие голубые глаза закатываются к небу.

- Как мы вообще можем быть родней? - она тащит меня в свою спальню и тычет лицом в шестимесячный номер журнала «People». - Это был принц Николас!

И вот он на обложке - в темно-синем кашемировом свитере поверх белой рубашки с воротником, совершенные ухмыляющиеся губы, идеальные руки, сложенные на широкой груди. Похож на эротический сон Оксфордского университета.

- Да иди ты! – восклицаю я, даже вырывая журнал у нее из рук. Это объясняет акцент, который я не могла определить - не британский или шотландский, а Вэссконский. И его поведение - он не вожак стаи, он наследник долбаного трона! Внутри еще дюжина фотографий. Детская фотография, его первый день в садике в кружевной рубашке с воротничком, крупный план подростка, смотрящего в камеру, выглядящего чертовски задумчивым. И более поздние – на одной он на званом обеде обнимает за плечи красивую высокую блондинку в красном платье, на другой сидит в деревянном кресле с высокой спинкой во время заседания парламента. И, Святое дерьмо, должно быть это снимок папарацци - зернистое, увеличенное изображение, но это определенно он, выходящий из бирюзового океана Мальдивских островов, кожа блестит, темные волосы гладко зачесаны назад... голый. Причинное место затемнено, но темная дорожка счастья и V-образные мышцы его бедер ясно видны. Мой язык покалывает от желания провести по этой бороздке. Черт, я хочу облизать фотографию. Колонка сбоку содержит краткие факты о его стране и родословной. Он - прямой потомок Джона Уильяма Пембрука, генерала Северной Британии, объединившего силы с южными шотландцами в войнах за независимость Шотландии. Он женился на дочери Роберта Брюса, короля Шотландии. После поражения Шотландии коалиция Пембрука отделилась от обеих метрополий и после многих лет сражений сформировала свою собственную независимую нацию: Вэсско.

Кровь приливает к щекам, голова раскаляется. Он, должно быть, думает, что я идиотка. Знал ли он, что я не знаю? Кого я обманываю, конечно, знал – а я бросила пирог ему в лицо. Иисусе. Элли хватает с кровати телефон в блестящем чехле.

- Я выставлю это в Snapchat! - моя реакция немедленная и интуитивная.

- Нет. - Я накрываю ее руки своими. - Не надо. Все придут искать его сюда - это будет сумасшедший дом.

- Вот именно! - прыгает она. - Бизнес будет сумасшедшим. О! Мы должны назвать пирог в его честь! МакСекси - король пирогов!

Знаю, это было бы разумно. Та часть меня, которая на самом деле не хочет, чтобы ее вышвырнули на улицу, кричит: сдавай, сдавай, сдавай! Но это кажется... неправильным. Я все еще не совсем уверена, что Николас не тот придурок, каким он был прошлой ночью. Я ему ничего не должна. И все же, сдать его, использовать для бизнеса, рассказать миру, где он может появиться в следующий раз, кажется... предательством.

- Он не вернется, если ты отправишь это, Элли.

- Он сказал, что вернется?

Эта возможность, кажется, волнует ее более миллиона лайков в социальных сетях.

- Я... я думаю, что да. - И у меня по спине бегут мурашки, потому что я этого хочу.

Мы с Элли используем этот редкий выходной как спа-день. Мы отмачиваем ноги, трем пятки и красим друг другу ногти. Намазываем руки вазелином и надеваем на них толстые хлопчатобумажные носки, чтобы увлажнить. Втираем смесь оливкового масла и сырых яиц в волосы, затем заворачиваем головы в полиэтиленовую пленку, очень привлекательный вид - если бы только Instagram мог видеть нас сейчас. Кладем ломтики огурца на глаза и наносим овсяные маски на лица - все под великие 80-е: марафон знаковых фильмов на заднем плане – «Охотники за привидениями», «Огни Святого Эльма», «Грязные танцы».

Мы заканчиваем ритуал «чистки перьев», выщипывая друг другу брови - последнее упражнение на доверие. Около четырех часов отец выходит из своей комнаты. Глаза у него усталые и налитые кровью, но настроение хорошее.

Мы играем в несколько раундов червей, игре, которой он научил нас, когда мы были детьми, затем он готовит нам с Элли томатный суп и жареные бутерброды с сыром. Это лучший ужин за долгое время - возможно, потому, что кто-то другой приготовил его для меня.

Когда солнце садится и я вижу свое отражение в окне, Элли надевает ботинки, набрасывает пальто поверх пижамы и идет домой к подруге. Папа вскоре следует за ней - направляется в бар, чтобы с парнями «посмотреть игру».

Вечером, лежа в своей постели в одиночестве, с сандаловой и кокосовой свечой, горящими на тумбочке, чувствуя себя нежной, гладкой и красивой, после устроенного дня-спа с Элли, я занимаюсь тем, о чем мечтала весь день. Я гуглю Николаса Пембрука.

Понятия не имею, правдива ли какая-либо информация, но ее много. Все, от его любимого цвета (черный) до того, какую марку нижнего белья он предпочитает (Calvin's). Конечно, у него есть своя страница в Википедии. У него есть официальный сайт - и около десяти тысяч фан-сайтов. Его задница имеет свою собственный аккаунт в Twitter, @ВашеКоролевскоеЗадейшество, и у нее больше подписчиков, чем у пениса Джона Хэмма и бороды Криса Эванса вместе взятых. Сайты сплетен утверждают, что он трахал практически каждую женщину, с которой разговаривал - от Тейлор Свифт (она написала о нем целый альбом) до Бетти Уайт (лучшая ночь в ее жизни). Николас и его брат, Генри, близки, разделяют страсть к поло и филантропии. Он обожает свою бабушку королеву - нежную на вид женщину - и одновременно считает дни, пока она не упадет замертво. Через несколько часов я чувствую себя сталкером - и убеждаюсь, что большинство этих статей - просто выдуманное дерьмо.

Прежде чем я выхожу из поиска, мое внимание привлекает видео в верхней части списка - новостной клип с похорон принца Томаса и принцессы Калисты. Щелкаю по нему, и появляется крупный план двух белых гробов, отделанных золотом, которые везут в запряженном лошадьми экипаже.

Толпы плачущих зрителей выстраиваются на улицах, как черный занавес. Камера разворачивается, показывая четырех человек, идущих позади кареты. Королева и ее муж, принц Эдуард, находятся в центре; маленький мальчик со светлыми вьющимися волосами, принц Генри, идет с одной стороны, а Николас, одетый в тот же угольно-черный костюм, что и его брат - с другой. В четырнадцать лет Николас был уже высокого роста. Его скулы менее четко очерчены, подбородок более сглажен, плечи уже, но он все равно красивый мальчик. Голос диктора объясняет, что для монарха и наследников Вэсско - это традиция идти за гробом члена королевской семьи, проходя по каждой городской улице, прежде чем прибыть в собор для заключительной службы.

Мили. Им пришлось пройти много миль, прежде чем они смогли похоронить своих родителей. Внезапно Генри - ему на тот момент лет десять - останавливается, его колени почти подгибаются. Он закрывает лицо руками и рыдает. И я чувствую в горле слезы, потому что он напоминает мне Элли, в день, когда мы хоронили нашу маму. Как сильно она плакала – безутешно - и то же самое опустошение разыгрывается на экране моего компьютера.

На несколько мучительных секунд кажется, что все люди застыли. Никто не шевелится, никто не пытается его утешить. С таким же успехом он мог стоять посреди улицы в одиночестве. И тут в три быстрых шага появляется Николас, и уводит за собой младшего брата. Обхватив руками его маленькое тело, как щитом. Голова Генри доходит Николасу лишь до живота - он прячет лицо, и Николас нежно гладит его по волосам. Затем он бросает взгляд на толпу и камеры, его глаза пылают от негодования и горя.

Через несколько мгновений Николас делает знак лакею, и диктор, освещающий это событие, должно быть, нанял чертова чревовещателя, потому что появляются субтитры.

- Пусть машину подадут вперед. - Мужчина кажется неуверенным и начинает поворачиваться к королеве, но слова Николаса останавливают его. - Не смотрите на нее. Я ваш принц - вы сделаете то, что я скажу, и сделаете это немедленно.

И в эту секунду Николас совсем не похож на четырнадцатилетнего мальчика. Он похож на короля. Человек сглатывает и кланяется, и через несколько минут черный Роллс-Ройс медленно ползет сквозь море людей. Николас ведет брата к заднему сидению. Потом, когда дверь все еще открыта, он наклоняется и вытирает лицо Генри носовым платком.

- Мама будет так разочарована мной, - говорит Генри с душераздирающей икотой. Николас качает головой.

- Нет, Генри, никогда. - Он зачесывает назад волнистые светлые волосы Генри. - Я пойду пешком за нас обоих. Встретимся в соборе, и мы войдем вместе. - Он обхватывает ладонью его маленький подбородок и пытается улыбнуться. - С нами все будет в порядке, с тобой и со мной.

Генри шмыгает носом и изо всех сил старается кивнуть брату. Николас занимает свое место рядом с королевой и процессия продолжается. Когда я закрываю ноутбук, на сердце так тяжело, так грустно за них обоих. Генри был всего лишь маленьким мальчиком, а Николас Пембрук - несмотря на деньги и власть - не был таким уж другим в тот день. Не так уж отличался от меня. Просто ребенок, изо всех сил старающийся удержать от распада семью, которой не стало.

На следующий день после утренней суматохи я стою за кассой, открывая новую пачку четвертаков, когда низкий лиричный голос делает заказ.

- Большой кофе, пожалуйста. С молоком, без сахара.

Мои глаза поднимаются, встречаясь с серо-зеленым взглядом. И по моей коже проносится острый трепет, немедленный и неудержимый.

- Ты вернулся.

- В отличие от некоторых странных, но очень красивых людей, так уж вышло, что я люблю кофе.

На нем поношенные джинсы и черная рубашка. Бейсболка низко надвинута на лоб. По какой-то причине видеть его в кепке забавно. Полагаю, это так нормально, и смех переплетается с моими словами.

- Милая кепка.

Он поднимает кулак вверх.

- Вперед, «Янки».

- Ты действительно думаешь, что это сработает в качестве маскировки?

Он удивлен вопросом. Он оглядывает комнату - за столиками сидят только два посетителя, и ни один, кажется, его не замечает. Он пожимает плечами.

- Очки всегда срабатывали для Кларка Кента. - Сегодня к двум мужчинам, следовавшим за Николасом прошлым вечером, присоединился третий. Они сидят за столиком у двери, неприметные и небрежно одетые, но сама бдительность.

- Кто тебе сказал? Сама догадалась или... - он тычет пальцем в то место, где Элли вчера утром выплясывала праздничную джигу, - к этому имеет отношение вишневая бомбочка со Спанч Бобом на обуви?

- Моя сестра... Элли... да, она все рассказала. - Я думала, что теперь, когда я знаю, кто он, то буду чувствовать себя по-другому. Но это не совсем так. Если не считать укола смущения из-за того, что не узнала его сразу, глядя на него, я все еще испытываю те же чувства, что и вчера - горячее влечение, магнетическое очарование - не потому, что он принц, а потому, что он - это он. Великолепный, сексуальный, очаровательный. Николас платит наличными из кожаного бумажника, и я передаю ему кофе.

- Ты, должно быть, думаешь, что я совершенно невежественна.

- Ни капельки.

- Я должна сделать реверанс или что?

- Прошу, не надо. - А потом появляются ямочки. - Если у тебя нет желания делать это голой, то, прошу, никаких реверансов.

Он флиртует со мной. Это сладкий, скользящий, дразнящий танец, и самый забавный за долгое время, что я могу припомнить.

- Ты не похож на... - мой голос понижается до шепота, - принца.

Тогда он тоже шепчет.

- Возможно, это самое приятное, что мне когда-либо говорили. - Он кладет руку на стойку и наклоняется. - Теперь, когда ты знаешь, ты пересмотрела свое отношение к моему приглашению на ужин?

Бьюсь об заклад, такой парень, как он - гребаный член королевской семьи - привык к тому, что женщины падают к его ногам. Буквально. А я не привыкла к соблазнению или играм разума, но работая здесь все эти годы, что росла в городе, есть одна вещь, которую я знаю точно, когда дело доходит до мужчин. Веди себя спокойно.

- Почему? – смеюсь я. - Потому что ты владеешь страной? Это должно меня впечатлить?

- Это впечатляет большинство людей. - И танец продолжается.

- Думаю, я не большинство людей. - Его глаза сверкают, он улыбается.

- Очевидно, нет. - Он кивает головой в направлении столика в углу. - Ну, тогда я буду там на случай, если захочешь ко мне присоединиться.

- Это то, чем ты собираешься заниматься все утро? Сидеть здесь?

- Да, таков план.

- Разве у тебя нет... дел? Чего-то важного?

- Наверное.

- Тогда почему ты не занимаешься ими?

Он изучает мое лицо, его взгляд падает на мои губы, будто он не может оторвать глаз.

- Мне нравится смотреть на тебя.

Все внутри меня опускается, мир кружится. Николас небрежно подходит к своему столику, выглядя очень довольным собой.

Через несколько минут за прилавком Марти наклоняется ближе, его карие глаза дикие.

- Не оглядывайся, но у нас клиент-знаменитость. - Я начинаю поворачиваться, но он хватает меня. - Я сказал, не смотри! Это принц Николас, или меня зовут не Мартин МакФлай Гинзберг.

Думаю, мама Марти тоже была под кайфом, когда давала ему имя. Я успокаивающе кладу руки ему на плечи.

- Да, это он… он приходил вчера вечером и вчера утром.

Он визжит, как девочка-подросток, только что получившая водительские права.

- Как ты могла скрыть это от меня?!

Я вспоминаю «Криминальное чтиво» - его любимый фильм всех времен - и надеюсь, что он окажет достаточно мощный эффект, чтобы Марти не сошел с ума.

- Успокойся, сука. Не придавай этому особое значение.

- Успокойся, сука? Ты не знаешь, о чем просишь! Фотография этого парня висела у меня на стене много лет. Я всегда надеялся, что он тайно играет за мою команду.

Я быстро оглядываюсь через плечо, чтобы посмотреть, смотрит ли Николас.

Смотрит. И машет рукой.

Потом поворачиваюсь к Марти.

- Думаю, я могу с уверенностью сказать, что нет.

Он вздыхает.

- Это объясняет, почему он пялится на твою задницу, как кошка на лазерный луч. - Он качает головой. - История моей жизни - все классные парни натуралы или женаты.

ГЛАВА 6

Николас

Наблюдать, как двигаться Оливия Хэммонд - своего рода извращенное удовольствие. С одной стороны, мучительно-дразнящее покачивание ее стройных бедер, когда она скользит от стола к столу, восхитительное предложение ее задницы, когда она наклоняется, чтобы взять тарелку, просто ждущее, чтобы ее пощипывали, разминали и поклонялись. Но в том, как ее розовые губы скользят в приветливой улыбке, в сладкой гармонии ее голоса, в ощущении этих экзотических темно-синих глаз, когда они возвращаются ко мне снова и снова - есть и назревающее чувство удовольствия. Делаю вид, что читаю газету - по крайней мере, стараюсь быть вежливым, - но большую часть времени смотрю. Открыто. Черт, грубо. Мой преподаватель по этикету переворачивается в гробу. И еще, я просто не могу быть не обеспокоен тем, что мне не наплевать. Я хочу Оливию. В своей постели, на своем члене, на своем лице. И я хочу, чтобы она это знала.

Вы можете узнать кое-что о людях, наблюдая за ними. Оливия Хэммонд трудолюбива. Это видно по тому, как она потирает шею и выгибает спину: она устала, но продолжает работать. Оливия дружелюбна, это становится ясно, когда она подходит к сотрудникам моей службы безопасности и представляется. Я усмехаюсь, когда парни неуклюже называют свои имена - Логан, Томми, и Джеймс - потому что они не привыкли быть в центре внимания; это противоречит их должностной инструкции. Но тут Томми подмигивает ей, и мой смешок обрывается. Наглый ублюдок - мне придется приглядывать за ним. Оливия добрая. Это очевидно, когда она делится рецептами со своей соседкой, миссис Макгиллакатти, а затем уклоняется, когда пожилая женщина настаивает на оплате. И Оливия доверчива - слишком доверчива. Замечаю это, когда у нее возникают разногласия с неприятной, хорошо одетой клиенткой, которая сделала заказ, кажется, на пятьдесят пирогов для вечеринки, которуюона отменила из-за непогоды. Хотя Оливия спорит, что уже вложила деньги на покупку ингредиентов - уже сделала тридцать из пятидесяти пирогов - женщина усмехается, что без контракта это проблема Оливии, а не ее.

После двух часов входит клиент с толстой шеей и накачанными стероидами руками, которые делают его голову крошечной. Можно сказать, булавочная головка. На нем черные велосипедные шорты, такие тугие, что я с сочувствием ерзаю на своем достоинстве, и рваная рубашка без рукавов. Он входит в дверь, будто знаком с этим местом - его рука на плече обесцвеченной блондинки, с кожей как у Умпа-Лумпы, пухлыми губами, чавкающей жевательной резинкой.

- Джек, - приветствует его Оливия. - Привет.

- Лив! Как дела?

- Э-э, замечательно.

Она прислоняется к стойке. Он оглядывает ее с ног до головы так, что мне хочется выколоть ему глаза.

- Боже, прошло уже лет… пять? Не думал, что ты еще здесь.

- Да, все еще здесь. Что у тебя?

- Все великолепно. В прошлом году закончил Иллинойс и вернулся домой, чтобы открыть тренажерный зал по соседству. Со своей невестой - Джейд. - Он поворачивается к женщине, вцепившейся в его руку. - Джейд, это Лив.

- Привет!

- Привет, - отвечает Оливия. - Ого. Молодец, Джек.

Он протягивает Оливии стопку визиток.

- Да, я тут раздаю их всем местным компаниям. Не могла бы ты положить их на прилавок? Замолвить словечко о спортзале - мы откроемся через несколько недель.

Оливия берет визитки.

- Конечно. Без проблем.

- Спасибо. Ты лучшая, Лив. - Он начинает уходить, но потом добавляет: - Приятно было повидаться. Правда я думал, что ты уже выбралась отсюда. Но, эй… думаю, некоторые вещи никогда не меняются, да?

Что за мерзкая задница. Оливия натянуто улыбается.

- Полагаю, нет. Береги себя.

И он выходит за дверь. Оливия качает головой. Потом подходит к моему столику с кофейником в руке.

- Пополнить? - я пододвигаю свою кружку.

- Да, спасибо. - Откидываюсь на спинку стула и наклоняю голову, пока она наливает. - Итак... Джек. Бывший парень?

Ее щеки слегка розовеют. Я считаю это восхитительной реакцией - мой член становится твердым в знак одобрения.

- Да. Мы с Джеком встречались в школе.

- Ну, если Джек - твой единственный опыт в свиданиях, то теперь я понимаю, почему ты их избегаешь. Он похож на придурка. - Я смотрю в ее прекрасное лицо. - Ты достойна лучшего.

- Вроде тебя?

- Безусловно. - Я указываю на стул напротив. - Давай поговорим об этом... о том, что ты делаешь со мной.

Она смеется.

- Ладно, в самом деле, как тебе удается говорить такие вещи?

- Я не говорю подобные вещи… никогда.

- Но мне ты их говоришь? - она придвигается ближе, наклоняется ко мне, и мое сердце колотится так громко, что я думаю, слышит ли она его.

- Да. Мне нравится говорить тебе... разные вещи. - Эта новообретенная свобода, которую я позволил себе с ней, расслабляет и раскрепощает. На ум приходит дюжина неуместных, удивительно непристойных комментариев, но прежде чем я успеваю прошептать хоть одно, Оливия откашливается и выпрямляется. Она смотрит на пустой стул напротив меня.

- Где Саймон?

- Ему пришлось отправиться домой по срочному делу. Самолет вылетел рано утром.

- По какому делу?

Я подношу кружку к губам, тихонько дую и ловлю на себе ее пристальный взгляд.

- Он владелец Barrister’s.

- Какого именно… в Вэсско? - спрашивает Оливия.

- Всех тридцати семи.

- Конечно. - Она смеется. – Вот я глупая.

Чуть позже я встаю, чтобы отлить - четыре чашки кофе за полдня сделали свое дело. По пути я прохожу мимо официанта - кажется, Оливия называла его Марти - с мешком мусора на плече, идущего к задней двери. Он дружелюбно кивает, и я улыбаюсь в ответ. Затем, когда задняя дверь за ним закрывается, оглушительный визг - словно тысяча визжащих в унисон свиней - доносится с другой стороны. Типичная реакция... и все же каждый раз странная. Когда я выхожу из туалета, первое, что замечаю, - это напряженное поведение моей службы безопасности. Логан стискивает зубы, Томми сжимает кулаки на столе, а Джеймс уже наполовину на ногах, готовый прыгнуть. И требуется лишь мгновение, чтобы понять почему. Кафе пустое, за исключением одного человека - маленького, с выпученными глазами, одетого в дешевый костюм и такой же одеколон - стоящего слишком близко к Оливии в заднем углу, практически загоняя ее туда.

- Этого недостаточно, мисс Хэммонд. Вы не можете просто игнорировать наши уведомления.

- Я понимаю, но вам нужно поговорить с моим отцом. А сейчас его здесь нет.

Он движется вперед, и ее спина касается стены.

- Мне надоело, что меня дурят. Вы должны нам много денег, и, так или иначе, вы заплатите.

Оливия пытается проскользнуть мимо него, но он хватает ее за руку. Сильно сжимая. Мое самообладание ломается, как ветка.

- Убери от нее руки. - Мой голос негромкий, в этом нет необходимости. В нем звучит жесткий авторитет, побочный эффект подчинения всей моей жизни. Он поднимает глаза - они оба поднимают - и отпускает руку Оливии, когда я подхожу. Он открывает рот, чтобы возразить, но слова застревают у него в горле.

- Вы… вы…

- Не имеет значения, кто я, - выпаливаю я. - Кто ты, черт возьми?

- Я... я Стэн Марксум из фирмы по взысканию долгов Уилфорда.

- У меня все под... - начинает Оливия, но я продолжаю.

- Итак, Марксум, как сказала леди, ее отца здесь нет, так что предлагаю уйти. Сейчас же.

Он выпячивает грудь, словно некая противная маленькая рыбка, попавшая под прицел разъяренной акулы.

- Это наши дела с Хэммондами. Они не ваша забота.

Он поворачивается к Оливии, но я встаю перед ней, отрезая ему доступ.

- Я только что сделал это своей заботой. - Как я уже говорил, большинство людей - гребаные идиоты, а этот придурок - превосходный экземпляр.

- Николас, ты не... - она впервые произнесла мое имя. А я даже не могу насладиться этим - вкусить звук, слетевший с ее губ, или увидеть выражение ее лица. И все из-за этого ничтожества передо мной. Это бесит. Я щелкаю пальцами.

- Карточку.

- Что?

Я продвигаюсь вперед, заставляя его отступить - посмотрим, как ему это понравится.

- Визитную карточку. - Он выуживает одну из карманов, она согнута в углу. - Я передам ее мистеру Хэммонду. С тебя хватит. Вот дверь - воспользуйся ею, или я покажу, как это делается.

Когда он уходит, я оборачиваюсь, чтобы спросить Оливию, все ли с ней в порядке, и я бы солгал, если бы сказал, что не жду от нее хоть капельки благодарности. Возможно, губами, надеюсь, руками - и, может быть, если она действительно благодарна, уравновесить все несколькими движениями бедер. Ладно, она немного награждает меня движением своих губ.

- Кем, черт возьми, ты себя возомнил? - ее руки уперты в бока, щеки пылают, она в ярости. Возбуждающе потрясающая, но абсолютно разъяренная.

- Хочешь, чтобы я перечислил свои титулы?

- Это не твое дело! Ты не можешь просто заявиться сюда и... взять все на себя.

- Я помог тебе.

- Я не просила твоей помощи! - бесится она. - Я справлялась с этим!

- Справлялась с этим? Это было до или после того, как он загнал тебя в угол и схватил за руку? - мой взгляд прикован к ее предплечью - и к ярко алым точкам на нем. Следы пальцев. Скорее всего будут синяки. Сукин сын.

Нежно, но настойчиво я беру ее за запястье и локоть, присматриваюсь.

- Мне следовало ударить ублюдка, когда у меня был шанс.

Оливия отводит руку.

- Если его нужно было ударить, я бы сделала это сама. Не знаю, что ты подумал, но мне не нужно, чтобы ты врывался сюда на своем белом коне. Я сама просто прекрасно забочусь о своем бизнесе - забочусь о себе. - Она откидывает волосы с лица и делает глубокий вдох. - На сегодня твои добрые дела сделаны, так почему бы тебе просто не уйти?

И я задыхаюсь.

- Ты... выгоняешь меня?

Есть женщины, готовые отдать яичник, чтобы удержать меня, - половина из них действительно пыталась, - а эта выбрасывает меня на обочину. Ни уж нет. Какого хрена?

- Да, полагаю, что так.

Я поднимаю руки.

- Ладно. Я ухожу. - Но не так... не сейчас. - Ты сумасшедшая. - Постукиваю пальцем по голове. - У тебя не все дома, любовь моя. Тебе лечиться надо.

Она показывает мне средний палец.

- А ты королевский хрен. Смотри, чтобы дверь не ударила тебя по заднице, когда будешь уходить.

Она не ударяет.

Черт побери, если говорить о шизофрении, то эта женщина - однозначно психованная. Конечно, она великолепна, но у нее проблемы. А я взял за правило не совать член в девушку, которая, возможно, захочет его отрезать сразу после секса. На обратном пути в отель сижу на центральном сидении внедорожника, кипя от злости.

- Могу я дать вам совет, принц Николас? - спрашивает Томми. Возможно, я бормотал вслух.

- Заткнись, Томми, - говорит Логан с водительского сиденья.

Близость порождает фамильярность, и ребята из моей личной службы безопасности были со мной в течение нескольких лет. Они молоды, им за двадцать, но их моложавая внешность противоречит смертельным навыкам. Как и стая щенков немецкой овчарки, их лай может показаться не таким опасным, но их укус ужасен.

- Все в порядке. - В зеркале заднего вида встречаюсь взглядом со светло-карими глазами Томми. Он чешет голову.

- Думаю, девушке было стыдно.

- Стыдно?

- Да. Как моей младшей сестре Джейни. Она красивая девушка, но однажды у нее на лбу появился прыщик, такой большой, что она стала похожа на членорога.

Джеймс на переднем сиденье читает мои мысли.

- Какого нахрен членорога?

- Это такое выражение, - объясняет Томми. Джеймс поворачивается, чтобы посмотреть на Томми, его голубые глаза прищурены.

- Выражение для чего?

- Это, когда изо лба торчит что-то большое, похожее на член.

- А разве это не единорог? - удивляется Джеймс.

- Ради Бога, - вмешивается Логан. - Ты можешь забыть о гребаном единороге, или членороге, или о чем там еще, черт возьми...

- В этом нет никакого смысла! - спорит Джеймс.

- ...и позволить Томми закончить свой рассказ? Такими темпами мы никогда не услышим конца.

Джеймс вскидывает руки, ворча.

- Ладно. Но это все равно не имеет никакого смысла.

К сведению, мой семантический голос идет в пользу рогочлена.

Томми продолжает:

- Итак, Джейни идет домой из школы с Брэндоном, парнем с нашей улицы, в которого она была влюблена. А мой отец, рано вернувшись с работы, сидя на крыльце, возьми, да и крикни: «Эй, Джейни, хочешь, я возьму в аптеке крем, чтобы убить монстра у тебя на лбу?» И Джейни сходит с ума - визжит, как баньши, на моего папу, говорит, что больше никогда с ним не заговорит. Бедный па... Я имею в виду, он просто пытался быть полезным. Но я подумал, что ни одна девушка не хочет, чтобы ее проблемы были выставлены на всеобщее обозрение - Джейни знала, что она членорог, ей не нужно было говорить об этом вслух. Но особенно ей не хотелось, чтобы это было сказано в присутствии парня, который ей нравится. - Он встречается со мной взглядом в зеркале. - Гордость, понимаете? Дело не в том, что мисс Хэммонд не нуждалась в вашей помощи; возможно, ей было стыдно, что она в ней нуждалась.

На следующее утро я посещаю детский дом для мальчиков в Бронксе, одного из многих учреждений, финансируемых принцем и принцессой Пембрук.

Это частное учреждение, которое принимает детей-сирот - альтернатива переполненной системе опеки.

Встречаюсь с директором, энергичным мужчиной средних лет с усталыми глазами. Он устраивает мне экскурсию по общежитию, гимнастическому залу и кафетерию. Они делают все возможное, чтобы приободрить место с помощью ярких красок и произведений искусства на стенах, но это все еще напоминает тюрьму в детском саду. Дети, которые живут здесь, любопытными взглядами на пустых лицах следят за каждым моим движением.

Мы выходим во двор, который состоит из огороженной бетонной площади с одной баскетбольной сеткой. Я прошу директора связаться с моим личным секретарем, потому что каждый ребенок заслуживает качелей.

Мой отец говорил, что когда дело доходит до благотворительности, помогать людям легко, в вот выбор, кому помочь в первую очередь, как распределить ресурсы - не дает ему спать по ночам.

С одной его стороны несколько подростков чертят мелом на асфальте, в то время как с другой группка ребят играет в баскетбол. Но мои глаза привлекают одинокий маленький мальчик, которому на вид около семи лет, в красной футболке, сидящий на бордюре.

Этот вид мне знаком. Когда я был подростком, у меня было больше «друзей», чем мне было нужно - все хотели кусочек меня. Но до этого времени я был чудаковатым. А дети, как и Мать-Природа, могут быть потрясающе жестокими.

Когда я иду к мальчику, Логан напоминает группе сотрудников позади меня:

- Сегодня никаких фото.

Большие карие глаза, которые говорят, что видели больше, чем им следовало бы, смотреть на меня с интересом, когда я сажусь рядом с ним.

- Привет.

- Привет.

Я протягиваю руку.

- Я Николас. - Он трясет ее.

- Фредди.

- Хорошее имя. Мое второе имя Фредди. Оно означает «мирный правитель».

Он пинает бетон носком поношенной кроссовки.

- Ты правда принц?

- Да, правда.

- Ты не похож на принца.

Похлопываю себя по лацканам серого пиджака.

- Должно быть, оставил корону в другом костюме. Вечно теряю проклятую штуковину. - Меня вознаграждают вспышкой белых зубов и хихиканьем. - Не хочешь поиграть, Фредди? - он пожимает плечами. - Тебе нравится здесь жить?

- Я жил с тетей - она была милой. Но она умерла. Учителя здесь хорошие, они много улыбаются. Но моя тетя пекла печенье. Здесь нам не дают печенья.

И тут мне в голову приходит мысль. Впечатляющая мысль.

- Фредди, ты любишь пироги?- он выглядит шокированным моим вопросом.

- Ну да, все любят пироги.

К нам подходит директор.

- Как у нас дела? Вам что-нибудь нужно, принц Николас?

- Да, - отвечаю я, оглядывая игровую площадку. - Можете достать мне автобус.

Час спустя я вхожу в «У Амелии», как Крысолов из Гамельна, волоча за собой пятьдесят детей. Глаза Оливии за прилавком округляются - она удивлена, увидев меня и стайку малышей, кишащих в ее кафе, словно очаровательная саранча.

- Эй, что происходит?

Я указываю на молодого человека рядом с собой.

- Оливия, это Фредди - Фредди, познакомься с Оливией.

- Как дела?

Она так мило улыбается.

- Рада познакомиться, Фредди.

Уголком губ он говорит приглушенным голосом:

- Ты был прав - она действительно хорошенькая.

- Я же говорил, - шепчу я в ответ. Затем я обращаюсь к ней напрямую. - Оливия, у нас проблема, требующая немедленного решения.

- Звучит серьезно, - поддразнивает она.

- О да, - подхватывает Фредди.

- Мой друг Фредди уже несколько месяцев не ел приличного десерта.

- Месяцев! - подчеркивает Фредди. Мои глаза встречаются с глазами Оливии.

- У тебя случайно не найдется лишних тридцати пирогов?

Тепло разливается по ее лицу. И благодарность.

- Вообще-то, найдется.

Несколько часов спустя, когда запасы Оливии полностью уничтожены, а каждый пирог оплачен королевской благотворительностью, мы с Оливией стоим бок о бок, когда восхищенные, набитые пирогами дети вразвалку выходят за дверь. Фредди на ходу дает мне пять.

- Увидимся позже, Ник.

Я подмигиваю. Когда последний ребенок загружается и автобус отъезжает, мы с Оливией остаемся одни.

- Ты сделал это, чтобы произвести на меня впечатление?

Я засовываю руки в карманы, покачиваясь на каблуках.

- Зависит от того, впечатлена ли ты?

- Да.

Я не могу сдержать улыбку.

- Хорошо. Но, честно говоря, я сделал это не только ради тебя. Единственное преимущество этой работы - возможность сделать счастливыми таких детей, как Фредди. Даже если это только на один день.

Она поворачивается ко мне.

- Ты с ними хорошо ладишь. С детьми.

- Я люблю детей. У них еще не выработались скрытые мотивы.- Воздух между нами меняется, становится густым от желания и еще не высказанных слов.

- Прости, что вчера на тебя набросилась, - тихо говорит Оливия.

- Все в порядке.

- Нет. - Она качает головой, и прядь волос падает с ее пучка на гладкую щеку. - Я слишком остро отреагировала. Извини.

Ловлю локон, потирая его между пальцами.

- Я постараюсь не совать нос в твои дела.- И я просто не могу устоять. - Я сосредоточусь на том, чтобы засунуть его тебе в трусики.

Оливия закатывает глаза, но смеется. Потому что раздражение - часть моего очарования. Через мгновение ее улыбка исчезает, и она делает глубокий вдох - словно за мгновение до первого прыжка с тарзанки.

- Спроси меня еще раз, Николас. - Меня немного пугает, как сильно мне нравится звучание моего имени на ее губах. Оно легко может стать моим любимым словом. Что чертовски высокомерно, даже для меня.

- Я хочу пригласить тебя на свидание, Оливия. Сегодня вечером. Что скажешь? - тогда она произносит слово, которое мне нравится слышать от нее еще больше.

- Да.

ГЛАВА 7

Оливия

У меня свидание. Чёрт возьми! Свидание с прекрасными, зеленоглазым, разгуливающим-тут-как-Бог-секса мужчиной, способным заставить меня испытать оргазм одним звуком своего голоса. О, и он принц. Настоящий живой принц, который целует руку леди и заставляет сирот улыбаться... и который хочет залезть мне в трусики. Господи! Однако он не излучает стопроцентную ауру «хорошего парня», разъезжающего верхом на белом коне. В нем определенно есть кое-что от засранца. Но это ничего. Мне нравится немного мудачества в моих мужчинах. Подайте на меня в суд. Это делает вещи интересными. Захватывающими. Есть только одна проблема.

- Как насчет этого? - держу вешалку с черным брючным костюмом.

- Отлично, если планируешь пойти на вечеринку в честь Хэллоуина, одетая как Хиллари Клинтон в 2008 году.

Мне нечего надеть. Обычно, когда женщины говорят, что нам нечего надеть, мы имеем в виду, что нам нечего надеть. Ничего из того, что заставляет нас чувствовать себя красивыми или скрывает несколько лишних килограммов, которые мы набрали, потому что в последнее время слишком сильно налегали на мороженое с соленой карамелью. Оно - мой криптонит.

- Господи Иисусе, Лив, ты вообще покупала новую одежду с 2005 года? – спрашивает Элли, роясь у меня в шкафу

- На прошлой неделе я купила новое белье. - В стиле бикини, хлопчатобумажное, ярко-розовое и цвета электрик. Оно было по распродаже, но я бы купила его в любом случае. Потому что, если меня собьет водитель Uber или свалится на голову что-нибудь странное, типа строительных лесов, я ни за что не появлюсь в отделении неотложной помощи в изношенных, дырявых трусах. Это единственное дно, до которого я отказываюсь скатываться.

- Может, тебе стоит надеть нижнее белье и плащ? - Элли многозначительно шевелит бровями. - У меня такое чувство, что Его Великолепию это понравится.

У меня такое чувство, что она права.

- Интересная мысль... но у меня нет плаща. - На работу я ношу черную юбку и белую блузку, а работаю я все время. Кроме этого, у меня есть несколько пар джинсов, старые спортивные штаны, старые футболки, платье, которое я одевала в церковь, когда мне было тринадцать, и брючный костюм, в котором я закончила среднюю школу. Резко падаю на кровать. Как если бы кто-то упал в бассейн... или с карниза здания.

- Ты могла бы одолжить что-нибудь у меня, - начинает Элли, - но... мой рост метр шестьдесят пять… у меня есть сиськи - приличные, на самом деле - и хотя я и не Ким Кардашьян, у меня также есть задница.

Элли ростом метр в прыжке и по-прежнему покупает джинсы в детском отделе. Просматриваю контакты в своем телефоне, ища номер отеля, который Николас сохранил там сегодня днем. Я заметила, что он не записал номер своего сотового, но он, вероятно, должен держать его в секрете из соображений национальной безопасности или что-то в этом роде.

- Я просто позвоню ему и скажу правду. Скажу: «Не знаю, что ты задумал на сегодняшний вечер, но нам нужно, чтобы это было в джинсах и футболке».

Элли бросается на меня, как на гранату, которая вот-вот взорвется.

- Ты спятила? - она вырывает телефон у меня из рук и вскакивает с кровати. - Если тебе нужны джинсы и футболка, можешь пойти с Донни Домико с нашей улицы - он бы отдал свое яичко, чтобы встречаться с тобой. Принц Николас не носит обычную одежду.

Я - воплощение неофициальности. Во мне нет ничего от девушки из верхов, но Николас определенно во мне заинтересован.

- Ты этого не знаешь.

Элли открывает ноутбук и несколькими нажатиями клавиш прокручивает фото Николаса - изображение за изображением - в костюмах, смокингах и еще костюмах. На некоторых фотографиях он один, но каждый раз, когда рядом с ним женщина, на ней платье - потрясающее, мерцающее и божественное.

Она права. И у меня есть два часа до того, как Николас заберет меня - не так много времени, чтобы выбежать и купить что-нибудь. Скатываюсь с кровати и бегу по коридору, через гостиную, к двери, ведущей на кухню.

- Марти! Иди сюда! - пять минут спустя Марти стоит в моей спальне, уставившись на кучу одежды, которую я только что бросила ему в руки.

- Что, черт возьми, мне с этим делать? Отправить в Армию Спасения?

- Мне нужно, чтобы ты помог мне понять, как превратить это, - я поворачиваюсь и указываю на фотографию Николаса на ноутбуке с высокой блондинкой в смелом платье цвета фуксии, - в это.

Я видела Марти вне работы, и он потрясающе одевается. Он смотрит на одежду, затем бросает ее на кровать.

- Позволь мне кое-что объяснить, куколка. Ты прекрасна внутри и снаружи... но в двенадцати лет я узнал, что люблю члены. Дайте мне высокого темноволосого ламберсексуала, и я одену его так хорошо, что тебе не захочется срывать с него упаковку, даже если это будет первая ночь Хануки. - Он обводит руками мой силуэт. - Но твое нежное тело… я не знаю, что с ним делать.

Закрываю глаза рукой. О чем, черт возьми, я думала? Зачем согласилась встретиться с Николасом? Это будет полный бардак. Последнее мое свидание было в прачечной. Я не шучу. Наша стиральная машина сломалась, и я провела четыре ночи, кокетливо глядя в глаза и болтая через складной стол с супер-симпатичным парнем. На пятую ночь он купил мне кусок пиццы, а потом мы целовались на стиралке во время отжима. Только после того, как я заметила цветастое одеяло, лифчики и трусики в его белье, он признался, что у него есть подруга. Ублюдок.

Марти нежно отводит мою руку от глаз. Постукивает меня по носу и улыбается.

- Я знаю кое-кого, кто может помочь.

Этим кое-кем оказывается, Биббиди, старшая сестра Марти, получившая новую работу в приемной «City Couture» - высококлассного модного журнала. Это означает, что у нее есть ключи от королевства, также известного как гардероб с образцами: мифическая, волшебная комната размером со склад, заполненная платьями и нарядами всех оттенков, размеров и стилей, а также обувью и аксессуарами в тон к каждому, которые только были известны человеку.

Все это Биббиди может использовать во время своей смены - и после - до тех пор, пока ее «босс-леди-дракон, рядом с которой Круэлла Де Виль выглядит нормальной», не узнает об этом.

Она соглашается рискнуть ради меня - и я не уверена, что я с этим согласна. Но Марти уверяет, что она многим ему обязана - что-то вроде компенсации за то, что в средней школе она разбила его любимый-но-дерьмовый «Chevy Nova».

Вот почему Биббиди Гинзберг появляется в нашей квартире сорок минут спустя, нагруженная платьями и сумками. И вот таким образом, спустя час, я в конечном итоге одета в светло-голубое платье без рукавов от Alexander McQueen с вырезом сзади, заканчивающееся на несколько дюймов выше колен. Оно заставляет меня чувствовать себя красивой. Это по-прежнему я – уютная, но элегантная, отполированная версия меня.

Элли укладывает мои волосы так, что они длинным черным блестящим занавесом покрывают мне спину, пока я делаю макияж - немного пудры, немного румян, три слоя туши и приглушенная красная помада, которая подчеркивает форму моего рта, кажется, Николасу, он нравится.

- Эти будут идеальны! - восклицает Биббиди, как волшебной палочкой размахивая обсидиановыми сапогами на высоких каблуках.

- Ммм. - одобряет Марти. – Сапоги, которые говорят «Трахни меня».

- Я не могу их одеть, - пытаюсь возразить я. - Я сломаю себе шею. На земле еще лежит снег.

- Ты пойдешь от кафе к машине, - возражает моя сестра. - А не по тропе гор Аппалачи, Лив.

Биббиди указывает на мой ноутбук, все еще открытый на восхитительной фотографии Николаса.

- Мой брат не подшутил надо мной - это с ним ты встречаешься?

Мне приходиться бороться, чтобы не вздохнуть, как мечтательная школьница.

- С ним.

Она бросает еще один взгляд.

- О, дорогая, ты определенно надеваешь эти «трахни-меня» сапоги.

И это все решает.

Двадцать минут спустя в одиночестве стою в кафе, чтобы платье не помялось. Комната тусклая, освещается только приглушенной лампой над стойкой и несколькими мерцающими свечами на столиках у окна. Закрываю глаза. И клянусь себе, что буду помнить этот момент. Эту ночь. Потому что стою на самом краю этой волнующей, чудесной пропасти, где все идеально. Где мечты, мелькающие в моей голове о том, как пройдет сегодняшний вечер, безупречны - мое остроумное, неотразимое подкалывание, сексуальное рыцарство Николаса, наш забавный флирт. Мы будем смеяться, танцевать, поцелуемся, пожелав друг другу доброй ночи. А может, и больше.

Я - Дороти, смотрящая на Изумрудный город.

Я - Венди, поднимающаяся в воздух после первой щепотки эльфийской пыли.

Я... смеюсь про себя... я - Золушка, которая садится в карету, чтобы отправиться на бал.

И даже если эта ночь - все, что есть, я ее не забуду; я буду хранить это воспоминание. Смаковать его, лелеять. Оно сделает трудные времена немного легче, слегка согреет моменты одиночества. Когда Элли уйдет в школу, когда я перед рассветом день за днем буду на кухне печь пироги, я вспомню это чувство и улыбнусь. Оно мне поможет.

Открываю глаза. Николас стоит по другую сторону двери кафе и наблюдает за мной через витрину. Его глаза горячие и неистовые, жаркие зеленые джунгли. А потом он медленно и широко улыбается, на щеках появляются ямочки. Моя грудь сжимается от неожиданного волнения. И внезапно я улыбаюсь сама, легко - потому что все это так приятно. Он входит в дверь, останавливается передо мной в нескольких метрах, наши взгляды поглощают друг друга. Его черные парадные ботинки блестят, брюки угольно-черного цвета сидят идеально - когда он двигается, видны сильные, узкие бедра с намеком на очертания того, что должно быть великолепным членом, дразнящим через ткань. Пытаюсь скрыть, на что именно я смотрю. На нем зауженная рубашка серебристо-серого цвета - без галстука - две верхние пуговицы на шее расстегнуты, и мои пальцы трутся друг о друга, желая к нему прикоснуться. Черная спортивная куртка, накинутая на рубашку, крутая и дорогая. На подбородке темная щетина, и я хочу прикоснуться и к ней тоже. Сочетание пятичасовой щетины и бунтарских прядей каштановых волос, падающих ему на лоб, придает плутоватый, озорной вид, от которого мои кости плавятся, а груди внезапно тяжелеют и покалывают. Наши глаза, наконец, встречаются - он все еще смотрит на меня, приоткрыв рот. А я не могу прочитать выражение его лица.

- Я... я не была уверена, что ты запланировал на сегодняшний вечер. Ты мне не сказал. - Эти длинные ресницы моргают, но он ничего не говорит. Машу руку в сторону кухни. - Я могу пойти переодеться, если это не...

Николас делает шаг вперед и поднимает руку.

- Нет, ничего не меняй. Ты... абсолютно идеальна. - И он смотрит на меня так, будто никак не может наглядеться. - Я не ожидал... я имею в виду, ты прекрасна...н-но...

- Вроде был фильм про короля, который заикался? - дразню я его. - Он не ваш родственник?

Он усмехается. И назовите меня сумасшедшей, но я клянусь, щеки Николаса слегка порозовели.

- Нет, заикание не передается по наследству. - Он качает головой. – Просто ты сногсшибательна.

А теперь сияю я.

- Спасибо. Ты тоже отлично выглядишь, Прекрасный Принц.

- Я действительно знаком с Прекрасным Принцем. Он первоклассный придурок.

- Ну. Теперь, когда ты запятнал драгоценный кусочек моего детства, лучше бы это было свидание, - поддразниваю я.

- Так и будет. - Он протягивает мне руку. - Ну что, пойдем?

Моя рука скользит в его. Легко. Будто это самая естественная вещь в мире. Будто там ей самое место.

ГЛАВА 8

Николас

Оливия нервничает. Ее рука в моей слегка дрожит, когда я веду ее к лимузину, и я вижу быстрое биение жилки на ее нежной шее. Это пробуждает во мне извращенный инстинкт хищника - если ей захочется убежать, я, конечно, погонюсь за ней. Особенно, когда на ней это платье. И эти чертовы сапоги. В течение нескольких мгновений все, что я мог представить в своей голове, это как медленно снимаю бледно-голубую ткань с ее тела. Как ее пальцы впиваются мне в лопатки, а ногти царапают спину. Звуки, которые она издает - тихие всхлипы и вздохи, которые я снимаю с ее губ. И я бы усадил ее на один из столиков в кафе, а затем взял всеми способами, которые мог бы придумать - и, вероятно, некоторыми, которых еще не знаю. И эти сапоги все время оставались бы на ней. Но ее беспокойство взывает к моей защите. Желанию обнять и пообещать, что все будет хорошо. Не думаю, что в ее жизни есть кто-то, кто поступает так ради нее. Мой большой палец успокаивающе трется о ее руку, Джеймс открывает нам дверцу машины. Оливия машет ему рукой.

- Добрый вечер, мисс. - В машине она приветствует Логана и Томми на переднем сиденье. Логан кивает и улыбается ей в зеркало заднего вида.

- Здравствуйте, мисс Оливия, - отвечает Томми и снова подмигивает. Кретин. Поднимаю перегородку, чтобы остались только мы с ней. К тому же она, как правило, звуконепроницаемая - Оливии пришлось бы стонать мое имя очень, очень громко, чтобы кто-нибудь услышал, но я уверен, что смогу это сделать.

- Знаешь, тебе не обязательно делать это. - Указываю подбородком в сторону передней части автомобиля.

- Что, быть вежливой?

- Они не сочтут тебя грубой, если ты не поздороваешься. Они хорошие парни, Оливия, но также они - служащие, а служащие не ожидают, что к ним обратятся. Они как... мебель, которую не замечают, пока она не понадобится.

- Ого. - Оливия откидывается на кожаное сиденье и смотрит на меня. – Кто-то так надулся, что сейчас лопнет.

Пожимаю плечами.

- Издержки профессии. И как бы дерьмово это ни звучало, это правда.

Она заправляет волосы за ухо, ерзая, будто не часто их распускает. А жаль.

- Они всегда с тобой?

- Да.

- А когда ты дома?

- Там тоже есть охрана. Или горничные. Мой дворецкий.

- Значит, ты никогда не бываешь просто... один? Не можешь ходить голым, если захочешь?

Представляю себе реакцию Фергюса на мои голые яйца, расположившиеся на диване шестнадцатого века в стиле королевы Анны, или, еще лучше, реакцию моей бабушки. И смеюсь.

- Нет, не могу. Но более важный вопрос - ходишь ли голой ты?

Она соблазнительное приподнимает плечико.

- Иногда.

- Давай завтра зависнем у тебя дома, - говорю я ей с серьезным лицом. – На весь день. Я освобожу свое расписание.

Оливия сжимает мою руку, будто просит вести себя хорошо, но нежный румянец на ее щеках говорит о том, что она наслаждается разговором.

- Значит, в нашу первую встречу, если бы я отправилась с тобой к тебе в номер, они были бы там, пока мы...

- Трахались? Да. Но не в одной комнате - мне не нравятся зрители.

- Это так странно. Это как высший путь позора.

Она вводит меня в ступор.

- Что ты имеешь в виду?

Оливия робко понижает голос, хотя парни ее и не слышат.

- Они бы знали, что мы делаем, может, даже услышали бы нас. Будто ты живешь в вечном студенческом братстве.

- Полагаешь, им есть до этого дело? Вот и нет. - Подношу ее ладонь к губам и целую тыльную сторону. Кожа нежная, как лепесток розы. И мне интересно, везде ли она такая нежная. Похоже, мой ответ ее не убедил. И если сегодняшний вечер закончится так, как я надеюсь, ей придется забыть о службе безопасности. Вызов принят.

Я привык к любопытным взглядам и шепоту незнакомцев, когда выхожу на публику. Я их не замечаю и тогда, когда нас ведут в отдельную комнату в задней части ресторана. Но не Оливия. Она смотрит на посетителей, выражая недовольство их грубостью, пока они не вынуждены отвернуться. Будто защищает меня. Заступается. Это так мило.

Чересчур дружелюбная администратор стоит ближе, чем следует, сверкая на меня откровенно призывным взглядом. К этому я тоже привык. Оливия тоже это замечает, но, что интересно, кажется менее уверенной в том, как она должна реагировать. Поэтому я отвечаю за нее, собственнически кладу руку ей на поясницу и усаживаю на мягкое плюшевое сиденье. Затем, заняв свое место, кладу руку на спинку стула Оливии, достаточно близко, чтобы погладить ее обнаженное плечо, если захочу, давая понять, что единственная женщина, которая меня сегодня интересует, это та, что рядом со мной. После того, как сомелье наливает нам вина - Оливия предпочитает белое, потому что красное «сбивает ее с ног» - и шеф-повар подходит к нашему столу, чтобы представиться и описать меню, созданное им для нас, мы, наконец, остаемся одни.

- Значит, ты управляешь кофейней вместе с родителями? - спрашиваю я.

- На самом деле, только мы с отцом. Мама умерла девять лет назад. На нее напали в метро... все закончилось плохо. - В ее словах слышится эхо боли, знакомое мне.

- Мне очень жаль.

- Спасибо. - Она делает паузу, кажется, что-то обдумывает, а затем признается: - Я тебя гуглила.

- Да?

- Там было видео с похорон твоих родителей.

- Я не смотрел его в то время, когда оно вышло в прямом эфире, но я помню, как его крутили по телевизору весь день. На каждом канале.

Она поднимает на меня свои потрясающие, сияющие глаза.

- День, когда мы похоронили маму, был худшим днем в моей жизни. Должно быть, для тебя было ужасно, пережить свой худший день со всеми этими людьми. Снимающими его. Делающими фото.

- Это было ужасно, - тихо говорю я. Затем делаю вдох и отбрасываю печаль, просочившуюся в разговор. - Но... по бессмертным словам Канье, то, что не убивает меня, только делает сильнее.

Она смеется, и, как всё в ней, это восхитительно.

- Не думала, что такой парень, как ты, слушает Канье.

Я подмигиваю.

- Я полон сюрпризов.

Прежде чем мы приступаем к еде, к нашему столику подходят посетители. Я представляю Оливию и кратко говорю с ними о предстоящих делах. Когда они уходят, Оливия смотрит на меня совиными глазами.

- Это был мэр.

- Да.

- И кардинал О'Брайен, архиепископ Нью-Йоркский.

- Совершенно верно.

- Это два самых влиятельных человека в штате... в стране.

Мои губы растягиваются в улыбке, потому что она впечатлена. Снова. В такие моменты быть мной не так уж и ужасно.

- Дворец работает с ними обоими над различными инициативами. - Она вертит булочку на тарелке, разрывая ее на мелкие кусочки. - Можешь спрашивать меня о чем угодно, Оливия.

Относительно этой девушки в моих планах нет места застенчивости. Я хочу ее смелой, дикой и безрассудной. Она жует кусок хлеба, слегка наклонив голову, наблюдает - обдумывает. И меня поражает, как очаровательно она жует. Господи, как странно это замечать. После того, как она сглотнула, и по бледной, гладкой коже ее горла проходит волна - что я нахожу эротичным -она спрашивает:

- Почему ты не поцеловал его кольцо?

- Я выше его по званию.

- По званию ты выше архиепископа? А как же Папа Римский? Вы когда-нибудь встречались с ним?

- Не с нынешним, но я познакомился с предыдущим, когда мне было восемь, и он приезжал с визитом в Вэсско. Вроде бы приличный парень - пах ирисками. В карманах одеяния он носил конфеты. Он дал мне одну после того, как благословил меня.

- Ты целовал его кольцо? - теперь она более спокойна, вопросы даются легче.

- Нет.

- Почему?

Наклоняюсь вперед, ближе к ней, упираюсь локтями в стол - бабушка бы ужаснулась. Но у правил этикета нет ни единого шанса против сладкого запаха Оливии. Сегодня это розы, с легким намеком на жасмин - как сад в первый день весны. Пытаюсь незаметно сделать глубокий вдох. Заслуживаю за это два очка, потому что все, что мне действительно хочется сделать, это уткнуться носом в ароматный вырез ее декольте, прежде чем скользнуть вниз, поднять подол платья и погрузиться лицом между ее гладкими, сливочными бедрами. И остаться там на всю чертову ночь. И теперь мой член напрягается в брюках, как заключенный в клетке. Какой там у нее был вопрос?

Делаю глоток вина и провожу ладонью по выпуклости – усмиряя, пытаясь получить хоть какое-то облегчение. И терплю неудачу.

- Прости, Оливия, что ты спросила?

- Почему ты не поцеловал папское кольцо?

У меня стояк, а мы говорим о Святом Престоле. Билет в один конец в ад? Приобретен.

- Церковь учит, что Папа - ухо Божье, что он ближе к Богу, чем любой другой человек на Земле. Но короли... по крайней мере, так гласит история... происходят от Бога. Это значит, что единственный человек, которому я кланяюсь, единственное кольцо, которое целую, - это кольцо моей бабушки, потому что она - единственный человек на Земле выше меня.

Оливия оглядывает меня с головы до ног, и ее темная бровь игриво приподнимается.

- Ты действительно в это веришь?

- Что я произошел от Всевышнего? - дьявольски ухмыляюсь. - Мне говорили, что мой член - дар Божий. Тебе следует проверить это мнение сегодня вечером. Ну, знаешь... ради религии.

- Очень ловко. - Смеется она.

- Но нет, на самом деле я в это не верю. Думаю, это история, придуманная людьми, чтобы оправдать свою власть над многими.

- В Интернете я видела фотографию твоей бабушки. Она похожа на очень милую пожилую леди.

- Она - боевой топор с куском бетона вместо сердца.

Оливия давится вином. Вытирает рот салфеткой и смотрит на меня так, словно я у нее на крючке.

- Значит... твои слова говорят о том... что ты ее любишь. - На мое сардоническое выражение лица она добавляет: - Когда дело доходит до семьи, думаю, мы оскорбляем только тех, кого действительно любим.

Наклоняю голову ближе и шепчу:

- Согласен. Но никому не рассказывай. Ее Величество никогда не позволит мне этого забыть.

Она похлопывает меня по руке.

- Я сохраню твой секрет.

Наше главное блюдо - лосось, красочно покрытый черточками и завитушками ярко-оранжевого и зеленого соусов с замысловатой структурой из фиолетовой капусты и лимонной цедры сверху.

- Так красиво, - вздыхает Оливия. - Может, нам не стоит его есть.

Я ухмыляюсь.

- Мне нравится есть красивые вещи. - Держу пари, ее киска великолепна.

Во время еды разговор льется так же легко, как и вино. Мы говорим обо всем и ни о чем в частности - о моей учебе в университете, о работе, которую я выполняю, когда не появляюсь на публике, о закулисье управления кафе, а также о том, как она росла в городе.

- Мама давала мне три доллара четвертаками каждую неделю, - говорит Оливия далеким голосом, - чтобы я не ворчала на нее из-за того, что она не хочет давать деньги бездомным, мимо которых мы проходили. Я не знала, действительную стоимость четвертака - думала, что помогаю, и хотела помочь как можно большим. Но если с ними было домашнее животное - грустная собака или кошка, - это всегда поражало меня больше всего, и я давала им два или три четвертака. Даже тогда, думаю, я понимала, что люди могут быть засранцами - но животные всегда невинны.

Когда подают десерт - матовое воздушное пирожное с заварным кремом и карамельным соусом, - разговор заходит о братьях и сестрах.

- ...и отец вложил деньги от страхового полиса мамы в трастовый фонд. Его можно будет использовать только для оплаты обучения, что хорошо, потому что в противном случае его бы давно не стало. Этого хватит только на первый семестр Элли в Нью-Йоркском университете. Буду беспокоиться о втором семестре, когда придет время. Она хочет жить в общежитии, чтобы получить полное представление о жизни в колледже. Но я беспокоюсь за нее. Хочу сказать, по моему мнению, она могла бы изменить мир - я правда так думаю - излечить рак или изобрести что-нибудь на смену Интернета. Чего она не может сделать, так это вспомнить, куда положила ключи от дома или понять, что у чековой книжки должен быть баланс. И она доверчива. Фишинговые письма были изобретены для таких людей, как моя сестра.

- Я все прекрасно понимаю. У моего брата Генри такой большой потенциал, а он с радостью его упускает. После того видео, о котором ты упомянула, пресса окрестила его мальчиком, который не смог идти. Который никогда не будет соответствовать. Это пророчество он изо всех сил старался исполнить.

Оливия поднимает бокал.

- За младших братьев и сестер - с ними невозможно ужиться, и их невозможно изгнать из королевства.

Мы чокаемся и пьем.

После ужина предлагаю отправиться в мой гостиничный номер, - сказал похотливый паук аппетитной мухе. И она согласилась. Поездка в лифте на верхний этаж проходит в тишине, Джеймс и Логан впереди, Оливия позади, тайком на меня поглядывает. Двери в фойе пентхауса открываются, и дворецкий отеля - кажется, его зовут Дэвид - берет наши пальто.

- Спасибо.

Оливия улыбается, а Дэвид молча кивает. Когда мы входим в гостиную, я наблюдаю за ней - за реакцией и эмоциями, играющими на ее лице. Как взлетают ее ресницы, когда она поднимает голову, разглядывая огромную хрустальную люстру и расписанную вручную золотую фреску на потолке. Уголки ее губ приподнимаются от удивления при виде мебели и мраморных полов - признаков роскоши. Повернувшись к стеклянной стене, с которой открывается захватывающий вид на мерцающий огнями город, Оливия охает. И похоть захлестывает меня, будто удар молнии. Она скользит к окну, разглядывая улицу. И эта картина чертовски прекрасна: бледные, обнаженные руки, струящиеся длинные черные волосы, ниспадающие чуть выше идеальной, упругой попки. Мне нравится, как она смотрится здесь, в моих комнатах, среди моих вещей.

Вид мне понравился бы еще больше, если бы на ней не было платья.

- Мы можем выйти наружу? - спрашивает Оливия.

Я киваю и открываю дверь на большой каменный балкон. Она выходит, и я следую за ней. Температура сегодня ниже, и снег, конечно, убрали. Взгляд Оливии скользит по вечнозеленым растениям в горшках, украшающим бежевую мягкую мебель, а отблески горящих светильников в углах бросают теплый оранжевый свет.

- Так это что, твой тюремный двор? - дразнит она.

- Совершенно верно. Меня выпускают подышать свежим воздухом и позаниматься спортом, но только если я буду хорошо себя вести.

- Не так уж и плохо.

Мы идем бок о бок вдоль стены, держась за руки. И я вспоминаю освоем первом светском мероприятии - я весь взвинчен и взволнован, и в то же время немного боюсь облажаться.

- Ну и каково это, - тихо спрашивает она, - когда все готово, и ты точно знаешь, чем будешь заниматься всю оставшуюся жизнь?

- У тебя же есть кофейня. Это не так уж и отличается.

- Да, но моей семье было нужно, чтобы я ею управляла. Это был не мой выбор.

Я фыркаю.

- И не мой тоже.

Она задумывается, потом спрашивает:

- Но ты волнуешься? Как говорил Симба: «Просто не могу дождаться, чтобы стать королем»?

- Симба был дураком. А учитывая, что звание короля будет означать, что моя бабушка мертва, «взволнован» - не то слово. - Я перехожу в режим интервью. - Но я с нетерпением жду выполнения своего права по рождению и правления Вэсско с честью, достоинством и милостью.

Оливия тянет меня за руку, чтобы мы остановились. Ее глаза скользят по моему лицу, губы изгибаются.

- Я называю это чушью.

- Что?

- Полной чушью. «Честь, достоинство и милость», - передразнивает она, подключая акцент. - Красивые слова, но они ничего не значат. Каково это на самом деле?

Каково это на самом деле? Чувствую себя олененком, впервые встающим на ноги - шаткие и странные. Потому что никто никогда не копался в моем ответе. Никто никогда не спрашивал меня о большем. О настоящем и неподдельном. Не знаю, волновало ли кого-нибудь это на самом деле. Но Оливии нужны эти ответы - я вижу это по мягким чертам ее лица, когда она терпеливо ждет. Она хочет узнать меня.

И моя грудь отчаянно сжимается, потому что внезапно я хочу того же самого.

- Лучший способ описать это, думаю... - я облизываю губы. - Представь, что ты учишься в Медицинской школе на хирурга. Ты прочитал все книги, наблюдал за операциями, готовился. И всю свою жизнь все вокруг говорили, каким удивительным хирургом ты будешь. Что это твоя судьба. Твое призвание. – Ее глаза притягиваю мой взгляд. И я не знаю, что она видит в моих глазах, но в ее я нахожу утешение. Достаточное, чтобы продолжить. - Но потом наступает этот момент - день, когда твоя очередь идти одному. И они вкладывают тебе в руку скальпель и... все зависит от тебя. Это, полагаю, довольно охренительный момент.

- Уверена.

- Вот на что похожа идея стать королем. Охренительный момент.

Оливия делает шаг вперед, но теряет равновесие, спотыкаясь о высокий каблук, и я ее ловлю. Она сталкивается с моей грудью, я обнимают ее, и мои ладони оказываются на ее пояснице... и так там и остаются. Ее восхитительно мягкие груди прижимаются к моей твердой груди, мы замираем, глядя друг на друга, наше дыхание смешивается.

- Проклятые сапоги, - шепчет она так близко от моих губ. Ее улыбка притягивает меня.

- Мне нравятся эти проклятые сапоги. Увидеть их на тебе - и ничего кроме них - действительно сделало бы мой день.

А потом я опускаю голову, и Оливия тянется ко мне, и мы тянемся друг к другу. Ее шелковистые волосы скользят по моим пальцам, когда я касаюсь ладонью ее щеки. Моя улыбка исчезает, сменяясь чем-то более диким, более отчаянным. Жаром и голодом. Потому что сейчас я собираюсь ее поцеловать - и когда ее сердцебиение учащается возле моей груди, я знаю, что она это понимает. Хочет этого так же сильно, как и я. Мой нос касается ее носа, и эти темно-синие глаза медленно закрываются... а потом Логан громко откашливается. Многозначительно.

Проглатываю проклятие и смотрю вверх.

- Что?

- Вспышка камеры.

- Черт. Где?

Он вздергивает подбородок.

- Крыша высотки. Девять часов.

Поворачиваюсь спиной к городу, прижимая Оливию к груди.

- Нам нужно зайти внутрь.

Оливия выглядит восхитительно ошеломленной. Она смотрит через мое плечо на темное небо, затем позволяет мне завести ее внутрь.

- Такое часто случается?

- К сожалению. Объективы камер для дальней съемки точны, как снайперские винтовки.

Оказавшись в комнате, вижу губы Оливии, растянутые в длинный, широкий зевок, и стараюсь остановить череду непристойных мыслей. Черт, но ее рот прекрасен. Если я не попаду туда в ближайшее время, это может меня убить.

- Прости. - Она прикрывает рот. - Мне очень жаль.

- Не извиняйся. - Смотрю на часы - уже за полночь. Она провела на ногах весь день и ей снова вставать в четыре часа. - Мне следовало забрать тебя пораньше.

Она качает головой.

- Все было чудесно. Не помню, когда в последний раз мне было так весело. Думаю, прошла уже целая вечность.

Хочу попросить ее остаться. Ей будет так легко выскользнуть из этого платья и лечь в роскошную кровать, находящуюся в комнате в конце коридора. Но... она скажет «нет» - я это чувствую. Слишком рано. И она все равно не сомкнет глаз - я не дам ей спать всю ночь.

Указываю на дверь, как джентльмен, которым не являюсь.

- Тогда давай отвезем тебя домой.

Всю дорогу до дома Оливия прижимается головой к моей руке. Наши ноги касаются друг друга, наши руки переплетены на моем бедре. Слегка поворачиваю голову и вдыхаю жасминовый аромат ее волос.

По кабельному идет шоу «Моя странная зависимость» - одну из самых безумных вещей, которые я когда-либо видел, показали в эпизоде об одном онанисте, одержимом нюханием женских волос. Прости, что осуждал тебя, придурок. Теперь я понимаю.

- Ты фантастически пахнешь.

Она поднимает голову, ее глаза светятся озорством. Затем она прижимается лицом к моей груди - и вдыхает так глубоко, что практически втягивает в нос мою рубашку.

- Мне тоже нравится, как ты пахнешь, Николас.

Машина подъезжает к тротуару и останавливается. И я собираюсь спросить, могу ли я снова понюхать ее завтра, но из динамика доносится голос Логана.

- Оставайтесь в машине, Ваша Светлость. Возле двери мисс Хэммонд бродяга – мы с Томми позаботимся о нем.

Оливия резко отскакивает от меня, мгновенно напрягаясь. Смотрит в окно, сжимая подлокотник так, что костяшки пальцев белеют.

- О нет... - ее слова едва слышны, прежде чем она распахивает дверь и выбегает.

ГЛАВА 9

Оливия

- О нет...

Для маленьких девочек отцы - герои - по крайней мере, хорошие отцы. Высокие и красивые, сильные, но терпеливые, с глубоким голосом, произносящим самые мудрые истины.

Мой отец был хорошим человеком.

Охотником за монстрами под кроватью, специалистом по печенькам перед обедом, ободряющим, защищающим, примером того, каким должен быть настоящий мужчина. С большими и мозолистыми руками работяги - сильными, но нежными. Он держал маму за руку, будто та была драгоценным произведением искусства. О, как он любил маму. Это было в каждом его движении, в каждом слове. Его любовь к ней была светом в его глазах и дыханием в его легких.

Я похожа на него - его черные волосы, форма глаз, длинные руки и ноги. Я гордилась тем, что похожа на него, потому что, как и все маленькие девочки, считала своего отца непобедимым. Неодолимым. Стеной, которая никогда не рухнет.

Но я ошибалась.

Один ужасный день... один ужасный момент на платформе метро... и вся эта сила просто растворилась. Как тает свеча, превращаясь в кучу воска. Во что-то неузнаваемое.

- Папочка? - я опускаюсь на колени. Позади меня приближающиеся шаги Николаса спотыкаются и останавливаются. И унижение щиплет меня за пятки, когда я представляю, как это должно для него выглядеть.

Но сейчас у меня нет на это времени.

- Папа, что случилось? - его глаза пытаются отыскать мои, а пары виски обжигают мои ноздри. - Ливи... Привет, милая. Не могу... что-то не так с замком... не могу вставить ключ.

Он пытался воспользоваться входной дверью в нашу квартиру. Он мог просто пройти через кофейню, но не знал о сломанном замке, который я до сих пор не починила. Ключи выскальзывают у него из рук.

- Черт.

Я сгребаю их с холодного тротуара.

- Все в порядке, папа. Я помогу тебе.

С тяжелым вздохом я встаю, поворачиваюсь и смотрю на Николаса. И мой голос переходит прямо на автопилот.

- Тебе лучше уйти. Мне нужно об этом позаботиться.

Он бросает взгляд на моего отца, лежащего на земле, потом снова на меня.

- Уйти? Я не могу просто оставить тебя…

- Все в порядке, - выдыхаю я, скрипя зубами, и смущение ползет вверх по моей шее.

- Он в три раза больше тебя. Как ты собираешься поднять его наверх?

- Я уже делала это раньше.

За наносекунду он переходит от жалости к злости. И он снова использует этот голос - тот, которым он подчинил Боско своей воле, тот, который говорит, что будет либо по его, либо никак.

- Сейчас ты этого не сделаешь.

Знаю, что он пытается сделать, и ненавижу это. Он хочет быть благородным, полезным. Пытаться быть героем. Разве не так поступают принцы? Но от этого я чувствую себя еще хуже. Я уже давно сама себе герой - я знаю, как это делается.

- Это не твое дело. А мое.

- Если ты свалишься с этих ступенек, то сломаешь свою гребаную шею, - резко говорит Николас, наклоняясь. - Я не собираюсь рисковать только потому, что в тебе больше гордости, чем здравого смысла. Я помогаю тебе, Оливия. Смирись с этим.

А потом он проходит мимо меня. И присаживается на корточки. Его голос становится мягче.

- Мистер Хэммонд?

И мой отец невнятно говорит:

- Кто вы?

- Николас. Меня зовут Николас. Похоже, у вас небольшие проблемы, так что я помогу вам подняться наверх. Все в порядке?

- Да... чертовы ключи не слушаются.

Николас кивает, затем жестом приглашает Логана подойти. Они поднимают моего отца с обеих сторон, его руки лежат у них на плечах.

- Оливия, открой дверь, - говорит он мне.

Мы проходим через кофейню, потому что там больше места. И когда я смотрю, как они несут отца через кухню и вверх по лестнице - его голова свисает вперед, болтаясь на шее, как у новорожденного, ноги волочатся - я понимаю, что это очень, очень плохая ночь. Лучшее, что я смогла бы сделать, это затащить его внутрь, взять подушку и одеяло и провести с ним остаток ночи на полу.

Но даже знание этого не останавливает унижение, горящее у меня под кожей.

И пламя становится только жарче, когда они проходят через нашу обшарпанную гостиную, находящуюся в беспорядке из-за разбросанной обуви и оберточной бумаги, потому что у меня не было времени прибраться. Если бы все шло так, как я хотела, я бы заставила ее выглядеть красивой — затейливой — со свежими цветами и взбитыми подушками. Только не такой.

Они укладывают отца на кровать в его спальне. Я протискиваюсь мимо Николаса и снимаю темно-синее одеяло со стула в углу. Укрываю им отца, и укутываю его. Его глаза закрыты, а губы открыты, но он не храпит. Сейчас в густой щетине на его подбородке больше седины, чем черноты. Я медленно наклоняюсь и целую его в лоб, потому что, хоть он больше и не мой герой, он все еще мой отец. Мы втроем молча спускаемся вниз. Руками обхватываю себя за живот, жестко и крепко, такое чувство, что кожу покалывает — так она чувствительна. В голове у меня уже звучат слова, которые скажет Николас:

Я тебе позвоню.

Это было... мило.

Спасибо, но нет.

Должно быть, он испытал облегчение, увернувшись от пули — вероятно, задаваясь вопросом, о чем, черт возьми, он думал вначале. Единственный багаж, к которому такой парень привык, это Louis Vuitton.

- Я... я буду у машины, сэр, - говорит Логан, когда мы добираемся до обеденного зала кафе. Он кивает мне и направляется к двери.

Неловкое молчание. Неуютное. Я чувствую на себе его взгляд, но сосредотачиваюсь на полу. И съеживаюсь, когда он, наконец, нарушает тишину, этим ровным, совершенным голосом.

- Оливия.

Но я решаю сорвать пластырь первой. Опередить его в нанесении удара. Я жительница Нью-Йорка, и вот как мы поступаем — если кого-то пинком спихивают с бордюра, можете поспорить на свою задницу, что гребаная нога пинающего будет принадлежать нам.

- Тебе лучше уйти. - Я киваю, поднимая лицо, но все еще не встречаясь с ним взглядом. - Я хочу, чтобы ты ушел.

Его теплая рука касается моей обнаженной руки.

- Не сердись.

- Я не сержусь, - отрицаю я, быстро качая головой. - Я просто хочу, чтобы ты ушел.

У меня перехватывает горло. Потому что он мне очень нравится.      Я зажмуриваюсь - последняя попытка сдержать гигантские, уродливые слезы, нависшие на моих ресницах.

- Пожалуйста, просто уходи.

Рука Николаса исчезает с моей руки. И я жду - прислушиваюсь - звука его шагов за дверью. Удаляющихся из моей жизни. Где его изначально не должно было быть. Но примерно через тридцать секунд я слышу совсем другое.

- Моя бабушка разговаривает с картинами.

Мои глаза распахиваются.

- Что?

- Когда я был моложе, то думал, что это смешно, своего рода чудаковато, но теперь я думаю, что это просто грустно. - В его глазах сквозит отчаяние. Серьезность, но ... уязвимость. Будто все это для него в новинку. Будто он рискует - идет ва-банк - но он должен заставить себя сделать это. Потому что не уверен, выдержит он или сломается. - Ей почти восемьдесят лет, и единственный человек, с которым она когда-либо могла поговорить, - это мой дедушка. Его нет уже десять лет, и он по-прежнему единственный, с кем она может поговорить.

На мгновение он замолкает, и хмурит брови. Когда он снова заговаривает, его голос звучит тише - будто это слова, о которых он не позволяет себе думать, не говоря уже о том, чтобы произносить их вслух.

- Мой брат последние два года провел на военной службе. Он освободился три месяца назад, и даже близко не подошел к дому. Но еще до этого, он перестал отвечать на мои звонки. Я не разговаривал с Генри шесть месяцев и понятия не имею почему.

Я думаю о видео - о том, как Николас обнял своего младшего брата, и крепко прижал к себе. Защищал его, так старался заставить улыбнуться. И я сразу же понимаю, как ему больно от этого молчания. Я почти чувствую их разрыв своим сердцем.

- Мои кузены ненавидят меня, - продолжает он более легким тоном. - Так, что, приходя в гости, думаю, они буквально попытались бы отравить меня, если бы думали, что им это сойдет с рук. - Его губы изгибаются в почти улыбке, а с моих почти срывается фырканье. - Они также ненавидели моего отца... и все оттого, что его мать родила его раньше них.

- Почему ты мне все это рассказываешь?

- Потому что если ты думаешь, что твоя семья - единственная с изъяном, ты ошибаешься. - Его рука пробегает по моим волосам, будто он ничего не может с собой поделать, убирая пряди за ухо. – В этом мы монополисты.

После этого он молчит. Ждет, что отвечу я - он этого не говорит, но я знаю. Он хочет, чтобы я вместе с ним заползла на эту хлипкую ветку. И если она сломается... по крайней мере, мы упадем вместе.

- Мой отец - алкоголик. - Слова кажутся неловкими, странными. Это первый раз, когда я их произношу. - Не в плохом смысле... он пьет, когда ему грустно. А он грустит каждый день с тех пор, как умерла мама. - Я оглядываю кофейню, мой голос дрожит. - Это место было ее мечтой - ее звали Амелия. Если все пойдет прахом, если он потеряет последнюю частичку ее... я не знаю, что он сделает.

Николас кивает.

- С Элли он почти не разговаривает. Иногда даже не может на нее смотреть... потому что она так сильно напоминает ему маму. Она делает вид, что это ее не беспокоит, но... Но я знаю, это ее пугает. - Тихие слезы текут из уголков моих глаз, и Николас смахивает их большим пальцем. - И она собирается уйти. Она уйдет и никогда не вернется - и я хочу этого для нее, правда.       Но я все равно останусь здесь... совсем одна.

Я указываю на дверь.

- Думаю, именно поэтому я не починила замок. Иногда мне снится, что я не могу выбраться. Толкаю и толкаю дверь, но та застопорилась. И я оказываюсь в ловушке.

- Иногда мне снится, что я иду по дворцу, а там нет ни дверей, ни окон, - резко говорит Николас.       - Я все иду и иду, но никуда не попадаю.

Я придвигаюсь ближе, кладу руки ему на грудь, чувствуя под ладонью твердые, упругие мышцы и сильный, ровный стук его сердца.

- Скажи мне что-нибудь, чего ты никогда никому не говорила, - просит он. - Что-то, чего больше никто о тебе не знает.

Мне нужно всего два удара сердца, чтобы ответить.

- Ненавижу пироги.

Николас начинает смеяться, но когда я продолжаю, смех застывает у него на губах.

- Раньше мне нравилось помогать, смотреть, как мама их делает, но теперь я ненавижу это. То, как они ощущаются в моих руках, то, как они пахнут - это вызывает у меня тошноту. - Я смотрю ему в лицо. - Теперь ты. Скажи мне то, что никогда никому не говорил.

- Я ненавижу поклоны. В прошлом месяце я встретил ветерана Второй мировой войны, спасшего трех своих товарищей в бою - он был ранен, потерял глаз. И он поклонился мне. Какого хрена сделал я, что такой человек должен мне кланяться?

Он качает головой, погруженный в свои мысли. Мягкое прикосновение моих пальцев к его подбородку приводит его в чувства. И в этот момент что-то меняется... сдвигается. Моя грудь поднимается быстрее, дыхание учащается, и сердце под моей рукой бьется чуть сильнее. Николас смотрит на мой рот.

- Если бы ты могла отправиться куда угодно, сделать что угодно, что бы это было? - ответ занимает больше времени, потому что его нет.

- Даже не знаю. Прошло столько времени с тех пор, как я делала что-то по выбору... я перестала воображать.

Наклоняюсь ближе, вдыхая его запах - специи, океан и что-то декадентское, уникальное - запах, в котором я бы с радостью утонула.

- А как насчет тебя? - спрашиваю я, торопя с ответом. - Если бы ты мог что-нибудь сделать прямо сейчас, что бы ты сделал?

Его большой палец скользит по моей нижней губе, поглаживая ее медленно, нежно... сосредоточенно.

- Я бы тебя поцеловал.

Воздух испаряется из комнаты. Полностью. Или, может, я просто забыла, как дышать. Я могу упасть в обморок, но мне все равно, если Николас поцелует меня до того, как мир почернеет.

- Пожалуйста, - выдыхаю я, задыхаясь.

Он не торопит события. Смакует.

Одна рука обхватывает меня за талию, резко притягивая к себе. Я чувствую его везде - жесткое прикосновение его бедер, плоскости его живота, горячее давление его увеличившегося, затвердевшего члена. Мои внутренние мышцы сжимаются вокруг пустоты, нуждаясь в нем. Выискивая.

Другая рука Николаса скользит по моей спине, зарываясь в волосы, и он обхватывает мою голову ладонью. А его глаза - все это время, эти сверкающие зеленые глаза путешествуют по моей коже, поглощая каждый сантиметр, которого они касаются.

Он медленно наклоняется. Я чувствую его дыхание - корицу и гвоздику - прежде чем попробовать его.

А потом Николас прижимается своим ртом к моему.

Покровительственно. Смело. Будто я принадлежу ему. И в этот момент это действительно так. Я следую его примеру, двигаясь губами в такт с ним, наслаждаясь ощущением. Он наклоняет мою голову, располагая так, как хочется ему. А потом я чувствую теплое, влажное прикосновение его языка. Черт возьми, он знает, как целоваться.

Думаю, у моего рта оргазм.

Ротгазм. И он восхитителен.

Я стону гортанно и очень громко - мне даже не стыдно. Мои руки обвиваются вокруг шеи Николаса, а его руки скользят вниз к моей заднице, сжимая и сминая ее. Теперь стонет он - и это тоже восхитительно.

- Так и знал, - шепчет он мне в губы. - Так чертовски сладко.

Затем наши рты снова сливаются, языки скользят и пробуют на вкус. Николас просовывает колено между моих ног, сжимает мою задницу и тянет меня вверх по своей ноге. И трение -великолепное гребаное трение - заставило бы меня выдохнуть «да», если бы мой рот не был занят другим чудесным занятием. Но тут над нами раздается звук - глухой удар, от которого дрожит потолок. Мы оба слышим его, поднимая глаза и отводя губы.

- Мне нужно идти - отец мог упасть с кровати. - Его руки почти непроизвольно сжимают мой зад - так ребенок хватается за любимую игрушку, если ее угрожают отобрать.

- Позволь мне подняться с тобой.

Я смотрю ему в глаза, больше не смущаясь.

- Нет, лучше не надо. - Мои пальцы расчесывают его густые, мягкие волосы, прежде чем прижаться к его подбородку. - Со мной все будет в порядке, клянусь.

Николас все еще тяжело дышит и выглядит так, будто хочет поспорить, но после секундного изучения моего лица он слегка кивает и снимает меня со своего бедра.

- Когда я смогу увидеть тебя снова? - спрашивает он. - Скажем, завтра.

Я смеюсь.

- Боже, ты такой властный. Ладно, завтра.

- На этот раз пораньше.      Мы останемся у меня в отеле - я приготовлю тебе ужин.

- Ты умеешь готовить?

Он пожимает плечами, и появляются очаровательные ямочки.

- Я знаю, как делать суши, так что, технически, я могу резать. Но моя резка на высшем уровне.

Я снова хихикаю, чувствуя себя глупо и легкомысленно. Возможно, в бреду.

- Хорошо. Завтра у тебя.

Затем он снова целует меня. Втягивая мои губы так, что я буду чувствовать это в своих снах сегодня ночью.

- Это безумие, - шепчу я ему в лицо. – Ведь безумие? И не только для меня?

Николас качает головой.

- Чертовски безумно. - Его руки снова оказываются на моей заднице - последнее быстрое сжатие. - И чертовски фантастично.

ГЛАВА 10

Николас

Сегодня вечером я займусь сексом. Очень много раз. Я уложу Оливию на свою кровать и сладко ее трахну, приподниму и прижму к стене и трахну ее неистово. Ни одна комната или поверхность не останется незапятнанной. Фантазии с движениями, достойными олимпийской гимнастки, разыгрываются в моей голове весь чертов день. Причиняя боль от стояка. Это делает интервью и благотворительный обед, которые я терплю, - неловкими. И все это из-за нее. Оливии. Каким сексуальным, восхитительным маленьким сюрпризом она оказалась.

Прошлая ночь была... напряженной. Я не хотел говорить все эти вещи - они просто выплеснулись наружу. И, Боже, она даже не подписала соглашение о неразглашении - это не похоже на меня, забыть такую вещь. Но разговаривая с ней, я чувствовал катарсис. Будто мы были в нашем собственном пузыре, на личном отдаленном острове - где никто в мире не мог нас видеть, касаться или слышать.

Перед отъездом в Нью-Йорк я планировал максимально использовать оставшуюся свободу - делать то, о чем никогда бы не подумал. И мисс Оливия Хэммонд, безусловно, соответствует этому плану. Я дал дворецкому список вещей, которые мне понадобятся для ужина, и сказал ему убедиться, что в номере есть презервативы - в каждой комнате. Этим живет каждый король.

И об этом я помню всегда.

Моя нога нетерпеливо дергается, когда перед самым закатом машина подъезжает к «У Амелии». Я должен был потренироваться, сжечь часть этой энергии - или еще лучше - нужно было подрочить. Я могу наброситься на нее, как только увижу. Мои яйца в штанах - словно свинцовые гири. Не очень удобно - в случае, если вы не в курсе. Замечаю висящую в окне табличку «ЗАКРЫТО» и улыбаюсь. «ЗАКРЫТО» означает конфиденциальность. И, возможно, у меня появится шанс воплотить в жизнь фантазию прошлой ночи - Оливия лежит на одном из этих обеденных столиков, ноги на моих плечах, пока я плавно вхожу в нее. Но эти сладострастные мысли улетучиваются по ветру, когда я захожу внутрь. Оливии там нет, чтобы поприветствовать меня, но есть ее маленькая сестра-фейерверк.

Элли Хэммонд – хорошенькая малышка, с глазами того же оттенка, что и у ее сестры, но более круглыми и менее экзотическими. Она одета в простую черную футболку, плотно облегающую ее грудь, и джинсы, которые выглядят так, будто они были обрублены на уровне колен ножовкой. Черные квадратные очки над дерзким носом и ярко-розовая прядь в светлых волосах придают ей юный, идеалистический вид - как у девушки, держащей плакат на акции протеста в кампусе колледжа.

Элли встает передо мной, затем грациозно опускается в идеальный полный реверанс.

- Для меня большая честь познакомиться с вами, принц Николас.

Она улыбается.

- Вы практиковались? - спрашиваю я. - У вас очень хорошо получается.

Она пожимает плечами.

- Возможно.

Сзади подходит высокий темнокожий официант.

- Мы не были официально представлены друг другу. Я Мартин.

Затем он тоже делает реверанс. Когда он встает, я протягиваю ему руку, и он пожимает ее.

- Рад познакомиться, Мартин.

Он с энтузиазмом пожимает мне руку.

- Я только хочу поблагодарить вас за все те часы удовольствия, которые вы мне подарили - вы были центром моих фантазий в течение многих лет.

И его взгляд скользит по мне, будто запечатлевая каждую частицу в памяти. На... потом.

- Э-э... не за что?

Он указывает на ближайший стул.

- Я просто посижу здесь. И буду на вас смотреть.

Подмигнув, Марти опускается на стул, глядя так, будто очень старается не моргать.

Интересно, как долго он сможет продолжать в том же духе.

Элли складывает руки перед собой.

- Нам надо поговорить. Узнать друг друга Prid Cocoa Clarice.

Я смеюсь - привлекательность присуща семье Хэммонд.

- Имеете в виду quid pro quo? Это латынь, означает «услуга за услугу».

Она разочарованно качает головой.

- Это был тест на претенциозность. Вы потерпели неудачу.

- Черт.

- И кто в наши дни говорит на латыни?

- Я. А также на французском, испанском и итальянском.

Ее светлые брови поднимаются.

- Впечатляюще.

- Мой учитель языка был бы счастлив, если бы вы так думали. Он был твердолобой сволочью, восхищавшийся красотой языка, но ненавидел говорить с людьми. И я делал его несчастным - я был несговорчивым учеником.

Элли садится за стол.

- Плохой мальчик, да?

Я пожимаю плечами, садясь напротив нее.

- Был период.

И вдруг ситуация кажется очень знакомой, как на интервью.

- При плохом поведении вас наказывали или использовали мальчика для битья?

Она провела исследование. Мальчики для битья использовались в древние времена, когда телесные наказания были в моде, но принцы считались слишком священными, чтобы их можно было бить. Таким образом, невезучий мальчик - обычно бедный - избирался компаньоном принца, и этого ребенка избивали вместо него. Идея состояла в том, что принц будет чувствовать себя виноватым, наблюдая, как невинный мальчик получает свое наказание.

Очевидно, праотцы знали все о детях.

- Мальчик для битья? - Мартин замолкает, поднимая руку. - Я вызываюсь добровольцем.

Я смеюсь.

- Мальчиков для битья не использовали уже несколько сотен лет - как по вашему, сколько мне?

- Двадцатого октября исполнится двадцать восемь, - отвечает Элли.

Да, она определенно была занятой пчелкой-исследовательницей.

- Итак, - начинает она, откидываясь назад. - Каковы ваши намерения относительно моей сестры, принц Николас?

Если бы она только знала.

- Я хочу провести время с Оливией. Познакомиться с ней поближе. - Тесно. - Мои намерения благие, обещаю.

Очень благие. Оргазмические. С рейтингом 18+.

Невинные глаза Элли сужаются, читая меня, будто она визуальный детектор лжи.

- Вы, наверное, знаете многих людей - богатых, знаменитых. Лив - хороший человек. Лучший. Она всю свою жизнь положила на то, чтобы сохранить это место - ради меня и моего отца. Она заслуживает того, чтобы повеселиться - хорошо провести время - горячая интрижка с принцем, бывшим плохим мальчиком, который может наговорить ей грязных словечек на пяти языках. Надеюсь, вы сможете дать ей это.

Я знаю, откуда это. Понимаю, что это защита - желание счастья и радости для кого-то, о ком вы заботитесь так сильно, что у вас болит в груди. Подобное я испытываю к Генри каждый день. По крайней мере, в те дни, когда он не заставляет меня хотеть его придушить.

- В этих мыслях нас двое, - прямо говорю я ей.

- Хорошо.

Хлопнув по столу и кивнув, малышка Элли встает. Она берет с соседнего стола пирог и прикладывает его к каждому моему плечу. Будто посвящает в рыцари.

- Я одобряю вас, принц Николас. Продолжайте в том же духе.

Я очень стараюсь не смеяться над ней. И терплю неудачу.

- Благодарю вас, мисс Хэммонд.

А потом она склоняется надо мной.

- Но на всякий случай, если у вас возникнут какие-то мысли... если причините вред моей сестре... - она кивает головой в сторону Логана, стоящего у двери, - ... будь рядом восхитительные охранники или нет, я найду способ сбрить вам брови.

И я действительно верю, что она это сделает. Элли выпрямляется, злобно ухмыляясь.

- Вы уяснили, Николас?

Я киваю.

- Четко и ясно, Элли.

В этот момент в комнату входит Оливия. И как раз тогда, когда я был уверен, что моим яйцам не может быть больнее, она доказывает, что я ошибался. Ее темно-синяя майка под светло-серой фланелью подчеркивает кремовую кожу, а узкие темные джинсы, заправленные в коричневые сапоги до колен, делают акцент на длинных стройных ногах. Черные волосы распущены, спадая почти до изгиба ее великолепной задницы, а простые серебряные с жемчугом серьги проглядывают между великолепными блестящими волнами.

- Привет. - Она улыбается, делая комнату чуть ярче, а мой член намного тверже. - Не знала, что ты уже здесь. Долго ждал?

- Все нормально, Ливви, - говорит Элли. - Мы с Марти составили ему компанию.

Марти встает, мотая мобильником.

- Прежде чем вы уйдете, могу я сделать селфи? Ну, знаете… для дрочебанка?

- О, Боже. - Стонет Оливия, закрывая глаза. Затем она пытается снять меня с крючка. - Николас не любит фотографироваться, Марти.

Я поднимаю руку.

- Нет, все в порядке. Фото - это нормально. - Затем я понижаю голос, чтобы только она могла меня слышать. - Но сегодня вечером мне понадобится твой депозит в моем дрочебанке.

Она хихикает, в то время как Элли внимательно наблюдает за нами, с чем-то вроде одобрения в глазах.

Поездка в отель - это чистая, неподдельная пытка - и тренировка сдержанности. Наша светская беседа приятна и доброжелательна, но наши взгляды сильны и горячи. Не менее трех раз ловлю Оливию за разглядыванием не спадающей выпуклость на моих брюках. И я даже не пытаюсь притворяться, что не смотрю на ее грудь. Ее чистый, свежий, теплый медовый аромат заполняет пространство лимузина, заставляя мои ноздри раздуваться, пытаюсь впитать каждый его оттенок.

Логан и Томми обходят нас по пути через вестибюль, а Джеймс занимает позицию сзади. Здесь гораздо больше народу, чем вчера вечером - толпы посетителей, идущих на ужин или бродвейское шоу - и нам достается больше, чем несколько пристальных взглядов.

Как только мы входим в номер, парни разбегаются. Дэвида на вечер я отпустил, чтобы мы могли побыть наедине, я веду Оливию на кухню.

За бокалом белого вина она рассказывает мне о своем дне, о бедной, растрепанной молодой мамаше и ее выводке из пяти восставших из ада, посетивших кофейню. Я пересказываю скуку благотворительного обеда Нью-Йоркской комиссии по искусству, который на самом деле является лишь предлогом для политиков, чтобы их услышали.

Из деревянной подставки на столе беру нож для нарезки, и неприятный, пронзительный звук, возникающий от его скольжения по точильному камню, на мгновение останавливает наш разговор. Оливия подходит сзади и заглядывает мне за плечо, пока я нарезаю лосось и сельдерей соломкой размером со спичку.

- Где ты этому научился? - спрашивает она с улыбкой в голосе.

- В Японии.

Оглядываюсь через плечо, чтобы увидеть, как она закатывает свои красивые глаза, потому что подозреваю, она уже знала ответ. Затем она сама берет нож, встает рядом со мной и быстро нарезает три морковки, так же хорошо, если не лучше, чем я. Затем застенчиво пожимает плечами.

- Манхеттен. - Мы оба посмеиваемся, она кладет нож на стол, а я мою руки. Вытирая их чистым полотенцем, я прислоняюсь к раковине, наблюдая за ней.

Оливия проводит рукой по столешнице, рассматривая блюда со специями и рисом, креветками и лососем. Она опускает палец в маленькую миску с черным соевым соусом и, кажется, движется в замедленном темпе, когда подносит палец ко рту и обхватывает его своими великолепными гребаными губами.

Я никогда не кончал в штаны, но я опасно близок к этому.

Стон застревает у меня в горле, потому что я хочу быть этим пальцем - больше, чем хочу дышать. Наши глаза встречаются и не отрываются друг от друга. И воздух между нами сгущается - наполняясь электромагнитными частицами, притягивающими нас друг к другу.

С ужином придется подождать.

Глядя ей в глаза, слыша, как с ее влажных губ срывается слабый вздох, я точно знаю - мы ни за что не продержимся так долго. Затем из соседней комнаты доносится шум, и Оливия подпрыгивает. Будто ее застукали за чем-то неприличным. Она слишком хорошо осведомлена о присутствии группы безопасности. И это никуда не годится.

- Логан, - зову я, не сводя с нее глаз. Он просовывает голову в дверь.

- Да, сэр?

- Уходите.

Следует небольшая пауза. А потом:

- Есть. Мы с Джеймсом и Томми будем внизу в вестибюле и у лифта - чтобы никто не поднялся наверх.

Мы ждем, глядя друг на друга... и когда лифт издает сигнал, доказывая, что мы, наконец, совершенно, благословенно одни, это похоже на стартовый выстрел на марафоне.

Мы двигаемся одновременно - Оливия прыгает вперед, и я обнимаю ее. Руки хватают, ноги обхватывают, рты сталкиваются. Она сжимает мою талию своими бедрами, а мои ладони сжимаются на упругой выпуклости ее задницы. Мои зубы нежно покусывают эти великолепные гребаные губы, прежде чем накрыть ее рот обжигающим, влажным поцелуем.

Да, да, вот оно. Все, о чем я мечтал - только лучше.

Рот Оливии горячий и влажный и на вкус как сладкий виноград. Она стонет Мне в рот - звук, от которого я легко могу опьянеть.

Веду нас к кухонному столу, опрокидывая стул. Сажаю ее на конец, мы оба дышим тяжело.

- Я хочу тебя, - хриплю я на случай, если это не ясно. Ее глаза яркие и безумные - охваченные тем же цунами ощущений, что и мои. Она срывает с себя серую фланель.

- Возьми меня.

Господи, эта смелая, дерзкая девушка - я обожаю ее.

Бледные руки Оливии обвиваются вокруг моей шеи, мы снова сталкиваемся, целуясь и обнимаясь. Я подтягиваю ее бедра к краю стола, трусь своей твердой, как камень, эрекцией между ее раскрытыми, обтянутыми джинсами ногами. Моя рука ныряет в ее мягкие волосы, обхватывая затылок, удерживая неподвижно, чтобы я мог снова и снова пить с ее рта. Она снова стонет, сладко и долго, и этот звук толкает меня прямо к краю, заставляя дрожать от желания.

Затем, с ногами, крепко обхватившими мою талию, она отталкивается от моих плеч, заставляя меня отступить, прерывая наш поцелуй. Я подхватываю ее движение, когда она дергает за край моей рубашки, и помогаю ей - стягивая ее через голову. Ее потемневшие, очаровательные голубые глаза широко распахиваются, когда она смотрит на мой обнаженный торс, гладкие, нежные, как лепестки, ладони скользят по моим плечам, груди, вниз по кубикам пресса.

- Господи, - тихо выдыхает она, - Ты такой чертовски... горячий.

И я смеюсь. Ничего не могу поделать. Хотя я уже слышал подобные комплименты раньше, в ее голосе звучит удивление, благоговение - это просто слишком очаровательно. Смех все еще грохочет в моей груди, когда я снимаю ее майку через голову. Но резко останавливаюсь, когда вижу грудь Оливии, скрытую лишь невинным белым кружевом.

Потому что они правда идеально красивы.

Отклоняюсь назад, мои бедра кружатся и трутся, губы скользят по ее нежному плечу к шее - останавливаясь, чтобы сильно вобрать в рот кожу возле жилки, где бьется пульс, заставляя ее задыхаться. Зубами провожу по раковине ее уха.

- Я хочу поцеловать тебя, Оливия.

Она хихикает, массируя мне спину.

- Ты и так целуешь меня.

Я веду рукой между нашими телами, между ее ног, потирая то место, где ей уже жарко и больно.

- Сюда. Я хочу поцеловать тебя сюда.

Она обмякает в моих объятиях, ее голова клониться в сторону, так что мой рот может свободно блуждать по шее.

- О, - стонет она на выдохе, - хо… хо... рошо.

Я дюжину раз представлял себе, как трахаю ее на столиках в кафе, но этот кухонный стол не подходит. Мне нужно больше места. И я хочу, чтобы, пока я буду ее вкушать, ее спины касались только мягкость и шелк.

Одним движением подхватываю Оливию и перекидываю ее через плечо, как пещерный человек, и направляюсь в спальню. Она визжит, смеется и сжимает мою задницу, пока я иду по коридору. Я игриво шлепаю ее в ответ.

Она приземляется в центре большой кровати с сияющими глазами, улыбающимися губами и раскрасневшимися щеками. Я стою у края постели, маня ее рукой.

- Иди сюда.

Она встает на колени и приближается, но уклоняется, когда я пытаюсь ее поцеловать, вместо этого прокладывая губами по моей груди дорожку из дюжины нежнейших, благоговейных поцелуев, от которых моя кровь вспыхивает огнем. Я обхватываю ее лицо руками, ведя себе навстречу.

А потом медленно целую. Глубоко.

И дразнящая игра, шутливый дух, который окружал нас, рассеивается, сменяясь чем-то более мощным. Нетерпеливым и первобытным. Губы Оливии не отрываются от моих губ, пока мои руки блуждают за ее спиной, расстегивая застежку лифчика. Я спускаю бретельки с ее рук и обхватываю ладонями мягкие, полные груди.

Мои большие пальцы скользят туда-сюда по ее соскам – заставляя их затвердеть до состояния двух пиков цвета пыльной розы. Она посасывает кожу на моей шее и кусает за мочку уха – от безрассудства становясь более жесткой - а потом я опускаю голову и мой рот занимает место моих больших пальцев.

Я втягиваю ее в себя долгими, медленными затяжками и быстро ударяю языком. Оливия выгибает спину, пытаясь подобраться ближе, и ее ногти впиваются в кожу у меня на лопатках - оставляя полумесяцы, которыми я буду завтра наслаждаться. Я двигаюсь к ее другой груди, дуя вначале, дразня немного, пока она не дергает меня за волосы. Мой рот всасывает сильнее, приводя в действие зубы, прижимаясь к дразнящей плоти.

Когда Оливии начинает двигать бедрами, заискивающе кружа в неистовом темпе, и издавая гортанные стоны, я поднимаю голову от ее сладкой груди и укладываю ее на спину.

Она смотрит мне в глаза и я теряюсь. Иду ко дну. Впадаю в зависимость. Нет ни одной другой мысли, ни желания - кроме как доставить ей удовольствие. Заставить ее увидеть звезды и прикоснуться к небу.

Ловкими пальцами расстегивают ее джинсы, стягивая их вниз по ногам, и выпрямляюсь.

Наслаждаюсь видом - раскрасневшейся, разгоряченной кожи Оливии, лежащей почти обнаженной посреди моей кровати. Тем, как ее черные как смоль волосы лежат на потрясающей, безупречной плоти ее груди. Ее скульптурным плоским животом, и тем, как тонкие полоски ее пастельно-розовых трусиков цепляются за изящные бедра.

Треугольник ткани между ее ног - прозрачное кружево. Он показывает аккуратный, довольно маленький кустик мягких черных кудрей. Это совсем другое - большинство женщин, с которыми я был, делают все возможное, чтобы их вагина подражала мистеру Бигглсуорту, лысому коту Доктора Зло.

Мне еще предстоит узнать об Оливии то, что мне не понравится, но это мне очень, очень нравится.

Я чувствую на себе ее взгляд, когда облизываю губы и скольжу розовым кружевом вниз по ее ногам - давая себе беспрепятственный обзор.

- Господи, ты красавица, - стону я. С ухмылкой я заползаю на кровать, нависая над ней. - Достаточно хорошенькая, чтобы съесть тебя на завтрак, обед и ужин - и все равно еще захочется на десерт.

Я поднимаю ее лодыжку к своему плечу - затем медленно двигаюсь вниз, целуя и посасывая кожу ее икры, за коленом, к ее упругой внутренней поверхности бедра. Ее дыхание прерывается, когда я кладу ее ногу обратно на кровать, а свои ладони на ее бедра, широко их раздвигая. Я облизываю два пальца и провожу ими по ее створкам, потирая, изучая. Глаза Оливии закрываются.

- Николас.

Да, это то самое место.

Мои пальцы совершают круговые движения по прекрасному клитору Оливии - розовому и набухшему - и я опускаюсь на живот. Целую ее бедро, всасывая достаточно сильно, чтобы оставить след.

- Повтори мое имя еще раз, - бормочу я.

Грудь Оливии быстро поднимается и опускается.

- Николас.

Она задыхается и охает, когда мой рот приближается к цели.

- Еще.

Все еще орудуя пальцами, мой нос касается мягких завитков, таких же ароматных и сладких, как и все остальное в ней. А может, и больше.

- Николас, - стонет она хриплым умоляющим голосом.

Музыка для моих гребаных ушей.

Тогда я даю ей то, о чем мы оба мечтаем.

Мой рот движется по ее киске, окутывая ее горячим поцелуем, и мой язык скользит между этими опухшими губами. С громким всхлипом она приподнимает бедра, но я держу ее крепко. Сосредоточенный и неумолимый в своей потребности довести ее до оргазма.

Боже, ее вкус. Ощущение гладкости на моем языке. Это великолепно.

Достаточно, чтобы мои бедра уперлись в кровать в поисках освобождения.

Я двигаюсь губами к клитору Оливии, сильно посасывая, в то время как два моих пальца входят и кружат внутри нее. О, она тугая. И жаркая. И такая мокрая, что это может свести меня с ума.

Но она такая аккуратная, что мне действительно нужно быть с ней осторожным.

Эта мысль вылетает у меня из головы, когда Оливия выгибает спину, шею и открывает рот, чтобы прошептать мое имя. И кончает. Потрясающе. Фантастически. На мой язык, у моего рта, извиваясь от чистого блаженства.

Когда Оливия обмякает на кровати, я практически набрасываюсь на нее. Она, кажется, не возражает. На самом деле, после всего лишь нескольких минут поцелуев, она толкает меня назад, переворачивая нас, чтобы поцелуями проложить себе путь вниз по моей груди.

Она быстро расстегивает мои брюки, бросая их на пол. И смотрит на меня с таинственной улыбкой на губах - достаточно долго, чтобы я спросил:

- Что?

Оливия слегка пожимает плечами.

- Интернет оказался неправ. Там говорилось, что ты носишь нижнее белье от Calvin Klein.

Совершенная ложь — я вообще не ношу нижнее белье.

- Не верь всему, что читаешь.

Когда она обхватывает рукой мой изнывающий член, я чувствую себя так чертовски хорошо, что не могу вымолвить ни слова - мои глаза закрываются, а голова зарывается в подушку позади меня. Оливия умело гладит меня - раз, другой, но это все, что я позволяю. Это все, что я могу вынести. Если она продолжит в том же духе, я, нахрен, опозорюсь.

Рывком поднимаюсь, обнимаю ее, перекатываю обратно под себя и захватываю ее рот, как умирающий, которому в последний раз принесли поесть. Вслепую нащупываю рукой ящик ночного столика, куда Дэвид положил презервативы. Но когда Оливия выгибается, почти касаясь своим скользким входом кончика моего члена, я полностью отстраняюсь. Быстро.

- Секунду, милая.

Я зубами разрываю обертку с презервативом, и руки Оливии переплетаются с моими, пытаясь как можно быстрее его натянуть. И вот он я, над ней, смотрю в эти потрясающие темно-синие глаза, которые поймали меня с первого момента. Делаю глубокий вдох, молча моля о контроле, а затем вдавливаю в нее головку члена. Аккуратно и только кончик. Оливия открывает рот от удовольствия. И мое сердце колотится так быстро и сильно, что я думаю, могу умереть. Какой чертовски идеальный способ уйти из жизни.

Она прижимает ладонь к моей щеке, тянется за поцелуем, притягивая меня к себе. Медленно, я проскальзываю в нее - прекрасные мышцы так плотно и влажно облегают меня –растягивая для нужного мне пространства. Когда наши бедра встречаются, и мои отяжелевшие яйца упираются в зад Оливии, я замираю. Тяжело сглатывая комок, наждачкой двигающийся по горлу. Ее глаза закрыты, ресницы трепещут, как крошечные нити черного шелка.

- С тобой все в порядке?

Я задыхаюсь. Пожалуйста, прошу, скажи да. Прошу, позволь мне двигаться. Позволь входить, вжимать и трахать. И тогда она делает самую простую, самую чудесную вещь. Она открывает глаза - и мне кажется, что она вырывает мое сердце - забирая его себе.

- Да.

Определенно мое любимое слово.

Я чувствую, как она сжимается вокруг меня - ее бедра дергаются вверх, пробуя это ощущение.

- О Боже, - стонет она. - Двигайся, Николас. Я хочу чувствовать тебя. Всего тебя. Сейчас.

А эти слова теперь мои вторые любимые.

Удерживая свой вес на руках, я отстраняюсь и с гортанным стоном медленно толкаюсь в нее. Потому что это просто чертовски фантастично. Неописуемо.

Руки Оливии обвиваются вокруг моей шеи, мои ладони скользят под ее лопатки, придерживая ее голову, пока я двигаюсь на ней ровными, уверенными движениями. Наши прерывистые вздохи смешиваются, мы целуемся и пробуем друг друга на вкус, удовольствие поднимается, сжимаясь с каждым движением.

Пока не достигнем пика.

Мои бедра двигаются без раздумий, вбиваясь теперь сильнее, спеша поймать оргазм, который обрушивается на нас обоих. И тогда мое сознание становится белым, пустым – в подвешенном состоянии в этот прекрасный момент глубокого, плотского удовольствия. Оливия там же со мной. Она кусает меня за плечо, но я этого не чувствую. Все, что я чувствую, это то, где мы соединены, где я мощно пульсирую внутри нее, отдавая все, что у меня есть, снова и снова.

Оливия лежит на сгибе моей руки, красивая и совершенная, пристально глядя на меня, ее рука скользит вниз по моей груди, проводя кончиками пальцев по моему животу, а затем обратно, чтобы начать все сначала.

- Ты прекрасна, когда кончаешь. - Я провожу костяшками пальцев по розовому яблочку на ее гладкой щеке. - И после.

Она хлопает ресницами, глядя на меня.

- Я стараюсь.

Когда моя рука отступает, она ловит мое запястье, глядя на браслеты, которые постоянно на нем.

- Ты тоже надевал их прошлой ночью. Они имеют какое-то особое значение?

Стягиваю круг из тикового дерева и передаю его ей, чтобы она посмотрела поближе. Ее палец проводит по гравировке.

- Этот принадлежал моему отцу, - говорю я ей. - Одним летом, будучи подростком, он строил дома в Африке. Одна из деревенских женщин дала его ему – благословение, как она это назвала - для защиты. Он носил его почти все время. - У меня сжимается горло. - После похорон мне его отдал наш дворецкий Фергюс. Он сказал, что нашел его на комоде отца — не знаю, почему он не взял его с собой, когда они уезжали в Нью-Йорк. Я ношу его не из-за суеверия... мне просто нравится иметь при себе что-то, что было близко к ему.

Оливия крепче прижимается ко мне и снова надевает браслет на мою руку.

- А этот? - теребит она платиновые звенья на том же запястье.

- Этот Генри, - легкая улыбка появляется на моих губах. - Наша мама сделала его для него, когда ему было восемь лет, она была уверена, что идентификационные браслеты возвращаются в моду. - Я посмеиваюсь при воспоминании об этом, и Оливия тихо смеется. - Он ненавидел его, но ради нее делал вид, что ему нравится. - А затем я моргаю из-за жжения в глазах. - После того как их не стало, Генри так его и не снял. Он добавил звенья, когда вырос из него. Он не мог взять его с собой на военную службу, поэтому попросил меня позаботиться о нем, пока не вернется домой.

Оливия успокаивающе целует меня в плечо, и несколько минут мы лежим в расслабленном молчании.

Но потом она переворачивается на живот, ее длинные волнистые волосы рассыпаются по моему торсу.

- Эй, знаешь, какая я еще после того, как кончу?

- Какая?

- Испытывающая жажду.

Я тру глаза и подавляю зевок.

- Да, я тоже. Неплохо было бы сходить за бутылкой воды. Там есть мини-холодильник. - Я указываю на дальний конец комнаты. - Как насчет того, чтобы принести нам немного?

Она прячется под одеялом - ее руки и ноги обвиваются вокруг меня, будто она коала, а я ее дерево.

- Но здесь так холодно. Какой у тебя установлен температурный режим — «Арктика»?

- Мне нравится, когда холодно. Я предпочитаю сам поднимать температуру. - Протискиваю руку между нами, щиплю ее заострившийся розовый сосок. - Есть и другие преимущества.

- За водой следует сходить тебе - это по-джентльменски.

Я перекатываюсь на нее сверху, раздвигая ее ноги своими бедрами, удобно устраиваясь между ними, мой член уже снова начинает твердеть.

- Но здесь нет джентльменов. - Мои зубы царапают ее прекрасную шею, придавая понятию «вампиризм» совершенно новое понимание. - И я хочу посмотреть, как ты бежишь по полу. - Я переношу свой вес и беру одну ее полную грудь. - Посмотреть, как все эти великолепные части тела покачиваются по пути.

Оливия усмехается.

- Извращенец.

Она даже и не представляет.

- У меня есть идея, - говорит она. - Давай поиграем в игру — соревнование. Тот, кто расскажет самую неловкую историю, останется в теплой постели. Проигравший должен будет отморозить свои «части» и принести воды.

Я качаю головой.

- О, сладкая, будь уверена, что проиграешь - ни у кого нет более неловких историй, чем у меня.

Позволяю Оливии откатить нас в сторону, отталкиваясь от меня. Она сгибает руку и кладет голову на ладонь.

- Это мы еще посмотрим.

- Дамы вперед, давай послушаем.

Легкое сомнение омрачает ее черты.

- Надеюсь, это тебя не обеспокоит... это связано с... оральным сексом.

- Ммм, одна из моих любимых тем - расскажи побольше.

А она уже покраснела.

- Ну ладно, в первый раз, когда я делала... минет... я не знала, что это такое. И поскольку все называли это «вдуть», я думала, что должна... - она надувает щеки, будто пытается надуть несговорчивый воздушный шарик. Я с воем падаю обратно на подушку.

- Господи, как же тебе повезло, что ты не устроила бедняге аневризму!

Ее щеки становятся пунцовыми, и в наказание она щиплет меня за бок.

- Твоя очередь.

Я смотрю в потолок, решаясь. Столько историй, как же выбрать.

- Однажды я обгадился в сумку.

Потрясенный смех тут же вырывается из легких Оливии.

- Что?

Я киваю.

- В школе-интернате я состоял в команде гребцов.

- Конечно же.

- И у нас была встреча в другой школе, довольно далеко. На обратном пути произошла авария — пробка на дороге — а то, что они подавали на обед, пошло в яростную атаку с моим организмом. Так что... либо бы я навалил в штаны, либо в спортивную сумку. Я выбрал второй вариант.

Она закрывает глаза и рот, в ужасе смеясь.

- О Боже мой! Это ужасно... и все же весело.

Я тоже смеюсь.

- Так оно и было. Особенно после того, как это попало в газеты. Чертов кошмар.

И вдруг Оливия перестает смеяться. Даже не улыбается.

- Это попало в газеты?

Я пожимаю плечами.

- Конечно. Чем более неловкая история, тем больше заплатят журналисты. Мои одноклассники всегда искали дополнительные деньги.

- Но... но они были твоими товарищами по команде. Твоими друзьями.

Я играю с ее волосами, дергая за локон и наблюдая, как он упрямо возвращается в прежнюю форму.

- Как я и сказал Саймону в тот первый вечер в твоей кофейне: все продается, и у каждого - у каждого - своя цена.

Ее глаза изучают мое лицо, она выглядит такой грустной. Мне это совсем не нравится. Я снова перекатываюсь на нее, толкаясь между ее ног.

- Тебе грустно из-за меня? - спрашиваю я.

- Да.

- Тебе меня жалко?

Ее пальцы нежно пробегают по моим волосам.

- Думаю, да.

- Хорошо. - Я ухмыляюсь. - Это значит, что воду принесешь ты. И... когда ты вернешься... я хочу проверить твои навыки минета. Убедиться, что ты все правильно поняла, а если нет, я с радостью тебя проинструктирую.

Это срабатывает. Она поджимает губы, чтобы скрыть улыбку, а ее глаза вспыхивают.

- Такой чертовски властный. - Она качает головой. Но потом встает, отправляясь за водой - а я наслаждаюсь каждой секундой.

И когда она забирается обратно в постель, Оливия незамедлительно приступает к минету. И мне это нравится еще больше.

В конце концов, голод заставляет нас встать с постели. Оливия натягивает одну из моих серых толстовок, доходящую ей до середины бедра.

Я пробую «ходить по квартире голым», о чем упоминала Оливия. Это может быть моим единственным шансом. И она права - это весьма великолепно. Свободно, все просто выглядывает наружу и раскачивается. Естественно - как у Адама, если бы райский сад был пентхаусом. Горячий, похотливый взгляд Оливии заставляем меня чувствовать себя еще лучше. На кухне ни один из нас не в настроении для суши, поэтому мы ищем что-нибудь еще.

- У тебя есть готовый завтрак с корицей! - говорит Оливия, ее взволнованный, но приглушенный голос доносится изнутри шкафа.

Она выглядывает, улыбаясь, держа коробку как найденное сокровище. Я ставлю на стол две миски.

- У нас в Вэсско есть нечто подобное, называется «Смеющиеся Подушечки». Мои любимые.

- Мои тоже!

Затем ее голубые глаза светлеют и становятся ласковыми, она вздыхает.

- И только я подумала, что ты не можешь стать более совершенным.

После нескольких минут сидения за столом, жуя корицу, сахар и подушечки, притворяющиеся цельной пшеницей, слова вырываются из моего рта, не задумываясь.

- Это забавно.

Оливия улыбается мне поверх своей миски.

- Ты, кажется, удивлен. Разве ты обычно не веселишься?

- Да. Но это... веселее. - Я качаю головой.      - Не могу этого объяснить, просто чувствую себя... хорошо.

- Да, точно.

А потом я смотрю на нее - она так мило жует, что мне не терпится снова прикусить ее нижнюю губу. Она смущенно проводит рукой по лбу.

- У меня что-то на лице?

- Нет... мне просто любопытно, - тихо говорю я ей.

- Любопытно, что?

Я протягиваю руку и провожу пальцем по ее щеке.

- Что же мне с тобой делать?

Наши взгляды некоторое время не отрываются друг от друга, и искорки озорства освещают глаза Оливии. Она берет мою руку и слегка целует ладонь. Затем встает, подходит ближе и, оседлав, опускается мне на колени - ее предплечья на моих плечах, скользкий жар ее киски напротив моего увеличивающегося члена.

- Делать со мной или сделать со мной? - дразнит она.

- И то и другое.

Оливия проводит языком по моей верхней губе, нежно посасывая.

- Как насчет того, чтобы отнести меня обратно в постель, и мы там все выясним.

Мои руки обхватывают ее бедра, крепко прижимая к себе, и я встаю.

- Блестящая идея.

В спальне я укладываю ее обратно на кровать и лажусь на нее сверху.

- Останься, - говорю я между поцелуями.      - Останься здесь, со мной.

- И на сколько?

- На столько, на сколько сможешь.

Ее руки скользят вверх и вниз по моему позвоночнику.

- Я должна начать все в кафе в четыре.

Я крепко ее целую.

- Тогда я отвезу тебя домой в половине четвертого. Да?

Она улыбается.

- Да.

ГЛАВА 11

Оливия

До этого момента в моей жизни, я бы описала секс как... хороший. Мой опыт с Джеком был сладкой первой любовью в том гормонально-управляемом, быстром и сверх-когда-он-начинает-становиться-хорошим способом, который семнадцатилетняя девушка считает романтичным, потому что она не знает ничего лучше. Она не знает, что есть нечто больше.

Секс с Николасом - это больше-больше.

Это весело. Как в музыкальном видео Джона Мэйера «Your Body Is a Wonderland» - поддразнивающе трогательно, с катанием по простыням и смехом в постели. Мы целуемся и ласкаемся - не только для разминки перед трахом, но и потому, что это приятно.

Секс с Николасом - это захватывающе. Волнующий в своем роде взрыв сердца. Я не знала, что удерживать запястья над головой может быть так удивительно - пока он не сделал это. Не знала, что скольжение потной кожи, увлажнившейся от многочасового напряжения, может быть таким эротичным. Не знала, что кое где даже могут заболеть мышцы - или что при этом можно по-прежнему чувствовать себя потрясающе.

Я не знала, что способна на множественные оргазмы - но слава богу, способна. Я не скованна и не ханжа. Знаю, как доставить себе удовольствие - немного трения и нажатия после напряженного дня - лучший и самый быстрый способ заснуть. Но после грандиозного финала я никогда не пыталась вернуться на бис.

Николас пытается - и ему это удается даже лучше.

В дни, следующие за нашей первой ночью вместе, мы попадаем в молчаливую рутину будней. Я провожу день в кафе, а ночь в его гостиничном номере. Иногда он заезжает за мной, иногда просто посылает машину - стараясь как можно дольше скрывать от публики свои частые визиты к «У Амелии».

Когда я приезжаю, он выпроваживает охранников – доходит даже до такого, что они размещаются в собственном номере этажом ниже. Логан ворчал громче всех, но согласился.

Клиент всегда прав, и, по-видимому, то же относится и к королевским особам.

Мы больше не ходим обедать - мы заказываем в номер или готовим что-нибудь легкое, например бутерброды или пасту. Все это удивительно... нормально. Иногда по ночам мы смотрим телевизор - пытались залпом посмотреть второй сезон «Американской истории ужасов», но не продвинулись дальше второй серии.

Из-за... секса.

Потрясающего, умопомрачительного, мне-буквально-пришлось-сменить-трусики-на-работе-вспоминая-об-этом, секса. Марти заметил это и позавидовал. А потом стал меня дразнить.

В постели, после секса, мы много разговариваем - Николас рассказывает мне истории о своей бабушке, брате и Саймоне. И хотя я чувствую к нему сильную растущую нежность, которая может быстро превратиться во что-то более глубокое, я стараюсь держать все это случайным и легким. Ненавязчивым.

Николасу в его ежедневных обязанностях и так достается много навязчивости.

Ближе всего мы подошли к «разговору» - «Мы встречаемся только друг с другом, и куда это нас приведет?» - когда по телевизору мелькнула история о нем и великолепной блондинке, с которой он был сфотографирован в Вэсско. Это назвали «Свадебный дозор».

Николас сказал мне, что она была его старинной школьной подругой - просто другом - и чтобы я никогда не верила ни одному журналисту, который будет рассказывать или писать о нем.

Хочу сказать, эй - они даже не могли правильно описать его нижнее белье. Но, очевидно, знают, про его член.

Через две недели после той первой сумасшедшей ночи моя растущая нежность к Николасу заставляет сделать то, чего я не делала годами: взять выходной в субботу в кафе.

Марти и Элли прикрывают меня.

И я поступаю так, потому что хочу сделать что-то хорошее для Николаса. Не только чтобы отплатить ему за все сказочные оргазмы - но и просто потому что.

Что можно подарить принцу? Человеку с целой страной у его ног и миром у него в руках?

То, что может только девушка из Нью-Йорка.

- У меня есть план.

Мы в библиотеке нашего номера. Николас сидит за столом, его волосы, все еще влажные после недавнего душа, падают на лоб, а Джеймс и Томми стоят у окна.

- Раздевайся, - говорю я, бросая к ногам набитый рюкзак.

Он встает, одаривая меня любопытной, сверкающей ямочками улыбкой, которая заставляет мой живот покалывать.

- Мне нравится этот план.

Он стягивает рубашку через голову - и при виде этой великолепной груди и рельефного пресса мне приходится закрыть рот, чтобы остановить поток слюны.

- Мне отправить парней в их номер? - спрашивает он.

Я бросаю ему из рюкзака футболку с «Бисти Бойз» и рваные джинсы.

- Они могут остаться - я доберусь до них через секунду.

Николас надевает костюм - его маскировку на весь день. Я держу толстую золотую цепочку с висящим крестом, и он наклоняет голову, чтобы я могла повесить ее ему на шею. Затем я выливаю на ладонь гель и поднимаюсь на цыпочки, чтобы втереть ему в волосы - взъерошив их сверху и скользнув по бокам. Идеально.

- Как ты относишься к тому, чтобы проколоть себе ухо? - спрашиваю я, поддразнивая.

Он шепчет:

- Иглы пугают меня.

Затем подмигивает. Глаза Николаса уже сверкают от возбуждения - следующая часть сведет его с ума.

- Ты умеешь водить мотоцикл?

Вчера вечером он упомянул, что был пилотом во время службы в армии, так что я сделала вполне обоснованное предположение.

- Конечно.

- Идеально.

Я достаю из рюкзака шлем с полностью тонированным щитком и поднимаю его.

- Байк Марти внизу. Он просил передать тебе: разобьешь, купишь новый... Дукати.

В комнату, за дверью которой он стоял, входит Логан, поднимая руку, как регулировщик дорожного движения.

- Подождите, сейчас...

Николас берет шлем.

- Все будет хорошо, Логан.

- И... - осторожно говорю я, поворачиваясь к трем большим, сильным, вероятно, имеющим лицензию на убийство парням. - Я хочу, чтобы мы с Николасом отправились на эту прогулку вдвоем. Вы, ребята, оставайтесь здесь.

Томми произносит, «Иисус, Мария и Иосиф».

Джеймс крестится.

Логан выбирает другой путь.

- Ни в коем случае. Это невозможно.

Но выражение лица Николаса говорит, что чертовски возможно.

- Нет, - снова настаивает Логан, его голос напряжен с легким намеком на отчаяние.

- Генри все время ускользал от охраны, - говорит Николас.

- Вы не принц Генри, - возражает Логан.

- У меня есть маршрут! - я подпрыгиваю от возбуждения, как Боско, когда ему нужно пописать. - Я все для вас записала, на всякий случай - где именно мы будем, каждую минуту.

Я достаю из рюкзака запечатанный конверт и протягиваю его Логану. Но когда он начинает его вскрывать, я кладу свою руку на его.

- Ты не можешь открыть его, пока мы не уйдем - это испортит сюрприз. Но я обещаю, что все будет хорошо. Клянусь своей жизнью. - Я перевожу взгляд с Логана на Николаса. - Доверьтесь мне.

И я очень хочу, чтобы он это сделал. Хочу сделать это для него, дать ему то, чего у него не было. То, что он всегда будет помнить: свободу. Николас смотрит на шлем, потом на Логана.

- Что может случиться в худшем случае?

- Э-э... вас могут убить, а нас троих повесят за измену.

- Не говори глупостей, - усмехается Николас. - Мы уже много лет никого не вешали. - Он шлепает Логана по спине. - Это будет расстрельная команда.

Томми смеется. Логан - нет, Джеймс изображает Швейцарию.

- Сэр, пожалуйста... если бы вы только послушали...

Николас использует то, что я называю «голосом».

- Я не ребенок, Логан. Я способен один день прожить без тебя. Вы трое оставайтесь здесь, и это приказ. Если я хоть мельком увижу вас или узнаю, что вы за нами следили - а я узнаю, - то отправлю домой охранять гребаных гончих. Я ясно выражаюсь?

Парни недовольно кивают. И всего через несколько минут он надевает шлем, чтобы его никто не узнал, пока мы идем через вестибюль к выходу из отеля.

- Добро пожаловать на Кони-Айленд! - Я широко раскидываю руки, пока Николас блокирует мотоцикл. - Известный своими эпическими американскими горками, просто довольно чистыми пляжами, и хот-догами, которые могут обеспечить вам спонтанный сердечный приступ, но вкусными достаточно, чтобы рискнуть.

Он посмеивается. И держит меня за руку, пока мы идем к «Циклону». Никто к нам не приглядывается, но Николас все равно смотрит вниз или на меня.

- Так... каково это – выйти на улицу... без них?

Он щурится от солнца.

- Странно. Будто я что-то забыл. Как в том сне, когда приходишь в класс без штанов. Но это... тоже волнующе.

Он целует мне тыльную сторону ладони, как в то первое утро, снова вызывая покалывание.

После катания на американских горках и поедания хот-догов мы возвращаемся к байку, чтобы взять покрывало, которое я туда уложила, и направляемся к амфитеатру.

- «Kodaline» выступают, - говорю я ему.

У Николаса есть куча их песен в плейлисте телефона. Он останавливается, и его лицо становится почти непроницаемым, но глаза горят ярко-зеленым светом. Затем одним движением он притягивает меня к себе и целует, лишая меня дыхания. Он прижимается своим лбом к моему.

- Это абсолютно лучшее, что кто-либо когда-либо делал для меня. Спасибо, Оливия.

Я улыбаюсь - и знаю, что сияю. Потому что именно так я себя и чувствую. Прямо сейчас - в его объятиях. Освещенная изнутри, как светящаяся падающая звезда, которая никогда не погаснет.

В помещении, когда мы стоим в очереди за напитками, из динамиков льется «Everything I Do» Брайана Адамса.

- Я люблю эту песню, - говорю я ему. - Это была моя песня на выпускном, но я на него не пошла.

- Почему? - спрашивает он.

Я пожимаю плечами.

- У меня не было ни времени, ни платья.

- Разве твой парень... Джек... не хотел представить тебя всем?

- Он не настолько увлекался танцами.

Николас издает звук отвращения.

- Определенно чертов эгоист.

Потом я замечаю, что он держит голову опущенной, пытаясь скрыть лицо. Я поднимаю его подбородок.

- Эта штука с прятками работает только в том случае, если ты не ведешь себя так, будто пытаешься что-то скрыть. - Он слегка смущенно улыбается, и на щеках появляются ямочки. М-м-м. - Большинство людей тут никогда бы не подумали, что ты здесь объявишься, а тем немногим, кому взбредет это в голову, вероятно, слишком пофиг, чтобы делать из этого большое событие. Жители Нью-Йорка прохладно относятся к знаменитостям.

Он смотрит на меня как на сумасшедшую.

- Не те, что видел я.

Я пожимаю плечами.

- Они, наверное, из Джерси.

Николас смеется - глубокий смешок, заставляющий меня закрыть глаза в надежде расслышать его еще лучше. Но тут сзади раздается голос - хрипловатый, вероятно курильщицы, определенно со Стейтен-Айленда.

- Божечки, ты хоть знаешь, на кого похож?

Ладонь Николаса в моей руке застывает, но я сжимаю ее, потому что... у меня есть это.

- На принца Николаса, да? – говорю я своим нью-йоркским акцентом блондинке в очках-авиаторах.

- Совершенно верно! Знаешь, я слышала, что он в городе, - она указывает на Николаса, —и ты вполне можешь быть им!

- Знаю! Я постоянно ему говорю, что мы должны переехать в Вегас - он мог бы получить работу в качестве пародиста - но он меня не слушает. - Я трясу руку Николаса. – Детка, изобрази акцент.

С нежным взглядом он говорит своим обычным голосом.

- У меня нет акцента... детка.

Я громко смеюсь, а женщина позади нас сходит с ума.

- О, Божечкиии, это безумие!

- Правда ведь? - я вздыхаю. - Если мне повезет, может, я обнаружу, что он какой-то давно потерянный родственник.

Справа открывается касса, и я направляюсь к ней, бросая женщине:

- Оторвитесь.

- Хорошенько выпейте, - отвечает она.

Николас обнимает меня за плечи своей сильной рукой, и я наклоняюсь, прижимаясь носом к его футболке, вдыхая его удивительный аромат. Затем смотрю на него.

- Видишь, я же тебе говорила.

Он целует меня в губы, покусывая так, что я стону.

- Ты чертов гений.

- Бываю моментами.

После выпивки - по паре пива из красных стаканчиков - мы гуляем по траве, пока не находим идеальное место.

- И что теперь? - спрашивает мой думаю-он-мог-быть-моим парень.

- Ты когда-нибудь пил дешевое пиво, слушал хорошую музыку и целовался весь день под теплым солнышком на покрывале на поляне, окруженный парой сотен людей?

- Никогда не имел такого удовольствия.

Я поднимаю вверх стакан.

- Сегодня будешь.

Николас

Мы с Оливией, спотыкаясь, проходим через вращающуюся дверь в вестибюль «Плазы», держась за руки, украдкой целуемся и хихикаем, как два похотливых подростка, прогуливающих занятия ради быстрого секса в чулане для метел.

Лежа с ней на покрывале весь день, долго и медленно целуя ее, не заботясь о том, кто на нас смотрит - потому что никто и не смотрел - заставило меня отчаянно нуждаться в ней. И сильно. Господи, так сильно, что если в нашу сторону повернутся головы или камеры телефонов, мне плевать. Все, что меня волнует - это мой член, вжавшийся в джинсы, большой, горячий и изнывающий.

Ожидание. Было ли когда-нибудь слово более сладкое? Мне никогда не приходилось ждать - не этого. Я понятия не имел, что нагнетание, часы шипящего, дразнящего отсроченного удовлетворения, может быть таким пьянящим афродизиаком. Моя кровь кипит, а глаза Оливии сверкают-от страсти, игривости и голода.

Мы входим в лифт, и в тот момент, когда двери за нами закрываются, я приподнимаю ее, прижимаю к стене и опустошаю ее рот - глубже, чем раньше. Она стонет вокруг моего языка, когда я трусь о нее, наслаждаясь давлением, которое не принесет никакого облегчения. Но оно прекрасно - даже волнующе - потому что я знаю, что скоро она будет обнажена и распростерта на моей кровати, и я смогу снова и снова входить в ее тесноту, пока мы оба не устанем. Или не развалим эту чертову кровать - смотря что случится раньше.

Пока лифт поднимается, я отклоняюсь назад и смотрю вниз, наблюдая, как моя обтянутая джинсами промежность намеренно упирается в ее разгоряченное средоточие. Мой член изящно скользит прямо туда - к ее мягкой, сладкой плоти, скрытой под тонкой тканью ее черных хлопчатобумажных леггинсов. Но я чувствую ее. И это чувство грандиозно.

Впившись ногтями мне в затылок, Оливия приподнимается, прижимаясь губами к моей челюсти и царапая зубами щетину.

- Я хочу, чтобы ты оттрахал меня везде, Николас, - задыхается она.      - Кончил куда угодно. Между ног, на груди, в рот, в горло... о, это будет так хорошо. Везде, Николас.

- Черт, да, - шиплю я, с каждым словом чувствуя себя еще безумнее. Надо отметить, дешевое пиво делает Оливию дикой. Следует пополнить запасы.

Со звоном, лифт в пентхаус открывается. Дом, милый дом.

Оливия кладет свои лодыжки мне на поясницу, и я несу ее, поглаживая и разминая эту аппетитную задницу, через фойе, направляясь в спальню.

Мое путешествие прерывается в гостиной - главой моей службы безопасности, ожидающим на диване, прямым, как сердитая доска, и хмурым. И вдруг я чувствую себя не просто подростком - я чувствую себя подростком, которого поймали, когда он пробирался после комендантского часа, воняя сексом, куревом и алкоголем.

- Итак... вы вернулись? - Логан встает.

- Э... да. Это было грандиозное шоу, - говорю я ему. - Никаких инцидентов не произошло; казалось, никто меня не узнавал.

Он вскидывает руки, подражая сытой по горло матери. И говорит так же.

- Вы могли бы и позвонить! Я провел здесь весь день - наполовину сошел с ума от беспокойства.

И я знаю, что это грубо, но удивительный день и уверенность в том, что скоро я буду по самые яйца в Оливии, делают меня слишком счастливым, чтобы волноваться. Я смеюсь.

- Прости, мам.

Логана это не забавляет. Его зубы скрипят так сильно, что мне кажется, я это слышу.

- Это не смешно, Мой Господин. Это опасно. - Он на мгновение переводит взгляд на Оливию, потом снова на меня. - Нам нужно поговорить. Наедине.

- Ладно, успокойся уже. В данный момент у меня руки заняты кое-чем восхитительным. - Я сжимаю задницу Оливии, заставляя ее хихикать и прятать лицо у меня на шее. - Мы поговорим утром, первым делом, обещаю.

Его взгляд мечется между нами, все еще выглядя несчастным. Но он кивает.

- Желаю вам... приятного вечера, - с трудом выговаривает он и направляется к лифту.

Как только он уходит, Оливия выглядывает из своего укрытия.

- Не думаю, что я ему стала нравиться больше.

Я целую кончик ее дерзкого носика.

- Ты нравишься мне. - Затем я толкаюсь бедрами вперед, притягивая ее ближе - позволяя почувствовать каждый твердый сантиметр. - Хочешь, покажу тебе насколько?

Жар поднимается по ее щекам.

- Да, пожалуйста. - Затем она прикусывает губу и добавляет с мягким акцентом. - Мой Господин.

Когда я слышу это из уст Оливии, мне становится не по себе. Это заставляет меня хотеть делать с ней грязные, порочные вещи. Без дальнейшего промедления несу ее в спальню, чтобы выполнить свои намерения.

Оливия

Большую часть времени Боско спит в комнате Элли. Она берет его с собой и закрывает дверь - просто чтобы убедиться, что наш папа, шатаясь, не споткнется о него... или Боско не найдет способ открыть дверцу холодильника и есть, пока не лопнет.

Но иногда, Элли встает посреди ночи, чтобы пописать и забывает закрыть за собой дверь. И в такие ночи Боско обычно оказывается в моей комнате. Если мне повезет, он тихо свернется калачиком в ногах на кровати или зароется поближе ко мне, чтобы согреться, как пушистый, уродливый птенец.

Обычно мне не везет. Потому что обычно Боско голоден, когда находит дорогу в мою комнату, а я кормилец. Поэтому ему хочется разбудить меня. Но он не облизывает мне лицо и не лает. А пристально на меня смотрит. Своими черными глазками-бусинками он смотрит пристально и долго - и хотя это прозвучит странно - громко.

И точно такое же ощущение я испытываю позже той ночью, когда сплю рядом с Николасом. Будто кто-то или что-то смотрит на нас так пристально, что это оглушает. Я чувствую это еще до того, как открываю глаза. Но когда я это делаю, то вижу женщину в белом, стоящую в изножье кровати и смотрящую на нас сверху вниз.

Мои легкие скрежещут, чтобы сделать шокированный, испуганный вдох. Это больше, чем вздох - это прелюдия к крику. Но потом я чувствую руку Николаса на своей груди, под одеялом. Спокойного, сильного нажатия достаточно, чтобы обратить внимание. Чтобы сказать мне, что он тоже ее видит и что мне нужно держать себя в руках.

Лунный свет из окна заливает огромную комнату голубоватым светом, заставляя кожу женщины мерцать молочным сиянием. Волосы у нее темные, коротко подстриженные до плеч, лицо костлявое, заостренное на подбородке и носу, но не некрасивое. Ее глаза устремлены на Николаса, темные и блестящие - и чертовски сумасшедшие - психически сумасшедшие.

- Ты проснулся. - Она вздыхает. - Я ждала, когда ты проснешься.

Горло Николаса работает рефлекторно, но его голос - этот пленительный голос - мягкий и успокаивающий.

- Правда?

- Да. Так приятно снова тебя видеть.

Его пальцы слегка касаются моей грудины, говоря, что все в порядке - все в порядке.

- Я тоже рад тебя видеть, - отвечает Николас. - Как ты пробралась в этот раз?

Она улыбается, и у меня по коже бегут мурашки.

- Все было так, как мы и договаривались. Работать в отеле, притворяться горничной, пока ты не подашь мне сигнал. Эти парни всегда находились с тобой, так что я поняла, когда ты начал отсылать их по ночам, это был знак мне.

Дерьмо.

Ее глаза устремляются на меня, будто я сказала это вслух - но я не говорила.

- Кто она? - спрашивает она, и голос ее звучит так же безумно, но далеко не так радостно.

- Никто, - говорит Николас. Так холодно. Настолько уверенно. Это останавливает мое сердцебиение на полсекунды. - Она никто.

Николас наклоняется, поднимает с пола брюки, затем натягивает их и встает.

- Хочу послушать, как у тебя дела. Давай выйдем в гостиную и поболтаем.

- Но я хочу остаться здесь. - Она дуется. - В спальне.

- Там есть охлажденная бутылка брюта «Krug Vintage». А этот случай определенно требует шампанского.

Николас легко улыбается. Он действительно хорош. Если с принцем ничего не получится, он вполне может стать актером.

- Ладно.

Женщина хихикает, загипнотизированная им.

Как только они выходят из комнаты, я надеваю первое, что касается моих рук - рубашку Николаса - и ныряю за телефоном к тумбочке, чтобы позвать на помощь. Но тут из гостиной раздается истошный крик - пронзительный и душераздирающий.

- Что ты делаешь? Отпусти меня!

Никогда я не бегала так быстро и не была так напугана.

В гостиной Николас прижимает к дивану женщину, лежащую на животе, заломив ей руки за спину. Увидев меня, он говорит:

- Мой мобильник на прикроватной тумбочке. Набери семь - это соединит тебя с охраной.

Женщина плачет и воет, словно призрак.

- Ты все портишь!      Ты все портишь!

Она вырывается из его рук, а Николас пытается ее успокоить.

- Ну же, тише. Не делай этого - ты навредишь себе. Все будет хорошо.

Не знаю, почему я не двигаюсь. Будто мой мозг отсоединили от ног.

- Оливия. - Резкость в его тоне заставляет меня моргнуть. - Мобильный.

- Точно. Точно.

А потом я бегу по коридору и делаю в точности то, что он сказал.

Кажется, только спустя несколько часов женщину забирают, и в дополнение к обычным охранникам в номере появляются полицейские и персонал отеля. Николас, одетый в мягкую серую футболку и спортивные штаны, разговаривает с ними в гостиной. Я, чувствуя себя более собранной в своей собственной одежде - джинсах и старом топе - жду в спальне.

С Логаном.

Логан Сент-Джеймс, глава личной охраны Николаса, - сильный, молчаливый тип. Но в этот момент ему действительно не нужно ничего говорить - его глаза говорят за него. Они темно-коричневые, почти черные, и смотрят на меня испепеляющим жаром тысячи темных солнц.

Я нервно сглатываю.

Где люк в полу, когда он вам нужен?

- Это моя вина, не так ли? – нахожу я в себе смелость спросить.

- Вы не можете вбить ему в голову мысль о том, что ему не нужна охрана. - Ну, вот и ответ на этот вопрос. - Он очень важный человек, Оливия.

- Я понимаю.

- У него должна быть своя голова на плечах. Если что-то случится...

- Я знаю, что...

- Вы не знаете! Вы бы никогда не втянули его в подобное дерьмо, которое произошло сегодня, если бы знали. - Логан закрывает глаза и часто дышит, словно пытается обуздать свой взрывной характер. - Он не может себе позволить, чтобы какая-нибудь Нью-Йоркская дырка делала из него дурака.

Прежде чем успеваю осознать эти мерзкие слова, Логана оттаскивают за воротник и прижимают к стене - достаточно сильно, чтобы загремели светильники. Потому что внезапно появляется Николас, прижимая руку прямо к горлу Логана.

- Еще раз так с ней заговоришь, и тебе придется собирать зубы с пола. Ты меня понял? - когда ответ не приходит достаточно быстро, он прикладывает его о стену еще раз, от чего голова Логана отскакивает от гипсокартона. - Понял?!

Логан смотрит на него сверху вниз, его гордый подбородок напряжен и упрям. Затем он резко кивает.

Николас делает шаг назад, расставив руки в стороны.

- Мы оба знаем, что это моя вина, так что если хочешь на кого-то поругаться, то ругайся на меня.

Логан поправляет воротник своего костюма обиженным рывком.

- Надев шлем, вы не можете изменить то, кто вы есть - не можете ходить и притворяться, что это так.

- Да, я это понимаю.

Логан поджимает губы и нервно постукивает большим пальцем по бедру.

- Я хочу сменить отель. Незаметно.

- Хорошо.

- И я хочу, чтобы здесь было больше парней. Мне нужен кто-то в кофейне - это безумие, что вы так часто ходите в незащищенное место.

Николас соглашается, и Логан продолжает.

- Я хочу следить за мисс Хэммонд и ее сестрой. Это чистая, глупая удача, что пресса еще не заполучила их фотографии, и я хочу, чтобы они были под прикрытием, когда это произойдет.

- Согласен.

- И больше никаких ночей в номере, или посещений концертов днем, или чего бы то ни было, черт возьми, без охраны. Если хотите, чтобы вас убили, только не в мою смену. Вы позволите мне делать мою работу правильно или найдете для этого кого-то другого.

Глаза Николаса тускнеют, как у животного, запертого в загоне.

- Я не должен был ставить тебя или себя в такое положение. Это было глупо и больше не повторится.

Через некоторое время, Логан кивает, а затем кланяется Николасу. Он идет к двери, но потом останавливается и поворачивается ко мне.

- Прошу прощения. Мне не следовало разговаривать с вами подобным образом. Я не часто теряю самообладание, но когда я это делаю, из моего рта вываливается глупое дерьмо, которое я не имею в виду. Все это не по вашей вине. Вы можете меня простить, барышня?

Я медленно киваю, все еще ошеломленная всем этим.

- Конечно. Все в порядке, Логан. Я... я понимаю.

Он кивает, быстро улыбается мне и уходит, закрыв за собой дверь.

С усталым вздохом Николас садится в кресло у стола. Он потирает глаза ладонями. Затем опускает руки - и открывает их.

- Иди сюда, любимая.

Я жадно бегу к нему. Сажусь на колени, обнимаю и испытываю огромное облегчение, когда он отвечает мне тем же. Я дрожу рядом с ним - потрясенная до глубины души.

- С тобой все в порядке? - спрашивает он, его теплое дыхание касается моей шеи.

- Думаю, да. Все это так странно. - Я выпрямляюсь у него на коленях, пытаясь разобраться в своих мыслях. - Не могу поверить, что эта женщина... как она себя вела... будто была уверена, что знает тебя. Это когда-нибудь случалось раньше?

- Давным-давно один человек пробрался во дворец, в личную столовую моей бабушки. - Мое сердце сжимается от беспокойства за женщину, которую я никогда не встречала. Но я понимаю, что поскольку она так много значит для Николаса, она уже много значит и для меня. - Он не хотел ничего плохого - он был похож на девушку сегодня вечером. Словно был в бреду.

Я держу его мужественное, красивое лицо в своих ладонях.

- Думаю, я только сейчас начинаю это понимать. Как и сказал Логан - ты важен. И я знала это, но... я не думаю о тебе как о принце Пембрука, наследнике бла-бла-бла... - мои глаза касаются каждого сантиметра его лица. - Для меня ты просто Николас. Удивительный, сексуальный, милый, забавный парень... который мне действительно не безразличен.

Его большой палец касается моей нижней губы.

- Мне нравится, что ты так обо мне думаешь. - Затем он откашливается и отводит взгляд. - И я знаю, это была адская ночь, но... есть кое-что, что я должен сказать тебе, Оливия, прежде чем это зайдет дальше. Нам нужно кое о чем поговорить.

Что же, звучит не очень хорошо.

Но после того, что было, насколько все может оказаться плохо?

Глупые, глупые, глупые прощальные слова.

Я играю с волосами на затылке Николаса, расчесывая пальцами густые темные пряди.

- В чем дело?

Руки Николаса сжимаются, как два железных обруча, словно он не хочет, чтобы я уходила. И через секунду я понимаю почему.

- Я собираюсь жениться.

ГЛАВА 12

Николас

Наверное, я мог бы сформулировать это лучше. Черт. Оливия застывает в моих объятиях, глядя на меня большими темными глазами на посеревшем лице.

- Ты помолвлен?

- Нет. Ещё нет.

Она пытается встать, но я крепко прижимаю ее к себе.

- У тебя есть девушка?

- Позволь мне объяснить.

Она сопротивляется еще сильнее.

- Позволь мне встать, и тогда ты сможешь все объяснить.

Я сжимаю ее еще крепче.

- Ты мне нравишься там, где ты есть.

Ее голос превращается в камень.

- Мне плевать, что тебе сейчас нравится - я хочу встать. Отпусти меня, Николас!

Мои руки падают, и она отскакивает от меня, часто дыша, глядя так, словно не знает, кто я. И никогда не знала. И на ее лице будто идет гражданская война - половина хочет убежать, другая половина хочет услышать, что я должен сказать.

После нескольких мгновений нерешительности другая половина побеждает. Она скрещивает руки на груди и медленно садится на край кровати.

- Ладно. Объясняй.

Я рассказываю ей всю историю. О бабушке, о списке - обо всех зайцах, которых нужно убить, и о том, что я пуля, которая должна сделать дело.

- Ух ты, - бормочет она. - А я думала, это у меня багаж. - Она качает головой. - Это... безумие. Я имею в виду, на дворе двадцать первый век, а ты должен делать все по договоренности?

Я пытаюсь пожать плечами.

- Все уже не так устроено, как раньше. В первый раз, когда мои бабушка и дедушка оказались одни в комнате вместе, было в их брачную ночь.

- Ух ты, - снова говорит Оливия. - Нелепость.

- По крайней мере, у меня есть шанс узнать женщину, на которой я женюсь. Я принимаю решение - но есть определенные требования, которые должны быть выполнены.

Она наклоняется вперед, упираясь локтями о колени, ее шелковистые волосы падают на плечи.

- Какого рода требования?

- Она должна быть благородного происхождения, хотя бы отдаленно. И она должна быть девственницей.

Оливия морщится.

- Господи, это же архаично.

- Знаю. Но подумай, Оливия. Когда-нибудь мои дети будут править страной, и не потому, что они заслужили это или были избраны - просто потому, что они мои. Архаичные правила - это единственное, что делает меня тем, кто я есть. Я не могу выбирать, за кем последую. - Я пожимаю плечами. - Такова жизнь.

- Нет, не такова, - тихо говорит Оливия. - Это моя жизнь.

Когда она смотрит на меня, выражение ее лица становится жестким, а глаза стальными, от чего я вжимаюсь в стену.

- Почему ты мне не сказал? Все эти ночи, почему ты ничего не говорил?

- Не было никаких причин говорить тебе... поначалу.

Она быстро встает, повышая голос.

- Честность - вот причина, Николас. Ты должен был мне рассказать!

- Я не знал!

- Чего ты не знал? – усмехается она.

- Не знал, что я буду так себя чувствовать! - кричу я.

Презрение исчезает с ее лица вместе с гневом.      На смену им приходит растущее удивление, может быть, немного надежды.

- Как ты себя чувствуешь?

Эмоции клубятся внутри меня - такие новые и незнакомые, что я едва могу выразить их словами.

- У меня чуть больше четырех месяцев. И когда я вошел в ту кофейню, я не знал, что в конечном итоге захочу каждый день проводить... с тобой.

В уголках ее глаз собираются морщинки, а губы растягиваются в едва заметной улыбке.

- А ты хочешь?

Я касаюсь ее щеки и киваю.

- Разговаривать с тобой, смеяться вместе с тобой, смотреть на тебя. - Затем я ухмыляюсь. - Желательно быть похороненным глубоко в кое-какой части тебя.

Она фыркает и толкает меня в плечо. А потом я становлюсь серьезным.

- Но это все, что я могу предложить. Когда закончится лето, наши отношения тоже закончатся.

Оливия проводит рукой по волосам, слегка дергая их. Я снова сажусь в кресло и добавляю:

- И это еще не все.

- О Господи, что еще? Где-то есть давно потерянный ребенок?

Я вздрагиваю - хотя знаю, что она шутит.

- Логан был прав насчет прессы. То, что они еще не заполучили твое фото – просто глупая удача и вопрос времени. И когда они это сделают, твоя жизнь изменится. Они будут говорить со всеми, кого ты когда-либо знала, копаться в финансовом положении «У Амелии», рыться в твоем прошлом...

- У меня нет прошлого.

- Тогда они его придумают, - огрызаюсь я, сам того не желая. Это из-за разочарования—разочарования, что времени мало... и стены давят со всех сторон. - Нелегко быть моим другом; еще труднее быть моей любовницей. Думай обо мне как о ходячей бомбе - все, что находится рядом со мной, в конечном итоге попадет под раздачу.

- А ты показался мне такой находкой, - шутит она, качая головой. Затем встает и поворачивается ко мне спиной, размышляя вслух.      - Значит, это будет как... в фильме «Дорогой Джон», или у Сэнди и Зуко в «Бриолине»? Летний роман? Интрижка? А потом... ты просто уйдешь?

- Именно.

Я смотрю ей в спину и жду. Мой желудок скручивает от нервов. Потому что я не помню, чтобы хотел чего-тотак же сильно, как хочу ее.

- Если тебе нужно время, чтобы подумать об этом, я...

Оливия быстро поворачивается, прерывая мои слова настойчивым прикосновением губ, ее сладкие губы горячие и требовательные. Мои руки автоматически находят ее бедра, притягивая к себе между коленями. Затем она выпрямляется и проводит пальцем по губам, глядя на меня сверху вниз.

- Ты это почувствовал?

Искра, электричество. Желание, которое питается само собой, наслаждение, которого всегда мало.

- Да.

Она берет мою руку и кладет себе на грудь, где бешено бьется ее сердце.

- А это чувствуешь?

Мое сердце колотится в том же ритме.

- Да.

- Некоторые проводят всю свою жизнь, не чувствуя этого. У нас это будет четыре месяца. - Ее глаза искрятся в лунном свете. - Я в деле.

Через несколько дней у меня запланирован ужин в Вашингтоне, округ Колумбия - благотворительный вечер Фонда Мейсона - и Оливия соглашается сопровождать меня. Когда она беспокоится, что ей нечего надеть, я устраиваю поход по магазинам в «Barrister’s» на Пятой авеню, после закрытия.

Поскольку я не джентльмен, то помогаю ей в примерочной, когда продавщица занята чем-то другим - протягиваю ей руку помощи, чтобы она смогла влезть и вылезти из всей этой одежды - в основном вылезти из нее.

Она останавливается на платье насыщенного сливового цвета, которое подчеркивает все лучшее в ней, и босоножках на каблуках с золотистыми ремешками. Ей показывают простое бриллиантовое ожерелье, которое будет выглядеть с нарядом фантастически. Но Оливия не позволит мне купить его для нее. Она говорит, что у сестры Марти есть что-то более подходящее, что она может одолжить.

После того, как мы уходим, оно не дает мне покоя - ожерелье. По чисто эгоистическим причинам. Потому что я хочу видеть ее в нем. В нем и больше ни в чем.

Но когда наступает вечер ужина, и я впервые вижу Оливию на вертолетной площадке, я забываю об ожерелье - потому что она настоящее видение. Ее губы темно-розовые и блестящие, волосы полуночного цвета элегантно зачесаны вверх, грудь высокая и потрясающая. Я беру ее за руку и целую тыльную сторону ладони.

- Ты выглядишь потрясающе.

- Спасибо.

Она сияет. Пока ее взгляд не останавливается на вертолете позади меня. Тогда она выглядит нездоровой.

- Значит, мы действительно это делаем, да?

Я летаю всякий раз, когда у меня есть возможность, а это не так часто, как мне бы хотелось. А Оливия вообще никогда не летала - ни на самолете, ни на вертолете. Так здорово быть ее первым.

- Я же сказал, что буду нежен.

Веду ее к обычному вертолету, который генеральный директор Международного банка, который дружен с моей семьей, был достаточно добр - и проницателен - чтобы одолжить мне на вечер.

- Если только ты не в настроении для жесткой езды?

Я подмигиваю.

- Медленно и спокойно, ковбой, - предупреждает она. - Или я никогда больше не поеду с тобой.

Я помогаю ей сесть на мягкое кожаное сиденье, пристегиваю ремни и аккуратно надеваю наушники, чтобы мы могли говорить во время полета. Ее глаза круглые от ужаса.

Неужели тот факт, что это меня заводит, делает меня больным ублюдком? Я немного боюсь, что так оно и есть.

Быстро поцеловав ее в лоб, обхожу машину и забираюсь внутрь. Томми сидит сзади; Логан и Джеймс выехали раньше, чтобы подтвердить детали безопасности и встретят нас, когда мы приземлимся. Подняв большой палец наземной команде, мы взлетаем.

Оливия рядом со мной замирает. Будто боится пошевелиться или заговорить. Пока мы не сворачиваем направо. Затем она кричит как резаная.

- О Боже! Мы убьемся!

Она хватает меня за руку.

- Оливия, мы не убьемся.

- Нет, убьемся! Наклони! Наклони в другую сторону!

Она отодвигается от окна - в противоположную сторону от нашего крена. И Томми, стараясь быть полезным, наклоняется к ней. Я выравниваю нас, но ее хватка на моей руке не ослабевает.

- Посмотри на вид, сладкая. Посмотри на огни - они как тысячи бриллиантов на ложе черного песка.

Глаза Оливии так крепко зажмурены, что почти исчезли с ее лица.

- Нет, спасибо, мне и так хорошо.

Я отрываю ее руку от своей, по одному пальцу за раз.

- Хорошо, вот что мы сделаем. Ты положишь руку на рычаг и поведешь вертолет.

Ее глаза распахиваются.

- Что?

- Ты боишься, потому что чувствуешь себя не в своей тарелке, - спокойно говорю я ей. - Это поможет тебе почувствовать себя лучше.

- Ты хочешь, чтобы я дотронулся до твоего рычага и почувствовала себя лучше? - недоверчиво спрашивает она. - Звучит как клеше.

Я смеюсь.

- Никакого клеше. Но... мой рычаг всегда делает все лучше. Ты не ошибешься, если прикоснешься к нему. - Я беру ее руку и кладу на штурвал, дразня ее. - Вот так, держи крепко, но не пережми. Не гладь, просто держи его - я знаю, он большой - привыкни к ощущению его в руке.

Оливия фыркает.

- Ты грязный, порочный мужлан.

Но она забыла бояться, как я и надеялся.      И через несколько минут я убираю свою руку с ее руки, и она твердо держит штурвал, вся в себе, ее лицо пылает от счастья.

- О Боже мой! - она задыхается - и это меня тоже возбуждает. - Я делаю это, Николас! Я лечу! Это потрясающе!

Мы приземляемся примерно через два часа и едем в Смитсоновский институт, украшенный ярко-красными полосами между каменными колоннами и широкими прожекторами вдоль красной ковровой дорожки.

Когда мы подъезжаем, я вижу знакомую вспышку камер.

- Спереди или сзади? - спрашиваю я Оливию в лимузине, поворачиваясь к ней лицом.

Она смотрит на меня с намеком на сухую улыбку.

- Тебе не кажется, что еще слишком рано пристраиваться сзади?

Я ухмыляюсь.

- Для этого никогда не рано.

Она хихикает. Но потом я становлюсь серьезным. Потому что знаю, как сильно я собираюсь перевернуть ее жизнь с ног на голову... а потом, менее чем через четыре месяца, я уйду. Оливия пока этого не понимает, не совсем.

- Если мы войдем в парадную дверь, они сфотографируют тебя, узнают твое имя, и мир сойдет с ума - но это будет нашим решением. Если воспользуемся задней дверью, можем выиграть немного больше времени, но не будем знать, когда, где и как произойдет разоблачение. Это просто случится. - Провожу рукой по ее колену.      - Все зависит от тебя, любимая.

Она наклоняет голову, глядя в окно, наблюдая за толпой фотографов, и кажется более любопытной, чем во всем остальном.

- А что мы скажем?

- Ничего. Мы им ничего не говорим. Они пишут, что хотят, и фотографируют в любое время, но мы никогда ничего не подтверждаем и не отрицаем. И дворец не комментирует личную жизнь королевской семьи.

Она медленно кивает.

- Это как, когда поженились Бейонсе и Джей Зи. Это было во всех газетах: доставка цветов, сплетни от поставщиков провизии - все знали, но пока они фактически не подтвердили это, никто на самом деле об этом не знал. Всегда существовала кроха возможного сомнения.

Я улыбаюсь.

- Именно.

Через несколько мгновений Оливия делает глубокий вдох.      И протягивает мне руку.

- Сожалею, что разочаровала вас, Ваше Высочество, но сегодня вечером не будет никаких действий через черный ход - только через парадную дверь.

Я беру ее за руку и целую - нежно и быстро.

- Тогда пошли.

Оливия держится хорошо. Она машет им рукой, улыбается и игнорирует вопросы, которые сыплются на нас как рис на свадьбе. Она беспокоится, что на каждой фотографии у нее будет «рыбье лицо» - не совсем уверен, что это такое, но звучит не очень хорошо. И перед ее глазами еще долго остаются пятна - я говорю ей в следующий раз смотреть вниз, под вспышки, а не на них, - но в остальном она проходит свой первый опыт общения с американской прессой невредимой.

В бальном зале, с бокалом вина в руке и ладонью на пояснице Оливии, нас встречают хозяева, Брент и Кеннеди Мейсон.

Мейсон на несколько лет старше меня, но в нем чувствуется какой-то налет юности. Он не похож на человека, который воспринимает себя - или что-то еще - слишком серьезно.

Они кланяются – подвиг для Кеннеди Мейсон с ее большим, круглым, сильно беременным животиком. Затем мы пожимаем друг другу руки, и я представляю Оливию.

- Для нас большая честь видеть вас здесь, принц Николас, - говорит Мейсон.

Он имеет в виду деньги - для него большая честь видеть здесь мои деньги, потому что это то, о чем на самом деле идет речь. Хотя мне нравится Фонд Мейсона; их накладные расходы низки, и они поддерживают программы, которые на самом деле помогают реальным людям.

- Но мы будем скучать по вашей бабушке, - замечает Кеннеди. - В прошлом году она была душой вечеринки.

- Она довольно хорошо справляется будучи центром внимания, - отвечаю я. - Я передам ей ваши наилучшие пожелания.

Мы вчетвером легко беседуем, пока Кеннеди не кладет руку себе на живот, прикрытый ярко-синим шелковым платьем.

- На каком вы сроке? - спрашивает Оливия.

- Не на таком большом, как думаете, - сокрушается Кеннеди. - В этот раз у нас близнецы.

- Потрясающе, - легко говорит Оливия. - Поздравляю.

- Спасибо. Наша дочь, Вивиан, в восторге. И я тоже - когда не слишком устаю, чтобы что-то чувствовать.

Мейсон пожимает плечами.

- Вот на какой риск ты пошла, выйдя замуж за мужчину со сверхсильной спермой.

Кеннеди закрывает глаза.

- О Боже, Брент, перестань! Ты говоришь с принцем! - Она поворачивается к нам. - С тех пор как мы узнали о близнецах, он только об этом и говорит - о своей супергеройской сперме.

Мейсон пожимает плечами.

- Это тот случай, когда я считаю, что если у вас это есть, выставляйте это напоказ. - Он кивает мне. - Он все понял.

И мы смеемся. После того, как Мейсоны двинулись дальше, чтобы поприветствовать остальных гостей, я приглашаю Оливию на танец - потому что мне нужен предлог, чтобы обнять ее, наклониться ближе и ощутить аромат ее сладкой кожи.

- Я понятия не имею, как танцевать. - Она смотрит на большой оркестр и шумный танцпол.       - Только не так.

Я беру ее за руку.

- Я знаю. И отлично веду. Просто держись крепче, и позволь мне вести тебя туда, куда нужно.

Как и в случае с вертолетом, она сначала колеблется, но ее авантюрная натура побеждает.

- Хо-хорошо... но не говори, что я тебя не предупреждала.

За ужином я выпиваю несколько напитков, поэтому мы решаем вернуться на Манхэттен на лимузине. Оливия засыпает у меня на плече, прежде чем мы преодолеваем половину пути. К тому времени, как мы прибываем в город, уже так поздно - или рано, в зависимости от мнения, - что отправляться в номер нет смысла, поэтому я велю Логану ехать прямо к квартире Оливии.

Хорошо, что по дороге домой она поспала - не думаю, что сегодня она снова заснет. Потому что за дверью кафе ждут более ста человек.

Меня - а теперь и ее.

Судя по камерам, фотографиям и плакатам, это смесь поклонников, искателей автографов и фотографов. Можно с уверенностью сказать, что личность Оливии - и адрес, и род занятий - определенно раскрыты.

- Срань господня.

Она моргает, глядя в окно машины на толпу.

- Добро пожаловать в мой мир. - Я подмигиваю.

- Эй, Ло, когда прибудут эти дополнительные люди? - спрашивает Джеймс с переднего пассажирского сиденья.

- Завтра, - отвечает Логан.

- Это хорошо, парни, - говорит Томми. - Потому что, как говорят американцы, нам понадобится лодка побольше.

ГЛАВА 13

Оливия

Вы когда-нибудь задумывались, каково это - стать знаменитостью за одну ночь? Что же, теперь я компетентна в этом вопросе, чтобы рассказать вам.

Это похоже на то, когда технически мертвых пациентов в сериалах про медиков бьет током после того, как сексуальный, молодой врач кричит: «Разряд»!

Это чувствуется так, как и выглядит: подскоки, тряска.

Будто меня сбило с ног в черную дыру и вынесло в альтернативную вселенную... сбило с ног в чью-то чужую жизнь.

И в каком-то смысле, я думаю, так оно и есть - я была сбита в жизнь Николаса.

Он подхватывает меня в ее потоке, и все, что я могу сделать, это не забывать дышать и пытаться наслаждаться поездкой.

Начало - самое трудное. Разве так не всегда? В первое утро я повела Боско пописать и меня окружили люди, которых я не знала - мне задавали вопросы, фотографировали. Джеймс и Томми остались со мной, и я увидела их с другой стороны. То, как они двигались и говорили - резко и устрашающе - отталкивая толпу, бросая вызов любому, кто попытается пройти мимо них.

В то утро Николасу было трудно покинуть меня. В его глазах была пустота - потому что он хотел остаться, быть львом, держащих гиен в страхе. Но он знал, что его присутствие только усугубит ситуацию - превратит любопытство толпы в бешенство.

На следующий день появляются люди Николаса - Темные Костюмы, как он их называет – они связываются с полицией Нью-Йорка, чтобы убедиться, что никто не слоняется по тротуару перед «У Амелии». Мы устанавливаем в кафе политику «должен купить, чтобы остаться», потому что большинство из десятков и десятков посетителей больше сталкеры, чем клиенты. Несмотря на это, в бизнесе наблюдается определенный всплеск, являющийся обоюдоострым мечом. Элли начинает работать после школы, что очень помогает. И Марти, как всегда, являет собой спокойную, веселую скалу, на которую я всегда могу опереться. Они оба купаются в хаотическом внимании, позируя для фотографий и даже подписывая случайные автографы, когда их просят, хотя я думаю, что это странно. Они оба также умеют держать рот на замке, когда им задают вопросы - ничего не подтверждая обо мне и Николасе.

На третий день после того, как весь ад вырвался на свободу, я поднимаюсь наверх в квартиру, моя смена закончилась и поэтому я с нетерпением ожидаю горячего душа. Ну, тепловатого - но я сделаю вид, что мне жарко.

Но когда я прохожу мимо комнаты Элли, я слышу проклятия из разряда, когда в «Изгоняющем дьявола» у Линды Блэр вращается голова. Я толкаю ее дверь и вижу свою сестру за ее маленьким столиком, кричащую на свой ноутбук.

Даже Боско лает с кровати.

- Что происходит? - спрашиваю я. - Я только что поднялась, но Марти там один - он продержится не больше десяти минут.

- Знаю, знаю. - Она машет рукой. - Я в пламенной войне с ядовитой сучкой из Твиттера. Позволь мне просто дунуть и поджечь ее долбаный дом... а потом я пойду продавать кофе.

- Что случилось? - саркастически спрашиваю я. - Она оскорбила твое видео с макияжем?

Элли вздыхает, долго и мучительно.

- Оно в Инстаграм, Лив, я серьезно думаю, что ты родилась не в том веке. И вообще, она оскорбила не меня - она оскорбила тебя.

Ее слова высыпаются на меня, словно лед из ведра.

- Меня? У меня в Твиттере может и наберется два подписчика.

Элли заканчивает печатать.

- На! Выкуси, шалава! - потом она медленно поворачивается в мою сторону. - В последнее время ты не выходила в Интернет, не так ли?

Это не закончится ничем хорошим, я знаю. Мой желудок тоже это знает - он жалуется и урчит.

- Ах, нет? - Элли кивает и встает, указывая на свой компьютер. - Возможно, захочешь посмотреть. Или нет… в конце концов, невежество - это блаженство. Если решишь взглянуть, тебе лучше иметь поблизости что-нибудь покрепче.

Затем она похлопывает меня по плечу и спускается вниз, ее белокурый хвостик колышется позади.

Я смотрю на экран, и мое дыхание становится учащенным, почти паническим, кровь мчится по венам, как скорый поезд. Я никогда не дралась, ни разу в жизни. Ближе всего я была к этому во втором классе средней школы, когда Кимберли Уиллис сказала всем, что собирается выбить из меня дерьмо. Поэтому я сказала своему учителю физкультуры, тренеру Брюстеру - гигантскому лесорубу - что у меня неожиданно начались месячные и я должна идти домой. Он провел остаток учебного года, избегая зрительного контакта со мной. Но это сработало - на следующий день Кимберли узнала, что Тара Хоффман была тем, кто говорил о ней всякое дерьмо, и вместо этого выбила дерьмо из нее.

Я не привыкла, чтобы люди меня ненавидели. А судя по всему, тысячи - вернее, десятки тысяч - людей подписались на меня именно ради этого.

@arthousegirl47 говорит, что у меня толстая задница. @princessbill думает, что я жадная до денег шлюха. @twilightbella5 подозревает, что моя мать была инопланетянкой, потому что мои глаза слишком большие и странные. А @342fuckyou не волнует, что там за слухи - Николас принадлежит ей.

О, и посмотрите-ка на это - у меня есть свой личный хэштег. #оливияотстой.

Отлично.

Я захлопываю ноутбук и отступаю назад, будто это паук. Затем ныряю на кровать за телефоном и пишу Николасу.

Я: Ты видел Твиттер? Меня сфотошопили в виде чучела.

Ему требуется всего несколько секунд, чтобы ответить.

Николас: Держись подальше от Твиттера. Это помойная яма.

Я: Так ты видел?

Николас: Закрой глаза. Они завидуют. Как и должно быть.

Я: Вот, ты опять скромничаешь.

Николас: Скромность - удел слабых и бесчестных.

И точно так же, как появилось, мое беспокойство о неприятных комментариях начинает исчезать, стираться из моего сознания, как в дымке.

Этот летний роман с Николасом - настоящий и он здесь прямо передо мной. И пока срок его завершения приближается, я не собираюсь тратить время, ни секунды, беспокоясь о бессмысленных словах от безликих призраков, которые я не могу изменить, и, в конце концов, они все не имеют значения.

Николас: Просто избегай Интернета вообще. И телевидения тоже. Выйди на улицу (возьми охрану). Сегодня прекрасный день.

Если бы я получала пять центов каждый раз, когда моя мать говорила те же самые слова, за исключением «безопасности», я была бы так же богата, как... Ну... Николас.

Я: Хорошо, мамочка.

Николас: Не моя тема. Но если хочешь называть меня папочкой, я мог бы заняться этим.

Я: Фу.

Николас: Дорогая, через минуту мне нужно идти. Встреча вот-вот начнется. Я передам Бараку от тебя привет.

Я: Серьезно???

Николас: Нет.

Я качаю головой.

Я: Ты королевская задница, ты знаешь это?

Николас: Конечно, знаю. Архиепископ Динглберри удостоверил это в день моего рождения.      

Я: Динглберри???Ты шутишь. (dingleberry с англ.– фекалии, присохшие к волосам или шерсти; идиот, кретин)

Николас: Боюсь, что нет. Мои предки были больной, извращенной бандой.

Я: Ржунимагу!

Николас: Кстати о задницах, прямо сейчас я представляю, как моя двигается между твоих раздвинутых ног. Не могу перестать представлять это. Что ты об этом думаешь?

Как только я читаю слова, я тоже представляю себе это. И Боже... жар клубится в моем животе, распространяясь и расширяясь, пока мои бедра не начинают восхитительно покалывать. Мои руки немного дрожат, когда я печатаю ответ.

Я: Думаю... мы должны перестать думать и начать действовать.

Николас: Блестяще. Отправляйся в отель, администратор тебя впустит. Будь в моей постели, через два часа я вернусь.

Возбуждение пузырится во мне, как только что налитое шампанское.

Я: Да, Мой Господин.

Николас: Если твоя цель состояла в том, чтобы познакомить сестер милосердия со стояком - миссия выполнена.

Я спрыгиваю с кровати, направляясь в ванную, чтобы освежиться и переодеться. По дороге набираю единственный ответ, который могу придумать.

Я: Неловко. Хо

Проходят дни, и то, что когда-то было потрясающим и новым, становится... обыденным. Обычным днем. Удивительно, как быстро это происходит, как быстро мы адаптируемся.

У меня есть парень - по крайней мере на лето. Сексуальный, великолепный, веселый парень, который также является королевской особой. Это усложняет ситуацию, но что, вероятно, было бы самым удивительным для комментаторов и журналистов Вселенных Твиттер и Facebook - как... привычно... это все чувствуется.

Мы ходим обедать в окружении охраны, но это все равно просто обед. Мы посещаем детскую палату в больнице. Дети спрашивают его о короне и троне, а мне достаются аплодисменты, когда я жонглирую для них - чему отец научил меня на кухне «У Амелии» много лет назад. Я позволяю Николасу покупать мне одежду - повседневную, но дорогую - потому что не хочу смущать его тем, что выгляжу потаскано, когда мы фотографируемся вместе. Я надеваю солнцезащитные очки всякий раз, когда выхожу на улицу, и едва слышу вопросы, которые выкрикивают репортеры.

Теперь это моя нормальность.

Но как только я подумала, что мы угодили в комфортную рутину - все изменилось с одним единственным вопросом: «Хочешь сходить на вечеринку?»

Когда мы с Николасом выходим из машины, Джеймс держит над нашими головами зонтик, а в небе сверкают молнии и льет теплый дождь. Клуб холеный, весь из изысканного оникса и нержавеющей стали, без окон, со звуконепроницаемыми стенами, чтобы не взъерошить перья более консервативных и ультра-богатых соседей. Перед дверью бархатная веревка, а мамонт-вышибала в темном костюме и темных очках ожидает с собственным зонтиком. Но перед входом нет очереди - и это не из-за погоды.

А потому, что этот клуб только по приглашениям. Каждую ночь.

Внутри звучит «My House» в исполнении Flo Rida, и похоже, что это костюмированная вечеринка - костюмированная вечеринка эпохи восьмидесятых. Я вижу Мадонну, двух Принцев - типа исполнителя альбома «Purple Rain», а не типа Николаса - и кучу людей одетых как куклы «Cabbage Patch», которые намного сексуальнее, чем любая из тех, что я видела. Главный зал не огромен - несколько бархатных диванов и зеркальный бар вдоль одной стены. И есть сцена с цветными огнями, которые вспыхивают в такт музыке.

На сцене Том Круз из фильма «Рискованный бизнес» - парень в темных очках и розовой рубашке на пуговицах и, да, в белых трусах. Он танцует и машет руками, заставляя переполненный танцпол еще больше распаляться.

- Видишь того парня? - кричу я сквозь музыку, указывая на сцену.

Красивое лицо Николаса напряжено.

- О, я прекрасно его вижу.

Я присматриваюсь снова. А потом задыхаюсь.

- Это твой брат?!

Николасу позвонил один из Темных Костюмов из Вэсско и сообщил, что его брат прибыл на Манхэттен.

- Это он, - практически рычит Николас.

- Ого.

- Негодник, - говорит Николас, качая головой. - Он всегда вел себя как ребенок.

- Ладно, в сфере проблем с младшенькими ты выигрываешь.

Николас разговаривает с охранником - одним из новеньких, имени которого я пока не знаю. Парень кивает и убегает, а Николас хватает меня за руку.

- Пойдем.

Мы пробираемся по танцполу, сквозь плотную толпу тел. Проходим мимо Дебби Гибсон и Молли Рингуолд из «Девушки в розовом», затем останавливаемся у края сцены. Когда песня заканчивается и техно-микс от Fetty Wap занимает ее место, охранник разговаривает с Томом Крузом... э-э... Генри на сцене.

Он вскидывает голову и смотрит на Николаса.

А затем медленно, словно не совсем веря в то, что видит, улыбается.

Это милая улыбка младшего брата, которая трогает мое сердце.

Он практически бежит к нам, спрыгивая со сцены с кошачьей грацией и приземляясь на обе ноги всего в нескольких метрах от нас. Его губы шевелятся - я не слышу его, но могу прочитать, что он произносит:

- Николас.

И вот он здесь. Я отступаю назад, чтобы меня не затоптали, когда Генри хватает своего брата в медвежьи объятия, приподнимая его. Они обнимаются несколько мгновений, хлопая друг друга по спине, затем Николас отстраняется - снимая солнцезащитные очки с младшего брата, изучая его лицо и читая по глазам.

И беспокойство омрачает черты Николаса от того, что он видит.

Но он ласково шлепает брата по щеке и говорит:

- Рад тебя видеть, Генри.

Генри такого же роста, как и его брат, с такими же широкими плечами и длинными ногами. Я вижу сходство в скулах, но цвет их волос отличается. У Генри они светлые, длинные и вьющиеся, а глаза более яркого оттенка, чем у Николаса.

Как дикие травы после ливня.

Но они держатся одинаково - оба высокие и статные, с окружающим их ореолом власти. Или короны.

- Ты забыл надеть брюки? - спрашивает Николас.

Генри смеется и сверкает широкой, всеохватывающей улыбкой, от которой мне тоже хочется улыбнуться.

- Это костюмированная вечеринка. - Он отступает назад, обрамляя пальцами одетую в костюм фигуру Николаса, как оператор на съемочной площадке. - Дай угадаю... ты Чарли Шин из «Уолл-Стрит»?

А потом внимание принца Генри переключается на меня. Его заинтересованность обращается ко мне.

- А кто ты?

Я быстро проматываю в сознании свою базу данных с фильмами 80-х годов и стаскиваю резинку с пучка волос, встряхивая кудри.

- Я могла бы быть... Энди Макдауэлл из «Огней святого Эльма».

Он подносит мою руку к своим губам, целуя.

- Хорошо держишься на ногах… мне это нравится. А как стоишь на коленях, любовь моя?

О да, он определенно брат Николаса.

Николас пихает его, вроде бы игриво - вроде бы и нет.

- Это Оливия.

- Она мой приветственный подарок?

- Нет. - Николас хмурится. - Она... со мной.

Генри кивает и оглядывает меня с головы до ног.

- Я тебя обменяю.

- Обменяешь меня?

Он показывает на меня, а потом водит пальцем по залу.

- Ее... на любую девушку отсюда.

Николас качает головой.

- Я давно тебя не видел… Не заставляй меня сразу же тебя бить. Веди себя хорошо.

Я подхожу ближе.

- Он шутит, Николас. - Затем я решаюсь сжалиться над младшим братом и бросить ему кость. - И не тебе говорит о поведении... учитывая, что в первый же вечер, когда мы встретились, ты предложил мне деньги за секс.

Николас вздрагивает. А у Генри отвисает челюсть.

- Нет! Мой брат сделал это? Мистер Публичная Чопорность и Пристойность - я в это не верю. - Он толкает меня локтем. - Сколько он тебе предложил?

Я злобно ухмыляюсь Николасу, а он выглядит так, будто хочет меня слегка придушить.

- Десять тысяч долларов.

- Ах ты жадный ублюдок!

- Я был в бешенстве! - защищается Николас. - Если бы я был трезв, стартовая цена была бы намного выше.

И мы все смеемся. Николас кладет руку на плечо брата.

- Я остановился в пентхаусе в Plaza... давай уйдем отсюда. Возвращайся с нами.

Тогда поведение Генри меняется. Будто мысль о том, что он слишком долго пробудет в тихом месте, пугает его... но с вымученной улыбкой он пытается скрыть это. Только тогда я замечаю впалость его щек и темные круги под глазами.

- Не могу. Я только пришел… много с кем надо увидеться, выпить, девушки будут так разочарованы, если я уйду, не трахнув их. Ты же знаешь, как это бывает.

Глаза Николаса сужаются.

- Когда же я смогу тебя увидеть? Есть о чем поговорить, Генри. Как насчет завтрака?

Генри качает головой.

- Я не завтракаю. С тех пор как пришел со службы, я взял за правило не вставать до полудня.

Николас закатывает глаза.

- Тогда обед?

Генри делает паузу, затем кивает.

- Ладно, Ники. Обед. - Он поворачивает голову, вглядываясь в толпу. -Я должен идти - там есть великолепная миленькая штучка, с которой я обещал поменяться костюмами.

И он показывает на рыжую в прикиде Русалочки.

Николас хватает брата за плечо, будто не хочет отпускать.

- До завтра.

Генри похлопывает брата по спине, кивает мне и исчезает в толпе.

В лимузине, на обратном пути в отель, Николас молчит, звук проливного дождя и редкие раскаты грома заполняют тишину.

- Ты в порядке? - спрашиваю я.

Он задумчиво потирает пальцем нижнюю губу.

- Он выглядит ужасно. Будто его преследуют... или он прячется от чего-то.

Я не хочу говорить ему, что все будет хорошо; это слишком легкомысленно, слишком просто. Поэтому я даю ему единственное, что, как мне кажется, поможет - объятие.

Пока дождь стучит по оконному стеклу снаружи, Николас входит в меня сзади, долго и медленно. Его бедра раздвинуты, охватывая мои сомкнутые; я чувствую, как они сжимаются каждый раз, когда он толкается вперед, прижимаясь грудью к моей спине, тазом к моей спине, как будто он не может проникнуть достаточно глубоко. Но затем, внезапно, он выходит из меня, и кровать дрожит, когда он выпрямляется, поднимаясь на колени позади меня.

Он похлопывает меня по спине своим влажным членом.

- Перевернись, любовь моя.

Мои вялые конечности беспрекословно выполняют его приказы, и я смотрю, как Николас ласкает свою твердую плоть - снимает презерватив и бросает его через край кровати на пол. Он очень осторожен с презервативами. Я начала предохраняться несколько недель назад, и хотя сейчас это определенно эффективно, он все еще использует их каждый раз.

Николас стучит по мне своей эрекцией - на этот раз по животу - затем перемещается вверх по моему телу, удерживая большую часть своего веса на коленях.

И его глаза – Боже - его глаза пылают страстью, горят ярко даже в тусклом свете комнаты, глядя на меня сверху вниз, планируя свой следующий шаг. Мне не нужно долго гадать, каким будет этот шаг.

Николас обхватывает каждую мою грудь своими большими ладонями, и волна покалывания пробегает по моему тазу. Он щиплет меня за соски, и я громко стону, выгибая спину для большего. Я чувствую, как он перемещается надо мной, затем его член скользит по моей груди. О Боже, я никогда не делала этого раньше.

Но я хочу этого - с ним. Я хочу смотреть на его движущиеся бедра, чувствовать его плотный жар на своей груди, слышать его стоны удовольствия.

И через мгновение Николас дает мне все, чего я хочу.

Он прижимает мою грудь к своему члену, сначала нежно, потом крепче, сильнее, будто едва держит себя в руках. Я открываю глаза, потому что мне нужно видеть - нужно навсегда сохранить эту картину в своем сознании. Это самый горячий, самый эротический образ. Его точеное тело движется быстрее, слегка сияя. Его пальцы впиваются в мою плоть, и тихое рычание вырывается из глубины его горла. Его глаза темно-зеленые, прикрытые длинными черными ресницами. Они широко распахиваются, когда мои руки накрывают его. Я не хочу, чтобы он сдерживался. Я хочу, чтобы он двигался, давил на меня. Взял меня. Взял всю меня.

Руками стискиваю груди ближе, крепче вокруг влажного члена, скользящего между ними. Он сжимает изголовье кровати, и она трясется, когда он использует ее для рычага, трахая мою грудь. Его челюсть сжата, а лоб пропитан потом - маленькие капли падают на мою ключицу, удивительно холодные по сравнению с его разгоряченной кожей.

Из его прекрасных губ вырывается поток воздуха. Воздух и звук моего имени. Умоляя, требуя.

- Оливия, чееерт… Оливия.

Я никогда не видела ничего более удивительного - более мощного - чем этот мужчина, двигающийся надо мной. Занимающийся со мной любовью таким порочным, волнующим способом - доставляя нам обоим больше удовольствия, чем я когда-либо знала. Изголовье кровати ударяется о стену раз, другой, затем спина Николаса выгибается, голова откидывается назад, и он рычит. Его сперма, теплая и густая, брызжет мне на грудь, стекает по шее, смешиваясь с моим собственным потом.

В тот момент, когда его прекрасный член перестает пульсировать, Николас растягивается на мне, накрывая мое тело своим, прижимая нас друг к другу, беря мое лицо в ладони и дико целуя. Он липкий, грязный и идеальный.

Позже той же ночью раздается стук в дверь, пробуждающий нас обоих от крепкого сна. Я не знаю, который час, но на улице все еще темно, дождь прекратился. Николас надевает халат и открывает дверь.

Логан стоит по другую сторону, его лицо искажено беспокойством.

- Простите, что беспокою вас, Ваша Светлость, но вы захотите это увидеть.

Он берет с тумбочки пульт от телевизора и включает новости. Я щурюсь от яркого света, и мне требуется несколько секунд, чтобы сосредоточиться, но когда я это делаю - святое дерьмо!

- Сукин сын, - ругается Николас, потому что тоже это видит.

Его брата, Генри, ведут в полицейский участок в наручниках, и надпись в нижней части экрана гласит:

ПРИНЦ ГЕНРИ И СВИТА АРЕСТОВАНЫ

ГЛАВА 14

Николас

Кузен Маркус - слабоумный... кузен Маркус - слабоумный...

Я заставляю эту мысль повторяться в моей голове. Как напоминание, что я не могу убить своего брата, когда увижу его. Вэсско нужен запасной план и независимо от его последних выходок, Генри все еще наш лучший вариант.

Что за гребаный провал.

Когда мы добираемся до полицейского участка, на часах уже почти три часа ночи. Оливия зевает рядом со мной, ее растрепанные волосы смотрятся красиво, она в толстовке и джинсовых шортах. К счастью, в участок есть черный вход, потому что у парадного уже толпа. Арест королевской особы - большая новость, особенно в Америке, где единственное, что нравится больше, чем создавать своих знаменитостей, - это низвергать их.

Я пожимаю руку дородному седовласому офицеру, который смотрит на меня с грубой симпатией.

- Следуйте за мной.

Он ведет нас по коридору, через две запертые на замок двери, которые открываются с жужжанием, затем в комнату со столом и молодым офицером, стоящим там. Дальше по коридору расположены камеры для содержания заключенных.

Я слышу отчетливый звук голоса моего брата. Он поет.

- Никто не знает, в какую беду я попал... никто не узнает до завтра.

Кузен Маркус - слабоумный... слабоумный... слабоумный... слабоумный.

А Луи Армстронг переворачивается в своем гробу.

Младший офицер дает мне несколько бланков на подпись.

- Остальные документы будут отправлены в посольство, - говорит он.

- Спасибо, - жестко говорю я ему.

А потом приводят Генри - он пьян, шатается на ногах, его волосы нуждаются в стрижке и расческе - и я борюсь между беспокойством и осуждением. Что, черт возьми, с ним не так?

Он смотрит на Оливию с глупой улыбкой.

- Олив. Ты все еще здесь - я так рад. Можешь помочь мне идти - у меня сейчас небольшие проблемы с управлением.

Затем он обнимает ее, почти заставляя ее колени подогнуться. Я оттаскиваю его от нее и бросаю Логану.

- Помоги ему идти. - Затем предупреждаю: - Веди себя прилично, или тебя выкатят на носилках, когда я с тобой закончу.

Он строит гримасу, передразнивая меня, как восьмилетний ребенок, и моя рука буквально дергается, чтобы его ударить. Потому что мы на публике - и пусть он не уважает свое положение в мире, я уважаю. Принцы выбивают друг из друга дерьмо наедине. Но я не могу удержаться от шипения.

- Кокаин, Генри? Вот почему ты такой удрученный, вот чем ты сейчас занимаешься?

Его нашли в машине, в которой он ехал - без охраны - с несколькими «друзьями», когда их остановили за опасную езду. Он встает с помощью Логана, и его мутные глаза поднимаются на меня.

- Нет, - усмехается он. - Я бы не стал к этому прикасаться - я под кайфом от жизни. - Он потирает лоб. - Это был Дэмиан Клаттербак. Я встретился с ним, когда он отдыхал в Вегасе, и он приехал в Нью-Йорк со мной. Я не знал, что он был при нем. Он... - его брови морщатся, когда он смотрит на Оливию. – Как там называют? Пиц... Пац?

- Тупица? - предлагает Оливия.

Генри щелкает пальцами.

- Точно. Дэмиан - тупица.

- Это ты тупица. - Я склоняюсь над ним. - Тебя депортируют.

- Ну что ж... тогда спасибо Господу за дипломатическую неприкосновенность. - Он пожимает плечами. - Я все равно собирался посетить Амстердам.

- О нет, братишка, - предупреждаю я его. - Ты едешь домой. Даже если мне придется связать тебя как свинью и упаковать в ящик, чтобы доставить туда, это единственное место, куда ты поедешь.

Он глубоко вздыхает, будто собирается объявить что-то важное, но все, что он говорит, это:

- Ты очень злой, Николас.

Я тру глаза и качаю головой.

- Заткнись, Генри.

А потом мы отправимся туда, откуда пришли.

Прежде чем разбираться с Генри, я отвожу Оливию домой. На всякий случай мы паркуемся за домом - хотя, поскольку полиция Нью-Йорка помогала нам, толпы радом с «У Амелии» стали меньше.

Я провожу ее внутрь, и Генри настаивает на том, чтобы следовать за мной. Я предлагаю запереть его в багажнике, но Оливия - как бы она ни была мила - отвергает это.

И похоже, что сегодня ночь маленьких братьев и сестер, потому что когда мы входим в кухню, находим Элли Хэммонд, покрытую с головы до ног мукой и сахаром. Ее волосы выглядят как напудренный парик из революционного периода, и «Pressure» Билли Джоэла играет в ее наушниках так громко, что мы можем услышать его через всю комнату.

Она подпрыгивает и поет под музыку, разбрасывая белый порошок на прилавок... и повсюду. Затем она оборачивается. И кричит достаточно громко, чтобы разбудить мертвых.

- Господи Иисусе! - Она выдергивает наушники. - Не делайте этого со мной - вы отняли у меня лет десять жизни!

Оливия оглядывает комнату, моргая.

- Что ты делаешь, Элли?

Маленькая блондинка гордо улыбается и поднимает подбородок.

- Я помогаю. То есть, я знаю, что брала дневные смены, но я подумала, что все это время ты делала все утренние приготовления самостоятельно. Поэтому я достала мамины рецепты и решила, что тоже помогу. До моего отъезда в колледж осталось всего несколько месяцев.

Лицо Оливии становится ласковым и благодарным.

- Спасибо, Элли. - Затем она снова оглядывает зону бедствия. - Наверное.

Она сжимает в объятиях белокурую блондинку в сахаре.

- Я люблю тебя.

- Я тоже тебя люблю, - говорит Элли ей в плечо.

Когда она поднимает голову, то видит моего брата, прислонившегося к стене. Широко раскрыв глаза, она стряхивает муку с волос, как собака отряхивается от воды.

- О Боже, вы же принц Генри.

- Так и есть, дорогуша. Но более важный вопрос: кто вы?

- Меня зовут Элли. - Мой брат непристойно улыбается. -Приветики, Элли.

- Она несовершеннолетняя, - говорю я ему. И улыбка исчезает.

Он гладит ее по голове.

- До свидания, Элли. - Генри оборачивается. – Все же я подожду в машине. - Он зевает. - Я бы не отказался вздремнуть.

Как только мы входим в номер, Томми обрушивает на нас.

- Королева на линии. По Скайпу, Ваша Светлость. - Тревога звучит в его голосе, как звон хрустального бокала. - Она ждала. Она не любит, когда ее заставляют ждать.

Я быстро киваю.

- Пусть Дэвид принесет мне виски.

- О, и мне тоже! – вставляет Генри.

- Он выпьет кофе, - говорю я Томми.

И я думаю, Генри показывает мне за спиной язык.

Я направляюсь в библиотеку, и он следует за мной, выглядя немного более трезвым - по крайней мере, он идет прямо и без посторонней помощи. Я сажусь за стол и открываю ноутбук.

С экрана смотрит бабушка, одетая в бледно-розовый халат, волосы в бигуди и сетке для волос, серые глаза пронзительные, выражение лица такое же дружелюбное, как у беспощадного жнеца.

- Николас. - Приветствует она меня без всяких эмоций.

- Бабушка, - отвечаю я так же ровно.

- Бабушка! – вопит Генри, словно ребенок, выходя из-за стола и попадая в поле зрения.

Затем он обнимает компьютер и целует экран.

- Чмок! Чмок!

- Генри, ох, Генри... - моя бабушка хлопает по воздуху руками, как будто он на самом деле целует ее. И я изо всех сил стараюсь не смеяться над ними.

- Чмок!

- Генри! Опомнись! Боже мой!

- Чмооок!

Он усаживается, ухмыляясь как дурак, на подлокотник моего кресла, заставляя меня повернуться.

- Прости, бабушка, но я так рад тебя видеть.

Сначала она ничего не говорит, но всматривается в экран - и я знаю, что она видит все то же самое, что и я. Что-то близкое к беспокойству сжимает ее губы.

- Ты выглядишь уставшим, мой мальчик.

- Да, Ваше Величество, - тихо отвечает он. - Очень уставшим.

- Тогда приезжай домой, так ты отдохнешь. Да?

- Да, мэм, - соглашается он.

Затем ее голос становится резким.

- И я больше не хочу слышать ни единого звука о тебе и наркотиках. Я ясно выражаюсь? Я очень разочарована в тебе, Генри.

И он действительно выглядит раскаявшимся.

- Они были друга, бабушка, а не мой. Но... этого больше не повторится.

- Смотри, чтобы не случилось, - она поворачивается ко мне. - Я посылаю за вами самолет. Хочу, чтобы вы вернулись во дворец через двадцать четыре часа.

Мой желудок резко падает вниз, и мне кажется, что горло сжимается само по себе.

- У меня есть здесь обязательства…

- Нарушь их, - приказывает она.

- Нет, я этого не сделаю! - огрызаюсь я в ответ так, как никогда в жизни не говорил с ней. Я бы надрал другому мужчине зад за то, что он заговорил бы так с моей королевой. - Простите меня, Ваше Величество, это была долгая ночь.

Я провожу рукой по лицу.

- У меня есть здесь обязательства, которые требуют деликатного отношения. Я... дал обещания. Мне нужно еще немного времени, чтобы все уладить.

Она смотрит на меня, будто видит насквозь, и я не сомневаюсь, что она это может. Она определенно уже все слышала об Оливии, если не от Темных Костюмов, то из газет и Интернета.

- Сорок восемь часов и ни минуты больше, - говорит она тоном, похожим на звук, с которым дрессировщик щелкает поводком своего заблудшего подопечного.

Мои руки сжимаются в кулаки на столе, вне поля ее зрения.

- Очень хорошо.

После того как мы обмениваемся любезностями, мы отключаемся, и я закрываю ноутбук. Я киплю в тишине, пока Генри не произносит.

- Итак... что нового?

И я даю ему оплеуху. Так сильно, что звук отскакивает от стен. Он тянется к тому месту, куда я ударил.

- Твою мать! Какого черта ты это делаешь? - он тычет меня локтем.

Я бью его в ухо. И следующее, что я помню, мы катаемся по полу, ругаясь и колотя друг друга.

- Избалованный маленький засранец!

- Жалкий ублюдок!

В какой-то момент драки Логан просовывает голову внутрь.

- Все в порядке.

Затем он отступает и закрывает дверь.

В конце концов, у нас ничья, оба слишком измотаны, чтобы продолжать. Мы сидим на полу, тяжело дыша, прислонившись спиной к стене. Генри проверяет свою губу, откуда стекает струйка крови.

- Ты правда злишься?

- Да, Генри, правда. Я планировал остаться на лето здесь, в Нью-Йорке. С Оливией. Благодаря твоей маленькой выходке, сейчас я не могу этого сделать.

Он выглядит смущенным.

- Мне показалось, ты сказал, что она несовершеннолетняя.

И я молю о терпении.

- Это была Элли. Оливия – та, что с темными волосами.

- О. - Я чувствую, как он смотрит на меня.      - Значит, она тебе действительно нравится.

- Да, - соглашаюсь я, мой голос грубый и хриплый. - Нравится. А когда мы уедем, я больше никогда ее не увижу.

- Но почему нет?

И только тогда я вспоминаю, как долго его не было. Он столько всего не знает. Я смотрю своему младшему брату в лицо... и он действительно кажется пугающе усталым.

- Много чего произошло. Я объясню тебе завтра, после того как ты хорошенько выспишься. - Я встаю, отряхиваю брюки и поправляю воротник.      - Я собираюсь повидаться с Оливией. Скоро вернусь.

Как только я подхожу к двери, Генри зовет меня по имени. Я оборачиваюсь.

- Мне очень жаль, Николас. Мне жаль, что я разрушил все твои планы.

И браслеты на моемзапястье, кажется, сжимаются еще крепче. Я возвращаюсь к нему и присаживаюсь на корточки. Затем закатываю рукав, расстегиваю серебряный браслет и кладу его в его перевернутую ладонь. Глаза Генри затуманиваются, когда он смотрит на него.

- Ты сохранил его для меня.

- Конечно, сохранил.

Я прижимаюсь лбом к его лбу, сжимая рукой его затылок.

- Хорошо, что ты вернулся, Генри. Теперь все будет хорошо, да?

- Да.

Только после восхода солнца я подъезжаю к переулку позади «У Амелии». Небо все еще розово-серое, и я знаю, что на вывеске на стекле у входа все еще красуется табличка «Закрыто».

Я прохожу через теперь уже безупречно чистую кухню и следую на звук нежной музыки в обеденный зал. Затем я скрещиваю руки на груди, прислоняюсь к открытой двери и наслаждаюсь зрелищем. Долли Партон и Кенни Роджерс поют по телевизору песню об островах в потоке, а Оливия подметает пол метлой, не подозревая о моем присутствии. Но она не просто подметает - она танцует.

Потрясывая задницей, виляя бедрами, сгибая колени - великолепный танец – время от времени скользя вниз и вверх по метле, словно это шест или микрофон.

Господи, какая она очаровательная.

Мои губы растягиваются в улыбке, а член становится таким твердым, что даже больно.

Я бесшумно подкрадываюсь к ней сзади, обнимаю за талию, отчего она взвизгивает, а метла с треском падает на пол. Она разворачивается в моих объятиях, ее руки смыкаются на моей шее, прижимаясь ко мне всем своим теплом и совершенством.

- Я гораздо лучший партнер, чем метла. - Она выгибает таз, прижимаясь и потираясь о мою эрекцию. - И более одаренный.

Оливия протягивает руку и так сладко целует меня в губы.

- Как Генри?

Я поглаживаю ее волосы и смотрю на ее лицо, чувствуя, как внутри меня открывается дыра. Бездонная, болезненная пустота - отголосок того, что я чувствовал, когда мне сказали, что моя мамы не стало.

- Мне нужно уезжать, Оливия. Мы должны ехать домой.

Она перестает танцевать. Ее нежные руки сжимают меня крепче, а рот сжимается в печальный бутон.

- Когда? - спрашивает она тихим голосом.

- Через два дня.

Ее взгляд касается моих глаз, губ, подбородка, будто она запечатлевает их в памяти. Затем она опускает голову, прижимаясь щекой к моей груди, прямо где бьется сердце. Долли и Кенни поют о том, чтобы уплыть вместе... в другой мир.

- Так скоро?

Я прижимаю ее ближе.

- Да.

Мы начинаем раскачиваться в такт музыке - и вдруг я говорю:

- Поедем со мной.

Оливия вскидывает голову.

- Что?

Чем больше я говорю, тем более блестящей становится идея.

- Проведи лето в Вэсско со мной. Ты можешь остановиться во дворце.

- Во дворце?

- Я обо всем позабочусь. Я покажу тебе город - он прекрасен, особенно ночью. У тебя дыхание перехватит. И я отвезу тебя к морю - мы будем плавать голышом и отморозим себе задницы.

Она смеется, и я смеюсь вместе с ней.

- Это будет приключение, Оливия. - Я провожу большим пальцем по ее щеке. - Я еще не готов к тому, что все это закончится. А ты?

Она склоняется к моему прикосновению.

- Нет.

- Тогда скажи «да». Поедем со мной.

К черту последствия. Ее глаза светятся надеждой, щеки пылают от возбуждения. Она прижимает меня к себе и говорит:

- Николас... я... я не могу.

ГЛАВА 15

Оливия

Это не тот ответ, которого он ожидает. Это не то, что я хочу ответить. Но это единственный вариант.

Он сжимает меня сильнее, почти с отчаянием.

- Я хочу, Николас... Боже, хочу. Но я просто не могу уехать.

Из кухни доносится грохот - резкий звон металлических кастрюль, падающих на пол. И тут моя младшая сестра буквально вываливается в комнату.

- О да, ты можешь!

- Элли, что ты делаешь?

Она берет себя в руки.

- Подслушиваю. Но это к делу не относится - ты во что бы то ни стало поедешь в долбаный Вэсско, Лив! На лето! Во дворец! - Она вертится, словно в воображаемом бальном платье. - Это единственный шанс в жизни, и ты его не упустишь. Ни из-за меня, ни из-за папы, ни из-за этого места. Ни за что.

Я люблю свою сестру. Независимо от того, насколько она может быть занозой в заднице, когда происходит что-то важное, у нее золотое сердце. Но это не меняет того факта, что в данном случае она ошибается.

- Тебе еще несколько недель учится в школе. Ты не можешь управлять этим местом в одиночку.

Она скрещивает руки на груди.

- Марти может быть здесь, когда меня нет. Бизнес чертовски раскачался. Благодаря огласке ваших горячих королевских делишек, мы можем позволить себе заплатить Марти за дополнительное время. И мы наконец-то можем нанять посудомойку!

- Дело не только в управлении кофейней, Элли. Есть бухгалтерия.

- Это я могу.

- Заказы различных принадлежностей и продуктов.

- Пфф… я вполне могу это сделать.

- Работать с поставщиками и парнями из доставки. - Я поворачиваюсь к Николасу. - Некоторые из них полные придурки. - Я перевожу взгляд с одного на другую. - И тысячи других мелочей, для которых ты слишком молода и неопытна, чтобы справиться самостоятельно.

У Элли нет на это ответа, но она выглядит так, будто вот-вот заплачет. Пока Николас не поднимает палец.

- У меня есть кое-кто, кто поможет ей справиться.

На следующий день я в своей комнате уже собираю вещи, потому что еду в Вэсско. Забудьте про бабочки в животе, у меня там хлопает крыльями и кружится стая воробьев - странная смесь волнения и нервозности.

Я никогда не летала на самолете. У меня даже нет паспорта, но Николас сделал несколько телефонных звонков и сегодня утром я его получила в срочном порядке.

Я никогда не бывала в отпуске, не считая случайных поездок на выходные на берег с родителями. И это не просто летние каникулы - я еду в другую страну, с ее собственным принцем! Остановлюсь во дворце! Это сюрреалистично.

Но не смотря на это, все было бы прекрасно - за исключением одного.

Моего отца.

Он сидит на кровати, следя за каждым моим движением с озабоченным, неодобрительным, обвиняющим выражением лица.

- Не могу поверить, что ты действительно это делаешь, Лив. Ты даже не знаешь этого парня.

Оборонительная позиция заставляет меня усердно засовывать расческу в сумку.

- Я знаю его. Ты тоже встречался с ним однажды, хотя, вероятно, не помнишь.

- Я ожидал такого от твоей сестры - она всегда была легкомысленной. Но только не от тебя.

Следом идет мой любимый лак для ногтей, бюстгальтеры и нижнее белье, парфюм с ароматом розы и жасмина, который нравится Николасу.

- Вот именно. Я всегда была ответственной - носила воду, удерживала оборону Форта. А теперь у меня есть возможность сделать что-то удивительное. - Я не могу остановить боль, которая просачивается в мой голос. - Почему ты не можешь порадоваться за меня?

Его глаза того же цвета, что и мои, затуманиваются.

- Ты нужна нам здесь. Нужна сестре - ты не можешь переложить на нее свои обязанности.

- С Элли все будет в порядке. Я все устроила - она получит всю необходимую помощь.

Логан Сент-Джеймс и Томми Салливан, охранники Николаса, останутся на лето. Присмотрят за Элли и бизнесом, чтобы убедиться, что ею не воспользуются, и помогут любым способом.

Николас попросил их сделать это для него - как личное одолжение - и они оба согласились. Томми, кажется, особенно хочет остаться. Бруклинским девушкам, говорит он, очень нравится его акцент. Я сама видела, что они хорошие парни - и Николас доверяет им, так что я тоже.

- Это эгоистично, - отрезает отец, вставая.

И я чуть не падаю.

- Эгоистично? Забавно, что это говоришь ты.

- Что, черт побери, это должно означать?

Мой голос повышается, и девять лет негодования вырываются наружу.

- Мы тоже ее любили! Ты не единственный, кто ее потерял! В день смерти мамы мы с Элли потеряли вас обоих. Ты... ты просто отстранился, папа. У мамы не было выбора, но у тебя был!

Он опускает голову, не глядя мне в глаза.

- Этот парень, принц, кем бы он ни был... он причинит тебе боль, Лив. Когда он уйдет - и помяни мое слово, он уйдет - это сломает тебя. Я не хочу, чтобы это случилось с моей маленькой девочкой.

Я застегиваю сумку и перекидываю ее через плечо.

- Я точно знаю, во что ввязываюсь с Николасом. У нас будет что-то замечательное так долго, как это сможет продлиться. И когда все закончится, я оглянусь назад и вспомню, что в моей жизни было что-то особенное и удивительное... хотя бы ненадолго.       А потом я вернусь, и продолжу жить.

Я поворачиваюсь к двери, глядя в глаза человеку, который был моим героем.

- Я не сломаюсь, папа. Я - не ты.

Внизу, в кафе, Николас ждет у двери, а Элли, Марти, Логан и Томми стоят плечом к плечу вдоль стены.

Сначала я подхожу к Томми и Логану, касаясь их рук.

- Спасибо вам за это. Знаю, это не ваша работа, но я очень это ценю.

Логан кивает, его взгляд тверд.

- Не волнуйтесь, мы здесь обо всем позаботимся. Мы позаботимся о ней.

- И повеселитесь в Вэсско, - говорит Томми, широко улыбаясь. - Может, вам там понравится, и вы останетесь.

Логан раздраженно качает головой, заставляя меня думать, что он знает больше, чем говорит.

- Заткнись, Томми.

Я перехожу к Элли и Марти. Элли бросается на меня.

- Я буду скучать по тебе! Но я хочу, чтобы ты делала все возможное – всюду побывала!

Я сжимаю ее так крепко, как только могу, и мое сердце слегка щемит.

- Я тоже буду скучать по тебе. Знаю, ты справишься с этим, Элли - у тебя все получится. Но будь осторожна и слушай Марти, Логана и Томми, хорошо?

- Я так и сделаю.

Затем меня подхватывает Марти и прижимает к себе.

- Желаю тебе хорошо провести время, подруга. И помни - фото этого не должны всплыть. - Он подмигивает мне с грязным намеком и кивает головой в сторону Николаса. - Забери все фотографии.

Я смеюсь и иду к двери. Но голос за моей спиной заставляет меня застыть на месте.

- Ливви.

В дверях появляется мой отец. Он медленно подходит ко мне и крепко обнимает. Так, как делал это раньше. Он целует меня в висок и шепчет на ухо:

- Я люблю тебя, дорогая.

И я чувствую, как слезы подступают и переполняют меня.

- Я тоже тебя люблю, папа.

Через мгновение я отстраняюсь. Киваю ему и улыбаюсь. Затем подхожу к Николасу.

Когда мы поворачиваемся, чтобы уйти, мой отец говорит:

- Николас. Позаботься о ней.

В его голосе отчетливо слышится раздражение, когда он отвечает.

- Да. Я позабочусь.

Затем он берет меня за руку и выводит за дверь.

Слезы все еще текут, когда я забираюсь в лимузин, где ждет Генри.

- О нет, она плачет. Ненавижу, когда девушки плачут. Что ты сделал, Николас? - затем он поднимает свой стакан, наполненный янтарной жидкостью и льдом. - Не плачь, Олив. Выпей!

На сиденье рядом со мной Николас притягивает меня ближе.

- С тобой все в порядке, сладкая?

- Да, я в порядке. Я просто очень эмоциональна. - Я вытираю под глазами. - И я боюсь самолета.

Николас улыбается, сверкая ямочками на щеках.

- Ты можешь все время держаться за мой штурвал.

Я хихикаю, а Генри издает звук отвращения.

- Здесь есть сексуальный подтекст? Черт возьми, это лето будет отвратительным.

На взлетной полосе, за пределами большого, страшного самолета, нас приветствует Бриджит, личный секретарь Николаса. Она напоминает мне любимую тетушку - в забавном фиолетовом костюме и с отношением, которое одновременно игривое и деловитое.

- О Боже, - запинается она, когда Николас впервые меня представляет.       - Я не знала, что вы везете гостей, Ваша Светлость. - Потом она оправляется - или, по крайней мере, пытается это сделать. - Королева будет очень... удивлена.

Она крепко и дружески пожимает мне руку.

- Рада познакомиться с вами, мисс Хэммонд. Если вам что-нибудь понадобиться во время вашего визита, пожалуйста, не стесняйтесь спрашивать.

У меня такое чувство, что мой первый полет на частном самолете навсегда отобьет у меня желание совершать «нормальные» авиаперелеты. Это напоминает мне старушку Розу из «Титаника», когда она сказала: «Фарфор, которым никогда не пользовались. Простыни, на которых никогда не спали...»

Интерьер Royal I - это сплошные королевские гербы, кожа кремового цвета и блестящее полированное дерево. В задней части находятся две полностью оборудованные спальни, и не абы какие - это кровати, достойные королевы. Буквально. В распоряжении гостей также две мраморные ванные комнаты с душем. В основном фюзеляже располагается стол из темного дерева, компьютер и телефоны, длинный кожаный диван и группы из четырех откидывающихся вращающихся кресел с блестящими деревянными столами между ними.

Две стюардессы в униформе готовы удовлетворить любой наш каприз - и они выглядят как супермодели, высокие и светловолосые, с маленькими темно-синими шапочками на головах.

Пилот кланяется Николасу, прежде чем войти в кабину, и я замечаю изменение в поведении Николаса - или, возможно, это просто реакция на то, как персонал к нему относится - с уважением верховного лидера. Уважением, граничащим с поклонением.

Он идет впереди... а все остальные с радостью следуют за ним.

Взлет... абсолютно ужасен. Я все время держу глаза закрытыми и подавляю рвотные позывы. Хорошо, что я держу руку Николаса вместо его «штурвала», потому что моя хватка настолько сильна, что я бы его раздавила. А это одна из моих любимых частей тела.

После горячих полотенец и коктейлей, Николас спрашивает Бриджит об обстановке дома. Политической обстановке.

Она бросает быстрый взгляд на меня, потом на Генри, и я задаюсь вопросом, является ли это секретной информацией. Но затем она говорит Николасу:

- Королева удвоила свои усилия, чтобы убедить парламент принять торговые и рабочие программы, но переговоры продолжают быть... ожесточенными. Они хотят уступок.

Генри садится на диване, где он лежал развалившись, наигрывая аккорды на гитаре - Николас сказал мне однажды, что Генри «вообразил себя королевской рок-звездой».

- Какие еще уступки? - спрашивает младший принц.

- Уступки от королевы, - натянуто говорит Бриджит. - И королевской семьи тоже.

- Два года - это очень долгий срок, Генри, - объясняет Николас. - Все изменилось с тех пор, как ты в последний раз был дома.

- Парламент всегда был полон бесполезных дрочил. - Усмехается он.

Николас наклоняет голову.

- Теперь они еще хуже.

Чуть позже Бриджит инструктирует меня по протоколу. Как приветствовать и вести себя рядом с королевой... и наследниками престола.

- Вы должны помнить о своих взаимоотношениях, когда находитесь на публике. Принцев знают все, за вами будут постоянно наблюдать. А мы - консервативная страна.       Никаких «КПК», как вы, молодые люди, их называете. (Прим. переводчика: КПК – карманный планшетный компьютер).

Да. Звучит весело.

- Мы не настолько консервативны, - возражает Генри. - Вам с Николасом просто нужно найти хороший темный уголок для своих проделок в общественных местах. Или, если тебе очень нужно засунуть свой язык кому-то в горло, я всегда под рукой.

Николас бросает убийственный взгляд на брата, тот невинно пожимает плечами.

- Просто предложил. - Затем его голос падает, чтобы прошептать мне: - Никому нет дела до того, что я делаю.

- Конечно, им не все равно, - утешает его Бриджит.

- Тебе просто плевать, что им не все равно, - сухо говорит Николас.

Генри играет вступление «Stairway to Heaven» на своей гитаре.

- Одно из преимуществ второго сына в семье.

Самолет приземляется в Вэсско как раз перед закатом. Теплый бриз, с намеком на океанский воздух, заполняет кабину, когда двери самолета открываются.

На ступеньках, ведущих к взлетно-посадочной полосе, постелен ковер - пурпурный, цвета королевской семьи. Солдаты в парадных красных мундирах на блестящих золотых пуговицах и в черных сапогах, сверкающих в лучах заходящего солнца, выстроились вдоль пути от самолета до здания аэропорта. Николас выходит первым - я слышу глубокий ревущий призыв к вниманию от офицера внизу и щелканье тяжелых каблуков о каменную мостовую, когда солдаты отдают честь.

На минуту замираю, прежде чем выйти за ним следом, наблюдая и впитывая все это, чтобы потом вспоминать.

Но затем, когда мы приближаемся к двери аэропорта, раздается другой звук, гораздо более зловещий. Насмешки и выкрики - и они исходят от толпы людей со стороны здания, оцепленного забором. Некоторые из них держат плакаты, и все они выглядят сердитыми. И они кричат на нас и ругаются.

То, что начинается как неразборчивый рев презрения, становится более четким, когда мы приближаемся.

- У меня нет работы, а вы летаете на гребаном частном самолете! Ублюдки!

- К черту вас! К черту монархию!

Я держусь поближе к Николасу. Он протягивает руку назад, не оборачиваясь, ища меня. Я беру его за руку и он ее сжимает.

- Засуньте ее себе в задницу, мальчики, и вашей бабушке тоже!

Спина Николаса напрягается, но он продолжает идти вперед. У Генри совершенно другая реакция. Хотя охранники стараются держать его подальше от забора, он с важным видом подходит к нему и одним движением руки подзывает одного из мужчин.

Потом Генри отступает назад... и плюет в него.

И мир взрывается.

Люди кричат, забор дребезжит, солдаты сплачиваются вокруг нас, подталкивая к двери. Николас тянет меня вперед за руку, надежно удерживая, пока нас практически вносят в здание.

Внутри, после того как крики заглушаются закрывшейся дверью, Николас поворачивается к брату.

- О чем, черт возьми, ты думал?

- Я не позволю им так с нами разговаривать! Ты ничего не сделал, Николас!

- Сделал! Я не ответил! - кричит Николас. - Потому что мои поступки имеют значение. Мои слова, мои действия имеют последствия. Плевать в людей - не значит перетянуть их на нашу сторону!

Зеленые глаза Генри вспыхивают, а щеки краснеют от гнева.

- К черту их! Мне не нужно, чтобы они были на нашей стороне.

Николас трет глаза.

- Это наш народ, Генри. Наши подданные. Они злятся, потому что у них нет работы. Они в ужасе.

Генри смотрит на брата упрямо и непреклонно.

- Ну, по крайней мере, я сделал хоть что-то.

Николас фыркает.

- Да. Ты сделал только хуже. Поздравляю.

Взяв меня за руку, он поворачивается на каблуках и говорит Джеймсу:

- Мы с Оливией поедем одни в первой машине. Он может последовать за нами в машине с Бриджит.

Никто не решается возразить.

Таков наш прием в Вэсско.

В лимузине Николас наливает себе выпить из мини-бара с голубой подсветкой, стоящего на центральной консоли.

Он весь напряжен и хмур. Я поглаживаю его плечи.

- Ты в порядке?

Он выдавливает из себя вздох.

- Буду. Прости за это, любовь моя. - Он играет с моими волосами. - Не такого возвращения домой я хотел для тебя.

- Пффф. - Я машу рукой. - Я выросла в Нью-Йорке, Николас. Протестующие и сумасшедшие там на каждом углу. Ничего страшного - не беспокойся из-за меня.

Я хочу вернуть игривость в эти глаза, эту восхитительную, хитрую ухмылку на его прекрасные губы. Думаю о том, чтобы соскользнуть на пол между его коленями и сделать ему минет. Но, честно говоря, с водителем впереди и его братом и кучей сотрудников, следующих за нами, мне просто не хватает смелости, чтобы пойти до конца.

Вместо этого я льну к нему, позволяя своим грудям прижаться к его руке. Он целует меня в лоб, вдыхая мой запах. И это, кажется, заставляет его чувствовать себя лучше.

Примерно через час мы выезжаем на дорогу, ведущую к дворцу. Николас велит мне выглянуть в окно, чтобы посмотреть - и я ошеломлена.

Никогда раньше не использовала это слово – «ошеломлена».

Не было причины - но, святой Боже, теперь причина есть.

Я видела фотографии замка, но видеть его сейчас... нереально.

Массивное каменное здание освещено снизу вверх - практически сотнями лучей. На фасаде больше окон, чем я могу сосчитать, гигантские железные ворота c черно-золотой отделкой. Я не могу ясно видеть отсюда, но, кажется, на каменных стенах есть вычурные гравюры, статуи и резьба. В центре находится фонтан с подсветкой, выстреливающий водой в половину высоты самого замка. Высокий, величественный флагшток удерживает развевающийся бордово-белый флаг Вэсско.

И цветы! Тысячи, возможно, миллионы цветов окружают замок, взрываясь яркой палитрой даже ночью.

- Это же замок!

Да, не самая проницательная вещь, которую я когда-либо говорила. Николас только усмехается. Поэтому я хватаю его за руку, дрожа.

- Не думаю, что ты понимаешь - ты живешь в чертовом замке!

- Технически, это дворец. Замки строили для обороны, а дворцы больше для самого монарха, чтобы содержать двор в соответствующем величии.

И Господи, я хочу засунуть свой язык ему в глотку.

- Я уже говорила тебе, какой ты сексуальный, когда выдаешь эти королевские факты?

Его глаза загораются.

- Нет, но приятно знать. Я знаю вещи, которые заставят тебя оставаться мокрой и дрожащей все время.

Как бы сексуально это ни звучало, когда мы подъезжаем ближе, мне просто необходимо осмотреть дворец.

- Здесь есть ров, Николас!

- Да. Обычно дворцы так не делают, но мой пра-пра-пра-пра-прадедушка выкопал его, потому что ему понравилось, «как он выглядит». Однажды я плавал в нем, когда мне было одиннадцать. Подхватил фарингит - урок усвоен. Но позади есть озеро, так что купание нагишом определенно на повестке дня.

- А сколько в нем комнат?

- Пятьсот восемьдесят семь, не считая спален для прислуги.

Он наклоняется и облизывает раковину моего уха, заставляя план намокания и дрожания осуществиться. Его следующие слова почти заставляют меня кончить на месте.

- И к концу лета я хочу трахнуть тебя в каждой из них.

- Это амбициозно, - поддразниваю я, уткнувшись в него носом. - Ты собираешься сделать перерыв, чтобы меня покормить?

Его рука скользит вниз по моей спине, обхватывая ладонью мою задницу.

- О тебе хорошо позаботятся, обещаю.

Обещаю.

Знаете, что это такое?

Да. Знаменитое. Прощальное. Слово.

ГЛАВА 16

Николас

Моя бабушка - сова. Ей требуется всего три-четыре часа на сон. Это общая черта лидеров, промышленных магнатов, первоклассных руководителей и психопатов.

Так что, хотя время ужина уже прошло, я знаю, как только мы войдем во дворец, она захочет нас принять.

И я не ошибаюсь.

Ее личный дворецкий, Аластер, ведет нас в золотую приемную в ее личных покоях.

Мы собираемся там - я, Оливия, Генри, Фергюс и Бриджит - и ждем.

Сколько бы я ни отсутствовал, месяц или год, королева никогда не меняется.

Она выглядит точно так же. Это успокаивающая и пугающая мысль, которая поражает меня, когда она появляется в дверях - седые волосы идеально уложены, скромная розовая помада, светло-зеленая юбка и жакет с брошью, инкрустированной бриллиантами и изумрудами, приколотой к лацкану.

И хотя она выглядит все так же, в данный момент она выглядит особенно несчастной. Ее серые глаза, цвета бетонной стены, тверды, когда они сканируют нас.

Сначала она останавливается на Генри, призывает его выйти вперед.

Он кланяется.

- Ваше Величество.

Она пристально смотрит на него, принимая его приветствие - и на мгновение лед в ее взгляде трескается.

- Добро пожаловать домой, мой мальчик. Тебя не было слишком долго.

- Да, мэм, - тихо отвечает он, устало ей улыбаясь.

Она не обнимает его, как некоторые могли бы ожидать - это не ее стиль. Но она касается его плеча, протягивает руку и гладит по щеке, накрывает его руки своими и сжимает. Для королевы - это объятие.

Она отодвигает Генри в сторону и подходит ближе к нам, пристально глядя на меня. Я кланяюсь и веду Оливию вперед, держа ее за руку.

- Ваше Величество, позвольте представить вам мою гостью, Оливию Хэммонд.

Нет ни малейшего сомнения, что ей уже сообщили о присутствии Оливии. Глаза королевы скользят по ней с головы до ног так, как смотрят на лохматую, мокрую бродячую собаку, которая появилась на их пороге.

Я ощетиниваюсь - но сдерживаюсь. Если я буду реагировать слишком сильно, это только ухудшит ситуацию. В самолете мы с Бриджит объяснили Оливии, как следует себя вести.

Я вижу, что она нервничает, замерев, - но она пытается.

- Для меня большая честь познакомиться с вами, королева Ленора. - Оливия наклоняет голову, сгибает колени и опускается - затем быстро вскакивает.

И бабушка сердито смотрит на меня.

- Что это было?

Оливия неуверенно оглядывается на меня, затем снова обращает свое внимание на королеву.

- Это был реверанс.

Одна острая серая бровь приподнимается.

- Неужели? Я подумала, что у вас, вероятно, газы.

Вот в чем проблема с монархами - у людей редко хватает смелости сказать им, когда они чертовски грубы. И даже если они это сделают - монарху плевать.

- Она не подойдет, - говорит бабушка, скользнув по мне взглядом.

Ради Оливии я стараюсь не обращать внимания на ее слова.

- Не волнуйся, я покажу Оливии все вокруг, представлю всем... она прекрасно справится.

А потом я завершаю это дерьмовое шоу, взяв Оливию за руку и встав между ней и королевой. Облегчение омывает меня, когда Оливия улыбается мне, не тронутая когтями неодобрения.

- Полет был долгий, Оливия. Иди наверх в свою комнату и устраивайся.

Я уже объяснил, что приличия требуют, чтобы у Оливии была своя спальня, но меня это не волнует. У меня есть свои способы.

- Я бы хотела перекинуться с вами парой слов наедине, принц Николас, - говорит бабушка.

Я одариваю ее уничтожающей ухмылкой.

- Только парой? Я был уверен, что их будут десятки. Фергюс, - зову я, - отведи Оливию в Гатри-Хаус, пожалуйста. В белую спальню.

И это похоже на то, как воздух замерзает - кристаллизуется от напряжения.

- О да, - тихо говорит бабушка. - Их будет гораздо больше, чем пара.

Я игнорирую ее и успокаивающе поглаживаю Оливию по волосам.

- А теперь иди, я скоро буду.

Она кивает, а затем, поскольку она от природы вежлива, Оливия выглядывает из-за меня и говорит королеве:

- У вас прекрасный дом.

Генри опускает подбородок на грудь, подавляя смешок. И Фергюс уводит Оливию.

После того, как Генри уходит в свою комнату, а Бриджит, поклонившись нам с бабушкой, выходит - мы остаемся одни.

Соревнуясь в гляделки.

Удивительно, но она моргает первой.

- Что за игру ты ведешь, Николас?

- Я вовсе не играю, Ваше Величество.

Ее голос рассекает воздух, гранича с пронзительным.

- У тебя есть долг.

- Я прекрасно понимаю свой долг и наше соглашение. - Мой тон не менее резкий, но уважительный. - Ты дала мне пять месяцев - у меня осталось три.

- Тебе следовало бы потратить это время на изучение списка, который я тебе дала. Просмотреть женщин, которые однажды могут занять место рядом с тобой. Знакомство с…

- Я проведу оставшееся время так, как сочту нужным. А я считаю нужным провести его с Оливией.

Даже когда мои родители умерли, я никогда не видел, чтобы бабушка теряла самообладание. И сейчас она не совсем его теряет - но она близка к этому.

- Я не стану развлекать одну из твоих шлюх!

Я делаю два шага к ней, понижая голос.

- Осторожней, бабушка.

- Осторожнее? - она произносит это слово так, будто оно иностранное. Иностранное, грязное слово. - Ты... ты меня предупреждаешь?

- Я не хочу, чтобы ее оскорбляли - никто. Даже ты. - Наши взгляды сходятся, словно мечи, разбрасывая искры. - Я могу усложнить тебе жизнь. Я не хочу этого делать, но пойми… я это сделаю, если ты не будешь относиться к ней с уважением, которого она заслуживает.

С этими словами я выдыхаю и поворачиваюсь, чтобы выйти из комнаты.

Позади меня королева тихо спрашивает:

- Что на тебя нашло, Николас?

Это достойный вопрос. В последнее время я совсем не чувствую себя собой. Я развожу руками, беспомощно пожимая плечами.

- На меня нашло начало конца.

Быстро поклонившись, я извиняюсь и ухожу.

Я нахожу Оливию в белой спальне, она стоит посреди комнаты и медленно кружится, глядя на стены, занавески и мебель. Пытаюсь представить, как это для нее выглядит.

Занавески цвета прозрачного опала, достаточно легкие, чтобы подниматься на ветру от пола до потолка. Комод, туалетный столик и кровать с балдахином сияют в свете хрустальной люстры почти серебристым блеском, обои нежные, белые, с вставкой из атласной ленты, а антикварные произведения искусства на стенах обрамлены выбеленным деревом. Она слегка вздрагивает, когда замечает, что я наблюдаю за ней.

- Господи, ты как ниндзя… предупреждай девушку как-нибудь, ладно?

Я знал, что она будет прекрасно смотреться в этой комнате, что цветовая палитра подчеркнет все ее изысканные черты. Но она еще более ошеломляющая, чем я себе представлял… от нее у меня перехватывает дыхание.

Ее волнистые волосы еще более темного мерцающего черного цвета, синева глаз более глубокая, сверкает, глядя на меня, как два сапфира на бархатном ложе.

- Тебе нравится? - наконец-то мне удается спросить.

- Комната? - ее взгляд поднимается вверх и осматривает все вокруг. - Нравится. Она... волшебная.

Я подхожу ближе.

- Значит, тебе сделали выговор? - спрашивает она, шутя лишь наполовину. - Твоя бабушка говорила точно так же, как моя мама, в ожидании, когда наши друзья уйдут, чтобы она могла наорать на нас.

Я пожимаю плечами.

- Я выжил.

- А что такого в белой спальне? Когда ты это сказал, ее лицо стало таким каменным, что я подумала, оно треснет.

Я бреду к окну, облокачиваюсь на подоконник.

- Она принадлежала моей матери, и с тех пор здесь никто не останавливался.

- О.

И я слышу, как должно быть звучат мои слова.

- Но не воспринимай это в жутком смысле, типа проблем с мамочкой, как у Нормана Бейтса… просто это... это самая красивая комната во дворце. Она тебе подходит.

Оливия покусывает нижнюю губу.

- Но твоя бабушка не в восторге от этого, не так ли? Поэтому я здесь, Николас? Я что, большой «иди нахрен» королеве?

- Нет. - Я обнимаю ее одной рукой за талию, соединяя наши тела вместе. Другая моя рука зарывается в ее волосы, удерживая их пальцами, приподнимая ее лицо, чтобы она на меня посмотрела. - Нет. Я хочу, чтобы ты была здесь, потому что я хочу тебя. И я бы все равно хотел, чтобы ты находилась здесь, даже если бы моя бабушка была от этого в восторге.

- Я ей не нравлюсь.

- Ей никто не нравится. В большинстве случаев ей не нравлюсь даже я.

Это вызывает у нее улыбку. Я отступаю назад, ведя Оливию за руки.

- Знаешь, эта комната волшебна и в других отношениях. - Я поворачиваюсь к книжной полке у стены позади себя. Тяну за край, открывая проход. - Смотри.

Глаза Оливии становятся круглыми и восхищенными, как у ребенка, впервые увидевшего подарки под елкой рождественским утром.

- Это потайной ход!

Она ныряет внутрь, щелкая выключателем, освещая девятиметровый коридор, ведущий к закрытой двери на другом конце.

- Так здорово! Не знала, что в дворцах на самом деле есть такое!

Ее радость заставляет меня смеяться, ощущая легкость на сердце.

- Есть. И он ведет в еще более волшебное место. - Я подмигиваю. - В мою спальню.

Она смеется и закусывает губу.

- Он твоих рук дело? Твоих родителей?

- О нет, он был здесь задолго до нас. Скорее всего, таким образом, приезжие вельможа или принцы могли посещать любовниц, не давая персоналу повода для сплетен.

- Так круто.

Оливия вздыхает и снова смотрит в коридор.

- Я хочу показать тебе еще одну вещь. - Я веду ее за руку к занавешенным балконным дверям. - Помимо очевидных преимуществ коридора, я хотел, чтобы ты была в этой комнате, - я открываю двери, и Оливия ахает, - потому что из нее открывается самый лучший охрененный вид.

У нее отвисает челюсть, когда она смотрит на заднюю часть дома, которая напоминает утопический пейзаж сказочной страны чудес. Каменные дорожки освещаются через каждые несколько метров тысячами навесных фонарей. Фонтаны, зеленые лабиринты, обилие цветов всех форм и размеров - вишни, розы и тюльпаны, такие большие, что свисают, как разноцветные колокольчики. Вдалеке - пруд, сверкающий в лунном свете, как ванна жидкого серебра.

Я смотрю на ее ошеломленное лицо.

- Не слишком убого, а?

- Это самое красивое, что я когда-либо видела.

Я не отрываю глаз от лица Оливии.

- Я тоже.

Она поворачивается, медленно тянется ко мне, и мы целуемся. Прикосновение губ Оливии мягкое и податливое, на вкус как возвращение домой. Я наклоняюсь, чтобы углубить поцелуй, пока...

- Господи, вы двое как пираньи постоянно поедаете лица друг друга. Можете оторваться на минутку?

Входит мой брат и, остановившись у камина, наливает себе полный стакан бренди.

Я виновато улыбаюсь Оливии.

- Что тебе нужно, Генри?

- Мои комнаты ремонтируют, поэтому бабушка сказала, что я должен остановиться в одной из твоих гостевых.

Пятьсот восемьсот семь комнат, а она поселила его в Гатри Хаус. С нами. Утонченность никогда не была в стиле королевы.

- Мне скучно, - хнычет он. - Давай устроим Олив экскурсию. По крайней мере, будет чем заняться. И мы можем пойти к Кук - попросить ее приготовить печенье, которое я так люблю. Я скучал по нему.

Неплохая идея. Если Оливия собирается провести здесь лето, я хочу, чтобы она чувствовала себя комфортно, познакомить ее с персоналом.

- Не слишком устала для прогулки? - спрашиваю я Оливию.

- Нет, ни капельки. Но мне надо распаковать вещи.

Я отмахиваюсь.

- Об этом позаботятся горничные.

Она шутливо стукает себя по голове.

- Верно, горничные - как я могла забыть. - Она берет меня за руку. - Тогда пошли. Покажи мне свой дворец.

Мы начинаем с кухни и поднимаемся наверх. Кук, крупная, милая, шумная женщина, которая работала в Гатри Хаус с тех пор, как мой отец был мальчиком, бросается на моего брата, лишь его завидев. Она упрекает его за то, что он слишком долго отсутствовал, а затем дает ему целый поднос с его любимым печеньем.

Затем еще одним всепоглощающим объятием Кук приветствует Оливию.

На самом деле ее зовут не Кук (Прим. переводчика: «Cook» – повар, кухарка), но мы с Генри ни под каким другим именем ее не знаем. У нее самый сильный акцент, который я когда-либо слышал, и Оливия вежливо улыбается и кивает, пока Кук бормочет - хотя я могу сказать, что она понятия не имеет, что она говорит.

Оливия уже познакомилась с Фергюсом, но по дороге, чтобы показать ей бальные залы, мы проходим мимо миссис Эверстон, горничной наверху, и знакомим ее с ней.

Мы также сталкиваемся с Уинстоном, главой Темных Костюмов, который отвечает, контролирует и знает каждый уголок и трещинку королевской семьи внутри и за пределами дворца. Генри однажды услышал, что в ранние годы он был убийцей, и, основываясь на его расчетливом, холодном отношении, я верю в это.

Мы видим Джейн Стилтонхаус, секретаря по поездкам - женщину, которая напоминает мне нож для масла в человеческом обличии. Она тонкая, резкая и с пронзительным голосом, похожим на звук, который издают, когда два кусочка серебра трутся друг о друга.

Глаза Оливии сияют, а рот постоянно открыт в благоговейном трепете, когда мы переходим из одной позолоченной исторической комнаты в другую. Наша последняя остановка - портретный зал, длинный коридор с обрамленными масляными картинами прошлых монархов, их семей и предков.

Оливия робко смотрит в темный коридор, такой длинный и темный, что конца не видно - он просто исчезает в полной темноте.

- Ты вырос здесь, во дворце? - спрашивает она.

- Меня отправили в школу-интернат в семь лет - там я проживал большую часть года. Но здесь проводил каникулы и лето.

Она дрожит.

- А ты никогда не боялся, что там водятся привидения?

- Портреты находятся в жутковатом месте. Но там не страшно, как только ты привыкаешь к этому – мы с Генри обычно все время катались по этому коридору.

- Как мило, - тихо говорит Оливия. - Совсем как тот парнишка из «Сияния».

Я смеюсь.

- За исключением лифта, полного крови, но да, именно так.

Ее глаза скользят по моему лицу, сверкая озорством.

- Когда ты так смеешься, на щеках появляются ямочки, - шепчет она, чтобы Генри не услышал, - мне хочется забраться на тебя и лизнуть их.

От этой идеи я сразу же увеличиваюсь и становлюсь твердым.

- Не стесняйся лизать все, что хочешь, в любое время.

Позже тем же вечером Кук делает нам гигантскую миску соленого карамельного попкорна. Я получаю особое наслаждение, наблюдая, как Оливия посасывает свои липкие пальцы. Напоминаю себе поцеловать завтра Кук.

Попкорн для фильма, который Оливия хотела посмотреть. Хотя у нас есть медиа-зал, Оливия предпочла мою гостиную, нас в пижамах, в оазисе подушек и одеял на полу.

Генри присоединяется к нам.

- Не могу поверить, что вы никогда не смотрели «Красавицу и Чудовище». Это место, как тот замок… Кук может быть миссис Поттс, Фергюс - ворчливым Когсуортом, - говорит Оливия, скручивая свои черные локоны в беспорядочный пучок на макушке.

- Дело в том, милая, что у нас есть члены. - Я ухмыляюсь. - Те из нас, кто ими с щедростью одарен, действительно не интересовались диснеевскими мультфильмами.

- Ты видел Короля Льва, - возражает она.

- Ну да... там есть львы. И убийство.

- И короли, - добавляет Генри. - Название говорит само за себя.

Мы смотрим фильм, или, точнее, Оливия смотрит, все время нежно улыбаясь. Я в основном просто за ней наблюдаю. Потому что я счастлив, что она здесь. Почти не могу в это поверить. Каждый раз, когда я позволяю себе это, в моей груди поднимается теплое чувство, словно мое сердце тает. И я чувствую... удовлетворение.

Когда музыка взмывает ввысь и начинают бежать титры, Оливия прижимает свои прекрасные руки к груди и вздыхает.

- Никогда не надоедает… он всегда будет моим любимым фильмом Диснея.

Генри допивает свой пятый бренди.

- Все было нормально, но я предпочитаю Русалочку.

Оливия поднимает черную бровь.

- Я думала, «члены» не любят мультфильмы про принцесс?

- Ты видела Ариэль? - спрашивает Генри. - Мой член любит ее целиком и полностью.

Оливия морщит нос.

- Отвратительно. Хотя я как-то читала книгу, в которой говорилось, что большинство парней любят Ариэль.

- Я должен прочитать эту книгу, - заявляет Генри.

- Фантастическая идея, Генри. Почему бы тебе не пойти и не найти книгу в библиотеке?

Я просовываю палец под лямку тонкой пижамной кофточки Оливии, потирая мягкую, гладкую кожу. Я понижаю голос.

- Я чувствую себя... чудовищем в данный момент.

Оливия встречается со мной взглядом и улыбается. Ей нравится эта идея. К несчастью, Генри услышал меня и скорчил гримасу отвращения.

- Это должно подразумевать позу по собачьи?

Раз уж он прекрасно меня слышал...

- Да.

Он сбрасывает одеяла и, спотыкаясь, идет к двери.

- Этой позиции теперь для меня не существует… а мне она очень нравилась. Большое спасибо.

Я запираю за ним дверь, и мы с Оливией остаток ночи разыгрываем нашу собственную интерпретацию «Красавицы и Чудовища».

ГЛАВА 17

Оливия

Утром Николас велит Фергюсу принести нам завтрак в постель. Я прячусь в ванной, когда он нам его приносит. Николас говорит, что я веду себя глупо, что мне нужно привыкнуть к тому, что Фергюсу наплевать, что я в его постели или что прошлой ночью у нас был сумасшедший, фантастический секс, заставивший бы покраснеть и Чудовище.

Но я ничего не могу поделать - не знаю, смогу ли когда-нибудь привыкнуть к слугам и... близости... тому, что они все время рядом. Кроме того, наступит сентябрь, и никто не будет приносить мне завтрак в постель или развешивать мою одежду. Может, это и к лучшему, что я к этому не привыкаю.

После завтрака Николас принимает душ, а я усаживаюсь на мягкую скамью в его огромной ванной, чтобы наблюдать, как он бреется - острой бритвой, конечно. И есть что-то такое восхитительно мужественное - первобытное и сексуальное - в том, как он бреет эту идеальную челюсть. Без рубашки. С одним только пушистым полотенцем вокруг бедер.

Мне хочется снова лизнуть его - по груди, по шее.

Затем он одевается, в темно-синий костюм и бордовый галстук, и идет на работу - в офисы на другом конце дворца. Он сказал, что его расписание «сумасшедшее» из-за его длительного пребывания в Нью-Йорке, но он вернется, чтобы пообедать со мной в столовой Гатри-Хаус. А потом он поведет меня на вечеринку.

Говоря об этом, Николас сказал, что у меня сегодня будет свой «график»: стилист и личный консультант по одежде придут в десять, чтобы позаботиться обо всем, что мне понадобится.

И вот где я сейчас нахожусь.

В кресле, в белой спальне, где меня подстригали, полировали, шлифовали, натирали воском и массировали. Я смотрю в зеркало и понимаю, что выгляжу точь-в-точь как Дороти из «Волшебника из Страны Оз», над которой трудится и украшает стайка косметологов из Изумрудного города.

После этого моя кожа становится более гладкой и мягкой, чем я когда-либо могла вообразить.

Мои мышцы удивительно расслаблены; боли, которые я даже не осознавала, что были, полностью исчезли.

Когда последняя из отряда красоты застегивает свою волшебную сумку и уходит, я снова смотрюсь в зеркало.

И - вау.

Я все еще выгляжу как я… но это более сияющая, более элегантная версия меня. Мои брови аккуратные и изогнутые, ногти изящно накрашены, кожа светится даже без следа макияжа, волосы блестящие и упругие без единого следа секущихся кончиков.

Я выгляжу окультуренной. Утонченной. Богатой.

Да, последнее - в яблочко. Вот почему богатые люди всегда выглядят, как члены какого-то союза - потому что они могут позволить себе нанять команду, которая специализируется на их объединении.

Как только я в последний раз глажу себя по щеке, раздается стук в дверь. Я открываю ее, обнаруживая Фергюса.

- Личный ассистент по покупкам здесь, мисс Хэммонд. - Он рычит так, что напоминает мне Боско. - Мне послать ее наверх?

Я машинально оглядываю комнату в поисках разбросанной одежды - по привычке. Но горничные, которые мелькают каждый час или около того, никогда не позволят этому случиться.

- Ну... конечно, Фергюс. Спасибо.

Он кивает и идет по коридору.

Через несколько минут крошечная, щебечущая, красивая француженка входит в дверь моей спальни. Она выглядит молодой, лет двадцати, и напоминает мне Элли - если бы у моей сестры были каштановые волосы и она говорила бы по-французски. Ее зовут Сабина, но мысленно я называю ее французской Элли.

Полдюжины помощников-мужчин несут стойки с одеждой: платья, брюки, блузки и юбки. Затем они спускаются вниз и приносят сумки с кружевным нижним бельем: бюстгальтеры, трусики, подвязки и чулки. Наконец, заносят платформу длядемонстрации одежды, на которой я, предполагаю, буду стоять. К тому времени, как уходит последний помощник, белая спальня уже не такая белая, она покрыта тканями всех цветов.

Будто здесь взорвался весь женский отдел «Barrister’s».

Сабина держит в руках листок бумаги. На нем написано «Бриджит».

Это список, от секретаря Николаса, Бриджит. Список событий, для которых мне понадобится одежда: вечеринка сегодня вечером, матч по поло, еще одна вечеринка, бранч, послеобеденный чай с королевой.

О Господи. Уже не в первый раз я задаюсь вопросом, о чем, черт возьми, я думала.

Но потом прекращаю - потому что я здесь. И пока я здесь. Я не буду бояться. Делать все, смотреть все - с Николасом.

Примерка одежды утомляет. Я никогда не понимала этого - пока не провела за этим занятием два часа подряд.

Как только я готова попросить перерыв, дверь спальни открывается - без стука - и в комнату проскальзывает принц Генри. С бокалами на длинных ножках и двумя бутылками «Дом Периньон». На нем черный кашемировый свитер, с выглядывающим белым воротничком, и коричневые брюки. Этот аккуратный, опрятный вид контрастирует с его дикими, волнистыми светлыми волосами и татуировкой на предплечье, виднеющейся из-под закатанного рукава.

Генри Пембрук - ходячее, живое противоречие.

- Все работают, - говорит он, поднимая бутылки и стаканы. - Мне скучно. Давай напьемся, Олив.

Я смотрю вниз на Сабину, она поправляет подол на паре аккуратных черных брюк, улыбаясь с булавкой во рту.

Как говорится, с волками жить... или принцами…

- Хорошо.

После того как пробка хлопает, а бокалы наполнены, Генри рассматривает нижнее белье, разложенное на кровати.

- Это будет выглядеть на тебе фантастически. И вот это. - Он играет с розовыми лентами, которые завязываются спереди смелого черного кружевного бюстье. – Они развязываются? О, да - определенно этот - мой брат кончит в штаны, когда увидит тебя в нем.

Он хватает персиковую шелковую кукольную ночнушку и засовывает ее в карман.

- Этот цвет тебе совсем не подходит.

- Не думаю, что это твой размер, Генри, - поддразниваю я. - Тебе всегда нравилась женская одежда?

Он ухмыляется, напоминая мне своего брата.

- Мне нравятся женщины. Я знаю женщин. Знаю одну, которой очень бы хотелось эту штучку, и мне было бы приятно видеть ее в ней.

Затем он подходит к вешалке с коктейльными платьями, просматривая их одно за другим.

- Дерьмо, дерьмо, дерьмо...

Сабина обижается.

- Это оригинал Луи Ла Шер.

- О. - Генри шевелит бровями, глядя на меня. - Дорогое дерьмо.

Затем он останавливается на сексуальном черном атласном платье с кружевной отделкой.

- Вот это. Определенно. - Он держит его передо мной. - В серебряном цвете. Оно создано для тебя. Ты останешься до конца лета?

- Таков план.

Он смотрит на Сабину.

- Ей еще понадобится бальное платье. Желательно что-нибудь бледно-голубое. - Затем он объясняет: - На Летний Юбилей. Здесь, во дворце, каждый год устраивают настоящий бал - все в цилиндрах, фраках и с пышными бюстами. Все присутствующие.

- Тогда, вероятно, мне понадобится бальное платье.

Генри медленно приближается к Сабине, быстро говоря по-французски. Понятия не имею, что он говорит, но понимаю румянец, который появляется на ее щеках, и влюбленный блеск в ее красивых глазах, она улыбается и говорит:

- Oui, Генри.

В то время как Сабина сортирует отобранные вещи и раскладывает следующие, мы с Генри сидим на белоснежном диване в гостиной.

- Значит, для тебя это так просто, да? - спрашиваю я его, имея в виду то предложение шаловливого принца, на которое Сабина только что согласилась.

- Да, вот так просто.

Затем он залпом выпивает шампанское. И тут же снова наполняет свой бокал.

В солнечном свете на его щеки набегает тень, а взгляд на мгновение становится отстраненным. Какие слова использовал Николас?

Затравленный.

Преследуемый.

И моя внутренняя старшая сестра открывает рот.

- Ты в порядке, Генри? Понимаю, мы только что познакомились, но... твой брат... он беспокоится о тебе.

Он заставляет себя рассмеяться.

- Конечно, я в порядке. Это моя работа - моя единственная работа - все время быть в порядке.

Моя рука находит его плечо.

- Но нет ничего страшного в том, чтобы быть не в порядке. Я имею в виду, у каждого время от времени такое случается - никто не в порядке все время. - Я потягиваю шампанское и добавляю: - Кроме, наверное, серийных убийц. А с ними никто не хочет оказаться рядом.

На этот раз Генри смеется легче, и его нежные зеленые глаза скользят по моему лицу.

- Ты мне нравишься, Оливия. Действительно. Ты милая и... по-настоящему честная. Такое здесь редкость. - Он выпивает полбокала, затем глубоко вздыхает и говорит: - Так что, поскольку ты мне нравишься, я дам тебе несколько советов.

- Ладно.

- Не привязывайся к моему брату.

Все внутри меня холодеет, будто мои кости превращаются в сосульки.

Но мои ладони вспотели.

- Он тебе не принадлежит. Он даже не принадлежит самому себе.

Я сглатываю.

- Я это понимаю.

- Видишь ли, - он машет пальцем, - ты так говоришь, но, когда смотришь на него, кажется, что не понимаешь.

Когда я не отвечаю, Генри продолжает:

- Я слушал курс теологии в университете - обсуждение концепции рая и ада. Одна из теорий состоит в том, что рай заключается в присутствии Бога, и его свет снисходит на тебя. А ад – это когда он отворачивается и оставляет тебя - и ты понимаешь, что больше никогда не испытаешь совершенства этого тепла и любви. - Он понижает голос. - Вот каков Николас. Когда он озаряет тебя светом, весь мир сияет. Но когда он разочарован - а из-за того, что его стандарты выше, чем у Бога, он всегда, в конце концов, будет разочарован... это чистейший адский холод.

Мне трудно глотать. Наверное, нервы. Страх перед неизвестностью.

Поэтому я цепляюсь за свою правду.

- Это не тот Николас, которого я знаю.

- Да, с тобой он другой. Счастливее. Более свободный. - Генри кладет руку мне на колено. - Но ты должна помнить, понимаешь ты это или нет, что он именно такой человек.

После ужина появляется еще один стилист, чтобы подготовить меня к вечеринке. Она укладывает мои волосы длинными, шелковистыми локонами и завивает концы. Но макияж я делаю сама - мне не нравится чувствовать себя слишком разнеженной.

Николас, похоже, не в восторге от поездки.

- Требуется появиться, - говорит он. Но он очень взволнован моим платьем - мерцающее серое платье-комбинация, открывающее взгляду ложбинку между грудей.

Около девяти мы подъезжаем к особняку на холме. Нет, не особняку, а поместью – скорее всего с богатой историей - примерно в половину размера дворца, но все же огромному. Окрестности кишат охраной - людьми типа секретной службы в смокингах с маленькими проволочными наушниками, но Николас приводит своих людей, а Джеймс теперь возглавляет стаю.

Николас держит меня за руку - я не уверена, что такое допустимо, но он, кажется, не беспокоится. Он ведет меня через похожее на пещеру фойе, по коридору, через открытые двери бального зала. И в казино! Полностью укомплектованное, даже лучше, чем в Вегасе. Зал переполнен, там толпятся элегантно одетые люди, все молодые и красивые, кричат, смеются и пьют.

Я удивляюсь, что так легко могу его разглядеть, но вижу у стойки бара Генри, выглядящего не таким лихим, как его брат, но красивым в черном смокинге - окруженный группой мужчин и женщин, ловящих каждое его слово.

- Ну и что ты думаешь? - шепчет мне на ухо Николас, отчего у меня мурашки бегут по коже.

- Думаю... я знаю, что чувствовала Алиса, когда попала в Страну Чудес.

Он подмигивает.

- Мы все здесь сумасшедшие.

Вихрь красного шелка вспыхивает перед моими глазами, заключая Николаса в неистовые объятия. У нее густые, медового цвета волосы, она такая же высокая, как Николас - как Амазонка, и такая же потрясающая. Это девушка из телевизионного репортажа про «свадебный дозор» и фотографий из журнала «People» - «старый друг», о котором упоминал Николас.

- Вот ты где, чертов ублюдок! Я моргаю, и ты исчезаешь в Штатах на два месяца. Как ты?

Николас улыбается.

- Привет, Эззи. У меня все хорошо.

Глаза цвета бренди, сверкающие, как рубины в ее серьгах, падают на меня.

- Я вижу. Разве она не хорошенькая?

Николас знакомит нас.

- Леди Эсмеральда, это Оливия Хэммонд. Оливия, познакомься с Эззи.

- Привет, Эззи.

Она дружески пожимает мне руку.

- Приятно познакомиться, сладкая. Скажи мне, ты девственница?

Николас стонет.

- Эззи.

- Что? Я просто поддерживаю разговор. - Она толкает его локтем. - Если хочешь заполучить этот жалкий мешок, V-карта должна быть в первозданном состоянии. Правда, Оливия?

Я выпрямляюсь во весь рост.

- Анал считается? Если нет, то я подхожу.

Красные губы Эсмеральды широко раскрываются в заразительном смехе.

- Эта мне нравится, Ники.

Николас тоже смеется, и что-то похожее на гордость светится в его зеленых глазах.

- Мне тоже.

Он берет с подноса официанта два бокала вина и протягивает один мне.

Но тут к нам подходит другая женщина - еще одна блондинка в ярко-синем платье, с мягкими, красивыми чертами лица и ледяными голубыми глазами. На Николаса и Эззи падает спокойное, неловкое молчание.

- Привет, Николас. - Ее голос нежен, как перезвон ветра.

Николас кивает.

- Люси.

Ее глаза останавливаются на мне.

- Ты не собираешься познакомить меня со своей новой игрушкой?

Его челюсть сжимается.

- Нет.

Она слегка пожимает плечами.

- Неважно. - Она протягивает мне руку. – Я - леди Дерингер, а ты?

- Оливия Хэммонд.

- Я слышала о тебе. Официантка из кафе. - Она поджимает губы и бросает взгляд на Николаса. - Тебе всегда нравились трущобы, не так ли, дорогой?

Это слово - «дорогой» - задевает меня, пронзает плоть моего сердца, как шип.

- Достаточно, Люси, - сурово говорит Николас своим глубоким, властным голосом.

На нее это никак не действует.

- Нет, я так не думаю, - шипит она, как загнанная в угол кошка. - Даже близко нет.

Ее глаза скользят обратно ко мне, и она наклоняется.

- Он раздавит тебя, ты же знаешь. Это то, что он делает. Сломает тебя, а потом вдавит в пыль каблуком своего блестящего ботинка.

Больше всего меня беспокоит то, как она это говорит. Мягко. И улыбается.

- О, черт возьми, Люсиль, смирись с этим, - рявкает Эззи, махая рукой. - Уходи, пока кто-нибудь не обрушил на тебя дом.

Она поднимает бокал в мою сторону.

- Помни, что я тебе сказала.

А потом она улетучивается, как дым после пожара.

Я делаю большой глоток и решаю не расспрашивать об этом Николаса, что бы это ни было. По крайней мере, не сейчас.

- Значит... бывшая? - спрашиваю я, явно не в силах сопротивляться.

- Скорее бывшая психопатка-преследовательница, - отвечает за него Эсмеральда. Потом она берет меня за руку. - Забудь о ней. Давай потратим часть папочкиных денег.

Николас вздыхает, кивает, и мы направляемся к столам.

Но я не трачу ничьих денег. Через час за столом для блэкджека у меня на руках восемь черных фишек. Я думаю, я надеюсь, что они стоят по тысяче каждая - если больше, я буду слишком напугана, чтобы прикоснуться к ним. Мой отец научил меня играть в эту игру, когда мне было двенадцать. В его хорошие дни мы все еще играем.

Большие теплые руки Николаса сжимают мои плечи, и он говорит мне на ухо:

- Мне нужно в комнату для маленьких мальчиков.

Смотрю на него через плечо.

- Хорошо.

Наши глаза встречаются, и я знаю его достаточно хорошо, чтобы распознать горящий взгляд. Он хочет поцеловать меня - очень сильно. Смотрит на мои губы, как человек, испытывающий голод. Но потом отводит взгляд, обводит им комнату, вспоминая, где мы находимся.

- Эззи, не возражаешь, немного присмотреть для меня за Оливией?

- Да, конечно.

Она кивает, и Николас уходит.

Но пятнадцать минут спустя его все еще нет. А Эсмеральда замечает группу друзей, с которыми она не разговаривала «целую вечность». Похлопав меня по руке, она говорит, что «скоро вернется», и направляется к ним.

Оставшись одна в центре комнаты, чувствую себя инопланетянкой в окружении марсиан, которые потеют деньгами и гадят золотом.

Смотрю, как официант в белых перчатках проскальзывает через вращающуюся дверь - вероятно, на кухню - и у меня ноги чешутся последовать за ним. Потому что за этой дверью моя родная планета - мой народ.

Десятки любопытных, недобрых глаз оценивают меня, проплывая мимо, болтая группами, смеясь по двое и по трое. Поэтому я приподнимаю подол своего мерцающего платья и подхожу ближе к стене, чтобы быть менее заметной.

Достаю телефон из сумочки и пишу Элли, спрашивая, как она. Я разговаривала с ней и Марти вчера вечером, сразу после того, как они закрыли кафе. Казалось, у них все хорошо.

Я послала им фотографии своей комнаты и дворцовой территории - Марти ответил таким количеством смайликов, что, вероятно, сломал палец. Он такой эмоциональный.

Когда спустя несколько минут она не отвечает, я убираю телефон. И я не хочу подавлять Николаса, но все же - где он, черт возьми? Проходит еще пять минут, и мой желудок скручивается. Он знает, что я никого здесь не знаю - почему оставил меня одну?

К черту все.

Ставлю бокал с шампанским на поднос проходящего мимо официанта и отправляюсь на его поиски.

Каждая комната, по которой я прохожу, выглядит как внутренность хрустальной люстры - блестящей и сверкающей. И там шумно: раздаются звуки игровых автоматов и ликующей толпы. Королевские особы тоже любят выигрывать деньги - даже когда они уже у них есть. Поди разберись.

Одна комната темная, за исключением цветных стробоскопов, светящегося танцпола и грохочущей клубной музыки, доносящейся из динамиков ди-джея. Посреди комнаты я замечаю безошибочно узнаваемую белокурую голову Генри, окруженного кружащимися женщинами, и почти подхожу к нему, чтобы спросить, не видел ли он своего брата. Но тут - я не могу объяснить почему - мое внимание привлекает дверь на дальней стороне. Она ведет наружу, на балкон с балюстрадой.

К тому времени, как я добираюсь до него, мои ладони потеют и становятся липкими. Мои каблуки стучат по кафельному камню снаружи - я делаю всего несколько шагов - и вот тогда вижу их, в дальнем углу балкона в мягком ореоле светильника в виде капли.

Николас и... Люси.

Чувствую в горле привкус желчи. Она стоит ко мне спиной, ее светлые волосы ниспадают каскадом, голова запрокинута к нему, а руки покоятся на тех широких плечах, к которым я так люблю прикасаться. Не могу сказать, отталкивает ли он ее или притягивает ближе - и кислое ощущение в моем животе просачивается мне в кости.

Гнев смешивается с растерянностью - и бегство надирает задницу сражению.

Когда я открываю дверь, мне кажется, что я слышу свое имя, но звук заглушается басом, гремящим по стенам. Я быстро иду через танцпол обратно в главный игорный зал. Выхожу через дверной проем - и тут на моей руке смыкается железная хватка, словно кандалы.

- Куда это ты собралась? - спрашивают меня с легким Вэссконским акцентом.

Я смотрю на женщину, и из меня буквально выбивают весь воздух. Потому что это самая потрясающе красивая женщина, которую я когда-либо видела. На полфута выше меня, с блестящими темно-каштановыми волосами, ониксовыми глазами, идеальными кукольными чертами лица и бледной, гладкой кожей.

- А? Дай угадаю - ты вышла на балкон и увидела Люсиль и Николаса, почти целующихся, но и не почти тоже?

- Откуда ты знаешь?

Она фыркает - и ухитряется сделать это так, чтобы прозвучало восхитительно.

- Потому что Люси - самая неоригинальная сучка, которую я когда-либо знала. - Она касается моего носа. - Но ты ведь не собираешься убегать - совершенно нет. Ты не можешь доставить ей такое удовольствие. - Она берет два бокала шампанского, с проносимого мимо подноса, протягивает один мне и чокается. - Пей и улыбайся - за тобой следят.

Я оглядываю комнату.

- Кто следит?

- Все, конечно. Ты новенькая, сияющая и... бедная. И у тебя в руках то, чего хочет каждая женщина здесь, кроме меня и Эсмеральды - сокровище королевской семьи. - Она наклоняет голову. - Ты действительно официантка?

Почему все меня об этом спрашивают? Я пью шампанское - точнее, выпиваю весь чертов бокал; я это заслужила.

- Э... да.

- Вот идиот. Не могу поверить, что он привел тебя сюда. - Она с сожалением качает головой. - Мир полон задниц, дорогуша, - некоторые просто воняют сильнее, чем другие. Помни об этом, и они никогда не смогут причинить тебе боль.

Я пристально смотрю на нее.

- Кто ты?

Ее улыбка делает ее еще красивее.

- Я леди Фрэнсис Элоиза Олкотт Барристер... но ты можешь называть меня Фрэнни.

Фрэнни.

- Фрэнни! Фрэнни Саймона - девушка из ванны с пузырьками!

Фрэнни надувает губы.

- Он включил громкую связь перед всеми? Я собираюсь серьезно поговорить с этим моим мужем.

- Серьезно поговорить о чем, голубка? - спрашивает Саймон, вставая рядом с ней, его рука ласково обвивается вокруг ее талии. Фрэнни улыбается ему.

- Помяни дьявола, и он явится.

Саймон пальцами делает дьявольские рога на своей рыжей голове. Затем улыбается мне, в его голубых глазах пляшет веселье.

- Оливия, рад снова тебя видеть.

В нем есть какая-то теплота, неподдельная нежность, которая заставляет меня чувствовать... утешение - даже без усилий с его стороны. Саймон Барристер - из тех парней, кто даже в ливень остановится, чтобы помочь кому-то со спущенной шиной, или помочь старой леди нести продукты, или, гримасничая, успокоить ребенка.

- Привет, Саймон, я тоже рада тебя видеть.

- Как поживаешь, дорогая?

- Что за вопрос, Саймон! - Фрэнни шлепает его. - Посмотри на бедную девушку. Она взвинчена. Люсиль снова играет в свои грязные игры разума.

Саймон морщит нос.

- Ты не должна обращать внимания на Люси, Оливия - она подлая стерва.

- Она задница, - повторяет Фрэнни. - Мой любимый слишком добр, чтобы сказать такое. - Она гладит меня по руке. - Но не я.-

Нервозное, тошнотворное чувство снова начинает подкрадываться ко мне.

- Думаю, мне просто нужно подышать свежим воздухом.

- Блестяще, - говорит Фрэнни, беря меня за руку и ведя к большим французским дверям. - Давай выйдем на террасу покурить. У меня совсем недавно появилась привычка – в попытке сбросить килограммы, которые я набрала за медовый месяц.

Подозреваю, что Фрэнни немного сумасшедшая. Веселая сумасшедшая, а не пугающая. На улице она курит, пока Саймон разговаривает о делах с мужчиной рядом. Затем она быстро гасит сигарету о железные перила, ее глаза сосредоточены на открытых дверях, которые ведут в бальный зал.

- Он нашел тебя.

Хочу повернуться, чтобы посмотреть.

- Николас?

Она не дает мне смотреть.

- Да, он идет сюда. - Она хлопает в ладоши. - Сейчас, когда он подойдет, ты должна изящно улыбнуться и притвориться, что ничего не случилось.

- Зачем мне это делать? - спрашиваю я.

- Он не будет знать, что с этим делать. Это сведет его с ума. Женское оружие массового уничтожения - это равнодушие и недоумение.

Чувствую, я должна это записать.

- Он идет. Приготовься. - Она шлепает меня пониже спины. - Подбородок вверх, сиськи вперед.

Будто имея собственный разум, мой подбородок приподнимается и плечи распрямляются, выталкивая грудь вперед. И верите или нет, но это действительно заставляет меня чувствовать себя сильнее. Более могущественной.

- Оливия.

До тех пор, пока он не зовет меня по имени. От этого звука я закрываю глаза. То, как он его произносит - не будет и дня, когда я перестану любить звук моего имени на его губах.

Собравшись с духом, я поворачиваюсь к Николасу, но на самом деле не смотрю ему в лицо - вместо этого я смотрю прямо через его правое плечо на яркие, блестящие огни золотой люстры. Я чувствую его взгляд на своем лице, наблюдающий за мной, читающий меня. Мне не выпадает шанса притвориться, что все в порядке. Потому что, не говоря больше ни слова, Николас хватает меня за руку и тянет к ступенькам, ведущим с террасы в сад.

- Пойдем.

Он ведет меня по извилистой тусклой тропинке к белой беседке на эстакаде. Садовые лампочки звенят, отбрасывая мягкое свечение, но под крышей темно и уединенно. Я придерживаю платье, поднимаясь по ступенькам.

- Почему тебе не нравится Фрэнни?

Он сказал мне в Нью-Йорке, что они не ладят, что он ее терпеть не может. Но он удивлен моим вопросом.

- А... Саймон влюбился в нее с первого взгляда, но она снова и снова отмахивалась от него. В ту ночь, когда он сказал ей, что любит ее, она сказала, что никогда не сможет быть с ним - а когда я вернулся домой, нашел ее в своей постели. Голую.

Ревность, горячая и жгучая, жалит меня. И шок.

- Ты спал с ней?

- Конечно, нет, - говорит он тихо и ворчливо. - Я бы никогда так не поступил с Саймоном. Я рассказал ему об этом, но ему было все равно. Он сказал, что они «работают над своими проблемами». Вскоре после этого они стали парой... и несколько месяцев назад поженились. Я перестал пытаться понять это.

Я сажусь на скамейку.

- Иисусе. Она не похожа на кого-то... кто мог бы сделать подобное. Она была добра ко мне.

Николас стоит передо мной, его лицо частично скрыто темнотой.

- Рад, что она была к тебе добра, но здесь не всегда все такое, каким кажется. Я должен был сказать тебе это раньше. - Он проводит рукой по волосам. - Мне следовало многое тебе рассказать, Оливия. Но я не привык... говорить... вслух.

Я не понимаю, что это значит. Он садится рядом со мной, его голос приглушен.

- Я хочу рассказать тебе о Люси. Хочу объяснить.

Хочу вести себя как взрослая женщина - из тех, кто говорит, что он не обязан мне ничего объяснять. Наши отношения временные. Но мое сердце... мое сердце стучит громко от того, что он делает.

- Почему ты был с ней? Почему оставил меня одну? Ты целовал ее, Николас? Было похоже, что мог бы.

Его рука касается моего подбородка.

- Сожалею, что ты осталась одна… я не хотел, чтобы это случилось. Нет, я не целовал ее. Клянусь тебе памятью родителей ничего не было.

Облегчение ослабляет клещи, сжавшие мое сердце. Потому что я знаю, он никогда бы не упомянул своих родителей, если бы не говорил правду

- Тогда что же произошло?

Он наклоняется вперед, упираясь локтями в колени и глядя в землю.

- Я познакомился с Люси в школе, в Брайар-Хаусе, когда мы оба учились в старших классах. Она была самой красивой девушкой, которую я когда-либо видел. Такой хрупкой, что мне хотелось защищать ее. Мы начали встречаться... СМИ пришли в неистовство, и я боялся, что это отпугнет ее. Но это ее не беспокоило, и я помню подумал, что она сильнее, чем я считал. - Он делает глубокий вдох, потирая затылок. - Она забеременела, когда нам было по семнадцать. Я был глуп - беспечен.

- О Боже мой.

Он кивает, глядя на меня.

- Беременность в таком возрасте трудна для всех, но добавь...

- То, что ты будущий лидер страны, - заканчиваю я за него фразу.

- И это было шоу ужасов. Ее семья хотела немедленно начать планировать свадьбу, хотела, чтобы Дворец объявил о нашей помолвке. Моя бабушка потребовала провести повторные анализы и тесты, чтобы подтвердить, что она действительно беременна и что действительно от меня.

И снова меня поражает странность жизни Николаса - архаичные правила, загоняющие его в угол.

- Чего хотел ты? – спрашиваю я, потому что у меня такое чувство, что никто другой этого не сделал.

- Я хотел... сделать все правильно. Я любил ее. - Он трет лицо. - В конце концов, это не имело значения. Всего через несколько недель после того, как она узнала о беременности, она потеряла ребенка, выкидыш. Она была убита горем.

- А ты?

Он отвечает не сразу. Затем тихо произносит:

- Я был... свободен. Я не хотел брать на себя такую ответственность. Пока нет.

Я поглаживаю его по плечу.

- Это понятно.

Он сглатывает и кивает.

- Когда учебный год закончился, бабушка отправила меня на лето в Японию… с гуманитарной миссией. Мы с Люси сначала разговаривали по телефону, переписывались... но я был так занят. Когда осенью я вернулся в школу, все было по-другому. Я был другим. Я заботился о ней, но мои чувства изменились. Я порвал с ней так мягко, как только мог, но она все равно восприняла это... плохо.

Печаль накатывает на меня волной.

- Насколько плохо?

- Спустя неделю она попыталась покончить с собой. Ее семья отправила ее в больницу. Хорошее место, но в школу она так и не вернулась. И я всегда чувствовал себя... виноватым из-за всего этого. Ответственным. Это не попало в газеты - не знаю, кому дворец должен был заплатить или кого убить, чтобы сохранить все в тайне, но об этом не было написано ни одной строки.

- Поэтому ты так осторожен?      Насчет презервативов?

- Да.

Он притягивает меня к себе на колени и крепко обнимает. И я знаю, что для него это было нелегко.

- Спасибо, что рассказал мне. Объяснил.

Мы остаемся сидеть, окутанные тенями и пахнущим землей воздухом. Затем я спрашиваю:

- Может, вернемся на вечеринку?

Он раздумывает об этом. И слегка прижимает меня к себе.

- У меня есть идея получше.

«Рогатый Козел».

Он напоминает мне паб в Нью-Йорке: удобно, знакомо и немного липко.

После того, как Николас собрал Саймона и Фрэнни, Генри и симпатичную рыжеволосую девушку, которая цеплялась за его руку, мы вшестером бросили вечеринку в казино и провели остаток ночи в «Рогатом Козле».

Мы с Фрэнни пили текилу. Генри пел караоке. Симон и Николас оскорбляли навыки друг друга в метании дротиков.

К концу ночи, в ранние утренние часы, мы с Николасом ввалились в его комнату, упали на кровать – и, обнявшись, заснули, полностью одетые... и счастливые.

ГЛАВА 18

Николас

Следующая неделя проходит в блаженном спокойствии. Днем я занимаюсь дворцовыми делами, а ночами Оливией - это гораздо больше, чем блаженство.

Днем она расслабляется, как я этого и хочу. Гуляет по территории, и она нашла друга в лице Фрэнни. Они уже несколько раз обедали вместе, что меня несколько волнует, но, по крайней мере, я знаю, что с женой Саймона она в безопасности. Фрэнни и ее раздвоенный язык защитят Оливию от людей, подобных Люси, которые хотят ранить ее своими полуправдами.

В тех редких случаях, когда мой брат трезв, он становится все более взволнованным - будто не может сидеть спокойно, выносить свое собственное общество или любой звук, напоминающий тишину.

В конце концов, он решает устроить для себя вечеринку по случаю возвращения домой.

И вот я, приняв душ, стою у себя в ванной с полотенцем вокруг бедер готовлюсь к его королевской вечеринке на яхте, соскребая остатки крема для бритья с челюсти, когда в дверях появляется Оливия.

Она с первого взгляда показалась мне прелестной.

Но здесь, сейчас - ее обнаженная, нежная кожа, прикрытая розовым шелковым халатом, ее отдохнувшее лицо, сияющее счастьем... она великолепна.

- Так... у вас тут, народ, есть что-то вроде сувенирного магазина или мини-маркета?

Я смеюсь.

- Сувенирного магазина?

Она держит в руках светло-голубую одноразовую бритву.

- У меня закончились бритвы. Эта настолько тупая, что я могу провести ею по языку, не пролив ни капли крови.

- Давай не будем проверять эту теорию. Мне слишком нравится твой язык. - Я вытираю подбородок полотенцем. - Могу попросить прислугу принести бритву в твою комнату.

Дьявол на моем плече - и Ангел тоже - ударяют меня по голове. И нашептывают гораздо лучшую идею.

- Или... тебе могу помочь я.

Ее брови сходятся на переносице.

- Помочь мне? Я не умею пользоваться твоей бритвой.

- Нет, определенно нет - ты порежешь себя на кусочки. - Я тычу пальцем в острое, тяжелое прямое лезвие. - Я имею в виду... я могу побрить тебя.

Ее глаза темнеют, как бывает, когда она стоит на краю - прямо перед тем, как кончить. И придвигается ближе ко мне.

- Ты... хочешь сделать это?

Мой взгляд скользит вниз, по каждому роскошному сантиметру ее тела.

- О, да.

- Хо... хорошо, - соглашается она, напряженно и задыхаясь.

Уголок моих губ приподнимается, когда я осторожно снимаю халат с ее плеч и спускаю его вниз. Открывая бледные, округлые изгибы, такие нежные и аппетитные.

Я подхватываю Оливию на руки и сажаю ее на туалетный столик, ее ноги свешиваются. Холодный мрамор заставляет ее взвизгнуть, и мы оба смеемся. Потом она тянется ко мне для поцелуя - но я сдерживаюсь.

- Нет-нет, не сейчас. Мне нужно сосредоточить все свое внимание... - я провожу рукой по ее бедру, накрывая ладонью ее между ног, - …здесь.

Глаза Оливии закатываются от этого прикосновения, а бедра слегка приподнимаются, прижимаясь к моей ладони. Все, что мне хочется сделать, это скользнуть пальцем в ее влажный, тугой жар. Чтобы ее желание сомкнулось на моем члене.

Я выдыхаю. Это, черт возьми, будет сложнее, чем я думал.

Я облизываю губы, взбивая крем для бритья в теплую густую пену, чувствуя, как ее глаза следят за каждым моим движением. Опускаю полотенце под теплую воду, обматываю его вокруг ее икры, чтобы согреть и смягчить кожу.

А затем провожу по ней кашемировой кистью. Направляясь вверх по ноге, по рельефу ее скульптурной икры, оставляя за собой белый след из крема. Я дышу ровно, успокаивая себя, подношу бритву, нежно веду ею по ее коже. Промываю лезвие, затем медленными движениями повторяю все снова и снова.

После того, как обе икры и ее колени готовы, я приступаю к работе над каждым бедром.

Оливия задыхается, когда щетина щекочет нежную кожу между ног у вершины ее бедер. Когда по тому же пути следует бритва - достигая места их соединения - она стонет.

И все, что я хочу сделать, это сорвать полотенце со своих бедер и бесконечно трахать ее на столике в ванной. Член ноет, истекая влагой, и каждая мышца в моем теле натянута так сильно, что это граничит с болью.

Лучшее я оставляю напоследок.

Ее сладкую, прекрасную киску.

Повторяю процесс - сначала теплое полотенце - кладу его на нее, потирая клитор под ним, потому что как я могу этого не сделать? Она начинает ерзать, извиваться, и мне приходится ее увещевать.

- Сиди спокойно. Мне придется прекратить, если ты не будешь сидеть спокойно.

Да, я дразню ее - мучаю. Потому что сейчас, черт возьми, я не могу остановиться.

Оливия вцепилась в край стола так, что костяшки ее пальцев побелели, и уставилась на меня блестящими глазами, остекленевшими от безумного вожделения.

Как только она вся покрыта кремом, я бросаю кисть в раковину. Прижимаю бритву к ее плоти, внизу – к этим набухшим, идеальным губам. И останавливаюсь, глядя ей в глаза.

- Доверься мне.

Она кивает, почти отчаянно. И я провожу бритвой вверх, удаляя едва заметные крошечные ростки волос. Двигаюсь к ее вагине, ведя вниз маленькими, осторожными движениями - будучи уверенным, что оставляю ее прекрасный, мягкий островок, который мне так нравится.

Закончив, я откладываю бритву в сторону и беру еще теплое полотенце. Потом опускаюсь перед ней на колени. Смываю с ее кожи остатки крема и смотрю ей в глаза. И наблюдая, как она смотрит на меня, наклоняюсь вперед и накрываю ее киску своим ртом.

- Да, да... - шипит она.

Я сосу, облизываю и пожираю ее, как безумец - и, возможно, так оно и есть. Она такая скользкая, гладкая и горячая на моих губах, на моем языке. Я мог бы остаться здесь - делать это с ней - вечность. Но вечность - слишком долго для моего страдающего члена.

Тяжело дыша, с колотящимся сердцем, я встаю и срываю с себя полотенце. Подталкиваю колени Оливии вверх, ставя ее ноги на край стола рядом с ее руками, раскрывая ее себе.

Так чертовски красиво.

Беру свою длинную, горячую эрекцию в руку и провожу головкой по ее влаге, дразня кончиком клитор, потирая им розовый бутон. И у меня нет ни капли беспокойства, ни единой мысли о последствиях или ответственности. Потому что это Оливия - и это все меняет.

- Ты уверен? - спрашивает она.

Я веду член вниз к ее тугому входу, скользя по нему, чувствуя призыв войти жестко и глубоко.

- Да, да, уверен.

Оливия кивает, и я погружаюсь в нее. Она сильно сжимается вокруг меня, заставляя меня громко стонать.

- О Боже...

Неприкрытость - плоть к плоти - поразительна. Намного сильнее. Скольжение плотного жара, которое приносит столько удовольствия. Я наблюдаю, как толкаюсь в нее, чувствуя каждый великолепный сантиметр. Это самое эротическое зрелище, которое я когда-либо видел. Оливия стонет - мы оба стонем. И без малейшего сомнения я знаю, что мы очень сильно опоздаем на вечеринку Генри.

Оливия

К тому времени, когда мы действительно покидаем дворец, уже настолько поздно, что Николас попросил Бриджит позвонить и сказать, чтобы они придержали для нас трап.

Он говорит, что мы просто будем курсировать по заливу, но я надеюсь, что Генри не злится на нас за то, что мы задержали его вечеринку.

Мне не стоило волноваться. После того, как мы всходим на борт, сразу видно, Генри слишком пьян, чтобы заметить - или волноваться. Он небрежно обнимает нас обоих, словно не видел несколько недель.

- Так чертовски рад, что ты это сделал! – вопит он, широко раскинув руки. - Я люблю эту гребаную лодку!

Глаза Николаса озабоченно сужаются.

- Вообще-то, это корабль, братишка.

Генри закатывает глаза и чуть не падает.

- Тебе никогда не надоедает поправлять людей? Выпей, черт возьми.

Именно это мы и делаем.

Я попыталась представить себе, как будет выглядеть королевская яхта, но, как и практически любой другой опыт в этом безумном путешествии, мое воображение, к сожалению, не дотягивает до увиденного.

На «корабле» есть все мыслимые виды роскоши. Это плавучий дворец - и почти такой же большой. Вереницы лампочек усеивают небо над палубой, и некоторые из гостей - тоже пьяные, но не так сильно, как Генри - превращают ее в импровизированный танцпол. Они кружатся в такт музыке, доносящейся из динамиков ди-джея. Играет Канье Уэст - и я смеюсь про себя, вспоминая наше с Николасом первое свидание.

Кажется, это было так давно. Столько всего произошло. Так много изменилось.

С бокалами в руках мы с Николасом вливаемся в толпу. Он знакомит меня со всевозможными аристократами: герцогами, баронами, леди и одной маркизой, или как их там.

Мы находим Фрэнни и Саймона и держимся довольно близко к ним. Примерно через час мы стоим у перил, легкий ветерок развевает мои волосы, но не настолько, чтобы причинить какой-либо урон прическе, а Саймон начинает рассказывать о своих планах по расширению «Barrister's».

Я смотрю на Николаса, и мое сердце замирает. Потому что он не слушает Саймона - его внимание сосредоточено на другом конце палубы, на противоположных перилах.

Я никогда раньше не видела Николаса таким испуганным. Но именно эта эмоция застыла на его лице.

- Генри, - шепчет он, но только самому себе. А потом кричит: - Генри!

Он бросается вперед, пробегая по палубе, и я поворачиваюсь как раз вовремя, чтобы увидеть, что напугало его до смерти.

Генри смеется, слишком сильно перегнувшись через перила. А потом... молча... он переваливается через них.

Кто-то кричит. Николас вновь выкрикивает имя брата. Охранник делает ошибку, пытаясь остановить его и… получает локтем в нос. Когда Николас достигает того места, где только что стоял его брат, он не останавливается ни на секунду, а хватается за перила и прыгает вниз ногами.

И оба принца Вэсско оказываются за бортом.

Охранники в черных костюмах ждут за дверью частной больничной палаты. Кто-то принес Николасу сухую смену одежды - джинсы и простую черную футболку. Он переоделся после того, как врачи сообщили ему и советнику королевы последние новости о Генри.

Они считают, что он ударился головой по пути вниз. Легкое сотрясение мозга, все признаки указывают на отсутствие серьезных повреждений. Но Николасу от этого не легче.

Он сидит в кресле в изножье кровати, стиснув зубы, наклонившись вперед, упершись локтями в колени, натянутый как струна. Его глаза не отрываются от лежащего без сознания брата, будто он может разбудить его своим пристальным взглядом.

В комнате царит мертвая тишина, если не считать глубокого ровного дыхания Генри и мерцания пульсометра. Мы вдвоем, но я не чувствую себя неловко или не в своей тарелке.

Нет никакого желания предлагать ему что-нибудь поесть или выпить чашечку кофе. Потому что я знаю, сейчас Николас хочет только меня, нуждается во мне. Так что на Земле нет иного места, где бы я предпочла быть.

Я кладу руку ему на плечо, разминая твердую как камень мышцу. Он поворачивает голову, и его глаза встречаются с моими – и, Боже, в них горит столько эмоций. Переполненные печалью, виной и гневом - будто он не может решить, хочет ли заплакать или выбить дерьмо из своего брата.

Я бы чувствовала то же самое, если бы это была Элли. Мне бы захотелось одновременно встряхнуть ее и задушить. Поэтому я слегка улыбаюсь ему и киваю.

И как будто почувствовав, что внимание Николаса сосредоточено не только на нем, Генри шевелится. Его густые светлые брови сходятся на переносице, и он стонет, затем медленно его глаза - так похожие на прекрасные серо-зеленые глаза его брата - с усилием открываются. Расфокусированый взгляд медленно сканирует комнату, прежде чем остановиться на Николасе, с каждой секундой становясь все более настороженными. Сухим, надтреснутым голосом он бормочет:

- Дурацкая гребаная лодка.

Через мгновение Николас качает головой, пригвоздив брата взглядом к кровати, его слова звучат тихо и отрывисто.

- Не надо больше, Генри. Мы все, что от них осталось, ты и я. и ты не можешь... не надо больше.

Боль морщит лицо Генри, прогоняя маску веселья, которой он всегда прикрывался.

- Что случилось? - спрашивает Николас. - Я знаю, что-то случилось. Это постепенно съедает тебя, и ты расскажешь мне, что это. Сейчас же.

Генри кивает, облизывает губы и просит воды. Я наполняю стакан из пластикового кувшина, стоящего на столике. После нескольких долгих глотков через соломинку он отставляет его в сторону и трет глаза.

Начав говорить, он отводит взгляд от брата в дальний угол комнаты, словно видит, как перед ним разыгрывается его рассказ.

- Это случилось примерно за два месяца до окончания моей службы. Они держали меня подальше от всего, что напоминало военные действия - это было похоже на вечеринку в саду. Ты же знаешь, как это бывает.

Николас объяснил мне это. «Цель высокой важности» - вот кем были они с братом.

Хотя их подготовка была такой же, как и у других солдат, при развертывании они получали специальные задания, потому что находились под особой угрозой. Потому что из принцев получился бы очень блестящий трофей.

- А потом однажды Темные Костюмы сказали, что у них есть моральная миссия - возможность пропаганды. Они хотели, чтобы я посетил аванпост, все еще находящийся в безопасной зоне, но за пределами основного объекта. Группу мужчин, проведших там некоторое время, нуждавшихся в поддержке. Визите их принца. Награде за хорошо выполненную службу.

Генри терзает зубами губу - почти кусает.

- Мы выехали, и я встретился с ними, их было всего человек пятнадцать. Они были хорошими парнями. Один был похож на старого сварливого бульдога - он хотел свести меня со своей внучкой. Другой... ему было всего восемнадцать... - слезы наворачиваются на глаза Генри, и его голос срывается. - Он ни разу не целовался с девушкой. И с нетерпением ждал возвращения домой, чтобы изменить это.

Он трет лицо, втирая слезы в кожу.

– В общем, я рассказал пару шуток, заставил их смеяться. Мы сделали кучу фотографий, а затем отправились обратно. Мы находились в пути, наверное... минут семь... когда прилетели первые ракеты. Я велел водителю развернуться и ехать обратно, но он меня не слушал. Какой смысл во всем этом, если они не слушают? - спрашивает он мучительным голосом. - Я ударил кулаком парня рядом с собой, переполз через его колени и выкатился из «Хаммера». И побежал... - Генри давится рыданиями. - Клянусь, Николас, я бежал изо всех сил. Но когда добрался туда - там ничего не осталось. Это были просто... кусочки.

Я закрываю рот рукой и плачу вместе с ним. Генри глубоко вздыхает, шмыгая носом, и снова вытирает лицо.

- И я не могу от этого избавиться. Может, я и не должен. Может, это должно съесть меня по кусочкам. - Он смотрит на Николаса, и в его голосе появляется горечь. - Эти люди погибли из-за меня. Они умерли ради фотооперации.

Сначала Николас ничего не говорит. Он смотрит на своего брата с массой эмоций, бурлящих на его лице. А потом встает. И его голос - особый голос - успокаивает, но он тверд. Требуя, чтобы его выслушали.

- За этой дверью стоят два человека, которые готовы умереть за тебя. Сотня во дворце, тысячи по всему городу - все они умрут за тебя или за меня. За то, что мы представляем. Это наше бремя, плата за жизнь, которую мы должны вести. Ты не можешь это изменить. Все, что ты можешь сделать, это почтить память этих людей, Генри.

- Не говори мне, чтобы я жил ради них! - набрасывается Генри. - Это глупо - они мертвы! Я сойду с ума, если ты это скажешь.

- Я не собираюсь этого говорить, - мягко отвечает ему Николас. - Мы не можем жить ради них. Все, что мы можем сделать, это попытаться стать людьми, за которых стоит умереть.       Мы те, кто мы есть - когда ты умрешь, на твоем надгробии будет написано: «Генри, принц Вэсско». А если бы ты убился сегодня ночью, там было бы сказано: «Генри, принц Вэсско, он упал с гребаной лодки». И все это было бы напрасно.

Николас подходит ближе, наклоняется, чтобы заглянуть брату в глаза.

- В мире так мало людей, у которых есть шанс и сила его изменить. Но мы можем, Генри. Так что если ты возьмешь себя в руки и сделаешь что-то удивительное со своей жизнью, то эти люди умрут за что-то удивительное. Это все, что мы можем сделать.

Они оба замолкают. Генри, кажется, успокоился, обдумывая слова Николаса.

- Ты связался с их семьями? - мягко спрашиваю я. - Возможно... помощь им поможет тебе. Окажи им поддержку, посмотри каково их финансовое…

- Это цинично. - Генри качает головой.

- Ты так говоришь только потому, что у тебя есть деньги, - отвечаю я ему. - Когда испытываешь нужду - это вовсе не цинизм, а благословение. И я имею в виду не только деньги. Ты мог бы поговорить с ними... стать другом... может быть, начать заполнять пространство, которое осталось после их ухода. Не потому что ты принц, а потому что ты очень классный парень.

Генри на мгновение задумывается. Шмыгая носом и вытирая щеки.

- Я очень классный.

И я смеюсь. Мои глаза все еще влажные, но я смеюсь. Николас с Генри тоже. Затем Николас садится на кровать и наклоняется вперед, крепко обнимая своего младшего брата. Точно так же, как в тот момент на видео, в ужасный день похорон их родителей.

Как и в тот день, Николас говорит ему, что все будет хорошо.

ГЛАВА 19

Николас

На следующей неделе мы с Генри должны играть в поло. Он отказался, сославшись на предписание врача - из-за недавнего сотрясения мозга. Моя бабушка не дает ему ни намека на то дерьмо с «инцидентом на корабле», хотя в прессе сообщалось, что «дикий, пьяный принц Генри снова в нем».

Думаю, она чувствует, что он борется с чем-то и что, играет он или нет, он не готов к публичному появлению на матче по поло.

У меня же, с другой стороны, нет причин от него отказываться. И я не так уж и сильно возражаю.

Поло - это сложная, напряженная, странно расслабляющая игра, так как у вас нет времени думать о чем-то еще.

Хоть ее иногда называют игрой королей, еще в те времена она использовалась для обучения кавалерии, потому что для того, чтобы хорошо играть, управление лошадью должно быть на автомате, вашей второй натурой.

Еще одна причина, по которой мне приятно там присутствовать, - это реакция Оливии на мою форму.

Я вхожу в ее комнату через книжный шкаф, и ее глаза скользят по мне –черная с белым рубашка обтягивает мои бицепсы, впечатляющая выпуклость заметно выделяется в моих облегающих брюках.

Не говоря ни слова, Оливия поворачивается, ее юбка длиной до икр, ярко-розового цвета, вспыхивает. И она запирает дверь. Замок издает громкий щелчок, и я без сомнения знаю, что мне повезет.

Она неторопливо подходит ко мне и опускается на колени, смеясь, когда вытаскивает мою рубашку из брюк и дергает за пряжку ремня. Сапоги для верховой езды представляют проблему, поэтому она просто оставляет их, обрабатывая меня этими умелыми, великолепными губами и языком, заставляя так сильно кончить в ее рот, что я вижу звезды.

Возможно, божественное сияние.

Да, действительно повезло.

Зрители и пресса разбросаны по всему полю и трибунам - не только играю я, но здесь и королева, наблюдает.

Шелковистая кожа, выглядывающая из-под белого топа Оливии, создает трудности, но я заставляю себя сохранять платоническое расстояние от нее, пока мы идем туда, где она будет сидеть с Фрэнни. Саймон тоже играет.

По пути к трибунам Оливия смеется, показывая мне свой телефон с сообщением от Марти - ответ на фотографию одной из лошадей, которую она посылала. «Словно смотришься в зеркало», - говорится там с красным кружком, обведенным вокруг члена лошади.

Как только она устраивается, я надеваю шлем. А потом снимаю с запястья тиковый браслет отца и протягиваю ей.

- Сохрани его для меня, ладно?

Сначала она удивляется, потом ее щеки красиво розовеют.

- Буду охранять его ценой собственной жизни. - И она надевает его себе на запястье. - Удачной игры, - говорит Оливия. - Я правда хочу прямо сейчас поцеловать тебя на удачу. Но знаю, что не могу, поэтому вместо этого просто скажу.

Я подмигиваю.

- Я получил свой поцелуй на удачу в твоей комнате. Если бы было еще лучше, я бы ослеп.

Я ухожу в сторону конюшни, и ее смех звенит у меня за спиной.

Хотя собираются черные тучи и в воздухе чувствуется угроза дождя, мы в состоянии продержаться две игры. Моя команда выигрывает обе, что приводит меня в хорошее настроение.

Потный и перепачканный грязью, я веду своего пони в конюшню. Я сам распрягаю ее, отправляю в стойло, воркуя о том, какая она красивая девочка - потому что будь то человек или животное, каждая женщина наслаждается комплиментом.

После этого я выхожу из стойла на главную аллею и оказываюсь лицом к лицу с Ганнибалом Ланкастером.

Издаю внутренний стон.

Мы вместе ходили в школу - он не убийца-людоед, как его тезка, но он подлый, отвратительный придурок. Его родители, семья, напротив, хорошие люди. И могущественные союзники Короны.

Это лишь показывает, что даже бушель хороших яблок может дать дурное семя.

Они совершенно не знают о том, какой Ганнибал засранец, и что многие из нас – и я - время от времени вынуждены терпеть его и не бить по лицу.

Он кланяется, потом спрашивает:

- Как поживаете, Пембрук?

- Я в порядке, Ланкастер. Хороший матч.

Он фыркает.

- Наш четвертый номер был бесполезным ублюдком.       Я сделаю все, чтобы он больше никогда не играл в нашем клубе. - И я готов убраться от него к чертовой матери. Но это не так просто. - Я хотел спросить вас о сувенире, который вы привезли из Штатов.

- Сувенире? - спрашиваю я.

- Девушка. Она восхитительна.

Такие придурки, как Ланкастер, могут получить все, что захотят. Что угодно. Вот почему, когда они находят что-то, что трудно получить - или что принадлежит кому-то другому - это заставляет их хотеть этого еще больше. Они идут за этим напролом.

Я очень давно понял, что мир полон ублюдков, которые хотят то, что есть у меня, только потому, что это мое. И что самый эффективный способ держать их грязные руки подальше от этого - притвориться, что мне все равно, что я на самом деле не хочу этого так сильно, что, возможно, это даже не принадлежит мне.

Это извращение, я знаю, но так устроен мир. Этот мир.

- Да восхитительна. – Ухмыляюсь я. - Но это не должно вас удивлять. У меня всегда был изысканный вкус.

- Но я удивлен. Обычно вы не приводите своих шлюшек домой, чтобы познакомить их с бабушкой.

Я смотрю на молоток для игры в поло в углу - и представляю, как раздавливаю им его яйца.

- Не стоит так много об этом размышлять, Ланкастер, вы же навредите себе. Просто я обнаружил, что удобно иметь в доме готовую на все киску. И она американка - они все текут по всей этой королевской теме.

Я пожимаю плечами, и мой желудок сжимается от боли. Если я не уберусь от него в ближайшее время, меня вырвет.

Ланкастер смеется.

- Я хочу попробовать американскую киску. Позвольте мне ее попробовать. Вы ведь не против, правда?

Или, черт возьми, убью его. Мои кулаки крепко сжимаются по бокам, и я разворачиваюсь. То, что выходит из моего рта, совсем не то, о чем я думаю.

- Конечно, нет, но только после того, как я с ней закончу. Ты ведь понимаешь, Ганнибал? Если я поймаю тебя на расстоянии обнюхивания от нее до этого, я прибью тебя к стене за твой же член.

Возможно, я все же скажу немного из того, что думаю.

- Господи, тебе не обязательно из-за этого впадать в средневековье. - Он поднимает руки вверх. - Я знаю, что ты не любишь делиться. Дай мне знать, когда тебе надоест эта дырка. До тех пор я буду держать руки подальше.

Я уже ухожу.

- Передавай привет своим родителям.

- Я всегда это делаю, Николас, - кричит он мне вслед.

А еще через мгновение небеса разверзаются, гремит гром, и дождь льет так, словно каждый ангел на небесах заплакал.

- Что значит, ты не знаешь, где она?

Я нахожусь в утренней комнате Гатри-Хаус, и передо мной, опустив глаза, стоит молодой охранник.

- Она пошла в туалет, сэр. Казалось, это заняло много времени, поэтому я вошел, чтобы проверить ее... а она пропала.

После матча по поло я давал интервью. Оливия должна была вернуться сюда, чтобы встретиться со мной. Но она так и не приехала.

Пока я тратил время, отвечая на дурацкие вопросы, разговаривая с людьми, которых ненавижу, Оливия... потерялась? Ее схватили?

Тысячи мучительных мыслей проносятся в моей голове, заставляя ее раскалываться. Я дергаю руками волосы.

- Убирайся.

Этим займется Уинстон. Он найдет ее – это у него хорошо получается. Но я расхаживаю по комнате, потому что хочу быть тем, кто ее отыщет.

- Все будет хорошо, Ник, - пытается Саймон, садясь на диван рядом с Фрэнни. - Она обязательно появится. Наверное, она просто заблудилась.

Снаружи гремит гром, окно дребезжит, насмехаясь. И тут звонит телефон.

Фергюс отвечает и поворачивается ко мне с самой доброжелательной улыбкой, которую я когда-либо видела на его лице.

- Мисс Хэммонд только что подошла к южным воротам, Ваша Светлость. Они ее сейчас приведут.

И все мое тело будто сдувается от облегчения.

До тех пор, пока я не вижу ее - промокшую насквозь, с выражением боли в огромных глазах.

Я пересекаю комнату и притягиваю ее к себе.

- Ты ранена? Господи, что случилось?

- Мне нужно было подумать, - решительно говорит Оливия. - Я лучше соображаю, когда хожу.

Мои руки сжимаются на ее руках, когда я отклоняюсь назад, желая встряхнуть ее.

- Ты не можешь ходить по городу без охраны, Оливия.

Она просто смотрит на меня с тем же пустым выражением.

- Нет, могу. Ты не можешь, а я могу.

- Я тут чуть с ума не сошел!

Ее голос бесцветный. Сухой.

- С чего это?

- С чего?

- Да, с чего? Я же просто домашняя американская киска, от которой ты пока не устал.

Ужас кувалдой врезается в меня, выбивая воздух из легких, заглушая мой ответ.

- Просто дырка, которую твой друг может отыметь, но не до тех пор, пока ты с ней не закончишь, потому что ты не делишься.

- Оливия, я не думал…

- Не думал, что я услышу? Да, это я поняла. - Она вырывается из моих объятий и отступает назад, ее взгляд жесткий и недоверчивый. - Как ты мог сказать такие вещи?

- Я не это имел в виду.

- Мне все равно, что ты имел в виду, ты их сказал! Такое ты говоришь обо мне своим друзьям, Николас?

Она указывает на Саймона. И мне плевать, что на нас смотрят. Я подхожу к ней и произношу сквозь зубы:

- Ланкастер мне не друг.

- Он говорил, как твой друг.

- Нет, он не друг! Это просто... такой способ для здешних обстоятельств.

Оливия качает головой, и ее голос становится сдавленным, напряженным от усилий сдержать слезы.

- Если это так, то я еду домой. Я думала, что смогу это сделать, но... я больше не хочу.

Когда она поворачивается, я кричу:

- Стой!

Она даже не потрудилась обернуться.

- Отвали!

Я хватаю ее за руку. А потом она действительно разворачивается. Дает мне такую пощечину, что моя голова откидывается в сторону, а щека пульсирует.

- Не трогай меня, мать твою!

Оливия стоит передо мной, ноги на ширине плеч, пальцы согнуты, словно когти, глаза бегают - как у прекрасного, дикого, загнанного в угол зверя.

- Позволь мне объяснить.

- Я уезжаю! – вопит она.

Мое лицо становится жестким, напряженным, и гнев обостряет мои слова - потому что она, черт возьми, не слушает.

- Попробуй, любимая - машина моя, дом мой, вся эта чертова страна моя! Ты никуда не уйдешь, потому что я скажу им, чтобы они ничего тебе не давали.

Она поднимает подбородок, расправляет плечи.

- Тогда я пойду в аэропорт пешком.

- Это слишком далеко - ты не сможешь дойти.

- А ты смотри!

Голос Фрэнни, музыкальный и спокойный, как у воспитательницы детского сада, вклинивается между нами.

- Дети, дети... хватит об этом.

Она берет обе руки Оливии в свои и поворачивается ко мне спиной.

- Оливия, Николас прав - на улице просто ужас, ты никуда не пойдешь. И выглядишь ты ужасно - ты не можешь выйти вот так! - она поворачивается к Фергюсу. - Фергюс, приготовь ванну и принеси в комнату Оливии бутылку «Курвуазье».

Фрэнни откидывает волосы Оливии назад, как это делают с маленьким грустным ребенком.

- Хорошая горячая ванна, хороший напиток, и если ты утром все еще захочешь уехать, я отвезу тебя сама. - Ее темные глаза многозначительно смотрят на меня. - У меня есть своя машина.

Оливия вздрагивает, вдыхая, будто на грани слез - и этот звук разрывает меня.

- А теперь иди, - говорит ей Фрэнни. - Я сейчас поднимусь.

Когда Оливия выходит из комнаты, я иду следом, но Фрэнни встает у меня на пути.

- О нет, оставайся здесь.

- Саймон, - говорю я, нахмурившись, - забери свою жену, пока я не сказал то, о чем потом пожалею.

Но Фрэнни просто наклоняет голову, оценивая меня.

- Раньше я думала, что ты эгоистичный ублюдок, но теперь начинаю верить, что ты просто дурак. Дважды проклятый идиот. Не знаю, что хуже.

- Тогда, наверное, это хорошо, что мне наплевать на твое мнение обо мне.

Единственный признак того, что она меня услышала, - это резко приподнятый уголок ее розовых губ.

- Думаю, тебе нравится ее неосведомленность - это делает ее зависимой от тебя. И это сохраняет ее невинность. Она не запятнана этой выгребной ямой, в которой остальные плавают ежедневно. Но ты оставил ее уязвимой. Она не знает правил. Она даже не знает названия игры.

- И что же сделаешь ты? – рычу я. - Научишь ее играть?

Темные глаза Фрэнни сверкают.

- О нет, глупыш - я научу ее побеждать.

Оливия

Я никогда раньше не пробовала бренди. Когда Фрэнни вручила мне мой первый стакан, она предупредила, чтобы я потягивала его, а не пила залпом. Первый глоток обжег мне рот и горло. Но сейчас - три стакана спустя - это все равно что пить расплавленный персик, густой и сладкий.

Сочетание алкоголя и горячей ванны заставило меня чувствовать себя спокойнее. Нет, не так - я чувствую онемение. Не знаю, хорошо это или плохо для нас с Николасом, но сейчас я о нем не думаю. Потому что Фрэнни не давала мне этого.

Я лежу на белоснежном диване, закутанная в огромный кашемировый халат, мои волосы распущены и, высыхая, превращаются в завитки. Я держу в руке айфон Фрэнни, просматривая фотографии в ее аккаунте Instagram. Это настоящая галерея кто есть кто из богатых и знаменитых Вэсско, и Фрэнни рассказывала мне об их грязных не очень тайных секретах и грехах.

- Обдолбаная Сучка. - Фрэнни расхаживает за диваном, как инструктор по строевой подготовке. - Она попыталась сама приготовить себе дозу и чуть не сожгла замок семьи дотла.

Она имеет в виду блондинку с высунутым языком и правой рукой, указывающей на камеру. Стильная.

Я перехожу к следующей фотографии.

- Сучка-Булимичка. Все думают, что она вылечилась, но нет ни крошки еды, которая бы не прошла сквозь эти губы и не вернулась обратно. У нее гнилые зубы. Эти вставные имплантаты такие же фальшивые, как и ее сиськи.

По словам Фрэнни, они все сучки. Незаконнорожденная Сучка («ребенок дворецкого, разве ты не знаешь»), Лысая Сучка («тревожное расстройство невообразимо вытягивает из нее волосы»), Сучка Зудящая-Вагина («я собираюсь сделать ей одолжение и послать на Рождество ящик «Вагизила»).

Судя по всему, даже парни оказываются Сучонками: Тухлый Сучонок («метеоризм - проводишь слишком много времени в непосредственной близости и волосы в носу сгорают»), Микроскопический Сучонок («но он же здоровый парень», - говорю я. Фрэнни шевелит мизинцем. «Не весь он»).

Я бросаю телефон на подушку рядом с собой и опускаю голову на подлокотник дивана.

- Зачем мы опять этим занимаемся?

- Потому что именно так это и делается. Они ненавидят тебя - даже те, с кем ты еще не встречалась. Если есть шанс, что ты останешься, тебе нужны боеприпасы.

- Но я ведь не подойду к Незаконнорожденной Сучке и в стиле Дарта Вейдера не скажу ей, что знаю, кто ее отец.

Розовые губы Фрэнни растягиваются в улыбке.

- И именно поэтому Николас тебя обожает. Потому что ты не похожа ни на одну другую женщину, которую он знал. - Она похлопывает меня по колену. - Ты очень милая.

- Но, - продолжает она, - использовать эту информацию не имеет смысла. Достаточно того, что они знают, что ты знаешь - их стервозные чувства подскажут им, как только они тебя увидят. Это будет проявляться в том, как ты себя ведешь, как смотришь им в глаза. Восприятие - это реальность. Если ты можешь контролировать восприятие, ты управляешь миром. Вот как здесь обстоят дела. Именно это Николас и пытался сделать сегодня.

Я делаю глоток обжигающего алкоголя, когда до меня доходят ее слова. Затем, просто ради дуракаваляния и смеха я спрашиваю:

- А какой Сучкой буду я? Нищей Сучкой?

- Определенно.

- А моя сестра была бы Крошечной Сучкой, - я показываю на кончик мизинца, - потому что она вот такого роста.

- Теперь ты понимаешь.

Я смотрю на профиль Фрэнни - ее идеальную кожу, восхитительный нос, сияющие экзотические глаза с густыми ресницами, которые тянутся до бесконечности. От нее действительно захватывает дух.

- А кем была бы ты?

Фрэнни смеется - это гортанный, неистовый звук.

- Я была бы Уродливой Сучкой.

- Э-э... ты имеешь в виду Противную Сучку?

Ей требуется полминуты, чтобы мне ответить. Она приподнимает рукав своей шелковой блузки, проверяя часы с бриллиантами на изящном запястье.

- Хорошо, дорогая, устраивайся, а Фрэнни расскажет тебе сказку на ночь. Жила-была девочка - самая красивая девочка на всем белом свете. Ей все так говорили. Ее мать, ее отец, незнакомые люди на улице... ее дядя. Он говорил ей об этом каждый раз, когда приходил в гости, что случалось ужасно часто. Его «прелестная принцесса», говорил он.

Все внутри меня опускается, и бренди ощущается слишком тошнотворно сладким, отвратительным.

- Я всегда любила животных, - говорит Фрэнни, неожиданно улыбаясь. - У них есть шестое чувство к людям, тебе не кажется?

- Да, думаю, есть. Я не доверяю никому, кто не нравится моей собаке.

- Именно. - Затем она снова переводит взгляд на камин. - Дядя девочки погиб в результате несчастного случая на дороге. Его сбросил конь и растоптал - его голова была раздавлена копытами, как дыня.

Хорошо.

- К тому времени девочка уже мечтала о том, чтобы разрезать себе лицо, чтобы соответствовать тому, насколько уродливо она себя чувствовала внутри. Но она не могла заставить себя сделать это. - Фрэнни на мгновение замолкает, погруженная в воспоминания, мерцающие в ее красивых темных глазах. - И вместо этого она вела себя отвратительно. Жестокая. Ядовитая маленькая штучка. У нее это очень хорошо получалось. И она выросла самой уродливой красоткой на всем белом свете.

Фрэнни пьет свой бренди.

- Пока однажды она не встретила парня. А он оказался нелепым, неуклюжим и самым добрым, самым милым человеком, которого она когда-либо знала. Девушка была уверена, что никогда не сможет быть с ним - потому что, как только он узнает, насколько она уродлива внутри, он уйдет, и она развалится на части. Тогда она стала к нему бессердечна. Пыталась прогнать его всеми доступными ей способами. Она даже попыталась соблазнить его друга, но ничего не получалось. Парень... ждал. Не как слабак, а с терпением. Как родитель позволяет истеричному ребенку кричать, плакать и биться о землю, пока ребенок не устанет. И однажды ночью, случилось вот что. Девушка вопила, брыкалась и всхлипывала... и рассказала ему все. Все это уродство.

И он не просто полюбил ее... он полюбил ее еще больше. Он сказал ей, что не ее лицо заставило его полюбить ее - он сказал, что будет любить ее, даже если ослепнет, потому что внутри нее была искра, захватившая его в тот момент, когда они встретились. И она наконец начала ему верить. С ним она чувствовала себя в безопасности... и хорошо... и, может быть, даже немного красивой.

Я тянусь к Фрэнни и крепко ее обнимаю, поглаживая мягкие темные волосы. Потом я сажусь и смотрю на нее снизу вверх.

- Зачем ты мне это рассказала?

- Потому что, Оливия, это место - прелестная кучка дерьма с тысячью кровожадных мух. Но в нем есть доброта. Я это почувствовала. Я нашла его. - Она накрывает мою руку, сжимая. - А мой Саймон любит Николаса как брата. Так что если он любит его, я знаю, что он один из хороших.

Раздается стук в дверь. Похлопав меня по колену, Фрэнни встает и открывает ее. И Саймон Барристер смотрит на нее, не так, как будто она самая красивая девушка в мире, а как будто она центр его вселенной.

- Пора идти, дорогая.

Он усмехается. Фрэнни машет рукой.

- Спокойной ночи, Оливия.

- Спасибо тебе, Фрэнни, за все.

Когда они выходят за дверь и идут по коридору, я слышу, как Фрэнни говорит:

- Я очень пьяна, Саймон, сегодня тебе придется делать всю работу.

- Меня устраивает, любовь моя. Это один из моих любимых способов - наряду со всеми другими.

Я ставлю бокал с бренди на стол и закрываю дверь. Потом выключаю свет, снимаю халат и ложусь в постель. В комнате темно и тихо. Достаточно тихо, чтобы расслышать скрип открывающейся потайной двери и размеренные шаги по комнате.

Николас появляется рядом с моей кроватью, преклоняет колени, как святые в витражных окнах собора, и смотрит на меня сквозь темноту опустошенным взглядом.

- Прости меня.

Трудно не чувствовать себя плохо из-за него, когда его раскаяние так неприкрыто и реально.

- В ту ночь, когда мы встретились, - тихо говорю я ему, - я услышала твой голос еще до того, как увидела тебя. Он был прекрасен. Сильный, глубокий и успокаивающий. - Я сглатываю, чувствуя вкус слез. - Но теперь я все время слышу, как ты своим прекрасным голосом говоришь эти ужасные вещи.

- Прости меня, - шепчет он резко и печально. - Я пытался защитить тебя, клянусь. Удержать тебя... в безопасности.

Я действительно прощаю его. Просто это так легко. Потому что теперь я понимаю.

И потому что я люблю его.

Мои глаза привыкли к темноте, и я ясно его вижу. Тусклый лунный свет из окна высвечивает углы его лица, наклон скул, изгиб упрямого подбородка, резкость сильной челюсти, выпуклость полных губ. Это лицо ангела. Падшего ангела с тайнами в глазах.

- Мне здесь не нравится, Николас.

Он хмурит брови, будто ему больно.

- Я знаю. Мне не следовало привозить тебя сюда. Это самый эгоистичный поступок в моей жизни. Но... я не могу сожалеть об этом. Потому что ты стала для меня всем.

Я приподнимаю простыню, подзывая его, и он скользит под нее, наши руки ищут друг друга в темноте. Губы Николаса накрывают мои, нежно, но с настойчивым напором отчаяния. Я проникаю в его рот языком, и он стонет. Звук превращает мои конечности в желе, и печаль, которая осталась между нами, превращается в желание. Нам это нужно.

Пятками я стягиваю его штаны с бедер, затем скольжу вниз по его телу, оставляя после себя поцелуи. Его член уже твердый и прекрасный. Я не думала, что пенис может быть... прекрасным... но у Николаса он такой. Он идеальной формы, толстый и горячий в моей руке, такой гладкий и блестящий на кончике. Я беру его полностью в рот - за пределами возможности. И он выдыхает мое имя, когда я посасываю его, мой язык обводит шелковистую кожу и тугие бороздки.

Вздохнув, Николас подтягивает меня вверх. Пожирая мои губы, он перекатывает нас, поднимает мою ночную рубашку и скользит в меня. И все еще есть эта растяжка... это восхитительное чувство того, чтобы быть настолько совершенно заполненной.

Он останавливается, когда полностью погружается в меня - когда мы так близки и соединены, как только могут быть два человека. Его глаза сияют в темноте, и он гладит меня по щеке, просто глядя на меня сверху вниз. И я знаю, что люблю его. Эти слова прямо там - на моих губах - просто ждут, когда дыхание произнесет их вслух.

Он целует меня, и я отдаю их ему, но молча. Потому что все и так очень сложно. И мне кажется, как только я произнесу эти слова, я переступлю грань, от которой уже никогда не смогу отвернуться. Не смогу уйти.

Николас движется надо мной, внутри меня, глубоко и медленно. Выжимая удовольствие из нас обоих. Мои глаза закрываются, и я обнимаю его, чувствуя, как мышцы на его спине напрягаются с каждым толчком, когда мои руки сжимают его лопатки. И я теряюсь. Пропадаю. Дрейфую в стратосфере обжигающего блаженства.

Он увеличивается внутри меня, растет... пока я с криком не кончаю. Прижавшись губами к его шее, пробуя его на вкус, вдыхая запах его кожи с каждым судорожным вздохом.

Его толчки ускоряются, становясь все более грубыми, поскольку интенсивность возрастает и для него. Пока в последний раз он не погружается глубоко и не кончает с тихим вздохом.

Я чувствую его внутри себя - горячего и пульсирующего. И я сжимаюсь вокруг него так крепко, желая удержать внутри себя навсегда.

Позже, прижавшись щекой к его теплой груди и его сильными руками, обнимающими меня, я спрашиваю:

- Что мы будем делать?

Николас целует меня в лоб, крепче прижимая к себе.

- Не знаю.

ГЛАВА 20

Николас

- Отвали, ты, ублюдок! Ты мне никогда не нравился!

- Лучшая часть тебя вытекла из твоей матери, когда она обмочилась на кровати, придурок.

- Член сэра Алоизиуса был самой умной вещью, которая когда-либо выходила из твоего рта!

Добро пожаловать в парламент. А вы думали, британцы шумные.

Хотя, признаюсь, обычно все не так плохо.

- Я убью тебя! Убью твою семью и съем твою собаку!

Хотя.

Обычно королева посещает парламент только для того, чтобы открыть и закрыть год.

Но, учитывая состояние экономики Вэсско, она созвала специальную сессию. Таким образом, обе стороны четко очерченной линии могли бы решить свои разногласия.

Все идет не очень хорошо. В основном потому, что с одной стороны есть королевская семья и члены парламента, которым на самом деле наплевать на страну... а с другой - большой мешок вонючих членов.

- Порядок! - призываю я. - Леди и джентльмены, ради Бога, это не футбольный стадион и не уличный паб. Помните, кто вы. Где находитесь.

В священном зале, где один из моих предков, Безумный Король Клиффорд II, когда-то носил свою корону - и больше ничего. Потому что ему было жарко. Пожалуй, об этом лучше не надо.

Наконец, крики стихают.

И я обращаюсь к главному мудаку.

- Сэр Алоизиус, какова ваша позиция в отношении предлагаемого законопроекта?

Он фыркает.

- Моя позиция остается неизменной, Ваша Светлость. Почему мы должны принимать эти пакеты законов?

- Потому что это ваша работа. Потому что это нужно стране.

- Тогда я предлагаю Ее Величеству согласиться на наши требования, - говорит он мне, усмехаясь.

И тут поедание собак не кажется таким уж жестоким.

Смотрю на него сверху вниз, мое лицо такое же холодное и жесткое, как и мой голос.

- Это не так, сэр Алоизий. И вы можете взять ваши требования и пойти с ними нахрен.

Раздается несколько криков согласия.

- Вы еще не король, принц Николас, - огрызается Алоизий.

- Нет, не король. - И я смотрю ему прямо в глаза. - Но вы должны наслаждаться своим положением, пока можете. Потому что, когда я им стану, моей миссией будет убедиться, что вы его потеряете.

Его ноздри расширяются, и он поворачивается к королеве.

- Ваш внук говорит от имени королевского дома, Ваше Величество?

В глазах моей бабушки вспыхивает огонек, а на лице появляется ухмылка. Хотя она, вероятно, предпочла бы, чтобы это не было чем-то настолько серьезным, ей это нравится. Борьба, битва, противостояние - это ее игровая площадка.

- Я бы выбрала менее зажигательные слова... Но, да, принц Николас выразил наши мысли довольно точно.

Видите? Она тоже хотела сказать ему, чтобы он шел нахрен.

Королева встает, и все встают вместе с ней.

- На этом мы пока закончили. - Она осматривает комнату, ее глаза касаются лица каждого члена парламента. – Наша страна находится на перепутье. Будьте уверены, если вы не сможете показать, что способны выбрать правильный путь, он будет выбран за вас.

Затем мы вместе поворачиваемся и бок о бок выходим через большие двойные двери.

В холле, направляясь к машине, она говорит, не глядя на меня.

- Это было неразумно, Николас. Сегодня ты нажил себе врага.

- Он уже был нашим врагом. Теперь он просто знает, что мы это знаем. Я должен был что-то сказать.

Она посмеивается.

- Ты начинаешь говорить, как твой брат.

- Возможно, он действительно прав.

Кстати, о Генри, ему уже лучше. Прошло несколько недель после инцидента с лодкой, и он кажется... освободившимся. Спокойным. Он связался с семьями солдат, как и предложила Оливия. Разговоры и встречи с ними, кажется, принесли ему некоторое успокоение.

И вот, он едет со мной и Оливией на побережье. На выходные.

Я не возражаю – то есть я еду в открытом кабриолете с кортежем агентов безопасности, окружающим меня, так что Оливия все равно не будет делать мне минет по дороге.

Однако, спустя сорок минут пятичасовой поездки... я начинаю сомневаться.

- Трезвость утомительна, - говорит мой брат с заднего сиденья. - Мне тааак скууучно.

Потом он подскакивает, кладет руки на наши подголовники и вклинивается головой между нами.

- Так вот как будет проходить вся поездка? Вы двое будете строить друг другу глазки? Видишь вон то дерево, Николас? Езжай к нему как можно быстрее и избавь меня от страданий.

Мы его игнорируем.

Оливия достает свой телефон и делает снимок утеса, который, по ее словам, похож на Патрика из «Губки Боба», намереваясь отправить его своей сестре. Она разговаривает или переписывается с Элли и Марти каждый день, чтобы проверить, как без нее идут дела в Нью-Йорке. Вчера вечером Элли сказала Оливии, что их отцу «стало лучше», и это немного ее успокоило.

- Ох, Элли, - воркует мой брат, заглядывая Оливии через плечо. - Давай позвоним ей. Выясним, под запретом ли она еще.

- Для тебя, приятель, моя сестра под запретом. - Оливия хмурится.

Он плюхается обратно на сиденье.

- Это так скучно.

Это будет долгая поездка.

Но когда мы добираемся до замка Анторп, который стоит на скале с видом на море и шумом прибоя внизу, это совсем не скучно. Генри не хочет плавать, но он заинтересовался скалолазанием.

Слава Богу, я его отговорил.

Мы с Оливией пропускаем купание нагишом из-за безопасности - и ее голое тело предназначено только для моих глаз. Но в воде мы действительно отмораживаем себе задницы - Оливия в бирюзовом бикини, я в плавках, мы оба плещемся и плаваем в бурных волнах, как похотливые дельфины.

Хорошего в холодной воде то, что, в конце концов, у тебя все просто немеет.

А самое приятное в старинных каменных замках - это гигантский камин в каждой комнате.

Мы греемся перед тем, что в Большом зале, на ковре из кроличьих шкурок.

Оливия сушит волосы у камина, а я смотрю, как пламя отражается в ее глазах, окрашивая их в темно-фиолетовый цвет.

На ужин мы едим вкусное рагу и свежеиспеченный хлеб.

И в ту ночь, на огромной старинной кровати, на виду у звезд, Оливия седлает на мои бедра и член, двигаясь медленно и неторопливо. Я смотрю на нее снизу вверх, как грешник, нашедший искупление. Лунный свет, льющийся из окна, омывает ее кожу ярким сиянием - черт, она прекрасна. Я чуть не плачу от этого.

Но я не заплакал. Потому что есть и другие, лучшие способы выказать свое обожание.

Я приподнимаюсь, мои руки скользят по ее спине, обнимая за плечи. Направляю ее назад - под нужным углом, я все еще полностью фантастически погружен внутрь ее, но вес ее корпуса в моих руках. Затем я подношу свои губы к ее груди - и занимаюсь любовью с этими мягкими полукружиями: губами, зубами и языком. Поклоняясь им, как божествам, которыми они являются.

Она всхлипывает, когда я лижу ее, и ее киска сильнее сжимается вокруг меня. Это чертовски великолепно.

Все изменилось между нами со дня матча по поло. Все стало глубже, интенсивнее... просто значительнее. Мы оба это чувствуем, знаем, хотя и не говорили об этом. Ещё нет.

Бедра Оливии кружатся и сжимаются, мои яйца напрягаются. Я поднимаю ее обратно к себе, и мы оказываемся лицом к лицу. С моими руками на ее плечах, я толкаюсь в нее, пока она трахает меня жестко и идеально. И мы кончаем вместе, хватаясь друг за друга, стонем и ругаемся.

Акустика этих стен не так хороша, как во дворце... но чертовски близко к этому.

На следующий день, на обратном пути, мы останавливаемся в пабе на ранний ужин. Это захолустное местечко, известное своими сэндвичами и хорошим виски. Поскольку это незапланированная остановка, охрана входит раньше нас, делает зачистку и остается рядом, пока мы едим.

Потом, когда мы встаем из-за стола, Генри косится на пышнотелую блондинку в другом конце комнаты, прижимая палец к губам и направляя его в ее сторону.

- Я знаю эту девушку. Откуда я знаю эту девушку?

- Титеботтум, - говорю я ему. (Прим. переводчика: созвучно с Titty – груди и bottom - попка).

- Да, это у нее точно есть. Хотя я удивлен, что ты упомянул об этом при Олив.

Оливия складывает руки на груди в поисках объяснений. И я смеюсь над своим братом, потому что он идиот.

- Так ее зовут, - говорю я им обоим. - Она дочь Леди фон Титеботтум, младшая... Пенелопа.

Генри щелкает пальцами.

- Да, точно. Я познакомился с ней у барона Фоссбендера несколько лет назад, когда она еще училась в университете.

В этот момент к Пенелопе подходит длинноволосая брюнетка в очках, и я добавляю:

- А это ее сестра... Сара, кажется.

Когда мы направляемся к двери, Пенелопа замечает моего брата, и по выражению ее лица она без труда вспоминает, кто он такой.

- Генри Пембрук! Прошла целая вечность… как ты, черт возьми?

- Я в порядке, Пенелопа.

Сара и Пенелопа делают реверанс, короткий и быстрый, затем Пенелопа резко хмурится на Генри.

- Только не говори, что ты был здесь в гостях и не подумал заглянуть ко мне! Я никогда тебя не прощу.

Генри усмехается.

- Возвращайся с нами. Я все тебе компенсирую.

Она надувает губы.

- Не могу, мама ненавидит город - слишком шумный, слишком многолюдный.

- И мы должны принести домой ужин. Мы его сейчас забираем, - говорит Сара мягким, воздушным голосом, прижимая к груди книгу в кожаном переплете.

- Что читаешь? - спрашивает Оливия.

Девушка улыбается.

- «Чувство и чувствительность».

- В тысячный раз, - ворчит Пенелопа. - И она даже не читает, как нормальный человек - я подарила ей на день рождения электронную книгу, но она ею не пользуется! Она таскает все эти книги в сумке, которая вот-вот развалится.

- Электронная книга - это не то, Пенни, - тихо объясняет Сара.

- Книга есть книга. - Генри пожимает плечами. - Это просто... слова. Не так ли?

Сара густо краснеет - почти багровеет. Но по-прежнему качает головой в сторону моего брата - с жалостью. Она открывает книгу и подносит ее к его лицу.

- Понюхай.

Через мгновение Генри наклоняется и недоверчиво обнюхивает страницы.

- Чем пахнет? - спрашивает Сара.

Генри снова принюхивается.

- Пахнет... древностью.

- Вот именно! - она сама вдыхает запах страницы, глубоко и долго. - Бумага и чернила – ни с чем не сравнятся. Единственное, что пахнет лучше, чем новая книга, - это старая.

Кто-то роняет поднос с бокалами за стойкой, и грохот разносится по всей комнате. И Сара фон Титеботтум замирает, ее глаза пусты, а кожа белее страниц, которые она держит в руках.

- Леди Сара, - спрашиваю я, - с вами все в порядке?

Она не отвечает.

- Все в порядке, - шепчет ее сестра, но она, кажется, ее не слышит.

Генри прижимает ладонь к ее руке.

- Сара?

Она быстро вдыхает – задыхаясь - будто и не дышала. Затем моргает и оглядывается вокруг, слегка запаниковав, прежде чем прийти в себя.

- Простите меня. Я… испугалась… грохота. - Она прижимает руку к груди. - Пойду подышу свежим воздухом и подожду Пен снаружи.

Как раз в этот момент официант в униформе приносит заказанный ужин.

Пенелопа просит официанта отнести его в машину, и мы прощаемся.

На выходе Пенелопа напоминает Генри:

- Позвони мне! Не забудь.

- Позвоню. - Он машет рукой.

Затем он смотрит им вслед, наблюдая, как они выходят за дверь.

- Она странный маленький утенок, не так ли?

- Кто? - спрашиваю я.

- Леди Сара. Жаль… она могла бы быть хорошенькой, если бы не одевалась как монашка.

Оливия цокает языком, как неодобрительная старшая сестра.

- Она не была похожа на монашку, дурачок. Может, она занята - своими интересами или чем-то еще - и у нее нет времени, чтобы тратить его на внешность. Я могу это понять. - Она указывает сверху вниз на свою соблазнительную маленькую фигурку. - Хочешь верь, хочешь нет, но в реальной жизни я так не выгляжу.

Я обхватываю руками ее талию.

- Чушь, ты прекрасна, что бы на тебе ни было надето. - Затем я шепчу ей на ухо: - Особенно когда на тебе нет ничего.

- И все же, - размышляет Генри, когда мы направляемся к двери, - я не прочь взглянуть на то, что находится под длинной юбкой Мисс Чувства и Чувствительность. С такой фамилией, как у нее, там должно быть все в порядке.

ГЛАВА 21

Николас

Моя мама однажды сказала мне, что время подобно ветру. Он мчится над вами, проносится мимо вас - и как бы вы ни старались, как бы вам ни хотелось, вы не можете удержать его, и вы никогда не сможете его замедлить.

Ее слова эхом отдаются в моей голове, когда я лежу без сна в своей постели, в серой предрассветной тишине, в то время как Оливия тихо спит рядом со мной.

Четыре дня.

Это все, что у нас осталось.

Время пролетело так же быстро, как переворачиваются страницы в книге. Это были славные дни - наполненные смехом и поцелуями, стонами и вздохами, большим удовольствием во всех отношениях, чем я когда-либо позволял себе мечтать.

В течение последнего месяца мы с Оливией действительно наслаждались нашим временем вместе. Мы ездили на велосипедах по городу - с охраной поблизости, конечно. Люди махали нам и звали - не только меня, но и ее тоже.

- Прелестная девушка, - говорили они.

Были пикники возле пруда и поездки в другие наши владения, сладкий голос Оливии эхом разносился по старым коридорам. Я научил ее ездить на лошади, хотя она предпочитает велосипед. Несколько раз она ходила с Генри и мной на охоту – закрывая уши при каждом нажатии на курок, как она это делает всегда.

У Оливии и моей бабушки не было особых причин вступать в контакт, но когда они это делали, королева обращалась с ней вежливо, если не холодно.

Но однажды в воскресенье Оливия испекла булочки к чаю. Это был первый раз, когда она пекла с тех пор, как покинула Нью-Йорк, и она действительно наслаждалась этим. Она сделала свой собственный вкусный рецепт из миндаля и клюквы. Моя бабушка отказалась попробовать даже кусочек.

И тогда я ее немного возненавидел.

Но этот единственный мрачный момент гаснет перед тысячью ярких. Тысячью прекрасных воспоминаний о нашем времени вместе.

А теперь наше время почти вышло.

Семя идеи было посажено в моем сознании на некоторое время – месяцы - но я не дал ему прорасти.

До сих пор.

Я поворачиваюсь на бок, прокладывая дорожку поцелуев от гладкой руки Оливии к ее плечу, уткнувшись носом в ароматный изгиб ее шеи.

Она просыпается с улыбкой в голосе.

- Доброе утро.

Мои губы скользят к ее уху. И я озвучиваю свою идею. С надеждой.

- Не возвращайся в Нью-Йорк. Останься.

Ее ответ приходит через мгновение. Шепотом.

- И на сколько долго?

- Навсегда.

Она медленно поворачивается в моих объятиях, ее темно-синие глаза спрашивают, губы только начинают улыбаться.

- Ты говорил со своей бабушкой? Ты... ты не собираешься делать объявление?

Я с трудом сглатываю, в горле пересохло.

- Нет. Отменить объявление невозможно. Но я тут подумал... я мог бы отложить свадьбу на год. Может быть, два. Мы бы все это время провели вместе.

Она вздрагивает. И ее улыбка уходит в небытие. Но я продолжаю настаивать, пытаясь заставить ее понять. Заставить увидеть.

- Я могу попросить Уинстона проверить женщин из списка. Возможно, одна из них в таких же отношениях, что и у нас. Я мог бы... прийти с ней к взаимопониманию. Договоренности.

- Брак по расчету, - говорит она отстраненным тоном.

- Да. - Я касаюсь ее щеки, поднимая ее глаза к своим. - Это делалось веками - потому что это работает. Или, может... я мог бы жениться на Эззи. Это облегчило бы жизнь ей... и нам.

Взгляд Оливии касается потолка, и ее рука вцепляется в волосы, дергая.

- Господи, черт возьми, Николас.

И мой голос - это одно сплошное отчаяние.

- Просто подумай об этом. Ты даже не рассматриваешь это.

- Ты хоть понимаешь, о чем меня просишь?

Огорчение делает мой тон холодным.

- Я прошу тебя остаться. Здесь. Со мной.

И она вспыхивает.

- Да, остаться и смотреть, как ты объявишь всему миру, что женишься на другой! Остаться и смотреть, как ты будешь ходить на вечеринки и обеды и позировать для фотографий с кем-то еще. Остаться и смотреть, как ты... отдашь ей кольцо своей матери.

Я вздрагиваю. Оливия отталкивает меня, поднимается и слезает с кровати.

- Ты такой засранец!

Она направляется к книжному шкафу, но я срываюсь с кровати, следуя за ней. Обнимаю ее за талию, удерживая на месте, моя грудь прижата к ее спине - моя рука в ее волосах, мой хриплый голос у ее уха.

- Да, я гребаный засранец и к тому же ублюдок. Но я не могу... вынести этого.       Мысли о том, что ты находишься за океаном. Мысли о том, что я никогда не увижу тебя, никогда не прикоснусь к тебе снова.

Я закрываю глаза и прижимаюсь лбом к ее виску, вдыхая ее, держа слишком крепко, но я слишком отчаялся, чтобы ослабить хватку.

- Я люблю тебя, Оливия. Я люблю тебя. И я не знаю, как это сделать. Я не знаю, как отпустить тебя.

Она вздрагивает в моих объятиях. А потом начинает рыдать, уткнувшись в ладони. Громкими, вздымающимися, разрывающими сердце всхлипами, которые разрушают меня.

Я должен был оставить ее в покое. Должен был уйти в тот момент, когда начал чувствовать... все. Я не должен был пытаться удержать ее. Это навсегда останется самым жестоким поступком, который я когда-либо совершил.

Она поворачивается в моих объятиях и прижимается лицом к моей груди, орошая ее слезами. Я прижимаю ее к себе и глажу по волосам.

- Не плачь, любимая. Шшшш... пожалуйста, Оливия.

Сломленный взгляд обращается ко мне.

- Я тоже тебя люблю.

- Я знаю. - Я глажу ее по лицу. - Я знаю, что любишь.

- Но я не могу... - ее голос дрожит. - Если я останусь здесь, если мне придется наблюдать за тобой... это будет все равно что гореть заживо, по кусочку, пока от меня... от нас ничего не останется.

Мои ребра сжимаются, будто вокруг них обвилась змея, делая каждый вдох болезненным и тяжелым.

- С моей стороны было нечестно просить тебя об этом, Оливия. - Я убираю ее слезы, вытирая их. - Пожалуйста, не плачь больше. Пожалуйста... забудь. Забудь, что я сказал. Давай просто…

- …наслаждаться временем, что у нас осталось, - тихо заканчивает она.

Провожу пальцем по ее переносице.

- Совершенно верно.

Оливия

Я жду за дверью кабинета королевы. Ее секретарь, Кристофер, сказал мне, что она, возможно, не сможет увидеться со мной сегодня, но я все равно жду. Потому что я должна... я должна попытаться.

Когда она входит в комнату, бодрая и деловитая, я говорю:

- Мне нужно с вами поговорить. - Она даже не смотрит на меня. - Это очень важно. - Она проходит мимо меня к двери своего кабинета. - Ваше Величество, пожалуйста!

Наконец она останавливается и поворачивает голову. Поджимает губы, оглядывая меня. И этот парень, Кристофер, должно быть, обладает ментальной телепатией, потому что без единого слова, когда королева входит в свой кабинет, машет рукой и ведет меня за собой.

Я не знаю, как долго она позволит мне говорить, поэтому, как только дверь закрывается, я сразу же начинаю.

- Николасу нужно больше времени.

Ее слова отрывисты и пренебрежительны.

- Время ничего не изменит.

- Он еще не готов.

Она заходит за свой стол и просматривает лежащие там бумаги.

- Конечно, готов. Он был рожден для этого - в буквальном смысле.

- Он этого не хочет.

- Но он это сделает. Потому что онблагороден и это его долг.

- Я люблю его!

Это заставляет ее остановиться. Ее рука замирает над листом бумаги, она медленно поднимает голову, встречаясь со мной взглядом. А потом выражение лица королевы становится мягче - морщинки вокруг рта и глаз разглаживаются, делая ее взгляд более ласковым. Как у бабушки, которой она и должна быть.

- Да, я верю, что ты его любишь. Он ведь тоже любит тебя. Когда он смотрит на тебя... его отец смотрел на его мать точно так же - будто она была восьмым чудом света. В последние месяцы Николас так сильно напоминал мне своего отца, что временами мне казалось, будто мой сын стоит рядом.

Она жестом указывает на диван у камина.

- Садись.

Я делаю это осторожно, пока она садится в мягкое кресло напротив меня.

- После Томаса у меня был второй ребенок - дочь. Николас когда-нибудь говорил тебе об этом?

- Нет, - отвечаю я, и весь праведный жар покидает меня.

- Она была болезненным, красивым созданием. Родилась с пороком сердца. Мы пригласили всех специалистов, врачей со всего мира. Эдвард был вне себя от горя. И я бы отдала свою корону, чтобы спасти ее... но ничего нельзя было сделать. Мне сказали, что она не протянет и месяца. Она прожила шесть лет.

Кажется, она на мгновение потерялась в воспоминаниях. Затем ее серые глаза мигают, выходя из задумчивости. Ее взгляд возвращается в настоящее - ко мне.

- Именно тогда я поняла, что надежда жестока. Безжалостный подарок. Честность, завершенность, может показаться жестокой – но, в конце концов, это милосердие. - И тут ее голос превращается в сталь. - Между тобой и моим внуком нет никакой надежды на будущее. Никакой. Ты должна принять это.

- Я не могу, - шепчу я.

- Ты должна. Закон ясен.

- Но вы могли бы изменить закон. Могли бы сделать это ради нас… ради него.

- Нет, не могу.

- Вы же королева!

- Да, это верно, а у вашей страны есть президент. А что будет, если завтра ваш президент объявит, что выборы станут проводиться каждые восемь лет, а не каждые четыре? Что бы сделало ваше правительство? Что бы сделали ваши люди?

Я открываю рот... но ничего не произношу.

- Перемены требуют времени и воли, Оливия - в Вэсско нет воли для таких перемен. А даже если бы и была, сейчас не время. Даже монархи связаны законом. Я не Бог.

- Нет, - выдавливаю я, на грани полного срыва. - Вы чудовище. Как вы можете так с ним поступать? Как можете, зная, что он чувствует ко мне, заставлять его делать это?

Она поворачивается к окну и смотрит на улицу.

- Мать, хоронящая свое дитя, - это единственное, что может заставить человека по-настоящему тосковать о смерти, хотя бы из-за слабой надежды, что она снова увидит своего ребенка. Томас помог мне пройти через это в первый раз. Потому что я знала, что нужна ему. И когда мне пришлось похоронить его и Калисту, именно Николас и Генри вытащили меня, потому что они нуждались во мне еще больше. Так что, если ты хочешь считать меня чудовищем, это твое право. Может, это и так. Но поверь мне, когда я говорю, что нет ничего – ничего - чего бы я не сделала для этих мальчиков.

- Только не чтобы они жили своей жизнью. Не женились на ком они хотят.

Она насмехается надо мной, качая головой.

- Если я чудовище, то ты наивная, эгоистичная девчонка.

- Потому что я люблю Николаса? Потому что хочу быть с ним и сделать его счастливым - это делает меня эгоистичной?

Она вздергивает подбородок, как профессор на лекции.

- Ты простушка - и это не критика. Простолюдины смотрят на мир через призму одной жизни. Через сто лет никто не вспомнит твоего имени. Вы так же неразличимы, как песчинки на пляже. Монархи видят мир через призму наследия. Спроси Николаса, он скажет тебе то же самое. Что мы оставим после себя? Как нас будут помнить? Потому что будь мы поруганы или почитаемы - нас будут помнить. Николас - лидер. Мужчины преданы ему, они по природе следуют за ним, ты должна это видеть.

Я думаю о Логане, Томми и Джеймсе - о том, как они защищали Николаса. Не только потому, что это была их работа, но и потому, что они этого хотели.

- Когда он станет королем, он сделает жизнь десятков миллионов людей лучше. Он поведет нашу страну в новую эпоху. Он может буквально изменить мир, Оливия. И ты лишила бы его этого– ради чего? Нескольких десятилетий собственного счастья? Да, дитя… по-моему, это делает тебя эгоисткой.

Я стараюсь держать себя в руках, но разочарование заставляет меня запустить руки в волосы. Потому что как, черт возьми, можно с этим поспорить?

- Так вот оно что? - спрашиваю я, раздавленная. - Нет никакого способа... вообще?

Она не сердится, когда говорит это, и не злится. Просто... подводит черту.

- Нет, никакого.

Я закрываю глаза и делаю глубокий вдох. И тогда я поднимаю голову – сижу лицом к ней, лоб в лоб.

- Тогда, наверное, мне больше нечего сказать. Спасибо, что поговорили со мной.

Я встаю и поворачиваюсь, чтобы уйти, но когда моя рука ложится на дверь, она зовет меня по имени.

- Да? – я разворачиваюсь.

- Я наблюдала за тобой последние месяцы. Видела, как ты относишься к персоналу и людям, к Генри и Николасу. Я видела тебя. - С этого ракурса, при таком освещении, глаза королевы кажутся блестящими. Почти искрящимися. - Я ошиблась в тот день, когда мы встретились, когда сказала, что ты не подойдешь. Если бы все было иначе, ты, моя дорогая, подошла бы... идеально.

Слезы наворачиваются на глаза, а эмоции застревают в горле. Забавно, когда люди скупятся на похвалу, она всегда кажется самой значимой, когда ее произносят.

Я опускаю голову, сгибаю колени и медленно опускаюсь в полном, безупречном реверансе.

Я тренировалась.

И не зависимо от того, кем она является - королевой, матерью, бабушкой - она заслуживает этой чести и уважения.

Когда дверь за мной закрывается, я делаю глубокий вдох. Потому что теперь знаю, что мне делать.

ГЛАВА 22

Николас

Дни, предшествующие Летнему Юбилею, всегда чреваты лихорадочной деятельностью и планированием. В воздухе витает напряжение, тяжесть, которую приходится преодолевать, потому что все, что нужно сделать, цепляется, как пиявки.

Во дворец съезжаются высокопоставленные лица и главы государств со всего мира. Начинаются фотосессии с королевской семьей - немедленные и расширенные - а также встречи и интервью с прессой. Организованный хаос нарастает по мере приближения дня расплаты, подобно ворчанию вулкана, готовящегося к своему апокалипсическому извержению.

Я прохожу через это так же, как и каждый год - с улыбкой на лице и невысказанными словами, надежно запертыми в голове. Но последние двадцать четыре часа были особенно трудными. Я все говорю правильно, делаю все, что от меня ожидают, но мне кажется, что на плечи легла пелена, тяжелая и удушающая.

Это похоже на траур... как в те дни, после смерти родителей. Когда, несмотря на сокрушительное горе, давившее на каждую клеточку моего тела, я должен был идти дальше, идти с высоко поднятой головой, ставя одну ногу впереди другой.

Но я твердо решил насладиться сегодняшним вечером - по-настоящему насладиться. Оливия никогда не видела настоящего бала, с такой пышностью, таким положением и великолепием, что сомневаюсь, она может себе представить. И я хочу впитать ее реакцию - каждую улыбку и искорку удивления, которая загорится в ее глазах. Я буду хранить эти моменты, хранить память о сегодняшнем вечере рядом с собой, чтобы иметь возможность вытащить их и пережить заново после того, как она уйдет.

Я жду в утренней гостиной Гатри-Хауса, когда Оливия спустится вниз после того, как закончит прихорашиваться и краситься. Потом я провожу ее в главный дворец, где мы получим последние распоряжения по этикету, и бал начнется.

Слышу шорох ткани, доносящийся с верхней ступеньки лестницы, оборачиваюсь… и из меня выбивают дух.

Ее платье бледно-голубого цвета, атласное и шифоновое, с низким вырезом, не кричащим декольте, обрамленное впадинами и выпуклостями, обнажает плечи, но прикрывает руки. Это старомодный стиль, не имеющий ничего общего с костюмом.

Лиф украшен горным хрусталем, а атлас облегает ее тонкую талию, спускаясь к юбке с обручем, но не слишком большой. С одной стороны, атлас стянут, удерживаемый украшением, открывая внизу бледно-голубой шифон, усеянный драгоценными камнями. Волосы Оливии заколоты в пышные блестящие черные локоны, между которыми поблескивают бриллиантовые гребни.

Фергюс стоит рядом со мной, и старый пес почти вздыхает.

- Эта девушка похожа на ангела.

- Нет, - говорю я, когда Оливия достигает нижней ступеньки. - Она похожа на королеву.

Она стоит передо мной, и какое-то мгновение мы просто смотрим друг на друга.

- Никогда не видела тебя в военной форме, - говорит она, жадно оглядывая меня с головы до ног, прежде чем остановиться на моих глазах. - Этот образ должен быть вне закона.

- Это мне полагается говорить комплименты. - Я тяжело сглатываю, так сильно ее желая. Во всех отношениях. - Ты выглядишь потрясающе, любимая. Не могу решить, хочу ли я, чтобы ты осталась в этом платье навсегда, или хочу прямо сейчас сорвать его с тебя.

Она смеется.

Простые, элегантные бриллиантовые серьги свисают с ее аппетитных маленьких ушек, но ее горло обнажено - точно так, как я попросил стилиста. Я лезу в карман и достаю маленькую квадратную коробочку.

- У меня есть кое-что для тебя.

Она краснеет еще до того, как видит, что внутри. А потом, когда я поднимаю крышку, задыхается.

Это снежинка с замысловатым рисунком в виде вращающегося колеса, украшенная сотней мелких бриллиантов и сапфиров. Бриллианты чистые и безупречные, как кожа Оливии, а сапфиры блестящие и темные, как ее глаза.

Ее рот приоткрывается.

- Оно... великолепно. - Она касается пальцами бархатной подложки, но не трогает ожерелье - будто боится. - Я не могу оставить его себе, Николас.

- Конечно, можешь. - Слова выходят твердыми, почти резкими. - Я сам его спроектировал на заказ. - Я достаю его из коробки и обхожу ее сзади, завязывая шелковую ленту вокруг ее шеи. - Во всем мире есть только одно такое - как и ты.

Я целую ее в шею, потом в плечо.

Оливия поворачивается ко мне лицом, берет за руку и понижает голос.

- Николас, я тут подумала...

- Пошлите, Круглые Глазки Номер Один и Номер Два. Мы опаздываем, - говорит Генри, тоже одетый в парадную форму, входя в комнату и постукивая себя по запястью. - У вас еще будет время обслюнявить друг друга.

Я наклоняюсь и целую Оливию в щеку.

- Сможешь закончить это предложение сегодня вечером.

Мы собираемся в вестибюле рядом с бальным залом, а звуки вечеринки, болтовня, музыка и звон бокалов просачиваются сквозь дверь, как дым. Здесь мои кузены - Маркус и его выводок. После краткого приветствия они держатся от меня подальше, и я делаю то же самое. Я также держусь подальше от любых напитков, с которыми они находились рядом... на всякий случай.

Моя секретарь, Бриджит, хлопает в ладоши, хихикая и трепеща, словно глава общественного школьного комитета.

- Еще раз, на всякий случай - сначала объявят королеву, за ней принца Николаса, потом принца Генри, который проводит мисс Хэммонд в залу. - Она поворачивается к моему брату. - Все будут стоять, так что вы проводите мисс Хэммонд до отмеченного места возле стены, а затем вернетесь к брату, чтобы встать в очередь. Всем всё понятно, да?

Из-за дверей доносятся звуки труб, и Бриджит едва не выскакивает из кожи.

- О, это сигнал. По местам, милорды и леди, по местам! - она останавливается рядом с Оливией, сжимая ее руку и взвизгивая, - это так волнующе!

После того, как она уходит, Оливия смеется.

- Она мне правда нравится.

Потом она встает рядом с моим братом. Мы говорили об этом - о Генри, сопровождающим ее, об ожиданиях, о традициях... но сейчас, стоя здесь, все это кажется таким бессмысленным.

Глупым.

Я оборачиваюсь и хлопаю брата по плечу.

- Эй.

- Да?

- Поменяйся со мной.

- Поменяться чем? - спрашивает Генри.

Я двигаю пальцем.

- Нашими местами.

Он наклоняется, глядя на спину нашей бабушки.

- Ты должен следовать за бабушкой. Быть вторым в очереди приема.

Я пожимаю плечами.

- Она не оглядывается назад. Она не узнает, пока ты не окажешься рядом с ней - а после она смириться. Ты можешь справиться с приветствием гостей вторым по очереди - я верю в тебя.

- Это противоречит протоколу, - насмехается Генри, потому что я уже знаю, что он скажет «да».

Я снова пожимаю плечами.

- Черт с ним.

Он усмехается и смотрит на меня с гордостью в глазах.

- Ты превратила моего брата в мятежника, Олив. - Он похлопывает ее по руке. - Молодец.

Потом он меняется со мной местами.

Рука Оливии обвивается вокруг моей, и ее бедро касается моей ноги через ткань платья.

- Так-то лучше. - Я вздыхаю. Потому что когда держу ее под руку, мне кажется, что так было всегда - так и должно быть.

Бал в самом разгаре. Все наслаждаются - музыка менее нудная, чем в прошлые годы, оркестр смешивает исполнение популярной музыки с классикой. Люди танцуют, едят, смеются - а я стою в другом конце комнаты, на редкость в одиночестве, наблюдая.

Наблюдая за ней.

Это самое странное ощущение - прилив радости в моей груди, который всегда приносит взгляд на Оливию. Я чувствую прилив гордости, когда она двигается с такой уверенностью, болтая с женами послов, лидеров и различных членов королевской семьи, будто делала это всю свою жизнь - будто была для этого рождена. А потом наступает неизбежный приступ агонии - когда я вспоминаю, что она уходит.

Что всего через несколько дней она уйдет, потеряется для меня навсегда.

- С тобой все в порядке, Ники? - с тихой тревогой спрашивает Генри. Я не видел, как он подошел, и не знаю, как долго он был рядом со мной.

- Нет, Генри, - говорю я голосом, который совсем не похож на мой. - Не думаю.

Он кивает, затем сжимает мою руку и похлопывает по спине, пытаясь поддержать, придать мне сил. Это все, что он может сделать, потому что, как я сказал ему несколько месяцев назад... мы те, кто мы есть.

Я отталкиваюсь от стены и подхожу к дирижеру оркестра. Мы говорим несколько секунд, склонив головы друг к другу. Когда он охотно соглашается, я направляюсь к Оливии.

Я подхожу к ней как раз в тот момент, когда первые ноты песни разносятся по комнате.

И протягиваю руку.

- Могу я пригласить вас на танец, мисс Хэммонд?

На ее лице появляется понимание... а потом - обожание. Это песня выпускного вечера, которую она упомянула, что любит, но так и не станцевала – «Everything I Do».

Она наклоняет голову.

- Ты запомнил.

- Я помню все.

Оливия берет меня за руку, и я веду ее на танцпол. Мы завладели вниманием всего зала. Даже пары, уже танцующие, останавливаются и поворачиваются в нашу сторону.

Когда я обнимаю ее и веду в танце, Оливия нервно шепчет:

- Все смотрят на нас.

Люди смотрели на меня всю мою жизнь. Это то, что я неохотно терпел, принимал независимо от того, насколько это раздражало.

Только не сейчас.

- Хорошо.

В ранние утренние часы, перед рассветом, я двигаюсь внутри Оливии - на ней - в едином с ней дыхании, раскаленное удовольствие пробегает через нас обоих с каждым долгим, медленным движением моих бедер. Это занятие любовью, в самом прямом, чистом смысле этого слова.

Наши мысли, тела, души - не наши. Они кружатся и сливаются воедино, становясь чем-то новым и совершенным. Я держу ее лицо, пока целую, мой язык скользит по ее, наши сердца бьются в такт. Искры ударяются о мой позвоночник, покалывая электричеством, которое намекает на разрушительный оргазм, который нарастает.

Но не сейчас... я не хочу, чтобы это закончилось.

Мои бедра замедляются, и мой таз упирается в Оливию, где я остаюсь похороненным, касаясь самой глубокой ее части.

Чувствую ее руку на своем подбородке и открываю глаза. Ожерелье все еще на ней - оно блестит в лунном свете, но не так ярко, как ее глаза.

- Попроси меня еще раз, Николас.

Шепот надежды. Благословенной, прекрасной, волнующей надежды.

- Останься.

Ее мягкие губы улыбаются.

- И на сколько?

Мой голос приглушен и груб от мольбы.

- Навсегда.

Оливия смотрит мне прямо в глаза, и ее улыбка становится шире, а голова подпрыгивает в легчайшем кивке.

- Да.

ГЛАВА 23

Оливия

На следующее утро голова у Николаса практически кружится.

Мы оба такие.

Целуемся и смеемся - не можем оторваться друг от друга. Потому что это новый день.

Раньше я никогда не понимала этого выражения. Я имею в виду, разве не каждый день – это «новый день»? Но теперь я понимаю. Потому что наше будущее - каким бы оно ни было - начинается сегодня. И мы с Николасом идем туда вместе.

Мы завтракаем в его комнате. Вместе долго принимаем душ - горячий во многих отношениях. Наконец, ближе к вечеру одеваемся и отправляемся в путь.

Николас хочет снова покататься со мной на велосипедах. Но когда мы спускаемся вниз, Уинстон – «главный Темный Костюм», как называет его Николас, - уже ждет нас.

- Есть дело, о котором мы должны поговорить, Ваша Светлость, - говорит он Николасу, совершенно не глядя на меня. Большой палец Николаса медленно поглаживает тыльную сторону моей руки.

- Мы как раз собрались уходить, Уинстон. Это может подождать?

- Боюсь, что нет. Это довольно срочно.

Николас вздыхает. И я стараюсь быть полезной.

- Я побуду в библиотеке, пока ты не закончишь.

Он кивает.

- Хорошо.

Он целует меня в губы, нежно, быстро, а потом идет делать то, что ему нужно.

Примерно через сорок пять минут я все еще нахожусь в величественной дворцовой библиотеке - это два этажа сияющего отполированного дерева, пахнущего лимоном, полки забиты сплошными древними томами, переплетенными в кожу.

Я, не читая, листаю книгу «Чувства и чувствительность».

- Вас ждут, мисс Хэммонд.

Я вскидываю голову и вижу, что Уинстон смотрит на меня сверху вниз, сцепив руки за спиной.

- Что значит «ждут»?

У этого парня потрясающе бесстрастное лицо. И более чем слегка причудливое. Его рот расслаблен, глаза бесстрастны - это лицо манекена. Или очень хорошего, очень хладнокровного киллера.

- Прошу, следуйте за мной.

Николас

Оливия входит в комнату, выглядя любопытной и такой крошечной рядом с Уинстоном. Ее взгляд скользит по Генри, сидящему в кожаном кресле у камина, потом она улыбается, увидев меня в другом конце комнаты.

- Что происходит? - я вглядываюсь в ее лицо и в свою память, ища какой-нибудь знак, который упустил. Что-нибудь, что заставило бы меня заподозрить... но ничего не нахожу.

Оливия прикусила губу, глядя на мое отсутствующее выражение лица. Уинстон поворачивает к ней экран компьютера, расположенного на столе.

- Это заголовки, с которыми выйдет «Daily Star». Это таблоид.

НЕЖЕЛАННЫЙ ТАЙНЫЙ НАСЛЕДНИК ЕГО КОРОЛЕВСКОГО ВЕЛИКОЛЕПИЯ

ЧЕМ ЗАКОНЧИЛАСЬ БЕРЕМЕННОСТЬ КОРОЛЕВСКОГО ПОДРОСТКА

ВЫКИДЫШ - ВСЕ ПОДРОБНОСТИ

Ее лицо морщится от ужаса.

- О нет! Как... как они узнали?

- Мы надеялись, что это нам объясните вы, мисс Хэммонд, - говорит Уинстон. - Раз уж вы сами им все рассказали.

Я ненавижу себя за то, что согласился на это - согласился позволить Уинстону возглавить расследование.

- О чем вы говорите? - Оливия снова поворачивается ко мне. - Николас?

Уинстон кладет перед ней лист бумаги. Она пристально смотрит на него, сосредоточенно наморщив лоб.

- Что это такое?

Это заявление об ипотечном кредите на «У Амелии» - на здание кофейни и квартиру Оливии в Нью-Йорке, - который был взыскан пять месяцев назад. Он был полностью погашен на прошлой неделе.

Уинстон говорит об этом Оливии.

- Не понимаю. Я только вчера разговаривала с Элли - она ничего не сказала. - Она делает ко мне шаг. - Николас, ты же не веришь, что я на такое способна.

Все внутри меня восстает против этой идеи - но черно-белые доказательства насмехаются надо мной.

- Я тебя не обвиняю.

- Да, но и не защищаешь.

Я беру со стола бумагу.

- Объясни мне это. Сделай так, чтобы это имело смысл. - Даже для моих собственных ушей это звучит как мольба. - Заставь меня понять, что произошло.

Она качает головой.

- Я не могу, - словно тысяча гирь садится мне на плечи, сгибая позвоночник, пытаясь переломить меня пополам.

- Я прощу тебе все, Оливия. Ты знаешь это? Что угодно. Но... я не хочу, чтобы мне лгали.

- Я не лгу.

- Может, ты кому-то рассказала, случайно. Может, говорила об этом своей сестре, Марти или отцу?

Она делает шаг назад.

- Значит, мешок с дерьмом не я, а моя семья?

- Я этого не говорил.

- Это именно то, что ты сказал.

Я бросаю на стол выписку из банка.

- Вот уже десять лет в прессе об этом не было ни слуху ни духу. А потом, через несколько недель после того, как я все тебе рассказал, это попало в газеты, и так случилось, что одновременно ипотека твоей семьи была погашена? И что я должен думать?

Оливия вздрагивает, проводя рукой по лбу.

- Я не знаю, что сказать.

Мой голос гремит.

- Скажи, что ты этого не делала!

Она смотрит мне прямо в глаза, подбородок поднят, глаза горят.

- Я этого не делала. - Но затем, когда я ничего не говорю, ее лицо сникает, словно рухнувший карточный замок. - Ты мне не веришь.

Я отвожу взгляд.

- Поставь себя на мое место.

- Я пытаюсь. - Ее губы дрожат. - Но я бы тебе поверила, поэтому не могу этого сделать, - она качает головой. - Когда это я давала тебе повод думать, что мне нужны деньги?

- Возможно, вам и не нужны были деньги... вначале, - вставляет Уинстон, как адвокат, задающий вопрос во время судебного процесса. - Но потом вы приехали сюда и воочию увидели богатство, которое могли бы получить. Возможно, в связи с приближающимся отъездом, вы сделали выбор, чтобы успеть получить то, что могли.

- Закрой свой рот!

Оливия бросается на него. Но я хватаю ее за руку и тяну назад.

- Достаточно.

Наши глаза встречаются, ее такие большие и умоляющие. Умоляющие меня поверить ей. И, Господи, я хочу этого. Но неуверенность скручивает мое сердце, мешая дышать.

- Я позвоню отцу, - заявляет Оливия. - Он скажет тебе, что это ошибка.

Она достает из кармана телефон, набирает номер и ждет. Спустя время, которое кажется чертовой вечностью, она нервно смотрит на меня.

- Не отвечает. Попытаюсь еще раз.

Пока она набирает номер, я спрашиваю Уинстона:

- Откуда взялись деньги?

- Мы еще не смогли отследить передачу, мы над этим работаем.

Мой голос сильный, повелительный.

- Мне нужна эта информация, Уинстон. Это единственный способ узнать наверняка.

Оливия медленно убирает телефон от уха. И пристально смотрит на меня, как на незнакомца. Нет – хуже - будто я монстр.

- После всего, что произошло, после всего, что я готова отдать ради тебя, после всего, что мы говорили друг другу последние пять месяцев... тебе нужно больше информации, пока ты не решишь, что я не из тех людей, которые могут взять один из самых болезненных секретов твоей жизни и продать его дешевым газетенкам?

Внутренний голос предупреждает меня остановить все это. Прямо здесь, прямо сейчас - не идти дальше. Он говорит, что у меня нет причин не доверять ей. Что она никогда не сможет так со мной поступить. Не та Оливия, которую я знаю.

Но я не обращаю внимания на этот голос. Потому что он лжет. Я слушал его раньше - снова и снова, когда был молод, глуп и не прав. Я больше не ошибусь. Не в этом… не в ней. Это бы... сломало меня.

Мое лицо словно маска - холодное и пустое.

- Да. Мне нужно больше информации.

И она взрывается, разлетаясь вдребезги, как оконное стекло, по которому ударили кулаком.

- Да пошел ты! - она делает шаг назад, кричит, плачет и качает головой. - Пошел ты и это долбаное место, где тебя вырастили. Ты так запутался. У тебя внутри все искажено… из-за этих игр и этих людей. Ты этого даже не видишь. И сейчас я даже смотреть на тебя не могу.

- Тогда уходи! - кричу я в ответ. - Вон дверь… проваливай! Если на меня так тяжело смотреть, возвращайся в гребаный Нью-Йорк!

Как только эти слова слетают с моих губ, мне хочется запихнуть их обратно. Я не это хотел сказать. Но со словами такое не провернешь. После того, как их услышат, их не удастся вернуть назад.

Все, что они могут сделать, это отдаваться эхом.

Краска отливает от щек Оливии, и ее глаза закрываются. Лицо обращается к полу, а плечи опускаются. Словно с нее... хватит. Словно у нее вообще не осталось сил.

Она судорожно вздыхает и, не поднимая головы, даже ни разу на меня не взглянув, поворачивается и выходит.

Целую минуту никто не произносит ни слова. Я стою там - как идиот - уставившись в пространство, где она только что стояла. Слова Генри заполняют тишину.

- Ты совершаешь ошибку. И это было жестоко, Николас, даже для тебя.

Я смотрю на Уинстона.

- Выясни, откуда взялись деньги. Сейчас же.

Уинстон кланяется и уходит.

Я чувствую взгляд Генри на своем затылке, но не оборачиваюсь. Мне нечего сказать. Он не чувствует того же самого.

- Эй? - он обходит меня и пытается стукнуть по голове. - Есть там кто-нибудь живой? Кто ты сейчас такой?

Он кажется мне каким-то другим, выше или старше. Более серьезным. Не знаю, почему я не замечал этого раньше и почему, черт возьми, вижу сейчас.

- О чем ты говоришь?

- Ну, ты выглядишь, как мой брат, и говоришь, как он, но ты не он. Ты какая-то его альтернативная версия - тот, кто действует по этим сценариям, давая бессмысленные ответы в интервью. Железный Дровосек.

- Я не в настроении играть с тобой в игры, Генри.

Он продолжает так, будто я вообще ничего не говорил.

- Мой настоящий брат знал бы, что Оливия не сделала бы такого, не смогла бы. Он бы понял вот этим. - Он тычет меня в грудь. - Так что, либо ты слишком боишься доверять своим инстинктам, либо слишком боишься доверять ей, но в любом случае, ты просто позволяешь самой лучшей чертовой вещи, которая когда-либо случалась с тобой, выйти за дверь. А с теми жизнями, что есть у нас, это действительно важно.

Я с трудом сглатываю, чувствуя внутри холод и онемение. Чувствуя... пустоту. Мой голос такой же пустой, как и мое сердце.

- Если она этого не делала, то это чертовски странное совпадение. Я буду знать, что делать, как только Уинстон получит больше информации.

- Тогда будет слишком поздно!

Больше я не говорю ни слова. Мне надоело это обсуждать. Но мой брат еще не закончил.

- В моей жизни было много случаев, когда я думал, что маме было бы за меня стыдно. Сейчас я впервые подумал, что ей было бы стыдно за тебя.

А потом он тоже уходит.

Оливия

На обратном пути в свою комнату я не дышу. Я пропаду, если сделаю это. Поэтому прикусываю губу и обхватываю себя руками за талию, проходя по коридорам мимо охранников, кивая служанкам. Но как только выхожу за дверь, я отпускаю это.

Рыдания вырываются из меня, сотрясая плечи и царапая легкие. Это ярость и опустошение, смешанные вместе, худший вид разбитого сердца.

Как он мог так поступить? После всего, что я сделала… всего, что я готова была сделать для него.

Я видела это в его глазах - этих прекрасных, измученных глазах. Он хотел мне поверить, но не мог. Тот крошечный фитиль доверия, который все еще есть в нем, поджигали слишком много раз.

Доверял ли он мне когда-нибудь по-настоящему? Верил ли когда-нибудь, что мы сможем продержаться... вечно? Или какая-то его часть просто ждала, наблюдала, пока я не налажаю?

Ну и хрен с ним. К черту его и его гребаный дворец. Всё. С меня хватит.

- Могу я принести вам чаю, мисс Хэммонд? - я громко ахаю, и мне кажется, что мое сердце останавливается.

Это горничная из моей комнаты - кажется, ее зовут Мелли. Я не видела ее, когда вошла, потому что плакала, уткнувшись в ладони. Ее чистое лицо переполнено сочувствием.

Но я устала быть окруженной - устала от горничных и охраны, и... от засранцев из Твиттера... и от этих долбаных секретарей и помощников. Я просто хочу побыть одна. Хочу забиться в угол, где меня никто не увидит и не услышит, чтобы я могла дышать... и выплакивать свои чертовы глаза.

Икота пронзает мою грудь.

- Н-нет. Нет, спасибо.

Она кивает, опустив глаза - как послушная маленькая служанка. Она незаметно проскальзывает мимо меня, закрывая за собой дверь. Обученная, ох, как хорошо.

Я запираю дверь. Затем иду к книжному шкафу, соединяющему эту комнату с комнатой Николаса, и запираю его тоже.

Направляюсь в ванную и на полную мощность включаю душ. Когда вокруг меня поднимается пар, я срываю с себя одежду, давясь слезами. Захожу в душ, сползаю на пол и кладу голову на колени. И когда вода обрушивается на меня, я позволяю слезам вылиться наружу.

Николас

Однажды я посетил детскую больничную палату, специализировавшуюся на лечении самых редких и запутанных болезней. Там была молодая девушка - крошечное, перебинтованное, прекрасное создание - которая не могла испытывать боль. Что-то связанное с тем, как ее нервы взаимодействуют с мозгом.

На первый взгляд можно было бы подумать, что жизнь без боли была бы благословением - у нее никогда не болели бы зубы, живот, ее родителям никогда не пришлось бы вытирать слезы после того, как она упадет.

Но на самом деле боль - это дар. Предупреждение о том, что что-то не так и необходимо принять меры для исправления ситуации. В противном случае, без боли, незначительная травма может привести к смертельным последствиям.

Чувство вины действует точно так же. Это сигнал от совести, что что-то чудовищно не так. Мое съедает меня - одним медленным, резким укусом за раз - в те минуты, когда я остаюсь в пустом офисе.

Оно цепляется за внутренности моего живота, когда я возвращаюсь в свою комнату. Оно собирается у меня в горле, когда я наливаю себе виски, что делает способность его проглотить почти невозможной.

Я не могу отделаться от него, не могу перестать видеть… выражение лица Оливии, когда я смотрел на нее в последний раз. Уничтоженную. Раздавленную.

Она не должна чувствовать себя так.

Я - пострадавшая сторона. Я тот, кому солгали. Предали.

Тогда почему я чувствую себя таким чертовски виноватым?

Вина вонзается в меня, как зазубренный край сломанного ребра.

Стакан звенит, когда я ставлю его на стол, затем иду к книжному шкафу и по коридору, ведущему в комнату Оливии.

Но когда я нажимаю на книжный шкаф, он не поддается - не сдвигается ни на сантиметр. Я совсем забыл про задвижку. Мама сама ее установила. Это был единственный раз, когда я видел ее с отверткой в руке - и единственный раз, когда слышал, как она называла моего отца гребаным придурком.

Они уладили все, о чем спорили, но задвижка осталась.

И, по-видимому, теперь ею снова воспользовались.

Я поправляю волосы и выхожу из комнаты в коридор, направляясь к двери Оливии. Стучу по ней изо всех сил. Но ответа нет.

Проходя мимо, молодая горничная кивает мне, и я отвечаю ей тем же.

Я дергаю ручку, но дверь тоже заперта, и я снова стучу, изо всех сил стараясь подавить нарастающее с каждой секундой раздражение.

- Оливия? Я хотел бы поговорить с тобой.

Я жду, но ответа нет.

- Оливия. - Я снова стучу. - Все вышло... из-под контроля, и я хочу поговорить с тобой об этом. Не могла бы ты открыть дверь?

Когда мимо проходит охранник, я чувствую себя полным идиотом. И именно так я и должен выглядеть. Стучать и умолять за дверью в моем собственном чертовом доме. В этот раз я стучу по двери кулаком.

- Оливия!

Через тридцать секунд, когда ответа все еще нет, моя вина превращается в дым.

- Ладно, - я смотрю на закрытую дверь. – Будь по твоему.

Я спускаюсь по лестнице и замечаю в фойе Фергюса.

- Пусть подгонят машину.

- Куда вы едете?

- Подальше.

- Когда вернетесь?

- Поздно.

Его взгляд скользит по мне.

- Похоже на чертовски глупый поступок.

- Оказывается, я поступал чертовски глупо в течение последних пяти месяцев. - Я выхожу за дверь. - Зачем останавливаться сейчас?

Оливия

После душа я надеваю свою одежду – свою настоящую одежду: серые спортивные штаны и белую футболку с V-образным вырезом.

Я не сушу волосы, а скручиваю их в мокрый пучок на макушке. Мои глаза покраснели и опухли, и, вероятно, выглядят еще хуже.

Я вытаскиваю свои чемоданы из шкафа и начинаю собирать вещи, не забыв оставить все до единой вещи, которые принесла мне стилист Сабина. Они уже думают, что я охотница за деньгами; будь я проклята, если вложу в их руки еще больше оружия.

Когда я заканчиваю, то собираюсь спуститься в офис секретаря бюро путешествий, чтобы взять машину до аэропорта и билет домой. Но у моих ног есть другие идеи.

Они ведут меня через книжный шкаф в комнату Николаса. Там тихо, видимо, никого нет. Я вижу на столе стакан виски. Касаюсь его кончиками пальцев - потому что его касался он. Потом подхожу к его кровати - большой, красивой кровати. Утыкаюсь лицом в подушку Николаса, глубоко вдыхая его запах - этот удивительный мужской запах, принадлежащий ему - намек на океан и специи. Он заставляет мою кожу покалывать. Заставляет глаза гореть.

Мне показалось, я выплакала все, но, видимо, нет.

С дрожащим вздохом я кладу подушку обратно.

- Его здесь нет, мисс, - говорит Фергюс с порога. – Он недавно ушел.

- Он не сказал, куда направляется?

- Нет.

Я подхожу к хрупкому, милому человеку.

- Вы были добры ко мне все время, пока я была здесь. Спасибо вам за это.

Когда я поворачиваюсь, чтобы уйти, его рука опускается на мою руку.

- Он хороший парень - иногда он может вести себя опрометчиво, но у него есть свои причины. Пусть он придет в себя. Он любит тебя, девочка – это ясно как Божий день. Не спеши сейчас уходить. Дай ему еще немного времени.

Слова королевы эхом отдаются в моей голове.

- Время ничего не изменит, Фергюс. - Я наклоняюсь и целую его морщинистую щеку. - Прощайте.

Джейн Стилтонхаус, секретарь бюро путешествий, сидит за своим столом, когда я возникаю в ее дверном проеме.

- Теперь я готова отправиться домой.

Сначала она удивляется - а потом приходит в восторг.

- Чудесно. - Джейн встает со стула и достает из ящика стола папку. - У меня уже готов ваш билет первым классом до Нью-Йорка - разумеется, благодаря дворцу. Я пошлю двух девушек в Гатри Хаус, чтобы они собрали вам вещи.

- Вам не обязательно этого делать. Я уже их собрала.

Ее улыбка напоминает мне ядовитые фрукты - опасно сладкие.

- Все, что Дворец предоставил вам взаймы - платья, драгоценности и так далее, и тому подобное, - остается во Дворце.

- Единственное, что я собиралась взять, - это ожерелье, которое подарил мне Николас.

Она всплеснула руками.

- В частности, и это ожерелье.

Эти слова ударили меня, как турникет в метро, вонзившийся в живот.

- Но Николас сам спроектировал для меня его дизайн.

- Принц Николас заказал ожерелье, а он член королевской семьи, поэтому оно является собственностью Короны. Оно остается.

- Он мне его подарил.

Одна из ее заостренных, нарисованных бровей противно приподнимается.

- И скоро он может подарить его кому-нибудь другому. Оно остается. У нас будут с этим проблемы, мисс Хэммонд?

Хотела бы я показать ей, как мы решаем такие проблемы, вроде нее, там, откуда я родом. Но я этого не делаю - потому что, в самом деле, какая разница?

- Нет, мисс Стилтонхаус. Никаких проблем не будет.

И ее рот принимает изумительное выражение, как у акулы Брюса из мультфильма «В поисках Немо».

- Отлично. Ваш билет будет у водителя, обязательно возьмите с собой паспорт. Приезжайте еще, - ее осуждающий взгляд скользит по моей одежде, - если у вас когда-нибудь будут средства.

И мне не удается покинуть это место достаточно быстро.

ГЛАВА 24

Николас

В ту ночь, после вечера в одиночестве, проведенного в забытьи в углу «Козла», мне не снилась мама, как в прошлый раз, когда я напился и был зол. Мне снится, что я нахожусь на корабле - скрипучем, деревянном пиратском корабле - с потрясающей темноволосой женщиной с идеальной грудью и бледной кожей. В эпицентре гигантского шторма. Меня мотает то влево, то вправо, пока одна могучая волна не опрокидывает все это - отправив меня дрейфовать в море.

Когда я ударяюсь головой о твердый деревянный пол, я понимаю, что нахожусь не на корабле.

И мотание не было сном.

Это был мой младший брат.

Упав на диван, я отключился, и теперь свалился своей жалкой задницей на чертов пол. Когда мне удается открыть глаза, я вижу его, стоящего надо мной, как утренний ангел апокалипсиса, - с Саймоном рядом.

- Какого хрена, Генри?

- Я же говорил тебе, что ты ошибаешься. Я же говорил, что Оливия этого не делала.

Эти слова мгновенно приводят меня в полное сознание.

Генри бросает взгляд на Саймона.

- Расскажи ему.

Саймон выглядит бледным - бледнее, чем обычно. И ни капельки не виноватым.

- Рассказать что? - хриплю я.

Он прочищает горло.

- Да... видишь ли - я начал новое семейное дело…

Когда он не продолжает, я толкаю его локтем:

- И?

- Пироги.

Может быть, я все-таки сплю.

- Пироги?

- Да, свежие и замороженные - их можно доставить в любую точку мира. Мы собираемся надрать задницы Мари Каллендер и Саре Ли. А ты знаешь, как мне понравились пироги «У Амелии», когда мы были в Штатах, так что... я купил рецепты у отца Оливии. Все рецепты.

Мой желудок все еще пребывающий во сне, вздымается.

- За сколько?

- Больше шести нолей.

Я медленно сажусь, гнев нарастает.

- А ты не думал, что должен был сказать мне об этом?

Он потирает затылок.

- Мистер Хэммонд хотел, чтобы все было тихо. Он приводил себя в порядок - делал двенадцать шагов и все такое. Он хотел удивить Оливию, когда она вернется домой, тем, что у нее больше нет долгов и ей не придется управлять всем этим в одиночку. - Саймон съёживается. - И, черт возьми, я никогда не скрывал ничего от Фрэнни, поэтому подумал, будет лучше, если ты не будешь... - его слова затихают, когда он оглядывает меня. - Что ты сделал, Ник?

Что я сделал?

Осознание того, что я сделал, приземляется, как удар лося по яйцам.

Я мгновенно вскакиваю на ноги. И с ужасными словами, которые я бросил ей, звенящими в ушах, я бегу по коридору - рубашка распахнута, ноги босые.

Но в тот момент, когда мои руки касаются ручек, еще до того, как я открываю двери, я знаю… я чувствую это.

Ее здесь нет.

Я стою посреди комнаты Оливии - именно так я теперь ее и представляю, - а не «белой спальней» или «прежней комнатой моей матери». Она принадлежит Оливии.

Теперь это пустая комната Оливии.

Кровать застелена, но незанята. Белые стены и мебель, которые вчера выглядели такими чистыми и красивыми, теперь кажутся серыми и безжизненными. Я проверяю ванную и шкаф - не знаю почему - но за исключением нескольких дизайнерских нарядов, упакованных в прозрачный пластик, которые, как я знаю, не принадлежат Оливии, они такие же пустые, как и все остальное. Все ее следы - шампуни, безделушки и маленькие заколки для волос, которые она всегда оставляет после себя, - были стерты.

Как будто ее здесь никогда и не было.

Возвращаюсь в спальню, и мое внимание привлекает блеск на комоде. Ожерелье со снежинкой. Оно принадлежало ей - оно было сделано для нее; я отдал его ей.

Чтобы оно всегда было с ней.

Думаю, даже это было эгоистично с моей стороны. Мне нравилась мысль о том, что у нее есть что-то осязаемое, что-то, к чему она может прикоснуться, чтобы вспоминать меня... после.

И она оставила его.

Нельзя было выразиться более громко и ясно.

Мимо открытой двери в коридор проходит горничная, и я рявкаю на нее.

- Приведи сюда Уинстона. Сейчас же!

Я держу ожерелье на ладони, когда входят Генри и Саймон… а затем Фергюс.

- Когда? – спрашиваю я своего дворецкого.

- Мисс Оливия уехала вчера вечером.

- Почему мне не сказали?

- Вы велели ей уезжать. Я сам слышал, как вы ей это сказали. Весь дом слышал, ваш крик.

Я вздрагиваю.

- Мы просто выполняли приказ. - И его слова сочатся сарказмом.

Не в этот раз, старина.

Уинстон входит в комнату, на его губах застыла непрестанная самодовольная ухмылка. И я хочу ударить его по лицу. Почему я не сделал этого вчера? Когда он предположил, что Оливия когда-нибудь... черт возьми, я идиот.

- Верните ее.

- Она уже прибыла в Нью-Йорк, - говорит Фергюс.

- Тогда привезите ее из Нью-Йорка.

- Она ушла, Николас, - отмечает Саймон.

И Генри начинает:

- Ты не можешь просто…

- Верните ее назад! - кричу я так громко, что дрожат рамы на стенах.

- О, ради всего святого. - Генри хватает меня за плечи. - Скажешь людям, чтобы они вернули ее, и они вернут ее любым способом. А потом мы добавим в твое резюме «международный похититель». Она не кость, Николас - ты не можешь приказать, чтобы ее принесли.

- Я могу делать все, что захочу, - шиплю я.

- Черт возьми, - выругался Генри. – Я что, тоже так разговариваю?

Паника. Она поднимается, как дым, к моему горлу, душит меня, заставляя руки сжимать кулон, как спасательный круг. Заставляя возникать у меня в голове диким мыслям и говорить идиотские вещи.

Потому что... что, если Оливия не вернется? Что же мне тогда делать?

Без нее.

Мой голос превращается в прах.

- Она вернется с ними. Они ей все объяснят. Скажут ей... что я совершил ошибку. Что мне очень жаль.

Мой младший брат смотрит на меня так, словно я сошел с ума, а может, и сошел.

Саймон делает шаг вперед, хватая меня за руку.

- Скажи ей сам, приятель.

Недостатком ответственности и долга является то, что они дают вам туннельное видение - вы не видите общую картину, варианты, потому что варианты никогда не были вашей возможностью. Вы видите только след, на котором вы зациклены, тот, который ведет вас через туннель.

Но иногда, даже самые надежные поезда сходят с рельс.

- Принц Николас, вам туда нельзя. - Кристофер выскакивает из-за стола, пытаясь встать между мной и закрытой дверью кабинета королевы. - Ваше Высочество, пожалуйста.

Я врываюсь в дверь.

Японский император быстро встает, и его охранники хватаются за портупеи. Император останавливает их жестом. Я вижу все это боковым зрением.

Потому что мои глаза прикованы к глазам королевы - и если бы взгляды могли убивать, Генри только что получил бы повышение.

- Я отменяю пресс-конференцию, - говорю я ей.

Не моргая, она плавно поворачивается к гостю.

- Прошу, примите наши искренние извинения за вторжение, император Химура. Такой грубости нет оправдания.

Император кивает.

- У меня шестеро детей, Ваше Величество. Я понимаю все о вторжении. - На последнем слове он смотрит в мою сторону, и я рефлекторно опускаю подбородок и кланяюсь - в знак уважения.

Бабушка смотрит через мое плечо на дверь.

- Кристофер, проводи императора Химуру в Голубую гостиную. Я сейчас же присоединюсь к нему.

- Да, Ваше Величество.

Как только мы с бабушкой остаемся одни, ее безразличный фасад падает, как валун,катапультировавшийся через вражескую стену.

- Ты что, с ума сошел?

- Я отменяю пресс-конференцию.

- Ни в коем случае.

- Я еду в Нью-Йорк увидеться с Оливией. Я причинил ей ужасную боль.

- Об этом не может быть и речи, - шипит она, сверкая взглядом, острым, как лезвие ножа.

- Я делал все, что ты хотела! Стал таким, каким ты хотела меня видеть, и никогда ни о чем тебя не просил! Но я прошу тебя об этом. - Что-то ломается внутри меня, заставляя мой голос дрожать. - Я люблю ее. Это не может закончиться так.

Несколько мгновений она молча смотрит на меня, а когда заговаривает, ее голос звучит мягче, но все еще решительно.

- Именно так все и должно закончиться. Думаешь, я дура, Николас? Что я не знаю, о чем ты думал?

Я открываю рот, чтобы ответить, но она продолжает:

- Ты думал, что можешь отложить свадьбу на некоторое время, и, возможно, так бы и было. Но факт остается фактом, придет день, когда ты станешь мужем и отцом. Ты станешь королем. И кем же тогда будет Оливия?

- Моей, - рычу я. - Она будет моей.

Я вижу ее в своей голове - эти улыбающиеся, розовые губы, то, как ее глаза искрятся, когда она смотрит на меня. Когда она счастлива - когда я делал ее счастливой. Я думаю о том, как ее густые темные ресницы веером ложатся на ее идеальную кожу, когда она спит - мирно, потому что она спит в моих объятиях. Я помню ощущение ее мягкого прикосновения и чистое, чудесное удовлетворение, которое я чувствую, когда просто лежу рядом с ней.

- Слово «любовница» уже не имеет такого веса, как раньше, но все равно оно не очень приятно, Николас. И в этом мире больше нет никаких секретов. У тебя будет цель, которую нужно выполнить, судьба. Ты будешь обладать восхищением и преданностью страны. А Оливии... достанется презрение. Возможно, насмешка всего мира. Ты видел, как это происходит - снова и снова. Няни, которые связываются со своими женатыми работодателями-кинозвездами, молодые ассистентки, пойманные в ловушку влиятельными мужчинами. Мужчина никогда не бывает опозорен и раздавлен. Это всегда оказывается женщина - другая женщина - которую сжигают на костре.

И у меня нет ответа. Потому что я не задумывался так далеко. Будущее не имело значения - все, что имело значение, это обладать Оливией, удержать ее, иметь возможность целовать ее каждое утро, а каждую ночь говорить, показывать ей, как она мне дорога.

Брови моей бабушки сходятся вместе, будто она обижена.

- Неужели ты такой эгоист, мой мальчик? Это та жизнь, которую ты хочешь для нее?

Жизнь, которую я хочу для нее?

Я хочу положить весь мир к ногам Оливии.

Я хочу показать ей каждый его уголок, исследовать его, держа ее за руку. Я хочу достать для нее звезды - и Луну, и Рай - и все, что между ними.

И на мгновение я действительно подумал, что могу отдать их ей. Я верил, что есть способ.

Глупец.

Фрэнни назвала меня глупцом. Дважды проклятым идиотом. На этот раз я с ней согласен.

Когда я отвечаю, мой голос звучит глухо - опустошенно, пустая имитация моего собственного.

- Нет.

- Тогда отпусти ее. Если ты действительно любишь ее, пусть она ненавидит тебя. Так ей будет легче. - Она кладет свою руку на мою, сжимая с силой, которая все еще меня удивляет. - И тебе тоже.

Я тру глаза, внезапно почувствовав такую... усталость.

- Список у Кристофера. Я сократила количество до пяти. Посмотри его. Они замечательные женщины, Николас. Любая из них сделает тебя счастливым, если ты только им позволишь.

Я выхожу из ее кабинета, не говоря ни слова, чувствуя себя ошеломленным. Останавливаюсь перед столом Кристофера, и он протягивает мне список. Одна страница, пять имен, пять симпатичных улыбающихся личиков размером с большой палец. Мне всё равно. Все бессмысленно.

С трудом сглотнув, возвращаю его секретарю королевы.

- Выбери одно.

Он переводит взгляд с меня на страницу и обратно.

- Я?

- Да.

- Э-э... кого же мне выбрать, Ваша Светлость?

И я говорю самые правдивые слова, которые когда-либо говорил в своей жизни.

- Это не имеет значения.

ГЛАВА 25

Оливия

Месяцы, проведенные в Весско, пролетели в мгновение ока, по щелчку пальцев - так всегда движется время, когда ты счастлив. Но последние два дня хромали, ползли в бесконечных, скрежещущих зубами мучительных секундах. Я думала, что покинуть Весско - это самое трудное, что я когда-либо делала.

Но я ошибалась. Жить без Николаса намного труднее.

Я позвонила Элли из аэропорта, сказала ей, что возвращаюсь домой, попросила меня встретить, когда приземлюсь. Но когда я вышла из ворот, там была не она.

Там был мой отец.

Его глаза были ясными - трезвыми и серьезными. И понимающими.

Когда он добрался до меня, я уже плакала. Даже не пыталась сдерживаться.

Он говорил мне, что все будет хорошо; обещал, что со мной все будет в порядке. Сказал, что я сильная - как моя мама - и что я пройду через это. Он укачивал меня и держал так крепко.

Мой герой.

Но это была борьба. Мне приходилось бороться с желанием свернуться в клубок и заплакать, потому что все болело. Моя грудь сжималась под тяжестью сердца, голова пульсировала от сомнений - всего того, что я могла бы сделать иначе. Руки и ноги болели от желания броситься к нему, исправить положение, обнять его и никогда, никогда не отпускать. Желудок скручивало и тошнило. Так тошнило, что вчера на долю секунды я подумала о том, что, возможно, беременна - и эта мимолетная мысль принесла облегчение и радость. Это худшая причина, чтобы хотеть ребенка, но это будет означать, что у нас все еще есть связь. И у меня была бы причина вернуться, чтобы увидеть его снова.

Знаю, я говорю, как отчаявшаяся, жалкая женщина, но мне все равно.

Вырванное из груди сердце, сделает вас такой.

Слишком рано для утренней тошноты, но даже если бы это было не так, я знаю, что не беременна. Это волшебство случается только в любовных романах и мыльных операх. В реальной жизни контроль над рождаемостью надежен, иногда душераздирающе эффективен.

- Это действительно вы! О Боже, можно с вами сфотографироваться? - спрашивает статная двадцатилетняя девушка, голосящая рядом со мной.

- Нет. Извините, никаких фотографий, - бормочу я, уставившись на грязные тарелки в своих руках.

Бизнес процветает. Очередь «У Амелии» выстраивается за дверь и дальше по кварталу. Они здесь не ради пирогов - мой отец рассказал мне о своей тайной сделке с Саймоном Барристером в тот вечер, когда я вернулась домой. Контракт эксклюзивный, а это значит, что мы навсегда вышли из пирогового бизнеса. И я очень этому рада, правда. Рада, что мой отец трезв и здоров. Счастлива, что Элли сможет поступить в колледж без груза денежных проблем на своей спине.

Счастлива даже за себя - что теперь у меня есть выбор, что моя жизнь не будет потрачена на то, что я ненавижу, ради семьи, которую люблю.

Но Николас был прав. У каждого есть цена, и все продается.

Толпа, которая заполняет кофейню каждый день, ищет частичку Николаса. Они все хотят увидеть стол, за которым он сидел, - Элли привинтила к спинке одного из стульев табличку: «Здесь была Его Королевская Задница». Рядом Марти нацарапал на дереве: «И она была прекрааасна».

Я не раздаю автографы и не фотографируюсь, но это не мешает людям спрашивать.

Я работаю каждый день - стараюсь быть занятой, но в основном остаюсь в задней части кафе.

Подальше от жадных глаз и назойливых вопросов.

Я сваливаю посуду в раковину на кухне, в то время как табличка «ТРЕБУЕТСЯ ПОСУДОМОЙЩИК» по-прежнему висит на окне. Болтовня толпы перед входом настолько громкая, что я не слышу, как позади меня появляется человек. Не раньше, чем разворачиваюсь и врезаюсь ему в грудь.

Логан удерживает меня, хватая за локоть.

- Простите, мисс Оливия.

Ужасное чувство сжимает мою грудь, потому что, глядя на его лицо, в мою голову пробиваются воспоминания.

- Зачем вы здесь, Логан?

Он бросает на меня растерянный взгляд.

- Сегодня моя смена. У Томми выходной.

- Нет. Я имею в виду, почему вы все еще здесь?

От Николаса не было ни слова - ни звонка, ни СМС. Я ожидала, что Логан и Томми отправятся обратно в Весско, как только станет ясно, что я вернулась.

Насовсем.

Его рот сжимается, в глазах тлеет сочувствие.

- Принц Николас попросил меня охранять ваш бизнес, присматривать за вашей сестрой. До тех пор, пока я не получу новые приказы, это то, что я буду делать.

- Может... он забыл, что вы здесь?

Логан усмехается.

- Он не забывает о своих людях. Если мы с Томми здесь, то только потому, что он хочет, чтобы мы были здесь.

Не знаю, что делать с этой информацией - или это какая-то более глубокая подсказка к намерениям Николаса, или она вообще ничего не значит. Но у меня нет времени анализировать это. Потому что через секунду голос моей сестры эхом отдается от входа.

- Все на выход! Давайте - сейчас время сиесты, народ - на вторую половину дня мы закрыты. Эй, Марти, помоги сестре, ладно?

Мы с Логаном выбегаем из кухни. Элли держит дверь открытой, выпроваживая всех, несмотря на ворчание и протесты, в то время как Марти гонит их в ее сторону, как современный пастух.

- Ваши деньги здесь ни к чему. - Он машет рукой парню, предлагающему ему несколько купюр. - Возвращайтесь завтра.

- Что ты делаешь? – восклицаю я поверх людских голов.

Элли поднимает палец, пока не уходит последний потенциальный клиент. Затем она запирает дверь и опускает на окне темно-зеленые жалюзи.

- Уже почти время пресс-конференции. - Она подбегает к телевизору на стойке и включает его. - Я подумала, что ты захочешь уединиться, когда мы будем ее смотреть.

За последние несколько месяцев мой желудок часто уходил в пятки, но на этот раз он достиг гребаного Китая.

- Я не буду смотреть пресс-конференцию.

- О да, будешь, Негативная Нелли. - Она тащит меня за руку на стул впереди. - В отличие от тебя, я все еще надеюсь, что Его Великолепие вытащит свою глупую голову из своей прекрасной задницы.

- Даже если и так, это не имеет значения. Наши отношения должны были продержаться лишь лето. Мы были обречены с самого начала.

Марти подходит ко мне сзади, сжимая мои плечи.

- Даже если это окажется правдой, это, по крайней мере, даст тебе возможность их завершить.

Я ненавижу это слово. Завершить. Это просто подтверждение того, что то, чего ты боишься, на самом деле, правда. Смерть есть смерть. Все действительно кончено. Но в этом нет никакого утешения.

- Я не хочу смотреть.

Я не искала имя Николаса в Интернете, не смотрела ни на одну из фотографий папарацци, которые всегда легко доступны. Это было бы все равно, что прижиматься все еще зияющим, свежим ожогом к горячей плите - слишком больно, чтобы справиться.

Моя сестра складывает руки на груди.

- Лгунья.

Ладно, она права. Правда не в том, что я не хочу смотреть. Я не хочу скучать по нему. Не хочу в нем нуждаться. Не хочу тратить каждое мгновение каждого дня, пытаясь не плакать, потому что больше не могу представить себе будущее без него.

Но... мы не всегда получаем то, что хотим. На самом деле, в большинстве случаев. Как говорила моя мама, когда мы были маленькими? Ты получаешь то, что получаешь, и не расстраиваешься. Поэтому я сажусь на стул и впиваюсь ногтями в ладонь, пока Элли переключает канал на новостную станцию, ведущую прямую трансляцию пресс-конференции, и увеличивает громкость.

Чтобы выяснить, что именно мы с Николасом в итоге получили.

Я не единственная, кто заплатил за это. Несмотря на то, что, в конце концов, все пошло наперекосяк, я знаю Николаса - каждый сантиметр его души. Знаю, что его чувства ко мне были настоящими - каждое прикосновение, каждая улыбка.

Я представляла себе его сожаление, когда он узнал правду. Я верю, если бы он мог что-то изменить, он бы это сделал. Думаю, он хотел этого больше, чем чего-либо в своей жизни.

Но мы не можем изменить себя - ни королеву, ни принца, ни девушку из Нью-Йорка.

Как он сказал мне однажды... королевская власть - это навсегда.

Телевизор фокусируется на пустой трибуне, на блестящем дереве выгравирован герб королевской семьи. Я не узнаю богато украшенный фон - два окна с тяжелыми занавесями с цветочным узором, на стене между ними висит портрет родителей Николаса. Это не Гатри Хаус - возможно, еще одна комната во дворце или одно из множества владений, о которых он мне рассказывал, но так и не имел возможности показать.

За камерой слышится болтовня людей, вспышки, и вот он уже там, поднимается на трибуну. Дыхание вырывается из моих легких одним резким, болезненным порывом, и комок, внезапно застрявший в горле, затрудняет вдох.

Боже, он прекрасен.

И выглядит чертовски ужасно.

Его темно-синий костюм идеально подходит к его фигуре - эти широкие плечи, сильные руки, теплая, великолепная грудь. Но щеки впали, а под глазами - тени.

Он кажется... грустным.

И это опустошает меня. Потому что, несмотря на то, как все закончилось, он заслуживает счастья - и я так хочу этого для него.

Генри садится в кресло справа от Николаса, положив голову на руку, локти на стол, и выглядит усталым. Саймон тоже там, на еще одном кресле, и я думаю о Фрэнни.

Наверное, сейчас она называет меня Сбежавшей Сучкой.

- Народ Весско, - начинает Николас, доставая из кармана стопку белых карточек. - Мы через многое прошли вместе, вы и я. вы праздновали с моей семьей день моего рождения, - уголок его рта приподнимается, - и мне говорили, что некоторые вечеринки были довольно шумными. Вы наблюдали, как я делал свои первые шаги, посещал свой первый день в школе, ездил на своем первом коне - Короле, так его звали.

Николас откашливается и смотрит вниз, его темные волосы падают на лоб.

- Вы горевали вместе со мной и Генри, когда мы потеряли наших родителей - наша боль была вашей болью. Вы лелеяли нас, утешали, держали в своих объятиях, будто мы были вашими собственными детьми - и мы ими и являемся, в самом прямом смысле. Вы видели, как я окончил университет, прошел ту же военную подготовку, что и каждый из вас, - и я стремился в действии и слове заставить вас гордиться. Чтобы стать таким человеком, лидером и принцем, которого вы все заслуживаете.

Некоторое время он смотрит на карточки в своей руке, потом с трудом сглатывает.

- Моя мама о многом мечтала для нас, как и все матери для своих детях. Она хотела, чтобы наша жизнь была наполнена целью, достижениями... и любовью. Любовь моих родителей друг к другу была просто чудом - вы все это видели. Они были предназначены друг для друга, делали друг друга лучшими версиями самих себя. А вы, как и моя бабушка, Ее Величество Королева, ждали - не так уж и терпеливо, - Николас слегка ухмыляется, и смешок эхом разносится по толпе, - когда я найду свою собственную любовь.

Похоже, его тошнит. И его челюсти сжимаются, будто он пытается сдержать слова. Затем он смотрит в камеру, сдвинув брови.

- Сегодня ваше ожидание подходит к концу. И я буду говорить с вами о будущем монархии - о моем будущем с женщиной, на которой я женюсь.

Я кусаю себя за щеку изнутри. Не думаю, что смогу это сделать - Боже, почему я думала, что смогу это смотреть?

- Она хотела бы быть здесь со мной сегодня, но... обстоятельства... сделали это невозможным. - Он проводит рукой по своим темным волосам, потирая затылок, снова глядя на карточки в своей руке. - Итак, я объявляю, что я... что я…

Он спотыкается на словах, и я теряю способность дышать.

Он не двигается, не произносит ни слова в течение нескольких секунд.

А потом... смеется.

Резкий, горький звук, при этом он сжимает переносицу и качает головой.

- Я - лошадиная задница.

Элли вскакивает со стула.

- Я так и знала! Это же, как в Джерри Магуайере! Он - Джерри Магуайер, потому что ты - его вторая половинка!!

- Тссс!

- У меня было то же, что и у моих родителей, - яростно говорит Николас, хватаясь за края трибуны. - Я держал это в руках. Любовь женщины, которая не родилась в королевской семье, но у которой более благородный нрав, чем у всех, кого я когда-либо знал. Знакомство с ней... изменило все. И любовь к ней... вернула меня к жизни.

По толпе прокатывается волна шепота, Николас хмурится.

- И я предал ее. Усомнился в ее любви и честности, хотя должен был знать лучше. И мне очень жаль... - он смотрит в камеру - зеленые глаза светятся - будто он смотрит прямо на меня. - Мне так чертовски жаль.

Через мгновение его взгляд возвращается к толпе, и голос становится сильнее, решительнее с каждым словом.

- Но я не предам ее снова. Не оставлю мечты своей матери для ее сыновей, и не буду игнорировать то, к чему взывает моя собственная душа. - Он качает головой. - Ни ради страны и ни ради Короны.

Он замолкает, облизывая губы.

- Сегодня я должен встать здесь и назвать вам имя женщины, которая однажды станет вашей королевой. Но я не могу этого сделать. Потому что я облажался. - Он фыркает. – По-королевски.

Затем он наклоняется вперед, его красивое лицо уверенное и самонадеянное.

- Вот что я могу вам сказать, сегодня я клянусь: я женюсь на Оливии Хэммонд или вообще никогда не женюсь.

И толпа приходит в неистовство.

Чёрт возьми!

- Срань господня! - кричит Элли.

А Марти ахает.

- Ты станешь королевой, Лив! Как Бейонсе! - он обмахивает глаза рукой. - Я сейчас заплачу.

Только... я не стану. Не могу стать.

- Он не может этого сделать. - Я поворачиваюсь к Логану. – Или может?

Рот Логана вытягивается в тревожную линию. Его глаза вспыхивают, и он качает головой.

Один из репортеров встает, и его затылок появляется в углу экрана, выкрикивая свой вопрос сквозь шум.

- Принц Николас! Закон ясен - наследный принц должен жениться на женщине благородного происхождения или, если он собирается жениться на простолюдинке, она должна быть урожденной гражданкой Весско. Оливия Хэммонд - ни то, ни другое.

Я смотрю в телевизор, парализованная сотней эмоций, бурлящих во мне.

Толпа затихает, ожидая ответа Николаса.

- Нет, - тихо отвечает он, глядя вниз. А потом расправляет плечи и поднимает голову. - Итак, сегодня я, Николас Артур Фредерик Эдуард, отрекаюсь от своего места в линии наследования и отрекаюсь от всех прав на трон Весско. С этого момента мой брат, Его Королевское Высочество Генри Джон Эдгар Томас, является принцем Пембрук.

Толпа ревет, как бразильские футбольные фанаты сразу после гола.

И Генри просыпается, подняв голову. Мигая.

- Подождите. Что?

Николас хлопает его по плечу - улыбается широко и ярко.

- Все это твое, Генри. Ты отлично справишься - знаю, что справишься.

Затем Николас поднимает руки.

- Больше никаких вопросов - у меня много дел. Спасибо, что уделили мне время. - Он поворачивается, чтобы уйти, но потом передумывает и возвращается на трибуну. - И последнее. - Он смотрит прямо в камеру, и я чувствую его взгляд, словно прикосновение к коже. - Ты просила предупреждать, Оливия, и вот оно. Я иду за тобой, любимая.

И этот сукин сын подмигивает.

Он уходит с экрана, а за ним спешат репортеры.

В кафе воцаряется тишина - если не считать ошеломленного ведущего новостей.

Как только Николас пропадает с экрана, Марти выходит на улицу, набирая номер на своем телефоне, бормоча, что новый парень, с которым он встречается, лучше играет в романтические игры. Элли лежит на полу - кажется, она потеряла сознание где-то между «Артуром» и «Эдгаром». Я медленно поворачиваюсь к Логану.

- Это что только что произошло?

Логан кивает.

- Оно самое, барышня.

- Не могу поверить... что он только что сделал?

- Он отказался от королевства ради вас. - В его темных глазах дьявольский блеск. - Я всегда знал, что он умный.

Требуется минута, чтобы все это постичь. Повторение про себя, кажется, помогает.

- Он едет.

- Так он и сказал, - соглашается Логан.

- Он едет сюда... за мной.

- Эту часть я тоже слышал.

Столько всего нужно сделать... но... приоритеты.

- Он приедет сюда за мной, а я уже три дня не брила ноги!

Я тащу задницу к лестнице в задней части дома, по пути сдвигая один из столов.

Позади себя я слышу, как Логан бормочет:

- Чокнутые американки. - Потом он говорит Элли: - Вставай, опоссум.

ГЛАВА 26

Николас

Выбраться из государственной резиденции - целое дерьмовое представление. Служба безопасности с трудом удерживает от меня публику и прессу. Буквально - это хватание и рукопожатия, попытки объятий и воздушные поцелуи, все выкрикивают поздравления или проклятия, или вопросы, или всё вместе одновременно.

Мир окончательно сошел с ума.

И я не помню, чтобы когда-нибудь чувствовал себя таким счастливым.

Таким чертовски свободным.

Такое чувство, что я могу перепрыгнуть через них всех. Будто я мог бы перелететь, если бы мне пришлось.

Потому что каждый шаг приближает меня к дому. К Оливии. Я практически ощущаю ее вкус на своем языке, и клянусь, каждым вдохом я ощущаю аромат роз и жасмина.

На тротуаре, совсем рядом с машиной, мой водитель хватает меня за плечо и кричит мне в ухо:

- Королева приказала нам доставить вас во дворец!

Я киваю. Затем выбиваю из его ладони ключи, посылая их в воздух, прежде чем поймать.

- Тогда лучше мне сесть за руль. Таким образом, ты не нарушишь приказ.

Он заикается.

- Сэр, пожалуйста... королева…

- Переживет. Мы едем в аэропорт - позвони заранее, если понадобится, но я хочу, чтобы самолет был готов к взлету, как только мы прибудем.

Я протискиваюсь в машину. Дверь все еще открыта, когда горстка охранников - и Саймон - собираются вокруг.

- В аэропорту будет толпа, Ваша Светлость, - возражает другой охранник.

- Тогда вам, ребята, лучше залезть внутрь - мне может понадобиться ваша помощь, чтобы добраться до взлетной полосы.

Другой мужчина пытается:

- Сэр, вы не можете просто…

- Но я могу. - Я смеюсь, чувствуя себя почти как в бреду. - Разве это не чертовски здорово?

Как только я завожу машину, они перестают спорить и запрыгивают в нее. Саймон садится рядом со мной впереди.

- А где Генри? Мы потеряли Генри?

- С ним все будет в порядке, - заверяет меня Саймон. - Его забрасывают вопросами, но его прикрывают.

Я пробиваюсь на машине сквозь людское море и убыстряю ход, как только оказываюсь на открытой дороге.

К радости примешивается срочность. Решительная потребность толкает меня в спину, как порыв ветра - потому что я не могу дождаться встречи с Оливией. Обнять ее и целовать до тех пор, пока она не сможет стоять на ногах. Чтобы все снова стало хорошо.

Чтобы начать новую, иную жизнь.

Жизнь с ней.

Ближе к аэропорту я сигналю машине перед нами, в которой думают, что они на воскресной прогулке. И мой мобильник вибрирует в кармане уже в двенадцатый раз. Мне не нужно смотреть, чтобы увидеть, кто звонит. Я отдаю его Саймону.

- Сохрани его для меня, пока я не вернусь, хорошо?

С понимающей улыбкой, он спрашивает:

- А когда ты вернешься?

Я снова смеюсь.

- Даже не знаю.

И это так прекрасно.

- Ты должен сесть на мой самолет, - предлагает Саймон. - Ее Величество уже пришла в ярость. Если ты угонишь «Royal I», она может натравить на тебя военно-воздушные силы.

Хорошо иметь друзей. Друзей со своими самолетами - еще лучше.

Когда мы подъезжаем к аэропорту, на мобильный Саймона звонит Фрэнни. Через мгновение он переводит ее на громкую связь.

- Николас.

- Да, Фрэнни?

- Я никогда не была так взволнована от доказательства своей неправоты. В конце концов, ты оказался не идиотом.

- Эм... спасибо?

- Обязательно передай Оливии, что я назвала ее Сбежавшей Сучкой, но я ее прощаю. И вы двое должны прийти на ужин, когда вернетесь, да?

- Можешь на это рассчитывать.

Через час я уже в воздухе - на пути в Нью-Йорк.

Когда я подхожу к двери «У Амелии», улицы перед домом пусты, - воздух устрашающе, странно тих, почти как на вечеринке-сюрпризе по случаю дня рождения, в тот момент, когда гости выскакивают и кричат, отпугивая год жизни почетного гостя. Свет в окнах не горит. Может, Оливия не видела пресс-конференцию? Мой желудок скручивает - потому что, возможно, Оливии здесь даже нет. Возможно, она ушла... из дома. Ядовитая жидкость плещется у меня в животе при мысли о том, что она с кем-то встречается. Мужчиной, который помог бы ей утопить свои печали и забыть ту душевную боль, которую я ей принес.

Эта мысль заставляет меня толкнуть дверь кафе с большей силой, чем я намеревался - и споткнуться о порог. Интерьер тусклый, но не темный - он освещен одной свечой. За столом... где сидит Оливия.

И все мое существо облегченно выдыхает.

Несколько мгновений я просто смотрю на нее. Впитывая в себя видение ее темных, вьющихся волос - блестящих, даже в свете свечей. То, как отблески пламени танцуют на ее безупречной бледной коже, подчеркивая ее лицо в форме сердца, ее высокие скулы, румяные розовые губы, которые овладели мной с самого начала, и темно-синие глаза, похитившие мою душу.

Она тоже смотрит на меня, неподвижно и молча, ее щеки пылают - достаточно, чтобы заставить меня задаться вопросом, какие восхитительно непристойные мысли мелькают в ее голове. Когда я захожу в комнату, дверь за мной медленно закрывается.

- Вечер сегодня тихий, - говорю я. Потому что эти слова даются легко - в отличие от накопившихся признаний и извинений, которые борются в моем горле за видное место.

Оливия моргает. Будто она только сейчас поняла, что я существую - здесь, а не в ее воображении.

- Логан сработался с полицией Нью-Йорка. Он оцепил вокруг кофейни периметр в три квартала.

Я киваю, не сводя с нее глаз. Есть отличный шанс, что я никогда не закрою их снова. Сон переоценивают.

- А... это объясняет заграждение.

- Да.

Я медленно приближаюсь к ней.

- Я скучал по тебе.

Легкий наклон ее подбородка, нежный кивок - единственный ответ, который я получаю.

Я потираю затылок.

- Ты ... ты смотрела пресс-конференцию?

Лицо Оливии меняется – смягчаясь в уголках губ, взгляд теплеет.

- Да.

Я делаю еще один шаг, медленно, едва сдерживая желание заключить ее в объятия и заняться с ней любовью у стены, на полу и на каждом столе в зале.

Потому что, прежде чем мы доберемся до этого, есть вещи, которые должны быть сказаны. То, что она заслуживает услышать.

Мой голос - хриплый шепот.

- Оливия, по поводу того, что я сказал в тот вечер, когда ты ушла. Я…

- Прощен. - Слезы наворачиваются ей на глаза. - Ты полностью прощен. Ты сразил меня «лошадиной задницей».

И она бросается в мои объятия.

Я зарываюсь лицом в ложбинку ее шеи, вдыхая сладкий аромат ее кожи - меда, роз и ее самой. Мои губы путешествуют по ее подбородку, находят ее рот, чувствуя влагу ее слез на своей щеке. А потом наши рты двигаются в унисон, пробуя и исследуя - дико и требовательно. Это не сладкое, сказочное воссоединение. Это грубая, отчаянная и неподдельная потребность. Быть вдали от нее, зная, как близко я был к тому, чтобы действительно потерять ее, делает меня грубее, чем следовало. Мои руки пробираются ей в волосы, впиваются в ее спину, крепко прижимая к себе, чувствуя каждый вдох, который ее сотрясает. И я не одинок. Она издает мне в губы стон - я чувствую его вкус на своем языке - ее руки тянут меня за волосы, ноги обхватывают мою талию, сжимая, будто она не может быть достаточно близко. Будто никогда не отпустит.

И все в этом прекрасно и правильно.

Через некоторое время отчаяние отступает, и наши поцелуи замедляются - наши губы начинают смаковать друг друга. Я чувствую, как нежные руки Оливии ласково гладят мое лицо, и ее лоб прижимается к моему. Мы смотрим друг другу в глаза, вдыхая один и тот же воздух.

- Я люблю тебя, - шепчет она дрожащим голосом. И по ее щекам вновь текут слезы. - Я так тебя люблю. Я не могу... не могу поверить, что ты отказался от всего этого. Как ты мог это сделать?

Теперь она плачет еще сильнее - и я понимаю, что она скорбит обо мне. Потому что она почему-то думает, что я что-то потерял.

Я ставлю ее на ноги, откидываю назад волосы и стираю слезы с ее лица.

- Это была самая легкая вещь, которую я когда-либо делал. Когда я стоял там, перед всеми этими камерами, это было похоже на то, как говорят, что когда ты умираешь, твоя жизнь мелькает перед глазами. Я видел все предстоящие годы - и ни один из них не имел ни малейшего значения. Потому что там со мной не было тебя. Я люблю тебя, Оливия. Мне не нужно королевство - если ты рядом со мной, у меня уже есть весь мир.

- Это так прекрасно. - Она плачет. – А еще очень сентиментально.

И вот... вот она - эта потрясающая улыбка, которая поражает меня прямо в сердце.

И в мой член.

Она кладет голову мне на грудь, обнимает за талию, и так мы стоим несколько минут.

Пока Оливия не спрашивает:

- Что теперь будет?

Я целую ее в макушку и откидываюсь назад.

- Ну... у меня нет работы. - Я делаю шаг назад, хватая с окна табличку «ТРЕБУЕТСЯ ПОМОЩЬ». – Так что, я надеялся, что место мойщика посуды все еще свободно.

Глаза Оливии сверкают - одно из самых великолепных зрелищ, которые я когда-либо видел.

- Ты когда-нибудь мыл посуду?

- Ни разу. - Я чмокаю ее в губы. - Но я очень старательный ученик.

- А как же мы? Что будет с нами?

- Мы можем делать все, что захотим. Каждый будущий день принадлежит нам.

Я сажусь на стул и притягиваю ее к себе на колени. Она играет с моими волосами, обдумывая это.

- Я хочу пойти с тобой в кино. И в парк. Даже если охрана должна идти по пятам. И я хочу, весь день валяться с тобой в постели и заказывать еду на вынос.

- И ходить по квартире голышом, - добавляю я услужливо.

Оливия кивает.

- Все нормальные вещи, которые делают пары, когда встречаются.

- Это было бы для нас интересной сменой обстановки.

Пальцы Оливии массируют и гладят мою шею. Чувствую себя потрясающе.

- Значит, мы будем двигаться... медленно?

Притягиваю ее голову ближе, шепча перед тем, как поцеловать:

- Звучит идеально. Мне нравится медленно. И ты будешь полностью наслаждаться тем, как я двигаюсь... медленно.

ЭПИЛОГ

Николас

Восемь месяцев спустя

Медленно не совсем получилось…

- Отныне я объявляю вас мужем и женой. Можете поцеловать невесту.

Мне не нужно повторять дважды.

Я приподнимаю тонкую вуаль, отделанную кружевом, обхватываю ее красивое лицо обеими руками и прижимаюсь губами к губам Оливии.

Потом я целую ее еще крепче. С жаждой. Потерявшись во вкусе и ощущениях моей сладкой новобрачной. Оливия хихикает напротив моего ищущего рта. Генри неуместно свистит рядом со мной, а Саймон кашляет, пытаясь скрыть это. Потом звонят церковные колокола, от которых гремят наши кости, прихожане встают, и я увожу Леди Оливию от алтаря. Ее кружевное платье без бретелек, облегающее тонкую талию, с длинным шлейфом, занимающим почти весь проход, несли полдюжины маленьких девочек-цветочниц.

Толпа снаружи ликует, размахивая шелковыми флагами, белыми цветами и знаменами.

Солнце светит, небо голубое и голуби буквально летают по воздуху. Нет ничего более совершенного, чем это.

Я веду Оливию вниз по серым каменным ступеням к открытой, отделанной золотом, карете - в наши дни мы запрягаем их только по особым случаям.

Как только она с ее гигантским шлейфом устраиваются в ней, мы отправляемся в путь, махая людям на улицах, празднуя со всей страной.

И на этот раз я не возражаю против камер. Даже немного.

Наконец, мы въезжаем в ворота дворца, и я помогаю Оливии спуститься. Двадцать лакеев - в полном военном облачении - окружают нас с флангов. Их мечи поют в воздухе, когда они обнажают их и поднимают вверх, образуя сверкающий на солнце серебряный мост, под которым мы проходим. Потом наверх, в золотой бальный зал, где, надеюсь, мы сможем поесть и выпить чего-нибудь, прежде чем оба умрем.

После этого мы выйдем на главный балкон дворца, где королева официально представит нас стране с нашими новыми титулами.

Моя бабушка была в восторге от волшебства королевской свадьбы - вот почему она не оказала нам даже небольшого сопротивления, когда три месяца назад мы с Оливией сказали ей, что собираемся пожениться. Все, о чем она просила, - это позволить ей самой позаботиться о приготовлениях. Учитывая, что мы не были уверены, сможем ли провести свадьбу даже в мэрии за такое короткое время, мы дали старушке полную свободу действий. И она эффектно себя проявила.

Уинстон обнаружил, что именно Люси слила ту историю в «Daily Star» - ее способ наказать меня за то, что я подвел ее, как она чувствовала, когда мы были молоды.

Но с тех пор в прессе было полно положительных статей о королевской семье – хочу сказать, кто бы не насладился хорошей историей про «отречение от престола ради любви»? И народ был вне себя от радости. Они обожают Оливию - не так сильно, как я, потому что это было бы невозможно, но близко.

Мы с Оливией и ее отцом превратили кафе «У Амелии» в некоммерческую организацию в Штатах. Сеть ресторанов «заплати сколько сможешь», куда любой желающий может зайти, сесть за столик и насладиться хорошей едой. Они могут решить отработать свой счет или оставить те деньги, которые в состоянии оставить - или вообще ничего. Мы открыли второй ресторан в Бронксе, еще два откроются в следующем году.

Когда народ был твердо предан королевской семье, а средства массовой информации на этот раз находились на нашей стороне, парламент Весско подчинился и принял закон, над которым работали мы с бабушкой. Занятость и заработная плата начали восстанавливаться и с тех пор неуклонно растут.

Это долго и счастливо для всех нас.

Ну... почти всех.

Я замечаю своего брата в углу, хмурого и угрюмого. Это единственный образ, который он носит в эти дни. Не такой саморазрушительный, как тогда, когда он впервые приехал домой, а скорее капризный, что меня не слишком волнует.

- Хорошо, - объявляет Оливия, протягивая мне бокал шампанского, - прежде чем мы выйдем на балкон, я попытаюсь воспользоваться уборной.

Мы оба смотрим вниз на километры ткани, из которой состоит ее платье.

- Тебе нужна помощь? - спрашиваю я.

- Нет, об этом позаботятся подружки невесты. У женщин есть естественный инстинкт, как сделать эти вещи. Хотя, кроме Фрэнни, я впервые вижу кого-то из этих дам. А теперь я собираюсь перед ними писать. - Она протягивает руку и чмокает меня в губы. - Странно быть замужем за тобой.

- Со мной никогда не будет скучно. - Я провожаю ее быстрым хлопком по заднице.

По пути Оливия проходит мимо отца, который болтает с Саймоном. Эрик Хэммонд не любитель смокингов - могу сказать это по тому, как он слегка поворачивает шею и дергает себя за воротник. Но строгая официальная одежда никак не может затмить гордость и любовь, сияющие в его глазах, когда он смотрит на свою дочь. С другой стороны, Марти выглядит в серебристо-сером смокинге так, будто он в нем родился. Оливия проходит мимо, одаривая его улыбкой и поднимая вверх большой палец. Он подмигивает ей и снова начинает флиртовать с Кристофером, секретарем моей бабушки, который бесстыдно отвечает ему взаимностью. Не думаю, что я еще долго буду играть главную роль в фантазиях Марти.

Пока Оливия занимается делами, я подхожу к брату, прислоняясь к стене рядом с ним, скрещивая руки на груди.

- Поздравляю, - говорит он, надувшись. - Ублюдок.

- Спасибо.

- Олив выглядит великолепно. Придурок.

- Да. Я передам ей твои слова.

- Очень рад за тебя. Задница.

Я смеюсь.

- Все будет хорошо, Генри.

Он пьет из своей фляжки, морщась, когда глотает.

- Тебе легко говорить. Идиот.

Я сжимаю его плечо.

- Ты когда-нибудь простишь меня?

Он пожимает плечами.

- Наверное. В конце концов. Конечно, прощу. Когда протрезвею.

- Есть идеи, когда это может быть?

- Генри, вот ты где! - кудахчет наша бабушка с другого конца комнаты. - Мы должны поговорить о меморандуме, который я тебе послала…

Генри поднимает фляжку и качает головой.

- Не сегодня.

Элли Хэммонд перехватывает бабушку прежде, чем та добирается до нас, преграждая ей путь. Она пытается сделать полный реверанс, но подол ее платья попадает ей под пятку, и она заканчивает тем, что почти падает лицом вперед. Королева пытается сделать шаг назад, но Элли хватает ее - обвивает руками талию Ее Величества и держится, как маленький ленивец, цепляющийся за свою мать.

Кристофер начинает действовать, пытаясь ее оттащить.

- Мисс Хэммонд, прошу! Мы не встаем на пути королевы - это не соответствует протоколу.

Ему удается спасти ее от бестактности. И Элли отступает назад, поправляя волосы, затем сгибает колени в более быстром, коротком реверансе и приносит свои извинения.

С акцентом.

- Прошу прощения, мэм.

О Боже.

- Мы не были официально представлены. Я Элли, сестра Оливии.

Бабушка свысока смотрит на Элли.

- Да, дитя, я знаю, кто ты.

Моя новая невестка пузырится от волнения по поводу признания.

- И я просто... ну... хотела поблагодарить вас за платье. - Она разглаживает руками шелк цвета шампанского. - Оливия сказала, что вы заплатил за него, и оно, должно быть, влетело вам в копеечку!

- Действительно.

Элли обхватывает груди ладонями и сжимает их.

- И в нем мои сиськи выглядят великолепно!

Королева поворачивается.

- Кристофер, принеси мне выпить.

Элли жестикулирует, подыскивая больше слов.

- И я просто... я имею в виду, что я так…

Потом она снова хватается за бабушку. Обвивает руками ее шею в миниатюрной версии медвежьих объятий. Объятие медвежонка.

- Я просто не могу поверить, что мы родственники!

Через плечо Элли шокированное лицо бабушки принимает сухое выражение, неохотно соглашаясь.

- Я тоже.

На балконе гремят трубы, перекрывая крики толпы, называют каждого члена нашей свадебной вечеринки, а затем и королеву. Остались только мы с Оливией. Бриджит порхает вокруг нас, делая последние проверки.

- На зубах помады нет, вуаль ровная, помните, пальцы вместе, когда будете махать, да, да... - она убирает мои волосы со лба и пытается брызнуть лаком для волос.

Я резко отдергиваю голову, и она шаркает прочь.

Оливия хихикает. И буквально через секунду я тоже.

- Готова, любимая?

- Как никогда.

Когда объявляют наши имена, ее рука в перчатке скользит в мою.

- Принц Николас и принцесса Оливия, герцог и герцогиня Фэрстоун!

Мы выходим на балкон, и с неба падают двадцать тысяч лепестков белых роз. А народ аплодирует и кричит, поднимая свои фотоаппараты и делая снимки. Блаженная энергия разносится по воздуху, окрашивая все в сияние радости и блеска. Мы улыбаемся и недолго машем, а потом, положив руку ей на талию, я опускаю голову и нежно целую Оливию.

С руками на моих плечах, она откидывается назад.

- Не думаю, что когда-нибудь привыкну к этому.

- Имеешь в виду всю эту пышность и обстоятельства?

Она качает головой, ее глаза полны обожания.

- Нет.

- Быть принцессой и герцогиней?

- Нет.

- Тогда к чему?

Она протягивает руку и наклоняется ближе.

- Что я стала твоей женой.

Чувства с силой бьют меня, заставляя испытывать ощущение, что мое сердце слишком большое для моей груди. Я глажу ее по щеке, потому что она такая красивая - и потому что она моя.

Затем я шепчу:

- Ну, лучше тебе привыкнуть. Мы королевская семья. А значит... мы навсегда вместе.

КОНЕЦ

БОНУСНАЯ ГЛАВА

«Затеряться по-королевски»

Николас

Мои намерения были благими - как всегда бывает у тех, кто прокладывает дорогу в ад.

После вихря, который сопровождает королевскую свадьбу, в наш медовый месяц, я хотел показать Оливии все. Сводить ее во все места, о которых она слышала, мечтала, но никогда не могла увидеть. До сих пор. Я представлял себе ее сексуальные вздохи удивления, как загорается ее красивое лицо, когда она смотрит на чудеса мира и великолепие городов. Я хотел, чтобы каждая секунда была для нее идеальной - когда она стояла бы рядом со мной, держа меня за руку.

Не знаю, о чем, черт возьми, я думал. Видимо, любовь действительно превращает мужчин в дураков - и принцы от этого не застрахованы.

Все началось в Париже. Где мы с Оливией сидели за столиком на улице, в очаровательном маленьком кафе, глядя друг другу в глаза и делясь восхитительными шоколадными конфетами.

За нами наблюдала примерно тысяча человек.

Из-за заграждения.

Фотографировали и звали нас по именам.

Два новостных канала прислали съемочные группы. У нас не было «никаких комментариев».

Для нас закрыли Эйфелеву башню. И нам с Оливией удалось подняться на самый верх - но только ночью.

Мы посетили Собор Парижской Богоматери, и я целовал ее в залах Лувра... но только после закрытия. А еще ночью.

В нашем гостиничном номере - когда мы были только вдвоем - жизнь была более счастливой, чем я когда-либо мог себе представить.

Снаружи, мы жили как изгнанники в бегах. Или вампиры.

В Риме стало еще хуже.

В Колизей вход нам был отрезан - толпы были слишком велики. Мы не могли прогуливаться рука об руку по романтическим мощеным улочкам - слишком большой риск для безопасности. А на четвертую ночь нашего медового месяца, когда мы с Оливией предавались полуночному купанию в «личном» джакузи на балконе нашего номера, фотографии оказались в сети и выплеснулись на первые страницы газет уже на следующее утро.

- Гребаные ублюдки, - рычу я, швыряя в мусорное ведро таблоид с увеличенным снимком задницы моей жены, едва прикрытой бикини.

Оливия сейчас в душе, она еще не видела фотографий - и будет подавлена, когда увидит. И это все моя вина. Потому что я думал, что смогу защитить ее от этого. Потому что я дважды проклятый идиот. Потому что к этому времени, я действительно должен был лучше разбираться в подобном.

Я тру глаза, ярость и негодование жгут мне горло.

Томми Салливан, глава нашей личной охраны в путешествии - в то время как Логан и Джеймс остались, чтобы следить за Элли и Генри, соответственно, - почти так же возмущен вторжением в частную жизнь, как и я.

- Хотите, чтобы я нашел придурка, который сделал этот снимок? - спрашивает он, указывая на мусорное ведро. - Я не стану его убивать - но если во время фотосъемки у него в нескольких местах сломается палец, это может научить его хорошим манерам.

Я серьезно обдумываю эту идею.

Пока не звонит мой мобильный.

Это моя бабушка. Королева Весско. Она звонит мне по видеосвязи.

И утро становится все лучше и лучше.

Я отвечаю на звонок в библиотеке.

- Бабушка, - приветствую я ее, почтительно склонив голову.

- Николас, - отвечает она, ее острые серо-стальные глаза блуждают по моему лицу, ничего не упуская.

На заднем плане я вижу, что она в Королевском кабинете, за своим огромным письменным столом с портретом моего деда, принца Эдуарда, висящим на стене позади нее, как ангел-хранитель.

- Как поживаешь, мой мальчик? - спрашивает она. - Как Оливия? Вам нравится ваше путешествие?

Я потираю затылок и заставляю себя улыбнуться.

- Я в порядке. Оливия тоже.Путешествие проходит... хорошо.

Ее глаза сужаются.

- Интересно, - я наблюдаю, как она нажимает несколько клавиш на своем компьютере. Несмотря на свой возраст, королева знает толк в технологии.

- Ты неважно выглядишь. В Париже Оливия выглядела довольно ошеломленной, а ты, казалось, был на грани совершения убийства. И кадры, вышедшие сегодня утром, вполне... детализированы.

Я отрицательно качаю головой.

- Это не вина Оливии. Мы были в уединении нашей собственной комнаты - она могла бы плавать голой, если бы захотела.

- Конечно, это не ее вина, - говорит бабушка. - За кого ты меня принимаешь, Николас? Однако факт остается фактом: то, что Оливия должна или не должна делать, не имеет значения. Это не тот мир, в котором мы живем. Это не то, кто мы есть - ты это знаешь.

- Да, - удрученно вздыхаю я. - Наверное, я надеялся, что наш медовый месяц будет так... отличатся.

Королева мягко кивает.

- Я когда-нибудь рассказывала тебе о своем медовом месяце с твоим дедушкой? Куда он меня повез?

- Нет, не думаю.

Маленькая, загадочная улыбка пробегает по ее лицу.

- Я избавлю тебя от кровавых подробностей, но, возможно, тебе пора последовать его примеру. Начни мыслить нестандартно или... вне системы, как говорится.

Через несколько минут наш разговор заканчивается - у меня есть план.

И он великолепен.

*****

На следующий день мы отправляемся с Оливией в плавание, только мы вдвоем. Солнце яркое, воздух теплый, а вода голубая и прозрачная, достаточно бодрящая, чтобы не было скучно.

Оливия откидывает голову назад, когда прохладный туман окутывает нос судна. На ней обтягивающие белые шорты, рубашка в темно-синюю полоску, завязанная узлом на талии, из-под которой выглядывают завязки белого бикини, а темные волосы обрамляют лицо дикими, безрассудными волнами.

Она выглядит достаточно хорошо, чтобы ее съесть - и я однозначно намереваюсь сделать именно это. Как можно скорее.

- Опускаешь гик? – пытается она угадать морской термин, глядя на мои руки, когда я натягиваю веревку.

- Натягиваю шкот. - Поправляю я ее, подмигивая.

Я встаю и жестом приглашаю ее подойти. Что она и делает, проскальзывая между моими руками и штурвалом, так что я могу одновременно держать ее и управлять лодкой.

- Ты уверен, что знаешь, куда мы идем, Николас? - спрашивает она, глядя на кажущуюся бесконечной пустую синеву вокруг.

- Уверен, любимая, - шепчу я ей на ухо, целуя и всасывая нежную кожу ее шеи, потому что она так чертовски хорошо пахнет. Моя красивая, восхитительная, маленькая жена. - Это сюрприз.

Оливия оборачивается, поднимает руки к моей шее, прижимается ко мне всем телом и притягивает мои губы к своим для поцелуя. Ее язык горячий и влажный, а пальцы скользят по моим волосам - успокаивая и дергая одновременно.

- Я люблю тебя, - шепчет она мне в губы.

Как и в первый раз, эти слова поражают меня, словно прекрасный удар в живот. И я благодарен и ненасытен, покорен и изголодался по ней еще больше, снова.

Мои глаза открываются вовремя, чтобы заметить точку земли, которая внезапно появляется над плечом Оливии. И я выпрямляюсь, улыбаясь ей сверху вниз, убирая волосы с ее щеки.

- Мы на месте.

*****

Я привязываю лодку, затем протягиваю руку Оливии и помогаю ей сойти на маленький причал. Обнимаю ее за плечи, а она обнимает меня за талию, когда мы вместе направляемся в райский уголок острова.

И ее глаза - я смотрю, как ее прекрасные голубые глаза широко раскрываются от удивления и недоумения. И это так чертовски прекрасно, даже лучше, чем я себе представлял – надеялся – что будет.

- Это… это вообще реально? - смеется Оливия.

Мы поднимаемся по мягкому белому песчаному пляжу к крошечной деревянной хижине с синими ставнями на окнах и дверью, прикрытой белой занавеской, чтобы впустить ветерок. За хижиной - темно-зеленые джунгли, усеянные тяжелыми свисающими с деревьев фруктами. Внутри - воплощение минималистской роскоши - гигантская, пышная кровать с десятками подушек и чистейшим постельным бельем, окруженная белой москитной сеткой; потолочный вентилятор на солнечных батареях и полностью забитая кладовая и холодильник; а в задней части - душ с пресной водой и ванная комната. На стене висит ружье и мачете - на всякий случай - а перед хижиной – место для разведения костра со свежими дровами, рядом два мягких шезлонга, а чуть дальше - круглый открытый диван с навесом для защиты от солнца.

Я сжимаю руку Оливии.

- Это реально. Здесь мы проведем остаток нашего медового месяца. - Я прижимаюсь поцелуем к ее губам, подчеркивая слова. - Ни прессы, ни репортажей, ни толпы, ни любопытных незнакомцев... только мы. Голые.

Оливия кусает меня за шею.

- Как тебе это удалось?

- Остров принадлежит знакомому моей бабушки.

Моя потрясающая жена качает головой, глядя на меня.

- У вашей семьи есть друзья, которые владеют собственным островом? Я никогда к этому не привыкну.

Оливия переводит взгляд вверх и вниз по пляжу, затем вдоль разбивающихся волн на океан. Стая чаек синхронно ныряет к воде в поисках обеда.

- Но ты уверен, что сюда больше никто не доберется, Николас? Неожиданно?

Вдруг из рации на столе раздается голос: голос Томми.

- Профессор? Вы слышите меня, Профессор? Это Шкипер - прием.

Я беру рацию.

- Да, Томми, я тебя слышу.

- Вы должны использовать кодовые имена, сэр, - ворчит он через динамик. - Это работает только в том случае, если вы используете кодовые имена.

- Ладно, извини, - усмехаюсь я. И Оливия смеется рядом со мной, ее глаза светятся и искрятся в лучах теплого полуденного солнца.

Я прочищаю горло и заставляю себя говорить более серьезно.

- Профессор и Мэри Энн благополучно прибыли. На острове Гиллигана все хорошо. Прием.

- Вас понял, - отвечает Томми.

Мгновение спустя Оливия ухмыляется, спрашивая:

- Мэри Энн?

Я обхватываю ее руками за талию и притягиваю к себе.

- Я всегда предпочитал Мэри Энн Джинджер. (Прим. переводчика: Профессор, Шкипер, Мэри Энн и Джинджер – герои американского телевизионного сериала «Остров Гиллигана» о семерых людях, попавших на необитаемый остров и пытающихся на нём выжить).

Затем я снимаю рубашку и расстегиваю брюки, выхожу из них и стою перед ней, обнаженный и гордый во всех смыслах этого слова.

- Отвечаю на твой вопрос - Томми и охрана там, патрулируют на воде, так что никто больше сюда не доберется. Но мы не можем видеть их, и они не могут видеть нас, клянусь.

Глядя ей в глаза, я дергаю узел на ее рубашке, пока он не развязывается. Стягиваю ее с рук, и она позволяет мне. Потому что доверяет. Потому что знает, я рискну подставить объективу свою голую задницу - но никогда, никогда не рискну подставить ее.

Прекрасные обнаженные части тела Оливии предназначены только для моих глаз.

Затем она позволяет мне стянуть с нее шорты, и я медленно развязываю завязки ее бикини, позволяя ему упасть с ее шеи, являя ее нежные, полные груди своим глазам.

И своему рту.

Я опускаю голову и провожу языком туда-сюда по ее соску, пока он не становится острым и твердым. Дыхание Оливии учащается, а голос превращается в тихий стон.

- Николас…

- Я хочу заняться с тобой любовью в океане, - шепчу я. - Хочу слизывать соль с твоей кожи.

Чувствую, как она кивает и обнимает меня за плечи, позволяя поднять ее и отнести к воде.

*****

После того, как мы занимаемся любовью в воде, а потом еще в душе, я учу Оливию, как ловить рыбу. У нее это получается очень естественно, и на ужин мы готовим ее улов на открытом огне.

И вот теперь мы лежим у костра, тесно прижавшись друг к другу, под полной луной, черным небом и яркими звездами, слушая шум волн и тихую музыку из динамика ее телефона.

Я прижимаюсь губами к виску Оливии, и из моей груди вырывается смех.

Моя жена поворачивается, чтобы посмотреть мне в глаза.

- В чем дело?

- Просто подумал... - я качаю головой и тихо говорю ей: - Забавно. Вся роскошь, в которой я рос, всегда окружавшая меня - и за всю свою жизнь я ни разу не был счастливее, чем здесь, сейчас, с тобой.

Оливия ласково улыбается, затем протягивает руку и проводит ладонью по щетинистому подбородку, который ей так нравится.

- Лимузины, замки и частные самолеты - это хорошо, Николас, я не собираюсь лгать. Но мне они не нужны. Где бы мы ни были, куда бы мы ни отправились, все, что мне нужно, чтобы быть счастливой... это ты.

Несколько мгновений мы целуемся, нежно, сладко, прижавшись, и глядя друг другу в глаза.

Потом Оливия хлопает себя по руке. Сильно. И поправляется.

- Ты... и москитная сетка.

Я смеюсь, кивая.

- Москитная сетка имеет решающее значение.

Все еще посмеиваясь, я встаю и подхватываю Оливию на руки, унося ее в постель, где мы наслаждаемся друг другом снова и снова, до глубокой ночи.

И именно там мы проводим оставшиеся восемь дней нашего медового месяца - только Оливия и я, блаженно довольные и затерявшиеся по-королевски на нашем собственном маленьком острове любви.

Оглавление

ОБЛАЖАТЬСЯ ПО-КОРОЛЕВСКИ ЭММА ЧЕЙЗ

ПРОЛОГ

ГЛАВА 1