Итальянская шерсть [Екатерина Кюне] (fb2) читать постранично, страница - 3

Как я теперь могу что-то исправить, если газеты на руках?

— Новую газету сделай.

— Но это 15 тысяч экземпляров плюс разнос по почтовым ящикам! И все из-за какой-то пары цифр?

— Это не пара цифр, ты историю переврал. А если ты историю переврал не моргнув, то с чего нам всему остальному верить?

— Да поймите вы, мы бы рады, да у нас денег в обрез! — вмешался вернувшийся Саня. — Партия на кампанию выделила как на бюджетные похороны.

— Что же, мне вам денег дать? Напартачил, Володя, — значит, отвечай.

— Вот привязалась… И что теперь? В следующей газете опровержение печатать? — с досадой спросил Уточкин у Сани, когда разгневанная Вера Антоновна ушла.

— Она твоя школьная училка, что ли? — хихикнул Саня. — На мою по биологии похожа. Да никто, кроме нее, ничего не заметил. И не заметит, если внимания не заострять.

— Но ведь пойдет звенеть, — заметил Уточкин. — в подъезде, во дворе, в парке, — на пол-округа раззвенит, какой я… негодяй…

— Ну да, бабка, похоже, языкастая…

Оба задумались.

— Слушай, Владимир! А давай пятьдесят листовок на А3 принтере выведем и в ее подъезде раскидаем? Она завтра утром за почтой выйдет — из всех ящиков красивое опровержение торчит. Прочтет и обратно тебя полюбит.

Саня был хитроумен, и это единственное, что стояло между громадой гранитного полковника и ничтожной фигурой Уточкина. Как он и обещал, Вера Антоновна осталась довольна. Дома она с волнением достала из своего малинового футляра очки и несколько раз подряд прочла слова извинения перед горожанами. Вера Антоновна впервые в жизни читала листовку, к выпуску которой была причастна. Ей даже показалось, что она и сама немного помогала писать этот текст, и это было очень приятное чувство.

Она, конечно, поняла это так, что Володе не только не наплевать на историю города, но он также дорожит лично ее, Веры Антоновны, добрым отношением. Ей захотелось непременно сделать что-нибудь в ответ. И она поставила тесто для пирога с капустой, и, пока хлопотала над ним, все время напевала, чего давно уже с ней не случалось.

С того дня она повадилась ходить в «штаб», как назвал предвыборный офис Уточкина Саня, и носить туда самодельные съестные гостинцы.

Саня визиты Веры Антоновны всячески поддерживал, поскольку приехал в город Н. без жены, готовить не любил, а на общепите по возможности экономил. Он уплетал блины и пироги, попутно произнося панегирики в их честь, и тем еще больше разжигал кулинарный энтузиазм старушки. Да он и просто любил поболтать с бабулькой, иногда тестировал на ней новые агитационные текс-ты: читал вслух, чтобы посмотреть, какое они произведут на нее впечатление.

Уточкина забота Веры Антоновны очень скоро начала тяготить. Хотя она ничего особенного не делала, он чувствовал себя обязанным. И его это раздражало, ведь он Веру Антоновну носить им обеды не просил. И толочься в штабе не просил. Она вообще стала его раздражать. И тем больше, что, когда он срывался и отвечал ей резко или даже грубовато, она в ответ отнюдь не обижалась, не уходила, не давала отпор, а, наоборот, еще мягче, добрее и осторожнее с ним обращалась, словно он был болен и ему все было извинительно.

* * *

После заката Владимир Валерьянович шел в офис своего интернет-магазина. Днем он был занят предвыборной кампанией, встречами с избирателями и пропагандистским вязанием. Делами интернет-магазина он мог заниматься только рано утром и по вечерам. После штаба он уже побывал дома, поужинал и взял с собой своего лабрадора Бубу, с которым почти месяц как была вынуждена гулять жена.

Уточкин снимал небольшую мансарду с узкими окнами-глазами в небо, отдельным входом. Отдельный вход — предмет гордости — это была металличе-ская, наподобие пожарной, лестница. Уточкин выкрасил ее в яркие оранжевый и зеленый: так посетителям легче было их найти.

Стемнело, улица была пустынна и плохо освещена. Но на ясном небе бесплатным и не контролируемым городскими властями фонарем висела надгрызенная луна. Уточкин отчетливо слышал свои шаги. Иногда их перебивал клубящийся у окон нижнего этажа синеватый говорок телевизора. Одно окно, несмотря на холодную погоду, было открыто, в нем шумело множество возбужденных голосов, время от времени переходящих в дружный смех, — видно, что-то праздновали. Буба бежал впереди, только изредка отвлекаясь на свои собачьи интересы на газоне. На подходе к офису, перед тем как свернуть в темный двор, Уточкин пристегнул его к поводку.

Перед своей лестницей Уточкин остановился, чтобы в свете тусклой лампочки на крыльце здания найти нужные ключи. Буба странно суетился. Он принюхивался, волновался, наконец, как-то опасливо, поджав хвост, исследовал ступеньки лестницы. При этом он словно не решался приблизиться к ним вплотную или наступить на них лапами.

— Что ты там нашел?

Буба несколько раз тявкнул, давая обстоятельный ответ.

Уточкин пожал плечами, но на всякий случай осветил ступеньки телефоном, чтобы в темноте во