Несобранная проза [Михаил Алексеевич Кузмин] (fb2) читать постранично, страница - 3

изображала Средиземное море и т. п., но Илья Васильевич не боялся быть смешным, как и подобает всякому изобретателю и великому человеку! Если бы Галилей и Колумб боялись прослыть сумасбродными чудаками, мы, может быть, до сих пор сидели бы без Америки. Шубкин не считал себя за великого человека, даже удивился бы, узнав, что он, Илья Васильевич, что-то изобрел. Он мечтательно и практически пользовался своими планами и гипотезами. Подобные занятия имеют то преимущество, что, при некотором усилии воли, всегда могут совпадать с вашими желаниями. У меня был знакомый, вычислявший значение цифры 7 в жизни великих людей! Если даты не делились на семь, он прибавлял или отнимал любую цифру. Например: умрет разбираемый поэт 50 лет, мой приятель пишет 50 – [7 × 7] + 1 или [7 × 7] + 7/7 и т. д. Если его кончина отстоит на семь лет не от знаменательной даты (женитьбы, рождения первого сына, нового чина, выхода книжки), то незначительные факты принимаются за выдающиеся события: новый фрак, переезд на другую квартиру, легкое нездоровье, ссора с женой – всё идет в счет. При такой системе, вся постройка приобретает, если не очень убедительный, то замечательно стройный характер.

Илья Васильевич скорее всего был поэт без возможности применить иным способом свои поэтические способности: в своем роде министр без портфеля, он очень конкретно увлекался своей теорией, вкладывая в своё увлечение такую наивную жажду точности, что его искренно огорчало отсутствие в Петрограде некоторых морей и решительно уже всех горных цепей. Зато, в соответствии нравов и обычаев разных кварталов города с этнографическими особенностями Абиссинии или Ирландии, фантазия г-на Шубкина не знала удержа и предела. Это было тем более удивительно, что Илья Васильевич был изрядный знаток фольклора, но часто случается, что слишком близкое изучение предмета заставляет находить сходство в вещах, совершенно не имеющих ничего общего между собою.

Может, кто-нибудь представит себе моего героя в виде чудака, оборванного старого холостяка, живущего в мансарде среди фолиантов и крыс, с которым грубо обращается усатая и «честнейшая» кухарка. К сожалению, г. Шубкин был одет опрятно, жил в двух уютных, чистых комнатах у тихой и болезненной дамы, где за ним ходила ловкая и тоже очень тихая и приветливая горничная Поля, был аккуратен, косил на левый глаз и имел только тридцать лет от роду и маленькое, востроносое, несколько птичье лицо, украшенное поминутно сваливающимся пенснэ. Правда, он был холост, но еще не приобрел привычек закоренелого холостяка. Даже свои путешествия по разным странам он совершил размеренно и по какому-то, ему одному известному, плану, лишь в крайних случаях позволяя себе отклониться от принятой линии и отправиться, скажем, в Сибирь за булками, когда ему следовало бы исследовать Испанию. Илья Васильевич был мало сообщителен, но он был человек, и ему было бы невозможно жить, не делясь ни с одной душой своими заветнейшими мыслями. Для этой надобности у него был друг Вася Петрученко – неразговорчивый хохол, ничему не удивлявшийся и хранящий всегда такой вид, словно все, что вы говорите или собираетесь сказать, ему давно уже известно.

Обыкновенно эта неспособность удивляться не сердила Ильи Васильевича и даже казалась довольно удобным достоинством, позволяя ему делиться со своим другом самыми сумасбродными планами и развивать невероятные аналогии, но на этот раз, в этот день, с которого начинается мой рассказ, Шубкин даже покраснел от неудовольствия, когда на показанное ему письмо Петрученко даже не промычал, а лицо его сохраняло безмятежное и оскорбительное равнодушие. Между тем, письмо было таково, что должно было бы взволновать самого закоренелого стоика и заставить радоваться всякого, кто хотя бы шапочно был знаком с Ильей Васильевичем. Письмо было необыкновенно и ясно доказывало, что идеи Шубкина – не метания, не иллюзии, не одиночные выдумки, а возникают уже в других умах, имеют заразительность и, что называется, носятся в воздухе. Да, вот, посудите, сами. На большом листе бумаги, ненадушенном, приличным женским почерком было изображено следующее:

«Многоуважаемый г. Путешественник, я думаю, Вам не будет неприятно знать, что Ваша слава достигла и далёкой Норвегии, и здесь есть у Вас поклонники и почитатели. Если судьба Вас занесет в наш край, помните, что всегда Ваши друзья будут горды и счастливы оказать Вам гостеприимство».

Затем шла совсем простая приписка, которая Шубкину не показалась противоречащей только что приведенным строкам:

«Хотя мы с Вами незнакомы, многоуважаемый Илья Васильевич, но я была бы рада видеть Вас у себя в среду в пять часов. Я почему-то крепко надеюсь, что Вы исполните мою просьбу».

Следовала подпись – Елизавета Монт и васильеостровский адрес.

Илья Васильевич покраснел, видя, что васино лицо пребывает спокойным невозмутимым, и, тщательно сложив письмо, спрятал его в письменный стол, но Петрученко на этот раз не удивлялся не по общему свойству своего