Упавшие с небес [Майский День] (fb2) читать онлайн

Упавшие с небес

Глава 1

Забот оказалось столько, что я не знал, как с ними окончательно разобраться. В санитарном контроле пришлось долго доказывать, что судно у меня новое и подлежит только постановке на учёт, а никак не проверке. То ли их база что-то наврала, то ли меня опять нагрели при оформлении документов, но разговор двух параноиков грозил затянуться до конца рабочего дня.

Выпутавшись из этой неурядицы, я вылетел в бесконечный кольцевой коридор станции, щедро продуваемый свежим ветром от поочерёдных вентиляторов и несколько минут пытался сообразить, какие ещё неотложные задачи я могу решить прямо сейчас и стоит ли это делать, рискуя нагородить новых проблем вместо улаживания старых. Голова соображала не так чтобы хорошо, во рту совершенно пересохло, в глазах плавали не то мухи, не то блики фейерверка — я окончательно не решил.

Прямо перед носом высветилась реклама какого-то питательного заведения, и я машинально притормозил. Порылся в карманах в поисках завалявшихся монеток, посмотрел на свои браслеты: кредитный, дебетовый и коммуникационный, а потом бесхитростно заскочил в ватерклозет кафе и вволю напился бесплатной воды из-под крана.

В голове немного прояснилось: как видно в разжиженном состоянии мой мозг работал лучше, нежели в твёрдом, и я вспомнил, что нужно ещё посетить агентство по найму. Я оформил там заявку, и, хотя за все дни, прошедшие с покупки корабля, никто так и не откликнулся на более чем скромное предложение, не оставлял надежды обзавестись персоналом.

Переговорную я арендовал на час и моё время уже шло. Контора тоже работала не допоздна, но я как раз успевал, потому свернул на правильном радиусе и скоро переступал нужный порог. Входной сканер пискнул, считывая данные со стояночного браслета, а дежурный автомат тут же сообщил что меня ждут в помещении номер восемь, и напоследок пожелал удачи бархатным модулированным голосом.

Везение мне требовалось всегда, вот только судьба за последние столетия ни разу им не побаловала. Как у меня с этим обстояло раньше, я не знал — память заблокировали так качественно, что пробить барьер с нынешними возможностями не стоило и стараться, хотя я, конечно, пробовал. Кто бы на моём месте поступил иначе?

В очередной раз запретив себе об этом думать, я отыскал нужный кабинет и вошёл. В крошечной приёмной сидели целых два человека. Я слегка оторопел. Собирался взять любого, кто рискнёт разделить тяготы начального экономического разгона с небогатым, хотя скорее нищим, владельцем малого торгового судна и не готовился к тому, что придётся выбирать.

Я скомкано поздоровался и предложил первому в очереди заходить в крошечную переговорную. Агентство гарантировало полную приватность бесед и доступ в контролирующую сеть. Я не слишком верил рекламе, впрочем, и скрывать в данный момент ничего не намеревался.

Кресло напротив занял юноша с волосами, выкрашенными во все цвета радуги. Рубашка его тоже не оставляла глазам надежды и избавления от колористических мук, зато штаны оказались предельно строгими и элегантными. За птичьими завесами я не сразу разглядел лицо кандидата в напарники, скорее нахальное, чем решительное. Документы оказались в порядке, хотя послужной список настораживал. Парень часто менял работу, а это говорило о склочном характере или слабой компетентности. Не скажу, что он мне приглянулся, хотя с отчаяния я был готов взять любого, но тут вспомнил о втором человеке в приёмной и попросил яркоокрашенного подождать, пока я беседую с его конкурентом. Юноша снисходительно кивнул, как видно вполне уверенный в своих правах на меня и предлагаемую работу, вышел, а в комнатку ступил другой соискатель. Точнее — другая. Я только теперь сообразил, что это женщина.

Совершить ошибку в данном случае мог любой: рослая, крепкая, широкоплечая — она действительно с первого взгляда походила на молодого мужчину. Облик дополняли короткая стрижка и отсутствие украшений.

Полётная карта так удивила, что я поднял глаза от контрольной таблицы и ляпнул глупость, которую серьёзному судовладельцу произносить никак не следовало:

— У тебя же отличный послужной список и последнее место работы — просто сказка. Я ведь не могу предложить ни комфорта, ни престижа, ни таких денег. Новый корабль, первый рейс…

Бизнесмен из меня получался, конечно, тот ещё. Мысленно дав себе пинка, я попытался сообразить, как исправить ситуацию, когда претендентка на должность, не дожидаясь моих оправданий, спокойно ответила:

— Знаю. Видишь ли, я вдова. После смерти мужа мне стало трудно находиться среди большого количества людей. Особенно тех, кто знал меня прежде. Ну, ты понимаешь.

— Нет, — честно ответил я, — но это и не моё дело. Чего-чего, а уединения на моём судне хватит. Есть даже отдельная рубка для бортового инженера — собственное хозяйство. Полагаю, встречаться мы будем только за едой, да и то не наверняка. Работы много, а нанять в экипаж третьего специалиста я пока не могу себе позволить.

Вывалив чуть ли не все свои затруднения совершенно незнакомому человеку, я едва не пришёл в отчаяние, полагая, что моя собеседница тут же встанет и уйдёт, но она осталась.

— Место твоё, — произнёс я быстро, стремясь завершить переговоры раньше, чем допущу очередной промах. — Меня зовут Фабиан Феб.

Полным именем меня называли крайне редко, вспомнил я его не иначе как от растерянности, но женщина даже не поморщилась. Спокойно кивнула и тоже представилась, хотя я мог прочитать, как её зовут, в полётной карте, не догадался только сразу это сделать.

— Даниель Брендон.

Мы скрепили договор рукопожатием, я внёс её данные в реестр и вышел, чтобы сказать ярко раскрашенному претенденту, что в его услугах не нуждаюсь. Он выразил удивление не только лицом, но и причёской (именно так я понял возмущённое подрагивание вздыбленных прядей), скандал, впрочем, не устроил, да и не из-за чего было, если уж говорить откровенно. Работу, что я мог предложить, никто не назвал бы лакомым кусочком.

Аренда помещения стоила денег, время пользования истекало, потому я расплатился и предложил Даниель договорить на ходу. Она ничуть не возражала против прогулки, и мы вышли в искусственный сквозняк здешних унылых улиц.

Для начала я уточнил:

— Где ты остановилась? Судно сейчас у ремонтного причала, как раз идёт внутренняя отделка, так что туда пока нельзя.

— Найду что-нибудь на пару дней.

— У меня номер с двумя кроватями, и вторая мне совершенно не нужна, — предложил я.

Сообразил запоздало, что прозвучало, наверное, провокационно, а то и неприлично, но Даниель не возмутилась, спокойно кивнула:

— Спасибо. Меня устроит.

Я облегчённо вздохнул, радуясь, что мы так быстро начали находить общий язык, назвал гостиницу и скинул на стояночную карту разрешение в доступе.

— У меня ещё дела, вернусь хорошо если ночью, а завтра вместе поднимемся на борт. Полагаю, рабочие за ночь успеют протестировать оборудование. И да, если хочешь индивидуальный дизайн каюты, составь пакет требований заранее.

Она отмахнулась:

— Стандарта вполне достаточно.

Мы ещё раз пожали друг другу руки и разошлись в разные стороны. Она — не представляю куда, а я — к предполагаемым заказчикам. Прощупывать почву и попутно обалдевать про себя от того, что я теперь не только самый настоящий судовладелец по факту и закону, но ещё и работодатель. У меня появился персонал — всё как у большого.

Нет, за долгую жизнь среди людей я, конечно, не однажды пытался, как они говорят, подняться, и каждый раз меня аккуратно спихивали обратно на дно. Наверняка изрядную часть этих падений обеспечивали мне собственные наивность и неумение правильно хозяйствовать, но не все же. Нет, не все.

Впрочем, за века пребывания в недрах человечества я привык не думать о плохом, а заодно и о хорошем тоже. Жил в целом нормально. Одним днём и так год за годом.

Бригада доводчиков обещала подготовить судно в сжатые сроки, так что я счёл необходимым начать искать клиентов. Реклама разошлась по системе, на дальний прицел денег не хватало, как и на порожний рейс, так что выбирать не приходилось. На объявление откликнулся пока только один человек, мы переговорили по линку, он предложил встретиться, чтобы обсудить детали, потому я топал сейчас в базовый сектор станции в надежде, что контора предполагаемого заказчика ещё не пуста. Работали там допоздна, об этом меня предварили заранее.

Уже стемнело, точнее говоря, скаредные муниципальные службы изрядно убавили свет на улицах, но меня сумерки не напрягали. Я хорошо видел, в том числе в темноте, даже полной, хотя и не понимал — как. Общеизвестная физика таких чудес не предполагала. Включался неведомый механизм, позволяя различать предметы — одно из нечеловеческих свойств, что мне оставили, отправляя в эту ссылку. Я гадал иногда, где сработала чужая воля, а где недосмотр, но точными сведениями не располагал и не особенно по этому поводу парился.

Помимо острого зрения при мне остался хороший нюх, а вот вкус пищи, я совершенно не различал. И не испытывал влечения к человеческим женщинам, того оглушительного желания, о котором твердили без запинки все вокруг. К мужчинам, впрочем, тоже. Людская специфическая анатомия служила только для выведения из организма отходов. Временами я думал, что в истинной ипостаси вообще не имею пола, иногда полагал, что облик моей основы чересчур нечеловечен, чтобы испытывать в навязанном извне образе нормальные эмоции. Ничего кроме версий в моём распоряжении не имелось, так как памяти меня лишили почти полностью. Я даже не знал, за какое преступление отбываю совершенно неизвестный мне срок.

Поначалу мутность своих возможностей и чужих целей сводили с ума. Я не понимал причин подобного зверства. Чудовища в себе не находил и очень хотел бы знать, где его обнаружили другие.

Потом привык, притерпелся и научил себя существовать в предложенных условиях, временами вообще забывая, что я тут не свой, правда, следует заметить, мне напоминали об этом достаточно часто.

Грустные мысли забрели в голову не просто так. Сработали тренированные инстинкты. Местечко, где я оказался, относилось к разряду тех, куда добропорядочные граждане без крайней нужды не ходят. На благопристойной и благоустроенной орбитальной станции имелись и опасные уголки, причём в избытке. Как ни старались люди повернуться к миру исключительно благодетельной стороной, ничего у них не получалось в задуманном совершенстве.

В боковых коридорах свет горел совсем скудный, а прохожие попадались того сорта, что уже ничего не боятся, зато сами всех страшат. Я благоразумно держался середины улицы и мимо всех встречных, попутных и поперечных шагал с плавной уверенностью завсегдатая. Ко мне покуда не цеплялись, смотрели мельком, да и правду сказать, не выглядел я жирным тельцом, с которого есть надежда содрать золотую обёртку.

А потом очередной унылый тоннель разом оказался удручающе пуст, и я, как люди выражаются, задницей почуял, что сейчас мне в очередной раз подробно объяснят, кто я такой и зачем здесь нахожусь. Палачи всегда расчищали себе место для плодотворной деятельности — не любили они свидетелей.

Я попытался ускорить шаг, но, по обыкновению, не ускользнул от расправы. Стражи возникли из ничего прямо у облезлой стены холодного склада. Двое. Они всегда появлялись в чётном количестве и старательно изображали контрастное разнообразие. Вот и сейчас передо мной были ангел и чёрт, задекорированные так тщательно, что хоть выставляй их на сцену для участия в любительском спектакле. Крылья светлой половины и не пытались казаться материальными — так средней достоверности голограмма, но всё прочее сверкало первозданным реализмом.

В христианской тематике (насколько я знал) эти сути противопоставлялись друг другу, служа один носителем добра, другой же воплощением злобы, но мои палачи плевали на каноны. Они развлекались.

Пускаться в бегство не имело смысла. Мерзкая улыбочка на ангельском личике обещала все круги ада. Благостный и ударил первым, бросая меня на кулаки рогатого.

В копилке имелись века предыдущего опыта общения со стражами. Я пробовал сопротивляться им, пытался сносить очередную экзекуцию покорно, но невзирая на особенности моего поведения, били каждый раз от души, и я твёрдо решил делать всё возможное, чтобы вернуть хотя бы часть колотушек, которыми эти гады старательно меня наделяли.

Сокрушительный белокожий кулак выбил дыхание, но я всё же сумел развернуться и попытался врезать тёмному, гадая, где он настоящий, а где кажущийся. Попал, хотя и вскользь и услышал шипение скорее раздражённое, нежели болезненное. Теперь мне прилетело по голове, да так крепко, что на несколько счастливых мгновений я полностью выбыл из бытия, но упорный базовый инстинкт быстро вернул обратно в несчастье и боль.

Меня пинали злобно и точно, а жалкие попытки сопротивления не достигали цели. События развивались рутинно. Палачи попросту были могущественнее бесправного изгнанника. Сколько-то я ещё продержался на ногах, а потом особенно злой апперкот в несчастную челюсть бросил меня на загудевшую от удара стенку, и я сполз по ней, зная, что подняться мне не дадут и стараясь хотя бы свернуться в клубок, чтобы чуть уменьшить последствия экзекуции.

Ноги этих существ оказались твёрже лошадиных копыт, и там, где они врубались в моё тело, словно взрывались боевые снаряды. Бешеные мучительные вспышки боли сводили с ума. Я слышал треск собственных костей, пока один из пинков не прилетел по уху, после чего из всех звуков вселенной остался в голове лишь мучительный гул.

Может к лучшему вышло, потому что гадкие слова, валившиеся на меня вместе с ударами, жги почище физических страданий. Они душу наравне с телом подставляли под истязание.

Когда пинки прекратились, я не шевельнулся. Не верил, что палачи ушли. Они часто давали мне тень надежды, передышку, чтобы позднее загнать в новый адский круг, но на этот раз тишина царила так долго, что я рискнул приоткрыть уцелевший глаз.

В коридоре никого не было. Людей на место расправы допускали далеко не сразу, как видно мучители старательно следили, чтобы никто не пришёл мне на помощь, ну или не позабавился бесплатно с их и только их жертвой. Я втянул в себя воняющий кислым воздух.

Долее валяться тут в дерьме и блевотине не имело смысла. За века я твёрдо усвоил сложившийся порядок вещей. Заживали на мне любые повреждения и делали они это довольно-таки проворно, но каждый клочок плоти мстил за восстановление изрядной болью. Собравшись с мужеством, я поднялся сначала на четвереньки, потом по стеночке на ноги. В первый миг поехало всё: коридор, подошвы, далёкий тусклый свет лампы, но я пошатался немного и не упал. Вновь валиться на грязное жёсткое покрытие значило получить новую порцию мучений.

Наведываться в таком виде к заказчику не имело никакого смысла, так что я развернулся, прищурился и, когда частично восстановился второй глаз, пошёл себе потихоньку в гостиницу.

Тело зудело, скрипело и протестовало как изношенный механизм, но вполне прилично слушалось, а больше от него ничего и не просили. Я тащился знакомой дорогой, экономно отвешивая шажки и переваривал щедрые полновесные пайки боли. Всё шло привычным чередом, не стоило делать из обыденности трагедию. Будь я человеком, уже бы сдох, а так воскресал понемногу, хотя ожить совсем почти не надеялся.

Острота зрения вернулась полностью, и я видел куда иду, а не наполовину догадывался об этом. Теперь стали попадаться люди, спешащие по своим делам, но мало кто обращал на меня внимание, считая обычным пьяным идиотом, влипшим в крупные неприятности или мелкие разборки. Ни для кого я не представлял никакого интереса.

Доковыляв до относительно респектабельных секторов, я задержался возле уличного фонтанчика, чтобы отчистить лицо руки и одежду. С листа полированного металла на меня смотрело расписанное гематомами и ссадинами лицо, я скорчил ему рожу и едва не удивился, когда оно меня передразнило. Не узнавать себя в зеркале было обычным развлечением после побоев. Я привык.

Избавившись, насколько это было возможно, от пятен крови и нечистот, я поковылял дальше. Синякам предстояло сойти только к утру, и я уже прикидывал, как мне оправдаться перед автоматом-привратником, когда вспомнил, что нанял сотрудницу и она уже должна находиться в моём номере.

Предстать перед персоналом избитым и испачканным показалось не самой лучшей идеей, но ночевать на улице хотелось ещё меньше. Я нашарил в кармане чудом уцелевшую карту допуска в номер и постарался миновать холл обычной человеческой походкой, а не судорожным рывками подстреленной птицы. Не знаю, удалось или нет, и не стал бы спрашивать чужого мнения.

В лифте я необдуманно расслабился и едва не стёк по тёплой пластиковой стенке, но сумел всё же собрать себя в кучу, выйти в коридор и дотащить измочаленное тело до нужной двери. Она услужливо отъехала в сторону, и при мысли о том, что дополз до пусть временного, но родного логова, я едва не застонал вслух.

Даниель лежала на кровати, я видел темноволосую голову на подушке, но никак не мог сообразить, спит моя подчинённая или нет. Впрочем, детали и мелочи тревожили сейчас меньше всего. Я героическим усилием мускулов и воли бросил себя к свободной койке, но не дотянул какой-то злосчастный шаг.

Рухнув на тёплое шершавое покрытие дешёвого ковра, едва удержался от крика — боль злобно прошлась по оплошавшим нервам — вознамерился тут же подняться и достичь цели, но вожделенная горизонталь почти лишила ярости сопротивления. Авторитет капитана я уже безнадёжно утратил, не стоило мучить себя напрасно. Я просто закрыл глаза. Почти провалился в нервический бред, когда чей-то голос спросил:

— Эй, Феб, вид у тебя не божеский. Позвать врача?

— Ни в коем случае!

Перспектива оказаться в лапах человеческих лекарей немедленно вырвала из объятий небытия. Помимо скандальной способности самовосстанавливаться из разобранного состояния в функциональное, чего категорически не одобряла каноническая медицина, я ещё обладал практически пустым кошельком и экономил на многом, в том числе личной страховке.

Даниель помолчала, как видно, размышляя, стоит ли принимать во внимание приказы так основательно побитого капитана, но, что удивительно, подчинилась. Я услышал мягкий шорох, а потом меня укрыли одеялом. Сильные руки бережно ощупали шею и лишь потом осторожно приподняли голову и подсунули под неё подушку. Я так растерялся, что даже ничего не сказал. И не требовалось.

— Спи, ненормальный! — пробормотала она.

Прозвучало так спокойно и тепло, что я сразу повиновался. Боль ещё вгрызалась там и здесь, жевала меня по своему усмотрению, но самое страшное осталось позади, и я позволил себе провалиться в уютную тёмную бездну временного забвения всех бед, прошлых настоящих и грядущих.

Глава 2

Пробуждение получилось необыкновенно приятным. Боль ушла, оставив в покое измученное тело. В коконе одеяла я ощущал себя уютно как младенец, хотя и не помнил своего детства. Даже жёсткость ложа не портила впечатления. Нежился бы и нежился, ощущая рядом доброе тепло.

Откуда оно идёт, я сообразил лишь теперь. Даниель устроилась рядом и мирно спала, завернувшись в другое одеяло. Вроде бы через два таких препятствия до меня не должен был доходить здоровый жар её тела, но я его чувствовал. Может быть, не физически, а в душе. Эта едва знакомая женщина, мало того, что выполнила без пререканий странную просьбу не звать врачей, так ещё устроилась подле меня, стремясь поддержать и прийти на помощь в случае нужды. Я слышал, что сопереживание бывает у нормальных людей, но сам никогда ничего подобного не испытывал. Да, жил внутри человечества, работал с отдельными индивидуумами и целыми коллективами, поддерживал нормальные отношения с сослуживцами и соседями, всеми, с кем сталкивала судьба, но внутренне сторонился окружающих, и они отвечали мне тем же самым.

Я напрягся, проверяя готовность восстановленного организма к новым лишениям, если можно так выразиться, не погрешив против грамматики. Даниель тотчас проснулась, выпутала руки из одеяла, приподнялась, внимательно изучая моё лицо.

— Ну ничего себе — даже синяков не осталось. Или ты меня вчера разыграл? Хотя — нет. Так обмануть нельзя. Есть боль, которую просто не скроешь.

Обычно я успевал заползти в нору и отлежаться, пока никто меня не засёк, а если не получалось, помалкивал или придумывал любой подходящий бред, но этой женщине лгать не хотелось. Она поддержала в трудную минуту, да так правильно и надёжно, что меня до сих пор наполняло блаженное тепло. Я ответил небрежно:

— Шкура дублёная, всё быстро заживает.

— Именно поэтому ты таскаешь чипы на цепочке, а не под кожей как все добрые люди? Я сначала подумала, что религия запрещает усовершенствования тела и разума, но ты не производил впечатление человека склонного усердствовать в вере.

Углядела чокер на моей шее, хотя воротник я вроде бы не расстёгивал. Зоркая, но мне это нравилось. Я любил внимательных людей: они не позволяли себя обманывать и одновременно надёжно прикрывали спину. Хорошего напарника найти было трудно, а если таковой отыскался, следовало его беречь. Я тоже сел. Медленно, избегая судорог от возможных остаточных явлений. Случались они нечасто, но иногда изрядно подводили в самый неподходящий момент.

— Помочь?

Я отмахнулся.

— Справлюсь. Проверяю, не скрипят ли узлы машины после аварии и беглого ремонта. Пора нам приводить себя в порядок и браться за дело. Давай ты первая в душ, а я ещё немного посижу. И да: спасибо тебе большое.

— Не за что, — ответила она.

Пока Даниель плескалась в ванной комнате, я с грустью обдумывал результат вчерашнего нападения. Я-то восстановился: эта функция всегда работала как часы, но вот нужный визит сделать не смог и наверняка потерял заказ, который уже был практически в руках и требовался мне, как человеку воздух. Теперь предстояли поиски новой работы, но для начала я всё же связался с тем, кто не дождался меня вчера, извинился и попробовал объясниться. Меня довольно быстро простили, но груз тем временем приняла другая фирма, так что главное опасение подтвердилось. Не для того ли и явились палачи, чтобы в очередной раз погубить на корню моё скромное начинание? Стоило ли задаваться вопросом при полной очевидности ответа.

В ванной я осмотрел себя сколько мог в довольно скудном по площади зеркале, ничего криминального, как выражаются люди, не обнаружил. Осталось отмыть грязь случившегося и жить своим чередом. Что я и сделал.

Поесть мы зашли в дешёвое кафе. Даниель сделал скромный заказ, но я ещё скромнее и даже не потому, что приходилось считать каждый грош. Казалось после той работы, что проделал организм, заживляя все переломы и гематомы, голод просто обязан был растерзать на части, но у меня аппетит, напротив, всегда пропадал. День или два я клевал как птичка, хотя ветром при этом и не шатало. Я не задавался вопросом — почему так происходит, принимал вершащееся как должное. Организм сам решал, как ему выкручиваться. Потом всё возвращалось в привычный ритм.

— Какие планы? — спросила Даниель, энергично расправляясь с завтраком.

— Клиента я из-за вчерашнего недоразумения потерял, новых пока не нарисовалось, так что предлагаю пойти и посмотреть, как идёт работа на «Треворе». Так называется наша посудина, уж не знаю почему. Ребята обещали к утру смонтировать главную сеть, лучше протестировать её пока есть возможность внести изменения.

— Много осталось?

— Отделочные работы. Заодно проверишь техническое оснащение.

Даниель спокойно кивнула:

— Годится. Как я понимаю, жировать пока не приходится? Кто на тебя напал вчера, конкуренты? Не думала, что дела в этом сегменте перевозок обстоят так кисло.

— Скорее личные разборки, — ответил я искренне. — Оттоптал кое-кому копыта, а успокоиться эти ребята никак не могут.

Тут бы Даниель развернуться и уйти от столь незадачливого работодателя, но она осталась. Великодушия в этой женщине хватало на целый экипаж, и я мысленно пообещал себе из кожи вон вылезти, но не подвести её ни в чём.

Я не стал скрывать, насколько пиково положение моих коммерческих начинаний. Мне всё больше нравилась Даниель и, судя по рекомендациям, инженером она была отличным, и обман послужил бы скверным началом для сотрудничества.

— Ты права. Я вложился в судно и оборудование практически до последней монетки. Всё, что сейчас смогу — это заплатить тебе жалование за первые месяцы, так что найти подходящий груз и получить прибыль для меня жизненно необходимо. Если есть какие-то сомнения по поводу подписанного между нами договора, лучше говори сразу. Вчера у меня был почти верный заказ, а сегодня я опять начинаю с нуля.

Даниель рассеянно прихлёбывала кофе, но больше вертела кружку в пальцах, я ожидал результата её раздумий. Иногда мелькала мысль, что я зря во всё это ввязался, мог ведь, как и прежде, летать в больших экипажах, выполняя рутинные обязанности одного из младших пилотов. А может и нет. Сделать карьеру на этом поприще мне не светило: капитаны крайне неохотно нанимали ребят с ожерельем из чипов на шее. Считалось, хотя официально такой точки зрения не существовало, что вживлённые элементы действуют лучше отстранённых. Я делал нужную работу не хуже, а часто лучше других, но этого в упор не замечали. Человеческие предрассудки противостояли переменам усерднее каменных стен.

— Я тоже не хочу оставлять недомолвок, — сказала Даниель. — Ты со мной честно, и я намерена так же. Наверное, ведь спрашивал себя, почему это инженер с такой крепкой полётной картой соглашается на скромное жалование при существенных нагрузках?

— Ну не без этого, но ты объяснила про сложности в больших экипажах.

— Мои проблемы с общением — не единственная причина. У меня есть ребёнок — дочка. Раньше, пока я была в полётах, она жила с отцом, у него спокойная служба и он каждый вечер бывал дома. Я в семье появлялась урывками, но всех вроде как устраивал такой порядок вещей. Теперь же моя дочь вынуждена жить с тёткой и дядей, ей это не нравится, и я никак не могу убедить её, что так надо. Но и это не главное. Капитаны терпеть не могут одиноких матерей и в экипажи берут неохотно.

Я слышал краем о таких вещах и сам находясь в аналогичном положении, принял сообщение Даниель спокойно. Мы оба являлись не то чтобы совсем изгоями, но достаточно нежелательными элементами системы. Ожерелье вместо честно вживлённых чипов казалось капитанам манерностью или религиозным сдвигом, а размер страховых гарантий на единственного опекуна малолетнего члена семьи превышал обычный предел, и работодателей это раздражало. На них, помимо прочего, давил профсоюз космолётчиков, а никто не любит оказывать услуги, которые никогда не будет возвращены. Как частный судовладелец, я обладал куда большей свободой воли, потому проблемы Даниель приватным порядком решались проще. Мы оба это понимали, и я подумал, что у нас уже начали складываться отношения, которые делают из двух разных индивидуумов подлинных напарников.

— Тебе и правда следовало найти наземную работу, сказал я больше для порядка, потому что меня как раз устраивало сложившееся положение вещей: я получал больше, чем мог рассчитывать при моей бедности.

— Моей дочери двенадцать, — ответила Даниель. — Через шесть лет она станет совершеннолетней и отправится строить свою жизнь, не оглядываясь на меня, а я к тому времени окончательно утрачу квалификацию и уже не оторвусь от поверхности.

— Не думай, что я не понимаю. Более того: я целиком на твоей стороне. Ты вправе сама решать, что лучше, что хуже, как сегодня, так и завтра. Для меня твоё семейное положение значения не имеет. Мне требовался хороший инженер. Полагаю, рейсы нас ждут самые банальные, да и тех вряд ли окажется много, так что ты сумеешь достаточно часто видеть своего ребёнка.

— Вот потому я и стала искать работу в малом экипаже.

Мы оба, наверное, испытали облегчение, прекратив этот разговор. Ну сошлись на одном борту два отщепенца, что из того? Космос слушался грамотных, упорных и отважных, а не тех, кто нравился начальству. Я усмехнулся высокопарности своих мыслей и предложил Даниель допивать кофе и отправляться в доки.

«Тревор» болтался в пустоте в зоне безгравитацонной тишины, но всякий, кто работал в пространстве, управлялся с невесомостью шутя. В рейсах разное бывало, а капитаны торговцев, экономившие на всём, частенько отключали искусственное притяжение, причём не только в грузовых отсеках. Я привык, да и Даниель повела себя уверенно. Мы поднялись на борт и освободились от скафандров.

Пахло привычно и незнакомо одновременно. На каждом судне существовал свой набор ароматов, несмотря на стандартное оснащение и прочую унификацию, впрочем, вполне возможно, что замечал эти тонкости только я — нечеловек. Я втянул воздух благоговейно. Сложная смесь отдавала забортной пустотой, сухостью космических равнин.

На планетах существовали собственные атмосферы и люди по мере возможности приспосабливались к каждой, но суда генерировали кислород и прочие составляющие в стандартной комплектации. Я узнавал её сразу.

Мы добрались до рубки, уверенно пользуясь леерами, но перед самой дверью Даниель уступила мне право войти первым, и я от него не отказался. Мой собственный корабль казался прекрасным.

На мостике стояло всего два кресла, не имея возможности ещё кого-то нанять, я сэкономил и на рабочей мебели. Мы расположились каждый за своим пультом, пристегнулись, надвинули шлемы, и я дал команду к расконсервации искусственного интеллекта.

Базовый мозг имел обычный набор характеристик, пока это был просто очень совершенный компьютер, но я знал, что со временем он приобретёт индивидуальнее черты, почерпнутые, то ли от экипажа, то ли от других аналогичных устройств, привычки. Пока нам следовало познакомиться и сделать прокачку — обычную операцию с которой начиналось сложное единение человека с машиной.

Признаться, я иногда опасался, что кристаллический мозг каким-то образом почувствует мою инакость и выдаст её людям, ведь он создан был для служения человечеству, а не опальному ангелу, но до сих пор всё шло нормально, вот разве что дальнейшее совершенствование приборов могло однажды подвести под монастырь. Правда, я не особенно много думал о будущем, не надеясь, что оно принадлежит мне хоть в какой-то степени. Судьбой изгнанника распоряжались стражи, я жил и летал, строя лишь минимальные планы, и кто бы на моём месте поступил иначе?

— Подключение. Малый круг, — доложил Тревор. Ровный баритон звучал приятно, я решил, что эту настройку менять не буду.

— Есть. Базовая загрузка.

Каждый раз ощущение возникало невероятное и мне казалось, что информация поступает прямо в мозг, минуя как ненужную обузу гирлянду управляющих и камерных модулей. Дыхание на минуту перехватило, по всему телу прошла жаркая волна, а потом в меня хлынул поток сведений. Я увидел корабль изнутри, каждую его малую часть, ощутил мощь двигателей и тонкие нервы коммуникаций. Искушение мгновенно растечься по всему судну, стать его частью мучило каждый раз, но я привычно сдержался и начал осваивать предложенное пространство отдельными множествами.

Дело шло быстро и достаточно поверхностно. Слишком глубоко вникать не требовалось, ведь в любой момент я мог сосредоточиться на конкретной задаче и тогда уже докачать нужный информационный пласт и синхронизироваться с Тревором для принятия решения. Я действовал по знакомой схеме, которой пользовался уже не раз, отсчитывал отсек за отсеком, а освоив их все, вернулся в рубку.

Перед большим кругом следовало сделать перерыв, потому я раскрыл шлем и немного расслабился в кресле. Даниель ещё работала, но меня это не удивило: я всегда справлялся быстрее всех: ангельский мозг даже в ушибленном состоянии превосходил по реакциям человеческий. Не скажу, правда, что преимущество выглядело существенным.

Особенных мыслей в голове не вертелось, так, колыхалась приятная пустота, но я уже ощущал себя на борту не пришельцем, а хозяином, своим, частью целого корабельного мира. Я зевнул, разглядывая панели ручного управления приятных тёплых оттенков, а потом решил продолжить, потому что не чувствовал себя уставшим или перегруженным.

— Тревор, большой круг!

Судовой интеллект помедлил, словно сомневаясь в моих возможностях: наверняка в его базах данных значились приемлемые для человека контуры, но я решил двигаться вперёд по собственному разумению. Заминка получилась крохотная. Тревор, как видно, произвёл коррекцию настроек, подлаживаясь под пилота, и откликнулся на призыв. Для начала зачитал всё же выдержку из инструкции, но, когда я повторил приказ, повиновался сразу.

С каждым годом думающая начинка совершенствовалась и всё быстрее и точнее подгоняла себя к экипажу. Или наоборот. Иногда я позволял себе об этом поразмыслить, но недолго и без особого рвения. Мне, в сущности, было всё равно. Неважно как приноровятся друг к другу части, лишь бы всё целое исправно бороздило простор пустоты.

Большой круг означал мысленный выход в космос, и, отработав все запланированные стадии, я знакомо ощутил себя кораблём в привычной для него среде. Пусть сейчас корпус ещё окружали силовые захваты дока, я знал, что предназначен для движения сквозь ничто и нечто.

Как человек разминает мышцы, прежде чем побежать, я прощупывал чёткость своих возможностей. Казалось, по шкуре-обшивке скользят сплошным потоком электрические искры. Корабль с моей помощью оживал. Просыпались в нём как разум, так и темперамент.

Я поёжился в кресле, не теряя всё же полностью контакт с родным телом. Многие пилоты хвалились абсолютным погружением, но я полагал, это неразумным. В любой момент могли возникнуть внезапные риски. Я не одобрял бравады. Каким образом со своей унылой рассудительностью ухитрился вляпаться в преступление, за которое понадобилось так жестоко наказать? Эта мысль тоже иногда прорывалась в сознание, первые века не на шутку мучая, но потом уже отчасти и забавляя. Я привык.

Временами всерьёз полагал, что не проступок мой был ужасен, а его раздутые кем-то последствия. Наблюдая за людьми и не имея возможности строить версии на отличном от них материале, я поневоле пришёл к выводу, что мог ненароком оттоптать кому-то хвост, за что мне и прищемили собственный.

Ненужные сейчас мысли побродили на периферии сознания и сгинули, оставляя меня наедине с великой пустотой. Хотя нет. Тревор теперь находился рядом, я ведь не заменил его, а просто временно слился в одно целое с его электронным представлением о мире.

— Хорошо! — сказал я ему.

— Да, капитан, первый пилот, — ответил он.

На миг я потешил себя мыслью, что он меня истинно понял, а потом прозаично решил подкорректировать судовую роль. На корабле такого размера полагался экипаж из четырёх человек, и, хотя величание меня первым гордость не оскорбляло, я решил, что это лишнее.

Хлебнув пустоты, ощутив кожей и нитями нервов сложную структуру вселенной, ну в разумных пределах, конечно, я неохотно разъединился и начал вносить коррективы, о которых успел подумать. От этого мирного кропотливого занятия отвлекла Даниель. Она глубоко вздохнула, разъединяясь, голова показалась из распавшегося шлема.

— Как тебе? — спросил я, ревниво надеясь на похвалу.

— Замечательный корабль! — не разочаровала Даниель. — Но я всё равно осмотрю хозяйство и переключу контакты на собственную рубку.

Хороший инженер всегда стремился, фигурально выражаясь, пощупать все механизмы руками, и конечно же завести отдельный главный пульт, откуда как паук из паутины мог наблюдать за подотчётными единицами. Я привык к обычаю и ничего не имел против.

— Я пройдусь с тобой, если не возражаешь!

Мне тоже хотелось дотронуться до каждой части корабля, чтобы себя в первую очередь убедить, что он не мерещится в бредовом сне, а всё ещё мой, и так же прекрасен, каким предстал по внутренним каналам.

Впрочем, первым делом мы заглянули в жилые каюты. Все четыре выглядели стандартно и безлико, оснащённые по минимуму, они тем не менее уже годились для жизни. Воды пока не было в системе, недоставало разных бытовых мелочей, но кровати стояли на месте, а в рейсе привычная усталость отсекала все лишние желания.

Впрочем, это при моей нетребовательности. Разговор я уже заводил, но счёл нелишним к нему вернуться. Женщины в экипаже хотя бы на своей территории любили создавать особенный уют, и я не собирался препятствовать Даниель, пожелай она преобразить личную комнату, да и общие тоже.

— Если что не так, оставь распоряжения планировщикам, к вечеру всё будет готово. У меня комплексный контракт. В пределах разумного службы обеспечения пойдут навстречу.

Она деловито огляделась и кивнула. Как использовать две пустые каюты я пока не знал. Пассажиров брать не хотел, хотя в нынешних отчаянных обстоятельствах согласился бы и на это неудобство. Хорошо хоть оборудование судна я успел оплатить полностью и в долги не влез.

В инструментальной Даниель застряла надолго. Связавшись с бригадиром, она тут же принялась дотошно выяснять, какие комплекты погрузили на борт, а какие нет и почему. Я с радостью предоставил ей выяснение этих вроде бы незначительных, но довольно существенных обстоятельств, осмотрел оранжерею, если эта пустая пока труба заслуживала такого названия, холодный корпус и комплекс жизнеобеспечения. Так, то расходясь, то сталкиваясь, мы облазили весь корабль и к концу этой дотошной процедуры изрядно устали и проголодались. Точнее, устал и проголодался я, но полагал, что Даниель тоже не откажется от тарелки супа и чашки кофе.

Мы вернулись на станцию, заново привыкая к гравитации и не сговариваясь свернули в первое же припортовое кафе. Оказалось оно не самым захудалым, приятным тихим местом. Огромное хотя и фальшивое окно открывало шикарный вид на планету внизу и звёздное небо вокруг. Картинку для ублажения туристов тщательно отретушировали, выглядела она импозантно.

— Насчёт заказов, — сказала Даниель, без стеснения принимаясь за свою порцию еды. — Если ты не против, я по знакомым узнаю. Иногда рейс может подвернуться случайно. Официальная заявка не каждый раз даёт результат. Личные связи всегда работают лучше, хотя и по другому принципу.

Я об этом слышал, но, в силу своей отстранённости от человеческих обычаев, методикой не владел. Помощь требовалась и принял её с искренней благодарностью. Пожалуй, с напарницей повезло даже больше, чем полагал вначале.

— Я буду очень признателен.

Она улыбнулась.

— Мы ведь оба заинтересованы в этом, правда? И я думаю, всё сложится хорошо, Феб.

На один сладкий замечательный миг мне показалось, что это предсказание исполнится, и даже палачи надолго забудут ко мне дорогу, но тут человек, сидевший у стойки, повернулся, и я увидел его лицо.

Глава 3

Нет, я его не узнал, совершенно незнакомые черты предстали взору, но индикатор внутри, что (просили его или нет) всё вершащееся вокруг проверял на подлинность, затрезвонил со страшной силой. Показалось даже, слышу его не только я, но и посетители заведения, и персонал в придачу, хотя со стульев никто не попадал и полицию не вызвал.

Тревога не была ложной, имелись у неё веские основания. Люди несовершенны, лишь у манекенов встречаются столь геометрически правильные физиономии. Ну ещё у моих палачей, да и то временами — в каком только облике они не являлись ко мне за века нашего чудовищного взаимодействия! Выглядели по-разному, но нечеловеческое в них я угадывал без труда. Знал, что называется, в лицо.

Я машинально огляделся в поисках второго и лишь потом в душе вскипел гнев. Визиты мучителей случались нерегулярно, иногда меня надолго оставляли в покое, порой доставали часто, но ведь не каждый же день! Это выглядело чересчур даже для самых изощрённых извращенцев. Я решил, что имею право выразить недовольство.

— Прости, — сказал я Даниель, — отвлекусь на минутку.

После чего встал и решительно подошёл к этому нечеловеку.

Вблизи он выглядел ещё неуместнее, чем издали. Красивый — хоть запирай его в хранилище в качестве эталона. Спокойный. Взгляд на мне остановил настолько безмятежный, что хотелось уже не ругаться, а принести нижайшие извинения. Ну или разбить лицо в кровь. Знал, что не позволят, но за желания свои не отвечал.

— Что? — спросил я.

Гнев перегорел, оставив после себя усталость. Горький осадок, веками копившийся на дне души. Палач улыбнулся, показав совершенные зубы. На кулак они просились почти нестерпимо. Живя среди людей, я поднабрался от них дурных привычек, но честно говоря, не сильно расстраивался по этому поводу.

— Ты уверен, что я пришёл по твою душу?

— А вы столь многих сбросили с небес, что они сталкиваются локтями несмотря на изрядно возросшую численность человечества?

По привычке я отслеживал всё происходящее вокруг и заметил кое-какие детали. Девицы на этого Аполлона не пялились, а должны были, учитывая его незаурядную внешность. Значит, открылся он только мне одному. Прочие видели что-то другое или вовсе ничего. Я вновь подробно огляделся в поисках второго, но никого подозрительного не обнаружил. Кафе наполняли обычные живые люди, показавшиеся мне по контрасту с палачом особенно вещественными и милыми. Нет, они тоже временами пытались меня обмануть или побить, но зла за это я держал на них существенно меньше, чем мог бы. Штатные мучители с годами привили мне довольно странные взгляды на предмет.

— Я не интересовался статистикой.

Он смотрел всё так же отстранённо, лишь чуть брезгливо, словно взирал с недосягаемых для изгоя небес, а меня посетила ещё одна мысль, здравая и пугающая.

— Если ты один, это значит, что иные причины привели ко мне, не рутинное истязание…

Хуже или лучше прежнего грозили пойти мои дела? Кто-то там, на мифологических небесах пересмотрел приговор? В помилование я давно не верил. Казнь? После стольких лет ссылки? Я не видел в происходящем логики, и мне не спешили её объяснить. Одинокий палач не счёл нужным признаться в своих намерениях честно, отговорился отговоркой:

— Можешь считать меня просто туристом. Тебе ведь знакомо традиционное человеческое помешательство на путешествиях и дорожных зрелищах?

— А достопримечательность, которая нуждается в немедленном снисходительном осмотре — это я?

Кто знает, может быть, они давно экскурсии водили, хихикали, поглядывая со стороны на злосчастного изгоя, показывали пальцами.Не удивился бы я ничему, а как относиться к очередной экзекуции, пока не решил.

— Ты мог остаться за столиком и сделать вид, что меня не заметил, но ты сделал другой выбор.

Он поднялся, оказавшись одного со мной роста, посмотрел глаза в глаза. Я так и не успел отвести свои. Голова закружилась, потёк в пространстве едкий холод, его сменило тепло, неожиданно приятное и мягкое, а потом почти сразу я оказался в полном одиночестве, если конечно не считать остальных посетителей, по-прежнему наполнявших кафе.

Несколько мгновений мне казалось, что у меня отобрали последнее — прожитые среди людей годы, заблокировав и этот опыт, но почти сразу память расчехлилась, и вместе с ней нахлынули обыденные заботы. Я вернулся за стол и отпил из своей чашки. Кофе был ещё тёплым.

Даниель, если и заметила странности в моих поступках, комментариев не сделала. Она сосредоточенно просматривала страницы в своём коммуникационном браслете, развернув виртуальную картинку едва на ладонь.

— Клиент? — спросила рассеянно.

— Старый знакомый, — ответил я, дивясь этой не то лжи, не то правде. Я ведь не знал, точно ли навестивший меня не-палач совершенно чужд в забытом прошлом.

Кто он и зачем пришёл? Быть может, и в самом деле те, кто меня сослал, организовали что-то вроде аттракциона и собирают денежки показывая публике опозоренного и униженного ангела, вынужденного влачить свои дни в человеческой мерзости? Таким меня видели со стороны? Или моей шкуре придумано новое наказание, только примерка его ещё в процессе? Я решил забить, как выражаются люди, и заниматься своими делами, которые тоже пока не радовали.

К счастью, Даниель отвлекла меня от мрачных мыслей.

— От старых знакомых иногда случается польза, — сказала она. — У меня тут кое-что нарисовалось. Интересное. Габаритный груз, который так неохотно берут большие компании. Надо просчитать, войдёт ли он в контуры трюма, прежде чем налаживать контакты.

— А заказчик? Ты его знаешь?

— Приходилось иметь дело. Пока что он пытается пропихнуть свой контейнер на рейсовый борт, но не думаю, что выйдет. Сколько знаю, всегда возникают проблемы, потому что требуется индивидуальная настройка слежения за содержимым, а на больших судах никто не хочет возиться с претензиями и дополнительно обслуживать груз.

— Тогда пошли в гостиницу, разберёмся для начала с геометрией.

Работать можно было и в кафе, но я иррационально мечтал убраться из этого места, как будто небожителя могла задержать хоть какая-то из воздвигнутых людьми стен. После прокачки мы стали законной частью корабля и в пределах станции поддерживали с ним стабильную связь, так что заниматься своим делом могли вообще где угодно.

Даниель спорить не стала, свернула окно, и мы дружно вернулись в отель. В дешёвом номере не нашлось даже приличного стола, но воодушевлённые перспективой работы, мы отлично обошлись без офисной мебели. Забрались на одну из кроватей, уселись плечом к плечу и развернули полноценные рабочие стенки.

Дело оказалось непростым. Я не спрашивал, как Даниель вообще ухитрилась подключиться к чужим партнёрским переговорам, не иначе воспользовалась пресловутыми старыми связями. Сведения, тем не менее, к нам поступили самые общие и пришлось исходить из того, что было.

Я не слишком хорошо сходился с людьми, как правило, привычно держал дистанцию, но в больших коллективах эти пустяки никого не волновали. Там наоборот приветствовалась вежливая отстранённость. Излишне тесные контакты могли однажды создать напряжённость в отношениях. Признаться, я задумывался о том, какие сложности могут появиться в тесном общении с единственным человеком, максимум с двумя. Ещё недавно это казалось едва ли не главной проблемой моих проектов, но, когда мы закончили построение и, немного поспорив, сошлись на общей точке отсчёта, я поразился простоте установившегося баланса. Возникало ощущение, что, либо я не тот что прежде, либо мы с Даниель стали командой, ещё не успев обосноваться на борту нашего корабля.

— Поместится! — удовлетворённо сказала Даниель. — Впритык, но зато и бултыхнуться некуда. Ты обдумал, какую плату сможешь потребовать, чтобы и не отпугнуть клиента, и не остаться внакладе?

Большая часть моих расчётов касалась именно этих моментов. Габаритные построения я доверил Даниель, лишь краем сознания отслеживал их уместность и точность. Она справлялась так, что хотелось бросить всё и любоваться процессом и результатом. Я сам неплохо знал предмет, но не колеблясь признал, что меня превзошли.

— Можем заработать даже если запросим меньше, но мы не будем. Я готов торговаться.

Даниель хлопнула меня по колену.

— Отлично! Тогда двинули. С этим парнем говорить надо только лицом к лицу, увидишь, если мы его дожмём, он уже не отвертится. Натура у него такая.

— Почему тогда он по связи проталкивает груз?

— Именно поэтому, — ответила Даниель. — Сейчас развелось полно тех, кому трудно общаться вживую. Если действовать правильно, получим всё, что надо и немного сверху.

Поскольку я теперь являлся судовладельцем, основал собственную фирму, мог и полётное обмундирование разработать по своему вкусу, но денег на изыски пока не водилось, так что мы просто переоделись в приличное и наиболее одинаковое из того, что нашлось. Полезно было сразу дать всем понять, что мы заодно.

Затруднений не возникло, даже в ванную никто не удалялся, мы просто повернулись друг к другу спиной, и Даниель не увидела в том неприличия. Я в очередной раз вздохнул с облегчением. Трудно летать вместе, постоянно сталкиваясь с напарником и при этом ему не доверяя. Единственное, что смущало, когда я брал в экипаж женщину, возможность появления напряжённости, какая случается у людей, если между ними возможно влечение. С Даниель я чувствовал себя спокойно и уверенно. Что тут играло главную роль, я судить не брался. Вспомнил, что она вдова, вполне вероятно, новые амуры её пока не волновали, или существовал некий неизвестный мне обычай, который защищал эту категорию женщин от посягательств и домогательств. Я решил не морочить себе голову малосущественными деталями и заняться делом.

Ехать пришлось сквозь всю станцию, я лишь теперь осознал, насколько она велика. Главная трасса шла не напрямик, а вдоль обода и часть пути мы могли любоваться планетой, на орбите которой находились и заодно всякой чепухой, болтавшейся в пространстве неподалёку.

Я с отстранённым любопытством вглядывался в материки и океаны. Пенные гребни облаков перекрывали изрядную часть обзора, но взгляд проникал сквозь них, хотя для этого и приходилось напрягать его по-особому.

Когда века назад я очнулся в жалкой человеческой оболочке, испуганный, растерянный, оглушённый ещё звенящим в ушах проклятьем, я с ужасом понял, что лишён почти всех преимуществ прежнего существования. Поначалу я ещё помнил кое-что из настоящего моего могущества — обрывки, которые исчезали, постепенно стирались, но оставляли после себя отчётливую горечь утраты. Я сознавал свою ущербность и порочность, хотя и не ведал уже конкретных потерь. Мучительная деградация растянулась почти на век, добавляя моей новой жизни боли, вминая в меня чувство вины. Трудно приходилось, особенно когда одно из уходящих постепенно свойств помогало мне хоть как-то зарабатывать себе на хлеб.

Однажды, почти уничтоженный очередным этапом наказания, я ушёл от людей, забился в какую-то нору, твёрдо намереваясь там и сдохнуть, чтобы окончательно избавиться от мучений, но конечно же мне не дали избежать ответа. Вслед за непокорством последовал самый мрачный период моих мытарств. Очнулся я уже в рабском ошейнике, и наверняка не обошлось здесь без моих собственных палачей. Долго тянулись те жуткие годы. Я пытался бежать, меня возвращали, кнутом спускали шкуру и мясо с костей, а пока я валялся в горячечном жару, визитёры не упускали случая дополнительно поглумиться. Их презрение уничтожало сильнее боли. Я смирился, и получив однажды свободу, не вдруг в неё поверил. Человеческие взгляды на жизнь менялись, жизнь в целом делалась лучше, гуманнее, да и я приспосабливался к ней как мог.

Глядя сейчас на роскошную планету внизу, я спрашивал себя, а был ли вообще тот мрачный мир? Или мне подсадили кошмар, чтобы поиздеваться вволю? Люди расселились по космосу, и где находится Земля, на которой я так долго страдал, сам не мог бы сказать без карт и расчётов.

Многое, как уже говорил, отняли по дороге, но совершенное нечеловеческое зрение, превосходившее даже возможности нехилых технических разработок, всё ещё оставалось при мне. Неудивительно, что в космическую эру я выбрал для себя профессию пилота.

Сейчас я мог разглядеть не только континенты и моря, но правильно настроившись, увидеть города и отдельные здания в них, а сосредоточившись, и людей на улицах. Впрочем, зачем бы я стал пускаться в эти чудеса? Я никого не знал там, внизу.

Даниель же смотрел на планету неотрывно, и я вспомнил с некоторой заторможенностью, что у неё там есть родная душа — дочка. Знай я адрес, сумел бы различить ребёнка среди других детей, но не передать ей картинку так что и думать об этом не стоило. Я отвернулся. Места мы купили самые дешёвые, так что особых развлечений компания не предоставляла, но я в них и не нуждался. Думал о своём, иногда подозрительно озирая попутчиков. Палач, явившийся ко мне без напарника, продолжал волновать воображение, точнее адреналин гонять по крови, или что там заменяло его в моих жилах. Я знал, что не сумею учуять небожителя, если сам на глаза не покажется, но и оставить свои исследования не мог. Накопилось у меня вопросов, и я сожалел сейчас, что не успел их задать. Отчасти даже надеялся на новую встречу. Побои больше не страшили, я готов был их вытерпеть, лишь бы только не зря.

Поезд прибыл куда надо, а мне так никто и не показался на глаза, посему, не зыркая больше по сторонам, я следом за Даниель отправился к будущему работодателю. Почему-то надежда на получение заказа переросла в уверенность. Иногда я ухитрялся предсказывать будущее, не вполне утратил эту способность за века наказания.

Господин Ронсон, он так представился, выглядел внушительно. Ловко скроенный костюм маскировал расплывшееся тело. Мышцы подёрнулись жирком, но человек как будто считал, что так и должно: ведь он вышел из возраста безденежной юности.

Первой с ним заговорила Даниель, я на мгновение растерялся, но быстро пришёл в себя. Предложение услуг судовладельца ещё было в диковинку, но стоило заговорить, как в меня точно бес вселился. Я красноречиво описал все преимущества новейшего, проверенного всеми способами корабля, снабжённого полным комплектом последних технических достижений. Не постеснялся хвалить не только судно в целом, но и отдельные узлы, слыша себя словно со стороны и дивясь горячему панегирику, прочтённому ходовым колоннам и цилиндрам энергораспределения.

Ронсон явно ничего не смыслил в устройстве космических судов. Он слушал вежливо, с оттенком снисходительного терпения, но постепенно сдавался под напором моего энтузиазма и кратких замечаний, что добавляла Даниель. Когда пришла пора коснуться финансовых вопросов спорил хоть и ожесточённо, но без настоящего азарта. Пожалуй, мы вдвоём сумели произвести на него благоприятное впечатление. Я оглянуться не успел, как выторговал условия много лучше предполагавшихся вначале. От радужных перспектив голова кружилась не меньше, чем от собственной расторопности.

Символически ударив по рукам, мы перешли к техническим характеристикам объекта.

Жажда получить заказ несколько затмила мой разум, и я лишь теперь окончательно сообразил, что перевозить нам предстоит не обычный грузовой контейнер, а камерную вселенную. Подобные вещи существовали давно, но как правило, служили для украшения интерьера, пользуясь особенной популярностью в крупных городах, где планомерно дохло всё живое кроме человека. В прозрачные запаянные аквариумы помещали растения, насекомых, мелких зверюшек, и там они существовали автономно в замкнутом цикле.

Меня эти капсулы судьбы и времени слегка пугали и у себя я не держал никогда даже самого маленького, настольного. Впрочем, не будучи человеком, я не ощущал и потребности в людских развлечениях.

Размеры инкубатора, который нам предстояло перевезти, поражали воображение даже в цифрах, и я спросил, рискуя показаться дилетантом:

— Зачем вообще перемещать такую махину? Разве не проще развернуть производство на месте?

Моё простодушие заставило Ронсона улыбнуться, но не рассердило. Похоже, он был доволен сделкой не меньше, чем я.

— Технологии не подлежат экспорту. Вам предстоит перевозить не предмет искусства, а рабочий оазис. Растения, которые за время пути созреют внутри, достигнув нужной стадии развития, предназначены для изготовления элитного парфюма и натуральных лекарств. Как только цикл завершится, разработанная нашими специалистами программа уничтожит сама себя. Свернётся. Пустой контейнер, как вы понимаете, легко подхватит и доставит обратно любая проходящая мимо баржа.

Я не понимал, почему все эти полезные вещи нельзя было производить на месте, не протаскивая капризную флору сквозь пространство, но решил не вдаваться в детали. Люди делали свой бизнес так, как считали нужным. Видимая нелогичность того или иного действия могла оказаться производственным секретом. Я улыбнулся по возможности простодушно и спросил:

— То есть, это по сути дела плантация? Надеюсь, нам не придётся ей поливать и удобрять?

Роснон вежливо кивнул. Полагаю, намёк он понял правильно.

— Нет, всё необходимое уже заложено внутри, обслуживающий комплекс включён в опись и требует лишь подсоединения к бортовому источнику энергии.

Я быстро просмотрел сертификаты, отмечая про себя характеристики оборудования и счёл, что лишние затраты не грозят стать обременительными. Кроме подсветки и обогрева почти ничего и не требовалось, поддерживать внутри трюма нужную температуру не составляло труда.

— Меня всё устраивает.

Условия совпадали почти идеально, подготовка контейнера к отправке занимали чуть больше времени, чем окончательная отделка нашего судна, так что выпадал ещё и небольшой резерв на внезапные обстоятельства, маршрут тоже вопросов не вызывал, я знал его достаточно хорошо и не предвидел существенных трудностей. В сроки мы должны были уложиться даже с учётом очередей на швартовке и возможных возмущений пустоты на трассе. У меня пальцы зудели от неистового желания тут же заняться вычислениями и прокладкой курса. Я сдержался.

Покинув офис нашего нанимателя, мы остановились и переглянулись.

— Кажется, дело двинулось, — сказал я ещё не веря, что только что подписал контракт.

— Мы справимся! — ответила Даниель. — Ты сработал просто на отлично. Говорил уверенно, спокойно и при этом страстно. Мужик впечатлился не на шутку, а его не просто пронять.

— Спасибо! Мы отлично поддержали друг друга и заслужили по стакану сока в качестве награды!

Я только теперь обнаружил, как пересохло в горле. Переговоры на самом деле дались не так и легко.

Баров в этом районе находилось немеряно, как и везде, но мы не сговариваясь двинулись к станции, рассчитывая достать питьё по дороге домой.

— Надо ещё раз проверить схему подключения, — сказала Даниель.

Я охотно согласился. В полупустом вагоне мы запаслись напитками и склонились над экраном. Простая задача не требовала виртуальной развёртки, да подобные вещи и не приветствовались, поскольку создавали помехи для внутренней связи. Мы так углубились в работу, что не замечали ничего вокруг, и когда рядом с нашим отсеком кто-то остановился, я не сразу сообразил, что мне может грозить опасность. Эйфория от первого успеха в рискованном начинании перекрыла давние страхи. Мне и в голову не пришло, что явились палачи, когда, раздражённый помехой, я поднимал взгляд.

Глава 4

Мужчина нечеловеческой красотой не обладал, да и обычной тоже. В век, когда люди легко и с удовольствием изменяли внешность, его топорные черты вызывали удивление. Впрочем, немало находилось ещё индивидуумов, предпочитавших оставить всё, как есть, под предлогом примата брутальности над благообразием.

Я, собственно говоря, ничего не имел против и не обратил бы внимания на незнакомца, не привлеки он моего внимания бесцеремонным поведением. Он остановился рядом с отсеком и пристально вглядывался то в меня, то в Даниель, то в наш несчастный планшет, над которым мы усердно склонялись.

— Какие-то проблемы? — спросил я.

В прежние времена приходилось иногда вести себя агрессивно, чтобы выжить и удержать позиции, навык я не растерял, разница весовых категорий не смущала. С людьми я справлялся, это стражники были априори сильнее.

— Привет, Даниель! — сказал он, демонстративно не обращая на меня внимания.

Она нехотя подняла голову. Знала этого человека и считала его неприятным. Я не эмпат, но явственно почувствовал возникшее в воздухе напряжение.

— Здравствуй, Шон. Чего ты хочешь?

— Не похоже, что твоя скорбь затянулась, Даниель. Ты для того и сплавила дочку моей жене, чтобы спокойно подыскать ей нового папочку? Быстро же брат оказался забыт!

Теперь я сообразил, в чём проблема — этот парень решил, что у нас отношения? Родственник или свойственник (я не слишком хорошо различал эти понятия), считающий себя вправе вмешиваться в чужую жизнь? Кажется, напарница говорила, что её ребёнок живёт у дяди и тётки. Близкие люди обычно ведут себя приветливее. Желание встать и разобраться с Шоном старинным способом выросло и окрепло, но я сдержался. Эту драку палачи не прикроют, и я из-за возникшего разбирательства лишусь заработка, подведу как заказчика, так и напарницу. Не следовало спешить, тем более, что Даниель не показывала страха, да вроде бы и не испытывала его.

— Мне приходится работать, чтобы содержать Таисию и себя, — сказал она ровно, после чего невозмутимо представила нас друг другу: — Шон Брендон, мой деверь — Фабиан Феб — капитан корабля, где я служу.

Мы двое обменялись одинаково недоверчивыми, почти неприязненными взглядами. Его я видел, а за свой отвечал. Руки он не протянул, а я тем более не собирался кидаться в любезности.

— Я предлагал тебе работу в своей фирме! — с нажимом произнёс брат покойного мужа Даниель, насколько я помнил термины. — Ты могла безбедно жить вместе с дочерью и не будить пересуды, продолжая болтаться в космосе, да ещё в экипаже из двух человек. Пока был жив твой супруг, он, возможно, и допустил бы такую вольность, теперь же тебе следует не забывать о репутации нашей семьи. Ты хочешь, чтобы твой ребёнок оказался в двусмысленном положении?

Это с ходу отчеканенная, не исключено, что и прорепетированная, речь, отозвалась в голове звоном из прошлого. Чтобы в наше время кого-то беспокоили подобные глупости? Я не мог себе этого представить, хотя на каждой планете обитаемого космоса люди и не люди развлекались по-своему. Я машинально посмотрел на панорамный экран, словно сама планета могла разрешить недоумения. Она молчала и выглядела такой прекрасной, словно никогда не слыхала про человечество.

— Я предпочитаю работу, где пригождаются мои профессиональные навыки.

Голос Даниель звучал вежливо и бесстрастно, но мне показалось, что выдержка её не так прочна, как это выглядело со стороны. Не зная давних проблем, что разделяли и связывали этих двоих, я не мог судить наверняка, но где-то внутри вздыбились иголки, норовя пробить изнутри шкуру и прорасти как трава. Я с немалым удивлением обнаружил в себе пробуждение вполне определённого гнева.

Мужской рефлекс защищать женщину во мне обычно не срабатывал, я ведь не мог даже знать наверняка был ли у меня в прошлой жизни хоть какой-то пол. Сейчас происходило непонятное и вместо того, чтобы действовать, я застыл на месте пытаясь разъяснить для себя собственные побуждения.

— Ты просто не хочешь жить со своей семьёй! — безапелляционно заявил Шон. — Любая женщина, потеряв мужа, счастлива была бы оказаться под защитой близкой родни и думать в первую очередь о ребёнке, а не о своих прихотях!

Что-то дрогнуло в Даниель, я даже не понял, что именно. Пальцы шевельнулись или поджались губы, беспомощно поплыл взгляд. Мелочь, но во мне словно сработал тревожный сигнал и оставить дело течь прежним порядком я уже не мог.

Я поднялся, оказавшись ростом ниже Шона, как и большинства современных мужчин, но ничуть не беспокоясь из-за этого. Трудная жизнь и долгое общение с палачами научили меня если не держать удар, то хотя бы не падать из-за него на дно души. На пол — не считается.

— Не вмешивайся не в своё дело, Шон. Права у всех равные и у каждого свои. Претензии не принимаются.

Противника мой афронт на мгновение сбил с толку, судя по тому, как бестолков захлопали его веки. Вероятно, он полагал, что я начну с традиционного предложения отойти в сторонку и дам ему шанс выместить зло на предполагаемом любовнике невестки, если какие-то правила запрещали расправу с женщинами. Я не забыл былые времена и знал, что то прошлое, которого якобы больше не существовало, время от времени прорывается на свет, показывается из глубин веков как всплывают гробы на размытом водой кладбище.

— Не лезь в то, что тебя не касается! — рыкнул он, демонстративно выдвигая вперёд плечо.

Драться я не хотел и не только потому, что за века неплохо научился это делать, но и полагая нечестным таким проблемным способом заступаться за взрослую женщину, которая сама знает, как ей жить и кого привечать. Ничего критичного ведь пока не происходило.

— Психологический климат в экипаже — моя забота, так что я в своём праве. Ты нас обоих раздражаешь, потому, если уже сказал всё, что хотел, можешь смело продолжать свой путь. Мы сейчас очень заняты, Даниель некогда. Полагаю, она обдумает твои слова и сообщит своё мнение на сей счёт, пользуясь одной из общепринятых систем связи.

Он опять угрожающе шевельнулся, но я ощущал заметную неуверенность под его внешней бравадой. Не брался судить, какой конкретно момент наших переговоров подавил в нём нахрапистое нахальство, но все силовые демонстрации не заключали в себе подлинной угрозы. Я смотрел глаза в глаза, ничуть не опасаясь внезапного удара. С моим совершенным периферическим зрением и хорошей реакцией опасения казались излишними. Меня вообще редко задевали, ещё реже пытались углубить ссору. Не берусь судить чего, но опасались. Я постоянно таскал при себе разрядник, но никогда им не пользовался.

Десяти секунд этих гляделок хватило для вылупления результата. Шон не то невнятно рыкнул, не то примирительно забурчал, а потом резко развернулся и утопал в другой конец вагона.

Я проводил его взглядом и машинально посмотрел по сторонам, почти уверенный что будет маячить где-то неподалёку приснопамятная манекенно-совершенная рожа, но никого подозрительного не заметил. Ну и к лучшему вышло. Ни стражей, ни жадных до зрелищ райских туристов видеть не хотелось. Сейчас, да и в любое иное время тоже.

Даниель сидела тихо, словно прислушиваясь к внутреннему голосу или успокаивая потревоженное воображение. Пустой взгляд ничего не искал, ни на чём не сосредотачивался, шёл сквозь пространство и время к неведомым мне мирам. Я немного занервничал, полагая, что мог по незнанию или неосторожности обидеть её, нарушить правила, которых в каждом сообществе водилось видимо-невидимо. Люди космоса редко хранили верность обычаям своих планет, но разные попадались особи и обстоятельства.

— Так что там у нас со схемой? — спросил я бодро.

Впрочем, прозвучало, скорее робко. Я привык к тому, что меня постоянно прессуют штатные мучители, но не любил, когда тоже самое люди проделывали друг с другом. Большинство же ни в чём не провинилось, за что их так?

Даниель очнулась от задумчивости, провела ладонью по волосам, склонила голову к развёрнутой модели. Я лишь теперь осознал, что до того, как родственник влез в наше уединение, мы сидели плечом к плечу, довольно тесно соприкасаясь. Неудивительно, что в голову Шона полезли фривольные мысли. Мы увлеклись делом, но кто знает, как это смотрелось со стороны? Не с моим опытом было решать.

Поначалу оба тупили и зависали на самых простых участках соединения, но постепенно опять втянулись, и я перестал думать о том, хорошо или плохо, что Даниель находилась совсем рядом, я ощущал её тепло и запах, слышал шорох дыхания и ровный стук сердца. Она вернулась в рабочий настрой. Я не мог не видеть, что руководящий маячок уверенно бежал по схеме и тормозил как раз в нужных местах.

Сойдя с поезда, мы перекусили, а потом не сговариваясь отправились в доки. Желание проверить всё, что наработали прямо на месте оказалось сильнее усталости и мы час или около того ползали по гулкому трюму, придирчиво уточняя, придётся ли вносить коррективы в составленный план. Нет, знали, разумеется, что без подгонки желаемого к действительному никогда не проходит ни одна погрузка, но оптимистично надеялись на минимальную погрешность при совмещении.

Жилые каюты рабочие почти довели до ума, не подключили только снабжение, это делалось в последнюю очередь, так что пришлось нам опять идти в гостиницу, но находилась она недалеко, да и номер всё равно был оплачен, а настроение у меня после полезных трудовых усилий заметно улучшилось.

Я, честно говоря, забыл уже о неприятном инциденте в поезде, но Даниель, как выяснилось, помнила, только не хотела отвлекать меня от текущих дел — так я решил. Заговорила она, когда мы поднялись в номер и принялись утолять жажду припасённой заранее водой.

— Вероятно, нам стоит это обсудить.

— Ты о чём? — спросил я, не очень отчётливо понимая суть предстоящей беседы.

— Шон не солгал. Он действительно предлагал мне и место в фирме и флигелёк в своём доме. Ты мало обо мне знаешь, и я понимаю, что определённый сомнения могут возникать.

Помня о том, каков я сам подарок, не вдруг понял, её заботы. Преступнику, что отбывает вечность за неизвестные ему грехи казалось, что прочие существа всегда руководят своей волей и свободны в этом, как и в иных жизненных ситуациях. В прежние времена женщины принадлежали мужчинам и зависели от них, теперь, если где-то и сохранилось стремление к неравенству, поднять голову слишком высоко оно не могло. Междупланетные правозащитники немедленно затеяли бы разбирательство. Человечество ревностно стремилось в лучшем виде показывать себя перед другими расами.

— Даниель, полагай ты, что Шон должен принимать решения и строить твою жизнь, то слушалась бы Шона, но если заявленная там, в поезде, позиция подчинения не устраивает, ты ведь не обязана руководствоваться его приказами.

Она всмотрелась в меня, щуря глаза. Как видно за все века и на любых языках я выражался не так как окружающие, выдавая мелочами свою инородную сущность.

— Осуждение, которым жалуют нас сплетники, не зависит от разумных доводов, — сказала она.

Интересно применялась ли ко мне эта инверсия? Я сказал, решив, что простота и честность лучшее, что я могу сейчас предложить:

— Даниель живи так, как хочешь сама. Только рабочие вопросы мы будем решать вместе, а осуждать тебя за то, чего даже не понимаю, я не готов. Ты отличный специалист, хороший человек и очень нужна Тревору и мне, нам обоим. Устраивает такой подход к делу?

Она кивнула. Я допил воду и с наслаждением вытянулся на кровати. Гудели ноги, звенела голова, болтались в ней призраки остаточных недоумений, но я решил, что не стану тратить время на скверну, когда есть хоть маленький повод для радости, а у меня он был, я насчитал даже несколько. Меня ждал в порту мой собственный корабль, его ждал первый ценный груз, и вместе мы должны были прорвать бесконечную пелену неудач.

А ещё в это тесное объединение удивительно вписывалась Даниель, и я искренне хотел, чтобы наше едва начавшееся сотрудничество продолжилось до того неизбежного момента, когда мне придётся искать очередное пристанище. Я ведь не менялся в веках и подобное упорство, привычка оставаться юным, вызывали недоумение, так что приходилось исчезать в одном месте, чтобы возникнуть в другом. Иногда я сам решал, как всё это провернуть, иногда палачи вмешивались и строили мою судьбу по своему разумению. Как видно тот, кто низверг с высоты, твёрдо решил сделать всё возможное, чтобы выпавшая мне доля мёдом не казалась.

Признаться, я часто недоумевал по этому поводу. Жизнь среди людей выглядела бы возмездием, помни я великолепие небесных чертогов, но при мне сохранились лишь разрозненные отрывки, я плохо представлял, чего лишился и потому горевать на эту тему просто не мог за недостатком информации. Даже самые мрачные страницы человеческого пути пролистывались. Я располагал бессмертием или же очень долгим веком, так что мог твёрдо надеяться пережить невзгоды и возникавших время от времени врагов.

Вот теперь, например, участь мою счёл бы горькой только избалованный судьбой сибарит. Я всегда мог найти работу, которая удовлетворяла мои нужды, не испытывал иных существенных трудностей, окружающие относились ко мне вполне доброжелательно. Лишись я Тревора, страдал бы, что там говорить, но (привыкнув всё терять) не так и горько. Меня приучили к неизбежности перемен, и я к ним привык.

Кажется, я задремал по ходу привычных мыслей, что служило ещё одним доказательством их обыденности. Очнулся, когда Даниель вышла из душа, закутанная в халат так плотно, словно сильно замёрзла.

— Давай! Твоя очередь, — сказала она и улыбнулась, должно быть, забавляясь ошарашенным выражением моей физиономии.

Я изрядно размяк, и вставать не хотелось, но знал, что чем меньше экипаж, тем строже следует придерживаться правил. Гигиены в том числе, потому я сполз с постели и отправился мыться.

Когда вернулся, Даниель уже спала, по крайней мере лежала неподвижно и с закрытыми глазами. Если человек ясно показывает, что не намерен общаться, нарочно это происходит или нет, следует уважать его волю. Я, тихо ступая, добрался до своей кровати и охотно залез под одеяло. Моя человеческая составляющая требовала отдыха, хотя иногда в трудных обстоятельствах тело словно забывало об этом и показывало чудеса выносливости и силы. Я не знал, позволяют мне эту вольность палачи или способности прорываются сквозь запрет, но я ведь ничего и ни о чём не ведал точно, так что расстраиваться из-за конкретных деталей давно не видел смысла.

Размышления о своей злосчастной судьбе прежде терзали меня, лишая воли, потом впечатление сгладилось, и я куда спокойнее воспринимал бытие, в конечном итоге научился просто не обращать внимания на рефлексии и вместо источника терзаний получил хорошее снотворное. Вот и теперь, едва начав думать о длинном списке своих несчастий, я моментально отрубился, даже не успел повернуться на бок, мордой в сторону двери, как привык делать всегда.

А проснулся где-то под утро. Сработала привычка рано вставать, в отличие от людей я моментально подлаживался к любому графику и принимал новый режим за считанные дни, вот и теперь пробудился в стандартное время, пусть станционное и отличалось от судового. На всех человеческих кораблях, по давнему обычаю, учреждали двадцатичетырёхчасовые сутки и придерживались общего графика. Разве что иногда, на тех бортах, где весь экипаж происходил с одной планеты, вводили знакомый режим, но такое случалось редко.

Прежде чем открыть глаза, я прощупал окружающее пространство мысленно, не могу объяснить, как это получалось, я даже не знал толком, умеют люди так делать или нет, ничего опасного не обнаружил и решил разобраться с просто тревожным.

А беспокойство разбудило наравне с приходом рабочего утра, я ощущал его где-то в затылке и, привыкнув серьёзно относиться к таким проявлениям работы подсознания, мигом вскочил и оделся.

Кровать Даниель взывала к моей совести аккуратно заправленной постелью, но свою я бросил как есть и рванул сначала наружу, но потом, затормозив, возвратился. Моя напарница никуда не уходила, пропустить звук, с которым распахивается и захлопывается входная дверь я просто не мог. Привычка к постоянной опасности давно отладила во мне безошибочный механизм, контролировавший всё, что происходит вокруг. Даниель оставалась в номере, находилась в ванной комнате, но шум воды оттуда не доносился. Более того, вчерашний халат висел на спинке кровати. Уединись моя подруга ради того, чтобы помыться, разве оставила бы она здесь такую нужную вещь?

Что-то случилось, и я растерялся, не зная, как справиться с бедой, смысла которой не понимал.

Я прислушался, но звуки, доносившиеся в номер, ни о чём не говорили, стены тут не отличались толщиной, зато и плату брали умеренную. В ванной комнате ощущалось лишь присутствие жизни, но расшифровать шорохи я не смог, тихо постучал в дверь, спросил робко:

— Даниель, у тебя всё хорошо?

Она помедлила, прежде чем ответить и голос прозвучал совершенно ровно, но ни слова, ни интонации меня не обманули.

— Нормально. Сейчас выйду, извини, что заняла помещение.

Она действительно появилась через минуту, но меня сейчас совершенно не интересовало утреннее купание. Я поймал Даниель за плечи и развернул лицом к себе.

— А ну стой! Что случилось?

Она молчала, пытаясь совладать с терзающей нутро болью. Я чувствовал эту муку собственными потрохами, но не понимал её сути и потому испугался не на шутку. Застывшее лицо, сосредоточенный взгляд. Не физическое страдание — тело достаточно расслаблено — подругу донимал душевный разлад. Беды или вины поедали изнутри. Неужели Шон до такой степени выбил из колеи мою отважную сотрудницу?

Дальше я действовал, повинуясь инстинкту, природы которого сам не ведал. Обнял Даниель, то ли стараясь успокоить, то ли стремясь оттянуть на себя часть её боли. Не знаю. Сам неимоверно удивился и ожидал, что меня с возмущением оттолкнут, но вместо этого она неуловимо расслабилась и разрыдалась, уткнувшись носом в моё плечо.

Глава 5

Что в таких случаях предпринимают люди, я, теоретически, знал и пытался сообразить, у меня-то получится утешить женщину и не обидеть её при этом? Я ведь совершенно не разбирался в отношениях между полами! Что надо делать и говорить? Рефлексы тренькали крайне неуверенно, но внутри происходило какое-то движение, словно чужая боль действительно пробралась ко мне и ощупывала доставшееся ей убежище. Я едва рот не разинул от новых впечатлений, привык, что донимают меня снаружи, научился защищаться от жестоких нападений, и внезапно пробудившаяся чувствительность напугала, а с другой стороны и растрогала.

— Даниель, — прошептал я и погладил вздрагивающую спину. — Успокойся. Хочешь я этому Шону морду набью?

Она не то всхлипнула, не то рассмеялась. А я вспомнил, как она согревала своим теплом меня, изметеленного вхлам палачами, не бросила без поддержки едва знакомого парня, сделал всё что смогла, не стесняясь возможных последствий. Неужели я отвернусь от неё сейчас или начну принимать во внимание чужое мнение о важном для меня человеке?

За что бы меня там не наказали, вряд ли я сотворил это по глупости.

— С твоим деверем я справлюсь, — заверил, словно это могло иметь значение. — Не смотри, что я мельче, драться меня учили и достаточно серьёзно. Я всё сделаю, только ты не плачь, пожалуйста, а то у меня внутри от этого больно. Не имеет права посторонний человек ни осуждать тебя, ни раздавать указания.

— Да не в нём дело, — глухо отозвалась она. — Просто он напомнил о потере. Когда боль стоит до краёв, её очень легко расплескать.

Я сообразил, что Даниель горюет по мужу, погибшему или умершему — этого я точно не знал. Тоска по ушедшему терзала её, и способа утешить в моём распоряжении не было.

— Ну тогда поплачь, — разрешил я.

Друг из отверженного получится не очень надёжный, поскольку не в его власти распоряжаться собой, но как подставка в трудную минуту и он окажется полезен.

Даниель немного упокоилась, больше не рыдала, но меня не отталкивала, и я радовался про себя, что хоть так пригодился этой замечательной женщине, сильной и слабой одновременно. Как все мы, если уж быть точным и честным.

— Любимый человек уходит, и остаётся боль, — сказала Даниель, а я пытался понять это и представить, но никак не мог. Меня-то никто не любил. — И живёшь ты на этой земле, как будто тебя спихнули с небес и обратно наверх не пускают. Яма, самое дно, и так хочется выбраться к свету.

Она говорила всё это задумчиво, словно в бреду или исключительно для себя, но меня как будто молния прошила. Разве не той самой судьбой существа, выброшенного на стылый ветер невзгод, веками существовал я? Испуганный, раздавленный бедой, умевший хорошо приспособиться, но не впустить в себя приютивший мир, его смех и слёзы. Мы оба с Даниель — упавшие с небес и может быть именно поэтому нас так неудержимо потянуло друг к другу. Не в постель лечь, хотя большинство людей иного и не мыслит, а подставить плечо и дать опору такому же потерянному изгнаннику.

— Я тебя понимаю. Ты карабкаешься и раз за разом скатываешься вниз. И свет всё так же далёк.

В коридоре прозвучали шаги, затихли возле нашей двери. Не тяжёлые мужские, а лёгкие женские, потому я даже не повернул головы. Не иначе кто-то из персонала спешил вытурить нас из номера или потребовать оплаты за последующие дни. В таких дешёвых отелях не разорялись на коммуникационные пульты и предпочитали следить за постояльцами проверенным способом.

Я не обернулся и когда распахнулась дверь, лишь резко напрягшееся в моих руках тело женщины заставило мгновенно сгруппироваться и бросить себя в прыжок. Прежде я отскочил бы в сторону, но сейчас даже не задумавшись рванул вперёд, закрывая Даниель от возможных обидчиков. Мимолётно удивился точности порыва, приготовился драться и едва успел притормозить, увидев перед собой девушку, вернее сказать совсем девчонку, лет двенадцати или тринадцати на вид, точнее я в этом не разбирался.

Огромные вытаращенные глазищи этого существа кого-то мне живо напомнили, но соображать оказалось некогда. Даниель вскрикнула, а незваная гостья развернулась и так резво прыснула прочь, что я диву дался.

— Тася! — закричала Даниель и бросилась следом за беглянкой.

Я понял, что ребёнка надо немедленно догнать, успел сообразить даже, что это скорее всего и есть дочь моей напарницы. Мне понадобилось всего два длинных прыжка, чтобы настигнуть тощее тельце и прыгающие косички. Я поймал девчонку в верхний захват, вздёрнул в воздух, и она ожидаемо заверещала.

К счастью, как раз подоспела Даниель, и я смог развернуться и вручить ей беснующееся сокровище.

Оказавшись в руках матери, эта негодница ничуть не угомонилась и принялась вырываться пуще прежнего.

— Пусти! — рычала она. — Ты!

Секунду или около того я не мог понять её логики, пока не вспомнил, в какой компрометирующей, если не знать всей правды, позиции застала нас с Даниель её дочь. Неудивительно что в голове неуправляемого по сути своей подростка перемкнуло контакты. Дети всегда казались мне слишком сложными для общения существами, я плохо их знал, зато помнил, что середины они не ведают.

— Давайте-ка в номер, — предложил я, — пока нас не выкинули без вещей на улицу за шум, безобразный скандал и общее нарушение порядка.

Даниель никак не могла справиться с беснующимся подростком, а в наших полётных протоколах могли появиться нежелательные пометки, потому я взял инициативу на себя. Подхватил девочку на руки, благо весила она как комок пуха и решительно вернулся в комнату. Справился быстро. Никто в коридор не вышел: постояльцы тут привыкли не лезть в дела друг друга, да и умели по доносящимся воплям отличить подлинную беду от обычного скандала. Камеры висели на видном месте, но сколько я помнил, работали лишь изредка.

Девочка что удивительно почти угомонилась. Кажется, её поразила надёжность моей хватки. Она дёрнулась раз-другой, а потом уставилась на меня скорее с удивлением, чем с гневом. Я действительно заметно превосходил среднего человека силой, и главное, научился пользоваться своими возможностями мягко, а не только убойно.

В номере я посадил строптивого ребёнка на кровать Даниель. Сам устроился напротив, не зная толком, поможет моё присутствие при разговоре или повредит. Таисия больше не пыталась убежать, но замкнулась в себе и выбросила колючки сквозь и без того заметный защитный панцирь.

— Как ты здесь оказалась? — спросила Даниель. — Откуда узнала, где меня искать? Дядя с тётей тебя выгнали?

Ответом был единственный злобный взгляд. Тася сбрасывала с себя обнимающую руку матери и дрожала как в лихорадке. Я понял, что испытываемые ею чувства так глубоки, что она не в силах с ними совладать. Едва я сообразил это умом, как ощутил слабый отзвук вершащейся в чужой душе катастрофы. Обломки надежд плыли в потоке разочарования, а боль от потери любимого отца и предательства матери резала как ножом.

Меня-то за что опять накрыло? Я устало удивился, не привыкнув к таким потрясениям. Вообще прежде почти не задумывался о том, что люди чувствуют, и насколько сокрушительным может оказаться крутой коктейль дурных эмоций. Следовало вывести Таисию из этого состояния, а уже потом затевать разговоры. Знать бы ещё, как всё провернуть. Я не догадывался. Впрочем, кое-что предпринять мог прямо сейчас.

Пока Даниель пыталась вытянуть из девочки стоящие сведения, я достал коммуникатор и послал запрос. На планету ходили грузовые и универсальные челноки, а списки пассажиров лежали в общем доступе. Как пилот, я знал все возможные варианты развития событий. Ребёнку без сопровождающего билет бы не продали, значит наша гостья уговорила кого-то ей помочь, а с учётом того, что тревога должна была погнать её прямо в гостиницу, вычислить время прибытия судна на станцию не составляло большого труда.

Я прошерстил все разрешённые источники, подключился и к капитанскому кругу, и уже через минуту или около того имел полную роспись действий девочки. Люди обычно и не подозревают, как легко отследить каждый их публичный шаг. Сопоставив временные интервалы, я разумно предположил, как развивались события. Догадаться, с чего всё началось было нетрудно.

Даниель честно сообщила деверю и, возможно, дочери, какую и где нашла работу. Дядя и тётя наверняка обсудили эту новость в не самых благожелательных выражениях, а уж подслушать старших и сделать свои выводы (правильные или нет — другой разговор) способен любой подросток.

В целом понятно, а дальше что делать? Пришла пора принимать разумные меры. Тася не хочет слушать мать потому, что обижена на неё, считает предательницей, осквернившей память отца. Разговорас родным человеком не получится, слишком крепки тут давние связи и скопившиеся противоречия. А с чужим? Я сообразил, как полезно поступить, хотя и накрыла от этого холодная оторопь постороннего этому человечеству существа.

— Даниель, — сказал я. — Нам пора на корабль, позавтракать по пути вряд ли успеем. Ты не могла бы спуститься вниз и купить еды? И воды тоже.

Она посмотрела на меня сначала рассеянно, слишком растревоженная всем происходящим, потом на лицо набежали морщинки гнева, но я не смутился, смотрел спокойно.

— Я побуду с Таисией, заодно и познакомимся.

Не знаю, какими доводами Даниель убедила себя сделать так, как я просил. Возможно и капитанское право приказывать сыграло свою роль. Когда закрылась дверь, я полностью сосредоточился на предстоящей затее. Девчонка смотрела исподлобья, но я знал, что несокрушимого упрямства не бывает. В присутствии чужих людей дети всегда ведут себя лучше, нежели в узком кругу — их учат жить несколько напоказ.

— Я не хочу с тобой знакомиться! — выплюнула она раньше, чем я успел открыть рот.

Так ли верны оказались на проверку выдвинутые мной тезисы? Упавшего с небес стражи обучали педагогике пинками и кулаками, не слишком помогал багаж полученных знаний, а интуиция пульсировала неуверенно.

— Никто тебя и не заставляет, — ответил я, стараясь говорить размеренно и спокойно. — Мы с твоей матерью вместе работаем и потому не сторонние друг другу люди, а ты сама решай, кто и что для тебя важно и ценно. Раз достаточно взрослая, чтобы назвать себя чужим именем и воспользоваться чужим счётом для покупки билета, наверное, созрела и для взрослого понимания ситуации.

Она дёрнулась, независимо вскинула голову, но я ощутил беспокойство. Вряд ли она представляла, насколько серьёзны последствия её эскапады.

— Откуда ты знаешь?

Таисия была достаточно рослой, чтобы выдать себе за совершеннолетнюю девицу, а проезд оплатила кузина. По своей воле или нет, я пока решил не выяснять.

— Мы живём в конкретном мире, и все находимся под присмотром. Твой дядя, вернувшись со станции, наверняка выложил жене собственные измышления по поводу невестки, а ты подслушала под дверью? Постесняешься повторить, что он говорил о твоей матери?

Таисия вспыхнула, лицо пошло пунцовыми пятнами, а потом так же стремительно побледнело. Вопрос не прозвучал, но я на него обстоятельно ответил:

— Нетрудно просчитать ход событий, когда немного знаешь о том, как ведут себя люди. Ты потеряла отца, очень любишь маму, а вынуждена жить с дядей, которого терпеть не можешь и который к тому же не умеет держать язык за зубами, а мозги в узде.

— Я вас видела! — выпалила она, вновь наливаясь злостью.

Едва достигнутое спокойствие, точнее тень его, опять ухнуло в бездну. Я чуть повысил голос, чтобы достучаться до затопленного обидой сознания, заговорил с капитанскими модуляциями, которыми владеет любой пилот. В сложной ситуации ровная размеренная речь помогает успокоить экипаж, а главное пассажиров.

— Ты видела, как я обнимал Даниель, но не задумалась почему. Мы с твоей мамой не только вместе работаем, мы — напарники, товарищи, которые поддерживают друг друга в трудных обстоятельствах, а именно такими обеспечил твой дядя, грубо обвинив невестку в том, чего она не делала. Видишь эти влажные пятна на моей рубашке? Твоя мама плакала, потому что ей растревожили душевную рану, а я пытался хоть как-то утешить, пусть и не особенно в этом силён.

Я выдержал паузу, разглядывая упрямое юное существо и понимая его беды, а потом прибег к приёму, который педагоги наверняка сочли бы жестоким:

— Надо верить тем, кого любишь, иначе какая же это любовь?

Ничего-то я не смыслил в чужих горестях, прожил века среди людей, а ума так и не нажил, ходил обочь. Как же так получилось, что начал чувствовать сейчас? Вникать особого желания я не испытывал. Каждый раз находились заботы поважнее. Следовало решить проблему, которую подкинула нам с Даниель эта легкомысленная девчонка. Срочный капризный груз не мог ждать, и следовало любой ценой доставить его по назначению. Будущее Тревора и его команды зависело от моей распорядительности.

— Она не бросила бы меня на дядю, если бы любила! — выпалила Таисия, сверкая глазами. За её гневом я отчётливо ощущал отчаяние. — Дядя сказал, что предлагал хорошую работу, лучше этой и мы могли бы с мамой жить вместе, а она не захотела. Потому что, когда я рядом, она уже не кажется такой молодой, и в космосе мужиков много, и можно легко подцепить нового.

Наверное, глупая девчонка за дядей или тёткой почти дословно повторяла стандартные обвинения, уловленные в сторонней беседе, а то сказанные в лоб. Я вполне допускал такой вариант развития событий, пообщавшись немного с Шоном: не сама же девочка навыдумывала подобной ерунды. Если честно, я не знал точно, что следует ответить, чтобы слова прозвучали правильно и не растревожили и так измучившееся существо, двинулся вперёд осторожно:

— Я полагаю, твоя мама хотела обеспечить вам обоим достойную жизнь. Здесь, наверху, заработки гораздо выше. Рейсы опять же не длятся годами как в старые времена, вы бы часто виделись. В любом случае точка зрения твоих родственников — их личное дело, ты не обязана ни выслушивать их, ни с ними считаться.

— Я там живу! — выкрикнула она, опять начиная трястись и жамкать ладонями край курточки.

Успокоил, называется, ребёнка. Бестолочь я, ничему не научившаяся за долгие века. Люди — это временами так сложно. Вроде бы начал понимать их чувства, но воспользоваться этим так и не смог. Я лихорадочно искал выход, надеясь, что застывшая за дверью Даниель помедлит ещё немного, даст мне шанс погасить извергающийся сомнениями вулкан раненой подростковой души. Правды мало в такой ситуации, потому что противостоит ей давняя устаканенная ложь, слов вообще недостаточно для настоящего дела, нужен поступок, и что я мог предпринять?

Не иначе как от отчаяния я произнёс всё тем же ясным командирским тоном:

— По факту бегства — уже нет. В воспитательных целях отругать бы тебя и вернуть обратно, но раз уж ты здесь, почему бы нам не решить эту забота более человечным способом?

Это проняло. Широко распахнутые глазищи опять уставились на меня. Я в очередной раз собрался с духом и договорил:

— Задерживаться на станции не в нашей власти. Мы с Даниель обязаны доставить по назначению важный груз. Зато мы можем взять тебя с собой. За время рейса вы с мамой обменяетесь мнениями по любому поводу и решите вдвоём, как вам жить дальше.

Девочка ничего не успела ответить, лишь открыла и снова закрыла рот. Даниель влетела в номер, частично разроняв коробки с едой.

— Она не может полететь с нами, это нарушение правил!

— Не такое большое, как может показаться, — ответил я терпеливо. — Ты прежде не работала на малых судах, вот и не в курсе, а я, когда купил Тревора, выучил законы наизусть. Капитан вправе принять на борт несовершеннолетнего пассажира, если его сопровождает взрослый.

— Но я — член экипажа, это совсем иное!

— Для крупных кораблей и больших команд — да. Там цепляются к каждой мелочи, вполне вероятно, не без причины. В небольшом частном предприятии капитан и владелец свободнее в своих решениях. Следует лишь зафиксировать согласие всех сторон в журнале. Гораздо сложнее будет задним числом оправдать перелёт Таисии с планеты на станцию. Вот здесь действительно имело место серьёзное нарушение.

Я сурово уставился на девочку. Она всё же смутилась, хотя и ненадолго. Я видел, что надежда отправиться с нами готова смыть как волна все прочие измельчавшие на этом фоне горести. Всё теперь зависело от Даниель. Она не подвела. Короткий вздох словно освободил душу от смятения и боли, а потом моя милая напарница просто шагнула к дочери, села рядом и обняла угловатые плечи, которые на этот раз и не подумали дёргаться, сбрасывая заботливую руку.

— Спасибо, Фабиан!

— Не за что! — ответил я, поднял одну из оброненных коробок, открыл её и принялся есть.

Ничто так не успокаивает противоречия разума, как правильная работа желудка. Мой пример оказался вдохновляющим. Даниель подобрала остальные порции, одну деловито вручила дочери за другую взялась сама. Девочку стремительное развитие событий, кажется, немного сбило с толку. Она переводила насторожённый взгляд с одного из нас на другого и явно не решалась заговорить. Бешеный напор исчез, пожалуй, она впервые всерьёз задумалась о том, что, строго говоря, совершила преступление, выдавая себя за другое лицо.

Я тоже так полагал, но изрядный опыт помогал относиться к происходящему трезво. Проще говоря, я умел улаживать незначительные неприятности. Большими обеспечивали палачи, так что здесь не приходилось заморачиваться.

— Сейчас идём прямо на борт, — говорил я не для Даниель, конечно, которая и так всё знала, а для нашей общей теперь строптивой заботы. — Полагаю монтаж закончен, хотя сигнала и не было, но самое время лично присмотреть за финальными аккордами. Заодно окончательно утвердим интерьеры. Таисия, ты время зря не теряй, обдумай, как хочешь обставить свою каюту, с учётом стандартной базы, конечно. Диапазон потребностей у нас пока невелик. Даниель тебе поможет определиться с каталогом. Я буду в рубке.

— Вы, правда, меня возьмёте? — спросила она, превращаясь ненадолго в ребёнка, каким, собственно говоря, и была.

Я ответил спокойно, как и прежде, капитанский голос работал при любых обстоятельствах:

— Ну я от этого не в восторге, но другого рационального решения не вижу. У нас каждый час расписан, и нет возможности отвезти одну взбалмошную девочку обратно на планету, а могу ли я доверять тебе, отправляя без надёжного сопровождения, пока не знаю. Мы ведь практически незнакомы. Я предлагаю уладить дело миром. Рейс продлится неделю. За это время сможем спокойно разобраться со всеми недоразумениями. Как ты полагаешь, это разумный выход?

— Да! — пробормотала она.

— Вот и отлично!

Полный благодарности взгляд Даниель послужил лучшей наградой. Я решил, что для нечеловека справился с проблемой вполне прилично. Странное испытывал ощущение, настолько незнакомое, что пока не пытался с ним разобраться, но знал, что обдумаю всё потом. Неужели я так долго жил среди людей, что стал отчасти человеком?

Глава 6

Я не лукавил. Мы и без того опаздывали, задержка в номере добавила вынужденной прыти. К счастью с транспортом повезло, в пути не потеряли лишней минуты и прибыли в доки как раз вовремя, чтобы принять корабль и не задерживать бригаду рабочих. Я немедленно поднялся в рубку, оставив улаживание бытовых проблем на откуп Даниель. Инженеры отлично ладили со всем, что составляло материальную суть корабля, а красота диванов и портьер меня вообще не волновала. Я и на полу мог спать, но на счастье кровати входили в базовую комплектацию любого судна и остаться без нормального ложа мне не грозило.

Экипаж, как я уже говорил, предполагался численностью до четырёх человек, так что и кают насчитывалось четыре. Предоставить девочке отдельную не составляло труда. Я разумно полагал, что собственная норка прибавит ей уверенности, а заодно и спокойствия. Ребёнок плохо ориентируется во внешнем мире, ему полезно иметь безопасное убежище, изучать мир, подобно улиточке, укомплектованной личной ракушкой. Собственно говоря, домик и мне бы не помешал: все мы местами дети. Об этом я подумал мельком.

За время рейса Даниель договорится с дочерью, разберёт заботы на запчасти, решит, как ей распорядиться своим семейством дальше. Я знал, что крайне нежелательно брать на борт в качестве пассажиров несовершеннолетних родственников кого-то из членов экипажа, но другого решения просто не нашёл. Оставлять за спиной инженера такой раздрай и пускаться в нелёгкий путь получалось ещё рискованнее. Человек должен сосредоточиться на работе, а постоянная тревога за отпрыска этому не поспособствует.

Я и сам несколько утратил равновесие от наплыва собственных и чужих чувств, углубиться в задачу сумел не сразу, но размеренный баритон Тревора, ещё не приобретший индивидуальных модуляций вернул мне нужный настрой.

Взаимодействие пилота с его кораблём было процессом тонким, сложным, почти сакральным. Первичное знакомство мы уже свели, но для работы предстояло сдружиться теснее. Сознание, что я здесь один на один с кораблём временами накачивало нервы до эйфории, но и это медитативное состояние приносило пользу. На волне доброго настроения моделирование маршрута шло особенно легко.

Работа пилота казалась простой только дилетанту. Когда-то на заре космонавтики люди считали, что пространство — это большое пустое место. Лети себе и не спотыкайся, вот разве астероид какой на пути мелькнёт или звезда с планетами. Так оно и было, пока корабли перемещались по законам прямолинейного хождения, но с открытием и освоением технологии сжатий, мир волшебно переменился. С одной стороны, пропала нужда годами тащиться от солнца к солнцу, с другой новая дорога поражала воображение кучей ухабов. Одно только перечисление их всех занимало целый семестр в лётной школе. Временами я задавался вопросом: кому понадобилось творить столь сложный мир и гадал, судьба ли мне когда-то получить ответ. Вот случится чудо: стражи наконец смягчатся, я вернусь в ангельский чин или какой-то иной — я точно не знал, а постигну ли то, что с таким трудом усваивал человеком? Трудно сказать.

Впрочем, способностей мне хватало, учился хорошо и пилотом стал не из последних. Работу находил всегда, несмотря даже на предосудительный чокер, надеялся не оплошать и теперь.

Зная точки старта и финиша, я сделал предварительную раскладку курса, всё время сверяясь с расчётами Тревора и внося нужные коррективы. Многие пилоты суеверно опасались столбить дорогу загодя, но я занимался прогнозированием всегда и не испытывал внутреннего сопротивления. Казалось бы, жизнь и палачи учили не смотреть вперёд, но в иных вещах я так и не привык остерегаться.

Любимая работа доставляла почти физическое наслаждение. Наметив маршрут, я вновь прошёлся по внутренним опорным точкам, с удовольствием убеждаясь, что всё на судне работает как часы. Даниель отсоединяла последние коммуникации, кропотливо собирая в кучу своё хозяйство.

— Как там? — спросил я мягко.

Тревор подгрузил сводку, но поглядывая на неё я ждал ответ от напарницы. Мне нравилось общаться с людьми, а не только с корабельными нервами. В такие минуты я чувствовал себя человеком, ценил единение с товарищами.

— Порядок! — ответила она удовлетворённо. — Еду и интерьеры контролировать будешь?

Ни в том, ни в другом я ничего не понимал. Вещи представляли интерес, когда служили определённой цели, пища вообще годилась любая. Будь кирпичи калорийными, я жевал бы и их.

— Всё на твоё усмотрение. Я неприхотлив и в первом рейса хочу заработать денег, а не проверять мягкость подушек и сбалансированность пайков.

— Ну и отлично. Как на мостике?

— Я всё сделал. Запросил коридор отхода. Очередь приемлемая. Два часа у нас есть, так что предлагаю собраться в кают-компании и слегка перекусить.

— Принято. Отсчёт пошёл.

Я нехотя поднялся из замечательного пилотского кресла, погладив на прощание ручки и панель механического доступа. Стены построений плавно погасли. Тревор помалкивал, не научившись пока болтать по собственной инициативе. Судовые навигационные компьютеры со временем если не обретали полноценный разум, то вполне удачно его имитировали.

Даниель и Таисия уже сидели в компактной совмещённой с камбузом каюте. Минимализм помещения меня вполне устраивал. Для четверых тут, пожалуй, было бы тесновато, но втроём мы помещались отлично.

— Как только загрузимся, можно будет приготовить приличный обед, — чуть виновато сказала Даниель, ставя передо мной стандартный продуктовый набор.

— Да, ребёнку требуется хорошее питание, чтобы вырасти.

— Я не ребёнок! — тут же встряло недоразумение.

— Тебе решать. Правда и доказывать заявленное придётся, а то я голословным утверждением не верю.

Показалось, что я девчонку уел, она замолкла и лишь поглядывала на меня пытливо широко раскрытыми глазами. Я сделал вид, что мне это всё равно.

Мы с Даниель принялись обмениваться впечатлениями. Нет на свете ничего более волнующего, чем знакомство с новым судном, постепенное врастание в его плоть. Оно вдохновляет и когда приходишь новичком в большой экипаж, а уж собственный, только со стапелей, корабль разгоняет кровь по венам до невероятных скоростей. Потребность обсудить с напарниками все замечательные детали момента почти нестерпима, и я решил, что дать волю нам обоим — лучший выход из положения. Пусть девочка увидит, как важна для её матери работа, каким смыслом и красотой она наполняет жизнь. Я понимал теперь, что Даниель держалась за свою профессию более всего потому, что та не давала ей сосредоточиться на горе, требовала шагать вперёд, служа и маяком, и костылями. Не только добыть денег на содержание себя и дочери велел инстинкт, но и ясно показать миру, что существуешь, не сдался, готов шаг за шагом пройти свой нелёгкий путь. Потеря — это ведь не только беда, это ещё и преодоление последствий.

Когда мы делились друг с другом сокровищами наших открытий и постижений, Даниель забывала обо всём, её глаза сияли счастьем и меркла в них привычная боль. Я верил, что это общение разумов продезинфицирует нас обоих от накопившихся обид на судьбу, хотя и не понимал, где и каким чудом набрался таких соображений.

Время пролетело незаметно, и по своим постам мы буквально разбегались, спеша успеть на разрешённое маневрирование. Станцию трудно было назвать оживлённой, но дефиле здесь отличались немалой сложностью.

Девочка ушла с матерью, хотя и почудилось мне, что не прочь была напроситься ко мне на мостик. Я по дороге обдумал наскоро эту тему. С одной стороны, доступ в святая святых каждого судна разрешался лишь экипажу, с другой владелец имел право делать исключения. Ради семейной гармонии между Даниель и Таисией я был готов пойти на поблажки, но чуть позднее, когда получим груз и отработаем маршрут с учётом плавающих поправок.

Мир и покой на борту наступал не сразу и длился недолго. Рейсы теперь заканчивались быстро.

Маневрировать в тесном прямом пространстве — задача нелёгкая даже для сработавшейся спарки, а мы с Тревором ещё только притирались друг к другу, но оба справились если не на отлично, то очень хорошо. Опустив судно на погрузочный стол, я выдохнул воздух и невольно огляделся, забыв на минуту, что один в рубке и никто не выдаст никаких замечаний по поводу только что состоявшейся стыковки. Секундная досада не стоила того, чтобы жалеть о сделанном шаге. Свобода себя окупала.

Закольцевав связь, я поспешил в трюм. Прибыли мы ровно, когда следовало, так что поспешить с погрузкой выходил самый резон.

Даниель уже распоряжалась механизмами. Спустившись вниз, я даже затормозил на входе, разглядев плывущее к нам в брюхо диво. Конечно я знал размеры ящика, но не представлял их воочию. Наглухо запаянная оранжерея поражал воображение не только габаритами, но и материалом, на удивление неоднородным: где прозрачным, где матовым, где тускло отсвечивающим бронёй. Датчики и энергопреобразователи прилепились со всех сторон. Даниель споро переключала их на местное питание. Она успела протянуть нужное количество кабелей, и я тут же бросился помогать. Подтаскивал, расправлял, а напарница топила штекеры в соответствующие слоты.

— Как Таисия? — спросил я между делом, потому что девочки в трюме, к счастью, не наблюдалось.

— Посадила её делать школьный реферат. Если ей и дали поблажку, позволив полетать по галактике, это ещё не значит, что нужно запускать учёбу.

— И она не протестовала?

— За всё приходится платить! — ответила Даниель, чуть усмехнувшись. — Всё доказывать — сам сказал, и очень вовремя. Спасибо, Феб!

— Не за что! Мой воспитательный порыв для самого оказался прорывом.

Мы завершили погрузку, потом обошли (а кое-где и полазить пришлось) весь контейнер, собирая показания счётчиков, чтобы сверить их со стандартом и данными, полученными Тревором. Кабельное соединение иногда давало сбои и вообще считалось устаревшим, но стоило не в пример дешевле скачкового и обеспечивало большую стабильность при прыжках.

Отчёты сошлись не идеально, но в пределах допустимой погрешности, и я подписал все нужные документы. Заказчик провожал своё сокровище лично и оглядел его не без сожаления, словно успел сродниться не то с техническим, не то с биологическим чудом всей душой.

Даниель осталась поболтать с ним (это всегда производит хорошее впечатление на клиентов), а я поднялся на мостик, чтобы заняться своими непосредственными обязанностями.

Загрузившиеся суда в очереди не держали, то есть она и здесь была, но весьма короткая или как у нас говорят — быстробегущая. Я подключился к общему каналу и, дождавшись сообщения от Даниель, снялся с позиции и встроился в карусель.

Знакомые умиротворяющие действия ласкали душу, пропитывали меня теплом, я даже мурлыкал что-то под нос, наблюдая за очередью и прокачивая готовую маршрутную программу по последним сводкам. Дорога впереди лежала относительно гладкая, путешествие обещало быть рутинным. Кое-где набухали тревожные потенциалы, но я надеялся обойти их с минимальными отклонениями, если до этого сами не рассосутся.

Так разомлел, дурак, что почти забыл о палачах и прочих неприятностях бытия, надеясь от души, что хоть на время все они оставят в покое. Не знаю — почему. Наверное, просто мне этого хотелось.

Позиция подошла незаметно. Первый импульс давала кораблю сама станция. Энергия здесь стоила дёшево, зато впечатление эта услуга производила благоприятное. Как только нам открыли стартовый коридор, я тут же связался с Даниель и передал точку временного отсчёта. На самом деле много летавшие в космосе экипажи никогда этим не заморачивались, потому что и так было ясно, что к прыжку надо подготовиться сообразно своей реакции на него. Я не хотел обидеть Даниель мелочной опекой, беспокоился лишь о Таисии.

Люди на удивление хорошо переносили сжатие пространства. Даже на старых кораблях в былые времена, когда технологию только осваивали и не имелось в заводе никакой защиты и то не зафиксировали случаев действительно серьёзных нарушений здоровья. Присмотреть за ребёнком следовало лишь для порядка. Первый прыжок часто вызвал приступы головной боли, расстройство кишечника, а то и сексуальное возбуждение. Мужчины, на которых, как правило, и снисходила последняя напасть не упускали случая этим прихвастнуть. Женщины, если у них такое и случалось, непременно помалкивали. Я не пытался вникать в разницу восприятий и вообще подобную ерунду. Меня чисто человеческие глупости не касались.

Сам выдерживал как начало прыжка, так и выход в обычное пространство без всяких последствий, потому считался стабильным пилотом. Подобная запись в протоколе всегда шла на пользу.

— Ну, вперёд! — сказал я, как только стартовая установка влепила нам импульс под зад.

Время остановилось собралось в тугой комок, а потом выстрелило во все стороны гулким фейерверком. По коже потянуло томной ленью, но слабенько и неотчётливо. Я равнодушно подумал, что возможно испытывал бы на прыжке оргазм если бы знал, что это такое не понаслышке, а технически. Впрочем, плакать о том, чего не изведал смысла не находил никакого. Зачем осложнять и без того непростую жизнь?

Я прилип к шероховатой поверхности кресла, машинально вслушиваясь в глухие шумы сжатия. Ни о чём они не сообщали, но, согласно легендам, могли. Люди сотворили целый букет мифов о чудесах нелинейного пространства, но мне ни разу не удалось столкнуться там, внутри с чем-то действительно любопытным.

Тревор притих. Его первый прыжок через весьма сложно устроенную пустоту тоже знаменовал очередной этап взросления. На искусственные интеллекты прохождения сжатия действовали не так, как на людей. Давали отчётливый толчок в развитии. Кто-то из высоколобых даже вывел на основании этого наблюдения теорию о первичности людей во вселенной, их гармонии с жёсткими законами пространства. Смотрелось красиво, но работало хреново. Проще говоря, никак не работало.

Кроме того, я точно знал, что палачи всё равно первичнее всех.

Миновав верхнюю точку бессмыслицы, шумы пошли на спад, я машинально подобрался в кресле. Хотя пассажиры больше всего боялись старта, оно того не стоило, особенно на стационарном импульсе, а возвращение на ровный ход иногда предлагало сюрпризы. Очень редко, но случался сбой и при самых идеальных расчётах корабль сходил с маршрута и выскакивал не совсем там, где планировалось. Именно поэтому судоводителям и владельцам приходилось тратиться на обычные движки. Большинство пилотов, кроме самых безбашенных предпочитало несколько не дотянуть до цели, чем выскочить в пугающей близости от неё.

Промежуточный выход не обещал заметных проблем, но я всё же отследил его полностью, проверил скрупулёзно параметры, корабля и груза. Даниель сообщила, что у них с Таисией всё в порядке. Я задал курс к точке нового сжатия и пошёл проверить, так ли оно на самом деле.

В капитанскую каюту заходить не стал: мало меня тревожило, что я там увижу. Обеих женщин нашёл в пассажирской. Таисия лежала на постели и, по всей вероятности, пыталась спорить. Даниель сидела рядом.

— Со мной всё в порядке! — заявила девчонка, явно не в первый раз и теперь совершенно точно в расчёте на мои уши.

— Никто и не сомневается, — ответил я рассудительно, — однако порядок один для всех. Любой человек после первого в своей жизни прыжка проходит тестовую проверку, даже если он пилот, а не просто так попал в неприятности.

— Какие? — тотчас спросила Таисия.

— Вот сейчас и посмотрим.

Переносной сканер уже работал, выдавая параметры. Я быстро просмотрел растущий на глазах столбец. Девчонка не врала — прыжок почти ничего ей не стоил. С учётом возраста и подготовки, конечно. Даниель, наверное, предпочла бы подержать дочку в постели, но я разрешил встать. У нас на борту имелось хорошее средство для развеивания скуки.

— Кормиться ещё рано, до следующего прыжка почти два часа, так что предлагаю пойти в трюм и взглянуть на груз. Как ты на это смотришь, Тася?

Она ожидаемо скорчила скучающую мину, явно представлял багажный отсек пространством, забитым кучей коробок ящиков и тюков.

— Не пожалеешь! — сказал я. — Впрочем, если совсем неинтересно, ты вполне можешь почитать учебник.

Девчонку с кровати словно ветром сдуло. Я договорить не успел, а она уже напяливала курточку поверх лёгкой блузки. Почему дети так не любят учиться, я не знал. Но это ведь не мешало пользоваться самим прискорбным фактом в своих целях.

На маленьком корабле всё находится рядом. Минута прошла или чуть более, а мы уже дружно переступали порог грузового отсека. Насупленная ввиду грозящей скуки Таисия едва не споткнулась, разглядывая технологическое чудо, сверкающее свободными гранями. Мне и самому не терпелось заглянуть внутрь и насладиться неспешной жизнью запаянного в скорлупу мира.

— Что это?

— Инкубатор для чудодейственной вакцины, — ответил я неточно, зато внушительно.

А вообще потянуло оставить взрослую серьёзность и прилипнуть мордой к одному из смотровых иллюминаторов. Откуда взялась эта дурь, я и сам не понимал. Я ведь никогда не был человеческим ребёнком, поступил в эту жизнь сразу во взрослом виде, тем не менее горел отчётливым желанием полюбоваться доступным пока чудом.

Мы так и поступили все трое.

Вид, надо сказать, открывался и впрямь захватывающий. Коренастые кустики в половину высоты контейнера топорщились листьями, такими толстыми и посаженными так плотно, что ветки рассмотреть не удавалось. Сквозь этот энергичный частокол с трудом протискивались кривоватые шипы. Цветы, точнее бутоны я заметил не сразу, они ещё прятались в листве, лишь кое-где сыто проглядывая сквозь налитые соком пластины. Между кустами торчали равномерно другие растения — субтильные деревца. Тонкие веточки гнулись под тяжестью плодов, цветов листьев — всё существовало здесь одновременно. К потолку ползли по специально встроенным опорам жгуты лиан, а над всем этим вяло кружились, часто присаживаясь отдохнуть прелестные золотистые бабочки с прозрачными как световые лучи крыльями.

Приглядевшись, удалось рассмотреть ещё какую-то живность. Не то зверьки, не то насекомые скользили в траве, лазали по веткам. А когда невидимые прежде форсунки орошения увлажнили воздух изящными фонтанчиками, запаянный сад показался особенно прекрасным. В свете ярких ламп возникли, танцуя над растениями, мимолётные радуги.

Райская обитель — такое определение родилось само собой и невольно мелькнула мысль: а похож ли мой родной мир на это упакованное в технологии чудо? На мгновение показалось, что я вспомнил — нечто очень важное, из прежней жизни, но ощущение улетело так же быстро, как и пришло, оставив после себя непрошенный ледяной озноб и знакомую головную боль. Она всегда являлась, когда я пытался пробиться сквозь барьер блокировки. Поначалу я пытался её терпеть, надеясь всё же протаранить лбом стену, но ухищрения не помогали. За неким порогом я терял сознание и, очухавшись, возвращался в предписанное мне неведение.

Жизнь изгоя шла своим чередом.

Глава 7

Следующий прыжок — от одной точки пустоты до другой — выглядел самым рутинным. Я не то чтобы расслабился, но слегка успокоился. Холод так и не появившегося на поверхности воспоминания, ещё бродил по нервам, но удивляться не стоило. Любой, кого определили в такое положение попытается прорваться сквозь блокаду и вряд ли его ждут приятные ощущения по дороге. Боль не страшила, но мне иногда казалось, что с каждой попыткой я теряю часть оставленных мне привилегий.

Уточняя программу скачка, я старался думать о хорошем. Вспоминал Даниель, в которой обрёл надёжного товарища, её дочку, чей непосредственный восторг возле инкубатора делал её совсем ребёнком. Мне нравился воцарившийся на борту тёплый мир, пусть даже он и грозил не затянуться надолго. Созерцание восхитительной заоконной жизни тоже наполняло душу нежностью. Присутствовал там, внутри стойкий эффект самодостаточности. Я мечтал проникнуться этим ощущением.

Заказчик утверждал, что, завершив цикл развития, растения погибнут, но очень хотелось верить в бессмертие этой тщательно взвешенной системы. Мысль о том, что содержимое инкубатора цинично перемелют в муку, чтобы извлечь волшебный экстракт, выглядела почти чудовищной.

Члены экипажа редко общаются с пассажирами. Всегда есть шанс привязаться к случайному человеку, а всё, что отвлекает от холодной истины судовождения может однажды обернуться провалом. Среди пилотов и женатых-то немного. Постоянное тесное общение с искусственным разумом, сложно устроенным, капризно-текучим пространством, долгие часы уединения в рабочем кресле порождают особенный тип личности. Я ведь недаром выбрал именно эту профессию. Я ей соответствовал. Временами быть чужаком среди своих оборачивалось не самым удачным опытом.

Нетрудно понять, что совершенно скрыть свои отличия я не мог. Люди любопытны и многое замечают. Моё безразличие к женскому полу поначалу рождало подозрения в иной ориентации. Девчонки отступались, зато начинали клеиться ребята. Почему так много народу стремилось затащить в постель, я, если честно, не понимал. Рассматривал себя в зеркале и видел заурядную по человеческим меркам особь, не выдающуюся из ряда ни ростом, ни статью, ни демонической красотой черт. Я выглядел обычным мужчиной. Вполне симпатичным, если основываться на людских пристрастиях, но не более того. Борода у меня не росла никогда, и в былые времена приходилось делать вид, что я тщательно бреюсь, но при современных технологиях многие избавлялись от лишних волос на лице и теле временно или навсегда с помощью специальных процедур, так что хоть тут я не выделялся.

Почему сослуживцы стремились определить мои половые интересы? За века я испробовал множество способов насытить чужое любопытство. Врал, проще сказать, то одно, то другое, но оправдания провоцировали жалость и в итоге я просто перестал поддерживать любой разговор на эту тему.

Думаете помогло? Ничуть не бывало — домогательств стало ещё больше, но я устал от этой чепухи и продолжал её игнорировать. Забавно, что отсутствие у меня вкусовых ощущений волновало людей значительно меньше гендерного равнодушия, хотя ели они чаще, чем занимались сексом.

Вспоминая все трудности своей затянувшейся ссылки, я невольно улыбнулся. Успешно избегая человеческих отношений, ни к кому не привязываясь, потому что ничего не мог дать взамен, я внезапно едва не влюбился в мимолётный груз. Собственная сентиментальность могла только позабавить, потому я постарался выкинуть из головы все посторонние мысли и сосредоточиться на очередном прохождении сжатия.

Тревор передал все нужные данные и выжидательно смолк. Машина могла предложить несколько вариантов: в пространственных структурах существовало множество равнозначных по внешнему виду дорог, потому без пилотов корабли летать так и не научились. Мы выбирали нужный путь не только опираясь на знания, но пользуясь интуицией. Теперь, как и всегда, я выделил оптимальный маршрут почти не задумываясь. Живой мозг справлялся с этой операцией почти мгновенно.

Я запустил программу, озвучил оповещение и привычно расслабился в кресле, дожидаясь знакомых ощущений. После этого скачка предстояло несколько часов ровного хода, потому я намеревался поесть, поспать и уговорить на то же самое моих спутниц. С передвижением в обычном пространстве искусственные разумы ладили отлично и в надзоре не нуждались.

Едва прошли сжатие, как я запросил картину окрестностей и убедился, что выскочил очень удачно. Мы экономили час или два времени, и следующий прыжок с опорой на мощный базовый энергоузел должен был завершить почти половину дороги. Дальше, правда, шла частая чехарда густозаселённых миров, где двигаться приходилось с опаской, но штормовых предупреждений не передавали, и я не слишком беспокоился за безопасность прохождения.

Даниель уже хозяйничала на камбузе, готовила что-то, а не разогревала пайки, и я не мог не одобрить её заботы. Пусть сам жевал что угодно, а девочке требовалось хорошо питаться.

— Устала? — спросил я Таисию, усаживаясь рядом.

— Немного, — ответила она. — Здесь очень непривычно, ощущения странные.

— Сжатия ты переносишь хорошо, а к остальному легко приспособиться. Сейчас поедим и завалимся спать, Тревор сам подведёт нас к стартовой области.

— Здесь есть кто-то ещё? — насторожённо спросила девочка. — Кто это — Тревор?

Я широко развёл руками, показывая вокруг.

— Это он — наш корабль.

Таисия недоверчиво сощурилась:

— Вы к нему относитесь как к человеку?

Детский вопрос прозвучал неожиданно взросло, я и не нашёлся с ответом. Пилоты скорее всего, себя видели не вполне людьми, чем-то вроде промежуточной формы существования, так что тесное общение с электронными мозгами проходило для нас без последствий. Многие из тех, кто не покидал планет тоже носили усиливающие чипы, но не в таком количестве как мы.

— Вместе работаем. Чего стоим один без другого? Товарищи — да, а люди или нет — то дело десятое.

— Вся команда? — уточнила Таисия.

— Конечно.

К счастью, Даниель управилась со стряпнёй и поставила перед нами тарелки. Я машинально похвалил пищу и принялся есть. Не тянуло сейчас вдаваться в философские отступления. Я хотел безупречно провести свой первый самостоятельный рейс и старался не отвлекаться от главной задачи.

Всегда любил быть один, а сейчас отсутствие на борту других пилотов не то чтобы напрягало, а создавало непривычный вакуум. Инженеры, как правило, работают в своих отсеках и ощутимы лишь по связи, потому я тихо радовался недолгим минутам, проводимым вместе. Даниель расспрашивала Таисию о выученных уроках: не то экзаменовала по привычке всех людей её профессии, не то хотела поддержать нейтральный разговор. Я слушал про хорошо известные мне школьные премудрости почти с умилением и едва удерживался от подсказок.

Уходить не хотелось, но когда мы разбрелись по каютам, тепло соучастия осталось со мной и засыпал я, кажется, с улыбкой на губах.

Собственно говоря, я вполне мог остаться в постели и благополучно пережить в ней очередной прыжок, искусственный разум мог принимать команды и на расстоянии. После единения с кораблём построение стен становилось доступным в любом месте, но помимо путевой рутины существовали ещё непредвиденные обстоятельства и вот как раз на этот случай и следовало занимать главное кресло. Там любой пилот чувствовал себя увереннее и распоряжался быстрее и точнее. Почему так получалось — никто не знал, но я твёрдо решил на борту собственного корабля всегда свято следовать традициям.

Поэтому в нужный момент уже оказался на мостике.

Джамповый контролёр энергетического узла и сам делал неплохие расчёты, так что я получил дополнительный набор цифр и команд, но поразмыслив мгновение другое, взял один из наших с Тревором вариантов. В ответ послышалось удовлетворённое ворчание — механизм стремительно начинал очеловечиваться.

Я привычно послал оповещение и на местную станцию, и по внутренней связи. Даниель была опытным инженером, и ей совсем не требовался мой контроль, но порядок есть порядок. Груз переносил путешествие сквозь бездны пространства вполне уверенно — данные с его следящих приборов поступали на мостик регулярно, я лишь пожалел, что не успеваю как следует налюбоваться содержимым контейнера. Последующая серия прыжков требовала присмотра и сверки, а там и финиш виднелся в радужной дали изменённых равнин.

Мы вошли в сжатие под идеальным углом, и я мысленно расслабился, представляя в деталях следующий этап и не подозревая подвоха, когда всегда преследовавшая меня неудача в очередной раз с торжествующим рыком вынырнула из норы.

Едва судно перешло на ровный ход, как Тревор тревожно подмигнул огнями на виртуальном пульте и заговорил бесстрастно, но быстро, явно намекая на экстренность ситуации.

— Поступил запрос от Конгрегации Тангеры.

У человеков я нахватался не только хорошего, но и разного. Привычка к командной работе помогла справиться с раздражением. Я быстро заблокировал навигационную систему, автоматически отсекая непрошенный контроль. Ну вот, началось! Ничего приятного я со стороны этой воинственной и угрюмой расы не ожидал, потому быстро предупредил Даниель о том, что у нас завелись заморочки, и, лишь получив от неё подтверждение о введении чрезвычайного статуса в подконтрольных ей отсеках, позволил Тревору открыть запрос.

— Судно борт 84740908, вы вторглись в территориальное пространство планета Асада. Немедленно переведите системы в ждущий режим и ждите решения пограничной службы.

— Да что же это такое!

Я едва не вывалил своё возмущение в эфир и поблагодарил судьбу лишь за то, что присутствие на борту двух особ женского пола автоматически удерживало меня от крепких выражений.

— Тревор! — воззвал я, лихорадочно просматривая карты.

Зная зловредный характер тангеров я с особым тщанием проложил маршрут в стороне от их зоны влияния. Близко да, это здорово сокращало расход энергии, но с хорошим запасом.

Искусственный разум деликатно подсветил нужный участок, и я убедился, что мы действительно неведомо как очутились в сфере интересов чужого мира. Никогда я прежде не сталкивался с такими существенными погрешностями прохождения, но сделать уже ничего не мог.

В сущности, ситуация сложилась неприятная, но не трагическая. Конгрегация не рисковала задираться, а тем более воевать с куда более мощным человеческим Единением, но в своей зоне влияния стремилась прижать всё, что возможно. Эти существа словно жаждали таким образом компенсировать очевидную стратегическую слабость своей позиции. Брали не мечом так занудством и мелкими придирками.

Я принялся лихорадочно подбирать оправдания, мысленно благодаря Даниель за то, что она дала мне момент тишины, не встревая как любят иногда делать её коллеги во всякое недоразумение. Неурядица с маршрутом однозначно означала ошибку пилота. С этим предстояло смириться и жить дальше, потому я готовился к разборкам и мечтал лишь о том, чтобы завершились они скорее. Мы хорошо шли и имели небольшой запас времени, но долгие препирательства о том, кто прав, кто виноват, сводили преимущество на нет.

Пограничники на счастье ожиданием томить не стали и уже через несколько минут я общался с офицером их боевого катера, сравнимого, впрочем, по размеру с моим грузовичком.

Я без тени сомнения выложил маршрутные копии, несколько раз старательно извинился, объяснил, что не имел намерение вторгаться в чужое пространство, прокладывал курс в обход, но флуктуация сжатия сместила Тревора с заданного пути и мы самым краешком ненамеренно коснулись спорной зоны.

Некоторый бюрократический опыт я имел, потому текст шёл легко и как видно извинения, что я вставлял через каждые два слова, произвели благоприятное впечатление на собеседника. Его жёсткие интонации чуть смягчились и разговор пошёл скорее мирный, чем агрессивный. Я уже вздохнул, наполняясь робкой надеждой на благоприятное разрешение наших противоречий, когда офицер заявил, что, хотя доказательства нашей непреднамеренности кажутся ему вполне достоверными, отпустить нас без досмотра он не имеет права.

Вот теперь следовало беспокоиться по-настоящему. Нет, я не таскал контрабанды, запрещённых грузов, документация находилась в полном порядке, но сам запечатанный контейнер мог вызвать в дотошных пограничниках изрядные подозрения, досмотр же его означал гибель или, по меньшей мере, нарушение тщательно запрограммированного цикла развития драгоценных растений.

И спорить я возможности не имел. Формально закон сейчас был на стороне Конгрегации.

Даниель подключилась к общему каналу и потому слышала наши переговоры, мне не пришлось сообщать её всё отдельно. Помимо прочих скользких моментов нахождение на борту ребёнка, пусть и оформленного по всем правилам пассажиром, могло вызвать лишние вопросы. Тангеры славились непревзойдённым умением придраться к чему угодно и как угодно. Иногда казалось, что нарваться на конфликт, способный привести к масштабной войне — главная цель их существования. Следовало благодарить судьбу за то, что шустрое человечество успело обогнать эту невозможную расу втехническом развитии и сделать своё преобладание в пространстве труднооспоримым.

— Пускай их на борт, что делать, — сказала Даниель. — Корабль новый, тут в принципе нет ничего такого, к чему есть возможность серьёзно прицепиться.

— Кроме груза, — ответил я.

Она понимающе вздохнула и пообещала немедленно отправиться в трюм и стеречь контейнер от шустрых досмотровых сканеров. Я разрешил Тревору открыть доступ на борт ревизионной команде и с тяжёлым чувством на душе пошёл её встречать.

Вот именно на такой случай пилот всегда садился в рабочее кресло аккуратно одетым, хотя казусы происходили не слишком часто. Об этом я и размышлял, проделывая короткий путь от мостика до стыковочного портала. Прежде у меня серьёзных ошибок не случалось, тогда почему всё пошло наперекосяк сейчас? Я не до конца постиг программу или вмешались своей волей палачи? Я догадывался, что они такое проделать могли без труда, но в отличие от регулярных побоев, многоходовые провокации были трудно доказуемы.

Тангеры явились вчетвером. Офицер и при нём и безликие исполнители в шлемах и масках. Для это расы характерно было наличие командира, который только отдаёт приказы, но не делает ничего сам. В любом незначительном звене существовал этот обычай, вызывавший у нас чаще недоумение, чем понимание.

Я поклонился, ещё раз представился, почтительно выслушал буркнутые в ответ звание и имя. Вынужденный торчать возле этой мелкой шишки я никак не мог грудью прикрывать контейнер, быть может именно на такой случай и существовала практика начальственных бездельников: блокировать тех, кто пытался физически отстаивать свои интересы.

Тангеры не сняли защитной одежды, так что взору предстали затянутые в блестящее, очень похожие по пропорциям на человеческие, фигуры без лиц, но я, как и любой, кто болтается в пространстве, знал, что выглядят эти инопланетчики не слишком по-людски. Серая кожа, по-жабьи растянутые рты, глаза, разнесённые почти по бокам головы, а посередине лица, там, где должен располагаться нос, зияли дополнительные жаберные щели. Тангеры не только оставались двоякодышащими, но и усовершенствовали способность существования в различных средах вместе с техническим прогрессом. Я ещё подумал мельком: хорошо, что у нас не аквариум на борту, а то досмотрщики удвоили бы подозрительность, хотя купаться вряд ли бы полезли.

Я провёл офицера в нашу крохотную кают-компанию и попытался развлечь разговором, но долго мучиться не пришлось, потому что почти сразу явился один из его подчинённых и разразился длинным докладом. Я заранее дал команду Тревору записать всё, что произойдёт на борту, но непосредственно сейчас выслушать перевод не смог. Даже мой отличный слух улавливал лишь отдельные слова. Жабы ходячие умели разговаривать очень тихо. Впрочем, догадаться о содержании беседы было нетрудно.

Команду заинтересовал наш груз, причём настолько, что офицер не поленился спуститься в трюм лично. Я последовал за ним и убедился, что Даниель стойко держит оборону, монотонно, подробно и с многократным повторением всех параграфов объясняя досмотрщику, что контейнер зарегистрирован по всем правилам как приватный груз, не подлежащий осмотру и вскрытию нигде кроме места доставки. Таисия скромно держалась за спиной матери, я порадовался что она на виду, а не спряталась где-нибудь, будя у пограничников лишние подозрения.

Пока я предавался глупым рефлексиям, напарница выучила весь сопроводительный лист. Я несколько приободрился.

Тангер выслушал доводы обеих сторон, а потом с важным видом обошёл огромный ящик по периметру. Я следовал за ним как пришитый. У одного из оконец офицер притормозил и долго созерцал внутренний мир, существующий так далеко от превратностей бытия, что нелепым казалось даже предположить возможность разора. Я затаил дыхание, пытаясь понять, сможет ли представитель этой агрессивной расы проникнуться идиллическим совершенством замкнутого биоценоза.

Отлипнув, тангер завершил обход, а потом дал знак своему подчинённому, и тот ограничился фиксацией всех показаний следящей аппаратуры. Впрочем, не успел я вздохнуть с облегчением, как этот начальственный тип огорошил меня совершенно уже неожиданным распоряжением.

— Что ж, как видно корабль в полном порядке, потому могу без опасений доверить вам доставку в порт назначения единоплеменника.

Мне показалось, что разучился понимать тангерский язык или просто не догоняю в силу общей растерянности, потому рискнул переспросить:

— Кого?

— Транзитный пассажир. И в благодарность за услугу лишь поверхностный досмотр.

Нажим я ощутил вполне, и не успел ещё сообразить, какими бедами грозит прозвучавшее нетривиальное сообщение, когда мы уже дошли до портала и я воочию увидел, кого навязывал мне пограничник чужой расы. Если честно, я даже не особенно удивился. Всегда со мной так случалось: если одна беда задевала краем, то другая влепляла заряд прямо в лоб.

Глава 8

Он стоял и лениво озирался, пока мы делали последние шаги, а потом кивнул небрежно тангеру и безошибочно направился в кают-компанию. Тот палач, что привлёк моё внимание в кафе, но так ничего плохого мне и не сделал. Пока. Теперь я начинал понимать — почему. Время ещё не подоспело. Страж растягивал грядущее удовольствие.

Желание выстрелить ему в спину так обожгло душу и пальцы, что пришлось сжать кулаки. Этот жест тоже выглядел недружественно, но пока не вызывал опасений. Разрядник буквально прожигал карман, просясь в дело. Как тангеры убрались прочь, я толком и не запомнил. Очнулся стоя возле наружного люка и упираясь в него ладонями, словно хотел выйти вон из корабля и топать по космосу, пока не доберусь куда-нибудь туда, где можно спросить со всех и за всё. С каждым прожитым среди людей годом я всё явственнее убеждался, что вина моя, какова бы она ни была, намного слабее наказания. Несоразмерной казалась водружённая на шею повинность и отобранная память тоже. Всякий хочет знать, за что страдает, нечестно не сообщать об этом, заставляя мучиться ещё и предположениями: от пустячных до самых страшных.

Я дистанционно велел Тревору увеличить скорость, совсем мы и не останавливались, но после прыжка разгон на ровный ход бывал неизбежен, а потом пошёл выяснять за какие особенные провинности мне прислали палача прямо на борт, да ещё в нетривиальном единственном экземпляре.

Даниель, как всякий уважающий себя инженер, после чужого наглого вторжения наверняка засела в своей рубке, чтобы проверить досконально записи и показания бортовых систем контроля. Таисия без матери вряд ли сейчас рискнёт болтаться по кораблю, так что появилось время для приватного разговора.

Незваный гость сидел за общим столом разглядывая заурядный дизайн каюты.

— Что? — спросил я совершенно как в прошлый раз.

Наверное, трепыхалась в душе надежда, что разговор повторится словно в страшном сне, после чего этот красивый до уродливости экземпляр просто исчезнет. Для действующего ангела или кем он там был, не велик ведь труд промчаться сквозь всю вселенную, посмеиваясь как над сжатиями, так и над выполаживаниями, которых боится до нервных судорог любой нормальный пилот.

А ещё пробудилась смутная надежда узнать хоть что-то новое о собственной судьбе помимо очевидного факта, что лёгкой она по-прежнему не будет.

— Садись, поговорим, — ответил ангел, стирая из реальности первый, благоприятный вариант.

Он указал мне место напротив, а потом ногтем среднего пальца стукнул по гладкой поверхности стола. Пустяковый, хотя и нелепый жест выглядел безобидно, но я ощутил тянущее чувство неуверенности. Мне показалось, что в мире существенно сместились настройки, вот только я не мог понять, как именно. Впрочем, стоило ли тягаться с высшим существом мне, ничтожному человеку?

— Что тебе надо? — спросил я агрессивнее, чем намеревался вначале. — Пришёл делать гадости — так делай. Я изучил все ваши палаческие ухватки, если сумеешь чем-то удивить, то я удивлюсь.

Он не отвечал, разглядывал меня с отстранённым интересом скучающего энтомолога. Для него я был и остался букашкой. Я не помнил своих прошлых высот, не постиг падений, и злобное высокомерие тех, кто низверг меня во прах, откровенно провоцировало почти человеческий сейчас темперамент.

— Я уже сказал, что пришёл поговорить, — размеренно ответил этот урод. — Хотел начать беседу там, на станции, но потом решил выждать некоторое время. То, что происходило с тобой и возле тебя, требовало предварительного изучения.

Во мне не только сердце сейчас постукивало агрессивным ритмом, но заодно накапливалась и размеренно пульсировала злоба. Эта байда про необходимость отсрочки на то, чтобы вникнуть в то чего и не было, бесила хуже обычных побоев. К ним я притерпелся, а новая манера издеваться не могла не разбудить ярости. Ни со мной, ни вокруг меня не случилось ничего экстраординарного. Покупка корабля и первый рейс много значили для изгнанника, но не для ангелов, которым доступны любые небеса. Я твёрдо верил, что меня опять пытаются обмануть

— Ты не мог бы выражаться яснее?

Он ответил не сразу. Всё так же изучал поверженного в человечки собрата, словно выставочный экспонат заурядной коллекции, только теперь во взгляде прибыло брезгливости. Вероятно, для этого существа с белоснежными крыльями и помыслами я выглядел мелкой ядовитой гадиной. Благости у меня от подобного отношения не прибыло.

— А что ты сам можешь рассказать о себе? — спросил он тоже отнюдь не доброжелательно.

Мало того, что я не понял вопроса, так ещё никак не мог постичь иного: почему этот посланец так себя ведёт? Что бы ему стоило выказать дружелюбие? Да, я бы не повёлся на сладкое: не привык, чтобы меня обвешивали соплями соучастия, но такой подход смотрелся бы логично. Если желаешь что-то выведать у противника, покажи себя милым. Я сам этого не умел, но люди пользовались простым приёмом постоянно, и у них получалось.

Я не ответил, заставил свой гнев чуть притихнуть и произнёс довольно спокойно:

— Представился бы для начала. Что за разговор, когда один из двоих смотрит исключительно сверху, да ещё с изрядной долей презрения.

Он улыбнулся. Человеческая гримаса на ангельском личике выглядела откровенно лживо.

— Можешь придумать мне любое имя, если тебе так необходима эта зацепка.

Вертелись на языке разные слова, но помимо здоровой злости билось во мне и отчаяние.

— Джон Доу подойдёт?

— Как скажешь.

Обмен пустячными репликами успокоил, отчасти восстановил душевное равновесие, и я сумел поинтересоваться почти доброжелательно:

— Так что же ты хотел услышать, задавая свой нелепый вопрос? Вы там, на небесах, и так осведомлены обо всём в деталях. Если вообще заморачиваетесь моими обстоятельствами.

— Безусловно, — не стал он спорить, кивнул рассудительно. — Только действительно важные вещи может знать о себе лишь сам индивидуум. Со стороны не всё можно рассмотреть.

Надо же, обозначил меня нелепым обобщённым словом лишь бы не произносить имён. Обиделся на Джона Доу? Незамысловатость предположения неожиданно развеселила и помогла взять себя в руки. В целом, конечно, я так и не переставал кипеть, но соображать начал немного успешнее прежнего.

— То есть в голове у меня вы не копаетесь? — уточнил я как мог невинно.

Он спесиво дёрнул губой, но я уже понял затруднение. Не рисковали они считывать мои мысли, не иначе опасаясь разворошить ненароком скрытое и допустить к нему моё сознание. Прежде только предполагал, теперь почти убедился. А раз остерегаются, то и перетопчутся. Я молчал.

Что бы там не хотел услышать этот надутый спесью ангел, отвечать на вопрос не следовало. Скажу какую-нибудь глупость и раз — попаду в точку. И этот манекен с глазами встанет и уйдёт или просто растворится в воздухе. Я догадывался, что для ангелов нет преград. Когда-то и я был таким, но меня спихнули с небес и тем самым наделили законным правом недолюбливать инициаторов этого процесса.

Я знал, что присутствие Джона Доу на борту вполне может закончиться для меня привычной нешуточной мукой, когда в рубку для очередного маневра придётся ползти, захлёбываясь кровью и стонами, но пока спесивый страж оставался на борту, существовал и крошечный шанс что-то о себе узнать.

Я произнёс с небрежной уверенностью хозяина положения:

— Знаешь, Джонни, я не прочь поболтать о том, о сём, но мне просто некогда. Мы вышли на очень сложный участок пространства, а поскольку я не ангел и, помахивая крыльями, летать не могу, мне надо переговорить с Тревором и заняться непосредственно делом. Будь моим гостем, холодильник к твоим услугам и бар тоже, хотя спиртного мы на борту и не держим — не положено.

Он смотрел на меня всё так же неприятно улыбаясь — злобная пародия на живое существо.

— Никогда бы не подумал, что память удастся уничтожить так качественно. Ты ведь не притворяешься, действительно ничего не знаешь о себе прошлом. Настоящий человек.

Не скажу, что я не испытал боли, слушая эту жестокую отповедь — ещё какую, но всё же постарался скрыть своё состояние.

— И что? — поинтересовался как мог холодно. — Вы искренне сожалеете, что не сообразили низвести меня до червя? Я мало наказан? Какой вообще смысл в возмездии, если индивидуум, как ты выразился, не осведомлён о характере и размере своей вины?

— Сомнения возникали, — невозмутимо ответил он. — С одной стороны жестоко вот так выбрасывать одного из нас в неизвестность, с другой информация может оказаться опасной.

— Для меня? — поразился я.

Что-то в этом было.

— Для окружающих, — уточнил он.

Он имел в виду, что, зная какие-то крохи, я мог накидываться на людей, или опасался планов мести бессмертным? Я всё больше уставал от непонятного разговора, ощущал физическую и душевную истощённость, куда большую чем от работы или побоев, словно этот Джон Доу с лицом огламуренной смерти высасывал из меня энергию, отбирал силы для борьбы, да и просто жизни.

— Ладно. Мы мило побеседовали, но мне пора в рубку.

Я встал и решительно направился на выход. Джон Доу меня не задержал. Затворяя за собой дверь, я обернулся и увидел, что он всё так же безмятежно сидит за столом, чертя пальцем замысловатые фигуры на гладкой доске столешницы. Улыбка киношного монстра делала эту картину особенно отвратительной. Я решил не демонстрировать свою досаду, как бы мне этого не хотелось.

Ещё в коридоре всё показалось странным. Ничего конкретного — лишь ощущения, но я ускорил шаг и в рубку влетел пулей, да так и застыл прямо за порогом. Знакомого помещения больше не существовало. Осталось на месте кресло, рабочие панели всё так же подсвечивали мостик контрольными окнами, но каждый предмет словно существовал сам по себе, мерцал, а не мирно торчал в законной точке пространства. Как будто мне показывали фильм и что-то не сложилось с подачей.

— Тревор! — позвал я, не узнавая собственный вмиг охрипший голос.

Корабль не откликнулся. На миг исчезло даже ощущение пола под ногами, но потом вернулось, хотя и не так уверенно, как прежде. Рубка перестала быть рабочим помещением, превратилась в иллюзорный кисель. Я всё же шагнул вперёд, тронул навигационный стол и ощутил его пальцами, но вызвать разумный отклик от самой системы и искусственного разума так и не смог. Корабль, сосредоточие технологического совершенства, превратился в игрушку.

Я ещё не пришёл в себя от шока, колени ощутимо ослабели, но ужасная мысль о том, что могли пострадать Даниель и Таисия тут же развернула меня и заставила броситься в недра судна. Я не знал, как сумею поправить случившееся непотребство, да только почти об этом не думал.

Даниель ожидаемо нашлась в инженерной, сидела за своим пультом, но не работала, а словно спала, ровно механически дыша. Голова мирно лежала на высокой спинке кресла, плотно сомкнутые веки не трепетали ресницами. Живая женщина и словно бы нет. Таисия пристроилась на крошечном диванчике и выглядела ещё более безмятежной, чем мать. Дотронуться до той или другой я не решился.

Понял уже, чьи это фокусы, хотя не знал, как Джон Доу всё провернул и зачем. В наказание за то, что не слушался и посмел уйти от разговора? Кто бы сомневался!

Я тихо закрыл дверь и спустился в трюм, припал к окошку контейнера. Трепетный мир внутри точно так же застыл киселём, висел, мерцая, словно не решил, стоит ли ему жить или пора умирать. Стоимость погибшего груза, если спасти его не удастся, меня мало сейчас беспокоила. Продав корабль, я мог расплатиться с долгом. Не слишком и надеялся, что дадут дышать полной грудью. Не пропал бы, имея руки, ноги и голову. Спасать следовало людей, а для этого вернуться в кают-компанию и принять всё, что предложат. Ещё и поклониться, чтобы не обнесли очередной порцией дерьма.

По дороге я довёл себя до состояния безразличия, с которым и следовало встречать палачей. Гнев мог навредить не только мне и потому я отложил его на дно души.

Джон Доу восседал на прежнем месте, палец его всё так же чертил узоры, а рассеянный взгляд упирался в новую, ничем пока не осквернённую панель стены.

— Прежде вы истязали только меня и не покушались на оказавшихся не в том месте людей, — сказал я ровно, машинально пуская в ход успокоительные интонации пилота, хотя и не думал, что здесь от них произойдёт польза.

— Я тебя пальцем не тронул. Их — тоже. А кроме места в пространстве существует ещё время.

Я открыл рот, но все слова, только что стройно теснившиеся в черепе, куда-то исчезли, притихло даже зудящее состояние тревоги, неизбежной, когда весь рейс пошёл кувырком.

Последнее слово откровенно зацепило, но когда я попытался сосредоточиться, сконцентрировать внимание на этом понятии и начать разматывать клубок ассоциаций, ничего у меня не вышло, только голова заболела почти нестерпимо. Я понял, что наткнулся на блок, такое случалось сплошь и рядом, но обычно я не понимал где именно колеблется граница света и тьмы, на какой конкретно кочке я споткнулся в очередной раз, а теперь сообразил.

Вряд ли сам оказался так умён, скорее всего, Джон Доу кинул это слово как провокацию и не имея возможности добиться чего-то самостоятельно, я спросил, морщась от пульсирующих внутри черепа огненных комьев:

— Время? В этом суть?

— Больно, но ты всё равно пытаешься проломиться к истине? — спросил он с отстранённым любопытством, а ещё, как мне показалось, хотя и не дал бы зуб, что всё так и есть на самом деле, с опаской.

Я не ответил. Мозг корчился в спазмах. Нет я знал, что так не бывает, но сейчас сомневался. Джон Доу продолжал:

— Отчасти да. С твоим кораблём ничего не случилось и ничего не произойдёт, пока я здесь. Ты успеешь произвести маневр, когда я уйду. Жизнь двинется прежним порядком и не пришлось бы встряхивать вселенную, веди ты себя прилично, а не так, как вздумается.

— Ты о моей упрятанной от меня вине?

— Нет. Об упрямстве, проявленном сейчас. Сядь.

Я повиновался. Ради Даниель и Таисии готов был унижаться и мимолётно удивился новому побуждению. Ради себя я на такое не шёл.

— Что касается вины, то искупление её не свершилось, так что наказание останется при тебе, и снизойдут ли судьи до прощения, я не знаю. Это не моё дело.

Я хотел в очередной раз яростно заявить этому чудовищу, что нельзя требовать раскаяния от того, кто страдает не пойми за что, но вспомнил о неестественно спящих внизу девчонках и сдержался. Чем скорее Джон Доу уберётся с моего корабля, тем быстрее всё пойдёт нормальным чередом. Я доползу до рубки, произведу все нужные действия даже если мне переломают все кости. Чему я научился за века, так это терпеть боль и превозмогая её, добираться до очередной берлоги.

Не дождавшись от меня возмущённых воплей, Джон Доу удовлетворённо кивнул:

— Правильно делаешь, что не споришь. Толика смирения пойдёт на пользу тому, кто в прежней жизни был не заслуживающей уважения самодовольной тварью. А теперь мне повторить вопрос или ты его всё же не забыл?

— Помню, только по-прежнему не понимаю, что ты хочешь услышать. Моя жизнь вся на виду и в ней не происходит ничего такого, о чём не были бы осведомлены палачи. Узнав, что я приобрёл корабль, они явились калечить меня и лишать работы. Если ты это хотел выяснить — то вот, получай.

— Но сейчас у тебя на борту груз, и всё как будто благополучно. Даже тангеры не рискнули арестовать судно, прекрасно понимая, что оснований для этого нет.

— Просто тебе понадобилось театрально появиться на сцене, — огрызнулся я. — Иначе эти твари из кожи бы вылезли, стремясь испортить мой протокол. Их пометки всегда основательно чернят репутацию.

— Я не вмешивался на самом деле, лишь воспользовался удобным случаем. Тангеры — агрессивная раса, стремящаяся основательно утвердиться в мире и не окажись мирные социумы, вроде человеческого, в большинстве и превалирующей мощи, кто знает, какой порядок вещей сложился бы в обитаемом космосе.

— Ну от меня мироустройство не зависит, — ответил я, ощущая, как вновь тусклыми волнами атакует усталость.

Джон Доу задавал вопросы, на которые у меня не находилось ответов. Разговор двух идиотов грозил затянуться навечно.

Последнее слово опять зацепило, породив внутри смутную тревогу и спровоцировав очередную попытку что-то вспомнить. Боль знакомо врезала по мозгам, но я сопротивлялся, терпеливо атакуя гладкую стену забвения. Каким образом время и всё, что с ним связано, повлияло на моё позорное изгнание? Я не понимал. Куда там, даже версий не возникало при полном отсутствии информации. Человеческая наука раскопала немало тайн вселенной, но до этой так и не добралась. Теории, о которых я читал в открытом информатории выглядели скорее жалкой попыткой оправдаться, чем подлинно научной мыслью.

— От действий каждого из нас зависит очень многое! — сказал он значительно на меня глядя. — Можно не принимать этого в расчёт, но волны возмущения разойдутся по эфиру и остановить их сможет лишь тот, кто породил. Или никто.

— Это конкретный намёк или гадость общего плана? — не удержал я на привязи свой длинный язык.

— Скоро узнаешь! — ответил Джон Доу, а потом знакомо стукнул по столешнице одним пальцем.

Указательным на сей раз. Последнее, что я увидел…

Глава 9

Голод царапал брюхо изнутри, пробирался даже в горло, так что временами казалось, что он вылезет наружу и отправится гулять сам по себе. Я привычно сглотнул слюну, приглушая тянущее чувство вечной несытости, и открыл глаза. Монотонный гомон сообщал, что в бараке не происходит ничего необычного — так мелкие разборки. Мужики на скудном пайке, да ещё начисто лишённые женского общества становились раздражительными и сцеплялись по любому поводу. До драк обычно не доходило, наказание за нарушение порядка светило жестокое, но ворчание и пререкания служили постоянным фоном этой жизни.

Я сполз с верхних нар и отправился в ватерклозет. Воняло тут так, что дыхание автоматически задерживал ещё на входе, но справлять нужду приходилось, да и умыться хотя бы раз в день я считал полезным правилом.

Спал я в одежде, чтобы никто её за ночь не увёл, так что тело изрядно чесалось. В душевую нас пускали только раз в неделю. Поплескав в лицо холодной водой, я вернулся в барак и как раз вовремя. На работы распределяли до кормёжки, чтобы сэкономить пайки, потому я сел на лавку и принялся внимательно слушать вещание.

Мужики кучковались вдоль длинной стены, где звук получался особенно отчётливым, и злобно огрызались на тех, кто шумел в такой важный момент. Пропустить своё имя ничего не стоило, особенно, когда выкликал кто-то из хозяев, а не такой же подневольный труженик-человек. Тангеры глотали половину наших звуков, зато добавляли свои, так что угадать произнесённое иногда удавалось с трудом, а не откликнувшийся вовремя отодвигался в конец очереди.

Я, обладая острым слухом, имел небольшое преимущество перед другими, но предпочитал помалкивать о своих особенностях. Вообще редко разговаривал. Ангел, за непонятно какую провинность на неизвестный срок выброшенный в мир людей, я за прошедшие века свыкся, конечно, со своим положением, но боль иногда рвала и душу, и нервы.

Ещё недавно у меня была приличная работа и собственная комната пусть и в бараке подобном этому, зато отдельная, в которой я мог отгородиться от всех. Этой крохотной привилегии я в одночасье лишился, пришлось вернуться в общие помещения, где никто не был рад очередному конкуренту. Я не скандалил, вёл себя тихо, меня быстро перестали замечать. Вот и теперь привычно скукожился в терпеливом ожидании, готовясь перебедовать очередной мрачный период человеческой жизни. Палачи опускали меня на дно ещё старательнее тангеров, словно работали на них с той самой поры, как эта могущественная раса пришла в едва окрепшие земные колонии с войной и захватила почти полную власть в обитаемом мире.

Моё имя прозвучало в самом конце, когда истаяла последняя надежда на удачу, и я тут же бросился вон, не слушая ползущего следом завистливого ворчания. Догнав в длинном коридоре скудную шеренгу отобранных, я пристроился в хвосте.

На приличную работу рассчитывать теперь не приходилось. Палачи в тот раз избили меня особенно качественно, я не смог выйти на смену и получил фиолетовую метку в список провинностей и без того не слишком короткий. Хозяева предпочитали послушных и безропотных рабочих, своеволие относили к разряду серьёзных прегрешений.

На этой планете большинство крепких мужчин забирали на биозаводы. Тамошние автоматические линии оставляли желать лучшего и всё время приходилось делать что-то вручную, так что сильные люди требовались постоянно. Я выглядел скорее тощим, чем крепким, да и полного роста не добрал, потому вряд ли мог рассчитывать на заветную вакансию. Впрочем, жили там недолго и тяжело, не спасали от грустных последствий приличная жратва и возможность еженедельного посещения борделя.

Когда до меня дошла очередь, чиновник из людей выглядел уже утомлённым и пресыщенным, глянув на мою почтительно ссутуленную фигуру он поманил пальцем. Я с готовностью склонился, и к моему ошейнику прилип квадратный кусок пластика — рабочая карточка.

— Поезжай вместе с другими, добросят тебя до развилки, а там до космопорта сам доберёшься. Опоздаешь — больше на работу можешь не рассчитывать.

Он толкнул по столешнице серый листок, и я моментально подхватил едва не улетевшую на пол бумажку. Поклонился на всякий случай и бросился за уходившими в сторону стоянки аэробусов мужиками. Направление прочитал уже на ходу. Полагал, что пошлют обслуживать площадку, но нет, на один из тангерских кораблей требовался персонал без особого образования. Ничего конкретного бумага не сообщала, и я бросил об этом думать, прикидывая, насколько тяжко мне придётся среди хозяев, да ещё скорее всего посаженному на цепь. Тангеры не отличались патологической подозрительностью, но любили показать, кто в обитаемом мире главный.

Опыт тесного общения с ними у меня имелся и стоил бы изрядного количества шрамов, не заживай на мне всё без последствий.

Зону вокруг посадочного поля я успел изучить достаточно хорошо, кроме того обладал отличным чувством пространства и спрыгнул на грунт в самом подходящем месте. Денег у меня не было никаких, потому и воспользоваться иным транспортом я не мог, пустился бегом. С тыльной стороны бесконечных портовых складов имелся редко используемый проезд, вот по нему я и устремился к цели, радуясь собственной неутомимости, хотя крайне редко после эпохи завоевания получал удовольствие от личного бессмертия.

Я не отвлекался и не смотрел по сторонам, отчаянно пытаясь догнать утекающее из пальцев время. Его совсем немного отпустил мне мешкотный чиновник. Те, кто ухитрялся выслужиться перед хозяевами, отгораживались от соплеменников прочной стеной и старались демонстрировать презрение всеми доступными средствами. Тангеры подхалимов тоже не уважали, но охотно поощряли их усердие.

Длинная дорога никак не заканчивалась и всё, что мне оставалось, так это верить в последние лохмотья удачи. Корабль, куда следовало явиться на службу, мог стоять рядом и на дальнем конце поля. От каких незначительных вещей зависела иногда жизнь и судьба хоть человека, хоть ангела.

Я не знал, за какие вину получил столь суровую кару, но иногда думал, что судьи вовсе лишились рассудка и чувства меры, когда так жестоко расправлялись с небожителем. Спросить с них за свои несчастья я мечтал поначалу едва не каждый день, но за века злоба и жажда мести потускнели и утратили первоначальный блеск. Иногда я вообще переставал верить, что меня выпустят из человеческого ада и разрешат вернуться в рай, откуда так жестоко изгнали.

Временами жизнь мне улыбалась, но в таком случае сразу являлись палачи и возвращали невезение на ровный ход. Я ведь почти смог пробиться в лётную школу. Водить хотя бы те калоши со множеством ограничителей, которые ставили на человеческие корабли тангеры, стало с недавних пор заветной мечтой, профессия пилота — недостижимым счастьем. Палачи вмешались и отсекли от моей судьбы относительно благополучную дорогу, точнее, меня от неё.

И вот теперь вместо рубки своего корабля судьба уготовила трюм чужого, и мой полёт в неведомые дали сопровождать будут пинки и грязный труд, а не чистое постижение вселенной.

Я думал о чём угодно, лишь бы бежать, не теряя сил и надежды, видеть впереди пусть такую неприглядную, но цель, успеть, чтобы не пришлось потом переселяться на самое дно, где еду подбирают на помойках, а одежду донашивают до дыр.

Тоннель на лётное поле открылся внезапно, я едва не сбился с шага, резко поворачивая в нужную сторону, поднажал, надеясь, что никто меня тут не увидит, и понял, что успел, когда заметил нужное судно в одном из ближних секторов.

Да, пришлось ещё потоптаться у грузового пандуса, дожидаясь, пока на меня обратят внимание, а потом и пустят на борт вместе с пищевыми контейнерами, доставленным в последнюю минуту. Я робко шёл рядом с автоматической тележкой, которая везла ящики, когда меня брезгливо морща плоское лицо остановил тангер. Не слишком высокого ранга, судя по нашлёпкам брони, но весьма начальственно настроенный.

— Эй!

Я немедленно запрокинул голову, открывая обзору карточку, и он тут же ткнул в ошейник переносным сканером, отцепленным из кучи барахла на бедре. Слишком резко расстарался, меня дёрнуло от боли, но я естественно, промолчал. Эти существа иногда причиняли страдание не со зла, а просто не учитывая, насколько люди слабее них физически.

— Идём!

Человеческим языком тангары почти не владели, чаще всего не заморачивались его учить, а люди плохо понимали их речь, так что общение между представителями двух рас шло обычно путём междометий и кратких команд. На автоматические переводчики обе стороны тратились далеко не всегда.

Я охотно устремился следом за инопланетчиком, радуясь, что уже нахожусь на борту, не вызвал нареканий за опоздание и меня доведут до нужного места и объяснят, что я должен делать. Сам бы потопал в самый низ, но привели в средний уровень. Здесь располагались подсобные помещения и те товары и вещи, что ценились хозяевами особенно высоко. Тангер привёл меня в отдельный блок, почти целиком занятый огромным не то ящиком, не то модулем. Я далеко не сразу понял, что передо мной бассейн.

Громадная штуковина генерировала не то жар, не то холод, пахло от неё резко и незнакомо, я удивился, хотя считал, что изучил уже чуть ли не все ароматы, источаемые хозяевами.

— Следить порядок! — гаркнул мой провожатый, ткнув в сооружение пальцем. — Всё работать, всё чисто.

Скрежеща подкованными ботами, он пошёл прочь, а я принялся осматриваться. Подробные инструкции не повредили бы, но многое я угадывал и так: всё же приходилось достаточно часто тереться вокруг тангерской техники.

Бассейн представлял собой не просто заурядное вместилище воды, как у людей, а нечто совсем иное. Я заподозрил это, обозрев количество и качество наблюдающих за средой приборов. Внутри происходила самая настоящая жизнь, колыхались стеклянистые сопли, совершенно не похожие на земные водоросли, плавали какие-то существа. Микробы, наверное, тоже неплохо чувствовали себя в тёплой водице, но я чужой заразы не боялся, да и своей тоже, кроме того лоханку накрывал силовой купол, праведно гасивший стремление внутренней среды выйти наружу.

Все пропорции этого мутного бульона поддерживались автоматически и наверняка контролировались откуда-то с пульта, так что я не сразу сообразил, зачем меня сюда пригнали, но потом, разглядев получше оборудование, догадался, хотя и ощутил себя удивлённым, что обширное сооружение стоит здесь не для красоты и не для разведения морского супа, а используется экипажем как самая настоящая купальня. Строго говоря, я угодил в тангерскую баню.

Признаться, этой стороны дела я прежде не касался, слышал только разнообразные байки, но воочию ничего подобного не наблюдал, потому исследовал всё хозяйство дотошно, хотя временами не без приступов брезгливости.

Полученного образования катастрофически не хватало для постижения всей накопленной здесь техники, но я верил, что разберусь, если мне только дадут время, а в рейсе у этих ребят вряд ли появится возможность поменять уже нанятую обслугу. Нашлась и инструкция ко всему комплексу, но прежде чем взяться за её изучение, я попытался выйти за пределы среднего трюма и тут же получил удар током. Современная цепь работала и без помощи железных звеньев. Впрочем, я и не ожидал, что мне позволят свободно перемещаться по кораблю. Тангеры любили порядок, в особенности, когда его соблюдал кто-то другой.

Я улёгся на пол, потому что догадывался о близком старте и сопутствующих ему неудобствах, неизбежных для человека на тангерском корабле, и включил инструкцию, чтобы успеть ознакомиться с ней раньше, чем в баню нагрянут первые посетители.

Едва я устроился со всеми возможными удобствами, как голод опять дал о себе знать. Притихший, было, пока его хозяин бегал наперегонки с удачей и прилежно осматривал рабочее место, он заявил о себе сразу, как только уловил подходящий момент. Я вздохнул, но о съестном пока можно было только мечтать. Всё же надеялся, что кормить меня будут, пусть даже редко, и не придётся вылавливать для пропитания червяков из бассейна.

Поскольку я не являлся человеком, то, строго говоря, мог съесть и этих тварей, в принципе, любую органику, содержащую требуемые химические элементы в относительно подходящем состоянии. Вкуса пищи я не ощущал, так что, закрыв глаза, вполне мог преодолеть брезгливость.

Вот только проворные существа, снующие в бассейне, могли на мою беду оказаться большой редкостью или ценным имуществом, и прилетело бы мне за попытку перейти на подножный корм, качественно и очень больно. Тангеры славились как мастера наказаний, и проверять что они вознамерятся испробовать на моей шкуре, я не хотел.

А к чему я стремился? Сам не знал. Тянул век за веком, погружаясь в бытие и ловя все его острые углы на свои рёбра. Ни к кому не привязывался, понимая полную бесполезность такого намерения, да и меня никто не любил и не жалел. Вся моя жизнь была карой, а вовсе не жизнью. Временем, одолженным для определённой цели.

Ну да выбирать не приходилось.

Взлёт я перенёс хорошо, и едва исчезли неприятные ощущения, вновь принялся изучать рабочее место. Как видно смотритель бань изначально предполагался человеком, потому что я обнаружил крохотный закуток, где на полу валялся матрас — все мои удобства на ближайшее время. Впрочем, лежбище оказалось чистым м даже почти мягким, так что я не возражал. В бараке приходилось хуже. Здесь я даже смог воспользоваться душем, планируя и одежду в ближайшее время отчистить, благо современные ткани мало пачкались и моментально сохли.

Ещё бы поесть…

И едва эта мысль вновь настойчиво забилась в черепе, словно птица в клетке, как в трюме появился кормилец с приличных размеров миской в руках. Девчонка человеческой расы, лет двенадцати-четырнадцати или около того, я никогда не разбирался в возрасте детей. Она испуганно глянула на меня, поставила посудину прямо на пол и тут же сбежала, не дав мне возможности с ней заговорить.

Я немного удивился, немного насторожился, но есть хотел сильнее чем строить предположения, потому схватил ложку и умял всю порцию в мгновение ока, радуясь про себя, что не ощущаю вкуса, потому что пахла эта масса не сказать, чтобы изыскано. Ещё я был благодарен своей невнятной природе за то, что не испытывал потребности в сексуальном контакте с другими людьми. Насмотревшись на животные желания нормальных мужчин, я полагал, что в этом плане жребий мой удачен. Хоть тут повезло, ведь удовлетворять половые инстинкты большинству людей при такой жизни приходилось нечасто.

Закусив, я поставил миску возле самой границы разрешённого для свободных перемещений пространства, чтобы не вынуждать девчонку искать её по всей бане и вновь углубился в изучение содержимого трюма. Помимо самого аквариума здесь имелось некоторое количество техники, с ней в первую очередь я и сводил знакомство. Когда явились клиенты, я уже ощущал себя отчасти готовым к новым испытаниям.

Первые дни я излишне напрягался, стараясь не наделать ошибок, но быстро привык и обнаружил, что работа оказалась довольно лёгкой. Тангеры почти не обращали на меня внимания, лишь иногда гавкали, чтобы я подал им то или иное или, наоборот, что-то убрал. Они с наслаждением погружались в бассейн и плавали там подолгу, опускаясь на самое дно и буквально закапываясь в ил. Поначалу я никак не мог понять, какое удовольствие получают они, бултыхаясь в грязной лохани, но потом заметил, что мелкие обитатели аквариума не просто так снуют в воде, а активно ползают по шкуре тангеров, словно её обгладывая, и догадался, что, погружаясь в привычную среду, амфибии не только подпитывают кожу влагой, но и очищают её естественным способом от всего лишнего.

То, что для человека выглядело извращением, для тангера было полезной гигиенической привычкой. После купания в бассейне они ведь принимали душ, смывая с себя капли грязной воды, так что смешно было бы придираться к их чистоплотности.

Довольно скоро я научился различать всех членов экипажа и даже запомнил их имена. Хорошо зная их язык и улавливая все звуки, я понимал, о чём они говорят, хотя и не подавал виду, что я не обычный тупой человек, каких вокруг миллионы и ещё больше. Попав в место, где хозяева свободно болтали между собой вполне уверенные, что сказанное не пойдёт гулять по свету, я начал лучше вникать в суть их культуры. Они, как будто, без дураков считали людей низшими существами, за которыми следует заботливо приглядывать, одновременно не давая полной воли, держать в рамках, как собирают скот в загоне, уберегая его этим от волков. Тангеры ведь первыми вышли в космос, освоили его качественнее прочих разумных рас, утвердились на значительных пространствах, вот и считали, что у них множество оснований царствовать в мире, управляя отсталыми народами как вздумается.

Люди в давние времена так же поступали друг с другом, если уж быть честным, полагая дикарями тех, кто не догнал вовремя их цивилизацию. Стоило ли осуждать заблуждения более твердолобых амфибий?

Я размышлял об этом, лёжа в свободное время на тощем матрасе и случалось спрашивал себя: как мог сложиться порядок во вселенной, опереди люди тангеров на пути к звёздам? Воображение разыгрывалось не на шутку, но кто взялся бы судить о несбывшемся, зная лишь настоящее соотношение сторон. Глупая мечта тревожила душу и наполняла её грустью.

Не то чтобы меня волновали философские вопросы, но других развлечений и вообще в пределах досягаемости не наблюдалось. Я пытался подружиться с девочкой, приносившим мне раз в день паёк, но она никогда не отзывалась на попытки с ней заговорить, не благодарила даже за то, что я вежливо оставлял посудину на границе, чтобы ей не приходилось входить в средний трюм. Единственный человек, которого я видел, отказывал мне в радости общения, но я не держал на него зла. Взрослому в этом мире и то приходилось несладко, а детям наверняка ещё труднее.

Поскольку меня не наказывали, я догадался, что справляюсь с работой удовлетворительно, и немного встревожился, когда командир тангерского корабля неожиданно обратил на меня внимание и даже подозвал к себе хорошо знакомым, понятным жестом.

Тангер этот, его звали Грау, предпочитал принимать водные процедуры в одиночестве и, разумеется, команда шла ему навстречу, так что никого другого в данный момент возле бассейна не случилось. Я подошёл, ожидая приказаний, но тангер лишь рассматривал меня, причём с таким сосредоточенным вниманием, что я бы заподозрил непристойный интерес, не знай твёрдо, что его племя сексуальным влечением к людям не грешит. Тем не менее ситуация выглядела странной. Объяснений я не получил. Чем дальше, тем непонятнее становилось происходящее. Грау протянул лапищу и провёл пальцами по моей обнажённой груди. В бане поддерживали довольно высокую температуру, так что для собственного удобства и сберегая вещи, заменить которые здесь было нечем, ходил я едва одетым. Я сумел не дрогнуть и не отшатнуться.

— Мягкая кожа, — задумчиво произнёс тангер, а потом сжал мои запястья и внимательно рассмотрел ладони, потыкав в них для верности пальцем.

Я недоумевал и уже начинал тревожиться всерьёз, когда этот здоровяк довольно рыкнул и велел мне, стараясь тщательно выговаривать слова для умственно отсталого человечка:

— Раздевайся. Лезь в воду. Разминание для тела. Мягкий и твёрдый.

Выражайся он нормальным языком, я понял бы яснее, но и так догадался, что мне приказывают исполнить обязанность массажиста. Признаться, не жаждал я столь тесного межрасового контакта, но и выбирать не приходилось. Работу я освоил, заработок оказался совсем неплох, так что смириться с лишним неудобством я уговорил себя без труда.

Глава 10

Приказ меня не смутил, как уже говорил, ничего неприличного между двумя расами не случалось, но напугал. Я не знал даже человеческой анатомии достаточно уверенно, чтобы с ней работать, а космические жабы всегда представлялись жёсткими настолько, что размять их мог разве что асфальтовый каток.

Впрочем, перечить капитану значило мигом лишиться вполне приличной работы, потому я вздохнул, стащил штаны, задержался на трусах, но потом избавился и от них. У тангаров половой орган, естественно, имелся, но прятался в складках кожи, и я полагал, что моя нагота покажется Грау неприличной, но он отнёсся к интимности момента с полным безразличием. Забравшись в бассейн, онне нырнул на дно, взбаламутив ил, а разлёгся на поверхности, издав не то стон, не то вздох. Пришлось и мне опускаться в воду. Пахла она, как я уже говорил, резко, но не сказать, чтобы совсем противно.

Я оглядел массивные серые плечи в фиолетово-бурых разводах. Под тушей инопланетчика уж собрался плотик из склизких тяжей, которые я вначале принял за водоросли. Мне такую встречу никто не организовал, так что пришлось зацепиться ногами за ступени лесенки и приступить к делу, сути которого я не ведал.

Шкура тангера оказалась неожиданной приятной на ощупь: слегка шероховатой, горячей, и она менее охотно, чем человеческая, но вполне заметно поддавалась нажиму пальцев. Я целиком положился на интуицию, надеясь, что она не подведёт. Нечеловеческое во мне словно проснулось на миг, подсказывая не мозгу, но непосредственно ладоням, что делать и как. Я быстро уловил ритм чужой плоти и почти сразу отыскал в ней непорядок.

Похоже, мой подопечный дрался или воевал — тело в некоторых местах откликалось на прикосновения изрядной болью. Я её, конечно, не чувствовал, но уловил заметную дрожь кожи и мышц под пальцами. Опять же злое шипение послужило ответом на мои манипуляции, но Грау не развернулся, чтобы мне врезать, терпел, и я понял, что иду верной дорогой. Я гораздо смелее принялся разминать и растирать закаменевшие мускулы, ощущая, как просыпается в них здоровая структура.

Не знаю даже как я всё про него понимал, про чужака и захватчика. Нечеловеческое строение тела ставило в тупик разум, как всё чужое, безликое, но пальцы исправно делали именно то, что требовалось. Я просто видел по результату.

Урчание теперь звучало довольно, почти умиротворённо, вот только удерживаться на месте мне становилось всё труднее, потому я без долгих сомнений развернул лестничку, собрал из ступеней что-то вроде седла, утвердился на нём верхом и взялся за дело почти с удовольствием. Даже не ожидал, что работа, представлявшаяся ещё недавно противной и сложной, так увлечёт.

Закончил я именно тогда, когда следовало, и ощущая нечто вроде душевной опустошённости, ну и физической усталости тоже, опёрся ладонями на широченные плечи тангера, чтобы отдохнуть. Он недовольно заворчал, а потом сбросил меня таким резким движением, что я булькнул в бассейн и погрузился с головой.

Вынырнув, я оказался буквально нос к носу с Грау. Его глаза довольно щурились, а жаберные щели подрагивали словно в усмешке. Он протянул руку и похлопал меня по плечу, едва не притопив снова, а потом неслышной глыбой погрузился на дно.

Догадываясь, что сейчас всплывёт целая туча мути, я в два гребка достиг бортика бассейна и выбрался на край. Хотел без промедления отправиться в душ и смыть с себя оставшиеся на коже ощущения, но решил повременить. Вдруг Грау ещё что-то понадобиться? Работу терять никак не следовало и ради неё стоило потерпеть незначительные неудобства. Прежде всего я вернул на место опорные пластины ступеней, хотя большинство тангеров вообще ими не пользовалось, лихо выскакивая на бортик прямо из воды. Устранив беспорядок, я с интересом всмотрелся в водные глубины.

Снизу шли волны мути, отливающей теми же бурыми и фиолетовыми оттенками, что и кожа тангера и я подумал, что маскировки лучше не придумаешь. Наверное, в болотах своей родной планеты эти существа некогда скользили как призраки, без труда ловили добычу, скрывались от врагов. Жаль, что в космос их вынесло раньше зазевавшегося человечества. Людям, что называется, не повезло. Случись всё иначе, сидел бы я сейчас за пультом своего корабля, а не на бортике чужого бассейна, хоть отчасти распоряжался судьбой, не тащил её как ярмо на загривке.

Грау болтался на глубине довольно долго, даже муть слегка осела, а я между тем обнаружил, что щекотные ощущения в ногах мне не мерещатся. По несчастным моим конечностям ползали те самые козявки, которым тангеры позволяли отскребать лишнее со своей шкуры. Не скажу, что я пришёл в восторг от внезапного внимания дикого планктона, дёрнулся даже, пытаясь выбраться совсем, но не рискнул грубо разбрасывать ценный ресурс. Существа не причиняли боли и особого беспокойства, а вскоре и сами разочарованно убрались, как видно недовольные скудным пайком.

Тангер поднялся из глубины так неслышно, что я увидел его тушу только в последний момент. Невольно подобрался, готовый если что прыгать за пределы бассейна, но инопланетчик вёл себя мирно. Лёжа на воде (и как только удерживал на плаву такую массу?) он разглядывал меня, пожалуй, с интересом. Так, словно никогда прежде не видел людей или не различал отдельные человеческие особи в общей массе. Или стаде? Никто не мог сказать точно, какими представляют нас эти существа.

— Хорошие руки! — сказал Грау, а потом едва шевельнувшись, тем не менее оказался сразу возле бортика. — Умелые, сильные. Получишь плату.

Длинный палец с почти редуцированной перепонкой ткнул в рабочую карточку на моём ошейнике. Как видно тангер сомневался, что я смогу понять даже такую примитивную речь.

— Спасибо! — сказал я машинально.

Он издал звук, похожий на клёкот, а потом вылез из воды и отправился под душ. Я рискнул последовать его примеру, лишь когда он утопал совсем. Быстро собрал всё разбросанное и определил по местам, лишь потом позволил себе ополоснуться и натянуть одежду.

Строго говоря, рабами хозяев мы, люди, не были. За любую работу полагалось жалование, хотя и небольшое. Конечно, они нередко требовали лишних услуг, не трудясь добавлять за это денег, так что я полагал, что мне изрядно повезло. Новые обязанности не вызывали теперь отвращения, тем более, я полагал, капитан Грау не заставит массажировать всю команду. Для чего ещё быть начальником, если не грести под себя привилегии? Люди-то думали именно так. Впрочем, при моей нечеловеческой выносливости я бы потянул и эту повинность. Отложить денег про чёрный день я не слишком надеялся, но полагал, что образовать небольшой резерв на случай потери работы всё же успею. Я ведь старался, и у меня хорошо получалось. Технического образования, как уже говорил, откровенно не хватало, но с примитивными уборщиками я справлялся уверенно и мог даже самостоятельно произвести мелкий ремонт.

На другой день в графике стояла кардинальная очистка бассейна и я приступил к работе пораньше. Большая часть стадий шла в автоматическом режиме, мне оставалось лишь контролировать процесс и иногда корректировать его параметры. Оборудование, как видно, поизносилось, потому я не прохлаждался, а был всё время на ногах, спеша успеть к каждому прибору, да ещё и менял фильтры, имевшие обыкновение засоряться чаще, чем предполагал электронный контролёр. Не мешало бы просто отладить всю систему, но тангеры явно считали, что нанять человека выйдет дешевле.

Вода поступала в ионообменники, там очищалась и текла обратно в бассейн. Цедить её следовало аккуратно и постепенно, чтобы не пострадали обитатели. Учитывая немалый объём аквариума, процедура занимала весь день, почти такой же по протяжённости как человеческий, и к концу смены я изрядно набегался. Насосы затихли, я поспешил подняться наверх, чтобы проследить, как в свежую воду сыпется порошковый корм для старательных червяков. Этот автомат тоже имел обыкновение засоряться, потому я и его не обделял вниманием.

Понаблюдав как питательная смесь оседает на дно и мелочь жадно набрасывается на подношение, я включил режим очистки решёток и спустился, чтобы проверить состояние фильтров и при необходимости задействовать мойку повторно.

Только теперь я заметил тангера, внимательно наблюдавшего за моими передвижениями. Вряд ли он стоял здесь давно, я минут десять назад как раз обходил бассейн кругом и заметил бы его, подпирай он тогда стену в том же самом месте. Присмотревшись, я узнал Грау. Решив, что он пришёл искупаться в свежей водице, я лишь поклонился как полагалось и занялся фильтрами. Мойка заедала, и временами мне казалось, что в этом оздоровительном комплексе работаю как следует только я один.

Когда включился (не без моего пинка) режим просушки, я вновь поднял голову и нашёл Грау на прежнем месте.

— Готово! — сказал я, прикидывая про себя, хватит ли мне оставшихся сил на качественное обслуживание капитанской спины, буде оно потребуется. — Можно купаться.

Он молча разделся и забрался в воду, не требуя моих забот, так что я отправился в свой закуток и вытянулся на матрасе, прекрасно зная, что после капитана придут и другие, а мне опять придётся поднимать то, что они раскидали и следить, чтобы мелкие роботы-уборщики не запутывались в полотенцах.

На самом деле, как уже говорил, со службой мне повезло, и я удивлялся, как мой предшественник позволил себе упустить такое место.

Повалявшись минут двадцать, я отлично отдохнул и вернулся в главный зал. Мутная вода в бассейне почти не колыхалась, и я подумал, что Грау уже ушёл. Один из уборщиков вёл себя бестолково, и зная, где примерно у этих примитивных автоматов самый ненадёжный узел, я снял крышку, чтобы проверить контакты. Ввалившиеся в помещение тангеры меня не обеспокоили. Если им не требовались конкретные услуги, они всегда вели себя так, словно тут никого кроме них нет, и такой порядок вещей вполне устраивал. Мне именно за то и платили, чтобы иметь возможность не оглядываться на мелочи.

Капитан, как выяснилось, всё ещё болтался на дне аквариума и выбрался наружу, лишь когда его ребята начали раздеваться. Разговор оживился, и я, разобравшись с проблемой робота, невольно прислушался, раз больше сосредотачиваться было не на чем.

Поначалу вопросы тангеров показались дружескими подначками, на которые так падки люди, но некая едва уловимая напряжённость в беседе меня насторожила. Я не особенно хорошо знал обычаи этих существ. Тем не менее, кое-что припомнив, я невольно предположил: вдруг полученная Грау травма была результатом поединка, а не обычной тренировки, и не потому ли он обратился за помощью к бессловесному человеку, а не к целителям его народа? Вполне ведь могло случиться так, что, повредив спину, он терял лицо. У людей какой-то только чепухи не водилось на этот счёт. В старые времена, конечно, до завоевания. Чем тангеры были лучше?

Я продолжал невозмутимо возиться с роботом, прилаживая на место снятую крышку много дольше, чем требовала такая простая работа, но заметил, что капитан всё же бросил на меня взгляд. Мельком и вроде случайно, но тревога тем не менее в душе заскреблась. Не влип ли я в историю по чужой вине? Вдруг он, заподозрив, что я понимаю их речь, выкинет меня с работы и хорошо, если в оживлённом порту, где я сумею найти другое место. Ведь эта просьба о помощи, да и сам процесс могли быть запретными или стыдными? И не придётся ли мне поплатиться за чужую неосторожность? Ведь не тангеру терпеть неудобства в мире, который принадлежит ему по праву силы?

Короче говоря, когда хозяева накупались и разбрелись по рабочим местам или каютам, мне нашлось о чём поразмыслить.

Ну да пока не уволили, я продолжал добросовестно выполнять обязанности и старался так усердно, что Грау вновь подловил на неожиданность. Я как раз рассматривал вынутые из сушилки фильтры, пытаясь понять, почему система их очистки не срабатывает с первого раза и только когда вернул пластину на месте увидел стоящего чуть ли не вплотную ко мне тангера. Заговорил он сразу, словно специально поджидал удобный случай.

— Ты ведь понимаешь нашу речь?

Несмотря на то, что меня застали врасплох, я успел секунду поразмыслить и прикинуть, разумно ли будет солгать, но отверг этот путь сразу. Раз уж меня полностью разоблачили, следовало принимать удар таким, какой он есть. А ещё я надеялся в глубине души извлечь из неловко повернувшейся ситуации какую-никакую выгоду.

— Да, понимаю и могу сносно объясняться.

Он не разгневался, как следовало ожидать, скорее заинтересовался. Наверное, так смотрел бы человек на вдруг заговорившую собаку, не только удивляясь внезапному происшествию, но и прикидывая как возможные выгоды такого подарка судьбы, так и допустимые при пользовании риски.

— А считается, что вы не способны услышать все нужные звуки, да и наблюдения это подтверждают.

— Совершенно верно. Я — исключение, а не правило.

Он опять не рассердился, глаза щурились скорее довольно.

— Ты очень хорошо сделал массаж. Где научился?

Врать вновь не имело смысла.

— Нигде, — ответил я. — Мышцы примерно одинаково работают у всех, и они сами подсказывают, как им помочь.

Он издал урчание, означавшее довольство, у людей я аналогичного звука не знал и снова заговорил, более не пытаясь ограничиваться рублеными фразами, обрывками нормальных речей, как делали все его соплеменники, снисходя до человеческого несовершенства.

— Я наблюдал за тобой. Работаешь добросовестно, ровно. Место для очищения стало совсем другим, в нём теперь приятно находится.

— Спасибо! — ответил я, ошарашенный неожиданной похвалой.

Тангеры на подобное никогда не расстарывались. Кто его знает — почему. Он спросил, какого я рода, и есть ли у меня образование, я отвечал по возможности честно. Казалось, этому инопланетчику и, правда, интересен мир, пусть не всех людей, но хотя бы одного конкретного человека. Потом я опять сделал ему массаж и на этот раз он сам предложил использовать подручное средство и расположиться удобно — так ведь и получалось эффективнее. Я бы предпочёл работать на суше, но у тангеров, как видно, имелся свой резон, и я не стал с ним спорить. Слишком разной была наша природа. Остаточные болевые сполохи ощущались, я размял всё что требовалось к большому удовольствию Грау, да и своему тоже, потому что плата за предыдущий сеанс уже поступила на рабочую карточку, и у меня не было оснований полагать, что на этот раз меня обманут.

Пока капитан булькался на дне аквариума, я сидел на краю, наблюдая за шустрыми червяками. Теперь они не казались противными, скорее забавными. Они так трогательно извивались, спеша к цели.

— Ты можешь купаться, — разрешил Грау, вынырнув, чтобы полежать на воде. — Это не возбраняется, здесь часто никого не бывает.

— Спасибо, меня вполне удовлетворяет душ, — ответил я, откровенно ошеломлённый этим предложением.

Мне казалось, что тангеры не потерпят такой вольности. Одно дело погружаться в их воду ради конкретной цели, другое — для удовольствия.

— Тебе наши привычки кажутся негигиеничными?

Спросил добродушно, не сердито и я рискнул на обстоятельный ответ:

— Поначалу я не мог понять, зачем вы держите на борту этот котёл с супом, но теперь вижу, что от него есть польза. Живность очищает кожу, убирая всё лишнее, и делает это, наверное, успешнее косметолога. А ил, вполне возможно, осуществляет лёгкий массаж. И вы же потом споласкиваетесь.

— Да, — ответил Грау. — Мы, конечно, способны существовать и без водных просторов родной планеты, приноровились за столетия освоения к сухости большинства миров, но всё же чувствуем себя намного лучше, когда имеем возможность изредка погружаться в первичную среду.

— Предки людей вышли на сушу окончательно и то мы любим купаться.

Он ничего не ответил и отправился по своим делам, но с этого дня между нами установились странные приятельские отношения. Приходя купаться, Грау неизменно обменивался со мной несколькими фразами. Мы говорили о разных вещах, большей частью вполне нейтральных, так что я никогда не ощущал себя задетым. Ровное дружелюбие тангера чрезвычайно располагало меня к нему.

Валяясь в свободное время на своём матрасе, я размышлял о том, что пропасть между нашими народами не так и широка, чтобы не удалось её преодолеть, и мы непременно нашли бы общий язык, не сложись обстоятельства с самого начала чересчур сурово. Успей наши два мира выйти в космос одновременно, обладай равной силой и схожими возможностями, не начали бы мы сотрудничать, а не подавлять слабого? Быть может именно такого партнёра не хватало человечеству для ровного благополучного развития, ну и наоборот. Конечно, светила при равновесном раскладе и война на полное взаимное уничтожение, но я предпочитал верить в организующую силу разума.

История не имеет сослагательного наклонения, но размышлять о том, что могло случиться, ведь не возбраняется. Чем бы я ещё развлёк свой ум на довольно нетребовательной к уровню развития работе?

Впрочем, и досуг мой вскоре оказался обеспечен познавательными материалами. Заметив, как я мучаюсь с починкой кое-какой упрямой техники, Грау принёс мне планшет с доступом к информаторию, и дело пошло куда живее. Помимо инструкций в базе нашлись развлекательные ленты и даже книги. При всём знании языка тангеров их беллетристику я понимал не слишком хорошо, зато у нас с капитаном прибавилось тем для разговоров.

Поскольку ремонт в мои обязанности не входил, а я за него рьяно взялся, Грау увеличил моё жалование, и получал я теперь совсем неплохо.

Поначалу я не решался спрашивать, где в данный момент находится корабль, но тангер вскоре по своей инициативе начал делиться со мной и этими сведениями, иногда коротко рассказывая о тех мирах, где мы побывали. Наверное, ему тоже казалось горьким опытом странствовать по вселенной, не покидая при этом трюма.

Прежде я мог разве что подсчитывать количество прыжков, поскольку ощущения в момент перехода испытывал не самые приятные, теперь же хотя бы представлял, где мы находимся. Да, ничего мне абстрактное знание не давало, но в такие минуты я переставал чувствовать себя вещью и начинал всерьёз верить, что однажды сам смогу сесть за пульт собственного корабля и произойдёт это несколько раньше, чем завершится вечность.

Так я и жил, тихо радуясь и копящемуся на карточке жалованию, нормальной в целом работе, и расположению капитана, дающему мне важные для мыслящего существа привилегии, когда неожиданное происшествие всколыхнуло устоявшийся порядок.

Вместо обеда, точнее вместе с ним явился тот тангер, что провожал меня в первый день моего пребывания на борту. Помимо миски он волок за шиворот девчонку, прежде исполнявшую обязанность разносчика. Швырнув беднягу в пределы охранного контура, он рявкнул коротко:

— Тебе. Пользуйся!

После чего развернулся и ушёл, а я, конечно же, остался, пытаясь сообразить, что всё это значит.

Глава 11

Я растерянно проводил взглядом массивную фигуру, затем только посмотрел на девочку. Бедняга выглядела на редкость жалко, и так тряслась, словно я был мифическим чудовищем, которое начнёт без промедления пожирать брошенную в его логово жертву.

— Что всё это значит? — спросил я, не особо надеясь на ответ.

Не особо его и получил. Помощники мне не требовались, я хорошо справлялся и без них, делиться заработком тем более не стремился. Гадать не имело смысла, потому я решил для себя, что подожду, когда капитан придёт купаться и спрошу у него. Пока же сказал непрошенной компаньонке:

— Ладно, топай за мной, не спорить же с тангерами, они самого принципа дискуссии с низшей расой не поймут.

Малолетка не послушалась, более того, заскулила и попробовала отползти в сторону. Я присмотрелся внимательнее прежнего и осознал хотя бы часть причин, по которым её выбросили с привилегированного верхнего уровня сюда, в средний трюм.

Тангеры почти не болели, редко получали серьёзные травмы и человеческая хрупкость, наверняка казалась им чрезмерной и неудобной. Вот и у этого несчастного подростка всего лишь было растянуто сухожилие, а хозяева уже решили, что он ни на что более не пригоден. Я мигом присел, ощупал опухшее место, вывиха не нашёл, вот и славно. Должно быть, я нечаянно причинил боль, да и забыл объяснить девочке, что ничего плохого ей не сделаю. Впрочем, находясь в состоянии истерической взволнованности она и не вняла бы увещеваниям. Она тряслась так, что стучали зубы, а потом словно умерла на время. Отключилась. Я видел, как бессмысленно застыл устремлённый в угол взгляд.

Пока она не пришло толком в себя после целительных манипуляций, я поднял на руки и отнёс на свой матрас. Делиться единственной привилегией не хотелось, но другого подходящего лежбища в трюме не было. Девочка немного пришла в себя по дороге и, когда я пристроил её на место, начала отчаянно вырываться, так что пришлось рявкнуть на неё уже зло. Любезность явно не срабатывала в данной ситуации, а лечение ведь ещё не закончилось. Порвав на ленты одно из изношенных полотенец, я туго забинтовал ступню.

— Лежи спокойно, дай ноге зажить как следует и через несколько дней сможешь бегать как раньше. Когда исцелишься, тебя, наверное, опять заберут наверх и вернут прежнюю работу. Здесь ты мне совершенно не нужна, так что не дрожи, и извини, если я тебя ненароком испугал.

Не знаю, поняла она или нет. В глазах плавали дикие огни, тело оставалось угловато-напряжённым. Разбирала ли она вообще человеческий язык или выросла среди хозяев и знала лишь команды? Мысль эта пришла в голову сама собой и вовсе не показалась дикой, да и вопрос звучал не праздно. В нашей вселенной случалось и не такое. Я заговорил по-тангерски:

— Все хорошо. Я не обижу. Сейчас поедим, и я пойду работать, а ты отдыхай.

Она не оттаяла после дружеских заверений на двух языках, но мне показалось, что взгляд стал чуть более осмысленным, не само понимание так путь к нему наметился, потому я решил сделать перерыв, сходил за миской и накинулся на пищу. Кормили меня теперь лучше и обильнее, чем вначале, не иначе капитан распорядился поощрить за усердие. С его стороны это был любезный жест, потому что еда человеку, работающему в ограниченном пространстве, полагалась бесплатная. Различай я вкус, наверное, отметил бы и его улучшение, но калорий хватало, и о большем я не помышлял.

Употребив половину порции, поставил миску возле матраса и опять же спросил по-тангерски, не нужно ли девчонке справить нужду, сама она до ватерклозета вряд ли бы добралась. Она ответил быстрым резким жестом отрицания, опять же не человеческим, а жабьим и я оставил её в покое.

Занявшись повседневными обязанностями я и забыл о квартирантке, вспомнил лишь вернувшись в свой закуток. Еда осталась нетронутой, а сама негодница спала, собравшись комочком. Не иначе упрямство оказалось занятием утомительным.

Я доел кашу, вымыл посудину и отнёс её к границе сектора, а потом устроился рядом с непрошенной компаньонкой и задремал. Несмотря на мою нечеловеческую природу совсем без отдыха я обходиться не мог.

Проснулся от взгляда. Девочка, должно быть, пробудилась совсем недавно, потому что таращилась на меня скорее ошеломлённо, чем внимательно. Не иначе я её опять чем-то шокировал.

— Проблемы? Надо помочь?

Она разинула рот, просипела непонятное, так что я усомнился, умеет ли он вообще говорить. Впрочем, иные вещи легко понять и без слов, и всякому живому существу требуется иногда избавление от отходов, так что я поднялся, поставил девочку на здоровую ногу и аккуратно придерживая отвёл куда требовалось. Она даже и не сопротивлялась, как видно, припекло основательно.

В нужном закутке я оставил её одну, чтобы лишний раз не смущать и как раз размышлял за дверью, сможет ли она меня окликнуть, призывая на помощь для обратного путешествия, если немая и вообще не способен вербально общаться, когда голос она всё-таки подала.

— Я справилась.

По-тангерски она объяснялась, глотая определённые звуки, но понять было можно. Обратно мы шли тем же порядком. Малышка прыгала на одной ноге, даже не пытаясь наступить на другую, а я запоздало сообразил, что историю исцеления и благоприятный прогноз на будущее излагал, пользуясь человеческим языком, и потому вряд ли был понят. Усадив бедолагу на матрас, я сел напротив и внятно повторил всё заново.

Сообразив, что её не пытали, а лечили, она несмело потрогала повязку пальцами и даже переспросила, точно ли сможет ходить. Я уверил, что проблем в дальнейшем не предвидится, заодно напомнил о необходимости в ближайшие дни поберечь ногу, и моя новая приятельница мотнула башкой на тангерский манер, что соответствовало человеческому кивку. Ну и ладно, раз достигли первичного взаимопонимания, пришла пора продвинуться чуть дальше. Я опять же объяснил, что ничего худого не сделаю, да и досугом для злодейств не располагаю, потому что основательно занят. Не знаю, поняла она меня или нет, глядела всё так же насторожённо, но у меня и времени на разбирательства не осталось.

Грау пришёл весьма довольный собой, в знак особого расположения похлопал по плечу и рассказал, что мы отправляемся в дальний рейс и серия прыжков предстоит частая и сложная. Я от души поблагодарил за предупреждение, а потом прямо спросил про девчонку.

Капитан уставился на меня в недоумении. Большие со сложными веками глаза застыли, как всегда бывает у озадаченных тангеров, а потом он сказал внятно, словно сомневался, что я действительно знаю их язык.

— Другой человек — для ложа.

До меня опять не дошло, то есть, не сразу и я тоже замер, вдумываясь в странные слова, пока не сообразил, что люди должны казаться довольно воздержанным тангерам настоящими похотливыми чудовищами. Полное незнание этой стороны жизни часто ставило меня в тупик. Я попытался лихорадочно сообразить, как следует преподнести чужому свою инакость, но потом махнул на это рукой и сказал только:

— Девочка ещё ребёнок, я не стану с ней совокупляться, потому что нельзя так обращаться с детьми, я откажусь сожительствовать даже если она сама пожелает, не говоря уже о том, чтобы брать силой. Всему есть предел.

Грау моя отповедь как видно поставила в тупик, но и заинтересовала тоже. Я неплохо разбирался в мимике тангеров и без труда угадал, что размышления выдались не из лёгких.

— Моральная концепция? — уточнил он минуту спустя.

— Можно сказать и так.

Он знакомо мотнул головой и вместо того чтобы рассердиться ещё раз хлопнул меня по плечу.

— Хороший принцип. Молодняк нужно воспитывать придирчиво, но не ставить ниже себя.

Я едва не растрогался и даже сам предложил ему сделать массаж, но он отказался и уже на ходу, раздеваясь и топая к аквариуму пояснил, что его народ — племя воинов. Одно дело устранять непорядок, мешающий достойно исполнять обязанности, другое — позволять себе лишние удовольствия, тем проявляя непозволительную слабость.

— Но спасибо, — закончил он свою речь совершенно неожиданным пассажем.

Я удивился, а потом философски пожав плечами занялся текущими хлопотами.

Тангеры валили один за другим, так что свободного времени у меня не было даже на еду. Я забрал миску с кашей, не выясняя кто её принёс и отдал девочке, попросив и мне что-то оставить. Она на этот раз пищу не отвергла и честно поделила порцию поровну. Я проглотил свою долю, забежав в закуток на несколько минут.

На объяснения времени не было, но присмотревшись к девочке, я сообразил, что она и так слышала наш с капитаном разговор. Страх и напряжённость не рассеялись совсем, но заметно поблекли, взгляд сделался если не приветливым, то хотя бы останавливался на мне пытливо, а не враждебно. Я решил поговорить с подопечной позднее, когда справлюсь с работой, но, притопав поздно вечером в комнатушку, опять застал её спящей.

Я тихо сел у стены, отдыхая и разглядывая маленького человека, лишённого не только родительской ласки, но и родного языка. Было у девочки хотя бы имя, или она проходила в судовой описи вещью, которую окликают безличным «Эй!»? Я не знал, тоже ведь не спросил, и чем я после этого был лучше тангеров и двух особей, давших ей жизнь?

Никогда я не обращал внимания на детей, да и на взрослых тоже, брёл своей собственной дорогой, терпел все тяготы проклятья. Нечеловек среди людей, ведомый по векам чужой прихотью. Никого не согрел, и стоило ли удивляться, что и сам не получил тепла?

Кто-то другой подгрёб бы под себя беззащитную девчонку и взял своё, многие бы отступились. Всё же совесть потерял не каждый, да и стремились в большинстве к существам взрослым. И стоит ли гордиться, когда показал себя порядочным человеком в силу полной невозможности пустить в дело любимую мужскую игрушку?

Я тихо пробрался на свободный край матраса, осторожно лёг. Раздеваться не стал, чтобы не пугать ребёнка, если он проснётся среди ночи. Погладил разлохмаченные волосы.

Внутри зародилось и тихо растекалось по нервам незнакомое чувство. Нет не вожделение, пусть даже умозрительное, а едва узнанная мной нежность. Что я мог дать этой несчастной? А ничего. Сам болтался по миру, ловя жалкие крохи и надеясь, что палачи повременят с очередным визитом. Не принадлежал себе точно так же как эта девочка, да как почти все люди, проигравшие давнюю войну за господство в космосе. Коротал жизнь.

Наверное, окажись тангеры по-настоящему злобными тиранами, тварями, пожирающими вдов и сирот, люди бы собрались с ненавистью и подняли восстание, развязали ещё одну войну, изменили половинчатую судьбу. Но космические амфибии вели себя не жестоко, а просто сурово и большинство землян смирилось со своей долей без особых моральных терзаний. Не нарисовалось зла, так — сплошная неудача, а каждый ведь в глубине души надеялся повернуть её к себе солнечной стороной.

Я? А что я? Мне-то какое до всего этого было дело?

Девчонка завозилась, повернулась на другой бок и неожиданно оказалась совсем рядом, засопела деловито прямо мне в ухо, и внутри уже гораздо увереннее растеклись приязнь и вместе с ней боль — нелепые выдохи чужого мне мира. Я снова пригладил растрепавшиеся волосы, но обнять ребёнка так и не решился, боясь, что подумает он обо мне плохое. Пусть я ничем не смогу помочь, но разве не должен попытаться? Иногда и одно доброе слово способно перевернуть мир. На практике я этого не знал, но кажется, пришла пора проветрить старое изречение или заново вернуть в него достоверность.

Жизнь теперь пошла иным чередом. Я трудился всё так же усердно, но каждую свободную минуту посвящал моей нечаянной компаньонке. Не только провожал в туалет и в душ, делился своей едой, разговаривал с ней, расспрашивал о приведших сюда обстоятельствах, но и пытался чему-то научить.

Имени у неё действительно не оказалось, и мы выбрали его вместе. Я перечислял все, что мог вспомнить, а она пробовал их на вкус и кажется, цвет. Титания моментально научилась откликаться на призыв, и я величал её едва ли не в каждой обращённой к ней фразе. Затем я начал учить её международному человеческому языку. Понемногу, но ведь и речь эта отличалась изрядной простотой. Тита отлично запоминала слова, на смысл я и напирал больше всего, полагая, что грамматика в кочевой жизни дело десятое.

Помимо прочего, я рассказывал ей о жизни в большом мире. О планетах и кораблях, о Земле, её прошлом и настоящем, о том, где добыть рабочую карточку и не попасть в список ограничений.

Она слушала мои речи, как совсем маленькие дети внимают сказкам, но её практичный ум сразу вылавливал из целого повествования самые полезные моменты. Юная и неискушённая в некоторых отношениях она был прагматичнее многих взрослых.

Жизнь неожиданно стала насыщенной. Я ощущал себя настоящим богатеем, общаясь сразу с двумя симпатичными мне существами. Капитан приходил в трюм поплескаться в бассейне, а не ради прислуживавших ему людей, но посвящал мне всё больше времени, тратил его на, казалось бы, безделицу и выглядел при этом довольным. Его искренний интерес временами смотрелся не вполне уважительным, но я привык не обращать внимания на сложности взаимоотношения двух рас и потому не обижался.

Мне нравилось.

Когда же Грау узнал, что девочка вовсе не покалечена безвозвратно, а скоро поправится и правильное лечение полностью вернёт ей здоровье, то простёр своё любопытство на нас обоих. Он наблюдал за тем как я учу её человеческой речи, а между делом и мелкому ремонту, причём иногда осуществлял любознательность прямо из бассейна, сложив руки на край и опираясь на них массивной нижней челюстью.

Тита немного прихрамывала, но передвигалась уже свободно и старалась помочь мне, хотя я и гонял её отдыхать, опасаясь, что перетрудит ногу.

Когда несколько дней спустя ей пришлось возвращаться к прежней работе, мы оба ощущали потерю. Я точно был расстроен, а её мордашка даже осунулась от грусти, только бедная девочка не подавал виду, что ей не по себе и напоследок старалась схватывать всё, что только могла.

Впрочем, Грау вмешался и несколько переиграл дело. Он разрешил Титании не только как встарь приносить мне еду, но и задерживаться в трюме на короткое время, чтобы мы в свободные минуты могли общаться. Меня это благоволение чрезвычайно обрадовало, я лишь дивился как быстро недавний суровый одиночка приобрёл привязанность и ничуть её не стыдился. Двое сирот в недружественном мире, мы с Титой нашли в нашей судьбе много общего и как могли делились теплом.

А ещё через несколько дней Грау заговорил со мной особенно серьёзно.

— Ты ответственный и честный работник, Фабиан. Наблюдая за тобой, я пришёл к выводу, что среди людей немало старательных и неглупых особей. Моё мнение отчасти изменилось благодаря тебе. Пожалуй, люди вполне достойны иногда и места в экипаже, но такая смена взглядов произойдёт ещё нескоро. Пока же я хочу поощрить тебя, но не деньгами и едой, а благом, которое получить сложнее.

Я не столько обрадовался, сколько насторожился. Тангерское представление о радости могло прийтись не по моим костям. Вид у Грау был почти торжественный, он продолжал:

— На борту есть обзорный зал, которым пользуются по мере необходимости навигаторы и пилоты. Иногда он вообще пустует, и я могу разрешить тебе посещать его в твои свободные часы, если дашь обещание не отклоняться от маршрута и оставаться там не долее положенного тебе времени.

Поскольку я не планировал никаких диверсий и хотел лишь как можно дольше продержаться на рабочем месте, то незамедлительно поклялся точно следовать полученным инструкциями и не переступать запретных границ. Грау довольно кивнул и тут же внёс соответствующие изменения в мою рабочую карточку, а время разрешённых посещений обговорил два раза, чтобы я не перепутал.

Думаю, он не столько сомневался в моих умственных способностях, сколько действительно радел о порядке. Зачем — другой вопрос. Я уже уяснил, что он не горбатится в космосе ради куска еды, а вполне обеспечен и занимается своим делом не только для прибыли, но и потому что ему по душе летать от планеты к планете капитаном собственного корабля. Вполне вероятно он искренне хотел доказать своим, что человек существо разумное и склонное к равноправному полноценному сотрудничеству. Не знаю, как всё обстояло на самом деле. Я твёрдо решил ему не мешать.

Перемещаясь по космосу в трюмах для рабочих, я ведь действительно никогда не видел открытого пространства и в первый раз шёл в нужный отсек, ощущая известный трепет. Пока длилась война, я был простым солдатом и едва пожелал выучиться на пилота, как весь мир пошёл наперекосяк, пришлось соглашаться на любую работу. Так что да, этот поход в обзорный зал стал моим первым свиданием с пустотой. Я волновался и ждал от вселенной чудес.

Она не подвела. От красоты распахнутого взору мира у меня перехватило дух. Я сделал лишь несколько шагов на подгибающихся ногах и застыл, пытаясь объять всё разом.

Прекрасное зрение позволяло мне различать детали в пределах заданного разрешения, но я не думал о бездне таким словами. Я вообще забыл, что это тщательно выстроенная проекция: я видел настоящие звёзды, туманности, планеты, огни других кораблей и сложные извивы прыжковой кривизны. Последнее центральный мозг демонстрировал для пилотов, но мне казалось, что я помимо отсутствующих знаний, одной интуицией понимаю их полный смысл, знаю, как следует направить судно, чтобы прыжок получился экономичным и красивым. На миг сознание словно раздвоилось, и я ощутил себя за пультом корабля, причём не этого — другого. Мелькнули отдалённым эхом незнакомые имена: Тревор, Даниель, но зацепиться разумом за этот выверт рассудка я не успел, потому что одиночество моё закончилось и не тангеры пожаловали в свои законные владения, а те, кого я сейчас менее всего хотел бы видеть.

Палачи, явившиеся затем, чтобы в очередной раз сбросить меня на самое дно этого и без того невесёлого мира. Потоптаться по размолотой в крошево судьбе. Бежать было некуда и незачем. Я поднял к груди сжатые кулаки и напряг мышцы живота, чтобы хоть как-то защитить потроха и рёбра.

Глава 12

Ничего у меня не получилось. Ребят на расправу присылали опытных, эта парочка и разговоры разговаривать не стала, взялась за дело плотно. Не знаю, как долго они меня били, но справились с задачей успешно — в этом я своим палачам не отказывал. Я даже не сразу понял, что они ушли. Комок непрерывной дёргающей пульсирующей боли в который превратилось моё тело, пытался не растечься лужей по полу, сознание гасло на единственной мысли — держаться до последнего. На всё прочее элементарно не хватало сил. Оно ждало.

Я открыл глаза. Прекрасный звёздный водоворот виделся сияющей бездной, в которой я скоро умру, и жажда избавления от страданий оказалась одномоментно так сильна, что я едва не бросил себя в пустое пространство космоса. Там прохладное небытие сулило отдых от тягот материального мира. Впрочем, почти сразу сообразил, что ничего у меня не получится. Был ангел, да весь вышел, обломали ему крылья. Обычному человеку свобода и полёт недоступны.

Я попытался встать, но сразу понял, что не смогу. Искрошенные в мармелад рёбра и напрочь отбитые потроха оказались не главными моими бедами. Палачи размололи в дрожащее суфле хрупкое совершенство человеческих ступней. Не на что мне стало подниматься.

В голове уже билась, тираня изнутри изрядно пострадавший снаружи череп, отчаянная мысль о том, что надо убираться отсюда, пока не пришли тангеры и не увидели в какую кашу превратился их штатный смотритель купален. Если девчонку Титанию выбросили с работы за всего-навсего растянутое сухожилие, то что ждёт меня? Утилизатор?

Я попытался ползти, червяком протягивая за собой измочаленное тело, и боль всплеснулась с новой силой, вцепилась в каждый нерв, намотала на кулак скудные остатки мужества. На вой не хватало целостности лёгких потому я лишь постанывал и похлюпывал, хватая разбитым ртом по-местному влажный воздух. Горлом шла кровь, и мне ещё хватило соображения сглатывать её обратно, чтобы не оставлять за собой мерзких разводов на полу. То малое, что всё же протекало я подтирал своим ползущим телом.

Выход из зала. Здесь безупречную гладкость покрытия нарушала выемка, по которой ходила дверь. Я ощутил тонкий желоб каждой измученной клеточкой всего невероятно огромного и тяжёлого целого, но и обрадовался немного, потому что реально передвигался в пространстве, а не пребывал в плену утешительной иллюзии. Вопреки всему двигался вперёд. Возросшая скачками боль подтвердила мне правдивость сделанного вывода.

Дальше. Коридор казался незнакомым и кровавым, перед глазами плыли мутные пятна и столь любимый тангерами приглушённый свет с одной стороны усложнял задачу с другой не терзал и без того изрядно пострадавшее зрение.

Я тихо полз, опираясь на одну почти целую руку и кое-как отталкиваясь бедром и коленом. Боль плескалась с каждый движением, норовя выйти за край терпения, этот жуткий ритм помогал держаться. Давно мне не приходилось так плохо, я даже не горевал о наверняка теперь потерянной работе, стремился лишь выжить, укрыться в своей норке, пока меня не обнаружили в виде никчёмного шлака и не выкинули за борт. Да, там ждало отдохновение смерти, но вопреки всему, что со мной вытворяли, я хотел жить.

Если палачи бесконечными истязаниями вели к самоубийству, к полной потере воли, то я считал своим долгом сопротивляться им и в этом. Сдачи дать не мог, хотя и пытался: они многократно превосходили силой, зато не пасовал перед моральным давлением. Я смиренно терпел причуды работодателей, потому что нуждался в куске хлеба и крыше над головой, но злобным тварям, не стеснявшимся истязать низвергнутого с небес, готов был противостоять до последнего.

Иногда в те дни и недели, когда палачи меня подолгу не доставали, я рассудительно прикидывал, что усердная покорность, если не подарит прощения, то вполне может скостить срок (как выражались люди), но едва доходило до дела, упрямство вновь брало верх. Впрочем, мольбы о пощаде наверняка лишь добавили бы мучителям прыти. Я попробовал один раз, убедился, что не помогло, и больше не унижался.

Пытаясь отвлечь себя от боли, я старательно сосредотачивался на пустяках, на вехах пути и посторонних соображениях, но не мог удержаться даже на самых простых мыслях и полз почти автоматически, зная, что задана некая программа и её надлежит выполнять. Останавливаться боялся, поскольку догадывался, что потом уже не заставлю себя пошевелиться.

Когда знакомый запах пробился в замутнённое сознание, обняло привычное влажное тепло, я впервые выдохнул с облегчением. Харкнул на пол кровью, но здесь не остерегался напачкать: мелкие роботы-уборщики подтирали любую грязь, так что разоблачение не грозило. Близость цели придала мне сил, но до своего убежища я доползти не успел.

Корабль чуть дрогнул. От привычной скорбной мути прыжка я застыл на месте, пережидая сопровождавшую его дурноту. Дышать и то перестал, чтобы не вывернуло наизнанку, собрался, отсчитывая секунды до неизбежного улучшения самочувствия, но на этот раз оно не наступило. Привычный порядок пошёл лесом.

Я не сразу понял, что происходит, точнее не оценил несообразности новых толчков. Напряг остаток сил, стремясь доползти до своего закутка, и тут всё закрутилось всерьёз.

Корпус вновь содрогнулся, повело его так, что накренился пол, хотя подобные отклонения не предусматривались конструкцией. Меня потащило сначала к цели, потом обратно, пальцы судорожно пытались за что-то зацепиться, но ничего не находили на гладкой поверхности. В ужасе я поднял голову и посмотрел на аквариум.

Масса воды в огромной ёмкости злобно колыхалась, муть толчками вставала со дна, и мелкие твари, населявшие этот мирок, метались внутри, уже едва различимые в неспокойной взвеси. Мне показалось, что услышал их панический крик.

Купол силового поля привычно мерцал, обещая покой и надёжность, но я не верил в его несокрушимость. Происходящее с кораблём выглядело настолько неладным, что следовало опасаться любой пакости судьбы. Палачи, как всегда, подсуетились вовремя, лишив меня возможности хоть как-то противостоять бедам.

Тем не менее, вместо того, чтобы ползти прочь из опасного трюма, я потащился к приборам, попытался вглядеться в показания из неудобного положения снизу. Я по-прежнему ощущал ответственность за островок чужепланетной жизни,доверенный моему вниманию. Аквариум вблизи показался ещё более огромным и грозным, чем прежде. Я попытался сесть, чтобы дотянуться до ближнего пульта, но позвоночник прошила сильная боль, и ясно стало — ползал я со сломанным, корёжа его ещё больше, просто на общем кислом фоне не замечал отдельных деталей целого.

Я застонал от бессилия, и жалобный звук собственного голоса подхлестнул: вбил в сознание базовые навыки рабочей злости. Скрипя костями, я дотянулся до панели и попытался отрегулировать настройку полевого колпака. Я даже не сознавал, следует усилить нагрузку или снять её совсем, действовал на волне усталого отчаяния, но довести задачу до логического завершения не успел.

Корабль снова мотыльнуло. Тяжесть на мгновение пропала, а потом вернулась да так, что меня буквально размазало по полу. Вскрикнули разом все сломанные кости и порванные мышцы. Слёз уже не было, воздуха в лёгких тоже. Я не сразу сообразил, что лежу теперь не возле аквариума, а почти у противоположной стены. Крутая бочина сооружения опасно накренилась, а вода колыхалась с тяжёлой вялостью ещё не проснувшегося существа. Краем прошли искры, купол поля обозначился в воздухе мерцающим свечением, и в этот момент я понял, что всё. Катастрофу уже не остановить. Она сформировалась, запущенная кем-то, где-то для чего-то, до нас докатились вялые отголоски, но огромный бассейн сам по себе был слишком вариабельным сооружением. Его готовили к катаклизмам, но давно и недостаточно усердно.

Я попытался вдохнуть глубже, хотя и не знал — зачем. Наверное, масса этой нестабильной воды пугала перспективой захлебнуться, но для глупостей не осталось времени, а на умные решения не нашлось ни мозгов, ни сил.

Корпус дрогнул ещё раз, я ощутил его мучения своей болью и заодно всей воспалённой кожей. Воздействие на судно внешнего фактора на этот раз показалось даже не особенно сильным, но его хватило, чтобы перетянутый канат везения оглушительно лопнул. Это фигурально выражаясь. На самом деле просто нарушился баланс силы, и аквариум издевательства не выдержал.

Он раскололся почти пополам — это для начала, а потом, когда инертная масса взбаламученной воды ещё не успела рухнуть наружу, эти половины распались на несколько крупных кусков каждая.

Лучше бы рассыпался стекляшками — успел я ещё подумать, а потом стало некогда вдаваться в запоздалые подробности.

Водяная махина молотом ударила в пол, раздалась плеском, поднялась злой волной. Меня подхватило, на мгновение блаженно подвесило в невесомости, а потом вмазало со всей дури в стену, так что я чудом сам не разлетелся на осколки или не растёкся кляксой по облицовке.

Кричать я не мог, стонать тоже, боль и та, кажется, не сделалась сильнее, как видно проскочив, не задерживаясь, самый высокий отпущенный природой порог. Меня протащило по твёрдому, потом рвануло куда-то в плотных тисках стихии, опять врезало. Не знаю, зачем я открыл глаза.

Наверное, для того, чтобы увидеть летящий прямо на меня осколок бассейна, его мощный рваный край способный рассечь на запчасти и организмы покрепче. Эта глыба в довесок прочему кувыркалась, бодро и звонко как развеселившаяся лодка. Непознанная прежде программа в моём сознании отстранённо просчитала траекторию страшного полёта. Опять на мгновение почудилось, что я не жалкий червь в грязной воде, а капитан собственного корабля. В голове мелькали цифры, работала не только интуиция, прирос точный расчёт, но осознать сладость предсмертных видений я не успел, оценить их — тоже.

Я уже точно знал, что мощный иззубренный обломок размажет меня всего по стене трюма. Облицовка не выдержит, и мелкое крошево литого пластика вместе с ошмётками моего черепа размоется волнами по всему отсеку. Я перестану существовать, и где-то возрадуются твари, прогнавшие меня из рая.

Множество мыслей успело промелькнуть в гибнущем мозгу, полезных и не очень, но спасла меня не рефлексия головы, а реакция тела. Наплевав на боль и разруху мышцы содрогнулись и сократились, возможно в последний раз, руки и ноги загребли полную живности муть. Я почти успел увернуться.

Голова уцелела, большая часть тела тоже, лишь ступня, и без того перемолотая в кашу старательными копытами палачей, попала под режущую кромку и отделилась от голени так легко, словно вся нога была из пластилина.

Я успел всхлипнуть, прежде чем опять основательно накрыла боль. Обломок бассейна скользнул по стене, но уже вяло, приторможенный разлившимися водами, осел солидно на дно бывшего пола. За моей спиной с грохотом вмазался в стенку трюма ещё один, но я даже не обернулся.

Утрата части тела так потрясла, что соображал я с трудом. Меня мотало взбесившимися волнами и то швыряло к покорёженной стене, то оттаскивало прочь, но я продолжал вяло шевелить руками, тянуться туда где только что едва не погиб весь и в один удачный или не очень момент, шмат моей ноги буквально швырнуло половодьем прямо в морду, и я в него отчаянно вцепился.

Ещё одна волна, покружив предварительно в середине трюма, подтолкнула к тому же самому куску аквариума, что уже сыграл в моей судьбе жестокую роль, я даже смог вскарабкаться на него, подтаскивая себя руками за бывшие рёбра жёсткости.

В трюме что-то ещё гремело и ухало, бил в ноздри резкий запах, но я больше не обращал внимания на разгулявшуюся стихию. Я приставил оторванную ступню к культе, словно она могла прирасти на место и заторможено наблюдал, как кровь довольно вяло для масштаба события хлещет из порванных жил. Я уже должен был истечь ею и умереть. Стоило ли рыпаться? Трупу целые конечности не требовались.

Мысли плыли в голове так вяло, что не стоило вникать, я так и сделал. Продолжал складывать вместе разрушенные кости, вполне возможно, под самым нелепым углом, не пытался сосредоточиться на других проблемах. Терпел потихоньку предложенное. Я всё ещё не умер, и этот вопиющий факт напомнил, что в человеческом облике по-прежнему оставался отчасти не человеком. Кажется, я удивился, а потом всё же потерял сознание. Давно следовало, если на то пошло.

Человеку трудно судить, каким протяжённым бывает обморок, я же всегда знал время отключки с точностью почти до секунды. Вот и сейчас, едва разум вывалился из непроизвольной комы, сообразил, что отсутствовал считанные минуты. Вода ещё колыхалась, где вяло, где зло, но корабль больше не выкаблучивался, застыл в непонятном оцепенении. Я готов был поклясться, что мы не двигаемся, хотя ничего не смыслил в судовождении. Мои смутные галлюцинации о капитанском кресле оставались химерами.

Поначалу я тупо созерцал разгул стихии, вяло освещённый аварийной гирляндой, потом начал вспоминать детали произошедшего и в первую очередь полученное увечье. Глянув на ноги, я обнаружило, что оторванную деталь не потерял, так и прижимал к культе, которая продолжала кровоточить, хотя и чуть заметно.

Голова у меня кружилась, мучительно донимала тошнота, а тут и боль вернулась в тело, решив, как видно, что пришло самое время о себе напомнить. Я и застонать толком не смог, так проскрипел что-то неопределённое.

Пальцы, сведенные судорогой, упрямо удерживали вместе две части одной конечности, а в остальном я мог шевелиться, хотя и не горел желанием это делать.

Я не знал, выжил на корабле хоть кто-то из экипажа, или эта карусель накрыла многих, а то и всех, но пока и не заботился о чужих проблемах. Для начала следовало воскреснуть самому, а потом только записываться в некроманты, если вдруг возникнет такое желание.

Я постарался ни о чём не думать, просто застыть и дожидаться волны регенерации, но на этот раз она не спешила, словно возмущённая числом повреждений на которое я сподобил, хоть и не своей волей, несчастный организм.

Кроме того, мне требовалась подпитка. Обычно я терял аппетит в первые дни после восстановления, но тогда оно хотя бы начиналось, а вот сейчас обстоятельства опустили на дно такой глубокой ямы, что скопившаяся здесь тишина отдавала уже могильным совершенством. Я прищурился и попытался оглядеться. Миски с кашей, естественно, не увидел, заметил лишь знакомых червяков-чистильщиков, некогда населявших бассейн. Они бестолков плавали, едва шевеля округлыми боками, держались на поверхности, словно искали, да не нашли глубину. Живые поглотители производимых тангарской кожей отходов. Гадость. И одновременно еда.

Стараясь ни о чём не думать, я подполз ближе к воде, выловил пальцами свободной руки первого червяка и раньше, чем ноздрей достиг его запах, (хотя, чем бы он мог поразить на фоне того, что уже воняло?) отправил в рот. Вкуса я, к счастью, не ощущал, а шевеление прекратилось, едва я стиснул челюсти. Они почему-то уцелели во всех катастрофах и работали вполне прилично, я вяло прожевал червяка и потянулся за следующим.

Организм откликнулся вначале неистовой тошнотой, затем таким же диким голодным спазмом, потому я отринул сомнения, если они у меня и водились. Ловить мелких тварей оказалось несложно, да и мёртвых вокруг плавало немало, так что я почти без затруднений набил ими живот, особенно удачно пошла охота, когда спустился по покатому боку своего острова, хотя и пришлось для этого погрузиться в воду. Впрочем, влага не пугала, я и так был совершенно мокрый, да ещё покрывался коркой застывающего постепенно ила.

Наевшись, я медленно вскарабкался обратно и примостился в скрюченной волей обстоятельств позе на относительно сухом месте. Теперь пробрала дрожь, и я никак не мог определить, от холода это или просто нервное. Температура в трюме вряд ли сильно снизилась.

Хотя если произошла разгерметизация в пространстве, то вымораживание настигнет неизбежно. Я подумал об этом довольно равнодушно. Трепет вообще куда-то делся если и доставал меня прежде. Накатила почти необоримая дрёма, какая часто одолевает в моменты регенерации, но заснуть по-настоящему я так и не успел.

В трюме всё ещё что-то шумело, хотя и не сказать, чтобы интенсивно, а этот звуке пришёл снаружи. Так мне показалось, а несмотря на гудение в обколоченном ангельскими копытами черепе, слышал я всё ещё хорошо. Я насторожился, вспомнив, что хозяева на корабле тангеры и они вполне могут найти время для осмотра трюма, хотя у них наверняка много и других неотложных забот.

В глубине души я всё-таки надеялся, что сюда они явятся нескоро и дадут мне возможность хотя бы срастить кости. В нынешнем виде я годился только на выброс и иного отношения к себе не ждал. Капитан обращался со мной прилично, но ведь такая симпатия работает лишь пока ты здоров, бодр и весел. Не знаю, что тангеры делали со своими калеками, я никого из них увечным не видел. Может быть вообще усыпляли или сбрасывал со скалы.

Я притих, мечтая о том, чтобы уползти куда-то и спрятаться, но этому намерению мешала не только немочь, но и разлитая везде вода. Закапываться в ил как червяк, я не хотел, хотя желание жить охватывало иногда с такой неистовой силой, что и этот способ казался приемлемым. Удерживала от столь явного позора лишь уверенность в бессмысленности любых поползновений в эту сторону. Тангеры жили наполовину в воде и скрываться в ней от них было достаточно глупо.

Шум усилился. Кто-то уверенно прокладывал себе путь в моё неуютное убежище. Я задержал дыхание, чтобы лучше разбирать звуки и обнаружил, что рёбра скрипят не так интенсивно, как прежде — почти зажили. Мне требовалось немного времени на завершение процесса, но с этим не повезло. Палачи почему-то не удосужились отогнать от меня свидетелей. Кроме того, нога терзала болью сильнее, чем что бы то ни было другое. Я по-прежнему сомневался в том, что она способна срастись, ну или хотя бы сделать это быстро. Два куска раздробленной плоти — какая же регенерация способна была с этим совладать?

Звуки затихли. Я преисполнился надежды, но тут долетел до меня громкий скрежет с каким открываются покорёженные люки, и сомнений не осталось. Кто-то из тангеров проник в затопленный трюм и уже обозревал причинённый водой ущерб.

Запоздало пришло опасение, что с меня как раз и спросят за разор: недосмотрел за приборами и позволил силовым линиям разнести вдребезги дорогущий аквариум с вполне возможно элитными червяками, а последних ещё и жрал, давясь от жадности.

Я вытер рот о жалкие остатки рукава и насторожённо вгляделся в сумрак трюма.

Тангер уже шлёпал по воде, приближаясь, но в слабом неровном свете аварийной системы я никак не мог различить черты его лица. Не настолько хорошо я знал особенности строения этих физиономий. Лишь когда инопланетчик подошёл почти вплотную, я по некоторым деталям опознал Грау. Обрадовался, увидев его живым и не только потому, что он единственный на борту мог пожалеть и не выкинуть за порог мою траченную катастрофой и палачами шкуру. Незаметно для себя привык к нему, можно даже сказать привязался. Раньше не думал об этом, так ведь и повода не было копаться в своих, тем более чужих чувствах.

Глава 13

Впрочем, симпатия быстро скукожилась и нырнула во тьму души. Я опасался, что дружелюбие Грау не простирается так далеко, чтобы пощадить искалеченного человека.

Мощный тангер шествовал тяжело, но уверенно. Едва заметную хромоту я списал на неудобство передвижения вслепую. Я испуганно съёжился, намертво вцепившись в культю, более не ощущая онемевшими пальцами, держу я отрубленную ступню на месте или её давно унесло течением. Страх смерти плескался во мне, пытаясь отыскать берега.

— Фабиан? Ты жив?

Голос звучал устало, на грани безразличия, и вынырнув ненадолго из своих сугубо личных забот, я сообразил, что капитан потрясён если не до глубины души, то всё же весьма заметно. Наверняка задница, в которую мы все угодили, отличалась ещё большей глубиной и беспросветностью, чем я полагал вначале.

— Немного поломало кусками бассейна, но это пройдёт, я скоро поправлюсь, — ответил, как мог бодро, но улыбаться не рискнул, опасаясь, что зубы у меня всё ещё в крови.

Он протянул руку, и приступ паники едва не сбросил меня в воду, но шершавые пальцы всего лишь коснулись лба, словно Грау проверял, нет ли у меня повышенной температуры.

— Сильный. Никогда бы не поверил, что человек может выжить вот в таком.

Он, отняв руку, обвёл ею пространство трюма, словно презентуя масштаб катастрофы. Учитывая, что приполз сюда уже едва живым, я оказался непозволительно крепок, но заявлять об этом вслух никак не следовало.

— Тебе нужна помощь? — спросил Грау, и его отстранённое участие показалось невероятно трогательным.

— Несколько часов покоя, с остальным я справлюсь сам.

— Отнесу в сухое место. Вашей породе вода в таком количестве не требуется.

Прежде чем я успел возразить, меня подхватили сильные руки. Пальцы соскользнули с культи, я попытался поймать её снова, но поле зрения радикально переменилось, а боль во вновь потревоженных костях загасила даже панику. Не заорал я потому, что задохнулся.

Тангер шагал уверенно и широко, словно ничего особенного в трюме не случилось. Сторожевой контур, вероятно, не работал, потому что я не ощутил неудобства, оказавшись в совершенно неведомых секторах. Везде тлело только аварийное освещение, и потерпевший крушение корабль казался древней пещерой, куда племя дикарей пришло скоротать дождливый вечерок.

Грау бережно опустил меня на пол в совершенно сухом и не подвергшемся разрушению хозяйственном отсеке. Я определил назначение помещения по обилию защищённых полок, забитых тангерскими броневыми пластинами и ещё какой-то амуницией незнакомых очертаний. Кое-что вывалилось на пол, но в целом кладовая выглядела вполне пристойно.

— Побудь здесь! — велел Грау и ушёл.

Я первым делом поглядел на пострадавшую больше других частей тела ногу и с невероятным просто облегчением убедился, что ступня находится на месте и даже не повёрнута пальцами к заду. Пошевелить ей я пока не мог, но внимательно осмотрев кость убедился в том, что она каким-то образом сумела восстановиться. Я не знал, насколько правильно вернулись на место обломки, поскольку не разбирался в анатомии, но наличие двух относительно целых ног изрядно взбодрило.

Чтобы не мешать привычному процессу регенерации я улёгся на спину и постарался максимально расслабиться. Боль сразу снизилась до терпимого уровня и отложив на время заботы о собственной судьбе, я быстро провалился в целительный сон.

Пробуждаясь, потянулся, закинув руки за голову и лишь потом вспомнил, что покалечен. Испуганно съёжившись, я открыл глаза, но монстры вокруг не бродили, да и тело ощущал здоровым, хотя и изрядно одеревеневшим. Встать сразу не решился, неуверенно пошевелил ногами, руками, боли нигде не отметил, лишь потом осторожно попробовал подняться.

Меня шатнуло, но скорее от страха, чем от слабости. Нога слушалась, сгибалась где положено и не тревожила ничем, кроме незначительных остаточных напряжений. Я поковылял немного вдоль стеллажей, а потом, осмелев, прошёлся вполне уверенно. Всё изувеченное пришло в норму.

Дверь осталась приотворённой, но покинуть склад мне и в голову не пришло, ведь это значило бы нарушить прямой приказ капитана. Чудом уцелев в катастрофе, я не собирался усугублять своё и без того шаткое положение на борту ещё и прямым неповиновением. Рискнул только выглянуть в коридор, прислушаться и принюхаться к окружающей обстановке.

Моих ушей достигали звуки, слишком неясные, чтобы в них разобраться, запахов приплывало больше, и этот густой как вода в тангерском аквариуме букет не сулил ничего хорошего. Экипаж наверняка занимался ремонтом или поисками сторонней помощи, мешать ни в коем случае не следовало, а посодействовать я вряд ли бы сумел. Чтобы не тратить время даром я принялся расхаживать вдоль полок, выполняя попутно обычную разминку, чтобы ещё неуверенные в себе после регенерации мышцы и кости отчётливо вспомнили исконное предназначение.

Есть я не хотел, других физиологических потребностей не испытывал. Сожранные сгоряча червяки превосходно устроились в животе и ничуть не торопились выбраться наружу. В целом моё физическое состояние следовало признать отличным, и я ощущал лёгкое неудобство от того, что оказался крепче тангерского корабля. Впрочем, переживать о том, что мне это выйдет боком, тем более не следовало. Вернувшееся после перенесенных мучений здоровье само по себе обеспечивало изрядную эйфорию.

Как следует размявший я вознамерился лечь отдохнуть, но не успел. В коридоре затопали тяжёлые шаги и вскоре в склад вошёл Грау. Увидев меня на ногах и в полном порядке, он одобрительно заворчал. Разговор не начал, а всё рассматривал живучего не в меру работника, словно его одолевали сомнения. Я от такого пристального внимания напрягся и застеснялся белеющего в прорехах тела — одежда моя пришла в почти полную негодность.

Поначалу я решил, что Грау прикидывает, как использовать в нетривиальных обстоятельствах мои физические возможности или продумывает меру наказания за сломанный аквариум, но ошибся. Речь пошла о другом.

— Случилось нечто странное, — медленно произнёс тангер, он словно засомневался в моей способности как следует понимать их язык. — Обычный правильно рассчитанный прыжок привёл нас в очень непонятное место, помимо прочего бросил на планету. Посадка прошла не слишком успешно, улететь сразу мы не можем.

— Готов делать всё, что потребуется! — тут же заверил я капитана. Следовало сразу доказать свою полезность кораблю и экипажу.

Грау опять помолчал, словно моё предложение нуждалось в обдумывании, потом сказал:

— Для ремонта рабочих рук достаточно. Проблема в ином. Мы не может определить наше положение в пространстве.

От этих его слов я откровенно растерялся. Подобную проблему представить себе было невозможно. Ведь даже если порушенная связь не цепляла маяки, способные насквозь пробить галактику, то оптика всегда оставалась к услугам навигаторов. Рисунок созвездий на небе имеет в каждой точке пространства конкретный вид, стоит лишь присоединить к нему достаточно сложный, но вполне осуществимый расчёт — и получатся координаты. Не то чтобы я досконально разбирался в предмете, но основы знал. Мечта стать однажды пилотом поблекла, но не отпускала совсем. Я продолжал надеяться, что однажды вселенная станет добрее к припозднившемуся на старте человечеству.

Грау, словно подслушав мои мысли, мотнул головой и коротко пояснил:

— Сигналов нет, точнее те, что могут приблизительно служить вариантом места, не декодируются, а расчёт по рисунку созвездий не даёт результата.

Он даже говорил моими словами, хотя я думал на человеческом языке, а не на тангерском, так что подслушивание исключалось.

— Разве так бывает?

— Я тоже считал, что нет. Идём со мной. Взгляни на планету. Быть может твой человеческий опыт подскажет что-то полезное нам всем. Следует пользоваться любой возможностью, когда ситуация предельно нетривиальна.

Несмотря на явную серьёзность момента я ощутил себя польщённым, хотя растерянным всё же больше, но возражать и не подумал, пошёл следом за капитаном. Неприятности имели обыкновение заканчиваться, ну или перетекать в другие воплощения, работа на этом фоне виделась чем-то серьёзным, фундаментальным. Я никоим образом не хотел её терять и намеревался преданно помогать капитану, который к тому же разглядел во мне разумное существо, поставил если и не рядом с собой, то достаточно близко.

На корабле всё было мне интересно, всё в диковинку, но я старался не слишком настырно глазеть по сторонам. Разрушения носили локальный характер, где-то всё выглядело целым-невредимым, а местами творился настоящий кошмар, словно корабль попал в нестабильное поле с высокой переменной частотой.

Эта краем сознания промелькнувшая мысль чрезвычайно удивила, потому что я и приблизительно не представлял, о чём идёт речь. Опять возникло смутное ощущение, что я шагаю по совершенно другому кораблю и не как скромный наёмный работник, а как хозяин. Ослепительное, хотя и краткое видение погасло, когда мы дошли до шлюза.

Здесь работал кто-то из тангеров, но в защитной маске я его не узнал, а он и вообще не повернул головы, занятый своим делом. Грау вручил мне респиратор, легко приспособившийся к моему лицу, сам надел такой же, и мы спустились на планету.

Корабль лежал на берегу зеленоватого пустынного океана, на плоский галечный пляж равномерно накатывали ровные волны. Я оглядел сушу в поисках какой-никакой растительности, но не увидел ничего, кроме песка и камней. Дальше от воды местность становилась холмистее, в самой дальней дали фиолетовела почти что горами.

Следом за Грау я шагал к полосе прибоя, пытаясь сообразить хоть что-то, но мыслей в голове не было совсем, да и странный местный воздух непривычно царапал лёгкие даже сквозь защитную маску. Притяжение этого мира показалось мне чуть меньше стандартного, к которому пришлось привыкать всем, кто работал не на родной Земле. Тангеры вводили в действие свои правила.

Мы остановились у воды. Шелест волн показался прекрасной музыкой после грозных шумов катастрофы. Я сообразил, что давно не был в месте, которое просто точка в пространстве, а не рабочая площадка, где некогда зевать по сторонам.

— Этот мир ничего тебе не напоминает? — спросил Грау.

Он смотрел вдаль, и мне показалось, что тоже был очарован здешним безмятежным простором и готов умиротворённо созерцать его, несмотря на довольно кислые обстоятельства.

— Нет, хотя он и прекрасен.

— Ты прав. У меня возникает ощущение, что я здесь почти так же дома, как и на родной планете, хотя климат тут и чересчур сухой для нашей расы.

Мне воздух показался тёплым и влажным, но и сравнивать ведь было не с чем: я никогда не бывал на Тангере, разве что видел картинки. Ничего общего в тех пейзажах с этими не находил, но допускал, что Грау виднее.

Оглянувшись на корабль, я не на шутку перепугался, настолько беспомощной выглядела эта распластанная на берегу махина, хотя капитан, как будто, не сомневался в том, что сумеет вновь поднять пострадавшее судно в небеса. Мы обменялись ещё несколькими фразами, но я уловил в Грау лишь одну растерянность из многих возможных. Он не знал, куда нам лететь потом, когда планета останется в прошлом, а до этого момента всё рассчитал и взвесил.

Я опять предложил свою помощь, он отказался. Оглядел в очередной раз горизонт.

— Отдохни, побудь на вольном воздухе. Невесело всё время в трюме сидеть. Может быть и мысль дельная придёт в голову. Этого ведь никогда не знаешь наверняка. Нам сейчас важна любая зацепка.

— Спасибо, — пробормотал я, невероятно тронутый проявленной инопланетником заботой.

Я сразу принял предложенные правила, как привык слушаться тех, кто давал мне шанс заработать на кусок хлеба. Забыл о корабле и нелёгких обстоятельствах, поначалу просто стоял на берегу, глядя на линию, где море соединялось с небом, наслаждаясь самой возможностью видеть так далеко. Потом нестерпимо захотелось потрогать волны, и я сошёл вниз, запустил руку в прибой и лишь теперь вспомнил, насколько грязен. Кровь, ил, застыли на мне мерзкой коркой, прежде только озабоченность непосредственно выживанием позволяла забыть о насущном.

Я стащил с себя тряпки и бросился в море, не задумываясь, есть ли здесь хищники, способные соблазниться моим белым телом. Впрочем, далеко заплывать не собирался. Побарахтался у берега, потом сполоснул как мог остатки одежды и сел обсыхать. Тёплый ветерок не беспокоил, наоборот, его прикосновение к голой коже доставляло удовольствие. Я оглянулся на корабль, возможных наблюдателей возле него не заметил и снял маску, чтобы подышать здешним воздухом. Человек на моём месте вскоре потерял бы сознание: примеси в атмосфере плохо совмещались с людской биологией, но я-то человеком не был, и пришло время об этом в очередной раз вспомнить.

Грау просил моей помощи, и я бы с радостью её оказал, но располагал довольно скудным багажом знаний. Не хватало образования и опыта. Моя нечеловеческая натура проявляла себя редко и ненадёжно, всё же следовало постараться извлечь на свет любые доступные возможности. Катастрофа ведь свалилась на всех, спасаться тоже предстояло общими усилиями. Я попытался отстраниться от проблемы и посмотреть на неё сторонним взглядом, надеясь более на интуицию, чем на логические построения.

Даже мне, неспециалисту, всё с нами приключившееся показалось весьма странным. Конечно, корабли случалось исчезали при прыжке, и никто не ведал их дальнейшей судьбы, но происходили такие события крайне редко и, скорее всего, несчастливцы просто гибли. Других сведений в общем доступе не было. Если кто-то знал больше, то держал это в секрете.

Что же случилось теперь? Войдя в перемещение, мы вышли не так и не там, где планировал капитан Грау. Тангер откровенно не знал, где он находится и почему, а я? Сомнения, вообще-то, появлялись.

Могла моя изломанная и спрессованная сила каким-то образом прорваться из-под спуда и привести к столь катастрофическим последствиям? Я не знал точно, кто я такой и каким резервом располагал до наказания, да и оснований считать себя виноватым пока не находил, но не имея возможности изучать другие причины аварии просто обязан был задуматься об этой.

Тревожило одно нехорошее совпадение. Катастрофа случилась как раз после того, как меня избили палачи. Да, они делали это часто и со вкусом, но в этот раз особенно постарались. Не припомню, чтобы мне доставалось так жёстко, обычно я всё же мог хоть с трудом, но идти, а в этот раз мне размололи в труху ступни обеих ног, словно хотели удержать на месте и только ли лишение работы грозило стать результатом этой диверсии?

Я попытался вспомнить, проходили мы с Грау мимо обзорного зала или нет — хотел понять, что с ним сталось в момент аварии. Тогда я на деталях не сосредоточился, голова была занята другим, но обладая хорошей памятью, почти без труда восстановил путь и сообразил, что отсек выглядел совершенно не пострадавшим. Рабочие стенды остались на месте, кресла и те не опрокинулись: колебания среды лишь сместили их с привычных позиций. А вот разлетевшийся на части аквариум наделал бед, и похоже, именно возвращение к нему едва не стоило мне жизни. Останься я на месте, и не пришлось бы приращивать оторванную ногу, хорошо хоть не голову. Правда, и жратвы в обсерваторном зале не водилось. В трюме я хоть поел вволю.

Ветер оставался тёплым, но меня передёрнуло от озноба. Зачем потребовалось, не давая мне понять важности происходящего, удержать на месте? Значит, палачи не затеяли меня убить? Хотели сохранить мою шкуру, хоть и лишить с большой долей вероятности работы? Строили какие-то планы? Что-то я сомневался, что моя судьба заботила хотя бы кого-то вот до такой степени.

Допустим, они остерегались откровенно со мной разделываться, хотели только, чтобы я не столько умер, сколько долго мучился. Могли подстроить и мою немощь, и неправильный прыжок одновременно? Пожелай действительно убить, нацелили бы корабль не на планету, а прямо в горнило звезды, которая согревала меня сейчас нежными лучами. Наверное, в недрах светила я бы умер с гарантией, но я туда не попал и корабль тангеров тоже, словно вмешалась в последний момент сила, пожелавшая меня защитить. Не верил я в гуманизм палачей, но помимо прочих, усталых и отчаянных, мелькнула одна здравая мысль: а нет ли в моей предполагаемой смерти пока что непонятной угрозы. Не мне, конечно, а кому-то другому. Да хоть неправедным судьям. Следовало об этом подумать.

Я услышал за спиной знакомые шаги и натянул маску. Лёгкие отлично проветрились, и как ни странно, здешняя атмосфера казалась мне не вовсе чужой, словно я тут бывал наяву, а не в бредовом сне. Могли такое случиться? Да кто же знает. Раздражение подступило к горлу и почти сразу привычно погасло.

— А хорошее место, — сказало Грау, останавливаясь рядом. — Хочется построить тут дом и жить. Вода в море не слишком солёная, пищи полно.

— Где? — я выразительно оглядел пустынный ландшафт.

Тангер указал пальцем на волны.

— Внизу кипит жизнь. Нашим павшим не будет одиноко, — он помолчал и добавил: — Твоему юному приятелю — тоже.

Значит, девочка погибла… Я не спрашивал о её судьбе, словно так мог предотвратить неизбежное. Надеялся в глубине души на чудо. Разве ухитрился бы выжить человек там, где сумели уцелеть не все тангеры?

— Вы хороните своих мёртвых в море?

— В воде. Оттуда мы вышли, и туда должны вернуться. Человека отправили общим порядком.

Я не видел смысла возмущаться, да и желания не испытывал. Чем гнить в этой бесплодной пустыне, лучше растворяться в морских водах вместе с теми, кто трудился рядом. Титания не знал иной жизни, свою расовую принадлежность и то сознавала неточно, она бы сочла решение капитана правильным.

Наверное, я успел привязаться к ней, потому что ощутил боль, странное стеснение внутри, словно маска чересчур перекрывала дыхание. Веками не знавший подобных глупостей, я непозволительно размяк. Грау стоял рядом, то ли понимая моё горе, то ли присоединяя к нему собственное, наверное, и ему были небезразличны те, с кем делил работу, кров и тяготы пути. Неизвестная земля приняла в себя чужих упокоенных, чтобы стать им могилой. Точнее вода. Начало будущей сухопутной жизни, её сакральный исток.

В голове словно зазвенели далёкие колокольчики, мелькали обрывки непонятных мне мыслей, которые не собирались в одно целое, рассыпались как стеклянные шарики из горсти. Я попытался сосредоточиться, понять смысл нашёптываний судьбы, но добился лишь головной боли, резкой почти нестерпимой. Плеск волн казался грохотом, ветер вбивался в лоб тараном.

— Ты в порядке, человек? — спросил тангер.

— Да, — ответил я, более всего страшась признаться в немощности, хотя успел убедиться, что Грау совсем не так кровожаден, как я думал вначале. Со мной он был добр. — Наверное, просто отвык от солнца, моря, простора.

Прозвучало как упрёк, но какое право я имел на претензии? Тангер, впрочем, не обиделся.

— Скажи, что ты обо всём этом думаешь? Я в затруднении, но я очень много знаю о пространстве и его дорогах, быть может именно этот груз мешает понять истину.

Наверное, теперь следовало расстроиться, раз от меня попросили детского ответа на взрослый вопрос, но я не успел погрязнуть в мимолётной глупости. Озарение всё же стукнуло в затылок, расцвело распустилось, тираня границы черепа, вспыхнуло, да так, что назойливые шарики рассыпались в пыль.

Глава 14

Очнулся я резко, словно кто-то пихнул в бок. Тревога бесилась не только в голове, дёргала за ниточки всё тело. Я оттолкнулся от поверхности, на которой покоилась голова и обнаружил, что не лежал на берегу моря чужой планеты, а сидел, навалившись на стол, в кают-компании собственного корабля. Совмещение несовместимого так шибануло по мозгам, что они чуть из ушей не полезли — ну такое возникло впечатление.

Я прислушался к себе, но неприятных последствий обморока не заметил, пощупал для верности столешницу, огляделся в поисках этого мерзавца Джона Доу, но палача в помещении не наблюдалось, а всё остальное твёрдо находилось на месте.

Что это было?

Бред, галлюцинация возмущённого рассудка, наведенный морок? Я не понимал. Словно я прожил две разные жизни в совершенно разных мирах и вот теперь обе линии сошлись в одну. Хорошо хоть в той из вселенных где судьба сложилась не так кисло. А если они продолжали идти своим путём и совмещение — мимолётный абсурд?

Размышлял недолго. Вспомнив, что тут творил незваный гость, я вскочил на ноги и бросился к Даниель. Она сидела у себя, деловитая, собранная, оглянулась с удивлением, когда я без предупреждения ввалился в инженерскую рубку, едва не вынеся плечом слишком медленно отъезжавшую дверь.

— Что-то случилось, Фабиан?

Милый голос как тёплая волна смыл с души хотя бы часть неприятных переживаний. Я вздохнул свободнее и глубже прежнего.

— Нет, всё хорошо.

Не удержавшись, всё же шагнул через порог и дотронулся до плеча Даниель, хотел убедиться, что она мне не мерещится. Таисия оторвалась от планшета и возмущённо нахмурилась, но её детские комплексы меня сейчас не волновали. Я хотел зацепиться за этот мир, и не проваливаться в тот.

Даниель улыбнулась, явно на меня не сердясь. Ну да, она же побывала замужем и мужчины более ничем не могли её удивить, даже такие непутёвые как я.

— Просто захотелось вас обеих увидеть. Здорово, когда ты не один на корабле.

Она спокойно кивнула. Привычка жить в большом экипаже часто приводила к тревожным моментам при переходе в малый и наоборот. Любой, кто бороздил пространство с этим сталкивался. Я улыбнулся, точнее, механически растянул губы, надеясь, что со стороны это выглядит не слишком страшно и бросился в рубку.

Следовало ещё проверить драгоценный груз, но сжатие приближалось, и я не хотел терять волну. Испортил Джон Доу содержимое контейнера или нет, прыжка это не отменяло. Я надеялся улучить время и разобраться с ёмкостью на одном из пологих участков пути. На бегу вспомнил тот другой аквариум, не с растениями и бабочками, а с водой и множеством живых тварей. Что-то в одинаковости и различности этих двух объектов ощущалось значимое, некая подсказка, но я её слёту не понял и решил обдумать всё потом. Меня ждал маршрут, расчёты, правка курса, сам прыжок, выход на ровную дорогу, новые прыжки и всё что с ними сопрягалось. Я не хотел в первый самостоятельный рейс облажаться по своей же вине.

Рубка встретила живым теплом. Тревор уже ждал меня развесив построения в рабочем пространстве, и я до такой степени полно погрузился в захватывающий процесс отбора, что вообще обо всём забыл, кроме радости любимой работы. Справились мы быстро, а тут и сжатие оказалось прямо по курсу.

— Внимание, прыжок! — передал я по трансляции.

— Принято. Мы готовы, — ответила Даниель.

И я вошёл в режим прохождения, привычно ощущая судорогу вселенной в самый ответственный момент таинства. Я дышал полной грудью и никак не мог остановиться, а ещё улыбался уже не механически, а от души, хотя прежние полётные эволюции эйфории вроде бы не вызывали.

Казалось, при таком подневольном существовании, что обеспечивали мне палачи, давно должен был пасть духом, утонуть в обречённости, искать смерти, а не жизни, но всё происходило наоборот. Я восстанавливался, стискивал зубы и всегда находил возможность радоваться. Утешался любой малостью, смеялся куда чаще, чем тосковал, ценил каждое мгновение успеха. Не удавалось им разбить меня на части, в очередной раз обломки вновь нанизывались на внутренний стержень, и я шёл дальше, хотя уже почти не сомневался в том, что кара продлится вечно.

Другое порождало недоумение: века прошли, а Джон Доу пылал первобытной ненавистью. Разве такое вообще возможно? Как можно тратить жизнь, отсчитывая плевки сброшенному с небес? Почему пространство носит существ, способных на такую низость? Вспомнив о Джоне Доу, я ощутил даже что-то вроде жалости. И не надоест ведь? Узковата, как видно, оказалась широта натуры тех, кто приговорил меня к наказанию.

Рабочие кольца накопили новый заряд, и я как раз подвёл корабль к очередному сжатию. Здесь шла целая череда относительно коротких этапов. Я хорошо знал, это неспокойное место.

— Внимание, прыжок!

— Принято. Мы готовы.

Рабочий ритм исцелял душу вернее сопливых переживаний. Никогда не мог понять тех, кто в страданиях находит удовольствие.

Когда стали на ровный ход, я ощущал себя немного вымотанным, но вполне довольным собой. Маршрут отработал просто на отлично. Выбравшись из кресла, постоял немного, поглаживая ожерелье из чипов и прислушиваясь к отзвукам машинной работы, которые всегда потихоньку копошились в мозгу. Привыкнуть к ним было сложно, отвыкнуть потом — тоже.

Первым делом я отправился в трюм. Инкубатор выглядел целым и невредимым, кустики довольно блестели влагой, бабочки отдыхали. Бутоны стали крупнее, наливались законной силой. Я любовался открывшейся картиной, наверное, целую минуту, а потом обошёл на всякий случай груз по периметру, проверяя охранявшие запаянный мир приборы. На миг показалось, что я иду по трюму совсем иного корабля, и рассматриваю другие экраны и не красивые кусты там, за стеклом, а безобразные черви, но я тряхнул головой и наваждение исчезло. С этим тоже надлежало разобраться, но потом. Сейчас я на этом сосредоточиться не мог.

Работало всё нормально, только энергии инкубатор взял больше, чем предполагала раскладка, но я решил, что этим займусь при полном расчёте.

Пытаясь вспомнить, когда последний раз ел (черви другой реальности не шли в счёт), я направился в кают-компанию и застал там обеих женщин. Младшая опять что-то читала, а старшая накрывала на стол.

— Как там груз? — сразу спросила Даниель, с чуткостью давнего напарника угадывая, откуда я только что пришёл.

— В порядке.

Сведения об инкубаторе поступали на оба пульта, но ни одному из нас и в голову не пришло счесть личный надзор лишним. Человеческие глаза иной раз оказывались надёжнее любых датчиков, а программа, который люди называли чуйкой, работала увереннее машинных построений.

Я сел к столу, почти не вспоминая о ещё недавно торчавшем здесь Джоне Доу и принялся наблюдать за Даниель, гадая про себя, каким чудом женщина одним своим присутствием создаёт уют? Ведь не делала она ничего особенного, никаких кружевных скатертей, или что там считается символом домовитости, не стелила, просто разогрела и подала готовую еду, а выходило совсем особенно. Мужики так не умеют. Возьми я себе напарника, а не напарницу, сидел бы он сейчас напротив и трындел о своих постельных победах или о любимых железках, не молчал бы уютно, когда душе потребна тишина.

Всем сердцем я оттаял в обществе Даниель, и даже Таисия часто бросаемым на меня отрепетировано инквизиторским взглядом не омрачала накрывшего в часы отдыха умиротворения. Я знал, что подружусь с ней. Упавшие пусть с разных, но небес, мы непременно должны были сойтись, зная, как трудно одному выжить на холодной тверди.

Я вновь вспомнил тот правдоподобный до ужаса многовековой сон, который открылся мне за этим самым столом. Мог я счесть реальностью невероятно подробное и осязаемое видение? Если я прожил ещё одну жизнь, то когда успел? Почему она оборвалась, как ножом отрезало, на самом интересном месте? Что дальше произошло с Грау и его кораблём? Почему тот мир так сильно отличается от этого? Хуже плохо заживающих побоев мучили оставшиеся неразгаданными загадки.

Впрочем, глядя туда из нынешнего относительного благополучия, я сомневался, что захочу вернуться по доброй воле. Давно ли думал о том, как горька моя судьба, и вот выяснилось, что на выбор предложен вариант ещё горше. Может быть, пусть Грау выпутывается сам, а я останусь здесь? Червячок стыда, похожий на тех, что я вылавливал и пожирал в трюме чужого корабля, зашевелился в душе. Эти в отличии от тех не переваривались так успешно.

— Ешь, — сказала Даниель. — Потом подумаешь. Время найдётся, хотя поспать было бы и полезнее.

— Да, спасибо! — ответил я и взялся за ложку.

Жевал сбалансированный рацион и снова вспоминал тангерскую живность из аквариума. Аппетит видение не портило, так — вызывало лёгкий ступор.

Перед тем, как завалиться спать я навестил и рубку, и трюм, с удовольствием отметил, что везде царил порядок и пребывала гармония, так что я с чистой совестью разделся и залез под одеяло. В сон потянуло почти невыносимо и, хотя я пытался ещё продержаться в объятиях яви, борьба оказалась недолгой.

Впрочем, через два часа глаза открылись резво, как будто были на пружинах. Я послал запрос Тревору, получил благоприятный ответ. Мы двигались по графику и до очередного сжатия оставалось ещё немало времени. Даниель наверняка спала, я не стал её будить, да и сам из постели не вылез, вытянулся на чистых простынях под мягким одеялом. Теперь, когда в память подселилась откуда-то целая иная жизнь, я особенно ценил всё, что имел в этой. Знал, что в любой момент могу потерять — меня ведь и в прошлый раз не спрашивали, когда пихали в тот мир, но всё равно радовался каждой спокойной минуте. Даже такая мелочь как постельное бельё, способна была поднять настроение. Там-то я его редко видел.

Понять бы ещё где находится это «там». Или — когда. Я перебирал слова, надеясь, что какое-нибудь из них даст подсказку, торкнет изнутри, поможет проломить очередное окошко в заблокированные уровни рассудка, но ничего не происходило, и я попробовал размышлять по-человечески.

Какие у меня вообще могли возникнуть версии?

Сон. Да, люди не видят таких последовательных и протяжённых видений, но я не человек, и кто знает, на какой выверт способно насильственно приглушенное сознание? Зачем ему это — другой вопрос. Создатьвиртуальную тёмную версию мира, чтобы подлинный реал выглядел светлее? Раз я готов мурлыкать от прикосновения к коже обычных простыней, значит система уже работает. Способно существо моего прежнего уровня создать последовательный виртуальный продукт? Вполне, тем более что возникать он мог постепенно, только открываться весь и сразу.

Но сонный вариант — это умозрительная и бесполезная трата ресурса. Пошёл бы я на неё? Сомневаюсь. При всех моих недостатках, слабаком я не был. Палачи за века так и не сумели измолотить до состояния тряпки. Каждый раз я уверенно собирал себя в кучу и не требовались мне для этого смутные видения иной судьбы.

Морок подсаженный судьями? Опять же — зачем? Да и не хватило бы у них фантазии на столь изощрённое коварство, простота их вписывалась в раздел бесхитростной. Окажись подобное мероприятие их подставой, служить оно могло одной цели. Единственной, насколько я понимал ситуацию. Несмотря на регулярные воспитательные побои кому-то требовалось любой ценой сохранить во мне желание жить.

Я ведь со зла, особенно в первые годы, когда кровь кипела, подумывал о том, что выход из бытия в небытие может оказаться не так и плох. Всерьёз или примерочно — сейчас и не скажешь, но мысли мелькали, куда без них. Останавливало упрямство и законное желание однажды рассчитаться с теми, кто обрёк на нелёгкое существование среди людей. Я мог играть с небытием, но призраком стать не стремился, я цеплялся за жизнь при любых обстоятельствах.

Отсутствие каких-либо ориентиров порождало совсем уже бредовые мысли. Я сам себе поражался. Реальность в принципе существует, или всё вокруг обман? Могло случиться так, что тот мир, казавшийся стопроцентно осязаемым, материален на самом деле, а иллюзорен этот? Вполне. Там мне мстилась эта жизнь, могла мечта прорваться сквозь заслоны, увести пусть ненадолго из плохой участи в относительно благополучную? Я не знал, честно говоря, которая из судеб выглядела наиболее достоверной и почему их оказалось две. Чтобы лишить меня уверенности в себе, выбить почву из-под ног, заставить метаться между мирами и погрязать в сомнениях? Почему нет? Тоже ведь отличный способ мучить и сводить с ума и без того изрядно пострадавшее от стороннего недоброжелательства существо.

Честно сказать, ум постепенно заходил за разум, желание строить версии окончательно пропало. Какой смысл терзаться, если ничего нельзя доказать? И зачем явился Джон Доу? Почему именно сейчас прискакал со своей застарелой ненавистью, которой пытался тыкать мне в морду, какой ответ желал получить на свои дурацкие вопросы? Может я бы понял смысл домогательств стража, не гори душа диким желанием начистить рыло ему самому.

Ну и ладно, от высоких материй только язва просыпается и болит живот, так что не стану я в них погружаться. Я выбрался из постели, привёл себя в порядок и отправился в рубку.

Здесь царил благословенный покой разумного существования. Тревор встретил едва ощутимым приветствием, словно сомневался проснулся я окончательно или едва наполовину. Я сел в кресло, но не стал мешать кораблю делать свою работу, просто прислушивался к ней, как умеют только пилоты. Опять возникло это тихое ощущение счастья, и я мигом забыл все ничего не стоившие предположения. Став человеком, я мог жить только здесь и сейчас, не выдали мне в комплекте другого выбора, ну и что? Я любил свой корабль, любил Даниель, делавшую существование осмысленнее прежнего, и готов был полюбить Таисию, если она перенесёт свои инквизиторские таланты на кого-то другого.

В голове заскреблась неуверенно смутная мысль, сути которой я пока не улавливал, но пришла она не от Тревора. Я напрягся, потом расслабился и почти сразу понял, какого ответа добивался от меня проклятый Джон Доу.

Поначалу это соображение показалось диким, но чем больше я в него погружался, тем яснее понимал, что кое-какие перемены в моей жизни всё же произошли. Мощные, явные, я их мог не сознавать как событие важное, но зато только что для себя озвучил. У меня появились привязанности.

Может быть, потому, что, получив собственный корабль, я впервые за долгое время осознал себя не преступником, а человеком? Приняв на плечи ответственность за других людей, поступил как полагалось? Я не думал об этом, но о чём ином говорил накопленный опыт?

Прозрение так завело, что я чуть было не крикнул в рациональное пространство рубки то, что хотел услышать одинокий палач, однако вовремя сдержался. Я не собирался так просто сдаваться и идти у него на поводу, даже если он был в чём-то прав.

— Не твоё собачье дело! — сказал я вполголоса, зная, что он услышит, если действительно этого захочет.

А пропустит мимо ушей — его проблемы.

Расплаты за дерзость не последовало, а потом и ждать её стало некогда. Приближалось очередное сжатие, и мы с Тревором, уже освоившись в своих ролях, намеревались храбро его пройти. Я прикинул и скорректировал оставшийся маршрут, выходило, что после этого прыжка самая сложная часть пути оказывалась за спиной. Дальше шёл спокойный космос, отлично провешенный маяками, и прохождение выглядело настолько каноническим, что я вполне мог дремать в своей каюте, оставив всё на Тревора.

Радужное настроение несколько подпортила мысль о бродивших где-то неподалёку палачах. Да, они могли явиться в любую секунду и опять всё испортить, но я твёрдо решил, не думать об этом и просто идти к цели. Доставить на место аквариум с распускающимися цветами, а потом, если повезёт, заполучить ещё какой-нибудь груз.

Куда кинет удача, я не загадывал, но полагал, что Таисия сможет учиться и на борту, если придётся достаточно долго пропускать школу. Сейчас существовало немало удалённых программ как раз для кочующих семейств, а мы как-то незаметно стали именно таким. Не скажу, что ответственность меня совсем не пугала, но радуясь за Даниель, которая сможет провести это время с дочерью, я решил не обращать внимания на неудобства сложившегося положения.

Таисии тоже полезно было взглянуть, как работает её мать, насколько она увлечена и предана делу и почему именно космос помогает ей держать себя в руках и не растечься киселём после смерти мужа. Потом, когда девочка вернётся на планету в семейство дяди, (а куда бы ей деваться ещё?) она уже спокойнее отнесётся к тому, что Даниель летает вдвоём с холостым мужчиной. Любого из нас держит в границах разумного внутренняя суть, а не внешние рамки, хотя и они иногда тоже, но взрослые сами решают кто и кем для них будет, и нет никакой дурацкой предопределённости, она правит бал только в сентиментальных романах.

— Выхожу на позицию, Даниель, всё в порядке?

— Отлично капитан.

Меня одолевала неожиданная словоохотливость, и при других обстоятельствах я поболтал бы с Даниель подробнее, мы бы посмеялись каким-нибудь шуткам. Пусть почти любая из них заезжена до полной гладкости, но они помогают экипажу ощущать себя единым организмом. Потом, когда девочка привыкнет, она поймёт, что в дружеских отношениях нет ничего подозрительного. Да, в жизни между мужчиной и женщиной редко случается товарищество, но экипаж — это же совсем иной организм, а уж с учётом моего равнодушия к гендерным вопросам — тем более.

— Внимание, прыжок!

— Принято.

Я откинулся на спинку кресла, постаравшись расслабиться и отдать очередному сжатию как можно меньше сил, и поначалу всё шло привычно, рутинно. Знакомые ощущения щипали изнутри и снаружи, торопливая строчка данных, которую Тревор, как всякий искусственный разум, не мог не подсунуть капитану для полной гарантии его осведомлённости, бежала на периферии зрения. Прыжок шёл в стандартном режиме и только на выходе я почувствовал неладное.

Тревор отреагировал чуть позднее, но оба мы спохватились вовремя. Пользы только от этого большой не произошло. Вопреки прогнозу и расчёту нас несло в сторону от проложенного пути. Я ещё не понимал толком, что случилось, но уже переводил все системы в тревожный режим.

— Даниель, нештатная ситуация, капсулируйтесь!

— Есть! — ответила она и умница такая, не задала ни одного вопроса.

Отвечать всё равно было некогда, да особо и нечего. Катастрофа ещё не перешла в режим свершившегося бедствия, зрела, готовая прорваться как нарыв. Сжатие истончалось, выталкивая нас прочь, Тревор бешено считал, я почти чувствовал, как кипят его электронные мозги и пытался предсказывать сам, но реальность оказалась хуже прогнозов. Импульс прыжкового толчка отгорел, покидая корабль в изменённой пустоте Перед нами предстал главный кошмар всех космопроходцев, то чего не ждёшь, но оно всё же иногда появляется, не спрашивая на то разрешения, самое дерьмистое дерьмо, в какое только можно вляпаться, странствуя по космосу, а именно — выполаживание.

Глава 15

В старину думали, что вот есть в космосе чёрные дыры и белые звёзды, а остальное всё тихо, мирно и никому не мешает. Реальность, как всегда, оказалась сложнее. Едва люди начали перемещаться в пространстве, а не просто смотреть на него глазами и телескопами, выяснили, что устроено оно довольно заковыристо. Чем быстрее бежишь, тем сильнее ветер, так и вселенная особенные каверзы выстроила для тех, кто хотел прошивать её насквозь.

Сжатия пустоты верой и правдой служили нашим кораблям, они позволяли перемещаться с невообразимой скоростью, словно свёртывая путь в маленький рулон, ровные участки тоже не доставляли хлопот, поскольку там мы двигались по простой природе, но иногда встречалось и такое. Что оно — никто, в сущности, не знал.

Я никогда не попадался в эту ловушку прежде, но как любой пилот, выучил наизусть алгоритмы действий, разработанные теоретически, так как на практике далеко не каждый переживал подобного рода переключение. Выходил из него не то чтобы целым и невредимым, но хотя бы немёртвым. Тревор в этих обстоятельствах ничего не мог сделать сам, машинная система контроля давала сбои, логика плыла, сигналы резко тормозились. Вся тяжесть принятия решений ложилась на плечи пилота, и редко кто справлялся с неординарной задачей как следует.

Я всё это знал и отчаянно боялся, как феномена, так и напортачить в прохождении, только очень хотел одолеть внезапную напасть. До хруста в стиснутых челюстях рвался, потому думал нарочито медленно, чтобы действовать быстро. Те, кто сумел выбраться из выполаживания, всегда подчёркивали этот момент, и я глубоко, ровно дышал, только что стишки про себя не прочитывал. Против нас сейчас стояла не только сама пустота, но и собственный корабль тоже.

— Даниель! — сказал я спокойным командирским голосом. — Мы влипли в некорректную глиссаду, потому, пожалуйста, оставайся на месте и присматривай за Таисией. Я выкручусь, и не из такого выбирались, опыт есть.

Приврал слегка, но иногда можно. Ради того, чтобы сберечь своё и чужое самообладание. Дышать без свиста, думать внятно, реагировать чётко. Даниель ответила не сразу, и я уже решил, что накрылась заодно и связь, хотя в выполаживании она обычно (в силу примитивности внутрисудовых коммуникаций) работала, но ответа всё же дождался.

— Дочка в капсуле, а я в операторской. Помогу сколько хватит соображения. Ты не отвлекайся, тащи нас вперёд, а я постараюсь контролировать двигатели. Резерв хороший. Мы справимся.

Мало нас пришлось на такой большой корабль, экипаж тут требовался посолиднее двоих напарников, но сетовать не стоило. Пока всё складывалось нормально. Мы боролись, это главное.

— Спасибо, — сказал я.

Отлично понимая недоговоренное, я больше ничего не сказал. Если наше прохождение накроется чёрной дырой, то погибнем все, и не придётся разбираться, кто прав, кто виноват, и кого больше жалко. Мы одновременно станем пустотой.

Думать медленно, реагировать быстро, всё фиксировать. Главное — не спешить. Заповеди немногих выживших стеклянно позванивали в затылке. Я так и делал, изо всех сил заставляя себя находиться здесь и сейчас, выбрасывая прочь ненужные воспоминания. Одно обстоятельство, внятный мазок на мрачном грунте нашей картины, казалось если не обязательным, то вполне вероятным. Палачи. Инстинкт подсказывал мне, что сюда они не проберутся. Я не знал, как вычислил этот момент, но свято в него поверил и потому смог действительно хорошо расслабиться и выполнять свой долг без оглядки на ангельских придурков.

Пространство шло неровными гравитационными ухабами, словно мы ползли как телега по разбитому просёлку. Может быть, так оно и обстояло на самом деле. Никто точно не знал. Иногда мне казалось, что под нами вокруг нас и даже в самой середине общего местоположения, лежат навалом сдохшие миры и цепляются за новенькие бока Тревора, как мертвецы за спицы колёс. Я плевал на точность аллюзий, они помогали продвигаться вперёд.

Первые слабые волны здешних искажений скорее растревожили, чем навредили всерьёз, зато помогли мне поймать ритм. Корабль сжимала и растягивала необоримая, неидентифицируемая сила. Содрогался прочный корпус. Тревор беспрерывно слал сигналы бедствия. Один за другим. Искусственный интеллект просто не мог сопоставить друг с другом показания датчиков, которые сообщали ему о состоянии всех бортовых систем и воспринимал наш чудовищный полёт как самое настоящее крушение. Машинный мозг не справлялся с ситуацией, а вот биологический имел шанс подстроиться под безумие стихии. Он-то делался не на конвейере, работал по другому принципу.

Отключить приборы слежения я не мог, они существовали как придатки корабельного разума и отчитывались только перед ним. Не помогали и не мешали сейчас, когда от них не было толку, я перестал обращать внимание на пустую дробь. Всё что мне оставалось — это принимать безумные построения Тревора к сведению, но действовать исключительно своим разумением. С каждой новой судорогой континуума я вносил нужные правки курса и шёл почти на ручном управлении.

Поначалу я действовал практически наугад, как человек, что пытается отбиться от стаи комаров, против которой бессильные его кулаки и нервы, но химия и хитрость могут сработать. Я корректировал всё что мог и что не мог тоже, вписывая понемногу разумное целое корабля в вакханалию слетевшего с нарезки космоса. Мне приходилось туго.

Как и в рулоне сжатия, здесь не было звёзд, лишь трепещущая не то тенью, не то светом среда, так что я даже не мог сказать, летим мы прямо, криво, или вовсе барражируем кругами, но и не вдумывался в детали. Я проходил очередной ухаб и с мрачным упорством записывал в машинную память его характеристики. Вот этому меня вообще не учили и, почему я этот делал, навскидку бы не ответил. Впрочем, меня никто и не спрашивал.

А потом мелочёвка закончилась. Новый гравитационный пик оказался таким мощным, что я едва не вылетел из кресла. Почудилось, что тряхнуло корабль, передёрнуло корпус как затвор винтовки, но вряд ли такое произошло на самом деле, скорее, движение тела вышло непроизвольным: мой водянистый мозг, как видно, временами оказывался ничем не лучше электронного и посылал по коммуникационным каналам нервов панические сигналы борьбы-бегства. Я заставил себя сидеть ровно и спросил, надеясь, что связь по-прежнему жива:

— Даниель, как ты?

— Неважно, — ответила она не сразу и довольно сердито. Я невольно улыбнулся. — Меня тут так мотыльнуло, что чуть не выбила башкой экран, если предположить, что у нас есть экраны.

— Меня тоже мордой в стол припахало. Это резонанс. Коробка цела?

— Хочется верить, что так оно и есть. Если контролёры не врут, то мы ещё существуем как одно целое.

Примитивные датчики, скорее всего говорили правду, только она одна за другой не успевала, потому и буксовал наш друг корабельный мозг, рассудительный до последнего кристалла. Даниель понимала ситуацию не хуже меня.

— Как Тревор? — спросила она.

— Психует. Записывай всё, что делаешь сама и параллельно то, что предлагает он.

— Так оно автоматически фиксируется.

— Нет, я имею в виду помимо Тревора, не через его сенсоры, а своим порядком. Забивай в кубышку каждую мелочь, в отдельный блок забанкуй, словно дневник ведёшь.

Она помолчала, мне показалось, что потирает ушибленный лоб.

— Полагаешь, это будет иметь историческую ценность?

— Нет, я так далеко вперёд не думаю. Я хочу научить Тревора видеть корабль в этих обстоятельствах, добавить в его полётные каталоги ещё одну сокрушительную истину. Раз ослеп машиной — прозрей человеком.

Только сформулировав свои ощущения таким образом, я понял руководившие мной мотивы. Раньше не доходило. Инстинкты подсуетились проворнее, чем голова. Не слишком ли медленно я начал мыслить? Есть же предел расхождений, и где он, я не знал.

Даниель опять помолчала, и я уже прикинул, как она меня пошлёт подальше или поинтересуется в своём ли я уме или отъехал вместе с Тревором, если отвлекаюсь на будущую благотворительность, когда нас тут сейчас размазывает по непонятному пространству, но напарница меня не подвела:

— А это интересно! — сказала она. — Принято.

Прошли сквозь нас ещё два искажения, совсем слабые. Эти колдобины не потребовали всего внимания, потому я постарался прислушаться к своим ощущениям, а не к судорогам корабля. Уловил, хотя и не полностью реакцию организма и понял, что могу справиться с отклонениями в его функциях.

— Даниель, паники не испытываешь?

— Нет, я, скорее, сердита, и не покидает чувство, что кто-то пытается дёргать за ниточки. Тебя, меня, нас. В куколки играет.

— Ага, у меня тоже. Чем выше волна, тем сильнее пойдёт разнос, но жёсткую фиксацию в рабочем кресле всё же ставить не стоит. Это наведенные реакции.

— Сообразила уже.

— Кажется, я немного приспособился. Внимание, пик! Средняя нагрузка.

— Есть!

Обмен необязательными репликами приободрил меня и, надеюсь, Даниель тоже, так что теперь мы почти не переговаривались, я давал предупреждение, когда видел очередной ухаб, она откликалась, и мы справлялись с неприятностью вместе, так словно сидели плечом к плечу. Недавно ещё я жалел, что экипаж мал, и трудно увязать на двоих такой обширный запас обязанностей, а сейчас радовался, что в связке нет лишних, и ничей панический провал или амбициозный взлёт не отвлекут нас от совместной работы.

С Даниель я чувствовал себя уютно и уверенно, а это не могло не сказаться на моей способности приспосабливаться к выполаживанию. Чем дальше мы продвигались, тем спокойнее я отдавал команды, уже не угадывал, а предвидел грядущее, потому что даже в этой кроличьей норе существовал свой порядок. Ритм. Иногда я принимался выстукивать его пальцами по ручке кресла или кромке пульта, а разок поймал себя на том, что притопываю ногой. Это нелепое возмущение посреди нормального космоса даже начинало мне нравиться. Нет, бдительность я не терял, но твёрдо поверил, что справлюсь с прохождением вполне прилично.

В одно из относительных затиший, когда потряхивало от совсем мелких судорог, я осторожно спросил:

— Как груз?

Ко мне поступали все данные, но я им не особенно верил, предугадывать искажения в электронных коммуникациях было гораздо сложнее, чем приспособиться к прочим нетривиальным обстоятельствам.

— Честно сказать, я урвала момент и сбегала в трюм, — ответила Даниель не сразу и слегка виновато. Я покрылся холодным потом, испугавшись за неё, но тут же успокоился, потому что всё обошлось и ладно. — Контейнер целый и кусты тоже не попадали, хотя бабочки куда-то спрятались.

Если не осыпались дохлые на грунт. Озвучивать эту версию развития событий я не стал, мы оба отлично сознавали реальность такого сценария. Без опылителей, как я понимал, сами кусты стоили недорого.

Нет, я застраховал груз, но, во-первых, на сумму недостаточную для возмещения ущерба, поскольку лишними деньгами не располагал, во-вторых, просто жалел прекрасные создания, которые доверили моему руководству, а я их не уберёг.

Почему-то вспомнились червяки из аквариума тангеров. Наверное, их выплеснули в море вместе с остатками воды, ила и успели промыть трюм. Теперь, имея хорошее полётное образование, а не прозябая на неквалифицированной работе, я примерно представлял, что надо делать для спасения судна капитана Грау, то есть для безопасного старта и последующего выхода на орбиту. Я даже догадывался, почему бортовой мозг не узнавал созвездий и невольно пожалел, что не могу передать нужные сведения тому Фабиану и его хорошему приятелю тангеру. Ну да, мы сами находились в критических заморочках, но я имел при себе нужный навык и продолжал получать бесценный опыт, а Грау как видно, столкнулся с проблемой впервые и его павший с небес не мог подсказать нужных для спасения команд.

Опять возникло недоумение, как ко мне подселился этот странный сон или не сон, но я был слишком занят, чтобы уделять сторонней заботе лишние мгновения. Потом разберусь, а нет, так и успокоюсь на этом.

Мы подошли к особенно высокому пику, и я тотчас предупредил о грядущих возмущениях Даниель. Команды пошли на упреждение, я привычно проигнорировал панические атаки Тревора и выстроил свой алгоритм. Всё шло чисто гладко, как по учебнику и я прилежно записывал в реестр очередное удовлетворительное преодоление препятствия, когда выполаживание закончилось.

Его просто не стало. Корабль вывалился в осязаемый мир так внезапно, что оба мы с Тревором испытали немалый шок и одинаково притихли. Он, как видно, растерялся от того, что всё стало как было, а я потому что только лишь научился работать в том пространстве, как оно сменилось этим, а здесь человек играл в ориентировании куда меньшую роль, чем внутри флуктуации.

Я вдохнул, выдохнул.

— Даниель, мы, кажется, вышли.

— Так это хорошо!

— Пока не пойму. Тревор, хватит уже рыдать об ушедшем, здесь я один ничего не сумею.

— Корпус в порядке, — доложила Даниель. — Пойти проверить груз?

— Нет! — воскликнул я.

Пока не было оснований полагать, что одна гадость сменится другой, но инстинкты вопили, что ничего ещё не кончилось. Я, правда, грешил на палачей, ждал их несвоевременного, как всегда, визита, но не угадал.

Проснулся Тревор. Выдал, не притормаживая, целый ворох установочных истин и так же, не переводя дыхания, хотя ему это и совсем не требовалось, доложил условия короткого круга:

— Неизвестная планета слева по курсу.

Потёк водопад данных из которого я, помотав головой, выделил главное. Планета находилась не только слева, но и слишком близко, а скорость наша катастрофически не догоняла орбитальную. Проще говоря, мы уже падали.

— Обновление режима! — рыкнул я на Тревора. Потом сразу переключился на канал к Даниель и велел ей закрепиться в кресле, потому что в капсулу соваться было уже поздно, и терпеть всё выпавшее до самого финала.

Какой груз! Шкуры бы спасти в такой круговерти. Тревор выдал, наконец, и правильную картинку реальности, и отсеянный от мусора остаток: скорость и высота. Я стиснул зубы, чтобы не выругаться, а потом забыл обо всём неважном.

Мы находились на грани хаотичного падения. В плотной здешней атмосфере. Я мог стартовать из промежуточной позиции и выйти на полноценную устойчивую орбиту, но не после прохождения такой невозможной дури как выполаживание. Корабль ещё не пришёл в себя, не собрался в единое ненарушенное целое, да и Тревор лишь отчасти вправил себе съехавшие набекрень мозги. Вполне возможно, что глиссада только развеялась, а не исчезла совсем, потому корабль и реагировал на ситуацию так обоморочно. Посадка грозила меньшими бедами, чем истеричный старт, это я понял сразу, в ней присутствовал шаблон, и я надеялся, что мозги корабля и мои с ходу врубятся в привычную колею и вспашут её хотя и не до гранитного основания планеты.

Она теперь плыла на экране, прекрасная континентами и морями, где голубая, где рыжая, без признаков чьего-либо присутствия, а значит, космопортов и зон обслуживания. Нежилая, несмотря на следы кислорода в верхушке атмосферы, невозможная как рождественский дед — ведь не могло быть на оживлённой трасе, которой мы всё это время держались бесхозных планет земного типа.

Я думал, откуда взялось это чудо, пока переключался на полуручное управление и давил возмущение Тревора, и выравнивал судно для посадки, и пытался удержаться от кувыркания, к которому так склонны корабли, приспособленные более для прыжков по сжатиям и странствию среди космических бездн, чем для прямого пилотажа. Хреновая, короче, балансировка была у нас в атмосфере, и я это исправлял по мере сил маневрированием и безостановочной бранью.

Тревора откровенно коротило, а песочного цвета континент приближался слишком быстро, но тормозил я по чуть-чуть, стараясь пройти по острию иглы, или как это там называется, и не уколоться. Рядом с сушей болталось море, отвлекая внимание приятным окрасом и мелькнула даже мысль сунуться в воду, где контакт обещал быть несколько мягче, но я всё же не рискнул.

Мне ведь предстояло ещё взлетать обратно. Груз грузом, доставка доставкой, но и оставаться на постоянное жительство в ничейном мире мне никак не хотелось. Я ещё не понимал — почему, но знал совершенно точно.

Тяготение планеты жадно влекло нас к себе, стремясь притиснуть к бесплодной груди залётное судно, и я балансировал на грани восприятия, ругаясь с Тревором, с собой, с корпусом и с тем ненормальным, который доверил столь лихому экипажу хрупкое совершенство аквариума. Или это там был аквариум, а здесь инкубатор? На деталях сознание уже не задерживалось.

Я наконец-то сумел собрать в один организм посылающие кольца корпуса и поверил, что мы не распадёмся на части, ещё мгновение спустя, я понадеялся, что и бока не помнём. Послал в очередной раз Тревора туда, куда обычно отправляют людей, потом двинул посадочный резерв, на скорую руку собранный из остаточных колебаний контура.

Мы закачались над истекающей мгновениями бездной, повисели в обморочном равновесии до полной балансировки, а потом пошли вниз, да так хорошо, что я удивился.

Корабль садился на планету во всём великолепии уверенного пилотирования. Наблюдал бы кто со стороны, без колебаний выдал мне золотую карту. Я бы взял. Без денег, но с честью.

Последние секунды припланечивания я провёл в оцепенении успеха, переживая то состоянии, когда всё уже сделано и изменить ничего не можешь, да и не хочешь, потому что справился с бедой. На грани прошлого и будущего, в ледяной красоте момента.

Касание вышло резким и точным, и, словно издеваясь над своим лихим капитаном, Тревор торжественно объявил по общей трансляции:

— Посадка произведена. Возврат энергии.

Это была моя законная реплика, но я махнул рукой и не возмутился.

Глава 16

Едва корабль перестал содрогаться, обосновавшись на тверди, как восстановился, точно дожидался этого толчка, порядок на всём судне. Я ощутил его нервами и кожей, словно протяжный вздох прошёл по отсекам — это Тревор ревностно проверил все сбитые с пути ресурсы. Мне и команды отдавать не пришлось. Искусственный разум хозяйственно подобрал остатки распущенных энергий, без всякого понукания протестировал кольца.

Я расслабленно сидел в кресле, наблюдая нормальный рабочий ритм системы как экзотическое чудо и улыбался, несмотря на то, что положение наше на планете в совершенно неизвестном уголке галактики трудно было назвать внушающим оптимизм.

— Даниель! — позвал я слабо.

Она конечно же услышала.

— Да, Фабиан?

— Не знаю, где мы сидим, но прочно. У меня полный порядок, у тебя как? Лучше бы, конечно, ты заняла законное место в капсуле.

— У нас надёжный корабль и удобные кресла. Что дальше?

— Пока Тревор осмотрится в космических просторах и выяснит, куда нас занесло, проведаем груз — единственное, что при прочих удовлетворительных результатах и бодрости приборов слежения внушает откровенную тревогу.

— Таську можно доставать из капсулы?

— Я думаю, да. Планета пустая и не производит впечатления кровожадной. Какое-то время нам придётся здесь провести, пока не разберёмся с координатами.

— А навскидку?

— Навскидку — хрен его знает. Я по колдобинам странствовал, а потом совершал посадку, хотя уже и не помнил, как это выглядит в натуральную величину — после зачёта в академии и не приходилось такого делать. Я устал думать. Пусть теперь у Тревора голова болит, она у него кристаллическая.

На том и порешили. Я отключился от управления скользнул напоследок взглядом по колонке внешних данных, но вникать не стал: жить тут мы не собирались, выходить из корабля тоже, так что добросовестность усовестившегося бортового мозга пока что работала впустую.

Из кресла я встал бодро, но пошатнулся на первом же шаге и как-то сразу вспомнил, что жутко устал, давно не ел и вообще занимался самыми нетривиальными вещами последние часы или годы — трудно теперь было сказать наверняка.

Чтобы не пугать девчонок я потренировался немного в прямохождении по коридорам и в инженерный отсек прибыл уже бодрым манером уверенного в себе космопроходца.

— Как вы тут?

Обе выглядели прекрасно. Да, лица осунулись и побледнели, всё же рейс выдался не вполне тривиальным, но от пережитых волнений яснее проступили черты и нечто большее, что лежит глубже, в душе — отвага, ценнее которой нет ничего в нашем деле.

В приступе эйфории я обнял обеих, вызвав улыбку на лице Даниель и суровое осуждение у Таськи. Наверняка понимая затруднения дочери, напарница моя объяснила ей, пока шли к трюму:

— Фабиан совершил то, что мало кому удавалось: вытащил нас из настоящего кошмара, так что он имеет право радоваться.

— То есть, это у него нервное? — уточнило по-взрослому суровое дитя.

— Ага, отходняк, — ответила Таисия.

У меня выступили на глазах слёзы умиления, но дальнейший их путь я мужественно сдержал. Я имел право для законной гордости и пользовался им от души до той самой минуты, как мы вошли в трюм.

Я гнал от себя мысли о самом страшном, внушал сознанию, что груз наверняка уцелел, ведь не так и кошмарно тащило нас по колдобинам выполаживания. Я оптимистично твердил, что если уж справилась мёртвая материя, то и живая превзойдёт несчастье, она гораздо гибче и легче залечивает раны. Я старался не думать о том, как раскололся на куски аквариум тангеров и что тоже самое может случиться с инкубатором, доверенным нашей заботе моим первым клиентом.

Короче говоря, я готовил себя как мог ко всем возможным вариантам, но действительность ошеломила, да так, что я застыл с открытым ртом, едва войдя в трюм и лишь благодаря бдительности Даниель дверь оказалась закрыта за нашей спиной.

Они порхали по обширному помещению, сияя неоновой чистотой крыльев, и в тусклом освещении свободного пространства казались вспышками магического пламени. Бабочки из контейнера, их я наблюдал прежде лишь через смотровое окно.

— Если они не умеют телепортироваться, то накрылось дюзами эта высокотехнологичная бадья, — спокойно сказала Даниель.

Я посмотрел на неё и тоже взял себя в руки. Решил, что прийти в отчаяние ещё успею. Инкубатор выглядел довольно-таки целым и даже приборы не показывал в нём существенных изменений, то ли не видели их то ли не отошли ещё от ухабов пространства и завершающей кошмары лихой посадки.

— Делаем досмотр внимательно и бережно. За этих тварей нам тоже деньги платят.

— А мне можно помогать? — спросила Таисия.

— Конечно. Все мы в одной лодке.

Ступая как тангер по родному болоту, я обошёл контейнер со всех сторон, везде наблюдая его целым и невредимым и лишь у последнего ребра увидел непорядок. Кусок пластика откололся в самом низу и лежал отдельно, отсвечивая раковистым изломом. У меня в голове защёлкали цифры расчётных напряжений, но сосредоточиться на них я не смог, мотнул башкой и передал сию почётную обязанность Тревору, потому что куда больше обломка контейнера гипнотизировало крошечное деревце, выпавшее в дыру вместе с кучкой субстрата и лежавшее теперь на полу нашего трюма.

Я перестал дышать, но отсутствие кислорода в лёгких здраво рассуждать не помогало. Мысли упирались в стену, сквозь которую я не мог пробиться. Страх мной владел или одолевало возмущение — даже не знаю. Офонарел слегка.

Даниель, как видно, опять разобралась во мне лучше меня самого. Твёрдые пальцы сжали локоть.

— Всё поправимо, Фабиан! Очнись! Похоже, что выпал только один куст, немного земли и куколок, которые вылупились уже здесь, инкубатор самостоятельно перекрыл зону поражения. Видишь защитную пенку?

— Вижу.

— А теперь слушай внимательно! Вали отсюда и займись кораблём или обедом, а мы с Тревором и Таисией составим протокол потерь для комиссии и вернём всё на место. Утрачено всего одно растение и несколько бабочек, всё прочее цело и невредимо, самые точные приборы не зафиксировали изменения среды, так что убытки предстоят минимальные. Более того, я невооружённым глазам вижу, что пластик был с дефектом, потому и откололся угол ящика, а уж когда я глаз вооружу и составлю все нужные претензии, основная вина с нас плавно переместиться на изготовителей тары. Они в отличии от тебя, не обеднеют от одного маленького иска.

Я растерянно кивал в ответ на страстную речь Даниель и, несмотря на кислотность обстоятельств, любовался ею от души. Её силой и страстью, готовностью до последнего отстаивать мои интересы, хотя сама она теряла всего лишь очередную работу, а не мечту всей жизни как я.

— Спасибо! — произнёс я искреннее и почувствовал себя на порядок лучше.

Таська и та разглядывала нас обоих со снисходительным одобрением. Я понятия не имел, какие подвижки происходили в подростковой психике девчонки, но верить в лучшее не поспешил, зато постарался убраться из трюма как можно скорее, заглянув лишь напоследок в смотровое окно. Даниель оказалась права: внутри царил всё тот же обособленный мир. Бутоны на кустиках набухли, налились, готовясь раскрыться и вокруг весело порхали бабочки. В трюме-то их оказалось совсем немного, едва с десяток, это поначалу почудилось, что сотни, а то и тысячи застят всё свободное пространство, вспыхивая как огоньки.

Я не без облегчения закрыл за собой дверь и вернулся в рубку.

Тревор уже закончил работу, но итоговый экран так ненавязчиво мерцал в свободном пространстве за креслом, что я сразу заподозрил неладное. Плюхнувшись задом на сиденье, я растащил виртуальную плоскость до приемлемой величины и углубился как в факты, так и выводы, чтобы в итоге растерянно почесать затылок.

Я бы поверил, что марево выполаживания загораживает обзор, но вокруг захватившей нас планеты мерцали самые что ни на есть обычные на первый взгляд звёзды, вот только сориентироваться по ним Тревор не сумел. Маяков тоже не намечалось в помине, эфирная тишина беспокоила больше любого шума. Было от чего прийти в уныние, да и в недоумение тоже.

Даниель я пока что ничего сообщать не стал, не стоило отвлекать её от важной работы, а сам углубился в карты и таблицы, пытаясь отыскать зацепки по конкретным характеристикам отдельных объектов. То есть, и Тревору, конечно дал задание, но параллельно старался сам, полагая, что в данных обстоятельствах, как и во многих других, интуиция работает вернее расчётов, а уж быстрее — точно.

Так мы сидели, копаясь в ворохе непоняток, но довольно скоро я понял, что, панически вгрызаясь в пласт неизвестного, я ничего толкового не сделаю. Имей задача решение, Тревор бы его нашёл, я добросовестно проверил его выкладки и не обнаружил в них изъяна. Ошибка существовала на каком-то ином уровне, или мы залетели в совершенно дальние дали.

Следовало хотя бы ненадолго выбросить из головы заботы, чтобы дать ей отдохнуть и переработать информацию без моего участия, потому я отправился на камбуз и сварил настоящий обед. Готовил я вполне прилично, так что, когда Даниель и Таисия пришли в кают-компанию, глаза их оживлённо заблестели. Я расставил приборы и водрузил на стол ёмкость с пищей. Большая разливательная ложка пошла по кругу, и воцарилось умиротворённая тишина.

Я расслабился и успокоился. Трагизм всего происходящего отступил перед такой простой и необходимой вещью как еда. Опять вспомнил мимолётно и без всякой брезгливости червяков, которых поглощал на тангерском корабле, а заодно и оценил схожесть ситуаций той и этой. Присутствовал тут чей-то злой замысел, или заправляла всем случайность, я понять не мог. Ещё и потому, что где-то внутри созревала совершенно необоснованная уверенность в благоприятном исходе событий. Я решил дать ей время принести плоды, а сам между делом расспрашивал Даниель о делах в трюме.

Разговор у нас завязался совершенно оптимистичный, даже весёлый. Даниель увлечённо рассказывала, как хитро и обстоятельно составляла протокол событий, как аккуратно вклеивала на место выпавший кусок корпуса и затем на волне энтузиазма отчиталась о подготовленных во все нужные инстанции претензиях.

К концу обеда настроение поднялось у всех. Таисия и та сменила привычный гнев на милость и охотно поддакивала матери, сама рассказывала отдельные моменты общей работы и между делом черпала ложкой очередную порцию еды. Я даже получил похвалу своему поварскому таланту.

Всё складывалось так хорошо, что я решил пока не посвящать девчонок в затруднения с ориентированием. Не стоило портить настроение нытьём. Вот когда отыщу решение проблемы, тогда и разверну перед экипажем полную картину происходящего.

В трюм я спустился не потому, что не доверял Даниель, а просто давая себе время на раздумья. Со мной пошла только Таисия. Я даже прикинул, не страшась крамолы, что девочка почти перестала сердиться на плохого дядьку, завладевшего вниманием её матери, и не прочь узнать его поближе. В этом я ей препятствовать не собирался.

Присев на корточки возле аварийного ребра инкубатора, я провёл пальцами по едва заметному шву и от души выразил свой восторг. Сращение и правда было произведено безупречно, но Даниель ещё дополнила контуры внешним креплением, и дополнительную страховку я тоже с энтузиазмом одобрил. Девочке, по-моему, внове оказалось, что кто-то хвалит не внешность матери, а её профессиональные умения. Я считал, что это полезный урок. Люди часто видят друг в друге только функции и тем сужают собственное восприятие. Таисия вряд ли была исключением. Она бесхитростно рассматривала социальную роль Даниель — мамы и жены отца, почти не учитывая при этом её статус классного инженера.

Воспитательским талантом я явно не обладал, да и негде было научиться этому человечьему таинству, но твёрдо верил, что Таисии полезно видеть мать во всей полноте образа. Оценить и взвесить приоритеты, и отпустить, наконец того, кого удерживать не имело смысла.

Мы мирно поговорили, пока я обходил инкубатор для последней сверки, а потом я наткнулся на пустой кожух, в который Даниель заботливо пересадила выпавший кустик. Я бы, наверное, вообще забыл про это растение, но женщины куда лучше мужиков разбираются в деталях. Я присел рядом, внимательно оглядел то что получилось, а потом обнаружил рядом и контейнер с бабочками, грустно помахивающими крыльями на стенках ёмкости.

— Их нельзя было вернуть обратно, — объяснила Таисия. — Вот мы и посадили пока в горшок, чтобы сберечь. Можно ведь и так довезти? Это же всего один кустик и одиннадцать бабочек.

— Вы всё сделали правильно, — рассеянно ответил я. — Повторная разгерметизация инкубатора могла повредить содержимому. Чудо что всё и так обошлось: вовремя наросла защитная плёнка. Вот только…

Я смотрел на растение и ощущал, как наливается в голове та сумасшедшая боль, которая возникала едва я приближался к границам блокировки. Не мог даже приблизительно объяснить почему именно сейчас настойчиво билась, пытаясь прорваться ко мне, настоящая суть. Мы оба рвались навстречу друг другу, и я ещё подумал, морщась, что однажды пойду до конца и не остановит меня уже ни злобная агрессия палачей, ни реальный плачевней финал.

Когда-нибудь я сделаю это, хотя не теперь, потому что на мне помимо груза две человеческие жизни и Тревор, к которому я успел между делом иррационально привязаться.

Боль сигнализировала о близости истины, и чтобы поймать за хвост ускользающую догадку, я прикрыл глаза и коснулся глянцевитых лепестков. Куст мог меня только успокоить, как действует умиротворяюще любой живой организм, но пальцы словно бы стукнуло чуть-чуть током и этой искорки хватило, чтобы я принял решение.

Я поднялся на ноги.

— Тася, хочешь побродить немного по этой планете?

Глаза девчонки вспыхнули как ходовые огни.

— А можно?

— Конечно. Атмосфера неагрессивна, температура и давление подходящие. Достаточно будет надеть биологические скафандры, да и то на всякий случай. Здесь почти стерильно. Единственно придётся спросить разрешения у Даниель, потому что ты ещё ей подотчётна, а я, как капитан, могу сам себе отдавать приказы.

— Пошли! — загорелась Таисия.

И мы пошли. Ненависть всегда отступает перед продуктивным делом. Тот, кто позволяет себе злые чувства, просто мало трудится.

Я почти не сомневался в результате переговоров. Хотя знал Даниель считанные дни, мы сразу сложились в экипаж. Умение угадывать мысли и намерения друг друга шло в комплекте. Моя замечательная напарница окинула обоих внимательным взглядом и почти не колебалась. Она сама проводила Таисию и дотошно объяснила ей правила пользования защитной одеждой, а я за это время успел сбегать в трюм и принести к тамбуру растение и контейнер с бабочками.

Заражение миров чуждыми биологическими объектами не поощрялось в обитаемой зоне пространства, но мы-то находились неведомо где, а кустик на борту служил серьёзной уликой. Можно списать утрату части груза на форс-мажорные обстоятельства, но трудно объяснить присутствие утраченного элемента отдельно от инкубатора. Я не хотел отвечать за хищение и контрабанду, а также выкидывать живой организм в ледяные просторы вселенной. Пожалуй, я поступал слегка против совести, но зато разумно.

Мы собрались, спустились вниз, и тут я впервые всерьёз поглядел на планету, куда занесли корабль ухабы выполаживания.

Нет, я конечно, видел её и прежде — Тревор накидал кучу картинок, когда отчитывался и забил всё вокруг данными о среде, но посмотрел внимательно я лишь теперь. Мир этот удивительно располагал к себе. Он был пуст, беспечен и очень мил.

— Ну пойдём искать место для нашего сада, — предложил я Таисии.

С одной стороны горизонт подпирали холмы, с другой его вытягивало в струну море. Мы пошли между двух стихий, озирая рыжевато-коричневый песок, щедро перемешанный с обломками скал. Даниель наверняка пристально наблюдала за нами с борта корабля, но это не напрягало. Я ощущал себя вольным и беспечным странником и Таисия, как мне кажется, тоже. Мы счастливобрели вперёд, выбирая уютное место для кустика, которому всё равно суждено было погибнуть, но оба не думали о плохом. Верилось, что он справится с невзгодами, пустит глубокие корни, а потом даст семена и зазеленеет над серой кромкой воды крошечная рощица, чтобы было где порхать бабочкам, неблагоразумно покинувшим гостеприимный инкубатор. Впрочем, вполне возможно, что, как я и предполагал раньше, они вывалились вместе с почвой ещё куколками и выбора им никто не предоставил.

Вскоре мы набрели на ложбинку. Во время дождей здесь наверняка бежал поток воды, он и промыл русло. Я вырыл ямку на середине склона, а Таисия торжественно переместила в неё деревце, умяла землю и полила прихваченной с корабля водой.

Бабочек мы выпускали осторожно, опасаясь, что они глупо разлетятся по пустыне, но запах растения, как видно, точно указывал путь и, покружившись, неоновые насекомые бережно расселись по веточкам. Грустно было сознавать, что мы улетим, а этот микрооазис останется. Кто знает, какая его ждёт судьба?

— Однажды тут вырастет большой красивый лес, представляешь? — сказала Таисия. — Заросли до горизонта и бабочки над ними. Жаль, что мы не сможем полюбоваться на изменившуюся планету. Ведь произойдёт это ещё не скоро?

Не скоро? Слово опять зацепило, что-то очень важное пристёгивал к нему мой прежний рассудок, потому что головная боль накрыла так истово, что потемнело в глазах. Я жутко испугался: не хотел утратить контроль над собой и тем доставить Даниель и Таисии кучу хлопот, но предпринять что-то конкретное не успел. Накрыло меня сразу и качественно.

Глава 17

Я потерял сознание, а очнувшись, понял, что сижу на берегу океана, а не в ложбине, где сажали дерево. Волны плескались буквально под носом. Я в панике огляделся, отыскивая Таисию, но вместо человеческой девочки рядом возвышался здоровенный тангер. Секундой позже я сообразил, что никто на нас не напал и никого не подменил, поскольку и облачён я в рванину из моего многовекового кошмарного сна, а вместо скафандра защищает от внешней среды только дыхательная маска. Я вернулся. Вот только куда?

Перемещение вышло таким внезапным, что у меня отчётливо кружилась голова, хотя и не болела, как в предыдущем сне. Я постарался сесть ровнее, а Грау озабоченно наклонился, чтобы заглянуть мне в лицо:

— Фабиан, ты здоров? Тебе нелегко пришлось в катастрофе и не следовало отходить далеко от корабля, да ещё дышать местным воздухом.

— Ты видел, как я снимал маску?

— Да, но решил, что большого вреда от этого не будет.

А действительно. Я внимательно осмотрелся, пытаясь понять, планета в обоих реальностях одна и та же, или своя для каждого. Про предыдущую я знал довольно много, хотя и не запомнил всей лавины сведений, которую обрушил на меня Тревор. Эту мог лишь лицезреть, поскольку тут не сидел за пультом и не имел доступа к базе. Выглядели они если и не одинаковыми, то весьма похожими.

Конечно, море, небо и грунт на планетах земного типа имели весьма схожие характеристики, потому я не улавливал различий. Кроме того, находясь в одной из двух моих реальностей, я другую воспринимал несколько отстранённо. Примерно, как яркий, но всего лишь сон.

При этом инстинкт, не человеческий, а тот другой, подсказывал, что там и тут всё происходит по-настоящему, а полезная информация откладывается в памяти, чтобы однажды совместить мои миры если не в реале, то хотя бы в логических построениях.

— Нужно очистить трюм! — сказал я.

Мысль показалась важной, нужной, да и боль отчётливо стукнула в виски, напоминая, что опять хожу я по грани.

— Экологический контроль, — задумчиво произнёс Грау.

Говорил он в пространство и с явным намёком, а меня уже прорвало и понесло. Инстинкты боролись с привычной рассудительностью и откровенно побеждали, я стиснул зубы.

— Нас забросило очень далеко от обитаемого космоса, — сказал я уверенно. — Здесь это всё значения не имеет. Слопают ваших червяков и забудут. Дело с концом. Надо в любом случае освободиться от лишнего прежде чем взлетать. Не возить с собой нежизнеспособную грязь.

— Взлететь недолго, — пробормотал тангер неохотно. Я чувствовал, что неопределённость положения, в которое угораздило влипнуть судно и экипаж, доставляет ему физическое страдание. — Что делать дальше?

Во мне же крепла уверенность. К этой неудавшейся приросла теперь другая жизнь, где я водил собственное судно. Я перестал быть малоквалифицированным работником чужого трюма, пусть не наружно, а только внутри. Обрёл знания.

— Разберёмся. Только давай поговорим на борту, здесь ветер свежеет и трудно дышать, да и разговаривать в маске — тоже.

Грау воззрился на меня, посопел в свой респиратор, а потом решительно и совершенно по-человечески кивнул. Ко мне протянулась тёмная с перевивами мышц лапа и я секунду оторопело её разглядывал, пока сообразил, что происходит, но когда до меня дошло, не колебался более ни мгновения. Ухватившись за крепкие пальцы, я поднялся на ноги и получилось это легко. Как видно я успел стабилизироваться в этом мире.

Тот, оставленный, внушал нешуточную тревогу. Я переживал за Таисию. Если я испаряюсь там, чтобы оказаться тут, то девочку этот фокус мог напугать. Впрочем, Даниель наверняка не отводила от нас взгляда и уж о своём ребёнке могла позаботиться без моей помощи.

Немного успокоило меня простое соображение: растворись я в этой вселенной, чтобы переместиться в ту, Грау наверняка бы это заметил, находился ведь рядом, а если у него не возникло вопросов, значит отсутствие моё если и длилось, то доли секунды.

Мучили одновременно и более серьёзные сомнения. Исчезни я оттуда насовсем, кто поднимет и приведёт в порт корабль? Хороший инженер вполне способен справиться с управлением на обычной трассе среди маяков, но нас-то занесло по стиральной доске выполаживания вообще в неведомые дали. Я, пилот, и то смутно представлял, как стану прокладывать курс.

Терзался я не на шутку. Прирос сердцем к другим живым существам и разбудил в себе источник волнений. Если тут уровень предложенной ответственности оставался невелик, почти ничтожен, то там от моего опыта и умения зависел не только груз, но и две жизни. Не стоило нам брать с собой Таисию, но исправить сделанное теперь не представлялось возможным.

Я немало передумал, лихорадочно перескакивая с предмета на предмет, пока мы с Грау шли к кораблю. Сердце тащило меня обратно, хотя никто, как будто, не спрашивал куда я хочу сам, но пока я оставался в этом мире, следовало извлечь из него максимальную выгоду. Я цинично собирался воспользоваться там наработанным здесь опытом, потому и напросился в спасители, ещё не представляя толком, что собираюсь делать.

Вот о ком не вспоминал почти, так это о палачах, твёрдо уверовав, что здесь не достанут, потому что силёнок не хватит на такую эскападу. Я давно подозревал, что они мне прежнему в подмётки не годятся, потому что старательно унижать можно лишь того, чьей силе завидуешь. Сколько бы ненависти не источал Джон Доу, страх я в нём разглядел преотлично. Посадив зверя в клетку, они не разучились его бояться, хотя и тыкали палками сквозь решётку мне в морду, но это пока дверца была на запоре. Стоит оковам пасть, и вся бравада убогих рассеется пылью.

Короче говоря, я намеревался однажды вырваться из плена, хотя и не представлял ещё — как. Не только раздвоение реальности, но и участившиеся головные боли подсказывали, что вокруг меня происходят существенные перемены. Следовало лишь приноровиться к ним и не упустить свой шанс.

На этой оптимистичной ноте я и взошёл следом за Грау на борт лягушачьего корабля. Капитан повёл меня не в трюм и даже не в обзорный зал, а прямиком в рубку, место, куда я не надеялся попасть, но судьба нежданно повернулась ко мне лицом. Здесь, в этом сне, я не обладал багажом нужных знаний, зато хорошо помнил всё, что учил в том. Обнаружил, что сведения эти заметно прояснились, проломили ощущение неяви, наверное, потому, что я чётко сознавал их важность.

Мостик тангеров отличался от человеческого, тем не менее я легко преодолевал культурный барьер, или как это там называлось. Другая личность проступала всё более чётко, изменилась даже осанка, и Грау это заметил. Мне подсказал его внимательный взгляд.

Я подробно осмотрелся, но сел лишь, когда мне предложили и строго на указанное место. Приличия всё же следовало соблюдать.

Маски мы сняли ещё в переходнике, и ничто более не мешало беседе. Я собрался с мыслями и заговорил:

— Корабль угодил в изменённое пространство, отличное от того, где вы привыкли передвигаться. Это так?

— Да, попал в вибрацию.

Я не стал заморачиваться тонкостями терминологий — ощущения ведь совпадали. Оба корабля настигла одна беда. Наработки двух рас могли различаться между собой, но вряд ли принципиально.

— Оттуда мало кто возвращается, а те, кому это удаётся, часто не в состоянии объяснить способ спасения. Так?

— Всё верно.

Он слушал так сосредоточенно, что на лице поджались жаберные щели.

— Не берусь судить о том, как выкручивались другие, но у нас есть шанс, потому что мы на самом деле не вышли окончательно из вибрации, остались в ней частично или на самом краю, поэтому видим звёзды, но не можем их опознать.

— А не сумели выбраться потому, что нас притянула к себе неизвестно откуда взявшаяся планета, — понятливо сообщил он.

Разговаривали мы теперь на равных и мне уже вполне естественным казалось, что нахожусь в рубке, а не в трюме. Даже рваные тряпки скудно прикрывавшие наготу, не беспокоили откровенным убожеством. Тангеры мало внимания уделяли облачению, проще них никто в космосе не одевался. Я полагал этот взгляд на вещи вполне разумным.

— Да, она сама болтается внутри структуры и создаёт как бы узел пространства, захвативший твой корабль. Не будет большой ошибкой допустить, что и зону вибрации создала планета или же её звезда. Версия спорная и маловероятная, но она не помешает двигаться дальше. Главное, что у нас есть возможность подняться на орбиту и рассмотреть ситуацию с новой точки зрения.

— И куда же, по твоему мнению, следует лететь, когда окажемся наверху?

— Капитан, ты и сам уже всё правильно сообразил. Мы можем вернуться по записанному бортовым компьютером следу и отыграть назад, пусть попадём не в ту точно точку пространства, откуда ушли, но это будет знакомый мир с привычными нам законами.

Он задумался, едва заметно пошевеливая пальцами, да лёгочными отверстиями на лице, наполняя воздушный мешок с особым усердием, что тангеры делают, когда взволнованы или разгневаны. Я же вновь прогонял ситуацию сквозь собственный рассудок и не находил в прогнозах логического изъяна. В упрощённом виде всё звучало странно, но при этом постижимо, а углубляться в сложные построения там, где искусственный разум мог подвести явно не стоило.

Грау это тоже отлично сообразил и как я тут же узнал, мыслил ещё дальше и глубже.

— Принцип волшебного зеркала, — сказал он. — Оно отбивает нас только вперёд и в обычной вибрации дорога лежит исключительно в одну сторону, но масса планеты способна развернуть отражающую поверхность, создать гравитационный вираж, воспользовавшись которым, получим шанс вернуться. Звучит удивительно, хотя я и не слышал прежде, чтобы спасение происходило через посадку на планету.

— Потому что это необязательно, — сообразил я. — Главное, чтобы возникла карусель. Взяли бы чуть в сторону — пролетели мимо. Зато посадка дала нам возможность всё обдумать, прежде чем вновь кидаться на ухабы, и мы способны спастись рассудочно, по системе, а не наугад, как это делали вероятные предшественники. Мы можем вернуться и рассказать другим космопроходцам, как грамотно преодолевать эту заботу.

Глаза Грау блеснули, сузились, расширились, и я испугался, что взял чересчур товарищеский тон, поставил себя выше, чем мне полагалось по статусу, и поспешил исправиться:

— То есть, ты, конечно. Я всего лишь технический персонал.

Он протянул руку, и его пальцы легли поверх моих.

— Нет! — сказал он значительно. — Это будет наша победа, твоя и моя и результатом мы поделимся со всеми.

Я улыбнулся, тронутый его словами едва не до слёз. Долгие годы видя в тангерах только суровых хозяев, изрядно потеснивших человечество на просторах вселенной, я снова при куда более значительных обстоятельствах обнаружил, что не так уж мы и далеки друг от друга, не так различны. Вполне способны понять чужие чаяния и изменить сложившийся несправедливый порядок вещей на более гуманный.

— Идёт! — сказал я.

Подготовку к старту я наблюдал отсюда же, из рубки. Тангеры не заморачиваясь подробностями слили содержимое трюма в океан и туда же отправили обломки бассейна. Точнее, лишь не пригодные к дальнейшему использованию элементы корпуса, а уцелевшие приборы рачительно сняли. Затем морской же водой промыли полость от грязи.

Меня к этой суровой работе не привлекали, да я и не стремился участвовать. Если начиналась новая жизнь, так не следовало сворачивать на половине дороги. Знания из того, другого, сна помогали мне уверенно чувствовать себя в этом. Когда мы с Грау обсуждали программу взлёта и последующих эволюций наверху, я иногда попадал в затруднение, сбитый с толку чужим языком и логическими блоками непривычного искусственного интеллекта, но барьер брался легко, почти без усилий. Стоило Грау подать термины чуть под другим углом, и я хватал их легко увязывая с собственной лётной практикой. Я видел, что капитан захвачен происходящим не меньше, чем я сам. Наше приятельство переходило на совершенно иной уровень.

Корабль приготовили к старту едва ли не позднее, чем бортовой мозг с нашей помощью одолел вершину расчётов. Работа оказалась нелёгкой и там, и тут. Внутри выполаживания следовало более уповать на интуицию, чем на цифры, я успел убедиться в этом, впрочем, одно другому не мешало.

Я опасался, что меня всё же удалят с мостика на время маневров — пилоты не любили посторонних в своём хозяйстве, особенно в ответственные минуты, но Грау, не дрогнув, выделил мне личное кресло, гостевое по сути, но вполне удобное как для наблюдения, так и для участия в работе.

Старт оказался резким, так что мне напомнили о своём существовании все не так давно переломанные палачами кости. Не то чтобы боль сводила с ума, но немного взывала к совести. Я с трудом вздохнул, но жаловаться и не подумал. Всё выглядело сущим пустяком по сравнению с новым положением на корабле.

Грау, серьёзный и собранный, сидел на своём месте. Где были прочие члены экипажа, я не знал, но с учётом понесённых потерь, забот, надо полагать, хватало всем.

— Выбираем горизонт! — сказал тангер, мимолётно обернувшись.

Взлёт — довольно быстрое мероприятие, занимает совсем немного времени, но я постарался обозреть все экраны. Чудилось, что и мой корабль находится где-то здесь, быть может, даже на берегу того же самого океана, только не попал каким-то чудом в аварийный реестр. Возникало отчётливое ощущение провожающего взгляда. Быть может, это я собственной персоной стоял на местном бесплодном песке, наблюдая чужой старт и машинально просчитывая его характеристики. Я готов был допустить любую возможность. Самую невероятную. Внутри вибрировало ощущение близкого перевоплощения. Словно судьба моя налилась как бутоны на кустах инкубатора. Готовилась развернуть прекрасные лепестки.

Я помнил. Деревце, трепещущее на ветру, неоновые бабочки, червяки из тангерского трюма. Получилось, что каждый из нас принёс дары, выручившему корабли и экипажи миру. Или мирам. Точно я не знал. Оставил тёплый привет, а вовсе не подсудное загрязнение. Так я думал, чтобы отвлечься от иных тревог, а когда мы стали на ровный киль уже на орбите, я забыл обо всём, интуицией и разумом отыскивая верную дорогу в привычную реальность. Планета осталась за спиной, впереди лежала пустота.

Мы с Грау словно слились в единый разум, цельную волю. Я моментально ловил команды и отвечал на них, и тангерский казался сейчас совершенно родным языком. Я, наверное, на время прохождения напрочь забыл человеческую речь, как и всё прочее, что могло помешать слаженной работе.

— Есть! — мы выкрикнули это слово одновременно, с одинаковыми интонациями, когда оба поняли, что вышли в нужную точку и зеркало судьбы как раз повёрнуто под нужным углом и готово отправить корабль к его утраченному дому.

Совсем недавно мне казалось, что прохождение выполаживая я запомнил смутно, осуществлялось ведь оно в другой реальности, точнее, там я сидел в рубке, а не корчился в трюме, покалеченный палачами, но едва увидел перед собой характерное мерцание стихии, как внутри проснулись не только общие знания, но и скрупулёзные записи замаячили перед внутренним взором совершенно чёткой таблицей, возродился во всём теле знакомый ритм.

Наверное, мне никак не следовало вести себя так вольно на чужом корабле, но я отбросил прочь предрассудки, ведь при мне теперь находилось и другое, более благополучное прошлое — подсказывало и вело за собой.

Грау взялся за дело резко, его раса вообще не жаловала полутона, и кое-где такая манера давала отличный результат, но временами я подключался, чтобы выровнять наш ход, сделать его плавным и потому почти безболезненным для корабля. Иногда я так забывался, что едва не пускал в ход главный аргумент: на моём судне откололся лишь уголок инкубатора, тогда как на его аналогичный по размерам аквариум разлетелся на куски.

Грау поначалу не слушал резонов, даже ворчал, что прогонит прочь, но попробовав на деле мой алгоритм, убедился в его уместности и дальше дело у нас пошло совсем гладко. Более мы не спорили. Он уступал так часто, что к отдельным оставшимся шероховатостям я придираться не счёл нужным. Так мы и плыли сквозь непонятное состояние материи, ориентируясь более на удачу, чем привычные вещественные объекты. Искусственный интеллект и тот временами выныривал из шокового состояния, чтобы снять с капитана часть нагрузки.

Не знаю, как долго всё продолжалось. Я виртуально завис посреди рубки, в центре неведомых структур, слился с необходимостью двигаться вперёд, и Грау, наверное, испытывал то же самое. Когда выполаживание закончилось, и на экране замерцали привычные и уже отчасти скучные звёзды, мы оба довольно долго молчали и не шевелились. Странно было сознавать, что беда осталась за спиной.

Ну, хотелось в это верить.

Раньше нас отмер бортовой мозг и по собственной инициативе или выполняя одну из давних команд принялся усердно сканировать искорки далёких солнц. Результат он не озвучил, а вывел на экран, так что я сразу в нём не разобрался, потому что всё ещё плохо знал системы счисления тангеров. Грау помог в моих затруднениях:

— Мы же практически на курсе! Почти не сбились, судя по сигналам маяков, поправки предстоят минимальные.

— Вот и хорошо! — сказал я.

Но подумал иное. И прежде моя участь в этом сне не была усыпана розами, а теперь? Вспомнив ту, другую жизнь, я перестал воспринимать эту привычной. Каково будет делать простую работу, зная, что способен на гораздо большее и сумел где-то достичь заветной мечты? Я не знал.

Усталость накатила такая, что хотелось закрыть глаза и уснуть, но я не мог себе позволить слабости. Деньги мне Грау, конечно, заплатит, он уже доказал, что дела ведёт честно, но с борта ведь спишет. Нет аквариума, нет места его обслуге. Грядут поиски новой работы и переваривание старой горечи. Я невольно вздохнул, и тангер тут же обернулся, не то на звук реагируя, не то на моё кислое настроение.

— Спасибо, Фабиан! Это ты нас всех вытащил.

Может и так, но лучше об этом не вспоминать. Целее будут рёбра и нервы.

— Ты и сам бы справился, — ответил я. — Мы ведь соображали и действовали словно на одной волне.

Он прищурился, по-человечески покачал головой.

— Я и справился. По дороге туда. Корабль, конечно, уцелел, но погибли мои товарищи и твой юный приятель — тоже. Разрушился не только аквариум, пострадала масса другого оборудования. Я одолел дорогу ценой изрядных потерь, а с твоей помощью возвратный путь обошёлся совсем без них. Даже бортовой мозг очнулся почти сразу.

Я не нашёлся с ответом, потому промолчал. Грау заговорил снова, медленно, словно опасаясь, что я пойму не все слова:

— Я прежде ведь действительно думал, что люди — существа низшего порядка и их опасно выпускать на космические трассы. Извинений приносить не стану, так мыслят почти все наши, но я теперь намерен действовать по-другому. Останешься на моём корабле? Не смотрителем купальни, конечно же, а равноправным членом экипажа.

— Да! — ответил я, даже не успев обдумать предложение, ведь оно отвечало самым заветным желаниям.

Я обретал и друга, и хорошую работу, а ещё надежду на то, что этот мир подобреет раньше, чем подойдёт к концу вечность моего изгнания.

— Вот и договорились! — торжественно изрёк капитан. — Ребята тоже не будут против, они присмотрелись к тебе за это время и считают ответственным и упорным, а эти качества наша раса ценит превыше всего.

Космос на экране сиял понятным узором ориентиров, а душа оделась теплом, и я подумал, что теперь в каждом из моих снов появился родной островок. Здесь я потерял Титанию, к которой уже начал привязываться, зато нашёл капитана Грау, а там меня ждали Даниель и её дочь.

Правда, и там и тут с равным успехом существовали ещё и палачи, но об этом я сейчас старался не думать.

Глава 18

Заселившись в нормальную каюту и примериваясь привести в порядок своё рваньё, я ждал тех, кто с маниакальным упорством портил мою жизнь. Маячок тревоги подсознательно работал всегда, и конечно я не удивился, когда из стены вышло нечто, быстро сформировавшееся в знакомую по прежним контактам фигуру. Местный Джон Доу мелкими деталями несколько отличался от иномирного, но почему-то я твёрдо знал, что он один и тот же здесь и там.

Я покосился на визитёра, но занятие своё не прервал: заклеивал дыры на штанах кусками технической ленты. Дело это требовало ловкости и полного сосредоточения. Голова, что интересно, почти не болела. Не иначе ремонт одежды не входил в число крамольных занятий.

Джон Доу остановился у стены, гордо скрестил руки на груди. Презрительный взгляд обежал меня с головы до ног, подчёркнуто задерживаясь на самых заметных прорехах в облачении. От недвусмысленно продемонстрированных чувств хорошего настроения у меня не прибавилось.

Врезать ему между глаз — сформировалась единственная мысль, потому что злобные разговоры раздражали даже больше причиняемых увечий. Я как раз вознамерился действовать по вышеуказанному плану, но успел только шагнуть вперёд.

Очнулся уже в другом сне. Хорошо хоть их не больше нарисовалось — таким было последующее соображение после того, кардинального. Голова кружилась, но слегка. Боль царапнула виски и сразу отступила.

Я сидел на невысокой осыпи, бессмысленно глядя в морскую даль. В скафандре, честь по чести, так что ясно было, что вернулся в другую судьбу, а не на оставленную только что планету. Повернув голову, я обнаружил, что и деревце на месте — мирно шелестит листками, и Таисия стоит рядом и смотрит на меня скорее осуждающе, чем испуганно. Как видно, моё беспамятство продлилось недостаточно долго, чтобы её встревожить.

— Это какой-то особый ритуал? — спросила девчонка довольно ядовито.

Давно ли радовалась прогулке и романтической атмосфере другой планеты, а уже претензии предъявляет. Детишки — та ещё головная боль, хорошо, что у меня своих нет.

— Я задумался о том, как нам отсюда выбираться! — произнёс я с достоинством. — С планеты, я имею в виду. У капитана полно забот, чтобы ты знала.

Мне опять предстояло ловить отражение и тащиться по стиральной доске выполаживания (и кто его только так назвал, хотел бы я знать?), но несколько часов без палачей, их кулаков и разговоров, выглядели слишком царским подарком, чтобы я позволил своему настроению всерьёз испортится.

Поглядев в последний раз на кустик и бабочек, что сидели на пахучих ветках и чувствовали себя, как будто, неплохо, я поднялся и сказал:

— Пошли домой. Это очень милая планета, но груз следует доставить точно в срок, иначе у нас не останется денег на еду.

— Всё так плохо? — пробурчало дитя.

— Хреново, чего там говорить. Неустойка уничтожит меня как судовладельца, а мне по душе Тревор и экипаж, и я хотел бы летать в названной комплектации долго и счастливо.

— Тебе нравится моя мама?

— Она отличный инженер и хороший человек, но ни ей в мужья, ни тебе в отцы я не набиваюсь. Решайте сами, что вы хотите и кого, а мне надо думать о том, как довести рейс до счастливого завершения. Этим мои притязания на данным момент ограничиваются.

Таисия ничего больше не сказала, а что варилось в подростковом котелке, я выяснять особого желания не испытывал. Едва сбросив скафандр, сразу поднялся в рубку. Приобретённый в другом мире опыт придавал уверенности. Мне очень повезло, что там я не отвечал за корабль — наблюдал со стороны. Запомнил я едва ли не больше, чем в собственном прохождении. Впрочем, на случай забывчивости имелись подробные записи.

— Даниель, как тестирование?

— Я закончила. Груз в порядке.

Я глянул на экраны, где расстилались пейзажи чужого мира, который мы покидали навсегда так и не успев хотя бы бегло с ним познакомиться. Найти его вновь было бы, наверное, задачей трудной. Ну и ладно. Суша тут пуста, какая-никакая жизнь ползает пока только в океане, а погружного оборудования у нас нет, сожалеть особенно не о чём. В пространстве полно разных миров, обойдёмся в дальнейшем без этого.

— Тогда стартуем.

— Ты уже знаешь маршрут?

— Да. Вокруг планеты эта структура образует завихрение, потому мы не смогли определиться по звёздам, и работает она как сложной конфигурации отражатель. Сейчас мы поднимемся на орбиту, поймаем нужную позицию и позволим воронке наподдать нам в корму.

— То есть, вернёмся по своим следам?

— Совершенно верно.

Даниель помолчала.

— Ты с самого начала знал, что нужно провешить тропу, предполагал, что возможность реверсивного хода надёжнее любой другой?

— Если честно, то нет, но я привык доверять полётной интуиции. Чаще всего, она бывает права, потому что проистекает из опыта. Сама ты, конечно, в капсулу не ляжешь, но хотя бы Таисию туда загони.

— Будет сделано. Уже вперёд?

— А чего ждать? У нас груз, который следует доставить точно в срок. Включаю отсчёт.

Я задал предстартовый интервал в пять минут, полагая, что этого хватит и на уговоры, и на настройку защитного оборудования. Сам взлёт меня совершенно не тревожил. Современные корабли, даже пустотные, легко уходили в отрыв, а генератор компенсировал стартовую перегрузку. Я проверил всё что следовало, обменялся мнениями с Тревором, а потом лишь наблюдал со стороны как искусственный интеллект поднимает нас над планетой. Автопилот экономил и время, и энергию, а того и другого нам изрядно недоставало — выполаживание сжирало запасы как ничто другое.

Сверху планета выглядела весьма привлекательно. На всякий случай я задал Тревору режим сканирования, надеясь, что он отыщет следы тангерского корабля, пусть тот уже и улетел домой, или же уверенно подтвердит его полное отсутствие. Поскольку зарегистрировать ничей мир, не зная межзвёздных координат, я не мог, то прочими заботами искусственный разум не нагружал.

На орбите опять начались системные сбои, хотя пока ещё слабые, так что попусту тратить ресурс я себе не позволил. Сориентировался быстро, зеркало отыскал на втором обороте и не тратя времени на сомнения, сразу послала Тревора в смутный поток выполаживая.

Я готовился, прокачал запись, но, когда выяснилось, что на след стал ещё ровнее и увереннее чем ожидал, почувствовал законное удовлетворение от собственной расторопности. Неведомое пугало стало отчасти понятным и знакомым физическим явлением. Мучил конечно, вопрос, а что было бы, не случись в ловушке планеты, способной отразить структуры? Куда бы мы пошли и где вывалились? Так-то оно так, но поскольку шанс дважды вляпаться в эту лужу оставался статистически исчезающе мал, я махнул рукой на пустые терзания и полностью сосредоточился на том, чтобы миновать выполаживание с максимальной возвратной точностью. Навёрстывать парсеки, вывалившись далеко от трассы, мы себе позволить не могли.

Я был на высоте, Даниель держалась бодро и потому, когда открылся на всех экранах знакомый космос я даже не заорал от восторга, так, легонько ухмыльнулся. Поймав сигналы от сети маяков, мы оба с кораблём почувствовали себя уверенно. Помимо привычного неба ждали здесь и знакомые беды, но я не позволил себе на них сосредотачиваться.

Едва Даниель доложила, что техника в порядке, как я повёл Тревора к очередному сжатию и не задумываясь о том, нет ли впереди новой подставы, прыгнул. Мы пошли легко, привычно легли на ровный ход по ту сторону маневра, Тревор держался молодцом, как будто не осталось в его мозгах и тени деструктурирующих явлений. Забыв обо всём, я принялся нанизывать прыжки и промежутки на сложную цепь маршрута, даже есть не пошёл, остерегаясь покидать рубку и на полчаса-час.

Обед мне принесла Таисия, и я проглотил его, не отрываясь от своих построений. Девочка осталась дожидаться, пока я освобожу тарелку, а по мне так из любопытства. Она жадно разглядывала информационные таблицы, которые Тревор любезно тасовал у меня перед носом и, кажется, впечатлилась творимой нами двоими красотой.

— А сложно выучиться на пилота?

Вопрос меня не удивил, хотя отвечать на него пришлось впервые. Прежде я с детьми любого возраста почти не общался.

— Ничуть. Полезно, правда, иметь склонность к этому занятию. Если тебе по душе проводить долгие часы в одиночестве, прикипев задницей к креслу, то стоит попробовать. Усидчивость в нашем деле так же важна, как и интуиция.

Удовлетворил её мой ответ или же оставил неразрешённые сомнения, я так и не понял, потому что Таисия промолчала, а заговорила уже у двери, собираясь уходить:

— Ты извини меня. Я очень боялась ваших отношений, не понимала, что от мамы всё зависит. Не имеет значения, нравится ли она тебе, важно, нравишься ли ты ей. Она папу очень любила и, наверное, долго ещё будет любить, если так случается.

Я примерно то же самое и говорил, но решил не привязываться ни к словам, ни к смыслам.

— Происходит в жизни всякое. Сейчас для твоей мамы очень важна работа, поскольку помогает ей держаться. Даниель страдает, я же понимаю, потому главную задачу вижу в том, чтобы подбодрить по мере сил. Так что помогай матери во всём и не заботься тем, что случится завтра.

Она не уходила, и я понял, что разговор на самом деле только начинается.

— Фабиан, а можно мне не возвращаться к дяде, а остаться здесь?

Я даже оторвался от созерцания схем и повернулся к девочке, моргнув несколько раз, чтобы убрать из поля зрения многочисленные ряды цифр. Ясно стало, почему ребёнок подобрел ко мне — чтобы упрочить позиции на борту и остаться с матерью. А я что должен был делать? Не вовремя свалились на меня эти проблемы, но следовало сосредоточиться и ответить честно.

— Это непростая ситуация. Такие вещи не запрещены, хотя происходят и редко. Пойми, я не боюсь разделить с Даниель ответственность за тебя, а у капитана она так же велика, как и у родителя. Я опасаюсь, что тебе эта схема на пользу не пойдёт. Школу никто не отменял, а проверять, как ты делаешь уроки, в рейсах, откровенно говоря, некогда, ты же видишь, как плотно мы временами заняты.

— Я буду учиться! — угрюмо ответила она. — Могу поклясться. Мне нетрудно, и всегда есть Тревор с его информационной базой.

— Тогда я обещаю подумать. Сейчас мне нужно срочно доставить груз и получить за это деньги, а пока мы ищем другого нанимателя, как раз и утрясём твою проблему. Я ведь понимаю обоснованность побуждений, поскольку твой дядя и на меня не произвёл впечатления человека, которому захочешь по доброй воле доверить детей.

— Я не ребёнок!

— Это в принципе. Разберёмся. Сейчас же брысь с моего мостика, взрослым тут тоже без особого разрешения находиться не положено.

Она неопределённо фыркнула, но кажется, не обиделась, а главное отбыла прочь и не мешала мне заниматься делом.

После всех кошмаров, что довелось пережить, рейс шёл просто прекрасно. Не прошло и двух суток, как я уже завершил последний прыжок и приблизился на ровном ходу к порту назначения. На рейде царила обычная толкучка, я пристроился в причальную карусель. Вскоре, подхваченный посадочными полями коммерческого комплекса, Тревор плавно поплыл к месту швартовки. Я связался с Даниель, спросил у неё про груз, получил в ответ, что с ним всё в порядке — начали распускаться цветы, и бабочки теперь плотно заняты. Не то чтобы я не доверял напарнице, но страшно захотелось полюбоваться сбережённой в катастрофе жизнью, и я спустился в трюм.

Таисия уже торчала там, припав к одному из смотровых окошек, я приник к другому и признаться ощутил не только удовлетворение от того, что растения не погибли, но и настоящий восторг. Бутоны выглядели крупными и многообещающими, но цветы превзошли все ожидания. За их теснинами почти полностью скрылись ветки, а бабочки придавали этому алому карнавалу особенную праздничность.

Девочка помалкивала, увлечённая зрелищем, я так тем более не расположен был болтать языком. Подумал с грустью, что это неистовое колдовство существует лишь для того, чтобы уничтожить его в один миг, а вспомнив деревце, оставшееся на неведомой планете, пожелал ему долгой жизни и крепких семян. Заказчик уверял, что цветы необыкновенно нежны и неспособны выжить за пределами клетки, но я убедился в обратном и полагал, что, либо кто-то нагревает руки, преувеличивая ценность товара, либо добросовестно заблуждаются обе стороны, либо аромат действительно набирает силу и букет лишь в строго искусственных условиях. Не иначе как выжить кусты могли и в пустыне, но вот обогатить владельцев — только взращенные в холе и неге.

Впрочем, размышлял я на эту тему недолго.

Биологические грузы, несмотря на их срочность и полный пакет сопроводительных документов всегда проверяли тщательнее иных. Заражение планет чуждым генетическим материалом считалось делом не благим, хотя наказывалось относительно мягко. При передаче инкубатора мы с Даниель были заняты так основательно, что я забыл даже о палачах, подстерегавших в очередном стремлении переломать все кости. Я охрип от разговоров и перенервничал, и когда знаменательный контейнер наконец-то скрылся в отведенном ему погрузочном доке, а на мой счёт капнула вся обещанная сумма, ощутил не эйфорию, а тупую пустоту чувств.

Забыл, как много долгих часов провёл без сна, напряжённо рассчитывая маршрут. Облегчение навалилось, притянув за собой усталость, довело до слабости в коленках.

— По обычаю надо бы отпраздновать удачное завершение предприятия хотя бы чашечкой кофе, но тебе, Фабиан, я всё же порекомендую кровать. Отправляйся в свою каюту и спи, кофе выпьем потом. С прочими формальностями мы с Таськой управимся сами.

— Ты тоже работала, — возразил я, стараясь не показать, как близок к заплетанию мой язык.

Она и слушать не стала, развернула меня, взяв за плечи, и бережно подтолкнула ладонью в спину, опасаясь, как видно, что даже от такого слабого посыла я могу позорно рухнуть на палубу.

— Иди! Главный воз везёт на себе пилот.

Я более не сопротивлялся. Душ принимал хорошо если минуты две, просто чтобы символически смыть с себя пыль миров, а потом натянул пижаму и заполз под одеяло. Реальность зазвенела, уплывая прочь, и последнее, что мелькнуло в тяжёлой голове: только бы не заявились палачи и не принялись бить лежачего. Прежде они всегда выбирали момент, когда я стоял на ногах, но всё меняется в этой вселенной. Жаль, зачастую не в лучшую сторону.

Едва я так подумал, как мрачные ожидания обрели явь и плоть.

На этот раз их было трое. Джон Доу в своём нечеловечески-прекрасном обличии и ещё двое с ним, по виду не ангелы и не дьяволы, а обычные качки из ближайшего тренировочного центра. У меня даже мелькнула мысль, что бить всё же не будут, но продержалась она недолго.

Меня в четыре руки стащили с кровати, заламывая локти бросили на колени и только тогда Джон Доу подошёл, красуясь своей отвагой. Я молча ждал. Слишком уставший даже для беседы, я решил не сопротивляться и позволить этим отморозкам делать со мной всё, что захотят. Быстрее побьют — быстрее отвяжутся. Я не возражал против любого расклада. За одну человеческую жизнь успел привыкнуть к плохому, а теперь имел за спиной целых две. Умноженный опыт породил в душе почти неестественное спокойствие.

Ненависть на геометрически правильном лице имела какой-то особенный оттенок, я разглядел его даже сквозь плававший в голове сонный туман.

— Ты знаешь, чем закончится для тебя попытка сломать или обойти блокировку, одно лишь поползновение, без учёта успешности действий?

То есть они мою головную боль уже квалифицировали и занесли в личное дело или протокол возмездия? Я не знал, как называются заводимые на проштрафившихся ангелов документы.

— Вечным изгнанием, — ответил послушно. Запрокидывать голову было неудобно, возникало ощущение, что она сейчас отвалится. — Я не пытался, но вы ведь всё равно не вернёте мне статус. Никогда. Так что однажды я всё же попробую.

Страхом он дышал, откровенной паникой и я успел бы вернее оценить это открытие не вломи его геометрически правильный кулак по моей несовершенной челюсти. Лязгнул весь череп, а содержимое вяло болтнулось от стенки к стенке.

— Где ты был?

— Доставлял груз.

Ещё удар, хрустнуло теперь в плече и в шее, головы я уже не чувствовал, она вся тонула в боли. Привычно всё происходило, хотя и не совсем. Обычно меня били чтобы побить, а сейчас им потребовался ответ на вопрос. Я утёк от них в другом сне, так они подловили в этом и очень хотели узнать, где я был. В той жизни и в этой. Я, кстати, тоже не отказался бы от пакета достоверной информации.

Теперь и двое других принялись месить моё несчастное тело кулаками и жёсткими носами ботинок. Я не кричал, не хватало дыхания, смог втянуть в себя воздух только когда ненадолго оставили в покое. Ненавистное красивое лицо маячило перед глазами и сам не знаю почему, вместо того, чтобы отвечать на вопрос, смысл которого уже вылетел из в нескольких местах треснувшего черепа, я прочитал стишок, слышанный где-то и в недобрый час запомненный:

— Ангел сослан в человеки — вот такой замут

На века или навеки — стражи разберут.

Подвалила неудача, удружил замес.

Только о судьбе не плачет сшибленный с небес.

Я сказал это не из упрямства или ложной отваги, просто так, но разъярил моего мучителя несказанно:

— Ангел? — прошипел он прямо в моё размолотое в блин лицо. — Не ангел ты — мерзкая поганая тварь. Бес времени, который ради мимолётной прихоти уничтожил жизнь на Земле, стёр всё, что успело выбраться на сушу! Твой каприз привёл к тому, что человеческая цивилизация отстала от всех иных, и воцарился в космосе рабский порядок! Хотел знать свою вину — получай! Наслаждайся ею и живи!

Он отступил и дал знак своим подручным. На мой несчастный организм обрушились новые удары. Что-то хрустело и трещало, застила взор пелена крови, но слово прозвучало и билось в сознании. Бес времени. Не пространство повиновалось мне, но стихия веков и миллионолетий. Я наконец-то осознал себя не только человеком, а и тем, другим, рубежная боль, наверное, стучала разрядами в виски, но теперь я её не замечал. На общем фоне вообще не смотрелась она как что-то стоящее.

Внутри происходили весьма существенные перемены. Вопреки тому, что со мной вытворяли, я сумел зацепиться за два произнесённых слова. Морок чуть расступился, даря окошко ясности.

Я узнал дорогу.

Я по ней пошёл.

Глава 19

Реальность воспринималась сквозь больной туман, то есть не попадала в голову вообще. Меня рвало кровью, желчью, кажется, даже кишками. Могли же они самостоятельно доползти до горла после того, как где слиплись, где порвались от ударов? Собственного говоря, кроме вот этого я ощущал только электрические толчки трущихся друг о друга сломанных костей. Весёлая выдалась ночь или день — деталей не запомнил. Я сто раз подох прежде чем воскреснуть, но всё же выплыл из колеи боли. Очнулся.

Попробовал оглядеться, но уткнулся взглядом во мрак. Где нахожусь, не понял, знал только, что не на борту собственного корабля. Утёк я оттуда, хотя и не слишком точно представлял — как. Кости срослись, тело остаточно ныло, напоминая о том, что обращаться с ним следовало гуманнее. Я попробовал подняться, сесть, и у меня получилось. Как выяснилось, лежал мордой в песок, потому и не видел ничего вокруг. Теперь же обнаружил себя в пустыне. Неживой мир вокруг дышал холодом, звёзды в небе горели нестерпимо ярко. Я прищурился, разбирая их узор, но без Тревора нечего было и надеяться определить место и время.

Последнее слово так зацепило, что я вскочил, машинально поддёрнув пижамные штаны.

Значит, я не ангел и небесам никогда не принадлежал, что бы там не понимали под этим понятием другие. Я бес времени и потому угодил не в другую галактику, а в безопасное безвременье, утонул в глубине веков, там, где меня не отыщут палачи, слишком слабые для таких вояжей. Голова работала ясно и не болела. Джон Доу в гневном запале произнёс то, что не следовало, и во мне начали просыпаться воспоминания и, что ещё важнее — инстинкты. Слушаться их оказалось куда проще, чем действовать рассудочно.

Зрение немного прояснилось, и я ещё раз осмотрелся. Видел лучше человека, так что разглядел довольно много и не особенно удивился, обнаружив вокруг всё тот же дважды знакомый пейзаж: ленивое море, каменистую равнину и холмы, на горизонте. Я вернулся на планету, где уже был. На которую и когда — другой вопрос. Не самый по моим представлениям важный.

Я машинально побрёл к морю, как сделал бы на моём месте всякий. Попытался выстроить мысли в нужном порядке. Сказал Джон Доу правду или его оговорка намеренна и знаменует собой всего лишь ещё один хитрый способ надо мной поиздеваться? Нет. Я ощущал истину шкурой и нутром — уцелевшим скудным имуществом. Недаром и прежде всё, связанное с течением лет, особенно привлекало моё внимание, я угадывал свою подлинную суть сквозь блокировку и прочие ограничения.

Бес времени. Кажется, на самом деле моя ипостась называлась немного иначе, но я за века так привык к человеческому языку, что не видел существенной разницы. Смутно создавал, что в родном мире вообще нет ангелов и чертей, там всё устроено по-другому и наделено собственной гармонией, нопривычные аллегории помогали освоить новые знания в несовершенной человеческой оболочке.

Я повёл плечами, поёжился. Прохладный ветер нёс запахи воды и жизни. Дойдя до кромки вялого прибоя, я поглядел на море, честно отражавшее звёздную бездну.

Неразумный палач отомкнул маленький, но вместительный ларчик моего прошлого, и оно понемногу вырастало в сознании, проясняя голову как рассвет очищает небо от ночной мглы. Я смотрел на линию горизонта и позволял образам, зреющим на дне рассудка, разворачиваться во всей полноте. Слова Джона Доу послужили паролем, и, хотя мне открылась только часть меня настоящего, но именно та, за которую я и угодил в переплёт и на полку.

Моё преступление. Я смутно, словно заезжего гостя в родном доме, ощущал внутри то существо, каким был века назад. Могущественный и надменный, готовый посмеяться над всеми, потому что кто же был мне ровней? Не желающий признавать правил, не ведающий резонов. Блестящий и жестокий распорядитель времени.

Признаться, я, нынешний, ощутил робость оказавшись в пустынном месте наедине с этим существом. Я никак не мог совместить себя с ним, страшился, и оттого моя прежняя суть казалась особенно могущественной и отчасти отвратительной. Теперь я не удивлялся жестокости наказания, только недоумевал, как эти слабаки даже всем скопом сумели меня одолеть?

Повезло или придумали способ? Подробностей я пока не выведал, да и не слишком заботила сейчас эта мелочь.

Джон Доу не обманывал. Груз вины тяжко давил на плечи. Я развернулся и вяло побрёл по берегу вдоль волн, погружаясь в вязкий бред воспоминаний. Почему я так поступил? Чем помешали жалкие ростки жизни, рискнувшие выбраться на сушу? Наверное, пустой мир выглядел прикольнее, или мне нравилось повелевать всем, что попадалось на пути. Я был горд и неумерен в желания. Я был другим существом, а изменился сейчас? Пожалуй. Так долго прожил среди людей, что сам стал почти человеком.

К рассвету я устал и сел отдохнуть. Море совсем затихло, его ладони едва касались влажного песка, выглаживали блестящие камешки. Солнце величаво всплывало в почти безоблачное небо. Звёзды растаяли. В те давние времена, когда жизнь выбиралась из океана на сушу, узор ночного неба был совсем иным, вот почему искусственные разумы обоих кораблей так и не смогли с ним разобраться. У людей, да и у тангеров тоже, путешествия в прошлое считались бредовой идеей, только я теперь знал, что это не так. В потоках времени существовали прямые и обратные течения, были свои сжатия и ровный ход, присутствовало единство, а выполаживания, как я уже сообразил, являлись пересечением разнородных путей. Я легко нашёл в них дорогу потому, что согласно своей природе ощущал все переливы.

Старая добрая планета Земля. Я погладил ладонью песок и камешки, вяло соображая, что сумел на какое-то время ускользнуть от палачей и отыщут они меня здесь не скоро. А вот что произойдёт, когда найдут? Память вернулась лишь фрагментом, а прежней силы я не ощущал в себе вовсе. Да и то сказать: обрети я мощь, разве сорвался бы в бегство? Пересчитал бы кости тем, кто истязал меня и получал от самого процесса изощрённое удовольствие. Месть никто не отменял, и каждый имеет на неё право.

Ладно, я немного отдохнул и пришла пора сообразить, что воспоследует, когда неизбежно вернут в прежний круг вины. Надо полагать, наказание станет ещё более суровым: я ведь помнил, как усердно меня прессовали за любое неповиновение.

От этой неприятной мысли дёрнуло словно током, и я поднялся, снова пустившись в бессмысленный путь вдоль линии прибоя. Я ничего не искал и ни к чему не стремился, а, пожалуй, инстинктивно хотел спрятаться. Знал, что не сумею, но устал от унижений в человеческой жизни, которых теперь вообще стало две, так что и огорчений прибавилось в той же пропорции.

На растение я не наступил по чистой случайности.

Я уже забыл о посаженном где-то и когда-то кустике, да этот пучок невзрачных нитей не походил на него ничем, но в затылке засвербело, а сердце стукнуло сильнее обычного. Я смотрел на жалкую кучку биомассы, не веря своим глазам. В голове поначалу варилась сущая каша, но постепенно мысли приходили в порядок, и помимо ясности я уловил в них и логику.

Меня наказали потому, что я причинил урон планете, притормозил славный путь будущих разумных существ, но разве так обстояло на деле? Да, в той другой реальности правили тангеры, а люди вели едва ли не рабское существование, но ведь был иной мир, и в нём именно человечество заняло ведущую роль. В обоих снах (хотя теперь я уже точно знал, что они были явью) я прожил несколько веков, изучил их досконально и теперь не понимал, как так случилось, что сбылись оба прогноза и где они существуют раздельно, если вместе я их не видел?

Прошлое не воротишь, сделанное не исправишь — так говорили люди, но я знал, как всё происходит на самом деле, точнее сказать, краешком глаза заглянул в своё низвергнутое величие и усомнился в непреложности людских аксиом. Если меня занесло именно туда, где я наломал дров, то почему бы не попытаться что-то исправить? Хотя бы сложить поленницу, если не сумею возродить сгубленное и высохшее дерево.

Я сел на влажный песок рядом с растением, робко жавшимся к полосе прибоя и внимательно его рассмотрел. Жалкий клочок сохнущих волокон будил сострадание. Этот пришелец из моря хреново чувствовал себе на неуютной суше и не скрывал своих проблем от проницательного бесовского взгляда.

— И как же я смогу тебе помочь? — спросил я, дотрагиваясь до болезненных нитей, поливать водой и закрывать от безжалостных лучей солнца? Впрочем, свет тебе нужен, он требуется всем.

Говорить с травой было невероятно глупо, но я ведь не имел поблизости иных собеседников, а тонкие волосинки словно приободрились от моей заботы.

Легонько касаясь организма, я словно делился с ним силой, желал ему крепости и процветания, хотя до цветов было ещё ох как далеко! Так я развлекался, полагая своё занятие блажью, когда заметил, что изменения мне не мерещатся. Крохотный кустик не просто выглядел здоровее и бодрее прежнего, он ещё и подрос. За считанные минуты набрал листья и стебли, хотя я и не отличил бы одно от другого.

Наблюдая это тихое волшебство, я затаил дыхание. Никогда не видел ничего прекраснее и, хотя кустик не доразвился ещё до полной эволюционной красоты, детали выглядели маловажными. Душа моя расцвела вместо него.

Понимание сути момента окрылило так, что я вновь вскочил на ноги, прошёлся, утопая босыми ступнями в песке, поглядел на солнце, начавшее изрядно пригревать.

Поправлю я испорченное, или всё останется как было, я обязан попытаться. Выбор невелик, если о нём вообще идёт речь. Единственное, что я способен сделать — это отдать себя миру, который так неосмотрительно обидел. Если стражи заплутают на непростых тропах времени, я могу успеть много. Ну хотя бы что-то, и потому неотложно возьмусь за дело.

Я прилежно обшарил берег и сумел отыскать другие проявления сухопутной жизни. Крохотные стебельки иногда были так малы, что я различал их с трудом, но я не успокаивался и наткнувшись на очередной, принимался за своё колдовство.

Энергия во мне была, я не очень хорошо понимал её суть и не слишком уверенно ею владел, но старался как мог. В человеческой ауре (или как это там называется?) отчётливо проступали иногда бесовские всполохи, но я более не пугался прошлого себя, а хватал что мог и выцеживал неподвластную смертному силу. Получалось в целом неплохо.

Управляя хотя бы крошечным промежутком времени, я мог помочь нарождавшемуся миру куда существеннее, чем пользуясь скудным людским ресурсом.

Я трудился до заката и к концу этого длинного дня ощущал себя невероятно вымотанным. Похолодало, но прохлада не беспокоила. Я отошёл подальше от воды и улёгся рядом с крупным камнем, загораживавшим меня от ветра. Жёсткое ложе не удручало, а распускавшийся вверху звёздный сад радовал истосковавшееся сердце знакомой красотой. Мысленно я опять был там, среди великолепных стихий космоса, летел сквозь них на собственном корабле и радовался каждому прожитому часу.

В этой доброй сказке рядом были Даниель и Таисия и совсем не нашлось места палачам. Я улыбался, грезя невероятным. Как много жаждут люди для счастья и как мало для этого на самом деле надо. Свобода заниматься любимым делом и близкие люди рядом. Я соглашался на этот расклад, считая, что не получил бы дара ценнее, принадлежи мне все прочие сокровища мира.

Единственный разумный обитатель не проснувшейся пока планеты я с любопытством разглядывал малознакомые светила и мысленно рисовал из них узоры созвездий, а потом прокладывал пути, доставляя грузы и радуя людей.

Я не надеялся увидеть когда-нибудь тех, кого ценил, но мысленно ведь мог насладиться их обществом, вспомнить теплоту присутствия и сохранить её в сердце.

Потом я, конечно, заснул и дрых до самого рассвета, а утром вновь занялся освоенным делом, странствуя по берегу, уходя всё дальше от того места, где очнулся и, хотя не надеялся отдалиться таким способом от судьбы, мечтал сделать как можно больше полезного до той минуты, когда меня найдут палачи и примутся методично вколачивать в девственный песок.

Во второй половине дня, перевалив гряду, ощетинившуюся зубьями устоявшей в процессе эрозии горной породы, я обнаружил настоящий оазис. В мелкой бухточке, где волны совсем обленились и лизали берег без лишнего усердия, а солнце иногда пряталось за отвесными скалами, не стремясь сжечь всё вокруг, находилось, как видно, место, самой природой предназначенное для отважного продвижения жизни на сушу. Тихий в меру тёплый, в меру влажный пляж служил приютом целой полянке и некоторое время я просто бродил по ней, осторожно ступая по нетронутым жизнью камешкам и любуясь травинками.

Тут хозяйственно обосновались не единичные экземпляры, а десятки и сотни первопроходцев, более того, я заметил среди тощих зарослей крошечных животных. Насекомые это или какие-то другие звери, я не знал, но обрадовался им как родным.

Здесь я задержался надолго, бережно обихаживая каждый кустик и наблюдая за шустрыми тварями. Я нашёл озерцо с дождевой водой, скорее конечно, лужу, чем настоящий водоём, и полил самые несчастные экземпляры, используя вместо ведра найденную на берегу раковину моллюска или панцирь трилобита — я недостаточно разбирался в предмете, чтобы верно судить.

Ночь я тоже провёл здесь, ловя запахи сухопутной эволюции временами перебивавшие сочный аромат моря. Я стал тише и спокойнее и почти ни о чём не думал. Ступни за день ходьбы и беготни вокруг растений покрывались ранами и ссадинами, за ночь привычно заживали, боли особой я не чувствовал. Брёл вдоль кромки моря, отдавал частицы тепла и растворялся в мире, который когда-то обидел, не стремясь извиняться, но поневоле это делая.

Не представляю, как долго продолжался мой путь, дни прошли или недели, но вряд ли странствие затянулось. Силы таяли поначалу незаметно, но проснувшись однажды утром я заметил, что раны не исчезли за ночь, лишь кровь на них подсохла и свернулась. Ноги опухли — не иначе пробиралась по ним, стремясь освоить весь организм, местная инфекция. Я провёл несколько минут раздумывая, есть здесь уже таковая или я притащил что-то с собой. Ни к какому выводу, естественно, не пришёл, поскольку не имел соответствующего образования, но мне ведь было без разницы, не так ли?

Этим утром я понял, что скоро умру.

Огорчился? Не знаю, мне было некогда размышлять о таких сложных вещах.

Чуть дальше по берегу я обнаружил очаровательное болотце, лентой уходившее от моря в сторону гор, здесь тоже не сказать, чтобы кипела, но вполне прочно обосновалась жизнь. Мне даже показалось, что я узрел ползающих и довольно резво рыб, но поймать и разглядеть их я не стремился, веря, что эволюция и без меня отлично разберётся со своими творениями. Важно не мешать. Здесь я решил остаться. Я угадывал, что, поделившись остатком сил с этим удивительным мирком, я не смогу продвигаться дальше. Впрочем, выход выглядел наилучшим, поскольку моё тело, разлагаясь постепенно на приволье, могло послужить отличной пищей для новых растений. Я не сообразил, есть ли у них корни, или они ловят необходимые вещества иным способом, но точно знал, что хорошо удобренная почва для дела эволюции лишней не станет.

К вечеру я закончился весь, только и сумел что доползти до заранее присмотренного места. Уютно лёжа среди камней я наконец позволил себе отпустить беды и вспоминать только хорошее. Я не пытался выяснить более каким был в бесовском ранге, думал лишь о человеческой доле — той и этой и сожалел, что так мало отдавался людской жизни, вечно помня о другой — высшего порядка, радовался меньше, чем мог, хотя и записным страдальцем себя не назвал бы.

В целом я накопил воспоминаний на несколько отличных столетий, жаль только что настоящие привязанности позволил себе лишь на их склоне. Прежде долгий век нередко останавливал меня: ведь пережить того, кого любишь — та ещё боль, но судьба распорядилась как всегда саркастично, поскольку это я умирал первым.

Впрочем, до рождения дорогих мне людей оставались сотни миллионов лет, так что переживал, скорее всего, зря. Здесь и сейчас я создал иное будущее, в котором, возможно, вообще не появлюсь в том обличии, в котором меня привыкли видеть.

Даниель наймётся на другой корабль и иной пилот будет вызывать приступы ревности у её дочери. Грау достанется какой-нибудь увалень, не умеющий уследить за бассейном так классно, как получалось у меня.

В разных историях судьба подарила мне разных друзей, и я даже поразмыслил немного, которого предпочёл бы, имей возможность выбирать. Впрочем, вот это вряд ли от меня зависело. Каким не уродись я сильным бесом, совместить две разные реальности вряд ли бы сумел.

Сознание ещё не совсем погасло, и я вновь попытался сосредоточиться на этой странности. Как же так вышло, что я одновременно жил двумя жизнями? Неужели палачи устроили этот цирк, чтобы удвоить мои страдания? Джон Доу, помнится, говорил, что по моей вине люди отстали в развитии от тангеров, но ведь так было лишь в одном сбывшемся историческом процессе.

Я уже думал об этом прежде, но и сейчас, как и в первый раз, так ничего и не понял. Обидно стало не столько умирать, сколько не получить ответа на последний важный вопрос. Ну да такое случается сплошь и рядом. Мир существует не для того, чтобы удовлетворять нашу любознательность. Он сам по себе, а мы — как получится.

День погас, на небе прорезались звёзды, и я снова смотрел на них с нежностью. Я полагал, что это не самая плохая компания для того, кто отсчитывает свои последние минуты. Кажется, за прошедшие дни я пережил тут несколько дождей, но был несказанно рад, что провожают меня не мокрые струи, а искры живого огня.

Силы таяли, я уже и дышал с трудом. Последнее, о чём мучительно сосредоточившись, подумал — была судьба Даниель.

Грау, я знал, справится и без меня, а Даниель, прекрасная напарница так много дала мне в короткие дни нашего знакомства, что о ней я скорбел с особенной грустью. Даже тешил себя мыслью, что и сам сумел чем-то с ней поделиться, находился рядом как один из упавших с небес, а не исчадие символического ада

Мы отыскали друг друга, два горестных обломка судьбы и, видит вселенная, могли быть счастливы как товарищи, а не любовники. Я бы с радостью летал в компании Даниель, Таисии и Тревора, мы бы составили отличный боевой экипаж и заработали кучу денег.

Палачи? Ну имел я право хотя бы в мечтах обойтись без их смердящего присутствия? В той жизни, что я сейчас мысленно построил не нашлось места отморозкам, взявшимся пинать сильного во времена его слабости. Попробовали бы сунуться ко мне, когда я процветал, но на это кишка оказалась тонка.

Мысли путались, дышал я всё реже, глаза сами собой закрывались, хотя я мечтал до последнего смотреть на звёзды. Подумал ещё мельком, что не отказался бы заодно встретить рассвет, и улыбнулся напоследок этой чисто человеческой жадности.

Я умирал человеком и не видел в том печали. Те травинки, которые я лелеял на недолгом пути, однажды дадут начало деревьям, зашумят на планете леса и рано или поздно некая обезьяна возьмёт в руки палку, чтобы тысячелетия спустя построить с её помощью первый космический корабль. Далеко отсюда до моего Тревора, но я знал, что подожду. Лишь бы у людей всё вышло как надо.

Пусть о судьбе заплачет лишь сшибленный с небес. Ему пристало. Впрочем, рыдать я не стал, улыбнулся. Так и умер.

Глава 20

Оглушительная тишина прорезалась слабым шумом. Словно где-то гудел водный поток или время сливалось в воронку истории.

Странно.

Осознать себя существом оказалось нелегко, гораздо приятнее было расстилаться в пространстве блеском чистой энергии. Я недовольно скользнул сквозь ближайший поворотный тоннель в лагуну, которая настойчиво звала к себе, обещая что-то интересное, и сосредоточился на планете. Почему-то следовало туда заглянуть. Память спала, но беспокоило это не слишком заметно: я ощущал в себе невероятную мощь и ничего в это мире не боялся.

Океаны, континенты — я не отвлекался на мелочи, стёк ниже к границе суши и вод. На краю болота среди камней лежало тело, хрупкая оболочка биологического существа. Несколько мгновений я рассматривал мертвого, точнее сказать, ещё живого человека. Бедняга отчаянно цеплялся за существование, и судорожные вдохи поднимавшие изредка его грудную клетку, никак не прекращались. Сознание полностью померкло, отливало тусклым, а плоть упрямо не сдавалась наступлению полной тьмы.

Почему-то я ощущал сродство с этим объектом, настолько сильное, что, когда его рёбра содрогнулись в последний раз, отдавая жизнь на откуп смерти, я влился в тело и принял на себя слепок его энергетического поля.

Необыкновенные ощущения накрыли резко, только что не доводя до помрачения рассудка. Я ощущал себя одновременно и живым существом, и неуязвимым бесом, но мощные колебания энергий почти сразу успокоились, и вместе с этой новой куда более интересной, чем прежняя тишиной, ко мне вернулась память.

Загрузка произошла стремительно и точно. Я пошатнулся, но слегка. С любопытством оглядел свой мускулистый торс, едва прикрытый тряпьём, исцарапанные ступни, залечившиеся от ран практически мгновенно, долго изучал кисти рук, рассматривая с пристрастием каждый палец. Не забавлялся, а прикидывал полезность приобретения на будущее.

Мне нравился этот облик. Бес и человек отлично совместились в одной оболочке, словно так и следовало сделать для дальнейшего существования на отдельном этапе вечности. А почему нет? Приключения ведь только начинались.

Я улыбнулся новыми губами и легонько, слегка, оставляя всю полноту удовольствия напоследок, представил, как расправлюсь с теми, кто закопал меня в этом теле на долгие века ничтожного существования. Я вспомнил всё, и ничего не собирался прощать. В конце концов эти ублюдки могли попросить об услуге, но они предпочли подкараулить колосса, до которого не могли дотянуться обычным порядком и завалить его в пыль. Мелкие подлые моли. Прощать такое — значило быть ангелом, а не бесом, а я ведь не с небес свалился, топтал самую что ни на есть законную твердь. Не следовало меня так долго и перманентно злить.

Теперь я понимал, каким способом эти букашки справились со мной и, не переставая улыбаться, быстро воздвиг защиту в сознании, беззастенчиво воспользовавшись для этого человеческими разделами памяти. Мне вполне подходили их компьютерные программы, и я не постеснялся пустить их в ход. Пусть только палачи, эти убогие черви, попробуют ещё раз сунуться ко мне — чуждая логика поотсекает с кровью и мясом все бесчестные совалки. Наказать они меня решили! Боком им выйдет такая инициатива.

Мой буйный нрав метался внутри тела, норовя вырваться на волю и крушить всё, что ему мешало или просто раздражало. Я сдержался, но это ведь только до поры. Теперь я понимал, почему палачи всегда останавливались на некой грани, боялись заходить слишком далеко. Именно смерть биологического тела освободила меня от блокировки. Предвидели убогие такой результат, или опасались его по привычке, я решать для себя не стал. Ничтожные существа не заслуживали лишних размышлений.

Главным было и оставалось то, что я стряхнул с себя все мороки и обрёл полноценную мощь, да что там — существенно превзошёл себя прежнего, собрав немалый энергетический запас и присовокупив массу человеческого опыта к прежним знаниям и умениям, а люди — хитрые существа. Я знал, что их наработки пригодятся мне, да и просто придутся по душе.

Мои силы не рассеивались по вселенной, а копились все эти века, смешной теперь казалась наивная попытка стражей удержать в узде повелителя времени, да ещё и на всю оставшуюся вечность. Один раз застали врасплох, но более я промашки не допущу. Я приобрёл опыт, какой им и во сне не мог присниться.

Раньше, чем прыгать в очередной временной сгусток, я глянул по сторонам. Чахлая растительность, убого прилепившаяся к прибрежной грязи, не впечатлила, вызывала, скорее, презрение, чем любопытство, но трогать я её не стал. Мой предшественник отдал свою жизнь чтобы процветала эта красота, и его услуга пошла на пользу всему миру. Пускай! Я ничуть не возражал, более того, намеревался учесть и эту возможность, какой бы малой она не казалась сейчас. Пришло моё время. Теперь все заинтересованные стороны узнают, как они феерически вляпались. Я коварно усмехнулся и сделал один шаг.

Поначалу хотел выманить стражей сюда и произвести полный расчёт на месте преступления, но потом решил, что нечего им делать на моей планете. Не заслужили лишних милостей. Обломаю их там, где они находятся сейчас. Я справлюсь без труда, они и сориентироваться не успеют, ещё и посмеюсь над их ничтожеством, как они пытались глумиться над моим. Кто кроме повелителя самой могущественной стихии так виртуозно владеет временем?

Утвердившись в намерениях, я безотлагательно вернулся в момент последнего избиения. Я ничего не забыл и намеревался теперь от души припомнить эти милые вещи палачам.

Попал ожидаемо точно, никто и не заметил моей эскапады. Я снова висел тряпкой в руках бугаёв, выплёвывая после каждого удара стоны и сгустки крови. Впервые узнавший о своём попранном величии бог в облике человека. Бес, если говорить точнее, а, впрочем — невелика разница. У нас там всё устроено иначе, чем представляют люди.

Я вытерпел ещё один пинок прежде, чем поднять голову и заглянуть в сумасшедшие глаза на кукольном лице Джона Доу. Чудное вышло мгновение! Полное истинного триумфа. Я бы назвал его сказочным!

Страж, надо отдать должное, без подсказки понял, что роли переменились. Короткий вопль завис с загустевшем потоке мгновений. Я конечно же, не стал ждать самостоятельного развития событий, отшвырнул подручных, постаравшись устроить всё так, чтобы они от души врезались в стенки каюты, а мерзавца, их предводителя, схватил за грудки и переместился вместе с ним.

Нет, не в идиллические кущи цветущей вселенной — ещё чего, а в тихое нутро безвременья, где был только один хозяин. Я. Никто и никогда не мог последовать сюда за мной, потому что никто не знал дороги. Здесь царил перламутровый туман развеянных вне пространства лет, ну и твердь имелась — я её сам создал для личного пользования.

Швырнув на эту неуютную поверхность Джона Доу, я наступил ему на грудь босой ступнёй. Сапог со шпорой смотрелся бы авантажнее, но внушение и так хорошо подействовало: несчастный страж трясся как лист осины — губой в губу не попадал. Не помнил я минуты слаще этой и просмаковал каждый её миг.

— Поговорим, красавчик?

Он молчал. Человеческие черты иногда расплывались, как видно облик парень лепил, не слишком заботясь о его достоверности и стойкости иллюзий. Впрочем, я видел это с самого начала. Я рыкнул на Джона Доу для внушения ему должного трепета, но отползти прочь не позволил.

— Тебе это не сойдёт с рук!

Он заявил, а не я, хотя чья бы корова мычала! Я честно отпахал немалый срок, а они вообще ничего полезного не сделали. Пинали век за веком слабого и гордились этим вкладом в торжествующий хаос! Облажались в итоге и виноватым всё равно считали меня. Козлы! Меня переполняли человеческие образы, и я не спешил от них избавляться. Мне нравилось.

— Поверь, Джон Доу, если я вырвался из ваших рук, обратно вы не отыграете. Свой шанс на обман использовали сполна, другого я не предоставлю. Даже не надейся, ушлёпок.

Он разинул рот для очередной нелепой тирады, но я надавил слегка — так чтобы у него треснули рёбра и заставил на время заткнуться — толку было рыпаться-то? Иные настали времена и, соответственно, события

— Тебе нечего сказать, — заявил я. — Потому ты будешь слушать! И внимательно: повторять ведь я не намерен. По уму если, так я должен разнести всю вашу шайку в неопределяемую труху и памяти о ней не оставить, но мне в целом без разницы. Вы слишком боялись последствий, чтобы действовать разумно, и кто же станет принимать во внимание точку зрения трусов? Трещите и дальше громкими лозунгами, моего слуха они не достигнут.

— Твоё преступление не перестаёт быть таковым, и рано или поздно…

— Да, я повёл себя неосмотрительно и нарушил правильный порядок вещей, но в человеческое тело вы ведь упекли меня не за это. Вам не по нутру приходился мой независимый нрав.

— А кому он будет по сердцу, если могущество ты употребляешь на скверные дела и гордыней подпираешь крышу вселенной?

Его ненависть кипела как кислота на извести и пахла так же едко, но в ней я уловил подлинность. Джон Доу честно считал, что поступает правильно. Красивые черты, смятые болью и потому не столь совершенные, как прежде, показались мне почти человеческими.

— Знаешь, — сказал я спокойно, — вам следовало только попросить меня восстановить порядок и не пришлось бы унижаться, издеваясь над сильным.

— Скажешь ещё умолять? — выплюнул он. — Чтобы услышать в ответ высокомерный посыл? Никому и в голову не пришло…

— Что ходатайствовать и не надо? — ядовито уточнил я. — Поверь, сколько бы ни было во мне зла, я знаю ему меру и начал постепенно исправлять то, что совершил, но тут налетели вы со своей моралью и всё испортили! Почему по-твоему развитие вселенной пошло по двум дорожкам? Не говори только, что вы могли такое задумать и совершить — не с вашим всеобъемлющим ничтожеством посягать на действительно серьёзные вещи. Ещё немного, и я закончил бы восстановление попранного мира легко и просто. Но вмешались силы добра, и в итоге всем разумным существам пришлось страдать лишнюю тысячу лет.

Он молчал, кажется, до него начало доходить. Глупые пылкие чувства не мешали, как видно, трезво мыслить.

— Ты это устроил?

— Конечно, я. И когда вы недавно меня потеряли, я не видами чужих планет любовался, а завершал начатое. По мере оставленных мне скудных сил. Да я не понимал толком, что делаю, был слаб и немощен в человечьем обличии, но всё равно справился с задачей и теперь осталось наложить последний штрих, а затем порядок двинется путём гармонии. Мир переиграет себя в очередной раз, но никто ничего не заметит. Даже вы, идиоты!

— Нет! — воскликнул он.

Я не понял, что Джон Доу имел в виду, но из одной только строптивости торжественно ответил:

— Да!

Джон Доу вскрикнул — по собственной инициативе или я ненароком сильнее прижал рёбра, но разбираться стало уже неинтересно. Я позволил ему выползти из-под моей карающей ступни. Грязноватой, надо признать, но так месть выглядела даже слаще.

Он поднялся на ноги. Хотел перекинуться в родной облик (я уловил знакомую вибрацию), но не рискнул. Сомневаюсь, что он понимал, где находится. Я читал все слои его растерянности, как раскрытую книгу. Прежнее могущество вернулось ко мне полностью, но я ещё толком не разобрался в нём, ловил жадно потоки, оценивал их и восторгался собственным всесилием.

— Чего ты добиваешься? — спросил он, решив, как видно, что поддерживать разговор безопаснее. — Пытаясь, как ты выражаешься, исправить причинённое зло, ты изуродовал эту часть вселенной ещё больше.

Мне стало смешно: кто бы попрекал?

— Послушай, на всю голову отмороженный ублюдок! — ответил я, не стесняясь демонстрировать презрение. — Вы лишили меня возможности делать моё дело как следует, а теперь недовольны, что я продолжал бороться так, как мне было по силам. Вы, палачи проклятые, гордились своим правом истязать поверженного бога, но не потрудились посмотреть дальше своего носа. Вы ничего полезного не совершили сами, да и вряд ли на это способны: а то я не знаю теперь суть ваших пресловутых небес! Я горевал о том, что скинут с них, тогда как на деле стоило радоваться, что нахожусь достаточно далеко от лицемерной святости. Ожиревшие в своём мнимом величии уройки — вот вы кто! И это я ещё не пустил в ход все человеческие слова, которые выучил!

Он дулся от злости. Повреждения, которые я причинил, стёрлись с ангельской личины, но симпатичнее она определённо не стала. Ему бы присмиреть, заткнуться и подождать, когда я за ненадобностью выкину прочь из моего собственного уголка мирозданья, но он справился с естественным страхом. Я видел, как ворочаются внутри его душонки взаимоисключающие побуждения.

— Нет! — сказал этот упрямец, и я его слегка зауважал. Самую чуточку — не больше. — Ты искалечил мир, таким он и остался. Думаешь, я не ощущаю реальности, хоть ты и затащил в свою нору? Всё осталось прежним! Ты, высокомерный лжец, проклятый бес времени!

Оба мы, похоже, не без успеха учили человеческий язык, но я ничуть не обиделся. Я улыбнулся, демонстрируя вполне приличные зубы.

— Так оно и есть! — произнёс дружелюбно. — Я только начал преображать мир, он требует неустанного труда и немалого приложения сил. Он требует времени и ещё раз времени. Вы и сами бы это сообразили, родись на свет чуть поумнее. Любой бы допёр, дай себе труд попытаться приносить пользу, а не побои. Я всё сказал, что хотел, а теперь убирайся прочь в любом доступном для тебя варианте и никогда не попадайся мне больше на глаза. В другой раз могу оказаться не столь милосерден!

Я схватил стража за шиворот и выкинул его из любимой обители. Куда он угодил меня уже не волновало. Сам разберётся и доползёт до родного дома, а нет — его проблемы. После того, как я начал улаживать неприятности и перетряхивать времена, выпуская из них лишнюю пыль, палачам в этом мире не осталось места. Я ничего не имел против, если они выкатятся куда угодно, да хоть в свой рай, или как там называется их благая обитель, я не интересовался прежде, тем более мне всё равно было сейчас. Мне они не требовались, и дело с концом.

Поначалу я мечтал мстить от души: излупцевав для начала хоть разок тех, кто прессовал меня без счёта и меры, но мысль эта произошла из слабости, и я её отринул. Не интересовал меня всякий сброд. Передо мной лежали любые на выбор времена и пространства, дух захватывало от неистовых возможностей.

Только для начала следовало многое додумать. Перед Джоном Доу я, пожалуй, высоковато задирал нос, делал вид, что могу вернуть ход событий на прежний режим буквально щёлкнув пальцами: не просто же так я их разглядывал: проверял, годятся ли для самого важного момента. На самом деле этот театральный жест я подцепил у людей, а так даже для меня работа выпадала трудная. Пустым треском приложение сил не ограничивалось.

Я оставил человеческий облик и растёкся в пространстве безвременья простой структурой — так мне всегда думалось лучше. Плохой или хороший, я ведь честно пытался всё исправить. Низвергнутый и немощный продолжал по шажочку придвигать к свершению знакомую цель. Не просто так угодили в выполаживание два корабля — я их сумел туда направить, чтобы привнести в нужное время, в ещё развивающуюся среду сторонний генетический материал. Теперь я мог рассмотреть со стороны следы собственных, пусть не вполне осмысленных, но нарочитых действий. Не случайным приветом полетели в Земное море тангерские червяки, не волшебным чудом привился к грунту Тангеры кустик родом со старой планеты. Я отправил в далёкое прошлое незаконный биологический материал, но зачем?

Чтобы твёрдо поставить мир на предполагаемые исконные рельсы совсем не требовалось так напрягаться. Достаточно было вернуться в прошлое до моего наезда на беззащитную едва выползшую на сушу жизнь и подправить собственные грядущие намерения. Палачи знать не хотели элементарных вещей, а скорее всего и заботились не о благополучии каких-то там человечишек, а о драгоценных собственных шкурах. Не нравилось им, что существует в моём лице угроза их тёплому благополучию.

Забота о ничтожных существах — землянах? Ой, да ладно! Обычные разборки местного значения. Люди всегда воевали друг с другом и с иными существами, но стоило ли винить их в необоснованной агрессивности, если высшие силы вели себя точно так же. Меня боялись, мне завидовали — вот и подловили подходящий момент, когда расправа хоть отчасти выглядела обоснованной.

Уроды. Да. Я, конечно, тоже не лучше… Хотя…

Не следовало мне вести себя по-хамски на юной, не обзаведшейся ещё инфекцией разума планете. Что я на неё так взъелся? А ведь вспомнил причину. Заглянул в будущее, увидел, как уничтожают красоту своего мира существа, долженствующие её беречь и лелеять. Бес времени, я мог зреть наперёд. Я рассердился, хотя и не просчитал один к одному все возможные последствия акции. Притормозил прогресс самым примитивным способом, надеясь дать время людям набраться ума, а когда снова вышло неладно, вернул всё как было.

Вероятно, я намеревался разобрать ситуацию по травинке, скрупулёзно отделить колосья от сорняков, но тут-то меня и подловили проклятые стражи. Вмешались в процесс, сложности которого не могли постичь, и мирозданье двинулось ломано: по двум магистралям. Придурки! Если наши ничем не лучше людей, так стоило ли последних попрекать дурными манерами.

Я вздохнул, сохраняя себя внутри безвременного кокона, потому что плохое настроений, выйди оно наружу, могло ещё что-нибудь снести с катушек. С меня бы сталось. Ладненько. Будем думать логично или не думать никак.

Выброшенный из бытия, засунутый в рамки биологического тела (это у палачей юмор был такой) я продолжал потихоньку делать что должно, но задачу свою видел уже иной. Приобретя двойной опыт примитивного существования, я понял, что мне не нравится ни то, ни другое развитие событий. Вот и сейчас не следовало уничтожать один из двух вариантов жизни, надлежало породить новый — средний путь. Люди, кажется, называли это взять в вилку.

Я всё начал делать правильно. Теперь мог завершить. Покинув тихую равнину безвременья, я во всей красоте своего могущества вернулся в текущий мир.

Глава 21

Конечно, меня поджидали. Подготовились стражи на славу, но мне и выстроенной защиты не потребовалось, чтобы отвести первый удар. Сложное синальное поле представляло собой ловушку, вроде той, что люди ставят на рыбу: сеть, следуя вдоль стен которой попадёшь в карман без выхода. Стражи владели пространством, вот и пользовались чем могли. Пожалуй, мне следовало называть их ангелами, но я не стал. Ринулся вперёд, гася их структуры, усмотрел под первым, вполне невинным, второй и третий слои коварства. Мог стереть всё вместе, но проснувшиеся возможности требовали сложных решений, и я легко сместился во временном потоке. Кроме того, так было и безопаснее. Не хотел я рисковать даже малым играя против этой компании. Слишком хорошо помнил, возможные последствия.

Надо отдать должное Джону Доу и его подхалимам, они постарались от души: вовлекли в свои построения всё, что сумели. Жаждали отличиться, не иначе. Удайся им многоплановый маневр, продлённый по всем направлениям, и я вновь попадал в страдающее тело. По второму кругу светили бесконечные пытки несчастному, живущему среди людей бесу, пережившему человечество. Всё в этом мире (кроме меня) имеет не только начало, но и конец, не каждый только готов с этим порядком смириться.

Во мне шевельнулся гнев. Я не хотел прощать обидчиков. Неразумное желание загнать их в собственную судьбу, чтобы хлебнули хоть какого-то лиха разгорелось, но быстро угасло. Зеркальный подход много давал стражам, существующим в преломленном пространстве, но я обитал в целом. Могущество могуществом, а соваться на чужую территорию и вновь рисковать свободой раньше, чем сделаю дело было бы глупо.

Я обошёл старательно воздвигнутую конструкцию палачей, наподдал её с тыла, да и то не слишком сильно, просто чтобы сбить точность настроек, а потом нырнул по открывшемуся каналу глубоко в прошлое. Туда, где мерзавцы уже не могли меня достать.

Наше племя, сколько я ведал, существовало всегда, вот только в давние времена не заморачивалось такими пустяками как планеты, считая, что настоящее всегда пристёгнуто к пустоте. Звёзды признавать мы ещё удосуживались, но всё, что кроме, лежало в сторонке от высшего разума. Я бывал везде и чего только не насмотрелся в странствиях, вот и потянуло тогда в точку спокойного бытия на забавную ничью твердь. Так я подпортил её судьбу, хотя рассуждая философски, может быть, как раз недостаточно хорошо исправил. Да и ладно. Извинился уже и не один раз. Довольно.

Теперь я стоял на поверхности совсем иной планеты, хотя, как и находясь в человечьей шкуре, не обнаруживал существенных отличий. Это почти зеркальное сходство подсказало идею. Я понял, что оба варианта развития событий вели к противостоянию, а не нормальному сотрудничеству, как ни поверни, всё равно выходило плохо, и я решил заранее слегка породнить оба мира. Сделать их чуточку ближе и понятнее друг другу. А уже потом сталкивать не лбами, а ладонями для товарищеского рукопожатия. Ну я уже говорил.

Стоял — это выразился слишком по-человечески. На самом деле простирался в дымке воздуха очень долгой тенью, накрывал едва не всё знакомое побережье, изучая его возможности. Здесь дело тоже двигалось вперёд к победе биосферы и вполне успешно. Настойчивая жизнь храбро карабкалась на неуютную сушу. Не тонкие ниточки темнели на пляже, а тощие блинчики облепляли камни. Сиротливо прячась от сияния звезды, поблёскивали сохнущей защитной слизью. Методика проникновения в обоих случаях не волновала, тут всё работало и без меня.

Корабль я обнаружил сразу, но большого интереса к нему не испытал. Он ведь отработал свою задачу, и когда тот, кем я был где-то и когда-то, ушёл вместе с девчонкой, а потом и стартовал сквозь неиспорченную пока атмосферу, я даже вслед не поглядел, знал ведь, что всё произойдёт как запланировано. Если стражи не добрались до меня прежде, то теперь им точно ни разу не светит.

Я собрал себя возле кустика, присматриваясь к его хрупкому совершенству, а потом взялся за дело. Это червяки в земном доисторическом море обжились без особого усилия, а здесь следовало потрудиться. Я свернул время вокруг пространства и запустил маленькую пульсацию: череду последовательных изменений. Забавно было наблюдать, как трепещут от усердного роста листья, а цветы лихорадочно набирают полноту звучания. Миг и вызрели полноценные семена, ещё один, и они рассеялись вокруг и взошли частоколом побегов, растянулись щедрой полосой вдоль низины, а забившиеся в почву возле корней бабочки обеспечили оазис яичками из которых вывелись милые мохнатые гусеницы.

Убедившись, что цикл работает как надо, а посадка обеспечивает себя ресурсами самостоятельно, я оставил её развиваться свободно, чтобы не истощить раньше времени. Прыгнул вперёд. Мимоходом вспомнил, как девчонка говорила что-то о лесах.

До настоящих чащоб было ещё далеко, но распадок обзавёлся чудными зарослями. Вот и ладно. Моя работа здесь завершилась, дальше история шла своим самостоятельным маршрутом. Я проследил её на ближайший миллион лет, убедился, что лишняя линия свернулась за ненадобностью, оставив тем не менее в чужой структуре отчётливый собственный отпечаток и поневоле задумался о том, каким развернётся передо мной мир, завершивший правильное преображение. Вселенная стала на ровный ход, как ей и следовало, да и натура моя не изменилась: я, как и прежде, любил покрасоваться перед облагодетельствованной мною частицей мироздания. Другой публики не водилось на том уровне, где я сейчас обитал, но она грозила появиться.

Пространство и вечность существовали и вместе, и раздельно. В их сотрудничестве сплетались все возможные вариации понятий здесь и сейчас, потому для меня не составило труда переместиться на другую планету и полюбоваться её гордыми шагами по дороге прогресса. Работы предстояло ещё много тут и там, но ведь всё время было в распоряжении того, кто сам являлся воплощением этой стихии. Когда-то меня больше привлекали проказы, но выяснилось, что созидание тоже имеет свои светлые стороны, и я отдался ему целиком. Протянул между мирами нити соучастия, сплёл из них венок совершенства.

Увлёкся я не на шутку. Работал, не жалея сил. Запамятовал напрочь об унылых палачах и, как выяснилось, зря. Они всё ещё копили мёд мести, засранцы этакие.

С моими широкими возможностями я не тарахтел над каждой былинкой и улиточкой, просто присматривал за общим развитием событий, изредка вмешиваясь для корректировки процесса. Поднимался из глубины веков, как воздушный шар в стратосферу, и конечно же меня поджидали у порога. Терпения этим тварям было не занимать, они готовились эволюцию пересидеть в тщетной надежде разделаться с мной непокорным.

Признаться, я немного подзабыл уже Джона Доу и его компанию. Когда занят важными вещами, всякая мелочь сама собой испаряется из сознания. В их новую ловушку я влетел, не заметив её. Прямо под носом оказалась, точнее, непосредственно по курсу.

Тоже сеть, но иного рода, смертоносный эффект её я ощутил всем своим существом. Меня пронзили тонкие жала энергий, прошили насквозь, связываясь в узлы. Структура на глазах приобретала угрожающую жёсткость и не позаботься я залить в страховочные подразделы разума программы человеческого корабля, пришлось бы вырываться со стонами и мясом. Нет, я, конечно, справился бы и так, но с подстраховкой вышло много лучше.

Настройки заработали сами, раньше даже, чем я начал вспоминать нехорошие слова на человеческом и тангерском языках. Стражи же, как показало дальнейшее развитие событий, не выучили ничего полезного, даже ругательств. Зачем тогда, спрашивается, так пеклись о бедном угнетённом человечестве? Из принципа что ли?

Они радостно кинулись вязать меня и предавать новой стадии наказания, но к этому моменту я уже подготовил ответный ход и свернул в кокон время, как стихию для меня более удобную.

Куда разлетелись прочие мордовороты, я не следил, а вот Джона Доу прихватил за шиворот. Он,конечно, пребывал не в двуногом обличии, теперь-то обставляться не было нужды, но я всё равно без труда узнал поганца и кинулся, увлекая его за собой нет, не в омут миллионолетий, где бы этот бурный деятель и утоп с концами, а прямиком к престолу мирозданья.

Давненько я не был в высших чертогах, но не соскучился ничуть. Здесь пребывало то, что мы почитали законом и волей. Я не знаю, как объяснить. Не существа управляли всеми нами, а некая равновесная сила. Ну поговорить-то с ней было можно. Я и вопросил, распустив вибрации гнева по умозрительным палатам:

— По какому праву на меня обрушилась кара без вины? Чьим изволением меня преследуют стражи пространства? Кто мешает мне творить гармонию во благо порядку — хаосу вопреки?

Обставился, короче говоря, по полной программе. Джон Доу не ожидал от меня такой откровенной подлянки и замер, упрятанный в сетку собственных построений как кот в переноску. Я держал его крепко.

Колебания пространства-времени тихо расходились, сочась сквозь пустоту и ярче зажигая подвернувшиеся не к месту звёзды. Я чуть ослабил силу своего возмущения, не желая обижать ни в чём не повинные светила. Подождал. Как вы понимаете, для беса времени не составляло труда процедить себя сквозь любое количество лет по любому удобному графику. Чудненько! Не успел я метафорически поседеть, как на меня всё же обратили внимание.

Власть не разговаривала, а отвечала потоком энергии, куда более концентрированным чем мой. В нём содержалась вся полнота требуемой информации. Кстати, куда больше, чем хотелось бы. Головы у меня теперь не было, но заболеть она всё равно сумела. Я застонал, а Джон Доу радостно взбрыкнулся.

Если отцедить несущественное, то всё равно в вину мне вменялось многое и пал этот пласт неслабым таким кирпичом прямиком на темечко. Другой бы скис и свернулся в творожок, но я и не подумал. Опыт человеческой жизни напитал меня многими полезными навыками. Я перетасовал всё рухнувшее и отбросил откровенные глупости, а потом смачно вернул обратно.

Ну и понеслась. Бюрократический навык, подцепленный от людей, помог замечательно. Я ведь знал, что в таких играх побеждает тот, кто упорнее, а высокие власти не слишком любили снисходить до нас, живущих реальностью. Битва богов не переросла в свару, скорее напоминала затяжной гражданский процесс. Я продавливал свою точку зрения, и большими плюсами моей позиции являлись личные свершения: в виде подправленной до милой красоты эволюции на планетах Земля и Тангера и честно отбытое немалое наказание за несуществующие более грехи.

Короче говоря, зря радовался этот болван Джон Доу, надеясь накатить на меня очередную кляузную телегу. После горячего обмена крышесносными снарядами мнений, обе стороны достигли равновесия. Я, зная, что придётся уступить, запросил много с самого начала, неудивительно, что в итоге получил желаемое: полную амнистию. Ну это по-человечески, а по-нашему ликвидацию моего «дела» с подтверждённым забвением оного в дальнейшей жизни.

Власти, конечно, не обошлись без того, чтобы не пожурить чересчур шустрого беса за его чересчурную шустрость. Я охотно подыграл: покаянно повесив метафорическую голову и клятвенно обещая в дальнейшем и в прошедшем вести себя чуть лучше прежнего. Их устраивало, меня тоже. На том и разошлись.

Я сделал ручкой нашим ленивым повелителям, зная прекрасно, что обо мне тут же забудут, и нырнул в потоки событий. Вынесли они меня в очень милую туманность, наверняка отлично смотревшуюся в телескопах людей, правда, я сейчас не в настроении был любоваться красотами. В этом пыльном месте я потряс пленённого Джона Доу и швырнул его в пространство перед собой. Он пульсировал, пытаясь выбраться из ловушки, но я ещё не всё сказал.

— Так вот, страж паршивый, ты лицезрел вердикт верховного суда. Попробуете вашей распоясавшейся братией снова на меня наехать — дерзить не буду. Сразу уничтожу. Сотру в порошок, а ещё лучше засуну вас в людские шкуры и заставлю плясать в жалком смертном обличии до тех пор, пока мне не надоест, а я терпелив и располагаю неограниченным запасом времени.

Он затих, понимая, что попался. Я ощущал идущие из кошачьей переноски волны страха. Не хотел милейший Джон Доу влезать в ту судьбу, которой меня обеспечил на долгие века. А я ведь ещё колошматить его не обещал!

— Я выполнял волю власти, — невнятно пробормотал он в ответ. Мне пришлось сконцентрироваться, чтобы уловить поток этой жалкой энергии.

— Ты видно забыл, что я теперь всё помню! — попенял я, мысленно усмехаясь. — Ты получил приказ разобраться и навести порядок, но вместо этого принялся гаденько мстить. А почему? Да потому что не умел делать то, что способен творить я. Тебе поручили работу, а ты её жалко провалил.

Он молчал, кутаясь в недовольство, как театральный герой в плащ. Трепетало во мне сильнейшее желание отзеркались сотворённое зло, впаяв стражу и его подстражам собственную горькую судьбу, не в первый раз уже искушало, но я сдержался. Тогда сделал бы и охотно насладился их ничтожеством, но теперь изрядно остыл. Жизнь среди людей казалась отчасти призрачной. Вернув себе могущество, я заметно умалил те нелёгкие годы. Мелочью они смотрелись на фоне величия целого мироздания. Кроме того, я мог стереть горькие этапы своей жизни щелчком пальцев, даже пальцы бы ради такой задачи заново отрастил.

Один миг творения и та жалкая жизнь исчезла бы в горниле рабочего временного поля, растворилась в нём без следа. Моя боль и незаконная радость палачей. Всё сразу. Мир стоял на переменчивости, так что не колыхнуло бы его лишний раз столь незначительное усилие.

— Я делал то, что считал нужным, — ответил этот шут.

Мне разговор надоел и поступил я так, как и следовало действовать с самого начала. Я вновь подхватил пленённого палача и запустил его со всей дури в привычные мне, но не ему сферы. Пространство расступилось, время подхватило, повлекло за собой в глубины не то прошлого, не то будущего. Я задал на старте элемент вариабельности, чтобы Джону Доу жизнь мёдом не казалась при любом раскладе. Он исчез, а возмущение пустоты выровнялось, заглаживая след. Вот и славно. Пусть страж постранствует в малопонятном ему мире, если повезёт и богом где-нибудь послужит. Следовало узнать его настоящее имя, чтобы между делом просканировать известные на планетах религии, но я поленился. Что было, что будет, чем дело кончится и на чём сердце успокоится — меня уже не волновало.

Я переместился в любимое убежище, чтобы отдохнуть перед последней инспекцией подопечных цивилизаций. Собрал себя в почти уже забытый человеческий облик и с удовольствием растянулся на тверди. Диван подошёл бы больше, но я не захламлял безвременье вещами, мне импонировала здешняя пустота. Проверять, нормально ли работает отремонтированный порядок, я, как уже упомянул, намеревался позднее. Почему? Во-первых, уверенность в себе ещё никто не отменял, во-вторых, что я сделаю — то и будет считаться здоровым и законным. А вы как думали? Впрочем, и это меня никогда не интересовало. Я от души наслаждался моментом.

Пальцы слушались отменно, я уже воздел ладонь, чтобы эффектным жестом завершить личный хаос, но промедлил. Зря? Я пока не ведал.

О стражах и их проблемах думать не заморачивался, но здесь, где я охотно пинал одного из них, перед внутренним взором отчётливо встали прожитые среди людей годы. Да, там было много печалей, изведал я их сполна, но были ведь и светлые моменты. От большинства из них я воротил свою пресветлую рожу, но потом всё же поддался на дружеское участие. Не эти ли новые, горячие, хотя в моём случае умеренно, чувства разбудили в душе потенциал, позволивший в итоге вырваться на волю?

Не просто так запаниковали стражи, пытались изо всех сил лишить меня участия. Подозревали, что такая малость способна колыхнуть установленный ими порядок? Джон Доу, скотина этакая, пытался ведь выдать чисто шкурный интерес за искреннее ко мне расположение. Я вспомнил его лицемерные реверансы и опять разозлился. Мало я наподдал ему напоследок, но сейчас не об этом.

В безвременье мне было хорошо, уютно, и я решил побыть в любимом убежище подольше. Растёкся энергией, ощущая, как паук паутину, вибрации временной ткани. Чистое наслаждение наполняло меня целиком, я принялся мыслить о высоком, но тут же поймал себя на том, что сознание занято совсем иным.

Я ведь так и не щёлкнул пальцами, стирая свою человеческую жизнь. Пытался обмануть себя, как Джон Доу? Решил дать отсрочку судьбе? Прежде за мной такого не водилось.

Я собрался выбросить прошлые заботы на свалку времён, но были люди и не совсем люди, чья доброта не оставила меня равнодушным. Те немногие, кого я к себе подпустил, те редкие, что не обманули доверия. Я невольно задался вопросом: уцелели они в затеянном великом преображении, или их место заняли другие, не знающие меня существа?

Да, ради всеобщего блага стоило пренебречь мелочами, но почему-то я ощущал нешуточную печаль.

Глава 22

Твердь показалась жёсткой. Я встал с неё, не допуская даже мысли, что не пол мнёт бока, а старается досадить чисто человеческое понятие — совесть. Следовало как следует вникнуть. Не просто убедиться напоследок, что развитие обоих цивилизаций пошло так, как я задумал, но и навестить моих знакомцев из параллельных реальностей. Пришла пора ощутить ответственность за них и проверить судьбу каждого. Учитывая, что я уводил в прошлое, все должны были уцелеть.

Для начала я выбрал Тангеру. Она находилась чуть ближе Земли, хотя для меня и непринципиально. Переместиться к планете не составляло труда, но искать на ней или в галактических окрестностях капитана одного единственного небольшого корабля показалось слишком хлопотной задачей. Я без долгих раздумий переместился во временном слое, спеша подловить нужный момент.

Капитан Грау, его имущество и экипаж послужили стартовой площадкой одного из затеянных мною предприятий, так что я мог застать корабль на выходе из возмущения. Сами по себе выполаживания почти исчезли из пустоты после моих умелых махинаций и окончательно должны были схлопнуться вслед за появлением из прошлого обоих кораблей: так и оставшегося для меня безымянным судна Грау и Тревора. Моего Тревора.

Стоило произнести пусть мысленно это простое слово, как колыхнулась внутри терпкая муть. Как мало я успел насладиться собственным кораблём, и как трепетно к нему привык. Полюбил единую красоту нашего труда, согласованность действий. Скучал не на шутку по набору кристаллов внутри железной коробки, болтающейся в пустоте. Когда я покупал корабль, он виделся мне вершиной технической мысли, прекрасным воплощением дерзновенного стремления людей к звёздам. Сейчас я воспринимал его утлой скорлупкой, смешным приспособлением, с помощью которого слабые существа пытались преодолеть сложности пространства.

Как ни странно, презрения я не чувствовал, словно в этом закоулке души по-прежнему оставался человеком. Почему вместе с разошедшимся вширь горизонтом я не утратил нежность к моему кораблю? Хотел бы понять.

Ответа на вопрос я не получил, зато судёнышко Грау как раз выскочило из ловушки на свободный от ухабов простор. Ему изрядно досталось в искажении. Я разглядывал покрытые коркой мозаичной усталости бока. Мучительно сжалось что-то внутри, когда я представил, что и Тревору пришлось пройти через сходные муки. Моему кораблю! Как я это допустил?

Грау как раз собирался брать разгон для продолжения полёта, так что я не стал медлить, рефлексируя снаружи, а сразу проник на борт. Тщательно восстановил привычный человеческий облик по прежнему шаблону, быстренько создал полевое зеркало, чтобы оглядеть себя со стороны, приосанился и убрал отработавшее своё возмущение пространства.

Выглядел вроде бы аутентично. На мне красовались рваные тряпки, в которых я ринулся прочь от облажавшихся палачей. Когда-то одежда была пижамой, но теперь я не брался сказать, на что она похожа. Да ладно, и так хорошо. Я не заморачивался на деталях. Помнится, и не выглядел лучше на борту чужого корабля. После избиения, купания в водах разбитого аквариума и прочих милых приключений, я имел право слегка оборваться. Отметил даже с удовольствием, что обе реальности совершенно точно сошлись в одну, иначе я унаследовал бы костюм того, подневольного Фабиана.

На судне привычно пахло тангерскими заморочками. Я повёл носом, но даже не поморщился. Не встретив препятствий со стороны занятого делом экипажа, сходил для начала в трюм, где некогда зарабатывал на жизнь.

Аквариум, естественно, исчез, а сопроводительное оборудование кто-то аккуратно разнёс по двум углам. Здесь готовились к установке новой купальни: на фундаменте выделялись мягким блеском тщательно начищенные контактные разъёмы. Себя самого я в трюме не нашёл, да и не мог: слишком хорошо разбирался во временных извивах, чтобы допустить столь существенный промах.

Оглядев приборы и прочее, я отметил, что они качественнее прежних. Пожалуй, эта система могла работать сама по себе, без поддержки живого человека. Разве что наладчик требовался ей иногда, не так часто как в бытность мою тут смотрителем. Ну и славно: отсутствие дешёвой рабочей силы подстегнуло прогресс и вынудило капитанов рассудительнее распоряжаться деньгами.

Побродив по трюму, я вознамерился отправиться на мостик, где наверняка и находился сейчас капитан Грау, но тут он сам заявился на место червячной трагедии. Занятый своими мыслями, я оглянулся сначала рассеянно, потом сделал полный разворот. На удивление своё расчувствовался. Знакомое, пусть и нечеловеческое, лицо, показалось милым.

Грау притормозил на пороге, словно не зная, точно ли направлялся сюда и не стоит ли вернуться пока не поздно. Я сразу вспомнил, как он пришёл тогда за мной, самым скромным из своих работников, чтобы лично вытащить из неприятностей, ну или хотя бы из дерьма. И вытащил! Славный здешнему воплощению достался капитан.

— Привет! — сказал я неуверенно.

Он смотрел на меня, едва заметно шевеля дыхательными отверстиями: пребывал в затруднении. Не узнал? Пришлось пояснить:

— Я — Фабиан. Работаю здесь.

Для самого прозвучало странно. Фактически, я здесь работать не мог, потому что изменилась ситуация. Существовал ли вообще на этом корабле? Для себя — да, а капитан вряд ли помнил смотрителя автоматических теперь купален. Вернувшись в сегодня, корабль изменился и все, кто были на нём, тоже. Отчасти. Детали могли разниться с прошлым, потому что целое угодило в совершенно другой мир и сконструировало по пути нервы, которыми могло прирасти к месту. Это происходило сама собой, помимо моего вмешательства — так время сказывалось на живых объектах. В теории. Практикой кроме меня никто не занимался.

Строго говоря, Грау должен был сурово вопросить, кто я такой и почему болтаюсь в его трюме, но он медлил. Полагаю, мои бесчестные манипуляции с биоматериалом слегка убавили агрессии всему виду. Что они сделали с людьми, я пока старался не думать.

— Странно, — произнёс тангер, продолжая вглядываться в меня как в утраченное и вновь обретённое полотно великого мастера. — Мне кажется, что я знаю тебя, но при этом не могу отчётливо вспомнить. Словно всё происходило во сне или другой жизни.

Я не предполагал, что эти ребята подвержены видениям, но поэтичность формулировок пришлась по душе. Язык я теперь понимал даже лучше прежнего. Сказывался совершенно иной уровень восприятия.

— Мы можем подружиться заново, — сказал я дружелюбно. — Прежде ведь неплохо ладили, находили интересные темы для разговоров.

Ответить Грау не успел. На сцене жизни появилось новое действующее лицо, и у меня (фигурально выражаясь, конечно) слегка отвисла челюсть. Не подросток, а взрослая девушка. Другие повадки и черты, форма как с иголочки вместо бесформенного тряпья — тем не менее я не колебался:

— Титания?

Ну я — ладно: сам всё устроил, потому глядел свысока, так ведь и она отреагировала сразу. Несколько стремительных шагов и мне достались горячие объятия. Оборванцу, неведомо как очутившемуся в трюме. Ничего себе! Даже и не думал, что так хорош. В смысле как творец эволюции, а не как мужчина по имени Фабиан. Да всё равно в каком воплощении. Одинаково приятно.

Я с удовольствием откликнулся на тёплый знак приязни, но тут же отпустил девушку, когда она отстранилась. Снова человеческие глаза смотрели на меня из настоящего и прошедшего одновременно, и так же в глубине зрачков жила дружеская нежность.

— Ты называла меня Феб, так было проще, — пояснил я.

Тонкие пальцы коснулись моего лица, словно разговор шёл вслепую.

— Кажется, хотя я и не уверена до конца. Я думала, ты сказочный персонаж из той другой жизни, которую я смутно ощущаю на дне души.

Не следовало являться сюда и сводить с ума бывших знакомцев, но я явился и не спешил теперь уходить. Мне нравился Грау, я готов был нежно полюбить Титанию. Я жаждал привязанности, того, чего так долго страшился, влача существование под жестокой властью палачей. Теперь-то я сам себе был хозяин, правильно? И я хотел пожить немного в том мире, который пусть не создал с нуля, но слегка подрихтовал на благо всем его обитателям.

Место в этом экипаже мне больше не светило, его уже занимала Титания, так я и не претендовал. У меня был собственный корабль, и я от души надеялся вновь оказаться на нём, вспомнить всё, и чтобы другие там не забыли меня, как почти упустили из виду здесь.

Мы чудно провели несколько часов на мостике славной приятельской компанией, болтая о том о сём, заново знакомясь, благо кредит доверия меж нами сохранился. Капитан между делом отрабатывал сжатия, Титания помогала, мы шли хорошо, хотя я один точно знал, что путь свободен, не ждут теперь на пути страшные ловушки выполаживания. Всё, что мешало, уже провалилось в прошлое, оставив будущему облагороженный мир. Я решительно захлопнул форточку с видом на исторический процесс, потому что нечего было туда соваться всяким дилетантам и встревать в мои великие свершения.

Наблюдая за собой со стороны, я заметил, что гонор никуда не делся, как и прежде распирал изнутри, но имел ведь я на него право, поскольку и правда в своём деле был неподражаемо хорош. Власти и те давно перестали сопротивляться обаянию моей личности.

Прощаться было грустно, но я всего лишь сказал здешним друзьям: «до свиданья!». Уходил ведь не навсегда. Мы вообще могли замутить с Грау общую фирму, бок о бок бороздить просторы вселенной, зарабатывая общий достаток. Я бы не возражал.

Покинув тангерский корабль, я завис в пустоте. Теперь следовало решиться и пойти на свой, но всем моим великолепным существом внезапно овладела робость. Я легко принял тот факт, что меня забыли тут, но там… Та жизнь мне всё-таки нравилась значительно больше. Не будь в ней палачей, окончательно пришлась бы по душе, но и вместе с ними я неплохо справлялся.

Отсчитав точку выхода тангерского корабля, я быстро нашёл Тревора. Судно стояло в том же порту, где мы сгружали ящик с растениями. Меня что ли дожидалось? Нет, я знал, конечно, что хорош, но настолько? Тонкие колебания почти не поддавались учёту, ну так и второго столь талантливого беса времени в природе не водилось. Так я решил и довёл эту истину до всеобщего сведения.

Для моего совершенства не составило труда переместиться не только в нужную точку пространства, но и попасть в правильный момент. Я оказался в собственной каюте, где кучу свершений назад драматично объяснял палачам, что их время вышло, а моё началось. Они сами напросились.

Трупы по углам не гнили — уже хорошо. Сама каюта находилась на месте. Прочные стены с небольшими вмятинами там, куда влетели не по своей воле палачи, неряшливо оставленная разорённой постель. Я оглядел незнакомые вещи, иные потрогал, а потом сообразил, что неплохо бы переодеться, раз уж я тут. Истерзанные тряпки полетели в утилизатор, я быстро принял душ и облачился в чистое и новое. Всё пришлось впору. Тот Фабиан и этот внешне не разнились практически ничем, а внутреннее содержание являлось моим и только моим делом.

Шагнув к двери каюты, я остановился, не решаясь ступить за порог. Что я найду там? Вещи — всего лишь вещи. Есть я в этом мире или стёрся вместе с судьбой не сохранился даже сонным видением, встречу сейчас Даниель или совершенно незнакомый человек недовольно вздёрнет брови, узрев незнакомца, облачённого в украденный костюм?

Там, в той линии судьбы, воскресла и обрела достойную жизнь погибшая Титания, вдруг здесь моя напарница не утратила супруга, и потому не имела причин искать другую работу? Что я испытаю, увидев постороннего человека на борту своего корабля, и не стыдно ли желать радости себе одному, а не всем прочим? Вот ведь засада! Когда правил этапы эволюции и то не возникало таких заковыристых забот. Люди наворотили сложностей, что и бесу не по плечу разгрести.

И ещё один вопрос возникал, требуя ответа: нужен ли я здесь, хоть на мгновение, теперь, когда выяснилось, что никакой я не падший ангел, а совсем даже наоборот? Ну, по их палаческой классификации.

Как мне быть, если встретят на родном корабле чужие люди? Захочу ли я остаться, смогу обрести новые привязанности? Я так много знал о себе, боге, и так мало изучил себя, человека. Запутался слегка.

Так стоял и думал, а потом решил посмотреть на проблему с другой стороны. Да, я существо иного порядка, преисполненное огромной силы и потому сумевшее вернуть неправедно отнятое, но, если эти две женщины всё ещё здесь, рядом со мной, надо помнить, что они точно утратили свой рай, лишившись отца и мужа. В ответ на подаренное тепло я мог бы оказать им поддержку. Побыть рядом. И да, заодно не обманывать себя, что только погляжу и вернусь, когда на самом деле хочу остаться.

А встретят меня чужие — что ж. Я не могу утверждать, что полюблю их глубоко и нежно, но готов ведь попытаться. Чем не выход из положения?

Я, помнится, спросил у Джона Доу, почему они ко всему прочему лишили меня возможности быть настоящим человеком с полным набором желаний. Знаете, что он ответил? Я повторю, мне нетрудно: «Мы надеялись, что бескорыстная привязанность поможет тебе стать лучше, но ты избегал даже этого». Врал он, скотина этакая, тем не менее пафосная декларация спасла ему если не всю жизнь целиком, то хотя бы рёбра от лишних переломов. Я даже не стал разбираться, кто тут и в чём налажал. Главное, что победа осталась за мной — вот так, по-человечески.

Многое поганцы палачи пропустили в своём служении, но я теперь не собирался ничего упускать. Я хотел жить. Распоряжаясь всем временем мира, мог же я позволить себе провести сотню или сколько там лет с близкими мне людьми и не людьми тоже? Собственной волей, а не чужим принуждением. Для радости, а не по приговору.

Я пригладил волосы и сделал необходимый шаг. Дверь автоматически отворилась. Тревор признавал своим, и я от души понадеялся, что Даниель и Таисия тоже меня помнят. Убедиться в этом я получил возможность буквально через минуту. Ещё не успел свернуть к рубке, как Даниель вышла из своей каюты и лицо её озарилось тёплой улыбкой.

— Отдохнул, Фабиан Феб? Быстро ты, времени прошло совсем мало.

Сотни миллионов лет на разные разности, разборки, труды и драки, но какое это теперь имело значение? Никакого. Я тоже улыбнулся и никак не мог вернуть губы в серьёзную позицию. Мне было невероятно тепло. Я смотрел на лицо Даниель, такое прекрасное в живом человечьем несовершенстве и сам выглядел, наверное, идиотом.

— Я в порядке, Даниель.

— Тогда нам самое время озаботиться поиском клиента, — деловито начала она. — Я тут порылась в местном информатории и нашла несколько подходящих тендеров. Полезно подать заявку, даже если и подыщем что-то более солидное. Ты не против, что я вот так распоряжаюсь?

— Конечно, нет. Мне самому следовало этим заняться, а не продавливать головой подушку, но я рад, что дело движем мы оба, о таком партнёрстве я и мечтал.

— Вот и хорошо. Тогда пойдём в рубку и заполним бланки.

Так просто? А стоило придумывать сложности? И если я своими усилиями добавил вселенной гармонии, то почему бы и не насладиться последствиями благого деяния? Всё в моей воле, и когда вдобавок к ней пробуждается сердце, судьба оказывается совсем недурна.

— Пошли! — сказал я. — Как Таисия?

— Хочет посмотреть планету. Трансляция её не устраивает.

Я бывал в этом уголке космоса много раз, ещё когда служил на многопрофильном спасательном судне. Мы надолго зависали в определённых точках пространства и часто получали короткие отпуска. В сущности, после каждого рабочего вылета. От нечего делать я посещал планеты, побывал чуть ли не на всех колонизированных твердях, но сейчас захотелось изучить каждую из них вновь. Вместе с Таськой, если Даниель не захочет. Пройти как в первый раз барьерный портал, вдохнуть неповторимый воздух другого мира…

Что это со мной? Я подверг очистительному обновлению не только колыбели двух рас, но и себя заодно?

— Вполне вероятно, что сможем это устроить. Разве что повезёт найти срочный груз, с обычными тут та ещё морока.

Даниель поглядела подозрительно, но от замечаний воздержалась.

— Знаешь, — сказал я, когда мы уже расположились в рубке, чтобы без помех изучить декларации. — Я хочу, чтобы твоя дочь осталась на судне. Мне кажется, что так будет лучше для всех троих. Обещаю быть строгим капитаном, прослежу, чтобы она училась как следует.

Даниель вглядывалась, словно видела меня в первый раз. Так оно и обстояло в действительности? Я продолжал:

— Мне очень хорошо с вами: тепло и дружно. Никогда ещё я не испытывал такой радости от полётов. Я понимаю, что после того, как мы вляпались в выполаживание, ты можешь засомневаться. Теоретически на планетах безопаснее, чем в космосе. Я ничего не могу доказать, но поверь: я хороший пилот. Я справлюсь.

Без палачей — да легко. Я сам ощущал себя новым, как только что спущенный с конвейера андроид. Содрав у Тревора часть полезных программ, я перезагрузился на полноценный запуск.

— Временами я тебя не узнаю, — ответила Даниель, помолчав достаточно долго. — Хотя меня не напрягает. Когда растишь ребёнка, с переменами сталкиваешься каждый день. Если ты не против, то я тем более.

— Страховку я оформлю.

— На это у нас пока нет денег! — запротестовала Даниель, но я её не слушал.

— Найдём! Теперь дела у нас пойдут успешнее прежнего. Я тут немного расплевался с прежними заботами, потому и настроение отличное.

Без поганых палачей, вставлявших мне палки в колёса, я мог уже рассчитывать на лучшую судьбу даже отложив в сторонку собственные божественные возможности. Идя по этой жизни человеком, честно трудясь и отыгрывая у судьбы утраченные очки, добиться вполне реальной цели.

Пока мы шли в рубку, ещё одна крамольная мысль забрела в обновлённую голову. Перекроив историю по своему разумению, я ведь мог изменить отдельные судьбы. Да, работа предстояла тонкая, но мне внезапно понравилось вершить добрые дела. Я не знал, почему умер муж Даниель, но вполне мог попробовать уйти на годы назад и выяснить его участь. Исправить. Подарить моей напарнице счастье, которое она заслужила, даже если нашей совместной работе придёт конец. Я могу быть не только великодушным, но и последовательным

А ведь я так и не щёлкнул пальцами, перелопачивая прошлое самого Фабиана. Вот сейчас пришёл этот самый миг? Лёгкое движение и не станет в судьбе проклятых изуверов, так часто ломавших мои кости, что вряд ли они могли похвалиться хотя бы одним целым местом. Поступить по задуманному сценарию? Исправляя судьбы планет, рискну распорядиться своей?

Вот только там речь шла о червяках и кустиках, а здесь решалась история разумного существа. Щёлкнув пальцами, я стану немного другим. Страдания обременяли, да, но не научили ли они меня состраданию? Умению видеть не только свою, но и чужую боль? Каким я стану без полученного опыта и стоит ли отказываться от него?

— Фабиан, ты не заснул? Надо делать дело, а не ворон в облаках считать!

И верно! Повелевающий вечностью растерял себя в мгновениях. Не стал я щёлкать пальцами, положил их на контактный пульт и нырнул в бюрократический омут торговых деклараций. Даниель вернула меня в реальность, и я понял, что всё уже хорошо.

Я сделаю так, как решил и возьму сполна то, что прежде не пробовал. Я заживу настоящим человеком. Не обязательно же всем и каждому сообщать, что я не ангел, а бес. Людям всё равно кто ты, они оценивают и решают — какой, а вселенная в очередной раз утрётся. Я же в ней главный, потому что сумел из ненависти сковать любовь и прошить века, собранной в далёком прошлом нежностью. Всё теперь пойдёт как надо, да уже пошло. Кто бы сомневался!

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22