Глаза героя (СИ) [Steeless] (fb2) читать онлайн

========== Орфей ==========

Он стоял передо мной – герой из героев. Тот, кто заставил Харона перевезти его бесплатно. Кто прошел мимо Цербера, не предложив тому медовой лепешки – (низвержение Крона ничто по сравнению с этим подвигом).

Живым. Живым попасть в мой мир. Пройти его без проводников, намертво заблудиться в низовьях Леты, едва не пропасть в топях у Ахеронта – и все же добраться до моего трона. Живым.

Без помощи богов, следуя только лишь своей боли.

Герой, равного которому нет в моей коллекции теней.

…бледный, вздрагивающий от каждого шороха молодой мужчина с некрасивым, но выразительным лицом, широковатым ртом и сухими – в них больше нет слез, только решимость – глазами.

Что мне делать с тобою, кифаред Орфей, явившийся сюда за тенью нимфы Эвридики? Нимфа уже давно испила из Леты, а ты ведь ко мне не за покоем пришел. Ты пришел побеждать смерть – вот, кстати, она стоит у моего трона с мечом в руке, не хочешь схватиться?

Ты уже почти победил ее – потому что почти заставил меня испугаться. Если один влюбленный додумался рвануть мимо Цербера и Харона – не смогут ли и другие? Я навешивал на свое царство замки изнутри, чтобы никто не смог вырваться – значит, ошибся и нужно было ставить преграды еще и непрошенным героям? На вход?

И не станешь ли ты, кифаред, тропинкой, по которой кинутся за безвременно утраченными любимыми остальные, не придется ли мне из-за тебя просить Цербера ломать им шеи на входе, этим остальным? Живым не место на этой переправе, и пока они понимали это, их здесь не было. Не случится ли так, что ты установишь новую моду на паломничество к моему трону?

Не случится.

Молодой человек ударил по струнам кифары, запел – и я понял, что толп героев ко входу у Тэнара ждать не следует. Они не пойдут за своими возлюбленными, о какой бы любви ни кричали – потому что им будет далеко до любви, которая стояла передо мной во плоти, растекалась песней по моему тронному залу, заставила опустить меч Таната и прослезиться – Эриний…

Клянусь отсутствующим дном Коцита – я сам не знал, что они могут выделять какую-либо влагу, кроме пены злорадного бешенства на губах.

В глаза ударило солнечным полднем, и я невольно поморщился, забыв, что между этим залом и Гелиосом с его колесницей лежат толщи камней и ставшая родной тьма под сводами. Это плакала кифара и шел за ней голос певца – юная нимфа собирала цветы на весенней поляне, пританцовывала, и ее заливистый смех звенел над травой, над цветами, над танцем подруг…

…она танцевала, и медь волос плескала по ветру, и казалось: это новый цветок, порожденный Геей специально для того, чтобы зачаровывать, и я, онемев, смотрел из тени деревьев…

Вскрик боли вплелся в смех: смех прервался, смешался, на миг стал более высоким, потом выровнялся, потому что не было еще понимания… Понимание пришло, когда она опустила взгляд и увидела аспида в траве рядом и кровавые пятнышки на своей ноге. Тогда смех перешел в крик – недолгий крик, призывный – а остальные нимфы сбежались и подняли плач и не сразу догадались позвать Орфея, и вышло так, что они не успели даже проститься…

Я увидел, как нервно дрогнули крылья Таната – оставь, Убийца, ты разве не видел историй хуже? Уйди. Я позволяю тебе не дослушивать и вернуться к своим обязанностям. Хлебни из Леты, пролетая мимо: не нужно, чтобы червоточина этой песни ржавила твой меч и подрезала крылья. Это мойры, ты же знаешь, как это бывает. Лахезис небрежным, усталым жестом вынула жребий Эвридики, Атропос занесла его в список судьбы, в котором каждая строка – дыхание Ананки-Неизбежности. И в нужный момент в руках Клото оборвалась очередная нить жизни, а твой меч был просто продолжением ее ножниц, ты знаешь это лучше меня.

Танат молча растворился во тьме, таящейся в углах и огораживающей наши с Персефоной троны. Решил дослушать в одиночестве, а может, сумел разорвать сладкую петлю орфеевой песни, она хватала за горло и душила лучше, чем пение сирен, она проникала в каждую трещину души, она своей жизнью и горечью пропитывала здешние камни…

И мой мир слышал ее через меня.

Я прикрыл глаза – я знал, что Танталу больше не хочется ни пить, ни есть, что Сизиф уселся на камень и внимает, что данаиды застыли со своими сосудами… Муки прекратились во всем аиде, и преступники вздохнули перед великой тайной: есть мучения горшие, - те, которые выливаются на них сейчас в звуках музыки. Кто терзался – почувствовал себя в Элизиуме по сравнению с человеком, стоявшим сейчас у моего престола.

Кифаред, замолчи. Замолчи, пока я не дрогнул: со мной содрогнутся основы моего мира, пропуская на землю Тартар с теми, кто томится там. Я уже осознал глубину твоего горя, что еще?!

Не осознал. Кифара вздохнула особенно пронзительно, и новый куплет спросил меня: а если бы и ты? А если бы у тебя отняли? Ее? Навсегда?

Не на восемь месяцев в году – навсегда?

Она взяла меня за руку. Впервые – так. Склонилась ко мне на грудь, не опасаясь взглядов (чьих? даже Геката в коридоре ревет, утираясь тремя вуалями, наивно думая, что я ее не вижу). Слезы блестели у нее на ресницах, и не разобрать, были ли это слезы тоски по потерянному, или по той любви, которая могла бы быть, или просто глубокое сочувствие делам смертных, которое редко, но посещает богов, особенно богинь.

Подняла подбородок. Впервые я слышал ее.

«Аид, ты ведь сделаешь это?»

А что мне остается, если он не оставил мне выбора? Если он произнес магическое: а если бы ты? Если жена мне не простит отказа?

Остальное я бы отмел. Она сошла в мой мир такой юной? Ты не видел, какими юными сюда входят. Ты страдаешь по ней? Полезное дело. Надеюсь, наверху мои эпитеты – все еще «неумолимый» и «непреклонный»? У людей жизнь короткая? Вообще не ко мне. Заберешь Эвридику ненадолго по моим меркам? По моим меркам и пять веков – недолго…

Но это был выпад, который нельзя было отразить. Запрещенный удар, кощунственно равняющий меня и его, богов и людей: а если бы ты…

Посейдон не допустил бы такой возможности: он Владыка или нет? Как это – отнять жену?

Зевс, если бы ему намекнули на потерю Геры (на избавление от Геры?) – сильно подозреваю, что выстроил бы в уме длинный список возможных жен.

Я допустил на миг – вообразить, что восемь месяцев закончились, а она не пришла, было легко…

Я не смог ответить.

«Аид… Аид, ты ведь сделаешь это?»

- Стикс, услышь мою клятву, - разорвал я наставшую в моем мире глубокую тишину. – Я выполню твою просьбу. Проси.

Только не пой больше.

Он смотрел – тоскливо и умоляюще, сам, видимо, не веря в то, что слышал великую клятву богов. Он тоже не очень-то умел изъясняться – когда не пел. И просьба его мне была известна, но ведь он должен сознавать, здесь вся моя свита, навострил уши весь мой мир, они ждут, что он сейчас начнет рыдать и на брюхе ползать, они иначе не понимают.

Я ждал. Он смотрел. Он знал, что я-то его давно услышал и не разумел, что еще от него требуется. Как Дедал, как Арахна, как многие творцы он был глух к церемониям.

- Проси, - повторил я с едва слышным, понятным нажимом в голосе.

Запоздало он упал на колени и принялся, запинаясь, выталкивать из горла просьбу, не умея как следует сказать, только повторяя, что он это ненадолго… совсем ненадолго… совсем…

Он был похож на пьяницу, которому после долгого воздержания показали откупоренный пифос с вином.

- Гермес, - позвал я, не слушая больше.

Если у этого бродяги и дар – это быть одновременно всегда и везде.

- Она ведь уже испила из Леты, - заметили над моим левым ухом. – Не жертвенной же кровью ее поить.

Вот только мне же в моем мире не нужно указывать, как с душами поступать. Я осадил племянника взглядом. Лета отпустит ее – была бы жертва. Не кровавая – кровавых она не принимает принципиально.

- Проводишь к выходу. Она будет идти за вами, - и теперь Орфею, коротко и без разъяснений: - Обернешься – потеряешь ее навсегда.

Он исступленно закивал, наивно полагая, что я беру с него очень малую плату. Гермес покачал головой, будто знал, что эта жертва – непомерная.

Нет, он не дурак все-таки. Дурака аид не принял бы как душеводителя.

Потому что это человеческое свойство – оборачиваться.

Они смотрят в прошлое, когда смотреть давно бы пора туда, где брезжит свет – но они вглядываются, где потемнее, как будто могут вернуться, изменить, переделать…Они так часто забывают вечное ради сиюминутного, что, право же, мне столетия назад надоело удивляться этому. Свою семью ради мига наслаждения на ложе с любовницей, свою жизнь ради момента упоения боем, будущее – ради хмеля… А это их «увидеть раз – и умереть не жалко»? Я два века не мог поверить в такой идиотизм, пока Харон не подтвердил Танатовы рассказы.

«Обернешься… потеряешь… навсегда… потеряешь», - раскатило вещее эхо. Он не слышал его. Он как раз захлебывался опять, только теперь уже счастьем – благодарил меня, благодарил владычицу. Вертел головой – ждал, когда появится его Эвридика. В конце концов Гермес внял моему короткому знаку и вывел кифареда из чертога.

С опозданием Персефона сняла руку с моего предплечья. Так, будто могла обжечься.

- Ты жесток, - заговорила вполголоса. – Ты лучше других знаешь, как они нетерпеливы за миг до своего счастья, как они хотят получить все и сразу. Лучше бы ты приказал ему усмирить Цербера.

- Он уже усмирил его, - задумчивое вытье слышалось от самого входа, что он сделал-то с собакой, в самом деле? Нужно будет Гелло отослать, пусть проверит. – И Лета не принимает легких жертв.

Только такую ношу, чтобы – камнем на дно.

- Но почему ты дал ему именно это? Именно то, что кажется мелочью? Ты ведь знаешь, с какой легкостью они совершают подвиги и какой непомерной тяжестью для них оказываются мелочи…

Иногда мне кажется – она все-таки слышит меня. Иногда мне кажется – я говорю сам с собой.

Вот только я бы сказал не «мелочи», а «терпение».

Я молчал. Тому, кого на земле поминают не иначе как в связке с Танатом Жестокосердным, не пристало отвечать на упреки женщины.

- Пошлешь за ней? – спросила она наконец.

- К чему? Чтобы он увидел ее в двух шагах, когда обернется? Ты жестока.

Глаза вспыхнули упрямым зеленым блеском – трава под солнечными бликами, лицо на секунду потеряло маску величия и стало – просто прекрасным и просто упрямым.

- Пошли за ней, Аид. Все равно, что ты думаешь. Я буду верить, что им под силу даже мелочи.

Так-то оно так, да только эта мелочь подразумевает – доверие Владыке Аиду, пусть даже он и поклялся водами Стикса. И сколько героев, да и богов способны на такое?

Мне никого не нужно было посылать. Тень Эвридики, услышав немой приказ, отдавшийся от стен моего мира, уже была на пути к выходу, маячила за спиной своего героического кифареда. Тот, кажется, еще хотел ее обнять, да Гермесу пришлось растолковывать: мол, это лишь тень, давай-ка поторопимся и оглядываться не будем. Образец терпения, как же.

Музыки больше не было, и можно было отправляться по делам, но приемный зал замер в тишине и ожидании, словно вслушиваясь в далекие отголоски, словно играя в игру, заключая неслышимые пари: выйдет? обернется?

Я сидел тоже, опершись щекой на кулак. Жребий все-таки примолк, и я почти слышал, как с каждым шагом ворочаются предательские мысли в голове у певца. Шагов позади не слышно. Но ведь она же тень, так что и не должно? Он ведь клялся, что вернет мне ее. И он ведь бог. Но шагов позади не слышно…

Я поморщился, когда кифара у самого выхода взорвалась криком скорби. Он прошел Харона, надо же – я думал, столько не продержится. Наверное, сорвался в нескольких шагах у солнечного света.

«Гелло, - позвал я без слов. – Слетай к Харону, предупреди: второй раз перевезет кифареда сюда – я самолично буду присутствовать на его свадьбе с Горгоной».

Гелло – его бесчувственное сердце происходящему немало порадовалось – весело хрюкнул и пропал.

Отзвуки жалобных вздохов кифары доносились во дворец от входа еще несколько дней и постепенно замолкли, слившись со стонами теней…

========== Тесей ==========

- Тесей!

Слово звонко прокатилось по залу. Отпрыгнуло от одной бронзовой колонны, от другой. Раздробилось на сотни маленьких «Тесеев», старательно полезло в уши к присутствующим.

Гермес пылал щеками, стоя перед троном. Взгляд Вестника обещал нечто особенное.

- Тесей? – переспросила жена заинтересованно. Зашуршала свита – имя героя зарницей пронеслось по залу. – Победитель Минотавра?

Если бы только Минотавра. Подвиги этого юнца здорово пополнили мой мир, особенно Поля Мучений. Корчится разбойник Прокруст на специально изготовленном для него ложе: раньше он растягивал путников сам – теперь ложе его и растягивает, и сжимает, и выкручивает время от времени – Гефестова работа… Лежит неподалеку от Прокруста великан Синид – ноги намертво прикручены к двум плакучим ивам. Правда, сам он прохожих то ли к соснам, то ли к елям привязывал, но в Эребе выбор невелик. Лежит Синид – боится дохнуть: веревка, удерживающая макушки деревьев у земли, почти совсем перетерлась: вот-вот – и останется от великана две половинки…

А вот Скирон – тот, что заставлял путников мыть себе ноги, а потом сбрасывал их на корм чудовищной черепахе - этот орет. Да еще как – расцвечивает своими руладами Поля Мук уже лет десять, а все не выдохся. Впрочем, когда тебя медленно жрут живьем, к тому же изнутри – не молчать же.

Перифету, сыну Гефеста, по просьбе отца пришлось сделать скидку – трудится в моих кузницах и пока не жаловался.

Тень обитавшего в Критском лабиринте получеловека-полубыка Минотавра бродит где-то в Стигийских болотах и является их немалым украшением, если судить по восторженным отзывам Ламии.

Керкион, паллантиды, какие-то кентавры, амазонки… Все, пока не выпили из Леты, в голос кляли сына Посейдона, наделяя его такими эпитетами – Гелло слушал и удивлялся…

- Я слышала о нем от Ариадны, жены Диониса. Это великий герой, не признающий преград, царь мой.

Вижу, что не признающий.

- У него кто-то умер?

Кашлянул Гермес, который внезапно принял очень смущенный вид.

Как будто примерял на себя Прокрустово ложе: как бы преподнести весть так, чтобы самому целым остаться?

- Не у него. У его друга, лапифа Пейрифоя. Умерла жена, в расцвете сил. Юная Гипподамия…

Свита замерла – привычно и обреченно. Увидела: у Владыки заходили по челюстям желваки, и из-под век смотрит не родная чернота – тартарская.

Ну что ж, вот они. Явились – по следам несчастного кифареда. Подвиг повторять. Побеждать смерть.

Ничего, кифаред Орфей. Рано или поздно Харон опять переправит тебя ко мне, а там уж я сведу с тобой счеты – и за твою песню, равняющую богов и людей, и за тропинку, которую ты проложил в мой мир для других героев…

- Так они хотят ее вернуть?

- В том-то и дело, Владыка, что нет. В общем, они сюда…ну, в общем…

И только тут я увидел, что Гермес разрывается между страхом и смехом.

- …за владычицей Персефоной.

Свита вплавилась в стены, стараясь слиться с бронзой.

*

Как видно, старею. Перестаю удивляться.

Зато учусь удивлять сам.

Они ждали немого выплеска бешенства – короткого, хлесткого, после которого придется обновлять стены зала и собирать тела.

Вместо этого я переспросил:

- За кем?

- За владычицей Персефоной, Владыка. Твоей женой.

Спасибо, что напомнил.

Надо бы гнев выразить, что ли. Или удивление. Пока свита окончательно не стала частицей стен этого зала. Впрочем, абсурд услышанного слишком силен.

- Они собираются… обольстить мою жену?

Геката закрылась всеми шестью руками, простонав в свою вуаль: «Ну, что будет!». Гермес с виноватым видом замотал головой.

- Н-не-а…

- Похитить, может статься?

- Нет, они собираются потребовать ее у тебя.

Рядом со мной впервые в жизни поперхнулся воздухом Танат.

- Потребовать у меня, - выговорил я неспешно. – Желания владычицы они спрашивать не собираются?

- Ты меня не особенно спрашивал, царь мой, - с обманчивой мягкостью заметила Персефона. Она смотрела пристально и чуть насмешливо.

Свита начала напоминать изображения на амфорах – прижались к стенам, теснее некуда…

Удивлялся за троном Гелло: «Требовать. Жену. Идут. Не боятся. К Церберу…»

Не хватало еще – пса покалечат.

«Слетай к Церберу, передай – пусть пропустит».

И Гермесу – только взглядом: «Рассказывай».

Рассказывать вестник богов умел славно. Времени было в избытке – от переправы Харона до моего дворца даже для героев неблизкий путь – и в кои-то веки бог торговли и путешествий мог дать волю своему языку. Разлился рекой, шире и глубже Стикса, девять раз опоясывающего мой мир.

Будь здесь толпа аэдов – во Флегетон бы попрыгали от зависти.

Свита, падкая на интересные истории (кроме Убийцы, но он стоически терпел), охала, ахала, пучила глаза и послушно внимала, как Гермес живописует отношения сына Посейдона Тесея и царя лапифов Пейрифоя – с самого знакомства.

Плясали тени от факелов по стенам – подчеркивали рассказ. Изображали двух великих героев: каждый услышал о славе другого. Вставал во весь рост грозный Пейрифой – желал битвы с таким противником. Шел ему навстречу великий Тесей, победитель Минотавра, Прокруста, Синида, причина гибели второго своего отца – Эгея…

Замирали герои – в восхищении рассматривая друг друга. Распахивали братские объятия – не в силах сражаться (здесь удивленный вздох свиты).

- Еще больше окрепла дружба героев после свадьбы Пейрифоя и прекрасной Гипподамии…

Оживление среди женской части. Вздохи от Ламии и Эмпусы – в момент пространного описания прелестей Гипподамии и преданности ей ее жениха. Персефона снисходительно улыбается – должно быть, вспоминает тень той самой Гипподамии, которая не так давно стояла перед нашими тронами. Хмыкает Танат – на рассказе о кровавой резне на той самой свадьбе – между героями и кентаврами. Урожайная была свадьба, а, Убийца?

- Но Гипподамия не прожила долго: скоро покинула она этот мир, унесенная кровожадным… кхе! Ну, в общем, Мойры неумолимо перерезали ее нить…

А Тесей и Пейрифой в великой горести решили раздобыть в жены царю лапифов Елену-спартанянку, дочь Леды и Зевса, о красоте которой начинают шептаться и в моем мире…

Кто не шепчется о красоте златокудрой девочки – бормочет себе под нос, что такая прелесть до добра не доведет.

И точно, не довела.

Подперев щеку кулаком, я смотрел на пляшущие тени – и они послушно складывались в картины. Вот Тесей и Пейрифой крадут пирующую на празднике Артемиды Елену… Вот отвозят ее в горное убежище и бросают жребий: кому достанется красавица? А перед жребием клянутся: тот, кому повезет, помогает добыть жену другому.

Вот Тесей, которому выпало владеть златокудрой, озадаченно чешет затылок – да нет, наверное, игра света…

- И тогда Пейрифой потребовал от Тесея, чтобы тот помог ему добыть…

Жест получился красивым. Исполненным негодования по поводу такой дерзости. Признания того, что иной кандидатуры не могло и найтись – ну конечно, кто второй по красоте после Елены?

Персефона печально улыбалась, покачивая головой.

- Почему Пейрифой не потребовал Афродиту?

- Видно, она ему казалась менее прекрасной, чем ты, владычица! – выкрутился посланец. И в глазах – свет вечной истины, надо же.

Жена усмехнулась. Поднялась, поправляя высокую прическу.

– Суды на сегодня окончены. Я отправляюсь в свои комнаты, если только мой царь не прикажет мне остаться.

- И не желаешь посмотреть на… прославленного героя?

Она безразлично пожала плечами, подпуская в улыбку разом холода и усталости.

- На участь прославленного героя? Нет, я не хочу на нее смотреть.

Проплыла к выходу, по пути сделав знак Гекате – Трехтелая тоже поспешила откланяться, хотя левое тело норовило выкрутить шею – подслушать.

Что там за участь ждет прославленного героя? Ужаснее ли мук Сизифа? Переплюнет кару Иксиона, покусившегося на жену самого Громовежца?

Карать отчаянно не хотелось – старею? Нет, не то. Глупость происходящего была столь очевидной, что сглаживала кощунственность.

Пришел горшечник к ванакту и заявляет: давай сюда жену! А то… ну, не знаю, что, но что-нибудь да сделаю.

И что делать ванакту? Казнить дерзкого? Да уж скорее плюнуть с высоты трона и послать проспаться.

Только вот мир клокочет в висках – исходит на злобное рычание. Тянет за плащ, подталкивает в спину: вставай, Владыка! Карай, Владыка! Они собрались посягнуть на твое! Дело не в глупости – дело в наглости. Двое смертных героев возомнили себя равными тебе. Они думают, что вправе прийти – и требовать у тебя!

- Они приносили жертвы, перед тем как спуститься?

- А как же.

- Кому?

- Мне, - виновато хихикнул вестник. - А еще Громовержцу и Аресу и почему-то Аполлону…

Гермесу – если придется воровать, Аресу – если придется драться, Зевсу – чтобы брата усмирил…

- Аполлону?

- Чтобы прославил их подвиг в песнях. После смерти, значит. Тесей же не дурак – понимает, к кому идет…

Дурак. Если понимает, но все-таки идет.

- Эвклей!

Он не явился посреди зала: пришаркал из боковой двери. Смачно обсасывал мосластую кость.

- Чего?

- Пусть приготовят пиршественный стол. Я встречаю высоких гостей.

Свита замерла, не дыша от такого коварства.

*

…и впрямь оказались высокими. Рослыми. Статными. Сильными. Неуловимо схожими между собой: гордо вскинутые головы, блестящие доспехи, вызывающе торчащие бороды, нарядные хламиды поверх медных панцирей…

И взгляды, в которых нет и толики страха.

Лапиф Пейрифой – красавец с львиной гривой и застарелым шрамом на щеке – раздувает широкую грудь, хорохорится и с разочарованием посматривает на пустое место справа от меня: запал пропадает зря, если предмет твоих мечтаний не может оценить твоей отваги.

Темнокудрый Тесей, изрядно смахивающий на молодого Посейдона, красиво откидывает волосы – не укротить никаким обручам. Рука как бы случайно ложится на рукоять отцовского меча. Вся поза так и гласит: «Прокруста победил, Синида победил, Минотавра победил – надо будет, и тебе, Владыка, наваляю».

И – перемигивания, переглядывания: «Видал?» - «А то!» - «Навстречу вышел!» - «Да еще бы!»

Я и впрямь встречал героев перед своим дворцом: небось, не просить явились. Свита толпилась позади. Свита намертво помнила мою маленькую просьбу: оскорблениями не кидаться, клыки не демонстрировать, показывать почтение.

Геката и Танат, как не умеющие изображать почтение должным образом, остались во дворце.

- Радуйтесь, могучие! Давно мой мир не посещали такие славные герои! – знакомый тон, помню его по Титаномахии. Людоеды-великаны, когда я к ним явился с переговорами, таким же тоном заявили: «О, давно свежатинки не было». – Я наслышан о твоих подвигах, племянник. И о твоей свадьбе, о великий Пейрифой. Принимать вас в моих чертогах – честь для меня!

Подземные в дружном восхищении. И в испуге. Нет, они, конечно, восхищаются игрой своего Владыки, а испуганы – потому что сроду меня таким дружелюбным не видели. Но героям этого знать необязательно. Герои приосанились еще больше, упиваясь моментом: стоять среди подземных чудовищ, без страха сверху вниз взирать на Эмпусу, сыновей Гипноса, Немезиду…

И, между прочим, Тесей даже на полголовы выше Владыки. О красоте вообще говорить не стоит.

- Радуйся, Гостеприимный! – гляди-ка, сделали одолжение, обогрели улыбкой. Я не прав, Тесей не похож на Жеребца. Он похож на Владыку Посейдона. – Весть о чудесах твоего царства дошла до нас. Разве могли мы не увидеть…

- И еще у нас дело, - лезет лапиф, но Тесей, который в церемониях разбирается получше, тычет друга в бок локтем.

- Что толку называться Гостеприимным, когда к тебе спускаются разве что тени? Будьте же моими гостями. Расскажите о своих подвигах, спойте песни среднего мира. Мое царство плохо одним: в нем бывает скучновато.

Подземные тут же проваливаются в скорбь. На физиономиях – тоска, Мнемозина с отвращением глядит на стилос. Позади кто-то из Кер со стоном: “В Тартар от скуки провалиться можно!” дерет на себе одеяния.

Даже Жеребец бы уже понял, что над ним издеваются, а герои – ничего, нет. Принимают мое гостеприимство, о котором в среднем мире шепчутся с ужасом. Следуют за мной по коридорам дворца, с любопытством оглядывают фрески. Грозно зыркают на свиту: “Боитесь?!” “Ой, боимся, боимся!” – прячутся за колонны подземные. “Точно боитесь?!” – “Ой, мамочки, сейчас нас всех тут как Прокруста с Минотавром…!” – “Ну и бойтесь”.

Мир смеется. У него вообще-то довольно давно не было поводов. Орфей со своей музыкой потопил его в земной горечи. Эти двое со своей глупостью одаряют мир здоровым земным смехом.

- Владыка… а где же твоя жена, прекрасная Персефона?

- А? В своем саду. Женщины любят цветочки.

- Цветочки и героев, - под нос себе напевает Пейрифой, и даже Ананка за моей спиной скисает со смеху.

Харон не берет у теней оболов – хихикает в бороду и отмахивается веслом – мол, погодите, только дух переведу. Цербер унял вечную ярость, насмешливо порыкивает под нос. В Стигийских болотах и на Полях Мук тоже какое-то нездоровое оживление, и у себя во дворце усмехается вместе со всем подземельем Стикс…

Когда мой мир смеется – это для кого-то дурное предзнаменование.

Но некоторые герои предзнаменований не видят в упор.

Гекату одарили поклоном, заверили ее, что она прекрасна (таким тоном в таком заверяют только очень уродливых женщин). Ответной улыбкой Гекаты можно было отравить всю Фессалию и Крит в придачу.

На Таната Тесей взглянул с изумлением. Пробормотал что-то вроде: “Теперь понятно” – Убийца, мгновенно рассмотревший в глазах героя историю о толосе Алкесты*, сделался грозен и потянулся к мечу. Но тут как раз вылез вперед Гипнос и во весь голос принялся заявлять, что это такая честь, такая честь вот так, вживую, лицом к лицу…

- Большая честь, - проронил наконец и Убийца, - узнать вас в лицо.

- Ну, Чернокрыл вообще лица не запоминает, - отмахнулся Гипнос вовремя, - только волосы…

Подземные услужливо организовали тишину, в которой с лица Пейрифоя пропал излишек румянца. Гипнос поразвлекался еще немного: “У Чернокрыла это называется “преждевременное знакомство”, вот весело, правда? Он и к нимфам потому не ходит. В молодости они за ним пытались бегать, так он посмотрит, подумает, а потом говорит: “Нет, нам еще с тобой рано знакомиться!”.

Бог сна трещал все время, пока подземные почтительно увлекали гостей к пиршественному столу, пока изображали панику, стараясь добыть для дорогих героев самое почетное сидение: “Вот! На трон… золотой…” – “Да это ж Владыки трон!” – “Ой, точно, а куда тогда?” – “Вон то кресло давай!” – “Нет, недостаточно почётно…”

Я отступил в тень. Убийца шагнул следом, тронул за плечо.

“Почему не сразу?”

Черное лезвие тихо запело о крови глупцов-героев, о прядях, о Полях Мук…

“Убить сына Посейдона? Главную ставку своего отца? Я еще из ума не выжил”.

“Он явился за твоей женой, ты имеешь право”.

“Ты тоже имел право в толосе Алкесты”.

Так уж сложилось, что все права в этой игре перетянули на себя сильные. Представляющие жизнь. За нами осталось единственное право: бить в спину.

Явился наконец Эвклей, рявкнул на всех луженой глоткой распорядителя, предложил дорогим гостям два трона во главе стола. Чуть пониже, чем мой, гранитные, зато величественные.

Есть же герои, которых не холодят троны, из чего бы они ни были сделаны. Тесей и Пейрифой уселись по-царственному (пару веков назад я бы поучился у них посадке), недалеко плюхнулся Гипнос, напротив – Ахерон, Онир, Эак, дальше – Эринии, Геката…

- Владыка… а что, женщины у тебя тоже пируют?

- Конечно. Разве не знаете, что на Олимпе тоже пиры совместные? Правда, иногда Громовержец пирует только с мужчинами… - двусмысленно как-то получилось. – Но мне не с руки отгораживаться от подданных. Тем более, что в моем мире есть богини, более славные, чем некоторые боги.

Тесей кивает важно и с пониманием, а Пейрифой надувает щеки, чтобы фыркнуть – мол, все равно бабы, хоть и богини. Натыкается глазами на Трехтелую.

Улыбкой Трехтелой можно травить уже не одну Фессалию, а всю Элладу.

- Хай! Чаши свои вознесем за славных героев, гостей моих, Тесея и Пейрифоя!

Вознесем чаши, будем наслаждаться вкусом подземных яств (повара давно жалуются, что не удается как следует проявить себя), песнями и застольной беседой.

О чем говорят герои за столом? Конечно, о подвигах. Подвигов у героев столько – не на один подземный пир хватит. И все как один – аэдам до хрипоты, героям на легкую разминку.

- Да что Минотавр…

Тесей презрительно оттопыривает губы. Вертит драгоценный – золотой, с вкраплениями бирюзы – кубок, принюхивается к вину.

- Все равно что теленка прибить, Владыка. Ну да, здоровый. Рогатый еще. Вонял он, правда – там и рогов никаких не надо, не за столом будь сказано, аж глаза резать начало…

Медуза Горгона, изредка составляющая тени Минотавра компанию в скитаниях по миру, тихо прыскает в рукав гиматия. Остальная свита хранит торжественное молчание посередь чавканья.

- А я его… за рога… и кулаком – бац! Он как кинется! А я – мечом!

- Мечом?

- Да, что Ариадна дала… - герой уделяет внимания поровну рассказу и жареного барашку. – Раз мечом, два мечом…

Кто-то из Кер лезет под локоть к Гекате, шипит: “А у Минотавра тоже был меч? Да?” – наивную Беду затыкают злым шиканием, Трехтелая ответствует с легкой улыбочкой: “Нет. У Минотавра была глупая бычья голова и два рога. Иначе в чем бы был тогда великий подвиг?” Гекате вторит Медуза, с мрачной ухмылочкой накручивая на палец прядь волос (пока не змеятся, не шипят): “Минотавру повезло. Он хотя бы не спал, когда его прикончили. Его не били из невидимости и с воздуха”.

Тени аэдов вытянули шеи из углов, ловят каждое слово. По очереди разливаются сладкоголосым пением – воспевают все подряд, от богатой трапезы на столе до гибких станов подземных танцовщиц.

Подвиги, конечно, тоже.

- Синид? А, что Синид. И повозиться не пришлось как следует…

- Прокруст? Это который? А, да, с кроватью этой. Вот ты, Владыка, лучше меня их всех знаешь. Да он какой-то странный был, все шептал мол – порядок должен быть, кровать-то идеальна, мастером делана, а путники – непонятно кем деланы, мол… А оказался на этой кровати – заорал, проситься стал…

- Эрифманский вепрь – тьфу. Квелый он какой-то был. То ли после встречи с Гераклом, то ли вообще…

Все великому герою – тьфу и растереть. Великаны? Ха, пошел, отпинал легонько. Кентавры на свадьбе у друга? Били их, ох, били!

Пейрифой проталкивает вином здоровенный кус жареной кабанины с пряными травами. Цокает языком – ай, били! Ай, хорошо, что на свадьбу эти кентавры ворвались, а то свадьба какая-то скучная намечалась, без нормального мужского мордобития. А так – ратная потеха.

Рассказцы просолены шутками, проперчены кровавыми подробностями. Половина стигийских слушает жадно. Ахерон одобрительно лупит широкой ладонью – ладно, ох, ладно с теми кентаврами! Сыновья Гипноса черпают идеи для боевых, окрашенных безумием снов.

Вторая половина свиты тоже слушает, только нет-нет – взглянет на Владыку. Искоса, неприметно. Что это там – отзвук улыбки на суровых губах? Да ну, откуда, наверное, вино слишком крепкое.

Вино почтительно черпает из кратера какой-то из почивших сынов басилевсов – смазливый, заведенный Эвклеем исключительно как подобие олимпийского Ганимеда. Багрово-черная жидкость плещется в золоте воспоминаниями.

Посейдон тогда принесся в измятых доспехах. Измочаленный какой-то и весь – весь заляпанный водорослями. Деметра всплескивала руками, Зевс хмурился: “Я говорил тебе – осторожнее с морскими!” “Пф, - отмахивался Посейдон, старательно становясь боком, чтобы не было видно сломанной руки. – Да я их… одной левой. Что мне эти чудовища? С одного раза – подчистую!”

- Владыка! Хай! За воинскую доблесть Кронидов!

Подземные охотно пьют за доблесть Кронидов тоже. Кое-кто попробовал эту доблесть на себе во время бунта – вон, Эринии льстиво ухмыляются и пытаются перекричать друг друга, воздавая славу мощи своего Владыки. Керы ежатся и потирают крылья, свита торопливо бряцает кубками, заедает-запивает, украшает богатую вышивку на скатерти каплями мясного сока, раздавленными оливками, крошками сыра и ветками зелени.

- Владыка! Не расскажешь ли что-нибудь из своих подвигов в Титаномахии?

- Спросите у аэдов: разве у них есть песни об этих подвигах? Мои свершения были невелики – не то, что у братьев.

- Но ведь Крона же вы…

- Я только унес его Серп. Не сложнее, чем унести другое оружие.

Не сложнее, чем таскать за хвост разъяренное время. Геката, я тебя очень прошу, направь свои улыбочки на жаркое, или что у тебя там на блюде поблизости. Убийца, убери понимание из глаз.

Рассказать о своих свершениях?!

Мне совсем не хочется, чтобы великие герои заблевали мой стол. Мнемозина покидает свое место, гордо шествует к выходу. Наверное, памяти нужно отдышаться. Наверное, невовремя рассмотрела в черных омутах глаз Владыки – то самое, что только раз всколыхнуть – и потонешь в багряном пламени когда-то обжитых домов, в соленой алой жидкости, брызгающей на лицо, в запахе горячей бронзы и стонах людского ужаса: “Это Аид! Аид!”

- Да я и не мастер рассказывать. Пусть лучше аэды. Хэй! – щелчок пальцами – и вдоль стен выстраивается призрачная вереница с кифарами. Кто потешит моих гостей песнями о Титаномахии? О воинской славе Кронидов?

Вызывается какой-то безусый, с сильным высоким голосом. Песня долгая, я ее не слышал раньше: понаплодилось талантливой молодежи… О свершениях Кронидов в Титаномахию.

О грандиозных подвигах.

Сижу и припоминаю: а было ли там что такое грандиозное? «Аид, да сними этого проклятого дракона, он нам пятки скоро подпалит!» - «Зевса… попроси… занят!» Занят – это мы в очередной раз сцепились с Титием … или с Менетием? Невовремя Мнемозина вышла. Сейчас-то – наверное, подвиги. А тогда – проезжали мимо, напоролись на засаду, отбились, захватили в трофеи пару копий отменной ковки, Зевс дракона подстрелил. Подстрелил, потом устало пнул лежащую под ногами тварь, махнул рукой: «Вы как хотите – а я после такого к нимфам заверну».

Блюда усердно пустеют, кубки стараются от них не отставать. Стигийские собаки из свиты Гекаты крадутся к мормоликам, тычутся в локти (нельзя ли косточку со стола Владыки? А лучше – целую ножку? Да не гусиную, нам бы баранью, что ли…).

Крошево лепешек и сыра, потеки от медовых пирогов, чахлые листики зелени – трапеза терпит разгром в неравном бою. Стигийские перестали молчать, осмелились, загудели. Полезли к героям с вопросами: а как было с амазонками? А как с аргонавтами? А Геракл – он какой? А не споют ли герои что-нибудь застольное?

Беседа – рекой шире винных. О правителях, еще о подвигах, потом о том, как счастливо поживает ныне Адмет со своей женой Алкестой (кубок мнется в пальцах Таната, как тесто), о гонках на колесницах, о пышных свадьбах, о…

Конечно, о бабах.

Аэды свое отпели – пресытили пирующих рассказами о войнах и подвигах. Звуки лир, серебрясь, переплелись с трелями флейты, вдоль стен гибко задвигались плясуньи. Прячут печаль по утраченным жизням в глазах. Танцовщицам повезло – за красоту их ввели в прислугу Владыки. Не жизнь, но и не вечные стенания на полях асфоделя. Еще и перед героями можно станом покачать.

- …Елена, конечно, да… только неопытная очень. Ну, девочка! А вот у Ариадны…

Повеселевший Тесей показывает, как там и что там – у Ариадны. Получается очень даже внушительно. Понимаю Диониса, которому потом досталась такая жена.

- А Антиопа копье бросала – залюбуешься! И лучницей была отменной. А как колесницей правила – у-у-у!

Тесей возносит руки, качает кудрявой головой, попутно смахивает капли пота со лба. От свидания с женой, правда, отказывается. Живым – живое. Понимаю тебя, герой. Твоя покровительница, Афродита, тоже постоянством не отличается.

- Тогда может быть ты, о храбрый Пейрифой? Я знаю, что ты потерял жену – прекрасную Гипподамию…

Пейрифой страдальчески морщит лоб и косится на друга. Чтоб этого Владыку с его радушием. Еще, гляди, жену обратно отдаст – что с ней потом на поверхности делать?!

- Не гневайся, Владыка! Мы не хотим нарушать законы твоего царства, уводя из него твоих подданных…

То есть, умыкнуть мою собственную жену – менее кощунственно?!

- За чем же вы явились ко мне, герои? Не спорю, мой мир богат достойными невестами…

Геката аж раскраснелась, Алекто отмахнулась кокетливо: ой, Владыка, ну, ты скажешь! Засмущал.

Пейрифой сейчас не усидит, пихает Тесея локтем: излагай быстрее, а то он нам сейчас Ламию какую-нибудь…

Тесей излагает. Мягко, вкрадчиво, как полагается тому, чья покровительница – Любовь. За чем же им являться, как не за самым прекрасным, что есть в моем мире? Что еще могло пленить сердце великого героя, как не великая же красота, сопряженная с великой опасностью? А прелесть Персефоны не воспеть и аэдам, и разве можно заглядываться на смертных женщин, когда есть такое?

А Пейрифой ляпает:

- Да, я хочу жениться на прекрасной Персефоне! И женюсь!

И не замечает сомнений среди пирующих.

Наверное, потому, что захмелел. Ох, и радовалась Гипподамия, делая глоток из Леты, с таким-то муженьком!

Тесей – этот пытается расписать выгоды. Во-первых, отдаешь жену не навсегда – Пейрифой все-таки смертный, а что для тебя, Владыка, полвека? Плюнуть да растереть, зато какой отдых получится! И от жены, и от – это с многозначительным подмигиванием – Деметры Плодоносной…

Гипнос услышал, тоже шутливо замигал: эй, Владыка, может, подумаешь над предложением? Избавишься на несколько десятков лет от неудовольствия тещи. Да и той же теще подарок сделаешь – дочка у нее славно погостит…

- Вечное лето! Лоза! Хай!

- Слава! – честно орут подземные, изображая полное перепитие. Вон, Эмпуса к Ламии наклонилась, расписывает, у каких юношей кровь вкуснее (спартанская – невкусная, а вот афинские – ммм!), а Ламия не соглашается: юноши хороши на ложе, а вот младенцы…

Да, вечное лето, как в старые времена. Сколько благодарственных жертв мне люди принесут (в кои-то веки – не погребальных)! И, между прочим, Владыка, мы не только для себя стараемся. Потому что одно дело – когда жена хоть четыре месяца, а есть. А совсем другое дело…

Ого, ого, какие племянничек знает словеса. Посейдон мог бы гордиться. Ораторство вообще-то, не его конек. А тут вдруг – море разливанное, подземные и уши развесили. Они и не подозревали, какие наслаждения таит временная свобода от жены.

Ахерон морщит нос, круглыми глазами смотрит на прислуживающую за столом Горгиру, в очередной раз беременную моим будущим садовником. Думает: а что, не попробовать ли?!

- Зевс Громовержец…

Зевс бы оценил. Вам бы сходить к нему, герои, сразу после заговора**. Может, он бы вам Геру с порога в руки всучил. И сестре не пришлось бы изведать на себе бича из драконовой кожи.

Тесей поет гимн мстительности царицы. Обводя рукой стол для подтверждения. Одно за другим перебирает мытарства Зевса: вот (дымящиеся куски говядины) царю богов пришлось превращаться в быка, а вот (пирог с голубями) и птицей оборачиваться, и не одной птицей, а (фаршированные орехами и оливками лебеди, жареные перепела, соловьиные язычки в сметане) несколькими! И только последний баран (остатки жирного барашка) мог бы не понять… ой.

Пейрифой всё-таки выручил друга, застывшего в высший момент речи. Проревел славу Громовержцу (подземные подхватили с отвратными ухмылками). Дополнил, вознося заново налитый кубок.

- Да чего там, все о той истории с Минтой слышали. А так ты, Владыка, себе еще и получше заведешь. И побольше. Еще детишек вон нарожают, а то Персефона не сподобилась…

Всё, вымер зал. Будто Стиксом затопило. Музыканты-певцы надрываются, а свита будто взгляд Горгоны поймала. Только вот две из трех Горгон тут же и сидят – тожеокаменевшие. Мнут в лапищах сырые, проперченные куски мяса. Как и остальные, не сводят глаз с царя – да куда там с царя, с двузубца!

Интересно, с кем Персефона поделилась той случайно брошенной фразой «Не хочу от тебя детей»? Геката бы не выдала, значит, с кем-то другим.

Убийца плавно шагнул из угла – этому-то кто насплетничал?!

Я сделал жест, и трясущийся виночерпий наполнил мой кубок вином, отважно пролив на стол только треть. Белоснежная ткань украсилась опасной багровой лужицей.

- Тоже правда, - согласился я между глотками. – Наследников. Славных героев. Как вы.

Таких наследничков дождешься – непонятно, что с ними делать. То ли глотать, как отец, то ли сразу в Тартар, как дедушка-Уран…

Правда, если хоть один в меня пойдет – то его и в Тартар бесполезно.

- Ты прав, герой. Вы оба правы. Спросите аэдов – вам скажут, что Аид не дорожит женой. Да что за жена, если видишь ее четыре месяца?! Спросите сказителей – они скажут, что это нелепая история. Похищение, гранат, женитьба…

Если бы вы знали, насколько по-настоящему это была нелепая история – тогда бы вы оценили, герои. А так можете только кивать осоловело. Глазами вопрошать: Владыка, ты что – вот так жену нам и отдашь?! Мы потребовали, а ты – отдашь?!

- Не зря же меня зовут Щедрым?!

О-о, волнуется свита. Не зря. Ты у нас, Владыка, такой щедрый – только успевай от своей щедрости спасаться. Казни полной горстью, удары двузубца – от всей широты скверного характера. Интриги – сундуками, коварства – на горбу не унесешь. Лучше б ты был скупым, Владыка, но это мы обсуждать не будем.

А то еще на себе твою щедрость изведаем.

- Берите! – жест широкий, царственный. Отдаю, не сожалея. Не кто-нибудь – герои пришли требовать. Керы затаили дыхание, перестали перепиливать зубами бараньи ребра, смотрят.

Гипнос забыл мешать вино с маковым настоем – уставился.

Геката облизнула алые губы, показав зубки – предвкушение зрелища…

- Только уведите её сами. Поднимитесь на женскую половину – и возьмите!

Чего уж проще – взять! – сияют герои. Чего легче – подняться!

Раз, два, из-за стола, с каменных тронов…

Да вот что-то не получается.

Глупости какие-то, наверное, еда была слишком тяжела. Но что один пир для героя? Напрячь могучие ноги, опереться на стол руками…

Сидят. Дергаются недоуменно.

Каменные троны гостеприимно удерживают героев за то место, которым они думали, когда спускались в мой мир. Два гиматия – бирюзовый и темно-синий, с серебром – плотно приросли к сидениям. Два хитона – белых, из дорогого плотного сукна – к гиматиям приклеились. И то, что под хитонами, присохло ко всему остальному – и не желает возвращать героев в стоячее положение.

- Что… за…

Пейрифой пыхтит – шея побагровела, глаза от натуги лезут на лоб. Нагнулся вперед в попытке вырваться из объятий трона, растрепавшиеся кудри прилипли к щекам. У Тесея вздулись на шее жилы, хмеля – ни в одном глазу, пытается достать меч.

Свита молчит, смотрит пристально и жадно.

- Уберите столы, - сказал я негромко, - наш пир закончился.

Музыка и пение смолкли без всяких приказов. Руки спорых теней расхватали недоеденные блюда, растащили скатерти и сидения, выкатили двух-трех упившихся гостей, бережно, не пролив ни капли, унесли кратеры и кубки.

Факелы убрали гостеприимные оранжевые отсветы, зазмеились зловещими бледно-розовыми язычками.

Свита молчала, как на судах, где я выношу приговоры, и молчание веяло холодом.

Пейрифой ругался. Корчился на сидении, молотил руками по подлокотникам, и золотые браслеты высекали искры о камень. Тесей понял, что не удастся вырваться, надменно распрямился. Посмотрел на меня – снизу вверх.

- Ты нарушил закон гостеприимства, подземный Владыка! Зевс Громовержец…

- Я знаю о гостеприимстве все, племянник. Не зря же меня назвали гостеприимным. Брат сказал бы, что я был щедр к моим гостям. Устроил им пир. Предоставил троны. Почему бы им и не задержаться в моей вотчине? За развлечениями дело не станет.

Свита испустила восторженный звук – свист, рев, смех, все одновременно. Многозначительно пропел бич какой-то из Эриний, с кожаным скрипом развернулись крылья Кер.

- Кто из царей проявил бы больше гостеприимства к тем, кто явился требовать его жену? Я мог бы устроить тебе встречу с Прокрустом. Или с Синидом. Или с теми кентаврами, которых вы с дружком перерезали на свадьбе. Или приказать Харону вас потопить. Ты не находишь, что я великодушен, сын Посейдона?

Пейрифой поливал площадной бранью. Сразу всех – меня, мое царство, мою свиту, того, кто сделал эти троны. Сами троны – в особенности.

Тесей, сын брата, смотрел глазами Владыки Посейдона. Брезгливо кривил алые губы.

- Ты трус, Кронид. Боишься открытого боя? Боишься, что тебя могут как твоего гонца…

Подумать только – я мог бы заткнуть его одним ударом двузубца.

- Слава – опасное оружие, герой, - я говорил неторопливо, со скукой. – Она слепит. Глушит. У кого-то еще и отнимает последние мозги. Теперь у тебя будет время прозреть и поумнеть. Мой мир способствует размышлениям.

Мановением руки сдвинул свой трон в другой конец зала. Не обращая больше внимания на то, что мне кричат в ответ. «Мой отец этого так не оставит»? Посейдон не оставит, еще бы. Хотел бы я увидеть, как он явится ко мне требовать своего сынка обратно. Может, дорожку в подземный мир вспомнит – посидим по-братски.

Уселся, оставляя героев наедине с млеющей от нетерпения свитой. Первым порхнул Гипнос, осведомился: «Покропить? Нет еще? Ну, могу весточку молодой жене от кого-нибудь передать. Тесей, герой великий – это ж у тебя там молодая жена? Так могу передать, чтобы особенно не засиживалась. Свобода от мужа – тоже свобода, нет, что ли?»

Геката подошла, посмотрела, прошелестела: «Такие молоденькие, ай-яй…»

Керы-кровопийцы перепархивали, гнусно попискивали: «А их кормить будут? Тоже? Как Цербера? Или объедками?!»

Кто-то под шумок стянул у Тесея меч – странно, Гермес на пир приглашен не был. Морфей принял облик скорбящей Елены: «Дурак ты, муженек, с другом твоим…»

Под взглядами свиты герои шли пятнами, извивались угрями на сковородке. Тесей еще пытался сохранять царственность – какая тут царственность?! Тут Ламия лезет, воркует: «Красавчик… не удержусь ведь… ой, держите меня девочки!» И девочки послушно держат, приговаривая: «На глазах у Владыки! Ты что, с Лиссой пила?! Вот Владыка уйдет – а тогда уже можно будет…»

Убийца подошел последним. Постоял, скрестив руки, оглядывая героев, замученных насмешками свиты. На лица не смотрел – разглядывал волосы. Протянул руку – пропустил между пальцев светло-золотистый локон царя лапифов. Одобрительно цокнул языком.

- Запомню, - пообещал вполголоса и отбыл, не оборачиваясь.

Вперед протиснулся Эвклей. Одобрительно хрюкнул, глядя на героев на троне. Замер, ожидая приказаний.

- Телеги, - распорядился я. – Водворишь их у колонского входа. Там не хватает стражей и скульптур. Кормить пару раз в день. Думаю, то, что придется гадить под себя, герои как-нибудь стерпят. Геракл не побрезговал разгребать скотный двор Авгия.

Одобрительный шепоток прошел по свите – предвкушение того, что над героями можно будет издеваться не день и не два.

Меру моей щедрости эти двое изведали только к концу дня. Когда их водрузили на телеги, на которых обычно возили камни для постройки зданий. Когда запряженные в телеги волы медленно тронулись с места, увозя их к колонскому входу – а следом повалили визжащие, хохочущие стигийские.

Когда в мире не осталось жильцов, которые бы не сбежались посмотреть на торжественное шествие двух героев к своей казни.

Нет. Позже. Все-таки позже, когда троны уже установили у самого входа, и я похвалил Эвклея за хорошо проделанную работу.

Тогда из-за спины донеслись легкие шаги, повеяло нарциссом – и жена явилась в сопровождении свиты нимф, в расшитом золотыми лилиями пеплосе и с ласковой улыбкой.

И принялась любоваться затаившими дыханием героями. Любовалась долго, откинув голову. Потом удивленно обернулась ко мне.

- Царь мой, ты оставил им жизни?! Мог бы просто послать ко мне – из них бы получились такие красивые деревья…

Тесей только застонал сквозь сжатые зубы. Пейрифой зажмурился.

Бывают все-таки дни не для героев.

Комментарий к Тесей

* толос Алкесты - имеется в виду сражение Таната и Геракла в гробнице Алкесты, которая решила умереть вместо мужа, Адмета. Геракл победил Таната и забрал у него тень Алкесты.

** - Гера участвовала в заговоре Посейдона и Аполлона против Громовержца. Заговор провалился, и Геру, привязав между небом и землей, высекли.

========== Геракл ==========

В “Забавной мифологии-2” как раз закончилась история Геракла. Пичалькой. Так что, чтобы было менее печально…

Когда Владыка спит – его свита тоже почитает за лучшее лечь спать. Понятное дело, это не относится к Танату, или к богам сновидений – у них самое время бодрствовать – но остальные торопливо направляются на покой, опасаясь нарушить безмолвие моего дворца шорохом или шепотом.

Потому как у Владыки – скверный характер и двузубец лежит возле ложа: протяни руку – и схватишь.

И потому что Владыка долго объяснялся сегодня… уже вчера со своим средним братом по поводу его сыновей. В последнее время сыны Посейдона хлынули в царство толпой, Пристань Скорби превратилась во что-то сродни семейной пирушки: «Ты, что ль?» - «Ага, я!». А Владыка Посейдон внезапно решил, что и ему позволительно попинать старшего братца и прислал Гермия с бесстыжей рожей и ультиматумом: отдавай, мол, детей.

Впрочем, бесстыжая рожа – это у Посланца с рождения, так что от Колебателя Земли был только ультиматум.

Детей я отдавать отказался. Во-первых, ничем хорошим не закончится: все земные отпрыски Посейдона от отца брали разве что неистовство. Во-вторых, их сюда направил не кто-нибудь, а пресловутый Алкид, от упоминания которого у меня начинают ныть зубы и чесаться пальцы на верном двузубце.

Удружил ведь с Танатом. Убийца до сих пор не отошел от того захвата, случается даже – мажет, а ко мне после каждого раза Ирида от Мойр носится: мол, Владыка, ты там, случаем не запил? Или посланец твой? Мы еще нить резать и не собирались, а вы самоуправничаете!

Изрядно пришлось полетать Гермию туда-назад, передавая то мне – бурю Посейдона, то Посейдону – холод от меня. Судимые тени, поеживаясь, оглядывались на мелькающего под бронзовым потолком посланца, правда, раза с четвертого он перестал пользоваться выспренними словесами и передавать мне все ругательства Жеребца, ограничиваясь сутью:

- Предлагает дары!

- Предлагает большие дары!

- Предлагает отпустить только двоих, только на полста лет и за дары!

- Спрашивает: в какой кишке отца ты, Владыка, потерял совесть?

- Спрашивает: тебе что – жалко?! Двоих же, на полстолетия и за дары!

- Ну, хотя бы в Элизиум их всех!

- Ну, в общем, там уже земля трясется, а он во гневе и обещает тебе своды снести…

Жеребец был как обычно сдержан. Владыка Морей, Колебатель Земли…

- Мои своды крепки. Гнев Посейдона лишь добавит жителей моему царству. Ответ я дал.

Взмыленный Гермес тяжело дышал, привалившись к бронзовой стенке. И силился соблюдать почтение.

- Все?

- Все.

- Ну, можно я хоть ругательствами разбавлю?!

Нельзя.

В конце концов, сошлись на том, что ладно уж, детей Посейдона еще много осталось, а Геракл – зараза. Не такая как Крон, но все-таки…

Жеребец на этом особенно настаивал и в конце концов я согласился. Кое-как разгребся с судами теней, в который раз подумывая о том, что с такой смертностью – мне нужны помощники, только вот какой бог согласится день-деньской сидеть и слушать жалобы бывших смертных? Потом еще пришлось пару раз облететь мир на колеснице: в Стигийских болотах буянила тень Лернейской гидры, до которой запоздало начало доходить, что она только тень. Сделать эта тварь никому ничего не могла, но своим шипением вывела из терпения Ламию и Эмпусу – вот еще, не хватало чудовищ судить…Пристроил гидру сторожить дальний вход, через который нет-нет да забредали тени – для них хватит.

И много еще было раздражающих мелочей, которые, кажется, и раздражать не должны – а все-таки…

Во дворец вернулся, когда Нюкта уже покинула свою обитель возле Тартара и поднялась на небо. Молча зыркнул на Горгиру, прислуживавшую за столом, глотнул нектара с таким лицом, будто в кубке уксус. Пинком отправил в дверной проем крылатого шпиона из свиты Гекаты.

Не раздеваясь, упал на ложе, прислушиваясь к тишине, мгновенно затопившей весь дворец. И Гипнос еще долго не осмеливался приблизиться ко мне.

Не тревожьте владыку подземного мира. В особенности если он утомлен прошедшим днем.

И если жезл – на расстоянии вытянутой руки…

И если владыка спит один.

Глубоким, неверным сном, который спешит разделить с ними его царство.

- Давай-давай, отрывай! Раз-два! И-э-э-эх! Пошел-пошел-пошел!

Сон сбежал с глаз, ускакал прятаться по углам. Глуховатый густой бас, отдавшийся в ушах, был чужероден и не принадлежал моему миру…моему царству.

Кто бы это ни был, поклялся я, протягивая руку за двузубцем, - он явился куда нужно. Тут ему и оставаться.

Поднялся, потер затекшую шею, пытаясь сообразить спросонья: откуда голос-то?

Бас не унимался, перекатываясь в ушах отзвуками отдаленного грома.

- Да как вас угораздило-то? Ну, давайте еще, рывком!

И чей-то боязливый тенорок рядом:

- Так ведь руки же из плеч нам выдернешь! И так больно…

Но этот уже – знакомый… Ах, да. Это же у колонского входа, Герои на троне. Тесей – еще сын Посейдона – с неразлучным Пейрифоем.

И кто-то, кто задумал их освободить и взялся за дело с выдумкой и размахом, если судить по громогласному рыку:

- Да ты сам зад от каменюки отрывай, сын Эгея, а то сидишь, будто в патоку влип!

Кто бы мог быть? Впрочем, какая разница.

Было двое на троне, станет трое…

Подхватил хтоний, лежавший рядом с двузубцем. Колесницы, как всегда, дожидаться не пришлось.

У колонского входа разворачивалась баталия, которая может поднять настроение даже Аиду Угрюмому, сдернутому с постели после короткого сна. Двое любителей чужих жен сидели, где их посадили, отчаянно от этого страдая, а сдернуть их с каменного насеста пытался…

Помяни – и явится, подумалось мне, когда я взглянул на львиную шкуру. Шкура трещала на широких, напрягаемых в усилии плечах. Бугрились мускулы под загорелой кожей. Валялась палица железного дерева неподалеку – такой запросто можно перешибить хребет Атланту…

Капли пота падали на кучерявую бороду, пальцы крошили гранит трона, а сквозь зубы вырывался отрывистый шепот:

- Что ж ты туда, на локоть ушел, что ли…сейчас поддену…

Немного поодаль стоял Гермий и беззастенчиво над сценой ржал.

Эреб и Нюкта…что понадобилось Алкиду в моем царстве? Если эти двое – сколько ни оторвет – все его. Впрочем, нет, он явился с Посланцем за плечами, и крылья гермиевых сандалий трепещут гордо-официально, что значит – от отца…

Таната нужно отослать, подумал я, глядя как сын Громовержца медленно, но верно отдирает сына Посейдона от его каменной кары. Тесей скрипел зубами, но отчаянно терпел, весь кривясь от благодарности.

Отослать Таната. Рано или поздно они здесь закончат и предстанут перед моим троном – не думали же они меня миновать? И Убийца, который хватается за меч при одном упоминании об Геракле, окажется не к месту.

И червячком вползла предательская мыслишка: призывал ли он Персефону, когда шел сюда?

Чпок! Алкид наконец сладил с каменным сидением, и седалище Посейдонова сына оказалось на свободе. В троне образовалась порядочная ямка, окруженная гранитной крошкой. Силён.

Совершенно красный Гермес вытер щеки, а Тесей испустил облегченный вздох и бросился благодарить – плевать, что на ногах не стоит, а одна рука висит плетью – вывихнул-таки могучий Алкид.

Геракл принимал благодарности хмуро, почесывая бороду пятерней. Теперь, когда он выпрямился, сын Посейдона едва доставал ему до подбородка.

- Да чего там, в самом деле, - буркнул наконец герой из героев, оценивая глазами Пейрифоя. – Самому интересно – как ухитрились…Эх, глубоко ушел, ничего не сделаешь. Резать надо.

И достал из ножен меч (Гефестовой ковки, сразу заметно). Прищурив глаза, смерил взглядом Пейрифоя…

- Скалу резать? – уточнил тот шепотом.

- Тебя. Если тянуть – правда руки оторву, за пояс обхватить – так пополам разорву, чего доброго…А так…ну, подлечишься потом. Опять же – не самая важная часть…

Эреб и Нюкта, охнул я про себя. Если этот лапиф согласится на такое – я его сам освобожу. Подожду, пока Алкид с мечом к трону подойдет, – и отпущу.

Пейрифой задергался так, будто собирался сбежать вместе с троном.

-Ге…геракл Неистовый…ты что? Ты…зачем резать?! Да я лучше тут, я лучше посижу…год или два. Я привык уже, а ты… - трагическим шепотом, - ты же мне все там отхватишь! Лучше тяни…

Геракл покладисто пожал плечами и вложил меч в ножны. У него за спиной беспомощно повизгивал от смеха Гермес.

- Ну, тянуть так тянуть…

Нет уж, хватит. Легкий удар двузубцем – и содрогнулась земля под ногами, наполнила уши мгновенным рокотом. Тесей – пусть уходит, опять же, сын Посейдона. Все равно договорились отпускать. Да и виновен он разве что в чрезмерном своем благородстве – полез выполнять клятву…

А вот тот, кто был зачинщиком – пусть сидит.

- Воля богов! – провозгласил Гермес, разводя руками. – Пейрифою не суждено быть освобожденным сегодня! К свету пойдет лишь славный Тесей!

Тесей готов был рвануть на свежий воздух и без этих слов, однако же – героическая натура! – повернулся к Гераклу.

- Разве ты не пойдешь со мной?

- Мне к самому Владыке, - прогудел тот, поднимая палицу. Из-за жеста слова прозвучали как-то нехорошо. – По приказу Эврисфея.

Больше Тесей ничего спрашивать не стал – только взглянул с немым изумлением.

- Пусть же Тиха-удача сопровождает тебя в твоем походе! – проговорил он. – Как надеюсь я, что мы еще свидимся однажды, и я смогу воздать тебе хоть чем-то…

Он не договорил – потемнело лицо. Он что-то предчувствовал или понимал, сын Посейдона, и это не относилось к миссии Геракла. Утешься, герой Афин. В Элизиуме нет скорбей, и возвращения сюда тебе стоит бояться меньше, чем возвращения домой.

Благородство из Тесея все же выветрилось не настолько, насколько надо бы: он задумал проститься и с другом.

- Я принесу жертвы Щедрому Дарами и его царице и буду умолять их о твоем прощении, Пейрифой! Надежда жива в моем сердце, что однажды…

- А ты не мог бы сейчас? – перебил его друг. – Вот и Геракл Могучий к Аиду собрался. Если бы ты с ним…

Тут в венах у афинского героя закончилось благородство, он развернулся и заковылял к выходу из моего мира. Не дослушав. С большой скоростью. И не оборачиваясь.

Пейрифой провожал его стонами и мольбами, Гермес прыскал со смеху, Алкид скреб бороду и выглядел таким хмурым и таким… Гераклом, что Пейрифой не посмел тревожить просьбой и его.

- Не медлите, - послышался голос от входа. В проеме маячила стройная фигура Афины. – Путь до дворца Владыки долог и нелегок, я буду сопровождать вас.

Я вернулся к колеснице, не обнаруживая своего присутствия. С такими провожатыми сын Громовержца попадет в мой тронный зал раньше меня самого…впрочем нет, нужно ж еще подвигов насовершать. Два-три обещания теням, которые еще не успели хлебнуть из Леты; замахнуться мечом на какое-нибудь почившее чудовище (жаль, Алкид вошел не там, где я поставил гидру на страже). Афина при этом будет играть роль олицетворенного благоразумия (ей не приедается), Гермес станет копировать сестру, нацепит маску мудрого и серьезного проводника…пусть разбираются.

За чем же все-таки ко мне Алкид?

Жену я застал в тронном зале, тщательно поправляющую медные локоны.

- Они далеко? – было первое, о чем она спросила.

- Идут мимо Стигийских болот, - буркнул я. Умолчал о том, что идут – это несколько тысяч, потому что за Алкидом на очень почтительном расстоянии следовала толпа теней, которую не отпугивали даже сдвинутые брови Афины.

- Значит, я не ошиблась – и Тесей все же возносил мне моление о прощении с земли?

И когда только успел – за те минуты, пока моя колесница преодолела расстояние от колонского входа до дворца?

Тронный зал подозрительно быстро наполнялся свитой. И теми, кто к свите не принадлежал – надеюсь, хотя бы чудовища Гекаты явятся не все. Сама Трехтелая уже успела занять удобное место…

- Наверняка это задание Эврисфея, - пробормотала Персефона. – Его могли послать что-нибудь доставить из твоего мира…кого-нибудь.

Танат и раньше стоял и хватался за меч, а теперь вцепился в него и начал тащить наружу. Эреб, о чем я думал…

«Убийца, тебя здесь нет».

Стиснул зубы, выпятил подбородок: «Не желаю показывать себя трусом!»

Плевать мне, кем ты желаешь себя показывать, те времена давно прошли. Знаю я, твою сдержанность, когда дело касается тебя лично, а мне потом с Зевсом и Мойрами объясняться… Вон отсюда работать!

Исчез. И свита что-то поредела. Первой рванула на выход Эмпуса, прорычав о том, что вот, мол, дело какое-то любовное. Потом унеслись Керы, крича что-то о новой войне наверху. Понемногу из тронного зала исчезли все, кого можно было хоть с натяжкой отнести к чудовищам, кто не исчез – либо зашился глубже во мрак, либо держался поближе к двери, Гелло ворочался за спинкой моего трона.

Время шло, страх перед Алкидом Неистовым витал в воздухе, да еще Геката бормотала себе под нос нарочито отчетливо: «Эреб, сделай так, чтобы его послали сюда не за Персефоной, а то вместо одного Неистового тут станет двое».

Алкид вступил в залу, докрасна накаленную слухами о нем, неспешной походкой человека, который проделал дальний путь. Афины с ним не было: провожала только до входа во дворец, Гермий держался чуть позади, видно, изнывая от желания взлететь. Все же дотащил подопечного короткой дорогой.

Жена смотрела на прославленного героя с восхищением. Я мысленно приподнял чашу: «Хорошая работа, брат». Найдите мне второго твоего сына, который был бы так похож – и так непохож на тебя…

И мощные плечи – отцовские, а манера их чуть сутулить – нет. И брови кустятся так же грозно: сдвинет – и молния из взгляда! – а он их не сдвигает, и нет взгляда-молнии, там ничего не блестит, там только внимательное, равнодушное спокойствие ремесленника, человека, который покорился своей Ананке.

И в достоинстве сквозит обреченность – это у него откуда? Что он такого видел, знает, почему смотрит как…

Я увидел, как перевела взгляд с Геракла на меня и обратно Персефона, как подскочили ее брови – и заставил себя не заканчивать мысль. Подумать о том, что у Геракла есть еще отцовская черта: рядом с ним становишься меньше. Хочется заслониться или хоть шлем-невидимку надеть. Только вот не от величия того, кто стоит перед тобой, как в случае с Зевсом Вседержителем – а из-за ощущения собственного ничтожества. Потому что это достоинство без гордости, эта тяжелая поступь без признаков царственной выправки, эти скрытая усталость и скука во взгляде – это все наводило мысль не о воине, а о рабочем, который забивает скот на мясо. Привели рабочего куда-то, а где скот-то? Этот, что ли? Или этот? Когда уже приступать?

Впервые за невесть сколько лет мне захотелось поерзать на троне.

Поклонился он низко – давая в подробностях рассмотреть оскаленную львиную голову, откинутую на плечи.

- Не гневайся, владыка умерших! – пророкотало по бронзовому залу.

Слова словно приложили не к тому голосу и не к тому телу. Геракл и сам их стеснялся, видно, Гермес его научил, что говорить, ишь, сияет за плечом сводного брата, слушая, как тот выговаривает заученную речь…

- Не по своей воле я стою перед тобою! Великий Аид, не сердись на мою просьбу, ибо…

А в глазах: «Гидре было легче головы открутить! Не сбиться, не сбиться…»

- Оставим церемонии, герой, - перебил я. – Говори сам. Что заставило тебя оставить свет солнца и спуститься в мое царство?

Уж конечно, не желание проведать любимого дядюшку.

Геракл шумно выдохнул свое облегчение – будто цепи сбросил.

- Эврисфей, Владыка, – чтоб его в Тартар… Воля богов ведь – чтобы десять подвигов. Ну, а я… послали – пришел.

Я худо считаю или плохо осведомлен о верхнем мире?

- Разве ты не совершил уже десять подвигов?

- Не засчитал мне два, - и по привычке поскреб бороду. – Сюда послал – получится девять.

А ведь хорошо послал. Богатая фантазия у Эврисфея. Попадет ко мне – поставлю казни придумывать.

- Что же он хочет из моего царства?

- Да привести ему надо… - Гелло заскулил за троном, остальные замерли. – Стража твоего приказал привести. Цербера. Владыка, не по своей воле – но уж как есть, так есть…

…до такой фантазии и мне далеко. Захотел, не умирая, увидеть стража моих врат? Что ж не Таната приказал притащить?

- Своих собак у него нет, что ли, - в тон мыслям хихикнул Гермес. Вроде, и незаметно хихикнул. А видно: стоит за плечами у Геракла воля Зевса. Благодари, Владыка, небеса, что Цербера попросили, а не жезл.

- Ну что ж, бери.

Алкид открыл рот, чтобы поблагодарить, согнулся в полупоклоне – мимоходом взвесив в руке любимую дубину. Напряглось левое плечо: как там лук, не заскучал?

Ну уж нет. Разговор шел о Цербере, а не о шкуре, костях… что там еще от него останется?

- Но я отдам его тебе лишь с условием, что ты укротишь моего стража голыми руками и отведешь его в Микены живым. Тебе придется оставить оружие, герой.

Нахмурился - слегка. Обвел серыми глазами бронзу стен, то ли что-то прикидывая, то ли сомневаясь, а может, ожидая еще каких-то указаний…

- Где можно палицу положить?

Как же у некоторых героев все просто.

Палица была оставлена здесь же, в зале, вместе с мечом, луком и стрелами – под присмотром Гермеса, который в случае чего должен был возвращать добро хозяину. Геракл, освободившись от оружия и спросив меня дополнительно, можно ли оставить при себе львиную шкуру, обвел зал еще одним взглядом: удивительно цепким и деловитым, человека, который знает, что сейчас начнется рутина… работа.

- Где собака? – как будто собрался гончую натаскивать…

- У врат, которые вы миновали, - я кивнул Гипносу. – Тебя проводят.

Геракл еще поблагодарил, смерил взглядом Гипноса, как бы припоминая что-то («я брат», - торопливо вставил бог сна) и той же ровной походкой потопал на выход.

- Медовые лепешки ты ему не приказал оставить, царь мой, - заметила Персефона.

Я кивнул.

- Потому что у него их нет.

Застонал Гермес, глядя на оружие, которое ему поручено было оберегать.

- Вот знал же, что что-то забуду!

Почти сразу же поднялась Геката: наверняка не могла пропустить такое зрелище. За ней убыла вся ее свита, потом Онир с Морфеем, Оркус, Ахерон с женой…

Остальные держались напряженно и ловили каждый звук в воздухе.

Ждать пришлось недолго: Гипнос провожал на славу.

Жуткий вой взрезал тьму моего мира, заставил пригнуться асфодели и затрепетать – тени. Вой перешел в почти такое же громкое рычание, а за рычаньем вслед катился бас, который, наверное, расслышали только я да еще жена:

- Кусаться, зар-раза?!

Потом клацнули челюсти, гавкнуло, бухнуло – явно спиной в скалу – и бас мощно заругался с фиванским акцентом, а остатки свиты кинулись на выход с намерением – не пропустить…

Гермес сощурился, ловя то, что для меня было полными звуками, а для него – отдаленным эхом…

- Нет, п-постой… - шипел голос сына Громовержца у моих врат. – Я т-тебе…огнем? Порву пасть…пасти! Ах ты…ну, я сейчас…

Психопомп сгреб палицу, меч и лук и рванул к алмазным вратам, бормоча, что такого не увидеть – это… это…

Персефона замерла на троне, барабаня пальцами по искусно сделанному в форме головы пса подлокотнику.

- Ты не пойдешь смотреть?

А это совместимо с достоинством владыки умерших? Который успел повидать Титаномахию, Тифона, гнев в глазах Зевса и утробу собственного отца? Смотреть, как какой-то полубог пытается голыми руками побороть порождение Тифона и Ехидны…

Порождение Тифона и Ехидны взвыло так, что бронза тронного зала откликнулась укоризненным гулом.

- А я обещал… что прищемлю… - удовлетворенно выдохнул голос Геракла. – Куда?! Стой, с-с-скотина!

- Ви-и-и-ии! - звук был каким угодно, но уж точно не собачьим.

Я сдался и поднял шлем, предлагая жене руку.

Мы почти успели.

Перед вратами на алмазных столпах витал дух восторга, смешанного с легким непониманием. Еще там витало дыхание – шумное, переходящее временами в сипение или хрип. Геракл и Цербер завязались в узел, образовав какой-то новый, не виданный моим миром вид чудовища, и теперь пялились друг на друга: четыре глаза против двух. Левая голова моего стража валялась без сознания. Дракон на хвосте, откашливая языки дыма, пытался вцепиться герою в ляжку, но как-то без запала – запал был основательно отбит…

Борода у Геракла слегка обгорела, а на львиной шкуре выделялись отметины мощных челюстей – кожа покойного брата оказалась Церберу не по зубам.

Одна львиная лапа еще и сейчас находилась в глотке у пса.

- Буф, - отрывисто и полузадушенно раздалось из свободной пасти.

- Сам такой, - отозвался герой, охаживая пса по голове кулаком. Взбугрились мышцы под львиной шкурой: он просто его душил, оказывается! Навалился, сдавил, сколько мог – и душил!

Средняя голова, не дожевав львиную лапу, упала рядом с левой, колени Цербера подогнулись…Какое-то время Алкид пытался выпутаться из узла их тел.

- Вроде как сделано, - сказал он и уселся на Цербера, вытирая потное лицо львиной лапой. – Кусачий… гад.

Все молчали. Даже Гермес, у которого слова находились всегда, стоял с разинутым ртом. Геката себе такого не позволила, но вот два ее призрачных тела…

Прошумели легкие крылья, и Гипнос, слегка рисуясь, спрыгнул на землю.

- А ты – уже? А я тебе веревку принес – не за загривок же ты его потянешь…И медовых лепешек. Кормить будешь. Дай ему, может, подобреет.

- Спасибо, - отдуваясь, проговорил Алкид. Взял лепешку, разорвал, половину отправил за щеку. Другую протянул дракону: - На, жри, чего там…

После тихой подсказки: «Не туда!» - с размаху загнал лепешку в правую пасть стража и осведомился угрожающе:

- Будем дружить?

Эреб и Нюкта! Мне показалось, голова закивала, давясь лакомством…

Голос Гермеса впервые на моей памяти прозвучал почти что робко:

- А он хоть встанет, чтобы идти?

Геракл, обвязывавший веревку вокруг второй шеи, окинул тушу Цербера тем же деловитым прищуром и махнул рукой:

- А если даже нет. Допру…

Уже когда мы вернулись во дворец, я услышал, как Геката говорила кому-то из свиты своих мормолик:

- Не знаю, куда его этот царек пошлет в следующий раз. Надеюсь, не в Тартар. Кто знает, что он оттуда принесет…

========== Возвращение Орфея ==========

Народ, у меня случилась нечаянная радость. Я все-таки дописала эту проклятую третью часть романа. “Аид, любимец Судьбы” закончен. Наконец-то. Соответственно, не могла не извиниться за долгое молчание, не сообщить о том, что я вернулась… и не выложить еще один кусочек, да)

Он стоял передо мной – герой из героев. Тот, которого Харон перевез, несмотря на то, что у него не было обола, – видно, по старой памяти. Тот, при приближении которого Цербер отплюнул очередную медовую лепешку и постарался зашиться поглубже в свою конуру у врат на алмазных столпах. Наверное, пес еще и уши лапами прикрыл – чтобы не терзала слух сладкая тоска кифары.

Герой, равного которому не было до сей поры в моей коллекции теней.

Бледное подобие самого себя – все с тем же некрасивым, но выразительным лицом, с глазами, в которых теперь ни тоски, ни безумного вдохновения – горькая пустота и покорность.

– Владыка…

Ну и что мне с тобой делать, кифаред Орфей, явившийся сюда после своей естественной, или, вернее сказать, неестественной кончины? Или вернее – что будешь делать ты? Схватишься со смертью еще раз, после того, как твоя нить уже была перерезана?

– Играть явился? Опять?

– Я не могу больше играть, Владыка. Я потерял кифару…

Знаю. Знаю, что твою кифару бросили в ручей вакханки, которые тебя растерзали – Гермес говорил, за то, что ты сторонился женщин? Гипнос излагал более пошлый вариант: за то что ты научил мужчин Фракии любви к юношам.

У Белой Скалы мы были в одиночестве: ни тени, ни тем более еще кто-либо не осмеливался отвлекать Владыку от его дел. Мир лежал смирно – сжатый моими пальцами в виде двузубца, мир жил, как ему приказано, почти единый со своим Владыкой…

– Ты хотел просить о чем-то?

Нечасто тени слышат такие вопросы от Аида Безжалостного.

Впрочем, нечасто Владыка встречает новоявленного покойника самолично у ворот, произносит: «Иди за мной» – и ведет к Белой Скале.

– Нет, Владыка. Я уже злоупотребил возможностью просить у тебя. Поступай со мной как знаешь.

– Тебя ждет Элизиум.

Глаза тени остались пустыми. «Элизиум, – мелькнуло в них, – Поля Мук… какая разница-то?»

– Ты не станешь благодарить?

– Воля Владыки – закон для меня. За закон не благодарят. Его выполняют. Я выполню все, что ты скажешь мне, что бы ты ни сказал.

– И не воскликнешь при этом: «А если бы у тебя отняли…»?

Тень потерла ладонью губы, стирая с них дерзость давних слов.

– Тогда я был юн и глуп. Сейчас повзрослел.

Не только повзрослел – поистрепался. Надо лбом – ранние залысины, изгиб губ болезненный, брезгливый, в движениях вместо порывистости – томность…

–Я понял урок и никогда больше не решусь равнять богов и людей. Приказывай – я отправлюсь, куда скажешь, и сделаю, что скажешь.

Я смотрел ему в глаза – мертвое поле, выжженное добела, пепел, прах без конца и края, отгорело все, и нет углей, в которые можно было бы подбросить соломы. Певец Орфей был мертв задолго до того, как его коснулось острие Убийцы: наверное, умер незаметно, когда рвался обратно, за переправу, к исчезающей тени, которая только что была так близко; когда срывал горло возле входа, пытаясь разжалобить то ли небеса, то ли кого-то из богов моего мира…

Может, он тогда просто пел напоследок – по-настоящему.

– Мужеложец, – процедил я негромко. – Аргонавт, павший от рук женщин… герой. Что, если я прикажу тебе выбирать?

С тихим плеском бились волны беспамятства о грудь Белой Скалы – столпа забвения, и легкий звук шагов другой тени был неслышен из-за них, но Орфей вдруг вздрогнул, недоуменно завертел головой, будто просыпаясь…

Словно вдруг решил ожить в царстве мертвых.

Когда тень веснушчатой нимфы вышла из-за скалы и остановилась перед ним, он замер еще на несколько мгновений – и я успел договорить:

– Выбирай – Элизиум без нее или…

Дальше кифаред Орфей, юноша и герой, не побоявшийся смерти, уже не слушал: его швырнуло на колени перед льноволосой тенью; задыхаясь, хотя тени не задыхаются, он обхватил ее ноги, потом, простонав что-то невнятное, нашел бесплотными губами такие же бесплотные руки…

Из груди у героя звуком расстроенной кифары рвалось одно:

– Ты… помнишь? Ты… меня… помнишь?!

– Орфей, – ответил шепот второй тени. – Разве может это быть… так скоро?!

– Века… о, века! Если бы я раньше понял… знал этот путь…

– Мне снились звуки твоей кифары… там, в тумане асфоделей. Снился ты… мне снился ты, живой, и что ты пришел за мной…

– Это ты… это правда ты… а я тогда шел, шел… я… знал, что нельзя оборачиваться… не мог… тебя не увидеть… но я пришел, я…

Что-то призрачное, прозрачнее слезы Леты упало на землю. Вздор – тени не плачут, плачут живые. Вообще все здесь вздор: мертвец обнимает мертвеца, признаваясь ему в вечной любви на берегу вечного беспамятства… разве могут тени – рыдать, целовать, любить… выбирать?

Быть такими вызывающе счастливыми – после жизни, в этом мире?!

– Ты споешь мне? Я соскучилась по твоему голосу. В дурмане асфоделя, за забвением… мне снились твои песни, но только снились, и я соскучилась. Помнишь ту – о белом дереве на берегу черного озера? Печальную?

– Нет. Забыл. Я другую тебе спою. Не эту. Не печальную. Придумаю новую. Веселую. Я глупец, знаешь, я написал мало веселого. Ничего. Исправлю… Только вот кифары нет.

– Я буду петь вместе с тобой. Вместо нее…

Говорили они это все? Или так – просто несли немую чушь взглядами, взявшись за руки и глупо смеясь (смеющиеся тени… Белая Скала – и та чуть от удивления в Лете не потопла). Я не торопил и не прерывал. Я мог бы даже вообще уйти – все равно его уже не нужно было спрашивать об ответе, и без того ясно было, что он выберет между разумным и безумием.

Но я стоял и ждал, пока они вспомнят, что у их разговора – свидетель.

Вспомнили, прервали счастливый лепет. Нимфа охнула, попыталась спрятаться за призрачным плечом своего героя. Герой-тень умоляюще протянул руку.

– Владыка…

– Ты выбрал?

– Я выбрал, Владыка. Я выбрал её.

– Пусть будет так. До скончания века ты не получишь забвения. Не увидишь Элизиума. Поля асфодели и память – твоя участь.

Орфей успокоено улыбнулся: «Поля асфоделя – и она!» Взглянул с ожиданием – я кивнул, разрешая идти. Пальцы двух теней переплелись, вспорхнул влюблённый шепоток – и единственный герой, не получивший бессмертия или блаженства Элизиума, бесстрашно двинулся на асфоделевые поля. Под руку с ненаглядной Эвридикой.