Юность нового века [Владимир Васильевич Архангельский] (fb2) читать постранично

В. АРХАНГЕЛЬСКИЙ Юность нового века Повесть

ОТ АВТОРА

Эту книгу я задумал давно. Писалась она и легко и трудно.

Легко мне было потому, что я вспоминал, как прошло мое детство. Я вырос в калужском селе, как и герои этой повести — Димка Шумилин и Колька Ладушкин. И так же, как они, создавал я с друзьями первую комсомольскую ячейку, когда белогвардейский генерал Деникин был в сорока верстах от села и по утрам нас подымала зловеще гулкая в лесах пушечная пальба.

Но мне было и нелегко: я словно заново переживал все то, что в огневые годы гражданской войны легло на хрупкие плечи детей. Я видел себя босым и голодным, в сыпном тифу, в жарком бою с бандитами. И обо всем хотелось сказать. Но в одной книге этого сделать нельзя. Пришлось многое оставить в тайниках памяти и сказать лишь о самом главном: как мы шли вперед и выше, от мрака к свету, к тому далекому будущему, что нынче стало явью.

В книге есть горестные страницы: война, снова война, смерть близких, пожарище, жизнь трудная, на самой крайней грани. Но много и радостного: веселые шалости детства, школа, открытие мира. Затем — комсомол, маленький подвиг ячейки. И безмерная радость великого боя за новую жизнь, геройство и дорогое товарищество.

Я не хочу бросать своих героев на полпути. И, может быть, напишу новую книгу о них, потому что пойдут они и дальше той дорогой, которая близка мне. Я могу встретить их в Козельском педагогическом техникуме и в Ленинградском университете, на комсомольской работе в годы коллективизации, на ударных стройках первых пятилеток и на фронтах Великой Отечественной войны, где пролегала и моя стежка.

Но не будем гадать. Сейчас я занят новой книгой — о старом большевике, жизнь которого есть удивительный подвиг. И Димка с Колькой могли стать героями этой повести только потому, что новый мой герой и его товарищи были преданы делу Ленина и привели советский народ к великой победе.

В. Архангельский

ЗДРАВСТВУЙ, ЖИЗНЬ!

СОЛНЦЕ В ЛУЖЕ

Димка торопился:

— Скорей же, ну, скорей! Вот копается!

А мать не спеша застегивала неподатливые крючки на его новой шубке, расправляла возле воротника шейный платок.

— Не на пожар. Набегаешься! Да не крутись ты! Совсем непоседа, как дед Семен. Сейчас шапку напялим, и — отправляйся!

Она потянулась за шапкой, но в ярком свете первого зимнего дня увидела за печкой тонкую нить паутины. Встала на табуретку и подхватила ее тряпкой.

— Да что ж ты? Кинула меня? Ой, не могу! Жарко! Давай живей, а то и так убегу!

— Я тебе убегу! На шапку! Подставляй голову, пострел!

В овчинной шубке, не покрытой сукном и собранной сзади гармошкой, в белой самоделковой шапке из кролика и в просторных яловых сапогах Димка выбежал на крыльцо и огляделся.

— Ишь ты! — сказал он.

Все кругом было залито солнечным светом: кончились осенние проливные дожди. Ночью ударил первый мороз, и белая крупа, искрясь и сверкая, плотно запорошила землю.

Вот тут, перед самым домом, на площади, была на днях ярмарка. Мужики размешали колесами грязь на дороге, истоптали ее лаптями. А еще раньше, летом, пролегали тут две ровные колеи, где Димка любил гонять вечером теплую и мягкую, пушистую пыль. Бегал перед домом, поджидал, когда придет со стадом усталая и ласковая Зорька, вся пропахшая молоком, гудел, свистел и в мечтах плыл по широкому, безбрежному морю. А кругом так и хлестали волны, забрызгивая штаны выше колн и приятно щекоча в носу.

А сейчас совсем не то: постарался дед Мороз, всюду накидал белой крупы. И ловко это у него вышло!

Димка прошелся по тычку возле крыльца без всякой цели. Но она сейчас же нашлась: бить лед!

Льдинки синели, искрились на всех осенних лужах. И то-то раздолье — нацелиться каблуком и трахнуть по тонкой стекляшке! И вся-то она в белых пузырьках и блестит до боли в глазах, потому что золотистой луковицей горит в ней солнце. Хватишь по этой луковице, и во все стороны с хрустом разбегаются сахарные лучи и круги.

Самое яркое солнце было в большой круглой льдине, и под ней бездонно чернела вода. Дед Семен перекладывал грубку в горнице и сделал тут глубокую яму, когда месил глину.

Димка дал солнцу в этой льдине отличного тумака, но просчитался: нога провалилась. Он взмахнул руками и полетел в пропасть. Холодным обручем обхватила его вода до подбородка. Острая льдинка кольнула в левую щеку, и он заорал: истошно, с испугом, захлебываясь от слез.

Выбежала мать, придерживая концы платка на груди, но не вдруг заметила белую Димкину шапку: она сливалась с поседевшей от мороза жухлой травой.

Вышел дед Семен в меховой жилетке, догадался:

— Ну, в яме и есть!

Он схватил внука за плечи, поволок на кухню, выставив вперед руки, словно нес горячий чугун или самовар. А за ним тянулся по мерзлой земле тоненький ручеек.