По вере каждому (СИ) [Steeless] (fb2) читать онлайн

========== Интро. Античные беседы за кусочком халвы ==========

Вообще-то, у меня не фиолетовые глаза. И не зеленые. Так, карие. И золотистых искорок в них нет.

И волосы у меня не рыжие, не золотистые, и нет в них ни малейшего сходства с крылом ворона, если только крылья у ворона не стали со временем такими вот невнятно-русыми.

В общем, на роль героини приключений я как-то категорически не подхожу.

Пятый размер груди, опять же, отсутствует. И фигура — не песочные часы, а «средний молодой бегемотик». И характер — не ехидно-блондиночный, а тяжелый, именно что тяжелый, мужской — пристукну, не встанете…

Да у меня даже образование неканоническое! На кого учатся нынешние героини приключенческих романов, которых с такой частотой выкидывает в иные миры, к рыцарям и волшебникам? Если учатся… ну, на экономиста там, юриста, дизайнера…ах, куча у нас возвышенных профессий. Я же обучаюсь на специальности «Машиностроение» в машиностроительном же Питерском университете.

А еще у героинь почему-то не бывает семьи — сиротки, знаете ли, сплошь. А у меня семья есть: папа, мама, ажно двое братьев — старший и младший.

Короче, ни под какие каноны приключений я не подхожу и со всей своей индивидуальностью (или тараканами?) я была самым нормальным, здравомыслящим человеком — пока этот подлец, посланник богов Гермес, не обнаружился в моей комнате, пожирающим мою же собственную халву.

Зашла – ан, сидит и лопает.

Лопоухий такой мужик двадцати с небольшим с виду. Рыжий. И ручкой машет – мол, проходи, чего встала, место найдется!

Сначала мне показалось, что я ошиблась квартирой. Сессия в «машинке» — вещь страшная, сессия на четвертом курсе — вдвойне, а у преподавателей, к тому же было тараканов гораздо, гораздо больше, чем у меня, а потому к третьему экзамену я города могла спутать — не то что квартиры. А этот, понимаете ли, еще и сидит так уверенно, ноги на стол у компьютера положил, халвой закусывает…

Моей халвой. Я ее, кстати, час назад купила, дабы торжественно сожрать ночью во время сеанса зубрежки (под матан хорошо идет!). Раз халва моя — значит, квартира тоже моя, а вот мужик — не мой, то есть…

Бабах!

Собственная дверь отвесила мне пинок, от которого я влетела в мою же комнату. Дверь между тем захлопнулась. То есть, больше похоже было, что задраилась или запаялась, потому что даже сдвинуть ручку вниз я не смогла.

Потом мы с мужиком секунд пять разглядывали друг друга молча. Я думала о том, что на помощь, наверное, звать все-таки не буду. Потому что просто так двери не захлопываются с такой силой, а я человек подкованный, книжки читаю и «Шоу экстрасенсов» смотрю.

А еще потому, что такой хитрой рожи у человека попросту не может быть. Ну, если только не выводить это в течение сотен поколений путем тщательного генетического отбора.

Ну, еще я повнимательнее рассмотрела ноги на столе. Копыта, конечно, жутко грязные, но вот обувь на них — живая. С трепещущими крылышками.

То, что думал смакующий мою халвичку гость, — он озвучил тут же.

— Фуй, страшная какая, — и отправил себе прямо пальцами в рот еще кусочек. — Еще и в обхвате — как дуб додонский. И что это он тебя выбрал — за имя, что ли? Тоже мне, сходство, да Парис бы от тебя в Тартар спрятался! Только б раз взглянул…

— У меня этаж — пятый, — ответила я. — И настроение плохое.

Намек он понял и даже сочувственно покивал. Но халвой делиться желания не изъявил.

— Гермий, — представился и покачал одной ногой. Крылышки у сандалий лениво и приветственно помахали. — Не нужно ли чего? Воды… нюхательной соли…

— Ружье, — сказала я, — с хорошим боем. И чтоб патроны разрывные.

Одарил снисходительной улыбкой – ох, мол, дети малые. И представился еще раз.

— Гермес, Меркурий. Вестник богов. Покровитель торговли, красноречия и…

— Воров, — подсказала я. Мифы я тоже читаю, хоть и плохо и редко.

— Ты не изумлена, м-м… прекрасная дева?

Если бы он с таким скепсисом не произносил свое «прекрасная» («дева» у него получилось и вовсе похабно) — наверное, удивилась бы. И если бы не сравнил меня по объему с дубом.

И если бы явился в столпе пламени, а не начал наше знакомство с кощунственного уничтожения моей халвы.

Вообще, когда ты в бешенстве — удивляться уже трудно.

— Ну, я не ожидала гостей. Не прибрано у меня тут, понимаете, — в бардаке моей комнаты черт ногу сломит, так что я приуменьшила. — Так что я прям в священном трепете…

— А-а, ничего, ты не видела, что у нас творится, — отмахнулся посланник богов и продолжил поедание халвы. По-моему, он сюда явился больше к ней, чем ко мне.

— И что же такого творится?

Он немного поразмыслил.

— Ну-у, Зевс лупцует Геру. Гера строит козни за спиной Зевса вместе с Посейдоном, Афина опять поцапалась с Аресом — бьет бедолагу, аж мне жалко, Арес срывает злость на Аполлоне, никто не понял, почему, Афродита…

— Тоже кого-то бьет?

— А ей и бить не надо, — Гермия передернуло, он заел ощущения куском халвы. — Просто строит глазки всем подряд, но Гефест уже ревнует, когда Гефест ревнует — он вспыхивает, как его горн, потому Гестия уже перестала поддерживать в очаге нормальный огонь и поссорилась с Деметрой, а Деметра заехала сгоряча Дионису неурожаем и приложила оскорблением, что он, мол, сатир… хм, а что же там сделал Дионис? А-а, он ушел в запой, это ж Дионис.

Он немного задумался и добавил:

— В общем, все как всегда… зато в таком количестве!

— А вы… ты, — этого лопоухого нельзя было называть на «вы», — значит, не при деле и заявился ко мне. Отдохнуть, халвы поесть?

— Не все ж нектар хлестать да амброзией закусывать, — с достоинством отозвались мне. — Но на самом деле я к тебе послан с небольшим поручением. Гонец мне нужен.

Я немного подумала и дала ответ, который, я уверена, дал бы любой студент четвертого курса моей специальности в мае месяце.

— Свали в Тартар, — сказала я грамотно. — У меня сессия!

Бог побледнел.

По-моему, он все-таки сообразил, что со мной будет трудно.

— Вот как… смертная? Отказываешься? А не думала ли ты, что у нас есть средства заставить тебя? Человеческая жизнь столь хрупка…

И этот, что ли, какой-то дряни по телеку насмотрелся…

— И что вы со мной сделаете? Убьете?

Он вздохнул. Потом произнес так, будто очень хотел соврать, да попросту не мог.

— Съем всю твою халву. А потом кэ-эк тресну тебя своим жезлом!

Оный жезл мне тут же продемонстрировали. В точности тот кадуцей, которым его изображают на вазах в Эрмитаже.

Только гадюки вокруг него настоящие. Крупные, с недовольными физиономиями.

— И что будет? Они меня ужалят?

— Шишка будет, — ответил Гермий и огорченно закряхтел. – Ну, ладно. Пусть деньги. Золото. Много. Работать не будешь вовек…

— Спасибо, но… вы уж без меня как-нибудь.

Потому что здоровье дороже. Наверное, Эврисфей тоже сказал когда-то Гераклу – мол, только и делов, что кой-куда сгонять…

Гермес испустил тяжелый вздох. Скучный он какой-то стал. И халву жевал без малейшего запала.

— Нельзя без тебя. Он на тебя указал.

— Оракул?

— Его жертвенный нож.

— Чей?

— Того, к кому мы тебя посылаем.

— А к кому это вы — посылаете? И куда, не соизволите просветить?

— Куда — мы и сами не знаем. Могли бы сами — нашли б, да вот огорчение — не видим мы этого старого…

Тут последовало очень тихое и очень эмоциональное греческое ругательство.

— Кого?

— Моего дядю…

И как не переломать ноги в этой божественной генеалогии? Я мифы читала, да, но не так ведь внимательно, а у богов еще была традиция жениться на собственных сестрах, племянницах (и иногда даже на бабушках!). В общем, я даже не в курсе была, кто папа Гермия, а уж об остальном…

— Которого?

— Старшего, — с таким видом, будто у него зубы заболели. — Старшего Кронида.

Ну, про Крона, который глотал собственных детишек, я худо-бедно слышала. И были у него три сына, и третий был дурак, то есть, совсем не дурак, а просто Зевс…

— Зевс? — осторожно поинтересовалась я.

Мотание головой показывало: «Если бы!» Угу, Зевс был младшеньким, потому его и не проглотили — не успели. Остановимся на тех, кто побывал в утробе папашки.

— Посейдон? — да нет, Посейдон чего-то там бурлит, а Зевс лупцует, и… вот правильно — правильно лупцует, а этот рыжий гад правильно головою мотает, потому как — сессия, галлюцинация, не поеду!!!

И сама головой замотала, помнится. Да как! У меня потом три дня спина побаливала, а шея хрустела…

— А где у вас тут бюро находок? — просюсюкал Гермес тоненьким голосом. — А то у нас, знаете ли, Аид потерялся.

========== Античные беседы за кусочком халвы 2 ==========

«Ля-ля-ля-ля-ля-ля-ля, в мрачное царство Аида», — издеваясь, отдавался гекзаметром в ушах чей-то гаденький голосок. Там вообще, много чего отдавалось. И насчет Стикса, и про Харона, и про Цербера трехголового, и все крутились отрывки каких-то голливудских фильмов, но главное — именно вот это. Насчет мрачного царства мрачного бога.

А эта рыжая галлюцинация, понимаете ли, развалилась на моем любимом кресле, смотрит хитро и сочувственно… халву жрет. Совсем оборзели галлюцинации. И сессия.

В попытке защититься от жутких подземных миссий я вооружилась мухобойкой. Ручка мухобойки удачно торчала из горы конспектов на этажерке.

Гермий скептически приподнял бровь.

— От незваного, крылатого и любящего сладкое, — отрезала я и с намеком помахала мухобойкой (при этом подумала, что надо будет пристроить на этажерку что-нибудь потяжелее. Например, топор как символ моей принадлежности к русской нации). — Не поеду. За деньги не поеду, за бессмертие не поеду, за всякое другое вообще-то тоже не поеду. Вот.

Даже трижды не поеду, учитывая, чем там заканчивалось с большими героическими миссиями: то корабль на кого рухнет, то плащ отравленный наденется…

Гермий мечтательно вглядывался в потолок, смакуя халву по щепотке. На лице у него отражалось неприличное прямо наслаждение.

— Вот прямо амброзия, эх-эх. Божественная пища. Знаешь, у наших она теперь только по большим праздникам: вымерли, понимаешь, те, кто готовить умел. Но вот еще сколько-то осталось. Полезная вещь амброзия, а для смертных… для смертных — прямо целительная. Прямо любую болезнь… с одного глоточка, представляешь? Только вот, говорю, мало ее осталось. Чтобы за просто так-то раздавать.

Я подавила мысль о том, что топор-то все-таки надо было пристроить на этажерку (орехи хорошо колоть… ну, не знаю, апельсины, может, резать).

Вторую мысль — о затхлых больничных коридорах, профессионально-участливых глазах врачей («Ну, вы же понимаете, тут уж сколько осталось, столько осталось, а мы продлим, как можем»), восковом лице отца — давить пришлось дольше.

Я села на тахту (гость ее проигнорировал, с нее нельзя было забросить ноги на стол). Покрутила в пальцах мухобойку.

Наверное, Гермий это принял за знак рассказывать, поскольку за следующие полчаса осчастливил меня ой, как многим.

Выходило, что нынче боги Олимпа перешли в партизанско-подпольный режим жизни (никаких громких оргий, развязывания войн, делания детей кому ни попадя направо-налево). Смирно жили маленькой, но могучей кучкой, за счет нескольких сект, да людской памяти (тут Гермий хихикнул в сторону пару слов про Голливуд и фанфики). Способности кой-какие сохранились (мне торжественно продемонстрировали грязную ногу в крылатой сандалии), но размах не тот, что раньше, да и вообще, труба пониже, дым пожиже. Укрывательство от смертных и адептов христианства (которые, согласно Гермию, шныряют поблизости от олимпийцев, нервно вскрикивая «Партизанен?») обеспечивали кой-какие реликвии, оставшиеся со старых времен. Да-да, трезубец, стрелы-молнии и все такое. Но вот копье Ареса и молот Гефеста уже сперли. И Дионис тоже тирса не досчитался. И если так пойдет и дальше — скоро всем желающим представится занятная картинка…

— Ну, а на этой волне, понимаешь, пошло-поехало… Все друг друга подозревают, опять же. Зевс решил, что Гера хочет его свергнуть, это не особенно далеко от истины, кстати сказать. Дионис вот запил.

— Это ты уже говорил.

Гермий широким жестом обозначил, что такое повторить никогда не будет лишним. Я вообразила себе нрав олимпийской семейки (не худо известный по мифам), вычла несколько веков божественной фрустрации, помножила на всеобщую подозрительность и бесконечные запасы алкоголя у Диониса… Венцом формулы в моем сознании стал белый пушной зверь. Совершенно не греческий.

Передернувшись, я отжала у посланца богов часть халвы. Гермий отдал, но покосился так, будто у него отнимали последнюю радость в жизни.

— Ну, а шлем-невидимка был только у одного. Как и жезл царя подземного мира, заставляющий что смертных, что бессмертных говорить правду.

В ответ я осчастливила Гермия нехорошим русским эвфемизмом. То есть, теперь мне еще нужно ловить нечто мало того что мрачное, злобное и всякое такое, так еще невидимое?

— Ага, то есть, вам интересно, не Аид ли это прихватил вещички остальных и смылся под невидимостью, а если не он, то кто…

— Да зримый он, зримый, — буркнул Гермес обиженно. — Шлем теперь долго не работает. Другое дело, что мы старика не видим с тех пор, как он ушел. Ну, в людской мир, — он изобразил волнообразное движение, будто показывал рыбку. И добавил экспрессивно: — Малака*!

Звучало жуть как филологично. Я поторопилась догрузиться халвой, предчувствуя очень нехорошие новости. И точно, Гермий обрушил на меня чуть несвязный водопад фраз, от «да он особо никогда ни с кем не ладил», «да эта его философия» и «у него крыша поехала, а нам тут летай… к прекрасным девам».

На интонации на последних словах я уже не реагировала.

Под халву эта история шла, как любимый сериал.

— Так он, значит, поссорился с родичами? — в памяти как по заказу объявилось что-то голливудское про бунты и «захватить власть над Олимпом«… стоп, или это только голливудское?

— Хуже! — Гермий бросил измываться над халвой, нагнулся и выдал театральным шепотом: — Он уверовал!

— А в ко… э-э, собственно, во что?

В ответ вестник с брезгливой гримасой сложил крест-накрест два пальца.

Халва у меня пошла не в то горло, и короткое «ШТА?!» дополнилось кашлем. Дело даже не в том, что представлять вот это самое мрачное и с горящей башкой (это у меня в памяти откуда?) деловито расталкивающим бабулек в очереди в свечной стол грешило приступом заядлого антиклерикализма. А, хотя нет. В этом-то и было дело.

— Да он всегда был… — Гермий облизал палец, поднял его к виску, но вместо того, чтобы покрутить, спустил воображаемый курок. – Ну, это, со странностями. Раньше как-то, правда, находили общий язык. Теперь вот…

— Мне еще что-то нужно знать, — утвердительными интонациями и нехорошим предчувствием выдала я.

И предчувствия, конечно, оправдались.

— А я не говорил, у кого я учился маскироваться? — Гермий невинно поднял рыжие бровки. И задумчиво добавил:

- Да, вообще, и красть тоже…

Комментарий к Античные беседы за кусочком халвы 2

* нехорошее греческое слово

========== Лингвистические барьеры ==========

Вообще говоря, я ко многому была готова.

Например, к громким пересдачам в августе. Гермий честно предлагал вариант в духе «дуну в зачетку — вот и оценка». Дуть в ведомости в нашем деканате бог воров отказывался наотрез, и по его виду можно было заключить, что были, были страшные прецеденты…

Еще я готова была к долгим миссиям. Потому что Геракл, сколько помню, тоже не один год за львами-гидрами шастал, а у меня еще и подвиг покруче: не песика притащить, а самого подземного царя. Чокнутого, мрачного, зловещего вора, могущего стать невидимым и внезапно свинтившего на путь иной веры. К тому же, миссия еще и считалась выполненной только после того, как я представлю пред ясны очи олимпийцев а) Аида, б) шлема и жезла Аида. Без комплектации царь за трофей не считался.

К трудностям меня тоже подготовили, снабдив, во-первых, тем самым жертвенным ножом, который на меня указал и который вот именно меня должен привести к хозяину. Нож был плоским и бронзовым, грелся в руке и тихонько тащил в нужном направлении. В кармане у меня булькался хрустальный флакон с мутной взвесью, о которой было сказано, что это голос оракула, надо будет все усложнить — открою. Еще у меня был моток веревки, спряденной из чьих-то подозрительно мягких волос («Если надо будет вязать», — коротко обмолвился Гермий). Про остальное посланец сказал, что сама додумаюсь — раз уж избранная и читаю книги с такими названиями (и подозрительно покосился на мою этажерку).

Так что да, я была готова даже уламывать пропавшего Аида добровольно показаться своим всеми способами, от «Да на кого ж ты их оставиииииил?!» до «молотком по голове, быстро делаем мумию и молимся, чтобы на таможне не заметили».

Но вот искать, в некотором смысле, подземного бога на берегу Ладоги я как-то оказалась не готовой.

В будний, хоть и солнечный день Ладожское озеро было привычно бескрайним и легкомысленно голубело. На самой воде активно занимались промыслом рыбы чайки и рыбаки (эти с лодок). На берегу было оживленно не так: компания мужичков активно закусывала на покрывале, бродила по мелководью какая-то влюбленная парочка, да еще какое-то тело пускало камешки по воде.

Вот к этому телу бронзовый нож и стащил меня с крутого бережка, причем я успела набрать полные туфли песка. После чего нож, видимо, от осознания выполненного долга, нагрелся в руке особенно сильно, дернулся и спикировал на гальку, к ногам, так сказать, хозяина.

— Ти канис? * — выпалил тот, не особенно удивившись.

— Э-э-э, — с тоской ответила я и полезла поднимать нож. С намерением сделать тому твердое внушение (еще когда он указал на меня, у меня было сильное ощущение, что этот нож работает даже хуже наших навигаторов). Потому что эта штука притащила меня к первому попавшемуся греческому туристу.

Который уже с первого взгляда не Аид.

И рост-то ниже среднего. И щупловат для подземного царя. И такой славянской внешности еще поищи — русые волосы (вполне современная короткая стрижка), длинное скуластое лицо, глаза то ли серые, то ли серо-зеленые.

И улыбка — чересчур открытая и прямая. Русский человек в пик сессии такой улыбки боится. За ней ему мерещатся неведомые козни.

Про одежду молчу. Зеленая майка с оранжевым принтом, более чем легкомысленные шорты. И шлепанцы.

Шлепанцы, на которые я натолкнулась взглядом, уже потянувшись за ножом, меня добили. Я так и застыла в позе картошкособирателя, потому турист немножко подождал, наклонился и подобрал нож сам.

— Боро китаксо? — спросил он, поигрывая им в пальцах. — Посо кани? **

— А-э-э, Гермий дал, — рискнула я. — Понимаете? Гермий! То есть, я тут вроде как ищу одного человека… или не человека.

— Эхис оморфа матиа***, — бодро выдал турист, улыбаясь все так же лучезарно.

— Ду ю спик рашн? — уныло вякнула я на мне доступном и была срезана фразой:

— Хрязомэ дъерминэа.****

После «хрязомэ» мне очень захотелось вверх по косогору — и ничего, что туфли в песке. Вот только нож все так же грелся и оттягивал руку — прямо как щеночек, который ну очень хочет к хозяину.

Вот только прищур небожественных глаз был что-то очень уж хитрым, я уже у кого-то такой видела…

Вот только я начисто не могла определить, сколько этому греку лет. Тридцать? Сорок?! Больше?

— В общем, я извиняюсь сейчас, — угрюмо сказала я. — Но попытка не пытка.

Чайки уныло обстебали с высоты мои последующие попытки стать хоть немножко филологом. Мои запасы греческого сводились в основном к именам, я их честно на грека вывалила, все олимпийские, какие помнила. Грек оживленно кивал и даже показывал большой палец — то ли радовался узнаванию, то ли поощрял мое знание греческих реалий. Допроса в духе «плохой следователь» (с тычками в грудь и вопрошанием «Аид? Подземный царь? Харон, Цербер, Сизиф, андерстенд ми?») наткнулась на это самое «хрязомэ». Категорическое. С чувством.

Пантонима «Покажи ручками, как все плохо на Олимпе» имела большой успех. Турист устроил ответную пантониму, из которой я не поняла ровно ничего, но от этого немого кино у мужичков на покрывале начали падать бутерброды из ртов. Отдышавшись и перестав размахивать руками, грек оскалился и сообщил задушевно:

— Пэрнамэ поли орэа.*****

— Поняла уже, — пробормотала я уныло, — я не я, корова не моя… Ты, значит, не он, никогда такого не видел и по-русски ни бельмеса. Но в общем, ты имей там в виду, что кто-то спер копье Ареса и молот Гефеста, Дионис пьет, потому что тирс уже там же, все друг друга подозревают, да и еще Гера там что-то мутит против Зевса, я не очень поняла, а Арес еще на Аполлона срывается…

Выпалив это единым духом, я сгребла в кулак непокорный нож и развернулась, с твердым намерением штурмовать подъем.

И успела сделать два шага, прежде чем за спиной на чисто русском возопили:

— Мать моя Рея! Воображаю, что там начнется!

Комментарий к Лингвистические барьеры

* Как поживаешь?

* Можно посмотреть? Сколько это стоит?

*** У тебя красивые глаза

**** Мне нужен переводчик

***** Отлично время проводим.

========== …и барьеры психологические ==========

Вообще говоря, мне везет на альтернативно одаренных. Чего стоит один из преподов, шифровавшийся весь экзамен от студентов в шкафу (кто выдержал два часа и не ушел — получает «автоматом»)*. Теперь вот это… подземное и в шлепанцах.

Подземное, в шлепанцах радостно расхаживало взад-вперед по берегу, бурно жестикулировало и время от времени восклицало: «Да чтоб мне гарпия ногу отожрала, ведь это кто-то из своих!» или «Понятное дело, ломать не строить, но как они умудрились?!» или вот еще «И именно сейчас! Нет, это провидение!» На провидении я опасливо покашляла, покосилась на торопливо всползающих на высокий берег мужичков (те свернули пикничок и подались подальше примерно на середине радостного монолога греческого гостя) и вспомнила, как они там в античности друг друга приветствовали.

— В общем, э, радуйся, э, Аид?

— Ага, — с неутомимым оптимизмом отозвался тощий тип в шортах. — И тебе здравствуй, Россиюшко!

— Я вообще-то Елена…

Внутренне я приготовилась к сравнению с дубом додонским или к заламываниям рук в духе: «Не Троянская, мда, не Троянская…» Но получила в лоб неожиданное:

— А я вообще-то не Аид. Тебе было бы приятно, если бы тебя называли по царству… э, стране, городу? Месту жительства? Руся, Санкта-Петербурга или…

— Хватит, — может, не пристало с царем подземным так-то, голосом злой воспиталки. Ну, а что поделать, если у меня на придурь братьев вот такое выработалось… — Значит, Аид — название царства. И титул, так, что ли? Да я тебя хоть горшком назову, только скажи уже – как.

— Эдя, — он хихикнул, глядя на мое лицо, хотя глаза оставались по-прежнему хитрыми. - Нет, серьезно. По паспорту. И фамилия — Теодоропопулос, каково?

— А-э-э-э…

— Климен. Клим, — хитрость на миг спряталась за ресницами. — Последнее, что помню.

По-моему, с его клинической картиной амнезия — это явно лишнее.

— Ага, стало быть, Клим. Так вот, меня тут Гермес прислал, чтобы сказать… Ну, я собственно, уже сказала. Чтобы вы… — тут он вскинул брови, и я сообразила, что мы как-то внезапно и основательно на ты, — чтобы ты вернулся. Вместе со шлемом и этим… жезлом.

Аид, Климен или Эдя (я еще не определилась) уважительно внимал этой речи. Потом наклонился и торжественно зачерпнул горсту гальки.

— Кириенко — хорошая фамилия, — (а я ему называла фамилию?!). — Поспорить могу — у тебя в роду были греки*. Пошел-пошел-пошел! Видела?

Я послушно посмотрела на поскакавший по воде Ладоги камешек — тот скакал вполне пристойно — и потому чуть не проворонила:

— Вернуться туда? Вот уж нет.

— Чт…

— Ты представляешь, — с трагическим закатыванием глаз, — у Стикса песчаный берег. Вот совершенно. Пытаешься принести камень с собой — он выскакивает тебе в лоб. Семь шишек за последние месяцы, правду говорю. Ахерон слишком бурный, Лета глотает целиком, а Коцит орет так, будто я в него адамантовым копьем ткнул!

— Я что-то не по…

— Я могу тебе по-гречески повторить, — серьезнейшим шепотом дополнил этот тип, — там негде пускать камешки.

Вообще-то, мне полагалось впасть в ярость. Но я впала в ступор. Как-то навалилось все вместе и основательно: халва, Гермий, нож, тряский автобус, берег Ладоги. Худощавый мужичок неопределенного возраста, который не Аид и пускает камешки. Это не срасталось.

Вот только и в метро, и в автобусе я себя уже ущипнула раз двести и теперь щеголяла неслабыми синяками на всем мягком и спрятанном под одеждой.

— Камешки, — повторила я убийственно спокойным тоном. — То есть, ты сюда приехал пускать камешки?

— Конечно, нет, — ласково, как малому дитяти ответил мне вроде как подземный царь. — Но ты вот знаешь, сколько храмов в этом городе? Более двухсот. О, и насчет провидения: раз уж ты все равно потеряла день — ты могла бы провести меня к некоторым. Кое-что рассказать, а? Стыдно признаться, мне в голову не пришло обратиться ни к кому из смерт… ни к кому из местных, — подобрав синоним, он просиял так, что мне пришлось зажмуриться. — Конечно, вряд ли ты как просто адепт веры в Него разрешишь все мои трудности, но хоть некоторые вопросы… о! Я могу тебе в ответ кое-что рассказать из старых времен. Все эти мифы про олимпийцев нехороши в основном одним: аэды в них врут.

Он поднял голову, изучил мое лицо и примирительно добавил:

— Могу еще за трудности купить тебе мороженку.

От нервного срыва спас мужской характер и технарская привычка все раскладывать по полочкам.

— То есть, поправь меня, если я ошибусь…, но ты собираешься закадрить меня на вечер для походов по храмам и бесед о…

— Едином. Да.

— И расплатиться мороженкой.

— Еще рассказы о настоящих олимпийцах. Вряд ли тебя заинтересует пускание камешков по воде. Можем еще сходить в Эрмитаж, но там для меня слишком много знакомых статуй. Чувствуешь себя, будто в окружении родственничков, которые встретились с Горгоной – ну, а про свое собственное изображение я глубоко молчу, какого, спрашивается, обязательно приделывать мне бороду, эти скульпторы…

— А то, что у тебя там… ну, там… родичи в опасности, пропадают эти их жезлы, междоусобица и все такое… это тебя не волнует?

Последний камешек залихватски пробежался по воде. Бывший языческий божок поднял шлепанец и потряс, выбивая песок. Щурился он задумчиво, а усмехался — непонятно.

— В том смысле, в каком об этом говоришь ты – нет. По двум причинам. Первая — я ушел, чтобы не возвращаться. Нет, иначе: ушел на путь, с которого нельзя вернуться на Олимп.

Если он сейчас начнет говорить мне что-нибудь о Едином — у меня голова треснет. А может — у него. От моего удара. Потому что он должен притворяться. Потому что я — несмотря на то, что на шее у меня крестик, подаренный мамой — отношусь к вере с большим сомнением. Но чтобы бог подземного мира…

— А вторая причина?

— Вторая – та, что Гермий тебе соврал.

Аид подхватил шлепанцы и, насвистывая какую-то однозначно нашу местную попсу, полез вверх по песчаному склону.

В общем-то, я даже не удивилась. Но нож начал неприятно греться, и догнать бывшего бога я все же решила. Тот к этому отнесся спокойно и несколько дурашливо: он так и двинул вперед к шоссе босиком, по пути под нос себе рассказывая что-то, похожее на сказку:

— Жила-была склочная семейка олимпийских божеств. Жила вполне себе неплохо: поклонение смертных, свары, войны, пиры, развлечения… А потом пришла новая вера. Внезапно, как задница кентавра на ежа. Странная вера. Погасившая старые алтари вера. Склочная семейка вся как одна ударилась в вопли: «Кризис! Где наши жертвы?! Где наше поклонение?!» Они даже пытались сражаться — через жрецов и правителей, убивая проповедников Нового. Потом поняли, что это сражение проиграно. Тут в семье начался раскол. Кто послабее бегали, паковали сундуки и голосили: «Скорее в Египет, может, там не достанут!» Кто посильнее — хмурился, ковал молнии и готовился к открытому бою. Второй Титаномахии. Мечи точились, чаши осушались, пелись грозные песни. Только вот в рядах семейки нашелся трус. Трус поднял из бездны старого титана Крона — дети сдали дедулю в местный дом престарелых еще во время первой Титаномахии. Деменция, шизофрения, делирий — в общем, там было много диагнозов. Безумному деду терять было нечего: вместе с трусом они сотворили временной котел. Они закрыли Олимп, Парнас, Афины… довольно многое, да. И время потекло как раньше — для всех остальных. И время раздвоилось и остановилось — для олимпийской семейки и тех, кто оказался в котле. Семейка пьет и веселится. Ей приносят жертвы. Воины сражаются со старыми боевыми кличами. Оружие и жезлы, силу которых Крон и трус положили на стенки котла, хранят этот мирок — и будут хранить, наверное, до скончания времен. А самое главное – то, что никто никогда не сможет его покинуть. Здорово, правда? Великие и всемогущие в пределах своего котла!

Я прислушивалась к звуку моих оживленно скрипящих мозгов. Мозги просили матана. Настойчиво.

— Постой, никто никогда не сможет покинуть… А это…

А это рыжее, которое сожрало мою халву — оно что же, классификации не поддается?

— А это интересно. То есть, не то, что Гермий вообще не должен был появляться в твоем мире. А то, что он появился так. Отыскал предсказанного гонца — внезапно не героя, а девушку…

Он остановился прямо посреди шоссе и смерил меня задумчивым взглядом. Я молчаливо вскипела, представляя, что сейчас начнется.

— … нет, с отличной фигурой и прекрасными глазами, конечно, но с какого ляда — девушку? Ну, разве что кто-то из наших оракулов посчитал тебя современной амазонкой.

Я честно попыталась посмотреть на себя как на современную амазонку. Воображение тихо ужаснулось.

— Всучил этот нож – нет, не доставай, убери подальше, не бери грех на душу… и не стал тебя провожать. Думаю, не мог быть в этом мире долгое время. А это значит… это это…

Тут последовал еще один монолог, из которого я мало что поняла. Что-то там о провидении, Олимпе, моей роли, жезлах, истончении слоя. Наверное, попадись нам полиция или «скорая» — моего спутника бы так и увезли, да и меня заодно. За выражение лица. Но машины на «Дороге жизни» были редковаты и только изредка издевательски бибикали.

Шлепающий босиком по шоссе античный бог рассеянно махал им рукой. Я мрачно шла следом и понимала, что мне попался экземпляр, с которым трудно разговаривать. Очень.

— Малака, — сочно приложила я, обнаружив в себе невиданные запасы греческого нехорошего.

— А?! — пораженно обернулся Аид и таки нарвался на мою заготовленную фразу:

— Может, ты все-таки просто вернешься… ну, к ним? И притащишь с собой этот твой жезл и этот твой шлем…

— Да нет, жезл у меня свистнули, — весело махнул он рукой.

— Что — тот самый неизвестный вор?!

— Не. С чемоданом на вокзале. И я же уже говорил насчет возвращения?

— Угу, — хмуро ответила я. — Я поняла насчет камушков. Слушай, а сейчас ты куда? В Петергоф посмотреть фонтаны? Или там… в Кунсткамеру?

Где тебе самое место. Ну, жаль, что не договорила. Потому что он так и смотрел на меня: улыбка с предвкушением, зелень в глазах, волосы торчком. И этот проклятый прищур, от которого становилось морозно.

— Да нет, я на кладбище. То есть, мы. Ты же меня проводишь, раз уж не хочешь рассказывать о храмах? Хочу кое-что проверить, и тут недалеко такой ма-а-а-аленький, симпатичненький погостик… Идешь?

Я тяжко вздохнула. Прикинула, что амброзия все же нужна. И обреченно поинтересовалась:

— Слушай, а ты как вообще стал царем подземного мира?

— Так сам решил! — немедленно отозвался Клим, который, возможно, Аид. — Просто, понимаешь, если бы я, да с моим характером, взялся за море, ну, или за небо…

— Ясно, — сказала я быстро, — не продолжай.

Комментарий к …и барьеры психологические

* насчет препода - тру стори. Правда, такое имело место в одном из Минских вузов)

** Клим-Аид, разумеется, судит по слову “кирие”, то есть, друг. Фамилия ласкает слух бывшего грека.

========== Разборки в хтонических декорациях ==========

— Слушай, как тебя, Клим…

Вечерело плавно и вкрадчиво. Часы показывали какое-то уж совершенно дикое, больше близкое к полуночи время, но небо только разбавило кобальт легкой дымкой сероватости: белые ночи, что ты тут сделаешь.

Мы бодро шлепали пешком в непонятном лично мне направлении, куда вряд ли вообще ходят автобусы.

Хотелось есть, спать, домой и прибить спутника. Спутник пока не согласился поднести даже этот свой античный нож, примерно раз в полчаса выдавал: «Да нет, тут недалеко! Что — смертные совсем пешком не ходят?» — таки купил мне мороженку в случайно встреченном магазине. А, да. И осчастливил меня нереальным количеством баек из жизни олимпийцев. Байки были как на подбор: «Подрались как-то Зевс с Посейдоном…» или «Вот ты знаешь, сколько олимпийцев нужно, чтобы вкрутить светильник?» или «Как-то Гермий кинул клич на лучшую хозяйку среди богинь…»

Странные это были какие-то байки. Боги в них не сидели на тронах, не дули щеки от избытка важности. Шутили, братались, жили взахлеб, играли в разное-всякое… Может, из-за этого-то я за ним и тащилась уже столько времени: пропустить такое не сможет даже законченный технарь.

Но на паузе я взбунтовалась.

— Слушай, а ты разве не можешь найти, кто у тебя прибрал этот жезл? Ну, чтобы раз-два, божественные силы, какая-нибудь магия? Или у тебя сил совсем-то и не осталось?

— Остались малость, — отозвался спутничек. Он уже опять влез в шлепки и с упоением рассматривал на мой взгляд совершенно одинаковые деревья и заборы. — Только, понимаешь, я ими не пользуюсь. Почти совсем. Иначе, боюсь, наши отношения совсем испоганятся, а они и без того-то не особо идеальны, сколько ни пытаюсь…

— С кем отношения? — вяло спросила она. У Аида явно была манера говорить так, будто я вижу сквозь череп, что у него там в голове написано. Даже если бы видела: похоже, в голове у него такое, что лучше и не смотреть.

Сейчас он невинно приподнял брови и коротко ткнул пальцем вверх.

— В последний век стало гораздо лучше. Как это у вас говорят? Терпение и труд, да! Сначала было… ха, вот Зевс было решил сбросить Прометея в Тартар. Так вот, титаны его раз за разом тоже так выкидывали. С воплями: «Твою же мать, уберите зануду!» Раньше я не мог притронуться… почти не мог смотреть. Руки горели, если брал в руки Библию. Ну, для бессмертного-то ничего, затягивается. С глазами было хуже: будто впервые взглянул на колесницу Гелиоса. Теперь вот только в храмы не могу войти: выбрасывает. Спиной вперед, ты себе вообрази! Я в Ватикане-то потому долго и не пробыл: это было… в общем, пинг-понг.

Он довольно живо изобразил рукой летающий между воображаемыми храмами мячик, и я содрогнулась. От души набрала воздуха в грудь для глобального вопроса:, а зачем это ему понадобилось жечь себе руки, сотни лет метаться между храмами и пытаться до кого-то докричаться, если он сам — из другого ведомства…

Но он уже спокойно продолжал:

— …а тут еще Гермий с этим котлом так невовремя. Не может же это быть просто так. Испытание? Шанс? Только вот не понимаю, почему и зачем здесь ты. Как проводник? Наставник? Как…

Я потрясла пальцами, стряхивая с них жгучее и уже не впервые возникающее желание кой-кого придушить. Кой-кого, вечно говорящего не пойми о чем и загадками. Ну, ничего, вот заткнется же он хоть на пятнадцать минут, а тогда уж я его распотрошу, я себе за последние часы нехилый список вопросов составила…

Тут я заметила в прозрачных сумерках впереди надгробия, заорала от счастья: «Погост!» — и рванула к кладбищу так, будто была упырем, а по пятам неслась стая крестьян с вилами.

Аид догнал меня не сразу, зато и хихикнул, что, мол, подозрительный энтузиазм.

Умолк почти сразу, у первых могил.

Кладбище было заброшенное, запустевшее, небольшое и старое. С глухим шумом древних, мрачных сосен. С черно-синими зловещими тенями от полурассыпавшихся обелисков. С шуршанием сов где-то над головами, на ветках.

— Терпеть не могу такие места, — признался Аид, передергиваясь.

Здрасьте вам в окно, он еще кладбищ боится?

— А что так? Я думала, твоя вотчина…

— Я от них меняюсь.

Наверное, это все тон, а может, вечная недосказанность слов. А может, это сумерки коснулись кожи морозными пальцами, разбежались мурашками по рукам. Сумерки сгущались, их было слишком много для белой ночи. Сумерки сливались в чернильные, ночные пятна, влажно шевелились возле каменных осыпавшихся гробниц.

Сумерки просяще тянули пальцы к тому, кто шел впереди меня и почему-то старался смотреть только на каменные, древние кресты — ни на что больше.

Кресты живые пятна старательно обползали.

— Так, — сказал он спокойно, — пришли. Теперь если вдруг придется бежать — ты дай мне руку, нас не увидят.

И шагнул к какому-то склепу, довольно крупному, наверное, чьему-то фамильному и века где-то девятнадцатого — на питерских кладбищах чего не встретишь!

— В каком смысле — придется бежать? — спросила я, старательно отводя взгляд от тени, в которой что-то, кажется, неявно копошилось. — От кого? И почему? И зачем мы тут вообще?

— За привычным средст…

Звук изнутри гробницы пропал. Я немного нервно решала, что будет лучше: влезть следом в неизвестность или стоять и уверять себя, что шевелящиеся тени — это нормально, а вон те моргающие из темноты глаза — это какая-то крайне крупная кошечка. На всякий случай подалась за особенно колоритный и почти не обвалившийся крест: там было как-то уютнее.

Ждать долго не пришлось: Аид вернулся. Рассеянно поискал взглядом меня (не нашел). Поднял лицо в небо, где сонно висела бледная луна. И пораженно вопросил:

— Господи, ты что — серьезно?!

Ответа по понятным причинам не было.

— Нет, я понимаю, я просил и все такое…, но вот так — сразу?! И без шлема? И… тут еще и смертная, то есть, мне еще и ее оберегать придется? В открытую? Против этого всего и без… Нет, ты не пойми неправильно, я не отказываюсь, я постараюсь, я в общем-то помню, как нужно…, но хоть на первый раз ты не мог бы как-то… подсобить, что ли?!

Ночь, наверное, не выдержала. Сломалась и ответила.

— Чё, совсем, трехнутый?! — сипло вопросила ночь. — Поцоны, глянь, кадрище!

После чего интеллигентная питерская белая ночь выпустила из себя четыре неинтеллигентные хари разной степени помятости. Хари, наверное, трудились в роли местной налоговой для покойничков. Налоговой перепало хорошо: запах водки и колбасы наполнил воздух.

Как-то даже настроил меня на лирически-обеденный лад.

Аида он настроил гораздо лучше: тот вздохнул стаким облегчением, что чуть не сдул ближайшую сосну. «Смертные…» — прослеживалось во вздохе.

К упомянутым смертным бывший подземный царь шагнул с улыбкой во все зубы и чуть ли не с распростертыми объятиями.

— Привет, ребята! Денег, семки, закурить?

Бдыщ!

Кулак главного (фэйс у него был наиболее железнобетонен и наименее интеллектуален) вылетел вперед как на пружинке, и моего спутника ощутимо шатнуло.

— Шлем где? — скучно спросил второй.

— А ва-а-вам срифмовать по-гречески или по-русски?

Бздыщ!

— Два раза по одной щеке, вы же даже не даете мне подставить леву…

Хрясь!

— …три раза…

— Где, спрашиваю?!

— Ребята, не стесняйтесь, у меня же не только щеки…

Шмяк!

— Аххх, приятно, что вы это заметили…

Я зажмурилась и вжалась в крест, но звуков отменить не могло — они шли и шли, шокирующе размеренные.

Бах, шмяк, хлоп.

Хлоп, шмяк, бах.

И один и тот же вопрос.

— Шлем есть? А если найду?!

И ответы, гораздо более разнообразные.

— Найдете — забирайте! Охх, напомнило пощечину Геры. Ауу, зачем же на ногу наступать?

Ответов было все меньше, все чаще — свистящие, рваные выдохи в такт ударам.

Я мысленно свернула свой список вопросов. Мне было интересно одно: он так и позволит себя избивать?!

Кладбищенских татей это тоже заинтересовало.

— Че ты как не мужик, — обиделся один. — И совсем ничего не сделаешь?

— Нет, — вполне бодро прохрипели в ответ. — Потому что «не убий». И потому что мне нельзя. Так что давайте, ребята, не стесняйтесь.

Ребята, вестимо, не стеснялись.

Да интеграл твою через дифференциал, придется все же. Ну, придется все же…

Лопату я ногой нащупала уже давно. Не знаю, вообще, откуда там взялась лопата. Может, ее положил кто-то из местных устраивателей кладбищ лет двадцать назад. А может, пристроили специально для меня.

Важно было то, что в руки она легла идеально. Аффект имелся и без того, так что нужно было придумать только боевой клич…

— Халва-а-а-а-а-а!!!

Чертово бессознательное. Вообще, я ж не филолог, я говорила, а когда ты летишь из-за креста и из кустов с поднятой лопатой в бой — импровизировать как-то очень сложно.

Местные тати тоже не были филологами. И нервы у них были не особенно крепкими. Хотя когда на тебя внезапно из сумерек… с лопатой… совсем не хрупкое… с красным лицом и боевитым ревом…

Берсерки отдыхают!

Главного я отоварила лопатой плашмя и с налету (звук был как от удара в медный таз), второму досталось с разворота и по инерции. Орать я не прекращала. Оралось почему-то басом.

В общем, противник был деморализован, обезоружен и понес колоссальные потери в первые минуты боя.

— Це ж мертвые с косами! — внезапно завопил тот, которому лопатой не досталось. Этот, видимо, приехал на стажировку из соседней державы.

После чего противник отступил. В смысле, частично уполз, а частично понесся, сокрушая надгробия и деревья, куда-то в глубь погоста.

— Еще б злого чечена вспомнили, — просипела я натруженным горлом и опустила лопату. Шмыгнула носом и повернулась к Климу, в смысле, Аиду: хорошо бы, он мог идти, не хватало еще на себе тащить…

Клиент транспортировке и правда не подлежал, правда, уже в другом смысле. Клиент сидел на кладбищенской земельке и всхлипывал от смеха, вытирая что-то смутно-серебристое (кровь?) с лица.

— Ам-мазонка, — различила я сквозь всхлипы. — Ип-полита рядом не валялась…

Я с тихим рычанием сквозь зубы покачала лопатой, но это вызвало у и без того изрядно ушибленного божества только еще один приступ дурного смеха.

— Ик… итьп… и теперь я знаю, зачем тебя мне послали… Ты… ты мой… ахр… ах-ха-ха, хранитель!

Ну, своего он добился. Лопату я при этом известии уронила.

А то было, было у меня сильное искушение…

Комментарий к Разборки в хтонических декорациях

Пы.Сы. Да я знаю, знаю, надоели недомолвки… терпите, все будет. В следующей главе будем прояснять ситуэйшн и разговаривать разговоры.

========== Объяснения за утренним кофе ==========

Мрачный. Великий. Могучий. Внушающий ужас. Богатый.

— Если ты почитаешь древнегреческие источники, — немного гнусаво сказал от стола тот, к кому я подбирала эпитеты, — то заметишь, что это все про царство. Ко мне-то обычно относили только один эпитет — «Ужасный». Ну, а это, знаешь ли, можно по-разному трактовать.

Разговор происходил в моей квартире и наутро. На позднее утро, если точнее. Поскольку из той задницы мира, куда нас занесло стараниями моего спутника, мы выбрались как раз ближе к утру. Перед этим активно петляя по сельской местности и вспугивая собак, влюбленные парочки и почему-то байкеров. Последние, кстати, оказались милосердными, подкинули до Питера, цокали языком и жалели Аида. Со стопроцентной уверенностью в том, что отделала его я.

Было почему-то лестно.

Ночь мы провели я — на диване, гость — в комнате, которая вообще-то была на ремонте и в которой стоял всякий хлам. Утром списать вчерашнее на «мневсеприснилось» не вышло, потому что на моей кухне обнаружился античный бог, насвистывающий сквозь зубы над туркой с кофе.

Вид у представителя античности был уголовный: губы рассажены, на скуле свинцового оттенка плямба, один глаз прищурен особенно колоритно.

— Думал, зуб высадили, — улыбнулись мне от плиты. – Не, повезло. Заживет, ихор схватывается быстро.

Наверное, ихором называлось то самое серебрящееся, которое заляпало ему всю фуфайку. Принт на ней теперь смотрелся еще более оригинально.

— Вообще, это даже забавно, какие прозвища тебе дают, когда становишься царем, — продолжил он, помахивая чайной ложечкой. Посейдона вот до царствования звали Жеребцом. Зевса — Кобелем, по сходной, правда, причине. У каждого, пока не сели на трон, было свое: Посейдон — буйный, краснобай, таран, Зевс — воин, стремительный, мудрец…

— А у тебя?

— Трус и вор, — сказал он так неожиданно, что я поперхнулась кофе. — Я не так сварил?!

— Так… сварил… — выкашляла я, про себя поклявшись, что в жизни глотка не сделаю, пока он говорит. Во избежание таких вот смертоносных откровений.

Бутерброд с колбасой поглядывал с тарелки почти умоляюще, но я смотрела на гостя. На худощавое лицо с отметинами и живыми глазами.

Древними, как проклятущая пыль веков.

— Аэды — любители приврать, — протянул гость с невеселым смешком. — И промолчать. Титан Крон получил пророчество о том, что его свергнет сын — это верно. А в разгар войны он получил второе пророчество. Не от Урана — от Мойр-прях. Они сказали, что его погубит страх. И Крон возликовал — потому что ничего не боялся. Зря он не догадался уточнить — чей страх…

Глаза его были ясными, спокойными, он даже из своей кружки не забывал прихлебывать.

От этого было еще страшнее.

— …сколько себя помню. Может быть, трусами рождаются, не знаю. Для бессмертного это странно. Но я не шел в битвы. Не совался в песни. Не понимал войн. И был искусен разве что в воровстве и розыгрышах.

А Гермий-то точно говорил, что у него уроки брал.

Я не выдержала, вцепилась в бутерброд, просто чтобы было от чего нервно отрывать куски.

— Ну, вот меня и не принимали в расчет, вряд ли Крон вообще помнил… А ведь нет ничего опаснее труса, кирие*. Он предаст. Он извернется и нанесет удар в спину. Он не смотрит на правила и законы. Есть трусость, при которой проигрывают жизнь. Есть трусость, при которой — выигрывают войны. Когда трусу становится достаточно страшно — никогда не знаешь, что придет ему в голову. Попросить у Циклопов шлем-невидимку. Посоветовать брату выпустить Гекатонхейров… похитить у отца единственное оружие.

— Поднять из Тартара титана, заключить с ним договор, — продолжила я в тон, — построить временной котел, чтобы никто не ушел обиженный.

Он одобрительно улыбнулся мне над столом. Только криво — наверное, из-за разбитых губ.

Муха в тишине колотилась о стекло, как эпилептик в припадке.

— Здорово, правда? Мы взяли за пример Элизиум. Вечное существование, вечное блаженство без конца и края. Герои, подвиги, всеобщее преклонение, как в любой книге мифов. Не нужно бежать в Египет. Не нужно второй Титаномахии.

— Ты боялся этого? Когда поднимал Крона?

— Я видел одну, — коротко ответил он. Пожал плечами, покачал кружкой. — Мне хватило. Крону тоже, как выяснилось.

Он засмеялся, вполне себе радостно, и принялся деятельно намазывать бутерброд.

— Когда я вытащил его из Тартара и объяснил, что к чему, он мне даже физиономию не набил за свой серп. Хлебнул колдовских зелий, принял нормальный облик и сходу: «Может, проще олимпийцев в Тартар засунуть, если хотим избежать войны? Ну, ладно, не всех… Только Зевса? Только Посейдона? Ну, хотя бы Геру, на нее же все жалуются… что ты там за ересь несешь насчет временного кольцевания? Нет, нужно создавать по типу Элизиума, только б с Геей еще договориться…»

И обрисовал несколькими мазками. Олимпийский дворец — средоточие, стало быть, величия и славы. В комнате, полной хаоса чертежей, заседают двое, разговаривая трехэтажными терминами. Малюют схемы, пререкаются, через слово поминая то Ананку, то Тартар. Застывшая у дверей Афина трет лоб, прислушивается к этому непотребству, после чего просачивается обратно в коридор, бормоча: “Да я все равно тут ничего не понимаю”…

— … она-то еще ничего, остальные годиков через пять хотели нас в Тартар упечь. Уже в компании друг с другом, понимаешь, чтобы только не слышать такого-то. Ну, — он развел руками, — мы все же рискнули, создали. Силу наш котел получал от средоточий власти. Гора Парнас… Пелион… старые алтари… осколки колесницы Гелиоса…

— И эти ваши реликвии? Трезубец, копье, тирс?

Перед моим носом наставительно покачали бутербродом.

— Не гони, не Фаэтон. Сначала мы жили как прежде. Сколько-то. Ладно, долго. Много поколений смертных. Но время для нас течет иначе, мы не чувствуем его, раз уж мы его дети…

— … и раз уж ты вытащил Крона из Тартара.

— Это да, — ответ был невнятным из-за бутерброда. — Хотя он вообще и выходить не хотел. Знаю я вас, говорит. Столько веков всякую дрянь на голову кидаете: то Тифона, то преступников. Ну, правда, когда я ему малость обрисовал — так он как пробка на волю вылетел. Сначала толку от него не было: как глянул, что мы натворили во время своего правления — рванул в годовой запой, но вот потом…

Гостенек притушил блеск в глазах. На моем лице отчетливо было написано: «Ударишься в воспоминания — будешь ударенным дополнительно. Кружкой».

— Так вот, мы жили как прежде. Несколько интриг, мелкие войны, пиры, интриги, измены… — широкий жест, — дети от смертных, их подвиги. Скажи спасибо — до вас это не дошло, ваши куцые сборники мифологии были бы гораздо толще. Раз примерно в десять лет мы осматривали котел и замыкали его на все новые реликвии… хм, меняли батарейки, так проще? Под наш котел нужно было постоянно подкидывать новых дровишек. В ход шли реликвии — трезубец, копье, шлем, к которым мы привязывали «стенки». Средоточие памяти. Средоточие времени. К нам ничто не могло войти — и от нас ничего не могло выйти.

— Да неужели? — хмуро сказала я в кофе. По моим понятиям, один рыжий халвожор и один русоволосый мозгожор под понятие «ничто» не попадали.

— А… я? Я — случай особый, я ведь все-таки трус. Никогда не замечала что там, где смелый ударится о стенку, трус через нее просочится? Ну, вот я и…

— Десять лет назад, — подсказала я. Если только мое инженерное чутье не врет, этот самый барьер времени был наиболее уязвим именно во время «смены батареек». — То есть, ты умудрился найти лазейку и смылся. Почему?

Тип с такими хитрыми глазами просто не мог ее не найти. И сказать правду вот прямо сейчас он мне не сможет тоже.

Аид нацелил на меня ложечку.

— Когда тебя выберут богом подземного мира на вечность-другую — вспомни этот вопрос, ладно? А сейчас можешь для примера мифы вспомнить. Как там в ваших книжках — описывается моя вотчина?

Ага ж, пресловутое мрачное царство. Пиры-герои-войны — это все-таки на поверхности…

— Значит, тени стонут, Харон машет веслом, все невеселые… а, да, и там негде пускать камешки, — меня наградили милостивым покачиванием ложечкой. — И не жалко было? У тебя ж там была… не знаю, на Олимпе — родня… о, жена. А как ты… с женой-то?

Ложечка на секунду остановила свое движение в кружке с кофе. Гость зажмурился, как от дурного воспоминания.

— А что с женой? — голос у него остался вполне себе прежний. — С женой у меня было как со всеми. Мало что я ее украл, так еще я — это я. То есть, там Зевс, тут Посейдон — и вдруг…

— Мда-а-а, — страдальчески выдавила я, ощутив весь трагизм этой семейной пары. — Значит, ты решил взглянуть, как там у смертных дела обстоят. И Гермий еще сказал, что ты… ну…

— Уверовал, — радостно подсказали мне. — Это слово не нужно запикивать цензурой. Хотя если ты хочешь поговорить о словах, которые нужно запикивать…

На данный момент меня больше интересовало, откуда он знает про цензуру. А, и еще — это у олимпийцев милая семейная традиция, истреблять продукты питания в моем доме?

— …то обрисуй ими нашу ситуацию. Очень подойдет. Одно греческое выражение ты уже зна…

Я малорадостно употребила оное выражение. Рука Аида замерла на полпути за третьим бутербродом.

— Может, ты еще не понял, но я не знаю, что это за ситуация. Сначала ты говоришь, что Гермий соврал, потом тащишь на непонятное кладбище — кстати, где тебе бьют морду! — при этом с какой-то радости обзываешь меня своим хранителем, а я ни сном ни духом…

— А, — сказал гостенек и хихикнул особенно жизнерадостно. — Просто уж очень силен был образ типа «Геракл нового времени. Женщина и с лопатой». На самом деле все просто. Судя по тому, что на Олимпе пропадают реликвии, кто-то собирается сломать наш с папочкой «котел». Пока что дела у них идут не особенно хорошо: думаю, «котел» всего лишь может пропустить бессмертного, с ограниченными силами и на очень короткий срок.

— Ага. Поэтому Гермий со мной не пошел.

Меня одарили активными кивками и энтузиазмом на лице – мол, можешь, когда захочешь!

И кстати, когда этот подземный вор успел стыбрить из моей руки бутерброд?!

— На кладбище ты пришел за шлемом, так? — я демонстративно сжала в кулак пустую ладонь. Аид в ответ продемонстрировал свои: девственно чистые. Не брал мол, ничего не брал… — У тебя что там, портал какой-нибудь?

— Зачем портал, — спокойно откликнулся бывший бог. — Просто вещь хтоническая. Особого хранения требует. Вроде как колбаса у тебя в холодильнике — ты же не положишь ее на солнцепек? Вот и я — раз уж собрался ходить по храмам, оставил подземное в… ну, подземном месте. Там какое-то капище было в древние времена, еще до кладбища, вот шлем и не беспокоился.

Ну да, ну да, не мог же он его на некрополе в Александро-Невской лавре оставить…

— А шлем тебе, стало быть, как привычное средство… стоп. Ты что, смыться хотел?! Прямо с… кладбища? Под… под невидимостью?! То есть, а я осталась бы обсуждать с теми парнями достопримечательности столицы?

— Нет! — мгновенно откликнулся Аид, и прозвучало так правдиво, что точно соврал. — В общем, наверное, я бы тебя тоже вытащил. Хотя где это видано, чтобы вдвоем, в обнимку, под шлемом и бегом через кладбище…

Он замечтался над этой картиной, а я постаралась не откусить край кружки. И дышать очень, оооочень ровно…

— Но шлем у тебя успели спереть. А потом подоспели… как там по-вашему? Смертные.

— Придурки, — предложил свою версию Аид. — Думаю, под контролем кого-то из милой семейки. Ладно. Того из милой семейки, кто решил сломать «котел». Я же говорил — ограниченные способности. Но я не говорил — вовсе без способностей.

В ладони у него будто из ниоткуда возник мой бутерброд. Гость с чисто греческой въедливостью проверил его на наличие сыра и колбасы и незамедлительно запустил в бутерброд зубы.

Но я уже настроилась на вечную, очень в жизни помогающую мантру «Ничего-ничего, я все равно по жизни танк». Потому спросила медленно и очень четко отделяя одно слово от другого.

— А теперь напрягись и сообщи мне настоящую причину, по которой за тобой охотится твоя семейка и тот, кто собирается сломать «котел».

При последних моих словах его улыбка стала определенно какой-то странной. И, возможно, сулящей новые гадости.

— Кирие, видишь ли… можно сколько угодно воровать жезлы, тирсы, копья. Это поможет ослабить «стенки». Даст выход на время. Кому-то одному. Может, нескольким. Но полностью сломать… чтобы помощью сломать нужен, так сказать, ключ.

— …который ты, как понимаю, спер, когда хлопал дверью…

— В общем, да.

Он выглотал кофе и с надеждой воззрился в чашку. Потом как следует потянулся.

— Ты довольна, кирие? Теперь-то, я надеюсь, ты полна решимости быть моим хранителем, а?

Ага, как же. Вон, два крыла режутся.

Нет, ну это ж сколько потраченного времени, а? И сессию пересдавать, и вообще…

— А с чего бы? — поинтересовалась я в упор. — Я ведь так понимаю, амброзию я не получу?

— Если Гермий не поклялся тебе Стиксом — то нет, — пожимая плечами, отозвался Аид. — Всегда требуй клятву Стиксом. Олимпийцы — жуткое жмотье. Когда я обустраивался в подземном мире — они мне даже посуды пожалели. Пришлось красть. До сих пор глаза своих подданных помню, когда…

— Тогда зачем? — перебила я, нужно было срочно перебить его болтовню, потому что я очень не люблю, когда меня обманывают, или когда к горлу подкатывает знакомая горечь, или когда на моей кухне ошивается создание из античности, которое пытается втянуть меня в очередную аферу. — Из чистой моей к тебе симпатии? Из непонятных побуждений? Из любви к приключениям?

— Последнее, конечно, тоже присутствует, но я-то подумал, что ты… знаешь, как христианка и высокопорядочный человек поможешь мне, так сказать…

— Лезть в пекло без цели — звучит как замануха для лоха! — отрезала я, полная нежелания повторять ошибки героинь-попаданок.

Аид, постучал по носу. Похлопал длинными ресницами, подбирая слова. Что-то вспомнил и непринужденно поинтересовался:

— «Конец света» звучит получше?

Комментарий к Объяснения за утренним кофе

* кирие - подруга. Аид нагло пользуется фамилией героини - Кириенко, и использует греческое обращение как игру слов.

========== Собачьи нежности ==========

Если я не читаю то, что вы написали, не комменчу и даже сама не пишу — я все равно пока жива, и на Беларусь не упал огромный картофельный метеорит) Аффтор решил выпускать «Любимчика» в книге и теперь маньячит. Аффтор просит понять и простить)

Если вы когда-нибудь решите сообщить кому-то о всевозможных ранганёках, апокалипсисах и армагеддонах, у меня к вам есть единственная просьба: не надо этого делать за утренним чаем. Очень портит настроение.

Озарения типа «Нанималась найти какого-то античного типа, а меня тут мир спасать подписывают» не улучшают аппетит, сами понимаете.

Аид с философским видом утер заплеванное чаем лицо.

— Ну, может, не совсем конец света, — оптимистично сообщил он. — Может, они угробят пару сотен тысяч — и успокоятся себе на радостях! Хотя у меня по поводу родни есть маленькие сомнения: мелочами они не маются. Если уж кто чего задумал — Грецию они как минимум встряхнут как следует.

— Да за что же это? — уныло вздохнула я.

Аид оскалился и вежливо пояснил, что это вопросы веры. И вообще, явственно не всем олимпийцам понравится, что их алтарей и в помине-то нет, а есть…

— Ты вообще знаешь, сколько храмов Единого в Греции?

— Сидел бы ты… в Греции своей! — простонала я, поднимаясь из-за стола. Влезать в противостояние чьих-нибудь вер никак не входило в мои планы. — В общем, я так понимаю, что это смертельно опасно, ибо эти твои олимпийские сородичи как-то не особенно благоговеют перед смертными.

— Ага.

— И в награду я получу только кошмары и чувство глубокого морального удовлетворения.

— Возможно, еще прозрения и духовное совершенствование, — посулили мне.

— Но ты все равно с меня не слезешь?

Несколько секунд на меня из глаз гостя смотрела лукавая древность. Затем он пожал плечами и встал, основательно упихивая в карман бутерброд.

— Кирие, я все время забываю о свободе воли. Об этом и на Олимпе-то часто забывали. Так что если я сейчас пожму тебе руку, поблагодарю за сцену с лопатой и скажу, что было очень, очень приятно познакомиться…

…а потом ко мне регулярно будут наведываться гости из античного котла. Уничтожать мои продукты, рассуждать о моей внешности и интересоваться:, а я не нашла одну старую скотину, которая как-то сбежала камешки по воде пускать?

— Надеюсь, по храмам ты меня все-таки не потащишь, — обреченно сказала я, поднимаясь. — Ладно, чем могу, до некоторой степени…

— Он в тебе не ошибся! — расцвел гостенек, покоробив меня покалеченной улыбкой. — Но по храмам — это мы все-таки в другой раз. Как-нибудь, когда разберемся с моими семейными проблемами, да?

Честное слово, я прекрасно понимала, на что себя подписываю. Более того, еще со вчерашнего дня уяснила, что а) сведений мне не дадут никаких, б) если какие-то и дадут, то вытаскивать их придется под пытками, в) этот тип и под пытками так соврет, что не расхлебаешься.

Но в этом путешествии по городу было что-то феноменальное. Во-первых, за пять часов, которые мы колесили по Питеру, по сути мне ничего больше не сообщили. Аид так, бросил между делом, что «со знакомым надо повидаться, и чем срочнее, тем лучше». И тут же сам себя опроверг, поскольку уже на втором часу ясно стало, что он не в курсе, где этот самый знакомый живет (да и как он выглядит — скорее всего, тоже). А потому мы исколесили половину города, остановились у как минимум пятнадцати больниц, посозерцали их с самых разных ракурсов — и каждый раз тащились к следующей точке.

О, кстати. Путешествовали мы все это время на автобусах или маршрутках. При попытке загнать его в метро Аид посмотрел с веселым изумлением:

— Ехать подземкой? Серьезно, тебе не кажется, что это какой-то странный каламбур?

И радостно почапал к очередной маршрутке.

К тому времени, как это олицетворение греческой неуемности наконец остановилось (только по моей просьбе и только чтобы купить пару хот-догов) — я уже не особо понимала, в какой части города мы находимся. Говори потом, что приезжие этот город не знают…

— Этот твой знакомый что — доктор? — поинтересовалась я в десятый раз, наслаждаясь вкусом картонной сосиски с томатным соусом.

— М-м, — отозвался Аид сквозь свою сосиску. — Амброжжжжия… Ну, можно и так сказать. Честно говоря, я очень надеялся, что как раз с ним не придется встречаться лицом к лицу. Но раз уж нужны сведения из надежного источника — приходится… нет, не она все-таки, наверное.

Он посмотрел на очередную больницу, качнул головой и поднялся со скамейки. Я продолжила сидеть в позе объявившей забастовку.

У меня все-таки ноги не бессмертные.

— А ты бы глядишь, поделился чем, — посоветовала, глядя на него сверху вниз, — авось, оно бы полегче пошло. — Глядишь, и я бы чем помогла, кроме как подсказывать, сколько отдавать за проезд. Откуда у тебя вообще деньги за проезд? Стоп, откуда у тебя вообще деньги?!

Аид озадаченно постучал по стеклу смартфона… минуточку. Моего смартфона. Я запоздало схватилась за сумочку. Античный божок возвернул девайс с виноватым видом.

— Гермес не говорил тебе, у кого учился ремеслу?

— Ну, охренеть, — сказала я, не размениваясь на греческий язык и торопливо пряча смартфон обратно в сумочку. — Мне навешивать на кошелек висячие замки?

— Боюсь, это вряд ли помогло бы, кирие… — он немного нервно хихикнул. — В старые времена семейка шутила, что я мог бы украсть Геру из-под носа у Зевса. Я, кстати, в таком случае говорил, что мог бы украсть и что-нибудь более нужное… так где там остановка?

Ну да, конечно. Как будто я могла ожидать, что античный божок себе работу найдет, за десять-то лет. Или специальность какую получит.

Я со скрипом поднялась со скамейки и двинулась к остановке от больничной ограды, попутно поинтересовавшись ядовито:

— И как ты собираешься пробивать себе билетик в рай, с такими-то способами добычи средств? Как там насчет, ну, не знаю, «не укради»?

— Приходится выбирать меньшее из зол, кирие, — жизнерадостно откликнулся Аид, поднимаясь на носки, чтобы высмотреть автобус. — С одной стороны — все же они были карманниками. Ты знаешь, сколько зарабатывает карманник? С другой стороны — я мог бы воспользоваться силами и отыскать какой-нибудь древний клад, я ведь все-таки был богом земных недр, вот только боюсь, что это было бы…

— Что? — спросила я, когда поняла, что умолк он как-то резко, пристально глядит на другую сторону дорогу и как будто поеживается. – Эй, что там-то?

— Хуже, — пробормотал Аид. — В автобус, живо.

— Это же не наш номер, если мы хотим ехать еще в больницу.

— Мгм, — ответили мне нечто совершенно интернациональное. После чего меня утрамбовали в автобус, как не особо ценный багаж (была б возможность — Клим бы себе и ногами еще помогал). Автобус тронулся. Я вытянула шею, стараясь рассмотреть сквозь заднее стекло — от чего ж мы так поспешно драпаем.

Ничего условно инфернального на дороге не обнаруживалось. Черные колесницы или хотя бы машины в масть отсутствовали начисто. Огнедышащие драконы, гидры и прочие твари тоже не спешили появляться (не очень-то и хотелось, кстати). В воздухе одиноко стрекотал какой-то вертолет, бежал в поисках хозяйки белый, похожий на игрушечного мопсик, по тротуарам хмуро и целеустремленно передвигались вполне себе питерские прохожие…

— Медленно, — пробормотал Клим и огрел кулаком по поручню, изрядно шокировав какую-то пожилую тетушку. Медленно, гамо’то*, медленно!

Высшим чувством уловив, что сказано что-то нехорошее, я вытянула шею с удвоенным энтузиазмом, но по-прежнему ничего, от чего следует драпать, не увидела. Кроме питерских маршруток. Маршрутки лихачили, прохожие передвигались, мопсик не отставал…

Словом, все было бы вполне по-питерски серо и обычно, если бы не одна деталь. Мопсик не отставал от маршруток. Бодренько так бежал, догоняя автобус, уверенной рысцой…

Да, и еще у него почему-то был выхлоп. Черный такой, на техосмотре бы наверняка бы запороли. За количество выбрасываемых в атмосферу газов. Хотя непонятно, на белых мопсиков вообще полагаются техосмотры?

— Кто собачку нефтью покормил? — тупо спросила я, еще больше шокировав бедную пенсионерку.

Ответный оборот по-гречески содержал что-то явно матерное, плюс упоминание Тифона и Ехидны. Если я правильно поняла, что это Тифон и Ехидна.

Автобус радостно пронесся на зеленый свет, миновал перекресток и устремился куда-нибудь поближе к центру и к знаменитым питерским пробкам. Мопсик с выхлопом не растерялся, пересек дорогу в прыжке, полном кровожадной пролетарской сознательности, не допрыгнул и…

Бздыщ.

Взвизгнула чья-то сигнализация. Хрустнула, сминаясь, крыша чьего-то автомобиля. Мопсик сиганул на тротуар, оценивающе глянул на наш автобус и, примерившись, сжевал шину чьего-то велосипеда, стоявшего у столба.

— А-э-э… — сказала я, когда позади собачки задымило гуще.

— Ну, не все же ему лепешки медовые таскать, — с нервным смешком отозвались рядом со мной.

Остатки мифологии выветрились у меня из головы тут же. Белый мопсик теперь поравнялся с автобусом и примерился прыгать. Я смогла рассмотреть мордочку.

Мелькнула у меня мысль, что от этой мордочки поспешит смыться крокодил средних размеров. Потому что в совершенно бездонной пасти помещается столько зубов, сколько крокодилу не снилось. Острых. Желтых.

Кроме зубов, я почти что ничего и не рассмотрела, морду этой твари вообще не просто было рассмотреть, она раздваивалась и троилась перед глазами, как будто была не одна, а…

— Це-це…? — сказала я печально, выстукивая зубами замысловатый ритм.

— Це-це — это муха такая, — ласково ответил неунывающий спутник. — А это Цербер. Сейчас прыгнет.

Видок у него был странноватый. Предвкушение пополам с ужасом. Губы улыбаются, рука дрожит, глаза перестали быть серо-зелеными и зажглись чуть заметными огоньками.

Визг тормозов. Какой-то тип из тех, кто ездит на джипах и в народе называется водятлами, вылетел на красный, и автобус резко вывернул в сторону, объезжая, прибавил скорость…

Цербер отстал. Если, конечно…

— То есть, аэды и об этом врали, — сипловато заметила я. — Ну там, три головы, хвост-дракон, огромный рост, мерзкий харак…

Дорогу вспорол явственный звук сминаемой жести. А потом очень испуганные крики.

Хорошо, что мы все-таки не можем увидеть, что там творится с этим джипом.

— Насчет характера они не ошибались, — шепнул Клим, осматривая улицу, по которой мы ехали. — Мы выходим. Сейчас.

Он выволок меня на улицу на первой же остановке, не обращая внимание на робкое «Э-э, а как мы дальше, на метро или на такси?»

— Ногами, кирие, ногами! Видишь церковь? Помнишь наш разговор о том, чтобы посетить местные храмы? Начинаем сейча…

Я бежала уже после слова «церковь». Очень быстро. Потому что, несмотря на то, что я никогда не считалась хорошей бегуньей, собачка, кушающая на лету колеса и джипсы, как-то очень мотивировала.

Скррр. Скррр… хрясь-хрясь-хрясь. Симфония пугающих звуков позади начала шириться и нарастать. Прибавилось высокое злобное рычание и стук маленьких, но явно крепких коготков. Как-то сразу обретя второе дыхание, я донеслась почти что до церкви и остановилась, чтобы обернуться.

Клим финишировал сразу за мной и запыхался почему-то вдвое больше (он там в подземке своей что — бегом сроду не занимался?). А на нас не спеша и величественно, явственно полагая, что деваться нам больше некуда, наступало это самое. Белый мопсик с выхлопом и бездонной глоткой. Не спеша волочащий за собой наполовину изжеванный бампер джипа. «Хавчик на дорожку», — подумала я, борясь с неизвестно откуда накатившим истерическим смехом.

— А-а мне теперь…

— К стене, — выдохнул Аид как-то очень устало, бесцветно. — Идем, сейчас. Прижмись.

Стена у церквушки была вполне себе обычная. Холодная, покрашенная желтой краской — самое то для храма на окраине. Клим стал рядом со мной, и я увидела, как дергается его лицо и что-то шепчут губы — только не могла разобрать, что там по-гречески, молитвы, ругательства или все вперемешку.

Мопсик затормозил и недовольно уставился на нас, опасливо — на стену. Выпученные, водянисто-красные глазенки, потешные складочки у шеи, короткие лапки, кажется — за поводок и какой-нибудь… писательнице детективной в семью, да.

Бампер джипа сноровисто исчезал в глотке. Думаю, там бы хватило места еще на пару автоколонн. Мотался коротенький хвостик-дракошка: злобно попыхивал огнем.

Цербер неторопливо скребнул лапкой (на асфальте остался такой след, будто взрезали). Открыл жуткую пасть в ехидном ощере — закапал дорожку слюной, разъевшей асфальт. И неспешно, с чувством выполненного долга пошагал к тротуару, громко принюхиваясь по пути. На тротуаре-то, кстати, как раз скопилась изрядная толпа — видно, глазеть на тот самый джип…

— А-а… — застонал прижатый к стене Аид. — Я даже выругаться в таком положении не могу. Кирие — я пошел, а ты… ну, не знаю, думай. Лопату найди. Или еще что-нибудь.

— Ку-куда пошел? — печально вякнула я. — За-зачем?

— Пошел, пока он не начал убивать. Вот так, — в полусотне метров от нас белый мопс непринужденно целиком зажевал урну. — Попытаюсь договориться, а если не получится…

— Тогда искать лопату?

— Тогда бежать в храм. И не выходить. Слышишь? Если увидишь, что я… что меня… — лицо его болезненно передернулось. — Беги внутрь и не выходи.

И отошел от стены, а я только и успела заметить — что у него почему-то красные, как от ожога ладони. Вот спросить не успела: если его – что? Убьют? Так он же бессмертный? Съедят? А эта скотина вообще может съесть бессмерт… ой, ей.

Мопс, который уже собирался было прихватить за ногу наукообразного дядечку с портфелем, покрутил башкой, выцелил Аида и двинулся навстречу. Неспешно. С видом, который уж никак нельзя применить для свидания с любимым хозяином.

Вид очень подходил для удаления чьих-либо конечностей.

А Клима колотила явственная дрожь. Похоже, он не врал насчет трусоватости-то.

— Ст-стой, — он говорил почему-то не по-гречески, по-русски, — стой. Фу. Ну, ты же помнишь, кто твой…

Я только ойкнула: внушительные клыки сомкнулись в сантиметре от рукава моего гостя, Аид шарахнулся в сторону, а Цербер радостно приземлился на лапы, выцеливая — как бы получше прыгнуть в следующий раз.

Прыжок — рывок… трофеем мопса оказался кусок рукава, зато Аид теперь оказался лицом ко мне и прохрипел: — Кирие… или ты оправдаешь звание моего хранителя… или тут сейчас начнется…

Я уже рылась в сумочке (здоровой, вмещающей в себя при необходимости батон, пакет молока и полкило халвы — проверено), лихорадочно отбрасывая какие-то квитанции, ручки, пакеты на всякий случай…

Он ведь не собирается его убивать, — подумала я после очередного прыжка. Даже в горло ему вцепляться не собирается, и тогда — почему Аида так шатает каждый раз (вот он уже чуть не упал!), почему он так старательно пятится от бешеного мопсика, почему подрагивает земля и вокруг холодеет, холодеет…

Прыг. Клац. Скррр… Опять похоже на сценку на кладбище, там-то Клим тоже вел себя ну просто слишком тихо, как будто кого-то боялся разбудить…

Или что-то.

— А! Архи’дия бле’! * — завопила я при внезапном понимании, бросила поиски, ухватила сумочку наперевес и начала брать разгон а-ля средневековое таранное орудие.

— В храм! — прохрипел Аид, опускаясь все же на колени после очередного броска (кажется, Цербер чуть-чуть тронул его лапками, а гостенька шатнуло изрядно). — Поздно…

— Боржоми пить поздно, когда почки отвалились! — гаркнула я, подскакивая к нему. — Службу очистки вызывали?!

Я врала и бодрилась: я видела, как недоуменно и радостно облизнулся Цербер сначала на сумочку, потом на меня — как ценный гарнир. Я видела оплавленные трещины асфальта, которые расходятся из-под дрожащих пальцев моего безобидного гостенька, пускавшего камешки по воде Ладоги.

Я знала, что ничего не сделаю со своей двухлетней сумочкой, но уж если в сумке нет топора, которым можно оглоушить тартарскую тварь — что уж тут поделаешь?!

— Таки ви готови, шо вас будут бить? — с неуместным одесским акцентом поинтересовалась я, выходя вперед и размахивая сумочкой как, ну, не знаю, очень большим нунчаки.

— Хргрррр, — энтузиастически прозвучало в ответ. Белый мопс неотвратимо пошел на сближение.

«Господи, — подумалось мне, пока я заслоняла одной рукой горло, а другой прицеливалась, — хоть бы мне раз вдарить по черепу этой твари, пока она меня не употребила!»

Но тут я увидела, что Цербер, кажется, целится не в сумку и даже не в мое горло, а скорее мне в ноги, в смысле, в мои замечательные, недавно купленные ботинки, удобные, непромокаемые, специально для Питера и…

— ФУ, СКОТИНА!!!

Смолкли гудки машин. С ближайшего дерева сорвалась и в панике улетела куда-то стая ворон. Думаю, что в ближайшей паре кварталов все собаки выпустили из челюстей то, что там держали.

Громко упал кто-то в толпе зевак.

Позади раздалось что-то похожее на «Прям как Гера!»

Цербер выпучил водянистые глазки и озадаченно присел. Потом посмотрел в глаза мне и, кажется, обернулся двумя призрачными головами, ища пути отхода.

— Жрать захотел, Тифоново отродье? — спросила я, подходя поближе. — Сейчас накормлю та-ак…

Цербер вяло клацнул челюстями на мой показанный ему кулак, потом попытался раскрыть рот еще — и вдруг попятился с повизгиванием.

— Никогда! Не покушайся! На мою! Обувь!

Сумочка по голове мопсика все же прогулялась, но он и не думал обращать внимание. Видимо, просчитав что-то и решив, что уйти огородами ему не дадут, тартарский пес взвыл и притворился, что удар сумочкой был смертельным.

Бякнулся на бок, потом на спину и задрал все четыре ноги.

Отброшен был даже дракон, выпустивший последнюю струйку пара.

— Обувь? — выдавили позади меня.

Состояние слепого бешенства схлынуло. Я рассеянно посмотрела на фантомно мертвого Цербера и пошарила в сумочке.

— А-а… с детства. У соседей был овчар, так он мне сандалики обгрыз. Любимые сандалики были, — я подумала и добавила мрачно: — А овчар был вроде как злой… был. Ну, и с тех пор…, а чего это он?

Аид выглядел уже получше и повеселее: стоял, его даже не качало, только вот рукава ветровки были как-то подозрительно обожжены.

— Смертные полны таких сюрпризов, кирие… скажи, на тебе ведь есть… Его знак?

— Ну… — я покосилась на мамин подарочный крестик, выскочивший из-под фуфайки в пылу беготни. – А, да, точно…

— Уи-и-и-и, — жалобно выдал Цербер, помирая на порядок больше прежнего. Я покосилась с опаской.

— Не тронет, — сказал Клим, усмехаясь. — Тебя защищают. Да, начинаю понимать, почему… Послушай, его нужно связать чем-то. И отправить куда-нибудь под присмотр: здесь оставлять опасно. У тебя ведь есть та веревка от Гермия?

— Ну да, — я вытащила небольшой моток, словно спряденный из чьих-то мягких волос. — А ее разве хватит?

Однако, хватило. Мопсика, который не рисковал даже разевать пасть и только косился опасливо и капал слюной, как Чужой, я упаковала как гусеницу. Место расположения зубов и бездонной бездны я фиксировала особенно тщательно, и через минут десять из кокона с вялой ненавистью смотрела только пара водянистых глазок.

Аид помогал держать узлы, но в целом старался держаться подальше.

— Нельзя приказывать, — вполголоса заговорила я. — Нельзя призывать свои силы, нельзя управлять мертвыми, быть поблизости от всего олимпийского или подземного. Убивать смертных тебе тоже нельзя. Что случится иначе?

Я поймала в серо-зеленых глазах неприятный отблеск пожара. Давнего и вечного пожара, жуткого, как вечно полыхающий вулкан.

— Нельзя управлять подземным миром и не… нахвататься, — он поморщился, - тот, другой, который может прийти… неприятен. Это возврат… к ним. Еще одно предательство. Отречение от того, к чему иду.

Наверное, я бы поняла, о чем это он. Полностью и с подробностями.

Но в данный момент меня волновало — куда это мы денем кокон ненависти, моргающий из веревки алыми глазиками.

— Слушай, Клим… — я решила больше не называть его Аидом, — а как он у тебя врата охранял?!

— Люто, — немного подумав, ответил бывший божок. — Тени сначала веселились… первые мгновения, помнится. Потом уже только бежали. Несмотря на то, что тени.

Потом возвел глаза к небу, вспоминая, и хихикнул:

— Но и это пустяки, кирие. А вот выражение лица Геракла, когда он понял, с кем ему придется бороться… — он посмотрел на мое лицо, пожал плечами и пояснил: - Ну, первые два часа этот герой вообще пытался Цербера найти…

Комментарий к Собачьи нежности

* нецензурно бранится, перевод затруднен

** аффтор в курсе, что в античности не было белых мопсиков. Но Тифон и Ехидна чего только ужасного не породили, так что…

========== Ангел без чина ==========

Проходная главка с кучей недоговоренностей, прощения просим. В следующей — предупреждаю: много разговоров-пояснений ихристианской философии. Зато выяснится, как Аида угораздило, собственно)

Из нового: в Жжшечке будут выкладываться иллюстрации к этому и другим фикам, а также к роману, заходите смотреть http://steeless.livejournal.com/

Дела, вроде как, начинали понемногу налаживаться, но налаживались как-то криво и страшновато. По-античному.

Мы сидели на скамейке и опять ожидали автобуса.

Из рук у меня торчал спеленутый веревкой и засунутый в пакет трехголовый мопсик, издающий задушенные, но жуткие звуки.

Я была мрачна, мопсик зол, Клим веселился, прохожие ненавидели нас за издевательство над собакой.

Куда ехать — мы не имели понятия. Потому что оставлять мопсика где-нибудь здесь, даже в связанном состоянии — было бы все равно что…

— Ты читала про ящик Пандоры? — малорадостно осведомился у меня Клим.

Я читала. И еще мне как-то сильно не хотелось выпускать вот это у себя в квартире. Я и так-то недолюбливаю собак, а особенно мопсов, а особенно мопсов с ядовитой слюной, адски горящими глазами и пропастью в брюхе.

— Этот твой котел, — сердито сказала я, — он слабеет, что ли?

Клим старался ко мне особенно близко не придвигаться. И не заглядывать в пакетик, откуда слышалось подозрительное «Гррр». Переговариваться приходилось почти через всю скамейку и под взглядами жаждущих собачьей свободы прохожих.

— А? — отозвался задумчивый Клим. — Наверное. А может быть, чудовищам проходить легче. Они же все-таки не боги. Может, их не выбрасывает обратно.

— Здорово, — сказала я упавшим тоном, — то есть, нам на голову того и гляди скинут Ехидну, Химеру, Медузу…

— Не-е, они же мертвые, — не согласился бывший глава античной подземки. Потом подумал и тоже понизил тон: — Вот Ламию или Эмпузу могут. Или какую-нибудь из гидр. Или…

На скамейку между нами уселся средних лет мужчинка малость бомжеватой наружности. Устало ссутулился, уткнул лицо в ладони. Я почему-то обрадовалась: не надо было слушать, кого нам еще могут подбросить из золотого века мифологии.

Радость длилась недолго: Аид замолкать и не подумал.

— Ну, с таким хранителем мне-то особенно ничего не грозит. Я скорее беспокоюсь за… случайные жертвы: не у всех может быть твоя защита…

— Защита?! — вскипела я. — Крестик?! Слушай, Климушка, если ты принимаешь меня за по ошибке не постриженную в монахини высокодуховную особу — то заруби себе на носу: это не так! И… и даже это — это подарок! И верующей я себя назвать не могу, так что…

Мужичок как-то странно хмыкнул в ладони (я его понимаю — такой разговор…). Клим по другую сторону скамейки вздохнул.

— Не сбрасывай со счетов пути провидения, кирие. Здесь все делается не только по нашей воле. Как мне называть тебя теперь, ангел?

Он произнес это почти без перехода, ровным и дружелюбным голосом, но у меня что-то похолодало внутри, когда я увидела, как мужчинка по соседству распрямился, потер ладонями усталое лицо со щетиной трехдневной давности, и ответил тихо:

— Настолько ли уж важны имена? Можешь звать предателем. Перебежчиком. Нерадивым слугой, перешедшим на сторону врага. Трусом.

— Это вообще-то обо мне, — заметил Клим негромко. Помолчал, добавил: — Ты не сменил цвет крыльев.

— Не на земле. Меняю, когда дома.

— Дома?

Уголок губ тихо приподнялся, подтверждая: ага, дома. Где-то дома.

Я соображала в этом разговоре очень мало, но на всякий случай держала мопсика изо всех сил. Да он и не вырывался. По-моему, он прикинулся безвременно почившим в объятиях веревки.

Я осторожненько, искоса рассматривала профиль человека на скамейке. Он был не очень-то ангельским, этот профиль. Тонкое, преждевременно состарившееся лицо, щетина, усталый прищур глаз, наползающие на лоб светлые пряди, густо разбавленные пепельной сединой. Да и если в целом посмотреть — плащ потрепанный, джинсы потерты, кеды какие-то забавные, ярко-зеленые и с надписями. И футляр — то ли для скрипки, то ли для инструмента поуже. То ли уличный музыкант, то ли обедневший преподаватель…

— Я… искал тебя. Ты явился поэтому?

— Вестники не бывают бывшими. Они бывают — чьими-то. Как и голоса. Я вестник и голос, как прежде. Спрашивай.

Голос Клима — Аида — был странным. Он как-то скомкался и упал до трепетного, тревожного шепота.

— Это… возможно?

— Да.

— А… остальные?

— Да.

— Все, кто хотел?

— Все, кто не свернул с намеченного пути.

Клим молчал еще три секунды, потом прошептал:

— Что нужно сделать?

Ангел — хотя есть у меня нехорошие подозрения на этот счет — повернулся так, чтобы посмотреть на моего гостенька. Почему-то мне показалось — это был довольно однозначный взгляд. Что-то вроде: «Ну, ты вообще-то и без того в курсе. Или притворяешься?»

— Закрыть ее, — тут же сказал Клим, - да, я уже понял. Всё? Нет, конечно, не все. Не закрыть, запечатать навеки. У меня не получится. Я не знаю, как. И даже если я только подойду к разлому…

— Что случится тогда?

— Ты знаешь. Хотя нет, ты же, наверное, уже не знаешь. Ты скажешь — все равно все по воле Его…

Вестник пожал плечами.

— Не забывай о собственной воле. Есть очень малое из того, что не мог бы человек — и не могла бы его вера.

— Но я не человек. И понятия не имею — как… хоть ненадолго… Хоть ненадолго.

Он замолчал. Чей-то там вестник вернул голову в прежнее положение. Теперь он опять рассматривал проезжую часть. Мне до зуда и одури хотелось вмешаться, но держало что-то. Всяко уж понадежнее веревок, которыми я спеленала мопсика.

Клим потирал лоб, пару раз порывался спросить что-то — и обрывал себя. Будто у этого его старого знакомого был лимитированный запас фраз. Или будто знакомый был джинном, выполняющим только три желания.

Тогда вестник заговорил сам, чуть приподняв футляр и указывая влево.

— Хоспис. Один из местных. Скажи, когда ты искал меня возле больниц — ты заходил внутрь? Если бы зашел — ты увидел бы: они не стали меньше плакать и меньше кричать. И их родные не стали горевать меньше. Скажи, переменилось ли что-то за века? Они пугают этим детей. Проклинают разлуку. Просят пощады. Моего имени нет в их книгах, и лица не изображают на фресках. Впрочем, вестнику не по чину.

— Тогда в чем разница? Есть ли разница?

— Во мне, — просто сказал ангел и уселся на скамейке, поудобнее, прошуршав невидимыми крыльями. — Не слепое орудие. Не острие рока. Проводник и ключ. А тебе ли не знать, что ключ, который запирает двери, может ее и открыть? Или…

— Я понял, — тихо откликнулись с другой стороны скамейки. Устало как-то. Дальше зазвучала уже греческая речь — от души надеюсь, что не ругательства. А то ведь нахватаюсь, буду мопсиков пугать. Или кого они там нам еще подкинут, из античности. — Спасибо за подсказку. Поведаешь нам что-нибудь на прощание? Из секретов своей новой стороны?

— Вам? — вестник качнул головой и только сейчас взглянул на меня. Хотя я бы могла и отказаться от этой высокой чести. И вообще…

Усталый, чуть рассеянный взгляд скользнул, просветил насквозь мимоходом. Я не запомнила цвета глаз, запомнила выражение — будто на знакомую посмотрел. С которой доведется повстречаться.

— На самом деле смерти нет, — тихо, отчетливо и успокаивающе донеслось до меня, и с опозданием я поняла, что отвела взгляд и пристально вперилась в лиловеющее на горизонте небо.

Вестник, или ангел, поднялся со скамейки, кажется, тронул Клима за плечо, шепнул: «Не бойся!» — сделал шаг и мгновенно растворился в толпе у остановки. Или, может, в воздухе.

Мне еще показалось — мелькнул салатовый кед в отдалении…, но это явно уже показалось.

Почему-то сжимало горло и дико хотелось пить. Еще больше хотелось стукнуть Клима мопсиком. Хотя ему ж, наверное, и так не особенно хорошо.

Хотя нет, ему было вполне себе хорошо. Бывший подземный царь мечтательно вглядывался в горизонт — тот самый, лиловеющий на линии крыш. С задумчивой полуулыбкой на лице, будто услышал самое нужное и самое важное.

Мне очень не хотелось высказывать то, что я угадала по тому самому, мимолетному взгляду.

— Он… — тихо просипела я.

— Смерть, да, — откликнулся Клим, не потеряв ни миллиметра улыбки. — Не знаю, как его зовут сейчас. Я в свое время звал своего вестника Танатом.

— Ну, и…

— Ну, и ты должна была бы понять: уже почти двадцать веков он далеко не мой вестник.

Он вскочил со скамейки, бодро потянулся, покосился на молчащий сверточек в моих руках и добавил жизнерадостно:

— А где бы нам поискать приют? Потому что у меня такое ощущение, что обратно к тебе нам вряд ли можно.

========== Духовные рассуждения в сарае с кадкой ==========

Ахтунг! Глава содержит нелицеприятный взгляд на античность и лицеприятный на христианство. Несогласных просьба не соглашаться без вызываний автора на философские кулачные бои: автор обещал никанон, автор сделал. Глава также содержит зашкаливающе много философии, слов и пояснений, как Клима угораздило. Аффтор скорбит над экшном вместе с Цербером.

Чего нас понесло к Алику — можете даже и не допытываться.

Но во-первых, снять номер в гостинице мы не могли. Даже и без учета того, что на руках я баюкала античного трехголового монстрика. Во-вторых, не хотелось бы угробить и гостиницу — это если за нами пришлют кого-нибудь, вслед за означенным монстриком.

А может, сработало привычное чутье «он у меня взял полтора десятка конспектов и не вернул, потому его не жалко». А может, сыграло тут то, что Алик жил в развеселой сельского вида халупе в отдалении от эпицентра… в смысле, города. И что у него был сарай.

И что Алик вообще не склонен был задавать лишних вопросов.

Поэтому на мое «Слушай, нам бы у тебя перекантоваться бы, и это, можно у тебя в сарае собаку положить?» — Алик поморгал через очочки, изобразил жест «Да без проблем» и сипло выдал:

— Прокачанный мопсик.

— Девяностый левел, ага, — буркнула я, переминаясь на пороге. Ну, мы тогда сначала в сарай, а потом придем. А, да, и это Клим. Мой… ну, в общем, друг.

К Климу моим однокурсником был проявлен умеренный интерес.

— В «Контру» гамаешь? — осведомился Алик подозрительно.

— Рубился в «Бог войны», — не сморгнув глазом, выдал Клим. — Прошел пару уровней.

Алик посмотрел на меня с тихой укоризной. Должно быть, полагал, что я найду себе более прошаренных в геймерском отношении друзей.

Потом вяло махнул рукой и побрел возвращаться в свою реальность: длинный, нескладный, в трениках, тапках и растянутой майке, на которой красовалось «Йа геймер». Почему-то нарисовано было кровищей (или тем, что так выглядело).

Вскоре из комнаты, куда он удалился, донеслись звуки оживленной перестрелки.

Я вообще всегда недоумевала, как это Алик пошел на очный факультет в «машинку». Вроде как, ему такое условие поставил дед. Перед тем, как завещать эту самую избушку и кой-какую сумму в банке. На сумму Алик жил, в избушке активно отстреливал то пришельцев, то чужие танки, то орков с троллями — к чему душа лежала. В общем-то, мирное существо, посещающее занятие по изредка находящему на него вдохновению.

Кстати, интересно, он вообще знает, что сейчас сессия?

Об этом я размышляла, пока мы пристраивали Цербера в кадку, где когда-то хранилась кислая капуста. Цербер при этом смотрел многообещающим взглядом, а Клим просил трамбовать плотнее: ничего, мол, песику не сделается, оно еще в щенячьем возрасте в Тартар заползало, так ничего, пометило, что хотело, и вернулось…

— Мгм, — свирепо сказала я и грохнула на кадку крышку.

— У-у-у, — голосом нечистой силы правдиво выдал Цербер изнутри.

Клим пристроился на продавленном диване, который явно видал немцев еще в Первую Мировую, и мог рассказать много о них нелестного. Построил бровки домиком и вопросительно затрепетал ресницами – мол, наверное, ты хочешь спросить, что мы теперь будем делать?

Но я явила ему свою подлую инженерную сущность. Я нагнулась (нос к носу я выгляжу гораздо грознее) и выпалила обличительно:

— Ты не первый.

— Мне даже трудно на такое ответить, — немного подумав, ответил экс-царь подземки.

— До тебя из твоего… котла. Уже уходили, так? Ты сказал — Гестия… и еще кто-то. И этот, который смерть. Танат.

Это он хотя бы не стал отрицать. Сцепил пальцы, нагнулся вперед и поднял на меня глаза, в которых тихо погасали искры веселья.

У него был вид человека, приготовленного к допросу инквизиции. И я не собиралась разочаровывать.

— Они уходили, потому что у вас там… в этом котле… что-то было не так? Ну, не знаю, контакт отошел, система не пахала… — я пошерстила мифы. — Гера коротнула…

Он тихонько усмехнулся углом рта.

— Нет, кирие. Все было так. Хотя Гера, конечно… ну, это Гера. Они уходили не поэтому. Они уходили, чтобы найти то, что больше. Выше. Получить шанс. Как я.

Я потерла лоб и поняла, что сейчас разражусь воплями. Громкими. Возможно, с размахиваниями руками. Потому что плеяда внезапно уверовавших античных богов — это что-то, что может сварить мои мозги вкрутую.

Но Аид сорвался раньше и заговорил вдруг горячим шепотом, пристально глядя на меня.

— Скажи мне, кирие, как ты представляешь себе — что такое быть богом в античности? Нет, я скажу сам, я же читал все эти ваши книжки. Круто, правда? Пируешь, делаешь детишек, возлежишь на Олимпе, а тебя все вокруг почитают. А теперь вчитайся между строк ваших мифов, кирие — и увидишь правду: это быть в центре всеобщей ненависти. Богов не любят. Богов боятся. Как овцы — бича пастуха, только хуже, несравненно хуже. Потому что каждую минуту смертные надеются забыть, что ты есть —, а откуда, ты думаешь, все эти великие грешники, бросающие вызов Олимпу? Ниоба, Тантал, Сизиф, вы просто не можете представить, сколько их было на самом деле, потому что аэды не поют о них, потому что Аполлон на славу постарался, затыкая им глотки героическими песнями. Они откупаются от нас жертвами, чтобы мы не истребили их, но в душе каждую секунду надеются, что мы сгинули. Потому что нас не за что любить. Потому что мы мешаемся в дела смертных, и даже наши дары оборачиваются ядом, через поколение ли, в том ли поколении — неважно, но оборачиваются. Ответь мне, кому боги принесли добро — и я расскажу, чем это обернулось в дальнейшем, кирие… Они ненавидят нас — потому что над нами не довлеет рок смерти, и они пробуют нас на прочность своими вызовами, а мы их караем, чтобы не усомнились. Страх – вот, на чем держится Олимп. Страх и ненависть, не только у подножия, но и на тронах: что, если придет кто-то, кто займет твое место? Равный? Более сильный? Титан, бог, герой… вечное ожидание удара в спину. Правда, под землей… это еще яснее.

Он потер лицо ладонями и продолжил говорить уже в них, почти не делая при этом вздохов, зато теперь медленнее.

— Тартар, да… и не только Тартар. Люди. Тени. Гнилой покой Леты, бессмысленность забвения, которую мы им даем… Ты ведь, наверное, знаешь, что в Элизиум попадают только философы, дети богов, воины… в основном знатные воины. Бывает, еще басилевсы. Убивавшие. Казнившие. А на Поля Мук иногда отправляются те, кто нарушил волю богов. А все остальные — убийцы и праведники, мученики и разбойники — все получают вечный, стылый, бессмысленный покой. Мы не даем им справедливости. Мы ничего не даем. Прожить сорок или шестьдесят лет, чтобы вечно скитаться в беспамятстве асфоделей… как ты думаешь, почему они ненавидели смерть и боялись моего царства?

Цербер скулил и скулил, жутко, на одной ноте, видимо, сопровождая и без того невеселый рассказ. Я замерла, не решаясь сесть, а слова падали и падали — мерными каплями.

— Каждый понимает. И каждый борется по-своему. Заглушая пирами. Похотью. Жестокостью. Есть те, кому нечем заглушить, как я или Танат. Тогда с этим просто живешь. Во тьме вечного осознания, что ты такое. В тоске, где ничто не даст надежды. И когда однажды… надежда появляется…

Косой луч солнца пробился сквозь щелястую крышу, скользнул по виску бывшего божка, погладил по плечу, игриво перебежал по пальцам.

Клим сидел тихо, баюкая луч в горсти и глядя в тревожащую даль. Не знаю, сознавал ли он то, что говорил.

— Жаль, мы не встретились. Вести дошли до нас слишком медленно, мы не сразу поняли. Потом встревожились. Так смешно. «Ой, нас же поработят!» Страх. Только Танат тогда… Когда часть теней пропала навеки, просто ушла. Уже тогда стал другим. Может, они все же виделись лицом к лицу, потому что еще до того, как мы создали «котел», Танат ушел… туда. К Нему. К тому, кто дал вам самую невероятную заповедь, которую вы почему-то слышите в последнюю очередь…

— Заповедь? — осторожно спросила я.

— «Не бойтесь!», — прошептал Клим, опуская руки и тихо улыбаясь. Блеснули глаза, но не блеском смеха. — Неужели же вы не расслышали, сколько раз Он повторил…? Шанс есть. Для всех. Ходить без страха и ненависти, смотреть открыто, неужели вы не понимаете, сколько можно отдать за то, чтобы все зависело от тебя, а не от безумных старух с ножницами и свитком? За вот это самое «на самом деле смерти нет». За то, что ты никогда не будешь одинок. За то, что тебя… — он осекся, потер лоб. — Гестия и остальные поняли раньше и раньше ушли. Прошли путь до смертности. Обрели душу. Ты слышала ангела – те, кто не свернул с намеченного пути… обрели то, что искали. Они обрели. Но я был трусом. Я не верил, что этот путь возможен… во всяком случае, для меня. Сидел веками в пустеющем подземелье и старался не думать — куда они все уходят. Встречался с женой — знаешь, в античности вообще очень мало любви, несмотря на сотни красивых историй. А уж если взять браки…

Он понемногу обретал свой нормальный тон. И свой нормальный вид, хотя и немножко болезненный. Я понемногу позволила себе дышать.

— Знаешь, смешно. Мы же даже самоубийством покончить не можем. Бессмертные, — он выплюнул это слово, как проклятие. Психея вот разделила себя между людьми. Но я не решился бы. Слишком страшно. Мне вообще было страшно — у трусов бывает. И когда страх накалился добела — я принял решение. Я шагнул. Я решил попытаться. И я пытался десять лет. Неуклюже. Пытаясь ломать себя — поверь, не так просто вытравить из себя то, чем был тысячелетиями…

— Я видела, как ты тыбришь кошельки, — успокоила я.

Улыбка у него стала похожей на судорогу.

— Ты видела очень мало… Я пытался, кирие, и сегодня я услышал… ты знаешь, от кого. Что возможность есть. Но я не знаю, что может сделать меня смертным. Меня, сына Крона. Если это знаешь ты — расскажи.

Я виновато развела руками. Никогда не считала себя апологетом глубокой веры, а тут уж…

— Ну, для начала нам надобно как-то закрыть эту дверку, я так поняла? — осведомилась я как можно бодрее. — В смысле, «котел». Чтобы твои разгневанные родственнички не устроили нам тут армагеддец. И не слали всяких мопсиков.

— Ы-ы-ы, — не согласились из кадки.

— И для этого можно использовать тот ключик, который ты спер, правильно? Вроде как, вестник на это намекал, правильно? Очень даже верный расклад. Учитывая, что именно за этим ключиком гоняются и твои родственники… Так, стоп. Я надеюсь, ты этот ключ нигде не посеял?

— …это было бы трудновато, — пробормотал себе под нос Клим с виноватым видом.

— Так почему бы нам просто им не воспользоваться и не захлопнуть дверку?

— И это будет трудновато, кирие. Ключ, о котором шла речь — я сам.

— У-ё-ё-ё! — возрадовался Цербер в кадке.

Ну, не скажу, что я этого не ожидала.

========== Подвиги в орнаменте пельменей ==========

Ну, раз никто не хочет тачку Приапа, я с энтузиазмом, достойным лучшего применения, взялась за этот трындец) Клятвенно обещаю экшн — наконец-то — в следующей главе.

— Основной создатель, да. Идея все же исходила от меня. Другое дело, что я понятия не имею — что там и каким образом навеки закрывать…

Климушка изучил мое лицо придирчивым взглядом и пришел к выводу, что бить его не будут. Ну, по крайней мере — не сейчас.

Хотя должного градуса христианского терпения и смиренномудрия на моей физиономии как-то тоже не содержалось.

— А тебе ли не знать, — невыразительно процитировала я, — что ключ, отпирающий дверь, может ее и закрыть. Я так понимаю, эту фразу можно перевернуть, да? И как скоро ты намеревался меня обрадовать?

— Чем, кирие?

— Ну, я даже не знаю… целью твоих родственников, например. Или своей собственной. Или тем, что они прямо противоположны… а!

Я махнула рукой и потерла лоб. Надо бы закусить. Прижать чем-нибудь Цербера. Что-то наврать Алику. Вообще, с некоторых пор у меня как-то подозрительно много дел. Так что пора бы уже начинать всех пугать своей конструктивностью.

— Зачем они прислали меня к тебе?

— Я не знаю, кирие.

— Врешь.

Ну, он просто не может не врать, тут мы уже в курсе.

— Нет, — вот новость, Климушка был как-то внезапно серьезен и даже проникновенен. — Понимаешь, я хотел бы думать, что это Его решение. Только Его. Что это случайность. Но если они не зря… не просто так свели нас… я не хочу догадываться, что у них на уме.

— Значит, мутишь, — резюмировала я. — Ладно, вот тебе моя теория: ты им нужен, потому что ты единственный, кто может открыть им проход в наше… ну, измерение, я не знаю. Они посылают за тобой меня – ну, вдруг ты добром пойдешь. Добром идти отказываешься. Тогда они высылают за тобой ту гоп-компанию с кладбища и этого… — я увесисто пнула кадку, в которой злобно рыкнуло. — Цель: сбить с пути истинного, пробудить древние античные инстинкты, после которых ты перейдешь на Темную Сторону Силы, окончательно заделаешься ситхом и…

— «Аид, я твой отец» — «Не-е-е-е-е-е-ет!» — проявил Клим нездоровое знание американских блокбастеров.

— Версия: за нами и дальше будут посылать всякую условно мифологическую хрень. Тут у меня есть вопрос:, а если они вдруг добьются своего, и ты жахнешь по-старому, по-аидовски — это как, откроет проход?

— Скорее, закроет мне дорогу к Нему, — пробормотал Клим, устало щуря глаза с диванчика. — Думаю, чтобы открыть дверь — нужно что-то более существенное.

— Так. Дальше. Поскольку выход в духе «окопались кругом и подождали ангельское воинство» не катит — надобно действовать самим и таки захлопывать дверь. Проблема в том, что как — мы не представляем… предложения?

— Совершить что-нибудь христианское, — сходу задвинул Аид. – Ну, не знаю, давай кого-нибудь от лютой смерти спасем!

Воображение нарисовало гротексное подобие этой супергеройской миссии: я с лопатой, Клим… с харизмой… «Чип и Дейл» отдыхают. Я покосилась на лютую смерть в кадке из-под капусты, оставила свое при себе и голосом опытного терапевта поинтересовалась:

— Кого, например?

— Ну… тех, кто украл мой жезл… например. Понимаешь, жезл-то, конечно, не пропадет, но мне как-то даже не хочется воображать, что с ними будет…

Наверное, это все же прорвалось напряжение. Потому что из последующего насыщенного мимикой и жестами монолога цензурными у меня получались только математические термины, которыми я на всякий случай разбавляла все остальное.

Получалось широко, экспрессивно, по-гречески.

— …самая нехристианская сволочь из всех, кого я знаю!

Клим почему-то улыбался. Немного ностальгирующе (вот это было внезапно).

— Напоминаешь мне бассилиса му. Мою царицу. После похищения.

— Интеграл через дифференциал, — откликнулась я, отдышавшись и мысленно глянув на себя со стороны. — Это ж как тебе не повезло, в таком-то случае!

— Не внешне, — Клим взмахнул узкой ладонью. — Ее красота иная, но вот характер, я бы сказал, местами очень даже…

А я-то уж думала, что знаю, почему это он в наш мир с такой скоростью намылился. Удивилась только, что в монахи с порога не постригся.

А насчет «иной красоты» было сильно, я даже прониклась. И подобрела, насколько может подобреть усталый, голодный технарь, которому предложили внезапно совершить что-нибудь христианское.

— Можешь считать — задобрил, — пробормотала я, выпрямляя гудящие ноги и подходя к двери сарайчика. — Ладно, давай рассказывай, что там будет с теми, кто украл твой жезл, и как их спасать надобно?

— Кирие, — сказал экс-божок, прижимая руку к сердцу в позе опытного декламатора, - ну, мне-то, мне-то откуда знать? Честное слово, украсть у меня жезл не пытался даже Гермес, который в норме пытался утащить все у всех — от пестика у Гипноса до моих домашних сандалий — тапочки, к слову, он потом пытался загнать на рынке в Дельфе как драгоценную реликвию… Но поверь уж мне — чтобы смертные крали, на минуточку, символ власти… в общем, для меня это довольно новый опыт, ну, и он даже был бы интересен, если бы я не был так уверен, что закончится он…

— У-у-у, — подсуфлировал Цербер ехидным образом. Клим вообще молча провел пальцем по горлу. На мое гневное зыркание («Какого ж, растудыть твою, ты молчал и ничего не делал, когда у тебя сперли эту штуку, святоша ты наш?») откликнулся непроницаемым взглядом — зеленый мрамор, выветрившийся за века. Я вздохнула и открыла рот, дабы сообщить подопечному, какое он наглое античное кю (в который раз!).

— Э-это, — пробубнил Алик, вторгаясь в этот момент на сарайную территорию. — Есть пиво, будете? Еще есть пельмени. Вроде как.

Три тысячи интегралов, а я как-то и забыла, что мы тут уже прилично сидим. Настолько, что из прекрасного далека прилетела малость шизанутая фея и приложила Алика по голове волшебной палочкой. Отчего он решил отпочковаться от возлюбленного искусственного интеллекта и вернуться в реальную жизнь, к пельменям и гостям. О, он даже выглядел теперь как джентльмен (в понимании Алика). Майка сменилась на гиковскую полосатую рубашечку, треники на джинсы. Кажется, он даже протер очки. Волшебная палочка у феи была зверски тяжелой.

Жаль только, вторжение нашего вроде как хозяина помешало закончить разговор. Клим тут же кинулся выражать восторг по поводу «русской пищи богов». Из кадки глухо и злобно выражал желание присоединиться к трапезе адский мопсик. Пришлось срочно брать все в свои руки, выталкивать Алика на солнышко, соглашаться на обед и следить за тем, чтобы Клим во время оного не выдал чего-нибудь… в своем стиле.

Под моими уничтожающими взглядами бывший античный бог строил на лице мировую скорбь, попутно проглатывая пельмени, как метро — пассажиров. Алик с другого конца стола озадаченно моргал на меня сквозь очки. Я ожесточенно глодала пельмень, готовясь откручиваться, мерзко врать и вообще, делать все, чтобы кое-кто остался глобально не в курсе.

Прямо скажем, с Климушкой у меня изначально шансов было немного.

— Прекрасно, — бодро выдал он, допивая последний глоток «Невского». – Ну, так. Думаю, нам понадобится какое-нибудь место с неоднозначной мистической энергией. Велика, конечно, вероятность, что их потянет туда, где есть что-то античное…, а хотя может быть и нет. Жезл — штука прихотливая. Надеюсь, по крайней мере, они не покинули город.

Алик поперхнулся последним пельменем. Я с досады чуть не откусила вилку.

— Тут такое дело, — просипела я, — у моего друга…

— …иностранного друга, — вклинил Клим, тут же вспоминая про греческий акцент.

— … да так, у него одну вещь украли на вокзале. Ценный артефакт, все такое. Связанный… ну, с античностью. Немножко. И вот мы думаем, что, может быть, украли его сектанты для проведения… это, ритуала, да. Наверняка зловещего. Так вот, мой друг не хотел бы обращаться в полицию…

— Малака, — с непроницаемым видом вставил Клим. У меня возникло невольное ощущение, что он наслаждается ситуацией.

— Ага, — немного подумав, сказал Алик. Почесал нос, воздел палец и промолвил более значительно. – Ага! Так вам всякие такие мистические места надо, сталбыть? Ща загуглим!

Поверил, что ли? Никогда не думала, что обладаю хоть минимальным воображением. А уж по части придумывания отмазок на тему «почему это ты гуляешь в компании бывшего античного божка«…

Загуглил Алик знатно. В краткие минуты (которые были потрачены мной и Климом на освобождение места рядом с компьютером) нам была предоставлена исчерпывающая информация по всякому-разному мистическому в Питере. Плюс свои комментарии (то ли дубинка феи оказалась сильнее, чем я думала, то ли Алик таки интересуется не только играми).

— Ну, вот башня грифонов, но там как бы фигня, мы ходили, фоткали, нет там ничо…

— Дальше.

— Ну, дом Распутина…

— Мгм.

— Нет, ну вы гляньте, весь город трясет же: ограбление в Эрмитаже, закрыт для посещения! И сигналки не сработали. Тоже на призраков грешат.

— Пра-а-авда?

— О, тут истерика прямо в прессе, гляньте: куча аварий, все про какого-то монстра рассказывают. Мол, жрет колеса у авто.

— Э-э-это мы как-нибудь пропустим, Алик, дальше…

— Вот еще Смоленское кладбище…

— Кладбище? — с реакцией профессионального гробовщика встрепенулся Клим. – Где, говоришь, это самое кладбище?

— Не потянет их туда, — заметила я углом рта, — там могила Ксении Петербуржской. На кладбище храм.

Угнездиться на шатучем табурете не вышло, и я отошла к окну. На окне обнаружилась вялая фиалка, с которой я почему-то чувствовала тайное родство.

Клим и Алик вольготно расположились среди завалов книг и кружек. И являли неповторимую гармонию бытия.

— А жалко, — откликнулся Алик, который вряд ли меня и слышал. — Легенда вон какая — жуть. — И начал прилежно зачитывать: «Одна из самых ужасающих легенд Смоленского кладбища — легенда о сорока заживо погребенных священниках. Вскоре после революции священнослужителей со всего города арестовали, привезли на Смоленское кладбище, выстроили на краю заранее вырытой огромной могилы и предложили либо отречься от веры, либо ложиться в землю заживо. Все священники предпочли мученическую смерть. Говорят, что еще в течение трех дней из могилы доносились стоны, а земля на этом месте шевелилась. Затем на могилу…»

— Да хватит уже, — поморщилась я. Вообще, хватило с меня кладбищ. И да, не нравится мне выражение физиономии Клима. На ней так и прописана глубокая задумчивость с потаенным желанием жахнуть на полную.

— Храм, говорите, — пробормотал он наконец. – Ну, в Александро-Невской их все равно было бы глупо ждать. Думаю, придется сходить. Вечерком. Или ночью.

Он посмотрел на мое выражение лица и проникновенно обратился к Алику:

— И да, у тебя случайно нет… лопаты?

…вообще, если подводить итоги дня, то они были такими:

— мы встретились со Смертью;

— мы прогулялись от белого мопсика с ненормальным аппетитом;

— мы решили совершать подвиги;

— ну, конечно, нам теперь уже только на кладбище, куда еще-то.

Для полного финала прекрасного дня не хватало двух разговоров — они как раз и случились под вечер, когда я исхитрилась вздремнуть на втором продавленном диване, галантно уступленном мне Аликом, а мир исхитрился окончательно не кануть в хаос. Я проснулась от воплей типа «вали орка!», выяснила, что уже вечереет, выползла на крыльцо Аликовой халупы и обнаружила, что на крыльце сидит и наслаждается природой мое античное несчастье.

— Поправь меня — ты собрался кого-то откопать? — спросила я, будто продолжая прерванный разговор.

На меня насмешливо глянула лукавая древность.

— Это ты из-за лопаты? Я спросил на всякий случай: вдруг тебе понадобится оружие…

— Убью умом, — отмахнулась я, продирая глаза. — Слушай, почему именно Смоленское и почему именно кладбище? Или твой жезл все равно потянет к могилкам?

— Непременно, — пожимая плечами, отозвался Аид, — особенно если возле могилок вдруг буду я. Думаю, если бы мы побыли подольше на том, сельском… воры бы явились туда. Просто не осознавая, что их тянет. Они в любом случае будут где-то поблизости: он их заставит. Пока ты спала, кирие, мы с твоим другом просмотрели последние новости. Странные ограбления. Странные происшествия в центре. Последнее — вскрытие какого-то захоронения. Думаю, жезл все равно тянет своих хозяев к тому, что связано с его стихией. И с каждым часом шансов для них все меньше.

— И ты, значит, решил ловить на живца, — подытожила я. — Изобразишь приманку для собственного артефакта? Ладно, почему Смоленское?

— Ты сама сказала: храм… ваша святая. Кирие, я все еще трус и не полезу без защиты в место, где свое берут мои прежние силы.

— Так что ж ты на Александро-Невское не полез, — фыркнула я.

— Рядом лавра. Монастырь. В такое место жезл точно никого не потащит. А это кладбище… пока ты спала, мы с твоим другом…

— …знакомым!

— …поискали немного информации. Думаю, можно рискнуть. Думаю, жезл приведет воров туда.

— Почему?

— Там совершалось зло, — сказал он, как о чем-то простом и обыденном.

Нужно ли было говорить, что все идеи Клима о том, как мы этот жезл будем у воров отбирать, как от воров отбиваться и вообще — как мы будем себя вести, если на нас выскочит еще какое-нибудь порождение подземного мира… в общем, все идеи сводились к:

— Кирие, ты уже доказала, что ты мастер импровизации. И вообще, когда это подвиги во имя веры совершались с планом?!

После этого осталось вздохнуть и вспомнить слова смерти в салатовых кедах. О том, что на самом деле смерти нет. Только это как-то и утешало в создавшейся ситуации.

Ситуацию осложнял еще Алик. Сначала он долго и нудно напрашивался с нами. При этом всячески убеждал, что он дико полезный, и вообще, гид по местным кладбищам, а уж по артефактам он вообще спец — спасибо играм!

Получив от ворот поворот, Алик отволок меня за рукав в сторонку и возмущенно заблестел очками.

— Ты во что вообще влезла? — вопросил он с несколько комичной суровостью. — Что это за тип и что у тебя с ним?

Положительно, я ошибалась. Алика посетила не фея. Его посетил индейский дух с боевым тяжким томагавком.

Столько слов этот индивидуум мне в универе за все четыре года не сказал. Ну, то есть, все наше общение органичненько сводилось к информации об учебе, «дай шпору», «помоги с конспектом» и «сметай за меня лабу по программированию». Ох, что-то Клим паскудно на людей действует. На меня в том числе.

— Долгая история, — сказала я, глядя Алику в переносицу и придумывая, как оттянуть момент, когда придется излагать полноценную версию вранья, с поворотами сюжета, достойными русских сериалов. – Ну, я тебе потом… расскажу, да. А пока я пошла. И, это… не корми там песика, он наказан.

Прямо скажем, для уходящей на духовный подвиг напутствие получилось не очень.

Комментарий к Подвиги в орнаменте пельменей

Легенда о сорока священниках действительно существует - как городская мистическая легенда Смоленского кладбища.

========== Невеселье на кладбище ==========

Так. Веселье кончился, пошел жесткач. Пойду поменяю шапку(

Вообще, кладбища у меня особых эмоций обычно не вызывали. Даже Питерские, с их старинностью, мудреными эпитафиями и способностью исторгать слезы умиления из студентов-архитекторов. Тем более, вроде как, нечего было бояться на православном… православном… вот же гадость, страшно-то как.

— Интересно, есть тут сторожа? — подумалось вслух.

Через оградку мы махнули после второго часа ночи. До этого изрядно насидевшись на лавочках в окрестностях и немножко поездив на такси за счет карманников. Такая наша медлительность объяснялась тем, что даже Клим не был настолько сумасшедшим, чтобы сигать на кладбищенскую территорию в полуночный час.

Сторожей как-то не было видно. И слышно. Сова вдалеке пыталась претендовать на зловещесть, но вместо этого претендовала на кукушку. Белая ночь подсвечивала окрестности печальным синеватым сумеречным светом, и от Смоленки наползал туман — бледно и не по-майски серебрился у надгробий. Вполне может быть, вся жуть неслась как раз от этого тумана. Или, может, от теней, которые вили свой причудливый хоровод на земле вслед за нами.

Или от осознания громаднейшей ошибки: наверное, так чувствует себя солдат, вызывая огонь на себя. Огонь вызвал, «Катюши» вдарили, вот только противника как-то вокруг не наблюдается.

— Сомневаюсь, — тихо откликнулся Клим, — что здесь сегодня вообще хоть кто-то есть.

Ему предстояло быть опровергнутым довольно скоро. Пока же мы брели, углубляясь на ту территорию, которая была еще не облагорожена, а потому выглядела чем дальше, тем зловещей. И оставалось утешаться, что все же православные захороне…

Тут я посмотрела на даты на каком-то подозрительно советском обелиске. Вспомнила, что захоронения на Смоленском, кажется, велись и в тридцатые годы. Сопоставила с отношением к религии в оные тридцатые. Утешаться резко стало нечем.

— Что мы с ним сделаем… ну, если отберем у этих воров?

— Что ты с ним сделаешь, если мы говорим об этом, — он слегка пожал плечами, задумчиво петляя среди надгробий. — Я вряд ли смогу… даже дотронуться. Честно говоря, я отдал бы его какому-нибудь родственничку или уничтожил. Только вот как уничтожить то, что создано Циклопами? И кто поручится, что он не достанется тому, кто уже присвоил остальные артефакты… кто пытается взломать стенки котла?

О. Я-то до сего момента наивно полагала, что он считает причастными вообще всех олимпийцев. Такой большой античный заговор по спонтанному прорыву в реальный мир.

— Афина слишком мудра, — Клим, вроде бы, говорил себе под нос, но я слышала, — Афродите и Гефесту вряд ли есть дело. Гера… хм. Вряд ли и Посейдон тоже, и Деметра.

Ага, такими темпами у него все равно остаются… худшие, что ли. Послал же кто-то ко мне Гермеса лопать халву.

— И всегда есть вождь, всегда один, потому что предводитель может быть единственным…

Почему-то не хотелось набрасываться с дурацкими вопросами — кого это он считает подозреваемым.

И почему-то мне сначала не показалось странным, что Клим так целенаправленно продвигается по незнакомому кладбищу. Подальше от храма, на советскую половину.

Наверное, он мог чувствовать жезл так же, как тот мог чувствовать своего хозяина.

Парней было трое — худосочные, юркие, один с цыганскими, что ли, чертами. Бледные, как моли, и трясутся — как на подбор. Будто в лапах у вампиров побывали.

Жезл держал самый старший (моего возраста, а в меня двое таких поместятся).

Короткая (в локоть) черная штука с коваными песьими мордами выглядела зловеще. Поблескивала алыми бусинками гранатовых глаз. Интересно, она как — раздвигается в полноценный двузубец? Или превращается? Или…

— Это… ваше, вот, — заговорил паренек сбивчиво. — Мы извиняемся. Вы это заберите, ладно? Мы думали, — теперь он почему-то обращался ко мне, — просто чемодан взять, ничего такого. Мы не знали. Вы проклятие снимете, да? Мы… это, мы заплатим, вот.

Я покосилась на Клима, но тот, кажется, отправился в глухой аут. Он стоял, потирая лоб и шепча почти неслышно: «Что же не так, что же… православное кладбище, кресты, но что же…»

Очень может быть, присутствие жезла на него влияло как-то нехорошо.

— Проклятие? — переспросила я, покосившись на реликвию.

Паренек обреченно шмыгнул носом.

— Ограбления эти, — подал голос товарищ цыганской наружности, — лег спать, открываешь глаза —, а ты стоишь в Эрмитаже. И в руках фибула какая-то.

Надо же, он в курсе, что это такое.

— Тени ходят, — поддакнул третий. — Стонут за окнами. И… и на кладбище в себя приходишь все время. Заберите, пожалуйста.

Вежливые какие. Заберите это, ага. Чтобы я потом тоже смогла эрмитажи грабить.

Хотя уж деканат-то нашегоунивера я бы обнесла с чистой совестью… что за мысли, Кириенко?

Алые бусины следили. Завораживали. Предлагали что-то сладкое, но дрянное, поднимали из души неосознанную тягу: пойти, взять, рассмеяться, взмахнуть над головой, приказать что-то на чужом языке: «Некрос, аннодос ке эрхо…»*

Мой рот зажала узкая ладонь — еще до того, как я начала шептать.

— Тише, кирие. Тебе лучше его не брать, наверное.

— У-у? — возмутилась я, стараясь стащить с себя ладонь Клима. Вообще, предполагается, что это я его охраняю. И сильно сомневаюсь, что оставлять жезл в руках у воришек, которые вон уже все сильнее с лица выцветают — супер какая идея. – Шо, ты вожмешь ехго шам?

— А мне вообще лучше подальше держаться. У него слишком много власти. Неожиданно много власти для такого места. А это значит, что здесь что-то, что-то…

Сосны над головой прошумели насмешливо, перескрипнулись из тумана чьи-то зловредные хихикающие голоса.

Паренек, сжимающий жезл, забормотал еще что-то — и смолк. Второй смотрел пустыми глазами на свои руки, перепачканные чем-то липким… и пухом, что ли, еще? Меня вдруг продрало по коже морозцем: я вспомнила тех оболтусов, которых мне пришлось отоваривать лопатой. Они были под контролем, эти тоже вполне могут быть, а ведь им еще и жезл диктует волю… и они на кладбище были, может быть, раньше нас, и что они тут могли делать…

— Что они тут могли делать? — прошептала я, пятясь. Клим тоже отступал, я слышала его прерывистое дыхание за своей спиной. И почему-то чувствовала, куда уходит его взгляд — дальше, в майскую ночь, к высокому надгробию, с которого что-то капает, с которого разлетаются перья…

— Облегчать проход. Алтарь, кирие… жертва… они дали ему силу, они призвали…

— …призвали?

Ответа я не услышала: из тумана ударил густой, переливчатый радостный вопль. Животный, морозящий кровь и страшный.

— Керы! — простонал Клим, пошатнувшись, - ну, какая…

Дальше пошло уже на нехорошем греческом. Из которого я совершенно логично заключила, что надо бы нам делать ноги по привычному алгоритму, то есть, в сторону храма, или часовни, или что там первое попадется…

Что-то серое, лоскутное, мерзкое, шастнуло из тумана, обдало запахом гнили, ударило крылом по лицу, оцарапало плечо, Клим согнулся, вцепляясь пальцами в гранитный обелиск, прошептал: «Ты знаешь, что делать» — и я увидела, как тонкие пальцы моего знакомого крошат и комкают камень, будто это кекс.

И я поняла, что убежать не получится.

Вторая, третья, четвертая дрянь с визгливым хохотом пронеслись мимо, к паренькам, которые так и застыли с пустыми глазами, замелькали желтые глаза, слюнявые пасти, клыки, парни очнулись и завопили громче Кер, в унисон, отличным зубодробительным дискантом, кто-то из них, когда над ними уже смыкались крылья, завопил: «Брось его, брось!»

— Не… бросай… — прохрипел Клим, но воришка уже швырнул жезл на могильную землю.

И холмы вокруг нас содрогнулись. В нотки тумана настойчиво вплелась удушливая сладость, которая давила хуже, чем тление. Послышались скребущие, вкрадчивые звуки — царапание из-под земли…

Я метнулась за жезлом — плевать на себя, с этой дрянью что-то надо делать! — но меня отшвырнули хорошим ударом в бок. Керы выкидывались из тумана, будто его клочья, били крыльями, отбрасывали — и ныряли обратно, парнишки уже перестали визжать и только прикрывали головы от когтей, а вокруг нас шевелилось и оживало кладбище.

Мои удары античные твари выдерживали не очень-то: одной я залепила между глаз, второй свистнула сумочкой в челюсть — улетали в туман; но дыхание сбивалось от жути, к которой я вообще-то не привыкла, от алых бусинок глаз, следивших с земли. Я, наверное, что-то забыла, потому что все силы уходили на то, чтобы дышать, уворачиваться и отбиваться — и не смотреть на ползущую с могил землю.

Климу, в конечном счете, было гораздо хуже.

Он стоял на коленях. Гранит осыпался под его пальцами, и я была рада, что не вижу его лица, знала только: он на волоске, на лезвии ножа, потому что от каждой налетающей серой твари он дергался так, будто его било током…

Наверное, я все-таки загляделась и пропустила момент, когда в меня вцепились сзади, и голову мне запрокинули к небесам. Успела только взвизгнуть, уныло и пронзительно — а потом уже началось кино: мелькали картинки, которые словно вообще со мной не были связаны.

…слово на неизвестном мне языке, свистящее и властное, пальцы убираются с рук, с плеч, Керы замирают, оставляют парней…

… Клим выпрямляется с отстраненным, спокойным лицом, глаза горят страшнее бусин на жезле — на его жезле, на который он смотрит…

…шаг, размеренный и спокойный, с протянутой рукой, и тени ведут его в хороводе, кривляются и радуются…

… второй, взгляд на меня, пальцы начали дрожать…

…проклятая сладость петлей вокруг шеи, Клим оседает на землю — последняя попытка замедлить собственное продвижение, но рука тянется за жезлом, у которого слишком много власти, и потому кажется, что и жезл медленно продвигается навстречу руке…

…частокол теней, злорадный хохот Кер, взвизги бедных воришек, вокруг поднимаются в белую ночь те, кто был уложен в могилу без отпевания. Керы налетают и бьют крыльями, и стараются сделать так, чтобы я не смогла заговорить, нет, не заговорить, позвать, потому что иногда достаточно просто позвать, потому что никто из нас больше не один…

Следующей Кере я зарядила в живот с ноги. Набрала в легкие проклятой душистой сладости из тумана. И заорала во весь голос нелепое:

— По-мо-ги-и-и-и-ите!!!

Серые твари, похожие на огромные, старые тряпки техничек, зашелестели, забалаболили, захихикали: ждали, что я буду кричать другое. Но я закричала это, потому что все остальное вылетело от страха из головы.

И потому что больше ничего не нужно было.

Белая ночь вздохнула и просветлела, разметав клочья тумана. Ветер коснулся лица — с запахом иной сладости, нездешней, дымной и тонкой. Тихий отзвук многоголосого пения колыхнул ветви, успокоил кладбище словами — не на греческом языке. Взвизгнули Керы, с ужасом уставившись за мою спину.

Я не оглядывалась: было незачем. Наверное, откликнуться мог кто угодно. Но пришли – они. Чтобы сказать серым тварям и тому, кто стоял за ними, что здесь не их место.

Было — спокойно и просто, только почему-то горько.

Они и правда были похоронены здесь, совсем рядом с местом, где мы стояли, все сорок, в яме, над которой никогда не было обелиска и которая никогда не была отпетой. Рядом с другими, тоже неосвященными могилами. Только вот…

Мы, отправляясь сюда, не учли жертвоприношения и силы, которую получит хтонический жезл.

Тот, кто спланировал все это, ничего не знал о мучениках.

Разница мировоззрений.

Я встала, вытирая малость разбитый какой-то керой нос. Твари сначала пугливо укрывались за стволами и надгробиями, потом брызнули в разные стороны с воплями. Запинаясь о холмы взрыхленной земли, я добрела до жезла — он лежал, и глазенки его блестели глупо и испуганно. Прямо как у одного знакомого мне мопсика.

Пальцы Клима намертво были стиснуты в каких-то двух пядях от собственного оружия. Кажется, он плакал — я услышала приглушенное, судорожное рыдание.

Взяла проклятую цацку — жуткий артефакт. Холодная бронза кусала пальцы, нашептывала какие-то мерзости, но за плечами было тепло, и дрянной шепоток казался — чужеродным.

Повернулась и пошла — туда, где слышалось тихое пение, откуда доносился запах ладана, где, наверное, незримо стояли они — несколько из них, кто не шел сейчас рядом со мной. Потому что кто-то из них наверняка шел — осторожно поддерживая под локоть. И кто-то наверняка ступил дальше в грозном дозоре — туда, где гнездилась нечисть, а теперь была только чистая, даже слишком светлая майская питерская ночь.

Присела перед заросшим травой пятачком земли — земля была теплой, и кто-то шепнул с правого плеча — прямо и строго: «Здесь». Коротко размахнулась и всадила непобедимое орудие, выкованное Циклопами, в землю.

И увидела, как трескается и истлевает в дым черный металл и потухают алые глаза драгоценных камней, как скукоживаются собачьи морды: здесь умерли те, кем ты никогда не сможешь повелевать.

Ну да. Клим же говорил, что ему обжигало пальцы, когда он читал Евангелие. Жезл мог исполнять свое предназначение на земле обычного кладбища. Жезл убило прикосновение к смерти тех, кто так и не отрекся от своей веры. Иной веры.

А мне, наверное, пора.

Бедные пацанята уже пришли в себя и с подвыванием показывали олимпийские рекорды между деревьями. Клим лежал, где упал, скорчившись, закрывая руками лицо, и когда я попыталась его поднять — поняла, что его трясет, как в лихорадке. Пришлось садиться рядом, трясти за плечи и гладить по голове. Наверное, сцена была идиотской, но меня это волновало мало.

— Ну, хватит уже, — говорила я. — Уже хватит. Его больше нет. Слышишь? Теперь его нет. Понимаешь? Не бойся…

Он прошептал что-то — сначала по-гречески, потом по-русски, голос был сорван, я только поняла: «…едва не вернулся».

— Ты же мне этим жизнь спас, так что не считается, — говорила я уверенно, а вот внутри было уверенности поменьше. — И все закончилось хорошо, так что совершили, можно сказать, подвиг. Парни живы… жезла нет… ты ведь слышал? Ты видел? Нас защитили…

— Тебя защитили, кирие, — шепнул он, поднялся, сел и спрятал лицо в ладони. — Меня… меня жгло. Весь путь… весь путь насмарку. И кого я обманывал, я не смогу, не смогу никогда, я слишком…

… «подземный бог»? Могла поспорить, что он договорит это. Но он сказал страшнее:

— …трус. Однажды я просто…

— Ну уж хренушки, — внезапно и мрачно приложила я. – Мне, честно говоря, все равно, кто ты там такое. Зато не все равно, что твои сородичи собираются творить беспредел. И что они как-то нехорошо дышат нам в затылок. А значит, эти самые стенки они и без того изрядно расшатали. А потому, если ты мне тут сейчас вдашься в грех уныния — получишь под античный зад боевой сумочкой. Встал, включил мозги, быстро прошарил, как нам дальше действовать и вообще отбиться от супостатов!

Тон свое взял: античный гостенек шмыгнул носом, вытер ладонью лицо и недоуменно на ладонь же посмотрел.

— Впервые после Титаномахии, надо же, — отметил тихо. Поежился. — Пойдем, кирие.

Поднимался он все-таки с трудом, так что мне пришлось подставить ему плечо.

Чувствовала я себя на удивление неплохо. Для человека, у которого еще пару дней назад все было вполне пристойно, а теперь… ну да, один вот насыщенный день за другим. Но уж обо мне даже воспитательницы в детском саду говорили, что мне бы в органах работать. Стальные, мол, нервы.

И вообще, вокруг была весна. И ничего, что кладбище. Уже занимался рассвет, и начали подавать голоса птички. Золотились солнцем листочки. И одуряюще-сладко пахли цветы — так вот откуда тот самый запах! Я-то думала, кому нужно было засаживать эту часть кладбища нарциссами?

— …гйяти то канете, басилисса му…**

— Опять по-гречески, — устало откликнулась я на задумчивую тираду над своим ухом. – Так, стоп… стоп. Ты что, о жене сейчас говоришь?

Комментарий к Невеселье на кладбище

* Мертвые, повинуйтесь и приди…

** Зачем тебе это нужно, царица моя…

========== История любви и немного табуретки ==========

Альтернативная история похищения — в студию! С интересом выслушаю мнения о Персефоне)

На рассвете Питер был пустоват, красив и по-майски ароматен. И я это сейчас не только о нарциссах или отсутствии утреннего смога.

Любовь витала в воздухе. Трепетала крылышками. И имела античный, подозрительный облик.

— Вот эх, — сказала я, обнаружив в себе неспособность даже выругаться после пережитого. – Нет, честно. Ну, она-то тут зачем? То есть, причем? То есть, за что тебя-то?

— Думаешь, не за что? — откликнулся Клим. Он уже на меня не опирался, но продвигался рядом со мной по питерским улочкам в состоянии тихого самобичевания, тихой грусти и аномальной задумчивости. Словом, хоть ты дай ему в руки камушки, чтобы лучше уж их по воде пускал. Или же бери оный камушек в руку и пытайся выстучать оттуда прежнего Клима.

— Можешь не рассказывать. С утра-то… — зевалось длинно и сладко. Хотя вообще-то после пережитого я по идее месяц должна не спать. — Ладно, давай начинать с начала. Давно ты знал?

— Не знал. Подозревал… наверное, с Цербера.

— А, да, — сказала я раздраженно. — Эту собачку за нами абы-кто бы не послал. Жезл тоже приобрел такую ненормальную мощь поэтому?

Ну да, а почему бы еще. Будись, мой полусонный технарский разум: мы все же были на православном кладбище. В двух шагах от могилы мучеников. А до того Клим годами жезл с собой в чемодане таскал — и ничего. Раз уж так жахнуло — совсем рядом был тот, кто мог жезлом как минимум управлять.

А при отсутствии Аида его женушка — де-юре руководитель подземного мира номер один. Остается закономерный вопрос…

— Вот что ты ей сделал, серьезно?

— Ну, — это прозвучало уже почти в прежнем тоне, — как ты понимаешь, для меня-то достаточно быть самим собой. Кирие, мы с женой… разные.

— То есть, она тебя не любит, — настроилась я, припоминая историю с похищением. Что там было — колесница, насильное кормление гранатом, мрачный-ужасный муж?

— На Олимпе не любят, — осек Клим коротко и резко. — В подземном мире, впрочем, тоже. Если любят — это плохо заканчивается. Любовь застывает — превращается в долг и пустую вежливость. Становится постылой страстью, которой легко пресытиться. Переходит в ненависть.

— Как будто только у вас, — покривилась я.

Пожатие плечами.

— У смертных любовь часто сопряжена с самопожертвованием. У нас этот компонент отсутствует начисто. Мы ничем не рискуем — может, от этого она словно обесценивается…

— Потому что вам не нужно рисковать?

— Нет, потому что на Олимпе не любят. Я, случайно, тебе об этом не говорил? Думаю, не обязательно жертвовать жизнью — достаточно хоть чего-то. Пойти против воли Громовержца и лишиться его милости — если вспомнить историю Ареса и Афродиты. Отказаться от шашней со смертными — если вспомнить историю… все истории, ха.

— Я тут как-то припоминаю, — заметила я между прочим, — что в источниках как-то маловато сказано о твоих шашнях со смертными. Или с подземными…

— …кирие, ты вообще подземных-то женщин себе представляешь?!

— …или вообще с кем бы то ни было. И ты рискнул столкнуться с… ну, как там назвать это самое, что Деметра ваша учинила?

Снова смешок. Невеселый, выжатый изнутри.

— Ах, да. Эту историю ваши аэды и вовсе вывернули наизнанку. Слишком много глупости. Слишком много трусости. Никакого величия. А получилось. — ну да… Ужасный царь подземного мира, невинная Персефона и гневная мать.

… и я как-то уже понимаю, что настоящая версия от всего этого в корне отличается. И что у меня нет ни шанса ее не слушать.

— Все началось с того, что Деметра решила выдать дочь замуж. Именно она, да. Об обете девственности вопрос вообще не стоял: все олимпийские троны уже были заняты, и такой обет сделал бы Кору второстепенным божеством. Ну, а Деметре бы достались насмешки Геры, Афродиты и Латоны: поверь, не у одних смертных есть желание выдать дочь замуж за знатного жениха. Желательно еще и красиво — чтобы осталось в веках. Арес отпал из-за любовницы-Афродиты: Деметра не хотела для дочки судьбы Геры. Аполлону хватило ума посвататься снисходительно. Со словами “ну, раз больше у твоей дочери нет шансов”…

— Представляю, что там началось, — пробормотала я.

— Не представляешь, кирие, — с ухмылкой отозвался Клим, — брат серьезно задумывался, не припрячь ли сестрицу в качестве кары для олимпийцев. Был еще Гермес, но ты же его видела. Кто в здравом уме за него замуж пойдет?

— А за тебя кто? — выдала я, собрав в кулак свой здравый смысл.

Клим глянул как-то даже обиженно. Затрепетал ресницами — позвольте, мол, а я не идеальный жених?

— Честно скажу — сестра размышляла долго. Ничего, говорит. Ты, конечно, придурок. Трус, к тому же. Подвигами себя не отметил. Но какой-никакой, а все-таки царь трети мира. И сын Крона, к тому же. Может, еще со временем и остепенишься. Главное — на публике попытайся себя уж как-нибудь да изобразить…

— Силы небесные! — простонала я, воображая, что из Клима могло вылупиться на публике.

Двое прохожих из тех, кто встал пораньше, шарахнулись и посмотрели опасливо.

— Обижаешь, — почти весело откликнулся гостенек, — на смотринах я-то как раз переступил через себя и внушал страх и трепет. Был, как и полагается, надменен, величественен, не говорил — вещал, венец на пальце не крутил, невидимкой не шастал… ничего не украл, кстати. И не сдох со скуки —, а вот это было самым удивительным. Образцовый, в общем, царь подземного мира, даже облик принял соответствующий. Зевс с Посейдоном чуть со смеху не лопнули. Кора, кажется, была тоже под впечатлением…

— То есть, стоп… — зевота пропала, придушенная тонной удивления. — Вы с ней, что же, виделись? А это самое, что она танцевала, а ты ее увидел, вызвал колесницу, похитил… там еще нарцисс был.

Ну, уж если я что-то помнила из мифологии — то этот миф. Помимо подвигов Геракла. И эпизодических знаний о Тесее и Персее.

— Кирие… — тяжкий вздох о моей заблудшей душе. — Забудь об этой, не побоюсь вашего языка, голимой аэдской пропаганде! Это была самая обычная олимпийская свадьба. Смотрины. Танец невесты. Похищение невесты — таков обычай. Дар, то есть, нарцисс. Мать, показывающая свое горе — еще один обычай… хотя признаюсь, Деметра тут переусердствовала. Для Олимпа это было традицией. Вот, правда, танцевать Коре пришлось слишком долго: когда я увидел, я малость…

— Пришибся зрелищем? — подсказала я.

И впервые увидела на лице Клима подобие смущенного румянца.

— Да уж, мягко сказано. Она меня потом еще упрекала: сколько можно было торчать за кустами и медлить? С колесницей я тоже основательно все провалил. Не поверишь: Посейдон даже уроки со мной проводил. «Хватаешь ее — прыгаешь на колесницу, хватаешь — прыгаешь, хватаешь — прыгаешь…»

— На манекене тренировались? — спросила я, пытаясь сохранить серьезное выражение лица.

— На Гермесе, — хихикнул Клим. — Гестия отказалась, Афина сразу предупредила, чтобы не смели ее красть. А племянник признавался, что в жизни так не ржал… Ну, а я… в общем, наверное, не следовало спрашивать, поедет ли она со мной. Ну, а вдруг она бы испугалась. Или ей больно было бы.

Мне как наяву вообразился фэйспалм всего олимпийского населения.

— …в общем я договорился до вопля Коры «Клянусь серпом Крона, да кто из нас кого похищает?! Хватай меня уже!» — потом еще чуть ее не уронил, а к тому времени еще мои кони — тоже с немалым чувством юмора — уже решили тронуться с места… очень неудобно бежать за колесницей в свадебных одеждах, да еще и с невестой на руках, знаешь ли.

Я засмеялась в голос, рискуя обидеть своего спутника. Он, правда, не обиделся. Усмехнулся, взъерошил волосы.

— И это, как говорится, было только начало. Дальше она меня увидела в настоящем обличии. Потом была грандиозно проваленная мной сцена, в которой жених должен овладевать принадлежащим ему… Ну, кто ж знал, что невеста должна отбиваться и кричать, а меня парализует с первого ее крика. В общем, Деметра, там, наверху, продолжала играть в грандиозную олимпийскую свадьбу, а я совершал ошибку за ошибкой, поступая слишком… не по-олимпийски. Ну, а потом трусость взяла свое.

Он замолчал и шел теперь рядом со мной с таким видом, как будто ничто на свете его не интересовало.

— Ты ее отпустил, — проговорила я наконец. — Без всяких распоряжений Зевса.

— Ага, — откликнулся Клим. — Как только понял, что помолвка была ошибкой. И что мне больно от ее слез. И что я не тот, кто ей нужен, а настоящим царем и Владыкой мне не быть. Я испугался себя, испугался ее и поступил дважды как трус: попытался сделать вид, что ничего не было. Вернул невесту на Олимп. Что там началось, кирие… от Деметры меня спас только шлем, Зевс серьезно вопрошал, не сдурел ли я, Кора плакала — отказ жениха от состоявшейся невесты — позор…

И опять я струсил и не сумел отстоять и это решение. Мы придумали ту историю с гранатом и разделением половину года на половину. Деметра сама и предложила все свалить на нее. Для достоверности даже готова была устраивать увядание природы раз в год. А если бы я не попытался сбежать — жена смогла бы проводить в подземном мире сколько угодно времени. А лето было бы вечным.

Мне остро не хотелось, чтобы он договаривал. Мне даже хотелось — чтобы Питер кончился. Или чтобы на нас свалилась еще какая-нибудь мифологическая пакость.

Исповеди все же принято выслушивать не так.

— Ну, а мы, конечно, поженились… Кора получила мужа-труса, который чуть не отрекся от нее. Этого она мне так и не простила. Да и моя вечная несхожесть с олимпийцами… Я получил… что я получил, кирие, а?

Я не ответила. Запах нарцисса наполнял воздух, прилипал к щекам. Казалось – та, о которой говорит Клим — идет где-то неподалеку, в весеннем ветерке, в облике Весны… глядя усталыми глазами.

— Не могу сказать, что мы не притерпелись друг к другу со временем. Но мы все же друг друга мучили. И когда пришла пора — я решил…

— Пусть будет лучше для всех, ага? — догадалась я.

Он кивнул.

— Ушедший за грань навек приравнивается к сгинувшему в глубинах Тартара. Она теперь царица подземного мира. Может избрать себе в мужья, кого захочет. Не думал, что она присоединится к другим олимпийцам в их попытке проломить мой котел…, но кто знает, может, ее заставили. Или, может, у них и это традиция.

— Вот честно, откуда ты взялся такой? — не выдержала я.

И получила озадаченное пожатие плечами.

— Кирие, я просидел у Крона в утробе гораздо дольше, чем остальные. Поневоле слегка спятишь и начнешь отличаться от остальных! Не говоря уже о вечности разбирания судов.

Я откликнулась умеренно злобным рычанием. Задумаешься тут, когда к нашей милой компании присоединилась еще богиня весны. По совместительству — царица подземного мира, явственно желающая не только насолить бывшему муженьку, но еще и наперчить, и сверху лавровым листком приправить.

В воздухе, помимо любви, витало ясно что-то нехорошее.

— И вообще, что там в головах у женщин — это для меня всегда был темный лес, — вполне себе радостно прибавил вдруг Клим, и я поняла, что он стряхнул с себя хандру. — Вот ты знаешь, например, с какой тщательностью моя матушка приправляла нас медом и специями, чтобы Крон не подавился? Или Гера. Ты думаешь, она злится на Зевса из-за его похождений? Ха! Она серьезно думает, что ее муженька каждый раз совращают коварные смертные. Растанцевались тут, понимаешь, красивые такие. А он, бедный чистый и невинный… Или вот, например, ты, кирие.

— Чего я-то? — буркнула я. Как у совершенно нормального технаря четвертого курса — у меня-то лист любовных историй был совершенно чист.

— В упор не видишь интереса к тебе твоего приятеля. Нет, правда?!

— Он мне не прия… это ты про Алика сейчас?! — я замерла на перекрестке какой-то там линии Василеостровского.

— Елена и Александр*… — въедливо продолжал Клим, закатывая глаза. Он точно решил отыграться на мне за собственную исповедь. — Это напоминает мне один миф, который… ну, для Трои там точно нехорошо кончилось, но в целом, все было вполне красиво…

— Прибью заразу, — углом рта сообщила я. — Слушай, Климушка. Ты и мужчин-то не очень как-то понимаешь, если решил, что Алик интересуется хоть чем-то, помимо танков, гоблинов и… во что он там еще играет?

— Ну, иногда люди погружаются в вымышленный мир, потому что робки для реальности, — глубокомысленно выдал Клим. — Но мы тут пообщались, пока ты спала…

Я издала стон, напоминающий последний крик смертельно раненой чайки.

— … когда выяснилось, что я тебе не жених и даже близко к этому делу не приближаюсь — дело пошло быстрее… Вот ты знаешь, что ты — оказывается, неприступная крепость?

Ага. И в бойницах арбалеты торчат со всех сторон. Я посмотрела на Клима взглядом давно не евшего удава.

— Вот! — тут же обрадовался бывший божок. — Вот я тебе о чем говорю! Вот и он не представляет, как к тебе можно подойти! Нет, вот ты посмотри на себя: умная, красивая…

— … по стандартам подземного мира?! — вскипела я, поскольку мнение о своей внешности у меня было вполне реальным.

— … обладающая приятной мягкостью фигуры, как Нефела, богиня облаков… Но чем, чем можно покорить столь цельную личность?

— Выход с колесницей бы не подошел, — прикинула я. — Особенно с Аликом: он меня вряд ли поднимет. Гы-гы.

— А другие выходы? — резонно предположил Клим. — Как насчет даров?

Мне как-то не по делу вспомнилась роза, подсунутая под мой локоть на парту на какое-то отдаленное восьмое марта. Явно ошибочно.

— …или танцев?

— Я на наши сборища не хожу! — шикнула я гневно. Водка-пиво-пьяные поцелуи, тупые шутки. Ага, сейчас, как же.

— …приглашения пойти куда-нибудь вместе?

Если считать приглашением «Э-э, слушай, мне тут билеты в обсерваторию бесплатно достались, тебе не надо?». Или «Слушай, я что-то вообще тут не понял, объяснишь? С меня кафешка».

— Да мне некогда было, — сказала я кисло.

— …предложения помощи?

— А мне-то нафига?!

Уж с курсачом или лабой я вполне могу справиться и сама. Не то что девицы, строящие из-за этого глазки парням.

— И он ведь при этом замечательно понимает, что он не принц твоей мечты, — невозмутимо продолжил Клим, у которого были реальные возможности познакомиться с моими кулаками.

— Нет у меня там никаких принцев!

— …небогат, не настолько решителен, не так образован, не так смел…

Я вздохнула. Жизнь превращалась в хаос все больше — просто руки опускались. Даже ушатать Клима сумочкой по голове уже не казалось хорошей идеей.

— Слушай, ну замолчи ты, пожалуйста, — прибегла я к последнему средству. — Мне правда сейчас не до этого. И не до Алика. Алик меня сейчас волнует только в том плане, что нужно бы ему что-нибудь соврать.

И вообще, у нас с ним ничего общего.

И плевать мне на то, что он тыбрил мои конспекты, дабы поставить их на полки как воспоминания о своих чувствах. Или, я не понимаю, зачем он их тыбрил?!

Не могу сказать, что мои размышления в течение всего обратного пути касались только этого. Но что врать Алику — я так и не смогла придумать. Кладбище, Керы, стресс, новые факты о мифологии. Есть, с чего впасть в ступор.

И вообще, когда мы дошли до халупы Алика — оказалось, что соврать будет трудновато.

Внутренний двор местами порос нарциссами, местами был покрыт пропалинами. На месте двери сарая красовалась оплавленная дыра.

Алик, хмуро поправляя очочки, сидел на крыльце в крайне задумчивой позе. Был он, пожалуй, вполне спокоен.

Особенно если учесть, что на расстоянии метра от него с малость прибалдевшим видом мотал головой… головами белый мопсик.

— Ик, — сказал мопсик, увидев меня. И неверным шагом отодвинулся на пару шагов.

— А-ва-вава-э… — произнесла я подобие приветствия.

— Ух ты, — произнес Клим оптимистично. — Он уже не в кадке.

Алик еще раз поправил очочки. Майское солнце поливало рыжиной его макушку.

— Я его не кормил, — заговорил он оправдывающимся тоном. — Честно. Даже в сарай не заходил. Тут просто к вам пришли. Пришла. Она. Оставила кое-что.

Представляю, кто – она. И не просто представляю, а вижу, что оставила.

Даже если бы Клим и не смотрел на гранат на столике, как на ядовитую змею.

— Ну, а потом ушла. А из сарая — этот…

Мопсик покосился на Алика и отполз еще. Он не выглядел желающим познакомиться ближе.

— То есть, он тебя не съел, — зачем-то сказала я.

— Ну, он тут на меня попер, так я его по голове табуреткой, — отозвался Алик задумчиво. Поднял руку, показал остатки табуретки. — Меня дед научил, что кобель должен вожака признать: у него деда овчар был бешеный…

Оставим вопрос, сколько раз пришлось применять табуретку. Поднимем вопрос, почему это моего одногруппника все же не съели.

— Я тебе сейчас задам крайне тупой вопрос, — тон получался вполне себе извиняющимся. — Ты крещеный?

— А то как же, — удивился Алик и вытащил из-за майки цепочку с нательным крестиком и еще каким-то медальоном. — Мне вот еще дед дал, тут частица какого-то креста…

— Уууууу, — приложил нас Цебер, сверил одинаково ненавидящими взглядами и прошествовал в сарайчик. Явно намереваясь упаковаться обратно в кадку.

За моей спиной тихо хмыкнул Клим:

— Ну конечно — ничего общего!

Комментарий к История любви и немного табуретки

* Александр - прозвище Париса. Да, в общем, у него с Еленой кончилось печально. Особенно для Трои.

========== Бескрайняя нежность и немного футбола ==========

Внимание! Присутствуют описания лютого измывательства над бедным подземным животным. Любителям бедных подземных животных и членам подземного “Гринпис” к прочтению не рекомендуется.

Нет, ребята. За последнее время я как-то решительно перебрала экстрима, хотя никогда им как-то серьезно не увлекалась. И еще — есть у меня нехорошее чувство, что даже если я вдруг воспылаю желанием лезть на Эверест или прыгать с тарзанкой… это, как говорится, несколько блекнет.

А потому нужно было начинать жалеть себя, поступать по-технарски умно, да и вообще…

— Ну, — сказала я, косясь на Клима, который рассматривал двор с видом «я — не я, жена не моя». — Рассказывай.

И походкой воина, вернувшегося из похода (в котором он завалил превосходящего по силам противника) проследовала в хижину Алика. Я слышала, я ощущала каждой клеткой кожи этот сладкий зов изнутри. Практически пение сирен, исходящее от старенького дивана.

Диван, правда, жалобно вздохнул, когда я на него грохнулась, но в целом больше не протестовал.

Объяснения Клима с Аликом прошли мимо меня, хотя они с какой-то радости устроились в той же комнате, но на стульях. Я спала, как совесть коммунальщика в снегопад, и только изредка в сон залетало что-нибудь этакое…

— А тебе вообще обязательно было втягивать ее в эти ваши олимпийские разборки?!

— …

— … я так понял, эти твои родственники прокачали выносливость. Чаще лезут.

— …

— … а ты не можешь там… ну, заклинание скастовать для того, чтобы это дело запечатать…

— …

— Во что уверовал?!

Тут я поняла, что дальше разговор будет долгим, потрясла головой и засопела активнее. Тут же на меня кто-то неумеренно заботливый накинул пледик, и проснулась я уже явно через несколько часов, когда эмоции прогорели, а в комнате запахло кофе и печеньками.

Еще в комнате проходил последний этап мужского совета на глобальную тему «Что делать?»

— Ну, шо, — вещал Алик, блестя очочками и явственно воплощая вместо меня силу технарского разума, — судя по тому, что было сказано тебе этим… ангелом… вариантов нет. Запечатывать портал должен ты — вот иди себе, запечатывай.

— Цементу бы мне, — донеслось с другой стороны колченогого столика. — Кирпичей античных. Стратий*, я говорил: я не подозреваю, как…

— Ага, не знаю, не подозреваю, мозгов не имею, разрешаю хоронить за плинтусом. Ты эту штуку придумал…

— Потому что боялся!

— Сейчас, значит, мало боишься?

Ушам своим не верю: Клим оправдывается. Это как же его Алик ухитрился достать за краткий промежуток времени?

Как-то поневоле начинаю проникаться уважением, да.

Ответной гримасы Клима я не увидела, но Алик вгрызся в печеньку с остервенением. Немного подумал и предположил:

— Так это… напугать?

— Как? — спросил Клим с должным смиренномудрием психиатра, который в пятый раз за день общается с буйным. — Стратий, ты же, наверное, понимаешь, что я тут, вроде как… бывший царь подземного мира… так что меня трудновато будет испугать криками «Бу!» из-за угла.

— Хм, — ответил Алик, который явно полагал, что было бы желание, а средство найдется. — Ну так поскольку ясно уже, что маны у тебя осталось по минимуму, а твоя семейка и так, и так тебя достанет — пора бы уже как бы и бояться.

Судя по выражению физиономии Алика — на него Климовские улыбочки не действуют. И лукавые взгляды — тоже. Он их встречает своим непроницаемым занудством.

Почувствовав, что разговор начинает катиться в пучины маразма, я выползла из-под пледика и взяла командование в неслабые женские руки.

— Значит так. Отставить мысли о глобальном, доставить мысли о конкретном.

— Хошь печеньку? — тут же конкретно среагировал предположительно влюбленный в меня Алик.

Печеньку, кофе, а также чего покрепче я хотела, но пришлось удовлетвориться первым и вторым.

— Глобальное — это, одначе, хорошо. Но у нас тут вроде как Цербер в сарае, — провозгласила я и посмотрела на Клима так, будто это была персонально его вина.

Судя по физиономии Алика — у Климушки не нашлось времени, дабы просветить моего однокурсника в этом плане. Сейчас физиономия была очень и очень озадаченной. Мол, вот так раз, а я его табуреткой…

— Приручить, как я понимаю, его нельзя, — продолжила я безжалостно. — Упаковать во второй раз в кадку — тоже не фонтан. Если он будет шататься тут и дальше — он еще больше расшатает твою, Клим, хрупкую психику и твою, Алик, нехрупкую мебель.

— У меня бита есть, — с готовностью встрепенулся Алик. — А если того… святой воды на нее побрызгать — может, прокатит?

Мы с Климом посмотрели на него малость опасливо.

— Почему он вообще не исчезает? — наконец сформулировала я. — То есть, почему его назад не выкидывает?

Клим немного подумал над чашкой кофе — и поднял на меня невиннейшие глаза инженера, который сейчас будет объяснять, что вот, станок старый, его…

— Так, видать, заклинило малость!

После чего бог подземного мира разразился вдохновенной тирадой о пространственно-временных парадоксах, их влиянии на порождения Тифона и Ехидны и на возможности выживания данных порождений в нашем несовершенном мире. Тирада закончилась тем, что созданию-то в принципе пофигу, а вот миру может конкретно не поздоровиться «тем более, что резиновые покрышки явно пришлись кому-то по вкусу».

— Погоди, то есть, дело в том, что ему тут тупо нравится? — спросил в это же время предположительно менее конкретный, чем я, Алик.

Клим посмотрел на меня, посмотрел на Алика и аккуратно кивнул, обозначая нашу проблему на ближайшее будущее.

— Кирие, если учесть, что и я тоже сбежал в этот мир не только из-за горячей веры в Единого, но и из-за особенностей подземного мира…

— Да, помню, — угрюмо сказала я, ковыряя скатерть, — тебе там негде было пускать камешки.

Алик поправил очочки и встал, приняв привычное положение чуть ссутуленной оглобли.

— То есть, я извиняюсь, если этому… Церберу понравилось у нас — значит, и другие… которые из твоего царства… тоже могут…?

По невинной озадаченности на лице Клима становилось ясно, что этот вопрос он не продумал.

Я тоже встала, принимая обычное для себя положение «огромный бешеный хомяк в состоянии средней степени ярости».

— Стало быть, нужно сделать так, чтобы ему тут разонравилось. Чтобы еще и другим заказал?

Уж в чем я специалист по жизни — так это разочаровывать окружающих.

*

В общем-то, мы выглядели как компания друзей, собравшихся на пикничок. Может, потому, что Клим так и не сменил шлепанцы и майку с принтом, хотя позаимствовал у Алика джинсы. Ну, и потому, что петляли по лесной местности (да, и такая под Питером есть), а у самого Алика за костлявыми плечами висел рюкзачок. Правда, из рюкзачка слышалось полное ненависти сдавленное подвывание.

Поимка Церберомопса проходила в режиме жесткого ахтунга и осуществлялась мной и Аликом (как двумя условно православными особями). С добавлением щедрых советов от державшегося в стороне экс-Аида. Советы были в духе: «Не хватайтесь за хвост, огнеопасно!», «Если молитву почитать — оно, может, вернее пойдет!» В результате диван времен Первой Мировой скорбно скончался, кадка от капусты оказалась подожженной, я измазалась копотью по уши, а с Аликом мы пару раз столкнулись лбами, как олени в брачный период. Спасло нас то, что сволочная увертливость белого мопсика все же пострадала после памятного удара табуреткой.

Сбой системы координат позволил аидскому отродью попасться в расставленные мною сети. Пеленали мопсика совместно — отрезками разрезанной кем-то веревки, в четыре руки.

— Нормальная… такая… ачивка, — выдохнул однокурсник в финале.

Ну, а в рюкзак к Алику я эту тварь засунула больше из практических соображений: вдруг да опять атака злобных родственников, а мне будет куда проще спасать Клима, если у меня за спиной не будет ничего хтонического.

Кажись, пока я искала выборы места, Алик еще пытался просветиться по этому поводу у Клима. Мол — как, мопсика в рюкзаке можно считать примером моего благорасположения? И как бы тогда ко мне в ответ подкатить?

— Стратий, я свою жену на колеснице упер, — просветили Алика в ответ. — И сделал это бездарно. И вообще, она меня ненавидит. Ты точно хочешь моего совета?

Но вообще-то я не особо прислушивалась, шла шагов на двадцать впереди и пыталась наконец мыслить. Мыслить, вспоминать и сводить воедино получалось гораздо лучше без голосов за спиной.

К заросшему глубокому карьеру, в котором когда-то добывали глину, мы выскочили как-то внезапно. Клим, конечно, высказался на тему, что «подошло бы языческое капище», но в нашем положении так рисковать точно не следовало.

На дне карьера, среди пластов отработанной глины, было то ли болотце, то ли озерцо. Костер на берегу мы зажгли сразу же как остановились.

— А не сбежит? — осведомился Алик, осторожно вытряхивая из рюкзака сверток-мопсика.

— А вот сейчас увидим, — отозвалась я и на всякий случай перекрестилась.

Освобожденный от веревок мопсик смерил меня лютым взглядом. Продемонстрировал было бездонную глотку — я отреагировала вполголоса: «Вах, баюс-баюс» (после сцены на кладбище мопсики мне были уже побоку). Визгливо рыча, покосился красными глазками на Алика.

— Криптовато, — сказал тот и поблестел очочками заинтересованно.

Зато вот Клим попятился. Он-то, конечно, помнил свою роль, но балансировать на грани «сейчас жахну» — это вам не камешки по Ладоге пускать.

— Кирие, я помню твой план и твои выкладки… — мопсик медленно наступал, попыхивая хвостом-драконом, — но хочу напомнить, что у меня нет вашей защи…

Тут мопсик подобрался для прыжка на бывшего хозяина и пропустил мой разбег. То есть, в конце-то он как раз повернул голову, но времени у него оставалось — выпучить до предела красны глазки, оценить мой кроссовок и потом с недоуменным «и-у-у-у-у-у-у-у-у!» унестись в сторону карьера.

— Хорошо пошел, — хищно сказала я, оценивая огненный след в воздухе. Из карьера донесся плеск, который показывал, что цель поражена. И многолетние детские гоняния в футбол во дворе с пацанами не прошли для меня даром. — А вот сейчас увидим — сбежит или нет.

— Может, он после такого вообще сразу к себе провалится, — усомнился Алик.

— Ну, он общался с Гераклом, — признался Клим, тихонько хихикая. — Хотя тот, конечно,до такого не додумался…

А жаль. Видок у вернувшегося через минутку Цербера был тем еще: тина, водоросли, обертка от конфеты на спине, яростно горящие глазки. Так могла бы выглядеть восставшая из ада Муму, явившаяся к Герасиму, чтобы предъявить жесткие претензии.

Жесткие претензии мопсик собирался предъявлять мне. Возможно, даже вводить против меня какие-то античные санкции. Вот только Алик зря собирался заступать меня со своей битой, которую он зачем-то прихватил.

Во-первых, все равно не заступит. Во-вторых — в груди с ночи так и пылает словно выжженное изнутри чем-то светлым «Не бойтесь!»

— Значит так, — сказала я Церберу вполголоса. — Кое-кто сказал, что ты вроде бы должен нас понимать. Значит, в лучшем случае ты сейчас возвращаешься к себе. В худшем случае тебе будет очень плохо.

В ответ последовал оперативный бросок к горлу. Ожидаемо — не к моему горлу (мопсик оказался не таким идиотом, чтобы бросаться на шею, чуть ниже которой висит знак Его). К горлу Клима — в попытке продолжить то, что начато.

Попытка оказалась пресеченной ударом биты. Удар у Алика оказался не поставленным, но координаты точными: Цербер улетел прямиком в костер.

Но и оттуда вернулся, окончательно приобретя сходство с собачкой, которую не до конца приготовили в корейском ресторане.

Мои надежды на то, что подземка (карьер) или огонь возьмут верх как родная стихия, и Цербера таки перетянет в другой мир, не оправдывались. После еще двух полетов в карьер и нескольких — в костер, у меня начала побаливать нога, а мопсик оставил попытки броситься на Клима. Но зато теперь уселся неподалеку и ехидно ощерился бездонной пастью. Вроде как — ага, давайте, пинайте, со мной так давно не играли. А оставшееся время я за вами похожу. Покушаю резиновых покрышек и конечностей беззащитных людей. Попутно расшатаю Клима хотя бы до половины Аида.

— Ну, так, — сказала я, отдуваясь. Мопсик только что начертил в воздухе устало-низкую траекторию. — Я-то надеялась, что придется без крайних жестоких мер. Но, видимо, не получится.

— А я-то думал, ты вроде как… за милосердие по отношению к животным, — опасливо вставил Алик, разминая кисть.

— Точно, — кивнула я. — Это и было милосердие.

Потом прокашлялась, и вернувшийся в очередной раз из карьера Цербер обнаружил на моем лице бескрайность Любви, ему лично предназначавшуюся.

Бескрайность мопсику не понравилась.

— Ну, вот теперь я убедилась, что это самая-самая лучшая для меня собачка, — пропела я в той степени сладости голоса, которую обычно слышала от сюсюкающих мамаш на детской площадке. — Ну, иди ко мне, мой маленький, мы с тобой теперь никогда на расстанемся…

Цербер подумал и попятился. На морде белого мопсика проступило явственное «НАФИГ».

— Ути, какой ты миленький, а какой у нас хвостичек, — продолжала я, отважно борясь с собственной ненавистью к сюсюканью. — А какое у нас пузичко, какие у нас лапки ушки, как хочется потискать… А кто у нас хочет косточку? Цербя хочет.

Судя по взгляду активно отступающей от меня твари — ей таки хотелось поглодать косточку, но мою берцовую.

Из-за спины донесся звук тихо упавшего куда-то Аида. А потом захлебывающийся ржач и тихое «Цербя!»

Противник был деморализован и подавлен, но не уничтожен окончательно, и потому я продолжала давить:

— Мы поставим тебе самую красивую мисочку, будем кормить тебя овсяночкой, — от слова «Геркулес» пришлось воздержаться из-за подозрения, что в таком случае овсяночка пойдет на ура, — Купим тебе самый лучший ошейничек, каждый день будем с тобой гулять в парке… дважды… ой, а в парке так много людей, так много симпатичных детишечек, которые тоже хотят играть с собачкой!

У собачки задергался красный глазик. В тщетных попытках обрести спасение у мужской части экспедиции, мопсик обернулся…

— Ой, а я всегда обожал собак, — пропел Алик, — можно погладить?

— И, конечно, мы его переименуем, — нежно подключился Климушка (сквозь нежность послышались интонации опытного палача). — Можно назвать его Росинкой, или Пельмешком, или Гулькой…

На морде у Цербера нарисовалось немое «За что?!» Нужно было дожимать ситуацию.

— И, конечно, я буду тебе петь перед сном, — выдохнула я, набрала в легкие побольше воздуха и завела: «Спи моя радость, усни…»

Вообще, мой голос мог бы неплохо презентоваться на Евровидении — если бы мы захотели уничтожить Евровидение. В детстве он был источником лютого ужаса соседей, которые честно считали, что у нас кого-то убивают (регулярно). Учительница пения, подозреваю, до сих пор слышит «Кузнечика» в моем исполнении в не самых своих лучших снах.

Оказалось, что существо из подземного мира к отсутствию у меня слуха тоже оказалось неподготовленным: Цербер как-то странно заметался, сперва попытался прикинуться мертвым, понял, что не прокатит и с воем сиганул в костер.

Взметнулись искры. Костер втянуло в землю, оставив внушительную воронку, как от снаряда. Подземное чудовище явно понесло в свой мир вести о том, что сюда соваться не надо, тут еще страшнее.

— И это я еще до «Отче наш» не дошла, — выдохнула я и развернулась к явственно дезориентированным Климу и Алику. — Что смотрите? Это была моя темная сторона!

— Желал бы я услышать твое соревнование с нетрезвым Посейдоном! — потрясенно выдохнул Клим.

— А мне понравилось, — мужественно заявил Алик, с уверенностью мыши, влюбившейся в кактус.

Время было за глобальными решениями.

Комментарий к Бескрайняя нежность и немного футбола

Стратий - воинственный. Алик настолько достал Аида, что тот уважительно называет его… ну, вот так.

========== Об очень античных способах путешествовать ==========

Кто-о хотел движухи? Во-от она, началась. Подползаем к финальному недоэкшну, а в следующей главе - неканоничная Персефона!

Глобальное, как ему и полагается, подкралось из кустов и пнуло в печень.

- А почему бы нам все и не усложнить? – спросила я и начала рыться в своей сумочке. За моими жестами наблюдали со скупым недоверием. Когда на стол в лачужке Алика брякнулся тот самый бронзовый жертвенный нож – Климушка поднялся и дальновидно умотал в угол.

- Кирие, я надеюсь, что ты не в этом смысле, - заявил он уже из угла, потом вспомнил расправу над Цербером и бодро закончил: - Ты хотя бы дашь мне пару часов форы?

Я в ответ хмыкнула и достала из сумки основательно забытый мною флакон. Полученный от Гермия, с мутной взвесью.

- Голос оракула, вроде как, - доложила я общественности. – Поскольку твоего быстрого перехода в новую религию упорно не наблюдается – предлагаю открыть и послушать.

- А, собственно, почему ты раньше… - начал порядком удивлённый Клим.

- Память девичья, - отрезала я в ответ. Нет, в самом деле, не рассказывать же ему, что встреча с богом подземки, пускающим камешки по волнам Ладоги, слегка выбила меня из колеи. Как и все последующее, включая злобных мопсиков (теперь уже – злобных пнутых мопсиков).

- Ачивки, - вмешался наставительный Алик, - нужно юзать сразу.

На него я цыкнула. Потом протянула флакон Климу, но с усмешкой покачал пальцем – мол, но-но, не надобно нам ничего античного. И вообще, решение на мне, вроде как на хранителе бывшего царя подземного мира.

- Ладно, - сказала я сурово. – Алик, ежели оттуда чего не то вылезет – контролируй и…

Что должен был делать Алик в том случае, если бы из флакона выплыл какой-нибудь античный джинн – я не стала уточнять. Наверное, совершить абстрактно-непонятное геройство.

Крышка оказалась пригнанной плотно и залитой какой-то ароматной смолой, так что мне пришлось над нею попотеть.

Само собой разумеется, что из флакона все вылезло не то и не так.

Голоса не было. Была туманная дымка, из которой проступали неспешные символы.

Змея свилась в кольцо, кусает собственный хвост, вырастает из дымки алтарь… на алтарь брызжет серебристая жидкость, превращается в кровь, алтарь обращается в прах… раскатываются гранатовые зерна, пачкая землю алым соком.

После блеснули запоздалым осенним золотом волосы, и раздался мерный голос. Он нараспев произнес одну лишь непонятную фразу, просительно, надрывно, тихо. Но, судя по дернувшемуся лицу Клима, эта фраза ударила в него молнией.

Потом все смолкло, только качался гранат на столике. Тот самый гранат, который мы пока так и не придумали, куда пристроить.

Клим смотрел на него неподвижным, тяжелым взглядом. Я смотрела на Клима. И чувствовала себя Иванушкой-дурачком, который только что спалил лягушиную шкурку.

- Это разве оракул был? – проявил некоторое понимание ситуации Алик.

Клим (Аид?) пожал плечами так, будто его это мало интересовало. Поправил шторку на окне, подошел из угла.

- Вроде как, - ответил он с подобием спокойствия. – Тень прорицания мертвого предсказателя. О том, что я смогу отречься от бессмертия. На том же месте, где вышел за пределы.

- А не мог соврать? – продолжил Алик.

- Да вообще-то, мертвые в этом деле ограничены. Думаю, мне придется вернуться на родину, кирие. Если мы, конечно, хотим, чтобы все это закончилось.

- Да неужели, - сказала я и вперилась в собеседника подозрительным взглядом.

Он посмотрел мне в глаза своими – древними, чуть прищуренными, тем взглядом, который не прочитать.

- Не могу сказать, что меня самого это радует: все же там… больше искушения. Больше… памяти. Но с самого начала ясно было, что иначе не…

- А как это сделать? – перебила я. – Ну, как тебе отречься?

Он потер подбородок и поежился.

- Думаю, что есть один обряд, - пробормотал, - Сложный и древний, но есть, вот только к нему нельзя приступать, не будучи готовым окончательно…

- А ты, стало быть, готов?!

- Нет, - честно ответили мне, - но ведь если на нас напустят еще кого-то – будет только хуже! И в конце концов, в Греции же столько православных храмов…

Как я не закатила глаза – не знаю, наверное, чудом.

- А это, - подал голос Алик, - ты это… как ты туда, до Греции-то? Вроде как скастуешь портальное заклинание? Материализуешь крылья? Или призовешь мощь некромагии? Или…

- Ну, для начала куплю билеты, - отозвался Клим и почесал нос. – Что?! Виза у меня в паспорте есть – поддельная, конечно, но пока проходит. Стратий, ты же не ожидал, что я вызову подземную колесницу и буду разъезжать по небу с риском столкнуться с самолетами?!

- Не хотел бы я… это увидеть… - признался Алик, явственно вообразивший себе лошадей, с демоническим ржанием идущих на таран «Боинга». В стиле «камикадзе».

- «Земля, это борт ноль семь, в нас только что врезалась лошадь», - подсуфлировала я мрачно. – Значит так. Я с тобой.

Клим сощурился оценивающе, но потом кивнул с видом «я так и знал». Ну да, кто его еще будет ограждать от неадекватных подземных порождений.

- Значит, нужны будут билеты для тебя, виза для тебя… и помни, кирие, с собой мы берем минимум вещей. Документы, деньги, разговорник…

- Разговорник?! – возмутилась я. – Это же Греция, а ты, предположительно, разговариваешь на всех языках!

- На всех, - уточнил Климушка, - и на древнегреческом. Ну, кто бы мог подумать, что язык так изменится. В общем, мои высказывания там звучат примерно как «О доблестный страж, возглаголь же, где могу я отыскать галеру…»

- Разговорник, - тут же согласилась я и заметила, что гостенек поднялся. – А ты это куда?

- На добычу, - коротко обозначил Клим и слегка подрастерял энтузиазм под моим негодующим взглядом. – Кирие, ты же не хочешь сама оплачивать билеты до Греции?!

- А если твои родственники опять… - начал было Алик, но Клим только подмигнул ему с тем самым лукавым видом, который меня неистово бесил.

- Думаю, пока они ничего не предпримут. Могу поспорить, отфутболенный Цербер их озадачил. Я вернусь скоро, кирие, не нужно тревожиться. Авио!*

Он махнул на прощание уже от дверей и исчез, заверив, что провожать его тоже не надо.

Мы посидели молча. Я пыталась собрать мысли и выстроить во что-то стандартно-технарское. Алик, предположительно, паниковал, оставшись со мной наедине.

Однако разговор начал мужественно и даже вроде как четко.

- В общем так, - сказал он и тоже поднялся, - я тебя с этим психом никуда одну не пущу.

Я подняла глаза и посмотрела хмуро. Алик засопел и не сдался.

- Если надо, билеты я куплю сам. У меня еще дедушкино наследство…

- Ревнуешь? – спросила я вяло.

Алик сделал такое движение, будто хотел убежать к любимому компу. Но пресек себя и засопел еще сердитее.

- При чем тут это?

- Ага, конечно, - сказала я уже сердито. – Как может бывший античный бог сравниться с геймерской неотразимостью.

Если бы в Питере все еще рулила Афродита, то она сделала бы сейчас жест «рука-лицо». А ее сынок со стрелами при виде меня попросту суициднул бы.

- Да ну ее в пень, античность вместе с неотразимостью! – зашипел Алик, в отчаянии срывая очки и начиная поедать дужку. – Я же… я же за тебя волнуюсь. Он же непонятно куда тебя затащит со своими недомолвками. Он же соврет – и не увидишь, да и вообще у меня такое ощущение, что он врет постоянно!

- Да, - сказала я и вдруг почувствовала две вещи. Первое – внезапное и глубокое уважение к Алику, из которого постоянные стрелялки таки не вытряхнули умения видеть. Второе – камень в желудке. Тяжелый, покрытый изморозью камень.

Потому что вот она – недостающая деталька в мозаике, которую я пытаюсь выстроить. То, чего не хватало мне после того, как я открыла этот флакон.

Он лгал нам, спокойно и приветливо. Естественно, будто дыша. Не думая о том, что ложь – вообще-то, тоже грех. Глядя в глаза, забалтывая какими-то мелочами о визах, колесницах, разговорниках…

А в это время уже знал, что будет делать. Принял решение в момент, как только…

Я вспомнила голос в конце послания, дрогнувшее лицо Клима, золотистые кудри, похожие на приувядшее золото кленов в октябре.

- Алик, - бедняга подпрыгнул, глядя на мое переменившееся лицо. – Когда он тебе все объяснял… он тебя не спрашивал… про эту? Которая…

Я кивнула на гранат, будто боясь накликать. В голове включился безумный метроном – тик-так, тик-так…

- Про жену свою? – переспросил Алик и вытащил дужку изо рта. – Ну да, мимоходом так спросил. Говорила ли что-нибудь.

- А она что-нибудь говорила?!

- Да я бы и не понял, я ж по-ихнему не говорю! – отозвался бедолага, посмотрел мне в лицо и выдал по-писанному: - Нет, не говорила. Только смотрела, кивала и, все такое. Как будто она… ну…

- Как будто что?! Живо!!

- …не могла говорить. Вроде как ее могли услышать, или ей запретили, или…

Я встала. Сделала чугунный шаг от стола, чувствуя, как ледяной шар разрастается вдвое. Он уже тогда это решил? После разговора с Аликом? И тащился за нами, смотрел на нашу игру с Цербером, дышал, глядел в небо, наверное, извиняясь…

Может, просто хотел отсрочить решение. А потом услышал тот голос, ту… просьбу (что там было? «Спаси, я в плену?» «Заклинаю, приди?» «Помни о своей клятве?» - скорее всего, это, он не зря так смотрел на гранат…) И его словно подпихнуло, он…

Я отодвинула занавеску и увидела черные, обгорелые следы пальцев на подоконнике.

Он сдерживал это все время, пока говорил с нами.

- Твою… вторую переменную! – по-технарски выдала я и, больше ничего не уточняя, сгребла сумочку и кинулась за дверь.

- Ленка, ты чего?! – полетело мне в спину.

Следов во дворе не было. Я развернулась и встретилась глазами с Аликом.

- Он что, не возвращается на родину? – спросил тот.

- Он возвращается, - сказала я сквозь зубы, - один и сейчас. Сразу же.

- Тогда как… - Алик ойкнул и замолк. Потому что понял – каким путем может добраться до современной Греции один древний бог. Который сохранил кое-какие силы.

Применение которых закроет ему тот путь, который он выбрал, сделает его опять Аидом – и в лучшем случае ему придется все начинать сначала. В худшем… если все так, как я думаю…

- Куда бежать? – крикнул Алик, поглядывая в темнеющее небо. Ветер поднимался, холодный, резкий, трепал одежду, кусал за щеки.

- Не знаю, - пробормотала я с досадой. – Что у него на уме… на остановку он не пойдет, здесь есть кладбища?

- Километра два, - кивнул Алик. – Вон там.

- Сбегай, проверь, а я тут пошастаю, главное – времени не терять.

Алик постоял еще, набираясь храбрости, потом кивнул, робко мазнул меня по губам поцелуем и ломанулся в предположительную сторону кладбища.

Я зашагала по другой дороге, делая вид, что не знаю, куда иду. Постепенно ускоряя шаг, потом переходя на рысь. Это хорошо, что Алик не сунется, я не хотела тащить его за собой, мы вообще не имели права его в это впутывать, и я надеюсь, что эта ложь мне простится…

Жалко все-таки иногда, что я не Мери, которая Сью. У той-то ноги длинные, бегать легко, и одышки не бывает. С другой стороны – может, и бывает, там же все-таки грудь пятого размера… о каких глупостях думается, в самом деле.

Особенно когда в третий раз бежишь по той же дороге. По той, которую вы прошли туда и обратно, сначала с Цербером, потом без. И попутно мучительно размышляешь: как оно будет – чтобы быстрее, без петляний и напрямик? А в боку уже начинает колоть, и лицо горит, и небо над головой такое свинцовое-свинцовое, как в дрянных фильмах про Апокалипсис.

Он ничего не делает просто так, вор и трус, но неглупый вор и трус. Он не сунется на кладбище, где полно крестов. Он позовет свои силы там, где мы заставили Цербера пробить дыру в этом самом котле, или как он там. И бронзовый нож в сумке греется и тянет в нужном направлении, как раньше, хотя я и без него это поняла, и проклятие – хоть бы не опоздать, потому что…

Я все-таки опоздала. Когда я выскочила к тому самому карьеру – красная, как свекла и в предынфарктном состоянии – костер, который мы погасили утром, пылал вовсю багряным пламенем, и огонь лизал руки невысокому парню в футболке и сандалиях – покорным, радостным псом.

Тени корчились, придавленные, вели уродливый хоровод, и языки пламени, объединившись с тенями, открывали разрыв… широкую щель, будто в склеп.

А я задыхалась и не могла его даже окликнуть.

Правда, этого и не понадобилось – он обернулся сам. Искры путались у него в волосах, лицо было спокойным и даже будто бы обреченным. В глазах метались и прыгали алые отблески, но голос оказался прежним.

- Прости, кирие.

Он шагнул туда слишком быстро, будто распахнув объятия давно знакомому… прошлому.

И тут я поступила очень глупо. Я выругалась и прыгнула вслед.

И когда на меня обрушились тьма, и огонь, и ужас, и чьи-то голоса – я в полной мере осознала великолепие этой идеи.

Комментарий к Об очень античных способах путешествовать

* Авио - до свидания или прощайте (одно слово - два значения).

========== Особенности брачных отношений на фоне глобальных катаклизмов ==========

Предвкушаю бурю негодования по поводу образа Персефоны. Ну, я же обещала НИКАНОН. Я сделаль. Уф, добиваем историю, пара глав осталась…

Голоса были не особо так жуткими — скорее, давними, а местами еще и противными. Не представляю, что они мне там нашептывали мне в уши, но предполагаю: «Ты дура, ты дура». Как будто я без них не знала, в самом деле.

Под конец почему-то прислышался еще голос Алика, но тут я строго сказала сознанию: «Не надо глюков!» — сознание послушалось, икнуло и отфутболило меня в аут.

— Д-давай, д-давай, п-поднимайся… хрен ли в магические порталы без нормальной маны-то прыгать…

Меня хлопали по щекам и тормошили. Это вообще-то было нормально, хотя и включало неосознанное желание дать сдачи. А вот заикающийся тенорок, который звучал над моей головой — он явно принадлежал глюкам. Потому что не может же…

«Пи-и-и-ип», — радостно поприветствовала я великим и могучим окружающую действительность. И Алика. В разбитом очке. То есть, с разбитым стеклом очка. Почему-то мне казалось важным стать филологом и подобрать правильную форму.

— Ш-ш-ш! — зашипел на меня Алик, посмотрел сквозь разбитое стекло укоризненно и припечатал придушенно: — Дура.

«А то сама не знаю», — обиженно откликнулось сознание.

— Я же за… я же за тобой мог не успеть, — продолжал вкручивать мне тяжело дышащий кадр. — Я же не сразу вспомнил, что ты там говорила. Про артефактный нож этот, что он показывает направление. Я, блин… в жизни так не бегал… заорать даже не смог, когда ты… и вообще, в последний момент за тобой…

Ну да, почему-то мне казалось, что технарь-игроман не сделает тех выводов, которые сделал просто технарь. И я забыла, что таки при его комплекции Алик скорее всего бегает быстрее меня.

— Ты п-понимаешь, что вообще могло случиться?! — возмущенно шипел на меня представитель как бы сильной половины.

Угу, понимаю. Могло бы случиться меньшее количество трупов. А теперь вот…

— Ша, Аля, — проскрипела я и попыталась оглядеться, — чего ты вообще так сипишь?

Местность была колоритненькой.

Полуосыпавшиеся колонны. Руины, на которых сильно попировало время. Местами поросшие зарослями осколки мрамора.

Старый, заброшенный, никому не нужный храм — и мне почему-то кажется, что не христианский.

Шагов за двадцать от меня воздвигся алтарь — низкий каменный стол, изукрашенный барельефами.

Возле него стояли двое.

Худощавый мужчина неопределенного возраста, с взъерошенными русыми волосами. В идиотской майке, запачканной серебристым. В одолженных у Алика джинсах. И в сандалиях.

И царица, повелительница, владычица, воительница — как угодно. В светло-песочных одеждах, расшитых кленовыми листьями по подолу. С красиво вскинутой головкой, капризно изломанными губами, обручем в позднем золоте волос.

Наверное, легко в такую влюбиться, — подумалось невпопад, когда я оценила уровень презрения, прописанный на лице Персефоны. А вот любить такую — подвиг.

— Долго они так? — пробормотала я углом рта.

Судя по физиономии Алика — да уж, не пять секунд. Все, то есть, время, пока он меня преданно откачивал.

— Хайре, — наконец прозвучало со стороны Клима.

— Ильфес*, — раздалось одновременно со стороны его жены.

Голос у нее был высокий и мелодичный — вполне себе такая мелодия, когда звонкой сталью ударяют о сталь. Замерзшую сталь.

И еще я понимала смысл слов. Как-то внезапно и естественно, как свое.

Наверное, мы были слишком близко к тому самому входу.

— Они говорили — ты слишком трус, чтобы пойти на такое. Говорили, что тебя нельзя взять хитростью. Они не знали, насколько ты ничтожество. Но я знала, что у тебя есть еще слабость.

— Ага, — подтвердил Клим спокойно.

— Слабость, роднящая тебя со смертными. Та, из-за которой ты решил уподобиться последнему свинопасу, — вроде бы, нас она пока не видела, а то было бы обидно.

— Точно.

— И я сказала брату, чтобы он передал намеченной смертной флакон.

— Замечательная подделка, к слову, — отозвался Клим и сунул руки в карманы. — Честно — и Мойры бы не поняли, что все это, от оракула… так, прикрытие для твоего послания. Геката, да? У нее этих рецептиков пруд пруди, все — на дыхании теней и водах Мнемозины. Но видеть-то ты меня хотела по-настоящему? Насколько я знаю, лгать в таких посланиях нельзя.

От взгляда Персефоны у меня замерзли скулы, а Алик прошептал над ухом формулу, подозрительно похожую на «данунафигнатакомжениться».

— Видеть, — медленно выговорила она, — позор всей моей жизни? Воина-труса, царя-шута, беглеца из собственного царства, предателя собственной родни?

— Был, — поправил Клим невозмутимо. — Насчет остального нет возражений. Я был позором твоей жизни. Пока не ушел.

— Был — и остаёшься, — мимоходом отбрили его, — владыка, бросивший подданных, оставивший государство на произвол судьбы…

— …ну, все сходились в мысли, что у меня не особо получалось царствовать…

-… нарушивший ход вещей и попытавшийся найти милости у другого. Ты не нашёл ее, — она хмыкнула, — неудивительно. У тебя всегда была потрясающая способность не добиваться ничего.

— И ты мне всегда об этом напоминала, — пробормотал Аид.

Начинаю понимать, кто рулил в этой паре, да-а…

— Нет, я не хотела тебя видеть. Я предложила им поговорить с тобой, — смешок, — потому что все сошлись на том, что больше никто не сможет с тобой разговаривать.

— Поговорим, — откликнулся Клим беспечно. Вид у него был малость отстраненный, даже в профиль. Будто — вот-вот начнет пускать камешки по воде.

— Ты уже знаешь, что они задумали, — каждый звук падал тяжкой, свинцовой каплей.

— Ломать — не строить, — отозвался бывший подземный царь. — С ними-то все ясно, хотя я, честно говоря, не знаю — кто они, с какой радости им это стукнуло и почему они собрались воплощать это в жизнь. Меня интересует — почему «они», а не «мы». И почему ты говоришь от них в таком случае.

Сколько-то секунд бывшая супружница созерцала Клима так, будто перед ней охамевший вконец таракан, и нужно определиться с калибром тапка.

— Мне безразлично, что тебя интересует, — сообщила она наконец. — Слушай, если еще можешь слышать. Ты сейчас словно затравленный зверь. Тебе не пройти к Тому, ты ведь понял это? Ты слишком трус. И слишком привязан к своей… слабости. Семья готова простить тебя, если ты откроешь Предел. Тебе позволят остаться в подземном мире.

— Да неужели.

— Они сделали бы это сами, если бы могли, — она хмыкнула. — Но Крон подтвердил им, что это должен быть ты.

— Папуся знает, как нагадить, — вздохнул Клим. — Ну, а что будет, если я откажусь?

Она покачала головой. Волосы не развевались на ветру — а может, ветер отказывался касаться волос.

— Ты не откажешься. Ты всегда умел чуять выгоду лучше Гермеса. Ты ведь уже принял решение. Разумное решение. И неспроста притащил сюда её.

Она кивнула на меня… что, на меня?! То есть, она нас всё это время видела? А Клим — выходит, тоже?

Если и видел, то не рад был встрече — дернул щекой вместо приветствия, как бы говоря: куда сунулась?!

— Даже двоих, — продолжила Персефона неспешно. — Это хорошо.

— Вообще-то, я как раз пытался, чтобы они за мной не потащились, — заметил Клим. — Лишние искушения… всякое такое.

Его опять облили презрением.

— Значит, ты нахватался у смертных больше, чем я думала. Но они здесь. И мы здесь. И ты знаешь, что делать.

Для меня как-то очевидно стало, что говорить с этой дамочкой бесполезно. Поэтому я встала и окликнула Клима.

— Эй… чего они от тебя хотят? Все это время?

Персефона тихо засмеялась, не потеплев глазами ни на миг.

— Ты ей не сказал? Ну, конечно, ты ей не сказал, а смертные слишком глупы, чтобы догадаться. Она так и не поняла, зачем ее выбрали?

— Она так и не поняла! — рявкнула я, в гневе на всю глубокую античность. — Клим, кончай врать, что за байда происходит?

— Ну, это было очевидно, кирие, — отозвался он легким тоном. Только под длинными ресницами, кажется, таилась тревога. Там, в омуте лукавой древности. — Это было понятно сразу же, просто я решил, что лучше бы…

— Клим, какого…?!

— Кирие, разве ты не помнишь, как тебя выбрали?

Потому что на меня указал жертвенный нож. Гермес мне это так мимоходом и сказал, потому что тупая смертная же, что я понимаю. В беседе, между замечаниями о моей фигуре и поеданием моей халвы.

И неудивительно, что шутил. Потому как не Ифигения. И не лань.

— Я была нужна не чтобы тебя найти, — сказала я тихо.

— Ага, — отозвался Клим тоже тихо. — Для другого. Они подкинули мне ключ сразу же, я и до того знал, что Предел откроется только после жертвоприношения. Оказывается, нужна была кровь того, кто… Его. Но почему намеченной оказалась ты — я не…

— Ну, ты гад, — выдохнул рядом со мной Алик. А мне как-то было даже и не обидно. Потому что это все было как-то по-инженерному логично: вот тебе душа, вот тебе вечность, а вот тебе обвели вокруг пальца и превратили в крупную овечку на алтаре.

Ну, не за лопату же, в самом деле, хвататься.

— И теперь? — спросила я.

— Ну, мне же так кажется, что тебе не хочется на алтарь? Кирие, честное слово, он холодный. Наши жертвенные ножи наверняка сплошь в бактериях. И вообще, в крайнем случае мы можем решить этот вопрос голосованием.

Алик, вроде как, удивился. Он-то уже явно настроился не пущать меня на роль жертвенного ягненка и если что — тянуть меня с Аидом на двоих в разные стороны. Колоритное было бы зрелище, доложу я вам.

— Значит, — начала я, желая стопроцентной четкости, — ты вроде как не собираешься…

Климушка состроил красноречивую рожицу в духе «Скорблю, скорблю».

— Понимаешь, это, конечно, верно, что античные боги платят злом за добро и ни в грош не ставят смертных… да и себе подобных не особенно во что-то ставят. Но мы уже выяснили, что я не самый лучший античный бог, да, кирие?

Тут полагался облегченный вздох, слетевший с моих уст. Вздох, правда, ниоткуда не слетел. Стало тревожнее и холоднее.

Потому что Клим был слишком бледен. Потому что за ресницами, где раньше таилась лукавая древность, теперь жил страх.

Обоснованный страх, что уйти нам все равно не дадут.

Персефона покачала головой, глядя на него. Сморщила нос, будто учуяла неприятный запах.

— Хуже, чем я думала, — обронила она вполголоса. — Но предсказуемо.

Протянула руку и небрежно поймала в нее нож. Тот самый жертвенный нож из моей сумки, которую я почему-то потащила с собой и которая теперь валялась на камнях и щеголяла проплавленной дыркой.

Повертела, полюбовалась бронзовым лезвием. Сказала тихо и ровно, не поднимая глаз:

— Когда они пришли ко мне, я думала, как поступить. Сказать тебе, что я в беде и смертная нужна для моего спасения? Загнать тебя в угол, испугать, дать выбор? Потом поняла, что и это бесполезно. Конечно, я могла бы сама… но барьер запечатывал подземный Владыка. И открыть жертвой его может лишь подземный Владыка. Я царица, но не владычица, как уж получилось. И тогда мне предложили кое-что. Кое-что…

Теперь она говорила почти нежно. Шептала, с мягкой, убийственно острой улыбкой на губах.

— Понимаешь, оказалось, что у барьера есть недостаток. Вещи богов давали нам возможность проходить через него в этот мир. Ненадолго, как Гермесу. Проходить — или пропускать кого-то. Наши силы при этом были ограничены. И чтобы открыть барьер хотя бы на какое-то время… пропустить сразу нескольких из нас… понадобилось довольно много божественного оружия… и связующая нить. Кто-то, кто задержался в этом мире и попытался отречься от своих сил. Нужен просто пустяк, сущий пустяк— чтобы он проявил свои силы. Не какую-нибудь мелочь… свои настоящие силы. Настоящую власть.

Судя по тому, как был бледен Клим, он этого не знал. Кажется, он даже попятился, пока она говорила.

— Что может заставить труса вернуться к своей власти? — спросила Персефона у клинка. — Что может принудить бога взять то, что выбросил? Ты говорил, что мы слишком горды. Что мы себялюбивы. Как еще ты говорил? Что ценнее нас самих у нас ничего нет? Так может быть, давай просто…

Клим решительно шагнул назад, но она вдруг исчезла. Показалось только: мелькнул в воздухе древний шлем…

Потом воздух прорезал нож, ударяя бывшего подземного царя в середину груди.

— …проверим.

Вскрика боли не было — только закружились, зарадовались тени.

Тени упали на руины заброшенного храма, соткали плащ и венец, подземный нарастающий вой заглушил мои бессильные ругательства, дрогнула и расселась земля — пропустила багряное пламя.

Капли серебряной крови еще не упали на траву, а из воздуха начал уже прорезаться другой храм — с целыми стенами, со статуями, с высокими фигурами, стоявшими в нем…

— Барьер открылся, — прозвенел холодный голос подземной царицы. Она сорвала шлем своего мужа, рывком выдернула нож из груди у Клима и мимолетом глянула на нас. — Молитесь своему богу, если хотите. Если думаете, что это поможет.

Я почему-то не могла. Стояла и смотрела, как прорезается из лица Клима то, чужое лицо, как трепетно коронуют его черным венцом тени, как джинсы и футболка становятся античными одеждами, как падает на плечи плащ…

Треснула и раскололась завеса между мирами — как глупая, дешевая амфора.

Напротив нас стояли те, кого один трус когда-то не хотел пропустить в наш мир.

Этот трус тоже стоял, с помертвевшим лицом глядя на улыбающуюся жену.

— Καλώς ήρθατε , Άδη,** — обронила та тихо.

Комментарий к Особенности брачных отношений на фоне глобальных катаклизмов

* Ты попался

** Добро пожаловать, Аид

========== Тру-античность и немного драмы ==========

В общем и целом, это довольно эпично. То есть, Клим весь такой в черном и Аид, Персефона вся такая ликует, а Алик над моим ухом надрывно шипит, что поползли, мол, за колонну, ховайсь, славные партизаны. А мне как-то совсем пусто, и я понимаю, что крест на груди — что он не в помощь мне сейчас.

Потому что во мне слишком мало веры.

Потому что крест — он вроде как подарок. А во всем остальном я не разбираюсь совершенно. А напротив нас — те, от кого вообще вряд ли спрячешься. Смотрят всевидящими, мудрыми и пронзительными взглядами.

Все, даже Гермес в широкополой шляпе и обтрепанных сандалиях. Этот затесался во второй ряд — вроде как, не при делах. Но взгляд — он настораживает и морозит.

Но не так, как взгляд у этого, который стоит впереди. Который светлее солнца и прекраснее похудевшего Баскова. Этот — который с золотыми кудрями, осиной талией и взглядом стрелка — он острее других, пронзительнее многих, и я понимаю, что от стрел его взгляда в этом храме не скрыться.

Вряд ли можно скрыться и где-то еще.

Всего их десяток, я узнаю не всех, но почти уверена, что вон тот, румяный, в леопардовой шкуре — Дионис, а гибкая охотница с луком — Артемида…, а вон воин — это уж наверняка Арес. Кто-то стоит за плечами — я не стараюсь их рассмотреть, в глаза только бросается высокий, длинноволосый и длиннобородый, с проседью и ироничным изгибом губ.

Потом опять как-то соскальзываю на этого, который впереди. Он прямо-таки притягивает внимание, как драгоценная цацка.

У него улыбка лидера и искрящаяся радость на лице.

— Ты молодец, сестренка, ты молодец!

Персефона отозвалась усталым жестом. Что-то вроде «А ты сомневался?»

Аид запустил пальцы в волосы — они так и остались русыми и короткими.

— Аполлон, — сказал он разочарованно. — Я-то думал — Зевс.

В рядах олимпийцев наметилось движение. Наверное, у них полагалось приветствовать семью как-то иначе.

— Дядя, — в ответ раскинул руки Аполлон. — С возвращением, дядя! А мы-то так тревожились, нет, правда. Я сложил грустные песни о мудрости и справедливости, покинувшей наш мир…

Персефона фыркнула и пробормотала что-то о трусости, покинувшей их мир. Аид задумчиво пялился на родственников.

— Папа, — выдал он внезапно. — А я тебе успел сказать, что ты гад?

— Раз десять, — невозмутимо отозвался тот самый, с волосами, просоленными сединой, и иронической ухмылкой. — Пока я за тобой во время Титаномахии гонялся. Забыл, что ли? Нацепил этот шлем и орешь из невидимости, что я, мол, гад.

— Точно, — вздохнул Аид. — И сейчас им остался. Ты-то зачем в это дело вляпался — завоеваний жаждешь?

— Мне-то какие завоевания? — преспокойно отозвался старый титан и пригладил усы. — Они без меня справились. Я так, посмотреть…

— А куда же это вы дели Зевса, — продолжал Аид как на светском рауте, — ведь вы же дели куда-то Зевса, признавайтесь. Только не говорите, что как на том пире, запихали его в бочку с…

— Хватит! — повелительно прозвенело в храме, и колонны отозвались гулом. Глаза Аполлона светкнули гневным холодком. Потом опять просияли и стали добрыми-добрыми, как у Ленина на новогодней ёлке. — Отец остался в стороне, дядя. Сказал, что устал от битв. Нет, сказал иначе, как-то непонятно: «Одной с меня хватит». Но он не запрещал нам попробовать.

— Ума набрался, — с удовольствием вставил Крон.

— Ну, надо же, — в тон ему отозвался Аид. — Хорошо. У вас есть сила древнего оружия…

— Его было очень просто добыть, если твой брат — бог воров, — любезно вставил Аполлон, и Гермес позади него явственно приосанился.

— У вас есть помощь Крона, вы выяснили, что уничтожить Предел может жертвоприношение.

— У нас даже есть армия, — зубасто пресек Аполлон эту попытку потянуть время, — собираем. И единственное, чего у нас нет, дядя… у нас нет Владыки подземного мира, который проведет нужное нам жертвоприношение. Понимаешь, Владыка с чего-то вбил себе в голову, что может перейти на сторону врага. И что мы его при этом не достанем.

Он был настолько блестяще подл, что в него можно было бы даже влюбиться.

— Возьми нож, дядя, — мягко вещал он, и волосы золотились, и улыбка искрилась искренностью. — Возьми нож, окропи алтарь и открой нам выход. А после можешь заняться чем угодно. Ты можешь воссесть со своей женой в подземном мире — сестра ждала тебя, она ждала тебя удивительно упорно, отказывалась даже брать любовников, которые были бы храбрее и красивее. Будь достойным ее хоть раз, ну же, дядя… поступи как олимпиец. А если вдруг не хочешь — что ж, после открытия Предела ты можешь отправляться к Тому. Воевать на его стороне вместе со своим бывшим посланцем. Спасать жизни смертным и замаливать грехи.

— Аид, — вдруг окликнула Персефона тихо. — Согласись на то, что он говорит тебе. Ты понимаешь, что смертные обречены. Их убьют всё равно.

Смертным, в смысле, нам с Аликом, от этого легче совсем не стало.

Аид тихо засмеялся — вроде как, смехом прежнего Клима, но мурашки у меня по плечам побежали недетские.

— Допустим, я не собираюсь наносить удар, — проговорил он. — Вы вернули меня в мой мир? Снова сделали царем? Отлично — у меня масса дел, знаете ли. Тени, небось, соскучились. Цербер проголодался. Ну, я к себе, а вы тут попытайтесь открыть Предел подручными средствами.

Подручными средствами — это, стало быть, мной и Аликом? Спасибо, Климушка, век помнить буду.

Крон крякнул как-то огорченно, с видом: «Просчетик!» А Аполлон затрепетал себе ресницами, с самой приятной улыбкой.

— Хорошая попытка, — бросил поощрение свысока. — И у нас был справедливый ответ. Зачем держать за спиной предателя? Мы можем оспорить твою власть прямо сейчас, дядя: я, или Арес, или еще кто-нибудь. И тебе придется либо драться, либо потерять свое место Владыки. А тогда уже тот, кто сменит тебя, получит возможность провести обряд. Мы слышали, что твой жезл уничтожила какая-то смертная, так что тебе, строго говоря, даже сражаться нечем.

Аид с отвлеченным видом крутанул кистью, материализуя в ней что-то, подозрительно напоминающее топор. Посмотрел, хмыкнул что-то о последствиях России, легко сменил оружие сперва на меч, потом на копье.

Видно было, что ему страшновато, но что в своей позиции он вполне уверен.

— Думаю, у вас тоже маловато оружия. Раз уж вам пришлось красть его и открывать с его помощью Предел. А мой мир вполне способен снабдить меня, чем захочу. И даже помочь мне в битве, — в его пальцах теперь непринужденно дрожал сгусток пламени. — Эй, вы, конечно, храбрецы…, но кто-то хочет выступить против Владыки один на один?

— Мы так думали, — мягко поправил Аполлон и с любопытством покосился на сгусток пламени, — пока не вспомнили, что есть другой выход, дядя… твой выход…

Ряды олимпийцев расступились. Мгновенно, по-солдатски. Клим встретился взглядом с тем, кто все время, оказывается, стоял за чужими спинами.

Высокий, грузноватый, с красивым, властным лицом, закутанный в одежды цвета морской волны, с высоким венцом, в котором просматривались ракушки.

— Радуйся… брат, — гулко раскатилось по храму.

Побледневший Клим начал медленно отступать в нашу сторону. Радости в нем как-то не просматривалось.

— Ты хочешь бросить мне вызов, Посейдон? Ты, видимо, маленько меня с Зевсом попутал. Я думал, моей вотчины с ее головной болью тебе как-то и не нужно…

Пальцы Аида тем временем вцепились в воздух, извлекая из него что-то. Шлем — поняла я. Решил бежать, пока не поздно.

— Не нужно, — отозвался Посейдон спокойно. — Тут дело-то в другом. Зевс решил остаться в стороне. Из этих, — он кивнул на заговорщиков, — никто не видел Титаномахии. — Как ты думаешь, за кем они пойдут, когда придет черед второй битвы?

— Но если тебе не нужна моя вотчина… — Клим умудрялся крайне эффективно пятиться и попутно вытаскивать из воздуха шлем. — Если ты не собираешься бросать мне вызов — тогда что?

— Другой выход, брат, — вздохнул Посейдон и выкинул вперед руку, которую держал за спиной.

И в воздухе мелькнула молния.

Я так и не поняла, почему Аид не успел надеть шлем. У него это, видно, был отработанный навык — но шлем предал и просочился сквозь пальцы.

Потом фигура Клима словно осветилась изнутри — зловещим желтоватым светом.

Раздался треск.

И Клима отшвырнуло на землю, совсем рядом с нами, так что я даже смогла выдраться из рук Алика, подбежать и наклониться над ним.

Черные одежды пахли гарью, лицо перемазалось взявшейся невесть откуда копотью, по виску, пачкая русые волосы сединой, бежала серебряная струйка.

— Ничего, — он пошевелил губами, совсем чуть-чуть. — Для божка это — ничего…

Подошел Аполлон. Глянул на меня, как на насекомое, повел рукой — и меня швырнуло на Алика. Тут, мол, не место ягнятам.

Античность стояла во весь рост над поверженным противником. Настоящая античность. Блестящая, жестокая и неприглядная.

— Второй выход, дядюшка, — мягко пояснил Аполлон. — Твой выход. Выход Титаномахии, когда вы не стали бросать равный вызов. Мы тоже воспользовались помощью вора, представь себе — чтобы украсть у отца одну-единственную молнию. Мы воспользовались предательством — это твоя жена удержала шлем. На миг — но прав царицы твоего мира оказалось достаточно.

Аид чуть слышно выдохнул и повернул лицо к Персефоне. Та стояла прямая и бледная, и старалась удержать маску царицы на лице.

Аполлон задумчиво потрогал дядюшку ногой.

— И вот ты лежишь и не можешь ответить ни на один вызов. Не можешь драться. Не можешь победить. Значит, ты больше не Владыка. Вы ведь перестаете быть собой, когда становитесь побежденными… Позже мы решим, кто возьмет твою власть. Видишь, ты уже почти прошел по стопам Крона, дядя. Осталось последнее.

Он кивнул, и подошли двое каких-то крайне здоровых, с тяжелыми, не особенно интеллектуальными лбами.

Сила и Зависть, — показалось почему-то.

— Кратос, Зел! — Аполлон щелкнул длинными пальцами музыканта и стрелка. — В Тартар его.

Аид рванулся было, но двое амбалов подняли его как пушинку, и он между ними попросту повис.

— Брат! — вот этот крик был неожиданным, да и Персефону я узнала не сразу. — Брат, постой. Ты обещал мне! Ты обещал, что вы только лишите его сил, что отправите в ссылку на окраину нашего царства. Что оставите нас в покое. Брат, ты клялся!

Аполлон поглядел на нее с малость скучающим видом. Пожал плечами.

— Не Стиксом, — уточнил преспокойно.

А царицу подземного мира, метнувшуюся к нам, уже хватала за руки родня, тянула куда-то туда, к себе, за спины остальных, бормотала, чтобы она не теряла лицо, не смела рыдать, не рвалась бы к мужу, которого уводили, который все пытался высвободиться из рук своих надсмотрщиков. Который, задыхаясь, еще пытался воззвать к кому-то: то ли к жене, то ли к племянницам, то ли к Гермесу, то ли к своему миру…

- Отец, ты ведь видел Титаномахию! Они не видели, но ты видел - так зачем же…

— В этот раз участвовать я не буду, — растолковал Крон безмятежно. — Я посмотрю, кто победит. Наблюдать со стороны гораздо приятнее, нет?

Особенно если наблюдаешь за тем, как дерутся потомки тех, кто тебя когда-то запихнул в Тартар.

— Брат! — Посейдон дрогнул и закрутил головой, будто услышал что-то неприятное. — Не заставляй меня бояться! Не заставляй меня…

Посейдон отвел глаза с видом «ну, давайте уже закончим это все скорее, а то очень неприятно, кровь родная, да и вообще». Остальная божественная делегация стояла прямо, а пялилась сурово — ну, кроме Аполлона, этот лучился. Нехорошим таким предвкушением.

Рыдания Персефоны звучали откуда-то из-за спин, приглушенно.

— Уводите уже, — кинул Посейдон здоровякам, поморщившись. — После жребием будет определено, кто женится на Персефоне и возьмет его трон. Теперь, когда место Владыки свободно, любой из нас может свершить нужное жертвоприношение.

Аполлон уже и не смотрел в ту сторону — где между Силой и Завистью трепыхался рвущийся из их рук обратно Клим. Были дела поважнее: откинуть волосы, подобрать нож с алтаря… брезгливо взглянуть на нас.

Отлично. Меня зарежет гребанный античный Басков. То есть, нет, сначала он зарежет Алика, потому что тот собрался закрывать меня собой. Трогательно аж до соплей: я из-за спины Алика выпираю со всех сторон, олимпийские авторитеты ржут, ревностно комментируя: «Персей спасает новую Андромеду!» — «Он точно не чудище Посейдона спасает?» — «Говорю вам: это Геракл перед Антеем, только Геракл почему-то к Антею спиной…» — «Его можно к ней приковать как Прометея к скале!»

Обхохочешься, в общем: каждый наперебой старается доказать, что плечи Алика будут поуже, чем колено у Геракла, а моя, гм, корма, может сравниться с оной «Арго».

А Алик молодец, он спокоен и как-то светел и сосредоточен, как сосредоточен может быть человек, который решил с голыми руками идти на античного бога. И мне за его неширокой спиной почему-то тоже странно спокойно.

— Смертный, ты решил выступить против бессмертных богов, не имея даже оружия? — Аполлон тянет слова, усмехается, ослепляя блеском зубов. — Разве не знаешь, что случается с дерзнувшими? Или хочешь повторить участь сатира Марсия?

— Ну, ты балаболка, — ответил на это Алик и своей непочтительностью Светлоликого порядочно выбесил. До состояния «сдвинь брови» — точно.

— Что же, пусть. Твоя кровь окропит алтарь первой, а там…

— Я оспариваю твою власть!

Могу поспорить, они успели забыть про Клима.

Теперь вот как-то удивленно закрутились. Вроде как: откуда звук?! Персефона поперхнулась и перестала с криками вырываться из рук родни. Аполлон пару раз хлопнул ресницами и медленно, через плечо…

— Верно ли я услы…

Сила и Зависть стояли в сторонке с очень озадаченным видом и делали вид, что они не при делах.

Клим был свободен, только немного встрепан. Лицо…

Теперь я поняла, как выглядит перегоревший ужас. Страх, который хуже страха. Который толкает на отчаянную храбрость.

— Я оспариваю твою власть и вызываю тебя на поединок, — повторил он звучно. — Ты не можешь отказаться, не лишившись трона.

========== Поединки между бессмертными и не только ==========

«Нежда-а-анчик», — тянул гадкий голосок у меня в голове. Могу поспорить, в голове у остальных поселились в этот момент похожие голоса. Уж очень дружно все онемели, Посейдон себе вообще бороду в морской узел завязал.

Разве что Крон ухмыльнулся еще шире, уселся на ближайший осколок колонны, вытащил из воздуха какую-то снедь и приготовился к зрелищу. Физиономия Крона явственно говорила, что вот, сынок-то не разочаровал, изобретательный какой, в Тартаре такого не показывают.

Персефону все резко бросили держать. Еще и расступились подальше с опасливым видом — мол, мало ли что, а вдруг заразная, с таким-то супругом.

— Ты. Вызываешь меня. На поединок? — Аполлон с улыбкой покосился на родню, приглашая посмеяться, но смешков что-то не было. — Я-то думал, ты воззовешь к своему новому покровителю… Не страшно, дядя? Мне-то казалось, ты слишком трус, чтобы сражаться.

— Обычно, — коротко бросил Клим. — Бывают, знаешь ли, моменты, когда трусы перестают бояться… ты просто не видел предыдущего, племянник.

— Кто же видел? — промурлыкал Аполлон, неспешно сбрасывая с плеч божественно красивый плащ.

— Я, — признался сквозь какой-то античный хавчик Крон.

Судя по физиономии Посейдона — и он знает, что бывает, когда кроткий Климушка выходит на тропу войны. По-моему, царю морей внезапно отсюда хочется быть подальше.

— Титаномахия, — фыркнул Аполлон. Если его и проняло, то ненадолго. — Сказка стариков. Никто не задавал себе вопрос — как скоро она бы кончилась, будь мы на вашем месте! Но мы проверим. На чем ты хочешь биться, дядюшка? Вернее, не так. Какое оружие ты не боишься удержать в руках? Жезла у тебя больше нет… не хочешь ли посоревноваться в стрельбе?

Радостное «гы-гы» в рядах олимпийцев потухло, когда там глянули на Посейдона. Тот изображал руками мини-сценку под условным названием «Ни-ни-ни, придурок, только не лук!»

— Охотно, — отозвался Клим и покосился на Посейдона. — Ты не рассказал им, брат? А что ж так? Неужели не сообщил, какое оружие в Титаномахию считалось оружием труса?

Аполлон немножко подрастерял дружелюбие античного Баскова. Ну да, кому приятно-то знать, что противник — тоже лучник. И что это почему-то в древние времена в грош не ставилось — наверняка по тем соображениям, что лук позволял бить с дистанции, а древним подавай реальный мордобой, чтобы кишки со всех сторон летели.

— Нет, это слишком просто, — тут же сменил тон бог стрельбы и искусств. — Преимущество за мной слишком явно… Копья? Думаю, не настолько зрелищно. Думаю, я остановлюсь на мече — схватка лицом к лицу как раз по мне… что скажешь, дядюшка?

Клим пожал плечами. Хотя и очевидно было, что если уж какое-то оружие ему не подходит — так это как раз меч.

Странно они смотрелись друг напротив друга. В смысле, когда олимпийцы щедро снабдили их щитами и мечами. Античность — вся из себя сияюще-божественная, прямой клинок и щит лежат в руках как влитые, можно хоть сейчас ваять. И Клим. В том смысле, что смотрелся он настолько неваябельно, что Алик как-то огорченно крякнул. И меч более умело, скорее всего, держал бы именно Алик.

Ну, или даже, возможно, я.

Бой был не зрелищным.

Он скорее напоминал молчаливое избиение мастером новичка: раз-два-три — у Клима оказывается царапина на боку. Раз-два-три (от каждого удара Клима так и качает) — его щит раскалывается, будто из глины какой-то сделан. Удар-попытка парировать — красивая, изящная атака Аполлона — и у Клима выбит меч, местный античный Басков ухмыляется и показывает — мол, поднимай, пока я добрый…

Олимпийцы хмыкают и комментируют вполголоса, вроде, ставки даже делают. Персефона замерла с побелевшим лицом, с которого смылось недавнее высокомерие, Крон задумчиво жует, а у Клима уже во второй раз выбит меч, и Аполлон, явно рисуясь, покалывает его — то в ногу, то в запястье… и серебро уже капает на древние плиты.

Сначала почти незаметно, а потом уколы становятся серьезнее, превращаются в легкие раны — и Клим начинает шататься, и плиты заляпываются бессмертным ихором.

А я стояла и смотрела на это. И даже не пыталась прогнать от себя чувство безнадеги. Потому что — да, Клим старался. Он даже ухитрялся атаковать — безнадежно, но хоть как-то, потому что его шатало от каждого удара противника. Он нырял в сторону, делал какие-то финты, обходил так и этак, что-то там хитрил…

Но ведь это же теперь сражался не повелитель подземного мира — с богом стрелков и искусств. Это ведь сражались — два бога. Один — стрелок и покровитель искусств, да. А второй — просто так…

Очередной прямой удар чуть не вывихнул Климу запястье.

Просто два бога, один из которых был трусом.

Меч, выбитый в третий раз, звякнул о камни. Бессильный, выщербленный — раненый, как хозяин.

Который был ниже. Слабее.

Клим упал вслед за мечом: попытался уклониться, да раненая нога подвела.

Который вообще непонятно, на что надеялся.

— Ну вот, ну вот, — неторопливо проговорил Аполлон, подходя к лежащему на храмовых плитах Климу. — Когда там заканчивается бой между бессмертными? Когда один из них признает себя побежденным. Или когда он не может подняться. Ты можешь подняться, дяденька?

Клим дышал тяжело, с присвистом. Его фигура, плиты, посеребренные божественной кровью — виделись как-то расплывчато, смутно… Кажется, это я ревела, сжимая ладонь Алика и не понимая — почему никто не помогает этому, на плитах, почему никто не помога…

— Кажется, можешь, — с сочувствием проговорил Аполлон. — Просто не хочешь. Ну что же, мой удар, конечно, не убьет тебя, но поставить точку все же…

Он поднял меч и приготовился опустить его острием вниз.

Целясь в горло.

Вскрикнула Персефона — ее там опять держали родичи, но голос ее звучал так, что молчать я не могла.

— А ну, убрал меч, скотина!

Ну да, вроде как, это было порядочным удивлением. Или что у него там на прекрасной роже изобразилось. Мне было как-то плевать. В общем-то, практически на все, кроме одного: моего знакомца, лежащего на древних плитах.

— Я слышу голос смертной? — переспросил Аполлон, а Крон начал поглощать хавчик с удвоенным оживлением. — Или это кто там… гавкает?

— С тобой, свинья, не гавкает, а разговаривает кап… — вот блин, чуть цитировать не начала, — Елена Кириенко. Которая, как вы сами сказали, Его. Убрал меч, кому сказано! А то я ведь могу и о помощи попросить. Как на одном кладбище — спросите Персефону. Или вообще могу с тобой — как с Цебрером.

Алик шумно вздохнул, когда я без особого напряга подвинула его в сторону. Кажись, он приготовился помирать за мою дерзость. Глупый — все равно ведь помирать, так хоть с музыкой.

И если уж честно, веры во мне в тот момент было ой как мало. Может, потому что могущество олимпийцев было слишком уж очевидным. Или потому что я понимала — не могут же нас до бесконечности просто так прикрывать.

Вот только мозг технаря подметил маленькую, крохотную детальку.

Им была нужна кровь христиан для жертвоприношения — да.

Думали ли они, что сможет сделать с ритуалом кровь мученика?

Осталось просто и безыскусно попробовать помереть за веру, а то и за ближнего своего (Климушка, я надеюсь, ты там сойдешь за моего ближнего) — и надеяться, что я смогу исправить хотя бы это. Или Алик, который умрет за меня.

— Правда? — личико Аполлона перекосилось сладострастной улыбочкой, и почему-то начало пониматься, почему некоторых языческих божков считали демонами. — Ты хочешь начать маленькую войну прямо сейчас, смертная? Ну же, давай, взывай — и мы посмотрим, что пошлет тебе Он в тот момент, когда я…

Оказалось, они быстро перемещаются. Божки. Прямо-таки — моргнул, а он уже в двух шагах от тебя, мечом замахивается. И времени нет ни на развесистый монолог, ни даже на молитву, есть только на простое, сухое «Господи…» — и нужно надеяться, что и так сойдет.

А меч — он движется вперед вроде как неотвратимо и очень нацеленно, и замирает, только встретив на своем пути плечо. Не мое, правда.

Клима.

Они все-таки очень быстро перемещаются, эти божки, когда захотят…

— Дядюшка? — озадачился Аполлон и дернул меч к себе, отпрыгнул на пару шагов, занял позицию для боя — свеженький, сияющий прямо. — Ты, оказывается, мог подняться. Жертвуешь собой ради смертной? До чего ты опустился! Или она для тебя так важна? Нет, правда, если ты сейчас опять опустишься на землю — я тебя даже и не трону, ведь видно, что бой ты проиграл. Я предпочту смертную: она меня разозлила. Смертные! Страшитесь же олимпийцев и своей участи!

Клим не ответил. Он не слушал.

Он вообще-то возник спиной к племяннику — то есть, лицом ко мне.

И смотрел теперь на нас — на меня и подбежавшего Алика, улыбаясь высеребренной ихором улыбкой.

— Не надо, Клим, — попросила я тихо, потому что видела, как живо сбегает серебристая струйка по его пальцам из разрезанного плеча.

Он улыбнулся шире и светлее. Шевельнулись губы, складывая слова — перед тем, как он обернулся и с той же улыбкой шагнул навстречу Аполлону, поднимая выщербленный, изрезанный меч.

— Поте-де фовунтаи.

Не бойтесь.

Две улыбки столкнулись, и два меча, и два чего-то еще — чего-то самого важного, непонятного, неосознанного… две фразы? Две… веры?

Столкнулись, разродились скрежетом металла, пролились хохотком языческого божка.

— Так и должно быть, дядюшка. Ну, что я тебе говорил?

Меч Клима лежал в осколках. Сам он вытирал порезанную одним из осколков щеку — безоружный. Аполлон смеялся и мотал головой — казалось, вот-вот вычитывать начнет.

— Ну, надо же, дядюшка. Так любишь смертных, что готов уподобиться им. Что с твоим ихором, дядюшка? Почему он такого странного цвета?

Медленно набухают, падают с пальцев гранатовые зерна — сыплются частой россыпью, расплываются по плитам, льются туда, куда недавно пролилось серебро.

Алым окрашивается дурацкая майка с оригинальным принтом. Алое пропитывает джинсы, взятые напрокат — античные одежды исчезли…

Алое ползет по щеке, смешиваясь со слезами.

Он стоял, глядя в высь — так, словно собирается опять разговаривать с кем-то, с кем у них очень сложные отношения, и в горсти у него была теплая, живая, алая жидкость — кровь смертных.

А на глазах — слезы, хоть я этого и не видела.

Олимпийцы молчали и не двигались, и челюсть Крона замерла в полужевке.

— Смертный, — презрительно выплюнул Аполлон. Коротеньким словом выразил все, что думал. Все это самое: «Ты теперь прах под моими ногами, я тебя презирал, но ты был хотя бы из нас, а вот теперь предал это и стал тем, никтожнее кого нельзя уже и быть». — Ну что ж, я могу хотя бы…

Меч дернулся вперед со свистом — взвизгнул, опал в прах, не коснувшись плеча, из которого вытекало алое, горячее. Аполлон прошипел ругательство, и в его руках объявился лук — серебряный и искрящийся.

Но золотая стрела дрогнула в полете и улетела искать другие мишени.

— Смертный, — тихо выговорил Клим. — Что ты можешь сделать смертному? Ты мне не бог. Я в тебя не верю.

У Аполлона дрогнуло и перекосилось лицо. Он закричал что-то — неразборчивое, древнее, поднял лук, посылая еще и еще одну стрелу, в нашу сторону, в сторону Клима…

Стрелы летели и брызгали, расшибались о воздух солнечными лучами. Пустыми, нестрашными.

Не бойтесь.

— Я теперь Его, — шепотом договорил Клим, и ряды олимпийцев померкли и будто бы сдулись.

Он подошел к алтарю, не обращая внимания на ставшего столбом Аполлона. Положил пальцы на камень, обагряя его кровью.

Заговорил ясным, спокойным, размеренным голосом:

— Предел останется запечатанным навеки. Я закрываю его. Пройти сможет лишь тот, кто захочет последовать по моему пути.

Мне показалось, он все же взглянул в тот момент туда, где стояли олимпийцы.

Персефона, от которой все в очередной раз отпрянули, молчала. Может, у нее подрагивали руки — так, словно она хотела протянуть их ему вслед. А может, у меня просто слишком все плыло в глазах.

Остальные олимпийцы тоже ничего не добавили — смотрели то ли с замешательством, то ли с ненавистью.

Только Крон вдруг сложил руки в аплодисментах и проговорил:

— Хорошо сделано, сын.

Клим не ответил. Так, словно донеслось — из дальней дали.

Из прошлого.

Потому что храм начал дрожать и истаивать на глазах, и пятна на алтаре — крест, нарисованный кровью, полыхнули особенно ярко, впитываясь в камень, и фигуры олимпийцев тоже пропали в неясной дымке.

Я не успела увидеть, протянула ли она все-таки к нему руки.

Клим просто стоял, опершись на алтарь окровавленной ладонью — и смотрел на них, пока они не пропали.

Запечатывая Предел и смертной кровью, и смертными слезами.

Комментарий к Поединки между бессмертными и не только

Народ, осталось немного - два эпилога, то есть две последних главки.

========== Эпилог первый, античный ==========

Он смеялся.

Нет, серьезно, когда я вытащила из своей сумочки бинт и перекись водорода — теперь уже смертный Клим заржал в голос. Правда, ненадолго, потому что почти сразу же сполз, опираясь на алтарь.

Но все равно хихикал, пока я его бинтовала, зараза.

Ну, то есть да, так оно и выглядело: полуразрушенный храм, заросший, ушедший в древность. Темный, влажный крест на том, что было алтарем. Прислонившись к алтарю сидит Клим, я в лучшем своем генеральском стиле командую: «Алик, быстро нарыл мне жгут! Плевать, где ты его нароешь, откромсай от футболки. Да какая мне разница — чем, вон, возьми этот нож жертвенный, как его, и отрежь!» А Клим хихикает, потому что ему-то делать уже больше ничего и не надо. Разве что слушать мои высказывания, типа: «Эй, давай терпи, рана у тебя серьезная только одна, в плечо, но я вообще не в курсе, как и что тут бинтовать, так что сейчас тебе, наверное, станет хуже».

— Бинт в дамской сумочке, — наконец уточнил Клим. — Нет, мне действительно понятно, за что тебя выбрали. Он у тебя там все время лежит?

— Не-а, — сказала я, наматывая на рану очередной виток бинта, — я его туда засунула после нашего с тобой возвращения с кладбища. Ну, помнишь, когда тебя отделали, а я еще с лопатой… в общем, что-то мне подсказывало, что в сумочку с таким спутником надо всю аптечку пихать. Но вся не влезла. Не больно?

— По сравнению с олимпийским лекарем, ты милосердна. Я не рассказывал тебе, как Пэон решил доказать олимпийцам пользу промываний?

— Поговори мне тут, — свирепо приложила я и завязала бинт двойным морским.

Клим, который как-то не спешил приобретать сияние нимба над головой, фыркнул. Прикрыл глаза — в них больше не было лукавой древности веков. Они были ясными и светлыми.

— Хватит, кирие. Я не истеку кровью из оставшихся царапин. Нет, это не бравада бывшего бессмертного, — я открыла рот, чтобы рассказать этому самому бывшему о том, что такое заражение крови, но он выговорил тихо: — Лучше давай сделаем что-нибудь более полезное. Попрощаемся, например.

Тут меня подергал за рукав Алик, я повернулась и обнаружила в паре шагов от меня худощавого мужчину в потрепанном плаще и с музыкальным футляром. Тонкое лицо, ранняя проседь.

Мне захотелось влезть на какое-нибудь дерево, но рядом торчал только Алик, а на него влезать при нашей разнице в весе было заведомо бессмысленно.

Шарахнулась я знатно, и тихое «Радуйтесь» от ангела смерти мне особого счастья тоже не подарило.

— Вы за ним? — спросила я почти сразу же. — Но ведь он же… он же…

— Живой, — договорил Клим от алтаря. — Зачем ты здесь, ангел?

— Крылья могут понадобиться не только чтобы уносить жизни, — тихо отозвался тот, кого раньше звали Танатом. — Вестники не всегда выполняют одну и ту же работу. Иногда поручения бывают радостными. Я приходил ко всем, которые выбрали ту же дорогу до тебя. Чтобы помочь.

— Добрый знак, — пробормотал Клим. — Мы поговорим с тобой, да. Я немного устал, но поговорим обязательно. Только детишек сначала нужно вернуть на место. Я ведь их в Грецию притащил, а здесь, без виз и без денег…

Ангел, посланник, смерть или кто он там — понимающе кивнул.

— Постой, — вдруг опомнилась я, — Клим, а ты разве с нами не идешь?

— Ну, ведь и в Греции же много храмов, — долетел от алтаря тихий ответ. — И я… хотел здесь побыть еще. Немного подожду. Еще немного. Понимаешь? Если она вдруг решится…

Я посмотрела в его глаза — глаза человека. Кивнула.

Я понимала.

— Прощайтесь, — тихо обронил Танат.

Первым прощался Алик, их разговора с Климом я почти и не слышала. Поскольку отошла и решила не мешать. Алик, правда, как-то неловко на меня оглядывался. Наверное, опасался, что могу услышать.

Но до меня так ничего и не донеслось, до того момента, как я не подошла к Климу сама.

Помолчали.

— Конечно, увидимся, — сказал он вдруг. — Какие могут быть вопросы. Ты ведь так и не показала мне ваши храмы. И камешки по Ладожскому озеру пускаются на редкость хорошо.

Я проглотила ком в горле. Так и стояла — смотрела на него сверху вниз, и все сильнее жалела, что я не филолог. Эти-то, наверное, всегда знают, что говорить.

— Что будешь делать?

— Найдется. Ты же, наверное, понимаешь, что смертность — лишь начало. Что путь, который ждет… — он слабо развел руками, показывая, что путь этот — ого-го. — И мне придется перестать красть у карманников. И думать о соблазнах. Но у меня теперь хоть выбор есть. Что скажешь, а?

Я улыбнулась. Сняла с шеи мамин подарок — крестик на серебряной цепочке.

Наклонилась и накинула на шею Клима и тихонько прижалась к пылающему лбу.

— Не бойся, — сказала я. — Ты теперь не один.

— Я еще не заслужил, — пробормотал он, смущенно касаясь крестика. — И не прошел крещение.

— Уверена — Он поймет.

— Попросишь за меня как-нибудь?

— А ты — за меня?

К чему были эти вопросы? И он, и я знали, что будем просить друг за друга.

И когда я уже отходила к Алику — я услышала вдруг еще просьбу от Клима.

— Кирие… если вдруг… попроси и за нее. Чтобы она однажды поняла. Ладно?

— Ладно, — сказала я.

Вышло так, что это было последнее, что я ему тогда сказала.

Потому что вокруг нас — меня и Алика — словно сомкнулось что-то белое, светящееся, мягкое…

И на сетчатке у меня так и отпечаталось: окровавленный мужчина прислонился спиной к ветхому камню алтаря - поза полна ожидания. Рано поседевший музыкант в плаще остановился рядом, опершись на камень ладонью.

— Я подожду вместе с тобой, — словно бы говорит он, — Он научил меня верить в лучшее.

А потом я моргнула и почти сразу услышала голос Алика:

— Эй, Лен, слышишь? Мы опять в Питере, вроде. То есть, под Питером. Все, можешь открыть глаза, не бойся.

— Знаешь, Алик, — задумчиво сказала я, открывая глаза. — А я как-то теперь вроде и не боюсь.

========== Эпилог второй, питерский ==========

— А вообще-то все как всегда, — говорю я, — и спасибо еще раз. Ты знаешь, у нас все хорошо.

У нас правда все хорошо — у меня и Алика. Правда, мы не сразу смогли пожениться. Но на похоронах моего отца и после он все время был рядом, и все время старался сделать так, чтобы я не боялась.

Так что я не боялась. Даже когда в больничном коридоре, когда мы с родными еще ничего не знали, мелькнул знакомый обтрепанный плащ и кусок салатового кеда.

И вспомнилось, что на самом деле смерти нет.

С тех пор прошел год, и Алик в своем упорстве повесить мой тяжелый характер на свою шею, как-то так и не отступил. Причем, его не брало ничего: ни аргументы о моей несравненной красивости, ни вообще любые аргументы.

Алик как-то сам признался, что его, наверное, возьмет только лопата, но лопату я против него дальновидно не использовала.

Так что в его халупе стало на одного технаря больше, а самому Алику пришлось познать ужасы капитального ремонта. Хотя он это, кажется, сравнительно легко пережил. Сказал даже, что подобрал идеи нескольких удивительно прикольных игр типа: «Поклей обои с невестой рядом» (явная стрелялка) и «Кладем полы без опыта работы» (жесткий хоррор с морями кровищи).

И в прозрачное воскресное утро, когда я выхожу из ворот Александро-Невской лавры, мне все вокруг кажется даже лучше хорошего.

Голубей на мостике у лавры — море, и все голодные. Жадно прыгают за крошками, дай им волю — из рук бы повыхватывали.

Я опираюсь на бортик мостика рядом с прохожим, который решил с чего-то покормить голубей. Смотрю в зеленоватую воду канала.

— Камешки больше не пускаешь?

Клим пожимает плечами.

— Тоже увлечение неплохое. В прежние времена мне как-то не приходилось кормить голубей. С Керами, понимаешь, не выходило. Из-за специфичности диеты.

Мы не кидаемся друг другу навстречу с радостными воплями. Хотя я не подозревала, что сегодня его увижу.

В конце концов, полтора года прошло.

У него загорелое лицо туриста и морщинки у смеющихся глаз. Куртка с капюшоном — защищаться от осенней непогоды. За ухом — легкомысленный осенний цветок.

— Чем занимаешься?

— Перевожу. Всякие рукописи. Оказывается, знание массы древних диалектов еще как может помочь в жизни.

— И… как ты в целом?

Он улыбается устало и показывает, что цепочка с крестом никуда не делась с шеи. Но я вглядываюсь пристально и за улыбкой вижу — насколько труден путь.

И я спрашиваю, потому что я технарь и не люблю всякие там церемонии.

— Не жалеешь?

Он смотрит в прозелень воды — она отражается в его глазах. Напоминанием о прошлом.

Но говорит он уверенно:

— Это стоило того.

И еще полчаса мы болтаем о ватиканских храмах, о святынях Греции и о том, что было бы, если бы возле логова Лернейской гидры разместить покемона. Просто болтаем, избегая сложных материй, как два человека, которые сделали выбор. И которым не может быть легко.

Но все у нас хорошо.

— Знаешь, — говорит он потом, высыпая крошки с ладони. — Я не помню, говорил тебе спасибо или нет. Никогда не поздно еще раз сказать, а?

— Ты же все сделал сам, — отмахиваюсь я. — Так что не за что.

Следующий взмах ладони — крошки рассыпаются в воздухе.

— Есть за что. В глубине души я всегда знал, что смертность достигается только жертвой. Тем, на что не способен олимпиец. А значит, на это не был способен и я.

— Боялся?

— Скорее уж, считал себя слишком важным. Раздутое самомнение античного божка, знаешь ли. Мне еще и теперь предстоит избавляться…

— Долгий путь, да?

Он кивает, а голуби затевают еще одну драку за крошки.

Но я ж технарь, мне нужно ляпнуть что-нибудь этакое. И я ляпаю.

— Я, вообще-то, думала, ты в монастырь пойдешь. Или что-то вроде этого. Чтобы… ну, поближе.

До сих пор не научилась о важных вещах говорить без дурацких жестов и гримас.

— С моей подготовкой, — говорит Клим и ухмыляется, — это все равно что парикмахера — сразу в спецназ. Путь долог, кирие. И я бы, кстати, пожил бы в миру. Походил бы по храмам, почитал бы… детей бы штук семь нарожал.

И тихонько смеется над моей отъехавшей челюстью. Которая велика и монументальна и выражает такое вот вселенское «ШТА»?

— Путь долог, — повторяет потом бодро, — особенно если ведешь за собой другого. Мы зайдем, кирие. Когда-нибудь — обязательно. Потом.

И машет мне ладонью, которая вся в прилипших крошках от угощения голубей.

Машет — и направляется в сторону метро. И я не сразу вижу, как от одного из деревьев робко отделяется женская фигура, равняется с ним, вкладывает ему руку в ладонь…

Но все-таки вижу и невольно спорю мысленно с Климом.

Потому что путь — долог, если ведешь за собой другого. Но он легче, если ты никогда больше не будешь один.

— Ты видишь, — говорю я, щурясь в питерскую осеннюю хмарь, — спасибо. Все у нас хорошо.

Хмарь не отзывается, но я-то знаю, что каждого из нас слышат.