Как Анна корове ящур лечила [Василий Владимирович Иванов] (fb2) читать постранично

Василий Иванов Как Анна корове ящур^[1] лечила

— Анна! Корову подоила? — громко крикнул и затем стукнул в окно красномордый коренастый мужик в синем френче, галифе и хромовых сапогах.

В левой руке у него была зажата плеть, с которой он, похоже, не расставался, судя по отшлифованной до лакового блеска рукояти. На глаза глубоко надвинута фуражка с засаленным с правой стороны козырьком.

Рядом топтался ещё один мужик, но в пиджаке и брюках навыпуск поверх таких же хромовых сапог. Этот был тощим, из-за чего пиджак висел на нём как на вешалке. В руках теребил свёрнутую в кольца пеньковую верёвку. В зубах у него был зажат бульдожьим хватом бумажный мундштук почти докуренной папироски.

— Анна! — снова позвал первый, крутя круглой головой, постоянно оглядываясь, будто кого-то ожидая, и, осклабившись, показал ряд железных зубов, похлопывая по ляжке рукой с плетью.

— Нет её! В огороде она, — выглянул в окно белоголовый мальчишка лет пяти-шести.

— Так позови! — крикнул второй, с верёвкой, сдвинул фуражку до бровей, выплюнул окурок под ноги и растёр его подошвой сапога.

Мальчишка исчез из проёма окна, выскочил во двор и побежал в огород, попутно распугав куриц, которые с кудахтаньем метнулись в стороны.

— Мам, там этот пришёл, с железными зубами, — чуть запыхавшись, выпалил мальчишка, — тебя зовёт.

Анна распрямилась. Прищурившись, повернулась в сторону двора, как будто хотела кого-то увидеть.

«Кого там чёрт принёс? Не дай Бог, этого», — подумала Анна. Взяла ведро с только что выдернутым из земли луком и не спеша пошла во двор.

— Кто там? — громко спросила Анна, подойдя к воротам, закрытым на шкворень, уходящим в лиственничный столб воротины.

Открыла ворота, встала в проёме.

— Ты чё долго так? — недовольным тоном спросил мужик с плетью, глядя на Анну из-под козырька фуражки.

— В огороде была! — громко ответила Анна.

Затем поставила ведро с луком около босой ноги, посмотрела на него. «Зачем принесла?» Снова подхватила ведро.

— Ладно, — хмуро сказал мужик во френче и хлопнул плёткой по голенищу сапога, будто подбадривая себя. — Анна, так ты корову-то подоила? — повторил свой вопрос мужик и снова осклабился, показывая свои серо-стальные зубы, изображая улыбку.

Второй, нервно переступая с ноги на ногу, прикурил папироску, помахал рукой со спичкой, туша её, и бросил на землю, отвернулся, глядя в сторону от Анны и сотоварища с плетью.

— Ну, подоила. А чё? — насторожённо ответила Анна, переводя взгляд с одного на другого.

— Яшшур у твоей коровы, Анна, — резко выговорил железнозубый без всякого вступления и сплюнул на землю.

— Ты чёй-то, Степаныч? Корова здорова, вон, хорошо ест. Какой ещё яшшур? — возмущённо ответила Анна.

— Ничё не знаю! Сказал, яшшур, значить, яшшур! Гони её сюда, а то сами зайдём, — уже зло сказал Степаныч, краснея лицом так, что нос стал сизым.

Второй подошёл к Степанычу, встал рядом, набычился.

Анна обречённо махнула рукой:

— Идите, забирайте, — и отошла в сторону, освобождая проём ворот.

Анна всегда знала: с сильным не борись, с богатым не судись, тем более с властью лучше не связываться. Да и кому пожалуешься? Все они заодно. Быстро могут отправить лес валить. Они же сама власть. Страшно.

— Ты это, Нюра, до завтрева корова в загоне постоит. Ты знаешь где, — ведя корову уже с верёвкой на рогах, более миролюбиво проговорил второй, держа в зубах почти докуренную очередную папироску.

Корова, не сопротивляясь, шла, окружённая двумя мужиками, с верёвкой на рогах и подгоняемая сзади плетью. Конвой. Не сбежишь.

Анна даже не закрыла ворота. Прошла через двор, села на нижнюю ступеньку крыльца. Тихо матюгнулась, припомнив каждому их непутёвую мать, три колена предков, и пожелала увидеть этих иродов в гробу без крышки и дна. От этого монолога, как от молитвы, ей стало как-то легче.

— Колька! Подь сюда! Пригони гусей! — приказала Анна как из-под земли быстро подскочившему Кольке.

«Эх. Если бы он вернулся, ни одна бы сука не посмела даже подойти ко двору вольно», — горестно подумала Анна и пошла в дом — затоплять русскую печь.

Анна вдовела уже четвёртый год, как получила похоронку. До войны жили — не тужили, даже когда в колхоз пришлось вступить. Потом вдруг война и похоронка в сорок втором. А эти двое так и отсиделись за бронью да за справками по хилому здоровью, то уполномоченными по заготовкам, то в сельпо, и болели только от самогонки с похмелья.

Вот и гуси загоготали во дворе. Анна вышла во двор, ловко поймала сеголетка-гусака. Молча завернула крылья за спину, положила его голову на чурку; гусь только сильнее вытянул шею, гукнул и прикрыл плёнкой глаза. Правой рукой крепко зажала топорище и, коротко размахнувшись, тяпнула лезвием острого топора по шее, поближе к голове. Положила затрепетавшую тушку гуся, дёргающую лапами, на спину около чурки, оставив её истекать кровью.

Потом Анна пошла в