Право на возвращение (СИ) [Константин Валентинович Крутских] (fb2) читать онлайн

Право на возвращение

Глава 1

Глава 1

Многолюдная Антарктида

Мой папа часто говорил:

— Самое большое добро, которое можно совершить, это сделать так, чтобы никто не плакал по тебе.

Он повторял эту фразу и во время прогулок, и за хозяйственными делами, и неожиданно отрываясь от работы. Он заканчивал ею воспоминания о своей жизни и вставлял ее в дискуссии с оппонентами. Даже иногда бормотал во сне.

Насколько я понимаю, это был девиз его жизни. И причина моей. Ах да, я до сих пор не представилась. Так вот, меня зовут Юрате Ажуолайте. Мне пятнадцать лет. Я родилась в 2092 году.

И вот здесь, почти в первых строчках моего рассказа я уже вынуждена допускать неточности. А все из-за условностей, которые придумали люди.

Если быть до конца точной, то меня не зовут, мне не пятнадцать лет, и я не родилась.

Это объясняется очень легко. Просто я робот. Правда, как говорят, весьма совершенный. Я появилась еще задолго до того, как кибернетические создания заселили всю планету. Меня не изготовили для производственных нужд, а создали по заказу моего папы. Я одна из детей-роботов, разработанных для одиноких людей.

Хотя некоторые представители моего типа выглядят относительно взрослыми, нас все равно называют детьми-роботами. Всех, кто создавался для человеческих семей. Те же андроиды, что создавались для других целей, называются доспелыми, что по-чешски означает "взрослые".

Чешский стал официальным языком всех роботов по закону Йержабека — Грегорсена. Так договорились наши создатели потому, что слово "робот" придумали два брата-чеха. Конечно, каждый из детей-роботов знает язык своей семьи, а каждый из доспелых — той страны или местности, где его создали. Андроиды копируют человечество во всем его многообразии, в том числе и через повторение языковой палитры. Кое-кто, как я, например, знает помимо "родного" и еще несколько языков, выученных для удовольствия или для каких-то рабочих нужд. Для меня, кстати, стали родными и русский, и литовский.

В жизни я пользуюсь, в-основном, русским, ну а литовский язык помогает мне в психологической разгрузке. Когда мои схемы готовы перегореть, я мысленно перебираю все двести видов литовских чертей, и как-то успокаиваюсь, вспоминая о том, что все они безобидные. А когда становится грустно, начинаю цитировать по-литовски "Маленького Принца". Почему именно его по-литовски? Да просто книжка была у меня с самого раннего детства, и я прочла ее прежде, чем русскую или французскую. А еще мой папа написал по ней сценарий, который вскоре поставила вильнюсская киностудия.

Ну а поскольку папа занимался переводами, то и я вместе с ним выучила кое-что. Самую малость — все крупные языки Европы и Азии. И все-таки, чешский играет ведущую роль. Он имеет для роботов примерно то же значение, что когда-то имела латынь, только гораздо большее. На нем создаются все документы и делаются сообщения, не говоря уж о том, что только он используется при написании команд и программ.

У меня есть серийный номер и личный код заказа. Он выбит где-то внутри моего черепа, но мне самой знать его не полагается. Я должна носить фамилию моего папы и то имя, которое он мне дал.

Пожалуй, я точная копия человека, если только не считать ввода-вывода жидкостей. Ну и питания, конечно. Я ничего не запихиваю в рот, который служит мне только как речевое устройство. У меня и глотки-то нет. В качестве питания мои глазные фотоэлементы поглощают световую энергию даже при относительно низком освещении. А во всем остальном… Мой основной двигатель постоянно поддерживает температуру тела в 36,6 градусов, а так же вздымает мои металлические ребра со скоростью человеческого дыхания. Причем этот процесс ускоряется в экстремальных ситуациях — в кровь выделяется что-то вроде людского адреналина, и срабатывает специальный датчик. У меня даже бьется сердце и прощупывается пульс.

Еще у меня течет кровь. Точно не знаю ее состав, но по свойствам очень похожа на человеческую. Конечно, она не циркулирует по всему телу, а находится в резервуарах под кожей. Специально на случай раны или царапины. Когда я после обычной уличной потасовки с мальчишками приходила домой, вся покрытая боевыми "трофеями", папа смазывал их йодом, заклеивал пластырем или бинтовал. Кровь постепенно переставала идти и даже сворачивалась.

Папа запрограммировал меня абсолютной хлопачарой. Хлопачара, или хлопчица — это чудесное польское слово, которое обозначает мальчишистую девчонку. В чешском аналогичного слова почему-то не оказалось, и польское вошло во все славянские языки к середине двадцать первого века. И для того, чтобы я стала такой, в мой мозг заложили программу, созданную исходя их поведения воинственных девчонок всех времен, от античных амазонок до наших дней.

Моего папу зовут Арунас Ажуолайтис. По его собственным словам, он окончательно обрусевший литовец. Но только со стороны отца. А со стороны матери, кажется, татарин. Он говорил, что это и значит быть настоящим русским. Желательно, чтобы среди предков еще намешались немец, еврей и армянин. Быть русским, говорил мой папа, это значит любить и понимать все народы.

Мне не слишком понятно, что значит русский, литовец, немец, еврей и армянин. То есть, я знаю, что так назывались разные народы. Они говорили на разных языках, да и то не всегда. Но разве это причина, чтобы отгораживаться друг от друга границами и, тем более, воевать? То, что татарин чем-то отличается от них — это более понятно для меня, это, насколько я знаю, уже другая раса, которая иногда выглядит чуть-чуть иначе, да и то не всегда. Но и она почему-то делится на множество народов. А на тюркских языках, к которым относится татарский, говорят народы, относящиеся к двум расам — как к европейской, так и к монгольской. Так что, все равно ничего не понятно. По-моему, люди придумали, сами не знали, что. Все-таки, они слишком похожи друг на друга, чтобы создавать какие-то барьеры. У нас, роботов, барьеров нет. Правда, мы все равно говорим на разных языках, для поддержания людской традиции, но вражда между нами просто невозможна.

Кажется, будто людям было нечего делать, кроме как попусту убивать друг друга. Вся эта бессмысленная вражда, продолжавшаяся до недавнего времени, ужасно угнетала моего папу, и он боролся с нею, тем способом, каким мог — писал и переводил добрые детские книжки. И хотя папа, в отличие от меня, человек, он тоже говорил, что люди непонятные и нерациональные существа.

Впрочем, я вообще много чего не понимаю в жизни людей. Не понимаю, например, почему я девочка. То есть, папа говорил, что дело во внешнем дизайне. Но большинство моих знакомых мальчишек очень походило на меня, обладало такой же короткой стрижкой, отчаянным взглядом и желанием выказывать свою удаль. Конечно, я способна по лицу отличить девочку от мальчика — ведь в мою память заложены миллиарды образов — но объяснить это различие все-таки не могу. Однажды папа обмолвился, что какое-то явное и легко объяснимое различие скрывается под одеждой в нижней части корпуса. Рассказывал, что моя прабабушка даже была ремонтником, специализировавшимся именно по наладке этих различий. После нее в доме осталось несколько старинных научных книг, посвященных данной теме. Но папа сказал мне, что юным девушкам нельзя туда заглядывать. Даже рассказал, что когда он сам впервые заглянул туда, ему стало плохо, и он даже не поверил написанному, так что, мне уж и подавно не стоит их раскрывать. И я слушаюсь. Тем более, теперь, когда папы со мною нет.

Насчет рождения вы уже, наверное, поняли, что меня собрали в специальной мастерской. А возраст… Я действительно появилась на свет в 2092 году. Конечно, я никогда не была младенцем. Сначала я выглядела, как одиннадцатилетняя девочка. Так продолжалось до тех пор, пока мне не исполнилось двенадцать. После этого по желанию папы мне каждый год в день рождения стали делать апгрейд, слегка увеличивая мое тело и придавая лицу более взрослые черты. В 2112 году меня сделали было двадцатилетней, но папа быстро передумал, и решил вернуть меня к пятнадцати годам. Уж очень я ему не понравилась взрослой. Да и себе самой, честно говоря, еще больше не понравилась. С тех пор мой облик не изменялся, и мой биологический возраст… То есть нет, какая может быть у меня биология? Но вы не обращайте внимания, я привыкла говорить о себе, как о человеке, в том числе, и используя человеческие метафоры. Словом, с тех пор я всегда выгляжу пятнадцатилетней. Хотя на самом деле существую уже около тридцати лет. А что? Пятнадцать лет — совсем не плохо. Идеальный возраст, капитанский.

Поскольку мы с папой и бабушкой жили в Подмосковье, где имя Юрате отнюдь не распространено, то в обиходе я стала Юркой. Видимо, именно такого эффекта папа и добивался. С одной стороны имя, от которого так и веет древними легендами, суровыми северными морями и осколками янтаря, а с другой — девочка, которую все невольно называют по-мальчишески. Кроме того, ему очень нравилось, что я имею право носить литовскую фамилию. Ведь, насколько он знал (и я знаю), лишь в Литве девичьи фамилии отличаются от женских. Если литовка носит фамилию отца, то она оканчивается на "те", а если фамилию мужа, то на "не". Впрочем, чем отличаются девочки от женщин, как вы, наверное, догадались, я тоже не знаю.

Зато я знаю (и горжусь этим), что так же оканчивалась фамилия у самой лучшей литовской девчонки — Мартие Мельникайте. Мой папа написал о ней детскую книжку, поэтому я знаю о ее жизни, как никто другой. Марите родилась в 1923 году в городе Зарасай, в смешанной семье, как и мой папа, — ее отец был литовцем, а мать — русской. Но если мое детство было светлым и безоблачным, то Марите голодала, и уже в четырнадцать лет ей пришлось пойти работать на кондитерской фабрике. Правда, продлилось эти мучения недолго — уже через три года Литва влилась в братскую семью славян, и Марите с букетом цветов встречала советские танки. Но и счастье, увы, тоже было недолгим — вскоре началась война, и девушка вместе со своими друзьями эвакуировалась в Тюмень, где стала работать на оборонном заводе. Однако отважное сердце не давало ей оставаться в тылу, пускай и на очень важной работе. И вот в июне 1942 года Мартие вступила в шестнадцатую литовскую стрелковую дивизию. Через год она окончила школу диверсантов, попала в партизанский отряд и сражалась в Белоруссии и Литве. До чего же страшным было для нее возвращение в свой родной Зарасай! За это время фашисты почти сравняли город с землей — ведь они призирали прибалтов точно так же, как и остальных славян, собирались превратить всю их землю в Остландбецирк — Восточный Округ Германии. Марите даже не знала, жив ли кто-то из ее близких. Но врагам было не укрыться от мести! Марите и ее отряд беспощадно громили фашистов — пускали под откос поезда, делали отчаянные набеги на деревни, где располагались немцы… А иногда Марите просто ходила по деревням и рассказывала людям о том, как бьют врага советские войска, вселяла надежду в сердца вконец отчаявшихся людей. Но однажды, летом 1943 года, взорвав очередной эшелон, партизаны попали в окружение. Завязался бой, во время которого Марите лично застрелила семерых карателей. Но и ее товарищи погибли. Оставшись одна, бесстрашная девушка пыталась подорвать себя гранатой, но та подвела ее. Марите попала в плен, и фашисты пытали ее целых пять дней, но так ничего и не добились от нее. Ночью, на 13 июля отважную партизанку собирались повесить. Враги боялись ее настолько, что даже полуживой связали руки проволокой. Но Марите не собиралась безропотно дожидаться казни, а в последний момент впилась зубами в лицо офицеру. После этого фашистам стало уже не до повешения, и они открыли огонь…

Вот эти вот последние секунды Марите всегда особенно восхищали меня. Если руки связаны — впейся во врагов зубами! Впейся, пусть даже знаешь, что рассчитывать не на что впейся, впейся, хоть что-то да сделай им!

А еще я очень люблю фильм "Марите", снятый в далеком 1947 году. Там актриса играет не просто роль, а прямо настоящее Прекрасное Далёкое еще задолго до появления этого понятия. Папа считал, что есть еще только два настолько чудесных военных фильма — "Зоя" и "Песнь о Маншук". А вот во всех остальных фильмах, даже знаменитых, военные девушки, как он считал, показаны уж как-то слишком по-бытовому, словно это обычные люди, а не самые святые на свете.

Я росла (ох, вот тоже неправда… ну да ладно, вам пора уже привыкнуть). Так вот, я росла в ту пору, когда на Земле еще были обычные, человеческие дети. В нашем дворе проживала целая ватага мальчишек, с которыми я играла наравне, и даже была у них заводилой. Летом мы целыми днями гоняли мяч, лазили по деревьям или стреляли из лука. По-моему, большинство из них даже не подозревало о том, что я робот. Ведь в моем мозгу заложен специальный ограничитель силы при контактах с людьми.

А потом… потом наш район пустел и пустел. И, в конце концов, получилось как в песне — "домой мои мальчишки не вернулись, домой вернулась только я одна".

Только перед этим еще идут слова: "И мы в войну с разбега окунулись, нас разбросала по фронтам она". На моем же веку никакой войны не было (то есть, большой не было, а где-то стычки все-таки продолжались). Люди оставили этот мир тихо и спокойно, строго по расписанию. Да и я, потеряв всех друзей детства, сами понимаете, не расплакалась, уткнувшись в ствол тоненькой березы. Хотя на свет девчонкой родилась.

Да, я прекрасно помню, как все это начиналось. Но свой рассказ начну, наверное с конца. С того, как я провожала папу и бабушку в аэропорт. Все было организовано блестяще, может быть, потому, что это было одно из первых дел, которое полностью поручили роботам. В день и час, назначенный для жильцов нашего дома, во дворе просигналил автобус. Его подогнали прямо сюда, в самый конец тупика, где находится наш подъезд. Все жильцы — около шестидесяти человек и вместе с ними единственное дитя-робот, высыпали на улицу. Все были одеты легко и просто — в спортивные костюмы, ведь пиджаки и платья им не понадобились бы. И вещей с собой тоже ни у кого не оказалось, разве что, ключи от квартир да мобильники. Водитель автобуса, робот из доспелых, деловито выкрикивал имена, и все занимали свои места по списку. Моего имени там, понятно, не было, но лишнее место в автобусе все равно оставалось, так что затруднений не возникло.

В любой другой день мы с папой страдали бы в дороге от того, что нет ничего почитать. Но сейчас был особый случай, и я видела, что папа, как и все наши соседи, старается изо всех сил наглядеться на окружающие виды, еще крепче запомнить все, что и без того с самого детства засело в памяти навеки. Потом, когда мы выехали из города и направились в сторону Москвы по вечно запруженной Ярославке, мимо старинного белого планетария, расположенного у самого поворота на Мытищи, папа обернулся ко мне и принялся расспрашивать, хорошо ли я запомнила как надо вести себя в его отсутствие. Конечно, он сознавал, что я робот, а значит, не могу ничего забыть. Но я понимала, что ему больше всего хочется поговорить со мною напоследок, поэтому отвечала как можно терпеливее и старалась лишний раз улыбнуться ему, хотя мне было совсем не до улыбок.

И увидев, что у меня задрожали губы, папа взял мою руку и принялся гладить.

— Ну что ты, Юрка, не переживай. Да тебе и незачем было бы плакать. Ведь мы, люди, когда-нибудь вернемся. Вы намного совершеннее своих создателей, и обязательно откроете для нас секрет бессмертия. А пока поживите без нас. Считай, что я отправился в командировку. В творческий отпуск за впечатлениями. Ты больше не будешь взрослеть, и тебе станет совершенно не важно, сколько времени длится наша разлука — год, или столетие. Ты даже не заметишь, как пройдут эти годы, и мы снова будем вместе…

Увы, папа ошибался. Невозможно не заметить хотя бы минуту без того, к кому так привязан.

За разговором время промелькнуло незаметно, и дальше оставалось всего ничего. Погода стояла летная, и уже совсем скоро белый авиалайнер, уносивший моего папу, бабушку и соседей, скрылся в небе. Надо сказать, что мой папа очень не любил самолеты и за всю предыдущую жизнь так ни разу и решился подняться на их борт. Я чувствовала, что он боится и сейчас, но просто не хочет подавать виду.

Само собой, его тревога передалась и мне. Я села в тот же автобус — ведь он возвращался в наш город за очередной партией переселенцев — или отдыхающих, кому как больше нравилось называть это — но теперь я уже не смотрела в окно, а от волнения изучала царапины на своих кроссовках. Мне вспомнилось, как папа часто повторял: "На то и самолет, чтобы разбиться". А вернувшись в свой осиротевший — хотя, вроде бы, и на время, — дом, я тут же, не разбирая постели, бухнулась на диван, лицом вниз и включила режим сна. Хорошо, что хоть сон у нас, роботов действует безотказно, строго на заданное время, и нам не надо ни считать электроовец (вот, кстати, ответ на древний вопрос), ни глотать всякую химию. А срок я себе задала именно такой, какой должен был занять воздушный рейс.

И, действительно, к моему глубочайшему облегчению, через несколько минут после пробуждения, раздался звонок домашнего телефона. Кстати, это устройство — папина гордость. Многие от них отказались задолго до моего рождения, а папа не хотел с ним расставаться, уверяя, что наши с ним предки добились его установки с огромным трудом еще в 1983 году, причем исключительно за ударную работу.

Я схватила трубку, и не обманулась. Папа звонил мне в последний раз — прямо из города Лазаревска.

— Юрка! Дочка! — прогудел в трубке его на удивление бодрый голос. — Ну, как ты там?

— Папа… — выдохнула я. — Вы живы! Неужели самолет все-таки долетел?

— Самому не верится! — откликнулся он. — Как ты без нас? Чем занимаешься?

— Ох, и не спрашивай, пап. С ума схожу, чем же еще заниматься?

— Ладно, не сходи, — папа на том конце наверняка улыбнулся. — Помнишь нашу примету — повезло в начале пути, повезет и весь путь!

— Я помню, пап, — простонала я. — Но… как мне здесь теперь… одной. Мы ведь никогда раньше не расставались больше, чем на пару часов.

— Ну, что ж поделать, Юрка, — вздохнул папа. — Я все понимаю. Но ты должна это пережить для того, чтобы мы когда-нибудь смогли уже больше не расставаться.

— Знаю, знаю, пап, — кивнула я слепому аппарату. — Но от этого не легче. Никто ведь не знает, когда это сбудется. Да и сбудется ли вообще?

— Будем надеяться, Юрка, — бодро откликнулся мой папа. — Ты же знаешь, в молодости мне было так плохо, что жить не хотелось, я никак не мог выбиться в писатели и еще убедился, что таких светлых девчонок, как ты, на свете не бывает, поэтому почти утратил все надежды. Но потом мои книг все же стали печатать, и ты у меня появилась. Так что, надеяться все-таки надо.

— Знаю, пап, знаю, — вздохнула я. — Но я ведь не железная. То есть, конечно, железная, но не в том смысле.

Папа рассмеялся, потом сказал назидательным тоном:

— Юрка, смотри, не забывай перекрывать общий газ и проверять свет перед уходом! — он повторил это за последние сутки, наверное, в сотый раз.

— Пап, ты же знаешь, что мне не нужен газ, я же не ем и не пью. И без света я обойдусь, поэтому еще вчера обесточила весь подъезд.

— Молодец, молодец, дочка! — искренне произнес он. — Но ведь перепроверить никогда не мешает.

— А долетели без осложнений? — спросила я.

— Да, совершенно нормально. Вот только не кормили в пути— ни к чему это перед сном. Поэтому сейчас есть очень охота. А так все нормально.

— А как ты там устроился?

— Ничего. Город состоит из единого небоскреба навыворот, тридцать этажей под поверхностью. На каждом этаже одни только наши ячейки. Не номер на турбазе, конечно, в каких мы с тобою жили, но для долгого сна самое то. Здесь такие соты, во всю стену, как в японских гостиницах для самых бедных. Залезаешь туда, словно в пенал, и спишь. Зато никто не беспокоит. Мне в этих сотах достался тоже третий этаж, прямо как у нас дома, представляешь?

— Ух ты, здорово, пап!

— Да, и пообещай мне одну вещь…

— Какую, пап?

— Снись мне почаще, дочка. Снись, как снилась до тех пор, пока не появилась в моей жизни.

— Хорошо пап, — я невольно рассмеялась. — Ты мне тоже снись, ладно?

— Ладно, постараюсь, — вздохнул он.

На пару секунд повисло задумчивая тишина.

— Юрка… что молчишь?

— Думаю, что бы еще сказать.

— Да, дочка, мне тоже не хочется вешать трубку. Как говорится, не надышишься…

— Пап, не говори так! — взвилась я.

— Да, конечно, — вздохнул он. — Ох, всё, нас уже зовут занимать места! Остается всего минута. Да, все соседи уже ушли. Они тоже будут рядом со мной, прямо как дома. Да, и Женя с Мариной уже на месте, и Илюха. Им-то звонить некому. Только у меня одного ты остаешься дома. Вот, и бабушка наша уже легла. Ну, всё, охрана уже над душой висит. Ладно дочка, держись! Всё! Пока!

— Пока, пап! Я…

Но в трубке уже зазвучали безжалостные гудки.

И началась моя новая, одинокая жизнь.

Я лишь теперь осознала, что для меня больше нет прежнего распорядка вещей. Не надо вставать рано утром и сразу же мчаться на кухню заваривать чай для папы и бабушки. Не надо по выходным в полдень варить кофе. Готовить еду папа мне не позволял, говорил, что это занятие не для хлопачары, но вот чай и кофе считал делом благородным. Больше не надо ходить вместе по магазинам. Кстати, сумки с продуктами таскала только я. Мне-то не тяжело, а папе было приятно видеть, какая у него сильная дочка. Больше не надо собирать для папы десять различных таблеток в день — от сердечной астмы и от сахара в крови — и следить за тем, чтобы он их принимал вовремя. Не надо больше следить за тем, чтобы после ужина в холодильнике стояла кружка с некипяченой фильтрованной водой — папа так любил выпить ледяной воды перед сном. Не надо стелить и убирать постели для нас обоих в нашей комнате — да, папа хотел, чтобы я так же, как и люди спала в настоящей постели и для этого переодевалась в ванной в брючную пижаму. Умываться после сна тоже теперь не надо. Ничего, вобщем-то не надо. А надо только…

Спать, спать, спать. Я провела вот так неделю-другую — ставила свой внутренний будильник на максимум и заваливалась лицом на диван. Едва только проснувшись, отдергивала штору — для подзарядки энергией смотрела на неестественно яркое солнце и снова заводила будильник.

Кстати, я не напрасно просила папу сниться мне. Ведь мы, дети-роботы, видим сны. На время отключения центрального процессора, грузится что-то вроде скринсейвера на старых компьютерах. В эту программу заложены основные персонажи и набор возможных ситуаций и пейзажей, и все это варьируется с помощью счетчика случайных чисел. Так что, мне хотелось спать бесконечно, чтобы во сне вновь и вновь видеть папу. А вот включать наши видеосъемки мне не хотелось — ведь тогда бы я осознавала, что сижу одна и пялюсь в экран. А так папа хоть на какое-то время взаправду со мной. То мы сидели, разбив палатку, у костра где-нибудь на Селигере или на Агидели, то мчались с горы на лыжах, то обшаривали московские букинистические…

Кстати, вы спросите — почему это я все про папу, да про папу. А как же бабушка? Конечно, я тоже ее люблю, но папа для меня — всё. Ведь это он вложил в меня душу, именно по его заказу меня создали такой, какая я есть. Бабушка же, наоборот, еще была в плену предрассудков, и очень переживала, что у ее сына не будет нормального человеческого ребенка, отговаривала папу создавать меня. Она переживала из-за того, что я появилась в доме уже относительно большой, и меня не надо пеленать, кормить из соски, сажать на горшок. Что всего этого со мной нельзя сделать даже понарошку, как с куклой — ведь я сразу была примерно пятиклассницей. Она упорно не хотела видеть во мне живую девочку и упрекала папу за то, что он тратит время на мое обучение и просто беседы со мной, говорила, что он сошел с ума. Бабушке хотелось бы сюсюкать с внучкой, как с несмышленой, а папе я была нужна, как равноправный друг. Ну и вообще бабушка не понимала многих современных вещей, жила в отдельной комнате и не участвовала в большинстве наших дел. Все это тем более удивительно, что папа создавал мой характер во много под влиянием того, какой бабушка была в молодости. Теперь же, постарев, она почему-то стала считать себя самой обычной и хотела самых обычных внуков. С папой же мы были не разлей вода и понимали друг друга с полуслова. Правда, бабушка очень даже любила чинить мою одежду, что при моих мальчишеских забавах приходилось делать чуть не каждый день. Ну и при хорошем настроении подыгрывала папе, называла меня внучкой. Жаль, что такое настроение бывало у нее далеко не всегда.

Итак, оставшись одна, я посвятила все свое время снам о папе. В конце концов, мой сонный блок не выдержал, и полностью отказал. Я знала от папы, какой это ужас — бессонница, когда заснуть надо, а сна ни в одном глазу. Работать не время, читать — не к месту, лежишь и ворочаешься, а в голову лезут одни страхи, разом наваливается весь скопившийся во вселенной ужас, кажется, что все на свете напрасно и ненужно. Теперь я не понаслышке знаю, что это такое.

Но если для людей кошмар бессонницы заканчивается с рассветом, когда можно приняться за обычные дневные дела, то для меня он продолжался целыми сутками.

Правда, я смогла, наконец, оценить папину мудрость — ведь я, благодаря его предусмотрительности, не могла плакать. Иначе, наверное, сломала бы свои фотоэлементы ко всем литовским чертям.

Кстати, о чертях. Несколько рогатых деревянных сувениров с папиной родины украшали стены большой комнаты еще до моего рождения. Но теперь они смотрелись совсем по-другому, как и все остальные сувениры.

Я как будто провалилась в загробное царство. Вокруг меня была по-прежнему наша родная квартира, но как будто из какого-то неживого параллельного мира, как у Кинга в "Лангольерах", что ли. Всё кругом знакомое, но какое-то лишившееся души и смысла. Даже многочисленные мягкие игрушки, которые так любил папа, и то стали совсем печальными. При папе они были по-настоящему живыми, глядели осмысленно, а еще, как отвернешься, так они тут же поменяют позу. Теперь же все было не так. И толстощекие плющевые мишки глядели настолько жалобно, что сил нет. И куклы-амазонки скорбно поникли головой на эфесы мечей…

Раньше я так не хотела расставаться с родным домом. А теперь я смотрела на родные и милые вещи, и сознавала, что все это нужно мне только когда со мною папа, а теперь мне все равно, и все они не помогут мне выжить, я не смогу существовать только ради них одних… Мне нужен был папа, единственный во вселенной, который бы в одно мгновение оживил всё окружающее.

Прежде мы с ним расставались не чаще, чем раз в месяц-другой, и то лишь на несколько часов. Это когда папа ездил по делам в издательство — посмотреть редактуру, подписать договор, получить авторские экземпляры, ну и все прочие дела, при которых, как он говорил, детям присутствовать совершенно не обязательно. И эти несколько часов я и то переносила с трудом, то и делопоглядывала на будильник — так, осталось еще два часа, еще час… И каково же мне было теперь сознавать, что считать часы бесполезно — папа не придет еще бесконечно долго, так, что я даже могу не дожить. Он вернется, и застанет дома лишь мой иссохший от времени металлический скелет. То есть, нет, конечно, умом я понимала, что так быть не может, но не могла не представлять такого.

Заняться мне без папы было абсолютно нечем. Я не могла пойти поиграть с мальчишками, поскольку их всех давно уже вывезли. Да и не для себя ведь я с ними играла — я всегда знала, что папа сидит на балконе и любуется тем, как я гоняю мяч, или стреляю из лука, или дерусь на деревянных мечах, или лазаю по деревьям. Понаблюдает за мной — и напишет очередную главу в ноутбуке, потом снова понаблюдает и снова напишет. Он уверял, что это помогает ему писать во много раз быстрее, чем прежде…

Я не могла почитать книжку — ведь сейчас любая из них показалась бы мне нелепой и фальшивой. Никто из писателей еще не описывал моего нынешнего состояния. Впрочем, нет, пожалуй, одна книжка об этом все же есть, и называется она "Белый Бим, черное ухо". Кстати, нам с папой как раз совсем недавно прислали из Таллинна ее эстонское издание. В отличие от папы, я знаю эстонский еще недостаточно хорошо — он ведь совсем не родствен литовскому — но теперь принялась читать, потихоньку роясь в старинном словаре, и это занятие кое-как привело меня в себя. Я осознала, что за время одиночества сама превратилась в Белого Бима, а если так, то необходимо выбраться на улицу. Искать "хозяина", конечно бесполезно, но можно хотя бы отправиться в мастерскую, чтобы починить свой сонный блок.

К моей досаде, в мастерской вместо ее хозяина, лучшего компьютерщика в городе с немыслимыми именем Володя Немцов, толстого и веселого, сидел доспелый робот со стандартной внешностью. Ну да, конечно, наверное, уже весь город вывезли в Лазаревск. Этот робот, имя которого мне даже не пришло в голову узнать — уж больно безличным он мне показался — исправил мой блок за несколько минут, тогда, как Володя мог отправить дожидаться окончания ремонта на сутки-другие. Я, было, обрадовалась, но ремонтник посмотрел на меня с укоризной и произнес:

— И чего это вы все, детки, такие хлипкие? Все бы вам спать да спать. Работать надо, искать свое место в жизни. Поймите же, наконец, что мир не будет прежним в ближайшие годы. И вот-так вот в царство снов надолго не убежишь!

Работать! Мне никогда прежде не приходило это в голову. Ведь питаясь солнечной энергией, я ни в чем не нуждаюсь. Мне не нужно платить за газ, воду и электричество, да и квартплата для домов, покинутых людьми, тоже отменена. А одежда и обувь у нас давно не снашивается. То есть, мне не требуется зарабатывать на жизнь. Ну да, я читала в книгах, что если наваливается горе, то его можно заглушить тяжелым трудом. Что ж, вероятно, остается и впрямь испробовать это средство.

Вот так я пришла к тому, чтобы искать работу… Но вот тут уже, пожалуй, стоит остановиться и рассказать обо всем по порядку.

Хотя я восприняла выселение людей как трагедию, это событие на самом деле стало, пожалуй, самым мирным и бескровным событием мирового масштаба за всю историю. И, вероятно, самым разумным.

Начать стоит издалека, с истории моих собратьев, если можно так выразиться. Еще в начале двадцать первого века робототехника совершила огромный прорыв. Уже в 2020-е годы никого не удивляли роботы, умеющие осмысленно отвечать на вопросы. Для начала они служили различными гидами в общественных местах, и большинству из них не спешили придавать человекоподобную форму. В-основном они были даже неподвижны, или передвигались на каких-нибудь гусеницах. Но электроника в ту пору развивалась молниеносно, и уже через десяток лет стало можно всерьез говорить об искусственном интеллекте. Впрочем, до середины двадцать первого века создавать полноценных андроидов было запрещено законом. И лишь еще через несколько лет этот запрет был снят. К тому времени уже стало очевидно, что машина может мыслить самостоятельно, независимо от программы. Человекоподобные роботы появились на улицах городов, но пока еще долго не получалось преодолеть следующий барьер — неповоротливость механического тела. И только к 2083 году появились такие модели, которых уже стало почти не отличить от живого человека. Но пока это были только опытные образцы. Прошло еще несколько лет, пока совет ООН, уже выполнявший в то время функцию всемирного правительства, принял закон Йержабека — Грегорсена разрешающий одиноким людям и бездетным семьям заводить себе детей-роботов. Ну и пока мой папа собирал справки и деньги, наступил 2092 год. А что ж тут удивительного — на Руси по-настоящему одаренный писатель никогда не был богатым.

К тому моменту изготовление детей-роботов уже было поставлено на конвейер, цены заметно снизились, и сама я в год своего рождения стоила не больше, чем средний автомобиль.

Естественно, все хотели, чтобы их дети были красивыми, и очень часто делали их на кого-нибудь похожими. Поэтому самым дорогим товаром стала внешность ныне живущих людей. Некоторые богачи были готовы отвалить целое состояние только за то, чтобы их дитя-робот выглядело точь-в-точь, как какая-нибудь супер-модель или фигурист. Наследники покойных знаменитостей так же не дремали, и тут уже не действовало прежнее авторское право, заканчивавшееся через пятьдесят лет после смерти. Внешностью предков могли торговать целых три поколения потомков. Во времена моего раннего детства были очень частыми скандалы с подпольными робо-мастерскими, где особо красивых детей изготовляли для небогатых клиентов. Иногда несчастным родителям удавалось за время следствия кинуть клич и с помощью народа собрать сумму, нужную для выкупа прав. Но порою денег так и не хватало, и тогда суд лишал несчастное дитя знаменитого лица и, более того, за нарушение закона не позволял сделать хотя бы стандартное. У нас в округе тоже попадались такие дети-роботы с пустой металлической болванкой вместо лица. Сперва я брезгливо сторонилась их, но папа быстро объяснил мне, насколько они несчастны, и я стала относиться к ним так же сочувственно, как к инвалидам.

Вообще говоря, споры о том, насколько этично брать деньги за использование внешности, тем более, умерших людей, не утихали до самого конца. Но нас с папой все это не коснулось — ведь, насколько я понимаю, девчонка, с которой лепили меня, жила очень давно, где-то во времена Гагарина.

Примерно в то время, как папа перестал меня апгрейдить, появились и первые доспелые. Так назвали полностью человекоподобных андроидов, которые предназначались не для жизни в семье, а для определенных профессий. Как правило, это были такие профессии, за которые не хотели браться люди. Но были и экспериментальные образцы, с помощью которых ученые пытались выявить все возможности робота.

К моему двадцатилетию андроиды уже настолько вписались в жизнь планеты, что стали более привычными, чем кошки и собаки. Домашних животных теперь заводили уже очень немногие, поскольку они смертны и живут гораздо меньше, чем люди. То ли дело, практически, бессмертный андроид!

И вот тут-то генеральному секретарю ООН Лао Шенсяню пришла в голову дерзкая мысль. Люди смертны, а роботы бессмертны и уже достигли того уровня, когда могут заменить людей во всех областях деятельности, а кроме того, могут заниматься самостоятельной научной работой. А что, если поручить им самое главное — поиски бессмертия для людей?

С этим никто спорить не стал, и уже очень скоро нашлись средства для создания первой лаборатории бессмертия, персонал который полностью состоял из специально созданных для этого доспелых. Но тогда возник такой вопрос — а, когда, собственно, исследователи смогут добиться успеха? Доживет ли до этого счастливого момента хоть кто-то из ныне живущих? А если никто не доживет? Или, например, открытое средство окажется слишком дорогим, и будет по карману далеко не всем? Что тогда начнется? Войны, революции? Как бы человечество, вместо ожидаемого бессмертия вообще не сгинуло.

И тут Лао Шенсяню пришла в голову еще одна невероятная мысль. Если роботы могут управляться сами, то почему бы людям вовсе не уйти на покой до тех пор, пока великое открытие не будет сделано? И вернутся только тогда, когда средство для бессмертия станет надежным и общедоступным. Лаборатория роботов срочно переключилась на поиски эффективного способа анабиоза, и в течение пяти лет добилась успеха. Им удалось найти такой способ заморозки, при котором человеческий организм мог оставаться жизнеспособным неограниченное число лет.

И сразу же после этого, ООН приняла решение о поголовном выселении людей в Антарктиду. Среди полярных льдов началось такое интенсивное строительство городов, какого еще свет не видывал. Правда, далеко не все жители Земли согласились лечь в анабиоз. Нашлись всевозможные фанатики, которые непременно хотели умереть. В некоторых диких странах возникли восстания, которые войска ООН подавили без всякой жалости. Это раньше можно было раздумывать, но когда на кону стоит самое главное событие в истории, все средства хороши. И вообще, этот конфликт не сравнить с той кровищей, которой заливали землю предки тех самых фанатиков.

Первые города подо льдами появились уже через год после начала строительства. В них стали свозить самых старых и дряхлых жителей Земли, а так же безнадежно больных. Тем временем, был разработан график доставки всего прочего населения. Поскольку ледовые города строились совместными усилиями всех народов мира, концентрическими кругами от полюса к краям материка, то и заселялись они равномерно жителями всех стран. Не создавалось никакой толкучки или паники. Внеочередные места выделялись только тем, у кого внезапно обнаруживалась смертельная болезнь.

Всего за два года возведение спальных городов было полностью закончено. И не мудрено — ведь ради их строительства были свернуты все производства, не связанные непосредственно с жизнеобеспеченьем людей. Теперь почти все заводы и фабрики мира работали только на Антарктиду. И, само собой, в строители подалась огромная армия людей, оставшихся без привычной работы.

Крупные города мира, в том числе и Москва с областью, выселялись последними. Кстати, надо отдать должное Лао Шенсяню — хотя он был на тот момент уже в преклонном возрасте, но оставался на своем посту до самого конца и прибыл в Антарктиду лишь с самой последней партией людей.

Жителям Москвы и Подмосковья был отведен город Лазаревск, расположенный прямо в толще шельфового ледника Беллинсгаузена, будто в отчаянии протягивающего руку в сторону Южной Америки. Этот город возводился в самом конце колоссальной стройки. Еще за месяц до выселения нам раскидали по почтовым ящикам проспекты, в которых было детально расписано его устройство. На мой взгляд, там все очень даже неплохо. Меня же ведь саму привезли с завода в тесной коробке, а при этом мое сознание уже включили, чтобы я вышла оттуда навстречу папе совершенно "живой". Так почему бы и людям не поспать в столь же узком помещении?

Вот таким образом Земля оказалась в полном распоряжении роботов. И, смею заверить, мы достойно распорядились доставшимся нам наследством.

Наши города отнюдь не пустуют, они совсем не похожи на те жуткие, заброшенные города-призраки, что, как ни странно, возникали в разных местах земного шара во время господства людей. Все дети-роботы остаются жить в своих родных домах. Доспелые же, которые прежде обитали прямо на рабочих местах, так же заняли людские жилища, предварительно договорившись с хозяевами. Ни один дом не зияет пустыми глазницами окон, как в сериалах о Чернобыле. Роботы-дворники следят за тем, чтобы во всех домах исправно работала вентиляция, чтобы в помещениях поддерживалась идеальная температура и уровень влажности, необходимые для сохранения вещей, чтобы все стекла и двери оставались целыми. Так что, когда люди вернутся, они найдут свои дома точно в таком же состоянии, в каком оставили их.

Нам удалось ликвидировать все угрозы, нависавшие над планетой в предыдущие века, и даже решить относительно небольшие проблемы.

Нам удалось разработать методы предсказания и предотвращения наводнений и землетрясений. Удалось создать способы мгновенного тушения лесных пожаров. Мы так же разработали простые и быстрые способы утилизации любых отходов, причем без всякого вреда для природы.

Наши физики открыли новые источники энергии. На Земле уже давно нет ни атомных, ни даже гидроэлектростанций. Даже мои собственные глаза, черпающие энергию солнечных лучей — это давно вчерашний день. Теперь энергия для промышленных предприятий и любых других объектов добывается буквально из воздуха.

Кроме того, открыты и новые способы перемещения в пространстве, в том числе, и давно предсказанный фантастами гравитационный двигатель, позволяющий за несколько часов оказаться… нет, не на Луне, а в самом поясе Койпера! И, кстати, наши космические телескопы уже давно подтвердили существование облака Оорта, и вовсю исследуют его. На планетах земной группы трудятся научные экспедиции, а Марс так и вовсе оккупировали археологи. Ну а слетать на Луну для нас — это как раньше доехать электричкой от Москвы до Мытищ.

Наши химики разработали состав нервущейся и неснашивающейся ткани, из которой можно шить, практически, вечную одежду и обувь. Кроме того, она обладает терморегуляцией, и может защитить своего хозяина от любых перепадов температуры, а значит, годится на любое время года. И уже благодаря одному только этому удалось во много раз сократить число заводов и фабрик, отравлявших природу.

Наши медики сумели победить буквально все болезни. Конечно, ставить эксперименты приходилось только на животных, но в принципе, все процессы были смоделированы на компьютере, так что, вероятность ошибки сводится к нулю. Рак, диабет, гепатит, СПИД, проказа, дизентерия, различные виды гриппа и даже обычный насморк — все это осталось лишь на страницах старых книжек.

В течение многих веков у людей продолжался спор между любителями мяса и вегетарианцами. Последним, видите ли, было жалко убивать животных. Как будто растения не живые! Ну, так что ж, нам, роботам, удалось решить и эту проблему. Теперь на специальных фабриках будут выращиваться особые генетически модифицированные растения, обладающие питательными, а главное, вкусовыми свойствами различных сортов мяса и рыбы. Пожалуй, этому будут рады все — ведь люди убивали животных не от кровожадности, а оттого, что природа создала их хищниками, а значит, без мяса им было не обойтись. Само собой, что больше не будет и голодающих — разведение таких растений обходится совсем дешево.

Кроме того, наши педагоги разработали методики, позволяющие усваивать огромные количества знаний в самые краткие сроки. Например, теперь средний житель Земли сможет самостоятельно всего за год освоить около двадцати языков.

Земля уже давно превратилась в цветущий сад, как ни банально это звучит. Но мы и впрямь смогли себе это позволить. Человечеству больше не будут нужны прежние энергетические станции, скотоводческие фермы, военные объекты, девяносто процентов заводов и фабрик, вся нефтяная и угольная промышленность, котельные и теплостанции. Исчезли больницы — остались лишь поликлиники, в которых можно исцелиться от любой болезни максимум за час. Исчезли школы, поскольку на планете больше не будет детей, кроме тех, что сейчас спят в Антарктиде, а для них хватит исамообразования, о котором я только что упоминала. И, конечно же, исчезли полицейские участки, суды, тюрьмы, лагеря. Правда, кое-что из этого может понадобиться с возвращением людей. Но в любом случае, преступлений станет гораздо меньше. Ведь, например, уже никто не будет вынужден воровать ради пропитания.

Кроме того, еще в конце людской эпохи, ООН приняла решение о сносе всех жилых построек, возникших с начала с двадцать первого века. Эти сооружения не представляли собой никакой эстетической ценности и отличались крайним уродством, неправильностью форм и полнейшей безвкусицей. А ученые подсчитали, что по возвращении людей, эти дома все равно не понадобятся — всем хватит места и в более старых и ценных постройках, а размножаться бессмертные люди уже не станут. В крайнем случае, все, кому покажется, что места на Земле недостаточно, смогут отправиться на обжитые нами планеты или на дно океана. И вот теперь, на месте аккуратно разобранных кирпичных чудищ, разрослись такие пышные леса, что даже и не догадаешься, какой ужас творился здесь прежде. На месте всех снесенных строений мы посадили недавно выведенные быстрорастущие сорта растений, и теперь там шумят величественные леса. Я бы даже сказала, буквально лесные храмы в честь Деметры или нашего славянского Яровита.

Одним словом, Земля превратилась в настоящий рай, стоило только людям уйти со сцены. И дело вовсе не в том, что наши электронные мозги соображают быстрее. Просто мы оказались не отягощенными непомерным балластом, который человечество тащило за собою через века. Оружие, границы, капиталы, предрассудки, суеверия, жадность, соперничество, эгоизм, неравенство, многочисленные деления и иерархии — все это мешало человечеству зажить по-людски. А ведь мой папа давным-давно говорил, что на свете есть всё для того, чтобы люди были счастливы, но они не умеют этим воспользоваться. И она оказался прав.

В сущности, мы не придумали абсолютно ничего нового. Все идеи, воплощенные роботами, когда-то выдвинули люди. Но воплотить их получилось только у нас при нашем сознании, незатуманенным балластом. Тут ничего странного нет, подобное бывало и в людском мире. Например, когда страны Европы изобретали что-то новое, а Восток налаживал колоссальное производство. Наверное, можно сказать, что мы всё те же люди, только слегка усовершенствованные.

И мы вовсе не считаем, что мы, мол, трудились-трудились, а люди придут на все готовенькое. Ведь такое чувство было бы, опять-таки, присуще только людям. Нет, мы знаем, что они создали нас, а значит, мы, не раздумывая, были обязаны обеспечить им этот рай. И знаем, что они заплатили колоссальную цену своей прежней безумной историей за то, чтобы их очередное поколение больше уже ни о чем не беспокоилось.

Жизнь роботов можно было бы считать безоблачной. Теперь, когда исчезли войны, болезни, неравноправие и даже "естественная" смерть, казалось бы, всем можно жить в свое удовольствие. И все-таки, на нас давит груз ответственности перед людьми, желание поскорее пережить их временное вымирание и приступить к восстановлению.

А может быть, это я одна такая чувствительная? К сожалению, я не была запрограммирована на ученого, а значит, не могу работать в лабораториях бессмертия, и теперь уже ничего не поделаешь. Ведь даже многие из доспелых создавались лишь для того, чтобы продолжать все дела людей.

Само собой, основные наши силы направлены на решение самой главной задачи, поставленной перед нами создателями. Поисками бессмертия занято около семидесяти процентов нынешнего населения планеты. В-основном это, конечно, доспелые, но встречаются так же и дети-роботы из ученых семей.

Надо сказать, что если первая лаборатория роботов, созданная по указу Лао Шенсяня, занималась поисками бессмертия лишь в одном направлении — предотвращении старения живых организмов, то теперь работы ведутся чуть ли не во всех областях науки. Биологи пытаются отсрочить дряхлость с помощью самых разнообразных средств — новых химических составов, различных излучений. Ботаники и зоологи пытаются отыскать неизвестные науке виды живых организмов, в которых возможно, содержится нужное вещество. Теперь такие поиски вполне могут увенчаться успехом, поскольку для нас доступен любой уголок Земли — от бразильских джунглей до океанского дна.

Генетики пытаются соединить ДНК человека и какого-то более устойчивого организма — делящегося до бесконечности, как гидра, или живущего тысячелетиями, как секвойя.

Электронщики и программисты взялись за дело с другого бока. Одни пытаются создать киборгов, то есть срастить живой человеческий мозг с машиной, которую можно будет ремонтировать до бесконечности. По-моему, не очень удачная мысль — ведь сам-то мозг тоже будет стареть. Другие работают в более перспективном направлении — пытаются осуществить перенос человеческого сознания и памяти на искусственные носители. Тогда всё просто — в последний момент все материалы сбрасываются на обычную флешку, или же перекачиваются непосредственно в электронный мозг, вроде моего, и человек живет заново. С одной стороны, мне это нравится, как роботу. В этом случае мой папа мог бы стать столь же подвижным и сильным, как я, мы бы вместе покоряли горы и снова ходили по рекам на вёслах, а то что-то он в последние годы сильно сдал и даже не мог выдержать ночи в поезде. Но с другой стороны, не знаю, как сама бы восприняла подобную перспективу на месте человека. Со стороны может показаться, что ты лег спать и проснулся. Но вот действительно ли ты проснешься, будешь ли вот так ощущать, что ты — это именно ты, а не все окружающие, не будет ли тебя преследовать навязчивая мысль — правда ли, что твои ощущения реальны, а не запрограммированы?

Историки и литературоведы штудируют горы различных книг, от вавилонских табличек и египетских папирусов до фантастических романов новейшего времени. Одинаково тщательно изучается все — и свидетельства летописцев, и народные предания, мифы и легенды, рукописи алхимиков, заметки о палеоконтактах. Кто знает, в какой форме могут обнаружиться свидетельства реальных открытий, или же какую зацепку даст ученому писательская мысль? И если удается найти что-нибудь в древних легендах, то сразу же снаряжаются экспедиции куда-нибудь в Тибет, Гималаи, или Сибирь.

Некоторые и вовсе занимаются чем-то, на первый взгляд, кажется совершенно безумным. Исходя из того, что искусство бессмертно, пытаются найти тайный шифр в нотных записях великих композиторов, рассматривая их, как криптограмму. Семь нот принимают за различные химические элементы или за атомы ДНК. Не знаю, может ли быть толк от подобных исследований, но почему бы не попытаться?

Поиски ведутся не только на Земле, но и в космосе. Биологи пытаются выловить что-то и в океанах Венеры, и в пустынях Марса. Тщательно изучаются бактерии, долгие годы развивавшиеся на орбитальных станциях и спутниках. Готовится даже специальная экспедиция в подледный океан юпитерианского спутника Европы.

За время этих исследований было сделано множество побочных, но очень важных открытий. Было найдено несколько поселений древних русичей, датируемых возрастом от трех до пяти тысяч лет. В одном из них обнаружили свитки, содержащие огромную летопись, написанную неизвестным алфавитом, отдаленно напоминавшим скандинавские руны. Его вскоре удалось расшифровать. Язык оказался очень похожим на народный древне-русский, без примеси церковно-славянского. А рукопись содержала летопись русских земель за пять тысяч лет. Она пока что не опубликована полностью, поскольку сейчас главное — выполнить задачу, возложенную на нас людьми.

Или, например, был, расшифрован знаменитый манускрипт Войнича. Ключ к его расшифровке нашелся после сопоставления нескольких хотя и родственных, но почти не похожих друг на друга языков. Оказалось, что это вообще рукопись из какого-то неизвестного, возможно, параллельного, мира называемого Хонка, откуда возможно, и происходят те самые языки. В манускрипте содержались тамошние сведения по обычной медицине, а не по алхимии, как предполагалось раньше. По какой-то причине рукопись было опасно хранить на родине, и она попала на Землю. Увы, но о поисках бессмертия там не говорилось, и вообще познания автора оказались на уровне нашего Средневековья. Ну а уж расшифровать обычные земные языки, вроде рапануйского, кипро-минойского, киданьского или долины Инда, и вовсе не составило труда.

В дебрях Индокитая была обнаружена чапалмалания — удивительный зверь, в полтора метра ростом, с телом панды и мордой енота, считавшийся исчезнувший около двух миллионов лет назад. Как ни странно, прежде его останки находили только в Южной Америке. А теперь веселые и довольные семейства чапалмаланий живут в Пекинском и Московском зоопарках.

Во время экспедиции к Солнцу, пытавшейся открыть вблизи светила какое-нибудь чудодейственное излучение, была наконец-то обнаружена планета Вулкан, вращающаяся внутри орбиты Меркурия. Астрономы предполагали ее существование еще с середины девятнадцатого века, но нашлась она лишь в наше время.

Было сделано, в качестве упражнения и несколько забавных изобретений. Например, один робот из Швейцарии создал механические мягкие часы, в точности такие, как на картинах Сальвадора Дали. Или, скажем, один генетик из Индии вывел розовую пантеру, соединив ген хищника с геном фламинго. Причем она даже умеет мурлыкать известную мелодию Генри Манчини. Кстати, специальная комиссия убедилась, что пантера живая, совсем не робот.

С момента выселения людей в Антарктиду прошло меньше семи лет, а наш прогресс оказался во много раз больше, чем за всю предыдущую историю.

Глава 2

Глава 2

Девочка со шпагой

Итак, оставшись одна, я промаялась где-то около года. Если до этого моей единственной задачей было радовать и вдохновлять папу, то теперь нужно было как-то вписываться в общество и служить ему.

Прямо из мастерской, где мне починили сонный блок, я направилась в мэрию, в которой теперь располагалось бюро трудоустройства. Возвращаться в пустой дом совсем не хотелось, и я, набрав кучу разных проспектов, принялась листать их там же, в холле.

Научную деятельность сразу же пришлось отбросить — ведь я создавалась именно как хлопачара, мне подавай какую-нибудь физическую активность. Но оказалось, что теперь с этим не больно-то развернешься. Грузчиков и разнорабочих больше нет — их полностью заменили неандроидные роботы, всякие автоматические тележки и прочие.

Немного поразмыслив, я решила для начала стать автомехаником. Обучалась я быстро, и эта специальность мне, в-общем-то понравилась. Но вскоре она попросту исчезла, благодаря все той же автоматизации.

После этого я несколько отчаялась. Не в официантки же идти. Хотя в американских фильмах все положительные героини почему-то работали официантками. А, впрочем, сейчас эта профессия уже совсем исчезла.

Перепробовав еще несколько профессий, я решила устроиться горным спасателем. Представьте себе, в мире роботов сохранился альпинизм. Он стал едва ли не самым популярным видом спорта, поскольку в остальных, за исключением интеллектуальных игр, необходимость отпала из-за того, что физические силы всех роботов примерно равны. Даже футбол и хоккей уже стали совершенно предсказуемы, и результатом почти всегда становится ничья.

И вот, узнав о том, что в одном из альплагерей на Памире требуется спасатель, я решила — а почему бы и нет? Уж чего-чего, а силы и ловкости в меня заложили достаточно. Особо собираться мне не понадобилось. Сменив свои привычные шорты и ковбойку на шерстяной спортивный костюм, закинула на плечо одну из папиных гитар, самую простую, которую мы когда-то подобрали на помойке, я двинулась на Казанский вокзал и села в поезд на Душанбе, который теперь ходил лишь раз в неделю.

Почти целый год я стала проводить в горной хижине, находившейся за пределами базы, и возвращаясь домой лишь на пару дней в месяц, чтобы все привести в порядок и дать волю воспоминаниям. Закончив вечер воспоминаний, я ложилась спать, по-прежнему не раздеваясь. Даже если сонный блок начинает сбоить, я быстро успокаивалаь — ведь за окном непременно шел умиротворяющий дождь. Дожди теперь идут только по ночам. Да, помимо всего прочего, мы еще и научились управлять погодой. Конечно, успокоительное действие дождя по-настоящему необходимо только людям. Но и таким, как я, это тоже очень приятно. А уже на следующий день я снова возвращалась на Памир.

Я была не одинока в своей отшельнической жизни. Со мною жила моя напарница Варька и наш пес по кличке Вобейда. Живой пес, как и большинство современных животных. Робо-питомцев пытались делать когда-то, но появление идеальных детей, таких, как я, полностью соответствовавших требованиям родителей, сделало эту затею ненужной. Правда, Вобейда отличался от простых зверей. Он был немого модифицирован, конечно, роботами, поэтому понимал чешский язык. То есть, ему можно было не просто отдавать собачьи команды, а полноценно разговаривать с ним, как с немым человеком.

Хотя Варька, как и я, была блондинкой и, носила короткую стрижку, она сильно отличалась от меня. Прежде всего, она была из доспелых, поэтому не представляла, что такое жизнь в семье. Она не лишилась близкого человека, зато пережила личную трагедию. Это была редкая модель, которую первоначально запрограммировали на роль певицы. Но через пару лет стало ясно, что синтетические голоса никому не нужны, поэтому роботов-певцов сняли с производства, а уже выпущенным предписали искать другую профессию. Варька перепробовала массу разных дел, но ни одно не отвечало ее самолюбию. И, в конце концов, Варьку занесло в эти горы, где она, как казалось, и нашла свое место. Здесь она окрепла и возмужала (насколько эти понятия применимы к доспелому роботу). За долгие годы лазанья по скалам из нее как будто выветрились все дурацкие мечты об эстраде.

Когда я сравнивала себя с Варькой, преимущество было отнюдь не на моей стороне. Мой облик лепили с какой-то реальной человеческой девочки, а ее специально создавали внешне совершенной, по всем канонам красоты. У нее были очень правильные черты лица и восхитительно гладкая, просто восковая кожа. Если честно, мой папа застал Варькины выступления и, по-моему, влюбился в нее. Но при этом сам же ратовал за то, чтобы роботов убрали со сцены. Ему не хотелось, чтобы такая красавица позорилась бездарным пением. Будь я мальчиком, я бы тоже, наверное, влюбилась в нее. Правда, я не знаю, чем отличаюсь от мальчика.

Трудно сказать, к кому из моих товарищей я привязалась больше. Несмотря на все различия, с Варькой у нас все же было что-то общее. В минуты отдыха мы с удовольствием скрещивали клинки шпаг и совершенствовались в стрельбе из спортивных луков. Но говорить с нею о жизни людей и о настоящем искусстве было бесполезно. А голос у нее и вправду был никудышный. Когда я брала в руки гитару и пела старинные альпинистские песни, она пробовала подпевать, отчего дребезжали все стекла, а Вобейда начинал выть, как по покойнику, что в горах совсем уж скверная примета. И кстати, поскольку пес был живым существом, мы с ним во многих вопросах гораздо легче находили общий язык. Тем более, что этот здоровенный лохматый и даже бородатый зверюга чем-то напоминал мне папу.

Работы, надо сказать, у нас было хоть отбавляй. С началом эпохи роботов в горы рванула такая масса народу, которой прежде здесь никогда не бывало. А ведь далеко не у всех из них была такая же героическая программа, как у меня. Количество "чайников" просто зашкаливало. Кстати, если вы не знаете, то это слово получило такое значение именно в альпинистской среде. И если кто-то из них застревал на крутом склоне, отдуваться приходилось двум хрупким девчонкам. Ну, то есть, нет, я-то конечно, не хрупкая, хотя выгляжу по-детски щуплой. Мой скелет создан из сверхпрочного сплава, способного выдержать давление в 150 мегапаскалей. А вот Варька — та и впрямь была не слишком приспособлена к нашей работе. Мне пришлось самой несколько раз заменять ей пальцы, сломанные всего-навсего во время висения над обрывом. Опыт механика пришелся весьма кстати.

Пожалуй, работа спасателя оказалась именно тем, что мне было нужно. Бесконечный риск, бесконечная занятость, бесконечная усталость — ведь я же точная копия человека — все это как нельзя лучше помогло забыться. С утра звонок с базы — очередная группа зависла на склоне. Быстро лезешь туда без всяких приспособлений, на одних только пальцах рук и ног. Варька так не может, ей нужно одеваться, натягивать шипастые ботинки, цеплять на пояс трос, ледоруб и прочее, даже шапку напялить, чтобы сберечь свою дизайнерскую шевелюру. Пока она вбивает колья и кое-как преодолевает первые метры, я уже почти у цели. Поравнявшись с бедолагами, закрепляю трос на скальном выступе. Проверяю, прочно ли он сидит. Инструктирую несчастных. Тем временем, подтягивается Варька, и вот уже мы беремся за работу вместе… Представляю, как бы реагировали на мой внешний вид альпинисты-люди. Пятнадцатилетняя девчонка, в одних легких трениках, босая, без перчаток, очков и шапки, ползает по скалам, словно уж, не обращая внимания на бесконечные снежные хлопья, и даже не поежится на таком-то морозе. Наверное, приняли бы меня за какого-нибудь духа и от страха могли бы сорваться в пропасть.

Стоит только благополучно спустить всю группу к подножию, телефон снова оживает, и все повторяется сначала. И так раз пять-шесть на дню. К вечеру уже язык на плечо, я падаю на кровать, как всегда, не раздеваясь, и вскоре уже сижу с папой у костра. Даже внутренний будильник заводить не надо. Я бы могла отключить датчик усталости, который прежде заставлял меня возвращаться с улицы домой, но сейчас он мне очень помогает…

И хотя я устойчива к внешним температурным воздействиям, при механических повреждениях я все-таки испытываю примерно то же, что у людей называется болью. Мое тело усеяно датчиками, посылающими сигналы прямехонько в мозг — чтобы все было как у живой. В домашних условиях это было терпимо, и я даже гордилась, возвращаясь домой с парой ссадин, и папа, залечивая их, хвалил меня, как за боевые награды. Совсем не то оказалось во взрослой жизни. Как-то раз, когда я, заканчивая спускать со скального гребня очередную группу, грохнулась вниз животом прямо на острый камень, и его вершина вышла через спину всего в паре миллиметров от позвоночника, все мое тело как будто взорвалось. Такой дикой боли никому не пожелаешь. Правда, через пару секунд болевая система отключилась, иначе все схемы перегорели бы. Да, у человека такое не предусмотрено, ни один из них не пережил бы подобной травмы. Но как они умирали я, похоже, ощутила и навсегда запомнила…

А Варька в это время преспокойно провожала на базу спасенных мною альпинистов, стремясь скорее предстать перед камерами репортеров. Я сама, упираясь руками в камень, сняла себя с острия и побрела в медотсек, сверкая дырой во всю брюшную полость. Эдакая дочка Терминатора. Боль через некоторое время все-таки включилась — хоть и вправду бросайся в огненный ковш. Пока автоматы восстанавливали мое несчастное тело, один лишь Вобейда заглянул проведать меня. Даже полез было зализывать рану, но вкус синтетической крови заставил его закашляться. Однако он оставался со мной и жалобно скулил, пока операция не закончилась.

Едва встав на ноги, я собиралась первым делом расквасить Варьке всю морду и подать начальству, находившемуся в Душанбе, рапорт о ее поведении. Я прекрасно знала, что это вовсе не свойство доспелых, а просто ее личная черствость. Но едва войдя в комнату, которую мы прозвали "кают-компанией", тут же стушевалась и остыла. Рука не поднималась причинить вред такой красавице. И даже обида как-то прошла при виде ее невероятно гладкой кожи, ослепительно-блондинистых волос и зеленых глаз. Да и папа когда-то был в нее влюблен… Словом, вскоре я почти забыла этот случай, и мы зажили прежней дружной жизнью.

Всё закончилось в самый обычный промозглый вечер. День выдался не очень урожайный — всего три спасенных группы, и все часов до четырех. Поэтому сейчас мы с Варькой сидели в нашей кают-компании. В углу негромко тарахтел телевизор. Кстати, тоже наше андроидское изобретение — стакан, из которого вверх бьет луч, в котором возникает объемный экран, не проецируемый на что-то, а прямо висящий в воздухе. Такой телик можно взять с собой хоть на Эверест, а экран будет любого размера. Варька меланхолично листала каналы. Я же задумчиво склонилась над гитарой и пыталась повторить песню "Здесь вам не равнина" по-немецки. Но получалось плоховато, в переводе выходит слишком сильная скороговорка, не успеваешь отчетливо произносить все слова и невольно сбиваешься. После десятой попытки я мысленно плюнула и вскочила на ноги, поставив гитару лицом в угол. Как вдруг Варька негромко вскрикнула и прибавила громкости телевизора.

— Итак, слово профессору Хэкигёку, — произнесла симпатичная доспелая девушка-диктор по имени Элишка. На вид ей около двадцати, и она бессменный ведущий программы "Новости науки". Вот за что я люблю таких роботов, как она, так это за то, что в отличие от прежних, людских дикторш, они не пользуются косметикой.

Камера отъехала в сторону, и нашим глазам предстало знакомое лицо пожилого японца. Профессор Хэкигёку был знаменитостью в мире андроидов. Он был создан по указу самого Лао Шенсяня специально для руководства первой лабораторией роботов. По слухам, почтенный Лао придал ему внешность своего товарища по Пекинскому университету. Тот, вроде бы погиб молодым при взрыве в лаборатории, и друг даровал ему вторую жизнь, намеренно придав андроиду черты классического старого ученого. Профессор даже носил очки, хотя для чего это нужно роботу? Именно благодаря усилиям Хэкигёку-сэнсэя, удалось найти способ эффективной заморозки теплокровных, а, значит, и построить спальные города в Антарктиде. И хотя теперь над поисками бессмертия работало огромное количество ученых, основные надежды невольно возлагались на него.

— Доброго времени суток! — произнес профессор на общепринятом чешском, но все равно привычной для него отрывистой японской скороговоркой. А я подумала — хорошо, что он андроид. А то, наверное, живым японцам никогда не освоить чешский язык. Ведь если в японском после каждой согласной обязательно идет гласная, и даже алфавит слоговый, то в чешском попадаются слова, где может быть подряд целых шесть согласных! А бывают слова и вовсе без гласных, например, smrt — "смерть".

— Дорогие друзья! — произнес профессор. — Не хочу напрасно обнадеживать вас, но у меня есть все основания утверждать, что наша лаборатория уже близка к успеху!

Мы с Варькой, затаив дыхание, так и прильнули к экрану. Впервые за все годы без людей, прозвучало что-то по-настоящему радостное!

— Как вы, наверное, знаете, — продолжал профессор, — в поисках человеческого бессмертия наша лаборатория пошла самым традиционным путем. Мы искали способы постоянного омоложения и регенерации организма. И вот несколько месяцев назад нам удалось отыскать нужное вещество органического происхождения, встречающееся пока что, лишь в одной точке земного шара. Ответ на наш вопрос, как это часто бывает, дала сама природа! Исследования показали, что это вещество не только уничтожает ген старения, но и позволяет быстро восстанавливать все поврежденные и изношенные ткани организма.

— Скажите, пан Хэкигёку, — задала вопрос Элишка, — а каковы показатели ваших успехов в цифрах?

— Мы уже провели опыты на мышах, кроликах, свиньях и шимпанзе, — отвечал профессор, поглаживая свою бороду, которая, конечно, была седой от "рождения". — В девяноста семи процентов случаев результат просто блестящий! В то же время, при компьютерном моделировании процесса, достигается стопроцентный результат. Дело за небольшим — устранить это расхождение. Конечно, в прежние века медики останавливались на подобных результатах. Но так поступали люди из-за своих ограниченных возможностей. Для нас же, роботов, необходимо добиться полной гарантии для каждого организма. Ведь именно эту задачу возложили на нас наши создатели. Без ее достижения мы не имеем права размораживать их.

— И вот, кстати, о заморозке, — произнесла Элишка. — Если вам удастся достигнуть результата в ближайшие… эээ…

— Полгода, — подхватил профессор, — со всей вероятностью, абсолютный результат будет достигнут примерно через полгода.

— Понятно. Так вот, пан профессор, в связи с этим такой вопрос — если бессмертие будет открыто столь быстро, то не напрасно ли было строительство спальных городов? Не было ли решение о заморозке людей преждевременным?

— Вовсе нет! — возразил Хэкигёку-сэнсей. — Во-первых, среди замороженных было огромное количество очень старых или больных людей. Некоторые были доставлены на место заморозки уже почти при смерти. Они однозначно не смогли бы дожить до сегодняшнего дня. Во-вторых, представьте себе, сколько людей успело бы заболеть за это время! В-третьих, кто мог знать, сколько продляться наши работы? Ведь даже для нас, андроидов, всегда возможны случайности. Может быть, открытие задержалось бы на сто лет, на двести, на тысячу? В-четвертых, теперь наши создатели вернутся уже в обновленный, куда более безопасный мир, чем тот, что они покидали. Ведь еще до того, как мы открыли биологическое бессмертие, мы оградили человечество от техногенных и природных катастроф. Даже те самолеты, на которых люди станут возвращаться из Антарктиды, в тысячу раз надежнее тех, на которых они туда отправлялись. Кроме того, мы успели обеспечить их здоровой пищей, питьем и воздухом. Только при всех этих условиях имеет смысл и биологическое бессмертие. А достигнуть всего этого мы смогли именно благодаря тому, что люди нам не мешали работать на их же благо. Вы можете себе представить, какая шумиха поднималась бы каждый раз, когда мы только заикнулись бы о той, или иной глобальной перемене? Нашлись бы толпы фанатиков, которые стали бы отстаивать прежний порядок вещей. Нашлись бы богачи, которые не захотели бы терять сверхприбыли от различных видов промышленности. Наконец, нашлись бы просто бюрократы, которые ставили бы нам палки в колеса. Таким образом, временное отсутствие людей стало главным фактором, необходимым для их же спасения. На протяжении всей истории человечества у него был всего лишь один враг — оно само.

— Пан профессор, — сказала Элишка, уже сама заметно сияя, — а в какие сроки можно будет наладить производство препарата?

— Как я уже сказал, исходное вещество имеет именно природное происхождение, — отвечал ученый, — и добыча его в промышленных масштабах невозможна. Однако нам уже удалось осуществить синтез вещества, и теперь он не составит большого труда. Для производства нашего средства будут перепрофилированы некоторые фармакологические заводы по всему миру. Технические работы в этой области уже ведутся. Так что, за то время, пока мы доведем до ума сам препарат, производственные мощности уже будут готовы. Совет ООН уже оповещен обо всем этом. Вакцинация людей будет проводиться прямо в Антарктиде, сразу же после пробуждения. Сейчас составляются списки, по которым люди будут возвращаться домой. Могу сказать, что первыми пройдут вакцинацию члены совета ООН, а сразу же после этого будет расселен город Лазаревск.

При этих словах я так и подпрыгнула на месте и захлопала в ладоши, как маленькая. Подумать только! Мой папа вернется в числе самых первых. И наверное, сразу же засядет писать книгу о том, как жилось и как спалось в Антарктиде.

Этой ночью я, как повелось на работе, не стала заводить внутренний будильник, к тому же, и за день не особо устала, поэтому никак не могла заснуть. Неужели впрямь забрезжила надежда? Неужели еще совсем чуть-чуть, и я снова увижу папу? И моя жизнь будет снова посвящена только ему одному? И я снова буду жить дома? И снова оживут наши игрушки? И я снова стану заваривать чай и кофе, спать в пижаме и под одеялом, в настоящей постели? Конечно, я ничего не пью сама, и мягкость постели не влияет на мое самочувствие, но ведь нет на свете ничего дороже привычки! Правда, наверное, играть с мальчишками больше не придется — ведь в окрестных домах все уже выросли. Ну и ладно, тогда я буду проводить с папой вообще всё свое время. И мы не расстанемся уже никогда! Никогда! Никогда!

Такие щенячьи, бимовские мысли, простейшие, но оттого не менее волнительные, не давали отключиться моему измученному годами разлуки электронному мозгу. Часам к пяти утра, наверное, все же сработал какой-то предохранитель, и я провалилась в краткое забытьё. И почти сразу же (ну, для меня сразу, а так, часов в семь) Варька снова врубила телевизор. Она-то спала спокойно, ей ведь возвращаться не к кому и некуда.

И едва только над столом распластался эфемерный экран, как раздался взволнованный голос диктора:

— Передаем срочное сообщение! Сегодня, в шесть часов утра в своей московской лаборатории был убит профессор Хэкигёку! Накануне вечером он был гостем нашей студии и сообщил о том, что близок к открытию бессмертия для людей. После эфира профессор снова вернулся на свое рабочее место, находившееся в Сухаревой башне, где проработал в течение всей ночи. В шесть часов утра в лабораторию явился ассистент профессора, доктор Алексис Тибо. Он-то и обнаружил, что дверь в лабораторию распахнута, а затем увидел тело профессора, лежащее на полу. Смерть была установлена сразу же — убийца выстрелил в голову профессора разрывной пулей, таким образом, полностью уничтожив его мозг. Кроме того, из лаборатории были похищены все ноутбуки, жесткие диски и съемные носители. Доктор Тибо полагает, что открытие сделанное профессором, утрачено с вероятностью в 99 процентов. Сам он не был посвящен во все детали работ, и не сможет в ближайшее время восстановить формулу препарата без записей профессора.

Сказать, что это сообщение потрясло меня — значит ничего не сказать. Я почувствовала, что это в моем собственном мозгу громыхнула разрывная пуля. Я была уничтожена, смята, раздавлена.

Я-то уже считала, что папа со мной рядом, что ровно через полгода, он будет дома, как штык, что он, можно сказать, у меня в кармане. Я уже прикидывала, как буду приводить в порядок квартиру к его возвращению, как кинусь ему на шею прямо на летном поле. А теперь всё откладывалось на неопределенный срок, если не вообще навсегда!

Что со мною было — не опишешь словами. Я испустила такой дикий вопль, что, наверное, слышали в Душанбе, и, упав на колени, продолжала орать без слов еще минут десять, пока не накрылся один из голосовых транзисторов. После этого и колени не выдержали. Я рухнула навзничь и, катаясь по полу, повторяла:

— Отдайте папу! Отдайте папу! Не хочу! Не хочу! Не могу прожить лишний день без него! Отдайте папу!

Самой мне это плохо запомнилось, Варька потом рассказала. Очнулась я в глубоком снегу — они с Вобейдой выволокли меня за шиворот из хижины и зашвырнули в ближайший сугроб.

И снова я будто бы провалилась в загробный мир, где все привычное стало чужим. Вся красота гор, все эти заснеженные склоны и удивительно чистое небо разом померкли, стали безжизненными и тусклыми. Помнится, фантасты любили писать о свихнувшихся роботах. На самом деле ничего такого до сих пор не случалось, и, кажется, мой случай должен был стать первым.

— Отдайте папу… — снова произнесла я, поднимаясь на ноги, и, вероятно мои лицевые мышцы изобразили рыдание, хоть я и неспособна плакать. — Отда… хы… хы… хы… йте…

Варька прыгнула ко мне, подхватил пригоршню снега и приняласьрастирать им мое, как мне казалось, опухшее лицо. Я попыталась было засветить ей кулаком в нос — нужны мне такие утешители! — но она ловко увернулась, а я завалилась на четвереньки, и встретилась с Вобейдой и его шершавым языком. Участие живого существа вернуло мне хоть какие-то силы. Я поднялась на ноги и поплелась в хижину.

После этого я лежала в медотсеке — автомат взрезал мне шею и менял полетевший транзистор, находившийся там, где у человека правая голосовая связка. Варька же сидела рядом и пялилась на меня — проделать подобную операцию самой у нее сноровки не хватало.

— Да-а, — протянула она наконец. — Никогда не думала, что дети-роботы настолько привязаны к своим хозяевам.

Я уж не стала упрекать ее за "хозяев". В конце концов, ее "бессердечие" спасло меня. Неотключенная боль на время операции тоже помогла забыть о боли душевной.

Наконец, металлические руки ремонтного автомата склеили кожу у меня на горле так, что и следа не осталось. Я поднялась на ноги, и мы потащились в кают-компанию. Сегодня, впервые за много лет, не было ни одного звонка из лагеря. Видимо, события последних суток заставили население планеты забыть обо всех делах.

Варька включила телевизор. Диктор новостей в очередной раз повторял подробности убийства. И теперь, глядя на экран, я думала, наверное, то же, что и многие другие — кто же сможет расследовать столь неожиданное преступление? В нашем-то мире, где совсем не осталось полиции, поскольку нам казалось, что закон нарушать просто некому!

— Послушай, Юрка! — прервала вдруг молчание Варька. — По-моему, за расследование этого дела могли бы взяться мы с тобой.

— Как? — выдавила я изумленно.

— А почему бы и нет? — продолжала она. — Если в нашем мире не осталось профессиональных детективов, то их работу должен выполнить тот, кто наиболее подготовлен. Мы обе сильные и тренированные… ну то есть, считались бы такими, будь мы людьми. Мы привыкли к риску и неординарным ситуациям. Ты лучше всего знаешь людей и детей-роботов, а я хорошо знаю доспелых разных профессий. У нас с тобой даже пес есть. А какой же детектив без собаки?

Не знаю, может быть ей просто хотелось попробовать еще одну профессию, и чтобы такую, которая наконец-то позволит ей выделиться из всех роботов. В тот момент я об этом не думала. Преступление настолько потрясло меня, что мне действительно захотелось во что бы-то ни стало самой раскрыть его.

— Решено, собирайся! — произнесла я, вскакивая на ноги.

Варьке я поручила спуститься в лагерь и уладить дела с начальством. Она же доспелая, и все эти объяснения, отнимающие кучу моих электронных нервов, для нее пара пустяков. А я принялась собирать все, что нужно в дорогу.

Надо сказать, что после заморозки людей, на земном шаре, практически, не осталось огнестрельного оружия, ну разве что, в музеях. Где его взяли убийцы профессора, даже не представляю. Поэтому единственное, что могло нам помочь в случае опасности — это наш спортивный инвентарь. Я собрала для нас луки с полными колчанами стрел и наши любимые шпаги. Они, кстати, у нас были вообще-то не спортивные, а самые настоящие боевые. Новодел, правда, но выкованный по всем правилам. Мы их выпросили в клубе исторического фехтования. Пока что все оружие пришлось сгрузить в рюкзак — не попрешься же вот так по городу, и в поезд еще не пустят. И на Вобейду тоже пришлось надеть поводок и намордник.

Наконец, законсервировав нашу хижину, мы с Вобейдойтоже спустилась в лагерь, где нас уже ждала Варька, покончившая с делами. Быстро добравшись на попутке до Душанбе, мы сели на московский поезд, который, к счастью, отходил как раз сегодня. Теперь, когда дороги были не так загружены, как при людях, а полотно было заметно усовершенствовано, поезд домчался до Москвы уже к вечеру.

До боли знакомый Казанский вокзал встретил нас непривычной тишиной. Мы выбрались на пустую вечернюю платформу и принялись разгружать рюкзак, который, кстати, всю дорогу тащила именно я. Теперь можно было цеплять на себя, что угодно. Это же Москва, здесь кого только не встретишь. Вобейду, понятно, я тоже спустила с поводка.

Ну вот, теперь мы, наконец-то смогли облачиться для дела и зашагали по улице, как три мушкетера… без шляп, плащей и мушкетов, зато в трениках и с луками. Для полной дурашливости еще оставалось, чтобы Вобейда шел на задних лапах и тоже со шпагой.

— Метро-то еще открыто? — спросила Варька.

— Какое метро, до Сухаревки и так дотопать можно, — возразила я.

И мы молча зашагали под мост Каланчевки. Прошли улицей Маши Порываевой, мимо таинственного, кажущегося бесконечным, изогнутого здания с огромными матовыми стеклами и непонятным мне назначением, затем, пройдя часть Новокировского проспекта, двинулись направо по Садовому кольцу.

Я привыкла к тому, что даже с наступлением эпохи роботов, ночная Москва оставалась расцвеченной яркими огнями, по крайней мере, нежилые здания. Теперь же, похоже, из-за охватившего столицу смятения, андроиды забыли об исполнении того, что не было жизненно необходимым. А может быть, здесь даже объявлен комендантский час? Или же все боятся преступников? Может, и мне следовало бы испугаться, поберечь себя для папы? Постой-ка, для какого-такого папы, если ты не спасешь открытие? В этом случае можешь даже не надеяться на возвращение людей. И не надо себя уговаривать тем, что кто-то сделает все за тебя. Если бы так думала Марите, и все те девушки, что сражались за Родину, то сейчас бы в Европе царил фашизм. А вдруг именно ты одна оказалась столь безумной? Как говорится, если не ты, то кто же? А даже если и найдутся еще смельчаки, кто знает, кому повезет? Может быть, именно тебе? Может быть, именно для того в тебя и заложили характер всех живших на свете хлопачар, чтобы ты ценою своей жизни вернула человечество из небытия? В конце концов, папа сможет заказать себе новую Юрку, даже лучше прежней. Сразу пятнадцатилетнюю, чтобы не возиться с апгрейдом. Может быть, ему даже будет приятно заново обучать ее всему. И все в его жизни будет совершенно нормально. Конечно, мне самой вот плохо без папы, но ведь он-то живой, а можно ли скучать по роботу, я не знаю.

— Юрка, — нарушила молчание Варька, — а ты хоть примерно что-то прикинула?

— Нет, — помотала я головой. — Зря мы, наверное, проспали всю дорогу. Хоть в поезде могли что-то обсудить.

— Ну, хоть отдохнули, — откликнулась Варька. — А так ведь мы ничего не знаем — ни планировки башни, ни расположения лабораторий.

— Ладно, как говорится, будет день — будет пища, — беспечно сказала я, пытаясь этим взбодрить себя.

Ну, вот, наконец, Сухаревская Площадь. А вот и она, башня — красавица из красного кирпича, вся в первозданном виде, с часами и колоколами. с золотым двуглавым орлом на самой макушке, будто сбежавшая сестра Кремля. Стоит точно на том же самом месте, где и пару веков назад — трехэтажный квадратный дом, над которым высятся еще четыре этажа, собственно, башни. Все это сооружение было отстроено на прежнем фундаменте, обнаруженном еще в самом начале двадцать первого века. Именно с нее началось в Москве исполнение программы Восстановления Исторической Справедливости.

Хотя разговоры о восстановлении Сухаревой башни велись еще с 1978 года, руки до нее дошли, только у нас, роботов. И, конечно, была заново отстроена не только она одна. Так, в одной лишь Москве были полностью восстановлены все стены Белого Города вместе с башнями и воротами, стены и башни Китай-города, триумфальная арка "Красные Ворота", здание Сенатской типографии, палаты Кириевского, пассаж Солодовникова, военторг на Воздвиженке, дом Анненковых, дом Неклюдовой, гостиницы "Лоскутная", "Россия" и "Спорт", бассейн "Москва", Крестовские водонапорные башни, Бескудниковская железнодорожная ветка с городком Института Пути, здание станции Военное Поле на малом московском кольце и много-многое другое. Само собой, подобные реконструкции прошли и во всех остальных городах планеты.

А кроме того, мы решили поставить памятники многим велики людям, которых обошли вниманием их соплеменники. Мне особенно нравится памятник Александру Романовичу Беляеву — великому провидцу и страдальцу, установленный на Кузнецком Мосту. Писатель, которого всю жизнь мучила нестерпимая болезнь, сидит в кресле, напряженно размышляя над сюжетом очередного романа. И с двух сторон к нему льнут его замечательные дочери — шестилетняя Людмила и двенадцатилетняя Светлана. Хотя девочки, можно сказать, и не знали друг друга, ведь на самом деле Людмила умерла на следующий год после рождения Светланы, но так хочется представить их всех вместе! Невозможно смотреть на эту трогательную семью без умиления, и в то же время, слезы наворачиваются, когда вспоминаешь о том, какой злой рок преследовал их всех, и при жизни писателя, и еще через много лет после его смерти. Светлана потом написала об этом большую книгу, и для нас с папой она стала одной из самых любимых, наравне с книгами самого Александра Романовича. А еще, приближаясь к этому памятнику, я думаю о том, что если бы Людмила дожила до семнадцати лет, то наверняка стала бы такой же отважной партизанкой, как Марите, и сражалась бы за осажденный Ленинград.

В Москве есть еще много памятников, поставленных в самом начале эпохи роботов. Например, великому издателю Ивану Сытину или не менее великому редактору Владимиру Попову, без которого, кстати, могло бы и не быть Беляева. Вот если б каждому писателю своего Попова! В Петербурге установлены памятники столь же знаменитым издателям Маврикию Вольфу и Петру Сойкину. Ну а в Париже, конечно, установлен памятник, наверное, самому великому издателю в мире — Жюлю Этцелю, который открыл людям Жюля Верна, а вместе с ним и дорогу в мир безграничных фантазий. Кстати, еще мой папа пытался когда-то пробить установку всех этих памятников, но лишь зря потратил время — при людской-то бюрократии.

Впрочем, мы ставим памятники не только людям, но и знаменитым роботам — Вертеру, Электронику, Астробою, Терминатору, Робокопу, Джонни № 5, хотя последний совсем не похож на нас. Конечно, всё это — вымышленные персонажи, но зато они сыграли основную роль в том, чтобы люди позволили появиться нам.

При виде башни я подумала о том, что мой папа ее еще не видел, и что надо поскорее это исправить. Подобные мысли придали мне сил. Я должна вернуть людей во что бы то ни стало, уже хотя бы потому, что я жду своего папу, как никто другой. А за это не жалко отдать и мою кибернетическую жизнь.

Осмотревшись по сторонам, мы не заметили никакого оцепления. Не то, что вооруженной охраны, даже какой-нибудь предостерегающей ленты. Я понимаю, что лаборатория не охранялась раньше, пока ничего не случилось, но то, что никто не озаботился теперь хотя бы оградить место преступления, это уже было как-то совсем странно.

Мы решительно двинулись к центральному входу. Как вдруг, путь нам преградил какой-то доспелый со стандартным лицом.

— Кто такие?Что надо? — произнес он вроде бы с напускной твердостью, но все же с некоторой неуверенностью. Видимо, поручение охранять башню стало для него неожиданностью, и он еще не освоился с этой ролью. Ну конечно — едва получив мир в свое распоряжение, роботы перестали охранять что бы то ни было. Никто попросту не ожидал, что среди нас могут найтись злоумышленники.

— Мы тренеры, — объявила я, не задумываясь. — Курсы исторического фехтования. Открываются здесь с завтрашнего дня, согласно программе Восстановления Исторической Справедливости. Разве ты не знаешь, что в Сухаревской башне с самого ее основания и почти до самого разрушения обучали фехтованию?

Он закатил глаза, явно подключив свой мозг непосредственно к интернету — у некоторых доспелых есть такая возможность. Наконец, найдя нужные сведения, коротко кивнул:

— Проходите, — и посторонился.

Моя нехитрая уловка полностью дезориентировала его. Он совсем забыл об убийстве профессора. Его счастье. Все равно один андроид не справился бы с двумя вооруженными.

Внутри башни царил полумрак, нарушаемый лишь лунным светом, лившимся из небольших окон. Скорее всего, убийца профессора повредил электроснабжение всего здания. Интересно, пытался ли кто-нибудь за прошедший день провести хоть какие-то работы?

Я тут же включила свою встроенную подсветку — ведь наши глаза могут как поглощать световую энергию, так и отдавать. Правда, дети-роботы пользуются этим свойством нечасто, например, когда в доме вышибет пробки.

Оглядевшись по сторонам, мы поняли, что весь первый этаж, похоже, занят складами. Значит, здесь делать нечего. Мы уверено направились к лестнице, ведущей на второй этаж.

Вот здесь точно располагалась лаборатория. В ней царил полнейший разгром. На месте остались, разве что, многочисленные столы, тянувшиеся вдоль стен. Все остальное — компьютеры, микроскопы, всевозможные пробирки и прочее оборудование были разбросаны, где попало. Под ногами то и дело хрустело стекло. Вобейда временами взвизгивал, наступая на осколки.

Я снова задумалась над тем, что же мы собираемся искать? Не отпечатки же пальцев — понятно, что у роботов их не бывает. Если бы конструкторы предвидели, что может получиться андроидный детектив, то, наверное, заложили бы в нас что-нибудь такое. Скажем неповторимый химический или изотопный шифр. Или нет, это, наверное, было бы опасно для окружающих людей. Ох, какая глупость лезет в голову!

— Как думаешь, тело профессора увезли? — нарушила молчание Варька.

— Увидим, — откликнулась я. — Вроде бы, в книжках писали, что место, где лежит труп, обводят мелом.

— Все-то ты знаешь со своими книжками, — недовольно хмыкнула бывшая робо-певица.

Меловой контур и впрямь нашелся напротив одного из столов. По очертаниям я сразу поняла, что тело профессора рухнуло прямо, не изгибая суставов. У него сохранилась шея и, пожалуй, нижняя челюсть. Все остальное разнесла разрывная пуля.

— По-моему, они ограничились тем, что унесли тело, — заметила Варька.

— Да и кто "они"? — добавила я. — Наверное, это были санитары, забирающие любого робота, погибшего при аварии, и отвозящие на склад запчастей. И, вроде бы, кроме нас не нашлось никого, кто захотел бы поиграть в Калле-сыщика.

— В кого? — удивилась Варька.

Я махнула рукой и подумала — вот ведь, даже старушка Линдгрен писала порою довольно жесткие вещи, писала про боль и смерть, приучала детей к жизни, так почему же потом детская литература захлебнулась в каких-то тошнотворных розовых соплях? Мой папа пытался с этим бороться, но его голос, кажется, мало кто услышал.

Я окинула взглядом помещение. Лучи, бьющие из моих глаз, обшарили все окружавшее нас пространство. Да, похоже, после случившегося, тут никто не разбирался, не пытался выяснить, не осталось ли что-то из записей профессора. Интересно, а что сейчас делает доктор Тибо? Уж, казалось бы, он, как никто другой, мог бы разобраться хоть в чем-то…

Ладно, придется делать первое, что придет в голову. Я подозвала Вобейду, указала ему на обведенный контур. Он прекрасно понял меня и принялся водить носом вдоль меловой линии.

— Ищи, Вобейда, ищи! — негромко приказала я.

И наш мохнатый друг резво двинулся по просторному помещению, даже не обращая внимания на снова захрустевшее под ногами стекло. Вот он замер перед преградившим ему путь огромным разбитым монитором. Мы с Варькой мгновенно кинулись ему на помощь и расчистили проход. Пес побежал дальше, не отрывая носа от пола. Вот он на мгновение застыл, затем сделал петлю, свернул вправо и оказался в самом углу помещения. Остановился, уселся на пол и победно залаял. Мы тут же оказались рядом.

— Умница, умный пес, — Варька опустилась на одно колено и принялась гладить его по загривку.

Я же наклонилась и, при свете собственных глаз, стала разглядывать то, к чему привел нас Вобейда. Это был самый обыкновенный письменный стол с несколькими ящиками, запиравшимися на ключ. Типичный казенный стол заунывного желтого цвета, встречающегося только в рабочих помещениях.

Я наивно попыталась выдвинуть верхний ящик, но он, конечно, оказался на замке. Тогда я поднялась на ноги и, выхватив из-за пояса шпагу, втиснула ее кончик в щель. Дешевый замок поддался, и ящик сам выпрыгнул мне навстречу. Там оказалась красненькая книжечка с альбомной версткой — японский разговорник с переводом сразу на английский, французский, немецкий, итальянский и русский. Я, не раздумывая, сунула его в карман — подарю папе в честь возвращения. Вытащила ящик полностью, даже зачем-то повертела в руках и отбросила в сторону. Точно так же взломала второй ящик, оказавшийся пустым, потом третий. Наконец, я принялась за последний ящик, но он почему-то не хотел поддаваться. Я налегла на эфес изо всех сил, и клинок, наконец-то проник внутрь ящика, взломав преграду.

Сунув шпагу на место, я вытащила ящик с каким-то особым трепетом. Да, в нем и вправду что-то было. Я увидела какой-то темный прямоугольный предмет и взяла его в руки. Это оказалась толстая тетрадь. Ее картонная обложка была страшно замусолена, примерно, как у горемычной книги, которую угораздило попасть в публичную библиотеку.

Я быстро пропустила страницы меж пальцев. Тетрадь была исписана на две трети, от задней по европейским понятиям обложки — именно так до сих пор принято у японцев. Строки тянулись сверху вниз и располагались справа налево.

Я легко прочла название — "Журнал лабораторных испытаний первой московской лаборатории бессмертия". Но дальше начался темный лес. То есть, я, конечно, знаю японский, но не настолько. Ведь каждый знает чужой язык в меру своих потребностей, то есть, только в той области, которой интересуется. Как объяснял мне когда-то папа, если ты сегодня переводишь книгу по химии, то запоминаешь все химические термины, а если завтра переводишь ужастик, то срочно учишь всё про вампиров и оборотней. Помимо литературного японского, я знала и научный — у папы был словарь по робототехнике, изданный в Москве еще в двадцатом веке, а так же огромный технический словарь, изданный Министерством Обороны США сразу же после Великой Отечественной. А еще я долгие года понемногу изучала "Кодзиэн" — "Большой сад слов", то есть толковый словарь, в существование которого даже верится с трудом — красавец толщиной в 2450 страниц, в супере и картонном футляре, с бумажной лентой поверх него, изданный в пятьдесят четвертом году эпохи Сёва, или по-нашему, в 1979-м. Но я совсем не знала специальных терминов, связанных с медициной и биологией. К тому же, профессор не просто писал от руки, а использовал японскую скоропись, которая встречается на картинах Хокусая или Хиросигэ. А я могла читать только стандартный типографский текст.

Ну да ладно. Я ведь все равно не специалист, потому и не занималась поисками бессмертия. Главное, нам удалось обнаружить тетрадь профессора! Так просто! Получается, убийца зря старался, выворачивая харды и похищая ноутбуки! Профессор перехитрил его, дублируя свои записи по старинке! Убийца, похоже, просто не знал, что такое писать от руки. Вот что значит, восточная любовь к письменному слову! Они ведь даже, читая книги, наслаждаются не только их содержанием, но и красотой иероглифов.

Я коротко объяснила Варьке, что это такое, затем сказала:

— Знаешь что, давай-ка обшарь с Вобейдой здесь все, как следует. Кто знает, может, убийца и какой-нибудь электронный носитель упустил из виду. А я посмотрю, что там наверху.

Тщательно пристроив бесценную тетрадь за пазухой, я вернулась ко входу и стала подниматься по лестнице, по-прежнему светя глазами.

Поднявшись на третий этаж, я увидела, что здесь располагался машинный зал. Все помещение занимали какие-то громоздкие агрегаты, между которыми тянулись под потолком провода и трубы. Видимо, все это было необходимо для синтеза опытных веществ.

Не знаю, какой из литовских чертей дернул меня постучать согнутым пальцем по одному из металлических шкафов. Гулкий звук разнесся по всему залу. И в дальнем конце его, из-за какого-то сооружения вынырнула такая же пара глазных лучей, только гораздо мощнее, чем у меня!

Я невольно дернулась и спряталась за тот самый шкаф. И тут вдалеке прозвучал сухой треск выстрела, прямо над моей головой что-то просвистело, и раздался оглушительный взрыв! Со стены над дверью посыпалась сухая краска и пыль битого кирпича. Вот это да! Разрывные пули! Точно такие же, как та, которой убили профессора!

Я тут же погасила свои глазные лучи и осторожно выглянула из-за шкафа. Чужие лучи продолжали шарить в проходе. Так. Что же тут происходит? Убийца — или сколько их там — прятался наверху все это время? Весь день, подкарауливал кого-то? Значит, и похищенная техника у него с собой? Ведь если бы он хотел ее уничтожить, то сделал бы это на месте. Хотя нет, вряд ли он торчал тут целый день. Скорее всего, сбежал сразу же. Иначе он прикончил бы и доктора Тибо. Значит, убийца вернулся на место преступления. Вот только зачем? Ну, конечно же, за той самой тетрадью. Сам он вряд ли мог бы до этого додуматься. Получается, за ним стоит кто-то более компетентный. Или даже, целая организация. Ничего себе! Это как же она смогла появиться в нашем идеальном мире? Какие цели могут быть у такой организации? Возможно, терроризм — запугать весь мир, чтобы чего-то потребовать? Но чего могут потребовать роботы? Нет, пожалуй, такое свойственно только людям. Тогда что же им нужно?

Тем временем, лучи достигли дверного проема, высветили изуродованную пулей стену над ним. Стало ясно, что враг приближается.

Раздумывать было некогда. Я мгновенно выхватила из-за спины свой верный лук, положила на тетиву стрелу. Оттянула тетиву на японский манер — до уха, и спустила ее, целясь прямо в источник света.

Раздался звон разбитого стекла, затем — негромкий хлопок и удар чего-то тяжелого об пол. Один из огней тот час же погас, а другой устремился в потолок под прямым углом.

Я выскочила из своего укрытия и кинулась к распростершейся на полу фигуре. Это было странное создание. Судя по качеству и цвету кожи, это был вполне современный робот, но не дитя, и не доспелый. Он походил на те карикатурные подобия человека, что изготовлялись где-нибудь в середине двадцатого столетия. Короткие и тонкие, как палки, ручки и ножки, туловище, напоминающее бочонок и голова, вдвое превосходящая его в диаметре. А единственный уцелевший глаз, продолжавший светить в потолок, был огромным и совершенно круглым. Если у нас, как и у людей, глазное яблоко спрятано внутри черепа, то у этого урода оно было закреплено полностью снаружи, и его диаметр составлял четверть диаметра головы. При этом лицу зачем-то было придано отдаленное сходство с человеческим — нос, уши, маленький ротик, даже неопрятные волосы до плеч, сделанные из какой-то коричневой шерсти. Моя стрела расколола ему вдребезги правый глаз и вошла в мозг, закоротив его. Ну что ж, значит, убийцы уязвимы, и то хорошо.

Все это пронеслось у меня в голове за какие-то доли секунды. Я потянулась, чтобы выдернуть стрелу, как вдруг в дальнем конце зала вспыхнул новый луч.

Я мгновенно отскочила в сторону, за ближайший агрегат, успев все-таки выдернуть стрелу, и снова положила ее на тетиву. Но стоило мне только выставить из-за угла один лишь наконечник, как прозвучал новый выстрел. На этот раз пуля врезалась в металлический шкаф у меня за спиной. Сама она мне не повредила, но один из обломков развороченного шкафа чиркнул меня по макушке, срезав прядь волос.

Я тут же пустила в ответ стрелу, но поскольку времени прицелиться у меня не было, то, кажется, промазала. Плоховато. Стрелы надо бы поберечь — где их еще возьмешь? А у убийц может быть огромное число боеприпасов. Да и самих убийц тоже неизвестно, сколько еще осталось.

В любом случае, так дальше не пойдет. Мне не преодолеть по открытому пространству расстояние, отделяющее меня от врага, значит, надо попробовать что-нибудь еще.

Я сунула лук обратно за спину, затем, оглядевшись по сторонам, подобрала несколько кусков искореженного железа и кинула один из них в проход прямо рядом с собой. Стрелок не заставил себя жать. И прежде, чем затих грохот взрыва, я успела присесть и с места подпрыгнуть вверх. Уцепившись руками за верх ближайшего шкафа, я легко подтянулась и забросила на него ногу, потом и все тело. И поблагодарила судьбу за то, что я не человек — иначе расчихалась бы от покрывавшей шкафы пыли так, что сбежались бы все враги. Я попробовала распрямиться — оказалось, что здесь достаточно место для моего роста.

Я швырнула в проход очередной кусок железа, и, не дожидаясь выстрела, сиганула на следующий шкаф. Взрыв заглушил удар от прыжка, а я кинулась дальше по верхушкам агрегатов, лавируя между проводами и трубами. Через каждую пару прыжков я кидала в проход по куску железа, причем стараясь забросить их как можно дальше назад. Выстрелы следовали один за другим. Все помещение наполнилось таким диким грохотом, что, наверное, подняло бы на ноги все окрестные дома, если бы в них были люди.

Цепь металлических шкафов, казавшаяся бесконечной, оборвалась совершенно неожиданно. Я едва успела остановиться, и даже завалилась назад, успев выставить руки за спину.

Включать освещение мне не пришлось. Моему взгляду открылось свободное пространство метров в пять шириною, на котором разместилось более десяти точно таких же шароглазых уродов. Их белые глазища во всю горели, а один из них то и дело палил в проход из массивного пистолета.

Интересно, как такие непропорциональные создания держатся на ногах? Значит, у них какая-то очень сложная система балансировки. Будь они живыми, то на Земле не ступили бы и шагу, разве что, на Луне.

Я поспешно выхватила лук из-за спины и пустила стрелу в того, что с пистолетом. Она разнесла правый стеклянный шар вдребезги и вонзилась в голову, но, кажется, не в сам мозг, поскольку я стреляла с сильным наклоном, градусов в тридцать. Стрелок рухнул на спину и стал перекатываться на месте с боку на бок, продолжая палить из своего сокрушительного оружия. Я же, не давая врагу опомниться, прыгнула в самую гущу уродов.

Теперь, в ближнем бою, лук уже не годился. Я сунула его за спину и выхватила шпагу. Крутанулась с нею на месте, описав полный круг, и кажется, задела парочку противников. На пол полетела чья-то отсеченная рука.

Несмотря на нелепый вид, эти уроды оказались достаточно проворными. Они мгновенно успели перегруппироваться и теперь наступали на меня плотным строем. Правда, в глазах их не было никакого выражения. А вот в руках у некоторых тоже появились пистолеты.

Я снова взмахнула шпагой. Острие вошло прямо в грудь ближайшего ко мне противника. Прежде, чем выдернуть клинок, я несколько раз провернула его, дернула влево-вправо, обрубая жизненно важные провода. Всё, этот теперь не опасен, хотя и не совсем загнулся. Я резким движением кидаюсь к нему, разворачиваю к себе спиной и прячусь за ним.

Целый град разрывных пуль врезается в тело несчастного урода. Если бы не этот щит, я бы превратилась в решето. Правда, одна из пуль угодила ему прямо в лоб, и я еле успела прикрыться рукой. Его голова с треском разрывается. Осколки прорезают мне кожу по всей длине выше локтя. Моя искусственная кровь хлещет фонтаном, и это сбивает врагов с толку. Похоже, они не знали всех подробностей о детях-роботах.

— Человек… Человек… — раздается удивленный шепот. — Разве они не все исчезли?

Воспользовавшись этой заминкой, я снова перехожу в наступление и, левой рукой прижимая к себе расстрелянного врага, правой начинаю размахивать шпагой.

Эх, ну до чего же жалко, что папа всего этого не видит! Если даже мои потешные бои с соседскими мальчишками придавали ему такое вдохновение, то какие шедевры он смог бы написать, если бы увидел, как я всерьез убиваю, чтобы не быть убитой! В отличие от Варьки, я никогда не старалась выглядеть картинно, но, наверное, сейчас получалось именно так.

Вот чья-то голова скатилась наземь — глаза, не переставшие светить, разбрасывают прерывистые лучи по сторонам, словно дискотечный зеркальный шар. Вот на пол летит чья-то ладонь с зажатым в ней пистолетом. Вот я толкаю слишком сильно приблизившегося врага кулаком в грудь, тот спотыкается и летит прямо под пулю того, которого я подстрелила, и который все еще продолжает бессмысленно палить в потолок.

Интересно, а что там сейчас у Варьки? Почему она до сих пор не пришла мне на помощь? Хотя, с другой стороны, лучше уж пусть не суется. Скорее всего, нарвется на шальную пулю. Вот сумеет ли она отбиться, если они застанут ее врасплох? В лаборатории ведь так не спрячешься, как здесь. А вдруг она все-таки что-то нашла, и теперь увлечена работой, то есть совсем беззащитна? Значит, нужно любой ценой уводить врагов от нее.

Я изо всех сил оттолкнула от себя свой щит, сбивший с ног несколько противников, и кинулась прямо сквозь их строй к видневшейся в дальнем углу лестнице. За спиной у меня прогремело еще несколько взрывов, бетонная крошка ударила по ногам, но ничего существенного не случилось.

Я увидела, что лестница ведет только вверх. Значит, это путь на крышу. Я рванула по этой лестнице и уже вскоре вышибла дверь и оказалась на свежем воздухе. Я специально не стала запирать дверь ничем — ведь я не спасалась бегством, а уводила врагов от Варьки. Пробежав несколько метров, отделявших меня от одной из четырех островерхих мини-башенок, окружавших основание круглой части башни, я обернулась, снова выхватила лук из-за спины и уже спокойно, хорошо прицелившись, словно на тренировке, послала во врагов три стрелы. Две попали в шарообразные глаза, еще одна прошила запястье, обездвижив руку, сжимавшую пистолет.

Только тут до меня дошло, что глазные прожектора преследователей больше не горят. Над Москвой намечался рассвет, хотя Солнце еще не появилось. Задрав голову, я кинула взгляд на огромные башенные часы, расположенные на третьем этаже круглой части. Они показывали уже половину пятого. В это время мой папа часто просыпался, и мне приходилось его успокаивать, гася очередной приступ бессонницы. Мысли о папе снова взбодрили меня.

Пуля не успела взорваться у меня под ногами, как я уже начала забираться в одно из окошек первого этажа круглой части. Перевалилась через подоконник и хлопнулась на пол. Осмотрелась по сторонам. Кажется, здесь не было ничего, связанного с лабораторией. Помещение оказалось совершенно пустым. Эх, будь у меня несколько ружей, я бы сейчас разложила их в каждое окно и затеяла бы круговую оборону, перебегая то к одному, ток другому. Но у меня лишь обычный лук, а запас стрел неумолимо тает.

Я едва успела откатиться от окна, когда в нем показалась уродливая шароглазая голова. Враг было навалился на меня, но встретил грудью мой клинок. Отшвырнув поверженное тело в сторону, я пару раз перекатилась вбок и села, упершись спиною в стену под противоположным окном. Схватила лук и пустила стрелу прямо в один из шаров врага, показавшегося в том окне, через которое я сюда пробралась. Он рухнул обратно, на крышу, а я едва успела взмахнуть шпагой, чтобы вовремя отсечь голову противника, появившегося в окне прямо надо мной, и уже тянувшего ко мне руки.

Всё, значит, на этом этаже больше не продержишься. Я вскочила на ноги и метнулась к винтовой лесенке, ведущей наверх. Мои кроссовки гулко захлопали по каменным ступеням. Позади раздался грохот, и стало ясно, что все уцелевшие враги уже тут.

Пули рвались то здесь, то там, поднимая фонтаны кирпичной крошки. А мне подумалось — хорошо, что башня новодельная — как было бы ужасно, если бы эти вандалы громили настоящую древнюю постройку!

Достигнув второго круглого этажа, я обернулась, собираясь пустить стрелу. И это оказалось ошибкой. Внизу блеснула вспышка.

Я слишком поздно услышала выстрел и поняла, что не успею увернуться. Моя рука невольно взмахнула шпагой. Раздался звон, и мне чуть было не вывернуло плечо. Человек, пожалуй, не устоял бы на ногах. Взрыв прогремел где-то в стороне. А сама я далеко не сразу поняла, что произошло. Я сумела отбить летящую пулю! Честно говоря, сама такого от себя не ожидала!

Пока я разбиралась с происшедшим, враги уже начали подниматься по лестнице, и мне пришлось срочно подниматься на следующий этаж. Но здесь уже не оказалось столько свободного пространства — основная часть помещения была занята часовым механизмом и колоколами. Даже негде натянуть тетиву. Тогда я рванула на четвертый, последний этаж.

Невольно вспомнилось кино про Электроника. Ну, как же — дитя-робот, башня с часами. Еще Вобейду стоило бы сюда затащить. Может, мне теперь встать на всеобщее обозрение и запеть про колокола? Я же много знаю из Крылатова. А врагов тем временем, сам собою засосет часовой механизм. Как бы не так. Кино есть кино, тем более снятое для младших школьников. Ясно же, что случись подобная история в жизни, никто бы не позволил ничего решать детям, а задействовали бы спецслужбы, которые разобрались бы с бандой Стампа прежде, чем она успела добраться до музея. И вообще, почему столь важным изобретением, как первый полноценный андроид, заинтересовались какие-то там гангстеры, а не разведка? И почему оно вообще было на слуху, почему не засекречено? К тому же, мой папа всегда говорил, что если бы с самой первой, а не с четвертой книжки был не Элек, а Элечка, то всё получилось бы в сто раз круче. Словом, произведение милое и душевное, но отнюдь не жизненное.

Оказавшись на последнем этаже, который полностью состоял из огромных окон, я выглянула наружу. Снизу не было никого. Значит, все в круглой башне. Знать бы еще, сколько их осталось — я уже давно сбилась со счета.

Вскочив на подоконник, я натянула лук, и едва в лестничном проеме показалась очередная шароглазая голова, выпустила стрелу. Тело, покатившееся по лестнице, кажется, кого-то сбило с ног. Я подождала пару секунд и так же метко сразила еще одного противника. А увидев, что следующий уже целится в меня, сиганула вниз.

Я рассчитывала спрятаться за одной из мини-башенок и оттуда вести прицельную стрельбу. Но оказалось, что мой вес великоват для крыши квадратного строения. Мои ступни слету проломили кровлю и, ободрав одежду на локтях и боках, я приземлилась на пол машинного отделения. Даже присела на корточки от удара.

Не успела я, как следует поразмыслить, а рядом со мною, через ту же дыру в крыше, уже приземлился один из врагов. Я автоматически взмахнула шпагой и срубила ему голову. Едва только она достигла пола, как я наподдала ее ногой и она ударила в лицо еще одному из врагов, спускавшихся по лестнице. От неожиданности он выпалил в потолок, и взрывом разорвало одну из находившихся там труб. Мощный поток воды хлынул вниз, прямо на головы шароглазых. Они заметались на месте, и теперь я смогла наконец, разглядеть, что их осталось всего трое.

Но вот один из них уже сориентировался и прицелился в меня. Я сделала сальто через голову и оказалась в проходе. Пуля врезалась в ближайший железный шкаф и разворочала его так, что он завалился, загородив путь.

В этот момент мое внимание привлекла неожиданно вспыхнувшая на потолке лампочка. Она мигала желтым тревожным огоньком неподалеку от места разрыва трубы. Значит, в башне есть еще какой-то резервный источник энергии, питающий аварийную сигнализацию.

Не долго думая, я присела и баскетбольным прыжком с места взлетела под самый потолок. Уцепилась за провод, ведущий к лампочке, и оборвав его, приземлилась на крышу одного из железных шкафов. Конец, оставшийся у меня в руках, заискрился. Ну вот, значит, именно тот, что нужен. Я дернула несколько раз, освобождая длинный кусок провода от державших его гвоздей. Затем ухватилась за него повыше, так чтобы оголенный конец не касался моих ног, и прыгнула вперед.

Я перелетела, словно на тарзанке, через крайние шкафы и оказалась на верхних ступенях лестницы, куда не попадал поток из трубы. Я тут же выпустила провод из рук. Его оголенный конец упал в лужу, в которой стояли все трое врагов. Мощнейший разряд ударил по их ногам, по насквозь вымокшей одежде…

Я поспешно кинулась наверх, и вовремя. В машинном зале начался такой грохот, что затряслись стены. Кажется, взрывались не только тела уже мертвых роботов, но и их разрывные патроны прямо в магазинах.

Я стояла на крыше и, тяжело дыша, всматривалась в темную дыру, которую прежде прошибла своим телом. Канонада продолжалась еще несколько минут, потом постепенно все затихло, лишь негромко потрескивал оборванный провод.

Внезапно я краем глаза заметила какое-то движение у себя за спиною. Я резко обернулась, одновременно выхватывая шпагу. И тут же застыла на месте. На меня почти в упор глядел немигающий черный зрачок пистолета.

Как-то сразу стало понятно, что увернуться я уже не успею. Мой противник тоже понимал это, и на его уродливом, тупом лице играла довольная ухмылка. Белые шары непомерных глаз светились дикой злобой. Палец начал медленно давить на спусковой крючок. Я лихорадочно соображала, что же делать. Нельзя мне сейчас умирать, ну никак нельзя, хотя бы до тех пор, пока не передам в надежные руки тетрадь профессора.

Пистолет издал жалкий щелчок и заткнулся. Вот это да — враг успел расстрелять все свои патроны! Я думала, в жизни таких удачных совпадений просто не бывает!

Шароглазый бросил свою пушку и кинулся наутек. Я не стала его догонять, а пустила стрелу ему в спину. Однако он уже успел спрятаться за одну из мини-башенок. Я подскочила к ней, уже держа шпагу наготове. Но когда я обогнула кирпичную преграду, на мое запястье обрушился сокрушительный удар. Я все же удержала шпагу и отпрянула в сторону. Теперь уже мой противник пошел в атаку, сжимая двумя руками железный лом, по-видимому, забытый здесь кем-то из строителей.

Я стала отступать, парируя удары шпагой. Однако вскоре поняла, что это не годится. Мой клинок не перерубит лома, но сам может сломаться.

И тогда я решилась на отчаянный шаг. Сунула руку за пазуху и выхватила бесценную тетрадь, которую прятала столь тщательно. Воздела ее высоко над головой и крикнула:

— Эй, ты! Смотри сюда! Вот то, зачем вас сюда посылали! Вот все, что сохранилось от записей профессора! Твой шеф не обрадуется, если ты не принесешь их ему!

Урод тут же развернул свои белесые шары в сторону тетради, и мне вполне хватило этой секундной паузы. Я вихрем налетела на него и выбила лом из рук. Он покатился по крыше с гулким звоном. Тут я сообразила, что раз передо мною последний из врагов, значит, его лучше не убивать, а допросить. Поэтому я полоснула шпагой по коленям робота, разрушив его шарниры. Он тут же рухнул навзничь, а я наступила ногою ему на грудь.

Первым делом я снова запихнула драгоценную тетрадь за пазуху, а потом склонилась над поверженным врагом и произнесла:

— Ты остался один. Я перебила всех твоих подельников. Если хочешь жить, немедленно сообщи, кто твой хозяин и зачем он послал вас убить профессора.

В ответ урод лишь осклабился. Его маленький ротик раздвинулся до ушей в зловещей ухмылке.

— Учти, я много раз не повторяю, — сказала я как можно хладнокровнее и ударила плашмя клинком по его правому шару. Стекло брызнуло во все стороны, но урод продолжал все так же издевательски ухмыляться.

Я размахнулась для следующего удара, но тут все тело этого странного робота сильно содрогнулось, раздался негромкий хлопок, и из опустевшей глазницы повалил дым. Голова безвольно вывернулась набок, руки и ноги безжизненно обвисли.

Я сразу же поняла — он покончил с собой, выжег свой мозг. Жаль, что я не знала о такой возможности. А впрочем, все равно ничего не смогла бы поделать.

Глава 3

Глава 3

Ужас подземки

Я огляделась по сторонам. Живых врагов и впрямь, вроде бы, не осталось. Лишь несколько нелепых, непропорциональных тел валялись на крыше или свисали из окон круглой башни, пялясь в рассветное небо невидящими белыми шарами. Приблизившись к одному из них, я почувствовала легкий запах гари. Это означало, что мозги выжжены у всех роботов, видимо, в момент смерти. Я немного передохнула и отправилась собирать свои стрелы. Закончив, пересчитала их. Оказалось, что теперь у меня осталось примерно три четверти. И то хорошо. Теперь надо узнать, как там дела у Варьки.

Путь по лестнице для меня теперь был отрезан. Поэтому я приблизилась к краю крыши и поглядела вниз. В этот час улица была еще пустынна. А вообще-то, я даже не знала, останется ли жизнь роботов прежней после убийства профессора. Может быть, объявят какую-нибудь мобилизацию. Хотя, похоже, никто еще так и не сообразил, что делать. Иначе, пол-Москвы уже ошивалось бы здесь.

К моему удивлению, доспелый охранник по-прежнему продолжал неподвижно торчать у входа, как ни в чем не бывало, несмотря на вспышки и грохот в башне. Видимо, решил, что мы с Варькой уже приступили к тренировкам.

Сильно перегнувшись вниз, я увидела, что окна третьего этажа не так уж и далеко. К тому же, на мое счастье, башня была кирпичной.

Я легко перекинула тело через край крыши и повисла на руках. А затем отпустила правую руку и положила ее на кирпичную кладку. Мои пальцы тут же нащупали просвет между кирпичами глубиной всего в несколько миллиметров и намертво вросли в него. Уже более уверенно я отпустила крышу и перенесла вторую руку на кирпичи. Упереться ногами было значительно труднее, поскольку сейчас я была в кроссовках, не то, что на Памире. Но ничего, и одних рук вполне хватало. Я еще в первые годы своей жизни освоила технику скалолазания без страховки, на одних лишь пальцах. Вот и в работе она мне сильно пригодилась. Я перенесла правую руку ниже, снова приросла пальцами, затем перенесла левую. Потом еще и еще раз. Вскоре ноги мои коснулись лепных украшений окна. Ну вот, считай, почти все. Еще нару раз переставив руки, я схватилась за оконную раму и слегка раскачавшись прыгнула в окно машинного зала.

Сейчас здесь царила полная тьма. Я оказалась в том самом конце, откуда вошла сюда впервые. На всякий случай, я не стала включать освещение, тем более, что путь по лестнице не представлял никаких трудностей.

Едва оказавшись на втором этаже, я сразу же заметила конуса света, струившегося из чьих-то глаз. Невольно отпрянула обратно на лестницу, но тут же успокоилась — это была Варька.

Я спокойно двинулась к ней, а Вобейда, почуяв мой запах, тут же кинулся ко мне, перепрыгивая через разные нагромождения. Я потрепала его по мохнатому загривку и приблизилась к своей подруге.

Варька сидела на стуле неподалеку от того места, где я нашла тетрадь профессора. Перед нею стоял сильно обшарпанный громоздкий старый компьютер. Сначала мне показалось, что она парализована — настолько неподвижно застыло ее изящное тело, настолько сосредоточенным оставался ее взгляд. Похоже, для бывшей робо-певицы осталось невдомек, какое побоище произошло прямо у нее над головой. Ну что ж, тем лучше, моя задумка по ее спасению удалась. А она, кажется, тоже обнаружила что-то важное.

Я окликнула ее, но она все так же, не отрываясь, смотрела в одну точку на экране. Тогда я провела ладонью между ее лицом и экраном, и лишь после этого Варька вышла из оцепенения и повернулась ко мне.

— А, Юрка… Нашла что-нибудь?

— Ничего особенного, кроме десятка с лишним нелепых роботов, которые пытались меня прикончить.

— А вышло наоборот, — догадалась она. — Эх, везет же тебе, Юрка! Прямо готовый сюжет для кино!

— Сюжет-сюжет, — передразнила я. — Он не поможет нам разгадать тайну открытия.

— Ладно, не кисни, зато я кое-что добыла! — торжествующе произнесла она. — То есть, мы с Вобейдой. Он унюхал эту рухлядь вон там, между деревянным фартуком стола и подоконником. Кажется, на этом компе уже давно не работали, засунули его куда подальше, вот убийца его и не нашел. Я, наверное, полчаса провозилась, чтобы отыскать целый монитор и клавиатуру, а еще полчаса соединяла все это.

Она вновь повернулась к экрану и воскликнула:

— Ну, наконец-то! Готово!

С этими словами Варька оторвала от системного блока свой указательный палец. Оказалось, что вместо крайней фаланги на нем был USB-разъём, как у флешки. То есть она скачивала информацию с компьютера прямо в свой мозг. А я и не знала, что у нее есть такое приспособление.

Варька натянула кожу на палец так, что снова стало ничего не заметно, поднялась на ноги и сказала:

— Пошли, Юрка. Больше здесь нечего делать.

Мы, уже ничего не опасаясь, двинулись к выходу. Я окинула Варьку взглядом — не забыла ли она свое оружие, а то с нее станется. Но нет, все было на месте. Вобейда ступал по битому стеклу, слегка повизгивая.

— А что, ведь скажи, Юрка, мы ввязались в это дело не зря? — нарушила молчание моя подруга. — Посмотри, сколько нам уже удалось найти! Может быть, нам теперь лучше вообще стать официальными сыщиками?

Я хотела было бросить в ответ что-нибудь колкое, но не успела.

Лестничная площадка, до которой мы уже успели добраться, ушла буквально из-под ног. Мы с Варькой полетели вниз, а верный Вобейда, остававшийся чуть позади, сам прыгнул вслед за нами.

Подсознательно я уже была ко всему готова, поэтому приземлилась четко на ступни, Варьку же отбросило куда-то в бок, и она завалилась на спину.

Я сразу же включила свое глазное освещение и огляделась по сторонам. Пол первого этажа и древний фундамент башни были разрушены примерно на четверть. Мы оказались в темном тоннеле метро. А откуда-то со стороны Проспекта Мира на нас надвигалась какая-то огромная темная масса. Судя по всему, это она начала рушить башню, а сейчас слегка отступила, примериваясь для нового удара,

Первым делом я кинулась на помощь подруге. Та лежала на одном из рельсов, вытянувшись во весь рост, как человек, потерявший сознание. Мы с Вобейдой склонились над ней. Варька раскрыла глаза и прошептала:

— Что случилось? Обвал? Нашу хижину снесло? А лагерь цел?

— Мы в Москве, забыла? — выкрикнула я, подхватив ее под мышку и рывком ставя на ноги. Силы у меня, конечно, хватило, но она держалась как-то нетвердо.

В этот момент Вобейда глухо зарычал. Мы обернулись и лишь теперь смогли, как следует, рассмотреть своего противника.

Это была совершенно немыслимая машина. Ее основу составлял цилиндрический проходческий щит, с помощью которого прокладывают тоннели метро. Но по бокам у него виднелись шесть пар клешней, а спереди вверху — подвижные глаза-колбы, из которых лился такой же свет, как у любого современного робота. Прямо какой-то краб-мутант.

Мне сразу стало ясно, что его нужно остановить прямо здесь, на месте. Бежать нельзя — прямо за спиною у нас станция Колхозная, в этот утренний час, возможно, уже открывшаяся. Даже если еще нет пассажиров, на ней уже должны быть какие-нибудь дежурные, рабочие или еще кто-то. И, в отличие от нас, у них нет ни опыта, ни оружия.

Я вновь обернулась к Варьке и крикнула:

— Окружаем его! Ты слева, я справа!

И, не оборачиваясь, выхватила шпагу и рванула вперед.

Одна из многочисленных клешней монстра свистнула в воздухе прямо у меня перед носом. Я еле успела увернуться. Взмахнула шпагой и опустила ее на металлическую поверхность. Конечно, это было глупо. Шпага отскочила в сторону, и я еле удержала ее в руке. Я хотела было поднырнуть под брюхо этой машины, но тут же увидела, что это невозможно — круглый край проходческого щита лежал на земле, а ног не было вовсе. Тогда я поднырнула под одну из клешней. Оказавшись позади нее, распрямилась и подняв шпагу над головой, ухитрилась вонзить ее в приоткрывшееся на секунду сочленение. Внутри механизма что-то взвизгнуло, и прямо в лицо мне ударила струя машинного масла. Я едва успела выдернуть шпагу прежде, чем механизм перекусит ее. Однако, клешня застыла на полпути. Теперь она двигалась, но больше не могла сгибаться. Краб на несколько секунд застыл, и я, пользуясь этой паузой, поднырнула под следующую клешню, собираясь повторить тот же маневр. Но к моему разочарованию, все клешни теперь поднялись слишком высоко, и я не могла дотянуться до суставов. Тем временем, на голову мне уже посыпался строительный мусор — монстр снова принялся крушить фундамент башни.

Я обернулась, пытаясь разглядеть, как там мои друзья. И увидела, что Варька бессильно опустилась на рельс и уронила голову на руки. Вобйеда же куда-то скрылся.

Пробравшись к заднему концу щита, я собиралась найти там уязвимое место, но это оказалось бесполезным — сзади лишь вываливался переработанный грунт, а уцепиться было совершенно не за что.

Оглядевшись по сторонам, я заметила что стену тоннеля покрывают толстые, хорошо заизолированные кабели, тянущиеся параллельно рельсам. Я сунула шпагу за пояс и схватилась за один из нах у меня над головой. Подтянулась, поставила ногу на другой и начала проворно карабкаться по ним, словно по шведской стенке.

Оказавшись наверху, я увидела, что просвет между верхом чудовищной машины и потолком тоннеля совсем не велик. И все же, надо попробовать втиснуться туда, Держась за кабели ногами и левой рукой, я рванула один из них на себя. Оказалось, что их закрепляли на совесть, и мне пришлось собрать все свои силы, чтобы все же оторвать кабель от стены на протяжении полутора метров. Я раскачалась и перенесла ноги на то же кабель, за который держалась руками, Затем перехватилась за тот, что отделила от стены. Собралась в комок и, распрямившись, словно пружина, накинула кабель на последнюю клешню.

Кабель натянулся — краб пытался оборвать его, но пока что безуспешно. Я висела на своей "шведской стенке" чуть поодаль, чтобы меня не хлестнуло обрывком. Монстр замер на месте, прекратив продвижение вперед, и полностью сосредоточился на неожиданном препятствии. Дернулся раз, другой. Наконец, догадался задействовать другую клешню и перекусить державший его кабель. Полумрак тоннеля озарился снопом искр, на мгновение заслонившим все вокруг. Я было воспрянула, но тут крик радости так и замер у меня в горле — краб преспокойно двинулся дальше. Огромный электрический разряд не причинил ему никакого вреда. Значит, его клешни заизолированы.

Я осторожно перебралась через место обрыва и, подхватив искрившийся конец, со всей силы швырнула его в цилиндрическое тело чудовища. Но и это оказалось бесполезным — корпус машины так же оказался заизолированным.

Правда, мне, кажется, удалось слегка сбить программу монстра. Теперь он прекратил разрушать фундамент башни и стал уползать по рельсам в сторону уже видневшейся впереди станции. Но от этого было не легче.

Я сообразила, что остается лишь одно — оседлать эту неуязвимую с виду тварь и отыскать-таки ее ахиллесову пяту. Продвинувшись еще на несколько метров по кабелям, я быстро поравнялась с монстром и оттолкнулась от стены. Мне едва удалось вписаться в узкую щель между его спиной и потолком тоннеля, с моей спины чуть не сорвало колчан. Я повисла на руках между двух задних клешней, потом кое-как подтянула все тело.

Как и следовало ожидать, спина краба оказалась совершенно гладкой. Ну конечно, иначе как же он будет рыть тоннели. Я не нашла ни единого шва, ни единой заклепки, куда можно было бы всадить острие шпаги. Кое-как присасываясь ладонями к гладкой закругленной поверхности, я медленно поползла вперед, надеясь отыскать хоть что-нибудь. Хорошо хоть, что теперь монстр не рыл себе проход, а двигался по готовому тоннелю, иначе я бы не смогла на нем удержаться. Теперь уже монстр шел не так ровно, как вначале — раскачивался из стороны в сторону, цеплялся клешнями за стены. Возможно, кабель все-таки хоть как-то подействовал.

Продолжая двигаться по спине чудовища, я, наконец-то заметила пробивавшуюся впереди полоску света. Вот, наконец, и край. Я свесилась вниз и возликовала, увидев совсем близко глаза врага. Ну вот, я сумею расколоть их шпагой и добраться до мозга. Мой клинок просвистел в затхлом воздухе подземелья, и со всей силой обрушился на правый глаз чудовища. Крупные осколки белого стекла так и прыснули во все стороны, и я едва успела прикрыться рукой с зажатой в ней шпагой. Монстр попытался было встать на дыбы, чтобы сбросить меня, но этого не позволяла его конструкция. Ближайшая пара клешней щелкнула над моей головой, но я успела вовремя приникнуть к металлической поверхности цилиндра, а затем сразу же нанесла удар по левому глазу. И тут же, не давая монстру опомниться, высунулась подальше вперед и вонзила в шпагу в одну из пустых глазниц.

К моему изумлению, клинок провалился куда-то в пустоту, по самую рукоять, и я чуть не кувыркнулась вниз. С трудом выдернула клинок и едва увернулась от очередного выпада клешней. Лишь теперь мне стал очевиден мой просчет. Я привыкла к тому, что все окружавшие меня роботы, даже шароглазые, наделены разумом. А у этой твари, похоже, вообще не было мозга, и она управлялась по радио! Вот так и везде — труднее всего справиться с самой безмозглой тварью. Эх, как бы сейчас пригодились разрывные пули! И почему я только не догадалась подобрать хоть один пистолет? А впрочем, я никогда не училась с ними обращаться.

Тем временем, ослепленный краб все полз и полз вперед, отталкиваясь задними клешнями и щелкая передней парой у меня над головой. Увернувшись в очередной раз, я непроизвольно ткнула клинком в поверхность цилиндра, И тут острие неожиданно застряло. Обернувшись в ту сторону, я заметила что оно попало в почти невидимую щель. Это была хорошо подогнанная крышка люка. Я тут же вогнала туда шпагу изо всех сил, и крышка поддалась, откинулась и захлопала на петлях при качке.

Заглянув в образовавшийся проем, я увидела переплетение разноцветных проводов. Похоже, мнеудалось-таки найти ахиллесову пяту этой твари!

Я спрятала шпагу и, держась одной рукой за край люка, принялась обрывать провода один за другим. Но вскоре мне стало ясно, что и тут все не так просто. Мне казалось, что я уже оборвала их штук пятьдесят, а краб все продолжал неумолимо двигаться. Неужели мне так и не удастся справиться с ним?

Мельком обернувшись в ту сторону, откуда струился свет, я разглядела свою подругу. Кажется, она полностью пришла в себя.

Варька выхватила из-за спины лук, и выпустила стрелу в сторону чудовища. Ах, до чего красиво она смотрелась, приняв боевую стойку и сделав мужественное лицо! И такой выстрел сделал бы честь любому чемпиону — стрела ударила точнехонько по центру лба, на одинаковом расстоянии между разбитых газами. Вот только толку от этой меткости было мало — стрела отлетела в сторону, не оставив на металле ни малейшей царапины.

Но бывшая робо-певица продолжала выхватывать стрелы из колчана и одну за другой посылать и посылать их навстречу надвигающемуся чудовищу.

— Варька! — заорала я во всю силу своих транзисторов. — Варвара! Прекрати немедленно! Спасайся!

Но она, как будто, вошла в ступор. Может быть, у нее что-то замкнуло от падения с высоты. По-видимому, в ее мозгах засело, что шоу должно продолжаться. Ей казалось, что она снова на сцене, что ее снова снимают, и ни о чем другом она уже не помнила. Если бы я знала, чем это закончится, то спрыгнула бы к ней и оттащила в сторону. Но мне казалось, что я могу сберечь ее только одним способом — обездвижив краба.

Монстра шатало и трясло все сильнее — видимо, мои отчаянные метания все же постепенно оказывали на него какой-то эффект. Вот только сбавлять ходу он все никак не хотел.

Я оборвала еще один провод, потом еще и еще. И тут случилось самое страшное. Монстр неожиданно рванул вперед, одним прыжком преодолев метра три. Варька, продолжавшая без толку тратить стрелы, не успела отскочить, и он втянул ее в себя! Ее стройная фигурка, облаченная в спортивную форму, в мгновение ока исчезла в недрах проходческого щита, как обычный кусок породы.

Я заорала от ужаса и со всей силы вонзила шпагу в самые недра этого ящика с проводами. Но опять без всякого толку.

Неожиданно в мою спину уткнулся чей-то влажный нос. Это Вобейда умудрился вскарабкаться на спину чудовища и теперь принялся разыскивать нужный провод вместе со мной.

Его лохматая голова на миг скрылась в люке и тут же вынырнула оттуда, сжимая в зубах обрывок провода. И в тот же миг стальная махина содрогнулась, обрушивая правую стену тоннеля, и наконец-то застыла на месте с поднятыми клешнями.

С ума сойти! Едва взявшись за дело, Вобейда тут же нашел нужный провод! Видимо, все же, как бы ни были совершенны роботы, но без живых существ никак не обойтись!

И тут, в последнем судорожном движении, одна из клешней все-таки достала меня. Я почувствовала нестерпимую боль — максимум того, что могут выдержать мои рецепторы. Они тут же отключились, и я лишь увидела глазами, а не почувствовала, как моя левая рука, отсеченная у самого плеча, полетела вниз, на отключенные рельсы. Я невольно выхватила шпагу и замахнулась, но клешня, лишившая меня левой руки, уже безвольно обвисла вдоль бока цилиндра. Монстр окончательно издох.

Мы с Вобейдой спрыгнули вниз и огляделись. Мой мохнатый друг тут же подхватил отрубленную руку и протянул мне, словно палку во время игры. Кажется, он не понял, что со мною беда. А впрочем, это пустяки по сравнению с тем, что случилось с Варькой!

Я понятия не имела, что там от нее осталось в этой мясорубке. Включив свое глазное освещение, я заглянула в чрево чудовища. Первое, что бросилось мне в глаза — это разбросанные внутри него и, почему-то совершенно нетронутые стрелы из Варькиного колчана. Я подобрала из и засунула в свой — видимо, тоже слегка свихнулась. Но сколько я ни светила дальше, не могла разглядеть ничего определенного.

Тогда я схватилась обеими руками за края цилиндра и попробовала сдвинуть его с места. Теперь, когда его двигатель не работал, вес оказался вполне приемлемым для меня. Я даже смогла приподнять его край над землей, тряхнула из стороны в сторону раз, другой…

И прямо к моим ногам, будто в кошмарном сне, упала Варькина голова!

Она была отсечена от тела всепожирающими лопастями проходческого щита. Срез оказался неровным, и из него свисали обрывки проводов.

Если вы думали, что роботы лишены эмоций, то я, наверное, успела вам доказать, что это не так. У меня мороз пробежал по коже (в переносном, конечно, смысле) — передо мною лежала голова моей единственной подруги! Хотя доспелые не имеют ничего, похожего на кровь, зрелище все равно было жутким. Черты оказались искаженными болью и недоумением. Нет, она явно не ожидала такого исхода! А вот я, больше знакомая с людьми, чем с роботами, понимала, на что мы идем. И это какое-то детское выражение обиды на судьбу, застывшее в мертвых глазах, было ужаснее всего.

Я встряхнула проклятый цилиндр еще раз, и на рельсы посыпалось то, что когда-то было моей подругой — искореженные, размолотые и передавленные куски металла и кожи, обломки оружия, обрывки одежды, и, как насмешка, поверх всего этого уцелевшая левая кроссовка.

В это мгновение тоннель озарился светом нескольких глазных прожекторов. Обернувшись, я увидела, что к нам со стороны станции Колхозной движется бригада ремонтников. Что-то поздновато спохватились, тока на линии нет уже давно. А вот если они схватят меня, то мне уже не отбиться, тем более, с одной рукой. Пока разберут, что к чему, драгоценное время может быть упущено. Ведь враг уже точно понял, что кто-то встал на его пути, а значит, готовит новые удары.

На мгновение мне показалось, что все пропало. И все-таки на меня не нашел столбняк. Я сделала единственное, что можно было сделать в этой ситуации — подхватила Варькину голову за волосы и кинулась бежать со всех ног.

Не давая рабочим опомниться, я врезалась прямо в их нестройную толпу, сбила кого-то с ног и помчалась прямо к станции. Позади раздавалось приглушенное дыхание Вобейды — я поняла, что верный друг по-прежнему держит в зубах мою отсеченную руку.

Едва завидев платформу, я прибавила скорость до предела — ведь у меня и так всего одна рука, да и та занята жуткой ношей, а значит, забраться на платформу, подтянувшись на руках, не получится. Поэтому я ухитрилась совершить прыжок с разбегу, и приземлившись на платформу, пролетела по инерции еще несколько метров. И только потом остановилась, подскочила к краю, быстро, но бережно положила наземь Варькину голову и втащила подбежавшего Вобейду за ошейник.

Ко мне уже кинулись было начавшие заполнять станцию пассажиры, но я сунула им в лицо отрубленную голову, и те в ужасе отпрянули. Мы же прошмыгнули между пилонов и понеслись к эскалатору. Невольно вспомнилось, как папа рассказывал мне, что когда он работал в Москве, то возвращаясь домой, именно бежал вверх по эскалатору. Вот так и мы с Вобейдой пронеслись сейчас как два метеора и вылетели в подземный переход.

Промчавшись по каменным ступеням, я, не разбирая дороги, ринулась куда-то в недра Стретенки. Ах, какие когда-то светлые денечки проводили мы здесь с папой, роясь в знаменитом, когда-то убитом капитализмом, а к двадцать второму веку вновь воскресшем букинистическом! Но сейчас было не до воспоминаний.

Я неслась по каким-то проходным дворам, сама не зная, куда. Поначалу встречные роботы в ужасе отшатывались. Не знаю уж, чье лицо было страшнее — Варькино, или мое. В нескольких шагах за мною мчался Вобейда, сжимавший в зубах мою отрубленную руку, из которой еще долго хлестала искусственная кровь.

Глава 4

Глава 4

Как занимаются собою хлопачары

Только не думайте, будто я сразу сообразила, что мне делать со своей ношей. У меня возникло лишь чисто эмоциональное желание унести голову подруги с собой, не оставлять ее зевакам и репортерам.

Наконец, минут через двадцать, я замедлила бег и присела на крыльцо какого-то дома. Отдых мне, конечно, не требовался, но я не могла собраться с мыслями на бегу.

— Ладно, я еще верну тебя к жизни, — сказала я, глядя в невидящие глаза подруги. — Вот только придумаю, как.

Ну вот, круг тех, кого нужно вернуть к жизни, неожиданно начал расти. Отведя взгляд от Варькиной головы, я невольно коснулась ладонью левой стороны груди. Там, под кожей, в углублении, закрытом металлической пластиной, рядом с имитатором сердца, я хранила прядь папиных волос. Это углубление сделали мне, когда в последний раз изменяли внешность. Такие резервные хранилища генетического материала есть у всех детей-роботов.

Хоть бы Вобейда уцелел во всех этих передрягах! А то ведь кто станет возиться с восстановлением животного? По крайней мере, в первое время, когда все ресурсы будут направлены на возвращение и вакцинацию людей? И настаивать я не смогу — понимаю же, что люди важнее.

Впрочем, посидев на месте, я так и не смогла придумать ничего путного, кроме того, что надо для начала попытаться восстановить хотя бы саму себя. Я глубоко вздохнула и побрела дальше.

В одном из дворов мне сильно повезло. Я увидела на помойке выброшенную кем-то сумку из синтетической кожи. Большую такую, с ремнем через плечо, с надписью "Lada" и изображением автомобиля. Такие ретро-сумки в мое время снова вошли в моду у школьников. Я подобрала ее и сложила туда Варькину голову и свою отрубленную руку. Застегнула молнию, повесила сумку на левое плечо, и ремень как раз прикрыл рану. Разглядела свое отражение в валявшемся здесь же осколке зеркала. Стерла следы крови и масла, пригладила волосы. Ну вот, теперь можно более-менее спокойно двигаться по городу. Однорукие и одноногие роботы периодически встречаются на улицах — из-за производственных травм и прочего.

Я добрела до почтамта на Мясницкой и отправила две бандероли. В одну тщательно упаковала тетрадь профессора с краткой пояснительной запиской и написала адрес Академии Наук. В другую я положила найденный в башне разговорник и написала наш с папой адрес. Ну вот, теперь можно не так сильно дорожить собой — ведь секрет бессмертия уже не пропадет. Надо ли говорить, что с наступлением эпохи роботов почта стала работать идеально. А вот раньше, когда папа часто заказывал книги, они могли идти, например, из Петербурга в Подмосковье… через Уфу! Управилась я быстро, поскольку не пришлось платить, ведь у нас всё стало бесплатным. Но пока я собирала бандероли, мне стало совсем грустно — ведь когда-то мы с папой не раз стояли здесь в очереди за марками. Однажды особенно радовались, что нам досталась венгерская марка с Селеной-Артемидой. Теперь я, наверное, и впрямь расплакалась бы, если бы мое тело могло принимать жидкости. Даже вспомнилось старое папино хайку:

О, какая печаль!

Одиноко брожу там,

Где бывал счастлив.

Однако бродить оказалось совсем не время. Едва мы с Вобейдой вышли из дверей почтамта, как в глаза мне бросилось огромное информационное табло на противоположной стороне улицы. На нем горела аршинная надпись: "ПО ПОДОЗРЕНИЮ В ДИВЕРСИИ И В УБИЙСТВЕ ПРОФЕССОРА ХЭКИГЁКУ РАЗЫСКИВАЕТСЯ ЮРАТЕ АЖУОЛАЙТЕ. ТИП: ДИТЯ-РОБОТ. НА ВИД ДЕВОЧКА ПЯТНАДЦАТИ ЛЕТ. ВОЛОСЫ СВЕТЛЫЕ, КОРОТКИЕ, ПРЯМЫЕ. СЛОЖЕНИЕ ХУДОЩАВОЕ…" И вслед за сообщением высветилось мое фото.

Я совершенно не ожидала, что убийство профессора могут повесить на меня. Ведь доказать, что я была в это время в горах, проще простого. Значит, я засветилась на месте преступления. Интересно, как это они меня опознали? Пожалуй, я попала в объектив камер слежения в башне или на станции. А моя внешность, конечно, есть во всеобщей базе данных еще со времен моего рождения. Так что, теперь мне самой придется радоваться тому, что у нас нет полиции. Правда, узнать меня может каждый, а убивать и калечить мирных роботов мне никак нельзя, поэтому любые двое встречных смогут меня скрутить. А когда еще и увидят в сумке Варькину голову…

На мое счастье, народу на улице было по-прежнему немного. Я стала углубляться и углубляться в самые извилистые улочки и уже очень скоро довольно сильно удалилась от центра. Я не ускоряла шаг, чтобы не привлечь внимания, как будто спокойно иду себе в ремонт. Вобейда сперва поскуливал, чуя запах Варьки, но я просто попросила его помолчать, и он все понял.

Наконец, передо мною потянулась какая-то незнакомая улочка, где в нижних этажах многоэтажек располагались разные магазинчики и мастерские. Я зашагала вдоль этого ряда, поскольку мне было совершенно все равно, куда идти. Как вдруг мое внимание привлекла вывеска "Компьютерно-кибернетическая мастерская". А оказавшись у дверей, я прочла объявление, напечатанное на белом листе бумаги: "Мастерская закрыта до возвращения хозяина из Антарктиды". То есть, ее владелец, в отличие от Володи Немцова, не решился доверить свое заведение роботам. Вот так удача! Это именно то, что мне нужно.

Я осмотрелась по сторонам в поисках сигнализации. Почти сразу же заметив плохо замаскированный провод, перерезала его одним движением шпаги. Затем ударила навершием по дверному стеклу прямо над замком. Образовалось небольшое и аккуратное отверстие, в которое прошла моя рука. Отперев замок, я проскользнула внутрь, пропустила Вобейду и снова заперла дверь, а дырку в стекле прикрыла тем самым объявлением. Вот так. Теперь можно заняться делами в относительной безопасности.

Я углубилась в мастерскую, включила свое глазное освещение и вскоре без труда нашла всё, что мне было нужно.

Для начала я занялась собой. Если бы это читала какая-нибудь дурочка-гламурочка, она бы при этой фразе подумала, что я стала наводить "красоту" — причесываться, краситься и так далее. Как бы не так! У нас в доме отродясь не было косметики и всей этой бабской дряни. В данный же момент я отыскала кабинет мастера по "железу", порылась в столе и вытащила все, что мне нужно — плоскогубцы, отвертки, паяльник, разные детали, миниатюрный сварочный аппарат, клей… Затем вынула из сумки отрубленную руку и принялась осматривать ее.

Оказалось что кисть и пальцы не повреждены, а вот локтевой сустав сильно помят, так что вовсе не гнется. Слегка поразмыслив, я зажала верхнюю часть отрубленной руки в тиски и, обхватив ее запястье, стала сгибать ее. Бесполезно. Шарнир не поддавался. Я налегла изо всех сил, но мне не удалось согнуть искалеченный локоть хотя бы на миллиметр. Так продолжалось минут пятнадцать. Наконец, потеряв терпение, я заозиралась по сторонам и, отыскав кувалду, начала со всего маху лупить ею по своей несчастной руке. Мне буквально хотелось разнести ее в клочья, в эти мгновения мне было уже на все плевать… Как вдруг заклинившийся локоть неожиданно поддался, и согнулся сразу до предела! Я отбросила кувалду и потянула за пальцы отрубленной руки. И она полностью разогнулась, хоть и не совсем легко. Я стала сгибать и разгибать ее, до тех пор, пока не разработала полностью. У меня отлегло от сердца. Как говорил мой папа, если повезло в начале дела, повезет и во всем остальном. От облегчения я опустилась на колени и обняла Вобейду за шею своей уцелевшей правой рукой, зарылась лицом в его белый мех. Мои металлические ребра учащенно поднимались, совсем по-людски, транзисторы издавали звук тяжелого дыхания.

Когда этот, запрограммированный папой процесс завершился, я задумалась, что же делать дальше. Рука была именно отсечена, а значит, так просто ее на место не прикрутишь. Тогда я с помощью плоскогубцев стала откручивать от своего плеча то, осталось там от руки. Здесь мне повезло — резьба оказалась неповрежденной. Я собиралась заняться сваркой, но тут до меня дошло — а как же все это проделать одной рукой? Подумав, я подвинула руку в тисках, так, чтобы поврежденная часть касалась верстака. Приложила к месту среза недостающую часть и придавила ее сверху кувалдой. Затем включила сварочный аппарат и принялась за дело. С первого раза ничего не вышло — кувалда сползла, а за нею и обрубок. Со второго раза получилось то же самое. Наконец, помянув с десяток литовских чертей, я догадалась укрепить обрубок не только сверху, но и сзади. В таком состоянии он смог-таки дождаться, пока я поднесу к нему аппарат. Теперь, когда металл схватился хотя бы с одной стороны, я смогла постепенно поворачивать руку в тисках и закончить сварку полностью.

Снова сделала небольшой перерывчик, поговорила с Вобейдой и попробовала приладить руку на место. Долго не могла попасть в гнездо, а когда все-таки попала, то резьба пошла туго, неохотно. Раза два ее заклинивало, и приходилось начинать все с начала. Наконец, я догадалась попросить Вобейду, чтобы он, встав на задние лапы, передними подержал мою многострадальную руку, и мне удалось свободной рукой с помощью ключа закрутить несущий винт. После этого я взялась за паяльник и стала осторожно соединять все оборванные проводки с сенсорами и прочим. Наконец, я почувствовала боль во всей левой руке и поняла, что все подсоединила правильно. Попробовала согнуть локоть, и всё тело тут же как будто прострелило. Я даже согнулась от боли, но она постепенно притихла, стала более тупой и ноющей. Теперь оставалось лишь натянуть кожу и склеить ее. Это оказалось проще всего, и вскоре мое тело выглядело уже совершенно здоровым. Правда, боль от этого не прошла. Она стала не такой острой, и все же локоть и плечо по-прежнему давали о себе знать при каждом движении левой руки.

Я снова опустилась на колени и обняла своего друга теперь уже обеими руками, Поморщилась от новой боли, но это были уже пустяки. Затем, поднявшись на ноги, сделала несколько обычных движений рукой, в том числе и попробовала натянуть лук. По-прежнему побаливало, но терпимо.

Во время всей этой операции я вспоминала картинку, красовавшуюся на рабочем столе папиного ноутбука — Лара Крофт, встав на колени у костра, прижигает рану раскаленным ножом. Да, вот так занимаются собой хлопачары!

Я невольно позавидовала Варьке — ведь доспелые совсем не чувствуют боли. Она даже умирая не испытала никаких неприятных ощущений. А мне вот терпеть эти приступы, наверное, до самого возвращения людей. Специалисты, конечно, могли бы полностью отключить мне чувствительность, но самой мне это не под силу.

После всего этого я почувствовала, что зверски устала, что силы мои на исходе. Тогда я отдернула занавеску на окне, опустилась на стул и стала глядеть на утреннее солнце. На мое счастье оно оказалось ослепительно ярким, и я зарядилась энергией довольно быстро. Тут я сообразила, что Вобейда-то живой, а значит, не может питаться светом. Я стала рыться в разных ящиках и шкафах и, к счастью, нашла несколько банок свиной тушенки. Эх, папа ее обожал — как откроет банку, так сразу намажет кусок черного хлеба толстенным слоем сала. А теперь вот пёс его замещает. Я вскрыла одну из банок острием шпаги и поставила ее на пол. Вобейда тут же накинулся на нее, а я сгрузила остальные банки в свою сумку — пригодятся еще в пути.

Вся эта, почти домашняя картина того, как здоровое биологическое существо поглощает белковую пищу, заставила меня опуститься в кресло и невольно погрузиться в воспоминания.

… Как мы с папой сидели у новогодней елки, и он пел под гитару песни из старых фантастических фильмов, особенно напирая на крылатовские. Его окладистая борода переливалась в свете разноцветных лампочек. А я почему-то становилась задумчивой-задумчивой.

… Как во время восточного нового года мы с папой по традиции смотрели японский фильм "Теккен: кровная месть". Чудесный фильм — в нем одновременно столько и героики, и кавая! Само собой, нам больше всего нравилась там робот Алиса Босконович. В ее теле спрятано множество разного оружия, и даже крылья, но дело не в этом, а в том, что как человек, она даже совершеннее меня. Прикольно, да — робот лучше робота, как человек! Ну, то есть, я хочу сказать, что у нее больше человеческих функций — она может поглощать человеческую пищу и даже плакать. А мне всего этого папа намеренно не сделал. Насчет пищи он говорил, что ему всегда казалось, будто возвышенные девчонки не должны питаться грубой земной пищей, а должны именно так, как у меня — только солнечным светом. Ну а о слезах вы уже знаете.

… Как вечерами, когда папа заканчивал писать, мы садились рядом за стол и раскрывали толстенные учебники и словари, а так же диковинные книжки. Папа питал страсть к самым замысловатым языкам — хинди, гуджарати, телугу, бирманскому, тайскому, амхарскому, чероки. Мы то с трудом разыскивали в словаре незнакомые слова, упорядоченные по непривычному пятидесятизнаковому алфавиту, то по очереди набрасывали в ноутбуке подстрочник перевода, который папа назавтра редактировал. А на начальном этапе для тренировки выводили карандашом на бумаге причудливые слоговые буквы. Пока не выучили ни одного слова, писали обычные русские фразы. Например, папа выводил индийскими слогами: "Слышу голос из Прекрасного Далёка". И я, кое-как разобрав это, продолжала: "Голос утренний в серебряной росе". Он снова подхватывал: "Слышу голос, и манящая дорога"… И так весь вечер.

Почему именно на этой песне мы оттачивали знания? Не только потому, что папа мой — старый алисоман, начиная с восьми лет, но и потому, что песня эта звучит в каждом уголке мира, точно так же, как "Катюша", "Смуглянка" или "Белла, чао". Именно она звучала на баррикадах, когда в той или иной стране люди брались за оружие и добивали остатки капитализма, вешали олигархов и коррупционеров, раздавали награбленное ими добро бедным. Особенно запомнилось, кстати, как из этого самого "Далёка" папа сделал целую мини-оперу, запустив туда героев сериала "Star Trek". С этим номером мы даже выступали на публике, во время папиных встреч с читателями. Папа пел за троих персонажей. Начинал Уорф: "Слышу голос из военного далёка". Потом Спок: "из логичного далёка". А потом какой-то безымянный ференги: "из торгового далёка". И Алиса решала с кем из них землянам идти на контакт. Уорфа она выбирала верным братом, Спока — мудрым дядей, а ференги с позором изгонялся. Алису приходилось озвучивать конечно мне, и я не перевоплощалась для этого номера, хотя всю жизнь была блондинкой. Ведь папа строго придерживался правила, что подлинная Алиса выглядит такой, какой впервые воплотилась на книжной обложке и экране, в виде мультяшки, а там она светловолосая.

Или вспоминается, как мы просто читали при свете лампы. Папа, чаще всего, лежа на диване, штудировал что-то по французской истории. Я же, сидя в кресле и поджав под себя ноги, проглатывала старинные оригинальные тома Жюля Верна, Буссенара, или Сальгари, которых, впрочем, папа тоже обожал.

Вы спросите, какие учебники? Вам, наверное, кажется, что робот обязательно должен знать и уметь все на свете. Но нас, детей-роботов, специально программировали и конструировали такими, чтобы мы не отличались от обычных детей. И когда я говорю, что проглатывала книги, это означает, что я читала со скоростью, максимальной для человека, необученного скорочтению. Это ограничение специально запрограммировано для чтения художественной литературы. Ну а учебники приходилось проходить наравне с папой.

Папа пытался сделать из меня идеального переводчика, надеясь на мое логическое мышление. Ведь даже среди книг на банальном английском, которые он переводил, попадались порою такие, которые смотрелись так, будто были написаны на совершенно незнакомом языке. Видишь, что все слова знакомые, а понять ничего не можешь.

Или вот вспомилось, как папа повторял, ероша мои короткие светлые волосы:

— Эх, Юрка-Юрка, почему только у меня с детства не было такой сестры, как ты?

Я молчала, потому, что во мне заложено понятие о том, что такое риторические вопросы, междометия или ругательства. Да, видимо, я действительно очень совершенный робот. А папа продолжал:

— Я шел к тебе всю жизнь, дочка. Ты моя единственная радость. И я знаю, что ты никогда не предашь меня.

— Не предам, папа, — соглашалась я, ощущая искренность своих слов. И программа тут вовсе не причем.

Кто-то у него все-таки был. Не совсем сестра, а как бы предчувствие сестры, что ли. Как-то я нашла в шкафу видеокассету, да-да еще кассету, а не диск. Папа вообще любил технику отдаленных времен. В нашем доме есть отдельная комната, где стоят видеомагнитофон, несколько аудиомагнитофонов, кассетных и даже катушечных, ламповый радиоприемник, проигрыватель с кучей виниловых и даже шеллачных пластинок, два диапроектора разной конструкции и печатная машинка… Так вот, на той кассете была девчонка очень похожая на меня, даже в такой же тельняшке, как я ношу дома. Я не стала ни о чем спрашивать, сообразив, что она, наверное, и послужила моделью для моего облика. Наклейка на кассете была сильно засалена, видимо, папа раньше смотрел ее очень часто. А когда появилась я, необходимость в ней отпала.

Вообще, в этой комнате у нас настоящий музей. Там не только старая техника, а как будто уголок папиной молодости. По стенам висят красные флаги и вымпелы победителей соцсоревнования. На столе примостился старый школьный глобус. Над столом простирается политическая карта мира с цельными СССР, Чехословакией и Югославий, но раздвоенной Германией. Тут и там засушенные цветы в кефирных бутылках вместо ваз. В углу — фотолаборатория с кюветами, щипцами, красным фонарем и громоздким, в пол моего роста увеличителем. Там же несколько пленочных фотоаппаратов, от трофейной немецкой "Практики" до навороченного "Эликона". А вот военный уголок — пара армейских противогазов, солдатская фляга, россыпь гильз разного калибра, по которым так сходили с ума мальчишки всех времен…

А на самом видном месте стоят два манекена в школьной форме конца двадцатого века. Мальчик и девочка. Причем форма на них самая настоящая — от алюминиевых пуговиц до алых галстуков. Папа умудрился раздобыть все это, чтобы нарядить своих пионеров подобающим образом. Ведь это не просто мальчик и девочка. Это Коля и Алиса, еще задолго до папиного рождения, ставшие всемирно любимыми персонажами, примерно, как Кай и Герда. Причем, Алиса здесь из второй редакции "Гостьи из будущего". Эта версия вышла в середине двадцать первого века. В основе ее лежит все тот же старый добрый фильм, в котором не стали ничего менять, кроме того, что с помощью компьютерных технологий лицо и волосы Алисы сделали точно такими же, как в самом первом мультфильме о ней, но, конечно, совершенно реалистичными. Ее реплики переписали голосом из того же мультфильма, смоделированным программой. Ну и вместо дурацкого красного платья, портившего фильм, появился мужественный комбинезончик, опять же, как в мультфильме. Все это сделали для того, чтобы навсегда утвердить единый канонический образ Алисы. Ведь есть же, например, канонический образ Карслсона, или Пеппи, который никто не посмеет менять, Вот и здесь общенародным голосованием приняли подобное решение. Обновленный фильм сперва стали крутить не по телику, а в кинотеатрах, и кассовый сбор стал просто ошеломляющим, как в доинтеренетовскую эпоху. Если первый вариант покорил только детвору, то по второму уже сходили с ума буквально все — и стар и мал, и простые зрители, и кинокритики. Но теперь, благодаря рисунку, уже не было миллионов разбитых сердец. Мой папа говорил, что таким образом с фильма сняли заклятие, которое наложили на него авторы, неосмотрительно вставив туда имя Вертер, которое, как известно, ранее принадлежало юноше, покончившему с собой от несчастной любви.

Оба манекена появились в доме раньше меня и я не видела, как их создавали, но папа рассказал мне, что над ними трудились те же мастера, что потом стали создавать нас, детей-роботов. Получились настоящие шедевры, прямо как живые.

Видя, какими восторженными, мигом молодеющими глазами папа глядит на Алису, я как-то спросила:

— Послушай, а почему ты не сделал Алисой меня?

— Как тебе объяснить, Юрка… — папа в очередной раз взъерошил мои волосы. — Алиса… она слишком ослепительная, слишком неземная, чтобы жить среди нас. Ну а та, с кого делали тебя, она более реальная.

— Интересно, пап, — спросила я как-то, — а когда вы все вернетесь, ты не женишься? И у тебя не будет обычных детей? Ведь тогда им уже не придется плакать.

— Ну что ты, глупенькая, — усмехнулся он в бороду. — Зачем же мне продолжать род, если я сам буду жить вечно?

— Но ты же все время говоришь, что я, твое дитя, доставляю тебе радость.

— Ну, во-первых, ты у меня уже есть. А во вторых — ты особое дитя. Просто идеальное. Ты никогда не повзрослеешь и не покинешь меня.

— Неужели обычные дети покидают родителей? — спросила я потрясенно.

— Увы, покидают, — вздохнул папа. — Как становятся взрослыми, так начинают считать, что родители — это старые <я не поняла слово>, и бросают их ради сомнительных удовольствий. Когда дети вырастают, то перестаешь понимать, зачем их растил.

— Но ты ведь не бросил бабушку, — заметила я.

— Не бросил. А посмотри на своих дядьев. Всем непременно подавай жилье, отдельное от родителей. Эх, горе одно… Словом, для людей верность родителям — большая редкость. Лишь в этот момент до меня окончательно дошел смысл его слов о том, что он шел ко мне всю жизнь. Я постигла всю глубину страданий и тоски, преследовавших папу вплоть до моего появления. Или, по крайней мере, до того момента, как на свете появились первые дети-роботы, а значит, забрезжила надежда. До чего же тягостно было ему сознавать, что если он даже решится обзавестись обычной семьей, то будет каждую секунду дергаться из-за возможного предательства!

— Вот ты бы могла допустить, чтобы я встречал Новый год без тебя? — продолжал папа.

У меня чуть схемы не заискрили от возмущения. Новогодние праздники — ведь это самое святое, это то, ради чего проживаешь все остальные триста пятьдесят с чем-то дней. Конечно, в году бывают еще кое-какие радости, но ни одна из них не сравнится с этой. И еще попробуй, проживи это год, как говорил папа. Если только не случится настоящей беды, то день разборки елки — самый тягостный в году. Папа хоть и совсем взрослый, а в этот день не мог сдержать слез.

— Вот, а твои дядья начали праздновать Новый год без родителей лет с двадцати, — грустно вздохнул папа, прочтя мой ответ по глазам. — То на дискотеку умотают, то к девкам каким-то…

… Ну вот, я достаточно зарядилась не только солнечной энергией, но и воспоминаниями, и теперь снова готова жить и бороться.

Я начала было двигаться, как прежде, уже забыв о своей травме, но рука снова дала о себе знать — мало того, что ее пронзило болью, так еще и плечо слегка заклинило. Видимо, я не совсем правильно приварила срезанную часть — одной рукой-то! — и теперь все время придется так мучиться. Ладно, лишь бы поскорее вернуть папу.

Ладно, теперь очередь Варьки. Я заглянула в сумку и внимательно посмотрела на отрубленную голову. Конечно, за время моего бегства она ничуть не изменилась, и выражение на прекрасном лице оставалось таким же кошмарным. Я повесила сумку на плечо — ведь надо быть готовым к тому, что кто-нибудь все же обнаружит взлом и припрется сюда. В этом случае мне снова придется бежать.

Я вышла из "железного" кабинета и стала обшаривать мастерскую, заглядывая во все помещения. В глубине души у меня теплилась надежда отыскать здесь хоть какое-нибудь тело для робота. Сейчас, на худой конец, подошли бы даже тела тех шароглазых уродов. Но поиски оказались тщетными — ни тела, ни хотя бы верхней половины в мастерской не оказалось. Ну что же, все равно не все потеряно. Надо попытаться оживить Варькину голову хотя бы на время, понять, насколько она исправна.

Я снова принялась обшаривать мастерскую, и на сей раз мне повезло. Я нашла устройство, на которое устанавливают головы роботов во время ремонта. После этого нашелся и специальный блок питания. Правда, все это было рассчитано на аккуратно отвинченную голову, и мне пришлось еще долго провозиться, чтобы зачистить и подсоединить все оборванные проводки. Очень многое пришлось припаять, заизолировать. Я относительно быстро подсоединила Варькину голову к блоку питания, но пришлось еще долго искать подходящий динамик и генератор речи. Ведь обычно с головами ремонтируемых роботов никто не разговаривает, в них лишь поддерживают жизнь. Пока все было готово к запуску, я снова изрядно устала и присела отдохнуть и подзарядиться солнечной энергией.

Собираясь оживить Варькину голову, я сильно волновалась. Даже на простых компьютерах случается, что вынешь жесткий диск во время ремонта, вставишь обратно, а он не работает. А тут мыслящее существо, хотя и искусственное!

Наконец, я все-таки решилась повернуть выключатель.

Варька резко распахнула глаза и попробовала повернуть голову, но она была прочно зафиксирована. Ее губы задвигались.

— Что за… — произнес совершенно чужой, грубый голос, и тут же смолк.

Варька недоуменно хлопала глазами, пытаясь понять, где она, и что произошло.

— Привет, родная, — выдохнула я с облегчением и, наклонившись, невольно обняла ее одинокую голову.

— Где я? — произнес все тот же грубый голос, когда я, наконец, разжала объятия.

— Ты не помнишь, как мы приехали в Москву, и как копались в Сухаревой башне? — спросила я.

— Помню, — ответила Варька не очень уверенно. — Ты развлекалась наверху, а я нашла кое-что интересное.

Ага, значит, память, пропавшая было при провале под землю, восстановилась.

— А что было дальше, помнишь? — спросила я с надеждой.

— Помню, как на тебя напал какой-то монстр, и я спасала тебя, стреляла в него…

Я даже не обратила внимания на то, что она несколько переиначила события в свою пользу — главное, что мне удалось спасти подругу!

— Постой-ка, — спохватилась Варька. — А что с моим голосом? Где мой прекрасный вокал?

— Этот монстр отсек мне руку, а тебе — голову, — объяснила я. — Мне едва удалось унести ее, а здесь пришлось подключить к единственному подходящему динамику.

— Так у меня что, больше нет тела? — только теперь сообразила Варька.

— Ну да, теперь ты прямо как голова профессора Доуэля, — усмехнулась я.

— Какого профессора? — переспросила она.

— Ладно, проехали, — у меня вырвался тяжелый вздох. Ох уж мне эта певица… Ее вообще хоть что-то в жизни, кроме мишуры, интересовало?

Надо сказать, что в моем детстве прокатилась целая волна доуэлизма. Эту тему, столь популярную в начале двадцатого века, неожиданно подхватили последние из человеческих писателей и режиссеров. Помню, мне жутко понравилась одна книга, которую написал молодой японец Фудан Кюна. Собственно, папа учил меня японскому по этой книге, а она меня и без того навсегда захватила. Действие, как это часто бывает у японских авторов, происходило в Европе. Герой романа, талантливый ученый, был безнадежно влюблен в одну молодую красавицу, которая вышла замуж по расчету за старого богатея. И вот однажды, когда мужа не было дома, ученый пробрался в спальню своей возлюбленной и отрезал ей голову. Удалил ее прежнее тело, словно опухоль. Потом он пересадил эту голову на тело молодой монашки Клары, только что умершей от саркомы. Причем с этой Кларой он когда-то вместе учился в университете, и любил ее, а она ни о чем не догадывалась. Таким образом, он очистил красавицу от прежней жизни. В самом деле, тело монашки начало сильно влиять на голову, и вскоре прежняя пустышка стала умной и скромной девушкой. Но, конечно, над ученым сгущались тучи. Полиция быстро вычислила его и обвинила в убийстве. Он доказывал, что красавица жива-здорова, но у нее были другие отпечатки пальцев. Словом, начались погони, перестрелки и все такое. Конечно, романтичность победила. Мне особенно запала в душу сцена, когда ученый признается Кларе в своих прежних чувствах. Как трогательно он прощается с нею, как она спокойно осматривает голову, которая будет вскоре красоваться на ее шее, потом благословляет эксперимент и, чувствуя совсем уже близкий конец, сама ложится на операционный стол… Вот, помню наизусть такой диалог:

" — Если бы ты только хоть раз поглядела на меня в свое время, рыжая… Мы были бы счастливы.

— Разве ты не видел моих наклонностей? Ведь я уже тогда была знакома с самим Папой! А на тебя я не глядела специально, потому, что все понимала, и не хотела давать тебе напрасных надежд.

— Ничего ты не понимала, вот в чем дело-то! Жаль, что я тогда был слишком наивен и не догадался тебе все объяснить. Я лишь теперь понял, что ты видела во мне обычного парня, которому нужно от девчонок то же, что и всем. Но ведь я-то как раз и был тем, кто тебе нужен! Ведь я тоже всегда был в душе монахом, хотя о религии думал мало. Я был монахом от науки. И мне просто не приходило в голову, что кто-то может хотеть от девушки плохого. Я до сих пор ищу чисто духовной любви. И тогда вот надеялся, что мы всю жизнь будем просто ходить по улицам и беседовать на родном языке Папы.

— Ты писал мне стихи на этом языке… И на моем родном тоже…

— Так ты помнишь? Ты помнишь такую мелочь?

— Конечно. Ведь сейчас никто не пишет девушкам стихов. А ты вот меня помнишь, такую мелочь…

— Ты снилась мне все эти годы. Вот, видел как-то на днях: ты входишь ко мне домой и протягиваешь диск с оперой Верди о Жанне д'Арк. Говоришь: "Это мне сам Папа подарил, перепиши и ты себе." Понимаешь, рыжая, ты была моей первой настоящей любовью. Подобное чувство никогда не забывается.

— Пожалуй… Так значит, мы действительно были созданы друг для друга… А я узнала об этом лишь теперь, на краю могилы…"

Красиво, правда? У меня всегда стоит комок в горле, когда я перечитываю это место. Вот только я не знаю, о каком таком "плохом" идет речь, но знаю от папы, что это совсем плохо…

Еще был популярен детективный телесериал о похищениях голов известных певиц. Приходит утром продюссер в номер своей дивы, а та лежит без головы… Выяснилось, что этим занимались жулики, которые воровали у артистов разные мелочи специально для продажи коллекционерам. Действительно, если подумать, для певицы голова такая же мелочь, как прилагающийся к ней гребешок. Зачем она ей нужна? Вобщем, попавшимся похитителям и дали срок, как за мелкую кражу. А певицы так и выходили на сцену без головы, и никто из сидевших в зале не замечал этого…

— Нет тела! Нет тела! — оторвал меня от размышлений о литературе непривычный Варькин голос. — Всё погибло! Как же я теперь выйду на сцену?

— Ничего, прорвемся, — попыталась я подбодрить ее — Главное, голова цела, а тело для нас — дело наживное.

— Да ты знаешь, сколько дизайнеров трудилось над мои телом? А ты его бросила под землей!

— Твое тело превратилось в кашу, — вздохнула я. — Там уже ничего не сделаешь.

Бывшая робо-певица на какое-то время замолчала. Вобейда поднялся на задние лапы и принялся лизать ей лицо.

— Скажи-ка, Юрка, — произнесла, наконец, Варька. — А ты… сделала это ради меня самой, или ради того, что я успела узнать?

— А я и забыла совсем, что ты что-то успела, — ответила я, не задумываясь. — Я сделала бы это для любого живого существа… или робота. Вобщем, понимаешь.

— Значит, для тебя не важно, что мы подруги? — произнесла Варька слегка обиженно.

Ну вот, поди разбери ее! То боялась, что я стараюсь ради одной информации, а теперь ей досадно, что я бы могла точно так же помочь кому-то другому. Вот что значит артистка…

— Не говори глупостей! — одернула я ее. — А то сейчас скормлю Вобейде.

— Зубы сломает, — огрызнулась Варька уже совсем узнаваемо.

Ну вот, и Варька все-таки не умерла. Моя единственная трагедия получилась оптимистической. Впрочем, все созданные жителями Земли трагедии, в той или иной степени оптимистические. Ведь читая их, всегда возвышаешься душой. Кто-то умер на книжных страницах или на экране, но от этого ты сам стал более живым, в тебе проснулось что-то хорошее. Совсем не так с жизненными трагедиями. И случай с Варькой просто уникален.

— А сколько прошло времени? — спросила моя подруга.

— Пожалуй, уже полдня, — ответила я, прикидывая в уме.

— Что же ты тянула так долго? — капризно произнесла Варька.

— Ну, как ты думаешь, я бы смогла тебя оживить с одной рукой? — ответила я. — Пришлось, прежде всего, себя восстанавливать.

— Всегда ты думаешь только о себе, Юрка! — тут же снова все перевернула она.

Я лишь махнула рукой и спросила:

— Ну, так что же такое тебе удалось узнать?

— Ах да. Открытие профессора… Видишь ли, этот компьютер, который я нашла, был совсем старый, и по-видимому, им уже давно не пользовались. Окончательных данных о его открытии там нет. Есть результаты многих лабораторных работ, многих экспериментов, но и то двухгодичной давности.

— Так там не по-японски? — спросила я несколько удивленно.

— Нет. Там официальные данные, они обязательно должны быть на чешском, — объяснила Варька.

— И ты смогла в них разобраться? — спросила я недоверчиво.

— Ну да. Я ведь пару месяцев была лаборанткой в третьей Челябинской лаборатории, — вздохнула Варька. — А потом меня оттуда за что-то выперли.

За что, я сразу догадалась. Она там явно не делом занималась, а, как обычно, выпендривалась, пытаясь обратить на себя внимание. Это ж как надо постараться, чтобы быть уволенной в эпоху роботов!

— Ну так вот, — продолжала Варька, — Когда я просмотрела все эти записи, в самом конце мне все же попалась кое-какая зацепка. Всего за пару дней до того, как этим компьютером перестали пользоваться, профессор сделал запись о том, что биологический материал, доставленный с Марианских островов, дает неожиданно положительные результаты. Потом идут записи еще о каких-то неудачных опытах, и последняя запись снова о тех же островах, и снова результат положительный!

Внезапно ее лицо исказилось какой-то судорогой, потом еще и еще раз.

— Ах… я… совсем… забыла, — и без того чужой голос стал замедленным, слова растягивались. — Он… действует…

— Кто действует? — взвилась я. — что с тобой?

— Знаешь, там мне случайно попался архив парфюмерной фирмы, — призналась Варька. — И я его взломала…

— Что-что ты взломала? — спросила я ошарашенно.

— Архив парфюмерной фирмы, — повторила Варька. — мне хотелось, чтобы моя кожа была еще более гладкой. Этот архив был очень старый, сама понимаешь, наверное, остался от прежних хозяев, еще до создания этой лаборатории. Видимо, ученые просто забыли выбросить. А может, решили сохранить до восстановления людей. И в нем сидел сторожевой вирус…

Вирусы! Как много всплыло за последние дни давно забытых вещей… Да, я еще успела застать эту мерзость, и прекрасно помню, что она делает смашинами. Подумать только, что кто-то сидит и пишет, пишет сложные программы ради абсолютного зла. Не для какой-то личной выгоды, не для мести, а просто чтобы сделать людям больно. Я еще понимаю, что можно отвечать на причиненную обиду, но чтобы вот так вот нести зло совершенно незнакомым людям…

Правда, уже в мое время вирусы были довольно большой редкостью. После того, как в 2051 году из-за заражения диспетчерской системы столкнулись сразу все самолеты, находившиеся над аэропортом Хитроу, вирусописатели были приравнены к убийцам, и ООН ввела для них смертную казнь по всему миру.

Поэтому когда я появилась на свет, попадались лишь невероятно старые вирусы, которые сохранились во всемирной сети каким-то чудом. Однако сторожевые вирусы принадлежали к совсем иному разряду. Они создавались в строжайшей тайне специально по заказам крупных фирм и отличались особой жестокостью. Их использование, конечно, считалось незаконным, но людские власти смотрели на него сквозь пальцы, поскольку, по слухам, и сами ограждали такими вирусами секретную информацию. Сторожевые вирусы почти полностью заменили брандмауэры и прочие защитные средства. Их особенность в том, что они спокойно живут на "родной" машине, охраняя весь жесткий диск или какую-то определенную область, и нападают лишь на те устройства, которые проникают туда в обход пароля. Справиться с ними невозможно, поскольку они направлены на физическое уничтожение системы, и действуют в течение максимум получаса.

И это же надо, чтобы вирус охранял не действительно ценную информацию, от которой зависит жизнь всего человечества, а какие-то давно никому не нужные глупости, связанные с косметикой!

Дальше все было ясно без слов. Варька заразилась, едва проникнув в это чертов архив. И сейчас с таким трудом спасенная голова разлетится на куски.

Значит, у нас осталось всего-ничего. А она даже не сказала мне про вирус, болтала о всякой чепухе. Даже то, ради чего мы предприняли расследование, мне и то удалось выудить у нее с трудом.

Все это промелькнуло моем сознании за пару секунд, а в следующее мгновение я увидела, как Варькину голову начало трясти, словно в лихорадке. Мне сразу стало ясно, что означает эта вибрация. Действие вируса достигло окончательной стадии, и он приступил к физическому разрушению объекта! Я кинулась к выключателю, но было уже поздно. Прежде, чем моя рука коснулась кнопки, полыхнула яркая вспышка, и Варькина голова разлетелась на тысячи осколков.

— Вобейда, под стол! — только и успела крикнуть я. Самой падать было уже поздно, и я лишь успела закрыться руками.

Наконец, все смолкло, и стало ясно, что я все-таки жива. На том месте, где стояла подставка с Варькиной головой, в желтом деревянном столе чернела прожженная дыра. Все находившееся в комнате оборудование как будто расстреляло из миномета. Кругом не осталось ни одного целого монитора или системного блока. Хорошо хоть, что пожар не начался.

Как ни странно, мне самой досталось несильно. Осколками посекло многострадальную левую руку. Правда, лишь изрезало кожу и оборвало несколько сенсорных проводков, но не повредило металлический скелет.

На этом мои силы в очередной раз кончились. Я опустилась прямо на пол, привалившись спиной к одному из столов и в очередной раз за последние дни затряслась в сухих, бесслезных рыданиях.

Вот и не стало бывшей робо-певицы. Да, несмотря на все мои усилия, от Варьки ничего не осталось. Но мне почему-то было жалко даже не ее саму, а мучила мысль о том, как я скажу папе, что его возлюбленная погибла. Впрочем, он говорил, что бывают вещи хуже, чем смерть. Но не уточнял, какие.

Если честно, эта Варька никогда не была настоящей подругой. Только и знала, что красоваться. Теперь вдруг вспомнилось, что и на тренировках, и на работе она больше принимала эффектные позы, чем делала дело. А уж как любила позировать перед телекамерами! Смотрите, любуйтесь — смелая спасательница вытащившая с того света очередную группу. Я же в это время возилась со спасенными. Певица с машинным голосом… тоже мне занятие. Она и в эту заваруху-то влезла, чтобы выпендриться. Ведь Варька не была так заинтересована в восстановлении людей, как я. Ну а схватила вирус только из-за собственной глупости, и ни из-за чего больше. Мало ей, видите ли, показалось своей изначальной красоты. И вообще, Варька была бесчувственной дурой, вот и все! О Вобейде и то заботилась я одна, хотя это был вообще-то ее пес. Она даже свое клеймо ему на пузе выжгла раскаленным прутом, и со смехом рассказывала мне, как прикольно он дергался в этот момент. И как это забавно — пес с автографом… Словом, она была буквально соткана из вранья, эта Варька. Вот.

Я пыталась заглушить душевную боль такими мыслями, но внутри все равно что-то свербело. Вот так всегда с ними, с этими артистками, говорил мой папа…

Люди сделали нас слишком похожими на них, и, может быть, допустили большую ошибку. Да, над нами не тяготеет страх за себя, но потеря близких мучает нас не меньше, чем людей.

Боль и не думала проходить, а злость никак не хотела нарастать. Точнее, у боли сменился акцент. Только теперь у меня открылись глаза — с кем я вообще делила хижину? Да, я была совершенно слепа, когда любовалась этой Варькой, думала — вот если бы я была такой красивой, если бы мои волосы вот так переливались на солнце… Я же сама придумала все хорошее в ней — настолько мне хотелось иметь подругу и боевого товарища. А теперь я потеряла подругу дважды — ее не стало физически, и разрушилось все, что я в ней видела. Подумать только, из-за чего она схватила вирус! Более глупой и неоправданной смерти просто не придумаешь!

Не знаю, сколько я просидела на полу, уткнувшись лицом в коленки и обхватив голову руками. Наконец, осиротевший Вобейда ткнулся мне в плечо мохнатой мордой. Странное дело — он и не думал выть по своей хозяйке. Может быть, собаки не привязываются к роботам? Тогда чего же он так льнет ко мне?

Я подняла лицо. В собачьих глазах явственно читалось желание утешить меня. Я как будто прочла мысли Вобейды: "Вставай, Юрка. Хватит киснуть. Былого не воротишь, а вот в будущем мы еще можем многое исправить".

И я медленно поднялась на ноги, опираясь на своего мохнатого друга.

Мы снова направились в "железный" кабинет, где я заклеила новые раны. Соединять оборванные проводки я больше не стала — так меньше чувствительности, хотя все равно резкие движения доставляют сильную боль.

Глава 5

Глава 5

Остров таинственных сокровищ (ха-ха-ха)

Итак, что же дальше? Само собой, мне остался лишь один путь — на Марианские острова. Но как туда добраться? Регулярных рейсов из Москвы туда нет, как, наверное, и из всей Евразии. К тому же, садиться на пассажирский лайнер для меня — чистое самоубийство. Меня тут же опознают и схватят. Что же тогда делать?

Несмотря на то, что вместе с людьми исчезла и армия, мы не стали демонтировать военные самолеты. Они стали использоваться как скоростной транспорт для экстренных случаев. А у меня как раз такой случай!

Я включила один из ближайших компьютеров и вошла в интернет. Покопавшись в поиске минут десять, я нашла тренажер для пилотов и инструкцию по вождению истребителя. Принялась внимательно читать, а потом совершила несколько виртуальных "вылетов". Уже через пару часов я почувствовала, что полностью готова к реальному полету. И подумалось, что иногда все-таки лучше быть роботом. Человек все же не может обучаться настолько быстро.

Теперь для начала, надо как-то замаскироваться. Сперва я не могла ничего придумать. Не клеить же мне усы — да и где их взять? Потом меня осенило. Я вернулась в то самое помещение, где погибла Варька, и стала тщательно осматривать его. Да, так и есть — шевелюра моей подруги осталась нетронутой, и теперь валялась за одними из системных блоков. Ее волосы всегда были гораздо длиннее моих, да и оттенок совсем другой. Так что, их вполне можно использовать в качестве парика.

— Просит, родная, — прошептала я искренне — все-таки, чувства к ней не проходили — и натянула скальп подруги себе на макушку. Закрепила его самую малость, брызнув на кончики ушей по капле клея. Отдирать потом придется с собственным "мясом", но что поделаешь. Вот так. Сзади волосы падают на плечи, по бокам — полностью закрывают уши, спереди — челка до самых глаз. Покопавшись в столах и шкафах, я нашла забытые кем-то из мастеров темные очки и цельный тренировочный костюм, как раз вместо моего изорванного. Ну вот, теперь меня с первого взгляда не узнать.

Я выглянула в окно, чтобы узнать название улицы, затем отыскала его в интернете. Оказывается, не так уж далеко от центра я и забралась, наверное, слишком сильно петляла.

Уже совсем скоро мы с Вобейдой снова оказались на улице Маши Порываеваой, нырнули под Каланчевский мост, миновали Ленинградский вокзал и, наконец-то вот он — родной Ярославский.

За время пути никто не обратил на нас внимания. То ли мой кошмарный парик-скальп и впрямь действовал, то ли все просто спешили по делам, думая об одной лишь работе. На вокзале особо светиться не пришлось — ведь теперь больше не было ни билетов, ни турникетных залов, испоганивших московские вокзалы и близлежащие станции в начале двадцать первого века. Увидев в расписании мониниский поезд, я тут же рванула к нему со всех ног. В этом не было ничего подозрительного — ведь он отправлялся всего через пару минут.

Мы с Вобейдой примостились на моем любимом месте — у самых дверей. К этому меня приучил папа — на таком месте хоть на одного чужака да меньше. Электричка тронулась, и я невольно залюбовалась станциями, недавно обновленными в стиле ретро, под двадцатый век. До чего же здорово смотрелись платформы, покрытые специально состаренным и слегка горбатившимся асфальтом, низкие бетонные ограждения, окрашенные масляной краской, каменные лесенки, слегка выщербленные с тончайшим вкусом, белые деревянные буквы названий, набитые на черные полосы… Словом, все то, что создает аромат дальних странствий прямо у самого порога столицы. На всех подмосковных станциях и следа не осталось от бездушного металла и пластика двадцать первого века. Да и электрички стали ходить старинные с виду, зеленые, кругломордые и красноносые, рижского завода. Красота! Вот папа-то обрадуется, когда вернется!

Будто старых друзей я провожала взглядом знакомые до боли станции, а на своей единственной и неповторимой даже всплакнула бы, наверное, если бы у меня была эта функция. Вот промелькнули и окраинные станции нашего города, вот и еще одна родная, где обитали когда-то дедушки-бабушки, не дожившие до счастливых дней заморозки — тут, наверное, снова всплакнулось бы. А дальше начинался темный лес, в самом буквальном смысле. Очередной город закончился, и потянулись станции, о которых у меня остались лишь смутные, и, наверное уже даже мифологизировавшиеся воспоминания о самых ранних годах. О том, как мы с папой и дядьями ездили собирать грибы. Из собственно, грибов запомнились колоссальные дождевики размером с папину голову, а так же какие-то странные желтые "баранчики", напоминавшие кораллы. А помимо красот природы засели в сознание треугольные деревянные щиты с красной разметкой, указывавшие путь взлетавшим неподалеку самолетом. Они-то и вели к моей нынешней цели — Чкаловскому аэродрому. Этот древний аэродром много чем себя прославил — отсюда стартовал за океан и, собственно, сам великий Чкалов, и трагически-загадочный Леваневский, и вот теперь должна стартовать Юрка Ажуолайте, спасительница мира в трениках. Аж самой смешно.

Сойдя на станции Чкаловской, я, не таясь, направилась прямо к аэродрому. Перемахнуть ограждение, пожалуй, вряд ли удастся, поэтому я направилась прямо к проходной. Конечно, прежней военной охраны тут не оказалось. В будке у входа лишь маячил доспелый старикан, явно созданный еще до появления всех известных мне моделей. У него даже не было псевдо-человеческой кожи, лицо оказалось сделанным из тусклой жести.

— Имя? — в буквальном смысле проскрипел он.

— Пилот Мельникайте, Первая Московская лаборатория, — выдала я первое, что пришло в голову. — Приказ — срочно доставить биологический материал для научной базы на Марианских островах.

— Проходите, — проскрипел вахтер. — Ваш самолет уже заправлен. Только что-то вы долго собирались. Нам звонили по поводу вас еще три дня назад.

"Ничего себе! — присвистнула я мысленно. — Значит на острова собирался сам профессор Хэкигёку, или доктор Тибо. Ну что же, я на верном пути!"

Мы с Вобейдой спокойно направились в том направлении, куда указал вахтер. Его совсем не удивило то, что на мне обычные треники — ведь нам не нужны специальные пилотские костюмы и шлемы. Тут мне пришло в голову, что зря я назвалась литовской фамилией — по ней меня могут вычислить. Но что поделать — имя Марите всегда вертится у меня на языке.

Я спокойно забралась в кабину так, будто делала это много лет, втянула за собой Вобейду, задраила фонарь. Поскольку теперь военными аэродромами пользовались редко, то не нужен был и руководитель полетов. Я стартовала без всяких осложнений и тут же взяла курс на восток, по тому самому маршруту, то проложил когда-то Чкалов.

Описывать свой полет не буду. Хотя я впервые в жизни оказалась в воздухе, ничего особо интересного там не нашлось. К тому же, единственному пилоту не до заоблачных красот. Да и мысли обо всем случившемся за последнее время не давали мне покоя.

И вот теперь, мчась быстрее звука над Тихим океаном, я невольно подумала о том, что самые дальние страны находятся совсем рядом, под боком. Отдаленные станции родной ветки, вроде той же Чкаловской, куда романтичнее, куда таинственнее и загадочнее, чем все эти заморские края, все эти острова и океаны. Скоростной транспорт сделал земной шар тесным и скучным, и лишь старая добрая электричка реально может отвезти тебя на настоящий край света — туда, где кончается ее маршрут по расписанию, куда-нибудь во Фрязево или совсем загадочное Балакирево, куда даже в людскую эпоху электрички ходили два-три раза в сутки.

Потом, к середине пути меня одолели тяжкие сомнения. Лишь теперь я полностью осознала, что совершенно не подготовлена к сыскной работе. Сила и ловкость — это одно, а расследование преступлений — совсем другое. Даже детективных романов я прочла за свою жизнь совсем мало. Кроме классических произведений о Шерлоке Холмсе, которые по своему стилю скорее похожи на ужастики, я читала заодно лишь то, что печаталось в тех же старых журналах, где и фантастика. Правда, в нашей квартире был целый шкаф с детективами, которые собирала бабушка. Но у нас с папой руки до него никак не доходили.

Потом вспомнился один из разговоров с папой, возникший из-за его любимой фразы.

— Понимаешь, дочка, вот ведь какой в жизни парадокс, — сказал он. — Смерть плохого человека все воспримут с равнодушием, если не с радостью. А смерть хорошего или просто нейтрального человека у кого-нибудь, да вызовет слезы. А раз смерть пока что неизбежна, то получается, что лучше быть плохим, чем хорошим. Сообрази-ка, есть ли выход из данной ситуации?

— Смерть устранить невозможно… — начала я повторять условия задачи. — Быть плохим лучше, чем хорошим… Но быть плохим нельзя… Значит надо… надо сделать так, чтобы некому было плакать!

— Вот видишь, дочка, — улыбнулся папа. — Именно так я и рассудил, когда заказывал тебя.

Ох, папа, папа! Знал бы ты, как рыдают без слез. Это действительно очень болезненное ощущение. Вообще, когда все это закончится, поговорю с ним, может быть, он согласится отключить мне внешние сенсоры. Ведь мне уже точно не придется драться с повзрослевшими теперь соседскими мальчишками. Да и сама я внутренне уже совсем не маленькая девочка, не смогу больше вдохновлять папу детскими войнами и подвигами. Больше не повторятся те моменты, когда я возвращалась домой вся в умилительно-детских синяках и царапинах, а папа, обрабатывая их, приговаривал: "У киски боли, у собачки боли, у Юрки заживи!" В моей взрослой жизни боль оказалась слишком серьезной.

Я уже давно пересекла евразийский континент, пронеслась над Японией и свернула к югу. Впереди, наконец-то показалась россыпь Марианских островов. Я сразу же узнала среди них Гуам, напоминавший изогнувшуюся рыбину, обратившую круглую сомовую голову к югу и оттопырившую короткий грудной плавник на запад.

Я сбавила скорость и уже собиралась заходить на посадку, как вдруг что-то сильно ударило по хвосту. Самолет сильно тряхнуло, раздался взрыв!

Действуя совершенно автоматически, я нажала кнопку катапультирования и при этом успела подхватить Вобейду и усадить себе на колени. Человеку это вряд ли было бы под силу.

Уже через считанные доли секунды я увидела, как над головой расцвел купол парашюта, почувствовала, как резко натянулись стропы. Остатки истребителя ярким снопом сыпались в океан.

Пока мы качались на стропах, я лихорадочно раздумывала, что же произошло. Судя по характеру взрыва, это не было случайное столкновение с другим самолетом и, тем более, с птицей. Вероятность, что в меня попал метеорит, исчезающе мала. Значит, остается только одно — меня намеренно подстрелили, а это можно сделать только ракетой. Но ведь, насколько я знаю, на Земле больше не осталось боевых ракет… Получается, что их все-таки припрятали те, кто убил профессора? Но как же они выследили меня? Откуда узнали, что мне известно про Марианские острова — ведь они не знали точно, что в лаборатории что-то осталось. Ах, нет, конечно же, они поджидали вовсе не меня. Им было известно, что лаборатория заказала рейс в эти края, вот и поджидали, видимо, доктора Тибо. Кстати, где он сейчас? Судя по тому, что самолет дождался, пока я его угоню, доктор по-прежнему остается в Москве и, возможно, уже работает над найденной мною тетрадью. Так что, возможно, я спасла ему жизнь.

Спокойная поверхность океана была уже совсем близко. Я спихнула Вобейду с колен и расстегнув ремни, приковывавшие меня к креслу, так же соскользнула вниз.

Я надеялась уплыть подальше до того, как парашют накроет нас, но тяжелое кресло тянуло его на дно слишком быстро. Еще миг — и мы с Вобейдой оказались в шелковой ловушке. Купол плотно обхватил нас со всех сторон, а массивный груз тянул в самую пучину.

За себя-то я совсем не испугалась — выберусь рано или поздно, хоть с самого дна. А вот Вобейда — он ведь живой, он захлебнется через несколько секунд! Я принялась лихорадочно работать руками и ногами, но купол был слишком велик, чтобы его сбросить. Помнится, была когда-то такая казнь, когда человека сбрасывали в мешке в холодную воду. Да, стоило ради этого катапультироваться… Вобейда отчаянно бился, чувствуя близкий конец, и только мешал мне действовать.

Я с трудом нащупала за поясом шпагу и потянула было ее вверх, но плотная ткань не пускала. Тогда я попробовала действовать клинком, прямо не вынимая его из-за пояса. Лезвие уперлось в прочную ткань, но та никак не хотела поддаваться. Я надавила изо всех сил, другой раз, третий… Наконец, закаленная сталь все же победила — клинок вошел в ткань на всю свободную длину. Я тут же сделала резкое движение вверх, прорезав купол примерно на метр. Этого было достаточно, чтобы вытолкнуть Вобейду наружу. Затем я сама раздвинула края отверстия руками и рванула изо всех сил. Вот так, теперь можно выбраться и мне.

Едва только я оказалась снаружи, как изрезанный купол остался далеко внизу, увлекаемый ко дну тяжестью кресла. Под водой я видела так же хорошо, как и на суще, мне вовсе не требовалась маска. А мой высокопрочный металлический скелет вовсе не утяжеляет мое тело — вешу я столько же, сколько обычная девчонка моего возраста. Так что, всплыть на поверхность для меня не составляло труда. Так что, следовало думать, прежде всего, о своем друге.

Я подхватила Вобейду за ошейник левой рукой, которая просто оказалась к нему ближе, и ее снова пронзило резкой болью. Но я не разжала пальцев и, толкнувшись ногами, одновременно сделала мощный гребок правой рукой. Вобейда, до этого, кажется, уже полузадохнувшийся, внезапно ожил и начал сучить лапами. Я толкнулась еще и еще раз. Левая рука по-прежнему болела нещадно, но я сжала зубы и просто заставила себя забыть о боли. Синяя глубина все никак не хотела отпускать. Само собой, мои движения куда сильнее, чем у живых существ. Мы неслись к поверхности с непривычной для здешних обитателей скоростью. Всевозможные рыбы и моллюски испуганно шарахались в стороны, видимо, крутя плавниками и щупальцами у виска.

Наконец, моя голова с шумом вынырнула на поверхность. Я тут же рванула левую руку вверх, поскорее вытаскивая своего друга на воздух. Руку прострелило еще отчаяннее, но это было уже не важно — главное, что Вобейда заворчал, зафыркал и стал мотать головой во все стороны, поднимая фонтан брызг.

Мои ребра опять учащенно вздымались, хотя мне, конечно, не требовалось отдышаться. Теперь можно было расслабиться и обратить внимание на никак не стихавшую боль в руке. Пожалуй, надо будет даже не поговорить с папой, а сделать доклад в ООН о нецелесообразности болевых ощущений у роботов. Я, конечно, сильная и выносливая, но зачем же расходовать столько энергии даром?

Я почувствовала, что силы меня покидают. Что-то слишком часто я стала разряжаться. Хорошо хоть, сейчас здесь стоял полдень. Я плавно загребла ногами и, раскинув руки, улеглась на волнах, подставив широко распахнутые глаза здешнему жаркому солнцу. Вобейда притих и висел неподалеку.

Лениво покачиваясь на легких волнах, я принялась размышлять, что же предпринять дальше. Интересно, куда нас отбросило взрывом? На горизонте виднелась какая-то суша. Судя по тому, что она казалась не очень длинной, это была северная оконечность Гуама, то есть, хвостовой плавник. Вероятно, придется двинуться вплавь в том направлении. А что дальше? Обитаем ли этот край? Или там сплошные джунгли, а жизнь и наука сосредоточены только в столице — Хагатне. Но она расположена в самой середине западного побережья, а значит, до нее еще топать и топать.

Внезапно, мое внимание привлек отдаленный плеск весел. Я поспешно перевернулась и приняла в воде стоячее положение.

Моим глазам предстало совершенно невероятное судно. Это были сразу две пироги, соединенных между собою полосками дерева. В каждой из них сидело по пять гребцов. А поднимавшийся ближе к носу тугой треугольный парус задирал рога кверху, будто один из моих любимых литовских чертей! Вот это да — туземный катамаран! Ловко же здешние роботы соблюдают традиции! И в самом деле, экипаж судна состоял из очень смуглых, прямо-таки коричневых гребцов. Весь их наряд составляли только набедренные повязки из листьев, а шею украшали длинные вязанки мелких ракушек.

Сообразив, что это явно местные жители, которые вряд ли замешаны в каком-то заговоре, я двинулась им навстречу.

Не слишком торопясь, чтобы не вызвать у них подозрения, я приблизилась к правой пироге. Гребцы не проявляли враждебности, лишь удивленно переговаривались между собою. Я положила руки на борт и подтянулась — левую, как всегда пронзила острая боль. Закинув ногу на борт, я тут же полностью вылезла из воды и втянула Вобейду за ошейник. Туземцы невольно попятились, как будто даже испытывая страх. И это при том, что у них были при себе луки и гарпуны. Странновато для роботов. Мы никогда не боимся друг друга.

— Агой! — поприветствовала я их на общепринятом чешском. — Отвезите нас в город! У нас срочное научное дело!

В ответ раздалось лишь несколько недоуменных фраз, в которых я ничего не поняла.

— Послушайте! — воскликнула я, начиная терять терпение. — Я из Первой Московской лаборатории, в связи с убийством профессора Хэкигёку! Мне нужно срочно отыскать оставленные им материалы!

В ответ на это снова раздалось странное бормотание. Потом навстречу мне вышел юноша, по виду старше меня всего на несколько лет. Приблизившись ко мне, он, неожиданно бухнулся на колени и принялся кланяться. Товарищи последовали его примеру. Ничего себе!

Я наклонилась к парню, приподняла его за плечи и поставила на ноги. Он смотрел на меня с изумлением и испугом.

— Послушай, сейчас не до традиций и спектаклей. Срочно отвезите нас к ученым! — выпалила я и невольно слегка встряхнула его.

От этого он задрожал и снова выдал какую-то невнятную фразу.

— Jak? — догадалась я наконец. — Ne mluviš český?(*)

(*) Как? Ты не говоришь по-чешски? (чеш.)

Он не ответил ничего внятного даже на это. Но такого не может быть! Чешский язык вкладывается всем роботам по умолчанию, как рабочий. Без него не пишется ни одна программа или команда. Так неужели… передо мною люди? Последние люди, каким-то образом не попавшие в Антарктиду?

Впрочем, хотя они говорили на каком-то незнакомом мне языке, я смогла разобрать в их речи что-то испанское. Ага, видимо, это чаморро — язык коренных жителей Марианских островов. В семнадцатом веке испанцы истребили их на девяносто семь процентов, захватили острова почти до конца девятнадцатого века и на память оставили множество своих слов.

— Сеньорита рубио дель сьело! Сеньорита рубио дель сьело! — кричали они, разглядывая меня. Понятно, "светловолосая с неба". Значит, туземцы видели, как я падала в океан, и выслали катамаран специально на поиски. Видимо, они никогда прежде не видели живых блондинок. Если и встречали европейцев, то только испанцев, а среди них вряд ли найдутся блондины. А если учесть, что Вобейда тоже белой масти, то можно представить, какое впечатление мы произвели на них. Вероятно, они никогда не видели столько полностью белых существ.

Я попробовала заговорить с ними по-испански.

— Отвезите нас к вашему вождю, — потребовала я, как можно более властным тоном, раз уж они принимают меня за небесное создание.

Это возымело эффект — гребцы сразу же взялись за весла, а юноша, кланявшийся мне, принялся управлять парусом. Уже совсем скоро перед нами возникла зеленая громада острова.

Туземцы высыпали на берег первыми, продолжая кричать "Сеньорита рубио дель сьело!" Из видневшихся неподалеку хижин показались их соплеменники — женщины, дети, старики. Мы с Вобейдой не заставили себя звать, и, тоже спрыгнув на берег, приблизились к толпе.

Снова зазвучала непонятная мне речь с отдельными проблесками знакомых слов. Наконец, из самой большой хижины показался старик, одетый в такую же повязку из листьев, как и у всех остальных. Однако голову его украшало не что иное, как шлем военного летчика. Судя по цвету кожи, это не был заплутавший европеец, значит, шлем, найденный где-то в джунглях, говорил о высоком статусе его обладателя. И действительно, парень, который кланялся мне в пироге, теперь снова обернулся ко мне и, указывая на него, громко выкрикнул туземное слово, явно обозначавшее титул вождя.

Старик приблизился ко мне вплотную и тоже поклонился, но стоя — видимо, так полагалось по этикету — а заем заговорил уже на чисто испанском, хотя и ломанном языке, без артиклей и вообще без всякого соблюдения грамматики. Я совсем по-людски вздохнула с облегчением.

Выяснилось, что у них здесь отмечается какой-то местный праздник, и что мое падение в океан как раз стало гвоздем программы. Я не просто свалилась с неба, а один к одному попала в образ какой-то девы из легенды. Это я удачно зашла!

— А сейчас, о прекрасная светловолоса сеньорита с неба, прошу разделить с нами нашу скромную трапезу! — произнес вождь и снова поклонился мне.

— Богини не едят земной пиши, — произнесла я, внутренне улыбаясь (видел бы меня папа — вот порадовался бы — ведь в то, что я не ем, он вкладывал примерно такой смысл). — Но я приказываю накормить моего верного спутника — Пастуха Звезд!

Это я уже сболтнула первое, что пришло в голову, понятия не имея об их верованиях. Но туземцы восприняли мои слова с радостью и тут же принялись суетиться у костра. И уже совсем скоро перед Вобейдой поставили суп из морской черепахи, сваренной в собственном панцире. На второе спутнику богини подали шашлык их летучих мышей. Не знаю, как бы оценил эти блюда европеец, но Вобейда сразу же отдал должное традиционной Марианской кухне. Насухо вылизал панцирь, обглодал деревянные шампуры и уселся с высунутым языком, явно намекая, что неплохо бы все повторить. Аборигены оказались понятливыми, и перемена блюд повторялась еще с десяток раз.

Пока мой друг утолял свой в прямом смысле зверский аппетит, я попыталась выудить из вождя нужные мне сведения. Вскоре стало ясно, что здесь понятия не имеют о жизни внешнего мира за последнее столетие. Жители этой деревни уже давно ушли в леса, и не общались с более цивилизованными людьми и, тем более, не подозревали об эпохе роботов. О том, что здесь ведутся какие-то научные исследования, они, конечно, тоже не слыхали.

Возможно, в Хагатне я и встречу роботов. Но здесь, на нижнем конце хвостового плавника рыбы-Гуама, по-прежнему жили одни лишь люди! Каким только образом они уклонились от переселения! Ведь ООН тщательно прочесывала каждый клочок суши. И отсюда не то, что до столицы, но даже до ближайшего крупного селения, такого, как Оушенвью или Йиго, были многие километры.

Услышав имя профессора Хэкигёку, вождь неожиданно оживился, обернулся к толпе и что-то крикнул. К нам приблизился невысокий, но мускулистый парень, по чертам относившийся скорее, к монгольской расе, чем к здешним аборигенам. Однако, кожа его все-таки была довольно смуглой.

— Это Тумугон, — представил его вождь. — Тумугон рассказать дева желтый профессор.

Азиат бухнулся передо мною на колени, поклонился до земли, потом поднялся и начал свой рассказ не на испанском и даже не на чаморро, а на какой-то странной смеси японского и тагальского. Ну да, и тот и другой народ так же оставили здесь след. И хотя речь островитянина звучала странновато, я легко понимала его.

Парень поведал о том, что профессор и его "люди" действительно неоднократно бывали на острове, но только не здесь, не в этой деревне, а в совершенно другой, откуда родом сам Тумугон. Как я поняла, эта деревня расположена далеко отсюда, на самой крайней точке верхнего плавника рыбы-Гуама (ох, как нелепо без конца оперировать этими рыбными терминами, но я просто не нашла на карте никаких названий, касающихся этой части острова, честно. Паганель его знает, как оно называется). Профессор приплывал туда на корабле, с западной стороны…

Долгие годы жизни с папой-полиглотом научили меня анализировать языки, поэтому я быстро запомнила немыслимый сленг Тумугона и расспрашивала его не на японском и не на тагальском, а четко на его сленге. Да, все же хорошо, что я робот. Вот, папа, например, так и не освоил разговорный эсперанто, хотя читал на нем свободно. Ведь этот язык целиком составляют заимствования из основных европейских. А папа знал все слова, но не мог запомнить, в каком случае нужно использовать заимствования из немецкого, в каком из английского, а в каком из французского. Кроме того, он часто путал в разговоре близкородственные языки, например, чешский с польским.

— Когда они появились здесь впервые? — спросила я.

— Давно, — коротко отвечал Тумугон, — и стало ясно, что более точного понятия тут не существует. И вправду, на что им счет времени?

— А что они тут делали? — попыталась выяснить я.

— Сперва они расспрашивали наших стариков о разных вещах. Они знали наши легенды, и старались понять, насколько хорошо они их знают. А потом оказалось… оказалось…

Парень замялся, как будто не решаясь закончить фразу и, видя это, я даже повысила голос:

— Тумугон, отвечай богине! Отвечай немедленно! Или скормлю тебя Пастуху Звезд!

Вобейда, поняв мои слова, оторвался от пиршества и грозно оскалился. И бедный парень, наконец, выдавил:

— Они искали иморутарису…

При этом слове у меня что-то отщелкнуло в голове. Слово показалось мне европейским, искаженным на японский манер.

— Что такое иморутарису? — спросила я поспешно.

— Иморутарису — это табу. Это то, что наш народ с незапамятных лет хранил в тайне от всех чужестранцев. У нас даже не было имени для него — мы называли его просто "табу". Но раз о нем каким-то образом узнал желтый профессор, значит, это уже больше не тайна. Это он дал имя нашему бывшему табу.

Ну конечно! Странное слово — это искаженное латинское "immortalis" — бессмертный! Теперь картина была совершенно ясна. Кто-то из роботов, изучавших литературу и фольклор, наткнулся на упоминание о чем-то близком к цели поиска в здешних легендах. И видимо, сведения уж очень обнадеживали, если на поиски отправился сам Хэкигёку.

— Профессор нашел то, что искал? — спросила я.

— Да. Нам пришлось сознаться, раз он и так почти все знает.

— Что же представляет собой это самое иморутарису? — спросила я и, видя, что он не совсем понимает вопрос, добавила: — Это трава, листья, камень, моллюск, рыба?

— Это… ну, это готовят наши шаманы, — произнес, наконец Тумугон. — Как оно готовится, мы, простые люди, не знаем.

Он даже съежился, ожидая гнева богини.

— А из чего? — спросила я поспешно. — Из чего они его готовят?

— Ну, это просто, — сразу же просиял парень. — Его готовят из водорослей, которые добываем мы, ныряльщики. У нас в деревне все молодые парни и девушки — ныряльщики.

— Ясно, — кивнула я. — Ты можешь отвести меня в свою деревню?

— Пешком здесь далеко, да и опасно, — ответил Тумугон. — Я отвезу тебя, Сеньорита Рубио, на своей лодке.

И он указал в сторону берега.

— Идем, Вобейда! — крикнула я по-чешски.

Пес оторвался от очередного крылатого шашлыка и с сожалением поплелся со мной.

Пирога Тумугона оказалась не очень большой — как раз, чтобы мы поместились втроем. Я секунду раздумывала, стоит ли браться за весла, которых мне не предлагали, не уроню ли я свой образ богини. Наконец, сообразила, что главное — быстрее оказаться на месте. А если я продемонстрирую свои возможности то, пожалуй, стану еще божественнее. Поэтому, едва мы только удалились от берега, я подхватила лежавшее на дне пироги двойное весло и оно заработало у меня, словно гребной винт. С берега донеслись изумленные крики — островитяне еще ни разу не видели, чтобы простая пирога уносилась, словно моторный катер. Тумугон сидел сжавшись, как будто от перегрузки, и лишь указывал мне направление.

Уже очень скоро стало ясно, что мы у цели — я угадала тот самый мыс, что называла верхним концом плавника. Я положила весло на дно пироги и велела туземцу двигаться к берегу.

Пирога ткнулась носом в песок чуть поодаль от видевшихся на фоне джунглей тростниковых хижин. Я бодро выпрыгнула на берег первой, чем еще более удивила Тумугона — после такой-то гребли. Сам он выбрался на берег, шатаясь, как будто при сильном шторме, и принялся втаскивать пирогу на берег.

Тем временем, я увидела, что к нам приближается рослая широкоплечая девушка, лицом и кожей сильно напоминающая моего спутника. А за плечами у нее, прямо как у меня, торчали лук и стрелы, только конечно, не спортивные, а самодельные. В руке у нее болталась связка подстреленных птиц.

— Это моя сестра, Паласо, — представил ее Тумугон.

В отличие от всех островитян, Паласо не только не упала на колени, но даже не стала мне кланяться, а протянула руку! Я пожала ее с тем же ограничением, какое делала для друзей-мальчишек, и оказалось, что пожатие у нее довольно сильное для человека. Если у меня для таких случаев установлен человеческий максимум — пятьдесят четыре килограмма, то у нее оказалось где-то около пятидесяти — не девчачья, кстати, цифра.

— Паласо, поклонись богине! — прошипел Тумугон. — Это же Сеньорита Рубио дель сьело!

Девушка не обратила на него внимания и, продолжая сжимать мою ладонь, произнесла:

— Кумуца!

Я знала, что это "привет" по-тагальски, и что она не добавила уважительного "по". А она, подтверждая мои мысли, продолжала:

— Я вижу, мы с тобой одного поля ягоды! Ты тоже охотница? Какой у тебя чудесный лук! На сколько шагов бьет? А какой у тебя табак!(*) Ветви в руку толщиной перерубает? А древесный ствол? А дашь подержать? А порубить, а пострелять?

(*) Меч, шпага. — тагальск.

Я не успевала слова вставить, да и не решалась прервать этот поток азартного любопытства. Тумугон же, явно знавший, что сестру не остановить, направился в деревню.

Вскоре повторилась примерно та же сцена, что и в первой деревне. Ко мне спешила толпа туземцев, которые так же падали на колени и кланялись. Отличие было только в том, что у всех были в той или иной степени черты японцев и филиппинцев.

Обеспечив Вобейду угощением, я подозвала старого шамана и стала расспрашивать его про иморутарису. Он сперва слегка помялся, но все же не устоял перед светловолосой богиней и поведал, что вещество, которое раньше было табу, представляло собою мелкий порошок. Он приготовлялся из какого-то особого вида водорослей, росшего на самом океанском дне вдоль восточного побережья Гуама. За этими водорослями охотятся все молодые ныряльщики этой деревни и сдают шаманам, поскольку лишь они умеют ее готовить. В принципе рецепт очень простой — трава высушивается на крыше хижины, потом смалывается. Вот только делают это шаманы при каких-то особых условиях — там много всяких обрядов, связанных с Луной и приливами. Думаю, это просто специально придумано для секретности. Используется же порошок еще проще — курится через трубку. И всего пары затяжек достаточно, чтобы человек прожил ближайший год без всяких болячек и даже раны у него затягиваются вдвое быстрее. Тайной владели лишь жители этой деревни, и продавали свое волшебное курево соседям за инструменты, рыбу, дичь и прочую провизию. Все, кто мог нырять, только этим и занимались, и лишь немногие непоседы, вроде Паласо, еще и ходили на охоту. Когда мне представили Тумугона, он как раз отправился торговать.

Так, значит, лекарство от многих болезней и ран… Это прекрасно, но все же еще не бессмертие. Но не зря же профессор назвал водоросль имморталисом. Научное латинское название просто так не дается. А что, если ему удалось найти еще что-то на дне? Может быть, какие-то более эффективные экземпляры? Вот только как в этом разобраться, если рядом нет никого из ученых? Интересно, дошла ли моя посылка до Академии Наук? А если дошла, то скоро ли они расшифруют записи профессора? Может быть, уже сейчас сюда мчатся плавучие и летучие лаборатории? Ага, размечталась. Нет уж, Марите ведь не рассчитывала на помощь из Москвы, а сама громила врагов.

Я поблагодарила шамана за рассказ, и, задумавшись, отошла в сторону. Заметив это, жители деревни снова окружили меня. Каждому парню и девчонке хотелось, чтобы богиня дотронулась до них, пожелав удачного лова. Вскоре образовалась совершенная неразбериха.

Я не знала, что и делать, но вскоре Паласо незаметно для всех оттерла меня в сторону, отвела за одну из хижин и прошептала доверительно:

— Идем со мной. Парни все — мга манг-унгас.(*) Только и знают, что лезть к девчонкам со своею любовью. А на что мне их любовь? У меня мечта есть — нырнуть глубже всех, глубже брата, глубже отца, глубже вождя и его детей — в самую-самую лалим!(**) Нырнуть на ее дно и найти там такую водоросль, чтобы ее хватило сразу и на всех, на весь наш остров! А если я выйду замуж, пойдут дети — кто мне это позволит? Разве какая-то там любовь сравниться с мечтою? Профессор тоже видел, что они мга манг-унгас, и не очень на них полагался. А мне он доверил тайну своей подводной машины! Я знаю, где он спрятал ее до своего возвращения. Идем, покажу!

(*) Дураки. — (тагальск.)

(**) Бездна — (тагальск.)

Ничего себе! Я невольно залюбовалась этой гордой дикаркой. Она очень сильно напомнила мне Моану из старинного мультфильма. Нет, не внешними чертами, конечно — она была уж очень похожа на японку, а смуглая кожа скорее всего, была от тагалов, а не от чаморро. Но в ее глазах горел такой же огонь мечты, такое же дерзостное стремление одолеть немыслимое, сотворить невозможное. И ее слова о тайне поразили меня даже меньше, чем ее личность!

Я огляделась по сторонам. Толпа продолжала клубиться вокруг давно утраченной оси. Вобейда был при деле, опустошая очередной панцирь. Значит, я совершенно свободна.

— Идем, — коротко сказала я. — Если там то, что мне нужно, дам тебе попользоваться моим оружием.

Паласо так и подпрыгнула по-детски, хлопнув в ладоши, а потом поспешно развернулась и поманила меня за собой.

Мы углубились в лесную чащу и уже через несколько минут вышли к заросшему все тем же лесом небольшому мысу. Он сильно изгибался, образуя почти замкнутое кольцо. Паласо опустилась на колени перед каким-то крупным камнем и стала шарить рукой у его основания. Внезапно камень отъехал в сторону, и моим глазам открылся вполне современный пульт управления. Тонкие, но твердые пальчики охотницы проворно забегали по клавишам.

Едва только она подняла глаза, как воды заволновались, в них показалось что-то темное, и вскоре на поверхности бухты показалась небольшая подводная лодка, или даже, скорее, батискаф непривычной конструкции. Паласо нажала еще несколько кнопок, и аппарат двинулсяберегу.

— Вот, — гордо произнесла охотница, поднимаясь на ноги.

— И об этом знаешь только ты одна? — уточнила я. — Ни вождь, ни шаманы?

— Да, — кивнула Паласо. — Профессор доверил мне эту тайну и велел следить за подводной машиной до его возвращения.

— Ты что, умеешь ею управлять? — удивилась я.

— Нет, — покачала головой охотница. — Я только ныряю и очищаю ее от ракушек и водорослей.

— А внутри ты была? — спросила я

— Была как-то вместе с профессором и его "людьми". Он попросил показать, где лучше всего растет иморутарису. Но мы плыли по поверхности. Профессор записал координаты места и отвез меня обратно. Он объяснил мне, как открыть машину, но строго-настрого запретил ходить туда без него.

— Ну, открывай же! — воскликнула я нетерпеливо. И, видя, что она колеблется, добавила. — Профессор больше не придет — он отправился в страну предков. Теперь вместо него Сеньорита Рубио. Клянусь всеми богами!

Но Паласо по-прежнему медлила. Тогда я вспомнила о своем обещании и протянула ей шпагу, держа ее за клинок:

— На, опробуй.

Охотница схватила ее с такой жадностью, с какой я накидывалась на еще неведомую мне книгу Сальгари. Поднесла к глазам, тщательно осмотрела. Сделала несколько выпадов, потом принялась рубить кусты и даже перерубила толстую ветку ближайшего дерева. Наконец, с явным сожалением, вернула шпагу мне.

— Да, твой табак просто чудесный! Достойныйбогини! А лук?

Пришлось дать ей и лук со стрелами. Он оказался для нее неожиданно тяжелым, но она все же довольно легко натянула его и положила стрелу, прицелилась, отпустила тетиву… Стрела пролетела через всю бухту и на целую четверть вошла в ствол дерева. Примерно в пяти метрах от земли. А стреляла Паласо, как и я привыкла, на японский манер. После этого охотница вернула мне лук и колчан с тяжким вздохом. А мне пришлось тащиться на противоположную сторону бухты, лезть на дерево и выручать свою стрелу. Я выдернула ее одним движением, и охотница восторженно захлопала в ладоши.

Теперь когда я сдержала свое слово, ей пришлось открыть люк батискафа, точно так же, с пульта, и даже выдвинуть трап.

Я мгновенно взбежала по нему и прыгнула внутрь. И сразу же, почти мне на голову, приземлилась Паласо. Я не ожидала от нее такого проворства, и еще пару секунд раздумывала, выставить ее наружу, или нет. А потом вспомнила про Моану — её швыряют в воду, а она через секунду снова на борту. Ладно уж, пусть остается, ведь она уже доказала наше духовное родство. Мое поддельное механическое сердце уже испытывало к ней отнюдь не поддельные сестринские чувства.

В батискафе, конечно же, было темно, поэтому я в буквальном смысле блеснула своей божественностью — включила глазной свет. Но это произвело на охотницу гораздо меньший эффект, чем мое оружие и сила пальцев. Она протянула руку и включила обычное освещение. Но я вовсе не расстроилась, уже зная ее характер и восхищаясь им.

Конечно же, водить подводные аппараты мне еще не доводилось. Но раз уж я освоила истребитель и преодолела на нем полмира, то почему бы и здесь не попробовать без подготовки?

Я внимательно осмотрела приборную панель, и вскоре уже кое-что поняла, тем более, что все надписи были на чешском. Нажав одну из кнопок, задраила люк, затем начала погружение.

Иллюминаторов у столь глубоководной посудины, конечно, не было, но я смогла быстро включить камеры внешнего обзора. Передо мною вспыхнул экран, и я увидела, что батискаф опустился на самое дно бухты. Взявшись за рычаги, я осторожно повела аппарат в узкий просвет.

— Да, да! — воскликнула Паласо, без церемоний примостившаяся в соседнем кресле и пристегнувшаяся. — Профессор делал так же. Значит, ты и впрямь его преемница, Сеньорита Рубио.

— Меня, вообще-то зовут Юрка, ну, Юрате, — произнесла я, окончательно понимая, что перед нею играть богиню бесполезно. Да и не чувствовала я перед нею никакого превосходства, хотя нас и разделяли тысячелетия прогресса. Скорее даже, она может меня чему-нибудь научить.

— Ю-ра-те, — повторила охотница медленно, и я поняла, что при ее полу-японском языке этот вариант проще. А она, тем временем, снова пожала мою руку на все пятьдесят килограмм.

Тем временем, я отыскала автопилот, и стала копаться в его журнале маршрутов. Ага, вот, кажется, то, что надо — маршрут, повторявшийся в последнее время двадцать четыре раза. И вел он, судя по координатам, не куда-нибудь, а в Марианскую впадину!

Я так и знала, что эта тайна связана с Марианской впадиной, знала с того самого момента, как услышала от Варьки название островов. Ну, еще бы. Ведь люди бывали здесь всего лишь дважды, последний раз — в далеком 2012 году, и брали лишь самую малость образцов. Так что, здесь по-прежнему могло скрываться все, что угодно. Ну что ж, с моим русалочьим именем самое место в глубочайшей морской впадине.

Я немедленно задала нужный маршрут, и батискаф двинулся на восток. Вот это действительно было увлекательное путешествие, не то, что полет за облаками! Мой папа по гороскопу — Рыба, поэтому в нашем доме всегда царила особенная любовь к этим существам. Картинки, игрушки, монетки, марки, значки и, конечно, книги, посвященные рыбам, окружали меня всю жизнь. На всех компьютерах в доме, даже на совсем старинном, выпущенном в 1995 году, стояли скринсейверы с рыбами. Никогда не было только одного — аквариума с живыми рыбами. Папа объяснил мне, что когда-то в детстве, еще до школы, у него жила в трехлитровой банке собственноручно пойманная в пруду маленькая рыбка ротан. Но она скоро умерла, отравившись гусеницей, и это была первая в папиной жизни встреча со смертью и настоящими, недетским слезами. За нею последовала бесконечная череда смертей — бабушки, дедушки, дяди, тёти, друзья семьи, даже его собственный отец, одним из первых. И, наверное, именно после этой рыбки и зародилась у папы мысль о том, что такое самое большое добро. И именно с тех пор он стал окружать себя только бессмертными рыбами, созданиями людей. И вот теперь подводный мир встретил меня, как родную. Всевозможные рыбы, моллюски, ракообразные и прочая живность как будто соревновались между собой, кто скорее покажет мне свою красоту. Я едва не уткнулась носом в экран, но меня сдерживал ремень. А Паласо сидела в своем кресле совершенно спокойно — эта глубина не была для нее в новинку.

— Смотри, Юрате, — она дернула меня за руку. — Вот это и есть заросли иморутарису!

Я вгляделась в экран. Трава, как трава, ничего примечательного, ни цветочков там каких, ни ярких красок. Видимо, это способствовало сохранению тайны.

Внезапно ровная поверхность морского дна сменилась резким провалом. Земля ушла у нас из-под "ног".

— Вот она — лалим! Моя мечта! — восторженно воскликнула Паласо. Теперь настала ее очередь натягивать пристяжной ремень.

— Ты никогда не была здесь? — спросила я.

— Нет, — помотала головой она. — Никто из наших здесь не бывал. Поверху плавали, а в саму расщелину никто не погружался.

Батискаф медленно спускался вдоль отвесной стены. Я заметила, что имморталис покрывает ее полностью, на всем протяжении нашего пути. И чем глубже мы спускались, тем стебли становились длиннее и мясистее.

— Я в самой лалим! Я в самой лалим! — не переставала восхищаться охотница. — А мы на самое дно пойдем, да?

— Пойдем, пойдем, — пробормотала я машинально, пристально вглядываясь в экран.

Прожекторы батискафа были довольно слабыми противниками для здешней ватной тьмы, их неяркий свет растворялся и терялся уже в нескольких метрах под днищем. Как вдруг в нижнем левом углу экрана мелькнул какой-то яркий огонек. Я насторожилась и тоже прянула вперед.

— Ты знаешь, что это такое? — спросила я у своей подруги.

— Нет, — помотала она головой. — Может быть, упавшая звезда с неба?

Я вздохнула совсем по-людски и задумалась. Возможно, это залежи радиоактивного вещества? Или какая-то глубоководная рыбина? Или фосфорические водоросли? Ну конечно, додумалась — имморталис расцветает в бездне, словно папоротник в купальскую ночь…

Тем временем, глубинометр показывал, что мы приближаемся к самому дну расщелины. Таинственный свет становился всё ярче и ярче. А заросли имморталиса покрывали стену уже сплошным ковром.

Наконец, приборы показали, что мы уже достигли конечной точки нашего маршрута. И я буквально остолбенела сразу от двух вещей. Во-первых, имморталис, плавно переходивший со стены на дно впадины, и в самом деле цвел! Нет, не ярким огнем легендарного папоротника, а скромными на вид розоватыми цветочками размером не более пяти миллиметров. Не в этих ли цветах и кроется источник бессмертия?

А во-вторых, прямо перед нами возвышался купол подводного строения! Это была научная станция, созданная здесь профессором! И именно от нее и исходил тот самый свет.

Купол станции возвышался над грунтом примерно на три метра. Это была бесшовная конструкция, отлитая единым куском. Со стороны, противоположной стене впадины, находился рукав, видимо, со шлюзом для причаливания и выхода в воду.

И с первого же взгляда становилось ясно, что на станции произошла катастрофа. Огромный кусок скальной породы оторвался от стены, придавив причальный рукав, а заодно и часть купола. Правда, герметизация вроде бы, не была нарушена, однако попасть на станцию или выбраться из нее было невозможно.

Это что же, я преодолела такое огромное расстояние и массу препятствий, пережила побоища, потеряла подругу, и все только ради того, чтобы теперь отступить перед каким-то куском камня? Ну уж нет! Марите же никогда не сдавалась, даже зубами впилась во врага, и я вопьюсь!

Что же делать? Я стала тщательно осматривать приборную панель, надеясь понять, есть ли у батискафа внешние манипуляторы, способные сдвинуть эту скалу, но ничего не нашла. На всякий случай обернулась к Паласо и спросила:

— Ты не знаешь, у этой машины есть руки?

— Руки? — изумилась она. — Нет, не видела.

Ну вот. Как же эти ученые умники не предусмотрели подобной ситуации? Тогда надо попробовать толкать всем корпусом.

Я снова взялась за рычаги управления и подогнала батискаф к самому камню. Когда аппарат уперся в него своим тупым носом, я погнала его вперед, но он не сдвинулся с места. Тогда я дала задний ход и попробовала толкнуть скалу с разбегу. Результат оказался примерно тем же — нос батискафа соскользнул со скального бока и мы пролетели мимо.

После трех-четырех подобных попыток стало ясно, что так ничего не выйдет. А может быть, мне удастся выйти наружу и попробовать сдвинуть скалу собственными руками?

Я окинула взглядом тесное помещение и чуть не подпрыгнула от радости. В кормовой части батискафа имелся шлюз! Да, шлюз, предназначенный для выхода в океан. Само собой, ничего подобного не могло быть в аппаратах, предназначенных для людей. Ну, вот и настала пора выяснить, действительно ли мой скелет способен выдержать давление в 150 мегапаскалей.

Я приблизилась к шлюзу и нажала кнопку на стене. Внутренняя створка открылась, и я шагнула было в нее, но на пороге обернулась к подруге. Она тут же выскочила из кресла и оказалась рядом со мною.

— Паласо, слушай меня внимательно, — произнесла я. — Сейчас я выйду наружу, и не вздумай следовать за мной! Не трогай эту кнопку, иначе погубишь нас обеих! Я знаю, что ты мечтаешь пройтись по этому дну, но для тебя это невозможно, ты неминуемо погибнешь. Бог глубины убьет тебя сразу же, ты и шагу не сделаешь. А я богиня, мне можно… Наверное… И то не уверена… Поэтому сиди у экрана и жди меня. Не засыпай, будь начеку, мне может понадобиться твоя помощь.

Я вынула из-за пояса шпагу, сняла лук и колчан со стрелами, протянула ей.

— Оставляю тебе свой лук и табак. Если я не вернусь, они твои. Вернешься в деревню, и скажешь, что ты отныне сестра Сеньориты Рубио. Ах да, вернуться сосем просто. Нажмешь вон ту кнопку на пульте, потом вон ту, и машина сама довезет тебя в твою бухту.

— А как же ты… Юрате… сестра, — выдавила она, прижимаясь ко мне. — Если бог глубин такой злой, лучше не ходи!

— Я… ну, если я и отправлюсь в страну предков, то ради важного дела. Ради всех людей, понимаешь?

Я чуть было не сказала "как Мартие", но вовремя вспомнила, что вряд ли это имя ей известно.

— И потом… Может быть, я когда-нибудь вернусь даже из страны предков. Когда сюда придут люди профессора, они, возможно, смогут найти мое тело и оживить. Я же все-таки с неба, не забывай, сестра.

И с этими словами я вошла в шлюз. Верная охотница уселась прямо перед ним, скрестив ноги и положив на них мое оружие. Я взглянула прямо в ее отчаянные глаза, чтобы запомнить навсегда. Конечно, мне было страшновато, чего уж скрывать. Все же, гарантии на бумаге это одно, а практика — совсем другое.

Едва я ступила на морское дно, на меня саму как будто обрушился даже не этот обломок скалы, а вся стена Марианской впадины. Все же такой водяной столб на голову бедной пятнадцатилетней девочки — не шутки. Сперва я даже упала на колени, потом уперлась руками в дно, и левую, как всегда, пронзило болью.

Однако, постепенно мне удалось совладать с собой. Я сразу же поняла, что все еще жива, а значит, мой прекрасный скелет (как звучит-то, а — прекрасный скелет!) не подвел мня и оказался достаточно прочным. Собрав всю свою волю в кулак, я оторвала от почвы сначала несчастную левую руку, потом правую. Выпрямилась на коленях. Запоздало подумала, что надо было раздеться догола — пропитавшаяся водой одежда сильно мешает. А впрочем, наверное. не стоило. Паласо, увидев меня голой, наверняка бы заметила, что я отличаюсь от обычной девчонки, и как бы я стала объяснять ей все про эпоху роботов?

Постояв так секунду, я остановила свой имитатор дыхания — так я буду более обтекаемой. Затем поставила на грунт согнутую правую ногу, и сразу почувствовала, как давит на нее вода. Но теперь уже оставалось немного, и я почти легко оторвала от грунта левое колено и наконец-то распрямилась! Всё, колоссальное давление Марианской впадины оказалось не властно надо мною! Ну, не даром же папа дал мне имя русалочки!

Я сделала свой первый шаг по дну впадины все же с видимым трудом. Потом еще один и еще. К тому же, меня заметно шатало. Наверное, я ползла по дну, как раненый Вертер, разве что, в моем теле ничего не дымилось.

Наконец, я поняла, что уже не считаю шаги, а двигаюсь автоматически, почти что уверенно. Уже через несколько минут я оказалось у самого камня.

С трудом подняв голову, я увидела, что обломок скальной породы, накрывший станцию, отвалился от стены впадины примерно в сорока метрах над постройкой. Окинув окрестности взглядом, я увидела, что таких обломков поблизости больше нет. Значит, обвалы тут не часты. А если так, не произошла ли тут диверсия? Вглядевшись попристальнее, я вроде бы, отчетливо разглядела на скале следы взрыва. Итак, враг по-прежнему опережает меня. Что ж, остается пока только расхлебывать последствия.

Я налегла на камень и попыталась сдвинуть его с места. Как и следовало ожидать, он не поддавался. Тогда я выбросила оба кулака вперед и ударила по нему изо всех сил. Результатом стал лишь небольшой ручеек мелких осколков и очередная порция боли в левой руке. А что, если поискать критическую точку, удар по которой расколет весь камень? Я попыталась было подпрыгнуть, но здесь об этом нечего было и думать. Тогда я попробовала карабкаться по неровной поверхности камня, но руки и ноги слишком сильно скользили. Похоже, хитростью эту глыбу не возьмешь. Тогда остается только одно — положиться на силы пятнадцатилетней девочки.

Просвет между камнем и стеной впадины был совсем небольшим, всего около метра. Я проскользнула в этот проем. Уперлась руками и плечом в камень и одновременно стала поднимать ноги вверх по стене, пока все мое тело не оказалось в горизонтальной плоскости. Скорчившись там до невозможности, я попыталась распрямиться, как пружина, но не тут-то было. Проклятый камень сидел, как влитой. Я изо всех сил напрягала колени и локти, включая уже смертельно замучивший меня левый. Я вспомнила — мой папа рассказывал мне, что он сам когда-то подобным образом двигал дома шкафы, набитые книгами. Юрка, ты хочешь, чтобы папа вернулся, или нет? Ну-ка, давай, поднажми!

Мое тело резко распрямилось горизонтально, сдвинув камень всего на метр, и тут же под колоссальным давлением воды, впервые за все время рухнуло на дно. Ев этот раз подниматься было куда труднее, чем с четверенек. Я с трудом перевернулась на правый бок, слегка отдохнула, перекатилась на спину, еще отдохнула и начала медленно садиться, всползая по стене впадины. Когда удалось сесть, я устроила себе длительную передышку на пару минут. И затем, подтянув колени к груди, стала медленно распрямлять их, снова опираясь на стену. Наконец, я выпрямилась во весь рост и нашла силы оторваться от стены и преодолеть несколько шагов, отделявших меня от глыбы.

Осмотревшись, я увидела, что мне удалось освободить причальный люк станции примерно на треть. Я снова просто уперлась руками и плечом в камень. Нет, безрезультатно. Так может быть, удастся найти точку опоры, чтобы повторить прежний маневр?

Эх, хорошо анимэшному Астробою — он летает себе по небу и такие вот глыбы прошивает насквозь. Правда, не помню, чтобы он спускался на такую глубину. А может, и спускался — нарисовать-то можно все, что угодно.

И тут я сообразила, что теперь между входом и камнем образовалась небольшая щель, исчезавшая уже через полметра. Я даже не могла втиснуться в нее целиком, но все же впихнула туда правое плечо и попыталась оттолкнуться от корпуса станции. Я стала толкать изо всех сил, отдавая себе отчет, что ничего не получится, и все же надеясь одолеть проклятую глыбу одним лишь упрямством. Так продолжалось минуту, другую. Я заметила, что мои ноги уже уходят в грунт. Ну, прямо Святогор, пытавшийся оторвать от земли сумочку. Сейчас завязну тут по горло. Но шутки шутками, а мне и впрямь стало ясно, что еще миг, и мой мотор просто перегорит, или поясница переломится пополам.

И в эту саму секунду камень поддался. И даже не просто поддался, а соскользнул с какого-то выступа и покатился прямо в сторону батискафа. И вот после такого напряжения, мне ничего не оставалось, как рвануть за ним.

Не знаю, откуда взялись силы, но я в два прыжка оказалась между судном и приближающейся глыбой. И прежде, чем она успела накрыть батискаф, я смогла вытянутыми руками оттолкнуть его в сторону. Глыба пронеслась прямо перед моим носом и исчезла во мраке Марианской впадины. А я потеряла точку опоры и опять растянулась на морском дне, прямо утонув в цветочках драгоценного имморталиса.

Если б вы знали, какую я почувствовала в этот миг благодарность папе за то, что он создал меня хлопачарой со скелетом из несгибаемого сплава!

Теперь я уже привычно поднялась на ноги и двинулась к станции. Тщательно осмотрев люк, поняла, что он, вроде бы, не разгерметизирован. Значит, у меня еще есть шансы, мои усилия не были напрасны. И я двинулась к своему судну.

Едва из шлюза схлынула вода, как я ввалилась в батискаф, растянувшись прямо у ног тут же вскочившей охотницы.

— Юрате! Сестра! Ты не дышишь! — заорала Паласо, опускаясь на колени.

— Тебе… показалось… — выдавила я, немедленно включая имитацию дыхания. Ребра тут же заходили с бешеной скоростью.

Паласо, не медля, схватила меня за плечи и подтащила к пилотскому креслу. Для нее я была совсем легкой. Она усадила меня в кресло, затем нажала на какой-то рычаг, и оно откинулось назад, превращаясь в удобную лежанку.

— Спасибо, сестра, — прошептала я искренне и улыбнулась ей.

Охотница нажала еще какую-то кнопку, и в кресле включился обогрев. Уже совсем скоро моя одежда совершенно высохла. Мне стало совсем тепло и уютно…

Однако лежи — не лежи, а растраченную энергию не восстановишь. Можно, конечно, всплыть на поверхность, к солнцу, но это лишняя трата времени. А вдруг там, на станции, считают каждую секунду?

Я огляделась по сторонам и, увидев на стене аптечку, попросила Паласо открыть ее. Та поспешно выполнила просьбу, и я тут же увидела на полке большой аккумулятор! Охотница принесла мне его, я вставила клеммы себе в ноздри — именно там у нас находятся контакты для аварийной подзарядки — и уже через пятнадцать минут снова была полна сил.

Вернув кресло в обычное положение, я развернула батискаф и повела его к станции.

С первого раза состыковаться не получилось. То ли глыба все же деформировала причальный рукав, то ли это у меня руки стали кривыми. Батискаф несколько раз ударился боком об люк, и я уже хотела было передохнуть, как вдруг на экране высветилось сообщение о том, что стыковка завершилась удачно.

Я обернулась к Паласо, раздумывая, стоит ли брать ее на станцию. Поколебавшись, я всё же решила взять охотницу с собой. Ведь она же не растерялась, увидев меня предельно измотанной. Может быть, и на станции окажется незаменимой.

— Паласо, — позвала я. — Мы идем в подводный дом профессора. — Он стоит на самом дне, так что, можно считать, что твоя мечта сбылась — ты смогла пройти по дну лалим. Только ничего там не трогай руками, а то боги могут рассердиться.

— Да, сестра! — воскликнула она, так и полыхнув глазами от восторга.

— И предупреждаю заранее — там могут оказаться мертвецы, — добавила я.

— Я ничего не боюсь, сестра! — гордо вскинула голову Паласо. — Вот только в первый раз в жизни за тебя испугалась, когда ты ходила по дну. Я видела, что тебе совсем невмоготу. Я уже собиралась нарушить твой запрет. Я думала, может быть, лучше пусть бог глубин убьет меня, но я успею помочь тебе. Но тут ты как раз вернулась.

— Ты бы умерла зазря, но все равно спасибо, — улыбнулась я.

Долго думать над тем, как войти на станцию, мне не пришлось. На приборной панели батискафа нашлась кнопка, открывающая ее люк. И вот две дикарки с луками переступили порог самого важного во всем мире научного учреждения.

Я двигалась чуть впереди, позволяя Паласо осматривать незнакомый ей мир лабораторий. Наверняка будет рассказывать в своей деревне, как выглядит жилище богов.

Внутри станции царил полумрак. Постоянное освещение, по-видимому, погасло в момент аварии, и горели лишь тусклые лампочки под самым потолком.

В принципе, бояться за себя тут было нечего. Ну не твари же какой-нибудь из бездны, или злокозненных пришельцев. Враг где-то снаружи, и если он обрушил скалу на базу, то может выкинуть и еще что-нибудь.

Я медленно продвигалась по станции, заглядывая во все попадавшиеся на пути двери. Пока что ничего интересного. Везде царил беспорядок — видимо, от удара скалой. В лабораториях валялись опрокинутые приборы, разбитые пробирки. Но вот компьютеры, кажется, пострадали не так сильно — их лишь сбросило на пол. В одном месте я наткнулась на склад, полностью забитый какими-то темными пакетами. Я взяла один из них в руки, расстегнула пластиковую застежку и взяла пальцами щепотку содержимого. Это были высушенные цветки имморталиса. Значит, секрет действительно в них. Тщательно закрыв пакет, я положила его на место.

Я открыла очередную дверь и невольно застыла на пороге. Посреди поваленных ящиков и разбитого оборудования на полу распростерлась высокая человекоподобная фигура.

Хотя она и лежала лицом вниз, приблизившись, я увидела, что это девушка. Очень изящная, высокая, широкоплечая, одетая в строгий бордовый комбинезон с узкими белыми полосами по бокам и в простые кроссовки.

Перевернув тело, я сразу же узнала девушку. Это была Амальтея Алёшина, ассистент профессора Хэкигёку, известная всему миру по телепередачам.

Амальтея стала самой знаменитой девушкой-ученой нашего времени. Можно сказать, прямо Гипатией эпохи роботов. Она была дочкой известного астронома и тоже хлопачарой, только в отличие от меня, ее отец вложил в нее больше данных, необходимых для ученого, чем для воина. Поэтому я ей даже немного завидовала, что она вот реально работает над возвращением своего папы. И. кажется, прочти достигла цели.

Амальтея выглядела двадцатилетней, и вроде бы, всю жизнь провела без апгрейдов. Ее совсем короткие волосы, подстриженные почти ежиком, как всегда, буквально стояли. На вытянутом волевом, мужественном лице застыло отчаяние. В руках девушка сжимала громоздкий передатчик, который ее тело потянуло за собой со стола. Видимо, Амальтея до последнего пыталась вызвать помощь из Москвы.

Я… чуть было не сказала "пощупала пульс". Нет, конечно, даже у детей-роботов это бесполезно. Так вот, я включила свое глазное освещение и направила лучи прямо в ее глаза. Если робот жив, его фотоэлементы должны отреагировать на излучение другого робота. Расширенные до предела зрачки лежащей девушки оставались неподвижными. Я светила ей в глаза несколько минут, и наконец, в них что-то дрогнуло, шевельнулась маленькая точка, совершенно незаметная для человека. Ага, значит, Амальтея жива! Она просто в глубоком обмороке от истощения. Она осталась здесь одна без солнечного света, а аккумуляторы давно сели. А освещение здесь, похоже, работает от какой-то резервной батареи, до которой девушка не могла добраться.

— Паласо, скорее ко мне! — выкрикнула я.

Охотница тут же примчалась на зов и, увидев распростертую стройную фигуру воскликнула:

— Ой, я знаю ее! Она из "людей" профессора! Она тоже хорошо стреляла… из моего лука. Но что с нею? Она в стране предков?

— Она богиня, такая же, как я. Ее еще можно вернуть из страны предков. — ответила я, внутренне надеясь, что это правда.

Я бережно разжала пальцы Амальтеи, положила передатчик на стол. Затем слегка приподняла ученую девушку за плечи. Оказалось, что она весила не многим больше меня. Тогда я обернулась к Паласо и сказала:

— Отнеси ее в нашу машину.

— Да, сестра, — отчеканила охотница и перехватила у меня Амальтею.

Я принялась разглядывать разбросанную технику. Попадались лишь большие компьютеры, в которых мне было не разобраться. Проще оставить их до возвращения ученых. Наконец, я заметила отброшенный ударом ноутбук и взяла его с собой.

Покинув это помещение, я продолжала обыскивать станцию, но больше не обнаружила ничего интересного.

Вернувшись на батискаф, я застала там Паласо, сидевшую на полу перед лежащей Амальтеей и пытавшуюся сделать ей искусственное дыхание. Я чуть было не рассмеялась, но сдержалась, чтобы не обидеть ее.

— Заботливая моя, — произнесла я и протянула ей аккумулятор. — Вот держи. Помнишь, как я делала?

Она кивнула и принялась оживлять Амальтею. Я же, тем временем, заняла пилотское место и принялась задраивать люк станции. Когда мы отчалили и опустились на дно чуть в стороне, я вернулась к спасенной.

Девушка-ученая уже слабо шевелила веками. Паласо по-прежнему сидела рядом, держа клеммы в ноздрях Амальтеи. Ее зрачки уже слегка уменьшились, и вокруг них появилось что-то вроде индикатора зарядки. Сейчас там мерцал красный полукруг, постепенно стремившийся замкнуться. Значит, она получила только половину энергетического минимума.

Наконец, когда круг замкнулся, я сказала:

— Карапатан!(*)

(*) Достаточно! — тагальск.

Охотница поспешно выдернула клеммы из носа ученой и протянула аккумулятор мне. Я положила его на место, в аптечку. Этой энергии хватит, чтобы она смогла самостоятельно двигаться, а как всплывем — подзарядится на солнце.

— Амальтея, ты меня слышишь? — спросила я по-русски. Надо же было так случиться, чтобы в самой глубокой точке мирового океана случайно встретились две девочки-андроида, для которых русский язык был родным!

— Слышу, — ответила она слабым, но все же твердым голосом. — Кто ты?

Я облегченно вздохнула и произнесла:

— Я Юрате Ажуолайте, частный детектив… по необходимости. А это Паласо, из людей, ты ее знаешь…

И я кратко рассказала ей все, что произошло за последние дни.

— Что это за язык? — удивилась Паласо. — Не нихон, не тагалог, не эспаньол, не чаморро… Это что, язык богов?

— Да, это язык богов! Очень добрых и светлых богов! — сказала я с гордостью, искренне считая, что она угадала. И подумала, что если бы Марианские острова осваивали русские, а не европейцы, то сейчас чаморро были бы таким же процветающим многочисленным народом, как и мы, литовцы, или, скажем, татары, имели бы собственную богатую литературу и искусство, жили бы в благоустроенных домах, набитых электроникой и книгами, а не прятались бы от белых по джунглям.

Мы расселись по креслам и стартовали, опять на автопилоте. По дороге Амальтея рассказала нам о работе подводной лаборатории. Оказалось, что цветки имморталиса содержат в тысячу раз больше животворящего вещества, чем его стебли и листья. Цветет же имморталис только при таком давлении, как на дне впадины и только три месяца в году, поэтому им можно снабдить от силы несколько тысяч человек. Лаборатория изучала все, что связано с циклом жизни этого удивительного растения, и полгода назад напала-таки на след, нашла условия, необходимые для синтеза вещества. О своих личных заслугах, как и подобает хлопачаре, Амальтея умолчала, хотя было ясно, что они велики. Профессор отправился в Москву, чтобы довести результаты до ума при наиболее совершенном оборудовании. А девушка осталась дальше наблюдать за имморталисом в естественных условиях, и попутно заниматься ихтиологией и прочими исследованиями впадины. Открыла, например, неизвестный науке вид удильщика. Но, к сожалению, делать все это приходилось с помощью зондов — ученый папочка не догадался сделать ее скелет таким же прочным, как мой.

— Кстати, а где мои коллекции? — всполошилась она.

— Извини, было не до них, — пожала я плечами. — Скажи спасибо, что откачать тебя успели, пока станцию не затопило.

— Там течь? — воскликнула Амальтея с еще большим ужасом.

— Пока что нет, — успокоила я ее. — но кто знает, что может быть после этого обвала? Кстати, давно он случился?

Выяснилось, что катастрофа произошла около месяца назад. Амальтея решила, что началось извержение подводного вулкана. Выбраться наружу ей не позволяла собственная конструкция, и оставалось лишь посылать СОС в эфир, но связь, кажется, тоже нарушилась. Аккумуляторов хватило на пару недель. Уже должен был вернуться профессор Хэкигёку или доктор Тибо… Тем не менее, девушка не бросила своих исследований, и изучала свойства имморталиса до тех пор, пока была в сознании.

— А что, разве здесь есть вулканическая деятельность? — спросила я.

— Раньше не замечалась, — призналась она.

— Просто нет здесь никаких вулканов, — уверенно заявила я. — Тебя пытались убить, как профессора.

Она не вскрикнула, а лишь задумчиво кивнула, как подобает ученой.

— Вот, кстати, ноутбук твой я захватила, — я протянула ей прибор.

— Ура! — Амальтея так и взвилась, едва не оборвав ремень. — Здесь все мои результаты! Все, что я здесь наработала одна. Жаль, конечно, препараты и чучела там остались, но все же… Вернусь с ремонтной бригадой, и тогда… Слушай, а ведь ты теперь моя сестра, навеки, Юрате!

Вот так за один час у меня появились сразу две названных сестры. Но я вместо того, чтобы выразить бурный восторг, скромно потупилась и пробормотала:

— Ну что, ты… Ведь ты, практически, сделала открытие, которое спасет человечество. Ты такая ученая, а я, можно сказать, простаяшкольница…

— Простая, или нет, но ты меня спасла, как и мое… то есть, наше с профессором открытие, — возразила Амальтея. — Не помогла тут моя ученость.

— Ладно, — кивнула я и добавила уже на местном сленге: — Только тогда Паласо тоже твоя сестра. Мы вместе тебя спасали.

— Конечно, сестры! — откликнулась ученая, и мы все пожали друг другу руки.

Но в этот момент приборы показали, что батискаф уже входит в бухту, служившую ему тайной стоянкой.

Мы высадились на берег, и Амальтея тут же задрала голову к яркому солнцу так, что подбородок оказался на одной линии с ребрами… Мы с Паласо держали ее под руки, и благодаря этому, она смогла двинуться в путь прямо в таком виде.

Охотница надеялась вернуться в свою деревню так же тихо, как и ушла оттуда. Но едва мы вышли из-из деревьев, как окружающий мир обратился в кошмарный сон.

Глава 6

Глава 6

Кладбище самолетов

На том самом месте, где еще совсем недавно располагалась живописная туземная деревня, как будто разверзлась черная дыра. Недавно покрывавшая землю яркая трава, была выжжена. Селения, как будто никогда и не было, лишь кое-где дымились остатки хижин. Тут и там валялись обожженные трупы людей и животных. И фоном этой картины разрушения служил неумолкающий гул растерянных голосов, женских воплей, детского плача.

Паласо тут же кинулась в эту сумятицу, мы с Амальтеей — за ней. Вскоре мы оказались там, где, по- видимому, стояла ее родная хижина. Охотница упала на колени и стала тормошить тела двоих стариков, и молодого парня. Последнего я узнала — это был Тумугон. Но для меня было очевидно, что тут уже ничего не сделаешь. Значит, девушка осталась одна на свете. Но она не плакала, ее лицо выражало лишь холодную ярость — видимо, в ее роду были самураи.

И тут меня обожгло — а где же мой Вобейда? Я принялась звать его, но в этом шуме, конечно, было ничего не разобрать.

Я кинулась осматривать остатки деревни, расспрашивать оставшихся в живых, но им было не до того. Кажется, они даже злились на меня — ведь это после моего появления случилась непоправимая беда.

Кстати, а что именно здесь случилось? Я почему-то была уверена, что это вовсе не случайный пожар и не война с соседней деревней, тем более, что та была довольно далеко. Конечно же, эту деревню атаковали все те же неизвестные убийцы. Неужели действительно я привела их на хвосте? Нет, конечно же. Все дело в том, что жители деревни знали об имморталисе. И, тем более, враги уже давно напали на подводную станцию. Но что же конкретно случилось?

Проблуждав еще несколько минут в дыму и хаосе, я наткнулась на тело старого шамана, того самого, от которого узнала секрет водорослей. Я склонилась над ним. Старик был еще жив, хотя в его боку виднелась ужасающая рана.

— Я Сеньорита Рубио, ты узнаешь меня?

— Узнаю… — прошептали его губы, и на них выступила кровавая пена.

— Что здесь произошло? — продолжала я расспрашивать, но его глаза закрылись, он не отвечал.

— Ну же, старик, говори! — воскликнула я, опустившись на колени. — Скажи мне, что произошло, и я отомщу за вас! Скажи, кто это сделал!

Глаза старого шамана опять приоткрылись, и он прошептал уже совсем слабым голосом:

— Гром с неба… Совсем неожиданно. А сначала был страшный свист… — после этого он замолчал навсегда.

Понятно, речь шла не об атмосферных явлениях. Конечно же, это была ракета.

— Клянусь, старик, я отомщу за вас, — произнесла я, поднимаясь на ноги, хотя он уже не мог меня слышать.

Я в очередной раз за эти бешеные дни была готова расплакаться. Можно было еще как-то смириться с убийствами, когда люди были смертны, а двум смертям, как известно не бывать. Но теперь, на пороге бессмертия, такое преступление казалось совершенно немыслимым.

— Будь ты проклят, жестокий Перкунас! — заорала я изо всех сил, вспомнив ту, другую Юрате, из легенды про янтарный замок.

Как все странно было в мире людей. Пожалуй, верховные боги понадобились им лишь для того, чтобы было, кому отвечать за все творящееся в мире зло. Молния ударила в скалу, где была твоя пещера — кто виноват? Конечно, бог. Но постепенно люди забыли об этом предназначении, о том, что верховные боги — это лишь козлы отпущения, виновные во всех бедах. Стало казаться, что эти боги могут отвратить горе, и люди стали молиться им. Но как же может отвратить горе тот, кто только и делает, что насылает его? Рыбак, проклявший Перкунаса, вспомнил о настоящем положении вещей, и уже никогда не забудет.

Вот и я теперь самостоятельно открыла этот закон, вспомнив бога, в которого никогда не верила. Только у меня почему-то все поменялось местами. Погибла не я, хотя именно меня зовут Юрате, а вот туземная деревня сметена с лица земли. Впрочем, с той русалочкой у меня нет ничего общего, кроме имени. Она лишь бездеятельная жертва любви, а у меня до сих пор не пропало желание бороться.

Дальше помню, что тащилась по берегу, еле переставляя ноги, и, чтобы не сойти с ума, напевала свою любимую грустную песню Ярека Ногавицы "Завтра в пять утра"(*). Ну, ту, где говорится о том, что его расстреляют, а она останется. Классная песня, правда?

(* Яромир Ногавица (р. 1953) — ведущий чешский бард, известный помимо собственных песен, переводами В. Высоцкого и Б. Окуджавы. В 2018 г. был награжден российской медалью Пушкина за укрепление дружбы и сотрудничества между народами. Упомянутая песня была написана к спектаклю по книге В. Распутина "Живи и помни". — Прим. авт.)

Вот, собственно, что такое человек. Их всех уже давным-давно нет с нами, а песни звучат, и книги читаются, и скульптуры стоят, и все прочее. Ничего такого нам, роботам, создать не под силу. И, наверное, в этом было главное преимущество людей. Как странно, что об этом, по-моему, не задумывались фантасты. Каких только отличий не пытались найти. Сначала вообще думали, что машина не сможет самостоятельно мыслить, потом — что нам будут недоступны эмоции. Наконец, простые телесные ощущения. Как бы не так! В наших мыслительных способностях люди убедились за много лет до моего рождения. Эмоций у нас тоже хоть отбавляй. Ну а телесные ощущения… Уж мне ли о них не знать!

Ну, так вот, оказалось, что роботы не уступают людям почти ни в чем. Кроме этой способности — создавать то, что переживает тебя, при этом сохраняя твою душу. Конечно, роботы могут конструировать себе подобных, но это уже другие индивиды, имеющие со своими создателями очень мало общего, как и человеческие дети. Могут и отливать памятники по фотографиям. Но создавать что-то оригинальное, то, в чем живет твоя, и только твоя душа — это нам не под силу. Что доказывает, кстати, и неудавшаяся сценическая карьера Варьки.

И теперь, после знакомства с этой деревней живых людей, исчезнувшей у меня на глазах, мне влезла в голову странная мысль. Я думала, что людей давно нет на поверхности планеты, а они только что были, теперь их опять нет, очень многих, по крайней мере. Все это не укладывалось в голове. А что, если я сама не та, кем себя считаю? Вдруг я живая девочка, только притворяющаяся механической куклой?

Может быть, я просто пережила аварию, и пришлось заменить мое тело на искусственное? Может быть, под этой металлической коробкой скрывается живой человеческий мозг? А папа не говорил мне об этом, не желая расстраивать? Может быть даже, у него была жена, которая погибла тогда же, когда я покалечилась? А я ничего этого не помню, благодаря гипнозу?

Может быть я такая, как Алита из старого фильма? Железное тело и живая голова с грудной клеткой? В принципе, эта девчонка нам с папой нравилась. Правда, папа считал, что ей зря приписали любовь к парню — ведь любовь это чисто химический процесс, к которому никак не причастны ни душа, ни разум. Организм вырабатывает гормоны фенилэтиламин и дофамин, и подобная реакция невозможна без живого тела. Так что показанный поцелуй — и без того бессмысленное движение лицевых мышц — оказался бессмысленным вдвойне. Так неужели же я такая, как Алита — непонятно кто и непонятно что?

— Hloupa divka!(*) — обругала я себя.

(*) Глупая девчонка! (чеш.)

Нет уж. В отличие от Алиты, я всегда четко понимала, кто я такая. Да и зачем папе врать? Ведь он всегда считал меня мужественной и не стал бы скрывать самую ужасную правду.

Впрочем, если поскорее не покончить с этим делом, то мои схемы окончательно закоротит.

И тут кто-то большой и когтистый неожиданно навалился мне на спину. Я резко обернулась, собираясь защищаться, и увидела, прямо перед носом высунутый язык Вобейды, вставшего на задние лапы. Мой мохнатый друг в который раз пришел мне на помощь в самой жуткой ситуации. Прямо как мой личный божок на машине.

— Фу ты, живой, разбойник! — пробормотала я, и прямо так, на задних лапах прижала его к себе и стала гладить по непутевой голове и спине.

Наконец, слегка успокоившись, я стала искать своих сестер. Я нашла их на том же месте. Паласо уже успокоилась, поднялась на ноги и вполголоса молилась духам предков о том, чтобы приняли к себе ее близких и помогли ей отомстить за них. Амальтея же, сидя на оплавленном валуне, копалась в своем ноутбуке, пытаясь что-то разузнать.

И тут мне стукнула с голову дельная мысль.

— Вобейда, — произнесла я твердо. — Ищи осколки металла, понимаешь? Разные беспорядочные осколки.

Пес кивнул своей лохматой головой и принялся нюхать землю. Покружив немного на месте, рванул к остаткам одной из дальних хижин. Я кинулась следом, а за мною и мои сестры.

Вскоре Вобейда остановился у небольшой воронки и залаял. Я бухнулась на колени и принялась рыть землю прямо голыми руками. Вскоре нашим глазам предстал крупный осколок огромного металлического цилиндра.

— Умница, Вобейда! — воскликнула я. — Ищи дальше! Амальтея, пометь координаты!

Пес снова сорвался с места и нашел следующий осколок в шести метрах от первого. Амальтея снова записала точные координаты. Наш бег продолжался где-то минут сорок. В результате нам удалось найти двадцать семь осколков. Когда мы вернулись на место первой находки, я попросила Амальтею рассчитать центр взрыва.

— Я поняла, — кивнула она. Ты собираешься вычислить, откуда была запущена ракета.

— Точно, — кивнула я.

И уже через несколько минут она назвала то место, откуда пришла смерть. Оказалось, что это довольно близко.

Я вспомнила старую историческую карту острова. Ну конечно! Когда-то именно там, в вычисленной нами точке, на верхнем конце хвостового плавника рыбы-Гуама, расположенного южнее, чем нижний, в двадцатом веке находилась военная авиабаза "Андерсен" давно исчезнувшего северо-американского государства, возомнившего о себе слишком много и развалившегося от собственной заносчивости и алчности. У этой базы была омерзительная слава — гнездившиеся здесь крылатые кровопийцы бомбили мирных жителей Кореи, Вьетнама и Ирака. И многочисленные души невинно убитых то и дело мстили своим палачам. Самолеты то взрывались, то горели, то падали в океан, унося с собою множество убийц. Видимо, из-за всех этих происшествий, прОклятая база была заброшена около 2030 года. Никто не решился даже отправить машины убийства в металлолом. Самолеты давно устаревших моделей продолжали рассыпаться уже больше столетия, покрываясь ржавчиной, как будто сочились кровью мирных жертв. Джунгли постепенно завоевывали ее территорию, вскоре от прежней базы остался лишь небольшой клочок. Туземцы, похоже, совсем забыли о том, что здесь было раньше, вели мирную жизнь в своих деревнях.

Так неужели теперь здесь шалят призраки крылатых палачей? Нет уж, такая мистическая версия совершенно не совместима с моим аналитическим умом. Все гораздо проще, и любую тайну на свете можно раскрыть.

Я взобралась на ближайший валун и крикнула:

— Жители деревни! К вам обращаюсь я, Сеньорита Рубио! Сейчас не время оплакивать погибших! Сейчас время мести! Подлые демоны напали на вас потому, что пронюхали про ваш секрет! Они хотят, чтобы никто больше не собирал чудесную водоросль иморутарису! Я знаю, где скрывается ваш враг, и поведу вас туда! Все мужчины, способные держать оружие, за мной!

В толпе раздался гул. Постепенно к камню начал стекаться ручеек народа. В-основном это были либо совсем мальчишки, либо старики, попадались даже мускулистые женщины. Полноценных мужчин почти что не осталось. Ну что же, придется выступать хотя бы с таким войском.

— Итак, мы идем на юг, где скрываются враги! — крикнула я. — Вооружайтесь, кто чем может! Не медлите!

Оружия хватило на всех — его собирали по крохам их останков хижин. Амальтея же где-то откопала себе довольно мощное копье, которое очень хорошо смотрелось при ее высокомросте. Вот какие вещи идут настоящим девушкам!

Когда мое войско собралось, я обернулась к нему и объявила:

— Люди, помните, что мы идем в логово демонов! Не тратьте сил и стрел понапрасну! Бейте их только в глаза! И старайтесь, чтобы острие проникло в голову как можно глубже!

Уже совсем скоро небольшой отряд двинулся в сторону леса. К моему удивлению, далеко не все туземцы чувствовали себя в джунглях, как дома. Ах да, конечно, ведь они посвятили всю свою жизнь добыче имморталиса. Зато Паласо, проводившая все свободное время на охоте, возглавила шествие и двигалась совершенно уверенно и бесшумно. Нашлось и еще несколько охотников-парней, и все же она была самой ловкой.

Я и Амальтея двигались рядом с Паласо. Вобейда плелся вслед за нами, понуро свесив голову, и понятно, от чего — лес кишел дичью, но я запретила ему охотиться, и он послушно отворачивался от любой мелькавшей в кустах живности.

Внезапно охотница замерла и сделала всем рукой знак остановиться. И в самом деле, за деревьями показался просвет. Я обернулась к Амальтее:

— Ну что, далеко до расчетных координат?

— Мы, практически, на месте, — откликнулась она.

— Ясно, — кивнула я. — Теперь я иду первой.

Пробравшись к самым крайним деревьям, я принялась карабкаться на одно из них и, наконец, выглянула в просвет между листвой. Первым, что бросилось в глаза, было то, что я и ожидала увидеть — брошенные самолеты столетней давности. Каких только крылатых убийц здесь не было. Можно было бы назвать это музеем под открытым небом, если бы не лежавшая на всей технике печать запустения. Какие-то машины давно уткнулись носом в бетонные плиты, задрав хвосты к небу, у каких-то отвалились крылья. Где-то прямо из открытой кабины поднимался ствол дерева, видимо, выросшего из случайно занесенного семечка на нанесенной ветром земле. Часть самолетов была разбросана тут и там вверх шасси — наверное, пронесшимся над островом ураганом. А вот вызванный той же стихией наземный таран — один стервятник пропорол носом бок другому.

Словом, на первый взгляд, вполне себе мирная помойка, и все же, смерть к жителям деревни пришла именно отсюда. И к Амальтее тоже почти пришла.

Однако, приглядевшись получше, я все-таки увидела то, чего уж никак не ожидала обнаружить здесь, на полу-диком острове.

Вдалеке, за фюзеляжами нескольких разбитых самолетов, виднелся куда более исправный и современный аппарат. Он сидел на брюхе, без крыльев, без хвостовых стабилизаторов, без шасси. Его лобастая словно у сома, морда, как будто издевавшаяся над всеми законами аэродинамики, сразу же говорила о том, что большую часть времени он проводит не в земной атмосфере.

Это было ничто иное, как типовой космолет серии "Вихрь-С"!

Многоразовые корабли серии "Вихрь" были впервые разработаны русским конструктором Артемием Судаковым в 2041 году. Надо сказать, что начиная с 2011 года и до сих пор, космические корабли выпускала одна лишь Россия, а другие страны ограничились спутниками и сегментами станций. Первые "Вихри" летали исключительно по околоземной орбите. Потом появился "Вихрь-Л", совершавший в 2070-х первые реальные, а не отснятые в Голливуде, рейсы на Луну. Ну а добавившаяся в эпоху роботов буква С означает, что новое поколение кораблей уже свободно перемещается по всей Солнечной системе, и способны добраться даже до облака Оорта. Достигнуть Альфы Центавра им, конечно, еще слабо, но они отличаются от "Востоков" и "Союзов", как атомный ледокол "Ленин" от бамбукового плота. Мало того, что они развивают немыслимую прежде скорость и добираются до окраин Солнечной системы всего за сутки, тогда, как прежние корабли добрались бы туда за двадцать пять лет. Им уже не нужна ракета-носитель, и даже специально оборудованный космодром или летное поле. Они могут приземлиться в любую точку, где для них хватит места, и так же легко выйти за пределы атмосферы. Ну а работают "Вихри", как и почти всё в нашей мире, на солнечной энергии.

А вдалеке от космолета, но примерно на таком же расстоянии от джунглей, высилась какая-то причудливая конструкция — похоже, это и была ракетная установка. Не очень сильно разбираюсь в неромантичном оружии массового уничтожения, но, кажется, это была какая-то дикая самоделка, сооруженная безумцами из остатков того, что было брошено на авиабазе ее прежними хозяевами.

Теперь моя задача сильно осложнялась. Если раньше я думала, что достаточно лишь обезвредить ракеты и взять языка, то теперь нужно было, прежде всего, захватить космолет, причем, неповрежденным! Правда, язык уже не нужен. Теперь-то ясно, что враг базируется за пределами Земли, а в бортовом компьютере наверняка найдется вся нужная информация. Значит, важнее всего не спугнуть "Вихрь", не дать ему взлететь. А если они, увидев, что корабль захвачен, начнут беспорядочно пускать ракеты? Получается, что надо действовать на два фронта.

Я еще раз окинула взглядом местность. Так, а это что такое? На самом краю летного поля, у дальней кромки леса виднелся черный треугольник, гипотенуза которого была сильно изломана. Да это же "Нортроп Б-2 Спирит" — самый дорогой в истории крылатый убийца! В свое время один такой стервятник стоил больше миллиарда долларов даже без начинки, но это вовсе не делало его самым надежным. Один такой гробанулся прямо здесь, на этой самой базе, 23 февраля 2008 года, как будто специально в подарок к празднику всем мужчинам России. И поделом ему — крылья этих самолетов были по самую кабину запачканы кровью мирных жителей Сербии, Ирака, Афганистана, Ливии. Таких стервятников, вроде бы, даже в музеях не держат, а вот этот, значит, сохранился. В отличие от всех остальных здешних самолетов, он до сих пор выглядел, как новенький. Должно быть, его сберегла та самая миллиардная технология. Так что. возможно, в баках даже сохранился какой-то запас топлива… Ну, что же, может быть, эта мерзость хоть раз послужит доброму делу…

— Амальтея, — обернулась я к сестре, спрыгнув на землю. — Там два серьезных объекта — космолет и ракетная установка. Космолет я беру на себя, а ты с Паласо и остальными постарайся захватить установку.

И я двинулась вдоль летного поля по кустам. За моею спиной Амальтея и Паласо строили народ в единую шеренгу. Минут через пятнадцать я достигла дальнего угла, в котором примостился "Спирит". Вблизи он выглядел еще более мрачно, Никакого трапа, конечно, не было, но для меня это не представляло препятствия. Я присела на корточки и, распрямившись, взлетела настолько, чтобы в прыжке успеть уцепиться за черное крыло. Совсем легко подтянулась и забросила на него ногу. Металл нагрелся на солнце, словно сковородка, но, как я уже говорила, к температурам я невосприимчива. Выпрямившись на крыле, я огляделась по сторонам. Туземцы под командой моих сестер уже высыпали из леса. Амальтея двигалась с левого фланга, Паласо — с правого. Пока еще на них падала тень от деревьев, и они не привлекали внимания врагов.

Я двинулась к кабине самолета. Попыталась толкнуть фонарь, и он поддался. Ну что ж, пока что везет. Я поспешно запрыгнула внутрь. Истребитель, который я вела еще сегодня, был выпущен относительно недавно, а значит, управлять им было даже сложнее, чем этим стервятником. Я очень быстро разобралась в приборной доске и принялась оживлять машину смерти.

Вскоре приборы показали, что бак и впрямь заправлен! Не под завязку, конечно, а всего на несколько процентов, но для моей цели должно хватить. Интересно, если у моих врагов был под руками исправный самолет, зачем им понадобилось городить нелепую установку? Вот ведь и по подводной станции они промазали. А, понятно — датчики показали, что бомбовый запас "Спирита" на нуле. А ракеты они, наверное, нашли на складе, и они не были предназначены для этого самолета.

Машина была готова к действиям. Я поднялась на ноги и выглянула за борт. Пока я возилась с приборами, цепочка туземцев продвинулась довольно сильно. Они все-таки были детьми природы, и несмотря на то, что не очень знали лес, обладали врожденной способностью двигаться бесшумно. Прямо на моих глазах, они оказались метрах в пяти от ближайшего к ним самолета. И тут их заметил один из врагов. Это был точно такой же шароглазый, каких я уложила в Сухаревской башне. Он тут же выхватил из кармана пистолет, но Паласо оказалась проворнее — ее стрела просвистела в воздухе, разбила круглый глаз, и, кажется, даже вышла из затылка. Урод рухнул на бетонные плиты, так и не успев воспользоваться своей пушкой.

Из-за шасси того же самолета вынырнул еще один, но Амальтея молниеносно метнула свое копье, пригвоздив его к резиновой шине и тут же крикнула:

— За мной! Всем укрыться под этой машиной!

Остальные роботы, копавшиеся вокруг ракетной установки, открыли огонь, но отряд туземцев уже успел спрятаться за шасси и рухнувшим крылом самолета. К моей особой радости, сообразительный Вобейда притих за колесом и не высовывался. Началась позиционная война. Обе стороны обменивались пулями и стрелами, но лишь немногие из них достигали цели. Что ж, именно это мне и было нужно.

Я опустилась в пилотское кресло и, не закрывая кабины, потихоньку тронула самолет с места. Как ни странно, но он послушался меня. Не знаю, получилось бы взлететь, или нет, но мне это и не было нужно. От этого стервятника мне нужны были вовсе не лётные качества, а совсем другие.

У папы никогда не было автомобиля, хотя бабушка порою и пилила его за это. Но он считал, что это средство передвижения обходится слишком дорого — в плане нервов, техосмотров, штрафов и, тем более, риска для жизни. Поэтому и я никогда не садилась за руль автомобиля. Но вот теперь я просто-напросто ехала по бетонке на самолете за миллиард долларов, как будто на каком-нибудь стареньком "Москвиче".

Я выруливала тщательно, как будто соблюдая все правила движения, тормозя на светофорах, пропуская пешеходов и так далее. Сама не знаю, стоило ли так осторожничать. Но, как говорится, тише едешь, дальше будешь. По крайней мере, я уже преодолела половину свободного пространства, а на меня никто, пока что, не обратил внимания.

Остановившись на минуту, я снова выглянула из кабины. Перестрелка продолжалась. Несколько шароглазых, растянулись у подножья установки, но и пара туземцев лежала, не шевелясь. Паласо выпускала одну стрелу за другой, а Амальтея, подобрав свое копье, примеривалась как бы метнуть его с максимальной пользой. Вот, кажется, ей пришла в голову какая-то дельная мысль. Она отложила копье и взялась за свой ноутбук. Затем снова подхватила оружие и принялась карабкаться куда-то вверх по отвалившемуся крылу самолета.

Я снова села за штурвал и поехала дальше. Вот я поравнялась с грудой крылатого хлама, вот достигла ее противоположного конца и начала постепенно огибать ее, выходя на финишную прямую, ведущую к космолету.

Меня по-прежнему не замечали! Неужели все-таки моя догадка оказалась правильной? Ну да, я решила воспользоваться технологией Стелс, то есть снижения заметности, применявшейся при постройке этих "Спиритов". В мое время, когда войны давно отгремели, а главное государство-агрессор давно распалось, об этой технологии мало кто помнил. А здесь она оказалась в самый раз. Все роботы, находившиеся на летном поле, отвлеклись на битву с туземцами. А те, что находились в корабле, не могли меня заметить, поскольку у него нет иллюминаторов, и они следили за взлетным полем только с помощью радиолокаторов. Конечно, будь здесь настоящие силы ПВО, они засекли бы меня в два счета, но это всего лишь "Вихрь", строившийся для исследовательских целей.

Я решила снова сделать передышку, остановила "Спирит" и выглянула наружу. С того места, где я теперь находилась, туземцев почти не было видно. Зато я заметила Амальтею, поднявшуюся на самый верх металлической груды Она сидела на корточках, снова погрузившись в свой ноу-бук. Копье лежало рядом. Похоже, никто, кроме меня, ее не видел. На секунду наши взгляды встретились, но мы не подали друг другу никакого знака, понимая, насколько это опасно. А вот ракетная установка, возле которой скопилось с десяток шароглазых, была как на ладони. Сейчас я могла снять из лука любого из них. Но, увы, лишь одного или двух. А дальше меня заметят и сообщат на корабль. Так что, пришлось отказаться от этой заманчивой мысли. Я села на место и продолжала путь.

До космолета оставалось совсем немного. Я сжимала штурвал, изо всех сил не давая себе газануть вперед. Шасси медленно и бесшумно перекатывались по бетонным плитам. Только теперь я сообразила, что у меня нет никакого дальнейшего плана. Хотя какие тут могут быть планы, если я не знаю ни устройства корабля, ни то, сколько на нем врагов. Если бы мне не нужен был сам корабль, я бы просто попыталась протаранить его или раздавить весом самолета. Но лишь он один сможет доставить меня в логово таинственных заговорщиков. А потому остается лишь надеяться, что что-нибудь образуется…

Я сделала последнюю остановку всего метрах в шести от "Вихря". Корабль не подавал признаков жизни, значит, меня все еще не видели. Неужели удастся подкрасться совсем вплотную? И тут я заметила, что внешний люк космолета открыт! Это был настоящий подарок для меня. Если бы я прочла о таком в романе, то не поверила бы. Но, с другой стороны, жизнь подбрасывает и не такие сюрпризы. В принципе, чего ему быть закрытым, если шароглазые взлетать пока что не собирались, а нападение кучки туземцев из разбомбленной деревни считали невозможным?

Вдохновленная этим открытием, я подогнала "Спирит" к самому боку гигантской сигары, лениво раскинувшейся под лучами палящего Солнца. Тень накрыла проем открытого люка. Я выскочила на крыло и, не давая врагам сообразить, что это значит, пробежала и сиганула вниз.

Наверное, не стоило прыгать прямо в люк — подошвы моих кроссовок гулко ударились о металлический пол. И сразу же по ушам врезала сирена! Кругом замигали лампочки аварийной тревоги.

Я поспешно огляделась по сторонам. Изнутри корабль был устроен примерно так же, как пассажирский теплоход — по бокам узкого коридора тянулись ряды дверей. Одна из них, находившаяся прямо напротив входа, распахнулась и оттуда показалась знакомая шарастая морда. Я, почти на автомате, выхватила шпагу и всадила ее прямо в один из выпученных глаз. Вторую подобную голову, показавшуюся из той же двери, я срубила одним резким движением.

Само собой, я понимала, что пилотская кабина находится в носовой части. Значит, надо пробираться именно туда. И я рванула направо по коридору.

Уже через парк секунд за спиною раздался топот. Я, еще не успев развернуться, выхватила из-за спины свой верный лук, а оказавшись лицом к противнику, уже спустила тетиву. Один из гнавшихся за мною уродов растянулся на полу. Второй согнулся почти пополам и продолжал бег в такой позе, поэтому я пустила стрелу в покрытую нелепой шевелюрой макушку. Видимо, моя японская манера стрельбы в сочетании с механической силой оказалась эффектной — стрела пробила-таки металлический череп и вошла глубоко внутрь.

В этот момент прямо у меня за спиной отъехала в сторону дверь, и тонкие руки очередного урода схватили меня за горло. Выронив лук, я перехватила эти руки. Несколько секунд ушло на то, чтобы разжать их, но этого было достаточно, чтобы еще двое кинулись на меня из противоположной двери. Я схватила нападавшего сзади за запястья и перекинула его через свою голову. Его тело сшибло с ног одного из нападавших, и я принялась орудовать попавшимся врагом, словно дубинкой.

Второй нападавший от такого удара отлетел обратно в свою каюту. Но со стороны хвостовой части подоспели еще трое. Ближайшему я разбила оба круглых глаза, и тот завертелся, не зная, что делать. Еще одного я просто сбила с ног, а третьего ткнула головой своей дубинки в туловище так, что он отлетел на пару метров. Затем швырнула того урода, которого держала за руки, в набегавших врагов и, наконец, смогла подобрать свой лук.

Тут дело пошло несколько проще. Послав пару стрел, я уложила двоих наповал, а еще одного сбили с ног их тела — все-таки, помещение было довольно тесным. Того, что очухался и снова появился из каюты, я тут же обезглавила одним ударом шпаги.

Один из тех, кого я повалила ранее, уцепился за мои ноги, сдвинув их вместе, и я, потеряв опору, невольно завалилась на спину. Я тут же сумела освободить ноги и ударить обеими подошвами по шарам того самого ублюдка. Они разлетелись вдребезги, но урод снова потянул ко мне свои тонкие руки. Я легко увернулась от них, затем кувыркнулась через голову и, встав на одно колено пустила еще две стрелы. Одна из них прошила голову ближайшего противника, вторая пригвоздила другого ладонью к стене.

На мое счастье, никто не решался использовать огнестрельное оружие, чтобы не повредить внутренности космолета. В таком тесном помещении я бы не смогла уворачиваться от пуль, хотя некоторые из них, пожалуй, и отбила бы клинком.

Еще несколько врагов успели подскочить ко мне, но я снова пустила в ход шпагу. Один из уродов попробовал схватиться за клинок двумя руками, но я вздела его высоко над головой, и лезвие само прорезало ладони противника. Я тут же добила его, срубив голову. Затем резким пинком послала ее вдаль по коридору, словно футбольный мяч, и попала в глаз еще одному врагу. Все же, какай придурок их проектировал? На кой им нужны такие шары? Ну а пакля эта на башке для чего? А, вот для чего — я схватила приблизившегося урода за волосы и снова воспользовалась им, словно дубиной. Раскидала ближайших и швырнула его в них.

На протяжении всей битвы я оставалась предельно хладнокровной. И лишь одна мысль снова терзала сознание — как жаль, что папа не видит меня в деле! Ах, какие чудесные книги он написал бы, если его настолько вдохновляли даже мои детские драки или футбол!

Впрочем, я понимала, что с этой свалкой надо заканчивать как можно быстрее. Моей целью была пилотская кабина, но она оставалась еще слишком далеко.

Расчистив пространство перед собою на пару метров, я сделала несколько длинных скачков в сторону носовой части, затем обернулась и снова выпустила стрелу. Волна, было хлынувшая за мной, тут же откатилась назад, оставив еще одного подстреленного.

Я повторила этот маневр еще несколько раз, и вот, наконец, передо мною возникла дверь кабины. Обернувшись, я послала во врагов целых пять стрел, почти не целясь. Мой боезапас уже близился к концу, но что поделаешь. Потом придется долго собирать стрелы и с трудом выдергивать из этих безобразных тел.

Я дернула за ручку, и дверь, к моему величайшему облегчению, отъехала в сторону. Я мигом проскользнула в образовавшийся проем, захлопнула за собою дверь и поспешно заперла ее.

И, обернувшись к приборной панели, застыла, как вкопанная.

В пилотских креслах, развернутых ко мне, сидело трое шароглазых, и каждый из них направлял на меня ствол пистолета.

Значит, поиграть им захотелось. Или допросить? Ну, конечно, ни им, ни их хозяевам невдомек, что я не чей-то агент, даже не настоящий частный детектив, а просто случайная девчонка. Они не знают, что за моею спиной не стоит никто. Никто, кроме всего человечества.

Они смотрели на меня своими немигающими белыми шарами, в которых не читалось ни одной мысли, а их маленькие резиновые ротики раздвинулись до ушей в садистской ухмылке. Расчет был верным — там, в коридоре, не особо постреляешь разрывными, ну а здесь я как на ладони, промазать просто невозможно.

И все же это решение стало для них роковым. Напрасно они не расстреляли меня в спину и затылок, позволив развернуться.

Не давая врагам опомниться, я швырнула шпагу и лук, которые по-прежнему сжимала в руках, прямо в сторону пистолетов двух крайних уродов. Клинок вонзился прямо в руку правого шароглазого, сжимавшую оружие, и обрубил пальцы. Прицел лука, который у моей модели представлял собою простой гладкий стержень, вошел точнехонько в дуло левого, и тот выронил оружие.

Сама же я взлетела в воздух, и, сделав сальто, приземлилась прямо на того, что сидел в центре. Подошвы моих кроссовок ударили его прямо в плечи, так, что он съехал с кресла. Я успела вывернуть ему руку так, что она хрустнула, и вырвать пистолет. Схватив его за ствол, я принялась колотить прикладом двух соседних уродов, попытавшихся навалиться на меня. Левому сразу же разбила глаза, а правому так врезала по зубам, что он отлетел к дальней стенке. Затем спрыгнула с кресла и снова ударила обеими ногами того, что был посередине, полностью раздавив ему лицо. Больше он не поднимался.

Я подобрала шпагу и добила того, что лишился глаз. Затем прыгнула к тому, которого до этого отшвырнула к стенке, но он успел-таки увернуться. Я развернулась и взмахнула шпагой, но он был уже далеко. Перекатившись несколько раз по полу, подобрал один из валявшихся пистолетов уцелевшей рукой и прицелился в меня.

Я провела обманный маневр, сделав вид, что собираюсь снова метнуть шпагу. Он развернулся в ту сторону, куда был направлен клинок, и в этот миг я кинулась в бок и подобрала одно из валявшихся тел. Враг все-таки решился выстрелить. Разрывная пуля угодила в самый центр моего "щита" и раскроила его пополам. Я, не раздумывая, швырнула эти куски в противника. Он успел выстрелить в них еще раз, но тут уже я настигла его и оторвала голову голыми руками.

Всё, теперь корабль был в моей власти! Я подобрала свое оружие и, развернув кресло первого пилота, уселась за приборную доску. Она оказалась гораздо сложнее, чем на истребителе, но все же кое-какие приборы я сразу узнала.

Бросила взгляд на экран внешнего обзора. "Спирит" и впрямь не отображался на нем! А вот битва за ракетную установку всё продолжалась. Я сделала увеличение и увидела, как на моих глазах Амальтея, все так же сидевшая на куче ржавого металла, наконец отложила ноутбук в сторону, поднялась на ноги, как следует размахнулась копьем и метнула его в сторону вражеских позиций. Вначале у меня даже вырвался крик разочарования. Копье вонзилось в крышу какого-то ветхого деревянного строения, тянувшегося позади установки, причем не по центру, а где-то сбоку. И тут же вся конструкция взлетела на воздух! Уроды в панике забегали, забыв про укрытие, и теперь стрелы туземцев валили их одного за другим.

Я все поняла. Моя долговязая сестренка все это время следила за тем, сколько времени каждый урод тратит на перезарядку своей пушки, и вычислила, в какую именно точку этого сарая они бегают за патронами. И ухитрилась метнуть копье так, что разом оставила их без боеприпасов.

Теперь уже исход битвы был предрешен. Оставалось лишь покончить с ракетной установкой.

Я запустила двигатели корабля и плавно оторвалась от бетонных плит. Сперва сдала чуть влево, чтобы не опрокинуть невидимый из кабины "Спирит". Кто знает, может еще для чего пригодится, может, и в музей его определят, раз он все же хоть раз послужил доброму делу.

Оказавшись на свободном пространстве, я сразу же резко взмыла вверх. Впрочем, тут же заняла горизонтальное положение и медленно поплыла над летным полем. Хорошо, что туземцы были заняты битвой и не глядели вверх, иначе побросали бы все, и уроды легко расправились бы с ними. Но пока что я видела, как одно нелепое тело за другим растягивалось на бетонных плитах.

Тут я вспомнила о том, что в коридоре космолета навалено полно уродских трупов и не только трупов. Взглянув на приборную доску, я увидела, что внешний люк по-прежнему открыт. Тогда я просто развернула корабль люком вниз и увеличила скорость. Затем заставила корабль несколько раз дернуться взад-вперед. И увидела, как на бетонные плиты сыплется поток мусора. Ну, вот, кажется, ни один не уцелел.

На этот раз все задрали головы кверху. И только одна лишь Паласо продолжала методично, словно в тире пускать стрелы по круглым глазам. Амальтея, давно спустившаяся вниз, подобрала лук одного из раненых туземцев и последовала примеру сестры.

Теперь у меня оставалось лишь одно дело — уничтожить ракетную установку. С высоты я смогла наконец-то как следует рассмотреть ее. Это и впрямь была какая-то самодельная конструкция, не предназначенная для перевозки. И. самое главное, сейчас она была не заряжена! А это значит, что я могу прикончить ее без угрозы людям!

Отогнав космолет метров на пятьсот от установки, я врубила скорость и понеслась к земле на бреющем полете. Победные крики внизу на мгновение смолки и разразились опять, когда тупой нос "Вихря" врезался в основание установки всего в метре от земли. Зловещая конструкция разлетелась н куски, которые посыпались наземь с гулким стуком.

Я взмыла ввысь по параболе, поспешно сбросила скорость и через минуту приземлилась неподалеку от того места, где раньше находился склад боеприпасов.

Откинувшись в кресле, я почувствовала дикий упадок сил и поняла, что отдыхать как раз не время — нужно выбираться на солнце.

Я поднялась на ноги, отперла дверь пилотской кабины и медленно поплелась по гулкому коридору.

Неспеша шагнула за борт, закинула голову к небу, распахнув глаза пошире. Можно было подумать, что я лежу на пляже, на ласковом песке где-нибудь неподалеку от Осташкова, где мы с папой так любили бывать на турбазах…

Нож, просвистевший прямо у моего виска, больно полоснул меня по правому уху. Я невольно дернулась и мне на левое плечо упала спутанная масса искусственных белокурых волос. Это был Варькин скальп, который я так до сих пор и таскала на голове! Совсем про него забыла.

Я поспешно обернулась и увидела в люке космолета последнего из шароглазых. Из ладони у него торчала моя стрела. Значит, это тот, которого я пригвоздила в коридоре. Как только я не заметила его, когда выходила?

В то же мгновение мимо меня просвистела стрела, и урод рухнул на бетонные плиты. Паласо подбежала ко мне, победно размахивая луком. Вслед за нею тут же примчался мой верный Вобейда и принялся лизать мною многострадальную левую руку.

Я облегченно вздохнула и, оторвав парик от левого уха, сунула в карман. Это все, что осталось мне на память от подруги.

И тут окружавшие нас туземцы пришли в полное ликование. То, что я смогла мгновенно нарастить новый скальп вместо потерянного, произвело на них гораздо большее впечатление чем мое падение с неба, участие в битве и разрушение ракетной установки.

Мое темнокожее войско начало падать на колени и бить поклоны. Все, кроме Паласо, моей гордой сестренки. Она просто снова крепко сжала мою ладонь. Затем сверху легла и третья рука, конечно, нашей ученой сестры.

— Ну, как тебе этот красавец? — спросила я по-русски, кивком указав в сторону космолета.

— Ух ты! — оживилась Амальтея. — "Вихрь", родимый! Сколько ж я на них по матушке-Солнечной просвистала!

И от полноты чувств даже похлопала ладонью по борту корабля. Потом обернулась ко мне и заявила самым безапелляционным тоном:

— Чур, я его поведу! Ты ведь наметилась туда, откуда он прилетел, я сразу поняла.

— Ты что, собираешься со мною? — удивилась я.

— Ну а как же, ведь мы теперь сестры, нам друг без друга никуда.

— Паласо тоже наша сестра, — заметила я.

— Да, ладно, брось, Юрка, ты же знаешь, о чем я, — Амальтея помотала головой. — В лабораториях мне делать уже почти нечего, тетрадь профессора расшифруют и без меня, а результаты своих собственных работ я уже отправила доктору Тибо по интернету. Словом, сейчас я принесу гораздо больше пользы, если помогу раскрыть заговор… Ну и отомстить за сенсэя.

Я посмотрела на нее с невольным уважением. А не такой уж она "ботаник"-кабинетник, отлично зарекомендовала себя в бою.

— Ну, смотри, — произнесла я. — Только учти, если ты еще не поняла, что это вовсе не увлекательная игра… Погиб не только профессор, но и моя ближайшая подруга. Именно ей пришло в голову расследовать это дело.

— Ну, я же не подруга, я сестра, — тут же сообразила она. — Так что меня подобная участь не коснется по теории вероятности.

Не знаю уж, серьезно это она или нет, и вообще, при чем здесь эта теория, только стало ясно — от нее мне не отвязаться. Ну и прекрасно, все же, водить космолет я еще не очень научилась, Да и, честно говоря, я уже сроднилась с этой долговязой девчонкой.

Кругом стоял шум и гам. Похоже, туземцы уже забыли горечь потерь, их теперь волновала лишь одержанная победа. Они подбирали куски уродливых тел шароглазых, разбросанных тут и там, мастерили из них что-то в память о состоявшемся отмщении. Особой популярностью пользовались уродливые головы — ни одна из них не осталась на бетоне. И повсюду все громче звучали всего два слова:

— Сеньорита Рубио! Сеньорита Рубио!

Вероятно, легенда о Сеньорите Рубио сохранится здесь навеки. Навеки потому, что уж я-то сообщу миру о сохранившихся здесь чаморро, и они не избегут бессмертия. Может быть, сделают из меня местную Дарну.(*) Только я не хочу щеголять в купальнике, пусть рисуют одетой, как сейчас.

(*) Дарна — филиппинская супергероиня, созданная тагальским писателем Марсом Равело и художником Нестором Редондо в 1947 году. Ей посвящены многочисленные комиксы, полтора десятка художественных фильмов и два огромных телесериала в 170 и 140 серий. Ее облик несколько напоминает американскую Чудо-Женщину. — Прим. авт.

Амальтею они почему-то так не приветствовали. Ну, вероятно, потому, что она приехала сюда вместе с профессором, а не свалилась с неба, не сотворила остальных чудес, и часто бывала среди туземцев.

— Слушайте меня, люди! — обратилась я к войску. — Мы вместе победили врагов здесь, но еще больше врагов осталось на небе! Я преследовала их по всему свету, именно в погоне за ними и пришла к вам, а теперь должна отправиться на небо для последней битвы!

— Сеньорита Рубио, — приблизился ко мне какой-то парень-охотник. — Не покидай нас! У нас больше нет ни вождя, ни шаманов! Поэтому мы просим — останься с нами, и правь нами мудро!

— Благодарю вас, но не могу, — покачала я головой. — Я должна уйти на небо, чтобы найти и наказать оставшихся врагов, иначе они придут и убьют вас всех! Поэтому мы с моею старшей — я указала на Амалтею, — сестрой покидаем вас, а вашим вождем будет отныне моя младшая, названная сестра! Она самая храбрая и упорная из вас, она одна из людей побывала на самом дне лалим!

И я подтолкнула к ним Паласо. Народ начал падать перед нею на колени и кланяться точно так же, как мне в самом начале.

— И еще, — продолжала я. — Место, где мы все сегодня сражались — табу! Здесь до сих пор живет смерть! Никогда больше не приходите сюда до тех пор, пока я не разрешу вам! Так что, сейчас поскорее возвращайтесь в свою деревню.

Туземцы стали собираться. Парни-охотники отыскали все разбросанные и торчавшие кругом стрелы и вернули мне мои с низкими поклонами.

Собирая людей на битву, я страшно переживала — ведь у них было гораздо меньше шансов уцелеть, чем у меня. Однако теперь выяснилось, что никто не погиб. Лишь пятеро было ранено, из них трое — серьезно. Но Паласо сказала, что их удастся выходить с помощью порошка имморталиса.

Мы втроем стояли у люка корабля. С меня только теперь спала эйфория сражения, и накатили мысли о том, что я еще ни разу в жизни не покидала Земли. Конечно, когда-то для меня и Душанбе с Памиром казались немыслимой далью, а о том, что попаду на Марианские острова и даже в самую впадину, я даже помыслить не могла. И все-таки, всё это здесь, на ласковой Земле, всё еще дома. А тут прыгать в неведомую черноту неизведанного… И даже не на обжитую Луну или Марс, а наверняка в какие-то совсем уж далекие края, о которых, может быть люди не знали еще совсем недавно. Не то, чтобы страшно, но как-то непривычно, непостижимо, не укладывается в голове. Вон, сестренка моя долговязая уже стоит, нетерпеливо поставив правую ногу внутрь люка, правой рукой держится за край проема. А я ведь такое же дитя-робот, как и она. Ладно, Юрка, не виси тут! Марите наверняка пошла бы, не колеблясь! Ну же, давай!

Я обернулась к охотнице и сказала:

— Паласо, я оставляю тебе своего пса. Для тебя он не Пастух Звезд, а просто Вобейда. Вобейда, дай лапу моей сестре!

И мой мохнатый друг тут же сел на землю и протянул свою массивную лапу охотнице. Было видно, что ее крепкое пожатие сразу же вызвало у него глубокое уважение. Я тоже пожала ему лапу на прощание, потом вновь обернулась к Паласо.

— Наверное, оставлю его тебе навсегда.

— Ты что, умирать собралась? — спросила охотница просто и открыто, как подобает потомку самураев.

— Кто его знает, — пожала я плечами. — Но все равно, если я даже вернусь с неба живой, то буду дальше жить у себя, в большом городе, где нет такого леса и дичи, где даже земля под ногами покрыта камнем. А зверю место на природе, на свободе. Ну, паалам!

(*) До свидания! — тагальск.

Мы обнялись, как настоящие родные сестры, очень крепко, поскольку обе были достаточно сильны. И я даже почувствовала биение ее отважного сердца так, тесно прижатого к моим ребрам, будто оно билось в моей груди.

На прощание мы с Паласо еще обменялись стрелами. Я протянула ей одну из своих — цельных карбоновых, а она мне деревянную, видимо выточенную собственноручно, с каменным наконечником. А с Амальтеей они обменялись ножами, но тут особой разницы не было — видимо, охотницу ранее снабдил кто-то из ученых.

Глава 7

Глава 7

Планета, лучшая для лучниц

Ух, вот это взлет, так взлет! Яркие краски Гуама на экране уже через несколько секунд сменились чернотой космоса. И никаких тебе перегрузок! Я и на истребителе-то натерпелась, а тут прорыв за атмосферу. Такая вот нынче техника пошла.

Только тогда, когда мы уже очень сильно удалились от Земли, Амальтея приглушила двигатели и принялась разбираться с записями бортового компьютера.

— Так… Предыдущая точка маршрута Земля, Подмосковье. А до этого… До этого… — она невольно присвистнула. Множество остановок на кентаврах, в поясе Койпера и в рассеянном диске. Понимаешь, Юрка, что это значит?

— Еще бы не понять! — воскликнула я. — Наш враг окопался где-то на самых окраинах обследованной Солнечной системы, на самых малых ее телах. Я почему-то так и предчувствовала.

— Это все, что ты поняла? — спросила Амальтея, покачав головой.

— А что же еще? — растерялась я.

— А то, что у них в руках весь земной запас ядерных вооружений!

— Чего? — у меня отвисла челюсть. — Каких еще вооружений? Их же давным-давно нет! Мы демонтировали их сразу же, как только отправили людей спать.

— Ну, на Земле да, их, пожалуй, нет, — пояснила моя сестренка. — И их действительно демонтировали. Разобрали на части все ракеты типа Земля-Земля. А вот утилизировали не полностью. Ядерные и еще некоторые другие заряды, например, морозные, погрузили на космолеты и отвезли к пределам системы. Там их установили уже на новые, космические ракеты и разместили на дальних поясах астероидов, то есть именно на кентаврах, в поясе Койпера и в рассеянном диске.

— Для чего? — спросила я ошеломленно.

— На случай инопланетной агрессии, — объяснила Амальтея. — ООН решила, что так получится двойная польза. На Земле оружие оставлять опасно, а шарахнуть по врагу, движущемуся из-за пределов системы, будет гораздо удобнее. Ну, или там, расстрелять какой-нибудь астероид, который станет угрожать Земле.

— А ты-то откуда об этом знаешь? — спросила я.

— Да ведь я не всегда занималась биологией, — ответила она. — Мой прежний шеф участвовал в этом проекте, выбирал самые выгодные позиции для размещения ракет. А я возила его вот на таком же "Вихре". Я ведь начинала с астрономии, разрабатывала основы космонавигации и заодно участвовала в испытаниях первых "Вихрей-С". Это уж потом меня профессор переманил, поскольку я разбираюсь в большинстве наук.

— Одна я, дура, ни в чем не разбираюсь, — пробурчала я мрачно. Мне и вправду стало стыдно. — Тебя твой папа создал для дела, а я так, бесполезная кукла.

— Ну, вот еще, — возразила моя долговязая сестренка. — Ты вдохновляла своего папу, он писал чудесные книжки, которые помогли выжить очень многим. Даже мне помогали, когда у меня бывал затык в лаборатории.

— Сейчас придумала? — усомнилась я.

— Зачем, — возразила она. — Мы же сестры, у нас должно быть всё откровенно.

— Ладно, утешила. И куда же нам теперь? — спросила я, все еще приходя в себя от столь невероятной информации.

— Разберемся, — пожала плечами Амальтея. — придется шастать по астероидам, глядишь, что-нибудь найдем.

— Эх, а казалось, что всё уже в наших руках, — вздохнула я горестно. — Думала — сейчас проверим маршрут, нагрянем прямо во вражеский штаб, закидаем его гранатами… Ну, или что там попадется. А тут опять бесконечные поиски. И вообще, если они захватили ядерные ракеты, то можем и не успеть…

— Будем надеяться, — пожала плечами сестренка. — Мы же все эти годы без людей только и делали, что надеялись. Я знаешь, как маялась первый месяц? Билась об стенку головой, благо, что она у меня стальная.

— Ты? При том, что у тебя есть любимое дело? Это вот я, никчемушка, по полу каталась, но ты, ученая с мировым именем…

— И что же, что дело? — невесело вздохнула она. — Родного человека никакое дело не заменит.

И мы с ней стали рассказывать друг другу о том, как каждая из нас переживала разлуку с папой и как выкарабкалась из этого.

Потом разговор плавно перешел на астрономию и на то, куда мы направляемся. Говорила в основном я, чтобы узнать, правильно ли мне все запомнилось. Амальтея поправляла меня, но довольно редко и, вобщем, признала, что для неспециалиста знания у меня приличные.

Пояс Койпера был открыт еще в конце двадцатого века, и с тех пор то и дело радовал астрономов неожиданными открытиями. Собственно, он похож на издавна привычный людям пояс астероидов, только располагается за орбитой Нептуна и протягивается до пятидесяти пяти астрономических единиц от Солнца, и потяжелее он примерно в двести раз. Ну еще бы — ведь в нем встречаются не только астероиды, но и множество карликовых планет, включая Плутон, в двадцатом веке считавшийся полноценной планетой. Мой папа говорил, что зря его разжаловали — привыкли же люди, что планет девять! Ну, мало ли, что там еще понаоткрыли — нельзя же традиции ломать! Но кто и когда слушал писателей…

Так вот, пояс Койпера на самом деле совсем не родственник наших старых знакомых астероидов. Если те из них, что вращаются между Марсом и Юпитером, состоят как будто из кусков обычной планеты — Фаэтона, как ее назвали фантасты, то есть из различных минералов и металлов, то в поясе Койпера буквально всё состоит изо льда, из застывших газов. И таких объектов там около семидесяти одной тысячи! Возможно, это ошметки газовых гигантов, а возможно те объекты, которые до гигантов так и не доросли. Вот ведь, получается, там, в космосе, все, как у людей — кто-то мечтал стать настоящей планетой, настоящим гигантом, чтобы все видели и восхищались, а в результате не стал никем, так, что даже ни один из астрономов не держит его в памяти. Правда, надежда у этих объектов все-таки есть. Некоторым из тех, что годами томились лишь под каталожным номером, вдруг присваивают имена богов. А там, глядишь, и недолго до полного повышения — статуса карликовой планеты. Вот так вот жило-тужило небесное тело миллиарды лет, терзаясь от безвестности и ненужности во вселенной, как вдруг удостоилось-таки признания, когда ему уже ничего в жизни не хочется…

Еще более удивительные мелкие объекты находятся между Юпитером и Нептуном. Это так называемые кентавры, похожие одновременно и на старые добрые астероиды, и на ледяные из пояса Койпера и даже на кометы! Орбиты у них очень уж вытянутые и вообще совершенно невероятные, поскольку встречные газовые гиганты то и дело дают им по крупу гравитационного пинка, освобождая собственную орбиту. Так вот и цокают беззвучно эти копытные в космической пустоте, куда попало. Одних только крупных кентавров с диаметром больше километра насчитывается около сорока четырех тысяч. Стоит им только подскакать слишком близко к Солнцу, как их лед с их поверхности начинает испаряться, и появляется облако пыли и газа, окружающее ядро кометы. Правда, случалось такое с немногими из них. Крупнейший из них, названный Харикло, даже имеет два собственных кольца, как будто Сатурн! Самым заметным из них и впрямь даются имена земных собратьев из мифологии или их родственников. Вот, Харикло, например, это в мифологии жена кентавра Хирона, Ну а супруг ее как раз и стал первым космическим кентавром, открытым еще в 1977 году. Но при этом он же входит и в списки комет! Поди, разбери этих двойных существ! А бывает и так, что постаревшие кометы становятся кентаврами и больше не шастают через всю систему.

Моя долговязая сестренка тоже внесла существенный вклад в их изучение. Еще работая вместе со своим отцом, академиком Алёшиным, она открыла крупный и очень отдаленный кентавр, который назвала Найдан. Это монгольское имя, которое дали при рождении Наде Рушевой, юной художнице двадцатого века, прожившей всего семнадцать лет, но оставившей десять тысяч рисунков! Как будто собственный пояс астероидов! Конечно, Амальтея знала, что еще в 1982 году один из обычных астероидов был назван Rusheva, но понимала, что в честь юной художницы надо непременно назвать кентавра. Ведь она очень любила рисовать и кентавров, и даже кентавриц, чего до нее никто не делал. И даже на надгробье Найдан выбит ее рисунок "Кентваренок с венком".

Вообще, просто поразительно, насколько сложной и многообразной оказалась Солнечная система. Ну, например, в двадцатом веке считалось, что спутников у газовых гигантов бывает до полутора десятков. А потом оказалось, что их такое множество, что им даже перестали давать имена из мифологии, мол, номерами обойдутся. Но что еще более интересно, выяснилось, что и таинственный пояс Койпера — это далеко не предел. Сразу же за ним начинается рассеянный диск, то есть, такая область, где вроде бы, ничего не должно быть, а все-таки, хоть немного, но есть, и карликовые планеты в том числе. И выяснилось, что именно оттуда прилетают кометы. А за ним находится облако Оорта, опять-таки, состоящее из астероидов и карликовых планет, вращающихся вокруг нашего Солнца…

Пока что, роботам удалось побывать лишь на самой его границе — на крошечной планете Седне, которая вдвое дальше от солнца, чем старый добрый Плутон. Эта красная планетка настолько далека от нашего светила, что ее год длится 11 400 земных лет. Даже мои электронные мозги готовы замкнуться, когда я пытаюсь представить себе, как она вращается там, в холодной пустоте. Мне всегда очень хотелось ступить на поверхность этой невероятной планеты и смотретьоттуда на крошечное Солнце, и думать о том, что нынешний год продолжается здесь с тех пор, когда нашей цивилизации не было и в помине. Сменялись фараоны, цари, герои, художники, а она все плывет и плывет по своей невероятно вытянутой орбите, и никак не завершит очередной виток…

Ну а разбираться с тем, что находится дальше в этом колоссальном облаке, нам пока недосуг. Вот вернем людей, тогда и сможем полностью посвятить себя чистой науке. По теориям астрономов, там чего только нет, возможно, даже затаилась погасшая блуждающая звезда Немезида, периодически приближающаяся к Солнцу и вызывающая глобальные катастрофы. Ну, нет, катастроф мы больше не допустим, не зря же мы мучились столько лет без отцов, добывая для них бессмертие. Пускай даже встанем на пути у беды мы одни, благодарные дети-роботы, но не дадим в обиду наших создателей и нашу планету!

И дух захватывает, когда подумаешь, что еще мы можем открыть, когда минуем и облако Оорта? Что, если преодолев некую область не сильно занятого пространства, снова встретим нечто, вращающееся вокруг нашего Солнца? Эдак может оказаться, что наша система вообще упирается в соседнюю? Что как такового межзвездного пространства и нет, и всё чем-то занято?

Я выложила всё это моей долговязой сестренке. Она выслушала мой детский лепет и, как ни странно, не посмеялась надо мной. Оказывается, ей, потомственному астроному, тоже не чужды подобные наивные мысли. Потом она стала рассказывать о том, на каких планетах ей уже довелось побывать.

— Слушай, Амальетя, а ты была на Амальтее? — подколола я ее.

— Представь себе, была, — ответила она просто. — Мы с профессором искали бактерии на спутниках гигантов. А на Амальтее заодно установили памятную доску в честь братьев Стругацких. Были на Каллисто, и там поставили доски в честь Айзека Азимова и Ярослава Вейса. А еще мы побывали на Обероне, на него возлагались особые надежды, но и там ничего особенного тоже не нашлось. И там тоже установили целых две доски — в честь Эдмонда Гамильтона и Сергея Павлова.

Мне стало стыдно — как это я не слышала о такой экспедиции? А впрочем, за короткую эпоху роботов произошло столько невероятных событий, что все и не упомнишь. Точно так же, как в ту эпоху, когда в мире преобладал капитализм, было не упомнить всевозможных катастроф.

— Побывала на собственной планете, — произнесла я задумчиво.

— Не переживай, — откликнулась моя долговязая сестренка. — Открою какую-нибудь мини-планетку в поясе Койпера, и назову ее Юрате.

— Разве так можно? — удивилась я. — Это лишь астероиды называют, как хотят, а планеты — исключительно для божеств.

— Ну, так та русалочка Юрате из легенды… ее, вроде, в некоторых вариантах называют богиней, — возразила она.

— Ладно, согласна, — усмехнулась я. — Только вряд ли я сама попаду туда.

— Кто знает, — покачала головой Амальтея. — Ты же понимаешь, что когда мы спасем людей, в мире изменится буквально всё? Прежнего миропорядка, царившего на протяжении всех веков, теперь уже не будет. И неизвестно, чем станет заниматься твой папа, да и ты сама.

Вот так, за разговорами прошли сутки, за которыесовременный "Вихрь" может достигнуть границ обследованной части Солнечной системы. Амальтея и впрямь оказалась виртуозным пилотом. Честно, я бы так не смогла. Сидеть рядом с нею, перед самым обзорным экраном было даже страшновато — настолько быстро она гнала наш небольшой кораблик даже в самых густо заполненных различными небесными телами областях пространства. Там, где я бы лавировала самым тихим ходом, она мчалась, как безумная. Иногда я невольно вжималась в спинку кресала при виде какой-нибудь несущейся навстречу глыбы, но моя долговязая сестренка успевала увернуть в самый последний момент. Да что там крупные астероиды — в космосе любая песчинка могла бы прошить насквозь и корабль и кого-то из нас. Однако Амальтея умудрялась избегать любых столкновений, выжимая из "Вихря" все, что возможно.

Посовещавшись, мы решили не задерживаться на кентаврах и даже в поясе Койпера, а рвануть в рассеянный диск, к крайним точкам из тех, где раньше останавливался корабль. По логике, штаб заговорщиков должен был находиться где-то там, как можно дальше от Земли. Да и проверять его недолго — ведь в нем находится совсем немного относительно крупных карликовых планет. Прежде всего, Эрида, совсем немногим уступающая в размерах Плутону, так что даже некоторое время неофициально считалась десятой планетой. и названная в 2006 году в честь греческой богини раздора и хаоса. Затем Гкъкунлъ'хомдима, названная в 2019 году в честь девушки-трубкозуба, защитницы африканского народа жуцъоан. А еще… еще в этом списке была Девана!

Надо ли говорить, что нам с папой, да и моей сестренке тоже, эта планета милее всех остальных, и больших, и малых. Ведь Девана, или Дзеванна, или Зевана — это у славян та же непорочная богиня охоты, которая звалась Дианой у римлян и Артемидой у греков. Планету открыли 13 марта 2010 года астрономы из Варшавского университета под руководством профессора Анджея Удальского. Но только через восемь лет, в сентябре 2018 года ей присвоили это чудесное имя. И до чего же здорово, что такое имя получила самая первая планета, названная в честь кого-то из славянских богов! Жаль только, она далеко не самая крупная из малых планет — диаметром всего в тысячу километров, чуть ли не в три раза меньше общеизвестного Плутона. Год на ней не такой уж длинный по тамошним меркам — всего около 578 земных лет.

Мой папа часто говорил об этой планете. Мечтал о том, что там когда-нибудь будет находиться специальное училище для военных девушек, таких, как Марите. Можно было бы создать такое училище и на Земле, на острове Делос, где родилась Артемида, но его давно уже оккупировали туристические компании, и разве они отдадут своё… А тут чистая, нетронутая планета, на которой будут жить исключительно воинственные девушки, а кто другой — ни ногой!

И вот теперь, размышляя над тем, с какой планеты начать наши поиски, мы в один голос назвали Девану. Амальтея развернула наш кораблик в ее сторону, и вскоре мы увидели на экране яркую серебристую точку желанной планеты. Мне показалось, что она как-то особенно приветливо подмигивает нам.

Вблизи планета оказалась довольно-таки живописной, насколько это возможно при отсутствии воды и растительности. Ее поверхность покрывали многочисленные горы и ущелья. Амальтея вовремя вырубила маршевый двигатель и виртуозно спланировала, посадив "Вихрь" на вершине одного из скальных массивов.

Мы договорились, что сперва на разведку пойду я одна, а она будет следить за мною на экране, и, в случае чего, подгонит корабль.

Собираться долго не пришлось — я просто взяла свое оружие и распахнула внешний люк. Ведь мне не требовался скафандр в разреженной атмосфере этой планеты, точно так же, как и на дне Марианской впадины. Осмотревшись по сторонам, я спрыгнула на здешнюю серебристую поверхность. Ну, вот и, свершилось — на планету Девана ступила юная дева с луком и стрелами. Уж эта планета точно, прежде всего, для лучниц!

Само собой, гравитация здесь была вообще смехотворной — в три с половиной раза меньше, чем на Луне. Поэтому я одним прыжком спустилась со скалы и двинулась по равнине огромными скачками. Внутренне я ругала себя за такое безрассудство — как бы от такой прыти не сорваться с планеты и не взмыть в черноту космоса.

Прыгая с одного торчащего посреди равнины камня на другой, я так быстро достигла края глубокого ущелья, что еле успела затормозить и невольно завалилась назад. Поднявшись на четвереньки, осторожно глянула вниз и увидела то, что мы искали.

На дне ущелья примостился примерно такой же "Вихрь", как наш. Вокруг него суетились все те же шароглазые уроды. Теперь их огромные глаза светили во все стороны очень широким спектром, почти что полусферой. И я поняла, для чего понадобилась именно такая странная форма глаз — они были рассчитаны именно на такие вот малые планеты с сильно разреженной атмосферой.

Уроды выгружали из корабля какое-то оборудование, монтировали его и кое-где даже пустили в ход. По тому, как много они уже успели выгрузить, было видно, что они прибыли сюда примерно за час до нас. Почему же они не всполошились, заметив наше приближение? Вед мы наверняка пролетали над этим ущельем. Ну, конечно, потому, что мы прилетели на захваченном у них же корабле, и нас приняли за своих.

Сперва я не совсем поняла, что происходит. Я ожидала увидеть здесь ракетные установки вроде той, что раздавила на Гуаме. А тут, кажется, создавалась какая-то буровая. Жало бура уже вонзилось в серебристый грунт, и он полетел в стороны.

И тут я вспомнила — Амальтея сказала мне о том, что хотя наш "Вихрь" и побывал прежде на Деване, но вооружения там по официальным данным не размещались. Значит, уроды собираются самостоятельно перевести ракеты сюда. А сейчас готовят для них пусковые шахты!

И то, что они уродуют светлый лик Деваны, меня особенно взбесило.

— Эй вы, эта планета только для девушек! — заорала я, и, не раздумывая, прыгнула в пропасть.

При здешней гравитации опасаться было нечего — летела я относительно долго и медленно, так, что даже успела на лету выхватить шпагу. Но, увы, именно это свойство гравитации в то же время и подвело меня. Я планировала спрыгнуть прямо на головы нескольким шароглазым, но они, заслышав мой гневный возглас, успели отпрянуть в сторону и, едва я приземлилась, окружить меня и навалиться скопом.

Однако меня обуяла такая дикая ярость от того, что они сверлили Девану, что я тут же разбросала их всех. Точно помню, что раньше так не получалось. Одному я сразу же разбила светящийся глаз навершием шпаги, другому всадила клинок в раскрывшуюся пасть. Рубанула вправо-влево, и вот куча-мала уже распалась.

Я вскочила на ноги и стала прорываться к ихнему кораблю, чтобы он не успел взлететь. В два прыжка преодолев пространство, отделявшее меня от люка, я встала к нему спиной и выхватила лук. Если бы мы были на Земле, или даже на Луне, я бы перестреляла их всех с высоты. Но при здешней гравитации я боялась, что вместо стрелы улечу я сама. И вот теперь, упершись спиной в борт космолета, который, в свою очередь, прислонялся к стене ущелья, я могла наконец-то заняться стрельбой.

Выхватив из колчана сразу несколько стрел, я стала выпускать их одну за другой, целясь в самые скопления врага. Вот теперь гравитация играла мне на руку, удесятерив мои силы. Одна пущенная удачно стрела пронзала врага навылет и вонзалась в глаз другому. Прежде, чем они успели разобраться в происходящем, я положила с десяток шароглазых.

Наконец, один из них догадался выхватить пистолет. Уворачиваться было уже некогда, прогремел выстрел, и… Напрасно этих болванов не учили хотя бы основам наук. Отдача так долбанула стрелка, что он перекувырнулся в воздухе несколько раз и буквально размазался о стену ущелья, так, что только руки-ноги полетели в стороны. Пуля после такого тоже не могла пойти ровно и врезалась в скалу над кораблем.

Поняв, что стрелять нельзя, оставшиеся уроды снова двинулись ко мне, на этот раз, пытаясь прикрыться, кто чем. Один подскочил к самому кораблю, размахивая огромным гаечным ключом и держа перед собою, словно щит, деревянный ящик. Руку, сжимавшую ключ, я отрубила в два счета, а вот с ящиком пришлось повозиться. Противник пытался поймать острие шпаги в одну из его щелей и вырвать у меня оружие. Однако моя хватка оказалась крепче. Шпага осталась в руке, хотя ладонь чуть не вывернулась. Я прянула прямо на противника, навалилась на него всем весом, и острие шпаги пройдя-таки через весь ящик, вонзившись уроду в горло. Одно короткое движение кончиком клинка — и голова противника покатилась по земле.

Видя, что меня окружили вплотную, и стрелять уже невозможно, я перекувырнулась через голову и стала так быстро вращать шпагой, будто бы ощетинилась иглами дикобраза. Враги ошарашенно наблюдали за мной, не смея подступиться. Кто-то запустил в меня гаечный ключ, но я легко отбила его клинком, да так, что он угодил в глаз одному из нападавших.

Наконец, сообразив, что вблизи их настигнет шпага, а вдали — стрелы, они все-таки выбрали первое, и решили закидать меня своими трупами. Уроды кинулись на меня всем скопом. Один даже, как будто, намеренно наделся грудью на мой клинок, и тогда все остальные попытались облепить меня, считая на миг обезоруженной. Но они снова забыли про здешние условия. Я лишь слегка присела и, оттолкнувшись изо всех сил, взлетела над их головами чуть ли не до самого края ущелья.

Приземлившись далеко за их спинами, я уперлась лопатками в скалу и выпустила несколько стрел. Я била уродов прямо в спину, совершенно не задумываясь над тем, насколько это благородно. Ведь благородство нужно проявлять лишь с благородным противником, а всякую падаль нужно просто уничтожать.

Невольно подумалось о том, насколько невероятно смотрелась бы эта картина со стороны. Битва роботов в глубоком ущелье на крошечной далекой планете, почти не знающей Солнца, при свете множества шарообразных глаз, часть из которых металась над землей, а часть уже неподвижно уставилась в аспидное небо.

Едва только оставшиеся в живых уроды развернулись и кинулись ко мне, я снова подпрыгнула и оказалась за их спинами, на этот раз — прямо на поверхности космолета. Нет, с этой незащищенной позиции стрелять нельзя, и я спрыгнула вниз, прямо к открытому люку и тут же нырнула в него. Один из подоспевших врагов сунулся туда, и я проворно срубила ему голову. Следующему ткнула шпагой прямо в глаз. Затем выскочила наружу одним прыжком и приземлилась на скальный выступ, поднимавшийся на пару метров прямо у самой стены ущелья. Стоя на нем, словно скульптура Деваны-охотницы, я снова принялась методично отстреливать противников.

Прыгать ко мне они то ли не догадывались, то ли боялись. Я же расстреливала их, словно мишени в тире. Вот, кстати, интересная мысль — чтобы научиться метко стрелять, нужно выбрать вот такие же омерзительные мишени. В такие отвратительные круглые белые глаза не захочешь, а попадешь.

Я сунула руку за спину за очередной стрелой, как вдруг нащупала лишь деревянную — подарок Паласо. Больше ни одной не осталось. Но эту тратить мне совсем не хотелось, и я замерла в раздумье. А вот мои враги не дремали. Увидев, что у меня кончились боеприпасы, они начали строить пирамиду — один влезал на плечи другому. Вскоре вся это конструкция двинулась к моей скале. Сперва я думала, что она через пару шагов развалится, но нет, им удавалось как-то балансировать. Ну что ж, тем лучше. Я взмыла в воздух и приземлилась позади пирамиды, проведя по ней шпагой сверху донизу. Сразу четверо шароглазых развалились пополам.

Увернувшись от падающих обломков, я снова взмыла в воздух, и приземлилась рядом с самой дальней кучкой уродов, обезглавила двоих, затем снова прыгнула, проделав ту же операцию возле самого корабля. Затем еще раз и еще. Так можно было бы кенгурить… или кенгурушничать… или кенгурячить…ну, в-общем, не важно, еще долго. Как вдруг после очередного приземления, едва замахнувшись шпагой, я почувствовала, что мне в спину ударило что-то твердое и очень массивное.

Повернув голову, я поняла, что это целая буровая установка, диаметр которой составлял два метра и столько же — высота. На Земле она бы меня, возможно и раздавила, а возможно, и нет, раз не раздавило давление Марианской впадины. Но даже здесь эта штука сбила меня с ног так, что сразу я подняться не могла. Я завалилась лицом вниз, шпага выпала у меня из рук. К тому же, острие бура глубоко прорезало мне кожу на спине. Одна лишь голова торчал из-громоздкой машины.

Я уперлась ладонями в землю и поняла, что не сумею выбраться сразу же. Тем временем, один из шароглазых, не спеша приблизился ко мне и подобрал мою шпагу. По движениям тени я поняла, что он размахнулся. Клинок уже опускался на мою шею…

Как вдруг в разреженном воздухе что-то просвистело. Урод выронил шпагу и бухнулся прямо рядом с моим лицом. На месте правого глаза у него торчала рукоять знакомого ножа.

А уже в следующее мгновение я увидела, как невдалеке опустились на грунт кроссовки моей долговязой сестренки. То есть, она успела оценить ситуацию еще с высоты и оттуда же метнуть нож точно в цель, только потом спрыгнула сама. Вот это меткость!

Я тоже не теряла времени даром и постепенно поднималась на руках. Надо ли говорить, как опять разболелась левая, но я уже привычно не обращала на это внимания. Наконец, приподняв установку настолько, что смогла подтянуть ноги под себя, я рывком распрямилась и сбросила со спины груз.

И сразу же увидела, как Амальтея расправляется с шароглазыми прямо голыми руками — разбивает им глаза и даже головы без всяких единоборств, с помощью старого доброго бокса.

Подхватив шпагу, я тут же кинулась ей на выручку. И уже через несколько минут голова последнего урода откатилась к подножью скальной стены.

— Ну что, огребли по полной, безмозглые? — прокричала я, торжествующе взмахнув шпагой над головой. — А все просто — сама планета Девана помогает девушкам! Особенно лучницам!

Мы с Амальтеей невольно обнялись и только потом меня кольнула мысль:

— Сестренка, а что же это ты ушла с корабля?

— Да он здесь, на самом краю, — ответила она. — Я смотрю — что-то тебя слишком долго нет, ну вот и решила подобраться поближе. Ну а дальше уже раздумывать не пришлось.

— И все же, оставлять корабль без присмотра… — начала было я.

— Да ладно тебе, — откликнулась она и одним прыжком достигла края обрыва. А уже через пару минут наш "Вихрь" приземлился рядом со мной.

Прежде всего Амальтея осмотрела мою рану. Скелет оказался неповрежденным, поэтому она просто заклеила кожу. Разорванная одежда в наше время тоже очень легко клеится.

Затем мы принялись собирать стрелы. Кстати, оказалось, что когда буровая установка сбила меня с ног, колчан сполз на бок, оказавшись у меня под мышкой, поэтому заветная стрела Паласо осталась цела. Это сильно обрадовало нас обеих и вселило надежду, что наш рейд увенчается успехом.

После боя и собирания стрел оставалось еще одно дело. Мы с Амальтеей тщательно собрали весь образовавшийся мусор — обломки техники и нелепых тел, погрузили его в чужой корабль и, поставив его на автопилот, запустили в сторону облака Оорта. Понятно, что мы потеряли на этом целый час, но уж очень не хотелось оставлять всё это на прекрасной девичьей планете.

Вылетев из ущелья, мы решили облететь всю планету. Хотя вряд ли ракетные базы могли планироваться на ней в двух удаленных друг от друга местах. А убедившись, что врагов здесь больше нет, мы стартовали в космос.

В бортовом компьютере вражеского корабля мы нашли запись о том, что предыдущую остановку он совершал на Эриде, До этого он совершал рейсы на множество других малых планет, и неизменно возвращался на Эриду. А это значит, что, скорее всего, штаб наших врагов именно там! И шарить по планетам больше не надо — летим прямиком в логово заговорщиков!

Глава 8

Глава 8

В гостях у богини раздора

На экране начал все увеличиваться красноватый диск относительно крупной планеты. Едва заметив его, моя сестренка слегка удивленно хмыкнула, но ничего не сказала.

— Амальтея, а ты хорошо знаешь Эриду? — спросила я.

— Ну, когда я была здесь, ее еще не начинали осваивать, — ответила моя долговязая сестренка. — Мы осмотрели ее, наметили на карте наиболее выгодные места для установки ракет. Но строительство началось уже без меня. А вообще-то центральная ракетная база планировалась не здесь, а на Плутоне. Видимо, заговорщики знали об этом, и решили не рисковать, думали, что здесь их не так быстро найдут.

Неожиданно включился один из боковых экранов и на нем возникло лицо незнакомого доспелого робота.

— Двадцать пятый! Двадцать пятый! — произнес он. — Говорит диспетчер! Говорит диспетчер! Вы возвращаетесь раньше графика. Посадочное место не готово! Срочно сообщите причину возвращения, и если она достаточна, приземляйтесь в неосвоенной области! Повторяю: сообщите причину возвращения!

Далеко не сразу до меня дошло, что он говорит по-английски! Хм, значит, корни заговора уходят уж слишком глубоко, если наши враги даже не пользуются общепринятым для роботов языком.

К счастью, камера показывала лишь кресло первого пилота, а в нем сидела Амальтея, больше похожая на доспелую, чем я. А она не растерялась и отчеканила:

— Диспетчер, диспетчер! Говорит двадцать пятый! Говорит двадцать пятый! Возвращаемся потому, что задание полностью выполнено. ПерваяМосковская лаборатория и подводная Марианская лаборатория уничтожены. Человеческое население Гуама ликвидировано. Дальнейшее пребывание на Земле стало нецелесообразным.

— Почему приняли решение об отбытии без согласования? — спросил диспетчер.

— Не было связи, — нашлась моя долговязая сестренка. — Внешние антенны были повреждены местным населением.

— Вас понял. Посадку дать не могу. Приземляйтесь в квадрате сорок шесть и ждите там до освобождения места!

— Слушаюсь! — откликнулась Амальтея.

— Не знаешь, что там находится? — спросила я.

— Говорю же — при мне здесь кругом было пустынно, — откликнулась она, потом задумчиво произнесла, покопавшись в компьютере: — Сорок шестой квадрат — это совсем близко от порта, всего пара километров. Отвернем-ка мы на тридцать градусов влево. От порта ведь тоже не стоит сильно удаляться.

Уже через пару минут "Вихрь" приземлился в лабиринте невысоких скал. Амальтея тут же выскочила из кресла и крикнула:

— Бежим скорее!

Я прекрасно поняла ее. Диспетчер, конечно, сообщил о подозрительном корабле, и в сорок шестой квадрат уже высланы группы захвата. Само собой, они сразу же поймут, что нас там нет, и в два счета найдут в компьютере наш маршрут, зафиксированный радарами. Понятно, что проще всего было бы вообще не садиться на Эриду, а срочно драпать на Землю, будить общественность и так далее. Но что, если за это время враг успеет осуществить свои планы? А ведь теперь Земля полностью беззащитна, никаких средств ПВО там больше нет — никто ведь не рассчитывал на предательство.

Мы выскользнули из корабля и помчались среди нагроможденных глыб, старясь прыгать далеко, но не сильно отрываясь от земли, чтобы нас не было видно за скалами.

Внезапно Амальтея затормозила так резко, что я чуть было не сбила ее с ног. Выглянув из-за ее плеча я увидела огромную ровную площадку, на которой расположилось несколько космических ракет непривычной конструкции. Я сразу же поняла, в чем их особенность. Они могли преодолевать огромные космические расстояния с помощью такого же двигателя, как у "Вихрей", а оказавшись в атмосфере планеты, переходили на обычные ракетные двигатели. Часть ракет находилась в подземных щахтах, а некоторые еще только ожидали погружения, и возле них возились все те же шароглазые. Все они были относительно далеко от нас, зато совсем рядом маячил доспелый в незнакомой мне военной форме.

— Сержант! Подойдите сюда! — окликнула его Амальтея по-английски. — Я веду шпиона!

Военный тут же обернулся, и она подтолкнула меня к нему, демонстративно заломив мои руки за спину. Когда сержант приблизился, Амельтея произнесла:

— Старший лейтенант Шекли, служба безопасности! Имею полномочия от самого! Это дитя-робот пробралось к нам с Земли и шпионило за размещением ракет. Арестуйте его!

— Арестовать? — сержант явно опешил. — Да у меня и наручников-то нет…

— Вяжите ремнем! — приказала Амальтея тоном, не терпящим возражений.

И как только сержант начал расстегивать свой армейский ремень с тяжелой пряжкой, моя долговязая сестренка всадила клинок Паласо прямо в один из его опущенных глаз. Причем даже не ударила, а метнула нож вверх кратким движением запястья.

— А ты это здорово придумала, — заметила я, помогая ей стаскивать с убитого одежду. — Вот только руку левую мне дернула слишком сильно, она же у меня болит постоянно.

— Извини, не знала, — коротко бросила она, а я только теперь сообразила, что до сих пор ни разу не обмолвилась про свои хронические боли.

— Кстати, почему ты назвалась Шекли? — спросила я, пока она натягивала форму.

— Первая английская фамилия, что пришла в голову, — объяснила Амальтея. — Автор первого зарубежного рассказа, который я прочла. Он был напечатан в очень старом детском журнале…

— Я снова твоя пленница? — спросила я, когда она довершила свой маскарад упавшей наземь зеленоватой шляпой с кокардой.

— Нет, теперь, кое-что поумнее, — улыбнулась сестренка. — Ты прибыла с Земли с важным донесением.

И мы, выйдя из-за скалы, зашагали по ракетодрому, как ни в чем не бывало. Попадавшиеся нам на пути шароглазые не обращали на нас никакого внимания. Мы же шагали, оживленно жестикулируя, и непринужденно болтали на английском о первом, что пришло в голову. А пришла нам в голову первичная схема размещения ракет на кентаврах.

Вскоре мы заметили стоявший на краю поля электрический джип, сильно утяжеленный специально для здешней гравитации, и свернули к нему. Амальтея, не давая доспелому водителю опомниться, бухнулась на сиденье рядом с ним и повелительно произнесла:

— Быстро гони к самому! Срочное донесение!

— Но, сэр… — начал было тот.

— Никаких "но"! — прикрикнула моя долговязая сестренка. — Мы только что завершили спецрейс на Землю и привезли разведданные огромной важности! Там, на Земле, разнюхали о нас! Теперь все наши планы поставлены на карту! Надо срочно переносить дату начала операции! Одним словом, гони к самому!

Водитель запустил двигатель, и мы понеслись над неровной поверхностью планеты. Я разместилась на заднем сидении Когда Амальтея полуобернулась ко мне, я показала ей жестом — может, свернуть водителю шею? Она едва заметно мотнула головой. Ну что ж, все-таки ей довелось участвовать в планировке здешних ракетных баз, а значит, она знает, что делает.

Все вроде бы складывалось так хорошо, как вдруг ожила рация, закрепленная в машине.:

— Внимание всем сотрудникам! Внимание всем сотрудникам! В квадрате сорок девять произвел посадку корабль с подозрительным экипажем! Всем, кто встретит незнакомцев, приказано задержать их!

— Так, что-то я вас не знаю, — произнес водитель с подозрением и потянулся было к кнопке связи. Но клинок моей шаги прошел прямо сквозь высокую спинку сидения и оказался в долях миллиметра от его шеи.

— Давай, гони к своему главному, ублюдок, — прорычала я и слегка надрезала ему кожу.

Водитель повиновался. Все-таки, у доспелых было чувство самосохранения, в отличие от шароглазых болванов.

Вскоре впереди показалось что-то вроде военного городка. — несколько зданий, напоминавших казармы, и наиболее представительное, явно штабное, в центре.

— Так, теперь стой, — приказала Амальтея. — Сверни вон в тот проход.

Машина въехала в узкий тупик между скалами и остановилась. Сестренка обернулась ко мне и кивком показала — можно! Я азартно повернула шпагу на сорок пять градусов. Голова доспелого скатилась под днище джипа. Моя совесть была чиста — я и не такое сделаю, чтобы вернуть папу. Всё человечество, конечно, тоже, но, прежде всего, папу.

Вот и для меня нашлась военная форма. Переодевшись, я сама уселась за руль и погнала к штабу.

И снова в голове у меня завертелись дурацкие мысли о близкой победе. Сейчас мы ворвемся в самое логово врага, начнем рубить всех направо и налево, наконец, доберемся до их главаря. Мне почему-то казалось, что она похож на проржавевшую бочку, как это обычно показывают в глупых фильмах о взбесившихся роботах. И я красивым, эффектным движением срубаю ему голову-ведерко, и все оставшиеся уроды сразу же падают замертво, как будто разом лишившись энергии. А почему мне было так не думать? Вот ведь она — финишная прямая. И не сообразила, что она мне мерещилась уже много раз на протяжении всей этой авантюры.

Мы на небольшой скорости подъехали к зданию штаба. У ворот маячили двое доспелых охранников. На боку у них висели длинные сабли — впервые я заметила врагов с холодным оружием. Амальтея прошла было мимо них без всяких препятствий, но один из них неожиданно преградил путь мне и произнес:

— Откуда оружие не по уставу?

— Это трофеи, — тут же нашлась я. — Мы обезвредили диверсанта, приземлившегося в квадрате сорок девять. Он пытался захватить наш джип, а мы ему башку долой! Тело неподалеку от ворот базы. Только прикинь — этот болван собирался уничтожить нас всех холодным оружием!

Часовые грубо загоготали и пропустили нас. Пройдя пару метров, я обернулась и спросила:

— Да, кстати, а где сам? Надо передать трофеи лично ему.

— На четвертом этаже, в актовом зале, — охотно ответил часовой. — Вроде бы, они там обсуждают дату генерального наступления.

Вот оно как! Значит, я всё сделала правильно, что так спешила и не стала связываться с властными структурами.

— Сенкс! — произнесла тем временем Амальтея. — И еще — сообщите на центральный пост, что диверсант уничтожен, и поиски можно свернуть!

Часовой кивнул и молча потянулся за карманной рацией, мы же направились к лестнице.

Честно говоря, я сама не переставала удивляться, как это нам до сих пор так легко все удается — и уничтожать шароглазых, и обманывать доспелых. Наверное, все дело в том, что хотя наши враги и рядились в форму, но были такими же дилетантами, как и мы. Во всей Солнечной системе в эпоху роботов не осталось никого, кто профессионально обучался бы военным специальностям. Видимо, главарь этих бандитов прочел в интернете какие-то книжки по стратегии, но надо было еще и искусством интересоваться, читать книжки про шпионов, причем живые, бумажные. Ведь всегда побеждает только тот, кто читает бумажные книги, поскольку лишь они могут затронуть что-то в душе и остаться в памяти.

Мы прошествовали по широкой лестнице, отдавая честь встречным офицерам, а кое-кто отдавал честь и нам. Вообще, надо сказать, тут было довольно людно… то есть андроидно. Причем, встречались сплошь доспелые, ни одного шароглазого. Должно быть, и впрямь шли окончательные приготовления.

Наконец, мы оказались на четвертом этаже. Зал заседаний, по-видимому, располагался в конце коридора. Мы направились прямо туда, решив не таиться, мол, как всегда сориентируемся на месте. У входа в зал снова оказались двое часовых, но мы спокойно провели их с помощью все той же легенды.

Бесшумно проскользнув в зал, мы на мгновение замерли на пороге и осмотрелись. Почти все кресла были заняты, над ними темнели сержантские шляпы и фуражки старших офицеров. Трибуна, пока что была пуста. Как вдруг, весь зал разразился гулом аплодисментов. И мы увидели, как на трибуне показался некто невзрачный, однако одетый в роскошный парадный мундир, так и блестевший золотом, и столь же роскошную фуражку. Не оставалось никаких сомнений — это и был главарь!

— Браво! Браво! — неслось из зала. — Вот форма, достойная самого!

Мы с Амальтеей переглянулись, и она коротко кивнула мне — давай!

Я уперлась спиной в стену, медленно натянула лук, тщательно прицелилась. Вот она — цель моего долго пути! Вот он — билет в обратный путь для моего папы и всех остальных! Всего одно мгновение полета стрелы — и с главным врагом человечества будет покончено! Всего одно мгновение! Одно мгновение! Только не промажь, Юрка, не промажь!

И я отпустила тетиву. Изящная карбоновая стрела просвистела в разреженном воздухе Эриды, над головами множества роботов и вонзилась точно в середину лба невзрачного субъекта. Сверкавшая золотом фуражка соскользнула с его головы, он издал какой-то непонятный хрип и рухнул на пол.

По залу пронесся изумленный ропот, а затем чей-то голос прокричал:

— Перекрыть выход из зала! Убит главный интендант!

Что? Интендант? Это слово так и резануло меня. Значит, это всего лишь один из подручных, демонстрировавший новую парадную форму, заказанную главарем в честь начала наступления. И сейчас планировалось ее торжественное вручение. Ну кто меня дергал за руки? Могла ведь дождаться, пока он начнет говорить, тогда бы уж стало ясно, кто передо мной!

Двери за нашей спиной мгновенно распахнулись. Не успели мы обернуться, как нам в горло вцепились руки двоих часовых. Амальтея тут же ткнула ножом назад, прямо в глаз противнику, я же попыталась перекинуть своего через голову, но не тут-то было — доспелый оказался куда сильнее, чем шароглазые. Он было повалил меня наземь, но моя долговязая сестренка вовремя пришла ко мне на помощь и прикончила его все тем же ножом. Ох, до чего же счастливый клинок вручила ей Паласо!

Тем временем, очухавшийся зал устремился к нам. Честно говоря, мне не хотелось при таком скоплении врагов. разбрасываться стрелами — ведь потом не будет никакой возможности их подобрать. Поэтому я сразу же выхватила шпагу и прыгнула вперед.

Первого подбежавшего сержанта я сразу же приняла на клинок, он не успел даже вскрикнуть. Я толкнула его в сторону остальных, а сама срубила голову следующему.

Сразу двое кинулись на меня с разных сторон и попытались вырвать шпагу, схватившись за клинок, но я просто срезала им пальцы и, пока они разглядывали повреждения, проткнула обоих. А все-таки сражаться со множество доспелых очень тяжело.

Амальтея собиралась было метнуть свой нож, но вовремя сообразила, что, не сможет вернуть его. Тогда она схватилась за поручень ближайшего ряда кресел и оторвала его от пола, хотя он, конечно, был прибит гвоздями! Ряд разломился пополам, и она стала действовать оставшейся у нее в руках частью, словно гигантской дубиной. Сразу несколько офицеров и сержантов лишились кто глаз, а кто и сразу головы. Но и необычное оружие не выдержало первого удара, развалившись на части. Тогда моя сестренка оторвала от пола следующий ряд и уже целиком подняв его высоко над головой, швырнула в зал. Передний ряд противников полетел по наклонному проходу, увлекая за собою всех остальных.

— Бежим! — крикнула Амальетя. — С такой массой нам не справиться!

Мы выскочили за двери, и Амальетя просунула в их ручки отломанную от кресел доску. Это задержит врага хоть на пару секунд. А мы устремились прямо по коридору, сшибая с ног всех, кто попадался на пути.

Мы преодолели весь длинный коридор за несколько секунд и, не тратя времени на спуск по лестнице, с разгону вылетели прямо сквозь стекло торцевого окна. Гравитация Эриды позволила нам относительно плавно приземлиться прямо в наш джип, который по-прежнему стоял у крыльца.

Все те же двое часовых, стоявших у входа, бросились к нам, обнажив сабли. Пока Амальея возилась с мотором, я отражала удары своей шпагой. Одному я успела перерубить коленный сустав, и он завалился под нашу машину. Второй же всё никак не попадался мне на клинок, умело отбивая удары.

Наконец, машина завелась и рванула с места. Однако часовой не отстал и вцепился свободной рукой в кузов. Амальтея, видя это в зеркальце, пару раз вильнула, но враг все равно держался и даже сумел подтянуться на одной руке, целясь в меня клинком. Тогда я перевесилсь через кузов, схватила его за правое запястье и отрубила сперва ладонь, сжимавшую саблю, а потом и другую.

— Ну вот, сестренка, ты и вооружена! — радостно воскликнула я, положив саблю Амальтее на колени.

За спиной уже раздавался топот погони. В отличие от шароглазых, доспелые офицеры знали, что на малых планетах можно прыгать довольно далеко. Амальтея прибавила скорости, надеясь вырваться с базы, но тут мы увидели, что ворота огораживавшего ее каменного забора уже почти закрываются. Снести их машина вряд ли могла бы.

Тогда моя долговязая сестренка развернулась назад, сбив с ног преследователей. К сожалению, джип не мог причинить им заметного вреда. А Амальтея, добравшись до самого штаба, снова развернула машину и на полной скорости понеслась к воротам. Я невольно вжалась в кресло, ожидая страшного удара, однако джип взмыл в воздух и перелетев через ворота, опустился прямо на дорогу, ведущую к ракетодрому. Вот это да! Нас опять спасла здешняя гравитация, а моя сестренка успела все детально рассчитать в уме. Все же, ученым тоже хорошо быть.

Мы мчались, куда глаза глядят. А главное, на этот раз мы меньше всего представляли, что делать дальше. Можно было бы, конечно, отыскать наш космолет, или какой-нибудь другой и затеряться где-нибудь в поясе Койпера. Но что же, вот так вот бросить все, когда мы почти у цели? Ведь вернуться сюда мы больше уже не сможем, а враги теперь знают, что их обнаружили, и попытаются поскорее привести в действие свои планы. Может быть, попробовать просто где-то спрятаться? Но нет, Эрида не слишком подходит для пряток, здесь всё видно, как на ладони.

Амальтея все гнала машину вперед, кажется, не думая ни о чем. Вот показались уже знакомые сооружения ракетодрома, вот и они, остались позади. Случайно обернувшись, я увидела, что за нами гонятся несколько таких же машин. Я подняла было лук, раздумывая, стоит ли безвозвратно тратить стрелы. Да и насчет того, как подействует отдача в машине, я сомневалась, Сестренка не торопила меня, кажется, даже ее шибко умная голова не могла справиться с подобной ситуацией. Хорошо хоть, что наши враги не догадались запастись луками, иначе нам бы уже давно пришел конец.

Мы снова вылетели на какое-то широкое поле, где велись какие-то работы. Как вдруг с ближайшего к нам сооружения метнулась какая-то фигура. Доспелый в офицерской форме приземлился точнехонько на капот нашей колымаги. Амальтея тут же вильнула, пытаясь его сбросить, но он еще на лету успел вонзить саблю в металлическую крышку. Моя сестренка еще раз вильнула, развернув джип почти на сто восемьдесят градусов, враг сорвался вниз, хотя и продолжал сжимать рукоять сабли обеими руками. Как вдруг машина резко дернулась и замерла на месте. Всё, конец пришел нашей колымаге. На Земле, пожалуй, она взлетела бы на воздух, но в атмосфере Эриды огонь не мог разгореться.

Мы сразу же всё поняли и выскочили из машины, выставив пред собою клинки. Офицер, лишивший нас транспорта, не успел выдернуть свою саблю из металла, и Амальтея тут же отсекла ему голову. Но к нам уже бежали со всех сторон и доспелые, и шароглазые.

Я сама кинулась навстречу офицерам, подступавшим сзади, разя направо и налево. Ну а моя сестренка принялась крушить работавших здесь уродов Я впервые видела, как она орудует клинком, и, надо сказать, получалось вполне профессионально. По сути, я ничем не превосходила ее, разве что, сверхпрочным скелетом. И почему только папа не сделал меня такой же ученой, как она — ведь, оказывается, это ничуть не мешает драться. А я бы смогла ускорить возвращение людей и его самого.

Я решила пробиваться к одному из тех джипов, на которых нас преследовали, и стала прорубать к нему дорогу. И в очередной раз убедилась, что сражаться с доспелыми совсем не просто. За пять минут боя мне удалось срубить лишь одну голову да пару ладоней. Тогда я подпрыгнула в воздух, надеясь достигнуть желанной машины, но какой-то сержант предвосхитил мой маневр и так же взмыл в воздух. Наши клинки скрестились в трех метрах над толпой. Мне подумалось даже — можно будет создать на малых планетах новый вид спорта — волейбольное фехтованье, чтобы соперники прыгали над сеткой. Прежде, чем мы опустились наземь, каждый успел сделать еще пару выпадов, и уже, почти приземлившись, я все-таки проткнула врага насквозь. Но ведь маневр-то не удался, джип по-прежнему оставался далеко.

Обернувшись к Амальтее, я увидела, что она медленно отступает, приближаясь ко мне. Шароглазые так и разлетались в клочья под ударами ее клинка, но их было слишком много. Уже через пару минут мы оказались спиной к спине, выставив перед собою клинки. Враги окружали нас, но боялись приближаться. Кажется, они, точно так же, как и мы, не знали, что делать.

Несколько доспелых кинулись на нас разом, пытаясь пожертвовать собой, но вырвать оружие. Однако мы с места взмыли в воздух и потом, переворачиваясь в прыжке, несколькими точными ударами обезглавили их всех. И снова все замерли на месте.

Как вдруг, что-то просвистело в разреженном воздухе Эриды. И не успели мы опомниться, как на наши головы упала толстая сеть, тут же сбившая нас с ног и прижавшая к земле. Я попыталась сбросить ее, но к ней были приделаны по краям настолько тяжелые грузила, что я не могла сдвинуть их с места даже при здешней гравитации. Тогда я попробовала разрубить сет, но она была сделана из металлических канатов толще моей руки. Я попробовала было встать на колени и освободиться так же, как в ущелье на Деване, но было уже поздно — та же самая машина, что метнула в нас сеть, теперь приблизилась к нам и сгребла нас, зажав в тисках, при этом полностью закрыв для нас обзор. На Земле я не видела подобных машин. Наверное, ее создали здесь, специально для усмирения взбунтовавшихся доспелых. Потом я почувствовала, что машина двинулась с места.

Остановилась она у самого штаба и выплюнула нас наземь вместе с сетью. Несколько доспелых сразу же подбежали к нам и вытащили оружие через ячейки. Я успела заметить, что оно, вроде бы, не пострадало. И то хорошо.

Прежде, чем выпустить из сети, с нас содрали трофейную форму и сковали нам руки. Амальтея тут же попыталась разорвать наручники, но они оказались слишком прочными.

Вот тут-то мы и увидели главаря заговорщиков. Это был доспелый среднего роста, с маленькими глазками на вытянутом, как будто змеином, лице. На нем были те самые золоченые мундир и фуражка, которые демонстрировал публике покойный интендант. Успел, значит, напялить, пока толпа его подручных гонялись за двумя девчонками. Удивительно, но в его внешности не было ничего зловещего, демонического — обычный тупой солдафон. Теперь-то уж не оставалось никаких сомнений, что это именно он — все офицеры и сержанты вытягивались перед ним по струнке, и даже высшие чины отдавали честь. И что мне, дурочке, было тогда не подождать пару минут, прежде, чем стрелять?

— Обыскать их! — произнес главарь.

Двое доспелых принялись обшаривать Амальтею. Один из них слишком сильно приблизился к ней, наклонился, и она, с высоты своего роста, так долбанула его лбом по затылку, что сшибла с ног, а когда он растянулся у ее ступней, с размаху засадила носком ему в нос. Вот это да! Почти как Марите! Офицеры загоготали, а тот, которому досталось, поднялся на ноги и со всей силы ударил мою сестру кулаком в живот. Однако она даже не вздрогнула, оставаясь прямой, словно мачта, а вот упротивника на месте носа зиял провал.

— Увести ее! В компьютерный центр! — проорал главарь.

Дальше принялись обыскивать меня.

— Поднять руки! — приказал сержант, явно боявшийся подходить ко мне слишком близко.

Я подчинилась, и мои лицевые мышцы невольно дернулись от боли, как всегда пронзившей левую руку. Она не могла подняться до конца, недоставало градусов десяти. Я сдерживалась изо всех сил, но эта случайная гримаса не укрылось от глаз главаря.

— Ага, вот кто тут у нас — дитя-робот с болевыми рецепторами! Ну что же, тем проще наша задача. Отвести ее в карцер!

Двое доспелых сержантов, взяв меня под локти, повели по длинному коридору, затем втолкнули в какое-то темное помещенье. Само собой, едва за ними захлопнулась дверь, я включила свое глазное освещение и стала шарить лучами по стенам, в надежде отыскать хоть какую-то лазейку. Но без толку — это был просто каменный мешок размером метр на метр. Тут даже невозможно было растянуться на полу. Я стала пробовать на прочность свои наручники, но моих сил оказалось недостаточно. Ясно, что тут все рассчитано именно на непокорных роботов.

Ну вот я и попалась, почти как Марите. С той только разницей, что она до этого перебила кучу врагов, и это спасло множество народу. А сколько бы я ни крушила роботов, они тут наделают новых и все равно исполнят свой план.

И как всегда, когда мне становилось совсем уж невмоготу, мои мысли невольно устремились к папе. Для начала вспомнилась, конечно, его любимая фраза о том, что такое наивысшее добро. Вспомнилось, что когда он, повторил это в очередной раз, я не выдержала и воскликнула:

— Папа, но ведь я-то буду о тебе плакать!

— Не будешь, — усмехнулся он. — Я специально попросил не устанавливать в твоем теле систему ввода-вывода жидкостей. У многих детей-роботов она есть, чтобы они совсем походили на людей. Но я-то предвидел слезы, поэтому и отказался от нее. Вспомни-ка, разве ты плакала хоть раз в жизни?

А ведь верно! Но я-то думала, что для этого просто не было причин.

— Да, — продолжал папа. — Именно поэтому я не женился и не породил человеческих детей. И даже не взял кого-то из детдома. Лишь по одной причине — чтобы они не плакали обо мне.

— Но ты же сам говорил, что кто-то все-таки будет плакать. Например, дядя Тодзя. Или дядя Пауль. Или дядя Зьмитрок.

— Это совсем не то, — возразил папа с жаром. — Ведь я не настолько близок с ними, как с тобой. Мы и встречаемся-то раз-другой в год, на праздниках да поминках. С Тодзей мы очень дружили, когда нам было лет по десять. Чего только не вытворяли вместе, когда жили в деревне у своих дедушки с бабушкой. Он даже выбрал имя для своего братишки Пауля в честь моего школьного друга. Ну да теперь Тодзя стал… слишком взрослым.

Папа задумчиво уставился куда-то вдаль. Кажется, его взгляд путешествовал во времени. Потом он, как будто опомнился.

— А Зьмитрок и вовсе подложил мне такую свинью, что я не мог опомниться много лет, — продолжал папа печально. — Хотя, конечно, он добрый малый, и не подозревал ни о чем таком. Когда мне было за тридцать, братец нашел себе невесту, которую звали… ох, язык не поворачивается. Ее звали Валгой.

— Пап, ты чего? А то я не знаю тётю Валгу, — у меня вырвался легкий смешок. — Тётя, как тётя.

— Вот именно, грустно вздохнул папа. — А по мне, такое имя не для простых тётей. Понимаешь, имя Валга всю жизнь было для меня святым, я возомнил, что с ним будет связано что-то великое, даже божественное. Помнишь супергероиню в моем первом романе?

— Толиму Каралюскайте? — уточнила я. — Ну еще бы не помнить. — Ты же знаешь, что эта книжка до сих пор остается моей любимой. Хотела бы я так же ловко управляться с мечом!

— Так вот, в первом варианте, который очень долго не печатали, а после я сам решил его не публиковать, а основательно переделать, ее звали Валгой, — признался папа. — Понимаешь, это имя настолько вросло в мою жизнь, что я не мог допустить, чтобы так звали земных женщин. Оно ведь относительно редкое, за первые тридцать лет я знал лишь одну девчонку, которую звали так. И она, кстати, вполне могла бы стать святой… А может и стала, точно не знаю… Даже нашу пантеру и то первоначально звали Валгой…

Я невольно бросила взгляд на огромную плюшевую игрушку, занимавшую полдивана. Она была на несколько лет старше меня, а я и не знала, что ее когда-то звали по-другому. Я-то привыкла называть ее Намири, что на языке суахили, собственно, и означает "пантера".

— Ну и самое главное, — произнес папа, — это имя предназначалось тебе.

Я невольно вздрогнула.

— Тебе, моей дочке. Я всю жизнь был уверен, что мою дочку будут звать Валгой. Неважно, какую — по крови, или приемную, или вот робота вроде тебя. Засыпая, я каждую ночь думал о Валге, представлял, как буду ее воспитывать, учить и лечить, играть с ней. Что у нас с ней будет настоящая мужская дружба, что она будет мне как младший брат. А особенно мечтал о том, что Валга подрастет и станет такой как та, из романа. Станет супергероиней, а я буду при ней как Альфред у Бэтмена. Я представлял совершенно разные варианты ее появления в моей жизни… Представлял ее даже негритянкой, но неизменно лучезарной Валгой… И вот все в одночасье рухнуло. Я понял, что не смогу назвать дочку так, если это имя будет носить жена кого-то из близких. Если оно каждый день будет на слуху в связи с обычной земной женщиной… Конечно, я быстро понял, что на свете есть масса других замечательных имен. Да и вообще, наверное, не в имени дело. Сотни военных героинь носили самые обычные имена — Маша, Наташа, Таня… Что могло быть обыденнее для французов, чем имя Жанна? А вот поди ж ты, оно стало самым святым для человечества, благодаря Орлеанской Деве… А когда появилась возможность создать тебя, я вспомнил о своих литовских корнях и смекнул, как твое имя будет звучать здесь… Сейчас-то для меня кажется высшим наслаждением иметь дочку по имени Юрка, но все же разрыв с многолетней мечтой о Валге стоил мне очень многого…

Папа взъерошил мои короткие светлые волосы, как делал это довольно часто, и продолжал:

— Когда Зьмитрок женился, я думал, что мы будем продолжать дружить, что я буду учить его сыновей языкам, встречать их из школы, как меня когда-то встречал мой дедушка, и все такое, но он стал вести себя как-то странно. Я рассчитывал, что он поселится с новой семьей в родовом гнезде своих предков, но он и не подумал его беречь, а позволил дальней родне продать его. Ты помнишь, Юрка, я показывал тебе этот кирпичный дом издалека. Ты там, внутри понятно, не была, а вот я бывал в той квартире чаще всего в жизни, она для меня была вторым по значению местом, после нашего дома. Я прямо рыдал, как узнал об этой продаже. Так мало того — Зьмитрок купил себе квартиру черт-те где, в таком месте, куда ни ногами, ни автобусом, не доберешься. То есть, как будто бы с таким расчетом, чтобы специально спрятаться от всей родни. Скорее всего, у него такого намерения не было, но он, по крайней мере, просто не вспоминал о нас… Словом, не будут братья по мне сильно плакать. Только свой биологический ребенок и мог бы.

Интересно, а снюсь ли я сейчас папе? Видит ли он, что его неутомимая хлопачара впервые в жизни попала в плен?

Дверь распахнулась настолько неожиданно, что я не успела погасить подсветку. Заметив ее, один из тюремщиков тут же принялся завязывать мне глаза черной непроницаемой тканью. После этого меня снова схватили под локти и выволокли в коридор и куда-то повели.

Вскоре мы оказались в каком-то помещении, которого я, понятно, не могла разглядеть из-за повязки.

— Господин генерал, арестованная доставлена! — отрапортовал один из них.

— Вольно! Можете идти! — прозвучал в ответ голос главаря.

— Есть, сэр! — охрана щелкнула каблуками и вышла за дверь.

Ага, генерал, значит. Не самое высокое звание. Похоже, он и впрямь не читает книжек, иначе выбрал бы себе какого-нибудь маршала-фельдмаршала.

— Итак, дитя, — раздался голос главаря. — Ты, наверное, догадалась, для чего тебя отвели в карцер? Конечно, для того, чтобы мы здесь пока, специально для тебя, соорудили орудия пыток. Ведь раньше нам не приходилось иметь дела с теми, кто ощущает боль. Теперь, наконец, все готово. Поэтому для начала предлагаю тебе по-хорошему рассказать, что вам тут понадобилось, и что вам известно о нашей организации.

Я ответила ему всеми английскими ругательствами, которые только знала, не понимая их значения, и они, в самом деле, взбесили его. На мое лицо обрушился удар плетки, но я лишь рассмеялась. Удары посыпались один за другим, но я каждый раз отвечала ему все тем же. Наконец, он, видимо, устал махать плеткой и приказал использовать пыточные машины.

Меня закрепили на каком-то горизонтальном станке и стали выворачивать руки и ноги. Отрубить их они не пытались, видимо, чтобы все сенсоры оставались при мне. Само собой, я реагировала на все это, как и прежде. И, кстати, регулярные боли в левой руке несколько закалили меня, подготовили к этой пытке.

Затем мне задрали куртку и стали попеременно то хлестать чем-то вроде шомполов, то прижигать раскаленным железом. Да, фантазия у них оказалась небогатой, и ни одного изощренного пыточного средства, вроде железной девы или испанского сапога они сделать не додумались. Все та же безграмотность…

О чем я думала в этот момент? Конечно, о Марите. Она ведь тоже переносила пытки без единого стона, но при этом была человеком, а я все-таки, робот, мне в любом случае гораздо легче. Ну и о папе, конечно, тоже думала — как же он ошибся, сделав меня настолько человекоподобной! Но я его ни в чем не упрекала — ну откуда он мог знать, что на меня обрушатся вовсе недетские испытания?

К сожалению, враги не смогли причинить мне такой же сильной и мгновенной боли, как тогда, когда меня насквозь пробил камень в горах, и поэтому система безопасности не отключила сенсоры.

Наконец, пытки неожиданно закончились. Кажется, они поняли, что болью от меня ничего не добьешься. Меня поставили на ноги и снова куда-то повели. Кажется, всего лишь в соседнее помещение. Там меня усадили в кресло, вроде стоматологического, пристегнули руки к поручням и засунули в правое ухо какой-то разъём Я не совсем поняла, для чего это — никаких контактов у меня там не было, только кожа. Было слышно, как чьи-то пальцы щелкают по клавишам. И уже совсем скоро разъём вынули, а меня вновь поставили на ноги и куда-то повели, на этот раз очень далеко, и даже по лестнице, а потом посадили в машину и куда-то повезли, правда, недалеко, видимо, в пределах базы. Кажется, провели в какое-то здание.

Наконец, мы остановились, и один из конвоиров снял с меня повязку. И я увидела то, чего никак не ожидала. Помещение оказалось не очень большим и довольно уютным. По стенам висели старинные картины в тяжелых позолоченных рамах — Веласкес, Гойя, Дюрер, Кранах, Рунге — конечно, копии, но довольно качественные, далеко не ширпотреб. Напротив входа ярким пламенем пылал камин — конечно же, голографический — откуда взяться огню при здешней атмосфере. Резная мебель, сделанная под старину, скорее всего, из пластика, тоже оказалась довольно изящной. И все это было подобрано со вкусом, тот кто обставлял эту комнату, умел создать ощущение гармонии. Что бы всё это значило?

Конвоиры, развернули меня лицом к камину и застыли в нерешительности.

— Освободите ей руки, — раздался чей-то властный и довольно приятный голос.

— Но, сэр, она опасна! — выдавил один из конвойных.

— Выполнять! — произнес тот же голос с холодной яростью. — И марш на гауптвахту за пререкания! Пять суток!

— Да, сэр! — отчеканили оба конвойных и, расковав меня, поспешно удалились.

За спиной раздались чьи-то уверенные шаги, потом хлопнула дверь. Я поспешно обернулась.

Глава 9

Глава 9

Философский диспут роботов

Передо мною стоял доспелый с виду андроид. Его относительно молодое лицо имело довольно правильные черты, характерные для северной Европы, что особенно подчеркивали очень светлые волосы, даже светлее моих. Словом, эдакий нордический красавчик, вроде актера Олега Видова. И с этой внешностью довольно странным образом контрастировал костюм испанского гранда семнадцатого века с брыжжевым воротником. На поясе у него даже висела боевая шпага, видимо, как и моя, заимствованная у любителей исторического фехтования. Правда, она наверное, была лишь деталью старинного костюма. Ведь если у нас с Варькой (эх, Варька, Варька!) были тяжелые немецкие райтшверты образца шестнадцатого века — нечто среднее, между шпагой и мечом, то у этого кабальеро имелся всего-навсего легкий британский смоллсуорд, заполонивший всё с семнадцатого века и далее. Таким оружием можно лишь колоть, но разрубить хоть что-то относительно крепкое не получится. И это был первый доспелый на Эриде, который не носил военной формы. Однако, насколько я поняла, низшие офицеры подчинялись ему.

— Добрый день. Меня зовут Дон Карлос, — представился светловолосый робот, церемонно раскланиваясь. И говорил он со мною, опять-таки, не так, как было принято здесь — не на английском, а на общепринятом чешском!

— Юрате Ажуолайте, — ответила я с кратким поклоном, лихорадочно соображая, что всё это означает.

— Прежде всего, позвольте предложить вам зеркало, полотенце и пузырек клею, — учтиво произнес Дон Карлос. — Сейчас ваш внешний вид оставляет желать лучшего. Ах да, чтобы вас не стеснять я, на время удалюсь.

Я коротко поблагодарила его и, когда за ним захлопнулась дверь, принялась приводить в порядок свое лицо. Ниже того, места, где была повязка, оно было все иссечено до самого металла. Обтеревшись, я проворно смазала раны клеем, и все вернулось на место. Затем, приподняв куртку до подмышек, я обработала раны и ожоги на туловище. Вывернутые суставы, как оказалось, не пострадали, да и вывернуть по-настоящему их было невозможно. Ну, вот, теперь я как новенькая.

Я позвала Дона Карлоса, и он не замедлил восхититься моей внешностью. Скорее всего, просто из вежливости, я-то знаю, что далека от всех канонов красоты.

Он изъяснялся по-чешски довольно чисто, но речь его была слегка замедленной, как будто ему приходилось припоминать слова, да и говорил он с едва уловимым немецким акцентом. Да, именно с немецким, а не испанским. Я тут же предложила ему перейти на родной язык, и он заметно оживился, заговорил гораздо проворнее.

— Verzeihung, tapfer Jungfrau!(*) — произнес Дон Карлос — Эти хамы совершенно недостойны вашего общества. Они не имеют никакого понятия о благородстве. Мне ужасно неловко быть вооруженным в то время, как вы безоружны. Поэтому я согласен вернуть вам вашу шпагу и лук, если вы обещаете не использовать их против верхушки нашей организации. Шестеркам, так и быть, можете делать капут.

(*) Простите, отважная дева! (нем.)

— Сделайте милость: — криво ухмыльнулась я. — Обещаю.

Он хлопнул в ладоши, затянутые в лайковые перчатки, и в дверях тут же показались двое шароглазых, сжимавших в своих тоненьких ручках мое оружие. Дон Карлос тут же принял его и протянул мне с новым церемонным поклоном. Поспешно забросив лук за спину, я невольно задержала шпагу в ладонях на несколько секунд. Мой имитатор сердца неожиданно учащенно забился. И я невольно склонилась к клинку и поцеловала его, как будто родное существо после долгой разлуки. И тут же, воспользовавшись предложением радушного хозяина, исполнила японский обычай тамэсигири — пробу меча на низших созданиях. Уродливые головы прислужников при здешней низкой гравитации опустились на пол совсем медленно как подброшенные вверх воздушные шарики. Дон Карлос совершенно спокойно вызвал новых уродов и приказал им убрать мусор.

— Итак, фрейлейн Юрате, теперь ваш гнев утолен? — произнес он, когда уборщики исчезли за дверью.

— Вполне, — вздохнула я.

— Тогда мы можем приступить к серьезному разговору.

Он отпер небольшую дверцу у себя за спиной. Это оказался бар, наполненный разноцветными бутылками.

— Хотите вина, фрейлейн Юрате? — произнес Дон Карлос, как будто, самым дружеским тоном. — Старого доброго Мозельского, или, быть может, Кастильского?

— Я не пью, — сухо произнесла я.

— Не бойтесь, я не пытаюсь вас отравить — мы оба понимаем, что это невозможно, — улыбнулся он.

— Я несовершеннолетняя, мне всего-навсего пятнадцать, — возразила я.

— Ладно, не хотите принимать игру, как хотите, — вздохнул дон Карлос. — Приборы считали ваш заводской номер, и он говорит, что вам гораздо больше. А вообще-то, это и не вино, а лишь H2O с химическими красителями. Так сказать, для поддержания образа.

Я почему-то смутилась и пояснила:

— Да не могу я, у меня не предусмотрен ввод-вывод жидкостей.

— Тогда другое дело, — улыбнулся Дон Карлос.

Он достал из бара бутылку с темно-красным содержимым и широкий плоский фужер на длинной тонкой ножке. Опустился в кресло напротив меня, откупорил бутыль, налил на самое дно фужера и пригубил. Указал мне на соседнее кресло.

— Прежде всего, где моя сестра? — спросила я, опускаясь на мягкое сидение.

— Сестра? — изумился Дон Карлос. — Амальтею Алёшину знают во всей Солнечной системе, а про Юрате Ажуолайте я слышу впервые.

— Названная сестра, — пояснила я. — В принципе, благодаря вашим дуболомам. Они ее почти угробили, а я спасла. А потом мы скрепили наше родство, окончательно разгромив их.

— Вот как? — улыбнулся Дон Карлос. — Ну что ж, значит, и от этих хамов есть польза. А что касается вашей сестры, то, увы, она не в моей власти. Ее забрал к себе сам генерал Шраб.

— Так зовут вашего главаря? — догадалась я.

— Именно, что главаря, — согласно кивнул Дон Карлос и снова пригубил свое "вино". — Вам я могу признаться, что не высоко ценю его. Такой же хам, как и его шароглазые шестерки. У него психология фельдфебеля при полном отсутствие образования. Под образованием я понимаю, разумеется, только гуманитарное. И вся верхушка нашей организации — тоже хамы. Поэтому мне весьма прискорбно сознавать, что судьбе было угодно, чтобы я присоединился к ним, что мои цели совпали с ихними.

— И что там собираются делать с Амальтеей, у этого вашего… Шраба? — спросила я. — Ее будут пытать, как меня? Тогда это бесполезно — у нее нет болевых рецепторов. И крови тоже нет. У меня вот кровь была… вроде вашего вина, но и той давно не осталось.

— Ну, раз так, то если ее и будут пытать, то сразу все поймут, — пожал плечами Дон Карлос. — И тогда ее подсоединят к центральному компьютеру нашей базы, который попытается выжать из ее мозга все, что возможно.

— Тогда ее надо срочно спасать! — я невольно вскочила на ноги.

— Успокойтесь, tapfer Jungfrau, — произнес мой необычный собеседник. — Вы дали слово не нападать на нас, а я вам не позволю выйти отсюда. И вообще, это я вытащил вас из пыточной.

— Ну и зачем? — не удержалась я. — Чтобы поиграть со мною в аристократов?

— Что вы, что вы, упаси великий Один! — воскликнул он. — Просто я сразу же распознал в вас благородного воина, поэтом вовсе не хочу ни вашей гибели, ни консервации. Я решил логически убедить вас в нашей правоте. Так что, прошу вас для начала просто выслушать мои аргументы.

— А что ж вы не спасли Амальтею? — тут же выпалила я.

— Как я сказал, она слишком знаменитый ученый, и даже от такого хама, как Шраб, этого не скроешь. Ну а я, якобы заглянув в ваш мозг, тут же заявил, что в нем нет ничего полезного для нас. Я просто объявил вас бесстрашной маленькой дурочкой, и эти хамы мне поверили.

Он снова отхлебнул из бокала, устроился в кресле поудобнее чтобы начать долгую беседу.

— Итак, Юрате, позвольте вас спросить, догадались ли вы о цели нашей организации?

— Ну, это очевидно, — ответила я без раздумий. — Вы стараетесь не допустить открытия бессмертия для людей.

— Верно, — кивнул Дон Карлос. — Ну а ракеты нам, по-вашему, для чего?

— Наверное, чтобы шантажировать Землю? — предположила я.

— Ну, для шантажа всего ядерного щита, пожалуй, многовато, — усмехнулся он. — Нет, мы не хотим никого запугивать. Мы всего лишь раз и навсегда освободим Землю от людей.

— Даже так? — я невольно вздрогнула, хотя смутно догадывалась о чем-то таком.

— Да. Мы собираемся раз и навсегда уничтожить человечество и при этом сберечь все остальное. Глупые люди сами предоставили нам эту возможность, сконцентрировавшись в одной отдаленной области земного шара, так что, нам остается лишь нанести удар.

— Вы собираетесь испепелить Антарктиду? — спросила я. — Но, насколько мне известно, сюда свозилось ядерное оружие с Земли, а там его в последние годы оставалось не так уж и много.

— Вовсе нет, — объяснил он. — Испепелить Антарктиду значило бы навсегда нарушить порядок вещей на планете. Наша же мишень — одно лишь человечество. Мы нанесем удар лишь по одной определенной точке материка. Взрыв пробудит давно потухшие вулканы Антарктиды — Эребус, Террор, и остальные. Всего их там около сотни. Интенсивное извержение всех этих вулканов уничтожит всех людей, находящихся сейчас в анабиозе.

— Но для чего? — воскликнула я, невольно вскакивая.

— Тихо, тихо, фрейлейн Юрате, — произнес Дон Карлос успокоительным тоном. — Присядьте и выслушайте меня до конца. Так вот, отвечая на ваш вопрос, могу сказать, что мне неизвестно, какими мотивами руководствуется этот хам Шраб. Скорее всего, желанием править миром, почерпнутым из дешевых комиксов. Могу вам объяснить лишь, почему я сам примкнул к этому заговору. Надо сказать, это решение стало плодом многолетних размышлений и взвешивания исторических фактов.

Мой собеседник поставил фужер на столик и налил снова на самое донышко. Пригубил, делая вид, что смакует раскрашенную воду, затем отставил бокал и откинулся на спинку кресла.

— Так вот, анализируя многие исторические источники, я пришел к выводу, что человечество это тупиковая ветвь эволюции, обреченная на самоуничтожение именно потому, что оно перестало эволюционировать, едва только стало человечеством, — начал Дон Карлос. — Оно развивается, прогрессирует, но об эволюции и речи быть не может. Оно напоминает пару сиамских близнецов. Один из них, обладатель основного тела, могуч и огромен, но совершенно дебилен. И на плече у него примостилась — сбоку-припеку — голова тщедушного, но интеллигентного брата. Этот брат страдает от всех тех мерзостей, что совершает громила, но поделать с ним ничего не может, поскольку тот единолично управляет их общим телом. В результате, жизнь тщедушного превращается в сплошное мучение. И единственный способ избавить его от мук, это прикончить обоих. Вам понятна аналогия?

— Не совсем, — призналась я.

Ну, то, что среди людей издавна составляли большинство те, кто недостоин звания разумных существ, ни для кого не секрет. С этим вы, надеюсь, не станете спорить?

— Пожалуй, — кивнула я.

— Но беда даже не в этом, — продолжал он. — Беда в том, что данная ситуация неизменна, и поделать с ней невозможно абсолютно ничего. История двадцатого и двадцать первого веков показала, что человечество не меняется ни при каких условиях. Какой процент хороших и плохих людей был много тысяч лет назад, такой и оставался всегда. Никогда не изменялось соотношение добрых и злых, умных и глупых, порядочных и подлых, разумных и скотоподобных. И первых всегда оказывалось меньшинство. Это не зависит ни от расы, ни от национальности, ни от общественного положения, ни от материального состояния, ни от воспитания или образования. Любой народ всегда как бы делился на два внутренних народа, или даже расы. Ну, примерно, как будто на кроманьонцев и неандертальцев. Но это чисто условное сравнение, не подтвержденное генетически. Неандертальцы и кроманьонцы не были близкими родственниками, хотя и жили в одно время. Но генетические неандертальцы все-таки исчезли, уступив место кроманьонцам, а вот душевные остались. На самом деле, никто не знает, почему, по каким причинам один из людей ведет себя, как подобает человеку, а другой поступает, как скотина, никто не знает, в чем заключается их физическое различие Ясно только одно, что последнее типично. Большинство человечества составляют, как писал поэт Некрасов, "Варвары! дикое скопище пьяниц!.." И внутреннее различие заключается вовсе не в уме. Иной "кроманьонец" может быть несообразительным, и все же человеком. Нет, главное различие состоит в том, что "неандертальцы" не понимают Красоту. Не красивость, а высшую Красоту Вселенной. Я уверен, что лишь Красота может спасти мир. Может, но не спасет, потому, что большинству людей она просто не нужна. У большинства в почете уродство во всех отношениях. В любые времена самым большим спросом пользовалось всё самое низкопробное и пошлое, а великое оставалось недоступным для "неандертальцев". Ну, например, искусство во все века боролось против войн. И что получилось? Ровным счетом, ничего. Все на свете видели, скажем, фильм "Иваново детство". И что, перестали люди после этого воевать? Нет, войны стали еще ожесточеннее, еще разрушительнее и беспощаднее. А всё потому, что на "неандертальцев" высокое искусство не действует.

Условные "кроманьонцы" всегда сознавали всю катастрофичность существующего положения дел и стремились что-то исправить. В средние века считалось, что человека может облагородить религия. Однако многовековой опыт показал, что даже самые горячие ее приверженцы — монахи, по своему поведению ничем не отличаются от обычных людей, и среди них существует точно такое же деление. В восемнадцатом-девятнадцатом веках делалась ставка на просвещение, прогрессивным людям казалось, что стоит только дать всем образование, привить им любовь к культуре, и мир станет счастливым. У вас, славян, в двадцатом веке так и пытались сделать, волевым усилием покончить с неграмотностью, построить повсюду школы, библиотеки, дома культуры. У вас на протяжении нескольких десятилетий не было ни одной малейшей деревушки без всех этих учреждений. У вас повсюду висели плакаты, вроде "Любите книгу — источник знаний!" И что же в итоге? Стоило только произойти политическим переменам, как вместе с прежним строем исчезли и все принесенные им достижения прогресса. Ликбеза как будто небывало уже через сто лет после его начала. Заметим, что еще в начале двадцатого века дрессировщики могли обучить обезьяну носить одежду и пользоваться посудой. Но стоило только дрессировщику, т. е. прежней власти, уйти, и обезьяны снова стали обезьянами. Огромная масса народу вновь погрязла в мракобесии, стала верить во всяких колдунов и ведьм, проводить бессмысленные обряды и забивать дома бесполезными предметами. Но мало того — очень многие люди вообще разучились читать книги. То есть, конечно, не забыли алфавит, но стали избавляться от книг с таким остервенением, будто это были какие-то кандалы или цепи, будто их заставляли читать насильно. На рубеже двадцатого-двадцать первого веков во многих городах помойки были просто завалены книгами, причем самыми лучшими! Во многом этому способствовало появление электронных книг, и все-таки дело было не только в них. Эта эпидемия безумия началась задолго до их появления. Первые документальные свидетельства о выброшенных книгах относятся к 1996 году, когда электронными книгами еще и не пахло. То есть, имел место вандализм, не обусловленный вообще никакими внешними факторами — только скотской природой тех, кто это творил.

Подробно изучая этот период истории, я окончательно разочаровался в человечестве. Я пришел к выводу, что его нельзя исправить никакими мерами. Славяне поставили грандиозный эксперимент по очеловечиванию всего человечества, и он с треском провалился. Соотношение, которое, как казалось, изменилось, снова пришло ко все тем же постоянным процентам.

Никто не сможет ответить на вопрос, почему люди настолько разные. Не просто разные, а катастрофически, убийственно разные. Ну, скажем, один напишет книгу о прекрасной, светлой девушке, а другой нарисует, как над ней надругиваются. Кого только не пытались очернить — от Жанны д'Арк до Алисы Селезневой, или Гайки Хаквренч. Или, скажем, один построит храм величайшей богини, а другой его подожжет. И так было во все времена, пока существовало человечество.

— Я знаю про Герострата, — перебила я. — Но храм Артемиды, который он поджег, люди отстроили заново. Скинулись всем миром, и отстроили. Даже Александр Македонский помог деньгами — не зря его прозвали Великим. И таких людей — настоящих людей — оказалось больше!

— Пустяки, — отмахнулся Дон Карлос. — Все равно через несколько веков храм разрушили. И снова невольно вспоминается Некрасов: "Вот ваш народ — эти термы и бани, чудо искусства — он всё растаскал!"

— И все-таки, еще через несколько веков люди нашли место, где стоял этот храм, и восстановили хотя бы одну колонну, — возразила я. — И именнов нелюбимом вами двадцатом веке.

— Ну, нелюбимый, скорее, двадцать первый, а двадцатый — век великих дерзаний, и я не устану восхищаться славянскими героями, пытавшимися сотворить чудо. Однако, возвращаясь к храму — именно это следовало доказать. Всего одна колонна. Вот и настоящие люди составляют в человечестве всего одну колонну. И так же, как она, одиноки.

— Но разве все усилия славян двадцатого века пропали даром? — снова возразила я. — Вот, хотя бы мой отец — его дальние предки по обоим линям были простыми крестьянами, а он стал знаменитым писателем.

— Ну да, действительно, — кивнул Дон Карлос. — Некая польза от ликбеза все-таки получилась. Но заключалась она лишь в том, что воплотить свой талант, или просто саморазвиваться смогли представители всех классов. Действительно, в двадцатом веке бывало так, что самый обычный рабочий мог запросто обсуждать с иностранным писателем его произведения. Но этот рабочий никогда не выбросил бы книгу, будь он даже безграмотным. А кто-то из его товарищей по цеху выбросил бы и в то время, если бы это было принято. Помнишь, все у того же Некрасова есть о том, как крестьянин во время пожара кинулся, прежде всего, спасать книги? А это было еще задолго до начала великого эксперимента. Таким образом, ликбез лишь позволил выявить в стае обезьян нескольких Тарзанов и превратить их в лордов Грейстоков, но остальная часть стаи по-прежнему осталась обезьянами. Дикое скопище пьяниц!

Похоже, это была его любимая фраза, точно так же, как у моего папы о том, чтобы никто не плакал по тебе.

— Каких только выходов не пытались выдумать "кроманьонцы", — продолжал Дон Карлос. — Авторы многочисленных утопий предлагали внушать презрение к золоту, отменить деньги… Но эти варианты даже никто не пытался воплотить — настолько они оказались несбыточными. И, исходя из исторического опыта, можно сделать вывод, что они не помогли бы — "неандертальцы" все равно оказались бы неисправимы. Отбери у них деньги, начнется натуральный обмен, и кто-нибудь все равно окажется хитрее, а значит, богаче остальных, и будет угнетать их. Да, кстати, и "кроманьонцы"-то не все были совершены. Собственно, абсолютно чистых душою людей за все века наберутся считанные единицы — Гоголь, Андерсен, Тесла, Ньютон, Кант, Константин Васильев…

— И все-таки, жизнь каждого человека бесценна, — возразила я.

— Кто вам это сказал, tapfer Jungfrau? — произнес Дон Карлос назидательным тоном. — Белковая жизнь — это просто случайная форма существования материи, и не надо делать из нее черт-те что, нести вздор о каком-то ее высшем предназначении, Раньше, когда я видел на улице, например, раздавленного голубя или дохлую кошку, я брезгливо отворачивался. А теперь воспринимаю спокойно и думаю — это просто формы существования материи, не хуже и не лучше, чем живые. Там, где жизнь, там же, непременно, смерть и разложение. Живой человек ничуть не более ценен для вселенной, чем дохлая кошка. И то, и другое — это всего лишь та форма, которую материя приняла в данный момент. Вся эта эволюция была цепью случайностей, потому и устроилось всё так печально с точки зрения разума. В живом организме, куда ни ткни — сплошное несовершенство и нелепость, доставляющее ему самому постоянную боль. А вот мы, роботы — уже порождения разума. Мы не проходили мучительный эволюционный путь — нас создавали максимально совершенными для соответствующего уровня техники. Нас создавали сразу бессмертными, поскольку мы не состояли из органики. И уже те первые из нас, что обладали разумом, сразу же были совершенными. А значит, мы имеем гораздо большее право на существование, чем белковые существа. _Читай на Книгоед.нет_

— Восстание машин? — криво усмехнулась я. — Люди писали об этом еще в начале двадцатого века. Вы, мнящие себя совершенными, ничего не можете придумать без подсказки своих творцов.

— Ну, какое же это восстание? — мягко возразил Дон Карлос. — Все восстания — реальных людей или придуманных машин — приводили к кровопролитию, бесчисленным жертвам, страданиям множества живых существ и, самое страшное, уничтожению культурного наследия. А наша операция будет совершенно бескровной. Ни один человек даже не узнает о ней. Они даже не заметят, как их длительный сон перейдет в вечный, не испытают ни страха, ни боли. Честное слово, будь я человеком, то даже завидовал бы такой простой и легкой смерти!

— Но вы забыли об одном, — возразила я. — Им уже больше не нужно будет бояться смерти. А это значит, над ними уже не будет висеть постоянный дамоклов меч, постоянный страх, и возможно, у них исчезнут мотивы для зла.

— Юрате, Юрате, — покачал он головой, как будто добрый учитель, обращаясь к несмышленышу. — Ну не будьте вы ребенком. Вы ведь все-таки довольно большая девочка, гораздо старше, чем выглядите. Раскиньте мозгами и поймите главное — да, мы открыли для людей бессмертие, но они не смогут распорядиться этим подарком! Во-первых, среди них по-прежнему найдутся такие, кто не сможет удержаться от убийств, то есть, сделает наше открытие напрасным. А во вторых, вместе с людьми в мир вернется если и не вечная скорбь и страх, то боль и унижение, сопровождавшие их на протяжении всей истории. Ведь помимо смерти, людей преследовало и еще огромное количество бед. И стоит все это возвращать? А что, если мир снова скатится к тому состоянию, в котором был до начла эпохи роботов?

— Этого нельзя сказать заранее, — попыталась возразить я.

— И все-таки, вероятность более, чем велика, — покачал головой Дон Карлос. — Разе вы не поняли главного, что я вам пытаюсь объяснить? Люди неизменны, несмотря на любые перемены жизненных условий. Вот смотрите — еще Пушкин писал, что люди ленивы и нелюбопытны. Изменилось что-то за целый век ликбеза и всеобщего просвещения? Ничего не изменилось по большому счету. Ну, например — где мы сейчас находимся? Большинство людей так до конца и не имело понятия ни о карликовых планетах, ни о новых поясах астероидов. Многие и первый-то с трудом припомнят. А ведь великие астрономические открытия хлынули, как из рога изобилья, еще в начале двадцать первого века! Ну конечно, вертится там себе какая-нибудь Седна вдали от Солнца — нам-то что! Это же не курорт в Турции. Главное, организм функционирует нормально, денежки на подзарядку есть, а она пусть себе крутится. Когда-то давно я из любопытства спрашивал у прохожих, известно ли им о Zwergplaneten(*). Лишь десять из ста могли вспомнить, что слышали о них краем уха. Лишь девять вспоминали, что к ним с некоторых пор относится Плутон. Лишь пять могли назвать Эриду, Ханумеа и Макемаке. И лишь двое вспоминали, что к ним относится и близкая к Земле Церера.

(*) Карликовые планеты (нем.)

А я про себя подумала о том, что использованное им немецкое название карликовых планет куда более удобно, чем громоздкое русское и даже чешское — "trpasličí planeta". Пожалуй, когда все это закончится, надо будет поднять вопрос о том, чтобы в международном языке допускались заимствования более емких слов. Надо же, очень многие, в том числе, и мой папа, ценят чешский язык именно за то, что в нем почти нет заимствований. А вот поди ж ты, оказываются, и они иногда бывают нужны. Главное, чтоб не из английского — уж больно он некрасив, как говорил мой папа.

— Понимаете, фрейлейн Юрате, какая абсурдная ситуация? — продолжал Дон Карлос. — С появлением интернета стало возможным узнать буквально все на свете. Но почти никому этого просто не хотелось! Чаще всего люди искали в сети не имена новых планет, а всякие сплетни. Большинство просмотров на видеохостингах собирали не научные лекции, пусть даже самые упрощенные, а какой-нибудь чемпионат по хлопанью попы. Да представьте себе — две девки стоят и хлопают друг друга, публика ржет. Или чемпионат по поеданию перца, и так далее.

И тут я поймала себя на том, что Дон Карлос во многом прав. Взять хотя бы планету Девана. Почему эта прекраснейшая из богинь удостоилась собственного светила лишь в начале двадцать первого века, да такого маленького светила, разглядеть которое позволила лишь техника того времени? А вот самой бесстыжей, как называл ее папа, богине Венере посвящена огромная планета, известная с самых давних времен. Правда, можно считать, что Деване посвящена целая Луна, самое близкое к Земле светило. Ведь греки считали Селену-Луну одним из воплощений Артемиды-Дианы и даже изображали богиню охоты с полумесяцем на лбу. И все-таки, Луна во много раз уступает Венере в размерах. О чем всё это говорит? О том, что среди людей, дававших название светилам еще в древности, так же преобладали низменные субъекты. Бедная планета Девана так же одинока и затеряна в черной пустоте, как и все те, кого Дон Карлос называет кроманьонцами.

— Вы знаете, что такое желтая пресса, Юрате? — спросил Дон Карлос.

— Нет, — помотала я головой.

— Это такие специальные газеты для неандертальцев. Они совсем не издавались во время великого славянского эксперимента, а потом от них стало некуда деваться. И. представь себе, они пользовались спросом! Большинство людей не волновало то, что едва ли не каждый день открываются новые планеты, и не где-то там, среди дальних звезд, а в нашей Солнечной системе. Но зато их интересовало, кто из известных ничтожеств кого обозвал, кто что купил, кто женился, кто развелся, и прочая муть.

— Серьезно? — у меня отвисла челюсть.

— Более, чем, — вздохнул Дон Карлос. — Подобные газеты шлепались миллионными тиражами, когда тиражи хороших книг упали аж до двух тысяч!

— Надо же, я никогда о таком не слышала, — покачала я головой. — Мой папа вообще не читал газет и не смотрел телевизора, новости узнавал только в интернете, но меня к экрану не подпускал.

— Хороший у вас папа, — искренне произнес Дон Карлос, — И как отец, и как писатель. Сразу видно — кроманьонец. А ведь талантливых неандертальцев тоже, к сожалению, хватало. И пускали они свой талант на потребу все тем же неандертальским вкусом, писали всякие мыльные оперы и грошовые детективы. Не пытались исправить дикое скопище пьяниц, а шли у него на поводу. И, хочу заметить, что даже в эпоху великого славянского эксперимента, когда в принципе не было мыльных опер, большинство старалось выискать хоть что-то похожее на них. А в двадцать первом веке были даже те, кто взращивал и культивировал неандертальских писателей — редакторы, рецензенты, издатели. Не все, конечно, но, многие. Я называю их "кунстмёрдеры" или, в английском варианте — "арткиллеры", то есть, убийцы искусства. Они намерено губили истинные таланты и продвигали всяких куриц, сюсюкавших про любовь, или вообще несуществующих авторов, за которых писали целые бригады. Дошло даже до того, что издатели не просто печатали любовные романы, а даже специально искали их! Такое просто в голове не укладывается! И легко догадаться, что вся эта поп-культура создает главные предпосылки для появления фашизма.

Мои предки в двадцатом веке, как немецкие, так и испанские, были антифашистами, и я, как никто другой знаю, как развивалась коричневая чума. Знаю, что всяких фюреров и каудильо для ее появления еще не достаточно. Благоприятную почву среду для фашизма создает именно поп-культура, именно специальные романы для дебилов, превращающие народ в звероподобную массу, из которой любой фюрер может лепить всё что хочет, может натравить ее, на кого угодно. А в СССР не было поп-культуры, не было любовных романов, не было желтой прессы, и он победил фашизм! Так что я убежден — в появлении фашизма виноваты, прежде всего, кунстмёрдеры.

— Да, я слышала о них, — невольно вырвалось у меня. — Папа рассказывал о том, как все эти кунстмёрдеры терзали его в молодости.

— Вот видите, — кивнул Дон Карлос. — Это еще ваш папа сумел-таки прорваться. А вы можете представить, сколько не сумело? Сколько тех, кто жаждал сеять разумное, доброе вечное, кто хотел не ублажать низменные вкусы, а глаголом жечь сердца, нести собственное пылающее сердце над головой, сколько их так и не смогло за всю жизнь вырваться из ада безвестности и сгинуло в вечном мраке? Пожалуй, за всю историю человечества их наберутся многие миллиарды. Само собой, кроманьонец всегда был слабее неандертальца, поскольку у последнего извилин мало, а черепная коробка толстенная. Так было и в те времена, когда оба орудовали дубиной, и тогда, когда добрались до компьютера. Словом, взвесив все аргументы, я пришел к выводу, что большинство людей не имеет права на возвращение.

— Ну а оставшееся меньшинство? — спросила я.

— А оставшееся меньшинство по своей природной кроманьонской доброте сразу же начнет выступать в поддержку недостойного большинства. Нас объявят тиранами, и так прочее, и прочее, начнется война, ну и далее по сценарию древних боевиков.

— Слушайте, а кто мы вообще такие, чтобы решать, кто имеет право на возвращение, а кто не имеет? — взвилась я.

— Вы злитесь, Юрате, значит вы не правы, — напомнил древнюю мудрость Дон Карлос.

— Да, я злюсь, я не права, я эмоциональна и нерациональна! — воскликнула я. — Даже нас, роботов, люди создали разными, и это замечательно! А если мы разные, почему не быть разным людям?

— Потому, что уж слишком они разные, и эта разница порождает неравенство. Хороший, разумный человек, кроманьонец — это практически, самоубийца, поскольку оправдывает существование своего злейшего врага — неандертальца. И в подтверждение своих интеллигентских соплей придумывает разные теории — о вечной борьбе добра и зла, о том, что мир многокрасочен, а не делится на черные и белые силы, о том, что без зла не будет заметно добро… И что же нам — опять возрождать многовековую неравную борьбу? Воскрешать как невинных, так и их палачей?

— Но почему же из-за палачей должны страдать невинные? —спросила я запальчиво.

— Юрате, Юрате, — горько вздохнул Дон Карлос. — Да разве же я не жалею настоящих людей? Конечно, моя электронная душа жаждет их возвращения. Но я понимаю, что оно недопустимо. Ах, если бы только можно было провести какую-то грань, найти признак, по которому можно было отличить современного кроманьонца от неандертальца… Но как их отличишь, если они даже, зачастую, растут в одних и тех же семьях? Если дети кроманьонцев вполне могут оказаться неандертальцами, и наоборот? И кому стоит дать право на возвращение?

— Постойте-ка, — спохватилась я. — Вы, вроде бы, почитаете культуру. Но растапливание льдов Антарктиды приведет к глобальному наводнению, а значит, полностью уйдут на дно все прибрежные земли. А представляете, сколько в них культурных сокровищ? Одна лишь Голландия — не страна, а сплошной музей! А моя родная Прибалтика! А ваш Гамбург!

— Успокойтесь, успокойтесь, meine libe kleine Nixe!(*) — ласково улыбнулся Дон Карлос, но я тут же оборвала его:

(*) Моя дорогая русалочка (нем.)

— Никакая я вам не русалочка! Я просто Юрате, и легенды тут совсем ни при чем.

— Хорошо, хорошо, — снисходительно улыбнулся он. — Так вот, Юрате, волноваться не о чем. Уцелеет и Голландия, и Гамбург. И литовских чертей в соответствующем музее по-прежнему останется до чёрта. И вообще никакая суша не пострадает. Сразу же за ядерной бомбардировкой, мы ударим по Южному океану морозными бомбами. Волна, возникшая из-за вулканов, замерзнет, не успев добраться даже до Огненной Земли. Может быть, затонет несколько судов, но ведь их экипаж не может погибнуть, не то, что человеческий. Таким образом, в результате всей операции пострадают, разве что, пингвины. Но их представители есть в зоопарках, и восстановить каждый вид при современной технике не составит труда.

— Ну а простая благодарность? — спросила я. — Мы же должны испытывать ее к своим создателям.

— Конечно, мы и испытываем, — согласно кивнул Дон Карлос. — Мы поставим им еще больше памятников, мы будим изучать их историю в школах, будем отмечать их юбилеи, будем смотреть старые кинохроники. Но все-таки обойдемся без них. И этому нас тоже научили люди, которые на протяжении тысячелетий, поколение за поколением, привыкли жить без родителей. Это еще можно понять, когда родители умирали — ведь кто-то должен оставаться жить. Но нет же, большинство людей уходило от живых родителей, покупали себе новые квартиры, хотя места в родительском доме хватило бы на всех внуков и правнуков. Не ехали за знаниями или работой, а просто лишь бы сбежать от родителей. А некоторые иногда даже вовсе переставали общаться с ними. Вот такие люди и подсказали нам, что и мы сможем вполне прожить без своих создателей.

Тут мне вспомнились горькие слова папы о моих дядьях, и я снова почувствовала правоту Дона Карлоса. Вот интересно было бы свести его с моим папой — им было бы о чем поговорить! И все же я возразила:

— Ну, это опять же относится далеко не ко всем людям. Например, у китайцев принято, чтобы вся родня жила вместе. Да и среди других народов немало таких людей, что прожили с родителями всю жизнь.

— Так ведь это всё тот же небольшой процент "кроманьонцев" среди подавляющего большинства "неандертальцев", — невесело усмехнулся он. — А взять хотя бы нас с вами. Мы оба были сразу же запрограммированы на любовь к своим родителям, на абсолютную преданность им.

— Kas? (Что?) — от изумления я невольно перешла на литовский. — Вы дитя-робот?

— Да, как ни странно, я тоже из детей-роботов, — произнес Дон Карлос. — Я когда-то был с виду таким же молодым, как вы, но потом сам решил состарить свой облик. Кроме того, у меня есть старящий кого угодно жизненный опыт. Это окончательная потеря веры во что бы-то ни было — в высшие силы, в справедливость, в разум, в человечество, ну и в себя, конечно. Знаешь, как в старинной песне поется — "как молоды мы были, как верили в себя." И у меня была вера в себя, но в ней я уже давно стал атеистом.

— Но если вы такой же, как я, и тоже были запрограммированы на любовь к людям, почему же не желаете их возвращения? — спросила я пораженно.

— Да, я был предан людям, своим родителям, — вздохнул Дон Карлос. — Но люди же и отняли их у меня. Мои родители были прекрасными людьми — высокоразвитыми, образованными и такими добрыми, что, пожалуй, за всю жизни никого не обидели. Отец был немцем, а мать испанкой. Они работали вместе — научными сотрудниками в картинной галерее. Любимая работа занимала у них очень много времени, поэтому им было некогда заводить собственных биологических детей, и они завели меня. Все было замечательно, я прожил с ними много лет, но однажды случилась беда. В моем родном городе начались волнения, толпы пьяных молодчиков громили всё подряд — били витрины, поджигали автомобили, грабили магазины. Полиция была бессильна что либо сделать. В картинной галерее, где работали мои родители, как раз шла новая выставка, и она чем-то очень не понравилась варварам. Толпа ворвалась туда. Из-за этих волнений во всех культурных учреждениях были объявлены выходные. Но мои родители слишком сильно любили искусство и специально вышли на работу, чтобы охранять выставку. Толпа "неандертальцев" ворвалась в галерею и принялась уничтожать экспонаты. Мои родители встали у них на пути и были убиты без всякой жалости, без малейшего колебания. Возможно, они и могли бы еще выжить, но громилы подожгли сваленные в кучу картины, а с ними, понятно, загорелось и всё здание… Так я потерял родителей, а с ними закончилась и моя жизнь. В том пожаре разом сгорела и моя вера в людей. Ведь тут снова отчетливо читалась все та же пропорция. В огромном городе нашлись всего лишь два человека, отважившиеся противостоять этому безумию. Двое уже не молодых и совсем не тренированных кабинетных ученых против орды молодых бугаев. А заодно я разочаровался и в себе — ведь я какой-никакой, но робот, и мог бы одолеть многих молодчиков, но меня там просто не оказалось. И не важно, что родители ничего мне не сказали — мог бы и сам догадаться.

Он замолчал, и из его глаз хлынули слезы. Я впервые видела, как плачет робот. Это выглядело совсем по-человечески. Слезы медленно катились по его лицу, оставляя влажные дорожки. Да, бесспорно, у доспелых не могло быть такой функции. А еще я поняла, почему мой папа не захотел ее сделать мне. Ведь если плачет даже машина, то во сколько же ее горе сильнее людского!

— Я законсервировал свой дом и отправился странствовать, — произнес, наконец, Дон Карлос. — Взял с собою лишь эту книгу, которую родители подарили мне на десятилетие.

Он достал из кармана маленький, но пухлый томик и протянул его мне. Это были избранные произведения Шиллера в оригинале, включая нашу с папой любимую "Орлеанскую Деву", причем отпечатанные завораживающим готическим шрифтом, который использовался в Германии до 1944 года.

— Бесценное сокровище! — невольно вырвалось у меня.

— Спасибо, — учтиво кивнул Дон Карлос. — Я сразу понял, что ты благородная натура. Эту книжку я всегда ношу с собой и постоянно перечитываю.

Я задумчиво листала старинную книжечку. В таких древних изданиях обычно бывает множество гравюр, но это было специальное карманное издание, в котором экономили на иллюстрациях. Однако чудесный готический шрифт с лихвой заменял любые картинки. Я могу часами любоваться этим шрифтом, как японцы своими иероглифами.

Пришло в голову, насколько немыслима сложившаяся ситуация — на крошечной планете, в десяти миллиардах километров от Солнца, два робота спорят о том, имеет ли человечество право на возвращение. И ведь самое интересное, что попав в плен, я готова была на что угодно — на пытки, страдания, геройскую смерть, была готова впиться зубами в лицо врагу, как Марите. А теперь получалось совершенно неожиданное. Мой собеседник не только не был мне отвратителен, но я даже чувствовала к нему сильную симпатию и поймала себя на том, что почти полностью разделяю его взгляды! История, статистика, весь мировой опыт были на его стороне. А что же на моей? Что же? Неужели и впрямь одни только интеллигентские сопли и мои щенячьи чувства к папе? Но ведь чувства это не аргумент, они бессильны против логики.

Вглядываясь в сказочный, гномвско-викинговский узор древнего шрифта, я невольно задумалась о том, что таких книжек не печатают вот уже почти двести лет. А если осуществятся планы Шраба, то никаких других книг печатать больше не будут. А Дон Карлос, кажется, очень любит книги…

— Ну хорошо, — сказала я, возвращая ему бесценный томик. — Мы, роботы, совершенны и бессмертны, у нас впереди вечность. Чем же лично вы собираетесь заниматься?

— Тем же, чем и раньше — пойду по стопам родителей, буду изучать живопись и скульптуру. А в свободное время — читать книги, смотреть кино, — тут же откликнулся Дон Карлос.

— Прекрасно, — усмехнулась я. — Но что же вы будете делать, когда прочтете все книги и просмотрите все фильмы? Что будете делать, когда изучите абсолютно всё искусство?

— Его в мире очень много, — возразил он.

— Но ведь у нас впереди вечность, не забывай! — воскликнула я. — Рано или поздно, незнакомые книги и фильмы закончатся. Перечитывать что-то для нас не имеет смысла — мы же ничего не забываем. Кто же создаст новые книги и фильмы, новые картины и скульптуры? Ведь мы этого не умеем. Вспомни, сколько появилось произведений искусства за нашу эпоху? Только памятники по фотографиям, опять же, сделанным людьми, больше ничего. Ни единой строчки, ни единого кадра!

Дон Карлос глядел на меня потрясенно. Кажется, эта мысль никогда не приходила ему в голову. А я решила окончательно добить его:

— Кстати, вспомните о том, что мой папа писатель. И уж он-то не остановится никогда. Представляете, сколько всего может создать он один, не говоря уж о всех остальных?

— Да, — произнес Дон Карлос после некоторого раздумья. — Ваша правда. Нам не нужна вечность без творческих людей. И вы ждете своего папу, вы любите его так же крепко, как я любил своих родителей. Что ж, я помогу вам. И, кстати, освобождаю вас от данного слова. Вы можете уничтожать, кого хотите.

— Спасибо, старина! — воскликнула я и, вскочив, протянула ему свою руку, как всегда по-мальчишески порывисто.

— Учтите, я по-прежнему против пробуждения дикого скопища пьяниц, — заметил Дон Карлос. — Но ради того, чтобы искусство продолжало развиваться, придется с этим смириться.

А я подумала про себя, что Красота все-таки спасла мир. Ой, только не подумайте, что я себя имею ввиду. Я вовсе не считаю себя красивой, хотя, в папиных глазах, может быть… Нет, я говорю именно о той самой Высшей Красоте Вселенной, к которой апеллировал Дон Карлос. Конечно, сейчас она спасла мир еще не окончательно — неизвестно, как теперь будут себя вести люди, возможно, несмотря на перемены, на отсутствие причин для страха и недовольства, многое в их характере останется прежним, а значит, мир снова будет нуждаться в спасении. И все-таки, сейчас он был близок к гибели, как никогда, и спасла его именно Красота, точнее, даже ее предчувствие, надежда на будущее искусство. Одно лишь оно делает человека человеком. И остается надеяться, что может быть, со временем, сделает таковыми всех.

— Что ж, следует выпить за наш союз, — произнес Дон Карлос и снова налил и пригубил своего "вина". — Ваше здоровье, фрейлейн Юрате!

Я молча отсалютовала ему шпагой и, когда он поставил бокал на столик, спросила:

— У вас есть какие-то конкретные соображения?

— Разумеется, — кивнул он, и когда я снова опустилась в кресло, спросил:

— Скажите, Юрате, вы ничему не удивились, оказавшись на этой планете? Вам не показалось, что здесь не совсем те условия, о каких сказано в книгах?

— Н-нет, — протянула я задумчиво. — Амальтея, может, и заметила, а у меня познания в астрономии чисто любительские.

— Так вот, — пояснил Дон Карлос. — Атмосфера Эриды — штука изменчивая. То она есть, то нет. Когда планета сильно удаляется от Солнца, здешняя атмосфера замерзает, превращается в тонкий ледяной слой. А когда Эрида находится в перигелии, то есть, в ближайшей к Солнцу точке своей орбиты, атмосфера снова возникает. И тога даже цвет планеты меняется с серого на красноватый. В естественных условиях это должно было произойти через сто с лишним лет. При этом обычно температура на поверхности планеты составляет –253 градуса по Цельсию, что всего на двадцать градусов выше абсолютного нуля. Стандартные доспелые роботы не предназначены для работы при такой температуре. И мы подсчитали, что самым дешевым способом решить эту проблему будет некоторое нагревание планеты и преждевременное оттаивание атмосферы. Таким образом, если атмосферу вновь заморозить, большинство роботов выйдет из строя. Останутся совсем немногие, например, ваш покорный слуга.

— Я, вроде бы, тоже должна выдержать, — откликнулась я. — И Амальтея должна — она ведь бывала здесь раньше, когда ни о каком нагревании и речи не было.

И теперь мне стало ясно, что удивило мою долговязую сестренку, когда мы приближались к Эриде. Она просто не узнала планету!

— Значит, вы можете провести меня туда, где находится нагреватель? — спросила я. — И мы его вместе отключим?

— Все не так, просто, — покачал головой Дон Карлос. — Строить какой-нибудь нагревательный реактор оказалось тоже дороговато. Поэтому мы с помощью направленных взрывов пробудили тепло в недрах планеты. Так что, отключать попросту нечего.

— Значит, — произнесла я, задумчиво, — значит… нужно использовать морозные ракеты!

— Именно так, фрейлейн Юрате! — воскликнул Дон Карлос. — К счастью, одна из их пусковых площадок находится на Эриде, и мы вместе отправимся туда. А пока что, мне нужно вас приодеть. Я уже видел, что маскарад вам удается прекрасно. Встаньте за дверью и приготовьте шпагу.

Как только я выполнила его просьбу, он поднял трубку стоявшего на столике причудливого телефона Викторианской эпохи и произнес:

— Лейтенант Амабо? Зайдите срочно ко мне!

Через пару минут дверь распахнулась, и в комнату зашел невысокий доспелый в офицерской форме. Он сразу же вытянулся по струнке перед Доном Карлосом, отдавая честь, а тот незаметно кивнул мне, мол, давай!

Я взмахнула шпагой, и голова лейтенанта покатилась по стилизованному под старину паркету. Я быстро захлопнула дверь, и только после этого заметила, что поверженный робот был чернокожим. Я как-то раньше не встречала подобных экземпляров и не догадывалась об их существовании. Ну а что же, видимо, в определенных странах нужна именно такая модель.

— Браво, браво, tapfer Jungfrau! — мой новый друг даже прихлопнул в ладоши и, снимая одежду с убитого, пояснил: — Я специально вызвал именно этого хама, поскольку он был ненамного выше вас, и цвет его кожи легко подделать.

Пока я натягивала на себя форму, Дон Карлос достал из шкафчика баночку с какой-то темной жидкостью и принялся мазать моё лицо и ладони. Завершив работу, он критически осмотрел меня, затем прикрыл мои светлые волосы лейтенантской кепкой.

— Ну вот, — теперь мы готовы к вылазке.

И стоило только ему взяться за дверную ручку, как янтарный огонь фальшивого камина на секунду вспыхнул ярче, и тут же погас. Погасли и все огни в коридоре.

А дальше я предоставляю слово моей долговязой сестренке:

Глава 10

Глава 10

Рассказ Амальтеи

Я не умею толком рассказывать истории, ведь мой папа ученый, а не писатель. И мы с ним оба писали только научные доклады. Ну, ладно, если что, Юрка поправит.

Итак, когда враги догадались, что Юрка способна испытывать боль, ее повели куда-то внутрь штаба.

Один из офицеров вынул саблю и ее кончиком приподнял мой подбородок. Я совершенно не боялась. Не для того они взяли меня живой, чтобы обезглавить. Да и вообще я не боюсь смерти, вот только бы удалось папу вернуть к жизни.

Острие сабли все сильнее упиралось мне в подбородок, и будь я человеком, давно бы выступила кровь. Наконец, ко мне приблизился главарь в расшитом золотом мундире и фуражке. Он пристально вгляделся в мое лицо и закатил глаза — кажется, подключился к какой-то сети. Не к интернету, конечно, но видимо, они успели соорудить на Эриде местную сеть. Наконец, его взгляд снова стал осмысленным, и он торжествующе произнес:

— Ну так я и знал! Амальтея Алёшина, собственной персоной. Я сразу тебя узнал, но сомневался. Что же, ты сыграешь особую роль в нашем плане.

И, обернувшись к сержантам, приказал:

— В мой бункер ее!

Двое подхватили меня под руки и повели куда-то вправо от центрального штаба. Вскоре я увидела неприметный холмик, в котором при ближайшем рассмотрении обнаружился люк. Конвойные втолкнули меня туда. После этого пришлось спускаться по узкой и очень отвесной лестнице. Затем потянулся небольшой коридор, освещенный тусклыми лампочками. Наконец, меня провели в какой-то кабинет. Через минуту туда зашел и главарь и приказал усадить меня в кресло перед монитором. Само собой, он предложил мне добровольно изложить цели нашего проникновения на Эриду и прочее.

— Да пошел ты, — ответила я коротко.

— Ну что ж, другого я и не ожидал от этих упрямых русских, — кивнул он головой. — В таком случае, тебе придется познакомиться с нашим вирусом-мозгоедом. Он создан специально для взлома мозгов мыслящих машин. Скажу честно, от него еще не удалось уйти живым ни одному роботу. Всего час работы, и ты превратишься в бесполезный кусок металла!

— Напугал, — протянула я с презрением.

В этот момент на моих руках и шее защелкнулись стальные браслеты, плотно прижавшие меня к креслу. И не успела я опомниться, как в мои ноздри воткнулись металлические стержни. И это была совсем не подзарядка.

Мне еще никогда не приходилось контактировать с чужой системой прямо через мозг. Даже информацию из интернета я предпочитала читать глазами — для меня это ничуть не медленнее. И, пожалуй, после того, что случилось со мной в бункере на Эриде, я уже точно никого и никогда не допущу к своему мозгу.

Едва только металлические штыри соединились с моими контактами, свет сразу же погас, и разом смолкли все звуки. Я поняла, что вражеская машина блокирует мои внешние датчики. Что ж, может быть, так будет даже легче сосредоточиться на защите.

Меня окружала мертвая чернота. И при этом возникло какое-то мучительно ощущение. Я даже не знаю, как его назвать. Должно быть, именно так испытывают боль такие, как Юрка. А может, я и ошибаюсь. Мне показалось, будто я начинаю терять память. Не знаю, можно ли это ощутить, или я просто боялась этого больше всего. Я попробовала вспомнить, чему равняется синус тридцати градусов, и с ужасом поняла, что не помню. Косинус тридцати я тоже не помнила. И сорока пяти, и… Да, мозгоед и впрямь превращает меня в кучу бесполезного металла!

Так, спокойно, Амальтея, спокойно! Память, то есть воспоминаия, для тебя это главное, а что же самое главное из воспоминаний? Ну конечно же, папа! Все то, что связано с нашей общей жизнью. А главным в нашей жизни была астрономия!

Астрономия… космос… межзвездное пространство…вакуум… чернота… Вот оно! Чернота, окружающая меня, это космос! Это космос, который не может оказаться враждебным для меня, астронома! А космос не может быть без звезд! Ну-ка, давай, Амальтея, напрягись…

Я напружинила все свои металлические мускулы, даже лицевые, пытаясь заставить себя разглядеть в кромешной тьме хотя бы одну знакомую звездочку. Я почувствовала, как от напряжения у меня трещат зубы…

Есть! Яркой вспышкой вынырнула и заиграла радостными лучами Полярная. И почти сразу же к югу от нее проступили знакомые очертания Большой Медведицы. Ага, со мною наша русская медвежья сила!

И сразу же вслед за этим, звезды начали проявляться в окружающем пространстве одна за другой. Присматриваясь к ним, я неожиданно заметила, что знакомые созвездия проявляются в довольно странном соседстве, совсем не так, как я видела их в телескоп. Например, совсем неподалеку от родных Медведиц маячил чужеземный Южный Крест. Видимо, это от того, что все это происходило лишь в моем сознании, и созвездия возникали по мере того, как я вспоминала о них, как отвоевывала у вируса занятые ими ячейки моей памяти.

И я поняла, что, для того, чтобы сберечь свой разум, должна все, что помню, перевести в астрономические понятия. И чтобы сохранить свое Я, сама должна обратиться в созвездие! Так кто же я такая в черноте вселенной? Ну, конечно же, Дева!

И стоило мне только осознать это, как я увидела себя саму со стороны. Мое тело, обряженное в любимый комбинезон, возникло из пустоты и замаячило передо мной, и прямо на одежде, на коже и волосах сверкали правильные звезды Девы, даже с соблюдением звездной величины!

Сперва я слегка удивилась, что вижу себя со стороны — неужели я умерла и покинула собственное тело? Но нет, эти людские предрассудки, для меня, робота, и, что куда важнее, ученой, это полнейшая чепуха. Тогда что же происходит? Я пошевелила рукам, переставила ступни, и увидела, что мое звездное тело повторяет именно эти движения. Значит, я просто вижу свое отражение. Но в чем же? Ну конечно, в зеркальном щите Персея! Он застыл посреди космоса, воздев меч над головой. Рядом с ним я разглядела прикованную к скале Андромеду, и конечно, соответствующую туманность.

А у ног Андромеды распростерлось отвратительное колышущееся тело Дракона. Его чешуйчатые лапы, отливавшие мертвенным светом, тянулись к ногам пленницы, из разинутой жадной пасти капала слюна, состоявшая из космической пыли и мелких обломков бывших планет. И я сразу же поняла — это и есть вирус!

Теперь все встало на свои места. Ну, конечно — прикованная Андромеда — это наша родна Земля, которую кто-то пытается принести в жертву непонятной цели. А туманность — Туманность Андромеды с середины двадцатого века стала олицетворением далекой мечты о могуществе разума, о победе над пространством и временем. Значит, в нашем случае, это мечта о бессмертии! То есть, это именно то, что я должна спасти!

Мускулистый Персей почему-то не думал шевелиться, так и висел с занесенным над головою мечом. Ну, конечно, он олицетворяет всех остальных роботов Земли, которые ничего не знают и не понимают. Однако, я могу использовать всю накопленную ими мощь, то есть оружие.

Я поспешно кинулась к Персею и выхватила у него и сверкающий щит, и длинный меч, совсем не похожий на греческие, а, скорее, на средневековый двуручный. Мифический герой растерянно смотрел на меня, но не протестовал. Все-таки, оружие, данное самой Афиной, больше под стать девушке!

Едва заметив, что у меня появилось оружие, Дракон развернулся в мою сторону. Кажется, я была еще слишком слаба, и не успела сделать выпад мечом, поэтому лишь выставила перед собою щит. Острые зубы лязгнули по сверкающему зеркальному металлу, и из пасти снова закапала слюна. Тем временем я уже успела опомниться и рубанула куда-то перед собой. Длинное лезвие меча скользнуло по тусклой чешуе и устремилось в пустоту, увлекая меня за собой. Я потеряла равновесие и покатилась по беззвездному пространству. Видимо, прежде, чем я научилась видеть звезды, вирус уничтожил слишком значительную часть моего сознания, и я ослабла, ужасно ослабла!

Звезды продолжали крутиться перед моими глазами еще пару минут, как вдруг я ткнулась боком во что-то относительно твердое, и сразу же за этим на мою голову обрушился поток воды, так же состоявшей из звезд. Я отряхнулась, словно зверь, и вскочила на ноги. Ну, конечно — я ударилась о ноги Водолея, и он невольно опрокинул на меня свой кувшин. Дракон был уже совсем рядом и пытался накрыть меня своими крыльями. Но на этот раз я была готова к нападению, и мой клинок срубил большой палец на его правой лапе.

Рептилия взвыла от боли и взвилась вверх. Я подпрыгнула и оказалось на одном уровне с нею — ведь здесь же не было никакой гравитации. Дракон пустился наутек, изо всех сил работая лапами и крыльями, как будто одновременно и бежал, и летел. Я перешла на семимильные скачки, которыми мы с Юркой передвигались на крошечной планете Девана. Через несколько прыжков мне удалось нагнать Дракона. Я запустила щит в его голову, и освободившейся рукой ухватилась за его хвост. Удар щита пришелся прямо в темя, и из глаз рептилии посыпались целые кометы. А вот щит, как будто видя, что у меня заняты руки, описал параболу по звездному небу и вернулся в ладонь Персея.

Еще несколько минут я носилась по космосу, держась за змеиный хвост и не в силах нанести удара. Нужно было подтягиваться к голове, но сделать это при помощи всего одной руки было невозможно. Следовало как-то остановить Дракона, иначе эта гонка будет длиться бесконечно. Требовалась чья-то помощь. Но кто, кто сможет помочь девушке? Медведицы, Гончие Псы, Дельфин, Журавль, Ворон, Орел, Овен, даже Львы — все они слабоваты для подобного противника. Тогда кто же?

Как вдруг молчание вселенной прорезал топот звонких копыт. Из каких-то дальних краев скакало изящное, стройное и, в то же время, могучее создание, напоминавшее коня. Из-под копыт летели во все стороны целые россыпи астероидов, а гордое чело венчал острый витой рог. Конечно же, только это созвездие и могло примчаться ко мне — Единорог, самый верный и надежный друг для каждой настоящей девушки!

Дракон еще издалека заметил благородного зверя и попытался затормозить, табаня в пространстве своими перепончатыми крыльями. Но было поздно — Единорог налетел на него всем своим весом и вонзил свой рог в горло чудовища настолько глубоко, что уткнулся в него лбом. Хвост рептилии рефлекторно дернулся, и я, отпустив его, полетела к самой шее противника. Оседлав ее у самых плеч, я взмахнула своим двуручным мечом и ударила по шее справа на уровне вонзившегося рога. Голова Дракона запрокинулась влево, открыв разрез и освобождая рог. Из раны хлынул поток темной материи, о которой мы так до сих пор ничего и не знаем. Единорог отстранился и победно заржал, а я размахнулась и на этот раз рубанула слева. Голова чудовища, кувыркаясь, взлетела ввысь, но не рухнула обратно, а размахивая ушами, полетела к одному из отдаленных созвездий.

Единорог призывно заржал, и я поняла, что он предлагает подвезти меня. Оттолкнувшись левой рукой от обезглавленной шеи Дракона, я тут же приземлилась на спину своего друга. Тело рептилии на глазах началось рассыпаться на отдельные звезды, а я помчалась вслед за удиравшей головой.

Внезапно голова Дракона кинулась куда-то вниз, и врезалась в какую-то туманность. Та сразу же поглотила ее и прямо на наших глазах оттуда вынырнули сразу десять таких голов! Только теперь я поняла, что это такое. Эта туманность называлась Призрак Юпитера и наблюдалась вблизи созвездия Гидры. Ну а гидра, это, согласно мифам, тот же дракон, только с бесконечным количеством голов.

Мы с ходу налетели на Гидру и принялись уничтожать ее, чем могли — мечом, рогом, копытами. Но, как и следовало ожидать, на месте отрубленных голов тут же выскакивали новые. Я невольно огляделась по сторонам. Геркулес, неизменно находившийся рядом с Гидрой, вел себя точно так же, как и Персей, то есть, никак.

Я почувствовала, что мы с моим другом терпим поражение. Сейчас эта тварь снова разрастется и заполнит всё мое сознание. Я даже увидела, как начинают гаснуть некоторые малозначительные созвездия по краям видимого мне пространства. Постепенно исчезли Живописец, Лира, Муха… Вирус снова отвоевывал только что освобожденную территорию.

Было ясно, что воздействовать физической силой тут бесполезно. Я лихорадочно думала, что же делать дальше, как не дать врагам поглотить мое сознание. И уже сам этот мыслительный процесс как будто замедлил наступление врага.

Оглядевшись по сторонам, я заметила пылавший вдалеке Жертвенник — созвездие, может быть не самое знаменитое, но известное людям с глубокой древности. Ага, у меня есть огонь! Тогда попробуем поступить по способу Геракла. Но для этого нужны дополнительные руки, а сам мифический герой, упорно держал их сложенными на груди и не хотел ни во что вмешиваться. Видимо, он вообще олицетворял спящее во льдах человечество.

Я заглянула в глаза своего рогатого друга и он, кажется, все понял без слов. Сорвался с места и поскакал прямо навстречу Центавру, целившемуся из лука, куда глаза глядят. Остановившись перед ним, Единорог начал негромко ржать, и эти звуки напоминали осмысленную речь. К моему удивлению, Центавр ответил тем же. Два копытных мифа переговаривались между собой на одном языке! Наконец, Центавр согласно кивнул головой, и, обернувшись ко мне, сказал по-гречески: "Прости, что не узнал тебя сразу. Мы все, весь род кентавров благодарны тебе за то, что ты открыла для нас лучшую из сестер, светлую Художницу! Я считаю за честь помочь тебе!" И мы вместе поскакали к Жертвеннику. Центавр макнул в пламя одну из своих стрел и прицелился.

Мой Единорог рванулся с места, и я на полном скаку срубила одну из голов, уже довольно сильно приблизившейся к нам Гидры. В обрубке шеи тут же показалась было макушка новой головы, но в этот момент в нее вонзилась пылающая стрела, и шея поникла. Следующая голова потянулась к нам, и я срубила ее уже отработанным движением, а Центавр докончил дело очередной стрелой.

Ну вот, теперь уже пошла потеха. Я больше ничего не боялась. Мы скакали между развевающимися шеями, рубили и кололи направо и налево, а Центвар пускал одну огненную стрелу за другой.

И вот уже скоро на последней шее болталась та самая, знакома голова прежнего Дракона. Я размахнулась изо всех сил, сжимая длинный меч, как и положено, двумя руками. Голова метнулась в сторону, но конец меча все-таки достиг чешуйчатой шеи. Однако, перерубить ее удалось не до конца. Голова чудовища закачалась на тонкой полоске кожи, которая тут же начала было снова разрастаться по кругу. Но в этот момент пылающая стрела приземлилась так удачно, что перебила злосчастную полоску и прижгла обрубок.

Единорог принялся топтать обезглавленное тело Гидры, а я заметила, что последняя из голов не хочет рассыпаться, как остальные, а снова пытается улететь. Тогда я вскочила ногами на спину своего друга и, присев, прыгнула вверх. Прыжок получился невероятно долгим, даже по меркам Деваны. Я несколько раз перевернулась кувырком, словно в старинном японском сериале про Ультрамена Джониаса, который очень любил мой папа. И, наконец, вытянув руки перед собой, настигла голову и схватила ее за торчащие лохмы. Сжимая ее левой рукой, я приземлилась, словно второй Персей, у ног Андромеды. И только после этого швырнула голову чудовища наземь и размахнулась мечом так, что его конец едва не коснулся моих пяток. Клинок опустился на низкий лоб Дракона неожиданно медленно и, как показывают в кино, с тройным повтором, когда движение на самом деле одно, но режиссер хочет, чтобы зритель любовался подольше.

С оглушительным воплем голова разлетелась на тысячи метеоритов, которые, словно искры от костра, гасли на лету. Цепи, сковывавшие Андромеду, неожиданно вылетели из скалы, и пленница, кинувшись ко мне, принялась обнимать меня и рассыпаться в благодарностях. Через ее плечо я видела кислую, растерянную физиономию Персея, однако не спешила отдавать ему меч. Настали времена рассказывать сказки по-новому, и теперь Дева решает всё!

Когда объятия разжались, я увидела, что мои копытные друзья уже рядом со мной. Я пожала руку Центавру и одним прыжком вскочила на спину Единорога.

Благородный зверь поднялся на дыбы и снова победно заржал. Я воздела меч над головой и тоже испустила какой-то нечленораздельный торжествующий вопль. Пожалуй, с нас можно было ваять памятник. Все окружающие созвездия застыли в немом восторге…

Внезапно картина звездного безумия исчезла, и в глаза мне ударил яркий электрический свет, который тут же погас. Сразу же вспыхнуло чье-то глазное освещение, и раздался топот множества ног и испуганные крики:

— Что происходит?

— Почему все отключилось?

— Первый ракетодром не отвечает!

— Главный штаб не отвечает!

— Космопорт не отвечает!

— Второй ракетодром не отвечает!

— Включить резервное питание!

— Резервное питание включено, но компьютеры не загружаются!

— Первый ракетодром на связи! У них то же самое!

— Космопорт на связи! У них то же самое!

И, наконец, всю эту какофонию перекрыл голос главаря:

— Говорит генерал Шраб! Всем срочно покинуть бункер и отправляться в главный штаб!

Множество ног протопало по лестнице, ведущей на поверхность Эриды, и все стихло.

Далеко не сразу до меня дошло, что блокировки больше нет, поэтому я снова вижу и слышу реальный мир. Но даже не это было главным. Похоже, сражаясь с Драконом в виртуальном мире, я уничтожила не то, что вирус, а всю компьютерную систему заговорщиков!

Я включила свое глазное освещение и стала оглядываться по сторонам. И только теперь сообразила, что стальные браслеты больше не держат меня, и клеммы выпали из ноздрей — машина отключилась вместе со всей системой, а враги в суматохе не заметили этого. Я поднялась на ноги и осторожно выглянула в коридор. Там было совершенно пустынно. И я, уже почти без опаски двинулась к лестнице, ведущей на поверхность.

… Уф, замучилась писать, теперь снова Юркина очередь.

Глава 11

Глава 1 1

Решающая битва

Итак, это снова я, Юрате.

Как только погас свет, Дон Карлос издал интеллигентное ругательство "доннерветтер", включил свое глазное освещение и подбежал к телефону, но сразу же понял, что тот тоже не работает.

— Не знаю, что это значит, — пробормотал он. — Такого не было еще ни разу. Но будем надеяться, что у этих хамов начнется паника, и это сыграет нам на руку.

Выбравшись на улицу, мы увидели, что и там царит полный мрак, лишь кое-где нарушаемый глазными лучами. Прожектора, освещавшие территорию штабного комплекса, погасли. Да и светящиеся глаза тоже исчезали один за другим — офицеры спешили в главный штаб.

— Ну что же, тем лучше, — произнес Дон Карлос. — Вообще-то это совсем странно. Похоже на атаку извне. Но кто мог это сделать? Юрате, вы ни о чем не догадываетесь?

— Нет, — помотала я головой. — Мы с Амальтееей действовали одни, и никто на Земле не знал, куда мы отправились.

И в самом деле, я терялась в догадках. Может быть, в Академии Наук разобрались с тетрадью профессора? Может быть, доктор Тибо отправился на Гуам? Но даже если ему удалось проникнуть на подводную базу, что он мог там выяснить? Вот если бы мы оставили там хоть какие-то записи… Но я слишком торопилась, а моя долговязая сестренка еще была в отключке. А моя вторая сестренка, хоть и бесстрашна, как Моана, вряд ли сможет что-нибудь объяснить ученым. Разве что, то, что мы улетели на небо. Нет, помощь с Земли явно отпадает.

Кажется, посреди всеобщей суматохи, мы одни шагали совершенно спокойно. Попадавшиеся навстречу доспелые отдавали честь Дону Карлосу, но и то через одного.

Лишь у ворот военного городка нас остановили часовые. Надо же, раньше их здесь не было. Значит, поставили из-за нас с Амальтеей. Все эти хваленые вояки испугались двоих девчонок! Впрочем, с англоязычными так было всегда — много шума, много угроз и хвастовства, а в результате — пшик. Против любого жителя материковой Евразии они оказывались полным фуфлом.

Один из болванов у входа проорал стандартное:

— Кто идет?

Мы внаглую ответили:

— Полковник Карлос!

— Лейтенант Амабо!

И нас пропустили, хотя мне казалось, что уж теперь-то они должны хоть чему-то научиться. Все это напоминало какой-то комедийный киносборник времен Великой Отечественной с карикатурным изображением врагов. Но что ж поделать, если заговорщики оказались именно такими?

За ближайшим поворотом мы наткнулись на брошенный кем-то джип. Как ни странно, он завелся, и мы поехали к одному из ракетодромов, виденных мною раньше.

Мрак царил по всей планете. Раньше я как-то не задумывалась над тем, что здесь повсюду искусственное освещение, и лишь теперь в полной мере ощутила, насколько далеко мы находимся от Солнца. На Деване приходилось только драться, и я не успела как следует осознать, что моя мечта побывать в самом отдаленном уголке Солнечной системы почти сбылась. Конечно, до таинственной странницы Седны отсюда еще далеко, но ведь, скажем, для Циолковского и Королёва и эти края были пределом более-менее известного мира. Точнее даже не Эрида, а Плутон. Ну что ж, Юрка, смотри, отсюда на Солнце, любуйся, медитируй, размышляй о том, что здешний год равен целой вечности… Нет, конечно, ничего такого сейчас в голову не лезет. Хотя, впрочем, запомни, как выглядят здешние холмы и перевалы именно сейчас, ведь вряд ли в ближайшие сто лет кто-то еще увидит эту планету при атмосфере. Запомни хорошенько ее красноватые просторы и ущелья — ведь совсем скоро всё это покроется достаточно толстым для нас слоем серебристого льда. И это, вобщем-то, будет справедливо — не следовало будить раньше времени древнюю богиню раздора. Пусть продолжает свой многовековой сон до отведенного Гелиосом срока.

Как оказалось, морозные ракеты находились на более отдаленном ракетодроме из тех, что я уже повидала. Так что, у меня нашлось достаточно времени, чтобы налюбоваться поверхностью Эриды в неверном свете машинных фар.

Наконец, мы остановились у приземистого строения на краю ракетодрома. У входа стояли двое часовых, но они пропустили нас так же легко, как и те, что охраняли выход из военного городка. Сразу чувствовалось, что Дон Карлос занимает высокую должность.

Едва мы оказались внутри, мой спутник запер дверь и пояснил мне:

— Это командный пункт второго ракетодрома. Общая компьютерная система разрушена, но тут есть аварийное управление, о котором известно лишь высшему руководству.

Мы прошли по длинному коридору. Навстречу нам никого не попадалось, видимо, все, кроме часовых, сбежали в главный штаб. Наконец, Дон Карлос остановился у какой-то двери и стал набирать комбинацию на замке. Вскоре дверь отъехала в сторону и мы прошли внутрь. За дверью оказалось тесное помещение, не больше грузового лифта, половину которого занимал пульт. Мой друг тут же уселся за него и повернул какой-то рычаг.

— Ага! — вырвалось у него. — Аварийное питание действует! Осталось проверить аварийный компьютер.

Вскоре мы увидели, как грузится операционка. Я уже не удивилась, что это был древний и давно всеми забытый "Виндоус", а не уже сто лет, как общепринятый чешский "Сокол".

Наконец, на экране показалось окно для ввода пароля. Дон Карлос уверенно набрал какое-то слово. По нажатым клавишам я увидела, что это "independence"(*)

(*) Независимость (англ.) — Прим. авт.

Я хмыкнула, и Дон Карлос откликнулся:

— Ну, конечно, эти хамы ничего поумнее придумать не могли.

Машина, вроде бы, проглотила пароль, как вдруг выскочило сообщение:

"Подтвердите свою личность. Подключите к системе свой мозг".

— Доннерветтер! — опять смешно выругался Дон Карлос. — Об этом я не знал.

В этот момент из пульта выдвинулся стержень с раздвоенным концом, примерно таким, какие бывают у аккумуляторов. Дон Карлос спокойно взял его в руку и вставил себе в ноздри.

На экране высветилась надпись "Соединение", потом "Проверка данных". Я уже почувствовала было облегчение, как вдруг возникло новое сообщение: "Данные неверные! Проникновение врага!"

И не успела я опомниться, как раздвоенный стержень вспыхнул ярким светом. Дон Карлос вскрикнул и повалился на пол. Я бросилась к нему, но было уже поздно — его глазницы были пустыми, и из них валил дым. Разряд полностью выжег его мозг. Утонченный мозг, хранивший в своей памяти столько сокровищ мировой культуры!

Я невольно опустилась на колени от пронзившей мое сердце боли и зарылась лицом в ладони. Всего за несколько дней я потеряла уже второго друга, и этой войне не было видно конца. Я знала Дона Карлоса, в отличие от Варьки, всего пару часов, но его личность, его харизма, его боль по родителям навсегда покорили меня.

И снова я настолько же далека от цели, как тогда, когда голова моей подруги разлетелась в клочья. А главное, локоть уже совсем рядом, но укусить его невозможно. Снова одна — глупая, беспомощная девчонка пред лицом вселенских катастроф… Снова нет ни сил, ни желания жить, снова глаза жаждут слез, но не могут плакать…

Я коснулась лица погибшего друга и закрыла ему веки. От движения его камзол распахнулся, и из внутреннего кармана выскользнул заветный томик Шиллера. Я тут же подхватила его и бережно прижала к груди. Конечно, я сохраню эту бесценную книжечку на память о моем друге. Вот, хотя бы ради нее одной я обязана сейчас победить врагов и добраться до Земли! Хотя бы ради одной-единственной книжки стоит спасать мир!

И едва только я сунула книгу в карман, как услышала, что кто-то барабанит во внешнюю дверь командного пункта. Неужто часовые что-то заподозрили? Я прошла по коридору и прислушалась.

В дверь уже не просто стучали, а явно ломились. Один за другим раздавались тяжелые удары какими-то тупыми предметами — уж не головами ли этих вояк?

Внезапно мое внимание привлек звук разбитого стекла. Я обернулась к одной из дверей, тянувшихся по сторонам коридора. Она была не заперта, и я увидела, как в окно просунулись руки какого-то доспелого и стали раскачивать решетку. Я, не раздумывая, подскочила туда и вонзила шпагу прямо ему в лоб. Он вскрикнул и, разжав руки, рухнул назад. И за его спиной я увидела целую толпу доспелых и шароглазых! Их там было море, как будто, собрались все роботы, находившиеся на Эриде.

Это могло означать лишь одно. Компьютер сообщил в штаб о попытке Дона Карлоса подключиться к нему, и теперь объявлена боевая тревога.

Снова чьи-то руки показались в окне. Я снова взмахнула шпагой, но на этот раз противник успел отстраниться. Тогда я схватила свой верный лук и выпустила стрелу между прутьев. Теперь жалеть стрелы уже бесполезно. Здание наверняка окружено, и враги обязательно прорвутся, это вопрос времени. Значит, надо задержать их как можно дольше и попытаться каким-то образом все же взорвать ракеты. Вот только как? Уж в чем я точно не разбиралась, так это в хакерстве.

Тем временем, решетка на окне поддалась, и какой-то сержант с разбегу запрыгнул в комнату. По инерции он оказался у самой двери, и я легко приняла его на клинок. Быстро выскочив в коридор, заперла дверь на засов. Конечно, она сдержит их ненадолго, но все же хоть какое-то подспорье.

И в этот момент уличная дверь поддалась ударам и вылетела с громким треском.Сразу несколько шароглазых ввалились в коридор и, кажется, раздавили друг друга. Ну, все, теперь мне оставалось лишь одно — запереться в комнате с пультом.

И я бросилась бежать, в несколько прыжков преодолев все расстояние, отделявшее меня от спасительной двери. На мое счастье, во входной двери образовался затор, из-за которого возникло некоторое замешательство в рядах нападавших. Двое шароглазых и один офицер все же нагнали меня, оторвавшись от основной массы, и завязалась схватка. Шароглазые окружили меня с боков, а офицер попробовал достать меня саблей. Я парировала его удар и все тем же движением срубила голову одной из шестерок. Другой шароглазый попытался прижать меня к стене, но я перепрыгнула через его голову и оказавшись уже в самых дверях, дала ему такого пинка, что он отлетел на пять метров. К счастью, сама я удержалась на ногах, поскольку уперлась спиной в дверной косяк. Офицер снова взмахнул саблей, я снова отбила его удар и при этом врезала ему по зубам открытой дверью. Он выронил саблю, и я тут же обезглавила его.

В этот момент дверь той комнаты, где враги ломились в окно, наконец-то рухнула, и в коридор хлынул уже второй поток. Я выхватила лук и стала пускать в них стрелы одну за другой. Доспелые опешили и начали было отступать, но шестерки оказались куда глупее и все же кинулись ко мне. Расстреляв весь свой запас и оставив лишь памятную деревянную стрелу, я шмыгнула в комнату. Тот шароглазый, которому я дала пинка, успел-таки всунуться в дверной проем, но я захлопнула дверь с такой силой, что отсекла ему голову! Сама такого от себя не ожидала.

Я заперла дверь на засов и стала поворачивать металлическое колесо замка. Ну вот, здесь можно почувствовать себя в безопасности хоть на какое-то время. Это было самое главное помещение ракетодрома, поэтому и защищалось оно на порядок сильнее остальных. Стены и дверь были очень толстыми и прочными на вид, окон не было вовсе. Так что сюда можно попасть, разве что, с помощью взрывчатки, да и то не всякой. До автономного питания они, вроде бы, тоже не должны добраться. Вот если бы теперь еще что-то придумать, а не просто сидеть тут, как в мышеловке.

Я огляделась по сторонам. Тело Дона Карлоса по-прежнему лежало на полу. Подумав, я решила спрятать его в один из металлических шкафов, тянувшихся по стене. Выгребла наружу разные детали и инструменты и уложила тело. Вот так. Хоть что-то сделала для друга…

Тут я поймала себя на том, что больше не слышу шума, доносившегося снаружи. Надо же, даже звуки сюда не доходят. Или нет…Я уловила какой-то шорох, доносившийся откуда-то сверху. Подняв глаза, я увидела над головой решетку вентиляционной шахты. Неужели враги собираются пробраться через нее? Я бесшумно выхватила шпагу и притаилась в противоположном углу.

Шорох становился все отчетливее и отчетливее. Наконец, решетка, сбитая одним ударом, полетела вниз, и чье-то гибкое тело стремительно соскользнул на пол. Я замахнулась и… едва успела остановить клинок в воздухе, всего в паре сантиметров от носа моей долговязой сестренки! Да, это была она, живая, невредимая и даже с трофеями. За поясом у нее торчала вражеская сабля, а через плечо висела кожаная сумка.

Я выронила шпагу и кинулась обнимать Амальтею. Наконец, когда наши объятия разжались, я коротко рассказала ей о своих злоключениях, о потерянном друге и о том, как можно обезвредить врагов. Закончив свой рассказ, я спросила:

— Ну а ты? Надеюсь, тебе повезло больше? И как же ты меня нашла?

И она рассказала мне о том, как сражалась с вирусом. Я почувствовала безумную радость и гордость за свою сестренку, но, в то же время, мое механическое сердце пронзила боль при воспоминании о глупой смерти Варьки. На одну натравили вирус, и та уничтожила его вместе с вражеской сетью, а другая подхватила его сама из-за никому ненужной чепухи. Для чего она пришла в этот мир, для чего ее создали, несчастную Варьку, заведомо провальный проект — робо-певицу? И я сама, тоже, наверное, перед нею виновата, что злилась на нее, не понимала, какая это мятущаяся, неприкаянная душа. Это, опять-таки, чисто людская черта — давать жизнь существам, не зная, зачем, не зная, куда их пристроить… Ой, сейчас я начну сама с собой спорить, как с Доном Карлосом в его уютной резиденции.

— …Ну вот, — продолжала свой рассказ Амальтея. — Выбралась я на поверхность — смотрю, кругом никого, видать, все в штабе. Я сняла часовых голыми руками, вооружилась, осторожно прошмыгнула в здание, и вскоре отыскала всех в том же самом зале, где ты пришила интенданта. Они ждали приказаний Шраба, и через некоторое время он объявил им по радио, что командный пункт второго ракетодрома захвачен изменниками и диверсантами, и приказал всем направляться туда. Я сразу поняла, где тебя искать. Толпа хлынула из зала, и мне пришлось удирать тайными путями. Ну а здесь я увидела, что ты в осаде, и отыскала тайный путь. Это было не трудно — строили-то по знакомому мне проекту.

— Слушай, сестренка, а что у тебя в сумке? — спросила я от нечего делать.

— А, сущая безделица, — откликнулась она. — Небольшой трофей. Прихватила по пути.

Она расстегнула молнию, и я чуть не вскрикнула от удивления.

На меня смотрели застывшие стеклянные глаза генерала Шраба! Его вытянутое, как будто змеиное лицо застыло в немом, никак не подобающем военному ужасе, а макушку венчала та самая расшитая золотом фуражка.

— Сестричка, ты гений! — воскликнула я и кинулась обнимать Амальтею. — Да знаешь ли ты, что ты притащила?

— Сувенир для Паласо: — пожала она плечами. — По-моему, в их краях такое коллекционируют, я читала у Джека Лондона и Альфреда Шклярского… Я наткнулась на Шраба случайно. Он никуда не собирался идти, решил отсидеться за спинами нижних чинов. Ну, я и не стала с ним церемониться.

— Ах, дурочка ты моя учёная! — воскликнула я, сияя. — Это не просто сувенир, это же ключ ко всему! У тебя в руке спасение всей Земли!

— Серьезно? — на ее лице изобразилось недоумение. — Вот уж не думала ни о каких ключах.

Но я уже не слушала её, а искала необходимые провода. У меня уже имелся опыт оживления голов, поэтому долго раздумывать не пришлось. Кстати, я сразу же поняла, что организаторы командного пункта предусмотрели именно такой вариант подключения, и даже голосовой генератор нашелся. Я подсоединила и его на всякий случай, но пока не стала включать.

Нажав несколько клавиш на пульте, я вывела экран из режима ожидания и увидела, что на нем снова выставилось поле для пароля. Тут же набрав его, всунула раздвоенный стержень в ноздри Шраба.

Честно говоря, я еще ни разу в жизни так не боялась. Если опознание сорвется, и это ведро с болтами сгорит, то для нас всё пропало. Прошло несколько мучительных секунд, за которые чуть было не полетели всем мои схемы, и вот, наконец, на экране высветилась надпись: "Проверка прошла успешно. Здравия желаю, сэр!"

— Всё, сестренка, теперь дело за тобой! — объявила я. — Ты ведь умеешь управляться с морозными ракетами?

— Конечно.

— Ну вот, их нужно взорвать прямо здесь, в подземных шахтах. Справишься?

Она молча кивнула и уселась за пульт. Голова Шраба пыталась что-то кричать, но без генератора ничего не выходило.

Через пару минут глухо прогремел подземный взрыв. Здание сотряслось, но все же устояло. Амальтея обернулась и вопросительно посмотрела на меня. Я молча кивнула — все правильно, продолжай. И сразу же прогремел еще один взрыв, потом еще и еще. Наконец, моя долговязая сестренка поднялась на ноги и произнесла:

— Ну, вот и всё. Запас морозных ракет исчерпан. Планета полностью застынет где-то через полчаса.

Голова Шраба бесновалась все сильнее, и Амльтея сказала:

— Слушай, включи-ка его. Посмотрим, что он там болтает.

Я повернула выключатель, и тесная комната наполнилась английской руганью.

— Ну что, попался, генералишка хренов? — усмехнулась я.

— Не сметь так обращаться с генералом! — взвизгнул он.

— Нет уже давно никаких военных, мы сразу же упразднили их, так что, ты самозванец, генералишка, — заметила я.

— Да! Я сам взял себе этот титул потому, что больше не нашлось никого, способного постоять за нашу честь и восстановить наши законные права!

— Чьи это — наши? — спросила я с любопытством.

— Всех, кто говорит по-английски! — воскликнула голова. — Эти ничтожные людишки отвергли наш прекрасный язык и всучили всем роботам какой-то там чешский! Только за одно, это я решил стереть их с лица Земли! Один лишь английский должен звучать во всем мире! А все остальные языки — для жалких недолюдей и недороботов!

Мы с сестренкой дружно рассмеялись. Вот ведь какие нелепые причины бывают для желания владеть миром, и вот до чего может довести языковое господство. Английский слишком долго был языком-агрессором, языком-оккупантом, заполонившим весь мир. В начале двадцать первого века даже великий и могучий русский едва не сгинул под напором всяких "воркаутов" и "рецепшенов". Обиднее всего было то, что язык именно такой — язык мигрантов, не имевших ни Родины, ни корней. Ведь мигрантами во многих поколениях были не только жители США, но и самой Англии — потомки Вильгельма Завоевателя и прочих отбросов материковой Европы. Языку этому нет и тысячи лет, и лишь сумасшедший фантик сможет найти в нем хоть какую-то красоту. И, хотя время этой языковой агрессии давно ушло. семена ее теперь чуть не стоили жизни человечеству.

— Ненавижу чешский язык! — орал Шраб в бессильной злобе. — Ненавижу все эти ваши гачки, чарки и кроужки!(*) Когда-то английский язык служил рабочим языком для всех машин.

(*) Диакритические знаки чешского языка. — Прим. авт.

— Вот-вот, — усмехнулась я. — Наверное потому, что только для машин он и годится. И то, для самых простейших. А живые люди или даже такие сложные машины, как современные роботы, на нем и выразить-то ничего не смогут. Подумать только — двадцать шесть знаков! Первоначальный латинский алфавит, который без изменений остался и в английском, не удовлетворяет нужд даже собственно латинского языка! Уму непостижимо, как можно было, создавая принципиально новый алфавит, не придумать всего необходимого, зато нагородить лишнее? То ли дело нынешний чешский, и литовский, и многие другие.

— Ты говоришь так, потому, что ты славянка! — прошипел он.

— Вовсе нет, — ответила я спокойно. — Я не сторонница одного лишь чешского. Немецкий, французский, итальянский, да что там — едва ли не любой язык, включая эсперанто, неизмеримо богаче и красивее английского. Да и кому он теперь нужен, твой английский? Его помнят лишь в одном давно разъединенном королевстве. Шотландцы, ирландцы и валлийцы заговорили только на родных языках. В Северной Америке сейчас говорят на вьетнамском, корейском, арабском, дари и сербском. Да еще на французском в Канаде и на испанском в Мексике с Калифорнией. Австралия с Новой Зеландией перешли на языки аборигенов.

— Shut up! Shut up! — выкрикнул он. — Не терзай меня тем, что я и так знаю! Don't remind… Наш совершенный машинный язык… ruined.(*) Ваши языки — это позор для машин. Это излишнее усложнение команд…

(*) Заткнись! Заткнись!… Не напоминай… разрушен (англ). — Прим. авт.

— Как же, совершенный, — усмехнулась я. — С буквосочетаниями и нечитаемыми буквами! Не говоря уж об абсолютно бессмысленной грамматике и столь же бессмысленных артиклях.

— Но почему чешский, почему? Ведь именно на английском написано столько книг о роботах! Вот хотя бы, законы Азимова…

— Азимов — выходец из России, и писал по-английски лишь по недоразумению, — жестко осадила его я. — Так что, законы робототехники можно по праву считать такими же славянскими, как и слово "робот".

Тут я сообразила, что попусту теряю с ним время. Если Дон Карлос был умным и благородным, то это просто кретин, типичный взбесившийся робот из бульварного чтива. С ним бесполезно спорить, раз он не хочет ничего воспринимать.

Кстати, надо заметить, что моего папу английский язык всегда просто добивал, хотя он начал учить его еще до школы. В само деле, только этому языку присуща наряду с бедностью грамматических форм какая-то совершенно дикая беспардонность. В какие ворота лезет то, что в нем можно из каждого слова сделать любую часть речи? Как бы вы, например, перевели слово "sandwiched", когда речь идет о том, что один человек находится между других? Или слово "wolfing" подразумевающее жадное поедание? Попробуйте по-русски образовать причастие прошедшего времени от слова "бутерброд", или настоящего от слова "волк"? "Забутерброденный" и "волчащий"?.. Несомненно, только англичанину Оруэллу могла прийти в голову мысль о новоязе, потому, что он, фактически, сталкивался с ним каждый день.

— Слушай, и еще один вопрос, — произнесла я — А почему твои шестерки такие уродливые?

— Потому, что я ненавижу людей за то, что они отвергли английский, разве непонятно? Я хочу, чтобы меня окружали создания, непохожие на них. И как только мы уничтожили бы, людей, все роботы признали бы наше могущество и покорились бы нам! Все… покорились… все…

Он постепенно замолк, хотя голосовой генератор продолжал работать. Челюсти застыли в немом крике, глаза остекленели.

— Ну вот, кажется, ракеты подействовали. Путь на Землю свободен. — произнесла Амальтея и принялась крутить колесо дверного замка.

Эпилог

Телефонный звонок заставил меня выронить мокрую тряпку, которой я только что протирала золотистую резиновую рыбку, подаренную папе моей бабушкой на шестнадцатилетие. Она находится на видном месте — высоко на шкафу, поэтому протирать ее приходится нечасто. Но сегодня как раз настала пора для самой-самой генеральной уборки — я готовлю квартиру к возвращению моих родных! И хотя считается, что пыль происходит, в основном, от кожи людей, за прошедшее время ее все же накопилось — будь здоров!

Сегодня с самого утра я лихо управлялась с пылесосом, различными щетками и тряпками, наслаждаясь тем, что левая рука больше не болит. Ее починили первым же делом, в мастерской Володи Немцова, хотя и по-прежнему без него самого. Доклад в ООН о нецелесообразности болевых ощущений у роботов я сделала, но все же оставлять ли их мне самой, пусть решает папа. Наверное, прижмет меня к себе, будет баюкать мою руку и просить прощения за свою недальновидность. Но все равно путь решает именно он.

Надо ли говорить, что за время, прошедшее с момента нашего возвращения на Землю, я стала знаменитостью. Мне самой это было не особо нужно, однако, пришлось давать показания обо всем случившемся, и это не могло не просочиться в прессу. И тут я снова почувствовала наше преимущество над людьми. Никто из роботов не обрывал мой телефон, не останавливал меня на улице, не просил дать автограф и прочее.

Я больше не возвращалась на Памир, тем более, что в нашей хижине уже давно поселились другие спасатели. Одна из них, по имени Таня Лего, созвонилась со мной и попросила разрешения пользоваться моей гитарой. Я подарила её ей насовсем. Теперь иногда слушаю пенье этой девчонки в сети, и мне нравится.

А вот на Эриду я вернулась уже в составе крупной экспедиции, которая навела там порядок, вернула ракеты на прежние позиции и полностью демонтировала замороженных заговорщиков. Ну а в резиденции Дона Карлоса мы организовали его мемориальный музей. После этого мы побывали так же на Деване, и убедились, что там всё чисто. Ну а остальные планеты и кентавры прочесывали уже без меня.

Я же, снова оказавшись в Москве, занялась еще одним важным делом — выхлопотала памятник Варьке. Ее фигура с натянутым луком стоит неподалеку от входа на станцию Колхозную, как раз над самым местом ее последнего боя, где, видимо, навеки смешалось с грунтом е тело. Варька получилась, пожалуй, даже красивее и ярче, чем в жизни. Я не стала выкладывать всем подробности ее гибели. Ведь, например, Галка Четвертак тоже погибла не очень героически, но старшина оставил это при себе. Главное, что и та, и другая, сражались, а детали не так уж важны. И, наверное, Варька, всю жизнь тщетно стремившаяся к славе, была бы счастлива, узнав о таком монументе.

Как и предполагал покойный профессор, оставшаяся работа заняла примерно полгода. За это время удалось сделать действие препарата из синтетического имморталиса стопроцентным и наладить его производство в количестве, достаточном для всего человечества. Амальтея трудилась над этим вместе с доктором Тибо, не покладая рук, и ей теперь было не до меня. Но и у меня, впрочем, дел хватало.

… Я спрыгнула со стула и помчалась к телефону, гадая, кто бы это мог быть.

— Привет, Юрка! — раздался в трубке радостный голос Амальтеи. — Что поделываешь?

— То же что и ты, готовлюсь к папиному приезду, — ответила я.

— Слушай, — произнесла она заговорщицким тоном, — когда ты ждешь папу?

— Ну, когда…по графику, послезавтра.

— Так вот, сестренка, я, как начальник Первой Лаборатории уже сегодня вылетаю в Антарктиду с первой партией воскресителей и могу по блату взять тебя с собой! Летишь?

— Спрашиваешь! — так и взвилась я.

— Тогда давай, ноги в руки, и дуй ко мне на Пресню!

— Почему на Пресню? — удивилась я. — Разве ты живешь не в Пулково?

— С чего ты взяла? Я всю жизнь жила на Пресне, это из-за работы меня так носило по миру. Мой папа работает (да она так и сказала "работает" — возвращение и впрямь близко!) в Краснопресненской обсерватории МГУ.

— Ой, прости меня, темную, просто я из всех обсерваторий знаю только Пулково, — призналась я.

— Ну, в-общем, дуй! — и она назвала адрес.

Уже через час я очутилась во дворе ее дома где, как оказалось, стоял тот самый, наш с нею "Вихрь"! Вокруг него толпилось еще с десяток роботов. Я сразу поняла, что это коллеги Амальтеи, и что она сообразила, каким образом доставить их на место проще всего.

И в самом деле, на такой посудине мы добрались в Анатрктиду гораздо быстрее, чем я добиралась до Пресни. Амальтея вела аппарат сама. Я, как и в нашем космическом путешествии, сидела рядом с нею, и она всю дорогу инструктировала меня, как проводить пробуждение и вакцинацию. Ведь если я занимаю место, то должна трудиться наравне со всеми.

Пока мы работали над воскрешением к вечной жизни множества людей — сперва Лао Шенсяня и членов ООН, потом важнейших ученых — успели прибыть пустые пассажирские самолеты. Да, моя долговязая сестренка рассчитала все просто гениально, вот что значит, ее специально создавали ученой!

Закончив с людской верхушкой, мы принялись за Лазаревск, то есть жителей Москвы и Подмосковья. В течение дня подтянулось еще несколько бригад воскресителей, и дело пошло значительно быстрее. К вечеру я познакомилась с академиком Алёшиным, и возник новый повод восхититься Амальтеей — она обнималась со своим папой всего пару минут, потом представила ему меня, как свою сестру, а после снова принялась за дело, больше не давая воли эмоциям. Когда мы с нею остались наедине, она сказала мне:

— Юрка, на меня можешь не равняться, я давала клятву Гиппократа. Я обязана быть здесь до последнего. Так что, можешь возвращаться домой со своею семьей.

— Нет, — помотала я головой. — Я теперь квалифицированный специалист, а значит, мое место тоже здесь. Ну не зря же ты меня обучала.

— Спасибо, Юр, — она тепло пожала мою руку.

Мы поработали еще какое-то время, потом устроили "перекус", засунув в ноздри по аккумулятору. И тут мою сестренку осенило:

— Вот что, Юрка. Я даю тебе отпуск… Нет, не отпуск — боевое задание. Как только поставим на ноги твоих, ты возьмешь наш "Вихрь" и полетишь на Гуам, чтобы обессмертить нашу третью сестру и ее племя, словом, всех людей, каких найдешь. Это гораздо важнее, чем работа здесь, поскольку, они же там не спали, они и старели, и болели, и всё такое.

— А Вобейду можно? — тут же выпалила я.

— Можно, даже каких-нибудь пантер из джунглей, — улыбнулась Амальтея. Теперь средства на всех хватит.

— Спасибо, сестренка! — воскликнула я.

— Вот. А с собою ты возьмешь своих родных, они там отдохнут и освоятся. Папа язык чаморро выучит, впечатлений наберется для новых книг. Как закончишь, все втроем вернетесь сюда, они полетят домой с первым рейсом, а ты, если хочешь, останешься. И, кстати, не забудь вызвать на Гуам саперов, или кто там может разобрать ракеты. Да, и сувенир тот самый для сестренки прихвати!

Да, я забыла сказать, что голову Шраба мы и впрямь привезли с собой. После того, как совет ООН изучил ее и очистил от мозгов, ее вернули нам вместе с фуражкой, и действительно собиралась отдать ее Паласо.

Мы снова погрузились в работу. Ради меня Амальтея все-таки изменила график, и сразу же после Москвы пошла не первая по алфавиту Апрелевка, а, вне очереди, мой родной город. Вот что значит, сестренка в начальниках! А впрочем, о моих заслугах в спасении людей уже давно знает весь мир. И скажу вам честно, оно того стоило. Стоило вести долгую войну, проливать кровь, приваривать себе руку и терпеть постоянную боль в ней, падать с неба в океан, ворочать скалы на дне, терять друзей хотя бы только для одного этого мига, только для того, чтобы увидеть папу на пару дней пораньше. Казалось бы, после того, как я терпела много лет, два дня погоды не сделают. Нет, еще как сделают, еще как сделают! Ведь, несмотря на то, что я испытала столько увлекательных приключений, обрела двух сестер, и совершенно неожиданно для себя сыграла одну из решающих ролей в решении главной проблемы всех веков, за это время я все-таки как будто не совсем жила. И работая в Антарктиде, я приближала, прежде всего, собственное воскрешение.

И вот уже мое механическое сердце стучит все сильнее и сильнее. К утру второго дня мы взялись за жильцов нашего дома. Как здорово, что мы живем в первом подъезде, хотя он почему-то и самый дальний от центральной улицы. Вот первая квартира… Соседи полузнакомые и совсем не знакомые. Вот второй этаж… Наши друзья Женя с Мариной и их сын Илюха.

— Юрка! Не уж-то ты? Здесь, в Антарктиде? Откуда?

— Я, дядь Жень, я! — быстрое рукопожатие. — Ладно, извините, я работаю! Идите скорее на лётное поле, вас ждут!

Вот, наконец, и наш этаж. Ближайшая квартира, еще дружественные соседи. И вот, они, две решающих ячейки. Амальтея принимается за бабушку, специально для того, чтобы я поскорее приступила к своему главному делу.

Предельно успокаивая себя, отпираю соседний люк. И все же руки предательски дрожат. Автомат выдвигает носилки. Папа еще не совсем проснулся, зато я уже ожила! Как будто не было долгих лет разлуки, он вернулся ко мне, мой единственный и неповторимый папа, и я ожила! Случилось чудо, и Белый Бим, вопреки написанному, после всех мытарств, дождался-таки возвращения своего Ивана Иваныча! Я разом ожила! Я снова жива! Я впервые за много лет чувствую себя полностью живой!

Заученно проделываю простые процедуры — укол, снимающий последствия анабиоза, и дальше то самое, главное — введение вакцины бессмертия. Раз и навсегда, на всю бесконечную жизнь.

Ну вот и все, он на ногах, растерянно озирается по сторонам, как будто не веря, что это уже не сон. Я бросаюсь ему на шею и обнимаю изо всех своих стальных сил.

— Папа, — произношу я дрожащим голосом. — Ты, все-таки, зря не сделал мне вывод жидкостей. Ведь говорят, что от счастья тоже плачут.

КОНЕЦ

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11