Шарлотта Леннокс_СУМАСБРОДСТВО ЖЕНСКОГО ПОЛА (Дон-Кихот в юбке)_I-II_2017-2020 (Глас АЛ). [Шарлотта Леннокс] (pdf) читать онлайн

Шарлотта Леннокс.
СУМАСБРОДСТВО
ЖЕНСКОГО ПОЛА, ИЛИ
АВАНТЮРЫ (приключения)
АРАБЕЛЛЫ.

Перевод Н. Н. Гуреевой, 2017-2020.

ИСТОЧНИК:

Дон Кихот в юбке \ The Female Quixote (1752)
В двух томах.

«Удовлетворяет примечаниям. Цифровое издание было
подготовлено с отпечатанного издания 1752 года
(пересмотренное и исправленное второе издание), с
дальнейшей стандартизацией правописания и
пунктуации (также использовано издание 1820 года)».

РЕМАРКА.

Хочу выразить признательность и благодарность за
предложение взяться за этот роман. Этот талантище,
творческая огненная личность разыскала в Интернете
Шарлотту Леннокс (Charlotte Lennox 1730-1804),
классика американо-английской литературы ...
У нас переводился один её роман в 18 веке, о котором
ничего неизвестно, кроме того что такой-то переводил. И
больше ничего. Хотя узкие специалисты по литературе
упоминают этот роман в связи с "Дон Кихотом"
Сервантеса. Даже пересказывают примитивно сюжет.
Обидно, что самого перевода нет, хотя и кто-то что-то о
романе знает. Как знают и такую французскую
писательницу Мадлен Скюдери (фр. Madeleine de
Scudery, 1607-1701 г.). В любом учебнике о французской

литературе найдется многостраничный рассказ о её
романах. Но вот переводов её романов нет вообще.

Перевод сделан таким, каков он есть, с возможной
сохранностью "структуры текста и предложений".
Возможно, трудно читается, оно и понятно – роману
почти триста лет. И очень жаль, что нас не знакомили с
этим , романом. Структуру предложений можно
смело сравнить с Львом Толстым, такие же сложные
предложения, многостраничные. Существует мнение,
роман писательница не закончила, его написал другой. И
действительно, в девятой книге это чувствуется, но все
равно интересно.
Сноски на имена, страны, произведения приходилось
брать из иностранных источников (интернет и
справочная литература). Для меня это оказалось терра
инкогнито (Terra incognita), так что образовательный
кругозор расширился!
Роман интересен ещё и тем, что сейчас появилась
литература альтернативщиков, фанфиков, пападанцев и
прочих приключенцев. Безусловно, это должно быть, вот
только Шарлотта Леннокс говорит нам не зацикливаться

на этом, не вносить в свою повседневную жизнь, как
Арабелла, иначе...
Читайте, знакомьтесь с этим миром началом
американской литературы!
Публикация – (выверенный в меру сил,
подстрочник) – заготовка для талантливой
художественной интерпретации.
Нина Гуреева.
4.05.2020

пылко желала быть правильной, либо оправдывать
всякие меры, которые диктуются склонностью.

Шарлотта Леннокс.
СУМАСБРОДСТВО ЖЕНСКОГО ПОЛА, ИЛИ
АВАНТЮРЫ АРАБЕЛЛЫ.

ПРЕДИСЛОВИЕ.
К справедливости благородного эрла (1) Миддлесекса
(2).
Милорд, такова сила интереса почти над всяким умом.
Никто не имеет сильного страстного желания без
рассуждения доказывать какую-нибудь позицию, которая
1

Эрл – английский дворянский титул, соответствует графскому.

2 Миддлесекс – одно из 39 исторических графств в Англии, впервые упомянуто
в 704 г., как средняя зона между Уэссексом и Эссексом.

Этой утонченной софистикой желания я хотела бы
надеяться, что эта книга заимеет право, без
неуместности, быть посвященной Вашей Милости.
Однако не уверенна, что мои причины, основания
заимеют ту самую крепость на другие умы.
Боязнь, которую автор ощущает от публичной критики,
безмолвный величайший ужас пренебрежения и
нетерпеливое желание поддержки и покровительства,
которые вытесняют добросовестность слабоумия,
неизвестные тем, кто никоим образом не рисковал в
свете и боюсь, Господин, одинаково неизвестные и тем,
кто всегда готов аплодировать им.
Следовательно, это не так уж неправдоподобно, что
намерение этого прошения имеет право быть
ошибочным. А действия моего благоговения вменили бы
в вину моему тщеславию. Они, заметят имя вашей
Милости, поставят во главе моей характеристики, скорее
осудят мое высокомерие, нежели сочувствие моей
озабоченности.

Однако что бы ни предполагало моего мотива похвалы
приговора, вы не можете отказать мне. Для кого не знать
застенчивость, и так подобающе убегать под прикрытие
к нему, кто сильно различал бы, несмотря на
прямодушие и человечность?
Как может тщеславие существовать так совершенно
дозволенным покровительством того, чье мнение так
долго доставляло эталон к народному вкусу?
Или какими средствами могла я так сильно превозмочь
все противодействие, кроме зависти, как объяснением
самой себя.
Милорд,
Вашей Милости обязанная
и большей частью покорная
и смиренная слуга,
Автор.

СУМАСБРОДСТВО ЖЕНСКОГО ПОЛА.

ТОМ 1.
КНИГА 1.
ГЛАВА 1. Содержит обращение во дворе, ни новые,
ни удивительные. Некоторые тщетные добавления к
хорошему дамскому образованию. Скверные
результаты причудливого обучения, которое,
некоторые скажут, заимствованы из Сервантеса.
Маркиз за многие годы был первым и большей частью
знаменитым при дворе. Он владел большей частью дел
при казне, распоряжался всеми местами прибыли. Когда
он получал удовольствие, председательствовал в совете,
по стилю правил целым королевством.
Эта пространная власть не могла не иметь успеха
сотворения ему множества недругов. В конце концов, он
стал жертвой заговоров. Они беспрестанно составлялись
против него, и не только устранили от всех его дел, но
изгнали из двора навсегда.
Боль незаслуженной опалы, причиненная ему, дала
возможность скрыть за врожденным высокомерием свое

настроение. И он повел себя скорее, как мужчина,
который ушел в отставку, нежели был уволен со своих
постов.
Он вообразил, что восторжествовал достаточно над
злобой своих недругов, пока он представлялся, чтобы
быть полностью нечувствительным последствиям этим
произведенным.
Тем не менее, его скрытое недовольство так сильно
увеличилось при удобном случае, которое в некоторой
степени он испытывал каждый день. Он принял решение
покинуть всякое общество, какое бы то ни было.
Маркиз теперь заимел наблюдение подлости и
неблагодарности мужского рода и решил посвятить
остаток своей жизни уединенности и уединению. Местом
своего уединения он выбрал в замке, который имел в
самой отдаленной провинции королевства, по соседству
с небольшой деревней и в нескольких милях от городка.
Обширное пространство земли обступало это
великолепное строение. Он потратился на своеобразный
стиль по своему вкусу большую часть трудного старания
использованного искусства, чтобы создать. Оно кажется

красивым произведением пустыни необработанным
природой.
Но если это воплощение Аркадии (3) могло похвастаться
исключительно бесхитростной и простой красотой, то
внутренность замка украсили с великолепием,
подходящим титулу и огромному богатству владельца.
Пока вещи подготавливались в замке к его приему, хотя
маркиз сейчас был в преклонном возрасте, он бросил
свой взгляд на молодую леди, гораздо ниже его самого в
достоинстве. Но чья красота и милое чувство сулили ему
приятного компаньона.
После очень короткого ухаживания, он женился на ней.
И через несколько недель привез свою новую
новобрачную в деревню, где он принял решение:
абсолютно никогда не возвращаться.
Маркиз следующую схему жизни отдал на
распределение своего времени между обществом своей

3 Аркадия – область в центральной части Пелопоннеса (Греция). В античной
литературе и позднее (главным образом в пасторалях XVI-XVIII вв.)
изображалась райской страной с патриархальной простотой нравов. В
переносном смысле счастливая страна.

леди и своей библиотекой, которая была огромной и
хорошо обставлена, и своими садами.
По временам он пленялся развлечением на охоте, но
никоим образом не признавал какую бы то ни было
компанию. Его спесь и крайняя осторожность сделали
его таким полностью неприступным в местности для
благородного сословия, что никто никогда не
осмеливался приставать к нему со знакомством.
На второй год его отставки маркиза родила ему дочь и
умерла на третий день после родов. Маркиз, который
нежно любил ее, огорчился на её кончину.
Но со временем это принесло свои обычные плоды: его
большая нежность к маленькой Арабелле совершенно
приковала его внимание и наполнила всё счастьем в его
жизни.
В четыре года он забрал её из-под управления нянек и
служанок, назначенных ухаживать за ней. Он решил: не
предоставлять другому человеку обучение, которое был
сам способен дать ей.
Он научил её читать и писать за несколько месяцев. А
когда она стала взрослее, открыл незаурядную быстроту
понимания и ум, способный к большим перестройкам.

Он принял решение возделывать, таким образом,
многообещающий гений с крайней заботливостью. И как
он часто в восторге от отцовской нежности выражался,
представляя её ум таким прекрасным, как и её личность
была прелестна.
Природа и в самом деле дала ей наиболее очаровательное
личико, очертание, легкую и мягкую нежность и
вкрадчивый голос, и вид такой полный достоинства и
грации, что привлекало восхищение всех, кто видел её.
Эти естественные обаяние и очарование
совершенствовались со всеми улучшениями искусства:
её платье было совершенно великолепно, лучшие
учителя музыки и танца были присланы из Лондона,
чтобы уделить внимание ей.
Она вскоре стала безупречной владелицей французского
и итальянского языка при попечении своего отца. И это –
несомненно, но и она сотворила большое умение во всем
полезном знании, не имея времени заниматься другими
науками.
С ранней юности она обнаружила любовь к книгам,
которые весьма доставляли наслаждение маркизе.
Посему маркиз разрешил ей пользование своей

библиотекой, в которой неудачно для неё был огромный
запас романов. И которые были по большому счету
незадачливыми, не в оригинале на французском языке,
но самыми скверными переводами.

Ими она приучилась полагать, что Любовь была
решающим Принципом мира. Каждая иная страсть была
подчинена этому, и что это производило все счастье и
мучение жизни.

Покойная маркиза покупала эти книги, чтобы смягчить
уединенность, которую она находила очень неприятной.
А после её кончины маркиз убрал их из её кабинета в
свою библиотеку, где Арабелла и обрела их.

Её зерцало, с которым она часто советовалась, всегда
показывало её форму такой весьма прелестной. А
открытие себя привлекало в таковых приключениях,
поскольку были обыденными для героинь в романах,
которые она прочитала. Она часто сетовала на
бесчувственный мужской пол, на кого, казалось, имела
такое небольшое воздействие.

Удивительные приключения, которыми они были
наполнены, оказали наибольшее и пленительное
представление на молодую леди, которая была
полностью удалена от мира.
Кто не имела другого развлечения, кроме
расположенных в ряд похожих нимф в садах, или сказать
лучше, деревьями и газонами, которыми она была
окружена. И кто не имела другого разговора кроме того
серьезного и унылого отца, либо со своими
собственными служанками.
Её понятия от способа её жизни и предметов вокруг нее
пленились её романным обращением. Полагая, что
романы были реальными картинами жизни, из них она
вытащила все свои представления и упования.

Она жила в полном уединении, в предоставленных,
конечно, неудобных случаях создания завладения, как
она ожидала. Однако не могла понять, как уединенность
может быть мрачной довольно, чтобы скрывать её
красоту, как её от внимания, а размышление о репутации
своих чар достаточно, чтобы убедить толпу обожателей,
чтобы требовать её у её отца.
Её ум полностью наполнился наиболее
экстравагантными ожиданиями. Она тревожилась
каждым пустячным происшествием и жила в постоянном
беспокойстве превратностью упований, страхами,
желаниями и обманутыми надеждами.

ГЛАВА 2. Содержит описание дамской одежды по
моде не более чем две тысячи лет тому назад. Начало
приключения, которое представляется, чтобы
посулить важную часть.
Арабелла нынче вступила в семнадцатилетний возраст с
сожалением от видения себя объектом восхищения
исключительно нескольких деревенских жителей,
которые случайно оказались, чтобы увидеть её.
С позволения маркиза ей иногда дозволялось посетить
богослужение в церкви, принадлежавшей деревне, возле
которой они жили. Однажды в воскресенье её тщеславие
было польщено обожателем вполне достойным её
внимания.
Этот джентльмен был молодой, веселый, красивый и
очень элегантно одет. Он только что прибыл из Лондона
с намерением провести несколько недель с приятелем в
этой части страны.
А тем временем Арабелла вошла в церковь. Его глаза,
которые блуждали от одного сельского лица до другого,
в мгновение пристально выбрали её лицо. Она

покраснела с подобающей скромностью и получила
удовольствие от необычного внешнего вида такого
прекрасного джентльмена.
Особое внимание, было привлечено тем, что он двинулся
в её направлении через барьер удваивающийся суматохи
местного населения, которое изобилием неуклюжих
поклонов и реверансов выражало свое уважение ей.
Мистер Хервей, таково было имя незнакомца, был не
меньше удивлен её красотой, чем странностью её платья
со странной причудой.
Последовавшие в церковь три служанки, которые, как
только она присела, заняли места позади нее.
Её платье, хотя и странное, было далеко от
подобающего. Все красоты её шеи и очертания были
выставлены на показ к величайшей выгоде видом её
платья, которое по стилю мантуи (4), сделанно, чтобы
сидеть облегало её тело, застегивалось на груди с
бантами бриллиантов.

4. Мантуя или манто – было новой модой, возникшей в 1680 г. Вместо
раздельного лифа и юбки мантуа свисала с плеч до пола.

Её прекрасные черные волосы свисали на шею локонами,
которые имели и так значительно вид безыскусных.
Однако её служанка, чье дело было придать форму
локонам, полагала, что они должны быть такими.
Ее головной убор исключительно несколькими бантами
выгодно отделывался повсюду. Она носила белый
капюшон сарсенет (5) несколько в форме вуали. С
помощью него иногда полностью закрывала свое
прекрасное лицо, когда она замечала, что её созерцают со
значительным вниманием.
Прежде эта вуаль никогда не являлась так уж
необходимой для нее. Пылкие взгляды мистера Хервея
бросили её в такое смущение, что дернув её над своим
лицом так значительно, как она смогла, она оставалась
невидимой для него все время. Они потом задержались в
церкви. Этим поступком ему давала понять, что она была
оскорблена его пристальным взглядом на нее с таким
небольшим уважением. Что только увеличило его
любопытство, чтобы узнать, кто она была.
Когда сборище удалилось, он поспешил к двери с
намерением протянуть ей свою руку, чтобы помочь ей в
карете. Но увидев великолепный экипаж, который
5 Сарсенет (sarcenet) – тип легкой шёлковой ткани.

ожидал её и количество слуг, которые сопровождали, он
постиг очень главнейшую мысль о её достоинстве, чем
он имел прежде.
И поэтому переменил свой план. Удовлетворился одним
единственным поклоном к ней, когда она прошла. А как
только её карета уехала, порасспросил некоторых людей,
ближайших к нему, кто она была.
Эти мужики очень наслаждались удобной возможностью
беседы с веселым лондонцем, на кого они глядели, как на
очень выдающегося человека. Доставили ему все
сведения, которые они были в состоянии дать о леди, о
которой он расспрашивал после. Удовлетворили его о
непостижимой неожиданности странного нрава маркиза,
который зарыл, таким образом, прекрасное создание во
тьме.
При своем возвращении домой он выразил свое
восхищение ею в выражениях, что уверил своего
приятеля, что она наложила некий отпечаток на его
сердце. А после, иронизируя по тому пустяку на это
подозрение, он напустил на себя более серьезный вид и
объявил ему: если бы только он, в самом деле, захотел
леди Беллу, он полагал бы это невозможным, однако
смог бы добыть её.

«Бедная девушка, – прибавил он, – живет в лишении
свободы так долго, что я верю этому, не будет
капризной, чтобы уговорить её освободить замужеством.
Она никогда не имела поклонника в своей жизни. А
поэтому первый человек, кто обратится к ней, имеет
наилучший шанс к последующему».

Между тем, Арабелла заинтересовалась всецело
приключением в церкви, как она назвала это. Вид и
платье джентльмена, кто так особенно пристально
смотрел на неё там, были так не похожи, к чему она была
приучена видеть. Она тотчас сделала вывод: он был
некоего знатного ранга.

Мистер Хервей не мог убедить себя самого, что его кузен
не шутил, когда он известил его, что будет ухаживать за
единственной дочерью человека достоинства маркиза и
наследницы обширного имущества. Даже смаковал план
и принял решение, совершить какую-то попытку на нее
прежде, чем он покинет деревню.

Это было сверх сомнения, она посчитала, что он был
чрезмерно влюблен в нее, и скорее ожидала, чтобы иметь
какие-нибудь самые чрезвычайные доказательства его
страсти. Её размышления вполне применялись в манере,
в которой она получила их.

Тем не менее, он утаил свой план от своего кузена, не
склонный подвергаться насмешкам, если он не добьется
успеха. И обратил известие, которое он дал ему, в шутку.
Он оставил того во мнении, что он не помышляет более
об этом.

ГЛАВА 3. В которой приключение идёт в привычной
манере.

Как только она прибыла домой и воздала свою
обязанность маркизу, поторопилась в свою комнату,
чтобы быть на свободе, предаться своим
соответственным размышлениям.
А затем по примеру своих героинь, когда какой-нибудь
чрезвычайный факт случался с ними, вызвала свою
любимую служанку. Или в употреблении своего
собственного языка, кому она поверяла свою большую
часть тайных размышлений.

«Ну, Лючия, – сказала она, – ты заметила того
незнакомого человека, кто смотрел на нас (6) так
внимательно сегодня в церкви?»
Эта девушка, не смотря на свою деревенскую простоту,
знала, какой комплимент ожидали от нее по этому
случаю. И поэтому отвечала, что не удивляется
пристальному взгляду джентльмена на госпожу.
Она была уверена: он никогда не смотрел на какогонибудь человека так щедро, как на её милость прежде.
«Я не владею всей красотой, которую вы приписываете
мне, – сказала Арабелла, улыбаясь пустяку, – и несмотря
на очень скромную часть этого, я могла хорошо
зафиксировать внимание человека, кто казался, не был
чрезмерно угодливым с объектами вокруг него».
«Тем не менее, – продолжала она, напуская на себя ещё и
серьезный вид, – если этот незнакомый человек будет
нерешительным, довольно питать какие-нибудь чувства
более чем равнодушные для меня, я поручаю вам боль
моей немилости. Не будьте причастной к передаче его
дерзких намерений мне, или писем, или поручений. Не
6 Героини всегда говорят о себе во множественном числе. (Сноска Автора).

дозволяйте ему подкупать вашу преданность подарками,
которые он, очень вероятно, предложит вам».
Лючии эта речь впервые дала намек, чего она бы
ожидала от поклонников своей леди. Открылась
значительность, нежели она предполагала. Также
понравилась перспектива, которая открылась ей. Хотя и с
некоторым колебанием она пообещала повиноваться её
предписаниям.
Арабелла, тем не менее, была убеждена её уверениями
соблюдения её приказаний, отпустила от себя не без
понимания существа, слишком хорошо
повиновавшегося.
Целая неделя прошла без встречи приставаний с
просьбами, которые она ожидала. Она с трудом могла
скрыть свое удивление на такое уничиженное
разочарование и часто допрашивала Лючию, интересуясь
всякими попытками незнакомого человека, испытывая её
преданность.
Но ответы, которые она получала, только увеличивали её
недовольство, потому что они убеждали ее, что не имели
эффекта, который она вообразила.

Мистер Хервей, как бы там ни было, все это время
применял некоторые средства ради намерения, чтобы
познакомиться с маркизом.

блестящим джентльменом, выдал ему без ожидания
домашнюю историю целой семьи. Он получал это от
Лючии, которая и была сестрой, о ком он упоминал.

Одержимый чрезвычайной мыслью своего разума и
личных талантов, он не боялся оставления какого-то
отпечатка на сердце молодой леди. Приняв меры, он мог
бы заиметь благоприятную возможность в беседе с ней.

Таким образом, Хервей чрезмерно насладился сей
случайной встречей с человеком, способным
удовлетворить его намерения. Принял вид большого
желания лучшего знакомства с ним. И под предлогом
приобретения немного знаний в сельских делах
приучился навещать часто ферму Вилльяма. Наконец, он
встретился с человеком, кого надежды лицезрения так
часто приводили его туда.

Совет кузена был беспрестанно в его уме и льстил его
тщеславию с большей частью приятными упованиями.
Однако любовь маркиза к уединенности и то
высокомерие, которое было врожденным в нем,
представлялись ему таким затруднительным доступом.
Хервей, из сведения, которое он получил о его нраве,
отчаялся продолжать свой план.
Когда он встретился с молодым фермером на одной из
своих вечерних прогулок и вступил в разговор с ним на
разные деревенские предметы, речь, наконец,
сосредоточилась на маркизе, чей чудесный дом и сады
были в пределах их видения.
Юный товарищ сообщил ему: он был братом молодой
женщины, что ухаживает за леди Арабеллой. И будучи
любезным, чтобы удлинить до конца беседу с таким

Лючия, как она увидела его входящим, узнала его ещё
раз. Покраснела при воспоминании разговора, который
проходил между её госпожой и ней самой, интересуясь
им. Не удивилась при старании, когда он имел
обыкновение заговорить с ней отдельно.
Но как только он начал разговор, интересуясь
Арабеллой, она прервала его, сказав:
«Я знаю, сэр, вы помешаны на любви к моей госпоже.
Однако она запретила мне принимать какие-нибудь
письма или поручения от вас. А поэтому умоляю вас, не
пробуйте подкупить меня, я надеюсь не ослушаться ее».

Мистер Хервей впервые так поразился её речи. Он не
знал, что и думать об этом.
Однако, после небольшого размышления,
принадлежащего к выходке неуклюжей хитрости, что в
действительности было результатом её простоты; он
решил использовать пользу намека, который она дала
ему. Преподнес ей пару гиней (7), умоляя её отважиться
рассердить свою госпожу принесением письма от него,
обещая вознаградить её ещё больше, если она добьется
успеха.
Лючия создала некоторое препятствие, чтобы снизойти,
но и не в состоянии отвергнуть первый подкуп, что
поднесли ей. Она после просьб соизволила принять
письмо и полученные деньги, преподнесенные им.
Оставила его на свободе – написать, затем она сходила за
своим братом, чтобы предоставить ему материалы для
той цели.

7 Гинея – англо-британская золотая монета, имевшая хождение с 1663 по 1813
год. Впервые отчеканена в 1663 году из золота, привезенного из колониальной
Гвинеи, отсюда и название монеты. Была основной золотой монетой
королевства.

ГЛАВА 4. Ошибка, которая не вызовет больших
последствий. Чрезвычайное объяснение на поведение.
Пример сострадания леди к своему поклоннику,
которое читатель, может быть, не вообразит самым
сочувствующим.
Хервей, кто не был мастером большой изящности в
чистописании, был впервые в некотором затруднении,
как обратиться к даме её достоинства, к тому субъекту
любви, кому он был абсолютно неизвестен.
Однако задумавшись, не было важного случая для
церемонии в объявлении себя одной, которая получила
образование в местности. И как он думал, не могла
оскорбиться поклонником его лица.
Поэтому он в простых выражениях объявил ей, как
глубоко влюблен в нее. Умолял её предоставить ему
какой-нибудь удобный случай воздаяния его уважения к
ней.
Лючия получила это письмо от него с худшей
благосклонностью, нежели она получила золото; хотя
она пообещала ему передать это своей госпоже тотчас.

Все-таки она держала письмо сутки, либо двое суток,
прежде чем она набралась смелости, чтобы попытаться
это. Наконец, вытащив письмо из своего кармана со
стыдливым видом, она преподнесла его своей госпоже,
сказав ей, что оно пришло от превосходного
джентльмена, кого она видела в церкви.
Арабелла покраснела при виде письма. И хотя, в
действительности, она не оскорбилась, все-таки, будучи
строгим блюстителем романных форм, она пожурила
свою служанку строго за взятие письма.
«Отнесите это обратно, – прибавила она, –
самонадеянному автору этого, и позволь ему узнать, как
сильно его нахальство, чтобы оскорбить меня».
Лючия, несмотря на это, дозволила письму остаться в
кабинете, ожидая некоторую перемену в уме своей
госпожи.
Арабелла пересекла комнату в большой кажущейся
нерешительности. Бросила очень вороватый взгляд на
письмо, что имело сильную склонность – вскрыть. Но
исследование анналов своей памяти для прецедента не
нашло, что какая-нибудь леди всегда вскрывала письмо
от неизвестного поклонника.

Она повторила свои повеления Лючии: отнести письмо
обратно, взглядом и акцентом таким суровым, что
девушка, очень боясь прогневать ее, положила письмо
снова в свой карман. Лючия решила возвратить его при
первой удобной возможности.
Мистер Хервей, имея свои намерения, всецело обсуждал
льстивый вид удачи. Он не сразу увидел Лючию, та
отдала ему письмо, не говоря ни слова.
Предполагая, что это был ответ, как он подумал,
нетерпеливо выхватил письмо из её рук. Поцеловал
письмо в восторге от ликования, затем вскрыл письмо.
Но его удивление и замешательство, когда он узрел, что
это было его собственное возвращенное письмо, было
неописуемым. За несколько мгновений он сохранял свой
взор, прикрепленным к нежной записке, как если бы
даже он и в самом деле прочитал это.
Его разочарование и смешной вид, как он знал, что он
должен произвести в глазах своего посланника,
наполнило его таким смущением, что он не осмеливался
поднять глаза. Наконец, он притворился, чтобы
направить это в шутку. А рассмеявшись первым, дал

также Лючии свободу смеха, которая была в состоянии,
несмотря на трудность, отвратить это прежде.
Любопытство, которое он испытывал, чтобы услышать,
как она оправдалась бы в доверии, которое он возложил
на нее, приготовило его – обязать её. Доставил
перемирие к её радости, в порядке вознаградить себя. А
Лючия, которая была весьма точна в своих
повествованиях, рассказала ему всё, что прошло без
пропуска малейшего обстоятельства.
Хотя было невозможно вытащить какой-нибудь
благоприятный знак из того, что он услышал, все-таки он
решился совершить другое усилие прежде, чем он
отправится в Лондон.
Он попрощался со своей наперсницей, затем назначил ей
встречу с ним снова на следующий день у её брата.
Отправился домой, чтобы поразмыслить над средствами,
как осуществить свое намерение, которое дурным
успехом в своей первой попытке не толкнуло его
оставить.
Арабелла, кто ожидала услышать, что возвращение его
письма, составленное её поклонником, совершит
несколько очень экстравагантных дел, нетерпеливо

ждала их от рассказа Лючии. Она, казалось, не держала
намерения начать разговор. Интересуясь им, спросила ее,
наконец, как она исполнила её поручение. И возвратила
ли письмо нахальному неизвестному?
Девушка ответила: – «Да».
Ответ не дал всего того, что ожидала её госпожа.
«А как он получил это?» – снова начала она
раздражительно.
«Ну, мадам, – ответила Лючи. – Полагаю, он думал, ваша
милость послала ему ответ, он поцеловал письмо
несколько раз».
«Глупая девчонка! – возразила Арабелла. – Как можешь
ты предполагать, что он имеет безрассудную смелость
считать, что я отвечу на его письмо? Расположение, хотя
бы он потратил годы к моему служению, было бы
бесконечно больше, чем он может полагать.
Нет, Лючия, он поцеловал письмо. Одно из двух: он
предположил, письмо касалось моих рук, либо
продемонстрировать полную покорность, с которым он
принял мои повеления.

И это – несомненно. Но его отчаяние вынудило его
совершить некое ужасное насилие против самого себя,
которое я не выносила ему. Достаточно желать. Хотя он
ужасно оскорбил меня».

– он засмеялся, потому что его рассудок был обеспокоен
на внезапное потрясение, которое он получил.

Арабелла обладала большой чувствительностью и
нежностью. И в самом деле, уверилась, что её поклонник
питает некое смертельное намерение, казалось, так
значительно повлиявшее на намерение, которое могло бы
случиться.

Поэтому, Лючия, вы можете сказать ему, если вы
получаете удовольствие. То все-таки оскорбление, в
котором он виновен. Я не жестокая достаточно, чтобы
желать его смерти, и велю ему – жить, если он сможет
прожить без упования».

Лючия, кто ласково любила ее, умоляла ее, не быть так
очень озабоченной за джентльмена.
«Имеется не страх, – прибавила она, – что он сделает
самому себе зло. Когда он обнаружил свой промах, он
засмеялся искренно, также как и я сама».

Несчастный мужчина! Его самонадеянность будет
довольно сурово наказана, хотя я не прибавляю гнева к
презрению, которое я выразила ему.

ГЛАВА 5. В которой один предположил авантюру,
закончил однако при надежде, что нечто иное
произойдет.

«Что! – ответила Арабелла, весьма удивленная, – он
рассмеялся?»

Лючия в скором времени начала думать, что было нечто
большее, нежели она предполагала в этом деле.

Лючия подтвердила.

Мистер Хервей в действительности, по её мнению,
казался очень далеким от какого-нибудь намерения
покушаться на свою собственную жизнь. Однако её
госпожа, она полагала, не может ошибаться. А поэтому

«Несомненно, – снова начала Арабелла, взяв небольшое
время, чтобы поразмышлять о таком необычном явлении,

она решила донести послание к нему тотчас, хотя и был
поздний вечер.

она страшилась, произошло. Наверно, джентльмен умрет,
он очень болен в постели.

Она пошла к брату, где она имела некую надежду
встречи с ним. Но не найдя его там, она вынудила брата,
пойти в дом, где он жил, и сказать ему, что она хотела бы
поговорить с ним.

Это умирание Арабелла ожидала, она не показала
удивления. Однако только спросила Лючию, передала ли
она сообщение ему?

Вильям, будучи допущенным в секрет своей сестры
частых встреч с мистером Хервеем, предположил, что
она имеет какие-то приятные новости, чтобы сообщить
ему.
А поэтому он побежал тотчас в дом его родственника,
который находился на небольшом расстоянии. Но ему
сказали, что мистер Хервей был в постели очень
нездоровым и не мог свидеться.
Эти новости ввели Лючию в страшный страх. Она
высказала свои опасения брату, которые будучи таковы,
как её госпожа ввела в её голову, а теперь подкреплялись
нездоровьем мистера Хервея. Молодой фермер стоял
изумленный, не в состоянии постичь её смысл.
А она, не оставаясь, чтобы растолковать себя,
возвратилась в замок и рассказала своей госпоже то, что

«Вы заставляете меня, мадам, – возразила Лючия, – идти
в его дом? Боюсь, маркиз услышит об этом.
«Мой отец, – ответила Арабелла, – никоим образом не
может быть прогневан за мое сотворение милостивого
поступка».
«Ах! Мадам, – перебила Лючия, – позвольте мне пойти
тотчас из-за боязни, что бедному джентльмену станет
хуже».
«Если он болен почти при смерти, – снова начала
Арабелла, – он выздоровеет, если я повелю сделать так.
Когда вы услышите о поклоннике при смерти,
совершенно отчаявшегося, как только его госпожа
позволит ему узнать, что это было её желание, он
оживет!

Но это не будет вполне так подходяще для вас пойти в
его дом, потому что этого можно бояться, когда вы
пойдете от меня.
Я напишу несколько строчек, которые вы перепишете. А
ваш брат может отнести их к нему завтра.
И я обещаю, что он будет хорошо чувствовать себя через
несколько часов».

Сказав это, она пошла в свой кабинет и написала
короткую записку, дала Лючии переписать её опять. Оно
было следующего содержания:

«Лючия к несчастному поклоннику своей госпожи.
Моя госпожа, кто более всего великодушный человек в
мире, повелела мне сообщить вам, самонадеянному, как
вы есть, что она не желает вашей смерти.
Нет, более того, она велит вам жить. И разрешает вам, в
вопросе вашем повиноваться, уповать на её прощение,
приготовляя вам, оставаться в пределах границ, которые
она предпишет вам.

С богом, до свидания».

Это письмо Лючия переписала. А Арабелла, осмотрев
его ещё раз, подумала, что оно несколько слишком
любезное и покажется желающим создания какого-то
изменения в этом.
Лючия, которая очень сильно находилась в страхе за
жизнь мистера Хервея, боялась, как бы ни изменила она
это в таком стиле, что джентльмен имел бы право на
свободу от смерти, если он выбрал бы это. Убедительно
просила свою госпожу в таких безотлагательных
выражениях, позволить этому остаться, как оно было.
Арабелла дозволила себе быть побежденной её
просьбами, помня, что это не было необычным для дам в
романах смягчаться немного в своей строгости
посредством увещеваний их служанок. Объявила ей с
очаровательной улыбкой, что она согласна с её
желанием.
И пошла спать с таким пленительным удовлетворением,
которое каждый великодушный разум испытывает от
совестливости сделанного какого-нибудь настоящего
доброго жеста.

Утром эта жизненно восстанавливающая записка была
послана Лючией своему брату, поручая ему отнести это к
больному джентльмену тотчас.
Вильям, имея сильное любопытство посмотреть, что его
сестра написала, отважился вскрыть это. И не в
состоянии предположить, что леди Белла, в самом деле,
дала ей предписания написать.
Показалось ему наибольшей невнятной глупостью в
мире, он решил скрыть это письмо, пока он задаст
вопросы ей, немного интересуясь этим.
Несколько часов спустя мистер Хервей, который полагал
встретить Лючию у её брата, пришел. Его нездоровье
было исключительно сильной головной болью, которой
он был подвержен, но сейчас все прошло. Он помнил о
свидании, которое назначил. Но ждал некоторое время, а
она не приходила. Он возвратился к своему кузену,
оставив слово для неё, что увидит её на следующий день.
Едва он ушел, Лючия, которая имела сильное, страстное
желание узнать, какой эффект её письма произвел на его
здоровье, вошла. Нетерпеливо обращаясь к своему брату,
был ли мистер Хервей, получила в ответ, что он
пребывал здесь за мгновение до неё, как она пришла.

«Ну что же, – воскликнула она, пожимая свои руки от
неожиданности, – моя госпожа говорила, что её письмо
вылечит его, если он был так болен. Но я и не
предполагала, что он будет чувствовать себя хорошо,
чтобы пребывать вне дома так скоро.
«Ваша госпожа! – прервал Вильям – Хорошо, это были
не вы, кто же написал письмо, которое вы дали мне?»
«Нет, истинно, брат, – снова начала она, – каким образом
было бы это возможно, что я напишу такое превосходное
письмо? Моя госпожа составила каждое слово этого. А я
только переписала затем за ней».
Вильям, услышав это, не осознал неосторожность. Он
теперь подумал, что виновен в хранении письма, но
дозволил своей сестре возвратиться к её госпоже в вере,
что Хервей спасен. Решив, когда он увидится с ней в
следующий раз, сказать, что он потерял письмо. Он не
знал, какое оправдание приготовить для мистера Хервея,
не отдав ему письмо, когда он увидится с ним.
Арабелла получила рассказ о выздоровлении своего
поклонника, как факт, в котором она была абсолютно
уверенна и раньше. А мнение она сделала бы нынче
всякому, кто умеет ожидать от нее сострадания. Она

снова включила свою обычную строгость и приказала
Лючии не упоминать о нем более.

свое повиновение, сообщила ей, сколько он
ходатайствовал.

«Если он любит меня той чистотой, он бы сделал, –
продолжала она, – он прекратит докучать мне чемнибудь в дальнейшем. И хотя его страсть будет всегда
такой неистовой, его уважение и покорность моим
приказаниям, принудит его к молчанию. Послушание,
которое он уже проявил в выздоровлении от первого
намека, что я дала, которое было моей волей, он
исполнил. Следовательно, убеждает меня, что мне не
нужно бояться, что он возобновит свои безрассудства,
чтобы оскорбить меня».

Арабелла, приняв в худую сторону дерзость, которая
доказывала, таким образом, малое уважение к её
повелениям, начала сожалеть о сострадании, которое она
проявила к нему. Вверяясь Лючии, она велит, донести
нахальному неизвестному, если бы даже он всегда
посылал к ней опять. Она решила не прощать
пренебрежение, которое он показал при её приказах.

Лючия нашла этой речью своей госпожи, что её
поручение было в прекращении внимания к мистеру
Хервею. Она послушалась её приказаний так точно до
такой степени, что исключительно не сказала больше о
нем ей, но также и в приказе – избегать его. Не
позаботилась, чтобы пойти к своему брату.
Нетерпение Хервея от неведения её приготовило того
заставить её брата пойти в замок и умолять её – дать
тому другую деловую встречу. Но Лючия положительно
отказалась. А чтобы добыть заслугу от своей госпожи за

Мистер Хервей, находя себя покинутым Лючией, принял
решение, отступить от своих попыток. Поздравив самого
себя за свою осторожность в не сообщении своему
кузену о том, что он уже исполнил; его сердце не очень
значительно занималось чем-нибудь. Он не находил
большой трудности в утешении самого себя за свой
дурной успех.
В течение нескольких дней он размышлял о леди Белле
не более чем, если бы даже он не увидел её. Только
случайность привлечет за собой её ещё раз на его пути.
Он не смог противиться склонности, что он испытал,
чтобы поговорить с ней. При этом испытает на себе
настоящее, ощутительное унижение.

ГЛАВА 6. В которой авантюра, в самом деле,
заканчивается, хотя может быть не так, как читатель
ожидал.
Маркиз иногда позволял своей дочери выезжать, и на
этот раз только для развлечения, которое ей дозволялось
или всегда испытывалось. Она не обманывалась в
ожидании, чтобы брать это так часто, как она могла.
Она возвращалась в одной из этих прогулок однажды,
сопровождаемая двумя слугами, когда мистер Хервей
случайно оказался на некотором расстоянии. Он заметил
даму верхом на лошади, которая имела самую изящную
фигуру. Подъехал верхом к ней для того, чтобы иметь
ближайшее поле лицезрения, а узнав леди Беллу снова,
решил поговорить с ней.
Только пока он обдумывал, каким образом он обратится
с речью к ней, Арабелла внезапно увидела его, наблюдая
за тем, что он скачет к ней. Её воображение тотчас
внушило ей, что этот нахальный поклонник имел
намерение захватить её особу. И эта мысль вселила страх
в нее весьма.

Она издала громкий пронзительный визг, который
мистер Хервей, услышав, подскакал к ней нетерпеливо,
чтобы осведомиться причиной этого. В этот же самый
миг её двое слуг так сильно изумились, что тоже
прискакали.
Арабелла при его приближении близко к ней удвоила
свои крики.
«Если вы имеете какую-нибудь храбрость, – проговорила
она своим слугам, – защищайте свою хозяйку, избавьте
её от этого подлого мужчины».
Слуги полагали его разбойником с большой дороги этим
восклицанием, ужасаясь, как бы он не представил свой
пистолет к их головам, если бы они вздумали сотворить
какое-нибудь сопротивление. Они отскочили на
несколько ходов обратно, полагая, что он потребует их
кошельки, в то время как ограбил их госпожу. Только он
пребывал в крайнем удивлении и неподвижности.
Люди не увидели в его руке каких-нибудь пистолетов.
Воодушевленные криками Арабеллы, которая называла
их трусами и предателями, побудила их, спасти её. Они
оба в миг осуществили захват мистера Хервея и
принудили его слезть с лошади, которую они тоже

схватили. Спокойно одержали быстрое нападение на
него, захваченному врасплох и взбешенному, так и
держали молча.
«Негодяи! – крикнул он, когда был в состоянии говорить.
– Что вы делаете со мной таким способом? Вы полагаете,
что у меня есть какое-то намерение причинить боль
даме? Сколько вы продержите меня?»
«Похитель, – перебила Арабелла, – нечестивый
похититель, кто не согласен со всеми правилами, тех и
других, людских и божеских. Старание овладеть самому
насилием особу, коей вы недостойны быть полезным, и
чьему милосердию сострадания вы оплатили с
предельной неблагодарностью».
«Честное слово, мадам, – сказал мистер Хервей, – я не
понимаю ни слова, которое вы говорите. Вы или
принимаете меня за кого-то другого человека, или
получаете удовольствие, развлекаясь от неожиданности,
в которой я нахожусь».
«Однако я умоляю вас, не шутить дальше. Прикажите
своим слугам, позволить мне уехать, либо Небесами… –
прокричал он, делая усилие, приобрести свободу. – Если

бы я только мог освободить одну из своих рук, я заколол
бы негодяев перед вашим лицом».
«Этого не будет при угрозах, таких как эти, – снова
начала Арабелла с большим спокойствием, – так я могу
двигаться. Немного больше покорности и уважения
будут достойны для вас лучше, так как вы находитесь
полностью в моей власти.
Я имею право, если пожелаю, увезти вас к моему отцу.
Вас сурово накажут за ваше покушение. Только чтобы
показать вам, что я великодушна, тогда как вы подлый и
коварный, я предоставлю вам свободу, требуя обещания,
не появляться предо мной ещё раз.
Только в требовании обеспечить мою собственную
безопасность, вы должны предать свои руки моим
слугам. Чтобы я смогла быть уверенной, что вы не
держите это в своей силе, чтобы сотворить второе
покушение на мою свободу».
Мистер Хервей, чье изумление увеличивалось с каждым
словом, что она произносила, начал теперь опасаться, что
может оказаться очень серьезным делом. Она, казалось,
решила думать, что он имел намерение, увезти её.

А зная, что покушение этого свойства нанаследницу
может иметь опасные последствия, он принял решение,
признать условия, которые она предложила ему. Только
пока он освобождал свой кортик от слуг, он уверял её в
энергичнейших выражениях, что он не имел иного
намерения к ней, кроме как иметь ближайшее поле
зрения её особы.
«Не прибавляйте лжи, – сказала Арабелла сурово, –
гнусного преступления уже предостаточно. Хотя
эффектом моего великодушия я решила, не предавать к
злобе моего отца, все-таки ничто не помешает мне,
сотворить помилование этому насилию».
«Ступайте в таком случае, – продолжала она, – ступайте,
низкий мужчина, недостойный попечения. Я
предоставила тебе безопасность, удалиться на некоторое
расстояние от деревни, где я смогу не слышать тебя
больше, и дозволить себе, если возможно, потерять
воспоминание о твоих преступлениях».
Сказав это, она приказала своим слугам, которые достали
кортик в свое обладание, освободить его. Они сели
верхом на свои лошади, которых оседлали тотчас. И
последовали за своей госпожой, которая ехала верхом со
всей вообразимой скоростью в замок.

Между тем, мистер Хервей не оправился от своего
изумления. Стоял некоторое время, обдумывая странное
происшествие, чему он был свидетелем, против своего
желания он оказался основным человеком.
Так как он не был знаком со слабой стороной леди
Беллы, он сделал вывод: её страхи о нем появились с той
простотой и некоторыми ложными представлениями,
которые создавались Лючией. Он полагал, та выдала его.
Испугавшись этой смешной авантюры, которая вскоре
будет составлена публикой, а он сам выставлен на
зубоскальство и насмешку своей деревенской знакомой,
он принял решение – уехать обратно в Лондон, как
можно скорее.
На следующий день притворившись, что он получил
письмо, которое срочно обязывало его уехать тотчас, он
взял позволение у своего кузена, искренне радуясь
бегству, которое избавило его от насмешки кузена, в чем
он не сомневался. Только история очень скоро станет
известной и принесет сильно к его пользе.
Однако Арабелла с целью быть совершенно
великодушной, качеством, в котором все героини
знамениты, наложила приказание на своих двух слуг, не
упоминать о том, что произошло. Давая им в самый раз

деньги за надежность их секретности, пригрозила им
своей немилостью, если они ослушаются.
Арабелла, как только она заимела благоприятную
возможность, не обманула ожидания уведомить свою
верную Лючию об опасности, из которой она так
счастливо вырвалась, возблагодарив Небеса за тот самый
срок с большой набожностью за сохранение её от рук
похитителя.
Два или три месяца укатились прочь после этого
злополучия без какого-нибудь нового приключения для
нашей неплохой мечтательницы. Когда её воображение
всегда овладевало заранее самыми причудливыми
понятиями, она совершила свой ложный шаг к другому
заблуждению, равно нелепому и смешному.

ГЛАВА 7. В которой некоторые противоречия очень
счастливо примирились.
Главный садовник маркиза принял молодого товарища
под свое мастерское служение. Того, кто жил в
различных знатных семьях, имел приятное лицо, был
изрядно элегантен. Имея понимание чего-нибудь свыше

своего звания, вступил в важную сделку с помощником с
учтивостью. Её он нажил, пока обитал в Лондоне. Он
казался очень выдающимся человеком посреди
неотесанных деревенских жителей, которые были его
товарищами-слугами.
Арабелла, когда она прогуливалась в саду, имела
многократные удобные случаи лицезрения этого
молодого мужчины, за кем она наблюдала с самым
особенным вниманием. Его особа и наружность имели
нечто, она посчитала, очень отличительное.
Когда она захотела поговорить с ним относительно
какого-нибудь дела, которое он употреблял при службе,
она заинтересовалась наблюдением, что его ответы
строились на языке в значительной степени
превосходным от его звания. А уважение, которое он
воздавал ей, было совершенно другого вида, чем
неуклюжая учтивость других слуг.
Распознав такие многочисленные отметки родовитости
далекие от подразумевания, она перешла к мнению, что
он был джентльменом, к вере, что он был нечто больше.
А каждое свежее лицезрение его прибавляло силы в её
подозрения, в которых она оставалась.

В ограниченный срок совершенно убедилась, что он был
какого-то особенного достоинства, кто замаскировался
под состояние садовника. Ввел себя в услужение её отцу,
с целью иметь удобную возможность объявления страсти
к ней, которая должна быть, конечно, очень большой.
Это и вынудило его напустить на себя внешний вид, так
недостойного его благородного происхождения.
Полностью овладев этой мыслью, она назначила себе,
понаблюдать за ним чуть-чуть больше. Вскоре открыла,
что он ходил очень неловко из-за своей работы,
отыскивал удобные случаи, чтобы быть одному; метался
на её пути так часто, как он мог, и пристально смотрел на
нее почтительно.
Она любила, когда видела его старание заглушить вздох
в то время, когда он отвечал на её какой-нибудь вопрос
относительно его работы. Один раз увидела его
прислонившегося к дереву со скрещенными руками на
своей груди и игравшего веревочкой от маленьких бус.
Она помнила, он видел ее, сидевшей в одной из беседок
и нанизывающей бусины. Это уверяло, что он
воспользовался этим и сохранил как объект своего
тайного обожания.

Она часто удивлялась, в самом деле, что не находит свое
имя, вырезанное на деревьях с какими-нибудь
таинственными выражениями любви. Он не скрывал
ложью увеличивающийся поток своих слез.
За три месяца, что он обитал здесь, всегда был болен
горячкой, вызываемой его печалью и стеснением, в
которые он поставил самого себя, не объявлением своей
страсти.
Однако она думала снова, что его страх обнаружения
привел его к развлечению себя работой, чтобы деревья
плодоносили, как анналы его секретных намерений или
удовлетворения своего уныния, чтобы выразить в какойнибудь манере выразительное состояние своей души. И
для него нездорового, его юность и крепость его
телосложения могла сгладиться за длительное время,
чтобы выстоять ему против атаки горячки.
Но он казался намного хуже и бледнее, чем он был. Она
заключила, следовательно, что он должен со временем
утонуть под мощью своей страсти, либо в противном
случае быть вынужденным, объявить это ей. Она
рассматривала это, как самое большое несчастье, не
находя в себе какого-нибудь расположения, одобрить его

любовь, поэтому она должна изгнать его из своего
присутствия.

этой маскировке только, чтобы иметь удобный случай
лицезрения меня каждый день.

При страхе им завладеет самонадеянность – уповать, что
со временем он смог бы сотворить какое-нибудь дело в
своем пристрастии. И это было возможно притом, что
предложение, которое она вынудит выговорить, может
быть или причиной его смерти. Либо толкнуть его, чтобы
совершить какой-нибудь экстравагантный поступок,
который бы открылся её отцу. Кто, может быть,
посчитает её виновной в держании тайной переписки с
ним.

Однако почему вы кажетесь такой удивленной? Разве это
возможно, что вы не подозревали того, что есть, каков он
на самом деле? Он никогда невольно не совершал какоенибудь раскрытие самого себя? Вы не удивлялись тому в
речах с его верным оруженосцем, который, наверно,
прячется близко, чтобы получать его повеления, и есть
случайный наперсник его страсти? Он не забавлял вас
каким-нибудь разговором обо мне? Или вы не видели
какой-нибудь ценный драгоценный камень в его
обладании, из-за чего вы догадывались о нем, что он не
кажется таким, каков есть?»

Эти мысли путали её так сильно, что надеясь найти некое
утешение облегчением своего разума в Лючии, она
выказала ей все свое беспокойство.
«Ах! – проговорила она, взглянув на Эдварда, который
только что прошел. – Как неудачно исполнено, мне
думается, в причинении той страсти, которая направляет
этого славного неизвестного, проводить свои дни в такой
стыдливой неясности!»
«Да, Лючия, – продолжала она, – тот Эдвард, кого вы
считаете, как одного из дворовых слуг моего отца, есть
персона возвышенного достоинства. Кто подчиняется

«Воистину, мадам, – ответила Лючия, – я никогда не
принимала его за какого-нибудь человека другого,
только как простого садовника. Только сейчас вы
открываете мои глаза. Мне кажется, я могу считать, что
необычно ошибалась. Он не выглядит как мужчина
небольшого ранга. И говорит совершенно в другой
манере от наших слуг.

Я никогда не слышала того, в самом деле, что он говорит
о вашей милости. Только однажды, и то было, когда он
впервые увидел вас, прогуливающейся в саду. Он
спросил нашего Джона, если бы даже вы не были
дочерью маркиза, а он говорил, что вы были так
прекрасны, как ангел.
Изящного драгоценного камня никогда не видела, а я
думаю, у него нет ни одного. Только он имеет часы и те
виды, как если бы даже он был нечто, мадам. Не помню,
чтобы замечала его беседы с каким-нибудь незнакомым
человеком, до такой степени выглядевшего как
оруженосец».

Лючия, обладая, таким образом, своей обычной
точностью, удовлетворила каждый вопрос своей
госпожи, предложенный ей. Она продолжила
расспрашивать, что ей сказать, если он попросит ее,
доставить письмо к ней, как другой джентльмен сделал.
«Вы не должны никакими средствами брать это, –
ответила Арабелла, – мое сострадание имело раньше
склонность быть пагубной для меня. Если он откроет

свое достоинство мне, я узнаю, каким способом
обращаться с ним».
Они находились в сей части своего разговора, когда шум,
который они услышали на некотором расстоянии,
заставил Арабеллу, направить свои шаги к месту, откуда
он поступал. И к её бесконечному удивлению заметила
главного садовника с палкой, которую он держал в своих
руках, совершая несколько ударов укрывающемуся
герою, кто выносил оскорбление с удивительным
терпением.
Пораженная наблюдением особы возвышенного
достоинства, подвергнутую действию такому
недостойному, она окликнула садовника, чтобы
удержать его руку. Тот тотчас повиновался, а Эдуард,
увидев молодую госпожу, выдвинулся с
раболепствующим видом, очень непохожим на Орундата.
«За какое преступление, прошу, – проговорила Арабелла
с непреклонным видом, – вы обходитесь с особой,
которую я вижу с вами, так жестоко? Он, кого вы
используете с такой неподобающей дерзостью, может
быть…

Только ещё раз я спрашиваю вас, что он сделал? Вы
принимаете какое-то уважение для его недостатка
умения в низком деле, в котором он находится на данный
момент».
«Это не за его недостаток умения, мадам, – сказал
садовник, – я наказывал его. Он знает свое дело очень
хорошо, если он сбережет это. Однако, мадам, я нашел
его…»

«Нет, – снова начал садовник, улыбаясь на заблуждение,
– он только собирался убить несколько карпов, которые
мошенник поймал и намеревался, я полагаю, продать; но
бросил их обратно в воду. Если ваша милость не
запрещает мне, я отколочу его здорово за его старания».
«Фу! Фу! – прервала Арабелла, выдыхая со стыдом и
досадой. – Не говорите мне более эти праздные
выдумки».

«Нашли его, вы говорите? – перебила Арабелла, – Имея
сведение о его положении, не были в состоянии,
отвратить такое обращение? Или скорее это было
поводом его для получения этого?»

После этого поспешно на коже проступили краски,
которые появились на её лице от странного обвинения её
славного поклонника. Она пребывала некоторое время в
невообразимом смущении.

«Его положение очень дурно, мадам, – возразил
садовник, – боюсь, это так, потому что однажды
окажется гибелью плоти и души. Я некоторое время
подозревал, что он имел дурной план в своей голове. И
только что сейчас наблюдал его на рыбном пруду и
помешал ему…»

Лючия последовала за ней и не могла, возможно,
примириться с тем, что её госпожа сказала ей,
интересуясь Эдвардом, с обстоятельством воровства
карпа. Она горячо желала услышать её мнение на этот
вопрос. Но, увидев её глубоко занятую своими
размышлениями, она не рискнула беспокоить её.

«О Боже! – помешала Лючия, взглянув жалостно на свою
госпожу, чье беспристрастное сердце приподнималось
вместе с сострадание. – Я ручаюсь, что он собирался
убить самого себя».

Арабелла, безусловно, находилась в таком ужасном
смущении, что это продолжалось некоторое время,
прежде чем она беспристрастно примирила познания в
самой себе. Но так как она имела больше всего

довольную легкость в приспособлении каждого
инцидента своим собственным желаниям и понятиям, то
она рассматривала этот вопрос, таким образом, со
многими различными способами. Натягивала также
многие выводы и представляла себе множество тайн по
большей части посредственных дел предположением
благородного неизвестного.
Наконец, она осталась больше, чем всегда укрепленной
во взгляде, что он был неким важным лицом, кого её
красота вынудила притвориться внешним видом,
недостойным самого себя.
Лючия больше неспособная хранить молчание, оттянула
её внимание от тех пленительных образов речью о
схватке за украденный карп.
Арабелла, чье замешательство возвратилось на этот
неприятный шум, обвинила её в сердитом тоне, никогда
не упоминать о таком оскорбительном подозрении какнибудь ещё.
«Прекрасно, – обратилась она к ней, – вы полагаете, что
человек его ранга может быть виновен воровством
карпа?»

«Увы! – продолжала она, вздыхая, – он имел, безусловно,
некий роковой умысел. И, вероятно, исполнил бы его, не
имея этого товарища, таким образом, по счастью
отвратившего его».
«Но мистер Вудбинд, мадам, – сказала Лючия, – видел
карпа в его руке. Хотела бы я знать, как он намеревается
поступить с ним».
«Успокойтесь, – снова начала Арабелла, весьма
огорченная, – уймитесь, вы раните мои уши вместе с тем
ужасным шумом? Я объявляю, что вы упрямая и глупая
девчонка, что этот несчастливый мужчина шел туда –
умереть.
И если он, в самом деле, поймал рыбу, это было, чтобы
скрыть свое намерение от Вудбинда. Его большое
намерение не могло внушить ему, что это было
возможно. Он мог подозревать о низости подобной, что
этот неосведомленный товарищ имел привычку, поэтому
он не держал заботы об этом, всецело овладевшей его
отчаянными размышлениями».
«Тем не менее, мадам, – проговорила Лючия, – ваша
милость имеет право, отвратить его поход к рыбному

пруду снова наложением ваших повелений на него,
чтобы он жил».
«Я приведу все в порядок, что смогу, – ответила
Арабелла, – только моя забота о безопасности к другим
особам не должна направлять меня, чтобы забыть,
сколько я в долгу перед собой».
Когда она всегда обвиняла мистера Хервея, вообразила
попытку увезти её прочь, в письме написала ему,
которым он, вероятно, обосновал свое упование
прощением этого. Она решила, быть более осторожней
на будущее в подаче таких примеров своего сострадания.
Она была в большом затруднении, в каком стиле утешить
своего отчаянного поклонника без воскрешения надежд,
которых она не имела склонности подкреплять.
Однако она освободилась через несколько дней от своего
недоумения новостями о снятии его со службы у
маркиза. Это она отнесла к новому плану, который он
составил, чтобы добыть её. А Лючия привела всё в
порядок, была того же мнения, что и сплетничалось
между слугами: Эдвард устрашился раскрытия более
многочисленных уловок, решил остановиться, пока не
был позорно уволен.

ГЛАВА 8. В которой промах в главной церемонии
поправляется.
Арабелла редко размышляла об этом последнем случае,
когда маркиз сообщил кусочек сведения ей, которое
открывало перспективу несметного раскрытия новой
себя.
Его племянник, только что возвратившийся из
путешествий, готовился прибыть и воздать маркизу
визит в его уединении. А так как маркиз всегда
намеревался выдать замуж Арабеллу за этого юношу,
кого он очень любил, то он рассказал своей дочери о
намерении визита её кузена, кого она не видела с тех пор,
пока ей исполнилось восемь лет. Для первого раза
маркиз незаметно ввел свое намерение отдачи ему, как
супруги её.
Арабелла, чья чувствительность была весьма потрясена
этим резким заявлением своего отца, могла с трудом
спрятать свою досаду, хотя она всегда намеревалась
выйти замуж по истечении некоторого срока или
другого, как все героини исполняли.

Все-таки, она считала, что такое событие должно
причинить бесконечное количество хлопот. И это было
неизбежно, она придет к этому положению по истечении
большого количества забот, разочарований и мук
разнообразного рода, похожих на них. Её поклонник
приобретет её своей шпагой из толпы соперников и
достигнет признания в обладании её сердца многими
годами почтения и верности.
Неуместность получения поклонника, от своего отца
рекомендованного, оказалась в этом ярком освещении.
Какая дама в романе всегда выходила замуж за мужчину,
который был выбран для нее? В тех случаях увещевания
родителя вызывали притеснения, упрямое
сопротивление, твердость и мужество; и готовность не
любить человека, предложенного для брака;
великодушная свобода желания, которое пренебрегало
любовью и ненавистью, как причудой других.
Арабелла, укрепленная своими собственными
решениями тех примеров геройского непослушания,
объявила своему отцу с большим торжественным
акцентом, что она всегда повиновалась ему во всех
справедливых и благоразумных вещах. Уверила, что если
он не попытается применить какую-нибудь силу на её

склонности, то она постарается соответственно и примет
своего кузена с той учтивостью и вознаграждением
дружбы, как и должна к такому родственнику и
человеку, кого он почитал своим уважением.
Маркиз, имея многократные случаи восхищения
витийством своей дочери, не извлек какой-нибудь
неприятный вывод из хороших различий, которые она
образовала. Вполне уверился её согласием, когда он
потребует этого. И ожидал приезда своего племянника с
большим нетерпением.
С тех пор размышления Арабеллы вращались вокруг
этого разговора со своим отцом. Она потворствовала
своим думам в наиболее уединенной прогулке в саду.
Лючия уведомила ее, что её кузен приехал, и маркиз
привел его в сад, взглянуть на нее.
В то мгновение они оба прохаживались. Хотя Арабеллой
заранее овладело предубеждение против благоприятных
намерений молодого Гланвиля, она не смогла удержаться
от обнаружения некоторого удивления от грациозности
его вида.
«Это должно быть признано, – сказала она своей
служанке с улыбкой, – что этот сторонник моего отца,

прибывший к нам, не низкий человек. Несмотря на то, я
чувствую непобедимое отвращение в себе против
встречи с ним в том качестве».
Когда она закончила эти слова, маркиз подошел и
представил ей мистера Гланвиля. Тот, целуя её при
свободе родственных отношений, причинил ей
отвращение, так выразившейся тотчас на её прекрасном
личике. Оно покрылось такой мрачностью, что маркиз
совершенно поразился этому.
Безусловно, Арабелла, которая ожидала, что он едва ли
дерзнет поцеловать её руку (8), была, таким образом,
захвачена врасплох от его свободы в покушении на её
уста. Она не только выразила свое негодование
нахмуренным видом, но и дала ему понять, что он
чрезвычайно оскорбил её.
Мистер Гланвиль, тем не менее, также не удивился, не
рассердился на её злобу, но вменил это её
провинциальной культуре, постарался пошутить над её
дурным расположением духа.
8 Героини, хотя и полагают поцелуй руки большим снисхождением к
поклоннику, никогда не позволяли этого без румянца и смущения. Между тем,
не колеблются, чтобы обнять его при каждом кратком отсутствии. (Сноска
Автора).

А маркиз, будучи рад обнаружить манеры, которые, он
полагал, были исключительно впечатлением
недоумевающей скромности, сказал ей, что мистер
Гланвиль не совершил оскорбления целованием её. То
была учтивость, которая дозволена всем приезжим в
первую деловую встречу, и поэтому не могла быть
отвергнутой и родственником.
«С тех пор общество так деградировало в этих обычаях,
от того как оно было прежде, – сказала Арабелла, с
улыбкой полной презрения к своему кузену, – я очень
довольна жить уединенно, это не подвергало меня
уничижению будучи свидетелем нравов.
Не могу одобрить, если каждый человек, которого я
встречу в будущем, будет так недостаточен в своих
приветствиях к дамам, как мой кузен. И мне все равно,
как значительно я удалена от общества».
«Однако, дорогая леди Белла, – перебил мистер Гланвиль
весело, – скажите мне, я умоляю вас, каким образом я
должен доставить удовольствие вам, чему я буду весьма
рад, чтобы почтить вас ради вашего доброжелательного
взгляда».

«Человек, – снова начала она, – кого я должна научить,
как приобрести мой доброжелательный взгляд, боюсь,
едва ли вознаградит меня своим покорным обучением за
старания, которые я дам ему».

Оживление, с которым он произносил речь, было так
весьма неприятно для Арабеллы, что она поворотилась
от него резко и пошла в другую сторону, приказав
Лючии, сказать ему – не преследовать её.

«Однако, – снова начал Гланвиль, – так я смогу избежать
ещё какого-нибудь случая оскорбления вас. Только
позвольте мне узнать, как вы будете сближаться на
будущее».

Мистер Гланвиль, кто не имел представления точного
повиновения, которого ожидалось от него, пошел было
за ней, не смотря на воспрещение, которое Лючия
выразила в наиболее решительной манере по образцу
своей госпожи.

«Так как, – ответила она, – нет необходимости
восстанавливать церемонию представления вас снова ко
мне, я не заимею последующей обиды этого рода, чтобы
опасаться.
Но я прошу объявить мне, если все кавалеры так
осмеливаются, как вы сами. А если бы даже родственник
вашего пола не полагает скромного объятия для дамы
радушным приемом достаточно чувствительным?»
«Нет, кузина, – воскликнул Гланвиль нетерпеливо, – я
сейчас убедился, что вы – правы. Объятие, конечно,
предпочтительнее, чем холод поклонов. Что я должен
доставить, чтобы маркиз представил меня во второй раз,
чтобы я мог бы получить вместе с таким приятным
гостеприимством?»

Только маркиз, кто оставил двух юных людей на
свободе, потолковать и прогуляться, чтобы он не мог
помешать им, воротился близко. Увидев Гланвиля
одного, окликнул его, чтобы иметь какую-то уединенную
речь с ним.
И так время пощадило Арабеллу от уничижения
наблюдением нарушения своих приказаний.

ГЛАВА 9. В которой поклонник сурово наказан за
проступки, которые читатель никоим образом не
обнаружит, если ему не расскажут.

Маркиз, хотя он решил отдать Арабеллу своему
племяннику, жаждал, что он прежде получит некоторое
впечатление нежности к ней прежде, чем он вполне
объявит свое решение. Горячо желал, чтобы он имел
право быть в состоянии преодолеть то отвращение,
которое она, казалось, имела к замужеству. Хотя
Гланвиль за очень немногие дни сделался страстно
влюбленным в свою очаровательную кузину.

Она часто удивлялась до такой степени, что мужчина,
кто, как она сказала своей наперснице, был владельцем
такого множества превосходных достоинств, держит
склонность и так мало способен к ощущению страсти
любви с деликатностью и усердием, как она ожидала
вдохновиться; или то, что он, чья беседа так приятна при
каждых других сюжетах, делает такое несчастное лицо,
когда он забавлял её делами галантности.

Между тем, она раскрывала такую сильную нелюбовь к
нему, что маркиз страшился, что это будет
затруднительно приготовить ее: допустить его как мужа.
Он замечал, как она принимала всякие благоприятные
возможности избегания его разговора, казалась всегда
без настроения, когда он отправлял какую-нибудь вещь к
ней. Но хорошо довольно угождала, когда он толковал с
ним, и слушала длинные беседы, которые они имели
вместе, с большим вниманием.

«Тем не менее, – прибавила она, – я буду порицать
желание – стать возлюбленной мистера Гланвиля. Я
убедилась, что страсть не вызывает улучшения в
неучтивости его манер к дамам, что делает его так
неприятным для меня, увеличивает мое отвращение».

Истина существует, она имела слишком много
проницательности, чтобы не видеть мистера Гланвиля по
большей части достойным. Его особа была вполне
красивой, он обладал большой долей ума,
непринужденного характера и оживления, кто
очаровывал всякого, но не бесчувственную Арабеллу.

Маркиз, изучая взгляды своего племянника несколько
дней, посчитал, что он увидел склонность достаточно в
них на Арабеллу, чтобы приготовить его получить
сведения своего намерения с ликованием. Поэтому он
позвал его в свой кабинет и объявил ему в немногих
словах, что если его сердце не было занято, а его дочь
способна доставить ему счастье, то он принял решение,
пожаловать её ему вместе со всем имуществом.
Мистер Гланвиль принял эту радостную новость вместе с
энергичнейшими выражениями признательности, уверяя

своего дядю, что леди Белла из всех женщин, кого он
всегда замечал, была больше всего приятней для вкуса.
Он чувствует к ней всю нежность и расположение своей
души, на которую был способен.

«Умоляю вас, кузина, – сказал он, – позвольте мне
заиметь удовольствие прогулки с вами одной. Какая
необходимость тут всегда держать, и так много,
очевидцев нашей беседы?»

«Я рад этому, мой дорогой племянник, – сказал маркиз,
обнимая его, – позволяю вам, – прибавил он, улыбаясь, –
только несколько недель поухаживать за ней, приобрести
её сердце, как только вы сумеете, а когда вы принесете
мне её согласие, ваш брачный союз будет отпразднован
тотчас».

«Вы можете уйти, – повторил он, обращаясь к Лючии и
другой служанке, – я должен нечто сказать вашей
госпоже отдельно».

Мистер Гланвиль не нуждался в повторении такого
приятного приказания, оставил кабинет своего дяди с
сердцем, наполненным ожиданием своего
приближающегося счастья здравомыслия. Арабелла была
в саду, он пошел к ней с решением, уведомить её
касательно позволения её отца, давшему ему, чтобы
достигнуть своим обращением её.
Он нашел свою прекрасную кузину, как обычно
сопровождаемую своими служанками. А заметив, что,
несмотря на его приближение, они спокойно продолжали
прогуливаться с ней. Они положили его под бремя
нетерпеливой сдержанности.

«Останьтесь, я приказываю вам, – проговорила
Арабелла, заливаясь румянцем, – нахальство такое
необычно. Используйте предписания не от кого-то, а
только от меня».
«Я прошу вас, сэр, – продолжала она, нахмурившись, –
какое сообщение секретов тут между вами и мной, что
вы ожидаете, я буду благосклонна к вам, несмотря на
отдельную беседу? Ни один из вашего пола, всегда
хвастливого, выгоду не добудет от меня случайно, вы
будете последним, кому я пожалую это».
«У вас страннейшие представления, – ответил Гланвиль,
улыбаясь на хорошенький гнев, который она открыла, –
конечно, вы можете держать отдельную беседу со всяким
джентльменом, без придания оскорбления на приличия.
А я могу отстаивать право на это счастье раньше какого-

нибудь другого, так как имею честь быть вашим
родственником».
«Это и неудивительно во всем, – снова начала Арабелла
серьезно, – что вы и я отличаемся во взгляде на этот
случай. Я не помню до такой степени, чтобы всегда мы
соглашались в каком-либо деле. И я склонна полагать,
что мы никоим образом не сойдемся».
«Ах! Не говорите так, леди Белла, – перебил он, – какую
перспективу страдания вы ставите передо мной! Если мы
существуем всегда, чтобы быть противоположными друг
другу, это неизбежно; вы можете не выносить меня, так
значительно, как я восхищаюсь и люблю вас».
Эти слова, которые он сопровождал с милым пожатием
её руки, бросили Арабеллу в такую невоздержанность
гнева и стыда, что несколько мгновений она была
неспособна произнести слова.
Какое ужасное нарушение всех этих правил галантности
и уважения, которые постановляли поклоннику выносить
целые годы в молчании, прежде чем он объявит свою
любовь к восхитительному объекту, той, которая вызвала
это. А затем ужасно-дрожащие и смиренные
коленопреклонения у ног оскорбленной прекрасной!

Арабелла с трудом сумела довериться своим чувствам,
когда она услышала признание, не только совершенное
без обычной формальности, но и притом, что дерзкий
преступник ожидал ответа без опасения наказания, на
которое он был бы осужден. И вместо умоления
отвращения её гнева он смотрел с улыбкой на удивление
в её глазах, как если бы он не боялся их молний,
ударивших его замертво.
В самом деле, это была скудная возможность для него
выйти из затруднения, улыбаясь и удивляясь слишком на
чрезвычайный жест Арабеллы. Как только он произнес
те роковые слова, она отскочила назад на два или три
шага.
Метнула взгляд на него, полный величайшего
негодования и подняла свои заблестевшие глаза к
Небесам. Казалось, на языке романа, обвиняла богов за
причинение ей такого жестокого оскорбления.
Волнение её мыслей незначительно уладилось. Она
повернулась опять по направлению к Гланвилю, чье лицо
не выражало ничего из того смущения и беспокойства
обычного обожателя в таком критическом
обстоятельстве. Её гнев возвратился с большей силой,
чем всегда.

«Если я не выражаю всей злобы вашему нахальству,
занимающую меня, – проговорила она, тронутая больше
презрением, чем гневом, – это ради того, чтобы
остановить вас, имея в виду мою злопамятность. Но
никогда не надейтесь на мое прощение вашего
заносчивого признания страсти, я могла почти
пренебречь собой для внушения.
Если это правда, что вы любите меня, идите и признайте
свое наказание в том отсутствии, к которому я
приговарию вас. И никогда не надейтесь, что я дозволю
человеку быть в моем присутствии, кто оскорбил меня в
способе, вами использованном».
Сказав это, она пошла прочь, подав сигнал к нему, не
преследовать её.
Мистер Гланвиль был впервые расположен, чтобы
рассмеяться на странный стиль, в котором она допускала
его выражение почтения к ней. Он нашел нечто такое
весьма спесивое и презрительное в речи, которую она
держала, что он был почти взбешен от досады.
Потому что не имел понятия о героических чувствах
своей кузины и никогда не читал романы, он был
совершенно не осведомлен о природе своего проступка.

И полагая, что презрение, выраженное ею к нему,
основывалось на разнице их ранга и достатка, его
гордость была так чувствительно уничижена при такой
мысли и на нее, так оскорбительно воспретившей ему
свое присутствие.
Он был в одно время склонен, чтобы
продемонстрировать свою злопамятность из-за такого
неблагородного обращения, покинув замок без
позволения равнодушного маркиза. Как полагал, тот не
мог быть неосведомленным приемом, в котором он был,
вероятно, встречен его дочерью. Мог бы охранить его от
этого, если бы только он, в самом деле, подразумевал его
так отлично, как представлял, чтобы исполнить.
Так он был весьма неистовым и запальчивым в своих
решениях, так хорошо чувствительным к наименьшим
обидам, то он был не состоянии рассуждать справедливо
о поведении маркиза в этом деле.
А пока он колебался тысячью другими решениями,
Лючия пришла к нему с запиской от своей госпожи,
которую она передала, не задерживаясь, пока он
вскрывал это. Записка была подписана в таком стиле:

«Арабелла к наиболее дерзкому мужчине на свете.
Вы, кажется, готовы осознать такое малое уважение и
почтение к повелениям дамы. Боюсь, это желание будет
слишком неизбежным, чтобы повторить то, которое,
отчасти, я наложила на вас.
Знайте же, я абсолютно настаиваю на вашем подчинении
в единственном способе, если вы в состоянии. Обида,
нанесенная мне вами, никоим образом не касалась меня
прежде.
Если вы думаете, что будет правильным запереть меня в
комнате, оставаясь здесь несколько дольше, то вы
прибавите непослушание к преступлению, которым вы
уже чрезвычайно прогневили.
Арабелла».

Надпись этого письма и необычный стиль его убедили
мистера Гланвиля в том, что оно неразумное в
достаточном количестве, чтобы обижаться. Оскорбление
воспринималась, как шутка, чтобы позабавить его, также
как и саму себя. Он проэкзаменовал её поведение ещё раз

и удивился своей глупости в необнаружении этого
прежде.
Его злопамятность исчезла тотчас, он возвратился в дом
и пошел без церемоний в комнату Арабеллы. Прежде чем
он вошел и был замечен ею, она была в глубокой
задумчивости наедине у окна. Шум, который он
произвел при приближении к ней, вынудил ее, наконец,
взглянуть, как если бы она усмотрела василиска. Она
улетучилась из своего кабинета и, закрывая дверь с
большой яростью, приказала ему покинуть её комнату
тотчас.
Мистер Гланвиль, спокойно полагая это, как шутку,
просил её открыть дверь. Но нашел, что она продолжала
упорствовать.
«Ну, что же, – сказал он, намереваясь, уйти прочь, – я
отомщу вам несколько раз от сих пор и добьюсь, чтобы
вы раскаялись об уловках, которыми вы играете со мной
в настоящее время».
Арабелла была не в состоянии подумать, что этими
словам он выразил насмешку. В самом деле, она не
сомневалась, что он в досаде и боли своей души угрожал
ей исполнением какого-то ужасного предприятия.

Только он или намеревался увезти её прочь, либо, думая
о её отвращении к нему, предположил имеющегося
соперника, более счастливого, предпочтенному ею. Те
таинственные слова, что он произносил, имели
отношение к его намерению убийства соперника. Таким
образом, как она знала, он может не обнаружить
соперника, чтобы дать выход своему отмщению.
Она устрашилась до такой степени, чтобы удовлетворить
тот пыл также как и любовь, когда он сделается
владельцем её свободы.
«Прекрасно, – сказала она Лючии, кому она сообщала
все свои мысли, – Не имею ли я каждый факт, чтобы
опасаться мужчины, кто знает так мало, как обходиться с
моим полом с уважением, которое и есть наше
вознаграждение. И кто затем, имея противоположное к
тихому качеству той страсти, оскорбляющей меня
свободным признанием любви; подвергал мои
приказания предельному презрению появлением предо
мной ещё раз и даже угрожает мне отмщением. Что он
намеревается на этот миг?»
Мог ли мистер Гланвиль представить и услышать
ужасные бедствия, которые она прочувствовала из
немногих слов, которые, он, шутя, произнес.

Он, конечно, произвел на нее совсем буйным
развлечением, её заблуждение было вызвано этим.
Однако она чем больше размышляла о его словах, тем
более убеждалась в страшных умыслах их.
Было бы напрасно, чтобы познакомить отца с
причинами, которые она имела для недолюбливания его
выбора; его решение было непоколебимо. И если бы
даже неумышленно приспособилась к этому, она
подвергла бы себя покушениям неистового и
несправедливого поклонника.
Он или одержал бы верх над маркизом, чтобы принудить
её к склонению, либо сделаться владельцем её особы, и
не прекращать преследовать ее, пока он не вынудит ее,
отдать ему свою руку.
Убедившись в абсолютном убеждении, что все эти вещи
должны неизбежно случиться, она посчитала это, то и
другое, как раз и благоразумно принять меры для своей
собственной безопасности поспешным побегом.
Необходимость примера, в самом деле, для поступка
этого рода, держала её несколько мгновений в
напряжении; пока она не вспомнит, что читала о всякой
героине, которая добровольно оставляла жилище своего
отца, как бы ни преследуемой она могла быть.

Но она приняла в соображение, что не было какихнибудь дам в романах в тождественных обстоятельствах,
как у нее самой. Была без благосклонности к
поклоннику, чью причину этого можно бы вообразить,
она совершила бы тайное бегство, которое сильно
нанесло бы ущерб её славе.
А когда не имелось основания для какого-нибудь
подозрения того рода в её случае, она посчитала, ничего
нет, чтобы помешать ей от нарисованной деспотического
усилия родительской власти и скрытых интриг
поклонника, чей целью было взять прочь её свободу, или
склонением её к замужеству с ним, либо созданием ей
заключения.

ГЛАВА 10. Содержит несколько инцидентов, в
которых читатель надеется быть заинтересованным.
Арабелла провела несколько часов в своем кабинете,
обдумывая тысячу различных уловок, как вырваться из
бедствия, что угрожало ей, когда она была прервана
Лючией. Та за желанием принятия сообщила ей, что
маркиз выехал верхом побыть на воздухе в тот вечер,

спустился со своей лошади и получил повреждение,
затем он слег в постель и попросил увидеться с нею.
Услышав о нездоровье своего отца, Арабелла побежала к
нему, излишне тревожась. Размышляя о твердости,
которую она только что имела, чтобы оставить его,
которое обострило её беспокойство, подошла к краю его
постели с глазами, утопающими в слезах.
Мистер Гланвиль сидел возле него; но встал при её
появлении, чтобы отдать ей свой стул, который она
приняла без какого-либо замечания. Он стоял на
некотором расстоянии, рассматривая её лицо, в котором
было так много шарма. Он пристально смотрел на нее с
пылом и восторгом, что не мог избежать её наблюдения.
Она покраснела от чрезмерно пламенных взглядов,
которыми он обдавал её. Найдя нездоровье маркиза
недостойным внимания достаточно, чтобы обязать её на
постоянное присутствие у его постели, она взяла при
первом удобном случае возвращение в свою комнату.
Только, когда она выходила, Гланвиль подал свою руку,
чтобы проводить её вверх по ступенькам, от которой она
презрительно отказалась.

«Уверен, кузина, – сказал он, немного уязвленный, – вы
не расположены перенести вашу злонравную шутку
куда-нибудь подальше?»

повелений противоположно появиться передо мной
снова. Преследовать меня в моей комнате и использовать
грубые угрозы ко мне?»

«Если вы вообразили, что я шутила с вами, – сказала
Арабелла, – то я скорее готова обвинить тупость вашего
ума в вашем упорстве в обхождении меня, таким
образом, вольно, нежели нахальство. Я первая обвинила
это.

«Остановитесь, умоляю, мадам, – перебил Гланвиль, – и
позвольте мне, спросить вас, если это моя
самонадеянность в объявлении себя вашим обожателем,
чем вы так весьма оскорблены?»

Но что бы то ни было причиной, сейчас объявляю вам
снова, что вы очень оскорбили меня. Если нездоровье
моего отца не ставит границ моего злопамятства в
данный момент, я стремлюсь, чтобы вы знали, что я не
выношу ущерба, который вы сделали мне так
терпеливо».
«Так как вы держите меня, чтобы поверить, что вы
серьезны, – ответил Гланвиль, – доставьте удовольствие,
позвольте мне узнать, какое оскорбление это, о чем вы
сетуете. Утверждаю, что я совсем в затруднении
уразуметь вас».
«Этого недостаточно, – снова начала Арабелла, – чтобы
оскорбить меня нахальным признанием вашей страсти.
Но вы должны ли притом в пренебрежении моих

«Несомненно, это так и есть, сэр, – ответила Арабелла, –
и такую самонадеянность не без ухудшающихся
обстоятельств вы прибавили с тех пор достаточно, чтобы
сделать меня вашим врагом».
«Я умоляю помиловать, – возразил мистер Гланвиль
серьезно, – за то оскорбление; а также за пребывание
несколько дольше в доме, которым вы владеете, так
изящно выставляя меня вон».
«Мое прощение, мистер Гланвиль, – снова начала она, –
не так легко добыть. Время и ваше покаяние смогут,
безусловно, привести в порядок почти для получения
этого».
Сказав это, она подала сигнал ему уйти, когда он
поднимался с ней в её комнату. Но нашла, что он не

повинуется ей, точно не был вполне знаком с этими
видами бессловесных приказаний.

ниже её. Оно, вероятно, увеличивало некоторую
определенную нелюбовь, какую она имела к его особе.

Она поспешно ушла в свой кабинет, как бы он не
попытался предложить ей сожаление какими-нибудь
выражениями отчаяния от жестокого изгнания, на
которое она обрекла его.

Его честь не позволяет ему использовать употребление
того преимущества власти её отца, который сумел бы
дать ему. Всецело скованный вниманием к своей
чувствительности от обращения, он решил выехать в
Лондон на следующий день без свидания с маркизом, от
кого он опасался некоторых стараний, чтобы удержать
его.

Мистер Гланвиль увидел, что она закрывается в своем
кабине. Покинул её комнату и ушел в свою собственную,
снова пораженный поведением своей кузины, чем
обычно.
Ее повеление ему, такое решительное, покинуть дом,
убедило его в невежестве и плохой воспитанности, не
имело изящности в её манерах, в каждом другом
отношении оказывалось несоответствующим. Не было
возможности сомневаться, что она имеет большую часть
ума, так как её разговор особенный, как и некоторые её
мнения представлялись ему гораздо превосходными, чем
у большинства других дам.
Поэтому он сделал вывод: оскорбление, которое он
получил, происходит от её пренебрежения, чтобы
позволить обращение к человеку, чье достоинство было

Приняв это решение, он приказал своему слуге держать
лошадей готовыми рано утром. Не давая каких-нибудь
извещений о своем намерении, он покинул замок в
экипаже так быстро, как возможно. К следующему
перегону он написал своему дяде, посылая гонца со
своим письмом. И далее держал свой путь к Лондону.
Маркиз, хорошенько чувствуя себя, поправился от своего
нездоровья приятным ночным отдыхом. Послал за
мистером Гланвилем утром, чтобы прогуляться с ним,
как было его привычкой, в саду. Но услышал, что он
уехал верхом, хотя он и подумал, что это было только,
чтобы проветриться.

Он даже не смог удержаться, обвиняя его, в своих
мыслях за небольшое невнимание, за которое он решил
пожурить его, когда он вернется. Но его
продолжительное отсутствие наполнило его некоторым
удивлением. Маркиз начал выражать свои страхи
Арабелле,что нечто произошло с Гланвилем.
Арабелла была в то время с ним, когда слуга преподнес
ему письмо, которое гонец мистера Гланвиля в тот
момент привез. Маркиз, метнул свои глаза на адрес,
осведомленный с рукой своего племянника.
«О Боже! – воскликнул он, весьма удивленный, – что
может подразумеваться этим?»
«Белла, – прибавил он, – здесь письмо от твоего кузена».
Арабелла на эти слова помешала почтительным жестом
своему отцу от вскрытия письма.
«Умоляю вас, о Боже, – сказала она, – прежде чем вы
прочитаете это письмо, дозвольте мне уверить вас, что
если это содержит какую-нибудь вещь роковую, то я не
во всем соучастница в этом.
Это правда, я изгнала своего кузена наказанием за
оскорбление, в котором он был виновен по отношению

ко мне. Но Небеса – мои свидетели, я не замышляла его
смерть. И если он пленился каким-нибудь неистовым
решением против себя, он превысил мои повеления».
Маркиз, чье удивление значительно увеличилось этими
словами, поспешно вскрыл письмо. Она заметила это и
поторопилась вон из комнаты. Заперлась в своем
кабинете и начала оплакивать последствие своих чар, как
если бы совершенно уверилась бы в смерти своего
кузена.
Маркиз, не смотря на это восклицание леди Беллы,
приготовился для узнавания какого-то очень ужасного
несчастного случая. Он был меньше захвачен врасплох,
чем он получит иное в содержании, когда последовало:

«Мой Господин, мое оставление вашего жилища так
внезапно, конечно, сделает меня виновным в большой
части непростительной неучтивости. Не могу отправить
сам сообщение вашей милости о причине, хотя, чтобы
обойтись без укоров леди Беллы, вынудившей меня на
это, я могу пожелать, чтобы вы узнали это несколько
иными средствами.

Однако, Господин, я ценю ваше уважение слишком
сильно, чтобы не рисковать потерей этого состраданием
к вам. Не предполагайте, что я способен сделать какоенибудь дело, чтобы оскорбить вас.

мои печали. Хотя и изгнала мистера Гланвиля, я не
желала его смерти. Несомненно, если бы только он знал,
как я рассержена на это, его душа будет удовлетворена
жертвой, которую я сотворю ему».

Леди Белла соизволила в приказе мне не задерживаться
дольше в доме и угрожала несколько настоящим и
ужасным обращением со мной, если я ослушаюсь её. Она
употребила так много иных презрительных выражений
ко мне, что я уверился: я не буду, таким образом,
счастлив.

Маркиз, будучи не в состоянии сдержать улыбку на это
самомнение, видел, что она не имеет даже и капли
сомнения, кроме той, что её кузен был мертв, и так это
сильно овладело её мыслью. Он спросил ее, если бы даже
она точно полагала, что мистер Гланвиль любил её
достаточно хорошо, чтобы умереть от горя за её дурное
обращение с ним.

Имею почтение к вашему замыслу, мой Господин, ваш
наиболее покорный, Чарльз Гланвиль».

Когда маркиз прочитал это письмо, он пошел в комнату
своей дочери с намерением пожурить её сурово за
обращение со своим племянником. Но увидев ее,
подходящую, чтобы встретить его, с глазами, обмытыми
слезами, он мало-помалу растерял некоторую часть своей
злобы.
«Увы! Мой Господин, – сказала она, – я знаю, вы пришли
приготовить меня к ноше с упреками за объяснение
моего кузена. Но я умоляю вашу милость не обострять

«Если, – проговорила она, – он любит меня не
достаточно хорошо, чтобы умереть из-за меня, конечно,
он любит меня ограниченно, то и я менее обязана ему».
«Но я хочу узнать, – перебил маркиз, – за какое
преступление была предоставлена вам свобода, изгнать
его из моего жилища?»
«Я прогнала его, мой Господин», – снова начала она, –
«за его самонадеянность в объявлении мне, что он любит
меня».
«Та самонадеянность, как вы зовете это, хотя я не знаю
за какое основание, – сказал маркиз, – была разрешена

мной. Поэтому знайте, Белла, что я не только дозволяю
ему любить вас, но также надеюсь, что вы постараетесь
ответить на его благосклонность. И глядите на него, как
на мужчину, кого я предназначаю вашим мужем».
«Здесь его письмо, – продолжал он, положил его в её
руку. – Я краснею за неучтивость, в которой вы виновны.
Однако постарайтесь исправить это наиболее любезным
поведением в будущем.
Я пойду, чтобы послать к нему тотчас, чтобы одержать
верх за его возвращение. Поэтому напишите ему
извинения, в которых я обвиняю вас. И это исполню, мой
гонец готов выехать».
Сказав это, он вышел из комнаты. Арабелла нетерпеливо
раскрыла письмо и нашла это в стиле так непохожим на
тот, какой она ожидала. Её нелюбовь к нему
возвратилась с большой яростью, чем всегда.
«Ах! Предатель! – сказала она громко. – Это, таким
образом, так он старается расшевелить мое сострадание?
Как сильно я слишком высоко оцениваю его
благосклонность, что вообразила его отчаяние,
способное убить себя?»

Неверный мужчина! – продолжала она, ходя кругом. –
Этими жалобами к моему отцу ты полон ожидания,
добиться успеха? А ты представляешь сердце Арабеллы,
которое можно выиграть насилием и
несправедливостью?»
В этом стиле она потратила время, определенное ей,
чтобы написать письмо. Когда маркиз послал за её
письмом; не имея намерения подчиниться, она вошла в
его комнату, убедительно заклиная его, не принуждать её
к снисхождению и так недостойному её.
Маркиз в настоящее время, будучи излишне
воспаленным ею, поднялся в бешенстве и, подводя её к
своему письменному столу, приказал ей мгновенно
написать к своему кузену.
«Если я должна написать, мой Господин, – произнесла
она, рыдая, – молю, будьте так добры, продиктовать, что
я должна сказать».
«Извиниться за ваше резкое поведение, – сказал маркиз,
– попросите его в наиболее услужливой манере, как
умеете, возвратиться».

Арабелла, видя, что это была необходимость для
повиновения, взяла ручку и написала следующую
записку:

«Несчастная Арабелла к наиболее немилостивому
Гланвилю.

расположения, так подобной, как его собственная. Все
же он объявил ей, что её стиль был очень необычен.
«И прошу, – прибавил он, улыбаясь, – кто научил вас
подписывать ваши письма таким образом? «Несчастная
Арабелла к наиболее немилостивому Гланвилю». Зачем,
Белла, эта надпись всецело рассчитана для информации
предъявителя.

Это не властью, какая у меня была более, приказываю
вам возвратиться; я отказываюсь от всякого владычества
над такими недостойными лицами. Только с тех пор оно
– желание моего отца, чтобы я пригласила вас обратно.

Пойдите, чтобы изменить это тотчас. Я предпочитаю,
чтобы мой гонец не мог узнать, что вы несчастная, либо
что мой племянник немилостивый».

Должна позволить вам узнать, что я аннулирую ваше
изгнание. Надеюсь, вы тотчас возвратитесь с гонцом, кто
доставит письмо.

«Прошу, мой Господин, – возразила Арабелла, –
удовлетворитесь, что я сделала в повиновении к вашим
приказаниям. Дозвольте моему письму оставаться, как
есть.

Несмотря на это, чтобы обойтись без признательностей,
знайте, что это – в повиновении к безусловным
повелениям моего отца, что вы получаете это
полномочие от меня. Арабелла».

Закончив эту записку, она отдала её маркизу прочитать.
Он, находя большую часть своего спесивого характера в
ней, не мог решиться контролировать её для

Мне кажется, это, однако, благоразумно, что я объявлю
какую-то злопамятность на жалобу моего кузена,
соизволившего обратиться к вам против меня. Не могу я,
может быть, составить свое письмо более любезней,
будучи невиновной в непростительной низости».
«Вы странная девушка», – ответил маркиз, взявший
письмо, и вложил его в одно из своих, в котором он
искренне просил своего племянника возвратиться, грозя

ему своим неудовольствием, если он ослушается; уверяя
его, что его дочь примет его также, как он может
захотеть.
Гонца послали с предписаниями: выехать и догнать
молодого джентльмена, чтобы он повиновался его
предписаниям так хорошо и вернулся с ним оттуда, где
он намеревался разместиться той ночью.
Мистер Гланвиль, кто надеялся, что его дядя достигнет
употребления других способов, чтобы вызвать обратно,
раскрыл его письмо без большого душевного волнения.
Но увидев другое, приложенное, его сердце подскочило
ко рту, не сомневаясь, однако, что это было письмо от
Арабеллы.
Только содержание захватило его врасплох так
значительно, что он с трудом понимал: или он мог
посмотреть на них, как на приглашение возвратиться,
или новое оскорбление. Её слова были так скрытны и
спесивы.
Надпись, будучи почти с той самой запиской, какую он
получил от нее в саду, подготовила его, сделать вывод о
шутке. Он не знал, что и делать, что и думать об этом.
Готовый поклясться, что голова этой дорогой девушки

повернулась, сказал он сам себе, если бы она не имела
больше ума, чем целиком вместе её пол.
После прочтения письма Арабеллы несколько раз он,
наконец-то, открыл письмо своего дяди, видя
безотлагательные примеры, которые он создал к его
возвращению. Он принял решение повиноваться, а на
следующее утро он выехал в замок.
Арабелла в течение срока ожидания своего кузена
казалась так унылой и скромной, что маркиз был весьма
обеспокоен.
«Вы никогда, – сказал он ей, – не ослушивались меня в
каком-нибудь одном деле в вашей жизни. Я могу с
основанием полагать, что вы приспособитесь к моему
желанию в выборе, в котором я приготовил мужа для вас.
Так как это невозможно, допустить всякое возражение
или его особы, или ума. И будучи сыном моей сестры,
он, конечно, не низкий для вас, хотя он и не имеет
титула».
«Мое первое желание, мой Господин, – ответила
Арабелла, – жить одиноко, не жаждущей вхождения в
какое-нибудь обязательство, которое может помешать
моей заботливости и попечениям и уменьшить мое

обслуживание лучшего из отцов, кто пока нынче всегда
большую часть ласково соглашался с моими
склонностями в каждом деле.
Только если это – ваше абсолютное приказание, чтобы я
вышла замуж, дайте мне не одного. Кто, хотя и имеет
честь быть соединенным с вами, также не заслужил
вашего уважения, ни моей благосклонности какимнибудь поступком почтенного человека его
происхождения, или страсти, в которой он притворяется,
чтобы заиметь меня.
Для превосходного моего Господина сколькими
услугами он заслужил благородство, которым вы
почитаете его? Всегда ли он спасал вас от всякой
значительной опасности?
Разве он сберег вашу жизнь и рисковал своей
собственной для вас каким-нибудь случаем? Разве он
заслужил мое уважение своими страданиями,
преданностью и уважением, или каким-нибудь большим
и великодушным жестом доставил мне свидетельства
своей любви, которая обязала меня вознаградить его
своей благосклонностью?

Ах, мой Бог, я умоляю вас, не думать так недостойно о
вашей дочери, как отданной кому-то, кто сделал так
немного, чтобы заслужить её. Если мое счастье дорого
вам, не низвергайте меня в положение, откуда вы не
сумеете взять обратно меня от человека, на кого я не
смогу повлиять».
Она было пошла, но маркиз прервал её сурово:
«Я не услышу более, – сказал он, – ваши неразумные и
смешные возражения. Что за вздор – это вы
проговорили? Какое услужение я должен ожидать от
племянника? А какими страданиями он должен стать
достойным вашего почтения?»
«Зарубите себе, Арабелла, – продолжил он, – что я не
прощу вас, если вы осмелитесь обходиться с моим
племянником в стиле, который вы использовали.
Я замечаю, что вы не имеете реального возражения
стремиться к нему, поэтому надеюсь, что вы
постараетесь повиноваться мне без отвращения. Так как
вы не представляете, будучи так мало знакомой, какая
большая часть послужит к большему счастью. Вы не
должны думать об этом незнакомом, если я настаиваю на

вашем направлении в наиболее важном деле вашей
жизни».
Арабалла было собралась возразить, но маркиз приказал
ей, быть молчаливой. И она пошла в свою собственную
комнату в такой значительной печали, что считала свое
несчастье: оно не было превыше, чем она всегда читала.

ГЛАВА 11. В которой последовательный спор был
несвоевременно прерван.
Маркиз был также очень обеспокоен её упорством. Он не
ожидал ничего более горячо, как выдать её замуж за
своего племянника. Только он не мог решиться вынудить
её соизволение.
И тем не менее, решил, что он показал ей, все-таки в
действительности, он намеревался воспользоваться
уверенностью результата, какой он ожидал. А из
нормальной прелести её характера он был по временам
не без надежд, она могла, наконец, одержать верх над
снисходительностью.

Возвращение его племянника восстановило его в части
своего обычного спокойствия. Затем он тихо пожурил
его за страдания себя самого, чтобы быть так далеко
перевезенным вместе со своей злопамятностью на
незначительные капризы леди, как к отъезду из его дома
без уведомления его. Он велел сойтись с Арабеллой и
постараться добиться своего мира с ней.
Поэтому Мистер Гланвиль пошел в её комнату, решив,
заставить её поделиться в некоем объяснении с ним,
интересуясь оскорблением, о котором она сетовала. Но
та точно возмущенная леди, которая держала убежище в
своем кабинете, приказала Лючии: сказать ему, что она
не расположена и не сможет увидится с ним.
Гланвиль, не смотря на это, утешал самого себя этой
обманутой надеждой упованием лицезрения её за
ужином. Она пришла, когда прозвучал колокольчик на
ужин, сделав самый прохладный поклон своему кузену,
села сама за стол.
Мягкая томность, что показалась в её очах, придавала
такой дополнительный шарм неким счастливым ликам в
мире, что Гланвиль, который сидел напротив нее, не мог
удержаться от пристального взгляда на нее с самым
особенным вниманием. Он обращался к ней и задавал ей

пустячные вопросы ради того, чтобы услышать звук её
голоса, которого печаль сотворила очаровательной
сладостью.

вас, сказать мне, каким образом я не учтив с вами.
Конечно, вы обошлись со мной так сурово, как если бы
только я виновен неким самым ужасным проступком».

Когда ужин закончился, она собралась уйти, но маркиз
попросил её остаться и позабавить своего кузена, пока он
намеревался просмотреть некоторые письма, которые он
получил из Лондона.

«Вы имеете наглость, – сказала она, – говорить мне о
любви. И вы хорошо знаете, что особам моего пола и
достоинства не разрешали выслушивать таковые речи. А
если за то оскорбление, за которое я прогнала вас от
моего присутствия, я не сделала больше, чем приличие
требовало от меня; и которое, между тем, употреблю,
будь я владелица моих собственных действий».

Арабелла покраснела от гнева на данное повеление,
однако не дерзала ослушаться. Она держала свои глаза,
направленными на пол, как будто бы боялась услышать
нечто, что оскорбит её.
«Ну, что же, кузина, – сказал Гланвиль, – хотя вы хотите
не иметь владычества над такими недостойными лицами,
как я сам. Все-таки надеюсь, вы не обижены на мое
возвращение в повиновение вашим повелениям».
«Так как мне не дозволено всякое желание, как мое
собственное, – сказала она, вздыхая, – эти дела или мне
не угодны, либо причиняют неудовольстие, не это ли
есть какое-нибудь последствие для вас, чтобы знать».
«Однако, безусловно, это есть, леди Белла, – перебил он.
– Если бы знал, как понравиться вам, я никогда, если
могу помочь этому, не прогневал бы. Поэтому я умоляю

«Но как это возможно, кузина, – сказал Гланвиль. – Разве
вы можете быть сердитой, несмотря на кого-нибудь из
любящих вас? Разве то преступление такого сильного
свойства, чтобы заслужить вечное изгнание от вашего
присутствия?».
«Бессильное для вас, – сказала Арабелла, заливаясь
румянцем. – Сердита ли я на любящего? Достаточно вам
знать, что я не извиняю мужчину, который будет иметь
самонадеянность рассказать мне, как он любит меня».
«Но, мадам, – прервал Гланвиль, – если особа, кто скажет
вам, что он любит вас, будучи рангом не ниже вашего,
думаю, что вы не совсем обижены благосклонными

чувствами, которые он ощущает к вам. И хотя вы не
расположены совершить какую-нибудь отдачу его
страсти, все-таки вы, конечно, обязаны ему за его
доброжелательный взгляд».
«Так как любовь не самопроизвольна, – возразила
Арабелла, – я не сделаю одолжения какому-нибудь
человеку, влюбленному в меня; несомненно, если бы
даже он мог помочь этому, он будет».
«Если это не самопроизвольная благосклонность, –
перебил Гланвиль, – то это не самопроизвольное
оскорбление. И если вы не думаете сами – обязанной
одним, также вы не на свободе, чтобы быть разгневанной
другим».
«Вопрос, – сказала Арабелла, – не в том: я ли
оскорбилась на влюбленного; но это не оскорбление ли,
чтобы быть объявленным мне так».
«Если нет ничего преступного в самой страсти, мадам, –
снова начал Гланвиль, – конечно, тут не может быть
преступления в объявлении этого».
«Тем не менее, обманчивы ваши доводы, чтобы иметь
право появиться, – перебила Арабелла, – я убеждена в
этом. Это непростительное преступление объявить леди,

что вы любите её. И хотя я не имею ничего другого,
чтобы предоставить доводы и оправдания, однако
авторитет обычая достаточно доказывает это».
«Обычай, леди Белла, – сказал Гланвиль, улыбаясь, –
всецело на моей стороне. Для дам так далеко
оскорбленных обращениями своих возлюбленных их
наиглавнейшая забота приобрести их, и своим
важнейшим торжеством выслушать об их страсти, вот
так, мадам. Я надеюсь, вы признаете, что спор не имеет
силы».
«Я не знаю, – ответила Арабелла, – какого сорта дамы
они есть, кто позволяет таковые неподходящие
вольности. Но я уверена, что Статира (9), Парисатис (10),
Клелия (11), Мандана (12) и все знаменитые героини
9 Статира (лат. Stateira, ум. около 395 г. до н. э.) – жена персидского царя
Артаксеркса II. Пользовалась любовью в народе, любая женщина могла подойти
и свободно поприветствовать свою царицу. С помощью своих приближенных
Парисатиде удалось отравить Статиру. (Ктесий, Персика, 53-57, 60-62. Плутарх,
Сравнительные жизнеописания).
10 Парисатида – дочь Артаксеркса I и вавилонянки Андии (V в. до н.э.), жена и
сестра Дария II, мать Артаксеркса II, Кира и др. Среди всех сыновей она
выделяла Кира, которого безуспешно пыталась возвести на престол. (Ктесий
Книдский в изложении Фотия. Персика, книга XVIII).
11

Клелия (лат. Cloelia) – легендарная римская девушка из рода Клелиев, которая
была отдана в заложники Ларсу Порсенне. Сбежав, ночью переплыла реку Тибр

старины, на кого эта слава быть похожим, не допускали
таких речей».
«Ах! Ради Бога, кузина, – прервал Гланвиль, стараясь
подавить смех, – не дозволяйте себе быть управляемой
такими устаревшими положениями! Мир совершенно
другой, чем это было в те дни. А дамы в этих
предполагаемых веках так охотно следовали образам
греческих и римских дам, как подражатели их нравов. Я
полагаю, что они достойны как одного, так и другого».
«Уверена, – возразила Арабелла, – мир не более
добродетелен в настоящем времени, чем это было в их
дни, и есть хорошая причина доверять, это не мудрее. И
не вижу, чтобы быть предпочтенной от прежнего себя
самой, ежели они мудрее и лучше.
Тем не менее, не могу быть убежденной, что вещи есть,
как вы говорите, но я немного лучше знакома с миром.
Нахожу, как много людей, кто имеет сходство с
с другими римлянками. По требованию Порсенны римляне выдали ее обратно,
но Порсенна освободил её, разрешив взять мужчин. Римляне воздвигли конную
статую у Святой дороги на Римском форуме (Тит Ливий. История основания
города, II, 13).
12 Мандана Мидии (584-559 г. до н. э.) – была принцессой Мидии, а позже
супругой Камбиса I Агианского и матерью Кира Великого, правителя
Ахеменидов в Персии.

Орундатом, Артаксерксом (13) и славными
поклонниками Клелии, как и тех, кто подобен Тирибасу,
Артаксу и дерзкому, и нахальному Гланвилю».
«Эпитетами вами данными, мадам, – сказал Гланвиль, – я
нахожу, что вы ставите меня в очень скверную
компанию. Однако прошу, мадам, если знаменитый
поклонник Клелии не открыл бы свою страсть, как мир
пришел бы к знанию этого?»
«Он не открывал свою страсть, сэр, – снова начала
Арабелла, – пока почтением, когда он служил
благородной Клелии и своей бесподобной дочери, у
которой он просит некое право к своему почтению. Он
несколько раз сохранял жизнь тому знаменитому
римлянину, спас Клелию, когда она была пленницей. И
превосходно, пожаловал такое множество обязанностей
для них, всех своих друзей. За то он мог хорошо
надеяться, чтобы быть прощенным восхитительной
Клелией за отвагу полюбить её.
Однако она использовала его очень сурово, когда он
первый объявил о своей страсти и был выслан также от
13 Артаксеркс – староперс. Artakhsathra, «могущественный», (465-424 гг. до н.
э.), персидский царь, прозванный Долгоруким, вступил на престол после
умерщвления своего отца Ксеркса I и старшего брата Дария.

её присутствия; а это было продолжительное время,
прежде чем она смогла победить себя сочувствием к
нему из-за его страданий».
Маркиз подошел при прерывании Арабеллы, она взяла
случай, чтобы уйти, оставляя Гланвиля более
очарованным ею, чем прежде.
Он нашел, что её обращение было основано примерами,
которым она полагала своей обязанностью – следовать
этому; и странно, как её представления о жизни казались.
Между тем, её взгляды содержали много остроумия и
деликатности, что он не мог позволить восхищаться ею.
Пока он видел странность её нрава, который бросал
препятствия на его пути, прежде чем он будет в
состоянии получить её.
Однако он, в самом деле, страстно влюбился в нее, то он
принял решение приспособиться так значительно, как
возможно, к её пониманию и постараться обрести её
сердце поведением наиболее приятным для нее. Поэтому
он напустил на себя вид большой отстраненности и
уважения, чтобы не упоминать о своей любви, ни
намерений её отца на его расположение.

А маркиз, наблюдая за своей дочерью, беседующей с ним
менее охотно, чем обычно, оставил со временем и
заслугу своего племянника склонить её к снисхождению
своего желания, не решился быть посредником своего
авторитета в деле, от которого её собственное счастье так
много зависело.

ГЛАВА 12. В которой читатель найдет образец
истинной патетической речи Орундата. Случай из
книг.
Арабелла заметила изменение поведения своего кузена с
большой долей удовлетворения; она не сомневалась, но
его страсть была так сильна, как и всегда. Только так он
воздерживался совершенно касательства развлечением её
каких-нибудь выражений этого.
Поэтому она в скором времени беседовала с ним с
большой приятностью и любезностью. Прогуливалась с
ним по несколько часов в саду, облокачиваясь на его
руку. И очаровала его до последней степени восхищения
приятных затей её остроумия и своими утонченными

рассуждениями по каждому предмету, который он
предлагал.
Это была величайшая трудность, он сдерживал себя от
речи ей тысячу раз в день, что он любит её чрезмерно и
убедительно просит её – дать свое соизволение
намерению её отца на его любовь. Но хотя он мог
приобрести на свой страх и риск разозлить её, даже это
было невозможно, чтобы выразить всякие чувства этой
натуре в ней, не имея при этом её служанок,
свидетельниц его речи, когда гулял с ней в саду. Лючия и
другая служанка всегда следовали за ней.
Если он сидел с ней в её собственной комнате, её
служанки были всегда на одном конце от них. А когда
они были оба в комнате маркиза, куда её служанки не
входили за ней, бедный Гланвиль встретился с
затруднением в виде маркиза, который думал, что его
племянник имел достаточное количество беседы со своей
дочерью приватно, поэтому он всегда участвовал в их
разговорах.
Он провел несколько недель в такой манере, весьма
огорченный незначительным прогрессом, который он
делал. И начал быть очень утомленным от стеснения,
которое он наложил на себя. В то время как Арабелла

однажды предоставила ему без коварства эту
благоприятную возможность беседы с ней на предметы,
которые он желал.
«Когда я размышляю, – сказала она, рассмеявшись, – о
разногласии между нами несколько дней тому назад и
фамильярности, в которой мы обитаем в данный момент;
я не могла предположить, какими средствами вы придете
к милой участи. Вы имели так мало повода ожидать
этого.
Прекрасно, вы не доставили мне ни сигналов раскаяния
за проступок, вами совершенный, за который я прогнала
вас. И я не уверена в беседах ли с вами, в способе,
который исполняю; ведь я даю вам не так много поводов,
обнаружить недостаток с моей также большой
непринужденностью, когда вы не причинили мне
неудовольствие вашей самонадеянностью».
«С тех пор, – ответил Гланвиль, – я не настаиваю на
поручении тех проступков, которые причинили
неудовольствие вам. Какие большие сигналы покаяний
можете вы ожидать, чем улучшение в моих манерах?».
«Только бы раскаяние предшествовало улучшению», –
возразила Арабелла, – «в других отношениях имеется

большое место, чтобы подозревать, что это только есть
притворство. А искреннее раскаяние обнаруживается в
таких очевидных отметках, что оно может едва ли быть
введенным в заблуждение в том, кто настоящий.
Я читаю о множестве неосторожных влюбленных, кто,
не следуя в своих обращениях, делали вид, что
раскаиваются. Вели себя так, как вы делаете, без подачи
каких-нибудь сигналов сокрушения от вины, которую
совершили, чтобы есть и спать хорошо.
Вы не потеряли своего румянца, не сделались худее на
единственный кусочек от своей скорби. Но
удовлетворившись речью, что они раскаялись и без
изменения своей склонности возобновить свой
недостаток, только скрывали свое намерение из боязни
потери всякой благоприятной удобной возможности
совершения этого снова.
Но истинное раскаяние, как я говорила, не только
производит улучшение, но человек, кто одержим этим,
сознательно наказывает сам себя за проступки, им
совершенные.
Таким образом, Мазар глубоко раскаялся в преступлении
своей страсти к восхитительной Мандане, вынудившей

его совершить. Кара принудила его самого стать на
сторону своего славного соперника; повиноваться всем
его приказаниям; сражаясь под его знаменами,
содействовать ему добыть обладание своей обожаемой
госпожи.
Такой славный пример самоотказа был, в
действительности, достаточным доказательством его
раскаяния. И бесконечно более убедителен, нежели
молчание, которое он наложил на самого себя с
уважением своей страсти.
Орундат, чтобы наказать себя за свою самонадеянность в
отваге донести замечательной Статире, что он любит ее,
принял решение умереть, чтобы искупить свое
преступление. И, несомненно, исполнил так, если бы
только его прекрасная госпожа по просьбе своего брата
не повелела ему жить».
«Однако умоляю, леди Белла, – прервал Гланвиль, –
были ли эти джентльмены счастливы в конце в
обладании своих хозяек?»
«Конечно, они были, сэр, – снова начала она, – но это
случилось после бесчисленных бедствий и бесконечных

услуг, множества опасных приключений, в которых их
верность наложила вообразимые строжайшие следы».
«Я рад, не смотря на это, – сказал Гланвиль, – что дамы
не были бесчувственными. С тех пор вы не порицаете их
за сострадание к своим возлюбленным; это так, чтобы
уповать, что вы не всегда будете неумолимой, как
нынче».
«Когда я буду так счастлива, – прервала она, –
встретиться с поклонником, который заимеет
непорочную и безупречную страсть ко мне, как Орундат
имел к Статире, и доставит мне так много славных
доказательств его постоянства и нежности, несомненно, я
не буду неблагодарной.
Только с тех пор я не имею достоинств Статиры (14), я
бы не претендовала на её милую судьбу. Буду очень
хорошо удовлетворена, если бы даже я избежала бы
гонений, которые люди моего пола, кто не ужасно
дурны, всегда подвергаются без надежды, вдохновить
такой пыл, как тот у Орундата».
14 Статира – старшая дочь персидского царя Дария и жена Александра
Великого. Арриан называет её Барсиной, все остальные античные авторы
именуют её Статирой.

«Я буду рад, лучше познакомиться с делами этого
удачного поклонника, мадам, – сказал Гланвиль, – чтобы
выработать самого себя по его образцу. Я могу надеяться
понравиться леди, как достойный человек моего взгляда,
как Статира была его».
«Ради Бога, кузен, – снова начала Арабелла,
засмеявшись, – каким образом вы потратили свое время;
в какие учения вы посвящены вашего периода? Разве вы
не смогли найти ни один, чтобы обойтись без прочтения
книг, из которых все полезные сведения могут быть
привлечены?
Книги дали нам больше всего блестящие образцы
великодушия, мужества, достоинства и любви, которые
приведут в порядок наши дела, форму наших манер.
Внушат нам с благородным желанием подражание тем
знаменитым, героическим и добродетельным делам,
которые совершали те особы так славно в их век, а,
следовательно, почтенное подражание и в нас?
Тем не менее, это не слишком запоздало, чтобы сделать
успехи. Позвольте мне, порекомендовать вам к чтению
эти книги, которые вскоре приготовят вас, чтобы
обнаружить неприличие вашего преступления. И,
вероятно, побудят вас избегать их в будущем».

«Я, конечно, прочитаю их, если вы желаете этого, –
сказал Гланвиль, – и у меня так велика склонность,
чтобы быть приятным вам, что я изберу всякий удобный
случай стать таким. А поэтому приму инструкции из
этих книг, если вы полагаете нужным, или от себя,
которые, безусловно, будут скорейшим методом
обучения меня».
Арабелла приказала одной из своих служанок принести
«Клеопатру» (15), «Кассандру (16)», «Клелию» и
«Великого Кира» (17) из её библиотеки.
Гланвиль не вскоре увидел девушку возвратившейся,
оседавшей под тяжестью тех огромных романов. Однако
он начал дрожать из боязни своей кузины, наложившей
свои повеления на него, прочитать их. И сожалел о своей
снисходительности, которая подвергла его к жестокой
необходимости совершения, что ему показалось

15 Роман Готье де Кост де Ла-Кальпренед (фр. Gautier de Costes de la Calprenede,
1610-1663) – «Клеопатра» (фр. Cleopatre), 1647 г.
16 Роман Готье де Кост де Ла-Кальпренед «Кассандра» (фр. Cassandre), 1642 г.
17 Романы Мадлен де Скюдери (фр.Madeleine de Scudery): «Артамен, или
Великий Кир», 1649-1653 гг., 10 томов (Artamene ou le Grand Cyrus); «Клелия,
римская история», 1654-1660, 10 томов (Clelie, histoire Romaine).

Геркулесовым трудом, либо в противном случае навлечь
на себя её гнев своим отказом.
Арабелла, указав своей служанке, поставить книги на
стол перед ней, раскрывала их одну за другой с глазами,
заблестевшими от наслаждения. В то время как Гланвиль
сидел завороженный в изумлении от зрелища такого
множества громадных фолиантов, написанных, как он
постигнул по большей части пустячными вообразимыми
сюжетами.
«Я выбрала эти немногие, – сказала Арабелла (не замечая
его ужаса), – из множества других, которые составляют
больше всего ценную часть моей библиотеки. А тем
временем вы пройдете от начала до конца эти. Полагаю,
вы значительно усовершенствуетесь».
«Конечно, мадам, – ответил Гланвиль, повернувшись
кругом в большом замешательстве, – некто может, как
вы говорите, сильно улучшиться из этих книг,
содержащих важную часть, – заглянув через страницу
«Кассандры», без всякого умысла прочитал эти слова,
которые были частью монолога Орундата, когда он
получил жестокое предложение от Статиры:

«Ах, жестокая! (говорит этот несчастный любовник) и
что я сделал, чтобы быть достойным этого? Осмотрите
свойство моего проступка, и вы заметите, я не так
виновен.

была христианкой, несведущей божеских положений
милосердия и прощения, которые христиане их
исповедованием делают одолжение, чтобы употребить.
Она была очень далека от желания смерти Орундата.

Только моя смерть может освободить меня от части той
суровости вашей ненависти, длящейся дольше, чем моя
жизнь? А умеете вы ненавидеть существо, что оставил
это тело, чтобы только повиноваться вам?

Если вы используете старания прочитать последующие
пассажи, вы обнаружите, что она выражается в наиболее
любезном стиле на свете. Когда Орундат объявил ей, что
он поживет, если она согласится, чтобы он жил,
принцесса наиболее нежно отвечает: «Я не только
соглашусь, но также молю об этом, и если у меня есть
какая-нибудь власть, приказываю это».

Нет, нет, вы не так сильно храбры до такой степени.
Наслаждение, вероятно, удовлетворяет вас. А когда я
перестану существовать, несомненно, я перестану быть
противным вам».
«Помилуйте, – сказал Гланвиль, подавляя смех с великим
трудом, – я не могу порицать даму этого несчастного
влюбленного за жалобы на её большую жестокость.
Здесь он дает единственный повод – подозревать, что она
равнодушна к его предсмертному послушанию её
повелений. Только ненавидит его до смерти. Нечестие
совершенно непростительное для христианки!»
«Вы осуждаете эту славную принцессу с очень
незначительным основанием, – перебила Арабелла,
улыбаясь на его заблуждение, – помимо этого она не

Тем не менее, чтобы вы не впали в другую крайность и
не порицали эту знаменитую принцессу за её
непринужденность (как вы прежде осудили её за
жестокость), необходимо вам узнать, как она была
вынуждена к этому благосклонному поведению к своему
любовнику. Поэтому прошу, прочитайте целиком труд».
«Подождите! Здесь это начинается», – продолжила она,
обращаясь поверх значительного множества страниц,
указывая, откуда он начнет читать.
Гланвиль, не имея никакого большого аппетита выносить
урок, постарался избежать этого умалением своей

кузины, пересказать пассажи, которые она попросила,
чтобы он ознакомился с ними. Но она не приняла этого.

поднялся и, присоединившись к ней у окна, начал
болтать о приятности вечера взамен жестокой Статиры.

Он был вынужден повиноваться, приступил к чтению,
где она указала ему и оставила его на свободе, прочитать
с величайшим вниманием. Она удалилась от него и
подошла к окну на другом конце комнаты.

Арабелла окрасилась от досады на его крайнее
равнодушие в вопросе, который был таким удивительно
важным, по её мнению. Но презирала ввести его в мысль
о его неучтивости в оставлении предметов, которые они
совершенно не обсуждали, и которые она использовала,
таким образом, многими стараниями, чтобы приготовить
его – постигнуть. Поэтому она продолжала молчание и
не снизошла, чтобы предоставить ему ответ на какойнибудь предмет, о котором он говорил.

Мистер Гланвиль, кто не был склонен причинять
неудовольствие ей, осмотрел урок, который она
поставила ему, решив, это не было очень сильно один раз
покориться.
Но считая страницы, он совершенно испугался
количества. Не мог одержать верх над собой, чтобы
прочитать их. Поэтому слегка касаясь их сверху, он
делал вид, что глубоко занимается чтением.
В действительности, он созерцал удивительный эффект,
который книги вызвали в уме его кузины. Она
испортилась от смешных причуд романов, которые они
сотворили в её воображении. По его мнению, одни они
наибольшей частью наполняли дам в свете.
Тогда как он сидел долго достаточно, чтобы приготовить
её – доверять: он прочитал, что она хотела. Гланвиль

Гланвиль её молчанием и нахмуренным видом оценил
ощутительно свою вину. Чтобы исправить это, начал
беседу о неумолимой Статире, хотя, в действительности,
он плохо знал, что ответить.
Арабелла, проясняясь немного, не пренебрегла, чтобы
ответить ему на свою излюбленную тему:
«Я знала, – проговорила она, – вы будете готовы
порицать эту принцессу равно за её жестокость и её
добросердечие. Но надо помнить, что она сделала это в
благосклонности к Орундату всецело ради великодушия
Артаксеркса».

Здесь она остановилась, ожидая, что Гланвиль даст свой
взгляд; кто странно пришел в замешательство, ответил
наобум: «Будьте уверенны, мадам, он был самый
великодушный соперник».

Если бы только он прочитал единственную страницу,
узнал бы, что Оронт и Орундат был один и тот же
человек. Имя Оронт напустил на себя Орундат, чтобы
скрыть свое настоящее имя и достоинство.

«Соперник! – воскликнула Арабелла. – Артаксеркс –
соперник Орундата! Ладно, вы потеряли свой разум. Он
был брат Статиры. И это было по его ходатайству, что
Орундат, либо Оронт, был обязан своим счастьем».

Стыд и бешенство, которые она испытала при таком
очевидном доказательстве его пренебрежения и
насмешки, в которое она выставила себя саму, были так
велики, что она не могла найти достаточно суровые
слова, чтобы выразить свою чувствительность.

«Конечно, мадам, – возразил Гланвиль, – это было очень
великодушно в Артаксерксе, когда он был братом
Статиры, чтобы стать посредником в пользу несчастного
поклонника, и оба, Орундат и Оронт, были весьма
обязаны ему».
«Оронт, – возразила Арабелла, – был обязан ему, чем
Орундат; так как достоинство Оронтеса было бесконечно
ниже, чем у Орундатеса».
«Однако, мадам, – прервал Гланвиль (весьма довольный
на свое умение так хорошо преодолеть препятствие, в
котором он находился), – кто же из этих двух
влюбленных в Статиру стал счастливым?»
Этот злополучный вопрос тотчас уведомил Арабеллу,
что она все это время была обманута своим кузеном.

Но убеждаясь, что не уважение, ничто другое не
обязывало её к беседе с ним снова, она приказала ему
мгновенно покинуть её комнату. Уверила его, если он
ещё раз попытается приблизиться к ней, она вернее
подчинится наиболее ужасным результатам злобы своего
отца, чем быть обязанной видеться с такой особой.
Своим недостойным поведением сам подверг её
издевательству и отвращению.
Гланвиль, кто увидел себя вновь изгнанным во второй
раз, попытался с большим смирением побудить её
отменить свое жестокое предложение. Но Арабелла,
заливаясь слезами, сетовала так трогательно на лютость
своей участи в подвергании её к невыносимой

назойливости мужчины, которого она презирала и чье
присутствие было так назойливо.
Гланвиль, думая, что это лучше – позволить её ярости
испариться, прежде чем он попытается успокоить ее,
оставил её комнату, проклиная Статиру и Оронта тысячу
раз, и обременяющих авторов тех книг, всякими
проклятиями своего неистовства…

ГЛАВА 13. Приключения книг продолжаются.
В этом настроении он пошел в сады, чтобы миновать
досаду этого злополучия, полученную им. Когда
встретил маркиза, который неотступно потребовал
знакомства с причиной того дурного расположения духа,
так очевидного на его лице, Гланвиль рассказал все, что
произошло, кроме досады своего сердца. Было
невозможно для него повторить обстоятельств состояний
его позора без смеха, так же как и маркиза, который
обдумывал историю, так весьма забавную, что он
непременно послушал бы это ещё раз.

«Несмотря на это, Чарльз, – сказал он, – хотя и приведу в
порядок, я смогу добыть ваше помилование от леди
Беллы; все-таки я не сомневаюсь, признать вас, ведущего
себя очень неправильно, в не чтении, какое она
попросила от вас, помимо потери благоприятной
возможности любезности ей.
Вы втянулись в затруднительное положение: для чего
вам следовало обойти раскрытие обмана, вы набросились
на нее, когда она начала разговаривать с вами о том, что
она попросила вас прочитать».
«Я осознаю свою ошибку, Господи, – ответил Гланвиль,
– однако, если бы только вы меня восстановили в
благосклонности моей кузины ещё раз, я обещаю вам –
загладить это другим поведением на будущее».
«Я посмотрю, что смогу сделать для вас», – сказал
маркиз, оставляя его, чтобы пойти в комнату Арабеллы,
которая ушла в свой кабинет, весьма огорченная этой
недавней обидой, которую она получила от своего
кузена.
Её горе было ещё острее, когда начала думать о перемене
его поведения, что он оказался таким поклонником, как
она желала. Особа мистера Гланвиля и способность

привлечь её привередливое внимание, говорить на языке
романа. А она не выносила его только за несогласное.
Было очень располагающе, чтобы желать его хорошо,
поэтому это не было удивительно, что она очень
рассердилась на обиду, которую она получила от него.
Маркиз не нашел её в комнате, двинулся в её кабинет,
где её служанки сообщили ему, что она ушла.
Постучавшись тихо в дверь, был допущен Арабеллой. Он
тотчас усмотрел ее, проливающую слезы очень много.
Прекрасные её глаза были покрасневшими и вспухшими,
а следы от её слез могли быть все ещё замечены на её
прекрасном личике, которое при виде маркиза покрылось
румянцем, как если бы она осознавала свою слабость в
оплакивании преступления виновного кузена.
Маркиз получил благоприятное предзнаменование для
своего племянника от её слез и смущения, но не
расположенной, увеличить это признанием, что он
заметил это. Он сказал ей, что пришел по просьбе
мистера Гланвиля, чтобы предотвратить распрю между
ними.
«Ах! Боже мой, – прервала Арабелла, – не говорите более
о том недостойном мужчине, кто так грубо использовал
обыкновение моей благосклонности и привилегии,

которые я позволяла ему. Его низость и неблагодарность,
однако, слишком очевидны.
И не имеется ничего, в чем я так очень раскаиваюсь.
Потому что моя слабость в восстановлении его в своем
доброжелательном взгляде после того, как он в одно
время потерял право на это нахальством, несравнима».
«Конечно, Белла, – сказал маркиз, улыбаясь, – вы
обижены слишком глубоко этими незначительными
делами, я не могу считать, что мой племянник так
виновен, как вы меня уверяете. И вы бы также не
гневались, не удивлялись, что он больше предпочитает
вашу беседу, прежде чтения неразумной старомодной
книги, которую вы вложили в его руки».
«Если бы только, ваша милость, прочитала эти книги, –
возразила Арабелла, окрашиваясь в красный цвет от
огорчения, – вероятно, вы бы заимели другое мнение
этого. Но, тем не менее, может быть, мой кузен не будет
иметь обыкновения для пренебрежения, котороеон
продемонстрировал на мои повеления; и из-за дерзости
обманом, в который он бросил на меня, чтобы
подвергнуть меня стыду лицезрения себя самой, так
смешно обманутой».

«Однако вы должны простить его, – сказал маркиз, – я
неотступно требую этого, прежде чем покину вашу
комнату, что вы допустите его к расположению».
«Извините меня, Господин мой», – возразила Арабелла, –
«это то, что я не смогу исполнить. И я надеюсь, что вы не
причините зло мне, таким образом, как продолжать
просить этого».
«Нет, Белла, – сказал он, – это переступает в чем-то меру
и создает маловажные ссоры слишком большого
последствия. Удивлен вашим обращением с мужчиной,
за кого впоследствии, если вы всегда будете
повиноваться мне, вы должны согласиться выйти
замуж».
«Не подлежит сомнению, Господин мой, – ответила она,
– однако это будет мое великолепие повиноваться вам во
всем, что сбудется, кроме этого, что вы приказываете
мне сейчас исполнить, не будет, таким образом, как я
выражаю, вы скорее вмените в вину мой отказ к
необходимости, чем выбору».
«Что! – ответил маркиз, – Вы стараетесь уверить меня,
что это невозможно, чтобы мистер Гланвиль стал бы
вашим мужем?»

«Это невозможно, он будет таким с моего соизволения, –
снова начала Арабелла, – а я не могу доставить это без
повреждения моей собственной, скромной, по большей
части чувствительной манере».
«Идите, идите, Белла, – повторил маркиз (раздраженный
за её излишнее упрямство), – это так значительно, что я
порицаю потворство ваших слабых сторон в этой манере,
ваш кузен достоин вашей благосклонности. И вы не
смеете отвергать этого в нем, без навлекая на себя моего
неудовольствия».
«Так как моя благосклонность не находится в моей
собственной власти, чтобы даровать, – сказала Арабелла,
проливая слезы, – я не знаю, как сносить ваше
неудовольствие. Однако, несомненно, я ведаю, как
умереть, чтобы избежать действия, которое будет мне
наибольшим чрезвычайным несчастием в мире».
«Неразумная девушка! – перебил маркиз. – Как странно
вы говорите? Мысли о смерти приличествуют ли так
фамильярно для вас, что выражаетесь, как умирающая,
при таком незначительном деле?»
«Потому что, Боже мой, – снова начала она в
возвышенном тоне, – я не уступлю или в добродетели,

либо мужестве, как и многие другие моего пола, кто,
когда их преследовали, как и меня, избегли кончины с
облегчением. Не знаю, почему я считаюсь менее
способной на это, чем они.
А если бы даже Артемиса, Кэндис и прекрасная дочь
Клеопатры могли презирать страх кончины ради мужчин,
они любили, не подлежит сомнению. Однако и я также
смогу подражать их мужеству, избегать мужчину, у меня
так много основания ненавидеть».
«Девушка, конечно, сошла с ума, – прервал маркиз,
чрезмерно разъяренный на странную речь, которую она
произнесла. – Эти неразумные книги, мой племянник
говорит, перевернули её ум!»
«Где они? – продолжил он, входя в её комнату, – я спалю
все, на что я смогу наложить свои руки».
Арабелла, задрожав от участи своих книг, последовала за
отцом в комнату, который увидел книги на столе,
которые причиняли эту горестную авантюру лжи. Он
отдал приказ одной из её служанок – унести их в его
комнату. Торжественно пообещав, что предаст все их
пламени.

Арабелла не смела от ярости, в которой он находился,
перебить. Он вышел из комнаты, оставив её, оплакивать
участь такого множества славных героев и героинь. Они
в результате более жестокого тиранства, что всегда
испытывали раньше, уходили, чтобы существовать,
брошенными безжалостными возлюбленными. Те,
несомненно, воздавали самое небольшое уважение
божественной красоте удивительной Клелии, либо
героической доблести храброго Оронта, и остальные те
принцы и принцессы, чьи дела Арабелла взяла за образец
для себя.
Судьба, не смотря на это, не всецело оставила этих
знаменитых особ, избавляя их от такой недостойной
участи, и привела мистера Гланвиля в комнату маркиза
только что, когда он отдал приказы их уничтожить.

КНИГА 2.

ГЛАВА 1. В которой приключения книг счастливо
завершаются.

Маркиз, как только он увидел мистера Гланвиля, объявил
ему, что он принял решение: отучить Арабеллу от
причуд сжиганием книг, что так засели в её голове.
«Я захватил некоторые из них, – продолжил он,
улыбаясь, – и могу, если вы желаете, дайте волю своей
ненависти к этим виновникам вашей немилости
сжиганием их».
«Хотя я имею все основание в мире до такой степени
быть разъяренным поджигателем Статиры, – сказал
Гланвиль, рассмеявшись, – за убыток, который она
нанесла мне, однако я не могу соизволить бросить такое
оскорбление моей кузине, как сжечь её излюбленные
книги».
«А теперь я думаю об этом, мой господин, – продолжил
он, – я постараюсь приобрести заслугу от леди Беллы
спасением их. Поэтому пощадите их по моей просьбе и
позвольте мне, отнести их к ней. Я буду совсем
несчастлив, пока мы не станем друзьями снова».
«Вы можете сделать так, как вы желаете, – сказал маркиз,
– только я думаю, это ободрит её в своей глупости, если
отдать их опять».

Гланвиль без возражения нетерпеливо занялся книгами
из страха, что тот переменит свое намерение. Он сильно
наслаждался благоприятной возможностью, он принесет,
предлагая свой мир с леди Беллой.
Побежал в её комнату, нагруженный этими любезными
заступниками, встретив на своем пути Лючию, которая
воспротивилась ему. Он проникнул беспристрастный в
кабинет унылой неплохой некто, кто была охвачена
горькими размышлениями о лютости своей участи,
оплакивая свою потерю потоками слез.
Так смешон был повод этих слез. Между тем Гланвиль
не мог созерцать их без притворства; напуская на себя
выражение так серьезно, как он был в состоянии, он
положил книги перед ней.
И объявил ей: он надеется, что она извинит его прибытие
в её присутствие. Это было исключительно, чтобы
возвратить ей те книги, чью потерю она, казалось, так
сильно оплакивала. Он прибавил, что это было с
большим препятствием, он одержал верх над маркизом,
чтобы не сжечь их немедленно, и про свой страх, что
может, в самом деле, исполнить, как он и грозил сделать
с ними. Поэтому схватил их и принес с такой небольшой
церемонией в её кабинет.

Арабелла, чье лицо засияло в улыбке приятной
неожиданности при зрелище своих полученных обратно
сокровищ, сосредоточила свои заблестевшие глаза на
Гланвиле с взглядом внутреннего довольства, что дошло
до его сердца.
«Я хорошо усматриваю, – сказала она, – какого
преувеличение заслуги этого маленького услужения вами
сделанного для меня, вы ожидаете, что я дозволю этому
уничтожить ваши минувшие оскорбления. Я благодарна
достаточно, чтобы быть без памяти всякой услуги, что
вы проявили ко мне.
И хотя я, может быть, имею обыкновение для
подозрения, что оно было скорее хитростью, нежели
дружбой, что понуждало вас домогаться моего
наслаждения сбережением этих невиновных жертв
неудовольствия моего отца. Не смотря на это, я прощаю
вас за предположение, что вы пожелаете в будущем
избегнуть всякий повод оскорбления меня».
С этими словами она подала сигнал к нему, чтобы уйти,
боясь безрассудства его ликования, которое бросит его
под её ноги, чтобы поблагодарить её за бесконечное
расположение, которое она пожаловала ему. Но
открытие находки, что он, казалось, добьется

пребывания дольше, она призвала одну из своих женщин
в свой кабинет. Некоторыми самыми выразительными
нахмуриваниями доставила Гланвилю уразуметь, его
пребывание не было по нраву таким образом.
Он покинул её с настоящим глубоким поклоном, очень
довольный на её аннулирование его изгнания. Уверял
маркиза, что ничего не могло случиться более удачнее
для него, чем его намеренная передача книг его дочери.
Так как это доказывают средства восстановления его в её
благосклонности.

ГЛАВА 2. Которая содержит очень естественный
случай.
За это время мистер Гланвиль, хотя он был далеко от
наступления понятия у леди Беллы, как возлюбленного,
все-таки стараниями он явно представлялся, чтобы быть
любезным ей, совершал каждый день какой-нибудь
прогресс в её почтении.
Маркиз был весьма рад на созвучие, которое
существовало между ними, хотя он мог желать, чтобы
провести их свадьбу после прохождения небольшого

поста. Но Гланвиль, кто был больше знаком со слабой
стороной Арабеллы, нежели маркиз, уверил его: он
разрушит все надежды, если поторопит её выйти замуж.
И умолял его оставить это совершенно, чтобы склонить
её к согласию обоих их желаний.
Маркиз был удовлетворен его причинами и решил не
докучать своей дочери на те предметы как-нибудь
больше. Так они обитали несколько месяцев в полном
спокойствии.
Болезнь маркиза захватила, и при первом размышлении
была опасной, причинила серьезную помеху.
Излишняя чувствительность Арабеллы на этот случай, её
сильная заботливость, её набожное попечение и
непрестанное присутствие при постели своего больного
отца были полны такими многочисленными неопытными
прелестями, что делало любовь Гланвиля ещё сильнее.
Когда нездоровье маркиза увеличилось, лишь привело к
её заботе и усердию, Арабелла не дозволяла кому-нибудь
дать ему какую-нибудь вещь, только сама. Она терпела
занудство всяких раздражительных капризов больного
мужчины с удивительной прелестью и терпеливостью.
Сторожила целые ночи последовательно у его постели. А

когда на его назойливость она соглашалась использовать
какой-нибудь отдых, то устраивалась исключительно на
диване в его комнате, откуда никакие просьбы не могли
её удалить.
Мистер Гланвиль участвовал вместе с ней в этих
утомлениях. И своей заботой об её отце и нежностью к
ней подкреплял её в уважении, которую она питала к
нему.
Маркиз, кто боролся с силой своей болезни две недели,
скончался на пятнадцатый день на руках Арабеллы,
которая получила его последние взгляды. Его взоры не
оставляли её личика до тех пор, пока не были закрыты
его смертью.
Ее расположение духа и души, которых было желание
быть полезной ему, одни поддерживали нынче. Вдруг
сил не достало ей; и она упала на ложе без чувств или
движения, как только она увидела его умирающим.
Мистер Гланвиль, кто стоял на коленях с другого края
ложа и держал одну из дядиных рук, находился по
большей части чрезвычайного ужаса, а увидев состояние,
в котором она была, подлетел к ней утешить. Её

служанки, пока он поддерживал ее, употребляли все свое
старание, чтобы вернуть её.
Но она продолжала так долго быть в своем обмороке, что
они опасались, что она умерла; а Гланвиль предался
больше всего горькой скорби. Как только она раскрыла
свои глаза, это было единственное, чтобы закрыть их
снова.
Её обмороки продолжались целые сутки; а лекарь
утверждал, что она была в большой опасности от своей
излишней слабости. Она была перенесена на постель в
состоянии, что представлялось, чтобы сулить очень
малые упования на её оживление.

Леди Белла оставалась в постели несколько дней; и её
жизнь, полагали, была в опасности. Но её молодость и
сила её конституции преодолели её болезнь. А когда она
так хорошо поправилась, когда была в состоянии
допустить визит своего дяди, то мистер Гланвиль послал
за позволением, чтобы представить отца.
Огорченная Арабелла согласилась с его просьбой; но
будучи в таком случае более нездоровой, нежели
обычно, она умоляла, чтобы они отложили свой визит на
час, либо на два. На это они согласились, и, обращаясь в
назначенное время, были введены в гардеробную
Лючией, которая сообщила им, что её госпожа только
очнулась от дремоты.

Забота о похоронах маркиза перешла к мистеру
Гланвилю, он отправил гонца нарочного к своему отцу,
который был назначен блюстителем леди Беллы. Маркиз
прежде спросил ее, если она была расположена, это
будет так.

Мистер Гланвиль, кто не видел её несколько дней,
ожидал её пробуждения с большим нетерпением и
радовался с описанием её вместе с любовью своему отцу,
когда звук её голоса в следующей комнате прервал его.

Этот джентльмен приехал вовремя, чтобы быть
очевидцем той печальной церемонии, которая была
наполнена великолепием, подходящим родовитости и
достатку маркиза.

ГЛАВА 3. В которой наслаждение от утешительного
визита и другие серьезные вопросы.

Арабелла, после того как пробудилась от своей дремоты,
потворствовала своей печали жалобами, которыми её
служанки также воспользовались, чтобы слушать. Они
предпочитали не мешать ей.
«Безжалостный рок! – сказала она, в наиболее
вообразимом волнующем тоне; – Жестокая судьба!
Которая не удовлетворилась лишением моего
младенчества нежных забот и снисходительности
материнской любви, ограбила меня единственным
родителем. Я оставлена. Судьба подвергла меня в эти
ранние годы к горе потери его, кто был не только моим
отцом и моим другом, но и защитником моей юности!»
Затем сделав паузу на мгновение, она возобновила свои
жалобы с глубоким вздохом.
«Дорогие останки лучшего из отцов! – продолжила она. –
Зачем было это не разрешено мне обмыть вас своими
слезами? Почему те святые смертные останки его, кого я
привлекала своим обществом, ухватились за мои глаза,
прежде чем они излили свою дань скорби вокруг них?».
«Ах! Безжалостные женщины! – проговорила она своим
служанкам. – Вы помешали моему совершению
последних благочестивых обрядов моему дорогому отцу!

Вы вашими жестокими заботами задержали меня в покое
унылого сердца воздаяния ему последних обязанностей,
которые он мог получить от меня! Прости, о дорогая и
священная сень моего любимого отца! Прости это против
воли невнимание твоего огорченного чада к последнему
мигу своей несчастной жизни, я оплачу твою потерю!»
Здесь она прекратила речь. А мистер Гланвиль, кого этот
монолог почти менее потряс, чем его отца, готовился
войти и утешить её. Тогда как старый джентльмен
остановил его взглядом большого беспокойства.
«Моя племянница, наверно, намного хуже, чем мы
опасались, – сказал он. – Она в бреду, наше присутствие,
возможно, может привести её в беспорядок слишком
значительно».
«Нет, сэр, – возразил Гланвиль, весьма сконфуженный на
это подозрение, – моя кузина не так плоха, как вы
полагаете; это обыденно для людей в каком-нибудь
большом несчастье, чтобы освободиться жалобами».
«Но эти, – возразил кавалер, – страннейшие жалобы,
которые я слышал, отзываются таким значительным
безумием, что я убежден, её голова не совсем
правильная».

Гланвиль было собрался возразить, когда Лючия, войдя,
объявила им, что её госпожа приказала их принять. Они
последовали за ней в комнату Арабеллы, кто лежала
небрежно на своем ложе.
Ее глубокая печаль и черный газ (флер), который
прикрывал её прекрасное личико, был так выгоден для её
очертания и цвета лица. Сэр Чарльз, кто не видел её с тех
пор, как она выросла, был поражен с излишеством
удивления на её красоту, пока его сын пристально глядел
на нее, так пламенно, что он не подумал представить
своего отца ей. Тот рассматривал её почти с
восхищением, как и его сын, хотя и с меньшим чувством.
Арабелла, поднимаясь со своего ложа, поприветствовала
своего дяди с грацией, которая полностью очаровала его.
А повернувшись, чтобы встретить мистера Гланвиля, она
разрыдалась со слезами при воспоминании его помощи
ей в последнем обслуживании своего отца.
«Увы! Сэр, – проговорила она, – когда мы видели друг
друга в последний раз, мы оба были заняты настоящей
печальной службой. Она угодно Небесам, чтобы
оберегать моего отца. Несомненно, он весьма ощущал
наши обильные заботы. Вы не заимеете какого-нибудь

основания обвинить меня в неблагодарности, так как я
всегда признаю вашу услугу, как я смогла бы».
«Если вы думаете, что вы будете обязаны каким-нибудь
обязательством, – ответил мистер Гланвиль, – воздайте
мне, дрожайшая кузина, воздержанностью вашей скорби.
Безусловно, вы страдаете сами, чтобы утонуть слишком
много под бременем печали, которую невозможно
устранить».
«Увы! – ответила Арабелла, – мое горе очень
незначительно по сравнению с теми множествами других
с кончинами их родственников. Великая Сисигамбис
(18), несомненно, также не нуждалась в мужестве, ни в
храбрости, при известии о смерти своей внучки
закуталася в её вуаль и, решая никоим образом снова
лицезреть свет, ожидала смерти в том положении.
Менекрат (19) при потере своей жены построил
великолепную гробницу для нее и, закрываясь в ней,
18 Сисигамбис – 400-330 годы до н.э. – мать Дария, из семейства Эхеменидов,
попала в плен к Александру Великому.
19 Могила Менекрата построена около 600 г. до н.э. в древнем городе Коркура,
была обнаружена в 1843 г. британской оккупационной армией в Корфу.
Согласно древнегреческой надписи гробница была построена в честь
Менекрата.

принял решение – провести остаток своей жизни вместе
с её болями.
Эти люди, в действительности, являли славные
результаты благочестия и любви, и непритворными
сигналами чрезмерной скорби. Как меньше слез я
проливаю при таковых славных примерах горя и любви,
как те?»
Гланвиль, находя свою кузину в этом расположении,
покраснел весьма, было переменил тему. Но старый
джентльмен, кто никогда не слышал об этих двух людях,
о которых она упомянула, кто выразили свою скорбь на
их потери в такой необычной манере, был удивлен на это
и решился узнать о них побольше.
«Прошу, племянница, – сказал он, – были вы знакомы с
этими людьми, кто не подчинился разрешению
Провидения, но как некто может повторить: заставил
смотреть в лицо Небес без страха своим нетерпением?»
«Я очень хорошо знакома с их историей, – снова начала
Арабелла, – смею утверждать вам, они были обе самые
превосходные особы».
«Ох! Их история! – перебил кавалер. – Сколько, ручаюсь
вам, они существуют, основываясь на сказках и того вида

книг! Ну, что же, я никогда не мог полюбить таковые
романы. Не я, они исключительно портят молодежь и
вбивают чужеземные представления в их головы».
«Прошу прощения, – снова начала Арабелла, заливаясь
румянцем от гнева, – что мы до такой степени любим
расходиться во взгляде на такой важный пункт».
«Истинно, племянница, – проговорил сэр Чарльз, – если
бы даже мы не отличались во всякой вещи иначе, я буду
очень непринужденным из-за этого незначительного
вопроса. Хотя я полагаю, что юная леди с вашим
утонченным чувством (мой сын восхваляет вас до небес
за ваше остроумие) не должна так любить смешную
чепуху, как эти сказки в книгах, наполненные ими».
«Честное слово, сэр, – снова начала Арабелла, – при всем
уважении я обязана, вы не сумеете помешать мне
обращения к вам, я использую это. Весьма дурно вам
должно быть в моем присутствии браниться на
великолепнейшие продукции в мире.
Я думаю, мы бесконечно обязаны этим писателям, кто в
таком возвышенном слоге передают потомству о
героических делах храбрейших мужчин и наиболее
целомудренных женщин.

Только до неподражаемого пера знаменитого Скюдери
(20) мы были не осведомлены о жизни многих великих и
славных особ. О воинственных делах Орундата,
Аронция, Джубы и знаменитого Артабана не говорили в
наш век. И те прекрасные и чистые дамы, которые были
объектами их настоящих и настойчивых пристрастий, все
ещё захоронены во мраке; а также их восхитительные
красоты или особенная добродетель, не были лицами
нашего восхищения и похвалы.
Но до знаменитого Скюдери мы не имели представления
верного источника того поступка Клелии (21), из-за
20 Мадлен де Скюдери (фр. Madeleine de Scudery, 1607-1701 гг.) – французская
писательница, печаталась под именем своего брата Жоржа де Сюдери,
представительница прециозной литературы. В романах Скюдери развила
концепцию постоянной возвышенной любви, поглощающей всю жизнь
человека, любви самозабвенной, жертвенной, божественной. Для Скюдери
характерно свободное обращение с историческим материалом. Изменены
мотивировки героев. Так судьба царя Мидии Кира II Великого (VI в. до н.э.)
изменена. У Скюдери им движет любовь к Мандане. В круг персонажей
введены реальные лица, жившие в другое время: Солон, Фалес, Сапфо.
«Артаменес», или «Великий Кир» был призван стать своего рода энциклопедией
античности для светского общества, будь то сведения о древнеегипетских
нравах, о пифагорейской философии или баснописце Эзопе.
21 В основе сюжета романа Скюдери «Клелия, римская история» лежит история
Тита Ливия об отважной римлянке Клелии, отданной царю этрусков Порсеннне
в качестве заложницы и бежавшей в Рим, переправившись верхом на коне через
реку Тибр. Скюдери далеко отходит от правдоподобного изображения Древнего

которой сенат издал приказ о её статуе, то есть своим
бросанием с соответственным мужеством в Тибр,
глубокой и быстрой реки, как вы должны, конечно,
знать, и доплыла до другого берега. Это не было так, как
римские историки неверно доносят, военная хитрость
для получения себе и другим заложникам силы Порсены.
Это было так, чтобы сохранить свою честь от
оскорбления нечестивого Секта, кто был в лагере.
Но до Скюдери мы все ещё считаем неподражаемую
поэтессу Сапфо (22) развязанной развратницей, чьи
стихи выдохнуты из ничего, кроме нецеломудренного и
беспорядочного пыла на несоответствующее. Она была
так удивительно чиста, что никогда не давала согласие
выйти замуж, но любя Фаона исключительно
Рима. В центре внимания любовные переживания. В Клелию влюблены сын
Порсенны Аронций и римлянин Гораций Коклес. В романе 15 вставных новелл.
22 Сапфо – древнегреческая поэтесса и музыкант (около 630 г. до н.э., остров
Лесбос – 572/570 г. до н.э.), автор монодической мелики (песенной
лирики).Была замужем за богатым человеком, родила дочь. Существует легенда
о поэтессе: она влюбилась в моряка Фаона, который презирал женщин и
интересовался только морем. Каждый день он уплывал на лодке, а Сапфо, по
легенде, дожидалась его возвращения на скале. Однажды Фаон не вернулся, она
бросилась в воду. Центром поэзии Сапфо является любовь и страсть к разным
персонажам обоих полов. Ее стихи следует понимать в контексте седьмого века
до нашей эры. В них описываются сходные романтические узы между
участниками некоторого кружка.

платонической страстью, заставила его ограничить свои
вожделения в пределах братской любви, неисчислимые
совершенные промахи он оправдал этого рода.
Я задаюсь вопросами, если бы только какой-нибудь
историк, кроме него самого, узнал бы, что Клеопатра (23)
была на самом деле замужем за Юлием Цезарем (24) или
что Цезарио (25), её сын этого брака не был убит, как
было предположено, по приказу Августа (26), но
23 Клеопатра VII Филопатор – последняя царица эллинистического Египта из
македонской династии Птолемеев (69 г. до н.э. август 30 г. до н.э.). Прославлена
благодаря драматической истории любви к римскому полководцу Марку
Антонию. Дети: Птолемей XV Цезарион, Клеопатра Селена II, Алекандр
Гелиос, Птолемей Филадельф.
24 Гай Юлий Цезарь – древнеримский государственный и политический
полководец, писатель. Консул, диктатор, великий понтифик с 63 г. до н. э. Убит
15 марта 44г. до н. э. в Риме.
25 Птолемей XV Филопатор Филометор Цезарь, известный под прозванием
Цезарион – последний царь Египта, правил в 44-30 годах до н.э. Сын египетской
царицы Клеопатры, по её собственным словам от Цезаря. Однако сам Цезарь
официально не признавал ребенка, и о нем никому ничего не было известно до
убийства Юлия Цезаря. Убит Октавианом Августом после разгрома Антония и
Клеопатры.
26 Кай Юлий Цезарь Октавиан – первый римский император (63 г. до н.э. -14 г.
н.э.). Принадлежал к богатому и знатному роду. Юлий Цезарь, его двоюродный
дядя, в 45 г. до н.э. усыновил и назначив его главным своим наследником. В
27.г. до н.э. О. сложил с себя диктаторскую власть, за что получил от сената
название Augystus. Это имя впоследствии сделалось титулом императора.

женился на красивой королеве Эфиопии, в чьих
доминионах он принял прибежище.
Удивительные действия доблести, которые он рассказал
о тех совершенных принцах, не сравнить с героями или
греческих либо римских историков. Как низкого качества
и пустяковых дел их ратников у Скюдери, где некие из
тех героев вводили целые армии в ужас, и одной своей
рукой противостояли легиону!».
«В самом деле, племянница, – сказал сэр Чарльз, дальше
не способный воздержаться от перебивания ее, – это все
самые невероятные выдумки. Помню, когда я был
мальчиком, я очень любил чтение истории Джека
Великана Убийцы и Тома Тумака. А эти сказки так
наполнили мою голову, что я и в самом деле считал
одного их тех незначительных героев, что убивали
мужчин сотнями, пехоту сильную. А другой после
большого множества удивительных подвигов проглотил
корову».
«Вы были очень молоды, сэр, как вы говорите, –
прервала Арабелла остро, – когда те сказки приобрели
вашу веру; однако ваше мнение было моложе. Если бы
только вы всегда верили им, как легковерный, как вы
желаете вообразить меня, я никогда ни в каком-нибудь

возрасте не поверю таким вещам, которые могут
случаться».

используйте это дурно, если я попрошу вас оставить
меня наедине».

«Мой отец, мадам, – проговорил Гланвиль, кто был
необычно сконфужен все это время, – использовал
оружие в своей юности, а солдаты, как вы знаете,
никогда не беспокоились много о чтении».

Мистер Гланвиль, кто знал, ничто не доставляет
удовольствие своей кузине, как желание точного
повиновения её повелениям, встал тотчас; и, кланяясь
почтительно ей, пригласил своего отца, если он
сопроводит его в сады.

«Мой дядя солдат, – сказала Арабелла, – а как же он
останавливал в пренебрежении боя храбрейших солдат в
мире?»
«Солдаты, как вы выражаетесь, племянница, – сказал сэр
Чарльз, – были в действительности храбрейшими
солдатами в мире, но я не думаю, что они всегда имели
свою одинаковость. В действительности, моя дорогая
племянница, они не существуют нигде, кроме
исключительно вашего воображения, которое, мне
грустно смотреть, насыщено таковыми прихотями».
«Если вы намереваетесь этим оскорбить меня, сэр, –
снова начала Арабелла, с трудом способная воздержаться
от слез, – знаю, что гораздо, как моего дядю, я
вынуждена терпеть вас. Но мне кажется, это очень
нелюбезно обострять мои печали таковыми жестокими
шутками. А так как мне не по нраву сносить их, не

Баронет (27), кто посчитал поведение Арабеллы
приказывать значительной учтивостью, воспринял свой
уход с немногими сигналами досады на своем лице. И не
смотря на то, что его сын мог сказать в оправдание ее, он
был очень оскорблен.
«Что! – сказал он мистеру Гланвилю. – Она так мало
понимает в уважении, как должное ко мне, как к своему
дяде, что она так решительно попросила меня покинуть
её комнату? Мой брат к упреку должен был проявить так
немного заботы об её культуре; она совсем деренщина!»
«Ах! Несправедлив ваш суд, сэр, – сказал Гланвиль, –
моя кузина имеет так мало деревенского, как если бы она
провела всю свою жизнь при дворе. Её утонченное
27 Баронет (англ. baronet) – наследственный дворянский титул в Англии.

чувство и природная элегантность её манер доставляют
неподражаемую грацию в её поведении. А как
значительно она превысила изучение учтивости других
дам, с которыми я беседовал; как красоты её особы
приводят в порядок все, что я всегда замечал».
«Она очень красива, я признаю, – возразил сэр Чарльз, –
но я не могу думать так хорошо об её здравом рассудке,
как вы приводите в порядок. Мне кажется, она говорит
очень чудно и имеет страннейшее самомнение и
тщеславие.
Кто, кроме нее самой, посчитает это правдоподобным,
что один мужчина может обратить целую армию в
бегство; либо хвалить неразумного мужчину за жизнь в
гробнице, потому что его жена была там захоронена?
Фу, фу! Эти вздорные и экстравагантные понятия и
делают её, кажется, по-настоящему смешной».
Мистер Гланвиль находил тоже ощутительную точность
этого замечания, что он не смог удержать вздох, который
его отец заметил, сказал ему:
«Так как она должна стать вашей женой, это было бы
ваше дело – произвести улучшение в ней, – прибавил он,
– не смотря на то, что громадное богатство она

привлечет за собой к вам, я буду огорчен, чтобы иметь
сноху, за кого я краснел бы так часто, когда она раскроет
свой рот».
«Я уверяю вас, сэр, – сказал мистер Гланвиль, – у меня
есть только очень малые надежды, что я буду так же
счастлив, когда моя кузина станет супругой, хотя это
было повеление дяди, я приобрету своим обращением к
ней. Она приняла меня так дурно, как возлюбленного,
что я никогда не осмеливался разговаривать с ней на те
предметы с тех пор».
«Прошу, – снова начал сэр Чарльз, – и в каких же
отношениях вы в данных момент?»
«Пока я, представьте, притворяюсь с ней не
поклонником, – ответил мистер Гланвиль, – она очень
любезна, и мы обитаем в большой гармонии вместе.
Однако убежден, если я превышу пределы дружбы
своими уверениями, она обойдется со мной очень
дурно».
«Но, – прервал сэр Чарльз, – когда узнает, что её отец
завещает по наследству вам одну треть своего
имущества, если она примет меры, чтобы не выходить
замуж за вас, вероятно, её ум сможет перемениться к

вам. А вы имеете право полагаться на это, потому что
ваше сердце и так много ставит на нее. А так как я её
блюститель, то и потороплю её исполнить волю
маркиза».
«Ах! Сэр, – снова начал мистер Гланвиль, – никоим
образом не пытайтесь положить какое-нибудь
принуждение на мою кузину в деле этого качества.
Позвольте мне, объявить вам: это будет злоупотребление
великодушного доверия маркиза, и я никогда не
подчинюсь».
«Нет, нет, – сказал старый джентльмен, – у вас нет
причины бояться какого-нибудь принуждения от меня;
хотя её отец предоставил мне быть её блюстителем, пока
она несовершеннолетняя. Все-таки имеется таковое
ограничение, что моя племянница совершенно своя
собственная владелица в том отношении, однако мое
согласие не вполне нужно. Маркиз, наверно, имел
важный взгляд на благоразумие своей дочери. Надеюсь,
она окажется достойным человеком этим своим
поведением».
Мистер Гланвиль был так заинтересован вместе со
своими размышлениями на положение этого дела, что он
приготовился только коротко возражать.

А как только он освободился, ушел в свою комнату,
побыть снова на свободе, чтобы предаваться своим
обдумываниям: как он не мог польстить самому себе
созданием какого-нибудь отпечатка на сердце Арабеллы,
он предвидел тысячу затруднений от кончины маркиза;
помимо того он потерял сильного примирителя со своей
кузиной.
Он страшился, что как только она покажется в свете, её
красота и богатство привлекут толпу обожателей.
Посреди кого она, это было вероятно, найдет кого-то
одного, больше соответствующего её вкусу, нежели он
сам.
Как любил он её с большой нежностью, эта мысль
сделала его очень беспокойным; и по временам желал,
чтобы маркиз положил энергичнейшее повеление на нее
в своем желании выдать её замуж за него; и горевал
немного о власти своего отца над ней.
Но он был слишком великодушным, чтобы пребывать
долго в этих размышлениях и удовлетворился решением:
исполнить все, что было благородно, чтобы добыть её
без домогательств какого-нибудь содействия от
непростительных способов.

ГЛАВА 4. Которая содержит немного обыденных
случаев, только устроенных в новом освещении.
Арабелла через несколько дней оставила свою комнату,
имела так много благоприятных возможностей обаяния
своего дяди своим разговором, если только это не
сосредотачивалось на каком-нибудь происшествии в её
романах. Была совершенно превосходна, непринужденна
и интересна, что он объявил, он оставит замок с большим
сожалением и старался уговорить её сопровождать его в
город.
Но Арабелла, которая была намерена провести год в
своей скорби в уединении, где она обитала, вполне
отвергла, хотя и сильно было её любопытство увидеть
Лондон.
Мистер Гланвиль тайно радовался этому решению, хотя
он казался жаждущим созданием ей перемены этого, она
была неизменяемой, а поэтому баронет не считал
нужным торопить её как-нибудь больше.
Завещание её отца было прочитано ей. Казалось, она
весьма обрадовалась оговорке расположения мистеру

Гланвилю, желая ему ликования от имущества, которое
было завещано ему с большой очаровательной
сладостью.
Мистер Гланвиль вздохнул и кинул свои глаза на пол,
когда он ответил на её поздравление очень глубоким
поклоном. А сэр Чарльз, заметив его замешательство,
сказал Арабелле, что он полагает, это было очень
скверное предзнаменование для его сына – пожелать ему
ликования от имущества, которое он не мог сравнить с
обладанием, но очень большим несчастьем.
Арабелла, поняв его смысл, покраснела и добровольно
переменила разговор. Она продолжила советоваться со
своим дядей о приведении в порядок своего жилища.
Помимо завещанного имущества её отец завещал по
наследству своим слугам, тем, кто находились снова
тотчас вокруг его особы.
Она попросила позволения их жалование продлить бы
для них. Арабелла не произвела другого изменения,
нежели увольнением этих слуг, удерживая всех других.
И предоставила своему дяде управление своим
имуществом, принимая пенсию, которую он считал
нужным ассигновать, пока она несовершеннолетняя, и
которой она будет нуждаться ещё три года.

Каждое дело было улажено, сэр Чарльз приготовился
возвратиться в город. Мистер Гланвиль, кто желал
ничего так значительно, как остаться несколько какнибудь дольше со своей кузиной в её уединении,
обратился к своему отцу, умоляя о той милости к нему от
Арабеллы.
Однако она рассердилась на своего дядю в
непристойности пребывания молодого джентльмена с
ней в своем жилище в настоящее время, когда её отец
мертв, в стиле таком элегантном и убедительном, что сэр
Чарльз не сильно торопил дальше.
И все что мистер Гланвиль сумел получить, было
позволение посетить её некоторое время спустя, когда он
позаботился бы об одержании верха над своей сестрой,
мисс Шарлоттой Гланвиль, которая бы сопровождала
его.
Когда они уехали, она встретила свое время, висевшее
тяжело на её руках: её отец был постоянно в
размышлениях. И ей стало весьма уныло. Она
припоминала множество приятных бесед, которые она
имела с Гланвилем, и желала этого сообразно с
приличием удержать его.

Ее книги были единственной забавой, которые она
оставила. Она приложилась к чтению с большим
рвением, нежели всегда; но, тем не менее, она находила
удовольствие в том, что она пленилась этим занятием. У
нее имелось много часов уединенности и уныния, чтобы
предаваться воспоминанию о своем отце, так она была
очень отдаленно довольна.
Так как она не желала ничего более страстно, чем
приятного компаньона её собственного пола и ранга,
случайность подбросила особу на её пути, кто за
несколько дней доставил ей небольшое увеселение.
Выступая однажды из своей кареты, чтобы зайти в
церковь, она увидела молодую леди, входящую в
сопровождении женщины средних лет, которая, казалось,
сопровождала её. Арабелла никогда не видела когонибудь большого ранга дочери джентльмена –
землевладельца в этой церкви. Её внимание тотчас было
привлечено к внешнему виду этой незнакомки, которая
была очень великолепно одета.
Хотя она не казалась, чтобы быть больше, чем
восемнадцати лет от роду, её рост был выше обычного
высоты женщин; будучи скорее слишком полнее, чтобы
быть изящней, её большая часть была так величава, и

таковая наружность величия имела обыкновение над ней.
Целиком особа соединялась в обаянии самого
прелестного лица, так Арабелла с трудом могла помочь
размышлению того, что она увидела прекрасную Кэндис
(28) перед собой, кто по описанию Скюдери очень
значительно была похожа на эту прекрасную
незнакомку.
Арабелла внимательно наблюдала за её взглядами.
Думала, что она заметила большое появление грусти в её
глазах, которые занимали её с обильным интересом о
несчастии такой удивительной особы.
Но служба началась, и она не была на свободе, чтобы
предаваться своим размышлениям по этому поводу, как
она не дозволяла каких-нибудь мыслям, кроме тех о
вероисповедании, чтобы вводить в свой разум во время
набожных обрядов.
Когда она вышла из церкви, она следила за юной леди,
сопровождаемой исключительно женщиной, кто шла с
ней, готовая идти домой. А поэтому Арабелла ступила
28 Кэндис – это женское имя из Библии, которое, по одной из версий,
происходит от термина «кандаке», титула королевы или матери королевы в
древнем африканском королевстве Куш, также означает чистый и невинный. В
греческих источниках Куш был известен как Куш или Эфиопия.

вперед, приветствуя её с грацией своеобразной для нее
самой. Умоляла её пройти к своей карете и доставить ей
удовольствие посещением ее, в собственном своей доме.
Такое любезное предложение от особы ранга Арабеллы
не могло не иметь успеха с получением важного
уважения молодой леди, кто не была неосведомленной
во всех формальностях хороших манер. Приняв её
приглашение, она вступила в карету.
Арабелла любезно и её женщину подвела также; в этом
день она имела только Лючию, вместе с ней в карете
имелось достаточно места.
Когда они приехали домой, Арабелла, кто имела сильное,
страстное желание побыть больше со знакомой,
попросила прекрасную незнакомку, как она звала ее,
пойти в замок, провести день с ней. И незнакомка
согласилась, они прошли в дом, где жила Арабелла.
Зашли в замок, где Арабелла радушно приняла её с
большой частью услужливого выражения учтивости и
уважения. Юная леди, хотя и вполне опытна в обычаях
городской воспитанности и ничего не понимала в
церемониях, была в затруднении, как произвести

правильные возмещения учтивости и вежливости
Арабелле.
Природная элегантность и легкость её манер
сопровождались с такой почти настоящей
благосклонностью сердца, такой ласкающей нежностью
и грациями, такими неотразимыми, что незнакомка была
совсем обременена этим.
Проводя большую часть своего времени между своим
туалетом и кадрилью, была так мало годна для участия в
беседе, такой утонченной, как у Арабеллы. Разговор
казался совершенно утомительным для нее, так как это
было не в моде, как ассамблеи, карты и злословие.
Ее молчание и то отсутствие ума, которое она выдала,
приготовили Арабеллу сделать вывод, что она
находилась под некоторой настоящей большой печалью.
И чтобы развлечь ее, после повела её в сады. Полагая,
что человек, чье беспокойство, поскольку она не
сомневалась, произошло от любви, получит
удовольствие лицезрением рощ и ручейков, и, будучи
прельщенной, раскроет свое несчастье в то время.
Они шли неторопливо в той приятной уединенности. В
этом, однако, она была введена в заблуждение. Хотя

юная леди вздыхала несколько раз, между тем, когда она
сказала, это были исключительно посредственные вещи
и не во всяком стиле огорченной героини.
После наблюдения тысячи пустяков она объявила
Арабелле, наконец, в ком она желала отличия своего
союза достоинств, что эти сады были весьма похожи на
те, её свекра герцога…
При этом намеке она ожидала, что Арабелла будет очень
удивлена, но та леди, чьи мысли были всегда
фамильярны на объекты величия, и не удивилась. Как
если бы она даже приняла свою гостью, как дочь короля,
казалось так мало движения, что леди была уязвлена её
равнодушием; и после нескольких мгновений тишины
начала упоминать об отъезде.
Арабелла, которая желала задержки её на несколько
дней, умоляла её и так угодливо, предпочесть её в своем
обществе на некоторое время в её уединенности, так
другая не сумела бы отказать; и посылая свою женщину
в дом, где она жила, сообщить о своем пребывании в
замке, отправила за ней, прибыть назад, чтобы ухаживать
за ней, не могла противостоять Арабелле на
противоположном.

Сдержанность, которую сноха герцога все ещё
продолжала сохранять, не смотря на повторение
выражения дружбы Арабеллы, имеющую обыкновение в
ней, увеличила любопытство Арабеллы, чтобы узнать о
её похождениях. Арабелла была весьма удивлена, она не
предполагала рассказывать, но определенное её
молчание на этой высшей точке с её скромностью,
Арабелла решила, как было в обыкноении в тех случаях,
принудить её женщину, кто, она предполагала, была её
наперсницей, рассказать историю своей госпожи ей.

воспитания, и как она полагала, обнаружила большую
часть назойливого любопытства. Она не могла объявить,
как дать отказ дерзкой манере, в которой она попросила
её выдать секреты своей госпожи, кто в
действительности не была натурой, чтобы доносить, и
казалась так очень приведенной в замешательство.
Арабелла пленилась вниманием этого, полагая, это была
её застенчивость, которая причиняла ей затруднение.
Она постаралась успокоить её по большей части
вообразимыми любезными манерами.

Послав за этой особой однажды, когда Арабелла была
одна, чтобы уделить внимание ей в своем кабинете, она
отдала предписания своим служанкам, если прекрасная
незнакомка придет осведомиться о ней, сказать, что она
занята, но будет прислуживать ей, как можно скорее.

Миссис Морис, которая не была способна очень к
верности своей госпоже, однако недавно принятая к ней
в услужение и не очень любящая ее, вообразила, что она
имеет теперь благоприятную возможность рекомендации
самой себя Арабелле рассказом ей всего, что она знала о
мисс Гровс, так было имя её госпожи.

После данного предостережения она приказала миссис
Морис допустить; любезно усадила ее, объявила ей: она
послала за ней в порядке, чтобы выслушать от нее
историю образа жизни её госпожи, который она весьма
желала познать.
Миссис Морис, кто была разумной особой и посещала
свет, была очень удивлена на эту просьбу Арабеллы,
которая совсем не соответствовала правиламхорошего

А поэтому она объявила ей, так как Арабелла изволила
приказать, то она даст ей какое-то объяснение того, что
была в состоянии о своей госпоже. Однако умоляла ее,
быть скрытной, потому что это составляло важное
значение для нее в тех делах, чтобы не иметь
представления.

«Я всегда догадывалась, – сказала Арабелла, – что ваша
красивая госпожа имела несколько особенных причин
без делания себя узнанной и прибытие в таком тайном
способе в эту часть страны. Вы можете уверить себя,
поэтому до такой степени я буду защищать ее, пока
смогу, и предложу ей всякую помощь в моей силе, что
смогу дать ей. Следовательно, вы имеете право
познакомить меня с похождениями без боязни
раскрытия, что нанесет ущерб ей».
Миссис Моррис, кто значительно большего хотела с
уверением вознаграждения за сведения, которые она
собралась дать ей, выглядела немного глупо на эти
превосходные обещания, в которых она не обретала
участия.
А Арабелла, полагая, что она старалась припомнить все
пассажи образа жизни своей госпожи, объявила, что ей
не нужно причинять себе беспокойство, чтобы
познакомить её с каким-нибудь фактом, что происходило
в течение детства её госпожи, но продолжала бы
знакомить её о вопросах, имеющих значение большой
важности.
«А так как, – повторила она, – вы, не сомневаюсь,
больше удовольствовались её тайнами, вы доставите мне

наслаждение описать их мне точно, все намерения её
существа, когда она сообщала их к вам, то я смогу лучше
постичь её историю».

ГЛАВА 5. История мисс Гровс, смешанная с
некоторыми самыми смешными замечаниями.
«Мадам, хотя, – сказала миссис Моррис, – я не
пристрастна сильно к службе у мисс Гровс, все-таки
знаю множество вещей посредством её предыдущей
служанки, кто рассказала их мне. И хотя моя госпожа
полагает, что я не осведомлена о них; а я знаю, что это её
второе путешествие в деревню».
«Прошу, – прервала Арабелла, – сделайте мне
одолжение, повествуйте вещи правильно. Что за польза
для меня узнать, что это второе путешествие вашей
госпожи, как вы зовете это, в деревню, если я не знаю
повода этого? Поэтому приступите к сообщению мне,
кто были родители этой превосходной особы».
«Ее отец, мадам, – сказала миссис Моррис, – был
торговец; а после его кончины оставил ей огромное
богатство и также значительную вдовью часть

имущества своей супруге. Герцог, будучи в таком случае
вдовцом, был прельщен, чтобы направить свое
обращение к ней.
Миссис Гровс была одна из надменнейших женщин в
обществе. А это брачное предложение польстило её
тщеславию больше, чем всегда.
Она имела основание полагать, что обвенчается с
герцогом после очень короткого ухаживания. Переехала
сама с мисс Гровс в N, где герцог имел хорошее
поместье. Где мисс Гровс была допущена к её дочерямграциям, которые были приблизительно её собственного
возраста, с большой учтивостью.
Мисс Гровс, мадам, была в то время приблизительно
двенадцатилетней и получила образование с дочерьми
герцога. За малый срок сделалась совершенно
омерзительной своим новым сестрам. Для мисс Гровс,
которая унаследовала спесь своей матери, хотя не её ум,
во всех вещах приняла вид равенства с теми молодыми
леди. Они осознавали превосходство своего
происхождения, могли с трудом переносить её
нахальство и самонадеянность.

Когда они сделались постарше, различие их склонностей
вызывало бесконечные распри среди них. Для его
дочерей-граций была важна сдержанность и благочестие.
Мисс Гровс принимала вид шумливого веселья, была
большая резвушка и наслаждалась мужского рода
упражнениями.
Герцогиня часто размышляла о страдании своей дочери
без какой-нибудь иной компании, нежели двое или трое
слуг, чтобы проводить большую часть дня в разъезжании
вокруг местности, перескакивании изгородей и канав.
Выставлять свое чистое лицо во вред солнцу с ветром, и
теми грубыми упражнениями, принимая мужественную и
крепкую наружность, не достойную её пола и нежных
лет.
Однако она не смогла удержать её от этих развлечений
до тех пор, пока ей не было донесено. Она подслушала
речь молодого спортсмена, кто имел привычку входить в
её свиту, когда она ездила на те прогулки и доставляла
многократные удобные случаи беседы с ней».
«Имеется большая разница, – прервала Арабелла, – в
дозволении речей и выдавании невольно услышанного, и
эта последняя, я постигаю, имелась в положении вашей
госпожи. Неправдоподобно, она так гораздо забыла, что

была в долгу за свою собственную славу, когда была
вынуждена подслушивать спокойно речи, как те, что вы
упоминаете».

ей позволили стать собственной госпожой в шестнадцать
лет. Непростительным небрежением своей матери она
обязана несчастьям, которые с тех пор доставались ей».

«Тем не менее, мадам, – снова начала миссис Моррис, –
герцогиня полагала, что это необходимо, чтобы держать
её больше дома. Но равнодушной здесь мисс Гровс не
была без встречи случаев и нашла поклонника в
человеке, кто обучал её писать».

«Что бы не было общим взглядом этого дела, – перебила
Арабелла опять, – я убеждена, учитель чистописания, как
вы зовете его, был некоего качества особой, кто
воспользовался той выдумкой, чтобы получить доступ к
своей прекрасной госпоже. Любовь ведь изобретательна
на изобретения, кто имеет намерение. Под именем
Алкипа, простого слуги порядочной Артемизы,
принцессы Армении; галантный Александр (29), сын
великого и несчастного Антония (30), королевой
Клеопатрой был скрыт, кто принял на себя то среднее
состояние ради видения его обожаемой принцессы?

«В действительности, тот был самый замечательный
случай, – сказала Арабелла, – но это нестранно, что
любовь вызвала такие метаморфозы. Не так давно я
слышала о мужчине достоинства, кто замаскировался
под бедное состояние и работал в садах у некоторого
дворянина, в чью дочь он был влюблен. Это случается
каждый день».
«Человек, о котором я говорю, мадам, – сказала миссис
Моррис, – никогда не обнаруживал, чтобы быть в какомнибудь деле лучше, чем учитель чистописания. И всетаки для всех мисс была влюблена в его прекрасную
особу, и были предприняты меры убежать с ним. Когда
любовная связь была открыта, возлюбленного прогнали,
а юную леди, чье плохое поведение привлекло на нее
нерасположение её матери, была отослана в Лондон. И

29 Александр Гелиос – сын Марка Антония и египетской царицы Клеопатры
VII. В 37 г. до н.э. Марк Антоний признал его своим законным сыном и женился
на его матери. В 34 г. до. н.э., планируя войну с Арменией, Марк Антоний
притворно предложил царю Артабазу выдать за сына свою дочь. После победы
над Арменией он обручил сына с дочерью мидийского царя Иотапой (Плутарх.
Антоний, 53).
30 Марк Антоний (лат. Marcus Antonuus, 83-30 г. до н.э.) – древнеримский
политик и военачальник, участник второго триумвирата 43-33 годов до н.э.,
трижды консул. Был ближайшим соратником Юлия Цезаря. Покончил жизнь
самоубийством в осажденной Октавианом Александрии.

Даже уловка Оронта, принца массагетов (31) была более
изобретательней и опасней. Из-за этого доблестный и
юный принц при случае, увидев портрет красивой
Фалестрис (32), дочери королевы амазонок (33), стал
страстно влюбленным в нее. Зная тот проход в ту страну,
запрещенную для мужчин, он переоделся в наряды
женщины. А находка средств, чтобы быть введенным к
королеве и её порядочной дочери, чьи хорошие
отношения он приобрел некоторыми самыми
замечательными услугами в войнах. Так он жил
несколько лет неоткрытым в своих палатах.
Поэтому я не вижу причины на противоположное.
Однако то, что этот учитель чистописания мог быть
некой славной особой, кого любовь перерядила; а я

31 Массагеты – имя используемое античными авторами для обозначения
ираноязычного кочевого народа, обитавшего на территории Скифии (Геродот,
История, I, 203; Страбон, География, XI,8,7).
32 Фалестрис (Thalestris) – царица амазонок. В 330 г. до н.э. в степях около
Каспийского моря явилась с отрядом 300 женщин перед Александром
Македонским.
33 Амазонки – в древнегреческой мифологии народ, состоящий исключительно
из женщин, без мужей, ходили в походы во главе своей царицы. По легенде
произошли от Ареса и Гармонии.

убеждена, – прибавила она, улыбаясь, – что я услышу
ещё о нем вдруг в очень другой аттестации».
«Безусловно, мадам, – проговорила миссис Моррис, кого
эта речь Арабеллы очень удивила, – я никогда не
слышала какого-нибудь факта более о нем. Нежели то,
что я рассказала, и о котором я знаю. Он продолжает
спокойно учить писанию. Не думаю, что неудовольствие
герцогини смогло поразить его».
«Как это возможно, – сказала Арабелла, – что вы можете
полагать такой проступок за правдоподобие? По моему
мнению, это намного вероятнее, что этот несчастный
возлюбленный умер от отчаяния или, может быть,
странствует по миру в поисках той прекрасной
единственной, кто ухватился за свои надежды».
«Если бы было намерение отыскать ее, мадам, – снова
начала миссис Моррис, – ему не нужно ходить далеко,
так как она была только выслана в Лондон, куда он
может легко последовать за ней».
«Не имеется объяснения в этих вещах, – сказала
Арабелла, – может быть, он обманулся и приготовился,
чтобы вообразить, что это она сама изгнала его от своего
присутствия. Это также вероятно, что он был ревнивым и

думал, она больше любит кого-то другого своего
соперника.
Ревность неразлучна у истинной любви, как и
незначительные вопросы вообразимого желания повода
этого. И какое спокойствие более замечательней. Эта
страсть творит величайший беспорядок в большинстве
чувствительных и утонченных сердцах.
Никогда не было тут более утонченной и верной страсти,
чем у того славного Артамена (34) для Манданы (35). А
все-таки этот принц справлялся почти с развлечением с
улыбкой, которую он представлял себя, когда увидел на
лице своей восхитительной госпожи.

34 В центре сюжета романа Мадлен де Скюдери «Артамен, или Великий Кир»
(«Artamène, ou le Grand Cyrus», 1649-1653) стоит история любви Кира к
мидийской царевне Мандане, ради которой Кир служит её отцу царю Киаксару
под именем Артамена и едва не погибает, будучи обвинен в измене. Как и в
других барочных романах, в «Артамене» нагромождено множество галантногероических приключений, эффектных описаний, пространных диалогов и т. д.
В романе отражены главнейшие события политической жизни Франции (времен
Фронды и даются портреты её участников, в частности принца Конде и мадам
де Лонгвиль.
35 Мандана Медия – была принцессой Медиа, супругой Камбиса I Агианского,
матерью Кира Великого, правителя империи Ахеменидов Персии.

Тем временем она имела некоторое основание, полагать,
что он мертв, а он был, таким образом, перевезен с
печалью и гневом. Хотя он был военнопленным в лагере
своего врага, где сведение его достоинства доставило бы
ему верную кончину, однако он решился рискнуть всеми
делами ради принятия себя в худую сторону перед
Манданой. А укоряя её за неверность, когда в
действительности ничего не было в мыслях о прекрасной
и добродетельной принцесса, нежели ветреность, в
которой он обвинял её.
Таким образом, то, как я говорила прежде, не во всем,
чтобы удивляться, если этот переряженный
возлюбленный вашей госпожи впал в отчаяние
подозрениями, как беспричинными, может быть; так и
Аратамен, между тем, не менее жестокими и
причиняющими страданиями».
Миссис Моррис, считая, что Арабеллу устраивает её
согласие на эти слова, продолжила свою историю в этой
манере:
«Мисс Гровс, мадам, направляемая своей служанкой в
принадлежности занять квартиры в доме своего отца, кто
был дряхлый торговец и вынужденный оставаться
скрытным из страха перед своими заимодавцами; здесь

она устроила свою свиту, которая состояла из стула,
одного единственного лакея, повара и своей служанки.
Так как она баловалась в управлении столькими
деньгами, как она желала, то её расточительность была
беспредельной. Она промотала огромную сумму в
игорном доме, который был её излюбленным
развлечением. Содержала такое количество разных
животных для любимцев, что их содержание дошло до
значительной суммы каждый год. Целая семья её
служанки поддерживала её траты. А когда она часто
посещала публичные места и превосходила дам в
качестве нарядов, её платье единственное съедало
большую часть её дохода.
Мне не нужно рассказывать вам, мадам, что моя госпожа
была прославлена красотой; вы сами изволите повторять,
что она очень красивая.
Когда она впервые показалась во дворе, её красота и
необычное достоинство её особы в такие ранние годы
сделали её объектом всеобщего восхищения. Король был
особенно поражен ею и утверждал тем, кто вокруг него,
что мисс Гровс была наипрекраснейшая женщина двора.

Дамы, не смотря на эти признанные средства, выясняли
все, что льстило в этом различии. Они считали, что мисс
Гровс была топорной; а в этом находили её сходство с
неповоротливыми немецкими дамами, что делало её и
так восхищенной его величием.
Её гордость и качество титулов, которыми она
притворялась, были сюжетами больших насмешек от тех,
кто завидовал её чарам. Некоторые критики
злонамеренно накинулись на её происхождение, потому
что она всегда титуловалась, как дочь герцогини.
Привычку она ввела сама, она так представлялась, чтобы
отречься от всякого права на законного отца.
Мисс Гровс так всеобще восхищались, как она была,
между тем произвела только самые немногие
определенные завладения. Её богатство было известно,
чтобы стать по-настоящему достойным внимания, а
вдовья часть её матери будет передана ей после её
кончины. Однако не было джентльмена, кто бы
отважился на траты по вкусам мисс Гровс, как супруги,
потому что очень немногие имения, которыми она
притворялась, могли содержать её расточительность.
Уважаемый мистер Л., брат эрла (графа), был
исключительно единственным среди множества

обожателей, кто проявил какую-то ловкость с ней. Этот
джентльмен был изрядно красив и имел хитрость
представления себя приятным для дам, определенным
видом нежности и заботливости, кто никогда не
ошибался, чтобы оставить некий отпечаток на то, что он
желал ввести в заблуждение.
Мисс Гровс была взята силой вместе со своим
покорством и хвасталась об этом так явно, что люди,
которые были знакомы с характером этого джентльмена,
предвидя её участь, не могли помочь сожалением ей.
За очень немногие месяцы ухаживания завершилось
падением несчастной мисс Гровс; она стала жертвой
клятв, которые часто бесчестили из-за самых
бесчеловечных намерений; и были к лицу такому
страстному изменщику, что это было с большой ссорой,
он сумел убедить её не причинять ему, сгладить на
публике большинство смешных доказательств её
нежности.
Ее служанка притворилась, что она была не осведомлена
об этой любовной связи, пока мисс Гровс не стала
беременной, это не могло дальше утаиваться. Наконец,
она согласилась, что будет находиться в своих
собственных квартирах, чтоб предупредить всякие

подозрении из-за своего уединения в местности. Но этот
план не был принят матерью её служанки, кто
посоветовала ей скрыться в какой-нибудь деревне,
недалеко от города, пока дело закончится.
Мисс Гровс одобрила это второе предложение, однако
приняла преимущество своих форм, которые, будучи
далеки от изящных, легко не открывали несколько
увеличившуюся тучность, чтобы задержаться в городе
все время, как она, возможно, сумеет. Когда её переезд
был необходим, она поехала в комнаты, приготовленные
для нее за несколько миль от Лондона. Все-таки
оправдания, которые были сочинены для этого
внезапного отсутствия, истинный повод более
подозревался немного занятыми людьми, кто
трудолюбиво осведомлялся о её делах.
Мистер Л. посещал ее, однако, редко во время её
нездоровья, страх обнаружения был его притворством;
только её друзья легко посещали её в течение этого
маскарада и уговаривали мисс Гровс ослабить на его
благосклонность.
Так как она имела крепкую конституцию, она
возвратилась в город в конце третьей недели; ребенок
умер, а она выглядел красивее, чем всегда.

Мистер Л. продолжал свои визиты; а город приготовился
замечать их.
Все это время герцогиня беспокоилась о поведении этого
несчастного юного создания. А люди, с которыми она
соприкасалась, не имели доброты, чтобы дать ей какойнибудь намек о дурном поведении дочери и расточении
ею достатка. Наоборот, они почти вертелись около нее со
своей лестью и перемигивались на её беспорядочность.
Она была в скором времени второй раз беременна; её
репутация была хорошенько сурово потревожена её
недругами. Мистер Л. начал открыто оказывать
неуважение ей; а у нее было несколько тысяч фунтов
стерлингов долга. Мать и сестры её служанки, в чьем
доме она спокойно обитала, были основанием для молвы
о проступке, в котором она была виновна во всех своих
знакомствах.
Ее история стала вообще узнаваемой, она была избегаема
всяким и пренебрегаема каждым человеком, а
равнодушный мистер Л., кто вызвал её падение,
совершенно покинул её и хвастался открыто письмами,
которые он получал от нее.

Мисс Гровс уверяла своих друзей, что он посулил ей
брачный союз; но мистер Л. твердо отрицал это; и
никогда не колебался повторять тогда, как он был
расспрошен об этом, что он находил мисс Гровс
слишком легкой добычей, чтоб составить какое-то
лжесвидетельство необходимое.
Ее нежность, как бы там ни было, для этого подлого
мужчины была так велика, что она никоим образом не
могла терпеть выслушивать его поругания на её счет;
только ссора с единственными друзьями, которых она
оставляла, если они говорили какие-нибудь вещи о его
преимуществе.
Так как она была нынче хорошенько далеко в положении
беременности, она покинула бы страну, но дурное
состояние её дел сделали её переезд невозможным.
В этом крае она обратилась к своему дяде, богатому
торговцу в городе, кто предпринял все необходимые
предосторожности для своей собственной безопасности.
Оплатил долги мисс Гровс, перевел на её имя иск к
герцогине, из-за некоторых земель, которые были
предложены в её руки, когда дочь была
несовершеннолетней, и которые той важной леди
удерживались.

Мисс Гровс покорилась к жизни на нечто менее, чем
сотня в год, покинула Лондон и переехала в эту часть
страны, где получила прием у миссис Барнет, одной из её
служанки сестры, кто вышла замуж за провинциального
джентльмена некоторого достатка.
В её доме она запаслась девушкой, которую мистер Л.
послал требовать, и не будучи уверенным, сообщить ей
каким способом он распорядился бы ребенком.
Ее предыдущая служанка оставила ее, я была допущена
на её место, от кого я узнала все эти подробности. А мисс
Гровс приобрела расположение брата мистера Барнета,
её красота и огромное богатство, которое она имела за
выморочное имение, однако, доставило ему сведения о
её минувшем неудачном управлении, чтобы сочетаться с
ней.
Только их брак все-таки тайна, мисс Гровс опасается
неудовольствия своего дяди за несоветование с ним в
своем избрании.
Ее муж поехал в Лондон с намерением сообщить ему об
этом; а когда он возвратится, их брак будет публично
признан».

ГЛАВА 6. Содержание которой рассудительный
читатель едва одобрит.
Миссис Гровс закончила свое повествование. Арабелла,
кто не в силах сдерживать свои слезы на некоторые части
этого, поблагодарила её за беспокойство, в котором
находилась и уверила её в своей секретности.
«Случай вашей госпожи», – сказала она, – «значителен,
чтобы быть оплаканным. Сильно имеет сходство с
несчастной Клеопатрой (36), на ком Юлий Цезарь (37)
тайно женился с обещанием признать её своей супругой,
как только он будет спокойным владельцем Римской
империи. Оставил ту знаменитую королеву беременной.
И никогда не намеревался исполнить свое обещание.
Позволил ей, быть выставленной на порицание света. Так
свободно кинул ее, чего она так мало заслуживала».
36 Клеопатра VII Филопатор – последняя царица эллинистического Египта из
македонской династии Птолемеев (69 г. до н.э. август 30 г. до н.э.). Известна
благодаря драматической истории любви к римским полководцам (триумвирам)
Юлию Цезарю, Марку Антонию. Дети: Птолемей XV Цезарион, Клеопатра
Селена II, Александр Гелиос, Птолемей Филадельф.
37 Гай Юлий Цезарь – древнеримский государственный и политический
полководец, писатель. Консул, диктатор, великий понтифик с 63 г. до н.э. Убит
заговорщиками 15 марта 44 г. до н.э. в Риме.

Миссис Моррис, заметив благосклонное освещение, в
котором Арабелла рассматривала дела своей госпожи, не
помышляла правильным сказать всякую вещь, чтобы
вывести из заблуждения её. Но вышла из кабинета,
немного огорченная на свою обманутую надежду. Она
видела, что вероятно не получит ничего от обнаружения
тайн своей госпожи от Арабеллы. Она оказалась и так
ограниченна в умном желании скандала, как была
полностью несведущей этой натуры и не понимала этого,
как это было донесено ей.
Мисс Гровс только что подошла к двери комнаты
Арабеллы, осведомилась у нее, увидев свою служанку,
выходящей из комнаты и захваченную врасплох; и кто
при встрече с ней выразил большое замешательство.
Когда мисс Гровс намеревалась задать ей несколько
вопросов, интересуясь её пребыванием здесь, Арабелла
вышла из своего кабинета. Увидев мисс Гровс в своей
комнате, просила прощения за задержку, такую долгую
для нее.
«Я выслушала вашу историю, – сказала она, с большим
прямодушием, – которую ваша служанка рассказывает; и
уверяю вас, я весьма чувствительна к вашим бедствиям».

Мисс Гровс на этих словах покраснела от крайнего
замешательства; а миссис Моррис сделалась бледная от
изумления и страха.
Арабелла даже не ощутила, что она виновна несколько в
неосторожности. Она продолжала совершать какую-то
часть своей истории; которая, хотя они не были во всем
неблагоприятными к той юной леди, допускала и так
много оскорблений.
И мисс Гровс спросила леди Беллу: неужели она не была
пристыжена соваться к служанке, чтобы обнаружить
секреты её хозяйки?
Арабелла немного удивленная на такой резкий допрос,
ответила, несмотря на это с большой приятностью; и
возражала против нее, что она не стремилась дурно
воспользоваться тем, что она узнала о её делах.
«Прекрасно, мадам, – сказала она, – вы думаете, я менее
соответствую тому, чтобы полагаться на ваши секреты,
чем принцесса Леонтинес была с той Клелией (38).

38 Клелия (лат. Cloelia) – легендарная римская девушка из рода Клелиев,
которая была отдана в заложники Ларсу Порсенне. Сбежав, ночью переплыла
реку Тибр с другими римлянками. По требованию Порсенны римляне выдали её
обратно, но Порсенна освободил её, разрешив взять мужчин. Римляне воздвигли

Между кем не было большого согласия и знакомства,
чем у нас?
И вы должны, конечно, знать, что секреты, которые та
замечательная персона доверила Лусимене, были
свойства более опасного, если бы были раскрыты,
нежели ваши. Счастье Клелии зависело от преданности
Лусимены. А свобода, даже вероятно, жизнь Аронция
(39) были в опасности, если бы только она выдала их.
Хотя я не намереваюсь приписывать себе те
замечательные достоинства, которые украшали
принцессу Леонтинес, даже я не уступлю в её или в
каком-нибудь одном иначе, как великодушие и верность.
А если бы даже вы изволили положиться на
значительное доверие ко мне, как те знаменитые
возлюбленные исполняли для нее, вы убедитесь, я
потружусь так серьезно для вашего интереса, как и та
прекрасная принцесса исполнила для того Аронция и
Клелии».
конную статую у Святой дороги на Римском форуме (Тит Ливий. История
основания города, II, 13).
39 Аронций – в романе Скюдери – сын Порсенны. У исторического Ларса
Порсенны был сын Аррунт (лат Arruns, ум. в 506 или 504 г. до н.э.), этрусский
военачальник.

Мисс Гровс была занята размышлением о подлости своей
служанки, в раскрытии её. Она не слышала ни слова
этого блестящего многословия (в котором миссис
Моррис все-таки имела повод для беспокойства, с
трудом могла сдержать смех).
Но напустив на себя какое-то до такой степени
высокомерие в своих видах, в которых имела
обыкновение быть замечательной, она объявила леди
Белле, что вменяет в вину назойливое любопытство её
провинциальному невежеству и дурному воспитанию. И
не сомневается, однако оно послужит в её собственном
роде и встретится с дурной участью. Так и она исполняла
и, может быть, заслуживает это хуже, чем она поступила.
Имеется больше неверных мужчин в свете помимо
мистера Л.; а она не была красивее, нежели иные люди.
Сказав это, она кинулась вон из комнаты, её служанка за
ней, оставляя Арабеллу в таком замешательстве от
поведения, от которого она не имела прежде мысли, что
несколько мгновений она оставалась неподвижной.
Наконец, вновь собравшись и задумавшись, что
вежливость требовала: успокоить текущим фимиамом
леди. Она спустилась по ступенькам вниз за ней. И
остановила её только, когда та выходила из дома.

Просила её оставаться спокойной и дозволить ей
оправдаться от порицания, будучи дерзко смешного,
чтобы узнать её дела.
Мисс Гровс совершенно перенесла со стыдом и гневом,
отказалась совершенно оставаться.
«По крайней мере, мадам, – сказала Арабелла, –
помедлите до тех пор, пока моя карета будет
приготовлена, и не полагаете, ли прогуляться по дому,
так мало уделив ему внимания».
На это предложение было так сердито отвергнуто, как и
другое. Арабелла, находя, что она решила отважиться
домой не с другим защитником, чем её служанка,
которая безмолвно следовала за ней, приказала двум
своим лакеям сопроводить её на небольшое расстояние и
защитить ее, если там будет повод.
«Для того, кто знает, – проговорила она Лючии, – какое
злополучие может случайно оказаться? Кто-нибудь или
иные её оскорбительные возлюбленные смогут
использовать эту благоприятную возможность увезти её
прочь. Никогда не прощу себе, будучи причиной такого
несчастья с ней».

Миссис Моррис, посчитав это легким, помириться со
своей госпожой уверением ее, что леди Белла сообщила
ей большую часть её истории прежде. И то, что она
рассказала ей, имело расположение исключительно
оправдать её поведение, потому что она могла увериться,
что леди Белла сказала.
Они обе поехали домой с твердостью ничего не говорить
о том, что миновало с рассказом к поводу отвращения.
Мисс Гровс признала правильным, но только повторила,
в общем, что леди Белла была большую часть смешным
созданием в мире. А также была совершенно
невежественна в хорошем воспитании, что было
невозможно беседовать с ней.

ГЛАВА 7. Которая использует Олимпийские игры.
Пока Арабелла размышляла о необъяснимом поведении
своей недавней знакомой, она получила письмо своего
дяди, сообщавшего ей (так как она запретила мистеру
Гланвилю писать к ней), что его сын и дочь
намереваются выехать к её местонахождению через
несколько дней.

Эти новости были получены с большим удовольствием
Арабеллой, кто надеялась найти приятную компанию в
своем кузене. А поэтому не была бесчувственной к
достоинству мистера Гланвиля, чтобы не ощутить какоето рода радости при мысли видения его снова.

Арабелле, наоборот, доставило удовольствие мисс
Гланвиль и, находя её особой очень приятной, не
ошиблась похвалить её красоту. Вид любезности силен в
употреблении героинь, которые не ведали зависти или
соперничества.

За этим письмом вскоре последовало прибытие мистера
Гланвиля и его сестры. Мисс Гланвиль при лицезрении
Арабеллы проявила изумление и испытала досаду от
всего, что её брат рассказывал ей о её талантах.

Мисс Гланвиль приняла её похвалы с большой
учтивостью. Однако не смогла признать в своем сердце
ответить на них, а как только эти комплименты были
чересчур.

Все-таки она не могла постичь, как это сбыточно для
юной леди воспитываться в провинции, чтобы быть и так
совершенно элегантной и изящной, какой и нашла свою
кузину.

Мистер Гланвиль объявил леди Белле, как утомительно
он провел короткое отсутствие, к которому она
принудила его, и как велико было удовлетворение при
свидании с ней ещё раз.

Так как мисс Шарлотта имела большое участие кокетства
в своем составе и не любила красоту ни в ком, особенно
собственного пола, кроме себя, она была огорчена
увидеть леди Беллу, обладающей такой большой долей.
И будучи в надеждах, что её брата привлекла
соблазнительная фигура своей кузины, она весьма
обманулась в надежде открытием оригинала, и такого
красивого.

«Я не обсуждаю правду вашего последнего утверждения,
– ответила Арабелла, улыбаясь, – так как я просто
полагаю, что вы очень хорошо выглядите
вознагражденным на данный момент. Только я не знаю,
каким образом вы достигли этого, имея вид того
отсутствия, которое вы признаете было коротким,
представлялось таким утомительным для вас. Для этого
есть очевидное противоречие».

«Как бы там не было, – продолжила она, мешая его
возражению, – вы выглядите так хорошо и так
значительно непринужденны, то я способна поверить
отсутствию жить очень хорошо с вами».
«И все-таки я уверяю вас, мадам, – сказал мистер
Гланвиль, прервав ее, – до такой степени я выносил
большое беспокойство в течение этого отсутствия,
нежели я боялся, что вы позволите мне появиться пред
вами».
«Так как, – возразила Арабелла, – то беспокойство также
не сделало вас ни худым, ни побледневшим, я не считаю,
чтобы вас надо пожалеть. Сказать правду, в этого рода
вопроса не приукрашенное свидетельство человека
имеет, однако, незначительный вес».

Мистер Гланвиль было намеревался приготовить ей
некий ответ, когда мисс Гланвиль, в то время как они
говорили, привела в порядок свое платье перед зеркалом,
подошла к ним и составила более общую беседу.
После обеда они прекратили спор на время в садах, где
живая мисс Гланвиль, бегая нетерпеливо от одного
расстояния до другого, доставила своему брату так много

удобных случаев беседы с леди Беллой, как он мог
пожелать. Несмотря на это он держал себя во внушенном
страхе от Арабеллы и ужасался так следующего
изгнания. Он не осмеливался на иное, чем скрытность
намеков, чтобы упоминать о своей страсти.
А Арабелла хорошо довольно получала удовольствие от
уважения, что в некоторой степени достигло её
ожидания. Не обнаруживала злопамятности на
вкрадчивость, в котором она была на свободе, чтобы
скрывать знание. А он не мог её манерой польстить
самому себе всякими важными упованиями. Между тем
он считал, как ограничен разум языка Арабеллы, чтобы
отчаяться.
Мисс Гланвиль в конце нескольких недель была так
утомлена уединенностью, в которой она обитала, что она
искренне пожалела о своем путешествии и
приласкивалась к своему брату своей склонностью
возвратиться в город.
Мистер Гланвиль, осведомленный, что его пребывание
было приведено в порядок своей сестрой, умолял её не
подвергать его уничижению оставлением Арабеллы так
скоро. Пообещал ей, что придумает какие-нибудь

увеселения для нее, которые придутся ей по вкусу
провинции лучше, чем она, однако, исполнит.

достать. И тот, кто первый достигнет цели, получает
приз».

Поэтому он предложил Арабелле поехать на скачки,
которые были устроены в нескольких милях от замка.
Она имела привычку отказываться объяснением своей
скорби. Однако мисс Гланвиль обнаружила такую
сильную склонность присутствовать на этом
развлечении, что Арабелла не смогла дальше
отказываться сопровождать её.

«А кто же прекрасная дама, что дарует это? – снова
начала Арабелла. – Я надеюсь, обяжет кого-нибудь из
своих возлюбленных выйти на арены. Она, несомненно,
будет в не меньшем нетерпении, нежели он. А стыд,
будучи преодолен, чтобы повлиять на него с большим
участием, нежели она сама. Приготовившись, он будет
также счастлив, добыть её расположения.

«Так как, – обратилась она к мисс Гланвиль, – вы
полюбили публичные развлечения, это случайно
окажется по счастью; так как эти скачки существуют,
чтобы приковывать к себе все время, как вы здесь. Я
никогда не слышала о них раньше. Полагаю, оно приятно
многие годы, так как они были в прошедшем
прославлены».

Я не могу удержать думу о прекрасной Элисмонде,
которая была очень рада за эту подробность. Она имела
удовольствие наблюдать своего тайного обожателя,
победителя во всех упражнениях на Олимпийских играх,
и увела (40) приз от многих принцев и особ
необыкновенного достоинства, кто были конкуренты с
ним. А он имел притом известность получить три
придела в одни сутки из рук своей обожаемой

«Прошу, сэр, – продолжала она, поворотившись к
Гланвилю, – не эти ли скачки в какой-то степени имеют
сходство с Олимпийскими играми? Кандидаты выезжают
верхом на колесницах?»
«Нет, мадам, – ответил Гланвиль, – жокеи садятся
верхом на быстроногих лошадей, каких они смогут

40 Киниска (4 век до н.э.) – спартанская принцесса, первая женщина,
победившая на Олимпийских играх. Хотя женщины и не допускались на
состязания даже в качестве зрительниц, формально победителями заездов были
не возницы, а владельцы упряжек, поэтому данный вид соревнований был
единственным, в котором могли участвовать и побеждать женщины.
(Ксенофонт, Агесилай, главва IX, 6. Павсаний, Описание Эллады, книга VI,
глава 1.6).

принцессы; кто, несомненно, пожаловала ими ему с
несметным количеством ликования».

известности, приближаясь, в некотором отношении, к
большинству завоевателей.

«Какого вида скачки были эти, мадам?» – сказала мисс
Гланвиль, чья начитанность была очень ограниченна.

Они считали этот род торжеств одним из величайших
частей счастья, на который человеческая натура
способна. Так тот Диагор увидел своих сыновей
увенчанными в Олимпийских играх, его друзья
приготовили ему эту похвалу: «В скором времени Диагор
(43) сможет умереть вознагражденным, так как вы не
можете быть богом».

«Олимпийские игры, мисс, – сказала у Арабелла, – так
назывались от Олимпии (41), города, близ которого они
совершались на равнинах у эллинов, заключались из
пехоты и беговых колесниц, вместе с цестами (42)
борьбой и другими видами спорта. Они были
установлены в честь богов и героев, поэтому назывались
священными и рассматривались, как часть религии.
Это были типа школы и военных учений, в которых
храбрость юношества находила постоянное
употребление. А рассуждение: почему победа в тех играх
сопровождалась с такими выдающимися
рукоплесканиями, было то, что их разумы могли
возбуждаться от великих и благородных видов. В этом
подобии войны они достигали признания на высоте
41 Олимпия – древнегреческий город в Элиде (северо-западная часть
Пелопоннеса), место культа Зевса и проведения Олимпийских игр.
42 Цесты – обложенные железом или ремнем пояс, которым кулачные бойцы
обматывали себе руки.

Это утомит вас, может быть, если я опишу все
упражнения, которые совершались там. Однако вы
сможете составить общее представление их, о каких вы,
несомненно, читали о джутах и спортивных
соревнованиях».

43 7-ая олимпийская ода Пиндара в честь родосца Диагора была записана
золотыми буквами в храме Афины в Линде. По легенде, когда Диагор был
глубоким старцем в 448 г. до н.э. его сыновья прославились победами в
кулачных боях и панкратионе. Они подошли к своему отцу, увенчали его седую
голову пальмовыми ветвями, подняли на плечи и понесли через толпу. Люди
восторженно кричали: «Умри, Дагор, умри! Потому что тебе больше нечего
желать, разве только при жизни вознестись к богам на Олимп». Сердце старого
атлета не выдержало. Диагор умер от счастья. (Марк Цицерон. Тускуланские
беседы).

«В самом деле, – сказала мисс Гланвиль, – я никогда не
читала о каких-нибудь таковых вещах».
«Нет! – ответила Арабелла, захваченная врасплох, – Ну,
тогда я должна рассказать вам, что они останавливались
на центральном месте между отводом для развлечений и
сражений. Но Олимпийские игры (44) сопровождались
вместе с гораздо большей пышностью и разнообразием.
И не только вся Греция, но и другие прилегающие
народы были способны стекаться постепенно, чтобы
обставить до конца внешний вид».
«Ну, по моей части, – сказала мисс Гланвиль, – я никогда
не слышала прежде об этом виде скачек. Те, что я имею в
виду, по-настоящему совсем другие. Я знаю призы и
пари иногда очень достойны внимания».
«И, несомненно, – прервала Арабелла, – там великое
множество героев, кто ознаменовывается в этих скачках
44 Олимпийские игры (греч. Olympia) – в Древней Греции общегреческие
празднества и состязания (езда на колесницах, пятиборье, кулачный бой,
конкурс искусств). Устраивались в честь бога Зевса с 776 г. до н.э. в Олимпии
один раз в 4 года. Продолжались 5 дней. Отменены в 394 г. н.э. Варвары (не
граждане) не допускались к участию. Не пользовались правом смотреть игры
также женщины, кроме жриц Деметры. Ристалище поэтов и скульпторов –
боролись за личное и городское призвание и внесение в реестр «чудес света»
времён этой олимпиады.

не ради наград, которая будет недостойна существ.
Только чтобы удовлетворить то обжигающее желание
славы, которая подстрекает их на каждый повод
приобретения этого».
«Как для героев, либо жокеев, – сказала мисс Гланвиль, –
называйте их, как вам угодно. Верю, они имеют очень
маленькую часть, или прибыли либо известности; для их
хозяев одно, а лошади иное».
«Их хозяева! – перебила Арабелла. – На сколько, я
полагаю, знаменитые иностранные принцы посылают
своих любимцев сражаться за их честь? Я помню, как
прочитала, что Алкивиад (45) победил три раза
преемника на Олимпийских играх посредством своей
прислуг, кто в честь хозяина вышли на арену».
Мистер Гланвиль, боясь, что его сестра приготовит
другой нелепый вопрос, и этим не услужит своей кузине,
взял разговор, поворотив его на Греческую историю. Он
приковал к себе внимание её беседой на два часа целых,
пока мисс Гланвиль (кому все, что они говорили,
казалось непонятным) развлекалась напеванием сквозь
45 Алкивиад (450-404 г. до н.э.) – древнегреческий афинский государственный
деятель, оратор и полководец времен Пелопонесской войны. Ученик Сократа.
(Платон, Алкивиад, 1. 103а. Геродот, 8. 17. Фекидид, 8.6. Плутарх, Алкивиад. 6.

зубы мелодии. Звенящие клавикорды не оказывали
никакого перерыва к более разумному увеселению
своего брата и Арабеллы.

ГЛАВА 8. Которая заканчивается превосходной
моральной сентенцией.
Наступает день, на который они замыслили
присутствовать на скачках (или как Арабелла прозвала
их играми). Мисс Гланвиль потратила четыре часа на
одевание себя с величайшей выгодой в порядке, как если
бы затмить свою прелестную кузину, чья скорбь будучи
очень сильна, была менее способна на украшения. Она
вошла в её комнату, находя её до сих пор ещё в своем
утреннем платье.
«Ради Бога, леди Белла, – проговорила она, – когда же вы
намереваетесь быть готовой? Почему в этот почти срок,
чтобы поехать, как мой брат говорит, а вот вы совсем не
одеты?»
«Не беспокойтесь, – сказала Арабелла, улыбнувшись и
заходя в свою туалетную, – я не заставлю вас ожидать
долго».

Мисс Гланвиль уселась возле стола, решила
поприсутствовать пока её кузина одевалась, чтобы она
смогла иметь удобный случай сделать какие-нибудь
замечания к её ущербу, наблюдая за поспешностью и
небрежностью, с которой её служанки обращались в этом
важном деле. И все-таки её беспристрастию ничего не
могло показаться более прекраснее и элегантнее.
Мисс Гланвиль не смотря на это получила удовольствие
сама с несомненным фактом наблюдения одевания своей
кузины. Очень насмехалась над своеобразной модой её
мантии и вуали, которые были этими новинками, как
повод для развлечения между дамами. Это помогло
утешить её в превосходстве её чар; которые частично,
тайно признала.
Арабелла оделась за значительно меньший срок, нежели
её кузина. Мистер Гланвиль был допущен, кто повел её
вниз по ступенькам в её карету. Его сестра тайно роптала
на преимущество Арабеллы, которая имела над ней в
обладании почтительного поклонника, последовала и
разместилась в карете.
Они выехали с большим воодушевлением доброго
расположения духа на все стороны.

Они добрались, однако, как раз вовремя, чтобы
достаточно наблюдать начало первого забега. Арабелла,
кто представляла себе, что жокеи были особами
большого благородства, вскоре сделалась участвующей в
судьбе одного из них, чей внешний вид доставил
удовольствие ей больше, чем иные.
Поэтому она приготовила обеты для его успеха, и
казалось, так весьма радовалась на преимущество,
которое он добыл. Мисс Гланвиль злобно объявила ей,
что люди приготовили замечания на радость, которую
она выражала, и пристрастие, которым она обладала
больше, чем заурядным участием в том жокее, кто
первый достигнул цель.
Мистер Гланвиль, кого это дерзкая инсинуация его
сестры насытила вместе со смущением и досадой,
сложил язвительно свои уста, задрожав от впечатления
произведенного на Арабеллу. Но она дала совершенно
другой поворот словам своей кузины.
«Уверяю вас, – сказала она с улыбкой, – я не
заинтересована дальнейшей в участи этого человека, кто
до сих пор успешен. Насколько красота его одежды и
превосходство его мастерства могут требовать от
непредубежденного зрителя. И хотя я усматриваю, что

вы предполагаете, что он немного утаенный
возлюбленный мой. Однако я не помню, что всегда
замечала его; а я убеждена, что это не из-за моей цели он
вышел на арены, ни мое присутствие, которое ободряет
его».
«Боже мой! Мадам! – возразила мисс Гланвиль. – Кто
полагает такие странные вещи, как эти, что вы говорите?
Никто не делает вид, чтобы отрицать, что вы понастоящему красивы, чтобы быть уверенной. Но всетаки, благодарите Небеса, что зрелище вас не такопасно.
Однако до такой степени такого сорта люди, как эти,
имеют право избегнуть ваших оков».
Арабелла, таким образом, полностью пленилась
событием на скачках. Она причинила только самый
повод к этому саркастическому ответу мисс Гланвиль.
Брат заинтересовался выгодой благоприятной
возможности, которую Арабелла доставила ему
выставлением своей головы из кареты, пожурил её очень
строго за вольность, которую она доставила своей
кузине.
Арабелла в окно попала в поле зрения превосходного
баронета, кто был в немногих шагах от кареты. Тот,
будучи поражен от восхищения при зрелище такого

прелестного создания, подъехал к некоторым её слугам,
чтобы спросить, кем она была. Когда он заметил мистера
Гланвиля, с кем он был близко знаком, в карете с ней,
тотчас он был узнан своим приятелем, чрезмерно
обрадовался за приобретение удобного случая начала
знакомства с леди, чье лицезрение так очаровало его.
Мистер Гланвиль заметил глубокий поклон, который он
сделал Арабелле. Сопровождал взглядом, который
демонстрировал крайнее восхищение на нее, очень мало
понравился при встрече, все-таки он скрыл свои мысли
достаточно при приеме его.
Только мисс Гланвиль совершенно обрадовалась,
надеясь, что она в скором времени заимеет свою
перемену в галантности и комплимента, поэтому
обратилась с речью к нему в своей свободной манере.
«Дорогой сэр Георг, – сказала она, – вы прибыли в
удачное время, чтобы украсить беседу; повествование в
такой скучной компании для некоего другого, кто
находится полминуты с тех пор, как мы переменили
речь».
«Моя кузина, – сказала Арабелла, улыбнувшись, – имеет
такую странную склонность для радости, что она думает,

что все её мгновения потерялись. Она считает их
никчемными, чтобы рассмеяться.
По моей части я делаю так убедительно долго, чтобы
узнать, в ком эти искатели счастья добудут победу. Я
смогу вынести мое попечение о них, чтобы не допустить
помех приятной веселости моей кузины».
Мистер Гланвиль, наблюдая за баронетом (46),
пристально посмотрел на Арабеллу серьезно, пока она
произносила те немногие слова. Он принял решение
препятствовать ему от создания какого-нибудь
возражения расспросом его на несколько тем,
интересуясь скаковыми лошадями, их владельцами и
пари, которые были положены. К этому и Арабелла
прибавила.
«Сэр, – сказала она, – сделайте мне одолжение,
расскажите, если вы знаете, кто тот галантный мужчина,
кто уже одержал победу в первом забеге».
«Я не знаю точно, мадам, – проговорил сэр Георг, весьма
захваченный врасплох на её манеру расспрашивания, –
как его имя».
46 Баронет (англ. baronet) – наследственный дворянский титул в Англии.

Жокей вскоре добыл цель второй раз. Арабелла не могла
скрыть свое удовлетворение.
«Несомненно, – сказала она, – он очень выдающийся
человек. Но боюсь, мы не заимеем наслаждения
пониманием, кто он есть. Если только он позволит какойнибудь повод сохранности себя. Чтобы утаить, он
обойдет всякие вопросы после своей ошибки вне арен,
пока эта суетливость и волнение продолжается. Когда
Гортензий сделал на Олимпийских играх (47), не смотря
на всю свою осторожность, был раскрыт принуждением,
чтобы сразиться в единственном сражении с некоторыми
особами, кого он победил на тех играх».
Мистер Гланвиль, кто заметил, что его сестра своим
незначительным кокетничаньем с сэром Георгом,
помешала тому слушание большой части этой странной
речи, предложил возвратиться в замок, на которое
47 Олимпийские игры (греч. Olympia) – в Древней Греции общегреческие
празднества и состязания (езда на колесницах, пятиборье, кулачный бой,
конкурс искусств). Устраивались в честь бога Зевса с 776 г. до н.э. в Олимпии
один раз в 4 года. Продолжались 5 дней. Отменены в 394 г. н. э. Варвары (не
граждане) не допускались к участию. Не пользовались правом смотреть игры
также женщины, кроме жриц Деметры. Ристалище поэтов и скульпторов –
боролись за личное и городское призвание и внесение в реестр «чудес света»
времён этой олимпиады.

Арабелла согласилась. Но выражая учтивость, сделала
одолжение своим предложением удобства квартиры
незнакомого человека, сэра Георга, и кто был знакомым
её кузена:
«Вы должны дозволить мне, – сказала она мистеру
Гланвилю, – просить нашего благородного приятеля
сопроводить нас в замок, где он найдет лучшее
помещение, чем какой-нибудь постоялый двор, который
он может найти. Думаю, кто прибыл только, чтобы быть
зрителем на этих играх. Он совсем приготовил
квартиру».
Баронет, захваченный врасплох такой необычной
учтивостью, был в затруднении, какой ответ приготовить
ей сперва. Но вновь собравшись, объявил ей, что он
будет, если ей доставит удовольствие, чтобы самому с
почтением сопровождать её домой. Кроме того, его дом
был не на большом расстоянии от замка; он не будет
поставлен в неудобство с квартирой.
Мисс Гланвиль, кто не была расположена расставаться
так скоро с баронетом, неотступно требовала от своей
кузины его посадку в карету. Поэтому он, отдав свою
лошадь к заботе своему слуге, сел в карету, и они
продолжили вместе путь в замок.

Арабелла все ещё продолжала говорить об играх, как она
назвала их, в то время как несчастный Гланвиль, кто был
излишне приведен в замешательство, старался
переменить разговор. Не без опасения, что всякие
предметы он сможет обдумать доставлением Арабелле
повода впечатления её слабой стороны. Он, не смотря на
то, что старание это доставляло ему, не уменьшал любви,
которую он испытывал к ней.

присутствия. Однако он был неосведомленный, каким
образом любезная удача была к нему в кипении планов.

Сэр Георг, чье восхищение леди Беллой увеличивалось
дольше, видел ее, весьма воспользовался удовольствием
с удобным случаем, что она доставила ему образованным
знакомством с ней. Поэтому он увеличил до конца свое
посещение в надеждах быть в состоянии повторять
какие-нибудь утонченные вещи к ней, прежде чем уедет.

ГЛАВА 9. Содержит некоторые смешные рассказы.

Но мисс Гланвиль добивалась всеми небольшими
хитростями быть хозяйкой, чтобы занимать его беседой
полностью на ней самой. Она вывела это, безусловно, из
его власти так, что он был принужден использовать свой
отъезд без имеющегося наслаждения равнодушной
Арабеллы, так закрыто он наблюдал за её кузиной.
Счастье было это для него, что он был предупрежден её
бдительностью от попыток галантности, которые,
несомненно, доставили бы ему изгнание от её

Он был неблагодарным достаточно, чтобы уехать в очень
дурном нраве от этой непостоянной богини; мало
способной оделить несчастных смертных людей
познаниями, что есть самое лучшее для них!

Леди Белла, от фамильярности с которой мисс Гланвиль
обходилась с этим ярким джентльменом, заключила его
её возлюбленным. Одним из тех, кто был явно хорошо
допущен к ней. Арабелла имела сильное любопытство,
чтобы выведать её похождения.
Когда они прогуливались на следующее утро в саду, она
сказала ей, что считает. Это было самое странное, что
они до сих пор следили с такой осторожностью друг за
другом, как изгнать взаимное доверие и тайну их
разговора.
«Отчего произошло это, кузина, – прибавила она, –
будучи молодой и прелестной, как вы есть, вы,

несомненно, вовлекались во многие авантюры. Почему
вы никогда не испытывали доверия достаточно ко мне, в
расположении моем с рассказом о них?».
«Вовлекалась во множество авантюр, мадам! – возразила
мисс Гланвиль, которой не понравилась фраза. –
Полагаю, что я привлекалась так мало, как ваша
милость».
«Вы слишком любезны», – ответила Арабелла, кто
заблуждалась, какой она сказала комплимент, – «так как
вы более красивее, нежели я. Притом имели больше
благоприятных возможностей делания себя
возлюбленной. Несомненно, вы имеете огромнейшее
количество обожателей».
«Как обожателей, – проговорила мисс Шарлотта,
сдерживаясь, – я воображаю, какую имела бы долю!
Слава Богу, я никогда не нахожу себя пренебреженной,
но уверяю вас, мадам, я не имела авантюр, как вы зовете
их, со всякими из них».
«Нет, в самом деле!», – перебила Арабелла невинно.
«Нет, в самом деле, мадам, – резко возразила мисс
Гланвиль, – и я удивлена, если вы воображаете таким
образом».

«Конечно, моя дорогая, – проговорила Арабелла, – вы
очень счастливы в этом отношении. А также самое
замечательное, полагаю, имеются несколько молодых
дам в свете, кто имели всякие притязания на красоту.
Они не давали увеличение к большим множественным
приключениям; а некоторые из них, возможно, самые
пагубные».
«Если вы узнали больше общества, леди Белла, – сказала
мисс Гланвиль дерзко, – вы не будете так склонны,
чтобы считать, что юные леди завлекаются
затруднительными авантюрами. Воистину, дамы, кто
приехал в город, не так приготовлены, чтобы убежать с
каждым мужчиной, кого они увидят».
«Нет, конечно, – помешала Арабелла, – они не дают
своего соизволения к таковым поступкам; однако они,
вероятно, убегали много раз.
Воистину имеются некие мужчины, чьи страсти так
необузданны, что они прибегают по большей части к
сильным способам, чтобы овладеть самими объектами,
кого они любят.
Прошу вас вспомните, как часто Мандана убегала с
мужчиной?».

«Нет, в действительности, мадам, – ответила мисс
Гланвиль, – я не знаю ничего о ней. Но предполагаю, что
она еврейка по своему диковинному имени».
«Она не была еврейкой, – сказала Арабелла, – хотя она
благоприятствовала тому народу очень значительно.
Добыла свободу большому количеству из них от Кира,
кто взял их пленниками и не мог отказать ей, когда она
просила».
«Ну, что же, – сказала мисс Гланвиль, – я предполагаю,
что не отказывала ему ни в чем, что он просил; и таким
образом они были уравнены».
«Конечно, только она делала. Хотя, – снова начала
Арабелла, – она имела привычку доставить ему славный
шарф, который носила, когда он просил его на своих
коленях».
«А она была значительно в праве, – проговорила мисс
Гланвиль, – я не вижу повода: зачем возлюбленный
ожидает подарок всякой ценности от своей госпожи».
«Несомненно, – сказала Арабелла, – такой дар был
предпочтительнее миллиона услуг. И он получил его, это
будет великолепная важность для него. Как бы там не
было, Мандана отвергла это строго целомудренно, как

вы. Я убедилась, что вы не можете позволить
размышлению, что она была немного слишком суровой в
отрицании благосклонности к возлюбленному,
подобному ему».
«Строго целомудренной, леди Белла! – проговорила мисс
Гланвиль, покраснев от гнева. – Прошу, что вы
подразумеваете тем самым? Какое вы имеете основание
предполагать, что я дозволю какое-нибудь расположение
к возлюбленному?»
«Ладно, если бы даже я исполнила, кузина, – сказала
Арабелла, – это умалит так значительно вашу честь.
Думаю, вы пожалуете и расположение к возлюбленному
достойного вашего почтения. От кого вы получали бы
тысячу отметок по большой части настоящей и верной
страсти, а также большое количество самых особенных
услуг?»
«Я надеюсь, мадам, – сказала мисс Гланвиль, – это не
будет моим роком, чтобы быть так очень обязанной к
какому-нибудь любителю, чтобы быть при
необходимости дозволения ему расположений в
отплату».

«Я обещаю торжественно, кузина, – перебила Арабелла,
– вы положили мне на ум порядочную и целомудренную
Антонию. Она была так непреклонна и сурова, что она
считала: всякие выражения любви были преступны. А
поэтому была далека от дозволения всякой особе
разрешение любить её. Антония полагала это ужасным
оскорблением, чтобы быть обожаемой даже в тайне».
Мисс Гланвиль не могла вообразить, что Арабелла
говорит это серьезно. Кроме того, это было
предназначено, чтобы насмехаться на её великое рвение
– сотворить укрощения и вольности, которые она
позволяла себе; кто, вероятно, сравнялся с её
пониманием. Она была так раздосадована на
злонамеренную шутку, когда помыслила об этом до
такой степени, что была не в состоянии отомстить за
себя. Шарлотта разразилась слезами.
Хорошее расположение духа Арабеллы создало ей
сильное впечатление на это зрелище. Испрашивая у нее
извинения за бесхитростное причинение ей так много
беспокойства, она умоляла её успокоиться и объявить ей,
чем она обидела ее, чтобы она смогла бы оправдаться в
своих опасениях.

«Вы не произвели беспокойства, чтобы признаваться,
мадам, – сказала она. – Вы полагаете меня способной
дозволения расположения к влюбленным, тогда как
Небеса ведают, что я никогда не дозволила поцелуя без
большого смущения».
«И вы, конечно, имели повод значительный для
смущения, – проговорила Арабелла, излишне удивленная
на такое признание. – Уверяю вас, я никогда не наврежу
вам, если только значительно в моих размышлениях,
чтобы предполагать, что вы всегда дозволяли
благосклонность такого преступного качества».
«Теперь приглядывайте за собой! – проговорила мисс
Гланвиль, проливая слезы ещё сильнее, чем прежде. – Я
знаю, чем все ваши обходные речи заканчиваются. Все,
что вы говорите в защиту дозволения пристрастий, было
только для того, чтобы вытянуть из меня признание,
какое я сделала. Как же невеликодушно было то!».
«Пристрастия, я говорила, мадам, – сказала Арабелла, –
были совершенно другого нрава, чем те, как это кажется
вам. Так свободно дозволялись. Отдавали шарф, браслет
или какую-нибудь вещь к возлюбленному, кто вздыхал
целые годы в молчании, не осмеливаясь утверждать о

своей страсти, пока он терял лучшую часть своей
родовитости в защиту прекрасной некто, кого он любил.
Это было, когда вы утверждали, что Мандана была в
праве отвергнуть свой великолепный шарф от
знаменитого Кира. Я заинтересовалась, чтобы
воспротивиться вашей непреклонности. И так
значительно ошиблась в вашем характере. Я неразумно
сравнила вас с порядочной и мудрой Антонией, чья
суровость была так примечательна.
Однако, в самом деле, я понимаю из вашего
собственного признания вашей склонности походить на
ту неосмотрительную Юлию. Она допустила объяснение
любви без гнева на одного; и не пугалась кого-нибудь
еще, чем дозволением пристрастий почти как достойное
внимания, так и то, о чем вы упомянули».
Пока Арабелла произносила, мисс Гланвиль, осушив
слезы, сидела тихо, надуваясь от ярости. Не знала: или
она открыто признается в своей злобе на
оскорбительную речь своей кузины, либо воспользуется
своим отъездом тотчас. Либо составлением дела казаться
безмолвной, чтобы стать её подругой до такой степени,
что она смогла иметь больше благоприятных
возможностей отмщения себя.

Стремительность её настроении совершила в ней больше
склонности к первому. Но понимание, что сэр Георг
гостил ещё несколько месяцев в провинции, сделало её
неохотной, чтобы покинуть место, где она могла бы
часто видеться с мужчиной, чья превосходная особа
наложила какой-то отпечаток на её сердце. И решила не
оставлять такую добычу Арабелле.
Такое мисс Гланвиль приняла решение: превозмочь свою
злобу в данный момент. Она слушала без всякого
внешнего вида смущения к превосходному многословию
своей кузины о необходимости скромности и
сдержанности манер к мужчинам, которые осмеливались
объявиться влюбленными. Леди Белла повиновалась
правилам с примерами всего того, что тянулось во всех
романах, которые всегда читала.
В конце Арабелла обняла её и уверяла, если только она
говорила какую-нибудь вещь сурово, то это проистекало
от большого уважения к её чести, о которой она горячо
желала позаботиться, так любяще, как и она сама.
Мисс Гланвиль принудила себя приготовить реплику, так
и не смогла показаться неприветливой. Они оставались в
этих отношениях, когда мистер Гланвиль подошел к ним

и объявил леди Белле, что сэр Георг послал умолять их
общество в свой дом в тот день.
«Однако, – прибавил он, – как я предполагаю, вы не
считаете благопристойным поехать из соображения
вашей скорби. Также ни моя сестра, ни я не примем
приглашения».
«Я надеюсь сказать, – прервала мисс Гланвиль
поспешно, – леди Белла не ожидает такой напрасную
церемонию от нас. А если она не считает
благопристойным поехать, она не ограничит нас».
«Никаких значений, кузина, – проговорила Арабелла,
улыбнувшись, – убеждена, что сэр Георг приготовит
увеселение чисто для вашей цели. Не будет любезно для
меня лишить его вашего общества».
Мистер Гланвиль хотел убедить свою кузину, то не
обнаружил склонности поехать. Уговаривал свою сестру
не покидать леди Беллу, только мисс Гланвиль выглядела
так значительной недовольной на его просьбу, что он
был принужден не настаивать на этом более.
И тот и другая удалились переодеваться, а леди Белла
пошла в свою комнату и принялась за свои книги,
которые заменяли место всего общества для неё.

Мисс Гланвиль снова приложила более чем обычные
усилия в одевании себя, чтобы в порядке появиться
очаровательной в глазах сэра Георга. Она вошла, чтобы
воздать свои поздравления леди Белле, прежде чем она
уедет. Однако она огорчилась, так как заметила её вид
такой хороший. Но леди Белла наоборот похвалила
чистоту её цвета лица и искрящиеся глаза.
«Я не спрашиваю, – сказала она, – однако вы доставите
узы к более многочисленным особам, чем в сегодняшний
день».
«Но помните, я обвиняю вас, – прибавила она, улыбаясь,
– пока вы носите свободу для других, чтобы держать
особенную осторожность за вашу собственную».
Мисс Гланвиль, которая не могла помыслить, как это
сбыточно, что одна женщина может похвалить другую с
искренностью, кинула взгляд на зеркало. Боясь, что это
было скорее ради того, она выглядела только
равнодушной до такой степени, что её кузина была так
щедра на свои похвалы.
А пока она направила свои виды на зеркало, которое
каждый день изображало личико бесконечно больше
прелестнее, нежели её собственное.

Мистер Гланвиль вошел, затем очень почтительно
получил позволение от леди Беллы и повел свою сестру в
карету.
Сэр Георг был очень огорчен обнаружить, что леди
Беллы нет. Вывел за руку мисс Гланвиль с видом таким
сдержанным, что она поиздевалась над ним за это и
доставила своему брату очень неприятное душевное
волнение речью к сэру Георгу. Она надеялась, что не
приезд леди Беллы вместе с ними, не составит ему
скверную компанию.
Он был слишком галантным, чтобы позволить юной
леди, кто простирала все свое притяжение к нему,
вообразить, что он горевал об отсутствии другой, когда
мисс Гланвиль присутствовала. Он кокетничал с ней так
значительно, что мистер Гланвиль был в надеждах: его
сестра полностью отвлечет его от леди Беллы.

ГЛАВА 10. В которой наша героиня возьмется за
самое опасное приключение.
Между тем та самая одинокая беспристрастная некто
встревожилась боязнью самого необъяснимого качества.

Будучи вечером в своем кабинете, окна которого имели
вид на сады, она увидела своего славного утаивающегося
поклонника. Эдвард шел, беседуя с большим душевным
волнением с её дворецким. Тот, казалось, серьезно
выслушивает какие-то предложения, которые он ему
делал.
Ее удивление при этом зрелище было так велико, что она
не имела силы, наблюдать за ними дольше. Но усевшись
на свой стул, она имела именно такое расположение духа
достаточно, чтобы призвать Лючию к ней на помощь. Та
очень испугалась бледного вида своей госпожи. Дала ей
флакон с духами и приготовилась распустить ей
шнуровку. Арабелла помешала, сказала ей глухим
голосом, чего она устрашилась. Она будет выдана в руки
оскорбительного поклонника, который пришел украсть
её.
«Да, – прибавила она с большим душевным волнением, –
я вижу в этом дерзком мужчине, держащего беседу с
одним из моих слуг. И хотя я не могу, может быть, на
этом расстоянии услышать их разговор, все-таки
жестами, которыми они имеют привычку при разговоре,
объяснило это слишком хорошо для меня. Я имею повод:
ожидать, что пострадаю от того самого насилия, что и

многие славные дамы передо мной. Быть увезенной
прочь принуждением из моего собственного дома, как
они».
«Увы! Мадам! – проговорила Лючия, напуганная этой
речью. – Кто тот, который намеревается увезти вашу
милость прочь? Не уверена, что разбойники покушаются
на всякое зло за такой срок, как этот!»
«Да, Лючия, – ответила Арабелла с большой
серьезностью, – наихудший род разбойников.
Разбойники, которые не променяют жертву на золото и
драгоценные камни; однако насколько бесконечно
больше драгоценна свобода и честь.
Вы знаете ту особу, кто называл себя Эдвардом и
работал в этих садах, а теперь в доме, покупает моих
слуг, несомненно, готовится силой открыть мою комнату
и увезти меня прочь? А Небеса ведают, когда же я
освобожусь от его оков!».
«Бог запретит, – сказала Лючия, рыдая, – чтобы всегда
такая госпожа будет иметь таковое суровое несчастье! В
каком преступлении, хотела бы я знать, вы можете быть
виновны, чтобы заслужить находиться в оковах».

«Мое преступление, – снова начала Арабелла, – в том,
чтобы иметь привлекательность, которая выставляет
меня на эти неизбежные бедствия, которые даже
величайшие принцессы не избежали.
Но, дорогая Лючия, не можете ли вы сообразить какиенибудь способы, которыми я смогу избежать дурное,
которое ожидает меня? Кто знает, только он сможет в
пределах этих немногих мгновений принудить проход в
мою комнату?
Эти слабые замки смогут причинить только слабое
сопротивление ярости, на которую он способен при
использовании».
«О, дорогая мадам! – воскликнула Лючия, трепеща и
прижимаясь близко к ней. – Что мы сделаем?»
«Я просила твой совет, – проговорила она, – но я
замечаю, вы менее способны, нежели я сама, чтобы
подумать о каком-нибудь деле, чтобы спасти меня».
«Ах! Гланвиль, – продолжила она, вздыхая, –
претендующий на небеса, был бы ты здесь сейчас!»

«Да, мадам, – сказала Лючия, – мистер Гланвиль, я
уверена, не позволит кому-нибудь навредить вашей
милости».
«Если ты ценишь мою дружбу, – проговорила Арабелла с
большой серьезностью, – не сообщай ему то, что сейчас
сойдет с моих уст. Истинно, я позвала бы его при этом
недоумении, я произнесла бы его имя и то, случайно, со
вздохом, который невольно толкает на этот путь.
Несомненно, если бы только он знал свое полезное
счастье, если даже среди опасности потери меня
навсегда, он рассердится на некоторые душевные
волнения радости. Однако я умру от стыда, так
необдуманно способствующей его удовлетворению. А
поэтому снова прошу вас – утаить с предельной
тщательностью, что я сказала».
«Безусловно, мадам, – проговорила Лючия, – я ничего не
расскажу ему, кроме того, что ваша милость приказывает
мне. Я так испугалась, что не могу и думать ничего,
кроме того ужасного мужчины, кто желает увезти вас
прочь».
«Боже мой! – прибавила она, – начинается, я полагаю. Я
слышу кого-то по ступенькам!»

«Не тревожьтесь, – сказала Арабелла в величавом тоне, –
у меня больше основания страшиться. Тем не менее, я
уповаю на величие моей храбрости, не ослабевать под
бременем этого злополучия.
Слушай, кто-то стучит в дверь моей передней… Мое
собственное достоинство... поддержи меня… Иди,
Лючия, и спроси, кто это».
«В действительности, я не могу, мадам, – сказала Лючия,
цепляясь за неё. – Умоляю простить меня. На самом деле
я так боюсь, я не смею пошевелиться».
«Слабовольная девчонка! – проговорила Арабелла, – как
неподходяща твоя уловка, ты от злополучий как эти. Ах!
Куления и Мартезия были, как ты. Прекрасная Береника
(48) и восхитительная принцесса Мидии (49) не так

48 Береника (28-79? г. н.э), иудейская царица, дочь Ирода Агриппы I, сестра
Ирода Агриппы II. Была любовницей (наложницей) будущего императора Тита.
(Гай Светоний Транквилл, Жизнеописания. Дион Кассий, Римская история,
LXV, 15. Мадлен де Скюдери, Lettres de Berenice a Titus, 1643. Жан Реньо де
Сегре, Berenice, 1648-1650. Пьер Корнель, Tite et Berenice, 1670).
49 Мидия – зап. часть современного Ирана, к Востоку от Загра и к Северу от
Сузианы. До Каспийского моря Мидия не достигала, будучи отделена от него
племенами кадусеев, амардов и др.

пылко умоляла своих похитителей доставить их в свое
общество в свою неволю!
Однако иди. Я приказываю вам. Спроси: кто это, кто
находится за дверью моей комнаты. Они стучат снова.
Поднеси не от оправдания, только выполни свой долг».
Лючия, заметив, что её госпожа была точно воспаленной,
пошла трепеща из кабинета. Только не прошла дальше,
чем её спальня, откуда окликнула, чтобы узнать, кто был
за дверью.
«У меня есть некоторое дело к нашей госпоже, – сказал
домашний управляющий (а это был он, кто стучал), –
могу я поговорить с ней теперь?»
Лючия немного успокоилась его тоном, не стала
отвечать, но подкравшись тихо к двери прихожей, два
раза заперла её. Потом выкрикнула с порывом: «Нет, я
возьму заботу, чтобы вы не вошли к моей госпоже».
«А почему, прошу, миссис Лючия? – проговорил
управляющий, – что я сделал, почему вы так поступаете,
как мой недруг?»
«Вы мошенник», – сказала Лючия, выдохнув очень
мужественно, так как дверь была заперта между ними.

«Мошенник! – повторил он. – Какая причина у вас есть,
так называть меня мошенником? Уверяю вас, я
уведомлю свою госпожу о вашем нахальстве. Я шел,
чтобы рассказать её милости об Эдуарде, кто умолял
меня походатайствовать за него. Он имеет право быть
взятым снова в её услужение. Он повторяет: моя госпожа
никогда не верила какому-нибудь делу против него; и то
была его должность. Но когда я увижу ее, то узнаю,
позволено ли вам оскорблять меня в этой манере».
Тем временем, Арабелла продвигалась до спальни, имея
сильное желание узнать, какого рода совещание Лючии
держала с намеревающимся похитителем. Та честная
наперсница, увидев ее, подошла бегом к ней и
прошептала ей, что домашний управляющий был за
дверью и говорил, что он желал бы походатайствовать за
Эдварда.
«Ах, изменник! – произнесла Арабелла, удалившись
снова, – в самом деле, он после того условился с тем
неверным мужчиной, чтобы предать свою хозяйку?»
«Я открою, Лючия, – сказала она, – если я не смогу
найти способ, как вырваться из дома. Они, несомненно,
вскоре толкнут двери моей комнаты».

«Полагаю, – сказала Лючия, – ваша милость спустится
вниз по ступенькам, что ведут от вашей гардеробной в
сад. Вы сможете прятаться в жилище садовника до тех
пор, пока мистер Гланвиль не прибудет».
«Я одобряю, – проговорила Арабелла, – одну часть
вашего предложения. Однако я не надеюсь сама на
жилище садовника, кто, несомненно, в заговоре с
остальными моими вероломными слугами. Никто из них
не постарался уведомить меня об опасности.
Если сможем достичь сад неоткрытыми, мы можем
выйти той дверью на подножие террасы, которая ведет
на поля. Вы знаете, я всегда держу ключ той тайной
двери. Поэтому, Лючия, позволь нам ввериться
управлению Провидения. Пойдем тотчас».
«Но что мы сделаем, мадам, – сказала Лючия, – когда мы
выйдем отсюда?»
«Ну, – сказала Арабелла, – ты проводишь меня до своего
брата. А там, вероятно, мы сумеем встретиться с какимнибудь великодушным кавалером, который защитит нас.
Пока мы дойдем туда, так как я в большой опасности,
чтобы бояться как дверей, так и без них. Я рискну
совершить свой побег. Хотя я не буду так счастлива

потому, чтобы встретить какого-нибудь кавалера, кто
возьмет на себя обязательство предохранять меня от
опасности, которую я могу постичь в полях».
Сказав эти слова, она дала ключ от двери Лючии, чье
сердце колотилось неистово от ужаса. Прикрываясь
какими-то темными кипарисами, которые она носила в
качестве вуали, спустилась вниз по небольшой лестнице
к террасе, сопровождаемая Лючией. Та высматривала
нетерпеливо кругом нее каждый шаг, что она проходила.
Они достигли садовой двери. Поспешно отперли её и
побежали так быстро, как возможно, через поля, в
порядке достигнуть убежища дома Вильямса.
Арабелла молила Небеса бросить какого-нибудь
великодушного кавалера на её пути, о чьей защите она
смогла бы умолять. А появившиеся деревья на
расстоянии от лошади и кавалера заставили ускорить
свои шаги, чтобы повстречать свою приближающуюся
помощь. Как только она подошла ближе, но жалкие
деревья помешали её ожиданиям.
Хотя ферма Вильямса была не более, чем в двух милях
от замка, все-таки Арабелла, не привыкшая к такой
необработанной дороге перемещения, начала очень

сильно утомляться. Ужас, в котором она пребывала,
продолжался её опасением похитителя. Все имело, таким
образом, сильное воздействие на её расположение духа.
Она едва была в состоянии продолжать свой побег и
окончить свои несчастья. Случилось спотыкание о пень
дерева, что лежало на её пути. Она растянула свою
лодыжку. Сильная боль, которую она испытала, кинула
её в обморок.
Лючия, на чью руку она опиралась, заметила её обморок,
вскрикнула громко, не зная, что делать с ней в том
состоянии. Она положила её на землю, поддерживая её
голову против того рокового пня. Начала растирать ей
виски, проливая слезы излишне все время.
Обморок Арабеллы спокойно продолжался, бедная
девушка была в постижимом ужасе. Дом её брата был
нынче на коротком пути, только невозможно для нее
отнести свою госпожу туда без какой-нибудь помощи.
Лючия не знала, на что решиться.
Наконец, думая, оно будет лучше оставить её на
несколько минут, чтобы сбегать за помощью. Чем сидеть
при ней и наблюдать её погибель за неимением лучшего;

она оставила её. Хотя и не без изменений отчаянной
борьбы полетела с предельным рвением к своему брату.
Она была счастлива достаточно, чтобы повстречать
брата, как раз выходящего из своей двери, и сказать ему
о положении, в котором она оставила свою госпожу. Он,
не задавая никаких вопросов о случае такого странного
несчастного случая, не смотря на свое удивление,
побежал со всей скоростью к месту, где Лючия оставила
её.
Только к их изумлению и горю она не нашлась. Они
ходили долгое время в поиске ее; а Лючия, будучи почти
помешанной от боязни, как бы она не была унесена
прочь, приготовила жалобы, что и так поставили в тупик
её брата. Он не знал, что сказать ей. Но находя свой
поиск бесплодным, они согласились пойти домой в
замок, полагая с некоторым появлением разума, что они
смогут услышать о ней там.
Здесь они не нашли ничего, кроме горя и
замешательства. Мистер Гланвиль и его сестра только
что вернулись. Побывали в кабинете леди Беллы, не
находя её там. Они спросили её служанок, где она была,
которые, не зная о каком-нибудь факте её бегства,
заключили, что она была в саду с Лючией.

Мистер Гланвиль, удивленный на её пребывание в такой
час в саду, побежал нетерпеливо, чтобы привлечь её
прибыть домой. Опасался, что она подхватит простуду от
пребывания так поздно на воздухе. Но не находя её во
всяких обычных местах, он приказал нескольким слугам
помочь ему в поисках целого сада, послав их в разные
места. Только они все вернулись без успеха, что
насытило его предельным ужасом.
Он возвратился чрезмерно тревожный в дом, где он
увидел Лючию. Она только что говорила в ответ о своей
осведомленности о своей госпоже, что они пошли искать
её в саду. Подбежала к мистеру Гланвилю. Он надеялся
услышать известия о леди Белле от неё.
«Ох! Сэр, – проговорила она, – моя госпожа нашлась?»
«Что! Лючия, – сказал мистер Гланвиль (более
встревоженный, чем прежде), – вы не знаете, где она? Я
полагал, что вы были вместе с ней».
«Ох! Господи», – вскричала Лючия, скручивая свои руки,
– «верно, моя несчастная госпожа была похищена, пока
она находилась до такой степени в обмороке».
«Сэр, – проговорила она Гланвилю, – я знаю, кто тот
человек, так как моя госпожа говорила (и почти разбила

мое сердце), что будет содержаться в оковах. Он был в
доме немного времени тому назад».
Мистер Гланвиль подозревал: это была какая-то новая
причуда Арабеллы. Он не позволил Лючии договорить
что-нибудь ещё в присутствии слуг, кто стояли, зевая от
изумления на необычные вещи, которые она произнесла.
Приказал ей следовать за ним в комнату, а там
выслушать ее, что она может сообщить ему, интересуясь
этим злополучием.
Он, если было возможно, предупредил бы свою сестру о
настоящей истории; но не в состоянии составить какоенибудь оправдание для нетерпения ее, чтобы выслушать
каждый факт, что рассказывался о кузине.
Они все втроем вошли в его комнату, где он попросил
Лючию, объявить ему, что она знает о своей госпоже.
«Вы должны узнать, сэр, – сказала Лючия, рыдая, – что
тут приходил мужчина, чтобы увезти прочь мою
госпожу. Важный мужчина, хотя и работал в садах. Он
был влюблен в нее и не признавался, кто он был».
«Умоляю, – помешала мисс Гланвиль, – кто объявил вам,
что он был важным человеком, как вы говорите?»

«Моя госпожа объявила мне, – проговорила Лючия, –
однако так или иначе он направился прочь. Садовник
повторяет, что он поймал себе сворованного карпа».

прибавила она, – леди Белла, когда говорили о жокеях,
болтала нечто о поклоннике. Клянусь, я доверяю этому,
как девушка говорит. Прошу, позвольте выслушать её».

«Очень важный человек, безусловно, – сказала мисс
Гланвиль, – кто крадет карпа!»

Мистер Гланвиль был готов умереть от досады за
чародейство своего существа, таким образом
выставленным, но не имелось никакого содействия для
этого.

«Вы должны узнать, мадам, – проговорила она, – то было
только притворство; он намеревался здесь, моя госпожа
говорит, утопиться».
«О Боже! – воскликнула мисс Гланвиль, засмеявшись, –
помешанная девушка, будьте уверенны. Боже, брат, не
прислушивайтесь к её бессмысленным россказням; так
мы не найдем мою кузину из-за нее».
«Оставьте её для меня, – проговорил Гланвиль,
прошептав, – авось я смогу обнаружить нечто в её речи,
что даст нам какое-то освещение в этом деле».
«Нет, останусь, я решила, – ответила она, – у меня
сильное желание узнать, где моя кузина находится. Вы
полагаете, что эта девушка рассказывает правильно о
важном человеке, замаскировавшимся в садах?»
«Будьте уверенны, моя кузина не могла объявить ей
такую глупость. Однако теперь я думаю об этом, –

«Прошу, – сказал он Лючии, – не говорите нам, довольно
об этом мужчине, только если вы догадываетесь, где
наша леди находится, позвольте и мне узнать».
«Конечно, я не смогу, – проговорила она, – моя госпожа
и я, обе вышли из дома из-за страха от Эдварда, который
ломился откровенно в двери её комнаты.
И мы убежали, так скоро, как возможно, к дому моего
брата (где она говорила, что спрячется, пока вы
приедете). Только моя несчастная дорогая госпожа упала
и повредила себя так значительно, что она была увезена в
отсутствие.
Я пыталась, я могла бы привести её ещё раз, но она не
открывала свои глаза. Таким образом, я побежала, как
молния к моему брату, чтобы прибыть и помочь мне

перенести её до фермы. Только когда мы пришли назад,
она ушла».

мою госпожу, кто и вынудил её к побегу из пристанища,
так скоро, как она могла».

«Что вы говорите? – воскликнул мистер Гланвиль с
помешанным видом, – вы оставили её в том состоянии на
полях? А потом она не была найдена, когда вы вернулись
назад?»

«Эта страннейшая история, – сказала мисс Гланвиль, – из
тех, что я всегда слышала. Уверена, никто не будет так
безрассудно покушаться на таковое дело. Моя кузина
имеет страннейшие причуды!»

«Нет, конечно, – сказала Лючия, проливая слезы, – мы не
смогли найти ее, хотя бродили вокруг долгое время».

Мистер Гланвиль, не способный выслушивать несколько
дольше, приказал Лючии не говорить ничего об этом
деле никому. Затем нетерпеливо выбежал из комнаты,
приказывая двум или трем слугам, ехать на поиски их
госпожи. Он потом сел на лошадь в великом страдании
ума, не зная, куда направить свой ход.

«Ох! Небеса! – проговорил он, вышагивая кругом
комнаты в сильном душевном волнении. – Где она может
быть? Что стало с ней?»
«Дорогая сестра, – продолжил он, – прикажите комунибудь оседлать мою лошадь, я объезжу местность всю
ночь в поисках ее».
«Вы лучше осведомитесь, сэр, – проговорила Лючия, –
если Эдвард находится в доме, то он знает, может быть,
где моя госпожа».
«Кто он?», – закричал Гланвиль.
«Да ведь важный мужчина, сэр, – сказала Лючия, – кого
мы считали как садовника. Он прибыл, чтобы увезти

ГЛАВА 11. В которой леди замечательно спаслась.
Но возвратимся к Арабелле, кого мы оставили в очень
печальном положении. Лючия не приходила к ней,
прежде чем она раскрыла свои глаза. Начав постигать
вполне сама, была удивлена: обнаружить свою служанку
не возле себя. Светлая луна очень блестела. Она
осмотрелась вокруг себя и окликнула Лючию так громко,
как она могла. Однако не увидев её либо не услышав

какого-нибудь ответа, её страхи сделались столь
сильными, что она как бы снова предалась в свой
обморок.
«Увы! Несчастная девушка, вот кто я! – воскликнула она,
проливая слезы чрезмерно, – несомненно, я предана,
чьей преданности я доверяла, и кто был знаком с моим
большинством тайных мыслей. Она в скором времени
появится вместе с моим похитителем, направляя его
преследование. А я не имею средств спасения от его рук!
Жестокая и неблагодарная девчонка, твоя
соответственная измена огорчает меня не меньше,
нежели все мои иные бедствия. Только почему я говорю
о её предательстве соответствующем? Не порочная ли
Арианта предала свою хозяйку во власть её
оскорбительного поклонника?
Ах! Арабелла, ты искусственно не выбирала твои
мучения, как восхитительная Мандана была, как ты сама,
обманом наемной служанки».
Предаваясь миг, либо два в этих мрачных размышлениях,
она приподнялась от земли с намерением пойти. Только
её лодыжка была столь болезненна до такой степени, что
она могла едва пошевелиться. Её слезы теперь начали

течь с большой силой. Она ожидала каждый миг увидеть
Эдварда, приближающегося к ней. Уступая сама, она
отчаялась. Когда фаэтон (50), управляемый молодым
джентльменом, проезжал мимо, Арабелла, благодаря
Небеса за послание этого утешения, выкрикнула так
громко, как она смогла, заклиная его остановиться.
Джентльмен, услышав женский голос, остановился
тотчас и спросил, что она желала.
«Великодушный незнакомец, – проговорила Арабелла,
двигаясь вперед тоже, как она могла, – не отвергайте
вашу помощь – спасти меня от большой и ужасной
опасности. Меня преследует человек, кого я хочу очень
избежать. Заклинаю вас. Поэтому во имя ее, кого вы
любите больше всего – защитите меня; и можете быть
ограниченным вместе с использованием все ваших
желаний для того милостивого поступка!»
Если джентльмен и был захвачен врасплох на это
прошение, то он был значительно больше поражен её
красотой, которая составляла это. Её стан, её форма, её
неподражаемый цвет лица, блеск её блестящих глаз и
50

Древние греки называли Φαέθων (Фаэтон) Юпитер (звезду Юпитера). По
имени Фаэтона был назван тип высокой коляски, в XVIII-XIX в., считался
быстрым, неустойчивым и опасным для пассажиров.

тысяча обаяний и шарма так украшали её целую особу.
Держали его целую минуту безмолвно, пристально глядя
на нее без силы, чтобы приготовить ответ.
Арабелла, находя, что он не отвечает, весьма обманулась
в надежде.
«Ах! Сэр, проговорила она, – сколько вы будете
обдумывать это? Разве это возможно, вы можете не
признаваться в таком благоразумном ходатайстве к леди
в моем положении?»
«Ради Бога, мадам, – сказал джентльмен, слезая и
приближаясь к ней, – позвольте мне узнать, кто вы;
каким образом я могу быть в услужении к вам».
«Как для моего достоинства, – сказала Арабелла, –
уверена, что это не значит; позвольте данному знанию
быть достаточным в данный момент. Услуга, которую я
ожидаю от вас: переправить меня к какому-нибудь месту,
где я смогу быть в безопасности на эту ночь.
Завтра я попрошу вас, позволить некоторым особам, кого
я назову вам, узнать, где я нахожусь. Впоследствии они
смогут использовать благоприятные меры, чтобы
обезопасить меня от покушений нахального мужчины,
кто выгнал меня из моего собственного пристанища

намерениями, которые он собирался привести в
исполнение».
Джентльмен заметил, что имелись некие тайны в её
положении, которые она предпочла не объяснять. Будучи
очень рад на обладание такого прекрасного создания в
своей власти, объявил ей, что она могла бы располагать
им во всем, что ей доставляет удовольствие. Помогая ей
забраться в фаэтон, поехал, как можно быстрее, как он
мог.
Арабелла не страдала опасением пребыванием одной с
незнакомцем, так как ничего не было более обыденного
для героинь, чем таковые случаи. Все её страхи были от
Эдварда, кого она представляла каждый миг.
Она заметила преследование их. Находясь в сильном
страхе, чтобы находиться в месте надежности, она
торопила своего защитника, отвезти, как можно быстрее.
Незнакомец, склоняясь, чтобы держать её в своем
собственном доме, согласился на её прошение, однако
был так несчастен в своей поспешности, что опрокинул
фаэтон.
Хотя ни Арабелла, ни он сам не причинили боли
падением, все-таки необходимость имелась, чтобы

задержаться на некоторое время: поставить фаэтон в
состояние перевозить их несколько дальше. Все это
наполнило её вместе с тысячью опасений, как бы не
были они пленены.
Со временем слуги Арабеллы, между кем и Эдвард, не
зная, как он значительно вмешался в её побег, решил
отличиться своим рвением в поисках ее, разошлись сами
вокруг различных мест. Перемена управлялась Эдвардом
по тем самым знакам, где она была.
Когда Арабелла усмотрела его, пока он был в двух или
трех шагах. «Ох! Сэр, – закричала она, – смотрите, мой
преследователь! Можете ли вы, принять решение
защитить меня против силы, которую он найдет
предложить мне?»
Джентльмен, взглянув и заметив мужчину в ливрее,
сблизившегося с ними, спросил ее, если тот, кто был
особой, о ком она сетует, был ли он её слугой?
«Если он мой слуга, сэр, – ответилаона, заливаясь
румянцем, – то он никогда не имел моего позволения,
чтобы стать таким; безусловно, никто иной не может
похвастаться моим согласием им такой вольности».

«Вы знаете, чей слуга он в таком случае, мадам?», –
ответил джентльмен, немного удивленный её ответом,
который он не мог хорошо уразуметь.
«Вы бросаете меня в большое замешательство, сэр, –
снова начала Арабелла, заливаясь румянцем ещё более
чем прежде, – несомненно, он является, чтобы предстать
моим. Но так как я рассказывала вам прежде, он не
открыл себя мне. Я не разрешала ему допускать право
его служения, если всегда я получала что-нибудь от него,
не во всем рассматривалось мною, как вещи, за которые
я была бы обязана ему».
Джентльмен до сих пор ещё больше запутался в ответах
такого ограниченного умысла, подошел попросить её
растолковать саму себя по этому странному делу; когда
Эдвард, подойдя к закрывающейся Арабелле, выкрикнул:
– «Ох! Мадам! Благодаря Богу вы нашлись».
«Остановитесь, нечестивый мужчина! – сказала
Арабелла. – И не давайте благодарности за то, кто
случайно, может оказаться твоим наказанием. Если я
встретила, ты случайно не будешь лучше от этого. А
если ты постоянно преследуешь меня, ты, вероятно,
встретился со своей смертью, где ты полагаешь, что ты
поспешно встретишь свое счастье».

Бедный товарищ не понимал ни слова этой речи.
Пристально смотрел на нее, как некто, кто потерял свой
здравый рассудок. Покровитель Арабеллы,
приблизившись к нему, спросил его с суровым видом,
что он может сказать о той леди. И почему он осмелился
преследовать её?
Когда мужчина намеревался удовлетвориться им, мистер
Гланвиль подскакал, а Эдвард, увидев его, подбежал и
сообщил ему, что он встретился с леди Беллой и
джентльменом. Тот, казалось, оставался в фаэтоне,
который он старался направить. Её милость была
разгневана на его приход. А также джентльмен
употребил несколько угроз на языке к нему по той
причине.
Мистер Гланвиль чрезмерно удивился на то, что он
услышал. Остановился, отдавая приказ слуге, который
шел впереди него, бежать обратно в замок и доставить
фаэтон туда, чтобы отвезти леди Беллу домой. Он задал
Эдварду несколько вопросов рассказать, что она и
джентльмен сказали ему. И не смотря на свое знание её
смешного нрава, он не мог не тревожиться её
поведением, ни заключением, что имелось нечто очень
таинственное в деле.

Пока он, таким образом, беседовал с Эдвардом,
Арабелла, которая наблюдала за ним почти, так охотно,
была исполнена опасением увидеть его, ведущего так
спокойно переговоры с её похитителем. Ещё она
размышляла об этом злополучии, снова её подозрения
увеличились. Убеждая саму себя, наконец, что мистер
Гланвиль был посвящен в его умысел, эта вера, какой бы
не была невероятной, обработанная и так сильно её
воображением, она не смогла сдержать слез.
«Конечно, – сказала она, – я обнаружила и нарушившего
клятву Гланвиля, который недавно становится или моим
другом, либо поклонником. Он с этого момента
сговаривается с похитителем, каким образом спасти меня
от его власти. Как Филидасп (51) был рад
благоприятному случаю, этим предательством
освободить женщину, кого его родители и её
предназначили ему в жены».
Мистер Гланвиль узнал все, что он мог от Эдварда, слез с
лошади, отдавая ему свою лошадь, приблизился к
Арабелле. А после, выражая свое ликование встречей с
ней, попросил её позволить ему узнать, какое злополучие
51 Персонаж романа «Великий Кир» Мадлен Скюдери.

привело её оставить без присмотра замок на такое время
ночи.
«Если таким вопросом, – сказала польщенная Арабелла,
– вы хотите убедить меня, что вы не осведомлены о
причине моего бегства, то знайте, ваше лицемерие не
добьется успеха. Имея разум доверять, вы одинаково
виновны с ним, от чьего намерения насилия я убежала. Я
обращаюсь к храбрости этого кавалера, которого вы
видите со мной, чтобы защищать меня так хорошо
против вас и того похитителя, с кем я замечаю, вы
заключили союз».
«Ах! Недостойный кузен, – продолжала она, – чего ты
добиваешься таким гнусным предательством? Каков
приз моей свободы, которой ты так вольно
распоряжаешься?»
«Твой ли друг там, – сказала она, показывая на Эдварда,
– сестра или какой-нибудь родственник, кому ты обязан
освобождением меня от него? Но уверяясь уловкой, не
будет ссылаться на тебя, если твое коварство низко
достаточно, чтобы притеснять моего доблестного
спасителя количествами и намерениями насилия,
добывая меня твоей силой. Мои крики будут в руках
Небес и Земли в мое оправдание.

Провидение может случайно послать каких-то
великодушных кавалеров для моего спасения. Если
Провидение не доставит мою собственную власть, чтобы
дать свободу, тот миг будет последним в моей жизни».
Пока Арабелла говорила, молодой джентльмен и Эдвард,
кто слушали её нетерпеливо, вообразили, что её ум
обеспокоен. Только мистер Гланвиль был в ужасном
замешательстве и безмолвно проклинал свою дурную
участь, чтобы дозволить ему влюбиться в женщину
такую смешную.
«Ради Бога, кузина, – проговорил он, стремясь обуздать
какую-то часть своего расстройства, и не доставлять
средства к этим экстравагантным представлениям; –
никто не намеревается сделать вам какое-нибудь зло».
«Что! – перебила она. – Вы уверяете меня, что этот
обманщик тут», – указывая на Эдварда, – не имеет
намерения увезти меня прочь. Кто вы, поддержкой его,
не преступник ли?»
«Кто! Я! Мадам! – выкрикнул Эдвард. – Будьте уверены,
ваша милость, не подозревайте меня таким странным
планом! Бог ведает, я никогда не замышлял таковую
вещь!»

«Ах! Лицемер! – перебила Арабелла. – Не используй
пользу той святой репутации, чтобы надеть маску твоими
нечестивыми неправдами. Признайся с какой целью вы
пришли в услужение к моему отцу, переодевшись».
«Я не приходил переодетым, мадам», – возразил Эдвард.
«Нет! – проговорила Арабелла. – На какие средства та
одежда, в которой я вижу вас, ну?»
«Эта ливрея маркиза, мадам, – сказал Эдвард, – которую
он не приказывал забрать у меня, когда я оставил его
службу».
«А с какой целью ты носишь это? – сказала Арабелла, –
Не твои ли намерения обвиняют вас вашими
преступлениями?»
«Я всегда надеялся, мадам», – сказал он.
«Вы надеялись! – перебила Арабелла, нахмурившись. –
Разве я даю вам повод к надежде? Не отрицаю, только я
имела сострадание, но если даже то, что вы несведущи».
«Я знаю, мадам, вы имели сострадание ко мне, – сказал
Эдвард, – ваша милость, я всегда полагал, не поверит
мне виновному».

«Я была слаба достаточно, – сказала она, – чтобы иметь
сострадание к вам, хотя я верю, что вы виновны».
«Конечно, мадам, – ответил Эдвард, – всегда уповал, как
я говорил прежде, но только ваша милость не слышит
меня. Вы верите каким-нибудь злонамеренным
сведениям, а потому вы имели сострадание ко мне».
«Я не имела сведений о вас, – проговорила она, – но то
мое собственное наблюдение давало мне. И того было
достаточно, чтобы убедить меня о вашем проступке».
«Почему же, мадам», – сказал Эдвард, – «ваша милость
заметила меня за кражей карпа, который был
проступком, положенный к моему обвинению?».
Мистер Гланвиль так много имел повода к беспокойству.
Как узнал, с большим трудом удержал хохот на это
нелепое положение. Он догадывался, за какое
преступление Арабелла обвиняла Эдварда.
Тогда как для молодого джентльмена, кто не мог
постичь, что она подразумевала, имел сильное желание
услышать, что будет в конце таковой странной
дискуссии.

Только несчастная Арабелла была удивительно поражена
на его упоминание о таком убогом деле. Она была не в
состоянии вынести, что Гланвиль и её защитник узнают
о поклоннике ее, которые могли подозревать такую
подлую кражу. Со стыдом она постигла это, оставаясь
безмолвной на миг. Наконец, только оправилась.

многие другие дамы, которые испытали ту самую участь,
достоинства более славного, чем моя?»

«Нет, – сказала она, – я знала, что вы лучше, чем
доставите какую-нибудь веру к таковым праздным
толкам людей вашего положения, не совершите такого
жалкого преступления».

«Позвольте мне, просить вас, кузина, – вмешался
Гланвиль (который страшился этих речей, которые будут
по-настоящему утомительны), – не подвергать себя
дальше прохладе в это время ночи. Дозвольте мне
проводить вас домой».

«Честное слово, мадам, – проговорил юный джентльмен,
– люди его положения часто делают худшее».
«Я не отрицая этого, сэр, – сказала Арабелла, – а
намерение, которое он имел в виду: увоз был бесконечно
хуже».
«В самом деле, мадам, – ответил джентльменом, – если
вы такая особа, как я постигаю, я не вижу, каким образом
он осмелился бы сотворить такую попытку».
«Это очень возможно, сэр, – сказала она, – что я могла
быть увезенной прочь, хотя была большего достоинства,
чем я есть. Не были ли Мандана, Кэндис, Клелия и

«В самом деле, мадам, – сказал он, – я не имею
представления ни о ком из этих дам».
«Нет, сэр!» – проговорила Арабелла, весьма огорченная.

«Это касается моей чести, – сказала она, – что этот
незнакомец не думает, что я только всегда подвергалась
этим оскорбительным попыткам, как вы говорите, сэр, –
продолжила она, – так вы не знаете кого-нибудь из тех
дам, которые я упомянула прежде; позвольте мне,
спросить вас в таком случае, если вы знакомы с
Парфениссой (52), либо Клеопатрой (53), кто обе были
несколько месяцев в руках своих похитителей?».
52 Парфенос (греч. «дева») в Др. Греции. 1) прозвище богини Афины. Отсюда
название её храма на Афинском Акрополе — Парфенон; 2) дочь Стафила и
Хрисотемиды, пользовалась особым покровительством Аполлона. Вместе с
сестрами не сберегла доверенный им погреб, в котором хранились сосуды с
вином. Боясь гнева отца, девушки бросились со скалы, но были спасены

«Как о Парфениссе, мадам, – сказал он, – не слышал о
ней; не помню, что мог бы услышать больше, чем о
Клеопатре, только она не была похищена. Уверен, она
сама была так к этом склонна».

Мистер Гланвиль, радуясь увидеть Арабеллу в
расположении, чтобы быть оскорбленной своим новым
знакомым, решил смягчить её немного в надеждах
одержания верха над ней к возвращению домой.

«Как, сэр, – проговорила Арабелла. – Клеопатра была
склонна убежать со своим похитителем?».

«Сэр, – сказал он джентльмену, кто не мог постичь, – ну,
леди так сердечно защищает Клеопатру. Вы были в
заблуждении, чтобы кидать таковые замечания на эту
знаменитую королеву», (пересказывая, что он услышал,
как его кузина говорила прежде); – «Весь мир, –
продолжал он, – знает, что она вышла замуж за Юлия
Цезаря».

«Клеопатра была распутная женщина, разве не так,
мадам?» – сказал он.
«Держи твой язык в порядке, недостойный мужчина, –
сказала Арабелла, – не богохульствуй о памяти той
прекрасной и славной королевы таковым
оскорбительным языком. Королева, я говорю, чья
смелость была равной её красоте, а её добродетель
превосходила не только это. Благие Небеса! Какого
гнусного клеветника я выбрала своим защитником!»
Аполлоном, перенесшим их в Херсонес (совр. Севастополь), где они почитались
как богини. Парфенос-Дева имела в этом городе храм, отождествлялась с
Артемидой.
53 Клеопатра VII Филопатор – последняя царица эллинистического Египта из
македонской династии Птолемеев (69 г. до н.э. август 30 г. до н.э.). Прославлена
благодаря историй любви к римским полководцам Юлию Цезарю, Марку
Антонию. Дети: Птолемей XV Цезарион, Клеопатра Селена II, Александр
Гелиос, Птолемей Филадельф.

«Хотя я и хвалю вас, – сказала Арабелла, – за
привлекательную роль дамы, так низко опозоренной.
Однако позвольте не вашему усердию за её честь
угождать вам, чтобы говорить больше, чем истина для
этого оправдания. Таким образом, вы ослабляете взамен
укрепления. Воздаете все, что вы можете сказать,
подозревая: как непорочная и чистая правда переносит
осуждение этим, и никогда не имеет успеха вызвать,
чтобы это ожидало успеха».
«Позвольте мне, кузина, – перебил Гланвиль, – снова
представить к вам беспокойство, что вы, конечно,
чувствуете пребыванием так поздно на воздухе. Оставьте

оправдание Клеопатры на более иной удобный случай.
Примите попечение о вашей собственной сохранности».

навсегда. На этом условии я прощу его и таким же
образом обращусь к Небесам помиловать его притом».

«Что это вы требуете от меня?» – проговорила Арабелла.

«Говорите, дерзкий неизвестный, – проговорила она
Эдварду, сникшему, – ты принимаешь мое помилование
на условиях, которые я предлагаю для тебя? И вникни,
ты берешься за некоторое положение, где я не смогу
созерцать тебя снова?»

«Только, – снова начал Гланвиль, – угодно ли вам
вернуться в замок, где моя сестра и все ваши слуги,
неутешные от вашего отсутствия».
«Но кто может уверить меня, – ответила она, – что я
возвращением домой не вступлю добровольно в свою
тюрьму? То самое предательство, которое совершили во
дворце Кэндис, место её заключения в тюрьме, чтобы
могла вернуться в замок Арабеллы, в свою тюрьму.
Говорите правду, я успокоюсь больше, чем бояться, что
вы содействуете намерению этого мужчины. Я узрела вас
в его компании. И готова не сомневаться, вы
использовали свою шпагу для его защиты. Вы в
состоянии будете очиститься от этого преступления?
Все-таки я рискну вернуться в мой дом, приняв меры. Вы
присягнете мне, что вы предложите мне не насилие от
взора вашего приятеля там. А также я настаиваю, что он
в этот миг отказывается от всех намерений –
преследовать меня и изгнать себя от моего присутствия

«Так как ваша милость, – сказал Эдвард, – приняла
решение, не допускать меня к вашей службе, я не
побеспокою вас как-нибудь более. Только я думаю, это
сурово так наказывать за преступление, в котором я не
виновен».
«Это лучше, – сказала Арабелла, повернувшись к нему, –
что ты должен бы сетовать на мою суровость, нежели
свет обвинит меня с легкостью и неосторожностью и в
скором времени».
«Сэр, – обратилась она к Гланвилю, – я должна
довериться вашей чести, которую я признаю, что я
немного боюсь. Только тем не менее, возможно, вы
раскаялись как бедный принц Фрасибул (54), когда он
54 Фрасибул – тиран (административная должность) милетский (V в. до н.э.)
был влюблен в дочь Писистрата и поцеловал её, что весьма разгневало мать

поддался внушениям порочного друга, чтобы увезти
прекрасную Алкиониду, кого он позже возвратил».
«Скажите, Гланвиль, – продолжила она, – вы жаждете
подражания того добродетельного принца, или вы
спокойно поддерживаете свои прежние мнения?»
«Честное слово, мадам, – ответил Гланвиль, – вы
сотворите меня совершенно помешанным, если вы
пойдете в этаком стиле. Прошу, позвольте мне увидеть
вас в безопасном жилище. А затем, если вам нравится,
вы можете запретить мне вход в замок, если вы
подозреваете меня в каких-то дурных намерениях по
отношению к вам».
«Этого достаточно, – сказала она, – я доверяю вам. Что
до вас, сэр», – обращаясь к молодому джентльмену, – «
вы так недостойны в моем понимании злословием,
которое вы произнесли против особы того пола, которая
заслуживает все наше восхищение и почтение тем.
Я нахожу вас самым неспособным, чтобы быть
покровителем этому. Следовательно, я оставляю ваши
услуги на этот случай. Думаю, это лучше для доверия
девушки. Но Писистрат выдал свою дочь за него (Плутарх. Изречения царей и
полководцев).

самой, чтобы вести человека, кто как Фрасибул своим
покаянием восстановился в моем доверии. Нежели некто,
кто хотя, безусловно, не выдал меня, все-таки кажется
очень способным делания так, если бы только он имел
силу».
Сказав это, она подала свою руку Гланвилю, кто помог
ей забраться в фаэтон, чтобы поехать в замок; а слуга,
кто привез это, залез верхом на лошадь. Мистер
Гланвиль повез её домой. Оставил джентльмена, кто тем
временем снова починил свой фаэтон в величайшем
вообразимом изумлении от её необъяснимого поведения.

КНИГА 3.
ГЛАВА 1. Две беседы о заблуждении, из которых
читатель сможет отобрать большую часть.
Арабелла, продолжая размышлять о своем приключении
в течение своего небольшого путешествия, казалась
такой подавленной и скрытной. Мистер Гланвиль, хотя
он горячо желал узнать все подробности её бегства и
встречи с тем джентльменом, в чьем обществе он
встретил ее, был вынужден превозмочь свое

любопытство на настоящий момент из-за боязни
рассердить её.

она подозревала её верность, хотя она желала бы тем
временем, что та смогла бы в состоянии очиститься.

Как только они подъехали к замку, её слуги выбежали,
чтобы встретить её у ворот, выражая свое ликование,
чтобы увидеть её ещё раз с тысячью сконфуженными
восклицаниями.

Лючия в свое оправдание рассказала о своем точном
пути всего, что случилось. Арабелла убедилась, что та не
предавала её. Но были также некие сомнения: был ли
виновен мистер Гланвиль каким-нибудь намерением
против неё.

Мисс Гланвиль находилась в своем кабинете, когда она
услышала о её прибытии. Побежала вниз
поприветствовать её, в своей суетливости забывая о том,
что её служанка завивала её волосы, а она не имела
чепчика при этом.
Арабелла встретила её приветствие с небольшой
холодностью. Наблюдая за той её печалью от своего
отсутствия, не произвела ей небрежения какой-то её
обычной заботливости о своей особе. Она не могла
заметить, что это было очень важно, поэтому она
приготовила какой-то незначительный ответ на сотни
расспросов, которые та расспрашивала за миг.
Она вошла в свою комнату, позвав Лючию. Та плакала от
радости её возвращению. Допросила её, строго
интересуясь оставлением её на полях. Созналась ей, что

«Твоя хитрость, – сказала она Лючии, – восстановилось в
моем добром мнении. Я буду, как и всегда, открывать
тебе свои незамаскированные намерения.
Сознаю в таком случае со стыдом и замешательством,
что я не могу вообразить помощь мистера Гланвиля
неизвестному, чтобы увезти меня прочь без обид острой
печали. Несомненно, моя слабость удивила тебя. А я
могла бы утаить это от себя, как бы я от тебя, но…
Увы! Это верно, что я ненавижу его, и я верю, что не
буду виновна, что он может находиться в моих
опасениях».
«Ненавидите его, мадам, – проговорила Лючия. – Бог
запрещает вам всегда ненавидеть мистера Гланвиля, кто,
я уверена, любит вашу милость так же, как он поступает
со своей собственной сестрой!»

«Вы очень доверчивы, Лючия, – сказала Арабелла,
заливаясь румянцем, – упоминать слово о любви ко мне,
если я посчитаю, что мой кузен подкупил тебя на это, то
я сильно польщена. Тем не менее, хотя я запрещаю вам
говорить о его страсти, все-таки дозволяю вам доносить
мне о силе его переноски. Я не увидела угроз, которые он
произносил против моих похитителей. Жалобы, которые
он совершил против судьбы; обеты, которые подносил
для моей сохранности. Прекрасно, что все те
безрассудства невоздержанности от горя вынудили его
совершить».
«Я уверю вас, мадам, – проговорила Лючия, – я не
слышала его, говорящего все это».
«Что! – помешала Арабелла. – И ты не замечала слезы,
струящиеся из его глаз, которые, возможно, он силился
утаить? Он не ударял свою грудь с горячностью своего
горя, бросая свои обвинения и отчаянные глаза на
Небеса, которые разрешили таковому бедствию
приключиться со мной?»
«Конечно, мадам, нет, – снова начала Лючия, – однако он
казался очень огорченным и говорил, что он поедет и
будет искать вашу милость».

«Ах! Изменник! – перебила Арабелла в бешенстве. –
Хотела бы я найти до конца какое-то оправдание для
него и оправдать его в моих опасениях. Только он
недостоин этих благосклонных намерений.
Не говорите о нем более, я повелеваю вам. Он виновен в
содействии к моему похитителю, чтобы увезти меня
прочь. А поэтому и заслуживает моего вечного
неудовольствия.
Хотя я могла бы обнаружить основания, чтобы
очиститься ему даже от такого преступления. Между тем
он виновен в равнодушии и бесчувственности к моей
гибели, потому что он также не умирал от горя при
известии об этом. Не нуждался во вмешательстве своей
сестры, либо желания освобождения меня, чтобы
приготовиться ему существовать».
Арабелла, когда она говорила это, была тихой, однако не
смогла отвратить немного слез, текущих по её красивому
личику. Поэтому чтобы скрыть свое беспокойство или
быть больше на свободе, чтобы предаться этому, она
приказала Лючии с поспешностью раздеть её и пошла в
постель, проведя небольшой остаток ночи не в покое, в
котором она очень значительно нуждалась, а в
размышлениях на все пассажи предшествующего дня.

Находя, или представляя себе, она открыла новые
основания для осуждения мистера Гланвиля. Её разум
очень далек от смягчения к нему.
Утром, встав более позднее, чем обычно, она получила
сообщение от мистера Гланвиля, справляющегося о её
здоровье. Она ответила, что он был слишком
незначительно озабочен сохранением этого, чтобы
приготовить это необходимое. То и сообщили ему.
Мисс Гланвиль вскоре после пожаловала попросить
позволения выпить свой шоколад с нею у кроватного
ложа; кому Арабелла так и не могла из учтивости
отказать. Она значительно затруднялась, как спрятать
свою грусть от глаз той распознающей леди, кто, она не
расспрашивала, толковала это к благосклонности её
брата.
При появлении мисс Гланвиль, она вынудила напустить
на себя веселый вид, прося её извинить за прием у своего
ложа, сетуя на плохой отдых, которое вынудило ей
лежание подольше.
Мисс Главниль после удовлетворения своих поклонов с
равной учтивостью продолжала задавать ей сотни
вопросов, интересуясь причиной её отсутствия в замке.

«Ваша служанка, – продолжила она, засмеявшись, –
объявила нам необычную смесь вздора о важном
мужчине, кто был садовник, и желал увезти вас прочь.
Уверена, ничего такого не было! Так ли это?»
«Вы должны простить меня, кузина, – проговорила
Арабелла, – если я не отвечу на ваши вопросы точно
нынче. Достаточно, что я объявлю вам достоверные
причины, вынудившие меня к действию в способе,
который я претворила для моей собственной
сохранности. А то в другой раз узнаете мою историю,
которая растолкует множество вещей, которые вам
покажутся, чтобы быть захваченными врасплох на
данный момент».
«Ваша история! – сказала мисс Гланвиль. – Хорошо, в
таком случае вы напишите свою собственную историю?»
«Я не напишу её, – сказала Арабелла, – хотя,
несомненно, она будет написана впоследствии».
«А могу я в таком случае дождаться пока этого?» – снова
начала мисс Гланвиль весело.
«Нет, нет, – прервала Арабелла, – я намереваюсь
удовлетворить ваше любопытство скорее, но оно не

будет все-таки приятным временем. Возможно, пока вы
не сообщите мне о ваших».

стараются так значительно для вашей пользы, как он
делает».

«Моих! – проговорила мисс Гланвиль. – Оно не стоит
вашего слуха. В самом деле, мне нечего рассказать, что
составит историю».

«В таком случае, не имеется ни одного мужчины из
сотен, – снова Арабелла, – кого я считаю достойным
человеком, чтобы служить мне. Однако прошу, мадам, о
каком дурном обращении ваш брат жалуется? Я
обхожусь с ним с наименьшей строгостью, чем он имел
основание ожидать. И тем не менее, он имел
самонадеянность говорить мне о любви. Я выношу его в
своем лицезрении, потворство за которое я могу
случайно быть осужденной после совершеннолетия».

«Вы, несомненно, – возразила Арабелла, – приобрели
многочисленные победы над сердцами. Учинили
множество ссор между вашими слугами
благосклонностью кого-нибудь одного, нежели иные.
Вероятно, вы стали причиной какого-то кровопролития и
не спасались однажды, чтобы быть увезенной прочь, или
дважды. Вы притом, я полагаю, испытали некоторое
притеснение от тех, кто имеет ваше расположение в
благосклонности поклонника, кого вы отвергаете.
Возможно, имеется кто-нибудь посреди ваших
обожателей, кто доволен достаточно, чтобы не стать
невыносимым для вас».
«Уверяю вас, – прервала мисс Гланвиль, – я не выношу
никого из моих обожателей. И не смогу помочь
размышлению, что вы по-настоящему нелюбезны в
обращении с моим братом из-за того, что вы вытворяете.
Уверена, не имеется ни одного из сотен, которые

«Хорошо, будьте уверенны, леди Белла, – проговорила
мисс Гланвиль, – это будет не такое уж и преступление
для моего брата – любить вас!»
«Но это было смертельным преступлением объявить мне
таким образом», – перебила Арабелла.
«А почему же это было таковым ужасным
преступлением – объявить вам таким образом? – сказала
мисс Гланвиль. – Разве вы первая женщина из
миллионов, которой было объявлено таким образом?»
«Конечно, – возразила Арабелла, – я первая женщина
моего достоинства. Всегда такое объявлялось каким-

нибудь мужчиной после бесконечного числа служений и
тайных страданий. И воистину я нахожу славным
рассудок Манданы, когда она говорит, что она посчитает
это непростительной самонадеянностью для
величайшего короля на земле, объявить ей, что он любит
её; хотя бы после десяти лет большой частью
служениями и скрытыми страданиями».

«Извините меня, кузина, – снова начала Арабелла, – я
должна, в самом деле, обнаружить недостаток вместе с
неучтивостью вашего языка. Ухаживание и старая
женщина! Какие странные выражения!

«Десять лет! – воскликнула вне себя мисс Гланвиль в
изумлении, – она обдумывала, какие изменения за десять
лет сотворятся с её личиком, и как почти старше она
будет в конце десяти лет, нежели она была прежде?»

Позвольте нам, я умоляю вас, закончить эти дебаты. Если
вы имеете какую-то вещь сказать в оправдание вашего
брата, кто, я полагаю, был главой намерения вашего
визита, я не буду резкой достаточно, чтобы удерживать
вас. Хотя я могла бы желать, чтобы вы не ставили меня
при необходимости выслушивания, что я не смогу
убедить себя, чтобы доверять».

«Истинно, – проговорила Арабелла, – оно необычно
рассматривать такие мелочные вопросы так хорошо.
Никто не имеет понятия о героине взрослее, чем
восемнадцать. Хотя её история начинается в этом
возрасте. А события, которые составляют это, вмещают
расстояние более двадцати лет».

«С тех пор, – ответила мисс Гланвиль, – я знаю, что мой
брат ни в каком преступлении не виновен, поэтому мне
нечего сказать в его оправдание. Я только знаю, что он
очень сильно огорчен на сообщение, которое вы послали
ему этим утром. Я была вместе с ним, когда он получил
это. Однако прошу, что он сделал, чтобы оскорбить вас?»

«Однако, дорогая кузина, – снова начала мисс Гланвиль,
– вы решаете находиться десять лет в ухаживании? Или
скорее вы будет любимы в молчании десять лет, а другие
десять лет находиться в ухаживании. И таким образом,
выйти замуж, когда вы станете старой женщиной?»

«Если мистер Гланвиль, – перебила Арабелла, – надеется
на мое прощение, то он должен приобрести его своим
раскаянием и искрением признанием своей вины;
которое вы можете значительно лучше понять от него
самого, чем от меня.

А для этого намерения я снизойду, чтобы дозволить ему
отдельную аудиенцию, на которой, я попрошу вас
поприсутствовать. Также я использую это хорошо, если
вы позволите ему узнать, что он обязан этому
расположению всецело вашему вмешательству».
Мисс Гланвиль, кто знала, что её брат очень жаждал
этого свидания с Арабеллой, был бы рад принять эти
необычные условия, покинула её комнату, чтобы в
исправности сообщить ему о тех намерениях леди.

ГЛАВА 2. Торжественное совещание.
Тем временем та порядочная некто встала и небрежно
оделась, как было её обыкновением, вошла в свой
кабинет, посылая отдать мисс Гланвиль извещение, что
она была готова увидеть её.
Это уведомление тотчас принесли обоим: брату и сестре
в её комнату. Мисс Гланвиль по ходатайству своего
брата, задержалась в кабинете, где она занялась
разглядыванием драгоценных камней своей кузины,
которые положили в кабинете.

Гланвиль вошел один в кабинет в таком сильном
замешательстве при мыслях о смешном виде, который он
приготовил от снисхождения к фантастическим капризам
Арабеллы.
Его взгляды убеждали ее, что имелось некоторое сильное
волнение в его разуме. Она ожидала увидеть его,
упавшим к её ногам. И старанием потока слез умолять об
отвращении её гнева.
Мистер Гланвиль, как бы там не было, разочаровал её в
том отношении. Овладев сиденьем возле нее, он начал
просить её с улыбчивым выражением, рассказать ему, в
чем он прогневал её. Возражал против того, что он не
был сознающим делания или говорения какой-нибудь
вещи, которая не нравится ей.
Арабелла была сильно приведена в замешательство на
этот вопрос, который она считала, что у нее нет повода
ожидать этого. Невозможно для нее объявить ему, чем
она оскорблена, так он абсолютно не отчаивался за её
отсутствие.
Тем временем без признания она смотрела на него в
свете поклонника, чьи выражения страсти не оскорбляли
её. Поэтому освободиться от недоумения его

разбирательства, бросило её в то, что она была
вынуждена приложить какую-то силу в своем остроумии,
несогласное с её реальным мнением обвинить его ещё
раз вместе с намерением обнаружения в ней власти
неизвестного.
Мистер Гланвиль, хотя и излишне беспокоился об её
упорстве в такой смешной ошибке, мог с трудом
позволить улыбке на суровый стиль, в котором она
выражалась. Только знал, каково будет для него это
роковое последствие, если бы он предался бы какойнибудь веселости в таком торжественном совещании.
Он улаживал своими взглядами на серьезность
подходящую к случаю. Спросил её самым смиренным
тоном, какой повод она желала бы назначить за такой
чрезвычайный кусок злодейства, если она полагала его
виновным?
«Истинно, – ответила она, заливаясь румянцем, – я не
притворялась, чтобы объясниться за дела злых и
немилостивых особ».
«Однако, мадам, – возобновил Гланвиль, – если бы даже
я должен непременно подозревать намерение захватить
вашу особу, мне кажется, более благоразумней

предположить, что я скорее воспользуюсь той силой в
пристрастии моих собственных притязаний, нежели те
какие-нибудь другие. Все то, хотя вы скоро запрещаете
мне, объявлять вам, как я люблю вас. Между тем, я
надеюсь, вы спокойно продолжите размышлять о том,
что я делаю».
«Я уверяю вас, – возразила Арабелла, напуская на себя
суровый вид, – я никогда не причиняла себе
беспокойства экзаменовать ваши манеры вместе с
осторожностью. Достаточно быть разумной, если вы все
ещё были виновны в склонности, которая оскорбляет
меня.
Но на предложение, что вы раскаиваетесь в вашем
проступке, я склонна обитать вместе с вами на условиях
учтивости и дружбы, как приличествовало бы особам в
той степени родства, в котором мы находимся. Поэтому
если вы благоразумны, вы не возобновите воспоминания
о тех безрассудствах, за которые я имею сильное
желание с тех пор простить. Не домогайтесь поводов
оскорбления меня недавним того самого сорта, как бы
это не принесло более строгого предложения, нежели те,
что я накладывала раньше на вас».

«Не смотря на это, мадам, – ответил мистер Гланвиль, –
вы должны дозволить мне уверить вас, что мой
собственный интерес, который очень был озабочен
вашей безопасностью. А мои принципы чести никоим
образом не позволят мне браться за и так гнусное
предприятие, как то содействие всякой особе в увозе вас.
Не могу постичь, каким образом вы, может быть, сумели
выдумать товарища, кто был вашим дворовым слугой,
сумели придать форму также дерзкому и опасному
умыслу».
«Вашей манерой выражения, – снова начала Арабелла, –
некто подумает, что вы были, в самом деле, не
осведомлены, оба качества того самонадеянного
мужчины, также как его намеренное оскорбление.
Только все-таки это верно, я видела вас в его обществе и
заметила вас готовым вытащить вашу шпагу в его
защиту против моего спасителя.
Не имею ли я доказательства моего собственного
сознания о вашей вине. Должна признать, я не могла не
убедиться этому какими-то другими средствами. С тех
пор появление, конечно, против вас, это не странно, если
я получу больше уверенных подтверждений вашей
невиновности, нежели ваши единственные голые

показания. На данный момент они не имеют всякого
авторитета для меня, как это имело некоторое время
тому назад».
«Я протестую, мадам, – проговорил мистер Гланвиль,
кто был странно запутан, – у меня есть основание
подумать, что мое положение весьма трудно. Так как я
приведен собой, чтобы быть подозреваемым вами
исключительно через посредство моего рвения найти вас
и позаботиться о вашем благополучии».
«Вероятно, – перебила Арабелла, – если вы невиновны,
ваше положение весьма сурово. Однако оно не
единственное, а поэтому у вас меньше основания
жаловаться.
Доблестный Кориолан (55), кто был большей частью
вспыльчивым и верным поклонником вообразимым
своей замечательной храбростью, содействовал
похитителям своей обожаемой Клеопатры против тех,
кто прибыл освобождать её. А своим оружием один
воспротивился большому количеству их врагов, облегчил
55 Гней Марций по прозвищу Кориалан – легендарный герой Рима первых лет
Римской республики. (Тит Ливий. История Рима от основания, Кн. 2, 509-468 гг.
до н.э. Плутарх, Сравнительные жизнеописания).

выполнение их плана, имел уничижение позже, чтобы
узнать.
Так он имел все в то время, сражаясь против той
восхитительной принцессы, кто обременяла его большей
частью жестокими порицаниями за ущерб, который он
сделал ей. Все-таки судьба была любезной, потому что
дала ему средства подчинения его проступка и
восстановления его в некоторой части своего
доброжелательного взгляда. Прикрывала от ран, когда он
был и изнурялся от сражений.
Между тем он взял на себя определенные обязательства в
том положении, чтобы помешать её похитителям от
увоза её прочь. И за некоторое время продолжал,
сражаясь один вместе с близкими двумя сотнями
мужчин, кто не были в состоянии победить его, не
смотря на крайнюю утомленность и множественные
удары, которые они наносили ему.
Поэтому, Гланвиль, рассматривая вас, как Клеопатра
сделала тому несчастному принцу. Он прежде
подозревался ею потому, что также виновен, не
невинный. Я смогу исключительно, как она, пожелать
вам найти какой-нибудь повод для оправдания себя от
преступления, изгоняющего ваше обвинение.

До тех пор я должна буду при необходимости изгнать вас
от моего присутствия с самыми утешительными словами,
которые она использовала к такому неудачному принцу:
«Поэтому идите, Гланвиль, идите и старайтесь к вашему
собственному оправданию. Желаю вам осуществить это
не меньше, чем вы приведете в порядок себя. А если моя
просьба достигнет Небеса, то это милость для вас. Я не
колеблюсь, чтобы предложить несколько к вашей
пользе».

ГЛАВА 3. В которой собеседование приходит к концу
не очень к удовлетворению влюбленного, но как раз
соответственно правилам романа.
Арабелла, когда она произнесла эти слова, застыдилась
чрезмерно, подумав, что она повторила слишком почти.
Но не заметив каких-нибудь сигналов крайнего
ликования на лице Гланвиля. Он был безмолвен,
проклиная Клеопатру и авторов тех романов, что так
погубили таким образом великолепный ум и подвергли
его к беспрестанным огорчениям необъяснимыми
причудами.

Они поднялись: «Почему вы не уходите, – сказала она, –
пока я в нраве, чтобы сожалеть о расположении, которое
я показала вам?»
«В должны извинить меня, кузина, – проговорил
Гланвиль раздражительно, – если я не думаю также
сильно, как вы привели в порядок расположение. Прошу,
каким образом я обязан вам для лишения меня
удовольствия лицезрения вас, посылая меня в погоню за
химерами после случаев, чтобы оправдаться в
преступлении, в котором я всецело невиновен и будет
издевательство, чтобы совершить?»
«Хотя, – снова начала Арабелла с большим
спокойствием, – у меня есть повод, чтобы быть
удовлетворенной вместе с прохладным и неблагодарным
способом, в котором вы допускаете мою
снисходительность.
Все-таки я не изменю благоприятное расположение, в
котором я нахожусь по отношению к вам. Если вы не
рассердите меня своими новыми действиями ослушания.
Поэтому на языке Клеопатры, я объявлю вам…»
«Помилуйте, мадам, – помешал Гланвиль, – я не имею
терпеливости от той жестокой цыганки, чьему примеру

вы следуете так точно к моей скорби. Выражайтесь на
вашем собственном языке. Умоляю вас, я уверен: ни ей,
ни кому-нибудь единственному на земле не смогли бы
превзойти это».
«Однако, – сказала Арабелла, стремясь сдержать некую
склонность к улыбке на эту выходку, – не смотря на
ваши несправедливые запреты, я стремлюсь
пользоваться языком той бесподобной леди, чтобы
объявить вам мои намерения. Которые есть, так если это
возможно, то вы смогли бы достаточно оправдаться в
моих опасениях. Сильное желание этого нынче
покажется вам, имело к моей безопасности.
Правдоподобие, которое я обнаруживаю в вашей речи, и
доброжелательное мнение, которое я нахожу в вас, были
не этими необходимыми вещами, чтобы создать вашу
невиновность видимой для света. Это так могло быть
ужасно для Арабеллы, чтобы вновь допустить вас,
несмотря на честь в её прежнем почтении и дружбе».
Мистер Гланвиль, заметив, что это будет в напрасной
попытке, чтобы направить её изменить свое причудливое
решение на этом срок, вышел из кабинета без
соизволения совершить какое-нибудь выражение к его
предложению, хотя и выраженному на языке

превосходной Клеопатры. Однако его дурное
расположение духа было так очевидно на его
физиономии, что Арабелла, кто заблуждалась на эту
выходку отчаяния, не могла помочь предчувствию
некоего рода жалости от суровости, которое законы
чести и романа вынудили её обращаться с ним. А пока
она сидела, размышляя о сцене, которая только что
прошла.
Мистер Гланвиль возвратился в свою собственную
комнату, радуясь, что его сестра, не находилась в
комнате Арабеллы, где он оставил её. Сестра не имела
удобного случая наблюдения его недовольства, которое
она не оставила, чтобы осведомиться о причине этого.
Здесь он сидел, размышляя о безрассудстве Арабеллы,
которую он находил, становилась ещё ослепительней с
каждым днем. Каждый факт предоставлял дело для
некоторого нового сумасбродства. Её характер был так
смешон, что он не мог предложить для себя ничего,
кроме бесконечного стыда и беспокойства в обладании
женщиной, кого он должен всегда стыдиться и
находиться в огорчении.
Только её красота произвела глубокий отпечаток на его
сердце. Он восхищался силой её ума, живым

остроумием, прелестью её настроения и тысячью
приветливыми качествами, которые отличали её от
остальных её пола.
Её глупости противопоставлялись всем тем очарованием
ума и особы. Казались незначительными и слабыми. И
хотя они были способны делания ему большого
беспокойства, все-таки они не смогли уменьшить его
страсти. Каждое лицезрение её так сильнее ещё больше
подкрепляло.
Он устрашился, что это было невозможно, чтобы
содействовать любви её. Счастье зависело от
выздоровления её от своих романных представлений,
хотя он не знал, каким образом осуществить такую
перемену в ней, потому что было необходимо завершить
это.
Все-таки он не отчаивался, но утешался вместе с
упованиями, на какие он не имел смелости покушаться.
Иногда он представлял, что компания и знакомство с
миром, вызовут перемены, которые он желал. Между тем
он боялся наблюдать её выставленной на насмешку
своими причудливыми манерами, стать насмешкой у
особ, кто не обладал и половиной её ума.

В то время, как он находился в своей комнате, полностью
прикованный к этим соображениям, мисс Гланвиль
развлекалась с сэром Георгом, о его приход она была
уведомлена, пока она находилась в комнате Арабеллы.

ГЛАВА 4. В которой наша героиня сильно
обманулась в надежде.
Мисс Гланвиль, полагая, что её брат будет рад не
прерывать свое совещание с леди Беллой, не дозволила
кому-нибудь сообщить им о визите сэра Георга. Сказав
баронету, что её кузина нерасположена, она тем самым
имела этими средства принять весь его разговор на себя.
Сэр Георг, кто горячо желал увидеть леди Беллу,
протянул свой визит в надеждах, что он заимеет
удовольствие прежде, чем он уедет.
А та прекрасная леди, чьи мысли были немного
приведены в беспорядок отчаянием, опасалась мистера
Гланвиля и страшных последствий. Она сидела
некоторое время после того, как он покинул ее,
размышляя, на сколько случайно оказался покинувший
её кабинет, чтобы пойти и осведомиться о мисс Гланвиль

в каком состоянии его рассудок. Она не сомневалась:
только что он намеревался как Кориолан (56) домогаться
до конца за какой-нибудь повод, чтобы проявить свою
невиновность.
Поэтому услышав голос той дамы, кто болтала и
смеялась очень громко в одном из летних гостиных;
испугавшись от опасения, что это был её брат, с кем она
таким образом развлекалась, она приоткрыла дверь
комнаты поспешно и своим вхождением удовлетворила
сэра Георга вместе с крайним удовольствием. Её
внезапное появление произвело совершенно
противоположный результат на мисс Гланвиль.
Арабелла облегчила свой страх, что это был мистер
Гланвиль, кто вместо умирания от отчаяния, давал повод
для такого шумного смеха его сестры, поприветствовала
баронета с большой учтивостью.

56 Кориолан (Coriolanus) – древнеримский легендарный, патриций и
полководец V в. до н.э., перешедший на сторону соперников Рима — вольсков.
Возглавлял войско вольсков, осаждавшее Рим, но уступив мольбам матери и
жены, снял осаду. Кориолану посвящена одноименная драма Шекспира и
увертюра Бетховена.

Повернувшись к мисс Гланвиль: «Я должна непременно
пожурить вас, – сказала она, – забесчувственность, с
которой, кажется, вы расстались с вашим братом».
«О Боже! Мадам, – перебила мисс Гланвиль, – что вы
имеете в виду? Куда мой брат пошел?»
«Так, в самом деле, я совершенно не осведомлена, –
снова начала Арабелла, – но полагаю, он сам едва знает,
какой курс он возьмет. Только он был с вами,
несомненно, чтобы взять свое позволение».
«Взять свое позволение», – повторила мисс Гланвиль, –
«он оставил замок так внезапно, следовательно, уехал
прочь без меня?»
«Предприимчивость, с которой он поехал, – сказала
Арабелла, – не допускает общества дамы, а так как он
оставил, таким образом, достойного внимания заложника
у меня, как вы сами, то я полагаю, он не будет долго,
прежде чем он возвратится. А я надеюсь на
удовлетворение нас обоих».
Мисс Гланвиль, кто не смогла проникнуть внутрь смысла
слов своей кузины, начала необычно тревожиться.
Однако сейчас же полагала, что она имеет разум
позабавиться. Несмотря на свои страхи, она оправилась и

объявила ей, что поднимется в комнату своего брата, и
пошла искать его.
Арабелла, не предлагая помешать ей, желала очень
знания: не оставил ли он письмо для нее на своем столе,
как и было в обыкновении в тех случаях. А пока она
намеревалась, сэр Георг захватил благоприятную
возможность повторения сотни галантных вещей к ней,
которые она принимала с большим равнодушием.
Большинство расточительных комплиментов были
таковыми, которые она ожидала от всех мужчин. А
приготовленные они не прямо осмеливались объявить ей,
что они любят её. Никакой вид лести или льстивости не
мог понравиться ей.
Тем временем мисс Гланвиль нашла своего брата в его
комнате, повторила ему, что леди Белла сказала, как она
полагала, чтобы испугать её.
Мистер Гланвиль, слушая это, а то, что сэр Георг был с
ней, поспешил к ним так быстро, как возможно, чтобы он
смог прервать глупейшие россказни, которые, он не
сомневался, она сказала бы.
При появлении мисс Гланвиль со своим братом Арабелла
была поражена.

«Я опасалась, сэр, – сказала она, – что вы были за
несколько миль от замка этим временем. Однако ваша
отсрочка и беспристрастие убеждает меня, вы также не
надеетесь, не желаете признать средства к оправданию в
моем взгляде».
«Умоляю, кузина, – помешал Гланвиль, говоря тихо с
ней, – позвольте нам оставить этот диспут на некоторое
другое время».
«Нет, сэр, – снова начала она громко, – моя честь
озабочена вашим оправданием; оно не соответствует. Я
подчинюсь, чтобы держать наружность согласия с
особой, кто не достаточно оправдался в преступлении,
слишком со значительным основанием наложенное на
него обвинение. Кориолан, думаете вы, действовал в
таком стиле? Ах! Если б даже он имел, несомненно,
Клеопатра никогда не простила его. Не желаю я какнибудь дольше выносить вас, чтобы давать мне
повторить причины недовольства».
Сэр Георг, наблюдая замешательство в выражении лиц
мистера Гланвиля и бешенство в Арабеллином, начал
размышлять, насколько он сперва обратит в шутку. Но
серьезная распря между ними показывала: это не было

нужным, что он преподнесет. Он был готов уйти, когда
Арабелла остановила его с грациозным жестом.
«Если благородный незнакомец, – сказала она, – вы так
пристрастны к слабостям друга, что вы возьмете на себя
обязательство защищать всякую непростительную
деятельность, в которой он может быть виновен, вы на
свободе умрете. Но если вы дадите обещание, чтобы не
быть предубежденным слушателем диспута между
мистером Гланвилем и мною, то узнайте случай, который
привел к этому. Будьте судьей благоразумия моих
повелений, кои я наложила на него».
«Хотя, мадам, – сказал сэр Георг, кланяясь очень слабо к
ней, – мистер Гланвиль – мой друг, все-таки не имеется
никакой вероятности, что я буду защищать его интерес
против вас. А самое сильное предубеждение я ощущаю в
расположении к вам, уже убеждает меня, что я доставлю
удовольствие вашей стороне. Так как вы почтили меня
так гораздо, поскольку учредить меня судьей этого
разногласия».
Торжественный стиль, на котором сэр Георг (кто начал
подозревать о странной склонности леди Беллы) говорил
это, понравилось ей бесконечно. В то время мистер
Гланвиль обеспокоенный, как тот выражался, мог с

трудом воздержаться от смеха. Когда Арабелла после
вида одобрения к сэру Георгу ответила:
«Я нахожу, что неохотно привлекла более, чем сперва
намеревалась, чтобы дать возможность вам оценить
очевидно вопрос в диспуте. Оно необходимо, вы узнаете
мою целиком историю».

здесь на слушание пассажей между нами постановит вас
виновным, я буду в затруднении, или я бы обходилась с
вами, как с безумцем, или как с преступником».

Сэр Георг понял его совершенно хорошо; однако казался
захваченным врасплох. Но Арабелла пустилась в путь…

«Сэр, – прибавила она, повернувшись к сэру Георгу, – вы
оправдаете меня, если за достоверные причины, которые
я не сумею ни дать вам мою историю самой себя, ни
преподнести повествование этого. Одна из моих
служанок, кто находится по большей части в моем
доверии, сообщит вам о всех обстоятельствах моей
жизни. После чего я ожидаю, мистер Гланвиль вынесет
ваше решение, как я уверена сама, что я буду
удовлетворена исполнить».

«Так как, – проговорила она, – я не давала вам нового
повода неудовольствия, прошу, отчего продолжается эта
увеличивающаяся печаль?»

Сказав это, она вышла из гостиной, чтобы в исправности
приготовить Лючию к изложению, чтобы она была
готова.

«Уверяю вас, кузина, – ответил оГланвиль, – моя печаль,
если вам нравится так называть это, также растет с
каждым днем. И я полагаю, что это сотворит меня
сумасшедшим наконец от этого необъяснимого нрава,
чтобы его не переносить».

Мистер Гланвиль, не зная, что будет преподнесено на эту
новую нелепость, выбежал за ней. Он пошел в сад с
сильной склонностью возненавидеть прелестную
мечтательницу, которая доставляла ему такое
беспрестанное беспокойство, оставляя свою сестру одну
с баронетом. Мисс Гланвиль развлекалась весьма с
намерением слушания истории своей кузины, уверяя
баронета, что он мог бы ожидать нечто самое смешное

Мистер Гланвиль на эту речь, не будучи в состоянии
сдерживать себя, издал стон того самого свойства, кто
часто слышал из ямы при представлении новой игры.

«Вы не кажетесь», – возразила Арабелла, –
«сумасшедшим гораздо уже; а если бы только ваш друг

при этом и посчитать дело достаточным, чтобы
посмеяться на той, что была по большей части
причудливой служанкой в мире.
Сэр Георг принял решение воспользоваться знанием её
слабости. Приготовился очень немного возражать на
зубоскальство мисс Гланвиль; но ожидал терпеливо от
обещанной истории, которая затягивалась значительно
длиннее прибытия, чем он ожидал.

ГЛАВА 5. Некие инструкции для рассказа истории.
Арабелла, как только она покинула их, поднялась в свою
комнату. Позвав Лючию в свой кабинет, объявила ей, что
она сделала выбор на ней, так как она была лучше
знакома с её намерениями, чтобы повествовать её
историю своим родственникам и особе достоинства, кто
был с ними.
«Уверена, что ваша милость шутит со мной, –
проговорила Лючия, – каким образом могу я произвести
историю о вашей милости?»

«Нет повода, – ответила Арабелла, – для вас составить
историю. Имеются злополучия довольно в моей жизни,
чтобы позволить себе дело в продолжении одного. Все
вы сделаете, чтобы рассказать им так точно, как
возможно. Вы обитали со мной с моего детства и
знакомы со всеми моими приключениями. Так что вы
должны будете, конечно, очень способны в исполнении
обязанностей, которые я акцентировала вам».
«Безусловно, – сказала Лючия, – я должна умолять вашу
милость простить меня. Я не смогла бы донести, чтобы
пересказывать историю. Как только я прочитаю это, а я
знаю, это не так легко для девушек, как я, чтобы суметь
объявить историю. Это исключительно бывает годным
для причетников, а такого рода люди что-то понастоящему узнали».
«Вы узнали достаточно с тем намерением, – проговорила
Арабелла, – а если вы сделаете так, то многим
препятствиям в исполнении этой части вашей
обязанности. Просите, как пришли вы, чтобы вообразить,
что вы были угодны для моей службы, а важность, что я
предпочла вас?
Вы всегда слышите какую-нибудь служанку, так
отказывающуюся повествовать историю своей госпожи,

когда её попросили? Поэтому если вы надеетесь
обладать моим расположением и доверием как-нибудь
дольше, оправдайтесь красиво на этом деле, за которое я
больше полюблю вас».
Лючия испугалась неудовольствия, которое она увидела
на лице своей госпожи, просила ее, объявить ей, что она
должна сказать.
«Ну, что же! – воскликнула Арабелла, – я, конечно, самая
несчастная женщина в свете! Каждый факт случается со
мной в несоответствие манере всякого другого человека!
Вот, вместо моего желания вы смягчите те части моей
истории, где вы сумеете в огромнейшем месте польстить
и утаить, если возможно некоторые те неурядицы моей
красоты, что причинила...
Вы просите меня рассказать вам, что вы должны
повторить, потому что если это не было нужно, вы
узнаете так же, как я сама. Быть в состоянии
исключительно, излагать подробно все мои слова и дела,
сглаживать мельчайшее и наиболее неважное, однако,
притом всякие мои мысли.
Тем не менее, немедленно, повествуйте точно всякую
мелочь моего выражения. Считайте все мои улыбки,

полуулыбки, румянцы, побледнения, взгляды, паузы,
полные остановки, перебивания, подъемы и падения
моего голоса. Каждое движение моих глаз и каждый
жест, который я использую за эти десять лет прошедших.
Не упустите мельчайшие обстоятельства, вот так и
расскажите обо мне».
«Боже мой! Мадам, – проговорила Лючия, чрезмерно
пораженная, – я никогда до этого момента, как
покажется, не знала сотую, тысячную часть, чего
ожидалось от меня. Уверена, я только не пошла бы
служить вам, если бы я могла иметь представление, что я
не соответствую для такого рабства».
«Не такового рабства в делании всего, что я упомянула
для вас, – прервала Арабелла, – это нужно, в
действительности, для доброй памяти, в которой, я
полагаю, вы недостаточно для себя точны в величайшей
степени исправности в изложении каждого факта, что
однажды ожидается услышать от вас».
Лючию эта похвала утешила в добром нраве и польстила
вместе с верой в то, что она была в состоянии с
небольшой инструкцией исполнить того, что её госпожа
требовала. Она объявила ей, если леди желала бы
исключительно предложить ей направление, каким

образом рассказать её историю. Она обещает после
выполнения этого, однажды объявить ей это, кроме того
каждый раз, когда она попросит.
Арабелла сделала одолжение, чтобы снизойти, несмотря
на чудное прошение, для которого не имелось примера
во всех романах её библиотеки, было начала с начала,
чтобы научить её в сей манере:
«Сначала, – проговорила она, – вы должны повествовать
о моем происхождении, которое вы знаете очень славно.
А так как я расположена пощадить вас от заботы
повторения вещей, что вполне нужно, вы должны
извиниться перед вашими слушателями за сбрасывание,
что происходило в моем детстве прежде восьми или
десяти лет моей жизни. За неимением каких бы то ни
было замечаний, так для нескольких бойких выходок
фантазии за те ранние годы. Вокруг меня все вообразили
дивные надежды моего будущего ума. Из этого вы
должны приступить к точному описанию моей особы».
«Что, мадам! – перебила Лючия. – Должна я людям
рассказать какого рода вы особа, кто наблюдал вас
только миг тому назад?»

«Несомненно, вы должны, – ответила Арабелла, – и в
этом вы последуете примерам всяких оруженосцев и
служанок, кто имеет отношение к своим хозяевам и
дамским историям. Хотя это будет к брату или близким
родственникам, кто наблюдал их тысячу раз Между тем,
они не пускают точных объяснений их людям».
«Очень хорошо, – проговорила Лючия, – будьте
уверенны, не перезабыть ту часть моего рассказа.
Желаю, чтобы я была, как бы совершенна во всем
остальном».
« В таком случае, Лючия, вы должны повторить все
беседы, которые я всегда держала с тобой на сюжеты
любви и галантности, чтобы ваши слушатели могли бы
так хорошо ознакомиться с моим нравом. Знать точно,
прежде чем они сказали бы, как я поступлю в каких бы
то ни было приключениях, случающих со мной. После
того вы можете рассказать им, как благородный
неизвестный смотрел на меня в церкви. Как удивительно
он был поражен от моего появления. Смутные мысли
этого первого лицезрения меня повлияли на его разум…»
«Мадам, безусловно, – прервала Лючия ещё раз, – я не
могу притворяться в рассказывании его намерений.

Каким образом я имею представление, что они были?
Никто, кроме него самого не может донести то».

упоминать о чрезвычайном заблуждении из-за карпа; от
вас узнают как…»

«Тем не менее, то может существовать, – сказала
Арабелла. – Полагаю, вы расшифруете все его намерения
так ясно, как он сам мог сделать. Иначе моя история
будет недостаточна.

Здесь вход мисс Гланвиль положил прекращение
полученных инструкций к Лючии; она объявила
Арабелле, что сэр Георг уехал.

Ну, что же, я предполагаю, вы не будете в затруднении
тех целых приключений, в которых вы сами
протискиваетесь таким образом на большое участие. Мне
не нужно давать вам всякие дальнейшие инструкции,
интересуясь этим.
Только вы должны быть уверенной, как я говорила
прежде, не пропускайте малейших обстоятельств в моем
поведении. Однако рассказывайте каждый факт, что я
делала, говорила и размышляла на тот случай.
Замаскированный садовник должен появиться
следующим в вашем рассказе. Здесь вы необходимо
будете малость несовершенны, так как вы не будете в
состоянии сообщить вашим слушателям его подлинное
имя и достоинство, кто, несомненно, очень знаменит.
Однако больше всего я должна попросить вас не

«Как! – повернулась она. – Он уехал? Истинно, я
немного обязана ему за беспристрастие, которое он
обнаружил, чтобы выслушать мою историю».
«Да ведь на самом деле, мадам, – проговорила мисс
Гланвиль, – никто из нас не надеялся, что вы будете так
надежны, как ваше слово. Вы находились столько долго
для отправки своей служанки вниз. А мой брат убедил
сэра Георга, что вы пребывали исключительно в шутке; и
сэр Георг увез его домой обедать».
«А это на сэра Георга, – возразила Арабелла, – ваш брат
надеется свидеться по поводу прояснения себя? Он или
очень бесчувственный к моему гневу, либо очень
сознающий свою собственную невиновность».
Мисс Гланвиль, не имея ничего, что сказать в ответ на
обвинение, которое она не уразумела, переменила
разговор. И две леди предались покою на день вместе со
сносным добрым нравом со стороны мисс Гланвиль, кто

находилась в важных надеждах построения завоевания
баронета, перед кем Арабелла выставилась достаточно
смешной.

«Помилуйте, кузина, – проворил он, – если вы
продолжите обращаться со мной так жестоко, то вы
принудите меня к взбешённости».

Но та леди была далека от освобождения. Арабелла
утишила саму себя под тяжестью необходимости
изгнания мистера Гланвиля, если он не даст некоего
убедительного доказательства своей невиновности.
Которое она считала, как дела стояли, будет понастоящему трудное для него, чтобы представить; а
когда она не могла вполне верить его невиновности, то
она озаботилась, что она намеревалась так далеко.

«Каким образом я мог бы обожать вас в этом миг, –
прибавил он, пристально вглядываясь пламенно на нее, –
если бы я мог только надеяться, что вы не ненавидете
меня!»

ГЛАВА 6. Настоящая героическая глава.
Прибывший мистер Гланвиль вечером вошел в комнату,
немного пьяный от вина, который выпил слишком
вольготно у сэра Георга. Беседующие дамы были вместе,
где они сидели. Он созерцал Арабеллу взглядом
крайнего восхищения, чья задумчивость придавала
очаровательную мягкость выражению её личика.

Арабелла, кто не заметила состояния, в котором он
пребывал, больше получала удовольствия от этой речи,
чем он имел всегда обыкновение. А поэтому вместо
осуждения его, как она имела привычку от вольности его
выражения, она кинула свои заблестевшие глаза на пол с
таким обаятельным смущением, что Гланвиль
совершенно заставил бросить себя на колени перед ней.
Взятием её руки пытался поторопиться поднести к своим
губам, но она поспешно вытащила руку…
«Отчего эта новая наглость? – проговорила она. – И о
чем вы умоляете этим положением, повергнутым в ниц?
Я объявила вам уже, на каких условиях я пожалую вам
мое помилование. Очистившись от соучастия вместе с
моим намеренным похитителем, и я готова возвратить
вас к моему почтению».

«Позвольте мне умереть, мадам, – ответил Гланвиль, –
если я не умру, как доставить вам удовольствие в этот
миг!»

«А почему, прошу, сэр, – сказала Арабелла, – вы так
строги к тому несчастному принцу, кто возможно более
невиновен, чем вы сами?»

«Не в вашей смерти я нуждаюсь, – сказала она, – а хотя
вы никогда не сможете оправдаться в моем взгляде, всетаки вы могли, возможно, загладить свое преступление
меньшим наказанием, чем смерть».

«Суров, мадам! – проговорил Гланвиль, устрашившись,
что он прогневил ее. – Да ведь будьте уверенны, что он
был серьезный негодяй, чтобы обращаться со своей
обожаемой Фалестрис, как он поступал. А я думаю, что
кто-то не сумеет быть суровым слишком к нему».

«Что я должен сделать в таком случае, моя ангельская
кузина?» – снова начал он.
«Истинно, – сказала она, – осознание вашего проступка
могло быть так ужасно, что вы выдумаете некий
необычный вид раскаяния для себя самого, строгое
достаточно, чтобы доказать ваше раскаяние искренне.
Вы отличаете, я полагаю, что несчастный Оронт сделал,
когда он открыл, как он причинял зло своей обожаемой
Фалестрис (57) обидным подозрением».
«Я желаю, чтобы он повесился!» – проговорил мистер
Гланвиль, поднимаясь от пыла за наблюдением её ещё
раз с высоты.
57 Фалестрис (Thalestris) – царица амазонок. В 330 г. до н.э. в степях около
Каспийского моря явилась с отрядом 300 женщин перед Александром
Македонским. См. Курций Руф.

«Только появление, – возразила Арабелла, – против нее,
а он имел некий мрак рассудка для своей недоверчивости
и бешенства. В таком случае вы отличаете среди всех
своих передвижений, что он мог и не одержать верх
вытягиванием своего меча против нее».
«Что же то выражает, – сказал Гланвиль, – я
предполагаю, он пренебрегал вытянуть свой меч на
женщину, чтобы та заимела стыд, в конце концов».
«Та женщина, сэр, – снова начала Арабелла, – не была
такой достойного презрения противником, как вы
думаете о ней. А мужчины, так героические, может быть,
как Оронт, (хотя, несомненно, он был одним из

большинства героических мужчин на свете), заметил
части меча той храброй амазонки (58)».
«Боже мой! – проговорила мисс Гланвиль, – я боюсь
увидеть такую ужасную женщину; я уверена, она должна
быть мужского вида создание».
«Вы значительно ошиблись, мисс, – сказала Арабелла, –
Фалестрис, несмотря на большинство сильных и храбрых
её пола, была, тем не менее, безупречной красоты. Имела
так много гармонии и мягкости в своих видах и особы. У
нее имелась храбрость в сердце и стойкость в ударах».
«В самом деле, мадам, – возразила мисс Гланвиль, – вы
сможете убедить меня, что женщина. Она могла бежать и
рассекать людей на куски своими ударами. Как она
может иметь мягкость в своей персоне? У нее должны
быть очень мужского рода руки, чтобы уметь наносить
ужасные удары. А я не могу иметь представлении о
гармонии на взгляды лица, кто, как вы говорите, должна
иметь сердце тигра. Только даже, я не думаю, там всегда
могли быть таковые женщины».
58 Амазонки – в древнегреческой мифологии народ, состоящий исключительно
из женщин, ходили в походы во главе своей царицы. По легенде произошли от
Ареса и Гармонии. В ранней истории Рима известны в связи с набегами кочевых
варварских племён под названием «Амазоны».

«Что, мисс! – перебила Арабелла, – вы притворяетесь,
чтобы сомневаться до такой степени, что там всегда
были таковые женщины, как Фалестрис, королева
амазонок? Не весь ли мир знает похождения той славной
принцессы? её расположение к несправедливому Оронту,
кто обвинял её имением позорной любовной связи с
Александром, кого она намеревалась встретить с самым
необычным намерением на границах своего королевства.
Оскорбительное письмо, которое он написал ей на это
подозрение, придало ей решимости добиваться для него
всего мира, чтобы причинить ему ту смерть, которую он
заслуживал от её собственной руки. И это было в тех
столкновениях, что он имел с ней, пока она, таким
образом, была польщена, что он воздержался защищать
себя против нее. Хотя её меч часто нацеливался на его
грудь».
«Однако, мадам, – прервал мистер Гланвиль, – умоляю,
что стало с этой королевой амазонок? Разве она не убита
при осаде Трои?»
«Она никогда не была при осаде Трои (59), – возразила
Арабелла, – однако она помогала государям, которые
59 Троя (Илион) – мифологический древний город на северо-западе Малой Азии
из греческого эпоса. Троя была «обнаружена» в 1870-х гг. Г. Шлиманом при

осаждали Вавилон (60), чтобы вернуть свободу Статире
и Парисатис, а это было на противоположной стороне,
где она встретилась со своим вероломным сторонником».

беспрестанных слезах и скорби от своего преступления.
И вот он вознамерился положить конец своей жизни, не
открывая справедливой Фалестрис свое уединение.

«Если он был вероломным, мадам, – сказал мистер
Гланвиль, – то он заслуживал умереть. И я желаю того
же всей моей душой, чтобы она рассекла его на куски
тем превосходным мечом, что производит такие чудеса».

Он произвел впечатление с тех пор искренностью своего
покаяния. Она простила его; а когда, я говорила прежде,
возвратила ему свое расположение».

«Между тем, этот вероломный мужчина, – снова начала
Арабелла, – кого вы кажется, так считаете
отвратительным человеком, доставил, таким образом,
славное доказательство своего раскаяния и скорби.
Честная королева возвратила ему свое расположение и
удерживала его в очень милейшей благосклонности, чем
всегда. Затем он уверился в её чистоте.
Он принял решение наказать себя со строгостью равной
проступку, в чем он виновен. Удалившись в леса,
покинул навсегда общество мужчин, живя в пещере и
проводя на горьких травах преходящие дни и ночи в
раскопках холма Гиссарлык. Систематические раскопки с кон. XIX в. открыли
разные слои Трои начиная с эпохи ранней бронзы (ок. 3000 до н.э.).
60 Вавилон – древний город в Месопотамии, к юго-западу от современного
Багдада. В XIX-VI вв. до н.э. столица Вавилонии.

«А показать вам, – проговорил Гланвиль, – на что я
способен в делании так значительно для вас. Я исполню,
если вы настаиваете на этом, отыскать некую пещеру и
исполнить покаяние в ней, как тот Оронт. Приготовились
ли вы пойти и вывести меня из этого, как та самая
справедливая королева сделала ему?».
«Я не требую так много от вас, – сказала Арабелла, – я
объявляла вам прежде, что возможно вы оправдались в
моем мнении. Но все-таки это необходимо, чтобы вы
уверили до конца мир о вашей невиновности, иначе это
не будет угодным, чтобы я обитала вместе с вами в
отношениях дружбы и учтивости».
«Ну, ну, хорошо, мадам, – сказал мистер Гланвиль, – я
постараюсь убедить вас в своей невиновности
доставанием того лица мошенника для вас, кого вы

подозреваете, что я был склонен содействовать в краже
вас».
«Если вы исполните так, – снова начала Арабелла, – то,
несомненно, вы оправдаетесь в моем мнении и свете
также; а я не обеспокоюсь обходиться с вами, так почти
дружески, как я поступала прежде».
«Мой брат многим обязан вам, мадам, – прервала мисс
Гланвиль, – чтобы предлагать ему поступок, который
будет стоить ему его жизни!»
«У меня и так милое мнение о доблести вашего брата, –
сказала Арабелла. – Я убедилась, он не найдет трудности
в совершении своего обещания, а я не стремлюсь
подвергать сомнению. Только посмотрю его,
закрывающегося от добычи того обманщика, кто предал
меня. И я льщу себя, что он будет в положении принести
мне свою голову, как он красиво посулит без
подвергания опасности свою собственную жизнь».
«Ваша милость рассматривает, – сказала мисс Гланвиль,
– что мой брат может использовать отсутствие жизни
человека, чтобы не подвергать опасности свою
собственную?»

«Я рассматриваю, что ваш брат, – проговорила Арабелла,
– как мужчина обладал достоинством и смелостью
достаточно, чтобы взять на себя обязательство убить
всех моих недругов и преследователей, хотя я имела
всегда и так многою. Предполагаю, он будет в состоянии
исполнить, как и многие славные дела для моего
услужения, как тот или другой Джуба, Цезарио, Артамен
(61) или Артабан (62), кто хотя и не государи были
великими, нежели кто-нибудь из них».
«Если те особы, которых вы назвали, – сказала мисс
Гланвиль, – были убийцами и совершали практику
убийств людей, я надеюсь, мой брат будет слишком
благоразумным последовать их примерам. Странный род
достоинства и смелости! Безусловно, чтобы отнять жизнь
у некоего создания-мужчины! Как такие подлецы
избежали виселицы, хотела бы я знать?»
«Я замечаю, – перебила Арабелла, – какой сорт спасения
вы имеете. Полагаю, вы считаете, если ваш брат убьет
61 Артамен – полководец Артаксеркса I, был разбит египтянами и афинянами в
463 г. до н.э.
62 Артабан – начальник дворцовой стражи у Ксеркса I. Возглавил придворный
заговор и убил царя. После воцарения Артаксеркса I был убит вместе с
сыновьями. (Аристотель, Политиа, Книга V, глава VIII, пар. 14.).

моего врага, закон накажет за это. Но прошу выйти из
заблуждения самим, мисс.
Закон не имеет силы над героем. Они могут убивать так
много мужчин, как они пожелают, не называя какогонибудь соображения для этого. И ещё жизни они
выбирают в отсутствии своей репутации для достоинства
и известности.
Знаменитый Аратабан из состояния отдельного мужчины
поднялся на величественнейшую высоту славы своей
доблестью. Он не только выиграл половину сражений в
сутки, но и обнаружил, что победа стала на сторону его.
Где бы он не ходил, он переменял стороны и тотчас
побеждал, становился победителем, после того
возвращаясь в край, который он оставил, выменивал
лавры его прежних друзей в узах.
Он не совершал ничего для падения королей со своих
престолов, отдавая половину дюжины пределов за утро.
Из-за своего великодушия был одинаков в своей
смелости и к этой в высшей степени державе, которую он
воздвиг сам своим мечом.
Начиная впервые с маленького завоевания, не
пренебрегал воспротивиться славному оружию по

временам менее чем зарубка его врагов. И так степенями
приучившись самому завоевывать незначительное
количество, он достиг, наконец, чтобы наводить ужас
целым армиям, которые убегали от зрения его
единственного меча».
«Это все поражает, безусловно, – сказала мисс Гланвиль,
– тем не менее, я должна просить вас – не настаивать на
ссоре с моим братом и сражении с людьми. Это будет
также не к вашей чести, ни к его безопасности. Боюсь,
если будет обязан совершить убийство, чтобы угодить
вам, то законы стремятся, чтобы он пострадал за это. А
свет будет очень свободен от этого порицания доброго
имени вашей милости за предложение ему такого
возмутительного преступления».
«Вашей речью, мисс, – возразила Арабелла, – некто
вообразит, что вы знали, как мало в такой доброй
репутации леди заключается, как надежность мужчины.
Конечно, некто полагается совершенно на свой меч, а
другой на шум и суматоху, которую она производит в
мире.
Кровь, что пролилась ради леди, усиливает важность её
очарования. А чем больше мужчин герой умерщвляет,
тем больше его слава. И впоследствии больше в

безопасности он находится. Если бы даже есть основание
большого множества смертей, что могут сотворить леди
бесчестной, конечно, никто не был всегда так, чем
Мандана, Клеопатра и Статира, большая часть
знаменитых имен в старину. Для каждой, случайно,
сотни, тысячи мужчин были убиты. Все-таки никто не
был всегда так несправедлив, когда к мирской
добродетели тех божественных красот бросанием какогонибудь порицания на них за те славные результаты их
обаяний и героической доблести их почитателями».
«Я должна признаться, – прервала мисс Гланвиль, – я не
буду огорчена, если дуэль либо двое подрались бы из-за
меня на Гайд-парке (63), но после того у меня нет какойнибудь крови пролитой для мира».
Гланвиль здесь прервал свою сестру смехом, Арабелла
также не могла воздержаться от улыбки от безвредного
рода сражения из-за влюбленных кузины.
Однако чтобы поставить конец в беседе и диспуте,
который доставлял увеличение к нему, она принудила
мистера Гланвиля пообещать из-за бегства обманщика
63 Гайд-парк – королевский парк в центре Лондона. Традиционное место
политических митингов, празднеств и гуляний.

Эдварда. Когда же он встретит его и или отнимет его
жизнь, либо вынудит его сознаться, что он не имел
участия в намерениях, которые он имел в виду против
нее.
На этом согласились с Арабеллой. Проводив мисс
Гланвиль в её комнату, ушел с ней в собственные.
Миновала ночь с очень большим спокойствием, чем она
натворила в предшествующую.
С осторожностью Арабелла пленилась своей
собственной славой и убедилась, что Гланвиль не был
неверным. Обстоятельство этого было более
последствием к её счастью, нежели она догадывалась об
этом.

ГЛАВА 7. В которой наша героиня подозревалась в
бессердечности.
В то время как эти вещи происходили в замке, сэр Георг
намеревался на средства, которыми он воспользуется,
чтобы приобрести почтение леди Беллы, в чью особу он
был немного влюблен, но в её богатство ещё намного
больше.

Замечаниями, которыми он произвел на её манеры, он
обнаружил её своеобразную склонность. Он был хорошо
начитан в романах сам. И действительно пользовался сам
несколько недель изданием свежего перевода «Великого
Кира». Только громадное продолжение работы, которой
он заинтересовался, напугала его так значительно, что он
решился закончить это.
Тем не менее, он вполне был знаком с главными лицами
большинства французских романов. Мог пересказать
каждый факт, заимствованный из всех недавних романов,
что вышли. Будучи настоящим точным критиком и
ужасным ненавистником Драйдена (64), поднимал на
смех его за отсутствие вымысла, когда это казалось его
обращением к этим книгам для большинства блестящих
характеров и эпизодов в его пьесах. Альманзор (65), кого
он повторил, имел рукопись знаменитого Артабана (66) в
64 Джон Драйден (John Dryden), 1631-1700гг. – английский поэт, драматург,
критик, баснописец, сделавший основным размером английской поэзии
александрийский стих и способствовал эстетике классицизма. Его влияние на
современников велико, поэтому период с 1660 по 1700 гг. в истории английской
литературы принято именовать «веком Драйдена».
65 Альманзор – Иль Мансур, Альманзор – государственный деятель в
мусульманской Испании, ум. 1002 г.
66 Артабан – царь Парфии, Аршак III, правил в 211-191 гг. до н.э.

«Клеопатре», о чьих подвигах Арабелла
распространялась мисс Гланвиль и её брату. Его
восхищал характер Меланты в «Модном браке (67)».
Привлекала Берисса в «Великом Кире» и история Осмин
и Бенсайд в его покорении Гранады (68). Он пленился
Сенусертом (69) и Тамериллой в том романе.
Поэтому нагруженный знанием всех сумасбродств и
странностей в тех книгах, он решил составить свое
обращение к Арабелле в форме, которую они
предписывали, владея деликатностью довольно, чтобы
внушить отвращение вместе с насмешкой на её качество,
служил сам, несмотря на её слабую сторону, чтобы
осуществить свои планы.
Это было нужнее в порядке к его лучшему знакомству с
Арабеллой, чтобы осуществить по-настоящему
благоприятные отношения с мисс Гланвиль и её братом.
67 Комедия «Модный брак» (Marriage a-la-mode) Джона Драйдена, 1673 г.,
Лондон. Написана в сочетании прозы, простого стиха и героических куплетов. В
одной из сюжетных линий Родофил влюблён в невесту своего друга Паламеда
Меланту. А его друг Паламед влюбился в жену Родофила Доралис.
68 Гранада (исп. Granada) – город в Испании, столица провинции Гранада.
69 Сенусерт III – фараон Древнего Египта, XII династии, правил в 1872-1853 гг.
до н.э.

Он повторял тысячу галантных вещей к единственной и
казался так немного обиженным из-за пасмурности,
которую он заметил на лице другой, кто положительно
убеждала его, что Арабелла думает только посмеяться
над ним в то время, как она посулила ему историю.
То он просил Гланвиля с большой любезной
настойчивостью к расположению его со своим
обществом в своем доме, где он не пропустил род
учтивости, чтобы подкрепить их дружбу и задушевности.
Убеждал Гланвиля различными незначительными и, повидимому, неосторожными выражениями, что он не был
также большим обожателем леди Беллы, как её приятной
кузиной мисс Гланвиль.
Таким образом, обеспечив положение в замке, он
снабдил свою память всеми необходимыми правилами
построения любви в Арабеллином вкусе и отложил свой
ближайший визит не далее, как с наступлением
следующего дня. Однако мистер Гланвиль был нездоров
и не способен позаботиться о компании. Сэр Георг знал:
будет напрасно ожидать, чтобы увидеть Арабеллу,
потому что не было так, чтобы предположить, как мисс
Гланвиль смогла бы дозволить визит, если её брат болен.

А леди Белла также необходимо заниматься чем-нибудь
вместе с ней.
Удовлетворившись, следовательно, расспросом о
здоровье двух дам, он возвратился домой, немного
раздосадованный на свою обманутую надежду.
Нездоровье мистера Гланвиля увеличивалось с каждым
днем. Наконец, стало достаточно опасным, чтобы
наполнить его сестру крайним опасением. Арабелла,
соблюдая позиции формальности к ней, посылала
регулярно каждый день – осведомляться о его здоровье,
но не предлагала пойти в его комнату, хотя мисс
Гланвиль была почти всегда там.
Когда она постигла, что его болезнь причиняется силой
его страсти к ней, она надеялась, что какое-то вступление
будет приготовлено ей его сестрой, чтобы обещать ей
приготовить ему посещение такого расположения. Не
дозволенное к больному поклоннику, пока всякая леди
предварительно была бы уведомлена, что её присутствие
необходимо, чтобы препятствовать развитию его
болезни.
Мисс Гланвиль не удержалась, чтобы изобразить своей
кузине невежливость и небрежность её поведения в не

соизволении пойти и увидеть её брата в его нездоровье.
Не вменив в вину мистеру Гланвилю это небрежение к
деликатности её понятий, которые он имел по другим
случаям испытать, вполне запретил сестре говорить
всякую вещь своей кузине на эти предметы.
Таким образом, мисс Гланвиль была принуждена к
молчанию из-за боязни беспокойства своего брата.
Арабелла была очень обманута в своих надеждах, чтобы
убедиться, что за пять дней болезни, невнимание
совершенно к ней или к больному поклоннику, либо его
сестра, кто, как она полагала, заинтересована сама
слишком незначительно в его выздоровлении. И так то её
великолепие вынуждало её положить некоторое
принуждение самой себя, она повела себя с равнодушием
и бесчувственностью, что развило отвращение мисс
Гланвиль к ней.
В то время как она в действительности была весьма
озабочена нездоровьем своего кузена; но, не
предполагая, что это опасно, так как они не обратились к
обычному средству, умоляла о посещении человека. Её
присутствие было одно способно помочь лекарству.
Поэтому она решила терпеливо ожидать случая.

Как бы там ни было, она никогда не имела успеха в
своем отношении к мисс Гланвиль, кого она посещала
каждое утро прежде, чем мисс Гланвиль шла к своему
брату, а также постоянно обедала с ней в её собственной
комнате, осведомляясь всегда с большой приятностью,
интересуясь здоровьем её брата.
Только заметив её в слезах однажды, когда она вошла,
чтобы как обычно обедать с ней, Арабелла весьма
встревожилась и спросила с большой опрометчивостью,
стало ли мистеру Гланвилю хуже.
«Он так плох, мадам, – ответила мисс Гланвиль, – что я
думаю, если это случится, будет необходимо послать за
моим отцом из-за боязни, что он умрет, а отец не увидит
его».
«Умрет, мисс! – перебила Арабелла нетерпеливо, – нет,
он не должен умирать. Нет, если бы только жалость
Арабеллы сильна достаточно, чтобы сотворить ему
жизнь».
«Позвольте нам пойти в таком случае, кузина, –
проговорила она, её глаза струились от слез, – позвольте
нам пойти и посетить этого дорогого брата, кого вы
оплакиваете. Случайное лицезрение меня сможет

направить зло моей суровости, причиненной ему. С тех
пор, как я предполагаю, он воздержится через глубокое
уважение, что он имеет ко мне, чтобы попросить
посещения. Я сознательно пожалую это для него, из-за
болезни я вытерплю вас, потому что ради того я не
желаю его смерти».
«Вы не желаете его смерти, мадам! – сказала мисс
Гланвиль чрезмерно сердито на речь, по её мнению,
весьма оскорбительную. – Это такая могущественная
благосклонность, умоляю, не желать смерти моему
брату, кто никогда не обижал вас? Я уверена, ваше
поведение так весьма бесчеловечно, что я сожалею
тысячу раз, что мы прибыли в замок».
«Позвольте нам не терять время в бесполезных
укоризнах, – сказала Арабелла. – Если даже моя
суровость привела вашего брата в такое состояние, мое
сострадание может вытащить его из этого. Оно не более
чем всякий вынесет, кто обладает неистовой страстью. И
немногие влюбленные всегда достигнут признания в
обладании своих хозяек за разные сроки, приводили
почти к их смертям или своей суровостью, либо
некоторым иным поводом. Только ничего нет легче, чем

позволить средству в этих случаях в настоящем
лицезрении особы.
Возлюбленная иногда сотворит это; как это случилось с
Аратаменем (70), когда восхитительная Мандана (71)
снизошла, чтобы посетить его. Несколько добрых слов,
сказанных красивой принцессой Персии (72) к Орундату,
отогнали его от ворот смерти. А некое очертание руки
Парисатис (73), кто привела повеление к Лисимаху (74) –
70 Артамен – полководец Артаксеркса I, был разбит египтянами и афинянами в
463 г. до н.э.
71 Мандана Мидии (584 -559 г. до н.э.) – принцесса Мидии, старшая жена
Камбиса I Агианского, мать Кира Великого, правителя Ахеменидов в Персии.
72 Персия – латинизированное название исторической области Парс, ныне Фарс
(древнеперс. Парсуаш, древнегреч. Персида). В этой местности жили иранские
племена, создавшие империю Ахеменедов. Иран до 1935 года в западных
странах называли Персией.
73 Парисатида – дочь Артаксеркса I и вавилонянки Андии (V в. до н.э.), жена и
сестра Дария II, мать Артаксеркса II, Кира и др. Среди всех сыновей она
выделяла Кира, которого безуспешно пыталась возвести на престол. (Ктесий
Книдский в изложении Фотия. Персика, книга XVIII).
74 Лисимах (ок. 361-281 г. до н.э.) – сподвижник Александра Великого, диадох,
правитель Фракии с 323 г. до н.э., царь Македонии с 285 г. до н.э. (Плутарх,
Сравнительные жизнеописания, Деметрий, 27. Павсаний, Описание Эллады, I, 9.
Юстин, Эпитома сочинения Помпея Трога "История Филиппа", XV, 3. Аппиан,
Сирийские дела, 64).

существовать, сделало его не только решительным, но и
даже способным повиноваться ей».
Мисс Гланвиль вышла совершенно из терпения от этого
утомительного многословия. Без всякого уважения к
церемонии выскочила из комнаты и побежала с ней в
комнату брата, преследуемая Арабеллой. Та объяснила
её невоспитанную поспешность подозрением, что её
брату стало хуже.

ГЛАВА 8. В которой мы надеемся, что читатель будет
по-иному тронут.
При их входе в комнату мисс Гланвиль осведомилась у
лекаря, только что вошедшего, как он нашел её брата?
Тот ответил, что его горячка увеличилась с прошедшей
ночи, и что это не (увидел Арабеллу, готовую подойти к
краю его ложа) будет правильно, чтобы беспокоить его.
Сказав это, он покорился и вышел. А мисс Гланвиль,
повторяя, что лекарь сказал, умоляла её отложить речи к
нему пока до другого раза.

«Я знаю, – произнесла она, – что он опасается: мое
лицезрение вызовет так много смутных побуждений в
душе его пациента, потому и сможет оказать ему вред.
Не смотря на это, потому что его болезнь, несомненно,
больше в его разуме, чем теле; я имею право оказаться,
возможно, лучше лекаря, чем он. Я более подходящая,
нежели врач, вылечить болезнь, которую я вызвала».
Сказав это, она подошла к краю ложа мистера Гланвиля.
Он, заметив её, поблагодарил её слабым голосом за
прибытие, чтобы посетить его. Уверял ее, что он был
очень чувствителен к милости, которую она исполнила
ему…
«Вы не должны, – проговорила она, заливаясь румянцем,
– благодарить слишком много. Чтобы я не посчитала
расположение, которое я исполнила вам, составляет, в
самом деле, ещё последствие, чем я предположила. С тех
пор оно заслуживает и так множество признаний».
«Ваш лекарь говорит нам, – продолжала она, – что ваша
жизнь находится в опасности. Но я убеждаюсь, вы стоите
этого так много на этот момент, так вы не откладываете
ваше выздоровление как-нибудь дольше».

«Вы помешанная, мадам, – прошептала мисс Гланвиль,
кто стояла сзади нее, – объявлять моему брату, что
лекарь говорит: мой брат в опасности? Я полагаю, вы и в
самом деле желаете, чтобы он мог скончаться, либо вы
не говорите так».

Окончив эти слова, она закрыла занавес так, чтобы её
поклонник не смог увидеть её краски на лице и
замешательство, которые были так важны. Чтобы утаить
их даже от мисс Гланвиль, она поспешно отправилась из
комнаты.

«Если, – ответила она, сказав на ухо мисс Гланвиль, – вы
не удовлетворились, на сколько я исполнила для вашего
брата, я дойду до скромности, чтобы разрешитьмне», – и
тихо сдернула доступные занавеси…

Ушла в свою собственную комнату, ожидая за короткий
срок, получить записку от руки больного мужчины,
введенного до такой степени повиновения к её командам.
Он поправится и будет готов броситься к её ногам,
поблагодарить её за ту жизнь, что она пожаловала для
него и посвятить себя пребыванию в этом на её службе.

«Гланвиль, – проговорила она со звуком слишком
сильным значительно для слуха больного человека, – я
согласна с просьбами вашей сестры, насколько
прекрасная Статира использовала для пользы ещё более
сильней. С тех пор как вы знаете, это был её собственный
брат, кто умолял её о милости к умирающему Оронту.
Поэтому рассматривая вас в состоянии, возможно, не
менее опасном, чем у того страстного принца, я
снисхожу подобно ей, чтобы объявить вам. Я не желаю
вашей смерти. Так прошу вас жить и чрезвычайно всей
властью, которую я имею над вами, приказываю вам –
выздороветь».

Мисс Гланвиль задержалась после нее в странном
удивлении на её смешные манеры. Хотя она желала
узнать, что её брат думал об этом. Находя, что он
продолжал безмолвие, не беспокоила его.
Со стыдом он постигал при слушании такой нелепой
речи от женщины, кого он страстно любил. А желание,
которое он имел – не слушать мнения своей сестры на
это, совершило его притвориться спящим, чтобы
избегнуть всякой разговора с ней на и так неприятные
предметы.

В тот день жар его увеличился. А на следующий день
лекарь постановил о большой опасности для него. Гонец
был послан в город, чтобы поторопить прибытие сэра
Чарльза. Несчастная мисс Гланвиль была совсем
неутешна под бременем опасения потери его.
Арабелла, чтобы не умалять свое лицо, приняла вид
большой твердости разума на этот случай. Она имела
обыкновение большую часть убедительного красноречия
сдерживать печаль своей кузины и вызывала всякое
вообразимое попечение, чтобы быть заинтересованной
мистером Гланвилем.
В то время когда кто-то присутствовал, её взгляды
излучали исключительно спокойное и приличное горе.
Между тем, когда она была одна, либо держала только
Лючию с собой, давала свободно изливать свои слезы.
Она обнаруживала печаль по болезни мистера Гланвиля,
немного другую, не похожую на ту, которую она
испытывала по своему отцу.
Когда она в скором времени посещала настойчиво
каждый день, она пленилась благоприятной
возможностью. Она была одна у края его постели,
пожурила его за непослушание в невыздоровлении, как
она повелела ему.

«Дорогая кузина, – ответил он слабо, – можете ли вы
предположить, что здоровье не мой выбор? А думаете ли
вы, что я дозволяю эти боли, если мог бы, может быть,
освободиться от них?»
«Те боли, – возразила Арабелла, заблуждаясь его
неудовольствием, – прекратились бы, когда причина их
привилась в порядок, и когда я бы не была дольше
строже, вы не дольше страдали. Но скажите мне, так как
вы, несомненно, один из страннейших мужчин в мире. И
трудно быть утешенным, нет, а я могу прибавить, по
большей части непослушный во всем, то всегда носили
узы любви. Объявите мне; я повторю, что должна я
исполнить, чтобы удовлетворить вас?»
«Если я жив, кузина», – сказал Гланвиль…
«Нет, – помешала Арабелла, – так как мое владычество
над вами не так, безусловно, как я считала. А потому вы
помышляете: быть годным, чтобы удержать за собою
свободу смерти, несогласное с моим желанием. Думаю, я
лучше не разрешу совершить какой-нибудь договор с
вами. Несмотря на это, когда я ушла, таким образом,
далеко, я исполню нечто больше и скажу вам. С тех пор,
как я повелела вам жить, притом позволила вам любить
меня в порядке, чтобы сотворить жизнь, которую я

пожаловала к вам, достойного вашего согласия, чтобы
мне не возражать, – сказала она, положив свою руку на
его уста, – только начиная с этого мига – повиноваться
мне».
Сказав это, она вышла из комнаты…
Спустя несколько часов его жар дошел до высшей
степени. Он стал бредить и болтал очень безумно.
Однако благоприятный кризис продолжался, он пришел
от шума и спокойно уснул, и продолжалось это
несколько часов. При его пробуждении лекарь
утверждал, что его жар сильно убавился, а на следующее
утро постановил его вне опасности…
Мисс Гланвиль перенесла с ликованием, побежала к леди
Белле и сообщила ей эту добрую новость. Только она не
произвела свою признательность, которую Арабелла
ожидала, будучи причиной его исцеления. Та повела себя
с большой осторожностью, нежели мисс Гланвиль
посчитала, было необходимо, кто восстановила свое
прежнее отвращение. Между тем, боясь оскорбить своего
брата, она утаила это от наблюдения своей кузины.

Арабелла, желая завершения излечения своего
поклонника немного благосклонным выражением, пошла
в его комнату, сопровождаемая мисс Гланвиль.
«Я замечаю, – сказала она, приближаясь к краю его ложа,
с очаровательной улыбкой, – что вы знаете, каким
образом быть послушным, как только вы соизволите. А я
начинаю узнавать, какой ценой вы устанавливаете ваше
повиновение, то небольшое расположение не
удовлетворит вас».
«Безусловно, моя милейшая кузина, – сказал Гланвиль,
кто встретил её более заинтересованный в своем
выздоровлении, нежели он ожидал, – вы очень любезны,
а я всегда наиболее приятно признавал это».
«Я рада, – прервала Арабелла, – но благодарность не
послана от всей вашей семьи, и что тот человек в этом,
для кого у меня больше чувствительности не лишен
этого».
«Я надеюсь, – сказал мистер Гланвиль, – моя сестра не
давала вам повода жаловаться на неё».
«Конечно, но она имеет, – возразила Арабелла, – всетаки она обязана мне за оживление брата, кого,
несомненно, любит очень хорошо. Однако она не

соизволила сделать мне наименьшую признательность,
которую я сотворила для вашей милости.

разум единственный может полагать, ослабел при их
нездоровье.

Тем не менее, Гланвиль, заботясь о вас, вы продолжаете
замечать, что уважение и преданность по отношению ко
мне, на которые у меня есть основание надеяться на вас,
ваше положение не будет хуже для настроения мисс
Гланвиль. А я сейчас подтверждаю дозволение, что я
вчера приготовила вам.

Я прощаю вашу неосторожность на этот раз и советую
вам: ожидать терпеливо, насколько Небеса определятся в
вашем расположении. Поэтому постарайтесь заслужить
мою любовь своим уважением, преданностью и
услугами; а упование на мою справедливость всего, что
бы это даровало...»

Повторю это ещё раз: так я позволяю вам – любить меня.
Обещаю, вы не причините неудовольствие каким-нибудь
удостоверением, что вы дадите мне от вашей страсти,
приготовляю вас быть полезным мне с ненарушимой
преданностью».

Закончила эту речь торжественным произношением, что
дало мистеру Гланвилю, подразумевать, что всякое
возражение оскорбит её. Он безмолвно поцеловал её
руку, которую она удерживала до конца для его
расположения. Его болезнь и условия, в которых он
нынче находился, давали ему право – ожидать…

«Но мадам, – возразил мистер Гланвиль, – чтобы
сотворить мое счастье законченным, вы должны
посулить: полюбить меня, либо другое. Что означает
позволение, которое вы даете мне: любить вас?»
«Вы почти так же признаете, как ваша сестра, – снова
начала Арабелла, заливаясь румянцем, – а если ваше
здоровье вполне восстановилось. Несомненно, я
осуждаю вашу самонадеянность. Однако так как чтонибудь должно быть признано для больных людей, чей

А закончив свой визит за это время, оставила его в
покоях. Весьма получила удовольствие от его
выздоровления и по-настоящему хорошо
удовлетворилась на владение, что так вежливо
закончилось без большой ссоры.
Давая ему разрешение любить её по правилам романа,
когда леди однажды давала своему возлюбленному то
позволение, она имеет право законно позволить ему

разговаривать с ней на предметы его страсти. Принимать
всю его галантность и храбрость и претендовать на
абсолютное владычество над всеми его делами,
приберегая к себе справедливое требование
закрепленного времени.
Только тогда она сможет признаться в своей
благосклонности. А когда тот важный шаг удержится, и
его твердость введет на несколько лет добавочные
испытания; когда он убьет всякого своего соперника и
избавит её от тысячи опасностей. Наконец-то, она
снизойдет, чтобы вознаградить его вместе со своей
рукой. Все её авантюры в намерении на будущее.

КНИГА 4.
ГЛАВА 1. В которой наша героиня обнаруживает
свое знание в астрономии.
Сэр Георг не пропускал дня в течение болезни мистера
Гланвиля в посылании в замок. В скором времени он был
в состоянии посетить компанию, посещал его

многократно, а иногда имел счастье встретиться с
Арабеллой в своей комнате.
Но понимая условия завещания её отца и притязания
мистера Гланвиля, он был вынужден наложить, таким
образом, почти принуждение на самого себя в
присутствии мисс Гланвиль и её брата. Так он едва
осмеливается рисковать доверием своих глаз, чтобы
выразить свое восхищение ею, от страха тревоги их
вместе с подозрением его намерений.
Однако он не обманывал ожидания, чтобы
рекомендоваться к её почтению поведением с ней,
полным большей частью безупречным уважением. И
очень часто, скорее, чем он знал, произносил некоторые
расточительные комплименты, которые волокита во
французских романах использовал к своей госпоже.
Если он гулял с ней в садах, он замечал, что цветы,
которые были прежде чахлыми и бледными, расцвели со
свежей красотой при её приближении. Солнце
затмевалось превышающим блеском её очей, как только
возможно. А ветер любил поцелуй её небесного
выражения, играл с её красивыми волосами и кроткими
бормотаниями утверждал его счастье…

Если мисс Гланвиль случалось присутствовать, когда он
сплетничал с ней в этом надрыве, она предположила бы,
что он поднимал на смех причудливым обращением
своей кузины. А когда она имела благоприятную
возможность речи с ним одним, пожурила его с большей
частью доброго юмора, давая ей так много отвлечений на
траты своей узины.
Сэр Георг, расширив этот намек, уверял мисс Гланвиль
своими ответами, что, в самом деле, смеялся над
Арабеллой. И будучи нынче меньше в робком придании
какого-нибудь подозрения к живой кокетке, так как
содействовала ему, чтобы вводить в заблуждение ее, он
приложил себя с большим усердием, чем всегда, чтобы
незаметно ввести себя самого к Арабеллиной
благосклонности. Однако необходимость, в которой был
всегда под составлением мнения Арабеллы, иногда
тянула его в небольшие ссоры с мисс Гланвиль.
Понимая, что юная леди весьма любила злословие, он
рассказал ей, как большинство приятных известий
однажды в послеобеденное время, когда бывал тут. Он
видел мисс Гровс, кто, он полагал, прибыла в провинцию
по той самой причине, какую она имела двенадцать
месяцев раньше.

Ее замужество было, однако, тайной. Снисходительный
баронет выбросил намек или два, интересуясь
фамильярностью и перепиской, которая имелась между
ней и джентльменом, за кого она точно тайно вышла
замуж.
Мисс Гланвиль, приобретя большую часть этого
сведения, повторила тысячу суровых вещей против
неудачной мисс Гровс, которую Арабелла, всегда
благосклонная и любезная, не могла вынести.
«Я уверена сама, – сказала она своей кузине, – что вы
уведомлены, интересуясь этой красотой, чьи несчастья
вы обостряете своим жестоким порицанием. И кто бы ни
давал вам историю её жизни, случайно сделал это с
большой несправедливостью».
«Почему, мадам, – прервала мисс Гланвиль, – вы
считаете, что вы больше осведомлены о её истории, как
вы зовете это, кто никогда не была в городе, где её
безрассудства сотворили её такой примечательной,
нежели люди, кто были очевидцами всех её смешных
дел?»
«Постигаю, – проговорила Арабелла, – что я, кто
выслушала повествование, которое создали для меня все

перипетии её жизни и рассказаны все её тайные
намерения, смею знать так много. Если не больше, чем
люди, кто жил в том самом месте с ней и не владели тем
преимуществом. Полагаю, я знаю достаточно, чтобы
оправдать её от многочисленных жестоких поношений».
«Прошу, мадам, – ответила мисс Гланвиль, – ваша
милость притворяется, чтобы защищать её скандальный
торг с мистером Л.?»
«Я не знаю, мисс, – сказала Арабелла, – зачем вы зовете
её сообщение с тем ложно поклявшимся мужчиной
таким несправедливым эпитетом. Если даже мисс Гровс
будет нецеломудренной, лишь бы быть знаменитой
Клеопатрой, чье замужество с Юлием Цезарем
отвергнуто на данный момент».
«А какие причины, мадам, – сказала мисс Гланвиль, – у
вас для предположения, что мисс Гровс была замужем за
мистером Л., так как весь свет знает, как
несуществующее?»
«Очень достаточно себя самой, – проговорила Арабелла,
– так как это едва возможно предположить, что юная
леди достоинства мисс Гровс обесчестит лоск своим
падением, так себе постыдной любовной связью. А также

имеются примеры достаточные, чтобы встретить людей,
кто вынесет под бременем самые несчастливые
положения, когда она сама даже вполне была невиновна.
Как была та знаменитая королева, о которой я
упомянула. Кто, несомненно, вы, сэр, достаточно
уверены, была замужем за тем знаменитым завоевателем,
кто обманул такую важную и к тому же прекрасную
королеву, в большой мере запятнал великолепие своих
лавр».
«Вышла замуж, мадам, – ответил сэр Георг. – Кто
осмеливается повторить, что прекрасная королева не
была замужем за тем знаменитым завоевателем?»
«Нет, вы знаете, сэр, – перебила Арабелла, – многие
люди повторяли даже в то время, как она существовала,
что она не была замужем и заклеймила свою память от
гнусных злословий на объяснение сына, которого она
имела от Цезаря, храброго Цезарио. Кто под именем
Клеомедон совершил такие чудеса храбрости в Ефиопии
(75)».
75 Эфиопия – страна на востоке Африки. Название восходит к древнегреч.
айтхиопс "человек с обожженным лицом". В русском языке Эфиопия была
долгое время известна как Абиссиния.

«Я уверяю вас, мадам, – сказал сэр Георг, – я был всегда
большим поклонником знаменитого Клеомедонта, кто
был, конечно, величайшим героем в мире».
«Простите меня, сэр, – проговорила Арабелла. –
Клеомедонт (76) был, несомненно, самым доблестным
мужчиной. Только он и все герои, что всегда
существовали, должны дать место бесподобному принцу
Мавритании77; тому знаменитому и за долгий срок
неудачному стороннику божественной Клеопатры,
которая была дочерью, как вы, несомненно, знаете
великой королевы, как мы говорили…»
«Боже мой! – проговорила мисс Гланвиль. – Какая же
цель всего этого? Я хотела бы знать, сэр Георг, верите ли
вы, что мисс Гровс была замужем за мистером Л.»
«Несомненно, я готов, – сказал он, – как леди Белла
повторяет, она в одинаковом неудачном положении
вместе с Клеопатрой. И если бы только Юлий Цезарь мог
76 Клеомедонт – посол Филиппа Македонского (Тит Ливий. История Рима от
основания города. Кн. XXXII).
77 Мавритания (лат. Mauretania) историческая область на северо-западе Африки
(современные Алжир и Марокко). В конце 2 тыс. до н.э. колонизована
финикийцами. С III в. до н.э. была под властью Карфагена, с 146 г. до н.э. под
римским влиянием.

быть виновным в отрицании своего брачного союза с той
королевой, то я не вижу повода предполагать, почему
мистер Л. не мог быть виновен того самого рода
несправедливости».
«Так тогда, – помешала мисс Гланвиль, покраснев от
досады, – вы точно продолжаете утверждать, что мисс
Гровс была замужем? Смешно! Как же таковой слух
будет высмеян в Лондоне!»
«Я уверяю вас, – возразила Арабелла, – если я всегда
намереваюсь в Лондон, я не колеблясь – поддержу то
мнение всякому, кто упомянет о той порядочной некто
мне и использую все мое старание, чтобы подкрепить их
в этом».
«Ваша милость сделает хорошо, – сказала мисс
Гланвиль, – убедить людей, что мисс Гровс в пятнадцать
не желала убежать со своим учителем чистописания».
«Как я убежденна, – проговорила Арабелла, – учитель
чистописания был немного благородный незнакомец в
личине, кто пламенно влюбился в нее. Я не потерплю
кому-нибудь из моего слушания распространять такой
неправдоподобный рассказ. Но он был особой почтенной
в её расположении, если она убежала с ним. Её

проступок не находился без примера или беспристрастно
оправданным».
«Вы знаете, что порядочная Артемиза исполнила для
Александра, сэр, – продолжала она, поворотившись к
сэру Георгу, – я хотела бы узнать ваши мнения на
поступок той принцессы, кто нисколько не колебалась,
чтобы осуждать…»
«Как бы там ни было, они существуют, – сказал сэр
Георг, – чтобы осуждать порядочную Артемизу за то, что
она сделала для Александра. Есть негодяи и клеветники.
И хотя та прекрасная принцесса умерла более чем две
тысячи лет, я вытащу свою шпагу для оправдания её
репутации против всех, кто осмелится в моем
присутствии кинуть всякое порицание на это».
«Вы так храбры, – сказала мисс Гланвиль, засмеявшись
чрезмерно на эту выходку, которая, она посчитала,
поднимает на смех её кузину, – это так, чтобы надеяться,
что вы защитите репутацию живущей дамы. Кто сможет
поблагодарить вас за это и стремиться, чтобы свет
поверил, что её переписка с мистером Л. была
совершенно невинная; и что она никогда не держала
какого-нибудь намерения убежать со своим учителем
чистописания».

«Вы решили, кузина, – проговорила леди Белла, –
упорствовать в том смешном заблуждении и отнять
дворянина от учителя чистописания, исключительно
потому что его любовь ввела его в такую уловку, чтобы
получить свою хозяйку?»
«Безусловно, леди Белла, – проговорила мисс Гланвиль,
улыбаясь, – вы имеете право так хорошо убедить меня,
что луна делается бледно-желтым сыром, как тот всякий
дворянин превращается сам в учителя чистописания,
чтобы заполучить мисс Гровс…»
«Это возможно, мисс, – сказала Арабелла, – до такой
степени вы умеете предлагать такое оскорбление к моему
пониманию; предполагать, что я поспорю на такую
смешную систему и сравню другое славное светило на
небесах с таким же недостойным сходством? Я
использовала некоторые труды, чтобы размышлять о
небесных телах, а чтением и наблюдением в состоянии
постичь некоторую роль их превосходства.
Поэтому это невероятно, что я снизойду до таких мелких
сопоставлений. А сравнивать планету, которая случайно
не значительно меньше, нежели наша Земля с предметом
столь незначительным, как то, что вы выбираете…».

«Простите меня, дорогая кузина, – прервала мисс
Гланвиль, засмеявшись громче, чем прежде, – если я
забавляюсь немного от сумасбродства ваших
представлений.

покинула пределы государства своего брата и убежала
прочь с поклонником, кого она не ненавидела,
несомненно, её недруги обвиняют её с некоторым видом
основания слишком большого слабоумия».

В самом деле, я считаю, вы не имеете повода быть
рассерженной, если я предположила, что вы могли бы
составить сопоставление между луной и бледно-желтым
сыром. Вы говорите, что тот самый месяц, который не
кажется шире, чем физиономия вашего садовника,
немного меньше, чем целый мир.

«Но, мадам, – возразил сэр Георг, – её недруги не
используют стараний. Чтобы допрашивать её о причинах
для этого поведения…»

Да ведь, наверно, у меня больше основания полагаться на
мои собственные глаза, нежели на такие причудливые
представления, как эти».
Арабелла, против воли выставить невежество своей
кузины дальнейшим диспутом на этом предмет,
попросила ее, позволить это прекратить на данный
момент. И повернулась к сэру Георгу.
«Я очень рада, – сказала она, – что всегда владела
некоторой склонностью извинять и даже защищать побег
Артемизы с Александром. Мое мнение оправдано тем
самым человеком, таким великодушным, как вы сами.
Безусловно, когда мы рассматриваем, что эта принцесса

«Верно, сэр, – снова начала Арабелла, – она была в
опасности от наблюдения принца, кто любил ее, бросил к
жестокой и позорной смерти на публичном эшафоте, и не
решается убежать от него, пока все её слезы и мольбы
были встречены неверно к движению короля, её брату о
пощаде».
«Хотя, – ответил сэр Георг, – я очень сердит из-за
неосторожного Цепио, кто нашел Александра у
армянского короля. Все-таки, что ваша милость думает о
том благородном жесте его, когда он увидел его на
эшафоте и палача, готового отсечь ему голову?
Как храбро это было для него, чтобы миновать
бесстрашно громадное количество стражи, что окружала
эшафот, и со своим вытащенным мечом подбежать к
палачу через толпу при зрелище их всего! Затем давая

принцу другой меч, положили более чем двух тысяч
мужчин при своей обороне!»
«Несомненно, – ответила Арабелла, – это был славный
поступок. А когда я воображаю, как король Армении был
разъярен, увидеть такое множество солдат, убегающих от
мечей двух мужчин, я не могу предпочесть, только
увлекаюсь от ужаса, в чем он находился. Все-таки, то
было ничто к страшному отчаянию, которое причинило
страдания ему позже, когда он встретил того Александра
после этого, ещё раз взятого и посаженного в тюрьму,
разбил его оковы и увез от него принцессу Артемизу
(78), его сестру».

ГЛАВА 2. В которой очень пленительная беседа
удалилась, закончившись.
Когда Арабелла была в этой части своей речи, слуга
пришел, чтобы уведомить ее, что сэр Чарльз Гланвиль
только что спускается с…

78 Артемисия – супруга и сестра царя Мавсола II, затем царица Киликии (353343 гг. до н.э.).

Отчего мисс Гланвиль полетела, чтобы принять своего
отца, а Арабелла, прогуливаясь немного замедленнее за
ней, доставила сэру Георгу удобный случай удержания
немного дольше беседу с ней.
«Я надеюсь полагать, мадам, – сказал он, – когда вы
толкуете историю несчастного Александра, ваши
прекрасные очи не отказываются пролить немного слез
на жестокую и стыдливую смерть, которую он
намеревался вынести. Однако я утверждаю вам, печаль,
как в его положении существовала, это было, притом,
самое славное для него, так как он имел великолепное
удовлетворение смерти для человека, которого он
обожал. Он держал восхитительное удовольствие, чтобы
узнать, что его участь привлечет слезы от той прелестной
принцессы, для кого он жертвовал своей жизнью.
Такому положению, мадам, позавидовали бы довольно,
нежели пожалели. Рядом со счастьем обладания особой,
кому поклоняешься; конечно, известность умирания для
нее есть большая часть, чтобы жаждать».
Арабелла, приятно удивленная, чтобы услышать речь
такую соответственную её собственным понятиям,
поглядела на миг на баронета вместе по большей части
внутренним удовольствием в своих глазах…

«Это должно быть признанным, сэр, – проговорила она, –
что вы произносите речи очень разумно по этим
вопросам. А мягкостью и великодушием вашего чувства
вы доставили мне повод доверять, что вашим сердцем
овладело заранее касательно какого-то объекта,
почтенного человека, вдохновленного им».

Они были нынче так близко от дома, сэр Георг не мог
возражать другими средствами, нежели самым
пламенным взглядом, который Арабелла не замечает.
Будучи в поспешности, чтобы воздать свои приветствия
своему дяде, кого она встретила, войдя к мистеру
Гланвилю. Её взгляды были направлены на него.

Сэр Георг, казался как, если бы он силился подавить
вдох: – «Вы в праве, мадам, – сказал он, – полагать то.
Если бы только мое сердце овладело заранее какимнибудь объектом, это единственное, кто способен
вдохновения самой возвышенной страсти. Уверяю вас,
если всегда оно подчиняется всяким узам, то они были
наложены на меня наипрекраснейшей особой в мире…»

Сэр Чарльз поприветствовал её с большой нежностью.
Они вошли в комнату мистера Гланвиля, кто принимал
своего отца с предельным уважением и заботливостью,
весьма сожалея о беспокойстве, которое он причинил для
путешествия в замок по его причине, тихо порицая свою
сестру за её опрометчивость, вызвать его так скоро из-за
тревоги.

«Так как любовь не самопроизвольна, – ответила
Арабелла, улыбаясь, – это может случиться, что ваше
сердце сумеет быть захваченным врасплох скудной
красотой, чем таковым некто, как вы изображаете. Тем
не менее, когда поклонник держит всегда чрезвычайное
пристрастие к возлюбленному объекту, это вероятно, как
вы говорите, сможет дойти, чтобы миновать. И вы
имеете право быть влюбленным в наипрекраснейшую
особу в мире, в вашем собственном взгляде».

Сэр Чарльз очень чрезвычайно обрадовался, найти его
так хорошо чувствующим, выздоровевшим, не позволил
порицать мисс Гланвиль за то, что она сделала. Только
обращаясь к своей племяннице, он поблагодарил её за
заботу, которую она приняла о мистере Гланвиле, в
очень любезных выражениях.
Арабелла не сумела справиться, заливаясь румянцем на
похвалу своего дяди, полагая, что он благодарил её за
восстановление своего кузена в своем здоровье.

«Я уверяю вас, сэр, – сказала она, – мистер Гланвиль
менее обязан на мои повеления, чем доброта его
конституция в его выздоровлении, а этим он не был так
послушен, как многие люди, которых я могла бы назвать
ему».
Мистер Гланвиль, склонный помешать замечанию
общества на эту речь, начал знакомить своего отца с
началом и ходом своей болезни. Но хотя старый
джентльмен выслушал с большим вниманием своего
сына, пока он говорил.

«В самом деле, сэр, – ответила Арабелла, – я делаю вид
довольно не во власти чем, на сколько я осмеливаюсь.
Все другие моего пола имеют склонность при случаях, а
с тех пор ничего более обыденного, чем для
джентльмена, хотя всегда и так больного, чтобы
поправиться от повиновения к приказаниям той особы,
кто владеет безусловной властью над его жизнью.
Я выражаю, что имею право вообразить себя обиженной.
Если мистер Гланвиль не согласный со мной, держал
намерение – благопристойно скончаться…»

Однако не потерял слова, что Арабелла сказала. Как
только он приготовился, он повернулся к своей
племяннице и спросил ее: как она могла быть так
несправедлива, так обвинять его сына в непослушании,
потому что он не поправился, как только она приказала
ему?

«С тех пор, – сказал старый джентльмен, улыбнувшись, –
мой сын так хорошо повинуется вашим приказаниям в
поправке своего здоровья. Я трепещу, как бы не в
послушании к противоположной команде вашей, он
умрет и лишит меня наследника. Вот бедствие, которое,
если это случится, я поставлю для вашего объяснения».

«Да ведь, мадам, – прибавил он, – вы хотите перенести
вашу власть в дальнейшем, в таком случае всегда всякая
красота исполнила прежде вас. С тех пор вы делаете вид,
чтобы сделать людей больными, ну, что же, каждый раз,
когда вам нравится».

«Я уверяю вас, сэр, – сказала Арабелла очень серьезно, –
у меня слишком почтения к мистеру Гланвилю, чтобы
приговаривать его к такому суровому наказанию, как
смерть за легкие проступки. А так как это не очень
вероятно, что он всегда совершает такие преступления
против меня, когда может быть искупленным им его
смертью. Такая, как неверность, непослушание и

склонность, у вас нет основания бояться такового
несчастья моими средствами…»

позволить улыбке при торжественном произношении, в
котором тот выразил себя самого…

«Увы! – возразил сэр Георг, – ваши красоты творят
самые приятные различия в этих случаях. И думаю, если
вы не тотчас же прикажете вашим возлюбленным
скончаться, у вас нет средств ответственности за их
смерть.

Арабелла сильно удовольствовалась от его манеры речи,
решила предоставить ему при более многочисленных
случаях развлечения общества на свои заботы.

А когда поклонник, как это часто случается, умрет от
отчаяния, всегда будете в состоянии сделаться
возлюбленной, либо обречь к изгнанию или молчанию,
убывает в горячке, от которого ничего, кроме доброты,
которая сумеет вылечить его. А так отказав, он
терпеливо умирает.
Я повторяю, когда эти вещи случаются, как они,
конечно, делаются каждый день. Как можете вы
останавливать, вы сами невиновная в их смерти, которые
явно причинены или вашим презрением, либо
бесчувственностью?».
Сэр Чарльз и мисс Гланвиль весьма позабавились на эту
речь сэра Георга. А мистер Гланвиль, хотя он желал,
чтобы он иронизировал над глупостями какого-нибудь
другого человека, чем над его кузиной, все-таки не сумел

«Я замечаю, – ответила она, – вы единственный из тех
особ, кто вызывает именно так приличие, которое все
дамы, кто любят известность, когда они могли бы
сделать, вынуждены сохранять репутацией суровости.
Однако умоляю, какую вы имеете леди, кому
назойливый поклонник осмеливается объявить свою
страсть к…
Вы знаете, это не разрешено нам, чтобы прислушиваться
к таким речам. И вы знаете притом, кто бы то ни был
виновен в таковом оскорблении, заслуживает
большинство сурового наказания.
Сверх того вы приходите к заключению так, словно
предложение изгнания или молчания постановлено для
них. Эти несчастливые преступники так сознательно в
справедливости их осуждения, что они никогда не
ропщут против своих судей, кто осуждает их. А поэтому
все, что есть, их судьбы вследствие того гнева, что они

подвергнули дам, таким образом оскорбили, чтобы не
быть обвиненными в этом, как жестокое усилие их
власти».
«Такое красноречие как ваше, мадам, – ответил сэр
Георг, – могло бы защищать вещи, однако более
непростительные. Несмотря на это вы должны дать мне
позволение, как заинтересованной в безопасности моего
пола, пребывать во мнении, что никакой мужчина не
должен бы быть ненавидим ради того, что он обожает
прекрасный объект и посвящает все свои мгновения к её
почитанию».
«Несомненно, – снова начала Арабелла, – он не будет
ненавидим, пока из уважения и почтения, он терпит её.
Он тщательно скрывает свою страсть от её знания. Но
как только когда-либо он нарушит границы, которые то
уважение предписывает ему и позволяют ей, понять его
истинные чувства, у него есть повод ожидать по большей
части суровое предложение. Потому что он, конечно, тем
самым предположением сильно заслуживает это».
«Если дамы, – возразил сэр Георг, – были более
справедливее и ценили бы какое-нибудь различие между
теми, кто в самом деле любит их в страстной и
почтительной тишине, а другие, кто не чувствует силы

своих обаяний, они могли бы пощадить самих себя от
заботы слушания, что так ужасно оскорбляет их. Однако
когда леди видит мужчину каждый день, кто своими
взглядами и вздохами, и заботливостью понравится ей
своими бесчисленными услугами и настойчивым
присутствием при ней. Это очевидно, что его существом
овладела неистовая страсть к ней. Повторяю, как только
леди видит и все-таки не замечает все этого и упорствует
в обращении со страстным поклонником со всяким
равнодушием, как должное к мужчине, полная
бесчувственной власти своих очарований.
Что должен он исполнить в таком уничиженном
положении? Только сделаться угнетенным в своих
страданиях к ней теми случаями их в порядке, чтобы
одержать верх над ней. Чтобы владеть каким-то
чувством, насколько он сделает и ощущает ежечасно для
её цели».
«Однако с тех пор он приобретет ничего открытием
своей страсти, – снова начала Арабелла, – только на
несогласии потеряет выгоды, которыми прежде обладал.
Они были очень велики, так как он мог посещать и
разговаривать со своей госпожой каждый день. И
возможно позволить сделать ей большое множество

маловажных услуг и принимать немного её повелений.
Все эти выгоды он теряет, когда он объявляет, что он
любит. Искренно я считаю мужчину, кто так
неблагоразумен, так рисковать определенным счастьем
для самого невероятного упования, заслуживает, чтобы
быть наказанным так хорошо для его безрассудства, как
и самонадеянности. И обе эти причины, изгнание не
слишком строгое предложение».

ГЛАВА 3. Объяснение любви и красоты.
Необходимые качества героя и героини.
«Хотя, – возразил мистер Гланвиль, – вы очень суровы в
обращении, вы полагаете это необходимым для нашего
пола получать от вашего. Все-таки я желаю, чтобы
некоторые наши городские красотки были, если бы даже
не вполне нашего взгляда, однако достаточно. Лишь бы
как возвести это в рабство для мужчины, чтобы
находиться в их обществе, исключая единственных
разговоров о любви с этими неплохими кокетками, целое
время одному с ними. Они совершенно не нравятся и
смотрят на мужчин, которые могут подумать какуюнибудь вещь, но сами, почтенный человек своими

размышлениями или наблюдением с крайним
пренебрежением».
«Как часто вы и я, сэр Георг, – продолжал он, – пожалели
состояние чувства меньшинства мужчин, кто иногда
посреди толпы щеголей, которые ухаживают за двумя
прославленными красотками во всех местах учтивого
развлечения в городе? Для тех дам, кто считает это
смертельной травмой, сделанной для их обаяний, если
мужчины вокруг них, чтобы держать глаза и уши на
каком-нибудь объекте, кроме их лиц или всякого звука,
кроме их голосов. И так те знатоки в музыке, которая
сопровождает их в ранелаг (79), должны заткнуть уши,
как Улисс (80), когда сирена (81) Фраси запоет. Здравые
рассудки, которые волокита им к краю ложа должен
положить значительно больше принуждения самих себя
в порядке, чтобы не поддаваться существу волнующего
79 Ранелаг – в честь ирландского виконта Ренела, создавшего в 1742 г. Сады
Ренела в Лондонсом Челси.
80 Улисс или Одиссей (греч. лат. Улисс, Ulisses, Ulixes) в греческой мифологии
царь Итаки, участник осады Трои, главный герой "Одиссеи". Славился умом,
находчивостью, предприимчивостью и отвагой.
81 Сирены – в греческой мифологии полуптицы-полуженщины, завлекавшие
моряков своим пением и губившие их. Переносно — соблазнительные
красавицы, чарующие своим голосом.

Гаррика (82) и окажутся бесчувственными, пока он на
стадии».
«Клянусь, – прибавил сэр Георг, забывая характер,
который он напускал на себя, – когда я посещал
некоторых людей, мои знакомые разговаривали с самой
старшей из этих дам. В то время как в одной из комедий
Конгрива (83), было актерское мастерство, выражение
лица повернулось от стадии, её покрыли бесконечной
улыбкой. Её прекрасные глаза иногда поднимались в
прекрасном удивлении, а небольшое очаровательное
хихиканье, наполовину спрятанное за её веером, в досаде
их почтения, я готов вообразить, что он развлекал её
замечаниями при игре, которую она была достаточно,
чтобы понимать.
А все-таки позже наученный самим собой, что ничего не
существовало менее в их намерениях, а все то
разнообразие в её лице и та излишне кажущаяся
настойчивость в его речи, была причинена большей
частью пустячными сюжетами вообразимыми. Он, может
82 Дэвид Гаррик – английский актер, драматург, директор театра Друри-Лейн,
1717-1779 гг.
83 Уильям Конгрив – английский драматург, английский Мольер, умер 19
января 1729 г.

быть, сказал ей, как зрение её белки, которая выпорхнула
из её кармана, захватывало врасплох несколько дам,
которые она посещала. И что они сказали на её нежность
за это; как только она намеревалась, порицая их в то
самое время за их отсутствие деликатности в незнании,
как установить справедливое требование важности на
такие пленительные звери.
Отсюда произошли её улыбки, раскрывая её глаза,
наполовину заглушенный смех и все хорошенькие
жесты, что казались для всех тех, кто не слушает их
разговор. И это на таковых пустяках, как эти, или иные
при неисчерпаемых сюжетах их очарований, что все, кто
тщеславен, находились вблизи этих диковинок при
необходимости разговора».
«И прошу, – прервала Арабелла, – какие сюжеты
доставляют дело для большего пленительного
разнообразия беседы, чем та красота и любовь? Можем
ли мы говорить о каком-либо объекте, так способным
доставления наслаждения, как красота, либо какойнибудь пыл ума более возвышенно пленительный, чем
любовь?»
«Со смирением, мадам, – сказал Гланвиль, – я постигаю
все, что может быть повторено: или красота, либо

любовь могут заключать в себе в очень немногих словах.
Все, кто имеет глаза и созерцает истинную красоту,
будут готовы признать это самым пленительным
объектом. И все, что может быть сказано об этом, имеет
право быть повторенным в очень немногих словах.
На случай если мы станем над каталогом очарований и
припомним прекрасные очи, превосходные волосы,
утонченный вид правильных черт и изящное очертание,
мы сумеем только прибавить несколько эпитетов больше
таковых, как прелестный, опасный, очаровательный,
неотразимый и подобный. И всякое дело, до такой
степени, может сказать о красоте исчерпывающе.
И так же подобно этому вместе с любовью мы имеем
представление, что восхищение предшествует этому, что
Красота воспламеняет это, упование сохраняет в живых,
а отчаяние предлагает конец для этого. И те предметы
имеют право существовать, потому что скоро
рассматривались, как иные благоразумным
употреблением подходящих слов, таковых, как раны,
стрелы, пылкости, томности, умирание, мука, пытка,
ревность и несколько ещё бессмысленных только для
этого предмета».

«Наверно, сэр, – сказала Арабелла, – вы не хорошо
обдумали, что вы говорите, так как вы утверждаете, что
любовь и красота есть предметы, которые легко и быстро
рассматривались. Используйте старания, я умоляю вас,
поразмышлять немного на те многочисленные и
продолжительные разговоры, как эти предметы дают
подниматься в «Клелии» и «Великом Кире», где
большинство славных и знаменитых особ в мире владеют
диспутами. И соответственное разнообразие их чувств на
те головы доставляют большинство приятного и
разумного представления.
Вы там найдете, что величайшие завоеватели и герои
непобедимой доблести, разума с большинством верной и
точной разборчивостью на любовь и красоту.
Превосходство прекрасных и коричневых волос
отвергнуто воинами, несмотря на то, как много было
рвения, когда они спорили за победу в сражении. И
другие результаты той страсти на разные сердца
определились с крайней точностью и красноречием».
«Я должен признаться, – перебил сэр Чарльз, – у меня
только середина взгляда тех воинов, как вы зовете их,
кто могли заняться сами в разговоре о таких безделицах.
А быть склонным выдумывать так незначительных

людей, кто могли ссориться из-за цвета вида волос их
любовниц, быть первым, чтобы поворачивать свои спины
к врагу в сражении».
«Это возможно, сэр, – снова начала Арабелла, горя от
негодования, – что вы можете питать такие недостойные
мысли о героях, кто заслуживает восхищения и похвалы
всех возрастов за их неоценимую храбрость. Копья целой
армии противостояли каждому из них с единственным
мечом, не принужденные убегать?»
«Что думаете вы, сэр – продолжала она, взглянув на сэра
Георга, – об оскорбительных словах моего дяди,
сказанные против тех героических принцев, в чью
храбрость, я верю. Вы так же хорошо знакомы, как я?
Знаменитый Орундат, непобедимый Аратабан,
доблестный и удачный Аратаменес, неудержимый
Джуба, бесподобный Клеомедон и сотня иных героев, я
могу назвать всякого обиженного этим несправедливым
утверждением моего дяди. Так как, конечно, они не были
более знамениты для своих благородных и
замечательных делах в войне, нежели за
величественность и постоянство своих расположений в
любви».

«Немногие из этих героев, кого вы назвали, – ответил сэр
Георг, – имели несчастье уравняться в своих жизнях,
чтобы быть самими жестоко униженными. Знаменитый
Орундат существовал длительное время, обвиненный в
измене к своей восхитительной принцессе. Доблестный и
несчастный Артамен был заподозрен в непостоянстве. А
неотразимый Джуба упрекался вместе с неверностью и
низостью обоими: его госпожой и другом».
«Я никогда не знал, что вы были так хорошо знакомы с
этими особами, – перебил мистер Гланвиль, – а я
представляю себе это только очень недавно до такой
степени, что вы причинили себе беспокойство прочитать
романы».
«Я не вашего взгляда, – проговорила Арабелла. – Сэр
Георг, несомненно, посвятил большую часть своего
времени прочтению тех книг, так способных улучшить
его во всех полезных знаниях. Величественность любви
и сущность храбрости есть два качества, если овладели в
высшей степени ранга формы истинного и совершенного
героя, как совершенство красоты, ума и добродетели,
достигнуть герою мужем достойным, чтобы быть
полезным таким славным лицом.

И я надеюсь сказать, сэр Георг воспользовался также
значительно важными примерами верности и мужества.
Он поставил пред своими глазами, что не размышление
что бы ни могло добыть ему за один миг, не имеет успеха
в своем постоянстве к божественной красоте, которую он
обожает. Вдохновленный её очарованиями, он
поглумится, чтобы направиться назад, как мой дядя
выражает это об армии сотни тысяч мужчин».
«Я вынужден к вам, мадам, – сказал сэр Георг, кланяясь
своей головой до земли, чтобы спрятать улыбку, он не
мог, может быть, удержаться от любезного взгляда, – вы
имеете мою смелость и верность».
«Что до смелости сэра Георга, кузина, – сказал мистер
Гланвиль, засмеявшись, – я никогда не обсуждал это.
Хотя в действительности очень чрезвычайного усилия
бежать одному против армии сотни тысяч мужчин.
Однако с тех пор вы доставляете, чтобы помыслить это
правдоподобным; я, как склонный поверить, что сэр
Георг может исполнить это, как другой мужчина.
Только как для его преданности в делах любви, я сильно
подозреваю это, так как он нагружен вместе с
некоторыми самыми вопиющими преступлениями того
нрава».

«Как, сэр! – Снова начала Арабелла. – Имеете ли вы
всегда вероломство в таком случае? А после клянетесь
случайно, чтобы посвятить вашу целую жизнь к
служению некоторой красоте. Разве вывсегда нарушали
ваши клятвы и основывались достаточно, чтобы
покинуть ее?»
«У меня слишком много снисходительности, мадам, –
проговорил сэр Георг, – чтобы оспаривать мистера
Гланвиля, кто изволил положительно утверждать, что я
вероломный, как вы наиболее нелюбезно выражаете
это».
«Нет, сэр, – возразила Арабелла, – это обвинение не
качество, чтобы быть пренебрегаемым. И хотя король
скажет это, я выражаю, если вы невиновны, вы имеете
право оспаривать ему и очистить себя.
Вы обдумайте, как глубока эта защита ран вашей чести и
счастья на будущее? Что леди подумает, если вы
признаете правильным ваше служение, обремененное,
как вы есть, вместе с ужасным обвинением
непостоянства?»
«Ох! Как для этого, мадам, – сказала мисс Гланвиль, – я
не полагаю, что леди выразит худшее о сэре Георге, как о

неверном. По моей части, я утверждаю, ничто не угодит
мне так значительно, как приобретение возлюбленного
от другой леди. Кто больше похвалит за единственную
красоту в таком случае, как речь мужчины, который
никоим образом не был влюблен прежде».
«Вы можете вспомнить, кузина, – возразила Арабелла, –
что я говорила некогда прежде, ваша живость и нрав
имели сходство некоторых знаменитых принцесс очень
приблизительно. И я повторяю это снова. Никогда не
существовало там больше сходства в характерах и
склонностях».
«Моя дочь, – сказал сэр Чарльз, – сильно обязана вам,
леди Белла, за сравнение её со знаменитыми
принцессами. Несомненно, вы подразумеваете это, как
комплимент».
«Если вы думаете, – сказала Арабелла, – что неприкрыто
сравнивая её с принцессами, чтобы сделать комплимент,
я должна использовать привилегию отличаться от вас.
Моя кузина не намного степеней ниже принцессы, то
такое сравнение будет мыслиться, как выдающееся. Если
бы даже её предки не носили придела, они могли
случайно заслужить это.

А её красота может однажды доставить ей слугу, чья
шпага, подобно тому великому Артабану, может
завоевать ей скипетр. Артабан с благородным доверием
объявил своей принцессе, когда отсутствие придела было
противопоставлено ему: «Я ношу меч, мадам, чтобы
суметь исполнить вещи больше трудные, нежели сколько
вы требуете, и если придел, чтобы быть всякому. Я хочу
сделать себя почтенным для вас. Скажите мне, какое
королевство в мире вы предпочтете, чтобы царствовать, а
я положу его к вашим ногам».
«Это обещание, – возразил сэр Георг, – соответствовало
только знаменитому Артабану, чтобы сотворить. Но,
мадам, если вы позволите мне, произвести какое-нибудь
сравнение между тем славным воином и мной, я рискну
объявить вам, что даже великий Артабан не был
свободен от характера непостоянства несколько больше,
чем я сам. Как вы, наверно, знаете, он был влюблен в
трех знаменитых принцесс сряду».
«Я соглашусь с вами, – ответила Арабелла, – что
Артабан носил узы трех принцесс сряду. Только оно
должно, притом, быть запомнено в его оправдание. Две
сперва из этих красот отвергали его поклонения и
обходились с ним с пренебрежением, так как он не был

принцем. Поэтому, получая обратно свою свободу теми
пренебрежениями, которые они бросают на него, он
сохранил то славное сердце от отчаяния к нежному с ещё
страстной верностью к восхитительной принцессе
парфян (84); кто, хотя очень в своем превосходной
достоинстве и красоте, разрешила ему любить её.
Несмотря на это я должна признать, найти нечто
подобное легкости в любезности. Он признавал
разрушение своих уз так часто. А когда я рассматриваю
то среди всех тех великих героев, чьи истории я
прочитала, ничто, кроме самого себя, всегда наскучат.
Без умирания жестокостей он испытывал от тех
принцесс, я иногда соблазнялась, чтобы обвинить его
самого в непостоянстве только безусловного. Каждая
вещь, которую мы читали того дива доблести – сплошь
чудесное. А с тех пор действие невозможностей было
опасно для него. Я делаю вывод этого чуда также
посреди множества других, было возможно для него,

84 Парфянское царство – древнее государство к югу и юго-востоку от
Каспийского моря на территориях современного Туркмении, Ирана, Ирака,
Афганистана, Пакистана. Возникло около 250 г. до н.э. в сатрапии Парфия,
подконтрольной Селевкидскому государству. Просуществовало 470 лет. (Юстин
«эпитома сочинения Помпея Трога «История Филиппа»).

кому не всегда нечего было в состоянии не поддаваться
на земле».
«Тем не менее, – продолжила она, поднимаясь, – я не
вполне осуждаю вас. Пока я не услышу ваши
приключения из ваших собственных уст в подходящее
время, когда я буду в состоянии, как далеко вы
заслуживаете гнусное имя непостоянства».
Сказав это, она откланялась своему дяде, кто имел за
некоторое время беседу с тихим голосом со своим
сыном; с грацией полностью очаровательной, ушла в
свою комнату.
Мисс Гланвиль последовала за ней несколько мгновений
спустя (комплимент излишний, как это было, который
она отплатила ей, доставил ей некоторое приятное
желание тщеславной и заинтересованной мисс
Гланвиль).
Они беседовали вместе с важной частью доброго нрава
до тех пор, пока не наступило обеденное время, кто, так
как мистер Гланвиль не вполне поправился, работал в
своем кабинете.

ГЛАВА 4. В которой наша героиня привлечена к
новому приключению.

ей, она забралась на лошадь, давая повод каждому
единственному, кто присутствовал, восхищаться
грацией, с которой она сидела и правила им.

Когда мистер Гланвиль держал большую часть трудов,
чтобы направить разговор на предметы, на которые
очаровательная Арабелла могла распространяться без
какой-нибудь смеси того вздора, которая смешивалась в
важном множестве других. Остаток того дня и несколько
других прошли очень приятно, в конце которых мистер
Гланвиль вполне поправился и был способен выехать из
дома.

Её форма будучи такой совершенной, как всякая форма
могла быть, возможно, её состояние ездить открывало
все её красоты. Её шляпка и белое перышко, покачиваясь
над её прекрасными темными волосами, придавало
особенный шарм её прелестному личику. Она казалась с
таким множеством преимуществ в этом платье и позе,
что мистер Гланвиль, забывая все её нелепости, был
полностью погружен в созерцание такого множества
очарований, как вся её особа была украшена.

Баронет предложил воспользоваться развлечением
охоты, в которой Арабелла соизволила участвовать.
Только сообщила, что мисс Гланвиль не может выезжать
верхом и выбрала пребывание в доме. Она бы сохранила
ей компанию. Сэр Чарльз не настаивал на
противоположном.
Сэр Георг и некоторые другие джентльмены предложили
сами, чтобы составить группу. Арабелла при своем
сошествии вниз села верхом на лошадь, нашла
множество юных волокит, готовых предложить ей свое
содействие на этот случай. Поэтому принимая с большой
учтивостью эту помощь от незнакомца, кто был ближе

Сэр Георг, хотя он, в самом деле, любовался Арабеллой,
не был так страстно влюблен, как мистер Гланвиль. А
будучи резвым охотником, нетерпеливо продолжал
партию с остатком ловчих, кроме мистера Гланвиля, не
расположенного кроме своей кузины, и держался с ней
закрыто.
После езды верхом длительное время Арабелла выразила
образец жестокости, чтобы не давать своему поклоннику
благоприятной возможности разговора с ней. Как его
крайней заботливостью было горячо ожидать прибытия в
приятную долину. Она остановилась и объявила мистеру

Гланвилю, что будучи утомленной от охоты, она слезет и
расположится немного под тенью тех деревьев.
Мистер Гланвиль весьма получил удовольствие от этого
предложения, спешился с лошади и помог ей сойти,
усевшись с ней на траву.
Арабелла, ожидая, что он начнет говорить ей о своей
страсти, не могла позволить, заливаясь румянцем при
мыслях предоставления ему такого удобного случая. А
мистер Гланвиль, стараясь приспособиться к её понятиям
поклонника, выражался в выражениях экстравагантных
достаточно, чтобы подготовить благоразумную женщину
полагать, что он творил шутку с ней.
Несмотря на все это Арабелла была весьма довольна при
этом. Она соблюдала такое справедливое приличие в
своих ответах, что, как авторы романов выражают это,
она не дает ему каких-нибудь абсолютных надежд
существования возлюбленным. Все-таки она говорила
довольно, чтобы приготовить его к заключению: она не
выносит его.
Они беседовали в этой манере приблизительно четверть
часа, когда Арабелла усмотрела мужчину на небольшом
расстоянии, гуляющего очень спокойно. Взвизгнула до

конца громко и, поднимаясь с крайней опрометчивостью,
улетучилась от мистера Гланвиля. Она намеревалась
отвязать свою лошадь. В то время как его изумление
будучи так велико на её поведение, что он не знал на миг
или два, что и как, чтобы расспросить о причине её
ужаса…
«Вы не видите, – сказала она, вне дыхания яростью её
боязни, – особу, кто приближается к нам? Он – тот
самый, кто несколько месяцев тому назад пытался увезти
меня прочь, когда я выехала исключительно с двумя
слугами. Я избежала в то время опасности, что угрожала
мне. Только, несомненно, он подходит сейчас, чтобы
возобновить свои попытки. Поэтому как можете вы
удивляться моему страху?»
«Если это произойдет, как вы говорите, мадам, – прервал
Гланвиль, – какое основание имеете вы бояться? Вы не
считаете, что я в состоянии защитить вас?»
«Ах! Вне сомнения вы в состоянии защитить меня, –
ответила она, – и хотя если бы даже вам предложат не
поддаваться силе, он достигнут, чтобы воспользоваться
против меня, он случайно позовет двух или трех дюжин
вооруженных мужчин к своей помощи, кто, я полагаю,

утаились тут около; все-таки я не боязлива, если вы
нанесете им поражение.
Однако, когда только это случилось с храбрым Джубой и
Клеомедонтом (85), пока они сражались с несколькими
сотнями мужчин, кто желали увезти прочь их принцесс в
присутствии их лиц, придавая смерть за каждый удар, в
порядке предохранить их. Командор (86) этих
похитителей, увидев двух принцесс сидящих, как я
находилась под деревом, приказал их схватить двоим
своим людям и увезли их прочь, пока два принца,
потеряв лучшую часть своей крови в их защите.
Поэтому, чтобы отвратить такое злополучие события,
пока вы сражаетесь за мое спасение, я думаю, это будет
благополучнейшим средством для меня, ускакать верхом
на лошади. Так я могу быть в состоянии избежать, и что
вы не сможете применить вашу храбрость к не
намерению».

85 Клеомедонт – посол Филиппа Македонского. (Тит Ливий. История Рима от
основания города. Книга XXXII).
86 Командор (от франц.) – одно из высших званий в духовно-рыцарских
орденах.

Сказав это, используя помощь мистера Гланвиля,
отвязала свою лошадь от дерева, он помог ей взобраться
на лошадь, а затем снова сел на свою лошадь.
«Ваш соперник на ногах, – сказала Арабелла, – а поэтому
хотя я высоко ценю вашу жизнь весьма; все-таки я не
могу оправиться от сказанного вам. Это против
рыцарства использовать какую-нибудь выгоду того рода
над вашим врагом. Не я позволяю вам озаботиться за
мою безопасность, стремиться, чтобы вы забыли, сколько
вы в долгу перед вашей собственной репутацией».
Мистер Гланвиль, раздраженный на её безрассудство,
попросил её не делать себя беспокойной из-за вещей,
которые не были вероятными, чтобы случиться.
«Джентльмен – вон там, – прибавил он, – кажется, не
имеет никаких намерений сделать какую-нибудь
попытку против вас. Если бы даже он постарался, я знаю,
как поступить с ним. Но так как он также не покушается
на атаку меня, ни оскорбляет вас, я полагаю, мы бы не
давали ему какого-нибудь повода, чтобы предположить,
что мы боимся его пристальным взглядом на него таким
образом. И воспрепятствуем ему уразуметь вашими
манерами, что он – лицо нашего разговора. Если вы

желаете, мадам, мы постараемся воссоединиться с нашей
компанией».
Арабелла, пока он высказывался, держала свои очи
неподвижно укрепленными на его лице со взглядами,
которые выражали её размышления. Потрудилась на
некоторый очень важный основной момент, а затем,
после паузы несколько мгновений, произнесла:
«Разве это возможно, – сказала она, со звуком крайнего
удивления, – что я так ошиблась в вас? Вы в самом деле
желаете храбро достаточно защитить меня против того
похитителя?»
«Ох, Небеса! Мадам, – перебил Гланвиль, – не
испытывайте мой характер таким образом. Храбрости
достаточно, чтобы защитить вас! Смерть! Вы сделаете
меня помешанным! Кто к славе удивления, едет, чтобы
обеспокоить вас?».
«Он, кого вы видите там, – ответила Арабелла, указывая
на того своим перстом. – Для узнавания холода и
бесчувственности, когда ты коварство в опасности,
которое угрожает мне. Вон там кавалер – твой соперник,
и соперник случайный, кто заслуживает моего почтения
лучше, чем ты делаешь. Так как если он имеет мужества

достаточно, чтобы добыть меня силой в своей власти, то
самая смелость направит его защищать меня против
всяких обид, я могу предположить от другого.
А так как нет ничего достойного не презрения в глазах
женщины, кто хочет воодушевиться, чтобы умереть при
её защите. Знайте, я могу охотнее простить его, кого ты
трусливо избегаешь от насилия, которое он намеревается
против меня. Чем своим малодушием, которое ты с
поспешностью обнаружил в моем присутствии».
С этими словами она ускакала прочь от своего
остолбеневшего поклонника, кто не рискнул последовать
за ней от боязни усиления её подозрений в своей
трусости. Гланвиль сошел со своей лошади в неистовом
бешенстве, забывая, что незнакомец заметил, а сейчас
находился в пределах слуха. Он остановился, проклиная
и восклицая против книг, что перевернули ум его
кузины, и бранясь на свою собственную дурную участь,
что приговорила его к каре любви её.
Мистер Хервей (а это, в самом деле, был он, кого дело
важности привело ещё раз в деревню), услышав немного
последние слова мистера Гланвиля и замечая жесты, он
воспользовался, чтобы сделать вывод. Тот подвергся
действию, как он сам от Арабеллы, кого он узнал опять

на расстоянии. Поэтому подошел к мистеру Гланвилю,
рассмеявшись…

занятия для ваших рук, нежели вы сможете хорошо
справиться».

«Хотя я не имею чести знакомства с вами, сэр, – сказал
он, – я должен попросить о благосклонности. Сообщите
мне, если вы не обеспокоились на смешное
безрассудство леди, которую я заметил с вами только что
сейчас? Она странное создание, что всегда обитало. И в
моем мнении соответствует пребыванию в сумасшедшем
доме. Прошу вас, познакомиться с ней?»

Мистер Гланвиль перенес с бешенством это нахальство,
ударил его таковым толчком утолщенным концом своей
плети, что это оглушило того на миг. Однако
оправившись, Хервей вытащил свой кортик и с
бешенной обидой он приготовил толчок Гланвилю, кто
уклонился от этого с большой ловкостью. Тогда Хервей
прибег к своему кортику для своей защиты.

Мистер Гланвиль в очень дурном расположении духа, не
мог сносить свободу этого языка против своей кузины,
чье безрассудство он не мог выносить от кого-нибудь
бранящегося, кроме себя самого. Рассердившись на его
зубоскальство и прерывание их беседы, которую он
имел, он посмотрел на него с пренебрежительным
нахмуренным видом. Объявил тому в надменном тоне,
что он был очень дерзок, чтобы выражаться о леди её
достоинства и быть достойным отзываться так резко.

Арабелла, тем временем, кто недалеко скрывалась за
деревьями, видела все жесты своего поклонника и
намерения похитителя. А одержимая мнением о трусости
своего кузена, весьма обрадовалась увидеть его,
нападающего на врага первым, и кто с такой
значительной яростью, что она не имела дальше какогонибудь основания сомневаться в его храбрости.

«Ох! Сэр, я прошу вашего прощения, – ответил мистер
Хервей, засмеявшись, ещё больше прежнего, – я
полагаю, вы – защитник этой прекрасной леди! Но я
застрахую себя, если вы намереваетесь поссориться со
всяким, который рассмеется над ней, вы заимеете больше

Ее подозрения, следовательно, устранились. Её
заботливость к нему возвратилась. А когда она увидела
их, взявшихся за свои шпаги (за то расстояние она
неясно замечает разницу их оружий), её опасения за
своего кузена были очень сильны. Она не сомневалась в
его храбрости. Она не могла вынести, чтобы видеть его,
подвергающего свою жизнь за нее; а без приготовления

всяких размышлений на странность её намерения, она
было намеревалась подъехать к ним и разделить их.
Когда она заметила нескольких мужчин, двигавшихся по
направлению к ним, кого она приняла за помощников её
похитителя. Хотя они были, в действительности, косцы;
которые на расстоянии увидев начало их ссоры,
поспешили, чтобы разделить их.
Следовательно, испугавшись этого подкрепления,
которое, она посчитала, подвергнет её кузена к большей
опасности, она ускакала со всей скоростью за ловчими,
на звук рога прозвучавшего. Её беспокойство за своего
кузена сделало её равнодушной к своей собственной
опасности, так что она ехала верхом с неожиданной
скоростью. Настигая компанию, она объявит им о
положении своего кузена.
Ее расположение духа оказалось несостоятельным в ней.
Она могла исключительно произвести сигнал своей
рукой и осела вниз в обмороке в руки сэра Георга, кто
нетерпеливо подскакал к ней и поддерживал ее, как он
был в состоянии, пока некоторые другие подъехали к ней
на помощь.

Они сняли её с лошади и опустили на землю. С помощью
воды, которую они принесли из источника возле них, она
в короткое время пришла в себя.
Сэр Чарльз увидел её подъехавшую к ним без своего
сына, а с её обмороком сделал вывод о каком-то
несчастье, которое случилось с ним. В миг, когда она
раскрыла свои глаза, спросил её нетерпеливо, где он
находится.
«Ваш сын, – проговорила Арабелла, вздохнув, – с
доблестью равной того храброго Клеомедонта находится
в сей момент, сражается за мою защиту против толпы
недругов, возможно, проливая последнюю каплю своей
крови из-за моей ссоры».
«Проливая последнюю каплю крови! – прервал сэр
Чарльз, излишне огорченный и немного разъяренный на
Арабеллу, полагая, что она ввела его в какую-нибудь
ссору. – Это может быть удачным для вас, мадам, но
уверен, это сделает меня очень несчастным, если мой
сын придет ко всякому злу».
«Если это будет воля Небес, он падет в этой битве, –
снова начала Арабелла. – Он мог никогда не иметь
больше славной участи, а когда то вознаграждение,

несомненно, сделает сладким последние мгновения, так
оно бы стало вашим утешением.

совершенно оправилась, настояла на следовании за
своим дядей.

Однако я умоляю, не теряйте времени, но поторопитесь к
нему на помощь, так как у него значительное количество
недругов. Это не невероятно, но он, наконец, может быть
побежден».

«Нет сомнения, – проговорила она, – только мистер
Гланвиль – победоносный. Я единственно опасаюсь за
опасные раны, которые он мог получить в сражении. Он
нуждается во всей нашей заботе и помощи».

«Где вы оставили моего сына, мадам», – воскликнул сэр
Чарльз пылко.

Сэр Георг, кто желал приковать к себе внимание её
общества немного, в тщеславии рассердился на нее.
Среди приступов страха бегства и так окровавленного,
когда то, конечно, существует, в котором мистер
Гланвиль и его друзья будут сейчас заниматься, это
будет опасно для нее к риску, чтобы отважиться на её
особу.

«Он недалеко на расстоянии, – ответила Арабелла, – и
вы, несомненно, найдете по месту зрением крови своих
врагов, которые он пролил».
«Езжайте тем путем, – продолжала она, указывая своим
перстом по направлению к месту, где она оставила
своего кузена, – там вы встретитесь с ним среди толпы
неприятелей, кого он принес в жертву моей безопасности
и своей справедливой чувствительности».
Сэр Чарльз, не зная, что вообразить, ускакал прочь,
последовала и большая часть компании. Сэр Георг сказал
леди Белле, что он остается, чтобы оборонять её против
всяких попыток, что могли быть совершенны на её
свободу каким-нибудь её слугами похитителя, кто,
вероятно, бродили кругом. Арабелла, тем не менее,

Все-таки она не была убеждена, но оседлала свою
лошадь с его помощью, она поехала верхом так скоро,
как она была в состоянии за остальной компанией.

ГЛАВА 5. Глава заблуждений.
Сэр Чарльз, кто этим временем доехал до места, на
которое она указала ему, однако не увидел появление

сражавшихся, а исключительно несколько косцов в
разговоре сообща. Он осведомился, была ли тут какаянибудь ссора между двумя джентльменами в том месте?
Один из них на этом вопрос, выдвигаясь вперед,
рассказал сэру Чарльзу, что два джентльмена
поссорились тут, сражаясь шпагами, но они разделили
их. А тот один из них, имея лошадь, привязанную к
дереву, сел на нее и уехал прочь. Другой, они полагали,
был не далеко на расстоянии. Тут не было крови
пролитой, так как они подошли достаточно вовремя,
чтобы предотвратить это.
Сэр Чарльз был весьма удовлетворен этим рассказом и
отдал косцам немного денег за добрую услугу. За то, что
они исполнили в разделе двух сражавшихся. Он выехал
верхом, чтобы найти леди Беллу, и сообщил ей, что сын
невредим.
«Я не могу вообразить, что он невредим, – ответила она,
– когда я вижу несколько его врагов (указывая на косцов)
спокойно в живых. Это необычно в тех случаях, чтобы
дозволить какой-нибудь побег. Несомненно, мой кузен
или мертв, либо военнопленный, так как ведь все его
противники не побеждены».

«Да ведь вы мечтаете, мадам, – возразил сэр Чарльз, – те
товарищи вон там – косцы. Что сделало их врагами моего
сына? Они были достаточно счастливы, достаточно
подойти вовремя, чтобы предупредить его и другого
джентльмена от исполнения друг другу вреда. Я не могу
предположить по какой причине мой сын поссорился с
той особой, как они говорят. Может быть, вы сумеете
мне сообщить это?»
«Конечно, сэр, – сказала Арабелла, – я могу сообщить
вам, так как я была поводом их ссоры. Рассказ слишком
продолжителен, чтобы объявить вам сейчас. А помимо
этого так связано с другими злополучиями моей жизни,
что нужно вам сообщить о целой моей истории, чтобы в
порядке постичь её.
Но если те особы, о которых вы говорите и точно
разделили моего кузена и его соперника, искренне
полагаю, они сделали ему очень дурную службу.
Уверена, мой кузен не будет в покое, пока смертью
своего соперника он не освободится от одного,
способного большой отвагой предприимчивости добыть
меня в свою власть.
А так как я не сумею быть в безопасности, пока он
обитает и упорствует в решительности, он воспользуется

преследовать меня. Это было лучше, если бы только он
вытерпел все последствия злобы моего кузена за то
время, нежели доставить ему беспокойство, чтобы
охотиться за ним по миру, чтобы в порядке пожертвовать
его выгоде своей любви и мщения».
Сэр Чарльз, не меньше удивленный, чем встревоженный
на это раскрытие кровожадных чувств своей
племянницы, объявил ей, что он был огорчен увидеть
леди, так далеко забывшую кротость своего пола, как
ободрять и подстрекать мужчин к таковой крайней
нужде по её соображению.
«И на будущее, – прибавил он, – я должен просить вас,
племянница, пощадить меня от несчастия лицезрения
моего сына, который подвергался бы этим опасным
ссорам. Хотя его жизнь так мало касалась вами; все-таки
она – самая большая важность для меня».
Арабелла, кто нашла дело достаточным в начале этой
речи, чтобы быть оскорбленной своим дядей, однако
заблуждалась последней частью этого для трогательного
неудовольствия своей жестокости. Она возразила очень
серьезно. Безопасность её кузена не была так
безразлична для нее, как он предположил. И она не

ненавидит его так значительно, кроме той его смерти,
которая поразит её по-настоящему ощутительно.
Арабелла при выражении этих слов покраснела от стыда,
так как оно было скорее слишком чувствительным. А сэр
Чарльз, кто преувеличивал таким же образом от самого
другого мотива, было открыл свой рот, чтобы высказать
ей, что он не считает, что его сын был значительно
обязан ей за не ненависть к нему. Тогда как Арабелла,
предполагая, что он намеревался поторопить её к
дальнейшим объяснениям благосклонных чувств,
которые она испытывала от мистера Гланвиля,
остановила его с опрометчивостью.
«Не торопите меня более, – сказала она, – на эти
предметы, а когда я уже говорила слишком значительно,
прежде чем и так много очевидцев. Не добивайтесь,
чтобы увеличить мое замешательство продолжением
речи, которая на данный момент должна быть,
непременно, неприятна для меня».
«Я охотно соглашусь с вами, мадам, – ответил сэр
Чарльз, – что вы говорили так много. А если бы даже я
вообразил, что вы способны к высказыванию в манере,
которую вы сделали, я был бы более осмотрительнее в
подавании вам повода для этого».

«Полагаю, сэр, – проговорила Арабелла, заливаясь
румянцем от гнева, потому что она делала со стыдом, –
что вы будете последний человек в мире, кто мог бы
посчитать, что я говорила слишком много по этому
случаю. А так как вы изволите говорить мне так, я
думаю, это соответствует, то позвольте. Вы имеете
представление, что у меня нет во взгляде преступать
законы благопристойности и приличия, на сколько я
говорила, в моей расположении кузена.
А я сумею предоставить множество примеров
большущей свободы в речи у принцесс и дам
величайшего достоинства. Несмотря на это, я научусь
таковому наставлению воздержанности в этом
отношении от вашего упрека, который, я обещаю вам,
никто, сам или мистер Гланвиль, не завладеет какимнибудь основанием на будущее, чтобы пожаловаться на
мое отсутствие благоразумия».
Сэр Чарльз, кто был очень вежлив и любезнодобродушен, пребывал наполовину сердитым на самого
себя за наложение обязательства своей племяннице к
таковому признанию вину, как считал. Извиняясь за
невежливость своего порицания, уверил её, что он был
вполне убежден в её благоразумии во всех вещах. И

однако, не сомневался: её поведение будет всегда
приятным для него.
Арабелла, кто из того, что её дядя сказал, начала питать
подозрения, что никоим образом не вошло бы в комунибудь в соображение, кроме нее. Она посмотрела
серьезно на него за половину мгновения, как если бы она
желала проникнуть в большинство секретных тайников
его сердца.
Но воображая, что она усмотрела нечто в его взглядах,
которые бы подкрепляли её опасения, она убрала свои
очи от его лика и закрепила их на земле. Она оставалась
некоторые мгновения в замешательстве.
Сэр Чарльз, кого её видимое беспокойство приготовило
очень тревожным, предложил возвращение в замок;
сказав леди Белле, что он ожидал найти своего сына уже
там.
«Это более чем вероятно, – сказала она, повернувшись к
сэру Георгу, – мой кузен намеревается в преследовании
моего похитителя», – а перебивание, что доставило ему
умышлять мщение, делая его более взбешенным, чем
прежде, – «это невероятно, но он возвратится, пока он не

покарал свое нахальство той смертью, которую тот так
справедливо заслуживает».

компании сопровождал их в замок, где, как только они
прибыли, они заинтересовались своим прощанием.

«Мистер Гланвиль уже и так счастлив, по вашему
мнению, – проговорил сэр Георг с самым
глубокомысленным вздохом, – что не нуждается в своей,
трактуя вас, данной незначительной услугой, чтобы
увеличить ваше уважение. Однако если мои моления
услышаны, наказание вашего похитителя будет опасно
для особы менее удачливой, чем мистер Гланвиль. Хотя
не меньше посвятил вашему интересу и озаботился в
вашем сохранении».

Сэр Георг, не смотря на то, что осторожность Арабеллы
была – лишить его удобного случая разговора с ней,
рассказывал ей в шепоте, нетерпеливо слезая, чтобы
помочь ей слезть со своей лошади:

Сэр Георг, подделывая вид крайнего замешательства,
страшился, когда он закончил эти слова…
Арабелла, кто отлично постигла смысл, чего они
предназначали передать, размыслила сама, сделала
одолжение не воспользоваться предупреждением их.
Молодой баронет отважился запоздало поднять глаза к её
лицу, чтобы обнаружить, были ли там какие-нибудь
сигналы гнева на это.
А поэтому Арабелла вне делания какого-нибудь
возражения молодому баронету объявила сэру Чарльзу,
что она расположена ехать домой. Сэр Георг с остатком

«Я уезжаю, мадам, чтобы вычислить наружу того
оскорбительного мужчину, кто осмелился предложить
насилие к наипрекраснейшей особе в мире. А если бы
только я так удачлив, чтобы свидеться с ним, он или
отнимет мою жизнь, либо я введу его в состояние: не
совершать снова всякие оскорбления того свойства».
Сказав это, произвел глубокий поклон и, желая
предупредить её ответ, снова сел на свою лошадь, и
ускакал прочь с остатком компании.
Арабелла в этом случае была вся в замешательстве,
двигалась немного с незначительной чувствительностью.
Таким образом, она обнаружила значительное душевное
волнение в своих взглядах, в то время как сэр Георг
нашептывал ей на ухо.

Её дядя, когда он ввел её за руку в дом, спросил ее, была
ли она оскорблена какой-нибудь вещью, сказанной сэром
Георгом к ней?
Арабелла, истолковывая этот вопрос, привела в порядок
некоторые другие вещи, как её дядя говорил с ней,
ответила в сдержанной манере:
«Так как мои взгляды не согласны с моим намерением
выдавать мои размышления к вам, я не колеблюсь, чтобы
признать, что у меня есть некая причина быть обиженной
на сэра Георга. А то, в двух примерах, сегодня он
казался, чтобы забыть уважение, которым он был обязан
мне».
Сэр Чарльз был возбужден на это объяснение.
«Как это возможно, – проговорил он, – что сэр Георг
имел самоуверенность повторить всякую вещь, чтобы
прогневать вас в присутствии моего лица? Это
оскорбление не будет перенесено».
«Я сожалею, – ответила Арабелла, пристально
рассматривая его внимательно, – видеть вас так
значительно озабоченным этим».

«Не будьте тревожной, – перебил сэр Чарльз, – не
существуют плохие последствия, чтобы случайно
оказаться в этом, но он услышит это, – прибавил он,
повышая свой голос от пыла, – я заставлю его этим
вечером объясниться».
«Вы должны простить меня, сэр», – сказала Арабелла,
ещё и ещё раз утвердилась в своих представлениях, –
если я скажу вам, что я весьма обиделась на ваше
необычное усердие по этому случаю. А также я должна
уверить вас, что немного больше спокойствия будет
менее склонно к подозрению».
Мисс Гланвиль вышла встретить их. Сэр Чарльз
нетерпеливо осведомился о своем сыне, не очень
придавая внимания тому, что говорила Арабелла.
Слушая, он не вошел в дом, опасался своей встречи с
человеком, с которым тот разбранился. Его страхи не
сохранялись долго с прибытием мистера Гланвиля,
который нарочно объехал компанию, чтобы спрятать
беспокойство от причиненного страдания
безрассудством леди Беллы, данное ему.

ГЛАВА 6. В которой заблуждения продолжаются.
Как только мистер Гланвиль появился, две дамы ушли.
Мисс Гланвиль, задавая Арабелле сотни вопросов о
развлечении, намерение которых было узнать, как сэр
Георг вел себя с ней. Только та неплохая леди, чьи
мысли всецело применялись к странным случайностям,
которые случайно произошли с ней в тот день, желала
быть на свободе.
Чтобы потворствовать своим размышлениям и, жалуясь
на крайнюю утомленность, под предлогом отдыха пока
обед не придет, покинула общество мисс Гланвиль,
которая за то время, что она думала, очень скучала.
Как только она удалилась, её фантазия побежала над
всем, что случилось. Она не сумела помочь осознаванию,
что немногие женщины испытывали такое разнообразие
приключений в один день. В опасности избежала ярость
одного поклонника. Спаслась другим. Инсинуации
любви от третьего, который, она полагала, был влюблен
в её кузину. А сколько было ещё больше от
неожиданного раскрытия, что её дядя не бесчувственен к
её обаянию и очарованию, однако годился соперником к
своему собственному сыну.

Так экстравагантно, как данное представление было то,
что Арабелла признавала примерами в своих романах,
полных страстей, как незнакомые и непростительные.
Она укрепилась в том мнении воспоминанием отдельных
примеров незаконной любви.
«Ну, я не поверю, – сказала она, – что мои чары могут
работать, как мощные результаты, так та у Олимпа (87)
принцесса Фракии (88), чей брат был страстно влюблен в
нее?»
«Не восхитительная ли Клелия вдохновила Махербала к
яростной страсти к ней, кто, хотя выяснилось,
приходится ей братом, тем не менее, не прекращал
обожать ее? А приводить пример, однако, ближе к моему
собственному положению, не был ли дядя у прекрасной
Альционы (89) влюблен в нее? А он не старался склонить
87 Олимп – наиболее высокий горный массив в Греции (2917 м). Национальный
парк. В греческой мифологии Олимп — священная гора, место пребывания
богов во главе с Зевсом. Олимп — также собрание, сонм олимпийских богов.
88 Фракия – историческая область на востоке Балканского п-ова, между
Эгейским, Черным и Мраморным морями (от названия древнего населения —
фракийцы). Вост. Фракия с Эдирне (до р. Марица) — в составе Турции, Зап.
Фракия Греции, Сев. Фракия — Болгарии.
89 Альциона – древнегреческая фессалийская принцесса, а позже королева
Фракии.

на свою сторону её сердце всеми способами к своей
власти?».
«Ах! Потом, – продолжала она, – позвольте нам не
сомневаться довольно нашим бедствием. А так как наша
роковая красота поднимала данный нечестивый огонь, то
позвольте нам подавить это нашей строгостью. И не
дозволять сказанной невпопад жалости или уважения,
чтобы поощрять страсть, которая сможет однажды
бросить пятно на наше великолепие».
Арабелла, решая этот основной момент, продолжала
размышлять об укрощении, которое она приготовила для
сэра Георга. Когда она рассматривала его слова и нашла
их так точно соответственными с языком Орундата или
Оронта, так она не могла предпочесть, но получила
удовольствие. Только припомнила, что это
приличествовало ей, как всем иным героям, быть весьма
обеспокоенными и запутанными в инсинуации любви.
Она начала оплакивать жестокую необходимость
разделения с приятным другом, кто, если бы только он
упорствовал в создании знакомства с его намерениями,
открывался бы в обращении особ так необдуманно. Если
бы даже мистер Гланвиль не справился с её похитителем,
сэр Георг странствованием в поисках его и случайно

принес в жертву его своему ревностнейшему хотению
услужения ей. Этими средствами положил бы её под
бремя обязательства к нему. Рассматривала его, как
поклонника, что будет большим уничижением.
Сэр Георг, не смотря на это, вошел в дом своего
собственного жилища с никакими мыслями о
преследовании похитителя Арабеллы.
А мистер Гланвиль, будучи расспрошенным своим
отцом, интересовавшегося его ссорой, выдумал
маловажное оправдание при этом, кто не соглашался с
объяснением баронета, полученным от Арабеллы.
Сэр Чарльз объявил своему сыну, что тот утаил правду
от него, а так там имелся более многочисленный смысл в
том деле, чем он осознавал.
«Вы поссорились, – прибавил он, при рассказе
Арабеллы, – а она не колеблется утверждать это в
присутствии всей компании».
Мистер Гланвиль, кто напрасно льстил самому себе в
уповании, что его кузина не сообщила сборищу о своих
причудливых опасениях, был весьма раздосадован, как
только он нашел, что она выставила себя на осмеяние. И
что это было вероятно, если даже он не избежал бы.

Однако расположенный узнать из её собственных уст,
как далеко она унеслась в своем безрассудстве.
Он пошел в комнату и тотчас признал, она начала
поздравлять его за укрощение, которое он выиграл, как
она полагала, над своим врагом. Благодарила его очень
торжественно за безопасность, которую он добыл для
нее.
Мистер Гланвиль после уверял ее, что она не находилась
в опасности навсегда унесенной прочь этим человеком,
кого она боялась. Он продолжал расспрашивать обо
всем, что происходило между ней и сборищем, к
которому она присоединилась, как только она покинула
его.

Арабелла, размышляя о несчастье его отца с
новорожденным пылом, вероятно, будет поводом для
него, не могла не вздохнуть при опасении; взглянув на
него в тот самый раз с видом жалеющего внутреннего
довольства, которое не избежало внимания мистера
Гланвиля.
«Я должен узнать причину этого вздоха, кузина», –
сказал он, улыбаясь и беря её руку.
«Если вы благоразумны, – ответила Арабелла серьезно, –
вы будете довольны оставаться в приятном неведении, в
котором вы пребываете на данный момент. И не
добиваться, чтобы узнать факт, который, случайно,
доставит вам только незначительное удовлетворение».

Арабелла, рассказывая каждую подробность, причинила
ему уничижение, узнать, что её безрассудство
достаточно разоблачено. Однако она тронула при своих
опасениях за него с такой значительной деликатностью и
упомянула о своем обмороке в таком стиле, когда
незаметно ввела гораздо больше нежности, чем он
раньше имел причины уповать.

«Вы увеличили мое любопытство так значительно этим
уведомлением, – снова начал он, приспосабливая свои
взгляды к её лицу, – что я не буду пребывать в покое,
пока я не узнаю, что вы утаиваете от меня. А так как я
так много касался этого даже вашим собственным
признанием, то я имею право поторопить вас объяснить
саму себя».

А это сведение разрушило все его намерения к ссоре с
ней за то, что она сказала, так легко удовлетворило.

«Так как вы так назойливы, – ответила Арабелла, – то я
должна объявить вам, что не готовлю вам и так

небольшую недоброжелательность, как объяснить саму
себя. Я не буду первой, кто уведомит вас касательно
вашего несчастья. Вы, случайно, слишком охотно
достигнете признания знания этого иными средствами».
Гланвиль, который посчитал, что это была некая новая
причуда, что снизошла в её голову, был, однако, немного
смущен во вкрадчивости, в которой он несведущ о её
слабой стороне. Оно причинило ему великое
беспокойство. Но будучи разумным, что она надеялась
бы, он поторопит её высказаться. Казался весьма
озабоченным на её отказывание ему. Удовлетворение он
подделал так хорошо, что она находилась в затруднении,
как обойти рассуждения, которые он имел привычку
произвести ей, чтобы раскрыть ужасные тайны.
В то время обеденный колокол прозвенел и, помогая ей
на данный момент, мистер Гланвиль отвел её вниз в
гостиную, где сэр Чарльз и его дочь присутствовали при
их прибытии.

ГЛАВА 7. В которой заблуждения все-таки не
очистились.

Баронет, кто введен в неправильный нрав Арабеллиных
инсинуаций, что сэр Георг оскорбил ее, казался
сдержанным и стесненным. Он решился расспросить её
об этом. Сэр Чарльз был расположен, во-первых, иметь
представление точно, чем тот обидел его племянницу.
Однако он боялся, как бы только оно не дошло до
сведения его сына. Это вызовет ссору между молодыми
джентльменами до такой степени, что могло иметь
опасное последствие. Поэтому он желал разговора с ней
один.
И как только обед был закончен, пригласил её
использовать прогулку с ним на террасе, сказав ей, что
имеет нечто сказать ей отдельно.
Арабелла, чей ужас значительно увеличился
задумчивостью, которая казалась во взглядах дяди на нее
во время обеда, полагала, что он желал отдельной беседы
исключительно, чтобы объясниться более очевидно с
ней, нежели он, однако, делал. Она была излишне
встревожена на эту просьбу и, метнув свои очи на пол,
покраснела в такой манере, что выдала свое
замешательство. Тем самым мисс Гланвиль и её брату
вообразили, что она подозревала своего дядю, имеющего
намерение поторопить её скорее отдать свою руку

мистеру Гланвилю, которое причиняло ей видимое
расстройство.
Сэр Чарльз, не смотря на это, кто не так внимательно
следил за её поведением, повторил свою просьбу,
прибавив с улыбкой на её уступку ему без ответа.
«Будьте уверены, леди Белла, вы не бойтесь быть одной с
вашим дядей».
«Нет, сэр, – возразила Арабелла, отдавая ему
пронзительный взгляд, – я не боюсь, будучи одной со
своим дядей. И до тех пор, пока он делает вид, чтобы
быть не более, чем мой дядя. Я не сомневаюсь услышать,
что он может сказать мне».
Сэр Чарльз немного обеспокоился ответом, который
незаметно вводил, как считал, неудовольствие его
притворством к большому авторитету над ней, нежели он
мог бы. Объявил ей: он надеется, она не имеет повода
вообразить, будто он причинит неудовольствие ей какимнибудь неприличным усилием той власти над ней,
которую её отец доверил ему.
«Уверяю вас, – прибавил он, – я скорее, чем вы
последуете моему совету, как дяди, нежели повиноваться
мне, как блюстителю. А так как моя благосклонность к

вам может быть больше, нежели какое-то множество
людей имеет племянницу, моя заботливость бы
вменилась в вину по тому поводу».
«У меня есть всякое чувство, чтобы иметь бы ту
благосклонность, которой вы почитаете меня, –
возразила Арабелла, – а так как я уповаю, это будет
всегда, какой она будет без пожелания её увеличения. Я
удовлетворилась бы касательно тех
засвидетельствований, которые уже получила от этого.
Не просите всякого другого».
Сэр Чарльз, немного поставленный в замешательство,
чтобы уразуметь смысл этих слов. Серьезные взгляды
Арабеллы придавали ещё больше таинственности. Он
приподнялся со своего сидения с видом недовольства.
«Я рад высказать слово в отдельном порядке к вам,
племянница, – проговорил он, – однако с тех пор вы
считаете подходящим составлять так значительно
церемонии в таком пустяке, то я отложу это до тех пор,
пока вы станете в лучшем нраве».
Мисс Гланвиль, увидев своего отца, выходящим из
комнаты, шагнула прежде него:

«Нет, папа, – сказала она, –если вы желаете поговорить с
моей кузиной, мой брат, и я выйдем вон и покинем вас
самих».

доставить ему аудиенцию только в порядке, чтобы
лишить его всякой надежды, что она воспримет его речь
благоприятно.

«Вы сделаете мне самую важную немилость, –
проговорила Арабелла, – я уверена, мой дядя не имеет
какого-нибудь дела важности, чтобы говорить со мной».

Она напустила на себя суровейший вид, на который она
была способна. Опуская свои очи на пол со смесью гнева
и стыда, ожидала вместе с родом ужаса и нетерпения то,
что он собирался сказать.

«Несмотря на это, – прибавила она, замечая мисс
Гланвиль, идущую прочь, – я приняла решение, я не
останусь одна. А следовательно, мистер Гланвиль, так
как я могу претендовать на некую власть над вами, я
повелеваю вам остаться».
«Вы можете вспомнить, мадам, – сказал мистер Гланвиль
с улыбкой, – вы отказались удовлетворить мое
любопытство при рассмотрении нечто, на что вы
намекали мне некоторое время тому назад».
«А наказать вас, – прибавил он, выходя из комнаты, – я
решил. Вы выслушаете, что мой отец имеет сказать к
вам. Вашим нежеланием услышать это, я предполагаю,
вы подозреваете, что это есть».
Арабелла нашла, что она не имеет способа избегнуть,
слушая. Она боялась так значительно, наблюдая за своим
дядей, снова севшего на свой стул. Приготовилась

«Я замечаю, мадам, – проговорил он, наблюдая за её
замешательством, – вы опасаетесь, что я намереваюсь
поговорить о вас. Однако я умоляю вас, не бояться. У
меня несколько намерений, но таковые, как вы
одобрите».
«Вы, наверно, в праве, сэр, – сказала Арабелла, – с
намерением вы бросаете на мой вид, я в усилии из-за
смысла нашего разговора. А вы особенно принуждаете
меня, если вы отправитесь со мной от слушания этого».
«Я замечаю, – ответил сэр Чарльз, – что из ошибочного
страха вы против воли слушаете меня, в порядке
уклониться от наступающего объяснения, которое я
ожидаю. Но я скажу вам один раз снова: вам нечего
опасаться».

«Я имею каждый факт, чтобы опасаться, сэр, – снова
начала Арабелла остро, – пока вы упорствуете в своем
намерении, неучтивом для меня. А вы сумеете доставить
мне большего доказательства скверны вашего намерения,
нежели таким образом, как принуждением меня
выслушивать речи, которые я должна бы избегать».
«Так как мое слово не имеет авторитета у вас, – возразил
сэр Чарльз, – я снизойду, чтобы уверить вас
большинством священной присяги, что я не намереваюсь
доходить ко всяким крайностям с сэром Георгом,
интересуясь, что вы уже объявили мне. Все, что я желаю
узнать, если вы думаете, что вы имели какое-нибудь
основание быть оскорбленной от него за какой-нибудь
факт, который он говорил? И в том случае я не смогу
отправиться от увещевания с ним об этом».

направить меня принять решение, заставить его просить
прощения за оскорбление, которое вы получили.
Однако попрошу, вы сумеете достигнуть сами легко, не
злыми последствиями, что может случиться от этого
дела, позаботившись о моем сыне. Он не знает этого, а я
знаю, вы владеете слишком значительно благоразумием,
чтобы сообщать ему об этом».
Сказав это, он вышел из комнаты, оставляя Арабеллу в
великом замешательстве на то, что он говорил, кто, по её
мнению, дошел почти до ясного признания своей
страсти. А его план, предложенный в конце на
притязания сэра Георга, на кого, это было
правдоподобно, он смотрел, как на добавочного опасного
конкурента, нежели его сын, утвердил её во мнении его
решимости преследовать её.

«Вы сделаете мне милость, сэр, – снова начала Арабелла,
– если вы заинтересуетесь немного меньше, о чем сэр
Георг говорил мне. Оскорбление было заключено против
меня исключительно. И никто, кроме меня самой, не
имеет какого-нибудь права сердиться на него за это».

Полная соображений этого злополучия, причиненного
ей, она пошла прогуляться в сад, где мистер Гланвиль и
его сестра только что оставили его, присоединились к
ней.

«Этого достаточно, племянница, – сказал сэр Чарльз,
поднимаясь, – вы признаете достаточным, чтобы

Как Гланвиль предполагал, намерение своего отца в
разговоре с ней одному было одержать верх над её
соизволением выйти замуж за него прежде, чем она бы

покинула деревню. Кто была, какой он серьезно желал,
он вытянул плохое предзнаменование от недовольства,
которое появилось в её глазах.
«Это касательно меня, кузина, – сказал он, – или кого-то,
только что мой отец говорил с вами, вы рассержены?»
«Касательно того и другого, – ответила Арабелла
поспешно, – если бы только вы задержались в комнате,
как я повелевала вам, я бы не подверглась более
слушания вещей так неприятных».
«Потом что я знал, что будет содержать речь моего
отца», – проговорил мистер Гланвиль, – «вы бы не
удивились, что я не мог разрешить доставлять какуюнибудь помеху к этому моим присутствием. Будучи так
сильно заинтересован в успехе его ходатайств, я не мог
предпочесть, только доставить ему благоприятную
возможность разговора с вами одному, как он и
попросил».
«Это, по-видимому, в таком случае, – снова начала
Арабелла, – если вы имеете представление, какие были
предметы его разговора».
«Я полагаю, что могу догадаться», – перебил мистер
Гланвиль, улыбнувшись.

«Это возможно, – воскликнул Арабелла, пускаясь в путь
опять в большом удивлении, – что понимание, как вы
говорите, вы исполняете намерения вашего отца. Разве
вы разрешили предоставить ему с удобным случаем
потери их?»
«Можете вы осуждать меня, – сказал мистер Гланвиль, –
за дозволение ему взять на себя обязательство, что я не
рискую сам? Я знаю вашу деликатность или скорее вашу
жестокость так хорошо, что я чувствителен. Если бы
только взялся за вольность повторить, что мой отец
говорит, вы очень прогневались и покарали меня, как вы
часто делаете вместе с изгнанием от вашего
присутствия».
«Даже, – продолжал он, заметив изумление и гнев на её
лице, – я замечаю вас в этот момент, намеревающейся
выговорить какое-то ужасное предложение против
меня».
«Вы введены в заблуждение, – проговорила Арабелла с
вынужденным спокойствием, – я так далека от
оскорбления касательно вас. Я готова признаться, вы
заслуживаете самых чрезвычайных похвал за полное
предание себя в волю Божию. Вы показываете желание и
ваше доверие, я полагаю, к повелениям вашего отца.

Только я сообщу, вы будете удовлетворены репутацией
почтительности сына. А на будущее никогда не
домогаться того будучи верным поклонником».

Сказав эти слова, которые были полностью непонятны
для её запутанного обожателя, она покинула его и пошла
в свою собственную комнату. Необычно удивленная
равнодушием мистера Гланвиля, как она поняла, что он
говорил, кто не был исключительно расположен
покориться ей в своем отце. Однако притом,
заинтересовалась, чтобы ходатайствовать в его пользу.
Арабелла против воли призналась самой себе, что
печаль, которую она ощущала от этого, происходила от
всякого расположения к своему кузену. Она приписала
это к стыду от наблюдения себя, так низко покинутой и
пренебрегаемой. Будучи не в состоянии найти пример
для такого оскорбления, преподнесенное к очарованиям
всякой леди в своих романах, странность её судьбы в
этом отношении потребовала все её беспокойство.

ГЛАВА 8. Которая содержит несколько неизбежных
значений предыдущих заблуждений. Монолог в
любовном письме.
В то время как Арабелла прошла в тот раз в свой
кабинет, в большинстве неприятных размышлений,
Гланвиль терзал свой ум, чтобы вычислить до конца
значение тех таинственных слов, которые она
произнесла, оставляя его.
Он рассматривал их двадцать минут, но не мог, может
быть, проникнуть в их смысл. Но полагал, наконец, что
они, в самом деле, ничего не значили во всем, либо были
причинены каким-то новым течением её воображения.
Он намеревался вызнать у своего отца в порядке, чтобы
иметь представление, что произошло между ним и
Арабеллой.
Сэр Чарльз, тем не менее, не признавал, что он приказал
свою лошадь подготовить быстро под предлогом
принятия незначительной прогулки верхом после обеда и
проездом к дому сэра Георга, спустился, чтобы воздать
тому визит.

Молодой баронет, находясь дома, принял его с большой
учтивостью. А сэр Чарльз, чье особенное расположение
было хорошо упорным, имевшее какое-нибудь
отношение к почтению своего семейства, взял при
первом удобном случае расспросить его, интересуясь
смущением его шепота, которое причинило леди Белле.
Прибавил, что она признала, что сэр Георг доставил ей
повод принять дурно то, что он говорил ей.
Сэр Георг, кто не был расположенный к ссоре с дядей
Арабеллы, признал правильным увещевания старого
джентльмена с большим спокойствием. Находя, что
Арабелла не обнаружила смысла того шепота, который
оскорбил ее, сэр Георг донес сэру Чарльзу, что
замешательство, которое он видел на её лице, было
причинено его иронией над испугом, в котором она
находилась при объяснении мистера Гланвиля. Он
прибавил некоторые другие подробности, совершенно
доставил отсутствие всякой склонности в сэре Чарльзе
добиваться разбирательства как-нибудь дальше.

осведомился с такой значительной опрометчивостью,
интересуясь беседой, которую они держали вместе. Сэр
Чарльз против воли объявил ему правду, не имея
времени обдумать ответ, обошел его вопрос в таком
способе, что мистер Гланвиль не мог помочь
составлению какого-либо замечания на это. А сравнивая
это положение с тем, что Арабелла сказала, хотя он и не
мог постичь значения, казалось, быть утаенным при их
поведении, Гланвиль тотчас сделал вывод. В том были
некие тайны, которые касались его, чтобы вычислить до
конца.
Одержимый этим взглядом, он желал благоприятной
возможности поговорить с Арабеллой один. Но он не
был так счастлив, чтобы достигнуть одного.

Они расстались в самых доброжелательных отношениях.
Сэр Георг обещал очень скоро отдать свой визит в замок.

Хотя та беспристрастная особа председательствовала за
чайным столиком как обычно, а также появилась за
ужином, все-таки она так трудолюбиво уклонялась от
всяких поводов пребывания с ним наедине, хотя только
на миг. Казалась такой осторожной и неловкой, что это
было невозможно для него выразиться с ней на те
предметы.

Мистер Гланвиль при возвращении своего отца, будучи
нетерпеливым, чтобы узнать, что от сказал Арабелле,

Как только пришло время уходить, принял решение
просить благосклонности на несколько мгновений

разговора с ней в её собственной комнате. А когда он,
как было его обыкновение, повел её за руку по
ступенькам вверх, пожелал ей приятного вечера у её
комнатной двери. Он собрался попросить позволения
войти вместе с ней, когда Лючия подошла встретить
свою госпожу. Она прошептала ей на ухо, при котором
Арабелла, повернувшись к нем, доставила ему
поспешное откланивание и поспешила в свою комнату.
Гланвиль, не менее раздраженный на это разочарование,
чем смущенный на этот шепот, который произвел такое
видимое душевное волнение в Арабелле, ушел в свою
собственную комнату. Он мучился от тысячи
беспокойных подозрений, при которых он не мог точно
понять причину. Он желал нетерпеливо следующего дня,
в котором он надеялся добыть какое-то объяснение чегото, что на данный момент сильно смущало его.
Тем временем Арабелла, уведомленная Лючией в том
шепоте, кто была нетерпелива, чтобы позволить ей
узнать об этом, что гонец привез письмо от сэра Георга.
А минувшее, как это было за вечер, ожидало ответа,
совещаясь сама с собой: или она откроет эту записку,
либо нет.

Она имела сильную склонность посмотреть, что оно
содержит. Только ужасное нарушение правил романа
потворствованием любопытству не оправдывалось
примером, то она решила возвратить это письмо
нераспечатанным.
«Здесь, – сказала она Лючии, – отдай это письмо гонцу,
что привез его, и объяви ему: я чрезвычайно
прогневалась, несмотря на ваше получение этого из его
рук».
Лючия, взяв письмо, намеревалась повиноваться её
приказам, припоминая себе, что она прикажет ей
помедлить.
«Так как сэр Георг, – сказала Арабелле себе, – не
объявлялся поклонником моим, я имею право без всякой
обиды соблюсти приличие, чтобы посмотреть, что это
письмо содержит. Отвергать получение этого; значит,
будет признано, что его чувства не неизвестны мне; а
важностью положиться на необходимость изгнания его.
Это не соответствует, что я позволю ему вообразить, что
я так готова постичь значение всякой благородной речи,
которая обращена ко мне. А истолковать таковые

инсинуации, когда он занял вольность приготовить мне
признание в любви».
Следовательно, признавая справедливость этих причин,
она взяла письмо из руки Лючии и приготовилась к
основному моменту вскрытия его. Но внезапно подумала
проверить свои намерения. Она кинула его резко в свой
кабинет и взглянула на это очень серьезно…
«Самонадеянный документ! – проговорила она,
выражаясь с большим душевным волнением о письме. –
Дерзкое хранилище твоего владельца дерзких
размышлений!
Я не порицаю всех, кто впоследствии услышит или
прочитает мою историю, если бы даже несогласное к
пониманию, я держу, что ты заключаешь в себе
признание, что не понравится мне. Я открою твою печать
и стану соучастником к твоей вине сочинителя
соизволением приготовиться к знакомству с этим?
А ты слишком необдуманный и нескромный,
неосторожный приятель, чьи складки содержат
признание его преступления!
Что за выгода тебе или ему, если порвалась бы моей
обиженной рукой. Я сотворю тебе сострадание по части,

которую ты перенесешь по вине своего владельца, и
научит его твоей участью, как незначительная
благосклонность, которую он ожидает от меня!
Все-таки обойтись без заботы чтения, несомненно,
сильно оскорбит меня. Я возращу тебя неповрежденным
в руки твоего владельца. Тем самым, направлю его
раскаиваться от самонадеянности, в которой он
виновен!».

ГЛАВА 9. Содержит любовное письмо в героическом
стиле с некоторыми случайными рассуждениями
Лючии, полными ума и простоты.
Наша беспристрастная героиня прекратила предыдущий
монолог, взяла письмо и отдала его Лючии, которая все
время, пока она высказывалась, соблюдала глубокое
молчание, внимая с большим ревностным почтением.
«Вот, – продолжила Арабелла, – отнеси это к человеку,
кто привез его. И повели ему рассказать своему
владельцу, что как бы я не вычислю какой-нибудь факт в
этом, кто может оскорбить меня. Я не выбирала, чтобы
прочитать это. А если он благоразумен, то воспользуется

моим беспокойством за него и использует попечение,
каким образом он рискует рассердить меня в другой раз
назойливостью этого рода, которую я не так легко прощу
ему».

изобретательном плане, приготовить меня держать в
этом вечер. А так как, случайно, я могу быт
заинтересованной в содержаниях, у меня есть намерение
вскрыть его».

Лючия выбрала определенное предупреждение этой
речи, чтобы в порядке запомнить каждое слово этого.
Как только она повторила это снова, пошла, выучив
наизусть наставление, в место, где она попросила слугу
ожидать её прибытия.

Лючия не имела недостатка подкрепить свою госпожу в
этом намерении. Арабелла, делая, как если бы поддалась
на назойливость и докучливость своей наперсницы,
раскрыла письмо, как она нашла, оно гласило
следующее:

Однако он ушел, таковы были, в действительности,
предписания его хозяина. Так как сэр Георг опасался, что
следуя обычаю дам в романах, Арабелла возвратит его
письмо. А поэтому, чтобы лишить её удобного случая
отсылания письма назад тем вечером, он приказал
своему слуге сказать, что он подождал бы ответа, но как
только он удобно сумел бы, то уйти прочь без ничего.
Лючия в большой неожиданности от отъезда слуги
возвратилась к своей госпоже с письмом в своей руке,
сказав ей, что должна непременно прочитать его сейчас,
потому что человек, кто привез его, уехал.
«Это должно быть признано, – сказала Арабелла, взяв
письмо у нее с улыбкой, – он остановился на

«Несчастный и отчаянный Белмур
к восхитительной Арабелле.
Мадам, так как оно, несомненно, не только от вашего
позволения, но даже вашими повелениями, которые ваш
дядя, сэр Чарльз Гланвиль, прибыл, чтобы произнести
предложение моей смерти в извете вашего гнева. Я
подчиняюсь, мадам, без роптания на суровость того
осуждения, что вы наложили на меня.
Да, мадам, этот преступник, кто осмелился обожать вас с
большинством возвышенного и полного пыла, что всегда
было признано, как справедливость его наказания. А так

как невозможно перестать любить вас, либо
существовать.
Не сказав вам, он сделает так, что он, намереваясь
добровольно избежать от той кончины вашей строгости,
приготовит его желать, а сила его преступления требует.
В таком случае, позвольте моей кончиной,
восхитительная Арабелла, загладить оскорбление, в
котором я виновен!
И позвольте мне уповать на те прекрасные очи, что
узрели меня с презрением, в то время как сочувствие не
отвергнет пролить немного слез на мою гробницу! А то,
как вы вспомните мое преступление любви к вам, вы
притом получите удовольствие припоминать то, как я
умирал за то преступление; и желание не для другого
утешения в смерти, кроме упования вашей не ненависти,
тогда как он довольно несчастлив.
Белмур».

Арабелла, кто прочитала это письмо вслух, вздохнула
тихо по окончании этого. Только бедная Лючия, кто
была сильно тронута таким скорбным посланием, не

смогла удержать своих слез. Однако всхлипывала так
часто и с такой значительной силой, когда, наконец,
оторвала свою госпожу от грезы, в которую та
погрузилась.
«Что беспокоит вас? – проговорила она своей наперснице
очень удивленная, – «Какая причина это неприличной
скорби?»
«Ох, мадам! – воскликнула Лючия, её всхлипывания
делались частым и неприятным перебиванием в её
словах. – Я разобью свое сердце, будьте уверенны.
Никогда не было такового мрачного печального письма
на свете. Я могла выплакать свои глаза за несчастного
джентльмена.
Прошу извинить меня, мадам, но, безусловно, я не могу
помочь, сказав вам, есть большинство строгохрабрейших леди, которых я всегда знала при своем
рождении.
Да ведь, будьте уверены, вы не позаботитесь, если бы
даже сотня превосходных джентльменов умрет за вас,
хотя их души часто посещали бы вас каждый вечер!
Ну, что же! У меня нет, какой ваша милость имеет ответ
за весь свет!»

«Вы глупая девчонка! – ответила Арабелла,
улыбнувшись на её простоту, – «Вы воображаете, что у
меня есть повод обвинить себя, хотя бы пять тысяч
мужчин умерли за меня! Это самая определенная моя
красота вызывала настоящие плачевные результаты.
Неудачный Хервей загладил своей кончиной; ярость его
слишком отчаянной страсти вынудила его задумывать
против меня. Не меньше виновен благородный
неизвестный Эдуард, странствующий по миру в муках
отчаяния; и терплю к мщению моего кузена, кто
торжественно пообещал его смерть.
Мои чары сделали другого человека, чья репутация
могла бы быть священной для меня, кто забыл все связи
кровного родства и сделается соперником своего сына,
чье участие он некогда старался поддерживать. А
чрезвычайно несчастный Белмур употребил в отсутствии
в отчаянной страсти и сознающий свое преступление. Он
обрекает себя случайно вместе с большой строгостью,
нежели я попрошу, на добровольную смерть; в надеждах
этим доставлением моему прощению и состраданию,
когда он не более.
Все эти, Лючия, как я говорила прежде, самые
прискорбные результаты моей красоты. Но вы должны

заметить, что мое желание не имеет части в страданиях.
Оказии несчастной красоты, хотя я могла бы даже
пожелать себе менее красоты в порядке, чтобы
уклониться, отдавая так много несчастья для других.
Все-таки эти желания не помогут. А так как роковой
необходимостью все эти вещи случайно окажутся, или я,
либо не я должна утешиться при беспокойстве, которую
чувствительность моего характера творят мне ощущение
соображением. Моим собственным соизволением я не
вношу ничего в несчастье тех, кто любит меня».
«Желание вашей милости в таком случае – позволить
бедному сэру Георгу скончаться?» – проговорила Лючия,
кто прислушивалась очень внимательно к этому острому
многословию без понимания, что это подразумевает.
«Несомненно, он должен умереть, – ответила Арабелла, –
если бы даже он настаивал на своем намерении любви
меня».
«Только умоляю, мадам, – снова начала Лючия, – разве
не может ваша милость приказать ему жить, как вы
исполнили для мистер Хервея и мистера Гланвиля,
которые оба сделали, когда вы были злы к ним?».

«Я могу приказать ему жить, – проговорила Арабелла, –
и в этом нем сомнения. Однако он повинуется мне, если
я таким же образом позволю ему любить меня. Но это
последнее не будет годным для меня сделать. Не вижу
пути, чтобы отвратить печальное решение, в котором он
заинтересован».
«Будьте уверены, мадам, – возразила Лючия, – ваша
милость имеет представление, что бы вы сделали лучше,
чем я могу посоветовать вашей милости, что вы узнали
бы, нежели меня. Только во всем, что я думаю, это лучше
спасти жизнь, нежели убить, как книга Библии говорит.
А так как я уверена, ваша милость добрая христианка,
если бы даже джентльмен издыхает от отсутствия
несколько добрых слов, я уверена, вы бы обеспокоились
в желании вокруг этого».
«Это должно быть признано, – сказала Арабелла,
улыбнувшись, – что ваши ходатайства не самые
красноречивые. Они очень настойчивейшие и
воздействующие. И я даю обещание вам: я обдумаю это.
Если я смогу увериться, что я не сделаю дурную вещь
интересом самой вокруг его сохранения, я пошлю вас
завтра утром с моими предписаниями к нему: жить.
Либо, по крайней мере, не продолжать в дальнейшем в

своей намерении смерти; пока он имеет более
отдаленную причину».
Лючия, будучи весьма рада, что она добыла её точку,
призвала других служанок своей госпожи, кто помогли
ей раздеться. Оставила её в кабинете, в который
Арабелла всегда уходила на час, прежде чем она шла в
постель.

ТОМ 2.
КНИГА 5
ГЛАВА 1. Диспут очень учено управлялся двумя
дамами, в котором читатель может воспользоваться
той частью, которая ему будет угодна.
Мистер Гланвиль был слишком значительно влюблен.
Чтобы миновать ночь с какой-нибудь степенью
спокойствия при опасениях, он чувствовал это качество
той страсти.

Чтобы преувеличивать большинство незначительных
пустяков принадлежности наибольшей важности, когда
они касаются возлюбленного объекта. Не имея
недостатка мучиться тысячью различными страхами, в
которых таинственное поведение его отца, а больше
таинственные слова его хозяйки причиняли увеличение.
Посреди множества различных предположений все равно
безрассудных, он зафиксировался на единственном
направлении, не выгодного для сэра Чарльза. Полагая,
что глупость Арабеллы в самом деле внушила
отвращение ему и приготовила его жаждущим нарушить
намерение брака между ними. Сэр Чарльз был, как
Гланвиль полагал, заинтересован мерами довести это,
приблизительно зная, что если леди Белла отказалась бы
выполнить желание своего отца в этой подробности, то
самую значительную часть имущества передать
Гланвилю.
По несколько иному поводу мистер Гланвиль не
подозревал своего отца в таком невеликодушном
поступке, но влюбленные думают, что каждый факт
возможен, который они страшатся. И овладевая заранее
касательно этого взгляда, он решил на следующее утро
выведать склонности своего отца прошением одержать

верх над леди Беллой, чтобы сочетаться с ним раньше её
годичной скорби по умершему маркизу.
Сопровождая сэра Чарльза за завтраком в его
собственной комнате, мистер Гланвиль составил свое
задуманное ходатайство не без того, чтобы внимательно
наблюдать за его лицом в самый раз. И трепетал, как бы
он не даст ему ответ, что могло бы подкрепить его
беспокойное подозрение.
Сэр Чарльз, несмотря на это, приятно удивил его
перспективой снизойти при его желании этим днем. Он
прибавил:
«Хотя моя племянница имеет другие странные
направления, все-таки, в целом она самая совершенная
женщина. А когда вы станете её мужем, вы сумеете,
вероятно, найти средства излечить её те ограниченные
безрассудства, которые на данный момент бросаются в
глаза достаточно.
Кто как не муж без всякой обиды на её деликатность
сможет доставить ей, чтобы поколебать общественные
инструкции, причиненные её провинциальным
образованием и полным неведением.

Она сможет получить, сможет исправить свое поведение
и сделать свои манеры так завершенными, как это
должно осознаваться обоими: её особой и разумом в
скором времени».
Мистер Гланвиль согласился в справедливости этого
замечания. Как только завтрак был окончен, пошел
посетить двух леди, которые обыкновенно пили свой
шоколад вместе.
Мисс Гланвиль находилась в таком случае в комнате
леди Беллы, куда он был тотчас допущен, где он нашел
их, занятых в сильном диспуте. И почти против своей
воли был принужден стать третейским судьей в деле,
которое они, имея при его вхождении, обе обратились за
помощью к нему.
Но в порядке к положению этого значительного дела в
подлинном освещении необходимо немного познакомить
читателя касательно того, что произошло в комнате, а
также следующий обычай писателей романов и повестей
в духе нашей героини.
Неохотно были её беспристрастные очи раскрыты в утро.
Несчастный сэр Георг представлялся в её воображении.

Её мысли, как бы употребить фразой Скюдери,
существовали в жесткой войне касательно друг друга.
Она желала отвратить смерть этого раболепного
поклонника. Но она не сумела принять решения, чтобы
сохранить его жизнь даванием ему той надежды, в
которой он нуждался. А вне которой, она страшилась,
оно было невозможно для него, чтобы жить.
После обдумывания несколько часов на необходимость
его положения, а что как раз касается её собственного
почтения, требующегося от нее, приличие одержало верх
так значительно над состраданием. Она приняла решение
оставить несчастного сэра Георга со всей строгостью его
судьбы, как счастливо неутешного поклонника для
истории.
История порядочной Амалазонхи пришла в её разум. Она
помнила, что эта надменная принцесса отказывалась
выти замуж за человека, которого её отец рекомендовал
ей, потому что он не владел пределом в своем лице. Не
смотря на это, когда умирая для любви ее, снизошел
посетить его и даже дать ему небольшую надежду в
порядке сохранить ему жизнь.

Арабелла постигла, это могло не быть запятнанным в её
репутации, если она последовала бы примеру этой
знаменитой принцессы и дозволила себе смягчиться
немного в своей суровости, чтобы отвратить результаты
отчаяния своего поклонника.
«Не бойся, Арабелла, – сказала она самой себе, – не
бойся повиноваться предписанию, которое внушает твое
сострадание. Знаменитая Амалазонха оправдывается
своим примером. Средства, которыми ты снизойдешь до
употребления, чтобы сохранить благородную жизнь,
полагались на нескольких словах, которые ты
произнесешь».
Когда она пленилась данным решением, она позвонила
своим колокольчиком для своих служанок. И как только
она была одета, она отпустила всех, кроме Лючии. Кому
она приказала принести ей бумагу и перья, сказав ей, что
она напишет ответ на письмо сэра Георга.
Лючия повиновалась с великим ликованием. Только тем
временем она принесла своей госпоже все
принадлежности для написания, намерение Арабеллы
изменилось. Пока она размышляла, что Амалазонха, чей
образец в порядке, чтобы уклониться от порицания

будущих веков, она решилась точно следовать, не писать
к Амбиомеру (90), однако воздала ему визит.
Она приняла решение исполнить подобное, а,
следовательно, дурное для Лючии, использовать их
прочь ещё раз, сказав ей, что она посчитала лучше этого:
не писать ему.
Лючия, весьма озабоченная этой решимостью,
повиновалась ей очень тупо, с большим кажущимся
сожалением.
«Я замечаю, – сказала Арабелла, – вы боитесь, я оставлю
несчастного мужчину, которого вы представляете в силе
его отчаяния. Но хотя я не намереваюсь писать к нему,
все-таки я приготовлю пользу способа. Может быть, так
верного, чтобы выразиться искренне, я намереваюсь
сделать ему визит. Его горячка, я полагаю, сильна
достаточно, тем временем составить ему опеку у его
ложа».
«А вы будете так добры, мадам, – произнесла Лючия, –
намереваться и посетить бедного джентльмена? Я
90 Амбионер – герой «The Pape, Or, The Innocent…», 1692 г.

ручаюсь вам, он будет готов умереть от радости, когда
увидит вас».
«Это вероятно, что вы говорите, может случиться. Но
там должны быть присущие предосторожности, чтобы
иметь обыкновение отвратить те последствия, которые
внезапны и неожиданны для меня смогут возникнуть.
Те вокруг него, я полагаю, имеют благоразумие
достаточно. Поэтому доставят приказы для кареты,
чтобы быть совершенно готовыми.
Объявите моим служанкам, они должны сопровождать
меня. И будьте уверены, вы доставите им приказания,
когда я войду в комнату сэра Георга, стоять на
подходящем расстоянии, в порядке предоставить мне
удобный случай разговора с ним, чтобы не слушать.
Что до вас, вы можете приблизиться к ложу со мной,
потому что, будучи моей наперсницей, вы имеете право
слушать все, что имеем сказать».
Арабелла таким образом улаживала церемониал своего
посещения согласно правилам, предписанным романами.
Она присела за свой чайный столик. Отправив узнать,
если мисс Гланвиль встала, и получила ответ, что она
уделит ей внимание за завтраком.

Арабелла, которая сперва намеревалась ничего не
говорить об этом деле своей кузине, не могла не
поддаться желанию. Она держала беседу на предметы
так же занимательные, и, сказав ей с улыбкой, что она
была близка к тому, чтобы сотворить настоящий
милостивый визит тем утром, пригласила ее, если она
была расположена перенести её общество в этом.
«Я имею представление, что вы, как провинциальные
дамы, – сказала мисс Гланвиль, – очень любите
посещение ваших больных соседей. По моей части, я не
люблю такого тяжелого рода развлечение. Однако ради
прогулки я буду очень расположена сопровождать вас».
«Я полагаю, – проговорила Арабелла с более серьезным
видом, чем прежде, – это приличествует каждому
великодушному человеку посочувствовать бедствию их
знакомых и друзей. И облегчить им положение в их
власти. Только те страдания мы самих себя поводом к
иным, потребность в добавочном определенном способе,
наше сожаление и, если совместимо с милостью, наше
утешение».
«Прошу, – ответила мисс Гланвиль, – кто это, кому вы
готовите всякий вред, который вы направляетесь этим
благотворительным посещением, как вы зовете это?»

«Вред, который я сделала, – возразила Арабелла,
заливаясь румянцем и метнув вниз свои очи, – не был
доброхотным, я уверяю вас. Все-таки я не колеблюсь
направиться, если я могу, хотя так как моя власть
ограничена определенными неизбежными правилами.
Мое старание не может случайно иметь всякий успех,
который я могла бы пожелать».
«Хорошо, только дорогая кузина, – перебила мисс
Гланвиль, – скажите мне на ясном английском языке,
какой это вред, который сделали и с какой целью вы
выезжаете в это утро?»
«Я выезжаю воздать визит к сэру Георгу Белмуру, –
ответила Арабелла. – И прошу вас, прекрасная кузина,
простить меня в похищении у вас такого совершенного
поклонника. Я точно всегда полагала, что он был
влюблен в вас. Пока я не была выведена из заблуждения
некоторыми словами, которые он высказал вчера. А
письмо я получила от него прошедшим вечером, в
котором он довольно отважно объявляет свою страсть ко
мне. Через опасение моего гнева, в данный момент, он
умирает от горя. И это есть, чтобы примирить его с
жизнью, так я одержала верх над собой, чтобы
совершить ему визит, которое есть милостивое

намерение, как я говорила прежде. Я буду рада вашему
обществу».
Мисс Гланвиль, которая не верила слову леди Арабеллы,
сказала, разрываясь от подавленного смеха при речи, что
показалась ей такой весьма притворной и смешной.
«Я вижу, – сказала Арабелла, – вы в нраве отклониться
от страданий несчастного поклонника. В этом
определенно вы сильно имеете сходство с порядочной и
остроумной Дорализой, которая всегда шутила, когда
причинялась любовью. Однако эта бесчувственность не
приличествует вам так здорово, как ей, потому что все её
поведение было своеобразным к этому. Нет мужчины в
мире будучи смелого достаточно, чтобы говорить ей о
любви. Но вы, кузина, готовы даже по вашему
собственному признанию, прислушаться к таковым
речам от какого-нибудь человека. Поэтому это поведение
в вас может быть с большой справедливостью названо
легкомыслием, чем равнодушием».
«Я усматриваю, кузина, – сказала мисс Гланвиль, – что я
держу всегда самые плохие сопоставления, которые вы
изволите составить между мной и другими людьми. Но я
утверждаю, вы так свободны и необдуманны, как вы

помышляете обо мне. Я очень сильно беспокоюсь за
визит к мужчине при каком бы то ни было поводе».
«Я совсем поражена, мисс Гланвиль», – снова начала
Арабелла, – «услышать, что вы напускаете на себя
качество такой значительной строгости. Вы, кто
согласились на благосклонности того сорта в самой
большой степени преступной».
«Благосклонности! – перебила мисс Гланвиль. –
Преступные расположения! Умоляю, объяснитесь,
мадам».
«Да, кузина, – проговорила Арабелла, – я повторяю это
ещё раз. Преступные пристрастия таковы: позволяя
людям говорить вам о любви, не запрещая назойливого
повторения их, чтобы написать вам, придавая им
благоприятные возможности существования
единственными с вами за особые мгновения вместе. И
различные иные учтивости склонности натуры, которую
никакой мужчина не сумеет, может быть, заслужить за
многие годы услуг, преданности и мук. Все эти
преступные расположения и сильно наказуемые в дамах,
которые имеют какое-нибудь уважение к своей
репутации».

«Все это, – возразила мисс Гланвиль, – ничто в
сравнении от сделанного визита им. И никакая женщина,
кто держит какое-нибудь доброе имя во всем, не будет
виновна в овладении такой вольности».
«Что, мисс! – ответила Арабелла, – вы осмеливаетесь
этой инсинуацией кинуть всякое порицание на
достоинство восхитительной Манданы, надменной
Амалозонхи, прекрасной Статиры и непреклонной
Парисатис и многих других славных дам. Кто не
колебались посетить своих возлюбленных, тогда как
ограничивало их ложем или ранами, которые они
получили в сражении. Либо больше жестокого и
опасного для себя, они вытерпели из их глаз? Эти
целомудренные леди, кто никогда не дозволяли поцелуя
их руки от поклонника, пока он не становился в
основной момент их мужем. Не смотря на то наиболее
милостивые снисходили, чтобы приблизиться к краю их
ложа и выразить некоторые сочувствующие слова им. В
порядке содействовать из излечению и направить их
подняться, чтобы жить. Даже эти восхитительные
красоты не окажутся дозволить ту самую милость к
особам, кого они не любили, чтобы отвратить пагубные
последствия их отчаяния».

«Боже, мадам! – прервала мисс Гланвиль, – хотела бы я
знать, вы можете говорить так богохульно, называть
множество смелых созданий восхитительными и таким
ужасными речами».
«Что вы знаете, мисс, – сказала Арабелла с суровым
видом, – об этих знаменитейших принцессах, кто всегда
существовали, о ком вы говорите в данной
непочтительной манере? Как это возможно, что вы
можете быть невежественной о величественном
достоинстве Манданы, кто была наследницей двух
сильных королевств? Вы не разумны до такой степени,
что Амалазонха была королевой Тюрингии (91)? И вы
сделаете вид, чтобы отрицать славное происхождение
Статиры и Парисатис, принцесс Персии?»
«Я не беспокоюсь, чтобы отрицать всякий факт вокруг
них, мадам, – проговорила мисс Гланвиль, – я никогда не
слышала о них прежде. А на самом деле я не
предпочитаю быть всегда сплетничающей о королевах и
принцессах, потому что если бы даже я считала ничего,
кроме таких великих людей, были почтенные мужи
моего внимания. Эти взгляды так тронули, что я
91 Тюрингия – земля Германии на востоке.

предполагаю всякого, кто засмеялся при мне до такой
степени, что выслушал меня».
«Так как вы так очень точны, – ответила Арабелла, – что
не осмеливаетесь подражать величайшим среди
смертных. Я могу предоставить вам со множеством
примеров из поведения особ, чьи достоинства не были
очень превосходными, как ваши. Кто имеют право
примирить вас в деле, кого вы теперь с таким
ограниченным разумом осуждаете. Только одна посреди
нескольких тысяч прекрасная Клеоника (92), большая
часть непреклонной и суровой красоты во всей Сардии
(93) воздавала особые визиты к вспыльчивому Лигдамис
(94), когда его уныние за плохой успех его страсти
кинуло его в лихорадку, что ограничило его на ложе».
«И прошу, мадам, кто была та Клеоника? – проговорила
мисс Гланвиль. – И где она жила?».
92 Клеоника – персонаж «Cleonice, princes of Bithynia: a tragedy», автор Jogn
Hole, 1775 г.
93 Сардия – библейское Сардис, столица Лидии в малой Азии, рядом
золотоносная река Пактол и подножие горы Тмол.
94 Лигдамис, Тугдами, Дугдаме, царь ушедших из Приазовья киммерийцев, в
645/644 и 639 гг. до н.э. возглавил нашествие киммерийцев и фракийских
треров, был разбит при Эфесе, умер в Киликии.

«В Сардис (95), я скажу вам, в королевстве Лидия (96)».
«Ох! В таком случае это не в нашем королевстве, –
сказала мисс Гланвиль, – что дает понять, какие
иностранцы приводят в порядок? Я никогда не приму,
как пример к своему поведению, чужеземных людей.
Что вульгарно довольно в их странах, то будет очень
особенным здесь. И вы никогда не сумеете убедить меня,
что это приличествует для дам, чтобы воздать посещение
мужчин у их постели».
«Леди, – проговорила Арабелла весьма гневно на
упорство своей кузины, – кто дозволяет мужчинам
поторопить её руку, написать к ней и говорить с ней о
любви. Быть бы пристыженной от таковой притворной
нежности, потому что так вы притворяетесь».
«Я настаиваю на этом, мадам, – сказала мисс Гланвиль, –
что все те невинные вольности, которые вы браните, но
имеющие быть выбранными всякой женщиной, не
давали обществу место для порицания её. Однако без
95 Сардис – древний богатый город Лидии (ныне Турция) на левом берегу реки
Гермоса, а также столица царя Крёза.
96 Лидия – в древности страна в западной части Малой Азии, раньше
называлась Мэонией.

того, чтобы, будучи самой дерзкой и безрассудной, она
может пойти посетить мужчин у их ложа. Свобода та
исключительно годится сестре, либо близкой
родственнице».
«Так в таком случае, – ответила Арабелла, окрашиваясь в
красный цвет от досады, – вы упорствуете в
утверждении, что восхитительная Мандана была
безрассудной?»
«Если она совершила такой необдуманное посещение,
как те были», – сказала мисс Гланвиль.
«Ох, Небеса! – воскликнула Арабелла, – я жила, чтобы
услышать о большинстве славных принцесс, что всегда
существовали в мире. И так постыдно размышлять о
них?»
«О Боже! Мадам! – проговорила мисс Гланвиль. – Какой
повод имеете вы, чтобы защищать репутацию этой
принцессы так значительно? Она едва поблагодарит вас
за ваши старания, я представляю себе».
«Вы знакомы с характером той наиболее великодушной
принцессы, – сказала Арабелла, – вы убеждены, что она
была разумна в мельчайших выгодах. Но это не от
мнения приобретения её расположения, которое я

защищаю против ваших бесчеловечных поношений. Так
как это было больше, чем две тысячи лет с тех пор, как
она умерла, все-таки обыденное правосудие налагает
обязательство на меня оправдывать особу, и так славную
за её происхождение и достоинство. И будь вы не моя
кузина, я выражу мою злобу другим способом за травму,
которую вы делаете ей».
«Истинно, – сказала мисс Гланвиль, – я не много обязана
вас, мадам, не за откровенную ссору со мной за нечто,
что существовало до её смерти две тысячи лет. Тем не
менее, ничто не сотворит меня изменить свое мнение. И
я уверена, наиболее простой люд будет на моей стороне
спора».
В тот момент мистер Гланвиль, посылая за позволением,
ожидал от Арабеллы. Она приказала ему: быть
допущенным, сказав мисс Гланвиль, что она уведомит
своего брата о диспуте, с которым та согласилась.

ГЛАВА 2. Которая вдалбливает самым умелым
примером, что особа не будет слишком поспешной в
разрешении вопроса, который особа не вполне
понимает.
«Вы приходите очень вовремя, сэр, – сказала Арабелла,
когда он вошел в комнату, – чтобы стать судьей в важной
полемике между мисс Гланвиль и мной. Я умоляю вас,
следовательно, позволить нам иметь ваш взгляд на дело.
Мисс Гланвиль утверждает, что оно менее преступно для
леди, услышать людей, говорящих ей о любви.
Позволить им поцеловать её руку и дозволять им
написать ей. Нежели совершить милостивое посещение
мужчины, кто ограничен в своей постели через
посредство силы его страсти и отчаяния. Намерение
этого посещения исключительно, чтобы отвратить
смерть несчастного поклонника, и если нужно положить
её повеления на него, чтобы жить».
«А это последнее ваше мнение, не так ли, мадам?» –
проговорил мистер Гланвиль.
«Конечно, сэр, – ответила Арабелла, – «И в этом я
оправдана всеми героинями древности».

«В таком случае вы должны быть в праве, мадам, –
ответил мистер Гланвиль, – так как ваше собственное
решение объявит вам так, а также пример этих героинь, о
которых вы упоминаете».
«Ну что же, мадам, – перебила мисс Гланвиль поспешно,
– так как мой брат подал предложение на вашей стороне,
я надеюсь, вы незадержите свое посещение сэра Георга
несколько дольше».
«Что! – сказал мистер Гланвиль, захваченный врасплох,
– Леди Белла намеревается посетить сэра Георга? Прошу,
мадам, могу я дерзнуть, чтобы осведомиться о причине
вашего исполнения ему этой чрезвычайной
благосклонности?»
«Вы не очень осведомлены, – проговорила Арабелла,
взглянув серьезно на мисс Гланвиль, – открыть факт,
который сумеет случайно вызвать распрю между вашим
братом и несчастной особой, как вы выражаетесь. Всетаки с тех пор эта неосторожность не может быть
отменена; мы должны постараться отвратить
последствие этого».
«Я уверю вас, мадам, – помешал мистер Гланвиль,
весьма нетерпеливый, чтобы узнать смысл этих намеков,

– вы не имеете ничего, чтобы страшиться за меня.
Поэтому вы не имеете надобности полагаться на всякую
необходимость утаивания этого дела от меня».
«Вы не случайно так скромны, потому что вы
притворяетесь, – сказала Арабелла (которая не
оскорбилась, чтобы держать наблюдение его во всех
недоверчивых перевозках разъяренного Оронта), –
однако что бы ни последовало бы, я не сумею дольше
удержаться от вашего знания правды, которую ваша
сестра начала приоткрывать. Но в речи к вам, что вы
хотите узнать, я надеюсь, вы превозможете всякие
склонности к отмщению, и верю заботе о вашем участии
в моем великодушии. Вы находите, чтобы узнать в таком
случае, что в особе вашего приятеля сэра Георга, вы
имеете соперника. Случайно снова устрашились, потому
что его страсть менее почтительна, нежели неистова».
«Я, может быть, скажу вам больше, чем могла бы, –
продолжала она, заливаясь румянцем и метнув вниз свои
очи, – когда я признаю, что за уверенные размышления,
где, может быть, вы озабочены. Я признала правильным
прежнюю инсинуацию этой страсти от пренебрежения
довольно. Уверяю саму себя, что вы слишком
великодушны, чтобы возжаждать мщения для

несчастного соперника, кого смерть заберет свободно от
вас».
Затем взяв письмо сэра Георга из своего кабинета, она
предъявила его мистеру Гланвилю.
«Прочитайте это, – прибавила она, – только читайте это
без того, чтобы страдая самому, быть перенесенным от
всяких неистовых побуждений гнева. А когда в течение я
уверюсь, что вы не обременены падением и
преодолением врага, таким образом, в любви, я смею
уповать, что несчастный соперник заслуживает вашего
сострадания».
«Не сомневайтесь в этом, мадам», – ответил мистер
Гланвиль, принимая письмо, которое мисс Гланвиль,
несмотря на пульсацию сердца, серьезно ожидала
услышать прочитанным.
Её брат после спрошенного позволения от Арабеллы,
приготовился удовлетворить её любопытство. Но он
неохотно читал первое предложение. Но, тем не менее,
на все старание улыбка появилась на его лице.
А мисс Гланвиль менее способная и, конечно, менее
озабоченная сдерживать свою радость на незаурядный
слог, разразилась смехом с такой значительной силой.

Она вынудила своего брата остановиться, и фальшивым
чрезвычайным откашливанием в порядке, чтобы
уклониться от делания Арабелле склонности обиды.
Изумление этой леди на удивительный и неожиданный
результат письма своего поклонника, произведенного на
мисс Гланвиль, оставило её в глубокомысленной тишине.
Её глаза блуждали от сестры к брату, которая
продолжала свой кашель, не способная за несколько
мгновений придти от его чтения.
Арабелла во время этого промежутка оправилась
немного, спросила мисс Гланвиль, если бы даже она
встретила какой-нибудь факт в отчаянии поклонника,
способна к развлечению своему так сильно, как оно
показалось, представила оттого несчастного сэра Георга?
«Моя сестра, мадам, – проговорил мистер Гланвиль,
отвращая её возражения, – знает так много о неверностях
сэра Георга, что она не знает, как убедиться, что он, в
самом деле, в таком опасном направлении, как он
инсинуирует. Поэтому вы бы не были захвачены
врасплох, если она бы склонилась к смеху на это
послание, нежели быть движимой со всяким участием к
автору. Хотя он и мой соперник, я должен повторить,
кажется, чтобы быть в прискорбном состоянии».

«Прошу, сэр, – снова начала Арабелла, немного
успокоилась теми словами, – закончите письмо. Ваша
сестра имеет право, может быть, обнаружить ещё
основание для сожаления, чем пренебрежения в
последней части этого».
Мистер Гланвиль, придавая взгляду к своей сестре
достаточно, чтобы направить её понимание, что он
сумеет удержать её веселие на будущее, приступил к
своему чтению. Но каждая строка усиливала сильную
склонность рассмеяться. Как только он дошел до
патетического желания, что её беспристрастные очи
смогли бы пролить немного слез на его гробницу, не
способный дольше соблюдать свою напускную
серьезность, он бросил вниз письмо в поддельном
бешенстве.
«Проклинаю тупоумного товарища! – воскликнул он, –
он помешанный, чтобы называть прекраснейшими
темные очи во вселенной честно?»
«Ах, кузина, – проговорил он Арабелле, – он должно
быть немного познакомился с влиянием ваших глаз, как
он мог так чрезвычайно ошибиться их цветом».

«А это очень просто, – ответила Арабелла, – что вы так
ограниченно знакомы с возвышенным языком, на
котором он пишет. Потому что вы снабжаете поступок с
эпитетом, который отпечатывает красота. Не вид тех
очей, которые он восхваляет изящно для честного,
беспристрастного приложимого, так хорошо к темным и
карим глазам, как дневной свет и синеву самого себя.
Тогда как они, в самом деле, или прелестны в себе, либо
воображением поклонника создано таким образом. А
поэтому предубеждение сэра Георга приготовило его
заметить чары в моих глазах, которые, несомненно, не
здесь называнием их прекрасными он очень счастливо
выразился. В том он держит утверждение тех важных
историков, кто переписывали истории возлюбленных,
которым он представляется, чтобы подражать так
хорошо в своих жестах, как слог».
«Я нахожу, что мой соперник очень счастлив в вашем
взгляде, мадам, – проговорил мистер Гланвиль, – и я
склонен вообразить, что я заимею больше основания к
зависти, нежели жалость к его состоянию».
«Если вы останетесь в пределах границ, которые я
назначаю вам, – ответила Арабелла, – у вас нет причины
к зависти его положения. Но принимаем в соображение

состояние, в котором его отчаяние данным временем,
конечно, довело его.
Человеческая природа требует, что мы воспользовались
какой-то заботой о нем. Демонстрировать вам, как важно
мое мнение о вашем великодушии, если даже попросите
вы, чтобы сопроводить меня к посещению, которое я
намереваюсь сотворить ему».
Мистер Гланвиль, намереваясь, если бы только возможно
помешать ей, подвергая саму себя, притворился, чтобы
очень быть подвижным на это ходатайство, и,
поднимаясь со своего стула в кажущемся большом
волнении, прошел в комнату для некоторых моментов, не
говоря ни слова, затем внезапно остановился.
«А можете вы, мадам, – сказал он, взглянув на
Арабеллу, – предполагать, что я соглашусь на ваше
посещение моего соперника; и что я буду хотеть
довольно сопровождать вас сам в его дом? Вы думаете,
что Оронт, кого вы часто укоряли мною, поступал в
таком стиле?»
«Я не имею представления, каким образом Оронт
поведет себя в этом случае, – проговорила Арабелла, –
потому что оно никогда не случалось. Таковое

доказательство его смирения всегда было ожидаемо от
него. Но принимая в соображение, что он был понастоящему вспыльчивым и недоверчивым в склонности,
то это вероятно, он мог поступать, как вы делаете».
«Я всегда понимал, мадам, – сказал мистер Гланвиль, –
что Оронт был любимцем вашим, но, по-видимому,
ошибался».
«Вы будете очень несправедливы, – сказала Арабелла, –
вытащить всякий неблагоприятный вывод из того, что я
говорю к предубеждению того доблестного принца. Кого
я признаюсь, почитаю сильно и искренне, кто бы то ни
был, размышляет о больших делах, которые он исполнял
в войнах между амазонками и свирепым Наобарзанесом,
королем Киликии (97). Должен непременно постичь
самое возвышенное понятие его достоинства. Но если я
не могу привести, как образец, Оронта к воздействию на
вас в теперешнем случае, то я могу упоминать о тех
особах, не менее славных по своему происхождению и
мужеству, нежели его.

97 Киликия – Малая Азия, Армения.

Не храбрый ли Мемнон (98), когда его соперник
Оксиотрес (99) был болен, умолял прекрасную Барсину
(100) об одолжении ему, несмотря на визит?
А снисходительный муж восхитительной Парисатис не
удовлетворился, не смотря на неприкрытое желание её
посетить Лисимаха, кто умирал от отчаяния за её выход
замуж. Однако множество раз доставлял её сам к краю
постели этого несчастного поклонника и, оставляя её
там, чтобы дать ему удобный случай от речей ее, что он
вытерпел по её причине».
«Я боюсь, мадам, – сказал мистер Гланвиль, – я никоим
образом не буду способен в подражании или храброму
Мемнону, либо снисходительному Лисимаху в этом
вопросе, а нрав Оронта представляется для меня
наибольше достохвальным».

98 Мемнон – в древнегреческой мифологии сын Эос и Титана, царь эфиопов.
Его оружие изготовил Гефест. Он привел большое войско эфиопов на защиту
Трои. Убил Антилоха, но и сам погиб от руки Ахилла.
99 Оксиатрес – упоминается в книге Квинта Курца «жизнь Александра
Македонского, Платона...»
100 Барсина – дочь персидского сатрапа Артабаза, жена (наложница)
Александра Великого. Умерла в 309 г. до н.э. в Македонии.

«Однако, – проговорила Арабелла, – нрав Оронта стоит
ему несметным количеством болей, а это может
случайно оказаться, вы так близко имеете сходство на
него в его участи, как вы исполняете в его склонности.
Однако прошу, позвольте нам прекратить этот диспут на
данный момент.
Если вы не великодушны достаточно, чтобы посетить
несчастного соперника, вы не предложите
препятствовать милосердию в моем намерении. А так как
мисс Гланвиль внезапно делается строгой, так она не
сопроводит меня в этом посещении, то я с
удовольствуюсь присутствием моих служанок».
Сказав это, она встала со своего места, призывая Лючию,
и приказала ей: повелеть её компаньонкам сопровождать.
Мистер Гланвиль, видя ее, таким образом, решившейся,
был почти взбешен от досады.
«По-моему, мадам, – сказал он, хватая её руку, – вы не
должны ехать».
«Как, сэр!», – проговорила Арабелла сурово.
«Не без видения меня умирающим сперва», – снова
начал он, в истомившемся тоне.

«Вы не должны умирать, – ответила Арабелла серьезно,
– не должны вы притворяться, чтобы препятствовать мне
в отъезде».
«Нет, мадам, – проговорил Гланвиль, – одна из этих
вещей случится. Или вы должны принять решение не
посещать сэра Георга. Либо в противном случае будете
удовлетворены, чтобы смотреть на меня, умирающим у
ваших ног».
«Была всегда какая-нибудь леди в такой жестокой
дилемме? – сказала Арбелла, бросаясь на стул в
истомившемся состоянии, – что могу я сделать, чтобы
отвратить участь двух особ: один, кого я бесконечно
жалею, и другой, упрямый, как он есть. Я не смогу
вынести?
Я принимаю решение, позволить несчастному Белмуру
скончаться скорее, чем пожаловать ему расположение, не
отвергая его? Либо я противопоставлением пылкому
нраву поклонника, кого я немного заставила сделаться
виновником своей кончины?
Роковая необходимость! Которая заставляет меня или
быть жестокой, либо несправедливой, а со склонностью к
никому сделает меня виновной обоих».

ГЛАВА 3. В которой наша героиня находится в
некотором небольшом замешательстве.
Пока Арбелла произносила это патетическое
неудовольствие, мистер Гланвиль с большим трудом
удерживал себя от улыбки; а немного умоляющие
взгляды к своей сестре, чтобы предупредить её смех
наружный. Все-таки мисс Гланвиль хихикала в тайне за
своим веером, но Арабелла была так потеряна в своих
печальных размышлениях. Она держала свои глаза
неподвижно направленными на пол некоторыми
мгновениями; наконец, бросив укоряющий взгляд на
Гланвиля...
«Как это возможно, жестокий человек, кто вы есть? –
проговорила она ему, – что вы можете без жалости
наблюдать меня, страдающую так очень от беспокойства.
Зная чувствительность моего характера, можете
подвергать меня горю. Будучи соучастницей в кончине
несчастного мужчины, виновной, безусловно, в слишком
неистовой страсти, кто заслуживает легчайшего
наказания, чем то, к чему вы обрекаете его?»

«Не будьте беспокойной, дорогая кузина, – прервала
мисс Гланвиль, – я осмеливаюсь утверждать вам, что сэр
Георг не умрет».
«Это невозможно, чтобы считать так, – сказала
Арабелла, – так как он не владеет как значительно, когда
признал правильным повеление от меня, чтобы жить».
«Но скажите мне искренне, – продолжила она, – вы
полагаете это правдоподобным, что он повинуется мне и
живой?»
«Безусловно, мадам, – сказала мисс Гланвиль, – я могла
бы присягнуть за него, что он жив».
«Ну, что же, – ответила Арабелла, – я удовлетворюсь
отправлением слугами моих приказаний в письме; но это
означает быть устрашенным, что они не имеют такого
значительного действия на его ум».
Мистер Гланвиль весьма желал, чтобы она отложила в
сторону свое намерение посещения сэра Георга, не
противился её письму к нему, хотя он замышлял, как
помешать письму попадания в его руки. А в то время как
она вошла в свой кабинет, чтобы писать, он совещался со
своей сестрой о средствах, которые он употребит,
выражая в тот самый раз большую злобу против сэра

Георга за старание вытеснить его от благосклонности
своей кузины.
«В таком случае, – проговорила мисс Гланвиль, – вы, в
самом деле, думаете, что сэр Георг влюблен в леди
Беллу?»
«Он или влюблен в её особу, либо в имущество, –
ответил мистер Гланвиль, – или может быть вместе к
тому и другому. Она красива достаточно, чтобы
приобрести поклонника его достоинства. Хотя она бы не
имеет удачи, но владеет богатством довольно
достаточно, чтобы исполнить это, даже если бы она не
имела красоты».
«Моя кузина хороша довольно, чтобы быть уверенной, –
сказала мисс Гланвиль, – но я никогда не смогла бы и
помышлять о её красоте».
«Если, – возразил мистер Гланвиль, – большая часть
прекрасного цвета лица, правильные черты, изящный
стан, элегантная форма и невыразимая грация во всех её
движениях может составлять красоту, леди Белла может
делать вид к тому качеству без какой-нибудь ссоры».
«Хотя она имеет все, что вы говорите, – возразила мисс
Гланвиль, – я уверена, что сэр Георг не влюблен в неё».

«Я желаю, я был бы уверен в том, – ответил мистер
Гланвиль, – очень вероятно, что вы ошибаетесь».

вы желаете прочитать мое письмо, которое я предлагаю
отослать тотчас».

«Вы можете заметить этим письмом, – перебила мисс
Гланвиль, – что шуткой он ценит её. А если бы только вы
послушали, каким образом он болтал о ней в иной день в
саду, вы умерли бы от смеха. Между тем моя несчастная
кузина вообразила, что он был очень серьезным, и было
бы так неразумно угождать!»

Мистер Гланвиль, взяв письмо из её руки с глубоким
поклоном, приступил к чтению его для самого себя.
Только Арабелла, расположенная, чтобы его сестра
также ознакомилась с содержанием, заставила его почти
против его желания прочитать это вслух.

«Я уверяю вас, Шарлотта, – сказал мистер Гланвиль
серьезно, – я приму это очень с трудом, если вы цените
так свободно касательно слабых сторон вашей кузины. А
если сэр Георг дерзает совершить шутку с ней, как вы
говорите, я проучу его и научу хорошим манерам».

Письмо гласило следующее:
«Арабелла к Белмуру.

«Вы страннейшее создание в свете, – проговорила мисс
Гланвиль, – минуту или две тому назад вы захотели быть
уверенным, что он не был влюблен в нее, а теперь вы
гневаетесь, когда я уверяю вас, что он исключительно
шутит».

Все что проступок вашего самонадеянного признания
смог бы причинить мне, все-таки моя чувствительность
будет утомлена от наименьшего наказания, чем смерть.
И то горе, и признание своей вины, которые вы
продемонстрировали в вашем письме, право случайно
уже доставило ваше извинение за ваш проступок,
позаботилось, чтобы не лишились этого непослушанием.

Арабелла, тем временем выходя из своего кабинета,
нарушила их разговор.

Я поэтому повелеваю вам – жить. Повелением вам всем
той властью, которую вы доставили мне над вами.

«Я написала сэру Георгу, – сказала она, обращаясь к
мистеру Гланвилю, – а вы находитесь в привилегии, если

Помните, я требую довольно от вас, нежели Парисатис
сделала для Лисимаха в более многочисленном жестоком

и назойливом бедствии. Подражайте в таком случае
послушанию и покорности того славного принца. И хотя
вы будете так несчастны, как он, то позвольте вашему
мужеству притом быть одинаковым с ним и подобным
ему, чтобы быть удовлетворенным от почтения, что
предложено вам. Это все, что может быть даровано
Арабеллой».

Мистер Гланвиль, находя этим посланием, что Арабелла
не намеревается поощрять обращение сэра Георга, не
был против получения его. Он боялся последствия его
обладания такого неопровержимого доказательства
странности её характера в своем обладании.
А пока он держал письмо в своей руке, как если бы он
желал обдумать это немного лучше, он намеревался на
средства, чтобы помешать ей всегда спасать, и, может
быть, укрепился на некоторую удачную уловку. Когда
служанка, войдя, чтобы уведомить дам, что сэр Георг
прибыл, чтобы прислуживать, поставить конец своим
планам.
Он тотчас побежал вниз, чтобы принять его, не
расположенный увеличивать своим пребыванием

изумление и замешательство, которое появилось на лице
Арабеллы при известии мужчины. Кого, она полагала,
обидела, чтобы стать умирающим, прибыл, чтобы
воздать ей визит.

ГЛАВА 4. Где леди выпутывается от своего прежнего
замешательства к великому изумлению, как мы
полагаем, читателя.
Мисс Гланвиль, не имея так много деликатности, как её
брат, не могла помочь небольшому ликованию по этому
случаю.
«После чрезвычайного испуга, в котором вы находились,
мадам, – проговорила она на объяснение сэра Георга, –
хотела бы я знать, вы невольно воображаете, это есть его
привидение, чем он сам, чтобы прибыть, как посетить
нас».
«В том нет сомнения, но это он сам, кто приезжает, –
сказала Арабелла (которая уже примирилась этим
посещением со своими прежними мыслями о нем), – а
это возможно, чтобы привести в исполнение свой
роковой план в моем присутствии, которое и привело его

сюда. А как несчастный Агильмонд (101), он старается
убедить меня в своей преданности и любви падением на
свою шпагу в присутствии моих глаз».
«О Боже! Мадам, – сказала мисс Гланвиль, – какие
ужасные вещи происходят в вашей голове! Я обещаю
торжественно, вы вселяете страх в меня за мой здравый
рассудок, чтобы слушать вас».
«В этом нет повода для вашего ужаса, – перебила
Арабелла, – так как мы уже подозреваем его намерения,
это будет очень легко помешать им. Могла ли принцесса
сарматов (102) знать пагубные намерения своего
отчаянного поклонника, несомненно, она
воспользовалась некоторыми предосторожностями,
чтобы препятствовать ему для исполнения их; при
необходимости, которых она посетила плачевного
Агильмонда, валяясь в своей крови, а от основания
обвинила себя в деле такого плачевного зрелища».

101 Агильмонд – Агильмунд, Агимунди, король лонгобардов, правил в конце 4
и начале V вв. Погиб в сражении с аварами.
102 Сарматы – древний народ, состоявший из ираноязычных племен, с IV в. до
н.э. по первые века населяли Европу от Дуная до Арала.

Изумление мисс Гланвиль, в котором она находилось,
чтобы слышать своей кузины болтовню в этой манере,
удержало её от какого-нибудь перебивания, пока
Арабелла рассказывала разные иные ужасные примеры
отчаяния.
Тем временем сэр Георг, кто был нетерпелив, чтобы идти
в комнату леди Беллы, польстился во мнении, что его
письмо было благоприятно получено, а что он будет
разрешен, чтобы уповать, по крайней мере, совершил
короткий визит к сэру Чарльзу в его собственной
комнате. Сопровождаемый мистером Гланвилем, кто
принял решение наблюдать, в какой манере Арабелла
примет его, вошли в её комнату.
Когда он принял тщательность входа, чтобы
приспособить свое лицо, то он притворился покорно
отчаянным поклонником Арабеллы. Она не раньше
заметила его, чем её выражение изменилось, подавая
сигнал мистеру Гланвилю. Тот не мог постичь, что она
имеет в виду, схватить на защиту свою шпагу. Она
поспешно шагнула вперед, чтобы встретить его.
«Я слишком хорошо уверилась, – проговорила она к сэру
Георгу, – что намерение прибытия сюда сегодня в том,
чтобы совершить какое-то насилие против себя самого

пред моими очами. Однако не прислушивайтесь, я умолю
вас, к внушению, которое диктует ваше отчаяние.
Живите; я повелеваю вам жить, а так как вы говорите,
что я владею абсолютным распоряжением вашей жизни.
Не лишайте себя самого этого без соизволения ее, на
кого вы открыто объявляете, даровала это».
Сэр Георг, кто не предполагал, что Арабелла сообщит
его письмо своим родственникам, а только ожидал некую
сдержанность намеков от её интереса этим; был так
поражен при этом приеме пред ними, что он не был в
состоянии возразить. Он покраснел и стал бледным
поочередно, и не смея взглянуть на мисс Гланвиль, либо
на брата, или встретиться с глазами беспристрастной
мечтательницы, которая с большим нетерпением
ожидала его ответ. Он склонил вниз свою голову в очень
дурашливом состоянии и своим молчанием утвердил
Арабеллу в её мнении.
Как он не желает от здравого рассудка и
самоуверенности в течение этого интервала тишины и
ожидания от всех участников, его фантазия предложила
ему средства выпутывания себя из смешного
недоумения, в котором он находился.

А потому что оно касалось его сильно, чтобы избежать
всякой ссоры с братом и сестрой, он решил повернуть
целиком дело в шутку. Только если возможно, чтобы
обойтись с этим так, чтобы Арабелла не вошла в его
смысл.
Поэтому поднимая свои глаза и глядя на Арабеллу с
грустным видом:
«Вы не введены в заблуждение, мадам, – проговорил он.
– Этим проступком, кем вы так точно оскорблены, с
намерением умереть ваших ног и выдохнуть вон свою
плачевную жизнь, чтобы искупить те преступления,
которыми вы обвиняет его. Но с тех пор ваше строгое
сострадание принуждает меня жить, я повинуюсь, о
наиболее божественная, однако жестокая Арабелла! Я
повинуюсь вашим суровым приказаниям, и старанием
жить доставлю вам снова неопровержимое
доказательство того уважения и покорности, которое я
всегда держу для вашего желания».
«Я не ожидала менее от вашего мужества и
великодушия, – проговорила Арабелла с видом важного
внутреннего довольства, – а так как вы так хорошо
знаете, как подражать знаменитому Лисимаху в своем
повиновении, я буду не менее признательна, нежели

справедливая Парисатис. Только держать для вас
почтение, равное тому достоинству, которое я заметила в
вас».
Сэр Георг, принимая эту благосклонную надежду с
большим глубоким поклоном, повернулся к мистеру
Гланвилю с видом наказанной улыбки на своем лице.
«А вы счастливый и достойный кавалер, – сказал он, –
счастливый в расположении наипрекраснейшей особы в
свете! Завидуйте мне не этим мелким облегчением моих
бедствий. А позавидуйте мне не тем уважением, которое
одно в состоянии приготовить меня выносить жизнь.
Пока вы имеете в сердце божественной Арабеллы
блаженство, которому могли бы позавидовать
величайшие монархи в мире».

напустил на себя более серьезный взгляд и объявил сэру
Георгу с глубоким тоном, что когда он закончит свое
посещение, тогда он будет рад воспользоваться
обращением с ним в саду.
Сэр Георг дал обещание последовать за ним, мистер
Гланвиль покинул комнату и пошел в сады, куда баронет
взял почтительное позволение у Арабеллы и с лукавым
взглядом уверил мисс Гланвиль, что он пожертвовал её
кузиной к её радости, пошел на связь с её братом.
Мистер Гланвиль, как только он увидел его, подошел
встретить его с очень сдержанным видом, который сэр
Георг заметил и решил держаться поверх своего юмора...

Так развлекался, как это было, а мистер Гланвиль был
весьма тревожен, хотя уловка сэра Георга
заинтересовала. Он полагал, что он исключительно
потворствовал живости его юмора перенесением на
данный фарс. Но все-таки он не мог потерпеть, что он
забавляется на траты Арабеллы.

«Что бесчеловечный, однако, слишком удачный
поклонник, – сказал он, – что я должен подразумевать
под этой тучей на вашем челе? Как это возможно, что ты
можешь ли позавидовать моему небольшому утешению,
которое я получил? И не удовлетворился от славных
преимуществ, которыми ты обладаешь. Сникнув, ты
однако отказываешь мне то почтение, которое
божественная Арабелла соизволила пожаловать мне?»

Торжественная речь, которую он приготовил ему,
безусловно, вынуждала его улыбаться, но он вскоре

«Прошу, сэр Георг, – сказал мистер Гланвиль, –
отложите в сторону этот напыщенный слог. Я не

расположен быть веселым в данный момент, и не имею
всякую охоту к этому сорту остроумия до такой степени,
что вы, кажется, ожидаете. Я хотел увидеть здесь вас.
Так я имел право объявить вам без свидетелей, что я
использую это весьма дурно, если вы осмелитесь сделать
мою кузину объектом своего веселия. Леди Белла, сэр, не
та особа с кем таковые вольности могли бы быть
доставлены. Я в качестве её поклонника и родственника,
не потерплю этого от какого-нибудь, кто бы он ни был».
«Жестокая участь! – проговорил сэр Георг, отступая
назад немного и поднимая свои глаза, – я всегда был
подвергнут твоим притеснениям? И должен ли я, без
всякой очевидной причины, созерцать врага в особе
моего приятеля, кому, хотя без роптания я уступлю ему
восхитительную Арабеллу. Все-таки решился на ссору со
мной. Удовлетворение, которое не лишит его какойнибудь части той славной удачи, к которой он обречен?»
«Потому что это так, несправедливый и жестокий друг, –
продолжал он, – ударяя данную грудь, которая переносит
образ божественной Арабеллы, но не считает, что я
предложу защищаться или поднять свою шпагу против
мужчины, влюбленного в нее».

«Это все очень изящно, – ответил мистер Гланвиль,
способный с трудом воздержаться от смеха, – но это
невозможно, от всей вашей живости удержать меня от
серьезного при этом деле».
«В таком случае быть таким серьезным, как ты никнешь,
дорогой Чарльз, – перебил сэр Георг, принимая меры, –
вы позволите мне быть веселым; а не притворяться,
чтобы мучить меня из-за твоей неподходящей
серьезности».
«У меня только несколько, чтобы сказать вам в таком
случае, сэр, – возразил мистер Гланвиль, – или вести себя
с большим уважением к моей кузине. Либо
приготовиться дать мне удовлетворение за оскорбление,
которое вы предлагаете ей».
«Ох! Я понимаю вас, сэр, – сказал сэр Георг, – и ради
того, что вы приняли это в своем лице, чтобы быть
оскорбленным за пустяк неважный в свете, я должен
предоставить вам справедливую перемену, чтобы
подвергнуть меня насквозь плоти! Имеется что-нибудь
самое неразумное, честность в такой излишней надежде.
Но так как обычай приготовил это необходимым, что
мужчина должен рисковать своим существом и плотью
при этих важных случаях. Ради того я не буду вне

обыкновения, вы располагаете мной каждый раз быть
годным. Хотя я убегу от моего товарища с дурным
желанием, я уверяю вас».
«В этом нет необходимости для сражения, – сказал
мистер Гланвиль, покраснев от нелепого освещения, в
которое веселый баронет определил его вызов на
поединок, – уступка, которую я потребую, очень мала и
не стоит оспаривания с вашей стороны. Особенность
леди Беллы, которой вы содействуете так значительно,
может доставить вас на высшую ступень, только
злонравное развлечение в то время, как оно причиняет
мне настоящую боль. И уверен, вы должны признать, что
вы приготовите мне очень большую травму, когда вы
стараетесь подкреплять леди, кто станет моей женой, в
манерах, что поощряют ваше веселие и сделают её
соответствующим объектом от вашей насмешки и
пренебрежения».
«Вы приготовите леди Белле гораздо больше ущерба,
чем я делаю, – возразил сэр Георг, – предположением,
что она может всегда быть объектом насмешки
пренебрежения. Я думаю очень высоко об её уме. И хотя
склонность её стараний дает ей желание романной
перемены, все-таки странность её манер гораздо менее

неприятна, нежели более светлые безрассудства
большинства её пола».
«Но чтобы быть вполне безупречной, – перебил мистер
Гланвиль, – я должен отучить её от той странности, а
поэтому я попрошу вас не упорствовать в напускных
манерах соответствующих для её романных понятий.
Только так вернее поможете мне, изгнать их из её
воображения».
«Ну, что же, – ответил сэр Георг, – так как вы больше не
угрожаете, я исполню, что я смогу удовлетворить вас. Но
я должен оставить моих героев степенью и погрузиться
со скромностью от моего собственного на
противоположный, чего она никоим образом не вынесет
во мне в своем присутствии».
Арабелла и мисс Гланвиль, показавшись на прогулке,
прервали беседу. Баронет и мистер Гланвиль пошли
вперед, чтобы найти их. Но Арабелла, кто не хотела
общества, удалилась на другое расстояние, куда мистер
Гланвиль, следуя, предложил присоединиться ей.
Как только он заметил своего отца, кто взял поворот туда
один, чтобы направиться к Арабелле, полагая, что он

использует тот удобный случай, чтобы поговорить с ней,
интересуясь им.
Он пошел назад к своей сестре и сэру Георгу, чью беседу
он прервал, к большому сожалению мисс Гланвиль.

ГЛАВА 5. Которая открыла бы нечто. Прежние
заблуждения продолжились, а другие оправдались к
большому удовольствию двух особ, посреди кого,
читатель, мы надеемся, обретет третьего.
Арабелла не скоро заметила сэра Чарльза, двигающегося
вперед по направлению к ней, нежели ощутительнее
последствие одной с особой, кого, она не сомневается,
примет употребление того преимущества в беседе с ней о
любви, которую она старалась избежать от него, но
напрасно для сэра Чарльза. Догадываясь о её
намерениях, он пошел поспешно за ней и беря во власть
её руку...
«Вы не должны уходить прочь, леди Белла, – сказал он, –
у меня есть нечто сказать вам».

Арабелла весьма смутилась при этом поведении,
силилась освободить свою руку от своего дяди, отдавая
ему взгляд, в котором презрение и ужас были явно
нарисованы...
«Уберите руки от меня, сэр, – проговорила она, – и не
вынуждайте меня забыть уважение, которому я обязана
вам, как моему дяде, обхождением вас со строгостью от
такого необычного нахальства требований».
Сэр Чарльз, отпуская вырывающуюся её руку в большом
удивлении при слове «нахальный», которое она
употребила, спросил ее, если бы только она ведала, к
кому она произнесла?
«Несомненно, я говорю с моим дядей, – возразила она, –
а это от большого сожаления, я наблюдаю сама,
вынудило сделать употребление выражения не обычая
соответствующего к уважению, в котором я несу то
святое качество».
«И прошу, мадам, – сказал сэр Чарльз, немного
смягчившись этой речью, – кто это так принуждает вас
отложить в сторону то уважение, что вы представляете,
чтобы признать как должное к вашему дяде?»

«Вы делаете, сэр, – возразила она, – а это с бесконечной
печалью, что я созерцаю вас, напускающего на себя
свойство неподобающее брата моего отца».
«Это хорошенькое прямодушие, – прервал сэр Чарльз, –
но прошу, мадам, сообщите мне, на что это вы
жалуетесь?»
«Вы, несомненно, знаете намного лучше, чем я могу
объявить вам, – возразила Арабелла, заливаясь
румянцем, – оскорбление, в котором я обвиняю вас, это
не благопристойно для меня, чтобы упоминать. Это не
приличествует мне выносить».
«Черт возьми! – воскликнул сэр Чарльз, не способный
подавить свой гнев, – этого достаточно, чтобы сотворить
мужчину взбешенным».
«Ах! Я умоляю вас, сэр, – снова начала она, – не
дозволяйте несчастной и дурно-оцененной страсти
существовать, как зараза всего вашего счастья и
достоинства. Возьмите обратно ваши заблуждающиеся
намерения, поразмышляйте о бесчестии, которое вы
принесете себе сохранением такого непростительного
чувства».

«Я не имею представления, каким образом это возможно
избежать его», – сказал сэр Чарльз, – и все-таки все это
тонкое рассуждение. Есть немногие люди, однако,
проходящих в больших крайностях, но моя
благосклонность к вам приготовит меня...»
«Остановитесь, остановитесь, убедительно прошу вас,
сэр, – перебила Арабелла, – не вынуждайте меня
выслушивать такой оскорбительный язык. Переведите ту
гнусную благосклонность куда-то в другое место и не
преследуйте несчастную девушку, которая ничем не
содействовала твоему пороку, а только виновна в
слишком значительном сострадании на твою слабость».
«Господи! – воскликнул сэр Чарльз, пускаясь в путь
обратно и глядя на Арабеллу с изумлением. – Как я
соболезную своему сыну! Чтобы я не сделал, если бы
только он не любил эту девушку?»
«Не думаю, – ответила Арабелла, – что страсть вашего
сына ко мне направит ваше положение к худшему. Я
буду такой, как я нахожусь с уважением к вам, словно
здесь был не мистер Гланвиль в мире».
«Я никогда не размышлял, племянница, – сказал сэр
Чарльз после небольшой паузы, – что какая-нибудь часть

моего поведения могла бы доставить вам оскорбление, на
которое вы сетуете. Или разрешать то ненавистное
пренебрежение вами, чтобы использовать свободу к
выражению для меня. Однако с тех пор это так, даю
обещание, я покину ваш дом и предоставлю вас самой
себе. Я всегда был озабочен вашим благополучием, а
неблагодарная как вы есть...»
«Не зовите меня неблагодарной, – перебила Арабелла
ещё раз. – Небеса – мой свидетель, чтобы вы не забыли,
что я была ваша племянница. Я всегда запомню вас, что
вы были мой дядя.
А не только считала вас, как такового, но и смотрела на
вас как на другого отца, под чьим управление
Провидение поставило меня с тех пор, как лишило меня
моего настоящего отца и чья заботливость и попечение
могли в некоторой степени заменить потерю, которую я
имела от него.
Однако Небеса решили это по-другому. А так как это их
воля, чтобы я лишилась бы утешения и помощи моего
сиротского положения, требуется, чтобы я должна
подчиниться без роптания к своей участи».

«Идите тогда, несчастный и жалующийся дядя, –
продолжала она, утирая немного слез от своих
заблестевших глаз, – ступайте и постарайтесь разумом и
отсутствием вылечить твой покой. И будьте уверены,
когда вы сумеете убедить меня, что вы восторжествовали
над этими чувствами, которые причиняют обоим наше
несчастье, вы не станете сетовать на мое поведение по
отношению к вам».
Закончив эти слова, она оставила его с такой
значительной скоростью. Хотя он намеревался
остановить ее, однако это невозможно для него. Но в
действительности он был так потерян от удивления и
замешательства при поведении, на которое он не был
способен назначить несколько иную причину, чем
сумасшествие.
Так он оставался неподвижным в той самой позе
удивления, в которой она оставила его, и из которого он
был впервые выведен голосом своего сына. Гланвиль,
увидев Арабеллу, убегающую по направлению к дому в
большом кажущемся душевном волнении, подошел
узнать последствие их беседы.
«Сэр, – сказал мистер Гланвиль, который говорил со
своим отцом раньше, но не имел ответа, – «вы не

уведомите меня, какой успех вы имели от моей кузины?
Как она приняла ваше предложение?

вполне так соответствуют, как ваша кузина, кто будут
горды вашим обращением».

«Довольно говорить о ней, – проговорил сэр Чарльз, –
она спесивая, неблагодарная девушка и недостойна
расположения, которое вы имеете к ней».

«В действительности, сэр, – сказал мистер Гланвиль со
вздохом, – нет никакой женщины на земле, на ком я
предпочту жениться, кроме леди Беллы. Я льщу себе, что
я был бы счастлив довольно, чтобы приготовить
некоторый успех в её благосклонности; но кажется, я
ошибался. Несмотря на это я буду рад узнать, если она
дала вам какие-нибудь основания для отказа мне».

Мистер Гланвиль, кто трепетал услышать, таким
образом, неблагоприятное решение от него уведомлений,
был поражен бессловесно от его неожиданности и горя.
В то время как сэр Чарльз доставил предупреждение
изменения в своем выражении...
«Я сожалею, – сказал он, – обнаружить, что вы
остановили свое сердце на этой странной девушке, если
бы только она навсегда станет вашей женой, кто, я очень
значительно не сомневаюсь, сотворит вас самым
несчастливым».
«Однако, Чарльз, – продолжил он, – я бы посоветовал
вам не помышлять больше о ней. Удовольствуетесь
имуществом, которое вы приобретете её отказом от вас,
несмотря на то прибавление к вашему собственному
достатку. Вы имеете право претендовать на всякую даму,
какую бы то ни было. И вы найдете множество, что

«Основания! – проговорил сэр Чарльз, – в том нет
причины её слушать основание или ожидая разума от
нее. Я никогда не знал такой странной женщины в своей
жизни. Она не позволяла мне сказать, что я намеревался,
интересуясь вами. Но перебивала меня каждый миг с
какими-то честолюбивыми пустяками либо иными».
«В таком случае, я не потерял всякие надежды на нее, –
воскликнул мистер Гланвиль нетерпеливо, – потому что
она не слушает, что вы можете сказать, она не сумела бы,
может быть, отказать вам».
«Однако она вела себя в самом дерзком стиле со мной, –
прервал сэр Чарльз, – сетовала на мое жесткое
обращение с ней. Проговорила несколько иные вещи,

которые так необычны для её образа. Поэтому я не мог
вполне понять, между тем они представлялись
возмутительными. И в целом обошлась со мной так
резко, что я вознамерился предоставить ей самой себе и
не беспокоить свою голову. Довольно о ней».
«Ради Бога, сэр, – сказал мистер Гланвиль,
встревоженный на эту решимость, – прекратите ваш
гнев, пока я не увижусь со свой кузиной. В этом есть
какое-то заблуждение, я бы убедился во всем этом. Я
имею представление, что она держит немного очень
чудные капризы, с которыми вы так хорошо знакомы,
как я. Я пойду к ней и возьму у нее объяснение самой
себя».
«Вы можете сделать так, если получаете удовольствие, –
возразил сэр Чарльз, – но я страшусь, это будет с очень
незначительной целью, ибо я, в самом деле, подозреваю,
её голова немного тронулась. Не имею представления,
что делать с ней. Это не соответствует, если она возьмет
управление самой себя. Все-таки это невозможно, чтобы
обитать в непринужденных отношениях с ней».
Мистер Гланвиль, кто не сомневался, что только
Арабелла была виновата в некоторых самых смешных
безрассудствах, ничего не предложил больше в её

оправдание. Только сопроводил своего отца в его
собственную комнату, а затем направился в комнату
Арабеллы.
Он встретил задумчивое беспристрастное нечто в
унылом состоянии. Её голова опиралась на одну из её
красивых рук, и хотя её глаза смотрели на книгу, она
держалась на ином. Между тем она не казалась
читающей, но вернее была полностью зарыта в
размышление.
Мистер Гланвиль так счастливо нашел её одинокой (ее
женщины не были тогда в её комнате), уселся возле нее.
Сперва испросил извинение за помеху, которую он
причинил ей в старании.
Арабелла, откинув прочь свою книгу, приготовилась
выслушать его речь, которую волнением, появившемся в
его взгляде, она вообразила, будет на несколько
чрезвычайные предметы.
«Я оставил своего отца только что сейчас, – сказал он, –
в большом беспокойстве на объяснение нечто, что вы
сказали ему, леди Белла. Он опасается, что вы неучтивы,
и он охотно хотел бы знать, за что».

«Ваш отец в таком случае сообщил вам о предметах
нашего разговора?» – перебила Арабелла.
«Я знаю, какие предметы были вашим разговором, –
ответил мистер Гланвиль, – если бы только вы пожелали
выслушать то, что сэр Чарльз намеревался рассказать вам
насчет моей выгоды».
«На вашу выгоду? – прервала Арабелла. – Ах, бедный
заблуждающийся Гланвиль! Как я соболезную твоей
слепой с тех пор искренности!
Только это не для меня выводить из заблуждения тебя.
Исключительно таким образом я должна повторить вам:
остерегаться совершения вашего участия в особе, кто
будет немного лучшим заступником для других, нежели
для вас».
Мистер Гланвиль обрадовался убедиться этими словами,
что её злоба против его отца причинена подозрением так
благоприятным для него. Уверял ее, что сэр Чарльз не
желал более убедительнее, чем то, что мог право быть в
состоянии заслужить её почтение. И это было, чтобы
расположить её прислушаться к его обращению того, о
чем он хотел потолковать с ней в то утро.

Мистер Гланвиль, вынужденный через посредство своего
знания характера своей кузины, выражаться с ней в этой
скрытной манере, намеревался при своих уверениях
искренности своего отца в данном отношении.
А Арабелла, кто не объявляет свои причины для
сомнения к этому, только отвечала, что она желала. Сэр
Чарльз имел в виду все то, что он сказал ему. Но она не
может уговорить себя доверять ему искренне, пока его
будущие дела убедили бы ее, что он был таков.
Мистеру Гланвилю не терпелось позволить своему отцу
узнать, каким образом он ошибался в причине поведения
Арабеллы. Он приготовил его посещение скорее, чем он
иначе поступит в порядке, чтобы вывести из
заблуждения его.
«Как это возможно, – сказал сэр Чарльз, когда его сын
пересказал разговор, который он только что имел с
Арабеллой, – что она могла быть так неразумна, как
выдумать, будто я имел намерение предложить
несколько нечто иное ей, кроме вас?
Какой повод всегда я доставлял ей полагать, что я не
буду рад иметь еёсвоей снохой? Конечно, она имеет
несколько странные манеры, что очень неприятно;

однако она единственная из лучших партий в Англии во
всем том».

«Я протестую, – воскликнул сэр Чарльз, – так никогда я
не намеревался...»

«Бедная девушка! – продолжал он, – она имеет
основание быть сердитой, если бы даже то было
вопросом, а теперь я вспоминаю, она плакала, когда я
объявил ей, что оставлю дом. Все-таки её живость была
так велика, что она говорила мне, что я могу уйти.

«Я не услышу, что вы говорите слова снова вашего
минувшего умышления, – перебила Арабелла ещё раз, –
я забыла их все. А пока вы продолжаете касаться меня
как племянницы, я не буду помнить их к вашему
убытку».

Ну, что же, я пойду и направлю это на нее, но кто мог бы
догадаться, что она будет так неразумна?»

«В таком случае я могу надеяться», – проговорил сэр
Чарльз...

Сэр Чарльз при пересказе этих слов поспешно
отправился в комнату Арабеллы.

«Ох! Небеса! – воскликнула Арабелла, не позволяя ему
продолжать, – вы приходите оскорбить меня, таким
образом, с притворным раскаянием? И имея мою
непринужденность в существе так легко, чтобы питать
оскорбительное упование, что я всегда меняю свое
решение?»

«Племянница, – сказал он при своем входе, – я пришел
просить у вас прощения для введения вас в веру, что я
имею в виду...»
«Этого довольно, сэр, – прервала Арабелла, – я пожалую
вам свое прощение за то, что есть прошлое. А так как это
не будет достойным для меня принимать признаний
своей вины от моего дяди, пока он помнит это так. Я
удовлетворюсь вашими удостоверениями в данный
момент, исключительно убедить меня, что эта внезапная
перемена искренняя. Избегайте, я умоляю вас, на
будущее все случаи рассердить меня».

«Как досадно это! – ответил сэр Чарльз, обеспокоенный
наблюдать её постоянное заблуждение его. – Я клянусь
вам всем, что свято, что это мой сын, для кого я добьюсь
вашего соизволения».
«Что! – проговорила Арабелла, пораженная, – вы в таком
случае будете справедливым, наконец? И можете вы

решиться отстаивать для того сына, чей интерес, только
миг тому назад, вы разрушали?»
«Я вижу, – сказал сэр Чарльз, – невозможно убедить
вас».
«Нет, нет! – перебила Арабелла поспешно, – это
возможно, однако мое собственные горячие желания, что
это может помочь быть таким образом, чтобы убедить
меня в правде, какую вы говорите хорошо. Вы полагаете,
я не буду так рада, как сама, чтобы убедиться, что вы
способны к игре с честью вашего сына; и посмотреть
самому не дальше причины большей частью
вообразимого непростительного поведения?»
Сэр Чарльз было открыл свой рот, чтобы поторопить её в
расположении к мистеру Гланвилю, который, тем не
менее, её странным поведением был рад, убедился, что
она любила; в то время как Арабелла мешала ему...
«Не добивайтесь, я умоляю вас, – сказала она, –
истребить ту веру, которую я склонна дать вашим
словам, всякими более многочисленными попытками за
это время убедить меня. Воистину, я растолкую вашу
заботливость не средством к вашему расположению.

Поэтому если вы попросите, я буду уверена, что вы
искренни. Позвольте молчанию, в котором я нуждаюсь
от вас, быть единственным доказательством этого».
Сэр Чарльз, кто смотрел чрезмерно за выражением
такого окончательного повеления от своей племянницы,
пошел из её комнаты в очень дурном расположении духа.
В это время обеденный колокол прозвенел, она дала ему
свою руку с очень милостивым видом и разрешила ему
предводительствовать в столовую комнату, где они
встретили мистера Гланвиля и его сестру и сэра Георга,
кто задержался до обеда у мисс Гланвиль, ожидая их
прибытия.

ГЛАВА 6. Содержит некий рассказ о Фалестрис,
королеве амазонок вместе с иными смешными
рассказами.
Леди Белла вернула свою обычную бодрость. В течение
наслаждения, которое она испытывала от возвращения
разума и смягчения, она усмотрела меланхолию
излишнюю в сэре Георге. Смешала в беседе с тем
остроумием и оживлением, которое было врожденным

для нее, и которое так вполне очаровывало целую
компанию, что ни один из них не помнил всякие её
прежние сумасбродства.
Мистер Гланвиль пристально смотрел на нее со
страстной нежностью, сэр Георг с восхищением, а
старый баронет с удивлением и восторгом.
Только мисс Гланвиль, кто была внутри себя
раздосадована на превосходство ума своей кузины, что
ставило её выше себя, желала тщетно снова, нежели
благоприятной возможности прерывания разговора, в
котором она могла не иметь доли. И расположенная
ввести в их разум некоторые представления Арабеллы,
как только она заметила их споривших, интересуясь
некоторыми фактами древних римлян, она очень невинно
спросила сэра Георга:
«В прежнее время женщины уходили ли на войны и
сражались, как мужчины? Для моей кузины, – прибавила
она, – разговоры о некой Фалтрис, женщине, что была
так мужественна, как всякий солдат, какой бы ни был».
Мистер Гланвиль ужасно обеспокоился при вопросе,
который был подходящим, чтобы привлечь Арабеллу в
разговор очень другой, непохожий на тот, которым она

была так способна плениться. Он нахмурился очень
вразумительно на свою сестру, чтобы помешать всякому
ответу, причиненного ей нелепым требованием, указал
некоторую другую тему к Арабелле.
Но она, которая усмотрела излюбленные сюжеты,
пустилась в путь, не приняла предупреждение, какое
мистер Гланвиль сказал ей; но направляя свои взгляды на
сэра Георга...
«Хотя мисс Гланвиль, – сказала она, – немного ошиблась
в имени той прекрасной королевы, о которой она
упомянула. Все-таки я убеждена, что вы знаете, кого она
подразумевает, и это знаменитая Фалестрис (103), чья
храбрость изумляет её мнение, о ком она желает быть
осведомленной».
«Да, да, конечно, Фалестрис – проговорила мисс
Гланвиль, – это такое чужеземное имя, что я не смогла
запомнить его. Но прошу, была ли все-таки такая особа?»

103 Фалестрис – мифическая амазонка, якобы встретилась с Александром
Македонским. Плутарх, ссылаясь на письмо самого Александра, отвергал эту
историю. См. Курций Руфф.

«Конечно, мадам, была, – ответил сэр Георг, – она была
королевой амазонок (104), воинственного народа
женщин, кто владели большей частью Каппадокии (105),
и простирались их завоевания так далеко, что они
становились устрашающими ко всем соседям».
«Вы находите, мисс, – проговорила Арабелла, – что я не
пытаюсь обмануть вас, когда я объявляла вам о
замечательной храбрости той прекрасной королевы. В
действительности, она была так велика, что объединение
принцев, в чье основание она сражалась, глядели на её
содействие, чтобы быть равной к той целой армии.
И они почитали её поэтому с большинством
отличительных знаков своего почтения и

104 Амазонками – мифология (матриархата) называет племена, состоявшие
исключительно из женщин, без мужей, под предводительством своей «царицы»
образовавшие особое воинственное государство. Для сохранения потомства А.
вступали в связь с соседними народами, отсылая им детей мужеского пола,
девочек же оставляли у себя, для приучения их к войне, и выжигали им правую
грудь, чтобы она не мешала натягиванию лука. Отсюда произошло название
"Амазонки", т. е. безгрудые.
105 Каппадокия – область в центре М. Азии (на территории современной
Турции). Во 2-м тыс. до н.э. на территории Каппадокии находилось ядро
Хеттского царства. В сер. III-I вв. до н.э. самостоятельное царство, завоевано
Римом (с 17 г. н.э. римская провинция). С XV в. в составе Османской империи.

признательности; и предлагали её главе командовать их
силами».
«О стыд! – воскликнул сэр Чарльз, – предоставлять
женщине приказывать армии! В самом деле, храбрые
товарищи-мужчины будут под приказом женщины!
Уверен, вы ошибаетесь, племянница, никогда не было
такового дела, услышанного в мире!»
«Что, сэр, – проговорила Арабелла, – вы опровергаете
факт, засвидетельствованный знаменитыми историками,
что всегда существовали? Вы можете так хорошо делать
вид, чтобы говорить, там не было таковых лиц, как
Орундат или Джуба, как ссоры за жизнь превосходной
Фалестрис».
«Хорошо, прошу, мадам, – сказал сэр Чарльз, – кто были
те?».
«Один из них, – ответила Арабелла, – был знаменитым
королем Скифии (106) и другой государь двух
Мавританий (107)».
106 Скифия – степи, лесостепи и пустыни в Восточной Европе и Средней Азии
от Нижнего Подунавья до Алтайских гор.
107 Мавритания – государство в Западной Африке, омывается с запада
Атлантическим океаном. Граничит с Западной Сахарой на северо-западе, с

«Форы сердца, – перебил сэр Чарльз, – я думаю, их
королевства на Луне, я никогда не слышал о Скифии или
двух Мавританий прежде».
«А между тем, сэр, – возразила Арабелла, – те
королевства есть, несомненно. Так хорошо известны, как
Франция, либо Англия; и в этом нет сомнения. Но
потомки знаменитого Орундата и доблестного Джубы
владеют скипетрами их на данный день».
«Я должен признаться, – проговорил сэр Георг, – у меня
очень большое восхищение от тех двух славных
государей. И считаю их прекрасные подвиги с
бесконечным наслаждением. Все-таки я снова склонился
к почтению знаменитого Артабана, нежели того или
другого из них».
«Хотя Артабан, – возразила Арабелла, – вне сомнения
воин равный тому или другому из них. И не случайно,
что нет особы в мире, которая бы обладала бы так же
величественной смелостью, как его была. Даже это смеет
быть, ваше пристрастие продолжает для другого
основания. А вы имеете честь быть похожим на него в
Сенегалом на юго-востоке, с Алжиром на северо-востоке, с Мали – на юге и
востоке. Финикийские мореплаватели к 3 тыс. до н.э. дали лежавшей на крайнем
Западе Африке территории название Mauharim – «Западный край».

некоторых небольших неверностях. Он был обвинен с
наименьшим правосудием, чем сам себя. Может быть,
понуждает вас к расположению к расположению к нему
больше, чем к другому».
Арабелла покраснела, когда она прекратила эти слова, а
сэр Георг ответил со вздохом...
«У меня, безусловно, есть честь, мадам, быть похожим на
великого Аратабана в смелости возвысить мои мысли по
отношению к божественной особе, которая с основанием
осуждает мои обожания».
«Как! – воскликнул сэр Чарльз, – вы намереваетесь
произносить речь о Божественных вещах после всяких
выдумок, что вы болтаете? Честное слово, я люблю
послушать молодых мужчин, выступающих на таковые
сюжеты. Но молю, племянница, кто объявил вам, что сэр
Георг был неверным?».
«Мистер Гланвиль, – ответила Арабелла, – а я склонна
полагать, что он выразил истину. Сэр Георг никогда не
делал вид, чтобы отрицать это».
«Что! – прервал сэр Чарльз, – я огорчен слышать это. Я
надеюсь, вы никоим образом, – прибавил он, взглянув на
юного баронета, – не постарались испортить моего сына

каким-нибудь свободомыслия началам. Я за каждого
человека, имеющего свободу совести. Однако я не умею
вынести, чтобы слушать людей вашего характера,
стараясь распространить ваши злонамеренные
представления. А так как вы касались для вашего
собственного будущего счастья, мешая другим людям в
похвальном преследовании их».
«Мы не вполне осуждаем сэра Георга, – проговорила
Арабелла, – пока не услышим его историю из его
собственных уст, которые он посулил некоторое время
тому назад, рассказать, как только я попрошу это».
«Я не думаю, что его история соответствует, чтобы быть
услышанной дамами, – сказал сэр Чарльз, – для вас в
неверном существовании незнакомого рода образа
жизни».
«Несмотря на это, то имеет право быть, – возразила
Арабелла, – мы не должны расточить сэра Георга от
совершения его обещания. Я надеюсь, рассказывать, где
нет дам, которые помышляют худшее от него за
свободное признание своих пороков».

«Вы можете отвечать за себя, если вам нравится, мадам,
– проговорил сэр Чарльз, – но я надеюсь, моя девочка
здесь не говорит, так много».
«Я надеюсь, сказать моей кузине не так непреклонно, –
проговорила Арабелла, – у нее слишком много мужества
Юлии в ней, чтобы признавать порок от незначительной
неверности».
«Я всегда обязана вам за ваши сопоставления, кузина, –
сказала мисс Гланвиль, – я полагаю данное сильно к
моей выгоде также».
«Я уверяю вас, мадам, – проговорил сэр Георг, – леди
Белла не делает вам никакого ущерба сравнением,
которое она только что нынче совершила. Юлия (108)
была одной из наипрекраснейших принцесс в мире».
«Однако она не была свободна от подозрения в
неверности», – возразила Арабелла, – «но хотя я не
108 Юлия, дочь Кая Юлия Цезаря Октавиана Августа и Стрибонии. Вела
распутный образ жизни. За это была осуждена Октавианом и выслана на остров.
Светоний пишет: «Сосланной Юлии он запретил давать вино и предоставлять
какие бы то ни было удобства; он не допускал к ней ни раба, ни свободного без
своего ведома и всегда в точности узнавал, какого тот возраста, роста, вида и
даже какие у него телесные приметы или шрамы. Пять лет спустя ей разрешено
вернуться на материк. (Светоний, Август. 65).

делаю вид обвинять свою кузину вместе с тем
проступком. Все-таки это с важной частью основания,
чтобы повторить, она имеет сходство с ней в её ветреном
нраве».
«Я никогда не воображала, быть подчиненной капризам в
моей жизни, мадам, – проговорила мисс Гланвиль, – и я
не умею выдумывать, какое основание я доставила вам
для речей обо мне».
«Нет, кузина, – сказала Арабелла, – я не осуждаю ваш
нрав. Сказать истину: есть множество чар в легком
расположении. И все-таки замечательная красота Юлии,
это возможно, она совершала; потому что множество
рабов её светлого и возвышенного поведения, как она
исполняла своими очами, хотя они были
наипрекраснейшими в мире, исключая божественную
Клеопатру».
«Клеопатра! – воскликнул сэр Чарльз, – да ведь она была
цыганка, была или нет?»
«Я никогда не слышала, что её называли так, – сказала
Арабелла серьезно, – и я склонна вообразить, вы не во
всем знакомы о ней».

«Однако прошу, – продолжала она, – позвольте нам
развеять речь в данный момент и приготовиться
выслушать повествование сэра Георга о его жизни,
которую, я надеюсь повторить, есть целая самых
выдающихся событий».
«Тем не менее, сэр, – прибавила она, направляя свою
речь к юному баронету, – боюсь, ваша скромность
понуждает говорить с меньшей откровенностью, чем
могли бы о тех важных делах, которые вы, несомненно,
совершили. Поэтому мы услышим вашу историю с
величайшим удовлетворением из уст вашего верного
оруженосца, кто не имеет тех самых причин, что вы
имеете для запрета, какая большая часть замечательных
похождений вашей жизни».
«Так как это ваше желание, мадам, – ответил сэр Георг, –
чтобы услышать мои похождения, я изложу подробно их,
также как сумею сам. Привести к концу, так я смогу
иметь благоприятную возможность служением вам
исполнением некоторой силы в моей врожденной
скромности, которая не дозволяет мне рассказать вещи,
которые общество изволило выразить к моей пользе, без
какого-нибудь незначительного замешательства».

Затем метнув вниз свои очи, он представлялся, чтобы
припомнить большую часть существенных пассажей в
своей жизни.
Мистер Гланвиль, хотя он мог желать, чтобы тот не
потворствовал Арабелле в её смешном ходатайстве, не
был в состоянии отрицать самому себе развлечение от
слушания какого-нибудь рода истории, которую он
выдумает, а поэтому принял решение оставаться и
послушать того.
Мисс Гланвиль также сильно наслаждалась от
предложения. Кроме сэра Чарльза, кто не мог постичь,
что тут могла быть какая-нибудь вещь, стоящая того,
чтобы выслушать рассказ юного беспутника.
Он собрался с намерением прогуляться в саду, но как
только усмотрел, что дождь пошел, он изменил свое
решение и снова взял свое место, приготовился
выслушать, когда все иные ожидали рассказа.
Когда сэр Георг после того помолчал более четверти
часа, в течение которого вся компания соблюдала
глубокое молчание, приступил к своему повествованию в
данной манере, обращаясь к Арабелле.

КНИГА 6.
ГЛАВА 1. Содержит начало истории сэра Георга, в
которой изобретательный рассказчик точно
скопировал слог романа.
«Хотя в данный момент вы созерцаете меня в качестве
отдельного джентльмена в обладании сносного
имущества; между тем мое происхождение есть
достаточно славное. Мои предки раньше носили корону,
которую, когда они одержали победу своей храбростью,
так и потеряли своими несчастьями исключительно».
«Как! – помешал сэр Чарльз. – Вы происходите от
королей? Да ведь я никогда не слышал, чтобы говорили
так прежде. Прошу, сэр, как далеко вы продвинулись от
королевской крови? И кто из ваших предков был им, кто
носил корону?»
«Сэр, – ответил сэр Георг, – это не значительно больше,
чем восемьсот лет. Так как мои предки, кто были
саксонцами, овладели скипетром Кента (109). И от
109 Кент – английское графство.

первого монарха того могущественного королевства, я
линейно спускаюсь».
«Прошу, где же имеет позволение то королевство Кента
находиться?» – сказал сэр Чарльз.
«Сэр, – ответил сэр Георг, – оно граничит с Суссексом
(110) на юго-западе, Сурреем на западе, Английским
Каналом на юге, Дуврскими Проливами (111) на юговостоке, а Холмы на востоке; оно разделяется от
Мидлсекса (112) и Эссексом (113) на севере Темзой
(114)».
«Конечно, могущественное королевство! – проговорил
сэр Чарльз, – да ведь это составляет только саму малую
110 Суссекс, Сассекс, Сэссекс – историческое графство на Юго-Восточной
Англии, расположено на территории древнего королевства Суссекс, на северовостоке граничит с Кентом, на севере с Сурреем, на юге с Ла-Маншем, на западе
с Хэмпширом.
111 Дуврские проливы, Сужение Дувра – французский Па-де-Кале – пролив в
само узкой части Ла-Манша, отделяющую Великобританию от Европы.
112 Мидлсекс – одно из 39 исторических графств Англии, впервые упомянуто с
704 г. как средняя зона расселения саксов между Уэссексом и Эссексом.
113 Эссекс – графство на юго-востоке Англии.
114 Темза – река на юге Англо-Британских островов.

часть королевства Британии в настоящее время. Ну, если
ваши предки были королями того графства, как оно
нынче называется, оно должно быть признано их
доминионами, было очень незначительное».
«Тем не менее, имеет право быть, – сказала Арабелла, –
это поднимает сэра Георга очень в моем почтении, чтобы
услышать: он происходит из королей. Воистину
королевское происхождение несметно украшает
благородные и доблестные дела и внушает
исключительно высокие и великодушные чувства.
Поэтому знаменитые государи (в том свете я всегда
увижу вас) будут утверждены. Хотя судьба ограбила вас
в ваших доминионах, все-таки с тех пор она не сумеет
лишить вас вашей смелости и достоинства. Провидение
однажды поможет вашим благородным стараниям
вернуть ваши права и посадит вас на трон ваших
предков, откуда вы так бесчеловечно изгнаны. Или
случайно загладить тот проигрыш, ваша доблесть сможет
добыть иные королевства, не менее значительного, чем
то, в котором вы родились».
«Ради Бога, племянница, – проговорил сэр Чарльз, – как
приходят таковые невероятные вещи в вашу голову?
Разве это такое легкое дело, поразмыслите вы, чтобы

покорять королевства. Так вы можете польстить
молодому мужчине, который также не имеет флота, ни
армий с такими странными надеждами?»
«Знаменитый Аратабан, сэр, – снова начала Арабелла, –
не имел ни флота, ни армий, а был исключительно
владельцем одного меча. Между тем он вскоре увидел
больше, чем какой-нибудь король, располагая участями
монархов своим желанием и решая судьбы империй
единственным словом.
Но умоляю, позвольте этот диспут закончить, где он
есть. И разрешите сэру Георгу продолжать свое
повествование».
«Это не так необходимо, мадам, – снова начал сэр Георг,
– чтобы познакомить вас с бедами моего семейства или
повествовать различные ходы. Оно совершилось по
отношению к частному положению, в котором оно есть
нынче. Помимо тех рассказанных событий такого
множества сотен лет возможно, в некоторой степени
испытывать ваше терпение. Я буду рад, если вы
отправитесь со мной от начала в подробности
случайностей, которые ощутительно огорчат меня. Этого
хватит, поэтому уведомит вас, что мой отец, будучи
миролюбивым мужчиной, привязанный к выходу на

пенсию и спокойствию, делал попытки вернуть
верховенство, из которого его предков исключили.
Только мирно созерцал королевство Кент в обладании
других господ. В то время как он удовольствовался
перестройкой тех небольших участков земли, которые
были все так неудачны для принца Веридомера, которое
мой дедушка был в состоянии завещать по наследству
ему».
«Как! – воскликнул сэр Чарльз, – вы заново окрестили
своего дедушку, когда он был в своей могиле эти сорок
лет? Я знал честнейшего Белмура очень хорошо, хотя я
был только юношей, когда он умер. Верю, нет людей в
Кенте, которые всегда давали ему титул государя
Веридомера. Фу! Фу! Это праздные бахвальства».
Сэра Георг, не беря предупреждение пыла старого
баронета, продолжал свое повествование в этой манере...
«Вещи были в данном состоянии, мадам, когда я
родился; я не обеспокою вас рассказом, что я делал в
своем несовершеннолетии».
«Нет, пропустите все то, – прервал сэр Чарльз, – я
полагаю, ваше детство было как у других людей. Что
может здесь стоить слушания в этом?»

«Вы вводите в заблуждение, сэр, – сказала Арабелла, –
несовершеннолетие славного лица всегда имеет нечто
самое выдающееся в этом. Их ребяческие слова и жесты
тут часто предзнаменовывают то, что привлекало их
будущее величие и слава».
«Не поступайте нелюбезно с сэром Чарльзом несмотря
на это, – проговорил юный принц Кента, – я не
перескажу множество вещей, которые я говорил и делал
в первые годы моей жизни, что все кругом меня считали
очень удивительным; и от них предвещали те очень
странные случайности, которые случались со мной».
«Я был очевидцем некоторых очень неблагоприятных
предсказаний о вас, – сказал сэр Чарльз, улыбнувшись, –
вы были большую часть злополучный, дерзкий щеголь,
которых я всегда знал в своей жизни».
«Это очень верно, – продолжал сэр Георг, – дерзость
моего пыла доставляла большое беспокойство моему
отцу, который будучи, как я говорил прежде, склонен к
спокойному и оседлому образу жизни. Он постарался так
много, как возможно, сдерживать то оживление в моей
склонности, которое он страшился, может быть, впутает
меня в опасные предприятия.

Старания, которые он взял в моем образовании, я
вознаградил большим, чем обычной покорностью. И
прежде чем мне исполнилось тринадцать, исполнил все
мои упражнения с дивной благосклонностью. И если я
имею право, надеюсь, говорить так, был в те
скороспелые годы, восхищением и удивлением всего, что
замечало меня».
«У леди Беллы было некоторое основание страшиться
вашей скромности, я нахожу, – сказал сэр Чарльз,
улыбнувшись, – мне кажется, вы, в самом деле, говорите
так тонко о вашем превосходстве».
«Как бы там не было, то имеет право существовать, –
снова начал сэр Георг, – мой отец заметил эти
скороспелые примеры возвышенного гения во мне с
наслаждением. Очистил своим благоговением то величие
моей смелости, чтобы дирижировать мною в попытке
возвращения того королевства, которое было моим
правом и которое могло быть потеряно.
Владея этими намерениями, он тщательно уклонялся,
говоря какие-нибудь вещи мне, интересуясь славными
предлогами, в которых мое происхождение давало мне
право. И часто желал, чтобы это было возможно для
него, утаить от меня, что я был истинным и законным

наследником королевства Кент. Положение он никогда
не выбирал, чтобы упомянуть при каком-нибудь
человеке, и был бы рад, если это навсегда оставалось
тайной».
«И поэтому это был секрет, – прервал сэр Чарльз, – до
тех пор, пока до этого дня; я никогда не слышал об этом.
А это могло все ещё оставаться тайной, если вы
пожелаете. Никто, я надеюсь повторить, не подозревал
такой факт. И очень немногие, полагаю, будут
расположены считать, что в этом имеется какой-нибудь
факт в такой невероятной выдумке».
«Все-таки все старания моего отца к противоположному,
мадам, – продолжил сэр Георг, – я оценил те сильнейшие
сведения моего происхождения, внушенные мне. И это
не было без крайнего нетерпения, что я сносил тайное
положение, в котором я открыл себя самого
уменьшением.
Жестокий Рок! Я по временам плачу; было этого
недостаточно, чтобы лишать меня того королевства,
которое есть мое вознаграждение; а подданные люди
меня в среднее и бесславное достоинство; но сотворить
то положение бесконечно снова мучительно, должен ты
дать мне существо возвышенное свыше моей презренной

судьбы? А существо, что не может только пренебрегать
основанием к покорности, я должен отплатить тем, кто
ликует в грабежах моего разрушенного рода? Существо,
которое не видит ничего больше от её упований и
ожиданий?
И прекрасно, существо, что поощряет меня ежедневно к
попытке вещей достойных моего происхождения, и те
благородные чувства, которые я унаследовал от моих
предков?
Ах! Продолжил я, несчастный Белмур, что мешает тебе
от сопоставления себе, имея представление и
признанному, в чем твое коварство? Что мешает тебе от
смелого уверения твоего именно так и врожденных прав
и от вызывания похитителя, кто удерживает их от тебя?
Что мешает тебе, я говорю?».
«Что? – прервал сэр Чарльз, – Да ведь страх веревки, я
полагаю, в этом нет ничего более легкого, чем отвечать
так на сомнения».
«Такие, мадам, – проговорил сэр Георг, – были
размышления, которые беспрестанно беспокоили мое
воображение. И конечно, им не доставало понуждать
меня на некоторую рискованную предприимчивость.

Они не имели пагубную страсть быть посредниками; и
его десертом только опасные приманки подавили за
промежуток времени то пламя, которое честолюбие и
любовь известности возбуждались в моем существе».
Сэр Георг, здесь сделав паузу и направив свои глаза с
печальным видом на пол, как если бы сжимался от
печального воспоминания...
Мистер Гланвиль спросил его, улыбаясь: – «Не мысли ли
о бедной Долли обеспокоили его? Прошу, доставьте нам
историю вашей первой любви без всякой примеси
выдумки. Или я причиняю беспокойство вам? Вы знаете,
что я очень хорошо знаком с вашим делом касательно
хорошенькой молочницы и смогу рассказать это очень
кратко».
«Это верно, сэр, – сказал сэр Георг, вздыхая, – я не могу
отказать в мысли о Доротее в своей памяти без
некоторого старания. Неплохая, однако, неверная
пастушка, кто сперва приучила меня вздыхать и
воздавать моей заботливости чернейшей неверностью.
Все-таки я постараюсь уладить сам и продолжить мое
повествование».

«В таком случае, получите удовольствие, чтобы узнать,
мадам, – продолжил сэр Георг, – имея свои размышления
в таком стиле, сплошь применялись с катастрофами
моего семейства. Я дошел до моего семнадцатилетия без
ощутительной силы любви, но момент наступает теперь,
который был, чтобы оказаться роковым в моей
вольности.
Однажды с моим отцом и некоторыми другими
джентльменами на охоте я, случайно замешкавшись за
ними и из-за своих соображений, потерял дорогу и
бродил продолжительное время без понимания: или,
рассматривая, куда я пошел бы к перемене.
Наконец, меня привело в приятную долину, окруженную
деревьями. Я устал от езды, слез и привязал свою лошадь
к дереву. Пошел вперед с намерением отдохнуть самому
некоторое время под сенью одного из тех деревьев, что
привлекли мое наблюдение. Но пока я высматривал
наиболее подходящее место, углядел на расстоянии
каких-нибудь немногих ярдов от меня женщину,
лежащую во сне на траве.
Любопытство соблазнило меня подойти ближе к этой
особе. А двигаясь тихо, так я мог не беспокоить ее,

добрался достаточно близко, чтобы иметь поле зрения её
особы, но ...
Ах! Небеса! Что за чудо наполнило мои глаза случайной
встречей в этом виде!..
Возраст этой прекрасной спящей казался, чтобы не
превышать шестнадцати, её очертание придавало форму
точной симметрии. Одна из её рук поддерживала голову;
другая, как эта, лежала небрежно вытянутая за её край.
Это давало мне благоприятную возможность восхищения
её замечательным видом и пропорцией. Тоненькая,
прикрывая свою шею, открывала часть её
неподражаемой красоты в моих глазах, но её лицо, её
прекрасное лицо приковало все мое внимание.
Достоверно это так, мадам, что из этой компании, она
будет вынуждена признать всякую вещь так
безупречной, как только что сейчас рассматривал.
Ее цвет лица был вообразимой непорочной чистоты,
усиленный очаровательным румянцем, который окрасил
её чистые щеки цветом, только что распустившейся
розы.

Ее уста сформировались с величайшим совершенством и
более глубокого красного цвета, представлялись, чтобы
признать правильным свежие красоты от благоухания
того дуновения, что отделился от них.
Ее золотисто-каштановые волосы спускались в
свободных локонах над её шее. А некоторые
распустившиеся завитки забавлялись на её прекрасном
лбе. Выставленная на показ белизна той кожи, это
прятала.
Ее глаза были, безусловно, закрыты. И хотя я не знал: их
ли цвет или красота были приравнены к тем иным
диковинкам на её личике; однако их соразмерность,
казалось, была огромна. А её чистые веки, которые
прикрывали их, были удивительно выставлены напоказ
направлением длинных черных ресниц, что украшали их.
На несколько мгновений я пристально засмотрелся на
эту прелестную спящую, сплошь потерялся от удивления
и восхищения.
«Где, – шептал я, – где это чудо таилось, что мои глаза не
сделались счастливыми от зрелища её прежде?»
Эти слова, хотя я произносил тихо и с крайней
осмотрительностью, все-таки журчанием шума они

произвели душевное волнение в прекрасной спящей. Она
зашевелилась и немного времени спустя затем раскрыла
свои глаза. Однако какие слова я найду, чтобы выразить
удивление, изумление и восторг, которые зрелище тех
блестевших звезд, вдохновили меня?
Огни, которые полетели стрелой от тех великолепных
зениц, очаровали таким ослепительным блеском при
зрелище слишком слабом, чтобы вытерпеть сияние такое
необычное. Я отступил на несколько шагов,
рассматривал на расстоянии; так блеск, который начал
уже воспламенять пламенный пыл в моей существе».
«О Боже! – перебил сэр Чарльз, потрясенный таким
высокопарным описанием. – Кто бы мог это быть?»
«Хорошенькая молочница Долли Акорн, – ответил
мистер Гланвиль серьезно. – Разве вы не видели ее, сэр,
когда вы были на месте в ...? Она имела обыкновение
приносить сливки к моей госпоже».
«Да, да, – ответил сэр Чарльз, – я помню ее, она была
очень хорошенькой девушкой. А так это было из её глаз,
что весь тот блеск и огни происходили, что вероятно,
держать опаленным вас, сэр Георг? Ну, ну, я

догадываюсь, каким образом история закончится, молю
позволить нам выслушать ее».
«Я уже объявил вам, мадам, – снова начал сэр Георг, –
дивные впечатления зрения тех блестевших очей,
которые они вызвали в моей душе. Я оставался
неподвижным в состоянии изумления и восторга. А все
способности моего существа так углубились в
созерцание чудес передо мной, что я вообразил, она все
ещё стоит перед моими глазами. Я никоим образом не
двигался от места, где я тогда стоял. Однако чистая дева,
кто наблюдала за мной на малом расстоянии,
направилась торопливо кругом и улетучилась прочь с
чрезвычайной скоростью.
Когда любовь тотчас одолжила мне крылья, кого
восхищение сделало неподвижным, я последовал за ней
так пылко, что, наконец, настиг её и бросился на свои
колени перед ней...
«Постойте, я убедительно заклинаю вас – воскликнул я, –
и если вы есть божество, как ваша небесная красота
направляет меня поверить, то не отвергайте поклонение,
которое я предлагаю вам. Но если бы даже, когда я
наиболее горячо пожелаю, вы – смертный человек, хотя
уверен наипрекраснейший. Тот, который всегда

награждался землей. Остановите миг, чтобы наблюдать
за мужчиной, чьи касательства для вас, как смертного
человека, уменьшаются незначительно преждевременно
от тех обожаний, которые он преподносит вам, как
богине».

«Очень благоразумный ответ, в самом деле! – прервал
сэр Чарльз снова. – Очень немногие городские дамы
отказались бы от титула богини, если их поклонники
полагали благопристойно пожаловать его им. Я огромное
получил удовольствие от девушки за её остроумие».

«Я не мог, однако, и вообразить, – воскликнул сэр
Чарльз, засмеявшись, – как бедная Долли должна будет
захвачена врасплох на такое фанфаронство речи!»

«Благоразумие такой юной девицы, – снова начал сэр
Георг, – очаровало меня не меньше, чем её красота; и я
умолял её с предельной настойчивостью разрешит мне и
дальше беседу с ней».

«Ох, сэр! – возразил мистер Гланвиль, – вы обнаружите,
как она приобретет полезное нечто».
«Она, по-моему, – сказал сэр Чарльз, – думаю, не
доверилась этому».
«Этот жест и слова, – продолжил сэр Георг, – которые я
произносил, немного захватили врасплох ту прекрасную
девушку и принесли румянец на её прелестные щечки, но
оправившись, она ответила с превосходной грацией...».
«Я не божество, – сказала она, – а поэтому ваши
поклонения неуместны. Но если, как вы говорите, мое
лицо побуждает вас к какому-нибудь уважению меня,
дайте доказательство этого не старанием удерживать
всякий дальнейший разговор со мной, который не
разрешен мне от одного вашего пола и внешнего вида».

«Не бойтесь прелестная дева, – сказал я, – выслушать
обеты мужчины, кто, с тех пор как он вас увидел,
никогда не знал, как вздыхать. Мое сердце, которое
защищало свою свободу против чар множества
превосходных дам, уступает без необходимости к
пленительной силе ваших красот, возложенных на меня.
Да, слишком обаятельная и опасная незнакомка, я не
дольше моего собственного владельца; это в вашей силе
распоряжаться моей судьбой. Обдумайте поэтому, я
умоляю вас. Или вы сможете соизволить заметить меня
умирающим? Я присягаю вам большинством священных
клятв. Разве вы не посулите иметь какое-то сострадание
ко мне, иначе я не узрю дольше свет дня».

«Вы сможете легко постичь, мадам, что обдумывала эта
прелестная девушка в качестве пастушки, в котором она
появилась. Я совершил ей признание своей страсти. Без
раздумывания себя принуждая, чтобы следовать тем
уважениям, которые к человеку равного чина с самим
собой приличие не разрешало мне забыть. Не смотря на
это, она отразила мою дерзость с такой очаровательной
скромностью, что я начал полагать, что она могла быть
особой славного происхождения, замаскированной под
среднее состояние, которое она носила. Но попросил её
уведомить меня, кто она была. Она объявила мне, что её
имя было Доротея, и что она была дочь фермера, кто
обитал по соседству в долине. Эти сведения, усиливали
мою уверенность, я говорил с ней о своей страсти без
малейшей боязни оскорбления ее».
«А там вы были сильно виновны, – проговорила
Арабелла, – воистину, хотя порядочная Доротея
объявила вам, что она была дочерью фермера, однако по
всей вероятности, она была значительно знатного
происхождения. Если описание, что вы надели на нее,
будет верным.

Прекрасная Арсиноя, принцесса Армении (115), была
вынуждена в то время скрыть свое истинное имя и
достоинство. Она поехала простой женщиной с именем
Делия. Все-таки великодушный Филадельф, принц
Киликии (116), кто заметил и полюбил её под той
личиной, обошелся с ней со всем уважением, которого он
держался; он узнал, что она была дочь короля. В
похожем способе государь Филохипес (117), который
влюбился в прекрасную Поликрете прежде, чем он узнал,
что она была дочь знаменитого Солона (118), а пока он
смотрел на нее, как на бедную приезжую, рожденной
средними родителями. Несмотря на то, что его любовь
115 Армения – государство в Закавказье. Основано IV-II вв. до н.э. Расположено
на севере Передней Азии, на северо-востоке Армянского нагорья. Топоним
Арменим восходит в хурритскому названию, встречается в Бехистунской
надписи в 522 г. до н.э. Древнегреч. название армян Melittinioi. (Ксенофонт.
Киропедия).
116 Киликия – историко-географическая область на юго-востоке Малой Азии.
Название происходит от имени мифического царя Килика (сына Агенора),
который вместе с двумя братьями отправился на поиски своей сестры Европы.
Во II тыс. до н.э. входила в Хеттское царство. С XII по VI века до н.э. входила в
Аххиява (Микенская Греция). Далее сатрапия (область) персидского царства. В
84 г. до н.э. вошла в состав державы Великой Армении.
117 Филохипес – герой «Poems on Several Occassiongs» Charles Cotton, 1689.
118 Солон – афинский законодатель, поэт, один из «семи мудрецов» Древней
Греции, между 640 и 635 гг. до н.э. – около 559 г. до н.э.

замещалась отсутствием тех преимуществ в
происхождении и достатке, он сватался к ней со
страстью полного устрашения и нежности, как если бы
даже её происхождение было равным ему собственному.
А поэтому те превосходные качества порядочной
Доротеи могли также убедить вас, что не была такой, как
она показалась, но случайно некая важная принцесса в
личине».
«Сказать вам правду, мадам, – ответил сэр Георг, – тем
не менее, порядочная Доротея сообщила мне, что она
была среднего класса.
Я не мог легко отказаться от взгляда, что она была
славного происхождения. А истории тех прекрасных
принцесс, о которых вы упомянули, я притом считал это
возможным, что эта восхитительная особа могла или
быть дочерью знаменитого короля, либо законодателя,
подобна им.
Но всецело приковала к себе внимание силой моего
нового рождения любви. Я выслушал ничего, что только
несколько наиболее польстило моим надеждам, и
обращался с моей прелестной пастушкой со всей
свободой особы, которая думает, что его происхождение
значительно выше её. Она прислушалась к моим

уверениям без какой-нибудь кажущейся неохоты и
благоволила уверить меня прежде, чем мы расстались,
так она не ненавидела меня.
Потому начало казалось, чтобы посулить мне большую
часть благоприятной участи, которую я мог с разумом
ожидать. Я расстался с моей неплохой пастушкой с
тысячами обетами верности. Требовательное обещание
от нее, что она будет встречаться со мной так часто, как
она удобно могла бы, и держать доброту, чтобы
прислушиваться к тем уверениям не нарушаемой
чувствительности, которую моя страсть побуждала
предложить ей.
Когда она покинула меня, это показалось бы, как если бы
моя душа покинула мою плоть, чтобы уйти за ней. Мои
глаза следили за её шагами все время, пока она была на
виду. Я завидовал земле, которую она давила, когда она
шла вперед, и ветрам, что целовали то небесное лицо в
своем полете.
Некоторое время я оставался в том самом положении, в
котором она оставила меня, рассматривая внезапную
перемену, которую я испытывал в своем сердце, и
красоту того божественного образа, которая нынче
выгравирована в нем.

Ночь приближалась, я начал помышлять об отъезде
домой, и, отвязав свою лошадь, поворотил к
направлению, откуда я прибыл. И наконец, выехал на
дорогу, которая привела меня в место, где я расстался с
обществом. Откуда я легко нашел свое направление
домой. Таким образом, изменились мои взгляды, а вид, в
котором мой отец и все мои друзья, заметили перемену с
удивлением».

ГЛАВА 2. В которой сэр Георг продолжал свою
удивительную историю, которая имеет отношение к
большой части изумительного примера доблести,
исключительно сравниваемой с теми самыми
великими Орундатом, Цесарио и тому подобных.
«Несколько месяцев, – продолжал сэр Георг, – я
продолжал свое общение с удивительной Доротеей, и я
льстил себя вместе с упованием, что я создал некоторый
прогресс в её душе; но...
Увы! Эта обманчивое красивое нечто, которое только
смеялось на страдания, которые она создала мне за срок,
который она торжественно обещала вечное постоянство

ко мне. Отдала свою руку поклоннику заготовителя
своего отца и оставила меня без угрызений совести к
большой части жестокому отчаянию.
Я не обеспокою вас, мадам, пересказом тех
неудовольствий, которые этот вероломный поступок
исчерпали меня на длительное время. Наконец, мое
мужество, дало мне преодолеть силу моей печали. Я
решился не размышлять о неблагодарной Доротее более;
а зрелище другой красоты, завершило мое излечение. Я
недолго помнил неверную пастушку, только с
равнодушием.
Таким образом, мадам, я честно повествовал одну из тех
неверностей, где от моих недругов оклеветан. Кто может
поддержать их утверждение не лучшим доказательством,
нежели я не умер, когда Доротея покинула меня. Я
предоставляю это к вашему прямодушию: заслужила ли
неверная владелица таковой пример благосклонности от
поклонника, которого она предала?»
«Да ведь, в самом деле, – ответила Арабелла после
небольшой паузы, – у вас есть некоторое оправдание,
чтобы предоставлять доводы и оправдания за свою
несостоятельность в этом пункте. И хотя вы не сумеете
по большей части быть совершенным посреди

влюбленных. Наблюдая вас ни умирающим, ни в
опасности угасания, все-таки никто бы вас не поставил в
ряд посреди тех, кто наиболее виновен. Но прошу
приступить в вашей истории. Я буду лучше в состоянии
устроить право приговора вашего достоинства, как
возлюбленного, как только я услышу все ваши
похождения».
«Моя страсть к Доротее, – снова начал сэр Георг, –
излечилась её изменой по отношению ко мне. Любовь
славы начала снова воскресать в моей душе. Я страстно
желал касательно какого-нибудь повода ознаменовать
свою доблесть, которую, между тем, я испытал не от
благоприятной возможности делания, но услышав, что
могущественная армия была готова двинуться в
секретную экспедицию. Я тайно покинул местосвоего
отца и, сопровождаемый только моим верным
оруженосцем. Я держался того самого маршрута,
которую армия держала и прибыл днем перед ужасным
сражением, где я для самого себя узнал, что совершил
чудо доблести. Как поразились все, кто узрели меня. Без
сомнения меня сильно приласкал командир, кто,
конечно, отдал мне почтение от победы моей шпаги.
Одному добившемуся от нее, но невольно увлекся
слишком далеко в преследовании убегающего врага, я

нашел себя окруженным вокруг компанией пяти сотен
мужчин. Они преследовались исключительно
единственным мужчиной, как он увидели. Встретили
смело близко и приготовились убить или захватить меня
в плен».
«Прошу, сэр, – перебил сэр Чарльз, – когда все это
случилось? И как случилось оно, что миновать то, в чем
ваши друзья не осведомлены об этом моменте тех чудес
доблести, которую вы совершили в той битве? Я никогда
не слышал, что вы были всегда в сражении. Слава
приготовила вам большую несправедливость утаиванием
роли, которую вы имели в той превосходной победе».
«Большая осторожность, которую я принял, чтобы
утаить себя, – ответил сэр Георг, – было одним
основанием, почему мои друзья не приписывают мне
подвигов, которые рыцарь в темных доспехах, кто не был
иным, чем я сам совершил. А злополучие, которое я
собираюсь рассказать, помешало моему обнаружению,
пока память тех важных подвигов была ещё свежей в
умах тех, кого я так сильно принудил. Поэтому желая
узнать, мадам, увидел, сам вокруг был окруженным этой
группой врагов. Я презрел убегать, и хотя был один,

принял решение претерпеть их атаку и продать свою
жизнь так дорого, как возможно».

рассекал с ловкостью третьего, кто нападал на меня с
двух сторон».

«Да ведь, если вы исполнили так, вы были безумцем, –
воскликнул сэр Чарльз в горячности, – храбрейший
мужчина, тот, кто всегда существовал, не осмелился бы
убегать от такого большого количества врагов. Что
могли вы ожидать, кроме как быть разрубленным на
кусочки? Ба! Не воображайте всякую особу, кто даст
кредит такой смешной выдумке. Я никогда не ведал, что
вы так предавались к...»

Сэр Чарльз при этом повествовании разразился громким
хохотом и снова расположенный развлечься, чем
обидеться на безрассудство и тщеславие юного баронета.
Он разрешил ему продолжать свой удивительный
рассказ, не давая ему какой-нибудь помехи.

Вранье может быть благом кавалера, который говорит,
но сэр Георг озаботился, чтобы он был бы преподнесен
за свою легенду, и не посмели осудить его за сомнение
правдивости, помешал его произнесению слова, которое
он был бы вынужден воспринять резко дурно
намерениям его рассказа.
«Поэтому прислонил свою спину к дереву, – продолжал
сэр Георг, – чтобы помешать моему покушающемуся
сзади. Я прикрылся своим щитом от этого наглеющего
нападавшего, кто наносил бессильный удар по щиту. Он
возвышался своей рукой, чтобы возобновить свою атаку.
Я разрубаю его с одного удара моего меча, и в то самое
мгновение погрузил меч по рукоятку в грудь другого и

«Эти три уничтожения, мадам, – продолжал сэр Георг, –
были результатами такого множества ударов, которые
поднимали такое негодование в моих врагах, что они
давили спереди в больших количествах, чтобы умертвить
меня.
Но, как я прежде говорил, я поставил себя так выгодно,
что имел исключительно раньше быть испытываемым не
более чем тремя или четырьмя атакующими меня в одно
время.
Желание удлинения своей жизни до тех пор, пока кто-то
счастливо не придет на помощь к моему облегчению.
Это так укрепило мою руку и прибавило во мне обычную
крепость почти непреодолимой силы.
Так я раздавал смерть на всякий удар; и меньше чем за
четверть часа заметил больше, чем пятидесяти моих

врагов у своих ног, чьи тела служили для защиты против
их товарищей, их мечей.
Командир этого небольшого отряда не имел достаточно
великодушия, чтобы перенести эти чудовищные
результаты доблести к моему расположению. Пришел от
ярости на мое сопротивление, а зрелище такого
множества его убитых мужчин перед его лицом,
послужило только к увеличению его ярости.
И в тот момент заметив, что двумя большими ударами я
отправил двух его наиболее доблестных солдат в защиту,
и тот остаток, устрашился, чтобы достигнуть в пределах
пространства моего меча. Доставил мне несколько
мгновений передышки...
«Ах! Трусы! – закричал он. – Вы боитесь единственного
мужчину? И вы позволите ему вырваться от нашего
мщения, кто умертвил так много наших храбрых
товарищей перед вашими глазами?»
«Этими словами, внушая им со свирепостью таковой, как
он хотел, они продвинулись по направлению ко мне с
большей яростью, нежели раньше. Этим временем я
получил различные большие раны, и моя кровь
струилась из множества частей моего тела.

Все-таки я не чувствовал какого-нибудь упадка силы. Не
исполнил решенные намерения моих врагов – умертвить
меня, устрашить меня наименьшим. Я все ещё полагался
на помощь, которую я ожидал, которое Провидение
послало бы к моему облегчению, и намеревался, если
возможно, сохранить свою жизнь, пока он не прибыло.
Поэтому я сражался с решимостью, которая поражала
моих врагов, но не побуждала их к какому-нибудь
взгляду к моей безопасности. А заметив их жестокого
командира в нескольких шагах от себя, ободрявшего
своих мужчин, оба под его крики и жесты, негодование
против этого бесчеловечного подлеца так вывело меня из
осторожности, что я покинул свой пост в порядке, чтобы
принести в жертву его моему отмщению.
Увидев меня, продвигавшегося неистово по направлению
к нему, он стал бледным от ужаса и постарался укрыться
в середине своих мужчин, которые более доблестнее, чем
он сам. Воспротивился моей ярости на свое отступление.
Но живо очищая себе путь моим мечом, я торопился по
направлению к жестокому подлецу. И прежде чем он мог
избежать удара, которым я намеревался, оно поразило
его без памяти к моим ногам.

Таким образом, мое особенное отмщение
вознаградилось, я был чувствителен к проступку,
который я совершил в оставлении своего поста. Которым
я подвергался сам, чтобы быть окруженным врагами; я
постарался опять приобрести это.
Только напрасно. Я был осажден со всех сторон, а в
скором времени отчаялся о всякой безопасности. А
поэтому добивался умереть мужественно, и стремился,
как и многие мои враги, когда я мог сопровождать свое
падение.
Раздраженные несчастьем своего командира, они давили
на меня с удвоенной яростью. Слабый я был от потери
крови и так изнурен от минувшей деятельности. А
упорное сопротивление, которое я поддерживал так
долго с таким значительным количеством, что мог с
трудом дальше приподнять свою руку и завершить свое
несчастье. Всадив ударом мой меч в тело одного из более
дерзких врагов, при старании меч развалился на кусочки,
и только эфес остался в моей руке.
Это злополучие завершило мое поражение. Лишившись
своего меча, я не был дальше способен приготовления
какой-нибудь обороны. Отдельные из них давили на

меня в одно время и бросили меня вниз, связали мои
руки вместе сзади меня.
Стыд и бешенство от этого оскорбления сработало так
сильно в моем расположении духа, ослабло, что потом я
находился в обмороке.
Что случилось далее, я не способен сказать. Но при
возвращении моего сознания я нашел себя на ложе в
сносной комнате. А некие люди при мне сохраняли
глубокое молчание».

Глава 3. Любовь, приключения после романного
вкуса.
«Припоминая за несколько мгновений все, что случилось
со мной, я не знал выбора, только удивлялся за
нахождение себя. Обратился я с такой незначительной
суровостью, полагая, что был военнопленным, к людям,
кто были очевидцами большого количества крови,
которую я пролил при своей собственной защите.

Мои раны прикрылись, пока находился в своем
обмороке, а лица тех людей, кто находился вокруг меня,
не выражали никакой любезности.
После размышления некоторое время дольше в моем
состоянии, я окликнул молодого мужчину, кто сидел
возле моего ложа и попросил его сообщить мне, где я
находился и кому я военнопленный.
Только не мог добыть иного ответа к тем вопросам,
нежели учтивой просьбы успокоиться и не откладывать
лечение моих ран беседой. Хирурги утверждали, будет
скверное последствие, а поэтому приказали мне: быть
так мало обеспокоенным, как только возможно.
Когда я подтвердил свою просьбу, обещая быть
совершенно спокойным на будущее, они удовлетворили
меня в тех подробностях. Только мой сопровождающий
не исполнил так много, как возражением к тем
назойливостям, но предупреждая постоянство их,
приподнялся со своего сидения и ушел на другой конец
комнаты.
Миновал тот день и многие другие без состояния узнать
истину своего положения. Все это время я усердно
обслуживался двумя людьми, которых впервые увидел.

Никто из них, кого я мог бы убедить сообщить мне, что я
ожидал узнать, ничего не сообщали.
Существовали некие тайны в положении, и, судя по этой
упорной осторожности и способу моего обращения, я
воздержался задавать им какие-нибудь ещё вопросы,
думая, что они имели определенные предписания не
отвечать на них.
Тщательность, которая была использована, чтобы
справить мое лечение, за три недели восстановила мое
здоровье. Я желал нетерпеливо узнать, какова была моя
участь. Но все было напрасно.
Однажды утром пожилая дама вошла в мою комнату, на
чье появление мои двое сопровождающих ушли.
Потом она поприветствовала меня очень учтиво и
осведомилась после того о моем здоровье. Дама уселась
на стул возле края моего ложа, заговорила со мной в этом
стиле...
«Я не сомневаюсь, сэр, только вы удивлены на способ, в
котором вы лечились, и осторожность тут взята, чтобы
помешать обнаружению вами места, где вы в настоящее
время находитесь. Однако вы, несомненно, будете более
удивлены, чтобы выслушать. Вы в крепости и жилище

принца Маркомира, с чей вы компанией дрались один
против всех. И кого вы так опасно ранили прежде, чем
вас взяли как военнопленного».
«Как это возможно, мадам, – сказал я, кто при первом её
появлении находился в необычном смущении, – как это
возможно, что я в жилище мужчины, чью жизнь я
старался так нетерпеливо умертвить? И это с ним, кто
притеснял меня так подло, что я принужден за помощь,
которую я получил?».
«Это не он, – ответила дама, – обязан за благосклонное
обращение, которое вы имели. Но прислушайтесь ко мне
терпеливо, и я открою истину вашего приключения.
Принц Маркомир был особой, кто возглавлял ту группу,
против которой вы так доблестно оборонялись. После
проигрыша сражения поспешил бросить самого себя в
это место, где его сестра и множество дам достойных,
прибыл на охрану. Ваше неосторожное преследование
обещало вам по большей части неравный бой, так всетаки бились и...»
«Нет, сэр, – перебила Арабелла, – хотя я не отказываю
доставить все похвалы вашей храброй самообороны
против пяти сотен мужчин, которую заслужили. Между

тем я не могу согласиться с той дамой в речи. Это был по
большей части неравный бой, в котором бились.
Поразмышляйте, я умоляю вас, о том, кто поддерживал
храброго принца Мавритании (119) против вдвое больше
того количества мужчин, ни с чьей помощью – кроме
своего меча. А вы были в битве в тот день, были, как я
постигаю, совершенно вооружены.
Юный государь Египта сопровождался только
доблестным, но неосторожным Цепио, своим другом,
занялся всей гвардией армянского короля и принудил их
всех к бегству. Смелый Ариобарсанес презирал
поворачиваться спиной к целой армии. Не упоминаю о
непобедимом Артабане, кого тысяча армий вместе не
могла принудить поворотить».
«Получите удовольствие следить за тем, мадам, – сказал
сэр Георг, – что до конца я имею право честно излагать
подробно свою историю. Я нахожусь под бременем
необходимости пересказа вещей, которые, возможно,
могут казаться слишком полезными для мужчины, чтобы
119 Мавритания (лат. Mauretania) историческая область на северо-западе
Африки (современные Алжир и Марокко). В конце 2 тыс. до н.э. колонизована
финикийцами. С III в. до н.э. была под властью Карфагена, со 146 г. до н.э. под
римским влиянием.

говорить о самом себе. Поэтому я, безусловно, очень
одобряю обычай, который не сомневается.

жесточайшие пытки на того, кто, таким образом, жестоко
убил её брата.

Данное беспокойство дало ход оруженосцу, кто
основательно проинструктирован о тайнах сердца его
хозяина. Он излагает подробно его похождения, отдавая
благопристойный панегирик (120) его необыкновенной
доблести, без опасности прогневить скромности славного
рыцаря. Кто, как вы имеете представление, мадам, те
оказии отбрасывает прочь.

Те, обеспокоенные этим несчастливым принцем,
принесли его в жилище, его раны исследовали, и хирурги
объявили, что они были очень опасны.

Однако мнение, что мужчина не всегда предпринимал
снова рискованное сражение, или из-за большого
неравенства против него, этой даме не удалось выразить
свое восхищение этим в очень возвышенных
выражениях.
«Шум этого злополучия, – продолжила она, – вскоре
простерся до целого города. И прекрасная Судимирис,
сестра Маркомира, услышала, что её брат был ранен, как
это полагали к смерти. И что особа, которая убила его,
взята в плен. Она вышла встретить своего раненного
брата, помешалась от горя и торжественно обещала

120 Панегирик – хвалебная песнь.

Судимирис, услышав это, удвоила свои жалобы и обеты
мщения против вас. Она повелевала от его имени своего
брата, как главного авторитета, держала вас
принесенным сюда и строго охраняемым. Судимирис
намеревалась, если её брат скончается, принести в
жертву вас по его душе.
Поглощенная этими кровожадными решениями, она
покинула его комнату, увидев его лежащим на ложе, а
его раны прикрылись. Но проходя вперед по галерее в
свою собственную комнату, она встретила людей,
которые несли вас в комнату, что стала бы вашей
тюрьмой».
«Вы ещё, – продолжала дама, – не отошли от своего
обморока, так что они переносили вас, как
единственного, кто был мертвым. Они сняли ваш шлем,
чтобы доставить вам воздух, благодаря чему ваша
физиономия была совершенно открыта. Бледная, чахлая.

А ваши глаза закрылись, как при кончине. Что
преподнесло вас по большей части трогающим и в тот
самый раз самым пленительным объектом в свете.

торопливо отвратила свои взгляды. Она заторопилась в
свою собственную комнату и бросилась на стул со всеми
отметками самого большого беспокойства.

Судимирис, которая остановилась и на мгновение
нетерпеливо пристально вглядывалась в вас, потеряла
всю внезапную свирепость, которая прежде
воодушевляла её против вас, и подняла свои очи, чтобы
посмотреть на тех мужчин, что несли вас.

Расположение, которое я имею к ней, будучи особой, кто
подчинялся ей и наиболее благоприятствовала её
доверию, уготовило мне узреть её в этом состоянии с
большим беспокойством. Полагая, что это брат её
беспокоил, я умоляла её не давать пути к ярости её горя,
но уповать, что Небеса возвратят его по её мольбе.

«Вы уверены, – сказала она им, – что это есть особа,
которая ранила моего брата?»
«Да, мадам, – ответили один из них, – это должен быть
он, так как там не было иного в его обществе. И он
единственный поддерживал атаку с пятью сотнями
мужчин и, вероятно, не оставил ни одного их них в
живых, сломал свой меч. Это привело его в нашу власть
– захватить его как военнопленного».
«Уносите его прочь, – проговорила Судимирис, – только
извольте его раны прикрыть и тщательно осмотреть. Так
если мой брат умрет, он может быть наказан, как он
заслуживает».
Выговаривая эти слова тихим и запинающимся голосом,
она остановила свои глаза второй раз на вас, затем

«Увы! Моя дорогая Уриноя, – сказала она, – я снова
виновна, нежели вы сумеете представить. И я печалюсь
менее за состояние, в котором я вижу Маркомира
покоренным, чем за воздержанность, когда я вынуждена
созерцать его врага. Я досадую на себя за это».
«Да, дорогая Уриноя, – продолжила она, заливаясь
румянцем и опуская вниз свои очи, – бой этого
неизвестного кажется для меня совсем в другом свете с
тех пор, как я увидела его. И вместо взгляда на него как
на убийцу моего брата, я не могу помочь восхищению
той необыкновенной храбрости, с которой он оборонялся
против такого большого количества врагов. И я
сглаживаю готовность приговаривать буйного
Маркомира за притеснение такого храброго мужчины».

Я никогда не одобряла те яростные переноски печали и
гнева, которые она выражала при первых известиях о
несчастии её брата. А когда наблюдала за вашей славной
обороной с крайним удивлением, так далека от
осуждения изменения её мыслей, я подкрепила её в
благоприятном взгляде.
Она начала питать уважение к вам и продолжала делать
замечания на всякий особенный бой, которое подошло к
нашему сведению. Мы не нашли ничего в вашем
поведении, что только несколько увеличило наше
восхищение.
Поэтому Судимирис, а следующее предписание
внушается её собственным великодушием, также как и
моим мнением, определила двух человек вблизи вас, на
чью преданность мы полагаемся. Она повелела им
обходиться с вами со всей вообразимой тщательностью и
уважением, однако не сообщать вам место, в котором вы
находились, или кому вы были военнопленным.
Тем временем Маркомир, чьи раны ещё раз осмотрели,
был объявлен вне опасности хирургами. И он понял
чрезмерность горя своей сестры и мщения, которое она
торжественно обещала против вас, доставил ей
благодарности за те выражения её заботливости. А также

сказал некоторые угрозы, которые намекали о неистовой
ненависти к вам, и намерение преследования своего
отмщения к вам, как только он был в состоянии оставить
свою комнату.
Судимирис, которая слушала его, сумела с трудом
скрыть свой интерес.
«Ах! Уриноя, – сказала она мне, когда мы были одни, –
это в скором времени есть то, в чем я более, чем всегда
сожалею о той неумеренности бешенства, которая
перенесла меня против храброго неизвестного. Я этим
ввожу его совершенство во власть своего брата и стану
случайной соучастницей в той смерти, которую брат
намеревается для него. Или в противном случае вечное
заключение в тюрьме».
Это размышление причинило ей так много боли, что я не
могла предпочесть только пожалеть её. Принимая в
соображение, что только способ сохранить вас, был у
нее: скрыть бешенство равное к Маркомиру, как он
против вас в порядке, чтобы отвратить подозрения
какого-нибудь намерения к вашему расположению.
Я убедила её сплотиться с ним в каждом деле, которое он
сказал, тем временем мы постараемся сделать вас

выздоровевшим от ваших ран, чтобы вы могли бы, по
крайней мере, быть в состоянии однажды опять
защищаться с той чудесной храбростью, которой Небеса
одарили вас.
Судимирис, замечая своего брата, вскоре находящегося в
состоянии, исполнить свои угрозы, решилась рисковать
каждым делом скорее, нежели подвергать вас к его
бешенству. Поэтому она сообщила мне свой план
смягчения вашей свободы и преподнесением
достаточного вознаграждения вашей страже, побуждая
их к благосклонности вашего побега.
Я взяла на себя определенные обязательства справить это
дело к её репутации и исполнить это так верно, что вы
этой ночью будете на свободе и можете отбыть из
городка тотчас, где будет опасно оставаться какоенибудь время из страха обнаружения.
Судимирис запретила мне позволить вам узнать особу,
кому вы будете обязаны своей свободой. Но я не могла
перенести, чтобы вы несправедливо впутывали бы сестру
Маркомира в ту злопамятность, которую вы,
несомненно, всегда сохраните против него, и держать вас
невинно преступным за неблагодарность. Я решила

познакомить вас со свойством тех обязательств, перед
которыми вы в долгу перед ней».

ГЛАВА 4. Приключение продолжается.
«Ах, мадам, – проговорил я, замечая, что она закончила
свою речь, – не сомневайтесь. Однако я по большей
части благодарно сохраню память, что великолепная
Судимирис исполнила для меня. И всегда буду готов
лишиться так жизни в её в защиту, в которой она имела в
высшей степени доброту использовать так много
попечение обо мне».
«Однако, мадам, – продолжил я с серьезным взглядом, –
не отвергайте, умоляю вас, одну мне милость, без
которой я умру от непостижимой печали».
«Полагайтесь на это, доблестный сэр, – ответила она, –
так если насколько вы нуждаетесь во мне, будет в моей
силе и будет угодным, чтобы согласиться, я очень охотно
сделаю одолжение вам».
«В таком случае, – снова начал я, трепеща от смелости
моего ходатайства, – так вы снизойдете просить

наиболее великодушную Судимирис предпочесть меня
при встрече и дать мне благоприятную возможность
бросания самого себя к её ногам, чтобы поблагодарить её
за все те милости, которые я получил из её сострадания».
«Я не могу пообещать вам, – ответила дама, вставая, –
одержать верх над Судимирис, чтобы дозволить вам
аудиенцию. Но я уверяю вас, что я постараюсь склонить
её и доставить вам эту милость. И это не будет моей
виной, если вы не удовлетворитесь».
Сказав это, она вышла из моей комнаты, я последовал за
ней к двери с уверениями, что я никогда не забуду её
добросердечия по этому случаю.
Я провел остаток того дня в сильном нетерпении за
вечер, разделялся между страхом и упованием и снова
заинтересовался при мыслях посещения Судимирис,
нежели от моей ожидаемой свободы.
Наконец ночь пришла, и дверь моей комнаты открылась.
Я увидел входящей даму, которая была со мной утром.
«Я уговорила Судимирис увидеть вас, – сказала она, – и
она расположена к моей просьбе, чтобы пожаловать ту
благосклонность к особе, которая, она с основанием
думает, бесчеловечно подвергалась действию её брата».

После того давая мне свою руку, повела меня вперед по
большой галерее к великолепной комнате. А затем,
проходя различные комнаты, она ввела меня в одну, где
Судимирис находилась сама. Как только она заметила
меня, поднялась со своего места и приняла меня с
большой учтивостью.
В восторге я был тогда и не знал, как отдал грациозный
поклон, который бесподобная Судимирис позволила мне.
По большей части определенно я был так растерян от
чуда при зрелище многих обаяний.
Созерцал я в ней особу, которую бы не сумел открыть
моим языком, либо оторвать свои глаза от её
очаровательного личика. Но оставался неподвижным в
состоянии, которое некогда выражало мое восхищение и
наслаждение.
Давая вам описание той красоты, которую я потом
рассмотрел, я должен уведомить вас, мадам, что
Судимирис – высокая, красивый стан и удивительно
сложенный. Её волосы были прекраснейшими темными в
мире. Цвет лица чудесно прекрасен. Все черты её лица
были совершенно прекрасны. А её глаза, которые были
огромные и темные, искрились от такого живого и

пронзительного огня, что сердце было не в состоянии не
поддаться их мощным лучам.

мужчину, посвященного вашему служению всеми
связями признательности и уважения.

Сверх того Судимирис удивительно создана, её осанка
возвышенна и благородна, а её вид свободен. Все-таки
так приказывая, что имеются немногие особы в мире, с
кем она сможет оспорить первенство красоты.

Я пришел, мадам, объявить вам, что с первого мгновения
вы доставили мне свободу, которую я посвятил, как и
свою жизнь вам. У ваших ног я подкрепляю дар,
утверждая всем тем более дорогим и священным во мне.
Так как я владею своей жизнью от божественной
Судимирис, она единственная заимеет абсолютное
распоряжение этого на будущее.

Так, мадам, Судимирис казалась при таком множестве
преимуществ к уму, владея заранее уже более
признательным чувством к её благосклонности, так я не
мог не поддаться сладости силы, где её чары держали
меня в обладании моего сердца. Поэтому я предался без
неохоты к моей участи, покорный сам за мгновение к тем
узам, которые при зрелище восхитительной Судимирис
приготовились для меня.
Оправляясь малость от того восхищения, которое так
совершенно приковывало к себе внимание все мои
способности, я бросился к её ногам с жестом вполне
составленным от перенесения.
«Божественная Судимирис! – произнес я, созерцая её
глазами, в которых моя новая рожденная страсть смогла
бы очень ясно объясниться. – Наблюдать у ваших ног

Она получит удовольствие снова потребовать этого или
укротить ярость своего брата, либо пожертвовать этим к
своей собственной безопасности. Я наиболее верно
исполню её желание и пролью последнюю каплю той
крови за её повеление, которое я перенесу от потери в её
защиту».
«Безусловно, блестящая, высокого полета речь! – сказал
сэр Чарльз, засмеявшись, – однако я надеюсь, вы не
намереваетесь соблюдать ваше слово».
«Уверена, сэр, – возразила Арабелла, – вы не думаете,
что сэр Георг не сдержал исполнение всего, что он
пообещал прекрасной великодушной Судимирис,
насколько он может сказать меньше? А в

действительности, что менее она могла ожидать от
мужчины, кому при опасности её собственной жизни и
счастья она доставила свободу?»
«Я сопровождал эти слова, мадам», – продолжал сэр
Георг, – с таким пламенным взором и произнесением,
что прекрасная Судимирис застыдилась и на миг
опустила свои глаза с очевидным замешательством.
Наконец...
«Сэр, – ответила она, – я слишком хорошо
вознаграждена тем, что я исполнила с уважением к
вашей безопасности. Требовать каких-нибудь
доказательств вашей признательности, что могло быть
опасно к этому. Я останусь весьма хорошо
удовлетворенной, если обязательства, которые вы
полагаете, вы должны мне, могут причинить вам, чтобы
умерить вашу чувствительность против моего брата за
жестокое обращение, которое вы получили от него».
«Не сомневайтесь, мадам, – прервал я нетерпеливо, – в
человеке Маркомире я рассматриваю брата
божественной Судимирис. И то уважение будет
достаточно не единственным, чтобы заставить меня
забыть всю ярость, которую он совершил против меня,

но даже защищать его жизнь, если даже нужда будет с
риском моей собственной».
«Излишне щедро, в самом деле! – проговорил сэр Чарльз,
– я никогда не слышал какую-нибудь вещь, как эту».
«Ох! дорогой сэр, – возразила Арабелла, – есть
бесчисленные примеры, одинаковая и даже превосходная
щедрость встречается в жизни героев старины. Вы там
увидели бы влюбленного, чья хозяйка взяла от него или
измену, либо принуждение рискнуть своей жизнью в
защиту оскорбительного мужа, кто обладает ею. И хотя
все его блаженство зависит от его смерти, все-таки он
спасает его от этого в утрате большой части его крови.
Другой, кто после долгой и жестокой войны держится
овладением своего недруга военнопленным,
благоприятная возможность прекращения этого с честью
даже через посредство геройского начала щедрости, он
дает своему пленнику свободу без сотворения всяких
положений и владеет всякой его работой, чтобы
исполнить повсюду ещё раз.
Третий, входя в сильную дружбу с врагами его отечества
через самые щедрые чувства, вытаскивает свой меч в их

защиту и не проявляет сомнения, чтобы бежать против
армии, где король, его отец, находится при особе».
«Я должен признать, – проговорил сэр Чарльз, – что
великодушие кажется мне очень странным, что сделал
бы мужчина, чтобы бежать за его врагами против своего
собственного отца».
«Оно в том странность, сэр, – сказала Арабелла, – в чем
его великодушие состоит, конечно. Нет ничего
выдающегося в сражении с одним отцом и с некоей
страной.
Но когда мужчина приходит к такой точке величия души,
как пренебречь те средние и самолюбивые размышления
и, любя достоинство в особах своих врагов, может
предпочесть их славу прежде своего собственного
определенного интереса; он в таком случае безупречный
герой в действительности.
Таким был Орундат, Артаксеркс и многие другие, кто
всякие доставляли доказательства их участия и величия
души на подобные оказии. Поэтому не умаляйте
достоинство сэра Георга. Я должна, тем не менее,
настаивать, что в решениях, в которых он взялся бы
защищать жизнь своего недруга при утрате своей

собственной, он исполнил довольно, нежели что-то
какой-нибудь мужчина обычной щедрости смог бы
исполнить. Он особенно был обязан, что приветливая
Судимирис сделала для него».
«Я был так счастлив, мадам, – продолжил сэр Георг, –
признать те выражения признательности, выделенные
несколько в сердце прекрасной Судимирис к моему
расположению. Её слова открыли так много, а её глаза
выражали ещё больше вразумительнее. Но наша беседа
прервалась осторожной Уриноей, кто боясь последствий
такого долгого пребывания в комнате Судимирис,
обиделась на меня, так как это было пора, чтобы
использовать мой уход.
Я стал бледным от этого жестокого звука и увидел
Судимирис с потухшим взглядом...
«О Небеса, мадам, – сказал я, – которые взамен отдачи
мне свободы, вы сохраните меня навечно вашим
пленником! Хотя темница была местом моего лишения
свободы, все-таки если бы только это было возле вас, она
покажется мне дворцом для меня. Конечно, я не
нахожусь дальше в состоянии наслаждаться той
свободой, что вы жалуете мне, так как это должно
устранить меня в дальнейшем от вас.

Но молю, мадам, поверить, что в спасении меня от
вашего брата, вы бросаете меня в своей собственной. И
так я более заключен, чем всегда. Только заключенный
такой прекрасной просительнице я не желаю нарушать
свои оковы и предпочитаю сладкую и славную неволю,
как я пребываю в пределах мира».
«Вы самый отважный, – сказала Судимирис, заливаясь
румянцем, – угощать меня такой речью. Между тем я
прощаю эту обиду за вознаграждение, какую вы
вынесете от моего брата, и на условии, что вы отбудете
тотчас без произнесения другой речи».
«Судимирис говорила сие так серьезно, что я не
осмеливаясь ослушаться ее, поцеловал кайму её мантии.
Со страстным видом я покинул её комнату,
сопровождаемый Уриноей, которая привела меня к
тайной двери, которая вывела нас на улицу. Там я
встретил мужчину, ожидавшего меня, кого я узнал, как
того самого, что ухаживал за мной во время моего
пребывания в том жилище.
Уриноя посоветовала ему вывести меня здравым вон из
города. Я взял позволение её с наиболее признательными
удостоверениями за её добросердечие и последовал за
своим провожатым, только угнетаемый от печали при

мыслях оставления места, где Судимирис находилась,
так я владел едва силой, чтобы идти».

ГЛАВА 5. Выдающийся пример великодушия в
возлюбленном, несколько похожее на того
знаменитого Артаксеркса в «Кассандре» (121).
«Далее я шел, – подолжал сэр Георг, – снова мое горе
увеличилось и, находя это невозможным, чтобы жить и
покинуть восхитительную Судимирис, я весь вдруг
принял решение остаться в городе скрывающимся.
Сообщая свое намерение своему проводнику, я нанял его
помочь мне в этом настоящей значительной суммой,
которой он не смог не поддаться.
Поэтому он оставил меня в глухой части города и
пошел, чтобы найти пригодную квартиру для меня,
которую он вскоре достал, а также выбор одежд, чтобы
переодеть меня. Собственная моя была очень богатой и
великолепной.

121

Готье де Кост де Ла Кальпренед (фр. Gauter de Costes de La Calprenede)
написал многотомный роман «Кассандра» (1642-1645 г.).

Он порекомендовал меня как родственника своего, кто
недавно прибыл. Я был принят очень учтиво людьми, к
кому он определил меня. Признавая этого молодого
мужчину за очень остроумного и осторожного, а также
очень способного к прислуживанию себе, я сообщил ему
свое намерение пребыванием, которое было
исключительно для того, чтобы быть вблизи
восхитительной Судимирис и иметь счастье по временам
наблюдать ее, когда она выйдет из дома.
Этот мужчина, входя в мой замысел, уверил меня, что он
верно сохранит мой секрет; и что он не обманет
ожидания, чтобы доставить мне сведения всего того, что
пройдет во дворце Маркомира.
Я с трудом мог удержать себя от падения к его ногам,
чтобы выразить свое чувство к его любезным и щедрым
приношениям. Но я удовлетворился преподнесением ему
другой суммы денег, даже больше, чем прежде, и уверил
его в своей будущей признательности.
Затем он взял позволение уйти и оставил меня в своих
размышлениях, которые были всецело на образе
божественной Судимирис, и счастья нахождения так
близко объекта, которому я поклонялся.

Мой наперсник пришел ко мне на следующий день, но не
принес мне других известий. Тот мой побег не стал,
однако, известен Маркомиру. Я осведомился, видел ли
он Судимирис, но он возразил, что не смог. Только
Уриноя спросила его, как он вывел меня невредимым из
города, что он и удовлетворил, как мы согласились, что я
выйду вон целым и неоткрытым.
После того день или два он приносил мне известия ещё
приятнее. Он объявил мне, что Судимирис послала его в
свою комнату и задала ему несколько вопросов,
интересуясь мной. Она показалась ему очень печальной и
даже краснеющей каждый раз, когда упоминалось мое
имя.
Этот рассказ дал достаточно, чтобы поразмышлять
несколько дней. Я толковал краску на лице Судимирис
тысячью различными способами. Размышлял о всякой
необычной причине, при которой это могло быть,
занятый сам собой всеми теми бесчисленными
предположениями, которые, как вы знаете, мадам, такой
случай дает начало в воображении влюбленного.
Наконец, я истолковал это к своей собственной выгоде и
чувствовал этим увеличение моей любви.

Целая неделя прошла без лицезрения моего наперсника.
Я начал сильно тревожиться. Когда на восьмой день этой
жестокой напряженности, я увидел его появившимся, но
с таким множеством отметок беспокойства на его лице,
что я трепетал услышать, с чем он меня ознакомит.
«Ох! Сэр, – произнес он, как только его беспокойство
дозволило ему говорить, – Маркомир обнаружил ваш
побег и средства, которыми это было совершено. Один
из тех, к кому Уриноя доверилась, выдал это ему. А
прекрасная Судимирис, вероятно, испытает большинство
страшных результатов его неудовольствия. Он запер её в
комнате и обещает принести в жертву её жизнь за честь
своего семейства, которую, как он говорит, она
обесчестила. И он награждает ту удивительную госпожу
таким множеством упреков. Отсюда её печаль от таких
незаслуженных злословий с желанием повода своей
смерти».
Недостаточно закончив эти жестокие слова, как я, кто
все время пока он говорил, созерцал его с умирающим
оком, упал вниз к его ногам в обморок, который
продолжался так долго, что он начал считать меня
совершенно мертвым.

Тем не менее, я, наконец, раскрыл свои глаза. Только это
было исключительно, чтобы излить вон реку слез и
произнести жалобы, которые могли бы тронуть более
строптивое сердце.
Длительное время мучился в оплакивании и сетовании,
после я, наконец, принял решение, которое доставило
мне какое-то облегчение моего горя. А верный Токсарес,
успокаивая, предоставил меня самому себе с обещанием
возвратиться вскоре и сообщить о том, что произошло во
дворце Маркомира.
Как только он ушел, я поднялся со своего ложа и одел на
себя те одежды, которые носил, когда я был взят
военнопленным. Я пошел во дворец Маркомира и, требуя
увидеть его, мне объявили, что был в комнате
Судимирис; на мое настойчивейшее желание они отвели
меня туда.
Когда я вошел в комнату, я узрел, что бесподобная
красота растянулась на постели, распустилась в слезах, а
Уриноя на своих коленях перед ней, сопровождая её
собственными те драгоценные капли, которые падали из
блестевших очей её госпожи.

Маркомир неистово разгуливал кругом комнаты,
восклицая с предельной силой против той прекрасной
пациентки. Он не заметил моего вхождения, так что я
имел благоприятную возможность движения по
направлению к Судимирис. Раскрыв свои глаза, чтобы
взглянуть на меня, она издала громкий пронзительный
крик, и взглядом крайнего страдания дала мне понять,
как велики были её опасения на мое появление.
«Я прибыл, мадам, – сказал я, – чтобы исполнить часть
обещания, которое я сделал вам и умиранием доказать
вашу невиновность. Освобождаю вас от упреков,
которые вы терпите. Я имею счастье уверить вас, что моя
жизнь бесконечно менее дорога для меня, нежели ваше
спокойствие».
Судимирис, которая слушала меня с большим душевным
волнением, хотела сделать какой-нибудь ответ.
Маркомир, встревоженный пронзительным криком своей
сестры, пошел по направлению к нам и осматривал меня
впервые с удивлением, а затем с улыбкой жестокости и
отмщения.
«Как это возможно, – сказал он, – что я созерцаю своего
намеренного убийцу ещё раз в своей державе?»

«Я в твоей власти, – сказал я, – потому что склонен быть,
таким образом, и иду добровольно, чтобы предать себя в
ваши руки, чтобы освободить ту превосходную даму от
порицания, которое вы наложили на нее.
Знайте, Маркомир, что я сам один, я был в долгу за мою
свободу, которую я все ещё сохранил против всяких
насилий, которые ты мог бы причинить, чтобы лишить
меня этого.
А этот меч, который оставил тебе жизнь достаточно,
чтобы угрожать мне случайно некогда, снова ввергнет
вас в опасность. Я не ограничивался бы сильным
вознаграждением, которое предоставляет мне несвободу,
даже пожелания вам зла».
«Ах, лицемер! – проговорил Маркомир в ярости, – не
думай обмануть меня твоей поддельной кротостью. Твое
коварство, как некогда моего военнопленного снова, я
использую тщательность, чтобы отвратить ваш побег
второй раз».
«Я не ваш военнопленный, – возразил я, – пока я владею
этим мечом, который уже оборонял меня против
большого количества, нежели вы держите здесь, чтобы
воспротивиться мне».

Но продолжил я, бросая вниз свой меч к ногам
Судимирис: – «Уступаю свою свободу, чтобы возвратить
ту даму к вашему доброжелательному взгляду, и
освободить её от того основания поношения, которую ты
с поспешностью несправедливо обременил её с моим
соображением».
«Это не имеет значения, – сказал жестокий брат, взяв
мой меч, – или ты поспешно безропотный, либо я лишаю
тебя свободы. Но так как твое коварство в моей власти,
ты доселе почувствуй все результаты моей
злопамятности».
«Уведите его прочь, – обратился он к некоторым своим
людям, – бросьте его в наихудшую темницу, которую вы
сможете найти, и дозвольте ему быть сохраненным
тщательно от усилия смерти, если он ещё раз убежит».
С этими словами несколько мужчин пытались увести
меня из комнаты, но я отбил с пренебрежением. Сделав
небольшой поклон Судимирис, чье лицо выражало
крайность ужаса и страдания, я последовал за моими
проводниками в тюрьму, определенную для меня;
которую я рассматривал с тайным наслаждением.
Потому что этим поступком, кто привел меня в это,

доставил свидетельство моей любви для обожаемой
Судимирис».

ГЛАВА 6. В которой будет видно, что дама так же
великодушна, как и её поклонник.
«Я провел несколько дней в этих лишениях свободы
достаточно уныло. Моё неведение участи Судимирис
причиняло мне добавочную боль, нежели осознание
моих собственных бед.
Однажды вечером, когда я был более в то время обычно
обеспокоен, один мой сторож вошел в мою темницу и,
дав мне письмо, ушел, не говоря ни слова. Я вскрыл это
письмо с опрометчивостью и освещением от лампы,
которая дозволялась мне, я прочитал следующие слова:
«Судимирис к наиболее великодушному Белмуру.
Недостаточно объявить вам, что способ, который вы
взяли, чтобы освободить меня от жестокости моего
брата, наполнил меня крайним почтением и
восхищением. Поэтому великодушный поступок
заслуживает большего вознаграждения. И я не

колебалась признать, что мое сердце наиболее
ощутительно тронуто этим.
Да, Белмур, я получила это славное свидетельство
вашего расположения с такой признательностью, как вы
сами могли пожелать внушить мне. И это не будет
продолжительным. Прежде вы держите неопровержимое
доказательство действия, что это имело на душу
Судимирис».
«Это письмо, мадам, – продолжал сэр Георг, – полностью
рассчитывало сделать мне надежду, что я не был
ненавидим божественной Судимирис. И она задумала
нечто о моем состоянии. Я покорился большинству
приятных упований».
«Что! – воскликнул я, перегруженный от
невоздержанности своего ликования. – Сделает более
удивительная Судимирис, снизойдя, чтобы уверить меня,
что я тронул её сердце? И она посулит мне, что я получу
какое-то неопровержимое доказательство от её
признания? Ах! Слишком счастливый, а также удачный
Белмур, с какой славной участью поспешность твоя
опасна! А как ты стремился обожать эти узы, что
предоставило тебе уважение божественной Судимирис!»

«Таковы, мадам, были опасения, которые записка
внушила мне. Я постоянно льстил себе касательно
большинства пленительных надежд в течение
продолжительных трех недель, в которых я услышал
довольно о Судимирис. Мое воображение было всецело
насыщено теми сладкими размышлениями, которые её
письмо заставило меня питать.
Наконец, вечером одного дня я полностью провел в
перечитывании письма Судимирис и толкования смысла
его тысячью различными способами, однако приятными
для моих пылких пожеланий. Я увидел благоразумную
Уриною, входящей в мою тюрьму, сопровождаемая
Токсаресом, кого я не заметил во время моего
последнего лишения свободы.
Всецело направленный на лицезрение этих двух друзей,
не сомневаясь, однако, что они принесли мне
большинство приятных известий, я подбежал к ним.
Бросаясь к ногам Уринои, я умолял в восторге ликования
сообщить мне о повелениях Судимирис.
Уриноя в некотором замешательстве от этого жеста
просила меня встать.

«Это соответствует, – воскликнул я, – я не смог бы
одолеть то в этом состоянии, когда я получу сведения о
том блаженстве,которое Судимирис, имея доброту,
посулила мне».
Уриноя вздохнула при этих словах, глядя на меня с
видом сострадания и нежности...
«Боже, – сказала она, – что все я могу сказать, было так
приятно как прежние новости, которые я скажу, как есть.
Вы освобождены и на свободе, чтобы покинуть город в
данный момент!»
«Судимирис, – продолжила она, – купила вам свободу за
утрату своей собственной, чтобы спасти вас от оков её
брата. Она поставила на другие, случайно, более
жестокие, нежели те, что вы носили. Итак, она вышла
замуж за мужчину, кого она ненавидела, чтобы добыть
вашу свободу. Её брат дозволил ей это при единственном
условии».
Едва Уриноя закончила эти слова, когда я упал без
чувств или движения к её ногам. Токсарес и она, кто
предвидели, что могло бы случиться, запаслись
укрепляющими лекарствами, нужными, чтобы поправить

меня, привели меня в чувство с бесконечными
хлопотами.
«Жестокая! – сказал я им с тоном и видом, которые
свидетельствовали неумеренность моего отчаяния. –
Зачем вы помешали мне в умирании однажды, чтобы
отвратить тысячу смертей, которые я вынесу из моего
горя? Это ли подтверждение тех славных надежд,
которыми Судимирис решила меня угостить? Это ли
доказательства вознаграждения я ожидал? А бросанием
себя самой в руки моего соперника, так она уплачивает
те обязательства, как она полагала, она будет обязанной
мне?
«Ах! Бесчеловечная Судимирис! Было это, чтобы сделать
мое отчаяние более острым. Так ты льстила мне такой
перспективой счастья? И были ли оно необходимо к
великолепию твоей свадьбы, как моя жизнь будет
жертвоприношением?»
«Но как несправедлив я, – воскликнул я, раскаиваясь на
мгновение в тех обидных подозрениях. – Как
несправедлив я обвинять божественную Судимирис в
бесчеловечности? Не было ли это, чтобы доставить мне
свободу, поэтому она даровала себя мужчине, которого

она не выносит? И не она ли сделалась навсегда
несчастной, чтобы добыть мне воображаемое счастье?
Ах! Если это будет так, что за несчастный человек я! Кто
только вызвал то страдание, на которое она обрекла саму
себя!»
Ах! Свобода, – продолжал я, – как я питаю отвращение к
тебе с тех пор, как откупился несчастьем Судимирис! А
как гораздо более слаще и великолепнее были те узы,
которые я носил ради её цели!»
Мои вздохи и слезы не оставили мне больше силы речи,
я упал на свое ложе, раздавленный смертельным горем.
Уриноя и Токсарес присели рядом, чтобы утешить меня
и говорили все, что разумные и осторожные люди могли
бы поразмыслить, чтобы облегчить мое отчаяние.
«Хотя я услышал, что Судимирис выдана замуж, –
возразил я, – не умирая тотчас; все-таки не думайте, что
я вытерплю эту ненавистную жизнь, чтобы продолжать
иметь сильное страстное желание. Если печаль не скоро
окончится для меня, я отыщу смерть другими
средствами. Так как Судимирис потеряна, я имею
довольно дел в мире».

Милостивая Уриноя и Токсарес напрасно старались
отклонить меня от этого мрачного решения. В то время
как Уриноя, находя все свои аргументы недейственными,
она вытащила письмо из своего кармана и преподнесла
его ко мне:
«Я имела предписания, – сказала она, – не позволять
этому письму быть выданным вам до тех пор, пока не
оставите город. Но отчаяние, к которому, я вижу, вы
пришли, дает, как я постигаю, отступление от моего
точного соблюдения тех приказаний».
Пока Уриноя говорила, я вскрыл это письмо
трепещущим и встретил его, как следует.

ГЛАВА 7. Содержит происшествие вполне как
правдоподобное, как и всякое в романах Скюдери.
«Судимирис Белмуру.
Если то доказательство моей признательности, которуя я
посулила доставить вам, уменьшит резко ваши
ожидания, не вините недостаток моего желания, только
суровость моей судьбы. Это было исключительно

данным способом, которым я могла доставить вам
свободу. Не есть ли это слишком дорого купленная
гибель всего моего счастья, если бы только вы примете
это, как вы могли бы.
Я позволила послушаться своих собственных
наклонностей: нет мужчины в мире, которого я больше
полюбила, чем вас самого. Я буду обязана данным
признанием к памяти вашего расположения, которое вы
доставили мне. Такой щедрый пример и пользу, которую
я ожидаю, вы сотворите, есть к утешению под бременем
несчастья, которое общее для нас обоих.
Хотя я имею больше основания сетовать, потому что я не
смогла быть справедливой к вам, если не жестокой в то
самое время или пожаловать выгоду за обременение вас
несчастьем. Если жертва, которую я принесла сама к
вашей цели, дает мне всякое право к постоянству вашей
любви.
Я повелеваю вам силой это, доставит мне очень вас,
чтобы существовать и прибавлять те страдания к моему
положения горя, быть причиной вашей смерти.
Помните, я гляжу на ваше непослушание, как акт более
жестокой неблагодарности. А ваше согласие с этим

прошением всегда будет почтенной, как милейшее
доказательство, что вы доставите тем пылом, что вы
вынесли от несчастной Судимирис».
«Ах! Судимирис, – воскликнул я, читая это письмо, –
более жестокая в вашей благосклонности, чем суровость!
Затем лишая меня себя самого, вы запрещаете мне
умереть. И подвергаете меня таким суровым повелением
к беде бесконечно более суровой и мучительной, чем
кончина?».
«Да, – продолжал я после короткой паузы, – да,
Судимирис, ты доселе повиновалась, что мы не умрем
потому, что ты поспешно повелела нам жить. Однако, к
мучениям, к которым ты приговариваешь нас, мы
повинуемся этому повелению. И дадим тебе безмолвное
доказательство нашей настоящей покорности
перенесением той жизни, в которой потеря тебя
представилась истинно несчастной».
Уриноя и Токсарес несколько уверились решимостью,
которую я принял, ободряли всеми убеждениями
дружбы, которая могла быть предложена из их уст,
настаивать на этом. А Уриноя, предлагала мне
прощальный привет, я старался одержать верх над ней,
чтобы доставить мне лицезрение Судимирис ещё один

раз, либо, по крайней мере, отнести письмо от меня к
ней.
Но она отказала обоим этим ходатайствам так упорно,
сказав мне, что Судимирис также не согласится, ни к
одному, ни к другому. Я был принужден быть
довольным с надеждой, что она сделала мне, чтобы
обозначить мою печаль в истинном свете своей госпоже
и уверить ее, что ничего, кроме её повелений, не может
помешать мне умереть.
Потом беря позволение у меня со значительной
заботливостью, она вышла из тюрьмы, оставляя
Токсареса со мной, кто помог мне одеться и вывел меня
из того плачевного места, где я провел так много
печальных и радостных часов. За воротами, которые он
открыл мне, я нашел лошадь, ожидавшую меня. Обнимая
этого верного наперсника со многими выражениями
благодарности, я пожаловал перстень некоторой
ценности ему, чтобы поминать меня; и взобрался на свою
лошадь с разбитым сердцем.
Я держал прежний путь, который представился моим
глазам и ускакал прочь, не зная, куда я ехал. Так я скакал
верхом целую ночь, также совершенно прикованный к
своему состоянию.

Я не ощущал свою лошадь, которая устала. Она могла с
трудом перевозить меня шагом в дальнейшем. Наконец,
бедное животное пало вниз подо мной, так что я был
вынужден слезть с лошади. А оглядевшись вокруг, я
заметил, что находился в лесу, вне видения меньше всего
какого-нибудь жилища.
Дикость и уединенность польстили моему отчаянию. А
пока моя лошадь паслась на траве, которую могла найти,
я бродил вокруг. Утро как раз наступало, что дало мне
достаточно дневного света, чтобы направить мои шаги.
Перемена, наконец, открыла мне пещеру, которая
казалась, чтобы стать жительством какого-нибудь
отшельника или неудачного возлюбленного, как я сам.
Она была выкопана на стороне скалы, вход в нее за
плотным рядом кустарников, которые прятали вход из
поле зрения.
Я сделал несколько шагов, проходя довольно резко и
убедился, что оно раньше служило жилищем для
некоторых набожных или унылых особ. Там были
сидения, дерн поднимался с каждой стороны. Род ложа
составляли высушенные листья и камыш, и отверстие,
проделанное искусственно наверху, чтобы пропускать
свет.

Пока рассматривал это место внимательно, весь я вдруг
принял решение, вдохновленное моим отчаянием,
которое продолжалось и тут: предаться своей печали в
отходе, таким образом, подходящим для моего
намерения.
Поэтому дав своей лошади свободу, идти куда она
пожелала, и, подняв свои руки к дереву возле моей
пещеры, я взял в обладание это одинокое жилище и
посвятил все мои часы размышлениям моих несчастий.
Я жил в этой манере, мадам, десять месяцев, не чувствуя
ни малейшего желания перемены своего жилища. В
течение всего того времени я жил совершенно безопасно
и неоткрыто».
Сэр Георг, взяв здесь паузу, сделал передышку. А старый
баронет сказал то, что найдете в следующей главе.

ГЛАВА 8. Единственная битва сражение с громадной
храбростью, и описана с удивительной точностью.
«Доставьте мне позволение, сэр, – сказал сэр Чарльз, –
спросить, как вы питались все это время?»

«Увы! Сэр, – ответил сэр Георг, – вздохи и слезы были
моим прокормлением».
Сэр Чарльз, мистер Гланвиль и мисс Гланвиль
засмеялись при этом ответе, а Арабелла казалась сильно
сконфуженной.
«Это не выдумано, – проговорила она, – что сэр Георг
или, лучше сказать, принц Веридомер, жил десять
месяцев без еды, чтобы поддерживать природу, но такие
маловажные обстоятельства всегда выкинуты из
повествований историй. А искренние слушатели должны
быть очень тихими и неопасливыми, что не
задумываются без объявления, что мужчина должен
потребно вкушать в месте за десять месяцев».
«Но еда сэра Георга, живущего там, – возразил баронет,
– была очень несущественна и вряд ли доставила ему
много пропитания».
«Я полагаю, – снова начала Арабелла, – он жил много на
такие запасы, какие лес доставлял ему. Такие как дикие
плоды, зелья, горькие салаты и тому подобное, которые,
принимая в соображение печаль, что овладела им,
казались сладострастной едой. И которые несчастный

Оронта, когда он находился в тождественном
положении, вообразил бесконечно полезным для себя».
Сэр Чарльз, находя, что Арабелла не взяла во внимание
преувеличение рассказчика обитания его вздохами и
слезами, миновал это из-за боязни прогневания её. А сэр
Георг, кто находился в каком-то нетерпении, чтобы
выставить себя, когда он замечал, что Арабелла была
рассудительной довольно, чтобы предположить, что он
должен есть в течение своего местопребывания в лесу,
пошел со своим повествованием в такой же манере.
«Я жил, как я раньше говорил вам, мадам, в этой пещере
десять месяцев. И истинно я был так примирен с тем
одиноким образом жизни и находил так много прелести в
этом. Я предполагал, что останусь там, пока однажды
случилось приключение, которое я намереваюсь
изложить подробно.
Это было моим обыкновением выходить каждый вечер в
лес. Возвращаясь в мою пещеру несколько позднее, чем
обычно, я услышал крики женщины на некотором
расстоянии, которые, казалось, издавали муку.
Я остановился послушать, из какой стороны те крики
поступали; и заметил, они, казалось, приближаются

ближе ко мне. Я спустил вниз мои доспехи с дерева, куда
повесил их. Поспешно вооружившись, направил свой ход
в то место, откуда те жалобы исходили, решая помочь
той неизвестной особе со всей крепостью,
предоставленной мне.
Пройдя несколько шагов, я высмотрел сквозь ветви
деревьев мужчину верхом на лошади с дамой, которая
силилась приобрести свободу и временами громко
призывала на помощь.
Это зрелище воспламенило во мне ярость против того
нечестивого похитителя, я подлетел к нему, и когда я
подходил в пределах слышания...
«Остановитесь, подлец! – воскликнул я, – и прекратите
прилагать насилие к той даме, кого ты увозишь прочь
силой. Либо приготовься защищаться против одного, кто
умрет прежде, чем он дозволит тебе продолжать твои
несправедливые намерения».
Мужчина, не отвечая мне, пришпорил свою лошадь, и
было невозможно задержать его, не имея моей
собственной лошади, которая никогда не покидала леса.
Она появилась в моем поле зрения, я быстро оседлал её и

последовал следом. Похититель ехал с такой скоростью,
что я настиг его в момент.
«Негодяй! – сказал я. – Освободите даму и
защищайтесь».
Эти слова, которые я сопровождал с грохотом удар по
его шлему, принуждал его опустить вниз даму, которая
умоляла Небеса с предельным пылом пожаловать мне
победу.
Отступая на несколько шагов назад, чтобы
воспользоваться полем лицезрения меня, он сказал:
«Я не знаю, за какой повод ты стоишь сам, чтобы
воспротивиться моим намерениям. Но я хорошо знаю,
что ты возжелаешь дорого раскаяться в своей
безрассудной смелости».
Сказав это, он продвинулся неистово по направлению ко
мне и прицелился с таким тяжеловесным ударом на мою
голову, который я не получил при своей защите. Я не мог
дальше оставаться в положении, чтобы защитить
измученную леди.
Однако владел величайшей вообразимой ловкостью,
чтобы избежать данный удар. Я набросился на него с

такой значительной неистовостью и направил свои цели
так хорошо, что за несколько мгновений я ранил его в
разные места, а его руки были окрашены кровью.
Этот умелый успех удвоил мою энергию и, владея
удачным взмахом своего меча, распустил завязки на его
шлеме. Он упал с его головы неприкрытой. Я
намеревался позволить опустить ужасный удар на нее,
который, несомненно, раздробил бы её на тысячи
кусочков. В то время он выкрикнул о пощаде и не трогал
упавший свой меч. Тем самым жестом уверил меня в
своей победе, которая была полной.
«Живой подлец, – воскликнул я, – так как твое коварство
основывается достаточно, чтобы ценить жизнь после
поражения; но поклянись на моем мече, что ты
сникнешь, никогда более не покусишься на свободу той
дамы».
Пока я говорил, я заметил, что он был не в состоянии
дальше усидеть на своей лошади. Однако зашатавшись
на миг, он спустился и упал, распростертым на земле без
движения.
Тронутый при этом зрелище состраданием, я слез и,
полагая его в обмороке, приготовился доставить ему

некоторую помощь. Однако при моем ближайшем
приближении, я нашел, что он был вполне мерт.
Поэтому оставляя этот печальный объект, я повернулся
кругом с намерением уйти и предложил утомленной
даме мое дальнейшее содействие. Но я ощутил её уже в
своих ногах.
«Доблестный рыцарь, – сказала она голосом таким
обворожительным, что все мои способности
прекратились, – как восхищением, дозволенным мне, на
своих коленях отблагодарить вас за освобождение,
которое вы добыли мне от того подлого мужчины. Так
как вашей удивительной доблести я буду в долгу не
только сохранением моей жизни, но что есть бесконечно
милее для меня, моей чести».
Изумление, когда я узрел чудесную красоту, что
оказалась передо мной, заставило меня миг на такой
внимательный пристальный взгляд, что я забыл, что она
была в моих ногах, вновь собравшись, однако с
некоторым замешательством при моем небрежении...
«Ах! Встаньте, мадам, – воскликнул я, помогая ей с
бесконечным уважением, – и не унижайте такое
совершенство, которым всякие государи на земле могли

величаться, чтобы появиться пред этим. Так вы можете
лучше постичь перемену, которую зрелище этой
прекрасной незнакомки произвело в моей душе, я
постараюсь доставить вам описание красоты, которая
всецело была чудесной».

ГЛАВА 9. В которой читатель найдет описание
красоты в стиле истинно возвышенном.
«Недавно выпавший снег, – продолжил сэр Георг, –
сделался бы смуглым в сопоставлении утонченной
чистоты той белизны, которую восполнила земля на её
вид. И хотя боязнь немного накопила садовые гвоздики
на её щеках, все-таки радость при освобождении,
казалось, насадила её там такими свежими
преимуществами, что всякое око могло сузиться при
цвете того смешанного блеска.
Ее уста так хороши при форме, как вид мог бы стыду
подражать и лучше нарисовать с живейшими оттенками
и через некоторые мелкие интервалы ликования. Они
хотели улыбки, которые печаль и ужас удалили. Однако
она никоим образом не открыла этого, но как восток при

рождении прекрасного дня затем обнаружил сокровище,
чья превосходная белизна составила цену неоценимую.
Все черты её лица имели такое близкое родство к
пропорции и симметрии, как отдельные оригиналы
искусства Апелесса (122) могли вызвать это к его славе,
переписанные красоты с нее, как лучшие образцы. Овал
её лица выставил крайность несовершенной окружности,
почти придал форму к безупречному овалу.
И это сокращение дива было заострено парой ярчайших
звезд, что всегда освещались властью Природы. Как их
цвет был одинаков с небесами, имели шарообразную
гармонию в своем движении и так смешивались с
оживлением так пронзительно, как ни непоколебимее
зрения, ни строже душа. Могла ли рука сама
сопротивляться доказательствам против тех заостренных
великолепий.
Её голова была коронована громадным количеством
прекрасных длинных волос, вид которых, так готовых
соответствовать красоте её очей, как воображение могло
сотворить. От этих див лица точку опоры её шеи, руки и
122 Апеллес, Апел – древнегреческий живописец, в окружении Александра
Великого (370-306 г. до н.э.)

формы и здесь представляли состязание между формой и
белизной двух прежних, которые держались величайшим
поручением от Природы, чтобы сработать чудеса.
Ее красота была чудесной и не могла не иметь успеха
произведения внезапного результата на сердце, как мое.
Приходя в мгновение от излишнего восхищения на
нечто, однако более чувствительнее, я повторил мои
предложения служения прекрасной незнакомке, которая
донесла мне, что она боялась за своего отца. Имела
случай для некоторого содействия, её похититель удалил
своих слуг, чтобы обещать ему и сохранить от его
преследования, пока он выедет со своим выигрышем.
Я умолял её направить меня к месту, где она покинула
своего отца, уверяя ее, что я легко рискну своей жизнью,
чтобы второй раз сохранить его. А так как она желала
поехать со мной, то я посадил её впереди себя на свою
лошадь и заимел изысканное удовольствие поддержки
своими руками наипрекраснейшего и замечательного
создания в мире.
Менее чем за полчаса, который казался для меня только
мигом, мы доехали до места, куда она рвалась к своему

отцу, кого мы узрели с тремя его слугами, поддерживая
бегство против вдвое больше их врагов.
Тихо опустив вниз прекрасную незнакомку, я подлетел
на помощь к её отцу и, кидаясь неистово посреди его
нападающих, справился с двумя из них, как многими
ударами иными. Заметив такую неожиданную помощь,
противники дали немного назад, а я использовал
преимущество их ужаса, чтобы увеличить свои удары, и
положил ещё двоих из них к своим ногам.
Там оставалось теперь победить только четверых, а мое
прибытие доставило новые силы к тем, чью часть я взял.
Они помогали мне так хорошо, что мы вскоре никого
более не оставили.
Остальные, увидев своих товарищей убитыми, добились
своей безопасности в бегстве. Мы были так
великодушны, чтобы преследовать их, кровь таких
несчастных людей недостойна, чтобы быть пролитой
нашими мечами.
Прекрасная незнакомка, видя нас победителями,
подлетела, чтобы обнять своего отца, кто, держа ее, сжал
её своими руками, поворотил свой взгляд на меня, затем
оставляя ее, подошел ко мне и в наиболее вообразимо

любезных выражениях отплатил мне благодарностями за
помощь, которую я принес ему. За сообщением своей
дочери, что я сделал ей сохранность, этот пожилой
джентльмен своей признательностью назвал меня
хранителем его жизни, доблестным защитником чести
его дочери, его охраняющим ангелом и блюстителем его
рода.
Он обременил меня таким множеством благодарностей и
похвалы, что я не мог предпочесть, кроме как быть в
некотором смущении. И чтобы положить конец им, я
попросил сообщить мне, какими средствами он дошел до
того несчастья.
Он рассказал мне, что проживая в замке в этом лесу,
чары его дочери пленили соседа-лорда, чья репутация и
особа неприятны обоим: ему и ей. Он совершенно
отказался отдать её за него. Вслед за тем он встретился с
ними, когда они намеревались посетить родственника на
некотором расстоянии.
Вытащив Филонику из кареты, бросил её перед собой на
лошадь и повез её прочь, оставляя восемь своих слуг,
заняться им и его слугами, которых только четверо. Они
должны были неминуемо погибнуть, пока я не пришел к

нему на помощь и моей чудесной храбростью победил
всех его врагов.

вполне в её рабстве; так ни Доротея, ни Судимирис не
были более пламенно возлюблены.

Сказа это, он попросил меня пойти с ним в замок и,
посадив свою дочь в карету, настоял на моем
размещении рядом с ней, обретя самого себя, приказал
слугам возвращаться домой.

При настойчивейшей просьбе барона, я жил несколько
недель в замке, во время которых ежедневное лицезрение
Филоники так увеличивало мои огни, что я не был
дальше в состоянии скрывать их. Но боялся оскорбить ту
восхитительную красоту признанием своего пыла. Я
томился в тайне. А стеснение, которое я наложил на себя,
причиняло такие мучения, что я впал в глубокую печаль
и выглядел таким бледным и унылым.

Данное злополучие переменило его намерение нанесения
визита, которое было поводом его путешествия...
Барон, тот, кого я встретил, было его титулом, занимал
меня всю дорогу повторением выражений
признательности и заботливости. А несравненная
Филонике снизошла также уверить меня в своей
признательности за услугу, которую я сотворил ей.
При нашем прибытии в замок, я заметил, что он был
очень огромен и великолепен. Барон провел меня в одну
из лучших комнат и оставался в комнате, пока мои
доспехи будут сняты, чтобы он смог бы увериться, что я
не получил никаких повреждений.

Барон ощутил перемену и умолял меня в наиболее
безотлагательных выражениях сообщить ему о причине
моего беспокойства. Но хотя я продолжал упорно
отмалчиваться вместе со своим языком, все-таки мо глаза
высказывались достаточно вразумительно. А румянцы,
которые появлялись на прекрасных щеках Филоники
каждый раз, когда она обращалась ко мне на предметы
моей печали, уверило меня, что она не была не
осведомлена о моей страсти.

Отдал ему подобную учтивость в его собственной
комнате и удовлетворенный, что он не был ранен; мы
возвратились к прекрасной Филонике. И это второе
лицезрение закончило мое расстройство. Оставался так

Наконец, волнение моего желания бросило меня в жар,
барон, кто твердо был уверен, что мое нездоровье
произошло от некоторого скрытого огорчения,
беспрестанно торопил меня объявиться. Найдя все свои

просьбы недействительными, он повелел своей дочери
постараться вывести наружу причину той печали,
которая ввела меня в такое состояние.
Поэтому с той целью приведя прекрасную Филонику в
мою комнату, он задержался несколько минут и покинул
комнату под предлогом дела. Филоника осталась одна у
моего края ложа, её служанки из уважения остались на
другом конце комнаты.
Эта божественная особа, увидев себя одну со мной и
помня повеление своего отца, покраснела. Она опустила
вниз свои очи в таком очевидном смущении, что я не
сумел помочь, заметил это и истолковывал это к
неудовольствию, что она держалась в положении так
близко от меня...
«Какую радость я принимаю за честь, ваше посещение
делает мне, мадам», – произнес я нерешительным
голосом, – «однако так как ничто так не дорого для меня,
как ваше удовлетворение, я скорее отправлю этот знак
вашей доброты к неудачному подлецу, чем видеть вас в
наименьшем принуждении».
«А почему», – ответила она с тоном полным сладости, –
«вы полагаете здесь принуждение, в то время как это

будет более справедливее поверить, что в посещении
доблестного защитника моей чести и жизни моего отца, я
исключительно следую моим собственным
наклонностям?»
«Ах! Мадам, – сказал я, с перенесенным ликованием на
такую благосклонную речь, – маленькая услуга, которую
я имел счастье исполнить для вас, не заслуживает такого
бесконечного расположения. И хотя бы я потерял
лучшую часть своей крови при вашей защите, я хорошо
вознагражден вашей безопасностью».
«Так как вы не жалеете, что вы сделали, – ответила она, –
я расположена быть обязанной вам другой милостью и
прошу этого с большой надеждой достижения этого. Я
должна сообщить вам, что это повелением моего отца я
пользуюсь той вольностью, которая во многом
заинтересована в моем успехе».
«Не имеется повода, мадам, – возразил я, – принять
пользу всякой выгоды, кроме вашей собственной,
привлечь меня повиноваться вам, потому что есть то и
всегда будет всех сильнее касательно меня.

Говорите, в таком случае, мадам, и позвольте мне узнать,
каково оно есть ваше желание для меня. Я имею право
однажды в моей жизни иметь славу повиновения вам».
«Оно есть, – проговорила она, заливаясь румянцем ещё
более, чем прежде, – так сообщите нам касательно
причины той печали, которая, как мы предполагаем,
причиняет настоящее нездоровье».
При этих словах я затрепетал и стал бледным и, не
отважившись открыть истинную причину моей печали, я
оставался в глубоком молчании.
«Я вижу, – произнесла красивая Филонике, – что у вас
нет склонности повиноваться мне. А так как моя просьба,
как я усматриваю, доставила вам какое-то беспокойство,
я возьму верх над своим отцом, не торопить вас дальше
на эти предметы».
«Нет, мадам, – сказал я пылко, – барон удовлетворится, а
вы повинуетесь. Хотя после знания моего преступления,
вы обречете мен к той смерти, которую я так
справедливо заслуживаю.
Да, мадам, этот несчастный мужчина, кто имел
великолепие приобрести ваше уважение небольшой

услугой, которую он сделал вам, уничтожил заслугу того
служения отвагой, чтобы обожать вас.
Я люблю вас, божественная Филонике и не в состоянии
или раскаиваться, либо перестать быть виновным в
любви вас. Я решил умереть и сберечь вашу заботу
выговором моего предложения.
Поэтому я умоляю вас поверить, что я умер бы в
молчании. Только ваше повеление объявить себя. Вы
никогда не узнали бы чрезмерность моей любви и
отчаяния, не имея моего послушания к вашему
принуждению меня исповедать это».
Я закончил эти слова с таким значительным страхом и
замешательством, что я не осмеливался поднять свои
глаза к прекрасному лицу Филоники, чтобы заметить, как
она приняла эту речь. Поэтому я ожидал трепеща ответа,
но нашел то за несколько минут, что она не произнесла
ни слова. Я отважился, наконец, бросить томимый взгляд
на лицо, которое я обожал, и увидел так много следов
беспорядка на нем, что был почти увядшим от опасений
оскорбления за робкую надежду доставлением ей
извинения моей смертью».

ГЛАВА 10. Где сэр Георг завершает свою историю,
которая вызывает непредвиденный результат.
«Молчание Филоники, – продолжил сэр Георг, –
пронзило мое сердце, а когда я увидел её встающую со
своего сиденья и готовую уйти прочь без слов, горе
овладело моим расположением духа.
Произнося восклицание, я упал в обморок, который, как
мне позже сообщили, очень встревожил прекрасную
Филонику, которая, возвращаясь на свое сиденье, имела
доброту помогать своим служанкам в приведение меня
самого. А когда я открыл свои глаза, имел удовольствие
узреть её безмолвную возле меня и со всеми знаками
сострадания на её лице.
Это лицезрение немного разуверило меня:
«Я прошу прощения, мадам, – сказал я, – за состояние, в
котором я казался вам прежде. И притом за то, что не
мертв, все-таки, каково есть, конечно, ваше желание».
«Но я сделаю, – поспешно продолжал я, вздыхая, – чтобы
выполнить ваши желания, и вы вскоре будете от
лицезрения жалкого несчастного человека, кто к
последнему своему мигу не перестанет обожать вас».

«Это не ваша смерть, чего я хочу, – произнесла красивая
Филонике, – а после сохранения обоих: моего отца и
меня от смерти, это не благоразумно, что мы дозволим,
вам умереть, если мы можем помочь этому».
«Поэтому живите, Белмур», – продолжила она, заливаясь
румянцем, – «и живите, если возможно, без пребывания в
той склонности, которую я не могу предпочесть. Всетаки однако, осуждаю, какие есть ваши намерения на
будущее. Помните, что ваша смерть будет поступком,
который я не имею решимости простить».
«Говоря эти слова, не давая мне времени ответить, она
покинула мою комнату, а я признал нечто такое ласковое
и благосклонное в них. Я решился повиноваться ей, и это
мое лекарство так значительно, подействовало. Тем не
менее, волнение души увеличило мою горячку так
сильно, что моя жизнь отчаялась.
Барон едва оставлял край моего ложа. Филонике
приходила каждый день, чтобы видеть меня, и казалось,
что весьма передвигается опасность, в которой я
находился. Однажды, когда мне было хуже, чем обычно,
она подошла к закрытому краю ложа, приоткрывая
занавес...

«Что, Белмур! – произнесла она. – Так вы платите мало
повиновению к моим повелениям, что вы решается
умереть?»

Филоника рассказала очень немного, однако я заметил,
что в её очах появилась радость, так она была не менее
заинтересована в моем выздоровлении, нежели её отец.

«Небеса мне свидетель, мадам, – сказал я робко, – что
ничего так не дорого и свято для меня, как ваши
повеления. А так как из вашей в высшей степени
доброты вы пожелали иметь некоторое попечение за мою
жизнь, которую я сохраню, чтобы повиноваться вам, это
было в моих силах, но...

Лекарь объявил меня вне опасности. Барон, который
раньше держал свою решимость, пришел однажды в мою
комнату, отдавая приказ тем, кто присутствовал при мне,
оставить нас одних...

Увы! Мадам, я силюсь напрасно отбросить ярость моей
болезни».
За несколько дней я снова был доведен до чрезвычайного
края. После этого, как прекрасная Филоника раскрыла,
что она не ненавидит меня; она не колебалась, чтобы
рыдать предо мной.
И те слезы, что она так обильно проливала, имели такой
мощный результат на мой разум. Удовлетворение,
которое я испытывал своим телом, доставило такую
перемену в моей болезни, что мое выздоровление не
только уповало, но надеялось.
Барон выразил свое удовлетворение на эту перемену
большинством нежных выражений. И хотя прекрасная

«Принц, – сказал он; рассказав ему свою историю, я
открыл свое истинное достоинство, – я осведомлен о той
благосклонности, которую вы преподнесли моей дочери.
И ощутительно это причинило крайность, которую мы,
заботясь о вас, уменьшили.
Вы хотите познакомить меня касательно ваших чувств,
избежите те неудовольствия, которые вы вытерпели.
Хотя бы ваша родовитость не была такой славной, как
оно есть, все-таки предпочитая достоинство во всех
других выгодах, я счел бы мою дочь польщенной вашей
любовью, и свободно даровал бы её вам.
Но так как к тем необыкновенным качествам, которыми
Небеса так щедро оделили вас, притом прибавьте то
происхождение, такое благородное; не сомневайтесь,

только я намерен сильно благоприятствовать вашему
союзу.
Поэтому если ваши намерения о моей дочери не
изменились, и вы сочтете её достойной быть вашей
новобрачной, я тут же торжественно даю общение вам
пожаловать ее, как только вы вполне поправитесь».
«Я предоставляю вам, мадам, предположить радость,
которую я испытал при этой речи. Она была так велика,
что не позволила мне поблагодарить его, как я
преисполнился неоценимой благодати, которую он
пожаловал мне.
Я увидел Филонику несколько минут спустя, и
повелением её отца дать мне её руку, она исполнила без
какого-нибудь следа неохоты. Почтительно поцеловав её
руку, я обещал торжественно быть её рабом всегда».
«Кто вообразит, – продолжил сэр Георг с
глубокомысленным вздохом, – то счастье, пока оно,
таким образом, представлялось, чтобы польстить мне,
готовило сотворить мне – вынести суровейшие мучения?
Я тут же оставил свое ложе и начал прогуливаться
кругом своей комнаты.

Барон производил большие приготовления к нашей
свадьбе, когда однажды ночью я встревожился от криков
служанок Филоники. Спустя несколько мгновений барон
вошел в мою комнату с помешанным видом.
«О! Сын, – воскликнул он, так он всегда называл меня, –
нынче Филоника потеряна для обоих нас. Она увезена
силой, и я приготовился преследовать и освободить ее,
если возможно. Но боюсь, мои старания будут напрасны,
так как я не знаю, каким способом похитители её взяли».
«Ох! Сэр, – прокричал я, – перенесу я оба горя и ярости,
вы не поедите один. Её спасение принадлежит мне. И я
осуществлю это, либо погибну в попытке».
Барон искренне умолял меня не подвергать себя
опасности рецидива таким опрометчивым решением.
Был вынужден покинуть меня, распоряжением его была
приготовлена лошадь. И как только он вышел из
комнаты в досаде от всего того, что могло быть сказано,
чтобы помешать мне, своих слуг я заставил одеть на себя
доспехи.
Садясь верхом на лошадь, я вызвался быть готовым
сделать неистовую вылазку из замка, давая обеты

мщения против подлеца, который украл у меня
Филонику.
Я ехал верхом целую ночь без остановки. День
показался, когда я находился возле небольшой деревни.
Я въехал в нее и стал определенно расспрашивать о
похитителе Филоники, описывая прекрасное создание и
предоставляя грандиозные награды всякому, кто мог бы
доставить мне малейшие сведения о ней. Но все было
напрасно; я не мог сделать раскрытия.
После странствия нескольких дней без цели, я
возвратился в замок в порядке, чтобы узнать, если барон
был более успешен в своем преследовании после меня
самого. Но я нашел его подавленным от горя. Он не
слышал известия о своей дочери и не дозволил
небольшие опасения при моем рассказе.
Уверяя его, я оказался очень способным в поездке,
которую я держал. Нежное позволение его
многообещающее никогда не давать сверх моего поиска,
пока я не найду восхитительную Филонику.
Однако Небеса не разрешили мне то счастье, и хотя я
провел несколько лет в поиске ее, я никоим образом не
был в состоянии обнаружить, где она находится. Время

не вылечило меня от печали при её потере. И хотя
действием своей судьбы другая цель владеет моим
существом, все-таки я не перестаю сожалеть о её
несчастии и поднести обеты к её счастью».
«И это все, что вы можете сказать? – проговорила
Арабелла, кого последняя часть его истории весьма
захватила врасплох, – или мы сможем ожидать
непрерывность ваших похождений?»
«Я честно рассказал все свои похождения, что достойны
вашего слуха, мадам, – возразил сэр Георг, – и я льщу
себе, вы исполните правосудие собственное. Я несколько
неудачник, чем неверный, а так мистер Гланвиль имеет
небольшое основание обвинять меня в непостоянстве».
«В моем мнении, – снова начала Арабелла, – мистер
Гланвиль выражался слишком благоприятно о вас, тогда
как он называл вас непостоянным. А если он прибавил
эпитет неблагодарный и несправедливый, то он заметил
ваше качество лучше».
«Превосходно, сэр, – продолжила она, – вы никогда не
убедите всякую рассудительную особу, что вы будете в
состоянии потерять воспоминание о прекрасной и
великодушной Судимирис. В вашей новой страсти к

Филонике не была чрезмерность легкомыслия. Но ваше
страдание – такая слабая потеря этой последней красоты.
И дозволяя ей оставаться в руках её похитителя, пока вы
дозволили другой благосклонности захватить вашу
душу, такое оскорбление во всей правде и постоянстве,
которое вы заслуживаете, чтобы быть размещенным
посреди притворнейшего мужского пола».
«Увы! Мадам, – ответил сэр Георг, кто не предвидел
заключения, которое Арабелла вытащит из этого
последнего приключения, – вы имеете несчастного
мужчину, чьи надежды так часто и так жестоко
разочаровывались, что делать? Я оплакивал потерю
Филоники потоком слез.
Я предпринял бесконечные усилия обнаружить ее, но не
к умыслу, а когда Небеса, сочувствуя моему страданию,
представили моим очам объект, к кому целый мир
должен бы воздавать поклонение. Как мог бы я не
поддаться тому могущественному импульсу, который
вынудил меня полюбить, что казалось так достойно
моего расположения?»
«Не призывайте, – перебила Арабелла, – тот
неотразимый импульс, который был исключительно
результатом твоего изменчивого нрава. То самое

оправдание могло представлять доводы и оправдания
всех поступков, которые мы видим совершенными в
свете. А мужчины не более ответственны за свои
собственные преступления.
Вы подражали знаменитым героям старины так хорошо в
постоянстве их расположений, как это должно быть
признано. Вы сравнялись в их замечательной храбрости.
Вы сейчас будете или вздыхать в вашей пещере от
потери великодушной Судимирис, либо странствуя от
начала до конца мира в поиске прекрасной Филоники.
Вы были настойчивы в вашей благосклонности и
продолжали ваше преследование той единственно
прекрасной. Вы, может быть, скорее, чем это, найдете её
спящей под сенью дерева в каком-нибудь безлюдном
лесу, как Филидаспес (123) сделал для своей
замечательной Делии. Либо скрывался в рабском
состоянии, как Ариобарсанес увидел свою
восхитительную Олимпию. Или связанный случайно в
колеснице и имел известность высвобождения ее, как

123 Dell Artamene, Ouero Gran Ciro, Portato dal Francefe dal Conte Maiolino
Bisaccioni, 1653 (См.: Австрийская национальная библиотека).

Амбрионер сделал красивой Агионе. Или на корабле в
руках пиратов любить бесподобную Элизу, либо...»
«Довольно, дорогая племянница, – помешал сэр Чарльз,
– вы ссылались на примеры достаточно, если этот
непостоянный мужчина имеет благосклонность
последовать им».
«Верно, сэр, – ответила Арабелла, – и я рекомендую его
размышлению поведение тех славных особ, которых я
назвала с целью, чтобы следуя их шагам, он может
достичь признания в их великолепии и счастья, которое
есть».
«Репутация будет вполне постоянной, а обладание своей
госпожой будет обеспечено, сэр, – продолжала Арабелла,
взглянув на сэра Георга, – но Небеса никогда не
возвратят вам границы ваших предков и не поставят вас
на трон, на который вы претендуете, пока вы делаетесь
недостойным её покровительства и таким стыдливым
непостоянством.
Я, может быть, скажу со слишком большой свободой
важному принцу, которому, хотя судьба лишила его
власти, дано право к определенному рангу уважения.
Однако я постигаю, это принадлежит мне в

определенном стиле рассердиться на низость того
преступления, в котором вы изволили совершить мне
оправдание.
А взглянув на самого себя, как обесчещенного теми
часто бесчестными обетами, вы предложили мне
высказать вам, что я сильно неуслужлива. И запрещаю
вам появляться в моем присутствии, пока вы снова не
начали те намерения, которые недостойны вашего
благородного происхождения и способны обхождения со
мной тем уважением, которое есть мое право».
Сказав это, она поднялась со своего сиденья и вышла
очень величественно из комнаты, оставляя сэра Георга,
ошеломленным от стыда и досады на истолкованную
последнюю часть его повествования, и повлекло на него
самого предложение, которое лишало его всех надежд.

ГЛАВА 11. Содержит исключительно несколько
выводов, что тянулись из предыдущих глав.
Мистер Гланвиль чрезмерно насладился от этого
происшествия, которое не могло удержать смеха над

неудачным баронетом, кто казался своим молчанием и
вниз опущенными взглядами ожидал этого.

Граб (124) с большой молвой к самому себе и
развлечением для публики».

«Кто вообразил бы, – сказал Гланвиль, – что такой
славный герой запятнал великолепие своих лавров, как
моя кузина говорит, такой подлой неблагодарностью?»

«Ох! Сэр, – воскликнул сэр Георг, – у меня запас
достаточный для меня, чтобы стать писателем завтра,
если я пожелаю. У меня не меньше, чем пять трагедий,
некоторые завершенные, другие почти закончены. Три
или четыре сочинения про добродетель, счастье и тому
подобное. Три тысячи строчек эпической поэмы,
полдюжины эпитафий, несколько акростихов и длинные
каламбуры, которые служат, чтобы приукрашивать
ежедневные документы; если я только бы был
расположен написать нечто».

«Конечно, принц, – продолжал он, засмеявшись, – вы
должны разрешить поправить вашу репутацию или
удалением снова в вашу пещеру, живя на горьких зельях,
за великодушную Судимирис, либо иное странствие по
миру в поисках восхитительной Филоники».
«Не торжествуйте, дорогой Чарльз, засмеявшись в своем
обращении, имейте небольшое сострадание ко мне. И
признайте, что ничего не может быть более неудачным,
нежели то осуждающее на вечные муки промах, который
я сотворил в последнем конце моей истории. Но зато мое
доброе имя за смелость и постоянство было так
возвышенно, как у знаменитого Орундата или Джубы».
«Так как у вас такая плодовитая выдумка, – сказал сэр
Чарльз, – то вы можете легко исправить этот промах.
Форы сердца! Это сожаление, вы не плохой достаточно,
чтобы стать писателем. Вы займете мансарду на улице

«Нет, в таком случае, – перебил мистер Гланвиль, – вы
годны для критики кофейни Бедфорда, где с остальными
вашими собратьями, полуостряками, вы можете заседать
в приговоре на постановку «Юного Ричардсона» (125)
или Джонсона (126).
124 Улица Граб-стрит до 19 века нищенская улица, где жили обнищавшие
писатели, начинающие поэты, издатели, продавцы книг.
125 Сэмюэль Ричарсон (1689-1762) – английский писатель, родоначальник
«чувствительной» сентиментальной литературы 18 и начала 19 в.
126 Сэмюэл Джонсон (англ. Samuel Johnson, 1709-1784) – английский
литературный критик, лексикограф и поэт эпохи Просвещения, чье имя стало в

Ругать с преднамеренной злобой за пустомелю и за
отсутствие пороков, обращая даже его неподражаемые
красоты в смешное. Язык, потому что ондостигает
совершенства, может быть назван чопорным,
натруженным и педантичным.

«По-моему, Чарльз», – проговорил сэр Георг, – «твое
коварство такого злонравного товарища, боюсь, ты
сникнешь, чтобы насмехаться надо мной, когда я
намереваюсь снискать старанием, чтобы убедить леди
Беллу, что не слог моего рассказа правилен».

Критика, когда они позволяют в большом освещении,
чем ваш слабый приговор, может вынести
поверхностный и показной блеск. А так как те бумаги
содержат приличнейшую систему этики ещё
существующей, осуждать за ругательство
эксцентричного товарища на попираемую добродетель,
превосходная свежая фраза!

«Скажи, – продолжил он, сникнув, – ты держишь
жестокость, чтобы лишить меня законного права на
большое королевство Кента, и украдешь у меня славу
сражения одного против пяти сотен мужчин?»

Те, кто могут не вычитать в смысле, могут приспособить
к одной своей собственной. Затем даются
проницательные намеки, что некоторые особы, хотя они
не оглашают своих действий, могут иметь больше
заслуги, чем те, что делают».

англоязычном мире синонимом второй половины 18 века. В 1744 г. получил
заказ на составление толкового словаря английского языка. В 1750-1752 издавал
журнал «Рэмблер», в котором напечатал 203 «опыта» на этические и
литературные темы. Задачу своего журнала Джонсон видел в том, чтобы
назидать, а не развлекать.

«Я не знаю, – сказал сэр Чарльз, – или моя племянница, в
самом деле, обманута серьезностью, с которой вы
рассказывали вашу удивительную историю. Но
утверждаю, я полагал, что вы были впервые
серьезнейшим, и что вы имели в виду заставить поверить
этому всему, быть фактом».
«Вы так готовы покарать, – произнес мистер Гланвиль, –
за то дурно оцененное обхождение, которое вы
повествовали в конце. Скверным мнением леди Белла
угощает вас, так мне не нужно прибавлять к вашему
несчастью, а поэтому вы будете принцем Веридомер,
если вы желаете. Так как под тем лицом вы обязаны не
делать вид ко всякой даме, как только к бесподобной
Филонике».

Сэр Георг, кто понял его смысл, отправился домой,
обдумать некоторые средства, которыми он смог бы
выйти из затруднения, в котором он находился. А мистер
Гланвиль, как он дал обещание, не старался вывести из
заблуждения леди Беллу взглядом на историю. Он
притворялся, будучи хорошо вознагражденным от
введения из своей власти, чтобы произвести свои
обращения к ней. Потому что она нынче следила глазами
за ним, как сторонница Филоники.
Как для сэра Чарльза, то он не проник в смысл рассказа
сэра Георга, а только полагал, что рассказом такой груды
приключений сэр Георг намеревался угостить компанию
и доставить доказательство ловкости своего вымысла. А
мисс Гланвиль, кто предположила, что он подымал на
смех странные представления её кузины, получила
удовольствие лучше, чем всегда от него.
Арабелла, тем не менее, была меньше удовлетворена,
нежели кто-нибудь из них. Она не могла вынести, чтобы
наблюдать такого храброго рыцаря, который вел свое
происхождение от рода королей, запятнавшего славу
своих любовных дел таким низким вероломством.
«Увы, – проговорила она сама себе. – Как много поводов
имела бы прекрасная Филоника обвинить меня во всем

страдании, которое она терпит! Потому что я причина
того неблагодарного принца, кому она дает свои
расположения, дозволяет ей оставаться мирно в руках
своего похитителя, без старания спасти её, но...»
«Ох! Слишком красивая и несчастная прекрасная некто,
– сказала она, как если бы только та присутствовала и
выслушивала ее, – различи, я умоляю вас, между теми
проступками, которые желания, и теми, к которым
необходимость стремится нас совершить. Я – причина,
это правда, твоего неверного поклонника. Но я невинный
повод, направляемый бедами. Моя пагубная красота
увеличивается со всякой жертвой, в моей власти
достигнуть».
В то время как Арабелла со своей романтической
щедростью оплакивает воображаемые печали, вполне
мнимой Филоники. Мистер Гланвиль, кто считал, что
уединенность, в которой она обитала, укрепляет её в
своих нелепых и смешных представлениях, попросил
своего отца поторопить её поехать в Лондон.
Сэр Чарльз согласился с его просьбой и убедительно
просил её оставить замок и провести несколько месяцев в
городе. Её год скорби нынче истек, она согласилась
уехать. Однако сэр Чарльз, кто не считал здоровье своего

сына вполне закрепилось, предложил провести несколько
недель в Бате, которое охотно было исполнено.

КНИГА 7.
ГЛАВА 1. За краткость которой продолжение
следующей приготовит некое вознаграждение.
Сэр Георг, чтобы удовлетворить нрав Арабеллы, не
осмеливался прибыть в замок в течение нескольких дней.
Но услышав, что они готовились оставить провинцию, он
написал короткую записку к ней в стиле романа,
наиболее скромно умолял её дозволить ему важную
аудиенцию.
Арабелла, уведомленная Лючией, к кому джентльмен
сэра Георга отправился, так он принес письмо от своего
хозяина. Арабелла приказала ей доставить его в свою
комнату, и как только он появился...
«Каким образом доходит это, – проговорила она, – что
принц, ваш хозяин, имеет самонадеянность докучать мне
снова после моих безусловных повелений на
противоположное?»

«Принц – мой хозяин, мадам!» – повторил мужчина,
чрезмерно удивленный.
«Да! – сказала Арабелла. – Разве вы не оруженосец сэра
Георга? И разве он не доверяет вам большинство своих
тайных намерений?»
«Я состою у сэра Георга Белмура, мадам, – ответил
мужчина, кто не понимал, что она подразумевает. – Я не
имею чести быть оруженосцем».
«Нет! – перебила Арабелла. – Это странно в таком
случае, что он почтил вас своим поручением. Прошу, с
чем вы пришли походатайствовать за него?».
«Мой хозяин, мадам, – сказал он, – приказал мне
доставить это письмо к вашей милости и оставаться до
ваших повелений».
«Вы уверяете меня, – проговорила она сурово,
раздраженная, что он не передал письмо на своих
коленях, как было обыкновение в романах, – что вы не
знакомы со смыслом этой дерзкой записки, так как вы
выражаете так мало страха от моего неудовольствия.
Но знайте, заносчивый, что я ужасно оскорблена вашим
хозяином его дерзостью. Полагать, что я прочитаю это

доказательство его нахальства и неверности, и вы стоили
бы моей злопамятности. Я как бы заставлю вас
пострадать за ваш недостаток уважения ко мне».
Бедный мужчина удивился и поразился на её гнев и
пришел в замешательство очень, чтобы понять, что она
имела в виду. Открыл свой рот, чтобы сказать чтонибудь, вероятно, в свою собственную защиту, тогда как
Арабелла помешала ему...
«Я знаю, что ты желал бы сказать, – проговорила она, –
ты желал бы оскорбить мое терпение притворной
подробностью твоего хозяина вздохов, слез, восклицаний
и отчаяния».
«В действительности, мадам, я не намереваюсь говорить
какую-нибудь такую вещь», – возразил мужчина.
«Нет! – повторила Арабелла, немного разочарованная. –
В таком случае отнесите назад его заносчивую записку,
которая, я полагаю, содержит печальное объяснение.
И скажите ему, что он смог так скоро забыть
великодушную Судимирис ради Филоники и сумел
потом быть притворным к той бесподобной красоте, нет
человека достойнее, чтобы поклоняться Арабелле».

Мужчина, кто не сумел бы рассказать, что сделать с этой
запиской, боялся, что он позабудет эти два имени, кротко
умолял её изволить познакомить своего хозяина с
письмом её намерений.
Арабелла, полагая, что он подразумевал докучать ей ещё
более, совершила сигнал своей рукой очень
величественно для него, чтобы ушел. Но он, не
способный постичь её смысла, стоял неподвижно с
видом недоумения, не отваживаясь попросить её
растолковать саму себя, полагая, что она этим сигналом
требовала нечто от него.
«Почему ты не повинуешься моим повелениям?», –
сказала Арабелла, находя, что он не уходит.
«Я буду уверен, мадам», – ответил он, желая тем самым
временем тайно, что она позволит ему узнать, что они
были.
«И все-таки, – проговорила она поспешно, – твоя
хитрость, ослушавшись меня в данный момент, разве я
не приказываю вам оставить мое присутствие и не
говорить более о вашем непостоянном хозяине, чьи
преступления воздали ему отвращение всех
великодушных особ каких-либо?»

Посланник сэра Георга весьма удивленный на такую
жесткую аттестацию своего хозяина и гнев, которым
дама была возбуждена, приготовился поспешно выйти из
её комнаты.
А при своем возвращении уведомил своего хозяина
настоящим приемом, которое он встретил, с пересказом
всех слов леди Беллы.
Несмотря на грубые ошибки, которые он сделал в именах
Судимирис и Филоники, сэр Георг понял довольно
хорошо. И нашел новый повод удивления на выходку
сумасбродства Арабеллы, которую он никогда не
предполагал, объясняясь в том стиле с его слугой.
Поэтому, не стараясь увидеть Арабеллу, он приехал
принести свои поклоны к сэру Чарльзу, мистеру
Гланвилю и мисс Гланвиль. С последней он говорил
несколько нежных вещей, так он произвел ей весьма
сожаление своего пребывания с ними в провинции.

ГЛАВА 2. Не так длинна, как первая намечалась, но
содержит, тем не менее, неожиданное приключение в
дороге.

День их отправления подошел, они поместились все в
карете, а шесть слуг сопровождали верхом на лошади.
Первый день путешествия миновали без какой-нибудь
случайности, достойной рассказа. Но по истечении
вторых суток они встревожились появлением трех
разбойников на большой дороге, хорошо скачущих на
небольшом расстоянии.
Один из слуг, кто первый усмотрел их, тотчас подъехал
верхом к карете и прошептал мистеру Гланвилю на ухо,
из страха встревожить дам.
Сэр Чарльз, кто сидел рядом со своим сыном и услышал
это, воскликнул немного от неосмотрительности:
«Как это? Мы в опасности нападения, говорите вы?».
Мистер Гланвиль без ответа выпрыгнул из кареты. Мисс
Гланвиль завопила от заблуждения, и как бы её отец не
последовал, спрыгнула с сидения её брата и схватила его
скорее за верхнее платье.
Арабелла, будучи в странном изумлении на все это,
выставила свою голову наружу из кареты, чтобы
рассмотреть, в чем было дело. Заметила трех или
четырех мужчин элегантной наружности верхом на

лошадях. Кто, казалось, колебались и пристально
смотрели на них, не пытаясь продвигаться...
«Сэр, – сказала она своему дяде, – вон там рыцари,
особы, кто, вы полагаете, нападет на нас?»
«Да, – проговорил сэр Чарльз, – они, в самом деле,
рыцари дороги. Полагаю, у нас будет схватка с ними. Изза этого будет позорно бежать, так как мы имеем перевес
с нашей стороны, и более многочисленней, чем
подходящий для них».
Арабелла, толкуя эти слова в свое собственном обычае,
выглянула снова, увидев грабителей. Тем временем, они
принимали свое решение, скакали по направлению к
ним. Её кузен и слуги расположились в ряд с каждой
сторон кареты, как если бы только обороняться...
«Держитесь, держитесь, доблестные мужчины! – сказала
она так громко, как могла говорить, обращаясь к
разбойникам с большой дороги. – Не пленяйтесь
великодушием риска ваших жизней в битве, в которой
правила чести не обязательны для вас. Нас не насильно
увозят прочь, как вы неверно полагаете, мы охотно
поедем вперед с этими людьми, кто наши друзья и
родня».

«Эй! – воскликнул сэр Чарльз, пристально глядя на нее
от большой неожиданности. – Какой смысл всего этого?
Вы думаете, что эти товарищи заметят ваши утонченные
речи, племянница?»
«Я надеюсь, сэр, – сказала она, затем потянула свою
кузину. – Продемонстрируйте себя, ради Бога, мисс, –
продолжила она, – и следующие мои уверения, что мы не
принуждены. Эти великодушные мужчины прибыли,
чтобы нас высвободить».
Разбойники с большой дороги были достаточно близко,
чтобы услышать голос Арабеллы. Хотя они не могли
распознать её слова, пристально смотрели на нее с
большим удивлением и, признавая, что они будут понастоящему хорошо приняты, посчитали лучше оставить
свое предприятие, и ускакали прочь, как они были
способны.
Некоторые из слуг сделали движение, чтобы
преследовать их, но мистер Гланвиль запретил это.
Вступая снова в карету, поздравил дам с избавлением,
которое они одержали.
«Так как эти мужчины, – произнесла Арабелла, – не
стали освобождать нас из-за ошибочного представления,

что мы увезены прочь силой, то необходимо
преследовать.

делали вид или убежать о защиты, либо увезти нас
прочь».

Они имели некий скверный план, и я утверждаю, я не
знаю, кто, чтобы подозревать, есть виновник этого, не
исключая особу, которую вы победили, – обратилась она
к мистеру Гланвилю, – недавно в единственном бою.
Замаскированный Эдвард, вы уверяли меня, мертв».

«Я клянусь, племянница, – сказал сэр Чарльз, – я не могу,
возможно, уразуметь вас».

«Но может быть, – продолжила она, – это был некий
поклонник мисс Гланвиль, кто намеревался сотворить
попытку увезти её прочь. Мне кажется, он слишком
слабо присутствовал в таком рискованном предприятии».
«Я уверяю вас, мадам, – произнесла мисс Гланвиль, – у
меня нет возлюбленных среди разбойников с большой
дороги».
«Разбойники с большой дороги!», – повторила Арабелла.
«Ну, конечно, будьте уверены, мадам, – присоединился
сэр Чарльз. – За кого вы принимаете их?»
«За людей достоинства, сэр, – снова начала Арабелла, – и
хотя они прибыли, несомненно, или с добрым или
дурным намерением, однако в этом нельзя сомневаться,
но что их происхождение славное. Иначе они никогда не

«Моя кузина, сэр, – вмешался мистер Гланвиль, –
ошиблась в этих людях; и возможно, не поверила им всетаки, что могут быть разбойники с большой дороги,
которые прибыли ограбить нас».
«Нет сомнения, сэр, – сказала Арабелла, улыбнувшись, –
что если б даже они не прибыли защитить нас, то они
прибыли ограбить вас, но это трудно предположить, кого
из нас они намеревались лишить вас. Это могло быть,
очень возможно, что цель – моя кузина, также как и я
сама».
«Помилуйте меня, мадам, – проговорил мистер Гланвиль,
который был склонен помешать ответу своего отца, – эти
мужчины не имели иного намерения, нежели украсть у
нас наши деньги».
«Что! – сказала Арабелла. – Эти кавалеры, что оказались
в такой красивой одежде, я приняла их за особ отборного
достоинства, были грабителями? Я странно ошиблась,
по-видимому.

Несмотря на это, я опасаюсь, несомненно, что ваши
подозрения истинны, и это может быть, тем не менее, как
я говорю, что они прибыли освободить или увезти нас
прочь».
Мистер Гланвиль, чтобы избежать дальше диспут,
изменил разговор, наблюдая со стыдом, что сэр Чарльз и
его сестра представляли, чтобы смотреть на его
возлюбленную кузину, как на нечто, что было вне своего
сознания и смысла.

ГЛАВА 3. Которая заключает достоверный кусок
истории.
Арабелла в течение остатка этого путешествия была
пленена рассматриванием последнего приключения, что
оно мешало однако немного в беседе. По их плану
приближается Бат (127). Местоположение того города
позволяло себе своими средствами создания
сопоставления между долиной, в которой он
127 Бат – город в Англии, местопребывание епископа и главный город графства
Сомерсет, на реке Эйвон. С античности знаменит целебными источниками,
имеется курорт. Название переводится как «баня, чистилище».

располагался (с амфитеатрым видом пригорки вокруг
него) и долиной Темпе.
«Это было в таком месте, как это, – сказала она, следуя
своему сравнению, – та справедливая Андроника спасла
доблестного Гортензия. И в самом деле, я могла бы
пожелать наш въезд в тот город, где могло бы
первенствовать деянием равным человечеству той
прекрасной принцессы».
«За удовлетворение того желания, мадам, – проговорил
мистер Гланвиль. – Это необходимо некой особе, которая
повстречает несчастье, которого вы могли бы облегчить
ему. Однако я полагаю, доброта вашего расположения
может быть одинаково удовлетворена от ненахождения
какого-нибудь повода, как обучение этому, когда оно
встретится».
«Хотя это не будет моей участью повстречаться с теми
оказиями, – возразила Арабелла, – нет повода
сомневаться. Однако иные исполняют, кто, возможно,
имеет меньшую склонность позволить свое содействие,
нежели я сама.

И возможно, если всякие другие, нежели принцесса
Мессина (128) случайно оказалась, чтобы проехать,
когда Гортензий был в руках фессалийцев (129). Он не
освободился от позорной конины, которую ему
назначили за убийство аиста».
«Что! – прервал сэр Чарльз, – вести мужчину на смерть
за убийство аиста! Смешно! Прошу, в какой части мира
то случилось? Посреди индейцев Америки, я полагаю».
«Нет, сэр, – сказала Арабелла, – в Фессалии,
наипрекраснейшей части во всей Македонии (130),
128 Мессина – (лат. Messana) – город в итальянской области Сицилия. История
Мессины неразрывно связана с морем и проливом Сцилла и Харибда. Мессина
была основана греческими колонистами из Халкида в 757 году до н.э. В 5
столетии до н.э. принадлежала Афинам и развилась в значительный торговый
город. (Плутарх, Жизнь Помпеи).
129 Фессалия – греч. Тесалия) – исторический регион на северо-востоке Эллады
на побережье Эгейского моря. Фессалия занимает крупные и плодородные
долины, расположенные вдоль реки Пиньос и её притоков. Фессалия считалась
прародиной эолийских племен. Древние обитатели Фессалии – пеласги.
130 Македония – историческая провинция Греции. Территория принадлежала в
различные исторические периоды к разным государствам и империям – Пеонии,
Древней Македонии, Древней Персии (откуда и проистекает стремление
Александра Македонского и его отца стать властителем всей Персидской
державы), Римской и Византийской империям, Болгарским царствам,
Сербскому царству, Османской империи.

знаменитее прекрасных долин Темпе, которые
возбуждали любопытство всех путешественников».
«Нет, не всех, мадам, – возразил сэр Чарльз, – я знаком с
разными путешественниками, которые никогда не
посещали ее, даже не упоминали об этом. А если это так
превосходно, как вы говорите, я удивлен, что никогда не
слышал об этом прежде».
«Я не знаю, – проговорила Арабелла, – что те
путешественники считали достойным их внимания. Но я
уверена, что если бы даже какая-то перемена приведет
меня в Македонию, то я не оставлю это, пока не увижу
долину Темпе, так прославленную всеми поэтами и
историками».
«Дорогая кузина, – воскликнул Гланвиль, кто мог с
трудом воздержаться от улыбки, – какое изменение в
названии чуда приведет вас в Турцию на таком большом
расстоянии от вашей собственной страны?»
«А так, – сказал сэр Чарльз, – эта знаменитая долина
Темпе находится в Турции... Ну, вы должно быть очень
любите путешествие. Конечно, леди Белла, если вы
поедете в Великую страну Моголов, где люди все
язычники, как они говорят, и поклоняются дьяволу».

«Страна, как моя кузина говорит, – проговорил мистер
Гланвиль, – находится в Великих доминионах синьора
Великого Могола, как вы знаете, сэр...»
«Ну, что же, – перебил сэр Чарльз, – Великий Могол или
Великий синьор, я не знаю, как вы называете его; но я
надеюсь, моя племянница не намеревается ехать туда».
«Нет, если не принудительно буду увезена туда, –
сказала Арабелла, – но намерена, если то бедствие когданибудь случится со мной, так я, если возможно, посещу
долину Темпе, которая находится в той части Греции,
как они называют, Македонии».
«В таком случае я убежден, – ответил сэр Чарльз, – вы
никогда не увидите ту знаменитую долину, о которой вы
говорите. Очень уж неправдоподобно, что вы будете
насильственно увезенной в Турцию».
«А почему вы считаете, что это неправдоподобным, что я
буду увезена туда? – перебила Арабелла. – Разве не те
самые вещи случаются в настоящее время, как делалось
и прежде? А какая-нибудь вещь более обыденна, чем
дама увезенная своими похитителями в страны
отдаленные от их собственной?

Разве не могут одинаковые злополучия случиться для
меня, что так случалось со многими славными дамами до
меня? И может я не буду увезена в Македонию подобием
рока от того знаменитого множества прекрасных
принцесс, кто рожден на большом расстоянии четвертей
мира. Им случилось сойтись в одно время в городе
Александрия. Разве они не рассказали свои чудесные
приключения друг другу?»
«А это было с той самой целью, чтобы собраться», –
проговорил мистер Гланвиль, улыбнувшись.
«Ну, конечно, – сказала Арабелла, – это случилось очень
по счастью для каждой из них. Они были привезены в
место, где они нашли так много славных компаньонок в
несчастье. Они могли свободно сообщить свои
приключения, которые имели право, возможно,
утаиваться, либо, по крайней мере, неполно выданы
нам».
«Несмотря на это, – прибавила она, улыбнувшись, – если
меня увезут в Македонию, тем самым заимею
благоприятную возможность посещения знаменитой
долины Темпе. Я использую осторожность, чтобы не
привлечь злобы фессалийцев к себе неосторожностью,
как тот Гортензий».

«Извольте узнать, сэр, – сказала она, обращаясь к своему
дяде, – то убийство аиста, однако, незначительное дело,
как это может показаться для нас, между тем выглядело,
как преступление самого отвратительного качества среди
фессалийцев. Они имели закон, который запрещает
убийство аистов.
Основание для которого есть: так Фессалия замучена
громадным множеством змей, которые есть приятная еда
этим видам птиц. Фессалийцы наблюдают за ними, как за
священными птицами, посланные богами, чтобы спасти
их от этих змей.
И хотя Гортензий, будучи приезжим, был помилован
через ходатайство принцессы Андроники. Он дал
обещание послать другого аиста в Фессалию. В конце
концов, так он мог считаться невиновным».

ГЛАВА 4. В которой одна из причуд героини
оправдана некоторыми иными вполне, как
причудливыми.
Даный кусок истории с замечаниями сэра Чарльза на
этом привел их в Бат. Их жилища заблаговременно

приготовлены, дамы ушли в свои разные комнаты, чтобы
отдохнуть после изнурительного своего путешествия.
И не сходились до тех пор, пока ужин не был на столе.
Как только мисс Гланвиль нетерпеливо осведомилась,
какое общество было в то время в месте. И услышала,
что там было большое множество особ модного света,
только что прибывших. Она поторопила Арабеллу в
смежную комнату на следующее утро, уверяя ее, что она
найдет настоящее приятное увеселение.
Поэтому Арабелла соизволила сопроводить её и сказала
дамам, пришедших утром, что она оденется в
обыкновенное и пошла в небрежном платье. Однако
вместо капюшона, она носила нечто подобное вуали
темного флера, которая прикрывала почти все её лицо, а
часть её тальи и предоставила ей самый странный
внешний вид.
Мисс Гланвиль была слишком завистлива к
превосходству своей кузины в точке красоты, чтобы
сообщать ей о некоей странности её платья. Она
полагала, это могло бы выставить её на смех теми, кто
наблюдали бы её.

А мистер Гланвиль был слишком незначительным
критиком наряда дам, чтобы ощутить, что Арабелла была
не в моде. А так как всякая вещь, которую она носила,
была ей к лицу весьма, он не умел предпочесть. Только
считать, что она одета удивительно хорошо, поэтому он
ввел её под руку с большей частью наслаждения в залу,
которая оказалась сильно заполнена в то утро.
Внимание большой части общества тотчас было занято
появлением леди Беллы. Приезжие, прибыв сюда,
большей частью определенно критиковались, а каждый
новый объект доставляет приятное пиршество
издевательства и злословия.
Дамы, встревоженные особенностью её одежды,
собрались толпой сообща в партии. А слова: – «Кем она
может быть? Странное создание! Смешно!» – и другие
восклицания одинакового сорта перешептывались очень
вразумительно.
Мужчины поразились её фигуре, завуалированной, как
она была. Её изящный стан, прекрасное обращение её
особы и элегантность её передвижения притянуло все их
внимание. Феномен вуали как бы придавал им важное
беспокойство.

Так прелестная особа представлялась, чтобы посулить
владелице, имеющее выражение лица достойное этого.
Но так было совершенно спрятано от их вида лицо
Арабеллы. При её входе в комнату тянулся флер
совершенно за её лицом, следуя здесь обычаям дам в
«Клелии» и «Великого Кира», которые выходили в
общество, всегда скрывая свои лица с большой
осторожностью.
Остроумные и хорошенькие товарищи бранили с
завистливой защитой и сравнением её с солнцем,
затмеваемым тучей. В то время как щеголь считал это
ужасным нововведением и выражал ужас, чтобы оно не
стало образцом для моды.
Некоторые благоразумного вида приняли её за
иностранку. Другие ещё более проницательнее
предположили её шотландской дамой, прикрывающейс
своим клетчатым шерстяным плащом. А третьи, рода
бесконечно благоразумного, сделали один из тех двух
выводов: она была испанской монахиней, что сбежала из
монастыря, а поэтому не оставила свою вуаль.
Арабелла, неосведомленная о разнообразии мнений,
которым её пояление дало начало, обсуждала в разговоре
с мистером Гланвилем целительное достоинство

бережливости Бата, качество развлечений и таковые
другие темы, в то время как объекты вокруг них
обсуждали её.
Тем временем мисс Гланвиль добралась среди толпы до
своих знакомых, кто едва вынесли выгоду учтивости
первого собрания, прежде они жадно осведомились: кто
та леди, что она привела с собой.
Мисс Гланвиль сообщила им, что та леди была её
кузиной и дочерью покойного маркиза, прибавив с
насмешкой, что она выросла в провинции, не знала
ничего о свете и имела немного самые своеобразные
представления.
«Как вы можете заметить, – сказала она, – тем странным
видом прикрытия, которое она носит».
Ее имя и достоинство вскоре прошелестело по всему
месту. Мужчины, услышав, что она была большой
наследницей, нашли больше красоты в её особе, чтобы
восхищаться. Дамы, устрашенные утверждением
достоинства, прекратили свои насмешки над её одеждой
и начали отмечать образцы прихотей вполне, как
непростительные.

Один вспомнил, что леди Дж. Ф. всегда носила манжет
перевернутым вверх дном, так графиня намеревалась
использовать фартингейл (131). Герцогиня сидела верхом
на лошади, а уверенная дама большого богатства и
близкого соединенного достоинства, так как она не
удостоилась титула, изобрела новое нечто для себя само.
Наказала своим служанкам говорить в высказываниях с
ней – Ваше Благородство, которое позже стало
обыкновением всех её знакомых. И ужасно прогневляли
ее, если они упускали тот пример уважения.

ГЛАВА 5. Содержит некоторые исторические
анекдоты, истина которых, может быть, подвергнута
сомнению, потому что они не упомянуты какиминибудь историками.
После короткого пребывания в месте Арабелла, выразила
желание возвратиться в жилище, мистер Гланвиль вывел
её вон. Два джентльмена, его знакомые, сопровождали
мисс Гланвиль.
131 Фартингейл – структура, используемая в женской одежде в Западной
Европе в 16, 17 веках, для поддержки юбок.

Сэр Чарльз удержал их за завтраком, при котором они
имели благоприятную возможность удовлетворения
своего любопытства. Узрели Арабеллу, снявшую ту
вуаль, как они говорили (а это возможно, они говорили
довольно, нежели она полагала), скрывавшую некое
прекраснейшее личико в мире.
Мисс Гланвиль имела уничижение наблюдать обоих
джентльменов так очарованных от лицезрения личика её
кузины, что длительное время она сидела полностью, не
заботясь. Однако серьезность её поведения давало некое
малое отвращение к юнейшему из них, кто был, кого
дамы называют хорошеньким товарищем, дорогим
созданием и по большей части развлекающимся
мужиной в мире. Он приложился всецело к мисс
Гланвиль и вскоре занял её в определенном разговоре.
Мистер Селвин, так другой джентльмен назывался, был
гораздо более серьезнее очарован. Он принял вид
глубокого знатока прочитанной истории и никогда не
ошибался; чтобы ловить все удобные случаи
выставления своего знания старины, которая была,
конечно, только самой поверхностной. Но имея
некоторое количество немногих анекдотов за душой,

которыми он воспользуется поводом, чтобы дать ход так
часто, как он мог бы.
Он прошел между множеством особ для одного, кто
прилежанием и изучением приобрел всеобщее знание
античной истории. Сказав какую-нибудь подробность
обстоятельства, он прикреплял время вычислением года
с количеством Олимпиад. Это случайно оказалось, он
скажет, в 141-ую Олимпиаду.
Такая изумительная точность имела подходящий
результат у его слушателей и всегда доставляла ему
большую степень почтения.
Этот джентльмен до сих пор не имел удобного случая
выставления своего знания истории. Разговор всецело
повернулся на новости и другие пустяки, когда Арабелла
после того снова немного спрашивает, интересуясь
местом, заметила:
«Было самое важное различие между целительными
водами в Бате и прекрасными ключами у подножья гор
Фермопилы (132) в Греции так хорошо в их качестве, как
способе употребления их».
132 Фермопилы – (букв. теплые ворота) – узкий проход между горой Этой и
южным берегом залива Малиакоса из Фессалии в Локриду, получивший

«Я нахожусь во мнении, – прибавила она, – что Бат
знаменит, как для восстановления здоровья. Менее
посещалась немощными людьми, чем превосходные
ключи Фермопил были красотами Греции, в чем те воды
держали репутацию придания свежего блеска».
Мистер Селвин, кто со всей своей начитанностью,
никогда не встречался с каким-нибудь объяснением этих
прославленных греческих ключей, был весьма смущен на
неспособность продолжать беседу. Молчание остальной
компании подготовило его предполагать, было
направлено всецело на него.
Со стыдом он постигнул наблюдение самого себя,
воспротивился девушке в вопросе, которое так тотчас
принадлежало ему. Это придало ему решимость
перетянуть на себя какую-нибудь цену из этого
затруднительного положения. И хотя он был далек от
убеждения, что там не было таковых ключей в
Фермопилах, о которых Арабелла упомянула, однако он
твердо утверждал, что она, должно быть, ошиблась в их

название от двух горячих серных источников, находящихся по соседству с ним.
(Геродот. История. VII, 176). В истории Греции Фермопильский проход был
ареной важных военных сражений.

местоположении. По его достоверному сведению там не
существовали целительные воды у подножия той горы.
Арабелла, кто не могла перенести, чтобы быть
опровергнутой в том, в чем она пленилась, как
неоспоримым фактом, покраснела от досады на его
внезапное отрицание.
«Это покажется, – сказала она, – вашей речью, что вы
незнакомы со многими важными пассажами, что
проходили между самыми знаменитыми особами там.
Если бы только вы узнали о каком-нибудь факте о
Писистрате (133), афинянине, вы бы имели
представление того случая, которое он имел в тех
ключах. Они положили основание всем тем важным
замыслам, которые он позже осуществил, к целому
ниспровержению афинской формы правления».

133 Писистрат (ок. 600-528 гг. до н.э.) – афинский тиран (выборный титул,
аналог царя без наследования) с 561 г. до н.э. Как рассказывает Плутарх
(«изречения царей и полководцев», 30, 189с), молодой Фрасибул, будущий
тиран милетский, был влюблен в дочь Писистрата и поцеловал её, что весьма
разгневало мать девушки. Однако Писистрат сказал: «Если наказывать тех, кто
нас любит, то что же делать с теми, кто на не любит?» – и выдал дочь за
Фрасибула.

Мистер Селвин, захваченный врасплох, что этот кусок
истории таким же образом избежал его наблюдения,
решил, однако, не давать свою точку.

поверив ему, тем не менее, был влюблен в порядочную
Керинхе, кого он обхаживал, взял тот способ, чтобы
приобрести освобождения себя.

«Я считаю, мадам, – возразил он с большим
самодовольством, – что я очень хорошенько ознакомлен
о каждой вещи, которая имеет отношение к делам
Афинского государства, и имею представление, какими
шагами Писистрат выдвинулся в верховную власть».

Также, это не правда, что властолюбие единственно
вдохновило Писистрата при намерении порабощения
своей страны теми причинами, которые, говорят так,
должны знать небольшие ключи и мотивы его поведения.
Это были ни властолюбие, ни мщение, так приготовило
ему деяние, как он сделал, а это была неистовая любоь к
прекрасной Клеоранте, кого он сперва заметил в
знаменитых ключах Фермопил, которые ввели его в те
соображения.

«Это была, в действительности, важная черта политика в
нем», – говорил он, поворачиваясь к мистеру Гланвилю,
чтобы завести самого себя, чтобы в порядке приобрести
защитника, назначив его.
«Вы ошибаетесь, сэр, – сказала Арабелла, – если вы
воображаете, там была какая-то правда в донесении его
уязвления себя самого, это было сделано или его
соперником Ликургом (134), либо Феокритом (135), кто,
134 Ликург - (800-730 г. до н.э.), древнеспартанский законодатель, которому
древние писатели приписывают политическое устройство Спарты. (Плутарх,
Биография Ликурга, I. Геродот, История. Кн. 8, 131).
135 Феокрит (3 век до н.э.) – автор идиллий, стихотворений, эпиграмм. В
сборнике идиллий читатель найдет общественно-политическую картину того
времени. Влюбленные пастухи и пастушки, восторженные и поэтически
настроенные, всегда красивые и изящные, кокетливые и манерные с жеманной
наивностью – это буколистический комплекс образов, созданный Феокритом.

Увидев то Ликург, кто не был его соперником во
властолюбии, кроме любви, конечно, будет достойным
обладателем Клеоранты, если он сделался бы тираном в
Афинах, он прибег к тому сильному способу в порядке
сохранить её для себя самого».
«Я возражаю против, мадам, – проговорил мистер
Селвин, опуская вниз свои глаза в большом
замешательстве на её превосходное знание истории, –
эти все подробности избежали моего внимания и это в
первый раз случается. Я всегда помнил, что Писистрат

неистово влюбился, и что оно не было властолюбием,
которое заставляло его домогаться верховной власти».
«Я не помню какого-нибудь упоминания данного у
Плутарха (136), – продолжил он, вытирая свой лоб, – или
у нескольких писателей, которые обращались к делам
Греции».
«Очень вероятно, сэр, – ответила Арабелла, – но вы
увидите целый рассказ любви Писистрата к Клеоранте с
результатами, которые оно произвело, рассказанные
Скюдери».
«Скюдери, мадам! – проговорил умный мистер Селвин. –
Я никогда не читал того историка».
«Нет, сэр! – возразила Арабелла. – В таком случае ваша
начитанность очень ограниченна».

«Я знаю, мадам, – сказал он, – что Геродот (137),
Фукидид (138) и Плутарх, безусловно, цитировали его
многократно».
«Я удивлен, сэр, – проговорил мистер Гланвиль, кто
излишне развлекался на раскрытие его большого
неведения и чопорности, – что вы не читали того
превосходного историка, хотя авторы, о которых вы
упомянули, цитировали его так часто».
«Ну, сказать вам правду, сэр, – сказал Селвин, – хотя он
был римлянин, все-таки это противопоставлено к нему,
что он написал. Только беспристрастная латынь, нет
чистоты или изящности и ...».
«Вы совершенно ошибаетесь, сэр, – перебила Арабелла,
– великий Скюдери был французом, и оба его романа
«Клелия» и «Артамен» были написаны на французском».
137 Геродот – родился в 484 г. до н.э. в малоазийском городе Галикарнассе.
Много путешествовал по Средиземноморью, Египту, Италии. Умер по
преданию около 426 г. до н.э. Труды Геродота названные именами муз,
разделены на 9 книг всемирной истории.

136 Плутарх (46-127 г. н.э.) – родился в городе Херонее, происходил из
старинного рода. Славился не только как энциклопедически образованный
писатель, философ, ученый, но и как честный человек, трудолюбивый, добрый,
снисходительный к гражданам. Около 105-115 гг. н.э. пишет "Сравнительные
жизнеописания" – биографии греков и римлян.

138 Фукидид – родился в Аттике около 460-455 г. до н.э., принадлежал к
знатному и богатому роду. Был обвинен в государственной измене и около
двадцати лет провел в изгнании. Умер около 396 г. до н.э. Историю
Пелопонесской войны описал до 411 г. до н.э., декларируя точность в подаче
материала.

«Французом он был? – проговорил мистер Селвин с
надменным видом. – Ох! В таком случае, это не
удивительно, что я не читал его».

ГЛАВА 6. Которая содержит некоторые
превосходные правила для насмешек.

«Я не читаю авторов, кроме жителей Древнего Мира,
мадам, – прибавил он со взглядом самооценки. – Я не
умею смаковать современности во всем, у меня нет
склонности в их способе написания».

Мистер Гланвиль, у кого имелось слишком много
вежливости и добродушия, чтобы настаивать так долго в
насмешке над репутацией своего знакомого, переменил
разговор. А Арабелла, которая наблюдала с некоторым
интересом за неблагоразумными насмешками юного
щеголя, взяла повод порицать тот вид остроумия, по её
взгляду, это было очень опасно и неприятно.

«Но Скюдери должен непременно быть более древним,
чем Фукидид. А остальные из тех греческих историков, о
ком вы упомянули, – сказал мистер Гланвиль, – каким
образом иначе они могли цитировать его?»
Мистер Селвин был здесь в таком крайнем затруднении,
что он не мог скрыть свое замешательство. Он опустил
свою голову и продолжал безмолвствовать.
В то время как щеголь, который прислушивался к
последней части их разговора, употребил свой
предполагаемый талант насмешки против грустного
почитателя античных авторов и увеличил его
замешательство тысячью сарказмами, которые доставили
развлечение самому себе, нежели какой-нибудь иной
особе.

«Поистине, – проговорила она, – почти невозможно
воспользоваться этим без ненависти и устрашения. И кто
бы ни приобрел привычку этого, находится в опасности
вреда всех правил дружбы и гуманности».
«Конечно, – продолжила она, взглянув на щеголя, – это
весьма несправедливо иронизировать над одним из
друзей и определенным знакомым. Прежде изберите их
хорошо и будьте так приятны, как вы желаете в выборе,
но когда вы выбрали их, не забавляйтесь с ними. Это
жестоко и злонамеренно забавлять себя одного в утрате
одного из друзей».

«Однако, мадам, – сказал мистер Гланвиль, кто был
очарован выслушать её разговор, такой разумный, – Вы
можете дать людям позволение иронизировать над их
врагами».

Талант насмешки рождается от человека нековарного,
кто может настоять на этом. А те, кто старается
иронизировать в злобе натуры, так далеки от развлечения
других, что они станут предметами насмешки сами.

«Истинно, – снова начала Арабелла, – я не могу
позволить то, несколько больше, чем на друзей.
Насмешка – это сквернейший род мщения, что может
быть взято.

Множество других приятных качеств остроумия могут
быть приобретены стараниями и изучением. Только
насмешка должна быть даром природы.

Думаю, это подразумевает сплотить людей, кто имеет
незначительное участие в достоинстве, так как,
возможно, их пороки родились вместе с ними, а не их
собственное приобретение. И это большая
несправедливость распространяться по одному
незначительному проступку в мужчинах, чем к
предубеждению тысяч хороших качеств».
«Я замечаю, мадам, – сказал щеголь, – вы не позволите
кому-то иронизировать над какой-нибудь особой».
«У меня есть мнение, сэр, – проговорила Арабелла, – что
имеются немногие благопристойные объекты для
насмешки, ещё меньше, кто может иронизировать
хорошо.

Не достаточно иметь множество живых и
соответственных размышлений. Но здесь должно быть
такое выражение, как должно передать их полное силы и
смысла. Вид, положение, оттенок голоса и каждая часть,
в общем, должна способствовать к его совершенству.
Также есть важная инстанция между насмешкой и
сатирой, поэтому так одно может никогда не
приниматься за другое. Насмешка, в действительности,
должна захватить врасплох и чувствительно трогать тех,
к кому она адресована. Но я не держу ран, она делается
или глубоко или продолжительнее. Позвольте тем, кто
чувствует это, причинив боль, как особам, кто, собирая
розы, накалывается на шипы, и найти душистый запах,
чтобы приготовить вознаграждения. У меня насмешка
производит склонность и ускоряет воображение. Пыл
остроумия исключительно дает возможность нам

заметить её оригинальность и сияние, как звезды делают,
только не обжигают. Все-таки после всего, я не могу
очень одобрить насмешку или перестать считать её
опасной».
«Исследуйте мои сопоставления, – сказала она с
очаровательной улыбкой, – люди, кто обладает
подлинным талантом насмешки, как кометы. Они редко
наблюдали, а некогда восхитились и устрашились».

Однако щеголь, кого она заставила замолчать своим
замечанием, был весьма разгневан. И полагая, что это
уничижит ее, заметить его желание поухаживать за её
кузиной, он удвоил свои ухаживания за мисс Гланвиль. А
та сильно наслаждалась при наблюдении, что Арабелла
менее пленилась вниманием этого яркого джентльмена,
чем она сама.

«Я утверждаю, леди Белла, – сказал сэр Чарльз, кто
слушал её с многочисленными взглядами восхищения, –
вы произносите речь, как оратор».

ГЛАВА 7. В которой автор снисходит к очень
маленькому описанию одежды нашей героини.

«Не выдумывайте, – прервал мистер Гланвиль, кто
заметил Арабеллу в некотором смущении на грубую
похвалу её дяди, данную ей, – моя кузина сумела
высказаться так точно. Качество, которое она никогда не
применяет, и это легко оценивать, как она высказалась.
Нет особы, которая может шутить величественнее, чем
она сама, если только она соизволила бы».

Равнодушие мистера Тинселя убедило мисс Гланвиль,
что Арабелла менее боялась, чем она вообразила, она не
имела желания на наблюдения ее, готовую к своему
публичному появлению на ближайшем ночном бале.

Мистер Селвин, хотя ему наскучила еёвражда к
знакомству истории больше, чем он исполнил, все-таки
он уверил ее, что она доставила больше вообразимых
правил над хорошей иронией.

Посоветовав её прихоти на богатый серебряный пустяк,
человека послали добыть это, чтобы купить для той цели.
А Арабелла, кто следовала не моде, но своему
собственному вкусу, который был сформирован от
нравов героинь, приказала служанкам сделать её мантию
с того самого образца, как у принцессы Юлии.

Швея, кто полагала, что это могло причинить ей вред от
своего нового постоянного покупателя, чтобы признать,
что она не ведала ничего о принцессе Юлии или о фасоне
её мантии, возразила наобум и с большой дерзостью...
Тот вкус был совершенно в заблуждении, и она
посоветовала её милости иметь полный костюм,
сделанный в теперешней моде, которая была далека от
того, чтобы быть недостойной.
«Вы можете не уверять меня, – проговорила Арабелла, –
что всякий образец может быть более достойнее, чем та
принцесса Юлия, кто была более благородной
принцессой на земле и знала лучше, нежели какаянибудь иная, как выставить на показ свои очарования».
«Это может быть, конечно, немного устарелым в
настоящее время, – продолжила она, – покрой не нужно,
однако, изменять немного в пределах приблизительно
двух тысяч лет».
«Две тысячи лет, мадам! – проговорила женщина в
великом удивлении, – Господи, помоги нам торговому
сословию, если они не изменились тысячу раз за такое
множество дней! Я полагаю, ваша милость говорила о

последнем вкусе месяца. Как я говорила прежде, это
совершенно не так в настоящее время».
«Ну, – возразила Арабелла, – позвольте теперешней моде
быть, какой она станет. Я настаиваю на имении своего
полного костюма, сделанного по образцу прекрасной
дочери Августа. Убеждена, что никакой другой не может
быть в половину так достойным».
«Какой фасон был тот, прошу мадам? – сказала
женщина, – я никогда не видела его».
«Как! – ответила Арабелла, – вы уже забыли покрой
мантии принцессы Юлии, который, вы сказали, носили
только прошедший месяц? Или вы не осведомлены, что
принцесса Юлия и дочь Августа – та самая особа?»
«Я утверждаю, мадам, – сказала женщина, очень
приведенная в замешательство, – я забыла то, пока вы
взывали к моему рассудку».
«Ну, что же, – проговорила Арабелла, – сделайте мне
мантию (139) в том самом вкусе».

139 Мантуя или манто – было «новой модой», возникшей в 1680 г. Вместо
раздельного лифа и юбки мантуя свисала с плеч до пола.

Раскройщица мантуи была нынче полностью в
затруднении, в каком стиле поступить, осознавая, что она
не знала ничего о фасоне принцессы Юлии. Она не могла
взять на себя обязательство совершить это без
приказаний. Она боялась обнаружения своего невежества
спрашиванием чего-нибудь так. Её молчание и
замешательство убедило Арабеллу, что та не знала
ничего о деле.
Она отпустила её с незначительным подарком за
беспокойство, которые она доставила ей. И прибегла к
своей обычной выдумке, которая была исполнена одной
из её служанок, которая поняла незначительное дело
раскройщицы мантуи после Арабеллиных собственных
приказаний.
Мисс Гланвиль, кто догадывалась, что Арабелла послала
за мастерицей, чтобы иметь в исправности одежды в
современном вкусе, была захвачена врасплох при своем
входе в её комнату, чтобы наблюдать её одевание на бал
в состоянии, особенно в последней степени.
Арабелла не носила обруч, а синева и серебро наполняли
её мантию, исключительно сохраняли её собственным
изобилием подвесок, закрывая все вокруг нее. Это
совершенно открывает свободно её грудь, которая была

прикрыта великолепным отделочным кружевом и,
обхватив, закрывая её талью мелкими бантами
бриллиантов, спускалось волочащимся шлейфом по
полу.
Рукава были резко расширены, а сделанный прорез
прикреплялся в различных положениях бриллиантами, а
её руки отчасти прятались половиной дюжины
покатостями манжет. Её волосы, которые спадали в
самых легких локонах на её шею и обрамляли с большой
тщательностью и аккуратностью круглое и прелестное
личико её. А драгоценные камни и ленты, которые
находились на всем головном уборе, склоняли к важной
выгоде.
В целом, ничего не могло быть более единственно
ставшего достойным, нежели её одежда, или выставить
на показ с большим преимуществом поразительные
красоты её персоны.
Мисс Гланвиль, хотя она не была оскорблена наблюдать
её упорство в странности её одежды, все-таки не смогла
созерцать её вид и такой прелестный в этом без чувства
скрытого беспокойства. Однако утешая себя о надеждах
насмешки, которым та подаст повод, она напустила на
себя веселый вид. Одобрила её вкус в выборе цветов и

пошла с ней в обычное время в комнаты,
сопровождаемые мистером Гланвилем, мистером
Селвином и юным щеголем, о котором мы раньше
упоминали.
Неожиданность необычного появления Арабеллы
доставила целому обществу, было очень очевидно во
всяком, кроме нее самой.
Мгновенно, как она вошла в комнату, каждый шептал
следующему человеку за ними, и некоторые мгновения
ничего не было слышно кроме слов: «Принцесса Юлия»,
которые повторялись в каждом уголке, и наконец,
притянули её наблюдение.
Мистер Гланвиль и остальная компания с ней
находились в некотором замешательстве при всеобщем
восклицании. Они подумали, было вызвано
особенностью её состояния. Хотя они не могли постичь:
почему они давали ей тот титул.
Могли ли они знать о случае с закройщицей мантуи,
несомненно, оно легко бы пришло на ум к ним. Женщина
неохотно покинула Арабеллу, она рассказала собранию,
которое она имела недавно с прибывшей леди, которая
потребовала приготовить ей мантию в стиле принцессы

Юлии и удалила ее, потому что она не уразумела
фасоны, какие господствовали две тысячи лет назад.
Эта история быстро разошлась, а её новинка доставила
большое количество развлечения. Все до одного желали
увидеть фасон такой древности и ожидали появления
принцессы Юлии с большим нетерпением.
Несомненно, но значительное веселие накопилось при её
появлении. А случайный юморист уже приготовил свою
привычную шутку, когда лицезрение, посвященное
прекрасному нечто, оттолкнуло его оживление и
предназначалось, как насмешка на целое собрание.
Недостаточно шумный шепот вырвался из уст каждого
индивидуума. Они нашли самих себя устрашенными,
чтобы почтить то самое неудержимое очарование в особе
Арабеллы, которая отдала почтение и любовь ко всем,
кто созерцал её.
Её благородный вид, родное достоинство в её взорах,
невыразимая грация, которая сопровождала все её
движения, и совершенная красота её образа, вызвали
восхищение у целого собрания.

Почтительная тишина последовала, а изумление от её
красоты подчинило оставить их не распространяться о
нелепости её одежды.
Мисс Гланвиль, кто испытывала злое ликование от
зубоскальств, которые она ожидала, будут брошены на её
кузину, была сильно разочарована при почтении,
которое, казалось, будет воздано ей. Дала свободный ход
некоторой части хандры, которая доставила повод
упоминать о её удивлении на поведение общества на их
вхождение, удивляясь, что хотят перешептыванием
«Принцесса Юлия» от одного к другому.
«Уверяю вас, – сказала Арабелла, улыбнувшись, – я не
меньше удивлена, чем вы на это. А так как они
направили свои взгляды ко мне в то самое время, я
представляю себе, что они или приняли меня за какую-то
принцессу по имени Юлия, которую ожидали здесь
вечером. Или по-иному льстят мне за некое сходство с
прекрасной дочерью Августа».
«Сравнение, мадам, – проговорил мистер Селвин, кто
использовал всякие случаи выставить свою
начитанность, – слишком оскорбительное для вас. Мое
мнение: вы так значительно превосходите ту

непристойную даму в красотах вашей особы, как вы
делаете в свойствах вашего ума».
«Я никогда не слышала, что беспутство вменялось в вину
дочери Августа Цезаря, – сказала Арабелла, – а
большинство её врагов могут говорить о ней, что она
любила восхищение и позволяла себе быть влюбленной.
Говорили так без впечатления каких-нибудь сигналов
досады».
«О Боже! Мадам! – перебил мистер Селвин. – Как
необычно вы заблуждаетесь о характере Юлии! Хотя и
дочь императора, она была (простите за выражение)
большей частью покинутая распутная женщина в Риме.
Многие её любовные связи записаны в истории,
достаточно упомянуть исключительно одно – её
позорная торговля с Овидом, причиной его изгнания».

ГЛАВА 8. Некоторые соображения очень
соответственны, а иные неподходящи для места
собрания.
«Вы выражаетесь о странных отношениях, – возразила
Арабелла, заливаясь румянцем, – о принцессе, кто, если

бы даже она не была осторожной и строгой особой в
обществе; все же была, не смотря на то, совершенно
целомудренной. Я знаю, там были люди, которые
сердились на её пристрастие к Овиду (140) в очень
неблагоприятном освещении. Однако тот остроумный
поэт, когда он повествовал свою историю знаменитому
Агриппе (141), объявил ему в доверии все, что
происходило между ним и принцессой Юлией, нежели
то, что ничего не могло быть более невиннее, хотя
немного неосторожно. И это достоверно, что она
разрешила ему любить себя и не приговаривала его к
какому-нибудь наказанию за отвагу объявить это таким
образом. Однако за все это, как я говорила прежде, хотя
она могла бы, все-таки она была, тем не менее, большей
частью целомудренной принцессой».

140 Публий Овидий Назон (лат. Publius Ovidius Naso, 43 г. до н.э. – 18 г. н.э) –
древнеримский поэт, автор поэм "Метаморфозы" и "Наука любви", "Любовных
элегий", "Скорбных элегий". По одной из версий из-за несоответствия
пропагандируемых им идеалов любви официальной политике императора
Августа в отношении семьи и брака был выслан из Рима в западное
Причерноморье до конце своей жизни.
141 Марк Агриппа – друг детства, зять Октавиана Августа. Был фактически
соправителем Августа. Муж Юлии, дочери Октавиана Августа.

Мистер Селвин, не рискуя противоречить леди, чья
пристрастная начитанность предоставляла ей анекдоты
(142) неизвестные почти какому-нибудь человеку, или
же своим молчанием признавал её превосходство. Только
Мистер Гланвиль, кто познал все эти анекдоты,
вытащенными из романов. Он признавал их
противоречащими знанию фактов в истории и назначил
большинство смешных поводов для вещей величайшей
важности.
Гланвиль не мог сдержать улыбку от легкости, с которой
мистер Селвин вдавался в те праздные нелепости. Тем не
менее, его притворство большой начитанности, его
поверхностные сведения истории сделали это весьма
легко, чтобы ввести в заблуждение его. А так как это
стало его обыкновением отмечать в своей записной
книжке все остатки истории, он слушал по ходу беседы и
передавал их снова в другом обществе. Селвин не
сомневается, однако он составит фигуру со смешными
обстоятельствами, которые Арабелла его снабдила.
Арабелла, наблюдая за мистером Тинселом с его
дружескими поклонами, с выразительными улыбками и
142 Анекдот – здесь историческое событие.

легкими приветствиями, знакомого с большей частью
общества, сказала ему, что она не сомневается, но он
познал случаи многих особ, кого они рассматривали. Он
доставит ей удовольствие, если расскажет о некоторых
из них.
Мистер Тинсель был очарован от просьбы, которая
доставила ему благоприятную возможность
удовлетворения излюбленной склонности. Усевшись
возле нее, тотчас же начал повиноваться её повелениям.
Только она грациозно умоляла его задержаться на
мгновение, призвав мистера Гланвиля и его сестру,
которые сплетничали с мистером Селвином. Попросила
их, если они выбрали участие в ещё разумной забаве,
нежели танцевание, прислушаться к похождениям
некоторых знаменитых особ, которые мистер Тинсель
посулил рассказать.
«Я уверяю вас, мадам, – сказал мистер Гланвиль,
улыбаясь, – вы найдете, что это менее невинная забава,
чем танцы».
«Почему так, сэр? – возразила Арабелла. – Так как это не
обдуманное любопытство, которое побуждает меня к
желанию выслушивания историй, которые мистер
Тинсель пообещал угостить меня. Но скорее упование

услышало нечто, которое может однажды увеличить и
привести в восторг меня. Нечто, что может породить мое
восхищение, привлечь мое почтение и повлиять на мой
опыт.
Это было, несомненно, с такими мотивами, как эти, что
мы приходили к заключению, что принцессы и дамы
большинства знаменитого ранга в «Клелии» и «Великий
Кир», прислушивались к похождениям особ. В ком они
были, вероятно, как бы немного заинтересованы, как мы
находимся в этом вокруг нас.
Короли, принцы и командиры армий считали, что все это
не была излишняя трата времени в средней суетливости
и шума лагеря выслушивать многие часы повествование
одной единственной истории. Не удовлетворялись от
каких-нибудь чрезвычайных происшествий, но и
случайным легким изложением общих приключений.
Великий Кир, пока он был занят в покорении всей Азии
под свое иго, выслушивал, тем не менее, истории всех
достойных внимания особ в лагере, помимо тех
чужестранцев и даже его врагов.
Поэтому если имелся какой-нибудь факт или
преступление, либо намерение в выслушивании

похождений других, вы вообразите так много
знаменитых и славных особ доставят такое увеселение?»
После этого Арабелла поворотилась к мистеру Тинселю
и серьезно объявила ему, чтобы он начал свободно свое
повествование.
Щеголь, немного смущенный торжественностью, с
которой она попросила его сведения, не знал, как
приступить. Несмотря на церемонию, ту которую он
заметил, требовалась от него. А поэтому сидел
безмолвный несколько мгновений, которые Арабелла
полагала, были, чтобы вспомнить в своей памяти все
пассажи, которые он намеревался повествовать.
Его смущение росло вместо уменьшения
глубокомысленной тишины, которую она соблюдала;
пока мисс Гланвиль не уселась с бодрым видом на иной
стороне от него. Направляя свои глаза к высокой
красивой женщине, которая только что вошла,
пригласила его весело объявить её историю, если только
он знал это.
Мистер Тинсель, приведенный в свою обычную колею
этим вопросом, ответил, улыбаясь: – «История той леди
была все-таки тайна или известная только очень

немногим. Но мои сведения», – прибавил он, –
«обыкновенно скороспелы и может быть всегда более
зависимы».
«Может быть, – сказала Арабелла, – дама одна из ваших
знакомых и благоприятствовала вам повествованием
своего приключения из своих собственных уст».
«Нет, в самом деле, мадам, – ответил мистер Тинсель,
удивленный большой простотой Арабеллы для того,
чтобы он понял это: – Дама не так общительна, и сказать
по правде, я не предпочту услышать её похождения от
нее самой, потому что она, наверно, запретит
большинство существенных обстоятельств».
«К слову, – проговорил он, понижая свой голос, – та дама
была за многие годы любовницей молодого военного
дворянина, с кем она была так услужлива, чтобы
последовать за ним во всех его походах, маршах, осадах
и каждых неудобствах войны. Он женился на ней в
Гибралтаре, откуда он недавно прибыл и ввел свою
новую леди к своему благородному брату, для кого она
была неблагоприятно допущена.
Стоит заметить, что это самый надменный сэр
намеревался быть годным, чтобы принять в худшую

сторону с неумолимым упорством брачный союз другого
из своих братьев с вдовой храброго офицера достойного
внимания ранга в армии.
Это верно, она была особого возраста, старше, чем юный
лорд, и не имела достатка. Но герцог назначил другой
повод для своего неудовольствия, он сетовал громко, что
его брат обесчестил благородство своего происхождения
этим союзом. И продолжал свою злопамятность, пока
смерть юного героя, кто дал множество замечательных
доказательств своей храбрости и мужества при
отдельных случаях и умер великолепно под стенами
Карфагена (143), оставляя свою неутешную леди вдовой
второй раз с приобретением титула, конечно, однако
самого незначительного увеличения в своем достатке».
«Наблюдая за той яркой славной дамой, я молю вам,
мадам, – продолжил он, поворотившись к Арабелле, –
как притворно она выглядит и говорит и кидает свои
взоры вокруг комнаты со спесивым самодовольством в
своем положении и оскорбительным пренебрежением ко
всякой вещи, кроме нее самой.

143 Карфаген – пригород Туниса, расположен на берегу Средиземного моря.
Город был основан финикийцами или греками в 804 г. до н.э.

Ее состояние, её речь, её движения все французские.
Ничего в Англии не способно понравиться ей: нация так
глупа, так неловко неучтива, манеры так грубы, нет
деликатности, нет изящества, нет великолепия в их
особах, жилищах или развлечениях, каждое дело так
отвратительно, нет житья в таком месте.
Некто может пресмыкаться вокруг, в действительности
она говорит и сотворяет средство, чтобы выдохнуть в
ненавистное отечество. Но одно не может быть сказано,
чтобы существовать и со всеми необходимыми вещами
исполнить образ жизни прелестным здесь, одна может
исключительно страдать, не наслаждаться этим».
«Никто не предположит, – продолжил он, – эта
блестящая дама была особой самого возвышенного
ранга, кто владеет утверждением родовитости, богатства
и величия для своей выдающейся кичливости? И всетаки она иная, нежели дочь содержателя гостиницы на
водолечебнице и владела возвышенным постом,
назначенным ей сопровождением недавних жильцов в
своих комнатах. Познакомила их со всеми удобствами
места, отвечая скромному запросу или двум интересам,
какое общество было в городе, какой скандал был
возбужден и тому подобное.

Один из наших знаменитых морских командиров,
прибыв в ту сторону со своим здоровьем, случайно
оказался размещенным в эту гостиницу и был поражен
на её чары. Он женился на ней через несколько недель и
вскоре после того привез её в Англию.
Таково было начало этой причудливой дамы, чья
назойливая кичливость и смешное жеманство привлекает
пренебрежение и отвращение, где бы она не появилась».
«Разве я не объявил вам, мадам, – вмешался мистер
Гланвиль, – что увеселение, которое вы выбрали, не
было так невинно, как танцевание? Какое количество
злословия мистер Тинсель произносил в пределах
нескольких минут?»
«Уверяю вас, – возразила Арабелла, – я не знаю, что
делать с историями, которые он рассказывает. Я думаю,
они не заслуживают той славы и несколько посылают
сатиру на определенных людей, чем серьезное
повествование фактов. Я признаю, мои ожидания от
этого джентльмена не удовлетворены».
«Тем не менее, я полагаю, мадам, – сказал мистер
Гланвиль, – мы можем признать, что имеется негатив
достоинства в повествованиях мистера Тинселя,

совершившего это. Если бы он не показал нам какойнибудь факт, чтобы одобрить. Он, по крайней мере,
показал нам то, что нужно осуждать».
«Безобразие порока, – возразила Арабелла, – только бы
рассердило к порочному, для кого сатира подобна
увеличительному стеклу, может обострить всякий
недостаток, в порядке приготовить его к безобразию,
которое покажется ещё гнуснее. Но так как её цель
только сделать выговор и исправить это, никогда не
будет обращено к кому-нибудь, но к тем, кто находится в
пределах её исправления и может существовать лучше
для этого.
Добродетельный ум нуждается не в показе безобразия
порока, чтобы сделать его невыносимым. Более
настоящие и неиспорченные наши понятия существуют,
тем меньше мы повлияем примером.
Врожденная склонность к добродетели или пороку часто
решается выбором, поэтому его достаточно, чтобы
проявить доброжелательное намерение. Это возможно
добиться, хотя некто скверный должен быть объявлен,
чтобы уклониться в слове, некто бы всегда побуждал,
другой всегда сдерживал».

«Клянусь, леди Белла, – сказала мисс Гланвиль, – вы
воображаете, что некто прибыл сюда слушать проповедь.
Вы так очень серьезны и говорите на такие
высокопарные темы. Какой вред был том, в чем мистер
Тинсель сознался нам? Это будет трудно, в
действительности, если некто не может развлечься один
сам с пороками других людей».
«Боюсь, мисс, – проговорила Арабелла, – те, кто могут
развлекать себя недостатками других не доставлением
развлечения, а ту самую склонность», – прибавила она с
улыбкой, – «чтобы выслушать проступки иных людей,
имеют позволение теми самыми людьми быть
осужденными, как одно, и доставить им тот самый род
злонравного наслаждения, которое вы так жаждете».
«Нет, мадам, – возразила мисс Гланвиль, – ваша милость
была первой, кто дал ход разговору, который вы
осуждаете так значительно. Не вы ли желали, чтобы
мистер Тинсель рассказал вам истории об обществе, и
попросили моего брата и меня придти и послушать их?»
«Это правда, – ответила Аабелла, – что я попросила вас
поучаствовать со мной в приятной и разумной забаве. Я
предполагала, что истории мистера Тинселя могли бы
это доставить отдаленно от подробности слабостей,

глупостей и беспорядочностей. Я ожидала выслушать
приключения некоторых славных персон,
рассказывающих, между чьими делами и теми героями и
героинями старины, чтобы я смогла бы найти некоторое
сходство.
Например, я надеялась услышать о подражании
величественной храбрости Клелии, которая, чтобы
спасти свою честь от попыток нечестивого Тарквина,
прыгнула в реку Тибр и переплыла на другой берег. Или
благородная решимость бесподобной Кэндис, кто, чтобы
вырваться из рук своего похитителя, пират Зенодор
испытывает пыл к ней, предает себя на милость волн.
Или твердость и благосклонность Манданы, которая
ради Кира отвергла изобильные пределы в мире и
пренебрегла страхом смерти, чтобы сохранить себя для
него.
Как для мужчин, я надеялась услышать нечто, кто мог бы
почти сравняться со знаменитым Орундатом,
непобедимым Артабаном, доблестным Джубой, славным
Алкаменом и многими тысячами героями старины, чьи
славные подвиги в войне и непоколебимое постоянство в
любви доставило им бессмертную известность».

В то время как Арабелла произносила эту длинную речь
с большим душевным волнением, мисс Гланвиль с
лукавым взглядом на щеголя давала ему уразуметь, что
было слабостью её кузины.

Глава 9. Будучи главой сатирического рода.

Тем не менее, мистер Тинсель, не способный постичь
смысла того, что она говорила, слушал её с
многочисленными следами недоумения и удивления.

При их возвращении сэр Чарльз объявил своей
племяннице, что она нынче держала образец общества и
некоторые модные увеселения. Он спросил её, как она
позабавилась.

Мистер Селвин в тайне сетовал на её удивительное
познание истории. А мистер Гланвиль своими глазами
неподвижно смотрел на пол, покусывая свои губы почти
совершенно из-за бешенства.
В середине срока общество несколько жаждало слышать,
что неизвестная дама говорила так громко и с таким
значительным пылом и душевным волнением,
столпилось вокруг них. Мистер Гланвиль заметил это и
устрашился, что Арабелла выставит себя ещё дальше,
прошептал своей сестре: увести её прочь, если возможно.
Мисс Гланвиль, хотя очень неохотно повиновалась его
повелениям, жалуясь на внезапную головную боль
Арабелле, тотчас предложила удалиться, та радостно
согласилась с мистером Гланвилем, кто с другими
джентльменами сопроводили их домой.

«Да ведь искренне, сэр, – ответила она, улыбнувшись, – я
вынесла не большую склонность для увеселения, в
котором я участвовала вечером. Если общество, в
котором, вам кажется, считать, что я нахожусь только
недавно ознакомившись, доставляет исключительно
этого рода удовольствия, то я очень скоро буду сожалеть
по уединенности и книгам, которые я оставила».
«Почему, умоляю? – проговорила мисс Гланвиль. –
Какого рода увеселения ваша милость ожидает найти в
обществе? И что было там неприятного вечером в вашем
представлении? Я уверена, не имеется в Англии места,
исключая Лондон, где есть так много милой компании,
которая встретилась здесь.
Собрание было очень многочисленным и великолепным,
и одно может быть в не убытке: родниковая установка

утром, шествие и комнаты вечером с небольшими
случайными сторонами удовольствия.
Найдите единственное достаточное занятие и
предоставьте никому со временем не находиться
бесполезным на руке одного».
«В моем мнении, – возразила Арабелла, – тот единый
срок употребления в способе, который вы разделяете, это
заблуждение. А люди, которые проводят свое время в
таковых пустячных увеселениях должны, наверно, жить
с очень незначительной целью».
«Какое место, я спрошу вас, придаёт леди для
благородных и возвышенных случаев, кто употребляет
свои дни в нарядах, танцах и слушании песен и совершая
прогулки с людьми, такими же беззаботными, как она
сама?
Каким образом подразумевается и достойно презрения
лицо, которое должно жизнь проводить в таких праздных
увеселениях, чтобы приобрести истории? Или вернее, не
таковы люди, которые зарылись в забвении и могут
каким-нибудь пером открыть, кто снизойдет рассказать
таковые незначительные дела?»

«Не могу убедить себя, – прибавила Арабелла, – что
всякий их тех мужчин, кого я наблюдала на ассамблее с
лицами такими изнеженными, голосами такими мягкими.
Такие спотыкающиеся шаги и бессмысленные жесты,
которые всегда ознаменовывались или их смелостью,
или твердостью, но могли быть преодолены их врагами в
сражении, либо быть неверными со своими госпожами в
любви».
«Закон! Кузина, – возразила мисс Гланвиль, – вы всегда
говорите о сражениях и сражавшихся. Что вы ожидаете
от особ достоинства и превосходных джентльменов,
идущих на войны? Какое занятие держат они, чтобы
сражаться? То принадлежит офицерам».
«В таком случае всякий превосходный джентльмен –
офицер, – сказала Арабелла, – а некий иной титул был бы
признан для мужчин, которые не делают ничего, кроме
танца и наряда».
«Я не мог вообразить, – вмешался мистер Тинсель,
обозревая Арабеллу, – что леди так элегантны и ярки в
своем собственном внешнем виде, заимеют отвращение к
наслаждению и великолепию».

«Я уверяю вас, сэр, – ответила Арабелла, – у меня
отвращение ни к тому, ни к другому, наоборот, я
большой почитатель обоих. Но мои представления об
увеселениях и величии, вероятно, различны от ваших. Я
признаю, дамы будут озабоченными из-за своих
состояний и наряда со всей тщательностью и
элегантностью, на которую они способны. Только такие
пустяки менее вознаграждены мужчиной, кто не будет
обязанным достоинству своего внешнего вида к вышивке
на своем верхнем платье, но своему высокому и
благородному виду, величию своей храбрости,
возвышенными чувствами и многими геройскими
делами, которые он совершил.
Такой мужчина оденет свою особу с изящной простотой,
а щедрость всего его золота и вышивки на его доспехах,
чтобы представить его выдающимся однажды в
сражении. Султан на его шлеме смотрится более изящно
на поле сражении, чем перо на его шляпе на балу. А
драгоценные камни сверкают более благопристойнее на
его щите и кирасе в битве, нежели блистают на его
пальце в танце».

«Несмотря на это, не воображаете ли, – продолжила она,
– что я вполне осуждаю пляски и считаю это развлечение
всецело недостойно героя.
История приводит на память некоторые очень
превосходные балы, на которых большинство
знаменитых особ в мире появлялись. Великий Кир, с
которым мы ознакомились, начал бал с восхитительной
Манданой в Сардах (144).
Известный король Скифии (145) танцевал с принцессой
Клеопатрой в Александрии (146); храбрый Клеомедон
(147) с прекрасной Кэндис в Эфиопии (148). Но эти
144 Сарды – Сардис, столица Лидии в Малой Азии, вблизи реки Пактол и горы
Тмол.
145 Скифия – степи, лесостепи и пустыни в Восточной Европе и Средней Азии
от Нижнего Подунавья до Алтайских гор.
146 Александрия, по-турецки и по-арабски Искандеры или Скандеры;
укрепленный портовый город на берегу Средиземного моря, в Египте,
расположен на северо-западе стороне Нильской дельты, на песчаной косе,
тянущейся с юго-запада на северо-восток и отделяющей прибрежное озеро
Мариут (Мареотис) от Средиземного моря. Город основан Александром
Великим, после смерти которого был столицею и резиденцией Птоломеев. При
цезарях Александрия была вторым городом Римской империи. Современная
Александрия расположена в 209 км. от Каира.
147 Клеомедон – отец Клеонета (IV в. до н.э.) – упоминается у Плутарха в
"Сравнительных жизнеописаниях".

развлечения использовались редко и рассматривались, в
действительности, как забава, не как часть дела жизни.
Каким же образом такое множество славных сражений
происходило, города пленялись, дамы освобождались и
другие важные и благородные приключения
совершенные, если бы только мужчины, погруженные в
леность и изнеженность, постоянно шли бы за шумом
чепухи, шатались в публичных прогулках или
сплетничали за чайным столиком?»
«Клянусь, кузина, – сказала мисс Гланвиль, – вы
бесконечно более строги в своем порицании, нежели
мистер Тинсель был на ассамблее. У вас мало основания,
мне кажется, быть сердитой из-за него».
«Все что я говорю, – возразила Арабелла, – был
нормальный вывод из вашего собственного объяснения
манеры, в котором люди обитают здесь. Тогда как дела
есть порицание на самих себя, рассказчик всегда будет
рассмотрен, как сатирик».

148 Эфиопия – страна расположена на востоке Африки. Название восходит к
древнегреч. айтхиопс "человек с обожженным лицом". В русском языке
Эфиопия известна как Абиссиния.

ГЛАВА 10. В которой наша героиня оправдывает
свои собственные представления некоторыми
самыми знаменитыми примерами.
Мистер Селвин и мистер Тинсель, которые слушали
внимательно этот разговор с Арабеллой, взяли
позволение, как только он прекратился, и пошли прочь с
очень различными взглядами на нее.
Мистер Тинсель утверждал, что она была глупышка и не
имела знания света, а мистер Селвин уверял, что она
была остроумным человеком и настоящим знатоком
старины.
«Наверно, – сказал мистер Селвин в поддержку своего
взгляда, – у леди важный приговор, способный
удивительного употребления, как очевидный её
пространной начитанностью. В таком случае её память
совершенно чудесна. Утверждаю, я совсем очарован ею,
никогда не встречался с такой женщиной в своей жизни».
«Ее кузина в моем взгляде, – возразил мистер Тинсель, –
бесконечно выше её в каждом достоинстве, кроме
красоты. Как бойка и свободна её беседа! Таким образом,

правильный вкус для учтивых забав и капитала души,
что сгущает туманы и хандру на бравирование!»
Эта речь, приведенная на сравнении между дамами,
защитниками для каждой стала такой жаркой, что они
хотели побраниться. Однако вмешательством некоторых
других джентльменов, кто были с ними, они расстались
изрядными друзьями той ночью и возобновили свои
визиты к сэру Чарльзу утром.
Они встретили мисс Гланвиль со своим отцом и братом.
Арабелла обыкновенно проводила по утрам в своей
собственной комнате, где чтение и труды по туалету
употреблялись ею временем до обеда. Хотя это должно
быть признано к её чести, что последнее приковывало к
себе внимание только самую малую часть.
Мисс Гланвиль, с кем щеголь имел долгую беседу у
одного из окон, у которого он изложил подробно свою
ссору с мистером Селвином и опасность, которую он
избежал прокалывания на дуэли (то было его фразой) по
её причине. Наконец, он предложил прогулку, в которой
она соизволила и обещала одержать верх над Арабеллой,
чтобы она сопровождала их с ними.

Та леди впервые положительно отвергла, доказывая в
оправдание, что она была заинтересована в судьбе
Мелисинхи, чью историю она читала до такой степени,
что она не могла пошевелиться, пока не закончила.
«Та бедная принцесса, – продолжила она, – теперь в
большом чрезвычайном положении. Она только что
устроила огонь во дворце, чтобы избежать объятий
короля, который принуждал её выйти замуж за него. Я
нахожусь в усилии, чтобы узнать, как она спасется из
пламени».
«Полноте, – прервал мисс Гланвиль, – позвольте ей
погибнуть там, если она заслуживает. Не дозволяйте ей
препятствовать вашей прогулке».
«Как это вы обрекает с такой значительной жестокостью
погибнуть?» – сказала Арабелла, потеряв книгу и
взглянув стойко на свою кузину.
«Это же прекрасная Мелисинха, та принцесса, чья сила
души и терпеливость справедливо воздавали ей
восхищение целого мира? Та принцесса, которая
происходит из породы героев, чьи героические
достоинства блистали в её собственной прекрасной
душе. Та принцесса, которой как только пленена

невольницей с королем, её отцом, наскучило заключение
в тюрьме и оковы от дивной твердости и которая, когда
она была порабощена своим завоевателем, доставила узы
к принцу, кто удерживал её отца и её саму в оковах,
благородно отвергла венец, который он предложил ей.
Посвятила себя на уничтожение, чтобы покарать врага её
рода. Я не способна рассказать остаток её истории,
замечу, я не читала дальше сама. Однако, если вы
пожелаете присесть и послушать меня, пока я прочитаю,
то что остается, я уверю вас найти новый повод –
полюбить и восхищаться этой приветливой принцессой».
«Простите, мадам, – проговорила мисс Гланвиль, – я
выслушала достаточно и смогла очень хорошо
удовлетвориться, чтобы не выслушивать так много. Я
считаю, что мы потеряем большое количество времени,
говоря о людях, о ком мы не знаем ничего».
«Утро будет совершенно потеряно, если мы не поспешим
пойти, – прибавила она, – вы должны идти. У вас новый
поклонник, кто ожидает пойти с нами. Он умрет, если я
не приведу вас».
«Новый поклонник!» – поворотилась Арабелла,
удивленная.

«Да, да, – сказала мисс Гланвиль, – узнав о мистере
Селвине. Уверяю вас, он почти поссорился с мистером
Тинселем прошедшей ночью из-за вашей милости».
Арабелла при этом сведении, метнув вниз свои глаза,
обнаружила сигналы гнева и замешательства. А после
молчания некоторое время, в течение которого мисс
Гланвиль употребила на приведение в порядок своей
одежды перед зеркалом, обратилась к своей кузине с
акцентом менее приятным, чем прежде.
«Имеется ли другой, нежели сам, мисс, – сказала она. –
Вы сообщили мне о самонадеянности того несчастного
человека, которому я случайно открою мою
чувствительность в иных выражениях. Но должна
сообщить вам, что я принимаю это очень дурно. Вы
будете соучастницей в отдании мне этого оскорбления».
«Как! – проговорила мисс Гланвиль, повернувшись
кругом поспешно. – Каким образом я обидела вашу
милость, умоляю?»
«Я склонна надеяться, кузина, – ответила Арабелла, – что
это было исключительно, чтобы развлечься от заботы и
замешательства, в котором вы посетили меня. Так вы

необдуманно донесли вещи, которые бы лучше
похоронить в молчании».

преступление, в котором он виновен, раскаянием и
прекращением».

«А почему это все весьма беспокоит и смущает в таком
случае, мадам? – сказала мисс Гланвиль, улыбнувшись. –
Это потому что я объявила вам, что мистер Селвин был
поклонником вашей милости?»

«Ну что же, в таком случае, – проговорила мисс
Гланвиль, – вы решились пойти на шествие. Я передам
вам вашего странного вида капуцина?»

«Конечно, – проговорила Арабелла, – такие данные
достаточны, чтобы причинить некое важное количество
смущения. Это такой незначительный вопрос, думаете
вы, чтобы объявить того мужчину, который имеет
самонадеянность полюбить кого-то?»
«Чистый пустяк», – ответила мисс Гланвиль,
засмеявшись, – «сотни влюбленных, не стоящих мига,
думали, когда некто верен им. Потом беспокойство есть
свыше над всем, а как для этой несчастной особы, как
ваша милость называет его, позвольте ему умереть на
своем досуге, пока мы пойдем на шествие».
«Ваше легкомыслие, кузина», – сказала Арабелла, –
«толкает меня на улыбку, однако повод, который у меня
есть, чтобы польстить. Все-таки у меня есть милосердие
достаточное, чтобы направить меня не желать смерти
мистера Селвина, который может совершить

«Как, – казала Арабелла, – могу я со всяким приличием
видеть мужчину, кто обнаруживает себя, чтобы иметь
страсть ко мне? Разве он не истолкует такую
благосклонность в позволении для своей надежды?»
«Ох, нет! – помешала мисс Гланвиль. – Он не
догадывается, что я объявила вашей милости, что он
любит вас. Безусловно, он не знает, что я уведомлена о
его страсти».
«Тогда он менее виноват, нежели я полагала о нем, –
ответила Арабелла, – если вы думаете, что я нахожусь в
не опасности выслушивания признания его проступка из
его собственных уст, то я снизойду к вашей просьбе и
пойду с вами на шествие».
«Но, – прибавила она, – я должна сперва взять с вас
обещание не оставлять меня одну ни на миг. Как бы он
не воспользовался бы преимуществом такого удобного

случая, дать некий намек о своей страсти, которая
вынудит меня обойтись с ним сурово».
Мисс Гланвиль ответила, засмеявшись, что она будет
уверена, чтобы исполнить её приказания.
«Однако, – сказала она, – вашей милости нет надобности
опасаться, что он скажет какие-нибудь блестящие вещи
вам. Я знала молодую леди, в которую он был прежде
влюблен. И ненавистное создание посещало её
двенадцать месяцев, прежде чем он нашел достаточную
смелость, чтобы объявить ей, что она была красивой».
«Вероятно, – возразила Арабелла, – он значительно
одобрен за свое уважение. Поклонник никогда не
заимеет самонадеянности утверждать о своей страсти к
своей госпоже, исключая определеннее обстоятельства,
которые могут быть в тот самый раз в части обезоружить
её сердце.
Например, он должен бороться с силой своей страсти до
тех пор, пока она кинет его в жар. Его лекари должны
давать повсюду, произнося его болезнь неизлечимой, так
как причина этого кроется в его уме, все их искусство
способно снятия этого.

Таким образом, он должен страдать, радуясь
приближению смерти, которая освободит его от всех его
страданий, без нарушения уважения, которому он обязан
к восхитительному объекту его любви.
Наконец, когда у него останется только несколько часов
для жизни, его госпожа из-за множества сигналов
сострадания убедительно попросит его объявить ей
источник его отчаяния.
Поклонник, сознающий свое преступление, обойдет все
её расспрашивания. Но леди, накладывая решительное
приказание на него, обнаружит тайну. Он не
осмеливается ослушаться её и удостоверяет свою страсть
с предельным сокрушением для гнева её, предлагая ей
использовать незначительный остаток его жизни, чтобы
искупить свое преступление, и заканчивает свою речь
падением в обморок
Леди трогает его положение, она повелевает ему жить, и,
если необходимо, разрешает ему надеяться.
Это наиболее общий способ, в котором признания
делаются и могли быть приведены вокруг. Несмотря на
это, имеются другие, которые, когда хорошо рассчитаны

для замешательства скудных дам и умоляющих её о
гневе.
Поклонник, например, принц Магометов после
схоронения своей страсти в молчании за долгие годы мог
пенять, чтобы прогуливаться со своим близким другом
уходом в место, где с потоком слез он рассказывает о
невоздержанности своей страсти и отчаяния.
А пока он, таким образом, находился, поверяя свои
печали, боясь меньше всего, что он будет услышан своей
принцессой. Она прислушивается к нему с большим
беспокойством и замешательством. Некоторым
незначительным шорохом, который она производит,
внезапно обнаруживает себя.
Захваченный врасплох поклонник бросается к её ногам,
умоляет помиловать за его опрометчивость. Замечает,
что он никоим образом не начнет снова высказывать
свою страсть к ней и умоляет ее, предоставить умереть
перед ней, как за наказание своего бесхитростного
проступка.
Способ, который знаменитый Артамен доставил, чтобы
позволить принцессе Мидии узнать, как он обожал ее,
был не менее почтителен. Этот доблестный принц долго

любил. Сбежав с большой битвы, в которой у него
имелось некоторые скрытые предчувствия, что он
упадет, они, тем не менее, ввели в заблуждение его.
Он написал длинное послание к божественной Мандане,
в котором он приоткрыл свою страсть. А твердость его
уважения вдохновила его, чтобы употребить молчание и
никогда не высказывать своей любви, пока он
существовал. Он сообщил ей, что приказал: то письмо не
будет выдано ей до тех пор, пока не станет известно,
конечно, что он умер.
Поэтому он получил различные раны в бегстве, которое
привело его к земле, а особа не нашла, то они сделали
вывод, что он был во владении врага.
Его верный оруженосец, кто получил его инструкции
перед битвой, поспешил к принцессе, которая со всем
двором была сильно тронута его смертью.
Оруженосец преподносит ей письмо, которая она
принимает, не сомневаясь получить, с тех пор, как автор
не находится. Она читает его, и целиком её душа
растаяла от сострадания. Она оплакивает его участь с
наиболее нежными и любящими отметками печали.

Ее наперсница спрашивает: почему она так значительно
притворялась. Будь он жив, разве она не помиловала бы
его за любовь к ней?
Она признает истину её замечания, берет во внимание,
что его смерть вычеркнула его преступление, его
почтительная страсть единственно держалась на её
размышлениях. Она решилась оплакивать, как
невиновного и достойного сострадания – как мертвого.
К живому она отнесется – как к преступнику. Незаметно
вводит, что её сердце питало расположение к нему.
Ее наперсница высоко оценивает этот намек и старается
утешить ее, но напрасно. Пока новость не приходит:
Артамен, кто был унесен, как мертвый, с поля сражения,
самым неожиданным образом скрывался все это время, а
теперь возвращается.
Принцесса охвачена замешательством и, хотярада, что
он жив, принимает решение: изгнать его за его
преступление.
Её наперсница представляет доводы и оправдания его
причины так хорошо, что она соглашается увидеться с
ним. А так как он не мог дальше скрывать свою страсть,

он подкрепляет признание в своем письме, кротко
умоляя помиловать его за состояние ещё живым.
Принцесса, которая не умеет защищать неведение его
страсти, ни отрицать скорби, в которой она утвердилась
при его смерти, снисходит, чтобы помиловать его, а ему
притом разрешено надеяться. В подобном способе
великий принц Персии (149)...»
«Ваша милость, примите во внимание, что поздно уже? –
перебила мисс Гланвиль, кто до сих пор очень терпеливо
выслушивала её. – Не дозволяйте нам, оставить
джентльмена, ожидающим как-нибудь дольше нас».
«Я должна сообщить вас, как принц Персии объявил
свою любовь к несравненной Беренике», – сказала
Арабелла.
«В другой раз, дорогая кузина, – проговорила мисс
Гланвиль, – думаю, мы говорили долго достаточно на эти
предметы».

149 Персия - латинизированное название исторической области Парс, ныне
Фарс (древнеперс. Парсуаш, древнегреч. Персида). В этой местности жили
иранские племена, создавшие империю Ахеменидов. Иран до 1935 года в
западных странах называли Персией.

«Я сожалею, время оказалось так утомительным для вас,
– сказала Арабелла, улыбнувшись, – и поэтому я не
переступлю дальше вашего терпения».
Затем приказала Лючии принести шляпу и перчатки,
следуя за мисс Гланвиль, кто была сильно разочарована
на нее, не надевшую на себя вуаль.

ГЛАВА 11. В которой наша героиня ошибается, дает
повод для большого множества иных заблуждений.
Как только дамы вошли в комнату, мистер Селвин с
большой живостью, чем обычно, двинулся по
направлению к Арабелле, которая приняла такое
холодное и суровое выражение при его приближении,
что бедный мужчина, весьма сконфуженный, потащился
назад и остался в большом недоумении, боясь, что он
обидел её.
Мистер Тинсель, заметив прием мистера Селвина,
устрашился достоинства величественности в её персоне,
несмотря на все свое уверение, обратился с речью к ней с
неменьшей смелостью, чем было его обыкновение.
Однако Арабелла, смягчая свои взгляды наиболее

привлекательными улыбками, приготовила извинение за
задержку их так долго для шествия.
Она подала свою руку щеголю, как будто бы не
подозревала человека и разрешила ему вести её. Мистер
Гланвиль, кому она всегда отдавала предпочтение в тех
случаях, был немного нездоров и не способен ухаживать
за ней.
Мистер Тинсель, чье тщеславие было польщено
предпочтением Арабеллы, доставившего его к своей
компании, продолжил, соглашаясь со своим
обыкновением, рассматривая её взгляды и манеры с
наибольшей тщательностью, задумывая таковым
предпочтением, продолжать из скрытого мотива,
который не был благоприятен для его умения различать
на этих вещах. Очень неожиданно он вскоре обнаружил в
заблестевших очах Арабеллы тайное одобрение своей
особы, которую он постарался увеличить проявлением
этого со всей ловкостью, на которую он был мастер. И он
не обманулся в ожидании поговорить с ней о взгляде
своего остроумия подыманием на смех каждой особы,
что проходила мимо них, направляя различные
подготовленные комплименты к ней.

Мисс Гланвиль, кто была не так приятно позабавлена
серьезностью мистера Селвина, заметила эти
продвижения галантности к её кузине с большим
беспокойством. Она решилась помешать этому, если
возможно. И она убедила мистера Селвина,
предпочитавшего беседу Арабеллы с ней, замыслила,
чтобы соединить их вместе и держать щеголя при себе.
Когда они прохаживались нсколько шагов позади её
кузины и мистера Тинселя, она была не в опасности
услышания и взяв повод поставить мистера Селвина в
разум поведения Арабеллы к нему, когда он обратился с
речью к ней, она спросила его: был ли он в намерении
делания какой-нибудь вещи, чтобы оскорбить её?
«Утверждаю, мадам, – ответил мистер Селвин, – я не
знаю какой-нибудь вещи, которую я бы сделал, чтобы
оскорбить её. Я никогда не имел успеха в моем знании, в
моих отношениях по отношению к её милости, к кому, в
действительности, у меня есть более глубокомысленное
почтение».
«Я знаю так много её характер, – снова начала мисс
Гланвиль, – чтобы быть уверенной, если она взяла это в
свою голову, чтобы быть гневной к вам, она будет десять
раз ещё такой к вашему равнодушию. А если вы

надеетесь на её благосклонность, вы должны попросить
её прощения с наиболее вообразимым ревностным
смирением».
«Если бы я только знал, как оскорбил её, – ответил
мистер Селвин, – то очень охотно бы попросил её
прощения. Но, в самом деле, так как я не виновен в
каком-нибудь проступке по отношению к её милости, я и
не знаю, как признать это».
«Хорошо, – проговорила мисс Гланвиль холодно, – я
только предоставила свободу доставить вам некоторый
дружеский совет, которому вы можете последовать или
нет, как вам нравится. Я знаю, что моя кузина сердита на
нечто, а я желаю, чтобы вы были друзьями снова. Это
все».
«Я сильно обязан вам, мадам, – сказал мистер Селвин, – а
так как вы уверяете меня, что её милость сердита, я
попрошу её прощения. Хотя, на самом деле, как я
говорил прежде, я не знаю за что».
«Ну, что же, – прервала мисс Гланвиль, – мы разъединим
их в конце шествия и доставим вам благоприятную
возможность обращения к моей кузине, я сама займу
чем-нибудь мистера Тинселя».

Мистер Селвин, кто полагал себя сильно обязанным мисс
Гланвиль за её доброжелательные намерения, хотя в
действительности она имела взгляд выставления своей
кузины, также как склонность заняться мистером
Тинселем; набрался храбрости. Когда они поворотились,
чтобы зайти с другой стороны Арабеллы, он не
осмеливался прежде приблизиться.
Пока мисс Гланвиль, обращаясь шепотом с небольшой
важностью к своей кузине, отделила её от щеголя и,
замедляя свой шаг немного, повела определенную беседу
с ним. Арабелла, будучи слишком учтивой, чтобы
мешать, осталась в самом затруднительном положении,
боясь каждый миг, что мистер Селвин объяснится.
Она встревожилась при его молчании, однако решила
помешать ему, если он начнет говорить и боялась начала
беседы прежде, чтобы он не истолковал бы это к своей
выгоде.
Мистер Селвин был от природы застенчивым в обществе
дам. В положении немилости, в котором он был у
Арабеллы, её молчание и осторожность и так
прибавились к его привычной застенчивости. Хотя он
старался несколько раз заговорить, он не был способен
вывести что-нибудь, кроме наступления на край подола,

которое он заметил к своему крайнему змешательству,
что казалось, ещё больше увеличить стеснение
Арабеллы.
Безусловно, та леди на кое-нибудь подозрение, что он
подошел, чтобы нарушить свое таинственное молчание,
всегда сжимала свое чело в нахмуренный вид. Опускала
вниз свои взоры с видом смущения. Старалась спрятать
свои румянцы за свой веер и выставить свое внимание,
указала своими взглядами на противоположную сторону.
Леди и джентльмен находились в равном
замешательстве, не двигались ни в ту или другую
сторону в отношении беседы. Они почти достигнули
почти конца шествия в беспрерывном молчании. Тогда
как мистер Селвин, боясь, что он не заимеет ещё раз
такого надежного и удобного случая достижения своего
спокойствия, собрал всю свою решимость и с дрожащим
произношением при важности речи, которую он
намеревался достигнуть, приступил:
«Мадам, так как я имею честь прогуливаться с вашей
милостью, я замечаю так много сигналов стеснения в
вашей манере. С трудом я надеюсь просить вас
пожаловать мне слышания момента, пока я...»

«Сэр, – перебила Арабелла, – прежде чем вы пойдете
как-нибудь далее, я должна сообщить вам: вы идете,
чтобы сказать нечто чрезвычайно оскорбительное для
меня. Примите во внимание, в таком случае, каким
образом вы совершаете всякую неосторожность, которая
вынудит меня обращаться с вами сурово».
«Если ваша милость не даст мне произнести речь в мое
собственное оправдание, – сказал мистер Селвин, –
однако я надеюсь, вы не откажете объявить мне мой
проступок, так как я...»
«Вы очень убеждены, в самом деле», – перебила
Арабелла ещё раз, – «полагать, что я перескажу, что
будет бесконечно мучительно для меня слышать».
«Против моего желания, – продолжила она, – я должна
доставить вам удовлетворение узнать, что я не
несведуща о вашем преступлении. Но также уверяю вас,
что я сильно польщена. Не только из-за намерений вы
осмеливаетесь угостить меня, но из-за вашей
самонадеянности в движении вокруг, чтобы высказать
их».
Мистер Селвин, кого кажущееся противоречие этой речи
удивило, однако предположил в общем, что это намеки

на ссору в споре между ним и мистером Тинселем.
Полагая, рассказ донесли в его невыгоде, которая была
причиной её гнева, ответил в большом душевном
волнении на несправедливость сотворенную ему.
«Так как кто-то был так услужлив, чтобы познакомить
вашу милость с делом, которое могло бы оставаться для
вашего сведения, это – жалость, что они не уведомили
вас, что мистер Тинсель был особой, кто имел меньше
всего уважения к вашей милости и более достойный для
вашей чувствительности».
«Если мистер Тинсель, – ответила Арабелла, – виновен в
оскорблении, как вы, между тем, он скрывает это лучше,
он меньше виновен, чем вы. А вы исполнили то для него,
возможно, потому что он не имел достаточно смелости,
чтобы исполнить для себя самого, все время пока он
жил».
Бедный Селвин совсем потрясенный при этих
запутанных словах, умолял её объяснить, пока она не
успокоила его ужасным нахмуренным видом.
Делая приостановку, пока мисс Гланвиль и мистер
Тинсель подошли ним, она объявила своей кузине с
раздражительным акцентом, что она исполнила свое

обещание очень дурно и прошептала ей, что та была
виновата во всех уничижениях, которые она вынесла.

верно, что он рассказал мне нечто интересное о вас,
кто...»

Мистер Тинсель, полагая перемену в нраве Арабеллы,
проистекавшего из такого долгого лишения его
общества, старался сделать ей вознаграждение
изобилием комплиментов. Она принимала с таким видом
неудовольствия, что щеголь забеспокоился за дурную
удачу своей храброти, объявил ей, что он боялся
серьезности мистера Селвина, обеспокоившего её
милость.

«Позвольте мне погибнуть, мадам, – перебил щеголь, –
если единая частица, которую он сказал, будет
истинной».

«Говорите вернее, – возразила Арабелла, – его
нескромность оскорбила меня».
Мистер Тинсель, очарованный началом доверия, которое
подкрепляло его надежды образования какого-нибудь
оттиска на её сердце, убедительно просил её рассказать
ему, как мистер Селвин прогневил её.
«Этого достаточно, – снова начала она, – что я объявляю
вам: он прогневил меня без объявления природы своего
преступления, так как, несомненно, это не вырвется из
вашего наблюдения, которое, если я смогу довериться
ему, не вполне заинтересована. Между тем, признать это

«Как! – сказала Арабелла, немного смутившись, – Вы
упорствуете в отрицании в таком случае?»
«Отрицаю это, мадам, – ответил мистер Тинсель, – я
отрицаю все, что он говорил со мной в последний раз.
Это все соблазнительная фальсификация. Нет мужчины,
живущего менее правдоподобно, чтобы думать о вашей
милости в том способе. Если бы вы знали мои мысли,
мадам, то вы убедились бы, ничего более невозможного
и ...»
«Сэр, – прервала Арабелла, весьма огорченная, – мне
кажется: вы очень нетерпеливы в своем оправдании.
Обещаю вам, я не думаю, что вы виновны в оскорблении,
в котором он обвинил вас. Если я дам вам случай, как бы
испытать мою чувствительность в такой манере, то вы
раскаетесь в своей самонадеянности».
Арабелла прекращением этих слов прервала разговор
мисс Гланвиль с мистером Селвином, чтобы объявить ей,

что она хотела бы возвратиться домой. Та молодая леди,
кому не во всем понравилась утренняя прогулка,
согласилась.

ГЛАВА 12. В которой наша героиня примиряется с
уничижительным происшествием припоминанием
приключения в романе, подобным её собственному.
Как только дамы пришли в свои квартиры, Арабелла
поднялась в свою собственную комнату, чтобы
поразмышлять над тем, что прошло. А мисс Гланвиль
ушла переодеться к обеду.
В то время как двое джентльменов, кто полагали, что у
них есть основание быть удовлетворенными друг другом
при объяснении поведения леди Беллы, пошли в
кофейню в порядке, чтобы придти к некоторому
толкованию всего этого.
«Ну, что же, сэр, – сказал щеголь с саркастическим
видом, – я очень обязан вам за старание, которое вы
употребили к падению меня во взгляде леди Беллы.
Изменить мне, если бы даже это не величайшее
несчастье в мире, дать повод к зависти».

«К зависти, сэр! – вмешался мистер Селвин, –
утверждаю, в самом деле, я восхищаюсь вашим большим
искусством в уловках, но не завидую вам в обладании
этим.
В действительности, вы очень остроумно замыслили
предложить ваши собственный мнения той леди, которые
вы произнесли так свободно тем вечером. Это был
мастерский кусок коварства. Конечно, и как я говорил
прежде, я восхищаюсь вашему удивительному
коварству».
«Я не имею представления, что вы подразумеваете, –
возразил мистер Тинсель, – вы говорите в загадках. Разве
не вы сами сообщаете леди Белле касательно
предпочтения, которое я доставил мисс Гланвиль? Что
вы предлагаете к такому куску предательства?
Вы погубили все мои надежды этим, леди принимает в
худшую сторону это чрезмерно. И это неудивительная
верность, это должно, конечно, огорчить её. Честное
слово, я могу никогда не простить тебе такое, кстати,
плохое раскрытие».

«Простить меня, сэр, – возразил мистер Селвин в
бешенстве, – мне не нужно ваше прощение. Я не сделал
ничего неподобающего для мужчины чести.
Леди была так предубеждена вашими инсунуациями, что
она не давала мне позволения говорить. Иначе бы я
вполне сообщил ей о её заблуждении, что она могла
узнать, как много она была обязана вам».
«Так она не слушает тебя? – перебил мистер Тинсель,
засмеявшись, – Дорогое существо! Господи! Как очень
любезно было то! Верность, я не знаю, как это есть, но
очень счастлив без того, чтобы заслужить таким образом.
Твое коварное свидетельство обо мне искренне, я не
принимал большие старания, чтобы приобрести данное
сердце прекрасного создания. Однако было бы
злонамеренно полагать, хотя попытаться приобрести
находки, которые я замечаю.
Она немного уязвлена. Только я изложу все
преимущества снова с любовным письмом. У меня
превосходная рука, хотя я скажу это, на любовное
письмо. Никогда не знал ни одно из своих обманутых
ожиданий в своей жизни».

«Послушайте, сэр, – сказал Селвин, говоря на ухо, –
всякие добавочные попытки переместить ваши мнения
на меня, и вы услышите об этом. В намеренное время,
будьте уверены, я очищусь и положу седло на
справедливую лошадь!».
«Черт возьми, если твое коварство не странное для
товарища», – сказал Тинсель, стараясь спрятать свое
смущение за этой угрозой под вынужденный смех.
Селвин без возражения ушел, чтобы написать Арабелле.
О чем Тинсель, подозревая, решил прежде контроля за
ним и без оставления кофейни, вызвал бумагу и написал
записку к ней, которую он отослал тотчас.
Посланник только что добрался до Лючии, когда другой
прибыл от Селвина. Они оба преподнесли свои письма,
но Лючия отказала им, сказав, что её госпожа отправляет
её прочь, если она получала такого рода письма.
«Такого рода письма! – возразил человек Тинселя. –
Откуда вы знаете, что они содержат в таком случае?»
«Будьте уверены, я знаю, – ответила Лючия, – они
любовные письма. А моя госпожа поручила мне: никогда
не принимать что-нибудь снова».

«Ну, – возразил слуга Селвина, – вы можете взять мое
письмо. Мой хозяин попросил меня объявить вам, оно о
деле важности, о чем ваша госпожа должна быть
уведомлена».
«Так как вы уверяете меня, что оно не любовное письмо,
то я возьму его», – ответила Лючия.
«Прошу и мое взять также, – сказал Меркурий (150)
Тинселя, – я уверяю вам это не любовное письмо, также
как и не исключительно любовная записка».
«Вы уверены в этом? – возразила Лючия, – ради того я
могу взять это, я представляю себе, если это есть то, что
вы говорите».
«Я клянусь в этом», – сказал мужчина, передавая это к
ней.
«Ну, что же, – сказала она, принимая это, – я возьму их
оба. Только как вы называете это? – продолжила она. – Я
не должна забыть это, иначе моя госпожа посчитает это
любовным письмом».
«Любовная записка», – проговорил мужчина.
150 Меркурий – здесь посланник.

Лючия из боязни, что она забудет это, повторила слова
«любовная записка» несколько раз, когда она поднялась
по ступенькам. Но входя в комнату своей госпожи, та,
заметив письма в её руке, спросила её так сурово: как она
осмеливается доставлять их в её присутсвие.
Бедная девушка в своем ужасе забыла наставление,
которое она выучила наизусть и старалась вспомнить это
в своей памяти, не беря во внимание вопрос своей
госпожи, который Арабелла повторила несколько раз, но
без цели.
Арабелла удивилась её вниманию, повторила свои
повеления в тоне несколько погромче, чем обычно,
спросив её в тот самый раз: почему она не повиновалась
ей тотчас?
«В действительности, мадам, – ответила Лючия, – ваша
милость не отдавала мне приказа брать снова письма,
если вы знали, что они были. Они не любовные письма, я
решила быть уверенной в том прежде, чем я взяла бы их.
Это письмо, мадам, о деле важности, а другое... Ох!
Господи! Не могу вспомнить, как мужчина назвал его!
Но это не любовное письмо, безусловно, мадам».

«Вы простая девчонка, – проговорила Арабелла,
улыбнувшись, – вы имеете право полагаться на это. Все
письма, адресованные ко мне, должны содержать
вопросы любви и галантности; и те я не разрешила
принимать. Брать их в отсутствии тогда тотчас. Однако
остановитесь, – продолжила она, заметив, что та была
готова повиноваться ей, – один из них, ты говоришь,
передал к вам, как письмо важности.
Может быть, это есть так, конечно, оно может содержать
уведомление о некотором намерении увезти меня прочь.
Как я знаю, только мистер Селвин, подстрекаемый своей
любовью и отчаянием, может намереваться сделать
такую попытку?
Дай мне то письмо, Лючия, я решила открыть его. Что до
другого...
Все-таки, кто знает, но другое может также доставить
мне предостережение той самой опасности от другой
доли! Старания мистера Тинселя держались, чтобы
утаить свою страсть. Даже почти, как я думаю, не
признаваться в этом. Надо дойти до доказательства, что
он намеревается неким способом сделаться уверенным
во мне. Это конечно так.

Дай мне то письмо, Лючия. Я буду соучастником в их
намеренной силе, если бы упустила бы это
своевременное раскрытие».
«Ну, что же», – воскликнула она, взяв одно из писем, –
«оно точно как то, что случилось с прекрасной
принцессой Каппадокии (151), которое похоже на мое. В
один и тот же день самый день получила известие, что
двое её возлюбленных намеревались увезти её прочь».
Когда она произнесла эти слова, мисс Гланвиль вошла в
комнату, кому Арабелла тотчас изложила подробно
случай с письмами, сказав той, что она не сомневается,
однако они заключали в себе раскрытие некоего заговора
с целью увезти её прочь.
«А кого ваша милость подозревает в таком странном
намерении, прошу?» – сказала мисс Гланвиль,
улыбнувшись.
151 Каппадокия – историческое название местности на востоке Малой Азии на
территории современной Турции. Самое раннее упоминание Каппадокии
датируется концом VI в. до н.э. В нём указано древнеперсидское название
Хаспадуйя (Haspaduya) или "страна прекрасных лошадей". Геродот пишет, что
имя Каппадокия употреблялось персами, а сами эллины называли обитателей
"белыми сирийцами". Армянские источники называют Каппадокию Гамирк.
Иосиф Флавий отождествил их с библейским Мешехом, сыном Иафета. (Иосиф
Флавий. Иудейские древности. I, 6).

«В данный момент, – ответила Арабелла, – двое
кавалеров, которые прогуливались с нами сегодня, есть
особы, кто, кажутся наиболее вероятными, попытаются с
той силой».
«Я надеюсь ответить за мистера Тинселя, – возразила
мисс Гланвиль, – он помышляет не такое дело».
«Ну, – сказала Арабелла, – чтобы убедить вас в вашем
заблуждении, я должна сообщить вам, что мистер
Селвин, имея самонадеянность, начал признание в любви
ко мне на гулянии этим утром. Я порицала его сурово за
его отсутствие уважения и грозила ему моим
неудовольствием.
В бешенстве его ревность при видении меня,
обращающуюся с мистером Тинселем хорошо, он открыл
мне, что тот также был преступен, как он сам, в порядке
обязать меня к суровейшему обращению с ним».
«Так он объявил вам, что мистер Тинсель был влюблен в
вас?» – перебила мисс Гланвиль.
«Он объявил мне это в других словах, – ответила
Арабелла, – он сказал, что мистер Тинсель был виновен в
том оскорблении, на которое я рассердилась так сурово
на него».

Мисс Гланвиль, начав понимать тайны, с большим
трудом сдержала смех над заблуждением своей кузины.
Она хорошо знала проступок, на который мистер Селвин
намекал; и жаждала знания, что те письма содержали.
Она умоляла её не задерживать их раскрытие дальше.
Арабелла изволила на её заботливость, вскрыла одно из
писем; однако слегка касаясь своим глазом нижней части
и увидев имя Селвина, она отбросила его поспешно на
стол, отвратив свои очи:
«Какое уничижение я избежала! – сказала она, – то
письмо от Селвина и, несомненно, содержит открытое
заявление его преступления».
«Нет, вы должны прочитать его, – воскликнула мисс
Гланвиль, приподняв его, – так как вы вскрыли его, вы
можете не убедить его, но вы заметили это. Как бы там
ни было, обойдитесь без вашей деликатности, я
прочитаю это для вас».
Поэтому она исполнила и нашла это как следует...
«Мадам, я не знаю, какие инсинуации использовались
для убеждения вас в том, что я был виновен в
оскорблении, которое со справедливостью было
причинено вашей чувствительности этим утром.

Но уверяю вас, ничего не было более ложного. Мои
размышления о вашей милости очень необычны и полны
более глубокого уважения и почтения.
У меня есть основание подозревать мистера Тинселя, ту
особу, которая таким образом старалась навредить мне
касательно вашей милости. Поэтому я извиняюсь, если
скажу вам, что те настоящие чувства слишком
почтительны, чтобы быть названными, которые, он
уверяет вас, есть свои, что он обнаружил у самого себя.
Он, в таком случае, мадам, есть человек преступный в
том оскорблении, которое он так неверно положит,
чтобы обвинить того, кто испытывает самое большое
уважение и почтение, мадам.
Вашей милости наиболее покорный и наиболее
смиренный слуга. Ф. Селвин».
«Как это? – воскликнула мисс Гланвиль. – Да ведь,
мадам, вы, конечно, ошиблись. Вы видите, мистер
Селвин вполне отрицает преступление любви вас. Он
пострадал невинно в вашем мнении. В самом деле, ваша
милость была слишком запальчива в осуждении его».
«Если бы даже то, что он говорит, будет истинно, –
возразила Арабелла, которая была в крайнем

замешательстве, в то время как письмо так необычно от
того, что она ожидала, было прочитано, – в самом деле,
несправедливо я осудила его. Несмотря на то, я все ещё
имею склонность полагать это все хитростью, и что он
виновен в забавной страсти ко мне».
«Но почему он берет так много мук, чтобы не
признаваться в этом, мадам? – проговорила мисс
Гланвиль. – Мне кажется, что взгляды очень странные».
«Не во всем, – перебила Арабелл, чье расположение духа
пробудилось припоминанием похождения в романе,
подобное этому. – Мистер Селвин опустился до самой
военной хитрости Серамена. Кто, будучи влюбленным в
красивую Клеобулину (152), принцессу Коринфа (153),
152 Клеобулина (6 век до н.э.) – древнегреческая поэтесса, дочь одного из «семи
мудрецов» Клеобула. В поэзии использовала гексаметрический стих, сочиняла
загадки. Аристотель цитировал её в «Поэтике» и «Риторике». Упоминается в
драме Кратина «Клеобулина». Фалес характеризовал её как женщину с умом
государственного деятеля.
153 Коринф – важнейший торговый город древней Греции, благодаря
положению на перешейке, на дороге из Пелопонеса в сев. Грецию, между
Коринфским и Сардоническим заливами. Основание Коринфа относится к
доисторической эпохе. В очень отдаленные времена на месте его поселились
финикияне. Древнейшее греческое население К. было Ионийское и эолийское;
потом пришли доряне и завоевали К. Власть над городом перешла к третьей
коринфской династии, Гераклидам (две первых династии – Гелиады и
Сизифиды).

принял все вообразимые муки, чтобы скрыть свою
страсть в порядке, чтобы быть возле той прекрасной
принцессы, которая прогнала его от своего присутствия,
когда она узнала, что он был влюблен в неё.

«Нет, я умоляю вас, – прибавила она, увидев свою
кузину, готовую вскрыть письмо, – вы подвергаете меня
к усилию услышания самонадеянного признания в
любви».

Даже он пошел так далеко в своем притворстве, как
притворяться влюбленным в одну из дам её двора. Так
его страсть к принцессе могла быть менее принята во
внимание. Поэтому в этих случаях наиболее твердо
мужчина не признается в своей страсти, более настоящей
и неистовой, как оно есть».

«Даже, – продолжила она, приподнимаясь в большом
душевном волнении, – если вы решились преследовать
меня чтением этого, то я постараюсь выйти вон от
слушания».

«Тогда страсть мистера Селвина очень сильная, –
возразила мисс Гланвиль, – раз он отрицает это очень
решительно. А я думаю, что никто, кроме вашей
милости, не обнаружил его хитрости. Но мы разве не
вскроем другое письмо? У меня есть сильное
представление, что оно от Тинселя».
«По той самой причине я не буду знакомиться с
содержанием, – ответила Арабелла, – вы посмотрите,
мистер Селвин обвиняет его в преступлении того
оскорбления, от которого он отказывается. Я,
несомненно, найду касательно подтверждения его любви
в письме».

«Вы не хотите, чтобы я объявила, – сказала мисс
Гланвиль, засмеявшись и удерживая ее, – я заставлю вас
выслушать это».
«Клянусь, кузина, – проговорила Арабелла,
улыбнувшись, – вы обращаетесь со мной именно так, как
принцесса Клеопатра поступала с порядочным и
благоразумным Антонием. Однако, если этим вы
намереваетесь сотворить какую-нибудь доброту к
несчастному человеку, вы сильно ошиблись.
Если вы принудите меня выслушать объяснение его
преступления, вы заставите меня при необходимости
изгнать его. Предложение он избежит, пока я оставалась
бы неосведомленной в этом».

На это мисс Гланвиль не сделала никакого другого
возражения, нежели вскрыв записки, содержание
которой может быть найдено в следующей главе.

ГЛАВА 13. В которой сумасбродство нашей героини
будет считаться, возможно, склонным к
экстравагантному продолжению.
«Мадам, у меня есть почтение уверить вас этим утром на
гулянии, что инсинуации мистера Селвина
употреблялись к ограблению меня в высшей степени
счастья вашего уважения, были совершенно неверны и
беспочвенны.
Могут лучи ваших блистающих очей никогда не сиять на
меня более, если имеется какая-нибудь правда в том, что
он сказал, чтобы навредить мне от вашей милости!
Если бы только я решился поухаживать в комнатах этим
вечером, то я надеюсь уверить вас, что это было вполне
невозможно, что я мог быть способен на такое
преступление, которое есть.

С наиболее глубоким уважением к вашей милости,
большая часть посвящена и т.д. и т.п.
Д. Тинсель».

«Ну, что же, мадам, – сказала мисс Гланвиль, когда
прочитала это послание, – я воображаю, что вы не
нуждаетесь в произнесении предложения изгнания
бедного мистера Тинселя, он кажется, совсем невиновен
в оскорблении, как ваша милость подозревает его».
«Ладно, в самом деле, – ответила Арабелла, покраснев от
излишнего смущения на это второе разочарование, – я
сильно затрудняюсь, чтобы знать, каким образом я бы
вела себя на этот случай. Я нахожусь в том значительном
самом положении вместе с принцессой Сереной. Вы
должны знать эту принцессу...»
Здесь Лючия, вступая, уведомила дам, что обед был
подан...
«Я отложу до тех пор, пока представится другой
удобный случай, – сказала Арабелла на это перебивание
повествования о приключениях принцессы Серены, –
который вы найдете, – прибавила она с глубоким

голосом, несущим очень большое сходство с обильным
источником.
Мисс Гланвиль ответила, что она услышит это, когда она
соизволит, а затем последовала за Арабеллой в столовую.
Скатерть была недостаточно убрана, когда мистер
Селвин вошел. Арабелла покраснела при его появлении и
обнаружила так много смущения в своем поведении, что
мистер Селвин опасался, что он не достаточно
оправдался, а поэтому взял первую благоприятную
возможность сблизиться с ней.
«Я считаю себя очень несчастным, мадам, – сказал он,
кланяясь, – если письмо, которое я сам к чести написал к
вам этим утром...»
«Сэр, – перебила Арабелла, – я замечаю, вы
намереваетесь забыть содержание того письма, и готовы
ещё раз оскорбить меня самонадеянным признанием в
любви».
«Кто, я, мадам!» – возразил он в большом изумлении и
замешательстве.

«Я.., я.., я возражаю против. Хотя у меня есть великое
уважение к вашей милости, все-таки, однако я никогда не
предполагал...»
«Вы осмелились слишком значительно, – ответила
Арабелла, – и я забуду, что была обязанной своей
собственной известности, если бы даже я предоставила
вам как-нибудь больше поводов для оскорбления меня.
Знайте же, я совершенно запрещаю вам появляться
передо мной ещё раз, по крайней мере, до тех пор, пока я
уверюсь, что вы изменили свои чувства».
Сказав это, она поднялась со своего сиденья, подав ему
сигнал не следовать за нею, который он не имел
намерения исполнить. Она покинула комнату очень
удовлетворенная от своего собственного поведения на
этот случай, который как раз соответствовал правилам
романа.
Мистер Тинсель, кто сошел со своего стула, имел
мимолетный взгляд на нее, когда она проходила в свою
собственную комнату. Решил, если возможно, добыть
отдельную встречу, в которой он не сомневался, однако
его записка сотворила чудеса на его благосклонность.

С той целью он отважился в её переднюю, где он нашел
Лючию в ожидании, кого он попросил уведомить её
госпожу, что он просил слово на мгновение с ней.

Ступай, я знаю твое искусство уверенности. Поспеши, ты
всегда слушаешь её разговор обо мне? Разве она не
объявила тебе все свои тайны?»

Лючия, после того не решаясь и взглянув на него
серьезно, возразила: «Сэр, если вы дадите обещание мне
честно, что вы не влюблены в мою госпожу, то я пойду и
передам ваше поручение».

Здесь колокольчик Арабеллы позвонил, щеголь
незаметно всунул пол-гинеи в её руку, которую Лючия
не склонна была отклонить. Она пошла тотчас к своей
госпоже, кому с дрожащим произнесением она
повторила ходатайство мистера Тинселя.

«Черт возьми меня, – ответил Тинсель, – если то не самое
причудливое условие искренне... Прошу, моя дорогая,
как пришло это в твой ограниченный ум подозревать, что
я был влюблен в твою госпожу? Однако полагаю, я буду
влюблен в нее, что тогда?»
«Да ведь в таком случае, если это правдоподобно, вы
умрете, вот и все», – проговорила Лючия, – «пока моя
госпожа не отдаст такого рода повеление к вам, чтобы
жить».
«Я торжественно обещаю, что ты имеешь весьма милые
представления, дитя, – сказал мистер Тинсель, улыбаясь.
– Поспешность недавнего твоего чтения какой-нибудь
развлекательной книги?
Но умоляю поразмыслить: твоя госпожа имеет
сострадание ко мне, если бы только я был влюблен в нее?

«Бесстыжая девчонка! – воскликнула Арабелла. – Я
неохотно подозревала твою неверность твоей хозяйке.
Ты знаешь свойство и протяжение ходатайства, которую
твоя поспешность приняла? Разве хитрость твоя не
осведомлена, что дерзкий мужчина, за кого ты просила,
его письмо ужасно оскорбило меня?»
«Конечно, мадам, – сказала Лючия, испуганная до конца
в своем здравом рассудке, – я пристаю к нему, я
пренебрегаю исполнять, кто не прогневала бы вашу
милость для света. Прежде чем я приму его прошение к
вашей милости, я заставила его уверить меня, что он не
был влюблен в вашу милость».

«Так было по-настоящему приведено в порядок, –
возразила Арабелла, улыбнувшись, – и ты веришь, что он
сказал правду?»
«Да, конечно, я уверена в этом, – сказала Лючия пылко. –
Если ваша милость только соизволит увидеть его, он
находится в ближайшей комнате, я надеюсь
пообещать...».
«Как! – прервала Арабелла. – Что вы наделали? Вы
привели его в мою комнату? Я утверждаю, этот случай
как раз подобен тому, что случилось с прекрасной
Статирой, когда уловка любезного Орундата ввела в её
присутствие.
Лючия, твоя хитрость другой Барсины (154), считаю, но
я надеюсь, твои намерения не меньше невинны, чем её
были»,
«Конечно, мадам, – ответила Лючия, почти проливая
слезы, – я очень невинная, я не Барсина, как ваша
милость называет меня».

154 Барсина (лат. Barsine, 363-309 гг. до н.э.) – дочь персидского сатрапа
Артабаза и «наложница» Александра Великого, от которого родила сына
Геракла.

«Я надеюсь удовлетворить тебя, – сказала Арабелла,
улыбаясь на перемену, которую она придала к её словам,
– твоя хитрость не Барсины. И я буду несправедлива к
тебе очень, если значительно сравнивать тебя с тем
образом принцессы. Твоя хитрость, конечно,
единственная из большинства простых девчонок в мире.
Но так как твоя поспешность завела так далеко, то
позволь мне узнать: какой несчастный человек просит
меня. Я не более строга, не делаю вид к большой
добродетели, нежели Статира. Могу сделать, по крайней
мере, так много для него, как та великая королева
сделала для Орундата».
«Он просит, мадам, – проговорила Лючия, – чтобы ваша
милость соизволила позволить ему произнести речь к
вам».
«Полагаю, – возразила Арабелла, – он кротко умолял о
важной аудиенции».
«Я объявила вашей милости, в действительности, его
настоящие слова, мадам», – сказала Лючия.
«Я говорю тебе, девушка, твое коварство ошиблось, –
произнесла Арабелла, – это невозможно, он просит для
такого расположения в выражениях как те. Поэтому иди

обратно и позволь ему узнать, что я соизволяю
пожаловать ему короткую аудиенцию на этих условиях.
Во-первых, прими меры, чтобы он не оскорбил мою
снисходительность прогневив меня каким-нибудь
уверением в своей страсти.
Во-вторых, что он обещает исполнить повеления,
которые я наложу на него, какими бы они жестокими и
ужасными могут показаться.
Чрезвычайно, что его отчаяние не должно побудить его к
какому-нибудь действию отчаяния против самого себя».

«Ох! Я прошу вашего прощения, дитя, – произнес
Тинсель. – Давайте, позвольте мне выслушать ваше
известие».
«Сэр, – проговорила Лючия, перенимая торжественное
произношение своей госпожи. – Моя госпожа зла на
меня, говорит, что она пожалует... Нет, что она
соизволяет пожаловать вам короткую дистанцию».
«Аудиенцию, вы говорите, дитя, – сказал Тинсель, – но
как пришли вы, чтобы объявить мне прежде, что она не
увидится со мной?»

Лючия, получив это поручение, покинула комнату
поспешно из боязни, как бы она не забыла его.

«Я обещаю и утверждаю, сэр, – проговорила Лючия, – вы
полагаете, все слова моей госпожи вымелись из моей
головы, я не знаю, что случится затем...».

«Ну, моя хорошенькая вестница, – сказал Тинсель, когда
увидел её, входящую в переднюю, – ваша госпожа
увидит меня?»

«Ох, не имеет значения, – сказал Тинсель, – вы объявили
мне достаточно, я последую к ней немедленно».

«Нет! – перебил Тинсль. – Того рода честность после
долгого ожидания».

Лючия, кто увидела его достигшего двери, встала между
дверью и ним и, держа все причуды своей хозяйки в
своей голове, предположила, что он старался увести её
прочь...

«Прошу, сэр, – сказала Лючия, – не выводите меня так, а
то я забуду, что моя госпожа приказала сказать вам».

Одержимая этой мыслью, она завопила: – «Помогите!
Помогите! Ради Бога! Мою госпожу уносят прочь!»

«Нет, сэр», – ответила Лючия.

Арабелла, услышав это восклицание своей служанки,
повторила её вопли, хотя с голосом бесконечно более
слабым. А увидев Тинселя, кто смешался от
чрезвычайной степени в криках обеих: дамы и её
служанки, вошел в её комнату, он не ведал, как она дала
себе потерю и опустилась снова на свой стул в обморок.
Либо нечто она держала за обморок.
Она была убеждена, это не могло случиться иначе,
потому что все дамы в тех самых обстоятельствах
находятся в соответствующем обмороке. Редко
поправляются, пока их удобно уносят прочь, а когда они
не спали, находят самих себя за множество миль во
власти своего похитителя.
Другие служанки Арабеллы, встревоженные её криками,
вбежав в комнату и увидев мистера Тинселя там и свою
госпожу в обмороке, сделали вывод самого
чрезвычайного случившегося несчастного случая.
«Каково ваше дело здесь? – закричали они все разом. –
Это вы так напугали её милость?».
«Дьявол дери меня, – проговорил мистер Тинсель,
запутавшись, – если я могу рассказать, какие все эти
средства».

Тем временем сэр Чарльз, мистер Гланвиль и его сестра,
пораженные, вбежали вверх по ступеням. Арабелла все
ещё продолжала быть неподвижной на своем стуле. Её
глаза закрылись, а её голова опиралась на Лючию,
которая с её другими служанками старалась поправить
её.
Мистер Гланвиль нетерпеливо побежал к ней на помощь,
в то время как сэр Чарльз и его дочь так пылко
допрашивали мистера Тинселя, кто стоял неподвижно от
неожиданности, интересуясь причиной её расстройства.
Арабелла после того прежде подавая какие-то сигналы к
жизни, наполовину раскрыла свои глаза.
«Бесчеловечный подлец! – воскликнула она слабым
голосом, предполагая себя в руках своего похитителя. –
Не думай о твоей жесте насилия, которое добудет тебе
то, что твое признание своей вины могло не утвердиться.
И если ты когда имел единственное мое беспристрастие
преодолеть, ты найдешь это так затруднительным, чтобы
победить мою решимость сейчас, так данным
несправедливым покушением, к которому ты спешишь.
Ты прибавил отвращение к тому беспристрастию.

Никогда не надейся на какую-нибудь вещь, кроме
большинства горьких упреков от меня».
«Ладно, племянница, – сказал сэр Чарльз,
приблизившись к ней. – В чем дело? Оглядитесь, я
умоляю вас. Никто не пытается причинить вам какойнибудь вред. Нет здесь никого, кроме друзей вокруг вас».
Арабелла приподняла свою голову на здравый голос
своего дяди и бросила сконфуженный взгляд на людей
вокруг нее...
«Могу я доверять своим чувствам? Я избавилась и
нахожусь в своей собственной комнате? Благодаря кому
случилось мое освобождение? Без сомнения, это
благодаря моему кузену. Но где находится он? Позвольте
мне уверить его в моей благодарности».
Мистер Гланвиль был у окна. Как только он услышал её
обращение к нему, пошел по направлению к ней и
шепотом умолял её успокоиться, она была вне
опасности.
«И прошу, племянница, – сказал сэр Чарльз, – сейчас вы
поправились, будьте так любезны, сообщите нам
причину вашего страха. Что случилось, каков повод всей
этой суматохи?»

«Как, сэр! – произнесла Арабелла, – Вы не знаете в таком
случае того, что случилось? Умоляю, каким образом
была я принесена снова в свою комнату, и какими
средствами была освобождена?»
«Утверждаю, – сказал сэр Чарльз, – я не знаю, что вы
были вне комнаты».
«Увы! – возразила Арабелла, – я замечаю, вы
совершенно не осведомлены о том, что происходило со
мной, я не способна дать вам какую-нибудь
информацию.
Все я могу сказать вам, что встревожилась криками моей
служанки и лицезрением моего похитителя, кто вошел в
мою комнату. Я упала в обморок и, таким образом,
облегчила его предприятие, потому что, несомненно,
было очень легко для него унести меня прочь, пока я
оставалась в том бесчувственном состоянии.
Каким образом я была освобождена или кем, одни мои
служанки могли, возможно, донести вам, так как
вероятно, один из них был также вынужден меня
прочь...»
«Ох! Небеса! – воскликнула она, увидев Тинселя, кто все
данное время стоял, пристально глядя, как некто

помешанный. – Что делает тот нечестивый человек в
моем присутствии! Что я могу думать об этом? В самом
деле освободилась я или нет?»

Арабелла, увидев их выход вместе и полагая, что они
намеревались поссориться из-за обладания ею своими
шпагами, призвала их задержаться.

«Что можно этим подразумевать? – воскликнул сэр
Чарльз, – поворачиваясь к Тинселю. – Сэр, вы имели
какую-нибудь власть в испуганности моей
племянницы?»

Мистер Гланвиль, несмотря на это, не замечая ее,
поторопил мистера Тинселя идти вниз.

«Я, сэр! – сказал мистер Тинсель. – Позвольте мне
погибнуть, если всегда я был так потрясен в своей жизни.
Ум леди привели в порядок, я полагаю».
Мистер Гланвиль, кто был убежден, что вся эта суматоха
была вызвана некоторыми обычными причудами
Арабеллы. Боялся, чтобы объяснение более не
разоблачило её. А поэтому сказал своему отцу, что будет
лучше уйти и оставить его кузину на попечение его
сестры и её служанок. Прибавил, что она была все-таки
не совсем выздоровевшей, а их присутствие однако
приводит в беспорядок её.
Затем обращаясь к Тинселю, он объявил ему, что он
проводит его вниз по ступенькам.

«Нет, прошу, сэр, – сказал щеголь, – «позвольте нам
войти снова, она может стать неистовой, если мы не
посчитаемся с её желанием».
«Неистовой, сэр! – проговорил Гланвиль, – вы полагаете,
что моя кузина сумасшедшая?»
«По-моему, сэр, – ответил Тинсель, – если она не
сумасшедшая, то она,наверно, немного вне своего
сознания, либо так...»
Арабелла повторила свои повеления для своих
поклонников – возвратиться, и находя, что они не
повинуются ей, подбежала к своей комнатной двери, где
они держали грубого вида совещание, особенно со
стороны Гланвиля, кто был выведен из себя.
«Я ощущаю вашими взглядами, – сказала Арабелла
своему кузену, – намерение, над которым вы
размышляете. Однако знайте, что я совершенно

запрещаю вам всеми силами, которыми я владею над
вами, не вступайте в битву с моим похитителем здесь».

воспользуется этим хорошо, если тот воздержался бы от
какого-нибудь посещения его семейства на будущее.

«Мадам, – прервал Гланвиль, – я умоляю вас не
делать...»

«Ох! Ваш покорный слуга, сэр, – сказал Тинсель. – Вы
ожидаете, полагаю, что я буду чрезмерно огорчен на это
запрещение? Однако, по-моему, я сильно обязан вам.
Немедленно! У меня нет большого желания к веревке. А
так как эта леди так склонна считать людей, имеющих
намерение к похищению её. Благоразумнейшее дело,
когда мужчина сможет выйти из её направления».

«Я знаю, – проговорила она, – вы противопоставите мне
примеры Артамена, Аронция и многих других, кто были
так великодушны, как посулить своим соперникам, не
отказывать им в том удовлетворении каждый раз, когда
они требовали это. Но примите в соображение, у вас нет
тех самых обязательств к мистеру Тинселю, которые
Артаменес имел к королю Ассирии, или тот Аронций
имел к ...»
«Ради Бога, кузина, – сказал Гланвиль. – Какой во всем
этот смысл? Проклятие на Аронции и короле Асирии, я
говорю...»
Изумление Арабеллы на эту невоздержанную речь её
кузена держало её на мгновение неподвижной. Сэр
Чарльз, кто в течение этого разговора собрал все
сведения, какие он смог от Лючии, интересуясь
затрудненным делом, пошел по направлению к Тинселю.
Передавая свой гневный взгляд, объявил ему, что он

«Сэр, – возразил Гланвиль, кто шел за ним к двери, – я
думаю, тут было некое незначительное заблуждение в
том, что случилось сегодня... Несмотря на это, я надеюсь,
вы не воспользуетесь неподобающими вольностями
касательно репутации леди Беллы...».
«Ох! Сэр – сказал Тинсель, – даю вам свою честь, я
всегда говорю о леди с наиболее глубоким почтением.
Она по большей части законченная непонятная дама. И
дьявол дери меня, считаю, имеется её товарищ в свете...
А так, сэр, я ваш наиболее покорный...»
«Слово за вами прежде, чем вы пойдете, – проговорил
Гланвиль, остановивший его. – Довольно этих

зубоскальств. Вы стоите той нежной физиономии вашей,
или я лишу его носа».
«Ох! Ваш смиренный слуга», – сказал щеголь,
удалившись в большом замешательстве, несмотря на
нечто между улыбкой и зубоскальством на своем лице,
которое он принял осторожно, тем не менее мистер
Гланвиль не увидит.
Гланвиль как только он покинул его, пошел снова в
комнату Арабеллы, чтобы взять своего отца и сестру,
предоставить её себе самой немного. Он боялся, как бы
некоторые многочисленные примеры её сумасбродства,
войдут в голову его отца, что она была, в самом деле, вне
своего сознания.
«Ну, что же, сэр, – сказала Арабелла при его входе, – вы,
я предполагаю, дали вашему сопернику свободу. Уверяю
вас, это великодушие сильно приятно мне...
А этим вы подражаете великодушному Артамену, кто на
подобный случай действовал, как вы поступили. Когда
судьба бросила похитителя Манданы в его власть, и он
стал победителем над своим соперником, кто старался
насилием овладеть той восхитительной принцессой. Этот
истинно великодушный герой отказался от права,

которое он имел размещением своего военнопленного, и
вместо принесения в жертву его жизнь своему
справедливому и благоразумному мщению, он доставил
доказательство своего замечательного достоинства и
милосердия отпусканием его в безопасности, как вы
исполнили».
«Однако, – прибавила она, – я надеюсь, вы заставили его
поклясться на вашей шпаге, что он никогда не сотворит
вторую попытку на мою свободу».
«Я замечаю, – продолжила она, замечая, что мистер
Гланвиль молчал со взором, опущенными на пол; в
действительности, он был пристыжен, чтобы
справляться, – что вы охотно уклонитесь от похвалы
вознаграждения за героический поступок, который вы
только что исполнили... Даже я предполагаю, что вы
решили сохранить этот секрет, если возможно. Все-таки
я должна объявить вам, что вы не избежите славы
вознаграждения за это.
Слава есть как необходимый результат
доброжелательного поступка; как свет есть результат
солнца, которое причина этого и не имеет какой-нибудь
иной причины. Также как добродетельный поступок
продолжает до сих пор ещё то самое, хотя оно сделано

без свидетельства и славы, которая есть, как одно может
сказать, рождение при этом. Постоянно сопровождает
это, хотя поступок не известен».
«Я утверждаю, племянница, – сказал сэр Чарльз, – это
очень мило сказано».
«В моем мнении, сэр, – продолжила Арабелла, – если
всякая вещь может ослабить славу доброго поступка, это
забота человека берет, чтобы сотворить это известным.
Как если некто не исполняет благо ради пользы, а только
для похвалы, что обыкновенно преследует это. Те, кто
управились таким заинтересованным поводом,
рассматривались бы так низко, нежели великодушные
особы. Кто сотворяет сорт сношения между
достоинством и славой, обменивают как раз так
значительно один для другого и надеются, как другие
торговцы, чтобы произвести выгоду разменом».
Мистер Гланвиль, кто был очарован до экстаза на эту
разумную речь Арабеллы, забыл на мгновение все её
нелепости. Он не имел недостатка выразить свое
восхищение её умом в выражениях, которые принесли
румянцы на её прекрасном личике и заставили её
положить своими повелениями на него прекратить его

чрезмерные похвалы. Затем подавала сигнал им оставить
её одну.
Мистер Гланвиль, кто понял ее, повел своего отца и
сестру вниз по ступенькам, оставляя Арабеллу с её
верной Лючией. Она тотчас приказала дать ей рассказ
того, что случилось с ней за время её падения в обморок
до тех пор, пока она поправилась.

ГЛАВА 14.Диалог между Арабеллой и Лючией, в
котором последняя, кажется, имеет преимущество.
«Ладно, мадам, – проговорила Лючия, – все я могу
рассказать вашей милости, как есть. Мы были все
чрезвычайно напуганы, будьте уверены. Когда вы упали
в обморок, особенно сами, и мы исполнили все, чтобы
могли вернуть вас... И поэтому ваша милость
поправилась».
«Какой в этом умысел? – сказала Арабелла, заметив, что
она остановилась здесь. – Я знаю, что упала в обморок, и
это притом очень ясно, что я вышла из него ещё раз... Я
спрашиваю вас, что случилось со мной в промежуточное
время между моим обмороком и возвращением. Дайте

мне верный рассказ всего злополучия, с которым из-за
моего обморока я совершенно не знакома, и которое, не
сомневаюсь, очень достойно внимания...»
«В действительности, мадам, – ответила Лючия, – я
доставила вашей милости честный рассказ всего, что
могу помнить».
«Когда?» – снова начала Арабелла, удивлённая.
«В данный момент, мадам», – сказала Лючия.
«Да ведь уверена, тебе приснилось, девчонка! –
возразила Арабелла. – С поспешностью ты донесла мне,
как я была схвачена и увезена прочь? Каким образом я
была освобождена снова? И ...»
«Нет, в действительности, мадам, – перебила Лючия, – я
не грежу. И никогда не объявляла вашей милости, что вы
были увезены прочь».
«Ну, – проговорила Арабелла, – а почему ты не
удовлетворишь мое любопытство? Разве это не будет
годным, что я ознакомлюсь с такой важной частью моей
истории?».
«Я не могу, в самом деле, угодить вашей милости», –
сказала Лючия.

«Что ты не можешь?» – проговорила Арабелла,
разъяренная на её глупость.
«Да ведь, мадам, – сказала Лючия, рыдая, – я не могу
сделать историю из ничего!»
«Из ничего, девчонка! – снова начала Арабелла в
огромнейшем бешенстве, чем прежде. – Ты называешь
случай, в котором ты не была очевидцем, и скучнейший
человек случайно, таким образом, важного участия из
ничего? Приключение, которое здесь после сделанного
достойной внимания фигурой в отношении моей жизни,
ты наблюдаешь, как пустячный и никакого значения?»
«Нет, безусловно, я нет, мадам», – сказала Лючия.
«Почему в таком случае, – продолжила Арабелла, – ты
упрямо не заботишься рассказать это? Полагаю, имеется
нечто более правдоподобное. Твоя стоимость куплена
некоторыми людьми значительного достоинства или,
возможно, немногими знаменитыми принцами и
принцессами, чтобы излагать подробно приключение
моей жизни, в котором ты желаешь пропустить
обстоятельство такой значительной важности?».
«Нет, конечно, мадам», – сказала Лючия.

«Я рада услышать, что твоя хитрость так осторожна, –
произнесла Арабелла, – и умоляю, сделай мне милость,
расскажи это приключение мне, как ты желала исполнить
для тех принцев и принцесс, если ты достойна...»
Здесь Арабелла, делая полную остановку, направила
свои глаза на свою служанку, ожидая каждый миг, что та
приступит к ожидаемому повествованию... Но находя,
что она продолжала молчать дольше, чем она считала
было нужно для называния разных обстоятельств
рассказа в своем уме...
«Я прихожу к заключению, – сказала она, – это
необходимо к осторожности, которую вы делаете, ваши
слушатели ждут слишком долго ваше повествование. Это
выглядит, как если бы вы были готовы к рассмотренной
речи. Не простое повествование фактов, которые
свободны от всякого притворства труда и искусства, и
будут рассказаны с той изящной небрежностью, которая
так годится для правды».
«Это, я полагала, нужно рассказать вам, – прибавила она,
– что вы не можете уменьшиться в том заблуждении,
когда вы назовете в повествовании о моих
приключениях... Ну, а теперь, если вы изволите начать...»

«Что, прошу, мадам?» – сказала Лючия.
«Что? – повторила Арабелла. – Да ведь приключения,
которые случились со мной так недавно. Расскажи мне
каждое обстоятельство моего увоза прочь. И каким
образом мое освобождение осуществилось моим
кузеном».
«В действительности, мадам, – сказала Лючия, – я не
знаю ничего об увозе прочь вашей милости».
«Ступайте, – воскликнула Арабелла, потеряв всякое
терпение на её упорство, – ступайте вон из моего
присутствия в этот миг. Несчастная, недостойная моего
доверия и благосклонности, твоя измена слишком
очевидна. Твоя хитрость подкуплена тем самым дерзким
мужчиной, чтобы утаить всякие обстоятельства своего
покушения на мое знание, в конце, чтобы я не смогла бы
иметь полного изобличения его вины».
Лючия, кто никогда не видела свою госпожу так сильно
прогневанной прежде и не знала повода этого,
разразилась в слезах, которые так тронули
чувствительное сердце Арабеллы. Потеряв мало-помалу
весь свой гнев, она объявила ей голосом смягченным,
тоном на самую большую приятность и

снисходительность, что позаботилась она признать, как
отдаленно, она господствовала на его изобильные
подарки, чтобы позабыть свою обязанность. Она
помилует и признает её снова в благосклонности...
«Говорите, – прибавила она, – и не бойтесь, после этого
пообещайте позволить мне узнать, что мистер Тинсель
требовал от тебя. И каковы были подарки, с которыми он
купил твои услуги. Несомненно, он преподнес тебе
драгоценный камень значительной ценности...»
«Так как ваша милость, – сказала Лючия, рыдая, –
пообещала не быть сердитой, я не забочусь, если
расскажу вашей милости, что он дал мне. Он дал мне эту
полгинею, мадам, конечно, он исполнил. Однако во всем
том, когда он вошел в вашу комнату, я боролась с ним и
выкрикнула из страха, что он унесет вашу милость
прочь...»
Арабелла потерялась в изумлении и со стыдом при
слышании такого незначительного настоящего,
сделанное её служанкой. Подобного нет ни в одном из её
романов, могущих представить. Приказала ей с тягой не
будучи склонной, что она заметит замешательство
данного странного подкупа, данного ей.

После того она ходила некоторое время, старалась
составить свои взгляды и сошла вниз в столовую, где сэр
Чарльз, его сын и дочь были заняты в разговоре,
интересуясь её подробностями, которые могут быть
найдены в первой главе следующей книги.

КНИГА 8.
ГЛАВА 1. Содержит беседу, на которую ссылались в
последней главе предшествующей книги.
Мисс Гланвиль, кто злонамеренным удовольствием
тайно ликовала от сумасбродств своей красивой кузины,
была виновна нынче, что ощутительно обманулась в
надежде придти к заключениям, что они имели такой
незначительный результат на её отца и брата.
Вместо размышления о нелепостях, чему они были
свидетелями, мистер Гланвиль хитро продолжал
предметы, о которых Арабелла только что прежде
распространялась. Принимая во внимание многократные
некоторые наблюдения ее, и хорошим продуманным
повторением её слов обязал своего отца второй раз

утверждать, что его племянница говорила весьма
хорошо.

«Завистлива! – повторила мисс Гланвиль, – я завистлива
к моей кузине...

Мистер Гланвиль, взяв слово, пустился до конца в
таковых похвалах её ума, что мисс Гланвиль дальше не
способна была выслушивать терпеливо, возразила:

Клянусь, я никогда не помышляла до такой степени...

«Это правильно, что леди Белла по временам говорит
очень разумные вещи; это была бы большая жалость,
если бы она не пребывала всегда в резонной манере
размышления, либо её промежутки были не длиннее...»
«Ее промежутки, мисс! – сказал Гланвиль, – Умоляю, что
вы подразумеваете этим выражением?»
«Зачем умолять, – произнесла мисс Гланвиль. – Разве вы
не считаете, что моя кузина по временам ограниченно
заблуждается в голове?»

В самом деле, брат, вы значительно ошиблись. Высшее
превосходство моей кузины никоим образом не
доставляло мне беспокойства...
Хотя я должна признать её необъяснимые причуды часто
порождали мою жалость...»
«Довольно об этом, Шарлотта, – прервал мистер
Гланвиль, – потому что вы стоите моей дружбы...
Довольно об этом...»

Мистер Гланвиль на эти слова, начиная от своего слова,
держал поворот поперек комнаты в большом беспорядке,
затем остановившись весь внезапно, бросил на свою
сестру взбешенный взгляд...

«Почему, в самом деле, сын, – сказал сэр Чарльз, – моя
племянница держит самые необычные прихоти по
временам. Как это случилось в её голове, вообразить, что
мистер Тинсель попытается увезти её прочь, я не могу
представить себе. Прежде всего, он исключительно
торопился скорее в её комнату, слишком грубо, за что,
как вы замечаете, я запретил его посещение».

«Шарлотта, – сказал он, – не доставляйте мне повода
думать, что вы завистливы к высшему превосходству
вашей кузины...»

«Что было частью, – проговорила мисс Гланвиль
насмешливо своему брату, – её спросите вы. Если вы
приготовились, что мистер Тинсель поклянется на вашей

шпаге, что он никогда ещё раз не попытается увезти её
прочь, то я аплодирую вам за предоставление ему
свободы, как великодушный Артамен исполнил по
одинаковому случаю».

своего пыла, обвинила мистера Гланвиля в ослаблении
его расположения к ней с тех пор, как он влюбился в её
кузину, и встретила это оправдание в своих слезах, очень
вольно дав свободный ход им.

«Я бы посоветовал вам, Шарлотта, – сказал мистер
Гланвиль, – не намереваться в повторении слов вашей
кузины, пока вы не узнаете, как выговаривать их
должным образом».

Мистер Гланвиль смягчился этим зрелищем,
пожертвовал несколькими комплиментами к её
тщеславию, которые вскоре восстановили её в своем
обычном спокойствии. Затем поворотив разговор на
свою возлюбленную Арабеллу, выговорил панегирик на
её достоинства и таланты за продолжительный период.
Который, если это не вполне убедило его сестру
изменить свое мнение, то оно, конечно, убедило его отца,
что его племянница не была вполне хороша в своем уме,
но даже лучше, нежели наиболее иные её пола.

«Ох! Это одно из её высших превосходств», –
проговорила мисс Гланвиль.
«Безусловно, мисс, – сказал Гланвиль, – очень досадно,
она превосходнее вас во многих вещах, и как много этого
в доброте её сердца, как в красоте её особы...».
«Остановитесь, остановитесь, Чарльз, – проговорил
баронет, кто заметил свою дочь, сидевшую надутую, и
язвительность её губ на эту укоризну, – личные
замечания лучше избегать. Ваша сестра очень хороша и
не будет умалена. Хотя будьте уверены, что леди Белла
красивейшая женщина, которую я видел в своей жизни».
Мисс Гланвиль снова, если бы только возможно,
испытывала отвращение к умалению своего отца, чем
упрекам своего брата. И в порядке доставить свободу

Мистер Гланвиль как раз закончил ей хвалебную песнь,
когда Арабелла появилась. Ликование затанцевало в его
очах при её приближении. Он пристально смотрел на нее
с того рода сознательным торжеством в своих взглядах.
Ее совершенная красота оправдывала его пыл, по его
мнению больше, чем оправдание за все её сумасбродства.

ГЛАВА 2. В которой наша героиня, как мы
предполагаем, продемонстрирует себя в двух самых
различных освещениях.
Арабелла, кто усмотрела некоторые следы беспокойства
на лице мисс Гланвиль, ласково спросила её о причине,
на который та моладая леди ответила в холодной и
сдержанной манере. Мистер Гланвиль, чтобы отвлечь её
соображения на это, очень свободно обвинил самого себя
в доставлении своей сестре какой-то обиды.
«Будьте уверены, брат, – сказала мисс Гланвиль, – вы
очень пылкий в своем настроении, и так неистово
унеслись прочь из-за вещей ограниченной важности, как
величайшие. А затем что бы вы не имели иллюзии, вы
любите так упорно».
«Я обязан вам, мисс, – прервал мистер Гланвиль, – за
старание доставить леди Белле такого неблагоприятного
мнения обо мне...»
«Я уверяю вас, – проговорила Арабелла, – мисс Гланвиль
не сказала ничего к вашему ущербу. В моем мнении нрав
великих умов будет таковым, как она описала ваш.
Ничего нет, в таком случае, великого расстояния для

правды и геройского достоинства, как то беспристрастие,
которое обяжет немножко людей к тому, чтобы быть
угодными, несмотря на все вещи или ничего. Отчего это
происходит, чтобы миновать, так они не принимают в
уважение важные желания славы, ни страха позора. Они
ни любовь, ни ненависть, так они полностью влияли бы
обыкновением. А есть чувствительные исключительно
болезни тела, их умы в способе бесчувственны...
Сказать правду, я расположена постичь большего
упования на мужчину, кто в начале своей жизни
поспешно отправился бы прочь в некотором дурном
состоянии, нежели некто, кто не связан ничем. Ум, что не
сумеет быть приведенным, чтобы питать отвращение к
пороку, никогда не уверится полюбить добродетель. Но
некто, кто способен любить или ненавидеть
несовместимость умением, в то время, как юность его
пристрастий указала на благопристойные цели, останется
укрепленным в своем выборе того, что полезно. Однако с
ним, кто способен на какое-нибудь сильное притяжение,
и чье сердце закалено общим беспристрастием
предписания или примером, не имеющим силы...
А философия сама, которая гордится этим, чтобы
выносить исправления во всех нерасположениях души,

никогда не имела чего-нибудь, что может вылечить
посредственный ум...»

парламенте, что её речи смогли бы стать, может быть,
напечатанными со временем.

«Даже, – прибавила она, – я уверена, что равнодушие –
неразлучный компаньон слабовольности и
недостаточного мнения. Это так естественно для особы,
чтобы быть унесенным по направлению к тому, во что он
верит. Будет хорошо так, если равнодушные люди были
бы в состоянии судей вещей, с которыми они связаны
чем-нибудь.

Этот комплимент, странный, как он был, доставил
большое ликование Гланвилю. Когда беседа была
прервана прибытием мистера Селвина, незаметно
всунувшегося, не заметив тем временем, что
нерасположение Арабеллы встревожилось им; а нынче
пришел осведомиться о её здоровье. А также если
удобный случай предложил бы назначить ей
надлежащим образом при взгляде на подозрения,
которые она питала к коварному желанию его обращения
с ним.

Но уверена, это так, эта тепловатость существа, которое
отправляет вон, кроме слабых освещений таким образом,
что те, кто виновен в этом, не понимая всякую вещь
ясно. Не могут прикрепиться ко всякой вещи с
настойчивостью».
Мистер Гланвиль, когда Арабелла закончила эту речь,
кинул торжествующий взгляд на свою сестру, кто
принимала вид большого внимания все время, пока она
говорила.
Сэр Чарльз в своей манере выразил значительное
восхищение её умом; сказав ей, если бы она была
мужчиной, она сделалась бы важной фигурой в

Арабелла, как только он пожаловал при своем
назывании, казалось, была в большом беспокойстве. А на
его вхождение, предложила тотчас уйти, сказав мистеру
Гланвилю, который удерживал ее, что она не нашла
положения, вероятно, чтобы обеспечить её от
притеснений того джентльмена.
Гланвиль пристально смотрел и выглядел очень
смущенным при этой речи. Мисс Гланвиль улыбалась. А
несчастный Селвин с очень глупым видом окружал два
или три раза, а затем с запинающимся произношением
сказал:

«Мадам, я очень значительно озабочен, чтобы считать,
что ваша милость приняла решение упорствовать в...»
«Сэр, – перебила Арабелла, – мои решения неизменяемы.
Я объявила вам так прежде и удивлена после сведения
моего намерения. Вы осмеливаетесь появляться в моем
присутствии ещё раз. Из чего у меня есть право, так
положительно изгнать вас».
«Прошу, племянница, – сказал сэр Чарльз, – что сделал
мистер Селвин, чтобы не считаться с вашим желанием?»
«Сэр, – ответила Арабелла, – оскорбление мистера
Селвина можно признать не иначе исправлением, чем то,
которое я требовала от него – добровольное изгнание из
моего присутствия».
«И в этом, – продолжила она, – я виновна довольно в
суровости к вам, нежели принцесса Удосия была к
несчастному Фрасимеду (155) за страсть данного принца
довести до её сведения. Однако старания которые он
принял, чтобы утаить, эта данная справедливая и
благоразумная принцесса посчитала не достаточным,
155 Фразимед – персонаж древнегреческой мифологии. Сын Нестора и
Анаксибии (либо Евридики). Отец Силла. Участник Троянской войны. Сидел в
троянском коне. (Павсаний, Описание Эллады, II, 18, 8. Гомер, Одиссея, III, 39).

чтобы запрещать его высказывания к ней, но также
изгнала его от своего присутствия, налагая
окончательное повеление на него: никоим образом не
появляться перед ней снова до тех пор, пока он
совершенно не излечился от той несчастливой любви,
которую он питал к ней...
Поэтому подражайте этому похвальному послушанию
этого несчастного принца, и если бы только та страсть,
которую вы открыто объявили мне...»
«Как, сэр! – помешал сэр Чарльз, – вы стремитесь к
любви моей племянницы в таком случае?»
«Сэр, – ответил мистер Селвин, кто был необычно
поражен при речи Арабеллы, – хотя я, в самом деле,
любуюсь совершенствами этой леди, которыми она
обладает. Все-таки уверяю вас при моем почтении, я
никоим образом не имел намерения произведения какихнибудь обращений к ней. И я не могу догадаться, почему
её милость настаивает на обвинении меня в таком
предположении».
Таким образом, церемонное отрицание после того, что
Арабелла сказала, весьма затруднило сэра Чарльза. А
мистера Гланвиля наполнило непостижимым стыдом...

Мисс Гланвиль воспользовалась их беспокойством и
полная злонравным торжеством, старалась смотреть на
Арабеллу в замешательстве. Но та леди не была вовсе
смущена этим объяснением мистера Селвина, считала и
для этого уже ответила с большим спокойствием:

смеху, – я не вижу необходимости в моем отправлении с
моей родной страны, чтобы удовлетворить то, что вы
будете обязанной к вознаграждению вашей собственной
славы. Прошу, каким образом мое пребывание в Англии
затронет славу вашей милости?»

«Сэр, это легко увидеть через хитрость вашего отречения
от какой-нибудь страсти ко мне на всякий другой повод,
несомненно, вы несколько приносите в жертву вашу
жизнь, чем соизволить отрицать эти чувства, которые, к
несчастью для вашего спокойствия, вы питаете. Теперь
желание продолжения вблизи меня заставляет вас
положить данное стеснение самого себя.

«Удовлетворить ваш вопрос с другой, – проговорила
Арабелла, – умоляю, как пребывание Фрасимеда в Риме
затрагивает славу императрицы Удосии?»

Тем не менее, вы знаете, Фрасимед остановился на
одинаковой уловке не к цели. Непреклонная Удосия
усмотрела через маску и отправила сама на высылке его
из Рима, как я исполняю с вами из Англии...»
«Нет, мадам!», – перебил Селвин, изумленный...
«Да, сэр, – ответила Арабелла поспешно, – ничего менее
не может удовлетворить меня, чему я буду обязанной
своей собственной славе».
«Честное слово, мадам, – сказал Селвин, наполовину
рассерженный, и все-таки сильно расположенный к

Мистер Селвин поразился бестолковости этой речи. Он
не был расположен считать себя так неполным в знании
истории, потому не был знаком с причинами, почему
Фрасимед не остается в Риме.
Поэтому его кажущееся молчание для Арабеллы было
молчаливым признанием справедливости её повелений.
Чувство сострадания к этому незадачливому поклоннику
втерлось в её разум и обратило её блестевшие глаза,
полные внутреннего довольства, на Селвина, кто
пристально смотрел на нее, как если бы он потерял свой
ум и здравый рассудок...
«Я не буду, – сказала она, – несправедливой к
возвышенности вашей страсти ко мне так много, чтобы
сомневаться в вашей готовности пожертвовать покоем

вашей собственной жизни к удовлетворению моей. Не то
я сделаю так много несправедливости для вашего
великодушия, как предполагать славу повиновения моим
повелениям, не в некоторой степени смягчить суровость
вашей участи...
Не знаю, может ли это быть законным для меня, чтобы
объявить вам, что ваше несчастье создает, в самом деле,
основание мне некоторое печали. Но я склонна дать вам
это утешение, а также уверить вас, что к какой-то части
мира вашего отчаяния перенести вам, доброе желание и
сострадание Арабеллы проводит вас...»
Сказав это, одна из её рук, прикрыла её лицо, чтобы
спрятать краски на лице, которые сочувствующей речи
так вызвались. Удерживая другую протянутой с
беззаботным видом, полагала, что он преклонит свои
колени, чтобы поцеловать её руку и обмыть своими
слезами, как было обыкновение в таких печальных
случаях.
Её голова в тот самый раз повернулась на другое
направление, как если бы вынужденно и со смущением
она пожаловала эту милость...

Но после положенного момента в этом состоянии и
находя свою руку нетронутой, она сделала вывод, что
горе лишило его своего сознания, и что он вскоре упадет
в обморок, как Фрасимед исполнил. Чтобы помешать
очевидному доказательству такого плачевного зрелища,
она поторопилась из комнаты, без того, чтобы один раз
сделать поворот кругом и попала в свою собственную
комнату. Упала на стул, немного тронутая плачевным
положением, в котором она оставила своего
предполагаемого несчастного поклонника.

ГЛАВА 3. Противоположность продолжилась.
Компания, которую она оставила, будучи все, исключая
мистера Гланвиля, в крайней степени были захвачены
врасплох при её необычных словах и жестах, продолжала
безмолвствовать несколько минут после того, как она
ушла. Пристально глядя один на другого, как если бы
каждый желал узнать другое мнение такого
необъяснимого поведения.
Наконец, мисс Гланвиль, кто заметила спину своего
брата по отношению к ней, сказала мистеру Селвину с

тихим звуком, что она надеялась: вызовет и возьмет свое
прощание прежде, чем он выставит для места, куда
отчаяние унесет его.
Мистер Селвин в досаде от своей врожденной
серьезности не мог воздержаться от смеха на это слово
мисс Гланвиль, которое оскорбило её брата. Мистер
Гланвиль не в состоянии оставаться, где Арабелла была
поднята на смех, рассердился на это, которое было
очевидной несправедливостью в том случае. Он ушел в
свою собственную комнату, чтобы дать выход той
хандре, которая в те мгновения вывела его из нрава всего
света.
Сэр Чарльз, когда он ушел, предался небольшому
веселию на сумасбродство своей племянницы,
утверждая, что он не знает, что делать с ней.
На что мисс Гланвиль заметила, что это было сожаление,
что здесь не было таких вещей, как протестантские
монастыри. Придавая этому как свое мнение, что её
кузина заперлась бы в одном из тех мест и не дозволяла
видеть какое-нибудь общество, какими средствами она
уклонилась, выставляя саму себя в манере, которую она
исполнила нынче.

Мистер Селвин, кто, возможно, считал это
благоразумным средством мисс Гланвиль, казалось,
своим молчанием одобряет её взгляд. Но сэр Чарльз был
сильно оскорблен выражением своей дочери так вольно,
утверждая, что Арабелла, когда она отошла бы от тех
причуд, была бы самой разумной леди, а по временам
говорила, так учено, как божество. К чему мистер
Селвин прибавил, что она владела великими сведениями
истории и держит по большей части удивительную
память. А после немного большой речи к самой цели, он
взял позволение уйти, убедительно умоляя сэра Чарльза
верить, что он никогда не питал какого-нибудь
намерения своей речью к леди Беллой.
Тем временем та леди после провела почти половину
часа с теми соображениями, которые случаются с
героинями в тех самых положениях, что и с нею самой.
Арабелла вызвала Лючию и приказала ей идти в
столовую и понаблюдать, в каком состоянии мистер
Селвин был, сказав ей, что она оставила его, наверно, в
обмороке, также повод этого и скверное свое отношение,
чтобы доставила ему всякого утешение, которое в её
власти.

Лючия со слезами на своих глазах от этого изложения
спустилась вниз, как госпожа приказала, и вошла в
комнату без всякой церемонии. Её мысли всецело
зафиксировались на печальном состоянии своей
госпожи, сказавшей ей о том. Лючия нетерпеливо
оглядывалась вокруг комнаты без произнесения слова до
тех пор, пока сэр Чарльз и мисс Гланвиль, которые
считали, что она послана с некоторым поручением от
Арабеллы, оба спросили в то самое мгновение, в каком
она нуждалась.
«Я пришла, сэр, – сказал Лючия, повторяя слова своей
госпожи, – увидеть в каком состоянии, находится мистер
Селвин, и оказать ему всякое посильное утешение».
Сэр Чарльз, засмеявшись искренно на эту речь, спросил
ее, что она могла бы сделать для мистера Селвина? Она
ответила, что не знает, но её госпожа объявила ей –
подать ему всякое посильное утешение.
«Утешение ты желаешь сказать, я полагаю», – сказал сэр
Чарльз.
«Да, сэр», – произнесла Лючия, приседая.

«Ну, что же, дитя, – прибавил он, – иди и донеси своей
госпоже, что мистер Селвин не нуждается в какомнибудь утешении».
Поэтому Лючия возвратилась с этим известием и
встретилась у комнатной двери с Арабеллой, которая
поспешно спросила ее, как мистер Селвин отошел от
своего обморока. На что Лючия ответила, что она не
знает, но что сэр Чарльз повелел ей донести её милости:
мистер Селвин не нуждается в каком-нибудь утешении.
«О Небеса! – воскликнула Арабелла, бросаясь на стул
такая бледная, как смерть. – Он умрет, он упадет на свою
шпагу и положит конец своей жизни и страданий
однажды...»
«Ох! Как же несчастна я, – провозгласила она, заливаясь
слезами, – быть причиной такой жестокой случайности...
Всегда ли судьба так ужасна, как моя?.. Всегда ли
красота так пагубна?.. Всегда ли суровость так
несчастна?.. Как покой моих будущих дней будет
обеспокоен печальной памятью о мужчине, чья смерть
была вызвана моим пренебрежением...»
«Но почему, – снова начала она после небольшой паузы,
– зачем я, таким образом, огорчаюсь за то, что случилось

с неминуемой необходимостью? Не я ли единственная в
несчастье, которое свалилось на меня...
Не печальный ли Перинф умер за красивую Панфию?..
Не суровость ли Барсины довела несчастного Оксиатреса
(156) до могилы?..
А строгость Статиры заставляет Орундата упасть на свой
меч в её присутствии, хотя он счастливо избежал
убийства самого себя этим... Позвольте нам, в таком
случае, не огорчать самих себя необоснованно за эту
печальную случайность...
Позвольте нам оплакивать, как мы смогли бы роковые
результаты наших обаяний... Но позвольте нам утешить
самих себя мыслью о том, что мы исключительно
действовали соответственно с нашим долгом».
Арабелла произносила эти чрезвычайные слова с
торжественным и величавым акцентом, отдала приказ
Лючии, которая слушала её с глазами, полными слез,
спуститься и спросить: унесли ли тело.

156 Барсина – дочь персидского сатрапа Артабаза и «любовница» Александра
Македонского. Умерла в 309 г. до н.э. Оксиатрес см. Квинт Курций «Жизнь
Александра Македонского, Платона...»

Она прибавила: – «Всей моей твердости не будет
достаточно, чтобы поддержать меня против того
жалостного зрелища».
Поэтому Лючия приняла её поручение к сэру Чарльзу и
мисс Гланвиль, которые были все ещё вместе, толковали
на причудливую склонность Арабеллы. Рыцарь не сумел,
возможно, постичь, что Лючия имела в виду
спрашиванием: было ли тело убрано. Сэр Чарльз
предложил донести ей, что он желал бы поговорить с
Арабеллой.
Арабелла при получении этого приглашения установила
себе рассмотреть, что же могло быть намерением этого.
«Если мистер Селвин мертв, – сказала она, – что
полезного может мое присутствие сделать среди них?
Несомненно, это не может быть, чтобы упрекать меня в
моей строгости, так мой дядя ждет увидеть меня...
Нет, это будет несправедливо предположить это.
Несомненно, мой несчастный поклонник все ещё борется
с тоской смерти, а для утешения в его последние минуты
умоляет о благосклонности уступить свою жизнь при
моем лицезрении».

Остановившись немного на этих словах, она
приподнялась со своего сиденья с решимостью дать
несчастному Селвину свое прощение прежде, чем он
умрет.
Встретив мистера Гланвиля, когда он возвращался из
своей комнаты в столовую, она объявила ему, что она
уповает на милосердие. Она пошла обнаружить его
соперника, не давать ему всякого беспокойства, и
предупреждая его возражение торопливым шествием в
комнату.
Гланвиль последовал за ней, боясь какого-то нового
сумасбродства, однако не способный отвратить это,
постарался скрыть свое замешательство от её
наблюдения.
Арабелла после придыхания умеренного вздоха объявила
сэру Чарльзу, что она пришла пожаловать мистеру
Селвину свое прощение за оскорбление, в котором он
был виновен, что он имел право отойти с миром.
«Ну, ну, – сказал сэр Чарльз, – он ушел с миром без
этого».
«Как, сэр! – перебила Арабелла. – Он мертв в таком
случае уже? Увы! Почему он не имел удовлетворения

видения меня прежде, чем он умрет, так его душа смогла
ли уйти с миром? Он не уверился исключительно в моем
прощении, кроме сожаления притом. А то уверение
сделало бы его счастливым в свои последние
мгновения».
«Ну, племянница, – вмешался сэр Чарльз, – вы удивляете
меня сильно; вы серьезно?»
«Несомненно, сэр, – сказала она, – не вы ли удивлены,
которое я выражаю для участи этого неудачного
мужчины. Не за прощение я предложила пожаловать
ему, так как этим я оправдана примерами множества
знаменитых и добродетельных принцесс. Кто делали так
много, даже случайно больше, чем я намеревалась
исполнить для особ, чьи оскорбления были больше,
нежели мистера Селвина».
«Я очень сожалею, мадам, – сказал сэр Чарльз, –
слышать, что вы говорите в таком стиле. В самом деле,
достаточно совершить одно, чтобы подозревать, что
вы...»
«Вы творите мне большую несправедливость, сэр, –
перебила Арабелла, – если вы подозреваете меня в
виновной в какой-нибудь неподобающей склонности к

этому мужчине. Если неприкрыто выражая свое
сострадание к его несчастью, будет считаться такой
великой благосклонностью, как вы полагали бы, если я
поддержу его голову на своих коленях, пока он не умрет,
проливая слезы над ним, и обнаружила бы все признаки
искренней печали о нем?»,
«Господи! – проговорил сэр Чарльз, приподнимая свои
глаза. – Есть ли ещё какая-нибудь плоть, которая
слушает вещь, подобную этой?»
«Что, сэр, – сказала Арабелла с таким большим явным
видом удивления на своем лице на его раскрытие, – вы
говорите, никогда не слышали вещь, подобную этой? В
таком случае вы никогда не слышали о принцессе Мидии
(157), я полагаю...»

принцесса благоволила исполнить все, о чем я упомянула
для свирепого Лабунета, принца Ассирии (158). Хотя он
ужасно оскорбил её унеся прочь из дворца короля, её
отца, тем не менее, когда он был ранен до смерти в её
присутствии и кротко умолял её о прощении прежде, чем
он умрет. Она благоволила, как я говорила, поддержать
его на своих коленях, и пролила слезы при его несчастье.
Я могла бы представить множество более примеров
подобного сострадания дам почти высокого рождения,
как я сама; хотя, может быть, их достоинство не было
совсем таким славным, как у нее, наследницы двух
королевств. Даже упоминать только эти...».
«О Небеса! – воскликнул мистер Гланвиль, здесь
выведенный из терпения, – я помешаюсь...»

«Нет, нет, мадам», – проговорил сэр Чарльз брюзгливо.
«В таком случае, сэр, – снова начала Арабелла, –
разрешите мне объявить вам, что эта прекрасная
157 Мидия – зап. часть современного Ирана, к Востоку от Загра и к Северу от
Сузианы. От Каспийского моря была отделена племенами кадусеев, амардов и
др. Страна делилась на собственную или Великую Мидию (теперь Иракаджеми)
и Атропатену (Азербайджан). Жители, арийцы, распадались, по Геродоту, на 6
племён. Страна гористая и холодная, но богата плодородными долинами;
славилась лошадьми, солью и смарагдами.

158 Ассирия у греков и римлян, Ассур по-ассирийски, Атура (Athura) у древ.
Персов и Ашур у иудеев. Под этими названиями известна простирающаяся на
165000 кв. км. местность, северная часть которой соответствует приблизительно
нынешнему южн. Курдистану. Это верхняя часть месопотамской равнины,
неотделяемая от лежащей к югу Вавилонии никакой естественной границей. На
севере граничат арм. Нифатские горы, на востоке – мидийские Цагрос и
Хоатрос, на западе Тигр не составляет границы, так как собственно Ассирия
включает часть северной Месопотамии. По сведениям Ктезия, сообщаемым на
основании мидоперсидских источников, основателем ассирийского могущества
был Нин и его жена Семирамида строители Вавилона. Государство, основанное
Нином и Семирамидой, просуществовало 1360 лет.

Арабелла, удивленная этим восклицанием, посмотрела
серьезно на него на миг... А затем спросила его: какая
вещь, которую она сказала, доставила ему беспокойство?
«Да, честное слово, мадам», – сказал Гланвиль, так
раздосадованный и сконфуженный, что он с трудом знал,
что он сказал...
«Я сожалею на это, – ответила Арабелла серьезно, – а
также очень озабочена найти, что в великодушии, в
котором вы так намного превысили знаменитого Кира,
кто был так далек от принятия обиды на поведение
Манданы к умирающему принцу, так он одобрил её за
сострадание, которое она проявила к нему. Таким же
образом поступил храбрый и великодушный Орундат,
когда чистая Статира...»
«Небесами заклинаю! – крикнул Гланвиль, поднимаясь в
пылу. – Нет терпения этого. Помилуйте меня, мадам, но
честное слово, вы сотворите меня повесить себя».
«Повеситься, – повторила Арабелла, – уверена, вы не
знаете, что вы говорите? Вы подразумеваете, как я
полагаю, вы упадете на свою шпагу. Какой герой всегда
грозил доставить самому себе такую вульгарную смерть?

Но умоляю, позвольте мне узнать причину вашего
отчаяния, такого внезапного и неистового».
Мистер Гланвиль пребывал в виде пасмурного молчания.
Арабелла, повышая свой голос, заговорила:
«Хотя я не воображаю себя обязанной давать вам
объяснение моего поведения, замечая, что я только
разрешила вам ещё надеяться на мою благосклонность,
все-таки я буду обязана сама себе и моей собственной
чести оправдания, которую я намереваюсь исполнить. В
таком случае знайте, несмотря на это подозрение, мое
сострадание к мистеру Селвину может казаться вам
неправильным решением.
Все-таки это имеет в своем основании исключительно в
великодушии моего расположения, которое склонило
меня к прощению проступка, как только неудачный
преступник сожалеет. Доставить ему мое сожаление, как
только его обстоятельства нуждаются в этом.
Поэтому не позволяйте милосердию, которое я проявила
к вашему сопернику, быть поводом вашего отчаяния.
Потому что мои чувства к нему были, когда он жил,
станут, какие они были прежде, что есть полное
равнодушие, даже случайно пренебрежение. И не

дозволяйте себе быть, таким образом, унесенным
неистовой и несправедливой ревностью, как грозить
вашей собственной смертью, которую, если вы, в самом
деле, имели бы мотив для вашего подозрения и искренне
любили меня, станет непрошенным, хотя не
нежелательным...
В самом деле, ваше отчаяние благоразумно, смерть
необходимо последует за этим. Какой поклонник может
жить под бременем такого ужасного несчастья? В том
случае вы можете найти смерть бесстрашно, когда она
подойдет, даже поцелует это с ликованием.
Но истинно, однако самоубийство есть ложная картина
подлинной храбрости, продолжается скорее от страха
дальнейшего зла, чем пренебрежение того, которое вы
избегаете. Если бы только оно было пренебрежением
старания того самого принципа, вы решились бы
вынести терпеливо и бесстрашно всякого рода усилия. И
уповать на свершение всякого иного большинства
несоответственных вещей, чтобы страшиться этого
совершенного изгнания надежды, кажется, чтобы иметь
это основание от боязни».

ГЛАВА 4. В которой мистер Гланвиль произведет
безуспешную попыткуна Арабеллу.
Арабелла, когда она закончила эти слова, которые
прогнали отчасти замешательство мистера Гланвиля,
пошла в свою собственную комнату, сопровождаемая
мисс Гланвиль, кому она подала сигнал для той цели.
Бросаясь на стул, разразилась в слезах, которые сильно
удивили мисс Гланвиль, она поторопила её рассказать ей
причину.
«Увы! – ответила Арабелла. – Разве у меня нет причины
думать о себе весьма грустно? Прискорбная смерть
мистера Селвина. Отчаяние, в котором я замечаю вашего
брата, привело к роковому последствию, которое может
сопровождать это, наполняет меня чрезвычайным
беспокойством».
«Ну, что же, – сказала мисс Гланвиль, – ваша милость
может обрести себя непринужденной, как оба эти
вопроса: мистер Селвин не мертв, мой брат не в
отчаянии, как я знаю».

«Что вы говорите, мисс? – вмешалась Арабелла. – Разве
мистер Селвин не мертв? Была ли рана, которую он
причинил себе сам не смертельной в таком случае?»
«Я не знаю ни о какой ране, которую он причинил себе
сам, нет», – сказала мисс Гланвиль. – «Что заставило
вашу милость предполагать, что причинил себе сам
рану? Боже мой, что за странные мысли приходят в вашу
голову!».
«Искренне, я рада услышать это, – ответила Арабелла, –
чтобы отвратить действия его отчаяния, я мгновенно
пошлю свои повеления к нему – жить».
«Надеюсь ответить за его повиновение, мадам», – сказала
мисс Гланвиль, улыбнувшись.
Арабелла тогда отдала приказы о бумаге и перьях,
принесенных ей. Замечая мистера Гланвиля, входящего в
комнату, очень формально сообщила ему о своем
намерении, сказав ему, что он был бы удовлетворен
изгнанием, к которому она приговорила его
несчастливого соперника, и не требуется его смерти,
поэтому он не имеет никакой боязни от своих
притязаний.

«Уверяю вас, мадам, – сказал мистер Гланвиль, – я
вполне непринужден на то соображение; и в порядке
обойдусь без вашего беспокойства посылания к мистеру
Селвину. Могу отважиться заверить вас, что он не в
опасности умирания».
«Это невозможно, сэр, – ответила Арабелла, –
согласовываясь с природой вещей, это невозможно, он
должен уже быть вблизи смерти... Вы знаете суровость
моего предложения, вы имеете представление...»
«Я знаю, мадам, – сказал мистер Гланвиль, – что мистер
Селвин не помышляет себе необходимости повиновения
вашему предложению, а имеет наглость подвергать
сомнению вашу власть для высылания его из его родной
страны».
«Моя власть, сэр, – произнесла Арабелла, необычно
удивленная, – основывается на безусловной силе,
которую он доставил мне над ним».
«Он не признает то, мадам, – сказал Гланвиль, – и
повторяет: ни он не может дать, ни вы изощряться в
совершенной власти над ним. Так как вы оба
ответственны перед королем, чьими субъектами вы

являетесь. И оба ограничены законами, под бременем
чего вы живете».

вашим врагом через мир для того, чтобы принести в
жертву своему мщению.

Очевидное замешательство Арабеллы на эти слова
давали мистеру Гланвилю надежды, что он стал на
правильный способ отучить её от каких-либо странных
представлений. Он намеревался преследовать свои
аргументы, в то время как Арабелла глядела на него
немного непреклонно...

Так как это невозможно в таком случае для одинаковых
дел: быть в одно время справедливым и несправедливым.
Это должно неизбежно логически вытекать, что закон,
который осуждает это и тот, который оправдывает это,
не одинаков, но сейчас противоположен».

«Владычество любви, – сказала она, – как и владычество
чести управляется законами своими собственными,
которые не имеют зависимости или отношения чего-то
другого».

«А теперь, – прибавила она после небольшой паузы, –
надеюсь, я совершенно оправдала тот основной момент
для вас».

«Помилуйте меня, мадам, – проговорил Гланвиль, – если
я дерзаю не соглашаться с вами. Наши законы укреплены
границами чести, также как те любовью».

«Безусловно, мадам, – возразил мистер Гланвиль, – вы
обосновали проявление того, что зовется честь. Но есть
нечто отличное от правосудия, потому что они
располагают вещами вполне противоположными друг
другу».

«Каким образом то возможно, – возразила Арабелла, – в
то время как они расходятся так широко, что мужчина
может быть оправдан одним и, между тем, осужден
другим?»

Арабелла без размышления на этот вывод пошла
доказывать независимость суверенитета любви, которая,
как сказала она, может быть собрана из всех слов, дел тех
героев, которые вдохновлялись этой страстью.

«Для примера», – продолжала она, – «вам не разрешено
законами государства отнять жизнь у кого-нибудь
человека. Однако законы чести обязывают вас гнаться за

«Мы видим это в них, – продолжала она, – не
побежденной только над всякой нормальной и
признанной верностью, но даже превыше дружбы, долга

и чести в самих себе. Эти дела Орундата, Артаксеркса
(159), Спитридата (160) и множества других славных
принцев достаточно свидетельствуют.
Любовь требует больше неограниченного повиновения
от своих рабов, нежели какой-нибудь монарх может
ожидать от своих субъектов. Повиновение, которое не
ограничено никакими законами, как бы там ни было, и
зависящее ни отчего, кроме самих себя».
«Я живу, мадам, – сказал известный принц Скифии
божественной Статире, – я живу, потому что это ваше
повеление. Я исполню так, и смерть может не обладать
властью над жизнью, которой вы изволили
воспользоваться с попечением...»
«Говорите только то, что вы желаете, я покорю, – сказал
знаменитый Джуба бесподобной Клеопатре, – и мои
159 Артаксеркс (др.-перс. Артахшасса, что означает «Владеющий праведным
царством», лат. Artaxerses) – пресидский царь из династии Ахеменидов, правил
в 404-359 гг. до н.э.
160 Спитридат – пресидский сатрап Ионии и Лидии. Умер в 334 н. до н.э.
Сражался против Александра Македонского. Был убит. (Арриан. Анабасис
Александра. I,12.8, I. 15.7-8, I. 16.3, I. 17.7. Диодор Сицилийский. Историческая
библиотека. XVI. 47.2, XVII. 19.4, XVII. 20.2-7. Плутарх. Сравнительные
жизнеописания. Александр. XVI.

враги будут побеждены... Победа приходит на сторону
вашей благосклонности... А армия сотен тысяч мужчин
не будут в состоянии победить мужчину, который имеет
ваши повеления завоевывать...»
«Как средние и незначительные, – продолжила она, –
титулы пожалованы другим монархом, сравниваемых с
тем, которые звание государей сердец, такие как
божественная посредница моей участи, очевидный Бог,
воображаемая Богиня и множество иных одинаково
возвышенных...»
Мистер Гланвиль, потеряв всякое терпение от упрямого
безрассудства, прервал её здесь вопросом совершенно
посторонним к предметам, которые она рассматривала. А
вскоре после, покидая её комнату, ушел в свою
собственную более, нежели всегда отчаявшегося о её
выздоровлении.

ГЛАВА 5. В которой дан ход самому особенному
характеру.
Мисс Гланвиль, чья зависть и нелюбовь к своей
прелестной кузине усилилась её подозрениями, что она

оспаривала свое владение в сердце сэра Георга, она
имела сильное страстное желание, в самом деле,
большого обожателя в том ярком джентльмене. Весьма
наслаждалась от насмешки её нелепого поведения,
которое тащилось за ней в Бате, которое она открыла,
признала уведомлением Тинселя, ставшее почти
всеобщим.
Поэтому чтобы свободно пойти в публичные места от
немеркнущей красоты Арабеллы, она сообщила своему
отцу и брату с частью, которую она слышала, которая
заставила бы их предупредить то появление юной леди
на публике, пока они остановились в Бате. Этот
незатруднительный вопрос, чтобы повлечь за собой
вокруг, так чтобы Арабелла выходила из комнат или
прогулку с согласия с приглашением её кузенов.
Мисс Гланвиль этими средствами освободилась от
соперницы слишком сильно, если даже постараться,
пошла более чем обычно оживленная на ассамблею, где
сумасбродства Арабеллы доставили бесконечный фонд
для развлечения. Её более, нежели недеятельная манера
на этот случай изгнали всякую сдержанность между
теми, с кем она беседовала. Шутка распространялась
очень вольно на расходы Арабеллы.

Мисс Гланвиль не обманула ожидания доставить новую
остроту к их сарказмам, лукавой потерей склонности
стараний своей кузины, и перечислила множество
нелепостей, из которых они сделали её виновной.
Незаурядная красота Арабеллы добыла ей такое
множество недругов посреди дам, которые составляли
эту ассамблею, они, казалось, спорили друг с другом, кто
поднимет на смех её больше.
Прославленная графиня, находясь в то время в Бате,
сблизила кружок этих справедливых клеветников,
слушала некоторое время презрительные шутки, которые
они выкидывали против отсутствующей красоты.
Сделала заявление сама от своей благосклонности,
которая была силой её всеобщего признанного
достоинства, а почтение принесло выгоду её мнения,
успокоило каждого хорошенького дерзкого вокруг нее.
Эта дама, кто посреди своего собственного пола не имела
превосходства в остроумии изящности и легкости, была
подчинена очень немногим иным в чувстве, эрудиции и
приговора. Её умение в поэзии, живописи и музыке, хотя
неоспоримость великая насчитывалась посреди
наименьших её талантов.

Ее прямодушие, её приятность, её скромность и доброта
пока спасали её от стрел зависти. Она исполнила свою
превосходную похвалу и произвела одно, так лишнее,
как другое недействительное.
Она была свидетелем неожиданности чрезвычайного
появления Арабеллы, учиненного и произведенного
удивления от тех незаурядных очарований её особы.
Сжались возле нее несколько иные компании, когда она
говорила в стиле, о котором мы рассказали.
Хорошая проницательность особы графини не могла
обмануться ожиданием видения остроумия и ума,
которые, хотя затмевались не вполне, прятались под
нелепостью её представлений, и это открытие, прибавив
уважение к состраданию, которое она испытывала к
прекрасной мечтательнице. Она решилась избавить её от
злонамеренной насмешки своего пола.
Поэтому прославляя её ум и красоту её особы с
приятностью и особенной щедростью самой себя, она
считала большинство щекотливых вообразимых манер
особенностью её понятий, её обучения, её отхода, её
неведения света и её живого воображения.

А чтобы уменьшить резкость их сарказмов, она
призналась, что сама имела когда-то, очень юная ещё
зачитывалась глубоко романами. И только скороспелое
знакомство с миром направило к иным обучениям,
вероятно, так приблизительно героиню, как леди Белла.
Мисс Гланвиль, хотя она была втайне раздосадована на
эту защиту своей кузины, была, тем не менее, под
бременем необходимости кажущегося сделанного
одолжения графине за это.
А та леди, выражая желание, познакомиться с леди
Беллой, на которое мисс Гланвиль почтительно
предложила сопровождать свою кузину до её квартиры;
которое графиня так почтительно отклонила, сказав, так
как леди Белла была приезжей, то она сделает ей первая
визит.
Мисс Гланвиль при своем возвращении предоставила
своему брату рассказ того, что случилось на ассамблее, и
наполнила его непостижимым ликованием на намерение
графини. Он всегда был ревностным почитателем
характера той леди и польстил самому себе, что разговор
такой замечательной женщины будет, по крайней мере,
использован с Арабеллой.

Тем же вечером он упомянул о ней своей возлюбленной
кузине, а после, перечисляя все её превосходные
качества, заявил, что графиня уже вообразила дружбу с
ней и была озабочена за свое знакомство.

Графиня была так доброжелательна, как и её слово, и
спустя два дня послала карточку Арабелле, обозначая
свое намерение, чтобы ожидали её тем же
послеобеденным временем.

«Думаю, это весьма удачно, – ответила Арабелла, – в
том, что я приобрела (хотя, несомненно, незаслуженно)
дружбу этой прелестной особы, и я попрошу вас, –
обратилась она к мисс Гланвиль, – сказать ей, что я с
сильным нетерпением готова обнять её и дать ей ту часть
в моем сердце, которое её превосходное достоинство
заслужит».

Наша героиня ожидала её с большим нетерпением, а в
момент, когда графиня вошла в комнату, поднялась к ней
с грациозным рвением и постаралась своими руками
обнять её со всей горячностью как долго
отсутствовавшую подругу.

Мисс Гланвиль только склонила свою голову на решение
к этому ходатайству, придавая своему брату в то самое
время выразительный взгляд искоса, который, хотя имел
обыкновение к особенностям Арабеллы, не мог помочь
существованию небольшого сокрушения на героическую
речь, которую Арабелла совершила.

ГЛАВА 6. Содержит нечто, которое на первое зрение
может, возможно, поставить в тупик читателя.

Сэр Чарльз и мистер Гланвиль равно пришли в
замешательство на фамильярность этого обращения, но
увидев, что графиня казалась не удивленной на это, но
скорее допускала это; они охотно успокоились.
«Вы не можете вообразить, прекрасная незнакомка, –
сказала Арабелла графине, как только они уселись, – с
каким нетерпением я желала узреть вас, потому что
сведения, которые я получила о ваших необыкновенных
качествах, а дружба, которую вы пожелали почтить меня
с вами...
И могу ли я искренне утверждать вам, что таково мое
восхищение вашими добродетелями, что я пойду до
самой дальней части мира, чтобы воздавать вам то, что

вы с таким значительным великодушием снизошли
даровать мне».
Сэр Чарльз пристально смотрел на эту выдающуюся речь
и не в состоянии постичь слова из этого, озаботился
поразмыслить, каким образом леди, к кому это
обращено, поймет это.
Мистер Гланвиль смотрел вниз на свои ногти в крайнем
замешательстве. Но графиня, кто не забыла наречие
романа, возвратила комплимент в роде так героическом,
как свой.
«Благосклонность, которую я получила от Судьбы, –
сказала она, – в доставлении мне счастья вашего
знакомства, очаровательная Арабелла, так велика, что я
могу разумно предполагать ужасное несчастье, которое
случится со мной. Наблюдая то в данной жизни наши
желания, так постоянно сменяющихся болями, что мы
едва всегда наслаждаемся одним без терпения потом
другого охотно».
Арабелла была совершенно терпимой, чтобы слушать
графиню, выражающуюся на языке, так
соответствующем к своему собственному.

Только мистер Гланвиль был сильно потрясен и начал
подозревать, что графиня забавлялась от странностей его
кузины. А сэр Чарльз был внутри небольшого
размышления о ней, как сильного средства для его
племянницы.
«Несчастья, мадам, – сказала Арабелла, – слишком часть
этой участи превосходных особ, подобных вам самим.
Величайшие посреди смертных человек, обе: красота и
добродетель – испытаны нахмуриванием Рока.
Страдания божественной Статиры или Кассандры (161),
он буравит оба имени. Гонения бесподобной Клеопатры,
бедствия прекрасной Кэндис и печали справедливой и
великодушной Манданы есть доказательства того
большинства знаменитых особ в мире, которые испытали
ярость несчастья».
«Это должно быть признано, – проговорила графиня, –
что все те прекрасные принцессы, которых вы назвали,
были в то время весьма несчастными. Все-таки в
каталоге этих прелестных и огорченных особ вы забыли
161 Кассандра (Kassandra) – по Гомеру красивейшая из дочерей Приама. При
взятии Трои досталась в добычу Агамемнону, который привез её с собой в
Микены, где она была убита вместе с ним Клитемнестрою. Аполлон дал ей дар
прорицания, но и наказал тем, что никто не слушал её предсказаний.

одну, кто смогла бы правосудием диспута
первенствовать в страданиях с ними всеми...
Я подразумеваю прекрасную Элизу, принцессу Парфии».
«Простите меня, мадам, – возразила Арабелла, – я не
могу быть вашего взгляда. Принцесса Парфии имеет
право, безусловно, справедливо быть поставленной среди
числа несчастных особ, но она не может средствами
диспута соперничать с восхитительной Клеопатрой...
Мадам, какие бедствия вынесла принцесса Парфии,
которые бы красивая Клеопатра не перенесла таким же
образом, а некоторые из них, возможно, даже в
величайшей степени?
Если Элиза деспотической властью короля, своего отца,
сама позаботилась, чтобы стать женой принца, кого она
ненавидела, не была прекрасной дочерью Антония, ещё
непростительным тиранством Августа, толкавшего в
руки Тиберия (162), надменного и жестокого принца, как
ей? Если Элиза была некоторое время в руках пиратов,
не была ли Клеопатра невольницей бесчеловечного
162 Тиберий – Tiberius Claudius Nero (42 г. до н.э. – 37 г. н.э.). Правитель 14 г.
н.э. до смерти под именем Tiberius Caesar Augustus. После смерти не был
причислен к сонму богов.

короля, кто приставлял свой меч к чистой душе той
божественной принцессы, достойной поклонения целого
мира? И если бы только Элиза имела печаль увидеть
своего дорогого Артабана, посаженного в тюрьму по
приказу Августа. Клеопатра смотрела с чрезвычайными
страданиями на своего возлюбленного Кориолана,
окруженного посреди стражи, кто разъярил принца и был
приговорен к жестокой смерти?»
«Это верно, мадам, – ответила графиня, – что беды обоих
этих принцесс были самыми большими. Хотя, как вы
показали мне с некоторым неравенством, в то время как
одно размышляет об опасных приключениях, к которым
особы их достоинства подверглись бы в те разы. Другое
не может помочь радости, что мы живем в век, в котором
обычаи, манеры, состояния и склонности различаются
так широко от них, что невозможны таковые
приключения, которые случаются всегда.
Таково странное изменение вещей, что немногие люди, я
надеюсь говорить в данный момент, не могут быть
убеждены, чтобы верить. Здесь принцессы бродили через
мир, землей и морем в подразумеваемых маскировках,
неистово унесенных прочь из-под родительской власти
оскорбительными возлюбленными. Некоторые

обнаруживались спящими в лесах. Другие потерпели
кораблекрушение на безлюдных островах, запертых в
замках, ограниченные в колесницах. И если, даже борясь
среди бурных волн моря, в которые они бросались сами,
чтобы избежать грубого насилия от своих похитителей.
Не одна из этого случалась внутри пределов одной
тысячи лет, но люди отучились от старины понимать их,
считают их праздными выдумками, такими
невероятными, как они кажутся в данный момент».
Арабелла, хотя сильно удивилась этой речи, не сочла
подходящим выразить ей свои мысли об этом. Она
против воли казалась вполне несведущей теперешних
обычаев мира, прежде чем леди, чей доброжелательный
взгляд она горячо жаждала использовать.
Её убеждения в благосклонности графини заставили её
признать правильным новые сведения, которыми она
овладевала с уважением, хотя не без сомнения и
нерешительности. Её румянцы, её молчание и вниз
опущенные глаза дали графине понять часть её
размышлений; кто из боязни встревожить её слишком
сильно за то время, прекратила те предметы и
переменила разговор на другие более обыкновенные.
Доставила Арабелле удобную возможность смешивания

в этом с тем остроумием и оживлением, которое было
нормальным в ней, как только романы были вне
сомнения.

ГЛАВА 7. В которой, если читатель не предвидел
этого, он найдет растолкование некоторых
кажущихся несообразностей в предыдущей главе.
Графиня, очарованная от ума и значительного сознания
Арабеллы, не смогла скрыть своего восхищения, только
выразилась в выражениях в большинстве своем
любезных. А Арабелла, кому чрезмерно доставляли
наслаждения этим, возвратила похвалы, которые сделала
с почтительной нежностью.
В середине этих взаимных учтивостей Арабелла в стиле
романа умоляла графиню к одолжению ей изложения
своих похождений.
При упоминании данной просьбы та дама показала так
много замешательства на своем лице, что Арабелла
весьма затруднялась этим, хотя она не ведала, но хорошо
обдумала это, чтобы неизбежно извиниться за
беспокойство, которое она, казалось, причинила ей.

«Простите меня, мадам, – ответила графиня,
оправившись, – если необычность вашей просьбы,
сделанное в момент размышления, неизбежно убеждает
меня, что юная леди вашего чувства и деликатности не
смогла бы намереваться к оскорблению с приличием
делания этого.
Слово похождения несет в себе так свободного и
непристойного звука в понимании людей в данный
период времени, что это может едва ли с
благопристойностью приложимо к тем немногим и
естественным случаям, которые составляют историю
женской чести. И когда я говорю вам», – продолжала она
с улыбкой, – «что я была рождена и окрещена, имела
полезное и благопристойное образование. Признала
правильным обращение от своего господина через
рекомендацию моих родителей и вышла замуж за него с
их соизволения и моей собственной склонности. И так с
тех пор мы живем в большом согласии вместе.
Я рассказала вам весь материал проходов моей жизни, на
вопрос который вы найдете, очень мало отличается от
тех других женщин одинакового ранга, кто имеют
сдержанную долю чувства благоразумия и добродетели».

«С тех пор вы имеете уже, мадам, – ответила Арабелла,
заливаясь румянцем, – обыкновение меня за вольность,
которую я взяла от вас.
Будет излишним объявить вам: это основывалось
обычаями древних времен. Когда дамы величайшего
ранга и величественных добродетелей часто
подвергались множеству жестоких приключений,
которые они сообщали в доверии друг другу, когда
перемена сводила их вместе».
«Обычай, – сказала графиня, улыбнувшись, – изменяет
самое качество вещей; а что было уважаемо тысячу лет
назад, вероятно, может выглядеть в настоящее время
гнусным...
Дама в героический век, о котором вы говорите, не
помышляла обладать важной долей заслуги, если бы
только она не была много раз увезена прочь одним, либо
другим из своих нахальных возлюбленных. Красота в
этом не могла пройти через руки особых различных
похитителей, без причинения порицания на её
целомудрие.
Одинаковые дела, которые делались мужчиной-героем в
те времена наградили бы его убийцей в этом...

А одинаковые шаги, которые вели его на трон, затем
безотказно привели бы его нынче к эшафоту».
«Однако обычай, мадам, – сказала Арабелла, – не может,
вероятно, переменить природу добродетели и порока; а
так как добродетель – предводитель характерного героя,
герой в прошедшем веке будет героем в этом...».
«Хотя природа добродетели или порока не может быть
изменена, – возразила графиня, – все-таки они могут
быть ошибочными и различными началами, обычаями и
образования. Вероятно, может измениться название, если
не их природа».
«Уверена, мадам, – сказала Арабелла, немного
передвинувшись, – вы не намереваетесь этим выводом
доказать, что Орундат, Артаксеркс, Джуба, Артабан и
иные герои старины скверные мужчины?»
«Оценивая их правилами Христианства и наших
теперешних представлений о чести, справедливости и
гуманности, они, конечно, есть», – ответила графиня.
«Они не обладают всеми необходимыми свойствами
героев, мадам, – сказала Арабелла, – и каждый в высшей
степени? Разве не их храбрость непобедима, их
великодушие переплетены, а их верность ненарушима?»

«Оно не может быть отрицаемо, – сказала графиня, –
кроме того, что их храбрость была непобедима. И
множество тысяч мужчин менее мужественных, чем они
сами, испытали смертельные последствия той неведомой
храбрости, которая беспрестанно отыскивалась после
случаев, чтобы постараться.
Орундат предоставил множество выдающихся
доказательств того непереплетенного великодушия
такого естественного для героев его времени. Этот
принц, поставленный королем, своим отцом, во главе
армии, воспротивился персидскому монарху, кто
несправедливо овладел его доминионами и умертвил
живущих и дома его людей. Воспользовался женами и
дочерями своих заключенных врагов, имел этими
средствами удобный случай ввести период к войне такой
пагубной для его страны. Даже из великодушия поистине
геройского он освободил их тотчас без всяких условий, а
впадением в любовь к одной из тех принцесс, тайно
покинувшего дворец своего отца, проживал несколько
лет с тем врагом своего отца и страны, взялся за его дочь.
А когда война выступила снова между двумя королями,
неистово сражался против армии, в которой король, его
отец, был во главе. И пролил кровь своих подданных без

угрызений совести, хотя каждый из тех людей, о которых
мы говорим, пожертвовали своей жизнью, чтобы спасать
тех своих принцев, отчего он был так много
влюбленным.
Таковы дела, которые обессмертят героев романов, и
созданы писателями тех книг, вводя в моду: знаменитый,
богоподобный, восхитительный.
Однако оценивая их как христиане, мы найдем их
нечестивыми и подлыми, и сейчас противоположность к
нашим теперешним понятиям о морали и по поводу
обязанностей».
«Поэтому это верно, мадам, – прибавила графиня с
улыбкой, – то, что было добродетелью в те дни, есть
порок в наш. А формировать героя согласно нашим
понятиям их теперь, то необходимо дать ему качества,
самые разные от Орундата».
Скрытое очарование в лице, голосе и манере графини
сказывались с крепостью её рассуждения, не могло не
иметь успеха создания какого-то отпечатка на ум
Арабеллы. Но это был таков отпечаток, как гораздо
достигший внезапного осуждения.

Арабелла была застигнута в врасплох, приведенная в
замешательство, смущенная, но не убежденная. Героизм,
романтичный героизм глубоко впустил свои корни в её
сердце; это было её состояние размышления, принцип
впитался от образования.
Она не могла расстаться со своими идеями славы,
достоинства, смелости, великодушия и чести из-за
ложных представлений их в делах Орундата, Джубы,
Артаксеркса и остальных воображаемых героев.
Речь графини приподняла род суматохи в её
размышлениях, которые доставляли наружность
недоумения на её прелестном личике, и заставили ту
даму опасаться, что она зашла слишком далеко и
потеряла то основание в её уважении, которое она
старалась приобрести сходством с некоторыми её
понятиями и языком.
Тем не менее, в этом она ошиблась, Арабелла
испытывала нежность к ней, что имело уже силу
продолжительной принятой дружбы и несколько
меньше, чем благоволение.
Когда графиня принялась уходить, уверения Арабеллы,
хотя и произносились на наречии романа, были

искренними и тронутыми, были возвращены с равной
степенью нежности графиней, кто постигла больше, чем
обычное расположение к ней.
Мистер Гланвиль, кто умел почти обожать графиню за
щедрое намерение, которое он заметил, она питала,
использовал благоприятную возможность. Когда он
повел за руку её, умолял в манере, как настойчивой, так и
приличной, чтобы она почла бы за счастье свое
знакомство с его кузиной. На что с улыбкой смешанной с
достоинством и приятностью она подтвердила.

ГЛАВА 8. Которая завершает восьмую книгу.
Мистер Гланвиль при своем возвращении в столовую,
находя Арабеллу уходящей, рассказал своему отцу с
восторгом ликования, что обаятельная графиня, конечно,
подготовит новообращенную леди Беллу.
«Мне кажется, – сказал баронет, – она имеет такие
странные причуды в своей голове, как моя племянница.
Сердце, полное части вздора, о котором она болтала!
Множество героев, как она называет их с поразительно

трудными именами... В моем разуме она более способна
сделать леди Беллу ещё хуже, чем лучше».
Мистер Гланвиль, немного раздосадованный на
недоразумение своего отца, постарался с такой
значительной деликатностью, как он смог бы,
предоставить ему справедливость взгляда графини. Так
что он заставил его, наконец, признать, что та сумела бы
взяться за дело очень хорошо.
Графиня, кто решилась взять Арабеллу явно под свое
покровительство, задумала на средства занять её чемнибудь, чтобы появиться на ассамблее, куда она
предложила бы сопровождать её в современной одежде.
Но её доброе намерение о нашей прелестной героине
прекратилось из-за соображения, когда она получила о
нездоровье своей матери, которая повелела ей
немедленное присутствие при ней...
Внезапное отправление доставило Арабелле излишнее
беспокойство и оказало жестокое разочарование мистеру
Гланвилю, кто основывал все свои надежды на её
возвращение из бесед той леди.
Сэр Чарльз, имея дела, которые требовали его
присутствия в Лондоне, предложил своей племяннице

оставление Баты за несколько дней, на которое она
согласилась. А поэтому они выехали в Лондон в карете
Арабеллы и с шестью различными слугами верхом на
лошадях, её служанки отправились прочь вперед на
стадию.
Ничего самого примечательного не случилось в течение
этого путешествия. Так мы не обеспокоим наших
читателей несколькими незначительными промахами
Арабеллы, когда провинциальная девушка, которая ехала
в экипаже за мужчиной, чтобы стать немного леди или
переодетой принцессой, увезенная прочь поклонником,
которого она не выносила, умоляла мистера Гланвиля
освободить её. Это вызвало небольшие мелочные дебаты
между Арабеллой и сэром Чарльзом, кто не мог поверить
этому, чтобы вообразить, что это было, как она
повторяла, запретил своему сыну вмешиваться в дела
иных людей.
Отдельные этого вида заблуждения, как мы говорили
прежде, мы пропустим; а поэтому если наш читатель
соизволит доведем нашу героиню без дальнейшего
промедления до Лондона.

КНИГА 9.
ГЛАВА 1. В которой рассказывается о замечательном
приключении.
Мисс Гланвиль, чье расположение духа сильно
развеселилось при их въезде в Лондон, с великолепием и
наслаждением поздравила свою кузину с увеселением,
которое она получит от новых и неожиданных объектов,
что каждый день в достойное внимания время будут
предоставлены ей.
И понеслась за каталогом развлечений с такой
словоохотливостью язычка, что получила умеренное
увещевание от своего отца. Мисс Гланвиль сохраняла
пасмурное молчание до тех пор, пока они не
остановились внизу на площади Сент-Джеймс, на месте
их жилища в городе.
Сэр Чарльз приказал комнату своей прежней госпожи
подготовить для жилья своей племянницы.
Как только первые учтивости были закончены, она ушла
в свою комнату, где она употребила себя в отдавании
своим служанкам приказаний для размещения своих

книг, которые она привезла в умеренном количестве в
Лондон, в свой кабинет.
Мисс Гланвиль, как только она отослала какую-то сотню
карточек к своим знакомым, давая им извещение, что она
была в городе, уделила внимание Арабелле в её
собственной комнате.
И так как они сидели за чайным столиком, мисс
Гланвиль начала приводить в систему развлечения
недели: так называемая Рисовальная комната, Парк,
Концерт, Ранелаг леди такой-то, Ассамблея, Раут
герцогини такой-то, Воксхолл (163) и продолжительные
скучные визиты.
На что Арабелла с акцентом, что выражало её удивление,
спросила ее, если она считала, что она намеревалась
гостить в городе три или четыре года.
«Законно, кузина», – сказала мисс Гланвиль, – «все это
есть, но увеселение несколько дней».

163 Воксхолл – название района на берегу реки Темзы, где норманнский купец
Фульк де Брант купил дом в начале 13 века. Первоначально это место называли
«Дом Фулка», а потом Воксхолл.

«Увеселение, вы говорите? – возразила Арабелла, – мне
кажется, это, по-видимому, будет единственным
занятием тех дней. А что вы называете увеселениями,
должна же быть необходимость занятия жизни».
«Вы всегда так серьезны, кузина», – сказала мисс
Гланвиль, – «однако не знаю, что сказать вам. Только я
не тороплю вас поехать в публичные места против вашей
склонности. Все-таки вы снизойдете допустить
несколько посещений, я полагаю?».
«Да, – ответила Арабелла. – А если посреди дам, кого я
увижу, найду кого-нибудь похожую на приветливую
графиню, я не сомневаюсь войти в нежную дружбу с
ними».
«Графиня очень хороша, будьте уверены, – сказала мисс
Гланвиль, – все-таки я не знаю, как оно есть, но она не
соответствует моим вкусам...
Она очень привередлива в большом количестве вещей и
знает слишком много для леди, как я слышала, о Боже,
тратить попусту один день. Потом она совершенно
немодная, она не выносит карточки, не держит
ассамблеи. Её замечают только изредка в публичных

местах, а по моему мнению, тоже самое и в важном
множестве других скучных обществ в свете.

сильно поражена, потому что имела право ожидать от
тех, кто нынче преподносили себя в её поле зрения.

Я нашла её за посещением малым прежде, чем я спущусь
вниз к вашему месту, а она не была и четверти часа в
комнате прежде, зато назначила целое собрание дамзевак».

Немного обманутая в надежде найти посреди тех
мужчин, она не заметила ни одного, чье появление
подошло бы к её понятиям вида и осанки Артабана,
Орундата, либо Джубы, или всяких дам, которые, по её
мнению, круто уменьшают совершенства Элизы,
Манданы, Статиры и других.

Хотя Арабелла и имела искреннее презрение к способу
мнения своей кузины, однако всегда вежливо утаивала
это. Она была раздосадована за её насмешки над
графиней, удовольствовалась смирной защитой её.
Сказав мисс Гланвиль за то самое время, пока она нашла
бы леди, которая имела более достоинства, чем графиня,
та всегда занимает первое место в её уважении.
Арабелла, кто с юности приняла злопамятности от своего
отца, отвергла совершить свое появление при дворе, о
чем сэр Чарльз тихо намекнул ей. Однако не всецело
лишенная естественного любопытства своего пола, она
снизошла пойти инкогнито в галерею на бал вечером,
сопровождаемая мистером Гланвилем и его сестрой,
чтобы созерцать великолепие Британского Двора.
Как её романы долго фамильярничали в её раздумьях на
предметы величия и великолепия, то она не была так

Это было удивительно также, что она никогда не
спрашивала, как часто принцессы увозились прочь
плененных любовью монархами, или каким образом
множество побед сыновей короля добывалось. Только
казалось, целое время она была там, чтобы отрешиться
от всех своих романных понятий славы, красоты,
галантности и любви.
Мистер Гланвиль очень желал поправить в ней манеры.
И день или два потом умолял её позволить ему честь
впечатления ее, что было замечательно и достойно для её
наблюдения этой большой столицы. С этим она также
согласилась, а для большей секретности начала их
путешествия в наемной карете.

Часть различных дней была занята этим занятием,
однако мистер Гланвиль нашел уничижение: она была
поглощена намеками в своих романах по каждому
случаю. Так она удивлялась, когда её пригласила особа,
которая продемонстрировала арсенал крепости, названия
рыцарей, кому каждый костюм принадлежал. Там не
было средств на щите или султанов из перьев на шлемах.
Она видела, что герой Лисимах (164) убивал, был
согласно истории того принца значительно больше, чем
кто-нибудь из тех, кого она обнаружила в крепости, а
также намного лютейший. Приняла во внимание, что
церковь святого Павла (165) была менее великолепна во
внутренней стороне, чем храм, в котором Кир, когда он
шел к Мандане, услышав о её возвращении, благодарит
за свою предполагаемую смерть.

164 Лисимах (ок. 361-281 г. до н.э.) – сподвижник Александра Великого,
диадох, правитель Фракии с 323 г. до н.э., царь Македонии с 285 г. до н.э.
(Плутарх, Сравнительные жизнеописания, Деметрий, 27. Павсаний, Описание
Эллады, I, 9. Юстин, Эпитома сочинения Помпея Трога "История Филиппа",
XV, 3. Аппиан, Сирийские дела, 64).
165 Собор святого Павла – (St. Paul`s Cathedral) – англиканский собор,
посвященный апостолу Павлу. Находится на вершине холма Ладгейт-Хилл в
Лондоне.

Спросила, если это не было обычно для короля и его
целого дворца, покататься по морю на баржах по Темзе,
как Август имел привычку делать на Тибре; или они не
имели музыки и закусок в Парке и где они отпраздновали
джуты и спортивные соревнования.
Сезон Воксхолла ещё не закончился, она жаждала
некогда увидеть место, которое по описанию, она
услышала об этом, сильно походило на сады Лукулла
(166) в Риме, в которых император со всеми принцами и
принцессами своего двора был так великолепно угощен,
и где такое множество галантных бесед происходило
между теми замечательными особами.
Странность её платья, которое она прикрывала вуалью,
притягивала число наблюдателей за ней, кто сжимались
вокруг нее с таким незначительным уважением, что она
была сильно приведена в замешательство. Арабелла
имела намерение покинуть прелестное место, как только
она признала тотчас, её внимание полностью

166 Лукулл – римский военачальник и политический деятель из плебейского
рода Лициниев, консул 74 г. до н.э. В памяти народов остались расточительство
и обжорство Лукулла, роскошные «лукулловы пиры», которые вошли в
поговорку.

приковалось событием, в котором она охотно
поучаствовала сама и очень охотно.
Офицер ранга морской службы привел свою любовницу
в сады, переодетую в костюм мужчины или вернее в
одежды парнишки со шляпой и пером. Юное создание
немного выпившая вина, которое она употребляла
слишком вольготно, отбросила так значительно своего
защитника, чтобы дать некоторой компании подозревать
её пол.
А веселый товарищ, чтобы доставить им какое-то
развлечение за её счет, притворился оскорбленным на
нечто, что она говорила, вытащил свою шпагу на
переодетое прекрасное нечто. Это так встревожило ее,
что она завизжала, потому что была женщиной. Она
побежала за защитой к своему любовнику, который был
так приведен в порядок от крепкого напитка, что он не
был в состоянии защищать её.
Мисс Гланвиль всегда насмешливая и любопытная
потребовала причины: зачем компания побежала в толпу
с тем привередливым пятном, и получила ответ, что
джентльмен направил свою шпагу на даму, переодетую в
мужское естество.

«Ох, Небеса! – воскликнула Арабелла. – Это должно
быть, конечно, самое замечательное приключение. У
дамы, вероятно, есть какое-то выдающееся
обстоятельство в её истории.
Несомненно, при расследовании её несчастья будут
найдены похожими на те, которые вынудили прекрасную
Аспазию набросить ту самую маску, которая была тем
средством, убивающим жестокого Зенодора при
недоверчивости к хорошему отношению своей супруги,
выраженное к ней.
Однако могу ли я не замечать это прекрасное нечто? –
прибавила она, поспешив с просьбами к досаде мистера
Гланвиля сквозь толпу, – я смогу, возможно, буду в
состоянии доставить ей некоторое утешение».
Мистер Гланвиль, признавая свои убеждения, которые не
касались, последовал за ней с самым небольшим
препятствием за её вуалью, спадающей на спину.
В своей торопливости она не помнила прежнее место
этого, а обаяние и очарование её лица соединялись с
величественностью её особы и странностью её одежды,
привлекая внимание каждого человека и уважение,
которое они образовывали в пути. Немного удивились на

излишество в настойчивости и торжественности, которое
появилось на её лице при происшествии, так
развлекающее каждого.
Замаскированная дама, к кому она старалась
приблизиться, бросилась на скамью из одного ложа, все
ещё трепеща от опасения шпаги, хотя её противник стоял
на коленях у её ног, изображая любовь в ирокомическом
(167) для развлечения компании.
Её шляпа и парик спали от испуга. А её волосы, которые
спадали под тяжестью этого, свободно висели вокруг её
шеи и придавали такой внешний вид боли на лицо.
Несмотря на бледность до такой степени ужас покрывал
её. Лицо было весьма миленькое, так что Арабелла была
одинаково поражена и состраданием и восхищением к
ней.
«Прелестная незнакомка, – сказала она ей с видом
излишней нежности, – хотя я не знакома ни с вашим
именем, ни с историей, все-таки ваше положение
убедило меня.
167 Ирокомическое – поддельные героические сатиры, пародии, которые
высмеивают стереотипы героев, преувеличивая героические качества до
абсурда.

Ваше достоинство подразумевает, а положение и
переодевание, в котором я вижу вас, показывают, что вы
несчастны. Разрешите мне предложить вам всякую
помощь в своей власти, замечая, что я двинусь туда с
моим состраданием к вашему горю и то почтение, при
зрелище которого, вы должны вдохновиться».
Мистер Гланвиль был бессловесно поражен с
замешательством на эту необычную речь, а
перешептывания и насмешки среди зрителей усилило
это. Он попытался взять влияние над её рукой, чтобы
увести её прочь, но она высвободилась от него с
нахмуренным видом неудовольствия.
Не беря во внимание мисс Гланвиль, кто говорила
шепотом: «Господи, кузина, как вы выставляете себя!»,
пододвинулась поближе к прекрасной переряженной и
ещё раз повторила ей предложение услуги.
Девушка вполне оправилась от своего опьянения ужасом,
в котором она была, пристально смотрела на Арабеллу со
взглядом крайнего удивления. Даже подвигалась, чтобы
обратить внимание на её внешний вид и необычность,
чтобы быть любезной к значениям их и тронутая
серьезностью, с которой они произносились.

Она приподнялась со своего сиденья и поблагодарила её
с акцентом, изобилующим уважением и покорностью.

замечаете, как каждая особа пристально смотрит на вас?
Что они вообразят... Ради Бога позвольте нам уйти!».

«Прекрасная незамужняя девушка», – сказала Арабелла,
беря её руку, – «позвольте нам покинуть это место, где
ваше раскрытие может, вероятно, подвергнуть вас
большим опасностям.

«Что, сэр, – возразила Арабелла в бешенстве, – вы
достаточно подлый, чтобы оставить это замечательное
создание во власти того мужчины, кто, несомненно, её
похититель. И вы разве не вытащите свою шпагу в её
защиту?»

Если вам будет угодно войти под мое покровительство и
познакомить меня с историей ваших бедствий, я
достаточно заинтересована доблестной особой, кто
гарантирует освободить вас от притеснений и
восстановить покой вашей жизни».
Стоящий на коленях герой, ктотакже, как и всякий
другой, что присутствовали, пристально смотрел с
изумлением на Арабеллу в течение всего этого пассажа.
Заметив, что она была близка к тому, чтобы украсть его
переряженную прекрасную, схватил за руку, которую та
имела на свободе, и поклялся, что он не расстанется с
ней.

«Эй! – закричал морской офицер, очнувшийся от своей
тупоумной дремоты шумом вокруг него. – Что за дело
здесь... Что вы делаете? Где моя Лючия? Черт возьми,
сэр!» – сказал он молодому товарищу, который
удерживал её.
«Что за дело у вас с моей Лючией?», – и произнеся
ужасную клятву, вытащил свою шпагу и, шатаясь, пошел
к своему яркому сопернику, кто замечая слабость своего
противника, размахивал своей шпагой, чтобы
продемонстрировать свою храбрость.

Мистер Гланвиль почти взбешенный от досады
постарался увести Арабеллу прочь.

Испуганные дамы все побежали прочь, вскрикивая.
Арабелла, взятая под руку мисс Гланвиль, покинула свое
место, чтобы взять попечение об измученной даме.

«Вы безрассудная, мадам, – сказал он шепотом, –
сотворить все эту толпу из-за распутной женщины? Вы

А пока двое сражающихся бойца оспаривали, кому
увезти прочь её в безопасности.

Однако мистер Гланвиль, не считаясь с этим повелением,
поторопился за ней; а чтобы успокоить ее, объявил ей,
что дама спасена своим возлюбленным и увезена с
торжеством.
«Но вы уверены, – сказала Арабелла, – это не был кто-то
другой из похитителей, кто увез её прочь, а не особа,
кого она, возможно, предпочла в своей благосклонности?
Не может ли то самое случится с ней, как с прекрасной
Кэндис, королевой Эфиопии, пока двое её похитителей
сражались из-за нее, третий, кого она приняла за своего
спасителя, прибыл и увез её прочь».
«Но она ушла с охотой, уверяю вас, мадам, – проговорил
мистер Гланвиль, – прошу, не будьте в каком-нибудь
беспокойстве за нее...»
«Если она ушла с охотою с ним, – возразила Арабелла, –
это, вероятно, не может быть другой похититель. А всетаки если данная особа, что освободила ее, случайно
оказалась в доспехах и с забралом, опущенным вниз, она
могла ошибиться также, как и королева Кэндис?»
«Ну, ну, он не был в доспехах, мадам», – сказал Гланвиль
почти с досадой на её глупость...

«Вы, кажется, обеспокоены, сэр, – проговорила
Арабелла, немного захваченная врасплох его
раздражительным тоном. – Там есть какое-нибудь дело в
этом приключении, которое касается вас? Даже теперь, я
вспоминаю, вы не предлагали защищать прекрасную
незнакомку.
Я не склонна вменять в вину ваше бездействие по такому
случаю к отсутствию храбрости или великодушия.
Может быть, вы сообщите о её истории, а из этого знания
отказались браться за её защиту».
Мистер Гланвиль, усматривая сборище со всех частей на
расстоянии, где они находились, объявил ей, что он
познакомит её со всем, что он узнал, интересуясь
переряженной дамой, когда они будут в карете при их
возвращении домой. А Арабелла нетерпеливо за
обещанный рассказ предложила покинуть сады тотчас,
что живо было исполнено мистером Гланвилем, кто
искренне сожалел о своем приезде с ней в ту сторону.

ГЛАВА 2. Которая заканчивается самым
неблагоприятным предсказанием для нашей героини.

Как только они уселись в карету, Арабелла, не имея
недостатка, призвала его исполнить свое обещание. Но
мистер Гланвиль излишне вне потакания ей
выставлением себя самой в садах ответил без
раздумывания. Не оскорбит ли он её тем, что узнал более
о переряженной даме, нежели какой-нибудь человек
другой в городе.
«Как, сэр! – возразила Арабелла. – Разве вы не обещаете
рассказать о её похождениях мне? И вы мне поверяете,
что не знали довольно о них, чем остальные кавалеры и
дамы в городе?»
«Честное слова, я нет, мадам, – сказал Гланвиль, –
однако кое-что я знаю о ней достаточно, позвольте мне
подразумевать: она не стоила уважения, которое вы
оказали ей».
«Она не может увериться, чтобы быть более
неосторожной, чем порядочная и несчастная Гермиона, –
возразила Арабелла, – кто, вероятно, одевает одежды
мужчины от отчаяния дурной удачи её страсти к
Александру...

И достоверно это до такой степени, хотя красивая
Гермиона (168) была преступна в одной важной
погрешности, которая проиграла в её уважении к
Александру (169).
Еще она имела возвышенный и благородный дух, когда
это было проявлено её поведением и словами: она
побежала с мечом на Деметрия (170). «Ох! Смерть, –
воскликнула она, когда упала, – как сладко делать то, что
я признаю тебя, и как много и как искренне я хотела
тебя!»
«О Господи! Боже!» – воскликнул мистер Гланвиль, с
трудом ощущая, что он проговорил. Поэтому
невыносимой была тут, как всегда, какая-нибудь вещь!
«Вы соболезнуете несчастливой Гермионе, сэр! – сказала
Арабелла, интерпретируя его восклицание собственным
способом. – Безусловно, она достойна вашего
168 Гермиона – в древнегреческой мифологии дочь царя Спарты Менелая и
Елены Прекрасной.
169 Александр IV – македонский царь IV-III век до н.э.
170 Деметрий I Полиоркет – сын Антигона Одноглазого, правивший в
Македонии в 294-288 гг. до н.э. (Плутарх, Сравнительные жизнеописания:
Деметрий, 25, 30, 32, 53).

сострадания. И если неприукрашенное изложение слов,
которые она произнесла на полученную ею смертельную
рану, влияет на вас так значительно. Вы сможете
догадываться, какие будут ваши страдания, овладевшие
вами, были у Деметрия, кто причинил рану ей».
Здесь мистер Гланвиль застонал громко от нетерпения её
нелепостей...
«Эти предметы трогают вас глубоко, я замечаю, –
сказала Арабелла. – Не сомнения, однако, вы ведете себя
в том самом положении, как Деметрий делал. Между тем
позвольте мне объявить вам, что преувеличение его
бешенства и отчаяния, оттого что он невинно совершил,
вменялось в вину ему, как большое слабоумие. Он был
притом неистового пыла, вскоре он постиг касательно
чистой Деидамии (171). Вы знаете злополучие, которое
привело ту принцессу на его путь?»
171 Деидамия – дочь Эакида (IV-III век до н.э.) – представительница эпирского
царского рода Пирридов, супруга двух македонских царей. В юности была
сосватана за малолетнего сына Роксаны Александра IV, законного наследника
Александра Великого. В 303 г. до н.э. во время празднеств в Аргосе Деидамию
взял в жены Деметрий I Полиоркет. Она стала его третьей законной супругой.
(Диодор Сицилийский, Историческая библиотека, XIX, 35,5. Плутарх
Сравнительные жизнеописания: Пирр, 1,4,7, Деметрий, 25,30,32,53. Юстин,
Эпитома сочинения Помпея Трога, XIV, 6,3).

«В действительности, я не готов, мадам», – сказал
Гланвиль раздраженно.
«Хорошо, в таком случае я расскажу вам, – проговорила
Арабелла, однако сделав небольшую паузу. –
Повествование, которое я обещалась сделать», –
прибавила она, – «необходимо обсуждать несколько
часов времени. При размышлении я нашла так, если вы
отправитесь от моего источника этого в данный момент,
я удовлетворю ваше любопытство завтра, когда я смогу
быть в состоянии добиться этого без перебивания».
К этому мистер Гланвиль не сделал никакого иного
ответа, чем поклона своей головой. А карета несколько
мгновений спустя подъехала к их собственному жилищу.
Он повел её в комнату, твердо решил: никоим образом не
сопровождать её во всякие более многочисленные
публичные места, пока продолжала то самое
безрассудство.
Сэр Чарльз, кто несколько раз был в сомнении: не была
ли Арабелла в самом деле приведена в порядок в своем
сознании. При рассказе мисс Гланвиль о поведении
Арабеллы в садах, сделал вывод: она была совершенно
помешанной.

Устроил краткосрочный спор с самим собой: или он
должен скорее довести поручение о невменяемости
против нее самой, нежели сочетать её браком со своим
сыном, кого он уговорил бы, что тот не смог никогда
стать счастливым с супругой, такой необъяснимо
нелепой. Хотя он только намекнул на это мистеру
Гланвилю в разговоре, какой он имел с ним.
В то время как огорчение Гланвиля было на своей высоте
из-за интересов о Арабелле, все-таки не приукрашенное
предположение, что его отец всегда предполагал такое
дело, бросило молодого джентльмена в такие страдания,
что сэр Чарльз успокаивал его, утверждая, он не сделает
ничего в отношении своей племянницы, чего тот не
одобрит.
Однако он увещевал его о нелепости её поведения и
насмешке, которой она подвергалась бы, куда бы она не
пошла. Апеллировал к нему: или в супруге он сумел бы
подумать о тех сносимых безрассудствах, которые в
хозяйке причиняла бы ему так много беспорядка.
Мистер Гланвиль так сильно был влюблен, как есть,
испытал все значение этого вывода и признался своему
отцу, что он не смог бы считать женитьбу на Арабелле,

пока причуды её романов лежат в её голове, изгладились
бы лучшим знанием жизни и манер.
Но, прибавил он со вздохом, что он не знает, каким
образом это улучшение осуществить. Она имеет такую
необычную ловкость в улаживании всякого инцидента в
своих собственных понятиях, что каждый новый предмет
прибавлял крепости к пагубному обману, если бы она
потрудилась под бременем.

ГЛАВА 3. В которой Арабелла испытывает другое
замечательное приключение.
Наша прелестная героиня не пробыла больше двух
недель в Лондоне. Прежде чем грубый воздух того
дымящегося города повлиял на её здоровье так
значительно, что сэр Чарльз предложил ей поехать на
несколько недель в Ричмонд (172), где он снимал
жилище, нарядно обставленное при её приеме.

172 Ричмон – город в Великобритании в районе Ричмонд-апон-Темс Большого
Лондона, на расстоянии примерно 13 км от Чаринг-Кросс. Основан в 16 веке.
Престижный район на берегу Темзы, его визитная карточка – тихие Сады Кью.

Мисс Гланвиль не слишком желала того милого города,
чтобы воздать ей поздравление за присутствие её
постоянно в Ричмонде. Однако она пообещала бывать
так часто, как возможно.
А сэр Чарльз, имея дела, которые не могли быть
справлены при его отсутствии в Лондоне, определил
своего управляющего в её домик, будучи особой, кому
сэр Чарльз умел доверять из-за его благоразумия и
преданности. Поэтому управляющий с её служанками и
некоторыми другими слугами-лакеями дополнили её
экипаж.
Так как это не было совместимо с приличием для
мистера Гланвиля, чтобы жить с ней в доме, он
удовлетворился поездкой в экипаже в Ричмонд
обыкновенно каждый день до тех пор, пока Арабелла
соизволила с той отставкой, что он решился не торопить
её возвращение в город, пока графиня пребудет, на чьей
беседе он обосновывал все свои упования её излечения.
В тот сезон года Ричмонд не совсем был покинут
обществом. Арабелла была посещаема несколькими
дамами модного света, кто очаровались её
приветливостью и учтивостью. А доброжелательное

чувство странно смущалось, как объяснить некие
особенности её одежды и манеры размышления.
Некоторые из вон того рода, для кого выдающаяся
красота Арабеллы выбрасывала прочь всякие претензии
к равенству на тот счет, сделались очень веселыми,
несмотря на её причуды, как они их называли. Давали
открытые намеки, что её голова не была совсем
правильной.
Так как для Арабеллы, чей вкус был, как бы изящный;
чувства, как бы утонченные; а мнение такое ясное, как
всякая особа смогла бы поверить достоверности романов
Скюдери. Она необычно обманулась в надежде найти
даму, с кем она сумела бы побеседовать с каким-нибудь
изрядным удовольствием. И взамен Клелии, Статиры и
Манданы и прочих, она только нашла мисс Гланвиль
посреди всего этого, что она познала.
Сравнение, которое она протянула между таковыми, как
эти и обаятельной графиней, с которой она как раз
начала знакомиться в Бате, увеличило её горе в помехе,
что доставило также приятную дружбу.
А это было бесконечным удовольствием мистера
Гланвиля, услышавшего её неоднократное желание для

прибытия той замечательной леди (как она всегда
называла её) в город.
Не в состоянии смаковать пошлый разговор юных дам,
которые посещали её в Ричмонд, её главное увеселение
было гулять в парке там, которое ради того сельского
уединения было весьма приятно для её склонностей.
Здесь она предавалась созерцанию, облокотившись на
руку своей верной Лючии, пока её другие служанки шли
на некотором расстоянии позади нее, и двое слуг мужчин
держали её в поле зрения.
Однажды вечером, когда она возвращалась со своей
обычной прогулки, она услышала звук женского голоса,
который, казалось, выступает из пука деревьев, которые
прятали его от поля зрения Арабеллы.
Остановившись на мгновение, различила некие
жалобные акценты, которые усилили её любопытство.
Она продвинулась к месту, сказав Лючии, что она
решилась, если возможно, обнаружить, кем огорченная
дама была, и какие были предметы её печали.
Когда она потянулась в ближайшее место с тихой
поступью шагов, она сумела различить сквозь ветви
деревьев, лишенных важной части их покрытия листвой,

двух женщин, усевшихся на землю своими спинами к
ней. А одна из них своей головой тихо прислонилась к
плечу другой, казалась своим печальным жестом, чтобы
оплакивать. Для чего она часто прилагала свой носовой
платок к своим очам, выдыхая каждый раз вздох,
который, как Арабелла выразила бы это, представлялся,
выступающим из глубочайших тайников её сердца.
Это приключение более достойно, безусловно, быть
поименованным приключением, нежели все, что наша
героиня всегда даже встречала, и так соответственно
тому, что она читала в романах, наполнило её сердце
нетерпеливым ожиданием.
Она подала сигнал Лючии не делать шума и тихо
подкрадывалась ближе к месту, где эта огорченная особа
сидела. Она услышала её занятные произнесенные эти
слова, которые часто прерывались её вдохами.
«Ах, Ариаменес! Кого я к своему несчастью слишком
много любила, и кого к моей беде я боюсь, что никоим
образом достаточно не выносила. Те Небеса и твоя
жестокая неблагодарность распорядились, что ты доселе
никогда не будешь моим.

А что такое множество сладких и дорогих упований
навсегда удержаны от меня. Возврати мне, по крайней
мере, неблагодарный мужчина, отдай мне те
удостоверения моей невинной любви, которая по
временам так дорога и драгоценна для тебя.
Возврати мне те письма, которые все невинны, потому
что они сделались преступными твоим преступлением.
Отдай мне, жестокий мужчина, верни мне те остатки
моего сердца, которое ты удерживаешь в презрении ко
мне, и которое, не смотря на твою неверность, я не
сумею излечить».
Здесь её слезы прервали речь. Арабелла будучи
нетерпеливой, чтобы узнать историю этой огорченной
особы, подошла мягко и открыто с другой стороны и,
показавшись, причинила некоторое беспокойство
печальной незнакомке. Кто приподнялась со своего
сидения с отклонившимся лицом, как если бы
пристыжена обнародованием своих печалей
незнакомому человеку, постаралась исчезнуть незаметно.
Арабелла, замечая её намерение, остановила её самым
вежливым жестом и голосом со всей составленной
приятностью, искренне умоляла её рассказать свою
историю.

«Не думайте, прекрасная незнакомка, – сказала она (и
точно та была по-настоящему хорошенькая), – так о моих
стараниях, чтобы задержать; вы продолжали из
неосторожного любопытства.
Оно, верно, некоторыми жалобами, которые издавались
из ваших чистых уст, подняли во мне желание, быть
ознакомленной с вашими похождениями.
Только это желание владеет своим основанием, ваши
жалобы наполнили меня тем состраданием. Если я
желаю узнать ваши бедствия, это исключительно из-за
взгляда доставления вам немного утешения».
«Извините меня, мадам, – произнесла прекрасная
огорченная, пристально глядя на Арабеллу со
множеством следов удивления, – если мое
замешательство при услышании в месте, которое я
выбрала посокрушаться о моих бедствиях, создали меня
виноватой в каком-то проявлении бурности, не видя
замечательную особу, я хотела бы избежать».
«Но, – продолжила она, колеблясь немного теми
качествами красоты, – я смотрю на ваше лицо, а
грациозность вашей осанки убеждает меня, что вы
можете быть необычного ранга. Я меньше колеблюсь,

чтобы познакомить вас с моими похождениями и
причиной тех неудовольствий, которые слышали из моих
уст».
Арабелла, уверяя ее, что какие бы не были её бедствия,
она могла бы полагаться на все содествие её силой.
Уселась вблизи её у подножья дерева, где та сидела.
Отдала Лючии приказы присоединиться к остальным
служанкам и ждать на расстоянии до тех пор, пока она
подаст им сигнал придвинуться.
Она приготовилась выслушать похождения прекрасной
незнакомки, которая после немного незначительной
паузы, начала рассказывать их в данном стиле.

ГЛАВА 4. В которой рассказывается история
принцессы Галлии.
«Мое имя, мадам, Кинесия, мое происхождение
достаточно знаменито. Замечу, я дочь иностранного
государя, кто обладает большой и обширной

территорией, которая сейчас зовется древней Галлией
(173)».
«Что, мадам! – перебила Арабелла, – вы принцесса в
таком случае?»
«Несомненно, мадам, – ответила дама, – я – принцесса
довольная и благоденствующая, пока блаженство моей
жизни было не прервано вероломным Ариаменесом».
«Простите меня, мадам, – помешала Арабелла снова, –
что мое неведение вашего достоинства сделало меня
недостаточной в тех уважениях, которые вознаградят
ваше высокое происхождение, и которые, несмотря на те
свойства величия, я смогла прочитать в чертах вашего
лица, я все-таки не позаботилась воздать...».
«Увы, мадам! – сказала незнакомка. – Та незначительная
красота, которую Небеса даровали мне только, чтобы
создать меня несчастной, как бы случаем, оно
обосновано сильно, так как забрало его бегством и
сообща с моим счастьем, я потеряла того, кто сделал
173 Галлия (лат. Gallia) – римское название исторической части Европы,
ограниченной руслом реки Рубикон, Аппенинами, руслом реки Макра,
побережьем Средиземного моря, Пиренеями, Атлантическим океаном, руслом
реки Рейн и Альпами. Впервые упомянуто Катоном Старшим в 168 г. до н.э.
Современная территория составляют Францию, Бельгию и Северную Италию.

меня несчастливой. И определенно это есть горе,
совершившее такие опустошения посреди того, что
могло однажды считаться порядочным в моем лице. Так
я не удивлюсь, если мое пребывание не дольше прямо
сотворится вами из-за трудности вообразить, что я всегда
была такой».
Арабелла после подходящего комплимента в ответ на эту
речь, просила принцессу пройтись по её истории, та
немного колеблясь, согласилась с её просьбой.

«В таком случае извольте узнать, мадам, – сказала она, –
воспитана со всей вообразимой заботливостью во дворце
моего отца.
Неохотно вступив в свое шестнадцатилетие, я заметила
себя окруженной влюбленными. Кто, не смотря на такую
строгость, в чем я пребывала сама, скрывали свои
страсти под почтительным молчанием. Хорошо зная,
изгнание от моего присутствия было наименьшим
наказанием, что они могли бы ожидать, если бы
осмелились объявить свои чувства ко мне.
Я жила в этом обыкновении, дольше двух лет, радуясь в
бесчувственности моего собственного сердца и побеждая

в страданиях иных, когда мое спокойствие было все же
однажды прервано злополучием, которое я намереваюсь
рассказать».
Принцесса здесь остановилась, чтобы дать выход
немногим вздохам, которое жестокое воспоминание
вынудило из нее. Находясь в сильной муке пять или
шесть минут, снова начала свой рассказ в этой же
манере.
«Это было моей привычкой гулять в лесу, который
примыкал к одному из летних резиденций моего отца,
сопровождаемая только моими служанками.
Однажды, когда я пленялась этой забавой, замечаю на
некотором расстоянии мужчину, лежащего на земле, и
побужденная внезапным любопытством, я двигалась к
этому человеку, кого при ближайшем рассмотрении я
усмотрела очень сильно раненным и лежащего от потери
крови.
Его состояние великолепно, я сделала вывод тем самым,
что он был не среднего достоинства. Но когда я
посмотрела на его лицо бледное и чахлое, как это было,
мне казалось, там проявилось такое множество

признаков величия, сопровождались вместе с
приятностью, так счастливо смешались.
Мое внимание было привлечено в чрезвычайном способе
и возбудило участие во мне так сильно о его
безопасности. Я повелела немногим моим служанкам
бежать тотчас за нужной помощью и перенести его в
замок. Пока указывала другим кинуть немного воды на
лицо и приложить некое полотно на его раны, чтобы
остановить истечение крови.
Эти милостивые заботы восстановили раненого
незнакомца в его сознании. Он открыл свои глаза и,
поворотив их медленно на предметы вокруг него,
наконец, направил свой истомленный взгляд на меня.
Как только передвинулся, как это покажется с каким-то
отношением к тому, что он увидел в моем лице.
Он приподнялся с некоторой трудностью от земли,
преклоняясь почти донизу к этому ещё раз. Тем самым
поступком, казалось, воздать мне свою признательность
за то, что полагал, я исполнила для его сохранения.
Его излишняя слабость заставила его отползти к дереву
позади его спины, за которое он держался. Я подошла к
нему поближе и объявила ему о состоянии, в котором я

нашла его и меры, которые я приняла. Попросила его
сообщить мне свое имя и достоинство, и приключение,
которое привело его в то состояние».
«Мое имя, мадам, – ответил он, – Ариаменес. Мое
происхождение достаточно благородное, я провел
несколько лет в своих путешествиях и возвращался в
свое родное отечество.
В то время как, проходя через этот лес, я захотел
поспать. Я привязал свою лошадь к дереву и, удалившись
на несколько шагов подальше, растянулся у подножья
огромного дуба, чьи ветви сулили мне приятную тень.
Между тем я закрывал свои глаза, как только дремота
привлеклась, но была рассеяна шумом нескольких
голосов возле меня.
Любопытство, не врожденное во мне, заставило
прислушаться к речи этих особ, чьи звуки их голосов,
хотя и не мог увидеть их, я узнал как мужские.
Вкратце, мадам, я был свидетелем ужасного замысла,
который они приняли сообща одновременно.
Моя слабость не разрешила мне войти в точные
подробности всего, что я слышал; вывод их совещания

был: захватить принцессу этой страны и увезти её
подальше».
«Здесь, – продолжила Кинесия, – я прервала незнакомца
громким восклицанием, которое смягчило его, чтобы
уразуметь, кто я была.
Он извинялся в большой мере в вообразимом грациозном
стиле за короткое касательство, которое он имел до сих
пор, чтобы отплатить мне.
Затем умоляла его рассказать мне, если бы только он
имел какую-нибудь благоприятную возможность
слышания имени моего намеревающегося похитителя. К
чему он ответил, что он понял его, как Токсандер.
Этот мужчина, мадам, был одним из любимцев моего
отца и продолжительно тайно влюблен в меня.
Затем Ариаменес сообщил мне, что взбудоражен от
ярости против этих нечестивых подлецов. Он встал с
земли, снова сел на свою лошадь и, вызывая двух
предателей, вслух угрожал им смертью, ежели они не
оставят свой нечестивый план.
Токсандер не дал ответа, но набросился неистово на него
и имел подлость позволить своему злобному соучастнику

помогать ему. Только доблестный Ариаменес, хотя он
выражался скромно о своей победе, все-таки дал мне
понять, что сделал с обоими подлецами, оставляя их злое
предприятие с их жизнями, и спешился с лошади
посмотреть, что они были совсем мертвы.
Ариаменес упал сам в такую слабость от ран, которые он
получил от них обоих, так он не имел силы снова сесть
на свою лошадь. Но с трудом шел в уповании встречи с
какой-нибудь помощью. Наконец, упал в обморок от
усталости и потери крови.
Пока он давал мне данное объяснение, колесница, за
которой я посылала для прибытия и сделала ему такую
признательность, как обязательство, которое я приняла
от него, прибыла. Я помогла ему забраться в колесницу и
послала одного с ним сообщить государю, моему отцу,
все то, что случилось, и заслугу доблестного незнакомца.
Я поворотила на ту самую дорогу, которую прошла с
моими служанками. Мои мысли полностью были
прикованы к этому незнакомцу.
Услуга, которую он сделал мне, наполнила меня
признательностью и почтением к нему, которое
приготовило мое сердце для тех нежных чувств, которые

я потом приму из-за уважения к разрушению моего
покоя.
Я не утомлю вашу терпеливость, мадам, маленькими
подробностями всех последующих пассажей моей
истории.
Достаточно, чтобы рассказать вам, что Ариаменес был
допущен с чрезвычайным доказательством уважения
моего отца. Его выздоровление вскоре завершилось.
И он торжественно пообещал самого себя в услужение, и
объявил о неизменяемой страсти ко мне. Я разрешила
ему любить меня и дала ему ту долю в моем сердце,
которой я не боюсь всего его неверностью, что навсегда
лишило его бы...
Его расположение ко мне вскоре стало подозреваться
родственниками Токсандера, кто тайно торжественно
поклялись его погубить, постарались обнаружить, если
бы я допустила его обращение.
А сами сделались владельцами наших секретов
средствами предательства одной из моих служанок.
Добыли сведения, предоставив моему отцу о нашей
взаимной страсти.

Увы! Какие убытки не принесли эти роковые раскрытия!
Мой отец разъярился в чрезвычайной степени на эти
сведения. Закрыл меня в моей комнате и приказал
Ариаменес оставить его государство в пределах трех
дней.
Пощадите меня, мадам, повторением того, что
происходило в нашу последнюю печальную встречу,
которую огромными подкупами моих стражников он
получил.
Его слезы, его страдания, его обеты вечной преданности
так облегчило мою печаль при разлуке с ним и убедили
меня в его постоянстве. Я ожидала несколько месяцев с
полным спокойствием за исполнением обещания,
которое он сделал мне. Чтобы приготовить моего отца
таковыми достойного внимания услугами в войне, в
которой отец был занят одним из своих соседей, и
которое обяжет его отдать меня ему для его
вознаграждения».

«Но увы! Два года прокатились без доставления
нечестного Ариаменеса. Мой отец умер, а мой брат, кто

наследовал ему, вынуждал меня силой выйти замуж за
государя, к кому я питаю отвращение.
Я тайно покинула дворец и сопровождаемая только этой
верной наперсницей, кого вы видете со мной и кое-кого
из немногих моих преданных слуг, я прибыла сюда в
поисках Ариаменеса. Он говорил мне об этой стране, что
была местом его рождения.
Поленор, по большей части благоразумный и верный из
моих слуг, взял на себя вычислить неблагодарного
Ариаменеса, кого я все-таки была склонна считать
оправданным. Но все его осведомления не дали
результата; имя Ариаменеса не было известно в этой
части света.
Выведенная из безуспешных расспрашиваний, я
решилась искать из некоторого незаметного места, где я
смогла бы втайне оплакивать свои несчастья и ожидать
конца их в смерти. Мои слуги вывели меня из такого
уединения, когда я желала бы в прилегающей деревне,
которое они называют Туикенем (174).
174 Туикенем (англ. Twickenham, в России употребляется название Твикенхэм)
— западное предместье Лондона, находящееся в Лондонском Боро Ричмондапон-Темс, расположенное в 16 км к юго-западу от Чаринг-Кросса вверх по
Темзе. С 1965 года входит в состав Большого Лондона.

Полагаю, откуда я часто совершаю поездки в этот парк,
сопровождаемая только одной, как вы видите. А здесь
предаюсь в жалобах на жестокость моей судьбы».
Печальная Кинесия здесь закончила свою историю, в
продолжение своего повествования, она доставляла
великое множество перерывов из-за силы своего горя. А
Арабелла после говорила всякую вещь, которую она
могла вообразить, чтобы облегчить её печаль. Серьезно
умоляла принять убежище в её жилище, где бы Арабелла
обошлась со всем уважением, как должному к её
славному происхождению.
Огорченная дама, хотя она почтительно отказалась от
этого предложения, однако выразила большое желание
начала определенной дружбы с нашей справедливой
героиней, кто по своей части сотворила ей большинство
нежных уверений дружбы.
Вечер почти заканчивался, они расстались с большой
неохотой на обе стороны, взаимно обещая встретиться в
том же самом месте на следующей день.
Кинесия повелела своей новой подруге об абсолютной
уединенности, Арабелла находилась под бременем
необходимости сохранения этого случая в самой себе.

И хотя она имела сильное желание рассказать мистеру
Гланвилю, кто прибыл посетить её на следующий день,
что графиня весьма ошиблась, когда она утверждала, что
здесь были достаточно странствующие принцессы в
мире. Все-таки встреча, которую она предполагала,
держать молчаливо.

ГЛАВА 5. Самая таинственная глава.
Арабелла, кто нетерпеливо желала часа для встречи с
прекрасной принцессой, с кем она весьма наслаждалась,
посоветовала ей, следя так часто, обнаружила так много
беспокойства и нетерпения, что мистер Гланвиль начал
удивляться; и снова, когда она решительно повелела ему
не сопровождать её в верней прогулке.
Это запрещение, которое, хотя он не осмелился
оспорить, он тайно решил ослушаться. А как только она
вышла в парк со своими обычными служанками, он
выскользнул с задней двери и, сохраняя её в своем
лицезрении, сам незамеченный, отважился понаблюдать
за её передвижениями.

Как он надеялся разъяснить некие важные тайны, он был
приятно разочарован, найти, что она продолжала свою
прогулку в парке с большой степенностью.
И хотя она вскоре соединилась с воображаемой
принцессой, все-таки задумывая ее, побыть немного с
юной леди, с кем она начала знакомство в Ричмонде.
Его сердце пребывало в покое, а при боязни рассердить
ее, он взял противоположную тропинку от той, где она
находилась, так он не сумел бы встретиться с ней. Между
тем, решил задержаться, пока он размышлял, что она
будет склонна возвратиться, а в таком случае показать
самого себя и привести её домой; заботливость, при
которой он не предполагает, что она вынуждена будет
оскорбиться.
Две дамы встретились, после взаимных комплиментов
принцесса попросила Арабеллу рассказать о своих
похождениях. Арабелла не склонная нарушать правила
романов, которые требовали взаимного доверия на эти
случаи, начала очень сжато рассказывать историю своей
жизни. Она заключала в себе происшествия почти такие
романтичные и невероятные, как всякое в её романах.
Проворачивая их с признанием, что она не ненавидит

мистера Гланвиля, кого она признавала, как одного из
большинства честных и ревностных влюбленных.
Кинесия со вздохом поздравила её с преданностью
влюбленного, кто по её описанию был достоен
положения, которым он обладал в её почтении, и
выразила желание, чтобы она смогла посмотреть на него
незаметно, этого благородного и великодушного
человека.
Арабелла, кто в тот миг заметила его на расстоянии,
двигавшегося к ним, сказала ей в румянцем, который
покрыл все её личико, что её любопытство может быть
удовлетворено в способе, который она желала.
«Вон там, – прибавила она, – та особа, о которой мы
говорим».
Кинесия, при этих словах взглянув по направлению к
месту, куда её беспристрастная подруга указала, не скоро
кидает свои глаза на мистера Гланвиля, издавая громкий
крик. Она упала на руки Арабеллы, которая поразилась и
спуталась, как оно было, нетерпеливо удерживала их до
конца, чтобы поддержать её.
Находя её в обмороке, она послала Лючию, которая была
поблизости, посмотреть какую-нибудь воду, бросить её в

лицо. Но та леди, вдыхая глубокий вдох, приоткрыла
свои истомленные глаза и, не сводя очей печали,
смотрела на Арабеллу.
«Ах! Мадам, – сказала она, – не удивляйтесь моей печали
и удивлению, так как в особе вашего возлюбленного
вижу я неблагодарного Ариаменеса».
«О Небеса! Моя прекрасная принцесса, – ответила
Арабелла. – Что это вы говорите? Как возможно, что
Гланвиль может быть Ариаменесом?»
«Он самый», – выкрикнула огорченная принцесса с
приказным ударением, – «он, кого я нынче вижу, и кого
вы зовете Гланвилем; был когда-то Ариаменесом,
нарушителем, неблагодарным Ариаменесом!
Прощайте, мадам, я не смогу вынести её лицезрения, я
спрячусь от мира навсегда.
Не надо бояться соперничества или врага в несчастной
Кинесии, кто, если возможно, будет любить неверного
Ариаменеса и никогда не возненавидит красивую
Арабеллу».
Сказав это, не давая ей времени ответить, она взялась за
руку своей наперсницы и ушла прочь с такой

значительной скоростью. Она была вне зрения прежде,
чем Арабелла оправилась от своего изумления, чтобы
быть в состоянии умолять её задержаться.

«Лючия, – воскликнула она, содрогаясь от ярости своей
злобы, – скажи тому изменнику – держаться подальше от
моего лицезрения».

Наша очаровательная героиня, неосведомленная до тех
пор, пока нынче верное состояние её сердца было
захвачено врасплох, чтобы посчитать это покушением в
одно время со всеми пристрастиями, которые
присутствуют в разочарованной любви.

«Скажи ему, я запрещаю когда-либо появляться передо
мной снова, и скажи ему, – прибавила она со вздохом, от
которого затряслось её целое чувствительное тело, – всей
крови его тела слишком мало, чтобы смыть его вину или
умиротворить мое негодование».

Печаль, бешенство, ревность и отчаяние произвели
такую жестокую войну в её кротком сердце, что не
способная выразить, либо утаить сильное душевное
волнение, от чего она пришла в движение. Она дала
выход обильным разразившимся слезам, склоняя свою
головку на плечо Лючии, кто проливала слезы так
искренно, как её госпожа, хотя и неосведомленная о
причине её печали.

Затем поспешно поворотившись прочь, она побежала к
своим другим слугам, кто были на некотором
расстоянии, и присоединившись к своим служанкам,
продолжила путь немедленно домой.

Мистер Гланвиль, кто находился вблизи них достаточно,
чтобы принять во внимание её состояние, подбежал к ней
с пылкой поспешностью, чтобы позаботиться: какое
было дело. В то время как Арабелла отошла от своего
экстаза печали звуком его шагов, приподняла свою
головку и увидела его приближение.

Мистер Гланвиль, запутанный этим поступком,
приготовился за ней так быстро, как он сумел бы, в то
время как Лючия помешала ему в пути, выкрикнула ему
остановиться.
«Моя госпожа, – сказала она, – приказала мне объявить
вам, изменнику...»
«Эй! – перебил Гланвиль, – что, дьявол его подери,
девушка подразумевает?»

«Прошу, сэр, – сказала она, – позвольте мне произнести
свое поручение. Я забуду, если вы обратитесь ко мне до
того, пока я скажу все это...».

уверены, моя госпожа плакала печально и вздыхала, как
если бы её сердце разбилось. Но я не знаю, какое было
дело с ней».

«Довольно изменника, я надеюсь», – сказал Гланвиль.

«Хорошо, – сказал Гланвиль, излишне потрясенный на
эти сведения, – идите к вашей леди; я иду домой... Вы
сможете доставить мне её послание в мою собственную
комнату».

«Нет, сэр, – произнесла Лючия, – но было нечто о
смывании в крови, и вы должны держаться вне её зрения
и не появляться перед народом... Ох, Господи! Я забыла
эту половину. Моя госпожа была в таком жалостном
пленении, я забыла это. Полагаю, вскоре она выскажет
это. Что я делаю?».
«Не имеет значения, – сказал Гланвиль, – я догоню её и
спрошу...».
«Нет, сэр, – произнесла Лючия, – умоляю, не делайте так,
сэр. Моя госпожа будет очень сердита. Я рискну
спросить ее, рассказать мне вполне ещё раз, и приду
обратно и позволю вам узнать это».
«Но скажите мне, – ответил Гланвиль, – было какоенибудь дело с вашей леди? Она была в жалостном
пленении, вы говорите?»
«Ох, Господи! Да, сэр, – сказала Лючия, – но мне не
было приказано говорить о каком-нибудь деле. Будьте

Лючия сделала так, как она попросила; а мистер
Гланвиль нетерпеливый, потому что он желал распутать
тайны. Однако боясь, как бы его присутствие не
направило Арабеллу быть виновной в некотором
сумасбродстве перед слугами, которые были с ней, он
следовал медленно за ней.
Решив, если возможно, добыть отдельную встречу с
прелестной мечтательницей, из-за горя, хотя он
подозревал, оно было обязано благодаря какому-то
смешному поводу, он не мог притворяться.

ГЛАВА 6. Не значительно проще, чем предыдущая.

Арабелла, кто шла пешком так быстро, как её ноги несли
её домой прежде, чем Лючия смогла догнать ее, и,
удалившись в свою комнату, дала дорогу свежему
разразившемуся горю и сокрушалась о неверности
Гланвиля в выражениях, приличествующих Клелии и
Мандане.
Как только она увидела входящую Лючию, она
опустилась на свой стул с большим душевным
волнением.
«Ты идешь, – сказала она, – я знаю: ходатайствовать за
того неблагодарного мужчину, чью неверность я
достаточно слаба, чтобы оплакивать. Но не раскрывай
свои уста, я обвиню тебя за её защиту».
«Нет, в самом деле, мадам», – произнесла Лючия.
«Не убеждай меня каким-нибудь рассказом о его слезах,
его отчаянии либо его безнадежности, – сказала
Арабелла, – потому что, несомненно, он притворится
всем этим, чтобы ввести в заблуждение меня».
Здесь Гланвиль, кто сторожил прибытия Лючии и
последовал за ней в комнату Арабеллы, появился в
дверях.

«Ох, Небеса! – воскликнула Арабелла, возвышая свои
прекрасные глаза. – Может ли это быть, что этот
неверный мужчина невидимым раскрытием его вины
снова дерзает приблизиться ко мне!».
«Дражайшая кузина, – сказал Гланвиль, – какое значение
всего этого? Каким образом я не учтив с вами? В чем
мой проступок? Я прошу вас объяснить мне».
«Спросите непостоянного Ариаменеса (175), – ответила
Арабелла, – о проступке неблагодарного Гланвиля.
Изменщик Кинесии сможет лучше удовлетворить тот
вопрос обманщика Арабелла. А вина одного может
только быть сравниваема с преступлениями к другой».
«О Господи! – вмешался мистер Гланвиль, чрезвычайно
раздраженный, – что я должен понимать всем этим? Помоему, мадам, я не понимаю смысла ни одного слова, что
вы говорите».
«Ох, притворщик! – сказала Арабелла. – Таким образом,
ты полагаешься на мою легковерность? Разве имя
175 Этот энигматический способ речи на такие случаи есть великое
употребление в огромных французских романах, так как сомнение и
замешательство есть повод обоим: обвиняемому и обвинителю дает начало к
большому количеству последующих заблуждений и вследствие того авантюр.
(Прим. Автор).

Ариаменеса не делает тебя трепещущим в таком случае?
И сможешь ли ты услышать то о Кинесии без стыда?».
«Дорогая леди Белла, – сказал Гланвиль, улыбнувшись, –
что эти имена для меня?».
«Притворный мужчина», – перебил Арабелла, – «ты
осмеливаешься забавляться твоими преступлениями в
таком случае? Не измена ли Ариаменеса есть
преступление Гланвиля? Мог ли Ариаменес быть
притворным к принцессе Галлии, и сможет ли Гланвиль
быть невиновным по отношению к Арабелле?»
Мистер Гланвиль, кто никогда не слышал ее, по своему
мнению, говорящей так смешно прежде, был так изумлен
на непонятную глупость, которую она произнесла с
таким значительным душевным волнением, что он начал
страшиться, что её ум и разум точно тронулись.
Эта мысль доставила ему беспокойство, что выразилось
на миг на всем его лице. Он пристально смотрел на нее с
неподвижным вниманием, боясь.
Однако желая, чтобы она заговорила ещё раз; одинаково
разделилось между его надеждами и той последующей
речью, что устранило бы его подозрение и его страхи,
что это могло бы ещё укрепить это.

Арабелла, приняв во внимание его задумчивое
состояние, поворотила прочь свою голову, как бы смотря
на него, она смягчается и поступает с ним наименее
строго, чем она намеревалась; подавая за то самое время
сигнал ему уйти.
«Конечно, леди Белла, – сказал Гланвиль, кто понял её
совершенно хорошо, – я не смогу оставить вас в этом
настроении. Я должен узнать, каким образом я оказался
неудачником, чтобы прогневать вас».
Арабелла, дальше не способная сдерживать себя,
разразилась слезами на этот вопрос. Одной рукой она
повторила сигналы ему – уйти. Другой она удерживала
свой носовой платочек у своих глаз, раздосадованная и
пристыженная своей слабостью.
Но мистер Гланвиль, излишне пораженный этим
зрелищем, вместо оставления ее, бросился на колени
перед ней и, взяв её руку, которую он нежно поднес к
своим губам...
«Господи! Моя дражайшая кузина, – сказал он, – как вы
сводите меня с ума этим поведением! Уверен, нечто
чрезвычайное должно быть делом. Что может оно быть

таким образом, что огорчает вас? Я ли причина этих
слез?..

слово, я не верю, что имеется какой-нибудь такой
человек, как Ариаменес на свете».

Могу ли я обидеть вас так значительно? Говорите,
дорогая мадам...

«Гнусная двусмысленность, – сказала Арабелла, –
Ариаменес, хотя и мертв для Кинесии – жив для
введенной в заблуждение Арабеллы. Преступления
Ариаменеса есть вина Гланвиля.

Позвольте мне узнать мое преступление. Между тем я
могу погибнуть, если нахожусь в сознании чего-нибудь
по отношению к вам...»
«Неверный мужчина», – сказала Арабелла, высвобождая
свою руку от него; – «тогда преступление Ариаменеса
покажется так освещенным в твоем спасении, что ты
сможешь ли надеяться быть воображенным невиновным
перед Арабеллой?
Нет, нет, неблагодарный мужчина, несчастная Кинесия
не имеет причины говорить, что я восторжествую над её
добычами. Я сама буду вестником её отмщения; а
Гланвиль пострадает за преступление Ариаменеса».
«Что за черт этот Ариаменес? – воскликнул Гланвиль,
приподнимаясь в пылу. – И почему я должен пострадать
за его преступление, прошу?
Ради Бога, дорогая кузина, не позволяйте вашему
воображению заблуждаться таким образом. Честное

А если один делает подлое для принцессы Галлии своим
вероломством и неблагодарностью, то другой его
подлостью и лукавством не заслуживает ничего,кроме
презрения и отвращения у Арабеллы».
«Безумие, по-моему», – воскликнул Гланвиль ворчливо
сквозь зубы, – «это совершенное безумие, что я
сделаю?..»
«Вон отсюда от моего присутствия, – снова начала
Арабелла, – притворный и неблагодарный мужчина.
Довольно меня преследовать с ненавистными попытками
твоей любви. С этого момента я изгоняю тебя из моих
размышлений навсегда. И ни тот, ни другой, как
Гланвиль, либо как Ариаменес, я навсегда не увижу
более».
«Постойте, дорогая кузина, – сказал Гланвиль,
удерживая её (она старалась к скорому побегу против

своей воли, если он увидит слезы, что покрыли её лицо,
когда произносила те слова), – послушайте меня, я
умоляю вас, только одно слово.

ГЛАВА 7. В самом деле, содержит небольшие дела,
однако прелюдию к большему.

Кого вы подразумеваете под Ариаменесом?..
Меня?..
Скажите мне, мадам, я прошу вас...
Вы обмануты какой-то гнусной проделкой...
Скажите, дорогая леди Белла...
Это меня вы подразумеваете под Араменесом? Так ваши
последние слова представляются, чтобы намекать...»
Арабелла без рассматривания, что он сказал, неистово
силилась с силой освободить свою руку от него. А найдя
его неподвижным от серьезности задержать ее, объявила
ему, разъяренным голосом, что она позовет на помощь,
если он не отнимет руку с нее немедленно.
Бедный Гланвиль на эту угрозу отпустил её руку, и в миг
она была свободна. Она вылетела из комнаты и
закрылась в своем кабинете, послала свои повеления к
нему с одной из своих служанок, кого она призвала к
себе, оставить её комнату тотчас.

Мистер Гланвиль, кто стоял неподвижно, как статуя на
месте, где Арабелла оставила его, имел обыкновение
этим посланием, которое хотя смягчено немного
девушкой, передавшей это. Кто не была совсем так
точна, как Лючия, тем не менее, наполнило его
излишним замешательством.
Он, как бы там ни было, повиновался тотчас, а
удалившись в свою собственную комнату, постарался
припомнить в своей памяти все, что леди Белла сказала.
Двусмысленность её слога, которое ввело его в
подозрение, которую он никогда не питал раньше. Её
последние слова отчасти растолковались, если, как он
понял, то она подразумевала его Ариаменесем.
Взяв это за допущение, он нетрудно вообразил некий
заговор, обоснованный на её романных представлениях,
положенных заранее, чтобы овладеть ею против него.

Обхождение сэра Георга с ней бросились в тот миг в его
размышлениях. Он мгновенно вспомнил все его
дурачества: его история, его письмо, его разговор, – все
явно переписанное из тех книг, что она любила. И
вероятно, сделано с видом по какому-то иному плану на
нее.
Эти соображения присоединились к его вновь
проснувшимся подозрениям, что он был влюблен в нее,
уверило его, что он был виновником теперешнего
недоразумения. И что он наложил некое новое ложное
заключение на Арабеллу, чтобы поспособствовать ссоре
между ними.
Подстреленный, почти помешанный на этой мысли, он
топтался кругом своей комнаты, торжественно обещая
отомстить сэру Георгу, проклиная свою собственную
глупость. Не обнаружив, что сэр Георг был его
соперником, и зная его интриганский талант, не принял
меры против его хитростей.
Его первые решения были, чтобы вывести тотчас
местонахождение сэра Георга и вынудить его признать
роль, в которой он действовал против него.

Но важность момента уверила его, что не было больше
вероятного места найти его, потому что оно было
значительно больше правдоподобным. Тот ожидал удачи
своих замыслов в Лондоне или, возможно, в Ричмонде.
Рядом с насыщением своего мщения желание
обнаружения его в таком способе, чтобы он не сумел
отрицать или смягчить свою вину, было ближайшим в
его сердце.
Поэтому он решился сделать так, как будто он уехал в
Лондон, чтобы приготовить леди Беллу поверить, что это
было из-за послушания к её повелениям, что он оставил
её с целью не возвращаться, пока он оправдает свою
невиновность.
Но в действительности скрыть самого себя в своей
собственной комнате и наблюдать, какие действия его
произойдут в отсутствие его самого.
Таким образом, используя свою решимость, он послал за
мистером Робертсом, управляющим своего отца, в чью
заботу была доверена Арабелла. Познакомил его с
частью своих опасений на счет покушений сэра Георга
на его кузину. Он сообщил ему свое намерение скрытого
пребывания, чтобы обнаружить более верно те

покушения и предохранить леди Беллу от всякого
последствия.
Мистер Робертс одобрил его план и уверил его о своей
бдительности и попечении: то и другое в утаивании его
пребывания, а также вручении ему извещения о каждом
вещи, что произошла бы.
Мистер Гланвиль после того написал короткую записку
Арабелле, выражая свою печаль на её неудовольствие,
свое отправление в повиновении её предписаниям, и свое
решение – не появляться в её присутствие до тех пор,
пока он смог бы дать ей убедительные доказательства
своей невиновности.
Это письмо он отправил с Робертсом, которое Арабелла
снизошла прочитать, но возвратить без ответа.
Затем мистер Гланвиль сел верхом на свою лошадь,
которую Робертс привел в порядок, чтобы быть готовым
уехать верхом прочь. Оставляя тому жилище, он со
временем возвратился на ногах в открытую Робертсом
садовую дверь и прошел незамеченным в свою комнату.
В то время как он исчез в ту ночь, и большую часть
следующего дня размышлял о предательстве сэра Георга
и успокаивал свое беспокойство с надеждами мщения.

Арабелла, не меньше обеспокоенная, имела обыкновение
на неверность своего поклонника, отчаяния Кинесии и
невозможность её состояния счастья. Тогда обшаривая
свою память в примерах из своих романов для дам
одинаково несчастными с нею самой, она по временам
сравнивала себя с одной из дам, иногда с другой,
приспосабливая их чувства и готовая использовать их
язык в своих жалобах.
Потратив большую часть дня в этом стиле, неловкая
тревожность её ума приготовила желание увидеть
Кинесию ещё раз. Она желала порасспросить её о сотнях
дел насчет неверного Ариаменеса.
Неожиданность ухода Кинесии и её собственное
изумление помешали её деланию, когда она совершила
то роковое раскрытие, которое стоило ей такого
значительного беспокойства.
Иногда робкая надежда приподнималась в её разуме, что
Кинесия могла ошибиться от большого сходства,
которое, возможно, было между Ариаменесом и
Гланвилем.
Она вспомнила, что Мандана была введена в
заблуждение сходством Кира с Спитридатом и сделала

вывод, что славный государь непостоянен, так как
Спитридат, кого он приняла за Кира, заметил ее,
уезжавшую прочь без попытки спасения её.

Эти дамы, чтобы переменить сцену их провинциальных
развлечений пересекли Туикенем и пошли там, вынуждая
леди Беллу сопровождать их.

Живя с желанием при этой мысли, потому что она
доставила бы ей временное облегчение от других более
терзаний, она решилась пойти в парк. Хотя она имела
только незначительные надежды встречи с Кинесией там.
Полагая это, однако, слишком правдоподобным, что
беспокойство, которое зрение или представляло себе,
лицезрение Ариаменеса доставило ей, ограничит её на
несколько дней в своей комнате.

Наша печальная героиня отказывала им сперва, но на их
повторную назойливость, припоминая, что принцесса
Галлии сообщила ей, что она жила там, она согласилась
пойти в упованиях некоего благоприятного изменения,
которое смогло бы доставить её в их пути или
обнаружить место её уединения. Где она смогла б легко
найти какое-то извинения для оставления её
компаньонок и прибытия к Кинесии.

Все-таки, не смотря на это, маленькая вероятность была
встречи с ней, она не могла не поддаться нетерпеливому
желанию, которое она испытывала с уходом, чтобы
отыскать её.

Мистер Робертс, кто согласно инструкциям Гланвиля,
еле-еле наблюдал за передвижениями Арабеллы, найдя,
что она не располагает его присутствием, как обычно
разрешалось. Тем не менее, был тайно на этой стороне.
Он только что вовремя побежал и сообщил мистеру
Гланвилю, а затем последовал за дамами на расстоянии.
Кто, взяв лодку, миновали по ту сторону Туикенема, он
также сделал, как только увидел их, сошедшими на
берег.

Поэтому приготовив уход с какой-нибудь другой
служанкой, кроме Лючии, она покинула свою комнату с
намерением возобновить свою обычную прогулку. В то
время как она встретилась на выходе из двери с тремя
дочерьми леди Л., кто посещали её в течение её
пребывания в Ричмонде) и другой юной леди.

ГЛАВА 8. Которая познакомит читателя с двумя
самыми чрезвычайными несчастными
злополучиями.
Мистер Гланвиль, кто не сомневался, что только Робертс
доставит ему некоторые сведения, сидел, ожидая с
сильнейшим нетерпением его возвращения.
Вечер тянулся быстро, он считал часы и начал
становиться беспокойным за длительную задержку
Арабеллы. Его комнатное окно выглядывало в сад. Он
считал, что он увидел свою кузину, прикрытую своей
вуалью, как обычно, поспешил вниз один на прогулку.
Его сердце перепрыгивало данный временный вид, он
бросился к оконной раме и, выглянув, увидел её очень
ясно, пересекавшую пешеходный переход. А мгновение
спустя заметил сэра Георга, кто вышел из небольшого
летнего домика, у её ног. Перенося с бешенством это
зрелище, он выхватил свою шпагу, побежал как безумец
на расстояние, в котором влюбленные были.
Леди заметила его первая за спиной сэра Георга по
направлению к нему, издала пронзительный крик громко
и, не понимая, что она делала, побежала по направлению

к дому, зовя на помощь, и прибыла обратно, так скоро,
однако не вовремя достаточно, чтобы помешать злу.
Мистер Гланвиль, побуждаемый неудержимым
бешенством, призвал сэра Георга защищаться, кто имел
только как раз время, чтобы вытащить свою шпагу и
принять неверный пасс от мистера Гланвиля, когда он
принял его в свое тело и упал на землю.
Мистер Гланвиль, растеряв мало-помалу свою злобу при
зрелище крови своего соперника, бросил вниз свою
шпагу и старался поддержать его.
В то время как леди, которая потеряла свою вуаль при
своем беге, и к великому изумлению мистера Гланвиля
оказалась его сестрой, подошла к ним со слезами и
восклицаниями, винящими саму себя за все, что
случилось.
Мистер Гланвиль с сердцем взволнованным от
угрызения совести за то, что он натворил, пристально
смотрел на сестру с обвиняющим взглядом, когда она
склонилась над раненным баронетом с плачущими
глазами, иногда насквозь промокшие её руки, в то время
сжимая их вместе в отчаянном страдании горя.

Сэр Георг, имея достаточно силы, перестал наблюдать за
её беспорядком и великодушным участием Гланвиля.
Кто держал его на своих руках, умоляя свою сестру
послать за подходящей помощью.
«Дорогой Чарльз, – сказал сэр Георг, – вы слишком
любезны, я воспользовался вами очень дурно; я заслужил
свою смерть от вашей руки.
Вы не знаете, что я достаточно подлый, чтобы
упражняться против вас. Если бы только я мог жить,
чтобы очистить вашу невиновность у леди Беллы и
освободить вас от последствия этого поступка, я умру
удовлетворенным...»
Его силы не хватило при этих словах, он упал в обморок
на руках мистера Гланвиля; кто хотя в настоящее время
убедился в его предательстве, был весьма потрясен
состоянием, в котором он наблюдал его.
Мисс Гланвиль возобновила свои слезы и восклицания
при этом зрелище, он вынужден был положить сэра
Георга тихо на землю, и побежал, чтобы найти хоть когонибудь, послать за хирургом и помочь ему переправить
его в дом.

На своем пути он был встречен мистером Робертсом, кто
шел искать его; и со взглядом ужаса и замешательства
объявил ему, что леди Белла принесена домой весьма
больной, что её жизнь в опасности, и что она только что
оправилась от чрезвычайного обморока.
Мистер Гланвиль, хотя сильно встревожился при этом
известии, не забыл предпринять все возможное
попечение о сэре Георге. Направил Робертса доставить
несколько людей, чтобы перенести того в дом, отдавая
ему предписания оказать правильную помощь. А сам
полетел в комнату леди Беллы.
Её служанки только что уложили её в постель,
неистовую в сильном бреду. Мистер Гланвиль
приблизился к ней и нашел, что она находилась в
неистовой горячке. Тотчас послал слугу на лошади в
город доставить лекарей и сообщить своему отцу о том,
что случилось.
Мистер Робертс при сведении хирурга, что сэр Георг не
был чрезвычайно ранен, прибыл сообщить ему эти
хорошие известия, но мистер Гланвиль встретил его,
способный выслушать его и страдания не выражать.

Это было трудностями, они вытолкали его из
Арабеллиной комнаты в свою собственную, где бросаясь
на свое ложе, он отказывался заботиться или говорить о
всяком человеке, пока он не поговорил с сэром Чарльзом
и прибывшими лекарями.
Он в то время побежал нетерпеливо выслушать их
мнения о его возлюбленной кузине, он вскоре нашел их
выразительные жесты и наполовину произнесенные
слова, что будет очень скверно. Тем не менее, они
утешали его надеждами, что могла бы поправиться, и
настаивали на её содержании в самом покое, принудили
его покинуть комнату.

В действительности, заботы мисс Гланвиль были так
полностью прикованы к сэру Георгу, что она едва с
трудом думала о своей кузине Арабелле. Только вошла в
свою комнату, пока хирурги обрабатывали рану сэра
Георга, и возобновила свое присутствие у него, как
только было закончено.
Мисс Гланвиль, тем не менее, полагала правильно, чтобы
дать какие-то пустячные оправдания своему отцу за её
заботливость о сэре Георге.

Пока все необходимые методы принимались, чтобы
унять ярость болезни, сэр Чарльз, кто был уведомлен
своим управляющим о дуэле своего сына с сэром
Георгом, запутался в последней степени в двух
злополучиях.

А молодой баронет, на кого ужас смерти произвел на
него обычные результаты, весьма озабоченный
прегрешениями своей прошедшей жизни и очень желая
искупить их, если возможно, уверял сэра Чарльза, что
если бы выжил бы, он преподнес бы самого себя к
признанию зятем. Утверждая, что он подло забавлялся с
почтением его дочери, только чтобы она всецело
покорилась ему своей прощающей заботливостью.

Посетив своего сна в его комнате, посоветовал ему стать
больным и успокоиться, он пошел посетить молодого
баронета и был немало удивлен, найти свою дочь,
сидящую у его кровати со всем внешним видом сильной
печали.

Сэр Чарльз очень желал бы понимания повода его распри
со своим сыном, но сэр Георг был слишком слаб, чтобы
иметь силу для дальнейшего разговора. После чего сэр
Чарльз после короткого посещения ушел, оставив мисс
Гланвиль вместе с ним.

Так читатель, чье воображение не сомневается на
протяжении, чтобы постичь значение этих двух
чрезвычайных происшествий, имеет право быть не
оставленным дальше в напряжении.
Мы думаем правильно растолковать их обоих в
следующей главе, которую мы сможет в следующей
нашей истории без перебивания.

ГЛАВА 9. Которая откроет содержащуюся
информацию вполне необходимую для правильного
понимания этой истории.
Наша беспристрастная и огорченная героиня,
сопровождаемая дамами, о которых мы упомянули,
пересекла реку.
Продолжили свои прогулки на этом извилистом берегу,
развлекаясь обыкновенными темами разговора посреди
юных дам, такие как их выигрыши или потери, в
хвастовстве, цены шелков новейшей моды, лучший
парикмахер, злословие прошедшей ассамблеи и тому
подобное.

Арабелла была так отвращена от этого (как она считала)
скучного разговора, который не доставил утешения в
озабоченности её ума, но добавил род
раздражительности и нетерпения к её печали. Она
решилась покинуть их и с Лючией идти на поиски
убежища принцессы Галлии.
Дамы, тем не менее, неотступно требовали от нее не
оставлять их. А её оправдание, что она пошла на поиск
несчастной неизвестной, кому она торжественно обещала
дружбу, тотчас сделало их всю решимость сопровождать
её. Очень отвлекали от странности намерения и, принося
в жертву ей свою веселость, лукавыми ухмылками,
шепотами подавили хохот и тысячу небольших бойких
острот, на которые упавшая духом Арабелла не обратила
никакого внимания, так глубоки были её занятые
раздумья.
Хотя она не знала, в каком направление направить свое
шаги, однако, делая вывод, что печальная наверно
выбрала некое самое одиночное место для своего
местопребывания, она скиталась кругом посреди меньше
всего часто посещаемых тропинок, преследуемая юными
дамами. Кто горячо ожидали увидеть эту несчастную
неизвестную.

Хотя на настойчивую просьбу Арабеллы, они пообещали
не выставлять самих себя даме, о которой она сообщила
им. За очень настоятельными причинами была обязана
оставаться скрытной.
Утомленная праздношатанием, которое сопровождалось
с тактичным расположением духа компаньонок
Арабеллы, они давали возможность поддержать это
отвлечением её манер, позволенных им себе.
Всякого простолюдина, кого она встречала,
расспрашивала, если бы только прекрасная госпожа
замаскировалась, не обитала ли где-то тут вблизи.
Некоторым она давала описание той особы, иным
объяснение слуг, которые были с ней, не забывая её
платье, её печальную и важную тщательность, которую
она взяла, чтобы сохранить себя утаенной.
Эти странные расспросы на странном языке, от которого
они немного удивлялись.
Добрый люд, к кому она обращалась, все-таки обращался
с почтением к величественной красоте её особы. Они
отвечали ей отрицанием без какой-нибудь смеси
глумления и дерзости.

«Как неблагоприятно есть изменение, – сказала Арабелла
с разочарованием, – к людям, кто имеет всякое доверие к
этому!
Эта дама, пока я была в поиске так долго без успеха,
может, вероятно, быть встречена другими, кто не
отыскивает ее, чье присутствие она может желать
избежать, однако не способна».
Юные дамы, находя это, сделались прежними, выразили
свои опасения без нахождения нескольких слуг и
попросили Арабеллу завершить свой поиск за тот день.
Арабелла на этот намек опасности, осведомилась очень
серьезно: «Разве они опасались всяких попыток увезти
их прочь?».
И не ожидая ответа, поторопила их домой, как возможно,
извиняясь за опасность, в которую их обеих и себя саму
потащила.
Однако прибавила свои надежды, что если какое-нибудь
покушение будет произведено на их свободу, некие
великодушные проезжающие кавалеры спасут их.
Предмет такой обыденный, что они не имели основания
отчаиваться об этом.

Арабелла, истолковывая молчание, с которым её
компаньонки слушали эти утверждения в сомнении их
так в наступлении благоприятной удачи, продолжала
сообщать им различные примеры, в которых дамы
встречались с неожиданной помощью и освобождением
от похитителей.
Она упомянула особенно спасение Статиры её
собственным братом, кого она полагала за многие годы
мертвым. Что принцесса Береника была спасена
абсолютным незнакомцем, и множество других, чьи
имена, характеры и похождения она случайно
припомнила. Все это молодые дамы слушали с
непостижимым изумлением.
А мелочь имела такой результат на воображение
Арабеллы, сбитым с толку, как это бывало в глупостях
романов, что заметив трех или четырех всадников,
ехавших впереди дороги по направлению к ним, она
тотчас сделала вывод: они будут все схвачены и увезены.
Одержимая этим мнением, она издала громкий крик и
полетела к водному краю, который встревожил дам, кто
не могли вообразить такое дело, они побежали за ней,
как можно быстрее.

Арабелла остановилась, когда она приблизилась к
водному краю и оглядевшись вокруг, не усматривая
какой-нибудь лодки, чтобы перевезти их на Ричмонд,
мысль её внезапно бросилась в ум, достойная тех книг,
которые давали этому происхождение.
Поэтому поворотившись к дамам, кто все в одно время
осведомились о причине её ужаса:
«Сейчас, мои прекрасные компаньонки, – сказала она с
торжественным акцентом, – те участи, предоставленные
вам с благоприятной возможностью проявления в манере
истинно героической величественности вашей
добродетели и величие вашей храбрости в мире.
Поступок, который мы держим, в нашей силе исполнить
бессмертие нашей славы, это приподнимет нас на высоту
известности равной самой той знаменитой Клелии.
Подобно ей, мы можем ожидать, что статуи поставят
прямо в нашу честь. Подобно ей быть предложенными,
как образцы героинь для последующих веков. И подобно
ей, возможно, обрести скипетры и короны, как наше
вознаграждение.
Что та прекрасная римлянка совершила, чтобы
предохранить саму себя от насилия нечестивым Сектом;

позвольте нам подражать, чтобы избежать насилия
наших намеренных похитителей вон там едущих, чтобы
покуситься на нас.
Судьба, которая бросает нас в эту крайность, подарки
нам, средства славного побега. А восхищение и уважение
всех веков будет вознаграждение нашей благородной
отваги.
Однажды еще, мои прекрасные компаньонки, если ваша
честь будет дорога вам, если бессмертие стоит вашего
отыскивания, то следуйте примеру, который я установлю
вам, и который сравняет со мной римлянку Клелию
(176)».
Сказав это, она погрузилась в Темзут (177), намереваясь
переплыть ее, как Клелия переплыла Тибр (178).

176 «Восхищенный этим Порсена вступил в мирные переговоры и прекратил
войну, взявши заложников. Среди них была девица Клелия, которая обманувши
стражу, переплыла через Тибр к своим; а когда её возвратили Порсене, тот с
честью отпустил её, а во славу ей была поставлена конная статуя». (Тит Ливий.
История Рима от основания города. Ab urbe condita. Книга 2)
177 Темза – река на юге Великобритании.
178 Тибр – река в Италии.

Юные дамы слушали с немым удивлением длинную
речь, которую она приготовила им, смысл которой ни
одна из них не поняла. Завопили громко при этом
ужасном зрелище, и насквозь с промокшими своими
руками побежали в обратном направлении и вперед, как
помешанные особы, крича о помощи.
Лючия рвала свои волосы и находилась в крайней
отчаянной борьбе горя.
Когда мистер Робертс, кто как говорили прежде, держал
их всегда на виду, заметил Арабеллу, бежавшую к
водному краю. Последовал за ними так быстро, как он
сумел и дошел, как раз достаточно, чтобы увидеть её
неистовый поступок. Прыгнув в реку тотчас за ней, он
успел захватить её за мантию и потянул её за собой к
берегу.
Лодка мгновенно появилась, он положил в лодку её
бесчувственную и по всему виду увядшую. Он и Лючия
поддерживали ее, они перевезли за несколько минут на
другую сторону.
Её дом находился возле реки, мистер Робертс отнес её на
своих руках в дом. И как только он заметил её
подающую сигналы возвращения к жизни, оставил её на

попечение служанок, которые с поспешностью уложили
её в теплую постель, и побежал, чтобы найти мистера
Гланвиля, как мы рассказывали.
Тут остается только объяснить для сэра Георга внезапное
появление мисс Гланвиль, которая внезапно оказалась,
милый читатель, точно как следует.
Мисс Гланвиль вышла хорошенькой прежней в
послеобеденное время с намерением пребывания всю
ночь на Ричмонд.
Когда её легкий экипаж доехал до Кью-Лайн (179),
увидела одну служанку своей кузины, по имени Дебора,
болтающую с джентльменом, кого, не смотря на личину
верхней одежды всадника и шляпы, надвинутой на глаза
на его лице, она узнала, как сэра Георга Белмура.
Это зрелище встревожило её недоверчивость и
возобновило все её прежние подозрения, что чары её
кузины соперничали с нею в его сердце.
Как только она спустилась, нашла, что Арабеллы не
было дома. Она ушла в огромном мучении разума в свою
комнату, обдумывая в своем уме каждую подробность
179 Кью-Лайн – Королевский переулок.

поведения сэра Георга с её кузиной в деревне и, находя
повод для подозрения в каждом деле, который она
припоминала. А размышляя о маскараде, в котором она
заметила его, и его совещание со служанкой, она сделала
вывод себе. Все вместе был обман его проделки, а её
кузина – подлинный объект его любви.
Эта мысль бросила её в край гнева, все её любящие
эмоции потерялись в желании мщения. Она представила
себе такое сильное желание выставления его
предательства и бросить это все ему, так она приняла
решение: что бы ни стоило это ей – иметь то
удовлетворение.
Поэтому полагая, что Дебора нынче возвратилась, она
позвонила в свой колокольчик и повелела ей уход за ней
в своей комнате.
Суровое чело, с которым она допустила ее, испугало
девушку, сознающую свою вину, в склонности
исповедовать все даже прежде, чем она была обвинена в
каком-нибудь факте.
Мисс Гланвиль заметила её ужас и постаралась усилить
его начинанием вдруг неудовольствий и восклицанием
против нее, грозя сообщить о её заговоре своему отцу,

чтобы обманывать свою госпожу, и уверила её об очень
суровом наказании за её предательство.

Ричмонде, она позволила бы ему тайно в саду, куда она
надеялась привести свою госпожу.

Девушка, весьма напуганная этими угрозами, умоляла
мисс Гланвиль со слезами простить её и не сообщать
сэру Чарльзу или её госпоже о проступке. Прибавив, что
она исповедует все, и никогда, пока она жива, не сделает
такую вещь ещё раз.

«Что! – сказала мисс Гланвиль, удивленная, – Сэр Георг
ожидает мою кузину в саду в это время?»

Мисс Гланвиль не дала ей обещаний, только поторопила
её сознаться. На что Дебора, рыдая, призналась, что ради
подарков сэра Георга, сделанные ей, она согласилась
встречаться с ним тайно время от времени. И доставлять
ему объяснения каждого дела, что произошли во взгляде
её госпожи, не думая, что имелся какой-нибудь вред в
этом.
Так согласно его желаниям она постоянно уведомляла
его о всех движениях своей госпожи: когда и куда она
пошла, как она и мистер Гланвиль сходились и сотня
других вещей, о которых он осведомлялся.
Что в этот день в особенности он умолял её доставить
ему средства для встречи со своей госпожой, если
возможно. И понимая, что мистер Гланвиль не был на

«Да, безусловно, мадам, – произнесла Дебора, – только я
пойду и скажу ему не ждать более; и никогда не
заговорю с ним ещё раз, если ваша милость только
пожелала бы простить меня».
Мисс Гланвиль приняла свое решение, не только
пообещала Деборе свое прощение, но также
приготовленную награду. Она сделала это так, чтобы она
могла бы встретить сэра Георга взамен своей кузины.
Девушка, имея подлинное для горничной живость
интриги, тотчас предложила ей накинуть одну из вуалей
её госпожи, которая нынче в конце вечера переодела бы
достаточно, с чем мисс Гланвиль согласилась.
Перенеслась мыслями таким образом, чтобы иметь
благоприятную возможность неопровержимости
вероломства сэра Георга и упрекнуть его за это, мисс
Гланвиль приказала ей доставить вуаль без промедления
в свою комнату.

Дебора сообщила ей, что сэр Георг скрылся в летнем
домике.
Как только мисс Гланвиль снабдила себя всем нужным с
вуалью Арабеллы, она пошла на прогулку, чтобы дойти
до него.
А сэр Георг, принимая её за ту леди, поспешил броситься
к её ногам и скудно дошел до половины речи, которую
он приготовил с целью, в то время как мистер Гланвиль
доставил роковую помеху героям в способе, о котором
мы уже рассказали.

ГЛАВА 10. В действительности короткая глава, но
обильная делом, имеющим значение.
Ричмонд был нынче сценой предельной суматохи и горя.
Горячка Арабеллы приподнялась в такой высшей
степени, что она была предоставлена лекарям.
А раны сэра Георга, хотя и не оценивались
смертельными сперва, все-таки большим истечением
крови привело его в такое слабое состояние, что он
считал себя в большой опасности.

Сэр Чарльз, почти помешанный из-за страхов
последствий кончины сэра Георга, умолял своего сна
оставить королевство.
Но мистер Гланвиль возражал против, скорее он умрет,
нежели покинет Арабеллу в той болезни. Он был обязан
дать поручительство для своего появления в вопросе
смерти сэра Георга. Эта схватка, не смотря на все
старание отвратить это, произвела большой шум.
Бедный сэр Чарльз, обременённый грузом всех этих
несчастий, был все-таки обязан потрудиться сохранять
беспрестанно расположение духа своего сына и дочери.
Улаженное отчаяние одного и безмолвно
увеличивающееся горе другой, вошло в его сердце. Он не
упустил аргументы своего отеческой любви, которая
внушила ему сдерживать их печаль.
Мистер Гланвиль часто старался напустить на себя
спокойствие, от которого он был очень далек, только
чтобы убедить своего отца. Однако мисс Гланвиль в себе
нашла причину несчастья с сэром Георгом, заявляла, что
она будет несчастной всю свою жизнь, если он умрет.
Арабелла в свои ясные промежутка, находясь
ощутительно в опасности, приготовилась к смерти с

большим благочестием и твердостью ума, торжественно
уверяя мистера Гланвиля о своем прощении, кто, не
входя за то время в объяснении схватки, которая
доставила бы ей оскорбление, из-за боязни затруднения
её.
Она разрешила ему частое присутствие в своей комнате и
просила с большой настойчивостью помощи какогонибудь почтенного божественного служителя в своей
приготовлении к смерти.
Благочестивый и почтенный доктор при намеке сэра
Чарльза о желании его племянницы, приходил постоянно
дважды в день, чтобы ухаживать за ней.
Её горячка благоприятным кризисом и великим
мастерством лекарей оставила её за две недели. Но эта
сильная болезнь произвела такое опустошение в
утонченном телосложении и привела её к такой слабости,
что тут казалось очень мало вероятности её
выздоровления.
Доктор, на кого её непритворное благочестие и
незаурядная твердость ума произвели большое уважение
и заботливость за ней, взял все удобные случаи
утешения, ободряя и молясь за нее. Повод её болезни

был предметом каждого разговора на Ричмонде, он тихо
намекал это ей и убеждал растолковать свою причину
для такого экстравагантного поступка.
В восхитительной системе, в которой Арабелла была
после этого поступка, показался ей опрометчивым и
напрасно-великолепным, и она признала это, чтобы быть
такой со своим благочестивым увещевателем.
Однако она рассказала мотивы, которые принудили её к
этому, опасность, которая была в унесении прочь.
Аналогия её обстоятельств в таком случае с Клелией и её
соревнующееся желание исполнения, чтобы почти
предохранить свою честь, как та славная римская дама
сделала за нее.
Доброжелательный доктор был весьма удивлен этой
речью, он начал считать её снова бредящей. Но Арабелла
прибавила к этому объяснению такой разумный аргумент
качества той любви к славе, которая побудила её к
такому опрометчивому предприятию.
Доктор оставил её в странном затруднении, не зная, как
объяснить намерение такое просвещенное и такое
смешное.

Мистер Гланвиль, встретил его, когда тот вышел из её
комнаты, доктор взялся за удобный случай прояснить
трудности противоречивой речи Арабеллы, брошенной в
него.
Мистер Гланвиль взял его в свою собственную комнату.
Растолковал природу той кажущейся несовместимости и
распространившийся на большинство неурядиц в
романах, причиненные её воображению. Отдельными
примерами, о которых он подробно рассказал и
удовлетворил доктора с величайшим изумлением и
участием.
Доктор трогательно оплакивал разрушение такого
смешного изучения, причиненного на такой благородный
разум, и уверил мистера Гланвиля, что он не пощадит
стараний, чтобы избавить от такого возмутительного
заблуждения.
Мистер Гланвиль поблагодарил его за хороший план, с
переносом которого его страхи за опасность своей
кузины почти смешались со слезами. И доктор, и он
согласились ждать несколько дней дольше для перемены
к лучшему в её здоровье тела прежде, чем он попытается
излечить её ум.

Излишнее нетерпение мистера Гланвиля сделало его во
внешнем виде к небрежению раскаивающегося сэра
Георга, удовольствовавшись постоянной отсылкой
дважды в день осведомляться о его здоровье, но между
тем не посещал его.
Не вскоре лекари объявили, что Арабелла не находилась
более в опасности, нежели его намерение освободилось
от того груза напряженности, под которым он
потрудился, пока её исцеление было сомнительным.
Между тем он пошел в комнату сэра Георга, который по
причине своей слабости, хотя он также находился на
выздоравливании, все ещё оставался в постели.
Сэр Георг, хотя он горячо желал увидеть Гланвиля, всетаки осознавал обиды, которые он обоим сотворил и
предназначил ему, не мог принять его посещения без
крайнего замешательства. Однако начиная с причины их
ссоры, как только был в состоянии выразить, он
свободно признал свою вину и все шаги, которые он
использовал, чтобы вытеснить его из расположения
Арабеллы.
Мистер Гланвиль, понимая этими средствами, что он
подкупил юную актрису, чтобы представить принцессой

покинутой им, и научил её всей той куче чепухи, с
которой она обманывала Арабеллу, когда повествовала
об ожидании единственного исправления того.
В то время как его кузина была в состоянии высказаться
на те предметы, когда он соизволит признать свой обман
с ней, который сэр Георг честно обещал, дело забвения
исчезло со стороны мистера Гланвиля за все прежние
обиды и торжественное уверение от сэра Георга
ненарушаемой дружбы на будущее. Уверение тем не
менее, которое мистер Гланвиль охотно дал, хотя не во
мстительности характера, но это были его некие правила:
мужчина, кто один раз предавал его, то будет ошибкой в
политике всегда доверять снова ему.

ГЛАВА 11. Будучи по авторскому мнению самой
лучшей главой в этой истории.
Доброжелательный и восхитительный, кто владел
лечением ума Арабеллы сильно в сердце, не скоро
усмотрел, что здоровье её тела было почти
восстановлено.

И он мог бы поговорить с ней без боязни какого-нибудь
беспокойства, чем он предоставил предметам её
бросания самой себя в реку, которой он прежде
прикасался. Тем не менее, желал самому себе
удовлетворения.
Арабелла в скором времени снова склонялась защищать
данный пункт, нежели когда томилась под тяжестью
давления и боли и уныния ума. Старалась аргументами,
основанными на романном героизме, доказать, что это
было не только резонно и справедливо, но также важно и
великолепно, и как раз соответственно правилам
геройского достоинства.
Доктор выслушал её со смешанной эмоцией: между
сожалением, почтением и изумлением; и хотя в
выполнении своей службы он привык приспосабливать
свои представления ко всякому уму, а поэтому умножил
великое разнообразие тем и пояснений.
Однако он нашел самого себя, вовлеченным в спор, в
котором он был не так хорошо подготовлен, как он
предполагал, и был в затруднении от некоторых ходов
начала, которым он сумел бы предоставить свои
рассуждения, начал опровержение.

Хотя он заметил многое, чтобы похвалить её речи, он
боялся подкрепления её упрямства похвалой. И хотя он
также нашел многое, чтобы порицать, он ужасался
доставить боль в чувствительность, которую он почитал.
Тем не менее, усматривая, что Арабелла была молчалива,
как, если бы, ожидая его возражения, он принял решение
не влечь за собой вину оставлением её в её заблуждении,
а необходимость высказывания вынудила его обеспечить
нечто, чтобы говорить.
«Хотя это нелегко, мадам, – сказал он, – для кого-нибудь
одного, кто имеет честь беседы с вашей милостью, чтобы
сохранить свое почтение свободным к какому-нибудь
иному понятию, нежели к такому, как ваша речь
склоняется тотчас, чтобы запечатлеться. Все-таки я не в
состоянии, пока вы говорили, чтобы сдержаться от
некоторых самых горьких соображений на
несовершенство всего человеческого счастья и
сомнительные значения тех преимуществ, которые мы
воображаем в самих себе, не только на свободу хотеть,
но обязывало бы и культивировать».
«Хотя я узнала некоторые опасности и прискорбия, –
возразила Арабелла серьезно, – все-таки я не воображаю
себя таковым зеркалом бедствия, как могла бы не

увидеть без участия. Если моя жизнь не была высоко
удачна, все-таки она избежала больших зол притеснения,
неволи, кораблекрушения и опасности, в которых многие
дамы гораздо больше знамениты и другим
происхождением и достоинством, чем я сама,
подвергались. И в самом деле, хотя по временам я
воскрешала зависть или, может быть, навлекла на себя
ненависть; между тем, у меня нет основания воображать,
что я всегда созерцала прежде сожаление».
Доктор заметил, что он не представил свою речь в
наиболее выгодной манере; но это слишком запоздало,
чтобы сожалеть.
«Позвольте мне, мадам, – сказал он, – не порицать,
прежде чем я до конца растолкую свои мнения.
Так вы позавидовали, что я могу вообразить, для кого
дается та дорога к естественным страстям, нет основания
завидовать, леди Белла? Однако так вы не выносите, что
я, безусловно, менее склонен думать, хотя я имею
представление, как легко большая часть человечества
ненавидит тех, с кем они различаются».
«Если страдание моего положения, – возразила
Арабелла, – будет в состоянии поощрять ту печаль

ваших прежних слов, кажется, чтобы подразумевать
лесть, поспособствовавшую к самому незначительному
улучшению этого. Я не ожидаю от суровости священного
свойства всяких тех похвал, которые я слышу, может
быть слишком много удовольствия от остального мира.
Так недавно на берегу того положения, в котором все
различия, кроме той доброты, уничтожены, я не
получила обратно так много легкости. Однако так я всетаки скорее услышу инструкции, чем комплименты.
Поэтому если вы наблюдаете во мне какие-нибудь
опасные доктрины, развращенные пристрастия или
преступные желания, я убедительно прошу вас открыть
мне саму себя. Позвольте не притворной учтивости
ограничивать ваши предостережения. Позвольте мне
узнать это зло, которое может бить хорошего мужчину,
несмотря на отвращение, и которую я боюсь больше,
потому что я не испытываю это.
Я не могу предположить, что мужчина вашего порядка
встревожился бы за какое-нибудь мучение, чем вина. Я
не подумаю так несправедливо о нем, чье управление я
просила, потому что вообразить, что он может считать
добродетель неудачным, несмотря на это подавленное
несчастьями и притеснением.

Поэтому не держите меня дальше в нетерпении, я
полагаю, вы употребите авторитет вашего занятия, а я
обещаю вам по своей части с тех пор искренность и
смирение».
Доброжелательный мужчина нынче пришел в
замешательство; он заметил свой неправильный смысл,
однако боялся объяснить это, чтобы он не показался,
отплатить суду трусливой отменой. Поэтому он сделал
небольшую паузу, а Арабелла полагала, что он
рассматривал для таких выражений, как бы имел право
передать критику без оскорбления.
«Сэр, – сказала она, – если вы ещё не удовлетворены
моей готовностью услышать ваши замечания, то
позвольте мне послушным прошением к вам полагаться
на отхождение от всех церемоний в этом случае».
«Ваши мысли, мадам, – ответил доктор, – слишком
проворны для языка; вы предполагаете также охотно, что
вы ждете выслушать и рассудить предположения,
которые не могут быть призваны вами.
В то время как я упомянул о своих соображениях на
людское страдание, я был далек от завершения сравнения
несчастной вашей милости с остальным человеческим

родом. И хотя рассматривая отвлеченное понятие
возможного счастья, я думал, что даже вы могли быть
представлены как пример, что оно не достижимо в
данном мире.

врага. Я надеюсь несколько, что если бы даже богатство
и знание не могут дать ничего другого, они, по крайней
мере, жалуются благоусмотрением предвидеть опасность
и силу, чтобы воспротивиться этому».

Я не вменяю в вину несовершенство вашего состояния к
злости, но намеревался видеть, что хотя даже
достоинство будет прибавлено к внешним
преимуществам. Тут все-таки будет нечто
неполноценное для счастья.

«Они, в действительности, – возразил доктор, – не
спасают против настоящих бед, однако они счастливо
обороняли бы от нелепых фантазий; они не подозревают,
что не могут случайно оказаться в руках похитителей и
прыгать в реку, чтобы избежать их».

Кто бы ни наблюдал вас, мадам, тотчас скажет, что ничто
не может препятствовать вам из наисчастливейших
смертных людей, однако отсутствие силы уразуметь
ваши собственные преимущества.

«Вы полагаете в таком случае, – сказала Арабелла, – что
я испугалась без причины?»

И кто бы то ни был допущен к вашему разговору,
убеждается, что вы используете все то интеллектуальное
превосходство, что может быть пожаловано. Однако я
вижу вас, изведенной бесчисленными страхами и
недоумениями, которые никогда не беспокоят мир
бедности или невежества».
«Я не могу обнаружить, – сказала Арабелла, – как
бедность или невежество могут дать привилегию от
несчастья или насилия, от похитителя, разбойника, либо

«Это верно, мадам, – ответил он, – что ущерб был не
намеренным для вас».
«Неискренность, сэр, – сказала Арабелла, – не
приличествует священнику... Я считаю, что слишком
хорошо ваше понимание, чтобы вообразить, ваше
заблуждение обманывается. Зачем в таком случае вы
надеетесь, что оно обманет меня?»
«Правила совещания требуют те выражения
разбирательства и решения, которые будут
одинаковыми».

«Я спрашиваю, а если я не имела основания быть
напуганной? Почему тогда я удовлетворена, что нет
ущерба намеренного?»
«Людское существование не может проницать
намерения, не урегулировав их ведение только
наружными познаниями. И несомненно, там было
достаточно появления намеренного ущерба, и того
величайшего, который мой пол может вытерпеть».
«Почему, мадам, – сказал доктор, – вы все ещё
упорствуете в таком нелепом утверждении?»
«Грубый эпитет, –проговорила Арабелла, – не
опровержение. Оно покоится на вас, чтобы выявить то в
данном сходстве к моим страхам, даже предполагая их
беспочвенными, я ушла от качества благоразумного
человека».
«Я боюсь, – возразил доктор, – диспута с вашей
милостью, не потому что я считаю себя в опасности
поражения, но потому что привык говорить с учениками.
Несмотря на схоластическую суровость, я могу отойти в
горячности спора от того уважения, к которому у вас
такое великое право, и доставить оскорбление особе,
которой я, на самом деле, боюсь не понравиться.

Но если вы пообещаете извинить мой пыл, я постараюсь
доказать, что вы испугались без причины».
«Я буду удовлетворена, – ответила Арабелла, – получить
правду на труднейших условиях, а поэтому прошу вас
начать».
«Опасение всякого будущего зла, мадам, сказал
Божественный, кто назван ужасом, когда опасность от
естественных причин и подозрения, в то время как оно
продолжается от нравственного реактива, должно всегда
возникать из сопоставления.
Мы можем оценивать будущее исключительно
минувшим. А поэтому имеем исключительное основание
к страху. Или подозреваем, когда мы видим одинаковые
причины в побуждении, которое прежде вызывало зло,
либо те самые меры использованные прежде
подготовленного преступления.
Следовательно, когда мореплаватель в определенных
просторах увидит поднимающиеся облака, опыт велит
ему ожидать шторма. Когда какой-нибудь монарх
собирает армии, его соседи готовятся отразить
вторжение.

Эта мощь предзнаменования может чтением и беседой
простираться над нашим собственным знанием, а
великая польза книг – то участие без труда, риска, опыта
иных.
Но в данном принципе, каким образом вы можете найти
какое-нибудь основание для вашего минувшего испуга.
Всегда ли известно, что леди вашего ранга была
атакована с такими намерениями вместе таком
публичном без каких-нибудь приготовлений нарушением
для оправдания или бегства?
Может ли быть предположено, что всякий мужчина так
опрометчиво выставит самого себя на позор неудачей и
виселицей успехом? В анналах общества появляется ли
единственный пример такого безнадежного
злодейства?».
«Это в настоящее время есть, сэр, – сказала Арабелла, –
чтобы удовлетворить ваши вопросы прежде, чем они
слишком много помнили.
Достоинство моего происхождения может очень
незначительно защитить меня против оскорбления,
которым наследницы больших и мощных империй,

дочери доблестных государей и жены славных монархов
тысячи раз подвергались.
Опасность, которая, вы полагаете, так велика, едва
вызовет неприязнь определенного желания в действии,
кто пытался к моему спасению, увидев, что нет рыцаря
или доблестного кавалера, находящегося в пределах поля
зрения? В таком случае, что помешало бы ему от
размещения меня в колеснице? Править колесницей в
непроходимой пустыне? И окружить меня стенами замка
посреди лесов и гор? Либо спрятать меня, может быть, в
пещеры скалы? Или ограничить меня на каком-нибудь
острове посреди огромного озера?»
«Из всего этого, мадам, – прервал священник, – он
задерживается невозможностью. Он не может увезти вас
ко всяким этим ужасным местам, потому что не имеется
такого замка, пустыни, пещеры или озера».
«Вы простите меня, сэр, – сказала Арабелла, – если я
прибегну к вашим собственным принципам... Вы
признаете, что опыт может быть приобретен книгами. И
конечно, имеется не часть знания, которой мы
вынуждены доверять им более, нежели в пагубной
географии.

Большая часть беспокойной деятельности в дальнейшей
жизни обозревает только незначительную часть жилой
сферы, а остаток может только быть узнан от слуха
других.
Всеобщие отрицания изредка безопасно и меньше всего,
чтобы быть признанным. В то время как дебаты из-за
объектов смыла, где единственное положение не может
быть выведено из другого.
Там имеется замок, какой-нибудь мужчина, который
наблюдая это, может здраво подтвердить. Однако вы с
одинаковым основанием утверждаете, что нет замка, так
как вы не видели этого.
Зачем я выдумываю, что выражение лица на земле
переменилось с тех пор, время тех героинь, которые
испытали, таким образом, множество превратностей
странного плена? Замки, безусловно, работы искусства, а
поэтому предметы приходят в упадок.
А почему с тех пор вы заходите на примеры, я не боюсь
несчастий, которые случились с восхитительной
Клелией, кто была увезена на один из островов озера
Фразимена? Или те, которые приключились с прекрасной
Кэндис, королевой Эфиопии, кого пират Зенодор катал

по морям? Или злополучия, которые ожесточили жизнь
бесподобной Клеопатры? Или притеснения, которые
создавались той прекрасной Элизе, плачевны?
Или острые разнообразные прискорбия множества иных
порядочных т целомудренных принцесс, таковых, как те,
которые случайно оказались в Олимпии: Белламира,
Парисатис, Береника, Амалазонха, Агиона, Альбусинда,
Плакида, Арсиноя, Деидамия и тысяча других, которые я
могла бы упомянуть».
«С именами этих славных пациентов я совершенно не
знаком, – ответил доктор. – Остаток я слабо помню,
некоторые упоминаются в тех достойных презрения
томах, которыми детям иногда неблагоразумно
дозволено развлекать их фантазии, но которые я мало
ожидал услышать процитированными вашей милостью в
серьезном разговоре. И хотя я очень далек от
привлекательных поводов чувствительности, полагаюсь
на свободу наблюдать за тем, что если я заслужил ваше
порицание за единственный неделикатный эпитет, мы
занялись бы чем-нибудь в очень неравных условиях.
Если я не имею право таким же образом посетовать на
такую надменную насмешку, как изволили изощряться
на моих взглядах противопоставлением им авторитетом

бумагомарателей, не только занятий, но бессмысленных
вымыслов. Которые некогда портят разум и искажают
понимание и которые, если они за какой-нибудь срок
гласят, несмотря на надежность, быть обязанными их
чистоте исключительно к их нелепости».
«Из этих книг, сэр, – сказала Арабелла, – которые вы
осуждаете с таким значительным усердием, хотя вы
признались, что немного знакомы с ними, я узнала, как
не отказываться от положений, которые я дозволила. И
поэтому не порицание разрешения вашей речи, которая
слегка блистает из книг на читателей.
Эти книги, сэр, таким образом, испорчены;
следовательно, нелепы. Таким образом, опасны
одинаково интеллекту и нравоучениям, которые я читаю;
и так я надеюсь без ущерба к моему благоусмотрению
или моему достоинству».
Доктор, чья горячность препятствовала ему с открытием
всех последствий его позиции, нынче нашел самого себя
втянутым и отвечал в кротком тоне...
«Я признаю, мадам, мои слова содержат намек
обвинения, очень отдаленные от моего намерения. Это
было всегда правило моей жизни – не оправдывать

всякие слова или дела, ради того, что они мои. Я
пристыжен своей небрежностью, я сожалею о моей
горячности, и прошу вашу милость простить проступок,
который, я надеюсь, никогда не повторится».
«Удовлетворение, сэр, – сказала Арабелла, улыбнувшись,
– перевешивает оскорбление. И таким образом,
пренебрегая к собственному, вы были в заблуждении. Вы
воскресили во мне сильнейшее уважение к вам».
«Все-таки я прошу вас, – прибавила она, – без повеления
вам раскаяния за вину, которую вы признаете, что
совершили, и это раскаяние будет, чтобы доказать...
Во-первых, что эти истории, которые вы осуждаете, есть
вымыслы.
Следующее, что они нелепы.
И, в конце концов, что они преступны».
Доктор, желая найти примирение, предложенные на
таких очень легких условиях с особой, на которою он
некогда смотрел с почтением и расположением, не сумел
бы обидеть без излишнего раскаяния.
Поэтому он ответил с самым веселым спокойствием:

«Доказать, что те повествования вымыслы, мадам,
исключительно трудно, так как положение почти
слишком очевидно для доказательства. Ваша милость
имеет представление, к каким писателям эти сочинения
относятся?».
«К французским разумам прошедшего столетия», –
сказала Арабелла.
«А на каком промежутке времени, мадам, факты в них
имели отношение к веку писателя?»
«Я никогда не взыскивала в своих вычислениях, –
ответила Арбелла, – но полагаю: большинство событий
случились приблизительно две тысячи лет тому назад».
«Каким образом в таком случае, мадам, – снова начал
доктор, – могли эти события быть так детально узнаны
писателями, так далеко отдаленными по времени, в
котором они случались?
«Архивами, памятниками, мемуарами и историями»,
ответила Арабелла.
«Однако какой случайностью в таком случае, – сказал
доктор, улыбнувшись, – они оказались; эти архивы и

памятники сохранялись всеобщей тайной от
человечества до сих пор прошедшим столетием?
Что привело все заметки отдаленнейших народов и
ранних веков исключительно во Францию?
Где они скрывались до такой степени, что никто не
сумел обрести их, кроме нескольких невразумительных
авторов?
А куда они сейчас пропали снова, как они могут быть
признаны довольно?».
Арабелла сидела тихо промежуток времени, объявила
ему, что она нашла его вопросы самыми
затруднительными, чтобы удовлетворить.
И хотя авторы могли бы сами объяснить, откуда они
заимствовали свои материалы, она в данный момент не
нуждается в каком-нибудь доказательстве первого
утверждения...
Однако позволила ему полагать их вымыслами и
требовала в скором времени, чтобы он
продемонстрировал их нелепость.
«Ваша милость, – ответил он, – могу ли я найти также
много ума, чтобы бороться против правления, также

значительной правдивости отрицать ваши убеждения.
Поэтому некоторые доводы, которыми я намеревался
продемонстрировать лживость повествований, могут
быть нынче употреблены, чтобы доказать их нелепость.

«Так как вы втянули меня снова, мадам, к первому
вопросу, – ответил доктор, – то позвольте мне, какие
доводы, ваша милость, может привести к правдивости
этих книг.

Вы дозволяете им, мадам, быть вымыслами?»

Что имеется множество возражений против этого, вы
сами дали и величайшую нравственную очевидность
лживости, которая появляется, в то время как множество
доводов против защиты, ни одного для этого».

«Сэр, – вмешалась Арабелла нетерпеливо, – вы снова
нарушаете правила ученого спора».
«Вы не в состоянии сокрушить предположение, которое
я даю вам исключительно теперешнего употребления с
неограниченной и неотменяемой уступкой».
«Я слишком хорошо знакома со своим собственным
недостатком, чтобы закончить неверный взгляд, так как я
нахожу себя неспособной защищать это.
Но я с готовностью выслушаю доказательство иных
позиций, не только потому, что они могут, возможно,
доставить, что неполно в вашем доказательстве прежде,
но потому что я думаю, это более важно обнаружить
испорченность, чем вымысел.
Хотя в действительности лживость есть вид искажения, и
лживость более ненавистна, чем лживость истории».

«Сэр, – ответила Арабелла, – я никогда не считаю, что
какое-нибудь повествование, которое не изобличено в
неправде своей собственной чепухой, без единого
довода, по крайней мере, на этой стороне.
Имеется любовь истины в человеческом разуме, если не
от рождения посеянного, так легко полученного от
рассудка и опыта, то надеюсь, это универсально, чтобы
одержать верх, где нет сильного соблазна к лукавству.
Мы ненавидим тех, кто вводит нас в заблуждение, мы не
хотим быть ненавиденными, а поэтому иметь
представление, что мы не введены в заблуждение.
Продемонстрируйте мне: одинаковы ли мотивы к
лживости. Или признайтесь, что всякое повествование
имеет право к доверию».

«Это может быть признано, мадам, – сказал доктор, –
когда мы требуем по праву пользоваться доверием, но
так окажется, не будет к надежде или намерению этих
писателей».
«Несомненно, сэр, – ответила Арабелла, – вы должны
заблуждаться в их намерении. Он тот, кто пишет без
намерения пользоваться доверием, должен писать с
незначительной целью.
Какое удовольствие и польза может произойти от
фактов, которые никогда не случались? Какие примеры
могут быть доставлены терпеливостью тех, кто никогда
не дозволял, или чистоты тех, кто никогда не просил?
Важная цель истории показать, как много людской
натуры можно вынести, или исполнить. В то время как
мы выслушиваем историю в обыденной жизни,
приподнимается наше удивление или сострадание,
первое опровержение спокойствий наших душевных
волнений.
И тем не менее, мы прикоснулись прежде, чем мы тогда
погонимся за этим без памяти с пренебрежением, как к
безделице, или с негодованием, как к обману.

Поэтому докажите, что книги, которые я до сих пор
объясняю, как экземпляры образа жизни и образца
поведения, есть ничтожный вымысел. И с этого же часа я
предам их моли и плесени. И с этого времени рассмотрю
их авторов, как подлецов, которых я бы посвятила к
употреблению к улучшению, и предавали меня к
излишней трате тех лет, в которые я могла бы получить
знание для моей будущей жизни».
«Шекспир (180), – сказал доктор, – призывает
чувствительность ребенка к честности, а поэтому я не
хотел бы знать, какая сила кротости характера вашей
милости позволит быть употребленной на этот случай.
Все-таки хотя я не умею простить этих авторов за
уничтожение такого наиболее ценного времени, все-таки
я не могу считать их преднамеренно виновными, потому
что я не могу поверить, что они надеялись пользоваться
доверием.
Истина не всегда повреждается вымыслом.
Замечательный писатель нашего собственного времени

180 Уильям Шекспир (William Shakespeare, 1564-1616 гг.) – английский поэт,
драматург, актер.

(181) находит способ передать большинство
основательных инструкций благороднейших мнений и
наиболее возвышенного благочестия в приятных
покровах романа (182) и пользоваться словами
величайшего гения (183) в настоящем веке: – «Приучите
страсти к движению на повеление добродетели».
«Басни Эзопа», хотя я никогда не предполагал доверять,
все-таки продолжительно рассматривались, как лекции
нравоучения и домашней мудрости, так хорошо
приспособленными к способностям мужчин, которые
они признали правильным всякими цивилизованными
народами. А арабы сами почтили свой перевод с
образцом имени Локмана (184)».

181 Ричардсон. (Прим. Автор).
182 «Кларисса». (Прим. Автор).
183 Автор журнала Сэмюэль Джонсон «Рамблер» (англ. The Rambler). Задачу
своего журнала Джонсон видел в том, чтобы назидать, а не развлекать. (Прим.
Автор).
184 Лукман, также Локман (XI в. до н.э.), древний мудрец, почитаемый в
исламе, как праведник. «По Масуди он был нубийский невольник, живший во
времена Давида». Именем Лукмана названа 31 сура Корана. (Брокга́уз, Ефро́н
(Ф.А. Брокгауз – И.А. Ефрон) — российское, а затем советское издательство,
существовавшее в 1889-1930 годы. 82 т. и доп. 4, СПб., 1890-1907).

«Басни Эзопа (185), – сказала Арабелла, – среди тех, чья
нелепость обнаруживается, а правда заключалась в
употреблении.
Но что может быть сказками в тех выдумках, которые
объявили с торжественным видом исторической истины,
а если неверно передают никакой инструкции?»
«Так они не могут быть защищены, мадам, – сказал
доктор, – это моя цель доказать. И если бы только
показать их лживость, достаточно добиться их изгнания
из кабинета вашей милости. Их день благосклонности
приближается к концу. Как всякое устное или
письменное свидетельство опровергнуто или
подтверждено?».
«Сравнением этого, – говорит дама, – со свидетельством
других или с нормальными результатами и местом
свидетельства фактов, рассказанных, а иногда
сравнением этого с собой».
«В таком случае, если ваша милость вынесет данное
прошедшее, – ответил он, – и сравнит эти книги с
древними историями, вы не только найдете
185 Эзоп (VI в. до н.э.) – легендарный древнегреческий поэт-баснописец.

бесчисленные названия, которые не упомянуты прежде,
только людьми, кто жили в разные века, взяты как друзья
или соперники каждый другого.
Вы заметите, что ваши авторы разделили на части мир по
усмотрению, соорудили дворцы и основали монархии,
где им угодно, где требуется их повествованию,
нуждаются и ставят королей и королев над
воображаемыми народами.
Они не усматривают самих себя, как осажденных
меньшим авторитетом над работами качества, чем
установления мужчин, для которых они раздали горы и
пустыни, водовороты и скалу, где бы они не пожелали.
А когда же течение их рассказа требовало выдумки,
воскрешали мрачный лес или регион с изобилием
быстротекущих речек».
«Я полагаю, – сказала Арабелла, – у вас нет намерения
ввести в заблуждение меня, потому что, если то, что вы
утверждаете, есть правда, это не может быть
оправданным, я не побеспокою вас дальше, чтобы
спорить на эту тему. Но желаю теперь услышать: почему
предполагая их вымысел и намерение быть признанными

правильным, как выдумки, вы порицаете их, как
нелепые?»
«Единственное превосходство лживости, – ответил он, –
это сходство с истиной. Поэтому, когда всякое
повествование более подвержено быть отвергнутым этой
несовместимостью с узнанными фактами, в большем
промежутке времени от совершенства вымысел, за то
может быть нет трудности в выдуманной рассказе. Если
мы оставим на свободе, чтобы перевернуть всякую
историю и натуру нашего собственного удобства.
В то время как преступление скрыто, это легко покрыть
его воображаемым лесом. Когда добродетель
вознаграждена, народ со свежим названием может без
каких-нибудь трат вымысла возвысить её на престол.
Когда Ариосто рассказывал о великолепии своего
дворца, он удовлетворял той цене поэтической
архитектуры, которая была очень незначительной; а ещё
менее цена строения без искусства, чем без материалов.
Но их исторические неудачи могут быть легко обойдены,
когда мы рассматриваем их физические или
философские нелепости, чтобы заставить мужчин из

разных земель, не делает потрясение со всякой
свойственной и очевидной нелепостью.
А поэтому когда мы читаем исключительно для забавы,
такие неправильности можно выдержать, но кто умеет
воздержаться, чтобы отбросить прочь рассказ: что
доставляет единственному мужчине силу тысяч; что
предлагает жизнь или смерть в улыбке или хмурости; что
излагает подробно усилия и страдания, с которым силы
рода людского крайне не равны; что уродует целую
наружность мира и изображает каждый факт в образе
непохожим на то, которое опыт обнаруживает?
Этот недостаток самой лучшей выдумки, что они учат
юные разумы ожидать необычных приключений и
внезапных превратностей, а поэтому поощряет их часто к
доверию к изменению.
Продолжительная жизнь может быть пройдена без
единого приключения, что сумеет вызвать много
удивления, либо произведет какое-нибудь неожиданное
следствие большой важности.
Порядок мира так устроен, что все людские дела
продолжаются в правильной системе, а самая
ограниченная благоприятная возможность предоставлена

для выходок или риска для штурма или избавления. Но
храбрый и трус, бойкий и тупоумный вынесет себя,
чтобы быть унесенным подобно ручью обычая».
Арабелла, кто некоторое время слушала с желанием
прервать его, тотчас взяла выгоду краткой паузы.
«Я не могу думать, сэр, – сказала она, – что вы
намереваетесь ввести меня в заблуждение. А поэтому я
склоняюсь доверять, что вы сами ошибаетесь, и что
прилежание в изучении препятствует вам из-за того
знакомства с миром, в котором эти авторы отличились.
Я недолго говорила на публике, все-таки я нашла, что
жизнь есть предметы ко многим злополучиям.
Вы считаете, мой прежний побег напрасным? Считается
посреди ежедневных и поверхностных трудов, что
женщина убегает от похитителя в быстрое течение?»
«Вы не должны, мадам, – сказал доктор, – подгонять, как
довод, факт, который в данный момент предмет
диспута».
Арабелла залилась румянцем на нелепость, в которой она
оказалась виновной, не пытаясь всякой уловкой или
извинением.

А доктор нашел самого себя в привилегии продолжить...
«Вы не должны думать, мадам, – продолжил он, – что я
намереваюсь присвоить всякое превосходство. В то
время, как я замечаю, ваша милость должна дозволить
мне, рассудить в некоторой степени авторитетно, жизнь
ли истинно описана в тех книгах. Сходство картинки
сумеет единственно быть решенным знанием
подлинности.
Вы все-таки имели ограниченную благоприятную
возможность познания дорог человечества, которые не
могут быть узнаны, кроме как из опыта, который
величайший ум и невысокоразвитый должны
просмотреть мир в равном неведении.
Я жил долго на публике, и думаю, это мой долг изучать
тех, кого взялся увещевать или обучать. Я никогда не
находился в таком состоянии, чтобы пугаться мужчин в
маске и прятанья, также не вызывающего сожаления, а
как держащегося на расстоянии слишком для точного
замечания.
Поэтому я осмелюсь объявить вашей милости, что ваши
писатели установлены миром их собственным, и что это
никак не похоже на людской род, чем герои и героини».

«Я боюсь, сэр, – сказала Арабелла, – различие не в
расположении теперешнего мира».
«Так, мадам, – ответил он, – ваша собственная
проницательность даст вам судить, когда оно
совершится, вы одинаково познакомились с тем и
другим. У меня нет желания решать вопрос, ответ
которого доставит так мало желания к целомудрию и
благосклонности».
«Желание мужчины, кто любит похвалить, есть
порицание достаточно строгое, – сказала леди. – Может
это никогда не случится, что вы будете неохотно
вспоминать об имени Арабелла.
Я надеюсь, где бы искажение не одержит вверх над
миром, обитать в этом с достоинством. Или если я найду
себя слишком много подверженной опасности, чтобы
уйти от этого с чистотой.
Однако, если вы можете говорить так мало в похвалу
человеческого рода, как вы докажете, что эти истории
злы, которые, если бы только они не описывают
реальную жизнь, дают нам понятие о лучшей расе
существ, чем в настоящее время живут в мире».

«Эта незначительная важность, мадам, – ответил доктор,
– рассудить в реальном ли или вымышленном образе
жизни больше злости найдется.

дозвольте мне с осмотрительностью, которую вы
никогда не обесчестите вашу духовную службу низостью
извинений».

Книги могли бы снабдить противоядием на образец. А
если мы уйдем в размышление преступления и
продолжаем в наших кабинетах воспламенять наши
страсти, за какое время должны мы очистить наши слова
или очистить наши сердца?

«В таком случае, позвольте мне ещё раз заметить, –
снова начал он, – что те книги ослабляют сердце к любви
и укрепляют его к смертоубийству.

Непосредственная тенденция этих книг, о которых ваша
милость должна позволить мне упомянуть о некотором
количестве жестокости, чтобы причинять неопытному
пылу к страстям отмщения и любви.
Две страсти, которые, даже без таковых помощников,
есть суровевшее усилие разума и благочестия, чтобы
превозмочь. И которые, однако, должны быть открыты,
если мы надеемся одобрить в лицезрении единственного
существа, чье одобрение может сотворить нас
счастливыми.
Я боюсь, ваша милость посчитает меня слишком
серьезным».
«Я уже узнала слишком много от вас, – сказала
Арабелла, – чтобы осмеливаться обучать вас, все-таки

Так они преподают женщинам требовать мщения, а
мужчинам исполнить это; приучают женщин ожидать не
только исключительно поклонения, но ужасного
богослужения людских жертв.
Каждая страница этих томов насыщена таковым
сумасбродством похвалы и выражения повиновения, как
одному человеческому существу не услышать от
другого.
Либо с рассказами о сражениях, в которых тысячи
изрезаны не для иной цели, чем приобрести улыбку от
надменной красоты; кто сидит спокойной зрительницей
разрушения и опустошения кровопролития и страдания,
подстрекаемые ею самой.
Невозможно толковать эти выдумки без уменьшения
роли той скромности, которая поддерживанием в нас
чувства нашего союза со всякой человеческой натурой,

держит нас не спящими к заботливости и состраданию
или без повреждения того сострадания, которое посеяно
в нас, как стимул к действиям добросердечия.
Если тут будет что-то сохранено врожденной нежностью
или ранним образованием от изучения спеси и
жестокости, они, однако, в опасности обнаружения
тщеславия красоты и обучились коварству интриги.

положения, которое, в то время как спокойно
поразмыслить, не может быть отрицаемо.
Мое сердце уступает силе истины. И хотела бы я знать
сейчас, как пламя полное энтузиазма храбрости могло бы
помешать мне от замечания с отвращением преступления
предумышленного излишнего кровопролития.

Мадам, любовь, вы знаете, есть занятие, исключительное
занятие дам в романах».

Я начинаю усматривать, что до сих пор, по крайней мере,
я забавлялась в отсутствии моего срока и боязни, уже
произвела некие приближения к преступлению
одобрением силы и мщения».

Румянцы на лице Арабеллы помешали ему продолжить,
когда он намеревался.

«Я уповаю, мадам, – сказал доброжелательный мужчина
с ужасом в своих взглядах, – что не жизнь была бы
потеряна вашим подстрекательством».

«Я замечаю, – продолжил он, – что мои доводы
начинают быть менее приятными для деликатности
вашей милости. Поэтому я не настаиваю дальше на
ложной нежности чувства, но приступлю к тем
оскорблениям неистовых страстей, которые, хотя не
более опасны, более обыкновенного ненавистны».
«Это не нужно, сэр, – помешала Арабелла, – чтобы вы
укреплялись каким-нибудь новым доказательством

Арабелла, увидев его, таким образом движущимся,
разразилась в слезах и не могла тотчас ответить.
«Как это возможно, – воскликнул доктор, – что такая
мягкость и изящность будет обесчещена кровью?».
«Не будет ли слишком поспешным ваше порицание, –
сказала Арабелла, оправившись, – в самом деле, я
трепещу думать, как близко я приблизилась к краю

смертоубийства, когда я воображала себя саму
единственной, советуясь с моей собственной славой.

разума, что принесло выгоду её посещения тем
послеобеденным временем.

Но я не потерплю, я никогда более не потребую или
подстрекну к мщению, не рассматривайте мои
щепетильности, как важные достаточно, чтобы быть
взвешенными против жизни».

Убедило его в важности соображения, что нынче было
время, когда её ум потрудился под воздействия
убеждения, ввести раскаивающегося сэра Георга к ней.
Кто исповедованием смешного фарса, который он
изобрел, чтобы ввести её в заблуждение, что позволило
бы ему восстановить в ней доброжелательное мнение.

Доктор подкрепил её в своем новом решении и
твёрдости, полагая, что уединение было бы необходимо,
чтобы успокоить её расположение духа после утомления
такой продолжительной беседы.
Он ушел уведомить мистера Гланвиля о своем успехе;
кто в перенесении своего ликования почти был готов
броситься к его ногам, чтобы поблагодарить его за чудо,
как он называет то, что доктор совершил.

И прибавить к солидным доводам доктора едкую острую
боль насмешки, которую она в то время ощущает, и
которую она навлекла на себя.

ГЛАВА 12. В которой история заканчивается.

В скором времени сэр Георг был способен оставить свою
комнату, а Арабелла хорошо достаточно поправлялась,
чтобы позволить посещение её. Мистер Гланвиль умолял
своего отца прислуживать ей и добыть позволение для
сэра Георга уделить внимание её на дело некоей
важности.

Мистер Гланвиль, кто имел склонность в самом себе
восхитительной радости от разговора с его прелестной
кузиной, в скором времени получил обратно к
свободному употреблению все её благородные силы

Сэр Чарльз неохотно упомянул об этом ходатайстве,
нежели Арабелла после небольшого колебания
исполнила его. Потому что она оставалась незнакома со
всеми подробностями ссоры мистера Гланвиля с
молодым баронетом.

Ее мысли были немного затруднены, интересуясь
поводом данного посещения, а её замешательство
значительно увеличилось стыдом, которое она заметила
в лице сэра Георга.
Оно не было без каких-либо примет мучительно
подавленного отвращения, так сэр Георг соизволил
исполнить свое обещание, как мистер Гланвиль
претендовал на это.
Только ущербы, те, которые обратят внимание на его
нарушение этого, привело в уныние и смирило его, как
он нынче был, предоставляя себе насильственный способ
к своей фантазии, подкрепило его колеблющегося
решения. А так как он признал самого себя обязанным,
чтобы стать своим собственным обвинителем, он
постарался сделать это с наилучшей грацией, которую он
имел.
Поэтому признание леди Белле всех проделок её
надувательства романами, придало ему ободрение к
употреблению с ней, растолковывая ту самую точность
произошедшего повествования с притворявшейся
принцессой Галлии, и он смиренно просил её прощения
за обиду.

Оно сейчас же дано ею, также за беспокойство, которое
имелось прежде.
Арабелла, поражённая непостижимым стыдом, только
преклонила голову на его извинение. Попросила
оставить её одну и продолжала почти два часа потом
полностью углубляться в большинство неприятных
размышлений о нелепости её прошлого поведения и
пренебрежения, и насмешку, к которым она теперь
пригляделась ясно, в которых она выставляла саму себя.
Сила этих первых душевных волнений, наконец, утихла,
она послала за сэром Чарльзом и мистером Гланвилем и
с великолепным остроумием распространилась о
глупостях своего испорченного мнения, вошедшего в
неё.
Она извинилась за прежние, многократные поводы, в
которых она причиняла ему беспокойство, а
повернувшись к мистеру Гланвилю, на кого она смотрела
взглядом смешанной нежности и скромности –
произнесла:
«Отдаю вам себя, – сказала она, – со всеми моими
оставшимися несовершенствами, которые доставят вам
только, вызывающий сожаление, подарок к возвращению

вашей великодушной благосклонности, наложенной на
меня, подчиненно вам. Все-таки, так как я так счастлива,
как быть желанной для партнера, за жизнь с мужчиной
вашего смысла и чести. Постараюсь сделаться
достойной, как я смогу в такой благоприятной
возможности».
Мистер Гланвиль поцеловал руку, которую она подала
ему с выразительным молчанием, пока сэр Чарльз в
большей части вообразимой манере благодарил за честь,
которую она пожаловала обоим: ему самому и сыну,
этим союзом.

слова. То есть они имели привилегию соединить
богатства, экипажи, титулы и расходы.
В то время как мистер Гланвиль и Арабелла соединились
так хорошо в этом, как и во всяком достоинстве и
похвальном расположении ума.

Финал (FINIS).
** * **

Сэр Георг, втянутый в свои собственные проделки,
заметил самого себя под необходимостью
подтверждений обещаний, которые он сделал мисс
Гланвиль в течение своего соответствующего раскаяния.
А поэтому женился на той юной леди в то же самое
время, что и мистер Гланвиль и Арабелла были
соединены.

СНОСКИ:

Мы предпочитаем, читатель, выразить данное
положение, хотя в самых различных словах, так чтобы
благополучно избежать повторения, как намекать на то
прежнее упоминание о паре, которая была, в
действительности, обвенчана в обыденном принятии

3. Аркадия – область в центральной части Пелопоннеса
(Греция). В античной литературе и позднее (главным
образом в пасторалях XVI-XVIII вв.) изображалась
райской страной с патриархальной простотой нравов. В
переносном смысле счастливая страна.

1. Эрл – английский дворянский титул, соответствует
графскому.
2. Миддлесекс – одно из 39 исторических графств в
Англии, впервые упомянуто в 704 г., как средняя зона
между Уэссексом и Эссексом.

4. Мантуя или манто – было новой модой, возникшей в
1680 г. Вместо раздельного лифа и юбки мантуа свисала
с плеч до пола.
5. Сарсенет (sarcenet) – тип легкой шёлковой ткани.
6. Героини всегда говорят о себе во множественном
числе. (Сноска Автора).
7. Гинея – англо-британская золотая монета, имевшая
хождение с 1663 по 1813 год. Впервые отчеканена в 1663
году из золота, привезенного из колониальной Гвинеи,
отсюда и название монеты. Была основной золотой
монетой королевства.
8. Героини, хотя и полагают поцелуй руки большим
снисхождением к поклоннику, никогда не позволяли
этого без румянца и смущения. Между тем, не
колеблются, чтобы обнять его при каждом кратком
отсутствии. (Сноска Автора).
9. Статира (лат. Stateira, ум. около 395 г. до н. э.) – жена
персидского царя Артаксеркса II. Пользовалась любовью
в народе, любая женщина могла подойти и свободно
поприветствовать свою царицу. С помощью своих
приближенных Парисатиде удалось отравить Статиру.

(Ктесий, Персика, 53-57, 60-62. Плутарх, Сравнительные
жизнеописания).
10. Парисатида – дочь Артаксеркса I и вавилонянки
Андии (V в. до н.э.), жена и сестра Дария II, мать
Артаксеркса II, Кира и др. Среди всех сыновей она
выделяла Кира, которого безуспешно пыталась возвести
на престол. (Ктесий Книдский в изложении Фотия.
Персика, книга XVIII).
11. Клелия (лат. Cloelia) – легендарная римская девушка
из рода Клелиев, которая была отдана в заложники Ларсу
Порсенне. Сбежав, ночью переплыла реку Тибр с
другими римлянками. По требованию Порсенны римляне
выдали ее обратно, но Порсенна освободил её, разрешив
взять мужчин. Римляне воздвигли конную статую у
Святой дороги на Римском форуме (Тит Ливий. История
основания города, II, 13).
12. Мандана Мидии (584-559 г. до н. э.) – была
принцессой Мидии, а позже супругой Камбиса I
Агианского и матерью Кира Великого, правителя
Ахеменидов в Персии.
13. Артаксеркс – староперс. Artakhsathra,
«могущественный», (465-424 гг. до н. э.), персидский

царь, прозванный Долгоруким, вступил на престол после
умерщвления своего отца Ксеркса I и старшего брата
Дария.

британской оккупационной армией в Корфу. Согласно
древнегреческой надписи гробница была построена в
честь Менекрата.

14. Статира – старшая дочь персидского царя Дария и
жена Александра Великого. Арриан называет её
Барсиной, все остальные античные авторы именуют её
Статирой.

20. Мадлен де Скюдери (фр. Madeleine de Scudery, 16071701 гг.) – французская писательница, печаталась под
именем своего брата Жоржа де Сюдери,
представительница прециозной литературы. В романах
Скюдери развила концепцию постоянной возвышенной
любви, поглощающей всю жизнь человека, любви
самозабвенной, жертвенной, божественной. Для
Скюдери характерно свободное обращение с
историческим материалом. Изменены мотивировки
героев. Так судьба царя Мидии Кира II Великого (VI в.
до н.э.) изменена. У Скюдери им движет любовь к
Мандане. В круг персонажей введены реальные лица,
жившие в другое время: Солон, Фалес, Сапфо.
«Артаменес», или «Великий Кир» был призван стать
своего рода энциклопедией античности для светского
общества, будь то сведения о древнеегипетских нравах, о
пифагорейской философии или баснописце Эзопе.

15. Роман Готье де Кост де Ла-Кальпренед (фр. Gautier de
Costes de la Calprenede, 1610-1663) – «Клеопатра» (фр.
Cleopatre), 1647 г.
16. Роман Готье де Кост де Ла-Кальпренед «Кассандра»
(фр. Cassandre), 1642 г.
17. Романы Мадлен де Скюдери (фр.Madeleine de
Scudery): «Артамен, или Великий Кир», 1649-1653 гг., 10
томов (Artamene ou le Grand Cyrus); «Клелия, римская
история», 1654-1660, 10 томов (Clelie, histoire Romaine).
18. Сисигамбис – 400-330 годы до н.э. – мать Дария, из
семейства Эхеменидов, попала в плен к Александру
Великому.
19. Могила Менекрата построена около 600 г. до н.э. в
древнем городе Коркура, была обнаружена в 1843 г.

21. В основе сюжета романа Скюдери «Клелия, римская
история» лежит история Тита Ливия об отважной
римлянке Клелии, отданной царю этрусков Порсеннне в

качестве заложницы и бежавшей в Рим, переправившись
верхом на коне через реку Тибр. Скюдери далеко
отходит от правдоподобного изображения Древнего
Рима. В центре внимания любовные переживания. В
Клелию влюблены сын Порсенны Аронций и римлянин
Гораций Коклес. В романе 15 вставных новелл.
22. Сапфо – древнегреческая поэтесса и музыкант (около
630 г. до н.э., остров Лесбос – 572/570 г. до н.э.), автор
монодической мелики (песенной лирики). Была замужем
за богатым человеком, родила дочь. Существует легенда
о поэтессе: она влюбилась в моряка Фаона, который
презирал женщин и интересовался только морем.
Каждый день он уплывал на лодке, а Сапфо, по легенде,
дожидалась его возвращения на скале. Однажды Фаон не
вернулся, она бросилась в воду. Центром поэзии Сапфо
является любовь и страсть к разным персонажам обоих
полов. Ее стихи следует понимать в контексте седьмого
века до нашей эры. В них описываются сходные
романтические узы между участниками некоторого
кружка.
23. Клеопатра VII Филопатор – последняя царица
эллинистического Египта из македонской династии
Птолемеев (69 г. до н.э. август 30 г. до н.э.). Прославлена

благодаря драматической истории любви к римскому
полководцу Марку Антонию. Дети: Птолемей XV
Цезарион, Клеопатра Селена II, Алекандр Гелиос,
Птолемей Филадельф.
24. Гай Юлий Цезарь – древнеримский государственный
и политический полководец, писатель. Консул, диктатор,
великий понтифик с 63 г. до н. э. Убит 15 марта 44г. до н.
э. в Риме.
25. Птолемей XV Филопатор Филометор Цезарь,
известный под прозванием Цезарион – последний царь
Египта, правил в 44-30 годах до н.э. Сын египетской
царицы Клеопатры, по её собственным словам от Цезаря.
Однако сам Цезарь официально не признавал ребенка, и
о нем никому ничего не было известно до убийства
Юлия Цезаря. Убит Октавианом Августом после
разгрома Антония и Клеопатры.
26. Кай Юлий Цезарь Октавиан – первый римский
император (63 г. до н.э. – 14 г. н.э.). Принадлежал к
богатому и знатному роду. Юлий Цезарь, его
двоюродный дядя, в 45 г. до н.э. усыновил и назначив его
главным своим наследником. В 27.г. до н.э. О. сложил с
себя диктаторскую власть, за что получил от сената

название Augystus. Это имя впоследствии сделалось
титулом императора.

жизнь самоубийством в осажденной Октавианом
Александрии.

27. Баронет (англ. baronet) – наследственный дворянский
титул в Англии.

31. Массагеты – имя используемое античными авторами
для обозначения ираноязычного кочевого народа,
обитавшего на территории Скифии (Геродот, История, I,
203; Страбон, География, XI,8,7).

28. Кэндис – это женское имя из Библии, которое, по
одной из версий, происходит от термина «кандаке»,
титула королевы или матери королевы в древнем
африканском королевстве Куш, также означает чистый и
невинный. В греческих источниках Куш был известен
как Куш или Эфиопия.
29. Александр Гелиос – сын Марка Антония и
египетской царицы Клеопатры VII. В 37 г. до н.э. Марк
Антоний признал его своим законным сыном и женился
на его матери. В 34 г. до. н.э., планируя войну с
Арменией, Марк Антоний притворно предложил царю
Артабазу выдать за сына свою дочь. После победы над
Арменией он обручил сына с дочерью мидийского царя
Иотапой (Плутарх. Антоний, 53).
30. Марк Антоний (лат. Marcus Antonuus, 83-30 г. до н.э.)
– древнеримский политик и военачальник, участник
второго триумвирата 43-33 годов до н.э., трижды консул.
Был ближайшим соратником Юлия Цезаря. Покончил

32. Фалестрис (Thalestris) – царица амазонок. В 330 г. до
н.э. в степях около Каспийского моря явилась с отрядом
300 женщин перед Александром Македонским.
33. Амазонки – в древнегреческой мифологии народ,
состоящий исключительно из женщин, без мужей,
ходили в походы во главе своей царицы. По легенде
произошли от Ареса и Гармонии.
34. В центре сюжета романа Мадлен де Скюдери
«Артамен, или Великий Кир» («Artamène, ou le Grand
Cyrus», 1649-1653) стоит история любви Кира к
мидийской царевне Мандане, ради которой Кир служит
её отцу царю Киаксару под именем Артамена и едва не
погибает, будучи обвинен в измене. Как и в других
барочных романах, в «Артамене» нагромождено
множество галантно-героических приключений,
эффектных описаний, пространных диалогов и т. д. В

романе отражены главнейшие события политической
жизни Франции (времен Фронды и даются портреты её
участников, в частности принца Конде и мадам де
Лонгвиль.

выдали её обратно, но Порсенна освободил её, разрешив
взять мужчин. Римляне воздвигли конную статую у
Святой дороги на Римском форуме (Тит Ливий. История
основания города, II, 13).

35. Мандана Медия – была принцессой Медиа, супругой
Камбиса I Агианского, матерью Кира Великого,
правителя империи Ахеменидов Персии.

39. Аронций – в романе Скюдери – сын Порсенны. У
исторического Ларса Порсенны был сын Аррунт (лат
Arruns, ум. в 506 или 504 г. до н.э.), этрусский
военачальник.

36. Клеопатра VII Филопатор – последняя царица
эллинистического Египта из македонской династии
Птолемеев (69 г. до н.э. август 30 г. до н.э.). Известна
благодаря драматической истории любви к римским
полководцам (триумвирам) Юлию Цезарю, Марку
Антонию. Дети: Птолемей XV Цезарион, Клеопатра
Селена II, Александр Гелиос, Птолемей Филадельф.
37. Гай Юлий Цезарь – древнеримский государственный
и политический полководец, писатель. Консул, диктатор,
великий понтифик с 63 г. до н.э. Убит заговорщиками 15
марта 44 г. до н.э. в Риме.
38. Клелия (лат. Cloelia) – легендарная римская девушка
из рода Клелиев, которая была отдана в заложники Ларсу
Порсенне. Сбежав, ночью переплыла реку Тибр с
другими римлянками. По требованию Порсенны римляне

40. Киниска (4 век до н.э.) – спартанская принцесса,
первая женщина, победившая на Олимпийских играх.
Хотя женщины и не допускались на состязания даже в
качестве зрительниц, формально победителями заездов
были не возницы, а владельцы упряжек, поэтому данный
вид соревнований был единственным, в котором могли
участвовать и побеждать женщины. (Ксенофонт,
Агесилай, главва IX, 6. Павсаний, Описание Эллады,
книга VI, глава 1.6).
41. Олимпия – древнегреческий город в Элиде (северозападная часть Пелопоннеса), место культа Зевса и
проведенияОлимпийских игр.
42. Цесты – обложенные железом или ремнем пояс,
которым кулачные бойцы обматывали себе руки.

43. 7-ая олимпийская ода Пиндара в честь родосца
Диагора была записана золотыми буквами в храме
Афины в Линде. По легенде, когда Диагор был глубоким
старцем в 448 г. до н.э. его сыновья прославились
победами в кулачных боях и панкратионе. Они подошли
к своему отцу, увенчали его седую голову пальмовыми
ветвями, подняли на плечи и понесли через толпу. Люди
восторженно кричали: «Умри, Дагор, умри! Потому что
тебе больше нечего желать, разве только при жизни
вознестись к богам на Олимп». Сердце старого атлета не
выдержало. Диагор умер от счастья. (Марк Цицерон.
Тускуланские беседы).
44. Олимпийские игры (греч. Olympia) – в Древней
Греции общегреческие празднества и состязания (езда на
колесницах, пятиборье, кулачный бой, конкурс
искусств). Устраивались в честь бога Зевса с 776 г. до
н.э. в Олимпии один раз в 4 года. Продолжались 5 дней.
Отменены в 394 г. н.э. Варвары (не граждане) не
допускались к участию. Не пользовались правом
смотреть игры также женщины, кроме жриц Деметры.
Ристалище поэтов и скульпторов – боролись за личное и
городское призвание и внесение в реестр «чудес света»
времён этой олимпиады.

45. Алкивиад (450-404 г. до н.э.) – древнегреческий
афинский государственный деятель, оратор и полководец
времен Пелопонесской войны. Ученик Сократа. (Платон,
Алкивиад, 1. 103а. Геродот, 8. 17. Фекидид, 8.6. Плутарх,
Алкивиад. 6.
46. Баронет (англ. baronet) – наследственный дворянский
титул в Англии.
47. Олимпийские игры (греч. Olympia) – в Древней
Греции общегреческие празднества и состязания (езда на
колесницах, пятиборье, кулачный бой, конкурс
искусств). Устраивались в честь бога Зевса с 776 г. до н.
э. в Олимпии один раз в 4 года. Продолжались 5 дней.
Отменены в 394 г. н.э. Варвары (не граждане) не
допускались к участию. Не пользовались правом
смотреть игры также женщины, кроме жриц Деметры.
Ристалище поэтов и скульпторов – боролись за личное и
городское призвание и внесение в реестр «чудес света»
времён этой олимпиады.
48. Береника (28-79? г. н.э), иудейская царица, дочь
Ирода Агриппы I, сестра Ирода Агриппы II. Была
любовницей (наложницей) будущего императора Тита.
(Гай Светоний Транквилл, Жизнеописания. Дион Кассий,
Римская история, LXV, 15. Мадлен де Скюдери, Lettres

de Berenice a Titus, 1643. Жан Реньо де Сегре, Berenice,
1648-1650. Пьер Корнель, Tite et Berenice, 1670).
49. Мидия – зап. часть современного Ирана, к Востоку от
Загра и к Северу от Сузианы. До Каспийского моря
Мидия не достигала, будучи отделена от него племенами
кадусеев, амардов и др.
50. Древние греки называли Φαέθων (Фаэтон) Юпитер
(звезду Юпитера). По имени Фаэтона был назван тип
высокой коляски, в XVIII-XIX в., считался быстрым,
неустойчивым и опасным для пассажиров.
51. Персонаж романа «Великий Кир» Мадлен Скюдери.
52. Парфенос (греч. «дева») в Др. Греции. 1) прозвище
богини Афины. Отсюда название её храма на Афинском
Акрополе — Парфенон; 2) дочь Стафила и Хрисотемиды,
пользовалась особым покровительством Аполлона.
Вместе с сестрами не сберегла доверенный им погреб, в
котором хранились сосуды с вином. Боясь гнева отца,
девушки бросились со скалы, но были спасены
Аполлоном, перенесшим их в Херсонес (совр.
Севастополь), где они почитались как богини. ПарфеносДева имела в этом городе храм, отождествлялась с
Артемидой.

53. Клеопатра VII Филопатор – последняя царица
эллинистического Египта из македонской династии
Птолемеев (69 г. до н.э. август 30 г. до н.э.). Прославлена
благодаря историй любви к римским полководцам Юлию
Цезарю, Марку Антонию. Дети: Птолемей XV Цезарион,
Клеопатра Селена II, Александр Гелиос, Птолемей
Филадельф.
54. Фрасибул – тиран (административная должность)
милетский (V в. до н.э.) был влюблен в дочь Писистрата
и поцеловал её, что весьма разгневало мать девушки. Но
Писистрат выдал свою дочь за него (Плутарх. Изречения
царей и полководцев).
55. Гней Марций по прозвищу Кориалан – легендарный
герой Рима первых лет Римской республики. (Тит Ливий.
История Рима от основания, Кн. 2, 509-468 гг. до н.э.
Плутарх, Сравнительные жизнеописания).
56. Кориолан (Coriolanus) – древнеримский легендарный,
патриций и полководец V в. до н.э., перешедший на
сторону соперников Рима — вольсков. Возглавлял
войско вольсков, осаждавшее Рим, но уступив мольбам
матери и жены, снял осаду. Кориолану посвящена
одноименная драма Шекспира и увертюра Бетховена.

57. Фалестрис (Thalestris) – царица амазонок. В 330 г. до
н.э. в степях около Каспийского моря явилась с отрядом
300 женщин перед Александром Македонским. См.
Курций Руф.

62. Артабан – начальник дворцовой стражи у Ксеркса I.
Возглавил придворный заговор и убил царя. После
воцарения Артаксеркса I был убит вместе с сыновьями.
(Аристотель, Политиа, Книга V, глава VIII, пар. 14.).

58. Амазонки – в древнегреческой мифологии народ,
состоящий исключительно из женщин, ходили в походы
во главе своей царицы. По легенде произошли от Ареса и
Гармонии. В ранней истории Рима известны в связи с
набегами кочевых варварских племён под названием
«Амазоны».

63. Гайд-парк – королевский парк в центре Лондона.
Традиционное место политических митингов, празднеств
и гуляний.

59. Троя (Илион) – мифологический древний город на
северо-западе Малой Азии из греческого эпоса. Троя
была «обнаружена» в 1870-х гг. Г. Шлиманом при
раскопках холма Гиссарлык. Систематические раскопки
с кон. XIX в. открыли разные слои Трои начиная с эпохи
ранней бронзы (ок. 3000 до н.э.).
60. Вавилон – древний город в Месопотамии, к югозападу от современного Багдада. В XIX-VI вв. до н.э.
столица Вавилонии.
61. Артамен – полководец Артаксеркса I, был разбит
египтянами и афинянами в 463 г. до н.э.

64. Джон Драйден (John Dryden), 1631-1700гг. –
английский поэт, драматург, критик, баснописец,
сделавший основным размером английской поэзии
александрийский стих и способствовал эстетике
классицизма. Его влияние на современников велико,
поэтому период с 1660 по 1700 гг. в истории английской
литературы принято именовать «веком Драйдена».
65. Альманзор – Иль Мансур, Альманзор –
государственный деятель в мусульманской Испании, ум.
1002 г.
66. Артабан – царь Парфии, Аршак III, правил в 211-191
гг. до н.э.
67. Комедия «Модный брак» (Marriage a-la-mode) Джона
Драйдена, 1673 г., Лондон. Написана в сочетании прозы,
простого стиха и героических куплетов. В одной из

сюжетных линий Родофил влюблён в невесту своего
друга Паламеда Меланту. А его друг Паламед влюбился
в жену Родофила Доралис.
68. Гранада (исп. Granada) – город в Испании, столица
провинции Гранада.
69. Сенусерт III – фараон Древнего Египта, XII династии,
правил в 1872-1853 гг. до н.э.
70. Артамен – полководец Артаксеркса I, был разбит
египтянами и афинянами в 463 г. до н.э.
71. Мандана Мидии (584 -559 г. до н.э.) – принцесса
Мидии, старшая жена Камбиса I Агианского, мать Кира
Великого, правителя Ахеменидов в Персии.
72. Персия – латинизированное название исторической
области Парс, ныне Фарс (древнеперс. Парсуаш,
древнегреч. Персида). В этой местности жили иранские
племена, создавшие империю Ахеменедов. Иран до 1935
года в западных странах называли Персией.
73. Парисатида – дочь Артаксеркса I и вавилонянки
Андии (V в. до н.э.), жена и сестра Дария II, мать
Артаксеркса II, Кира и др. Среди всех сыновей она
выделяла Кира, которого безуспешно пыталась возвести

на престол. (Ктесий Книдский в изложении Фотия.
Персика, книга XVIII).
74. Лисимах (ок. 361-281 г. до н.э.) – сподвижник
Александра Великого, диадох, правитель Фракии с 323 г.
до н.э., царь Македонии с 285 г. до н.э. (Плутарх,
Сравнительные жизнеописания, Деметрий, 27. Павсаний,
Описание Эллады, I, 9. Юстин, Эпитома сочинения
Помпея Трога "История Филиппа", XV, 3. Аппиан,
Сирийские дела, 64).
75. Эфиопия – страна на востоке Африки. Название
восходит к древнегреч. айтхиопс "человек с обожженным
лицом". В русском языке Эфиопия была долгое время
известна как Абиссиния.
76. Клеомедонт – посол Филиппа Македонского (Тит
Ливий. История Рима от основания города. Кн. XXXII).
77. Мавритания (лат. Mauretania) историческая область
на северо-западе Африки (современные Алжир и
Марокко). В конце 2 тыс. до н.э. колонизована
финикийцами. С III в. до н.э. была под властью
Карфагена, с 146 г. до н.э. под римским влиянием.
78. Артемисия – супруга и сестра царя Мавсола II, затем
царица Киликии (353-343 гг. до н.э.).

79. Ранелаг – в честь ирландского виконта Ренела,
создавшего в 1742 г. Сады Ренела в Лондонсом Челси.
80. Улисс или Одиссей (греч. лат. Улисс, Ulisses, Ulixes)
в греческой мифологии царь Итаки, участник осады
Трои, главный герой "Одиссеи". Славился умом,
находчивостью, предприимчивостью и отвагой.
81. Сирены – в греческой мифологии полуптицыполуженщины, завлекавшие моряков своим пением и
губившие их. Переносно — соблазнительные красавицы,
чарующие своим голосом.
82. Дэвид Гаррик – английский актер, драматург,
директор театра Друри-Лейн, 1717-1779 гг.
83. Уильям Конгрив – английский драматург, английский
Мольер, умер 19 января 1729 г.
84. Парфянское царство – древнее государство к югу и
юго-востоку от Каспийского моря на территориях
современного Туркмении, Ирана, Ирака, Афганистана,
Пакистана. Возникло около 250 г. до н.э. в сатрапии
Парфия, подконтрольной Селевкидскому государству.
Просуществовало 470 лет. (Юстин «эпитома сочинения
Помпея Трога «История Филиппа»).

85. Клеомедонт – посол Филиппа Македонского. (Тит
Ливий. История Рима от основания города. Книга
XXXII).
86. Командор (от франц.) – одно из высших званий в
духовно-рыцарских орденах.
87. Олимп – наиболее высокий горный массив в Греции
(2917 м). Национальный парк. В греческой мифологии
Олимп — священная гора, место пребывания богов во
главе с Зевсом. Олимп — также собрание, сонм
олимпийских богов.
88. Фракия – историческая область на востоке
Балканского п-ова, между Эгейским, Черным и
Мраморным морями (от названия древнего населения —
фракийцы). Вост. Фракия с Эдирне (до р. Марица) — в
составе Турции, Зап. Фракия Греции, Сев. Фракия —
Болгарии.
89. Альциона – древнегреческая фессалийская
принцесса, а позже королева Фракии.
90. Амбионер – герой «The Pape, Or, The Innocent…»,
1692 г.
91. Тюрингия – земля Германии на востоке.

92. Клеоника – персонаж «Cleonice, princes of Bithynia: a
tragedy», автор Jogn Hole, 1775 г.
93. Сардия – библейское Сардис, столица Лидии в малой
Азии, рядом золотоносная река Пактол и подножие горы
Тмол.
94. Лигдамис, Тугдами, Дугдаме, царь ушедших из
Приазовья киммерийцев, в 645/644 и 639 гг. до н.э.
возглавил нашествие киммерийцев и фракийских треров,
был разбит при Эфесе, умер в Киликии.
95. Сардис – древний богатый город Лидии (ныне
Турция) на левом берегу реки Гермоса, а также столица
царя Крёза.
96. Лидия – в древности страна в западной части Малой
Азии, раньше называлась Мэонией.
97. Киликия – Малая Азия, Армения.
98. Мемнон – в древнегреческой мифологии сын Эос и
Титана, царь эфиопов. Его оружие изготовил Гефест. Он
привел большое войско эфиопов на защиту Трои. Убил
Антилоха, но и сам погиб от руки Ахилла.
99. Оксиатрес – упоминается в книге Квинта Курца
«жизнь Александра Македонского, Платона...»

100. Барсина – дочь персидского сатрапа Артабаза, жена
(наложница) Александра Великого. Умерла в 309 г. до
н.э. в Македонии.
101. Агильмонд – Агильмунд, Агимунди, король
лонгобардов, правил в конце 4 и начале V вв. Погиб в
сражении с аварами.
102. Сарматы – древний народ, состоявший из
ираноязычных племен, с IV в. до н.э. по первые века
населяли Европу от Дуная до Арала.
103. Фалестрис – мифическая амазонка, якобы
встретилась с Александром Македонским. Плутарх,
ссылаясь на письмо самого Александра, отвергал эту
историю. См. Курций Руфф.
104. Амазонками – мифология (матриархата) называет
племена, состоявшие исключительно из женщин, без
мужей, под предводительством своей «царицы»
образовавшие особое воинственное государство. Для
сохранения потомства А. вступали в связь с соседними
народами, отсылая им детей мужеского пола, девочек же
оставляли у себя, для приучения их к войне, и выжигали
им правую грудь, чтобы она не мешала натягиванию

лука. Отсюда произошло название "Амазонки", т. е.
безгрудые.
105. Каппадокия – область в центре М. Азии (на
территории современной Турции). Во 2-м тыс. до н.э. на
территории Каппадокии находилось ядро Хеттского
царства. В сер. III-I вв. до н.э. самостоятельное царство,
завоевано Римом (с 17 г. н.э. римская провинция). С XV
в. в составе Османской империи.
106. Скифия – степи, лесостепи и пустыни в Восточной
Европе и Средней Азии от Нижнего Подунавья до
Алтайских гор.
107. Мавритания – государство в Западной Африке,
омывается с запада Атлантическим океаном. Граничит с
Западной Сахарой на северо-западе, с Сенегалом на юговостоке, с Алжиром на северо-востоке, с Мали – на юге и
востоке. Финикийские мореплаватели к 3 тыс. до н.э.
дали лежавшей на крайнем Западе Африке территории
название Mauharim – «Западный край».
108. Юлия, дочь Кая Юлия Цезаря Октавиана Августа и
Стрибонии. Вела распутный образ жизни. За это была
осуждена Октавианом и выслана на остров. Светоний
пишет: «Сосланной Юлии он запретил давать вино и

предоставлять какие бы то ни было удобства; он не
допускал к ней ни раба, ни свободного без своего ведома
и всегда в точности узнавал, какого тот возраста, роста,
вида и даже какие у него телесные приметы или шрамы.
Пять лет спустя ей разрешено вернуться на материк.
(Светоний, Август. 65).
109. Кент – английское графство.
110. Суссекс, Сассекс, Сэссекс – историческое графство
на Юго-Восточной Англии, расположено на территории
древнего королевства Суссекс, на северо-востоке
граничит с Кентом, на севере с Сурреем, на юге с ЛаМаншем, на западе с Хэмпширом.
111. Дуврские проливы, Сужение Дувра – французский
Па-де-Кале – пролив в само узкой части Ла-Манша,
отделяющую Великобританию от Европы.
112. Мидлсекс – одно из 39 исторических графств
Англии, впервые упомянуто с 704 г. как средняя зона
расселения саксов между Уэссексом и Эссексом.
113. Эссекс – графство на юго-востоке Англии.
114. Темза – река на юге Англо-Британских островов.

115. Армения – государство в Закавказье. Основано IV-II
вв. до н.э. Расположено на севере Передней Азии, на
северо-востоке Армянского нагорья. Топоним Арменим
восходит в хурритскому названию, встречается в
Бехистунской надписи в 522 г. до н.э. Древнегреч.
название армян Melittinioi. (Ксенофонт. Киропедия).
116. Киликия – историко-географическая область на юговостоке Малой Азии. Название происходит от имени
мифического царя Килика (сына Агенора), который
вместе с двумя братьями отправился на поиски своей
сестры Европы. Во II тыс. до н.э. входила в Хеттское
царство. С XII по VI века до н.э. входила в Аххиява
(Микенская Греция). Далее сатрапия (область)
персидского царства. В 84 г. до н.э. вошла в состав
державы Великой Армении.
117. Филохипес – герой «Poems on Several Occassiongs»
Charles Cotton, 1689.
118. Солон – афинский законодатель, поэт, один из «семи
мудрецов» Древней Греции, между 640 и 635 гг. до н.э. –
около 559 г. до н.э.
119. Мавритания (лат. Mauretania) историческая область
на северо-западе Африки (современные Алжир и

Марокко). В конце 2 тыс. до н.э. колонизована
финикийцами. С III в. до н.э. была под властью
Карфагена, со 146 г. до н.э. под римским влиянием.
120. Панегирик – хвалебная песнь.
121. Готье де Кост де Ла Кальпренед (фр. Gauter de
Costes de La Calprenede) написал многотомный роман
«Кассандра» (1642-1645 г.).
122. Апеллес, Апел – древнегреческий живописец, в
окружении Александра Великого (370-306 г. до н.э.)
123. Dell Artamene, Ouero Gran Ciro, Portato dal Francefe
dal Conte Maiolino Bisaccioni, 1653 (См.: Австрийская
национальная библиотека).
124. Улица Граб-стрит до 19 века нищенская улица, где
жили обнищавшие писатели, начинающие поэты,
издатели, продавцы книг.
125. Сэмюэль Ричарсон (1689-1762) – английский
писатель, родоначальник «чувствительной»
сентиментальной литературы 18 и начала 19 в.
126. Сэмюэл Джонсон (англ. Samuel Johnson, 1709-1784)
– английский литературный критик, лексикограф и поэт
эпохи Просвещения, чье имя стало в англоязычном мире

синонимом второй половины 18 века. В 1744 г. получил
заказ на составление толкового словаря английского
языка. В 1750-1752 издавал журнал «Рэмблер», в
котором напечатал 203 «опыта» на этические и
литературные темы. Задачу своего журнала Джонсон
видел в том, чтобы назидать, а не развлекать.
127. Бат – город в Англии, местопребывание епископа и
главный город графства Сомерсет, на реке Эйвон. С
античности знаменит целебными источниками, имеется
курорт. Название переводится как «баня, чистилище».
128. Мессина – (лат. Messana) – город в итальянской
области Сицилия. История Мессины неразрывно связана
с морем и проливом Сцилла и Харибда. Мессина была
основана греческими колонистами из Халкида в 757 году
до н.э. В 5 столетии до н.э. принадлежала Афинам и
развилась в значительный торговый город. (Плутарх,
Жизнь Помпеи).
129. Фессалия – греч. Тесалия) – исторический регион на
северо-востоке Эллады на побережье Эгейского моря.
Фессалия занимает крупные и плодородные долины,
расположенные вдоль реки Пиньос и её притоков.
Фессалия считалась прародиной эолийских племен.
Древние обитатели Фессалии – пеласги.

130. Македония – историческая провинция Греции.
Территория принадлежала в различные исторические
периоды к разным государствам и империям – Пеонии,
Древней Македонии, Древней Персии (откуда и
проистекает стремление Александра Македонского и его
отца стать властителем всей Персидской державы),
Римской и Византийской империям, Болгарским
царствам, Сербскому царству, Османской империи.
131. Фартингейл – структура, используемая в женской
одежде в Западной Европе в 16, 17 веках, для поддержки
юбок.
132. Фермопилы – (букв. теплые ворота) – узкий проход
между горой Этой и южным берегом залива Малиакоса
из Фессалии в Локриду, получивший название от двух
горячих серных источников, находящихся по соседству с
ним. (Геродот. История. VII, 176). В истории Греции
Фермопильский проход был ареной важных военных
сражений.
133. Писистрат (ок. 600-528 гг. до н.э.) – афинский тиран
(выборный титул, аналог царя без наследования) с 561 г.
до н.э. Как рассказывает Плутарх («изречения царей и
полководцев», 30, 189с), молодой Фрасибул, будущий
тиран милетский, был влюблен в дочь Писистрата и

поцеловал её, что весьма разгневало мать девушки.
Однако Писистрат сказал: «Если наказывать тех, кто нас
любит, то что же делать с теми, кто на не любит?» – и
выдал дочь за Фрасибула.
134. Ликург - (800-730 г. до н.э.), древнеспартанский
законодатель, которому древние писатели приписывают
политическое устройство Спарты. (Плутарх, Биография
Ликурга, I. Геродот, История. Кн. 8, 131).
135. Феокрит (3 век до н.э.) – автор идиллий,
стихотворений, эпиграмм. В сборнике идиллий читатель
найдет общественно-политическую картину того
времени. Влюбленные пастухи и пастушки,
восторженные и поэтически настроенные, всегда
красивые и изящные, кокетливые и манерные с
жеманной наивностью – это буколистический комплекс
образов, созданный Феокритом.
136. Плутарх (46-127 г. н.э.) – родился в городе Херонее,
происходил из старинного рода. Славился не только как
энциклопедически образованный писатель, философ,
ученый, но и как честный человек, трудолюбивый,
добрый, снисходительный к гражданам. Около 105-115
гг. н.э. пишет "Сравнительные жизнеописания" –
биографии греков и римлян.

137. Геродот – родился в 484 г. до н.э. в малоазийском
городе Галикарнассе. Много путешествовал по
Средиземноморью, Египту, Италии. Умер по преданию
около 426 г. до н.э. Труды Геродота названные именами
муз, разделены на 9 книг всемирной истории.
138. Фукидид – родился в Аттике около 460-455 г. до
н.э., принадлежал к знатному и богатому роду. Был
обвинен в государственной измене и около двадцати лет
провел в изгнании. Умер около 396 г. до н.э. Историю
Пелопонесской войны описал до 411 г. до н.э.,
декларируя точность в подаче материала.
139. Мантуя или манто – было «новой модой»,
возникшей в 1680 г. Вместо раздельного лифа и юбки
мантуя свисала с плеч до пола.
140. Публий Овидий Назон (лат. Publius Ovidius Naso, 43
г. до н.э. – 18 г. н.э) – древнеримский поэт, автор поэм
"Метаморфозы" и "Наука любви", "Любовных элегий",
"Скорбных элегий". По одной из версий из-за
несоответствия пропагандируемых им идеалов любви
официальной политике императора Августа в отношении
семьи и брака был выслан из Рима в западное
Причерноморье до конце своей жизни.

141. Марк Агриппа – друг детства, зять Октавиана
Августа. Был фактически соправителем Августа. Муж
Юлии, дочери Октавиана Августа.
142. Анекдот – здесь историческое событие.
143. Карфаген – пригород Туниса, расположен на берегу
Средиземного моря. Город был основан финикийцами
или греками в 804 г. до н.э.
144. Сарды – Сардис, столица Лидии в Малой Азии,
вблизи реки Пактол и горы Тмол.
145. Скифия – степи, лесостепи и пустыни в Восточной
Европе и Средней Азии от Нижнего Подунавья до
Алтайских гор.
146. Александрия, по-турецки и по-арабски Искандеры
или Скандеры; укрепленный портовый город на берегу
Средиземного моря, в Египте, расположен на северозападе стороне Нильской дельты, на песчаной косе,
тянущейся с юго-запада на северо-восток и отделяющей
прибрежное озеро Мариут (Мареотис) от Средиземного
моря. Город основан Александром Великим, после
смерти которого был столицею и резиденцией
Птоломеев. При цезарях Александрия была вторым

городом Римской империи. Современная Александрия
расположена в 209 км. от Каира.
147. Клеомедон – отец Клеонета (IV в. до н.э.) –
упоминается у Плутарха в "Сравнительных
жизнеописаниях".
148. Эфиопия – страна расположена на востоке Африки.
Название восходит к древнегреч. айтхиопс "человек с
обожженным лицом". В русском языке Эфиопия
известна как Абиссиния.
149. Персия - латинизированное название исторической
области Парс, ныне Фарс (древнеперс. Парсуаш,
древнегреч. Персида). В этой местности жили иранские
племена, создавшие империю Ахеменидов. Иран до 1935
года в западных странах называли Персией.
150. Меркурий – здесь посланник.
151. Каппадокия – историческое название местности на
востоке Малой Азии на территории современной Турции.
Самое раннее упоминание Каппадокии датируется
концом VI в. до н.э. В нём указано древнеперсидское
название Хаспадуйя (Haspaduya) или "страна прекрасных
лошадей". Геродот пишет, что имя Каппадокия
употреблялось персами, а сами эллины называли

обитателей "белыми сирийцами". Армянские источники
называют Каппадокию Гамирк. Иосиф Флавий
отождествил их с библейским Мешехом, сыном Иафета.
(Иосиф Флавий. Иудейские древности. I, 6).
152. Клеобулина (6 век до н.э.) – древнегреческая
поэтесса, дочь одного из «семи мудрецов» Клеобула. В
поэзии использовала гексаметрический стих, сочиняла
загадки. Аристотель цитировал её в «Поэтике» и
«Риторике». Упоминается в драме Кратина
«Клеобулина». Фалес характеризовал её как женщину с
умом государственного деятеля.
153. Коринф – важнейший торговый город древней
Греции, благодаря положению на перешейке, на дороге
из Пелопонеса в сев. Грецию, между Коринфским и
Сардоническим заливами. Основание Коринфа относится
к доисторической эпохе. В очень отдаленные времена на
месте его поселились финикияне. Древнейшее греческое
население К. было Ионийское и эолийское; потом
пришли доряне и завоевали К. Власть над городом
перешла к третьей коринфской династии, Гераклидам
(две первых династии – Гелиады и Сизифиды).

154. Барсина (лат. Barsine, 363-309 гг. до н.э.) – дочь
персидского сатрапа Артабаза и «наложница»
Александра Великого, от которого родила сына Геракла.
155. Фразимед – персонаж древнегреческой мифологии.
Сын Нестора и Анаксибии (либо Евридики). Отец Силла.
Участник Троянской войны. Сидел в троянском коне.
(Павсаний, Описание Эллады, II, 18, 8. Гомер, Одиссея,
III, 39).
156. Барсина – дочь персидского сатрапа Артабаза и
«любовница» Александра Македонского. Умерла в 309 г.
до н.э. Оксиатрес см. Квинт Курций «Жизнь Александра
Македонского, Платона...»
157. Мидия – зап. часть современного Ирана, к Востоку
от Загра и к Северу от Сузианы. От Каспийского моря
была отделена племенами кадусеев, амардов и др. Страна
делилась на собственную или Великую Мидию (теперь
Иракаджеми) и Атропатену (Азербайджан). Жители,
арийцы, распадались, по Геродоту, на 6 племён. Страна
гористая и холодная, но богата плодородными долинами;
славилась лошадьми, солью и смарагдами.
158. Ассирия у греков и римлян, Ассур по-ассирийски,
Атура (Athura) у древ. Персов и Ашур у иудеев. Под

этими названиями известна простирающаяся на 165000
кв. км. местность, северная часть которой соответствует
приблизительно нынешнему южн. Курдистану. Это
верхняя часть месопотамской равнины, неотделяемая от
лежащей к югу Вавилонии никакой естественной
границей. На севере граничат арм. Нифатские горы, на
востоке – мидийские Цагрос и Хоатрос, на западе Тигр
не составляет границы, так как собственно Ассирия
включает часть северной Месопотамии. По сведениям
Ктезия, сообщаемым на основании мидоперсидских
источников, основателем ассирийского могущества был
Нин и его жена Семирамида строители Вавилона.
Государство, основанное Нином и Семирамидой,
просуществовало 1360 лет.
159. Артаксеркс (др.-перс. Артахшасса, что означает
«Владеющий праведным царством», лат. Artaxerses) –
пресидский царь из династии Ахеменидов, правил в 404359 гг. до н.э.
160. Спитридат – пресидский сатрап Ионии и Лидии.
Умер в 334 н. до н.э. Сражался против Александра
Македонского. Был убит. (Арриан. Анабасис
Александра. I,12.8, I. 15.7-8, I. 16.3, I. 17.7. Диодор
Сицилийский. Историческая библиотека. XVI. 47.2,

XVII. 19.4, XVII. 20.2-7. Плутарх. Сравнительные
жизнеописания. Александр. XVI.
161. Кассандра (Kassandra) – по Гомеру красивейшая из
дочерей Приама. При взятии Трои досталась в добычу
Агамемнону, который привез её с собой в Микены, где
она была убита вместе с ним Клитемнестрою. Аполлон
дал ей дар прорицания, но и наказал тем, что никто не
слушал её предсказаний.
162. Тиберий – Tiberius Claudius Nero (42 г. до н.э. – 37 г.
н.э.). Правитель 14 г. н.э. до смерти под именем Tiberius
Caesar Augustus. После смерти не был причислен к сонму
богов.
163. Воксхолл – название района на берегу реки Темзы,
где норманнский купец Фульк де Брант купил дом в
начале 13 века. Первоначально это место называли «Дом
Фулка», а потом Воксхолл.
164. Лисимах (ок. 361-281 г. до н.э.) – сподвижник
Александра Великого, диадох, правитель Фракии с 323 г.
до н.э., царь Македонии с 285 г. до н.э. (Плутарх,
Сравнительные жизнеописания, Деметрий, 27. Павсаний,
Описание Эллады, I, 9. Юстин, Эпитома сочинения

Помпея Трога "История Филиппа", XV, 3. Аппиан,
Сирийские дела, 64).
165. Собор святого Павла – (St. Paul`s Cathedral) –
англиканский собор, посвященный апостолу Павлу.
Находится на вершине холма Ладгейт-Хилл в Лондоне.
166. Лукулл – римский военачальник и политический
деятель из плебейского рода Лициниев, консул 74 г. до
н.э. В памяти народов остались расточительство и
обжорство Лукулла, роскошные «лукулловы пиры»,
которые вошли в поговорку.
167. Ирокомическое – поддельные героические сатиры,
пародии, которые высмеивают стереотипы героев,
преувеличивая героические качества до абсурда.
168. Гермиона – в древнегреческой мифологии дочь царя
Спарты Менелая и Елены Прекрасной.
169. Александр IV – македонский царь IV-III век до н.э.
170. Деметрий I Полиоркет – сын Антигона Одноглазого,
правивший в Македонии в 294-288 гг. до н.э. (Плутарх,
Сравнительные жизнеописания: Деметрий, 25, 30, 32,
53).

171. Деидамия – дочь Эакида (IV-III век до н.э.) –
представительница эпирского царского рода Пирридов,
супруга двух македонских царей. В юности была
сосватана за малолетнего сына Роксаны Александра IV,
законного наследника Александра Великого. В 303 г. до
н.э. во время празднеств в Аргосе Деидамию взял в жены
Деметрий I Полиоркет. Она стала его третьей законной
супругой. (Диодор Сицилийский, Историческая
библиотека, XIX, 35,5. Плутарх Сравнительные
жизнеописания: Пирр, 1,4,7, Деметрий, 25,30,32,53.
Юстин, Эпитома сочинения Помпея Трога, XIV, 6,3).
172. Ричмон – город в Великобритании в районе
Ричмонд-апон-Темс Большого Лондона, на расстоянии
примерно 13 км от Чаринг-Кросс. Основан в 16 веке.
Престижный район на берегу Темзы, его визитная
карточка – тихие Сады Кью.
173. Галлия (лат. Gallia) – римское название
исторической части Европы, ограниченной руслом реки
Рубикон, Аппенинами, руслом реки Макра, побережьем
Средиземного моря, Пиренеями, Атлантическим
океаном, руслом реки Рейн и Альпами. Впервые
упомянуто Катоном Старшим в 168 г. до н.э.

Современная территория составляют Францию, Бельгию
и Северную Италию.
174. Туикенем (англ. Twickenham, в России
употребляется название Твикенхэм) — западное
предместье Лондона, находящееся в Лондонском Боро
Ричмонд-апон-Темс, расположенное в 16 км к югозападу от Чаринг-Кросса вверх по Темзе. С 1965 года
входит в состав Большого Лондона.
175. Этот энигматический способ речи, такие случаи есть
в великом употребление в огромных французских
романах, так как сомнение и замешательство есть повод
обоим: обвиняемому и обвинителю дать начало к
большому количеству последующих заблуждений
вследствие таких авантюр (речевых). (Прим. Автор).
176. «Восхищенный этим Порсена вступил в мирные
переговоры и прекратил войну, взявши заложников.
Среди них была девица Клелия, которая обманувши
стражу, переплыла через Тибр к своим; а когда её
возвратили Порсене, тот с честью отпустил её, а во славу
ей была поставлена конная статуя». (Тит Ливий. История
Рима от основания города. Ab urbe condita. Книга 2)
177. Темза – река на юге Великобритании.

178. Тибр – река в Италии.
179. Кью-Лайн – Королевский переулок.
180. Уильям Шекспир (William Shakespeare, 1564-1616
гг.) – английский поэт, драматург, актер.
181. Ричардсон. (Прим. Автор).
182. «Кларисса». (Прим. Автор).
183. Автор журнала Сэмюэль Джонсон «Рамблер» (англ.
The Rambler). Задачу своего журнала Джонсон видел в
том, чтобы назидать, а не развлекать. (Прим. Автор).
184. Лукман, также Локман (XI в. до н.э.), древний
мудрец, почитаемый в исламе, как праведник. «По
Масуди он был нубийский невольник, живший во
времена Давида». Именем Лукмана названа 31 сура
Корана. (Брокга́уз, Ефро́н (Ф.А. Брокгауз – И.А. Ефрон)
— российское, а затем советское издательство,
существовавшее в 1889-1930 годы. 82 т. и доп. 4, СПб.,
1890-1907).
185. Эзоп (VI в. до н.э.) – легендарный древнегреческий
поэт-баснописец.
(Перевод и сноски: Н. Н. Гуреевой. 2017-2020 гг.)

своему поклоннику, которое читатель, может быть, не вообразит
самым сочувствующим......................................................................... 13
ОГЛАВЛЕНИЕ
Шарлотта Леннокс.......................................................................................... 1
СУМАСБРОДСТВО ЖЕНСКОГО ПОЛА, ИЛИ АВАНТЮРЫ
(приключения) АРАБЕЛЛЫ. ......................................................................... 1

ГЛАВА 5. В которой один предположил авантюру, закончил однако
при надежде, что нечто иное произойдет. .......................................... 16
ГЛАВА 6. В которой авантюра, в самом деле, заканчивается, хотя
может быть не так, как читатель ожидал. ........................................... 21

РЕМАРКА. ..................................................................................................... 1

ГЛАВА 7. В которой некоторые противоречия очень счастливо
примирились. ......................................................................................... 24

Шарлотта Леннокс.......................................................................................... 3

ГЛАВА 8. В которой промах в главной церемонии поправляется... 30

СУМАСБРОДСТВО ЖЕНСКОГО ПОЛА, ИЛИ АВАНТЮРЫ
АРАБЕЛЛЫ. ................................................................................................... 3

ГЛАВА 9. В которой поклонник сурово наказан за проступки,
которые читатель никоим образом не обнаружит, если ему не
расскажут. .............................................................................................. 33

ПРЕДИСЛОВИЕ. ........................................................................................ 3
ТОМ 1. ............................................................................................................. 4
КНИГА 1. .................................................................................................... 4
ГЛАВА 1. Содержит обращение во дворе, ни новые, ни
удивительные. Некоторые тщетные добавления к хорошему
дамскому образованию. Скверные результаты причудливого
обучения, которое, некоторые скажут, заимствованы из Сервантеса.
.................................................................................................................. 4
ГЛАВА 2. Содержит описание дамской одежды по моде не более
чем две тысячи лет тому назад. Начало приключения, которое
представляется, чтобы посулить важную часть. ................................. 8
ГЛАВА 3. В которой приключение идёт в привычной манере........ 10
ГЛАВА 4. Ошибка, которая не вызовет больших последствий.
Чрезвычайное объяснение на поведение. Пример сострадания леди к

ГЛАВА 10. Содержит несколько инцидентов, в которых читатель
надеется быть заинтересованным. ....................................................... 40
ГЛАВА 11. В которой последовательный спор был несвоевременно
прерван. .................................................................................................. 49
ГЛАВА 12. В которой читатель найдет образец истинной
патетической речи Орундата. Случай из книг. .................................. 53
ГЛАВА 13. Приключения книг продолжаются.................................. 61
КНИГА 2. ................................................................................................... 64
ГЛАВА 1. В которой приключения книг счастливо завершаются. .. 64
ГЛАВА 2. Которая содержит очень естественный случай. .............. 66
ГЛАВА 3. В которой наслаждение от утешительного визита и
другие серьезные вопросы. .................................................................. 68
ГЛАВА 4. Которая содержит немного обыденных случаев, только
устроенных в новом освещении. ......................................................... 77

ГЛАВА 5. История мисс Гровс, смешанная с некоторыми самыми
смешными замечаниями. ..................................................................... 82

ГЛАВА 8. В которой мы надеемся, что читатель будет по-иному
тронут. .................................................................................................. 158

ГЛАВА 6. Содержание которой рассудительный читатель едва
одобрит. ................................................................................................. 90

КНИГА 4. ................................................................................................. 163

ГЛАВА 7. Которая использует Олимпийские игры. ......................... 93

ГЛАВА 1. В которой наша героиня обнаруживает свое знание в
астрономии. ......................................................................................... 163

ГЛАВА 8. Которая заканчивается превосходной моральной
сентенцией............................................................................................. 99

ГЛАВА 2. В которой очень пленительная беседа удалилась,
закончившись. ..................................................................................... 169

ГЛАВА 9. Содержит некоторые смешные рассказы....................... 103

ГЛАВА 3. Объяснение любви и красоты. Необходимые качества
героя и героини.................................................................................... 174

ГЛАВА 10. В которой наша героиня возьмется за самое опасное
приключение. ...................................................................................... 109
ГЛАВА 11. В которой леди замечательно спаслась. ....................... 117
КНИГА 3. ................................................................................................ 127
ГЛАВА 1. Две беседы о заблуждении, из которых читатель сможет
отобрать большую часть. ................................................................... 127
ГЛАВА 2. Торжественное совещание. ............................................. 133
ГЛАВА 3. В которой собеседование приходит к концу не очень к
удовлетворению влюбленного, но как раз соответственно правилам
романа. ................................................................................................. 136

ГЛАВА 4. В которой наша героиня привлечена к новому
приключению. ..................................................................................... 181
ГЛАВА 5. Глава заблуждений. .......................................................... 187
ГЛАВА 6. В которой заблуждения продолжаются. ......................... 193
ГЛАВА 7. В которой заблуждения все-таки не очистились. .......... 196
ГЛАВА 8. Которая содержит несколько неизбежных значений
предыдущих заблуждений. Монолог в любовном письме. ............. 201
ГЛАВА 9. Содержит любовное письмо в героическом стиле с
некоторыми случайными рассуждениями Лючии, полными ума и
простоты............................................................................................... 204

ГЛАВА 4. В которой наша героиня сильно обманулась в надежде.
.............................................................................................................. 139

ТОМ 2. .......................................................................................................... 208

ГЛАВА 5. Некие инструкции для рассказа истории. ...................... 143

КНИГА 5 .................................................................................................. 208

ГЛАВА 6. Настоящая героическая глава. ........................................ 147

ГЛАВА 1. Диспут очень учено управлялся двумя дамами, в котором
читатель может воспользоваться той частью, которая ему будет
угодна. .................................................................................................. 208

ГЛАВА 7. В которой наша героиня подозревалась в бессердечности.
.............................................................................................................. 153

ГЛАВА 2. Которая вдалбливает самым умелым примером, что особа
не будет слишком поспешной в разрешении вопроса, который особа
не вполне понимает. ........................................................................... 217
ГЛАВА 3. В которой наша героиня находится в некотором
небольшом замешательстве. .............................................................. 223
ГЛАВА 4. Где леди выпутывается от своего прежнего
замешательства к великому изумлению, как мы полагаем, читателя.
.............................................................................................................. 226
ГЛАВА 5. Которая открыла бы нечто. Прежние заблуждения
продолжились, а другие оправдались к большому удовольствию
двух особ, посреди кого, читатель, мы надеемся, обретет третьего.
.............................................................................................................. 232

ГЛАВА 6. В которой будет видно, что дама так же великодушна,
как и её поклонник. ............................................................................. 275
ГЛАВА 7. Содержит происшествие вполне как правдоподобное, как
и всякое в романах Скюдери. ............................................................. 278
ГЛАВА 8. Единственная битва сражение с громадной храбростью, и
описана с удивительной точностью. ................................................. 281
ГЛАВА 9. В которой читатель найдет описание красоты в стиле
истинно возвышенном. ....................................................................... 284
ГЛАВА 10. Где сэр Георг завершает свою историю, которая
вызывает непредвиденный результат................................................ 290
ГЛАВА 11. Содержит исключительно несколько выводов, что
тянулись из предыдущих глав. .......................................................... 295

ГЛАВА 6. Содержит некий рассказ о Фалестрис, королеве амазонок
вместе с иными смешными рассказами............................................ 239

КНИГА 7. ................................................................................................. 299

КНИГА 6. ................................................................................................ 245

ГЛАВА 1. За краткость которой продолжение следующей
приготовит некое вознаграждение. ................................................... 299

ГЛАВА 1. Содержит начало истории сэра Георга, в которой
изобретательный рассказчик точно скопировал слог романа. ....... 245
ГЛАВА 2. В которой сэр Георг продолжал свою удивительную
историю, которая имеет отношение к большой части изумительного
примера доблести, исключительно сравниваемой с теми самыми
великими Орундатом, Цесарио и тому подобных. .......................... 256
Глава 3. Любовь, приключения после романного вкуса. ................ 260
ГЛАВА 4. Приключение продолжается. .......................................... 266
ГЛАВА 5. Выдающийся пример великодушия в возлюбленном,
несколько похожее на того знаменитого Артаксеркса в «Кассандре»
(). .......................................................................................................... 271

ГЛАВА 2. Не так длинна, как первая намечалась, но содержит, тем
не менее, неожиданное приключение в дороге. ............................... 301
ГЛАВА 3. Которая заключает достоверный кусок истории. .......... 304
ГЛАВА 4. В которой одна из причуд героини оправдана
некоторыми иными вполне, как причудливыми. ............................. 307
ГЛАВА 5. Содержит некоторые исторические анекдоты, истина
которых, может быть, подвергнута сомнению, потому что они не
упомянуты какими-нибудь историками............................................ 309
ГЛАВА 6. Которая содержит некоторые превосходные правила для
насмешек. ............................................................................................. 314

ГЛАВА 7. В которой автор снисходит к очень маленькому
описанию одежды нашей героини. ................................................... 316

ГЛАВА 6. Содержит нечто, которое на первое зрение может,
возможно, поставить в тупик читателя. ............................................ 382

ГЛАВА 8. Некоторые соображения очень соответственны, а иные
неподходящи для места собрания. .................................................... 320

ГЛАВА 7. В которой, если читатель не предвидел этого, он найдет
растолкование некоторых кажущихся несообразностей в
предыдущей главе. .............................................................................. 385

Глава 9. Будучи главой сатирического рода. ................................... 327

ГЛАВА 8. Которая завершает восьмую книгу. ................................ 389

ГЛАВА 10. В которой наша героиня оправдывает свои собственные
представления некоторыми самыми знаменитыми примерами. .... 330

КНИГА 9. ................................................................................................. 390

ГЛАВА 11. В которой наша героиня ошибается, дает повод для
большого множества иных заблуждений. ........................................ 337

ГЛАВА 1. В которой рассказывается о замечательном приключении.
............................................................................................................... 390

ГЛАВА 12. В которой наша героиня примиряется с
уничижительным происшествием припоминанием приключения в
романе, подобным её собственному. ................................................ 342

ГЛАВА 2. Которая заканчивается самым неблагоприятным
предсказанием для нашей героини. ................................................... 397

ГЛАВА 13. В которой сумасбродство нашей героини будет
считаться, возможно, склонным к экстравагантному продолжению.
.............................................................................................................. 349
ГЛАВА 14.Диалог между Арабеллой и Лючией, в котором
последняя, кажется, имеет преимущество. ...................................... 359
КНИГА 8. ................................................................................................ 362
ГЛАВА 1. Содержит беседу, на которую ссылались в последней
главе предшествующей книги. .......................................................... 362
ГЛАВА 2. В которой наша героиня, как мы предполагаем,
продемонстрирует себя в двух самых различных освещениях. ..... 365
ГЛАВА 3. Противоположность продолжилась. .............................. 369
ГЛАВА 4. В которой мистер Гланвиль произведет безуспешную
попытку на Арабеллу. ........................................................................ 376
ГЛАВА 5. В которой дан ход самомуособенному характеру. ...... 379

ГЛАВА 3. В которой Арабелла испытывает другое замечательное
приключение........................................................................................ 400
ГЛАВА 4. В которой рассказывается история принцессы Галлии.404
ГЛАВА 5. Самая таинственная глава. ............................................... 410
ГЛАВА 6. Не значительно проще, чем предыдущая. ...................... 413
ГЛАВА 7. В самом деле, содержит небольшие дела, однако
прелюдию к большему........................................................................ 417
ГЛАВА 8. Которая познакомит читателя с двумя самыми
чрезвычайными несчастными злополучиями. .................................. 421
ГЛАВА 9. Которая откроет содержащуюся информацию вполне
необходимую для правильного понимания этой истории............... 424
ГЛАВА 10. В действительности короткая глава, но обильная делом,
имеющим значение. ............................................................................ 430
ГЛАВА 11. Будучи по авторскому мнению самой лучшей главой в
этой истории. ....................................................................................... 433

ГЛАВА 12. В которой история заканчивается................................. 450
** * ** .................................................................................................. 452
СНОСКИ: ................................................................................................... 452
ОГЛАВЛЕНИЕ ....................................................................................... 473