Савушка и Валентина [Светлана Васильевна Волкова] (fb2) читать постранично

Светлана Волкова САВУШКА И ВАЛЕНТИНА

Иллюстрация Яны Сескутовой

Когда Савушку односельчане называли большим учёным, Савушка всегда смеялся. «Большие учёные в космосе ковыряются. А наше дело маленькое, мы к земелюшке поближе», — отшучивался он.

Земелюшка, как Савушка её называл, была для него предметом неустанного научного изучения. Он знал множество её законов в их первозданной сущности и мог объяснить эти законы на пальцах в прямом смысле слова. Он чувствовал суть Земли с её формулой движения эфирных частиц над нагретой солнцем грядкой, архитектурой ласточкина гнезда и логикой строения фасеточного стрекозьего глаза. Он наблюдал Землю в микроскоп и находил тысячи закономерностей в мозаике её мельчайших частичек. Он понимал про Землю всё, но не мог объяснить лишь одного: как Земля с её божественным умыслом смены времён года, приливов и отливов, с её гениальной лаконичностью и математически выверенным природным совершенством, — как эта самая Земля носит на себе бабку Валентину.

Савушка называл её за глаза НЛО — что означало «неисправимая логическая ошибка» — и искренне верил, что Валентинино существование было неоспоримым свидетельством сбоя во вселенском разуме, доказательство которому веками безуспешно пытались найти метафизики.

Валентина же о мыслях супруга если и догадывалась, то не придавала им ровно никакого значения. Как не придавала значения и самому Савушке, которого тоже называла (но уже прилюдно) НЛО — «неумёха, лоботряс и олух».

Существовали они бок о бок без малого полвека, два НЛО, на одной орбите, не в силах разорвать цепкое космическое притяжение друг друга и изменить траекторию полёта.

— Опять ты битый час сидишь в курятнике, старый пень! Яйцо не снеси! — орала бабка Валентина, стуча огромным, как брюква, кулачищем в дверь деревянного садового туалета.

— Брысь, Валька! Думаю я тута! За своими банками следи лучше, чтобы не сбежали! — отбивал подачу Савушка.

Валентина басовито выдыхала и для завершения мизансцены пинала ногой в резиновой калоше хлипкую туалетную дверь. «Банками» назывались, действительно, банки — стеклянные и пузатые, в которых бережно выращивался чайный гриб. Валентина звала его Герман, лелеяла и любила с такой сердечностью, какую от неё давно не знал Савушка. Когда-то Герман был маленьким, но постепенно его жёлтое медузье тело разрослось, завохристилось, и Валентина аккуратно отрезала от скользкого Германова бока сначала Зигфрида, потом Альберта, и совсем недавно ещё и Эдика. Каждого из них она поселила в отдельную банку и по утрам нежно чмокала Германову детву, оставляя на баночном стекле отпечатки губищ.

У Савушки, помимо науки, тоже завелась ещё одна привязанность — нутрия, пойманная им как-то у местного озерца. Нутрия блестела на солнце чёрной шубой и была совсем ручной: ходила по дому вразвалку и пила молоко из блюдца. А как она умела слушать! Бывало, сядет Савушка на лавку и ну рассказывать нутрии про земную кору да про температуру вулканической лавы, а она глядит на него, не перебивает. В общем-то, идеальный собеседник. Разве что глазки были у неё малюсенькие, неумные, а так — хоть разводись и замуж бери.

— Когда ж ты, пень трухлявый, дурью маяться перестанешь? — бранилась Валентина. — Отнеси лучше скотину, откудова взял — подохнет ведь, креста на тебе нет!

— Молчи, подколодная! Хоть бы онемела! — взвинчивался Савушка, укрепляясь в мысли, что теперь уж и подавно никуда нутрию не денет. И на очередной Валентинин выпад в сторону непрошенного постояльца обустроил нутрии мягкую кровать на веранде и дал имя Платон. А у них, у нутрий, и не понять, самец или самочка. Савушка размышлял — размышлял и укрепился в мысли, что нутрия — самец, потому как баба так хорошо понимать мужскую душу не способна.

— Отнеси, говорю, эту тварь взад! — не унималась Валентина. — Иначе сожгу записульки твои в печке!

Савушка с той её реплики стал тетрадки со своими научными измышлениями прятать в щель под лавкой, а нутрии, из бунта, помимо имени, ещё и отчество подарил — Иванович. И всех приходящих в дом гостей заставлял уважительно относиться к новому жильцу и охотно принимал в дар мелкую рыбёшку.

Так что, глобальных радостей у Савелия в жизни было две: вдоволь поразмышлять о Земле и так же вдоволь повысказывать пришедшие на ум мысли Платону Ивановичу.

— Выходи, дурень, паразит печёночный! — снова заводила песнь Валентина, сидя на ступеньке крыльца и лилейно, точно попку младенчика, протирая пёстрой тряпкой стекло банки с Эдиком. — Огурцы надо полить!

— Обойдутся сегодня без меня твои огурцы! — высовывал нос из кривенького туалетного оконца Савушка.

— Тьфу ты, ирод проклятый! — чертыхалась Валентина и сыпала Эдику щепоть сахара на прокорм.

«Ирод» всё же выходил через некоторое время, стараясь мелкими перебежками под Валентининым словесным