Штампованное счастье. Год 2180 (полный текст) [Игорь Владимирович Поль] (fb2) читать онлайн
[Настройки текста] [Cбросить фильтры]
[Оглавление]
Игорь Поль Штампованное счастье. Год 2180
Анафема грызунам или вместо предисловия
В далекой Австралии обитают мелкие прожорливые твари. Имя им — поссумы. Эти сумчатые жрут все, что ни попадет на зуб, как и подобает грызунам. Но с особым удовольствием они уничтожают растения незнакомых им доселе видов, что упорно высаживают вокруг своих бунгало незадачливые белые колонисты. Побеги березы, лиственницы, ели, осины для поссумов — точно для наших малышей мороженое. Глядя на страдания обиженных донельзя белых людей, пушистые обжоры ехидно скалят зубы и по ночам победно топают по крышам, будя в кормильцах неутолимое чувство мести и не давая им выспаться перед трудовыми капиталистическими буднями. Это чувство мести отвлекает белого человека от дел насущных, от дел созидательных. Над миссией белого человека нависла угроза. Между ним и меховыми агрессорами идет невидимая война. Эта война началась давно и продолжается по сей день. Постепенно она захватывает все новые территории. Докатилась она и до Тасмании — острова у южной оконечности пятого континента. Отдавая ей все силы, с коварными врагами сражается рожденный в СССР австралиец Эндрю Эдамс. В перерывах между катанием на тракторе по дикому бушу и посадкой очередной порции европейских деревьев на радость поссумам, Эндрю облачается в смокинг и приводит в чувство сраженные вирусами или безграмотностью пользователей компьютеры. А еще Эндрю Эдамс обожает завалиться на диван с хорошей книжкой. Он любит фантастику. Настолько, что фантастические сюжеты сыплются из него, как детеныши из сумки поссума, а астероидные пейзажи выглядят в его описании так, будто он только что заявился откуда-нибудь с Цереры, и метановый лед еще не растаял на его пыльных сапогах. Малая часть идей борца с грызунами вошла в эту книгу. И если роман вдруг покажется вам интересным, то я уверен — в этом огромная заслуга Эндрю. На бескрайних тасманийских просторах вам может встретиться летящий на бешеной скорости черный джип. Шлейф пыли, затихающий вдали рев мотора и звуки Раммштайна из открытого окна еще долго напоминают о его появлении. Вы также можете стать свидетелем того, как неизвестное науке существо является из холодного моря, разглядывает вас красными глазами и, выдув фонтан воды, вновь исчезает в свинцовых водах. Если это произошло, знайте — вам повезло. Вы встретили его, Эндрю. Прошу вас, передайте ему мою искреннюю благодарность.ПРОЛОГ
При высадке я привык смотреть в потолок. Сама поза к этому располагает — ты полулежишь ногами к борту, зафиксированный в жестком ложементе, голова прижата к подголовнику и твоему взгляду не за что зацепиться. Можно опустить веки и расслабиться. Еще разрешено мысленно проходить маршрут от места высадки, зачитывать по памяти статьи тактического наставления, прогонять тесты скафандра или слушать щелчки таймера в голове. Некоторые просто пытаются заснуть. Или делают, как я, — таращат глаза в потолок на цветную пленку экрана внешнего обзора. Вообще-то, все, что нужно для выполнения миссии, есть в памяти такблока, и при необходимости можно прокрутить перед глазами список целей и условия вводной. А экран этот предназначен для визуального контроля зоны посадки на случай сбоя систем автоматического наведения. У нас есть одна очень весомая причина для сбоев — несмотря на кучу средств постановки помех, мы представляем собой идеальную мишень для зенитчиков. Так что нам полагается следить за тем, куда мы падаем, чтобы в случае непредвиденной посадки сориентироваться для дальнейших действий. Но мы уже достаточно повоевали, чтобы слепо следовать этой устаревшей инструкции. Если нам не повезет и трудяга «Милан» прохлопает зенитную ракету, то мы вряд ли сядем достаточно мягко, чтобы продолжить выполнять поставленную задачу. Если вообще сможем сесть. А если место посадки окажется далеко от расчетного — нам не хватит воздуха, чтобы дождаться эвакуационной бригады. Поэтому при подлете к цели каждый член десантной группы занят кто чем. Неровная загогулина, похожая на недорисованную запятую, вот как выглядит на экране каменюка Деймоса. С каждой секундой она все ближе и ближе, ее кривые края постепенно съедают сначала красный шар Марса, затем медленно наползают на бархатную черноту космоса с рассыпанными на ней колючками звезд. Перед самой посадкой это тусклое серо-стальное нечто заполнит собой весь экран. А пока планетоид выглядит просто угловатым, засыпанным слоем пыли камнем. Неясные штрихи и точки на холмистой поверхности продолжают расти, тени меняют очертания, расплываются уродливыми пятнами, превращаются в бесконечные поля кратерных выбоин, затем растут сами кратерные дыры, и их края наливаются слабым красным оттенком — отсветом Марса. Этот экран внешнего обзора — вещь действительно полезная. Здорово успокаивает. Иначе в голову начинает лезть всякая чушь. Вроде ТТХ марсианской противокосмической системы «Спица». Оно, конечно, средства противодействия здорово повышают наши шансы. Но все равно — неприятно слышать, как тактическая система бота диктует нам перечень обнаруженных радарных облучений. Это не страх, нет. Мы напрочь лишены такого чувства. Скорее, это инстинкт самосохранения, порождающий протест по поводу бесполезной гибели носителя. Ведь, кроме того, что мы лучшие солдаты в обитаемой Вселенной, мы, вместе с нашим оснащением, еще и достаточно ценное федеральное имущество. Бережное отношение к вверенному имуществу встроено в нас от рождения. Судя по бегущим в углу экрана столбцам цифр, мы приближаемся к границе эффективного зенитного огня. Зоне гарантированного поражения. Сейчас мы в очередной раз узнаем, насколько действенна наша тактика. Сейчас. Сейчас. Вот! После отстыковки средств высадки эскадра произвела два полновесных залпа. И вот, незаметные прежде на фоне звезд искорки, обгоняющие нас, распускаются бурыми точками. Будто кто-то сыпанул конфетти. Это начала сбрасывать боеголовки первая волна ракет. Сработала задолго до входа в зону действия противоракетных батарей. Сейчас эти контейнеры выплюнут миллионы обычных шариков из плохонького железа. И всю поверхность убогого рыхлого камня, по недоразумению названного планетоидом, от горизонта до горизонта захлестнет сверкающим на солнце железным ливнем. Новая сеточка ряби — вторая волна сбросила боеголовки-пробойники. Эти бьют уже не по площадям. У этих цели строго расписаны. Каждая из таких боеголовок проделает в поверхности спутника глубокую дыру, сквозь одну из которых мы проникнем в лабиринты военной базы сил самообороны Марса. Мои товарищи открывают глаза. Зрелище, когда боевые части ракет достигают планеты, стоит того, чтобы на минуту отвлечься от сна. Кроме того, все равно пора просыпаться — до высадки менее двух минут. Деймос стремительно теряет стальной блеск. Кажется, что внешние датчики одновременно вышли из строя и экран демонстрирует сплошные помехи. Никаких холмов, отбрасывающих длинные тени, никаких кратерных дыр. Только ровная бурая муть. Это килотонны мелкодисперсной пыли от удара шрапнели взмыли на десятки метров над поверхностью, насыщая пространство помехами и делая невозможной работу лазерных батарей. Я представляю, как гигантская железная плеть внизу крошит все, что оказалось на ее пути. Вгрызается в камень, увечит антенные мачты, шлюзы пусковых установок, поля датчиков наведения. Я не тешу себя излишней надеждой — остаются еще системы загоризонтного запуска, десятки невидимых станций наведения и дежурных надповерхностных ракет, и где-то сейчас уже летят к нам встречные гостинцы и чей-то десантный бот беспорядочно кувыркается прочь, превращенный в кусок мертвого металла с застывшими внутри еще живыми легионерами. Но этих данных до нас никто не доводит. Это лишнее. Либо мы высадимся, либо нет. От того, сколько наших средств высадки накроют по пути к поверхности, наша задача не изменится. А противоракетная батарея «Милана» действует в автоматическом режиме. Опасаться же того, на что невозможно повлиять, — глупо. И я выбрасываю из головы ненужные мысли. Кроме того: я не верю, что нас можно остановить. В этой десантной операции задействовано две полнокровных пехотных бригады и высадку поддерживает мощнейшая эскадра из лучших кораблей Земли. Любое ожесточенное сопротивление на поверхности будет подавлено огнем корабельной артиллерии и авиацией. Один лишь перечень кораблей — крейсера «Темза», «Ориноко», «Миссисипи», ударные авианосцы «Хорнет» и «Кузнецов» — способен вселить уверенность в успехе. Момент операции выбран очень удачно: флот марсиан разбросан по всей Солнечной системе, вынужденный рассредоточиться в операциях прикрытия своих грузовых конвоев. Я думаю, что гибель при десантировании — просто дело случая. Надежда на то, что я не попаду в двадцать процентов запланированных командованием потерь, не покидает меня. Я удачлив. Я бы сказал: исключительно удачлив. Моя удача — смесь из дерзкой напористости, отличной выучки и Божьего внимания к моей скромной персоне. Моя популярность в Легионе граничит с фантастикой — статуса трижды первого до меня не удостаивался никто. Я надеюсь, что мне повезет и в этот раз. Вот, наконец, муть приобретает какие-то очертания — боеголовки второй волны дошли до цели. Экран демонстрирует черные сгустки. Затем мы видим, как серое нечто закручивается в огромные воронки в местах попаданий, так близко мы уже от поверхности. Больше никому не хочется спать и думать на отвлеченные темы — в предвкушении боя мы облизываем сухие губы. Ложемент подо мной мелко вибрирует от воя гравикомпенсаторов, работающих на полную мощность. Засвет тормозных двигателей превращает изображение в бледное пятно. Через секунду бесполезный экран гаснет. И еще через секунду метрономы в наших головах делаются громче — обратный отсчет. Нас начинает ощутимо потряхивать — вошли в пылевое облако. Зубы плотно стиснуты. Закрываю глаза. Пиканье таймера поднимает тональность, превращается в комариный зуд и замолкает. И с зубодробительным ударом — автоматика все же дала сбой в пылевом аду, борта раскрываются, вмиг заполняя десантный отсек волнами хаоса. Пыль. Не видно руки, так она густа. Настоящий кисель из пыли. Нашлемные радары борются с помехами. Зеленые точки взвода на тактической карте едва проглядывают среди белой искрящейся пелены. Пыль — наш злейший противник. Набиваясь куда только можно, она выводит из строя уплотнители и трущиеся поверхности. Создает наводки для электроники. Разряжает в нас короткие молнии статического электричества. Прерывает радиосвязь. И она же — наш главный защитник, маскирующий нас от средств обнаружения марсиан. «Пошел, пошел!» Я отталкиваюсь ногами от ложемента и спиной вперед вылетаю в клубящуюся мглу. Этот момент самый важный. Пока не запущен переносной гравигенератор, необходимо закрепиться на поверхности. Гравитация на Деймосе — менее одной десятитысячной от земной. Взрыв, удар осколком породы или просто неловкий толчок ножных усилителей — и ты начнешь медленный, все убыстряющийся день ото дня дрейф в сторону Марса. Пока однажды не войдешь в его атмосферу крохотным метеором. Я напряжен до предела. Мое тело помнит последовательность действий до мелочей. Расставить ноги. Опустить ствол вниз, выбрав направление по показаниям системы навигации. Дождаться, когда винтовка в режиме автоприцеливания выстрелит гарпун с молекулярным тросом. По прошествии трех секунд, если выстрел не произведен, отстрелить гарпун вручную. Погасить инерцию полусекундным импульсом ранцевого двигателя. Включить лебедку под стволом и подтянуть себя к поверхности. Отрапортовать командиру. Все просто. Подождал — нажал — доложил. Но существует множество «если». Если вектор движения при десантировании выбран неверно, может не хватить троса. Его длина всего 30 метров. Если поверхность в месте посадки не каменная, гарпун не войдет в зацепление с грунтом. Если она, наоборот, слишком плотная — то же самое. И тогда остается лишь отработать ранцевым двигателем, правильно сориентировавшись в пыльном киселе, плотно облепившем тебя с ног до головы. Если повезет — зацепишься за кого-то из товарищей. Если нет — отскочишь от невидимой поверхности мячиком и выпрыгнешь за границу пылевой завесы. Превратишься в беспомощную мишень для какой-нибудь малой лазерной станции, которыми густо засеяна орбита Деймоса. Легкое подрагивание рукояти. Кажется, я даже вижу сквозь облепившую меня пылевую пленку голубой выхлоп системы гашения отдачи. Гарпун пошел. Одна секунда. Две. Три. Пора. Импульс. Перчатка касается сенсора лебедки. Помехи усиливаются. Настолько, что система управления оружием не может принять пакет данных. Я склоняю голову к самому индикатору поверх ствола. Стекло к стеклу. Считываю красные цифры показателей. Ледяная рука проникает за шиворот — лебедка вращается вхолостую. Я не попал. Или улетел слишком далеко. Спокойно. Развернуться в сторону зоны высадки, используя винтовку как противовес. Дать импульс. Снизиться к поверхности. Нет. Так нельзя. Не хватит топлива для действий во время атаки. Лучше подохнуть тут, чем превратиться в обузу взводу. Я разворачиваюсь лицом к мутному красному свечению — Марс проглядывает через пыльную взвесь. Шевелюсь распластанным в воздухе жуком до тех пор, пока моя отметка на тактической карте не нацеливается спиной на моргающие зеленые точки взвода. Отключаю компенсатор отдачи. Упираю приклад в грудь. Выстрел. Огонек реактивной пули не виден — только дрогнула рукоятка и приклад толкнул меня в грудь. Кажется, пятно на карте приблизилось? Выстрел. На этот раз успеваю заметить мутный проблеск реактивного выхлопа. Радар показывает расстояние до основной группы. Цифры появляются на мгновенье и исчезают вновь. Выстрел. Толчок. Писк тактического блока. Радар сходит с ума, сообщая о неожиданном препятствии. Ноги касаются чего-то мягкого. Я подгибаю их, стремясь погасить инерцию и лихорадочно шарю рукой, пытаясь зацепиться за какую-нибудь неровность в камне. — Ролье, ты? Держи конец! — гремит в голове голос взводного. Я мертвой хваткой вцепляюсь в ременную петлю. — Эй, Васнецов, прими своего! Ледяная рука исчезает. Я перевожу дыхание. И просыпаюсь в мокром от пота белье. Ни к черту у них вентиляция, на этом самом Марсе. Самое нелепое во всех этих снах — я никогда не высаживался на Деймос. Разве что виртуально, во время тренировок на тренажерах. Но мои товарищи по взводу, все как один, выглядят в таких снах так, будто до сих пор живы. Наверное, во всем виновата моя совесть — мне снятся легионеры, которых я убил. Вот ведь странность, правда? Я всегда стрелял только в реального противника, стрелял так, что был среди лучших. Да что там темнить — я и был лучшим. Я был героем. Символом Легиона. И в итоге я убил больше своих братьев, чем марсиане во всех сражениях до той злополучной десантной операции. «Ливень» — так она называлась в штабных документах. Красивое название. Особенно для того, кто видел настоящий дождь всего пару раз в жизни.ЧАСТЬ ПЕРВАЯ ДУХ ВОЙНЫ
– 1 –
Жослен Ролье Третий — на это имя я отзывался на поверках. Жослен Ролье — так когда-то звали известного легионера. Офицера, погибшего много десятилетий назад. Обычная практика — солдат умирает, его имя становится свободным и достается новичку в качестве наследства. Давая его повторно, к нему добавляют номер. Сколько раз дают вновь — столько раз и добавляют. Наверное, это имя приносит удачу владельцу. Третий — это очень мало смертей. Вокруг меня было полно парней с приставками «пятнадцатый» или, к примеру, «тридцать третий». Кто-то из моих товарищей однажды сказал, что имена подбирает машина. Такая же, как ротный тактический компьютер. От нее они попадают в базу данных, а потом начинают свою бесконечную карусель. Конечно же, я этому не верю. Легион существовал всегда. Имена его личного состава — от Бога. Выбор имени — откровение Божье. Это имя будет существовать до тех пор, пока будет существовать Легион. То есть вечно. Или до тех пор, пока кто-нибудь его не опозорит. Тогда цепочка наследования прервется. Мою уверенность подтверждает тот факт, что я ни разу не слышал имен без номеров. Жослен — это имя мне совершенно не подходит. Будь моя воля — я бы назвал себя Павлом. Если бы кому-то было дело до моего мнения. А на фамилию мне плевать. Фамилия мне безразлична. Магия счастливого имени хранит меня. Имена моих товарищей, наверное, уже раздали новичкам, а я все еще жив и меня сносно кормят. Правда, мне не повезло — я в плену. Сдаваться в плен не велит Устав. Плен и Легион — понятия несовместимые. Но моя программа самоуничтожения почему-то не сработала. Возможно, это произошло вследствие того, что во мне однажды переплелись две личности. Первая — прямой и бесхитростный исполнитель, суровый воин, не имеющий иной цели, кроме служения Долгу и уничтожения врагов своей родины — Легиона. Вторая — хитрое, изворотливое, расчетливое существо, изобретательно манипулирующее окружающими для достижения своих скрытых целей. Мой солдатский мозг не рассчитан на подобные симбиозы. Возможно, из-за этого я периодически становлюсь склонным к сомнениям и самоанализу. Возможно, из-за этого часть моих базовых гипнопрограмм и вживленных инстинктов работают не так, как им следовало бы. Как бы там ни было, каждое утро, просыпаясь, я внимательно рассматриваю свое лицо в зеркале. Я заглядываю в свои глаза и с тревогой прислушиваюсь к своим ощущениям — не шевельнется ли внутри что-то, отчего я потеряю желание дышать. Но день идет своим чередом, караульный солдат гремит бачками, ставит передо мной миску с густым супом, я жадно ем, потом мою посуду и ставлю ее у двери, прибираю постель, сажусь на привинченный к полу табурет и продолжаю думать на отвлеченные темы. Потому что я — бракованный экземпляр. Только бракованные экземпляры способны думать о чем-то, выходящем за рамки вводных. Но я не чувствую горечи, осознавая этот факт. Я вообще ничего не чувствую. После того, как пуля пробила мою броню и я потерял сознание от декомпрессии, чувства мои слились в ровную серую полосу. Не осталось ни жажды крови, ни надежды на похвалу, ни мечты о славе. Так бывает после смерти. Потому что вне строя я все равно, что умер. Я не знаю, зачем меня здесь держат. Эти марсиане — похоже, они тоже не знают. С одной стороны, я являюсь представителем враждебной им военной организации. А с другой — вроде бы и нет. Мой статус вызывает жаркие споры в среде марсианских разведчиков. Воевать я больше не способен — во мне совершенно не осталось агрессии, следовательно, вреда им уже не принесу. Работать я не умею. Детей иметь не могу. Идти мне некуда. Убить меня им не позволяет мифическое милосердие. Они говорят, что уважают права моей личности. Я фыркаю. Это я-то — личность? Давайте-ка разберемся! Память моя работает, как надо, поэтому, когда я впервые услышал это определение, я запомнил его раз и навсегда. «Объединенная единством самосознания совокупность наиболее устойчивых воспоминаний, стремлений и чувствований, приуроченных к известному телу и имеющих определенное отношение к другим личностям», — вот как оно звучит. Я разбираю это определение часть за частью, деталь за деталью. Как винтовку. Когда оно разложено по винтикам, мне хочется засмеяться, как смеются люди. Жаль, что я не умею этого делать. Это определение не имеет смысла. Мои «стремления» — я стремлюсь к славе под знаменами Легиона. Мои «чувствования» — гордость за свое подразделение, презрение к жизни врага и преданность командиру и товарищам. Мои «определенные отношения к другим личностям» — это стремление убить врага. Либо совместные с этими «личностями» действия, направленные на повышение боевой готовности или выполнение боевой задачи. Мои «устойчивые воспоминания»? Вот они. Все, как одно, устойчивые — память у меня отменная. Заняться теперь мне все равно нечем, так что можете слушать, коли вам время девать некуда.– 2 –
Я шеф-капрал Жослен Ролье Третий. Родился в 2180 году на борту линейного крейсера «Темза». Офицера, который, в числе прочих новичков, принял меня под свою команду, звали лейтенант Крис Бейкер Восьмой. Он погиб спустя несколько месяцев при высадке на Весту. Я знаю, я видел, как он умирал. Я прикрывал действия группы из Третьего инженерно-саперного батальона. Они латали потолок туннеля за моей спиной, восстанавливая его герметичность, а я прикрывал их огнем. В лейтенанта Бейкера Восьмого попала обычная пуля. Прямо в грудь. Скафандр герметизировал пробоину, и лейтенант продолжал руководить боем. Но потом он лег лицом вниз, и тактический компьютер передал командование его заместителю. Я вел огонь поверх его спины. Кровь стекала ему на лицевую пластину. С внутренней стороны. Из-за этого лица лейтенанта, когда его перевернули на спину, было не разглядеть. «Ушел дорогой славы», — так сказали про него на построении. Но тогда, в 2180 году, в марте, он еще был моим командиром. И мое первое подразделение — учебный взвод Десятой пехотной полубригады Инопланетного Легиона — запомнилось мне как лучшее место службы на свете. Возможно, произошло это потому, что там я еще был самим собой и не ведал сомнений. Земляне склонны идеализировать свое детство. После долгих лет взрослой жизни почти все плохое выветривается из памяти, и период безмятежного существования вспоминается с тихой радостной грустью. Мой учебный взвод — своего рода детство. Только очень короткое. Это кажется совершенно невероятным, но люди, в смысле — земляне, свободу и образ жизни которых мы защищаем, совершенно серьезно полагают, что легионеры подвергаются неимоверным истязаниям. Особенно новички. Якобы нас унижают старшие товарищи, сержанты, офицеры. Физические наказания, по их мнению, — единственная мера принуждения, способная заставить легионера выполнять свои обязанности. Я не обучен лгать, кроме как по приказу в целях дезинформации противника. Так как вы не считаетесь моими врагами, вы можете мне верить. Так вот, в источниках информации для граждан прямо упоминаются эти домыслы. Они описаны во всех деталях. Часто эти детали даже противоречат друг другу. Но это не мешает гражданам считать нас существами недостойными. Чем-то сродни разумным животным. По их мнению, если мы не обладаем способностью уважать достоинство даже своих товарищей, то, естественно, не можем называться полноправными членами демократического общества. Верьте мне. Эти источники зовутся книгами и газетами, я читал их, когда некоторое время находился на Земле. Но об этом позже. В действительности, дело обстоит совершенно иначе. Легионер неспособен унизить своего товарища генетически. Он уважает его, ибо любой другой легионер — его брат. В повседневном общении с подчиненными сержанты, а уж тем более офицеры, очень доброжелательны. Я бы сказал — трогательно нежны, но уже вижу ваши ухмылки, поэтому выберу другое определение. Тепло и понимание, с которыми обращаются друг к другу легионеры, трудно передать словами. Даже сейчас, когда я говорю это, у меня внутри вновь просыпается это светлое чувство. Чувство братства. Оно неистребимо. Оно умрет вместе со мной. Ни о каких физических наказаниях я никогда не слышал. Легионер, получивший приказ, стремится выполнить его во что бы то ни стало. Это его стремление так же естественно, как необходимость дышать. Рвение, с которым легионеры стремятся получить одобрение командира и прославить свое подразделение, не поддается описанию. Когда огромный валун катится в пропасть, его движение не остановить. Точно так же и стремление легионера к выполнению своего долга не знает преград. Это естественно — ведь он для этого создан. Он точно знает, в чем смысл его жизни. Это записано в Уставе. Смысл жизни легионера — в стремлении выполнить свой долг путем выполнения приказов своего командира. Лишите его возможности действовать согласно приказу, и он скорее умрет, чем найдет причину для оправдания. Теперь вы понимаете, почему я нахожу абсурдными сведения, которые обнаружил в земных источниках информации? Первое, что я увидел, когда глаза мои смогли различать свет, было лицо лейтенанта. «Добро пожаловать в Легион», — сказал он. Я выскочил из бокса, встал смирно и представился по всей форме, как и положено, когда к тебе обращается офицер. Естественно, тогда я еще не был шеф-капралом. Я родился обычным рядовым. Капралами не рождаются. Капралами становятся за заслуги. Можно родиться сержантом, можно родиться лейтенантом или майором, но капралом — никогда. И пока офицер обходил боксы с моими будущими товарищами, я стоял, вытянув руки по швам, и разглядывал свой новый мир. Ту его часть, что можно было рассмотреть, не поворачивая головы. У этого мира была красивая серая палуба, покрытая негорючим сверхпрочным пластиком. Его переборки покрывали узоры трубопроводов и электрических магистралей. Каждый трубопровод, каждый жгут световодов снабжены аккуратными бирками, на которых нанесен их номер. Для каждого типа коммуникаций — бирки своего цвета. Подволок был низок — я едва не касался его макушкой — и забран техническими решетками. Белый свет падал с переборок, плафоны освещения шли под самым подволоком, этот свет окрашивал пластик палубы в жемчужный оттенок и отражался от надраенных до солнечного блеска маховиков переходных люков. Я ухватил все это одним коротким взглядом и мгновенно проникся уважением к безупречной и функциональной красоте. Этот мир — в нем единственно и может существовать настоящий легионер. Мне понравился мой дом. Я полюбил его с первого взгляда. Каждый легионер мечтает когда-то вернуться в место, где он родился. Некоторым везет. Некоторым — нет. Ведь корабли стареют так же, как и их питомцы. И так же, как и их питомцы, они погибают в бою и их имена присваивают другим боевым единицам. Когда мне выдали комплект обмундирования и скафандр — все новенькое, пахнущее складом, и я впервые встал на желтой линии в строй взвода, — чувство счастья переполняло меня. Это искрящееся нечто, заполняющее тебя до донышка и подталкивающее тебя всю оставшуюся жизнь. Мое счастье, в числе других, отштамповано здесь — в третьем кувезе десантного отсека линейного крейсера «Темза». Настоящего боевого корабля. Я горд этим. Ведь кто-то рождается на банальной орбитальной станции. Те люди, что живут на Марсе, — они считают себя другими. На самом деле, они ничем не отличаются от тех, что на Земле. Так же обожают ниспровергать устои. Так же стремятся объяснить необъяснимое. Мое счастье они называют генетически запрограммированным гормональным всплеском. Фактически, они правы. Но я все равно считаю такое объяснение кощунством.– 3 –
Легионер рождается годным для несения службы. Все необходимые навыки уже зашиты в его памяти. Равно как и полезные с точки зрения военных теоретиков знания по военной истории, физике, астрономии, топографии, баллистике, биологии и многие другие, без которых невозможно жить и воевать в космосе. Однако еще в течение целого месяца мы проходим дополнительную специализацию. Каждый новичок обязан в достаточной степени владеть двумя смежными специальностями. Кроме того, он должен уметь принять командование своим подразделением в случае гибели командного звена. Обучение заканчивается в день праздника части. Все рождения новых легионеров приурочены к этим датам. Раз в год происходит списание в запас. Раз в год новички распределяются по подразделениям и встают в строй. Наш бригадный праздник — 23 апреля, в день Святого Георгия. Это позже, когда начнется война, традиция будет нарушена, и рождения будут производиться непрерывно в течение всего года. Судовые кувезы будут работать подобно конвейерам, спешно восполняя выбывший личный состав, а о списании и вовсе забудут. Но это будет потом, а тогда, 23 апреля, мы прошли парадным маршем по ангарной палубе десантного отсека, приветствуя свое знамя, и перед нами, на правом фланге, застыли ряды основного состава, предназначенного к списанию. Глядя на лица ветеранов, я как-то не верил, что обучение завершено. Месяц начальной подготовки, в течение которого отсеивается возможный брак и производится окончательная огранка новичка. Я хочу вам кое в чем признаться. Я родился рядовым из-за досадной случайности. Оказывается, командование планировало произвести меня на свет лейтенантом. Но незадолго до закладки генетического материала легионер из третьего батальона погиб на учениях в результате несчастного случая, из-за чего возник некомплект личного состава, и очередь дополнили еще одной ячейкой. И лейтенантом стал кто-то другой. Но я ни о чем не жалею. Быть рядовым по-своему здорово. Каждый хорош на своем месте. Меня будили в пять утра по бортовому времени. Вскакиваешь, скатываешь свою койку и голым мчишься в санблок. Эмульсионный душ, так называется гигиеническая процедура, с которой начинается день. Узкий отсек с решетчатым настилом на палубе, со всех сторон к центру отсека под давлением подается водно-воздушная смесь. Закрываешь глаза и вслед за другими медленно проходишь помещение насквозь, попадая затем в горячие объятия сушилки. К этой процедуре быстро привыкаешь и начинаешь получать от нее удовольствие. Иногда я просыпался за несколько минут до сигнала побудки и лежал с закрытыми глазами, предвкушая, как, подталкиваемый следующим номером, войду в душевую. Затем короткий завтрак. Большая миска густого супа-пюре из пищевой массы. Такого же, как и на обед. И на ужин. Эту пищевую массу синтезируют на камбузе из продуктов корабельной гидропоники. Кроме трех порций супа, нам полагалась одна фляга воды в сутки. Физическая нагрузка была очень высока и пить хотелось постоянно. Я привык к ощущению постоянной жажды. Но на судне не было лишних ресурсов — все рассчитано с точностью до нескольких граммов. Медицинские нормы гласили, что того количества влаги, что мы получали, с учетом средней нагрузки, достаточно для нормальной жизнедеятельности. С нормами не поспоришь. Нормам нет дела до наших желаний и ощущений. Потом нас распределяли по группам и мы приступали к обучению. За три часа, лежа на палубе с надетыми на голову шлемами гипнотрансляторов, мы поглощали уйму сведений. Устройство оружия, тактика десантного подразделения в различных климатических условиях нескольких планет, порядок действий по боевому расписанию на борту судна, с учетом его конструкции и боевых возможностей, описание государственного устройства вероятного противника — Марсианской Республики. Голова пухла от знаний, которые текли в нее бурным потоком. Но уже через минуту после сеанса, сразу после того, как голова прекращала кружиться, я открывал глаза и ощущал, что знакомый мир стал чуточку шире и понятней. Затем нас распределяли в наряды на хозяйственные работы и для несения караула. Наверное, вы будете удивлены, если узнаете, сколько тяжелой ручной работы можно отыскать на забитом сложнейшим оборудованием боевом корабле. Я думаю, часть этой работы была оставлена специально для нас. Обычный солдат занят работами не более трех часов в сутки. Но нас, новичков, загружали ими по полной программе. Нас проверяли на прочность и на способность переносить лишения службы. Датчики брони исправно передавали контрольным компьютерам развернутые медицинские показатели и запись наших разговоров и поступков. За нами наблюдали день и ночь, ежесекундно. Мы драили любые поверхности. Целые километры палуб и переборок. Чистили оборудование ангаров. Производили дезинфекцию кубриков. Вручную перегружали из гидропонных отсеков на камбуз массивные контейнеры с водорослями, а затем волокли их обратно наполненными водой. Чистили гальюны. Грузили боеприпасы в десантные боты перед учениями. Помогали техникам на тяжелых работах по обслуживанию двигателей. И, кроме этого, мы несли комендантскую службу у боевых постов корабля. После любой работы легионер обязан привести себя в порядок. Даже если через минуту ему снова придется испачкаться — его броня и амуниция должны быть тщательно вычищены. Ты заканчиваешь приборку — и спешно начинаешь чиститься. Не успеваешь закончить чистку, как тебе уже дают следующее поручение. Только-только разогнешь спину, как командир делает тебе вежливое замечание за неопрятный внешний вид. И ты готов провалиться сквозь палубу от стыда и прячешь лицо от взглядов товарищей. А в комендантском наряде ты должен не просто быть опрятным — ты обязан быть образцом. Потому что ты находишься вне десантной палубы, кругом матросы и командный состав экипажа, и для них ты — олицетворение Легиона, символ нерушимого порядка, существо из другого мира. Все твои действия и побуждения, способность переносить нагрузку, организовывать свое время и планировать ход выполнения задачи, — все это тщательно учитывается и анализируется. Легиону не нужны слабаки. Легиону не нужны дураки. Легион — место для настоящих бойцов. Мы — существа с доминирующей мотивацией. С рождения внутри нас упрятана такая тугая пружина, что до самого списания она не успевает развернуться до конца. Нас отправляют в утиль задолго до того момента, когда запас боевого духа внутри иссякнет. — Жос, — мягко говорит сержант, — когда несешь этот контейнер, старайся идти в ногу с напарником. И иди на полусогнутых. От этого его содержимое не будет плескаться и нести значительно легче. Так ты сохранишь силы. — Да, мой сержант! — с благодарностью отвечаю я. — Жос, наклоняясь за тяжелым предметом, выпрямляй спину и приседай, прежде чем поднять его. — Благодарю, мой сержант! — Жос, меняй моющую жидкость через каждые пять плит. Иначе она теряет свойства и тебе придется затратить на уборку больше времени. — Спасибо, мой сержант! — Не надейся на систему прицеливания. Действуй интуитивно. Доверься своему естеству воина. Позволь духу войны взять верх над разумом. — Так точно, сэр. — Сила и честь! Маневр и огонь! Твой напарник — часть тебя. Почувствуй его движение. Прикрой его огнем! Разбуди свою ярость! Где твой боевой клич, легионер!? — А-а-а-а-а!!! И так — десятки раз на дню. Сержанты учат нас уму-разуму, мы слушаем их наставления, примечаем, как поучают других, и мгновенно ухватываем суть. У нас великолепная зрительная и мышечная память. Мы закрепляем рефлексы после нескольких повторений. Мы — идеальные солдаты. Должно быть, обычные граждане здорово завидуют нашим способностям, оттого и распространяют о нас нелепые слухи. Зависть — не лучшее в мире чувство. Все новички, соревнуясь друг с другом, стараются добиться поощрения. Не обязательно явного. Иногда легкого кивка или просто внимательного взгляда, за которым не следует замечание, более чем достаточно. Мы с азартом бросаемся выполнять очередной приказ, ревниво следя друг за другом — а вдруг мой товарищ работает лучше меня? Мы понимаем, и это — часть нас: изнурительный труд — первый шаг на пути к славе. Этот месяц, он нужен еще и для того, чтобы наносоединения, введенные в кровь, успели развиться и начать действовать. Для каждой специальности — свой вид. У танкистов и водителей инженерной техники — интерфейсы с системами управления. У артиллеристов — встроенные вычислители. Мы же рождены для пехотного подразделения, поэтому у нас — это средства прямой связи с тактическим компьютером, универсальные блоки управления ручным оружием и интерфейсы с датчиками общевойскового скафандра. Или брони, как мы иногда его называем. Моя винтовка или ракетная установка не станут стрелять в чужих руках — они просто не опознают хозяина. Несколько моих товарищей не смогли завершить этот месяц. В этом нет ничего постыдного, потому что я знаю, как они старались. Я тоже мог оказаться на их месте. Именно поэтому я не испытываю чувства неловкости за них. У двоих не смогли развиться наносоединения. И один во время несения караула переусердствовал — не пропустил на боевой пост корабельного офицера, имеющего на это право. Они не прошли курс, но они не опозорили свои имена. Их спишут, потом их имена с тем же индексом присвоят другим новичкам. Цепочка наследования не прервется. И вот, наконец, наступает 23 апреля, мы до блеска драим и без того стерильную броню, переодеваемся в свежие комбинезоны, а затем шествуем парадным шагом, обходя строй полубригады. Из уважения к традициям Легиона, на церемонии присутствует командное звено крейсера — командир и начальники основных служб. Их группа в белых парадных мундирах стоит в квадрате для гостей и выделяется на фоне серых узоров пехотной брони ярким бело-золотым пятном. В числе других я четко печатаю шаг, наша взводная колонна идеально ровна, и слитный стук каблуков о металл палубы напоминает мне звуки выстрелов. Боковым зрением я вижу внимательные взгляды легионеров. Мы проходим вдоль строя, лейтенант командует остановку, мы приставляем ногу, выполняем поворот направо и оказываемся лицом к лицу с группой ветеранов. Их лица безмятежны и бесстрастны. Глаза не выражают ничего, кроме холодной отстраненности. Но я чувствую, как между ними — покидающими этот мир навеки, и нами — приходящими им на смену, протягивается незримая нить. И дух войны пропитывает нас. В такие минуты слова излишни. Эти легионеры выслужили свой срок и готовы вернуть свои имена. Они выполнили свое предназначение. Лейтенант вновь подает команду. Мы размыкаем ряды, делаем пять шагов вперед и ветераны занимают наше место. В абсолютной тишине строй прощается с ними. Пять минут беззвучия. Затем командир бригады вскидывает руку к козырьку и оркестр начинает марш «Дорога к славе». Так ли уж важно, как живет солдат? Гораздо важнее, как он умирает. Под звуки марша сводный взвод отставников выполняет четкий поворот и марширует к выходу. Туда, где их ждут медики. В тесноте медицинских отсеков они получат последнюю команду. Их сердца перестанут биться. Их тела опустят в емкости с раствором, который со временем будет использован для рождения новых легионеров. Таким образом, они останутся в Легионе навеки. Вспоминая эту процедуру, я не могу избавиться от ощущения животной покорности судьбе, что накрепко впаяна в нас. Эта покорность входит в противоречие с нашей агрессивной сутью. Дикий волк, рожденный в неволе и добровольно плетущийся на заклание — что может быть более неестественным? Но тогда торжественность процедуры настраивала нас на возвышенный лад. Нас гипнотизировала величественная музыка. То, что происходит у нас на глазах — нас не касается. Мы страшно далеки от этого момента. Так далеки, что кажется, будто он не наступит для нас никогда. Оркестр стихает. По традиции начальник штаба вслух зачитывает список назначений. Наши тактические блоки оживают, подтверждая получение распоряжения. «Рядовой Жослен Ролье Третий — седьмая рота третьего батальона, первый взвод». Чтение заканчивается, мы по одному, в порядке зачитывания, выходим из строя и занимаем места на левом фланге своих подразделений. В тот момент эмоции переполняли меня, ведь я прошел проверку. Легион принял меня. Теперь у меня была родина.– 4 –
Раз в месяц мы посещаем медицинский отсек для обязательного осмотра. Прием ведет командир медвзвода — лейтенант Пьер Легар Четвертый. В остальные дни, за исключением случаев травм и ранений, нас осматривают сержанты и взводные санинструкторы. Кроме того, все мы обучены навыкам оказания первой помощи и распознаванию симптомов основных заболеваний. Батальонному медику не позавидуешь — работы всегда хоть отбавляй, а расти по службе некуда. Максимум, что ему светит, это назначение в медслужбу части, вакансий в которой — раз-два, и обчелся. Но молодой лейтенант, похоже, доволен судьбой — приветливая улыбка не сходит с его круглого веснушчатого лица. Улыбка его искренняя, не показушная. Он сначала медик, а уже потом офицер. И руки у него добрые, теплые. Я стою в очереди одинаковых голых тел, босиком на холодной палубе, и наблюдаю, как сноровисто и профессионально он проводит осмотр, как подталкивает к стойке диагноста очередного бойца, как задает ему вопросы и делает отметки на своем электронном планшете. Мне нравится смотреть на то, как он работает. С душой. Он относится к легионерам не как к расходному материалу. Уважительно. Это сразу бросается в глаза. Возможно, моя приязнь возникает оттого, что наш медик — офицер. Мы уважаем офицеров генетически. Но, скорее, я просто любуюсь его четкими действиями. В Легионе любят профессионалов. Его помощники — два сержанта и капрал, изо всех сил подражают своему начальнику, но у них не очень получается. Их движения не такие отточенные, как у лейтенанта. А улыбки больше похожи на дежурные маски. «Следующий!», — выкрикивает капрал, протирая опору диагноста дезинфицирующим раствором. Я морщусь — этот раствор едко пахнет. Все сильные запахи на судне очень заметны. Выделяются среди привычных душноватых ароматов разогретой изоляции и с непривычки здорово тревожат: нас учили, что появление постороннего запаха в отсеках означает неисправность системы жизнеобеспечения. Следующий — это я. Я делаю шаг, принимаю стойку «смирно» и рапортую офицеру о прибытии. Но вместо щелчка каблуков раздается мягкий шлепок босых пяток. Лейтенант улыбается, заметив мои затруднения. — Не тушуйтесь, легионер! — ободряюще произносит он. — Жалобы на здоровье есть? Спите хорошо? Ничего не чешется под скафандром? — Жалоб не имею, мой лейтенант! — Ну-ну. Давай-ка мы тебя прозвоним. Ступай вот сюда. Глаза закрой. Сержант, сделайте-ка мне снимочек. Спасибо. Он разглядывает мою проекцию на рабочем мониторе. Поднимает глаза. Кивает. — У вас все в норме, рядовой, — говорит он. — Спасибо, сэр. — Ролье, проходи сюда, — зовет меня медицинский сержант. Берет у меня пробу крови. Вручает две пробирки и крохотную пластиковую загогулинку. — Гальюн там. Сюда мочу, сюда — кал. И побыстрее, не задерживай очередь. Результаты узнаешь у своего сержанта. Все, двигай. Я топаю на выход. — А чего это ты без талисмана, а, солдат? Не веришь в удачу? — неожиданно поворачивается ко мне лейтенант. Его открытая улыбка здорово располагает к себе. И смущает отчего-то. Я скованно улыбаюсь в ответ. — Не знаю, сэр. Я недавно служу. Не успел обзавестись, — отвечаю растерянно. Я не привык, что офицер может вот так запросто общаться с рядовым, да еще из новичков. Потом спохватываюсь и обещаю: — Я егообязательно изготовлю, сэр. Сразу после стрельб. — Да брось, я же пошутил. — Глядя на смеющегося начальника, сержанты и капрал тоже растягивают губы в гримасе, означающей проявление радости. — Талисман в обязательную экипировку не входит. — Я все равно сделаю, сэр! — растроганно заверяю я. — Ладно-ладно, иди. Не забывай пищу получше пережевывать. Никакой талисман тебе не нужен — вон у тебя какие бицепсы. Не то что у меня, пробирочного червя, — шутит медик. Я выскакиваю из отсека весь красный от смущения — офицер меня вроде как похвалил, хотя и в шутку. Одеваясь, замечаю, что, действительно, почти у всех наших на шее, на коротких пластиковых шнурках висят талисманы — обычные винтовочные патроны, отполированные вручную до блеска и с именем, выгравированным на донце. Это единственное украшение, что нам позволено носить. Патроны самые что ни на есть боевые. По традиции, когда кончаются боеприпасы, такой патрон можно вогнать в ствол перед последней атакой. Перед решающим боем нам разрешают вывесить талисманы поверх брони. «Свесить шнурки», так это у нас называют. Согласен — не слишком благозвучно. Меня встречают шутками, от которых краснеют уже и мои уши: — Что, Жос, не выдержал смотра? Наш медик солдата без патронов за здорового не считает? Ты только в следующий раз не перестарайся — один патрон на шею повесь, а не целый ящик! Да смотри — граната не подойдет, под скафандром мешать будет! После очередных стрельб, спросив у сержанта разрешения, я оставляю себе новенький матово-сияющий патрон. И каждый вечер после отбоя тихо и осторожно, стараясь не разбудить товарищей, полирую его об одеяло. А однажды, когда представляется случай, заскакиваю к техникам из роты обслуживания и прошу их выгравировать на патроне свое имя. — Тебе имя полностью, или как? — А можно? — Можно-то можно, но на донце все не войдет — слишком длинно. Если хочешь, на боку сделаю. — Нет. На боку не надо — подаватель заклинит. Пиши на донце. Только фамилию. — Ну-ка, дай глянуть! — просит меня в душевой взводный сержант Сорм. Смущаясь, я протягиваю ему сияющий цилиндрик на новеньком мягком шнурке. — А что неплохо вышло. Красиво. Только после отбоя теперь старайся спать, а не красоту наводить. — Спасибо, сэр. Больше не повторится, — обещаю я.– 5 –
Земля на экране внешнего обзора выглядела очень занимательно. Нельзя сказать, чтобы я не видел материнской планеты раньше. Видел, конечно, видел. Во время многочисленных тренировочных высадок на полигоны Луны яркий бело-голубой шар часто висел, казалось, над самой головой. Но сейчас все было по-другому. Из голубого шара Земля превращалась в гигантскую чашу, дымка облаков укутывала ее края, и, чем ниже мы опускались, тем больше казалось, что мы падаем на дно океана; материки раздвигались, будто живые, приобретали цвет, и постепенно голубой цвет над Африкой сменялся коричневым и буро-зеленым. Наш бот ощутимо трясло, это чувствовалось, несмотря на усилия гравитационных демпферов. Экран внешнего обзора по временам слегка расплывался от перегрузок, и лейтенант Бейкер Восьмой — его тоже перевели в первый взвод, — подбадривал нас по внутренней связи. Все это было несколько непривычно. До этого мне не приходилось совершать высадку на планету с атмосферой. Состояние легкой отрешенности, сопутствующее ситуации, приближенной к боевой, охватывало меня. Я уже говорил — чувство страха у легионера отсутствует. Настороженность и трезвая оценка ситуации вполне заменяют его. Любуясь цветными видами, я прокручивал в голове варианты действий при повреждении бота зенитным огнем и повторял условия вводной. Лейтенант должен знать, что я спокоен. И командир отделения, сержант Васнецов Пятый, тоже. Я — самый молодой солдат в его отделении. Сквозь тусклые блики на лицевой пластине сержантского шлема я угадываю его напряженный взгляд. Он делает успокаивающий жест правой рукой, одной лишь ладонью — остальное намертво зафиксировано во избежание травм при торможении. Россыпь домов вращается над нашими головами — по крутой дуге мы пикируем к самой поверхности, одновременно выполняя противоракетный маневр. Наверное, с Земли строй из сотен десантных судов, оставляющих за собой белые инверсионные следы, выглядит внушительно. Железный кулак, стремительно и неотвратимо падающий с неба. Демпферы воют, заглушая рев двигателей. Короткие, все учащающиеся уколы в голове — отсчет. Руки плотно охватывают цевье винтовки. Тело склоняется вперед. Короткий визг компенсаторов — как завершающий аккорд. Шипя, бот раскрывается, подобно майскому жуку. Борта поднимаются вверх. Десантные аппарели откидываются, превращая палубу под ногами в крутой склон. «Пи-ик!» — звучит последний сигнал. Страховочные скобы освобождают наши тела. Как один человек, мы молниеносно слетаем на землю. Глаза смотрят вперед, одновременно наблюдая за местностью и считывая показания прицельной панорамы со стекла шлема. Полупрозрачная пелена с цветными значками на ней — это не туман. Тактический блок подает сигнал непосредственно на зрительный нерв, отчего картинки причудливо накладываются друг на друга. Вспышки над головой не озаряют дома и странные поверхности из белых и серых камушков меж ними — бот не поддерживает нас огнем. Вместо этого он закрывает створки палубы и, тихо гудя, поднимается на тридцать метров вверх, где и зависает. За нашими спинами другие десантные средства, произведя высадку, поступают так же. Тени от недвижно висящих над землей судов уродуют нарядные дома неровными пятнами. Люди, стоящие на обочинах — пестрая галдящая масса, — задирают головы вверх. Мы движемся двумя колоннами, бежим трусцой в ногу, через пятьдесят метров взвод вливается в ровный прямоугольник батальонного строя и звучит команда «На пле-чо! Шлемы а-а-ткрыть!» Короткое шевеление серых спин. Успокаивающая тяжесть оружия на левом плече. И воздух Земли, напитанный сотнями незнакомых запахов и звуков, врывается в крохотный мир под броней, слепя ярким светом. Нам запрещено появляться на материнской планете. Легион потому и называется Инопланетным, что несет службу вне Земли. На Земле службу несут военнослужащие из числа граждан. Сегодняшний день — исключение. Сегодня мы участвуем в патриотическом военном параде, вместе с земными войсками проходя по улицам ежегодной столицы. Наша показательная высадка — часть зрелищ, которыми мы радуем пресыщенные взгляды граждан. Моя винтовка не заряжена, подсумки пусты и для пущей страховки затворы заблокированы командой с корабля-носителя. В сияющей броне боевых машин Третьего бронетанкового полка, что пойдут за нами следом, отражаются деревья и солнечные искры — по случаю торжеств режим маскировки отключен. Мало кому покажется интересным вид приземистых колесных танков с мимикрирующей броней, которых не разглядишь на фоне узорчатых декоративных решеток и бело-розовых стен мадридских дворцов. Мы быстро формируем парадные коробки. Толпа по обочинам густеет. Люди выглядывают из окон, свешиваются с резных балконов. Редкие дети, похожие на резвящихся зверьков, суетятся под ногами взрослых и, смеясь, бросают в наш строй конфеты и флажки с эмблемой Легиона. Оркестр начинает Марш легионера, отсюда его почти не слышно за шелестом листвы и бормотанием толпы, но мелодия все равно звучит в ушах барабанным ритмом — ее транслируют на наши шлемные станции. Почему-то я не ощущаю никакой торжественности. На нас показывают пальцами, как на диковинных существ. Так непривычно видеть голубое бездонное небо над головой и под ним — множество людей, которым не требуются дыхательные маски и защитные скафандры. Такблок сообщает о переходе к следующей части вводной. Над строем разносятся церемониальные команды. «К торжественному маршу… на одного линейного дистанции… по-батальонно… первый батальон прямо, остальные напра-во!» Слитное клацанье в ответ. В числе других я превращаюсь в камень. Туловище напряжено и чуть подается вперед. Открыв рты, публика удивленно смотрит на невиданное действо. Многие забывают пить пиво и целоваться с кем ни попадя. Временами возникает ощущение, что они тут все непрерывно целуются. «Марш!» — батальон выбрасывает вперед правую ногу. Скользкая каменная палуба вздрагивает от одновременного удара сотен шипованных ботинок. Толпа очухивается от наваждения, голоса ее крепнут, люди вытягивают шеи, женщины восторженно визжат, кто-то аплодирует, кто-то поднимает бутылки в приветственных жестах. Десятая пехотная, развернув знамя, длинной серой змеей грохочет по нарядному проспекту Ла-Кастельяна, надраенные винтовки подрагивают над шлемами, солнце вспыхивает на примкнутых штыках. За нами на малом ходу катятся машины Третьего бронетанкового. Над головой, выдерживая дистанцию, крадутся наши десантные боты, я вижу, как их тени гасят яркие отражения в окнах на правом фланге и время от времени окрашивают голубую воду фонтанов в свинцовый цвет. Позже, выстроившись на площади Колон, мы пропускаем мимо парадные расчеты земных войск. Стараясь не демонстрировать свой интерес, мы, тем не менее, ревниво следим за их прохождением. Необычное зрелище. Оказывается, местные солдаты-граждане все разного роста. Из-за этого начало каждой коробки составляют более высокие бойцы, замыкают ее самые низкорослые. Вся эта разношерстная масса в ярких парадных мундирах, такая пестрая и цветастая на фоне нашей брони в серых пятнах, усердно топает под звуки бравурных маршей, сжатые кулаки в белых перчатках старательно делают отмашку, до блеска начищенные ботинки отражают черное солнце, но мне кажется, что перед нами разыгрывают какой-то неубедительный спектакль, и его участники — не настоящие солдаты. Будто бы из них вытащили сердцевину. Слаженность их действий оставляет желать лучшего, повороты и перестроения выполняются ими старательно, но недостаточно синхронно. Из учебного курса мы знаем, что солдаты-граждане проводят на службе всего по восемь часов в день, по ночам спят дома в мягких постелях, имеют два выходных в неделю, бесплатное медицинское обслуживание и еще ежегодный тридцатисуточный отпуск. Неудивительно, что у них не хватает времени стать настоящей армией.– 6 –
Этот парад был задуман правительством как акт единения нации перед лицом нависшей над ней опасности. Так сказано в нашей вводной. Не далее как месяц назад Лунная колония огласила собственную декларацию независимости, национализировала порты и промышленные предприятия, объявила об аннексии военных баз на своей территории, к коей отнесла и орбитальное пространство вокруг Луны. Под угрозой обстрела Легион прекратил отработку десантных операций на поверхности спутника. База Флота в кратере Тихо на осадном положении, отрезанная от всех наземных коммуникаций. За этот месяц грузооборот между Землей и поясом астероидов снизился в несколько раз. Ожидают, что вот-вот Луна заключит союз с мятежным Марсом. Ситуация была чрезвычайно напряженной — без промышленности спутника Земле долго не продержаться, и уже сейчас орбитальные верфи испытывают нехватку металла; земляне же при этом сохраняют контроль над большей частью энергостанций вокруг Луны и Флот блокирует любые попытки приблизиться к ним. Каждый день на утреннем построении мы получали пакет свежих данных о положении дел. «Темза» вместе с судами артиллерийской поддержки держалась на низкой орбите, контролируя подходы к базе. По своему складу мы неспособны к проявлению широкого диапазона эмоций. Слушая сводки, мы лишь надеялись, что скоро отправимся в бой. Нам было все равно, кто станет противником. Солдат не выбирает свою сторону. Мы были рождены для войны и тренировки в мирное время представляли собой всего лишь жалкий ее суррогат, с трудом оправдывающий наше существование. Мы искренне стремились к славе и главной мечтой каждого было умереть в бою, выполняя приказ. Но вид землян, пьющих пиво, вдыхающих релаксанты, целующихся, смеющихся, радующихся жизни и солнцу, был удивителен. У меня возникло стойкое ощущение, что толпе вокруг нас было абсолютно наплевать на то, что происходило дальше границ их города. Главным их занятием было получение удовольствия. После окончания парада нам разрешили сутки свободного времени. Это было так необычно — до сих пор моя жизнь представляла собой непрерывную череду нарядов, занятий, тренировок и судовых работ. Череду эту лишь изредка останавливали короткие перерывы для приема пищи, гигиенических процедур или сна. Да еще редкие прибытия «веселого транспорта», предназначенного для снятия сексуального напряжения. В моей голове не укладывалось понятие «отдых». Отдых и безделье для легионера — синонимы. Представить себе солдата, тупо сидящего на палубе или бесцельно разглядывающего облака, было попросту выше моих сил. Для этого требовалась фантазия, а ее у нас с успехом заменяло аналитическое мышление. Но командующий мадридским гарнизоном, который принял нас под временное управление, отдал такой приказ, и делать нечего — мы приступили к его выполнению. Группами в составе отделений под командой сержанта. Штаб разработал маршруты для каждой группы, позволяющие охватить всю мировую столицу, группы получили список основных и вспомогательных целей, которые обязаны были посетить, броня и оружие были складированы на десантных ботах. Цели эти были классифицированы как «достопримечательности». В наших классификаторах числились такие категории, как «полевое укрепление», или «портовое сооружение». Ну, или, к примеру, «стратегически важный промышленный объект». Поэтому знакомство с объектами нового типа всех нас изрядно взволновало. Мы тщательно готовились к приему большого количества зрительной информации. Сержант распределил обязанности. Движение в колонну по два. Первая пара ведет фронтальное наблюдение, замыкающие прикрывают тыл, оставшиеся обозревают фланги. Одна из пар по очереди следит за воздухом. Два бойца отвечают за продовольственное снабжение. Один раз в час отделение останавливается на привал и в течение двух минут каждый из бойцов делится с остальными результатами наблюдений, включая краткие выводы и обобщения увиденного. Еще мы обязаны следить за тем, чтобы гражданам не причинялся материальный или иной вред, обходить препятствия, не мешать движению транспорта, в контакты с гражданами вступать только в рамках выполнения своих задач. — Приказ ясен? — Да, мой сержант! И мы отправились отдыхать.– 7 –
Вести наблюдение без систем бронекостюма, полагаясь лишь на невооруженные слух и зрение, оказалось довольно трудно. У нас улучшенное, по сравнению с обычными гражданами, зрение, и слух более чуткий, да еще и то и другое усилено наносистемами, но все же я предпочел бы иметь под рукой датчики направленного действия и прямой канал с тактическим вычислителем. Тем более что все вокруг было незнакомым, и каждая мелочь требовала предельного внимания. Вот, к примеру, музей Прадо. Museo del Prado, так зовут его некоторые из местных жителей. Мы ходили по величественным залам, увешанным рисованными картинами, пытаясь понять их назначение. Особо вглядываться в них, как это делали многие из присутствующих здесь граждан, было некогда — мы шли слишком быстрым шагом. Вначале я просто считал картины в каждом зале. Потом попытался как-то классифицировать их — начал подсчитывать отдельно картины, изображавшие женщин, отдельно — мужчин и отдельно — группы людей. После, когда начали встречаться картины вовсе без людей, я начал считать и их. Но быстро обнаружил, что и они, в свою очередь, делятся на классы — на них изображается или море, или заснеженные горы, или фрагменты лесистой местности. Дальше — больше. Обнаружились изображения продуктов питания в виде плодов или частей убитых животных в окружении предметов интерьера. Затем — различные цветы в вазах. После — просто предметы, разложенные на столе. — Это натюрморт, молодой человек, — сказал мне служитель, заметивший мой интерес к одной из картин. — Луис Эухенио Мелендес. Восемнадцатый век. Натюрморт с инжиром. — Спасибо, сэр, — вежливо ответил я, запоминая сказанное, и поспешил занять свое место в строю, оставив гражданина стоять с раскрытым от удивления ртом. От непрерывного потока новых данных моя голова немного кружилась. Кроме картин, я примечал цвет стен, количество дверей, их форму, запоминал маршрут, по которому мы двигались, высоту лестниц и количество ступеней в пролетах, схватывал привычки и особенности поведения граждан. Мы почти не разговаривали — каждый из нас старался выполнить поставленную задачу как можно лучше. Впрочем, как и всегда. — Молодец, Жос, — кивнув, сказал мне сержант после того, как я, торопясь уложиться в отведенные для доклада две минуты, скороговоркой изложил внимательно слушающим товарищам результаты своих наблюдений. Мне стало тепло от похвалы. Это ведь не просто одобрительный взгляд или отсутствие замечания. Это — устная благодарность от непосредственного командира. Я сразу вырос в глазах товарищей. Мой доклад оказался самым подробным и информативным. Впрочем, другие легионеры тоже не подкачали. Слушая их, я немного досадовал на себя за то, что пропустил такие важные и значащие детали. — Граждане имеют разные цвет кожи, рост, вес. Среди граждан встречаются существа не только мужского, но и женского пола, о чем свидетельствует наличие молочных желез на груди, — докладывает капрал Имберт Второй. — Часть граждан маскирует свою половую принадлежность, часть, наоборот, всячески демонстрирует, привлекая к ней внимание окружающих. Пол некоторых граждан определить не представляется возможным: судя по внешним признакам, они относятся к мужчинам, но при этом в их поведении присутствуют черты, присущие женским особям, к тому же они выделяют феромоны, также характерные для женщин. Встречаются особи, имеющие вторичные половые признаки, характерные для обоих полов. Их классификация затруднительна. Капрал склонен считать, что они являются жертвами мутагенных факторов, возможно, искусственного происхождения. Форма одежды граждан не поддается классификации, определенных правил ее ношения не выявлено, похоже, она не служит для целей определения профессиональной принадлежности. Время от времени встречаются объекты, часть одежды на которых отсутствует. Соответственно, затруднительно определить род занятий граждан. Практически все встреченные особи выполняли действия, цель которых определить не удалось. — Следующий, — кивает сержант. — Рядовой Кацман Третий! Многие из граждан вне всякой связи с родом занятий или наличием мышечной усталости употребляют сильнодействующие препараты-релаксанты и эйфорики. Значительная часть демонстрирует в присутствии окружающих потребность в половой связи и ее признаки — эрекцию, касание частей тела партнера, поцелуи, разговоры на интимные темы. — Следующий. — Здания мало приспособлены для организации обороны и уязвимы для артиллерийского огня, не выявлено также никаких специализированных оборонительных сооружений, мест сосредоточения боевой техники и живой силы. Коммуникации пригодны для прослушивания и легкодоступны. Имеется множество мест, удобных для размещения снайперов. Местность идеально приспособлена для ночной разведки в пешем строю… — Транспорт разнообразен, преимущественно колесный, с водородно-метановыми двигателями внутреннего сгорания, однако встречаются редкие транспортные средства с гравитационным приводом. Последние, как правило, сопровождаются большим количеством других транспортных средств, оснащенных световыми и акустическими устройствами, привлекающими внимание окружающих. Весь транспорт, за исключением последнего вида, подчиняется определенным правилам передвижения. Замечено также большое количество подземных коммуникаций, по которым в строго определенных направлениях через равномерные интервалы движутся транспортные средства, вмещающие большое количество граждан. Кроме того… — Воздушное пространство не патрулируется, визуально следов присутствия вооруженных судов обнаружить не удалось. Имеется некоторое количество воздушных транспортных средств гражданского назначения… — Распределение необходимых гражданам продуктов питания, одежды и амуниции производится в специализированных пунктах под общим названием «лавка» или «торговый центр». Кроме того, обнаружено значительное число пунктов приема пищи. Закономерность в процессе распределения пищи не выявлена — граждане употребляют ее непрерывно, группами различной численности и поодиночке… — Температура наружного воздуха колеблется от плюс двадцати девяти до плюс тридцати двух градусов Цельсия. Атмосфера пригодна для дыхания, ношения защитных средств не требуется. Замечено большое количество растений различных видов, свободно произрастающих в открытом грунте. Условно, растения можно разделить на деревья, кустарники и травяной покров… И так далее. Мы насыщались новыми знаниями, как огромные губки. Эта Земля оказалась довольно неизученным местом — большее число выявленных в результате наблюдения фактов было нам неизвестно. Мы старались, как могли, предвкушая, какую пользу Легиону могут принести собранные нами сведения.– 8 –
Наступило время обеда. Мы стояли, выстроившись в тени у стены дома, — сержант приказал нам беречь кожу от прямых солнечных лучей, — и ждали фуражиров, отправленных за продовольствием. Проходящие мимо граждане с любопытством смотрели на нас, впрочем, не слишком афишируя свое любопытство — пристальное внимание способно вызвать недовольство, а этого здесь тщательно избегают. Некоторые молодые женщины и мужчины приветливо улыбались, и иногда делали нам знаки непонятного назначения, которые мы по незнанию оставляли без внимания. В этот момент я заметил группу людей, стоящих на углу, по внешнему виду напоминавших граждан. То есть, они выглядели, как граждане, но не являлись ими. Правда, это выяснилось позже. А сначала я обратил внимание, что это были первые из разумных существ, встреченных нами, которые занимались определенной деятельностью. А именно — целенаправленно обращались к прохожим с целью получения от них местного эквивалента материального обеспечения. Денег. Надо сказать, что нам выдали с собой некоторое количество этих предметов. Аккуратные жетоны, по составу напоминающие бумагу. И у сержанта — расчетный чип на пластиковой карточке. — Это асоциалы. Побираются, как всегда, — пояснил мне проходящий мимо гражданин. — Побираются, сэр? — не понял я. Гражданин — высокий молодой человек с выбритой головой и в легкой белой рубахе, посмотрел на меня странно. Как смотрит сержант на солдата, который не может уяснить суть полученного распоряжения. Таких у нас быстро списывают, поэтому я поспешил извиниться: — Извините, гражданин, сэр. Мы здесь недавно и многие термины мне неизвестны. Буду чрезвычайно благодарен вам за разъяснение. Несмотря на то, что я обратился к нему с учетом всех правил вежливости, предусмотренных Уставом при общении с гражданским населением, молодой человек оказался немногословен. Коротко пробурчал что-то непонятное и ушел. Из услышанного я понял только, что люди на углу не имеют средств к существованию. Попросту говоря — им и их детям нечего есть. Почему так произошло, я не вникал. Это было неважно. Важно, что мы обязаны были вмешаться. Ведь одной из обязанностей легионера является защита граждан Земной Федерации, а без еды гражданам грозит смерть. — Мой сержант, рядовой Ролье Третий просит разрешения обратиться! В этот день устные благодарности на меня так и сыплются: — Я все слышал, Ролье. Ты быстро ориентируешься. Что предлагаешь? — Отдать этим гражданам жетоны для получения довольствия, сэр! Другие солдаты, хоть и не посмели выразить свое согласие вслух, однако же всем своим видом изображали готовность действовать. — Так и поступим. Собрать все деньги! — приказывает сержант. — Капрал Имберт Второй! — Сэр! — Передайте этим гражданам деньги. Принесите им извинения за нашу неосведомленность. Уведомьте старшего их группы о том, что мною будет подан рапорт о недостатках системы обеспечения. — Есть, мой сержант! — и капрал бегом отправился выполнять распоряжение. Наши действия несказанно изумили попрошаек. Оборванные, худые, они опасливо смотрели на ворох денег, которые протягивал им капрал. Граждане же вокруг нас удивленно наблюдали за происходящим. Мне сложно судить о том, какие чувства проявились на их лицах. Я в этом не разбираюсь. Но мне показалось, что большинство смотрят на нас со смесью презрения и неодобрения. В минуту вокруг собралась небольшая толпа из праздношатающихся. — Нашли себе друзей, штамповки, — так они говорили, улыбаясь, друг другу. — Таких же животных, как и сами. — Надо же, подкормили бедолаг. Теперь разродятся еще одним выводком. — Вы должны уважать человеческие права, — пыталась увещевать их одна из откровенно одетых женщин. — Они же страдают от недоедания! — Какие еще права! — возражал ей мужчина, по виду — находящийся под действием какого-то возбудителя. — Это не люди, это животные. — Они тоже испытывают боль! — А кто им мешает явиться в клинику и пройти курс коррекции? У них на это мозгов не хватает? Животные и есть! Они говорили так, чтобы нам не было слышно, забывая о том, что наш слух значительно острее человеческого. Их поведение казалось мне очень необычным. То, что люди не испытывают сострадания к своим собратьям, оказалось для меня неприятным открытием. И еще я понял, что те, кому мы помогли спастись от смерти, вовсе не являются гражданами. Их тут называют асоциалами, людьми, находящимися вне социума. Позже я узнал, что это определение относится к людям, родившихся вне государственных родильных домов от настоящих биологических родителей и без разрешения государства. Граждане стараются не прикасаться к открытой коже асоциалов — боятся заразиться. Этим людям никто не проводит генетическую коррекцию, после которой не страшны большинство болезней. Этим людям вообще ничего не проводят. Они рожают детей когда и сколько им вздумается, не в состоянии позаботиться об их будущем. У них нет денег на программирование будущего потомства. Они не подпадают под государственную программу оздоровления нации. Они вне социальных программ. Они живут, как встарь. Шьют из обрывков, собранных на свалках, одежду, выращивают на клочках бросовой земли овощи. Еды постоянно не хватает, и они вынуждены побираться, так как наказание за кражу следует мгновенно. Они болеют и часто умирают. Их лечат редкие врачи-энтузиасты, используя примитивное списанное оборудование. В их домах часто нет даже визора. Одним словом, эти люди ведут животный образ жизни. «Спасибо, господин», — говорит капралу изможденный человек, принимая деньги. Настороженно оглядываясь на зевак, асоциалы быстро ретируются, оставляя нас в смущении. Вернулись фуражиры. Наши желудки способны переваривать практически любую органику, однако то, что я увидел, мало напоминало известную мне еду. Кому-то достались желтовато-коричневые предметы под названием «хлеб». Кому-то — «мясные консервы». У меня в руках оказалась остро пахнущая масса под наименованием «сыр». Несмотря на непривычный вид пищи, пришлось поторапливаться — время обеда истекало. И мы приступили к трапезе. Сыр этот оказался довольно вкусной субстанцией желтого цвета, хотя и необычной на вкус. Судя по его консистенции, он содержал довольно много протеинов животного происхождения. Вот только его оболочка была какой-то безвкусной и все время липла к зубам. Но легионеру не пристало привередничать. Обед должен быть съеден, иначе солдат не сможет оставаться в должной форме и быстро окажется непригодным для несения службы. Мои товарищи тоже встретили затруднения, они никак не могли сообразить, каким образом открываются емкости с консервами внутри. Граждане по сторонам старались не смотреть на нас. Здесь существует правило: невежливо разглядывать человека — это может его оскорбить. Тем не менее, временами я слышал тихие шепотки со стороны прохожих: — Смотрите, этот ест сыр вместе с оболочкой! А эти — умора — рвут банки руками! После обеда сержант потребовал у фуражиров объяснить причину задержки питания. Готовые сгореть со стыда, те пояснили, что их отказывались обслужить в пунктах под названием «магазин», мотивируя это тем, что «здесь только для граждан». Только в одном месте под надписью «обслуживаем биороботов» им удалось приобрести продукты, но для этого пришлось пройти значительное расстояние, что и послужило причиной опоздания. Поразмыслив, сержант решил не объявлять им взыскание, и мы двинулись дальше. Про себя я порадовался за своих товарищей. Их запросто могли лишить на трое суток права исполнять обязанности по службе. Такой наказанный обычно стоит у входа в кубрик по стойке «смирно» и с тоской в глазах наблюдает, как легионеры занимаются приборкой или отрабатывают действия при пожаре. И еще эти граждане, хоть и не подают вида, очень нас боятся. Рекламная кампания, проводимая во славу Легиона и направленная на устрашение врага, ударила совсем не там и не в тех. Рядовой обыватель на все сто уверен, будто инстинкт убийства в нас так силен, что мы готовы лить кровь налево и направо, и потому не стоит нам давать повода спускаться в их райские кущи. Они никак не могут взять в толк, что инстинкт этот в полной мере проявляется в нас только по приказу. И опасливо сторонятся, нечаянно оставаясь с нами наедине.– 9 –
Через час мы едва не нарушили местный закон. На одной из красивых площадей у фонтана мы увидели большую группу граждан странного вида. Они были одеты в несвежие одежды и их длинные спутанные волосы явно были немыты вот уже несколько недель. Об этом же свидетельствовал запах — ветер как раз дул в нашу сторону. Эти граждане держали большие плакаты и громко выкрикивали однообразные предложения, заставляя прохожих обходить их по проезжей части. «Уберите с наших улиц исчадий ада! Нет машинам-убийцам! Долой искусственных солдат!», — вот что они скандировали. Вид этих людей был так необычен, а поведение так агрессивно, что сержант вынужден был остановить отделение и обратиться с вопросом к ближайшему гражданину: — Прошу простить мое любопытство, сэр. Не будете ли вы так любезны пояснить мне, что это за люди вон у того фонтана? — Члены политического и общественного движения, которое ратует за отмену генетических улучшений и возврат к природному естеству. Кстати, это они против вас сейчас митингуют, — охотно ответил прохожий. — Прошу прощения, сэр — это традиционалисты? — уточнил сержант. — Можно и так сказать. Во всяком случае — сочувствуют им. Тут я вынужден на минуту прерваться и сделать небольшое пояснение. Думаю, вы сочтете, что я тяну время, но без этого пояснения наше поведение может показаться немотивированным и нелогичным. Итак, в далеком 2006 году, после семилетнего полета к комете Wild2 вернулся американский (не удивляйтесь — Земля тогда делилась на множество государств) кометный зонд «Stardust». После тщательного исследования кометного вещества, запечатанного в аэрогеле зонда, выяснилось, что оно на 98 % процентов состоит из обычной пыли — карбонов, воды и аммиака. Оставшееся же количество субмикронных включений состояло из следов практически всех элементов таблицы Менделеева. Попытки датировать возраст этих включений давали значение в 7-12 миллиардов лет, причем в поле вероятной ошибки в 90 %. Было решено, что количество полученного вещества просто находится за гранью чувствительности аппаратуры, поэтому результаты не приняли во внимание. Но позднее, через десять лет, об этих результатах снова вспомнили. Очередной американский зонд зачерпнул и вернул на Землю образцы вещества из нерегулярной кометы, пришедшей из пояса Койпера. Он доставил образцы гораздо большего размера, поэтому удалось провести их детальный спектральный и структурный анализ. Они оказались ничем иным, как простыми конгломератами, состоящими из атомарной смеси почти всех первичных элементов периодической таблицы, за исключением сверхтяжелых. Было решено, что эти частицы являются остатками гипотетического протовещества, которое оказалось законсервировано в облаке Оорта на окраинах Солнечной системы. Исследования продолжались, и после получения достаточного количества образцов выяснилось, что это отличное сырье, из которого можно получать практически все металлы, но еще более важным оказалось, что оно — практически идеальный «питательный бульон» для роботов-наноассемблеров. Элементы, входящие в протовещество, имели высокую степень чистоты, находились в легко преобразуемой молекулярной форме и были, что называется, готовы к употреблению. Единственная трудность — необходимость хранения протовещества в вакууме при температуре не выше -270 градусов, с одновременной защитой от солнечного излучения. Исследования Солнечной системы, тем временем, шли своим чередом и вот, наконец, в поясе астероидов за орбитой Марса была найдена масса мелких, размером не более метра, тел, состоящих из протовещества, хранящегося в естественных и идеальных для него условиях. А именно — в вакууме и покрытых обычной метеоритной пылью и грязным аммиачным льдом. С этого момента человечество рванулось в космос. Минули эпоха гипертрофированной демократии, религиозных и экономических войн, генетическая революция, Декларация об объединении Земли. Менялся климат — часть гренландских льдов все же растаяла, затопив огромные участки суши. Исчезло множество языков. Человечество осваивало интерлингву. Нефтяная энергетика сменилась метановой, а впоследствии — термоядерной, чуть позднее материнская планета окуталась сетью солнечных энергостанций. Пояс астероидов превратился в мощный производственный конгломерат, усеянный тысячами дешевых заводов по производству всякой всячины. Луна производила сплавы металлов и добывала гелий-3 для реакторов. На ней же сходились транзитные маршруты — она стала огромной перевалочной базой для транспортных потоков с Цереры, Весты и десятков других планетоидов. Вокруг Земли на орбитальных верфях собирались тысячи межпланетных грузовиков. Земля превратилась в сытую метрополию, населенную миллиардами генетически усовершенствованных бездельников с гарантированными правами под защитой доктрины доминирования личности над обществом. А Марс… Марс в то время был ничем иным, как гигантским, совершенно фантастическим по своим масштабам борделем для десятков миллионов рабочих и горняков с астероидов. То есть, назывался он, конечно, по-другому. Человеку, долгое время находившемуся в невесомости, вне привычного магнитного поля, под воздействием космического излучения и десятков других вредных факторов, был необходим эффективный курс реабилитации. Марс как нельзя лучше подходил для этой цели. Прежде всего, по соображениям расстояния. Никому не хотелось лететь за тридевять земель и возвращаться на перенаселенную родину человечества. Но как-то так получилось, что вместе с курсом лечения красная планета начала предлагать и отдых для измученной души, постепенно превращаясь в масштабнейшее царство развлечений. Я не говорю «порока» потому, что к тому времени это понятие… э-э-э… несколько устарело. Смена пола по желанию, культ удовольствия, узаконенные наркотики — все это стало привычным для большинства граждан и давно смыло привычные представления о границах разумного. Но, вместе с тем, на самой Земле оставались люди, получавшие удовольствие от тяжелого труда или опасностей. Встречались и те, кто не желал вести растительную жизнь в перенаселенных мегаполисах. И те, и другие переселялись на Луну или в Пояс. Для жизни в условиях низкого тяготения их организмы модифицировались. Так что выходило, что они брали билет в один конец — обратная дорога фактически была им заказана. Оставались люди, убежденные в том, что путь развития, выбранный человечеством, ведет его в тупик. Они протестовали против модели развития, при которой некуда стремиться, где нет ничего, кроме желания получать удовольствие, и которая ведет к деградации и вырождению человека. Любое развитие происходит за счет разрушения. В случае общества потребления — за счет разрушения среды обитания и более слабых стран. В случае трансгуманизма, с его универсальным принципом «от каждого — по способности, каждому — всё», — за счет разрушения внутренней структуры самого человека. Генетическая чистота расы превратилась в фикцию, биологическое рождение стало исключением из правил, пресыщенная наслаждениями жизнь потеряла всякую цель, и люди постепенно становились расой пресыщенных индивидуалистов. В век, когда большинство граждан предпочитает заплатить взнос в родильном доме, сдать образец ткани, своей и партнера, оговорить пол, внешние признаки, набор дополнительных изменений, дать имя будущему дитяти и через некоторое время получить извещение о рождении, традиционалисты, так стало называться это движение, ратовали за возвращение к природным началам, за отказ от чрезмерного потребления, за гармонию с природой. Их движение ширилось, отчасти за счет убежденных людей, отчасти — за счет примкнувших к ним скучающих обывателей. Они тоже эмигрировали, причем большей частью — на Марс. Марс — какая-никакая, но все же планета. Они мечтали построить там новое общество и в конце концов устроили переворот. Жуткую резню, в которой гибли и правые, и виноватые. Объявили о создании республики. Их радикальные идеи, вкупе с агрессивной внешней политикой и усиливающимся недовольством инопланетных поселений бременем Земли, ее контролем над перевозками — основой существования Земной Федерации — привели к длинной цепи провокаций и терактов, вылившихся в Первую Марсианскую войну, в результате которой Земля обзавелась Флотом, создала Легион и привела к покорности большую часть пояса астероидов. Влияние традиционалистов, их воинственная пропаганда до сих пор разлагает население Земли и ее сателлитов, играя на руку бывшей колонии. Во всяком случае, так гласили программы обучения в Легионе. Так что наше желание задержать подрывные элементы было вполне естественным для солдат, не имевших ни малейшего понятия о сложностях человеческих взаимоотношений. Сержант Васнецов Пятый принял единственно верное решение. — Отделению оцепить площадь! Не выпускать граждан, внешне похожих на подрывные элементы! Капрал, разыщите и приведите полицейского! Выполнять! И мы разбежались, радуясь возможности проявить себя. Среди граждан возникла легкая паника, на нас смотрели со страхом, несмотря на то, что мы были не вооружены. Традиционалисты прекратили свои крики — по всей видимости, до этого им не приходилось сталкиваться с открытым противодействием в обществе, где свободное высказывание своего мнения стало нормой, да и проявления насилия на Земле стали такой редкостью, что одна только мысль о том, что личность может быть подвергнута физическому воздействию, была способна серьезно деморализовать человека. Некоторые из пикетчиков, побросав свои плакаты, попытались даже скрыться, но были тут же остановлены легионерами. Неожиданно меня захватило чувство власти над этими людьми. Оно было сродни жажде уничтожить врага, но, так как приказа на уничтожение не поступило, мы балансировали на шаткой грани между желанием убить противника и сохранить ему жизнь для получения разведывательных данных. Это чувство опьянило меня, ноздри мои раздувались, мир приобрел неожиданную четкость, и я понял, что нахожусь в состоянии странного наслаждения, которое впоследствии не раз испытывал, убивая врага. Но тогда это состояние было мне в новинку. Я еще не знал, что при нашем создании люди руководствовались общей для того времени доктриной — существо, выполняя возложенные на него обязанности, должно испытывать удовольствие от их выполнения и удовольствием же вознаграждаться. Видимо, именно по этой причине нам были оставлены половые органы, хотя и видоизмененные. Как и большинство современных граждан, мы должны были любить свою работу и иметь возможность получать вознаграждение за нее. К тому же, было решено, что лишить нас признаков пола и сексуального удовольствия — негуманно. Рабство должно быть изжито, сказали они. Рабство — унизительное понятие. Получая наслаждение от выполнения своей работы и вознаграждаясь за ее результаты, существо не может считаться рабом. Только впоследствии меня поразило странное несоответствие целей нашего создания и принципов, которыми руководствовались создатели. Посылать нас на смерть вместо своих опереточных войск оказалось гуманно, а лишить пола — нет. Странная логика, не находите? Вернулся капрал в сопровождении местных полицейских. Узнав, что произошло, стражи порядка пришли в сильное смущение — они попросту не знали, как с нами поступить. Оказывается, мы нарушили основополагающий принцип местной демократии — воспрепятствовали волеизъявлению граждан. С другой стороны — мы находились вне юрисдикции местных властей, как и все военнослужащие. Сержант Васнецов был шокирован таким оборотом событий, хотя и не подавал вида. — Сэр, — обратился к нему начальник полицейского патруля. — Предлагаю вам покинуть место происшествия, предварительно извинившись перед гражданами за доставленные по незнанию неудобства. Таким образом, мы избежим крупного политического скандала, да еще в преддверии военного положения. Это самое «сэр» в его исполнении, скажу я вам, звучало так, будто его вытянули клещами. Этот полицейский был единственным гражданином в патруле — остальные его члены оказались биороботами. Что такое биороботы и чем они отличаются от граждан, спросите вы? Отвечу: я до сих пор этого не знаю. Единственное их отличие от полноправных членов общества состояло в том, что они были рождены не по взаимному согласию и на основе образцов двух граждан, оплативших набор генных изменений и услуги по выращиванию плода, а по решению правительственного органа или лицензированной частной компании. В последнем случае набор изменений в организме варьировался в зависимости от цели рождения. Попросту говоря — от той работы, для которой биоробот предназначался. Я сказал — «рождение»? Прошу меня извинить. Конечно же, я имел ввиду определение «производство».Ибо к традиционному рождению этот процесс не имеет никакого отношения. Согласно этой квалификации, все мы — и легионеры, и флотские — также являемся биороботами. Наделенными способностями к убийству живых существ, но это не меняет сути дела. Часто, осмысливая различие понятий «гражданин» и «биоробот», я удивлялся капризам судьбы. Поневоле слово «бог» мелькало у меня в голове, хотя я знал, что Бог или Всевышний, или Господь — это мифическое существо, которому земляне приписывают все непознанные явления, обнаруженные во Вселенной. Кому-то это непознанное явление дозволяло быть свободнорожденным, а кому-то — наслаждаться исполнением своего Долга. Как мне, например. И уж если между нами, рабами Долга, и ими — гражданами, повелевавшими нами, не было никакой разницы, то, сравнивая себя и их, я испытывал невольную гордость. Ибо я — совершеннее их. Осознание этого простого факта не раз помогало мне в моменты сомнений и нерешительности принимать правильное решение. Я — существо из плоти и крови. У меня есть родина — Легион. И у меня есть цель в жизни — стремление исполнять свой долг. Бедные бледные черви, где попало спаривающиеся, предварительно наширявшись до безумия! Мне не раз было жаль их. На таких, как я, держится мир. Так что мы дружно извинились перед перепуганным стадом и продолжили свой путь. Кстати — у нас есть свой собственный Бог. Мы свято верим в его незримое существование. Так же, как многие земляне верят в то, что после смерти попадут в рай, мы верим, что не исчезнем бесследно. Но, в отличие от них, попадающих в свой пресный рай только после бараньей невнятной жизни, главной добродетелью которой является стремление быть как все и не высовываться (они называют это смирением), наш загробный мир — мир воинов. Имя ему — Валгалла. Ведет туда дорога Славы, устланная телами поверженных врагов. Даже после смерти мы продолжаем услаждать себя битвой и наш Господь — Бог Легиона — сидит во главе пира. Нам разрешено пить, сколько влезет, чистой воды на том бесконечном пиру. И даже прикладываться к вину. Не допьяна — иначе нарушится координация движений, и наши показательные сражения превратятся в свалку. Но все же — можно. Там есть женщины — много настоящих земных женщин, а не наших боевых подруг с «веселых» транспортов, все они молоды, все длинноноги, они щеголяют прозрачными одеждами, они с улыбками прислуживают нам за столом, выполняя все наши прихоти. Наш Бог — он наверняка генерал в загробной табели о рангах. На плечах его — погоны с большой звездой. И если земные священники не лгут, и их боги все же существуют, то мы не будем чиниться и от души нальем им чарку-другую, коли им случится заглянуть к нам на огонек. Проявим солдатское гостеприимство. Мы напоим их допьяна и вместе с ними будем горланить веселые песни. А низкие поклоны в пояс пусть останутся для их райской паствы. Не к лицу боевым ветеранам гнуть спину перед какими-то штафирками.– 10 –
Центр развлечений — так называлось место, куда мы попали после досадного инцидента. Огромный комплекс, в котором причудливо смешивались достижения научно-технического прогресса, медицины и психологии. Под одной крышей этого удивительного здания можно было найти библиотеку с образцами литературы, начиная с древнейших времен, свежей периодикой (да-да — те самые газеты, о которых я толковал вначале), комфортабельные кинозалы с развлекательными голофильмами, спортивные сооружения, курительные комнаты с широчайшей гаммой наркотиков, массажные и увеселительные заведения различного толка. Чьи только услуги там не предлагались! Мужчины, женщины всех возрастов и расцветок, существа непонятного пола, смешные карлики и даже специально выведенные животные. Мне сразу вспомнился «веселый транспорт» — судно, раз в месяц подходившее к борту нашего крейсера, которое посещают легионеры, не имеющие замечаний по службе. Существа женского пола, что обслуживали нас, были почти на одно лицо и, как и мы, имели одинаковый рост. Здешние же услуги подобного рода были не в пример богаче. От разнообразия лиц, оттенков и соблазнительных поз разбегались глаза — мы едва успевали фиксировать увиденное. Правда, после долгих консультаций с каким-то важным чином, молодой человек, отвечавший за порядок в заведении, виновато улыбнувшись, сказал, что нам разрешено пользоваться только образовательными услугами. Теми самыми, где книги, газеты и фильмы. Остальные, как он пояснил, имеют строгий статус «только для граждан». «Кто ж станет пользоваться услугами биоробота, который обслуживал других биороботов… извините…», — так он выдал, совсем смешавшись. Видимо, зрелище неграждан, вошедших сюда в качестве клиентов, было ему в диковинку. Впрочем, оно и к лучшему. Долгих четыре часа я жадно глотал страницы электронных книг (бумажных нам не дали, сославшись на их ценность) и газет, сосредоточившись на сведениях о Легионе. Мне было интересно все, что касалось моей родины. Там я и узнал, что Легион в глазах граждан — не что иное, как сборище неотесанных болванов, грубых, жестоких к врагам и друг к другу, только и умеющих, что убивать и не заслуживающих иной доли, кроме как погибнуть однажды во славу Земли. Встречались тут и совсем бредовые источники, главными героями в которых были легионеры, но я быстро понял, что они имеют к действительности еще меньшее отношение, чем газетные статьи. Сержант назвал их «развлекательной беллетристикой». Как я понял, это такое чтиво для тех, кому некуда девать время. И мы бы долго еще находились в библиотеке, тем более, что кроме ложных сведений о Легионе, мне удалось обнаружить немало действительно полезной информации об истории и предпосылках его создания, но тут сержант получил спутниковый вызов, и мы узнали, что бригада спешно собирает личный состав. Наш отдых закончился. Мы выдвинулись к месту временной дислокации ускоренным маршем. На пути нам встречались другие группы — они тоже получили сигнал общего сбора. Впоследствии, лежа в койке после отбоя, я неоднократно гадал, что же послужило причиной внепланового возвращения? Наше неадекватное поведение на улицах Мадрида? Наша непохожесть на обычных биороботов? Страх, который мы рождали у обывателей? То, что произошло между нами и традиционалистами, оказывается, имело место повсеместно. Практически все командиры групп реагировали на антивоенные выступления одинаково. Штаб был попросту завален докладами о различных нарушениях, творящихся на улицах города и свидетельствующих о безобразном функционировании многих муниципальных или государственных служб. Естественно, командир части передал обобщенные сведения командующему гарнизоном. Я представляю, как багровела сытая физиономия этого напыщенного земного генерала, когда он читал рапорт. Конечно же, дело именно в этом. Кому сегодня приятно знать правду, как она есть, о недостатках во вверенном тебе хозяйстве? Особенно когда об этом имеют наглость докладывать какие-то биороботы. Куда проще гневно поджать губы и приказать: «Передайте командирам частей Инопланетного Легиона — немедленно приступить к погрузке. Вернуться к месту постоянной дислокации сразу после получения воздушного коридора». Как бы то ни было — для меня было большим облегчением вновь почувствовать на плечах привычную тяжесть боевого костюма. Жесткие объятия ложемента напомнили мне о корабле. И еще я подумал — настоящим генерал становится только тогда, когда он один. Легионом командует всего один Генерал. Когда их образуются тысячи, как на Земле, возникает подспудное ощущение какой-то нереальности здешней жизни. А потом бот вздрогнул, взвыли компенсаторы, и мы стартовали. Когда в экране внешнего обзора высветился привычный голубой шар, мне в голову пришла мысль о том, что издали материнская планета выглядит гораздо более привлекательной, чем вблизи.– 11 –
— Эй, Жос! Я останавливаю свой бег из душевой в кубрик и вытягиваюсь смирно. — Слушаю, мой сержант! — После завтрака зайди к командиру медвзвода. Какая-то ерунда с твоими анализами. — Слушаюсь, мой сержант! Потом до меня доходит сказанное. — Плохие анализы? Я что, болен, сэр? — Откуда мне знать? Думаю, ничего серьезного. Иначе тебя бы уже забрали, а весь кубрик залили дезинфекцией. Да не волнуйся ты так. Надеюсь, все обойдется. — Спасибо, мой сержант. Медицинские отсеки — как мрачные безжизненные пещеры. Ни одной живой души в коридорах. Слабо пахнет озоном. Работает только дежурное освещение, да синие лампы дезинфекции, отчего по углам темных переборок пульсируют жутковатые фиолетовые тени. Кажется, я один в этом царстве покоя. Топот ног, выкрики команд, суматоха приборок и разводов на занятия — все это осталось там, за тяжелой плитой переходного люка. Быстро нахожу отсек 7-131. Глухой стук вязнет в теплом воздухе. Я думаю, что сержант ошибся — в это время суток тут никого нет. Но потом люк уезжает в потолок и поток света слепит меня. Я делаю шаг вперед и представляюсь. Не ошибся сержант. Меня ждут. — Садитесь, рядовой, — приветливо говорит лейтенант Легар. — Спасибо, сэр! — я скованно присаживаюсь на краешек круглого одноногого табурета. Люк за спиной опускается. Пауза затягивается. Незаметно оглядываюсь. Мы одни. Нет никаких помощников. Все медицинское оборудование зафиксировано на переборках в походном положении. Лишь светится над столиком лейтенанта пятно дисплея, да яркий свет от светильников заливает кажущийся пустым отсек. — Хочу вас успокоить, рядовой Ролье Третий — ничего страшного в ваших анализах нет. Небольшой недостаток витаминов, только и всего. Вот, возьмите, — он протягивает непонятно каким образом возникший в руке пузырек. — Принимайте по одной капле каждое утро после завтрака. Передайте своему сержанту: никаких ограничений по службе — вы практически здоровы. — Спасибо, сэр! Я вскакиваю и тянусь за пузырьком. Напряжение мгновенно покидает меня. От спокойного голоса лейтенанта становится легко. Меня не спишут и не отстранят от занятий, я здоров — что может быть лучше?– 12 –
– 13 –
– 14 –
– 15 –
На станции Луна-5 погибло тридцать пять человек. Большинство — в результате разгерметизации отсеков. Охрану и операторов оружия мы перебили подчистую. Никто не смеет поднять руку на легионера — это закон. Через десять часов остальные станции сдались без боя. Сразу после предъявления ультиматума. А еще через сутки мы высадились в промороженный и парализованный Селена-сити. Шепот сержанта Васнецова громче крика: В том первом бою взвод наш потерял десятерых. Полтора десятка бойцов погибло в других атакующих группах. Еще пятерых списали ввиду тяжелых увечий — их лечение оказалось дороже, чем рождение новых солдат. Когда мы провожали своих товарищей, я вновь некстати подумал о чертовой экономической составляющей. С ума сойти — прямо в строю, под звуки торжественного марша. Тогда я еще не знал главного: любой из легионеров мог иметь ненужные мысли вроде моих. Просто ни у кого не было причины высказывать их вслух. Но рано или поздно среди них нашелся бы один, кто решил бы действовать, не нарушая базовой программы — а именно, по своему усмотрению, но по-прежнему во благо человечества. Вопрос только в том — что такое человечество и что для него благо? Впрочем, на последний вопрос любой из нас ответит сразу — дисциплина и служение долгу. И никаких тебе неясных формулировок типа «совершенствование личности». Только движение вперед в рамках четко оговоренной программы с конкретными результатами на выходе. — Первые номера, упражнение номер восемь, сериями — огонь! Вторые номера — заряжай! — Понравилось. Очень красиво. Там никто не носит дыхательных масок. Совсем как в подземном городе. Или как на корабле. И все это — под открытым небом. А само небо — голубое-голубое. И дышится легко. — Конечно, сэр. Даже подскочив от рева колоколов громкого боя, продирая глаза на бегу и щурясь от сполохов тревожной сигнализации, я все еще гадал, кем был этот неизвестный противник во сне? Но потом окончательно проснулся и обнаружил себя в длинной шеренге получающих оружие. «Боевая тревога. Действия по ситуации номер восемь — высадка десанта на искусственный космический объект. Трехминутная готовность», — произносит бестелесный голос. Кацман вздрагивает, возится в темноте, я слышу исходящие от него царапающие металлические звуки — он на ощупь пристегивает карабины подвесной системы. Вот раздается последний металлический щелчок — и мой сосед замирает. Я медленно выдыхаю, расслабляю живот, и сон окутывает меня. — Так мы и ушли! Сначала Луна! — шепот Жерардена проникнут уверенностью. — Никто ее в тылу не оставит. Иначе ее китайцы к рукам приберут. — Слушай внимательно. На первом этапе твоя задача — проявить активность в военных действиях и быть очень исполнительным солдатом. — Голубые ели висели в воздухе под порывами штормового ветра и не было такой силы, которая могла бы сдвинуть их с места. — Спасибо, сэр. Обязательно передам. — Благодарю, мой лейтенант! — произношу я бодрым звенящим голосом. Разговаривать на обе стороны неудобно — приходится вертеть головой туда-сюда, того и гляди, сержант заметит. На таких встречах я вроде звезды вечера. Главное блюдо. «Хорошее начало — половина дела», — так любил говаривать сержант Васнецов. — Вы их уничтожили, сэр? — с надеждой интересуется легионер. Эти нашивки — предмет особой гордости легионера. На их обладателя смотрят с уважением, от цвета к цвету переходящим в почтение. Это потом каждая собака, кроме только что получивших форму новичков, будет щеголять свидетельством участия в боях. А тогда, в начале войны, авторитет носителей таких символов был едва ли ниже земного неба. Судя по величине гравитации, по которой мы живем и тренируемся последние две недели, нашей первой целью будет Веста. Планетоид во внутреннем поясе, то есть к Солнцу от раздела Кирквуда. Вслед за Луной планетоид объявил о своей независимости. В отличие от Луны, его поселенцы имели глупость сразу же заявить о присоединении к Марсианской Республике. Наверное, решили, что удаленность от Земли является весомым оборонительным фактором. Месяц диких морозов, разреженной атмосферы и недостатка энергии нанес городу тяжелейший урон. Воздух до сих пор пахнет металлом, и вне помещения при дыхании изо рта идет пар. Не горят и яркие гирлянды вокруг увеселительных заведений. Но сами заведения в центре на Парк-авеню уже работают — Флот широко празднует победу в первой за последние несколько десятков лет войне. Лунная кампания, так называют серию коротких стычек флотские. В том, что это начало большой войны, я уже не сомневаюсь. Судя по тому, что говорят земные новости, и о чем негромко переговариваются флотские офицеры, скоро мы оторвемся по полной. Я почти забыл о пережитой на энергостанции постыдной слабости. Мне, как и всем, снова не терпится испытать адреналиновое безумие. Эти чертовы земляне — я действительно стремлюсь получить кайф от войны. Ничем иным, кроме как стремлением получить удовольствие, объяснить свою тягу к опасности я не могу. Впрочем, осознание этого факта отнюдь не делает мою жизнь беднее. Так уж мы устроены. Я предельно собран. Лейтенант делает короткую паузу, чтобы я мог четче осознать сказанное. — Ну, все, иди. Время вышло. Веди себя естественно. И не позволяй солдатской сущности доминировать над твоим истинным «я». Я надеюсь на тебя, Жос. — Обычно вскрытие обшивки производится при помощи мин-пробойников, — в сомнении мнет подбородок сержант, не сводя с меня пристального взгляда. — Так надежнее и нет риска промахнуться. — Гхм. Думаю, что уважаемый гость хочет рассказать нам о наших коллегах на Земле. О земных войсках, — вмешивается лейтенант. Видимо, я что-то не так сказал. — Первое отделение, упражнение номер тридцать — «Развертывание в боевой порядок после десантирования», гравитация — ноль точка двадцать два метра в секунду за секунду. Вводная передана. Внимание… марш! — И что же ты мне ответишь, легионер? — Сэр, а правда, что вы были на Земле? — спрашивает черноглазый капрал. — Да, сэр. Я понимаю. Я горжусь тем, что вы выбрали именно меня. Я не подведу. — Сэр, расскажите о том, как вы проникли на базу! — получив в виде кивка разрешение офицера, просит молодой боец, наверное, мой одногодок. И тут шум в голове прекращается, как по мановению руки. Мир становится кристально чистым и ясным. — Да, сэр. Я и сам стремлюсь к этому. Лейтенант отчего-то медлит. Улыбка его странно застывает. Блестит влажная полоска зубов под напряженно растянутыми губами. Взгляд останавливается. Перемена, произошедшая с лейтенантом, разительна — передо мной вдруг оказывается совершенно незнакомый человек. Я успеваю подумать, как его лицо похоже на безжизненную маску, и медик, пристально глядя мне в глаза, произносит какую-то абракадабру: Лица легионеров вытягиваются. Сразу несколько человек тянут руки, желая что-то спросить. — Можно, я буду Павлом, сэр? — Что прошло успешно, мой… — Сэр, как вам удалось так удачно попасть? Ведь вы летели на ранцевой тяге, вас наверняка закручивало, да и огонь вы вели из винтовки. От этого здорово швыряет, особенно при стрельбе очередями. И откуда вы узнали, где проходит стрингер? Как выбрали точку прицеливания? — Добро. Вижу тебя. Следи за соседями — Гартман на твоем уровне, Луис на седьмом, не зацепи. Отбой. — Все нормально, парень. Спасибо, что не врешь. Видать, удачливый ты. Я принимаю стойку «смирно». Легионер, способный направить свои неуставные мысли в законное русло, впоследствии нашелся. Звали его генерал Пак. Меж собой мы называли его просто Генерал. Командующий Инопланетным Легионом. Знаете, есть у меня такое ощущение, что моей винтовке, точнее, ее системе управления, до безумия хочется быть полезной и как можно чаще действовать по прямому назначению. То есть стрелять. Генерал Пак оказался как раз из таких. Обожал действовать, да еще и во имя высших интересов. Просто жить без этого не мог. Только, в отличие от простенького оружейного интеллекта, командующий имел больше возможностей реализовать свою страсть. И тут же, словно подтверждая его слова, палуба мягко валится в сторону. Пара секунд — и гравикомпенсаторы восстанавливают тяготение. Наверняка теперь уже весь кубрик не спит. — Мы попытались задержать их для допроса. Но местные власти в лице полиции заявили, что мы нарушаем права граждан. Ущемляем их свободу. Они там вообще не очень нормальные. Совокупляются где попало, употребляют сильнодействующие релаксанты без повода, принимают пищу вне распорядка. Да еще и пишут про нас в газетах всякую чушь. Это называется — свобода личности и свобода слова. Мы отряжены в патруль. Наш маршрут — с Первой по Седьмую улицы в восточном районе, два верхних яруса. Командир — сержант Васнецов, старший патруля — капрал Имберт и я — простой патрульный. Внешне все напоминает комендантский наряд в жилых палубах «Темзы», только здесь мы в полном вооружении и маршрут длиннее. А так — почти то же самое. Медленно прохаживаешься, поглядывая по сторонам, время от времени проверяешь документы у встречных флотских да отдаешь честь редким офицерам. Людей на улицах мало. Транспорта тоже. Раз в час заходим в один из двух работающих ресторанчиков, где в строгом порядке сменяют друг друга партии судовых команд, которым разрешено посменно отдохнуть. В отличие от Легиона, на Флоте приняты увольнительные «на берег». Хотя «берег» зачастую — опостылевшая флотская база с унылыми серыми стенами. И в увольнениях им можно употреблять спиртное и даже легкие релаксанты. Мы следим, чтобы нормы употребления не нарушались. Я могу заснуть просто усилием воли. И знаю, что три часа сна ежесуточно — необходимый и разумный минимум, при котором моя жизнедеятельность будет идти нормально. Несколько пропущенных циклов отдыха — и мое внимание начнет рассеиваться, а рефлексы притупятся. И тем не менее, сегодня после отбоя я лежу без сна. Прислушиваюсь к себе и к тому, что меня окружает. Я чувствую, как мой сосед слева тоже не спит. И сосед справа — тоже, хотя оба старательно имитируют ровный ритм дыхания спящего. Что-то происходит. Что-то едва уловимое, но наши тренированные тела замечают эти изменения. — Сэр, вы можете на меня положиться! — с чувством чеканю я. — Ну, как, тренировки при такой гравитации… Такие условия только там, — бормочу я. Злость на мгновенье сменяется светлым чувством от мысли, что мой командир отделения еще жив. «Ты обязан быть первым, Жослен!» Я слышу негромкий глуховатый говорок доктора-Атиллы так же четко, как и тогда в медотсеке. И неожиданно решившись, даю максимальную тягу. Я надеюсь на то, что мои неоправданные действия можно будет списать на неопытность и на горячку первого боя. А потом все опасения попросту сдувает. Я — метеор. Я — снаряд. Я свешиваю шнурок. Про таких, как я, после говорят: «Подпалил себе задницу». Выражение это буквально — струя ранцевого двигателя на закритичном режиме действительно нестабильна. Наверное, все дело в том, что я удачлив. Впрочем, это я уже говорил. А к удаче у нас относятся серьезно. Не как к слепому случаю. Признак удачливости в Легионе — свидетельство принадлежности к избранным. К тем, кого хранит судьба. Или Господь, если вам угодно. Ведь мы все верим в Бога. Наш Бог жесток и рационален, он губит нас тысячами, но иногда он делает свой выбор и мы почтительно умолкаем — кто мы такие, чтобы обвинять верховное существо, хранителя Легиона, в наличии слабости и способности проявлять человеческие чувства? В полной выкладке пехотинец-легионер похож на округлое неуклюжее животное. Для того чтобы просто сносно передвигаться с кучей барахла, что на нас навешано, нужно иметь прочные навыки, намертво вбитые в подкорку. А чтобы двигаться быстро — в бою это твой единственный шанс выжить, — ты должен ежесекундно находиться в состоянии высочайшей собранности, одновременно считывая показания такблока, следя за местностью, действиями противника, инструкциями системы управления боем, просеивая через себя потоки данных от внешних датчиков, управляя огнем и поддерживая связь с командиром. Каждый шаг вне корабельных переборок — смертельная опасность сама по себе. Космос не прощает ошибок. Малейшая каверна, образовавшаяся в манжете уплотнителя в результате небрежного осмотра — и ты труп. Сбой системы охлаждения или выбор неправильного климатического режима — та же история. Ледники из замерзшего азота и метана, скрывающие под собой предательские трещины. Рыхлые камни, рассыпающиеся под ногами на склонах глубоких кратеров. Вездесущая мелкодисперсная пыль, нарушающая видимость, блокирующая работу радаров и систем связи, облепляющая тебя с ног до головы плотным мохнатым коконом, пока кровь твоя не закипит из-за нарушения работы теплообменников. Жар плавильной печи на солнечной стороне поверхности и бесконечный холод на темной. Космические частицы сводят с ума измерители излучений. Если добавить к этому десятки способов, которыми противник старается нас убить, — выполнение легионером боевой задачи превращается в сложнейшее уравнение со многими неизвестными. Решить его в реальном бою под силу немногим. Я во что бы то ни стало стараюсь остаться в числе счастливчиков. Среди тех, кто выполняет боевую задачу. Тех, кто остается в живых. Этого требует мое истинное предназначение. — Я знаю, что ты сделал это специально, Ролье. И что твоя траектория после катапультирования оказалась самой короткой. Тебе представилась возможность стать первым и ты ее использовал. Я уверен, что ты полез на рожон не из-за цветной каймы. Ты хотел быстрее вступить в бой? Во сне я чувствую, как подрагивает палуба, и время от времени ускорение шевелит мое тело под привязным ремнем. Крейсер продолжает маневрировать. Во сне в моем черепке мелькают неясные образы, похожие на отрывки из развлекательных фильмов. Я скачу по лунной поверхности, вздымая за собой султаны неопадающей пыли, я почему-то один, вовсю палю из своей «Гекаты» и точно знаю, что цели на тактической карте не учебные. Яркие точки-росчерки от реактивных пуль красиво уходят за горизонт. Я ощущаю дикий азарт погони. Вот только фигур тех, в кого я стреляю, мне почему-то не видно. Мои цели на поверку оказываются обычными булыжниками. — Павел… Павел… — лейтенант будто перекатывает это слово во рту. Улыбается: — А почему бы и нет? Простенько и без намеков. Свои донесения адресуй Атилле. Это я. — Уже полчаса подрабатываем, — вмешивается в разговор Жерарден, он лежит справа от меня. — Для коррекции многовато. Я стоял сегодня в карауле у мостика. У флотских — суета. Когда стрельба началась, такой суеты не было. Мы уходим, точно. Напряженно вглядываясь вперед, меняю магазин. Проталкиваю в неровную оплавленную дыру таблетку емкостной гранаты. Отключаю внешние датчики. Через пару секунд, дождавшись вспышки, резко отталкиваюсь от переборки и с лязгом протискиваюсь следом. Действуя таким образом, я представляю себя на обычной тренировке. Внешне все очень похоже на наш «Дырокол» — специальный модуль, имитирующий внутренности кораблей и станций различной конфигурации. Мы только и занимались там, что устанавливали в пазы специальные плиты да проплавляли в них огромные неровные дыры. Если отбросить лишние мысли, война ничем не отличается от будничных ежедневных учений. Честно говоря, я ожидал чего-то большего. Второстепенная задача — шокирующие действия, направленные на деморализацию противника с целью вынудить его прекратить сопротивление. Шокировать так шокировать — парой выстрелов я разношу силовой щит. Коридор погружается во тьму, лишь слегка разбавленную светлячками аварийных указателей. Смерть из темноты, вой тревожных сирен, множественные сообщения о разгерметизации, трупы не успевших захлопнуть лицевую пластину товарищей — что может сравниться с этим по воздействию? Мир на прицельной панораме становится черно-зеленым. Переходной люк на развилке коридора, как и следовало ожидать, заблокирован системой защиты — красный огонек тревожно помаргивает над маховиком ручного открывания. Такблок высвечивает бледное пятно на переборке — наиболее уязвимой ее части. Проворачиваю оболочку мины-пробойника, прихлопываю ее матово заблестевшее от молекулярного клея донце к гладкому пластику. Таймер на пять секунд. Теперь укрыться. И тут палуба уходит из-под ног — видимо, кто-то из моих товарищей обесточил гравигенераторы. Что ж, невесомость — еще один шокирующий фактор. Вспышка — и поток ледяных кристаллов на мгновенье превращает коридор в искрящуюся муть, затем уносится прочь, растворяясь в темноте. Наверное, в сотый раз я проверяю оружие, прогоняю тест систем брони и перечитываю вводную. Меня лихорадит от нетерпения, хотя внешне я абсолютно спокоен. Думаю, даже ветераны, которых во взводе не меньше половины, испытывают сейчас то же самое. Но мне сейчас труднее всех. Потому как просто выполнить задачу — мало. Мне необходимо отличиться во что бы то ни стало. От внутреннего напряжения нервы мои вибрируют натянутыми струнами. Мы делимся с товарищами боевым духом. Боевой дух — такая универсальная вещь — брось ее в нужном месте, и дальше она растет сама по себе. Она может питаться простыми словами. Коридор расширяется, переходя в подобие смотрового зала. Легкие кресла на возвышении, линза огромного иллюминатора на переборке. Заиндевевшие плети на подволоке — какое-то вьющееся декоративное растение. На бегу я запрашиваю схему станции и определяю свое местонахождение. Система навигации утверждает, что я на восьмом уровне, второй внешний коридор. Пора поворачивать к центру для выполнения основной задачи — взятия под контроль комплекса управления. Тень мелькает за поворотом. Такблок тут же определяет в ней вооруженного противника. Действуя рефлекторно, я перевожу регулятор тяги на максимум и вдавливаю сенсор огня. Короткая очередь из реактивных пуль прошивает легкую переборку. Лохмотья пластика медленно кружатся, оседая на палубу. «Цель поражена», — сообщает такблок. Я наступаю на грудь уже мертвому противнику — очевидно, одному из сотрудников вооруженной охраны, если судить по табличке на груди и короткому пистолету-парализатору, выпавшему из рук. Заглядываю ему в лицо. Глаза его под стеклом дико выпучены. Пули мои прошли навылет через грудь. Вокруг отверстий в скафандре намерзли бурые капли. Иней струится из-за спины — прострелен воздушный шланг. «Это тебе за парней», — шепчу я, показывая клыки, и мчусь дальше. — Импульс ходовыми, — шепотом комментирует Кацман. — И выбери себе оперативный псевдоним. Что-нибудь нейтральное. — Жос, не спишь? — шепотом интересуется сосед слева — Кацман. — Оружие к осмотру! Осмотрено! Я облизываю пересохшие губы. Пауза. Я киваю. — Не случай — судьба! — наставительно изрекает сержант. Протягивает мне руку. — Рад был с тобой познакомиться. Передавай привет своему сержанту. Круг моя фамилия. Пятый. Прислушиваюсь к себе. Анализирую чувства. Действительно, есть едва заметное угловое ускорение. Возможно, «Темза» просто корректирует орбиту. Наверное, в глазах большинства присутствующих я становлюсь похожим на бога. Капрал даже краснеет от смущения. Но все же перебарывает себя. — Поздравляю, мой мальчик, инициация прошла успешно, — улыбаясь, лейтенант протягивает мне руку. Я быстро сдергиваю перчатку и суетливо пожимаю крепкую ладонь. — Вы сами знаете, сэр. Не мог же я сказать, что мне просто повезло? Это было бы такое разочарование для бойцов. Я от боя не прятался. А что впереди оказался — так это мне при катапультировании повезло. Случайная траектория. Бот наш накрыло, нас и раскидало почти случайным образом. Извините, что разочаровал, сэр, — голос мой звучит покаянно. Мои скрытые способности явно прогрессируют. — Ролье — Васнецову. Восьмой уровень, третий радиальный коридор, отсек 8-13. Продвигаюсь штатно, сопротивление бессистемное, эпизодическое. — А граждане? Какие они? На кого похожи? — Рядовой Ролье Третий просит разрешения обратиться к сержанту Васнецову! Мой сержант, рядовой Ролье чистку и профилактику оружия закончил! — Я решил, что из подствольника будет оперативнее и рискнул. Мы практикуем такие упражнения, — твердо отвечаю я. — Задание номер два: представь краткие характеристики своего окружения — всех, с кем ты сталкиваешься по службе. Раз в неделю сообщай свои соображения по поводу особенностей поведения товарищей, фиксируй их настроение, основные темы разговоров. Оценка морального климата мне очень важна. Я лежу в ложементе десантного бота и таращусь в потолочный экран. Искра солнечной станции, едва заметная на фоне лунной поверхности, быстро приближается. Серебристый крестик визира указывает нам точку назначения. Все сосредоточенно разглядывают растущее веретено с гигантской черной шляпой над ним — полями солнечных батарей. Мы еще не настолько просолились, чтобы игнорировать вид цели и дремать во время маневра сближения. Это наш первый бой. Селена-сити — удивительный город. Другого слова не подобрать. Я не знаток прекрасного, мои глаза больше приучены замечать укрытия в складках местности да замерять расстояния между ними. Но все равно — невольно я проникаюсь величием этого места. Мозаичные аллейки и чистенькие уютные дворики сменяются широкими проспектами-галереями и площадями, сводчатые потолки над которыми так высоки, что кажутся настоящим небом. Дороги то сливаются в многоярусные сверкающие полосы, то замысловато ветвятся, разбегаясь по крутым спиральным пандусам, машина проваливается в цветное мельтешение огней, голова идет кругом от сияющего водопада, ты на мгновенье прикрываешь глаза, смаргивая, и открываешь их уже на новом уровне, и новые ряды трех-четырехэтажных домиков соревнуются друг с другом прихотливой формой дверей и броскими мозаичными панно на стенах без окон. Селена-сити — город, в котором нет трущоб. Город, построенный для коренных обитателей — других тут просто не водится. Город для людей, умеющих работать на износ и понимающих толк в отдыхе. Мне нравятся его четкие линии. Глядя на дворцы и стадионы, не сразу вспомнишь, что все это великолепие в буквальном смысле слова зарыто в землю и над головой — сотни метров лунного грунта. В отличие от земного Мадрида, здесь у меня не возникает ощущения хаоса — все строго, рационально и упорядочено. И одновременно кажется, что город будто трачен молью. В мутном блеске светильников цветная мозаика стен выглядит блеклой — освещение все еще работает вполсилы и реклама отключена. Многочисленные парки и зеленые насаждения превратились в скопища черных скелетов с осыпавшимися листьями и вымерзшей побуревшей травой. Бутоны цветов похожи на ссохшиеся трупики. Кое-где тяжелые плиты все еще перекрывают галереи и на них светятся тревожные надписи «Опасно — вакуум!», а фасады магазинов украшены схемами прохода к ближайшему убежищу. — Вот это да! — только и могу сказать. Здесь когда-то было красиво. Ледяные раскоряки в кадках, одна из которых остановила мое падение, — трупики декоративных деревьев. Все вокруг скруглено, нет ни одного угла, глаз радуют плавные изгибы. На полу — какое-то мягкое покрытие, приятно пружинящее под ногами. Переборки на ощупь тоже мягкие и выкрашены в нежный салатовый цвет. Вот только бледный свет покрытых ледяными кристаллами потолочных плафонов уродует интерьер. Все это я ухватываю на бегу, даже не ухватываю — просто фиксирую какой-то дальней частью сознания, в то время как грудь мою продолжает распирать жгучая лава. Я стреляю в очередного ремонтного паука, что тащит за собой баллон для напыления временной заплаты. Пуля валит его на бок, паук дергает конечностями, издыхая, и слабо искрит. — Точно. Значит, все же уходим. Скорей бы в дело, — отвечаю я. — Правда, до Весты ползти пару недель. — Чувствуешь? Двигатели ориентации работают… — И все? — Как чувствуешь себя, Жос? — участливо интересуется офицер. — Теперь чувствую. Думаешь, началось? Легион вводит на Луне военное управление. Продукты, воздух и вода снова распределяются по карточкам. Так же, как и во время блокады. Только теперь эти карточки обеспечивает не местное правительство, а наши тыловые службы. Вчера патруль открыл по толпе огонь резиновыми пулями, когда возмущенные перспективой бесплатного труда докеры попытались организовать митинг протеста. Мы в своем праве — мы только что подавили мятеж, а значит — мы теперь не на федеративной, а на вражеской территории. Со всеми вытекающими из этого статуса следствиями. Местные средства массовой информации под нашим контролем призывают граждан проявлять благоразумие и не противиться усилиям военных властей восстановить работу промышленности и портовых комплексов. «Для вашего же блага», — звучит лейтмотивом в этих увещеваниях. — Я буду полезен и в этом качестве, мой лейтенант! — заверяю я. — Ты должен был родиться офицером. Лейтенантом. Твоя программа внедрения была тщательно продумана. Мне стоило немалых усилий проделать изменения в генетическом материале. Сам знаешь — рождение происходит раз в год, а к работам с кувезами персонал медвзводов привлекают редко. Этот досадный несчастный случай на учениях — из-за него очередь сдвинули, и ты стал простым солдатом. — Обычные. Как мы с вами. Только все разные по росту. И по цвету кожи. Кроме мужчин, очень много женщин и даже встречаются настоящие дети. Все сытые и довольные жизнью. Правда, там встречались какие-то непонятности. Например, были граждане, которым было нечего есть, и они просили деньги у прохожих. А потом выяснилось, что они и не граждане вовсе, а какие-то асоциалы. У них нет генетических коррекций, они рождаются обычным биологическим путем и оттого им не выделяют еды. А еще мы встретили группу людей, которая открыто протестовала против нашего присутствия на Земле и против курса правительства. Традиционалистов. Но уже в следующее мгновенье я забываю про доктора. Я вскакиваю на ноги. Я не чувствую боли — очередная гипноустановка выключила мою плоть, превратив меня в часть боевого комплекса. Жажда крови охватывает меня, точно пламя. Я завожу себя мыслями о только что погибших товарищах, я вновь представляю, как испаряется половина тела Кацмана в соседнем ложементе, вижу, как после короткой вспышки кувыркаются в пустоте неуклюжие фигуры, и одна за другой гаснут отметки на тактическом блоке. В ярости я бью ногой случившийся поблизости белый заиндевевший труп, нога трупа внутри штанины подламывается и рассыпается, будто сделана из стекла, я перепрыгиваю через него и устремляюсь вперед по длинному коридору, расстреливая по пути паучьи тельца семенящих навстречу ремонтных роботов. Вспышки продолжают мелькать, но уже позади меня. Нас остается все меньше, но все ближе серебристая громада, уже без всяких оптических усилителей я могу разглядеть стволы излучателей, тусклые отблески иллюминаторов, антенн, ремонтных беседок… Сотни различных деталей впечатываются в память, борт стремительно надвигается на меня, я сжимаю зубы, выпускаю в ненавистный блеск перед собой вышибной заряд и даю полный реверс. Мне везет. Я попал удачно, легкий металл внешнего корпуса между стрингерами раскрывается уродливой дырой, облако замерзшего воздуха выхлестывает мне навстречу. Я щелкаю целеуказателем, докладывая взводному о проходе, туман из ледяных кристаллов в доли секунды проносится вокруг шлема, меня закручивает, и в следующее мгновение огнедышащим локомотивом я влетаю в черную дыру, чудом не размазавшись о рваные края. Попав в поле гравитации станции, тяжело обрушиваюсь на то, что мгновенье назад казалось потолком, миллионное по счету синтетическое чувство определяет опасность и глушит ранец, я качусь по пружинящему пластику кучей неуклюжего железа, пока что-то хрупкое и массивное, рассыпавшись заледеневшими обломками, не останавливает мое движение. Еще чуть-чуть, и мое рвение превратило бы меня в бесполезный мерзлый труп. Пожатие сержанта напоминает тиски. — Они скоро начнутся, не волнуйся. Далее: необходимо обратить на себя внимание руководящего звена части и, по возможности, Легиона с помощью чрезвычайной эффективности и колоритности своих действий, а также — демонстрации верности Долгу. Когда я проходил по коридору мимо гальюна, мой «талисман» принял пакет от спрятанного за трубопроводом одноразового жучка-песчинки. Доктор благодарил меня от лица Службы за проявленную в бою инициативу. Еще он сообщил, что я полностью оправдываю «их» ожидания. И что он понимает, каково мне сейчас, и просит не терзаться тем, что я вынужден был пойти на мелкое нарушение Устава ради высшей цели. Он заверил меня, что я действительно образцовый солдат, и он горд работать со мной. Отчасти это его заявление успокоило мою совесть. Станция сдалась как раз в тот момент, когда такблок опознал в массивном механизме в центре одного из обесточенных отсеков активированную потолочную турель охранной системы. «Треф», скорострельность две тысячи выстрелов в минуту, два ствола калибра семь миллиметров, пули со сминающейся головкой, инфракрасный лазер мощностью полмегаватта. С десяти шагов у меня не было против него ни единого шанса. Моя «Геката» для этого монстра — пшик, тут нужен гранатомет с управляемым боеприпасом. Согласно плану станции, в этом отсеке не должно быть оборонительного вооружения. Видимо, турель установили совсем недавно. Так что, включив ранцевый двигатель на полную, я метеором вылетел обратно через только что проделанный проход. И даже успел дать короткую очередь на лету. Сделал я это инстинктивно, совершенно не надеясь на удачу. Пули просто отлетают рикошетом во все стороны, не причиняя устройству никакого вреда. И только спустя целую секунду понял, что турель не стреляет. Сразу по трем открытым диапазонам транслируется срывающийся от волнения голос: — Я запомнил, сэр. Я успеваю развернуться в ответ на предупреждение такблока о недружественных действиях. Ремонтные роботы, определив главную причину опасности, кооперируются и идут в атаку. Есть что-то нереальное в картине стремительно накатывающихся по полу, потолку, стенам паукообразных механических тварей. В их виде больше нет ничего отстраненного и мирного — огоньки плазменных горелок в их манипуляторах ярко светятся в темноте, рубиновые индикаторы горят адским светом, лучики подсветки мечутся в пространстве, пронзая его сеткой белых мельтешащих линий, магнитные присоски на суставчатых конечностях дробно цокают по покрытию, и звук этот передается по переборкам и сливается в непрерывный тихий рокот. Этот рокот надвигается стремительно. Я не могу его слышать — вакуум не проводит звуковых волн, однако интеллектуальные датчики брони услужливо имитируют его, привлекая мое внимание к опасности. Место атаки выбрано очень удачно — изгиб коридора не позволяет мне видеть противника дальше, чем через два метра. Рои святляков разлетаются веером, брызжут рикошетами — я открываю беглый огонь, лихорадочно сбивая со стен дергающихся тварей, отдача от длинной очереди закручивает меня вокруг оси, я нервничаю и злюсь на несовершенство компенсатора, изгибаюсь, подобно червяку, вслед за движением ствола и корчусь, пока меня не прижимает спиной к люку. Сорванные с поверхностей тела заполняют коридор, сталкиваясь друг с другом, сцепляются дергающимися конечностями и уродливыми слипшимися комьями дрейфуют прочь. Осколки разбитых корпусов кружатся в невесомости, образуя футуристические узоры. Где-то за поворотом на миг вспухает шар белого огня — видимо, у одного из паучков пошел вразнос сварочный аппарат. — Я немного поколдую над ним. Правда, стрелять он больше не будет. Но внешне останется таким же. Через него будешь получать пакеты с заданиями и поддерживать связь со мной. Твой имплант будет воспринимать новое устройство как часть стандартного оборудования. Вот эта кодовая фраза, произнесенная вслух, будет означать сигнал провала. Произнеси ее, и я получу оповещение, а начинка твоего талисмана самоуничтожится. Я следую совету. Прислушиваюсь. Мое удивление растет. Я осознаю, что действительно знаю, как выявлять и оценивать потенциального информатора, как проводить его проверку и вербовку, помню способы удержания и причиныпрекращения связи, умею обнаруживать слежку и обеспечивать себе прикрытие. Я четко представляю методы конспиративной связи с контактером, способы перехвата и анализа информации, умею пользоваться огромным спектром технических средств, о наличии которых раньше и подозревать не мог. Я могу вычленять суть из обрывков обычный повседневных разговоров и складывать гипотезу из калейдоскопа отрывочных данных. Я способен анализировать данные и высказывать мотивированные суждения по заданной тематике. Я растерянно хлопаю глазами. — Итак, помни: достижение тобой высоких результатов в официальной деятельности и приобретение безупречной репутации способствует успешному осуществлению заданий Службы. И, наоборот, пренебрежение обязанностями по «прикрытию» сказывается на разведывательной деятельности крайне негативно. — Ясно, мой лейтенант. Легионер потрясенно молчит. Смотрит на меня округлившимися от удивления глазами. Не решается задать вопрос, который вертится на языке. За него спрашивает сержант в возрасте. Стреляный воробей. Голос его звучит минимально вежливо. Таких салаг, как я, через его руки, наверное, сотни прошли. Недоверие звучит в его вопросе так явно, что я вижу, как неловко за своего подчиненного лейтенанту. — У меня нет врагов, сэр! Товарищи меня уважают, — замечаю я. — Понял, сэр. Поворачиваюсь на шум веселых голосов. Команда флотских с поднятыми лицевыми пластинами высыпает из дверей-шлюзов ресторана «У Гевелия». Все как один навеселе, матросы галдят у входа, не спеша разбираются в строй, их раскрасневшиеся лица парят на холодке. Их старшина тут же, с высоты ступеней он пересчитывает свое стадо. Я фокусирую взгляд на голубых эмблемах их скафандров. Надо же — земляки с «Темзы»! Явно палубная братва. Заметив патруль, старшина грозно прикрикивает на подопечных. Когда мы приближаемся, навстречу уже марширует почти безукоризненный (особенно, если сделать поправку на состояние матросов) строй и, отдавая честь, идущий в голове старшина без привычной дерзости во взгляде рассматривает наши нарукавные нашивки. Эти нашивки просто чудо — всего лишь тускло-зеленый кружок, но о таком многие пока могут только мечтать. Этот кружок — свидетельство того, что мы участвовали в боевой операции. Со временем внутри него образуются цифры — число операций. После кружок станет темно-красным — признак того, что число боев, участником которых я был, перевалило за десяток. К моменту высадки на Европу цвет моей нашивки сменится желтым — более двадцати сражений. А на черном поле цифры уже не требуются — легионер прошел более трех десятков боев, остался в живых и дальнейший подсчет не имеет смысла. — Да, сэр! Вот он. — Спокойно, Ролье, не суетись. Идешь слишком быстро, не успеешь затормозить, — слышится на удивление спокойный голос Васнецова. И тут свет моргает. Я напрягаюсь и пытаюсь отдать мысленный приказ о герметизации скафандра — любое нештатное явление на борту может быть признаком аварии, опасной для жизни. Но ничего не происходит. Я хлопаю глазами — почему-то обнаруживая себя сидящим на полу и ухватившимся за привинченный к палубе табурет — и вскакиваю. — Точно. Не отстанем, — с преувеличенным энтузиазмом отзывается взвод. Флотские традиционно смотрят на нас слегка свысока. Но мы-то знаем, что под маской тщательно культивируемой неприязни частенько скрывается элементарный страх. Слишком часто, выполняя полицейские функции на борту, мы показываем, кто в этом мире главный. Мы — две части одного и того же механизма, призванные контролировать друг друга, иначе и быть не может. Теоретически, Флот — самостоятельная сила и подчиняется Легиону только в оперативном плане. На практике же, Флот без ограничений следует нашим «рекомендациям». И конечно же «свысока» — условное понятие. Средний рост легионера равен ста семидесяти пяти сантиметрам. По сравнению с нами флотские — настоящие коротышки — метр шестьдесят. Малый рост означает большую подвижность личного состава на борту и экономию материалов при строительстве кораблей. — Я знаю, о чем вы спросите, мой сержант, — невесело сообщаю я. — Знаю. Иначе и быть не может. Не забудь про витамины. И успокой сержанта. — Твоя популярность в среде товарищей должна стать очень высокой. Достигни ее дерзкими и красочными акциями. Ты должен быть отменно информированным в самых разных вопросах, чтобы всегда представить нужные кому-то сведения, либо высказать необходимый дельный совет. — Твоя задача — стать лучшим. Закрываю глаза — я снова на учениях. — Поговорить надо, легионер, — негромко говорит он. Провожающие меня бойцы сразу испаряются. Все парни из нашего взвода участвуют в показательных встречах. Наш взвод первым вступил в бой и понес самые тяжелые потери. И теперь кувезы крейсера в спешном порядке растят для нас внеплановое пополнение. А тем временем нас возят, будто приглашенных артистов, по всем близлежащим казармам. После нас в Селена-сити высадилась Третья пехотная бригада. Похоже, им тут стоять гарнизоном. Третья пехотная — одна из частей, что базируются на орбитальных базах, а не на кораблях. Ей приданы всего две каких-то канонерки ближнего действия и пара малых судов артиллерийской поддержки. Им не привыкать сидеть на одном месте. Наверное, потому их сюда и кинули. А мы вскорости уйдем вместе с «Темзой». Так вот, по казармам этой самой Третьей пехотной мы чаще всего и мотаемся. Бывает, что к нам привозят делегации из других частей. Их мы принимаем у себя дома, на крейсере. Собственно, тогда мне было плевать на эти измышления. Как, наверное, и всем остальным в Легионе. Война — что может быть лучше? Если бы Генерал распорядился — мы захватили бы и саму Землю. С превеликим удовольствием. Вряд ли распорядитель центра удовольствий посмел бы тогда отказать легионеру в обслуживании. Очевидно, поднимая мятеж, селениты рассчитывали на нерешительность и несогласованность земного руководства. На принципы гуманизма и уважения жизни как вершины эволюции. Земля просто свихнулась, доказывая себе и всем вокруг незыблемость своих высоких убеждений. Мятеж прошел максимально бескровно, как и было задумано: парламент Луны на внеочередном заседании принял Декларацию независимости, граждане, давным-давно чуявшие, куда дует ветер, с радостью поддержали свой выборный орган, военным представителям Земной Федерации в корректной форме было предложено покинуть территорию Луны и те подчинились, предварительно уничтожив секретные документы. В конце концов — селениты не хотели дурного. Будучи сообществом активных и уважающих экономическую прибыль существ, они решили, что договорные отношения с материнской планетой значительно выгоднее, чем узаконенное положение экономической резервации, а открытие торговли с прежде враждебной Марсианской Республикой даст планете новый толчок развития. Но они не учли главного — лишенная алюминия для строительства флота и гелия-3 для реакторов, Земля долго не протянет. И демократическое правительство, перед которым встала извечная дилемма «что лучше — умереть от голода или отобрать еду силой?», недолго поколебавшись, выбрало второе. Ибо демократия демократией, но, когда нельзя, однако очень нужно, то тогда — можно. В качестве исключения, конечно. И уж коли в космосе болтается Флот с Легионом на борту, предназначенные для обеспечения интересов Земли в Солнечной системе и защите ее граждан, так почему бы не передать инициативу им в руки? Ткань скафандра на ощупь мягкая и эластичная. Лишь в плечах — там, где сквозь нее проходят шланги и элементы внешних креплений, — да на бедрах и голенях она оснащена армированными пластинами. Даже не верится, что эта упругая тряпка выдерживает удар большинства видов известного пулевого оружия и способна поглощать радарные лучи. Весь скафандр пронизан микроскопическими нитями теплообменников. Правильно обернуть вокруг себя кучу амуниции, чтобы не уменьшить чрезмерно площадь охлаждения — искусство почище японской чайной церемонии. Цена ошибки… впрочем, я уже повторяюсь. — Да, мой сержант, — выдавливаю я в ответ, вызвав новый пристальный взгляд командира. — Осмотрено! Сценарии этих мероприятий похожи, как близнецы. Мы приезжаем в казарму — наспех переоборудованное административное здание, потом нас представляют перед строем и начинают рассказ о нашем бое. Мы стоим и в сотый раз слышим, как наш десантный бот подбили на подходе к цели и как нельзя было стрелять по базе из тяжелого оружия, и как мы катапультировались и бросились в атаку под огнем излучателей, и как несли потери, и как прорвались во внутренние радиусы и добились капитуляции мятежного персонала. И все это время мы стоим под прицелом уважительно-завистливых взглядов и чувствуем себя полными идиотами. Обмен опытом, так это называется. Будто нельзя просто прокрутить парням записи боя. С разных ракурсов, от разных источников. Можно даже воспроизвести записи такблоков участников. Но командование предпочитает, чтобы нас увидели вживую. И чтобы мы рассказали все своими словами. Наверное, вид товарищей, совершивших деяние во славу Легиона, должен стимулировать стремление резвей выпрыгивать из своих штанов, занимаясь уборкой или патрулируя улицы. — Запомню, сэр. Я зависаю за спасительной переборкой и запрашиваю инструкции. Спина почему-то мокрая. Мне бы вытереть пот со лба — подшлемник насквозь пропитался. Удивительное дело — с момента катапультирования прошло всего пять минут. И я только что едва не стал героем посмертно. Я вдруг осознаю, что уйти дорогой славы — вовсе не та мечта, к которой стоит стремиться. Остаться живым и продолжать служить Легиону — гораздо предпочтительней. Мне стыдно, что такие мысли посещают меня. Но ничего не могу с собой поделать. Я чертовски рад тому, что выжил. — На первый этап тебе отводится полугода, однако желательно уложиться быстрее. После того, как твоя карьера пойдет вверх, ты можешь получить доступ к интересующей нас информации. Ты — не просто информатор. Ты — агент под прикрытием. Служба никогда не признает твоего существования. Это залог твоей анонимности. Разведка марсиан очень активна. Любой из твоих товарищей или даже командиров, вольно или невольно, может оказаться внедренным агентом. Мой выстрел пробойником — большая удача для взвода — в пролом за моей спиной влетает Иванов из второго отделения. Краем глаза наблюдаю на такблоке, как он мчится в противоположную от меня сторону. Через пяток секунд здесь наверняка просочатся еще несколько бойцов. — Не сплю. — Немного шумит в голове, мой лейтенант, — убито признаюсь я. Мы сближаемся с целью стремительно, я вижу яркую рыбку справа у самой границы видимости — это бот второго взвода, и где-то снизу в атаку идут еще два кораблика нашей роты, пока для нас невидимые. Мы не стреляем, и крейсер не прикрывает нас огнем: станция — имущество Федерации и его необходимо захватить в целости. Через десять секунд мы войдем в зону действия ее излучателей. Наш крейсер так близко, что может применить весь спектр своих приемов для введения противника в заблуждение, я знаю, что все радиодиапазоны сейчас забиты вихрем помех и электронные мозги систем управления огнем клинит от дикого количества заполонивших пространство ложных целей. Когда станция заполняет собой весь экран, ложемент подо мной ощутимо вздрагивает — на таком расстоянии помехи уже не помогают и оптика систем наведения берет нас на крючок. Палуба встает на дыбы, потом куда-то проваливается, мы ввинчиваемся в пространство, выписывая немыслимые кульбиты: флотский пилот, как может, уклоняется от огня в упор. Моргнув, отключается освещение, затем тускло загораются красные аварийные плафоны, еще несколько секунд экран демонстрирует нам скачущую громаду станционного борта, потом окончательно гаснет. Становится темно. И тут же тяжелая кувалда обрушивается на мою многострадальную голову. Ощущение — будто врезался в бетонную стену. Дыхание перешибает от нескомпенсированной перегрузки — прямое попадание, и система стабилизации сдохла. Все происходит так быстро, что не успеваю удивиться: раз — и события несутся вскачь, яркие кадры стремительно сменяют друг друга, и тело мое действует абсолютно без моего участия. «Вариант три, катапультирование», — звучит в голове, и я не понимаю даже, кому принадлежит голос — лейтенанту или системе управления боем. Дикое кружение продолжается, я чувствую сильное боковое ускорение — мы потеряли управление, борта распахиваются, солнце заливает прежде тусклую раковину отсека кипящим светом, фильтры превращают картину в игру теней, на мгновенье звенящая чернота пронзает мозг — лицевая пластина окончательно затемнилась, и, когда я вновь обретаю способность видеть, обнаруживаю, что рядом со мной, подняв руки и неуклюже растопырив ноги, болтается Кацман и страховочные скобы на нем оплавлены и немыслимо переплетены, и сам он — кукла с огромной дырой в пустом животе, и сквозь дыру эту видно оплывший металл палубы. Полупрозрачная туманная дымка вокруг — водород из пробитого топливного танка вырывается на свободу. И сразу две точки в ровных зеленых шеренгах на моем тактическом дисплее, моргнув, исчезают. «Попадание, десантный отсек», — комментирует голос в голове — это еще живы остатки системы управления судном. Я успеваю сгруппироваться как раз в тот момент, когда катапульта отстреливает меня. Искры вокруг — легионеры горохом разлетаются по сторонам, сияя в белом солнечном свете. Круша по пути силовые щиты и ремонтные бригады, я прохожу, словно нож сквозь масло, еще через пять переборок. Охранников больше не встречаю. Трупов тоже больше нет, видимо, персонал успел эвакуироваться. Тяжелые плиты аварийных блокировок то и дело преграждают мне путь. Отбиваю еще одно нападение ремонтных роботов, на этот раз они лезут из технических лючков сразу с двух сторон, так, что одному паучку удается сблизиться со мной и повредить усилитель мускулатуры на правом голеностопе. Еще чуть-чуть, и он прожег бы мне оболочку брони. И тогда — прости-прощай, легионер Ролье Третий, здравствуй, Ролье Четвертый, — безногие и прочие тяжелораненые у нас не выживают. Заградительный огонь, так нам позже пояснили причину стрельбы. Станция наблюдения обнаружила перемещения живой силы в районе лунной базы Тихо. Но это была еще не война. «Живой силой» на подступах к базе оказалась группа рабочих обогатительной фабрики с потерпевшего аварию колесного транспортера. В своих легких скафандрах, не имеющих мощных передатчиков, они шли к нам за помощью, и им было наплевать на политику. Они пытались выжить, только и всего, когда крейсер вдарил по ним главным калибром. Потом мне дарят сувениры. Флягу с термопокрытием, вода в которой не замерзает при отрицательной температуре. Прочный чехол для штык-ножа, сделанный вручную из упаковочной пленки от снарядных контейнеров и покрашенный так, что не отличить от уставного. Несколько брикетов тянучего мармелада, синтезированного местными коками из обычной пищевой массы. В ответ я раздаю несколько кусочков пластика, собранного на станции Луна-5 после боя. Объясняю, что это пластик сорван нашими пулями с переборок станции. Так меня учил говорить командир роты, когда проводил инструктаж. — Хорошо. Я тебя понимаю. И потому не наказываю тебя, — он похлопывает меня по плечу и поощрительно улыбается. — Я сожалею, мой мальчик, — грустно отвечает медик. Лишь один человек почти раскусил меня. До того, как мой рукав украсил шеврон, взводный сержант Сорм, отключив системы слежения скафандра, тихо сказал мне перед отбоем: И тут меня настигает приступ наслаждения. Господь касается меня пылающим скипетром. Горячие волны пробегают по мне. Зарождаясь в районе пяток, они, сладко вибрируя, гаснут где-то у затылка. Кровь гулко стучит в висках. В глазах — белое дрожащее марево. Тело — облако раскаленного газа. Пара мгновений — и все кончается. Только каждая мышца переполнена энергией, и я дрожу от сдерживаемой силы. Но постепенно возбуждение спадает. Потрясенный, я прихожу в себя. Так вот оно какое — вознаграждение за отличную работу! Действительно, ради того, что я сейчас испытал, стоило постараться. Теперь меня тянет в драку просто неудержимо. Я рожден для боя! Я непобедим! Только что пережитый страх смерти напрочь смыт этой горячей волной. Батарейка заряжена, и я вновь готов прыгать заводным чертиком навстречу лазерным вспышкам. — Первое отделение — соблюдать тишину! Всем спать! Штатных мест для укладки магазинов недостаточно для мало-мальски серьезного боя. Мы используем малейшую возможность для создания запаса. Но необоснованный выбор лишней пары внешних подсумков при действиях на солнечной стороне чреват тем, что патроны в магазинах попросту приварятся друг к другу и в какой-то момент превратят твое оружие — штурмовую винтовку «Геката» — в бесполезный кусок железа. Скобы гранат на солнце намертво прикипают к держателям. Самое неприятное последствие — заклинивание заряда переносной ракетной установки. Например, из-за спекания той же пыли в направляющих пускового канала. Пехотинец попросту взлетает вместе со своей толстой трубой, а затем сработавшая боевая часть разносит его в клочья. В общем, правильный выбор экипировки, места размещения носимых боеприпасов и времени их приведения в боевое положение имеют значение. Как и выбор режима маскировки, когда ты решаешь — стать заметным или свариться заживо. В нашей работе имеет значение абсолютно все. Любая мелочь. Каждую секунду мы балансируем на грани. Неудивительно, что мы так суеверны. — Принял, — откликаюсь автоматически. Недоверчивый сержант догоняет меня у выхода. За плечами — горб ранцевого четырехсоплового водородного двигателя. «Крест» — так мы его называем за характерную форму. На бедрах — клапаны магазинных карманов. Как и остальной скафандр, они пронизаны нитями теплообмена. Такие же карманы, но уже для пары бинарных гранат — на голенях, чуть выше ботиночных манжет. На груди, на специальной легкой раме, — штурмовой ранец с кучей необходимой всячины. Складные резервные моче— и калоприемники, плитки сухого пищевого концентрата, ремкомплект скафандра, универсальный штык-нож в ножнах на правой боковой поверхности, специальные гнезда заполнены свернутыми мешками и баллонами затвердителей для создания полевых укрытий, там же уложены запасные выстрелы к подствольнику, светящиеся трубки и сигнальная ракета. Слева снаружи к ранцу прикручен тонкий цилиндрический контейнер с невесомой тканью аварийной герметичной палатки. Простая эта штука с момента создания Легиона спасла жизнь сотням солдат. Ремни разгрузки пропущены сквозь арматуру рамы. На них, в зависимости от задачи и условий боя вывешиваются дополнительные подсумки с боеприпасами и фляги с водой и бульоном в специальном термопокрытии. Или особое снаряжение. Ткань скафандра способна мимикрировать под управлением такблока. Правда, пользоваться этой полезной возможностью в открытом космосе приходится редко — при действиях вблизи Солнца все наружные поверхности переводятся на максимальное отражение. Из-за этого легионер ослепительно сияет в солнечном свете и в отсутствие пылевого шлейфа виден за много километров. Бойцы довольны, переглядываются восхищенно. По всему выходит, что первым на станцию я проник вовсе не из-за своей супер-случайно-удачной траектории. Из-за решительного применения нестандартных методов ведения боя. Молва о том, что Десятая полубригада, все как один — отчаянные сорвиголовы и вышколенные хладнокровные профессионалы, полетит теперь быстрее света. Сержант хочет сказать что-то еще, но не решается — лейтенант уже хмурит брови. Китайцы — это Новый Китай. Обширная территория на обратной стороне Луны, колонизированная Китаем почти полтора века назад. В 2050-м, наплевав на протесты мирового сообщества, Китай вышел из международного договора о принципах деятельности государств по исследованию и использованию космического пространства от 1967 года. В короткий срок население китайской лунной колонии увеличилось до нескольких десятков миллионов человек. А затем зона оказалась закрытой от внешних контактов. В 2095-м, после вхождения Китая в состав Земной Федерации, его лунная территория провозгласила свою независимость и туда устремились миллионы эмигрантов, не согласных с политикой объединения. Дел у объединенного земного правительства тогда было по горло, да и серьезных космических сил, способных вести масштабную войну в космосе, в то время еще не существовало. И Новый Китай оставили в покое. Что происходит под поверхностью Луны в этой зоне, никто давно не знает. Новый Китай не принимает иммигрантов, не торгует с соседями. Многочисленные изощренные попытки различных разведывательных служб проникнуть в их города окончились плачевно. У китайцев свой грузовой флот, впрочем, он не конкурирует с земным и работает исключительно на собственные нужды. Они не используют солнечные станции — только подземные гелиевые реакторы. И еще: сохраняя видимый нейтралитет и не вступая ни в какие союзы, китайцы ревностно оберегают свои границы. Известен случай, когда пуском с поверхности был сбит случайно вторгшийся в их пространство военный катер. Новый Китай убедительно продемонстрировал всему миру, что ему плевать на мнение других государств. И если надо применить силу для своей защиты — он ее применит. Хотя я не афиширую своих симпатий, мне такая позиция импонирует. Она совпадает с принципами Легиона. Конечно же, обескровленную экономической и энергетической блокадой Луну внешне нейтральный Китай проглотит в два счета. Для этого даже не нужна экспансия — мятежному государству достаточно заключить с таинственным и грозным соседом военный союз. И никакой Флот впоследствии не сможет выколупать миллионы фанатичных бойцов из тысяч километров глубоких нор, которыми источена кора земного спутника. И тогда — прощай Луна, прощайте транзитные порты и доки, прощай производство дешевого алюминия и гелия-3 для реакторов. Подумав, я соглашаюсь с Жерарденом. Конечно, сначала Луна. Веста может и подождать. — Конечно, Жос. Я не сомневаюсь. Службе нужны люди на всех уровнях. Тебе придется постараться, чтобы компенсировать перекос в системе поставки информации, вызванный этой случайностью. Ты изготовил талисман? — В военных действиях, сэр? Надо заметить, что, несмотря на голод и лишения, местные жители почти лишены агрессии. Да, мы оккупанты, да, мы отвечаем грубой силой на попытки требовать прежние, гарантированные государством, права, но при этом складывается ощущение, что дальше неприязни и нежелания общаться конфронтация с захватчиками не заходит. Немного позже я понял, в чем тут дело — местные жители совсем не похожи на землян, развращенных вседозволенностью. Скорее, они напоминают земных биороботов, произведенных для занятия определенной деятельностью, поэтому их жизнь и устремления довольно рациональны. Большинству из них и в голову не придет открыто выступить против превосходящего и отлично организованного противника. Ведь это бессмысленно — наше превосходство слишком велико, а значит надо искать другой путь. Они привыкли находить разумный выход из любых ситуаций. Прирожденные бизнесмены. «Запах прибыли приятен, от чего бы он ни исходил», — так, кажется, любят говорить на Луне, повторяя слова какого-то древнего философа. Он такой, наш взводный сержант. Все понимает. Нет, я не имею в виду идиотическое сюсюканье из разряда «сынок, я все вижу». Такое присутствует только в некачественных земных книгах. Он действительно был понимающим человеком. Как старший брат, которого стыдно подвести. Я сказал «человек»? Простите. Наверное, оговорился в запале. Сорм погиб в нелепом, не имеющем никакого практического смысла сражении с марсианским эсминцем на Амальтее. Марсиане вовсю трубят, что тот бой явился «провокацией землян». Нам же объявили, что «героическая гибель аванпоста Легиона являет собой пример стойкости». Как бы там ни было, сражение это стало официальным поводом к началу Второй Марсианской войны. Может, оно и было провокацией. Или даже примером. Истина — это ведь с какой стороны смотреть. Постепенно я привыкаю к тому, что она не бывает однозначной, как мы считали от рождения. Я знаю, что при желании правду можно сделать резиновой. Только мне от этого не легче. Во имя чего бы ни погибли мои товарищи, их смерть оставляет внутри неизгладимый след. Мой первый бой сделал меня известным. Все дело в том, что мой нарукавный знак украшен красной каймой. Эта кайма расшифровывается как знак «первый». Обладатель такого знака первым поднялся в атаку, первым ворвался в неприятельские боевые порядки, или первым проник на борт атакуемого судна. Как я. Я старательно делаю вид, что все произошедшее со мной — всего лишь удачное стечение обстоятельств, в соединении с моим замешательством не позволившее вовремя затормозить, но факт остается фактом — система управления боем зафиксировала, как рядовой Ролье Третий ворвался на борт станции «Луна-5» на целых четыре секунды опередив основную атакующую группу. На самом деле этот случай можно трактовать как грубый тактический просчет или следствие моей плохой выучки. Ведь если всякий наплюет на боевую задачу и начнет вырываться из строя, в слепой жажде славы надеясь оказаться впереди товарищей, — добра не жди. Но принцип «победителей не судят» позволил мне избежать кары. Возможно, та всемогущая Служба, ради которой я пошел на риск, незаметно подкрутила какие-то шестеренки. А может быть, Легиону нужны легенды для поддержания боевого духа, при создании которых приходится игнорировать некоторые пункты Устава. Как странно, что никто из нас не замечает очевидного противоречия. — Правда. Наш батальон отправляли на парад. Еще там был один батальон из Третьего бронетанкового. Парад проходил в ежегодной столице. В большом городе под названием Мадрид. Я начинаю привыкать к незаслуженной известности. До того боя я считал что слава — это такое светлое и возвышенное чувство. Мы все время говорим — «стремление к славе, во славу Легиона, дорога к славе», подразумевая при этом тягу к чему-то недостижимому и героическому. Синоним этого слова для нас — бессмертие. Мы живы, пока о нас помнят. Так вот, видимо, моя слава — из другой оперы. Единственное, что остается внутри после назойливых проявлений внимания к моей персоне — усталость и стойкое ощущение того, что все, что с нами происходит, — всего лишь дело случая. Рулетка. — С чего ты взял, что идем на Весту? — спрашивает Жерарден. Чуть не забыл — за этот бой мне досрочно присвоили звание легионера первого класса и назначили командиром третьей огневой группы. Это капральская должность — мне здорово подфартило. Если так и дальше пойдет — меня даже могут удостоить приема у Генерала. Раз в год Легион отбирает лучших из лучших, отправляет их на борт флагмана, в их честь дается торжественный обед и после сам Командующий идет вдоль строя и пожимает каждому руку. Я думал, меня вполне могут удостоить этой чести — ведь мое имя было внесено в летопись батальона. Я даже начал испытывать к своей второй службе признательность за возможности, о которых большинство легионеров могло только мечтать. — Простите, мой лейтенант? — озадаченно лепечу я. — О чем, сэр? — Да, мой сержант. — Мы их видели только на параде, — поспешно говорю я, стремясь загладить неприятное впечатление от моих земных приключений. — Они тоже все разные по росту. У них очень красивая парадная форма — серое с золотым, аксельбанты на груди и белые перчатки. Но мы маршируем лучше них, сэр. У них восьмичасовой рабочий день и ежегодный отпуск. И они получают за свою службу знаки довольствия. Их денежный эквивалент. Они не живут в казармах, а каждый вечер уходят ночевать домой. У них есть настоящие семьи и даже дети, и еще… — Нет, Жос. Ты не понял. Я не имею в виду твое обычное стремление к славе. Ты должен стать лучшим во что бы то ни стало. Даже ценой нарушения Устава. В этом случае интересы Службы должны доминировать над интересами твоего подразделения. Твое главное предназначение — работать на контрразведку. Все остальное — вторично. Помни: твоя цель — собирать и анализировать информацию. Делая это, ты приносишь Легиону большую пользу, чем просто убивая врагов. Тебе оказана высокая честь. Очень высокая. Ты понимаешь это? В одном из погибших скверов копошатся роботы под наблюдением хмурого оператора. Грузят на открытую грузовую платформу остатки насаждений. Я с любопытством приглядываюсь к пестрой группе. Заметив мой интерес, селенит намеренно поворачивается ко мне спиной. Он вышел на работу и делает ее бесплатно, но это не означает, что он должен демонстрировать оккупантам, как нас здесь называют, свое расположение. Или вот еще — вскакиваешь утром, бежишь в душ, а кто-нибудь из парней, переминаясь в очереди позади тебя, говорит негромко: «Жос, я вчера новости земные глядел перед отбоем. Правительственный канал. Опять твое фото показывали». И не знаешь, как себя вести. Мычишь что-то неопределенное и включаешь улыбку. И снова чувствуешь уважительную зависть к себе. — Ты прав, Ив. Я сразу не сообразил, — шепчу я. Машинально я делаю зарубку в памяти — содержание этого разговора четко позиционирует настроение бойцов и может заинтересовать доктора. То, что бойцы проявляют патриотический порыв, характеризует их положительно, а значит докладывать об этом мне будет легче обычного. Космос принимает меня в свои объятия. Я падаю на огромную серебристую поверхность станции, гашу беспорядочные кувыркания короткими импульсами ранцевого двигателя, я управляю им, почти не осознавая, что делаю. Позади меня уносится прочь туша изувеченного бота и время все еще похоже на сгусток тягучей смолы. Мысли мои увязли в этом сгустке, я лихорадочно привожу их в порядок, я удивлен своим состоянием, я гадаю — не ранен ли? Нет, уверяет такблок, все системы в норме. Я пропускаю сквозь мозг доклады своих товарищей, не успеваю осмыслить их, но каким-то образом все же понимаю: двое не сумели катапультироваться — пандусы правого борта раскрылись не полностью — и теперь медленно выбираются из разбитого судна, правый фланг сообщает о направлении вражеского огня, и взводный перераспределяет цели. Такблок тут же отзывается, высвечивая окруженные комментариями красные точки, по-прежнему пребывая в ступоре, я вытягиваюсь ногами вперед по направлению к станции и превращаюсь в неуклюжий снаряд. Яркая вспышка справа, тут же затемненная шлемом, — гаснет еще одна точка, это еще один мой товарищ отправился в рай, раскинув руки, — разорванный скафандр в облачке красного льда медленно кувыркается прочь. И быстрее, чем могу понять, что делаю, я бормочу: «Ролье Третий, расстояние до основной цели — восемьсот метров, цель номер три принял, веду огонь». Торопливые вздрагивания моей винтовки, моей надежной «Гекаты» приводят меня в чувство, я оживаю среди бешеного хоровода серебристых тел, я накручиваю себя, повторяя, как заведенный: «Легион! Легион!», — и рои реактивных гранат, уносящихся от нас, рождают внутри долгожданное упоение битвой. — В процессе твоего становления у тебя могут появиться недоброжелатели. — Извините, сержант! — Да, сэр. Вот так началась моя двойная жизнь. — И как там? Вам понравилось? — Рядовой Ролье Третий стрельбу закончил! Во время одной из тренировок, вскоре после инициации, мне пришла в голову крамольная мысль: наши боевые костюмы и оружие могли бы быть гораздо совершеннее. Настолько, чтобы мы не думали о посторонних вещах, нажимая на курок, и не рисковали жизнью по малейшему поводу. Но при этом наше оснащение станет дороже, и потеря легионера перестанет быть малозначимым для Легиона фактором. Ведь самое ценное, что в нас есть, — это оружие и амуниция. Тело легионера и его нанодобавки стоят сущие гроши. Даже такой далекий от экономики тип, вроде меня, это понимает. Потеря оружия — значительный удар по боевой мощи Легиона, и чем дороже это невосстановимое оружие — тем чувствительнее удар. Тело же, призванное управлять оружием, — совершеннейший пшик, кусок выращенной в чане протоплазмы, по странному капризу создателей способный мыслить и чувствовать. Так я впервые осознал, что, кроме долга и пути к славе, существует и некий их противовес. Экономическая составляющая, переводящая капли нашей крови в денежный эквивалент. Создающая разумный баланс между стоимостью нашей жизни и ценой победы. Из этой мысли почти автоматически возникла другая: наша разумность — вовсе не дань гуманизму, как уверяют книги и командиры. Это одна из составляющих нашей эффективности. То, во что мы превращаемся благодаря способности мыслить и принимать решения, принято называть интеллектуальным оружием. Эти мысли заставили меня вздрогнуть. От стыда, что кто-то может догадаться, о чем я думаю, лоб мой покрылся испариной. Но сержант решил, что это у меня от усердия. — Виноват, сэр! — выдавливаю я, вытягиваясь смирно. В голове кавардак и смятение — неужели я все-таки болен? Он кивает, внимательно глядя мне в глаза. — Они могут появиться. Тщательно следи за своим окружением. Выявляй таких недоброжелателей, анализируй причину их неприязни, чтобы иметь возможность дискредитировать их, либо обратить на свою сторону. Хороший результат для их дискредитации дают слухи. Ты умеешь создавать их. Ты умеешь все то, что должен уметь хороший оперативный работник Службы. Прислушайся к себе. Мне мучительно стыдно врать своему сержанту. Но инструкции представителя контрразведки однозначны — никто не должен ни о чем догадываться. Моя операция совершенно секретна. И потому я сглатываю комок и отвечаю шепотом, стараясь, чтобы мой взгляд имел максимально честный вид: — Я изучал устройство станции. Нас тщательно готовили. Такблок имел полную схему объекта атаки. А сориентировался я случайно — увидел характерный признак — обзорный иллюминатор, они как раз на восьмом уровне. Иллюминатор расположен между стрингерами. Я взял от него левее, — без запинки тараторю я. Взводный не говорит ни слова. Как и все, вперился внимательным взглядом в экран. Все, что он мог нам сказать, давно усвоено нами на сотнях тренировок. Я понимаю, как трудно ему дается сейчас выражение напускного спокойствия на лице. Наверное, как и я, он снова и снова прокручивает перед глазами условия вводной. Все мы новички на этой войне. — Не волнуйся, Жос, у тебя все получается. Но старайся отталкиваться плавнее. С этого момента посторонние мысли посещали меня все чаще. Это происходило в самые неожиданные моменты. Я думаю, что этот недостаток — следствие моей особой миссии. Существу-солдату ни к чему долгие раздумья. Способность быстро ориентироваться в боевой обстановке — предел его возможностей. А существо-агент, напротив, должно иметь склонность к аналитическому мышлению. Наверное, сшибка двух противоположностей и порождает паразитные завихрения в моем котелке. Моя голова просто не выдерживает двойной нагрузки. — Принял, сэр. А палуба время от времени продолжает вздрагивать. После торжественного построения нас разводят по кубрикам, где усевшиеся кружком легионеры внимают каждому нашему слову. Мне стыдно, что я вынужден лгать им. Хотя ложь больше не является для меня чем-то необычным. Доктор сумел убедить меня в том, что она всем во благо. Но больше всего расстраивает то, что на самом деле мне рассказывать им нечего. Многие из присутствующих профессионалы, не чета мне. А придумывать — душе противно. И разочаровать бойцов, ждущих от меня божьего откровения, тоже нельзя. — С помощью стандартного вышибного заряда. Из подствольника, — начинаю я. Потом вспоминаю заученную фразу, неизменно нравящуюся публике. Я придумал ее, чтобы не видеть тщательно скрываемое разочарование на лицах. Думаю, они простили бы мне такую маленькую ложь. — Я выбрал расстояние примерно в двух метрах от предполагаемого стрингера и выбил проход. Это был восьмой уровень. Обшивка в месте попадания тонкая — каких-то пять миллиметров. Образовалась пробоина, достаточная для проникновения внутрь. В общем, сделал все, как учили на тренировках. — Спасибо, спасибо, легионер, — снова прерывает меня лейтенант. — Думаю, мы должны поблагодарить нашего гостя за интересный рассказ. И заверить его, что бойцы Третьей бригады будут стараться не отстать от своих товарищей из Десятой пехотной. Меня тянуло одновременно в разные стороны. Я стремился стать идеальным бойцом, я искренне любил своих товарищей, и одновременно должен был анализировать их слова и поступки, а после сообщать о своих выводах контактеру, невольно предавая наше братство. Я убеждал себя, что поступая таким образом, я жертвую собой ради процветания Легиона. И что работа на контрразведку является почетной, хотя и тайной обязанностью каждого легионера, в конечном счете повышая нашу боеготовность. И что любой на моем месте был бы горд возложенной на него ответственной миссией. Но ничего не мог с собой поделать — постоянно вынужденный говорить не то, что думаю, я стал походить на рыбу, вытащенную из воды. Сейчас, когда я вспоминаю свой первый бой, мне кажется, что сама операция была пустяковой. Гораздо более важным оказался безошибочный выбор стратегии — решительными действиями мы должны были лишить мятежников остатков энергии и вынудить их сдаться без боя. Место удара — пять оставшихся в руках лунного персонала энергостанций. Мощности энергоблоков на поверхности Луны едва ли хватит для поддержания даже аварийных служб жизнеобеспечения Селена-сити. Селена — это название столичного и единственного лунного города. Настоящего подземного мегаполиса. Остальные поселения — крохотные вахтовые поселки при заводах и шахтах. Вся гидропонные системы, все заводы по производству и регенерации воды, доки, портовые сооружения — все это давным-давно выстыло и покрылось толстым инеем замерзшего воздуха, — энергии оставшихся солнечных станций хватало лишь на самое необходимое. Кое-как действовала система регенерации воздуха в жилых кварталах. Питание выдавалось по карточкам, по урезанным нормам. Консервами. Суточные нормы воды падали с каждым днем. Температура в больницах, детских учреждениях и бункерах гражданской обороны поддерживалась на минимально допустимом для жизни уровне. Большинство населения перемещалось между домами-отсеками в скафандрах, лишь изредка имея возможность снять и обслужить их в переполненных убежищах. Наша атака лишила мятежников и этого. С ней так, с этой славой — не знаешь, откуда чего ждать. Скажем, прилетает «веселый транспорт». Это нас решили поощрить дополнительно, вне графика. Стыкуется к борту крейсера. И ты идешь, вычищенный до блеска, комбинезон под скафандром аж скрипит от стерильной чистоты, вокруг очень красиво: этот транспорт — чисто передвижной дом отдыха, зелень кругом, птички поют, на переборках между постов жизнеобеспечения веселые рисунки развешаны; а потом выбираешь, не глядя, женщину по каталогу и получаешь жетон у капрала-распорядителя, и находишь в узком коридоре среди череды одинаковых дверей номер, который выбит на жетоне, стучишься, входишь, девушка с черными волосами, весело щебеча: «Здравствуйте, сэр, меня зовут Елена», — выбегает тебе навстречу, помогает снять скафандр (времени на сеанс отводится очень мало и задерживать персонал нельзя — график, за тобой очередь из других взводов) и вдруг, увидев мою нашивку, восклицает: «Вы — тот самый Жослен Ролье Третий из Десятой пехотной?». И тогда я пожимаю плечами: «Ну да, а что такого? Вы меня знаете?», — и на кукольном личике с отрепетированной застывшей улыбкой проступает неуверенное выражение, будто в моем лице их летающий бордель посетил сам Генерал, и девушка (или женщина — тут я всегда путаюсь с классификацией) начинает проявлять такое рвение, что мне становится неловко за себя и за нее, и от уставного удовольствия не остается и следа. Я послушно выпиваю наскоро приготовленный обжигающий и невкусный чай («Это не из пайка, я сама его покупала, он из настоящих чайных листьев»), суетясь, Елена зачем-то меняет на койке и без того свежее белье («Я сама на таком сплю — правда красивое?»), потом мнусь, не зная, как перейти к делу (таймер внутри головы продолжает тикать), а привычная ко всему хозяйка каюты, отчего-то смущаясь, неловко отворачивается, превращая отрепетированный спектакль с быстрым раздеванием в стыдливое действо с порозовевшими щеками и неуверенными горячими пальцами. Наверное, это оттого, что местный персонал — такие же легионеры, как и мы. Просто с другими обязанностями — специализация разная. Хотя при необходимости они возьмут в руки винтовку и выйдут в патруль на улицы или будут стойко оборонять свое судно, или бороться за его живучесть при пожаре или нарушении герметизации. Так что система ценностей у нас с ними одна и та же. «Кто же вас не знает, Жослен! — волнуясь, отвечает девушка, — Мне же не поверят, что вы у меня были! Ой, что же это я! Вы, наверное, торопитесь… Ничего, если я буду сверху? Вам не мешает свет? Или, может быть, вы предпочитаете какую-то особую позу? Вы только скажите, я быстро учусь, Жослен. А шрам на ноге, он после того боя? Я так рада, что вы меня посетили! Даже не верится — сам Ролье Третий!» Невольно вздыхаю. Всюду одно и то же. Ноль двадцать две — это примерно одна сорок пятая от земной. Почти невесомость. Действовать на поверхности при такой ничтожной силе тяжести чрезвычайно трудно. Каждый выстрел, несмотря на систему компенсации отдачи, отталкивает тебя назад. Очередь способна превратить тебя в независимый космический объект. Неверный шаг или неосторожный толчок усилителей — и тело твое возносится на невообразимую высоту. Счастье, если ты останешься на орбите планетоида и до того, как задохнешься или будешь сожжен из стационарного лазера, тебя выловит эвакуационная бригада. Иначе астрономы когда-нибудь зафиксируют новый малый космический объект в поясе астероидов. Отвратительная смерть, что и говорить. Я не имею в виду муки удушья — одна из заложенных в нас гипнопрограмм остановит сердце еще до того, как легионер почувствует приближение конца. (Снова этот любимый земной конек — гуманность, мать ее! Переход стрелки давления за границу красной зоны шкалы автоматически включит гипнопрограмму.) Я говорю о полной бессмысленности такого конца. О бесполезности твоей смерти для Легиона. Где-то там, в черноте пространства,на уплывающей от тебя далекой белой искорке твои товарищи будут пытаться выполнить боевую задачу, и кто-то из них примет на себя твою цель и твой сектор обстрела, в то время как сам ты будешь бесцельно болтаться в вакууме и твоя винтовка, твой скафандр и твое тренированное тело превратятся в бесполезный набор высокотехнологичных запчастей. Такая смерть действительно мучительна. И потому, чтобы избежать ее, я всеми фибрами впитываю голос взводного и раз за разом, перед тем, как прикоснуться к спусковому сенсору, старательно учусь нырять вперед и отталкиваться от грунта, заставляя тело выработать рефлекс, который в момент выстрела придаст ему нужное ускорение и вектор движения относительно поверхности. Рефлексы — лучшее в нас, что мы можем противопоставить противнику. Можете мне поверить — бой при малой гравитации гораздо труднее действий в условиях полной невесомости. Даже несмотря на современные устройства ориентации и стабилизации скафандра. — Все… «…Атакующие вооруженные силы, станция „Луна-5“ прекратила сопротивление. Мы сдаемся… Говорит начальник станции Кен Джонсон: атакующие вооруженные силы, мы сдаемся. Прошу прекратить огонь и остановить уничтожение систем жизнеобеспечения — на борту имеется персонал без средств защиты. Говорит…» Вспомнил. Бремя славы, вот как это называется в книгах. — Случай, сэр, — скромно отнекиваюсь я. Пару секунд я молчу, боясь выдать себя. Но осознание того, что товарищ тоже не спит, и я не один такой, а значит моя ненормальность тут ни при чем, позволяет мне на секунду расслабиться. Отсек 8-13. Внутри то же самое — иней, тьма да тусклые аварийные индикаторы. И пара скрюченных трупов в комбинезонах. Скафандров у них, что ли, не хватает? — Не знаю. Хотелось бы. — Способы связи. Основные пакеты данных будешь сбрасывать во время медосмотра. Короткий импульс твоего «талисмана» будет незаметен на фоне сканирующего излучения диагноста. В случае появления нового задания, ты будешь получать указания через одноразовые ретрансляторы в местах общего пользования. Текущие доклады передавай через скрытые каналы связи. Вот схема точек их выхода, запомни. Твой чип, приведенный в состояние готовности к передаче, произведет ее автоматически при обнаружении приемного устройства. Для срочной личной встречи проглоти эту капсулу. У тебя возникнет сильная тошнота и озноб, причины которых не будут определяться средствами диагностики взводного санинструктора, так что тебя доставят для обследования ко мне. Но пользуйся этим способом не чаще одного раза в год. Иначе твою карьеру зарубят по причине плохого состояния здоровья. Некоторое время все идет как обычно. Тот же воздух, отдающий металлом, та же пища. Сосредоточенные лица сержантов на поверках. Скрупулезная точность в выполнении приказов. Крейсер постоянно маневрирует в глубинах пространства, так что мы даже не имеем представления, где находимся, — легионеру не положено знать лишнего. Но неуловимое напряжение в отсеках нарастает день за днем. Ожидание пропитывает нас с ног до головы. Сами того не осознавая, мы дрожим, как голодные волки, почуявшие добычу. Все туже взводятся незаметные глазу пружины. Каждое утреннее сообщение о действиях мятежной Луны — новый камень на чаше нашего терпения. И потому в день, когда палуба «Темзы» начинает характерно вздрагивать под ногами, я решаю — началось. И предвкушение предстоящего боя начинает исподволь прокрадываться в мозг, придавая привычным будничным действиям волнующий незнакомый оттенок. Подрагивание палубы — это крейсер ведет огонь главным калибром. Каждую минуту я ждал объявления повышенной готовности, но про нас будто забыли. Как ни в чем не бывало, мы продолжаем действовать по распорядку. Уборка, душ, завтрак, развод на занятия, чистка оружия, полоса препятствий, силовые тренажеры, тир, обслуживание скафандра… Руки мои двигаются, как во сне. Ощущение, будто смотришь на свои действия со стороны. Отсоединить магазин. Отключить батарею. Отвести затвор. Отсоединить компенсатор отдачи. Вытащить возвратный механизм. Повернуть толкатель на 90 градусов, потянуть на себя и отсоединить его…ЧАСТЬ ВТОРАЯ СИМВОЛ ЛЕГИОНА
– 1 –
Доктор мною доволен. После того, как меня начали возить на встречи, круг моих знакомств сильно расширился, а популярность возросла. Вчера, проходя мимо одного из замаскированных ретрансляторов, я получил сообщение, в котором контактер выразил мне признательность за успешное освоение программы. Его очень заинтересовало настроение солдат из других частей, вопросы, которые они задают во время встреч, а также ходящие среди бойцов слухи о возможной дате начала боевых действий и предполагаемых целях первого удара. Моя повышенная активность тоже приносит плоды — теперь со мной все чаще заговаривают сержанты и даже младшие офицеры нашего батальона. Один раз со мной заговорил даже офицер-артиллерист из экипажа крейсера. С моего лица не сходит маска рассудительного внимания и доброжелательности. Кажется, я даже сплю с таким выражением. То и дело я включаю свою фирменную улыбку, которую отрепетировал во время одного из посещений докторских апартаментов. Моя улыбка не должна быть глупой, так он учил. Не должна быть слащавой или угодливой. Она должна вызывать симпатию, оставлять в душе собеседника чувство комфорта после разговора со мной.– 2 –
– 3 –
– 4 –
– 5 –
– 6 –
– 7 –
– 8 –
– 9 –
– 10 –
– 11 –
– 12 –
– 13 –
– 14 –
– 15 –
– 16 –
– 17 –
– 18 –
– 19 –
– 20 –
– 21 –
– 22 –
Теперь я изворачиваюсь как могу. Например, изображаю дрему во время поездки на очередную встречу, во время которой мне мешает шум и свет, для чего я опускаю пластину и затемняю ее. Находясь в патруле, делаю вид, что внимательно куда-то вглядываюсь, специально поднимая голову так, чтобы мощный уличный светильник ударил по глазам, и стекло на несколько мгновений потемнело. С помощью таких ухищрений я умудрялся за несколько сеансов составлять длинные донесения. Но с каждым разом становилось все сложнее. Я жил в постоянном напряжении. Я начал опасаться, что повышенный уровень возбудимости может быть обнаружен системой автоматического контроля здоровья. Это было тяжело — все время чувствовать себя червяком на раскаленном асфальте. В общем, я так понял, что у Земли попросту не хватило духу их убить, и мятежников отправили умирать медленной мучительной смертью под названием «каторжные работы». Ирония судьбы — роту новоявленных союзников отправляют туда же в качестве охраны. Умно, ничего не скажешь. Одним ударом убиваются два зайца. Тут эти вояки больше не нужны. Интересно, что они там будут добывать, эти враги Земли и Легиона? Никаких производств и даже просто освоенных астероидов в районе Юпитера нет. А любой камень, привезенный оттуда, из-за огромного расстояния станет поистине золотым. — Наверное, вам было очень страшно, капрал? Все эти выстрелы, взрывы… — Идея отпустить ее вовсе неплоха. Разве что ты напрасно так рисковал. Ее ценность как информатора несопоставима с твоей значимостью. Она действительно связана с подпольем. Но ничего серьезного — просто вынужденное сотрудничество. Тобой двигало только желание завербовать ее? Брови лезут вверх. Снова цепкий взгляд и склоненная по-птичьи голова. Ничего беззащитного. Генерал здорово напоминает хищного орла, примеривающегося, откуда бы вырвать первый кусок плоти. — Что вы, мой лейтенант! Для меня этот вызов оказался неожиданностью. — Все выполняют свой долг. Однако долг вовсе не синоним самоубийства. — Опустите руки, капрал. Это ваша винтовка? — На четыре часа, — отвечает она после короткой паузы. Лоб ее прорезан длинной вертикальной складкой. Она рассекает ее лицо надвое — при каждом моргании плафонов. — Ну, я выполняю свой долг, сэр. Стараюсь быть полезным Легиону. — Так точно, сэр! Капрал Ролье Третий, Десятая пехотная бригада, мой генерал! — Жос, после занятий зайди к батальонному медику. — Я просил вас зайти, если будет время, только и всего, господин майор. К тому же, вы старше меня по званию. Капрал что-то напутал. — У каждой службы своя специфика, сэр, — произносит он. Я здорово озадачен. — Я недостоин, — шепчу я в ответ. Арестованных женщин сгоняют в кучу. Удушливый запах страха исходит от их тел. Глядя на их серые лица и посиневшие руки, испытываешь что угодно, кроме вожделения. Я бы предпочел видеть их с оружием в руках, с лицами, искаженными ненавистью или презрением, чем вот так — раздавленными и опустошенными. Если бы кто-нибудь мог предоставить мне такую возможность. — Сэм, тут для тебя работа. Сенсорная, прямо по курсу от меня, два метра. Похоже на тип восемь. Марсианская. — Не нужно так усердствовать, парень, — зверю внутри меня наплевать на дисциплину. Он потягивается, выгибая спину и слегка выпуская когти. Удерживать его в узде временами довольно трудно. Мне очень хочется сказать ему, что я думаю обо всей этой «ерунде». Но я снова замечаю скачок показателей на дисплее диагноста. Доктор, проследив мой взгляд, понимающе ухмыляется. — Будет немного шкалить датчики. Потерпите. — Договорились, Жос. У тебя красивое имя. Мое вот совсем простецкое — Джон, — говорит Герман. Выражение глаз Командующего во время этой речи вовсе не соответствуют улыбке на его губах. Глаза его — холодные регистраторы. Так, наверное, фиксирует цель артиллерийский дальномер. Я внимательно изучаю лицо генерала. Ничего особенного в нем нет. Разве что возраст — явно преклонный. По меркам Легиона он глубокий старик — ему уже больше сорока. За весь обед мне так и не представилась возможность передать командующему просьбу о назначении. Набор ничего не означающих вежливых фраз, и только. Генерал чувствует мой взгляд. Я поспешно отвожу глаза. Наверное, чересчур поспешно. Декольте, тарелка, переносица. Чертов запах! Чем это она пользуется? — Вот еще, — будто вскользь роняет доктор. — Насчет твоей Лиз Гельмих. — Ты обязан добиться того, чтобы это происходило. Во многом это зависит от того, насколько ты приглянешься Командующему. Благодаря своей инициативности, ты сейчас нечто вроде символа Легиона, и штаб будет привлекать тебя для различных мероприятий. Просто обязан. Вот здесь список возможных вопросов Генерала. Ты должен научиться давать на них оригинальные вдумчивые ответы. Твои суждения должны заставить Генерала приглядеться к тебе повнимательнее. Тщательно изучи текст. — Ролье Третий — Васнецову. Дошел до шлюза. Пытаюсь проникнуть внутрь. — Есть, сэр. Веста на экране выныривает внезапно, только что мы наблюдали кружение звезд и яркие пятнышки расходящихся ботов, и вдруг громада светло-серого цвета появляется справа, делает парочку сальто и скачком заслоняет звезды. Мы стремительно падаем на изрезанную глубокими каньонами поверхность. Я успеваю заметить тупой конус гигантского кратера на слегка сплющенном южном полюсе, а затем мы отклоняемся севернее, и горы Уэллса начинают расползаться по экрану. Длинные сообщения я надиктовываю голосом. Инструкция не рекомендует использовать для этой цели гальюн или иные помещения общего пользования. В дневные часы там многолюдно, а ночью я буду сильно выделяться из общей массы. Еще я знаю, что в таких местах наверняка установлены записывающие устройства и не все из них контролируются нашей Службой. В кубрике наверняка тоже имеются подобные устройства, а применение одной из функций моего «талисмана» — глушение — повышает риск моего раскрытия. Поэтому я диктую свои донесения, отключив системы связи и включив режим глушения, в редкие моменты, когда есть возможность опустить лицевую пластину и остаться без пристального внимания товарищей или командира. Например, во время профилактического обслуживания скафандра. В это время можно, сделав вид, что тестируешь фильтры, герметизировать и затемнить шлем, а затем торопливой скороговоркой продиктовать заранее составленный текст. Если кто-то и увидит что-либо необычное — шевелящиеся губы, к примеру, то он сочтет, что я проговариваю голосовые команды или проверяю аппаратуру связи. — Везунчик, — откликается сержант. — Удачи. На рожон не лезь. И тишина становится не просто гробовой. Все просто забывают дышать. Мы свалились прямо на голову расчетам, выдвигавшим, по всей видимости, на запасные позиции новую порцию одноразовых лазеров. Судьба их предшественников была незавидной — верхушка соседней горы была срезана подчистую и восточная оконечность небольшой горной долины сверкала исковерканными металлическими обломками. Бой был коротким — мы открыли яростный огонь еще в воздухе. У зенитчиков и оружия-то нормального не было — вооружен был едва ли каждый десятый. По узким рельсам они выкатывали из подземных капониров, пробитых в склоне горы на месте естественных пещер, громоздкие лазерные установки, откидывали в стороны треножники-упоры и сноровисто забрасывали их камнями, пока вторая часть расчета поднимала длинную трубу ствола в зенит. А затем рельсы снимались, из той же пещеры раскатывался толстенный силовой кабель, его цепляли к орудию, и — здрасьте-пожалуйста — установка готова к бою. За те полминуты, что я болтался на струе ранцевого двигателя, я даже успел восхититься простотой и эффективностью технического решения. Такое орудие произведет выстрел, затем его, уже ненужное, оплавившееся от перегрева, разнесет малая гравитационная или фугасная боеголовка, прилетевшая с орбиты, а через пару минут из пещеры выбегут невредимые зенитчики, выбросят следующую пару рельсов и выволокут кишку силового кабеля — источник питания-то остался нетронутым. И батарея произведет новый убийственный залп. Подумайте сами — ну разве не прелесть? Он цинично усмехается. — Хотите, чтобы я провел его профилактику, сэр? — напряженно интересуется майор, игнорируя дружелюбный тон контрразведчика. Смотреть в глаза начальнику или старшему по званию — преступление. Я перевожу взгляд на офицерский лоб. Согласно уставу. Зверь ворчит что-то себе под нос и нехотя прячет когти. — А, это… Специфика службы, сэр. Должны же мы выяснить, из-за чего сыр-бор. Стандартная практика. Помимо прочего, я отвечаю и за вашу безопасность, сэр. — Да, парень неординарный. Хотите, чтобы мы его просветили насквозь, сэр? — контрразведчик усмехается: — С виду он — первоклассный герой. Находка для журналиста. Идеальная физиономия на глянцевую обложку. Пожалуй, я выберу «Джонни Уокер», сэр. Беру. Иду. — Не нравится мне эта возня. — Конечно, мой мальчик, конечно. Ты знаешь, что тобой заинтересовались наши конкуренты? Опасное сближение — это невидимый противник постепенно продавливают нашу оборону. Это означает, что новые порции подарков перехватываются противоракетами все ближе и ближе, затем на предельно малой дистанции срабатывают лазерные батареи — наш последний рубеж. А потом: — Ты Ролье Третий? — Хватит. Выключайте дурака, Ролье, — выстреливает Командующий. — Теперь вы нас не убьете? — спросила она у меня, игнорируя сержанта. Интересно — как она меня узнала среди бойцов в одинаковых скафандрах? — Продолжать движение! — это Васнецов. — Не знаю, Жос. Последнее время с тобой носятся, будто с писаной торбой. Ты один требуешь столько внимания, сколько остальной взвод. Я получаю кучу инструкций относительно тебя. Ты что, готовишься сменить статус? — За сержанта своего просят. Сам Ролье здесь. Тот самый, что на крейсере у нас выступал. — Я полагал, что, могу вам доверять, Жослен. Лиз! При мысли о ней внутри пробегает теплая волна. Амальтея. Отдаленный форпост. Зона влияния марсиан. Ограничение власти Легиона. — Не очень. Надо бы поберечь. — Конкретнее? — Дейв, слишком много смазки. Техник просовывается в отсек: — Вы удовлетворены, сержант? — Я всегда считал, что легионеры не дураки вкусно поесть, — склонившись ко мне, негромко произносит Командующий. — Просто человек хороший. Спасла нас в туннелях. И сержанта нашего спасла. Перевязала его. И хватит об этом, Джон. — Амальтея, говоришь? — топ-топ-топ. Остановка. — А что ты знаешь об Амальтее, друг мой? И все-таки? Что я ей скажу, когда увижу? И что скажет она? Наверное, опять свое ироничное «Привет, Ролье Третий»? А я ей просто кивну. Откуда мне знать, о чем принято говорить с женщинами? Ничего, кроме дежурных застольных фраз, в наши мозги не вкладывают. А книги, что дают нам читать в личное время, больше похожи на справочники по истории. — Все он понимает, этот капрал. Я спросил, Жослен, на кой черт вы первым лезете в пекло? — Да, сэр? — Что? — Сержант, вы можете забрать своих людей и идти обедать, — бросает он через плечо. Его команда тихо исчезает. — Я буду обследовать тебя лично. Такого героя, как ты, я никому не доверю. — Тем не менее, и на Солнце есть пятна, сэр. Идеальных солдат не бывает, — полковник вновь звякает льдинками. Внимательно глядя в стакан, тихо говорит: — Я подумал, сэр, он может быть нам полезен. — Первое отделение, по группам, перебежками — вперед! — командует Васнецов. — Конечно, мой сержант. Высоко над нами в бездонной черноте часто перемигиваются звезды. Это Флот сбросил новую волну имитаторов, и зенитчики начинают расстреливать ее. — Вы из Десятой, легионер? Наши тоже здесь. Я встречаюсь взглядом с Имбертом — он бледен, как ткань повязки на его шее, но в сознании; он кивает мне, кривясь от боли, я подмигиваю в ответ. И Васнецов тут как тут. Еще жив, черт этакий! Эскулапы уложили его, в чем мать родила, в люльку реаниматора и махнули на него рукой — не жилец. Лица его почти не видно из-под кислородной маски. Тело опутано цветными трубками. Трубки живут своей жизнью, пульсируя цветными жидкостями. Я рад, что сержант рядом. Вот только в голове образовалась звенящая пустота и внутри растет чувство, будто мне не хватает чего-то привычного. А чего — никак в толк не возьму. — … поражена. — Сюда. Плотнее. Подбородок выше. Закройте глаза. Сделайте выдох и не дышите, капрал. «Слава Богу — имплантат все же работает», — думаю я, и позволяю темноте захлестнуть себя с головой. Но меня грубо вырывают из забытья. В наспех установленной герметичной палатке уже развернут полевой лазарет — с меня сдирают броню, катетеры с чавканьем отпускают добычу, в спешке мне едва не отрывают отросток, в руку впивается толстая игла, и живительная красная жидкость начинает вливаться в меня. Плечо жжет — к нему прикладывают сначала диагност, потом промывают шипящей дрянью, сверху пришлепывают толстый шмат активного пластыря с нанодобавками. «Кость цела», — сообщает санитар. Меня поят энергетическим напитком, от горько-вяжущего вкуса которого глаза лезут из орбит и сердце стучит, как сумасшедшее. Я окончательно прихожу в себя, торопливо шарю рукой по груди, натыкаюсь на талисман, закатившийся подмышку и вздыхаю с облегчением. Внутри полированной гильзы запись нашего последнего боя. Потерять ее — значит лишить Службу ценных оперативных данных. Без этой безделушки смерть ребят становится для меня бессмысленной. — Есть, сэр, — неохотно соглашается старший досмотровой команды. — И что? — Вам и мне, сэр, — уточняет полковник. Бежать строем при пониженной гравитации неудобно. Втягиваемся в ярко освещенную наклонную галерею. Галерея уходит вверх, закручивая дорогу широкой спиралью. Оранжевые пятна светильников сходятся в линию и, лениво изгибаясь, теряются в отражениях за поворотом. Чего здесь полно, так это полированного камня. Свет так и искрится в его шлифованных зернах и кристаллах. А мостовая — из матовых прямоугольных брусков, шершавых на вид и поглощающих отражения, так что кажется, будто ее выстелили темным непроницаемым бархатом. И совсем нет уличной зелени. На ходу оглядываюсь назад. Серые струйки выплескиваются на маленькую площадь из стеклянного фасада вокзала. Редкие гражданские теряются среди брони, растерянно жмутся к стенам. Прицельная панорама обводит их нейтральными белыми контурами. Где-то среди этих контуров — измученная Лиз в своем грязном скафандре. Издалека доносятся звуки одиночных выстрелов. Такблок молчит — значит, непосредственной угрозы нет. Минуем перекресток, на котором саперы, под охраной пары пехотинцев, монтируют низкую тумбу с торчащими во все стороны раструбами. — Сержант! Что это вы себе позволяете?! — Отставить, легионер! — слышится в наушниках тихий голос. Один из приданных нам представителей разведки. — Соблюдайте корректность по отношению к союзникам. — Есть, сэр. Полковник Паркер только что закончил еженедельный личный доклад командующему и теперь, по давней традиции, они уделяют несколько минут личному общению. Никаких шахмат или пикантных историй из гарнизонной жизни. Как правило — ни полслова о службе. Пара глотков горячительного под приятную беседу. Краткий миг неформального обмена мнениями о животрепещущих вопросах земной военной политики. Оценка перспективных кандидатов в члены Всемирного кабинета. Прогноз на ассигнования в связи с предстоящей кампанией. Личные темы благоразумно ограничиваются вопросами досуга — Генералу как легионеру не положено иметь семью. Человек и легионер — они неплохо сработались, несмотря на традиционную нелюбовь военных к фискальным инстанциям. — Сэр, прошу извинить, я что — буду проверять благонадежность самого Генерала? — Я бы тоже. Эй, Санчес! Держи ствол. Боеприпасы собери. Герман поднимает лицевую пластину. Неуверенно улыбается мне. — Нет, мой генерал. — Ты не такой, как все, Жос. Я это еще там заметил. В палатке у медиков. Никто до сих пор не вступался за раненых. Если тяжелые, одна дорога — обратно в чан. Сколько наших после вчерашнего боя спишут — подумать боязно. Из-за этого чертова списания я жутко боюсь быть раненым. Вперед кидаюсь, как оглашенный. Под самые пули. Чтобы, если попадут, так сразу, наповал. У нас многие ранения боятся. А ты не струсил сказать. Тебе можно — ты герой. И тебя послушали. Теперь многие будут просить за раненых. Они же не просто расходный материал — они наши товарищи. Мы ведь не животные, Жос. Хотя и сделаны искусственно. Как думаешь? Флагман Флота, авианосец «Европа», издали выглядит как огромная неповоротливая сигара. По своим размерам он превосходит некоторые астероиды основного Пояса. Вместе с другими счастливчиками, удостоенными высокой чести присутствовать на приеме у Генерала, я во все глаза разглядываю гигантский боевой корабль на небольшом обзорном экране. Изрядно потертый крошка-катер, с лязгом отстыковавшись от борта военного транспорта, вибрируя всеми своими заклепками, бесконечно долго и нудно ползет, будто не в силах одолеть пространство рейда. Кажется, мы никогда не доберемся до цели. Он краснеет. Я не оговорился — это был именно человек. Потому что штатные сотрудники контрразведки не являются легионерами. Это настоящие земляне, граждане, выбравшие военную службу, и одной из причин этой странности является то, что контрразведка не только противодействует вражескому шпионажу. В ее задачи входит и контроль лояльности Легиона. Так объяснил мне доктор. Да я и сам это знаю. Откуда? Да все оттуда — похоже, во мне таится целая шпионская энциклопедия. — Так точно, сэр! Командующий прерывает меня взмахом руки. — Да-да. Попросите там… поаккуратнее. Парень из этой штуки врагов убивал. Похоже, она ему очень дорога. — Пускай это будет коллекционирование гильз. Или просмотр спортивных новостей. Хоть что-то, от чего можно почувствовать себя не просто одноразовой вещью. — А я Жослен Ролье Третий, — я смотрю вниз, мне трудно выдержать ее прямой взгляд. Кажется, она даже не мигает. И тогда я добавляю: — Рядовой… — Сэр, у меня диагност сдох! — вторят с другой стороны. Сигара заслоняет звезды. Три десятка легионеров рядового и сержантского состава нервно чистят перышки, умудряясь находить в вылизанных до блеска поверхностях невидимые глазу изъяны. Наверное, им просто некуда девать руки от волнения. Почти у всех красная кайма вокруг нарукавных шевронов. Легион доставил сюда лучших из лучших. Отчего-то я не чувствую внутри никакого трепета. Но, чтобы не отличаться от остальных, делаю вид, что внимательно осматриваю свой скафандр. В пути мы все перезнакомились, но сейчас нервно молчим, вперившись в экраны. Процесс этот стремительно теряет романтический ореол. Вот ведь странность — чем больше смертей мы видим, тем больше хотим жить. Молодняк слушает наши шепотки со священным ужасом. Только безграничное уважение к ветеранам, которое они испытывают, не позволяет им донести на нас за кощунственные слова. Мы лицемерно прикрываемся уверениями в том, что живыми мы принесем Легиону больше пользы. И успокаиваем свою совесть мыслями об отсутствии у нас страха смерти от самого рождения. Но факт остается фактом — те, кто прошел хоть один серьезный бой, сразу становятся ветеранами, не лезущими на рожон и беззаветной атаке огневой точки предпочитающими ее подавление средствами поддержки. Возможно, такое поведение запрограммировано, не мне судить. Наверняка, так оно и есть, иначе целые роты ложились бы костьми под огнем примитивных пулеметов, стремясь заслужить посмертное поощрение за смелость. Я так думаю — наша главная задача вовсе не умереть героями. Наше предназначение — выполнить задание вводной и сохранить себя, то есть государственное имущество, в целости для дальнейшей эксплуатации. Но все равно, если это часть базовой генетической программы, то почему мои мысли отдают таким цинизмом? Почему ветераны смотрят на новичков, возбужденно расспрашивающих их о недавних боях, с таким удивлением в глазах? Наверное, они не могут поверить, что еще недавно сами были такими же наивными. — Спасибо, мой сержант. — Ролье Третий, принял. Имею потери. — Ну, конечно. Как же иначе? Все, к чему вы прикасаетесь — архиважно, — ехидничает Генерал. — Хоть кто-нибудь из ваших шпионов признался бы однажды, что создает видимость работы! Ей-богу, я отдал бы ему под команду свою личную охрану. Такому парню не грех довериться. Судорожно кашляющая Лиз, склонившись над раненым Васнецовым, зачем-то прижимает к его груди насквозь промокшую от крови грязную тряпку — кусок своей одежды, она с хлюпаньем вдыхает воздух из снятого воздушного патрубка, давится им, выкашливает пыль, потом прикладывает патрубок к лицу сержанта, я вижу, как дрожает его веки — он еще дышит, кто-то из наших, пробегая мимо, бросает к ее ногам снятый с убитого баллон, звеня, он катится по каменным обломкам, усеявшим пол, она переводит на него безучастный взгляд черных остановившихся глаз. Еще один тяжелораненый лежит рядом в луже крови, у него разорван живот, клочья скафандра и пластины брони смешались с ошметками плоти, он накачан кровеостанавливающими и обезболивающими коктейлями, ему сейчас хорошо — он уже одной ногой ступил на ту самую заветную дорогу, ведущую к славе, путь его устилают трупы врагов, он наверняка счастлив, вглядываясь вдаль из-под ладони, свет бьет ему в глаза, так что все вокруг становится тусклым, и нет ничего важнее этого сияния, и время от времени Лиз берет его за руку и крепко сжимает его ладонь в бронеперчатке, не в силах ничем помочь. Похоже, ей все равно кому помогать — за ее спиной, прямо там, где его настигла пуля, лежит с раскинутыми руками тело одного из нападавших, его баллоны пробиты и пусты, шея тоже замотана побуревшей от крови тряпкой, грудь его судорожно вздымается в тщетной попытке вобрать в себя немного кислорода, и у стены, на груде исковерканной аппаратуры стонет еще один, но, пока Лиз возится с нашими парнями, мы закрываем глаза на чужих. Почему-то при ней ни у кого не поднимается рука добить этих доходяг. Я говорю себе — у нас нет на это времени. И еще — все равно никто из тех, кому она пытается помочь, уже не жилец. Я торопливо двигаюсь дальше, в темноту очередной норы, чтобы не дать себе задуматься над тем, что со мной такое происходит — нас не учили чертову рыцарству! Напарник Лиз — Джон — куда-то запропастился, возможно, ранен, возможно, сбежал, хотя это маловероятно для такого труса, скорее всего — сдох от удушья, забившись в какой-нибудь темный угол и не имея смелости добраться до трупа и воспользоваться его скафандром. Она помогает своему товарищу подняться. Открывает его шлем. Мужчина болезненно морщится, потирая грудь. Ему больно дышать — наверное, ребра повреждены. В моргающей полутьме лицо его, кажется, состоит из одних костей. — За что, капрал? — подозрительно интересуется он. — Ардан. Пятая пехотная. Последний, — повторяет она машинально. Потом оборачивается: — Сколько раз тебе говорить, чурбан! Я Лиз. Лиз Гельмих. — Мой лейтенант, я… не знаю, что послужило толчком. Я сделал это инстинктивно. Я продолжаю борьбу со столовыми приборами. Кажется, глаза большинства присутствующих направлены на меня. Еще бы — весь обед Генерал демонстрирует подчеркнутое внимание к простому капралу. Я старательно выдерживаю прямую осанку. Осторожно распиливаю кусочки суррогатного мяса на фарфоровой тарелке. Донести до рта ложку, не расплескав по дороге ни капли. Держать спину прямой. Улыбаться, все время улыбаться. Внимание мое постоянно отвлечено положением вилки и ножа. Занятие это ничуть не проще тренировок с полной выкладкой при пониженном тяготении. Я пытаюсь промямлить что-то на тему того, что я очень хорошо понимаю генерала. Но он прерывает меня, нетерпеливо дергая щекой. Вокруг уже раздается сопение умаявшихся бойцов. Мы так незаметно перешли грань, за которой война, что даже не осознаем этого. Продолжаем действовать как заведенные. Это как вспышка близкого разрыва — доля секунды, шлем затемняет фильтры, осколки беззвучно отлетают от стен, затем лицевая пластина снова становится прозрачной, и ты смотришь вперед через прицельную панораму, не замечая, как что-то вокруг неуловимо изменилось. — Мы не роботы, мы — солдаты. Это вовсе не недостаток, Петр. …Полковник Хорвальд вскрывает срочный пакет. Пробегает глазами короткое сообщение. Тянется к сенсору коммуникатора. «Дежурный, где сейчас приглашенные на церемонию?..» — Постарайтесь, Пит. Это ваша епархия. Разведка мне про Европу все уши прожужжала. — Внимание, сводный взвод, ознакомиться с обстановкой. Даю пакет, — нарушает сонную идиллию лейтенант. — Хорошо, Жос. Будешь работать наравне с другими. Незаметный офицер интендантской службы, прибывший чуть раньше, в это время доказывает дежурному Департамента контрразведки необходимость личной встречи с начальником Первого отдела полковником Хорвальдом. «Лично, строго секретно, исключительно из рук в руки», — краснея от смущения, твердит он в ответ на раздраженные вопросы дежурного офицера. Генерал расстроенно отмахивается рукой с зажатым в ней стаканом. Васнецов упрям. Сверлит меня пристальным взглядом. Я размышляю, как бы скинуть доктору сообщение об отставке. Ретрансляторы отключены. Этот сукин сын переиграл меня. Фактически передал мне приказ. Никто не имеет права отказаться от участия в боевой операции после назначения в состав участников. Впрочем, наплевать. Остается вариант тихого саботажа. Так или иначе, Служба поймет, что пользы от меня больше никакой. Возможно, они сочтут необходимым законсервировать агента. Такое случается. Главное — я улетаю отсюда. Там, где я скоро окажусь, власть доктора будет весьма призрачной. Ладно, посмотрим, что ему понадобилось выяснить на Амальтее. — Я отменяю ваше распоряжение. Эти горы издали чертовски красивы. — Приказано доложить ему о прибытии. Лично. Из рук в руки, — не сдается снабженец. Мужчину-диспетчера, того самого — Джона, вырвало при виде окровавленных трупов прямо в шлем. Едва не задохнулся, бедняга. Слабак. И как такие решились на мятеж? То ли дело Лиз — так звали его напарницу. Поджав губы и не глядя по сторонам, быстро сделала все, что от нее требовалось. — Да бросьте, Пит, — отмахивается Командующий. — Дело времени. Марсиане расшатывают основы управления на наших астероидах. Экспортируют свою революцию. В ответ мы вводим гарнизоны. Эта бочка скоро рванет. — Я бы хотел попасть на самый трудный участок, мой Генерал. И неожиданно нервно и коротко хихикает. Чертов дурак. — Оборона не в нашей компетенции, — попытался возразить мужчина. — Силами самообороны командует штаб, он на пятой станции, их системы нам не подчиняются. Паркер отставляет стакан. Время вышло. — Я выполняю свой долг, мой генерал, — отвечаю ошеломленно. — Будет вам, сэр, — добродушно отмахивается он. Отпивает виски. — Вы прекрасно знаете, что я имел в виду. Последние годы биоинженеры слишком увлекаются унификацией. Побольше бы таких ребят. Даже немного странно, как это он такой просочился. — Конечно. Спасибо тебе, Жос. Легар дергается. Нервы-то у него, оказывается, ни к черту. Возбуждение, вызванное трехсуточным периодом боевых операций, схлынуло, оставив после себя состояние, отдаленно напоминающее похмелье. Новички завидуют нам отчаянно — они опоздали родиться совсем на чуть-чуть. Не будешь же объяснять им, что они обязаны своему появлению на свет чьей-то смерти. Но время неумолимо, повстанцы прекратили сопротивление, и постепенно мы свыкаемся с необходимостью сдерживать желание нажать на спуск при виде косого взгляда местного жителя. Не очень-то это легко — среди нас полно тех, кто видел, как наши товарищи под огнем противокорабельных батарей превращались в куски мороженого мяса. Последний очаг сопротивления — подземные уровни транспортной системы на севере Весты, куда повстанцев вытеснили с поверхности. Как раз, когда мы заканчивали зачистку Москвы, командир самого крупного отряда мятежников запросил капитуляцию под гарантию сохранения жизни своих бойцов. — Капрал не понимает, сэр… — Впрочем, разработка этого информатора все равно потеряла смысл. Службе, несомненно, интересно было бы знать, в какой мере пострадало руководство вооруженным подпольем. Насколько вооруженная оппозиция управляема в настоящий момент. Но твою подопечную задержали через день после вашей встречи. Она уже на Амальтее. Щурюсь от яркого света. Как в медицинском отсеке, ей-ей. Вестовые в белых одеждах беззвучно движутся между столами, точно стая призраков. Потею от напряжения. — Все, кроме двух — шестой и восьмой заблокированы автоматикой и недоступны. — Спасибо за виски, сэр, — полковник поднимается и одергивает мундир. — Мы только имеем на него виды. Парень на слуху, имеет авторитет. Возможно, он будет нам полезен. Я поручу Первому отделу заняться его разработкой, если вы не возражаете. Кстати, сэр, как продвигается строительство на Амальтее? Мы не слишком медлим? — Я могу идти, мой лейтенант? Мы немного отстали от строя. Надеюсь, нас не слышат. Разведка со своим грузовиком остались за перекрестком. Нагонят группу через пару минут. До моего сознания все еще не может дойти смысл невероятно крамольного изречения товарища. Даже совершенно дикое, извращенное понимание им красоты — он явился сюда, чтобы обратить все в руины и при этом любуется на окружающие пейзажи среди складированных тут и там трупов — не задевает меня. Киваю саперам. Те быстро обследуют механизм. Прилаживают взрывчатку почему-то рядом со створкой, на неровной стене. Группа прочих героев растерянно толпится уже за стойкой. Процедура досмотра скомкана. Оружие вновь упаковано в кофры. Цветное пятно на серо-белом фоне — высыпавшие в шлюз гражданские журналисты, что приглашены снимать церемонию, сбиваются в кучу и недоуменно крутят головами. Запах скандала витает в воздухе. Чуткие ноздри шевелятся, пытаясь уловить его источник. Штабные офицеры, что сопровождают представителей прессы, быстренько ориентируются. Копы покидают свои кабинки и вежливо вытесняют журналистов в недра корабля. Не желая выпустить из зубов что-то по-настоящему интересное, те сыплют тысячами вопросов. Напрасный труд. Беседовать с военным, у которого броня переведена в боевой режим — все равно, что разговаривать с пылесосом. Я перевожу дух. Бедра мои обернуты ожерельем бинарных гранат и запасных магазинов. Наверное, издали я похож на туземца, наряженного в бронескафандр и обвешанного игрушками, значения которых он не понимает. Я меняю магазин подствольника, по-прежнему не вставая с колена. Стук в дверь отрезвляет его. Капитан делает глубокий вдох. Проводит рукой по лицу. Через секунду на его губах уже образуется холодная дежурная улыбка. Негромкие застольные беседы сливаются в тихий непрекращающийся гкл. Прозрачные наряды дам целомудренно прикрывают кончики грудей. Супруга министра юстиции госпожа Штосс, присутствующая за нашим столом, дарит мне незабываемую улыбку, вежливую и обещающую одновременно. Хорошо быть героем. Взгляд мой курсирует по каботажному маршруту: ее декольте — переносица Генерала — поверхность тарелки. Ответная улыбка. Определенно, Лиз много привлекательнее этой разодетой куклы. Неожиданно ловлю себя на мысли, что слишком часто о ней думаю. — Сержант, он ваш, — бросает он за спину. — Все в норме, Анри. Дойдет очередь и до нас. Пускай пока флотские разминаются, — стараясь, чтобы голос не хрипел, шепчу ему. — А должно быть, Жослен. Мысли мои крутятся вокруг транспортных кофров с оружием. Легионер никогда не расстается с закрепленной за ним винтовкой. В любой момент он должен быть готовым вступить в бой. Может быть, со стороны постоянная волокита с грузом покажется перебором. И пускай ничего общего с реальной боеготовностью эта традиция не имеет — на самом деле это символ, олицетворяющий постоянную бдительность Легиона. Его готовность немедленно приступить к делу. Даже по такому торжественному случаю мы тащим свое оружие с собой. При погрузке я засунул в ремень одной из чужих винтовок иглу-контейнер с жучками. И сейчас лихорадочно прикидываю, насколько тщательным будет личный досмотр по прибытии на авианосец. До сих пор десятки неожиданных обысков, которым нас подвергали в пути в самых разных ситуациях, были пройдены мной без потерь. Он строит подопечных особняком, чуть поодаль от нас. Покрикивает, приводя строй к виду, отдаленно напоминающему военный. Оглядывается, окидывая ревнивым взглядом нашу группу. Мы обмениваемся с ним короткими понимающими улыбками, точь-в-точь заговорщики. Красоты подземной Москвы как-то не отложились в памяти. Все в спешке, ни одной свободной минуты. Только прибыли — бегом, бегом, не отставать, внимание по сторонам, огонь на поражение по всему, что покажется подозрительным, ни к чему не прикасаться — возможны мины, мы выбегаем из вагона, на ходу разбираясь в колонну по два, вокруг, затеняя мозаику полированного камня, мельтешат серые невзрачные пятна пехотного камуфляжа, узоры, проступающие сквозь камень, отражают огни фонарей, не давая взгляду зацепиться. Отмечаю только, что купол над головой низкий, не в пример Селене-сити. Едва ли два метра над головой. Простой шероховатый бетон. И прямо на перроне — следы короткого боя. Вагоны на соседней платформе изукрашены пулевыми отверстиями, а один и вовсе обуглен и еще дымится, весь залитый пожарной пеной. — Скажу вам, сэр: этот ммм… Ролье совсем без тормозов. На фоне остальных ваших муравьев… — Медик? — Вам оказана честь, капрал, — наконец, цедит он. — Вы обязаны подчиняться правилам безопасности. В противном случае вы не будете допущены на борт корабля. Вам ясно? — Здесь, сэр. Паркер морщится. — Идите, капрал. — Если это потребуется Легиону, сэр. — Передача сообщения. Лично. Строго… — Вижу оружие! Всем на землю! Лежать! — кричу я во всю мощь усилителей и вскидываю ствол. Внутри царит паника. Старик одним ударом расстроил мои планы. Этого варианта не было среди моих сценариев. Совсем некстати я добавляю: Я всплываю. Расчетливый шпион крепко прихватывает вожжи. Нельзя сказать, чтобы солдат уступил ему без боя. Однако полевой агент умеет пользоваться запрещенными приемами. Правда, способности агента теперь направлены не туда. Сбой системы лояльности. Я хлопаю глазами, вновь собираясь в единое целое. Я перебираю варианты. Я не должен думать слишком долго. Это насторожит генерала. Я должен вырваться из-под власти доктора. Я должен найти способ. Уйти как можно дальше от него. Дальше. Куда дальше? Есть ли место, где он не сможет меня достать? Что он там лепетал про Амальтею? Самый дальний форпост? Секретный объект? Секретный, значит, ограничение контактов. И еще — где-то там Лиз. — Вы действительно тот, кто нам нужен, капрал. Взводный сержант преувеличенно внимательно смотрит на руки Бонжана. Задыхаясь, я вскакиваю на ноги. Руки мои невольно прижимаются к бокам. Взгляд пронизывает стены. Генерал пришпилен этим взглядом — большая морщинистая бабочка цвета фельдграу. Он не может отвести глаз. Весь подается навстречу. Плотина рушится. Хаос обломков. Господи, да как же вы мне все надоели, чертовы кретины! Доктор, шпионские игры, ложь, предательство друзей, фляга воды в день, еда из водорослей, собачья покорность судьбе, слепое следование предназначению, теперь вот этот бесноватый, что вот-вот взорвет мир. То давнее, неосознанное, что никак не нащупать боковым зрением, лопается в голове с оглушительным звоном. Я с хрипом втягиваю воздух. Я не хочу. Мне душно в вашей игре. Отпустите же меня, черт возьми! Я живой! Я не хочу покинуть вашу лавочку как все — вперед ногами. — Ага. Замечательно. Самое ценное в вас, капрал, то, что вы избегаете лжи, не говоря правды. — Обязан, сэр, — кивает полковник, встряхивая лед в стакане. Пристальный взгляд напоминает: смотри же, сукин сын. Помни, кто ты есть. — Однако, вы честны и способны к самоанализу. Удивительные качества для существа одного года от роду. В модификации рядового состава нет таких особенностей. — Мой сержант, я не хочу прохлаждаться, когда другие работают. Я не ранен и совершенно здоров. Перво-наперво, Флоти Легион должны были обозначить центры сопротивления марсиан. Сделать это без развитой системы наблюдения было невозможно. Присутствие военных кораблей автоматически означало начало конфликта. Автономные же разведывательные станции уничтожались марсианами так быстро, как только возможно. Станция слежения — вот каково было истинное назначение «научного» объекта, строящегося на Амальтее. Я послушно опускаюсь в кресло. — Это почти одно и то же. Не будем обсуждать Божий промысел. Мы бросаемся вперед, мы часто стреляем на бегу, мы яростно контратакуем — бесплотные духи; рой светляков, уносящихся в темноту, освещает нам путь, мы движемся длинными прыжками, и мы чувствуем — да, вот оно! — повстанцы, не выдержав нашего напора, бегут, прячутся в темные ответвления; наш вид ужасен, они уже не верят, что нас можно убить, они привыкли мыслить рационально, и как тут не поверить в необъяснимое, когда темные, залитые своей и чужой кровью громилы в побитой броне, от которых отскакивают пули, мчатся напролом сквозь дождь трассеров, качаясь, как пьяные от попаданий, отшатываясь от разрывов гранат и — убивая, убивая, убивая. Они бегут, мы выпускаем им вслед последние заряды из подствольников; я хочу скомандовать: «На исходную, парами, перебежками — вперед», — но язык отказывается повиноваться; кто-то хрипло хохочет в эфире — это Имберт, теряя сознание, опьянел от запаха крови; я не сажусь — я падаю на колено и понимаю: все, здесь я и умру. Любое созидание, как известно, производится за счет разрушения чего-либо. И процветание Земли было оплачено военным капитализмом в Поясе. Каким-то чудом земному правительству удалось создать относительно равновесную систему, на одном конце которой болтались десятки промороженных каменюк, при помощи нанотехнологий производивших львиную долю промышленной продукции Федерации, а на другом — сытая голубая планета, содержащая и контролирующая грузовой флот. Все, что было необходимо колониям, покупалось ими на деньги, вырученные за востребованные Землей товары. Большая часть заводов, к тому же, находилась в руках земных мегакорпораций, по влиянию способных сравниться разве что с мировым парламентом. Местное самоуправление на самых крупных небесных телах обеспечивали службы генерал-губернаторов, по сути дела выполнявших полицейские и простейшие распределительные функции. Эта система работала как часы: детали контуров охлаждения для водородных реакторов производились на Церере, камеры синтеза — на Весте, а остальное — на Гебе. И все вместе собиралось в единое целое на Виктории. Без грузового флота ни одна из этих частей не стала бы реактором, дающим тепло и свет. То же самое касалось и большинства других жизненно важных технологий — от гидропонных комплексов до установок по производству водорода. Земля не нарушала своих обязательств — в обмен на нужную ей продукцию колонисты получали все необходимое для сносного существования. Лишь программы ограничения рождаемости, тесно связанные с программами промышленного развития, могли как-то вызвать недовольство у цепляющихся за внешние проявления своих прав инопланетян. И так шло до тех пор, пока в среде обросших жирком и захотевших комфорта когда-то тощих и небритых первопроходцев, подогреваемое посулами марсианских эмиссаров, не созрело вечное мятежное стремление, заставляющее идти на жертвы и рисковать не только налаженным бытом, но и самой жизнью ради этого мифического чувства — свободы, которым, словно осла морковкой, политики веками заманивали бурлящие толпы и направляли их ярость в удобном для себя направлении. — Хорошо, Петр. Я польщен, — и сам себе удивляюсь. В кои веки хоть что-то сказал от души. — Объяснить мне, на кой дьявол вы все это проделываете? — Например, способность сострадать. Или просто тайное желание посидеть в сторонке без дела, пока другие работают. Наличие какого-нибудь увлечения, кроме обслуживания винтовки. — Да понял я тебя, понял, — кивает Васнецов. — Чушь! Легиону полезней, чтобы его солдаты выполняли задачу и оставались живы. Что движет вами, Ролье? — Как часто? — Сейчас у тебя другая задача, Жос. Ты явишься на встречу с Генералом. Ты произведешь на него впечатление. Это — вершина твоего влияния. Главный твой источник. «Атилла — Павлу. Наслышан о ваших успехах. Поздравляю. Прошу представить текущий отчет. Схему ретрансляторов прилагаю». — Виноват, сэр! Предупреждающий писк такблока. Крошка СНОБ обнаружил у одного из выходящих оружие. Какой-то отчаянный решил воспользоваться суматохой. Накатывает внезапная усталость. Будто несколько часов кряду занимался на силовых тренажерах. Спина мокрая от пота. Все-таки я не создан для этих игр. Слишком тяжело они мне даются. — Прежде всего, временно прекрати запись донесений. Ни к чему дразнить конкурентов. Снизь активность. Усыпим их бдительность. Всем своим видом легионеры тут же подтверждают свое немыслимое удивление. Я тоже напускаю на себя приличествующий ситуации вид. Я — существо, от природы наделенное даром мимикрии. Приложите мое тело к пустой переборке, и через минуту вы не отличите меня от стальной поверхности. — Сэр, капрал хочет сказать, что моя винтовка может быть повреждена в результате воздействия неизвестного мне излучения! Капрал Ролье Третий обязан довести до сведения досмотровой команды, что он несет персональную ответственность за состояние вверенного ему оружия! Сэр! — заканчиваю я свой спич диким воплем. — Официально война еще не началась, сэр, — осторожно произносит Паркер, взбалтывая лед. — Выполняю приказы, сэр. — Забери от меня кровь, — сипит сзади Имберт. — Ему нужнее. Вскоре после окончания операции меня вызвали на внеочередную профилактику под видом медицинского осмотра после ранения. Я очень боялся тогда. Был уверен, что меня решат списать — ведь я натворил столько глупостей. И еще — за этим стоял особый отдел. Я твердо знал это — ни одного из наших раненых не удостоили дополнительного осмотра. Все они обходились штатным наблюдением санинструктора. А меня вызвали аж к начальнику медслужбы бригады. Однако я изобразил готовность и подчинился. Предварительно отдав товарищу на сохранение свой талисман. Доктор научил меня, как надо избегать ненужного внимания к моим нештатным возможностям. «Талисман — твоя ахиллесова пята, — так он говорил. — Никогда не приноси его на тестирование и профилактические осмотры. Выключай его, когда дежуришь на значимых постах — рядом всегда устанавливаются приборы для обнаружения подобной аппаратуры». Так я и поступил. Но осмотр прошел на удивление гладко. Только незнакомый человек в форме капитана вошел в помещение, когда я одевался, и задал несколько ничего не значащих вопросов, но этим все пока и ограничилось. — Ладно-ладно. Я же видел, как ты ее пропустил без проверки. А она тебя узнала, — упорствует напарник. — Ты не волнуйся, скафандр я отключил, — спохватывается он. — Я же все понимаю. Знаешь, я иногда думаю: мы совсем как люди. Если бы нас отпускали в увольнения, как те земные войска, мы могли бы знакомиться с женщинами из граждан. И даже… ну ты понимаешь… Здесь все так интересно. Никогда не думал, что война — это так здорово. Столько красивых мест… Впрочем, я отвлекся. Я понимаю — вам эта лекция неинтересна. Но я просто пытаюсь дать понять, что представляла собой наша цель. Для того чтобы вы смогли оценить масштабность стоявшей перед нами задачи. И прониклись, если не восхищением тем, чего мы добились, то хотя бы элементарным уважением к сложности проделанной нами работы. Ведь как ни крути — силами неполной бригады мы захватили целую планету. — Ну, зачем так мрачно, сэр, — примиряющее улыбается контрразведчик. — Мы же не звери. Прижимаю. И пошло-поехало. У меня руки затекли, так я напрягся в ожидании удара. Но удара все нет. Мы продолжаем маневрировать, освещение все тусклее и тусклее и ровный голос безостановочно диктует и диктует перечень отловленных смертей. — Да ладно тебе, — шепчет он на ухо. — Не тушуйся. Кому-то надо на знамени висеть. Считай, что это во имя Легиона. За тех, кто сегодня погиб. На меня удивленно оглядываются. В глазах легионеров, застывших у стоек досмотра с поднятыми руками, я читаю немое восхищение. Ай да Ролье! Все у него не так, как у других. Опять отличился. Я кладу на столик только что вычищенную трубу подствольника. Передвигаясь длинными прыжками, щупая стволами пространство, мы быстро заняли оборону и пока поочередно перемещались по большому кругу, временами высоко взлетая вверх, — не стоять, не стоять! — за нашими спинами укрывшиеся в небольшом кратере связисты спешно развертывали передатчик космической связи. Короткая пауза, сигнал пошел — есть связь! — на такблоке замигала сиреневая звездочка, и список задач стал на одну строку короче. Мы устремились вперед, к пещерам, откуда змеились толстые плети кабелей. И еще через минуту, когда я замер справа от чернильно-черного зева, пережидая, пока крошки-СНОБы (Система Наблюдения и Обнаружения — маленькая летучая пылинка, одно из расходных наночудес Легиона) проникнут в глубину и дадут картинку, сверху упал наведенный по нашему маяку бот с парнями из инженерно-саперного батальона. Уничтожив батарею, мы дали им шанс добраться до цели. Под прикрытием зависшего над долиной судна саперы быстро выгрузили свое барахло. В мощных рабочих скафандрах, до отказа напичканных техническими приспособлениями и увешанных инструментами, с огромными заплечными коробами, они походили скорее на бригаду портовых роботов-погрузчиков, чем на людей из плоти и крови. Двигались они, однако, довольно шустро. Распределенные системой управления боем, короткими прыжками они рассредоточились на местности. — Договорились. Берите винтовки. Прикроете меня, если что. У вас неплохо выходит. — И в мыслях не было, Петр. — Ты молодец. Все у тебя получается. Я бы хотел служить с тобой рядом. За тобой следом удача ходит. Как собачка, — тихо продолжает Герман. Невнятное ощущение не дает мне сосредоточиться на изучении задания. Я пытаюсь понять, что именно не дает мне покоя. Ага, вот оно. Известие о предстоящем задании меня не возбуждает. Более того, я воспринимаю его с глухим раздражением. Зверю наплевать на игры. Зверь хочет жить по-своему. Я расцениваю это состояние, как положительный фактор. Я освобождаюсь от оков долга. Плохо лишь, что взамен ничто не заполняет образовавшуюся внутри пустоту. Мне предстоит найти новый смысл существования. Заполнить вакуум. От мельтешения роботизированных голокамер разбегаются глаза. «Прошу вас, улыбнитесь, легионер. Голову чуть вправо. Рукав с шевроном немного вперед. Замечательно. Скажите „чи-и-и-рей“… За что вы получили эту медаль? Не так быстро, легионер. Камера готова. И-и-и раз! Можете говорить… Еще улыбку, пожалуйста… Сдать штык-ножи! Слушать распорядок мероприятия!» — Сэр, майор Понсар! Мне передали, вы меня вызываете, — невозмутимый офицер старательно прячет неуверенность при виде представителя Службы. Как выяснилось, я напрасно хорохорился — это наш пилот принял единственно верное решение. Коротким импульсом придав судну хаотичное вращение и погасив основные двигатели, он имитировал беспорядочно падающий на поверхность поврежденный корабль без признаков жизни, для достоверности отключив большинство бортовых систем. Пожертвовав точностью приземления — мы десантировались в километре южнее расчетной точки — и продемонстрировав высочайшее мастерство, он выполнил поистине смертельный номер — выровнял судно всего в сотне метров от поверхности, между двумя высокими заснеженными пиками, так что гравикомпенсаторы взвыли от перегрузки, и показалось, будто меня уложили под тысячетонный пресс. Сразу потемнело в глазах. Из носа хлынула кровь — стало солоно на губах и шею защекотало теплой струйкой. Я лежу на носилках. Краски начинают постепенно возвращаться ко мне. Вокруг куча избитых тел — суетятся несколько медиков с поднятыми лицевыми пластинами, с их лиц скатываются крупные бусины пота, кого-то из раненых откачивают, кто-то, кряхтя, уже поднимается на ноги, неуверенно ступая, у одной из стен грудой сложены части скафандров — санитар раздевает тех, кому не повезло. Острый запах лекарств смешивается с запахами кровавых испарений, дерьма из разорванных кишок, жидкости для обработки скафандров, острого пота из подшлемников и нательного белья, оружейного металла и еще черт знает чего. Мутный взгляд легионера со снятым шлемом. Легионер бережно держит у груди запечатанную медицинской пеной культю. Во второй руке он сжимает свою оторванную ладонь, так и оставшуюся в бронеперчатке. Клочья манжеты торчат вперемежку с мешаниной розовых костей. Легионер вряд ли понимает, что обратный отсчет его пребывания на этом свете уже включен. «Бартон-III» — гласит тусклая надпись на правом плече. — Последнее время мне начинает казаться, что должно быть кое-что еще, кроме умения быстро целиться. — Вы невыносимо рациональны, капрал, — раздраженно бросает генерал. Мы все больше отставали от атакующей группы — сказывалось повреждение одного из двигателей. Десять десантных ботов — больше половины наличного состава «Темзы» — целый батальон, плюс десятки имитаторов, призванных отвлечь внимание наземной обороны, маячат на экране россыпью удаляющихся точек. Наш крейсер — не специализированное десантное судно. Большой десантный корабль — тот способен взять на борт целых три бригады и одновременно выпустить аж шестьдесят малых судов. Но таких судов во Флоте всего два и их, очевидно, берегут для настоящей войны. Меня будто прорывает. Невозможно все время носить дрянь в себе. Иногда невыносимо хочется поделиться с кем-нибудь. Облегчить душу. Мы лишены и этой мелочи. — Точно. В сводный отряд. — Ясно, сэр. Я подожду, сэр, — уныло соглашается интендант. Головы легионеров послушно поворачиваются в указанном направлении. — Понимаю, сэр, — сдаюсь я. — Ничего себе. Какие будут распоряжения, сэр? Итак — Ролье Третий. Капрал. Показания его такблока после первого боя отчетливо демонстрируют намеренное увеличение мощности ранцевого двигателя в нарушение приказа сержанта. Легионер не способен нарушить приказ. Он скорее умрет. Нет у него такой возможности. Разве что — он выполнял приказ с более высоким приоритетом. Чей? — Никогда, сэр. Спасибо! Я послушно просматриваю сведения из района боевых действий. Ого — да тут и про нас есть! «Третий батальон Десятой пехотной полубригады ценой значительных потерь захватил плацдарм в районе гор Уэллса, подавил наземные зенитные средства, ворвался в туннели планетарной транспортной сети, остановив движение поездов, и, удерживая плацдарм в течение десятичасового напряженного боя с превосходящими силами противника, обеспечил возможность высадки третьего батальона Пятой пехотной бригады. Через два часа были взяты под контроль основные станции сети на маршруте Москва — Марбл-сити, расчеты зенитных батарей мятежников в их районах уничтожены. В настоящее время производится высадка десанта на два плацдарма в непосредственной близости от городов при незначительном сопротивлении противника. Артиллерийские корабли Флота блокируют порты, передовые подразделения Легиона продвигаются к ключевым точкам городов. Наблюдаются множественные попытки повстанцев покинуть орбиту Весты на малых судах. Попытки пресекаются эсминцами Флота из состава экспедиционной эскадры». У Аполлинера остановившийся взгляд. Когда рядом новичок, я чувствую себя умудренным жизнью волком. Подмигиваю. Спохватываюсь — он может не разглядеть мое лицо в тени. Гид без умолку хвалит системы пожаротушения. Вываливает на нас кучу информации об устройстве кораблей такого класса. Рассказывает, насколько фантастически быстро удаляется воздух из отсека при объявлении повышенной готовности. Оживленно жестикулируя, показывает пути выхода к постам ловушек специалистов аварийно-спасательных бригад, в случае нештатной посадки истребителя. Мы терпеливо слушаем, как авианосец способен отстрелить до трети поврежденных или захваченных противником стартовых отсеков без существенной потери боевых возможностей. Узнаем, что еле заметная щель в конце переборки — как раз место отстыковки. Делая умный вид, поглощаем сведения о характеристиках силовых установок чудо-корабля, восхищаемся его скоростными показателями и мощью батарей главного калибра. Мои датчики, тем временем, исправно передают в мозг сведения о сканирующих излучениях, которым нас подвергает система безопасности в то время, как мы изображаем из себя посетителей картинной галереи. В глазах стоящего рядом сержанта из Пятой пехотной я читаю недоумение, граничащее с раздражением. Поймав мой взгляд, он растерянно улыбается. В ответ я пожимаю плечами. — Возможно, сэр. — Ролье, восьмой отсек, пост номер шесть — зафиксированы повреждения, множественные нарушения герметизации, имеются раненые, приступаю к эвакуации! — Что ты заладил, солдат, — «мэм» да «мэм». Лиз меня зовут. Помоги-ка встать. — Департамента контрразведки, сэр. Прошу передать мне винтовку, сэр. — Зайди в десять утра, — нетерпеливо бросает контрразведчик. — Хотя нет, в двенадцать. И пригласи ко мне начальника медслужбы бригады. Конфиденциально. Связью не пользуйся, переговори лично с ним, без присутствия посторонних. Свободен. — Сделал? Молодец. Теперь можно говорить спокойно. Прежде всего — прими мои поздравления: ты прекрасно поработал. Твое поощрение — только первый шаг на пути к настоящей славе. Генерал по-птичьи склоняет голову, изучая меня. И тут же берет себя в руки. Шоу продолжается. Сейчас он скажет что-нибудь дежурное. Соответствующее моменту. И точно: Кошу взглядом в сторону разведчиков. Оба стоят спиной ко мне. Беседуют с задержанными. Кажется, приняли еще одного добровольца. Зрелище расстрела у многих стимулирует неодолимое желание сотрудничать. Интересно, у них активированы системы скрытого наблюдения? Мой такблок не обнаруживает поблизости активных СНОБов, но это ничего не означает — они просто могут быть недоступны ему ввиду более высокого приоритета. Шаг. Перехожу к последнему оставшемуся у стены. Я киваю, подавленный грандиозностью задачи. Черт возьми, вот это размах! И я в этом участвую! — Не больше, чем на Весте, сэр. В первой волне. — Пять боеголовок в зоне досягаемости… цели ставят помехи… пуск противоракет… пятнадцать единиц отошли штатно… цель один — поражена… цели три, четыре — поражены… цель пять — ложная… цель два… — Капрал, я исполняющий обязанности заместителя начальника оперативного отдела штаба Легиона майор Петерсен. Сдайте мне ваше оружие. Никогда бы не подумал, что работать шпионом в армейской среде так сложно. Основной трудностью, оказывается, является не организация многоходовой комбинации с целью получения доступа к документам, а элементарная невозможность побыть наедине с собой. До сих пор я не замечал этого факта — мне казалось естественным постоянно находиться в окружении таких, как я. — Подтверждаю, — бегло глянув на такблок, отвечаю я. — С минуты на минуту двинем — ждем картинку. Укройтесь пока. Следуйте в пяти метрах позади. При обнаружении очага сопротивления ждите команды на продолжение движения. Под огонь не лезьте — без вас нам не справиться. Впрочем, я опять забегаю вперед. Извините меня — я плохой рассказчик. Вы должны понять — я обучен стрелять, а не травить байки. — Ну да, ну да. Ты же везучий. Промысел Божий. Избранный. Все же не увлекайся. — Проходите, капрал. Располагайтесь поудобнее. Банально звучит — но будьте как дома. Хотите кофе? Может быть, сладостей? Какой легионер не любит сладкого. Я распоряжусь. Выбирайте кресло по вкусу. Да не стойте истуканом, мой юный друг. Садитесь, прошу вас. Может быть, немного виски? Вы когда-нибудь пили виски? Впрочем, о чем это я… Опять-таки — не стоит разлагать дисциплину. Тогда лучше кофе. Это натуральный, вы такого наверняка не пробовали. Угощайтесь печеньем. Из настоящей муки. Знаете, что такое мука из пшеницы? Вам удобно? Один из больших раненых детей вновь издает душераздирающий крик. От этого крика те, кого не спишут, опускают глаза в пол. Я закрываю глаза, чтобы не видеть кровавого бедлама. Как жаль, что нельзя отключить слух. — Проходите, капрал. Как ваша рука? Я сам смущаюсь от напыщенности своих слов. Пронесло — в нашем отсеке раненых нет. Вновь шевеление палубы — мы продолжаем маневрировать. Тяжелый удар, едва не стоивший нам жизни, — это щит силового поля принял на себя разрыв боеголовки. Снова знакомое ощущение, будто все происходит не со мной, и тело действует само по себе. Второго такого попадания нам не выдержать. Но вскоре Командующий выдыхается. Истощается заряд гостеприимства. Некоторое время мы молча сидим напротив друг друга, нас разделяет небольшой изящный столик, на котором расставлены вазочки с угощениями. Кабинет генерала походит на одну из больших красивых комнат, что я видел когда-то на Земле. Чтобы не казаться невежливым, я потягиваю из высокого стакана холодную чистую воду. Удивительно вкусная вода. Готов побожиться — она не из опреснителя системы регенерации. — Прижмите пластырь. Цепочка СНОБов, выдает, наконец, пакет данных, которые система управления боем сочла достаточными для дальнейших действий. Взводный, прижавшись спиной к скале, шевелит губами — делает доклад. Такблок принимает новую порцию вводной. — С возрастом вы становитесь брюзгой, полковник, — морщины на лице Командующего складываются в сухую улыбку. — Различие наших точек зрения — всего лишь вопрос терминологии, не более того. — О чем ты, Джон? — Иногда, сэр, — выдавливаю я. Строевой подготовке морячков явно завидует командир легионного парадного расчета. Оказывается, есть и такое подразделение. Ноги легионеров, печатающих шаг, гнутся в коленях в обратную сторону. Ботинки из черного полированного стекла вот-вот нанесут палубе авианосца непоправимый ущерб — немецкий парадный шаг. На стволы винтовок невозможно смотреть — они излучают ослепительный свет. Штыки пускают зайчики в глаза конкурентов. Парадный расчет совершает немыслимые по синхронности маневры. Коробка расходится прямыми лучами. От лучей откалываются безукоризненные одинаковые фигуры. Останавливаясь, они делают поворот. Щелчки их каблуков не может заглушить даже оркестр. Они исполняют танец с оружием. Я бы назвал их действия эквилибристикой — так быстро мелькают начищенные стволы. Флотские офицеры синеют от зависти. Мы наливаемся гордостью — знай наших. Линейные охватывают наш строй разомкнутой коробкой. Это символично — теперь мы свои в окружении своих. Сержант приоткрывает свою лицевую пластину и придвигается поближе. — Чего тебе, легионер? — недовольно отзывается капрал с руками в перчатках, перепачканных кровью. И еще в моей работе наступает новый этап — доктор хочет, чтобы я начал готовить себе дублера. То есть смену. На случай моего перевода, что становится все более вероятным. Я внимательно анализирую поведение своих товарищей. Их отношение ко мне. Мимику при разговоре со мной. Степень моего влияния на них. Вербовка в условиях, при которых я осуществляю свою деятельность — вершина мастерства оперативного работника. Неудача недопустима и равнозначна провалу — здесь нет условий для устранения кандидата в случае его отказа сотрудничать. Я чуть склоняюсь вперед и, оттолкнувшись ногами, как учили на тренировках, влетаю в темноту с неровными краями. — Если вы угробите парня, я этого не пойму. — Ты прав, Джон. Но старайся об этом поменьше говорить. Неизвестно, как на это командование отреагирует. И знаешь что — я бы тоже с тобой с удовольствием служил. — Нет. Держите прежнюю дистанцию. Ваше дело — проходы. И стены за собой латать. Хотя я бы тут все к чертям разнес. Я принимаю решение за секунду до того, как Генерал потерял терпение. Как странно — оно совпадает с желанием доктора. Когда меня переведут, тебе не достать меня, парень с проникновенной улыбкой. Не знаю как, но я найду способ. Позже. Не сейчас. Сейчас надо ловить момент. Выход на Командующего — огромная удача. Все же Бог помогает мне. — Попытка к бегству, сэр… — смущенно лепечет крайний доброволец. — Долг? — Виноват, сэр! Капрал считал, что в этом нет необходимости, сэр! Центры жизнеобеспечения уже захвачены — мы, как всегда, бьем в самое уязвимое место. В коридорах все холоднее, объявлен комендантский час, все обязаны укрыться в помещениях до особого распоряжения. Я чувствую поднимающийся ветер, он несет вдоль стен пустые бумажные стаканчики и шелестящие обрывки упаковочного материала — это откачивается из коридоров воздух, и скоро вне герметичных стен домов нельзя будет перемещаться без скафандра. Легион безжалостно берет подземный рассадник мятежа за глотку. Наша задача проста — мы разбиваемся на группы и патрулируем свой сектор, после наступления комендантского часа задерживая тех, кто не имеет опознавательного чипа, и расстреливая пытающихся скрыться. А так как разведка только приступила к проверке лояльности, этих чипов еще нет ни у кого из местных. Этап номер один — установление контроля и насаждение дисциплины. Этап номер два — задержание локализованных разведслужбой организаторов беспорядка и участников сопротивления, препровождение их в зону изоляции. По всем диапазонам, по всем местным каналам оповещения передается меморандум командования. «Почему он все время недоговаривает? — думаю я. И тут же даю объяснение: — Специфика службы. У каждого свои границы компетентности». Я молча киваю. Внутри нарастает тревожное ожидание. Я жду, когда лейтенант коснется главного. Но он, как специально, тянет. Слова его капают в мозг теплыми невесомыми каплями. Кажется, у меня потеет спина. — Сэр, рядовой просит разрешения сказать. Сэр, мы и есть военная полиция. Пока наряд назначат, она от голода околеет. Мы тут главные, сэр. Мы захватили планету. Я лично врукопашную троих искромсал. И еще три десятка на счет записал. И мне еще мало. Мы тут сами все решаем, сэр! Она — наш союзник, сэр! Рядовой просит содействия, мой лейтенант! Цели были четко обозначены, никаких помех, никакого электронного противодействия — неуклюжие гражданские скафандры ярко сияли на солнце, прицельная панорама выделяла их красными контурами, перечеркнутыми крестиками визиров, я стрелял как в тире. Существо мое, превратившееся в клубок натянутых нервов и вживленных рефлексов, страстно желало смерти всему живому, волны удовольствия сотрясали меня каждый раз, когда очередная фигура из тех, что плавными прыжками разлетались по укрытиям, кувыркалась, насквозь прошитая моей пулей, или взрывалась облачком вскипевшей плоти, пачкая лед медленно опадавшим бело-розовым шлейфом. Я стрелял вручную, не полагаясь на автоматику наведения. Наверное, я делал это сознательно — было что-то от мстительной радости в том, что решение о выстреле принимал я сам, и когда палец мой касался сенсора огня, а винтовка струей компенсатора отдачи норовила сбить меня с траектории спуска, мне казалось, что такое убийство больше походит на собственноручное. Если бы я мог дорваться до рукопашной! Вот так. Поведение. Лейтенантский взгляд просвечивает меня почище диагноста. Каждая косточка видна. Не забывайся парень. Я тебя породил, я тебя при случае вгоню в дерьмо. Не дергайся. Твои успехи не делают тебя неприкасаемым. Ты нужен мне. Ты нужен Легиону. Забудь о рефлексии. Понимаю — двойная нагрузка изводит тебя. Ломает и крутит. Мне на это плевать. Помни о долге. Ты рожден ради служения. Так служи, сукин сын. Или растворишься в бульоне. Внутри поднимается паника. Врать все же придется. События твердо решили развиваться без моего участия. Генерал резко откидывается на спинку кресла. Раздраженно дергает щекой. Так же шепотом я отвечаю: — Там? Там не знаю, мэм, — растерянно отвечаю я. — Мы отстали, Жос. Надо догонять своих, — говорит он. — Я в замешательстве, мой генерал. Я не знаю, что ответить, сэр. Жан вновь возвращается к экрану. Возбуждение его перехлестывает через край. Он едва не тонет в водовороте фактов. Наконец-то настоящее дело. — Станции наблюдения фиксируют усиливающуюся активность марсиан в районе Европы. Я оцениваю операцию по захвату Европы как ключевую. Марсиан необходимо отвадить от Юпитера. Без астероидных поставок и инопланетных баз флота им долго не продержаться. Вы со мной согласны, Пит? Я быстро оглядываюсь по сторонам. Бойцы по соседству сосредоточенно склонились над разобранным оружием. Изо всех сил делают вид, что разговор им неинтересен. — Выйдет, — убежденно говорю я. — Мы с тобой свой способ связи придумаем. Такой, про который знать никто не будет. Например, при помощи какой-нибудь электроники. Я могу тебе через знакомых сообщения передавать. А ты — мне. Даже если видеться не сможем, все равно будем общаться. — Не знаю… Все теперь меняется. Вон, даже электронные книги читать заставляют. Может быть, и рядовые теперь смогут стать офицерами. Пусть не на командных должностях… — Будь моя воля — мы построили бы эту станцию за месяц. Разведка настаивает — нельзя проявлять слишком большую активность. Приходится обходиться одним транспортом в три месяца. Что-то не так, Пит? Я полагал, у нас еще есть время. На фотографиях Генерал выглядел значительнее. Умные, слегка прищуренные глаза смотрят прямо в душу. Его лицо знакомо каждому легионеру до мельчайших черточек. На деле же он оказывается совсем не таким. Сухоньким старичком с резкими дергаными движениями. Он явно живет в ускоренном темпе. Цепкие карие глаза с сумасшедшей скоростью перебегают с объекта на объект. Вот его взгляд на мгновение касается меня. Ощущение, будто тебя сфотографировали через объектив СНОБа. Скомканные, неразборчивые фразы вылетают из генеральского рта, точно пули. Командующий Легионом стремительной птичьей походкой мчится к нашему строю. Сверкающая аксельбантами свита образует позади него длинную кильватерную струю. Отражения от надраенных до белого свечения инструментов слепят глаза. Капельмейстер взмахивает жезлом из раскаленного золота. Камеры-жуки взмывают над толпой журналистов — серебряная пыль. Оркестр воздвигает стену оглушительных звуков. Плотные, явственно осязаемые аккорды марша «Вперед, Легион» можно потрогать руками. Но руки закаменели по швам. И вот Генерал врезается в шеренгу героев. Пена аксельбантов пополам с золотыми пуговицами по инерции накатывает следом и захлестывает его с головой. — Секретность? Наконец, жужжание надоедливых камер остается позади. Сдерживая желание перейти на бег, непривычно одурманенные вином, мы покидаем огромный зал кают-компании. Радость, как после успешно пройденного испытания. Досада: мое задание под угрозой. Облегчение: у меня уважительная причина побыть, как все. Не нужно будет лгать старому морщинистому человеку с птичьими повадками. — Да, сэр? Я выключаю запись. Надеюсь, работа талисмана не была обнаружена контрольной аппаратурой. Зачем я это делаю? Привычка. Привычка подчиняться. Надо избавляться от дурных привычек. — Не нужно слов, мой юный друг. Вы никогда не сможете меня понять. Прежде всего потому, что спишут вас гораздо раньше меня. Вам никогда не дожить до моих лет. Десять лет — ваш максимум. Не страшно? — Чертов придурок! Мы же задохнемся! Лучше уж пристрелите меня! — А конкретнее? — Официально объявлено, что на Амальтее ведется строительство исследовательской научной станции. На самом деле каторжане строят очень важный объект. Собственно, их присутствие там лишь маскирующий фактор для дислокации вооруженных сил Земли — объект по большей части сооружается силами инженерных частей. Твоя задача попасть туда. Имеются неподтвержденные данные о том, что Марс имеет на Амальтее своих наблюдателей. Служба нуждается в их выявлении. Это очень важный объект, Жос, — с нажимом повторяет Легар. — К сожалению, я не могу сообщить тебе большего. Это не в моей компетенции. Ты и так теперь знаешь слишком много. — Вот чип с результатами твоей диагностики. Если снова вызовут на беседу в медслужбу части, отдай им. Скажи, что лейтенант Легар Четвертый взял над тобой персональное шефство и оснований для беспокойства о твоем здоровье больше нет. — Иди, капрал. Не подведи меня. — Петр? — Жослен — вы позволите вас так называть, капрал? Не обижайтесь. Мой возраст дает право относиться к некоторым условностям без должного внимания. Знаете, мне ведь уже сорок. Немыслимый возраст для служащего Легиона. А вам сколько? Большой грузовой кар раз в час медленно проезжает по нашему участку. За рулем — местный житель в странной полувоенной форме и с оружием. Рядом — сержант-легионер. В кузове — еще двое вооруженных местных. Такблок опознает их как союзнические силы. Название им — «добровольческие силы охраны правопорядка». Кар увозит задержанных и собирает мертвецов. Вот он останавливается у очередного тела, двое выскакивают из кузова, берут труп за ноги за руки, и забрасывают через низкий борт. Мы отдаем честь медленно проплывающему мимо сержанту. Мертвые тела в кузове нас не волнуют — мы просто выполняем свои обязанности. Приказано зажать город в кулак и провести зачистку. Мы и зажали. Когда за тебя все решено другими, так что тебе не надо думать — надо только исполнять, это очень удобно. Совесть — она просыпается тогда, когда у тебя есть выбор. А когда ты все делаешь по Уставу — ты чист, как ангел. Никакой бессонницы. — Это же самое главное, разве нет? — Красивая. Ты ее знаешь? — негромко спрашивает он. — Будьте с нами, капрал. Для нас нет ничего невозможного. Мы очистим Землю. Наш мир. Он будет наш. Никакой заразы. Рациональность, справедливость, и никакого насилия над честью во имя долга. Гармония. Сила и дух. Вы знаете, что такое любовь, Жослен? — Капрал Ролье Третий! — догоняет меня вестовой. — Оправиться! Принять пищу! — и я послушно приседаю на корточки над неглубокой короткой траншеей, засыпанной химикатами, а потом выпиваю чашку обжигающего варева, доставленного в огромном термосе. Я знаю: своим возмущением она пытается подавить страх. Среди задержанных встречается довольно много женщин. У этих нет вариантов. Им ничего не предлагают. Подавленные неизвестностью и страхом, они с завистью смотрят на мужчин. Ничего не поделаешь — современная военная доктрина не допускает участия женщин в боевых действиях. Легион полностью укомплектован самцами. Исключение составляют лишь служащие на «веселых транспортах». — Эти оборонительные системы служат для противодействия террористам и вражеским абордажным командам, — поясняет он, показывая рукой на ряд далеких спаренных излучателей. Делаю саперам знак рукой: пошли! Осторожно пробираюсь через свалку искореженного железа. Последний раз оглядываюсь на присыпанные пылью мятые тряпки скафандров. Прыгаю вперед. Пол продолжает плавно изгибаться книзу. Мы уже опустились на тридцать метров от уровня входа. СНОБы уверяют меня, что через пятьдесят метров, в пустом техническом ангаре я увижу грузовой шлюз. Судя по карте, это вход в коридоры транспортной системы. Я ускоряю шаг. Меня несет в неизвестность сухим листком, и я не желаю противиться этому полету. Мое возбуждение нарастает. Предупреждающий писк такблока заставляет меня замереть с поднятой ногой. Успокаиваясь, я делаю медленный глубокий вдох. Внутри бьется очередное синтетическое чувство — опасность! Мина! — Марс — это начало. Проверка, тест. Мы пройдем его. Вместе. Вы доказали, что способны на это. Вы с нами, капрал? — И тем не менее проверяешь ее перед боем много-много раз. Конечно же, легионер не знает, что улыбка и слова доктора не имеют никакого отношения к состоянию солдатского здоровья. — А знаешь, в этом что-то есть, — произносит, наконец, лейтенант. — Я доверяю своей интуиции. Это часть сознания и очень значимая. Почему бы мне не доверять твоей? Ты ценный полевой агент и имеешь право на некоторую свободу действий. Однако я предостерегаю тебя против опрометчивых поступков. Любых действий, которые могут помешать твоей основной задаче. Иначе… — Удача. Удача, брат, — это от Бога. Чем-то ты ему глянулся. Лежа без сна, я жадно слушал, как сразу по нескольким диапазонам последние зажатые в туннелях мятежники открытым текстом взывали о помощи к марсианскому флоту. Их вопли намеренно не глушили — по пеленгу радиоисточника удобно наводить ракету. «Орите, сволочи, — злорадно думал я. — Ваши дружки поджали хвост и задали деру». Продолжаю спектакль. Я сам себе противен. Почтительные улыбки свиты дают понять окружающим, что Его Величество Командующий шутит. Расходящаяся волна — улыбки включаются на физиономиях стоящих «смирно» сотен истуканов. Даже журналисты возбужденно шушукаются, прижав расплющенные физиономии к невидимой поверхности силового ограждения. — У вас много воздуха в баллонах? — зачем-то интересуюсь я. — Вижу неопознанную цель на два часа! — докладывает рядовой Стефансон. — Мы сможем любить. Мы — новый виток эволюции. Мы созданы, чтобы из гниющей плоти поднялся крепкий побег. Человечество никогда не умрет. Надо лишь отсечь лишнее. Балласт. Внешние факторы. Теперь я буду не просто идеальным. Я стану суперрезьбовым. Не по велению долга. Не по заданию доктора. У идеального солдата, у героя больше шансов найти подходящий момент, чтобы вырваться из этого вселенского бедлама. Я найду этот шанс. — Что за черт? — недоумеваю я. И потолок начинает плясать перед глазами — меня куда-то несут. Я знаю: скоро меня эвакуируют на борт «Темзы». Домой. Наверное, я уже не жилец. И меня спишут, предварительно наградив и поставив в пример. Моя «Геката», моя родная до последнего винтика винтовка, достанется какому-то молодому, только что выскочившему из кувеза. Про себя я называю винтовку Жаклин. За неимением родственников, мы одушевляем свое оружие. — При всем уважении, сэр, оперативные данные не подлежат разглашению. — Проверка ничего не дала. Мы разобрали его оружие едва ли не на молекулы. Он почти ангел, ваш капрал. Вы знаете, что благодаря своим экстравагантным выходкам он очень популярен в войсках? Руки мои ласкают каждую деталь моей ненаглядной Жаклин. Тот самый редкий момент, когда мне не нужно притворяться. Я люблю свое оружие и нисколько не стыжусь, говоря такое. Наконец, я остаюсь, в чем родился. Отключенный скафандр аккуратно разложен на специальном держателе. — Я распорядился его не трогать. Я вновь вместе с другими делаю восхищенную физиономию. Краем глаза я окидываю досмотровые приготовления возле дальней переборки. Энсин, понятное дело, отвлекает наше внимание. Занимает гостей, чтобы не скучали. — Есть, сэр! — я вскидываю винтовку, четко перехватываю ее и протягиваю офицеру. — Капрал благодарит майора, сэр! — Иногда мне хочется пристрелить вас, Паркер. — Все шлюзы открыты? Я к вам обращаюсь, мэм! — Или удачливости. Изо всех сил выдерживаю нейтрально-сосредоточенное выражение лица. Мысленным приказом отключаю такблок. Касаюсь подбородком сенсора питания. Все системы скафандра отключены. Открываю шлем. — Амальтея — вещь весьма важная для нас. И дело тут вовсе не в научной станции. Вокруг нее столько накручено… Марсиане могут попробовать ее на зуб. Не боишься сыграть в ящик? Генерал вызывает запись прибытия Ролье на авианосец. Склонив голову, легионер спокойно смотрит из глубины голокуба. Генерал дает увеличение. Умные глаза легионера чуть прищурены — он всем своим видом изображает внимание к речам флотского сопровождающего. Крупный план — вот он вскидывает винтовку и марширует назад через линию контроля. Четкая отмашка рукой. Ровный строевой шаг. Бесстрастное лицо. Офицер горит желанием прославиться, будто ему мало, что едва остался жив. Шарики тактических наставлений весело сталкиваются в его светловолосой башке, порождая радужные картинки. В одной из них лейтенант наверняка примеряет капитанские петлицы. Должно быть, они идут ему неимоверно. «Прочисть мозги, лейтенант! Разве это сейчас главное?» Но вместо этого отвечаю согласно Уставу: — Да нет же, Петр. Погоди… — внутри поднимается неясное желание выговориться. — Ты знаешь, о чем я. Меня всего изрешетили. Готовый кандидат в покойники. Если бы не ты… — Спасибо, сэр. Я ваш должник. Даю. Легкий укол. От неожиданности я растерянно смаргиваю и совершаю кощунство — гляжу прямо в генеральские глаза. Встревоженное шевеление свиты. Далекое перешептывание журналистов. Жуки лезут прямо в лицо. Заготовки отрепетированных ответов сбиваются в липкий ком. — Конкуренты, сэр? — Виноват, сэр. Приношу мои извинения, мой сержант. — Да. Где ваш напарник? Он жив? — Слушай, Жос… — Ваше поведение недопустимо. — Не дрейфь, Ролье. Что можем — сделаем для твоего сержанта, — сухие губы делают его речь не слишком разборчивой. И мне стало так приятно от простого человеческого общения с этим прежде незнакомым капралом. Что с того, что все его данные, в том числе полное имя, такблок высвечивает в столбце комментариев над зеленой меткой и, стоит лишь сфокусировать на ней взгляд и послать мысленный запрос, выдает о нем подробные сведения, полезные в ходе боя? Несколько слов, сказанных от души, порой гораздо нужнее кучи сухих тактических данных. — Так точно, сэр. Долг перед Легионом. Честь солдата. — Скорее, дело в его храбрости. — Все-таки в нем что-то есть, — задумчиво говорит Генерал. — Ну уж нет. Только не сейчас, — машинально отвечаю я, и ни у кого, даже у формально оставшегося за старшего Имберта, не хватает сил и желания мне возразить. — Спасибо, сэр. Я стараюсь для блага Легиона. Делаю усилие. Загрузить задание. Просмотр. Главная цель… Нет, а все же — как она теперь выглядит? Похудела, наверное. Обожаю, когда у женщин горят глаза на осунувшемся лице. Откуда я это знаю? Пожимаю плечами. Зверь довольно урчит. Вот ведь чертовщина какая. Я краснею вслед за ним. — Я должен спросить тебя, где бы ты хотел проходить дальнейшую службу. Такова традиция. Что скажешь, друг мой? Позже мы узнаем,что «Темза», имеющая самый мощный силовой щит и совершенные противоракетные средства, вырвалась вперед и завязала дуэль с батареями ПКО Весты — марсиане успели-таки оказать мятежному планетоиду «братскую» помощь, установив несколько батарей «Спица» и приставив к ним бригаду опытных инструкторов. И после того как крейсер превратил в пыль несколько оборонительных платформ и ядерными взрывами сдул с поверхности большинство датчиков наведения, «Гессен» и «Рудольф» — корабли артиллерийской поддержки — смогли относительно спокойно выйти на дистанцию эффективного огня и окончательно подавить наземные средства. С этого момента главными в игре становились мы. По команде: «Третий батальон, готовность к высадке!» — мы устремились на ангарную палубу. Нам вновь выпала честь быть первыми. Я уже говорил: счастье наше — обычная рулетка. Средняя ракета противокосмического комплекса делает до сотни километров в секунду. Дистанция эффективного огня у наземных батарей не меньше шестидесяти тысяч километров. Значит, прикидываю в уме, если засекли пуски, а не движущиеся боеголовки, у нас есть около десяти минут. Восемь из них уже миновали. Если применен запуск на максимальную дистанцию, то это еще три-четыре минуты ожидания. Или больше — все завит от того, откуда открыт огонь. Не исключено, что сейчас мы ждем подарка от какого-нибудь марсианского артиллерийского корабля. Их новая серия «Престо» — опасный противник. Дальность залпа нашего крейсера — пятьдесят тысяч километров. Следовательно, мы уже можем открыть огонь. Но характерного вздрагивания палубы нет. Означает ли это, что «Темза» не собирается подавлять наземную оборону? Этот вариант отбрасываем — сигнал ракетной атаки подан, значит, по эскадре стреляют и без ответного огня не обойтись. Или, может, крейсер откроет огонь с предельно малой дистанции? Или мы ждем, когда эскадра подойдет на дистанцию залпа эсминцев? Или мы сейчас преследуем какого-нибудь «марсианина»? Десятки различных «или» роятся в башке. Чертовы флотские! Что им, убудет — скинуть в нашу сеть минимум оперативных данных?! — …У меня приказ изъять это оружие, сэр, — говорит флотский старшина. — Я буду посещать флагман регулярно, мой лейтенант? — Рад работать с вами. Не волнуйтесь, не подведем. Повнимательнее с картинкой — наземных сил у местных мало, возможны ловушки. Зовите меня Сэмом. — Легион свободен от лжи. Легион имеет цель. Наша система ценностей просчитана и сбалансирована. У нас есть четкие ориентиры. Мы едины. Мы — надежда человечества, мой мальчик. Последняя надежда. Стержень. Стены, не дающие зданию рассыпаться. Добровольцы, вместо того, чтобы сосредоточить внимание на выходе, дружно поворачивают головы ко мне. Граждане, стоящие у стены, вразнобой опускаются на землю. Кто во что горазд. Женщина, к примеру, просто приседает на корточки. И сразу же хлопки револьверных выстрелов раздаются из глубины помещения. Пули бестолково рикошетируют от мостовой. Оттолкнув с дороги молодую женщину и сбив ее с ног, коренастый мужчина выпрыгивает из здания и, пригнув голову, бросается вдоль стены. Бежит, петляя. Миг — и очнувшиеся добровольцы делают залп. Громко кричат женщины, закрывая головы руками. Брызжет каменная крошка — пули летят во все стороны. Цилиндрики гильз, весело звеня, кувыркаются по тротуару. Бегущий не успевает пробежать и десяти метров — в очередном плавном прыжке тело его дергается от попаданий, он отлетает к стене и сползает на землю, превратившись в мокрый дырявый мешок. Минуту назад, когда мы в одиночестве вывалились из бота, я и подумать не мог, что буду так рад подкреплению. Рвущиеся в бой до дрожи в коленях, осатаневшие от проснувшихся боевых рефлексов, словно волки, почуявшие запах крови, все мы, не показывая вида, понимали, что нас — жалкая кучка, всего один неполный взвод на целую чертову планету, и все, что мы можем — это погибнуть в череде других, постаравшись прихватить с собой как можно больше мятежников. А теперь, когда над долиной покачивался ощетинившийся стволами десантный бот, мне вдруг показалось, что за моей спиной сосредоточилась вся мощь Легиона, и вид монстроподобных, слабовооруженных саперов, неуклюжими скачками приближавшихся ко мне, позволил злости смыть малейшие намеки на неуверенность. Теперь я знал — мы закрепились, и нас не сковырнуть отсюда никакими силами. И уверенность в том, что мы выполним задачу во что бы то ни стало, больше не покидала меня. Все мои прежние сомнения и ненужные мысли растворило, точно кипятком. Все-таки я — часть Легиона. В тот момент я преисполнился гордости, осознав это. Бракованный или нет, я буду драться не хуже других. А может, это и не я вовсе. Может, это одна из многочисленных гипнопрограмм взяла меня под контроль. Или наноимплантат, повинуясь невидимому сигналу, активировал какие-то центры моего мозга. Впрочем, мне было плевать. Это было замечательно — не испытывать сомнений. — И не собирались, — вру я, не моргнув глазом. — Это? — Так что по вашей части, Пит? — спрашивает Генерал вместо ответа. Оба моих подчиненных теперь заведены до предела. Шарят глазами по сторонам. Оба напряжены и собраны. Больше никакого подражания моим действиям — мотивация к убийству достигает в них высшей отметки. Ведь все мы внутри — прирожденные убийцы. Мы готовы пустить кровь в любую секунду, днем и ночью. Наша звериная сущность, самоотверженная ярость голодного хищника, защищающего своих детей — вот наше настоящее оружие. Мы защищаем сами себя. Друг друга. Легион. Нет ничего достойнее этого братства самоубийц. Так нас учили. А оружие, пускай даже самое мощное — всего лишь средство для концентрации наших чувств. Нашей железной воли к победе. Нашего духа. Если стремление уничтожить врага будет правильно сконцентрировано — пуля, выпущенная из винтовки, превратится в настоящего вестника смерти. А когда внутри легионера образуется слабина, невидимая глазу трещинка, крохотный изъян, неощутимое сомнение — то клокочущая под огромным давление ненависть попросту разорвет его изнутри, почище сверхскоростного снаряда. Ибо именно она — тщательно выпестованная и верно направленная ненависть — главная движущая сила, что придает нашим пулям нужное ускорение и точность. Я стал настоящим мастером самогипноза. — Так точно, сэр, — так же негромко отвечаю я. — В идеальном. — Так я и думал. Иди за мной. Лейтенант, отметьте, что капрал Ролье Третий осмотр прошел. Я лично осмотрел его оружие. — Проси оставить тебя в своей части. Верность флагу высоко ценится. Но при этом попроси, чтобы вместо гарнизонной рутины тебя отправили туда, где сейчас труднее всего. Например, на Амальтею. Затем нам пришлось потесниться в своем доме. Койки были вывешены аж в три яруса и от гула вентиляции стало трудновато общаться — мы приняли на борт дополнительно три батальона из Пятой пехотной и еще роту Третьего инженерно-саперного. Часть коридоров и тренировочных отсеков тоже переоборудовали в кубрики. На эсминцах и артиллерийских судах было мало места, но и туда втиснули почти по целому батальону вместо штатной роты. А так как тренироваться на малых судах негде, на протяжении всего похода десантные боты так и шныряли по эскадре, перевозя туда-сюда-обратно бесконечные толпы легионеров, а наша ангарная палуба стала походить на бивак, искусственный трущобный город и спортивный зал одновременно. Кто ж позволит солдату обойтись без тренировок целых две недели? Немыслимое дело. От такого количества свободного времени в голове могут завестись непредсказуемые мысли. Как у меня, к примеру. Это сообщение настигает меня во время выгрузки снаряжения. Группа за группой, прибывшие вместе с нами флотские получают разрешение на вход и устремляются на досмотр. Я провожаю их взглядом. Чем ближе наша очередь, тем сильнее напряжение внутри. А наш энсин, кажется, может говорить бесконечно. Шлюз уже наполнен воздухом, и он поднимает лицевую пластину. Личико румяно и кругло от хорошего питания. Думаю, офицер служит не больше трех лет. В противном случае он уже добился бы повышения. Забыл сказать — возраст мы определяем количеством лет, проведенных на службе. Время, проведенное вне службы, например, в анабиозе или в восстановительном боксе, в счет не идет. — Это обязательно, сэр? — Ясно. Сделаем. Вы тот самый Ролье Третий? — Этот? Не знаю. Выживет, но насчет списания — я не господь бог. Как выйдет — так выйдет, — капрал отворачивается и вновь склоняется над чьей-то распластанной броней. Легионный майор в отутюженной парадной форме подходит ко мне. Легион никогда, даже в самых трудных полевых условиях, не забывает поощрять своих бойцов. Это — часть его традиций. Традиции — прочный цемент, что спаивает нас воедино, превращая в прочный монолит. Наша основа. Наши традиции возведены в ранг нерушимого закона. Как только на улицах затихли выстрелы, остатки бригады выстроили в парадном строю на плацу у будущих казарм. И мне торжественно вручили «Бронзовое сердце». И нашивки капрала. И предоставили право носить вторую красную кайму. Я теперь настоящая легенда. Командир бригады сообщил мне, что я удостоен чести явиться на прием к Генералу, и выразил надежду, что я продолжу службу в прославленной Десятой пехотной, несмотря на возможные лестные предложения из штаба Легиона. В ответном слове я попросил его оставить меня во взводе Васнецова. Он теперь шеф-сержант — повысили как героя первой волны. Как и всех, кто остался в живых от взвода. Конечно, мою просьбу уважили. Без всяких угрызений совести я подумал, что программа доктора реализуется мной успешно. В конце концов, моя основная задача — сбор и классификация оперативных данных, а разные стрельбы — просто фон, прикрытие. — А вы все же попробуйте, Жослен, — генерал Пак по-птичьи склоняет голову и рассматривает меня немигающим круглым глазом. Динь-динь! Через пятнадцать минут блуждания по темным замерзающим туннелям и ответвлениям, где время от времени встречались застывшие тела без скафандров, мы вышли к промежуточному техническому полустанку, у которого соединились с одной из атакующих групп — они пробили потолок туннеля как раз за нашей спиной, и уже почувствовали вибрацию пола от проносящихся поблизости поездов. А потом вестиане предприняли контратаку: часто стреляя из пулевых винтовок полицейского образца, ринулись на нас, высыпав из распахнувшегося шлюза одного из поперечных туннелей. Их было не меньше тридцати человек, воздушный ураган помогал им, толкая в спины, в один момент они схлестнулись с нами в упор — мы же едва могли держаться под ударами мусора и камней. Вряд ли этот момент был выбран ими сознательно. Скорее, им просто повезло. Удача на войне — фактор не менее значимый, чем, к примеру, огневое превосходство. И пока саперы наших групп, соединив усилия, спешно восстанавливали под градом пуль герметичность туннеля, двое бойцов погибло. Тогда же зацепило и лейтенанта. Он упал лицом вниз, скафандр герметизировал пробоину, такблок окрасил его метку оранжевым — признак ранения, все, что я мог для него сделать — прижать его к полу, чтобы не унесло, и открыть огонь поверх его спины, прикрывая саперов. Умирая, он продолжал руководить боем. Ярость помогла мне — я стрелял в упор, один за одним отбрасывая опустевшие магазины, которые тут же подхватывал и уносил ветер, пули и обломки породы волшебным образом избегали меня, и вскоре оставшиеся в живых атакующие, отстреливаясь, начали отступать к шлюзу. К этому моменту давление стабилизировалось, ветер стих, и мы забросали их гранатами. Эти бинарные творения — великолепная вещь. Пока два их компонента не соединятся меж собой, они — совершенно безобидные железные булыжники. Так что никакой детонации при попадании. А потом — раз — скручиваешь их против часовой стрелки, жидкости внутри корпуса перемешиваются, выставляешь тип срабатывания — от удара или по щелчкам-секундам. И швыряешь во врага. И плазменная вспышка расплескивает камень, а люди превращаются в тени на стенах. Киваю. Волна тепла. Свет. Жжение внутри не передать словами — такблок вопит о превышении допустимых норм облучения. — Я чувствую себя отлично, сэр! — заверяю я. — Хмм. Наверное, дело в том, что ты теперь популярен. Начальство явно имеет на тебя виды. Да еще этот вызов к Генералу — наверное, они хотят, чтобы ты был как огурчик. — Я абсолютно здоров, Петр. Зачем мне к медику? Что-то затаилось внутри. Какая-то подспудная мысль. Хочется вздохнуть полной грудью, но мысль эта держит в напряжении. Кажется — поверни голову порезче, и ухватишь глазами ускользающий образ. Но ничего не происходит. Кручу головой, как помешанный. Голос полковника звучит примиряюще. — Это пусковые установки системы заградительного огня. Когда бой идет в непосредственной близости от авианосца, отсюда ведется стрельба картечными зарядами. Один залп создает перед собой площадь в три квадратных километра пространства, практически непроницаемого для неприятельских средств поражения. — Ради долга вы готовы поступиться честью, Жослен? Такое возможно? Капитан запускает аналитическую программу. Нетерпеливо ждет результатов, время от времени смачивая губы остывшим кофе. Остановка. Вот оно. Бой на Весте. Хмм. Вот тут парню действительно повезло: он выжил благодаря повреждению бота при обстреле крейсера. Пометка — проверить, так ли это. Не является ли повреждение намеренным? «Поздравляю, Павел. Ваша работа оценена очень высоко. Сосредоточьте внимание на операции „Форпост“. Вы включены в сводный отряд, приказ поступит завтра. Связь со мной до распоряжения прекратить. Ретрансляторы не использовать — возможно недружественное наблюдение. Ведите себя, как обычно. Поддерживайте привычные контакты со своим окружением, но снятие информации прекратить. Инструкции по „Форпосту“ прилагаю. Результаты доложите после возвращения из сводного отряда. Удачи!» Еще я представляю, как, осматривая очередного легионера, доктор лейтенант Легар Четвертый чувствует внутри назойливую вибрацию, напоминающую зубную боль. Программа-наблюдатель обнаружила внимание к объекту «Павел». Все погибли — Левинсон, Крафт, Иванов, весельчак-сапер и его молчаливый напарник, рассудительный Жерарден сидит, привалившись спиной к стене, будто устал, его лицевая пластина растрескалась от прямых попаданий, и грудь скафандра украшают неровные отверстия — черное на сером. Но еще жив, хотя и ранен, Имберт, жив Джеймс из второго отделения, вот яркая вспышка озаряет темноту, тяжелый гром доносится через внешние датчики — живы двое саперов, они подрывает на пути очередной атакующей группы заряд направленного действия, превращая несколько человек и двух роботов в обгорелые головни, жив, но тоже ранен Сергеев Пятый. Вот его значок совместился с красной россыпью, я ближе всех к нему — бросаюсь на выручку и едва успеваю — он уже бьется врукопашную, кажется, что его скафандр черный от крови, плавно, будто танцор, он возносится над полом и бьет штыком дюжего верзилу, сцепившись с ним, медленно падает, и в этот момент длинной очередью я сметаю тех, кто теснится в только что пробитом проходе, и швыряю гранату, и ору, вонзая в еще живого здоровяка штык, я бью его раз за разом, бью, даже когда Сергеев сбрасывает с себя его мертвое тело, меня шатает от усталости и потери крови — моя левая рука скоро окончательно перестанет мне подчиняться, несмотря на лошадиную дозу химии, что разбавляет мою кровь; у меня уже хлюпает в перчатке, я меняю магазин и говорю: «Это последний». И потом, плохо осознавая, что делаю, я шепчу потрескавшимися губами, я передаю просьбу-приказ: «Вперед, размажем сволочей!» — Ага. Конечно. Иначе и быть не может. Долг? — Не разговаривать. Вам сюда, мэм. Налево, — выдавливаю чужим голосом. Надеюсь, никто в этой толкучке не обратил внимания на то, что я не провел по ней сканером. Шаг. Лиз недоуменно оглядывается мне вслед. Успела переодеться. Ей к лицу брючный костюм и короткие сапожки. Волосы рассыпаны по плечам. — Долг, сэр. Взрыв впереди. Новый поток мусора и камней. Это Васнецов ворвался в туннель за спиной у отступавших мятежников. Саперы еще накладывали заплату на оплавленные каменные края, а мы уже расстреляли в упор последнего раненого и ворвались на полустанок, сея смерть и разрушение. Внутри у меня было такое ощущение, словно душа оторвалась от тела и болталась где-то позади — нас было невозможно остановить. И не пытайтесь объяснить это нашей измененной природой и имплантатами — я утверждаю, что в нас присутствовало некое чувство. То, что мы называем духом воина. Этакий невидимый стержень внутри, сопротивляющийся нажиму — тем сильнее, чем сильнее на нас давят. Мы не оставили в живых никого. Однако испытали затруднения со взятием под контроль движения поездов, но тут я кстати вспомнил про парочку, что была оставлена мной в диспетчерской. Им дико повезло. А я заслужил благодарность. Наконец, за арестованными прибывает транспорт. Отпускаем граждан, что не числятся в списке активистов. Разрешаем им вновь войти в дом. Напоминаем, что до особого распоряжения покидать дома запрещено. Они уходят, вопросительно оглядываясь на задержанных, словно не веря, что для них самих все кончилось хорошо. Москва — крохотный город. Все жители наверняка знают друг друга. «Не разговаривать!» — рычит доброволец и бьет прикладом мужчину, который пытается что-то крикнуть вслед уходящим. Тот не сдается, вновь выкрикивает какую-то просьбу, уходящие сбиваются с шага, вытягивают шеи, слушая его, но тут конвоиры сбивают непокорного с ног и месят тело ногами в тяжелых ботинках. Булькающий сдавленный крик, позвякивание антабок на ремнях карабинов, да сосредоточенное сопение добровольцев. И вот мы можем двигаться дальше. У нас впереди еще целая улица. Скорая помощь уже не требуется — раненый умер. Еще недавно он кривил лицо от боли и пытался улыбнуться Герману, пока тот ставил ему обезболивающий укол. Что-то хотел произнести побелевшими губами. А потом, все так же улыбаясь, свесил голову и затих. Не выдержал шока. Тело его присоединяется к изрешеченному беглецу у стены. При взгляде на эти трупы я почему-то не ощущаю признаков удовольствия. — Ты не пожалеешь, мой мальчик, — устало говорит Генерал. — Ты не пожалеешь. Солдаты снова кое-чего стоят. Генетические ограничения — дерьмо. Ты станешь офицером. Мы будем править миром. — Перестаньте, капрал, — выстреливает он скороговоркой. — Ваши дела говорят за вас лучше тех рапортов, что я получил сегодня. Постарайтесь до начала обеда не убить никого из корабельной полиции. Это было бы тяжелым ударом по боеготовности корабля. — Ролье Третий, принял, — невольно ухмыляюсь я. Надо же, мне становится весело от немудреного напутствия. Спокойно. И больше никаких сомнений внутри. — Да, сэр. Теперь я понимаю, о чем вы. Больше вопросов не имею. Я приклеиваюсь к стене и деловито вожу стволом, хотя все внутри меня напрягается в ожидании беззвучной вспышки. Зубы стиснуты до дрожи. Но туши в громоздких скафандрах копошатся недолго — через тридцать секунд капрал распрямляется и делает знак: порядок! — Не за что, Жослен. Разрешишь тебе руку пожать? — Справитесь, шкипер? — по закрытому каналу спрашивает лейтенант флотского пилота. — Спасибо, парни. Слушайте, мы сейчас не на службе. Зовите меня просто Жосленом. Жосом, — прошу я. Не нравятся мне все эти придыхания, с которыми ко мне теперь обращаются. — Преданность и честь, сэр, — почтительно отвечаю я. Один из штампованных ответов, что дал мне доктор. — Я… — язык еле ворочается, преодолевая сопротивление внезапно сгустившегося воздуха, — … служу Легиону. …Спустя много месяцев, сидя на жестком круглом табурете и уставившись в шероховатую поверхность стены, я представляю, как лейтенант Пьер Легар Четвертый удовлетворенно рассматривает графики диагностики агента «Павел». От его былой нервозности не остается и следа. Он собран и спокоен. Лейтенант делает вывод: Павел идет вразнос. «Все-таки мне удалось удержать его от преждевременного срыва», — думает он, довольно улыбаясь. Все мелкие невинные хитрости примитивного существа в файле диагностики — как на ладони. Дело близится к кульминации. После прибытия Павла на Амальтею операция вступает в новую фазу. — Виноват, мой сержант. Тик-тик-так. — Молодец, Жос! — так сказал мне сержант, когда саперы привели их живыми и здоровыми. Потом меня наградят перед строем «за смелость и находчивость в бою». Но эта простая похвала от души, среди мертвецов, оплавленных стен и луж замерзающей на полу крови, тогда она была для меня высшей наградой. — Представьтесь, легионер, — требует он. — Сделаю, Петр. Кто распорядился? Объем собираемой мной информации уже таков, что найти время и возможность надиктовать очередное донесение становится проблемой. До сих пор я проделывал это после отбоя, заставляя себя просыпаться среди ночи, когда все вокруг уже точно заснули, и набивая сообщение через заранее припрятанный интерфейс контрольного тестера скафандра, имеющий в комплекте клавиатуру. Приходится попотеть, свернувшись калачиком под одеялом и тыкая в темноте щупом тестера по крохотным клавишам, а потом долго делать гимнастику для глаз, чтобы не допустить ухудшения зрения. Но благодарность доктора за ценные сведения искупает все неудобства. — Ваш герой отказал военной полиции в праве осмотреть свою винтовку. Мотивировал это тем, что несет ответственность за свое оружие. Не знаю, как вы, сэр, но мое мнение: я знал легионеров, которых отправляли в чан и за меньшее. — Поступаете под мою команду, легионер! — сообщает лейтенант из Пятой пехотной. Наверное, тоже из бывших раненых — броня его сильно избита. Освещение скачком меняет режим на экономный, таинственный полумрак рождает за людьми и механизмами неясные тени. Это где-то далеко за бортом, на расстоянии не меньше чем в километр, вздулся пузырь защитного поля, и сейчас жадно пожирает энергию судна, забирая на себя все резервы, и все малозначимые потребители на борту отключаются один за одним. Значит, чужие ракеты близко. «Держись, Анри», — говорю своему новичку. Тот молча кивает. — Благодарю вас, сэр. Также приказано передать, что через полчаса оружие в исправном состоянии будет вновь находиться на обычном месте. «Боевая тревога. Ракетно-артиллерийская атака!» — сообщает такблок. Укол в голове заставляет меня спрыгнуть вниз. Рев колоколов громкого боя давит на уши. Десантное отделение превращается в суетливый муравейник. Еще с закрытыми глазами, легионеры валятся с коек на плечи друг другу, просыпаясь на лету, вырывают из стенных креплений шлемы, щелчки магнитных застежек сливаются в громкий шорох, десятки змей злобно шипят — клапаны скафандров сбрасывают излишки давления, и сержанты с глухим стуком хлопают подопечных по плечам: норма, пошел! Хорошо еще, что по случаю повышенной готовности спим не раздеваясь, иначе заполненные сверх нормы кубрики в момент превратились бы в кучу-малу. Коридор — живая река серебристо-серых спин, и из каждого люка в нее вливаются все новые ручейки, гулкий лязг магнитных подошв о палубу превращается в рокот речных порогов, часть реки течет по правому борту, а ей навстречу, по левому, — другой поток, уже ощетиненный стволами и раструбами, толкающийся контейнерами с принадлежностями и аварийными материалами. Экипированные бойцы разбегаются по местам, согласно боевому расписанию, откидывают жесткие сиденья, набрасывают на плечи привязные ремни и торопливо щелкают сенсорами на выдвижных панелях. Пленочные дисплеи пестрят столбцами диагностики. Отражения цветных индикаторов бликуют на лицевых пластинах. Губы у всех шевелятся, глаза пусты и смотрят в никуда — каждый что-то кому-то докладывает. Повсюду тяжелый лязг закрываемых люков, опустевшие кубрики на глазах превращаются во временные лазареты, с переборок свисают на растяжках люльки реаниматоров, и отсек за отсеком задраивается насмерть, зажигая над запорными маховиками голубые огоньки — вакуум. Свист и вой — крейсер удаляет атмосферу. Эта упорядоченная суматоха заводит нас до зубовного скрипа. Мы не чувствуем ног. — Спасибо, сержант. — С сегодняшнего дня вы шеф-сержант. Приказ о вашем новом назначении получите на борту транспорта. Я горд, что служу с вами. А потом ожила связь и сквозь шум в ушах неестественно тонкий ломающийся голос лейтенанта произнес: Прокручивая в голове вводную, я в который раз поражался гениальности нашего штабного звена. Мы должны были высадиться в точках активного сопротивления, взять их под контроль, затем проникнуть в транспортные магистрали и приостановить сообщение между городами и промышленными зонами. И только потом, взяв таким образом планетоид за горло, войти в города и разоружить незаконные воинские формирования, воспользовавшись при этом захваченным транспортом. Как и в случае с Луной, мы безошибочно били в самое уязвимое место обороны противника. Как и на Луне, мы выполняли масштабнейшую задачу предельно малыми силами, делая ставку на внезапность, решительность и четкую координацию между подразделениями. Впоследствии такая тактика станет визитной карточкой Легиона. Однако свою решительность Легион оплачивал кровью. Мы несли совершенно немыслимые потери. — Сядь, Жослен, — произносит он тихо. Старший команды полиции озадачен. Прищурившись, он препарирует меня взглядом. — Для службы надо? По предварительным данным разведки, на Европе с ее подледным океаном располагался крупнейший опорный пункт марсиан. База на Амальтее должна была собирать информацию о Европе. Не люблю давать пояснения. Из-за них рассказ мой постоянно норовит уйти в сторону. Но без них вы рискуете запутаться, слушая мои бредни. Надеюсь, вы не потеряете нить и дослушаете меня до конца. — Вперед, — командую своему неуклюжему воинству. Я убеждаю себя, что мы действительно вернемся, чтобы освободить этих бедолаг до того, как у них кончится воздух. Хотя понимаю, что шансов на это почти нет. Но все равно — сделав выбор, я стараюсь следовать ему до конца. Я не хочу их убивать. Баста. Наконец-то настоящее дело. То, ради чего я карабкался вверх, невзирая ни на что. Не то, чтобы я был очень уж черствый. Мне было жаль Анри. Жаль оттого, что я убил на его скрытую вербовку кучу драгоценного времени, и моя работа начала приносить первые плоды, и теперь все надо начинать заново. Мне будет стыдно докладывать доктору о том, как глупо я потерял своего подопечного, провалив задание Службы. Как будто от меня зависело появление этих чертовых стальных истуканов. Моя недавняя ненависть к Анри сейчас кажется мне недоразумением. Взглядом он останавливает мои возражения. — Долг и честь, сэр. — Еще какая, Жос. К сожалению, эта мера вынужденная: у нас разные задачи. В их числе и контроль деятельности друг друга. Иногда это здорово раздражает: не знаешь, с кем имеешь дело — с настоящим шпионом или с коллегой из параллельной службы. И пол под коленом легонько вздрогнул. Если бы не шевеление рукояти винтовки от отдачи — нипочем бы не подумал, что взрыв, проделывающий в толще пород двухметровую дыру, может быть таким несолидным. Но щелчок-укол в голове подтверждает — есть выстрел по готовности. И я выкатываюсь из-под тягача на засыпанный обломками пол, чтобы изо всех сил оттолкнувшись ножными усилителями, нырнуть в непроницаемую пыльную взвесь. Сводный взвод, собранный из легкораненых с миру по нитке, — пятьдесят один человек — трусцой топает на погрузку. Я кручу головой, пытаясь узнать место своего последнего боя. Сейчас, когда вентиляция работает, и кое-где светятся плафоны освещения, мрачные темные норы выглядят совсем по-другому. На носилках бегом уносят последние трупы. Разбитые туши вражеских роботов режут горелками. Саперы расчищают пути, орудуя массивными гидравлическими домкратами и электрическими тележками. У развороченного перрона, ощетиненного прутьями арматуры, тихо гудя, покачивается поезд — такой чистенький, сияющий среди выщербленных стен и груд битого стекла. Будто явился из другого мира. Серые цепочки вливаются в стерильное нутро, бряцая амуницией. — Капрал не понимает, сэр. — Встанешь, брат. Конечно, встанешь. У нас такие потери, что всех раненых теперь латают — и снова в драку, — успокаивает меня голос в голове. — Я отключила автоматику — у меня высокий уровень доступа. Без нее системы жизнеобеспечения не отключить — защита против диверсий, — тихо поясняет женщина, открыв шлем. У нее каштановые волосы и бледное лицо с большими глазами. Губы ее дрожат. Она поджимает их, пытаясь не показать свою слабость. — Можно, я помогу Джону? Я накручиваю себя до тех пор, пока уверенность в правоте моего дела не заполняет меня до кончиков пальцев. Но как только перед глазами возникает круглое улыбающееся лицо доктора, неприятное ощущение вновь тут как тут. Тогда, когда все это происходило, красная кайма была редкостью. По ней узнавали из многих тысяч. Я киваю. Крик. Булькающий хрип. Вот опять: «А-А-А!» А потом мы захватили Весту. Наверное, правильнее будет говорить — освободили. Так нас инструктировали. И так же говорили в земных новостях. Но мне сейчас все равно. К тому же, я всегда был слаб в терминологии. Если освобождение состоит из десантной операции при массированной огневой поддержке Флота и последующей трехсуточной акции, я предпочитаю называть вещи своими именами. Доктору нравилось, когда я высказывал свои суждения нетрадиционным языком. Он говорил, что эмоциональный посыл при использовании нетиповых речевых оборотов придает донесению дополнительную смысловую нагрузку, делает его более информативным. Поэтому я все чаще думаю про себя не так, как следовало бы примерному солдату. Иногда эти мои нетрадиционные обороты проскакивают и вслух. Особенно это проявляется во время периодов повышенной нагрузки на психику. Например, после напряженного боя. Я успокаивал себя тем, что уже создал себе имидж бойца, не похожего на остальных, использующего для достижения своей цели нетрадиционные и очень эффективные методы, так что некоторые странности моих речей могут быть списаны командирами на особенности характера, помогающие мне быть примером для окружающих. — Думаю, нам есть о чем потолковать, капрал. Встретимся на торжественном обеде. Вы будете присутствовать за моим столом. Лейтенант из медслужбы похож на кровавого монстра. Его когда-то стерильные нарукавники в россыпи красных пятен. Даже на лице бурые точки. — Я знаю. Но меня успокаивает ваша прагматичность, сэр. Вы ни за что не сможете смириться с одиннадцатью годами, что потратили на мое приручение. Времени на игры с моим преемником у вас уже не остается. — Штаб батальона. Вытесняемые Землей из богатого сырьем пояса астероидов, марсиане сместили свое внимание в систему Юпитера. Имеющий вокруг себя крупные планеты-спутники и огромное количество мелких небесных тел, Юпитер являлся жизненно важным для мятежной республики. Посудины камнехватов без устали черпали булыжники с протовеществом. Огромное количество нанофабрик производило из них миллионы тонн промышленной продукции. Автоматические буксиры, точно муравьи, сновали между планетами, таская вереницы грузовых барж. Единственное «но» — огромное расстояние в несколько сот миллионов километров не позволяло быстро реагировать на изменение ситуации вокруг газового гиганта, что заставляло Марс основывать вдали от материнской планеты дорогостоящие опорные пункты для защиты своих интересов. Но это же расстояние играло и против землян. Из-за него Юпитер был для Земли недоступным лакомым кусочком. Марс считал Юпитер зоной своих экономических интересов, хотя и вынужден был мириться с присутствием в этой зоне отдельных добытчиков из Нового Китая и Земли. Кувезы Легиона работают на полную мощность, торопясь увеличить нашу численность. Солдат штампуют целыми пачками. Новички с выражением удивленного усердия на лицах заполонили казармы и тренажерные залы. Мы все еще не оправились от недавних потерь — мой батальон, к примеру, собран с бору по сосенке — в него спешно перевели по паре неполных взводов от каждого батальона, чтобы хоть как-то сделать его похожим на боеспособное подразделение, и даже с учетом новых бойцов в ротах насчитывается едва ли половина от нормы. Но те, кого перевели, не выказывают недовольства. Как же, они будут служить в прославленном третьем, в том самом, личный состав которого практически полностью полег в бою. И в котором служит знаменитый Ролье. Я успокаиваю зверя. Потерпи, дружок. Пока не время. Маневр и огонь. Огонь и маневр. Генерал на своем поле. Генерал захватывает инициативу. Генерал непрерывно атакует меня очередями-скороговорками. Такими быстрыми, что доброжелательность, которая по замыслу должна в них присутствовать, не поспевает за темпом его речи. И получается не запланированное дружеское общение, а выслушивание начальственного монолога. Должно быть, глаза мои становятся дикими. Генерал отводит взгляд. Он кивает, не поднимая глаз: — А там? — Здорово, Жос. Только вряд ли выйдет. Мы же из разных частей. Кончится заварушка — распишут по кораблям. Как тут увидишься? Не в силах ответить, таращу глаза. — Нам? — с иронией переспрашивает Командующий. — Я укажу тебе, где установить жучки. Нельзя допустить, чтобы они попали в руки конкурентов — это новая модель, их практически невозможно обнаружить. Данные с них будешь снимать только ты. При очередном посещении флагмана. — Я откровенен, сэр. Мои слова могут показаться вам напыщенными. Искусственными. Но то, что я сказал, точно передает смысл моих поступков. Генерал ничем не выдает своих чувств. Не может же он вслух сказать при камерах, ловящих каждый его выдох, о том, что лучшие из лучших, что прибыли сюда за миллионы километров, такие же тупицы, как и те, что с нетерпением ждут их возвращения. Большие дети, научившиеся обращаться с оружием. Но это Его дети. Он отвечает за них. Генерал дежурно улыбается. Уж точно, не шептались бы тайком под косыми взглядами, если бы захотели поговорить по душам. Сквозь разделяющее нас время и пространство мне хочется негромко произнести над лейтенантским ухом: «Ты глуп, лейтенант Легар». Так, чтобы он вздрогнул и заозирался в недоумении. Так приятно знать, что лживая надменная хитрость получила по заслугам. Но там, где сейчас находится Легар, слова и чувства ничего не значат. Нет там и удивления. Ведь лейтенанта Легара больше нет в живых. Я сам застрелил его на Европе. — Можно. Но не делайте резких движений, — предупреждаю я. — Я ваш, мой генерал, — хрипло лгу я. Ради того, чтобы выскочить из своей шкуры, теперь я готов и не на такое. — Жос, мы готовы. Отходим. Лучше укрыться за оборудованием. «Осмотреться в отсеках!» Это очень трудный вопрос. Несмотря на то, что задан доброжелательным тоном. Я сглатываю. Мне не хватает воздуха, хотя внешне я выдерживаю бесстрастное выражение лица. Краем глаза я замечаю на мониторе доктора рост каких-то кривых — меня тщательно исследуют. Я решаюсь. — Не сомневаюсь, сержант. Другого от вас я не ожидал. — Все в порядке, сержант, — холодно киваю я. Меня коробит от этого его «других не возят». Еще через два часа мне снова вручают винтовку и пустой контейнер-мочеприемник. — Солидная штука. Много у вас таких? — Я не смогу быть офицером, сэр. У меня другие мозги. Другие импланты, — слабо возражаю я. — Помехи, лейтенант, сэр! — отвечают ему из загроможденного телами угла. — Вы назначены в специальный сводный отряд. Как я буду выглядеть, если вы отправитесь туда больным?! — лейтенант почти срывается на крик. — Вы обязаны были зайти ко мне сразу после прибытия! Врать ему не хочется. Но я твердо решил идти до конца. Каждый раз я убеждаю себя, что это ради свободы. Ради нее не грех разок-другой переступить через себя. — Дело в том, что этот шлюз используется как резервная стартовая палуба для тактической авиации, — насладившись эффектом, разглагольствует гид. — Видите эти полосы? Это створки катапульт-подъемников. Прямо под нами — транспортная система шестого ангара, где базируется Восьмое авиакрыло. Подсознательно я был к этому готов — не могли же повстанцы оставить свои туннели без защиты? И все равно, зрелище оживающих на глазах монстров, отлепляющихся от зарядных стоек и стремительно разворачивающих массивные бочкообразные торсы, оказалось неприятным сюрпризом. Уж больно мы привыкли полагаться на показания своих следящих систем — а они-то как раз не обратили на стоящих в готовности роботов ни малейшего внимания. Так, отметили присутствие очередной порции гражданского оборудования, и все. Улетели себе дальше, рыскать по темным углам. А роботы откачнулись от стен прямо в центре нашей группы и, повинуясь новой программе, со всем упрямством и изворотливостью своих немаленьких мозгов, бросились в атаку. Для механизмов, привыкших к сопротивлению сверхпрочных горных пород, наши хлипкие тела оказались не крепче воздушных шариков. Гидравлический вибробур с быстротой молнии вошел в грудь изготовившегося к прыжку Аполлинера и, разбрызгивая облачко розовых кристаллов, вышел через спину, разбросав по сторонам навесное оборудование скафандра. Анри умер мгновенно, едва успев зафиксировать появление нового противника. Веласкес, оказавшийся на три метра впереди, даже сумел развернуться и вскинуть винтовку. Но тут сразу несколько стальных костылей, из тех, что пристреливаются к потолкам штолен и служат для навесного крепления оборудования, прошили его, и концы их взорвались, разлетевшись тремя лепестками каждый. И спина его скафандра, вместе с баллонами и ранцевым двигателем, попросту оторвалась от бывшего тела и улетела в темноту, поливая стены брызгами топлива и инеем струящегося из перебитых клапанов воздуха. А я оказался в нескольких метрах позади Анри. Мне просто в очередной раз повезло. — Нет-нет. Ход вполне здравый, мой мальчик. Начнем с этого. Когда последняя группа повстанцев вывесила белый флаг, я даже почувствовал некоторое разочарование. Едва вжился в новый ритм, вошел во вкус — и на тебе. Трое суток, и все позади. Я только-только перестал комплексовать и полностью отдался войне. Даже какая-то гармония внутри образовалась от повторяющихся вспышек удовольствия. Хотя и устал смертно, но тогда это не ощущалось. Да и началось все волнующе. Мы были просто переполнены ожиданием. Флагманом эскадры шла наша «Темза». Ее сопровождали два разведывательных судна, три эсминца и два корабля артиллерийской поддержки. Перед стартом — почти двое суток непрекращающегося аврала. Грузили боеприпасы, сухие пайки, спальные принадлежности, комплектующие для скафандров, ручное оружие, контейнеры с биомассой, и еще тысячи различных мелочей, необходимых в автономном боевом походе. Флотские не отставали, мы работали с ними наперегонки. Доверия лунным докерам было мало — разведка предупреждала о возможности диверсии, поэтому большую часть груза с земных орбитальных складов лихтеры доставляли под контролем флотских пикетов, а выгрузку мы производили самостоятельно. И только тяжелые боеприпасы и контейнеры перевозили с борта на борт при помощи роботизированных каров. Остальное перебрасывали — упаковка за упаковкой, ящик за ящиком — по длинным живым цепочкам. Работали весело, стиснув зубы, торопясь не отстать от соседней роты, от флотской команды, втайне желая, чтобы командир обратил внимание на то, как редко ты пьешь воду и как старательно и бережно принимаешь очередной ящик. Специально для ускорения работ бортовая гравитация установлена в одну десятую от земной. Судя по количеству груза, дело предстояло нешуточное, и мы гадали — удастся ли отличиться, как в прошлом бою, или на этот раз проторчим в резерве. А перед стартом нас построили в ангаре и торжественно поздравили с предстоящей операцией. Все, как обычно, — прохождение знаменной группы, бравурная музыка, почетные гости из командного звена крейсера. И мы дружно и восторженно орали «Ура!» и «Легион! Легион! Легион!» Я собираюсь с мыслями. Генеральский взгляд жжет мне переносицу. Из пустопорожней вежливой болтовни разговор переместился в какую-то непонятную и довольно опасную плоскость. Генерал — ниспровергатель устоев. Что может показаться более диким? Я отчаянно краснею. Голос мой внезапно садится до писка: Никто на свете не заставит сказать легионера «сэр», обращаясь к военному полицейскому. Даже такой исключительный случай, как предстоящее свидание с Генералом, не может позволить мне забыть традицию. Сержант понимающе ухмыляется при виде выражения моего лица. Я чувствую эту его ухмылку печенками. — Чей приказ? Васнецов внимательно наблюдает за тем, как рядовой Бонжан Пятый, новичок, чистит жесткой щеточкой толкатель подающего механизма. Затем он вновь поворачивается ко мне. — Так надо, Петр. Поверь. — Перед отправкой не забудь зайти за контейнером. И помни: осторожность и еще раз осторожность. Конкуренты сейчас способны испортить всю операцию. И снова — декольте, тарелка, переносица. Аромат, исходящий от супруги министра, пробуждает внутри незнакомые ощущения. Старший вестовой в белоснежном кителе не спускает с меня напряженного взгляда. Расслабься, парень, мы отпиваем вино крохотными глотками и не кладем локти на накрахмаленную скатерть. Мы же не дикари, в конце концов. Мы солдаты. Я пытаюсь представить, как бы Лиз выглядела в таком наряде и краснею, обнаружив, что уставился в одну точку. Супруга министра истолковывает мой взгляд по-своему: — Пейте, сэр. Тут много воды. В туалете фонтанчик бежит. Просто так. Все пьют, сколько влезет. — Капрал Ролье Третий, Десятая пехотная бригада, третий батальон, командир огневой группы седьмой роты, сэр! Представляюсь по случаю прибытия на церемонию встречи с Командующим Инопланетным Легионом, сэр! — выкрикиваю, глядя в никуда. — Мэм, я должен бежать. Мэм, поторопитесь. Здесь вам опасно. — Отлично, Сэм. Я Жос, — я шлепаю перчаткой по куче гофрированного железа. Слушая его, я не прекращаю заниматься делом. Чищу свою «Гекату». Герой героем, но я по-прежнему должен оставаться идеалом и примером. Это взбираться тяжело — упасть легче легкого. Беги изо всех сил, чтобы остаться на месте. Остановись перевести дух — и тебя унесет черт-те куда. — Привет, РольеТретий, — криво усмехнувшись, говорит Лиз Гельмих. Узнала-таки. Даже под опущенным затемненным забралом узнала. С облегчением понимаю, что она не может увидеть сквозь стекло панику в моих глазах. Она сжимает губы, вглядываясь мне в лицо. Напускает на себя независимый вид. Но где-то в глубине ее зрачков притаился животный страх. Я вижу его. Наверное, сейчас ей нечего бояться, просто она до смерти напугана тем, что видела недавно, и потому прекрасно знает, чего от нас можно ждать. И еще этот побег с беспорядочной пальбой. Ей повезло, что шальная пуля ее не задела. Впрочем, как и там, в туннелях. Я сглатываю комок. Глушу в себе сложное и непонятное чувство радости и почему-то досады от нечаянной встречи. Я не умею общаться с женщинами. Эта Лиз — она для меня существо из другой вселенной. — Ну и каков результат? Стены отливают зеленым — такблок старается. Фонари зажигать нельзя. Датчики выставлены на максимальную чувствительность — я даже потею, напряженно прислушиваясь к их показаниям из опасения пропустить мину или засаду за фальшивой стеной. Знаете — это как дополнительные органы чувств: я со своим скафандром объединен в странный человеко-машинный симбиоз, и показания десятков его датчиков передаются прямо на мои имплантаты, в свою очередь облепившие живые нервные окончания и сросшиеся с мозгом. Трудно передать словами эти ощущения. Проникающее излучение, к примеру, рождает на коже нечто вроде легкого озноба с мурашками по спине. Даже не глядя на показания такблока, я могу определить степень опасности, интенсивность потока и полученную дозу. Я делаю знак рукой. Мы начинаем чехарду неуклюжих перебежек. Отталкиваешься от стены, пролетаешь открытое пространство, смягчая удар свободной рукой. Припадаешь на колено и щупаешь тьму стволом, дрожа ноздрями. Пропускаешь товарищей. И снова прыжок в неизвестность. Я задаю темп. Не сидеть, не сидеть! Вперед, скорее! Тихое шипение воздуха под горлом, кажется, заглушает все звуки. Саперы топают десятью метрами сзади, одновременно следя за тылом. Едва поспевают за нами. — Включай скафандр. А то наш шепот выглядит подозрительно. Не дай бог, контрразведка решит, что дурное замышляем. — Мой сержант выжил из-за нее. У нее воздуха в баллонах не осталось. Разрешите ей эвакуироваться в Москву. — Сэр, вон та женщина, справа на два часа, она из местного персонала. Оказала нам содействие. Открыла шлюзы, вырубила вентиляцию, а потом остановила поезда на нашем участке. И помогала нашим раненым. — Возможно? — кустистые генеральские брови вопросительно изгибаются. Наконец-то во мне поднимается злость. Зверь рычит в предвкушении драки. Он видит врага. Мой взгляд становится откровенно вызывающим. Я жду момента, когда смогу заявить этому профессиональному лгуну о том, что я теперь простой пехотный капрал, а вовсе не полевой агент. Краснея, лейтенант отворачивается. — Очень часто, сэр, — говорю совсем тихо. У марсиан свой Легион. Пусть и не с такими традициями, как наш, но тоже из профессионалов. Они называют его Корпусом Морской Пехоты. Смешно — на Марсе нет ни одного моря. Наши системы слежения с легкостью отличают обычного колониста от напичканного вживленными системами тела военного, так что ошибки быть не может. Я с гордостью узнал, что марсиан уничтожили парни из первого батальона Десятой пехотной. Ребята из моей части. — Марс, мой генерал? — шепот мой невесом. Шпион строит мне презрительные рожи. — Задача моей возни, Генерал, заставить противника усиленно готовиться к обороне Деймоса. От успеха моей операции зависит и ваша жизнь, сэр. — Да, сэр. Так точно. Дух свободного предпринимательства проник и в политику Марса. Можно сказать, что политика стала одним из видов марсианского бизнеса. А что — занятие не лучше и не хуже других. Кому-то выгодно производить ночные горшки, кто-то содержит бордель или выплавляет сталь, но и те, и другие нуждаются в ком-то третьем, кто может координировать их усилия. Не безвозмездно, конечно. Ведь это бизнес. А в бизнесе усилия, направленные на достижение цели должны компенсироваться результатами. Наверное, поэтому марсианская внешняя политика была столь гибкой и активной. Ее откровенная агрессивность смягчалась идеологической подоплекой. Я бы даже назвал ее религиозной, настолько фанатично граждане Марса следовали официальной государственной доктрине. «Назад к природе!» Надо же. Это говорят существа, которым не надо тревожиться о том, чтобы их дети не умерли от оспы. Существа, которым больше не грозит смерть от рака. — Одной из которых будет удар по Европе. Отвадив марсиан от юпитерианских ресурсов, мы запрем их в норе. — Я хотел сказать… — начинаю я. — Тогда отключайте всё. Обесточьте все системы в вашей зоне. — Отлично, мой мальчик. Отлично. Мой офицер по связям с общественностью подготовит тебя для беседы с этими шакалами. Журналистами. Лиз замечаю сразу: она единственная, кто сидит среди всеобщей беготни и выкриков команд. Сидит на корточках, привалившись спиной к грязной стене. Волосы выбились на плечи и рассыпались неровными каштановыми прядями. Лицо с дорожками слез на грязных щеках. Теперь, при свете, лицо ее кажется мне вытянутым, а глаза под ненормально высоким лбом чересчур огромными. Она безвольно вытянула руки, они свисают с колен кистями вниз, она без перчаток и видны следы бурой грязи на белой коже. Они уродуют ее не хуже проказы. Я вспоминаю, как она прижимала к груди Васнецова грязную тряпку. Пункт нашего назначения — Москва. На бегу я опускаю лицевую пластину и обращаюсь к лейтенанту по закрытому каналу: — Честь позволяет красиво умереть. Долг велит выполнить задачу. Если вы прикажете жить красиво, игнорируя предназначение, сэр, я подчинюсь. — Порядок, Жос? — спокойно интересуется саперный капрал. — Положи его в автономный модуль. Под мою ответственность. С каждым часом численность добровольческих сил все увеличивается. Одновременно набирает обороты операция по зачистке. Она захлестнула весь город и уже выплеснулась за его пределы, достигнув вахтовых поселков и промышленных объектов. Легионеры постепенно растворяются в море зеленых комбинезонов. Так многим хочется жить, что разведка и интенданты не справляются с обработкой потока рекрутов. Мы становимся чем-то средним между инструкторами и пастухами. На группу добровольцев численностью от отделения — не более двух-трех легионеров. Так что через несколько часов мы с Германом остаемся в окружении десятка новоявленных союзников, облаченных в мешковато сидящую униформу. Грузовой кар с амуницией и оружием в сопровождении двух представителей разведки и флотского интенданта, следует за нами по пятам. Хорошо хоть, сопротивление повстанцев было сосредоточено на поверхности, и серьезного противодействия в городе мы не встретили. В бою, подобном тому, что мы приняли в транспортных туннелях, это воинство перебили бы как цыплят. — Пик… пик… пи-и-к… И оба мы сдуваемся, будто из нас выпустили воздух. — А как же честь? — Спасибо, сэр. — Нам — значит Легиону. Земле. Мы нужны Земле больше, чем она считает. Мы — сила, что не дает обществу окончательно разложиться. Рассыпаться под напором извне. Сгнить от заразы лживых устремлений. Этих идей традиционалистов, религиозных маразматиков, превративших стремление к чистоте нации в культ. В божественный абсурд. Мы — непроницаемый барьер. Скальпель, вырезающий пораженные ткани. Понимаете? — Здесь. Подчиненные смотрят на своего начальника, открыв рты. — Войдите. — Служу Легиону, мой Генерал! — отбарабаниваю я. В одной из штолен саперам не удалось проделать проходы в наглухо засыпанных шлюзах и пришлось искать обходной путь. Третья группа из второго отделения встретила ожесточенное сопротивление — оборонительный узел из двух легких автоматических турелей, задержавших продвижение на целых полчаса и стоивший жизни двум бойцам. Часть коридоров оказалась плотно минирована и, пока саперы колдовали над марсианскими подарками, время стремительно уходило. Так что мой ангел-хранитель вновь подсунул мне счастливый билет, дав возможность вырваться вперед. Никто не препятствует мне. Никакого намека на наблюдение. Я иду — самоуверенный герой, подготовленный профессионал, осознающий границы своих способностей, и мысли о возможном аресте больше не посещают меня. Широкая ровная дорога простирается впереди. Конец ее скрыт туманом. Мне интересно, что скрывает туман. И я наслаждаюсь ощущением быстрой ходьбы. Мышцы играют сдерживаемой силой. Только что у меня появилась цель. Живи сейчас. Так мы толком и не поняли, что пришел наш черед. И никаких там разрекламированных «вся жизнь за секунду перед глазами». Как мы лежали в оцепенении, с сосудами, забитыми адреналином, и со значками вводных перед глазами, так и продолжали лежать в ожидании своей судьбы. Хотя нет. Вру. В какой-то момент я ощутил жесточайшую, совершенно дикую обиду, оттого что мне предстояло погибнуть просто так, без всякого смысла. Без возможности отомстить за товарищей — и тех, кто навсегда остался в отсеках крейсера, и тех, что превратились в сплющенные блины внутри врезавшихся в скалы оплавленных ботов. Без надежды нанести врагу хоть какой-нибудь ущерб. Обиду, оттого что моя дорога к славе, не успев начаться, уже заканчивается, а я не ощущаю ни малейшей торжественности перед лицом неминуемой смерти. Никаких оркестров, торжественной музыки, проникновенных напутственных слов. Мы сейчас полыхнем в короткой ослепительной вспышке, так и не издав ни звука, а Солнце все так же будет светить из бархатной тьмы, затемняя чьи-то шлемные фильтры. Обыденность происходящего, будто мы собрались в очередной раз принять пищу — вот что поразило меня. И самое досадное, как я потом понял, — это полное отсутствие привычных чувств, которые я считал своей основой. Ни ответственности перед человечеством, ни чувства долга, ни преданности Легиону. Ничего такого, что принято называть патриотизмом. Все наносное, искусственное в тот момент выдуло из меня напрочь, будто порывом ветра. Только ощущение, что ты намертво прикручен к ложементу крохотной убогой скорлупки, ты — микроскопическая пылинка в гигантской пустоте и величественному вечному Космосу нет никакого дела до твоих душевных порывов. Невыносимое чувство бессилия. Потрясенный, я пожимаю плечами. Я послушно выпускаю воздух. Закрываю глаза. Прикосновение холодного пластика к обнаженной коже вызывает озноб. Стреляем редко. Я бы сказал — удручающе редко. Деморализованные повстанцы предпочитают сдаться, тем самым сохранив себе жизнь. Сети вещания время от времени демонстрируют кадры, отснятые при подавлении очагов сопротивления. Очень убедительные кадры, разве что крики умирающих на них не слышны. Но вспышки выстрелов и разрывы плазменных гранат, оставляющих на экране яркие пятна, видны очень хорошо. Как и предсмертные судороги погибающих от удушья. «Участники незаконных вооруженных формирований с оружием в руках уничтожаются на месте» — так голос диктора комментирует подобные передачи. Или еще: «Вот так бойцы Инопланетного легиона подавляют очаги сепаратизма». Кадры с умирающими легионерами в трансляцию, естественно, не включены. — Сделаю все, что смогу, сэр. — Но там люди. Обходчики. Они же погибнут без магистралей жизнеобеспечения. — Сержант, мое оружие откалибровано! — довольно резко произношу я. Видно, что майор не на шутку выбит из колеи. У Бувье никогда не возникло желания узнать, кем были его родители, несмотря на то, что его возможности легко позволяли это. Потому что вместо инженерного колледжа Жан пошел учиться в закрытое учебное заведение, слушателям которого платили стипендию и обеспечивали всем необходимым. Ведь Жан с детства был романтиком. Любил путешествия, грезил космосом. Не его вина, что все должности во Флоте и в Легионе занимали эти чертовы биороботы. Их содержание дешевле людского персонала. А перспектива за небольшое вознаграждение таскаться в каботажных рейсах между Поясом и Луной внутри обшарпанного гражданского суденышка его отчего-то не прельщала. — Конечно. Если бы от меня это зависело. Если хочешь, мы могли бы встречаться по возможности. Разговаривать обо всем. Я много интересного могу рассказать. Я много видел. — Да ну? — начальник его сверяется с электронным планшетом. — Действительно. Опять они в самом пекле. Везунчики. Что там с сержантом? А потом все начало вращаться перед глазами — и экран над головой, и бледные лица соседей. И вместе с затихшей вибрацией корпуса погасло освещение и отключились гравикомпенсаторы — я почувствовал сильнейшие, почти предельной величины, перегрузки, от которых голова в момент наполнилась раскатистым гулом. И никаких команд, никаких сообщений об опасности. Наоборот — внутренняя связь отключилась, оставив меня наедине со своим тяжелым сопением. Тут я совершенно спокойно подумал, что нас подбили, и мы вот-вот врежемся в Весту. И мне очень захотелось продемонстрировать напоследок свою невозмутимость и презрение к опасности, как и подобает настоящему легионеру, поэтому я изо всех сил попытался растянуть губы в подобие спокойной улыбки, но перегрузки позволили мне скорчить лишь невнятную рожу. Знаю: я был наивен. Но мой рукав украшал шеврон с красной каймой, и мне по глупости хотелось оправдать свою случайную репутацию. — Попробуйте угря, капрал. Поверьте, от вкусной еды еще никто не умер. Оглядываюсь. Набираю воздуха, как перед прыжком в воду. Четыре пары глаз напряженно следят за мной из глубины шлемов. Я скалюсь, изображая для них веселую улыбку — невозмутимый отец-командир. Первым. Я должен стать первым. Как это возможно в такой каше? Я должен попытаться. Мне жизненно необходимо прославиться. Инструкции доктора однозначны. Я не имею права на ошибку. Я резко киваю, возвращаясь в реальность. Со стороны это выглядит так, будто я подбадриваю своих парней. — Не буду, сэр. — Я бы не был так категоричен. — Есть, сэр! — Благодарю вас, — деланно спокойно отвечаю я. Нам и Пятой пехотной по праву достается Веста, которую мы освободили. Суда Флота отныне становятся лишь средствами поддержки и доставки. Мы прощаемся с «Темзой». Мне трудно представить, что я больше никогда не увижу своего кубрика. И называть его своим уже бессмысленно. Со вчерашнего дня он стал просто отсеком для временного размещения десанта. Будто гостиница для туристов, в комнате которой можно вздремнуть, когда надоест любоваться экзотическими красотами и нюхать дурь. — Чертов наглец, — бурчит медицинский сержант. — За то, что другом назвал. — Ваше командование не видит дальше своего носа. Мы сместили центры производства и обеспечения на астероиды Пояса. Мы больше не зависим от поставок с Земли, за исключением материального снабжения Флота. Однако эйфория быстро проходит. Зверь во мне призывает к чуткости. Надо соблюдать осторожность, чтобы не кончить в чане. Маскироваться на местности. Все как на войне, только теперь мой враг — привычный мне мир. Трудно, должно быть, будет относиться к своим товарищам как к статистам в этой новой игре. Но мне не привыкать. Цель оправдывает средства. Под эти мысли мы незаметно расходимся группами по своим маршрутам. Я назначен старшим. Мне придают двух рядовых. Мои подчиненные слушаются меня беспрекословно. Нет, не так. Слушаться меня они будут в любом случае — я их командир, пускай и временный. Они внимают мне с таким усердием, что моя спина вскоре становится деревянной от напряжения — каждое мое замечание, каждый жест воспринимаются ими откровением Божьим — меня безжалостно препарируют глазами. Я для них — «тот самый Ролье Третий». Герой. Образец легионера. Наверное, даже грязь и копоть на моей броне они считают особенной. Оставленной с какой-то конкретной целью, недоступной для понимания простых смертных. Я стараюсь больше молчать. Я молча киваю. Какой-то садист обдает мои щеки кипятком. Ну и болван же я! Десять часов непрерывного боя за этот крохотный полустанок отложились в моей памяти нагромождением перебежек, пальбы в упор, спринтерских забегов в тесноте лабиринтов и скоротечных яростных перестрелок. Нас атаковали с разных сторон. Ополченцы при поддержке наспех вооруженных роботов. Отдельно роботы. Отдельно ополченцы. Нас было слишком мало — неполное отделение, людей не хватало для организации сплошной оборонительной линии. Саперы, установив мины на основных подходах, тоже заняли место в строю. Недостаток личного состава мы с лихвой компенсировали мобильностью. Атаки через туннели мы отбивали сравнительно легко. Писк сигнализации, потом картинка от СНОБа с дальнего рубежа, яркий отсвет по стенам — вспышка сработавшей мины, пара человек ускоренным шагом выдвигается к точке прорыва и открывает шквальный огонь по шокированному противнику. Затем быстро отступает на исходные позиции, и ответный огонь приходится уже в пустоту. Так что в открытом строю нас перестали атаковать уже через пару часов, после нескольких неудачных попыток. Затем повстанцы применили довольно эффективную тактику: проводя отвлекающие действия в виде ложной атаки, при помощи проходческих комплексов они пробивали туннель в какой-нибудь отдаленный закуток — склад или мастерскую, скрытно накапливались там и внезапно обрушивались на нас с тыла, забрасывая гранатами. Время разбилось на совершенно дикие по темпу и напряженности короткие стычки, когда едва успеваешь развернуться и ударить по сенсору огня — противник уже стреляет по тебе в упор, ты стреляешь в упор по нему, каменная крошка со звоном отлетает от брони, время от времени пуля задевает тебя по касательной, вызывая взрыв тревожных сообщений такблока, ты опустошаешь магазин, меняешь позицию, прыгая в сторону, проклиная низкую силу тяжести, торопливо швыряешь гранату, тебе на помощь уже мчится кто-то с соседнего участка, стоны раненых товарищей, продолжающих вести огонь, накручивают тебя до безумия, и в глазах ничего нет, кроме белой яростной пелены и значков прицельной панорамы — уродливых переплетений красных контуров на бледно-зеленых поверхностях стен. Этих мест скрытого сосредоточения все больше, мы не можем установить там мины — из глубины туннелей нас достают плотным огнем, в живых осталось лишь двое саперов, и мы теперь бережем их как зеницу ока, мы расходимся поодиночке, применяем тактику подвижных засад — несколько человек со СНОБами впереди крадутся по темным закоулкам, время от времени останавливаясь и замирая на десять-двадцать минут, затем движутся дальше. Иногда нам везет, и тогда очередная группа прорыва попадает под неожиданный огонь с тыла или фланга, ближайший пост покидает укрытие и мчится на выручку — спринтерский забег, в надежде успеть до того, как у товарища закончится магазин и его зажмут в тупик и забросают гранатами. — Не тешьте себя надеждой, что это вы меня убедили, полковник, — сварливо отзывается Пак. — Мне этот парень просто пришелся по вкусу. На том и порешим. А потом поднимаю глаза и вижу, что она про меня уже забыла. Идет себе тихонько, прижимая шлем локтем, помахивая грязными перчатками, ни на кого не обращая внимания, солдаты, с лязгом сшибаясь на бегу телами, вынужденно уступают ей дорогу, сержанты недоуменно смотрят ей вслед. Странное чувство внутри, похожее на досаду, — она могла бы мне сказать простое «спасибо». Я пытаюсь преобразовать досаду в злость. Злость — более привычное для меня чувство. Ополченцы Весты смогли организовать достойную оборону. Их усилия тем более внушают уважение, учитывая тот короткий срок, который был им отпущен на это. Глядя на скачущие по экрану пятнышки взрывающихся ботов и искорки вспышек на поверхности, я понял, что на этот раз нам противостоит серьезный противник. Эскадра уничтожила стартовые комплексы ПКО и их датчики наведения, но как только первая волна десанта снизилась над горами Уэллса, ее встретил убийственный зенитный огонь батарей ближнего действия. Жидкостные одноразовые лазеры выпускали один-единственный луч — и очередной десантный бот превращался в оплавленный неуправляемый метеорит, беззвучно врезавшийся в метановые ледники на вершинах горных пиков. Уже бесполезные лазеры дождем обломков разлетались под огнем артиллерийских кораблей, а имитаторы продолжали исчезать один за одним, и на каждый пятый имитатор приходилась одна настоящая цель, и помехи, похоже, не играли никакой роли — наведение явно производилось оптическими средствами, да еще и с применением малых низкоорбитальных станций. Огонь велся в упор. И через каких-то пять минут впереди нас осталось лишь чистое пространство. — Во избежание несчастного случая, не переступайте эту красную линию без надлежащей команды. Иначе оборонительная система примет вас за нарушителей. Наверное, вы удивлены размерами шлюза? — продолжает он. — Ну… и она тоже. Ты не поймешь. Конечно на передовой, придурок. Где еще может служить легионер в условиях надвигающейся войны? Ты бы еще сказал — «в Солнечной системе», осел! — Неплохо ухватил, друг мой. Очень неплохо, — Командующий одобрительно косит глазом из-за распахнутой створки бара. Наливает себе что-то янтарное в стакан толстого стекла. Взгляд его напряжен. Он смотрит мне в глаза, не мигая. Вот лицо его теряет деревянность и расслабляется. Сверкающие шнуры аксельбантов окружают меня. Цепкие глазки ощупывают мое лицо. Как же хорошо, что все в Легионе одного роста. Это удобно не только из соображений упрощения системы снабжения. При одинаковом росте никто в Легионе не может глядеть свысока. Или, наоборот — снизу вверх. Я готов к вопросам. Я отрепетировал сотни возможных вариантов. Я собран и спокоен. Я ничего не слышу, кроме своего дыхания. Спрашивайте, мой Генерал. Я перехватываю винтовку раненой рукой и рывком вздергиваю на ноги легкое тело. Не знаю, что со мной, но я чувствую, как эта женщина смертельно устала. Мое тело продолжает меня удивлять — я и не подозревал, что у меня есть способность к эмпатии. Я тяну ее за руку, она делает несколько вялых шагов, потом встряхивается и медленно идет дальше самостоятельно. Мы бродим по пустым улицам еще несколько часов, встречая только таких же патрульных, да пропуская армейские колонны — в московском порту непрерывным потоком разгружают военное имущество. Несколько реквизированных каров под охраной отделения пехотинцев снуют между портом и административным центром города — площадью Согласия. Мои помощники доказывают мне, что они тоже не лыком шиты. До того момента, как нас сменили и отправили в здание комендатуры — на ту самую площадь, мы задержали троих насмерть перепуганных колонистов. И еще одного, решившего, что заявление командования не заслуживает внимания, подстрелили. Этой ночью жизнь в Москве практически ничего не стоит. Под утро — местное утро, когда уличные фонари вновь увеличивают яркость, никто уже не рискует выходить из домов. Город затаился. Оценивающе рассматривает нас сквозь щели опущенных жалюзи. Звуки выстрелов в разреженном воздухе едва слышны. Вот зараза. Наверное, эта окружающая хрустальная торжественность высушила мои мозги. Я делаю усилие, заставляя себя дышать помедленнее. — Внимание, перегрузка — щит отключен!.. три боеголовки… пуск… пуск… опасность — шрапнель! — Да ладно тебе, Жос. Хватит уже изображать робота. — Так значит — да здравствует новый символ Легиона, сэр? — Я знаю, мой сержант, — удивленно отвечает новичок. — Я сниму излишки перед сборкой. Я всегда так делаю. — Идем перебежками? — Так точно, сэр! Капралу ясно, что он не может присутствовать на приеме у Командующего ввиду того, что его оружие будет приведено в негодность! Стрельба вокруг уже стихла. Сверяюсь со встроенным таймером. Время в отключке — два с половиной часа. Надо же, а я было решил, что вырубился всего на несколько секунд. Пол дрожит, я узнаю эту вибрацию: где-то рядом проносятся поезда. Мертвого беглеца за ноги оттаскивают в сторону. Влажная полоса тянется за ним по камням. Вслед за последними гражданскими из дверей нестройной толпой вываливается группа загонщиков. Вытаскивают раненого. У него прострелена нога. Он громко стонет. Штанина его насквозь пропиталась кровью. Теперь возиться с ним, ожидая карету скорой помощи. Отряжаю Германа оказать ему первую помощь. Чертовы добровольцы! — Жос, — мягко говорит Легар, — пойми, это — наша работа. Мы проверяем всех. Вот ты уверен в своей винтовке? — Ага. А кто эта женщина? Я даю команду на смену кодов управления винтовок — у оружия, каждый винтик которого лелеяли руки моих товарищей, будут новые хозяева. Глядя на исковерканные тела, почему-то не испытываю никаких чувств, кроме досады: теперь выполнить задачу будет неимоверно трудно. Хотя и возможно, при определенном везении. Это после мне станет стыдно за свое равнодушие. А пока я дрожу, словно гончая, взявшая след, и внутри нет ничего, кроме этого нетерпения. Снимаю с пояса Аполлинера несколько гранат и потрошу его подсумок. Мне это барахло нужней. Вот так я в первый раз потерял своих подчиненных. — Понял, — я снова ухмыляюсь. Как же — укрыться. Пара секунд непосредственно после взрыва — идеальное время для шокирующего воздействия на противника. Чтоб я упустил такой шанс — да ни в жизнь! Он встряхивается, будто просыпается. С чего я взял, что ему страшно? О происходящем можно сказать коротко — невыносимо торжественно. Мой сосед справа напряжен так, что от него исходят волны раскаленного воздуха. Я опасаюсь, как бы от животного восхищения его не хватил удар. Он — образец сверхпреданности. Сейчас Генерал коснется его руки, и сержант напустит в штаны от лавины счастья, что обрушится на него с вершин гор под названием Дивизион управления. Когда он вернется в свою часть, оружие ему уже не понадобится. Как наскипидаренный, он бросится вперед, отбивая пули стальной грудью, ногами распинывая брустверы огневых точек, и передушит врагов Генерала голыми руками. Противник в ужасе покинет позиции перед лавой его священной ярости. Сейчас Генерал скажет ему что-нибудь ободряющее. Не молчи же, чертов идиот! Скажи пару слов в ответ! Тебя снимают сотни камер, твоя физиономия с дебильной улыбкой и стеклянными глазами через час заполонит земные экраны. «Служу Легиону, мой генерал!» Тьфу, придурок! Ничего умнее ты родить не мог. — Стоп! Передайте мне. Я завизирую получение. — Я понимаю, сэр. Мне очень стыдно, — на самом деле, я ни на йоту не верю заверениям добродушного круглолицего офицера. Только что в миллиметре от моей шеи просвистело холодное лезвие. Больше мне так не повезет. Бухает далекий взрыв — еще одна группа присоединяется к нам. Васнецов опускает глаза, оставаясь наедине со мной. Он не знает, что заставило меня высказаться в его защиту. Ему незнакомы те чувства, что он испытывает, когда я рядом. Они его пугают. Они могут привести сержанта к дисквалификации во время регламентного тестирования. Я прошу его, поймав за руку после подъема: Меня тошнит от его собачьей преданности, от готовности услужить. Я заставляю себя улыбаться в моменты, когда от невыносимой тупости собеседника мне хочется врезать ему по кадыку. Его рассуждения об устройстве мира достойны инфантильного ребенка. Чем больше я ненавижу своего преемника, тем теснее наш контакт. Временами я перестаю различать, кто из нас нужнее друг другу. Кажется, что моя зависимость от новичка растет пропорционально его преклонению перед старшим товарищем. Тьфу! Я цепляю на лицо очередную маску. Анри доверчиво смотрит мне в глаза. Я глушу в себе укол стыда. Я читаю сообщение, что сбросил доктор. — Для меня. Если ты узнаешь, что я задумал, ты меня первый сдашь. Презирать будешь. — Именно это я и собираюсь сделать — оставить вас в покое, — говорю я как можно более жестко. Так я пытаюсь скрыть свою неуверенность. Минуту назад я готов был перебить тут всех до одного, а вот поди ж ты… Наверное, усмешка моя все же видна сквозь блики на лицевой пластине — женщина смотрит на меня, не желая поверить в то, что я хочу сделать. Ее напарник, похоже, никак не может взять в толк, что происходит. Крутит головой, переводя взгляд с меня на нее, и обратно. А происходит вот что — я не имею права оставить их в тылу. Но что-то мешает мне забить их прикладом или выволочь в длинный туннель с одним-единственным рельсом на потолке и прострелить им затылки. Я приказываю подоспевшим саперам обездвижить их. Сэм смотрит недоуменно, но все же не задает вопросов — тратит порцию дефицитного затвердителя, чтобы насмерть приклеить людей с безвольно поникшими головами к полу лицом вверх. Я закрываю их лицевые пластины. Женщина пытается скрыть слезы. Голос ее дрожит от гнева: Я отворачиваюсь от одного такого, который, довольно скалясь, вытирает штык об одежду убитого. Трое других задержанных смотрят на него в ужасе, боясь пошевелиться или сделать неловкий жест, способный привлечь внимание конвоира. Правда, есть в этом инциденте и положительная сторона — по крайней мере, эти трое не попытаются сбежать до прибытия транспорта. Иначе от беспорядочной пальбы, что поднимут их охранники, пострадают не столько бегущие мишени, сколько те, кто случайно окажется на линии огня. Мы, к примеру. Выжив в мясорубке первой волны, мне вовсе не улыбается погибнуть от случайной пули, выпущенной не пойми кем. Поэтому я делаю вид, что садизм конвоиров меня не касается. Я не поэт. У меня нет способности к художественному восприятию мира. И все же ангарная палуба выглядит так, что с нее можно делать зарисовки ада. Другого сравнения в голову и не приходит. Огромное полутемное пространство, частые вспышки сварки выхватывают из тьмы шевелящиеся фигуры, тренажеры разбиты и сейчас торопливо разбираются, превращаясь в горы плавающих в невесомости фрагментов; лучи нашлемных фонарей мечутся по палубе, вязнут в листах пластика, отражаются от стекол лицевых пластин; от борта к борту, кружась, курсируют сотни заиндевевших обломков, в одном из которых я опознаю человеческую руку, обернутую тканью скафандра; под огромной сеткой по правому борту — отблеск десятков белых муравьиных личинок и муравьи, копошащиеся вдоль переборок — легионеры, отовсюду стаскивающие трупы, раздевающие и сортирующие их части — скафандры налево, в контейнер, негнущиеся тела направо, под сетку. Эта суета четко упорядочена, я замечаю точки концентрации движения, как воронки вокруг отдельных фигур — офицеров или сержантов, и тут же вижу, как другие муравьи облепили огромных рыбин — техники спешно латают наши средства высадки. Вот мимо меня медленно проплывает жуткое произведение — черно-красная обугленная тряпка с рукавами и штанинами. Скафандр, взорвавшийся изнутри. Кому-то досталось прямое попадание сверхскоростной дробины, и тело мгновенно превратилось в чудовищный паровой котел. До него сейчас нет никакого дела — сначала раненые, потом трупы, из оборудования которых еще что-то сгодится. Головы бегущих, как по команде, одна за одной, поворачиваются к изорванной оболочке, провожают ее глазами. Я послушно подчиняюсь. Я запоминаю данные лейтенанта из комментариев такблока. Пятая пехотная, третий батальон, медицинский взвод. Я привык отдавать долги. То есть я думаю, что привык. Мне трудно влезть в шкуру контрразведчика. Трудно представить, о чем они думают. Ведь они люди, не легионеры. Ход их мыслей, их мотивы остаются для меня загадкой. Наверное, это происходило так… — Дайте палец. — Гальюн там. Возьмите пробирки, капрал. Капрал, кажется, чувствует мою досаду. Широко улыбается, будто сидит у себя в кубрике, а не на исковерканной ракетами горной долине, заваленной трупами. — Надо же. Меня не обманули. Вы действительно оригинальны, юноша. Ум и храбрость — что может быть лучше этого сочетания? — Жос, мы ведь можем больше не увидеться. На этих камнях смертность — мама не горюй. Неужели ты не мог в бригаде остаться? Ты ж герой, тебе можно на выбор. И ты уже не новичок, чтобы купиться на чушь о славе. — Все эти вызовы в штаб, внеплановые медосмотры. Тебя куда-то переводят, Жос? — Ага, — соглашается новичок. — Мы им покажем. Мы замираем. — Ну-ну, — успокаивает сержант. Морщится — неловко пошевелившись, задел поврежденную ногу. Святая простота — думает, что я просто смущен. Откуда ему знать, какая каша у меня внутри? — Все так думают. Тут ведь что главное? Глядя на окружающий бедлам, сразу становится ясно, почему удача улыбнулась именно нам — первый батальон Пятой пехотной понес такие сокрушительные потери, что в ближайшие дни вряд ли будет представлять из себя боеспособное подразделение. Мое сердце сжимается от боли, и одновременно мне стыдно, что я чувствую при этом странное торжество: нам вновь повезло, мы идем в бой, и только неясное чувство вины от того, какой ценой достался нам этот жребий, заставляет опускать глаза, будто мы в чем-то виноваты перед десятками изувеченных и мертвых. И оставшиеся в живых находят в себе силы показывать нам большие пальцы и напутственно улыбаться — их улыбки жутковато светятся белым из черных провалов лиц. «Задайте им за нас, парни», — кричат нам из темноты. Голоса эхом звучат внутри черепушки, и мы мотаем головами внутри своих стеклянных раковин, и каждый мечтает только об одном — когда можно будет нажать на спусковой сенсор и почувствовать, как твои пули рвут на части все живое; отталкивая фрагменты бывших тел, проплывающих перед глазами, мы понимаем: там, внизу, больше нет ничего нейтрального. Там — только враги, а удел врага — смерть. И мы заводим себя видом поверженных товарищей, мы стискиваем зубы, и когда бригадир техников пытается доложить лейтенанту, что наш бот поврежден и не готов к полету, лейтенант орет на него свистящим шепотом: «Сержант! У вас есть еще три минуты на то, чтобы эта скорлупка смогла взлететь! Взвод — к машине! Трехминутная готовность!», — и мы поддерживаем своего командира одобрительным ревом и с беззвучным лязгом хлопаем перчатками по маслянисто-черным ложам винтовок. И техники, суетливо толкаясь, вновь бросаются к распластанным бортам и вскоре только их ноги торчат среди плетей проводов и шлангов. Эта война теперь — личное дело каждого. Его персональная месть за Легион. Где-то там за бортом, в стылой пустоте остались причины и следствия, голоса политиков всех мастей не могут пробиться сквозь ее холодное равнодушие, и что нам за дело до интересов Земли и до ее экономической политики в доминионах, и до прав личности, и слов про стремление к свободе, когда желание убить становится смыслом жизни и любой, кто встанет на пути к этой цели, автоматически становится врагом номер один. В нас проявляется дух войны. — Нет-нет, я тебе вовсе не угрожаю, — тон доктора становится встревоженным. — Я лишь хочу, чтобы ты четко осознавал значимость своего задания для Легиона и для интересов Земли в целом. Старик передо мной вдруг начинает недоуменно оглядываться. Точно вынырнул из глубокого сна. Замечает меня, нелепо застывшего над столиком, с кителем, усыпанным крошками печенья. Он проводит рукой по лицу. Меня просвечивают на диагносте. Во время осмотра я выкладываю из карманов все мелочи. Снимаю с шеи талисман. — Есть, мой лейтенант! — рапортую я, изо всех сил стараясь, чтобы земля не ушла из-под ног. — Я думал, после посещения флагмана, капрал, вы наведаетесь сюда без напоминания, — недовольно выговаривает он. — Мой Генерал! Служу легиону, сэр! — В офицеры метишь? — Амальтея? Туда, где каторга для повстанцев? — мое удивление неподдельно. Положа руку на сердце — союз с Марсом был выгоден Весте. Марс не накладывал ограничений на права и промышленную политику свободных территорий, так на красной планете называли свои колонии. Марс был значительно ближе Земли, не диктовал цены, не регламентировал перечень необходимой продукции, не навязывал торговых соглашений и не препятствовал созданию территориями собственных транспортных компаний — на нем процветал тщательно культивируемый дух свободного предпринимательства. Если точнее — этот дух и был своего рода зерном, фишкой марсианской политики. «Каждому по способностям» — этот короткий емкий лозунг так отличался от неестественного земного «От каждого — по способности, каждому — всё». Тем более, что последний был действителен лишь на территории материнской планеты и ее ближайших окрестностей. Полковник Паркер осторожно опускается в глубокое кресло. Генерал Пак отсюда, через разделяющий их длинный стол для совещаний, имитирующий дуб, выглядит усталым стариком — тени от настольного светильника прорезают его лицо глубокими каньонами. «А ему всего сорок», — думает Паркер. Вслух же говорит: — Вас освободят после того, как мы захватим станцию, — говорю я, стараясь придать голосу как можно больше убежденности. — Я понимаю, сэр. Больше не повторится, — тихо говорю я. Я произношу ей вдогонку: Повстанцам было необходимо выдавить нас с полустанка. Во что бы то ни стало восстановить работу зенитной батареи, заделать брешь в обороне. Каждый убитый с нашей стороны приближал их к цели. Третье отделение на поверхности тоже вело бой. Нас зажали со всех сторон. Подкрепления мятежникам с соседних станций двигались по туннелям все возрастающим потоком. Шеф-сержант Васнецов прохаживается вдоль шеренги чистящих оружие бойцов. — … внимание в отсеках — отключение гравитации… гравитация отключена… десять боеголовок в зоне досягаемости… пуск… пуск… цель три — поражена… цель один — ложная… Сердце мое перестает биться. Я ожидаю приговора. Как никогда четко я осознаю, что лейтенант — мой создатель и истинный вершитель моей судьбы. — Так точно, сэр. Третий батальон. — Принял. Сержант набирает воздуха. Становится пунцовым. Пятна играют на его щеках. Две полагающихся по Уставу секунды истеки. Быстро сортируем задержанных. Под прицелом добровольческих карабинов меж лопаток появляются мурашки. Не лучшее ощущение. Из-за него я стараюсь закончить побыстрее. — Паркер. — Плевать мне на традиции. Брат, постарайся, а? — почти заискивающе повторяю я. Я уже понимаю, что несу что-то не то. Наверное, меня даже могут принять за сумасшедшего. Свихнувшегося в результате контузии. Чертова моя дефективность! Сейчас, слушая меня, невозможно поверить, что еще пару часов назад я почище волка рычал в боевом безумии, и ненависть, холодная слепая ненависть, растекаясь вокруг меня, убивала все живое. Но меня несет, я шепчу запекшимися губами: — Мы с ним вместе Луну-пятую брали. Он живой полезнее. Он мой командир. Помоги ему, а, брат? Что хочешь для тебя сделаю. Я не слышу его — но ясно читаю вопрос по губам. Над верхней губой взводного блестит полоска пота. Ответа я не слышу. Но потому, как вздрагивает палуба и створки отсека начинают сдвигаться, становится ясно — пилот тоже рвется в бой и готов рискнуть. — Сэр, капрал Рудольфо Шестой. Приданы вашей огневой группе, — сквозь треск помех рапортует одно такое чудо, опустившись на колено за моей спиной. Его напарник волочет следом резервную емкость с затвердителем. — Буду держаться изо всех сил, сэр. — Представляете, Пит, из-за своей винтовки он на самом деле готов был отказаться от присутствия на церемонии. Каково? — возбужденно продолжает генерал. — Вы что же, согласны из-за такой ерунды вернуться на транспорт, капрал? — в наступившей тишине спрашивает офицер. Все вокруг замерли и разглядывают меня, точно диковинную живую рыбу, невесть как оказавшуюся в солдатской чашке вместо положенного супа. Тьфу ты, пропасть. Еще один дурак. — Не знаю, Петр, — честно отвечаю я. — Что-то толкнуло и все. — Думаю, сэр, на этом этапе мы просто должны договориться о взаимной поддержке. — Что именно, сэр? — Далее. Генерал может спросить тебя, где бы ты хотел проходить дальнейшую службу. Это теперь твоя привилегия. В истории Легиона очень мало таких, как ты. Это традиция — предоставлять героям право выбора места службы. Как правило, обычные служаки выбирают место, где чаще стреляют. И погибают ни за грош. — Например? — Ладно, парень. Никто твое оружие больше не тронет, — негромко говорит он. — Я доложу Командующему, он такие истории любит. Твоя винтовка на самом деле в порядке? — Благодарю, мой генерал. — … три боеголовки… помехи… пуск… помехи… цель один — перехват… цель два… ложная… опасное сближение… лазеры — есть перехват… две боеголовки… цель два — опасное сближение… — Да ты что? Забыл, кто я? Я ж рядовой состав. Мои мозги не под офицера заточены. — Увлечения? — Вполне, сэр, — через силу выдавливает медик. — Не знаю. Судя по тому, как ты воюешь, — наоборот. — Я имею в виду не только руку. К примеру, ты можешь занести на борт флагмана какую-нибудь местную заразу. Не забывай: ты будешь общаться с самим Командующим. Думаю, враги много отдали бы ради возможности вывести его из строя. — В Москву? — переспрашивает она, глядя на меня снизу. Поза ее не изменилась — руки по-прежнему безвольно свисают с колен. Васнецов склоняется мне к самому уху. Жаркий его шепот щекочет кожу. — Ясно, сэр. Знаете, чем хороша война в космосе? Она выглядит чище и возвышенней, чем та, что на поверхности. Здесь не слышны крики — вакуум не проводит звука, не видны росчерки лазеров — нет атмосферы, нет вывороченных кишок и фонтанов крови из перебитых артерий, и трупы из-за больших расстояний не различимы. Смерть кажется красивой и величественной. Как раз такой, к какой нас и готовили. Издали все походит на игру на имитаторе во время командно-штабных учений. Крохотные макетики боевых кораблей порхают в черноте, ослепительно отсвечивая на солнце и выплевывая игрушечные искры выхлопов, вспышки на поверхности кажутся ненастоящими и призваны обозначать сопротивление противника, а десантные суда, подчиняясь правилам игры, в нужных пропорциях имитируют свою гибель, моргая напоследок для пущей достоверности облачками замерзшего газа из разгерметизированных емкостей с кислородом. Такая мгновенная игрушечная смерть в глубине обзорного экрана со слабым разрешением не успевает даже завести как следует. Наблюдаешь мелькание редких искр и толком не понимаешь, что наш бот — последний уцелевший из атакующей волны, и только росчерки бесполезных ракет обгоняют нас — изрезанные ущельями горы Уэллса, состоящиеиз прочных вулканических пород, бессмысленно накрывать огнем. И следом, напичканные сложной техникой, уже идут несколько судов с бойцами инженерно-саперного батальона. Саперы должны проделывать пехоте проходы в толще пород, взрывать стены и перемычки, а затем восстанавливать герметичность туннелей — транспортная система была нужна нам в целости. Правда, из целого батальона пехоты остался один лишь неполный взвод — мы, отчего на одного пехотинца будет приходиться аж по четыре сапера. Но наземные батареи, вновь открывшие огонь, быстро привели неправильные пропорции к норме. Такблок разрисовывает пространство цветными метками, демонстрируя приближающиеся цели. Я киваю Герману. «Вниманию гражданских лиц! — гремит он через внешний динамик, — Пожалуйста, следуйте нашим указаниям, выполняйте распоряжения представителей военных властей, и вам не будет причинено никакого вреда. Выходите по одному с поднятыми руками! Не делайте резких движений! После выхода поверните направо, сделайте два шага и встаньте лицом к стене!» Двери шлюза с гудением уползают вверх. Добровольцы вскидывают карабины. На их лицах застыло выражение тревожного ожидания. В проеме двери показывается испуганный мужчина. Его высоко поднятые руки дрожат. «Смелее! Повернитесь направо и встаньте лицом к стене», — подгоняет его резкий металлический голос. Мужчина делает неуверенный шаг. За ним на тротуар выходит еще один. Потом сразу двое. Немолодая женщина, закутанная в шерстяную одежду, осторожно ступает, будто в холодную воду, не сводя глаз с поднятых стволов. Спотыкается. Карабины дергаются вслед за ней. «Нет, нет!» — в страхе бормочет она, и закрывает лицо руками. Доброволец отделяется от строя и грубо толкает ее к стене. Женщина замирает, втянув голову в плечи. Все норовит оглянуться, черные зрачки стволов притягивают ее взгляд словно магнитом. В дверях уже небольшая давка — все торопятся выйти, чтобы покончить, наконец, с неизвестностью. — Вас скоро освободят, — упрямо бормочу я и отворачиваюсь. Мужчина называет меня сволочью. Я пожимаю плечами. — Благодарю… сэр, — отвечаю я. — Да нет, это лишнее, майор. Давайте без чинов. Вы знаете: вы — мой тезка. Давайте-ка пройдемся по расположению, тезка. Да отключите скафандр, вовсе ни к чему, чтобы нашу дружескую беседу слушали кто ни попадя. Мы держались, как могли. Не стоять, не стоять. Двигаться, ребятки. Сближаться в упор. Применять тактику шокирующего огня. Полустанок превратился в кучи исковерканных стен и разбитого оборудования. Чад от тлевшего пластика и взрывов наполнил туннели едким серым туманом, сквозь которые едва просвечивали редкие оставшиеся целыми плафоны аварийного освещения — вентиляция и системы пожаротушения не работали. Дышать без скафандра было невозможно — у нас кончался воздух, мы снимали баллоны с убитых. Мы устраивали короткие вылазки за трупами, прикрывая друг друга огнем и двигаясь так быстро, что взводный, будь он жив, непременно похвалил бы нас, удивленно глядя на секундомер — мы перекрывали нормы едва не вдвое. У нас кончались боеприпасы — теперь мы вели огонь строго в режиме «по готовности», короткими сериями; мы все чаще бросались врукопашную, вовсю применяя мощь усилителей скафандра, с хрустом ломая чужие шеи и конечности, работая штыком и прикладом; выстрелы из подствольника — лишь по скоплению противника не менее трех единиц; мы уже собрали несколько стволов трофейного оружия и наспех шарили по трупам в поисках патронов. Нас осталось только четверо, мы метались по запутанным лабиринтам, словно разгневанные обезумевшие черти, и наступил момент, когда, казалось, мы уже не контролировали периметр — бой превратился в череду непрерывных стычек, не успеваешь сменить магазин, как такблок снова истошно вопит, предупреждая об опасности, и ты, вторя ему, страшно и бессвязно орешь, выпрыгивая из-за угла вестником смерти. Короткая очередь в упор — в укрытие, несколько торопливых шагов при чертовой пониженной силе тяжести — снова очередь, барабанная дробь — это пули корежат твою броню, от тупого удара немеет рука, с рычанием делаешь выпад штыком, бьешь ногой, вертишься волчком, едва успеваешь выкрутить цилиндр гранаты и катнуть его в темноту, затем — снова бег, снова стычка лицом к лицу, слепящие вспышки, искры трассеров и белые лица с беззвучно орущими оскаленными ртами. И удовольствие. Непередаваемое чувство мстительного удовлетворения, настигающее всякий раз, как такблок подтверждает вывод из строя очередного противника. Странное и многогранное чувство. Воистину — нас создавали профессионалы, знающие в этом толк. Нипочем не догадаетесь, каково это — находиться в диком напряжении и одновременно испытывать жгучий кайф, который тебя не расслабляет, а наоборот — подстегивает и подгоняет. Этот букет — сильнейший наркотик, без которого мир после боя кажется выцветшим и ненастоящим, как старые декорации. — Куда именно? Его слова звучат двусмысленно. Я-то знаю, что они означают на самом деле. Сожаление, что звучит в голосе командующего, не может спрятать ни отеческая улыбка, ни истекающая из глаз его сияющей свиты готовность облизать с ног до головы этого героя-сержанта, ежели Генерал позволит себе сделать такой намек. — Уверен в этом, сэр. Итак, наши коммуникации растянуты. Если мы и способны действовать, то лишь посредством крупных ударных операций. — Единственно, что могу сказать на этом этапе, сэр, — это очень важно. Тик-тик-так — постукивает в голове метроном таймера. Командующий вскидывается. — Я не могу тебе всего сказать, Петр. — Вопросы дисциплины — в вашей компетенции, сэр, — соглашается полковник. — Я лишь проверяю на благонадежность. Щелк-щелк-щелк. Шарики с треском отскакивают друг от друга. Выстраиваются в нужную комбинацию. Динь-динь. Звонок. Лейтенант открывает рот: Мне нравится здесь. Тесные галереи-улицы Москвы чем-то напоминают отсеки моего крейсера. В отличие от земного города, с его бездонным небом над головой и отсутствием надежных стен поблизости, тут я ощущаю какое-то подобие уюта. Нет никакого горизонта — все коридоры изогнуты, самая далекая перспектива — от силы сотня метров, нет домов — стены коридоров просто разделены на фасады, похожие на разноцветные заплаты. Все они разные. Прозрачные, из цветного стекла, льющие потоки света на тротуар и пульсирующие рекламными вывесками — магазины или увеселительные заведения. Сквозь их витрины видны пустые столики и прихотливые изгибы освещенных синим барных стоек. Однотонные, серые, с небольшими табличками — офисы административных служб. Светлого камня, с широкими дверями-шлюзами и списком жильцов на табличках — жилые. Незатейливая планировка. — Крэг, что там у тебя? — раздраженно зовет его другой медик. — Не возись, у нас еще трое на очереди. Генерал неопределенно хмыкает. — Чуть больше года, мой Генерал. — Лихо. И чего героям надо? Патронов подбросить? — Внимание в отсеках! — Сделаю. Прикрывай. — Ешьте печенье, капрал. Это приказ. — Любые, сэр. В полминуты все было кончено — в вакууме не бывает раненых, несколько десятков трупов застыли в нелепых позах среди задранных к небу ребристых стволов, в струях выхлопов мы приземлились и рассеялись, согласно указаниям такблоков. В горячке боя я даже не успел осознать, что каким-то чудом продолжаю жить. У меня не было случая поблагодарить нашего пилота — бот взорвался спустя несколько секунд после высадки, едва успев скрыться за гребнем горного пика. Видимо, сказались повреждения двигателя, помноженные на предельные перегрузки при посадочных маневрах. Звука взрыва я не слышал. Только черная тень от горы на фоне белой вспышки, вздрогнул грунт под ногами, короткий треск помех в голове, и большие неровные камни, медленно кувыркаясь и плавно подскакивая, покатились со склонов. А вокруг раскинулось каменное царство. Булыжники с острыми изломанными краями — от молочно-белых с редкими серыми прожилками, до бурых с зеленой прослойкой. Щебенка под ногами светло-кремового оттенка. Тут и там — вкрапления метанового льда. Далекие вершины, как сахарные головы, искрятся снегом. Каждая грань отражает свет. Радужные отсветы затемняют фильтры. — Будете его проверять? Естественно, Марс не потерпел бы присутствия иностранного военного объекта на своей территории. Стефансон с Германом принесли мне котелок с чистой водой. — Твой ход с рядовым Германом из Пятой пехотной одобряю. Я подумаю над тем, как использовать его. Будешь встречаться с ним периодически. Для закрепления контакта. — Кофе хотите, Жан? Нет? Да бросьте — какой, к черту, вред от этой бурды из военной поставки. Ну, как хотите. Идемте. Жизнь-то им сохранили, как и тем, кого арестовали ранее. Все эти импровизированные лагеря на месте стадионов сейчас опустели. На днях с Весты под конвоем канонерки стартовал транспорт. Всех активных повстанцев скопом отправили на Амальтею, с глаз подальше. «Изоляция до распоряжения» — так это называется. Лучше бы им сдохнуть, так я думаю. Это было бы честнее по отношению к бывшим врагам. Амальтея — кусок рыхлого камня пополам со льдом, что болтается вокруг Юпитера. Неправильной формы спутник с длиной самой большой стороны чуть более двух с половиной сотен километров. И помощи им ждать неоткуда — ни одно судно камнехватов в разумные сроки неспособно преодолевать такие расстояния. Полковник вежливо смеется. Я выхожу, не чувствуя ног. Мир вокруг меняет цвет. Это внутри меня проснулось новое существо. Жуткий монстр из разноцветных обрывков некондиционной плоти. Хищный зверь. Мир этот интересен монстру. Он с любопытством нюхает воздух. Доктор? Честь? Долг? Ха! Мир замыкается в кольцо вокруг моей головы. Отныне я — его божество. В моем голосе прорва доверительности. Такому грех не верить. Вот и поговорили. Такблок демонстрирует редкие рассеянные зеленые точки. И небольшая кучка на плато — третье отделение, что осталось в резерве. Невеселая картина. Две огневых группы в других штольнях накрылись полностью. Им не так повезло, как нашей: мощные проходческие комбайны выкатились навстречу и перемолотили всех в три секунды. Васнецов отбился удачно — у него всего один раненый. И пока мы не сталкивались с серьезным сопротивлением. Кривая улыбка. Васнецов смотрит в сторону. — Я не в вашем подчинении, сэр. Еще виски? — Ролье, восьмой отсек, пост номер шесть — норма, — докладываю, наблюдая, как в паре метров от меня легионер выдвигает резервную консоль взамен вышедшей из строя. Надо же — «ценой значительных потерь»! До сих пор я не имел случая задуматься над формулировками сводок. От нашего батальона осталось едва половина отделения, и все выжившие ранены. Можно сказать, батальон практически перестал существовать. И почему меня так колет эта сухая фраза? Вроде бы я должен гордиться — мы оказались на острие удара, о чем многие могут только мечтать. Может, все дело в том, что в сводке наши потери упоминаются вскользь, как нечто не имеющее важного значения? Но тут следующее сообщение шибает меня под дых, и я временно перестаю соображать. «В десантной операции особо отличились бойцы первого взвода первой роты третьего батальона Десятой пехотной полубригады под командованием лейтенанта Криса Бейкера Восьмого. Лейтенант Бейкер Восьмой в ходе боя пал смертью героя. Первым в расположение противника, рискуя жизнью, ворвался рядовой первого класса Жослен Ролье Третий. Напомним, что аналогичным образом рядовой Ролье отличился при захвате энергостанции Луна-5…» И так далее. Дальше я не слушаю. Жар от раны растекается по всему телу, грозя расплавить электронику скафандра. Черт возьми — я добился своего! Доктор будет доволен. Теперь меня наверняка повысят. И, кроме того, — таких везунчиков за всю историю Легиона едва ли два десятка наберется! Теперь и я в их числе! Предчувствие большой и ласковой волны, что вот-вот подхватит и вознесет меня на вершины блаженства, подступает к горлу. Я рад и горд так, что готов обделаться. Но тут я ловлю на себе внимательный взгляд сержанта с простреленной ногой. И воспоминание о тех муках славы, что мне пришлось недавно испытать, окатывает меня ледяной водой. Я с тоской представляю, что меня ждет после окончания операции, и радужное настроение начинает быстро тускнеть. Трудно поднять глаза — кажется, что меня сверлят взглядами бойцы со всего вагона. Краска стыда заливает щеки — меня настигает раскаянье за то, что я сделал. Я выполнил задачу ценой смерти своих товарищей. А тех, кто только что геройски погиб, я еще недавно брал на карандаш. Я мучительно завидую окружающим — они должны быть счастливы, не испытывая последствий раздвоения личности. Их боевой дух превращает меня в жалкое подобие солдата. В тень. — Сэм, я готов. — Ладно-ладно. Не темните, полковник. Аналитики из кадровой службы рекомендуют мне этого Ролье на главную роль спектакля. Легион нуждается в положительных примерах. Ярких личностей у нас маловато. Я стискиваю зубы и нацепляю маску невозмутимой сосредоточенности. На досуге я намереваюсь как следует проанализировать свое положение и выработать линию поведения. И еще, при следующей встрече с доктором я попрошу его растолковать значение странного выражения «Ахиллесова пята». Доктор иногда выражается очень необычно. Я спохватываюсь и бегу на погрузку, стараясь не потревожить руку. Медик предупредил, чтобы я в течение часа не делал резких движений — в этот период наноботы с пластыря зарастят пулевое отверстие. Боль временами возвращается, плечо начинает печь, будто вместо пластыря к ране приложили раскаленный уголь. С усилием проталкиваю сухой ком в горло. Горло дерет песком. Киваю, не в силах отвести взгляд от прозрачных, навыкате, глаз Командующего. Взгляд его безумен. Нами командует псих. Сила его безгранична. Его уверенность в истинности бессвязного бреда заразительна. И та моя безумная часть, что запрограммирована тащиться от вида умирающих, невольно отзывается на невидимый посыл. Да здравствует безумие. Слова тяжело шлепаются в мозг. Разлетаются хрустальными осколками, звенят рикошетами. Их эхо наполняет меня восторгом. Шпион снисходительно смотрит, как трепещет хрупкий мотылек-солдат, устремляясь в огонь. — Прекратить огонь! Прекратить, я сказал, болваны! Вот ты. Да ты, с красной рожей, — ты куда стреляешь? — Хуже, чем в первой волне, все равно не будет. — Лучше не бывает, Сэм. Чем это вы его? — Судя по последним данным, пока все идет по плану. Утечек не зафиксировано. Но стопроцентной уверенности дать не могу — сеансы связи с Амальтеей сведены до минимума. Наши возможности ограничены чисто технически. Привычный путь к ангарам кажется вдвое длиннее. Темнота, еле подсвеченная тусклым аварийным освещением, все посты и коридоры забиты неясными, сосредоточенно работающими фигурами, по цепочкам передаются принадлежности и огнетушители, серебристым ледяным ручьем мы струимся сквозь успевшие покрыться инеем пещеры, с усилием отрывая магнитные подошвы от палубы; второй батальон занимает наши посты; в одном месте из временного лазарета, освобождая место для раненых, уже выносят трупы — мы протискиваемся мимо них в тесном изгибе коридора, я машинально отмечаю про себя, что они уже раздеты — наверняка их скафандры сейчас латают техники, и скоро в них всунут свежие, спешно изготовленные тела; навстречу, ощетинившись инструментом, топочут матросы из аварийной бригады — их скафандры другой конструкции, ошибиться невозможно, и фильтры то и дело затемняются — ремонтные роботы брызжут вспышками плазменной сварки. Крейсер отряхивается, как собака после драки, и спешно зализывает раны. Нас провожают взглядами. Завидуют. Наш взвод, не успев вступить в бой, уже уменьшился на пятерых. Вокруг них царит суета. Легионеры, точно муравьи, длинными цепочками носятся по коридорам, перетаскивая ящики и кофры. Покрикивания сержантов кажутся одинаковыми, будто визгливые крики чаек над Адриатикой, какими он их запомнил с детства. Бувье невольно морщится. Сейчас, как никогда раньше, он испытывает брезгливость к этим искусственным муравьям. Даже то, что его спутник — старший офицер, не может заставить капитана подавить это ощущение. — Так точно, сэр. Но нас учили во всем проявлять выдержку, — вежливо отвечаю я. Не признаваться же в том, что не знаешь, как подступится к десяткам блюд с экзотическими для слуха легионера названиями. А уж выглядят они и вовсе фантастически. Луковый суп по-парижски, антрекот по-бретонски под соусом «морнэ», картофель «Дофине», паштет из утки, салат «Парадиз», сыры, ветчина, угорь по-бургундски, конде из персиков… Несложная последовательность. Шагнуть. Взять задержанного за плечо, медленно повернуть, провести сканером перед глазами. «Откройте глаза, мистер». Сканирование сетчатки, краткое сообщение такблока. Этого человека нет в списке подозреваемых. «Вам сюда, мистер». Следующий. «Пожалуйста — вам налево. Не волнуйтесь, все в порядке, мэм». Шаг. Поворот головы стоящего у стены человека. Холодок под ложечкой. Господи, да что ж такое? Белоснежные шпалеры парадного строя команды «Европы», выстроенной напротив нас, смягчают огромность главной палубы. Каменные лица флотских офицеров с застывшими глазами. Я с трудом сдерживаю улыбку — ряды одинаковых коротышек смотрятся комично. Белые мыши с начищенными шкурками. Перед отбоем я опускаю крохотную иглу-контейнер с жучками в сливное отверстие гальюна и бью по рычажку продувки. Удовольствие, которое я испытываю при отправлении этого акта неповиновения, неописуемо. «Надо избавляться от дурных привычек», — говорю я вслух и улыбаюсь. То-то особисты поломают голову над моим поведением! — В чем дело, капрал? — Ты мне не доверяешь? Каждому сдавшемуся добровольно представитель разведки тут же задает вопрос: «Согласны ли вы сотрудничать с военными властями или предпочитаете быть интернированы?» Некоторые отвечают согласием. Чем дольше длится наша операция — тем больше таких желающих. Интернирование означает содержание в фильтрационном лагере с довольно туманными перспективами. В том числе — химического допроса и возможного уничтожения, в зависимости от тяжести содеянного. Лагерь — бывший стадион с еле-еле работающей системой вентиляции, наполненный разреженным, дурно пахнущим воздухом. Арестованные, разделенные на группы, раздетые, без скафандров и дыхательных масок, сидят, тесно прижавшись друг к другу на холодной искусственной траве футбольного поля. Те, кто надеется согласием сотрудничать избежать интенсивных допросов и впоследствии продолжить борьбу, сильно ошибаются — после процедуры подписания соглашения, которая следует немедленно, они вступают в ряды добровольческих сил охраны правопорядка. Контракт сроком на один год. Выглядит это буднично и просто — не отходя далеко, в сторонке, под прикрытием кузова грузовика им вводят имплантаты, подавляющие волю, затем гражданская одежда летит на землю, их переодевают в примитивную форму, дают в руки устаревшее пулевое оружие — автоматические карабины со штыками. Вот и готов «солдат». И тут же со свежеизготовленных вояк снимают подробные показания о событиях, свидетелем и участником которых явился «доброволец». И список активистов, подлежащих аресту, ширится. А потом, наконец, палуба тяжело вздрагивает: мы открыли огонь главным калибром, и все наши узаконенные противостояния с флотскими побоку, и мы шепчем про себя: «Дайте им, парни!» и скрещиваем пальцы на удачу — кто может, даже раненые в реанимационных боксах, кто еще не отключился, и за самого занюханного трюмного машиниста любой из нас сейчас отдаст жизнь не раздумывая. И наша старушка «Темза» больше не воспринимается как беззащитное существо, мы и крейсер сейчас — единый спаянный монолит, и этот монолит столь грозен и так опасен, что залпы, сотрясающие палубу крупной дрожью, уносят с собой не только тонны высокоточного железа — с ним из простреленных бортов истекает наша ненависть. Занимаясь каждый своим делом, мы чутко прислушиваемся к своим ощущениям; мы замечаем, что вздрагивание палубы от работы катапульт главного калибра сменяется мелкой вибрацией — это, захлебываясь от ярости, кинетические орудия разгоняют электромагнитами и выплевывают в пустоту тысячи вольфрамовых шариков, они уносятся прочь стремительным потоком, и мы киваем друг другу, отлавливая дрейфующие обломки, заделывая пробоины, активируя ремонтных роботов и сращивая кабели: «Дадим им жару!» Я хочу рассказать вам о Юпитере и марсианских базах вокруг него. В скором времени меня просветят на эту тему так подробно, насколько это возможно. Так уж устроены люди — обожают смаковать подробности своих побед. Кое-что я узнал сам из открытых источников, кое до чего додумался путем сопоставления фактов. Я буду краток. Бувье внимательно смотрит в серые спокойные глаза на экране. Вглядывается в непримечательное лицо с широким лбом и твердым подбородком. Тонкая спинка носа. Традиционная стрижка — волос почти нет, лишь короткий ежик надо лбом. Жослен Ролье Третий, герой Легиона, дважды первый. Один из немногих оставшихся от третьего батальона. Бувье не верит в совпадения и в слепое везение. Сообщение информатора лишь подстегнуло его интерес к этому необычному существу. Просматривая его файл, Бувье понимал — он что-то нащупал, что-то по-настоящему серьезное. Рутина работы с легионерами редко давала шанс для удовлетворения его честолюбия — эти создания практически не дают повода к серьезным расследованиям. Так, время от времени мелкие дисциплинарные проступки, типа сокрытия сержантом или младшим офицером нарушения по службе во вверенном подразделении. Таких провинившихся Бувье карал по всей строгости. Хотя, говоря по совести, понимал, что эти нарушения — вовсе не сознательные действия, направленные на подрыв боеготовности. Скорее, это стремление избежать позора за допущенное упущение. Стыд перед товарищами для легионера — страшное наказание само по себе. Стыд стимулирует активность военнослужащих и обогащает личный опыт командира. Повышает мотивацию. Но он вынужден заниматься этой мелкой рыбешкой. В противном случае, делать ему здесь просто нечего. А он должен отрабатывать свое содержание. Начальство из Первого отдела требует хороших показателей. Капитан понимает их трудности — доказывать, что толстый кусок хлеба с маслом выдается не зря, приходится на всех уровнях. Он надеялся, что начало боевых действий и, особенно, расквартирование бригады в рассаднике мятежа даст его карьере новый толчок. Он энергично трет руки. Делает глоток горячей бурды, не замечая ее отвратительного вкуса. Оркестр гремит «Дорога к славе». Мы маршируем по бесконечной палубе. Генерал с выстроившимся позади него штабом держит ладонь у виска. Я шокирован и сбит с толку. Вроде бы есть контакт. Но цена, что мне пришлось заплатить, ужасна. В голове кавардак. Чертов доктор со своими играми! Где-то позади, в тесноте избитых отсеков, среди искр сварки и шипения перебитых магистралей, сотни легионеров скрещивают пальцы, провожая нас. Серебристые рыбы на фоне бархатной тьмы — стартующие боты других взводов. Медицинский сержант подталкивает меня как неодушевленную марионетку. — Это опасно — все делается под носом у марсиан. Юпитер — их традиционная зона влияния. Там будет жарко. Вам ведь нужны герои, сэр? Символы. Я с облегчением выдыхаю. Все-таки этот сукин сын не обделался от счастья. Не опозорил Легион. Растерянно молчу. Ребенок, отправивший на тот свет несколько десятков душ. С такой точки зрения на себя я не еще смотрел. Довольно необычный ракурс. — Ты уже достаточно популярен. Ни к чему больше привлекать к себе внимание экстравагантными выходками. Больше никаких просьб о спасении раненых товарищей и прочей ерунды. Я сидел, припав на колено и держа ствол наизготовку. Я должен был страховать ушедших вперед товарищей. Так что головной робот, разворачивавшийся в мою сторону над растерзанным телом Аполлинера, оказался на линии огня. Я не отступил ни на шаг перед надвигающейся громадиной. Да и некуда было. И некогда. Через секунду меня просто продырявили бы очередью из костылей с разрывными наконечниками. В голове мелькнуло — если бы наш темп был пониже, строй не оказался бы так растянут. И погиб бы только головной. А может, мы успели бы открыть огонь первыми, и все бы кончилось иначе. Как бы там ни было — я сам загнал свою группу в засаду. И в следующий миг существо-солдат вытеснило ненужные мысли. Я открыл бешеный огонь. Кажется, я что-то в ярости кричал, словно мои бессмысленные неслышные слова могли смутить невозмутимого противника. Пули разлетались от сверхпрочного корпуса огненными брызгами, каскад ослепительных искр затемнил мое забрало, но только кумулятивный заряд из подствольника, способный пробивать танковую броню, заставил монстра сделать шаг назад. Почти в упор я выпустил три гранаты подряд, струи огня насквозь пронзали массивный корпус, превращая коридор в черно-белый негатив, потом бронированная туша качнулась вперед, выставив опорную конечность для очередного шага, но вместо шага начала оседать и тяжело рухнула к моим ногам. Последнее, что я увидел, — это поднимающийся из темноты позади падающей искрящей фигуры зев гвоздемета. Я дернул стволом, уже понимая, что не успеваю выстрелить. А затем что-то сверкнуло слева от меня, вспышка белого огня затемнила шлем, и уродливое механическое создание медленно развернулось вокруг оси и опрокинулось на стену. Посередине корпуса машины образовалась огромная сквозная дыра с неровными краями. Даже издохнув, робот продолжал стрелять, пока не опустел магазин — костыли, посылаемые в одно и тоже место, обрушили изрядный кусок потолка. Каменная пыль растекалась по сторонам медленными волнами, напоминающими дым, и укрывала тело Аполлинера серой пудрой. — Я не посмотрю, что у тебя две каймы, капрал. После осмотра останься и вычисти наш предбанник. Не думал, что вид боевого корабля способен меня удивить. Уже в шлюзе мы ошарашенно крутим головами. Привыкший к тесноте корабельных переходов, я попросту подавлен огромным пространством, в котором оказался. Потоки света заливают бесконечную палубу. Самый большой отсек, где я был до сих пор, — ангарная палуба «Темзы». Но и она теперь вспоминается тесной норой. Представляю, что чувствуют парни, которые проходили службу на малых судах и ничего, крупнее эсминца, не видели. Шлюз авианосца больше похож на средних размеров площадь в Селене-сити. Разве что в лунном городе вдоль стен нет такого количества разнообразных средств уничтожения. Назначенный нам в сопровождающие флотский энсин, возраст которого из-за бликов на стекле шлема я не могу определить, трещит, не переставая, будто заправский гид. — Правда? — Где бы ты хотел проходить дальнейшую службу, сынок? — спрашивает Генерал в наступившей тишине. — Благодарю за службу, капрал! И меня вышвырнуло из отсека. В глазах мельтешение калейдоскопа лиц, плафонов и индикаторов, я топаю, в досаде подталкивая бегущего впереди, и таймер на такблоке отсчитывает секунды предательски быстро. Не рассчитанные на такое столпотворение помещения, несмотря на многочисленные тренировки, рождают пробки у переходных люков — толкотня стоит неимоверная. Едва успеваю добежать до своего поста в восьмом отсеке и раскатить в стороны запорные створки стенной ниши. По расписанию я выполняю эвакуацию раненых. Брезентовые носилки с привязными ремнями и полужесткой рамой, позволяющей быстро зафиксировать тело и не допустить смещения поврежденных костей, утрамбованы плотной стопкой, будто салфетки на столе в специальном держателе. Мой напарник — рядовой Аполлинер Шестой — из новичков, только-только прошедших курс адаптации, уже нетерпеливо приплясывает в ожидании, ухватившись за поручень: прибежал первым. Зафиксировав показания таймера, делаю доклад. Полторы минуты. Уложился-таки. Сроду не видел такой давки! Лейтенант подтверждает получение пакета. Киваю напарнику. Аполлинер — нормальный парень. До него моим помощником был Кацман. Но Кацмана спалил луч излучателя при захвате Луны-5. Интересно, как долго продержится новичок? Мысль о том, что первым могут списать меня самого, отчего-то кажется чужеродной, неправильной. Мы уважаем этих лихих парней — пилотов десантных средств, даром, что они не из наших. Смертность среди них — пятьдесят на пятьдесят, и ничего с такой статистикой не поделаешь, и пилоты знают, на что идут, и одно только это делает их авторитет среди нас непререкаемым. Впрочем, подозреваю (ох, уж эта моя привычка во всем сомневаться), от желания пилота тут ничего не зависит — его просто таким сделали. Как и мы, запрограммированные тащиться от вида убитого противника, пилоты десантных ботов звереют от радости, наблюдая, как навстречу их утлым суденышкам тянутся трассы и ракеты. Сливаясь с судном в единое целое через вживленные интерфейсы, они рычат в азарте, отчаянно маневрируя и огрызаясь из всех стволов. У каждого в современной армии свой кайф. Гипертрофированная радость служения долгу заменяет нам нормальные человеческие чувства. Это так практично — всего два-три чувства вместо сложного переплетения противоречивых человеческих эмоций, результат воздействия которых трудно предсказуем. — А что за игры с изъятием оружия? Я немного опасаюсь средств автоматизированного контроля. Полное их отключение, по словам доктора, возможно лишь по команде извне. Например, во время медицинской диагностики. А в остальных случаях служба контроля выборочно тестирует системы легионера. Частое отключение аппаратуры скафандра вызывает усиление интенсивности слежения за особью. Пусть меня и уверяют, что моя модернизированная начинка успешно дурит контрольные инстанции — чувство неуверенности, будто кто-то заглядывает тебе через плечо, нет-нет да и возникает внутри. Я подавляю его, повторяя про себя, будто молитву, слова доктора о своей избранности. Когда уверяешь себя, насколько ты полезен Легиону, сомнения отступают. Пауза. Оркестр набирается сил перед тем, как обрушить на нас очередной оглушительный шквал. — Это плохо, Петр? Я гадаю: успеет Лиз укрыться, или станет добычей патруля? Потом одергиваю себя — какого черта я о ней думаю? Она чужая. Совсем чужая. Чего я в ней нашел? Обычная женщина. Две руки, две ноги. Разве что немного выше ростом привычных мне девушек с «веселого транспорта». И еще, когда она без шлема, лицо ее кажется вытянутым из-за острого подбородка. И лоб необычный, не такой, как у всех, — высокий, белый. Каштановые волосы только подчеркивают белизну ее кожи. А может быть, это она тогда от страха так побледнела? Или чем-нибудь больна? У нее такой тяжелый, очень необычный взгляд. Над глазами — брови вразлет, подвижные, выразительные. И еще она как-то странно изъясняется. Грубовато, без прикрас. Каждым словом бьет прямо в точку. Даже когда плачет, она кажется очень сильной. Я думаю, именно своей необычностью она меня и привлекает, эта женщина-диспетчер с Весты. Еще я думаю, что лучше бы мне ее пристрелить тогда, при первой встрече. Вместе с напарником. Кому лучше? Мне, естественно. Не было бы сейчас этих непонятных сомнений и тревожных предчувствий. Солдат обязан быть твердым. Сомнения в минуту выбора смертельно опасны. Щелк-щелк-щелк. Звяк. Звяк. Перебор комбинаций. Динь-динь! — Ты что — бредишь, рядовой? — тихо шипит капрал, оглядываясь по сторонам. — Устава не знаешь? Ему повезло, можно сказать, — в бою ранен! В лучших традициях. — Брат, ты постарайся, а? — не унимаюсь я. — Нельзя ему в списание. Через привязные ремни я чувствую вибрацию корпуса — туша крейсера совершает маневры. Против ракет с наведением они бесполезны, а вот тысячи шариков, наверняка выпущенных вслед за ними из кинетических орудий, могут пройти мимо. Я старательно считаю в уме, пытаясь отогнать от себя видение длинных серебристых цилиндров, что мчатся к нам со скоростью под сотню километров в секунду. Чтобы отвлечься, нагружаю мозг простыми вычислениями, раз за разом, вариант за вариантом. Больше-то ничего не остается. Аполлинер нет-нет да покосится в мою сторону, я для него — образец для подражания, уверенный в себе ветеран, пусть и старше всего на шесть месяцев. Удивительно, сколько мелкого полезного барахла таскаешь с собой. Легионер всюду, как дома. Свой дом распихан у него по карманам. В пути мы много спали. По двенадцать часов в сутки вместо привычных трех. Для экономии воздуха и пищи, как нам объяснили. Места для сна не хватало — мы занимали кубрики посменно. График занятости был железный — пока ты принимаешь пищу или тренируешься, или несешь комендантскую службу, или чистишь оружие, или занимаешься приборкой, или еще черт знает чем из бесконечного набора солдатских обязанностей, на твоем месте кто-то спит. Ты идешь спать — освободившееся место в тренажерном зале занимают бойцы из других кубриков или с соседних судов. Освобождаешь столовую — ее тут же оккупируют гости для чистки оружия или теоретических занятий. Камбуз работал без перерыва. Волна приборок не успевала докатиться до конца десантного отделения, как начиналась вновь. Старушка «Темза» работала на пределе своих систем жизнеобеспечения, перевозя удвоенный контингент Легиона. У нас было столько дублеров на каждом посту, что сидеть приходилось по очереди — боевые посты не были рассчитаны на такие большие вахты. Оборудование десантных ботов тестировалось и перетестировалось многократно. В коридорах стоял неумолкающий гулкий топот, лязг и выкрики команд — постоянно шли отработки действий в нештатных ситуациях. И всю дорогу для меня продолжалась пытка известностью — даже здесь командование выкраивало время для наших встреч и бесед с бойцами Пятой пехотной. Я старался извлекать максимум пользы из таких бесед — информация для доктора текла потоком. Как-то меня даже возили на один из эсминцев. На «Гавриил». По сравнению с их условиями, скажу я вам, мы жили в раю. Так что, когда эскадра вышла, наконец, к Весте, напряжение в отсеках от едва сдерживаемого боевого зуда достигло максимума. Все просто рвались в бой. Усталые от бесконечных учебных тревог, спертого воздуха и ненормально больших периодов сна, мы жаждали вырваться на волю из нашей тесной скорлупы и продемонстрировать себе, конкурентам и всему миру тяжелую поступь Легиона. Чувство единства было как никогда сильно в нас. Я просто растворялся в море нервной энергии, которой нас накачивали день ото дня, час за часом. Будто пружину заводили. Я даже стал думать реже. Жизнь превратилась в знойное марево, в котором только и хотелось, что двигаться быстрее, чем ты можешь. А потом пружины наши разом освободились. — Строительство научной станции, сэр. Каторжные работы для мятежников. — Виноват, сэр! Больше не повторится! — выкрикивает Стефансон. — На Амальтею, сэр. Я морщу лоб. Кажется, Атилла ощутимо перебарщивает с конспирацией. Наблюдение наблюдением, но игра в шпионов с другими службами становится чрезмерно запутанной. У меня и без этой возни забот по горло. — Я так понимаю: вы хотите сунуть парня в «Ливень»? — помолчав, интересуется генерал. — Ведь вы делаете все, чтобы это событие наступило раньше срока. И сочеталось при этом с различными травматическими эффектами. Я склонен полагать, что возможности сейчас говорить с вами — героем Легиона — я обязан слепому случаю. Или судьбе. Я часто путаюсь в определениях. Отвечаю уклончиво: — Плесните и мне чуть-чуть. Благодарю. Слышали, что он отчудил в шлюзе? Мне доложили — наш герой-капрал поставил на уши всю досмотровую смену. — Вам направо. Не делайте глупостей, мистер. Идите медленно, — голос мой по-прежнему деревянный. Я старательно не гляжу в сторону удаляющейся Лиз. Просто одна из проверенных гражданских. Громилы-союзники послушно размыкаются, пропуская ее. Теперь за моей спиной будут шептаться, будто я избран Богом. В том, что мне повезло в первый раз, можно усмотреть случайность. Второй раз — это уже система. Я трусливо думаю, что наш Бог не всегда справедлив. Я стал первым совершенно незаслуженно. Кому, как не мне, знать свои возможности? Сотни ушедших сегодня парней были по-настоящему достойны этой чести. А вместо них на пьедестал почета взобрался я — особь со скрытым дефектом, лживое двуликое существо. Из здания доносятся крики боли. — И мою тоже. И мою… — несется со всех сторон. Оказывается, нас внимательно слушают. — Это мой сержант. Он выживет? Его не спишут? — Держите, старшина, — майор оглядывается, надеясь, что этот отмороженный капрал не увидит, как он не сдержал своего слова. — Не дождетесь, — ворчливо огрызается Командующий. Взгляд его невольно касается крохотной щербинки на стенной панели — следа от касания пули на излете. Его предшественник застрелился после заключения сепаратного мира с Марсом. Прямо здесь, в своем рабочем кабинете. Наличие почти незаметного глазу изъяна интерьера напоминает Генералу об осмотрительности. Дисциплинирует. — Капрал, я надеялся на откровенность. Я изображаю удивление. Мне даже не приходится напрягаться ради этого — чувства от общения с этим странным существом с генеральскими звездами проявляются на моем лице быстрее, чем я успеваю осознать их. Командующий задевает внутри меня какие-то чувствительные ниточки. Я одергиваю себя, заставляя думать о том, как, должно быть, ему легко играть на таком привычном инструменте, как я. Ведь он создан командовать. Руководить. Безошибочно нащупывать нужные струны в душе подчиненного и извлекать из него требуемые последовательности звуков. Какое-то время мысль эта позволяет мне держаться более уверенно. Но Командующий быстро ломает мое сопротивление. Он вообще не признает стереотипов, этот старик с морщинистыми щеками. Только такой и может командовать ударным родом войск, состоящим из сотни тысяч головорезов. — Откройте все шлюзы в северном направлении. Обесточьте оборонительные системы в своей зоне ответственности, — приказал я на общей частоте. — Спасибо тебе. Оживает судовая трансляция. Флотские расщедрились. Это тот минимум, который они не в силах зажать — мы обязаны знать о возможных повреждениях судна. Мы жадно ловим каждое слово, забывая дышать. — Я вызвал тебя для осмотра. Мне передали, что твоим здоровьем интересуется медслужба бригады. Для меня это вроде щелчка по самолюбию — я командир медицинского взвода твоего батальона и все жалобы ты должен адресовать непосредственно мне. Судя по показаниям СНОБов, впереди чисто: оставшиеся в живых зенитчики отступили. Наши отметки на карте приближаются к пунктиру транспортного туннеля — я безжалостно подгоняю своих людей. Воспользовавшись техническими штольнями на всем протяжении транспортной системы, повстанцы оборудовали вокруг них точки наземной обороны. Очень умно. Не иначе, и тут не обошлось без марсианских инструкторов. Хорошо еще, что нет обученной пехоты. Иначе пришлось бы сейчас умыться кровью в этих норах. Но и без пехоты дел хватило — через несколько минут навстречу нам выползли два переоборудованных горных робота. Я достукался. Такблок втолковывает мне что-то о состоянии здоровья. Я пропускаю его умные фразы сквозь себя, не понимая их значения. И никак не могу взять в толк, почему три зеленых точки на такблоке двоятся, троятся, а потом россыпь дружественных отметок заполняет все пространство. «Я брежу», — думаю я. И в бреду вижу, как мимо нас в темноту проносятся трассеры, и темнота исчезает, смытая вспышками гранат, и пригнувшиеся серые фигуры короткими прыжками проносятся мимо, за ними еще, и волокут какое-то оборудование, вот приземистый краб — мобильный комплекс поддержки, плюется дымными струями и семенит, исчезая в клубах непроницаемой взвеси, отливающей багровым; взвесь накатывается на меня, поглощает, клубясь; потом кто-то осторожно касается моего плеча — санитар, сквозь назойливую летучую дрянь я вижу крест на его шлеме, он что-то говорит, но я не слышу, я поднимаю лицевую пластину, давлюсь пылью и дымом, он делает то же самое, кашляя, кричит, пересиливая грохот пальбы: «…Пятая пехотная. Приказано вас сменить. Вы ранены. Обопритесь на меня». — Хорошо, Жослен. Я польщен, — с готовностью кивает Стефансон. — Везет тебе, Жос! — продолжает Герман. В его глазах — смесь зависти и уважения к удачливому и более опытному товарищу. И мы ныряем в шипение душа. Мы выбегаем из сушилки последними. — Что вы, мэм, — мямлю я. — Я был слишком занят, чтобы бояться. — Понял. Сделаю, сэр. Я вывалился в обесточенный транспортный туннель и помчался вниз по наклонному полу, с трудом преодолевая сопротивление воздушного урагана, помогая себе импульсами ранца, цепляясь за малейшие выступы и неровности, распластавшись, точно большое насекомое. Форменный ад — вот что такое подземный уровень, у которого нарушена герметичность. Листы облицовочного пластика, алюминиевые панели, дверцы распределительных щитков, целые тонны бытового мусора — тряпок, старой обуви, оберток от пищевых брикетов, — кружась и сталкиваясь, устремились вперед, сметая все на своем пути. Болты и заклепки вперемежку с мелкими камушками барабанили по стенам словно пули. Один такой снаряд с треском ударил меня в грудь, оставив на покрытии брони глубокую ссадину и едва не оторвав меня от стены. Но я был упрям и к тому времени, как саперы заделали проход, и ураган стих, сумел добраться до диспетчерской — маленького зала среди бесконечной череды ремонтных боксов и каморок подстанций. Два человека за пультами в наспех одетых скафандрах послушно вздернули руки при моем появлении — я пересилил в себе рефлекторное желание закатить в выбитую очередью дверь бинарную гранату. Один из тех двоих оказался женщиной — слишком характерно оттопыривалась серебристая ткань на груди. Я выпустил пару СНОБов — теперь, когда воздушные вихри прекратились, я мог, наконец, обрести дальнее зрение. Заткнись, придурок. У нее билет в один конец. Как и у тебя. Только у нее маршрут короче. От напряжения я становлюсь пунцовым. Прямо как давешний сержант. Мысли мои скачут с такой скоростью, что вот-вот мозги закипят. А, вот оно! Товарищи молча смотрят на меня. В их глазах я вижу уважительную зависть. Меня не просто известили о вызове через имплантированную систему связи — пригласили через посыльного. — Похоже, Пит, вы учите меня азам стратегии! Ей-богу, занимались былучше своей мышиной возней! Стоп. Что это со мной? Как-то подозрительно легко я скатился до отрицания правоты своего начальника. Возьми себя в руки, парень. Не расслабляйся. Правда, сам я такой уверенности больше не испытываю. Я обнаружил в себе готовность лгать прямому начальнику. Мое второе «я» действует на меня разлагающе. И знаете что — я не испытываю по этому поводу никаких отрицательных эмоций! Думаю, такое единство нации невозможно без системы промывания мозгов. Возможно, именно эта агрессивность, стремление любыми методами ослабить идеологического противника, и отпугивало от союза с красной планетой большинство земных колоний. Они понимали, что помощь Марса направлена вовсе не на улучшение жизни колонистов. Обитатели Пояса становились разменной монетой, буфером в столкновении двух гигантов. Так я считал в то время. Для моего невысокого звания я был неплохо образован — легионер должен знать своего вероятного противника. Чтобы при случае использовать слабости в его идеологии или недостатки государственной системы управления для нанесения максимального ущерба. Мы ненавидели марсиан заочно. Просто потому, что они были врагами человечества. А значит — и нашими врагами тоже. Так нам объясняли. Ведь мы несем ответственность за безопасность Земли. К тому же, врага полагается ненавидеть. Просто так, без повода. Чтобы впоследствии получать удовольствие от его уничтожения. Эти два чувства — ненависть к врагу и удовольствие от ее реализации были нашими основными стимулами к жизни. Мятежники Весты невольно оказались союзниками Марсианской Республики. А значит, наша ненависть автоматически распространялась и на них. Я действую не думая, как всегда, на одних инстинктах. Я привык достигать своей цели любыми средствами. Я применяю запрещенный прием — поворачиваюсь к офицеру боком, чтобы ему был виден мой тусклый зеленый кружок, обведенный красным. Лейтенант открывает шлем. На его невозмутимом лице — тщательно скрываемое удивление. Целую секунду он колеблется: моя речь для него — вещь немыслимая. Но потом — победителей не судят — он принимает решение. Все-таки он такой же солдат, как и я. Кому же еще, как не ему, понять меня? Его глаза вспыхивают: — А этот Ролье интересный парень. Как думаете, Пит? — Генерал Пак вместе с креслом поворачивается к начальнику Департамента контрразведки Легиона — подтянутому седому полковнику, задумчиво рассматривающему этикетки бутылок в баре. Чуть позже меня вновь выручает моя вторая личность. Полевой агент легко трансформирует понятия долга и чести во что-то резиновое. Под его воздействием я быстро прихожу к выводу о том, что можно обосновать свои действия попыткой вербовки нового агента. Если Лиз действительно как-то связана с подпольем, это заявление может иметь смысл. Я анализирую свое поведение с разных сторон. Представляю вопросы, которые мне могут задать. И придумываю убедительные, основательные ответы на них. И успокаиваюсь. Будь что будет. Живи сейчас. Где я это слышал? Не помню… И тут же — ослепительная вспышка. Темнота. Через секунду фильтр снова светлеет. В паре метров от меня в переборке образовалась уродливая дыра, пространство, как гребенкой, разлиновано белыми дымными струйками и сверху брызжет гидравлическая жидкость из перебитого трубопровода, оседая на лицевой пластине мутным туманом. Попадание крохотного шарика вызывает мгновенное испарение целого фрагмента брони. А чувства опасности нет как нет — слишком быстро все происходит. Я даже способен подивиться на то, какие разрушения может причинить простой четырехмиллиметровый кусочек металла. Но следом, вместе с докладами аварийных постов, меня настигает боль огромного корабля. Кажется, что электрические импульсы поступают прямо на мои нервные окончания. Я корчусь вместе с нашим домом — это разогнанная до сотен километров в секунду очередь, не сдерживаемая больше силовым щитом, настигает нас. Такблок раскрашивает консоль оранжевыми точками — раскаленные частички испаряющейся брони пронзают тела крохотными пулями. Часть точек тут же гаснет — скафандр не смог герметизировать пробоину или антишоковая инъекция не успела подействовать. Зубы мои выбивают дробь от нестерпимой злости — наше оборудование ни к черту не годится! — и я сжимаю их, чтобы не закричать в голос, глядя, как исчезают отметки на такблоке. Они даже не успели занять место в десантном боте! Их смерть кажется мне нелепой. Красивые слова о гибели на боевом посту не имеют смысла. Мимо проносится темная фигура. Набрасывает на пробоину заплату и брызжет из раструба аварийной пеной на переборку. На соседнем посту дублер отстегивает безвольную куклу, готовясь занять ее место у сияющей красными огнями консоли. Кто-то отработанным движением вщелкивает резервные блоки в тело аппаратуры поста. Все, как на тренировках. Жизнь продолжает идти своим чередом. Я выбрал Аполлинера своим дублером, о чем сообщил доктору на прошлом сеансе связи. То есть неделю назад. Анри контактен, общителен, склонен к риску, не любит лишних вопросов и отчаянно рвется в герои. Он мой напарник и то, что я общаюсь с ним чаще, чем с другими, не вызовет ни у кого удивления. И еще он искренне восхищается мной. Мой авторитет не дает ему повода сомневаться в моих поступках и словах. Он молча внимает мне и мотает все сказанное на ус. Я действую постепенно, не спеша, пока не раскрывая перед напарником своих планов. Я приучаю его к своему обществу, вызываю в нем чувство эмоциональной зависимости от себя. Появились первые результаты моей работы — у нас с Анри уже вошло в привычку, как само собой разумеющееся, после окончания комендантского наряда шепотом обсуждать услышанное на флотских палубах. Охраняя некоторые посты корабля, можно услышать обрывки разговоров судовых офицеров. Доктор распорядился пересказывать для него такие разговоры. Записывать их на месте опасно — у всех боевых постов судна стоят системы обнаружения и меня могут арестовать за шпионаж. А так как моя миссия секретна, Служба сделает вид, что ничего обо мне не знает. И я буду с позором расстрелян. Меня не прельщает такая перспектива, и потому я предельно осторожен. Доктор обосновывает свой интерес тем, что Службу заботит, насколько экипаж судна, и особенно его командный состав, соблюдает военную тайну. Если офицер имеет привычку болтать вне защищенных стен о предстоящем задании или о курсе судна, это может плохо кончиться для всего корабля. А благодаря моим усилиям, незадачливому болтуну сделают внушение, и все войдет в норму. Для Анри я мотивирую эти обсуждения своим стремлением знать, когда же мы окажемся в следующем бою. Желание быстрее попасть на войну — что может быть невиннее в понимании легионера? — M200. Заряд направленного действия для дистанционного подрыва. Применяется для пробивания стальных плит и монобетонных поверхностей. Лишить Марс юпитерианских ресурсов — значило удушить его в тисках экономического голода. Об этом мечтали многие земные политики и военные. Но лишь Легион попытался предпринять реальную попытку вышвырнуть марсиан из окрестностей пятой планеты. На протяжении всего занятия я думаю на отвлеченные темы. Вы будете удивлены — я мечтаю. Да-да. Именно мечтаю. Мечта — это когда то, о чем ты думаешь, не может сбыться. Я думаю, как здорово было бы освободиться не одному, а с другом. Наверное, многие тут готовы назвать меня другом. Как бы мы тогда жили — без Легиона? Чем бы занимались? В невинной фразе доктора мне чудится скрытый смысл. Даже некоторая ирония. Не закрывая рта, он хлопочет вокруг стойки с аппаратурой. «Интересно бы знать — не переигрываю ли я?» — мелькает в голове. Эхо от моего «сэр» отражается от дальней переборки. У лейтенанта отвисает челюсть. Его мир игрушечных солдатиков трещит по всем швам. Я закрываю лицевую пластину, перехватываю винтовку, четко, в три приема, как на параде, вскидываю ее на плечо, поворачиваюсь «кругом» и печатаю шаг за красную линию. Такблок предупреждает меня об опасности. Демонстрирует шевеление спаренных стволов оборонительной турели, сопровождающей цель. Меня. Маршировать легко — гравитация на авианосце превышает лунную. Останавливаюсь. Вновь поворачиваюсь «кругом». Приставляю оружие к ноге. Замираю. Наблюдаю панику, царящую среди досмотровой команды. Я слышу тонкий звон — это расползаются тончайшие трещины, грозя взорвать на куски устоявшуюся действительность. На кой я устраиваю это представление? Круглая физиономия доктора. Доброжелательная улыбка. Умный изучающий взгляд. До чертиков надоедает быть марионеткой. Опять это ощущение. Что-то ускользает от сознания. Но в следующий момент привычно беру себя в руки. Не время расслабляться. — Вы правы, сэр. Абсолютно. Давлюсь сладким сухим песком. Окрик лейтенанта: — Надо же. А я бы не догадался. Здорово! — Ерунда. Все ерунда. Твой мозг пластичен. Забудь про символы. Предназначение — это для стада. Маршрут на бойню. Истина не в нем. — Он что же, проходит по вашей части? — Контрразведка, Первый отдел. Отдел общего надзора. Его представитель в нашей бригаде — капитан Бувье. Они покидают кабинет контрразведчика и неспешным шагом идут по каменному лабиринту. Капитан возвышается над своим спутником. Сутулится, стремясь стать, как все: на высокого человека в форме оглядываются. У него не выходит — он выше окружающих на целую голову. Где бы он ни появился, на него нет-нет да и оборачиваются. Слишком заметен. А может, дело не в росте. В специфике работы. Он перебирает варианты. Запрашивает у терминала выводы аналитической программы. Искусственный интеллект нейтрально рекомендует ему продолжить наблюдение за объектом. Будто он сам этого не знает! Неужели этот хваленый мозг не видит очевидного!? Не видит? Стоп. Ну-ка, повторим. Аналитическая программа не определила в вопиющих нарушениях легионера криминала. Кто может контролировать центральный компьютер? Черт, ну конечно! Третий отдел. Точно, они. Это их человек. Вот откуда эта намеренная грубость исполнения. Выходит, каналы связи они тоже контролируют. Придется помозговать и изыскать способ доложить о посланце конкурентов. Нет, ну какие свиньи! Даже не соизволили предупредить коллег о начале своей операции. И где — во вверенной ему бригаде. — Бух! — отзывается весельчак-капрал. Я едва не сказал ему «спасибо». Удержался в последний момент. Из-за своего необдуманного поведения я теперь наверняка на примете. Не думаете же вы, что на Службу работал я один? Голову даю на отсечение — среди окружающих меня серых спин таких молодцов не один десяток. Вот тот капрал, к примеру, — он как-то странно на меня смотрит. Я стараюсь гнать от себя мысли о том, что со мной будет после окончания заварушки. Возможно, проанализировав мое поведение, меня попросту спишут. Хорошо еще, если позволят уйти с честью — перед строем, под звуки оркестра. А могут попросту приказать сдать оружие и явиться в медицинский отсек. И никакого тебе наследования. Не будет Ролье Четвертого. Я надеюсь, что до этого не дойдет. Но все равно — противный холодок нет-нет да и промелькнет внутри. Мы ведь лишены страха смерти, а не позора. Я убеждаю себя, что спасаю потенциального информатора. Закладываю почву для вербовки. Неужто все полевые агенты контрразведки со временем начинают презирать пехотных офицеров? — Так какого рожна ты садишь по дверям? Где твоя цель? Ты ж кучу лишнего народу перемолотил, придурок! — ярюсь я. — Есть, сэр! — отвечаю, не поворачивая головы. — Всем выйти из здания! Повторяю: выходите! — Капрал не доверяет команде военной полиции, сэр. Мое оружие могли вывести из строя, сэр. Я не мог этого допустить, сэр. Нас подбадривают офицеры, сами изрядно выбитые из колеи, нас подгоняют сержанты, они натянуто шутят и шутки их совершенно не смешны. Делая вид, что нам весело, мы растягиваем губы в гримасах и бросаемся к очередному ящику, чтобы привычным рвением заглушить в себе растерянность. А тут еще это сообщение. Принимая его, я чувствую где-то внутри слабый укол. Так мои имплантаты реагируют на открытие канала связи с талисманом. Он больше не улыбается. А я гадаю: работает он на Службу или говорит искренне? Почему-то меня заботит именно этот вопрос, а вовсе не то, что несколько минут назад я совершил дисциплинарный проступок. Нарушил приказ. И ничего — небеса не обрушились мне на голову. Укол раскаяния заставляет меня устыдиться своих мыслей: мой товарищ, наверное, только что пошел на риск, раскрыв мне душу. И следом существо-шпион просыпается и деловито берет дело под свой контроль. Я прокручиваю в голове минусы и плюсы возникшей ситуации. Я адресую пренебрежительный взгляд «своему» сержанту военной полиции. Присоединяюсь к остальным легионерам. Меня опасливо сторонятся. Отводят глаза. Еще не знают, как относиться к увиденному. Как к кощунству над идеалами Легиона, или, наоборот, — как к подвигу. «По крайней мере, в дерзости мне не откажешь», — думаю я. Сержант раздает нам, бывшим раненым, боеприпасы и воду. Я торопливо снаряжаюсь. Наношу герметик на место пробоины. Провожу тест брони. Есть герметичность. Несколько датчиков не работают, но обойдусь. Воздух заправлен. Рука уже слушается, хотя плечо продолжает немилосердно жечь. Жар такой, что вот-вот локоть изнутри к броне приварится. Я снова готов в пекло. Звенящая пустота в голове вместо мыслей. И нестерпимое желание стрелять. В кого угодно. Возбуждение снова захватывает меня. Быть простым солдатом — это здорово. Внутри все кристально чисто — нет ни сомнений, ни противоречий. Я злюсь, я ругаю себя последними словами: идиот, это просто очередная программа готовит тебя к бою, ты выжил, хотя должен был топать к славе вместе с остальным батальоном, и вот теперь тебя решили добить, чтобы отчетность не портить… Но ничего не помогает. Я снова хочу кого-нибудь убить. Обрывки картинок, в которых я стреляю в упор и чьи-то тела разлетаются, будто кегли, рождают внутри приятное тепло. — О чем речь, Пит! — Ты в порядке, капрал? Комендантский час уже наступил. Такблок оконтуривает бегущую фигуру желто-оранжевым. Я машинально веду стволом и делаю одиночный выстрел. Пытающийся скрыться мужчина в развевающейся шерстяной накидке спотыкается и медленно валится на бок. Ничего не поделаешь, дружок, распоряжение военного коменданта надо соблюдать. — Наверное. Я пожимаю плечами. — Никак нет, сэр! Я захватил ее и ее напарника в плен, когда проник в туннель. Если бы не они, нам бы туго пришлось, сэр. Благодаря им, мы закрепились. Добровольцы, с глазами, похожими на оловянные пуговицы, проявляют недюжинную свирепость. Вот только отсутствие навыков владения оружием их подводит — стрельба их скорее является фактором устрашения. Но имплантаты возбуждают в них дикую ненависть к бывшим соратникам и соседям, и они добирают до нормы, по малейшему поводу усиленно работая штыками и прикладами. На моих глазах один из добровольцев проткнул задержанного штыком только за то, что тот имел неосторожность задать вопрос, куда их повезут. Нам, легионерам, противно находиться рядом с этими отморозками. Но приказ есть приказ, и мы вынуждены демонстрировать к ним свое расположение, как к настоящим союзникам, хотя с большим удовольствием я перестрелял бы их всех до одного. Судя по выражению лиц товарищей — не я один испытывал такое желание. От проявления знаков внимания с нашей стороны псевдосолдаты глупо и счастливо улыбаются. Мне кажется, что командование на этот раз перестаралось — союзники похожи на безмозглые хищные растения. Неземная пища синтезирована из тех же самых водорослей, дрожжевой массы и планктона, что и наш повседневный рацион. Обычные поставки гидропонных отсеков. Этим я успокаиваю себя, что ежедневное наше питание ничуть не хуже. — Догадываюсь, сэр. Он присутствовал при осмотре. Я только не знал, что между службами существует конкуренция. — Инстинктивно? Интересно, — он складывает руки на груди и усаживается на стол. Склоняет голову, рассматривая меня в упор. Я упорно гляжу ему в переносицу. Взгляд мой ничего не выражает. — Отбой. — Я тебя подстрахую. Вскидываю руку. Саперы позади неуклюже приникают к полу. И сразу глухое и еле слышное: «Бум» — сильнейший электромагнитный импульс по всем диапазонам успевает ударить кувалдой по нашей электронной начинке, до того, как срабатывает защита. И привязные ремни тянутся, будто резиновые, пытаясь не выпустить рвущееся под бешеным усилием тело. В голове легкий звон, в глазах все смазывается — отсек кружится в диком темпе и все что можно в ворохе мелких обломков сорвано с креплений. — Обратите внимание на эти системы. Пару секунд майор раздумывает. Слушаю, как ворочаются внутри его коротко стриженого котелка тяжелые мысли. Затем его расклинивает. Он улыбается и придвигается вплотную ко мне. Вытягиваюсь в струнку. — Генерал Пак свидетельствует вам свое почтение и, если вы не заняты, приглашает посетить его в рабочем кабинете в восемнадцать часов по бортовому времени для частной беседы. Вас проводят. Вестовой зайдет за вами за десять минут до указанного времени. Щебень и каменные обломки под ногами заканчиваются почти сразу. Пол выровнен каким-то горнопроходческим оборудованием и даже разглажен плавлением. Это довольно распространенная технология быстрого подземного строительства на астероидах V-класса. Сразу видно — все ресурсы планетоида бросили на оборону, ничего не пожалели. Энергии потратили море. На обтесанных каменных поверхностях сквозь кольцеобразные следы фрез проступают фантастические кристаллические узоры — грубая природная красота. Профиль коридора имеет вид расширяющейся книзу трапеции. И через каких-то пару десятков метров от входа ничто уже не напоминает о природном происхождении пещеры — коридор расходится несколькими лучами, блеск рельсов теряется в их темной глубине, расширение туннеля забито лебедками и электрическим оборудованием, а несколько готовых к применению зенитных орудий занимают почти все свободное для прохода пространство. Старший группы саперов делает знак укрыться, мы припадаем к стенам, втискиваемся за барабаны лебедок, и яркие отблески скачут по стенам — саперы решили не применять взрывчатку и попросту кромсают наиболее важные части установок плазменными резаками. Через минуту все кончено, и напоследок колеса тележек привариваются к рельсам. Теперь, чтобы выкатить наружу следующую порцию орудий, надо будет сильно постараться. Мы разделяемся на три группы и движемся дальше — по всем ответвлениям, в которых имеются рельсы. Вот он — мой шанс. Я один, и я могу проявить инициативу. Уходя, мы от души резвимся, прошивая пулями ряды массивных распределительных шкафов. Очень красиво — огонек реактивной пули, выставленной на максимальную тягу, протыкает толстые металлические листы, словно бумагу, и мечется внутри, часто мелькая в пробоинах, пока пуля не превращается в сплющенный комок, не способный более двигаться, и недогоревшее топливо не взрывается крохотной шутихой, выплеснув наружу столбики света. Когда внутри шкафа мечется две-три таких штуки — зрелище выходит почище фейерверка. Паля по кускам железа, я испытываю почти то же мстительное удовлетворение, что и при расстреле зенитчиков. Какой-никакой, а все же урон врагу. — И эти ваши два понятия никогда не сталкиваются между собой? Нет? — лицо Генерала неожиданно придвигается. Он пристально вглядывается в мои глаза. Цепкие пальцы беззастенчиво шарят в моем раздерганном мозгу. — Можете оставить это здесь, капрал, — говорит Легар, указывая на свой стол. — Хорошо, Жос. Вставай вот сюда. Сними скафандр, отключи аппаратуру — ничего не должно мешать работе диагноста. Я хочу проверить тебя как следует. Герман, поглядывая на меня, улыбается каким-то своим мыслям. Потом закидывает руки за голову и закрывает глаза. Я отвечаю на улыбку, хотя он уже крепко спит. Во сне лицо его разлаживается и на нем проступает выражение трогательной детской безмятежности. Хорошие они парни. Ни страха, ни сомнений. Когда я рядом, то начинаю верить, что я такой же, как они. Я отбрасываю страх позорного списания. Я проникаюсь спокойной силой, что истекает от спящих солдат в исцарапанной осколками броне. Наверное, сегодня все они получат, наконец, свои заветные зеленые шевроны. Потом я снова отпиваю из котелка чистой холодной воды. Надо же — она здесь просто бежит в туалете. Пей, сколько влезет. И чего только этим повстанцам не хватало? Подражая сержанту с грубой заплатой выше колена, ложусь на пол ногами по ходу движения — такблок предупреждает, что с некоторых станций еще стреляют. Поезд набирает ход совершенно неслышно. Только на виражах тело немного тянет вбок. — Все? Когда программа останавливает поиск на сцене в палатке полевого лазарета, его начинает лихорадить. Вот это да! Базовые функции личности создания явно идут вразнос. Надо же — биоробот заступился за тяжелораненого, больше не представляющего ценности другого биоробота! Кто-то или что-то влияет на него. Сцена с Лиз повергает контрразведчика в шок. Он надолго задумывается. Нет, конечно, остается слабая вероятность брака при закладке генетического материала. Не стоит отбрасывать эту возможность. «Создания» — так про себя он называл легионеров. Впрочем, как и все контрразведчики. Как и все контрразведчики, Бувье был человеком, стопроцентным землянином родом из альпийских районов Франции. В том смысле, что его родители захотели, чтобы он родился в одном из государственных родильных домов, расположенном в этой местности. Правда, они пожелали остаться неизвестными, ограничив свое участие к его судьбе взносом родильного пая с оплатой набора изменений, позволяющим ему стать инженером. Поправка — небольшой личный счет регулярно пополнялся до наступления его совершеннолетия. — Не знаю. — Так точно, сержант. Поначалу Васнецов стеснялся ставить меня на тяжелые работы. Как же — сам Ролье Третий, герой Легиона, чистит гальюн или таскает ящики с имуществом на разгрузке. Он почему-то испытывает неловкость при встрече со мной. Ему рассказали, благодаря кому его не отправили на переплавку, так цинично теперь у нас называют списание. Правда, называют все больше шепотом. — Свешиваем шнурки? — спрашивает кто-то. — Черт, да я просто волнуюсь за тебя, Ролье! — тихо отвечает Васнецов. — Я думал, мы… ну… друзья. — Ну-ну, полковник. Не увлекайтесь. Я ведь тоже из «муравьев», — улыбка Командующего поверх стакана лишена малейших признаков тепла. — И я помню, что такое легионное братство. Узкий полутемный коридор неподалеку от перекрестка с неработающей табачной лавкой носит громкое наименование улицы. Улицы Бискорне. Я возглавляю блокирующую группу. Двенадцатый час на ногах. Мечемся по городку, словно наскипидаренные, выполняя этап номер два оккупационного плана. Попросту говоря, окружаем кварталы, указанные разведслужбой, и арестовываем в них участников сопротивления. Иначе их еще называют организаторами беспорядков. Или активистами. Честно говоря, мне все равно, как их называть. При попытке сопротивления аресту я пристрелю любого, какие бы причины им не двигали. Несложные эти операции шли по всему городу — одна группа при поддержке СНОБов прочесывает помещения, вторая производит блокирующий охват. Со стороны мятежников наивно было бы полагать, что им позволят отсидеться по домам или на конспиративных квартирах — специалисты в нашей разведке зря свой суп не едят. Для начала, подключившись к серверам сетей наблюдения, они выявили список подозреваемых. Затем их текущее местоположение — одного за одним. Эти инопланетные города с их системами спасения и всестороннего контроля перемещения граждан — что может быть лучше приспособлено для работы наших технических средств обнаружения? Капитан морщится, осознав вкус остывшей бурды. Выплескивает ее в угол, прямо на каменный пол. Наливает свежего кофе из большого термоса на столе. Прихлебывая, ходит из угла в угол. Нет, ребята, так не пойдет. В случае неудачи, о вашем таинственном парнишке никто ничего не узнает. И шишки посыплются на него, на капитана Бувье. Чего не любят в контрразведке, так это оставаться крайними. Первый провал обычно становится последним. Специфика службы. Ничего. Будем наблюдать, согласно рекомендациям программы. Не на того напали, умники! Я поворачиваю голову вправо и встречаюсь взглядом с Аполлинером. Улыбаюсь ему: «Все порядке, брат, сейчас будет весело». И он тревожно скалится в ответ. И еще через секунду в голове рождается все ускоряющийся отсчет. Стиснутый привязной системой, я распластываюсь в ложементе, будто лягушка, до предела расслабив мышцы и насыщая тело кислородом частыми глубокими вдохами. Такблок прокручивает перед глазами перечень целей. Стараясь не думать о том, что мы можем взорваться на старте из-за утечки в пробитом топливопроводе, или разлететься на куски при неудачной посадке из-за отказа двигателя, или просто потерять ход и навсегда умчаться в ледяную пустоту, я в очередной раз повторяю вводную. А потом зажегся потолочный экран, и я вперился глазами в привычный звездный прямоугольник над головой. Звезды стремительно кружились, оставляя за собой тающие следы. Мы стартовали. Откуда мне было знать, что поврежденный двигатель поможет мне остаться в живых? Да еще и сделать очередной шажок навстречу славе. Молчаливая сцена. Генерал поджимает губы. Полковник нацепляет на лицо маску безмятежности. Плечи слегка опущены. Поза свободна. Сама невинность и искренность. Генерал укоризненно качает головой. Полковник разводит руками. — Ждите здесь, лейтенант, — сдается дежурный. — Вам запрещено отлучаться. При попытке покинуть отсек оружие будет применено без предупреждения. — Нет. Я могу встать в строй, — шепчу я и пытаюсь подняться. Я не могу покинуть свое подразделение. Я не оставил себе смены. Я не вправе подвести доктора — он рассчитывает на меня. Я не вправе бросить своих ребят. Я спорю сам с собой, доказывая, что верность Легиону для меня — главное, и она и есть моя наивысшая мотивация, но бездушное расчетливое существо, лапая меня липкими холодными пальцами, выбирается наружу и похабно ухмыляется, сообщая, что ранение здорово повышает мой рейтинг. Свой последний перед отправкой на Амальтею визит к Атилле я запомнил очень хорошо. Наверное, тем ощущением безнаказанности, которое возникло у меня, когда я понял, что у доктора нет рычагов давления на меня. Вся его напускная строгость оказалась просто пшиком. Он потерял власть надо мной. Игра, участником которой он меня сделал, не допускает открытых действий. Он мог меня убить либо скомпрометировать. Он не мог действовать явно. И то, и другое — дело не мгновенное. А через два часа я покидал бригаду. Что он может успеть за два часа? Лишь после я задумался — не слишком ли легко я поверил этому существу? — Конечно, сэр. — Так-так-так. Интересно, интересно, мой юный друг… И какова же ваша задача? Доктор встречает меня суховато. Наверное, из-за присутствия подчиненных. Не можем же мы постоянно оставаться наедине. Это привлечет к нам внимание. Лейтенант Легар обращается ко мне подчеркнуто вежливо. Ты, конечно, герой, парень, и последнее время принято при твоем приближении кипятком ходить, но от меня ты не дождешься ничего сверх положенного. Улыбка его натянута. Чтобы не видеть того, что творится вокруг, я стараюсь смотреть прямо по курсу. Иначе от бессильной ярости, не находящей выхода, начинают дрожать руки. Вид черных спин, выстроившихся в колонну, целеустремленно прокладывающих себе дорогу сквозь ледяной хаос, сквозь мычание раненых, крики команд, лихорадочные доклады, хриплые объявления судовой трансляции, через обломки и полуразобранные макеты коридоров — этот вид действует на меня успокаивающе. Капитан забывает про кофе. Забывает про время. Вежливый стук в дверь отвлекает его. — Мой сержант, капрал. — Ты — символ Легиона. Идеал для будущего общества. Я не могу дать тебе шанс попасть в чан в виде раздерганных конечностей. — Какие именно? Я досылаю в подствольник плазменную гранату. Выставляю ствол в щель между колесами полуразобранного тягача. Указываю точку прицеливания лазерным лучом, ставлю винтовку в режим огня по готовности, опускаю голову и закрываю глаза. Понимаю, что фильтры сработают, но все равно — не могу противиться рефлексу. — Да, мой сержант, — я останавливаюсь, сразу вызвав маленький затор в очереди на умывание. Контрразведчик слегка напрягается. Разговор становится скользким. Работаем деловито и сосредоточенно. «Молот-тридцатый — Наковальне-тридцать. Дом номер восемь. Гоним более двух десятков целей. Встречайте», — передает старший группы прочесывания. Я знаками разгоняю восьмерых союзников по противоположной стороне улицы. Распределяю их в редкую цепь. Сам я, вместе с Германом, занимаю позицию за углом — отсюда, оставаясь невидимыми, мы в случае необходимости сможем простреливать все пространство до следующего перекрестка. Оставшиеся добровольцы гонят задержанных к грузовику и там, грубо работая прикладами, укладывают их на ледяную мостовую. Бот выдыхает раскаленные струи. Камни и обломки, кувыркаясь, волной разлетаются по сторонам, медленно опадают, подпрыгивают, вращаются на месте, будто исполняя какой-то сложный танец. Бот скрывается за ближайшей вершиной — двинулся по расширяющейся спирали. Нарезая круги, он будет поливать огнем любую встретившуюся цель, даже отдаленно напоминающую военный объект. Сбить выпрыгивающее из-за вершины и ныряющее вниз на предельно малой высоте десантное судно очень трудно. Для этого нужно иметь ориентированную по его курсу автоматическую низковысотную батарею. И, если нам повезет, и его не собьют, через час-другой тут вполне сможет высадиться вторая волна. Я четко выполняю команды — идеальный оловянный солдатик. Сержант проводит сканером вдоль ствола моей «Гекаты». Я нервно вздрагиваю — то же самое собираются проделать в шаге справа от меня с винтовкой парня, везущего мой нелегальный груз. Я заставляю себя смотреть только в глаза копа, что стоит передо мной. Примерно в то место лицевой пластины, где они должны быть. — На передовой, мой Генерал! — отчаянно выкрикивает сосед. Интересно, на Амальтее я смогу увидеться с Лиз? — Мой лейтенант, двигатель номер два не развивает тягу свыше сорока процентов, возможны также проблемы при экстренном торможении и противоракетная батарея не проходит диагностику. Вы не сможете сесть штатно, а если сможете — бот не сможет поддержать вас огнем — он будет серьезно поврежден. Кроме того… Меня останавливает властное движение руки. — Вижу. Не ты один. Саперов береги. Ритм генеральских фраз гипнотизирует меня. Я — змея в руках опытного факира. Я послушно качаю головой, не в силах опустить взгляд. Глаза Командующего горят верой в собственную правоту. Он энергично рубит воздух ладонью. — Вероятность вылететь выше средней, — Генерал продолжает пытливо разглядывать меня. Мы вырываем носилки из креплений и подхватываем Короля из второго отделения — это его только что отстегнули от кресла поста контроля повреждений. Негнущееся тело в невесомости легко поднимать, но неудобно фиксировать. Герметик на животе скафандра вспенен желтой розочкой вокруг точки попадания. Я приподнимаю тело, переворачиваю на бок и брызжу поверх фиксирующим пластырем. Красное поверх желтого. Аполлинер не теряется, делает то же самое поверх выходного отверстия на спине. Что бы ни произошло потом с легионером — спишут ли его, поставят ли в строй, или он умрет через несколько секунд, — Легион своих не бросает, ни живых, ни мертвых. Нигде, даже на вражеской территории. Железное правило: мы — часть единого целого. Пускай даже предательская мыслишка: кого мы спасаем — тела или их оснащение? — нет-нет да и мелькнет внутри. И мы сноровисто тащим носилки, лавируя между напряженно работающими легионерами, переступая через тела и обходя перебитые искрящие магистрали. У шлюза временного лазарета небольшая очередь — еще две эвакокоманды с ранеными. Мы крепим носилки на палубный захват, оставляем одну пару бойцов на разгрузке и спешно мчимся дальше — собирать свой урожай. — Скажем так, генерал: с личностями у вас просто беда. — Брось, — я изображаю смущение. — Вот ваши вещи, капрал. Одевайтесь. — Ее заберет военная полиция, не волнуйтесь, рядовой. Мы гражданских не убиваем. Встаньте в строй. Капрал недоуменно оглядывается. Потом замечает мой шеврон. Выражение его лица меняется. — Не стоит так нервничать из-за пустяков, капрал. — А если удар по Европе придется в пустоту, сэр? — тихо спрашивает Паркер. — Указаний? — Не имею права. У меня приказ, сэр. Только лично, — про себя бедняга лейтенант проклинает капитана Бувье, что организовал его командировку на флагман под видом двухдневных курсов повышения квалификации. Тихонько, стараясь не привлекать внимания окружающих, я отстегиваю перчатку, протягиваю руку и сжимаю его твердые, слегка влажные пальцы. Наверное, так я передаю раненому сержанту часть своей удачи. Теперь раненый сержант тоже удостаивается Божьего внимания. Думаю, это такой товар, которым мне лучше не разбрасываться направо и налево. — Распустил я вас, — беззлобно огрызается командующий. Наступление продолжается. — В чем заключается его участие? Из инструктажа перед торжественным обедом: «Во время еды нож держат в правой руке, вилку — в левой. При этом мизинец в сторону не отставляется. Если вы решили передать кому-нибудь прибор, держите его за середину. Прибор берут за ручку. Не дуйте на горячую пищу и напитки. Не чавкайте, не причмокивайте, не прихлебывайте. Невежливо выбирать лучшие части общего блюда. Берите тот кусок, который находится ближе к вам. Не следует наполнять рот большим количеством пищи или откусывать большие куски. Старайтесь есть беззвучно и не торопясь. Не тянитесь за нужным вам предметом через весь стол…» Достаточно? Когда просто стоишь в ожидании попадания, это тяжело — ощущать себя беспомощной мишенью. Но когда крейсер раз за разом прошивают все новые гостинцы, и целые фрагменты бронированных переборок исчезают, превратившись в пар, а ты при деле — вроде бы уже бояться некогда. И пока мы собираем все новые тела, живые и мертвые, и переносим их к лазарету, механический голос в голове продолжает монотонно сообщать о приближающихся ракетах, и перечень повреждений кажется мне немыслимо длинным. Крейсер сейчас напоминает мне парусный фрегат, под градом неприятельских ядер упорно стремящийся сблизиться на пистолетный выстрел, весь в клочьях парусов и обломках такелажа, с палубами, заваленными изувеченными телами. Наш отсек больше не задевает, но каждый раз, протискиваясь мимо поста контроля, я вижу из-за плеча оператора, как контурная схема судна пестрит все новыми голубыми крестиками, обозначающими пробоины. Это бесконечное движение под убийственным огнем все тянется и тянется, и уже давно горят на информационных табло над люками предупреждения «радиационная опасность», и часто щелкают в голове счетчики полученных рентген, и от уродливых потеков желтой аварийной пены переборки видятся стенами мрачных пещер, и начинает казаться, что мы уже целую вечность ползем под градом невидимых снарядов, а я все жду, когда разрушения достигнут своего пика, и одна из противоракетных батарей пропустит боеголовку, и тогда, больше не защищенные щитом, все мы превратимся в скрюченных замороженных карликов, замурованных в обломках некогда сверхпрочного корпуса. — Гарнизоном на какой-нибудь камень? — продолжает допытываться Васнецов. — Построиться, остолопы! — ярится вышедший последним легионный капрал. — Чего разбрелись, словно стадо?! И вот, наконец, нас ведут к стойке с безликими чинами корабельной полиции — на борту флагмана нет личного состава Легиона, кроме штабных служб, и все комендантские функции возложены на специальное подразделение военных копов. Наверное, моя улыбка не выглядит достаточно виноватой. Я выдерживаю взгляд, не опуская глаз. Тосты, что произносят в нашу честь, отличаются военной краткостью. Я благодарен офицерам штаба за то, что нам не приходится напрягаться с мудреными ответными формулами. Только присутствующий на обеде член Всемирного правительства — высокий смуглокожий господин — выбивается из регламента. Его десятиминутная здравица похожа на предвыборную речь. А может, это и есть предвыборная речь. Его вежливо слушают, а затем награждают жидкими хлопками. Член правительства раздает белозубые улыбки. — Мой капитан, капрал Хартли для получения указаний прибыл! — докладывает легионер. — Это не пустяки. Это моя винтовка. Вы можете повредить ее электронику. — Извините, сэр, — медик смотрит в пол. — Дисциплина одна для всех, сэр. — Нет данных по группе крови — броня не отвечает! Запроси по тактическому каналу! — кричит он непонятно кому. — Выглядел его демарш вполне серьезно. Если честно, сэр… — Ты говоришь странные вещи, Петр. — Тут парни из Десятой пехотной. Те, что на Луне отрывались. Они и здесь отметились. — Хорошо, просто замечательно, — вслух говорит Легар и улыбается. «Третий батальон — удачи!» — напутствует нас крейсер. — Не знаю. Я искала, но меня никуда не пускают. Даже ударили. Вот сюда, — она, не глядя, тычет пальцем в бок. — Чертовы придурки. Теперь мне больно глубоко дышать. Одну из раздвижных створок заклинило в открытом положении. Незначительное повреждение, выполнять задачу не помешает. Рядом приходит в себя Анри. Торопливо показывает мне большой палец. — Слушаюсь, мой капитан. Капрал просит уточнить время прибытия. — Капрал Ролье Третий. — Третья группа, приготовились, за мной… марш! — Порядок, капрал. Результаты анализов через час. Скинем на взводный узел. — Я не подведу, сэр. Приложу все силы. — Привыкай. Пока они нам полезны. «Используй любую возможность для нанесения урона противнику. Включая его собственные традиции, социальные нормы и привычки», — цитирует он один из пунктов Устава. — Отныне тебе придется учиться вовремя открывать рот, чтобы изрекать скупые солдатские истины. Краем глаза я наблюдаю за уходящим офицером. Вот его почти скрыла стайка журналистов, вновь высыпавших на палубу. Вот его отзывает в сторону какой-то чин во флотском рабочем скафандре. Я успеваю увидеть, как майор оглядывается в мою сторону. Все идет как надо. Обыскивайте, сколько влезет, господа. Я своего добился. — Проникающее в грудь. Пулевое. Задето легкое. И мягкие ткани плеча. Большая потеря крови. — Пожалуйста, не разговаривайте с солдатами, мэм. Это запрещено. Если спросят — вам разрешил ехать лейтенант Ардан из Пятой пехотной. Последний вагон, мэм. Веста — это вам не какой-нибудь мелкий неровный булыжник из прессованной пыли пополам с метановым льдом, каких видимо-невидимо в поясе астероидов. Диаметром больше пятисот километров, имеющая запасы воды, железо-никелевое ядро и силикатную мантию с гористой базальтовой поверхностью, Веста была настоящей планетой в миниатюре. Помимо огромного количества заводов и баз камнехватов — так назывались бригады сборщиков протовещества, на ней даже имелись два настоящих подземных города с фонтанами, ресторанами и фешенебельными отелями для туристов — пятидесятитысячный Марбл-сити в западном полушарии и десятитысячный городок в кратере на южном полюсе, почему-то названный Москвой. Между городами глубоко под поверхностью проложена система транспортных туннелей, соединявшая одновременно и крупнейшие промышленные комплексы, на которых производилось все что угодно — от заклепок до деталей сложнейших станков и медицинского оборудования. Московский порт был одним из крупнейших в Поясе, отсюда на Землю и другие астероиды ежедневно стартовали десятки буксиров, толкающих перед собой многотысячетонные грузовые баржи. Промышленность Весты задохнулась бы без межпланетного транспорта — все заводские мощности в Поясе умышленно планировались с таким расчетом, чтобы планетоид не мог производить все необходимое для собственного самодостаточного существования. Жизнь и благосостояние любой астероидной колонии зависела от регулярного грузового сообщения, находящегося в руках метрополии. Может быть, земляне и выглядят развращенным обленившимся стадом, но их политики вовсе не лишены прозорливости: несмотря на громкие лозунги, доминировавшие над здравым смыслом, они поняли, что отсутствие удушающего контроля над мощным промышленно-сырьевым регионом, до отказа заполненным сорви-головами и авантюристами всех мастей и к тому же — отличными специалистами, неминуемо приведет к независимости астероидных колоний. — Все дело в системе ценностей. В смещении понятий. Ориентиры утрачены, фундамент треснул. Мы висим в пустоте. Паранойя быть неправильно понятым превратила людей в немых ублюдков, предпочитающих молчание откровенному слову. Свобода слова — фикция, потому что любое слово может быть истолковано неверно. Нельзя бояться говорить вслух, потому что твои слова могут быть неверно истолкованы ленивым неграмотным недоноском. Он сочтет это нарушением своих прав. Общество равных прав отрицает свободу слова, на деле провозглашая ее. Свобода без свободы слова — просто игра слов. Сильный и слабый, умный и глупый, больной и здоровый — они не могут видеть мир одинаково. Тигра не заставишь есть соевый концентрат. Корова отказывается от сбалансированного и экологически чистого корма из биопланктона. Свободное общество равных возможностей — пустой звук. Земля — умирающее животное. Новая экология, новая география, новая политэкономия. Новая военная доктрина и новые системы ценностей. Порождаемые всем этим общественные нормы, противоречащие природе человека. Гомосексуализм как средство снижения рождаемости. Государственная поддержка программы увеселений как средство снятия социального напряжения. Культ свободного секса вместо живого общения. Виртуальная реальность как средство говорить то, что немыслимо произнести в реальном мире. Наркотики вместо свободы. Твое счастье может нарушить равновесие твоего ближнего. Не показывай своего отношения к происходящему. Не демонстрируй радости, зла, ненависти, любви. Балансируй. Не бросайся в крайности. Не затрагивай сомнительныхтем. Замкнутый круг недоверия и недоговоренностей, смещение понятий красоты, добра и зла. Религия — система семинаров на тему «хочешь быть счастливым — будь им». Ложные учения на тему возврата к природе — новый вид политического бизнеса. — Я об этом не подумал, мой лейтенант! Конечно, я готов пройти обследование. Я не хочу стать причиной болезни Генерала! — чеканю я. Отпивает чуть-чуть. Морщится. Вновь поднимает глаза. Я отвожу взгляд. Мне вдруг понадобилось внимательно рассмотреть канал ствола на просвет. — А я? Куда следует попроситься мне, сэр? — Так точно, мой капитан! Вы приказали явиться к вам в восемнадцать ноль-ноль по бортовому времени для получения указаний относительно монтажа аппаратуры в отсеке контрразведки. — Сделаю, сэр. Диагностика. Все системы — норма. Задействованы резервные блоки связи. Состояние здоровья — удовлетворительное. Зеленые пятна складываются в картину — освещение вырубилось окончательно — перегрузка электрических систем, работают оптические усилители скафандра. Звук. Связь восстанавливается — одна за одной подключаются дублирующие схемы. Красные пятна на консолях. — Да. Наука действительно шагнула очень далеко, — задумчиво произносит Командующий. — И все же — что доминирует? — За что? — Да, мой Генерал. Прошу извинить, если разочаровал вас, сэр. Думаю, это и есть самый трудный участок. Самый дальний форпост. — Есть, сэр. Отключил. — Отсоединить магазин. К осмотру. Осмотрено. Оружие в пирамиду! А тем временем тройка наших эсминцев ринулась в атаку на два марсианских легких крейсера, барражирующих в тридцати тысячах километров к Солнцу от Весты. За тридцать секунд до их выхода на боевой курс марсиане сняли силовые щиты, легли в дрейф и передали стандартное приветствие. И после ушли малым ходом, сбросив несколько зондов-невидимок, большую часть которых эсминцы нашли и расстреляли в течение часа. Так что долгожданная война вновь не состоялась. Хотя все мы понимали, что она близка: установив свои батареи на Весте, Марс нарушил двухстороннее соглашение о запрете размещения объектов военного назначения в Солнечной системе от 2145 года. С этого момента Легион при негласном одобрении Земли пустился во все тяжкие, в свою очередь создавая форпосты на астероидах. Воспользовавшись ситуацией, штаб генерала Пака издал свой знаменитый приказ «Об организации оборонительных укрепрайонов в целях защиты интересов Земной Федерации». И процесс стал необратимым. — Цель встречи? Он прокручивает мутноватые нечеткие кадры — штатная автоматика скафандра не предназначена для качественной записи. Пыль, помехи, резкие прыжки и ускорения носителя — от всего этого начинает рябить в глазах. Вот момент, когда группа попадает в засаду. Повтор. Вновь вспышка превращает тушу робота в засвеченное пятно. Ага, это саперы. Вот он снова мчится вперед. Имплантат фиксирует возбуждение носителя. Не похоже на обычную горячку боя. И на панику тоже. Нет, вот эта кривая в записи медблока четко свидетельствует о навязчивом стремлении. Опять желание быть первым, стоившее жизни его товарищам. Определенно, существо выполняет приказ. И как выполняет — залюбуешься! Ни одного прокола! — Полковника нет на месте, — уверяет его дежурный. — Фантастика. Что делает наука! Когда я начинал, легионер вставал в строй только через пять лет после рождения. А сейчас — практически сразу. Подумать только — я старше вас в сорок раз. Когда я думаю об этом, жизнь начинает мне казаться не такой уж бедной. Впрочем, вам меня не понять, Жослен. — Освободят? Что вы имеете в виду? — с тревогой спрашивает она. Мне отчего-то трудно смотреть ей в глаза, хотя они практически неразличимы в глубине темных глазниц. — Эй, послушайте, мы выполнили ваши требования. Мы не сопротивлялись. Мы даже убили своих товарищей, как вы приказали. Мы простые диспетчеры — не солдаты. Оставьте нас в покое. Пожалуйста. — Ты вот что, капрал. Завтра зайди. Я занят. — Взвод, короткий отсчет, на «три» — сброс. Внимание… — Так что с Ролье, сэр? Даете добро? — Есть, сэр! — Так точно, мой майор. Системы контроля свидетельствуют об удовлетворительном состоянии здоровья. — Виноват, сэр… — я пытаюсь вскочить. Минута за минутой тянется тягостное ожидание, лишь время от времени тишину взрывают серии дежурных односложных докладов. Как в древней дизельной подводной лодке, лежащей на грунте. Где-то наверху рыщут сторожевики, шум их винтов все ближе, лица бледны и мокры от пота и все глаза устремлены вверх; вот акустик, прервав доклад на полуслове, торопливо срывает наушники и сдавленно произносит: «Слышу сброс бомб», — и все напряженно отсчитывают секунды в ожидании, когда удары тяжелой кувалдой начнут сотрясать корпус. Что-то подобное испытываем и мы. Мы знаем, что марсиане развили в районе Весты большую активность. Разведзонды Флота передавали изображения марсианских военных транспортов, были зафиксированы работы военного назначения на поверхности, однажды даже чужой эсминец пожаловал, но все равно — до начала боя мы можем только гадать, что за подарки нам приготовлены. Конечно, зонды сняли всевозможные излучения, исходящие от поверхности, и мощные компьютеры давно разобрали их по косточкам, и определили типы и количество батарей, только до нас такая информация все равно не дойдет. Не наш уровень. И еще мы прикидываем: вступится Марс за потенциально свою территорию или мы будем иметь дело только с мятежниками? А может, гадаю я, все пойдет по лунному сценарию — полная блокада с последующей капитуляцией? — Да, сэр. Не волнуйтесь. Я не подведу. Я становлюсь «смирно» и на «раз-два» поворачиваюсь в направлении окрика. Лейтенант с поднятой лицевой пластиной смотрит на меня немигающим взглядом. — Заткните его! — бросает лейтенант. Затем я выключаю режим записи талисмана. Доктор будет мною доволен. Начинаю собой гордиться. Я ведь не просто вывернулся из опасной ситуации, которую спровоцировал по глупости, — я смог обратить глупый просчет в свою пользу. И проявил инициативу — практически завербовал нового информатора. Вот только сосущее чувство тревоги все равно гнездится глубоко внутри. Что со мной? Почему я сделал то, что сделал? Я запрашиваю через такблок поиск персоналии «Лиз Гельмих, Веста». «Разыскивается по подозрению в сотрудничестве с сепаратистами. При обнаружении — задержать. Предполагаемое местонахождение: пояс астероидов, планетоид Веста, город Москва». Я глубоко дышу, насыщая кровь кислородом. Привожу чувства в порядок. Капкан захлопнулся. Я стал предателем. — Спасибо, сэр! — легионер, которого он осматривает, не может сдержать ответной улыбки. Этот лейтенант — опытный офицер и отличный доктор. Паркер реагирует на диво спокойно. Эта парочка крепко привыкла друг к другу. За одиннадцать лет совместной службы они изучили значения жестов и интонаций до мелочей. Лейтенант Пьер Легар морщит лоб в раздумье. В отличие от соседа по строю, я точно знаю, что отвечу Генералу. Я добивался этой чести вовсе не затем, чтобы изображать радостную статую. Я выполняю свой долг. Пускай ты генерал, но и у тебя могут быть грешки. Моя задача — вывести тебя на чистую воду. Благодаря мне, твоя эффективность повысится. Легион под твоим командованием будет творить чудеса. Я столько вытерпел ради этого мига высшей ответственности. Этим оловянным солдатикам даже в страшном сне не привидится, через что мне пришлось пройти. Давайте же, сэр! Хватит раздавать улыбки серой пехтуре. Спросите меня, как я умудрился заработать звание дважды первого и попасть в летопись славы своей части! Нам есть о чем поболтать наедине! Не забудьте спросить меня, где мне хочется служить, сэр! — Не понимаю тебя. Что это на тебя нашло? К досаде контрразведки, мы не смогли задержать ни одного марсианского шпиона. Почти сотня трупов и расплавленное оборудование — вот и все, что нам досталось. Фанатично преданные своему государству, специалисты по организации революций приняли яд практически одновременно. Как раз в тот момент, когда первые легионеры, часто стреляя на бегу, высыпали на перрон московского вокзала. Ненавижу фанатиков. Этим самым я даю ему понять — я знаю о тебе нечто, чего существовать не должно. И это мое знание уравновешивает то, что он видел. И одновременно заверяю его — я разделяю твои мысли, брат. Я твой единомышленник, я простецкий парень, свой в доску, несмотря на нашивки, вызывающие всеобщую зависть. — Отлично, — лейтенант немного походил вдоль стола. — Это большая ответственность, Жос. Не каждому она по плечу. Ты пронесешь на борт флагмана контейнер с жучками. Ты знаешь, как это сделать: просто вложи его в одну из винтовок в транспортном кофре. Сканирующая аппаратура не отличит их от электроники оружия. Талисман деактивируй и используй лишь в случае крайней необходимости. Например, когда Генерал будет говорить с тобой наедине. У нас имеются основания считать, что Командующий иногда допускает в беседах с лучшими легионерами утечку секретных сведений. Не мне объяснять тебе, чем это чревато. Пауза. Я слежу глазами за стремительно расхаживающим из угла в угол стариком. — Ну-ну, сынок. Не стоит так напрягаться. Я же вижу: все вы тут сплошные герои. Других сюда не возят. Я просто проверю, не заряжена ли она. Я бью его прикладом в грудь. Я умею убеждать. У меня есть стимул — где-то неподалеку продолжают гибнуть мои товарищи. Мне легко делать выбор между их жизнью и жизнью мятежников. Тонкая оболочка легкого скафандра — слабая защита. Высокого мужчину отбрасывает в угол, он катится кучей безвольных тряпок. Он врезается головой в стенку распределительного шкафа, и женщина невольно делает шаг в сторону упавшего — я и сам было решил, что шлем оператора не выдержал удара. Но ствол винтовки, направленный в грудь, останавливает ее порыв. Она отворачивается к кубу голографического дисплея и пальцы ее мелькают по виртуальным кнопкам. Вскоре становится тихо — гул вентиляции стихает. В темноте тревожно моргают тусклые аварийные плафоны. Я снова среди своих, в Десятой полубригаде. Ой, прошу извинить, — теперь уже в бригаде. Наше штатное расписание преобразовано по нормам военного времени. Как заведенные, с огоньком, с шутками, как всегда наперегонки, мы разгружаем лихтеры, что таскают тонны амуниции, тюки с униформой, контейнеры с оружием и боеприпасами, освобождая бездонные трюмы «Темзы». Не скажу, что внутри у меня все горит от радости, — мы здорово расстроены последней вестью о передислокации, хотя не подаем вида: приказы положено исполнять, а не обсуждать. Всему виной пресловутый приказ Командующего «Об организации оборонительных укрепрайонов в целях защиты интересов Земной Федерации». Согласно ему, части Легиона теперь стоят гарнизонами на всех небесных телах Земной Федерации, имеющих города или стратегически важные промышленные комплексы. На крупнейших планетоидах силы легионеров достигают численности бригады и выше. На менее крупных закладываются наблюдательные посты и противодесантные форты с гарнизоном до батальона включительно. — При всем уважении, сэр, — это не мое командование. Это наше командование. К слову сказать — я на вашей стороне, и вы это знаете. Тем не менее, сэр, с вашей стороны не слишком корректно противопоставлять силы Легиона земным войскам. Пусть даже иносказательно. Уверен, на Земле отдают себе отчет в том, кто является их главной ударной силой. Свидетельство тому — вы получили практически неограниченную свободу в Поясе, право вводить военное управление и контролировать производство. Это не вы сместили производство, сэр. Это Земля разрешила вам его сместить. — Да, мой генерал. — Петр, почему тебя это задевает? — довольно резко спрашиваю я. — Под мою ответственность, сержант, — прерывает его взводный. Мы выдыхаем: все-таки летим. — Командование на Земле считает, что на затяжную войну у нас не хватит ресурсов, сэр. — Вне строя ты мог бы называть меня Петром, — говорит он. — Даже если это и так, сэр, — вы же знаете правила. Смаргиваю. Сжимаю зубы. Солоно на языке. — Мэм! Узнаете меня? Садитесь в последний вагон. Этот поезд идет в Москву. Нельзя вам тут. — Иногда мне трудно тебя понять. Ты очень отличаешься от других, — задумчиво говорит он. — Тот самый, — бурчу я. Не хватало мне еще в бою никчемного трепа. — Хорошо. Пускай садится. В последний вагон. И передайте — с солдатами не разговаривать. Пока разведка ее не проверит — она вне закона. Тут все сейчас вне закона. Кабинет с грубо обработанными стенами так не походит на уютную каюту на «Темзе». От чашки кофе из толстой керамики идет густой пар. Капитан Жан Бувье с сожалением вспоминает налаженный корабельный быт. Холодные полутемные пространства казармы — спешно вырубленного саперами в толще породы помещения с низкими, давящими потолками, напоминают ему склеп. Он встряхивается, заставляя себя сосредоточиться на чтении материалов наблюдения. Пленка настольного дисплея с системой противодействия внешней записи тускло освещает его руки, обнимающие горячую чашку. Через дверь доносятся слабые звуки — легионеры обустраиваются на новом месте. Вокруг кипит работа — разгружается имущество, склады заполняются боеприпасами, спешно монтируются стойки для подвесных коек. Пол вздрагивает — саперы за стеной пробивают палубу под массивное основание оборонительной турели. Штабной уровень сдадут только через неделю, этот убогий отсек — временное его пристанище. Палуба — так по въевшейся привычке он продолжает называть грубый тесаный камень под ногами. Одно хорошо — большую часть дня здесь можно ходить без надоевшего скафандра. И воздух тут чище корабельного. Даже запахи имеются. — Долг и честь? — Поднимите руки, капрал, и закройте глаза, — приказывает человек через внешний динамик наглухо задраенного боевого скафандра. — Встаньте в этот круг. Долгий внимательный взгляд доктора. Не могу выдержать его. Хочется опустить глаза. Не от трусости, нет. Нельзя сорваться. Осталось немного. Мне приходилось переступать через многое. Я вытерплю и сейчас. Моя цель заслуживает нескольких минут унижения. Пускай считает меня слабаком, покорным его воле. От меня не убудет. — Да брось ты, — досадливо морщится он. — Скажи, зачем ты это сделал? Наутро по улицам двинулись грузовики, развозящие продовольствие, воду и медикаменты — Легион вовсе не собирался морить запертых по домам граждан Федерации голодом. И мы, наконец, смогли усесться на каменный пол комендатуры и вытянуть усталые ноги. И позавтракать. Нам сообщили, что мы переходим в резерв коменданта. И даже расщедрились до того, что дали два часа на сон. Правда, полчаса из них мне пришлось потратить на то, чтобы отскоблить грязь и кровь с брони, да обслужить скафандр. И еще почистить винтовку. Впрочем, каждый поступил так же. Сержанты, даром что временно назначенные, все равно не дали бы нам спуску. Я с сожалением просматриваю результаты тестов — несколько датчиков скафандра по-прежнему не работают. С таким оборудованием я похож на незрячего инвалида. Глухое раздражение прорывается через усталость. Я быстро подавляю его. Вызываю в памяти сценки недавнего боя. Отголоски пережитого возбуждения заставляют сердце биться чаще. А после, когда осознаешь, что все-таки остался жив, раздражение испаряется. Затыкаюсь. Генерал мечется вокруг меня своей прыгающей походкой. Толкает меня неожиданно крепкой рукой, пресекая мою попытку вскочить. Замирает. — Вы знакомы с гражданским лицом из мятежников, легионер? Я напряжен в ожидании очередной выходки начальственного собеседника. Я пытаюсь подстроиться под его манеру общения. Я скован. Впрочем, скованность — некоторым образом тоже линия поведения. — Если видишь, то почему не стреляешь? Здесь друзей нет. Неясна задача? — резко спрашиваю я стушевавшегося легионера. Мне легко задавать вопросы — тепло от только что совершенного убийства растекается по телу. Даже боль в раненой руке стихает. Я представляю, как этот человек в одеждах свободного покроя нажимал на сенсор пуска ракет. Или помогал грузить боеприпасы для батарей ПКО. Или, быть может, программировал проходческого робота, одного из тех, который, как насекомое на булавку, насадил на свой бур беднягу Аполлинера. Попытка к бегству — лучшее доказательство вины. Мстительное чувство придает мне кровожадности. Мой вопрос звучит, как выговор. В ответ получаю полный недоумения взгляд. Но тут кстати шипит шлюз, втаскивают еще двоих раненых, и лейтенант сразу забывает про легионера со странностями. Наш взвод уже достиг своей очереди и вот-вот начнет погрузку. Я сжимаю кулаки. — Спасибо, сэр, все в норме. — Так-так, — ехидной скороговоркой произносит Командующий. — Значит, это и есть наш единственный и неповторимый, геройский до невозможности Ролье Третий? Рад, рад познакомится с вами, молодой человек. — Я сказал «нет». Это означает «нет», капрал. Ясно? — Что ты имеешь в виду, Петр? — Я тоже рад, мой Генерал. Это честь для меня, сэр. Зная цепь событий, сейчас можно себе представить, как проходила беседа Командующего с главным контрразведчиком Легиона. Когда я напрягаюсь, то картина огромного кабинета с двумя мирно беседующими офицерами встает у меня перед глазами, как наяву. Наверное, с этого разговора мои приключения и перешли в новую фазу. — Ты преувеличиваешь, Джонни, — мягко возражаю я. — Но не бойся — я никому не расскажу о том, что ты мне сейчас сказал. Сам знаешь — такие мысли у нас не приветствуются. Первое, что я услышал после побудки, была сводка о том, как на северо-востоке, на одной из горно-обогатительных фабрик окружили и уничтожили целый взвод марсианских военных инструкторов, переодетых под местных жителей и пытавшихся бежать в тесном трюме посудины камнехватов. Дрались они отчаянно. Но, блокированные со всех сторон, были перебиты. Я киваю. Наверное, в сотый раз. Миллионы слов размывают внутри меня невидимую плотину. Я надеюсь, что это не результат включения очередной гипноустановки. Холодный шар распирает меня изнутри. Треск дерева — рушатся привычные стены, за которыми мир прятали от меня. Вновь дружный поворот голов. — И еще. Меня толкают обратно на носилки. Черт возьми, у меня получилось! Я первый! — Никогда. Что бы ты ни сделал, Жос. — Есть, сэр! — капрал исчезает. — Благодарю, мой… — Долг, сэр, — говорю уже совсем неслышно.СОЛДАТЫ СНОВА КОЕ-ЧЕГО СТОЯТ ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
– 1 –
Холод. Мертвенный красный свет, сочащийся из трещин в неровных стенах. Местность вокруг столь непроходима, а посты так удалены от базы, что менять часовых каждые несколько часов не имеет смысла. Использовать ранцевые двигатели запрещено в целях маскировки. Тропинка к посту прихотливо петляет между кратерными выбоинами, усыпанными валунами из пыли и льда; она ныряет в разломы и, обходя оползни по широкой дуге, протискивается сквозь скалы, что поднимаются из красно-бурой пыли огромными нелепыми изваяниями. Архитектор-неудачник вытесал их грубым топором. Ни одного округлого края. Сплошные острые грани. Местами на изломе вместо камня искрится грязный метановый лед с вкраплениями серы. Все поверхности здесь норовят предательски провалиться под ногами. В плотном на вид камне от малейшего касания образуются трещины, затем несколько квадратных метров тверди рассыпаются ледяным песком и беззвучно оседают в бездонные подземные каверны.– 2 –
– 3 –
– 4 –
– 5 –
– 6 –
– 7 –
– 8 –
– 9 –
– 10 –
– 11 –
– 12 –
– 13 –
– 14 –
– 15 –
– 16 –
– 17 –
– 18 –
– 19 –
– 20 –
– 21 –
– 22 –
– 23 –
– 24 –
– 25 –
ВМЕСТО ЭПИЛОГА
Капрал Жослен Ролье Третий, единственный уцелевший из гарнизона земных сил на Амальтее, был принят на борт эсминца «Дункан» из состава Восемнадцатой специальной оперативной группировки Флота 9 августа 2181 года. За героические действия по обороне научной базы Земли от превосходящих сил противника, капрал Ролье был удостоен третьей отличительной каймы к нарукавному шеврону и награжден Бронзовым Крестом Легиона «За мужество». 1 ноября 2181 года правительство Земной Федерации на волне широкого общественного резонанса, вызванного освещением в прессе свидетельских показаний капрала Ролье перед специальной комиссией Всемирного парламента, объявило войну Марсианской Республике.---
О судьбе бесследно исчезнувших из исправительного учреждения на Амальтее шестидесяти двух заключенных и охранников по-прежнему ничего не известно.Конец первой книги. Продолжение следует. Уважаемые читатели! Создание каждой книги — это тяжелый многомесячный труд. Если вам понравилось это произведение, и вы хотите, чтобы автор продолжал радовать вас новыми творениями, поддержите его, купите электронную книгу или отправьте награду автору на портале Author.today. Страница автора на портале: https://author.today/u/igorpol
Последние комментарии
2 часов 3 минут назад
2 часов 11 минут назад
2 часов 20 минут назад
2 часов 26 минут назад
3 часов 55 минут назад
3 часов 58 минут назад